Читать онлайн Экспертные сообщества и власть бесплатно

1.1. Может ли политика быть «обучаемой»?

Проблема вклада научного знания в процесс подготовки политико-управленческих решений (а именно такой перевод мы будем использовать далее для термина «policy decision») привлекала внимание исследователей по крайней мере с середины XX века. И уже в это время возникла тема политической субъектности экспертного сообщества как участника политики-policy[7]. В 1974 г. вышла в свет книга Хьюга Хекло (Hugh Heclo), который одним из первых сформулировал предположение, что изменения в политических практиках и в реализации конкретных политик происходят не только и не столько в процессе разрешения конфликтов между различными группами, сколько в процессе приобретения и использования новых знаний. В своей работе он сформулировал это так: «Традиция учит, что политика – это про конфликты и власть. Это зашоренный взгляд на политику, и особенно сбивающий с толку, когда его применяют к социальной политике. Политика находит свои ресурсы не только во власти, но и в неизвестности – люди коллективно сомневаются, что им надо делать… Выработка политики – это форма коллективного решения головоломок по поручению общества»[8]. Работа Х. Хекло дала начало целой серии исследований и возникновению концепций становления новых политических практик, получивших общее название концепции «обучаемых политик» (policy learning)[9], которые были рассмотрены нами ранее[10]. Сравнительный анализ различных вариантов этой концепции представлен в работе Claire A. Dunlop and Claudio M. Radaelli[11].

Наибольшую известность завоевал еще один вариант концепции обучения, предложенный Полом Сабатье и Хэнксом Дженкинс-Смитом, КОИ – концепция Коалиций общественных интересов (Advocacy coalition framework). В основе этой концепции лежит тезис, что любые изменения или реформы – это результат совместных действий людей, представляющих как структуры исполнительной и (или) представительной власти, так и лидеров «групп защиты общественных интересов» (advocacy group), например активистов «зеленого» движения или одиноких матерей и т. д. Наряду с ними в эти группы входят и представители экспертного сообщества (носители знаний), а также, как правило, журналисты. Именно эти, иногда очень стабильные, а иногда распадающиеся, группы и являются торами, которые продвигают те или иные реформы или инновации[12].

Важная роль научных сообществ, точнее, объединений ученых и интеллектуалов с их общим пониманием желаемых изменений определенных политик-policy, подчеркивается также в концепции эпистемологических сообществ, предложенной Питером Хаасом[13] и получившей развитие в работах других исследователей[14]. На наш взгляд, именно с участием членов таких сообществ и возникают – в условиях реальной публичной политики – коалиции общественных интересов Пола Сабатье, которые включают в себя как представителей власти, так и СМИ и гражданских организаций, – которые лучше ориентируются в процессах политики-policy. В свою очередь, и эти участники коалиций общественных интересов, постоянно общаясь с членами эпистемологических сообществ в рамках этих коалиций, постепенно приобщаются к научному этосу.

Значение экспертного (и научного) знания в процессе подготовки различных политических решений сегодня фактически никем не оспаривается. Вместе с тем ведущие политики еще относительно недавно практически публично отказывали экспертам в возможности активного влияния на процесс принятия политических решений.

Так, например, Мишель Роджерс начинает свою статью, посвященную опыту использования Европейской комиссии советов от научного сообщества, словами Уинстона Черчилля: «Специалисты должны быть в распоряжении, а не распоряжаться»[15]. Собственно говоря, это естественное желание любых политиков – иметь под своим началом хорошего специалиста по конкретным областям знания, у которого всегда можно получить профессиональную консультацию, но который не будет вмешиваться в собственно политический процесс принятия решений. Сегодня, однако, ситуация существенно иная, нежели во времена правления сэра Уинстона Черчилля.

Прежде всего выделим три основные формы организации деятельности экспертов. Во-первых, эксперты могут взаимодействовать с представителями власти (или любым другим заказчиком) на индивидуальном уровне, в рамках индивидуального контракта или заказа. Во-вторых, эксперты могут сотрудничать с властными структурами в рамках экспертных или консультативных советов, состав которых, как правило, формируется этими структурами. В-третьих, эксперты могут быть сотрудниками независимых «фабрик мысли», которые, в свою очередь, взаимодействуют с органами власти. Последний вариант обеспечивает им максимальную организационную самостоятельность, т. е. независимость от власти, однако при этом возникает зависимость конкретных экспертов уже от руководства самой «фабрики мысли». Развитие и деятельность таких «фабрик мысли» в различных странах мира ранее уже была предметом нашего анализа[16], в этой же книге основное внимание мы сосредоточим на двух первых организационных формах деятельности экспертов.

1.2. Эксперты: возможна ли полная объективность?

Деятельность отдельных экспертов – как менее публичная по сравнению с их участием в различного вида экспертных и консультативных советах, – не привлекает в последние годы особого внимания зарубежных исследователей, в фокусе их внимания находится в основном деятельность коллективных экспертных структур. Тем не менее проблемы повышения качества экспертного знания, а также способы избежать субъективности конкретных экспертов, остаются предметом постоянного обсуждения. При этом подразумевается даже не столько стремление обосновать заданный заказчиком результат (хотя вероятность такого варианта, как мы увидим далее, исследователями экспертного сообщества учитывается), сколько нерефлексируемые самими экспертами внутренние установки и приоритеты. Так, Даниэль Саревитц указывает, что любой ученый является в то же время и членом общества, в котором он живет, поэтому, по мнению исследователя, он не может гарантировать свою беспристрастность в отношении проблем, которые он изучает. Например, вопрос о строительстве атомных станций в определенном регионе страны может касаться его лично, особенно если он сам живет в этом регионе. Чем ближе изучаемая тематика к социальной и политической жизни общества, тем сложнее эксперту контролировать свою собственную научную беспристрастность. Выходом в этой ситуации, считает Даниэль Саревитц, могут и должны стать различные формы внутренней оценки качества научных работ, классическим примером которых могут служить обсуждения их результатов на научных семинарах и конференциях, а также практика рецензирования поступающих в научные журналы текстов научных статей[17].

Другие исследователи отмечают, что упомянутые выше механизмы также могут давать сбои, особенно при исследовании систем с высокой степенью неопределенности, при изучении редко повторяющихся событий и т. д.[18] Кроме того, в истории науки периодически возможны ситуации, когда позиции, сильно отличающиеся от принятой в данное время в научном сообществе парадигмы, игнорируются этим сообществом, а после смены парадигмы в процессе научной революции становятся началом нового и перспективного научного направления[19]. Такие события известны многим людям и вне научного сообщества, что вызывает у них скепсис по поводу права ученых самим определять корректность своих результатов. Особенно ярко это проявляется в отношениях экологических активистов различных стран к данным исследований, посвященных состоянию окружающей среды, выполненных по заказу правительств[20].

Наконец, сам процесс обоснования учеными исключительной важной роли научного знания, его удаленности от любой идеологии и непричастности к политике, а также необходимости оценки их деятельности исключительно внутри самого сообщества может расцениваться непредвзятыми аналитиками как процесс формирования и укрепления в общественном создании новой идеологии – идеологии ученых, которые таким образом стремятся обеспечить финансирования собственной деятельности при снижении контроля над ее результатами[21].

Мы выходим, таким образом, на проблему взаимодействия экспертного сообщества с гражданскими организациями, на проблему легитимности самого экспертного мнения. Несколько позже мы подробнее остановимся на этой теме, а пока вернемся к основной теме обсуждения – взаимодействию экспертов и власти.

1.3. С какой целью политики привлекают экспертов?

Зачем политики привлекают экспертов к участию в подготовке и принятии политических решений? В случае упомянутой во введении нормативной экспертизы ответ понятен: для оценки соответствия объекта экспертизы определенным стандартам. Если же речь идет об экспертизе «для принятия решений», ситуация несколько иная. Да, во многих случаях экспертов привлекают действительно как носителей знания с целью подготовки более качественного ответа на сложные вызовы, с которыми сегодня постоянно сталкивается власть любого уровня. Ряд исследователей называет это «инструментальной» функцией экспертного знания. Однако реальная политическая практика указывает на то, что наряду с инструментальной функцией привлечение экспертов к процессу подготовки решений может выполнять и символическую роль, представлять собой символическую функцию. Так, ряд исследователей отмечают, что знание может быть использовано стратегически, как средство для обоснования организационных предпочтений[22]. К этому можно добавить, что исследователи в области социологии организаций показали, как организации черпают легитимность, сигнализируя своему окружению об использовании ими знания[23].

Около десяти лет тому назад Кристина Босуэлл предложила выделить внутри символического использования экспертного знания выделить две различные функции. Первая из них – функция легитимизации. Привлекая экспертное знание, организация (в том числе и властные структуры) может повысить свою легитимизацию и поддержать ее претензии на ресурсы и юрисдикцию над конкретными областями политики. Можно сказать, что в этом случае экспертное знание может обеспечить организацию эпистемической властью. Эта функция особенно важна в ситуациях, когда общество высоко ценит использование экспертного знания властью. Вторая – это подкрепляющая (substantiating) функция. Экспертное знание может одолжить свой авторитет конкретной политической (policy) позиции, помогая обосновать организационные преференции в случае политических дискуссий[24].

Используя представления из теории организаций[25], Кристина Босуэлл выделяет два типа идеальных типических организаций: организации действия и политические организации. Первые черпают легитимность в результатах собственных действий, или, в случае административных агентств, в результатах своего взаимодействия с обществом. Напротив, политические организации обосновывают свою легитимность тем, что Н. Брунссон (N. Brunsson) назвал «беседы» (talk) и «решения». Легитимизация через «беседы» подразумевает поддержание некоторых норм и ценностей в формальной структуре организаций и ее риторике.

Предполагается, что организации действия с большей вероятностью используют знания инструментально, организуя исследования, чтобы повысить качество результатов своей деятельности. Это имеет место, когда организация осознает, что существует недостаток знаний, который препятствует достижению ее цели. В свою очередь, политическая организация более вероятно будет использовать знания, чтобы повысить свою легитимность. Если в окружении имеется набор акторов – носителей экспертного знания, они будут использованы, чтобы продемонстрировать уважение к научному знанию.

Использовать же экспертное знание в подкрепляющих целях могут, по мнению Кристины Босуэлл, как организации действия, так и политические организации, в зависимости от сочетания двух факторов. Первый – это уровень публичных дискуссий вокруг конкретной политики (policy). Организации, встречающие оппозицию своим конкретным решениям, могут счесть разумным потратить дополнительные ресурсы, чтобы обеспечить доверие этим решениям. Второй фактор – соотношение между двумя конкурентными требованиями: технократическим и демократическим. Технократическое требование соответствует ситуации, когда научные свидетельства и анализ принимаются как легитимные основания для окончательного выбора. Напротив, демократическое требование превалирует в областях политики (policy), в которых поддержка народа рассматривается как решающая. Обычно это области, в которых конфликты вращаются вокруг различий ценностей или интересов, скорее, чем конкурирующие научные утверждения. Подкрепляющая функция экспертного знания, как правило, используется организациями, если технократический подход является преобладающим.

Естественно, что использование одной из предложенных трех Кристиной Босуэлл функций экспертного знания зависит и от уровня сложности проблемы, которую предстоит решать. В таблице ниже представлены условия использования обсуждаемых функций экспертного знания.

Таблица 1

Условия использования функций экспертного знания

В своей работе Кристина Босуэлл также сформулировала три индикатора, наличие или отсутствие которых позволяет нам судить о вероятности использования той или иной функции экспертного знания. Это, во-первых, реальная потребность организации в самих результатах исследований; во-вторых, наличие механизмов доведения этих результатов до лиц, принимающих решения (ЛПР); в-третьих, уровень публичности использования полученных знаний. В таблице 2 приведены эти индикаторы для всех трех обсуждаемых случаев.

работ набор этих трех функций используется для анализа деятельности как правительственных, так и независимых комиссий, созданных в Великобритании для анализа политики в области миграции. В этом случае, однако, вместо термина «инструментальная функция» используется термин «функция решения проблемы»[26].

Таблица 2

Индикаторы реализации функций экспертного знания

1.4. Модели экспертного участия и категории «агентов знаний»

Несколько иной подход к анализу взаимодействия экспертного сообщества и власти мы находим в работах профессора Шейлы Джасанофф, автора классических исследований о роли экспертного знания в процессе принятия политико-управленческих решений[27].

Отметим, что она имеет большой опыт работы в различных правительственных экспертных комиссий Великобритании.

Шейла Джасанофф подчеркивает, что сегодня уже невозможно рассматривать науку как некий институт, существующий отдельно от других общественных институтов: «Главная задача в исследованиях науки и технологий заключается в том, чтобы раскрыть текучесть границ между социальным, материальным и природным мирами, показывая, что многое из того, что мы знаем из данных науки или использования технологий создано и дано нам строго через социально приемлемые системы риторики и практики. Наука, в частности, возникает из этого анализа не как независимый, саморегулируемый производитель истины о природном мире, а как динамический социальный институт, полностью включенный в другие механизмы создания социального и эпистемологического порядка в современных обществах»[28].

Шейла Джасанофф, в отличие от Кристины Босуэлл, рассматривает только инструментальную функцию использования экспертного знания, но обращает наше внимание на устаревшую, по ее мнению, традиционную модель взаимодействия экспертов и власти, которую она называет линейно-автономной моделью. В рамках такой модели подразумевается, что научные факты устанавливаются отдельно от задач политики (имеется в виду, конечно, политика-policy) и перед привлечением этих фактов для решений проблем политики-policy. В итоге подразумевается, что политико-управленческие решения созревают по мере перехода от научно установленных фактов к ценностям. Ученым дается право обосновывать качество и цельность их открытий и результатов по своим собственным правилам до того, как суждение политиков вступает в игру. Отступление от этого идеала угрожает превратить науку в инструмент политики. В случае потери автономии наука, как считается в рамках такой модели, не сможет обеспечить объективную информацию о функционировании природы или общества[29].

Еще одна и, возможно, более важная причина сущностного ограничения применимости линейно-автономной модели – это ее принципиально абстрактный характер, который не учитывает существования так называемых пограничных структур (boundary structure), которые возникают на границах соединяющих систему научного знания и систему власти – в данном случае систему администрирования, управления различными политиками (policy) в данной местности, стране или регионе. Понятие (и даже теория) таких пограничных структур была предложена для границы наука-власть в 1999–2000 гг. Давидом Гастоном[30], и развита затем в работах ряда авторов[31] (подробнее о пограничных структурах см. раздел 3.6. нашей книги[32]). Отметим здесь, что в том же 1999 г., то есть одновременно со статьей Дэвида Гастона, в которой предлагалась концепция пограничных структур, появилась и наша статья, в которой обосновывалась важная роль институтов-медиаторов в развитии демократического политического режима в посткоммунистических странах, при этом, кроме процессов взаимодействия между властью и наукой были проанализированы и их отношения со структурами гражданского общества[33]. Такие пограничные структуры или, в нашей терминологии, структуры-медиаторы, владеют языками каждой из взаимодействующих сторон и способны эффективно подготовить проект решения с учетом первоначальных рекомендаций экспертов, их реплик на замечания и предложения представителей власти.

Кроме того, важно учитывать, что в современных органах власти, в администрациях различного уровня сегодня работают достаточно образованные люди, и некоторые из них имеют опыт серьезной научной деятельности. Соответственно, они и сами могут оценить качество предлагаемых экспертами рекомендаций, а также, сами при необходимости, провести исследование. Чего им действительно, как правило, не хватает, так это времени, основное количество которого уходит на повседневную, рутинную работу. В то же время, если учитывать представления Пола Сабатье и его соавторов о роли Коалиций общественных интересов в подготовке и реализации инноваций в области публичного администрирования[34], становится еще яснее ограниченность линейно-автономной модели взаимодействия науки и власти.

Вместо последней Шейла Джасанофф предлагает новую модель, которую она назвала моделью virtuous reason (возможный перевод – «модель добродетельных оснований»). В рамках этой модели наука не отделяется полностью от политических обсуждений, скорее рассматривается ситуация, как интеграция науки и политики поможет оптимальному достижению желаемой публичной цели. Задача не в том, чтобы лучше инструментализировать науку, но как согласовать ее практики с широким набором социальных ценностей, особенно с учетом угрозы неизвестности и невежественности. При этом, отмечает Шейла Джасанофф, любые реформаторские усилия должны подразумевать признание того факта, что процесс оценки справедливости применения научных рекомендаций для улучшения той или иной политики (policy) жизненно связан с институциональной историей и культурой, что делает любые панацеи как неосуществимыми, так и нежелательными[35].

Важным аспектом анализа взаимодействия носителей экспертного знания с политическими руководителями, принимающими политико-управленческие решения, является специфика конкретных функциональных позиций, которые могут занимать эти носители в реальном процессе подготовки и принятия таких решений. Еще один известный исследователь процессов влияния экспертного знания на политико-управленческие решения, уделявшая ранее основное внимание таким организационным формам этого влияния, как фабрики мысли[36], профессор Диана Стоун выделяет следующие три основные категории «агентов знания» – участников процесса влияния научного сообщества на принятие политических решений.

1. «In-house» researchers – занимающиеся научными исследованиями сотрудники органов государственной власти или международных организаций. Например, сотрудники органов статистики; главный медицинский чиновник; парламентские исследователи. Они могут также находиться вне центра исполнительной власти, работать в автономных структурах, например таких, как Австралийское научное содружество (Australia’s Commonwealth Scientific) или Исследовательская организация промышленности (Industrial Research Organisation, CSIRO). Различные международные организации, как, например, Международный валютный фонд, Институт Всемирного банка, также имеют в своем штате экономистов. При этом из их нахождения внутри подобных структур вовсе не следует, что они имеют серьезное влияние на принятие политико-управленческих решений. Подобно другим секторам публичной власти эти исследователи связаны бюджетными ограничениями, бюрократической политикой и преференциями политических лидеров к той или иной политике-policy.

2. Политические советники, назначенные политическими лидерами, скорее всего должны будут соответствовать политическим и идеологическим предпочтениям своих патронов. Иногда до своего назначения в правительство такие советники имеют опыт научной или университетской карьеры. Если советники пользуются доверием политических лидеров и достаточно близки с ними, они могут иметь значительное влияние на направления конкретных политик-policy.

3. Некоторые университетские преподаватели или ученые выполняют функции «научного брокера» или антрепренера политики-policy и активно стремятся распространить результаты исследований. Они вовлечены в различные стратегии с целью обеспечить победу конкретным идеям, обеспечивая идентификацию проблем, сетевое взаимодействие в политических кругах, проясняя термины в рамках политических дебатов, а также путем создания коалиций[37].

Легко увидеть, что все три категории «агентов знания» легко могут стать членами Коалиций общественных интересов, сформулированных Полом Сабатье и Хэнксом Дженкинс-Смитом[38], при этом в рамках текущего политического процесса вполне возможен их переход из одной категории в другую.

1.5. Экспертное знание и делиберативная демократия

В заключение остановимся подробнее на проблеме взаимодействия экспертного сообщества с гражданскими организациями и шире – с обществом как таковым. Выше мы уже отмечали, что критическое отношение к собственно научному сообществу как корпорации с частными интересами, имеющей при этом претензии на обладание единственно правильным знанием, как следует поступать, сегодня довольно широко распространено в странах Западной Европы и Северной Америки, и это обстоятельство следует принимать во внимание. В наибольшей степени подобную настороженность вызывает участие экспертов в принятии решений в рамках Европейского Союза. Действительно, оторванность процесса принятия решений на уровне ЕС от уже привычных национальных систем общественного и гражданского контроля, а также активное участие в подготовке этих решений различных экспертных комитетов, созданных при различных агентствах Евросоюза (что приводит, в частности, к появлению такого направления исследований, как «комитология») вызывает беспокойство у многих гражданских активистов. Еще в конце прошлого века было показано, что Европейский Союз – это преимущественно регуляторная и технократическая организация, и что его гражданские службы обеспечивают себе легитимность участием в экспертной деятельности[39]. Сегодня такой легитимности уже недостаточно. Выходом из этой ситуации, по мнению специалистов, становится привлечение в состав этих «консультативных комитетов», наряду с экспертами от научного сообщества, представителей гражданских организаций, представляющих общие интересы ряда социальных групп, или, например, экологи, отстаивающие права будущих поколений на хорошую окружающую среду, а также лоббистов частных интересов[40].

Аналогичные проблемы связаны и с деятельностью правительственных консультативных комитетов (government advisory committees), характерны для современных США[41]. Подобные советы, как показано в статье Марка Б. Брауна[42], широко распространены в США. Так, на 2007-й год на федеральном уровне там действовали 917 таких советов, куда входили около семидесяти тысяч человек. Среди задач таких советов: готовить рекомендации для соответствующих структур правительства в области политики-policy, рецензировать заявки на гранты, выявлять проблемы «завтрашнего дня», модерировать публичные обсуждения и иное. Главной целью их деятельности является улучшение эпистемного качества решений правительственных структур. Состав и деятельность подобных советов определяются соответствующими федеральными законами, а также судебными решениями, инициаторы которых оспаривают легитимность их состава или конкретных рекомендаций.

Как отмечает Марк Б. Браун, среди исследователей существует три различных мнения относительно того, что именно эти консультативные комитеты могут представлять в принципе: частные интересы отдельных групп интересов (либеральная позиция); так называемые абстрактные интересы, или интересы, разделяемые большинством или многими гражданами (например, защита окружающей среды, экономический рост, сохранение рабочих мест и т. д.). Такой точки зрения придерживаются теоретики демократии. В соответствии с третьим подходом, эти комитеты должны представлять социальные или профессиональные перспективы развития. Такие перспективы могут вытекать из некоторого общего разделяемого социального опыта, например опыта безработицы, расовой дискриминации или беременности; либо из интеллектуальной общности или профессионального образования (например, в области микробиологии, антропологии и т. д.). В различное время законодатели уделяли больше или меньшее внимания каждой из этих категорий членов консультативных советов, но практика показала, что в ходе обсуждений любых вопросов на заседаниях имеет место делиберативный процесс: участники начинают понимать точку зрения друг друга, и постепенно приходят к общему решению. Это не означает, что не включается модель голосования – такое имеет место из-за временных ограничений, но в целом подобные обсуждения полезны для выработки взвешенных проектов решений. Таким образом, процедура делиберативных обсуждений мнений экспертов, а также представителей частных групп интересов и групп защиты общественных интересов (advocacy groups) принципиально отлична от традиционных общественных слушаний, в рамках которых эксперты излагают свои, обычно различающиеся, позиции по обсуждаемому вопросу, мало рассчитывая на то, что участники слушаний изменят свою точку зрения.

Более ранние исследования деятельности таких консультативных экспертных советов в США, проведенные Шейлой Джасанофф, показали, что предметом их деятельности становится так называемая «лиси-релевантная» наука (которую также называют «регуляторной» наукой). Например, когда надо оценить научные данные по оценке рисков, то эта оценка, выполняемая подобными консультативными советами, кардинально отличается от принятых в науке анонимных отзывов экспертов. Эта «регуляторная наука» (возможно, правильнее было бы говорить о «прикладных научных исследованиях». – А. С.) оценивается гораздо чаще междисциплинарными консультативными комитетами, чем индивидуально отобранными специалистами, действующими по методу per review. Задача таких комитетов не только оценить методы, с помощью которых изучаемые риски выявлялись и исследовались, но также и подтвердить реалистичность интерпретации агентством полученных результатов. Соответственно, регуляторная наука стоит перед необходимостью выработки стандартов для решения проблем, которые касаются и науки, и общества, например «максимальная толерантная доза» в биопробах или «наилучшая доступная технология» во многих экологических программах. При определении таких стандартов консультативные советы должны иметь дело с сущностями, которые одновременно и технические и социальные, научные и нормативные, регуляторные и метафизические. Иначе говоря, пишет Шейла Джасанофф, доверие к выводам регулятивной науки основывается на показателях, которые ближе к показателям доверия в демократических процедурах, чем к традиционным показателям научной достоверности[43].

Мы рассмотрели, конечно, далеко не все аспекты деятельности экспертно-консультативных советов, которые часто занимают достаточно самостоятельную позицию, сами определяя повестку дня своей деятельности, включая и подготовку аналитических докладов по актуальным темам, относящимся к компетенции таких советов.

2.1. Экспертиза в области управления и прогнозирования

Проблема экспертизы в советское время обсуждалась в основном в работах, посвященных управлению и прогнозированию. Сама возможность прогнозировать будущее если не всей страны, то ее отдельных отраслей появилась уже в послесталинское время, когда политический режим стал относительно более мягким. Ранее, начиная с тридцатых готов, это тема входила исключительно в компетенции партийных органов. Уважение же к научному знанию, традиционно существовавшему в нашей стране, было подорвано кампаниями репрессий против «ученых-вредителей», «врачей-вредителей» и т. д.[44] Так, например, уже в 1974 г. в Киеве вышла в свет коллективная монография (Г.М. Добров с соавторами), посвященная именно экспертным оценкам в научно-техническом прогнозировании[45]. Годом ранее в Москве начал свою работу постоянно действующий семинар по экспертным оценкам и анализу данных, его бессменным руководителем был профессор Б.Г. Литвак, автор целого ряда монографий, посвященных экспертизе и экспертным оценкам[46]. По-видимому, Б.Г. Литвак может считаться наиболее известным российским специалистом в области анализа деятельности экспертов и экспертных оценок в управлении. Об этом свидетельствует и его избрание председателем консультативно-методического совета Экспертной лиги, и его членство в Экспертом совете при Правительстве РФ в первой половине нулевых годов.

Другим известным специалистом по экспертным оценкам является профессор МАИ Ю.В. Сидельников, фокус интересов которого начиная с конца 80-х гг. прошлого века был направлен на экспертные технологии в прогнозировании[47]. У него сложилось конструктивное сотрудничество с известным советским и российским социологом И.В. Бестужевым-Ладой, одним из основателей и почетным членом Всемирной ассоциации исследований будущностей; вместе они даже создали Международную академию будущего. С другой стороны, Ю.В. Сидельников много работал над совершенствованием технологии и экспертного прогнозирования, а также экспертной деятельности как таковой[48]; его учебник по экспертному прогнозированию выдержал несколько изданий[49].

Читая книги и другие публикации Б.Г. Литвака и Ю.В. Сидельникова, мы видим, как эти два видных российских специалиста в области прогнозирования конструктивно сотрудничают, в том числе и в рамках упомянутого выше семинара по экспертным оценкам и анализу данных. Ю.В. Сидельников ссылается на работы Б.Г. Литвака, тот же при своей формулировке определения экспертной деятельности отталкивается от определения Ю.В. Сидельникова: «Эксперт – это специалист в конкретной предметной области или в области управления,

• обладающий в ней необходимыми знаниями и опытом,

• способный анализировать вновь поступившую информацию,

• способный дать оценку объекту экспертизы в пределах своей компетентности,

• владеющий используемыми в ней технологиями, способный оценить возможность их применения в конкретной управленческой ситуации и дать соответствующие рекомендации и заключения,

• несущий ответственность за сделанные им рекомендации и заключения»[50].

Для лучшего понимания эволюции взглядов «одного из наиболее известных специалистов в области экспертного оценивания»[51], приведем определения эксперта из работ Ю.В. Сидельникова 1990, 2000 и 2007 гг. Первое определение – из его книги 1990 г.: «Эксперт – это человек, являющийся специалистом и (или) имеющий практический опыт, который:

• имеет и дает объективные и полные сведения об особенностях и свойствах внешнего объекта и (или) рекомендации относительно предпочтительных (лучших) вариантов управленческих решений, касающихся данного объекта;

• обладает правами, обязанностями и ответственностью за свое экспертное заключение, которые определены нормативными документами;

• включен в процесс принятия решений, выполняя специальную ролевую функцию, и поставлен перед задачей их научного обоснования;

• высказывает суждения по вопросу из области его специальных знании и (или) практического знания, поставленного перед ним некоторым лицом, независимо от внешнего влияния и собственной выгоды»[52].

Семь лет спустя это определение выглядит уже так: «Эксперт есть носитель специальных знаний и (или) практического опыта и (или) представитель заинтересованных групп (организаций), то есть носитель их интересов, который:

• дает рекомендации о предпочтительных вариантах решений, касающихся данного объекта, и (или) объективные и по возможности полные сведения об особенностях и свойствах предмета экспертизы с позиции цели, поставленной перед экспертом. При этом сведения должны быть не о себе или своих ощущениях, отношениях и пристрастиях к внешним объектам, как это делает респондент во время опросов – обследований;

• включен в процесс принятия решения, ставя задачу их научного обеспечения;

• обладает правами и обязанностями, определенными документами (приказ о назначении и (или) трудовое соглашение, положение об экспертизе, о статусе эксперта);

• реализует специальную ролевую функцию, которая вытекает не столько из характера и методов его работы, сколько из ориентации на определенный результат»[53].

Наконец в монографии 2007 г. это определение выглядит так: «Эксперт – носитель специальных знаний и/ или практического опыта, а также представитель групп интересов и организаций, который:

• имеет объективные и полные (в его понимании) сведения об особенностях и свойствах внешнего объекта, и/или рекомендации относительно предпочтительных (лучших) вариантов управленческих решений, касающихся данного объекта;

• независимо от внешних влияний и собственной выгоды высказывает суждения из области специальных знаний и/или практического опыта по поставленным перед ним вопросам;

• несет ответственность за свое экспертное заключение, обладает правами и обязанностями, которые определены соответствующими нормативными документами;

• выполняя специальную ролевую функцию, включен в процесс принятия решений с тем, чтобы научно обосновать их[54].

Мы видим, как менялось представление автора о том, кто может быть экспертом. Если в определении 1990 г. это специалист или некий человек – носитель практического опыта, то семь лет спустя это мог быть уже и «носитель интересов заинтересованных групп (организаций)», а в 2007 г. – просто «представитель групп интересов и организаций». При этом, правда, во всех трех определениях присутствует такое важное свойство, как «функция научного обоснования [предлагаемых им?] решений». Остается при этом неясным, как «представитель группы интересов» может реализовывать функцию научного обоснования решений. Это противоречие не случайно, оно отражает, на наш взгляд, сложный функционал деятельности современных экспертов. Действительно, с одной стороны, они должны давать важную информацию о свойствах того объекта или ситуации, по поводу которого проводится экспертиза (и эта функция близка к функции обоснованной оценки), и здесь действительно могут быть очень полезны и сведения от представителей групп интересов. С другой стороны, они должны дать научно-обоснованные предложения по улучшению обсуждаемого объекта или ситуации, и в этом, вероятно, представители групп интересов мало чем могут помочь.

Эта двойственность экспертных функций раскрывается в монографии «Сетевая экспертиза», подготовленной группой авторов под руководством профессора А.Н. Райкова. Представив в ней представленное ранее определение эксперта, данное Б.Г. Литваком, они дают такое определение обсуждаемому понятию: «Эксперт может также определяться как:

• субъект (индивидуальный или коллективный), имеющий знания, личное эмоциональное представление и опыт относительно определенного вида деятельности;

• физическое лицо, обладающее значительными познаниями в некой области: в политике, экономике, социальной сфере, отрасли, регионе, в науке, технике и технологиях, общественной жизни;

• представитель научных и образовательных учреждений, органов местного самоуправления, общественных объединений, других организаций, приглашаемых органом государственной власти в качестве экспертов»[55].

Авторы также формулируют две основные цели любых экспертиз, которые хорошо объясняют двойственность функций экспертов, выявленную нами в определениях Ю.В. Сидельникова, а именно:

• «повышение степени обоснованности принимаемых решений на основе заключений экспертов;

• контроль за соблюдением соответствия и/или установление соответствия между характеристиками объекта экспертизы и требованиями (условиями, ограничениями), предусмотренными нормативно-правовыми документами различных уровней»[56].

И далее, в соответствии с этими целями, они предлагают выделить два вида экспертизы: экспертизу для принятия решений и нормативную экспертизу.

Как представляется, первый включает в себя и разновидность нормативной экспертизы, а именно оценку состояния объекта для принятия решений исходя из каких-то критериев, пусть и не столь четко сформулированных, как в нормативной экспертизе. Однако в экспертизе для принятия решений за стадией оценки следует и выработка предложений по улучшению состояния объекта или ситуации, и эта стадия уже отсутствует в экспертизе нормативной.

Такое выделение двух видов экспертиз очень важно для понимания сути вопроса, поскольку в традиционном для нашей страны понимании термина «экспертиза» речь идет именно о нормативной экспертизе, означающей сравнение с некоторой нормой. Именно этот смысл понятия «экспертиза» отражен в большинстве толковых словарей русского языка, где речь идет о судебной, медицинской, технической, экологической, врачебной и иной подобной экспертизе.

Этим двум смыслам в английском языке соответствуют и два различных, хотя и близких по написанию, слова: «В английском языке “expertize” и “expertise” – понятия разные. С одной стороны, это право проводить экспертизу, давать заключения специалиста, проявлять искусность, ловкость (expertize), с другой – обладание специальными знаниями, компетентностью, эрудицией в какой-либо области (expertise)»[57].

Наряду с упомянутыми выше учеными, среди исследователей экспертных подходов в управлении можно выделить также А.И. Орлова[58], Д.А. Новикова[59], В.Н. Буркова[60], которые также были активными участниками семинара по экспертным оценкам и анализу данных. Эти исследования ведутся в нескольких направлениях. Первое – разработка и совершенствования наиболее эффективных способов организации работы экспертов, включая и их коллективную работу, и возможность их общения между собой в процессе проведения экспертизы (например, совершенствование метода Дельфи). Второе направление – оптимизация всего экспертного процесса, к участникам которого, кроме самих экспертов, сегодня относят руководителя, аналитика, специалиста по методологическому и методическому обеспечению экспертизы, организатора экспертизы, модератора, тематического куратора и т. д.[61] Так, например, А.Н. Райков работает над созданием методов конвергентной экспертизы, позволяющей экспертам быстрее прийти к согласованному решению[62], он также разработал концепцию сетевой экспертизы, позволяющей снижать искажающее влияние средних звеньев процесса экспертизы – менеджеров процесса, и обеспечить сетевое взаимодействие экспертов между собой и с заказчиком экспертизы[63].

Третье направление – это разработка математических моделей поведения самих экспертов в процессе экспертизы, которые позволили бы уменьшить их «стратегическое» поведение, то есть преследование ими своих собственных, отличных от организаторов экспертизы, целей. При этом такое поведение может быть у всех упомянутых выше участников экспертного процесса. Как пишет Н.А. Абрамова, согласно парадигме активных систем, человек обладает свойством сознательного выбора той модели поведения, которая наиболее отвечает его целям в данной ситуации. В частности, он может внешне действовать в рамках заданных «правил игры», а фактически следовать своим целям и правилам[64].

«В этом контексте активной называется экспертиза, в которой существенна активность (то есть, целенаправленность (не всегда «объективная») поведения) ее участников и их возможности манипулирования результатами экспертизы. Процедуры экспертизы, в которых нейтрализованы возможности манипулирования их результатами (точнее, в которых всем участникам выгодно вести себя честно и добросовестно), называются неманипулируемыми [или пассивными] экспертизами»[65]. Различные подходы к созданию условий для проведения неманипулируемых экспертиз (разработанные с помощью математического моделирования) представлены, например, в работах Д.А. Новикова с соавторами[66]. Разрабатываются также способы предотвращения такой опасной разновидности активной экспертизы, как коррупционное поведение[67].

Четвертым направлением снижения возможных ошибок экспертных процедур является уменьшение роли неосознанных, непреднамеренных ошибок как самих экспертов, так и организаторов экспертизы. Так, например, в работах Н.А. Абрамовой[68] развивается представление о том, что каждый эксперт обладает своей определенной областью компетенции. В условиях реальной экспертизы, например, быстрого изменения ситуации, срочности задания или в иных стрессовых ситуациях эксперт при подготовке своего заключения может незаметно для самого себя сместиться из области своей компетентности в область «обыденного знания». Для обыденного же мышления характерно обращение к неадекватным стереотипам. Использованию подобных неадекватных подходов и стереотипов, по мнению Н.А. Абрамовой, способствуют:

• «Объективные и субъективные условия, такие как недостаток времени или познавательных ресурсов для исчерпывающего анализа ситуации, информационная сложность ситуации, неопределенность, отсутствие выбора и др.;

• Специфика действия стереотипов, запускаемых автоматически без достаточных оснований (предполагается механизм условного рефлекса);

• «Факторы веры» – факторы влияния, повышающие субъективную уверенность в адекватности принимаемых решений, помимо их объективной адекватности, вплоть до существенного отклонения от рационального поведения»[69].

При этом наиболее «тяжелыми» факторам влияния оказываются научные нормы и парадигмы, обеспечивающие уверенность ученых в своих немотивированных представлениях. Отметим, что наряду с обозначенными выше «факторами риска» Н.А. Абрамова выделяет и факторы второго рода, которые закладываются уже в ходе создания и обоснования экспертных методов, а именно – психологически некорректные модели знаний экспертов, либо принятие линейной модели при аппроксимации.

Завершим это раздел списком наиболее типичных ошибок, возникающих при проведении экспертизы: 1. Преувеличение возможностей экспертных оценок; 2. Излишнее увлечение «здравым смыслом»; 3. Использование некомпетентных экспертов; 4. Недостаточная информированность экспертов об объекте экспертизы; 5. Нечеткая постановка задачи перед экспертами; 6. Стремление оставаться в рамках одной экспертной процедуры; 7. Излишнее увлечение количественными оценками; 8. Нарушение принципов теории измерений; 9. Возможная противоречивость экспертных оценок при парных измерениях; 10. Неоправданное увлечение «свертками»; 11. Неточные процедуры коллективного выбора; 12. Необходимость организации информационного взаимодействия между экспертами; 13. Конформизм экспертов; 14. Коньюктурность оценок; 15. Неверное понимание точности экспертных оценок; 16. Излишнее увлечение формальными моделями; 17. Неправильная обработка результатов экспертизы; 18. Некорректная интерпретация результатов.

В монографии профессора Б.Г. Литвака[70] этот список представлен в виде заголовков небольших разделов, содержащих описание соответствующих ошибок экспертизы. Но на наш взгляд, и сам список достаточно информативен.

Мы видим, что изучение деятельности экспертов и их возможных ошибок являются предметом довольно глубокого анализа серьезных специалистов. Учитывается возможность «активной» экспертизы, при которой эксперт имеет какие-то собственные цели, кроме артикуляции «объективной точки зрения», иначе говоря, эксперт рассматривается как разновидность «прибора», данные которого могут давать и ошибку, но эту ошибку можно свести к минимуму с помощью различного рода специальных процедур. Другая сторона процесса экспертизы – заказчик – вообще не является предметом анализ, по умолчанию предполагается, что цель заказчика экспертизы – получение научно-обоснованного заключения эксперта, которое поможет ему принять более правильное (с точки зрения общественного блага) решение. Иначе говоря, предполагается, что и эксперт, и заказчик действуют в рамках «линейно-автономной модели»

2.2. Экспертиза в теории и практике международных отношений

Развитие научного обоснования практики международных отношений в СССР проходило относительно более свободно, чем развитие общественных наук в целом. Это было обусловлено тем, что само развитие мировых процессов происходило независимо от господствующей в стране идеологии, так как мир, к счастью, не подчинялся власти КПСС. Поэтому и в рамках теории международных отношений получили свое развитие и методы политического анализа, и сама политическая наука в среде специалистов по международным отношениям рассматривалась именно как наука, а не как «буржуазная лженаука».