Читать онлайн Предатель бесплатно

От автора. Описания всех казней, служащих в качестве эпиграфов к главам, абсолютно реальны. Мне оказалось нечего добавить к фантастически виртуозному «искусству», с которым человечество научилось убивать себе подобных, причиняя им жесточайшие мучения.

Часть 1. Глава 1

 «Казнь бамбуком применялась в древнем Китае к осужденным  за воровство. Жертву раздевали догола, привязывали за руки к шестам и сажали на корточки над порослью молодого бамбука. Быстрорастущие стебли, для верности заостренные заботливой рукой палача, прорастали сквозь преступника, и он умирал, испытывая  невыносимые страдания».

Шел дождь. Грозовые тучи сворачивали крылья и несли тяжелое, распухшее брюхо на восток. У линии горизонта били молнии, соединяя небо и безбрежный Океан.

Свинцовые волны вздымались и опадали, разбиваясь о невысокие борта двухпалубной яхты.  Постепенно ветер стих. Сквозь проплешины в низких облаках показалось солнце. В косых столбах света блестели струи дождя. Тяжело били волны, подражая выдоху огромного усталого животного, а сверху, зияя дырами в предзакатных облаках, проглядывала небесная синь.

Ослепительная лазурь проясняющегося неба абсолютно не интересовала капитана, стоявшего в рубке. Он прижимал к глазам бинокль, напряженно осматривая горизонт. Метрах в тридцати от судна на волнах качался темный предмет.

– Капитан, точно тебе говорю, дохлый дайвер. Как я и сказал.

Стоявший рядом с капитаном у румпеля помощник – худощавый мужчина лет тридцати пяти нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Левую сторону давно небритого лица чертил заживший шрам от ожога.

– Остынь, Горбач, – досадливо отмахнулся капитан. – Без тебя вижу.

Ему в ответ хмыкнули. Капитан отлично понял скрытый смысл короткого смешка. Поначалу все, включая двух матросов и кока, приняли темный предмет за обломок кораблекрушения. И только старпом, задумчиво почесав красную полоску шрама, заявил:

– Это дайвер. Точно говорю.

Капитан, уверенный в своей правоте, приказал уменьшить обороты двигателя для того, чтобы лишний раз ткнуть Горбача – и так в последнее время наглого без причины –  лицом в дерьмо. И надо ж такому случиться? Сорвался показательный урок – мозгляк оказался прав. Теперь уже сомнений не оставалось: на волнах лицом вниз качалось тело человека.

– И костюмчик на нем… того, – плотоядно облизнулся Горбач, когда яхта подошла ближе.

– Захлопни пасть, наконец, – проворчал капитан и скомандовал, отрывая окуляры от глаз. – Самый малый вперед. Стоп машина.

Яхта легла в дрейф. Капитану не нужно было объяснять себе, за что он терпит склочный характер старпома, его вечное желание в каждой бочке служить затычкой.

Как будто опережая на секунду команду, судно, сбросив ход, медленно приблизилось к утопленнику.

Когда капитан грузно ступил на палубу, там уже суетились все, кому не лень. Хотя, казалось бы, экипаж и так был сокращен до неприличия, особенно, исходя из метража яхты. На борту остались помощник – он же механик, кок – он же врач, да два матроса. Вот эта малочисленная команда и путалась теперь под ногами капитана у левого борта, спуская на воду трап и вполголоса оценивая добычу.

– Говорю тебе «сухой»! А ты «мокрый, мокрый», – передразнил товарища низкорослый парень с изъеденным оспой лицом.

– Хайло заткни, кадык зажмурь, Бухарик. Говорил он, – не сдержался коренастый, с непропорционально длинными руками, матрос. – Ты вообще сначала орал, что это хрень какая-то с затонувшего судна. А я…

– Так. Цыц, салаги, – веско сказал капитан, наблюдая за тем, как двое матросов, беззлобно препираясь, опускают в воду трап.

Мертвец капитана не интересовал. То, во что он был одет – однозначно удивило немало повидавшего мужчину. А уж он-то считал себя непревзойденным знатоком гидрокостюмов! Сходу опознать «сухой» – не пропускающий влагу костюм от «мокрого» – не служащего препятствием для воды – задачка для разгона. Попробуй  отличить «Океаник» от «Шторма»! Посложнее, пожалуй, будет, да? Однако то, что плавало на волнах, идентификации не подлежало.

– Тысячи две тугриков, – облизнул сухие губы высокий, светловолосый кок. – Даже, несмотря на дефекты.

Вот так ласково обозначил кок два пулевых отверстия в районе грудной клетки. Даже эти дыры не остудили пыл капитана.

Подцепленный багром труп не сопротивлялся. Плыл себе к левому борту, лицом вниз с раскинутыми руками. Казалось, еще мгновение и утопленник вскинет голову, уставится на команду мутным взглядом выходца с того света. Но капитан знал, что чудес не бывает. И от человека, лежащего бездыханно с двумя дырками в спине, сомнительно ожидать сюрпризов.

– Поаккуратнее там, Гребень, – прикрикнул капитан, когда крюк багра соскочил с шеи утопленника. – Повредишь костюм, я с тебя с самого шкуру спущу. Бухарик, помоги ему. Пока я не заставил вас в воду прыгать.

Парень перехватил багор удобнее, помогая товарищу пришвартовать труп. Бухарик сопел от напряжения, поднимая непослушное тело на трап. Дальше дело застопорилось. Мертвец никак не желал подниматься на борт, цепляясь конечностями за ступени. От непомерной тяжести матросы пыхтели, на бледных лицах вздулись багровые жилы. Капитан открыл, было, рот, чтобы приказать старпому помочь ребятам, но тот опередил команду. В мгновенье ока скользнул ужом перед седовласым мужчиной и потянул на себя тяжелое тело.

Мертвец рухнул на палубу, перевернувшись лицом вверх.

– Фух, – кок не сдержал вдоха облегчения, – свежачок.

Капитан и сам не горел желанием наблюдать за тем, как мелкая шелупонь потрошит труп, даже опираясь на тот факт, что деньги не пахнут. За такой вот костюмчик, пусть даже и с «дефектом» светит тысячи две тугриков. Особенно за архипелагом, чуть левее пиратских островов. Если быть откровенным перед собой: вскрыл бы мертвеца и гниющие останки не помеха, но свежачок разделывать малость поэстетичней будет.

Капитан задумчиво потер подбородок, вглядываясь в костюм мертвеца. Материал, нисколько не похожий ни на триламинат, ни на неопрен. Слишком пористая структура. К тому же, множественные клапаны не позволяли отнести гидрокостюм ни к одной фирме, специализирующейся на их производстве.

Мертвец лежал на спине, неловко подогнув левую руку.  Его глаза были закрыты. Парень лет двадцати пяти утонул недавно. Сутки, максимум двое тело скиталось по морским просторам, пока его не прибило к левому борту «Санта Клауса». На породистом, скуластом лице блестели капли воды. Между бровей белела тонкая нить шрама. Плотно сжатый рот наводил на мысли об упрямстве, свойственном покойничку при жизни. Казалось, что перед посмертной маской непокорности отступила сама старуха с клюкой.

Горбач стоял рядом с капитаном, в нетерпении потирая костистые руки. В его прищуренных глазах мелькали цифры. Первым не выдержал капитан – присел на корточки и дотронулся до чудо-костюма. Странная на ощупь ткань легко сжималась. Но стоило отпустить, как мгновенно принимала прежнее состояние. Восхищенно цокнул языком старпом, оценивая увиденное.

– Ладно, насмотримся еще, – бросил капитан и поднялся. – Гребень, раздевай. Труп за борт.

Парень кивнул. Присел и без усилий сдернул с трупа капюшон, обнажив коротко стриженые русые волосы. Потом попытался перевернуть мертвеца на бок – ему показалось, что именно там находится молния, так как ничего похожего ни на груди, ни на спине не было. В тот момент, когда утопленник переваливался на бок, все и случилось.

Позже, оценивая события, капитан так и не смог восстановить полную картину. Не было прелюдий – открытого рта у человека, судорожно хватающего воздух, распахнутых глаз в стремлении осознать себя там, где находился. А была стремительная волна блеснувшего на солнце гидрокостюма, хлестнувшая вверх. И в ту же секунду захрипел Гребень, чье горло оказалось зажато в железные тиски.

Глава 2

«Дыба – старинный вид казни, применяемый на Руси к простолюдинам, покушавшимся на жизнь господина. Приговоренному связывали руки и подвешивали на столбе так, чтобы под тяжестью тела конечности вывернулись из суставов. В таком состоянии оставляли долго и мучительно умирать».

Тьма.

Не только снаружи – внутри. Она обступила со всех сторон, терпеливо расчленяя сознание на тысячи отдельных фрагментов.  Тело парило в невесомости. Человек не знал, где находится. Не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он погрузился в небытие до того момента, как он сумел отделить себя, живого – от смерти.

Боль.

Она никуда не делась. Лишь слегка сдала позиции. Человек чувствовал, как она  засела в груди – цепной собакой, которая только и ждала команды «фас».

Грубый толчок в спину заставил человека очнуться. Вместе с болью, что пронзила грудь, пришло четкое осознание угрозы. Той, что бесцеремонно выдернула человека из небытия. Он открыл глаза, мгновенно приняв мир, что до этого прятался в темноте: выскобленные доски палубы, спасательный круг с надписью «Санта Клаус», подвешенный к низкому борту, и высокого, сутулого мужчину, застывшего с открытым ртом.

Парень, толкнувший человека в спину, не успел убрать руку. Завершая движение, несостоявшийся утопленник перекатился, и с разворота вцепился рукой в беззащитное, тонкое горло. На юношеском лице, щедро усыпанном веснушками, проявился еще не страх – лишь выражение досады. Спустя мгновенье, уже оценив стальной захват, он попробовал отшатнуться, пальцами стараясь разжать тиски. Однако оживший мертвец, обладавший недюжинной силой, поднялся на ноги, вздернув перед собой в качестве щита слабо сопротивляющееся тело.

Превозмогая острую боль, пробившую грудь насквозь, человек стоял, широко расставив ноги, привалившись спиной к борту. Справа от сутулого мужчины, так и не успевшего закрыть рот, возвышался седовласый грузный старик. Возле палубной надстройки застыли еще двое: широкоплечий блондин и парень с лицом, изъеденным оспой.

Заложник, которого держал за горло человек, не сопротивлялся. Он шумно дышал, боясь дернуться. И так легко представилось человеку, как он сжимает хрупкое горло, одним движением лишая парня жизни. Преждевременно записанного в покойники остановило не чувство жалости к матросу, и даже не черный глаз возникшего в руках грузного мужчины пистолета, который мысленно определился как «ГШ-18» – серьезное оружие, безупречный аргумент в любом споре. Человека остановил неподдельный ужас, застывший в четырех парах нацеленных на него глаз. Решение напрашивалось однозначное – причиной того страха, что заставлял ствол в руках седовласого ходить ходуном, а рябого пятиться вдоль палубной надстройки – был он сам, прикрывающийся телом дрожащего парня.

– Эй, – вдруг скрипучим голосом сказал сутулый  и сделал шаг вперед.

– Стой на месте, – еле слышно произнес человек, проталкивая слова сквозь сухие, болезненно сжатые связки.

– Мужик,  – подал голос седовласый, для верности перехватывая пистолет второй рукой, – мы не хотим проблем.

Он пытался казаться крутым, тем, кто контролирует ситуацию, но голос его предательски дрогнул.

– Я тоже, – сказал человек, не ослабляя хватку.

– Так ты это… Отпусти пацана.

Возникла пауза, в течение которой слышались только плеск волн и шумное сопение заложника. Человек молчал, не спеша принимать решение. Странные взгляды команды, бледные от волнения лица, доверия ему не внушали.

– Ну же, мужик, – попросил седовласый. – Отпусти мальца.

– Оружие бросай. Тогда и решим, – отрывисто сказал человек.

Слышно было, как шумно выдохнул сутулый.

– В конце концов, – вдруг вмешался в разговор белобрысый степенный мужчина, оправившийся от шока, – ты должен быть нам благодарен. Мы спасли тебе жизнь. Ты плавал в море, кверху задом.

– Спасли? – переспросил человек. – Зачем?

Вопрос вызвал у команды плохо скрытое беспокойство. Седовласый быстро переглянулся с сутулым и ответил, осторожно подбирая слова.

– Не знаю, как там у вас, у дайверов, но у нас принято спасать тех, кто терпит бедствие и просит о помощи…

– Я просил помощи?

– Нет, но…

– Зачем вы меня спасли?

– Помочь хотели! – вдруг перешел в наступление седовласый. – Не все еще окрысились на этой долбанной планете после катаклизмов! Вот я, дурак, и приказал выловить тебя. Думал, еще спасти можно. Вот и спас – на свою голову!

– А ты значит, капитан этой посудины?

– Есть такое дело.

– Ладно, – болезненно усмехнулся человек и его ухмылка, как ни странно, заставила команду облегченно перевести дух. – Допустим, я поверил.

– Зачем мне врать? Мы тебя выловили, а ты вместо благодарности налетел, как… дикарь настоящий!

– Дикарь? – нахмурился человек и помолчал, погруженный в свои мысли. Его память на неожиданный вопрос «как меня зовут?» отозвалась гробовым молчанием. – Ну что же, пусть буду Дикарь. А ты оружие-то убери. Тогда и поговорим.

– Баш на баш, –  сварливо проговорил капитан, – ты мальца, а я оружие.

– Ты оружие. Я парня, – властно приказал новоиспеченный Дикарь, пережидая жгучую боль в груди.

– Хорошо. Будь по-твоему, – нехотя согласился капитан и с еще большей неохотой заткнул грозное оружие за пояс.

Дикарь ослабил хватку и отпустил дрожащего парня. Получив свободу, тот закашлялся, согнувшись в три погибели. В то же мгновение дайвер почувствовал, как силы стремительно покидают его. Он был недалек от того, чтобы рухнуть на палубу. Покачнувшись, он ухватился за борт, стараясь двигаться размеренно и неторопливо: команда по-прежнему не вызывала у него доверие. Видимо, он не рассчитал, и движение получилось излишне резким, потому что сутулый мужчина отшатнулся, а рука капитана дернулась к поясу.

– Не бойтесь, – твердо сказал Дикарь. – Не обижу.

– А чего нам бояться? – наигранно усмехнулся капитан. – Нас много, а ты один. Да к тому же, две дырки у тебя в груди. Тоже, не сахар. Чего ты сделаешь? За борт сиганешь? В море тебе и полчаса не продержаться. До ближайших Гремучих островов миль десять.

– Десять миль, говоришь? – прищурился Дикарь. На второй вопрос «где я?» память снова поступила как последняя сука, загадочно промолчав в ответ. – А ты, значит, помощь оказываешь тем, кто просит.

– Ну… – замялся капитан.

– Так да или нет?

– Случается, – уклончиво ответил капитан.

– Тогда выполни просьбу, раз уж ты меня спас.

– Какую просьбу?

– Доставь меня к ближайшему острову. Вот твоя совесть, которую как ты говоришь, не все потеряли, будет чиста.

– Так-то оно так, – капитан вперил в Дикаря тяжелый взгляд. – Но с бабками-то, совести веселее будет.

– Ты загнул, капитан. Откуда у меня бабки? – Дайвер провел рукой по гладкому боку гидрокостюма.

– Да уж, – хмуро кивнул седовласый мужчина. – Ладно, раз обещал. Пойду тебе навстречу. Хрен с тобой – костюмчик свой мне оставишь. С дырками, он, конечно. Товар бросовый. Но хоть какой-то навар с тебя будет, – он широко развел руки в стороны.

Дикарь молчал, переводя взгляд с капитана на сутулого и обратно. Что-то подсказывало ему, что команда врет. Закрадывалось подозрение, что его и выловили из-за пресловутого гидрокостюма – уж больно небрежно озвучил предложение об оплате седовласый. Если так, ничто не помешает им пристрелить его. А, исходя из его состояния, такой случай вскоре представится.

Самое неприятное заключалось в том, что молчаливая память подвела его, бросив в самое неподходящее время. Дикарь сразу осознал себя на корабле, среди враждебно настроенной команды. Он понимал, что ранен и долго не продержится. Но как он умудрился поймать две пули в грудь, и каким хреном оказался в открытом море? Все ответы укрыла плотная черная пелена.

Человек вздохнул, не отрывая глаз от седовласого мужчины. Может, и остров, так заботливо предложенный ему капитаном, был ему никоим чертом не нужен. Но оставаться на палубе с враждебно настроенной командой, рискуя потерять сознание и как следствие, жизнь – худший выход из положения.

– Договорились, – тихо сказал Дикарь. – Вези до острова. Костюм твой.

– Это дело, – впервые с момента знакомства капитан широко улыбнулся и тем подтвердил худшие опасения дайвера. – Только… Ты уверен, что он тебе нужен, этот остров? Я могу тебя на материк подкинуть. Свет, правда, не ближний, но…

– Вези на Гремучие.

– Как знаешь, – пожал плечами капитан. – Старпом. Курс на Гремучку.

– Есть капитан, – без энтузиазма отозвался сутулый.

Палуба дрогнула. В глазах у дайвера помутилось. Он не слышал, как капитан бросил несколько слов проходящему мимо старпому. Изо всех сил Дикарь вцепился в борт – до побелевших костяшек пальцев –  стараясь удержаться на ногах и не лишиться сознания. На пределе сил он сосредоточился, мысленно вгрызаясь в реальность – в капли влаги, блестевшие на выскобленных досках палубы, в трещины на видавших виды снастях. Дайвер трижды глубоко вздохнул, концентрируясь на названии судна, красневшем на спасательном круге.

Ему стало полегче. Дурнота отступила. Сознание постепенно прояснилось, и ветер донес до дайвера негромкие вкрадчивые слова капитана.

– До берега недалеко. Но я бы на твоем месте, парень, с ранением не шутил. Советую тебе раздеться – пусть док осмотрит тебя… А то до острова твой труп довезем.

Судно качалось на волнах. Дикаря опять повело. Палуба ускользала из-под ног, с каждым разом увеличивая амплитуду, постепенно забиралась все выше. Стараясь не делать резких движений, дайвер опустился на корточки и сел, привалившись к борту. От палубной настройки отделился блондин и медленно двинулся к Дикарю.

– Стой, где стоишь, – грозно рыкнул дайвер. – Я разденусь, когда увижу землю.

– Хорошо, хорошо, парень. Я доктор, – он миролюбиво поднял руки. – Я просто хочу помочь.

– Верю, – сказал Дикарь и попытался улыбнуться. Но улыбка вышла кривой.

– Зря упрямишься.

Блондин присел на корточки, оставаясь на безопасном расстоянии. Их глаза оказались на одном уровне. И то, что дайвер там увидел, ему не понравилось.

– Слышь, парень, – опять подал голос капитан. – Док дело говорит. Места здесь глухие. За десять лет после начала заварушки, здешний народ совсем одичал. На Гремучих – вообще людоеды. Да что там! Людоеды – не худшее из зол. Там такое водится, что… Может, передумаешь? До архипелага…

– Нет. Вези, как договорились.

– Ладно. Я понял. Не дергайся. За тебя беспокоюсь – сожрут тебя в два счета. А так – док подлечит тебя, хоть продержишься малость.

– Разберусь. Сам.

– Ну-ну, – усмехнулся капитан.

Сквозь дыры в низких облаках светило солнце. Моросил слепой дождь, мокрой пылью оседая на лице. Палуба покачивалась, носом вгрызаясь в пенные валы.

Дикарь тяжело дышал. Боль, злобной собакой сидевшая на цепи, сорвалась с поводка. Она вгрызлась в желудок, кромсала на части легкие, прокладывая путь к сердцу. Каждый вздох он принимал как последний. Все казалось, что ему не хватит сил заполнить кислородом легкие, конвульсивно сжимающиеся после каждого выдоха.

Седой Океан, пробитый стрелами солнечных лучей, терял краски. Дикарь попробовал сжать руку в кулак  и с отчаянием понял, что конечности его не слушаются. Звуки доносились до него издалека – искаженные, растянутые во времени. Плеск волн отдалился, и ветер внезапно стих…

Наверное, его все-таки угораздило отключиться. Дикарь ударился головой о борт и только тогда открыл глаза. Прямо на него черноглазо уставился пистолетный ствол.

– Поиграли, и будет, – твердо сказал капитан. – Скидывай портки. И не дури. С такого расстояния не промахнусь. Посмотрим тогда, проживешь ли ты с дыркой в башке.

Превозмогая чудовищную боль, сковавшую тело, Дикарь поднялся, не отрывая глаз от капитана.

– Много болтаешь, – выдавил дайвер из себя. – Сразу стрелять. Надо было. Пока возможность. Была.

– Много ты понимаешь в моих возможностях, – скривился седовласый мужчина. – В крайнем случае, снимем костюмчик и со жмурика. Если артачиться будешь. А так… Сделаю, как договорились. Вон  – твой остров на горизонте маячит. Ближе не подойду. Здешний народец уж больно неприветлив. Мне – костюм. Тебе… Жизнь.

Он не договорил. Дайвер воспользовался тем, что капитан отвлекся. Хозяин положения, тот стоял на палубе, широко расставив ноги, водя стволом из стороны в сторону. Медленно, как будто хотел разглядеть остров, Дикарь перегнулся через борт. Когда капитан опомнился, стало поздно. Боясь повредить костюм, он выстрелил, рассчитывая попасть в голову.  Но промазал – пули просвистели у беглеца над головой.

Дикарь упал в воду, уже не чувствуя боль от удара о поверхность.

Поднялся и опал столб брызг. Пенные разводы с шипением растаяли, обнажив гладкое тело волны, на котором расходились круги от дождя.

Глава 3

«Европа в Средние века отличалась жестокостью нравов. За мошенничество и обман человека приговаривали к наказанию слепотой, которое и приводили в исполнение на редкость изощренно: раскаленным добела железным прутом водили у преступника перед глазами до тех пор, пока они не сварятся».

У нее непременно бы все получилось! Если бы не…

Если бы не что? Если бы ей не пришлось возвращаться за талисманом – единственной вещью, оставшейся от Чегевары?

Не все так просто. В конце концов, плевать на медальон – жизнь дороже. Но именно забота о собственном выживании и заставила девушку вернуться!

Веревка нестерпимо резала запястья. Кисти связанных за спиной рук давно потеряли чувствительность.  Поначалу кляп, щедро пропитанный слюной, можно было терпеть, но потом во рту пересохло и тряпка, вбитая в горло, норовила проникнуть еще глубже. Девушка с трудом сдерживала приступы тошноты. Если ей станет плохо – все закончится смертью от удушья. Рвотные массы перекроют ей дыхание. Предсмертных хрипов, доносящихся отсюда, из подвала, не услышит никто.

И тогда через пару часов Мирон найдет ее холодный грязный труп.

Последняя мысль несколько успокоила Киру. Мстительно переведя дух, она заставила тошноту ненадолго отступить. Сидеть на земляном полу, наспех устланном соломой, было также неудобно, как и лежать. Спину холодила стена, а боль в перетянутых запястьях, которые брат Мирона – Тимур – связал со знанием дела, отдавалась при каждом движении.

Но более всего – более темноты, духоты и боли бесил кляп. Какой в нем прок? Кто услышит ее вопли из подземелья, даже случись ей вытолкнуть тряпку? Кто поспешит ей на помощь?

Никто. Теперь во всем мире не отыщется человека, желающего ее спасти.

Горло у Киры сжал болезненный спазм: впереди ее ждала непрерывная цепь издевательств, которые будут становиться изощренней день ото дня. Мирон – мастер на подобные штуки и границ его фантазия не признает.

Сказать себе, невинно хлопая глазами, что не догадывалась, чем в конечном итоге все обернется? Вранье. Подозревала. Еще тогда, два года назад, когда ее четырнадцатилетней девчонкой, вздрагивающей от каждого шороха, привезли на лодке на богом забытый остров.

Подумать только! Она так радовалась, что отныне одиночество, подступающее комом к горлу, стоило только вспомнить Чегевару, ей не грозит. Кругом люди – разные и не всегда доброжелательные, но это люди, а не твари всех мастей!

И радовалась девушка ровно до того момента, пока Мирон – местный царек – не стал подбивать к ней клинья. Глупо утверждать, что она не знала об отношениях между мужчиной и женщиной. Знала. Но Чегевара  (светлая ему память) всегда говорил о взаимности.

Обсуждая вопросы интимной близости, Че заканчивал пространные монологи фразой… Он вообще все поучения заканчивал этой фразой. Да, что там скрывать? И начинал, как правило, с нее.

– Доверие  – это лезвие обоюдоострого ножа без рукоятки. Нельзя передать его другому,  не порезавшись. Раны на руках зарастают быстро, раны в сердце – никогда.  Будь осторожна, моя девочка. Человек – крайне лживое существо. Если ему что-то от тебя понадобится, даже голый, не имеющий ничего –  он будет предлагать тебе одежду. В лучшем случае, предательство лишит тебя Веры, в худшем  – жизни.

Вот те бы слова ей и взять за основу! А она развесила уши. Глупая девчонка! Че никогда не позволил бы ей страдать…

Кира до боли зажмурилась, сдерживая слезы. Воспоминания об ушедшем в небытие друге вряд ли придадут ей мужества и сил. Девушка мысленно назвала Чегевару другом. Но он был для нее всем. Отцом, старшим братом.

Спасителем.

Кира хорошо помнила тот день, почти десять лет назад, который забрал у нее всех: мать, отца, брата. Когда теплый – пахнувший мамиными пирогами с корицей, и шумный – наводненный звуками из многочисленных компьютерных стрелялок брата – мир, вдруг в одночасье поглотила бездна.

В тот день в школу Кира не пошла. Точнее, мама ее не пустила.

– Посиди-ка, девочка моя, денек дома, – обеспокоенно сказала мама, прикоснувшись губами к ее лбу. – Ты ночью покашливала. Зря, все-таки, мы вчера взяли тебя на шашлыки. Осталась бы с бабушкой. Я отпрошусь с работы и к обеду приду.

Кира возражать не стала. Тем более что чувствовала себя хорошо, а дома можно найти столько неотложных дел! В комнате брата уже призывно охотилось на нее темное окно монитора.

Позже, девушка так и не смогла ответить себе на вопрос: что же пришло первым? Странный гул, от которого задрожали окна на двадцатом, последнем этаже, или внезапная темнота, словно раньше времени наступил вечер.

Кира оторвала голову от монитора и взглянула в окно. То, что она там увидела, заставило ее подняться и выйти на застекленную лоджию, откуда вид открывался не в пример лучше. Зрелище сплошной стены, надвигающейся с горизонта на город, заворожило маленькую девочку. Кира не видела, где кончалась стена, и начиналось небо. Черная бездна росла, глотая город. Кажется, запоздало выли сирены, может быть, кричали люди. Наверное, в последние минуты перед гибелью город стал шумным, но память Киры сохранила только гул, от которого закладывало уши. И гигантскую волну, что постепенно закрывала видимое пространство. Рушились казавшиеся незыблемыми здания. Темная мгла накрывала вздувшуюся ленту объездной эстакады, гасила золото на куполах многочисленных соборов. Раздался оглушительный взрыв. Потом еще один. Огненные смерчи рванулись в небеса, чтобы в следующее мгновенье потухнуть навсегда.

Оглохшая, с распахнутыми от ужаса глазами, в которых отражалась приближающаяся смерть, маленькая девочка застыла на балконе. Она так и не сошла с места, наблюдая за тем, как умирает город.  Потом здание тряхнуло так, что Кира не устояла на ногах. Ее бросило на пол. Окна разбились, накрывая ее стеклянным дождем…

Кира очнулась ночью, на крыше. Непонятным осталось, каким макаром ее туда занесло? Рядом никого. Маленькая девочка лежала звездным небом, на котором таял бледный диск луны. Она дрожала в своей легкой пижаме, обнимая себя руками, и плакала. До тех пор, пока в глазах оставались слезы.

Вокруг была тьма. Ветер и смерть.

Утром выяснилось, что выход с крыши закрыт. По крайней мере, для нее: отодвинуть стальную дверь ей оказалось не под силу. Шестилетняя девочка умерла бы от голода и жажды, если бы через два дня не появился Чегевара. Он пришел, чтобы на следующие восемь лет заменить ей все, помочь  принять  и заново отстроить новый Мир.

Чегевара нашел девочку на крыше. Как рассказывал спаситель позже, он разглядел дрожащее от холода дитя в бинокль с крыши соседнего дома. Плавал он хорошо, поэтому для него не составило труда одолеть расстояние в несколько десятков метров. Че был невысоким, подвижным, с небольшой бородкой и усами, о которых продолжал заботиться до последнего дня. Пожизненный оптимист, он принял мир после катастрофы легко, как нечто, к чему следует только приложить руки и все станет приемлемым. Нерушимое правило «счастье – то, что ты создаешь»  он соблюдал неукоснительно. В прошлой жизни у него остались бывшая жена и сын, с которым видеться после развода ему не позволяли. Что с ними сталось, доподлинно Че не знал. Его насмешливое отношение к жизни не сломила катастрофа, хотя старалась – бог знает как. Мать он похоронил давно, отца никогда не знал. К тому времени, как рухнул знакомый мир, все родственные связи оказались разрушенными – многочисленные цунами лишь довершили начатое. Че вспоминал о сыне с грустью, но без трагизма.

– Что же, – первое время он повторял слова особенно часто, – сына бог взял, зато дочку дал. Кем бы я был без тебя?

«А я, Че? А я?» – мысленно кричала маленькая девочка, прижимаясь к небритому мужчине.

Кира приняла его сразу, всем сердцем и душой. Че отвечал ей тем же. В мертвом городе, поначалу заполненным трупами, которых постепенно течение унесло куда-то на запад, спаситель нашел пристанище. В торговом центре на верхних этажах. Там, в залы с уцелевшими стеклами заглядывало солнце, каждый день пересчитывая оставшихся в живых. Над широкими, кожаными диванами висела плазменная панель – мертвый осколок цивилизации.

Еды оказалось вдоволь. Первое время Чегевара как проклятый сутками напролет нырял в затонувшие складские помещения, выуживая все, что могло пригодиться. Консервы, пластиковые упаковки, баллоны с водой, инструменты, холодное оружие, одежду всех размеров и так далее. Он работал на износ и успокоился только тогда, когда решил, что все остальное переживет зиму. Че раздобыл десятки надувных лодок, насосов, многочисленных удочек… Да всего и не перечислишь. Он своими руками сложил печь из подручных материалов. Она поначалу дымила, но в конечном итоге сдалась под недюжинным напором экспериментатора.

Когда температура воздуха не поднималась выше плюс десяти градусов, они жарили на решетке рыбу. О том, каким спаситель оказался рыбаком, говорило то, что Кира вскоре смотреть на нее не могла. В одной из комнат он оборудовал нечто вроде садика, собрав на импровизированных грядках многочисленные уцелевшие на верхних этажах жилых домов растения. В другой красовалась гордость Че – библиотека, пополняемая всякий раз, когда названный отец затевал глубокие рейды в город, теперь состоявший из островов высоток. Вечерами, сидя перед камином, он просил девочку почитать. Начиналось, как правило, с классики, перемежаемой щедрыми комментариями Че. Но часто дело доходило до беллетристики – любимого чтива Киры – любовных романов и боевиков. Единственное, чего не принимала душа Че – фантастики на тему апокалипсиса.

– Какая ж это фантастика? – пожимал он плечами. – Это реальность. А о реальности я знаю больше, чем они.

Идиллия рухнула в одночасье. Уцелевшие в городе люди отчего-то сокрушительно быстро теряли человеческий облик. И «богатства», которыми обладал Че, будили зависть. Они были другие, те люди. Всегда шли на контакт, держа нож за пазухой. Так говорил Че.

– Для иных людей цивилизация – только ширма, скрывающая истинную суть. Но вот случилась катастрофа, всю шелуху с них как ветром сдуло. И оказалось, что к этой шелухе прилипли все моральные ценности, которыми так гордилось человечество. И на поверку осталось только голое, бесчеловечное нутро.

Чегевара всегда пускал особо настойчивых на свою территорию, именно туда, где все было предусмотрено для встречи непрошеных гостей. Но… Че никогда не выпускал их живыми. Кира узнала об этом не сразу. Однажды…

Ах, о чем она думает сейчас, сидя в грязном подвале, со связанными руками и кляпом во рту! В конечном итоге он предал ее! Предатель!

Девушка всегда будет помнить тяжесть безжизненного тела, широко открытыми стеклянными глазами наблюдающее за ее бессмысленными усилиями. Она прижимала к себе мертвого Че. Трясла до изнеможения, словно бесконечные движения способны были вернуть ему жизнь. Она разжала объятия после того, как руки свела болезненная судорога. Осторожно положила мертвеца на бетонный пол, залитый кровью, и обессилено отодвинулась к стене. И до нее, наконец, дошло, что теперь между ней и одиночеством, сравнимым со смертью, никто не стоит.

Он…

Он называл ее «мое солнце», не признавая уменьшительно-ласкательных прозвищ. Он был чудом, ее Че, вечно небритый Ангел-хранитель…

А потом приплыли они, люди с острова. Пришли с дарами, поманив ее давно забытым вкусом хлеба. И ей, в буквальном смысле сходящей с ума от одиночества, показались не такими уж опасными чужие улыбки на лицах женщин, неуловимо пахнущих мамиными пирогами.

Они поманили ее дарами, назвали забытым словом «сестра», всколыхнув со дна души горечь давно уснувшей памяти. Девушка поддалась на уговоры и поплыла с ними на остров. И, как муха, увязнув в липкой паутине собственной доверчивости, подспудно стала ждать приближения гадкого паука.

Пока не дождалась…

Кира сидела, запрокинув голову, затылком касаясь земляной стены, и не замечала, как горячие слезы катятся по щекам. Не нужно было возвращаться. И дело даже не в медальоне – вернее, образе богородицы на золотой цепи – единственной вещицы, оставшейся от Че. Там, в рюкзаке, спрятанном под половицей в бане, лежали нож, зажигалка, теплые вещи, лекарства – богатство, таким трудом добытое из посылок, которые Тимур привозил с архипелага. И забытая кем-то в стародавние времена лодка терпеливо дожидалась ее в Гиблой бухте, куда ходить не каждый отважится.

Тянула, все откладывала побег, вот и дооткладывалась. На свою голову.

Солнечным утром, когда настороженный лес впитывал влагу после ночного дождя, ничто не предвещало беды. Пели птицы, надрывались сверчки в траве – кто бы мог подумать, что этот день станет последним днем ее свободы.

Мирон перехватил Киру на мостике у ручья. Она несла обед для названных братьев на дальний выпас. Здоровенный темноволосый мужчина слегка за тридцать, сжал ей предплечье. И, играя бицепсами на обнаженной по плечо руке, проникновенно заглянул в глаза.

– Сегодня в мой дом переедешь, – тоном, не терпящим возражений, сказал он. В карих глазах тлела похоть. Неприятная усмешка кривила тронутое щетиной лицо. – С твоей, типа, родней я договорился. Много за тебя не попросят.

– Руку пусти, – сквозь зубы попросила она. – Больно.

– Вот это больно? – Мирон сжал ее предплечье до хруста. – Ты еще боли не знаешь. Но будешь характер показывать – узнаешь. Обещаю. Что было с Марицей помнишь?

Бывшая жена Мирона была старше Киры на пару лет. Поговаривали, что побои свели ее в могилу. Но Лерка, одна из названных сестер, в темноте вечерней бани рассказывала и вовсе страшные вещи. Будто однажды, на реке, она случайно увидела голую Марицу и обомлела. Да, синяков было много – и свежих, и отдающих желтизной. На щиколотках и запястьях виднелись застарелые рубцы. Однако более всего впечатляли следы от ожогов и длинные порезы, на которых коростами запеклась кровь.

Подобные разговоры велись тихо. Кто станет указывать главе клана Верховцевых? На острове царили патриархальные нравы, и тон задавал тот, кто сильнее.

– Хочешь и меня в могилу загнать? – тихо спросила Кира. – Как Марицу?

– Будешь хорошо себя вести – поживешь.

Кира промолчала. Чуть позже, когда Мирон скрылся в лесу, она закатала рукав футболки и разглядела отметины, оставленные железными пальцами.

И после такой «теплой» встречи, какой черт ее дернул вернуться? Обошлась бы как-нибудь без вещей и медальона – к чему носить напоминание о том, кто навеки поселился в сердце? Нужно было бежать прямиком в Гиблую бухту, отвязывать лодку и грести, грести до изнеможения! А потом, как известно, все течения ведут в затопленный город. Ищи ее, свищи среди многочисленных островов-небоскребов!

Вместо того чтобы следовать намеченному плану, девушка вернулась. Неслышной тенью (как ей показалось) скользнула в баню. Метнулась в угол, присела на корточки, отрывая доску от пола. И в то же мгновенье в перестук сердца, шумом отдающийся в ушах, вклинились негромкие голоса, прозвучавшие за спиной.

– Это ищешь, девушка?

– Да рюкзачок свой, заныканный. Чего еще ей там искать?

Кира обмерла. Не оглядываясь, она знала, что там, за спиной, вальяжно расставив ноги, стоит Тимур, держа в руках ее рюкзак, а рядом, выглядывая из-за его плеча, злорадно ухмыляется Лерка.

Та еще гадина.

Глава 4

 «Редкий вид казни существовал и в древней Руси, и в Риме, и у викингов. Человеку, соблюдая осторожность, чтобы он не умер от потери крови, надрезали живот и доставали толстый кишечник. Затем прибивали его конец к дереву и заставляли преступника ходить по кругу. До тех пор, пока он не отдавал Богу душу».

Волны подмывали низкий берег, оголяя корни деревьев. Закатное солнце красило багрянцем мокрые, вылизанные приливом до блеска ветви, лишенные листвы. Крутой песчаный откос, занавешенный сетью переплетенных лиан, бороздили глубокие норы.

Из темноты углубления высунулась черная, лоснящаяся морда, с круглыми, немигающими глазами. Помогая себе когтистыми лапами, тварь выбралась из логова. Она пригнула голову, принюхиваясь к ветру, что принес прилив. Что-то встревожило чудовище. Тварь осторожно подалась вперед, выверяя каждое движение. Слишком светло для охоты, но голод не стал ждать наступления ночи. Широкая пасть, полная острых зубов приоткрылась, впуская внутрь воздух. Пахло свежей кровью.  Однако будоражащий аромат перебивал отвратительный  запах, к природе не имеющий отношения. Добыча, испускавшая столь противоречивые флюиды, лежала на отмели, лицом вниз.

Тварь двинулась вперед, опустив морду к самому песку.

Человек. Худшее из всего, что приготовила сегодняшняя ночь. Двуногие крайне опасные существа, особенно, когда пускают в ход стальные когти и молнии, прожигающие насквозь. Лоснящуюся шкуру пробила дрожь. Память сохранила боль, мучительно долго заживляющую две раны в боку.

Чудовище оскалилось, навострив маленькие уши.

Человек лежал неподвижно и признаков жизни не подавал. Обычно тварь предпочитала свежую добычу, теплой живительной кровью заполняющую нутро. Голод лишил ее выбора. Каждое уходящее мгновенье приближало немощь, отнимало силы, ослабляло слух.

Осторожно погружая когти в мокрый песок, готовая сорваться и броситься на добычу, тварь приближалась к человеку. И в тот момент, когда опьянение от близости еды толкнуло вверх гибкое тело, человек повернул голову и открыл глаза.

Менять что-либо было поздно. Распластав в полете длинное тело с бугрящимися под кожей мышцами, тварь летела вперед.

Дикарь открыл глаза. Тьма, затопившая сознание, расступилась ровно за секунду до того, как летящая тень накрыла его. Он не видел, что падало сверху. Инстинктивно, не отдавая отчет в своих поступках, он откатился в сторону. С шорохом острые когти вспороли в песок в том месте, где только что он лежал. Молниеносно рука мужчины скользнула за пояс, в одно из гнезд, пытаясь отыскать там оружие. Но ячейки оказались пусты. Стиснув зубы, Дикарь успел приподняться на одно колено, когда черная атакующая тень, оттолкнувшись от песка, бросилась на него снова.

Дайвер вскинул руку, стремясь перехватить чудовище за горло. Он видел огромные глаза, в которых вспыхнул огонь заката, ощеренную пасть, с кипящей на клыках слюной. Тварь оказалась слишком тяжелой. Пальцы скользнули по гладкой шкуре, лишь задержав нападение. Острые когти рванули предплечье, царапая эластичную ткань гидрокостюма.

На счастье Дикаря материал, из которого был сделан костюм – предмет вожделения капитана яхты – натиск почти выдержал. Длинные порезы на ткани разошлись в стороны, обнажая второй слой, однако стальные когти кожу не задели. В противном случае кровь, хлещущая из ран, лишила бы его надежды на благополучный исход схватки.

Дайвера обдало зловонным дыханием. Лапа скребла когтями воздух, пытаясь задеть добычу. Однако Дикарь не собирался ждать, пока гибкая тварь опомниться. Одной рукой удерживая рвущуюся к его горлу пасть, мужчина взмахнул левой рукой, метя в круглые глаза. Тварь дернулась, но было поздно. С отвратительным чавкающим звуком Дикарь проткнул пальцем глазное яблоко, разрывая сетчатку.

Зверь заскулил. Черное тело подалось назад. Обагренная рука Дикаря зачерпнула воздух: залитая кровью пасть отпрянула, подвижное тело отскочило в сторону, роняя на песок темные брызги. Еще секунда и гибкая тень метнулась назад, под сень оголенных, раскидистых корней.

Тяжело переведя дыхание, Дикарь сел, превозмогая тупую, ноющую боль в груди. Дышать стало не в пример легче – прошла резь в сердце, словно оттуда вынули гвоздь. В закатной дымке таял горизонт. Даль была чиста. Ему удалось уйти живым с «Санта Клауса». И что самое удивительное – и новых дырок в нем не прибавилось, хотя стрелял капитан на поражение. Более того, судьба благоволила к дайверу настолько, что позволила доплыть до острова. Как он умудрился не утонуть, будучи без сознания? Вопрос занимал Дикаря недолго. Он не помнил кто он, как оказался в море и откуда взялись в нем дыры от огнестрельного ранения. Так стоило ли озадачивать себя очередным вопросом без ответа?

Так случилось.

И точка.

Превозмогая ставшую привычной боль, дайвер потянулся, окунул испачканную кровью руку в воду. Где-то внутри, на уровне подсознания, отчетливо сформировалась мысль, внушающая спокойствие: все идет, как надо. И еще. Что это далеко не все вопросы, оставшиеся без ответов. Жив – вот, что должно стоять на первом месте. А память… Что ж – хитрая мерзавка наверняка вернется, когда найдется, чем ее приманить.

Догорал закат. Темное время суток выгонит на охоту не один десяток тварей и ему, еще не оправившемуся от ранения, безоружному, следовало подумать об укрытии.

Тяжело переставляя ноги, дайвер побрел вдоль берега в ту сторону, где обрыв пологим плесом обрывался у самой воды. Волны лениво накрывали песок и отступали, оставляя пенные следы.

Темнело. Дикарь шел, с досадой отмечая, как стремительно на остров опускается ночь. Людоеды, о которых говорил капитан, вряд ли способны видеть в темноте, но твари всех мастей…

Подтверждая невеселые мысли, пустынный берег постепенно наводнили звуки. Издалека прорвался одинокий вой волка, ему вторил другой. Коротко и угрожающе всхрапнуло в кустах. Дайвер вскинул голову – в сумерках, далеко позади, среди деревьев размытым пятном мелькнул чей-то силуэт. Задрожала листва, скрывая нечто в густой чаще. Мужчина нахмурился, вглядываясь в, будто притаившийся в засаде, лес.

«А может, ну его, этот берег? – мелькнула предательская мысль. – Море уже спасло меня, раненого, так вполне возможно позволит и ночь пережить?»

За излучиной в пологий берег вдавалась бухта. На миг Дикарь зажмурился: ему показалось, что у него потемнело в глазах. Песок в лагуне, подступающий вплотную к невысоким деревьям, казался черным. Ночь, вступая в свои права, несмело зажгла на небе бледный диск луны. В мертвенном свете складывалось впечатление, что песок на мелководье, покрытый мелкой рябью набегающих волн, двигался.

Дикаря обдало холодным ветром. Призраком, вставшим из могилы, между стволами неясным пятном опять мелькнул силуэт. Но не он привлек внимания дайвера. На противоположном берегу бухты, покачиваясь на волнах, темнела привязанная кем-то за кол,  лодка. Еще не веря в подобную удачу, Дикарь направился вдоль берега, обходя бухту.

– Че спаси меня. Больше некому… Не бросай меня… Че.

Вдруг услышал Дикарь женский голос и остановился как вкопанный.

Справа от него на поляну, освобожденную от деревьев, стремительно выскочила невысокая, темноволосая девушка в джинсах и огромной, явно не по размеру футболке. Не замечая ничего, она остановилась недалеко от дайвера, и помчалась дальше.

– Только не вдова-Прасковья, прошу… Че, спаси.

Негромкие слова, прерываемые стуком зубов от страха, донеслись до Дикаря.

Судя по всему, цель у них была одна: девушка бежала к лодке. Это дайвер понял сразу. И еще он понял кое-что. То, что она не успеет добежать.

У деревьев, отделившись от ствола, возникла огромная, выше человеческого роста тварь. Она поднялась на задние лапы, прижав к мощной груди короткие, изогнутые конечности, унизанные блеснувшими в свете луны когтями. На овальном, обтянутом светлой кожей черепе, мерцали выпуклые глаза. На шее что-то шевелилось. Казалось, подбородком тварь зажала какого-то зверька, изо всех сил старающегося освободиться.

Позже, Дикарь так и не смог объяснить себе причину поступка, не укладывающегося в привычное представление об инстинкте самосохранения. Возможно, это было не замутненное заботой о ближнем чувство, только рассчитанное на двухходовку. Где ход первый и второй – спасение девушки как залог сохранения собственной жизни.

Так или иначе, размышления и выводы последовали позже. Много позже.

А в тот момент, когда огромная бестия с бледной кожей, покрытой отвратительными уплотнениями, которые, казалось, способно пробить далеко не каждое холодное оружие, встала на дыбы, Дикарь понял, что с каждой уходящей секундой шансы на благополучный исход сводились к нулю. Девушка бежала без оглядки, темные волосы развивались на ветру. Она – то ли не замечала опасности, отчетливо выделяющейся на фоне искореженных низких стволов, то ли предпочитала не заглядывать смерти в лицо.

С досадой оглянувшись в поисках любого предмета, который можно использовать, дайвер поднял единственный, попавший в поле его зрения – увесистый камень. Времени на выбор лучшей позиции не осталось. Как атлет по метанию дисков, с низкого старта, он бросил камень, опережая движение рванувшейся наперерез девушке твари. Он видел, как вздулись под неровной кожей мышцы, как хищно потянулись вперед маленькие, увенчанные когтями лапы. И в тот же миг на огромный череп обрушился камень. Сколько-нибудь значительных повреждений удар не нанес, но он сбил зверя с курса.

Тяжело завалившись на передние конечности, тварь приземлилась метрах в трех от девушки. Свист брошенного камня, а более всего огромный белесый силуэт, вылетевший из-за деревьев и едва не рухнувший на нее, остановил девушку. Она спотыкнулась, выпрямилась и вместо того, чтобы продолжить бег, замерла, заворожено глядя на то, как поднимается на дыбы страшная зверюга.

Хищник не торопился. Теперь, в ярком свете засиявшей на небе луны, стало видно, как отвалилась вниз часть головы. Из темноты влажно отсвечивающего зева полезли наружу зазубренные длинные жвала.

Беспомощно разведя руки в стороны, девушка пятилась к воде. Защищаться ей было нечем. Она по-прежнему не замечала присутствия Дикаря. Зато того отлично видела тварь. Она сместилась вбок, не сводя с непрошеного спасителя круглых омутов глаз. Дайвер, также по дуге, двинулся ей навстречу. Неизвестно, какие инстинкты главенствовали в огромном черепе, и как собирался действовать сбитый с толку хищник, нацеленный на легкую добычу.

Дикарь просчитался. Он предположил, что матерый зверь бросится на него, оценив как первостепенную опасность, но так не случилось. Неожиданно тварь метнулась в сторону трепещущей от страха девушки.

– Беги! – крикнул защитник поневоле.

И, не раздумывая ни секунды, кубарем покатился монстру под ноги. Дикарь не видел, отреагировала ли обреченная на его крик, не знал, задела ли тварь намеченную жертву. На тело мужчины обрушилась неимоверная тяжесть. Бестия  перекатилась через него, полосуя жвалами по спине.

Боль пронзила многострадальную спину. Невзирая на раны, дайвер вскочил на ноги, обернулся в сторону застывшей  на четвереньках твари. С выдвинутых вперед челюстей стекала жидкость, тяжелыми каплями пробивая песок. И Дикарь, не сводящий глаз с приготовившегося к нападению хищника, ясно осознал, что его шансы остаться в живых застряли на нулевой отметке. Он не сможет бесконечно уворачиваться от разъяренного монстра. Низкорослые деревья не служили защитой. Единственную возможность – вцепиться хищнику в горло – надежно перекрывала пара мощных ротовых челюстей. Но даже без них затея обречена на неудачу: пока он будет сдавливать горло, тварь порвет в клочья его беззащитное тело.

Чудовище подобралось, не сводя с человека горящих глаз. Крупная дрожь пробила неровную кожу. Страшные жвала втянулись внутрь. Опережая прыжок монстра, Дикарь метнулся вправо, туда, где в песке лежал камень, уже знакомый с устрашающей крепостью туго обтянутого светлой кожей черепа. Не ожидавшая такого маневра тварь опоздала. Судя по всему, она привыкла охотиться на двух ногах. Ее передние конечности провалились песок, тяжелая голова ткнулась в клочья пожухлой травы.

Зверь охотился молча. В отличие от человека, который рычал от боли. Через порезы на спине ветер студил исполосованную кожу. Превозмогая судорогу, ограничивающую подвижность сустава, Дикарь дотянулся до камня и повернулся, готовясь встретить летящую на него смерть.

И едва успел откатиться, оставляя на песке прерывистую кровавую дорожку.

На сей раз тварь сориентировалась молниеносно – коснувшись травы, она с шипением развернулась. Но секундной задержки дайверу хватило на то, чтобы жестко, вложив в удар всю силу, рубануть камнем по отставленной в сторону задней конечности. Короткий рык монстра перебил хруст, показавшийся оглушительным в ночи. Человек почувствовал, как под ударом прогнулась кость. Он еще раз впечатал камень в раненую лапу, прежде чем тварь извернулась и лягнула его.

Удар отбросил дайвера к изъеденному солью низкорослому дереву. Он пытался подняться, спиной упираясь в ствол, но боль туманила сознание. Яркий ночной мир вспыхнул всеми цветами радуги, потом стал стремительно терять краски. Звуки стали отдаляться. На небе завертелся по спирали лунный диск. Вдруг сорвались с места и полетели куда-то в ночь и деревья, и трава, и монстр.

Вместо того чтобы убраться в логово зализывать раны, тварь, припадая на правую лапу, бросилась на человека снова. Дикарь интуитивно махнул рукой, по-прежнему сжимая камень. Он метил в сторону приближающегося к нему размытого пятна, на котором блестели два круглых омута. И попал – голова дернулась. Кожа на черепе разошлась, обдав фонтаном темной жидкости. Но тварь, войдя в раж, не обращая внимания на раны, продолжала молотить воздух короткими конечностями, задевая ткань на гидрокостюме. Дикарь бил по черепу, превращая голову зверюги в сплошное месиво, на котором уже не видно было глаз.

Дайвер чувствовал, как силы оставляют его. Крутилась ночь, меняя небо и землю местами. Из ослепительной круговерти, пробив искрящийся шлейф звездной спирали, из черной дыры распахнутого провала потянулась к его лицу пара отвратительных, зазубренных жвал.

Глава 5

«В древнем Египте тех, кто пошел против воли фараона, варили в кипятке. Причем в огромный котел, под которым разжигали огонь, сливали нечистоты, чтобы продлить мучения человека. Считалось, что такая казнь, под лучами восходящего солнца, угодна богу Ра. В педантичной средневековой Германии осужденного варили в кипящем масле – но не сразу, а постепенно, вначале погружая в котел ступни, голени, и так далее».

Девушка сидела в шезлонге на верхней палубе семидесятиметровой белоснежной яхты с ласковым именем «Кристина». Двадцатилетняя фотомодель с безупречной фигурой, прелести которой едва прикрывал купальник кораллового цвета. Она призывно улыбалась, то слегка разводя в стороны, то сближая длинные ноги. На щиколотке правой отливала вплавленными алмазами тонкая золотая цепочка.

Грифон сидел под навесом напротив, держа в руке стакан с виски. В благородном напитке плавились кубики льда. Другая рука плотно сбитого мужчины сжимала подлокотник кресла. На высоком лбу, у корней коротко стриженой шевелюры, основательно тронутой сединой, блестел мелкий бисер пота. Однако не жаркий солнечный день заставил мужчину покрыться испариной. И уж конечно не обнаженные прелести Адели, роман с которой продолжался около трех лет.

Грифон едва сдерживал ярость, рвущуюся наружу. Еще ночью он был уверен, что держит ситуацию под контролем.  Но минуты текли, складываясь в часы. Уходящее время плюс отсутствие информации поначалу внушали легкое беспокойство, постепенно обрастающее плохо контролируемой злостью. И воспоминания – слишком свежие – только подливали масла в огонь.

Ублюдок Хаммер перешел все границы. И как не был слажен тандем, просуществовавший так долго, от него пришлось отказаться. Грифон ясно отдавал себе отчет, что на ближайшее время информационная изоляция сделает его абсолютно беззащитным. Руководитель крупнейшего пиратского картеля понимал и еще кое-что. Найти нового осведомителя – вопрос сложный, но решаемый.

Трудно отрицать очевидное: вполне возможно, покойник Хаммер обладал доступом к информации, представляющей особую ценность. Включая неоднократные покушения на пиратского барона, которые организовывало не оставляющее надежды его убрать спецуправление по борьбе с теми силами, что расплодились после катаклизмов. Не давали спокойно спать силовым ведомствам те средства, что текли мимо цепких рук.

Да. Замену стукачу Хаммеру найти будет непросто. Однако чем сложнее задача, тем интереснее ее решать. Кроме того, Грифон имел все основания надеяться на то, что после последнего, неудачного покушения, спецуре необходимо какое-то время, чтобы прийти в себя и оправиться от сокрушительного поражения. Ситуация усугублялась еще и тем, что киллера, посланного убрать пиратского барона, опережала слава абсолютного профессионала, не имеющего за спиной ни одного проваленного дела.

Собственно говоря, из-за него, киллера, теперь кормящего рыб, и разгорелся весь сыр-бор.

– На этот раз все серьезно, – искаженный голос Хаммера в трубке неделю назад звучал как всегда бесстрастно. – Я назову тебе дату, но детали покушения мне неизвестны. Могу лишь добавить, что это именно тот киллер, о котором я тебе говорил. Вряд ли в ближайшее время управление отыщет профессионала такого уровня. Сработать необходимо чисто. Мобилизуй все, что можно…

– Оставь советы, – поморщился Грифон. – Я все понял.

– Это хорошо.

– Условия прежние?

– Нет. Обычная ставка повышается в два раза. Слишком многое поставлено на карту.

Уже тогда у Грифона мелькнула мысль: а не намерено ли осведомитель приукрашивает способности киллера, чтобы завершить договор фразой «ставка повышается». Но основательно взвесив все за и против, барон согласился.

– И еще одно условие, – добавил Хаммер перед тем, как Грифон собрался дать отбой.

– Говори.

– Я должен видеть труп киллера. Это обязательное условие.

Если Грифона и удивили те слова, виду он не подал. Предъявить труп в качестве доказательства представлялось задачей несложной.

Как оказалось, интуиция на сей раз его подвела.

Для реализации заказного убийства, супер киллер выбрал весьма удачное время. День рождения Адели. Если бы Грифон не был предупрежден, возможно, это покушение стало бы последним в череде подобных, и поставило бы жирную точку на его карьере. Но у киллера не осталось шансов – его ждали.

С учетом сложившихся обстоятельств, вечеринка на «Кристине» не отличалась многолюдностью, организованная скорее для проформы, чтобы не вспугнуть убийцу. Как только гости разошлись, каждый квадрат семидесятиметровой красавицы был взят под наблюдение. И все равно, просматривая позже записи видеокамер, Грифон так и не смог точно уловить сам момент появления киллера: черной тенью тот возник на палубе. И опять, неизвестно, чем закончилось бы дело, даже, несмотря на беспрецедентные меры, если бы барон не перестраховался.

Грифон уже забыл, когда в последний раз обращался к услугам двойника, но в ту ночь шестое чувство словно толкнуло его под руку. И вместо барона на носу верхней палубы, ловя взглядом огни далекого острова, стоял Макарыч. Даже при свете дня, у Грифона неприятно сосало под ложечкой, стоило ему столкнуться с поджарым седовласым мужчиной лицом к лицу – а уж в полутьме южной ночи их бы спутала и мать родная. Пойди теперь, найди другого двойника!

Потому что Макарычем пришлось пожертвовать.

Охрана опоздала на долю секунды. А быть может, и нет. Выстрелы раздались одновременно. Беспристрастные камеры зафиксировали не только смерть Макарыча. Прошитый пулями, за борт падал супер киллер. Он был уже трупом, когда коснулся воды – сомнений у барона не было. Но… Аквалангисты, обшарившие дно, покойника не нашли. Тоже вполне объяснимо. В темноте ночи провести доскональный поиск не представлялось возможным. Течение в этих местах не то, чтобы сильное, но настойчивое. Скорее всего, под утро покойника вынесло в открытое море.

Так Грифон и сказал Хаммеру, накануне ночью посетившего яхту, чтобы без свидетелей получить причитающийся ему гонорар.

– Я могу показать тебе запись с камер. Он мертв, – твердо сказал Грифон, двигая по столу кейс, набитый купюрами –  осведомитель предпочитал наличку.

Хаммер сидел напротив, надвинув на лоб капюшон толстовки. Он всегда являлся ночью, оставаясь в тени до такой степени, что Грифон не смог бы описать его внешность. Однако крутому спецу было невдомек, что в распоряжении барона имелся один, вполне приличный снимок, сделанный случайно на заре их взаимоотношений. В противном случае, Грифону пришлось бы довольствоваться малым: бледная кожа, чуть выдвинутый вперед подбородок, да полоска вечно сжатых губ.

– Значит, когда ты сказал мне, что сделка состоялась, ты меня обманул. Труп так и не нашли. – Голос Хаммера звучал спокойно. Его рука коснулась ручки кейса. Чемоданчик подвинулся к новому владельцу и застыл на краю.

– Труп не нашли, – еще раз повторил Грифон, досадуя, что приходится признавать ошибку. – Но…

– Про записи я уже слышал, – перебил его осведомитель.

– Этого достаточно, чтобы убедиться – он мертв, – жестко сказал барон, пытаясь взять инициативу в свои руки.

– Я ведь предупреждал тебя, Грифон, что это необычный киллер. Я не зря сделал акцент на привлечении всех сил, имеющихся в твоем распоряжении.

– Ты собираешься меня учить, – против воли Грифон угрожающе понизил голос. Те, кто отправился на корм акулам с выпущенными наружу кишками, запомнили этот тон.

– Не собираюсь.

Хаммер сделал паузу, и пиратский барон собрался подвести итог, выпроводив осведомителя на палубу, где его ждал пришвартованный аквабайк. Положив руки на колени, Грифон привстал, и тут же услышал.

– Дело сделано. И дело сделано плохо.

Такие слова были дерзкими даже для их непростых взаимоотношений: за меньшую повинность люди отправлялись на тот свет. Контроль той сферы, что избрал Грифон, предполагал жесткую иерархию и абсолютное подчинение. А основой всего – тем, на чем зиждилась власть  – являлся страх. Он пронизывал сложную систему организации, расходился кругами по воде. А в центре круга стоял он. Барон. Дать слабину значило допустить промах, исправить который невозможно.

Кровь бросилась Грифону в голову. Его остановила мысль, что разбрасываться осведомителями такого уровня не стоит. Вот почему  барон наступил себе на горло, рассчитывая спустить дело на тормозах.

– Следи за словами, – едва сдерживаясь, сказал барон. – Я выполнил условия сделки. Киллер мертв. Ставка выросла в два раза. Как договорились.

Хаммер медленно качнул головой из стороны в сторону, выражая несогласие. Он подцепил кейс и поднялся. Одновременно с ним встал и Грифон.  Его опять одолело предчувствие, что встреча закончится миром.

И снова он просчитался.

– Я хочу сказать тебе кое-что, – негромко начал осведомитель. – Ты не выполнил условие сделки.  Как раньше говорили: нет тела, нет и дела. И еще – уговор дороже денег.

– Следи за базаром, Хаммер, – в голос барона прорвалась плохо сдерживаемая ярость.

– Это ты следи за базаром. Ты подставил меня. Я думал, что договариваюсь с деловым человеком, отвечающим за свои слова, а ты простой…

Что именно он добавил, Грифон не слышал – бешенство одолело его.  Он не помнил, чтобы кто-нибудь так разговаривал с ним.

– Это говоришь мне ты? – прошипел пиратский барон. – Как ты смеешь, продажный ублюдок? Ты  – который жрет с моей руки и получает бабки, продавая своих товарищей? Тварь…

– Не брызгай слюной, Грифон, – спокойно перебил его Хаммер. – Оставь слова для этой своей дешевки, Адели, для этой своей… – он добавил непечатное слово, повернулся спиной и, невзирая на красного от ярости барона, пошел к выходу. Но вдруг остановился и бросил через плечо. – Рассчитываешь, что новый дятел успеет тебе настучать? Так я тебя разочарую. Мочканут тебя нахрен. Я вообще, если хочешь знать, разговариваю с покойником.

Вот это была уже явная угроза и Грифон не выдержал. Он выхватил из-за пояса пистолет, мгновенно сняв с предохранителя, передернул затвор, досылая патрон в патронник. Одновременно с выстрелом Хаммер повернулся, взмахнув перед собой кейсом. Первая пуля угодила в замок. Дно у кожаного чемоданчика отвалилось, и зеленокрылыми бабочками выпорхнули из распахнутого чрева сотни купюр. Бумажным веером, мелькающим в свете многочисленных бра, скрыло Хаммера с глаз. Прямо в завораживающий круговорот Грифон выстрелил несколько раз. Раздался сдавленный крик и с одобрением барон заметил, что попал – кровавые брызги хлестнули влево, пачкая купюры.

Грифон бросился к выходу, отмечая, как мгновенно среагировала охрана: снаружи донеслись звуки выстрелов.

Когда он появился на палубе первое, что бросилось в глаза – пятна крови на досках и испачканный в красном борт.

– Догнать ублюдка! Убить!  – заорал Грифон, наблюдая за тем, как быстро уносится в темноту аквабайк с раненым бывшим осведомителем.

Не прошло и минуты, как десяток гидроциклов полетел в море, рассекая волны.

– Привезите мне его труп! Труп! Если взять живым не получится! – кричал им вслед Грифон, переваливаясь через борт.  – Слышите? Хочу видеть труп ублюдка! Иначе живыми не возвращайтесь!..

Так он кричал сегодняшней ночью, и собственный крик продолжал звенеть у него в ушах. Скоро сутки, как посланные вдогонку так и не объявились. Хотя утром Грифон отправил вслед еще с десяток проверенных людей на аквабайках и вертолет с профессиональными убийцами.

Солнце опускалось к морю, цепляя лучами гребни пенных волн. Пилот вертолета выходил на связь несколько раз – в океане все, связанное с радиоволнами, надежностью не отличалось. Сведения не утешали – ни следов Хаммера, ни группы, из тех, кто начинал погоню, обнаружить не удалось.

«Похоже, они перестарались, – подумал Грифон и криво улыбнулся, разглядывая длинные ноги Адели, которая тотчас приняла усмешку на свой счет. – Бестолковые олухи решили дословно выполнить приказ. Не возвращаться живыми»…

Глава 6

«Кастрация – казнь, применяемая в Древнем Китае к осужденным за насилие. Проводилась она прилюдно и была недолгой – приговоренный быстро умирал от потери крови».

Перед рассветом Кира сложила весла. Вернее, они выпали из обессиленных рук.

На посветлевшем небе гасли звезды, таял бледный диск луны. Отупевшая от запредельного напряжения, мало что понимающая от усталости, с кровавой мутью, дрожащей перед глазами, девушка прижала руки к груди, баюкая их как младенцев.

Поначалу она гребла от страха. В полной темноте, держа курс на россыпь звезд, которые Чегевара называл Ведром. Там, на горизонте, в абсолютном мраке прятался затопленный город. За два года многое изменилось. Однако Кира надеялась на то, что уцелели укромные места, в которых предусмотрительный Че прятал заначки на черный день. Она доберется до тайных убежищ, чего бы это ни стоило. Потому что она сильная.

Последняя мысль, основа самовнушения – спасательный круг, за который девушка цеплялась, когда силы оставляли ее. Снова и снова она черпала веслами темную воду, топила покрытые гнилью лопасти в вязкой темноте, чтобы заставить лодку сделать еще один отчаянный рывок.

Она сильная. Она сможет. Девушку удивляло то, что руки продолжают слушаться ее – онемевшие, бесчувственные до самых плеч.  Суставы пронзала жестокая боль при каждом движении, и только мысль, что каждый рывок отделяет ее от смерти, заставляла ее грести.

Существовал еще один довод, заставлявший Киру переступать через невозможное. Этот довод лежал без сознания на корме лодки, кое-как обвязанный оторванными от футболки тряпками, чтобы остановить кровь. Девушка не была до конца уверенной в том, что не делит лодку с мертвецом.

Когда  Кира тащила по берегу страшно тяжелое тело, оставлявшее в песке две глубокие борозды, человек еще дышал. С отчаянным криком она перевалила его через борт, молясь только об одном – чтобы хватило сил. Девушка плохо помнила, как снимала веревку с крюка и толкала хлипкое суденышко по мелководью. Ее подстегивало осознание того, что самая страшная тварь, с которой и вооруженным до зубов охотникам справиться нелегко  – вдова-Прасковья – может вернуться.

Потом, когда ненавистный остров слился с горизонтом, страх отступил. Настолько, чтобы освободить место для мысли, поразившей ее  в самое сердце. Никто не спасал ее, кроме Че. Откуда взялся человек, поставивший свою грудь между ней и смертью, девушка не знала. Но бросить его, израненного – такое в голову не приходило.

«Беги!»

Громкий мужской  крик, прозвучавший как гром среди ясного неба,  возымел прямо противоположное действие. Вместо того чтобы припустить, она застыла как вкопанная. А потом, дрожащая от ужаса, девушка пятилась к воде, наблюдая за схваткой. Вдова-Прасковья, огромная, матерая, с нитями шрамов, делившими на части огромный череп, не оставила невесть откуда возникшему защитнику ни единого шанса.

Кира ясно понимала: как только тварь покончит с мужчиной, то займется ее трепещущим телом. Но что поделать, если неведомый защитник, возникший из ниоткуда, поднял в ее душе настоящую бурю чувств! Кто как ни Че, наблюдавший за ней с небес, внял, наконец, ее просьбам и послал равноценную замену? Черной неблагодарностью с ее стороны будет бросить спасителя, истекающего кровью, и уплыть в гордом одиночестве!

Человек долбил камнем по черепу, превращая голову монстра в кровавое месиво.  Но страшная тварь вошла в раж. Перед смертью  та теряла всякое преставление об инстинкте самосохранения. Как граната с сорванной чекой она не могла подохнуть, не прихватив с собой на тот свет охотника.

Кира долго не раздумывала. Она метнулась к лодке. Взвыв от напряжения, девушка буквально вырвала весло из уключины. С ним наперевес она подоспела к месту схватки. Как раз в тот момент, когда спасителя оставили силы. На его лице, залитом своей и чужой кровью, яростным ожесточением горели глаза. Нижняя часть головы вдовы-Прасковьи отвалилась, выпуская из темноты зазубренные жвала. В ту же секунду на изогнутый, в шишках и впадинах хребет обрушилось весло. Тварь зашипела, отстранилась, на секунду оставив мужчину в покое. И вот тогда уже Кира дала волю злости, которую жестко взнуздал пережитый страх – изо всех сил она била и била веслом по ненавистному телу твари.

Потом наступила долгая ночь, разделенная на тысячи гребков, толкающих лодку в темноту.

Кира не хотела думать. Она гнала мысли прочь. Но против воли воспоминания лезли из всех щелей и приливной волной снова бросали в душный погреб – к сырости, связанным за спиной рукам и ожиданию невыносимой боли, длящейся до конца дней…

***

Скрипнула, отброшенная кому-то под ноги, дверца погреба. Из ослепительного круга света, что заставил Киру закрыть глаза, выдвинулась лестница. На верхней ступеньке прочно утвердились рифленые подошвы армейских ботинок. Дерево натужно скрипело под ногами крепкого парня в камуфляже.

Полными слез глазами смотрела девушка на обритого наголо человека, по-хозяйски застывшего посреди погреба.

– Ну что, сестра, – беззлобно спросил Тимур, – отдохнула? Не уяснила еще за два года, что здесь бегать можно только тогда, когда разрешу я. А я такого разрешения тебе не давал. А теперь вообще, – он коротко хохотнул, – сможешь сбежать без приказа только в одну сторону. На тот свет.

Бритый человек наклонился и безжалостно вздернул девушку за шиворот, как напроказившего котенка. Она с трудом утвердилась на ногах. От долгого сидения они затекли и плохо слушались. Кира пошатнулась, привалившись плечом к земляной стене.

– Тихо, тихо, невеста, – усмехнулся Тимур. – Успеешь еще показать себя. Ночью.

Она порывисто вздохнула, не отрывая от него взгляда, полного ожидания всех мыслимых и немыслимых несчастий.

– Чего вылупилась? Скоро Мирон вставит тебе по самое не балуй. Он знает, как научить тупых девок смотреть поласковей. Невеста… Смотрю, ты основательно подготовилась. К побегу,  я имею в виду. Перетряхнул я твой рюкзачок. Чего там только нет. Ножичек… Славный такой. И достала где, главное? Но ничего. Я узнаю, – он замолчал, разглядывая ее в упор. – Вот ты мне все и расскажешь. Только чуть позже. Когда Мирон научит тебя быть сговорчивей. А я лично никуда не тороплюсь.

Крепкий парень потянулся к кляпу, будто ненароком коснувшись ее груди. Он рывком вытащил тряпку изо рта, и Киру едва не стошнило ему на ботинки.

– Э-э, поаккуратнее, – нахмурился Тимур, запоздало отодвигаясь. – Не пила еще вроде. Кстати, и не надейся. Брачную ночь проведешь в трезвом уме и твердой памяти. Мирон не любит пьяных девок. Двигай за мной. Бабы приведут тебя в порядок перед свадьбой.

И девушка пошла за ним, еле передвигая непослушные ноги.

Дальше все плыло как в тумане. Ее готовили к свадьбе так, как было принято в общине. В бане Киру долго мыли молчаливые женщины, прикасаясь цепкими пальцами к болезненно реагировавшему телу. Расчесывали волосы, нисколько не заботясь о той боли, что причиняют неосторожные движения.

Откуда взялась та белая мерзость, которую надели на ее еще влажное тело? Тонкая, гладкая на ощупь ткань, так плотно обтянула ее, что Киру бросило в жар. Она смотрела на себя в зеркале и не узнавала омерзительно яркую женщину с затравленным выражением в синих, светлых как осеннее небо глазах. На плечах черной волной лежали чисто вымытые волосы, а ниже начиналась  обтягивающая гадость, заканчивающаяся чуть ниже коленей. И еще. Пытку довешали в тон платью туфли на каблуках, размера на два больше.  Смотреть на эту… фрю было противно до тошноты.

Двигаясь как сомнамбула по щербатой брусчатке, Кира ощущала себя абсолютно голой, пробиваясь сквозь толпу, расступающуюся при ее появлении. В людском месиве, забитом цветными пятнами, как в реке со сброшенными нечистотами и разного рода хламом, девушка плыла крохотной лодчонкой, подновленной по случаю праздника. То и дело ее задевали. Но и без того она спотыкалась, увязая каблуком в очередной выбоине. Глухой рокот то накатывал приливной волной, то отступал, распадаясь на отдельные слова. Из водоворота сомнительных пожеланий «долгих и счастливых лет семейной жизни», чуткое ухо выделяло и жалостливое.

«Пропала девка».

Солнечный день, означавший конец ее свободы, пропах людским потом и запахом перегара. И там, за поворотом, у слабого подобия молельного дома, где стоял улыбающийся Мирон, выбритый по случаю свадьбы, Кире виделся темный склеп с жуткой надписью «Смерть».

Ветер студил разгоряченную кожу, путался в зеленых ветвях, которыми украсили свежеструганную арку. В ореоле из солнца и зелени застыл дедок, в длинной домотканой рясе. На выпуклом животе отливал золотом крест.

Ни жива ни мертва стояла Кира под аркой, до сведенных в тугой ком внутренностей ощущая крепкое пожатие Мирона, волчьим укусом сжавшее предплечье. Девушке казалось, что все происходящее – дурной сон. И теперь ей предстоит жить в кошмаре, без всякой надежды на пробуждение.

– Скажи да, невеста. Не видишь? Отец ждет, – вкрадчивый голос жужжащей осой вклинился в ухо.

Девушка выдохнула тяжело, И вздох, прошелестевший под сенью арочного свода, вполне сошел за согласное слово.

Дальше – хуже. За огромным, заставленным снедью, столом, в доме Мирона собрались все, кому оказали честь. Люди пили, как экзотической приправой к блюдам наслаждаясь выражением безграничного отчаяния, застывшим на лице невесты. Гурманы спешили добавить остроты для вкуса – громко вопили «горько», с садистским восторгом упиваясь ужасом, явно проступавшим в глазах новоиспеченной «жены», когда она поднималась из-за стола навстречу крепким объятьям и похотливым поцелуям «мужа».

Мужчины и женщины провозглашали тосты за здоровье молодоженов, наливая в стаканы прозрачного, как слеза самогона.  Кира нисколько не сомневалась: в скором времени им предстоит опять собраться за тем же столом и пить.

Не чокаясь. Зеркала заберут простынями, а в соседней комнате, утопая в тумане курящегося ладана, будет стоять гроб. И те же мужчины и женщины, удовлетворяя любопытство, пройдут мимо, разглядывая тщательно замазанные ссадины на обнаженных частях ее тела.

В тарелку Кире подбросили здоровый кусок молочного поросенка. Вид мяса, истекающего соком, вызвал у девушки приступ тошноты.  Она насилу справилась с собой. Но не правила приличия остановили ее. Кира решила, что ее состояние будет на руку Мирону. Он с чистой совестью свернет застолье и проводит «уставшую невесту» в спальню наверху: вожделение дрожало в подернутом маслом взгляде, скользящим по ее обнаженным плечам и коленям.

Свадьба закончилась, несмотря ни на что.

Кира поднималась по лестнице, ведущей на эшафот, держась за стену, жадно хватая воздух ртом как рыба, выброшенная на берег. Девушка ждала кровати с железным оголовьем, металлических наручников, царапающих запястья – брачного ложа, на котором Мирону придется распять ее бессознательное, истекающее кровью тело, уже не оказывающее сопротивления. Она готовила себя для отчаянной борьбы. Он не получит ее – по крайней мере, в трезвом уме и твердой памяти. Конечно, он справится с хрупкой девушкой – здоровый, крепкий мужчина. Однако в ее силах сделать так, чтобы отравить ему радость предстоящей ночи.

Хотя бы ценой собственной жизни.

Все оказалось намного хуже. Так, как не представлялось и в кошмарных фантазиях.

Звонкий шлепок пониже спины втолкнул невесту в комнату, забитую колеблющимся светом десятков горящих свечей. Споткнувшись, девушка перескочила через порог и замерла, не в силах сразу осознать то, что увидела.

– Заходи, женушка, не стесняйся, – негромкий голос ввинтился в сознание. – Тут теперь все твое.

Кира не могла сделать ни шага. Кровати не было и в помине. У противоположной стены комнаты без окон темнело нечто, напоминающее дыбу. Огромное косое перекрестье из впечатляющих бревен до потолка, на котором дрожало в мерцающем свете отполированное до зеркального блеска железо – вбитые в дерево цепи, скобы, обручи. Слева на низком столике отливали металлом устрашающего вида предметы. Справа, чуть в стороне, на треножнике стояла жаровня. Оттуда торчали длинные железные ручки с деревянными наконечниками.

И над орудиями пыток, в сумрачной духоте плыл вкрадчивый, спокойный голос садиста.

– Чувствуй себя как дома, хозяюшка. Чтобы ты быстрее привыкла – все твои вещи в соседней комнате. Потом тебе покажу. Завтра хозяйством займешься, а сегодня у нас праздник. Тем более что я так давно ждал, – голос его упал. – От Марицы пришлось избавиться раньше, чем думал. Но меня понять можно. Красивая ты…

Не в силах оторвать взгляда от железных штук, Кира дрожала. Рука Мирона, скользнувшая вдоль спины, обжигала.

– Не так уж многие здесь побывали, как в деревне болтают, – продолжал мучитель тихим голосом. – А те, кто был, уже не расскажут. Так что мой тебе совет – слушайся меня, поживешь подольше. Ты такая красивая… как только тебя увидел…

Голос его прервался. Крепкие руки прилипли к обнаженной спине, потом поползли ниже, забираясь под платье.

Мирон мягко подталкивал ее к дыбе.

– Есть только одно в нашем продажном мире. – Хриплый голос садиста царапал слух. – Только одно – абсолютно незамутненное ложью и всякого рода притворством. Искреннее чувство… Вы, девочки, любите поиграть. Даже в постели. Целой жизни не хватит, чтобы разобраться: где правда, а где ложь. Да и не собираюсь я. Только одно чувство неподдельно. Это – боль. Ты не представляешь себе, как искренне человеческое тело реагирует на боль. Ожог, порез, удушье… Как расширяются зрачки, как покрывается испариной тело, как… Как сжимается все внутри. Конвульсии – жесткие, страстные. Разве можно сравнить с оргазмом? Ты… Узнаешь… Зайка моя, я покажу тебе настоящую любовь…

«Еще несколько шагов и будет поздно, солнце».

Слова, сотканные из искренней заботы, сказанные другим мужским голосом  – теплым и родным, Кира услышала в собственной голове. Они словно лишили ее страха. Пелена спала с глаз. Хриплый голос мучителя, горячее дыхание и липнущие к коже руки, толкающие вперед, разбудили не просто злость. Бешенство накрыло девушку с головой. Казалось, сердце подскочило вверх  и застряло где-то в горле, перед глазами заметались огненные сполохи.

«Солнце мое, знаешь, раньше, когда девочки носили каблуки»…

Как кодовая фраза, открывающая доступ к новым возможностям, слова взорвали Киру изнутри. Что-то говорил Мирон. Обманутый ее покорностью, он хлопал девушку по ягодицам. Но несильно, не испытывая желания торопить события. Еще бы – впереди его, сгубившего не одну невинную душу, снова ждала целая ночь, заполненная девичьими стонами, криками, мольбами о пощаде. Он шептал пошлости, упираясь восставшим мужским достоинством пониже спины. Как ей хотелось ударить именно туда! Вот только повернуться ей вряд ли позволят. Резкое движение должно начаться с удара, и долгая прелюдия способна сгубить на корню любое благое начинание.

Не поворачиваясь, со всей силы, на которую была способна, Кира саданула мучителя локтем под дых. Мирон сдавленно охнул, еще не осознавая опасности. И девушка не предоставила ему такой возможности. Одновременно она впечатала острый каблук в его легкий по случаю летнего дня ботинок. Еле слышный хруст перекрыл досадливый вскрик. Руки мучителя упали куда-то вниз, оставив ее в покое.

Девушка повернулась. Согнутый в три погибели Мирон, прижимающий к правому боку руки, навел ее на спасительную мысль. В тот же миг Кира ударила коленом в склоненное лицо  – и ясно ощутила, как прогнулась носовая перегородка. Колено обожгла боль, но девушке было плевать. Взвыв от боли, Мирон пошатнулся. Сквозь пальцы, прижатые к лицу, потекла кровь.

Кира обернулась в поисках чего-нибудь более весомого, чем ее кулаки, и в тот же момент была наказана. Сильный удар  – скорее, пощечина наотмашь – отбросил ее к стене. Ее спасло то, что она успела отступить на пару шагов, в противном случае, Мирон накрыл бы ее собственным телом и последнее, что почувствовала бы она –  неподъемную тяжесть, пригвоздившую ее к полу.

Девушка отлетела к стене, попутно сбив ту самую жаровню, из которой торчали длинные металлические ручки.

– Сука, ты, сука! Непослушная, испорченная тварь! М-м-м… – взревел Мирон.

Раненым зверем он бросился на девушку, лежащую на полу.

Превозмогая боль, пронзившую позвоночник, Кира вывернулась, задев локтем железо. Из распоротой кожи хлынула кровь. Липкие пальцы сжались на рукоятке. Девушка успела развернуться, чтобы встретиться с бешеным зверем лицом к лицу. Отбиваясь, она взмахнула рукой, не сразу осознав, что держит перед собой массивные клещи. В тот же момент Мирон занес ногу для того, чтобы ударить девушку в живот. Возможно, он заметил мелькнувшие в воздухе клещи, но отреагировать не успел – страшный удар обрушился на его ногу, угодив по колену.

Вой, от которого у Киры заложило уши, поколебал свет десятков свечей. Тяжело, до последнего пытаясь сохранить равновесие, Мирон рухнул на четвереньки, упираясь руками в пол.

– С-с-су-ка, – зашипел он, поднимая на нее залитое кровью лицо.

Садист сделал попытку встать, но Кира лишила его этой возможности. Отмахнувшись, она задела его щипцами еще раз, попав по голове. Удар получился смазанным – Мирон дернулся. Из содранной кожи и почти оторванного уха хлынул поток крови. Мучитель уже не выл – он стонал, пытаясь приподняться. Кира опередила его. Встав в полный рост, она перехватила удобнее орудие пыток, наверняка оставившее следы на телах тех девушек, кто нашел последнее спасение от садиста в могилах.

Размахнувшись, жестко, испытывая чувство непередаваемой радости, она заехала щипцами по склоненной голове. Раздался хруст. Кости черепа прогнулись, выпуская наружу густое вещество, щедро залитое кровью.

– С этой минуты мы в разводе, зайка, – непослушными губами шептала она.

Мирон валился набок, а она, разгоряченная, не в силах остановиться, помогала ему, нанося удар за ударом по месиву из осколков костей.

Туда, куда придется.

Глава 7

«Избиение камнями – одна из самых распространенных казней на Востоке, которая сохранилась до наших времен. Сия печальная участь ожидала женщин. Тех, кто либо изменил мужу, либо убил его. Толпа забрасывала осужденную камнями до смерти. При этом выбирались камни поменьше, чтобы продлить мучения жертвы».

В черных глазных дырах запеклась слизь. Куски обгоревшей кожи облепили череп. Тело, едва прикрытое обугленной одеждой, застыло на боку.

Пожар удалось потушить. Огонь основательно прошелся по верхнему этажу. Кое-где обрушилась крыша. Однако нижние этажи, покрытые жирной маслянистой копотью, выстояли. Пепел, щедро залитый водой, чавкал под ногами. Дышалось с трудом, но Тимура запах гари беспокоил в самую последнюю очередь.

Лучи восходящего светила несмело ощупывали комнату, в которой Тимуру удалось побывать всего раз – он помогал брату устанавливать тяжелую дыбу. С тех пор здесь немногое изменилось, если судить по разномастному железу,  раскиданному по полу. Рухнувшая крыша накрыла страшное орудие пыток. Неяркий свет соскальзывал с покрытых гарью металлических предметов, мокрых от воды. И высвечивал, словно выставленный напоказ труп, отчетливо проявляя скрытые подробности.

– Хозяин, а Мирона-то того… грохнули.

За спиной раздался негромкий голос и Тимур с трудом, чтобы не закашляться, перевел дыхание.

– Без тебя вижу, – огрызнулся он. – Все обыскали?

– До самого последнего закутка.

– Никого.

– Нет, хозяин.

– Что Митяй говорит?

– Божится, что из деревни в сторону порта никто не выходил.

– Так. Что мы имеем? В доме девчонки нет.

– Так точно.

– Вокруг дома тоже.

– Все обшарили. Если бы отползла в лес и там сдохла – остались бы следы. Но все чисто. Слава-те, пожар сразу заметили…

– Так. Из деревни через ворота она не выходила. Если верить Митяю, – Тимур резко обернулся и вперил тяжелый взгляд в невысокого, крепкого парня в камуфляже. – Так?

– Тимур, падла буду, – от неожиданности парень попятился. – Митяй и крысу заметит. Ты же знаешь, лучшего дозорного не найти. Это он тогда стаю заметил.

– Я помню. Но и на старуху… На всякий случай Василя с парой ребят в порт отправь.

– Сделаю. – Парень рванулся к выходу, но хозяин окликнул его.

– Шайтан, погоди.

– Слушаю.

– Не торопись. Если сучка дошла до порта – деться ей некуда. А если не дошла – кости найти всегда успеем.

– Точно, – Шайтан хохотнул. – Я знаешь, что думаю, хозяин. А может, не она это? В смысле, Мирона убила. Может, помогли ей.

– Вряд ли.  – Тимур покачал головой. – Помогли бы ножом по горлу. Или пулей в голову. А здесь… По-бабски. Подручными средствами. – Он в сердцах пнул подернутые черным налетом щипцы. – Она это. Нутром чую.

– Никуда не денется. Найдем, сучку. Живой или мертвой.

– Лучше живой, – тихо уронил Тимур и, помолчав, добавил. –  А если принять в расчет то, что через ворота она не выходила. Что остается?

– Даже не знаю. Тропинок в лесу много, но, сам знаешь, ночью…

– Знаю. И думаю, такая хитрозадая стерва вряд ли сунулась бы в лес, сломя голову. Вот поставь себя на ее место.

– Чего? Ну, ты скажешь, хозяин.

– Девка у нас без малого два года. Наслушалась всего. Сам знаешь, есть у нас одно место, куда никто из здешних не пойдет.

– Да ладно. Ты про Гиблую бухту? Кто ж туда по доброй воле сунется? Да еще в одиночку.

– Вот именно. Так она и подумала. Это для нас гиблое место. А для нее страшная сказочка, рассказанная на ночь. И ведет, к тому же, туда дорожка гладкая.

– И что? Из огня да в полымя? Сожрут ее там в два счета.

– Да пришлая девка! Что с нее возьмешь? Захотела на собственной шкуре проверить, так ли страшен черт. И отсидеться в безопасном, –  он усмехнулся,  – месте.

– Тогда проще. Нет ее в живых. Сто процентов. Точно тебе говорю. Там и костей от нее не останется.

– Останется. Что-нибудь да останется. Обрывки одежды. Следы. Да что тебе объяснять. Бери с собой Вискаря с Зеленым. Оружие – я распоряжусь. Через полчаса выходим.

Гнетущее молчание за спиной заставило Тимура обернуться.

– Ну? Что я сказал? – грозно рыкнул он.

– Хозяин… Я…

– Через полчаса выходим. Без тебя. А твой труп с простреленной башкой вот здесь… – Он ткнул пальцем побелевшему Шайтану в лоб. – Твой труп останется только закопать. Потом, когда я вернусь. А пока… пусть жрут как падаль все, кому не лень…

– Я это… Будет сделано.

– Да, – уже в спину Шайтану, спускающемуся по лестнице, крикнул Тимур. – Родимчика возьми. У него нюх на тварей.

Оставшись один, Тимур некоторое время стоял, разглядывая проломленный в нескольких местах череп брата и обугленные обломки костей, торчавшие из голени.

– Клянусь тебе, брат, – неслышно, одними губами сказал мужчина. – Я найду ее. И если она жива… Я сдеру с нее кожу. И оставлю  – живой – гнить на солнце, пока не сдохнет. Я постараюсь, чтобы ее крики долетели до тебя. На тот свет.

Глава 8

«В древней Индии простолюдинов, заподозренных в связи с женщинами, занимающими высокое положение, приговаривали к казни: осужденному выжигали огнем кожу и оставляли  умирать на солнце».

Тот далекий день мог бы вместить в себя целую жизнь. Там было все: и радость, и счастье, и любовь.

И смерть.

Подступающие к озеру ивы купали длинные ветви в прозрачных волнах. Девушка стояла на берегу, по щиколотке в воде. Солнечные лучи путались в коротких рыжих волосах, создавая некое подобие ореола. Она и казалось почти богиней белобрысому мальчишке, плывущему вдаль. Девушка что-то крикнула, махнув рукой – юный пловец ответил, высунувшись по пояс из воды. Потом он набрал воздуху и ушел на глубину, с силой загребая руками.

Свет скользил вдоль десятков стеблей водных лилий, прочными веревками тянувшимися вниз и исчезающими в темноте. Сорвать цветок у самой поверхности – слишком простое решение и по зубам любому слабаку. Нет, мальчишка привык решать сложные задачи. Девочка, к которой он испытывал нежные чувства, достойна была поистине царского подарка – божественной лилии со стеблем, сорванным у самого дна. Чтобы, не спуская восторженного взгляда с пловца, стояла бы рыжеволосая богиня на берегу, прижимая к груди ослепительно белый бутон с золотой сердцевиной, а у ног ее укрощенной змеей извивался бы шестиметровый (не меньше) стебель.

Глубина пугала. В сгущающемся сумраке она казалась бездонной. Мальчишка плыл, касаясь рукой стебля – он боялся упустить его в темноте. Юный пловец быстро достиг дна и сразу начал действовать. Выкручивая прочный стебель из илистого дна, он не сразу понял, что стесняло его движения: ногу, чуть выше ласт что-то держало.  Пловец дернулся, пытаясь освободиться, но стало еще хуже. Зашевелилась, пришла в движение прочная сеть из десятков стеблей. И чем больше мальчишка трепыхался, тем вернее запутывался. Подобно мухе, угодившей в паутину, вдруг оказалось, что он не может пошевелить ни рукой, ни ногой – его конечности туго опоясывали петли. Потеряв всякое представление о том, где находится поверхность, пловец отчаянно бился, тем самым приближая неизбежный конец. И так легко представилось, как вместо цветка к ногам милой девочки волны вынесут его бездыханное тело.

Глупо и обидно. Красочная картинка, возникшая перед глазами, поразила мальчишку в самое сердце. Он замер, раскинув туго оплетенные конечности. Конвульсивный спазм – предвестник удушья, перехватил горло. Постепенно водоворот стих и петли, опутавшие руки и ноги, разжались. Одна за другой они скользнули с тела пойманной добычи, возвращаясь к состоянию покоя.

Осознав, что может двигаться, пловец с быстротой молнии устремился к свету, заливавшему поверхность. Только глотнув воздуху, кашляя и отплевываясь, он понял, что его рука сжимает стебель сорванной лилии. Продышавшись, мальчишка перехватил его зубами и поплыл к берегу, на маячок – девушку в белом купальнике, призывно машущую рукой.

В глазах мальчишки стоял туман, во рту была горечь, сердце билось как угорелое,  а ребра болели. Он плыл, толком не умея осознать радость от того, что остался жив. Мальчишка рассекал волны, стремительно приближаясь к берегу. Следом за ним, метрах в семи, рывками скользя по воде, двигался роскошный белый цветок с золотой сердцевиной.

***

– Только попробуй умереть, только попробуй. После того, что я для тебя сделала. Неблагодарный – вот кто ты будешь после этого.

Черное и больное – то, что поселилось внутри, постепенно отступало. Сквозь глухоту прорезался свист ветра,  негромкий треск и тихие слова. Скорее, бормотание, которое прерывали многочисленные всхлипы и вздохи.

– Только не умирай. Пожалуйста, имей совесть. Я ведь тоже не очень-то хочу. Жить. Но надо, милый, надо. Только не спрашивай меня – зачем…

Дикарь с трудом открыл глаза. Огненные сполохи выбрасывали вверх россыпь искр, прожигающих темноту. Постепенно в кромешной тьме проступили детали.

На бетонном полу тлели угли. Со стен, почерневших от влаги, клочьями свисали обои. В углах громоздились обломки мебели. Напротив, в зияющем от пола до потолка оконном провале тревожно вздыхала тьма.

Лежа на боку, на матрасе, Дикарь практически не чувствовал боли. По крайней мере, ему так показалось. Ровно до того момента, пока он не попытался перевалиться на спину. Боль обожгла, стремительной волной пройдясь по телу. Едва удержавшись от стона, он не заметил, как его подхватили и удержали на боку.

– Тише-тише-тише, – возле уха раздался женский голос. И тут же вздох облегчения холодным воздухом обдал затылок. – Слава-Че, ты пришел в себя. Лежи теперь тихо. Нельзя тебе переворачиваться. Я тебе раны на спине зашила. Пока ты без сознания был.

– Где я? – хрипло выдохнул Дикарь.

– Там же, где и я. В затопленном городе.

– Остров?

– Далеко отсюда. Не могла же я бросить тебя там? На съедение этой твари? Особенно после того, как ты меня спас. Ты меня, а потом я тебя…

Девушка говорила, заботливо поправляя ворох тряпья у Дикаря под головой. Из провала порывисто дул ветер, как судорожное дыхание чего-то большого,  больного, испускающего дух в темноте. Оглушительно треснула деревяшка, покрывшись сетью огненной паутины.

Память смилостивилась над раненым и в одно мгновение воскресила и яхту, и остров, и девушку, и сражение с монстром. Но когда он попытался ухватиться за спасительную нить и размотать клубок, задав вопрос «так кто же я, черт возьми?» –  снова отгородилась ледяной стеной  равнодушия.

Дикарь заворочался, устраиваясь удобнее.

– Аккуратнее, ты, – сварливо сказала девушка. – Тебе нужен покой. Ты потерял столько крови… Я вообще сомневалась, что ты выживешь. Но ты оказался крепким орешком, парень.

Дикарь ее не слушал. Он подтянулся и, превозмогая боль, от которой пошла кругом голова, пристроился у стены. И тут же девчонка принялась суетиться, подтыкая ветошь со всех сторон.

– Вот неугомонный, – с досадой выговаривала она. – Я тебя не для того спасала, чтобы ты у меня тут коньки отбросил.

– Ты меня?

– А ты как думал? Когда тебя вдова-Прасковья на части рвала, кто тебя спас? Святой дух?

– Какая еще вдова?

– Да так, – отмахнулась девушка, – в деревне тварь называли. Жуткая зверюга. Когда у нее выводок, она убивает всех, без разбору. Просто так. Чтобы детенышам не мешали. И ведь не жрет, паразитка, как все звери. Раскидает трупы по лесу…

– А ты сама как там оказалась, в лесу, ночью?

Девушка смутилась.

– Потом расскажу. Когда ты оклемаешься, – ее голос дрогнул. – Ты лучше мне ответь, откуда ты на острове взялся? Там вообще чужаков не бывает! Чудо какое-то.

– Вот и я, – он сделал паузу, переводя дыхание.

– Что ты?

– Вот и я расскажу тебе. Потом.

– А-а-а, – разочарованно потянула девушка.

Она присела рядом с ним, заботливо укрыв его ноги клетчатым одеялом. И только тут Дикарь заметил отсутствие на себе костюма. На груди, открывая перевязанное бинтами тело, топорщилась армейская куртка. Судя по всему, на ногах тоже что-то было, вроде теплых носков. Уточнять он не стал – не осталось сил.

– Костюм свой ищешь? – догадалась она. – От него одни лоскуты остались. Вон, я в угол бросила. Стоящая вещица. Она, наверное, и спасла тебя. Я вся измучилась, пока тебя раздела. А если бы штучки такие сбоку не открылись, вообще у меня ничего бы не получилось… Ну, тебе и досталось, парень, – она сокрушенно покачала головой. – Еще хорошо, что запасов хватило. В тайнике.

– Каком тайнике?

– Таком. Есть тут в городе такие местечки.

– И что там, в этих тайниках?

Девушка развернулась. Прямо перед собой он увидел огромные, синие, окруженные фиолетовыми тенями глаза.

– Оружием интересуешься?

– Есть немного, – согласился он.

– Тут поблизости одни слезы, – она махнула рукой.

– А все же?

– Пистолет Макарова. Пара обойм к нему.

Он порывисто, в два приема, вздохнул.

– На безрыбье.

– Тебя как зовут? – после паузы спросил она.

– Дикарь, – отозвался он.

– А меня Кира.

Он кивнул, давая понять, что услышал. Ее белое лицо, в обрамлении густых темных волос, падающих на плечи, потекло вниз как сгоревшая свеча. Следом за лицом, стали оплывать бетоном стены. Со всех сторон, опаляя огненными брызгами реальность, потянулись жадными ртами сполохи огня. Сквозь пламенеющий туман донеслись до него тревожные слова «э-э-э, парень, не вздумай, слышишь?», но пелену не развеяли, нехотя уступив его разум тьме…

И тут же Дикарь очнулся от собственного стона. Точнее, ему только показалось, что прошло от силы несколько минут. Он по-прежнему лежал на боку. Когда он открыл глаза, в разбитое окно заглядывал рассвет. Падающее серое небо несло сонмище клубящихся туч куда-то за горизонт. Внизу простирался безбрежный морской простор, забитый пенными барханами. Свежий ветер студил лицо.

– Все, парень, – услышал он голос Киры. – Я обработала последнюю рану. Повязку поменяла. Потерпи немного.

Дикарь дернулся, пытаясь сесть. Его нежно, но твердо остановили.

– Будешь дергаться, задену что-нибудь не то! Потерпи. Ты вообще уникальный. Ты это знаешь?

Дикарь только вздохнул в ответ, снова делая попытку приподняться.

– Вот нетерпеливый. Теперь можно.

Кира бормотала что-то относительно феноменальных способностей, помогая натягивать через голову футболку, а потом вдевая его руки в рукава куртки. Окончательно Дикарь успокоился, только сев, прислонившись спиной к стене.

Над костром, подвешенный на стальном треножнике, покачивался котелок. Обожженные выпуклые бока лизал огонь. Ноздри приятно щекотал аромат, исходящий от варева. Рот мгновенно наполнился слюной. Дикарь попытался вспомнить, когда он в последний раз ел и не смог. Память не сдавалась, не желая отвечать даже на такой безобидный вопрос.

Девушка расстегнула молнию на черной толстовке, колдуя над котелком.

– Не бог весть что, – словно оправдываясь, сказала она. Обмотав руку тряпкой, она сняла котелок с огня и пристроила среди камней. – Тушенка. Все, что было. Тебе обязательно нужно поесть, – твердо добавила она, как будто он сопротивлялся. – Ты больше суток был без сознания. Я не стала тебя будить.

Не прерываясь ни на секунду, Кира выудила откуда-то пару металлических мисок и ложкой принялась черпать из котелка аппетитно пахнущее варево.

– Никогда, слышишь? Никогда я не видела, чтобы так быстро заживали раны. А уж этого добра я навидалась, можешь мне поверить. Это какое-то чудо. Края сошлись, как будто уже месяц прошел – только красные линии остались. Я нитки еще вчера сняла. Иначе вообще бы сегодня не вытащила. Все заросло. Я только антисептиком мазала – на всякий случай. Чудо чудом, а предосторожность не помешает. Слава-Че. Я думала, столько времени пройдет, прежде чем ты оклемаешься. И ошиблась, представляешь?

– Это радует, – сказал он, только чтобы прервать словесный поток.

– Конечно, радует! – подхватила она. – Потому что нам тут засиживаться долго нельзя.

Дикарь вопросительно посмотрел на девушку, принимая из ее рук горячую миску с воткнутой в наваристый суп ложкой.  Однако на этот раз словоохотливая девчонка промолчала. Он поерзал, основательно устраиваясь на матрасе. Дайвер не спешил задавать наводящих вопросов. Первой не выдержала Кира.

– Видишь ли, – сказала она, садясь на топчан, стоявший у стены. – Я думаю, что у нас и того дня, что мы здесь отдыхали, не было в запасе. Потому что, тебе тоже не поздоровится.

Она замолчала. Дикарь подул на полную ложку, прежде чем поднести ее ко рту. Горячие разваренные куски тушенки, скользнув в пищевод, согрели его.

– Вкусно. И соли достаточно, – вырвалось у него. В ответ Кира метнула на него полный страстной признательности взгляд.

 Обжигаясь, раненый отправлял в рот ложку за ложкой, наслаждаясь энергией, заполняющей его. Молчание длилось. Занятый едой,  Дикарь не спешил форсировать события. Хотя, по всему было видно – девушке не терпелось все рассказать. Она порывисто вздыхала, покусывала губы, бросая на него короткие, полные нетерпения взгляды.

– Слушаю, – наконец, смилостивился он.

И тут же ее прорвало.  Короткий рассказ дался ей с трудом. Особенно, когда коснулся несостоявшейся брачной ночи. Девушка запиналась, подыскивая слова, отвергая те, которые, как ей казалось, искажали смысл. Она мучительно долго подбирала название для пыточного устройства, стоявшего в комнате без окон, пока у Дикаря не сорвалось с губ первое, пришедшее на ум слово.

– Дыба, – подсказал он, и Кира одобрительно посмотрела на него.

Дикарь видел, как волновалась девчонка, как тряслись у нее губы и полнились слезами глаза. Он не понял, каким боком во всем замешан некто Чегевара, чье имя она постоянно упоминала, а уточнять не стал. Слов было много. Их было слишком много – этих слов.

А между тем, наступивший день разогнал тучи, допуская к морщинистому телу моря ласковые лучи солнца.

Дикарь не знал, как называлось чувство, заставляющее его выслушивать грустный рассказ. Может, оно называлось жалостью, а может, сочувствием. В той новой истории, которая началась на борту яхты, отсутствовали цели и задачи. Память не потрудилась оставить ему в качестве ориентиров  и принципы, ведущие по жизни. В голове царила куча нужных вещей – вроде той, что помогла ему влет определить марку наставленного на него ствола. Но, наверняка, имелись и ненужные вещи. Вроде той, что заставляла его слушать девчонку, спокойно воспринимая обобщение –  «мы».

Наоборот, хаос в сознании, взбаламученный вопросами без ответов, оседал на дно и у кристально чистого будущего вдруг обозначился смысл.

– Короче, я тут прибрала, чтобы следов не осталось… Там, у матраса берцы, посмотри, вроде твой размер.  Нам нужно уходить, – тихо подытожила рассказ черноволосая девушка, не отрывая от спасителя полного невысказанной мольбы взгляда.

Кира произнесла фразу утвердительно, но он почувствовал, как она напряглась. Как замерла, заранее прикрывшись как броней опущенными углами рта и вздернутыми плечами от печального итога прокрученного в голове диалога. Его слов: «Нам? С какой стати? Никаких «нам» не существует». И своего печального ответа: «Как знаешь».

– Согласен, – сказал Дикарь, пытаясь отлепить непослушное тело от стены. – Нам нужно уходить.

Настроившись принять очередной удар судьбы, девушка оказалась не готова к щедрому подарку.  Она вспыхнула как маков цвет, озаренная таким светом радости, что мужчине стало не по себе. Кем его – измученного, с трудом восстанавливающего силы – считает черноволосая? Защитником? Пусть далек он пока от соответствия высокому званию, но постарается приложить все силы, чтобы оправдать надежду доверчивого существа.

Наверняка, добрый поступок зачтется ему на том свете.

В том случае, конечно, если здесь и сейчас – еще этот свет.

Дикарь обулся. Пошевелив пальцами ног, с удивлением понял, что ботинки подходят ему по размеру. Он поднялся, переждал приступ острой боли, постоял, держась рукой за стену, впервые оценивая себя в полный рост. На нем красовалась вполне приличная армейская куртка, штаны защитного цвета, подобранные по размеру чудесным образом.

– Где оружие, Кира? – спросил он, оторвавшись от разглядывания собственного обмундирования.

– Сейчас.

Девушка порхала, укладывая в рюкзак зажигалки, фонарь, нож, веревку, лекарства и кое-что по мелочам. Потом она исчезла и возникла прямо перед ним, протягивая старенький Макаров. Дикарь взял оружие, привычно передернул затвор, с удовлетворением отмечая, что пистолет недавно разбирали и смазывали.

– Сама? – не отрывая глаз от ствола, чья тяжесть разом прибавила ему сил, спросил дайвер.

– Ага, – довольно усмехнулась она. – Пока ты отдыхал.

Он хмыкнул. Убрал пистолет за пояс, бросил запасной магазин в карман и двинулся вдоль стены к дверному проему, за которой терпеливо дожидался путников сумрак. Спину нещадно тянуло, словно вся кожа, сколько ее имелось, собралась в складку где-то в районе лопаток. Однако режущая боль, без которой он себя не помнил, отступила.

Мужчина остановился у сгнившего косяка и обернулся.  Девушка стояла посреди комнаты и смотрела на него полным восхищения взглядом. Потом она вздохнула и накинула ремень от рюкзака на плечо. Дикарь потянулся за вторым, но Кира упрямо качнула головой.

– Даже не думай, – безапелляционным тоном подтвердила она серьезность своих намерений.  – Два рюкзака я еще донесу. А вот тебя – вряд ли.

– Куда идти, ты знаешь? – Он спорить не стал.

– Нам нужно  пересидеть. Пока суть да дело. Отведу тебя.

– Нас.

– Ну, да. Нас. Знаю я одно надежное место. Не век же они будут меня искать. У них там урожай, скотина… Пройдет время, все успокоится. Ты пока сил наберешься. А там – думать будем.

Он согласно кивнул.

– Можешь облокотиться на меня, если совсем плохо станет. Я сильная. Я выдержу.

– Веди уж, силачка, – усмехнулся Дикарь. – Надеюсь, место надежное.

– И я тоже надеюсь, – почти неслышно буркнула она.

Он нырнул в сырую темноту следом за девушкой.

Когда глаза привыкли, дайвер разглядел лестницу многоэтажного дома, уходящую наверх. Внизу все было затоплено. Серая муть колыхалась. Накатывающие волны топили ступени и отступали, обнажая покрытый черной слизью бетон. Прямо по курсу темнела шахта грузового лифта. С потолка, теряющегося в непроглядной тьме, свешивались стальные канаты. Между ними, на уровне межэтажного перекрытия дрожали от порывов ветра многослойные паучьи сети. В белесых нитях лениво вздувалось что-то живое. Дикарь не заметил, как сам собой в его руку прыгнул пистолет.

– Нет-нет, – тихо сказа Кира. – Не трогай ее. Она безобидная. Если в нее не стрелять, конечно.

Невзирая на успокаивающие слова, Дикарь не спешил убирать оружие. Он думал, что придется подниматься и заранее прикидывал, как сэкономить силы. Однако, вопреки предположению, наверх они не пошли. Слева от шахты лифта в углу обозначилась стальная, перекосившаяся, в ржавых пятнах коррозии, дверь. От толчка она распахнулась, задев углом бетон. Кира остановилась на пороге, достала из рюкзака фонарь и включила его, обозначив петляющую среди мусора дорожку.

– Все будет хорошо, – обнадеживающе сказала она прежде чем шагнуть в заваленный хламом коридор.

И в то же мгновение, словно в противовес ободряющим словам, вдалеке послышался едва различимый шум мотора.

Глава 9

«В древней Японии, на потребу публике, жаждущей зрелищ, от которых стыла кровь, враги императора или сёгуна приговаривались к пытке, которая называлась «человек-свинья». Осужденному отрубали руки и ноги, ослепляли, вырезали язык и бросали в хлев, как правило, к свиньям, где изувеченного человека ждала мучительная смерть».

Лодка прошелестела днищем по песку и прочно увязла в грязи. Далекое солнце выкатилось из-за горизонта, освещая остров – будущую могилу для пяти штрафников. Развалины старинного сооружения, маячившего на пригорке, только усиливали ассоциации со склепом.

Михась подвинулся на сидении, в такт его движению коротко звякнула цепочка на наручниках. Остров ждал. Похоронивший в развалинах не одну заблудшую душу, он ухмылялся, щеря распахнутую пасть разрушенной крепостной стены, полную дыр, оставшихся от бойниц. В предрассветном тумане блестела влага на старинной кладке, среди зарослей лиан, занавесивших обломки некогда грозной крепости.

– Прибыли, смертнички, – усмехнулся Симон – старший из охранников.

«Не дождешься», – скорее смерти, чем бойцу бросил последний вызов Михась.

И в то самое мгновенье, когда ноги седовласого охранника, первым соскочившего на берег, коснулись земли, сжатая пружина распрямилась и выбросила штрафника за борт. Невысокий боец не успел оглянуться, как шею его перехватила стальная удавка. Цепью, стягивающей наручники, Михась захлестнул горло противника и развернулся, прикрываясь охранником. Его, пятившегося по берегу, провожали темные точки автоматных стволов.

– Не дури, Михась, – спокойно сказал Симон. – Отпусти Велюру. Тебе никуда не деться отсюда.

– Я так не думаю, – прошипел смертник, удерживая почти на весу хрипящего от боли бойца. – Выходите из лодки.

– Хорошо, мужик. А дальше-то что будешь делать?

– Все из лодки! – крикнул Михась. – Я сказал!

– Спокойно, не суетись. – Симон вскинул автоматный ствол. – Давайте, шрафники, высаживайтесь. Кто первым дернется – получит пулю в лоб. Досрочно.

У Михася блеснула надежда, что кто-нибудь из четверых, невзирая на предупреждение, бросится на охрану. Поднявшаяся буча могла закончиться чем угодно. Но призрачная надежда умерла, попираемая ногами неудачников, безропотно ссыпавшихся на берег.

– Все на колени, руки за голову! – рявкнул Симон, перехватывая инициативу. И, прежде чем Михась успел возразить, четверо обреченных выполнили приказ, погрузив колени в мокрый песок.

– Э! Симон! Хорош командовать. Тут есть один командир! Это я, – зло сорвался Михась.

Для подтверждения серьезности намерений, он усилил хватку. Седовласый охранник хрипел, царапая ногтями стальной ошейник. На его поясе болталась кобура, но Михась и думать не мог о том, чтобы завладеть оружием. Стоило дать слабину и открыться – риск поймать пулю головой увеличивался стократ. Слишком хорошо он знал, каким отменным стрелком слыл Симон.

– Я убью его! Теперь бросайте оружие! – приказал Михась, стараясь агрессивным тоном придать себе сил. Он отлично понимал, что охранники вряд ли пойдут на это. Симон с легкостью пожертвует одним из своих людей, если возникнет реальная угроза для жизни. И своей жизнью Михась был обязан тому, что начальник пока не отнесся к происшедшему серьезно.

– Бросайте оружие, мать вашу! – крикнул Михась, с досадой отмечая, как кривая ухмылка перекосила лицо Симона, и так рябого, страшного, с выступающими надбровными дугами, под которыми прятался хитрый взгляд.

– Ты загнул, мужик. На что ты надеешься? С острова хода нет.

– Не переживай за меня. За себя переживай. Пошли все на хрен из лодки!

– Ага. Помечтай.

– Решил дружком пожертвовать? – злорадно усмехнулся Михась. Охранник в его руках задыхался. Его лицо посинело, на губах выступила кровь.

– Все под небом ходим.

– К черту! Тащи ключи от наручников!

– Угомонись, сынок. Ты знаешь правила. У меня нет ключей. Они лежат вон под тем камнем у стены.

– Ублюдки. Вы все ублюдки. Ладно, хоть оружие у нас будет. А то хороши правила – с голыми руками на острове…

– Зачем тебе оружие, Михась? – добродушно спросил Симон. – Когда на тебя такая махина надвигается? – он замолчал, устремив беспокойный взгляд куда-то за спину Михася.

Штрафник не оглянулся. Он только едва повернул голову, попавшись на старую как мир уловку. Но Симону оказалось виднее. Автомат в его руках дернулся и плюнул огнем. Голова у Михася запрокинулась. Сквозная пуля с фонтаном крови выходя из правого виска, разворотила ему полчерепа и вынесла ошметки мозга.

Тело Михася еще дергалось на песке, рядом кашлял охранник, пытаясь втянуть в легкие спасительный глоток воздуха, когда Симон по-хозяйски ступил на берег. Он повел оружием из стороны в сторону, пересчитывая автоматным стволом стоявших на коленях штрафников.

– Ну что, смертнички, – невозмутимо сказал он. – Повеселились, и хватит. Правила прежние. Тот, кто дойдет до северной части острова – выживет. Грифон слово держит. Прощайте.

Он держал на мушке обреченных на смерть людей, пока не занял свое место в лодке харкающий кровью охранник. Один из бойцов толкнул судно от берега – без груза оно легко скользнуло по мелководью. Симон, с ходу перепрыгнув через борт, негромко скомандовал «полный вперед». Мотор завелся, лодка развернулась и понеслась в открытое море. Никто из охранников так ни разу и не обернулся в сторону безмолвных пленников острова.

Первым поднялся худощавый парень. Копна светлых, кудрявых волос, убранных в хвост, растрепалась. Пряди упали на выпуклый, покрытый испариной лоб, закрывая глаза. В морской дали, увлекая за собой пенный след, неслась к горизонту лодка. Вставало солнце, согревая лучами утонувший в развалинах остров. Парень поднял голову: в ослепительном небесном океане таяли белые барханы легких облаков. Быть может, это зрелище единственное, которое предстоит забрать в могилу. В качестве багажа, того самого, чем предстоит любоваться, прожигая вечность.

– Как ты, Димон? – спросил невысокий, коротконогий парень в камуфляже. Его нижняя челюсть была так далеко выдвинута вперед, что казалось, тот дурачится. Он поднялся, стряхивая с колен мокрый песок.

Светловолосый уныло улыбнулся, опуская голову.

– Держусь, – после паузы отозвался он и так глубоко вздохнул, словно вздох был последним в его жизни.

– Димон, это, – крепыш потянулся к нему и добавил тихо, чтобы никто не слышал. – Вдвоем вроде как больше шансов.

– Думаешь, они есть – эти шансы? – Против воли Димон улыбнулся. Странное дело – собственная вымученная улыбка едва не выжала из него слезы.

– Надежда есть, – хмыкнул крепыш.

– Мне бы твою уверенность, Русел.

– Днем раньше, днем позже, – по широкоскулому, отзывчивому на юмор лицу Русела поползла улыбка.

– Лучше уж полтинничком позже, оптимист. Я бы согласился, – бросил светловолосый.

– Раньше думать надо было, – встрял в разговор Кучер – накаченный, крепкий, с черными длинными волосами. Он поднялся, смачно сплюнул под ноги  и пошел к крепостной стене, туда, где под камнем предполагались ключи от наручников.

– Чья бы корова, – проворчал Русел, прожигая спину парня в короткой куртке взглядом, полным ненависти. – Идея-то твоя была.

Но Кучер не оглянулся. Он шел – уверенный, широкоплечий, с шумом откидывая камни, попавшие под ноги.

– Умник, – выдавил ему вслед крепыш.

– Что теперь об этом? – вздохнул Димон. – Пойдем. С него станется потом закинуть ключ к чертям собачьим.

Русел кивнул и поспешил следом за Кучером.

Димон постоял, провожая глазами товарища. Потом повернулся к коротко стриженому парню – почти мальчишке, по-прежнему стоящему на коленях. На высоком лбу, у корней волос блестели капли пота, тонкие губы дрожали, пытаясь протолкнуть слова.

– Хватит страдать, Бодя. Пошли. – Димон пнул песок, поднимая облако пыли.

– Я говорил. С самого начала, – тихий шепот вплелся в шорох оседающего песка. – Предупреждал…

– Заткнись.

– Не надо было брать… Говорил. Кучер заставил… Меня. Вы все меня заставили! Я не виноват! – его крик с надрывным хрипом вырвался из легких. – Вы! Подставили меня! За что я должен умирать?! Я был против с самого начала!!

– Заткнись!

– Грифон! – Бодя запрокинул голову в небо и завыл. – Я не виноват! Меня подставили! Прости!

– Бодя, какого хрена? Теперь?

Но парень его не слушал. Он рыдал, прижимая к лицу руки.

– Ну же, Бодя, успокойся. Может, не все так плохо…

– Вы говорили: возьмем все, свалим на архипелаг, никто не узнает, – сквозь рыдания доносились слова. – Хватит денег до конца дней… Хрен, кто найдет…

– Возьми себя в руки!

– Грифо-о-он!

Парень опять завыл и Димон мысленно махнул рукой.

– Ладно, как знаешь, – устало сказал он. – Ключ оставлю на камне. Бывай.

Светловолосый развернулся и пошел к стене, оставляя за спиной плач и причитания. Он видел, с каким наслаждением Кучер потирает освобожденные от наручников руки. Возникла короткая перепалка и блеснувший на солнце металл полетел в сторону  Русела, ловко подхватившего ключ на лету.

– Каждый сам за себя, – процедил сквозь зубы Кучер. Он свернул наручники и убрал в карман куртки. – Прощайте, мальчики.

Едва сдержавшись, чтобы не ударить широкоскулое лицо Русела, Кучер двинулся вдоль стены, пытаясь развалинами отгородиться от слюнтяев, загубивших дело. Будь его воля, а точнее, оружие хотя бы с двумя обоймами, хрен бы он позволил провожать его такими взглядами. Пара выстрелов в упор положили бы конец недовольству.

«Кто виноват?»

Кучер точно знал ответ на вопрос. Виноватый остается лежать в луже собственной крови, с дыркой в башке, нелепо дергая ногами.

Парень шел, зная, что его спину сверлят как минимум две пары глаз. Бодя остался сидеть на берегу и его всхлипы далеко разносились по острову. Слабак. Его вообще чрезвычайно просто оказалось заставить пойти на дело. Хотя – вот парадокс – первое впечатление от знакомства было прямо противоположным. Казалось, крепкий парнишка с упрямым взглядом – тихий омут, в котором водятся черти. А на поверку оказалось, что там нет и мелких рыбешек. Одна муть. И вся кажущаяся крутотень треснула как скорлупа на недоваренном яйце, выпуская наружу мягкое беззащитное нутро.

Идея сбежать с деньгами Грифона, подставив под удар другую группу, принадлежала ему, Кучеру. Таким удачным виделся расклад – воспользоваться возникшей перестрелкой при передаче денег и свалить. Пойди потом, докажи, где концы.

Но Грифон доказал. И доходчиво, сука, доказал. Кучер был уверен, что Шелупонь мертва! Он сам выстрелил ей прямо в грудь. Но девчонка выжила. И рассказала много чего интересного. Достаточно, чтобы нащупать слабое звено. То самое, что сейчас размазывало сопли по лицу. Михась – тот был мужик. Только вся бравада с захватом заложника смотрелась полной безнадегой. Так хоть бы Велюру с собой захватил – и на это духу не хватило.

Кучер точно знал, на чьей стороне удача. Это три придурка, оставшиеся за спиной, пусть считают себя неудачниками. Он – счастливчик. Живой, невредимый. В его лицо дует свежий ветер, а ноги попирают булыжную мостовую заброшенного городка. А мог валяться с пулей в башке – в лучшем случае. О худшем думать – фантазии не хватит. От подопытного кролика в лаборатории Хирурга, с той хренью внутри, от которой заживо гнило тело и лопались глаза, в то время как ты, с блаженной улыбкой начинал жрать самого себя. До принудительных забросов в затопленный город – вот где настоящее веселье – на потребу тварям и людям, уже мало чем отличающихся от монстров.

А остров? Пусть будет остров. Страшных слухов ходило о нем, будь здоров. Говорили, что живым отсюда никто не возвращался, да и мертвым – лишь иногда и то, расчлененным на запчасти.

Ничего, Кучер разберется. Плохо, что из оружия – одни наручники с цепью. Но он воспользуется методом покойного Михася, будет рвать монстров на куски, вгрызаясь, как зверь, зубами в горло.  Он выживет. А о смерти пусть думают неудачники.

Кучер шел вдоль развалин. С одной стороны тянулись дома, с другой стена. Порой он останавливался, прислушиваясь к звукам, что нес ветер. Он не собирался пересекать остров. Правила – для других. У него собственные представления о том, что нужно делать. Для начала следовало найти убежище. На острове имелась цивилизация, значит, реально найти хоть что-то, способное послужить в качестве оружия. Да и голодать он не собирался! Рядом море – и поэтому смастерить нечто вроде удочки тоже остается приоритетной задачей. Не могли же псы Грифона все просеять сквозь сито?

Пыльная поземка неслась по мостовой, обрываясь в зарослях густой листвы. У поворота кирпичная кладка обвалилась, и в образовавшейся дыре засветилось открытое пространство.

Готовый к разного рода неожиданностям, Кучер осторожно заглянул в провал. На большой площади затеяла чехарду светотень. Между рядами ярких прямоугольных бойниц, в которые заглядывало солнце, пролегали четкие границы темноты. Свистел ветер, выбивая из щелей между камнями остатки песка. На стенах ютилась жухлая трава, а выше пустили корни молодые деревья.

Пустота обнадеживала. Присмотревшись, Кучер нигде не заметил продуктов жизнедеятельности хищников. Кроме того, по углам не валялись и обглоданные человеческие кости. Мостовая, если не считать жалких пучков травы выглядела девственно пустой.

Пугало безмолвие. Такое, что если бы не ветер, можно было съехать с катушек. Не кричали птицы, не жужжали насекомые. Даже у Кучера, как он ни храбрился, похолодело на сердце. Слева от него возвышалось сооружение, уцелевшее на уровне второго этажа. Туда он и рассчитывал забраться, справедливо рассудив, что большинству хищников путь наверх заказан. У него есть время до темноты, чтобы оглядеться – и вот за такой подарок следует сказать спасибо Грифону.

Вдоль стены, пытаясь до времени оставаться в тени, Кучер и двинулся, готовый в любой момент сдать назад. Стояла тишина. Только по-прежнему дул ветер, как последний скряга пересыпавший кучи песка с места на место.

Кучер остановился, придирчиво осматривая каждый закуток. Если он хотел добраться до разрушенного здания – следовало решиться на короткий бросок по открытой местности. Перспектива не радовала. Парню виделись десятки кровожадных глаз, следящих за ним из укрытий. Однако выхода не было. Если он хочет определиться с ночлегом, следовало рискнуть.

Это было последней осмысленной фразой, что оформилась в его голове.

Кучер рванулся с места, рассчитывая быстро одолеть открытое пространство, а потом подтянуться, и, ухватившись за выступ, в два приема оказаться на втором этаже.

Как только парень оторвался от стены, мир мгновенно потерял краски. Картинка застыла – от всех многочисленных оттенков остались лишь два цвета – белый и черный. Его нога угодила в ослепительный прямоугольник.  Воздух всколыхнулся, и столб света стал подниматься. Словно белая краска залила ботинок  и ногу до колена, закрасив тени. Кучер хотел поставить ногу на мостовую, но к своему ужасу осознал, что земной поверхности нет. Его ботинок падал в пустоту. Парень потерял равновесие, споткнулся и кубарем полетел туда, где нет теней. Темнота позади него задрожала, неохотно выпуская тело из тесных объятий.

Белый свет пульсировал – или так казалось ему, потерявшему голову от страха. Падая, парень успел удивиться той необычной легкости, которую давало ему собственное тело, летящее в пропасть. И только дернув рукой, осознал, что ее нет. Вся левая половина оказалась разрублена почти пополам. Липкий ветер хлестнул его по лицу, забивая ноздри клейкой массой. Кучер открыл рот и крикнул, что есть силы. Хриплый вой напомнил отчаяние хищника, из пасти которого вырвали обещанную жертву. Рот его заполнила солоноватая жидкость, и он захлебнулся, отчаянно пытаясь выплюнуть, выбить из горла то, что затрудняло дыхание.

Белый ветер смешался с темнотой, расплывающейся чернильным пятном. И вихрь ворвался в Кучера,  опалив огненным дыханием его плоть, испарив хлынувшую фонтаном кровь, разметав в пространстве куски его кожи.

Но парень уже ничего не чувствовал. Части его  тела кружились в воздухе, соединяясь с небытием…

Хриплый крик пронесся по острову, заставив Димона вздрогнуть. Он поднял голову, пытаясь определить источник звука, и едва не упал. Споткнувшись на ровном месте, он пробежал по песку, согнувшись в три погибели.

– Под ноги смотри, – сорвался на товарища по несчастью Русел. – Что-то мне это не нра…

– Это единственное, что тебе не нра? – огрызнулся в ответ Димон.

– Сдается мне, на одного из нас стало меньше, – уже миролюбивей сказал крепыш.

– Думаешь? А мне показалось, зверь завыл.

– Ты был прав. В смысле – когда решил пойти вдоль берега. В случае чего, можно и в море сигануть.

– Ага. Если именно там нас и не поджидают кровожадные твари. Знаешь, начиная с небольших таких рыбешек, объедающих мясо до кости.

– Слушай, заткнись, а?

– Вот, что надо было говорить, когда Кучер предложил всю эту бодягу.

– Чего сто раз повторять? Димон, слышь, я чего думаю. А может, надо сидеть как Бодя и не дергаться? Там вроде бы безопасно.

– Много мы с тобой знаем, где безопасно. Скоро ночь…

– Скоро! Ну, ты загнул.

– Когда-нибудь настанет. Вот тогда заварушка и начнется. Может быть.

– До ночи мы до северного края как-нибудь доберемся. Тут идти всего ничего. Напрямик час, может, два. Знаю я этот остров. Мне Михалыч рассказывал.

– Никто тут не был. И рассказывать некому. Хорош заливать.

– Михалыч его на яхте обходил! Чего мне врать?

Светило солнце. До тошноты ласково набегали на пологий берег волны, лизали песок и спешили убраться назад в море. Оседала пена, согретая солнечными лучами. Умирать не хотелось. Как будто, если бы стояла плохая погода, он скорее согласился бы распрощаться с жизнью! Димон шел по берегу, стараясь держаться подальше от воды. Внутри все окаменело. Тупая покорность вела его дальше. Хотя больше всего ему хотелось опуститься на песок и бесконечно долго сидеть, глядя вдаль. Одно только воспоминание о том, что так уже поступил Бодя, ставило крест на его желании.

Они остановились одновременно, тупо глядя перед собой. Впереди, прерывая их путь, в берег врезалась огромная бухта с пологими краями.

– Нехилая лагуна, – тоскливо отметил Русел. – Обходить будем или по мелководью махнем?

– Я в воду не полезу.

– Я тоже. Пошли вокруг?

– Попробуем.

Штрафники двинулись правее, обходя бухту с изумрудной водой. Потом невысокий холм скрыл низкое солнце и вдающаяся в берег морская полоса сменила праздничный цвет на блеклый серый.

– Ты видишь? – полузадушено спросил Русел.

Но Димон без уточнений напрягал зрение, чтобы разглядеть то, что блестело прямо по курсу. С великой осторожностью он сделал десяток шагов. Абсолютно гладкая, отполированная до такой степени, что можно было разглядеть собственное отражение, путь преграждала стеклянная поверхность.

– Думаешь, спеклось от высокой температуры? – почему-то шепотом спросил Русел.

– Хрен его знает, от чего тут все спеклось, – процедил сквозь зубы светловолосый. – Но я туда не пойду.

– Что предлагаешь?

– По мелководью. На другой берег. Там, где светлее.

Димон повернулся и пошел назад. На его плечи обрушилась такая усталость, от которой с трудом передвигались ноги. Вся чехарда – и берег, и бухта, и стекло – вдруг показались ему едиными частями смертельного лабиринта. В котором не метались, нет! Четко брели в заданном направлении две жалкие крысы.

Ему стало жаль себя до головной боли. И если бы так уже не сделал Бодя, пожалуй, он бы сдался. Вот сейчас рухнул бы на колени и завыл. Пройдет немного времени – будет так же ослепительно синеть небо, так же неустанно катиться по небосклону гребанное солнце. И так же равнодушно набежит волна, выбросив на берег его израненное, мертвое тело.

Подобная банальность, наверняка продуманная перед смертью тысячами людей, пробила Димона на слезы. Горячие, они потекли по лицу, пачкая предательской влагой щеки. Он наклонился, якобы для того, чтобы разглядеть что-то под ногами и вытер лицо.

– Кто первый? – спросил Русел, прищурив глаза.

Димон, не слушая его, ступил в яркую, колышущуюся рябь. Он брел, оставляя в мокром песке раны, которые спешили затянуть набегавшие волны.  Светловолосый не слышал, как пронзительно закричал Русел, и  не видел, как недалеко в море лопнул гигантский пузырь, выбросивший на поверхность группера – огромного, не меньше трех метров длиной. Рыбина всплыла кверху брюхом. Ее бугристая кожа лопалась, плавники били по воде, поднимая тучи брызг. Димон шел, окруженный тем безмолвием, что напоминает затишье перед бурей.

В море вспухла гигантская волна, поднялась сплошной стеной и двинулась к берегу, неся на себе мертвого группера и еще добрую сотню морских обитателей. Всей силой она обрушилась на бухту, погребая под собой Димона. Он заметил смерть в последний момент  и принял ее почти спокойно. Накрытый волной, он еще барахтался некоторое время, тщетно пытаясь выбраться. Но вода прибывала, давила сверху с такой силой, что у парня хрустнули кости. Его потащило по дну как куклу. Прямо на него, подминая под себя человека, рухнул труп группера. Легкие у Димона сжались от недостатка кислорода, и он открыл рот, выпуская пузырьки воздуха. И тут же внутрь его изуродованного тела хлынула вода.

Русел не знал, как погиб друг. Как только земля дрогнула, он закричал и бросился назад. Там его и настигла волна, в паре десятков метров от бухты. Сбила с ног и потащила по берегу вплоть до стеклянного озера. Крепыш отдался на волю стихии, и до последнего не дышал, надеясь, что вода отступит. Но надежда умерла, когда с силой летящей по автостраде груженой фуры его впечатало в стекло, ломая кости и череп.

Потом, когда все стихло, труп смертника еще долго носили волны, пока не выбросили в бухту…

Бодя поднялся и прислушался. Ему послышался далекий крик и шум прибоя. Прошло время, но стояла тишина. Он отшвырнул наручники в кусты и пошел по мостовой.

– Суки, вы все. Гады! Сволочи!

Он начал с цензурных ругательств, постепенно переходя на непечатные. Ноги несли его вглубь острова. Он все убыстрял шаги, перемежая их сначала отборным, а потом несвязным матом.  Его хватило ненадолго – вскоре Бодя не выдержал и побежал, не обращая внимания ни на что. Его не покоробило пыльное облако, поднявшееся и закрученное в спираль, не удивили глубокие трещины в земной коре, повторявшие его путь, не поразили безлистые деревья, голыми сучьями указывающие куда-то на север.

Бодя бежал долго, и плевать хотел на безмолвие и пустоту. Он остановился лишь в конце пути, оказавшись на северной точке острова. Только немного отклонился от направления – слева вдавалась в небо вышка, огороженная столбами.

– Я дошел! – крикнул он. – Слышишь, сволочь, я дошел!

На сухих, потрескавшихся губах, выступили капли крови. Парень слизнул их, словно они были водой, утоляющей жажду. Дыхание постепенно восстанавливалось. Он медленно подходил к вышке, сияя как надраенный медный чайник. До намеченной точки оставалось всего ничего, когда земной пласт двинулся по кругу, молниеносно срезав парню ногу выше колена. Еще не понимая, что происходит, Бодя  рухнул на колено в лужу собственной крови. Он не сыпал проклятиями. Даваясь криком от невыносимой боли, он полз, оставляя за собой кровавую дорожку. Парень приближался к вышке, пытаясь зажать рану, до последнего цепляясь за жизнь.

Кровь ручьем лилась из открытой раны. Столбы приближались медленно. Более того, парню показалось, что они стали отдаляться. Он бросил тело вперед и вышка, вместе с берегом и морем полетели куда-то вдаль, оставляя его в том месте, где не было света.