Читать онлайн Der Hundebaron бесплатно

Туда, туда,

Где Изанами

Читала моногатари Перуну,

А Эрот сел на колена Шанг-ти,

И седой хохол на лысой голове бога

Походит на снег, на ком снега,

Где Амур целует Маа-эму

И Тиен беседует с Индрой,

Где Юнона и Цинтекуатль

Смотрят Корреджио

И восхищены Мурильо,

Где Ункулункулу и Тор

Играют мирно в шахматы,

Облокотясь на руку,

И Хокусаем восхищена Астарта,

Туда, туда!

Хлебников В. 9 мая 1919,1921–1922

Книга 1. Застава

Самая длинная ночь

Перед службой Чуга сказал:

– Сегодня наша последняя ночь на границе. Завтра поедем ко мне домой. Ты – в отставку, я – в запас.

На службе всё равно, что погулять, только на поводке и долго. Осенью и весной ночью прохладно, а зимой ещё и холодно. И бдить надо, чтобы никто на нас не напал. Медведь какой-нибудь или стая голодных волков. Медведей зимой я не чую, спят что ли? А волки всё время где-то рядом. С Чугой я никого не боюсь. Рядовой Чуга хороший, он говорит, что я не военная функция, а друг, товарищ и брат. У Чуги в другой жизни есть брат и сестра. Товарищей полная застава, а друзья недавно дембельнулись.

– Мир побдит, побдит войну,

Мир побдит, побдит войну,

Мир побдит, побдит войну –

Лысых замуж – не берут! –

любил напевать Бурков.

Что-то вспомнилось по поводу слова «бдить».

– Бдит бандит – пограничник мирно спит, – говаривал вечно хмурый Бурков, младший наряда проверки. Чуть ему руку не откусил после незаметной команды Чуги. Жаль, что не достал.

– Бздит бандит – пограничник строго бдит, – поправился Бурков.

Шутник. Гамлету повезло больше, чем мне – он замполита за руку тяпнул. Гене и Гамлету благодарность.

Бандитом меня звал инструктор. И кобельером.

Выкинул его имя из памяти. Предавших меня я больше не узнаю.

Принципиально.

Но помню. Память у меня хорошая.

Намаялся он со мной. И я с ним. Учёба – тяжкая работа.

Поясняю для себя, а то забывать стал: на заставе в Отделении Собаководов (или как сами шутят собачники – СС – Служба Собак) есть инструктор, вожатые и, конечно, суровые псы-защитники.

– А что, – говорил Бурков, – есть КП-СС, ОБХ-СС, а вы чем хуже – Погран-СС? Было же время что, когда ввели знак отличия Герой Советского Союза, на оборотной стороне медали «Золотая звезда» было написано – «Герой СС».

Инструктор – сержант (младший, средний, старший, особо выдающимся инструкторам дают при увольнении старшину или даже прапорщика) – командир отделения СС. Он полгода учит командам молодую собаку в пограничной школе инструкторов службы собак. Вожатые получают обученного пса. Солдаты отделения – это вожатые служебных собак. Ефрейтор – старший вожатый. На втором году службы все вожатые – старшие. У вожатых собак Сборы в пограничном отряде две недели и после окончания учёбы вожатых – вперёд на охрану ГГ – Государственной Границы.

Офицер-собачник из отряда бдит за собаками и собачниками и пару раз в год приезжает на каждую заставу с проверкой.

А все вместе и каждый по отдельности собачники – это кинологи, киники, циники. Как говаривал С. Довлатов: «Цинизм предполагает общее наличие идеалов. Преступление – общее наличие законов. Богохульство – общее наличие веры.

И так далее.

А что предполагает убожество? Ничего».

У нас, зачитал приказ начальник заставы, общим для всех бойцов заставы является приказ № 0130: туда через границу никого не пропускать – загрызать или пристреливать, если не можешь задержать. Кто просочился оттуда – тех ловить. Не знаю, какой номер приказа был во времена легендарного Карацупы, но подавляющее большинство задержанных нарушителей его Индусами шли отсюда туда.

На городской заставе был случай. Молодые бойцы – ещё и месяца не прошло после учебки – бдили с вышки, с которой просматривалась гранитная набережная. Вдруг нарушитель посреди белого дня спрыгнул с парапета на заснеженный пляж и дальше по льду побежал на сопредельную территорию. В лёд метрах в ста от берега было вморожено два ряда колючей проволоки-системы на столбах. От вышки до нарушителя метров триста. Один боец с вышки сразу стал стрелять, другой слез с вышки и побежал на перехват. В зимней форме одежды. Потом три дня не мог говорить. А я бы враз догнал.

Две пули попали в нарушителя ГГ, когда, накинув пальто на колючку, он пытался перелезть через второй забор: одна пуля в каблук, другая в спину. Наповал. А выпустили они 109 пуль. Журналистом оказался беглец. После этого происшествия у вышки на городской заставе появился третий боец – с собакой.

Последняя ночь запомнилась. В полночь сменили Гену с оболтусом Гамлетом. Поругались с баскервилем немного, негромко, пока старшие по трубке докладывали о «сдал-принял». Морозная была ночь, хрустящая, с трескучими выстрелами лопающегося льда. Непривычные новенькие к ледяным подвижкам реки падают, вскидывая автомат – думают, по ним одиночными выстрелами или очередью кто-то стреляет. Просто лёд очень громко лопается в сильный мороз.

На той стороне Реки-границы выли волки, с нашей стороны им отвечали деревенские дворяне. Меня что ли провожают?

Меня тут все знают. Уже седьмая зима. Спина провисла, кости побаливают, да и хватка уже не та. С предпредыдущим инструктором Гошей Кошечкиным, когда зимой ещё дозором по середине Реки ходили, устраивали напротив их фабричной деревни небольшое представление. Обычно показывали ОДЦ – обще-дисциплинарный цикл – «сидеть», «стоять», «лежать», «ко мне», «голос», «служу Советскому Союзу» и в конце команда «жарко». Унизительно выступать перед супостатами, но ничего, привык. Во как умеем! Да и размяться приятно после однообразной ходьбы. По команде «жарко» нужно с разбега с младшего наряда аккуратно сдёрнуть шапку и потрепать её. Хотя я на длинном поводке – пусть поймает меня! А пусть назло врагам себе уши отморозит!

Вражины разных возрастов, как обычно, радостно хлопали и кричали после моего выступления. Дозорная тропа проходила метрах в двухстах от сегодняшней службы. Столько же было до другого берега. Сейчас там нет никакой тропы. Символично.

Но когда-то мы с Фабрикой друзьями были. Фабричные на нашу сторону за хлебом на лодках ходили, а наши колхозные мужики в уборочную к ним за водкой «Ханжой» плавали. У прачки заставы до сих пор там сестра замужем. Говорят, скоро опять дружить с ними против кого-нибудь будем.

Не обошлось без недоразумения. Младший наряда решил пописать. Обычное дело. Через каждый час несения службы обход участка и оправление маленькой нужды. Я-то отмечаюсь почаще. Чтобы знали. Кругом тысячи запахов, и моё письмо тоже столбит территорию. Что пописал, что написал – значит, передал сообщение: кто, где, когда, почему. Почта такая.

Загадка: сорок одёжек – часть на застёжках, часть без застёжек – кто это? Всегда мрачный рядовой Сивка-Бурков придумал. Кто отвечает – хиппи, кто говорит – цыганка, кто говорит – тинэйджер. А это ЧГ – часовой границы зимой.

На солдатскую форму с тёплым фланелевым бельём и свитером (не положен) ЧГ надеваются ватные штаны и на плечи накидывает другие ватные штаны; затем бушлат; потом надевается шуба, лучше кавалерийская: у неё разрез от пояса – удобно ноги оборачивать; на ногах – шерстяные носки (не положены), до семи портянок, валенки; на голове – меннингитка или пилотка (не положены), на ней большая шапка-ушанка. Поверх натягивается белый зимний маскировочный халат из двух половинок: штаны и куртка. На концах рукавов маскхалата пришиты полости-рукавицы для варежек-шубенок из овчины. В шубенках трёхпалые фланелевые рукавицы. У некоторых шубенки на резинках, как у детей и доминационных стариков. На мне-то всего лишь две байковые попоны да двое байковых чулок на верёвочках. Сегодня минус тридцать три, ниже тридцати пяти градусов нас не берут. Люди в самые морозы без собак границу охраняют.

Смотрит младший наряда в небо и пишет. Наверху – звёзды, пониже – редкие огоньки деревушки той стороны. Облегчился, поглядел, что на снегу написал. Глазам не верит – ничего нет, снег чистый как новая фланелевая портянка. И во всех штанах сухо.

Мороз к рукам подобрался. Одну шубенку надел нормально, а вторая оказалось полна информационных текстов. Не сообщение, а посылка какая-то. Так рукавица и осталась на точке, наверное, до весны, до ледохода. На ледяной комок в шубе я свой З.Ы. приписал. Лёд пойдет – все запахи унесёт.

На заставу вернулись пешком – всего-то 15 км, два с половиной часа зимнего ходу.

А нам с Чугой утром куда-то, то ли ехать надо, то ли залезать: то ли на дембель, то ли на гражданку. Так шутит Бурков. Шутки я плохо понимаю и не всегда.

Но про него один боец тоже стишок придумал:

стрижка брижка и завивка волосей

парикмахер наш Бурковский Алексей.

Долгий отъезд

Утром, как положено после службы, поел. Поспать нормально не успел. Только взбил сенную перину, улёгся тороидом, прикрыл нос хвостом, как Чуга позвал:

– Ну, боец, прощайся со своими однокашниками. Пора.

Я прощался только со своими предыдущими вожатыми и инструктором. На шинель у меня выработался негативный рефлекс. Зимой, когда мой вожатый в шинели особенно добр, ласков и печален, у меня возникает когнитивный диссонанс – ну, вот и Он сейчас пропадёт навсегда, уйдёт, бросит. Но не такой острый приступ, какой был у Чары. Я родился в питомнике, там вначале было много воспитателей и никого особенного. А рефлекс такой: хочется бегать за своим хвостом и выть – несовместимые смыслы. Аппетит пропадает. Ничего не хочу. Никого. Только Его видеть, слышать, знать.

От такой невыносимости после второго раза и шаманской болезни я стал собачьим философом, готовым ко всем поворотам судьбы. Как Небесный Пёс.

Сегодня как-то не так.

Чуга повесил мне шею намордник, прицепил карабин поводка и провёл вдоль вольер.

Обормот Гамлет спал: выполз, буркнул и обратно в нагретый домик Тыквы. Прижимисто ему в стандартной конуре. Зато тепло.

Красавица Герда поворчала и повиляла хвостом:

– Навсегда уходишь? Прощай.

Вулкан ушёл в дозор.

Уставшая востроносая Джильда не вылезла из конуры. Её опять бросили.

Трусоватая Скобка только выглянула из своей обсосанной берлоги.

Хотя я предвзят: все девочки – красавицы. А кобели, кроме меня – обормоты, оболтусы, конкуренты и сволочи. Но некоторые из них бывают индифферентны, толерантны и даже дружелюбны. Но редко, несмотря на породистость, воспитание и дрессуру. Но все суки – всегда желанны! Мой вомер знает!

Прощай, мой сетчато-бревенчатый дом!

– Ефрейтор Чуга с пенсионером, давайте быстрей! – поторопил дневальный. Он был в х/б и подпрыгивал от мороза: ему надо было открыть-закрыть ворота заставы – выпустить нас в неизвестный мне мир.

«Газон» был под газом в облаках противного инистого выхлопа. Что прогрессивно – то вонюче. И почему караси так любят запах керосина? Хотя, причём тут караси? Ел когда-то – костлявые, чуть не подавился.

Я об этой машине. Эх, люблю кататься на машине! Особенно на открытой, как кабриолет, на газшестьдесятшестой, в кузове. А этот малыш ГАЗ-69 пропах собаками, погранцами и сортиром. У любой вещи, у любого существа, у любого текста в его жизненной истории случаются роковые события. Этот «козёл» не исключение. Не повезло ему однажды. Водила АПМ-90 решил на нём прокатиться по двору заставы. АПМ-90 – это ЗИЛ 130, громадная железяка с тугими педалями, в кузове которого стоит мощный прожектор. Говорят, белый луч светит на 20 км. Не замерял, не знаю. Но охранял урчащее чудо на точке неоднократно. Однажды обстреляли нас с той стороны, когда мы в луч почти посредине Реки попали. У них праздник был – свой Новый год встречали – и пуляли из всего, что грохочет. И фейерверки как сигнальные ракеты взлетали. Пришлось нам в прибрежные кусты залезать подальше от горизонтального столба белого света в зимней ночи и свистящего грохота с той стороны.

А «козлик» маленький, шустрый и лёгкий. Однажды весной или осенью, не помню точно, грязища кругом, ехали в этом «козле» на дальний участок вероятного нарушения границы, служить ночным ЧГ. Упал бедняга на бок после какой-то колдобины. Вчетвером подняли и поставили на колёса и поехали дальше.

Да, про заставский сортир. Водила прожектора решил прокатиться на джипарике по двору. Сел, поехал и хрясть! – передними колёсами въехал в выгребную яму. С места приёмисто так взял. Педали гораздо мягче, чем у грузовика. Вытащили, отмыли, но запах и воспоминание остались.

Залезли вначале я, потом Чуга, ефрейтор Морж сел на переднее сидение, водила, конечно, уже сидел за баранкой.

Поехали!

В плацкартном вагоне

Вокзал – это помойка запахов. До вагона шагал на двух лапах третьим между ефрейтором Чугой и ефрейтором Моржом, на всякий случай. Заполошился я от неожиданности – кто-то прыгал и махал руками. Рефлексы, рефлексы. Когда я вхожу в раж – бойся меня. Но ошейник крепкий, рука Чуги тверда и намордник как сдерживающий фактор.

– Рядом, балбесина, рядом! – увещевал меня Чуга, – сядем, поедем и будем отдыхать, и дрыхать пять суток. Отоспимся как барсуки.

Ефрейтор Морж нёс два чемодана в левой руке. Народ расступался.

И как это Кай-Каин с Заставы Проверки бдит в таких коммунальных обстоятельствах? На последних Сборах с ним встречались. Такой спокойный индифферентный чёрно-коричневый шоколад с тёплым кремовым подпалом. Банхар, что ли у него в крови? Необычного для нас окраса кобель. Я, говорил, интеллигент и почти академик. Я, говорил, всегда в тепле и хожу среди людей и пустующих сук вынюхиваю. Не «нюхач» он, а наркоман избалованный и извращённый. Специалист по плану, анаше и далее по списку запрещённых к свободному обороту веществ. Интересно, придёт Кай меня проведать и проверить документы? Помладше меня был.

Каином Кая прозвал инструктор. Из питомника двухмесячного щенка взяли в приличное семейство. Старшие в городе, бабушка с внуками и щенком на природе. Отец по выходным учил чему-то молодого пса. На службу он пришёл из семьи уже стойко неадекватным. Точнее, семья от него избавилась. Бабушка с внучатами на даче со щенячьего возраста его воспитывали. Ложечка каши внучке – ложечка Каю, ложечка внуку – ложечка Каю, и теперь Кай ест только с ложки. По ложке два с половиной литра каши с мясом. Три раза в день. Крепкая нервная система у Каина и стойкий условный рефлекс. Флегматик.

Уважаю.

Пьёт только струйную воду из крантика. Как на даче. Попробуй найти водопроводный кран на берегу реки или ручья! Поэтому Кай и служит на заставе проверки.

– Это кури(ца)тся? – Нет, это хавается.

Шутка Заставы Проверки.

***

Вагон был плацкартный, но мне предоставили отдельное купе в нерабочем тамбуре первого вагона. Чуга разместился недалеко – через две двери на боковом сидении.

Обнюхал новое место. Пахло углём, влажной тряпкой, многими другими запахами близкого туалета и бушлатами Чуги и Моржа – моей лежанкой.

Обустроился.

Успокоился.

Пофилософствую.

Для философии никаких технических новинок, кроме головы, ничего не нужно.

Я стал философом, почти так же, как один знаменитый человек, сказавший: «…одним из моих переживаний (из-за которых я, может быть, и стал заниматься философией) было именно это переживание – совершенно непонятной, приводящей меня в растерянность слепоты людей перед тем, что есть». И слепоты собак. И знаю ли я столько, сколько думаю, что знаю? Я философ-простак, без претензий.

«Разве на свете мало слепых? Нет. Все мы слепы, каждый по-своему. Слеп скупец: он видит золото, но не видит богатства. Слеп расточитель: он видит начало, но не видит конца. Слепа кокетка: она не видит своих морщин. Слеп ученый: он не видит своего невежества. Слеп честный человек, ибо не видит плута, слеп и плут, ибо не видит бога. А бог тоже слеп – в день сотворения мира он не увидел, как в его творение затесался дьявол. Да ведь и я слеп: говорю с вами и не замечаю, что вы глухи».

Гюго В.

Мы не замечаем того, что есть и видим и идём за тем, чего нет.

Небесный Пёс говорил: «Довольствуйся тем, что имеешь». Не бросил Чуга – уже не мало. Сейчас поедем в Его Дом. Из вещей у меня только моё сознание, ошейник да намордник.

***

Матрица не где-то там. Матрица – материнско-отцовская плата способностей и возможностей. География и генетика. Она голове у каждого, тем более у каждого щенка. Искусственный отбор – страшная сила. Каждый Пёсик подстраивается под своего индивидуального инструктора. Такая обратная связь: ты мне – я тебе, ты меня учишь – я тебя воспитываю, ты меня не понимаешь – я тебя тоже показываю дураком. Никто из животных не понимает человека лучше, чем собака – ни обезьяна, ни дельфин, ни попугай. Хотя они даже имена друг другу дают. Где-то они способней и умнее пса, но в смысле понимания – ни и не. И от этого мне печально. Они вне вонючей цивилизации. Дети Природы ещё резвятся в волнах буйной зелени и морской воды. А я уже дитя цивилизации первого и второго уровней.

Концепция считать собаку живым механизмом постепенно уходит в прошлое. У разных людей-то мозги по-разному устроены, а уже у людей и собак – тем более. Живые механизмы – это безупречно выдрессированные особи. Одних учат, другие дрессируют себя сами.

***

Вот, например, в одном городе перед Большой Мировой войной решили утилизировать высокопоставленного дипломата. Портить международные отношения не хотелось: доказательств, что он шпион не было. Но предположения были. Немца в магазине, якобы случайно, укололи составом, меняющим запах пота. Врачи посольства осмотрели его, сделали анализы, но никаких ядов не нашли. Здоров. Когда он вернулся домой в свой отдельный коттедж, его загрыз его телохранитель – совершенная, обученная, злобная немецкая овчарка, его лучший друг.

Собака не задумывалась, она полагалась на заученное, на условные рефлексы. Ни облик, ни голос не убедили её в том, что он – это Он.

***

Я не совершенен, потому что думаю, анализирую и делаю выводы. Любой не бестолковый пёс и, я тоже, способен мысленно решить проблему, проанализировать ситуацию, придумать способы управления ею и создать план действий для достижения вкусной или другой цели. Но во время работы много думать нельзя: утилизируют в КозЁльскую контору «Союзпушнины» – пугал меня инструктор, упирая на букву Ё. Многие служебные собаки – разные овчарки, эрдельтерьеры – заканчивали свою доблестную жизнь в виде унтов или шапок для лётчиков и полярников в школе Московского округа. Но погранцам частенько разрешали забирать состарившихся бойцов домой. Как меня. Нынешняя ситуация не тривиальна: ближней цели я не знаю, куда еду – не знаю, зачем – не знаю. Еду с Чугой и хотя бы это успокаивает. Главная цель – быть. Витально.

Мы, Собаки, такие же разные как люди: большие и маленькие, умные и глупые, добрые и злые, хорошие и плохие, веселые и угрюмые, холерики и меланхолики, флегматики и сангвиники, альтруисты и жмоты – во всем диапазоне психических возможностей. Жадные и игривые лучше поддаются дрессировке. Кто кого приручил (прилапил) – люди собак или собаки людей – до сих пор неизвестно. И те и другие – социальные животные. По темпераментам и характерам они похожи, одинаково поддаются дрессуре.

Эфиопские волки (сыменская лисица, лошадиный шакал) живут вместе со стадом обезьян теропитек гелада (кровоточащая обезьяна, гелада бабуин). Приматы крупнее псиных партнёров и клыки у них побольше и поострее. Некрупные эфиопские шакалы внутри стада обезьян ведут себя степенно: ходят медленно и не рыпаются – маленьких не обижают. Волко-шакалы предупреждают гелад о приближении диких собак, и обезьяны взбираются на деревья и скалы. Эфиопские волко-шакалы охотятся успешнее на грызунов на территории обезьян, чем в диком поле. Обезьяны и волки-шакалы живут дружно.

Мы, Собаки думаем не словами, мы думаем невербальными образами: визуальными, осязательными, звуковыми и нюхательными. Как живописцы, композиторы-музыканты, парфюмеры, кондитеры, сомелье и хорошие повара.

Фу-ты, ну-ты, опять вся философия к еде скатилась! К вкусным запахам. Недавно же поел. А эфиопец в стае гелад больше еды добывает.

Из вагона ко мне в тамбур тянуло жареной курицей, дошираком, пивом, хлебом, пирожками с капустой, пирожками с мясом, пирожками с яблоками, резиновой колбасой, сервелатом, ветчиной, отварным мясом… Всё-таки, я – живой дифференциал, носато-нюхательный механизм.

Там-бам, там-бам, там-бам-бам – поехали. Надо привыкать к новой жизни. А не бросаться на всех как бестолковый охранник. Быть спокойным, быть спокойным, быть спокойным как Ка-а-а-й.

В дороге – день 1

Чуга приходил-уходил, приходил-уходил-оставался, приходил-уходил с Моржом и без него. Чуга оборудовал себе отдельный курительный салон в моём купе. Каждый раз говорил немного веселее:

– Не боись, сиделец, доедем!

Я не боялся, только от необычности обстановки немного нервничал. К Чуге прилип новый запах. Не скажу, что незнакомый. Неприятный. Но Чуга на заставе ТАК ни разу не пах. Наверное, слово «запах» от слова «пах»? Где информативнее всего пахнет.

***

путник поезд

как сторис-судьба

пассажиры заходят-выходят

а в окно всё мелькают слова

знаки планы усилья платформы

дождь туманы встреч и разлук

звуки времени

запах пространства

рельсы памяти

стрелочки странствий

поцелуи любовь и дитя

где сойду

без ума иль с ума

на каком временном полустанке?

билет со вкусом направлений

вручён

без направления и дат

вагон качает и стучит

улитка-поезд мчит и мчит.

***

Когда за окнами потемнело, пришла проводница, выпустила нас погулять и ушла по перрону к другой, главной двери. Опять запахло вокзалом, машинным маслом, едким морозом. Оправился, написал на колесах вагона и локомотива свой почтовый индекс. Мне никто письма не оставил. Странно.

На заснеженный перрон из вагонов высыпало немного людей покурить. Мороз градусов под 50°С. Брр, не жарко. Морж прибежал от привокзального ларька со съедобными запахами и с газетами. Почитают, а то газет на заставу приходило две, радио ловило две волны, телевизор показывал две программы, на еженедельном кино крутили какого-нибудь «Котовского», «Чапаева», «Александра Невского» или «Джульбарса».

Начитаются газетной желтизны, огражданятся. Залезли, поехали. Вскоре Чуга принёс еду: китовые консервы с макаронами и ещё с чем-то хлебно-колбасным. Консервы из НЗ заставы, как-то кормили китовым мясом, помню. Мой сухой паёк на дорогу.

– Почему маловато?

– Привыкай, у пенсионеров пайка как у мухи.

Почему-то вспомнил Вулкана.

Каждый инструктор и каждый вожатый вёл на заставе собачий дневник: какой у подопечного пса тип ВНД (высшей нервной деятельности), какой характер, чему и сколько дрессировали, сколько гуляли в полях-лесах. Ууу, каждую неделю кого-нибудь в дресскостюме хватали и рвали, хватали и рвали, грызли и таскали грызак, ту бишь дрессрукав. Пустячок, а приятно – дань инстинктам и рефлексам и для службы полезно. Привыкание затягивает и делается необходимым: хватать и рвать, хватать и рвать, хватать и рвать всех чужих.

Вулкан

Никого не боюсь, а Вулкана побаиваюсь. В одном питомнике мы родились, но он сильно помладше будет. Правильнее было бы, если бы его звали Волканом: у него отец – волк. Посуше меня, полегче на ногу, пониже Гамлета, но выше, чем я – в холке у Вулкана 77 см.

Мы самые разные ВЕО. Говорят, что породу создали за несколько дней: негоже победителям с собакой побеждённых служить – мы сами с усами, а не с усиками. Простое переименование, немного другой крови – и появилась новая порода собак. Мы теперь все чистокровные ВЕО – восточно-европейские овчарки.

Я – красивый. У меня чёрный чепрак, серебристый подпал, морда пикой, хвост саблей – настоящий боец. Рост в холке – 75 см, вес – 57 кг, 42 зуба.

Вулкан зонарно-рыжий со светлым подпалом – тоже ВЕО. Так написано в его дневнике. КрасавЕц, боЕц, но хвост подкачал – полЕнистый.

Я – холерик, быстро учусь, но зато мне быстро всё делается по барабану. Вулкан – сангвиник, но молчаливый и задумчивый. Тоже философ – в будке рощенный. Решает проблему: что лучше – цивилизация или воля? Думать и делать, как учат, или отдаваться страстям инстинкта? Собака фрактал или как? Придумал собачью фрактальную лингвистику как Хлебников человеческую, а пока наслаждается предоставленными возможностями.

У него крепкая хватка. Самая сильная из нас. У всех помощников, ходивших на отработку задержания под него, остаются синяки на руках, на ногах и на теле. Ни дресскостюм, ни дрессрукава, надетые на дресскостюм не помогают. Он один у нас такой.

Бывалый вояка офицер-кинолог рассказывал, у какой служебной собаки самая опасная хватка. На первое место он поставил алабая. Азиат хватает и мелко-мелко дробит зубами, потом хирургу осколков кости не собрать. Следующими по вредности укуса он поставил ротвейлера и добермана.

Но самые сильные челюсти среди псовых оказались у волка. А наш Вулкан ВЕО со свежей волчьей кровью наполовину волчара. И ещё у него активный пищевой рефлекс. Когда он ест – никто не может стоять рядом. Будет рычать, лаять и бросаться, защищать свою овсяную добычу, но жрать – ни. Пока не уйдёт нарушитель прайвеси. Еда – дело интимное.

Про эту привычку Вулкана знали все. Первогодки обормоты-собачники-вожатые Гена, Чуга и Токотак решили проверить, сколько может съесть обжора. Нам тоже было интересно. Сто-с-чем-то-литровый котёл каши с мясом недавно был сварен вожатыми, пища подостыла – можно кормить.

Дали псу один бачок тёплого варева – съел. Дали второй – съел! Дали третий двух с половиной литрового бачка густой из цельного овса со свининой каши, уже не так быстро, но – съел!! Четвёртый! Бачок! Каши! Вулкану! Поставили в вольер! Съел!!! А весит голодный волчара не больше 60 кг! Почти ведро овсяной мамалыги!!! Съел!!!!

– Oatmeal porridge – сила! – сказал Токотак.

Глаза у объевшегося Вулкана осоловели, брюхо провисло, ноги как деревянные в разные стороны, но стоит. Двигаться не может.

Эксперимент проводился ближе к вечеру и вскоре на псарню подошёл наш главный над собаками и вожатыми СС, сержант-инструктор: ему надо было идти с псом в вечерний дозор. Вулкан на команды не откликается, только стоит, растопырив ноги, и покачивается.

– Обожрался, – сказали приунывшие испытатели.

Инструктор повозмущался на подчинённых и пса, пнул булимита в бок, тот упал бревном и так и остался лежать с растопыренными лапами. Сержанту пришлось идти в дозор без собаки.

Разбор и анализ эксперимента были завтра. Суть сводилась к тому, что служебная собака – это военное имущество, стоит больших денег и за умышленную порчу оружия можно долго расплачиваться деньгами, поехать на «губу» или даже в дисбат.

Вулкан, как ни в чём небывало, сходил завтра утром с инструктором в дозор на длинный фланг, позавтракал как обычно и лёг отдыхать.

Силён, волчара!

Мне бы сейчас пайка той каши не помешала. На сытый желудок лучше спится и сны оптимистичней.

В дороге – день 2

Дембеля для проводников и пассажиров поездов дальнего следствия – это стихийное бедствие. Обычно погранцы ведут себя потише десантуры, и домой едут позже дембелей других родов войск. Мы ехали в конце января – начале февраля.

Но иногда случаются незапланированные встречи.

Серёгу Моржа на обратном пути из вагона-ресторана зацепили какие-то «кочкари». «Кочкари» – это вояки СА (Советской Армии) с чёрными или красными петлицами. Словом «кочкар» в некоторых языках называют барана. Они обычно или тихие или буйные с блатными замашками и твёрдым дембельским лбом – как будто возвращаются из зоны или из «малины». Бывали «кочкари» и на заставе: на усилении или еще когда. У некоторых вояк на дозорной тропе кровь носом шла и приходись вызывать машину, чтобы привезти обморочного солдата. Не привычные они к долгой ходьбе: ноги быстро стирают. Всего-то – 30 км за четыре-пять часов по дороге, по горкам да по утоптанному снегу. Мореманы из речной флотилии – те ещё хуже передвигают ногами.

Морж рассказал. Он что-то об кого-то разбил, кого-то вырубил, кто-то по рогам получил, кого-то успокоил. А что ему – размялся боксёр. Последнее время на заставе поваром был, после того, когда молодой повар обдристался и почти ползаставы уехало в госпиталь лечиться от дизентерии. После помощи колхозникам в уборке арбузов и огурцов. Чуга от Моржа кости приносил внеплановые. Морж стайер не самый лучший, чего-то ноги у него гнить стали фурункулами, а боксёр хороший. И повар неплохой.

Гамлет

Оболтус Гамлет среди собак, как и Морж среди солдат, самый крупный пёс на заставе. Размером с датского дога, а боец – никудышный. Рост под 90 см в холке и вес под 90 кг. Прямо собака баскервилей – при задержании голова помощника почти целиком умещается в пасти Гамлета. Пару раз схватывались с ним, он первый начинал – его ответ на мои замечания. Медлителен, сыроват и молод. Пять секунд – и его ноги кверху. Неопытный боец.

Его вольер рядом расположен. Всё время жалуется и прикидывается, что плохо понимает команды – понимает только по-датски, по-домашнему, да по-матерному. Скулит, что его оболгали, несправедливо обидели и сослали на заставу неизвестно за что. Он же хотел как лучше.

Славик мечтал о собаке и взял породистого щенка. Квартира, жена и дочка уже были. Учил щенка, как умел – лишнего времени на обучение с инструктором не было: работа, а дочка ещё мала, чтобы ходить на площадку. Назвал Гамлетом – Гамлет довольно свиреп в исполнении Высоцкого – в честь любимого актёра и певца. Щенок рос быстро и мощно. Зина терпела хобби мужа. Однажды подросший Гамлет, радостно встречая хозяйку дома, поставил лапы на плечи и уронил её. Зина крепко приложилась – как она сказала: «Сракой» – мягким местом к полу и немедленно поставила вопрос почти по Шекспиру:

– …Или я!!! … Или собака!!!…

Тёплый ласковый язык и виноватые изгибания тела и хвоста почти годовалого пса не смягчили её решимости.

Славик выбрал семейную жизнь. Судьба собаки была решена. Дочка плакала, Славик тоже. Так Гамлет оказался вначале в питомнике, затем в школе, а потом на заставе.

Ему больше подошло бы имя Полкан и караульная служба, а не пограничная. Злобный и потому, что хочет отомстить неизвестно кому. То есть знает кому, но неизвестно как – географию мести он не знает, с историей ненависти знаком плохо, а с Шекспиром тем более.

В дороге – день 3

У меня в купе потеплело – похоже, к Гольфстриму едем.

Чуга у меня подолгу сидит. Чую, что он как-то меняется. Служебное дерево из него выходит, козыряет перед чужими.

Ко мне в гости Чуга привёл двух девушек – они захотели поглядеть на пограничную собаку. Я вёл себя сдержанно. Не так, как на заставе, когда Чуга привёл ансамбль на нас поглазеть. Застава у студентов техникума в подшефных, и по праздникам они в казарме поют и пляшут. И меня, как самого добродушного, Чуга вывел с ними пообщаться. Рефлексы, волк их побери, сработали раньше меня. Чужие! Визг, вопли и я по морде получил. Больше без намордника меня ни к кому не подпускали.

Сегодня всё было помягче. Я всё ещё красивый и женщин не в первый раз вижу. Но суки – лучше. С ума схожу раза два в год. Как многие неуравновешенные, когда инстинкты другого мозга выползают к извилинам серого вещества. А в остальное время – почти послушный. Кажется, одна из этих девочек пустует. Инстинкт говорит – будь добрее. Хвостом повилял Чуге и гостям.

– Мой боец вот что умеет! Жарко!

Как шапку снять в наморднике? Сбил, унизительно. Не развернуться в тамбуре. Потом на остановках ещё кое-какие элементы дрессуры показывал. С дамами интересней. Они и суки в определённые моменты пахнут почти одинаково и ещё – они интерсубъективные объекты. Иногда девушки встречались по дороге, когда мы с Чугой и младшим наряда шли к заставе со службы. Они разговаривали, а мне мой нос не спрятать. Пах запах пах.

***

Моя философия не метафизика, моя философия невербальна. Слова появились гораздо позже запахов. Пространство образов языка у меня живёт в пространстве запахов. Запах понятнее всего – это или еда, или цель. Одним ухом я воспринимаю язык людей, другим – их убедительность: поэтому собаки всегда покачивают головой, когда слушают человека. У людей пространство образов живёт в пространстве языка и слуха. «Язык слуха» породил вначале двузначную логику, а потом и многозначную. Мне, овчарке, понятна традиционная двузначная логика поводка и мяса. Это разным терьерам, на редкость самым самоуверенным ребятам, для воспитания нужны многозначные стимулы.

Пространство образа запахов для меня является основным и от него пляшут все остальные понятия. Это приходит с возрастом и желанием понять другого. Или нежеланием. Время-мысль – это вектор в пространстве витальности. Безупречно признаю, что лабиринт приручения мысли у пса гораздо проще, чем у человека. И мысли гораздо короче и приземлённые. Вполне может существовать цивилизация, основным языком которой является язык запахов. Язык носа. Она честнее. В ней свои философские споры.

Религиозные люди и наркоманы пытаются воссоздать и понять запаховые смыслы, когда логика жизни для них пуста. Но пространство образов языка чувств уводит их в лабиринт благодати словесного, запахового или вкусового рабства. Вектор чувств в пространстве смыслов. Ни одна религия не обходится без стимулятора, изменяющего сознание. Крыша поехала, значит, всё хорошо. Как у футбольных фанатов: губит людей не пиво – губит людей футбол. Или наоборот?

***

Кай как-то задержал в вагоне пассажира. Ему показалось, что пилигрим везёт в кармане пиджака что-то запрещённое. Оказалось – подарочная коробочка ладана. Ну почему Кай так среагировал? Привык, видно, ловить любителей каннабиноидов – потребителей плана, анаши, марихуаны и гашиша.

– Это фимиам – ладан с Афона. Один из ценнейших даров, его преподносили царям в знак особого расположения, – возмущался задержанный.

Ладан оказался «заряженным» каннабиноидами, поэтому пёс так среагировал.

– Знаешь, почему церковные мыши голодные, бедные и худые? – спросил Кай?

– Не видел, не знаю.

– Привыкают к простому ладану, а отвыкнуть не могут. Сбегают на сторону, пожрут и обратно. Кто побывал на Афоне, того обратно зовёт «афонский ладан».

– У кого-то при смерти, при обряде погребения обязательна собака, а у кого-то – ладан. Запах напрямую связывает с окружающим миром.

– Может быть, но Парацельс в своё время написал: «…запах ладана может скорее привлечь, нежели изгнать злых духов…»

– И собака, – подвёл итог я.

Собака – единственное существо, не любящее стимуляторы. Пьяных лосей снимают с деревьев, пьяные слоны громят деревни, а пьяные ёжики блуждают в тумане законов. Пьяных псов от спиртного почти не бывает – они пьянеют от крови. Но собак легко делают наркоманами на таможне и в других местах, где надо найти запрещённые вещества.

И пивко иногда по случаю.

***

Главное, знать силу своих возможностей. Они скромны – я сильно ограничен в риторическом произношении. С другой стороны, это хорошо – слова появились гораздо позже запахов. Пчёлки и другие животные говорят и отдают команды запахами. Молекула запаха – это жизнь, органическая или неорганическая. Слово – это беседа, дополнение к Молекулам запаха. Правдивые и правильные слова можно сложить в полное враньё. Запахами обмануть сложнее, но можно. Словоформы – это лишь «представление представлений». Пахнет всё. Люди ощущают лишь малую часть невидимого мира запахов. Но 90% информации, влияющей на чувства, человек получает через обоняние. А мы, собаки, все +100500. А чувства – это жизнь, витальность. Логика – это пространство, а чувства – это время. Правда, я не знаю, какие чувства у неорганической жизни.

***

– Ах, какая красивая собачка! А как его зовут? А сколько шпионов вы задержали?

Чуга начал заливать – ему только дай поговорить. На команду «голос» пять раз гавкнул. Знаю, что врёт, а ничего поделать не могу – лаю. Один-два-три раза в год задерживали и то не настоящих нарушителей, а проверяющих офицеров и прапорщиков из отряда. Систему С-113сработают, подкоп или следы на КСП оставят, убегут в тыл, а потом на деревьях сидят – боятся, что догоню и хватать, и рвать буду.

Но бдил, чтобы Чугу никто не обидел. И Чуга никому не разрешил меня погладить.

Чем меньше голова, тем быстрее в ней бегают мысли, если ум есть. А запахи почти мгновенно распаковывают те или иные воспоминания. Приход девушек напомнил о моей соседке Герде.

Ох!

На какой-то станции мы долго стояли – полчаса, наверное. Морж и Чуга вспоминали, что здесь случилось, когда они ехали в другую сторону, в армию. Оказалось – они ехали в одном эшелоне призывников. Вагоны были общие, набитые битком – народ разместился на всех трёх ярусах. Сержанты, приглядывающие за будущими солдатами, ехали с ними в этом же вагоне. Офицеры, сопровождающие буйный эшелон – покупатели призывников – ехали в отдельном купейном вагоне.

Был уже пятый день дороги. Домашняя еда и так называемые сухие пайки заканчивались и пассажирам разрешили сбегать за продуктами в магазин. Несколько человек с каждого вагона, по очереди, понеслись на рысях в показанном направлении. Поезд стоял на запасных путях несколько часов, магазин был недалеко.

Будущие рядовые, ефрейторы и сержанты сбегали и затоварились, но на обратном пути покупки проверяли офицеры. Они изъяли бутылки со спиртным и поставили их на снег и шпалы рядом с рельсом свободной соседней колеи. По команде все, ходившие за жратвой и питием, залезли в вагоны, а офицеры остались рядом с добычей. Они стояли вдоль всего состава, напротив каждого вагона. Переглянулись, кто-то толкнул короткую речь или просто рявкнул, взяли в руки бутылки с водкой и портвейном и синхронно хрястнули ими о рельс. Раз, другой, третий… Эшелон как одна гулкая глотка одновременно выдохнул:

– ОХ!!! УУУУУУ!!!

– Мне тогда показалось, что вагон закачался от возмущения. Хотя мне было всё равно – я водку до армии не пробовал, – сказал Морж.

– Я тоже, – ответил Чуга.

– Пойдём, отметим это звучное воспоминание.

Герда

Она – настоящая «немка». Из потомков тех выживших, которых в войсках SS и в НКВД дрессировали по самой жёсткой системе. У Герды идеальный экстерьер, выставочный. В какой-то мере количество собачьих пород говорит об уровне культурности и цивилизованности народа. Или не говорит. Герда красива, азартна и зла как стеклянный осколок. Она тоже из питомника, но младше меня. Первый инструктор как мог, не без битья, обучил Герду собачьим наукам. Потом уехал, и Герда замкнулась у себя в конуре. Подчиняться она никому не хотела.

Инструктор Герды дембельнулся перед приездом Чуги на заставу. Отслуживший со мной год ефрейтор Стёпа-гуран, решил бросить меня и взять злобную Герду. А я уже почти к нему привык. Не зверюга, мол, я. Зато он – сучара, Карацупа недоделанный. Чем меньше у существа ума и ниже интеллект, тем больше ему выслужиться хочется перед б. и г. Гамлет в ночь перед дембелем гурана при сдал-принял тяпнул его за задницу. Немного отомстил придурку за меня.

От Герды Стёпе-гурану иногда крепко доставалось. Поначалу она из конуры только по большой надобности вылезала, а на команды Стёпы не отзывалась. Хотя уже год имела о нём представление. Руки у Стёпы были часто в бинтах, пары передних зубов он лишился при дрессировке злобной суки, и его улыбка стала походить на заячью. Иногда Герда не хотела работать, и приходилось Стёпе-гурану ЧГ или в дозор идти без собаки.

Помощники на тренировках по задержанию говорили, что хватка у Герды неправильная, мёртвая. Нас учили, чтобы был перехват. Чтобы нарушитель не мог другой рукой ударить бойца-пса ножом. Вначале бросок на загривок, а потом правая-левая, правая-левая рука и дальше, как получится. Герда вцепится и не отпускает, пока рукав дресскостюма не оторвёт. Стёпа-садюга её поощрял, когда она за голую руку или лицо помощника пыталась ухватить.

Мы с Гердой инстинктивно любили друг друга. Вольеры рядом. Мы – стандартные красавцы. Моё дело кобелье, а она была не против. Под наблюдением вожатых, конечно. Вуайеризм циников унизителен, но что делать, если гормоны сильнее. Потом Герду увезли в отрядный питомник, но вскоре привезли обратно. Щенки или умерли, или Герда их зализала, или задавила. Как всё было – не знаю. Ещё злей стала красавица Герда.

Был период, когда у Герды не было кинолога, просто жила в своём вольере. Кормили её вожатые по очереди, на службу она не ходила. Инструктор предлагал отдать её Токотаку, после того как у него умерла Чара. Но начальник заставы запретил: боялся, что Токотак из Герды сделал бы добрую и послушную собаку.

Во сне приснились суки, наши девочки: Герда, Чара, Джильда и Скобка.

В дороге – день 4

Моё открытие: если полизать морозное окно тамбура, в нём появляется прозрачное окошко. И пить хочется меньше. Чуга, конечно, воду мне оставляет, но за ночь она замерзает. Грызть лёд трудно, не налижешься. За окошечком всё бежит, когда мы не стоим. Почти как на машине в кузове – я стою, а мир кругом гонит мне навстречу много-много воздуха. Запахи появляются и быстро улетают. Эйфория, кайф от быстрой смены запахов. То, что впереди, пахнет сейчас. У того, что впереди, у будущего всегда есть запах, но его я чую сейчас. Значит, будущее всегда здесь и сейчас.

***

Вулкана опять вспомнил. Его конфуз. Со мной такого безобразия не случалось. Поехали они дозором на шестьдесят шестой (ГАЗ-66) на дальний фланг МЗП, КСП и систему проверить. Наряд в кабине поместился, Вулкан один в открытом кузове. Ловит набегающий воздух, хватает близкие ветки. Одну речку проезжали вброд под раскидистыми ивами. Инструктор глядел на МЗП поперёк речки, КСП и систему (колючую проволоку на столбах), изредка на пса посматривал. Однажды обернулся – нет Вулкана в кузове. Послушный, никогда без команды не спрыгивает и любит покататься. Где он? Развернулись и поехали искать пса.

Оказалось.

Вулкан над бродом подпрыгнул в кузове, ухватился зубами за толстую ветку и остался висеть над водой. Так и висел бы, пока бы не подъехали, за хвост и лапы пса в кузов не стряхнули и поехали дальше.

***

Попить захотелось. Полизал лёд в миске – попозже Чуга воды принесёт.

Приходили несколько раз Чуга с проводницей. Она выпускала нас погулять, брала уголь и смотрела на меня уважением:

– Хорошо собачка уголь охраняет! Красавчик! Умный, наверное? А у нас дома дворняжка Озик – бестолочь и тиран.

Нда, знакомые слова. Не люблю их. А надушилась-то, как парфюмерный магазин. Или как Клеопатра, спешащая на свидание с Марком Антонием. Аносмия или дизосмия у неё что ли? А я весь углём пропах как террикон какой-то. Отряхнусь, но пыль опять на меня садится. Уголь пахнет будущим дымом, ту бишь парфюмерией. Слова per fumos – «через дым» – у римлян означали воскурение, уносящее запах жертвы в небеса к богам. Главное в религиозности – чувства, значит, запах.

В религиях аромат нужен для обострения религиозных чувств. Он даёт возможность пообщаться с находящимися наверху – в голове или ещё где-то – богами. Людские боги питаются запахом. Невидимые духи питаются невидимым. ДухИ и дУхи. ДУхи и дым. Огонь и дым. Жизнь и её след.

А я люблю настоящую пищу. Кусочек курицы и кости проводница через Чугу передала мне. Потерплю её уголь и её парфюмерию. Или она меня терпит. От вкусных запахов только слюни текут.

Эмоции всегда выражаются изменением запаха. Слова имеют свой запах, если произносятся с чувством. Некоторые фразы быстро переводятся на понятный мне язык, некоторые вообще непонятны. Например, логика не пахнет ничем. Сократ и Ницше хотели жить без запахов, прямо платоны какие-то. Пока ни у кого не получилось быть абсолютно чистым.

***

Приходили вчерашние гостьи с Чугой. Сегодня внимательнее их разглядел. Облако из запахов и феромонов – это и есть аура любого существа.

У живых существ, можно сказать и так, ароматических аур несколько. У всех собак нашей псарни есть свой индивидуальный запах и общий для всех запах псарни. У всех собачников нашей псарни есть свой индивидуальный запах и общий для всех запах псарни. Это – СВОИ. У всех солдат заставы есть свой индивидуальный запах и общий для всех запах казармы. Это тоже – свои, но уже поменьше – они всегда ходят младшими наряда. Офицеры не спят в казарме, поэтому они полу чужие, полу терпимые. Все остальные – ЧУЖИЕ, «чижики» – их рвать и трепать, рвать и загрызать. Чуга учит меня сдерживаться, всё время повторяет:

– Свои это, свои «совы». Не трогать! «Совы» это, «совы»!

Намордник с меня снимает только во время еды, питья и когда мы вместе.

Люди какие-то коротконосые, очень плохо чуют. Но сейчас, похоже, Чуга нюх потерял.

***

Экзистенция собаки – быть собакой. Чтобы собака чувствовала себя настоящей собакой, она должна быть с человеком, с хозяином, с сэнсэем, с барином, с эсквайром, с сёгуном или паханом. Знающий человеческую речь и человеческие руки никогда их не забудет. Ни плохое, ни хорошее.

На земле Пёс крепко стоит на четырёх ногах. Человек непрочно стоит на двух, но уподобляет себя дереву. Правда, без корней. У людей, как и они сами, топика запахов размещается по вертикальной оси: выше носа – хорошие, ниже носа – плохие. Почти у всех животных, которых я знаю: кошки, коровы, косули, барсуки, бурундуки – вообще почти у всех четырёхногих – экзистенция запахов, топика запахов расположена по горизонтальной оси. Нос и хвост любого пса расположены на одной высоте от земли. Нет одухотворённого верха и низкого низа. На юго-востоке Азии это давно поняли, во-первых, потому что они другие люди, чем в Европе, во-вторых, что естественно, то правомерно. Быть вертикальным – не значит быть самым умным. Что жирафы, что кенгуру, что птицы – все они почти вертикальные существа. Но не доросли до иерархических глупостей человека. Животное не поставить на колени. А человек-животное всегда на коленях.

***

Трон – это такое облако, с которого смотрят сверху вниз.

***

Экзистенция человека – быть всем. Но физиология человека не даёт ему узнать то, что знаем мы. Они чувствуют лишь самые сильные запахи – слабые отголоски ароматической картины мира. Слова – лишь один из видов коммуникации. Человек постоянно прячется за словами, одеждами, благовониями. Глаза он усилил телескопами и микроскопами, уши – микрофонами и локаторами, осязание – термодатчиками. Вкус и нюх – проблемы слабо решённые. Если бы люди нюхали друг у друга там, где надо, картина мира и иерархия были бы другими.

Человек в своём антропоидном мире любит проводить сравнения. Люди сравниваются со слонами, носорогами, с быками, коровами, львами, львицами, волками, гиенами, лебедями, воронами и воронами, совами, сороками, курями-петухами, ослами, котами, кисками, зайцами и кроликами, лисами и лисичками, баранами, козлами, овцами, ягнятами, черепахами, рыбами, акулами, жабами, пауками, улитками, слизнями-слизняками, клещами, крысами, мышами, ужами, гадюками… Как говорил иезуит Бальтасар Грасиан-и-Моралес: «Вот жизнь человека: в двадцать лет – павлин, в тридцать – лев, в сорок – верблюд, в пятьдесят – змея, в шестьдесят – собака, в семьдесят – обезьяна, а в восемьдесят – ничто…»

Хотя и для пьяниц есть похожая классификация. В опьянении есть четыре стадии, в которых перебывает человек, выпив спиртного: павлин, обезьяна, лев, свинья. Сейчас Чуга похож на дважды павлина перед курицами.

Отвернулся от курящего курятника. Вонюче, близко не привык.

А если поглядеть на собак как на людей. Герда похожа на эту крашенную хищницу. Джильда похоже на ту, которая пониже с уставшим и отстранённым выражением на лисьей мордочке. Пение павлина интересует её мало, она здесь за компанию.

Накудахтались, ушли.

Джильда

На нашей псарне она появилась в начале прошлой зимы. Её поселили в вольер Чары, которая недавно умерла. Токотак уехал куда-то за новыми зубами недели на две, вернулся с новыми железными зубами, а Чары нет. Увезли и погребли. Послужил без собаки недели две-три, стёр ноги до мозолей на подошвах. В дырявых сапогах много не находишься, а родные яловые кто-то скоммуниздил за время отсутствия.

С какой-то точки перегиба началась невезуха. Затравкой послужили зубы. Продолжением – смерь Чары, дырявые сапоги, мозоли, что-то ещё по мелочам. Потом вожатому привезли другую собаку – Джильду. На этом невезуха измельчала, но не закончилась.

Поначалу ефрейтор несколько раз сходил с Джильдой ЧГ. Недалеко, да и на машине подвозили до участка вероятного движения нарушителя. Потом наряд отправили дозором на дальний фланг. 15 км туда, 15 км обратно. Уже не первый мокрый снег выпал. Туда Джильда кое-как дошла, а обратно идти у неё сил не было. Токотак тащил её на плечах. С километр пронесёт, с полкилометра собачка пройдёт и ляжет. И так до самых ворот в системе, от ворот до заставы ещё метров семьсот-восемьсот кое-как сама дошла. На заставе смеются: с вышки уже позвонили, они всё видели. Бестолочи. Даже мне несчастную девочку стало жалко. Пришла – от усталости даже есть не стала.

Оказывается.

Её привезли на нашу заставу из питомника вскоре после родов и выкармливания семи щенков до трёх месяцев, обессиленную. Какая служба? Волчица в логове с волчатами дольше нянчится, а волк еду добывает.

Ещё невезуха с мясом для собак случилась – маловато мяса стало. Куда-то пропали свиные головы, которыми нас кормили. У всех псов глаза стали тусклые – на порции овсянки с банкой китового мяса долго в мороз не наслужишь. Холодно. У меня чувства долга службы нет – у меня его заменяет чувство благодарности. За еду, за общение. Даже мне без человека тоскливо, а я их много повидал. А Чара не выдержала.

Кто-то заметил косулю на льду. Хотела перебежать Реку по гладкому льду, ноги разъехались, а встать не смогла. Замёрзла. Утром наряд с вышки увидел, позвонил – приехали, забрали, привезли и отдали на псарню. Нам повезло – мы подкормились, повеселели. Потом привезли павшую в деревне корову – ещё веселей стало. На сытое брюхо и мороз не так страшен.

Джильда окрепла, втянулась в службу. Оказалась послушной и понятливой, хотя она такой же холерик как я, – через полгода, летом Токотак с ней уже 2-й класс СС заработал. А мы с Чугой так третьеклассниками и едем.

Приснился Токотак.

Токотак – Собака времени

Люди говорят с нами, когда на собачьей морде есть лицо.

Люди говорят снами, люди думают снами как Дмитрий Менделеев, Нильс Бор и Август Кекуле.

Токотак был вожатым Чары, а потом, когда её безжизненную увезли, стал вожатым Джильды. Он умел понимать собак, и ещё он любил числа. Периодически во время шмона из сена в теплой части вольера Чары, а потом Джильды вытаскивали какие-то журналы, какие-то листочки с каракулями, цифрами, фотографии… У весёлого как я Чуги в будке под крышей было спрятано всего лишь несколько писем и фотографий да два патрона, замыленных на стрельбище – фазана подстрелить. Не знаешь – не найдёшь. Чуга хитроватый – нигде и никогда не пропадёт. Гена – себе на уме, у него никто никогда ничего лишнего не находил: письма и фотографии он носил с собой. Непрактичный и вечно неопрятный Токотак был лишь по школьному умный – скубент-романтик. Ну, никак на нём форма молодцевато не сидела, только бесформенные маскхалаты шли к его востроносому облику.

***

Ты же, чей разум стекал,

Как седой водопад,

На пастушеский быт первой древности,

Кого числам внимал очарованный гад

И послушно плясал,

И покорно скакал

В кольцах ревности,

И змея, плененного пляска и корчи,

И кольца, и свист, и шипение

Кого заставляли все зорче и зорче

Шиповники солнц понимать точно пение,

Кто череп, рожденный отцом,

Буравчиком надменно продырявил

И в скважину спокойно вставил

Душистую ветку Млечного Пути

В жемчужинах синей росы,

В чьем черепе, точно стакане,

Жила росистая ветка Млечного Пути

О колос созвездий, где с небом на ты,

А звезды несут покорные дани –

Крылатый, лети!

Я, носящий весь земной шар

На мизинце правой руки,

Тебе говорю: Ты!

Так я кричу,

И на моем каменеющем крике

Ворон священный и дикий

Совьет гнездо, и вырастут ворона дети,

А на руке, протянутой к звездам,

Проползет улитка столетий.

Хлебников В. 7 декабря 1917, 1922

***

Числа создали это мир.

Но Время не число, у времени одна цель – дать путь новому времени. Жизнь – одна из таких дорог. А человек измеряет Время числами. Неправильно. Человек измеряет ритмы, а не время. Ритм Луны, ритм Солнца, ритм сердца. Планетное время рождается на Солнце и других звёздах. Оно летит с солнечным ветром, как семена одуванчика. Время – это кокон жизни. Звёздное время зарождается в неизвестной материи. Маленькое семечко Времени может вырасти в красного сверхгиганта, а потом схлопнуться в белого карлика. Временная неуловимая субстанция создала этот мир и наделила, и наполнила вещество и поля собой. Мёртвое – это бывшее живое. Тяготение – создатель времени и его убийца. Наша Вселенная – это волна на водопаде Времени.

А семечко времени может прорасти на подходящей планете и родить такого поэта как Велимир.

Число не есть бесконечность.

Время = Жизнь.

Ноль есть первое число. Найденное позже остальных.

3 = 1

2 × 2 = 0

Эллины видели мир дробным, воспарили над ним и ушли в бессмысленную греческую бесконечность. Индийские мудрецы мыслили мир цельным, наполнили его взаимопроникающими стихиями, ушли в себя и открыли число 0. Другими, кто открыл богатство нуля, были индейцы.

– Индейцы майя раньше индусов ввели понятие нуля, – заметил Буран, когда я ему рассказывал, – и предсказывали солнечные и лунные затмения.

Детская таблица возбуждения времени:

Одиножды один – шёл гражданин.

Одиножды два – шла его жена.

Одиножды три – в комнату зашли,

…

Это вариант стишка из глубокой древности.

Красивое выражение:

23 – 1

1 – 3

3 – 5

…

19 – 21, моё время – почему?

Моё время – где?

21 – 23.

Это выражение – всего лишь восточные часы суток и цикличный календарь.

Мышь, бык (корова), тигр (кот), заяц, дракон, змея, лошадь, коза (овца), обезьяна, Пёс (Собака), кабан (свинья).

Мой час – вечерний.

Ну почему?

Мохнатая шмель

на колючий ель.

Ноль – самое чёрное число, Ноль – самое белое число, Ноль – самое чистое число. Ноль – число без цвета. Ноль – число, вбирающее в себя все цвета. Ноль – самое целое число. Ноль нельзя испачкать никакими дробями.

Поэтому 2 × 2 равняется незнанию.

Ещё Токотак любил календари. Разные. Если назвать ему число, месяц и год, то он может назвать, какой это день недели будет, но помнил только лет на семь вперёд и назад от нынешнего года. А ему хотелось знать на все года. У него была записная книжка с листочками в клеточку, в которую он записывал свои вычисления годов, и пытался найти закономерность. Я не знаю, как он это делал.

Например:

366 240 251 361

За этим годом следовали года:

400 351 362 402

511 462 403 513

………….

И так далее.

Шизик.

Кому это нужно?

В записной книжке несколько страниц были заполнены этой цифирью. Считать в уме, запоминать страницы чисел – дело полезное, но не такое простое. Иоганн Вайс и математические головоломки вдохновили его на это дело. Правда, позже Токотак узнал и совсем не расстроился, что прототипа разведчика, переигравшего самого Канариса, порвали руками заключённые освобождённого нацистского концлагеря. А алгоритм вечного календаря он узнал много позже, но запоминать столько цифр не захотелось, и хвастливый школьный задор и интерес пропали.

Я – не математик и не поэт, а всего лишь собака.

***

Собаки времени бегут по кругу

Со стаей циферблатов и зверей

Кого-то берегут

Как верную подругу

Кого-то стерегут

Со злобой у дверей

Собачьи дни каникул детства

Купание рыбалка беззаботность

Улыбки

Встречи

Странные слова

От смелости кружится голова

А где-то там собачьи острова – Канары

А здесь на лошади в ночное

Искать на небе Гончих Псов

Бегущих по Вселенной

Чтоб поприветствовать щенка

Рождённого Исидой

А здесь под боком верный пёс

И жеребёнок Найт.

Кухня

На кухне псарни можно много чего услышать. Обычно, там собирались собачники-вожатые до или после боевого расчёта. Те, кто не был на службе. Обычно, бывали и мы с Чарой, как самые спокойные. Бывали и днём, когда кто-нибудь готовил в армейском котле пищу для собак. Токотак показывал, как Чара выполняет команды уже не на голос и жесты, а на незаметные пощёлкивания, притопывания.

Зато я команду «жарко» лучше выполняю. Лучше всех!

Что-то давно пожрать не несут…

Пока продолжу про Токотака и цифры.

Чего только на этой кухне не готовили…

Токотак за новыми зубами ездил далеко, в Округ. Туда – на небольшом самолёте почти два часа полёта, обратно – почти сутки на поезде, поезде и на машине от Отряда до Заставы. Рассказывал он потому, что офицеры, приехавшие на заставу с очередной проверкой, отобрали у него записную книжку. Ту самую, с вычислениями. Спрашивали:

– Что это за цифры такие? Не положено!

Записную книжку отобрали, прошмонали тумбочку и вольеру.

В Округе перед госпитализацией, он несколько дней жил казарме. Там его вместе с другими ожидающими госпитализации солдатами-бездельниками послали на какую-то работу в Штаб Округа. Захотелось в туалет. Вырвал из записной книжки листочки, лишние засунул в ящичек для бумаги.

– Полгода не прошло, а уже первый отдел нашёл меня, – возбуждённо говорил заика Токотак, – объяснил им, что это всего лишь календарь. Люблю календари, люблю цифры и люблю считать…

А на собачьей кухне изредка фазанов готовили, рыбу жарили, картошку жарили. Осетра, принесённого мореманами, жарили. Запахи моему носу всё скажут. Фазанов и уток чаще в кочегарке запекали. На лопату и в топку. Главное, чтобы не сгорела. Кочегарку и кухню на псарне топили дровами. Хорошо пахло дубовым, берёзовым и осиновым дымом, а не этим – кислым вагонным угольным.

Люблю фазанов. Ловить и есть.

Наконец-то. Чуга с Моржом принесли пожрать. Потерплю их здесь – я же не Вулкан. Жаль, фазана в еде не было. И фазаном даже и не пахнет.

В дороге – день 5

Надоело намордник то на шее то на морде стук колёс шум кислая вонь угля морда чешется нос чешется ухо чешется брюхо чешется блох что ли где в такой мороз подхватил надоело морда чешется нос чешется ухо чешется брюхо чешется блох что ли где в такой мороз нахватал морда чешется нос чешется ухо чешется брюхо чешется блох что ли где в такой мороз нахватал башка чешется морда чешется нос чешется ухо чешется брюхо чешется блох что ли где в такой мороз подхватил зубы чешутся ух как нос чешется хвост и тот чешется че-шется че-шет-ся че-шет-ся-я-а-а-а.

Кажись, приехали.

Уф!

Книга 2. Дом

Бандерос

Какие-то птицы выпорхнули из снега и вспорхнули с кустов, полетели к ближайшим деревьям и расселись по веткам.

– Это не фазаны – это рябчики. Привыкай, знакомься с новой жизнью, – сказал Чуга.

Вспорхнувшие птицы походили на старых знакомых, но были помельче, потемнее и хвост покороче. Тоже пахли живой курятиной и гуано.

Мы были в гостях у деда Чуги Анисима Константиновича в деревне Чуга. Сходили в лес и поля прогуляться и размяться.

Вечером был громким.

– А ещё фронтовик-орденоносец, – сказал Чуга, вышедши покурить и оправиться, – что с контуженного возьмёшь?

Согласился.

Наш Чуга полит подкован, как медведь – на три капкана.

Что-то в избе было громко вечером. Полаял. Переночевал в чьей-то кобельей будке. Давно, похоже, пустует.

Утром вместо физзарядки ефрейтор запаса почистил дорожку, поколол дрова. Вожатые за псарней кололи дубовые дрова для котла собачьей кухни, а кочегар – для кочегарки. У пограничников разная служба и обязанности. И дозором пройтись, и на вышке постоять, и картошку посадить, а потом окучить, и систему прополоть, и снег почистить, и свиней покормить, и коню сено накосить, и ещё много чего.

«Кто боится пыли, грязи – подавайте в роту связи».

«Где танк угрюмый не пройдёт, где БМПешка не промчится, там пограничник проползёт и ничего с ним не случится».

Утром как-то незнакомо: корова мычала близко, бычок ревел, петухи по деревне перекличку сделали. В деревне я не жил. Только рядом: от заставы до деревни около километра.

Дед дал Чуге двустволку и лыжи, и мы отправились за зайцами. Вдалеке увидели косулю – снежное копытце, как сказал гражданский солдат. Да, согласился я, а снега здесь глубже, чем там. И длинноухие здесь какие-то подснежные и в просторах, и в колках прячутся. Не догнать.

Выпорхнувшие из снега рябчики уселись на ёлке, спрятались в ветках и начали посвистывать. Так вот кто меня здесь смущает! Там бурундуки посвистывали, привык к ним и внимания на них не обращал. Здесь белки вместо полосатеньких бурундучков, и они «цокают». И деревья другие и запахи совсем не те.

Слово «рябчики» вызвало какие-то ассоциации. Думаю, вспомню. А что, я тоже думать умею! Иногда. Когда надо отменять условные рефлексы. Особенно в новой жизни. Привыкаю.

У Чуги, оказывается, есть младшая сестра и младший брат. Они нас и встретили на вокзале. Чтобы им поздорваться-обняться, Чуга меня к ограде вокзала привязал.

Сейчас мы с Ниной уже друзья. А с Борей – лучшие друзья.

Живут они в городе, но в «частном секторе». Первые дни жил на цепи, как караульный барбос. Унизительно. Потом Чуга соорудил что-то похожее на вольер. Своими «совами» оказались – сестра Нина, брат Боря, отец Гелий Анисимович, мать Воля Глебовна, сибирский кот Махно, семь всегда всполошенных разноцветных кур и петух Бандерос. Приходящими «совами» – несколько друзей и подруг Чуги, Нины и Бори и гости Гелия Анисимовича и Воли Глебовны. Один придурок, когда в доме отмечали возвращение солдата, вышел на воздух, подошёл поближе и попробовал покомандовать мной, но я его быстро отучил.

С неделю принюхивался, оглядывался, знакомился – привыкал, в общем. Всё не так как там, где я вырос и жил. Начал понимать Чару, Гамлета и Герду. Немного.

Запах дома – не запах казармы и не запах псарни.

После запахов природы дух города тяжеловат. Воздух рождает мысли. Хороший воздух – хорошие мысли, плохой воздух – спёртые, сумбурные, вонючие мысли. О чём здесь все думают? В латинском языке слово sapiens – «разумный» – изначально означало «быть пахучим». Кто разумней – природа или город?

Королева моды Гаврила Шанель не любила подражать природе. Не переносила цветочных запахов, считала их буржуазными. «Абстрактный» запах пробы № 5 Эрнста Бо стал «ароматом века». Парфюмер Бо воссоздал свежесть озера на Кольском полуострове в летний полярный день. А Марселю Прусту помогал работать запах ириса. Абстрактная живопись, абстрактный запах – что было раньше?

В доме другая инфляция запахов, чем в казарме. Другая матрёшка.

Слова тоже пахнут, не только образы. Как говорил Щенок: «Если сказка скверная, то, какого же запаха от нее можно ожидать?»

Вспомнил.

Инструктором у меня был младший сержант Кошечкин, Кошак. До службы он был охотником, поэтому с собаками умел ладить. Со мной через бои и непонимание, ну не лайка я и не гончак, он тоже договорился. В школе СС мы вместе научились тому, что положено знать выпускникам-курсантам. Охотничьим премудростям Кошак обучил во время службы на заставе. Пограничник – тот же охотник, только охотник на людей. На дембель инструктор Кошак уехал с чемоданом шкурок чернобурок и енотовидных собак. От добытых трофеев мне тоже кое-что доставалось. Забыл, но помню.

А сейчас Чуга опять меня учит:

– Петуха и кур трогать низзя! Махно обижать низзя! По грядкам ходить низзя! Фу! Фу! Фу!

Он, Бандерос – главный по двору.

Бандерос сам сказал.

«О, Критон, я должен Асклепию петуха».

Посмотрим.

Собаки Гоголя

Оказывается, мы живём на улице Гоголя. Гоголь – это утка такая: мне Кошак говорил. Осенью из прибрежных камышей на Большой Реке взлетает столько вспугнутых разных уток, что неба не видно. Им там благодать без охотников.

А чёрно-белый гоголь выводит птенцов на дереве. Однажды маленький караван, идущий к Реке, попался нам на дозоре. Сзади бурундуки посвистывали, а через дорогу за большой уткой перекатывались утиные шарики. Весенний воздух пахнет не холодным снегом, а ледоходом, молодыми мышами и вкусными птенцами. Кошак придержал меня – шарики укатились за уткой.

Боря, младший брат Чуги сказал, что Гоголь – это не птица, а писатель птица-тройка. Они как раз его проходили – «Гоголь любит гоголь-моголь», а селезень ходит гоголем.

Гоголь-моголь по-гоголевски: в кипячёное козье молоко вливается ром по вкусу. Вот так что, оказывается, любил Микола, а не взбитые яйца с молоком.

И выпивал Николай Васильевич не как все: перед обедом шампанское, во время еды – вино, по окончании трапезы – большая рюмка водки.

– Ты, МПП, – говорит Боря, – знаешь, что на улице какого-нибудь деятеля живут его герои или почитатели? На Садовой улице живут или садоводы, или садисты, или саддукеи. На Заводской улице живут заводчане, или она проходит рядом с заводом. Как улица Набережная, например, тянется рядом с рекой. Живут в домах там рыбы-раки, жуки-плавунцы и водяные пауки, потому что в нашей Исети они давно не водятся. Если рыбёшка и попадается на крючок, то, или вонючая, или горбатая, или с глистами. На нашей улице Гоголя живут все герои Гоголя – Гоголь всегда рядом.

Например, прообраз Собакевича любит охотиться, делать колбасу из добытого мяса, угощать друзей, а потом сажает их в каталажку. Ещё он делает вино из смородины, клюквы, малины и других ягод. Мастер на все основательные руки.

Но это плохой Собакевич, а рядом живёт хороший. Старый пёс: злой к чужим и добродушный к своим.

Шустрый как я в молодости Боря зовёт меня МПП – Мой Пограничный Пёс. Имя-то у меня не очень серьёзное для служаки, тем более для пограничного пса.

Ещё Чуга запретил ему подавать команду: «Фас!»

– Это не собака, а пулемёт Карацупы. Не вздумай им стрелять, а то меня посадят.

Чуга здесь не Чуга и не рядовой Чугункин, а Гена. На заставе посчитали, что два Гены на одной псарне – это много: Гена гунн и Гена Чуга. Его отец Гелий Чугункин из деревни Чуга.

И Геночкой, и Геннадием, и даже Геннадием Гелиевичем разные люди его называли. И Гендозом-паровозом, если Боря на него обидится. Никакого почтения к бойцам, немного уважения только к старшим.

С обитателями улицы Гоголя меня знакомили Чуга и Боря. Первые дни мы гуляли вместе.

Частный сектор переходил в хрущобы – туда вначале мы не ходили. Где-то там было СельхозПТУ, оттуда иногда слышались какие-то крики, шум драки и вспышки, как при учебном задержании. Любил эти мгновения, когда помоложе был. И днём, и ночью. Адреналин кипит в крови, а лаять нельзя. Команда: «Слушай!» Стрельба, вспышки взрывпакетов и в темноте слышна, а при свете сигнальной ракеты видна ЦЕЛЬ! Наконец-то – команда: «ФАС!» Рывок, бег, полёт. Как приятно впиться в ЦЕЛЬ и рвать и трепать, рвать и трепать, рвать и трепать.

Уф!

– Хорошо, молодец!

Похвала всегда приятна.

Зубы, что ли чешутся? Давно у меня задержаний не было. Здесь тоже, что ли учения бывают?

Одноэтажные одинаковые домики из силикатного кирпича были построены много позже того, когда был сдан Завод, построенный по плану индустриализации. В начале в них жили мастера и инженеры, а сейчас их потомки и абы кто. Это было шикарное жильё по сравнению с землянками, насыпными избушками и бараками, в которых жили первые завербованные, раскулаченные, сбежавшие от раскулачивания, сбежавшие от деревенского голода, сидевшие и отсидевшие в ГУЛАГе – строители Вонючих Заводов, необходимых для новых войн и обороны. Охранники и вохровцы жили в бараках-казармах. Все новые заводы и города были построены новыми рабами. Мы, овчарки, вместо того чтобы охранять, сторожить и сгонять стада животных стали новыми супервайзерами людей. Разными.

***

На прогулках я познакомился со всеми местными собаками. Они были почти в каждом дворе за крепким забором. Персонажей Гоголя, по именам, но другого пола, встретил только двух – бородатого эрдельтерьера Фиделя и коротконогую дворянку Меджи, похожую мордой на ВЕО. Фидель живёт в доме, а днём болтается в своём дворе. Меджи шляется на улице, разносит сплетни и часто убегает за Исеть кого-то проведать. Степенная Меджи размером с небольшую овчарку, только коротконогая как такса. Видел, как однажды, когда ещё лежал снег, она пыталась покормить мозговой костью выброшенного котёнка. Чем закончилось кормление, к сожалению, не видел: позвали. Бегает тут банда кабывздохов – жрёт и тащит всё подряд. Иногда в наш угол из хрущоб выбрасывают какую-нибудь ненужную живую мелюзгу.

Дворню, обычно утром, а иногда и вечером выпускают погулять самостоятельно, и через час-другой собаки возвращаются на завтрак. Никакого порядка – что хотят, то и делают; где хотят – там и шляются. Шлындры, гуляки кругом и жрут, где и что ни попадя. Зато разговоры и обмен мнениями, сплетнями и новостями.

Породистых псов просто так не выпускают. Доберманы Виги и Тори иногда выезжают вместе с хозяином на его джипе. Они телохранители – серьёзная пара. Он – Тори, она – Виги. Или наоборот? Говорят, что два добермана опаснее трёх овчарок. Подполковник рассказывал, что в трофейной ленте видел нападение двух доберманов на человека в нацистском концлагере. Через минуту у человека в полосатой одежде были откусаны и вырваны все выступающие части тела: кисти рук, пальцы ног, нос, половые органы. Кровавый обрубок умирал, а доберманы в своей привычной змеиной, коварной, подлой манере догрызали его. Люди проводят эксперименты на собаках, и на людях проводят эксперименты как на собаках. Равенство. Породистые собаки заточены на специализацию. Припадочные Виги и Тори с возбудимой нервной системой – идеальные защитники.

Родовитые псы пахнут так же, как и дворяне. Снег хорошо консервирует запахи. Имя любого существа – индивидуальный запах. Имя года, название улицы – его запах.

В дальнем доме живёт пёс без имени. Уже не щенок, но ещё не взрослая собака. Всегда на скользящей цепи, прицепленной к толстой натянутой проволоке. Белый красивый ньюфаундленд. Боря рассказал, что его выращивают на шубу хозяйке. Весёлый такой водолаз, говорить толком не умеет, радуется всему и каждому.

Соседом справа оказался Собак Собакевич. Так его зовёт Боря. Но он не помещик, а старый-престарый пёс Буран. Он старше Бориса.

Ещё Боря сказал, что им в классе учительница литературы сказала что в Питере в городе славы писателя Гоголя нет улицы Гоголя нет бульвара Гоголя хотя там есть мемориальная доска в доме где жил Гоголь есть два памятника Гоголю есть три памятника Носу майора Ковалёва Гоголя но нет улицы Гоголя нет потому что на улице Гоголя живут герои Гоголя нет улицы Салтыкова-Щедрина она же бывшая проезд к Таврическому дворцу потому что на улице Салтыкова-Щедрина живут герои Салтыкова-Щедрина.

А в Каменске-на-Исети улица Гоголя кривобоко переходит в улицу Электролизников.

Утки гоголи летят по улице Гоголя-Салтыкова-Щедрина и садятся на Неву напротив тюрьмы Кресты, отдыхают и летят дальше. Или на север, или на юг. Или в какие-нибудь буквы превращаются.

Блонди

В домике с краю возле оврага живёт ВЕО блондинка Блонди. Блондинкой её называет Боря. Совсем она не светлая, а очень даже на меня похожа. Почти такая же красивая как я, только сука. Возраст у нас почти одинаковый. И такая же несчастная как Скобка и Джильда вместе взятые. Чуга относится к Славке, «хузяину» – как его называет Чуга – Блонди, не очень приветливо, хотя они примерно одного возраста.

Боря называет его «домашним рабовладельцем». Они все красивые, породистые: бабушка, мать, две дочки и сам Славка. Из бывших, что ли? Отец работал на заводе инженером, там и умер. Инфаркт.

Всё семейство работало на машину «Волга» для Славки: корова, куры, огород. И это кроме работы на заводе и учёбы. Это было в советское время, когда автомобиль был предметом роскоши. «Хузяин» к своей мечте двигался неумолимо.

Приручив собаку, человек положил начало рабовладению. Собака из равноправного партнёра охотника, символа вождя стала принадлежать хозяину, став дворовой скотиной, живой игрушкой, помощником или партнёром. Первые хозяева собак стали первыми рабовладельцами – из друга сделали раба.

Славному Славке вполне бы подошла специальность собачьего сутенёра. Как и у многих заводчиков, его Блонди приносила щенков два раза в год. У заводчиков и разведенцев, когда много собак, часто случается инцест. Щенки получаются больные и с пороками. Не берите собак у таких заводчиков.

В первой поездке «Волга» с семейством попала в аварию. Бабушка приглядывала за домом и не поехала. Все остались живы, но пришлось опять копить деньги. Уже на ремонт автомобиля.

Зачем заводить девочек, если нельзя из них делать Золушек?

Шрифтовик

У каждого творца своя вселенная. У кого-то маленькая, у кого-то большая. У кого-то интересная и захватывающая, у кого-то унылая и эклектичная. У кого-то близкая и понятная, у кого-то далёкая и заумная.

В какой-то момент Ван Дог понял, что хочет быть маленьким, но демиургом. Чтобы видеть творения своих рук и своей головы. Понять – что и как видит, может ли что-нибудь получиться. А вдруг?

Иван – Ван Дог работал на заводе. Побывав в столичном музее, сходив на несколько выставок, он подумал, а почему бы не стать художником? Научить рисовать можно и обезьяну, и медведя, и слона, а чтобы научиться самому – нужны страсть и кураж.

В художественную студию он никогда не ходил, но умел немного чирикать карандашом. Было время застоя, время кочегаров и дворников. Хотелось чего-то. Чего-то хотелось не обыденного, а как в книжках пишут, по радио говорят и по телевизору показывают. Иллюзии ещё были. Армия оказалась совсем не благородным институтом, о котором пропагандировалось. Шпана и сявки в армии такие же, как на районе. Говорят, что, когда после войны с фронта на гражданку вернулись вояки и разрешили служить уркам, такие уголовно-полу уголовные порядки установились в КА-СА – Красной Армии-Советской Армии. Но, скорее всего, это байка. Так было всегда, до революции называлось цуком. В любом обществе правила поведения спускаются сверху вниз. С искажениями, но с той же сутью.

Тем более что точить-сверлить алюминиевые железяки, которые неизвестно на что идут, Ван Догу поднадоело. Хотелось чего-нибудь осязаемого, видимого, законченного, но не жлобского и не бандитского.

Ван Дог вырос недалеко от соседского Бурана. От пса я эти байки и узнал.

Поначалу Ван Дог устроился на другой такой же вонючий завод художником-оформителем в цех. Учил его новому ремеслу старый Сергеич, давно уже пенсионер, но любивший свою профессию почти 50 лет. Маленький, пузатенький, в роговых очках и с пронзительным взглядом оценщика-ювелира. Он работал в различных местах и оформлял различные стенды, стенгазеты, заводское ДК, построенное пленными немцами, другое ДК оформлял вместе с пленными эсэсовцами, которые ели столярный клей, украшал пионерлагеря, новогодние ёлки, снежные городки, писал транспаранты, лозунги.

Немцы строили не только ДК культуры, но и жилые дома, и новые корпуса КАЗа и работали на заводе на простых должностях. Жили они не в бараке, а в двухэтажном доме с хорошим забором внутри квартала. До недавнего времени там был детский сад.

Однажды рассказал, что в пленных иногда влюблялись местные девушки. Как-то ухитрялись они встречаться. Лучше это удавалось врачихам и медсёстрам. Выявлялись и сурово пресекались любые симпатии. В городе фельдшерица, фронтовичка, жена сотрудника МГБ, влюбилась в бывшего унтерштумфюрера СС дивизии «Райх». Всё закончилось печально: попытка двойного самоубийства удалась наполовину. Поскольку быть вместе невозможно – нужно умереть. Женщину не могли остановить ни дети, ни муж, ни возлюбленный. Фельдшерица боялась остаться живой и попасть в лапы «своих». Эсэсовец выжил, было следствие, но после амнистии вернулся в Германию.

***

Больше всего Сергеич любил писать объявления – шрифтовик – высунув кончик языка. Детей не было, жена умерла на вредном производстве – что ещё делать? Работать. Одна беда – запойный был. Ему в помощники поэтому Ван Дога и взяли. Трафареты писать-вырезать надо было непрерывно – цех ширпотреба. Иван рисовал стенды, резал и набивал трафареты, старик писал объявления.

Ученик оформителя пришёл на место девушки. Её отец был финн, коммунист. Он в конце сороковых годов эмигрировал из Финляндии в СССР сюда на Урал. Сестра его осталась в родине. Буржуйка: она была хозяйкой парикмахерской на три кресла. Женился, родилась Марина Питканен. Не понравилось здесь, эмигрировал в Америку. Не пишет, не вспоминает. Жив ли? Правда, смешная фамилия? Мисс или фру, или фройляйн Питкин.

– А Марина?

– Марина ушла работать на пресс, штамповать кастрюли. Там платят больше. Кому-то руку оторвало, она и пошла на освободившееся место.

Художники без халтуры на стороне в заводских цехах не задерживались. Несколько лет и на другую, более оплачиваемую работу, а то и вредный стаж пойдёт. Разметчицей, строгальщицей, на пресс или ещё куда.

Сергеич как-то вспомнил, что до Марины у него в помощницах была тоже девица – она однажды на работу пришла без юбки, в пальто, кофточке и ночной рубашке. Проспала и поторопилась.

А до неё с Сергеичем работал Сан Саныч.

Сан Саныч всегда хотел быть художником. Семью раскулачили, земли-озёра, магазины-склады отобрали и отца расстреляли. Мать с двумя сыновьями бежала на строительство новых заводов. Жили в землянке, прячась от звериных властей, которые могли сослать детей богатого купца и землевладельца ещё дальше в Сибирь. Долго тряслись что заберут, но обошлось – военный завод как-никак. Единственный завод, выпускающий алюминий, в стране во время войны. Точнее, единственный до 1943 года. Работая на Другом Заводе, Сан Саныч одновременно рисовал коврики: на клеёнчатых лебедях, гусях и Алёнушках он неплохо заработал. Смог даже купить машину. От завода семья из пяти человек получила двухкомнатную хрущобу. После землянки и барака это был рай. Правда, мать Сан Саныча жила в двухметровой кладовке. После того, как в журнале «Огонёк» или «Юность» Сан Саныч впервые увидел импрессионистов, он ещё больше захотел стать Художником. Устроился в цех художником-оформителем, поступил в Заочный Университет Искусств в Москве и стал усиленно заниматься. Жене это сильно не понравилось. Ей нужны были деньги, а не эта живопИсь. Уральский рабочий менталитет он такой. Работа – это когда тяжело и бессмысленно, но деньги неплохие. Всё остальное – дурь.

Позже Сан Саныч устроился на обычную заводскую работу и закончил как Поприщин или Врубель. Но в провинциальной и убогой безызвестности. Творчество – это всегда риск. Заниматься искусством – это болезнь и проклятие, а лекарством от этой напасти является успех или хотя бы какое-то признание, нужность.

***

Решил Ван Дог попробовать масляными красками пописать. По книжке учился холст натягивать на самодельный подрамник. Холстом служила мешковина, тик с подушки и марля на картоне. Загрунтовал, написал пейзаж – криво, косо и горбами. Никому ни его забава, ни его картины не понравилась: ни друзьям, ни родственникам. Хотя несколько штудий друзья забрали себе в подарок. Показать было больше некому. Работать надо, а не малевать: такой настрой у местных – городских и вчерашних деревенских. Ещё в городе бытовала такая характерная поговорка: «Кто не сидел – тот не человек». Слишком много зон ГУЛАГа было вокруг. И эвакуированные из блокадного Ленинграда не все были ангелами. Российское хулиганство родилось в Санкт-Петербурге. В графических перспективах Петербурга-Ленинграда далеко видно не только разбойников, но и их жертв.

Петербургские трущобы,

А я на Пряжке родился,

И по трущобам долго шлялся,

И грязным делом занялся.

Человек становится художником, когда считает себя художником, и ему нужны не столько зрители, сколько материалы. Человек становится поэтом, когда считает себя поэтом. Поэту проще: ему нужны только карандаш и бумага для записи накатившего. Живопись, поэзия нужны не только для того, чтобы выразить волнующее, но, и чтобы избавиться от навязчивого.

Решил съездить в областной город за кистями, красками и грунтованным холстом. В местных магазинах канцтоваров были непонятные кисти, гуашь, дешёвая акварель и небольшие наборы масляных красок. Узнал у Сергеича, где находится местное отделение Союза Художников – там должен быть магазин. Приехал, нашёл СХ, прорвался к какому-то начальнику, обозначил проблему. Поговорили – идиот, наивная душа – грунтованный холст, кисти и краски продаются только членам СХ и по направлениям. От кого? Секретные материалы? Плюнул и ушел.

Заниматься живописью продолжил, но уехал в Питер. Ричи рассказала.

Ррррррррррррррррррррррррр!!!

***

Сергеич родом из этих уральских мест, деревенский, служил в армии писарем. Всегда был недалеко от начальства, кладовщика и парткома. Оформление к ритуальным праздникам власти всегда востребовано.

***

В пору, когда в вырей

Времирей умчались стаи,

Я времушком-камушком игрывало,

И времушек-камушек кинуло,

И времушко-камушко кануло,

И времыня крылья простерла.

Хлебников В. 1908

Шрифтовик знал, откуда народ бежал, эвакуировался, вербовался, выселялся, набирался и приезжал в Каменск-на-Исети:

из Ленинграда из Москвы из Белоруссии из Украины из Запорожья с Днепровского алюминиевого завода вместе с заводами из Волхова блокадники потомки сосланных ещё в царское время венгров поляков депортированных до войны прибалтов эстонцев литовцев латышей поволжских и других немцев раскулаченные спецпереселенцы спецпоселенцы трудссыльные трудпоселенцы в просторечии «спецы» местные чалдоны русские башкиры христиане китайцы старообрядцы двоеданы молокане субботники поповцы беспоповцы свидетели иеговы кряшены баптисты местные татары мусульмане казахи езиды православные католики баптисты репрессированные крымчаки кумыки непонятно откуда отовсюду греки евреи белорусы украинцы молдаване финны карелы манси ханты гагаузы армяне мордва чуваши бухарцы аварцы табасаранцы ассирийцы персы цахуры чехи буряты монголы бандеровцы лесные братья власовцы нагайбаки уйгуры абхазы талыши турки карачаевцы ненцы евреи горские адыгейцы арабы алтайцы каракалпаки бесермяне балкарцы агулы черкесы татары крымские рутульцы шорцы дунгане абазины ногайцы эвенки вепсы селькупы словаки удэгейцы коряки итальянцы испанцы индийцы чукчи японцы китайцы нанайцы эвены караимы тубалары пуштуны цыгане сербы среднеазиатские хемшилы турки-месхетинцы кеты таты тофалары долганы ульчи телеуты алеуты водь чуванцы нивхи орочи нганасаны чсиры освобожденные юродивые откинувшиеся шаманы камы староверы бегуны прыгуны урки немецкие овчарки кавказские овчарки болонки пудели алабаи атеисты агностики и другие в городе год в эвакуации прожила знаменитые архитектор и скульптор символа нищеты и идеала голодоморной эпохи «Рабочего и колхозницы» Веры Мухиной с видом на фонтан недалеко от зубастого квартала копии чекистского квартала в областном центре этот район города был спроектирован в мастерской Бориса Иофана а в центре заводского района рядом с фонтаном должна была стоять высотка как в Москве только пропорционально меньше – этажей в 12–13. Но вместо высотки стоит девятиэтажка из силикатного кирпича.

Побег из рая

Когда Адаму стало скучно и однообразно в зверином и птичьем Раю, он, как известно, погрузился в транс при помощи грибов, ладана или ещё чего-то, вырезал у себя ножом с микролитами глиняное ребро и слепил из него Хаву. Для первого раза получилось неплохо. Симпатичная и мягкая.

– Хава нагила, Хава нагила, Хава нагая, – напевал Адам-кадмон, когда приглаживал податливые глиняные формы. Ребро было маленьким, но женщина получилась большая. Какой-то аноним, у которого тысячи имён, вложил в Хаву чью-то душу, она открыла глаза, поглядела вокруг и увидела Рай. Звери, деревья и птицы застыли в недоумении и с любопытством глядели на новую жилицу: их-то лепили и создавали из чего попало, а не из рёбер.

– Ой, – сказала Хава, опустив взгляд в низ живота Адама, – ты сидишь на змее с красным яблочком. А из меня почему-то яблочный сок потёк.

Змей по-семитски, что ли – хеййе.

Адам икнул от неожиданности, и у него появилось второе адамово яблоко – на шее.

Естественная реакция и Пигмалиона, и его ожившего творения Галатеи.

– Убирайтесь отсюда, – сказало большое дерево громовым голосом анонима, – идите и плодитесь за границами МОЕГО РАЯ. Здесь не размножаются и не плодятся. Мой Рай – это сад живых скульптур, оживших мумий, символов и идей. Сюда попадают те, кто стоял столбом, памятником и не грешил. Если только плагиатом и эклектикой и, то потому, что они каноном и образцом называются. Души живых людей сюда не попадают.

– А где границы дозволенного Рая? – спросили изгнанники у Древа Мудрости. Рядом стояли деревья, на которых были красиво прибиты таблички: Древо Познания Добра и Зла, Древо Жизни, Древо Вечности, Древо Милосердия и другие. Вдалеке виднелась разноцветная роща шаманских деревьев. Туда можно было идти, но только не в изгнание.

– Убирайтесь, убирайтесь, негодники, – закричали хором звери, деревья, птицы и Платон, – а то мы, глядя на вас, все разбежимся плодиться и размножаться.

– А что, отсюда можно уйти? – спросили в вышедшие из-за деревьев стальные великаны. Они были одеты в блестящие одежды. У одного гиганта в руке был молоток, у – другого серп. Они походили на Тора и на Нисабу или на Сина, которые жили в шаманской роще. Коса – позднее изобретение и атрибут Смерти, серп с микролитами – более раннее.

Рядом с ними стоял Тор, бог грома, с раскалённым молотом. Адам и Тор были знакомы. Тора сопровождал пёс Гарм: он часто путал имена Тора и однорукого Тюра и бывал то с одним, то с другим. В зависимости от того, кто интерпретирует миф или исполняет сагу. Тор напевал, когда слезал с дерева или оживлял кого-нибудь раскалённым молотом, или прибивал таблички, или что-нибудь ремонтировал в Раю:

я – Тор, я – молоток

чуть-чур на дереве познанья

и в ствол, и в ветви гвозди забиваю

и по себе стучу железом

я – тор, я обруч змея

и космы облаков

торнадо и циклона

на дереве ветров

изрытая корнями

торная дорога

извилиста как память

полуразрушен мост времён

Торумом на торжище

растущий рунный ясень

качает из земли

забытых листьев-снов

всё новые значенья

магнитной Огневушки

познанья любопытство

сжигает смысл игры

сакрала и ученья

огня и дым души

я – звёздный кочегар

я – Тор

я – обруч змея

я – бублик у Сатурна

на завтрак к кофею

я – бублик хвостика

мышкующей собаки

сын Одина

Kong Himdhoved.

– Мы ваши прапраправнуки, – сказали блестящие исполины, – наши идеальные райские души здесь временно, пока нас перевозят в разобранном виде с всемирной выставки куда-то. Когда будут собирать на новом месте, с нас здесь полетят листы нержавеющей стали. Там опять поставят идеальными символами, и мы не сможем коснуться друг друга. Если опять не будет катаклизма. Вода оживляет памятники боцманам, адмиралам и даже бронзовых всадников. Меня с молотом зовут Раб-Рабочий, а подругу с символом Луны, смерти и трудодней – Рабой-Колхозницей. В Раю любовью заниматься запрещено, потому что Рай – любовь. Как можно заниматься любовью в любви или любовью с любовью? Хочется узнать: какая она – смычка города с деревней? Вы – Адам и Хава из одной плоти созданы, глиняной. Мы тоже из одной плоти созданы, но из другой – нержавеющей.

То ли Рабочий заикался, то ли Адаму показалось. Он-то вообще по-человечески говорил плохо – пел хорошо и все языки понимал, но Хава уже вовсю болтала и сказала капризно:

– Пусть с нами идут: диких зверей, буржуев и кубанских казаков распугивать будут. Я беременная феминистка.

Тор с Гармом остались в шаманской роще, иногда заглядывая в Рай по случаю.

Граница обозначилась сразу, как только все стали изгнанниками. Небо затянулось тучами, райские сады и замуравые луга и дороги сменились каменными джунглями поселений, несжатых полос, плоды оказались за заборами, а приличная еда – в дорогих магазинах. Одежда – тоже.

Великаны немного пограбили усадьбы, сады и магазины. Адам и Хава оделись, наелись и согрелись.

За каменными и барачными джунглями вдалеке показались дымящиеся трубы завода.

***

Завод

пруд плотина колесо

и чугунное лицо

огнезверское горнило

отблеск

каторжная жила

полночь башня свет окна

кандалы стучат со дна

змей шевелится подспудно

на Урале всё так чудно

домны горные просторы

изгородные узоры

над водой висит луна

пруд плотина тишина.

***

– Будем расставаться, – прогрохотал стальной великан, – наша смычка будет в плавильной утробе. Там мы родились в металле, кожу обрели на прокатном стане, форма получилась под прессом и выколоткой. Задуманы мы были в Древней Греции как тираноборцы-любовники, в виде идеи смычки вновь родились в голове архитектора и скульпторши, а стальную одежду обрели в домне: нам пора.

Всю дорогу гиганты шли, держась за руки. Перед заводом с ними начались метаморфозы: с развевающегося шарфа Айсидоры Дункан у Колхозницы стали отваливаться листы. Один спланировал на крышу барака, и оттуда раздались крики. Другой упал недалеко от перволюдей. У Рабочего тоже что-то отвалилось с фартука. Где-то вдалеке виднелась громадная женщина с поднятой палкой в руке.

– Наша другая бетонная мать, после нас родилась, – прогрохотал гигант.

***

калёная матерь бетонна

голодом кормит детей

мечом раздавая пайки

с криком вливая раскалённое

счастье в глотку

завтра сегодня вчера

бетонная мачеха Кали

матерь чёрного времени

матерь страшного голода

Калика постоянно истомна войной

в орущем порыве: за мной!

я не пью твоё танковое молоко

я не ем самолётный хлеб

а твоя стальная грудь

всё цедит кассетную смерть.

***

Стальные красавцы помахали ей приветственно серпом и молотом и поспешили в жаркую плавильную ванну любви к производству, Мичурину и рабскому труду. Бежать было далеко, и по дороге они раздавили кулаков, середняков и кучу просто зажиточных крестьян, директоров и работяг – вредителей на производстве, учёных, конструкторов, художников, поэтов и просто приличных и самых других разных людей.

Исполины бежали и с них падали и падали листы, которые превращались в самолёты, танки, дома, Беломорканалы, пароходы «Волга-Волга», Дома культуры, тракторы, кинотеатры, машины, гонки на мотоциклах по вертикальной стене и цирк шапито.

Адам и Хава вышли в избо-барачный мир и увидели.

Под небом голубым…

***

Бабушка Чуги, колхозница, вспоминала:

– На Урале в войну есть было нечего. Эвакуированные ленинградцы в селе жили. Хорошие люди, интеллигентные, отзывчивые. Она была учительница. Мы им от коровы-кормилицы молоко приносили, а они нам за молоко картофельные очистки давали. Хлеба хотелось. Оладьи с лебедой и с очистками пекли. Эвакуированным был положен паёк, а нам только палочки трудодней. Эвакуированные жили сытнее местных. Я свинаркой робила, у меня много трудовых медалей и уважения было.

Бывало, приходит какой-нибудь старик, которого по старости на войну не взяли, в сельсовет к председателю 25-тысячнику, чтобы немного муки или зерна за трудодни дали. А ему большой фиг: всё для войны, всё для победы. Старик выходит и умирает у крыльца сельсовета. И из него черви, черви. И для кого эта победа? Иждивенцев и в военном Ленинграде, и на Урале голодом морили. А офицеры из блокадного Ленинграда родственникам в тыл посылками отправляли копчёную колбасу и другие вкусности. Почтальонша по секрету говорила.

В начале 30-х годов, когда идейные, лентяи и пьяницы организовывали колхоз, мы ушли из села в «шестое», в Краснополье – хорошее место в шести километрах от села. Там деревенька была. Пруд выкопан без экскаватора, вручную. У нас были лошадь, две коровы, куры, овцы, гуси и двое детей – сын и дочь. Молодые ещё были. Тяжело работали, но жили как Адам и Ева в раю. Я неграмотная, но в церкви слышала про рай-вырий, и Глеб Иванович говорил про Рай: он три класса церковно-приходской школы окончил. А мне не довелось – неграмотная я. Молоко, масло и сметану сдавали колхоз. Недолго на себя потрудились. Третья дочь уже в колхозе родилась. Первые двое детей здоровенькие были, а последующие – все болезненные. Я на ферме работала, а Глеб Иванович – конюхом. Работала до самых родов. Каждый раз. Пятерых родила, а последнего за год до войны. В августе сорок первого Глеба Ивановича вместе с моим братом забрали на войну, в Сибирскую дивизию. Когда уезжал, плакал: «Не увидимся больше Настя моя и дети мои». Как чувствовал. В письме-треугольнике написал из-под Ржева, что ранен и лежит в госпитале. В сорок третьем пришла похоронка. А старший брат пропал без вести. И я перестала верить в бога и в рай.

Старшая дочь, ей было четырнадцать лет, в сорок четвёртом году уехала в Каменск-на-Исети. Вербовщик приехал и завербовал девчат и ребят для учёбы в ФЗУ – фабрично-заводском училище, чтобы потом работать на алюминиевом заводе. Паспортов не выдавали и из села никого не отпускали, но ей повезло вырваться из колхозного голода. В училище кормили и учили. После войны все остальные дети к ней подтянулись. Остались мы с собачкой Пальмой. Младший сын жил то у меня, то в городе. У него инвалидность была: порок сердца – было видно даже через одежду, как оно бьётся. В 17 лет умер. В городе его похоронили. И я город перебралась.

Вот такая и такая случалась смычка города и деревни.

Из Рая изгоняют молодых.

…Гуляют там животные…

***

Стальные исполины, взявшись остатками железной арматуры конструкции рук, побежали остатками нержавеющих ног в плавильную ванну.

Дазрасмыгда – Да здравствует смычка города и деревни!

Имя такое детям давали.

Невский респект

Быть или не быть творцом? Даже если нет никаких шансов на признание.

Или только деньги зарабатывать? Или поучиться вприглядку?

Не понравилось Ван Догу работать заводским художником – ни два, ни полтора: никакого творчества и рабочий день длинный, как у работяг.

В Ленинграде он устроился дворником-лимитчиком в центре. Комнату в коммуналке дали. Пять лет на временной прописке. Потом при хорошем поведении можно получить постоянную прописку и пойти работать кочегаром в котельную и стать Митьками или Цоем. Если повезёт и получится. Если повезёт со служебным жильём. Знакомых в Питере – никого.

Наша северна столица,

Славный город Питинбрюх.

Шел по Невскому проспекту,

Сам с перчаткой рассуждал.

Кто только не работал в жилищном хозяйстве и в нежилом фонде в столичных городах: бывшие лётчики, бывшие фронтовики и гражданские; бывшие подводники и офицеры других родов войск; деревенские за лучшей жизнью; родители, лишённые родительских прав; детдомовские; многодетные; студенты; не поступившие в студенты; отсидевшие клептоманы и не только; сбежавшие от алиментов; пенсионеры; образованные и необразованные; будущие директора Газпрома и других солидных учреждений; будущие писатели, художники, певцы, историки, искусствоведы, кандидаты и доктора различных наук, кандидаты в мастера спорта, прорабы, инженеры и другие белые и синие воротнички и интеллигенты и работяги. И спецназовцы ГРУ, и бывшие менты.

Был даже сын полка, фронтовик – работал сантехником. Он покончил с собой, выпив уксусной эссенции. Уволить и выгнать из служебной комнаты его хотели за пьянку. Достали фронтовика стабильностью, застоем и не обустроенностью. Не вписался.

Осеннее устройство на работу, весеннее увольнение тех, кто проштрафился за зиму.

Музеев много, денег мало. Краски продаются свободно, а с холстами тоже почему-то напряг. Только членам Союза Художников.

Кто стучится в дверь моя?

Неужели это я?

Боря и Вова

В Большом Музее недалеко от Невского проспекта у директорского входа работали Боря и Вова. Они так считали. Того овчароида, что покрупнее назвали в честь директора Музея Вовой, другого, помельче, полохматее и позлобнее в честь Самого Главного – Борей.

Искусством псы не интересовались – если только скульптурой, чтобы задрать ногу и оставить сообщение. Чужих они в Музей не пускали. Их не пускали в залы. Бродячие собаки получили имена и нашли приют. Они вместе со сторожами охраняли вход в директорский корпус. Иногда Вова кого-нибудь чужого прихватывал за лодыжку, но не кусал. Не один год так прожили собаки. Сторожа приходили-уходили к семье, по делам, на другой объект или на другую работу. Кобели-друзья оставались.

Возможно, что эта пара кобелей навела одного арт-критика, работающего здесь и входившего-выходившего в-из Музей-ея через эти ворота, на мысль написать книжку для детей – историю искусства для собак. Он любит животных – у него самого, говорят, есть пудель.

– По идее, историю искусства для собак должен писать одоролог, парфюмер или, на крайний случай, сырный сомелье – заметил Буран. – Историю искусства запахов и ароматов.

Картина мира у собаки совсем не такая, как у человека. Ароматическая ось у человека вертикальная, а у четырёхногих – горизонтальная. Под одним небом ходим, а горизонт событий и горизонт восприятий у всех разный.

Перевод смыслов в природе с одного образа в другой сложен. Мимикрия говорит только о внешней похожести. Подобие не всегда говорит о внешней схожести. Люди, например, переводят музыку в картины или картины в слова. У собак другая образность. Каждый представляет мир, его устройство и его искусство в меру своих возможностей. Перевод слов, афоризмов, удачно найденных фраз в живопись, с точки зрения Ван Дога, не является удачным открытием. Другие виды современного искусства неофита живописи не интересовали. Живопись – это воспоминание о запахе чувств и само чувство запаха. Не всё связано с эротикой, но всё связано с эротикой: любовью земной и любовью небесной. Настоящую живопись не пересказать и не объяснить. Картина оживает, когда в ней появляется родственная душа. Искусство живописи, настоящая живопись, ближе к поэзии и искусству запахов, а не визуальному искусству иллюзии, не ремесло. Ремесленник всегда знает, что у него получится. Живописец – никогда. Живо-песец, живопсец. Некоторые уходят в живопись навсегда – Роткович, Ротко, например.

Занятие тем, что при определённых обстоятельствах называют искусством – это проклятие, которое иногда прилипает и к обычным людям. Проклятие искусством несут в себе и художник, и поэт, и шаман. Такая шаманская болезнь. Шаман, оказывается – это просто «исступлённый подвижник», чем он занимается – неважно. Что исступлённый, что сумасшедший, что безумный – какая разница? Говорят, что слово пришло с Тибета через тунгусов. Конечно, ремесленник – не художник, а художник, случается, бывает не просто исступлённым, а ещё и тупым подвижником.

…жалкий труд,

Отнявший множество минут

У бога, дум святых и дел:

Искусства горестный удел!..

Лермонтов М.

Прекрасный Город-музей искусств, построенный на костях его строителей, пытается диктовать свои каменно-асфальтовые и графические традиции в живописи. Из каждой питерской мрачности и подворотни прут Достоевский, Мамлеев или другой провинциальный ужас, литературщина и графика. Город фасадов и дворов-колодцев. Живописи и живописцев здесь почти нет – так считает Ван Дог. Вирус имперской музейщины и академизма поражает всех, что ли? А музеи больше всего любят мёртвых художников. Как сказал один философ: «Люблю Питер – возможно, правда, потому что он умирает». В городе всегда умирало людей больше, чем рождалось. Спасали положение гламурного и пошлого Питера только понаехавшие и обитатели «бродячей собаки».

Квартал искусств – некрополь искусств.

Город музей – некрополь всего.

Собаки бегают носом к земле или нос держат по ветру. Человек-нюхач парфюмерные запахи описывает в музыкальных терминах – нотах. Говорит, что в одних духах слышится высокая нота такого-то запаха, в других духах – доминирует нота такого-то запаха, а то и целый аккорд. К человеку пахучие звуки нисходят не из определённого места, а их смысл рождается в восприятии невидимых субстанций запаха и феромона. Пахучие звуки доносятся откуда-то сверху, с неба и говорят о виртуальной, а не земной реальности. За знакомым феромоном человек может идти как собака по следу запаха. Здесь был этот человек, здесь есть этот человек, даже если он невидим. Вомер скажет всё – надо уметь его правильно слушать и понимать.

Нюхач, как и собака, должен обладать уникальным обонянием; ассоциативной и оперативной памятью; воображением и фантазией.

На выставке «Поварская книга Музея» для собак должно было бы пахнуть как на кухне хорошего ресторана, коммунальной квартиры и химической лаборатории. Одновременно. Это было бы по-собачьи. Хотя, конечно, запахи и пахучие звуки индивидуальны и субъектны. А так в музеях пахнет пылью, лаком, красками, а не движущиеся и однообразно пахнущие объекты собакам неинтересны. В музее оружия – Арсенале – пахнет железной смертью.

Для собак всё – музей с застывшими запахами инсталляций, с перфомансом вновь появляющихся и исчезающих запахов. Лучший музей или выставочный зал – это парк, площадка для выгула и охотничьи угодья.

Физиология как искусство. Искусство экстерьеров. Интеллектов в природе множество. Собачий интеллект мало познан – у него своя эстетика: нюхательная.

Для собак всё – музей, если эстетика придёт в гости и объяснится.

Антиэстетика тоже бывает искусством.

Не только художественные эпохи, но и разные интеллекты часто непримиримы и переход из одного стиля в другой как эмиграция, как переход ГГ. Понимание непривычного как непонятный запах или проба необычного блюда.

Некоторые эстеты сжигают, давят бульдозерами, обливают непотребством искусство непохожее на их представления о жизни и на их представления о красоте.

Гёте давно ехидно сказал: «Право же, собачка достаточно мила! И почувствуй человек… страсть к подражанию, он бы, несомненно, попытался каким-нибудь способом изобразить это создание. Допустим даже, что подражание ему вполне удалось, но и тогда мы мало от этого выиграем, ибо в результате получим всего-навсего двух Белло вместо одного».

Но искусство – не подражание, а разговор, притча – вещи только для примера. И связанность мира, и связь с миром получаются разными.

Традиция вести повествование от животных не нова. Золотой Осёл описал свои метаморфозы, Фидель и Меджи писали друг другу письма, и Шарик, став человеком Шариковым, стал мерзким, вонючим рассказчиком и утратил лучшие собачьи качества и нюх.

– Почему-то на картинках в книге «История искусства для собак» все пограничники нарисованы леворукие – тебе, Шалый, на заметку, – сказал Буран, – но оружия для левшей я не видел.

– Композиция диктовала: как научили, так и рисовали.

Хотя, может быть, главное в книге истории искусства для собак – чувство прекрасного и человечность Человека, и человечность Собаки. Для собаки лучший запах – это запах спутника, еды и преследование по следу. Как говорил Лао-Цзы: «Небо и Земля не обладают Человечностью – она в отношении». В призрачном Петербурге-Петрограде-Ленинграде-Петербурге особая человечность – имя ей: бесчеловечность. Но это в лучшем, городе, самом культурном, витрине государства. А что говорить о других городах и весях? «В Петербурге жить – словно спать в гробу», – писал Осип Мандельштам.

Однажды на основании чьей-то служебной записки директор приказал убрать с глаз долой Борю и Вову. Хозчасть отвезла кобелей на городскую свалку за Колпино. Несчастные псы не понимали, за что их лишили дома. Они же служили верой и правдой, их кормили, с ними говорили, и их по-своему любили. В современном искусстве они ничего не понимают, но не за это же на свалку? За что?

На ветке

Сидели птица гнева

И птица любви.

И опустилась на ветку

Птица спокойствия.

И с клекотом

Поднялась птица гнева.

А за ней поднялась птица

Любви.

Хлебников В. 1905–1906

Некоторая часть музейной общественности возмутилась. Но решительные действия предприняла, вышедшая на работу после своих двух выходных дней, смотрительница Софья Моисеевна. Приехав на свалку-помойку, она нашла впавших в прострацию Борю и Вову там же, куда их выбросили.

Борю и Вову привезли обратно на музейной «Газели», построили им будку подальше от ворот и выпускали только ночью. Днём они стали выть и мешать работе дирекции. Их сослали в филиал Музея на помощь другим сторожам. Всё закончилось благополучно.

Искусство – это спасение.

Дети Маугли

В Петербурге под дворцами и доходными домами подвалы обширны и не предсказуемы. На одной из работ-подработок Ван Догу пришлось побывать в некоторых из них. В одном располагался цех по пошиву театральной одежды и изготовлению бутафории, в другом – склад старых афиш, поломанных кресел и другой культурной ерунды, в третьем – ничего, кроме воды, прибывающей во время наводнения и уходящей после него.

– А вот здесь была «Бродячая собака», – сказала начальница в одном из подвалов. В блокаду она была днём сантехником, а по ночам гасила бомбы-зажигалки на крыше.

Пришлось узнавать.

***

Кафе «Художественное общество Интимного театра» находилось недалеко от Музея, в том же квартале искусств на площади Искусств. Оно было давно, но легенды живут дольше людей, и в новом веке кафе возродилось вновь. По крайней мере, в том же месте и с тем же названием.

В самом известном литературно-артистическом клубе обитал живой художественный символ Петербурга Серебряного века – чёрная собака. Жизнелюбу и цинику писателю Алексею Толстому принадлежит идея названия кафе. Он сравнил литераторов, художников и поэтов с бездомными собаками, ищущими приюта.

Мейерхольд вспоминал, что многие мечтали о месте, которое объединило бы людей искусства яркого склада души: «Одна из лучших грез та, которая промелькнула на рассвете у нас с Прониным в Херсоне (ездили туда за рублем). Надо создать Общину Безумцев. Только эта Община создает то, о чем мы грезим».

«Посвященные» знаменитого подвала делили всё человечество на людей искусства и на всех остальных – «фармацевтов» или «буржуа»: «Наглухо не пускать фармацевтов и дрогистов!» (аптекарей). Термин «фармацевты» придумал Корней Чуковский в 1903 году и означал он людей, в искусстве не разбирающихся, но предъявляющих к нему «направленческие» требования: «О, фармацевты земли русской! Сколько вас? Зачем вас так много? Зачем водворяете вы рецепты не в аптеках только? Зачем суете их и в науку, и в искусство, и в жизнь? Как спастись от вас, куда уйти?» Общество, «фармацевты» никогда не были творцами и носителями искусства. «Фармацевты» или «буржуа» могут быть ценителями, почитателями, фанатами или указчиками, как правильно делать. Или мракобесами с самыми добрыми и благими, как им кажется, целями. Часть общества вернулась на сто лет назад к временам погромов, другая часть общества вернулась на восемьдесят лет назад к временам ярлыка «дегенеративное искусство». Вперёд! Но коленками назад!

Но те безумные бродячие собаки не вернутся.

Впрочем, все люди – бродячие собаки. Ищут хозяина, партнёра, понимания, где теплее, ищут конуру или дом.

***

На гербе работы М. Добужинского была изображена лохматая пуделиха Мушка, любимица Hunddirektor, почётного доктора эстетики Honoris causa Бориса Пронина, которой он, гладя, приговаривал: «Ах, Мушка, Мушка, зачем ты съела своих детей?». Не Мефистофель ли была Мушка? И есть ли пол у неугомонного духа творчества? Христиане говорят, что всё живое от Святого Духа. Пусть. Но Святой Дух по-арамейски женского рода, по-гречески – среднего, а по-русски – мужского.

…И уж испуганной орлицей

Хлопочет Пронин над теплицей…

Хлебников В. Олег Трупов. 1914

Свет красного фонарика приглашал в художественную преисподнюю. Узкая лестница заканчивалась дверью, обитой чёрной клеёнкой, на которой было написано «ТУТ». За дверью был тамбур-гардероб размером в собачью конуру. Камин из красного кирпича согревал, а виноградная лоза с лампочками на огромном деревянном ободе на цепях, освещала обитателей «Бродячей собаки». Вначале на стенах подвала висели шаржи, карикатуры, плакаты, лозунги и живопись. Потом художники во главе с С. Судейкиным расписали их. К годовщине подвала Узкая Оса написала такие строки:

…На стенах цветы и птицы

томятся по облакам…

В кабаре танцевали танго, завоевавшее к тому времени весь мир. Печально-эротичная, трагичная и пряная музыка лучше всего передавала ритмы и настрой «Бродячей собаки». Танго – это упругий шаг, быстрый как ритм города, резкий как стихи будетлян-футуристов и змеевиден, как узкое платье акмеизма и юбка с разрезом символистов. Танго – это страсть и нежность, надежда и отчаяние, грусть и битва, свобода и мелодия чего-то далёкого. И цвет танго – оранжевый, как цвет блузы Маяковского.

***

Из логова змиева,

Из города Киева,

Я взял не жену, а колдунью.

А думал забавницу,

Гадал – своенравницу,

Веселую птицу-певунью.

Покликаешь – морщится,

Обнимешь – топорщится,

А выйдет луна – затомится,

И смотрит, и стонет,

Как будто хоронит

Кого-то, – и хочет топиться.

Твержу ей: крещеному,

С тобой по-мудреному

Возиться теперь мне не в пору;

Снеси-ка истому ты

В Днепровские омуты,

На грешную Лысую гору.

Молчит – только ежится,

И все ей неможется,

Мне жалко ее, виноватую,

Как птицу подбитую,

Березу подрытую

Над очастью, Богом заклятою.

Гумилёв Н.

***

Муж хлестал меня узорчатым,

Вдвое сложенным ремнем.

Для тебя в окошке створчатом

Я всю ночь ждала с огнем.

Ахматова А.

***

Иногда днём в холодном подвале сиротливо бродила мохнатая слеповатая дворняжка Бижка. Вроде бы биологических собак там больше не бывало.

У кабачка был свой орден – медаль на цепи. Было два гимна: вначале один, потом – другой. Была книга отзывов – синяя «Свиная книга». Ещё была «Собачья книга» – фолиант размером в квадратный аршин, переплетенный в пеструю кожу. Здесь было всё: рисунки, стихи, жалобы, объяснения в любви и даже рецепты от запоя.

Гимн к открытию собачьего клуба:

Во втором дворе подвал,

В нем – приют собачий.

Каждый, кто сюда попал –

Просто пес бродячий.

Но в том гордость, но в том честь,

Чтобы в тот подвал залезть!

Гав!..

Князев В. 1911

Через год был написан новый гимн – он и пелся до закрытия в кабаре для «посвящённых».

От рождения подвала

Пролетел лишь быстрый год,

Но «Собака» нас связала

В тесно дружный хоровод.

Чья душа печаль узнала,

Опускайтесь в глубь подвала,

Отдыхайте, отдыхайте, отдыхайте от невзгод…

Кузмин М. Написан к 1 января 1913 года

Кто-то помнил и такой вариант Кузмина:

Не боясь собачей ямы,

Наши шумы, наши гамы

Посещает, посещает,

Посещает Сологуб.

Ещё до открытия кабаре символист написал стихотворение:

Милый бог, моя жизнь – твоя ошибка.

Ты меня создал не так.

Разве можно того, чья душа – улыбка,

Сделать товарищем буйных собак!

Я не хотел твоих планов охаять,

Думал: «Попытаюсь собакою быть».

Кое-как я научился лаять

И даже привык на луну выть.

Но все же, милый бог, мне тяжко,

Быть собакой уж и сил нет,

Ну, какая ж, подумай, я – дворняжка!

Я искусство люблю, я – поэт.

Сологуб Ф. 1911–18 июля 1912

Зоофутуристы были сродни прогрессорам Киплингу, Уитмену или Джозефу Конраду. Или конкистадорам. Или Миклухо-Маклаю, изучающему у папуасов новые значения звуков, слов и цвета. На Новой Гвинее он узнал, что есть созвездие «Колыбель для кошки».

Поэт и писатель Маринетти выступил в «Бродячей собаке» с лекцией (и потом до отъезда посещал кабаре почти ежевечернее) о свободном беспроволочном воображении, о словах на свободе без логических связей, о футуризме и божественной интуиции, способной узнавать законы и тайную жизнь реального мира. Это было необходимо для создания нового человека – идеального механического человека с заменяемыми частями, смыслом жизни которого будет создание новой истории человечества и новой культуры.

«Там, где правит варварство, кулак и пуля представляют собой достаточно веские аргументы»».

Из манифеста итальянского футуризма.

Но агрессивные идеи Маринетти и итальянских футуристов не нашли поддержки среди будетлян. Новаторская словотворческая работа Хлебникова «Искушение грешника» была напечатана на четыре месяца раньше, чем первый футуристический манифест Маринетти.

Велимир Хлебников и Бенедикт Лившиц на приезд итальянца, который рассматривал путешествие в Россию как посещение одного из филиалов:

«Сегодня иные туземцы и итальянский поселок на Неве из личных соображений припадают к ногам Маринетти, предавая первый шаг русского искусства по пути свободы и чести, и склоняют благородную выю Азии под ярмо Европы.

Люди, не желающие хомута на шее, будут, как и в позорные дни Верхарна и Макса Линдера, спокойными созерцателями темного подвига.

Люди воли остались в стороне. Они помнят закон гостеприимства, но лук их натянут, а чело гневается.

Чужеземец, помни страну, куда ты пришел! Кружева холопства на баранах гостеприимства».

В. Маяковский оскорбился за русский футуризм и ответил в тезисах:

«…Самостоятельность русского футуризма.

Люди кулака, драки. Наше презрение к ним…»

А. Крученых написал:

«…В искусстве может быть несогласие (диссонанс), но не должно быть грубости, цинизма и нахальства (что проповедуют итальянские футуристы), ибо нельзя войну и драку смешивать с творчеством».

М. Ларионов по поводу приезда Маринетти в Россию сказал:

«…Маринетти – футурист уже не первой свежести… Я лично не предполагаю забрасывать Маринетти тухлыми яйцами, не предполагаю и подносить ему букетов. В него уже достаточно бросали яйцами. Но если другие сделают это, то будет нормально».

Уезжая из России, Маринетти признал, что у итальянских и русских футуристов общим являются только название и борьба с прошлым. Но певцы и свидетели будущих фашизма и коммунизма оказались идеологически недалеки.

В фашистской академии наук академик Маринетти выступил с докладом в стихах: «Обыденная жизнь одного фокстерьера». Он лаял, кусался и задрал ногу на стену.

Футуристы называли себя «Помазанниками безумия».

«Богема – это было общество изысканно-остроумных и талантливых людей, и ходили туда отнюдь не пьянствовать», – вспоминал Маяковский за четыре года до смерти.

Не всем «Собака» нравилась. Поэт Одинокий (А. Тиняков), сотрудник черносотенного журнала «Земщина», в письме к Б. Садовскому от 11 ноября 1913 года писал: «В “Собаку” я не хожу, и вовсе не потому, что меня оттуда выставили (в день Вашего отъезда из Питера)… Выставляли меня оттуда не раз и в прошлом сезоне, но не в этом дело. Откровенно скажу Вам, что даже мне эта “Собака” – мерзость. Это какой-то уголок ада, где гнилая и ожидовелая русская интеллигенция совершает службу сатаны. Ходить туда русскому человеку зазорно и совестно. И до шабашей я не охотник…»

В «Бродячей собаке» под звуки граммофонного и живого футуристического танго было веселее, разнообразнее и поэтичнее, чем в буйной Италии. Со своим щенячьим восторгом и со своей собачьей человечностью, чем в жизни улиц озверевших черносотенцев и конкистадоров-казаков и стремящихся к скоростному имперскому чудовищу итальянских футуристов. Танцевала Тамара Карсавина и пела Анастасия Вяльцева. Ражий Щенок обыгрывал кого-нибудь в орлянку. «Мраморной мухой» он называл Мандельштама, а Ахматову и Цветаеву – «одного поля ягодицы». Ответки получал он быстро.

Гений-кретин однажды поссорился с Мраморной Мухой после того, как последний выступил с резкой критикой стихов первого.

Каждый молод молод молод

В животе чертовский голод

Так идите же за мной…

За моей спиной

Я бросаю гордый клич

Этот краткий спич!

Будем кушать камни травы

Сладость горечь и отравы

Будем лопать пустоту

Глубину и высоту

Птиц, зверей, чудовищ, рыб,

Ветер, глины, соль и зыбь!..

Бурлюк Д.

Пьяный купчик-«фармацевт» в 1913 году пытался разбить бутылкой голову Маяковского, который уничижительно высказался о буржуазно-мещанском романе А. Вербицкой «Ключи счастья». Но был остановлен мощной рукой поэта Василиска Гнедова. В августе 1968 года он так описал случай:

Аполлоном Бельведерским Маяковский не был,

Ни другим каким-то греческим красавцем,

Но пред ним дрожало греческое небо,

Не желавшее с Олимпом расставаться.

Когда-то в подвале «Бродячей собаки»

Маяковского спас я от смерти.

Внезапно подвергся он пьяной атаке,

Которую трудно сегодня измерить…

Зажатая в руку бутылка с шампанским

Мелькнула внезапно над его головой.

Чудо явилось единственным шансом,

Чтоб уцелеть под такой булавой.

Руку схватил я своею рукою

И смерть покорилась мне…

Гнедов В.

Сын пушкиниста Морозова на чествовании К. Бальмонта нанес поэту оскорбление «действием». Маяковский осудил скандал в «Бродячей собаке»: «Поступок Морозова – поступок хулигана… Это гнусно и мерзко. Морозов не футурист и с футуризмом ничего общего не имеет».

…Пронес бы Пушкин сам глаз темных мглу,

Занявши в «Собаке» подоконник,

Узрел бы он: седой поклонник

Лежит ребенком на полу.

А над врагом, грозя уже трехногим стулом,

С своей ухваткой молодецкой,

Отец «Перуна», Городецкий

Дает леща щекам сутулым…

…Раскрыта дверь. Как паровоз,

Дохнули полночь и мороз.

Глубокий двор. Уже тулуп

Звенит, громыхая ключом.

Там веселятся люди – глуп,

Кому не все лишь нипочём…

Хлебников В. Лесная жуть. 1914

Не в подвале, на Невском проспекте, иногда Мраморная Муха играл с Узкой Осой в игру, возможную только в чертежно-линейном Петербурге: кто первым увидит номер приближающегося трамвая. У Осы зрение оказалось лучше.

Символисты, с утопической теорией нового религиозного сознания и теорией «Третьего завета», в которой античность и христианство сливались, ожидали космическую катастрофу, конец света или романтический миропорядок с духовной свободой и единением людей.

Разные футуристы-анархисты в своих утопиях громогласно провозглашали новаторство, культ будущего, культ техники и скорости и разрушение прошлого. В подвале творцами, «посвящёнными» были понаехавшие из разных уголков империи. Уроженец Петербурга А. Блок никогда не бывал в «Бродячей собаке» – символисты мало жаловали кабаре. «Посвящённые» скандалили, грызлись, рукоприкладствовали. Публика и пресса были в восторге от дерзких безшаблонных критиков буржуазной обыденности.

Атмосфера свободы и ожидаемой разнообразной грядущей утопии обитала в кабаре и в головах «посвящённых» и посетителей. Живопись и поэзия, герой стихов Ницше, танго и бунт против морализаторства объединили в «подвале» разных творцов.

***

…Я,

златоустейший,

чье каждое слово

душу новородит,

именинит тело,

говорю вам:

мельчайшая пылинка живого

ценнее всего, что я сделаю и сделал!

Слушайте!

Проповедует,

мечась и стеня,

сегодняшнего дня крикогубый Заратустра!

Мы

с лицом, как заспанная простыня,

с губами, обвисшими, как люстра,

мы,

каторжане города-лепрозория,

где золото и грязь изъязвили проказу, –

мы чище венецианского лазорья,

морями и солнцами омытого сразу!

Плевать, что нет

у Гомеров и Овидиев

людей, как мы,

от копоти в оспе.

Я знаю –

солнце померкло б, увидев

наших душ золотые россыпи!..

Маяковский В. 1913

***

Декаданс-упадок, младо- и старо-символизм, акмеизм-адамизм и футуро-бунтарское будущее хмельно и весело уживались в этом подвале то театрально-озорно, а то и хулигански противно. Они хотели новой поэзии, нового искусства и обновления всего.

Для символистов поэзия – божественный дар, таинство, воспоминание о древнем языке богов, жрецов, волхвов. Синдики – старейшины Цеха поэтов – решили из поэзии сделать профессию, ремесло, подобно бардам, шансонье или мейстерзингерам.

Акмэ – вершина, острие. Адамизм – от ветхозаветного Адама, давшего имена земным тварям. «…Мы немного лесные звери…» – было написано в манифесте акмеистов-адамистов.

…Лишь девственные наименованья

Поэтам разрешаются отсель…

Гумилёв Н.

«Серебряный век» поэзии наступил через 50–60 лет после золотого пушкинско-лермонтовского-тютчевского, но не закончился с наступлением новой большевистской утопии, а закончился, возможно, имперской поэзией Иосифа Бродского. «Серебряный век» «хоронили» несколько раз. Но традиции Хлебникова продолжаются, и периодически группы творцов в разных странах выбирают Председателей Земного шара.

Это был, конечно, не «Серебряный век» русской поэзии, а век стремительных и искромётных самоцветов. Бриллианты зауми, рубины бесстрашия, сапфиры и гелиотропы мистики, изумруды сияния, опалы мерцания, аквамарины, жемчуг и кораллы странствий, агаты и турмалины надежды, авантюрины изменчивости и капризов, солнечные янтари творчества, красные шпинели-шинели – камни любви, фортуны и судьбы и другие минералы стихов-стихий гранились поэтами и в «Бродячей собаке». «Серебряным веком» поэзии поэт-символист В. Пяст назвал период второй половины XIX века, а поэт С. Маковский перенёс Серебряный век на конец XIX – начало XX веков. Конечно, если считать началом XX века, как поэтически допустила Анна Андреевна, начало Мировой войны – 1914 год, то устоявшийся период оправдан. В бурное время исканий высшим идеалом считался синтез искусств. Как написал Александр Блок: «Время наивного реализма ушло». Но преодоления извечной российской «двоичности» – небесного и звериного – не произошло.

«Собака» «сдохла» весной 1915 года после выступления В. Маяковского 11 февраля, на котором он прочёл своё «Нате!», и спонсоры закрыли этот уютный дом и приют свободы слова и нравов. Впрочем, есть и другие варианты того, почему закрылось кафе.

Из «собачей» крови выросли самоцветы: бриллианты зауми, рубины бесстрашия, сапфиры и гелиотропы мистики, изумруды сияния, опалы мерцания, аквамарины, жемчуг и кораллы странствий, агаты и турмалины надежды, авантюрины изменчивости и капризов, солнечные янтари творчества, красные шпинели-шинели – камни любви, фортуны и судьбы и другие минералы стихов-стихий.

…Все вы на бабочку поэтиного сердца

взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош.

Толпа озвереет, будет тереться,

ощетинит ножки стоглавая вошь.

А если сегодня мне, грубому гунну,

кривляться перед вами не захочется – и вот

я захохочу и радостно плюну,

плюну в лицо вам

я – бесценных слов транжир и мот.

Маяковский В. 1913

Выступление было подобно взрыву болида. Некоторые «фармацевты» попадали в обморок, другие орали, а поэт на сцене невозмутимо курил огромную сигару.

Это было второе кафе, которое закрыли после чтения «Нате!». Первым было московское литературное кабаре «Розовый фонарь». Выступления Маяковского 19 октября 1913 года, буйство М. Ларионова и Н. Гончаровой, пришедших в кафе с футуристами с расписанными лицами, вызвали скандал и вмешательство полиции.

Футуристический грим, придуманный Ларионовым, – это протест против буржуазно-мещанского этикета. «…Золото ценилось как украшение и стало дорогим. Мы же свергаем золото и каменья с пьедестала и объявляем бесценными. Берегитесь, собирающие их и хранители, – вскоре будете нищими. Татуировка раз навсегда. Мы … раскрашиваемся на час, и измена переживаний зовет измену раскраски…» Своё лицо художник раскрасил чёрным цветом.

Со временем все творческие обитатели собачьего подвала станут бродячими псами или волками. Кого-то пристрелят, кто сам застрелился, кого-то забьют насмерть, кто-то умрёт относительно молодым от болезни или голода, кто-то сможет удрать подальше от пришедших к власти людских живодёров и свирепых псов грядущего режима. А кто-то чудесным образом доживёт до старости.

Маринетти был под Сталинградом в 1942 году, ранен где-то в Ростовской или Воронежской области и умер в госпитале в Швейцарии, после сердечного приступа, в 1944 году.

Зоофутуристу Щенку после многих удач «орла» выпала неудачная «решка».

…Когда я свалюсь умирать под забором в какой-нибудь яме,

И некуда будет душе уйти от чугунного хлада –

Я вежливо тихо уйду. Незаметно смешаюсь с тенями.

И собаки меня пожалеют, целуя под ветхой оградой.

Не будет процессии. Меня не украсят фиалки,

И девы цветов не рассыплют над черной могилой…

Мицишвили Н. Перевод Мандельштама О.

В Петербурге родилось мало хороших поэтов, зато они в нём умирали.

«Квасной монархист» Михаил Булгаков хорошо отомстил футуристам-будетлянам из «Бродячей собаки» своим «Собачьим сердцем». Ну и последняя жена ему в славной вендетте помогла в шпионском романе «Мастер и Маргарита».

– Почему это «Мастер и Маргарита» шпионский, – возмутился я, – это роман про любовь.

– Все романы о любви, – отпарировал Бекар, – и шпионские, и боевики тоже, а внутренние шпионы вреднее внешних врагов, особенно в писательском гадюшнике. «Преступление и наказание» – петербургский психологический детектив, а «Мастер и Маргарита» – московский криминальный роман. У образцовой шпионки Мата Хари настоящее имя было Маргарита. Как и у жены скульптора Конёнкова – Михоэлса из-за неё, том числе, убили. Тогда были очень популярны произведения про шпионов, врагов народа и вредителей. И доблестные действия по их разоблачению и уничтожению.

– Согласен, – пробурчал Буран, – это прочувствовал и показал в лагерном романе «Россия и Чёрт» Аркадий Белинков. А Маяковскому, наверное, в гробу стало тесно и зачесались скелетные останки кулаков, когда в журнале «Новый мир» отмечали очередную круглую дату автора, показавшего добрым дяденькой людоеда «Ивана Васильевича». Машина времени из пьесы «Баня» оказалась не на том месте и не в том времени. И не в тех руках.

Девочки да мальчики

Собрались в подвальчике –

Время убивать.

Пить напитки винные

И биточки псиные

Вместе уплетать!

Дни тоски ненастные

Скитальцы несчастные

Коротают так.

Подвал наполняется,

Стаи всё сбегаются

Бродячих собак.

Потёмкин П., Зенкевич М., Лозинский М., Гумилев Н.?

«Собачники» искали границу искусства и быта, гармонии и абсурда, неуклюжести и совершенства, утопии и реальности. Искали новый взгляд, новый синтез искусств в «Подвале Бродячей Собаки Художественного Общества Интимного Театра».

Даже когда Осипу Мандельштаму потребовалась шуба, он не мог надеть собачью – так и мёрз в своём драном пальто на рыбьем меху – не мог предать верность собакам и благородному собачьему роду.

А А. Ахматова после закрытия кабаре побывала в подвале ещё раз: во время бомбежки в августе 1941 года. Как в бомбоубежище.

***

Уличные псы, задерите вверх носы!

Давайте скажем УФ! Давайте скажем УФ!

Раскачаем все, раскачаем все улицы!

Давайте скажем УФ! Давайте скажем УФ!

Уличные псы, задерите вверх носы!

Давайте скажем УФ! Давайте скажем УФ!

Раскачаем все, раскачаем все улицы!

Децл

Децл, убитый совсем недавно.

Славный народ – собаки!

Владимир Набоков писал, что только такса связывает его с русской литературой. В его жизни было три таксы: Бокс, Trainy (Трамвайчик) и Бокс Второй, которого писатель взял в эмиграцию. Бокс Второй был потомком такс Чехова Хины Марковны и Брома Исаевича.

Чеховы любили животных: у них всегда обитали дворовые собаки. В ялтинской усадьбе жил ручной журавль. По воспоминаниям современников, Антон Павлович не любил котов, но в письмах друзьям упоминал о любимом коте Фёдоре Тимофеевиче. После поездки на остров Цейлон у Антона Павловича появились новые жильцы: «Имя сим зверям – мангус. Это помесь крысы с крокодилом, тигром и обезьяной. Сейчас они сидят в клетке, куда посажены за дурное поведение: они переворачивают чернильницы, стаканы, выгребают из цветочных горшков землю, тормошат дамские прически, вообще ведут себя, как два маленьких чёрта, очень любопытных, отважных и нежно любящих человека. Мангусов нет нигде в зоологических садах; они редкость. Брем никогда не видел их и описал со слов других под именем “мунго”. Приезжайте посмотреть на них». «…Мангусты уже имеют имена. Один мангуст зовётся “Сволочью” – так, любя, его прозвали матросы; другой, имеющий очень хитрые жульнические глаза, именуется “Виктором Крыловым”, третья, самочка, робкая, недовольная и вечно сидящая под рукомойником, зовется Омутовой», но она оказалась пальмовой кошкой. Виктор Крылов – драматург, Евгения Викторовна Омутова – актриса театра Ф. Корша.

Потом у Чеховых остался только один мангуст – Сволочь.

У брата Михаила была такса Йод, одну из дочек Хины Марковны и Брома Исаевича назвали Селитрой: кроме лечебного дела и животных, они любили садоводство.

Антон Павлович регулярно писал Лейкину, хозяину родителей чеховских такс – Апеля и Рогульки – о жизни мелиховских пришельцев: «Таксы Бром и Хина здравствуют. Первый ловок и гибок, вторая неуклюжа, толста, ленива и лукава. Первый любит птиц, вторая тычет нос в землю. Оба любят плакать от избытка чувств. Понимают, за что их наказывают. У Брома часто бывает рвота. Влюблен он в дворняжку. Хина все еще невинная девушка. Любит гулять по полю и лесу, но не иначе, как с нами. Драть их приходится почти каждый день; хватают больных за штаны, ссорятся, когда едят, и т. п. Спят у меня в комнате». Антон Павлович подолгу беседовал со своими таксами о нравственности и добродетели, писал им письма из заграницы и раздаривал всем знакомым щенков.

«…– Бром Исаевич! – обращался к нему брат голосом, полным тревоги. – Как же это можно? У отца архимандрита разболелся живот, и он пошел за кустик, а мальчишки вдруг подкрались и пустили в него из спринцовки струю воды!.. Как же вы это допустили?

И Бром начинал злобно ворчать», – вспоминал старший брат Антона Александр.

Рассказ «Каштанка» Чехов написал раньше, чем завёл своих Брома и Хину. У него героиня не такая, как на рисунках первого иллюстратора и в советском мультфильме. Каштанка – это помесь таксы с дворняжкой, а не бульдог – сердился Антон Павлович.

В подмосковной усадьбе музее-заповеднике «Мелихово» 22 декабря 2012 года установили памятник таксам Антона Павловича, брошенных Чеховым на «растерзание волкам». Он их оставил в Подмосковье, когда поехал в Крым писать знаменитую «Даму с собачкой».

«” Славный народ – собаки! “– говорил он иногда с добродушной улыбкой» – вспоминал об Антоне Павловиче писатель А. И. Куприн, большой любитель крупных пород.

Славный народ – таксы!

Ослепительный собачник-чудесник

Петроградскому мальчику было десять лет, когда закрылась «Бродячая собака». Он знал про кафе, любил стихи и обитателей «Собаки» и сам стал поэтом. Но со своей программой: для него главными были относительность, бессмыслица идиотских ситуаций в жизни и абсурд принятой литературной формы. Как сказал Альбер Камю: «Абсурд рождается из столкновения человеческого зова с безрассудным молчанием мира».

Шерлок Холмс любил лимерики – поэту нравились английские абсурдисты, фрики, Алиса в опрокинутом мире и детектив Шерлок Холмс. У себя на щеке молодой поэт нарисовал собаку: он любил собак, особенно такс. А стихи писал такие: «У вороны, собственно говоря, было пять ног, но об этом говорить не стоит».

Или такие:

Пристала к пуделю рука

торчит из бока кулаком

шумят у пуделя бока

несется пудель молоком

старуха в том селе жила

имела дойную козу

и вдруг увидела собаку

в своём собственном глазу

тут она деревню кличет

на скамью сама встаёт

помахав зубами причет

херувимскую поёт.

Хармс Д. 1928

Или:

…Рычит бульдог на таксика:

«Не дам вам ничего!»

Бежит бульдог за таксиком,

А таксик от него…

Хармс Д. 1928

А «Шестилапый» кур потом появился, но у другого автора. И другое время. А поэту не удалось убежать от цензурного пса по кличке НКВД.

…Но только я понял, что я вижу мир, как перестал его видеть. Я испугался, думая, что мир рухнул. Но пока я так думал, я понял, что если бы рухнул мир, то я бы так уже не думал.

И я смотрел, ища мир, но не находил его. А потом и смотреть стало некуда.

Тогда я понял, что покуда было куда смотреть – вокруг меня был мир. А теперь его нет. Есть только я.

А потом я понял, что я и есть мир.

Но мир это не я.

Хотя, в то же время, я мир.

А мир не я.

А я мир.

А мир не я.

А я мир,

А мир не я,

А я мир.

И больше я ничего не думал.

Хармс Д.

Культ культурной культуры

К женатому Ван Догу пришли галеристки поглядеть его работы и обговорить, при положительном решении, проведение его персональной выставки в их галерее. У них была Своя Галерея на Пушкинской 10. У Ван Дога уже были служебная квартира, жена и дочь. Ван Дог рассказал Гумеру – Ричи слышала. Она и пересказала.

– Ура! У меня будет персональная выставка!

Галеристок оказались две. Одна была художница, дочь известного ленинградского советского графика, другая – искусствовед с псевдонимом.

Некоторые галереи назывались по номерам квартир: так проще, ничего выдумывать не надо. Прибавить к номеру квартиры «Авангардистов», «Символистов», «Академию», 10-10 и полный порядок. Зимой Ван Дог с женой сходили, поглядели выставку знакомого скульптора в их галерее. Текст буклета скульптору написал знаменитый в Питере искусствовед – скульптор что-то подремонтировал на его даче. Плата – комплиментарная статья.

Галеристки посмотрели на работы Ван Дога и сказали:

– Непонятно, но декоративно. Выставка будет.

Наглинтвейнились по случаю холодной погоды и высказали задушевное:

– Ты должен переспать с каждой из нас. Так принято.

Такой вид закоренной «дедовщины» или «бабовщины»? Или властный петербургский цук не умер? Или такова питерская творческая традиция? Что, они хуже какой-нибудь Верни? Натурщица Верни через постель помогала художникам входить в парижский богемный мир. Конечно, нет миллионов, как у наследницы Майоля, но есть Галерея и связи в международном художественном мире – галеристы и кураторы важнее творцов. Верни через постель, при согласии жены, помогла ленинградскому художнику и вырезателю гравюр из библиотечных старых редких книг войти в парижскую богему и стать известным. Крошка Цахес достиг цели и замка.

Сказано было при жене. Ван Дог и его жена были не готовы к такой богемной жизни. Поэтому, вхождение в конвенциональную художественную и галерейную жизнь Питера не задалась с самого начала. Благочестие и верность не в чести. В галереи вход остался закрытым навсегда. Надо было пройти через «посвящение», чтобы стать питерским «корпоративно-посвящённым».

Ван Дог говорил:

– Я могу дать только то, что у меня есть, что во мне есть и что я понимаю. Этого Я ПОКА не понимаю.

– Эх, ты, зажатый в костюм пуританина наивный провинциал. Верящий, что есть идеальное и чистое, даже сдача норм ГТО. Не видевший ничего, кроме русалок на клеёнке, олеографий и картинок в учебниках. «Это что, – сказал Гумер, – злые языки разносят, что на Пушкинской 10 в Новой Академии Художеств в члены Академии посвящают пластмассовыми, резиновыми и другими членами». У них есть «Музей грязного белья», в нём есть сундук, в котором хранятся эти игрушки из интим-салона, одеяла, простыни и другое тряпьё – произведения искусства. На простынях и одеялах в новые членкоры и академики и посвящали. Кто-то провозгласил основателя Новой Академии Художеств государственным художником и одним из Председателей земного шара. На Хлебникова в гробу, думаю, икота нашла.

В Манеже один художник, живущий за границей, выставил цикл работ «ДУхи Петербурга», или «ДухИ Петербурга» – примерно так картины назывались, точно не помню – обоссаные листы ватмана, вставленные в рамочки.

А в этой академии выставлены тряпочки со следами различных жидкостей. О-О-О, Уорхол отдыхает. Оскар Уайльд и Иоанн Кронштадтский тоже. Наиболее близка в последние годы жизни культовому питерскому художнику 90-х была эстетика Гитлера и Третьего Рейха. И не ему одному из той тусовки. Какое-то время он по приглашению пожил в Германии. Выставили.

Машина желаний оказалась со старым как невротик двигателем.

– Чайки мечутся над морем… – вздохнул Буран.

«Строгий Юноша»

А как художник, похожий на паука в цилиндре, заочный френд Андрюши Уорхола, начинал и вместе с ним «выставлялся»! В ГРМ. Здесь, но тем не менее. Получал от него подарки и сам дарил. Получил банку томатного супа «Кэмпбелл» и постеры с банками супа «Кэмпбелл». Вся тусовка была счастлива.

Попкультурный менталитет стал визитной карточкой города так же, как собачья группа «кинолог», поющий буддист, лимонный музыкант, чёрный пёс…

И где-то это хорошо. С питерским нарциссизмом и гормонально-молодёжным выпендрёжем. Всколыхнули каменное болото. Этакая культурная колония для малолеток с лозунгом: «бодрость, тупость и наглость».

Паролем «новых художников» был вопрос: «Куришь?» Подразумевалась травка.

Штирлицы искусства пестовали героическое мировоззрение и отвязность балагана. Сделать новое из старого, перекомпозиция, коллективная работа. Похоже на Гоголя: «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому ещё дородности Ивана Павловича – я бы тогда тотчас же решилась». Так у них и получалось, но было актуально.

И по мнению Ван Дога эклектичный бриллиант оказался фальшивой обманкой. Но жили «академики» весело.

На одном из вернисажей ведущий кричал:

– Фамилия?!

– Сахаров! – отвечал Руководитель.

– А точнее?!!

– Сахарюк!

– А еще точнее?!!!

– Цукерман!

– По врагам народа!

Это пробило не только по ушам, но и по мозгам. Выплывший анекдот из 60-х–70-х. Запущенный КГБ против академика-правозащитника пасквиль оказался востребован новой похабной академией искусств.

Фасады и музеи имперско-могильной рукой держат крепко обитателей на всех этажах культуры. Кто-то живёт в петровскую эпоху, кто-то в пушкинскую, а кого-то во времена ЧК и НКВД. Имперское часто кажется величественным.

А начинали с перемен. Точнее – с «Книги Перемен», но так совпало…

Молодёжь окраин, коммуналок и пригородов создала свою маргинальную культуру со своим языком и дресс-кодом. Музыка, музыка: «Мы требуем перемен!» Новая власть – это попкультура. И массмедиа, которыми управляют политики.

Почти повторив конец XIX – начало XX века в конце 80-х XX-го века некоторые питерские чудомудилы в цилиндре влезли в старые мутные воды, обгаженные итальянскими футуристами. Не будетлянами.

Новая фашизация и новая фашистская революция ползуче свершились в 90-е годы. Начавшаяся шизореволюция, по определению Андрея Хлобыстина, быстро превратилась фашизореволюцию и затем эволюционировала в нацизм, в национал-большевизм спальных, центральных и других районов и стран.

Кислый нацбол и тряпичный аполлон – они вернусь на 70 и больше лет назад к д’Аннунцио, Маринетти, Муссолини и даже Гитлеру. А не к будетлянам и другим российским футуристам, хотя там тоже всё было неоднозначно. У машины стремлений оказалась только одна передача: революционно-традиционалистская.

При участии неутомимого художника открылась галерея моды «Строгий Юноша». «Строгий Юноша» это пьеса Юрия Олеши, в которой показано, как человек становится конформистом и капитулирует перед вождём и властью.

К концу века они оказались близки черносотенцам начала века и национал-соцреалистам и фашистам.

Слово итальянское, и, по мнению немецкого исследователя Эрнста Нольте, источником фашизма были националисты Энрико Коррадини, легионеры Габриэле д’Аннуцио и бывшие марксисты под руководством Бенито Муссолини: «…нужно пройти школу марксизма, чтобы обрести истинное понимание политических реальностей…» Цели марксизма и фашизма местами совпадают. Источником фашизма Муссолини был итальянский футуризм. Фашизм для дуче был способом достижения власти.

«Всякий, кто обладает чувством исторической последовательности, идеологические источники фашизма может найти в футуризме – в его готовности выйти на улицы, чтобы навязать своё мнение и заткнуть рот тому, кто с ним не согласен, в его отсутствии страха перед битвами и мятежами, в его жажде порвать со всяческими традициями и в том преклонении перед молодостью, которым отмечен футуризм», – писал философ Бенито Кроче.

Если в декабре 1918 – январе 1919 года в Италии открылись первые клубы фашистов-футуристов, то в январе 1919 года в Петрограде была основана организация коммунистов-футуристов (комфутов). В сборнике на сообразительность «Красноармейские забавы» 1927 года издания для красноармейцев вполне обычной была задача на составление из свастики различных геометрических фигур.

Город художников

– Я – не число! – так Габриэле послал коллег депутатов, которым необходим был кворум.

Это был второй после Данте поэт Италии.

Про него ходила легенда, что он пьет вино из черепа девственницы и носит туфли из человеческой кожи. Цифры на руке и абажуры из человеческой кожи появились позже и в другом месте.

С творчеством поэта в России познакомились в 1893 году, его знали все, и он был звездой. Н. Гумилёв в 1916 году написал посвящение «Ода д’Аннунцио». Может потому, что одним из его девизов был такой: «Ни дня без совокупления!»

Через 100 лет этому девизу следовала богема Ленинграда-Петербурга. И не только этому, но и другим, пришедшими с д’Аннунцио, Маринетти и футуристами:

«Мы воспоем растущее торжество машины».

«Гоночный автомобиль прекраснее статуи „Ники Самофракийской“».

Очередным достижением д’Аннунцио стало исправление лесбийских наклонностей Иды Рубинштейн, столь распространённых в богемном Петербурге, и создание полноценной женщины.

Габриэле Рапаньетта-д’Аннунцио, наркоман, сибарит, авантюрист и любитель женщин, любил прогуливаться с ньюфаундлендом и белой лилией: Гаврила, чай.

Без собак хорошим поэтам никак.

Когда сверхчеловек, лысый, кривоногий и маленького роста Габриэле д’Аннунцио, с бойцами захватил город и стал в нём диктатором, он ввёл приветствие вытянутой рукой и чёрные рубашки с черепами. Дуче и фюрер позаимствовали римское приветствие.

– В этом городе, кстати, родился знаменитый Роберто Бартини, – заметил Буран.

– Маяковский, узнав о захвате города, написал:

Фазан красив,

ума ни унции.

Фиуме спьяну взял д’Аннунцио.

Маяковский В.

Художники конца 80-х, начала 90-х годов решили поковыряться в старых идеях и выдать их за свежие, как бы продолжив прерванную линию.

Искусством стали клубная субкультура, рейв-вечеринки и китч. Вместо танго, стихов и живописи в «Бродячей собаке». Ритмы ускорились, желания не уменьшились, а души измельчали. Но некоторые очень быстро отошли от авангардной эстетики и склонились к эстетике «Blut und Boden» – «почвы и крови». Другие – к хипповому лубку с лозунгом: «Мы никого не будем бить!», «Красные матросы любят папиросы» и «Давайте любить друг друга!».

Москву и провинцию фашизореволюция и эстетика нацизма-соцреализма тоже не забыла посетить. И некоторые поэты поползли по той же лестнице.

Полезли выставки в самых главных музеях с экспонатами из советского светлого прошлого. А выставка «Закат утопизма» или «Эстетика Третьего Рейха» у нас актуальна как нигде. Пророком оказался Строгий юноша. Но заимствовать ничего не возможно, а научиться нигде нельзя. Даже попсе. Соблазнительность фашизма и нацизма хороша для людей, которые не любят думать о последствиях. Пророком оказался несозревший Строгий попсовый и китчевый юноша, востребованным. Поставил город и ГРМ на уши, оказался востребованным лицом города того времени. Его выгнали из новой Германии за пропаганду нацизма. Инициации оказались не из той оперы. Мартосентябрь 1945–1953 года никак не наступит. Попса, папа, попа, поп. Нужда человечности и позёрства.

Попса может и созидать, разрушать: зависит от того, какой знак поставить.

Строгие юноши всегда предлагают себя. Во всех сферах.

Как любой диктатор, Габриэле д’Аннунцио был суеверен и всегда заменял 13 на 12 + 1.

Многомыслие

На корпоративном праздновании Нового года в небольшом петербургском издательстве несколько человек встали и, подняв бокалы и отставив локти, провозгласили здравницу за царя, за белую гвардию и за светлое сталинское прошлое. Несколько приглашённых не поддержали тост и не встали. Это очень смутило и сконфузило одного из авторов и друга издательства, кандидата исторических наук, африканиста: он полагал, что здесь все единомышленники. Всё бы ничего, но он недавно вместе с сотрудниками музея похоронил коллегу – эксперта по фашизму, африканиста, убитого молодой националистической порослью. И его возмущение убийством было искренним. И он постоянно ходил на Марши против ненависти.

***

Скульптор берёт шарики от шарикоподшипников, вкладывает их в полости и продаёт их молодожёнам, как символ неразлучности. А это образец кассетного боеприпаса. Творец не увидел аналогии с посеянными зубами дракона, из которых вырастают железные солдаты, генералы, зелёные человечки и наёмники ЧВК.

***

Слепой энергичный поводырь ведёт «посвящённых» Новой похабной Академии по дороге съеденного, пережёванного и высранного. Критики сыты и счастливы – есть поп-попа-попс художник, гуру. Отдел новейших течений ГРМ при деле – там есть «посвящённые» в Новую Академию Художеств. Город нуждается в герое, даже герое серости и попсы.

Потребителей поп-нарциссов, дерьма, бунта культурных колоний для малолеток – востребовано в испуганном обществе.

***

После «Ордена нищенствующих живописцев» и газоневских в Ленинграде ничего заметного не было. На безрыбье и ротан-головёшка – щука. В чреве гнилой системы хороший плод не рождается, а чужой не приживается. Кукушка в саду камней хвалит хвалящего себя и петуха, а у мракобеса рождается мракобес, у тирана – тиран. Давно замечено, что тюрьмы, виселицы и плахи народ строит для себя сам. И кормит тюремщиков, палачей, опричников и мозгоправов.

***

Границы между художественной провокацией и жизнью стёрлись или не замечаются. Проект «Грязное бельё» оказался востребованным. Рюшечки, гламур, тряпочки, салонная красота с духовностью почвы и крови, декоративность и взывание к стройному мракобесному прошлому. Власти и народу это понравилось. В телевизоре, в жёлтой прессе, в министерстве идеологической обороны кремля (МИОК).

Философия бонобо хиппи питерской Системы, конечно, привлекательна, когда тусовка одна большая корпоративная семья. Но не до такой же беспардонной степени.

***

Попытка Ван Дога со своим наивным пониманием живописи и искусства войти в питерскую художественную крепость не удалась, не убедила. Есть пространство Малевича – в нём живут дизайнеры и угловатые чёрноквадратисты авангарда. Есть пространство ДАДА – в нём живут сюрики, механические чудовища и человек как машина. Есть пространство Кандинского, Малевича и Мондриана – в нём живут мыслящие облака, синие всадники, железные люди, красные кони и разноцветные флаги космических кораблей.

***

Проблема в том, что у искусства не может быть истории. Может быть только история искусств – у каждого направления свои анналы – автобиографии. У каждого художника своя история искусства. У каждого художника своя образность, у каждого стоящего живописца своя биография: Тициан – это не Рембрандт, Ван Эйки – это не Ван Гог и т. д. Начиналось то у неандертальцев с календаря, праздников и пожеланий. С практического применения, а не с заумной духовности. Общими бывают технология, материалы и антропология, пасущаяся в различных полях сознания, знания, желания, резонанса шаманского звука стены пещеры или холста.

***

Бум-бум, кадмиевый жёлтый, светлый, средний, тёмный. Не лимонный, нет и нет. Солнце зовёт всегда.

Бум-бум: тощие звери – весна. Охра с жиром.

Бум-бум: сытые звери – осень – пора на охоту, готовить запасы на зиму. Охра с жиром и сажей.

Эстетику и духовность позже пристегнули к насущным потребностям. Как там у пана Лема: «Культура как ошибка»?

Есть нецивилизованное самодурное пространство Живописи. Живы, дживы, жизни – человековедения, его желаний, комплексов и шаманства.

Больше всего Ван Дога привлекали живописное пространство Ван Гога и Ларионова. Мощная мазня Вселенной у одного и светлый лучизм у другого. Ларионовская собачка устала и легла отдохнуть, пока бабы выговариваются. Время от жары и болтовни застыло и зависло в Живописи Ларионова. Время плавится под солнцем – магию времени освежает дождь в Живописи «После дождя» Ван Гога. Лучистые ларионовские гуси гогочут куда-то, кому-то и что-то. На холстах у этих живописцев солнце и звёзды светятся из каждой секунды жизни. У Ларионова Гогеновская теплынь и Ванговская пастозность. А Маяковский любил басовитых скотчтерьеров.

***

…Красота!

Вымыл все февраль

и вымел –

не февраль,

а прачка,

и гуляет

мостовыми разная собачка.

Подпрыгивают фоксы –

показывают фокусы.

Кроме лапок,

вся, как вакса,

низко пузом стелется,

волочит

вразвалку

такса

длинненькое тельце.

Бегут,

трусят дворняжечки –

мохнатенькие ляжечки.

Лайка

лает,

взвивши нос,

на прохожих Ванечек;

пес такой

уже не пёс,

это –

одуванчик.

Легаши,

сеттера,

мопсики, этцетера.

Даже

если

пара луж, в лужах

сотня солнц юлится.

Это ж

не собачья глушь,

а собачкина столица.

Маяковский В. Краснодар. 1926

***

Можно повторить слова Щенка:

– Призрачный болотный город диктует.

И добавить:

– Город-кладбище. В живописи. За малым исключением. Питер – это графика, это – линия, а не живое пятно света, цвета и Солнца. Живопись – это время. Линия – это судьба красивой буквы, это судьба Акакия Акакиевича.

Есть ли искусство?

Началось с глаза.

Или сглаза.

В компании кто-то принёс коробку масляных красок и кисточки. На листке бумаги попробовал что-нибудь изобразить, пока соседи разливали напитки. Получился глаз. И даже похож получился, почти живой, смотрящий. Спокойный, он был один цветной на белом клочке мелованной бумаги. И взгляд что-то говорил.

В двадцать с чем-то лет началось путешествие по дороге нового.

Живопись можно представить как голос – чистый, звонкий, хриплый, глухой – но всегда страстный. Или как запах. Или как музыку. Или мазню разноцветной глиной, кровью или мозгами. Или как медитацию. Или как «Портрет Дориана Грея» с алыми парусами, или как «Портрет» Гоголя с перерезанным горлом. Или… Но всегда погружение в цвет и фактуру. А не в раскрашивание рисунка. Греческий платонический стиль не привлекал – ближе были пещерные росписи времён открытия и познания мира. Познание, а не каноны и повторения по принципу «как учили». Пусть ничего не получится, но это МОЁ путешествие.

***

Hundertwasser на первой лекции студентам говорил, примерно, следующее: вы зачем сюда пришли – искусству нигде не учат.

***

Урал реальный и мифологический Ван Дог не смог вытравить из себя, как делают некоторые приезжие провинциалы. Они вписываются в питерскую тусовку и вполне успешны. Кроме былого имперского нарциссизма и величия город всегда подвержен западным веяниям и влияниям. Дикие колонии и гламурная метрополия.

Но они или вернувшиеся ленинградские блокадники, или дети блокадников на Урале и возвратившиеся в родное поле смыслов. Они – не уральские роковары ДДТ и не искатели земных сокровищ смыслов. Они обращались к пустому, нулевому, но сакральному месту, где присутствовал некий издохший идеал, обитающей в горизонтали и вертикале империи, мужского аполлонистического государства Платона, неприступными стенами Кремля или Рейхсканцелярии Гитлера. Но не из современного вещества, а из старых и отживших форм и представлений. Как писали Ганс Поссе и Игорь Голомшток, «” героический мир античности преодолел усталость от жизни, пришедшую с христианством”. Их жизнеутверждающее, реалистическое искусство противопоставлялось всегда, существующим параллельно, реакционным, упадническим тенденциям, проявлявшим себя и в болезненных фантасмагориях Иеронима Босха, и в “истерическом надрыве” мастера Изенгеймского алтаря Матиса Грюневальда, и в мрачном мистицизме Эль Греко», в свежести импрессионистов, эмоциональности фовистов, субъективности экспрессионистов…

***

Не вписался в питерскую топонимику в своё время и «пчиловод» Рудым Панько. Пасечники – все чаклуни, колдуны и ведуны. Они слово природы видят и знают.

Знатоки хотят «школу», чтобы было узнаваемо понятно, а не отсебятина. Школа – это ступеньки, лестница, познание, Платон, Плутарх. Но живопись – это немного другое, не болтливое, своё живое. Против природы переть трудно. Мистическое как желание, знание и сознание. Откуда появляется «текст» живописного рассказа картины – неизвестно.

«Искусство, конечно, не существует – и, однако, мы делаем искусство, потому что это так, а не иначе», – писал Жак Ваше Андре Бретону.

***

«Фармацевты», кураторы и заказчики правят художественным миром. Только с них начиналось и начинается искусство, с их мнения. Не признанно – не искусство. Современная художественная пирамида, арт-рынок – способы отмывания и очищения капиталов. Поприщин отдыхает от тяжкой работы испанским королём. Они хотят что-то свежее в их мёртвом городе в парадигме их понимания искусства и коммерции. Усреднение некоторого музейного господства-традиции соответствия высоким рыночным образцам. Искусство для собак без дворовых собак. Фу, фундаменталисты и имперцы. Охранники имперского цинизма. Супервайзеры и певцы колониализма.

***

кабак академический

клуб-стриптиз партийный

мытари времени

уточнители воли

в стране каруселия

икра веселия

мечется волчья.

***

На петропервовском и блокадном кладбищах живут, на болоте. Армолду прошлого и смерти осталось всюду. Миражи фантастических белых ночей сюрреалистичны пустынностью перспектив и заданной изломанностью литературных героев. Город, похожий на все европейские города и по этому признаку отличающийся от них. Но Салтыкову-Щедрину здесь хорошо писалось: все герои произведений писателя жили рядом с ним.

«Чёрный пёс Ленинград»

Выставка в галерее расселённого дома на Пушкинской 10 была весной. Ричи осталась дома, но ей всё рассказали.

Батареи не грели, и воды не было, но электричество было: как-то помещение отапливалось, и свет горел. Ван Дог въезжал после какого-то французского художника. У него была большая лысина и две как кисточки косички из остатков волос. Кого-то он напоминал: Габриэле д’Аннуцио? Он снимал со стен и с потолка лифчики и ещё что-то. Симпатично. Любопытно, а что было во время выставки? И откуда столько не новых бюстгальтеров?

***

Из одних и тех же предметов может получиться выставка или помойка – как подать и где экспонировать. Из запахов можно составить букет благовоний или получить зловоние. Все запахи повторяются в растениях в виде ароматических формул, рисунков и нот, как раскрашенная картинка или графика. Это можно доказать, если просто повторить невыносимый запах отхожего кошачьего места соединив чудесные ароматы розмарина, жасмина, майорана, сандала, фенхеля и пачули.

Ван Дог эту формулу тогда ещё не знал. Он был провинциальный романтик. В провинции идеалистов и мечтателей с чугунными представлениями о поведении и живописи больше, чем в столицах. Ван Дог был почти художественный такитаванга – человек, живущий в собственном пространстве и времени. Анахронист, в общем. Но не полный, не агрессивный: просто мало контактный. Он не умел подлизываться, давать взятку, не любил обманывать, подличать, подсматривать. И не переваривал бандитов: больших и маленьких. При таких качествах найти тихий уголок в этом мире сложно, как бездомной собаке. Как лимите в столицах. Как сказал Оруэлл: «Быть честным и оставаться в живых – это почти невозможно». Уехать или уйти в себя. Ван Гогу было проще сходить с ума: брат обеспечивал холстами, кистями, красками и давал деньги на житьё-пропитье. Он был свободный от быта.