Читать онлайн Мальформ бесплатно

Карты мира “Мальформ”

Карта Европы

Города Франкрейха

Милтон Хаус – территории

Милтон Хаус – первый этаж

Милтон Хаус – второй этаж

Вилльфор – I округ

Места:

Храм Формы – Кафедрал де Рю Руж – на пересечении Олд стрит и Рю Руж.

Лавка цветов – на Парк стрит.

Визави парк

Отделение жандармерии I округа – на Олд стрит.

Работные дома продукторов

Опера “Гран Пале”

Мэрия I округа – на Георг III стрит.

Паб “Хромая Русалка”

Дом Ванé – 3 Ноубридж-лэйн. 0101.

Улицы:

Олд стрит

Парк стрит

Рю Руж (ранее Ред стрит)

Георг III стрит

Ноубридж-лэйн

Индастриал стрит

Вселенная “Мальформ”

Мальформы в старые времена считались проявлением зла, хворью, порождениями бездны, а ренвуары – пособниками инородного мерзкого Лжебога. Их называли ведьмами и колдунами. Но сейчас пришло время мануфактур, механизмов и прогресса. А разгадка сущности Первозданной Формы не кажется чем-то непостижимым.

Скоро человечество будет готово приоткрыть завесу в мир мальформов, разгадать тайну их рождения и даже проникнуть туда.

Неоготическая гротескная и абсурдная история. Слово "ужасный" должно по канонам жанра встречаться здесь по сто раз на главу.

Действие разворачивается больше в разуме героев, но когда мы затрагиваем действительность Непервозданного мира, мы можем иметь в виду альтернативную Европу середины XIX века.

Про мир, из которого приходят мальформы, нам мало что известно. Сами мальформы не сохраняют воспоминаний о своем измерении. Но наука способна изменить наше представление об устройстве бытия.

Город Вилльфор, где живут герои, находится в Британи, что идентична Великобритании, а та – не отделена от (похожей на Францию) Франкии проливом Ла-Манш. Британь в мире “Мальформ” – полуостров.

Франкия присоединила земли Британи после ряда революций, однако правят этими землями франкийские королева-ренвуар и королева-мальформ. У Франкрейха, как его называли альманцы, но теперь название закрепилось повсеместно, две столицы – Париж и Лондор.

Государство на западе граничит со страной Эспань, которая состоит из (известных нам) Испании и Португалии. Эспань сохранила независимость, победив и вытеснив со своих территорий франкийских революционеров.

Франкрейх на востоке граничит с Альманским Рейхом, который объединил такие страны из нашего мира, как: Бельгия, Голландия, Дания, Пруссия, Швейцария, Австро-Венгрия, Богемия (область Чехии), Италия.

Далее, еще восточнее, расположен Империал, в состав входят страны Восточной Европы, включая Польшу, Прибалтику и Российскую империю из нашей действительности.

Во времена описанных событий противостояния между державами давно утихли. Главная героиня Эдит Милтон и ее окружение не застали кровопролитных войн, те завершились около ста лет назад.

Язык Франкрейха – франкийский и бритский.

Валюта Франкрейха – франк. Прочие монеты – сантим и десим. В 1 франке 100 сантимов или 10 десимов. В 1 десиме – 10 сантимов.

Валюта Британи после революции выведена из оборота, а все монеты переплавлены монетными домами Франкии.

Рабочая лошадь стоила около 50 франков, а дневное жалованье низших сословий могло составлять 5-10 сантимов в день. Доход молодой семьи со средним достатком мог достигать 20-30 франков в месяц. Приданое для девушек из знатных семей могло равняться 5000 франков, а у нобилитета – даже в 10 раз выше.

Временные рамки

На годы событий в “Мальформ” указывают некоторые упоминания реально существующих произведений, личностей, товаров и прочего. Однако не стоит забывать о некоторой степени фантастичности, ведь это альтернативный мир.

Цитаты к главам могут принадлежать к более поздним годам, чем описанные события. Они связаны с содержанием косвенно, как и изображения. В них скрыта своя отдельная история.

Упомянутые книги:

Александр Дюма – “Три мушкетёра” – 1844.

Эмили Бронте – “Грозовой перевал” – 1847.

Льюис Кэрролл – “Алиса в стране чудес” – 1865.

Жюль Верн – “Двадцать тысяч лье под водой” – 1869.

Мэри Шелли – “Франкенштейн, или Современный Прометей” – 1818.

Другие моменты:

Чарльз Грей – премьер-министр Великобритании – умер в 1845.

Чай “Кузьми Ти” – основание в 1867 в С. Петербурге, в 1880 стал популярен у дворян. Поскольку Империал – не Российская империя, в этом мире компания могла переехать во Франкрейх раньше.

Чай “Марьяж фрер” – основание в 1854 в Париже.

Александр Белл – патент телефона 1876 – США. Телеграф появился в 1837. Телефонов в “Мальформ” пока нет.

“House of Worth” и кутюрье Чарльз Фредерик Уорт – 1825 – 1895 – создатель парижского Синдиката высокой моды.

События в “Мальформ” происходят около 1870 гг.

В повествовании нет сносок, но все моменты в нем уточняются. Это связано с тем, что не все площадки поддерживают эту функцию.

Тезаурус

Мальформация – изначально врожденный порок развития. Поскольку в старые времена мальформов считали именно пороком и болезнью, с этих пор термин закрепился для их обозначения.

В языке, на котором говорят герои (это смесь франкийского – аналога французского, в доминации, поскольку Франкия одержала победу над Британью, и бритского (английского)), используются артикли (определенные) для обозначения, выбранного мальформами, пола. La malforme – женский мальформ, le malform – мужской мальформ. Les malformes – множественное число. Неопределенный артикль – une и un, des, соответственно.

Прононс: [ля мальформ, лё мальформ, ле мальформ, юн мальформ, ан мальформ, де мальформ]

В данной рукописи – мы не видим таких различий, поскольку используется для женского и мужского рода – мальформ, а для множественного числа – мальформы.

Ренвуар (от renvoi – возврат, отсылка, ссылка и voir – видеть) – человек, призвавший мальформа в этот мир. В старые времена ренвуары становились изгоями. Подобно обозначению мальформов: la renvoire – женщина-ренвуар, le renvoir – мужчина-ренвуар, les renvoires – множественное число. В повествовании жен. род не склоняется, например: юная ренвуар, увидал юную ренвуар, передал юной ренвуар и т. д. Неопределенный артикль – une, un, des.

Прононс: [ля ренвуар, лё ренвуар, ле ренвуар, юн ренвуар, ан ренвуар, де ренвуар]

Браво! Вы освоили азы франкийского!

Вуаритет – процесс рождения мальформов – или эклюзия (éclosion – вылупление) из лона Первозданного. С этим процессом ренвуарам помогают формовые акушерки.

Овум – яйцо Первозданности.

Первозданный и Непервозданный – миры, а еще это аспекты Лжебога и Аксидеуса.

Первозданный мир – это измерение мальформов, не имеющих физического воплощения. Аспект Лжебога. Мы все мало что знаем о Первозданности.

Непервозданный мир – физическое измерение. Аспект Аксидеуса. Мир земной.

Лжебог и Аксидеус могли являться первыми – мальформом и ренвуаром. Упоминается некая святая Дева-ренвуар – первая женщина, призвавшая мальформа.

Культы Лжебога и Аксидеуса противоборствовали долгое время, пока наука не восторжествовала. Но даже после того, как сформировалась мирная религия Единой Формы (или попросту Единство), мальформы все равно продолжают вызывать у некоторых людей трепет, благоговение и ужас.

Те религии, которые нам всем известны, существовали в этом мире непродолжительное время, но из-за отсутствия связи с явлением Первозданного быстро утратили надобность, а адепты этих религий лишились влияния.

Унформисты – ученые, сочетающие аспекты веры и науки в своих учениях про Единую Форму. Функционеры храма и института Формы, наставляющие ренвуаров, изучающие мальформов и определяющие их способности. Таковы отец и сын Ванé, а также мальформ Уинтропа – Ио.

Способности мальформов и ренвуаров встречаются совершенно разные, но мы можем классифицировать их так:

акушеры – помощь с вуаритетом.

медиумы – ментальная связь.

продукторы – производство чего-либо.

диагносты – определение свойств чего-либо или кого-либо.

потенциалы – увеличение каких-либо качеств.

психокинетики – способности психокинеза.

хронокинетики – редкое умение ограниченно управлять ходом времени.

И многие другие дары Первозданного.

Список героев

Милтон Хаус

Эдит Милтон

Он (Иль)

Леди Мадлен Милтон

Лорд Аддерли от Милтонов

Лорд Роберт Милтон

Леди Гарвана от Милтонов

Горничная Ханна Стюарт

Труман от Стюарт

Экономка миссис Констанс Баннистер

Моника от Баннистер

Конюх, кучер, грум Харпер Аккер

Тотли от Аккера

Лакей Шем Лагг

Эверсет от Лагга

Садовник Имон Сайке по прозвищу Стальной Зуб

Ребекка от Сайке

Повариха Сара Баквит

Унформисты

Профессор Ванé (преподобный доктор)

Преподобный Уинтроп Ванé

Преподобный Ио от Ванé

Прочие

Подруга Эдит, Куинси Бёрни

Доктор-акушер Льюис Делл

Форм-доктор Дитер фон Браман

Модистка Людмила Землякова-Джонсон

Как только Эдит подарила мне альбом, я сразу же взялся за рисование! Меня, кстати, зовут Иль! А тебя? Ты станешь моим другом?

“Я и Эдит. Эдит все время грустит”.

“Ванé и Ио всегда странно друг на друга смотрят. Мне одиноко”.

“Леди Милтон очень строгая. Она следит. И я тоже”.

Надпись: “Я ненавижу Эдит!”

“Сэр Аддерли думает, что я его не вижу, но я вижу”.

“Ханна что-то задумала. Или Труман. Крысы не пьют чай”.

“Харпер и Тотли веселятся на лугу вместе с лошадками”.

“Моника может повернуть время вспять, чтобы починить чашку, которую я разбил. Это любимая чашка Эдит. Я подкупил ее конфетами. Миссис Баннистер крайне недовольна. В чем дело?”

Надпись: “10 сек. + 1 час! 10 сек. -”.

“Мистер Сайке создал новую опасную газонокосилку, работающую на его потенциале! Ребекка поймала кролика в хитроумный живой капкан”.

“Приходи в Милтон Хаус. Я тебя жду. Будем вместе играть! Эдит не любит забавы!

Я украл кухонный нож, чтобы кое-что проверить. Когда я разрезал кошку, то увидел Первозданное. У неё внутри все такое красное. Но она от этого умерла. Я отнес ее к Гарване, пока Ханна не видела. Она ее съела. Никто не догадается. Если ты не выдашь меня. А если выдашь, я тебя… Ладно, я пошутил. Я тебе не сделаю больно.

А сделаю очень больно.

Одиноко. Одино-ко. О-ди-но-ко. Так ОДИНОКО. Приходи, я создам новых друзей для нас. Просто приходи. Тогда ты тоже не будешь о д и н о к. к о н и д о.

С любовью, Иль”

Глава 1. Отражение

La réflexion

“На самом деле “Красавица и чудовище” – это история о раздвоении личности”.

Жильбер Сесброн

Она сидела в своих покоях и плакала. В полумраке комнаты, в одиночестве, отгородившись от мира запертой защелкой на двери и плотными шторами на окнах, что не впустят ни всех любопытствующих домочадцев, ни солнечные лучи погожего дня – напоминание о том, что реальный мир существует. Они ей сейчас ни к чему. С чего вообще распогодилось? Вчера небо хмурилось и ничто не предвещало ни на йоту хотя бы солнечного проблеска…

Но все это лишь попытка, небольшая иллюзия спокойствия, ничего более. Якобы отдых, как и для любого человека в ее положении. На какое-то время, но хоть так. Ни мать, ни экономку, ни служанок, ни тем более Аддерли – никого ей не надо. А последнего ей хотелось бы видеть меньше всего. Она бы предпочла больше их вообще никогда не видеть. Но это невозможно, и никто не дал ей ни сил, ни прав что-либо изменить. Хотя она может выколоть себе глаза вилкой для улиток, тогда больше никого и не увидит. Но ведь существовать-то те не перестанут! Как ни крути, а ничего не поделаешь, только лить слезы и осталось.

Нет, Эдит Милтон не просто плакала от нахлынувших на нее сантиментов, изящно роняя девичью росу с длинных ресниц на шелковые луга наволочек с кружевными оборочками. Девушка рыдала навзрыд. Сначала ком застыл в горле, потом подступили горькие слезы, а затем они настоящими ручьями струились по щекам без остановки. Девушка ощущала их соленый вкус, а спазм в горле не давал вырваться даже протяжному – “А-а-а-а-а!”

“Не знаю, кто еще способен издавать такие звуки… Разве что он… – Мысли скользили в голове Эдит в перерывах между судорожными вздохами и чувством отвращения к себе. – Утробные, уродливые, животные стенания. Бессмысленные и нелепые песнопения. Ведь никто не удостоит меня жалостью и сочувствием, кроме меня самой!”

“Моя дорогая Эдит, мне так прискорбно сообщать вам, что это все было заблуждением.

Я искренне желаю вам счастья. И вам будет лучше без меня.

Ваш …”

Вы могли бы подумать, что ее бросил суженый, разорвав помолвку не просто приватным, долгим, томным и тяжелым разговором, а прислав кучера с запиской. Тот бы ожидал ответа от адресатки, не зная о содержании письма господина, затем, увидев недоумение и покрасневшие глаза, спросил бы:

– Мисс, желаете что-то передать?

– Нет, – отвечала бы она, всхлипывая и сжимая зачем-то надушенную одеколоном сине-лиловую бумагу в ладони.

– Тогда… Всего доброго, мисс! – Нелепо бы прозвучали слова посыльного парнишки.

А ей бы хотелось окликнуть его. Спросить о том, смог бы тогда он полюбить ее, предложить сбежать вместе. На край света. Подальше отсюда. Куда угодно. В любой шалаш, под любой мост, в любом городе, в любой стране, хоть и за океаном.

Но нет никакого суженого, никакой помолвки и дальнейшего нелепого разрыва, никакого возницы с посланием. Ничего из этого и ничего из чего-либо иного. Ни для кого произошедшее не казалось драмой и трагедией. Ни для кого, кроме Эдит Милтон. А лучше бы все сложилось именно так! Драма, трагедия, любовь и ненависть! Лучше бы ее бросили в храме Формы прямо у алтаря!

Да! И никак иначе!

А вполне симпатичный парнишка-кучер все еще ожидал ее ответа.

– Что-то еще, мисс? – уточнил бы он ласково, учтиво и немного с хрипотцой в голосе.

– Да! – крикнула бы она что есть мочи, запрыгнув прямо на козлы рядом с ним. – Да! Что-то еще! – Расцеловала бы его страстно и так, как никогда не целовала никого. Тот бы опешил, его кепка бы съехала набок, а Эдит бы ощутила на своих губах вкус табака, а на щеках прикосновение легкой щетины, а затем бы он взмахнул вожжами, и они бы унеслись в закат.

Девушка глянула на колыбель, которая возникла в ее комнате. Когда-то эта кроватка принадлежала ей, крошке Эдит. В ней мать укачивала дочь-младеницу. Совсем недавно на этом месте стоял кукольный домик, а еще вчера там примерялось новое платье. А уже сегодня… Появился он. Он поселился в ее комнате. Теперь он всегда будет рядом с ней: когда ее помолвка будет разорвана, когда она пойдет на прогулку с Куинси, когда…

Она родила.

Но если к родам вы готовились, если все это планировалось, а ты знала и ощущала, когда же уже пора, то тут все иначе. Они просто приходят в этот мир. Внезапно.

Хотя… Безусловно, определенная аура присутствует. Головные боли, слабость, потеря аппетита, тошнота со рвотой, потливость, беспокойство и даже падучая.

Но стать матерью… Это весьма неподходящая формулировка, разумеется. Стать ренвуаром за один день, даже за его половину – вот что это такое! И она не сказала бы, что оказалась к этому готова. Читать и слушать об эклюзии – дело одно, а испытать все это – совсем, совсем иное.

Это настолько же ужасно и неожиданно – как менархе. В тринадцать лет Эдит казалось, что она умирает. Что у нее началось внутреннее кровотечение, как у язвенников или чахоточных, что сейчас она захлебнется кровью и лишится чувств. Как это вообще можно считать нормальным? Красная роза распустилась на снежном покрове ее юбок. А алые змеи извивались на молочно-белых бедрах.

Сейчас девушка испытала почти то же самое. Никакой крови, но страх и боль всегда сопровождают подобные процессы. Рождение, болезнь и смерть. Порой муки могут следовать за тобой по пятам всю жизнь… И это тоже нормально. Нормально абсолютно все. Любые страдания, любые невзгоды, любые несправедливости. Все это чем-то обязательно оправдывается. Обществом и его правилами, долгом, призванием, судьбой, воздаянием… Бесконечно. Нет смысла спорить! Достучаться? Просто попытаться? Тебя не услышат. На любое “Нет, я не могу!” найдется с десяток “Да, ты должна!” И для мальформов тоже существует такое вот простое “Да” и более тяжеловесное слово “Долг”.

Роды оказались тяжелыми. А весь этот процесс можно назвать рождением. Противоестественным для человеческого существа, но вполне нормально протекающим для мальформов.

Формовая акушерка явилась сразу же, как только начались схватки. Это может и не совсем уместно именовать весь этот процесс терминами, относящимися к родам и родовспоможению, но так уж повелось.

Эдит стало дурно за ужином. Она даже потеряла сознание, а когда очнулась, над ее головой уже алела червоточина размером с ладонь. Так разрывалось пространство между нашим миром и Первозданным. По этому каналу они появлялись на свет. Аддерли немедля понесся за акушеркой. Мать и служанки захлопотали точно курицы-наседки.

Акушерка и ее мальформ явились быстро, не прошло и часу. Эдит уже лежала у себя, с неверием взирая в рубиновую пропасть, которая вращалась под пологом ее кровати, вызывая тошноту, слабость и противную головную боль, отбивающую стаккато в висках.

Называли их акушерами, потому что они способны раскрыть канал, позволить овуму пройти. Ладони “формовщицы” засветились таким же красным светом, а ее мальформ, напоминающий паука, запустил свои лапы в точку выхода.

– Дыши. Дыши. Дыши! – говорили акушерка и ее мальформ, растягивая канал, от этого голова чуть ли не взрывалась.

“Тужься. Тужься. Тужься!” – думалось Эдит, но в данном случае это делать не нужно. Почему-то она представляла себе самые обычные роды, о которых рассказывала ее подруга Куинси Бёрни, мечтающая с самого детства (кто-то же выбирает себе путь с малых лет и по нему следует!) стать настоящей акушеркой, а не “формовщицей”. Да у нее и мальформа-то нет. И уже не будет. Они почему-то приходили только через людей возрастом от семнадцати до восемнадцати лет. А Куинси уже давно девятнадцать. Как же ей хорошо! И как же не повезло Эдит. Ей оставался всего месяц до восемнадцати.

Вскоре появился овум размером с мяч. Он напоминал лягушачью икру. Круглый, скользкий, багряно-красный, излучающий зловещее мерцание. Внутри что-то двигалось точно масло в воде – настоящий водоворот – смотреть на это невыносимо.

– Вот. – Этот кокон оказался на животе Эдит. – Прижми его руками. Представь, что это часть тебя! – велела акушерка.

Та послушалась. Сил на слова и сопротивления уже никаких не осталось. Червоточина смыкалась. Медленно. В ушах звенело. Казалось, в голове совсем пусто.

А потом овум лопнул, и в руках Эдит оказался он.

Все это случилось пару часов назад.

– Отчего же я рыдаю? – вслух спросила она, глядя в потолок. – Нужно взять кэб… Прямо сейчас выбраться из кровати, утереть свои слезы, одеться… Никто меня не спасет, никто за мной не придет… Вылезти в окно, свить веревку из простыней… Веревку… Аддерли точно отправится за мной. Он не даст мне уйти. Наверняка прямо сейчас он стоит за дверью и слушает. Ну и пусть!

Безумные мысли зароились назойливыми летними мухами в ее голове.

– Веревку. – Снова вслух, но все-таки Эдит прислушалась к шорохам за дверью. – Удавиться. Неужели мне все это так ненавистно? Настолько, что я готова умереть таким ужасным способом?

“А чего ты ожидала?” – вспомнился ей равнодушный возглас матери, которая глянула на ее мальформа.

“Да, великая честь! Ничего не скажешь, Аддерли… Лучше уж в петлю”.

Эдит знала, что на ее тонкой шее появится синюшная борозда, язык вывалится, а экскременты испачкают дорогой ковер. Но какая ей тогда будет разница? Зато все закончится. Он тоже умрет, правда, – не сразу…

Эдит снова всхлипнула, стараясь не думать об этом. Прямо сейчас он впитывал каждую ее мысль, а может и забирался в самые потаенные уголки сознания и даже души. Существо извлекало оттуда все: вне зависимости от того понимала ли она что-либо, помнила ли и могла ли помыслить о наличии чего-то подобного в ее разуме. Но он найдет все это и кто знает что еще.

Представьте, как вы небрежно листаете книгу, ищите что-то в оглавлении, в начале, в середине и конце, пальцами проводите по фактурному тиснению, по корешку, вас не интересует ни сюжет, ни диалоги, ни слог, ни обложка, ни имя автора и благодарности, ни структура, ни герои, вы ищите самое грязное, самое противное, самое ужасное, что там найдется. Самое потаенное, нечто между строк. Вы не побрезгуете вырвать пару страниц, ведь они вас так заинтриговали, а затем отшвырнуть эту книгу в сторону.

А теперь представьте, что эта книга – вы.

И незримое щупальце касается прямо сейчас вашей кожи во всех местах. Вы оглядываетесь, по спине бегут мурашки, волоски на руках встают дыбом, что-то сверлит ваш затылок. Противитесь вы или нет, жаждите этого или категорически не принимаете, мальформ уже нашел все желаемое.

Он уже отыскал и в Эдит нечто ужасное… Куда более мерзкое, чем мысли о сведении счетов с жизнью, такие легкие, прямо как перышко, что кружится, плавно падая на пол, такие невесомые – будто речь идет о воздушных пирожных.

Эдит красива и юна, но ее суть оказалась отвратительна, посему и он являл собой истинное чудовище. Ничего страшнее она никогда не видела. Никто не видел. Даже формовая акушерка! Старуха просто сделала вид, что все нормально, но и ее саму, и ее мальформа передернуло. Всего лишь секунда, но Эдит смогла в слабости и утомлении это заметить.

Мальформы принимали разный вид: может и абсурдный в сравнении с созданиями царства природы нашего мира, но вполне приемлемый для тел, сотканных из незримого полотна чувств, воспоминаний, желаний и мыслей.

Например, Аддерли, – вы имеете представление о том, как выглядят жуки-палочники и каракатицы? Думаю, что вы получили хоть какое-то образование, и вам преподавали зооморфологию, а вы не сразу оказались в работном доме… Надеюсь, это так. Да? Тогда смешайте это все с чопорным дворецким или камердинером из какого-нибудь родовитого имения. Вот и оно…

– Но с моим мальформом… Моим… Какой ужас! С ним что-то не так. Или что-то не так со мной… Скорее всего, верно второе. – Она даже слабо ухмыльнулась, ощущая тяжесть век и вымученность собственной улыбки.

У умалишенных могли получиться абсолютно гротескные и абсурдные мальформы. Это происходило крайне редко, но все-таки… Но ведь она же здорова телесно, психически и душевно.

“ Это сейчас, это пока что”, – внушал ей внутренний голос.

Неужели какая-то алиенация ее поглотит в будущем? Неужели она сойдет с ума, а он это предвидит?

Отчего-то ей казалось, что это он. Разумеется, половых различий у них нет. У них нет пола изначально, а может и вообще нет, даже если они и утверждают, что выбрали его. Но так привычнее нам. Удобнее и сподручнее. В конечном счете это они явились в наш мир. Посему хоть и не склонны они к спариванию и образованию пар в таком виде, как это устроено у нас, делятся мальформы на мужское и женское.

Пусть будет Он.

Девушка так устала от всего, что даже перестала рыдать. Сползла с кровати, пошатываясь двинулась к колыбели, и заглянула в бездну собственного отражения, от которого невозможно оторваться, какие бы гротескные виды оно ни принимало, и как бы все ее тело и разум не стыли от ужаса.

Это не ее ребенок, но отчего-то ей захотелось думать, что это не так. Но ведь это живое существо. Живое и маленькое создание. Невинное – пред Единством и пред Эдит. Она затянула нудную мелодию. Без слов, без начала, середины и конца. Ее песня состояла из:

– Ну-ну, ну-ну. Ну-ну-ну…

Эдит смотрела на него, а он на Эдит. Ни он, ни Эдит больше не плакали.

Он напоминал скользкий комок – будто кролик, освежеванный самым грубым способом, а может какого-то похожего зверька просто вывернули наизнанку. Месиво складок, отростков и… кто знает, что это еще такое?! На Эдит взирали три округлых черных глаза, в которых она видела собственное бледное лицо. Где-то там среди морщинистого розового тельца раскрылся рот полный зубов, напоминающих ракушки, которые какой-то ребенок воткнул в песок рядком. Мальформ заскулил.

Она взяла его на руки. Он оказался теплый и мягкий, бархатистый и на удивление приятный на ощупь. Живой. Девушка чувствовала биение его сердца и дыхание.

Мальформ принял ее такой, какая она есть. Он ее проекция. Даже если Эдит считает:

– Насколько же моя суть больна…

“Дорогой ренвуар!

Мы рады пригласить вас и вашего мальформа в Милтон Хаус по случаю вуаритета нашей прекрасной Эдит.

Леди М. Милтон,

Лорд А. от Милтонов

и Э. Милтон”

Глава 2. Преломление

La déflexion

“Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя”.

Фридрих Ницше

Если говорить про отражения, проекции и прочие оптические законы совместно с долей вымысла: про чудеса из ремесла фокусников и всяческие суеверия, например, то к мальформам все это не относится. Многие законы физики и химии, логики и искусства, натуралистики и анатомии, и почти любой нашей науки к ним мало применимы.

И мальформы сами не могут объяснить что-либо, потому что ничего не помнят и не знают о Первозданности. Нелепо просить нас, людей, припомнить то время, когда мы являлись семенем, одним из живчиков, уткнувшихся в оболочку яйцеклетки. Не сможем мы и поведать о сорока неделях, а может чуть меньше в некоторых случаях, пребывания во чреве матери. Не каждый сохранил хотя бы обрывки воспоминаний о раннем детстве. Они проживают цикл мальформогенеза в Первозданном за несколько дней и тоже ничего о нем не помнят.

А еще они созданы из нас самих, и предстоит им жить среди нас.

Эти существа изначально в нашем понимании и реалиях – неправильные, непонятные, другие. Но уже и само их наличие это данность. Почему же нам так трудно их принять, и мы этого не хотим? От древности до этих самых пор, даже когда само слово мальформация – не означает врожденные аномалии развития, а используется для их (этих существ) обозначения. В нем уже нет ничего дурного, неполноценного, дегенеративного, мерзкого и опасного для здоровья индивидуума и целой нации, для наших традиций и норм жизни. Это не хворь, скверна или ересь и вовсе не зло.

Когда-то мальформов считали мерзостью, вырождением и уродством, как и тех, кто их привел в нашу реальность – ренвуаров. Но мир не стоит на месте, а мальформы оказались полезны. Мы нуждаемся в них, они – в нас. Не зовите это паразитизмом, это не вторжение или захват, а союз, симбиоз, мутуализм. Множество различных слов, но смысл один – сосуществование. Жизнь бок о бок.

Вы можете бесконечно долго смотреть в кривые зеркала какого-нибудь балаганного лабиринта, сооруженного на потеху публике, которые обращают вас в горбунов и акромегалов, подвергают вас таким деформациям, что становится и смешно, и грустно.

Но вы прекрасно знаете, стоит вам только выйти из плена зеркал, бархатных портьер с золотыми звездами, пыли и мрака, выскочить из деревянного ангара, а может и вовсе маленького циркового вагончика, на залитую солнечным светом мостовую, так все эти безобразные сущности, изломанные подобия вас самих, тотчас же пропадут. И никто из близких, друзей или случайных зевак не увидит сам ваш облик в таком виде.

Зеркало не может показать то, что не отражает свет: ваш внутренний мир, ваши чувства, помыслы, ваш ум, вашу душу… А мальформ – может. И не только вам, но и всем вокруг. Это и есть та самая бездна, которая слишком долго всматривалась в тебя…

Аддерли постучал. От этого Эдит вздрогнула, состояние зыбкой полудремы и некой каталепсии, начало рушиться карточным домиком.

– Эдит, все хорошо? – Голос его звучал так знакомо, но все-таки казался чужеродным. Он слишком уж напоминал голос ее отца, а его больше нет с ними. Мать достаточно много притворялась, чтобы ее мальформ не оказался искусен в мимикрии – движения и жесты, голос и интонации, повадки, даже цвета, но главное – роль лидера, патриарха их дома – он впитал все это не только от ренвуар – Мадлен Милтон, но и от Роберта – ее мужа. – Я вхожу!

Круть. Верть. Щелк. Стоп.

Снова.

Круть. Круть. Щелк. Стоп.

Точно кошачья лапка дверная ручка задвигалась вверх-вниз.

Заперто. Дверь легонько затряслась.

– Эдит! Открой дверь. – Снова этот обеспокоенный отеческий тон. – Зачем ты заперлась?

Если бы Эдит не знала, что за дверью стоит мальформ, то вполне бы могла счесть того за человека. Пусть воспаленный и уставший ум и не принял бы в нем ее настоящего отца, но такое же человеческое создание – вполне – кого-то, искренне беспокоящегося о роженице, оставленной во мраке и одиночестве после того, как она принесла на свет новую жизнь. Но его больше интересовала не сама девушка, а ее дитя – мальформ, как и он сам. А девушка – лишь инструмент, из которого извлекают ноты; тот вибрирует и дрожит в руках мастера.

Она оказалась во власти Первозданного, поэтому к ней проявлен столь сильный интерес со стороны Аддерли, до этого возникающий столь редко, что при подсчете актов его внимания и заботы хватило бы пальцев на одной руке (еще и пара несогнутых останется). Но каким бы искусным не оказался музыкант, на испорченном инструменте не исполнить идеальной партии. Вот и ее мелодия сыграна весьма фальшиво, судя по тому, что получилось. Или фальшивкой всегда являлась она? Это она сломана – в своем нежелании, бунтарстве и отречении от уготованной ей роли в этом мире и обществе…

Неужели Аддерли действительно беспокоился? Ведь чувства мальформам не чужды, они их понимают и испытывают точно так же, как мы с вами. Из настроений и эмоций ренвуара (проводника для них в наш мир) состоят и тела этих созданий. А если Эдит несколько поспешила обвинять его в том, что мальформ леди Милтон не способен играть роль идеального родителя? Как знать, вдруг ему требовалось гораздо больше времени, чтобы научиться состраданию и сопереживанию? А все это время нетерпеливость и непонимание проявляла лишь она?

Пока что она могла сказать, что натура Аддерли являет собой не совсем полноценную имитацию человека. Лорду многое удается, даже лучше, чем ее строгой матери (Это уж точно!). Но все равно реплика – это искусное подобие оригинала.

А внезапная участливость Аддерли вызвана простой причиной: для существ, которые не способны размножаться самостоятельно, то, что стало для нее самой истинным проклятьем, для Аддерли – радость. Считайте, будто теперь он стал отцом.

Теперь Аддерли единственный мужчина в Милтон Хаус, глава их семьи. Вам может подуматься: “Как это нелепо!”, но как есть, так есть. Мальформ не просто пытается подражать образу достопочтенного джентльмена и твоего родителя, а еще и представляет все ваши женские интересы в этом патриархальном обществе; в кругах и укладе, где даже мужская сущность имеет вес больше, чем женщина-ренвуар, породившая его.

“А этот мальформ тоже мужской… – Взгляд ее вновь устремился туда, где угол света фонарей (уже наступил вечер) сходился клином на паркете точно указатель, прямиком к колыбели. – Станет ли он наследником или конкурентом для Аддерли? Учитывая его безобразность… Вряд ли. Может, их отошлют отсюда? О подобных случаях ей ничего не известно. Мать уговаривать долго не придется, а Аддерли это вполне по силам. Избавить Милтон Хаус от меня. И причина имеется…”

Шорох. Шорох. Шаг. Шаг. Тишина. Он спит в люльке. Вдох. Выдох. В унисон с ее собственным дыханием.

Эдит на секунду замерла. Раздался треск. Аддерли выламывал дверной замок.

Он проснулся. Зашевелился. Раздался плач – звонкий и надрывный, тоже почти человеческий.

– Что ты делаешь? С ним все в порядке? – допытывался мальформ за дверью, уже тряся полотно весьма сильно. Еще чуть-чуть и он сорвет его с петель.

– Иду! – прикрикнула Эдит. – Это ты разбудил его! Все хорошо. Я просто уснула! Уже иду.

Нехотя она развернулась и двинулась в самый темный угол комнаты, к дверям. Сейчас ей предстояло заглянуть в бездну по имени Аддерли. В отражение упорядоченного и обольстительно притворного мира ее собственной матери. В преломление действительности, которое стало главой их дома, распорядителем денег и судеб. Он владеет всем имуществом Милтонов и волен распоряжаться им. Не так уж он и отличался от любого другого непервозданного мужчины.

В свете зеленых ламп красные обои с цветочным орнаментом приобретали особенно зловещий вид. Эдит казалось, что ее затянуло в морскую пучину, на самое дно, в логово спрута, который обвил ее мощными щупальцами, присосался, сжал, скрутил и никогда уже не выпустит.

Гортензии на стенах превращались в кораллы, губки и морских ежей, побеги вьюнка и плюща – в ядовитые и жалящие нити медуз, разбитые сердца цветков дицентры – в коралловых рыбок – они пока еще кружат вокруг хищника, притаившегося среди водорослей, но как только его щупальца устремятся к более желанной добыче, те в панике закружат вихрем, уносясь прочь.

– Можно войти? – Голос Аддерли все так же настойчиво бился рыбой о двери. В нем вновь появилась нота спокойствия и церемонности, будто он не собирался миг назад вломиться в ее комнату, разрушая на своем пути все, что ему помешает пройти, получить желаемое, узреть.

Эдит лишь приоткрыла дверь, выглянула в зелено-красное марево, сейчас она несколько мгновений смотрела в пустоту коридора, который ей чудился в воображении подводным миром, может каютой затонувшего корабля, аквариумом в натуралистическом обществе или чем-то еще.

Дыхание перехватывало, но она могла контролировать и себя, и свои витиеватые фантазии. Нет, это все не по-настоящему. Она дома. Ее не схватит никакое глубинное чудовище. Бездна не сможет поглотить ее, потому что эта бездна – она сама.

Фигура Аддерли начинала вырисовываться. Возможно, вы бы его не сразу заметили, но Эдит привыкла к такому.

Среди строгости ковровых дорожек, нелепости пышных бутонов на стенах, золоченых рам картин и бахромы абажуров, в самом средоточии затейливой и пульсирующей в полусонном воображении игры цветов – красного и зеленого – появились его глаза.

Вы, вероятно, бы вскрикнули или попросту зажали рот ладонью, увидав подобное в самый первый раз: круглые глаза с горизонтальным зрачком плавали в воздухе. Разумеется, расположены они на голове, а та – на шее, а она, безусловно, крепится к телу. У Аддерли есть и конечности. Просто его кожный покров от длительного ожидания несносной Эдит принял вид коридорного окружения – кожу Аддерли покрыли те же самые красные узоры, как на обоях, разбавив это полотно импрессионистов бликами золотого и зеленого.

Прямоугольная полоса света из комнаты девушки скользнула по полу, когда та открыла дверь полностью. Иллюзия развеялась. Тело мальформа стало отражать новую реальность, и теперь перед новоиспеченной ренвуар высилась долговязая фигура, шевельнувшая почти достигающими до пола руками с гибкими пальцами, – таким позавидовал бы любой пианист. Конечности вздрогнули и, изгибаясь в трех углах, сцепились на уровне его груди. Сейчас он напоминал богомола, собирающегося отсечь своему противнику голову.

Одежды он не носил, хотя некоторые (антропоморфные и не очень) мальформы пользовались ею точно так же, как и мы. Само его тело, корпус притворщика, имитировало официальный наряд: кожистые складки и пластины собирались в подобие фрака с жесткими надкрыльями, которые сейчас тихо шуршали от нетерпения.

Голова Аддерли – гладкая и круглая точно речной камень с крапинками – оставалась неподвижной, а вот его глаза странно задвигались – каждый из них вращался в свою сторону. Одно водянистое око вцепилось в Эдит, другое – устремилось вглубь комнаты, к маленькому чудовищу в колыбели. Вертикально расположенный рот приоткрылся:

– Как ты себя чувствуешь? Ты голодна? – изрек он.

– Я бы выпила бренди.

Вы несколько удивлены, вероятно, что явился именно мальформ, а не самолично мать Эдит, но ее саму это нисколько не злило и не изумляло. Сейчас ее мать узрела все то же самое, но глазами Аддерли. Ей даже не нужно выходить из своих покоев. Таков их дар. Но Эдит бы назвала их способность проклятием – постоянно видеть глазами друг друга. Но бывает и хуже: например, общий слух или обоняние – это еще менее полезно, или даже общие думы и сны. Одно дело, что мальформы состоят из твоих мыслей и воспоминаний, совсем другое – постоянно быть одним целым.

Способности мальформов встречаются совершенно разные: некоторые из них могут летать, исцелять раны, заставлять двигаться и летать предметы, создавать материи (пища – не исключение) и многое другое… Про акушеров вы тоже уже знаете…

Они могут делать много чего иного, всего и не перечислить. Институт Формы и тот не смог бы внести все их умения в реестры. Мальформы приходят, чтобы удивлять нас и менять нашу реальность. Чудо из чудес. Болезнь из болезней.

Мать и Аддерли могли бы очень помочь государству, применяй они дары для всеобщего блага (ведь лорд мог сливаться с любой местностью, оставаясь незамеченным, а леди Милтон – передавать все, что тот увидал). Эта пара могла бы путешествовать, сделаться шпионами и разведчиками, тайными советниками на службе королев, в общем, вести очень интересную жизнь. Но подобно матери, которая корнями вросла в нобилитет и его скучные устои, и Аддерли переплелся со всем этим. Это ее идеальный супруг (которого она воображала себе с самого девичества), воплощение такта леди Милтон, ее манер, интересов и позиции в обществе.

– Алкоголь – не лучшее решение, Эдит, – Аддерли уже все определил за нее, – это может помутить твои… ваши мысли.

Кормящая женщина должна блюсти строгий пищевой режим и распорядок. Эдит подобна ей, только кормит она дитя не молоком, а мыслями. Как знать, какие двери мальформу откроет бокал бренди в галерее ее сознания?

– Я войду? – в который раз спросил Аддерли, уже подползая все ближе и ближе. Ладони его коснулись косяков, а пальцы забарабанили по лакированной поверхности. Цок. Цок. Цок. Как будто он носферату из бульварных романов, а ему требуется особое приглашение войти. Зачем тогда вырывать дверь, если все равно не сможешь переступить порог? Все-таки Эдит не понимала этих мальформов, хоть все время жила с ними бок о бок!

– Прошу, – устало промолвила девушка. Это могло длиться бесконечно долго, пусть уже войдет, посмотрит и уходит. Она отошла в сторону, приглашая лорда войти.

Согнувшись пополам Аддерли пролез внутрь. Тело его снова начало меняться в окрасе: ненавистный мясной оттенок испарялся с его покровов, теперь он стал спокойного темно-синего цвета.

Эдит прикрыла глаза, вздохнула и затворила дверь.

– Завтра много всего предстоит. – Аддерли склонился над колыбелью.

Он притих, изучал нового пришельца.

– Сперва явится портниха. Тебе нужно новое платье. Платье цвета ренвуаров.

– Красное, да-да. – Эдит кивнула.

Первозданный мир красный, овумы красные, наша внутренность и кровь красные. Красный это цвет ренвуаров и мальформов. Цвет чрева Единства, рождения, жизни и смерти.

Теперь ей предстояло всю жизнь носить красное и его оттенки. С ее белой кожей, голубыми глазами и каштановыми волосами будет сочетаться бордовый. Не такой маркий, не такой яркий, не такой вульгарно утробный, не такой кровавый. Эдит не любила красный цвет. Ей представилось, как она будет плыть красным призраком среди гардин, обоев и кресел цвета мяса, среди красного дерева, красных цветов, красных огней из красных ламп. Она сама станет похожа на Аддерли, частью этого воспаленного алого безумия.

Она так надеялась, что это ее минует. Но для всех обитателей имения Милтон Хаус ее эклюзия – честь, счастье и данность. Ведь мальформы здесь – у всех. Желать иного, надеяться – что за бред? Что ж, теперь она достойная дочь Милтонов, а еще достойная ренвуар, принесшая семейству мальформа-наследника. Ей еще больше казалось, что ее мальформ – это он.

– Затем придет форм-доктор для патронажа, он осмотрит твоего мальформа, – продолжал Аддерли, – а после профессор Ванé. Далее праздничный ужин, а еще нужно будет договориться о мальформации в храме Формы.

– Ты, Аддерли, гляжу, уже все спланировал, – равнодушно бросила Эдит.

Она уже сидела на кровати, глядя на то, как длинные конечности Аддерли выудили из колыбели ее мальформа.

Он держал извивающегося моллюска – скользкого осьминога. Три глаза – отчего-то такие же, как у Аддерли, шарили по темной комнате. Щупальца осторожно касались присосками его тела. Он ведь выглядел не так, разве нет? Почему он все время изменяется? Не повредит ли этому мальформу контакт с Аддерли?

– Илредда… – Прозвучало в тишине. – Ил… редда. Илредда…

Эдит вздрогнула. Это первое слово. Его первое слово. Что еще за “илредда”?

– Прекрасно, просто прекрасно, – забормотал лорд с теплотой отеческого тона, в прямом смысле сияя, флюоресцируя от счастья. – Это “Аддерли”, но наоборот… – пояснил он, но уже голосом, который бы принадлежал, скорее, отчиму Эдит, нежели отцу.

Она зажмурилась и потерла пальцами виски, а когда подняла веки вновь, то увидела Аддерли, держащего на руках вовсе не моллюска, а того же самого мальформа – в его неизменном первоначальном виде, каким тот вылупился, какого она убаюкивала, ту же пародию на младенца с огромной зубастой пастью и тремя черными глазами.

Глава 3. Заблуждение

L'aberration

“Перед тем как отдаться какой-либо страсти, человек обычно на мгновение содрогается, как перед чуждой стихией, но едва он на это решится, как оказывается в положении пловца,…”

Иоганн Вольфганг Гёте

Мы всегда что-то создаем, одновременно нечто иное разрушая – такова наша суть. Разрушив, создавать заново, чтобы снова все повторить. И так до бесконечности. Человек, как ребенок в огромной песочнице, где он волен строить замки, а затем обращать их в Первозданное, то из чего они сотворены – в песок. Создавать. Разрушать.

Игра. Все это игра и для Аксидеуса, и для Лжебога, и для Единой Формы. Но они заняли не то чтобы песочницу, а целый пляж. На нем вдоволь места, много песка, червяков, жуков и муравьев, есть вода, растения и все что только нужно для веселого времяпровождения. Но они слишком тщеславны и увлечены собой, чтобы подпустить кого-то, позволить и тебе принять участие в их забавах. А тебе очень хочется.

Гусь свинье не товарищ. И теперь ты думаешь, кто ты – гусь или свинья. А кто они?

Тогда ты придумываешь собственные правила, новую забаву – помельче, с такими же гусями или свиньями, в зависимости от того, кем ты себя счел.

Тебе хочется величия, а еще разрушения, сотворения и чего-нибудь сверх этого. Точнее, их подобия, ведь ты не смог до конца уразуметь сей замысел, хотя тебе кажется – вот она истина, вот же, прямо передо мной. Ты жаждешь примерить на себя их роль – старших мальчишек, они обсуждают женские прелести, закрыв перед твоим носом дверь.

Все что тебе остается – подглядывать в замочную скважину и краем уха уловить несколько непонятных слов. Эти прозвучавшие запретные термины, названия, обозначения смешиваются с восторгом и диким хохотом, с таинственным шепотом и приглушенными возгласами, будто кто-то прикусил собственный кулак, чтобы все эти истерические вопли и пубертатное перевозбуждение не разлетелись по всему дому.

Ты ясно ощущаешь их веселье и задор, но не понимаешь откуда те взялись, на какой почве произросли.

Ты уходишь, думая о том, что сам можешь устроить нечто подобное. Вот теперь точно пора все взять в свои руки!

Гуси или свиньи уже заждались. Настало время творить. Радоваться. Веселиться.

Но ты не увидел всего, да и не расслышал. А зачем? Ведь это иное. Твое и ничье более. Собственное творение! Ты не будешь повторять их ошибок, их глупостей. Ты все сделаешь так, как надо. И у тебя все получится.

По образу и подобию своему ты лепишь создание из глины или из воска, а может даже из собственного или чужого мумиё. В попытке творения – все способы хороши.

Голем. Энвольт. Гомункул. Можешь дать ему любое имя. Все тщетно. Давать имена легко, но ты не можешь создавать, не хватает воздуха, чтобы вдохнуть жизнь в свои творения, но пока еще этого не осознаешь. Разрушаешь. Пробуешь заново. Даже не догадываясь, что тебе дан такой дар, какого они лишены. Ты можешь создавать жизнь, можешь, но ты самонадеянно и отчаянно ищешь еще более прямой, короткий, простой путь.

Мальформы тоже на это способны, но и они нашли тот самый легкий способ. И вот он явился к тебе…

Вы друг друга стоите. И каждый обрел желаемое. Лепите один из одного нечто третье. И гуси, и свиньи одинаковы.

Уинтроп Ванé смотрел на лик Единой Формы: три сросшихся близнеца – ренвуар, мальформ и их единение. Что это? Бог, вера, общее дело. Симбиоз, Форма, Единство. У него много названий, но цель одна – связь. Это нить между нами. Зыбкая грань мира и гармонии, понимания и принятия, зеркала и смотрящего в него.

От мыслей о всяческих големах и божественных играх кружилась голова. Или этому виной та самая особая атмосфера в храме Формы.

Свечи, ладан, ряды скамей, разноцветный калейдоскоп витражного круглого окна под самым потолком, запах камфоры, дерева и книжной пыли, отголоски хорового пения, которое давно кончилось, но, казалось, все еще витает под сводами.

Какая-то непосильная тяжесть и невероятная воздушность. Как они здесь соседствуют? Ах, да, это же Единство!

Очередная служба в храме Формы завершилась, люди и мальформы покинули зал, а он так и остался сидеть тут.

– Уинтроп, – Тихий мужской голос прошуршал подобно страницам где-то позади него, – есть одно дело.

– Какое?

– Тут пришло письмо от Милтонов.

Он знал эту фамилию. Кто ж не знал их в Вилльфоре (а может даже за его пределами). Может, это чудаковатое семейство прославилось на весь Франкрейх?

– Но ими всегда занимался отец. Причем тут мы? – Он не обернулся и глядел на свои туфли. – Милтоны и их Милтон Хаус… – загадочно произнес Уинтроп. – Про эту семью и их имение ходят легенды, ты знаешь? В этом доме все просто повернуты на мальформах, они есть у всех и каждого там, даже у слуг, у самого завалящего уборщика, по крайней мере, так болтают!

– Я что-то такое слышал. Только почему ты так рассвирепел и говоришь таким тоном, будто это нечто дурное?

– Это не так. И ты это знаешь. Ты знаешь все. Это не из-за мальформов, а виной тому Милтоны… Не слишком жалую я подобные богатые дома и их причуды.

Ванé наконец встал и посмотрел на другого себя, если так можно назвать мальформа. На свое отражение, на то, что вовсе не ненавидел, а любил всем своим существом. На голема, который слеплен не из глины, а из материала куда более тонкого и сложного – из потаенных уголков его разума.

– А почему ты не пошел со мной на службу? – Он сплел руки на груди.

– Чтобы ты насладился одиночеством.

– Вот как? Но это не значит…

– Что я должен следовать за тобой тенью, Уинтроп, – закончил за него фразу мальформ.

– Или я за тобой. Туше! – Он улыбнулся, отгоняя подальше малоприятные воспоминания о пересудах и сплетнях про Милтонов. – Так что же ты делал?

– Молился, как и ты, только не со всеми, а в уединении – в саду.

– Хм, я не молился. Просто скучал без тебя, ожидая когда служба закончится. Мне не о чем просить, у меня есть все.

Перед ним стоял юноша, столь похожий на человека, на самого прекрасного из всех мужчин, которых Ванé только видал. Длинные ресницы его мальформа вспорхнули, с них осыпалась пыльца, а на Уинтропа взирали огромные красно-желтые глаза, напоминающие узор на крыльях бабочек павлиноглазок – они манили и пугали одновременно. Но кроме красных очей и бледности, как у альбиносов, у этого создания имелось еще кое-что отличающее его от нашего вида – под его красным плащом таились крылья.

Антропоморфные мальформы всегда привлекали Уинтропа Ванé, а тот факт, что он творец одного из таких совершенных созданий – являлся для него поводом радости и гордости. Безусловно, на то воля Единства, но он верил, что и сам принял в этом акте творения важное участие.

И ни в коем разе Уинтроп бы не желал, чтобы этот юноша вдруг сделался человеком – даже если бы такое стало возможным. Он любил его именно за это. За то, что Ио – его мальформ.

– Ио, вернемся к этим Милтонам… – Ванé будто очнулся ото сна, пришлось отвести взгляд, чтобы перестать восхищаться своим мальформом. – Не будет ли лучше, если отец самолично почтит визитом столь благородное семейство, как и прежде?

Тот покачал головой, отчего чешуйки с его белоснежных волос и бровей полетели в разные стороны. Ио стоял в кругу пестрого света от витражного окна, а Ванé показалось, будто того окружала вовсе не пыль, а сверкающие звезды.

– Взгляни сам. – Ио протянул ренвуару конверт.

– Оно адресовано отцу, а не нам. – Уинтроп покрутил послание в руках. – Когда ты вообще успел получить его?

– Профессор нашел меня и попросил заняться этим.

– Он приходил в храм? А я вот его даже не видел… Странно. – Уинтроп извлек лист бумаги, положил конверт на сиденье. – Почему тогда он не присоединился к молитвам?

– Смею полагать, из-за того, что это простая служба… – Ио пожал плечами. – Еще мне показалось, что он очень спешил.

– Хм, ладно. – Ванé вздохнул. – Так спешил, что отрекся от влиятельных Милтонов. Интересно куда он отправился?

– Это мы спросим у него при случае.

– И кто на этот раз? Очередная служанка?

– Ты разве до сих пор не дочитал?!

– Нет, только первую строку. Достаточно, что оно от Милтонов и не для меня. – Уинтроп сложил письмо пополам и тоже отложил в сторону.

– Эклюзия произошла у дочери покойного лорда Милтона и леди Милтон. У Эдит.

Ванé присвистнул, а затем добавил:

– Тогда определенно нам там делать нечего!

– Ты знаешь отца лучше, чем я, – парировал Ио, – но я догадываюсь, что он предоставил нам этот шанс не просто так.

– Шанс? – переспросил Уинтроп и несколько скривился.

– Ну да. В конечном счете, нам ведь тоже стоит расти… Развиваться. Нельзя же оставаться вечными практикантами… Тут сказано “профессор Ванé”, никаких уточнений.

– Не просто “профессор Ванé”, – вставил Уинтроп, – а “дорогой профессор Ванé”!

– Хорошо, дорогой профессор.

– Только вот, – Ванé заладил старую песенку, – я еще им не стал.

– И не станешь, если будешь отказываться.

– Я бы предпочел провести день согласно собственным планам, но, видимо, иного выбора у меня нет, ты же меня не оставишь в покое… а Милтоны не отстанут от моего отца, стоит полагать. Ничего не поделаешь…

– Мы не можем его подвести. Работа есть работа. И это промысел Единства, тем более.

– Ты не промок? На улице несколько сыро… – сменил тему Ванé, обратив внимание на мокрые пятна на плаще мальформа.

– Нет, благодарю за заботу. Ты хочешь полететь?

– Ха! Если бы. Пока что я не горю желанием произвести на семейство Милтонов подобное впечатление! – Он изобразил фокусника, развел руки, снял невидимую шляпу и поклонился таким же незримым дамам и джентльменам. – Но, должен признать, это выглядело бы эффектно!

Ио усмехнулся. Минуту назад Уинни препирался, но сейчас уже загорелся этой поездкой.

– Люблю, когда ты улыбаешься. – Ванé подошел ближе и провел рукой по прядям белоснежных волос, затем по его шее. На его пальцах осталась перламутровая пыльца. Он растер ее двумя пальцами, вдыхая аромат – слишком сладкий, пьянящий. Невыносимо. Нестерпимо. Это кружило голову. Истинная амброзия, которая самого его делала бабочкой, летящий на зов цветка.

– Это так смущает… – Ио взял Ванé за руку.

– А меня – ничуть. – Уинтроп хохотнул, увлекая мальформа за собой в полумрак бокового кулуара. – Ах, как я обожаю этот храм! После службы тут будто бы остается сам дух Единства! Давай и мы еще немного задержимся?

Не только вы, но и многие люди (а еще мальформы) сочтут такую чрезмерную привязанность странной, но сердцу нельзя приказать, а уму тем более.

И так уж устроен разум Ванé. Уинтроп не видел в этом ничего омерзительного, как нет ничего ужасного в том, чтобы целовать собственное отражение в зеркале – вполне физически или одним лишь взором. Любоваться собой, прихорашиваться, поворачиваться перед волшебным стеклом в фас и профиль.

Кто-то боялся мальформов, иные их боготворили или же воспринимали в качестве своеобразных домашних питомцев, способных говорить и мыслить. Или того хуже – как собственность. А не так ли мы воспринимали рабов совсем до недавней поры?

У Ио есть своя собственная воля. И у него. Они оба свободны и вольны принимать решения.

– Это неправильно, – говорил мальформ ему много раз, – ты слишком увлечен.

– Весь этот мир неправильный, – отвечал тот. – Капля неправильности ему не повредит. А теперь дай-ка мне получше тебя рассмотреть!

– Мне до сих пор это кажется странным…

– Но ты прекрасно понимаешь, что это нормально. – Ванé замолкал, просто смотрел на него, а все аргументы Ио тогда иссякали.

– Ах, Уинни! – срывалось наконец с его губ, когда они снимали защитные кожухи с его крыльев.

– Ио, мой прекрасный Ио, – шептал тот. – Ты и сам все знаешь. Моя любовь к тебе ни с чем несоизмерима. Ты прекрасен! А твои крылья, их рисунок! Власть и краса дарованы тебе, дабы покорить само небо!

Пожаром взметнулись четыре крыла, пыльца летела во все стороны. Ио представал перед своим создателем во всем великолепии. В пустых залах церкви любоваться его природой – самое то, ведь тут нет вещей, которые могли бы взлететь, когда их коснется блестящая пыль.

Завороженный ренвуар держался на достаточном расстоянии, чтобы способность его мальформа не возымела эффекта на него самого (это сулило некоторые неудобства), наблюдая за этим выступлением для одного единственного зрителя – только для него.

Никто не понимал Уинтропа Ванé так, как Ио. Никого он сам не понимал и не ощущал так живо, как собственного мальформа – ну еще бы! Они созданы друг для друга. Только и всего.

Мальформы состоят из сущности ренвуаров. Все это бред. Он не мог сотворить нечто настолько волшебное. Его внутренний мир не так глубок в своем многообразии и великолепии, не так хорош собой, как Ио. И он благодарил и Аксидеуса, и Лжебога, и Единство, Первозданность и Непервозданность, все силы этого и иного мира за то, что послали ему этот лучший из даров. И, конечно же, мальформа, который отыскал в нем все самое светлое; то, что Ванé похоронил так глубоко в дебрях души, что сам уже не мог к этому подобраться.

Это осознание и принятие пришли не сразу, долгое время и сам он терзался чувством вины, пытался что-то искать в себе и вне собственного сознания, какие-то ответы, оправдания и отрицания. Но Уинтроп ощущал себя рыбой, которую выпустили в большие воды. Что еще ему оставалось, кроме как плыть, жить и наслаждаться этим? Тем более эти воды не выбросили его на камни, не позволили прочим морским тварям заглотить его целиком. Этот бескрайний океан подарил ему не просто само дыхание на пару взмахов жабрами, но свободу и жизнь.

Ио же считал, что тот ненавидит его за это. Но это неправда. Любовь и ненависть могут устраивать гонку между собой за право взять верх над тобой. Ненависть сперва коршуном кружила вокруг Ванé, но клевала она только его собственное тело, стучала в висок, норовила вырвать его глаза. Он никогда не винил Ио ни в чем, не презирал и не ненавидел.

Нужно ему об этом сказать. Пусть он не поверит в очередной раз и заморгает, едва наклонив голову, но твердить это Уинтроп готов постоянно, каждодневно, пока тот не уверует в их Единство.

– Мы с тобой одно целое. Я никогда не смогу тебя ненавидеть. – Однажды это прозвучало.

Пальцы мальформа разрезали темные волны волос ренвуара. На них осталась его пыльца вместе с кожным салом и бриолином. Ио влип в его паутину, запутался в ней окончательно. И сам не мог противиться странным просьбам, хотя много раз пытался.

Мальформ опасался, что их заметят, осудят, разлучат. Но его ренвуара, казалось, ничего не заботило. Он слишком самоуверенный, наглый и безрассудно храбрый. Но эти черты не достались ему самому. А если бы он имел такой же характер, тогда бы все казалось чуточку легче?

В этом мире есть люди, не являющиеся ренвуарами, как и ренвуары, живущие отдельно от мальформов. Они подарили им жизнь, за сим с них довольно.

В первом случае можно столкнуться с непониманием и ненавистью, во втором – с неисчерпаемыми одиночеством и тоской. Мальформ и ренвуар связаны очень крепко, ничто не может оборвать эту нить: ни расстояния, ни попытки игнорировать реальность. Лишь смерть обоих. Но учения Единой Формы твердят – даже после этого вы останетесь едины.

Цена независимости друг от друга для мальформа и ренвуара очень высока, нестерпима, как их собственная с Уинтропом сила притяжения. Тогда зачем противиться ей? Если это предрешено.

– Нам нужно идти… – Сложив крылья, Ио подбирал с каменных плит плащ, кожухи и бандажи, которые использовал, чтобы убрать эту прекрасную морфологическую особенность.

– Еще чуть-чуть, Ио. И там снова капает.

– Для этого и придумали зонты.

– Как хорошо, что я не прихватил его. Нам придется переждать немного.

– У выхода есть парочка на такой случай.

– Прошу тебя, Ио! А затем поедем к этим Милтонам!

– Ладно-ладно, Уинни…

В храмы приходили, чтобы получить утешение, и они – не исключение. Сумрак собора и монотонное капание скрыли еще на пару мгновений двух обреченных, но счастливых (каждый из них по-своему, но все-таки) безумцев.

“Дорогой профессор Ванé, рады сообщить вам, что в Милтон Хаус появился новый ренвуар. Это наша прекрасная Эдит. Мы будем рады видеть вас в нашем доме. После выполнения ваших обязанностей с превеликим удовольствием и надеждой на ваше согласие приглашаем вас на праздничный ужин в честь сего знаменательного события.

Лорд Аддерли от Милтонов”

Глава 4. Притворство

La feinte

“Свободен лишь тот, кто может позволить себе не лгать”.

Альбер Камю

У Эдит сегодня день рождения. Светлые платья, ленты, запах абрикосового джема и едва различимый аромат полиантесов. Все это кружило голову, а она сама кружилась в танце, крепко сжав теплые ладони Куинси. Та что-то болтала про предлежание плодов, а Эдит чудились груши, яблоки и персики, а еще она все время твердила про новейший метод родоразрешения в сложных ситуациях – Кесарево сечение, мол, сейчас акушерство дошло до того этапа, когда применялся этот способ не только для того, чтобы извлечь дитя из чрева умершей матери, но и спасти жизнь самой роженице.

Эдит родилась в 16 часов и 59 минут. Об этом ее спросила мисс Бёрни, а она ей ответила. То же самое ей говорила матушка, отец и даже Аддерли. Появилась она на свет самым обычным способом, как рождаются все здоровые дети у здоровых матерей. А произошло это в их доме. О своем предлежании она ничего не знала. Значится, головное, – так рассудила Куинси, помешанная на акушерстве больше всех, даже в день рождения лучшей подруги. А раз уж это праздник рождения, то, пожалуй, говорила она о своем профессиональном увлечении еще более фанатично, чем всегда.

Все они сейчас рядом с ней: отец, Гарвана, мать и Аддерли, всевозможные гости и их мальформы – все кружились в танце и пели. Минутная стрелка достигла отметки 58.

Ровно восемнадцать лет назад в Милтон Хаус царила точно такая же шумиха. И виновница всему этому празднику и гвалту – новорожденная Эдит, еще этим именем не названная.

– Сюрприз! – Раздался голос, и в гостиную влетели двое юношей: один брюнет с глазами чайного цвета, а другой – весь такой светлый точно снег и с красными очами белого кролика.

Они внесли на подносе торт с зажженными свечами. Считать нет смысла, их восемнадцать, она это и так знала. Куинси захлопала в ладоши.

Стрелка на 59 минуте. Все замерло, все замерли. Время задувать свечи, но и сама Эдит окостенела – пытается сделать шаг, но не может. Часы бьют пять. И все по-прежнему стоит.

И как внезапно все закрутилось с бешеной скоростью.

Эдит ощутила нестерпимую боль внизу живота. Под ее светлым платьем что-то набухло, роилось и жужжало, будто кто-то поместил туда пчелиный улей.

– Нам нужно спасти твое дитя! – Куинси схватила со стола нож для торта.

Свечи погасли, Эдит не успела их задуть. Не успела загадать желание. Не успела обрадоваться. Не успела… ничего…

– Нет! – Она пыталась защититься. – Куинси, нет! Я не беременна! Это…

– Это мальформ! – вскрикнула подруга. – Сейчас. Сейчас, моя милая. Я тебе помогу. Только потерпи.

– Что? Нет! Остановись! Мне уже восемнадцать… – Эдит попятилась назад, мотая головой. – Это невозможно… Нет!

– Посмотри на часы, глупышка! – Куинси оказалась рядом. – Держите ее! – велела она, а сильные мужские руки тут же скрутили вырывающуюся именинницу.

Эдит устремила взор на часы: 16 часов и 59 минут. Одна минута. Оставалась всего одна минута, чтобы стать ренвуар.

Брюнет и его мальформ все еще держали поднос с тортом, стоя перед ней. И они же (или их точные копии?) крепко вцепились в ее плечи, не давая сбежать.

“Все это какое-то безумие!”

– Нет! Пустите! – взревела она, суча ногами, но все тщетно.

Ей никто не поможет. Отец и мать куда-то пропали. Гости тоже. Остался только Аддерли. Он равнодушно взирал на все это со стороны, сидя во главе стола.

Куинси взмахнула ножом. Эдит ощутила острую режущую боль. Ее белое платье моментально стало красным.

– Я его вижу! – Куинси торжествовала, упиваясь своей правотой. – Вижу! Вы видите? Вы тоже это видите?! У меня получилось! Я смогла! Я настоящая акушерка!

Теряя сознание, Эдит глянула в зияющий разрез – тот открылся ртом на ее животе, чавкал желто-белыми губами, выплевывая кровь. Она поскользнулась, начала падать, но ее все еще удерживали и не собирались отпускать.

Уже и она сама, и парни – ее захватчики, и пол, и все кругом стало алым. Куинси танцевала одна в самом центре залы, размахивая ножом и разрезая воздушное пространство вокруг. Тут и там открывались все новые и новые червоточины Первозданного – в них клубилась удушливая красная мгла. Эта тьма плакала, а Куинси продолжала отплясывать под кровавым дождем.

– Ну-ну! Ну-ну-ну! Ну-ну! – пела она.

Пасть на животе Эдит разверзлась вновь. Ей казалось, что она смотрит на себя со стороны. Бесконечная краснота раскинулась целой долиной, морем, океаном, она застилала все и простиралась во все стороны, ни конца ни края. А девушка утопала в ней до тех самых пор, пока не коснулась самого дна. У всего есть какое-то завершение.

Там она увидела три черных глаза, которые пронзили ее.

– Амам… – Раздался уродливо детский голос не пойми откуда. – Амам… Ам. Ам. АМАМ.

А затем она падала, падала и падала во мрак. Бесконечно долго.

– Мисс Эдит, мисс Эдит! – звала ее женщина. Ей вторил плач, какое-то мурлыканье и бульканье.

Эдит открыла глаза. Она лежала в кровати. Рядом с ней очутилась вовсе не Куинси с ножом, а Ханна – одна из служанок Милтон Хаус. Девушка любила ее больше остальных. Ханна – самая добрая и покладистая из всех.

– Недоброе утро, милая Ханна, – пошутила она, приходя в себя. Потребовалось чуть больше минуты, чтобы избавиться от сонного паралича. Он все еще ощущался крепкой мужской хваткой на ее плечах, вжимал ее в мягкость постели, не позволяя подняться.

Ее самый ужасный день рождения оказался лишь кошмаром.

– Какая же вы у нас маленькая бука! – воскликнула та. Сама Ханна ненамного старше Эдит, но сейчас она выглядела подобно ее заботливой, но строгой старшей сестре или даже матери. Она всегда казалась мисс Милтон более взрослой и рассудительной.

Настоящая же мать, вестимо, слишком занята, чтобы сразу же навестить дочь, пережившую худший кошмар в ее жизни.

– Спасибо тебе. Ты не поздравляешь меня, и это самое лучшее, что только можно вообразить, – все так же невесело отозвалась Эдит. Сегодня ей предстояло услышать тысячу раз, что она теперь ренвуар, как это чудесно и почетно! Сносить это ей предстоит еще много дней, пока все не уляжется.

– Ох, моя милая мисс. – Ханна опустила взор. – Не буду лукавить…

– За это я тебя и люблю. – Эдит протянула руки, и девушка ее крепко обняла. Так они и застыли на несколько минут.

Ладони Эдит нежно коснулись крепкой спины Ханны под красным платьем, а та поглаживала ее по плечам. Выглядели они сейчас точно кровь и молоко. Объятия Ханны стали чуть крепче, и Эдит невольно вздрогнула. Ощущение, будто ее держат двое парней, живо и ярко вырывалось из сна в реальность. Ханна выпустила юную госпожу и отстранилась, коротко и изящно откашлявшись.

– Я понимаю, для вас все это ново… – Горничная раскинула руки птицей и обвела взором комнату. – Но вы привыкните.

– Внезапно. Ужасно. Немыслимо, – продолжила Эдит, глянув на служанку. Сейчас они стали ближе как никогда, и она только осознала это. Теперь они сестры. Они обе – ренвуары. И перед ней первый человек, первая женщина, которая понимает ее так, как никто другой. Или делает вид… Что тоже неплохо, потому что ей не помешает даже иллюзорная поддержка.

– Сегодня много дел, – заговорила Ханна точно Аддерли. Действительно, весь дом поди уже на ушах стоял. Все готовились выполнить распоряжения главного мальформа в Милтон Хаус, и Ханна – не исключение.

– Буду сегодня точно породистая скаковая лошадь на торгах. – Эдит вздохнула, потягиваясь и сползая с постели.

Перспектива безрадостная. Но не лежать же вечно во мраке и одиночестве, заперевшись и отгородившись ото всех? А она уже через это прошла.

“А если Ханна права? Пережила эклюзию, – подумала девушка, – перетерплю и все остальное, а там и привыкну? Привычка – не вяжется никак это слово с мальформами…”

Тьма и покой – таковы предписания лишь для обычных рожениц, но не для ренвуаров. Процесс считается менее болезненным. Хотя она бы не сказала! Сначала так она и хотела поступить – запереться у себя, как и вчера, ссылаясь на продолжающееся дурное самочувствие. Только находиться наедине с затаившимся в колыбели чудовищем ей хотелось меньше всего.

“Похоже, он снова уснул, – не доносится ни звука”. – Эдит вздохнула.

Пусть уж все на нее таращатся, болтают, поздравляют. Пусть шьют ей проклятое красное платье, а доктор осматривает маленького трехглазого монстра, профессор-унформист обучает ее всем тонкостям обращения с мальформами, читает свои молитвы. Пусть!

– Это не навсегда, – мудро рассудила Ханна, уже занявшись подносом с утренним кушаньем. – Лучше уж пусть все пройдет быстрее, а завтра на душе станет куда покойнее.

– Верно…

Ханна права. Шаг за шагом, день за днем. Все вскоре не будет казаться таким трагичным, таким мучительно невыносимым. Смирение. Вот что ее ждет. Как и многих других девушек, ставших ренвуарами или выданных замуж в пятнадцать за богатого старика.

Тут Эдит подумала о том, что ей в каком-то плане даже повезло. Она представила, каково это – стать ренвуаром, когда ты не жил с рождения в переполненным мальформами доме. Как же тяжко пришлось всем тем людям, пережившим эклюзию в древние времена, когда это считалось ересью и проклятием. У нее же все, ха-ха, в просто отлично! Внутренняя негоция начинала утихать, девушка шла на некий компромисс, мирилась с высокой ценой, которую ей предстояло заплатить.

– Но сперва завтрак, мисс Эдит. – Ханна кивнула на прикроватный столик, сразу же заметив, как Эдит начала одеваться – та успела натянуть чулки и обуть туфли, пока думала о незавидной судьбе.

Ей не хотелось есть, но сопротивляться бесполезно. Это же Ханна!

На серебряном подносе красовались румяные булочки, выстроившись кругом точно девицы, ожидающие приглашения кавалера на балу, в центре важно высился кофейник, а поодаль отдыхали пузатенькая чашка, сахарница и розетка с абрикосовым джемом. На покрытых салфеткой столовых приборах благоухало соцветие туберозы.

“Вот откуда эти запахи в моем сне! Все-таки мозг и его сторожевые центры – удивительная вещь!” – подумала Эдит, приняв решение ничего не говорить никому о своем кошмаре, даже Ханне.

Какой бы понимающей она не выглядела, Ханна Стюарт останется на стороне Аддерли. Попроси она ее о помощи с побегом – служанка поступит так, как будет правильно для всего Милтон Хаус, а не для ее маленькой глупенькой мисс Эдит.

Юной ренвуар все еще казалось, что Куинси с ножом вот-вот выпрыгнет на нее из-за шкафа или прямо из него. Она отогнала это видение и сфокусировалась на теплой улыбке Ханны и завтраке. Кормить мальформа страхами и отголосками ночного бреда – не лучшая затея. А о своем здравии тоже надлежит позаботиться. Все эти ночные видения не приходят от здорового ума и тела, это все больное, и от этого необходимо излечиться. Жаль, но не существует лекарства от хвори с названием – мальформ.

– Выглядит чудесно… – промолвила она, изобразив теплоту, которую обещал сегодняшний день, испаряющий следы слезливого настроения ночи золотыми лучами. – Но…

– Никаких “я не голодна”! – тут же вставила горничная. Наверное, Эдит слишком долго думала, застыв у окна, а та поняла все по-своему. – Нужно подкрепиться. Сладкое просто необходимо для нашего мозга! – Она щелкнула несколько раз щипчиками для сахара точно цирюльник ножницами, от этого звука по затылку Эдит пробежали мурашки, но Ханна не обратила на это внимания. Всякому ясно, забот у нее сейчас и без того полно, а Эдит ее только задерживает.

Пять кусочков цокнули, коснувшись дна чашки. Бульк. Бульк. Бульк. Черное питье наполнило посуду почти до краев. Эдит даже удивилась аккуратности и проворности Ханны – та, не расплескав ни капли кофе, все это перемешала ложечкой и уже вручила ей чашку на блюдце.

Обе девушки застыли у колыбели. Он спал.

Эдит заметила толику любопытства на лице Ханны, но та легко с ним расправилась, чуть прижав подбородок к своему высокому кружевному воротнику, чтобы не вытягивать шею, а взор ее тут же обратился к юной мисс и ее бледности.

– Выпейте, мисс, сразу станет лучше, – посоветовала она, непринужденно замерев на месте.

Эдит осторожно отпила. Кофе уже не горячий, самое то, чтобы быстро проглотить. Приторный до тошноты, но бодрящий и приводящий в чувство, напиток.

– И булочки просто объедение, – предложила Ханна, вернувшись к столику. – Я после вуаритета только и делала, что ела сладости. Больше ничего не хотела, – поделилась она, понимая каково сейчас юной мисс Эдит Милтон, – даже набрала добрый десяток фунтов! – Девушка похлопала себя по осиной талии.

– Не верю! – Эдит покачала головой.

Ханна выглядела очень стройной и подтянутой. А еще она крепка как скала. Строгое длинное платье ализаринового цвета с высокими нарукавниками и едва заметной бахромой кружев скрывало под собой корпус истинного атлета. Это все дар ее мальформа. Ханна невероятно сильна, она может согнуть чугунную кочергу или даже поднять экипаж. Подобная мощь неестественна для столь хрупкого создания, но мы живем в мире, где это возможно.

– Правда-правда, мисс.

Между их разговором и завтраком Ханна порхала по комнате, быстро все прибирая и поправляя. Не могла она стоять или сидеть на месте – настоящая красная пчела, запертая в тесном пространстве Милтон Хаус.

Эдит немного приободрилась. Вчерашний день казался таким же кошмаром, как и завершивший его сон. Крепкий и чрезмерно сладкий кофе вырывал ее из плена дремы, возвращая ясность мышления.

– А еще вот что нужно сделать – обмыть вашего мальформа овутическим раствором, его оставила формовая акушерка, и покормить остатками овума. Одними мыслями сыт не будешь!

Эдит заметила на письменном столе, где все еще лежали сборники стихов с высушенным цветами меж страниц, незаконченная вышивка, нотная тетрадь и ее прочие прежние детские увлечения, оставшиеся во вчерашнем дне, два флакона: один с красным порошком, другой – с сосудистой пленкой – та точно медуза плавала в желтоватой жидкости с мутью багрового осадка. Ну и мерзость!

– Ой, а ты мне с этим не поможешь? – Эдит действительно требовалась помощь со всем этим уходом, а заодно она собиралась кое-что проверить.

– Лучше, если это будете вы самолично, мисс, – вежливо отнекивалась Ханна. – Для обычного ребенка еще можно нанять кормилицу, но тут… Тут другое дело. Вам надлежит полюбить существо, которое вы не носили сорок недель под сердцем. А такая связь очень важна. Особенно в самые первые дни.

– Прошу тебя, Ханна! Пока ты не сказала про укрепление связи, я даже об этом так не думала. Опыт не отнять!

– Ну-у-у… – протянула горничная.

Эдит знала, той любопытно взглянуть на ее мальформа, ведь тогда она станет второй, увидевшей это дитя в доме, после самого Аддерли.

А ей действительно требовалась помощь. Слова Ханны что-то в ней сдвинули, но их все равно недостаточно для того, чтобы нужным образом заработал инстинкт ренвуара (если таковой вообще существует). Про материнский же – и речи не идет! Куинси говорила, что организм женщины меняется и во время беременности, и даже после родов. Все эти метаморфозы происходили, дабы мать заботилась о своем малыше, любила его и оберегала. Но в ее теле ничего не поменялось. Она все та же девчушка, только с ношей, которую ей одной не вытянуть. Эдит искренне убеждала себя, что ничего не переменилось ни в ее теле, ни в сознании, где мальформ изрядно покопался в поиске материала для собственного воплощения в этом мире.

– Я не справлюсь, мне точно нужен опытный наставник в таком деле, – давила юная мисс Милтон. – Формовщица что-то говорила, но я не пребывала в состоянии… Ну, ты понимаешь, милая Ханна…

– Ладно, мисс. Смотрите и запоминайте. Все эти процедуры нужно будет производить в первые дни, затем все, хм, как с обычным ребенком…

Ханна – самая молодая из всех ренвуаров в Милтон Хаус, точнее, являлась таковой до вчерашнего дня. Эдит, само собой, не застала ее вуаритет. Она вообще никогда не видела этот процесс, пока это не коснулось ее саму.

Даже в пансионе ни с одной из девушек такого не произошло, хотя учились там те, кому уже исполнилось семнадцать, – потенциально они могли начать рожать прямо на уроке СОРМ – светского общения с ренвуарами и мальформами. Но нет, такого не случилось. Жизнь приготовила Эдит Милтон сюрприз, не подготовив при этом ее саму.

Что же касательно появления Ханны, – приступила мисс Стюарт к службе уже вместе с маленьким мальформом, а случилось это лет шесть назад. Вернувшись с обучения в пансионе на каникулы, Эдит уже встретила здесь новую горничную и ее Трумана.

Есть еще, правда, конюх Харпер, тоже моложавый на вид, его возраст Эдит неизвестен, но он точно старше Ханны. И его вуаритет она тоже не видела. Парень заменил престарелого дядю, ушедшего на покой. Он приступил к службе, тоже уже будучи ренвуаром.

Без мальформов их бы сюда и не взяли. Или взяли… но при условии – будь они кем-то из детей местных слуг. В итоге сложилось так, что есть в имении два молодых ренвуара, а теперь она заставила их подвинуться, заняв это место.

У всех остальных обитателей имения Милтонов мальформы уже имелись годы и годы. Если бы только она стала свидетельницей всего этого, тогда бы, – как знать? – может, ей все не казалось таким ужасным? А даже вовсе наоборот…

Горничная уже бодро двинулась к колыбельке, сверкая начищенными до блеска красными туфлями, и откинула кружева.

Рот ее открылся в неподдельном изумлении, после она как-то многозначительно выдохнула:

– Х-а-а…

Эдит наблюдала, оставаясь в стороне и притворившись, что возится с накидкой. Она задумала небольшую проверку. Вчерашний тяжелый во всех планах вечер с визитом Аддерли мог явить ее сознанию преломленную действительность. А при свете дня все чудовища исчезают.

Эти догадки подтвердило выражение Ханны. Она выглядела озадаченной, удивленной, но вовсе не испуганной.

– Какая прелесть! – пропела она.

“Чего уж тут прелестного?” – Эдит наконец закончила изображать путаницу со своим нарядом подобным сорти-де-баль и подплыла ближе. То же самое сказал Аддерли.

На руках у Ханны оказался младенец. Самый обычный, что ни на есть обычный, младенец. От вида таких Куинси начинала визжать от восторга. Маленькие ручки и ножки, крохотные пальчики с такими же, подумать только, ноготками. Само упоминание младенцев, их запаха и будущей возможности наряжать тех точно куколок во всевозможные миниатюрные наряды приводило подругу Эдит в неописуемый восторг. А самое главное – акушерки помогали людям и всему этому чуду произойти! Куинси, конечно, выглядела так, будто это она помогла всем этим крохам явиться на свет, а еще она забывала про формовщиц, ведь те творили такое же чудо. Эдит прекрасно понимала, что жили в мире молодые люди, которые не могли иметь своих детей. Или их дети умерли. Первозданное в таком случае давало им шанс обрести этот дар, хоть и по-своему… Другое дело она: девушка, которая этого не просила и не молила об этом. Она к этому не готова и не хочет всего этого.

Сейчас Эдит сама чуть не приготовилась закричать, даже завизжать. Где же то самое монструозное творение, плод больной фантазии, искалеченное страховидное существо? Как оно так преобразилось за несколько часов? Ни тебе бесформенности, ни отростков, ни путаницы из пульсирующих кишок и щупалец, ни огромной раззявленной пасти во все его тельце полной мелких зубов. Что произошло?

– Так похож на ребеночка! – Ханна улыбнулась, пританцовывая на месте и покачивая малыша.

В утреннем свете девушка в красном с младенцем на руках напоминала святую Деву-ренвуар, призвавшую первого мальформа.

– Только вот… – тихо пролепетала служанка каким-то извиняющимся тоном (как показалось Эдит). – Есть одно… Но мальформы и не должны внешне всецело уподобляться нам, не так ли?

Она повернула того личиком к Эдит. Юная мисс Милтон зажмурилась, не успев толком ничего разглядеть.

“Есть какое-то отличие, какой-то дефект… – призадумалась она. – Мальформация. Не должно ему походить на насс… На обычное человеческое дитя…”

Блики света заплясали в сознании сквозь красноту ее опущенных век. Она видела сеточку сосудов и всепоглощающую багровость, но сейчас она не казалась такой пугающей, затягивающей, вечной.

Эдит слышала шорох платья Ханны, тихое дыхание и сопение мальформа, стук собственного сердца.

Когда малыш оказался у нее, Эдит открыла глаза. Все плыло в тепле желтого света. Потребовалось несколько мгновений, чтобы привыкнуть к солнечному утру, которое радостно врывалось в ее разрушенную жизнь.

На нее смотрели три черных глаза: два из них расположены вполне обычно, но под левым, в области щеки есть еще один. Это осталось неизменным в его личине. В остальных чертах и свойствах ее мальформ подобен человеку. И, да, она не ошиблась, это мальчик. Или мальформ ощутил это ее желание?

Юная ренвуар вздохнула. Она боялась, что ее мальформ будет так похож на любимчиков Куинси – на самого обычного ребенка, которого не отличить от прочих детей, но что появился неестественным образом, не из ее чрева, не от мужчины, а при непорочном зачатии… Она все еще невинна.

Это мальформ. Он создан из ее разума. Он пришел из другого мира. Он – не человек.

Малыш зачмокал губами, а после запыхтел и залился плачем.

Простынка, покрывающая его маленькое тело, окрасилась багряным пятном. Из него выходила смесь подобная красной глине.

– Все наладится через пару дней, – добавила Ханна, заметив легкий испуг на лице Эдит. Красные выделения пугали точно так же, как и вид крови. Как и сам процесс эклюзии или простые роды, первая менструация, кровохарканье, попытка свести счеты с жизнью посредством бритвы. – Стул станет обычным… Вскоре он и сам научится за собой ухаживать. Они растут очень быстро, мисс. – Она взяла мальформа, а под ее руководством Эдит стала заниматься приготовлением ванночки для купания, помешивая рукой взвесь кристаллов красного порошка в тазу, чтобы получился раствор мальформата.

Глава 5. Последовательность

La concordance

“On ne peut pas descendre deux fois dans le même fleuve…”

“В одну и ту же реку нельзя войти дважды…”

Гераклит из Эфеса

Ванé даже зажмурился, как только они с Ио вылетели на улицу. Утреннее солнце палило нещадно, оно точно задалось целью испарить всю ночную и утреннюю дождевую влагу, не оставить и следа от самой маленькой лужицы меж камнями мостовой.

Храм Формы стрелой из красного кирпича полетел куда-то вверх, когда парень поднял голову. Он разглядел отплясывающие, как ему показалось, чугунные фигуры мальформов и ренвуаров. Они сливались в узоры и пирамидами устремлялись к небесам – туда, где на стенах все еще виднелись следы гари. На уровне двух этажей церковь выкрасили в свежий коралловый цвет, а далее сохранились признаки многократных пожаров. Храм принадлежал почитателям Аксидеуса изначально, после его захватывали адепты Лжебога, затем все опять менялось. А торжество победы знаменовал огонь, который это место охватывал то и дело. До той поры, пока не пришло Единство. Знали бы враждующие из-за двух богов предки, что все их потуги в итоге окажутся бессмысленными, а ни один из пожаров так и не уничтожит это святилище до конца.

– Ну и жара! – воскликнул Уинтроп, переведя взгляд на Ио.

Тот (еще белее обычного) сверкал точно начищенное серебро, ослеплял Ванé своим сиянием. Ему снова захотелось скрыться с ним в полумраке храма, остаться там до самого вечера, а может и насовсем, на всю жизнь. Только тут он и чувствовал себя живым, настоящим, здесь – его прошлое и будущее.

Это место особенное, не такое, как иные храмы. Здесь есть где спрятаться, чтобы никто их не нашел.

Двери за ними затворились, и на парней взирали с неодобрением три лика Единого. Они все видели, они все знали. Только сказать ничего не могли.

Ио в красном плаще в пол и Ванé – в такого же цвета сюртуке, – двинулись дальше. Мальформ захватил с собой зонт из храма на всякий случай, а в руках ренвуара поблескивал красный саквояж с инструментами и книгами.

Они быстрым шагом пересекли площадь и направились к более оживленной части улицы. Их ждала Эдит Милтон. Точнее, профессора Ванé-старшего, но что есть, то есть. Придется всему достопочтенному дому довольствоваться его сыном.

Сейчас они найдут транспорт, а после их ждет дорога длиною в два часа.

Они с Ио жили в доме его отца, добрую половину дня проводили в университете Формы, какую-то часть времени в различных храмах, а еще помогали по работе профессору. Вокруг них вечно кто-то крутился и возился. Ни минуты покоя.

И отец Ванé, и он сам, а еще Ио – относились к унформистам. Унформисты изучали вопросы как науки, так и веры. Это синтез двух начал, относительно молодая отрасль, объединившая такие старые, ворчливые и извечно враждующие ранее естествознание и религию.

Помимо всяческих теорий, занимались они изучением мальформов, ренвуаров и их способностей – помогали определять эти уникальные умения и развивать на благо всего сущего.

У Ванé-старшего не имелось мальформа, как и у других обитателей дома, это же вам не Милтон Хаус! Вы можете усомниться в его профессионализме, учитывая этот факт, но он один из светил унформистов, а про мальформов ему известно столько всего, как и про историю нашего с ними взаимодействия.

Поэтому Ио представлял для его отца интерес, возможно, куда больший и обширный во всех планах, чем для сына. Как только они оказывались дома, старик сразу же в прямом смысле похищал его дорогого Ио и проводил с тем куда больше времени, чем с ним. Но тот вовсе не ревновал, папа дал ему сполна за все его годы, а с Ио у них все еще успеется.

Конечно же, Ванé-старший ничего не знал про их связь. И пусть так это и останется. Уинтропу не хотелось рушить мечты и желания профессора. Пока что у него есть еще немного времени, чтобы во всем разобраться, а отложенные предложения женитьбы или хотя бы ухаживания за какой-нибудь дамой можно отбросить, ссылаясь на загруженность учебой и работой. В конечном итоге брак по расчету дело обычное, вполне можно отыскать некую старую деву, не заинтересованную в сексуальных влечениях. Или уехать путешествовать, или посвятить всего себя науке, или… Что угодно, но лишь бы всегда вместе с Ио!

Ванé, Ио и их убежище окружали здания пониже – белые и серые, жилые многоквартирные дома, банки, лавки и пабы.

– А не взять ли нам букет цветов? – спросил мальформ.

– В качестве предварительного извинения за нашу некомпетентность? – Ванé улыбнулся, прикинув, что идея эта совсем не плоха. Точно такой маленький поступок расположит Милтонов к себе; а впечатление произвести стоило, пусть он не спустится к ним с небес на крыльях мальформа, но букет – жест вполне джентльменский по такому случаю. – Красные розы?

– Вижу цветочный магазин прямо по курсу! – Ио указал на какую-то вывеску, Ванé не разглядел там ничего. Все слишком ярко, а состояние такое ленивое, совсем он расфокусировался.

Многие вывески в Британи мало что могли поведать про заведение, обычно они гласили: “М & Л Компани”, “Симмонс и Спэнсер” и прочие комбинации имен, фамилий или просто название улицы с добавлением все тех же Симмонсов и Спэнсеров, или нечто в таком же духе. Разобраться с ходу – что есть что, – казалось невозможным, пока не окажешься внутри. Фантазией в названиях отличались только питейные заведения – как вам “Хромая Русалка”, например?

Вот и тут Уинтроп ничего такого не увидел. Но Ио лучше знать, видит он все куда четче и ярче (даже издали), чем его ренвуар.

– Так точно, капитан. Курс на цветочный магазин! – Он хохотнул, изобразив свободной от саквояжа рукой вращение незримого штурвала.

Последовательно. Все последовательно.

Цветы для юной ренвуар. Поездка в Милтон Хаус вдвоем с Ио. Встреча. Оценка нового мальформа. Беседа про Единство. Затем праздничный ужин. А после обратная дорога домой – снова вместе с его Ио. Они проведут вдвоем весь день, вдали от суеты университета, затхлости полупустых храмовых помещений, разговоров отца о газетах, всяческих важных людях, империалистах, социалистах и социальном мальформизме. Им дан день свободы! Не об этом ли порой твердил Ио? Не этого ли желал?

В цветочной лавке не оказалось красных роз, вообще никаких цветов подобного окраса или хотя бы оттенка. Их уже раскупили, подумать только! А ведь сейчас всего-то десять утра! Может, все эти букеты предназначались Милтонам, а может в городе появилось куда больше новых ренвуаров и мальформов. Или кто-то захотел порадовать даму сердца (а то и ни одну), прибегнув к романтической классике?

Цветочник высказался касательно подобных букетов, считая их самым тривиальным вариантом из всех. Ведь на этой земле существует великое множество самых прекрасных растений и цветов. Ну да, их ведь ему тоже нужно продавать.

Торговец предложил поспрашивать в других лавках, но времени на это уже не оставалось. Еще он добавил, что если нужны красные цветы, тогда ему бы не помешал в таком случае мальформ со способностями, позволяющими им менять окрас. Из дальней комнаты со стеклянными дверьми слышался треск, кто-то явно состригал стебли, судя по звуку – клешнями или чем-то подобным. Среди света и всевозможных букетов показался насекомовидный силуэт.

Мальформ цветочника сказала, что в таком случае ему следует найти себе кого-то еще. Тон ее мог бы принадлежать ворчливой жене. Ванé усмехнулся про себя, тепло глянув на Ио, который изучал нежные лепестки лилий. Нет, лилии не то, что нам нужно. Это цветок свадебный или похоронный. Он не настолько превосходно разбирался в значениях различных подарочных правил, но все-таки кое-что знал.

Выбор… Говорят, он есть всегда, но, к примеру, мальформы – не перчатки, чтобы менять их с определенной регулярностью, а их способности уж точно нельзя определить заранее до явления в Непервозданный мир, развить – да, но вот выбрать – такого не предусмотрено.

Перекраска цветов стала бы одним из самых бесполезных умений в таком случае. Другое дело, когда можно нанять мальформа или ренвуара с необходимыми тебе навыками.

Человеческой природе свойственно желать большего и лучшего, даже если у тебя уже все имеется. Не секрет, некоторые ренвуары желали бы все изменить, но к их числу Уинтроп не относился. Он бы ничего не стал переделывать, даже если бы ему такую возможность предоставили. Ио – тот, кто ему нужен, и только он.

У Ванé уже кружилась голова от сладостного запаха, который смешивался с ароматом Ио. Его он тут ощущал еще явственней и ярче.

Наконец выбор их пал на букет желтых тюльпанов. Ванé вспомнилось, что Эдит Милтон любила желтый… Возможно, сейчас ее вкусы изменились, прошло уже слишком много лет. Но подобный подарок выглядел весьма дружелюбно и уместно, без намека на романтику и любовные порывы. Вряд ли она помнила про их первую и последнюю встречу, но в его памяти всплывающими утопленниками забарахтались неприятные воспоминания. И ему хотелось бы извиниться за тот случай, коль им вновь предстоит повидаться. В глубине души Уинтроп надеялся, что юная ренвуар не вспомнит ни его самого, ни его проступок. А если и всплывет это воспоминание на поверхность, то та сможет его простить.

Цветочник завернул все в красную бумагу, подметив: такое сочетание весьма подходит для новой ренвуар, с которой даритель не слишком близко знаком. Красное имеется? Имеется. А такой акцент также поведает о прекрасном вкусе и свежести идей.

– Ладно! Покупаем! Спасибо!

Они уже потратили добрых двадцать минут – тянуть нечего!

Ванé и Ио расплатились, спешно покинув лавку.

Ио нес подарок для Эдит, а Уинтроп подумал, что следующий букет, который он купит, будет предназначаться для его мальформа.

Ио взмахнул рукой с зонтом проезжающему кэбу, но старый возница в потрепанном плаще только сплюнул на землю, даже не остановившись. Он выругался, громыхнуло что-то вроде – “Треклятые твари!”, а затем его гневные возгласы растаяли в уличном гвалте.

– Ублюдок! – крикнул вслед Ванé в поисках другой повозки.

Даже здесь, в Вилльфоре, где жило множество мальформов и ренвуаров, все еще встречались подобные люди: суеверные, боязливые, гордые. И чем только гордились – плохими манерами, невежеством, глупостью?

Если тебе невыносимо жить среди мальформов и ренвуаров, следует уехать туда, где их нет. Существовали такие края. Места, где мальформы и люди не познали Единства.

Вскоре они нашли другой экипаж. Без кучера. Мальформ, напоминающий голубую шестиногую лошадь, остановился и глянул на пару мужчин огромными глазищами.

Вы, верно, читали сказки про келпи? Почти так же выглядело это создание, только без рыбьего хвоста. Холка в мыле от жара, из ноздрей вылетает шумное парное дыхание, а весь круп покрыт каким-то подобием анемонов – морских животных, напоминающих цветы или водоросли.

– Утро доброе. Вам куда? – заржал он, повернув голову на мощной шее.

– Милтон Хаус. Это за городом, в южной стороне.

– Забирайтесь! Десять сантимов туда, обратно – может чуть больше, глухомань та еще!

– Хорошо. Мы согласны.

– А где ваш ренвуар, сэр? – поинтересовался Ио.

– На другом транспорте. Так мы больше денег заработаем.

– Справедливое разделение. – Ванé закивал, открывая дверцу.

Они расположились на одной стороне, зонт и саквояж – напротив. Колеса и копыта застучали по брусчатке, раздалось ржание мальформа-возницы, повозка вздрогнула и затем стала набирать скорость. Круть. Круть. Цок. Цок. И так еще добрых два часа. Теплый ветерок врывался внутрь, игриво дергая занавески. Вилльфор и его обитатели проносились мимо.

Аромат тюльпанов, которые Ио с такой осторожностью устроил на коленях, распространился в момент, они благоухали вовсю.

Ванé положил голову тому на плечо. Свободная рука Ио сжала его кисть. Ренвуар размышлял о том, что хотел бы провести так не просто часы, а дни и недели. Возможно, им стоило подумать о паломничестве.

– Чувствую себя женихом, – шепнул Уинтроп.

Ио отчего-то погрустнел. Он с печалью глянул сначала на ренвуара, затем в окно.

– Однажды тебе придется, – Ио повернулся к нему, – если ты не станешь отцом, то и я тоже.

– Это так важно для тебя? – удивился Ванé, отодвинувшись.

Об этом они не заговаривали давненько. Видимо, ситуация с эклюзией юной мисс Милтон, вновь заставила Ио вернуться на тропу таких мыслей. Познать радость отцовства тот мог бы, только если дитя Уинтропа станет ренвуаром. А этого могло и не произойти. Что касается наследства и наследия семьи Ванé, отец действительно стар, но не Уинтроп. Ему некуда торопиться.

– Все еще успеется, – так же тихо ответил он. – Ждать этого все равно пришлось бы слишком долго… Семнадцать лет после рождения ребенка… Целая жизнь. А если он и не станет ренвуаром? Давай-ка не будем заглядывать за завесу туманного будущего, где и ты, и я – превратимся в старых и брюзжащих родителей?

– Ты прав. – Улыбнулся Ио, разглядывая тюльпаны. – Мне даже нравится…

– Эти цветы?

– Да.

– И мне. Надеюсь, мисс Милтон тоже оценит наш подарок.

– Ты сказал, что чувствуешь себя женихом… А вдруг мисс Милтон покорит твое сердце?

– Решил нас сосватать? Мы едем туда не за сим. Я бы и вовсе предпочел не связываться с этим семейством.

– Наша семья вполне состоятельна, чтобы претендовать на…

– Наша. Наша семья – это ты и я.

– И профессор.

– И профессор, да, – согласился Ванé. – Знаешь, почему я не хотел на самом деле посещать Милтонов?

– Из-за их чванливости?

– Из-за Эдит. Мы с ней знакомы… В прошлом… Если это можно так назвать… – Уинтроп решил открыться перед тем, с кем дружит и кого невероятно ценит, чтобы между ними не возникало впредь недопонимания, и Ио не старался более навязать ему суженую. А тем более дочку Милтонов. Эти воспоминания, запертые глубоко в закоулках памяти, точно не могли воплотиться в Ио, поэтому он не совсем понимал его чувства сейчас. – В детстве.

– Что она тебе сделала?

– Не она, а я. Точнее, сперва она… Однажды отец взял меня с собой по рабочим делам. Все это скука смертная, но вот мы оказались в Милтон Хаус. Гостили мы там довольно долго… Мне тогда стукнуло лет двенадцать. Мы с ней играли, как и все прочие дети. Помимо Эдит там гостил еще один мальчишка. Я сейчас даже имени его полного не вспомню. Лу, кажется… Но это такое имечко – домашнее, уменьшительно-ласкательное. И мне даже не стыдно, что я не знаю его полное имя. Так вот, разумеется, компании маленькой вздорной девчонки я предпочел парнишку постарше, поумнее, повеселее и все такое.

Ио вопросительно поднял бровь – светлую, едва различимую.

– А еще без мисс Милтон мы отлично проводили время. Эдит – та еще маленькая прилипала, и я ей об этом сказал, но она не отставала, не давала нам покоя, всячески мешала и еще шантажировала. Кажется, она в очередной раз угрожала нам, а еще оскорбляла, когда мы с Лу отправились развлекаться без нее. Тогда я ее оскорбил и толкнул. Наша юная мисс Милтон шлепнулась в грязь, вся перепачкалась, слезы и отделяемое из носа текли ручьями, и походила она на настоящего поросенка в своем розовом платьице.

– Ты ужасен. – Ио покачал головой, но едва заметно улыбнулся.

– Какой уж есть. Но это помогло мне понять, что я точно не хотел бы связываться с таким заносчивыми и противными девочками, девушками и женщинами, вроде нашей Эдит. После этого случая мы более не виделись ни с тем парнишкой, ни с юной мисс Репейник – так мы ее дразнили. И я искренне надеюсь, что сегодня она не вспомнит о том злосчастном происшествии.

– Спасибо за откровения. Ты поступил как ребенок, им ты и являлся, судить не за что.

– Гора с плеч. Ты просто отпустил все мои грехи, дабы я мог согрешить снова с чистой душой, умом и сердцем!

– Отпускать твои грехи можно довольно часто, Уинтроп.

– Грех мой в том, что я счастлив без меры. Счастлив, что ты у меня есть. И никакая мисс Милтон не сможет этому воспрепятствовать!

Ио рассмеялся, похлопав ренвуара по плечу, другой рукой он оберегал тюльпаны.

Ванé снова думал о последовательности и закономерности. Все это вело его к Ио. А Эдит Милтон изначально присутствовала в неком замысле Единства касательно их судьбы.

Глава 6. Сближение

La convergence

“Думайте о прошлом лишь тогда, когда оно пробуждает одни приятные воспоминания”.

Джейн Остин

Эдит и Ханна наконец закончили с кормлением. Такую омерзительную жидкость цвета мясных помоев из банки с остатками овума, плаценты Первозданного, девушки перелили в бутылочку. На удивление – для мальформа эта смесь оказалось желанным лакомством.

Он получил порцию заботы, внимания и пищи, а теперь снова спал. Ханна сказала, что кормить его придется снова только через пару часов. Ох, какое облегчение! Служанка держала его на руках вертикально после кормления, пояснив, что нужно делать это во избежание срыгивания. И вот, voila, она вручила его юной ренвуар.

– Все в точности, как и с обычным дитём, – снова напомнила она. Хотя детей у нее не имелось. Но с мальформом она уже все это пережила. Скорее всего, девушка нянчила своих братьев и сестер? Этого Эдит не знала, а сейчас и не время об этом спрашивать, она утомилась и не смогла бы все равно воспринять рассказы о семье и родственниках Ханны с той долей внимания, которая требуется в подобных случаях.

Юная ренвуар послушно исполняла свои новые обязанности, просто прислушиваясь к данным ей советам. Ей вовсе не хотелось, чтобы мальформа вытошнило на ее плечо кровавым месивом. А рекомендации Ханны оказались действенны, еще и поэтому расспросы про ее опыт (и попытки подвергать его сомнениям) казались неуместными.

Мальформ же ощущался в объятиях Эдит куда тяжелее, чем ночью. Груз ответственности и невероятного бремени вдобавок к шести с чем-то фунтам телесного веса, которые он, вероятно, прибавил за столь короткое время после появления.

Она страшилась того, что он снова примет, будучи на ее руках, ту пугающую безобразную форму, но этого не произошло. Или же мальформ притворяется при Ханне, а как только та удалится, то преобразится вновь?

В таком случае Эдит могла его просто выронить на пол. Интересно, он переживет нечто подобное? А если швырнуть его в стену? А насколько сильной окажется ее травма при таком развитии событий? Ее голова взорвется от боли? Или же она и не заметит того, как сошла с ума? Ей снова вспомнилась танцующая Куинси из сна: если и представлялось безумие, то выглядело оно в понимании Эдит именно так.

Теперь она вообразила себя с отсутствующим взором, как размазывает кровь по стенам и поет… Ну и жуть! Эдит поежилась и представила, как подобные больные настроения испаряются в сладостных вздохах цветущих гортензий под окном и потоках жизнерадостного светлого утра.

Ханна поинтересовалась – нужна ли ей помощь с тем, чтобы одеться. Та отказалась, ответив, что точно обойдется без корсета, а услуги горничной могут понадобиться только в этом случае.

Кроме того, Ханна бы настояла на том, чтобы она нарядилась в красное. Эдит уже отворила шкаф (Куинси с ножом так и не появилась из его недр) и пробежалась взором, оценив разноцветный гардероб: голубое, синее, лиловое, желтое, горчичное, лимонное, кукурузное, шафрановое, да, желтый ее любимый цвет. Являлся таковым… Теперь у нее и эту сущую малость отнимут.

Глаза служанки и Эдит продолжали скользить по полоскам тканей. Наконец они остановились на черном пятне среди буйства красок – траурное платье, которое она не снимала после смерти отца почти год. После него другие цвета ей казались вульгарными, вызывающими, порочащими ее саму и утрату их семьи. И только-только Эдит начала постепенно возвращаться в мир цвета и жизни, начав с серого, темно-синего и томного фиалкового. И продлилось это совсем недолго…

Рядом с чернильным шелком соседствовал красный (точно знамя) кусочек. В него и вцепилась взором Ханна будто бык во время corrida de toros – ужасающей забавы жителей Эспани, во время которой нарядный мужчина сперва раззадоривал животное красным полотном, а затем всячески терзал на потеху толпе, кульминацией же становилось элегантное убийство. При взгляде на кровавую переливающуюся ткань никаких других ассоциаций у нее не возникало.

В гардеробе имелся лишь один такой наряд: велюровое тяжелое платье с длинным шлейфом. Учитывая предстоящую жару, утро ясно давало понять: солнце не сдаст позиций и продолжит превращать Британь в раскаленный тигель после полудня, а может и вечером. А сама мысль об этом удушающем наряде заставляла сию же секунду избавиться от него.

– Нравится? – поинтересовалась Эдит, когда сильная кисть Ханны заскользила по нежной и теплой ткани. – Возьми его себе. Оно мне даже большевато, а тебе, думаю, подойдет в самый раз.

Как только ей сошьют наряд ренвуаров, а это произойдет через пару дней, то все эти одежды ей более не потребуются. Она раздаст их. Разумеется, Куинси достанется ровно столько, сколько та пожелает, они с ней одинакового телосложения. И их крепкая дружба дает ей такое право. Конечно же, она не будет так рада этим платьям, как остальные. Ее подруга не пожелала бы для нее такой участи… Остальное пойдет для родственниц всех тех, кто работает в Милтон Хаус, и пансиона, где она обучалась. Тут уже девушкам будет весьма лестно. Ведь многие из них, включая не только сотрудниц, но даже некоторых учениц, не смогли бы себе позволить подобные одежды. Может, им они принесут счастье и изменят их жизнь?

– Что вы… Я не могу, – отнекивалась Ханна. – Куда же мне его носить?

– У тебя ведь бывают выходные, – не сдавалась Эдит. Она тоже упертая, когда это того требует, и когда вовсе не хочется весь день потеть в бархате.

– Верно. – Ханна извлекла платье из платяного шкафа и приложила к телу.

– У меня есть пара дней, чтобы пощеголять во всех цветах радуги, перед тем, как весь мой выбор будет состоять из одних оттенков мясного, – добавила Эдит. – А тебе, моя дорогая, очень к лицу.

– Просто красный – это мой цвет, – заливаясь румянцем, проговорила Ханна. – Еще до того, как… ну, появился Труман.

– Вот и славно! – воскликнула Эдит, резво извлекая из шкафа наряды других цветов. Она собиралась сегодня перевоплотиться в истинную джипси: нацепить желтое, золотое, фиолетовое, зеленое. Все и сразу! И этого у нее никто не отнимет.

– Благодарю вас, мисс Эдит. – Горничная свернула подарок в аккуратный квадрат и уложила его пока что на кровать. – Что нибудь еще?

– Не стоит, мне только в радость подарить его тебе. Нет, на этом все, спасибо.

Ханна сделала книксен, устроила платье на своем предплечье, как истинный матадор – знамя, другой рукой собрала перепачканные простынки мальформа и удалилась.

Эдит с облегчением выдохнула. Ей отчего-то стало даже приятно остаться в одиночестве. В одиночестве… Теперь она не одна. И никогда не будет таковой. Девушка повернулась к кроватке существа, замерла на некоторое время, бултыхнувшись в омут раздумий, а затем вернулась к нарядам.

Хотя до этого мысль о том, что она снова останется наедине с отражением ее разума и души, пугала до мозга костей, сейчас та уже не ощущалась такой нестерпимо жуткой. Наверное, Эдит устала от общества Ханны, та вела себя точно так же, как и Аддерли. Хотела от нее большего, чем она могла бы дать им всем. Сколько времени еще пройдет, чтобы принять себя в роли ренвуара? Вдруг этого и вовсе не произойдет?

Шаг за шагом. Эдит спускалась по лестнице со второго этажа, осторожно неся мальформа – тяжело, но физическое переутомление ей не повредит, это поможет ей провалиться вечером в сон без лишних ментальных терзаний.

Знаете, когда ваш мозг так переутомился, а корпус и конечности – нет. Обычное дело для благородных дам, которые ничего не делают. И потом ты не можешь уснуть, потому что тело не получило должную порцию движений, разум просит его угомониться, но оно непослушно ворочается в постели, то и дело поднимается, чтобы попить воды, а может и прокрасться на кухню. Эдит просто предчувствовала, что если не утомится телом, то точно не сможет спать спокойно. Ночь могла готовить для нее свои сюрпризы. Маленький мальформ сладко посапывал, но, как знать, вдруг он сумрачное создание? Если Ханна утверждает, что они похожи на детей, то он может просыпаться и реветь всю ночь, требуя внимания и отвратительного овутического раствора.

Коридоры с красными стенами и зелеными абажурами при свете дня не напоминали нечто инородное, подводное и немыслимое. Пространство сузилось до привычных широт и высот. Она быстро прошагала по этажу к лестнице с вычурными перилами и балясинами, со стены на нее неодобрительно поглядывали портреты предков: все в красном, самодовольные, строгие и напыщенные, по-королевски грандиозно величественные. А все из-за того, что так их изобразил какой-то художник. Портреты лгали. Всегда.

Но не одни люди и мальформы на картинах будут взирать на нее подобным образом. Ха! Эдит нарядилась точно на карнавал, нацепила на себя все самое яркое, пестрое и нелепое: желтое платье, расшитое мелкими голубыми цветами и золотыми птицами, лиловую легкую кружевную пелерину, которая не шла ни к селу, ни тем более к городу, зеленые туфли с пряжкой, самую вычурную серебряную брошь, состоящую из переплетающихся колец, золотые серьги с изумрудами, а волосы сзади собраны бантом цвета фуксии. Более несуразного наряда и придумать нельзя, но ей это удалось. Битва против системы начинается с осознания, что тебя эта самая система не устраивает.

Ни Ханну, ни Аддерли, ни других слуг и мальформов она не заметила. Уверенно и бойко Эдит промаршировала в гостиную, держа мальформа на чуть вытянутых руках будто блюдо с жареным поросенком.

Тут и там виднелись розы: алые, багряно-красные и бордовые. Они распустились во всей пышности – в маленьких вазах на тумбах и столиках, и в сосудах-амфорах, стоящих на полу – везде и всюду. Запах они дарили нежный и такой дивный, но вот радости своим видом не вызывали. Ей думалось – теперь несколько цветочных лавок опустошены из-за нее, а тот, кого бы эти цветы воистину могли обрадовать, останется ни с чем.

Чувство вины быстро улетучилось и сменилось внутренним бунтарством. Внешне оно уже дало знать о себе не только картинам, но и ее матери. Та сидела за большим столом в одиночестве. Леди Милтон сегодня надела платье цвета красного вина с бежевым кружевом. Иногда даже столь рьяным ренвуарам, как она, надоедал нескончаемо красный цвет, оттого в одежде появлялись иные акценты, ведь это не запрещено. Да, да, ренвуары вовсе не носят красного исподнего! А еще: носки с чулками, шляпы, драгоценности, булавки и запонки… Кто-то, безусловно, переусердствует и с красным золотом, и с рубинами – но это дело вкуса (или безвкусицы). Уж Эдит точно не собиралась носить абсолютно все кровавое.

– Что это такое, Эдит?! – негодовала мать, оторвавшись от газеты и явно не оценив ее вид. Вряд ли там на первой полосе уже сообщали всему Вилльфору и провинции Британь о том, что единственная девушка в Милтон Хаус, у которой не имелось мальформа, его (наконец-то!) обрела. Теперь она абсолютно ничем не отличалась от всех, кто тут живет. Но, возможно, в колонке новостей в завтрашнем выпуске “Морнинг Кроникл” будет сказано об этом.

Эдит не ответила матери, а просто покружилась на месте, прижимая его к себе.

Та вздохнула, устало отложив пенсне и газету. Теперь дочь, замерев на месте, отметила, что в таком же возрасте будет похожа на нее. У девушки голубые глаза матери и такие же волосы, правда их пока что не подернула паутина седины. Неужели в будущем сама Эдит так же будет сидеть за чтением газеты на этом же самом месте, вопросительно изгибать бровь и раздувать крылья носа, негодуя от поведения собственного ребенка, который отказывается носить красное?

Ей стало немного стыдно, поэтому она подошла и поцеловала мать в теплую, но сухую щеку. На влажных розовых губах осталась пыльца пудры. Эдит стерла ее рукавом, а леди Милтон пальцами поправила туалет в том месте, где кожа лица стала не такой по-благородному белой. После она достала из портсигара папиросу и, установив ту в золоченый вилкообразный мундштук с маленьким рубином, закурила, свободной рукой размахивая спичкой. Запах серы быстро испарился, сменяясь зловонием табачного дыма. Никакие розы не смогли бы скрыть его. В свете солнца витиеватые фигуры и кольца, окружившие леди Милтон, напоминали тающих ночных призраков.

Эдит поморщилась:

– Не кури при ребенке! – сделала замечание она. – Поздравляю, отныне ты стала, хм, бабушкой!

Мать уже покончила с завтраком – яйцо всмятку и “Эрл Грей”, сорт чая, названного в честь премьер-министра Чарльза Грея, который ныне давно ушел на покой, безутешно силясь реформировать Британь под управлением франкийских королев. А теперь наступила следующая часть ее утреннего ритуала – чтение газеты, курение и перелистывание произведения Александра Дюма про Трех Мушкетеров, сопровождаемое возгласами о том, что в этой фантастической книге ничего не говорится про мальформов.

Эдит не особо интересовали франкийские писатели и приключения кавалеров, размахивающих шпагами, “один за всех, все за одного” и все такое прочее – это уж слишком напоминало Единство, даже если про мальформов там ни слова.

Сейчас она собиралась всему этому помешать. Раз уж ее жизнь кардинально переменится отныне, то и матушкина – тоже. Дочь собиралась нарушить привычный для той уклад.

На удивление мать послушалась и потушила папиросу, докурив ту лишь наполовину, а “Три Мушкетера” остались лежать в стороне.

– Можно? – поинтересовалась леди Милтон, протягивая руки.

Эдит вручила той долгожданный дар Первозданного.

– Все не так уж плохо, – изрекла мать, изучая маленького мальформа. Тот продолжал спать и сладко улыбался во сне. Интересно, какие они видят сны?

Никаких зловещих метаморфоз вновь не произошло.

“Все чудовища днем исчезают”.

В руках матери пребывал все тот же милый розовенький младенец с тремя крепко сомкнутыми глазками. Его третий глаз и вовсе казался незаметным, сейчас девушка обратила внимание, что веки на нем без ресниц, в то время как два других густо усеяны светлыми волосками.

Мать удовлетворила любопытство и вернула дитя дочери. С нее хватит. Пусть Эдит сама занимается своим мальформом.

– А где Аддерли? – Не то чтобы ей стало слишком интересно или любопытно, но она просто спросила.

– Сэр Аддерли, – поправила ее мать, – прояви почтение.

– Да, простите, маман, сэр Аддерли, – с нажимом исправилась Эдит.

Мальформы знатных ренвуаров получали их же титулы, но не звать же его каждый раз – “лорд Аддерли от Милтонов”. Мать права, непременно к старшим следует обращаться с должным почтением, но ей не до этого.

– Поехал за форм-доктором. Они скоро прибудут… – Мать взглянула на карманные часы, Эдит тоже. Сейчас стукнуло одиннадцать с небольшим.

– Хорошо. – А что еще оставалось сказать?

По строгому и сухому лицу матери трудно понять: радовалась ли она на самом деле, гордилась ли или чувствовала что-то еще. Она глянула на портрет отца, висящий за спиной леди Милтон. Он тоже лгал. Отец в последние годы жизни выглядел каким-то картонным, серым, изможденным. Тут же он игриво улыбался из-под фактурных усов, шевелюра его блестела изящными мазками масла, глаза горели голубым огнем. Уж он точно радовался за Эдит и ее вуаритет.

– Он бы тобой гордился, дорогая… – как-то уж тоже совсем по-бумажному прошуршала мать.

Эдит молча кивнула, она сомневалась в том, чтобы отец всецело поддержал её нежелание стать частью семьи, истинным ренвуаром из рода Милтонов. Но его с ними нет, поэтому она вольна думать про его возможное поведение по-всякому. Это может помочь. Ей вспомнилось, что даже ложные надежды – это все-таки надежды, а они помогают если уж не яростно бороться, то верить, покуда не придется смириться.

Леди Милтон позвонила в колокольчик, чтобы Ханна убрала со стола.

– Я буду в саду, – ответила та и, собираясь уходить, прихватила томик Дюма, портсигар и спички. Своим привычкам все-таки трудно изменить.

Так отчего же ей следует так легко и радостно отказаться от прежней себя и от своих привычек, предпочтений и желаний?

Эдит снова осталась одна, но и не одна одновременно. Странное чувство!

Глава 7. Возможность

La possibilité

“Он не упустил ни одной возможности упустить возможность”.

Джордж Бернард Шоу

Почтальон приехал! Ох, нет, показалось. Синей с красным формы нет, вполне обычный серо-коричневый наряд, зато есть фуражка и сумка на ремне. Кто-то с важным посланием! Она увидала его из окна, как он рысью на пегой лошади приближался по подъездной гравийной дорожке, разрезающей бархат зеленых полей перед их домом.

Отец что-то сказал, но она не услыхала, матушка занималась чаем. Они слишком нерасторопные, чтобы взять и вот так вскочить из-за стола. Но Куинси не отличалась медлительностью, а коль что-то происходило, то не могла сидеть на месте. Терпеливость – это тоже не ее конек.

Куинси Бёрни, держа в одной руке едва надкушенный бутерброд с маслом и вишневым сиропом, поспешила навстречу вестнику.

Тот спешился, но не успел взяться за дверной молоток в виде вороньей лапы, в этот же миг отворилась зеленая дверь небольшого и ухоженного, прямо-таки игрушечного, домика.

Взгляды девушки и посыльного встретились. Быстрое приветствие, щепотка учтивости, упоминание сегодняшней жары, вот уже и прощание. Гонец мчит дальше, а Куинси стоит на пороге, провожая того взором. Теперь в одной руке у нее бутерброд, а в другой – записка, в ней она узнала почерк Эдит, и вдобавок письмо более официальное, но тоже от Милтонов.

Первым делом она открыла записку, адресована она ей лично. Для этого она поместила хлеб меж губ, теперь руки свободны. Развернула послание и ужаснулась увиденному.

“Милая Куинси, это случилось. Он выглядит вот так. Приходи скорее.

Твоя Эдит”

Так и застыла она, а встрепенулась только тогда, когда вишневый сок капнул на полы ее голубого платья. Масло на жаре уже подтаяло и норовило присоединиться к алому пятну на ее наряде. Стараясь не запачкать письма и все кругом, девушка сложила бутерброд пополам и запихнула все в рот, не как леди, а как самая что ни на есть деревенщина. Ком стоял в горле, проглотить все это она бы не сумела.

Куинси поспешила в дом, молча протянула отцу письмо от Милтонов, а сама опустилась напротив, силясь протолкнуть завтрак дальше в горло и салфеткой оттереть пятно.

– Ужас какой, бедное дитя! – воскликнула матушка, заглянув через плечо в послание Милтонов и подтверждая наихудшие опасения Куинси.

– И в честь этого званый ужин. Мальформы, ренвуары! Ух! А мы должны посетить их, – добавил отец и решил наконец: – Будем собираться тогда… Как иначе?

В маленькой семье Бёрни никто не являлся ренвуаром, если только неупомянутые предки когда-то давным-давно. Жили они в отдалении, а единственная обитель, кишащая мальформами – это Милтон Хаус, располагающийся в миле с небольшим от их свободных от этого проклятья маленьких владений.

Но Милтоны – семья влиятельная, даже если их одержимость мальформами принималась четой Бёрни с превеликим трудом, с ними стоит водить дружбу, как и проявить соседское уважение, коль на то пошло.

– Я сейчас же поеду. Возьму Графа, – сказала девушка, посмотрев на них. Графом звали единственного их жеребца. – Потом пришлю его назад с кем-нибудь, чтобы вы добрались.

– Конечно, конечно, – закудахтала и захлопотала мать. – Вот же оказия! Мы совсем к такому не готовы!

– Еще должен зайти Льюис, – предупредила Куинси отца. Тот неодобрительно нахмурился, шевеля усами, но затем кивнул, быстро напомнив ей, что доктор Льюис Делл – не лучшая партия для его принцессы, будучи акушером, тот вечно будет окружен нагими женщинами – благородными и даже всяческими блудницами, а они сами будут раздвигать перед ним ноги! А в это время его любимая дочь будет еще ему с этим ассистировать. Про клятву и долг профессии старый отставной офицер и слушать ничего не хотел.

Куинси уже сделала, казалось, небольшой и незначительный выбор. Ее подруга оказалась в беде, с ней случилось несчастье. Льюис подождет и поймет ее. И конечно же переживет встречу с ее родителями.

Отец все еще ворчал, к нему подключилась и мать. А Куинси двинулась к себе с целью переодеться, по пути думая о том, что у отца с матерью – офицера и учительницы музыки – мало чего общего, но они все-таки что-то друг в друге нашли и живут себе вполне счастливо. Отчего же у них с Льюисом по их мнению нет никакого будущего, точек соприкосновения ведь куда больше?

Но все это теперь мелочи. Бедная Эдит! Она так не хотела этого, но несчастье ее настигло. Теперь она ренвуар… Что же это такое, какая-то злая шутка?

Облачившись в наряд для верховой езды, Куинси поспешила во двор. И вот она уже несется по белой-белой дорожке на черном-черном Графе. У нее есть возможность помочь дорогому другу, она ее не упустит.

“Эдит, моя бедная Эдит. Я скоро, только подожди еще чуть-чуть, не натвори глупостей!”

Городской шум утих, слышны лишь цокот копыт и скрип колес. Жмущиеся друг к другу здания из бежевого и красного кирпича остались далеко позади, как и угольный чад из печных и заводских труб, вечно кружащийся над Вилльфором. Он сменился прозрачной ясностью василькового неба.

Кэб с Ио и Ванé несся по проселочной дороге в Милтон Хаус. Когда они смотрели по сторонам, отвлекаясь от общества друг друга на сущие минуты, то видели только бескрайность полей. Потом вновь Ванé привлекал тот, кто с ним рядом. Его волосы, ресницы, колени и ладони, губы, глаза и уши.

Но еще возникало странное и почти непреодолимое желание, остановить экипаж, выскочить из него вместе с ним, да побежать куда глаза глядят. Бежать так долго, пока не покажется нечто, дающее знать – плоская местность закончилась. Лесная стена, озеро с крутым берегом, бурлящая река, обрыв или овраг, какая-нибудь деревушка… А затем улететь. Ничто не сможет остановить их. Безумие какое-то, но отчего-то хотелось все отринуть, остаться в этом теплом погожем дне навсегда среди неба и травы. Затеряться здесь и никогда не возвращаться к прежнему. Но он этого не сделал и не сделает. Шанс все еще есть, но его что-то останавливало. Вероятно, представление удивленного взора Ио? Его возгласы несогласия? Эта возможность ускользала из рук, таяла в зное, если он не согласится с Ванé, то нет в этом никакого смысла, а Ио не согласится.

Мальформ уже скинул плащ, а он – сюртук. Становилось слишком жарко, от палящего солнца и расцветающей духоты. Эх, бедолага Ио! Его крылья покрывала еще одна тканевая завеса с ремнями и пряжками, чтобы уберечь пыльцу, без которой тот не сможет взлететь. Если дамы и даже некоторые джентльмены утягивали свои телеса корсетами, то некоторым мальформам тоже приходилось делать это же, некоторые части их тел просто мешались в быту, и его Ио не исключение. Крылья легко можно повредить в городской суматохе, а если он их расправит, то в подобном транспорте или даже в весьма небольшой комнате они уже не поместятся. Поэтому некое подобие перекрестного корсета удерживало, скрывало и защищало их.

– Когда мы закончим с этим, то могли бы остаться ненадолго, чтобы ты полетал, как на это смотришь? – предложил он, силясь с желанием коснуться его крыльев. Это запретная зона. Кроме того, если достаточное количество пыльцы попадет на тебя, то и сам ты окажешься в воздухе, а стукнуться макушкой или перевернуться вверх тормашками прямо на ходу у Ванé никакого желания не имелось.

– Давно мы этого не делали. – Ио просиял. – Можно попробовать!

В городе летать весьма опасно. Мешают люд, дым, плотная застройка, а еще есть ограничение на полет, штраф (или даже арест) не заставит себя ждать. Отец говаривал, раньше летающие мальформы так и сновали туда-сюда, все это погружало Вилльфор в хаос, а крупные города, тот же Лондор или Париж, – и подавно. Не только крики встревоженных дам из-за крылатого мальформа, возникшего из ниоткуда у твоего балкона, заставили власти внести такие законы, но и участившиеся взломы и кражи, шпионаж и даже похищения персон. Люди всегда стремились в небо, но когда эти стремления стали реальностью – все пошло наперекосяк. Ну не могло выйти по-другому! Такой простор сводит с ума. А возможность полета помогает закрасться в голову дурным мыслям о вседозволенности.

Только в крайнем случае они пользовались способностями Ио. Сначала ради забавы и только в доме, а затем для доставки чего-то срочного по просьбам профессора. Унформисты не лишались возможности прибегать к подобному, но на это требовалось особое предписание и еще немного чудес бюрократии, вроде необходимости отметки о полете до и после в специальном чеке. Та еще возня! Прежде, чем расправить крылья, необходимо посетить нескольких чиновников, дождаться очереди, а только потом взмыть в небеса, чтобы после снова пройти ту же процедуру. Но в сельской местности крыльям Ио можно дать долгожданную свободу.

На Уинтропа снизошла какая-то безмятежность, волнение от предстоящей встречи с семейством Милтонов и Эдит улетучилось, как дым Вилльфора, сменившись умиротворением, которое вполне кстати к обстановке. Дорога, ритмичный звук движения повозки, даже разудалые песни мальформа-возницы, Ио рядом с ним, а вокруг них – только синее небо и изумрудные ковры долины.

Ванé вспомнился его вуаритет. Он так радовался этому, ни головная боль, ни вертиго с тошнотой не могли помешать его восторгу. Червоточина над его головой вращалась и искрилась, а он бегал по дому, не в силах ни сидеть смирно, ни лежать. Это казалось чудом. От зеркала Ванé не мог отвести взгляда. Первозданное так и манило, тянуло его в алую бездну.

Для отца это тоже стало знаменательным событием, он даже сравнил это с еще одним рождением сына. Увы, матушки с ними больше нет, а отец любил ее так сильно, что брак во второй раз для него выглядел истинным предательством. Существует же в мире такая любовь, один раз и на всю жизнь, как у лебедей или попугаев!

Второй сын не уготован отцу Единством. Оттого он так и привязался к Ио. Скорее всего, и внука тот не застанет. И Ио не ждет с ним отцовство. Но Ванé уверен – не одни они такие на всем белом свете. Ренвуар и мальформ, которые связаны чем-то куда большим, чем заветы Единства. Кто-то уже с этим справился, смогут и они.

Уинтроп же и не хотел бы братьев или сестер. Делить отцовское внимание с Ио – совсем другое, но будь это некто другой – он бы начал ревновать.

– О чем задумался? – спросил мальформ. Ванé запрокинул голову и смотрел в черноту нагретой крыши, от которой ощущался жар.

– Только о тебе и думаю. – Уинни повернул голову.

– Лжец.

– Ну да, чистая правда. Вспомнил, как ты родился – такой потешный, эдакий пухляш!

– Ох! Я пришел в этот мир гусеницей, судя по твоим рассказам. Сущий кошмар! Хорошо, что я этого не помню.

– Очень милой, упитанной и румяной человеческой многоножкой, если точнее. Вот с та-а-акими глазищами! – Ренвуар приложил кисти к лицу и несколько раз сжал пальцы, изображая взмах ресниц.

– И зачем ты об этом заговорил?! – Ио весь раскраснелся.

– Потому что я так обрадовался этому… То же сейчас испытывает юная Эдит. Представь, как она счастлива! Вот почему.

– Скоро узнаем – какой же у нее мальформ. Вдруг он нас удивит?

– Да, скоро узнаем. Ехать еще немного. – Он глянул на часы. Оставалось примерно полчаса дороги. – А вот когда ты окуклился… Это меня напугало. Ты не шевелился несколько недель. Мы даже вызывали форм-доктора, а я никогда так порядочно и исправно не молился Единству, зачем греха таить, я даже уповал на милость Лжебога.

– Когда я стал имаго, то уже помню все куда лучше. Мне всего три года, для вашего развития это всего ничего. Но для нас…

– Ты стал прекрасным имаго. И к чему все эти термины из энтомологии? Ты прекрасный мужчина, Ио. А это лучшие три года моей жизни. Не скажу, что до этого все шло слишком уж паршиво, но…

– Уинни, ты мне сегодня наговорил столько всего лестного, я боюсь не покрыть этот кредит.

– Для начала можешь перестать называть меня Уинни, ни я, ни ты – уже вовсе не маленькие для таких детских имен. И это начальная ставка в моем банке.

Ио устроился головой на его плечо, поглаживая пальцами голубое озеро шейного платка, раскинувшееся среди красных холмов рубашки Ванé.

– Шелк. Знаешь, сколько куколок шелкопряда сварили в кипятке, чтобы получился отрез такой ткани?

– Может, это работа мальформа-продуктора?

– Или куколка мальформа…

– Ио, кто бы пошел на такое?! Хочешь я его выброшу?

– Нет, Уинтроп, он тебе к лицу.

– Как истинному подлецу. Красное порой очень надоедает, но это совсем маленькая цена для ренвуаров, мальвормов и их возможностей.. Завтра я сменю галстук на бордовый и совсем не из шелка. Или и вовсе его уберу. Что скажешь?

– Скажу, что можно все оставить без изменений, – Ио ухмыльнулся, – а вот тему разговора стоит переменить.

Уинтроп даже обрадовался завершению этого странного разговора про платки, гусениц и куколок. В животе уже порхали бабочки – до чего же славно вот так катить куда-то в зеленую сельскую глушь!

Зазвучала новая песня мальформа, тянувшего кэб. В ней пелось про пьяного моряка и сирену, а еще про то, как им хорошо пелось и пилось.

Цок. Цок. И-го-го! Круть. Круть. Круть.

– Моряк и сирена напились вина! Достигли совместно социального дна!

В саквояже лежала книга “Единство”, строчки из нее крутились в голове Ванé, ему предстояло все это цитировать наизусть, наставляя юную ренвуар – Эдит Милтон.

“Единство – дар и данность.

Наш мир Непервозданный, земной и материальный. Мир Первозданный, духовный и далекий, находится за гранью нашего понимания, оттуда являются мальформы. Единение двух миров делает нас всех созданиями Единства.

Ренвуар – тот, кто даровал жизнь мальформу. А мальформ – вовсе не зло или хворь, а иная форма, что откликнулась на красоту ваших чувств, помыслов и стремлений.

Дар – та сила, которую обретают в Непервозданности ренвуар и мальформ. Истинное чудо нашего Единства!

Счастье – это единение наших душ и тел. Промысел Единой Формы.

И ренвуары, и мальформы, и тот, кто не познал Единства, подчиняются заветам светским и духовным. Отринь свои низкие стремления, дабы стать одним целым в следующей жизни.

В жизни и смерти все мы равны. И даже после Конца Концов станем мы едины в мире Первозданном”.

Отрывок из книги “Единство” – главного труда унформистов

Все это путалось с собственными мыслями, переживаниями и порывами. Но одна строка просто сияла в разуме красным на черном.

“Счастье – это единение наших душ и тел. Промысел Единой Формы”.

Они сейчас так счастливы, это же он искренне желал Эдит.

“1301 Милтон Хаус” – гласила небольшая табличка. На кованых воротах (они уже открыты в ожидании гостей) красовались чугунные цветы, оплетающие огромные в готическом стиле литеры: “МИЛТОН ХАУС”. Обычно прочие дома назывались подобным образом – “Ньюпорт-хаус” или “Стэдшир-хаус”, но это же Милтоны, оттого и так.

Грандиозность, помпезность, родовитость. Об этом твердили и идеальная дорога к имению, и ухоженные луга, и подстриженные деревья с квадратными кронами, и, разумеется, начищенные ворота. Свежая черная краска сияла по-аспидному в лучах солнца.

Кэб замедлился, слышалось ворчание и кряхтение извозчика-келпи, сменившее веселые незатейливые песнопения. Конечно же, он очень устал и еще хотел испить воды.

Оказаться в тени и прохладе точно так же желали взмокшие Уинтроп с Ио. Ванé бы и сам выпил добрую половину кувшина и вылил его содержимое себе на голову. Ренвуар посмотрел на зонт, как знать, что случится вечером, но понадобиться он может сейчас разве что от солнца.

За почти два часа пути головки желтых тюльпанов поникли, а на их с Ио рубашках образовались неприятные мокрые пятна в области подмышек. Как бы не припекало сегодня светило, придется накинуть верхнюю одежду, чтобы скрыть следы данной физиологии. Только вот от Ио всегда исходил легкий аромат цветов, а про собственное амбре он не мог сказать того же.

– Добрались! – заржал возница.

Ио и Ванé выскочили из экипажа, белые камушки захрустели под их ногами. Ренвуар закинул один десим в коробку из-под чая “Mariage Freres”, а может и “Kusmi Tea”, висевшей на шее мальформа, такая уж она истертая от бесконечных прикосновений и дорожных странствий, толком не разберешь марку.

Теперь все их руки заняты поклажей, которую они забрали из кэба, проверив не выронили ли чего на пол. Нет, все при них.

– Во сколько забрать, господа? – поинтересовался мальформ, ему уже не терпелось потащить ношу на колесах к конюшням Милтонов, там распрячься, напиться вдоволь и отдохнуть.

– Часов в семь вечера, наверное. – Ренвуар пожал плечами.

– Долго ждать, – рассудил возница. – Я, пожалуй, смотаюсь в город, а потом вернусь за вами. А с вас еще двадцать сантимов.

– Добро, – согласился Уинтроп. Уверенность, что они смогут выбраться из этой ухоженной, но все-таки глуши, оставалась крошечной, – поэтому и согласились на условия перевозчика.

– Тогда до вечера! Надеюсь, будет дождь! – Мальформ замотал лошадиной головой, улыбнулся во все зубы и, заржав, как самая обычная лошадь, поспешил восвояси.

Ванé и Ио осмотрелись. Особняк Милтонов вблизи можно сравнивать только с кораблем. В воспоминаниях из детства все кажется огромным, а стоит на это взглянуть через годы – океан превращается в лужу, а башня воображаемого злодея не выше двух этажей. Тут же все осталось по-прежнему. Милтон Хаус все так же слишком огромен. Зато какая от него тень! Пока они переводили дух во имя Единства, к ним навстречу уже спешил лакей, перебирая ногами точно гусь, а за ним волочился его мальформ.

Слуга настаивал на том, чтобы помочь с поклажей, но без привычного и приятного веса саквояжа, который возвращал его к реальности, к цели их визита, Уинтроп ощущал бы себя не в своей тарелке.

Волнение и истома от дороги, смешивающиеся с необходимостью встречи с Эдит Милтон и ее семьей, вновь дали о себе знать. Они лишь отступили на время, пока все его мысли занимало приятное путешествие в компании Ио, а теперь вновь вернулись. Милтоны, разумеется, ожидали его отца. Придется объясняться, почему тот не смог приехать, выдержать прищур глаз хозяев и их снисходительные якобы понимающие кивки головой. Ему хотелось побыстрее со всем закончить и покинуть это место. Прогуляться по округе, заглянуть в деревню, провести остаток дня с Ио. Извозчику он назвал примерное время. На Милтонов может уйти несколько часов, а может и минут двадцать, если все будет развиваться по сценарию, который крутился всю дорогу на уме, но так скоро возвращаться в город он не собирался, что бы ни случилось.