Читать онлайн Безноженька бесплатно

Молодой джазовый пианист Серёжа Бубнов проснулся в четыре утра в своей квартире на улице Репина оттого, что над головой хлопали крылья. В полумраке белой петербургской ночи кто-то шумно летал, ворковал. На лоб пианиста шмякнулся птичий помёт. Бубнов сел на кровати. Голова немного кружилась, казалось, что тело парит в невесомости: продолжала действовать трава, которой он с вечера обкурился «для успокоения» – от него Поленька ушла.

Поленька играла на саксофоне, у них был отличный дуэт на сцене и в постели, во всяком случае, Бубнову так казалось. Недолгая совместная жизнь оборвалась дико и неожиданно – ничего не объяснив, Поленька ушла к ударнику Битову. Серёжа не сразу понял, что она ушла навсегда. Чтобы усыпить его бдительность, Поленька включила стиральную машину, закинула за плечо рюкзак и отправилась будто в «Пятёрочку». А на самом деле – к Битову, с саксофоном, который заблаговременно спрятала среди хлама на лестничной площадке.

Серёже было обидно, что она не захотела поговорить, объясниться. Поступила с ним как с человеком, с которым разговаривать бессмысленно – не стоит время тратить, не способен услышать и понять. Стиральная машина мерно гудела на долгом режиме, на ноте «ми», Поли всё не было, на звонки она не отвечала. Когда на соль-диез заревел отжим, Серёжа заметил, что из ванной исчезли все её духи – и «Шанель», и пахнущие инжиром, и самые дорогие и противные, с тревожным ароматом тропического леса после дождя. Погас красный огонёк. Серёжа открыл дверцу. На дне барабана лежали одинокие Поленькины трусы. Он уткнулся в них и зарыдал. А потом получил эсэмэску от Битова с набором дежурных формул типа «судьбу на кривой не объедешь», «будет и на твоей улице праздник». Там была даже такая гадость, как «жизнь прожить – не поле перейти».

Наплевав на гордость и самолюбие, пианист пошёл к Битову. Полина заперлась в сортире с саксофоном. Серёжа пытался с ней поговорить, но тщетно – из-за двери неслись дикие звуки: вой мартовского кота, трубный глас мамонта, рёв, должно быть, тираннозавра. Потеряв терпение, Серёжа шарахнул кулаком в дверь: «Что тебе было не так?» Прилетела настолько хамская, захлебнувшаяся в миноре ответочка, что Бубнов схватился за голову и выбежал на улицу. Стал вытирать пот и слёзы, заметил, что в руке вместо носового платка – Полины трусы, случайно оказавшиеся в кармане.

Серёжа два дня ничего не ел, кроме феназепама. Сосед-одноклассник принёс ему в утешение коробок травы. От горя и дури Бубнов совсем потерял соображение, тупо смотрел сериал и плакал в трусы.

На рассвете к нему в распахнутые окна ворвалась стая голубей. Птицы метались под потолком, хлопали крыльями. Пианист сначала подумал, что ангел смерти за ним прилетел. Включил свет. Голуби сидели на книжных полках, толклись под роялем, недовольно смотрели на Бубнова глазами-бусинками. Серёжа взял веник и стал прогонять незваных гостей. С недовольным курлыканьем они бегали от него по кругу и не хотели вылетать в окно. «Кыш! Кышш!!» Пианист взмахнул веником, задел люстру, со звоном посыпались гранёные хрусталики, которых много лет не замечал, про которые совершенно забыл, а тут вспомнил, как их с мамой протирал и вешал в детстве. Нервы были на пределе, снова заплакал, заскулил в трусы: «Я самый плохой, я хуже тебя, я самый ненужный, я гадость, я дрянь, я – серый голубь»[1].

Днём отправился в «Дикси» за газировкой, но ноги понесли куда-то в сторону. Вдруг Бубнов ясно осознал, что жить больше незачем и надо прямо сейчас закончить «всю эту пошлую историю». Нетвёрдо держащийся на ногах пианист твёрдо решил сброситься с крыши – так, чтобы разбило голову в шмяку. Пошатываясь, шёл по линиям и выбирал подходящий дом. Дома были не такие уж высокие, примерно как и его трёхэтажный на Репина, оставался риск выжить, а надо было, чтоб уж точно в шмяку. Может, на Приму? Подняться на высотку, окинуть прощальным взглядом питерские крыши, морскую полоску, туманный горизонт, вдохнуть полной грудью и сделать последний шаг.

У Бубнова было горячо в груди и холодно в поддыхе, казалось, что от шеи вниз содрали кожу, сердце и лёгкие прикрыты хрупкими костями, финский ветер выдувает жизненные силы, ноги слабеют и до Примы будет просто не добраться. В голову лез французский глагол «экорше» – «сдирать шкуру». Нет, надо здесь искать дом. Даже пятиэтажный подойдёт, только нырять головой вниз, а не солдатиком.

«Экорше, экорше». На линиях пахло мёдом, Бубнова штормило, чуть не наступил на привалившегося к поребрику толстого коржика. Его толстый задумчивый хозяин дёрнулся, присмотрелся:

– Парень, шёл бы спать!

– Извините.

– Тебя проводить?

– Проводите.

– Куда?

– Я забыл код. Здесь живёт моя подруга.

– Марфуша?

– Да.

Хозяин коржика приложил ключ, открыл дверь и впустил Серёжу на прохладную лестницу с напольной мозаикой Salve. Самоубийца побрёл наверх, пёс с хозяином, переваливаясь с боку на бок, двинулись в сторону Андреевского рынка.

«Скорее всего, чердак закрыт. Добраться до последнего этажа и выйти в лестничное окно».

Мужик в рабочей одежде склонился над ступеньками, возился, пыхтел. Это был лифтёр Иван Яковлевич, он зачем-то нумеровал последнюю ступеньку каждого пролёта. Два раза в неделю Иван Яковлевич поднимался по этой лестнице, со скрежетом открывал железную дверь чердака и проходил к шахте недавно установленного в соседнем парадняке лифта – он его обслуживал, за ним следил.

Поравнявшись с Иваном Яковлевичем, пианист задел ногой открытую банку с краской. Банка поскакала вниз, оставляя на ступеньках белые потёки, похожие на крем на высоком торте. Лифтёр выругался. Бубнов стал сползать по стенке, потерял сознание и сложился на ступеньках, будто брошенная кукловодом марионетка. Над ним хлопотал перепуганный Иван Яковлевич:

– Не переживай! Сейчас вытрем, не переживай!

У Бубнова в голове шумело море и чайками вскрикивал саксофон.

Иван Яковлевич позвонил в ближайшую квартиру. Открыли дверь, лестницу заполнил густой запах сладкого пирога. На Бубнова хлынула вода – лифтёр решил повлиять на ситуацию с помощью бутылки для полива цветов: подоконник был заставлен геранью. Пианист открыл глаза. Над ним склонилась хорошенькая девушка с малиновыми губками.

– Ты Марфуша?

– Да, как вы себя чувствуете?

– Дайте ему крепкий чай с сахаром! Он из-за краски расстроился. Принесите тряпку!

– Хотите чаю?

– Да, горло пересохло.

– И я хочу! – обиделся Иван Яковлевич.

– Вставайте. Можете у нас посидеть, чаю выпить. И вам принесу чай и тряпку… Вызвать врача?

– Нет, спасибо.

Бубнов оказался на большой кухне, в большом кресле. В окно бил свет, кивал шпиль Святого Михаила. Голова кружилась. Снова закрыл глаза.

– Кто это? – раздался мужской голос.

– Не знаю, ему плохо на лестнице стало.

– Может, он притворяется, чтобы в квартиру зайти, всё тут высмотреть и своровать. Вы притворяетесь?

Бубнов разлепил глаза.

– Здравствуйте. Простите. Не притворяюсь.

– Марфуша, вынимай пирог. Так вы не наводчик?

– Я пианист Бубнов.

– Сыграете нам?

– Конечно. – Повернув голову, сфокусировал взгляд и увидел кудрявого широкоплечего красавца, который лежал на диване, завернувшись в плед, и весело и нахально рассматривал пианиста. На вид ему было лет двадцать, а вот Марфуша, наверно, ещё школу не закончила.

– Что употребляете? Трава, таблетки и алкоголь? Работу потеряли? Девушка ушла?

– Откуда вы знаете?

– А какой ещё может быть сценарий? Либо вас бросила девушка и вы обдолбались до потери соображения, либо систематически злоупотребляете психоактивными веществами и именно поэтому она ушла. Всё ли было гладко с сексом?

– Кирюха, отстань от него! – Марфуша дала Бубнову чай. Он хлебнул и крепко заснул.

Бубнову снилось, что он играет «Кленовый лист»[2]. Проснувшись, увидел, что кухня залита закатным солнцем, Кирюха так и лежит под пледом, стол накрыт к чаю, Марфуша смотрит в экран компьютера, из колонки тихо плывёт регтайм в его, бубновском, исполнении.

– Не, не, фраерок, полный! – Кирюха хоть и продолжал говорить обидные вещи, но смотрел на Бубнова другими глазами, с уважением.

– Сергей, – сказала Марфуша, – вы замечательный музыкант. Пока вы спали, мы все ваши записи прослушали. А какая потрясающая саксофонистка Полина с вами играет!

– Она, что ли? – спросил Кирюха. – Красивая девушка. Наверно, вы её своим музыкальным авторитетом задавили. Я слышал, как вы импровизируете на пару. Она хочет уйти вперёд, а вы её не отпускаете. Ворчите и прикрикиваете своими аккордами. Может, и в быту её душите? Может, вы невыносимый педант и брюзга?

Бубнов опять зарыдал в трусы.

– Кирюха, перестань! Сергею тяжело! Сергей, всё будет хорошо! Кирюха, скажи!

– Сергей, даже если Полина оставила вас навсегда, хотя мне кажется, что не навсегда, скажите ей спасибо за то, что она с вами играла, спала и вообще украшала вашу жизнь. Вы – классный дуэт, классная пара, пройдёт время – неделя, месяц, она вернётся, и вы будете её беречь и уважать. Вы её очень любите, но унижаете, да-да – унижаете! Вот она и сорвалась. К маме или к другому джазмену?

– К другому.

– Вернётся, вы лучший. Но даже если не вернётся, сохраните любовь к ней и благодарность за всё, что было. Мужчина должен быть снисходителен к слабому полу. Женщинку надо жалеть.

– Женщинку! Кирюха, достал со своими мачистскими прогонами. Сергей, вы хотите умыться или в ванне полежать?

Бубнов почувствовал, что очень хочет именно что в ванне полежать. От слёз и разговора с этими ребятами у него вдруг появился аппетит, тем более что на кухне стоял крепкий запах варенья. Даже в ванной дегтярный шампунь перебила пригоревшая малина.

Освежённый, восставший к новой жизни самоубийца Бубнов съел половину пирога, ещё разок всплакнул, но уже не от хтонического ужаса, а так – с горечью и нежностью, и приготовился сыграть ребятам что-нибудь из сочинений короля регтайма. Марфуша проводила его в богатенькую гостиную с мягкой мебелью и роялем. Пока он мок в толстых клоках заботливо взбитой пены, Кирюха переместился в эту комнату и устроился на другом диване в той же позиции – откинувшись на подушки и завернувшись в плед. Серёже что-то показалось странным в облике этого молодого человека, как-то необычно он сидел или лежал.

Сначала Бубнов сыграл ребятам вальс «Бетина», который Джоплин написал в память о своей рано умершей супруге. Потом вскрикнул: «Ван, ту, ван, ту, фри, фо» – и вжарил самый дикий, самый зажигательный регтайм. Лягнувшись, откинул стул, дрыгал задом, как заправский чёрный «артист эстрады», молотил по клавишам, стучал по крышке рояля, проехался по клавиатуре ногой. Марфуша скакала по комнате, подлетала к Бубнову и чмокала в щёку, Кирюха яростно хлопал, потом сорвал плед, обнаружив почти полное отсутствие нижних конечностей, и кинулся отплясывать сумасшедший акробатический брейк-данс на руках, взметая вверх обтянутые джинсами культи.

В инвалидном кресле Кирюха выехал на лестничную площадку проводить пианиста. Выкурили по сигарке.

На прощание Кирюха наставлял Бубнова:

– Относись к ней или к другой, если та не вернётся, как к милой, беленькой, самой красивой капризной кошечке. Не души её, и она полюбит тебя всем сердцем. На все упрёки отвечай: прости, дорогая, ты самая лучшая, вот тебе красная бумажка, сходи с подружками в «Маму Рому». Начни новую жизнь – пересмотри своё отношение к женщине! Оно было скотским, Бубнов, я это чувствую. Я инвалид-безноженька, ограничен в движении, с трудом перемещаюсь в пространстве, зато здорово ориентируюсь в сфере чувств. Что касается любых, самых тонких движений души – это ко мне, пожалуйста. Я человековед! Дай ещё прикурить… Марфуша считает, что жалость к женщине, мягкая снисходительность – это проявление мачизма. Смешно, да? Конечно, самые крутые мачо – подкаблучники. Это же сколько сил надо иметь, чтобы терпеть дамские загрёбы. Бубнов, я в тебя верю. Твоя жизнь уже не будет прежней.

– Марфуша твоя девушка? Или сестра? – поинтересовался Бубнов.

– Она моя воспитанница и компаньонка. Соседка сверху. Это моя квартира, я здесь с мамой живу. Марфуша не может быть моей девушкой. Она вырастет, я ей найду хорошего жениха, уже подыскиваю. Дам сундук приданого. Пока, Бубнов. Позови нас на концерт!

По ступенькам, измазанным подсохшей краской, пианист спустился до надписи Salve и вышел на улицу. Завернул в «Дикси», купил килограмм персиков и – неожиданно для себя – куст жёлтых розочек, который стоял на кассе. Подходя к своему дому на Репина, услышал звуки саксофона, льющиеся в июльский липовый вечер. Встал под распахнутым окном. Засранцы-голуби нагло влетали в квартиру, тусовались на подоконнике. Протянув и мягко закруглив последнюю ноту, Полина выглянула на улицу. У неё на голове сидел белый голубь. В доме напротив одобрительно заорали и плеснули аплодисментами.

Под утро пианист был разбужен эсэмсэской ударника Битова: «От нашего ребра нам не ждать добра». «От того терплю, кого больше люблю», – ответил ему Бубнов, выключил звук, ногой согнал с одеяла вконец обнаглевшего голубя и ткнулся подбородком в Полину макушку.

1

Ведрун

Первого сентября, в первый день своей взрослой жизни, Коля, собравшись с духом, напрямую спросил бабэ (так он называл бабушку), отчего померли родители. Бабэ сказала, что папаня повторил клип Эминема, вследствие чего она осталась без дочери, а он, Коля, без матери. Пошла варить суп и плакать. А мальчик, озадаченный Эминемом или как его там, отправился копать червяков для вечерней рыбалки.

У них с бабэ не было компьютера, Коля долгое время не мог узнать, что именно сделал папа. По телику без конца крутили разные клипы, но в них не было никакого Эминема, они не раскрывали тайн, не говорили ничего важного о жизни. Когда Коле было лет уже десять, дядя Василий Андреевич, закусив селёдкой, дал ему поиграть свой «самсунг» с галактической заставкой. Коля залез на чердак, очень быстро разобрался с экраном и кнопками, увидел наконец клип Эминема и понял, почему бабэ вешает веночки у закрытого ларька на берегу Оки. Бабушка Тася, папина мама, сказала, что папа не так уж и виноват, потому что оба они пьянствовали, пьяный юный папа засунул пьяную юную маму в машину и спустил с обрыва в речку. Поразмыслив, полез доставать и тоже утонул.

Узнав печальную историю семьи, Коля постарался не то чтобы забыть её, а как-то отвлечься. Постепенно разворачивая рулоны обоев, он придумывал и рисовал сложные фантастические миры (называл их мирками), звёздные и подземные.

Рулоны были плотно составлены в бочках, сотня обоев с розами и машинками – ими бабэ заплатили на фабрике. В деревне многие работали в бумажном ЧП «Хрящ и сын». Разорившись, Хрящи выдали всем на прощание обои и церковные календарики.

Бабэ вышла на пенсию и организовала из трёх грузовиков и трёх алкоголиков бюро перевозок. На удивление бюро работало отлично, дальнобойщик Кузякин почти бросил пить и передумал вешаться, докупили ГАЗ и ЗИЛ, в коллектив влились Петрович с Ивановичем, из города возили в сельскую местность стройматериалы. Дядя Василий Андреевич утеплил чердак, и Коля пошёл туда жить, спускался только пообедать. На чердаке вся деревня у Коли была как на ладони и весь мир – на ладони, потому что бабэ купила офигенный, немного подержанный макбук. Коля валялся на матрасе, мечтал о прекрасной жизни, полной событий и приключений, в волнении вскакивал, делал шаг навстречу светлому будущему и бился головой о сведённые стены: он сильно вытянулся, мог ходить не сгибаясь только под коньком. В восьмом классе много болел и остался на второй год, зато прочитал все книги бабэ, их было четыре шкафа, и смотрел по фильму в день, получилось 365 фильмов, а это не мало.

На распутьях виртуальной реальности Коля нашёл себе таких же, как он, мечтательных друзей. В ролке было шесть участников: два парня из глухой якутской деревни (они сидели на домашнем обучении и могли ролить ночью, когда у остальных был день или вечер), питерская художница Марфуша, Маша из Франции и Лиза из Саратова. За приключениями рыцаря Ведруна, прекрасной мёртвой Анор, Феи Пресмыкающихся, Ведьмы, духа Абасы и духа Уукулуна следило «стописят» тысяч подписчиков. Над сказочным миром парил никому не ведомый админ. Он не встревал в игру, только изредка давал советы, кому куда пойти (полететь), как кого оживить. Авторы по очереди писали, что происходит с героями, и выкладывали рисунки, чтобы было понятнее:

«В пещере Ведруна окружили паучки, уставились на него блестящими глазками. “Где ваша хозяйка, Анор?” Один паучок побежал в сторону тумана. Ведрун последовал за ним. Со стен капает вода, блуждают огни, скользят тени, гремит сталактитовый орган. Вошли в ледяную пещеру. Факелы горят. Под потолком протянуты прозрачные трубы, от них веет холодом. Лестница идёт вниз, становится шире. На ступеньках пустые вазы, тикают часы без стрелок. Перед рыцарем сидит за шахматами Анор. Рыцарь снял с головы ведро и постучал по нему. Мёртвая девушка улыбнулась: “Садись, раз пришёл!”». Ну и всё в таком духе.

Два года Коля с ведром на голове спасал Марфушу – Анор от козней злых духов, потом Абасы зациклился на Фее Пресмыкающихся и на каникулах полетел в Бордо, а водяной Уукулун смотался в Саратов. Ролка распалась, Коля просто переписывался с Анор и, конечно, мечтал поехать в Петербург. Ему казалось, что она одна его понимает. А тут ещё админ написал Коле лично, что на Московском вокзале, в метро, у стенки за автоматом с жетонами, для него оставлено прощальное письмо и он может его поискать. Неизвестно было, кто он такой – мужчина или женщина, где живёт, какого возраста. Однажды он спросил Ведруна в личке, нравится ли ему Анор, и Коля почувствовал, что, наверное, мужик.

На чердаке Коля разматывал свои рулоны с мирками, чтобы выбрать в подарок мёртвой подруге какой-нибудь самый ценный. Попадались старые мирки с ужасными жёлтыми рисунками – они возникли, когда бабэ бомбила вместо приболевшего Кузякина и за маленьким Колей следила баба Тася. Тасе не нравилось, что внук без конца рисует, да ещё чёрным карандашом, ведь купила она коробку цветных и точилку. Одна догадливая подруга сказала, что чёрный мир – это следствие неосознанной детской травмы и надо что-то делать. Тася отвела мальчика в парикмахерскую, там за занавеской специально обученная Зоя Захаровна оказывала срочную психологическую помощь. Ребёнок в ужасе от её раскрашенного лица и длинных ногтей молчал, как рыба-партизан. Воняло лаком и грязными волосами. Психолог, пахнув потом, развела руками и отправила Тасю с внуком за занавеску к ясновидящей. Та включила приборчик, похожий на индикатор из «Тайны третьей планеты», сказала что-то про карму, первородный грех, прапамять и посоветовала забрать у Коли все карандаши, кроме весёленького жёлтого и, скажем, розового. Так появился мирок чужой, совершенно непригодной для человеческой жизни блёклой планеты, населённой какими-то поросятами. Хотелось пустить его на растопку.

Анор писала, что все её друзья и родственники будут страшно рады, если Коля приедет. Коля решил сделать сюрприз и явиться в Питер накануне весенних каникул. Бабэ дала ему клетчатую сумку с трёхлитровой банкой огурцов, сушеными грибами, своим чесноком, своей картошкой, плотно запакованными кусками копчёного мяса и сала – у Коли с бабэ были свои свиньи, всё своё.

Коля наврал бабэ, что его ждут. В семнадцать лет он впервые ехал в большой город, впервые сел в поезд и на нижней полке застыл в позе фараона с руками на коленях. Он страшно боялся маньяков. У них в Чудеевском районе пропадали люди, поговаривали, что орудует банда извращенцев и особенно их привлекают дети. Коле не хотелось пропасть. Соседи по купе, командировочные мужики в трениках, с опаской поглядывали на диковатого парня. Вечером, когда уже выключили свет и Коля задремал, сверху полез мужик с туалетной бумагой. Он задел Колю, тот проснулся и заорал.

Днём поезд подъезжал к Петербургу, Коля с «Вардруной» в наушниках прилип к окну, мужики угощали его колбасой и куриной ногой. Один поинтересовался, что Коля слушает. Коля спросил в свою очередь, слушал ли он Эминема. Тот сказал, что скорее Ревякина и Чистякова. Мужик с туалетной бумагой посоветовал прислушаться к Кейву, дал свой список старья.

Мелькали заснеженные дачки. Пронеслись мосты, встали большие дома. Поезд прибыл на Московский вокзал. Суетились встречающие. «Сейчас в метро. Лишь бы не запутаться».

Коля запутался сразу. В огромном зале на него хлынула волна китайцев, повлекла и оставила у ларька с фарфоровыми статуэтками. Коля решил купить пастушку для мамы Анор: всё-таки он собирался у них гостить неделю, хотелось бабкино сало чем-нибудь прекрасным подкрепить. Пастушку долго заворачивали в «Санкт-Петербургские ведомости», Коля потратил на неё половину своего состояния и очень боялся разбить.

В метро с тяжёлой сумкой, волнуясь, подошёл к автомату для жетонов, оказалось, их несколько и к каждому выстроилась очередь – непросто будет искать послание админа! Вдруг Коля заметил, что нет рюкзака. «Рюкзак-то где? С кошельком, телефоном и “Миром электроники”! Так, паспорт в кармане».

Поспешил обратно на вокзал, но фарфоровый ларёк был закрыт. С той стороны стекла на него грустно смотрели балерины, пастушки и собачки. Коля, утирая пот, час стоял у ларька, наконец, он открылся, но рюкзака там не было, никто его не видел. Адрес Анор был у Коли во «ВКонтакте», но как туда войти, телефона-то нет! Продавщица статуэток была злая, Коля не решился попросить у неё мобильный на минутку. Он знал, что Анор живёт на Васильевском острове и ходит в среднюю художественную школу под названием СХШ. Он поинтересовался у мужика с газетой, как добраться до «сэхэша». «До сэшэа?» – воскликнул тот недовольно. Бедный Коля вышел на Невский, спрашивал прохожих, где школа СХШ. Никто не знал. Показали, где примерно Васильевский остров. Коля со своей клетчатой сумкой туда потащился, поражаясь красоте и шуму города. Около садика человек рисовал портреты. Он объяснил Коле, как добраться до СХШ.

Коля перешёл Дворцовый мост, на набережной сел отдохнуть у сфинксов, поел снега, потому что страшно хотелось пить. Всё было широкое, белое, величественное. Круче, чем в ролке.

Когда он добрался до СХШ, уже стемнело. Охранник сказал, что занятия закончены, а завтра каникулы. Коля обошёл школу, в нескольких окнах горел свет, из открытых форточек доносились девичий визг, смех и матерные слова. «Может быть, Анор там? А, это, наверно, интернат. – Анор советовала Ведруну поступить в СХШ и жить в интернате для иногородних. – Что же делать? Куда идти?»

За школой стоял помоечный контейнер, Коля увидел кипы выброшенных листов с рисунками. Там были натюрморты, наброски, портреты, голая женщина и голый мужик с бородой. Колю поразило, что такие прекрасные работы никому не нужны и кинуты в снег. Он стал подбирать рисунки, сворачивать в трубочку. Вдруг выбежал этот самый бородатый мужик, только одетый, с метлой. Он что-то недовольно закричал. Коля с огурцами, пастушкой и работами сэхэшатиков подхватился и пошёл обратно на вокзал. Два раза просил у прохожих телефон, чтобы сказать бабэ, что всё ок, и написать Анор, но ему не давали, думали, наверно, что украдёт. «Да как бы я побежал со всем этим грузом?»

На вокзале он, совершенно измученный и расстроенный, задремал. Его разбудили китайцы, большая группа, они что-то от него хотели, тыкали в сэхэшатские рисунки, которые развернулись и развалились на соседнем сиденье. Коля ничего не понимал. Китайцы кланялись, вежливо и настойчиво совали деньги. Они решили, что Коля всё это продаёт. Происходящее было похоже на ролку или на фильм Миядзаки: ночь, гулкий зал, таинственные персонажи и тёмные перспективы. Впервые в жизни Коля торговал. Он продал всё, что собрал на помойке. Теперь у него было гораздо больше денег, чем до похода в фарфоровый ларёк. Он отправился есть солянку в вокзальный «Чижик-Пыжик». Там девушка дала ему войти в Сеть со своего телефона, Анор была онлайн. Через полчаса за Колей приехала её мама, ещё через тридцать минут он сидел в комнате «мёртвой подруги», заваленной холстами, красками, книгами, и косился на голого бородатого мужика, который пригрелся у батареи центрального отопления.

Красивая жизнерадостная Марфуша полностью вытеснила Анор из Колиного сердца. В своё время бабушка Тася, переживая, что Коля не пьёт пиво и не гуляет с девочками, без конца говорила ему про Настюшу Никитину «с полненькими ножками», похоже, для неё это был главный штрих девичьей красоты. Как-то заманила его к Никитиным, они жили недалеко от Коли и разводили лучших свиней в деревне. У Настюши действительно были полненькие ножки. Коля был её младше на год и не заинтересовал совершенно, она смотрела в ноут, как щёголь-усач поливает утку из бутылки и классно поджигает, это был её любимый блог с миллионом подписчиков. Она сказала для отмазки что-то дежурно-весёлое и ушла гулять с подругами, а Коля из вежливости час пялился в телевизор Никитиных и тосковал по Анор. Так вот, у Марфуши тоже всё было – не то чтобы полненькое, а такое крепкое, сильное: ручки, ножки, идеи, желания. Коля состоял из сомнений, Марфуша прекрасно знала, что ей нужно от жизни, и не стеснялась требовать это «нужное» от друзей и родителей. Марфушу растили мама и отчим – главный редактор какой-то важной газеты. Ещё у неё был младший брат Боря.

Полукруглые настольные часы пробили полночь – ту-дум, ту-дум: самое время для ролки. Было странно, что вот они рядом, могут видеть без экрана, разговаривать без клавиатуры, изо рта пахнет земляничным орбитом. Ребята были рады «настоящей» встрече, но чувствовали неловкость. Впервые не знали, о чём говорить, решили вместе рисовать, часа через два наконец перестали смущаться друг друга.

Марфушу сначала неприятно удивила Колина нескладность, ведь в её мечтах и сюжете ролки это был красавец-спаситель, но она была добренькая и быстро простила ему прыщи, редкие волосины на подбородке и общую костлявость – в целом-то он был симпатичный парень. Марфушина мать устроила себе ночной пир, сорвала с пастушки газету, вокруг фарфоровой красавицы разложила прочие подарки, вывалила на разделочные доски всё сало, всю свинину с чесноком, руками таскала огурцы из банки, была очень довольна. Рыжий кот Василий принюхивался к деревенским запахам. Отчим с Боренькой спали где-то в тёмных тёплых комнатах этой огромной питерской квартиры.

2

Плакат

Утром Коля увидел Петербург и дом Марфуши в ярком весеннем свете. За окном уходили к горизонту крыши, снег шумно таял. Марфуша и мать ещё спали, за круглым столом завтракали остатками ночного пира отчим-главред, он представился как Тонываныч, и его сынок, третьеклассник Боря. Бородатый толстенький Тонываныч аккуратно разложил по блюдечкам еду от бабэ, поговорил с Колей про деревенскую жизнь. Ему всё было интересно – как в деревне работают, что едят, чем развлекаются. Казалось, что, увидев Колю, он решил написать статью в газету и для этого прямо сейчас берёт интервью. Коля впервые разговаривал с таким солидным дядькой, было приятно и волнительно. После вчерашних злоключений он был готов полюбить Марфушину семью всей душой. Тонываныч дал визитную карточку, там он был сфоткан с котом Василием. Боренька сказал, что опаздывает «на запись к Кирюхе», допил чай из блюдечка, достал из холодильника какие-то продукты, вежливо спросил, можно ли угостить соседа огурцами бабэ, сложил их в мешочек и с деловым видом куда-то пошёл.

Тонываныч предположил, что «девочки» будут спать до обеда, посоветовал Коле побродить по «выцветшим линиям» и «осмотреться». У «Василеостровской» Коля купил новый рюкзак, кошелёк и телефон, вышел на набережную. Теперь белое пространство Невы и сфинксы не казались ему чужими и пугающими, ведь всё устаканилось, он попал в добрую семью, его спасут, если что.

Из Марфушиной приоткрытой двери били лучи солнца. Она сладко спала с открытым ртом, одеяло на полу, пижама в цветочек. Задыхаясь, словно брошенный в траву окунь, Коля переждал возбуждение в книжном углу с диванчиком и красным торшером. Проснулась, весело вышла, пахла потом и карамелью. Решили пойти на Невский – она будет рисовать канал и Спас, а гость Северной столицы «осматриваться». Коля повесил на плечо этюдник.

На лестничной площадке этажом ниже встретили удивительного человека: в потрёпанном кресле сидел завёрнутый в плед красавец, его усы и волосы были закручены на бумажках, он курил папироску, вставленную в мундштук.

– Кирюша, здравствуй! – Марфа чмокнула красавца в щёку.

Кирюша внимательно смотрел на Колю, у которого тут же испортилось настроение. Пустив несколько высококлассных колец, он взял Марфушину руку и поцеловал.

– Привет, Ведрун! Это называется «папильотки». Сегодня у меня гоночный турнир, потом званый ужин. Рябчики и бланманже. Это не кулёльки твоей бабушки.

– Коля, не обижайся! Кирюша шутит, я ему рассказывала про ролку и про тебя, помнишь, ты в Новый год всех насмешил кулёльками? Такого слова ведь никто не знал.

Коля забыл уже про кулёльки с сахаром, теперь снова запереживал.

– Деревенщина! – Кирюша, казалось, хотел уничтожить Ведруна.

– Ну а вы кто такой?

– Я знаменитый гонщик, король турника и Ютуба. А ты дерёвня. Огурцы у твоей бабушки потрясающие.

– Не дразни моего гостя! Коля, пойдём!

Пунцовый от волнения Коля не слышал, что там ещё обидное кричит вдогонку красавец с папильотками, – в этюднике гремели умбра, кадмий, газовая сажа.

У Румянцевского садика Марфа спросила:

– Ты ревнуешь, сердишься?

– Да с чего?

– Это Кирюха Завирюха, он мне как брат. Не обижайся. Мы не пара. Ты сам потом увидишь. Он хороший. Он добрый, но дерзкий. Мы не пара.

Коле думалось, что где-то он видел этого Кирюху Завирюху.

На десятке доехали до Невского. После деревенской тишины Коле были непривычны все эти гудки, смех, голоса, почти гром для его уха. Марфа предложила Коле погулять, пока она работает, потом собирались есть пышки. Коля обошёл церковь, послушал уличных музыкантов. «Интересно, что император ел на второй завтрак перед смертью?»

Подошла девушка с большим плакатом, попросила подержать: ей надо было отлучиться на две минуты. Нырнула в подвальное заведение. Коля стоял с плакатом, глазел на публику, на него тоже глазели. На плакате было что-то написано. Прохожие читали и реагировали неоднозначно. Кто-то показывал Коле большой палец, кто-то средний и указательный, кто-то только средний. «Интересно, что на плакате-то?»

Девушки всё не было. Подошла старушка в шляпке, с сумками, стала плевать в плакат, попадая Коле на ботинки, села рядом на поребрик, достала какую-то еду, поела и удовлетворенно закричала: «Фашисты! Пидарасы!»

Надвинулась тень, кто-то дёрнул Колю за локоть, плакат вырвали, заломили руку и пригнули к луже. Было больно, Коля вскрикнул, колени промокли. Похожие на мангалоров полицейские тащили его к машине. В толпе скандировали: «По-зор! По-зор!» Девушка выбежала из подвальчика, тоже закричала: «Позор!» – подняла плакат и стала стоять с ним дальше.

В отделе полиции на Колю зашипел человек в форме:

– Хочешь, чтобы всё развалилось?

– Не хочу.

– Чтобы у нас было как на Украине?

– А как на Украине?

– Не учитесь, не работаете, у пенсионеров на шеях сидите. Сидишь у бабушки на шее?

– Сижу…

Склонился над бумагой, прошипел: «Паз-зор».

За неимением родителей побеспокоили главреда, Коле было мучительно слышать, как капитан, крутя в руках визитку с котиком, зло и внятно объясняет в трубку: «Организация акций до восемнадцати лет запрещена».

Тонываныч приехал быстро, круглый живот под кожаной курткой обтягивала футболка с президентом и надписью: «Вежливые люди». Главред разбирался с полицией: бабэ грозил штраф в особо крупном размере, чуть не пятнадцать тысяч. У Коли от волнения закружилась голова. Вскоре уже главред нападал, а стражи порядка оправдывались. В конце концов, решили, что имела место быть защита несовершеннолетнего пикетчика от агрессивно настроенных граждан. Протокол сунули в мусорное ведро, Колю отпустили.

Вечером Марфушина семья собралась за столом. Колю все утешали, наливали борщ, главред пил водочку и посмеивался в усы, он задумал пост в «Фейсбуке» про злых полицейских. Коля спросил у Тонываныча: «А как сейчас на Украине?»

– Ты сам что об этом думаешь?

Коля ничего не думал, он годами ролил на чердаке, за обедом слышал из телика обрывки фраз про киевский майдан и «самопровозглашённую Донецкую республику», дядя реагировал эмоционально, что-то матерно объяснял дикторам, даже плюнул в экран, бабэ вытерла передником, но Коле всё это было не так интересно, как духи и нежить подземелья Анор.

Главред раскраснелся. Тоныванычу не нравилось, что Коля, да и все Марфушины сэхэшатики, замкнуты в своём художественном мирке. Петербург волновали протесты, окружающая действительность казалась такой интересной, захватывающей, драматичной, а эти фантазёры были всем довольны, считали, что жизнь хороша и спокойна. Ладно Марфа – под крылом состоятельных родителей, но деревенский Коля – неужели он не видит страданий русского народа?

Коля ничего не видел. С дядькой строили баню, ели шашлыки, ловили вот таких карасей, на чердаке сеть была отличная, не рыболовная, а МТС.

– А Кирюха рвётся на войну, на любую войну. – Главред пыхтел и подпрыгивал на стуле. – Вроде добрый парень, а сколько в нём скрытой агрессии. Записался в школу стрелевой пульбы. И ведь взяли его, глазом не моргнули. Наверно, дал на лапу. «Зачем тебе это?» – спрашиваю. «Хочу, – говорит, – пойти в атаку». – «На кого?» – «На врага, который не дремлет». И зубами скрежещет! Коля, у тебя есть враги?

– Какие?

– Ясно. А Кирюха ими окружён. Он их выдумывает себе и окружающим. Ему лишь бы повоевать. Вот запланировал сведение счётов в Кулёмах.

– Папочка, не приведи господь!

– Антон Иванович, кто сведёт счёты в Кулёмах?

– Кирюха Завирюха.

– Папочка, Коля из Кулём!

– Наверно, это другие Кулёмы. Не может быть такого совпадения. Ты из каких Кулём? Чудеевских?

– Да. Но мы в деревне живём. Кулёмы – районный центр. Я там нечасто бываю. Мы туда ездим ботинки покупать.

– Гм. В церковь ходишь?

– Захожу иногда, но я неверующий.

– Ладно, думаю, до этого дело не дойдёт.

– До чего не дойдёт-то? Загадками говорите.

– Забудь. В каждой церквушке свои погремушки.

– Вот видишь, какие мальчишки разные. – Главред повернулся к жене. – Хорошо, что бодливой корове бог рогов не даёт.

Марфушина мать отмахивалась и стучала ложкой по дну суповой тарелки. Ей не нравилась злободневность, воротило от международных отношений. Её центром вселенной был Андреевский рынок, самой важной темой – судак. Какой он сегодня – «свежий», «свежайший» или «как для себя»?

– Интересно, кто идёт в менты? Что за ребята? Провинциальные? Городские? Коля, доедай котлету, а то не примут в полицейский колледж.

– А я и не хочу. Спасибо, очень вкусно.

– Почему не хочешь? Будешь следователем, криминалистом.

– Раньше я хотел поступить на исторический. А сейчас разработчиком компьютерных игр мечтаю стать.

– Правильно, будь разработчиком. Лучше придумывать страшилки, чем в них участвовать. Вот ты подросток. Тебе хотелось бы сделать мир лучше?

– Да он и так хорош.

– Чем хорош? Тебе сегодня мусора чуть руку не сломали.

– Не сломали же. Мусора – это полицейские?

– Да. То есть у тебя нет претензий к правоохранительным органам? – Главред задумал ещё один пост – про молодёжь без гражданской позиции.

– Папочка, отстань от него! – Марфуша потянула Колю рисовать мирки.

Главред посадил к себе на колени жену. Щекоча растрёпанной бородой её пышную грудь, рассказал, как в девяностые один иностранный журналист в поезде Санкт-Петербург – Мурманск спрашивал, почему на русских помоечных баках написано «май коп».

– Ну потому что мусор! Мусор и есть!

3

Кирюха

Следующее утро было таким же уютным: солнечный свет, бьющий с крыш, чай, словоохотливый отчим, серьёзный Боренька дует на блюдце. Тонываныч послал Колю в «Дикси» за продуктами (подвал на углу Большого и 4-й), чтобы парень «осваивался». На лестнице Коля услышал грохот – внизу что-то случилось. Наклонился над перилами: кажется, кто-то упал. Побежал поднимать и обомлел – под металлической конструкцией, при ближайшем рассмотрении оказавшейся инвалидной коляской, лежало полкрасавца с папильотками, вернее, уже без папильоток: волосы были намазаны гелем и торчали в разные стороны модно и воинственно. Гонщик – король турника тёр голову и стонал:

– Пролетел пролёт! Вообще-то я на заднице и культях могу спускаться, а коляску держать над головой. Но это не гигиенично. Ты куда направился, кулёлька?

– В «Дикси». А ты?

– Я туда же. Рынок закрыт. У меня сильные руки и исключительное чувство равновесия. На коляске я спускаюсь, откинувшись назад, на задних колёсах, левой колесо контролирую, правой держусь за перила. Главное – преодолеть страх падения и освоить глубокий баланс. Меня звали в Цирк дю Солей, прислали контракт на пол-лимона, но я отказался, у меня полно других дел. Спусти инвалидку и жди. Сейчас будет тебе представление.

Коля отнёс коляску и с волнением смотрел наверх. «Советский цирк умеет делать чудеса! Советский цирк и все в оранжевых труса-а-х!» – металось эхом на лестнице. Кирюха спускался на руках, на культях джинсы были завязаны узлом.

– Это эксклюзивная модель «Левайс», я не стал их укорачивать, потому что скоро мои ноги отрастут. Я богатый человек. Мне лучший мастер делает суперпротезы. Кстати, очень дорогая коляска, выполнена на заказ. С меня сорок мерок сняли, чтобы её сконструировать. Мне не нужна электрическая, я должен работать руками. Полцарства за сегодняшний ржаной! Погнали в «Дикси» на 1-й – там нет ступенек. Мне надо двигаться, поэтому я сам хожу по магазинам. С тебя, кстати, тысяча рублей за зрелище. Ладно, шучу.

Коля вёл коляску по 2-й линии. Кирюха выглядел очень представительно, примерно как знаменитый травмированный спортсмен-каскадёр: квадратный подбородок, наимоднейшая красная косуха, плотно сидящая на широких плечах, чёрные перчатки с раструбом. Ещё Коле показалось, что новый знакомец своим скуластым лицом, небольшим прямым носом, пристальным взглядом широко поставленных глаз напоминает бабкиного кота. Волосы – точно шёрстка потрёпанного в уличных боях Марса.

Держа у ссадины на виске белый платок, Кирюха болтал без остановки. Он рассказывал «деревенщине» про каждый дом, про знаменитых людей, которые там жили. Громко читал стихи про овощной магазин, где вместо капусты продают мёртвые головы, в «Дикси» многозначительно выбирал кочаны покрепче и бросал Коле. Продавщицы его знали, он с ними снисходительно перешучивался, оператор-кассир Тахмина срочно вызвала администратора Хуршеду, чтобы помочь колясочнику. Кирюха Хуршеду отправил обратно в подсобку, сказал, что есть у него помощник. Он вёл себя как хозяин этого магазина, нет – всей торговой сети. Дома на лестнице снова показал представление – поднимался на руках, держа торс под углом. Он двигался как настоящий атлет и циркач. Коля тащил инвалидку и рюкзак с продуктами. Кирюха пригласил его к себе на чашку чая.

4

Бегство из ДДИ

Кирюхина квартира поразила Колю – сначала могло показаться, что там нет предметов моложе ста лет: всё деревянное, резное, хрустальное и гранёное, кроме навороченного компа на огромном письменном столе, за которым, видимо, подписывал указы какой-нибудь министр Российской империи.

На кухне рядом с современной техникой были дровяная печь, буфет с гербом и витражом, мраморная разделочная доска.

– Присаживайся, отдыхай. Уступаю тебе мой трон! – Кирюха показал на готическое кресло с рыцарьками.

– Можно я в инвалидке посижу? Как она ездит? Как ты на ней по лестнице спускаешься, покажешь? Это же очень круто. Ты очень крутой. – Коля осторожно сел и тронул колёса.

– Покажу, конечно. Это только я умею. Ну ещё Петька Зубов, московский безноженька. У него свой блог для колясочников. Хорошо объясняет, как маневрировать в инвалидке, как с людьми на улице и в транспорте разговаривать, чтобы уважали. У него жена красавица. Она его снимает, записывает. Дай мне соль. Да, это чёрное – соль. Я её прокаливал. У Зубова есть протезы, он может ходить, но ему больше нравится коляска, он неплохой колясочный гонщик. Для него коляска – спортивный снаряд, как и для меня, впрочем. Я давно мог бы встать на протезы, но не было подходящих. Открой холодильник, дай лайм и чили. Я сказал открыть холодильник, а не рот. Зелёный лимон и красный тонкий перец. Спасибо. Так вот, сделать лестницу на инвалидном кресле – легко! Вниз, конечно. Подняться с инвалидкой невозможно. В общем, главное – настроиться на спуск, найти равновесие, почувствовать колесо, ступеньку, уловить запах мокрой пыли, которую растёр дворник, запах растений на подоконниках, запах кошачьей мочи и крысиного трупика в подвале. Я, прежде чем спускаться, даже эхолокацию включаю – кричу на лестнице что-нибудь злое или весёлое. Равновесие – это самое важное, самое ценное в жизни и особенно в сексе. У тебя есть девушка?

– Нет. Не знаю.

– Что значит «не знаю», кулёлька?

– Ну, не знаю, могу ли назвать её своей девушкой.

– Ты с ней целовался?

– В воображении.

– Это не считается! В ролке целовались? С Марфушей?

– А что, нельзя?

– Да целуйтесь на здоровье. Я рад за вас. Дай-ка мне ту банку, длинную. Мерси. Знаешь, что это за палочки? Это настоящая мадагаскарская ваниль. Сейчас я тебе сделаю молочный напиток – просто улёт. Мы его назовём «Поцелуй Марфуши». Итак, равновесие в мыслях, движениях, поступках. У меня в детстве были кошмары, когда приходил Перекос. Перекос – бесформенная глыба, наваливалась и душила. Я однажды чуть в окно от ужаса не выскочил, мать за шиворот схватила. Если в душе покой и равновесие, можно без труда пробежать по канату над пропастью. Как ты относишься к чесноку? Сейчас будет угощение, отведаешь мои суперкулёльки. Надо копчиком почувствовать силу притяжения, погрузиться в глубокий баланс по отношению к земной оси и центру Вселенной. Задницей чуять, не головой. Голова может быть пустой, абсолютно свободной.

Осторожно крутясь в инвалидке, Коля смотрел, как ловко хозяйничает Кирюха. Его руки волшебно двигались, как у алхимика, а рот ни на секунду не закрывался, парень весело нёс какую-то околесицу. Шипела сковородка, из кастрюльки поднимался пар. Опираясь на кулаки, обтянутые перчатками без пальцев, новый знакомец перемещался от плиты к холодильнику. У него была целая система приспособ – скамеечек разной высоты, чтобы добираться до нужного предмета. Он действовал как фокусник, маэстро, за десять минут приготовил вкуснейшие брускетты, Коля ел и не мог понять, из чего это всё – то ли рыба, то ли сосиска.

– Пойду мать позову.

Кирюха вернулся с высокой бледной женщиной, в Колином представлении похожей на овдовевшую королеву или настоятельницу женского монастыря. У неё было такое лицо, будто она целый год плакала и больше не может, слёзы закончились.

– Здравствуй, Коля. Меня зовут Вера Ивановна.

– Здравствуйте! – Вскочил.

Села за стол – прямая спина, худые длинные руки. Кирюха, похожий на снующего по полу гигантского паука, подал матери тарелку с едой, кинулся варить кофе.

– Жопой чуять космический баланс, да, мама?

Вера Ивановна грустно улыбнулась:

– Я училась балансировать с Кирюшей. Носила его на шее, на груди, на спине. С десяти лет. Он у меня с десяти лет. Вниз: кресло – Кирюшу. Наверх: Кирюшу – кресло. Но мне всегда помогал Антон Иванович, наш замечательный сосед. Ты у них гостишь, Коля?

– Да.

– До десяти лет он жил в интернате, гонял по коридору с другими колясочниками.

– С дэцэпэшным дурачком Володькой Шутовым. Его батюшка отец Пахомий в рот трахал.

– Кирилл, перестань, или я сейчас уйду.

– Она не верит, я потом тебе расскажу. Может, и по сей день трахает, я его вижу у Пахомия во «ВКонтакте». Мама, всё, молчу, заткнулся.

Кирюха сел на свой готический «трон», свернул папироски себе и Вере Ивановне. Они закурили. Коля никогда не слышал такого приятного запаха – ничего общего с дядькиным «Петром», не табак, а компот с сухофруктами из любимого детского сада. Ему было приятно, что эти красивые необычные люди с ним разговаривают, рассказывают свою жизнь.

– Мама приехала в КДИДДИ волонтёркой. «Кэдэидэдэи» это Кулёминский дом-интернат для детей-инвалидов. Мой дом родной.

– Я возила книги в сельские школы, в детские больницы. Я заведую библиотекой. Моя подруга, актриса, играла спектакли в детских домах. Она рассказывала о сиротах, об оставленных детях. Я решила тоже поехать. Жизнь была пустой, хотелось какого-то действия. Хотелось принести пользу.

– Мамочку тогда мужчина бросил.

– Это не твоё дело, и Коле знать необязательно. Всё давно прошло, я уже забыла.

– Не забыла.

– Почему ты лезешь в чужие дела? Почему пытаешься влезть в мою голову?

– Потому что мне важно, о чём ты думаешь. Мне важно, о чём все думают. Я ограничен в движении, не могу самостоятельно подняться на Эверест и поехать на залив в Комарово. Поэтому лезу. Мне надо отслеживать, что происходит в мире. Я хочу управлять миром. Я демиург.

– Ты болтун.

Демиург пускал в потолок кольца. Вера Ивановна смотрела в окно – напротив зажглись огни.

– В интернате для детей-инвалидов сделала маленькую библиотеку, литературный уголок.

– А в соседней комнате Пахомий устроил «правуголок».

– Многие дети не умели читать. Мне захотелось остаться на некоторое время в этом ДДИ – поработать. Администрация была не против, они принимали любую помощь.

– Пахомия принимали.

– Что ты прицепился к этому Пахомию?

– Пахомий педофил и содомит. Он в ДДИ устроил православный уголок, и знаешь, что там делал?

– Молился, учил вас молитвы читать.

– Ха!

– Не выдумывай. Ты что-то видел?

– Не видел. Но нет сомнений. Он меня однажды по головке гладил, а потом залез под рубашку и стал спину чесать.

– И всё?

– Этого достаточно. Получи срок, «божья корова»!

Вера Ивановна устало и грустно смотрела на сына.

– Я общалась с отцом Пахомием, уверена – он не способен обидеть ребёнка. Он ведь был совсем молодой, когда взвалил на себя больного Володю. И всё у них хорошо, я знаю.

– Он тебя с праздничками поздравляет?

– Пишет раз в год, внимательный человек.

– Что? Он чмо, извращенец, у него в голове помойка.

– Не выдумывай. Даже если видишь, что в человеке происходит внутренняя борьба, не осуждай. Вспомни толстовского отца Сергия, как ему тяжело приходилось.

– О, ну этот ещё гаже. И не потому, что спутался с больной девицей, может, она как раз после секса и поправилась.

– А почему?

– Сама не понимаешь? Он невестой своей побрезговал. Западло ему стало, что она с государем того… Вот это настоящая глупость и подлость, я бы никогда в такой ситуации девушку не бросил. А что касается Пахомия – да не борется он ни с кем. Он в гармонии со своими внутренними гномами, бесами и козлами. Мне вообще всё это христианство не нравится. Тошнит от лживого сюсюканья. От церквушки тошнит.

– Коля, у него необъяснимая ненависть к церкви.

– Объяснимая. У нашего семейного зубного Льва Рафаиловича есть дочка Ханя. Я пасть у него в кресле открываю и тут же вижу, как Ханю привезли в концлагерь, – да, у меня богатое больное воображение. Фашисты жидов из вагона выгнали, золото и деньги отобрали и всех в газовые камеры отправили ногтями в стены скрестись. А Ханя в вагоне под тряпками спряталась, её не заметили. Потом заметили и застрелили. Коля, брось спички. Она лежит, у неё из живота кровь течёт. Из-за этого мудилы. – Кирюха показал средний палец Спасителю, который спокойно смотрел на василеостровскую кухню из своего красного угла. – Не могу сказать, что Стивен Фрай мой герой, есть у меня к нему вопросы, но в целом совершенно с ним согласен: «Злобный эгоистичный маньяк».

– Кирюша наш во всех бедах винит высшие силы. Как будто человек за себя не отвечает.

– Бог отвечает. Хрен ли он бездействует? Я ему не прощаю страдания детей. Я его судить буду, когда труба позовёт, а не он меня. Я обвиняю! Устроили бардак.

– Кто? – спросил Коля.

– Эти, которые сообразили на троих. «По любви» сообразили, а мы теперь расхлёбываем.

– Коля, не слушай его. Он без конца выясняет отношения с кем-то невидимым, юродствует, паясничает, шлёт судебные повестки в небесную канцелярию. А ты верующий?

– Да не очень-то. У меня жизненного опыта мало. Наш дом рядом с храмом, там отец Андрей служит. Я с его Макаром в одном классе учусь. У нас звонарь отличный, ему батюшка разрешает для школьников тему из «Нафинг элс матерс» на колоколах играть: «Жизнь принадлежит нам, и каждый живёт её по-своему»[3]. Я против церкви ничего не имею, но в себе не уверен, я всё же неверующий.

– А Кирюша верит. И ругается.

– Что мне остаётся делать, когда всё так страшно?

– Благодарить, потому что могло быть ещё страшнее, и требовать доброты и мудрости прежде всего от себя.

– Мама, я тебе сейчас открытку пригоню в Ватсапе, там Иисус держит девочку на ручках, и знаешь, что ей говорит? «Детка, прости за рак мозга, мне так захотелось». Можешь его поблагодарить, потому что могло быть еще страшнее.

Вера Ивановна молчала, судя по всему, она не в первый раз слушала антиклерикальные речи безноженьки и ей скучно было отвечать.

– Жизнь ужасна и прекрасна одновременно. И боженьку этого я, может, и люблю иногда, но в целом ненавижу. Всё зыбко и неоднозначно, – продолжал Кирюха. – Мне очень жаль, что я не атеист.

– В детстве Кирюша обиделся, когда нас не пустили на службу.

– Мать в Андреевский впёрлась с коляской в Страстную пятницу, нас погнали поганой метлой, чтобы не мешали выносить плащаницу. А ведь мы в сторонке стояли. Раздавите гадину!

– А на Светлой меня обманул, сказал, что хочет сам погулять. Я на полчаса его оставила в саду академии – смотреть на лошадок. Он купил на рынке синих слив и с кем-то договорился, чтобы в храм завезли.

– С нищей бабушкой, которая духовные песни распевала, помнишь такую? Она гораздо сильнее тебя, за двести рублей тащила инвалидку по ступенькам одной левой.

– Подъехал к алтарю – кстати, резной иконостас, Коля, очень ценный, сходи посмотри, – ему хотели сделать замечание, там правила такие, нельзя с колясками или в колясках, сейчас, может быть, по-другому, не знаю. Свечница подошла и очень испугалась – Кирюша вставил в глаза себе сливы, рожу скорчил и страшно повернул лицо.

– До сих пор с удовольствием вспоминаю, как она орала.

– На машине священника слово матерное процарапал.

– Кстати, не на одной. Грех было пропускать такие тачки.

– У нас отец Андрей на маленькой машинке ездит. Там в семье все хорошие, у бабэ сало берут.

– Да пожалуйста, целуйте ручки. Есть хорошие попы, кто же спорит. Пара-тройка. Видел тут в Ютубе, как попище беса Айфона из девчонки изгоняет – это вообще жесть. Понял, что я в прошлой жизни в ОГПУ работал, чуждый элемент вычищал. Мама, не надо отворачиваться, ты бы видела, как она плачет, а он крестом машет и вопит. Я бы не моргнув глазом на Соловки его отправил на перековку. Ну всё, мать обиделась, я зверюга.

Чтобы сменить тему разговора, Вера Ивановна предложила сходить к Крузенштерну, посмотреть на корабли.

– Нет, я сегодня нагулялся. Вот, облажался на лестнице. – Кирюха поднял слипшуюся прядь и показал шишку. – Завтра работаю, кстати. Мама, зайдёшь на рынок? Коля тебе поможет.

– Хорошо, с утра устроим экскурсию на рынок.

– Ну давай, расскажи Коляну, как всё было, мне самому интересно послушать.

– Я жила в интернате, сделала картотеку, вслух читали с детьми.

– «Картофельную собаку».

– Кирюша особенно полюбил «Картофельную собаку». Коля, ты читал Юрия Коваля? Тузик украл курицу и колбасу.

– Читал: «Хороший был год, урожайный, в садах пахло грибами, в лесах – яблоками».

– Именно так. А потом я собралась домой. Ждала поезд на станции. С ребятами трусливо не попрощалась, боялась, что расстроятся, оставила им конфеты и бодрую записку: «До новых встреч». И представляешь, вдруг на перроне ко мне подкатывает Кирюша, который ни разу в жизни не выезжал за пределы ДДИ, – весь в крови, разбитый – и просит его забрать. Я сначала не поняла, что – к себе, в Петербург, насовсем. Вокруг народ столпился, какие-то пьянчуги на меня орут. Ужас! До сих пор не понимаю, как ему удалось сбежать из интерната.

– Мне помог Володька Шутов.

– Но ведь он сам колясочник!

– Отвлекал дежурных.

– А вахтёр?

– Спал.

– А ворота?

– Всё было открыто. Тогда я понял, что Бог живёт не в уголке Пахомия. Что Он ходит рядом со мной, иногда толкает коляску в нужном направлении. В виде алкаша… Я выехал за ворота и погнал куда глаза глядят. Думаю: где вокзал? Вижу, под кустом мужчина отдыхает. Я его окликнул, наврал, что мать меня забыла и сейчас уедет. Он забеспокоился, смог подняться. Сказал, что с радостью поспособствует воссоединению семьи. Его звали дядя Жора. Он очень спешил и несколько раз вытряхивал меня из коляски, во что-нибудь врезался. У меня всё было расквашено – нос, губы. Сначала дядя Жора привёз меня к вагончику, в котором жил. Я ему напомнил про вокзал. Он помчался к ларьку, где были его товарищи. Хотел меня показать. Они все были такие трогательные, смешные. С фингалами и ломаными носами. Оттуда меня до станции провожала уже толпа алкашей. Они меня еле втащили на перрон. Я таких матюгов никогда не слышал. Кстати, я тебе покажу комикс Марфуши «Бегство из ДДИ». На перроне они на маму накинулись: зачем бросила ребёнка-инвалида? Дядя Жора вконец разволновался, обозвал маму сучкой и сказал, что к себе меня заберёт: «Кируша, сынок, я тебя воспитаю, я из тебя челаэка сделаю, ёккалё!» У него такое ругательство было, я запомнил: «Ёккалё!». Мама, вам надо было вместе меня взять.

– Вернее, мне надо было взять и тебя, и дядю Жору? А его как бы я таскала по лестнице?

– Он бы бросил пить. Или жили бы у него в бытовке. В общем, мы вернулись в интернат, сидели там ещё какое-то время, пока бумаги оформлялись, потом Тонываныч приехал за нами на машине, и маленькая Марфуша с ним – её прихватил, чтобы я не боялся. Она болтала всю дорогу. Это было поразительное путешествие. Мы ехали день и ночь, по дороге заезжали в кафешки, в Макдоналдс. Я же колы никогда не пробовал! Я жизни не видел, вообще не знал, как люди живут. Как меня поразил этот резиновый наггетс и соус барбекю! Хорошо, что сунулся с утра в литературный уголок, а там: «До новых встреч». Ты могла не вернуться!

– Я не хотела возвращаться. Мне было тяжело смотреть на больных детей, меня убивал запах капусты в коридорах, я собиралась с подругами в путешествие.

– Десять лет собираешься. Поезжай.

– Спасибо, дорогой. Возьму и поеду.

– Теперь запахи еды тебя не убивают?

Вера Ивановна поцеловала своего Кирюху.

– Мне достался удивительный сын. Уникальный. Главное, добрый. Ты ведь добрый?

– Ну добрый, добрый.

– Умный?

– Умный, все шаги просчитаны.

– Коля, это он с тобой так разоткровенничался. Кирюша общается с разными людьми, но про нашу жизнь никому не рассказывает.

– Мамочка, во мне не сомневайся, твоё воспитание. Коля, пойдём, покажу кое-что неприличное.

Кирюха повёл гостя по сумрачному коридору. Вспомнилась ролка: паук, пещера, Анор. Вдруг на Колю кто-то посмотрел так живо и ясно, что он вздрогнул: перед ним был портрет женщины в прозрачном платье, которое воздушно облегало грудь. Женщина отдалённо напоминала Веру Ивановну.

– Ты знаешь, что я живу в Кулёминском районе?

– Знаю. Я нашёл тебя во «ВКонтакте». Кстати, я следил за вашей ролкой. Жаль, что она распалась. Мы с тобой земляки. Я с года жил в интернате. А родился в деревне, тоже деревенщина. Так что не обижайся, кулёлька, когда я тебя немного дразню. Правда, деревню не помню совсем. Первое воспоминание – ноги: нянечек и кроватей в ДДИ. А сейчас я шикарно живу. Мейк ю селф. Сделай себя сам, Коля. От жизни можно получить всё, если проявишь силу воли, если не будешь бояться и найдёшь глубокий баланс.

– Тебе двадцать? Я думал, ты гораздо старше, двадцать два.

– Я и есть старше. Внутри я «этот старый джентльмен». Всё про всех знаю. Меня ничем не удивить.

Кирюхина комната тоже была роскошной – всё богатое, старинное, резное. Над неубранной кроватью с кучей подушек висел плакат с нордической блондинкой.

Кирюха бережно вытащил из комода самодельный альбом:

– Вот, полистай!

Коля сразу узнал Марфушину руку. Это был комикс с историей Кирюхиного побега из ДДИ. Особенно Марфуше удались образы алкашей: дядя Жора с нимбом над кепариком катит инвалидку, к станции подходит состав, паровоз выпускает дым, кудрявый мальчик тянет ручки к даме.

Кирюха распахнул дверцы шкафа, забитого одеждой. С помощью швабры снял чёрную косуху, протянул Коле:

– Как тебе такой элемент мужского гардероба? Придаёт брутальность, особенный шик и подчёркивает свободный бунтарский дух. Италия. Можно носить с майкой, футболкой, даже с белой рубашкой и чёрным галстуком.

Коля никогда не держал в руках такой дорогой элегантной вещицы.

– Надень. Это тебе. Настоящая кожа. А то ходишь в презервативе.

Коле было немного обидно за курточку от бабэ, но он принял подарок. В Кирюхином шкафу было несколько разноцветных косух. Мутное зеркало отразило новую Колину брутальность и бунтарский дух.

Кирюха самодовольно полюбовался Колей, залез на диван, взял гитару, заиграл и запел густым низким голосом: «Do not forsake me, oh my darling, on this our wedding day»[4]. Песня была про то, что ровно в полдень поезд привезёт Фрэнка Миллера и его надо обязательно убить, иначе сам будешь лежать в могиле. «О, моя ненаглядная невеста, не оставляй меня, я не боюсь смерти, но что я буду делать, если ты оставишь меня?»

– Я должен завалить одного попа, и мне нужен сообщник. Ты поможешь мне свести счёты?

– Как это – «завалить»? По-настоящему?

– Конечно. Ну хотя бы припугнуть. Напугать до смерти.

– Вряд ли у меня получится.

– Эх ты, кулёлька! Ладно, смотри неприличное.

Кирюха забрался на подоконник и отодвинул штору. В окнах напротив виднелись картины с голыми девушками. Это была огромная мастерская.

– Если проявить терпение, можно много чего увидеть. Я проявлял годами. У этого дядьки куча красивых моделей. Он не знает, что я за ним наблюдаю. Иногда он их обнимает голых. Рисует, потом лезет обниматься. Некоторые соглашаются. У него и диван имеется. Если воспользоваться этим полевым биноклем… Порнуха в Интернете меня не так увлекает. Тут есть элемент охоты. Какие девушки тебе нравятся? Знаю – толстенькие, Марфуша. Вообще-то я сам собираюсь на ней жениться. Да ладно, шучу. Позеленел. Что ты позеленел?

– Не позеленел.

– Позеленел! Кулёлька, я не встану на твоём пути. Я вижу, что ты ей нравишься. Более того, я благородно организую ей приданое: сундук золота, мешок чипсов из «Пятёрочки» и набор порнографических картинок из Клуни. Хочешь, дам позырить, пока взрослые не видят? Их мама из Парижа привезла ещё до моего василеостровского рождения.

Кирюха взял с книжной полки пачку открыток.

– Видишь, девушка с единорогом, он ликорн по-французски. Она девственница, но между ног у неё уже всё совершенно мокрое, и она с предвкушением держит его рог. Ты бы хотел, чтобы девушка так уверенно держала твой член? Хотел бы? Не тормози!

– Ну, хотел.

– Чувак сделал невесте подарок – шесть шпалер. Шпалера – это коврик. Тут всё про девушку – что она такое, из чего состоит. Вообще-то эти коврики надо не девушке, а мужику дарить, чтобы понимал, с чем, то есть с кем имеет дело. Хотя бывает, что девушка сама про себя не всё знает, приходится ей объяснять. «Из чего только сделаны девочки?» Знаешь из чего? Сейчас всё тебе расскажу. Там, где дрочка рога, – осязание. А здесь она показывает зеркало своему ликорну – посмотри, мудила, на кого стал похож. Это зрение. Для Марфуши зрение – всё, она же художница. Вот цветочек нюхает, это обоняние. А вот играет на органчике, служанка раздувает меха. Что это?

– Слух?

– Ну конечно! Так, дальше вкус – видишь, пятернёй вкусняшки загребает, ну точно как Марфуша. Ей нравится швейцарский шоколад. А вот главная картинка, самая прекрасная, я просто плачу. «А мон соль дезир». Это значит: «Я хочу трахаться только с тобой и рожать детей». – Кирюха дал Коле открытку с двумя девушками разного роста, львом и единорогом. – Видишь, какая эротика, это я обожаю.

Коля не видел никакой эротики: девушки и звери замерли в тишине летнего дня.

– Даю искусствоведческий комментарий! Вход в шатёр с отворотами ткани – большие половые губы, они посветлее. Складки платья – нежные, красные, асимметричные – это малые губки. На своём месте вход во влагалище – тёмный круглый цветок. Видишь, откуда она сыплет свои драгоценности? Прямо из матки – вот она, красная, набухшая. А пёрышко на головном уборе? Кулёлька, это клитор! Запомни про него! Клитор – главная часть женского организма. И никакой пенетрации, пока сама не попросит. Сначала петтинг. Всегда и только так. Забудь о себе. Думай лишь о её удовольствии, тебе же будет лучше, когда она расслабится и станет мягкая и мокрая, как дынька «колхозница». В общем, благословляю, будьте счастливы!

Коля с изумлением смотрел на даму с единорогом и не знал, что сказать.

– Я буду всю жизнь думать о Марфуше. Если она овдовеет, позабочусь о ней и детях. Только при одном условии – она не должна пользоваться тампонами. Никогда. Только прокладки. Иначе прокляну. Она дала обещание. Ну что ты пялишься на меня? Ладно, объясняю. Лорен Вассер – это моя дама сердца. Видишь фотку над кроватью? У неё глаза как озёра. Бездонные голубые озёра. Моя любимая девушка. Ради неё я готов на всё. Она меня гораздо старше, но это совершенно неважно. Она меня не знает, и это тоже неважно. Нежная красавица. Девушка с золотыми волосами и золотыми ножками. Самая милая, самая сильная. У неё были месячные, она засунула тампон – и всё, кирдык, отрезали ноги. Представляешь, длинные ноги со смешными квадратными коленками. Они разбухают, синеют, чернеют. Гангрена!

– Бедная. А что – заразный тампон?

– Типа того. Ей сделали ноги из золота. Она бегает, прыгает. Красавица моя. – Кирюха с чувством смотрел на девушку над кроватью. – А Марфуша обещала, так что ты уж проследи… У меня в твоём возрасте уже были женщины. Разные – рыженькие и брюнетки, жирненькие и спички. У меня куча подруг. Я с ними знакомлюсь в «Фитнес Хаусе». Там сауна, бассейн и спортзал. Хочешь в сауну? Боишься. Ну ладно… Завтра я работаю. Помоги матери принести продукты и приходи на шоу Кирюхи Завирюхи. «Это фамилиё такое». Ну пока.

5

Действо и шоу

Утром ходили на рынок. Вера Ивановна купила щуку, букет зелени, незнакомые Коле фрукты и овощи. Донёс, сложил сумки на кухне, заглянул к Кирюхе. Тот курил в постели, голым торсом откинувшись на подушки. Нижнюю часть тела, вернее, её отсутствие закрывало одеяло. Он казался мощным и красивым. На плече была татуировка с ястребом и самолётом. Махнул папироской: «Иди прогуляйся. Спасибо тебе. До вечера!»

Марфуша, как водится, спала до полудня. Коля пошёл на Невский и там опять попал в заваруху: в начале проспекта толпились люди, движение было перекрыто, цепь полицейских протянулась от «Штолле» до кондитерской «Север. Метрополь». Коля по стеночке просочился вперёд: митинг, демонстрация, интересно. Толпа стояла и, кажется, собиралась уже расходиться, только один мальчоночка с перекошенной рожицей, шалея от направленных на него фото- и видеокамер, петушком напрыгивал на ближайшего мангалора. Тот разозлился, оттолкнул мальчоночку, махнул дубинкой, заехал по плечу девушке, которая, кстати, стояла себе спокойно. Юный провокатор нырнул в толпу. Людей винтили. Коля решил переждать в кафе – очень не хотелось снова беспокоить Тонываныча. Разглядывал витрину: всё было дорого, не по карману. Попросил чашку чая и пирожок с капустой. «Почти двести рублей, охренеть. У нас в “Талисмане” такое максимум семьдесят. Ну ладно, это же Невский, Петербург». Коля ел свой пирожок. Тут в кафе весело, шумно влетел тот самый петушок с приятелями, взяли капучино и четыре фисташковых с малиной. Петушок разливался соловьем: «Это было роскошное действо! Достойную пенсию моим близким, демократию, свободу слова и убрать таджиков! Любовь побеждает! Большинство не существует! Гомофобия должна уйти! Визам – да! Незваный гость хуже татарина! Кто не в курсе, моя фамилия Хомяков! Мой дедушка – академик! Вы ещё услышите обо мне!» По телефону печально и взволнованно попросил бабулю положить на карту тысячу рублей. Не мог угомониться: «Требую увеличения бюджетных мест!»

С соседнего столика откликнулись – там знали Хомякова: «А своё бюджетное отчего не сберёг? Тебя же вышибли за прогулы! Во лжи борьбу начинаешь!» Внук академика задрал курточку – показал синяк на боку: «Я кровь проливаю за вашу пенсию, за ваше будущее!» – «Лучше мы без пенсии останемся, чем такое чмо, как ты, нам счёт потом выкатит».

На Невском рассосалось. Коля пошёл на Васильевский. Дома у Кирюхи была торжественная обстановка: на мраморной столешнице красиво разложены щука, овощи, баночки, ножи, сверху камера поставлена и лампа. Тут же хлопотал Боренька. Выглядел необычно – в белой курточке и колпачке. Появился Кирюха – усики закручены, причёска – плотные кудри. Белая рубашка, цветной жилет.

Коля вжался в спинку «трона» и, боясь пошевелиться, смотрел, как Кирюха с Боренькой перед камерой готовят рыбу. По сюжету это была кухня Кирилы Илларионовича – лучшего повара ресторана «Палкинъ». Готовили палкинскую щуку. Вдруг до Коли дошло – да ведь это шоу, которое смотрела Настюша Никитина! Как, Кирюха и есть тот самый блогер с миллионом подписчиков? Точно, он самый.

В камеру попадали только рабочая поверхность и всё, что творится на ней и над ней. Зрители видели Кирюхины волшебные руки, красивую голову с идеальным пробором, и никто не знал, что под мрамором вместо ног два обрубка. Вот те на! Молодец, Кирюха!

Главный повар «Палкина» ловко снимал цельную кожу с щуки и травил байки про известных людей, которые обедали в этом ресторане и вообще жили в Петербурге. Боренька ему помогал. По задумке он был ученик-поварёнок. После щуки Кирила Илларионович показывал, как готовить мороженое разных видов, грибное суфле и котлеты из зайчатины…

«Всем пока, ставьте лайки, бейте в литавры, трубите в трубы, подписывайтесь на наш канал! Берегите себя, чаще целуйте мамочек, радуйте близких и, главное, улыбайтесь! Ждём вас на следующем шоу. Вкусно кушайте с Кирюхой Завирюхой и верьте в себя!»

Шоу закончилось. Утомлённый Кирюха закурил. Боренька бережно мыл кузнецовскую посуду и накрывал на стол. Пришла Вера Ивановна, пришли Марфуша и её родители. Ужинали большой компанией. Коля никогда не пробовал такой сложной еды и страшно боялся загадить белую скатерть. Тонываныч наливал всем без исключения. Боренька с видом знатока смаковал бургундское. Коля кинулся подавать Марфуше хрен и задел рукавом бокал. Пролил, расстроился до слёз, Кирюха обзывался кулёлькой. Позвонила бабэ, она хотела пообщаться со всеми, кто сидел рядом с Колей, поблагодарить за заботу, ведь внук был с совершенно чужими людьми, которые принимали его как родного. С бабэ говорил Кирюха, включив видеосвязь. «Главный повар» спрашивал бабэ: