Читать онлайн Солнечное затмение бесплатно

Моим боевым товарищам и

командирам посвящается

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

День 11 августа 1999 года представлялся очередным непримечательным днём армейской службы в нашем отдельном разведывательном батальоне в составе мотострелковой бригады.

Мы располагались в одном из южных регионов страны, где жара начинается примерно в шесть часов утра, а заканчивается (что тоже довольно относительно) в десять-одиннадцать часов вечера. С утра до вечера на небе – ни облачка, горячий ветер гоняет по степи ковыли и перекати-поле, но всё-таки даже такой ветер приносит спасение от дикой жары.

Три казармы батальона располагаются в самом углу территории бригады, будто спрятавшись от остальных частей большого войскового соединения. Всего же в бригаде насчитывалось полтора десятка разных подразделений по родам войск: несколько мотострелковых батальонов, батальон связи, артиллерийский и реактивный дивизионы, танковый, сапёрный батальоны, материального обеспечения, наш разведывательный батальон и некоторые отдельные подразделения, по количеству личного состава не дотягивающих до батальона, такие как рота радиационной, химической и биологической защиты, отдельная рота специального назначения. Казармы простираются вдоль периметра огромного плаца, на котором помещается весь личный состав бригады.

На утреннем батальонном построении командованием нам был изложен план занятий, который кроме обычных физических, тактических и теоретических упражнений включал в себя ночные стрельбы на полигоне, что было необыкновенно увлекательно и интересно. В распоряжении нашей части есть два полигона: так называемые «ближний» и «дальний». Ближний полигон, его ещё называют «милицейским», поскольку на нём также стреляют милиционеры из города, находится на расстоянии всего семи километров от воинской части и поход на этот полигон мы воспринимаем, как лёгкую прогулку. Дальний полигон располагается на расстоянии тридцати километров от части, и выходы к нему, а ходим мы только пешком, особенно в жару всегда воспринимаются серьёзным испытанием. Однако никто никогда не жаловался на это – напротив, все рады были уйти из расположения части и в очередной раз испытать себя на марше. Совсем недавно мы делали пристрелку оружия на ближнем полигоне, и теперь нам хотелось проверить оружие в условиях ночных стрельб.

Весной этого года перед каждой из трёх казарм нашего батальона высадили однолетние быстрорастущие растения, названия которых никто никогда не знал. Знали лишь то, что было знать необходимо – поливать эти растения дважды в день: утром и вечером. Жители южных регионов знают, почему поливать садовые растения нужно именно ранним утром или поздним вечером – чтобы не сжечь на солнце их листву. Если же деревья и можно поливать днём, то ни в коем случае нельзя опрыскивать, поскольку жаркое и беспощадное полуденное солнце просто спалит их. К августу наши растения вымахали уже под два метра, с тонкими, но прочными стеблями и широкими раскидистыми листьями тёмно-бордового цвета с переливами более светлых тонов – необыкновенно красивые!

В обед случился довольно курьёзный и весёлый эпизод, но только по меркам нашей уныло-тягучей армейской жизни. На три казармы разведывательного батальона приходится всего лишь один поливочный шланг и хранится он в казарме нашей роты. По этой причине утром и вечером первыми поливали свои растения, естественно, мы, те военнослужащие, которые в это время несли службу в наряде по роте. Как обычно в этот день растения были политы утром у нашей казармы и у казармы десантников слева. Дневальные из первой роты забыли полить свои растения и на утреннем построении перед завтраком командир первой роты не преминул сказать об этом своему подразделению. Правда, почему-то, сказал он об этом именно на построении, где дневальные, как и дежурный по первой роте, отсутствовали, поэтому слова командира об отсутствии полива не были услышаны и по какой-то причине не были переданы дежурному сразу после утреннего построения.

Впоследствии уже в обед командир первой роты опять обратил внимание на то, что растения не поливались, и на этот раз разразился руганью в отношении ничего не подозревавших солдат, несших службу в наряде по роте. Чтобы исправить недоразумение один из дневальных сбегал в нашу казарму, взял шланг и быстренько не просто обильно полил корни растений, но и зачем-то опрыскал пышную и раскидистую их листву. Это в полдень-то! В такую дичайшую жару! Растения мгновенно скукожились под палящим солнцем, что вызвало насмешки в адрес дневальных со стороны других солдат. Командир первой роты заметил это только во время тихого часа и только поэтому никто не услышал, как он ругался.

Само введение тихого часа было довольно удивительным. В армии и представить было нельзя, чтобы солдат спал в какое-то время суток, кроме ночи. Но это лето выдалось просто беспощадным. Говорят, в нескольких подразделениях случались обмороки от теплового удара (в нашем батальоне ничего такого не было, даже среди новобранцев), у кого-то кровь шла носом. Тем не менее, в нашем разведывательном батальоне до обеда проходили занятия по тактике, несмотря ни на какую жару. Но в один прекрасный день командование бригады приняло решение о переносе подъёма на один час раньше, а отбоя – на один час позже; освободившиеся два часа нам выделяли на отдых после обеда. С радостной ностальгией все военнослужащие по призыву вспомнили детский сад.

Несколько дней назад в газете «Красная Звезда» мы прочитали новость о том, что 11 августа произойдёт солнечное затмение, а накануне об этом даже сообщили по телевидению. Причём ожидалось не только затмение, но и парад планет, то самое астрономическое явление, при котором некоторое количество планет Солнечной системы выстраиваются в один ряд. Некоторые из нас даже приготовились наблюдать за этим событием – нашли плоские стеклянные осколки и закоптили их на огне, чтобы глазам не больно было смотреть на солнце сквозь стекло. Это явление ожидалось с нетерпением, как хоть какое-то разнообразие посреди армейской рутины.

День подошёл к семнадцати часам и жара немного спала. Обычно в это время солнце жарит всё ещё сильно, но именно в этот день оно сбавило свои обороты и в одну минуту стало не только менее жарким, но и каким-то тусклым. Сразу же обратив на это внимание, я почему-то подумал о грядущем дожде, который пришёлся бы весьма кстати. Свободное время перед ужином многие из нашей роты проводили на улице: кто-то чистил обувь ваксой, кто-то курил, кто-то просто стоял на крыльце, спасаясь от духоты казармы. Я же взял у дневального тот самый поливочный шланг и окатывал голову прохладной водой. Только сейчас я заметил, что наши сослуживцы из соседней казармы разведывательно-десантной роты и другие солдаты на плацу подолгу и пристально смотрят вверх через какие-то приспособления. Наконец, я вспомнил, что сегодня солнечное затмение.

Многие из нашей роты уже выбежали с осколками затемнённых стёкол на асфальтовую дорожку перед казармой, откуда было лучше всего наблюдать за Солнцем. Я спросил у кого-то из своих сослуживцев осколок и стал смотреть. Луна закрывала солнечный диск примерно на четверть и именно от этого дневной свет на улице стал таким, каким он бывает перед дождём.

Понаблюдав четверть часа за этим, безусловно, захватывающим астрономическим явлением, солдаты бóльшею частью стали заниматься своими делами, собственно, тем, чем были заняты до затмения. Я к этому времени уже привёл себя в порядок, был готов к ужину и в оставшееся до построения время решил понаблюдать за затмением – нечасто такое бывает. Приспособление для наблюдения мне одолжил сослуживец из нашей роты, Володя Шварцман. Он был потомком немецких поселенцев с Алтая, как говорил он сам, хотя были ли там когда-то немцы на поселении – никто из нас не знал и, как мне кажется, это обстоятельство вообще никого не интересовало. Его внешний вид олицетворял собою непоколебимое спокойствие, благодушие, сытость и довольство жизнью – этакий среднестатистический бюргер времён образования германской империи. Фамилию его часто коверкали, называя то штурмбаннфюрером, то штрейхбрекером, то ещё как-нибудь иногда из-за действительной для кого-то трудности произношения его фамилии, а иногда и просто для того чтобы подразнить. Отдав мне затемнённое им над огнём стекло, Володя сказал как-то беспечно и буднично: «После Солнечного затмения обычно случаются всякие катаклизмы или несчастья». Многие услышали его слова, но никто не посчитал нужным ответить.

Так незаметно подошёл ужин и к столовой мы маршировали ещё под тусклым светом затемнённого Луной небесного светила. А уже после выхода из столовой никаких следов затмения на небе мне разглядеть не удалось. Время, свободное до убытия на полигон, я употребил на чтение газеты «Красная звезда». Наконец, стемнело, и кто-то из командиров взводов сказал, что на полигон мы поедем на машинах. Это было весьма удивительно, ведь полигон располагался совсем рядом, всего в семи километрах от нашей части. Вышли, построились, рассчитались по порядку номеров. Каким-то странным, необычным было поведение наших командиров на этом построении. На построении не было привычной строгости в командах, а рассчитывались мы вообще после команды «вольно». Всё это было удивительно. Ночная поездка на полигон была для меня первой. Раньше у нас уже были ночные стрельбы, но я в них не участвовал, потому что с несколькими товарищами находился на «дальнем» полигоне. Так было заведено у нас в батальоне: одно отделение из какой-либо роты обязательно должно было быть на полигоне в течение недели в любое время года, готовить себе, организовывать простейший быт, и стрелять, стрелять, стрелять. Стрельба была основным упражнением боевой подготовки. Но вот ночных стрельб на «дальнем» полигоне не было.

Странно, но командир роты с нами не поехал, доверив управление личным составом командирам взводов. Мы погрузились в два армейских «Урала» и уже через четверть часа были на месте. Обычные для ночных стрельб лампы не горели, ничто не напоминает о том, что кто-то здесь будет проводить упражнения. Мы просто сидели или лежали на траве. Я лежал на спине, смотрел в чистое звёздное небо, курил, и думал о том, что сейчас, после года службы, армия мне нравится всё больше и больше: физические нагрузки уже не кажутся такими невыносимыми, старослужащие демобилизовались, а в вечерние часы даже увеличилось личное время. Спать, правда, всё равно хочется всегда, но почему-то только не сейчас. Командиры разговаривают между собой и с другими моими сослуживцами, а я даже не хочу прислушиваться, о чём. Усилием воли я стараюсь заснуть, думаю о Насте, доме и матери, но сон упорно не идёт ко мне. И вот уже в начале двенадцатого ночи кто-то из командиров взводов скомандовал подъём, построение и погрузку в автомобили. Приехав в бригаду, мы увидели, что никто не спит, напротив, по территории воинской части бегают взволнованные офицеры и машут руками, перекрикиваясь друг с другом на расстоянии. Мы долгое время не могли понять, что произошло, пока наши товарищи в наряде по роте не сказали нам, что пришёл приказ сформировать из состава бригады сводный батальон для отправки в командировку. Никому не пришлось объяснять, куда предстояла командировка, ведь несколько дней назад, в самом начале августа, четвёртого или пятого дня, отряд боевиков-ваххабитов из Чечни вторгся в Дагестан. Мы в это время были на ближнем полигоне на стрельбах и в то утро к нам ещё до подъёма явился старшина разведывательно-десантной роты прапорщик Кондрашов и чуть ли не торжественно объявил: «Пятьсот обезьян вторглись в Дагестан!». Кого прапорщик Кондрашов назвал обезьянами, он не уточнил. Всю информацию мы получали из вечерних телевизионных новостей, которые были для нас обязательными к просмотру. Из новостей мы узнавали о том, что как будто в Дагестане уже и сформировался очаг ваххабизма, и что как будто силы правопорядка в этих местностях ликвидированы полностью и много всего другого. А сейчас мы узнали, что от нас, от нашего отдельного разведывательного батальона, обязательно кто-то поедет в эту командировку, но кто именно, конечно же, не знали. Всё это мы обсуждали в свободное время и каждый, – совершенно точно!, – каждый из нас хотел бы поехать в эту неизвестность, привлекавшую духом авантюризма и жажды приключений.

После непродолжительной вечерней поверки, которую устроили не на плацу, как обычно, а перед нашей казармой, командир роты приказал нам спать и все улеглись в кровати.

На следующий день с самого утра тоже всё шло не так, как обычно: подъём скомандовали на полчаса позже обычного, зарядка не проводилась, командиры взводов не подгоняли. Все довольно быстро привели себя в порядок и построились на завтрак. Небо затянулось облаками, что было удивительно для этих мест в один из самых жарких летних месяцев.

Бóльшая часть дня прошла в неопределённости нашего ближайшего будущего. О том, кто именно поедет, пока не было известно. В нашей роте более сорока человек, как примерно и в остальных ротах батальона. Я не лучше других своих товарищей, а может даже и хуже, прежде всего, в физической подготовке, из-за чего не мог быть уверен, что меня включат в список командированных, но где-то в глубине души я не сомневался, что меня выберут. Ужасно хочется покинуть эти казармы, несмотря на то, что никаких неудобств в службе уже нет; хочется быть причастным к событиям, которые наверняка будут иметь значение в судьбе страны.

Этот день мы провели в комнате досуга, где читали газеты и играли в шахматы, а также в расположении перед телевизором, который был включён с самого утра. Из новостей узнавали, что в Дагестане уже слишком жарко не только от палящего солнца, но и от стремительно развивавшихся боевых действий. Уже подбили два наших вертолёта из воинской части, располагающейся совсем неподалёку от нас. По телевизору показывали то гаубицы, стреляющие практически вертикально, через горы, то какие-то сборные пункты с военнослужащими, отправляющимися в зону конфликта. Сергей Крютченко, отслуживший немногим более полугода молодой солдат, увидев по телевизору эту картину, протянул: «Не-ет, ребята, я пока туда что-то не хочу!».

Командир роты у нас человек новый. Его назначили совсем недавно и некоторые из нашей роты даже не запомнили ещё его имени и отчества. До него командиром роты у нас был капитан Ибрагимов. Человек высокого роста, крепкого телосложения и необыкновенной выносливости. Офицеры и контрактники батальона рассказывали нам о том, что в чеченскую кампанию Ибрагимов мог не спать по нескольку суток, наматывая километры по городу Грозному. После окончания военного училища его, двадцатидвухлетнего лейтенанта, сразу же отправили в самое пекло боевых действий. В его подчинении была разведывательная рота, состоящая исключительно из военнослужащих по контракту, контрабасов. Несколько лет назад армия не гнушалась принимать в свои ряды и бывших уголовников, и различного рода отщепенцев, практикующих как неуставные отношения, так и откровенно преступные деяния. Этими людьми молодому лейтенанту Ибрагимову приходилось командовать в условиях боевых действий, иногда кулаками завоёвывая свой авторитет. Несмотря на строгость и резкость, без коих, наверное, трудно представить себе командира, в глубине души капитан Ибрагимов был человеком добрым и отзывчивым. Наверное, поэтому на него никто и никогда не обижался. Когда же он проводил с нами ежедневные тактические занятия, он любил повторять, что мы, несмотря на то, что имеем честь служить в отборных войсках российской армии, тем не менее, этой чести не заслуживаем, поскольку мы, мягко говоря, люди слабые, как физически, так и духовно, без «стержня». Такие слова, помню, я слышал в американских боевиках, да и в отечественных фильмах они встречаются. Мне всегда было интересно: это такой способ воспитания в армии? Наверное, солдат, услышав подобные слова, должен внутренне возмутиться и начать показывать успехи в боевой подготовке? Может быть, именно так и есть, но только на нас, по-моему, это не очень влияло. Также капитан Ибрагимов говорил, что если бы он с нами попал в какую-нибудь переделку (под этим он, наверное, понимал какую-нибудь боевую операцию), то нас бы «перещёлкали», как куропаток, и по этой причине он, конечно же, не хотел с нами никуда попадать.

И вот в конце июля в командном составе нашего батальона произошли кадровые изменения. Заместитель командира батальона майор Зеленский ушёл на повышение, а на его место назначили нашего капитана Ибрагимова, участника чеченской кампании, кавалера Ордена Мужества.

На должность командира роты был назначен капитан Солдатов. Он казался немного шире в плечах, чем капитан Ибрагимов, а его мускулатура рельефно прорисовывается через армейский камуфляж, который у него был не как у всех, а в крупную клетку, как будто иностранный. Подробности его жизни или военной карьеры никто не знал, но поговаривали, что он был в Нагорном Карабахе во время известных событий и служил в ОМОНе, но ничего более определённого. Внешне он был спокоен, постоянно имел каменное лицо, на построениях отдавал команды чётко, уверенно, тоном, не требующим сомнения или возражения. Этому человеку предстояло сделать судьбоносный выбор для некоторых своих подчинённых, которых он едва знал.

Наконец, после обеда наша рота построилась на плацу, и командир роты зачитал фамилии тринадцати человек, которым под командованием нашего командира взвода старшего лейтенанта Валиева предстояло отправиться в Дагестан для участия в контртеррористической операции. В их числе оказался и я, Филипп Маринин.

Я не удивился тому, что попал в этот список, потому что чувствовал это каким-то неведомым образом, знал, что именно так и должно быть, но был, несомненно, польщён. Капитан Ибрагимов, однако, посоветовал нашему новому командиру роты не брать меня и Сашу Ливанова, потому что мы оба – «хилые и нéмощные». Но капитан Солдатов решения своего не изменил. Он лишь спросил, есть ли такие, кто по состоянию здоровья, убеждениям, религии не хочет отправляться в командировку. Ответом было всеобщее молчание. Чуть позже, в казарме, он раздал нам жетоны, которые необходимо было повесить на шею. Я уже носил подаренный матерью нательный крестик, и жетон просто повесил на ту же самую капроновую нить. Жетоны алюминиевые, с символикой СССР, собственно, и надпись на них была: «ВС СССР». Наши товарищи стали над нами подтрунивать, что, мол, жетоны нужны только и исключительно для того чтобы опознать нас в том случае, если тела наши довольно сильно обгорят. Но и в этом случае, шутили они, оплавятся и сами жетоны. Нам, командированным, выдали новую форму. Товарищи, так же, не прекращая шутить, отмечали, что это всё делается исключительно для приведения в опрятный вид перед похоронами.

Сборы наши прошли быстро и до ужина оставалось ещё много времени, которое мы посвятили написанию писем своим родным и близким. Я решил написать только матери. Написал кратко о том, что отправляюсь в плановую командировку, что боевых действий не планируется, несмотря на то, что формально это зона конфликта. Конечно, очень хотелось написать и Насте, но, думаю, что после последней нашей встречи, когда я был в отпуске, было бы лучше оставить всё, как есть. Время само должно расставить всё по своим местам.

Вечером перед ужином случайно услышал в туалете о том, что двое из нас вроде бы боятся ехать в эту командировку, но кто именно, не слышал, так что подумал, что это просто какие-то слухи или неправильно воспринятые слова. В больших коллективах новости, под которыми понимаются также и сплетни, распространяются со скоростью света и очень скоро об этом знали уже все.

Наверное, именно поэтому, чтобы рассеять все сомнения. как у себя, так и у нас, перед батальонным построением на ужин командир роты построил нас, тринадцать человек, отдельно, и ещё раз спросил, есть ли такие, кто не хочет ехать. И вновь ответом было молчание. Если кто-то и боялся, то явно не показал виду.

После ужина вышло солнце, как я подумал, исключительно для того чтобы поднять нам всем настроение. Стало ясно, кто едет и кто остаётся, и последние определённо завидовали первым. Мы обсуждали все новости, которые были известны, и строили разные предположения относительно того что ожидает нас в Дагестане. Большинство из нас, как и я, считали, что народ Дагестана поддержит нашу армию в противостоянии с боевиками, кто-то считал, что не поддержит, а Павел Бритвин из взвода материального обеспечения вообще предположил, что не исключено объединение вторгшихся банд с местными жителями и выступление их единым фронтом против российской армии. Такой вариант развития событий представлялся просто катастрофичным для всех нас. В казарме кто-то выставил включённое радио в окно и из динамика зычный голос Александра Маршала призывал ливень «лить и всё залить», однако у нас не было не только ливня, но и самого мало-мальского дождичка.

III

На следующее утро началась погрузка военной техники на железнодорожный состав. От нас в погрузке принимали участие только механики-водители. Я сначала думал, почему нас именно тринадцать человек, не считая командира? Почему именно это число? Впоследствии командир роты нам всё объяснил. Из нас сформировали три экипажа боевых машин. Я попал во второй экипаж, командиром которого был Саша Панчишин, мой земляк из Волгоградской области.

С нашими боевыми машинами сначала было не всё ладно. После чеченской кампании, в которой наша воинская часть принимала активное участие, какие-то высокие начальники, наверное, из военного округа, решили перевооружить наш батальон, модернизировать, так сказать, боевую технику. Однако вместо принимавших участие в военной кампании эффективных БМП-2 нам поставили старые, обшарпанные и, как поговаривали, неходовые БМП-1. Но механики-водители, вот уже несколько последних месяцев проводившие всё время службы в парке боевых машин (как будто уже тогда командиры знали, что грядёт наступление описываемых событий), довели нашу технику до ума. Машины не только были на прекрасном ходу, но и стреляли. Однажды, примерно месяц назад, был такой случай, когда утром в понедельник, на общебригадном построении, кто-то выстрелил небоевым снарядом, который пролетел аккурат над нашим плацом и приземлился за пределами воинской части. Выступавший в этот момент заместитель командира бригады полковник Баранов даже запрокинул голову в небо и проводил взглядом звук пролетавшего снаряда, после чего как ни в чём не бывало продолжил свою речь.

Состав сводного батальона формировался на основе полноценного мотострелкового батальона, к которому были приданы роты от каждого подразделения бригады. Всего насчитывалось около восьмисот человек и более ста двадцати единиц боевой и вспомогательной техники.

Мы так же сидели в казарме и ничего не делали, когда перед обедом пришла трагическая новость о том, что один солдат был раздавлен при погрузке боевой техники на эшелон: сорвалось крепление гусеницы к железнодорожной платформе и машина свободным ходом наехала на него. Так случилась первая и такая ненужная небоевая потеря.

Наконец, вечером нам раздали оружие, которое теперь предстояло постоянно иметь при себе. Мы прибыли на железнодорожный вокзал и погрузились в приготовленный для нас пассажирский вагон. От нашей части, как мы представляли, дорога в Дагестан должна была составить не более чем полдня и на следующее утро мы уже намеревались быть на месте. Однако, ни на следующий день, ни через день в Дагестан мы так и не приехали. Вместо этого на исходе второго дня мы проследовали через Волжскую ГЭС по направлению Волгоград – Волжский и на горизонте, немного правее от нас, можно было прекрасно рассмотреть скульптуру Родины-матери на Мамаевом кургане. Теперь мы поняли, что сделали большой крюк, чтобы заехать в Дагестан с Севера, а не с Запада. Мы стояли у открытой настежь внешней двери тамбура и курили, махая проезжавшим мимо и сигналящим нам автомобилям. Здесь, совсем недалеко от этого места, мой дом, моя мама, и от осознания этого мне стало немного теплее на душе, хотя я и не был подавлен, нет – меня, как и многих моих товарищей, разъела скука затянувшегося путешествия. Вдруг я заметил, что в попутном с нами направлении, а мы всё ещё ехали через Волжскую ГЭС, движутся бордового цвета «Жигули» пятой модели, за рулём которых, как мне показалось, сидит мой друг Андрей из нашего села. Разглядеть его у меня не получалось, но по чертам лица это был точно он: тот же самый уверенный и решительный взгляд на дорогу, крепкая хватка руля, а марка и цвет машины были точно его! Я помахал ему на всякий случай, но он даже не повернул головы в нашу сторону. У меня было такое чувство, что здесь, именно сейчас я прощаюсь со своими родными местами и хорошо, что я не лежу сейчас на полке, как бóльшую часть пути, а провожаю взглядом великую реку, раскинувшуюся за ней пойму и город, очертания которого были видны на правом берегу Волги в лучах заходящего солнца.

Утром следующего дня нам раздали патроны, магазины, разгрузочные жилеты для боеприпасов, или как их все называли, разгрузки, изоленту, которой некоторые из нас перевязали магазины по два в каждой связке с приёмниками для патронов в разные стороны. Офицеры говорили, что раньше так делали в Афганистане для того чтобы быстро перезаряжать автомат. Однако это не всегда шло на пользу, как нам объяснил ещё капитан Солдатов за то недолгое время, что был с нами перед отъездом. Он говорил, что если вдруг придётся падать в грязь и стрелять из положения лёжа, то обращённый приёмником вниз спаренный магазин может уткнуться в почву, а это уже точно будет причиной заклинивания оружия. В моей разгрузке три кармана для магазинов, и я перевязал две пары, оставив два других отдельно друг от друга. Нам выдали индивидуальные перевязочные пакеты, которые были герметично закрыты. Пользоваться ими нас пообещали научить позднее. Наверное, только сейчас, когда раздали патроны и медицинские наборы, мы поняли, что всё очень и очень серьёзно, хотя несколько дней назад хотелось всего лишь вырваться из этой казарменной обыденности и ежедневного переживания одних и тех же событий.

В середине дня стало заметно, что мы въехали в Дагестан. В проплывавших мимо населённых пунктах, кажется, совершенно нет людей. Они, безусловно, должны были быть там, но мы их не видели: или все вдруг попрятались в своих домах, или уехали неизвестно куда. А может быть, как у кого-то родилась отчаянная мысль, боевые действия пришли в эту местность, но именно в это верить не хочется. Командиры, между тем, приказали закрыть двери вагонов.

Наконец, мы прибыли в Кизляр. Пейзаж вокруг – мрачнее некуда. Может, из-за низких туч, висящих над нами, через которые не может пробиться солнце, и казавшейся заброшенностью железнодорожной станции. Но вокруг всё было чисто и убрано. Станция, видимо, узловая, потому как я насчитал больше десяти путей справа от нашего поезда. Нас поставили на один из запасных путей, значительная часть из которых пустует, и только здесь мы увидели людей. Впервые за всё время путешествия нам разрешили выйти из поезда. Старший лейтенант Валиев приказал держать оружие при себе и не отходить от вагона. Стояла жара и было душно. Люди, оказавшиеся рядом, медленно подошли к нам. Мы уже знали, что как таковой национальности «дагестанец» не существует, что население этой равнинно-горной республики состоит из тридцати трёх разных народов и народностей с собственными, хотя и очень похожими, но, всё-таки, разными, языками. Но нам, конечно, невдомёк, как отличить аварца от лакца, лезгина от даргинца, для нас они были просто дагестанцы – жители Дагестана.

– Ну что, отец, как живёте? – спросил старший лейтенант Валиев пожилого мужчину. – Далеко ли отсюда стреляют?

– Здэс нэ стрэлайут, – с ужасным акцентом ответил он. – Стрэлайут в Ботлихе. В Тандо стрэлайут. Там очэн сылно стрэлайут. А ви кюда едэтэ?

– Не могу ответить, – сказал Валиев. – Сам понимаешь: военная тайна.

К нам подошёл молодой человек примерно нашего возраста, то есть лет двадцати, и заговорил с ещё более худшим акцентом, хотя, когда говорил первый, я думал, что худшего акцента уже быть не может.

– Ню щтё, пацяни? – проскрипел он. – Ваивать приехяли? Эта харащё – вам здэс всэ бюдут рады.

Ему никто не ответил, но парень настойчиво намеревался продолжить общение.

– А ви сольнечное затмэние видели? – вопросил он, но ему вновь никто не отвечал. – Говорят, щтё щтё-тя слю-ю-чается, кагда сольнечное затмэние. Вёт и слючилёсь.

– Точно! – воскликнул наш снайпер Слава Мохов. – Шварцман! Шварцман, ты, гад, недавно сказал то же самое! Ты сказал, что всегда после солнечного затмения случается что-то плохое!

***

Под вечер погода изменилась в лучшую сторону, исчезла духота, вышло солнце и командиры вновь разрешили нам открыть двери в тамбурах. Поезд шёл через замечательные ущелья мимо горных рек. Мы с Саней Панчишиным сидели на полу в тамбуре, свесив ноги вниз, и курили, в лучах вечернего солнца наслаждаясь необыкновенно красивыми пейзажами, расстилавшимися перед нами. Вот перед нами раскинулась широкая долина, покрытая как будто нетронутой палящим солнцем зелёной травой, за которой по ходу нашего движения вытянулся неохватный взглядом горный хребет. Около часа мы ехали сквозь живописные горные виды и, наконец, выехали на склон отвесной скалы и если с правой стороны поезда казалось, что, протянув руку, можно дотронуться до этой скалы, то с левой стороны расстилалась необъятная гладь необыкновенно синего Каспийского моря. Мы подъезжали к Махачкале.

Разгрузка в Махачкале прошла без инцидентов и, довольно скоро выстроившись в походный порядок, колонна двинулась в сторону Каспийска, находящегося в нескольких десятках километрах от Махачкалы. Здесь мы усвоили, что первыми в колонне всегда находятся боевые машины нашего разведывательного подразделения, что было, конечно же, ответственно, но и приятно. Лучше видеть перед собою чистую дорогу, чем глотать пыль от впереди идущих машин. Дорога заняла около двух часов и уже в лучах закатного солнца мы расположились на берегу Каспийского моря, в небольшой бухте, на старом вертолётном аэродроме. Прямо перед нами, на другой стороне бухты виднелся Каспийск.

Первые машины колонны, а это были наши машины, проехав через весь аэродром, уткнулись в границу бетонной площадки с ближайшего к морю края, Валиев скомандовал: «К машине! Заправиться!».

Здесь произошёл курьёзный случай, развеселивший нас, но не всех. Мы спрыгнули с брони, все, кроме механиков-водителей – их команда «К машине!» не касается, и стали заправляться, но если многие из нас оружие с себя не сняли, а некоторые, хотя и сняли, но положили его на землю перед собою, то Вова Шварцман поставил свой автомат прикладом на землю и стволом прислонил его к опорному катку БМП, после чего стал заправляться. Наш командир быстро привёл себя в порядок и тотчас стал командовать механиками-водителями для построения боевых машин на одну линию: в армии даже в походно-полевых условиях всё должно быть подчинено дисциплине, даже в таких мелочах. Машина, к которой Володя прислонил автомат, начала свой манёвр, и, как только она тронулась с места, оружие предательски затянуло между катком и гусеницей, согнув его в том месте, где газовая камера соединяется со стволом. Шварцман сразу среагировал, вытащил автомат из гусеницы, но было уже поздно, ствол был безнадёжно согнут. Кто-то разразился хохотом, кто-то поделился сочувствием, но на звуки пришёл Валиев. Он даже не спросил, что случилось, а, увидев согнутый ствол автомата в руках у Шварцмана, выхватил его и, взявшись за дульный тормоз-компенсатор, начал колотить виновного прикладом по телу. Проштрафившийся держался достойно, терпел, лишь иногда издавая тонкие звуки, вылетавшие из него, видимо, непроизвольно.

Старший лейтенант Валиев любил иногда над нами подтрунить и за совершение какого-нибудь незначительного проступка или за неверный ответ на какой-либо вопрос, касающийся как военной службы, так и общего развития, у него была припасена коронная фраза, которой он одарял того, кого хотел пристыдить – «кибернетический даун». Он так и говорил: «Да ты просто кибернетический даун!». При этом, что именно означает это словосочетание, он пояснить не мог, сколько бы мы его не спрашивали – на каждый вопрос «почему?» он просто отвечал: «Да это просто – кибернетика!». Примерно так у нас во дворе могли назвать «конём педальным» или «северным оленем», здесь же было иное определение примерно того же самого понятия. Но в этот раз он, когда наносил удары Шварцману, не произнёс ни слова – дело было очень серьёзно.

С этого момента по решению Валиева вся черновая работа подразделения была возложена на Шварцмана. Эта такая работа, как сбор дров для костра, его разведение и поддержание, уборка территории, отведённой для нашего взвода, и прочие мелочи, относящиеся к общему быту.

В первые же полчаса мы разбили палатку, которую установили на траве за асфальтированным покрытием аэродрома. Даже когда мы ранее были на полигоне, у нас в палатках были кровати. На дальнем полигоне, хотя и жили там в полевых условиях, палатки стояли регулярно, одно подразделение сменяло другое, но кровати были необходимой принадлежностью полевой жизни. Здесь же у нас кроме вещевых мешков и солдатских плащ-палаток не было ничего, да по большому счёту пока ничего и не нужно было, ведь стоит август, а в этих краях в августе днём ещё очень жарко, а ночью очень тепло.

На море в этот день никого не отпустили, хотя оно было в каких-то ста метрах от нас. Вечером поужинали сухим пайком у костра и легли спать. Надо же, во время службы в армии я оказался на море, куда мы никогда с родителями не ездили. В большей части это было вызвано хронической нехваткой денег, но, думаю, что родители просто и не стремились туда поехать.

Я хорошо выспался и на следующее утро, после зарядки и завтрака из батальонной полевой кухни, которую развернули сразу же по приезду, какое-то время мы были предоставлены сами себе. Валиев всё также не отпускал нас на море и мы просто сидели в расположении нашего взвода у трёх боевых машин.

Вскоре командир пришёл и объявил сбор для всех, кроме механиков-водителей. Сбор намечался здесь же, на аэродроме. К обеденному времени стали прилетать вертолёты разных размеров и назначений, как военные, МИ-8, МИ-24, так и военно-транспортные, МИ-26, по-простому именуемые «коровами», за их коровью раскраску и огромные размеры. Говорили, что такой вертолёт может вместить сразу три армейских грузовика с десантом и боеприпасами.

На бетонированном покрытии аэродрома разместился пока только наш батальон, а колонны боевой техники из других частей прибывали и прибывали, и размещались уже просто на траве. Скорее всего, здесь был распределительный пункт для всех прибывавших в зону боевых действий воинских частей. Командир привёл нас к какой-то группе военнослужащих, вооружённых (хотя кто уже здесь и сейчас не был вооружён?) и в снаряжении, с рюкзаками десантника, готовых погрузиться в один из вертолётов. Я немного занервничал, подумав, что и мы сейчас можем отправиться с ними, потому что в армии часто бывает такое, что приказ объявляют непосредственно перед выполнением какого-либо задания, а у нас с собою нет сейчас ничего, кроме оружия и тех боеприпасов, которые были при себе. Даже Вова Шварцман остался на охране имущества вместе с механиками. Примерно полчаса отсутствовал Валиев, но потом пришёл и отвёл нас в другое место, где прямо на траве перед сидящими на ней десятками солдат офицер медицинской службы читал лекцию о первой медицинской помощи. Мы в целом всё это знали, но необходимо и очень интересно узнать о том, сколько шприцев промедола можно вводить за один приём, о том, что можно делать и чего делать нельзя при различных ранениях в грудь и в живот и о том, как затягивать жгут на шее для остановки артериального кровотечения.

Где-то прошёл слух о том, что командир танковой роты сломал себе руку. Танком. Как можно было сломать руку сорокатонным танком Т-72, никто себе не представлял, однако когда мы поочерёдно в суматохе этих дней встречали нескольких танкистов и спрашивали каждого из них об этом случае, они все как один восклицали: «Да, сломал! Да, танком!». Но никто не объяснял, каким именно образом это возможно. Для танкистов, видимо, это обстоятельство было настолько очевидным, что они даже и не считали необходимым объяснять, как это возможно, как будто кто-то из них постоянно ломал руку танком.

Мы так никуда и не полетели, и не поехали, а после обеда Валиев отпустил нас на море, но не всех сразу, а по четыре человека и на полчаса каждую группу, но мы были рады и этому! Мы подошли к морю нашей группой, и я ещё раз отметил для себя этот момент: я на море!, и если бы не армия, то может быть ещё нескоро оказался здесь. Море сейчас уже не было таким ярко-синим, каким я его видел из окна поезда, оно серое с синеватым оттенком, может быть, ещё и от того что штормит. По моим представлениям, почерпнутым из произведений художественной литературы, волнение на море составляет три-четыре балла. Волна за волной с белой пеной на гребне накатываются на берег, состоящий из мелкой гальки.

Я забежал вместе со всей нашей сменой в воду, сразу же непроизвольно хлебнул полный рот солёной воды, прокашлялся и поплыл. Мы качались на волнах, брызгались, ныряли не менее четверти часа. Я поплыл к берегу, встал на ноги и не рассчитал частоты волны, которая на глубине примерно по пояс буквально толкнула меня в спину и выбросила на берег, да так, что я коленями проехал по дну и довольно сильно даже их расцарапал.

Мы отдыхали, курили и снова купались, забыв обо всём на свете, да так, что примерно через час за нами из расположения пришёл посыльный… Вова Шварцман! Командир не отпустил его купаться ни в одну из смен и сказал, что он так и не искупается, сколько бы мы здесь ни находились.

Он стал махать нам руками, призывая нас выйти из воды и вернуться в лагерь, но Слава Мохов счёл это довольно забавным и решил поддразнить товарища.

– Что, Шварцман, хочется искупаться? – прокричал он.

Владимир в ответ согласно покачал головой.

– А нельзя! – со смехом ответил Слава. – Ну, ничего, не переживай! Зато теперь ты можешь из-за угла стрелять – не каждый такое умеет!

Мне было безумно жаль Шварцмана, но даже я буквально прыснул со смеху, как и все, впрочем. Мы с сожалением поплыли к берегу.

VII

Пять прекрасных дней мы провели на побережье Каспийского моря, однако, несмотря на относительное безделье, у нас были ежедневные зарядки с обязательными пробежками длиною около трёх километров, упражнения по медицинской подготовке и чистка оружия, хотя оно и не использовалось по прямому назначению. Вечерами старший лейтенант Валиев отпускал нас купаться небольшими группами, по три человека, а в последний день нашего пребывания разрешил искупаться даже Володе Шварцману. Все понимали, что рано или поздно такая жизнь должна была закончиться, и вот наутро шестого дня мы выстроились в колонну, предварительно упаковав все наши вещи в десантные отделения боевых машин. Куда будем держать путь – никто не знал – это так по-армейски: выстроиться и поехать туда, не зная куда. Нет, командиры-то, конечно же, знают, куда ехать, только не считают нужным говорить это нам, и в этом, возможно, есть какой-то смысл.

Мы въехали в глубь республики, от этого прекрасного серо-синего моря, на которое, казалось, мы уже не приедем никогда.

Путешествие заняло целый день, машины в нашей колонне то растягивались из-за разной скорости каждой из них, то из-за постоянных поломок. Нам приходилось останавливаться и полковник Баранов на головной машине постоянно кричал по рации отстающим о том, что «мы не на прогулке и не с девочками едем покататься», что необходимо отнестись с бóльшей серьёзностью к маршу, поскольку марш – это такая же боевая операция, как и любая другая.

Каждый из нас вооружён патронами, ручными гранатами, а Андрей Рембовский из Тюмени по прозвищу Рэмбо (хотя на Рэмбо он не похож ни капельки), будучи гранатомётчиком, имел ещё и выстрелы к гранатомёту в специальной сумке, которую носил за спиной. Интересно, что каждому гранатомётчику по штату положен помощник, который имел бы такую же сумку за спиной с дополнительными выстрелами, однако в нашем взводе из-за его малочисленности гранатомётчику приходилось справляться самому. Мне к автомату прилагался ночной прицел, который в специальном чехле я положил в десантное отделение боевой машины.

Мы проезжали через красивейшие горные селения, жители которых выстраивались вдоль обеих сторон дорог и махали нам руками, некоторые мальчишки пытались отдавать нам воинское приветствие, прикладывая расправленную ладонь к виску, а некоторые бежали вдоль дороги, сопровождая нас какое-то время.

Наконец, в одном из селений мы встали, чтобы дождаться отставшие машины и нас буквально атаковали местные жители. Атаковали с желанием пожелать удачи, пожать руки, многие несли продукты: были и свежеиспечённые лаваши, как будто люди уже знали, что мы проедем, арбузы, овощи, фрукты. Мы всё принимали, пришлось это делать, потому что поток подарков был таким сильным, что отбиваться от него было просто невозможно. Заместитель командира бригады полковник Баранов сначала хотел запретить нам принимать какие-либо продукты, но потом, увидев добродушие и открытость местных жителей, сдался.

Полковник Баранов был человеком заслуженным и уважаемым в нашей бригаде, имеющим за спиной огромный опыт боевых действий ещё с недавно минувшего советского времени, а на груди – огромное количество орденов и медалей. Огромного роста, широкоплечий атлет, десантник, необыкновенно требовательный к подчинённым офицерам, иногда даже грубый.

Однажды произошёл такой случай. В один из понедельников промозглого бесснежного февраля на обычном еженедельном общебригадном построении, на котором собрался весь четырёхтысячный личный состав воинской части, включая военнослужащих по контракту. Процедура построения выглядит следующим образом. Командующий построением сначала обеспечивает стройные ряды батальонов командами «равняйсь», «смирно», а потом под торжественный марш, который играет располагающийся здесь же, на плацу, военный оркестр, строевым шагом идёт немного, буквально метров десять-пятнадцать, к старшему по званию на доклад о том, что бригада построена. В то хмурое и дождливое утро командующим построением был заместитель командира бригады полковник Баранов, а принимавшим – командир бригады. После того как бригада встала по стойке смирно, полковник повернулся направо и пошёл на доклад. Заиграл оркестр. Каждый, кто когда-либо ходил в ногу в строю знает, что идти нужно под звук барабана так, чтобы в каждом такте ударов на первый удар барабана приходился шаг левой ноги. Но в тот день то ли оркестр начал играть на секунду позже, то ли полковник пошёл на секунду раньше, но заместитель командира бригады шёл не в ногу с издаваемой оркестром музыкой! Это было настолько очевидно, что только слепой мог этого не заметить! В строю пошли смешки, шуточки, хотя разговаривать в этот момент, да и вообще в строю, если нет команды «вольно», строжайше запрещено, однако, оркестр заглушал все исходившие звуки. После доклада и последовавшей за ним команды «вольно» полковник Баранов направился прямиком к оркестру, состоявшему, к слову, из офицеров и военнослужащих по контракту в разных званиях. Полковник что-то им высказал, после чего музыканты, подхватив свои инструменты, построились в колонну по два и побежали вокруг плаца. Это было, несомненно, наказание за неправильно воспроизведённый марш, но для стоявших в строю это было, бесспорно, занимательное зрелище. Больше всех повезло, всё-таки, барабанщику, потому что ему было дозволено бежать без своего музыкального инструмента.

При этом полковник Баранов простого солдата ценил, берёг и велел своим офицерам обращаться с ними бережно, нет, не позволять вольностей и послаблений, но именно беречь. Был ещё и такой случай. Весной этого года демобилизовались военнослужащие, отслужившие по два года срочной службы и приехали новобранцы. Военная служба, наверное, никогда не была лёгкой, но на некоторых новобранцев она произвела просто ужасающее воздействие, в том числе, иногда, конечно же, и из-за неуставных отношений, и c потеплением в апреле-мае в части появились первые беглецы. Кто-то убегал из-за тяжёлых условий службы, физических нагрузок, плохого питания и вообще из-за того что оказался вне дома, а были и такие, кто за всю жизнь до армии никуда не выезжал и вдруг оказался в условиях агрессивного воздействия на себя. Но для полковника Баранова причина была одна – неуставные отношения. Однажды, уже в июне, на таком же точно общебригадном построении он произнёс очень гневную речь командирам, а также и тем, кто считал себя старослужащим. Он кричал: «Как вы смеете так обращаться с вновь прибывшими, что они бегут от вас? Вы, срочники, отслужившие по полтора-два года, называете себя «дедами»??? Вы совсем обалдели??? Я служу уже двадцать пять лет, я здесь дед! Понятно?». Не знаю точно, сразу ли после этого, но побеги военнослужащих практически сошли на нет.

А сейчас на лице полковника Баранова присутствует гримаса необыкновенной злости от вынужденной задержки. Честно говоря, я его не видел ни когда мы ехали в поезде, ни в Каспийске, даже не знаю, где он к нам присоединился.

Селение располагалось в среднегорье, в живописнейшем месте. Через центр села пробегает горная река, следуя за которой, можно повернуть влево за гору и увидеть потрясающий воображение пейзаж с двумя рядами горных цепей, посреди которых и находится селение. Далее по обоим берегам реки располагаются дома. Я обратил внимание на огромные массивные строения сельчан, сложенные из камня. Возможно этим домам уже несколько сотен лет, сейчас люди уже не строят дома из таких огромных валунов. Заборы у многих домов также были выложены из естественных природных камней, придававших этим домам некую монументальность, вечность. Кажется, что такие дома простоят ещё хоть тысячу лет, если сам человек их не разрушит.

Сельские мальчишки лет от восьми до двенадцати залезли на наши боевые машины, хотя им никто не разрешал, а они, собственно, и не хотели его спрашивать. Мне было немного неуютно, потому что я не знал, как себя вести с ними и куда деть автомат, чтобы ненароком кого-нибудь из них не задеть. Но ребята не наглели, сами начали общение и задали тему для разговора – оружие и военная техника – что же ещё! И если о боевой машине они спрашивали, что это за «танк», далеко ли стреляет, то об автоматах они знали всё. Нас поразило то, что один мальчик лет двенадцати рассказывал другим, помоложе, устройство автомата и знал даже, как откручивать дульный тормоз-компенсатор от ствола, что, мол, нужно сначала нажать на кнопку с пружиной, а уже потом, в правую, а не в левую сторону скручивать сам тормоз-компенсатор. Это было удивительно, потому что многие из нас, в том числе и я, впервые взяли боевой автомат в руки только в армии, а здесь двенадцатилетний мальчишка знал практически каждую его деталь.

Был приблизительно шестой час вечера, всё ещё стояла жара и хотелось пить. Мы по двое ходили к близлежащей колонке напиться чистой холодной воды и наполнить фляжки. Когда мы с Сашей Панчишиным шли назад к машине, какая-то немолодая женщина, полностью седая, но смуглая от загара, остановила меня и, посмотрев прямо в глаза, сказала: «Дай Бог, чтобы ни один волос не упал с твоей головы!». Я был поражён глубиной её взгляда и на секунду даже потерял дыхание. Она перекрестила меня и сказала: «Иди!».

Наша колонна двинулась дальше и мы выехали из посёлка, но, проехав всего лишь около четверти часа, остановились у небольшого сада, раскинувшегося прямо вдоль дороги. Валиев дал команду спéшиться, покурить и набрать фруктов тем, кто хочет.

Десантное отделение нашей боевой машины было завалено, в основном, продуктами питания, которыми нас угостили местные жители: свежеиспечёнными лавашами, колбасой, варёными яйцами и картофелем, арбузами, дынями и прочей снедью, отчего, кажется, стоит только открыть задние двери машины, так оттуда, как из рога изобилия, посыплются все эти продукты. Я сорвал бледно-жёлтую грушу размерами как трёхсотваттная лампочка и только откусил, как сок её потёк по моему лицу – да, таких груш я ещё не пробовал. Кроме грушевых деревьев здесь были ещё алычовые и сливовые, но ими я злоупотреблять не стал, сорвав с собою на дорогу ещё лишь пару-тройку груш. Всё равно было удивительно, что фруктовый сад растёт вот так просто вдоль дороги и каждый проезжающий мимо него может остановиться и полакомиться его плодами.

VIII

Было уже темно, когда наша колонна перевалилась через очередную горную цепь и мы оказались на ровной площадке, которую кольцом окружают всё те же горы. Если сверху в свете недавно зашедшего солнца это можно было заметить, то внизу темно так, что видны только находящиеся рядом товарищи, да огни фар боевых машин. Я посмотрел назад и увидел спускавшуюся с гребня гор вереницу огней. Мы же вскоре встали, что означало окончание нашего многочасового марша. Валиев приказал не разбредаться, тотчас определил двух человек в патруль (хорошо, что в числе первых оказался не я), остальным приказал ставить палатку, кроме механиков-водителей, конечно же.

Палатку расставили быстро, за какую-нибудь четверть часа, окопали её канавой для стока воды, разгрузили машины и после недолгой поверки легли спать. Палатка наша предназначалась для одновременного проживания десяти человек, но мы вполне помещались и компанией в четырнадцать персон. Неудобно пока было только то, что спали на голой земле, которая, правда, была очень тёплой. Впоследствии артиллеристы обещали нам дать необходимое количество ящиков из-под снарядов для того чтобы соорудить из этих ящиков нары.

Моя очередь наряда в патруле пришлась на два часа ночи в паре с сержантом Саней Бодровым, недавно прибывшим в нашу воинскую часть. Саша был высок ростом, черноволос и имел внешность такую, которая, наверное, нравится девушкам. Он родился и жил в Москве, закончил техникум, работал несколько месяцев на какой-то фабрике мастером, собирался поступить в институт. Мама его – владелица фирмы, какой, чем занимающейся – никто не знал, да и это обстоятельство порядком никого не волновало, главное, что фирма была, а значит, была возможность в армии не служить и жизнь свою подчинить размеренному и спокойному течению. Но Александр не захотел подчиниться этому течению и когда пришла пора призыва, сделал выбор в пользу армии к явному неудовольствию своей родительницы. Мама, правда, приложила свою руку (по крайней мере, Саша так считал), чтобы сына отправили служить рядом с домом и призвали Александра в одну из московских воинских частей. Отслужив год, Саша каким-то образом проштрафился (тоже никто не знает каким) и из тёплого местечка (что уж греха таить – все считали, что служить в Москве легче, чем где бы то ни было) попал в нашу боевую часть. Поначалу он был весьма заносчив по отношению к нам, но вскоре поведение его изменилось после одного инцидента на зарядке. Все отжимались под счёт дежурного офицера, а Саша стоял в сторонке и просто смотрел на остальных. К нему в гневе подошёл один из наших солдат, Костя Левин, и спросил, почему тот не делает упражнение вместе со всеми, на что Александр ответил, мол, достаточно и того что делают все остальные, за что тотчас получил удар кулаком в грудь. После этого случая оказалось, что Саша был общительным, добрым и в целом очень положительным человеком.

Итак, я проснулся, вставил в свой прицел ночного видения аккумуляторную батарею, пристегнул прицел к автомату для того чтобы при необходимости использовать его по назначению и вышел из палатки.

Нашей задачей было патрулирование только что образованного лагеря как по периметру, так и за его пределами с целью наблюдения, установления возможных вариантов проникновения, учитывая то, что мы находимся хотя и не в самой зоне боевых действий, но всё-таки уже в воюющей республике. В лагере ввели цифровой пароль и сообщили его всем, кто несёт службу на постах. Сегодня он равнялся пяти и применять его необходимо было следующим образом. Например, находящийся на посту солдат видит приближающегося к себе человека и громко кричит: «Стой! Пароль: два!». Приближающийся к посту человек должен ответить «три», чтобы в сумме получилось пять, потому как предполагается, что каждый, кто имеет право ходить по территории лагеря должен знать пароль. Если же такой человек не отвечает или называет неправильную цифру, то часовой имеет полное право открыть огонь на поражение. Такова реальность в условиях боевых действий. Теперь приходится также привыкать к тому, что всегда при себе должен быть автомат: и при приёме пищи, и во время сна, и даже в туалете. Зато теперь мы носим автоматы по-другому, всё так же на плече, но стволом вниз, «по-боевому». Это не было нигде написано, насколько я знаю, но все сразу стали носить оружие именно так, кроме, конечно же, пулемётчиков. Так было намного свободнее, ведь в месте постоянной дислокации, и даже на полигонах оружие за спиной надлежало носить так, чтобы ствол был направлен вверх, а антабка лежала на плече, из-за чего оружие всегда было крепко прижато к спине.

Тем временем жизнь в лагере бурлила: приезжали отставшие машины, солдаты из других подразделений точно так же ставили палатки, везде горели прожекторы, фары; освещение было, как на любом городском празднике вечером. Мы вышли на окраину лагеря и у нас завязался небольшой разговор.

– Как там Москва? Сверкает точно так же? – начал я.

– Да, конечно, – ответил он. – Иллюминация сейчас не та, что была в восьмидесятых. Я помню, когда был ребёнком, в центре гуляли с родителями, так всё было темным темно. Не то, что сейчас.

– Ну а как вообще Москва? В целом?

– А что тебя больше интересует? Ты был в столице?

– Был проездом, да и то когда в детстве с отцом ездили к многочисленной родне в Ярославль. Да что интересует? Даже не знаю. Всё интересует. Говорят, что у вас всё по-другому сейчас. Люди другие, отношения между людьми.

– Да я бы не сказал именно так, – возразил он. – Люди везде разные, просто в Москве их на порядок больше. Движения много в Москве, работы, все стараются заработать много денег.

– В наше село каждый год на лето приезжает парень из Москвы, рассказывает всякие смешные истории из своей жизни. А ты ходил в Москве в клубы, на дискотеки?

– Да, конечно, спрашиваешь тоже! – искренне удивился Саша.

– Ну, мало ли что может быть, я вот ни разу не был. Сначала в городе, в котором я жил, клубов попросту не было, а потом я жил в селе, где, понятное дело, клуб есть и каждые выходные в нём проходят сельские дискотеки. Но это, сам понимаешь, не то.

– Да, в столице их пруд пруди. Однажды, помню, идём мы со своей мадам по улице…

– С какой мадам? – перебил его я.

– Со своей девушкой, – ответил он.

– Я думал, что так называют уже замужних или зрелых женщин.

– Ну, вот я её так называю, мы же уже живём вместе – жили до армии, – уточнил он. – Так вот, идём мы, значит, по улице, гуляем и проходим мимо какого-то клуба, было холодно, решили зайти, согреться, выпить чаю, а я так и чего-нибудь покрепче. При входе висит объявление, что сегодня открытие, презентация, то есть мы попали в самый первый день работы этого клуба. Дальше всё показалось мне немного странным. Персонал бара: бармены, официанты, уборщики – все сплошь были мужского пола, молодые парни! Мы подошли к стойке, заказали моей мадам чаю, а мне – коньяку, и стали ждать. Девушек же в клубе вообще не было, и меня сейчас же осенило, что это клуб для гомосеков, представляешь!

– Нда-уж, – заметил я. – Не «Голубая устрица»?

– Видимо, да, – ответил он и, расслышав мой комментарий, усмехнулся. – А, нет! И моя мадам отправилась гулять по клубу, а он довольно большой, так к ней даже никто не приставал, а вот ко мне подсаживались пару раз какие-то типы с многозначительными разговорами, но я всех посылал подальше.

– А ты и за границей был? – спросил я своего товарища, когда мы вышли за импровизированный периметр лагеря.

– Да, был, – буднично ответил он, как будто не желая дальше развивать эту тему.

– Где же, если не секрет?

– Да немного где, – замялся он. – В Греции был. В Барселоне был, это в Испании.

– Да, я в курсе, мать писала, – спокойно ответил я. – А тебя там что-нибудь удивило?

– Ты какие-то странные и неопределённые вопросы задаёшь: как в Москве? как за границей? – несколько недовольно сказал Саша. – Скажи конкретно, что тебя интересует?

– Да меня всё интересует, – живо ответил я. – Я живу в селе, хотя и не глухом, но всё же селе; за границей не был, и даже не знаю, буду ли когда-нибудь; всё интересно: люди, города, архитектура.

– Да что сказать, – начал он после небольшой паузы. – Люди там такие же, как и у нас, нет такого, что они там все довольны жизнью и постоянно улыбаются, и не сказать, что такие уж и открытые. Тепло, конечно, и красиво! Людей на улицах много, да и у нас в Москве их немало. Что ещё сказать… даже не знаю. Русских туристов мало, но интересный случай был однажды в Барселоне, когда среди бела дня на улице мы с мамой услышали отборный русский мат. Какой-то мужик ругался на женщину рядом с ним, жена это была или кто-то ещё – неизвестно, но нам почему-то не хотелось в этот момент, чтобы окружающие знали, что мы тоже русские.

– Да, ещё в этом клубе для педиков, забыл сказать, – помолчав, продолжил он. – Я там видел одного певца, которого ты должен знать.

Вдруг где-то впереди слева раздался пронзительный тонкий крик:

– Стой, трииии! Стой, стреляяять будууу!

«Надо же», – удивился я про себя, – «уже и другие подразделения успели выставить посты».

– Дваааа! – закричал я что было мочи. – Дваа!

– Проходи! – тотчас последовал ответ.

Слева от нас в своеобразную шеренгу кабинами наружу, из лагеря, стояли военные грузовые автомобили с кузовами типа КУНГ, так и именуемые в армии кунгами, и именно из-за одного такого кунга вышел бдительный часовой.

– Кто такие? Откуда? – довольно резко спросил он.

– Разведчики, патруль, – ответил я не менее резко. – А ты кто?

– Мы – четвёртый мотострелковый батальон.

– Как четвёртый? – удивился я. – Вроде бы поехали первый и второй?

– Нет, нас из всех батальонов набрали, – объяснил он. – Кто-то не может, кто-то болен, у кого-то мать больная, и поэтому в командировку нельзя, так что и собирали из всех подразделений.

– Ничего себе – кто-то не может, – усмехнулся Саша. – Санаторий какой-то. Дальше кто стоит?

– Наши же. Миномётчики. Но они сильно далеко, здесь сейчас кунги стоят друг за другом, а потом уже они.

Мы пошли, а я уже про себя усмехнулся над словами Саши о санатории. Уж кто-то, а сам-то он, как мы считали, приехал из санатория. Из хорошего московского санатория, который по недоразумению называется воинской частью.

– А кого ты, говорил, видел в том клубе для педиков? – продолжил я, как только мы отошли от нашего собеседника.

– А…, – протянул он. – Ты же Шурỳ знаешь? – сделал он ударение на второй слог.

– А, этот…? – запнулся я, вспоминая, какие песни поёт сей певец. – Отшумели летние дожди?

– Именно! Да, видел его не так близко, но точно узнал его.

– А что, он тоже из «этих»?

– Да кто ж его знает?! – отмахнулся Саша и через некоторое время спросил. – А ты говорил, что в городе раньше жил? В каком? Мы с тобой как-то раньше ведь совсем не общались.

– В Набережных Челнах, в Татарстане. Там Ка…

– Там КамАЗы делают, да, я знаю, – опередил он меня. – Мне кажется, что я слышал, как ты это кому-то рассказывал недавно, не из наших, но я и так знал, вообще-то. А сейчас ты вроде в Волгоградской области живёшь? Вы же вроде с Пеньком и Панчишиным земляки?

– Да, земляки, в девяносто пятом переехали с родителями в Волгоградскую область.

– Ты татарин? – поинтересовался он.

– Русский, но ничего не имею против того чтобы быть татарином.

– А почему переехали? Притесняют?

– Вообще нет – глупость какая-то. У родителей на работе ничего подобного не было. У нас же на улице вообще неважно, русский ты или татарин, главное – кто ты по жизни: пацан или не пацан.

– То есть?

– Это просто: если ты мотаешься в толпе, в группировке, если ты «при делах», так сказать, то ты – пацан. Если дома сидишь, то – чёрт, чушпан, много ещё всяких определений этого статуса может быть.

– Ты мотался?

– Так чтобы серьёзно – нет. Какое-то время был где-то рядом с такой толпой, даже хотел туда попасть – потом сам ужасался своему желанию, в небольших переделках бывал, дрался, получал тоже сильно, в милицию залетал, но на сборы не ходил, с цепями и ножами стенка на стенку не махался.

– А для чего это вообще? Что это даёт? – видимо, заинтересовался Саня.

– Как что? Чувство принадлежности к толпе, некой силе, тому чувству, что ты не один. А то, бывает, пойдёшь в другую часть города просто по делам, а тебя там пацаны в широких штанах встречают: «Э, с какого комплекса?».

– Что за комплекс?

– Ну, микрорайон по-другому, этакий прямоугольник в несколько дворов, окружённых по периметру дорогами. Как Манхэттен в Нью-Йорке, видел? (Он утвердительно кивнул и усмехнулся). Вот у нас так весь город. Прилегающие друг к другу комплексы, как правило, не враждуют между собою, а вот дальше… Дальше начинается. Могут избить и отнять деньги, даже если сам не отдаёшь, уже с лежачего могут снять какие-нибудь понравившиеся вещи, хорошую олимпийку, например, перчатки, обувь. А однажды у нас вообще был случай, когда в соседнем со мной доме пацана, который как раз-таки мотался, в его собственном подъезде какие-то залётные с другого комплекса пацаны избили до полусмерти, голову пробили, куртку кожаную сняли. По нашему комплексу сразу, конечно, сбор объявили, при этом уже было неважно, мотаешься, не мотаешься – надо было идти, искать, потому что такое с каждым может произойти, набрали человек пятьдесят, я тоже был, ходили, вычисляли, но так никого и не нашли. Может, потом нашли, но я не слышал этого.

– Ну а как вот обычные люди живут? Не все же такие?

– Естественно, не все. Да как? Дома сидят. Я тоже после девятого класса из школы ушёл и поступил в СПТУ, и учёба меня увлекла настолько, что я практически всё время после занятий проводил дома, учился, даже почти не гулял, сразу оказавшись в числе неправильных пацанов. И ничего, знаешь, очень даже хорошо было.

Саша ничего не говорит, как будто ждёт продолжения.

– Всё это ещё с детства начинается, ну или с отрочества, – продолжил я. – Помню, когда мне было десять лет, однажды мы как обычно играли во дворе в футбол и к пацану, который жил в соседнем с моим подъезде, а ему было уже четырнадцать лет, подошли старшаки лет примерно восемнадцати и позвали его. Позвали его так тихо, но настойчиво, и он как будто знал, что за ним придут. Мы почему-то прекратили игру и наблюдали за тем, как старшаки дали ему голубя, обычного живого голубя, и он ничего не сказал, а просто пошёл с ним в сторону подъезда, в котором был открытым вход в подвал нашего дома. Пацаны постарше на нашей площадке зашептались, что Эдик пошёл убивать этого голубя. Мне стало страшно, маленький был, и я не мог понять, почему и за что он просто взял эту несчастную птицу и с покорным видом пошёл убивать её. Всё стало ясно через четыре года, когда в ноябре девяносто третьего в доме через дорогу от моего, в соседнем комплексе, один пацан из параллельного класса зарезал своего же одноклассника, причём тот, который зарезал – мотался, а тот, кого зарезали – нет, он был таким записным бóтаном, сидел дома, ни к какой группировке не принадлежал. Я даже представить не мог такой ситуации, при которой он мог бы довести этого отморозка до убийства. Наверное, я почему-то уверен, это был некий способ самоутверждения, как с тем голубем.

– Ну, это уже вообще жесткач какой-то, – отреагировал Саша. – Убивать-то зачем?

– Я не знаю, это лишь догадки мои, размышления. Но если даже за то, что ты с другого комплекса, могут избить и покалечить, глаз выбить, например, то невольно можно и такое предположить.

– Как вы там живёте-то?

– Да как? Нормально живём. Жили точнее, для меня уже. Я жил. Ничего – выжил. Вот даже в армию пошёл служить. У нас, конечно, пацаны призывного возраста уходили служить в армию, но в целом старшаки всегда говорили нам…

Саша прервал меня, взмахом руки указав на солдат впереди нас, которые находились внутри образованной боевыми машинами границы лагеря. Солдаты, казалось, только что закончили свои дела по размещению на новом месте, жгли костёр и пили чай из алюминиевых кружек. Видимо, это и были миномётчики. Один из них держал оружие стволом вверх, крепко прижав к спине. Скорее всего, именно он сейчас на посту. Заметив нас, он понял, что мы свои, но для вида всё-таки крикнул:

– Стой, три!

– Два! – отчеканил я и заметил своему товарищу. – Видимо, цифру три называть проще всего.

– Да, – улыбнулся Саша. – Главное, чтобы не было проблем с арифметикой. Или со слухом.

– Здорово, парни, – начал я. – Миномётчики?

– Да, а вы откуда знаете? – ответил тот, который, как я предполагал, был часовым. – А вы кто?

Узнав, что мы разведчики и в патруле, он провел нас немного дальше, туда, где образованный военной техникой периметр нашего лагеря уходил влево и показал куда-то вперёд. Только сейчас я заметил, что он немного встревожен.

– Смотрите! – сказал он и показал рукой в темноту. – Оптика есть?

– Обижаешь, – показал я на свой прицел ночного видения, а у Саши на груди висел ночной бинокль.

Мы приникли к окулярам своих оптических устройств, пытались всмотреться в окружавшую нас темноту, но не видели ничего заслуживающего внимания. Первым не выдержал Саша.

– Куда смотреть-то? – спросил он.

Миномётчик показал нам направление и мы устремили свои взоры на склон горы напротив нас. Где-то там, в темноте, исходил тонкий свет, источник которого определить с такого расстояния было невозможно.

– И что это может быть, интересно? – спросил я, не обращаясь ни к кому конкретно.

– Так я откуда знаю? – искренне изумился миномётчик. – Вы же разведчики, вы и узнавайте!

– Да, резонное замечание, – заметил Саша. – Свет горит постоянно?

– Да, сколько наблюдаю, столько и горит.

– Это сколько примерно?

– Примерно час.

– Кому-нибудь докладывал? – спросил Саша.

– Нет, наш командир батареи где-то там, в штабе.

– Понятно, – отчеканил Саша. – Мы тогда сами доложим дежурному по части. Мало ли что. Хотя может быть какая-нибудь свеча. Свеча горела на столе, свеча горела…

– А может быть это…того…, – замялся часовой.

– Что? – немного укоризненно спросил Саша.

– Бáхнуть туда из миномёта? – несколько виновато спросил он.

– Ну, ты что, совсем что ли? – полувопросительно-полуутвердительно ответил мой товарищ.

Мы шли и молчали, а Саша, видимо решил возобновить разговор, который мы внезапно прервали, но так и не продолжили.

– А вот тот парень…, которому голову пробили, он как? С ним потом всё нормально было?

– Да, – ответил я. – Всё хорошо, продолжил учиться, потом даже, вроде бы в техникум поступил, больше не мотался, но поддержку имел.

– Это как?

– Так, что его никто в нашем комплексе не трогал, но если бы тронул, то имел бы дело с теми, кто старше и намного серьёзнее, с теми, кто был в настоящей группировке.

– Да уж, твой рассказ меня просто поразил – даже не думал, что такое возможно, – Саша как будто ещё находился под впечатлением. – Возможно, это я тебя должен был удивить, а получилось наоборот.

– Ты, честно говоря, меня тоже удивил своим рассказом о гомосеках и их клубе, у нас бы такого точно не было – и хорошо! – ответил я. – Видишь, какой контраст: у вас фривольные голубые вечеринки, у нас драки с монтировками и кастетами. И то, и другое, наверное, плохо.

– Зато видишь, как твоё желание исполнилось? – с улыбкой сказал Саня.

– Это какое такое исполнилось?

– Ну как? – всё так же с улыбкой продолжал он. – Ты же хотел быть частью некой общности? Ты ей стал – в армии! Чем тебе не общность людей, сплочённых единой целью?

Да, я как-то не подумал об этом сразу. Мы продолжили свой путь к дежурному по батальону. Для этого нам пришлось сойти с периметра и зайти в глубь лагеря. Внутри лагеря, казалось, вообще никто не спал: солдаты практически всех подразделений полным ходом устанавливали палатки, монтировали оборудование, работа которого необходима в полевых условиях, кое-кто принимал пищу. Мы же примерно через четверть часа дошли до штаба, часовой у которого, издали завидев нас, выкрикнул пароль и им, конечно же, опять оказалась цифра «три», доложили дежурному офицеру об увиденном, показали ему в ночной бинокль тусклый свет на склоне горы и, выслушав от него что-то вроде «не до вас сейчас», «ерунда какая-то» и «вот вас бы самих туда послать», продолжили свой путь дальше.

На следующее утро во всей красе представилась нам раскинувшаяся вокруг панорама и я с удивлением заметил, что окружённая со всех сторон горами площадка, на которой мы располагались, была намного больше, чем я себе представлял, и мы были ближе к подножью гор, нежели к центру огромного пространства. Прямо напротив нас, с другой стороны воображаемой хорды этой большой окружности, тоже у подножья гор, виднелось небольшое селение, шириной примерно метров в триста-четыреста.

Прекрасное августовское утро обещает умеренно-жаркий день. По небу плывут редкие облачка, слабый ветерок, и всё вокруг говорит о том, как прекрасен мир. Пока даже не хочется думать о плохом, о том, что нам, возможно, предстоит в будущем, очень хочется насладиться этим прекрасным летним днём.

Старший лейтенант Валиев ушёл в штаб нашего общего сводного батальона, поручив Олегу Баркову провести зарядку. На сей раз обошлись без пробежки, но с обязательными отжиманиями на кулаках, которые если и были привыкшими к асфальту нашего плаца, то здесь, по крайней мере, у меня, болели от этой каменно-твёрдой почвы, испещрённой маленькими канавками, как будто вода в них лилась во время дождя крохотно-узкими ручейками.

Во время завтрака на полевой кухне, о месте расположения которой узнали парни из нашего последнего ночного патруля, мы поняли, что что-то не так с питьевой водой, потому как крепкий и сладкий чёрный чай сильно отдавал хлоркой. Это могло означать, что воду добывали где-то рядом из открытого водоёма и нещадно её хлорировали для избежания кишечных заболеваний. В пункте постоянной дислокации для этой цели нам давали отвар из какого-то растения, которое мы называли «колючкой», за его колющиеся стебли, поскольку собирали его сами же. Большинство считали вкус этого отвара препротивнейшим, но отвар этот всегда должен был находиться во фляжке на поясе. Мне же, к удивлению некоторых моих товарищей, вкус колючки не то чтобы нравился, но не был противен и помогал победить жажду в нестерпимо жаркие дни. Здесь уже колючки не было и мы с сожалением заметили, что лучше бы была она, чем эта хлорированная вода.

Наш командир вернулся из штаба одновременно с нами и построил нас перед палаткой. Он был явно чем-то недоволен.

– Кто вчера во время дежурства заметил свет на склоне горы? – он показал рукой в знакомом нам с Сашей Бодровым направлении.

– Мы, товарищ, старший лейтенант, – незамедлительно ответил Саша. – Я и Маринин.

– И что вы сделали? Доложили дежурному по батальону?

– Так точно, – ответил Саша. – Только дежурный по батальону сказал, что ему не до нас сейчас, а мы просто передали дальше по смене: Панчишину и Мохову.

– Всё ясно, – резко сказал Валиев. – Так, юноши! Сейчас едем на тактические занятия. С собой – только оружие и боеприпасы. Обедать будем здесь. К машине!

Валиев скомандовал «По местам!» и мы заняли свои места. В десантных отделениях боевых машин, насколько я знаю, никто никогда не ездит, ведь опыт афганской войны и чеченской кампании показал, что при попадании в машину выстрелом из гранатомёта, особенно в случае если снарядом кумулятивным, внутри создаётся избыточное давление, которое и убивает тех, кто там находится. Для предотвращения этого люки в машине необходимо держать открытыми. Бывает, что при подрыве детонирует и боекомплект. При таком положении шансов выжить у тех, кто внутри, практически нет. Старший лейтенант Валиев об этом нам сказал ещё в поезде, и о том, что на технике мы будем передвигаться только на броне, кроме тех, кому штатным расписанием предписано быть внутри. Но в любом случае с открытыми люками. Места было довольно много, учитывая, что десант каждого из наших трёх экипажей состоит из двух-трёх человек, и мы с Володей Шварцманом заняли места позади башни, свесив ноги в называемые «бабочками» люки десантного отделения.

Да уж, как будто в нашей части мало было тактических занятий. Но сейчас мы ехали в совершенно новой местности, в условиях среднегорья по всё ещё мирным и необстрелянным дорогам. Проехав около часа, за который мы ещё несколько забрались ввысь, миновав несколько блок-постов дагестанской милиции, мы, наконец, выбрали площадку для стоянки, которая была прямо рядом с уходящим вверх по склону горы невысоким лесом. Все мы, кроме механиков-водителей, разбились на две группы, в одной из которых было пять человек, в другой – шесть, разошлись шагов на сто друг от друга и каждой из групп надлежало найти другую, самим при этом оставаясь незамеченными. Оружие применять запрещалось и магазины мы отстегнули – всё было почти так же, как в месте нашего постоянного пребывания, хотя в воинской части мы всё же занимались с пристёгнутыми магазинами. Отличие было ещё и в окружавшей нас местности: здесь были горы и лес, а в пункте нашей постоянной дислокации – степь да степь широкая. Командир сказал, что всё очень серьёзно, и что необходимо обращать внимание на следы, ветки, помятую траву и всё то, что может вызвать подозрение. Я оказался в группе под началом сержанта Олега Баркова и нас было шестеро; другую, как полагается, возглавил старший лейтенант Валиев.

Старший лейтенант Валиев был двадцатичетырёхлетним дядькой, среднего роста, худощавый, но жилистый, прекрасно физически развитый и необыкновенно ловкий: на тактических занятиях в воинской части он с быстротой и сноровкой тигра преодолевал искусственные двухметровые препятствия, быстро бегал, отлично стрелял.

Первые шагов тридцать по направлению к нашему «противнику» мы шли в колонну по одному, друг за другом, довольно быстро, но затем Олег, шедший впереди, видимо, что-то услышал, поднял вверх руку и мы резко присели на корточки, ожидая и прислушиваясь к каждому шороху. Мне показалось, что я услышал что-то впереди слева от себя и по реакции остальных товарищей понял, что они слышали то же самое. Однако ничего кроме этого услышать так и не удалось.

Следующие пятьдесят метров мы преодолели не менее чем за полчаса. Колючие ветви деревьев и кустарников не позволяют двигаться бесшумно и быстро, а жара просто прижимает к земле. Мы хотя и привыкли к жаре в своей воинской части, но здесь она казалась какой-то другой: иногда, как сейчас, жестокой и дáвящей, от которой не спастись даже в листве деревьев и кустарников, а иногда, особенно во второй половине дня, милостивой и очень даже приятной. Почему-то сейчас было действительно всё не так, как на занятиях по тактике в нашей воинской части. Не было бравады и чувства игры – игры для взрослых, но всё же игры – занятия по тактике воспринимались, как тяжёлая нудная работа, которую необходимо знать назубок и выполнять строго по схеме, в которой, однако, иногда, можно было высунуться из укрытия на своей позиции и дать в направлении «противника» очередь-другую холостыми патронами.

Какое-то время спустя мы всё же осмелели и пошли, но медленно, шаг за шагом, след в след, пошли в сторону группы старшего лейтенанта Валиева. Шли, стараясь не задевать веток и у нас это довольно неплохо получалось. Потом мы резко свернули влево, где перед нами оказался небольшой уклон, преодолев который, как мне казалось, мы должны уже наткнуться на наших товарищей из другой группы. Не успели мы все пройти этот небольшой склон, как слева от себя услышали треск сработавших ударно-спусковых механизмов. «Бах-бах, убиты!», – кто-то ещё сказал из кустов и мы увидели наших товарищей. Я так и не понял, как они нас подловили: то ли пропустили и потом встретили, то ли обошли справа и зашли сзади нас, когда мы уже стали спускаться по склону.

Олег Барков выразил уважение командиру и свой восторг его тактическому умению, но старший лейтенант Валиев был очень недоволен. Он заявил, что «всё плохо, плохо и очень плохо», что если он-то «точно сможет спрятаться в таких условиях, в случае чего», то мы-то, мы-то что будем делать?

На этой минорной ноте мы поехали обратно.

Проблема с водой, как оказалось, была проблемой насущной. Я не знаю, есть ли какой-то вред от чрезмерного употребления хлорированной воды, но предполагаю, что есть. Так же предполагал это и кто-то из наших сослуживцев в других подразделениях, потому как после обеда мы выяснили, что ими обнаружен некий ручей, спускающийся с горной цепи и что вода в нём вполне пригодна для питья.

Ручей этот приспособили для удовлетворения всех потребностей, связанных с водой: примерно в середине горного хребта из ручья набирали воду для еды и питься, чуть пониже – купались, а ещё ниже, у самого подножья, стирали бельё. К моему удивлению, вода в этом ручье была совершенно тёплой, что не укладывалось в моё представление о горных ручьях. Командиры подразделений были не в восторге от этой идеи, боясь, несомненно, вспышки какой-либо кишечной болезни, но поделать просто ничего не могли, потому что привозная вода была отвратительной настолько, что даже крепкий чай с сахаром не заглушал вкус хлорки. В свободное время, а вечером было и оно, солдаты шли на водопой и стирались, купались, смывая с себя дневную пыль.

В конце дня, когда уже было темно, в лагерь доставили откуда-то длинные пустые ящики из-под стреляных реактивных снарядов системы ГРАД – это означало, что наши сослуживцы из реактивного дивизиона уже вовсю обстреливали позиции боевиков. Только около нашей палатки лежали порядка двадцати таких ящиков, из которых мы быстро соорудили нары – на них было удобнее спать. Также к всеобщей радости привезли большое количество поддонов с минеральной и газированной водой Нарзан. На следующее утро мы обнаружили, что её настолько очень много, что можно даже не только пить, но и принимать душ с этой водой. Некоторые из нас так и поступили после зарядки, которая сегодня включала в себя и кросс порядка трёх километров – всё как обычно в нашей воинской части. За завтраком кто-то сказал, что место, где мы находимся, называется Пластилиновой долиной из-за глиняной почвы под ногами и из-за того что когда она намокает, превращается в вязкую густую грязь, по консистенции напоминающую пластилин.

Наконец, первые из нас вступили в настоящие боевые действия. В Ботлихе уже пылало вовсю и именно сегодня танковая рота из нашего сводного батальона в полном составе ушла в направлении этого населённого пункта.

Нам же после обеда выдали новую форму. Сначала это было удивительно, ведь перед самой отправкой мы уже получили по новому комплекту. Но когда мы увидели, что это была за форма, сразу стало понятно, что лишней она точно не будет. Это был светло-коричневого цвета горный костюм, так называемая «горка», сделанная из материала, напоминающего плащ-палатку. Такую форму не надо подшивать подворотничком – уже большая радость, ведь даже пребывание в полевых условиях не даёт освобождения от ежедневного подшивания свежего подворотничка. На горку же его просто некуда подшивать. Как нам сказали, эта форма практически непромокаемая, нервущаяся, с капюшоном, резинками вокруг колен для удобного приспособления к голенищу ножа разведчика. Пока, правда, такого ножа ни у кого нет.

После обеда наш разведывательный взвод в полном составе (в этот раз без Шварцмана) поехал на полигон находящейся неподалёку воинской части, где мы стреляли, стреляли и стреляли каждый из своего оружия. Погода стоит великолепная и косые лучи вечернего солнца бьют в очередную горную цепь за стрельбищем.

Стреляю я неплохо, на твёрдую четвёрку, но иногда получается и на отлично, несмотря на некоторые проблемы со зрением. По крайней мере, сегодня я с первого раза попал в ростовую фигуру с расстояния в четыреста метров. Выполнение армейских нормативов даже приносит удовольствие, когда всё получается. Честно говоря, пока только не понятно, почему мы всё ещё находимся здесь, в тылу, в то время как наши танкисты уже отправились в самое пекло боевых действий.

На обратном пути, на броне машины, я сидел с правой стороны башни, держась рукой за металлический штырь, на который насаживается установка для запуска противотанковой управляемой ракеты и так засмотрелся на окружающие нас красоты, что на одном из поворотов чуть не слетел в обрыв, хотя и не скалистый, земляной, покрытый ещё зеленою травой, но достаточно крутой, чтобы сломать себе что-нибудь. Благо, что Илья Лавров, наводчик-оператор нашего экипажа, успел схватить меня за капюшон, когда я при повороте машины налево под действием центробежной силы подался дальше, вперёд. Красота здесь неописуемая! Слева от нас стремится ввысь большая гора, покрытая зелёною растительностью, а впереди дорогу перекрывает ещё одна огромная, широкая в основании, исполинская зелёная громадина, из-за чего кажется, что дорога просто теряется где-то в её необъятном подножии, но она резко устремилась влево вниз, вдоль основания той горы, рядом с которой мы едем. В этот раз мы ехали первыми и Сергей Мовчан, наш механик-водитель, скорее всего, подумал то же самое, что и я, но на скорости примерно в сорок или пятьдесят километров в час, насколько я мог судить сидя на броне, успел среагировать и повернуть штурвал влево, отчего только я один, а не весь экипаж, едва не отправился ощутить на себе местные красоты.

Справа от зелёного исполина нам открылась ещё более величественная и уже скалистая гора, которая оказалась ещё выше этих двух. Илья заметил, что сюда надо приезжать не с автоматом, а с фотоаппаратом. Сейчас даже и не верится, что мы находимся в районе боевых действий.

На следующий день в обед приехали танкисты и всё, что мы думали о боевых действиях или как-то представляли себе – всё это было на их лицах. Мы облепили их машины не хуже чем дагестанские мальчишки несколько дней назад. Люди вернулись живые и невредимые, чего не скажешь о танках. Три танка были со сбитой динамической защитой, с прочерченными по бортам следами попаданий от выстрелов из гранатомётов. На одном из танков насчитали четыре попадания от таких выстрелов, все по касательной, динамическая защита сорвана, а кое-где карманы с титановыми пластинами были не сбиты, но издевательски разворочены, вывернуты наружу острыми зазубренными лохмотьями, как будто раскрытые акульи пасти были прилеплены к бортам машины. Механик-водитель этого танка до сих пор остаётся бледным, как призрак, несмотря на то, что все механики, как правило, всегда чумазы от солярки. Танкисты ничего внятного рассказать не могли, многие заикались и понятно, что где-то там, в Ботлихе, они попали в серьёзную передрягу. Командира танковой роты с ними действительно не было.

Теперь по ночам в патруле стали проверять несение службы в каждом из подразделений нашего сводного батальона. Несколько дней прошло в этом месте в полном спокойствии и так или иначе кто-то начал расслабляться. Часовые спали прямо перед своими палатками, кто-то – на наблюдательных пунктах вокруг лагеря. У таких мы просто даже не забирали, а собирали оружие как бесхозные вещи, ненужно валявшиеся рядом с «отдыхающими», из которых кое-кто даже храпел, и наутро передавали его командирам. Пароли устанавливали на каждую ночь, но по-прежнему самой популярной цифрой у запрашивающего пароль была цифра три.

Нарзану было не просто много, а очень много. По утрам, после зарядки и перед завтраком, я полюбил принимать душ из трёх бутылок этой прекрасной газированной минеральной воды. Вскоре в одну из ночей прошёл лёгкий дождь и после него мы уже самолично удостоверились, почему это место называется Пластилиновой долиной – вода уходит в почву очень и очень медленно, превращая её в жидкую слякоть. В эту ночь я был в патруле с Сашей Ливановым из Калуги, наводчиком-оператором третьего экипажа. Командир направил нас подальше от лагеря, примерно на километр, чтобы мы обошли его примерно на таком радиусе. Когда возвращались назад для смены, наткнулись на наблюдательный пункт сапёрного батальона – каждое подразделение, расположенное у края лагеря, обязано было выставлять на ночь такой пост.

– Стой, трииии! – закричал часовой, назвав привычную нам цифру.

– Трииии! – ответил я, не сбавляя шагу, зная, что сегодня пароль «шесть».

– Стой! – последовал резкий окрик. – Стрелять буду!

– Триии! – ещё раз выкрикнул я.

– Стооой! – прокричал часовой и выстрелил длинной очередью поверх наших голов, – Лооожииись!

Мы буквально рухнули наземь и закричали на часового, который тотчас огонь прекратил и запросил пароль повторно, назвав теперь цифру «четыре». С арифметикой у нас проблем не было, и Саша ответил правильно. Часовой позволил нам подойти, а когда приблизились, возникло сильное желание врезать со всей пролетарской ненавистью по этой сейчас невинно улыбающейся роже.

Но если здесь, на периметре, было спокойно, то в глубине лагеря несение ночной службы у каждого расположения представляло собою жалкое зрелище. На входе в одну из больших палаток, на сорок человек, в своеобразном тамбуре, крепко сжав автомат в руках, сидя спит часовой. Осторожно, чтобы не разбудить его, мы прошли внутрь, окинули взглядом сонное царство и я, поскольку вошёл первым, взял ближайший к выходу автомат из самодельной пирамиды.

Утром следующего дня в штабе был разбор полётов и скандал.

Оказалось, что автомат, вынесенный нами из палатки, принадлежал одному из командиров взвода мотострелковой роты. Старший лейтенант Валиев автомат, конечно же, вернул, но не забыл напомнить, что службу должны нести добросовестно все и везде, в любом месте, где бы ни находились. Командир взвода тоже получил нагоняй, однако больше всех пострадал тот часовой, который вечером следующего дня снова стоял на посту, но уже у штаба батальона и с деревянным автоматом. Несомненно, это было наказание за такой серьёзный проступок, но также было и удивительно, как скоро наши умельцы смогли выпилить абсолютно точно похожую на автомат Калашникова деревянную модель.

Бóльший скандал, как оказалось, был ещё впереди, но сегодня днём от нас, разведчиков, командование батальона потребовало выделить один экипаж для выполнения боевого задания, какого – никто не знал, конечно же. Поехал третий экипаж, командиром с ними поехал старший лейтенант Валиев. Быстро собрались и уехали, а мы оказались предоставлены сами себе. Олег Барков как всегда, будучи старшим в отсутствие нашего командира, распределил ночные дежурства и остаток дня мы посвятили наведению порядка в палатке и самим себе. Что можно было бы поделать? Я бы с удовольствием почитал книги или газеты, но ничего этого у нас не было, почта к нам не приходила, да и как она могла к нам прийти, если мы сами только что уехали из части? Да и знала ли она, эта почта, куда надо доставлять письма и газеты?

Между тем, уже стемнело, а наши товарищи так и не вернулись. Какое-то нехорошее чувство щемило в груди, а ведь ещё часов шесть назад я позавидовал им в том, что они едут, а я остаюсь, но сейчас я уже не был уверен в том, хотел бы я оказаться на их месте или нет. И самое главное, никто ничего не знает и никто ничего не говорит. Как пришло время отбоя, Олег Барков скомандовал спать без каких-либо возражений, потому что отсутствие товарищей может быть «по плану», может быть и нет, но это не повод не поддерживать дисциплину в нашем подразделении. Возразить ему было трудно, как потому что с ним были все согласны, так и потому что это было бесполезно: Олег обладал богатырским телосложением и твёрдым непреклонным характером.

Сегодня от безделья спать совсем не хочется, поэтому надо просто лежать и думать о чём-то приятном. Но я не могу сконцентрироваться абсолютно ни на чём, мысли блуждают и разлетаются, как листы бумаги на ветру у неловкого писателя, о Насте думать не хочется – слишком грустно, о матери – слишком тягостно, как там она сейчас одна? Мечтать? Да, только мечтать. Я не успел придумать, о чём можно мечтать и заснул, слушая сквозь сон, как редкие капли дождя стучат по тенту палатки.

Не знаю, сколько я проспал, но вот сквозь сон я услышал привычное уже и негромкое рычание подъезжающей машины, нашей машины! Значит, скорее всего, всё нормально. Олег, оказывается, был на улице, и я услышал его зычный голос: «Ну что, где были, парни?». «Там, где стреляют», – ответил механик-водитель Игорь Авдеев.

Очень хорошо… что все вернулись невредимыми… ведь невредимыми? Очень хочется спать…

– Парни, подъём! – через неопределённое время разбудил меня как всегда громкий голос Олега Баркова (что же он, вообще не спит сегодня?). – Подъём! Подъём! Потоп!

Я не сразу понял, в чём дело, но сильнейшая барабанная дробь дождя в туго натянутую брезентовую палатку быстро привела меня в чувство, я подскочил и сразу же угодил в воду, которая была внутри уже по щиколотку: плавает всё, что не закреплено или не находится на нарах. Еле успев поймать свои кирзовые сапоги с портянками внутри, я успел правильно намотать последние, натянуть сапоги и быстро оделся – нам, судя по всему, предстоит весёлая ночка! Мы пока даже не знаем, что делать, но вот старший лейтенант Валиев стал командовать спокойно, трезво, рассудительно: если у кого надет свитер – свитер снять, положить в вещмешок; вынуть из вещмешка лопатку; вещмешок, спальный мешок – на нары, лучше всего прижать, если есть чем. Оружие – на отдельные нары.

На улице ливень стоит стеной, а сильный ветер превращает его в подобие накатывающихся волн. Стараясь перекричать весь этот природный шквал, старший лейтенант Валиев призвал нас набрасывать на стенки палатки грунт с целью её отягощения – для того чтобы она просто не уплыла. Грунт представляет собой жидкую глину где-то там глубоко внизу, под водой, и вместе с водой мы выбрасываем её на палатку со скоростью, с которой, наверное, никто из нас никогда не копал. Вода стекает, как ей и положено, вниз, а глина оседает на покатых стенках палатки. Стоять долго на одном месте нельзя, потому что глина засасывает и с каждым движением лопаты приходится делать шаги, чтобы не завязнуть. Тем из нас, кто в берцах, намного удобнее из-за плотной шнуровки; тем же, кто в сапогах, как я, необходимо таким образом танцевать на месте. Вода тем временем продолжает прибывать и приближается к краю голенища сапогов, которые у меня подвёрнуты внутрь. Ливень хлещет по лицу и временами причиняет боль. «Да уж, всё не так на этом Кавказе, – подумал я. – Даже ливень не такой, как у нас». Наша непромокаемая форма именно такая, по крайней мере, поначалу. Но уже через несколько минут работы все промокли с головы до пят, потому как горка если и оставалась непромокаемой, то вода заливалась за шиворот, в рукава, в сапоги – она была везде. Крупная капля попала мне прямо в уголок глаза. «Кавказ, Кавказ – хрен тебе в глаз!», – вспомнил я фразу из подростковой книги, проклиная эту погоду. Ту же самую работу, только изнутри, делают наши товарищи, набрасывают глину на стенки палатки – таким образом, получается своеобразный бруствер, из которого монолитом вырастают тонкие стены нашего жилища. Примерно через час ожесточённой борьбы со стихией старший лейтенант Валиев остановил нас, удовлетворённо посмотрел на палатку, потрогал её и даже… улыбнулся.

– Ну, всё, стоять будет! – провозгласил он. – Желающие покурить могут пройти в палатку.

Да, случай неординарный, потому как в обычное время курить в палатке строго воспрещается, но сейчас только в палатке и можно покурить. Мы по одному зашли внутрь, и я только сейчас ощутил, как я замёрз. За это время произошла перестановка, и кто-то из нас уже поработал здесь, сложив в угол нары и разместив на них весь наш нехитрый армейский скарб.

Вода по-прежнему стоит по голень, но сюда хотя бы не проникает ветер. Руки у всех мокрые и зажечь хотя бы одну спичку оказывается делом непростым. Наконец, у кого-то получилось прикурить папиросу и дальше пошло лучше – даже не думал, что будет так приято курить «Беломорканал». Раньше в части нам давали краснодарскую «Приму» без фильтра – гадость редкостная, но в начале лета стали выдавать папиросы, которые сначала весьма понравились, но потом тоже приелись. Сейчас эта согревающая папироса была просто спасением посреди шквального ветра с ливнем, который даже не собирается заканчиваться. Я всегда думал, что ливень идёт обильно, но совсем недолго, однако теперешняя ситуация разубедила меня в этом совершенно.

Стало немного теплее, но вот неугомонный Олег Барков зашёл в палатку и сказал, что «надо ещё чуть поднажать», чтобы укрепить палатку. Докурив, мы вышли и продолжили свои потуги, чтобы не отправиться в плавание по Пластилиновой долине.

Конечно же, ничто не может продолжаться бесконечно, и наш ливень наконец-то закончился; вода, несмотря на глиняную почву, стала убывать так же стремительно, как в своё время прибывала, как будто кто-то с другой стороны долины открыл сливное отверстие прямо в землю. После мы расставили нары в палатке, вода полностью не ушла, но хотя бы предметы уже не плавали. Теперь нам пригодились наставления нашего командира и мы, надев сухие тёплые свитера, а поверх неё и мокрую форму, легли в свои спальные мешки. Командир сказал, что тёплый сухой свитер не позволит нам заболеть, а теплом своего тела мы высушим нашу мокрую форму. Наутро именно это и произошло – форма была лишь чуть мокрой, ватный спальный мешок впитал в себя бóльшую часть влаги. Только обувь оставалась всё ещё мокрой, но это казалось мелочью.

Вода зеркалом простирается по всей площади Пластилиновой долины. Наша палатка представляет собой шатёр, вросший в глиняный фундамент высотою примерно в метр, и от низа до верха была замызгана комьями глины – мы вчера так швыряли её из воды, что доставали почти до макушки.

Всю первую половину дня пришлось чиститься, мыться, приводить в порядок себя, оружие, обслуживанию которого уделили много времени, и прилегающую территорию. Во время похода за обедом, куда мы в последнюю очередь из наших ходили с Сашей Ливановым, мы застали как перед строем (видимо, какого-то мотострелкового подразделения) офицер, старший лейтенант, очень сильно оскорблял одного из бойцов своего подразделения, даже выдал ему пару затрещин. Возможно, и было за что, да только, как показалось, это выглядело слишком жестоко, и Саша Ливанов не преминул заметить:

– Товарищ старший лейтенант, зря вы так! Не забывайте, что мы на боевых действиях – свои же завалить могут.

Это было, конечно же, и нарушением субординации и некой фамильярностью, но, наверное, все, кто сейчас был в строю, подумали то же самое. И офицер промолчал. Я увидел в строю своего земляка, казаха Мишу, который был не только из Волгоградской области, но даже из соседнего с моим района. Я махнул ему рукой – он ответил, как мог, кивком головы на половину сантиметра.

После обеда Валиев отправил меня с Сашей Панчишиным на наблюдательный пост со стороны лагеря, где был тот свет на склоне горы. Нам выдали по одной офицерской плащ-палатке в дополнение к имеющейся у нас солдатской, бинокль и наставление смотреть во все глаза. Для чего это было, зачем, мы понять пока не могли. Я помню только, как в своё время капитан Ребенко сказал, что если солдату нечего делать, то он должен стоять в строю. Наверное, это и был тот самый случай. Плохо было только то, что после обеда вновь пошёл дождь, который после часа нудного покрапывания опять превратился в ливень, может быть, не такой сильный, как вчера, но всё же это был самый настоящий ливень. И если вчера ещё было чем заняться, а занятие было славное!, то сейчас можно было только лежать и ёжиться, вставать нельзя. «Нет, ну какой идиот пойдёт в атаку в такую погоду!», – думаю я, – «Этак можно просто стать посмешищем, завязнув в грязи на подходе». Саня был метрах в пятнадцати от меня и с ним невозможно было обмолвиться и словом, ведь сквозь этот шум мы бы всё равно ничего не услышали. Как он там, интересно? Вода прибывает не так стремительно, как вчера, но время же, время… Время просто стоит на месте, а я даже не знаю, сколько нам стоять на посту, хотя в данном случае выражение «лежать на посту» было бы более правильным; в патруле мы были по два часа, здесь, наверное, должно быть не больше, но ведь сейчас день, может, и по четыре часа будем нести службу. Я лежу на животе, подогнув под себя согнутые в локтях руки, а вода уже стала приближаться к плечам. Автомат теперь я держу за спиной стволом вверх, к голове, в наиболее высокой точке, но отрадно то, что вода довольно тёплая, не холодно – всего лишь неприятно.

Прошло ещё часов шесть, а может быть и восемь, а может быть и целая вечность, и к нам, наконец, пришли Саша Ливанов и Андрей Рембовский по прозвищу Рэмбо, который, как известно, на Рэмбо совсем не походил, но сейчас определённо представлялся не мéньшим спасителем. Оказалось, что мы были на посту всего четыре часа. За время несения дежурства на посту наши товарищи принесли из хозяйственного подразделения и наладили печку-буржуйку, растопили её, но с началом нового ливня затушили. Сейчас же все, кто не был на посту, сидели в палатке и курили – те, кто были курящими.

Плавно наступил вечер, а с ним и ужин, в палатке вновь затопили печку, пустив на дрова пару ящиков из-под реактивных снарядов, которые лежат в общей стопке в центре лагеря, и, наконец, этот очередной день закончился. Нас всё пугали боевыми действиями, атаками ваххабитов, но пока приходится сражаться только с матушкой-природой и мы ей явно проигрываем.

XII

На утреннем построении старший лейтенант Валиев рассказал нам, сколько стоит автомат АК-74.

– Семь лет, – сказал командир. – Семь лет лишения свободы. Именно столько вы заплатите из вашей юношеской жизни за автомат, если, конечно, попытаетесь продать его.

Мы молчим и пока не понимаем в чём дело.

– Довожу до вашего сведения: в мотострелковом батальоне нашлись несколько дурачков, которые решили продать автомат в ближайшее к нам село, будь оно неладно. Вынесли его вчера из части во время ливня и продали. Ну как можно быть такими придурками? Ведь найдут, найдут и ещё раз найдут! И посадят! Кибернетические дауны!

– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться? – через небольшую паузу спросил Саша Ливанов и, не дождавшись ответа от крайне удивлённого Валиева, продолжил. – А где они лишний автомат достали?

– Скажи, Ливанов, – ответил командир, наклонив голову и немного прищурившись, чем напомнил вождя мирового пролетариата. – Вот зачем ты такие албанские вопросы задаёшь? Тебе какая разница: чей, откуда? Не это главное, а то, что он подорвал боеспособность всего нашего батальона, продал вверенное ли ему оружие, или чьё-то ещё, совершил государственное преступление!

– А Шварцман не подорвал нашу боеспособность тем, что свой автомат ухандокал? – спросил Саня.

Тотчас пошли смешки, которые просто нельзя было сдержать.

– Молчать! – вскрикнул заметно занервничавший Валиев. – Отставить разговоры в строю! Шварцман, конечно, раздолбай, но всё же не негодяй. Умысла не было на преступление! Автомат спишем на боевые потери.

– Ну вот, Шварцман, ты пока единственный из нас, кто воевал! – торжественно прошептал ему в спину Костя Левин.

Опять последовал смех, только уже более громкий, и Валиев вновь повысил голос.

– Что, давно в упоре лёжа не стояли? – оскалился он. – Сейчас напомню, что это такое! Разойдись!

Путь к месту раздачи еды сегодня почему-то оказался сложнее, чем вчера – видимо тот, кто спустил вчера воду под землю, сейчас вновь закрыл сливное отверстие и забыл его открыть: вода стояла повсюду тонким слоем, лишь кое-где виднелись островки грязи. Когда мы проходили мимо одного из мотострелковых подразделений, то увидели недавно выкопанный за палаткой ров, наподобие окопа, и в нём, держась за руки, почти по пояс в воде, стояли три солдата: грязные, чумазые, потрёпанные. Те, что были крайними, держали в руках оголённые провода от телефонного аппарата, работа которого инициировалась вручную, посредством вращения индуктора, в результате чего аппарат вырабатывал напряжение от шести до двенадцати вольт, которое, учитывая нахождение военнослужащих в воде и их сцепку между собою, проходило сейчас через их тела. Ручку индуктора крутил майор Ерофеев из мотострелкового батальона. Он был десантником, хотя и служил в мотострелковом батальоне; мы его знали по совместным учениям на дальнем полигоне в месте нашей постоянной дислокации. Он был так высок ростом, плечист и мускулист, что телефон в его руках казался какой-то детской игрушкой. На каждое движение индукторной ручки он с яростью выдавливал из себя слова: «Кому вы продали автомат? Кому вы продали автомат?». Солдаты дёргались, извивались, кривили лица от судороги, но ничего не говорили. С неприятным удивлением я заметил, что в середине их цепи стоял тот самый казах Миша, мой земляк.

Экзекуция продолжалась, когда мы возвращались с обеда, но вечером, перед заступлением в патруль, я уже видел Мишу, стоявшего у штаба батальона с деревянным автоматом. Саша Ливанов подошёл к нему и спросил:

– Ну что, куда ружо дел, боец? Нам здесь сказали, что весь батальон оказался в опасности из-за твоего предательства. А бабосики-то куда хотел потратить?

Миша стоял по стойке смирно, вытянувшись в струну, и лишь хищно сверкал глазами на моего товарища и даже на меня, хотя я ему ничего не говорил. Казалось, что если бы не обязанность стоять смирно, то он бы просто бросился на нас с кулаками.

– Пойдём! – сказал я Саше. – Хватит уже.

Мне было очень неприятно, что мой земляк оказался в такой ситуации, и после того как я увидел его в той канаве, мне даже стало его жаль, но сейчас, когда он так откровенно хищно смотрел на нас и казался загнанным зверем, жалость прошла и осталась только неприязнь.

Патрулирование по лагерю возобновилось, я заступил в патруль в паре с Сашей Панчишиным, ещё одним моим земляком из Волгоградской области. Саша жил в одном из районных центров Волгоградской области, был высоким статным молодым человеком, с детства занимался с родителями сельским хозяйством, из-за чего имел прекрасно развитую мускулатуру, огромные мозолистые ладони, которые, если надо было, превращались в громадные кулаки. Характер у Сани был довольно вспыльчивым, но отходчивым, если он и мог быстро завестись, то так же быстро и успокаивался. Иногда бывало даже так, что он не помнил, как на кого-то злился накануне, или с кем-то ругался, как будто этого события вообще не было, что, несомненно, удивляло некоторых из нас, но не так чтобы сильно.

Будучи у штаба батальона, мы из разговора начальника штаба с каким-то офицером услышали, что назавтра для нас ожидается выезд, но куда, сказано не было. Мы не спеша обошли лагерь по периметру и в расположении артиллерийской батареи встретили ещё одного своего земляка из Волгоградской области, наводчика самоходной артиллерийской установки, Валеру из города Котельникова, разлеглись прямо на башне его боевой машины и стали курить, размышляя о том, что будем делать после армии.

– Пацаны, а вы чем собираетесь дома заниматься? – спросил Валера. – Когда на дембель уйдёте?

– Я женюсь сразу же, – торжественно заявил Саня. – На Ольге. Буду фермерствовать. У нас же вот такая земля – плодородная! Как можно её не возделывать?

– А ты? – спросил меня наш новый знакомый.

– Я учиться собираюсь, – не знаю почему, но нехотя ответил я. То ли стыжусь своего непролетарского намерения, то ли просто не хочу рассуждать о том, что ещё так далеко. – Высшее образование хочу получить.

– Да, учиться надо, – поддержал меня Валера. – Я тоже хочу. В педагогический, на учителя истории. А ты?

– Эх, Фил, представляешь, – сделав затяжку, мечтательно перебил его Саша, чему я обрадовался, чтобы не отвечать на вопрос. – Лежим вот мы такие, здесь, а что будет через десять лет? Или двадцать? И что с нами будет? Интересно же?

– Мне, честно говоря, пока не интересно, – довольно нудно ответил я. – Узнаешь что-то и как жить дальше? Ждать, что произойдёт? Нет уж, так точно не хочу.

– А я бы хотел заглянуть вперёд, – также мечтательно сказал Валера. – Но не на десять-двадцать лет, а на год-два. Буду ли учиться, женюсь ли на своей невесте? Интересно!

– Я вот ещё думаю, встретимся ли мы когда-нибудь? – спросил Саня. – Через десять лет или больше?

– Ты сейчас говоришь, как мушкетёр после десяти лет службы! – заметил с улыбкой я. – Встретимся, думаю. Если захотим, то точно встретимся.

XIII

На улице пасмурно, но тепло и немного суше, чем вчера. Мы всё ещё не бегали из-за грязи, а потому зарядка состояла только из наклонов, взмахов руками и ногами и обязательной солдатской пружины, после которой я не постеснялся принять душ тремя бутылками нарзана. Наконец, пришёл командир из штаба и действительно порадовал тем обстоятельством, что сегодня мы уезжаем, правда, куда, насколько, не сказал, но заметил, что с нами поедет полковник Баранов. Поехали на трёх машинах все кто был, кроме Шварцмана, естественно, он остался на охране имущества. Мы проезжали через какое-то горное село, катили по его центру и уже здесь, у школы, я вспомнил: сегодня же первое сентября! Перед зданием школы стоят дети, проходит линейка, после которой, наверное, должен быть урок мира, но сейчас мы едем на наших рычащих и дымящих чёрным выхлопным дымом машинах, и всё внимание переключилось на нас. И дети, и даже учителя, и ещё какие-то другие взрослые люди стали махать нам руками – мы ответили тем же. А через несколько секунд с нашей головной машины взвилась зелёная ракета – дети просто взвизгнули от восторга! Видимо, командир приказал так поприветствовать ребят. Надо же, кто-то из них сегодня впервые пошёл в школу. Я помню свой первый день в первом классе – сестра отвела меня в школу с обязательным букетом гладиолусов, который был больше половины меня, в отглаженной синей форме с белой рубашкой, такой же торжественной линейкой и своим уроком мира. Да, я бы точно не хотел в такой день увидеть проезжающую мимо школы боевую технику, от которой дрожит земля, и солдат в полном вооружении. Это по телевизору, конечно, в фильмах, и интересно, и задорно смотреть на стрельбу, на танки, на другие огромные металлические машины, но когда боевые действия приходят, по сути, в твой дом, в твою школу, радостного мало.

Мы ездили весь день: ездили в ближайшую к нам воинскую часть, потом в близлежащий небольшой городок, где кроме нас были ещё приехавшие из других частей военные, возможно, что из нашей же группировки войск, видимо, собрались для координации действий, и в лагерь приехали уже затемно.

Несколько дней было совершенно тихо и спокойно: мы никуда не ездили, жили в Пластилиновой долине, обустроили всё, что можно было обустроить, оружие чистили каждый день, и оно уже просто лоснилось от оружейного масла. Тех трёх солдат, которые продали автомат, арестовали и под конвоем вернули в пункт постоянной дислокации нашей воинской части, где, к слову, нет даже гауптвахты, и там уже в отношении них должны проводиться следственные действия. Патрули опять отменили и заменили их ночными наблюдательными постами – секретами – со стороны нашего расположения такой был только один. Это было сделано, как мы рассуждали, для того чтобы возможные пути подхода к лагерю ни минуты не оставались без внимания, патруль, конечно же, этого обеспечить не мог. Новости получали только из уст нашего командира или во время набора еды на кухне от других военнослужащих. Слышали о том, что бои шли в Цумадинском и Ботлихском районах, а в Ботлихе уже и побывали наши танкисты. Всё шло своим чередом, пока однажды утром не пришла трагическая весть и не был объявлен сбор по тревоге: в Буйнакске взорвался жилой дом – теракт.

Несмотря на то, что была объявлена тревога, мы пребывали в том же состоянии, что и всегда, ведь и так готовы были в любой момент собраться и направиться туда, куда нам прикажут. В этот раз мы, наш разведывательный взвод, с полковником Барановым во главе, видимо, были кем-то вроде его охраны, потому как он сказал, что поедет с нами, на трёх машинах направились в Буйнакск. Въехав в город, мы держали антенны на каждой БМП, чтобы случайно не задеть линии электропередачи. Недолго ехали по какой-то улице и после перекрёстка с другой, широкой, наверное, главной в городе улицей, стали видны последствия взрыва – дорога усыпана битым кирпичом, шифером, камнями, пылью. Кругом плачущие люди, некоторые из них, казалось, просто обезумели от горя. Какие-то люди издали грозили нам кулаками, как будто из-нас был этот взрыв, какие-то, наоборот, тянули к нам руки помощи и взывали к справедливости, хотя как мы сейчас могли восстановить справедливость для них? У тех из них, кто просил нас об отмщении, погибли близкие люди, а мы могли пока лишь просто сидеть на броне и созерцать это ужасное зрелище.

Полковник Баранов более часа был в специально организованном штабе, вышел оттуда, как всегда, суровый, задумчивый, сел на броню нашей бэрээмки и мы покинули город.

Из-за теракта наблюдение вокруг лагеря было усилено, организованы круглосуточные секреты, но уже на следующий день Валиев объявил, что завтра мы убываем, но куда, как и было принято в армии, не сказал. Собраться, собственно, нам надо было очень быстро, что мы и сделали утром, собрав только палатку. Нары решили оставить из-за их громоздкости и уверений наших реактивщиков в том, что недостатков в ящиках из-под ракет точно не будет. Уже выстроилась колонна, наши три машины были, как всегда, впереди, заведены, и мы готовы были тронуться, как я обнаружил, что мой левый внутренний карман подозрительно лёгок и проверив его, я понял, что потерялась иконка. Маленькая иконка, Владимирская икона Божьей матери, подаренная мне матерью, была со мною с двенадцати лет, с тех пор, как я крестился, по своему собственному желанию, и сейчас меня просто как ушатом холодной воды обдало. Но, успокоившись на мгновение, я подумал, что единственное место, где она могла быть, это нары, на которых я спал. Я спрыгнул с машины и побежал изо всех сил, никому ничего не сказав. Валиев закричал вслед: «Маринин, дурак, куда побежал? Здесь же горы кругом!», а на броне кто-то ещё посмеялся над этим. Бежать было трудно, потому что вчера опять был дождь, а сейчас опять была грязь. Я подбежал к своему месту, просунул руку под нары и сразу же наткнулся на неё – слава Богу, нашлась!

Я бегом вернулся назад и увидел, как мои товарищи улыбаются, смеются и показывают на меня пальцем. Ну, думаю, раз смеются, значит всё хорошо.

– Маринин, ты что, албанец? – ехидно спросил командир, как я подбежал к машинам.

– Никак нет, товарищ старший лейтенант, – ответил я. – Кое-что потерял из личных вещей.

– А то я уже подумал, что тебе понравилась Пластилиновая долина, и ты решил остаться здесь жить, – со смехом сказал Валиев.

С гребня горной цепи, окружавшей долину, я посмотрел ещё раз на это красивое место, где мы жили более двух недель. Наш отъезд был ознаменован вышедшим солнцем, что сгладило тягостные впечатления от событий последних дней, откровенного безделья и томительного ожидания. Половина машин даже ещё и не тронулась, когда мы перевалили через хребет, окаймлявший Пластилиновую долину, и примерно через четверть часа пути мы остановились. Ждали кого-то или чего-то. Полковник Баранов усиленно кричал в переговорное устройство шлемофона: «Быстрее давайте! Бегом!». Через несколько минут подъехал МТЛБ1, с которого спрыгнули два сапёра с двумя ящиками с гранатами, со щупом и собакой, немецкой овчаркой. Мы знали и уважали сапёров, на учениях кто-то из них всегда был с нами. Сейчас все трое разместились на броне нашей машины, за башней. Полковник Баранов что-то показал Валиеву на карте, после чего проследовал на МТЛБ и уехал в обратную сторону.

Наши гусеничные машины шли по грязи легко, без пробуксовки, и, скорее всего, по этой причине мы должны будем ехать быстрее остальных. Не успели мы выехать из одной части горного массива, как стали забираться ещё выше, здесь, правда, был асфальт, и машины просто летели как на крыльях, быстро и мягко. Только сейчас я заметил, что солнце светит уже по-осеннему, не тускло, но как-то приглушённо. Даже днём косые солнечные лучи светят мягко, не обжигают и именно сейчас в горячем ветре появляется небольшая прохлада.

XIV

С сапёрами-людьми мы сблизились быстро, а вот с сапёром-собакой этого не получалось. Вова Шварцман пытался её погладить, угостить сухарём, но она только рычала.

– Как зовут-то, скажи? – повернувшись спросил Саня Панчишин, но собака опять зарычала.

– Марта её зовут, – ответил один из сапёров. – У нас ещё служит её мать, Пальма, но она сейчас на нашей технике сзади.

– А где это ваше чудо техники под названием ИМР? – спросил вновь Саня. – Местные дети от неё в большем восторге, чем от танков и наших БМП.

– Да там же где-то, – неопределённо сказал второй. – Да, дети её всю облепили в том селе, помните, где нас продуктами загрузили?

Да, мы всё это, конечно, помнили, особенно тот восторг, который вызвала у детей инженерная машина разграждения. Честно говоря, она и у нас вызывала удивление и восхищение: огромная, на танковой основе, одновременно похожая на бульдозер, экскаватор и автомобильный кран, машина действительно казалась чудом техники.

Сейчас разговаривать не хочется. Хочется просто ехать, смотреть по сторонам и молчать. Нас окружают потрясающей красоты виды, которые, казалось, сошли со страниц журнал и открыток, которые я видел до армии в журналах «Вокруг света».

После часа езды дорога вновь пошла резко вверх, стала заметно ỳже и на ней появились беженцы, в основном, старики, женщины и дети. Дети здесь уже не были такими весёлыми и беззаботными, какими мы их видели в других районах, а взрослые измождены. На нас смотрели или с подозрением, или с некоторым отстранением, как будто думали, ну есть мы, и есть, так и должно быть. Скорость значительно снизилась, но мы так далеко оторвались от колонны, что первая машина должна была появиться не ранее, чем через полчаса. Подъём очень крутой, пришлось держаться за выступающие части машины. Даже собака прогнула спину и упёрлась лапами в броню по направлению к наклону машины и держит равновесие. Но вот мы преодолели подъём и въехали на более или менее горизонтальный участок дороги, которая в этом месте из асфальтовой переходит в грунтовую. Здесь везде беженцы: они идут по дороге, обочинам, кто-то даже шагает в траве в навстречу нам. Некоторые толкают перед собою тачки, нагруженные узелками и вещами вразнобой, а у пожилого мужчины в такой тачке был даже телевизор. Увидев нас, какая-то женщина, по обеим сторонам от которой шли двое малышей, испустила вздох, который более походил на вздох облегчения. Она замахала руками и заговорила – чуть не закричала:

– Ну, наконец-то? Почему вы так долго? Избавьте, избавьте нас от них, – заголосила она и показала рукой в направлении нашего движения.

– Скажите, мы где? – крикнул Саша Панчишин. – Скажите, где мы?

– Карамахи! Карамахи! Там бандиты кругом, ууу, шайтаны! – прокричала она в ответ и замахнулась рукой в ту же сторону, как будто хотела ударить наотмашь.

– Спасите, спасите нас, ребята, мальчики! – со всех сторон заголосили женщины, некоторые издали махали нам. – Вы же армия! Защитите нас! Они там!

Дорога в горизонтальном направлении протянулась метров на сто, не больше, после чего, достигнув какого-то возвышения, мы как на волне, перевалив её резко и плавно, а такое возможно только на гусеничной технике, поехали вниз. Перед нами открылся очередной неповторимый и потрясающе красивый пейзаж. Дорога сильно сузилась, уходила резко влево и вниз по склону громадной горы, на перевале которой мы только что были, а после поворачивала вправо, круто снижаясь. По ней также идут беженцы, только теперь они движутся по обочине ближе к склону. Вершина горы, которая теперь располагается слева от нас, скалистая, с небольшими островками низеньких деревьев и кустарников, очень крутая, а справа от дороги склон этой громадины был уже полностью поросшим травой, более пологим, но остававшимся всё ещё крутым, по крайней мере, я бы не решился спускаться туда пешим и без верёвки. Между тем, там, внизу, есть люди. Метрах в пятидесяти от нас на склоне, раскорячившись носом вниз и прижавшись брюхом к земле, лежит МТЛБ. Водитель с опаской выглядывает из люка, а сверху к нему на помощь, осторожно, короткими шагами, спешит командир. Видимо, машина не вписалась даже в первый поворот налево и просто сползла, благо, что не перевернулась. В конце дороги, далеко внизу я увидел хвост колонны бронированной техники, которая движется в том же направлении.

Скорость пришлось резко снизить. Я сижу на башне справа, на том же месте, откуда чуть не упал на высокой скорости несколько дней назад, однако если в прошлый раз я просто не успел испугаться, то сейчас я буквально завис над крутым спуском вниз и стал лихорадочно соображать, что мне делать, если мы начнём заваливаться вправо. Медленно, но уверенно наш механик-водитель Сергей Мовчан заставлял нашу огромную машину пробираться по этой узкой дороге, а слева, ближе к склону, по дороге ещё шли люди, которых нужно было умудриться не задеть. И так, с черепашьей скоростью, мы подъехали к тому месту, где сполз вниз МТЛБ. Интересно, что эту машину, МТЛБ, мы называли маталыга или мéталл, именно так – с ударением на первый слог – и сейчас она казалась именно что металлом, а не машиной. Командир уже дошёл до неё, успел закурить и озирался по сторонам так, как будто хотел вытащить технику прямо сейчас при помощи подручных средств. Грязь в этой местности густая, чёрная, огромными комьями налипает на гусеницы и опадает, ударяясь о крылья. Мне показалось, что сейчас я уже не вижу землю, по которой едет наша БМП, возможно правый трак её уже свисает с дороги. Но вот первая машина преодолела этот наиболее опасный участок, затем – мы, а после и третий экипаж. После этого дорога повернула вправо вниз вдоль склона и здесь она была немного шире, что дало возможность ехать немного быстрее. Мы спускаемся вниз, по склону огибаем этого огромного исполина и вновь поворачиваем налево. Здесь нас встретила очередная красивейшая панорама горного Дагестана, но вдали внизу я заметил, что дорога раздваивалась и колонна боевой техники, которую мы невольно преследовали, уходила вправо. Мы же, доехав до развилки, повернули налево и как на американских горках, но не так быстро, конечно, в очередной раз начали взбираться вверх.

Наконец, среди этих бесконечных подъёмов и спусков мы оказались на поляне, где перед нами внизу, в широкой ложбине, как на ладони лежало селение, которое, видимо, и называлось Карамахи. Сзади нас поле, за которым высится закрывающая половину неба вершина. Разгрузились быстро, поставили палатку и в этот раз уже не окопали её водоотводной канавой – после Пластилиновой долины это было просто смешно. Сапёры неловко стояли возле машины и не решались зайти в палатку.

– Заходи, сапёры! – крикнул Слава Мохов, – Что встали, как вкопанные?

Три сапёра, включая собаку, стеснительно зашли внутрь и спросили, куда можно положить вещи, ящики с гранатами. Саша Ливанов показал место, в котором уже сгрудились наши вещевые мешки и спальники, и наши весьма условные гости просто бросили свои вещи рядом.

– Ничего, что гранаты так бросаете? – спросил Саня Панчишин.

– Это не гранаты, это пластид, – буднично ответил один из сапёров.

– В ящиках???

– Да, обычный джентльменский набор: детонаторы, шнуры, спички, пять килограммов пластида.

– ???

– Да не боись, разведка! – сказал второй сапёр. – Пластид от этого не взрывается, взрывается только от детонации.

– Он даже в огне гореть может, – добавил первый. – Причём даёт очень неплохую температуру – можем показать!

– Нет уж, спасибо! – вмешался Костя Левин, механик-водитель командирской машины. – Как-нибудь сами, без нас.

– Сейчас обедать будем, – зашёл в палатку Вова Шварцман. – Костёр готов, чтобы подогреть, если кому надо.

– Ты просто маэстро, Шварцман! – похвалил его Левин и обратился к сапёрам. – У вас жратва-то есть?

– Нет, – ответили оба, а собака посмотрела на Костю и облизнулась, видимо, понимая, что речь идёт о еде. Возможно, она запомнила именно слово «жратва», которое при ней часто упоминалось перед приёмом пищи, а может она и понимала абсолютно всё, что мы говорили.

– Ничего, накормим, у нас еды полно, пока дагестанскую ели, сухпайки просто так лежали – их тоже надо употребить, – сказал Костя так, как будто употреблять должно было что-то из спиртных напитков.

Раньше сухой паёк представлял собою картонный куб, в который помещались три жестяные банки с разными и совсем невкусными кашами, двумя пакетиками чая, двумя – сахара. Сейчас, в командировку, нам выдали совсем другие, новые, мы их называли офицерскими, сухие пайки. Один такой паёк составляли три прямоугольных контейнера с кашами, которые стали на порядок вкуснее: даже гречка с мясом, а один раз мне даже попалась каша гороховая. Кроме того был четвёртый контейнер, в котором были галеты, пакетики чая, сахара и даже кофе, а также сухое горючее и подставка для разогрева. Все эти контейнеры были присоединены крышками к зелёному пластиковому листу, размером с альбомный, и очень хорошо отделись друг от друга.

Вышли на улицу и расселись вокруг костра, который разложил Шварцман из остатков нар, которые взяли с собою именно для этой цели, и, несмотря на тёплую погоду, находиться сейчас у горящего огня было необыкновенно приятно. Косые солнечные лучи пронзали воздух вокруг нас, появившаяся прохлада в тёплом ветре напоминала о том, что на календаре уже первая декада сентября. Сейчас ещё никого, кроме нас, здесь нет и в этой непосредственности есть ощущение свободы, безмятежности – такое чувство, что я был с друзьями на загородной прогулке.

Сапёры ведут себя всё ещё скромно и неуверенно, а собака очень хочет есть, вытягивает шею, облизывается, но ведёт себя прилично и ничего не просит. Мы уже были с сухпайками и три из них дали нашим сапёрам. Собака видела, что коробки с едой пацанам дал именно Вова Шварцман и, когда он проходил мимо, она лизнула его руку, в то время как один из сапёров уже раскрывал для неё гречку с мясом.

Перед нами в долине внизу, как на ладони, расположились Карамахи, чуть дальше слева, на одном с нами уровне, но на другой горе – Чабанмахи, а дальше, через долину, и выше (хотя куда уж может быть выше!) – Кадар. Об этом нам сказал старший лейтенант Валиев.

– А вот скажите, товарищ старший лейтенант, – решил сменить тему Саша Ливанов. – Почему нас в армии на женщин не тянет?

– Я не знаю, Ливанов, почему тебя на женщин не тянет, – ответил Валиев. – Меня вот тянет!

Кто-то засмеялся.

– Так может это оттого, что вы нам бром в чай бодяжите?

– Кто, я? – удивился Валиев. – Тебе? Мне что, делать больше нечего?

– Я образно говорю: вы – значит, армия. А здесь ещё и хлорку стали в чай бодяжить. Полная таблица Менделеева.

– Хлорку, Ливанов, стали в чай бодяжить, чтобы ты не обдристался, а в таблице Менделеева гораздо больше элементов, чем те два, которые ты перечислил, – пока ещё спокойно отвечал командир. – Да и кому ты вообще нужен, албанец? Кто на тебя будет бром тратить? Тебя что беспокоит-то?

– Да в том-то и дело, что меня уже почти два года ничто не беспокоит – а должно! – не унимался Саша. – Мне скоро на дембель!

– Не о том ты думаешь, Ливанов! – достаточно серьёзно сказал командир. – Надо думать, как живым домой вернуться, а не о бабах.

– Так, а что? С такими боевыми действиями, как сейчас, мы ещё пару лет спокойно служить можем, – не уставал Ливанов.

– Да, а правда, товарищ старший лейтенант, – подключился Саша Панчишин. – Добавляют нам бром в еду или нет?

– Надеюсь, что нет, я же сейчас с вами ем.

– Ну а там, в части – добавляли? – спросил опять Панчишин.

– Вот ты скажи, Панчишин, – начал уже сердиться Валиев. – Ты в части вообще много о бабах думал?

– Да постоянно, – ответил тот.

– А я нет, – вдруг зачем-то встрял я. – Вы нас так гоняли, что вечером просто не хотелось ни о чём думать – подшиться, побриться, да спать лечь поскорее. Потом уже, конечно, легче стало, но всё равно…

– Вот, правильные слова говорит Маринин, – похвалил меня Валиев. – Именно поэтому вас на женщин не тянет, потому что вы с утра до вечера заняты физкультурой и боевой подготовкой.

– Да, но в выходные дни устраивать спортивные праздники – это уже вообще садизм! – заметил Вова Шварцман. – Наш замполит батальона их любит. Вы, возможно, не в курсе, товарищ старший лейтенант, – с деланным достоинством продолжил он. – Вы ведь на выходные редко с нами оставались.

Валиев от возмущения даже не сразу выдохнул.

– Садизм, Шварцман, у нас начнётся тогда, когда я тебе в задницу вставлю автомат, который ты погнул, и прокручу его по часовой стрелке! – сказал он. – Если нам не спишут его на боевые потери.

– Я его вообще-то уже выпрямил! – с некоторым вызовом в голосе ответил Шварцман. – Собираюсь на днях испытать.

– Собираешься что? Испытать??? – брови Валиева поползли вверх. – Это как? Надеюсь не стрелять из него? Хотя бы картошку выкопать?

– Вообще-то стрелять, – неуверенно ответил Шварцман.

Все так и покатились со смеху. Сейчас Володя был похож на Шуру Балаганова в тот момент, когда признался Бендеру, зачем он стал пилить гири.

– Шварцман! Если ты просто магазин в него вставишь – я тебе голову оторву, кибернетик ты албанский! – смешал в кучу все свои ругательства Валиев.

– А давайте ему новый сделаем, – откликнулся Слава Мохов. – Деревянный!

– Как в мотострелковом бате! – добавил Игорь Авдеев.

– А что, хорошая идея! – отозвался командир взвода. – Вот вы и займитесь! Авдеев и Мохов – до завтра выпилите автомат, с которым можно стоять на посту у входа в палатку! Прекрасно! За любую провинность будем вручать его каждому – это будет переходящий приз!

Авдеев и Мохов как-то сразу погрустнели. Интересно было и то, что собака Марта, умное животное, для которой Шварцман дал первому сапёру коробку сухого пайка, понимала, что над её благодетелем смеются, недовольно рычала, но не на кого-то конкретно, а на всех сразу. На всех, кто смеялся.

– А здесь, что будем делать, товарищ старший лейтенант? – спросил неугомонный Ливанов. – На штурм пойдём?

– Ну, вот что ты такие албанские вопросы задаёшь? – уже устал командир. – Ты не знаешь, для чего разведка нужна? У нас задачи другие. Пока, как всегда, ничего не говорят.

– Я просто хочу нормально на дембель уйти, – ответил Ливанов.

Саша Ливанов был призыва два-девяносто семь, то есть призвался осенью девяносто седьмого года и совсем скоро он должен демобилизоваться, учитывая, что на боевых действиях один день службы должен засчитываться за три дня в обычных условиях. Кроме Ливанова таких дембелей было ещё четверо: все три механика-водителя и Владимир Шварцман.

– Кстати, о картошке: вы видели поле перед горой? – спросил Валиев, как будто не слышал то, что сказал Ливанов. Он указал нам за спины – мы помотали головами, мол, не видели. – Эх вы, разведчики! Там картошка растёт и капуста, надо сходить попозже и попробовать собрать. Панчишин!

– Я, товарищ командир! – отозвался Саня.

– Возьмёшь Маринина и схóдите попозже на поле. Шварцмана тоже возьмите с автоматом – если что, копать им будет.

В конце дня небо затянуло тучами и мы с Саней решили долее не ждать и пойти на поле. Шварцману ничего не сказали, у него и так дел много. Действительно, перед самой горой, располагавшейся позади нашего лагеря, было картофельное поле, соток в восемь-десять, на котором, кроме собственно картофеля, виднелись зелёно-голубые мячи капусты, раскидистая морковная ботва и уже повядший зелёный лук, что, конечно же, свидетельствует о спелом луке репчатом. Над самой же горой нависает довольно ещё высокое иссиня-чёрное небо. Далеко не стали заходить и решили набрать прямо здесь же, у края поля. Расстелили плащ-палатку и стали складывать на неё всего понемногу: два вилка капусты, картофель, морковь и даже несколько головок лука – всё было под рукой. Я соединили углы плащ-палатки, смотал их так, чтобы получилось что-то похожее на мешок, взвалил его на спину и пошёл в направлении нашего расположения. Саня следовал за мною. Но вот через десяток-другой шагов я перестал слышать его за своей спиной. Меня это немного насторожило, но, думаю, Саня, наверное, просто засмотрелся на окружавшие нас красоты. Однако же несколько секунд спустя я услышал шум быстро приближавшихся шагов и обернулся. Саня бежит ко мне, а за ним, пока ещё на большом расстоянии мчится огромная кавказская овчарка – эту породу не спутаешь ни с какой другой! Квадратноголовая, дымчато-пепельного цвета, с купированными ушами и совсем без хвоста она не просто бежит, она как будто плывёт на волнах, важно, горделиво и неспешно, словно понимая, что никуда мы от неё не скроемся. Прежде чем она догнала Саню, он успел добежать до меня, развернулся и снял со спины автомат. Мой автомат так и был за спиной, а на спине всё ещё был самодельный мешок с овощами.

– Что тебе надо, что? – закричал он на собаку, направив на неё автомат.

Пёс не отвечает и незлобно, но очень пристально смотрит на нас, переводя поочерёдно взгляд с одного на другого. Мне показалось, что он улыбается. Улыбается издевательски от осознания своего превосходства и нашей ничтожности.

– Ну что надо? – вновь закричал Саня, будучи уже взвинченным. – Пошёл отсюда! Пшёл!

Кавказец опять перевёл взгляд с Санька на меня, как будто оценивая каждого из нас. Он настолько огромен, что если бы встал на задние лапы, то точно был бы выше каждого из нас. Пасть его открыта и огромная густая слюна свисает с неё чуть не до земли. Судя по всему, нападать на нас он не собирается, но документы наши проверил бы с удовольствием.

Саня занервничал ещё больше, снял автомат с предохранителя и дослал патрон в патронник, готовый уже выстрелить. Поведение пса сильно изменилось: если сначала он несколько пренебрежительно наблюдал за нами, то сейчас, после того как мой товарищ зарядил оружие, взгляд четвероногого охранника посерьёзнел, пасть закрылась, он недовольно заворчал, развернулся и отправился восвояси.

– Эй, ну что тут у вас? – к нам уже подбегал снайпер Слава Мохов. – Я смотрел за вами в прицел, увидел этого мутанта и решил пойти навстречу. Вот здоровый! (не без восхищения заметил он).

– Да, убежал, слава Богу, – вздохнул Саня. – Я, честно говоря, испугался!

– Нет, но каков красавец, а? – продолжал источать похвалы Слава. – Смотрите, все ушли, хозяин ушёл, а этот – остался, сторожит своё! Ну, молодец! Чем он, интересно, питается?

Тем временем, на улице стемнело и от грозовых туч, и из-за наступившего вечера, в нашем расположении горел костёр, над которым из автоматных шомполов был сооружён очаг с закипавшей в алюминиевом котелке водой. На занятую нами площадку прибывала отставшая от нас колонна. Это стало уже привычным.

Саша Ливанов сидел у костра в бушлате песочного цвета, такие были, мы знаем, в Афганистане.

– Ого, Саня, а ты где уже бушлат прошарил? – спросил я.

– Где прошарил – там уже нет, местá знать надо! – ответил он, улыбаясь.

Здесь явственно ощущается бóльшая влажность, чем в Пластилиновой долине и в некотором отдалении от костра уже прохладно – осень вступает в свои права. Да, хорошо, что печку сразу установили в палатке, надеюсь, Володя Шварцман уже затопил её.

С нами у костра были какие-то люди, военные, ранее мне не знакомые, из других подразделений, наверное. Наших было четверо, отметил я, трое новых. Валиев уже распределил патрули на ночь и опять куда-то ушёл, а мы как ходили с Панчишиным за овощами, так вдвоём и были поставлены в третью смену патруля. Лежать на боку у костра было приятно, но если вся передняя часть прогревается или даже прожаривается, то спина замерзает от повышенной влажности и резко упавшей температуры. Сейчас же можно было ещё погреться у костра, а поскольку Саша Ливанов пошёл спать, я попросил у него бушлат, чтобы немного побыть на улице. Накрапывает лёгкий дождь.

Один из незнакомцев, самый большой из них, заверил, что скоро будут готовы картофель и лук, а значит, я пришёл вовремя. Он взял кочергу, разбросал угли и подковырнул что-то, что было под костром. Он вытащил из земли цинковый ящик из-под патронов, почерневший от огня, прокаленный, без краски, накрытый сверху металлическим листом. В коробке было штук пять средних картофелин и две большие луковицы. Я посмотрел на первого незнакомца – он был настоящим атлетом, среднего роста, с квадратной, как у того пса, головой, и такой же квадратной причёской светлых волос. Второй – такого же роста, с такой же причёской, как у первого, рыжий, но не настолько мускулистый. Я почему-то вспомнил музыкальную группу «Технология», у которых были такие же или почти такие же причёски. Или точно такие же были у группы «Кар-мэн», а у «Технологии» – такие же, но с бритыми висками. Точно не помню. Третий был ниже их ростом, худощавый, тоже славянского типа, но чернявый, в чёрной синтетической шапочке. Голову всё время опускал так, что лица его я не мог подробно рассмотреть даже в свете костра. Здоровяк, казалось, был у них главным. Двое первых вооружены автоматами Калашникова модернизированными, с приспособлениями для бесшумной стрельбы, отчего казалось, что в стволы их оружия вставлены камыши; у рыжего автомат был ещё и с ночным прицелом, но не с таким, как у меня, а поменьше, что делает автомат более лёгким. Черномазый вооружён снайперской винтовкой с ночным прицелом; сумочка для него с перекинутым через плечо ремнём (по очертаниям было видно, что в ней что-то лежит, возможно, дневной прицел) покоится на боку. Одеты в камуфляж, а не в горки, как мы. Все три незнакомца, я заметил, были значительно старше нас, лет тридцати или около того, званий их не было видно из-за надетых без знаков различия бушлатов, но казалось, что ребята уже бывалые, оттого, наверное, неправильно было бы обращаться к ним на «ты». Первый незнакомец раздал всем по картофелине, оказалось, что их было шесть, и две луковицы – получилось, что у каждого было по одному овощу. Картофель был чистым, светло-коричневым, без золы, каким бы он был, если бы лежал в углях. Я очень быстро съел нежный рассыпающийся во рту и в руках клубень. Рыжий незнакомец отказался от лука, и я с удовольствием взял его порцию второго ужина. Я никогда не любил лук, даже, помню, вылавливал его из супа и из жареной картошки, которую готовил отец, а если он жарил картофель, то всегда добавлял в неё лук. Но сейчас же, сейчас лук был таким соблазнительным и таким манящим, в золотистой шелухе, из-под которой прямо сверху вытекал ароматный сок, что я просто не мог отказаться от него. Я медленно и аккуратно очистил его, откусил и даже не поверил, что лук может быть таким вкусным, нежным, тающим во рту.

– А ведь ещё Франсуа Рабле говорил, что астрология не наука, а астрономия – наука! – произнёс первый незнакомец. – Поэтому изучать надо именно её, а не влияние звёзд на судьбу человека.

– Почему? – возразил Саша Бодров. – Я где-то читал, что и у Сталина были свои астрологи, которые предсказали и заговоры, и последующие репрессии, мол, без этого было никак, и даже Великую Отечественную.

– И что ты этим хочешь сказать? – отвечал здоровяк. – Что читаешь гороскопы на каждый день и теперь в магазин или туалет без него не пойдёшь?

– Пойду, почему же! – ответил Саша с задором. – Только всё равно я считаю, что расположение звезд при рождении человека влияет на его жизнь.

– Это каким образом? – немного насмешливо спросил бугай.

– Например, для выбора спутницы жизни, – не заметив насмешки, ответил Саша. – Я со своей мадам задружился ещё и потому, что она мне по гороскопу подходит. Я Лев, она – Стрелец: идеальное сочетание!

– Илюха, а это кто такие? – шёпотом спросил я лежавшего рядом Илью Лаврова, наводчика-оператора нашей машины, пока они неспешно продолжали разговор, который начали, видимо, задолго до моего прихода к костру. – Откуда взялись?

– Да сам не знаю, – ответил он. – Как с неба свалились. Пришли с Валиевым откуда-то из-за гор, долго стояли поодаль, шептались, потом просто подошли к костру, поздоровались и стали печь картошку.

– Ну а вы вот сможете объяснить цель вашей астрономии как научной дисциплины? – очередной свой вопрос задал Саша Бодров. – В чём её практический смысл? Для меня, для всего человечества?

– Ну ты даёшь! – ответил первый незнакомец, – Полярную звезду, указывающую путь на Север, открыли астрономы, все созвездия, помогающие человеку здесь, на Земле, это всё астрономия. Не астрология.

– Да это понятно! – согласился Саша, – Только всё это было открыто тысячи так две лет назад. А сейчас? Вы вот открываете новые звёзды, – в пылу сказал Саша так, как будто наш незнакомец был никем иным, как учёным-астрономом, – на расстоянии сотен тысяч световых лет, а какой в этом смысл? Кто собирается бороздить, как вы говорите, космические просторы?

– Я, честно сказать, звезду пока не открыл, – заметил незнакомец. – Но вот в звёздном небе ориентироваться умею. Если бы не облака…, – посмотрел он вверх. – Так вот скажи мне, любитель астрологии: ты веришь в Бога?

– В Бога? – переспросил Бодров. – Нет. Какая взаимосвязь? Не понимаю.

– Так, как же, какая? – переспросил в свою очередь он. – Ты же видишь, что те же звёзды на небе расположены не хаотично. Они имеют систему. Ты ведь это признаёшь! Неужели ты думаешь, что они сами так расположились?

– Ну, как, сами – не сами? Природой так устроено. Космосом.

– Парни, а вы, вообще, кто? – спросил не отличавшийся излишней скромностью снайпер Слава Мохов, хотя этот вопрос, несомненно, интересовал всех нас, находившихся сейчас у костра. – Откуда пришли?

– Ну как же кто? – ответил вопросом на вопрос тот единственный из них, кто умел разговаривать. – Такие же, как и вы, военнослужащие российской армии.

– А откуда пришли? – спросил довольно резко Саша Панчишин, и, хотя он всегда так разговаривал, сейчас получилось так, как будто саблей воздух разрубил.

Здоровяк ничуть не смутился, молчал, медленно пережёвывая картошку, а потом кивнул головой себе за плечо.

– Да вон оттуда, из-за той горы, – опять молчание. – Встретили вашего командира и пришли сюда. Примерно так.

– Просто когда мы приехали, здесь ещё никого не было, – заметил Слава и пристально посмотрел на него. – Никого, кроме вас.

Первый незнакомец решил оставить это замечание без внимания, а двое других даже и не думали вступать в разговор.

– А как вас зовут? – спросил вновь Саня.

Здоровяк как будто даже облегчённо вздохнул.

– Меня-то… меня Веня зовут, – ответил он как можно вальяжнее, пытаясь, видимо, таким образом расположить к себе.

– Я – Саня, – ответил Саша и, обратившись к спутникам Вени, спросил. – А вас как?

Рыжий демонстративно жевал галеты, ворочая огромными желваками, словно мельничными жерновами, а черномазый сразу же, как только услышал вопрос, отрицательно повертел головой и поводил ладонями вниз параллельно земле.

Веня предложил попить чаю и, не дожидаясь ни от кого ответа, достал из-за пазухи уже открытую чайную коробку, из которой словно из пушки пальнуло вокруг насыщенным малиновым ароматом.

– Это что за чай такой? – с нескрываемым удивлением спросил я.

– Обычный чай с малиной, – ответил первый незнакомец. – Ни разу не пил что ли?

– Обычный чай – это просто чай, как правило, грузинский, без всяких добавок, – заметил я. – Дайте понюхать?

Боже, что же это за аромат! Ноздри мои расширялись непроизвольно и с необыкновенной частотой, чтобы больше и больше впитать этот запах.

– Ну, хватит, давай уже лучше кружку, – заговорил здоровяк. – Неужели нюхать лучше?

– Такой чай можно и просто нюхать, – ответил я и с сожалением начал вставать, чтобы сходить за кружкой.

В палатке тепло, но спать приходится ещё на голой земле, потому как ещё не было выпущено ни одного снаряда нашими реактивщиками и вследствие этого ещё не освободился ни один ящик из-под снарядов, из которых можно было бы соорудить нары. Собака спала, но когда я проходил мимо неё, зарычала сквозь сон. Я прокрался вглубь, наощупь нашёл свой вещмешок и достал из него кружку – один из самых важных, после ложки, инструментов солдата, важнее, наверное, автомата, штык-ножа и малой пехотной лопатки. В углу спали наши три механика-водителя – казалось, они везде были втроём, занимались боевыми машинами, ели, спали. Если бы механики-водители ходили у нас в патруль, то они бы напросились у Валиева патрулировать вместе, но механики-водители у нас не несли службу в патруле, потому что должны были всегда находиться рядом со своими машинами.

Я подал кружку и второй незнакомец налил мне ароматнейший малиновый чай.

Пока чай заваривался, я решил покурить и невольно вспомнилось, как я вот так же, но в более позднюю осень, в Набережных Челнах, ездил с друзьями на рыбалку. Я ведь совершенно эту рыбалку не любил, но в компании двух взрослых мужиков и десяти-двенадцати пацанов мне было просто интересно вырваться из дома, испытать некоторые трудности с ночлегом в промозглую погоду, когда приходилось спать на голой земле, в которую прикопали тлеющие от костра угли. Но тогда мы даже пили водку! Когда это было? Пять? Пять или шесть лет назад? Нет, пять, это был сентябрь или октябрь девяносто четвёртого, я уже тогда учился в СПТУ. А сейчас я тоже вырвался из дома и пью не водку, а чай, но ведь какой прекрасный! Невольно вспоминается армейский стишок: «Водку мы теперь не пьём, шашлыки не кушаем. Кружку чая долбанём и комбата слушаем!». Сейчас слушали не комбата, а одного из этих странных незнакомцев, первого из них. Как бишь зовут его? Забыл. Что он говорит? Что-то рассказывает о параде планет, ну так вот же, я их и вижу! Я уже плохо понимаю, что он говорит, но вижу, как планеты одна за одной накатываются на меня, какое-то между ними небольшое расстояние, а сам я лечу навстречу им и лавирую, лавирую между ними и нет уже никаких голосов, есть только я и этот красивый пугающий космос. Небесные тела сменяют друг друга с калейдоскопической быстротой, само же пространство ярко-оранжевое и очень красивое, не похожее на страшный и далёкий космос – неужели там так светло? С невероятной скоростью я лечу и лечу вперёд, навстречу Солнцу, и вот оно уже стало жечь сильнее и сильнее, становясь нестерпимым, всё моё тело кажется раскалённым и уже нет сил дышать, «зачем же я лечу туда?», подумал я, но вот откуда-то сверху, из глубины пространства, стали доноситься голоса и я подумал, что не всё ещё потеряно. Голоса становились громче, отчётливее, где-то даже слышались смешки и прибаутки.

– Фил, вставай, в шашлык скоро превратишься! – выдернул меня из забытья наводчик-оператор нашей третьей боевой машины Глеб Савчук, он был явно в приподнятом настроении. – Ну вот, новый бушлат спалил! Ха-ха, Санёк его только сегодня достал.

Я вскочил и увидел, что во сне подполз близко к костру и полы бушлата начали тлеть, источая угарный газ, не дававший мне дышать. Быстро стянул его и тлеющими его местами стал тереть о землю, прижимать к ней, сокрушаясь мысленно, как я мог так облажаться. Глеб Савчук и Андрей Рембовский по прозвищу Рэмбо, который на Рэмбо совершенно не был похож, заступили во вторую смену патруля и в первую очередь, конечно же, подошли на огонёк. Незнакомцев не было, а кроме меня у костра спали только Слава Мохов и Илья Лавров. Савчук посмеивался, а Рембовский разбудил остальных у костра, и мы пошли спать.

XVI

– Фил, вставай! – кто-то сжал моё плечо – оказалось – Саша Бодров. – Наша смена!

– Почему ты? – успел я сообразить. – Я же с Панчишиным должен быть.

– Мне не спится, – ответил он. – Хочу подежурить, Сане уже сказал. Валиев, надеюсь, не узнает, да и не думаю, что будет сильно против.

Как же быстро прошли два часа сна! Не успел я заснуть, как вновь пришлось вставать, всё как в первый год службы в период хронического недосыпа и недоедания. Со стороны въезда в долину не было ни видно, ни слышно новых машин – видимо, колонна уже полностью прибыла. Мы шли в сторону обрыва, за которым начинались Карамахи, и видели уже силуэты располагавшихся там самоходных артиллерийских установок.

– Представляешь, Филипп, – заметил Саша. – Мы с тобою с того дня в патруле так и не разговаривали.

– Да, я помню, недели три прошло уже, – ответил я. – Интересно, что ничем серьёзным не занимались, а всё времени нет, чтобы просто поговорить.

Мы подошли к краю обрыва, на линию самоходных артиллерийских установок, ничего не разглядели в кромешной тьме впереди, в селе, и уже повернули назад, как вдруг одна из ближайших к нам машин изверглась ужасающим грохотом – выстрел был таким неожиданным, таким сильным и громким, что, казалось, барабанные перепонки в ушах лопнули как раздутые воздушные шары. Сама же машина подскочила на месте так, что земля вокруг неё содрогнулась и дрожь эту мы прочувствовали на себе. Инстинктивно мы отбежали от неё метров на двадцать, после чего уже появилась возможность хоть что-то соображать. Это был осветительный снаряд, который не слишком высоко в небе зажёг свечу, медленно опускавшуюся прямо в лежавшее под нами село. Вокруг стало светло, только свет был не бледно-голубой, как при полной Луне, а жёлтый, как ночное городское освещение. Только сейчас мы заметили, что артиллерийская установка, рядом с которой мы стояли, задрала свою пушку почти перпендикулярно земле. Голова ещё гудела, как раздался новый выстрел, а за ним ещё один, и ещё, и ещё. В тусклом жёлтом свете начался обстрел тёмного, кажущегося заброшенным, населённого пункта. Но там определённо кто-то есть. Кто-то из тех, кто месяц назад напал на Ботлих, кто заставил бежать отсюда местных жителей, кто взрывает людей в Буйнакске.

На новом месте наш лагерь сформировался несколько иначе. Если в Пластилиновой долине все подразделения были одно с другим рядом, то здесь расставились обособленно. Палатка нашего разведывательного подразделения расположена ближе всех к полю и к огромной исполинской горе сзади нас, палатки артиллеристов были справа поодаль, но их самоходные установки стоят как раз напротив села и уже вовсю обстреливают его. Наша долина, та её часть над селом Карамахи, была небольшой, однако даже наши восемьсот человек и более ста единиц техники буквально растворились в ней. Мы ходили от расположения к расположению и видели, что все уже разложились и спят. Хотя кое-кто выбегал от звуков выстрелов и, узнав, в чём дело, возвращался обратно.

– Вот дают, черти! – прокряхтел Саша. – Всё, началось?

Я оставил его вопрос без ответа, потому что и не знал, что ответить, да и после таких звуковых ударов соображать было трудно.

– Что, бушлат спалил Ливанову? – спросил Саня через некоторое время – он, видимо, лучше меня адаптировался к выстрелам пушек.

– Угу, – ответил я. – А то не видел? А откуда у него, кстати, бушлат? Здесь же вообще никого не было, кроме тех троих. Откуда он его взял, да ещё и «песочку»?

– Да он его не здесь взял, а в Пластилиновой долине, в пехоте у кого-то то ли взял просто, то ли выменял на что-то – не знаю. Расстроится сейчас.

– Угу, – вздохнул я. – Но я ведь не нарочно, сам не знаю, как вырубился. Наверное, под ваши разговоры об астрологии и астрономии. Кстати, когда ушли эти незнакомцы? Я уже спал.

– Какие незнакомцы? – удивлённо спросил Саша.

Теперь настал мой черёд удивиться.

– Ну как, какие? – через несколько секунд ответил я, – Те трое незнакомцев, которые картошку пекли в цинке. Ты с ними зарубился в споре об астрологии и что-то доказывал одному из них, самому большому. Как его…? Веня его зовут! Ты что, не помнишь?

– Нет, – откровенно ответил мой товарищ. – Картошку ел, помню, но, честно говоря, не помню сейчас, кто её готовил, потом заснул.

– Саня, тебе что, выстрелом память отшибло? – изумился я ещё больше. – Как можно этого не помнить?

– Наверное, просто потому, что этого не было, – в его голосе почувствовалось раздражение. – А ты так больше не разговаривай со мной.

– Бред какой-то, – проворчал я и пошёл дальше.

Мы так и шли: тихо и молча. Подошли к дороге, по которой приехали сюда, слева от нас, по памяти помню, был обрыв – надо быть осторожнее.

– Саня, ну вот, смотри, – спросил я снова своего товарища. – Ты Лев по гороскопу?

– Да, – ответил он.

– А подруга твоя – твоя «мадам», как ты говоришь, – Стрелец?

– Да, – он как будто не понимал хода моих мыслей.

– Так откуда я знаю это?

– Да очень просто, – парировал он. – У тебя день рождения двадцать седьмого июля, у меня – двадцать восьмого. Мы в ротной стенгазете висели рядом.

– Ну а про подругу я откуда могу знать? – не унимался я, – Я даже не знаю, как её зовут, да и зачем мне это, собственно? Как я могу знать, кто она по гороскопу?

– Ну не знаю… я разве тебе не говорил?

– Нет, не говорил, Саня!

– Слушай, Фил! – недовольно сказал Саша. – Тебе чего от меня надо?

– Да ничего не надо, я просто хочу удостовериться, что у костра мы были не одни! – довольно возбуждённо сказал я. – Что мне это не приснилось и не привиделось.

Он ничего не ответил, и мы просто продолжили наш путь. Удивительно было то, что сюда, в условия, видимо, среднегорья или даже высокогорья, марш нашей колонны из Пластилиновой долины занял меньше времени, чем от равнинного Каспийска в Пластилиновую долину, что, вероятно, свидетельствовало о повышении боевой дисциплины.

Когда мы ложились спать, артиллерийские пушки продолжали изрыгать из себя снаряды в сторону невидимого в темноте села, и снаряды через несколько секунд разрывались где-то там, внизу. Как спать-то при таком грохоте? Разве что украдкой, по чуть-чуть, между залпами. Потом ещё чуть-чуть. И ещё. Потом почему-то залпы стали тише. И ещё тише. И ещё…

XVII

Утро следующего дня выдалось пасмурным, промозглым и зарядка стала просто в радость. Автоматы оставили в палатке под охраной Шварцмана, в адрес которого, конечно же, всегда летели шуточки, вроде «не погни, когда будешь дрова колоть» или «только дрова руби не моим автоматом». В мой же адрес от Саши Ливанова летели гневные реплики, наподобие «вырубился, как чурбан» и «отдашь свой бушлат», когда выдадут. На моё замечание о том, что если я ему в будущем отдам свой бушлат, то у него будет уже три бушлата: сожжённый, мой и тот, который ему тоже выдадут, и это, наверное, будет несправедливо, Саша предпочёл не отвечать. А после того, как Игорь Авдеев, механик-водитель нашей третьей машины, заметил Саше, что «как пришёл легко этот бушлат – так и ушёл легко», моя совесть немного успокоилась.

После завтрака к нам в расположение вместе с Валиевым пришёл какой-то, судя по всему, местный житель, который, видимо, предполагался нами в качестве проводника. Валиев объявил сбор и уже через минуту мы были готовы; были налегке: только оружие и боеприпасы. Отправились все, кроме механиков-водителей и бедолаги Шварцмана. С нами пошли все три сапёра, включая собаку. Отсутствие в группе Шварцмана неприятно сказалось и на мне. Володя был штатным радиотелеграфистом, но сейчас, по понятным причинам, пойти с нами не мог и командир назначил радиотелеграфистом меня. Собственно, я оставался единственным, кому могла достаться эта почётная должность: наводчики-операторы боевых машин и их командиры отметались сразу и оставались только Андрей Рембовский, гранатомётчик, и Слава Мохов, снайпер, которым по штату было не положено ходить с радиостанцией. Радиостанцией Р-159 я пользоваться умел. Получив от Валиева устно основную и запасную частоты, я проверил связь с оперативным дежурным, что заняло меньше минуты, надел её на спину, заткнув край ребристой антенны себе спереди за пояс, и также был готов. Вышли на дорогу, по которой приехали вечером и на которую ночью выходили с Сашей Бодровым, поднялись вверх, до развилки, и повернули резко влево, туда, куда вчера уехала колонна техники из другой воинской части, но пройдя буквально несколько десятков метров, мы сошли с дороги вправо и пошли по сравнительно крутому склону. Деревьев и кустарников здесь мало и складки местности были зелёно-коричневыми: зелёными – от расстилавшейся на склонах гор и невыгоревшей на Солнце травы, коричневыми – от подножья каменистых гор, которые, вырастая вверх, становились грифельно-серыми, особенно мрачными в такую пасмурную погоду. Валиев был с планшетом, часто доставал из него карту, бумагу и зарисовывал, конспектировал что-то, видимо, сверяясь с картой.

Кто-то пытался начать разговор, который был бы ненавязчивым, таким, каким он бывал, когда мы ходили на дальний полигон (не на плацу всё-таки!) в месте нашей постоянной дислокации, но Валиев резко оборвал и строго приказал молчать и смотреть по сторонам. Оставалось выполнять приказ, постоянно наблюдать окружающую нас обстановку и через это любоваться восхитительной природой здешних мест. Проводнику на вид было лет за пятьдесят, не старый ещё, но и не молодой, держится в начале строя, идёт быстрым шагом, показывая иногда рукой, какое выбирать направление. Так мы прошли, по моему представлению, практически до самого Кадара, но минуя Карамахи. Дойдя до представляемого мною конца селения Кадар, мы приняли вправо на тропу, которая вела вверх. Поднялись на перевал и повернули направо, обратно к нашему лагерю. Валиев остановился, показал рукой куда-то в сторону подножия горы и, присмотревшись, там, внизу, можно было заметить другой такой же, как и наш, военный лагерь с бронетехникой, маскировочными сетями и маленькими серыми человечками, снующими туда-сюда – сейчас это скопление людей напоминает муравейник, внешне немного хаотичный, но стремящийся к порядку и дисциплине. Скорее всего, это и были те военные, которых мы нагнали вчера, когда приехали на место нашего нынешнего расположения. Непонятно только, почему они обосновались в такой низине – селение Кадар было высоко вверху.

Накрапывает дождь.

Я вспомнил, что и вчера ночью тоже накрапывал такой же дождь и я ещё подумал, что очень не хочется повторения дождей Пластилиновой долины, но в этой местности как вчера, так и сегодня, дождь не собирался превращаться в более сильный.

– Товарищ старший лейтенант, – обратился к Валиеву Саша Панчишин. – Разрешите покурить. Ещё ни разу перекура не было.

– Нет! – отрезал некурящий Валиев. – Перейдём через перевал – там покурите.

Мы пошли дальше по тропе и услышали со стороны нашего лагеря тяжёлые разрывы. На секунду стало страшно, но потом я вспомнил, что артиллерия ещё минувшей ночью начала утюжить село снарядами. Сейчас, видимо, артиллерийский обстрел начался вновь. Проходя через перевал и уже поворачивая вправо, я последний раз бросил взгляд на Кадар и располагавшийся под ним военный лагерь: маленькие человечки забегали ещё быстрее, чем раньше, как будто к муравейнику кто-то поднёс горящий хворост.

Действительно, не успели мы выйти на склон горы, которая была справа от нас и повернуть уже определённо в сторону нашего лагеря, старший лейтенант Валиев объявил перекур. Я только сейчас почувствовал, что немного устал – давала знать радиостанция. Помню, как месяца два назад, во время одного из маршей на дальний полигон, я также шёл с этой радиостанцией, которую капитан Ибрагимов вручил мне в качестве исправительной повинности за то, что начальник штаба батальона, майор Бондарь, сделал мне замечание на построении перед заступлением в наряд по КПП за «некачественно почищенную обувь» – на подошве сапога оказалась пыль размером в половину квадратного сантиметра. Да, вот тогда была жара, и было очень тяжело. После половины пути, то есть примерно после пятнадцати километров, мы вот так же сидели на перекуре, а когда встали, то сержант Роман Широтов из нашей роты забыл свой автомат на земле. Заметил он это только метров через сто и, сказав капитану Ибрагимову, побежал назад, а когда вернулся, его уже ждала моя радиостанция Р-159, которая, как мне тогда казалось, уже приросла к спине.

Сейчас всё равно было не так: погода пасмурная и сил ещё много. Ещё запах. Здесь, в Дагестане, совсем иной запах природы. Наверное, в каждом регионе нашей необъятной страны разные запахи. В моих родных Набережных Челнах каждое время года имеет свой запах: летом – это запах полыни, растущей за домом, осенью – запах свежести в первый морозный день в октябре, а зимой он особенно неповторим – его даже описать никак нельзя, он просто другой, не такой как в других местах – мягкий запах спресованного снега в пасмурный день и чистый свежий воздух в день солнечный, когда на улице хочется побыть только для того чтобы подышать им. А в Волгоградской области запахи природы с весны до осени просто сбивают с ног: здесь и ароматы многих трав, названий которых я никогда не знал, и запах Волги, с утра всегда свежий, а к вечеру – сладкий, отчего дышишь и надышаться не можешь таким воздухом. Здесь всё по-другому: не хуже и не лучше, но просто по-другому. Здесь и сейчас меня волновал другой вопрос, и я спросил:

– Товарищ старший лейтенант, а что за люди вчера были с нами у костра?

– Это когда? – вопросил командир.

– Как когда? – возмутился я. – Вечером! Они же с вами пришли! Пекли картошку в цинке, рассказывали про звёзды, Саня вот с ними спорил.

Саша Бодров молчал.

– Панчишин! – деланно строго сказал Валиев. – Ты с кем вчера спорил?

– Да не Панчишин спорил, – упавшим голосом сказал я. – Бодров.

– Маринин, хватит! – прервал меня Саша Бодров. – Надоел уже ерунду нести!

Он поднялся на ноги и стал заправляться.

– Илья, ну ты же мне сказал, что они пришли с нашим командиром, – обратился я к Илье Лаврову, как будто цепляясь за спасительную соломинку. – И ты там был, Славян! И ты, Саня! (теперь к Панчишину – тот отрицательно покачал головою, Лавров тоже молчал).

– Фил! – довольно насмешливо отвечал Слава Мохов, стоит признать, он всегда так разговаривал. – Ты вчера у костра не просто перегрелся, но ещё и угарным газом надышался – вот глюки и пошли! (Смеётся, гад).

– Товарищ старший лейтенант! – взмолился я. – Но вы то…

– Слов нет! – он тоже улыбался. – Полная кибернетика! Подъём!

– Не о том думаешь, Маринин! – в очередной раз напомнил мне Саша Ливанов, поднимаясь. – Думай лучше, где бушлат новый возьмёшь.

Мы отправились дальше. Дождь продолжал накрапывать. Огонь артиллерии продолжался, но теперь он был слышен глỳше, потому что мы были с другой стороны горного хребта – сейчас как раз обходили эту громадную грифельную гору.

Надеюсь, что я не схожу с ума. Я ведь всё точно помню, каждого из наших вчерашних гостей, разговор, конечно, припоминаю не слово в слово, но главная тема была о звёздах: астрономии и астрологии. Может, они просто решили надо мною подшутить? Навряд ли. Не тот я человек, над которым мои товарищи будут шутить именно так. Да и не думаю, чтобы старший лейтенант Валиев придумал разыграть именно меня. Но почему все молчат и ничего не помнят? Или почти все. Саня Бодров точно что-то скрывает. Если ночью, в патруле, он, как мне показалось, искренне удивился моему вопросу о незнакомцах, то сейчас явно был к нему готов и умышленно прервал меня. Значит, что-то знает, или вспомнил, но не хочет говорить, или просто темнит. Панчишин? Вообще ничего не помнит. За ним такое водится – ещё в воинской части я несколько раз замечал, когда он не помнил, что сказал или кого видел совсем недавно – этакое нарушение кратковременной памяти. Но вот свою жизнь до армии он рассказывает очень подробно, со всеми деталями. Может, они нас опоили чем-то? Точно – чай! Прекрасный малиновый чай! Ведь именно после него я заснул, а когда проснулся, все вокруг тоже спали. Хотя… навряд ли. Зачем им это надо? Слава Мохов? Может он и не помнит ничего, а может и помнит, но только он как всегда разговаривает с насмешками, подколами, и совершенно непонятно, что он вообще об этом думает. И думает ли вообще? Илья Лавров? Ведь он сказал мне вчера, что незнакомцы пришли с Валиевым, а сегодня молчит, как рыба. Надо будет потом ещё раз его спросить. Нет, я всё-таки не сумасшедший. Надеюсь на это.

XVIII

Вновь вышли на другую сторону хребта, по которой шли к Кадару, только сейчас мы были намного выше, сделали привал. Валиев курить запретил, сделал кое-какие пометки на карте и в блокноте, прилип к биноклю. Слава Мохов смотрел на Карамахи через оптический прицел своей снайперской винтовки и вскоре начал посмеиваться (ну а как же без этого!):

– Вот дают, сволочи! Ничего не боятся – ходят, расслабляются.

– Дай посмотреть! – спросил Панчишин.

– Что там? – спрашиваю я.

– Да что там – гуляют, руки в карманы, курят, – описывает увиденное Слава. – Товарищ старший лейтенант, видите? Наши снаряды просто не долетают до них: артелы бьют в начало и в середину села, а до них и не достаёт.

Валиев молчал.

– Может, скорректируем пушкарей? – продолжал Слава. – Зря, что ли, Маринин с этой бандурой ходит?

– Скорректируем обязательно, – проговорил себе под нос наш командир, делая очередные пометки в блокноте. – Всё непременно скорректируем!

Видимо, Руслан Петрович не собирался следовать совету Мохова, и продолжал записывать свои наблюдения.

– Пацаны, смотри! – произнёс Андрей Рембовский по прозвищу Рэмбо, несмотря на то, что на Рэмбо совершенно не был похож, и показал рукой вверх. – Орёл!

Он действительно парил очень высоко, даже выше гор, лениво, как кажется, рассматривая раскинувшиеся под собою склоны и этих странных людей, расхаживающих здесь непонятно по какому праву.

– Да уж, вот кто здесь настоящий хозяин, – сказал Саша Бодров, как будто прочитав мои мысли.

Время уже давно перевалило через полуденную отметку, а мы всё ещё ходили по горам, вернулись к тому месту, где вчера встретили беженцев и здесь командир разрешил нам покурить. Удивительно, но курить даже не очень-то и хочется, однако, раз уж предложение последовало – надо им воспользоваться.

– Так, ну всё, бойцы! – объявил старший лейтенант Валиев. – Здесь расходимся: со мной – сапёры и Рембовский, остальные – с Барковым. Сержант!

– Я, товарищ командир! – отозвался Олег.

– Пойдёте с левой стороны гребня вот по этой тропе, немного дальше должен быть поворот направо, в нашу сторону. Пройдётесь, осмотритесь – всё как обычно. Вы тоже с нами, – добавил он, обращаясь к проводнику.

– Туда не уйдите, – сказал наш проводник, показав рукой налево от нас. – Там Левашинский район.

Я впервые услышал, как он разговаривает. На чистом русском языке.

Мы шли и шли, и командирское «немного дальше» растянулось не менее чем на три километра, тропинка петляла, извивалась, опускалась и поднималась, и солнце несколько раз тускло просветило через облака, прежде чем мы повернули в сторону нашего лагеря. Тропинка располагается на крутом склоне горы, и иногда необходимо было идти очень медленно из-за опасности сползти вниз. Скорость передвижения значительно снизилась и часа через два мы вышли на каменистый склон очередной огромной горы. А как же Франсуа Рабле? – вспомнил я. Я ведь читал его «Гаргантюа и Пантагрюэля» и помню именно эту фразу – папаша Гаргантюа внушал своему толстому сыночку перед его путешествием преимущество астрономии над астрологией. А что если эта фраза просто всплыла из моего подсознания, а всё остальное – плод моего воображения? Да уж, вопросов больше, чем ответов. Дорожка теперь представляла собой галерею, с потолком метра в два высотой и стеной с правой стороны, с левой же – зияющая отвесная пропасть. Самая настоящая пропасть, глубину которой рассмотреть невозможно. Ширина прохода была не больше метра, но огромная высота немного сковывала мои движения. Я поглубже затянул антенну радиостанции под поясной ремень. Слева, с обратной стороны обрыва, на нас смотрел пик какой-то горы, который был вровень с нами – создалась иллюзия, что этот пик совсем рядом, кажется, что можно перекинуть обычную доску, да тот же ящик из-под реактивного снаряда, на одном из которых мы спали, на ту сторону, как мы бы достигли вершины маячившей перед нами горы. А за этой горой вновь высились громады превосходящих её великанов.

Мы остановились, невольно восхищаясь возникшим перед нами пейзажем. Возникло ощущение некой замкнутости пространства, домашнего уюта и чувства невероятного покоя. Мы так и стояли в ряд и молча завороженно смотрели на раскинувшуюся картину.

Первым молчание нарушил Саша Бодров. Он осторожно подошёл к краю, посмотрел вниз и подался назад.

– Да, в Москве я бы такой красоты не увидел! – всё ещё завороженно произнёс он.

– Так ты что хотел?! Ты попал в боевую часть! – по-хозяйски снисходительно произнёс Слава Мохов, как будто он лично принимал решение о зачислении Бодрова в эту воинскую часть.

– Ну что, пошли, парни?! – сказал Олег Барков.

– Интересно, какая там внизу глубина? – спросил вслух Бодров.

– Можно прыгнуть – более хорошо рассмотришь здешние виды, – опять попытался сострить Слава.

– Можно гранату бросить, – предложил Саша Ливанов.

– Эй, я вам сейчас брошу! – пробасил Олег Барков. – Давайте вперёд!

От мягкого его тона не осталось и следа. Слава поднял камень размером с небольшой мяч, бросил его вниз и сказал:

– Давайте послушаем!

Все прислушались, но ни через несколько секунд, ни немного позже так ничего и не услышали.

– Вперёд! – повторил Олег Барков, и мы пошли дальше.

На нашу мы поляну вышли ещё примерно через полчаса со стороны картофельного поля и первым, кого мы увидели, был наш командир Валиев. Он шёл навстречу нам и явно был обрадован нашим появлением.

– Всё нормально? – крикнул он издали. – Что так долго?

Олег Барков, шедший первым, кивнул утвердительно, а командир показал куда-вверх слева от нас.

– Смотрите, юноши, что идёт на нас! – кричал он.

С горных вершин слева от нас, со стороны села Чабанмахи, спускался туман – медленно, тягуче, как перелившаяся из жерла вулкана лава, захватывая и скрывая от нас серо-зелёные склоны природных исполинов.

– Это что? – приблизившись, спросил Слава Мохов. – Туман?

– Берите выше! – сказал старший лейтенант чуть ли не торжественно, подняв при этом указательный палец вверх. – Это облака! Самые настоящие облака! Хорошо, что пришли сейчас – через пятнадцать минут здесь уже ничего не будет видно!

Эта торжественность показывала нашего командира, как человека, не лишённого естественных маленьких радостей, ценителя природы, наслаждавшегося тем, что мы сейчас на небе, в облаках.

Он отправил нас обедать, ведь на часах уже пятнадцать часов – так быстро прошло время, и по дороге на полевую кухню мы опять прошли мимо переднего края нашей поляны, где стоят наши самоходные артиллерийские установки с опущенными уже в естественное положение орудиями – молчат. Зато в небе над селом кружатся два штурмовика: они поочерёдно пикируют над населённым пунктом и при критическом, как кажется, сближении с землёй выпускают один за одним по два неуправляемых реактивных снаряда, которые разрываются где-то там, глубоко внизу, в передней, ближней к нам, части села, в котором – сейчас мы точно это знали – были боевики. Самолёты выпрямляются на одном с нами уровне и кажется, что они летят прямо на нас, но резко задирают носы и уходят прочь, в небо, в туман.

В ситуации, когда из-за клубящегося пара не видно дальше вытянутой руки, все почему-то вспоминают «Ёжика в тумане». В бане ли это, на улице ли, или даже в задымлённом помещении, народный мультфильм неизменно напоминает о себе – так случилось и в этот раз. После первых изумлённых возгласов все немного попривыкли. Влажность усилилась настолько, что прикуренная мною папироса через минуту потухла сама. Стрельба стихла. Каждый остался наедине с собой. Здесь, на открытом воздухе, мы все были рядом друг с другом, кто-то у костра, кто-то – чуть поодаль, перед палаткой, но каждый был сейчас в какой-то невидимой оболочке, отделяющей его от остальных.

XIX

В Москве теракт – взорван жилой дом.

Почему они воюют так? Мы уже месяц ходим, ездим по горам – никаких боевых действий, а боевые действия пришли в города, где армии нет. Командир говорит, что несмотря ни на что, мы должны хорошо служить здесь, чтобы терактов не было там. Определённо сейчас в армии, лучше, чем там. Здесь нет разъедающей душу бессильной злобы, но есть сила и уверенность в том, что мы правы. За свою маму волноваться не стоит – она живёт в деревне, а другие? У нас Саша Бодров из Москвы – ему сейчас, наверное, тяжело быть в неведении.

Ещё у нас появились вши. Бельевые вши, называемые в армии бэ́терами, подразумевая, несомненно, бронетранспортёры, только непонятно какие именно: БТР-70 или БТР-80? Несмотря на то, что и здесь, и в Пластилиновой долине гигиену соблюдали непрестанно, как только приехали сюда, тотчас появились и они. В первые же дни попытались вытравить их известным, по словам Валиева, ещё с времён Великой Отечественной войны способом: форму и трусы закапывали в землю, оставляя небольшой кончик одежды на поверхности. Вши выползают наружу, где их необходимо просто сжигать подготовленным для этого факелом. Они лопаются, трещат от огня, как потрескивает уголь в костре. Правда, этого хватает ненадолго, потому что вши успевают отложить в складках одежды личинки, которые, конечно же, выползти не могут, но сохраняют живучесть и когда форму надевают снова, от тепла человеческого тела личинки вновь созревают в этих противных бэ́теров.

Несколько дней никуда не ходили. Сквозь туман и мелкий дождь артиллеристы что-то рассматривали в селении через установленные рядом с самоходными установками стереотрубы и орудия палили днём и ночью – мы к ним уже привыкли и спали беспробудно под их грохот.

В один из дней, наконец, с самого утра было ясно и солнечно; ещё до завтрака командир куда-то ушёл и наказал быть готовыми, но к чему и зачем – не объяснил. Всё как обычно: мы каждый день к чему-то готовились, но ничего не наступало. Наконец, он пришёл, объявил построение и начал:

– Ну что, юноши, пришла пора послужить стране и сейчас мы этим займёмся. Боевую задачу получите позже, а сейчас – всем готовиться! Найти ветошь тёмного цвета, обмотать звенящие части оружия, антабку – обязательно. Каждому снарядить по одному магазину патронами с трассирующими пулями. Все помнят, для чего это надо?

– Так точно! – нестройными голосами ответили мы.

– Ливанов, напомни!

– В бою с применением стрелкового оружия самыми опасными силами противника являются снайпер, пулемётчик, гранатомётчик, – начал Саша, как по учебнику. – При обнаружении любого из этих сил противника военнослужащий должен длинными трассирующими очередями указывать места их расположения остальным военнослужащим своей группы.

– Вопросы есть? – спросил Валиев и сам же ответил. – Вопросов нет. Разойдись!

– Вопрос есть, товарищ старший лейтенант, – спросил высоким грудным голосом Андрей Рембовский. – Мне тоже нужны трассерá?

– А чем ты лучше других? – искренне удивился Валиев.

– Так я сам гранатомётчик! – так же искренне удивился Рембовский. – Если пона…

– Ай-ай-ай! – картинно запричитал наш командир. – Ты гранатомётчик? Как я забыл! Тогда заряди себе два магазина с трассерами! Разойдись! Ах, да, Маринин, радиостанцию не бери, смотри, что я нашёл.

Он показал портативную радиостанцию Panasonic, но включать не стал, на этом я и не настаивал – мне было достаточно хорошо, оттого что я был избавлен от необходимости носить радиостанцию Р-159.

Чего-чего, а ветоши у нас всегда было много, даже Задорнов об этом говорил в одном из своих монологов. Я обмотал карабин на автоматном ремне, антабку, и с подготовкой оружия было закончено. Олег Барков сказал, чтобы мы проверили разгрузки на предмет того, стучат ли друг о друга магазины при ходьбе, прыжках, приседаниях – не стучат. Достали из БМП цинк патронов с трассирующими пулями и зарядили ими каждый по одному магазину. Когда мы впервые снаряжали магазины боевыми патронами, Валиев советовал нам третьим патроном вставлять патрон с трассирующей пулей – для того чтобы знать, что в магазине осталось всего два патрона. Сейчас снарядили по целому магазину, Рембовский – два. Мы готовы.

– Слушай боевую задачу, – сказал Валиев, построив нас. – Выдвигаемся в ту же сторону, что и несколько дней назад, только другим маршрутом, вдоль селения Карамахи. Наша задача – занять определённый участок границы села – я скажу какой, и наблюдать за движением внутри, в бой не вступать. Ясно?

– Так точно! – последовал стройный громкий ответ.

– Патроны дослать в патронники, оружие – на предохранитель, – продолжал чеканить слова Валиев. – Стрелять только по команде или в случае непосредственной опасности. При одном виде боевиков огонь открывать нельзя!

Попрыгали, по старинному православному обычаю присели на дорожку и направились в путь. Действительно, сегодня мы идём левее той дороги, по которой двигались несколько дней назад, здесь тоже тропинка. Сейчас очень тихо и всё происходящее напоминало бы загородную прогулку, если бы не оружие в руках. Серая грифельная гора кажется сейчас ещё выше, монументальнее и мрачнее, небо вновь затянуло тучами. Рядом с нами протекает ручей, от которого исходит небольшой шум бегущей воды и это полностью глушит наши шаги. Кроме ручья тишину разрезáют глухие разрывы артиллерийских снарядов где-то высоко вверху слева. Плохо то, что мы идём в низине, и если кто-то из боевиков сейчас наверху, то мы – как на ладони. Надеюсь, что эти участки простреливаются нашими бойцами из других подразделений.

Валиев идёт первым. Не знаю, предполагается ли это современной тактической мыслью, ведь любое подразделение, прежде всего, должно сохранять управляемость, поэтому командир не должен идти первым, но выразительно характеризует нашего командира как человека храброго. Он двигается легко, непринуждённо, как спортивный ходок в фазе полёта; держит автомат то в одной, правой, руке, то в обеих руках. Вторым идёт Саша Панчишин, третьим – я, за мною – гранатомётчик Рембовский по прозвищу Рэмбо с заряженным гранатомётом и тремя дополнительными выстрелами к нему в специальной сумке за спиной. Наконец, по одному из известных только Валиеву признаков, он остановился и показал, что нам надо налево наверх, на возвышенность, после чего сделал знак повернуть кепки козырьком назад. Командир по-кошачьи легко стал взбираться наверх. Метра за два до возвышенности он буквально прижался к земле и пополз выше, держа автомат в правой руке за антабку, мы последовали за ним. Здесь не было ничего нового – все эти упражнения мы отрабатывали на тактических занятиях ещё в пункте постоянной дислокации. Как такового гребня возвышенности не было и это дало нам возможность оставаться незамеченными, но самим видеть всё, что происходит внизу. А внизу ничего не происходит: перед нами была окраина села и на расстоянии примерно метров в сто или сто пятьдесят от нас располагается огромный дом с широким двором, огороженным массивным каменным забором. Во дворе стоит громоздкая, под стать дому и любому строению в этом селении, собачья конура для такого же, наверное, гиганта, какого мы встретили несколько дней назад на картофельном поле. Ни в самом дворе, ни в его окрестностях нет ни души. Зато откуда-то из глубины села расползается во все стороны огромное солнечное пятно, тучи вновь рассеиваются. Сколько нам здесь надо было лежать – понятно пока не было. Валиев отправил вниз, к ручью, Глеба Савчука для наблюдения за нашим тылом.

Сильно теплеет и спустя час стало клонить ко сну. Нет, только не сейчас, не надо! Повертев головой, я увидел рядом с собою сосредоточенное и сердитое лицо Саши Панчишина, который просто уставился на меня. Я чуть сполз вниз, достал фляжку и обрызгал себя нарзаном – запасы минеральной воды сохранились ещё с Пластилиновой долины. В селении по-прежнему не было ни души. Даже разрывы снарядов нисколько не бодрят – мы так привыкли к ним, что уже и ночью спали под выстрелы артиллерии. Бэ́теры тоже сейчас не беспокоят – вот ведь гады! Ночью грызут, спать не дают, а сейчас хоть бы пошевелились чуть-чуть, сволочи.

Даже не знаю, сколько длилось моё полусонное состояние, но после того как я вылил всё содержимое фляжки себе на голову, меня перестало завлекать в царство сна. Какое-то время спустя уже артиллерийские орудия стихли, и послышались автоматные очереди слева от нас наверху. Старший лейтенант Валиев предупреждал нас о том, что наступление в село, его так называемую зачистку, начнут подразделения внутренних войск и отрядов милиции особого назначения. А мы должны только наблюдать. Автоматные очереди напоминают издали стрекот кузнечиков, кажутся такими детскими и трудно представить себе, что извергающие этот стрекот устройства несут собою смерть. Сквозь лёгкие автоматные трели прорываются, время от времени, более тяжёлые пулемётные очереди.

Выстрелы постепенно приближались. Прошло ещё около часа и на пригорке слева от нас появились первые отступающие. Их было пять человек, все вооружены автоматами, бегут разрозненно, на расстоянии друг от друга, переговариваясь на ходу и обмениваясь жестами. Двигаются не в нашу сторону, а вглубь селения, по направлению к селу Чабанмахи так, что оказались к нам спинами. Мы лежим наизготовку, метрах в трёх-четырёх друг от друга, но зная приказ, даже и не пытаемся открыть огонь. Я не опустил флажок предохранителя, чтобы случайно не выстрелить. Вот слева на возвышенности показались фигуры наших бойцов – камуфляж тёмно-зелёных оттенков их формы говорит о том, что это военнослужащие внутренних войск, скорее всего, такие же срочники, как и мы. Один из них поставил на сошки пулемёт и, упав на землю, стал длинными очередями обстреливать отступавших. Боевики сейчас находятся прямо напротив нас метрах в двухстах или чуть больше, немного дальше дома, и каждого из них мы при желании могли бы достать, а из-за того что наши товарищи из внутренних войск расположились на самой вершине этой небольшой возвышенности, их выстрелы из-за складки местности не достигают тех, кто бежит ближе к этому склону. Пулемётчик на возвышенности после двух-трёх очередей попал в самого правого из отступавших, в того, кто был дальше всех от склона. Ближайший к нему боевик подбежал справиться, но, видимо, осознав свою ошибку, вскочил и тотчас упал, сражённый следующей пулемётной очередью. Некоторые из наших наверху стоят в полный рост и стреляют из автоматов, пытаясь достать отступающих боевиков. Вдруг мы услышали из дома напротив тяжёлые выстрелы крупнокалиберного пулемёта в сторону наших товарищей наверху. Пулемётчик наверху сразу перекатился на другую сторону, кто-то из них резко присел – непонятно, то ли из-за попавшей в него пули, то ли из-за быстроты реакции, но очень быстро все перебрались на противоположную сторону вершины.

– Кто-нибудь видел, откуда стреляют? – тихо спросил старший лейтенант Валиев. – Передайте по цепочке!

– Видел кто-нибудь? – спросил дальше Панчишин.

– Вот, смотрите! – рукой показал Саша Ливанов, который лежал слева от меня сразу за Андреем Рембовским. – Смотрите на дом!

Дом не подаёт никаких признаков жизни, а слева от нас бойцы пока не высовываются из-за своего естественного укрытия. Солнце стало припекать и сейчас, видимо, самое жаркое время дня. Опять тишина, опять ожидание. Вот вновь на возвышенности показался пулемётный ствол на сошках, но не в том же самом месте, а немного ближе к нам. Тотчас же от дома перед нами последовали выстрелы из тяжёлого пулемёта, но откуда именно – разглядеть пока нельзя. Так из дома выпустили ещё несколько очередей и люди за холмом не показываются совершенно. Нам приходится ждать, а нашим товарищам из внутренних войск придумывать, что делать дальше.

Вся панорама событий раскинулась перед нами, как на ладони, не удаётся только обнаружить пулемёт, но скорее всего он в доме или прямо перед ним. Спустя некоторое время бойцы внутренних войск пошли на обострение сложившейся ситуации: около десятка стволов мгновенно перевалили через вершину возвышенности и открыли огонь по дому – в ответ пулемёт также заработал немедленно и в этот раз удалось его засечь. Пулемёт палил из собачьей конуры: сейчас, когда он стрелял, был виден его высунувшийся из будки хищный раструб – такие пулемёты устанавливаются на бронетранспортёрах и работают от аккумуляторов. В это же время, с другого фланга расположения наших товарищей, ближнего к нам, там, где был пулемётчик, раздался выстрел из гранатомёта, а следом – ещё один. Дом был таких размеров, что не попасть в него было бы трудно и оба выстрела достигли цели: из фасада здания пошёл небольшой дым после разрывов, но куда именно попали выстрелы – видно не было, да это и неважно, потому что пулемёт из собачьей будки продолжал поливать свинцом расположенную перед собою возвышенность.

– Ну, нет, вы это видели? – изумлённо спросил Саша Ливанов. – Вы это видели???

Все всё видели и изумлены были не меньше, важно было знать, видят ли это наши товарищи слева. Скрываясь за вершиной возвышенности, они продолжали стрелять по дому и могли попросту не заметить стреляющую будку. Обоюдная стрельба продолжалась ещё несколько минут, когда уже от нас, с нашей линии и справа от меня, в собачью будку полетели длинные очереди трассирующих пуль – они были очень чётко видны даже таким ясным и солнечным днём. Валиев. Точно, это он. Четыре длинные очереди попали в левую стенку будки и все до одной пули от неё отскочили, как горох. Едва нам удалось это заметить, как дальше стало происходить что-то невообразимое: собачья конура началá медленно, как танковая башня, поворачиваться в нашу сторону! Когда ствол пулемёта оказался прямо напротив нас, движение будки прекратилось, и Валиев закричал:

– Вниз!

В доли секунды мы попрятались и по нам открыли огонь. Пули свистят прямо над головами, но нельзя понять, насколько высоко. Очереди ложатся и в пригорок перед нами – земля подрагивала от крупнокалиберных пуль.

– Эх, жаль, что подствольников нет, – сокрушался командир.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите я из гранатомёта? – то ли взмолился, то ли просто попросил Андрей Рембовский. Голос его был довольно тонким для парня, но в то же время исходил как будто из глубины груди, что придавало ему некоторой солидности.

– Отставить гранатомёт! – отрезал Валиев. – Сейчас без команды, после меня, начинаете вести огонь по видимым целям короткими очередями. Прицельные планки – на двойки. Ясно?

– Так точно! – почти хором, как положено в строю, где-нибудь на плацу, ответили мы. Расстояние все уже рассчитали сами и заранее сделали всё, как нужно.

Слева на фланге вдруг кто-то засмеялся, судя по голосу – Слава Мохов. Он что, совсем с ума сошёл? Следом раздался взволнованный голос сержанта Баркова:

– Лавров, я тебе сейчас по голове прикладом дам! Марш на позицию!

Стрельба на секунду стихла, Валиев высунулся и сразу открыл огонь, следом за ним – мы, и тоже начали стрелять. Под ложечкой ужасно жжёт, воздуха не хватает. Выстрелил одну прицельную очередь, это патрона три-четыре, назад, за холм. Пулемёт продолжает поливать нас пулями. В паузе опять вылез – зловещий раструб, кажется, смотрит прямо на меня. Выстрелил ещё очередь – патрона три-четыре, не больше, и опять назад. В висках стучит, дышать трудно. Над головой опять пролетели пули – не могу понять, над моей ли именно или в целом над всеми. Неважно – следующая пауза. Полноценная длинная очередь, но не знаю, зачем я это делаю, ведь командир сказал стрелять короткими, не знаю, попал или нет. Расстояние каких-то сто с лишним метров до цели, но как же волнительно стрелять и как трудно. Недели две назад спокойно поражал ростовые фигуры с четырёхсот метров, а здесь в гигантский пулемётный расчёт с такого расстояния попасть тяжело. Пауза: выдохнул, высунулся и пустил длинную очередь, последним вылетел трассер. Слава Богу, можно перевести дух, поменяв магазин. Что-то тяжело в груди под ложечкой. Я заметил, что со спаренным магазином ничего не произошло, патроны были чистыми.

– Что-то затих, – сказал Саша Панчишин справа от меня. – Наши друзья тоже что-то молчат. Давай наверх, Фил! Вместе!

Только мы высунулись, как нас приземлила пулемётная очередь, также как и Рембовского слева от меня – я стал распознавать вокруг себя лица. У Андрея, как у единственного из нас гранатомётчика, был АКС, автомат со складывающимся прикладом.

Но вот один за другим последовали два подряд выстрела из гранатомёта со стороны расположения бойцов из внутренних войск и два их разрыва где-то в доме. Сразу же последовал шквальный автоматный огонь от наших товарищей, а у нас слева я услышал голос Вити Баркова:

– Попали! Попали, товарищ старший лейтенант! – пробасил он. – Вэвэшники подбили пулемёт!

Я осторожно высунулся и увидел, что собачья конура расположена всё так же входом к нам, но правая её стенка пробита и разодранные клочья загнуты внутрь будки вместе с пулемётом, зловещий раструб которого безвольно смотрит сейчас влево от нас. Сейчас понятно, что он уже не выстрелит. Однако из самого жерла конуры, из её темноты, вновь раздались выстрелы, на этот раз автоматные. По их хаотичной частоте можно предположить, что это уже отстреливание перед бегством. Только куда они собирались бежать?

– Ну, это уже совсем! – проворчал Валиев и скомандовал. – Все вниз!

Мы вновь спустились на полметра пониже, Валиев снизу по склону подполз ко мне и обратился к Рембовскому:

– Гранатомётчик! Готов?

– Так точно! – фальцетом пропел Андрей Рембовский.

– Значится так! – начал командир. – Рембовский, ты на левый фланг, остальные – покучнéе ко мне, по команде высовываемся, открываем огонь. Рембовский, твой выход через несколько секунд после нас, не затягивай. Вопросы есть? Нет! Рассредоточились!

– Готовы? Вперёд! – скомандовал Валиев.

Мы вышли на линию огня и открыли шквальный огонь по дому и пулемётной точке. Прошло секунд десять, и кто-то из нас уже расстрелял весь магазин, но выстрела из гранатомёта так и не было.

– Что там это туловище делает? – начал возмущаться Олег Барков. – Эй, Рембо грёбаный (именно так, через «е», проговорил он прозвище гранатомётчика), стреляй, да…

Не успел он закончить, как раздался выстрел, который попал в самое жерло пулемётной точки, в её нутро, отчего конура подскочила и задымилась.

– Ну, наконец-то. Что так долго? – всё ещё ворчал Барков.

– Отличный выстрел, товарищ Рембо! – похвалил Валиев, назвав гранатомётчика по прозвищу так же, через «е», а не через «э».

Слева от нас взметнулась зелёная ракета.

– Что они хотят, товарищ старший лейтенант? – спросил Саша Бодров.

– Посмотрим, – тихо сказал Валиев. – Думаю, что пойдут сейчас.

Так и есть – не успел наш командир сказать это, как пулемётчик, тот самый, перевалил через вершину холма и осторожно пошёл вперёд с пулемётом наперевес. За ним тотчас последовали остальные. Перелезли через забор в домовладение, наверное – правильно, ведь на калитке могла быть растяжка, и в первую очередь подбежали к этой таинственной собачьей конуре, посмотрели, бросили внутрь ещё пару гранат, как будто до этого ей мало было, и через несколько секунд после разрывов полезли вниз. Спустился один, второй, третий, кажется, что это некое подземелье, а не собачья конура. Пулемётчик, тем временем, повернулся к нам и поприветствовал нас, подняв руки, в одной из которых был тяжёлый пулемёт, и победно ими потрясая. На нём была каска-сфера, как шлем космонавта, какой есть только во внутренних войсках, грудь перемотана крест-накрест пулемётными лентами, патроны в которой поблёскивают на солнце; в наплечниках и наколенниках, а вместо ботинок или сапог он носил кроссовки. Всё это одеяние придавало ему немного комичный вид: удивительно, как такой могучий торс с огромной головой покоится на тоненьких ножках, как на иголках. Он что-то кричал, но что, разобрать было нельзя.

– Не высовываться! – процедил Валиев.

– Товарищ старший лейтенант, вы видите! – спросил Саня Панчишин. – Что там такое? Они один за другим лезут туда и пропадают!

Пулемётчик усердно махал нам руками, а мы просто лежали и смотрели на него. Наконец, ему надоело это занятие, и он тоже пошёл вниз. В то же время некоторые бойцы зашли в дом и там внутри слышались автоматные очереди, но, скорее всего, это были выстрелы для проформы.

Сейчас действительно можно было передохнуть.

– Никуда не уходить, с мест не вставать! – ответил Валиев. – Пойду за Савчуком.

Савчук издали выглядел каким-то потерянным, а я только сейчас вспомнил о его существовании. Валиев разговаривал с кем-то по радиостанции, а потом, позвав Глеба, быстро стал подниматься к нам.

– Внимание, юноши! – обратился он к нам. – Перегруппируемся: идём за мной в том же порядке, что и шли сюда. Внимание и ещё раз внимание – наблюдение во все стороны.

Мы обогнули этот зловещий дом так, чтобы нас не было из него видно и только потом зашли в село, направляясь в ту же сторону, что и отступавшие боевики, и преследовавшие их бойцы внутренних войск. Небо вновь затягивало тучами.

Так мы кружили по окраине села и при приближении к горному массиву, на котором располагались Чабанмахи, повернули назад, сразу за известным уже нам домом взяли резко вправо и вверх, туда, откуда наступали наши товарищи из внутренних войск. Улицы были пусты, дома заброшены, с пробоинами от снарядов, кое-где на улице валялись предметы бытовой мебели, одежды. Ещё через полчаса продвижения мы вышли, видимо, на одну из центральных улиц села, а здесь было уже настоящее столпотворение военнослужащих внутренних войск и скопление боевой техники: бронетранспортёры, боевые машины десанта, люди – все снуют туда-сюда, как муравьи, стоят шум, гам, одно-, двух- и трёхэтажный мат, но здесь спокойно, потому что кругом только наши.

Валиев также идёт первым, переговариваясь с кем-то по рации, и вдруг среди боевой техники мы увидели наши боевые машины, точнее, они должны были быть нашими, но что они могли здесь делать? Механик-водитель Константин Левин сидит на ребристом листе своей БРМ и разговаривает с кем-то из военнослужащих внутренних войск – точно, наши! Машины стоят друг за другом в колонну вдоль невысокого, но обязательно каменного забора очередного домовладения.

– Вы что здесь делаете, парни? – спросил явно обрадованный Олег Барков.

– Вас спасать приехали! – не замедлил ответить Игорь Авдеев.

– Нас-то спасать пока не стоит – мы сами кого хочешь спасём, – продолжал улыбаться Олег. – А то, что приехали – хорошо, хоть не пешком домой пойдём.

Подошёл Валиев, забрал с собою Панчишина и Бодрова и куда-то с ними ушёл, приказал далеко не расходиться и разрешил нам покурить. Всё это время мы не курили, а я даже и не заметил – курить совершенно не хочется, пока об этом не вспомнишь, а сейчас вспомнил и захотелось. Я устроился на башне нашей БМП и впервые за несколько часов вздохнул спокойно. Сейчас, правда, переживаю какое-то непонятное чувство, прежде мною не испытанное: я одновременно и трепещу неприятно от того, что было, и ликую от того, что всё хорошо закончилось, но дышать полною грудью до сих пор не могу. Пытаюсь зажечь спичку – руки трясутся. Наконец, справился, закурил. Головокружение и даже какое-то отупение от никотина, из которого меня вывел Слава Мохов.

– Эй, Фил! Ты что грустишь? – спросил он, взгромоздившись на броню рядом со мною, и протянул мне огромную грушу, как и те, которые мы видели в диком саду у дороги.

Вячеслав Мохов – мой ровесник, родом из Пензы, среднего роста, худощав, но жилист, невероятно силён для своей небольшой комплекции и очень ловок, что не раз показывал на тактических занятиях в воинской части. Слава вёл себя довольно развязно и дерзко со всеми, с кем говорил, даже со старослужащими, когда они ещё служили, но это была такая не нарочитая дерзость, а некая привычка, как будто там, где он жил, все так себя вели, и он просто привык к такой манере общения. Сам он говорил, что до армии у него были какие-то наполовину криминальные делишки, и это было неудивительно, а я ещё подумал, что если бы он жил в моих родных Набережных Челнах, то обязательно бы состоял в какой-нибудь группировке. Я так и не мог понять его истинную натуру. Он мог быть добрым, компанейским человеком, всегда щедрым – никогда и ни для кого ничего не жалел, независимо от того, был ли одаряемый ему близок или нет. Порою же он мог быть откровенно злым, жестоким, и я до сих пор не понимаю, как могли одновременно сосуществовать в нём такие черты характера. При всём этом Слава попадал в смешные ситуации, иногда и не по своей воле. У него была особенность – он разговаривал во сне. Я и до него знавал множество людей, во сне разговаривавших, но если те, кого я знал, произносили во сне нечленораздельную чушь или какие-то обрывки фраз, то Слава проговаривал целые предложения, и каждое предложение по смыслу логично следовало за другим – это было удивительно! Однажды в части, совсем недавно, каких-то два-три месяца назад, я проснулся за час до подъёма и просто лежал, наслаждаясь солнечным утром, чем-то оно мне в тот день напомнило утро в пионерском лагере, где я так же иногда просыпался до подъёма. В тот день ответственным офицером по батальону был наш начальник штаба майор Бондарь, бывший танкист, не разведчик, за что его не любили многие офицеры. Мы же, солдаты, его откровенно ненавидели за его чрезмерную уставщину, придирки, непрестанную матерщину, которую он пускал в ход каждый раз, когда открывал рот. Над этим мы уже просто смеялись. И вот случилось так, что в это утро ответственный по батальону зашёл в казарму в тот момент, когда Слава заговорил. Он с кем-то разговаривал по поводу увольнения на выходные, которого ему, естественно, никто давать не собирался – в увольнения нас не отпускали. В это время было слышно, как дежурный по роте, им был в тот день Витя Добров, сказал: «Никак нет, все спят!». Майор Бондарь не поверил и я услышал, как мягкими шагами он идёт в расположение, а сзади, чуть более тяжело, может быть даже нарочито тяжело, идёт Витя Добров. Слава же со своим собеседником перешёл на повышенный тон: «Да что ты говоришь?! И что мне твой Бондарь сделает?», потом что-то неразборчиво и уже после перешёл на ругательства: «Чудовище!», через некоторое время: «Козлина!». Кровать Славы располагалась первой от коридора, именуемого взлёткой, а я был от него через две кровати вглубь расположения, отвернулся, накрылся подушкой и смеялся про себя навзрыд, пытался воспроизвести непроизвольный кашель и чувствовал, что начальник штаба уже здесь, видит этот моноспектакль. Майор Бондарь, видимо, убедился, что Слава действительно спит и не нашёл ничего лучшего, как спросить Доброва: «Дежурный, почему у вас люди во сне разговаривают?». Дежурный предсказуемо ничего не ответил, и Бондарь был вынужден ретироваться, не применив в этот раз никаких санкций.

– Спасибо! – ответил я. – Не грущу – просто пока не могу прийти в себя.

– Что, страшно было? – как всегда вальяжно спросил он.

– Да, было, – согласился я. – Не то слово, как страшно было. Тебе разве нет?

– А мне – нет, – сказал он немного даже презрительно.

Я молча ел грушу и пытался понять, бравада это или нет, действительно ли ему наплевать на свою жизнь, или он лишь старается показать деланное пренебрежение к ней.

– Жить надо весело, Фил, – решил продолжить он поучительно. – И умирать тоже весело.

– Не рано ли собрался умирать? – спросил я, проглатывая буквально тающие во рту куски груши.

– Я вообще пока не собираюсь умирать, – ответил он, улыбаясь и снимая снайперскую винтовку с плеча. – Хочу пожить, Родине послужить. Я сегодня держал на прицеле этих хануриков, тех, кто отступал, – мог бы их всех перестрелять, одного за другим, но открывать огонь команды не было. Потом вдруг командир сам стал стрелять – где логика?

– Мы же видели, откуда стреляют, а вэвэшники – нет, наверное, поэтому, – сказал я очевидную, казалось, идею и выбросил на дорогу огрызок груши, который, я заметил краем глаза, попал под начищенные берцы какому-то очередному проходящему мимо военному. Я не придал этому значения, но так же краем глаза заметил, что берцы остановились и смотрят на меня. Слава тем временем стоял на броне и рассматривал село в прицел своей снайперской винтовки. Сделав лицо понаглее, я повернулся и уже приготовился сказать что-то вроде: «Ну что такое? Я же не попал в тебя – иди дальше!», я обомлел и у меня просто челюсть отвисла – передо мною стоял генерал-лейтенант. Он был одет в такую же горку, как и мы, только с зелёным оттенком, а две его огромные звезды на каждом из погонов были вышиты тёмной зелёной нитью, отчего не блестели и издали никак не выдавали в его владельце высокопоставленного офицера. Генерал сурово смотрел на меня, видимо, подбирая нужные слова для того чтобы отчитать меня. Скорее всего, он был из внутренних войск, ведь здесь, в этой части села, из армейцев были, вроде бы, только мы. Я вспыхнул, покраснел, как рак, от стыда и невольно отвернул взгляд, даже не извинившись и приготовившись к самому плохому. Но вот через пару секунд с облегчением заметил, что берцы повернулись и последовали туда, куда они направлялись первоначально.

– Что этот генерал тебя так рассматривал? – Слава, наконец, оторвался от прицела.

– Да я ему огрызок бросил под ноги, – сообщил я. – Случайно.

– Ха, вот ты олень! – ответил со смехом мой товарищ. – Ладно, хоть в голову ему не попал. Ты, кстати, заметил, что генерал какой-то слишком молодой?

– Да, заметил, только подумать об этом не успел.

– Ему лет тридцать пять – сорок, – предположил Слава. – Молодой совсем. Вот, смотри, ещё один встретился.

Мы увидели, как в нашем направлении двигался кто-то из наших, мы это заметили, потому что он был одет в горку, но непонятно было кто именно, потому что этот кто-то нёс у себя на спине огромное мягкое кресло и сейчас он чуть не налетел на ещё не успевшего отойти от нас генерал-лейтенанта. Трудно было понять, о чём они говорили, но видно было, генерал говорил тихо, а Саша Ливанов, ибо это был именно он, не поднимая головы, что-то очень резко ответил ему и пошёл дальше. Генерал в пол-оборота гневно и одновременно удивлённо смотрел на уходящего Ливанова, но не остановил его.

– Эй, Саня, куда ты эту бандуру несёшь? – спросил Слава, когда Ливанов поравнялся с нами.

– С собой, куда же ещё? – удивился Саша, снимая свою ношу. – Сидеть будем в палатке или на улице.

– А что тебе генерал сказал?

– Какой генерал?

– Которого ты только что встретил, – уточнил Слава со смехом.

– Это генерал???

– Да! – радовался Слава. – Вот ещё один дурачок нашёлся. Ха!

– Он меня спросил: «Куда ты это несёшь, сынок?», я ответил, что с собою – что такого-то? – как будто оправдывался Саша Ливанов.

– Я не могу, – смеялся Слава. – Клоуны! Один грушей зарядил в генерала, другой его послал подальше!

– Да иди ты! – бросил ему Саша Ливанов и отошёл от нас.

– А над чем ты смеялся? – спросил я Славу Мохова. – Ржал как конь?

– Это когда? – видимо не сразу понял мой товарищ, потому что опять смотрел в прицел своей снайперской винтовки.

– Тогда, – многозначительно сказал я. – Во время боя. Когда в нас пулемёт из собачьей будки начал палить и Олег хотел прикладом пробить Лаврову по голове.

– А-а-а, – протянул он и, оторвавшись от прицела, опять засмеялся. – Это Илюха сказал, что тоже хочет научить своего пса стрелять из пулемёта!

Я даже не думал, что будет так смешно и импульсивно рассмеялся. Было бы мне смешно, если бы я услышал это там?

– Я, между прочим, тут вот… кое-что увидел, – сказал Слава достаточно серьёзно, что на него было непохоже. – Смотри.

Он протянул мне свою снайперскую винтовку и показал, куда смотреть. В оптический прицел я увидел, как в селении, ниже нас, у одного из домовладений стоит фура вместимостью тонн на пятнадцать и в эту фуру наши люди, а судя по форме, это были омоновцы, сносят имущество, мебель из покинутых местными жителями домов: какие-то тумбочки, мягкие кресла, серванты, телевизоры – наверное, цветные – какой смысл брать чёрно-белые?, ковры, скатанные в рулоны – всё это люди загружают в ненасытное чрево грузового автомобиля.

– Ну что, видишь? – поинтересовался Слава.

– Угу, вижу.

– Вот тебе и дела, – всё так же с усмешкой проговорил он. – Кому война, кому мать родна.

– Интересно, зачем они это делают? – спросил я, отдавая ему снайперскую винтовку. – Домой, на фурах, повезут всё это богатство? Да и богатство ли это? Так… нехитрый скарб. Далеко ли увезут?

– Вот ты смешной! – удивился он. – Домой, конечно! Не бедным же будут раздавать по дороге. Кстати, я этих омоновцев и не видел здесь во время штурма – только вэвэшников. Зато сейчас какие красавцы – эх!

Пришли наши парни. Некоторые тоже с коврами. Если Ливанов принёс кресло, то двое или трое шли с рулонами ковров по два-три у каждого. Увидели подходившего к нам Валиева.

– Эх, сейчас начнётся! – потирал руки довольный Слава Мохов.

– Это что за цыганский табор здесь? – спросил старший лейтенант Валиев. – Откуда вещи? Зачем?

– Да это вам принесли, товарищ командир! – сидя с папиросой во рту и довольно небрежно бросил Ливанов.

– Что? Встать! Смирно! – закричал Валиев.

Мы замерли перед машинами.

– Становись в одну шеренгу! – неистовствовал он. – Смирно! Вы знаете, как это называется? Это называется мародёрство! За это под трибунал можно попасть! Дегенераты!

– Товарищ старший лейтенант, разрешите! – возразил как всегда недовольный Ливанов. – Там омоновцы вообще в фуру всё грузят, а мы-то что? Мы – по мелочи.

– Молча-а-а-ть! – закричал Валиев. – Мы – не они, запомни это, албанец. Всё отнести обратно, где взяли! Ливанов, ты относишь кресло.

XXI

Мы приехали в лагерь и оказалось, что уже время ужина. Валиев приказал перед ужином почистить оружие.

Ещё оказалось, что солдаты из других подразделений узнали, что мы были в селении и это обстоятельство уже обросло некими несуществующими подробностями и откровенными небылицами. Нас видели на полевой кухне и спрашивали: «Эй, разведка! Ну что, много чурбанов намолотили?», «Много раненых? Как выносили?», «Как там местные?». Мы больше отмалчивались, как и наши танкисты, побывавшие ранее в Ботлихском районе, а Олег Барков посоветовал парочке наиболее ретивых «интервьюеров» заткнуть пасти и спокойно работать челюстями. Во время ужина, который проходил у нашей палатки, Андрей Рембовский с полуупрёком, но довольно робко обратился к командиру:

– Товарищ старший лейтенант! Разрешите спросить?

– Чего тебе? – ответил Валиев, пережёвывая пшённую кашу с тушёнкой.

– А почему вы не разрешили мне вы-ы-стрелить? – проблеял он, вытягивая первый слог в слове «выстрелить». – Тогда, в первый раз.

– Вот ты даёшь, Рембовский! – усмехнулся Валиев. – Не думал, что ты такой кровожадный.

– Да чтобы башку твою под огонь не подставлять, дурилка ты картонный! – вмешался Олег Барков. – Неужели непонятно?

– Но ведь мы же всё равно…, – всё так же робко сказал Андрей.

– Да хватит уже, заткнись! – вновь прервал его Олег.

– Успеешь ещё повоевать, Рембовский, – уже более серьёзно сказал Валиев. – Все вы ещё успеете – торопиться точно не стоит.

– Товарищ старший лейтенант, но вы видели это? – спросил Слава Мохов. – Как вэвэшники один за одним спускались в эту будку?

– Видел, конечно.

– И что это, по-вашему, было? – спросили многие. – То, куда они полезли?

– Лаз, думаю, – всё так же жевал пищу командир. – Лаз, подземный ход, ведущий куда-то… Куда-то к другой огневой точке. Или на выход из села. В принципе, информация была, что может быть нечто подобное.

– Вот, черти! – то ли возмутился, то ли удивился Игорь Авдеев. – Все горы перекопали.

Вечером, когда уже стемнело, Валиев построил нас у палатки и произнёс:

– За выполнение боевого задания, за участие в освобождении села Карамахи от бандформирований, от имени командира батальона объявляю вам благодарность!

– Служим Отечеству! – ответствовали мы.

Неужели этот день закончился? Ночью опять в патруль.

***

Утром узнали, что опять теракт в Москве. Больше ста человек погибли, где – точно не известно. На Сашу Бодрова больно смотреть – он здесь, на боевых действиях, а мама вроде бы там, в мирной жизни, в Москве, но получается так, что в Москве сейчас даже опаснее, чем здесь. И нет никакой возможности что-то узнать о ней. Сейчас, наверное, я рад, что принадлежу к этой общности людей, объединённых одной целью, как по иронии судьбы однажды он мне и сказал.

Пребывание в этом замечательном месте заканчивалось. Не знаю, будем ли мы когда-нибудь ещё здесь, но если здесь надо быть, то только в гостях и без оружия. С вечера собрались и в этот раз погрузили даже нары, распределив их равномерно между машинами. На нашей машине мы закрепили их над бревном для самовытаскивания, да так получилось, что сложенные нары представляют собою громадную спинку кресла, на которую можно было бы опереться, но мы с Володей Шварцманом всё же не рискнули этого делать и разместились спинами к башне, свесив ноги в люки-бабочки. Опять начинается жара.

На все вопросы о том, куда едем, старший лейтенант Валиев отмалчивался или отвечал пространными фразами о том, что, мол, «сами узнаете» или «не всё ли вам равно?», всё как обычно, в его манере обращения с нами. А может быть, он и сам не знает, куда едем?

Продолжились нескончаемые серпантины дорог, но буквально через пару часов мы спустились на равнину и перед нами предстал небольшой с виду населённый пункт, на подъезде к которому указатель показал нам, что это город Кизилюрт. Мы остановились у ближайшей колонки, чтобы умыться и набрать воды.

– А этот… Кизя.. Кизялюрт, – начал Игорь Авдеев, механик-водитель нашего третьего экипажа. – Это же там, где перемирие с чеченами подписали?

– Нет, – ответил Саша Бодров, растирая холодную воду по лицу. – Это в Хасавюрте было. Позорные Хасавюртовские соглашения.

– Эй, эй! – осадил его Валиев. – Ты самый умный что ли? Всё знаешь? Сам-то в это время ещё пирожки мамкины жрал!

– Да, жрал, – спокойно ответил Саня. – Жрал и смотрел новости, и не понимал, как может быть такое. Как может армия вообще вступать в переговоры с террористами?

– А что надо было делать? – с похожей на Ленина хитрецой спросил Валиев. – Вот ты бы лично что сделал?

– Ну не знаю, – задумался Бодров. – Дал бы приказ давить до конца.

– Кого давить? – как будто не понял командир.

– Как кого? – искренне удивился Саша. – Боевиков. Чеченцев.

– А они там все такие были?

– Какие такие?

– Все ли чеченцы были боевиками? – уточнил командир.

– Не знаю, – замялся уже Саша. – Но думаю, что да. А если и сами не были боевиками, то точно сочувствовали им.

– Многого ты не знаешь, сержант, чтобы такие решения принимать.

– А вы знаете? – спросил Саша.

– Всё, собрались! – вместо этого сказал Валиев. – К машине!

Командир, конечно, нам этого не рассказал, как и не объяснил, зачем надо было спешить, ведь наши три машины вырвались так далеко вперёд остальной колонны, и неплохо было бы просто подождать отставших товарищей. Поехали прямо через город, по одной из центральных улиц, прижимая антенны боевых машин к броне, чтобы не задеть линии электропередачи. Люди приветливо махали нам, улыбались, и было видно, что здесь нам рады. Уже, правда, никто не подбегал с продуктами питания, отчасти, может быть, ещё и потому что мы ехали довольно быстро. Город скоро закончился, а перед нами предстала горная цепь, опоясывавшая огромное равнинное пространство, на котором располагался город. Дорога, по которой мы едем, плавно уходит в лежащие перед нами горы, небо над которыми было фиолетовым от грозовых туч, а на город всё так же падали солнечные лучи.

Под тучами было немного прохладнее и кое-где на нас падали редкие капли дождя, который даже не чувствовался на большой скорости. Через несколько часов вновь выехали на равнину и здесь, за границей гор, была абсолютно пустынная местность без какой-либо растительности, как будто выжженная ядерным взрывом земля. Здесь сразу же подул ветер с песком и пылью, и совсем скоро третья наша БМП встала. Механик-водитель Игорь Авдеев сразу же сообщил об этом по радиосвязи, и мы вынуждены были остановиться. Тотчас был поднят ребристый лист и все наши три механика-водителя во главе со старшим лейтенантом Валиевым забрались на машину и устроили своеобразный консилиум, склонившись над двигателем, как над умирающим пациентом. Мы сошли с дороги оправиться, попить воды и осмотреться. Я удивляюсь, как в одной маленькой республике может быть такое разнообразие природного ландшафта, ведь, казалось, что только что были покрытые зелёной растительностью живописные горы, а сейчас уже перед нами предстала то ли пустыня, то ли полупустыня, местами окрашенная в красно-коричневый цвет.. Зловещий вид этому пейзажу придаёт и хмурое тяжёлое небо с парящим в воздухе напряжением вот-вот готового начаться дождя. Безжизненный вид окружающей среды простирается на километры вперёд, хотя мне кажется, что гораздо дальше.

И всё-таки это свобода. В армии свободы нет, ведь здесь всегда кто-то решает, что мне делать каждую минуту моей жизни, но сейчас, на этом марше, и вообще в этой командировке, я чувствую себя невероятно легко. Именно здесь, далеко от дома, со своими товарищами, ни с одним из которых я не состою в крепкой дружбе, но с которыми разделяю чувство единения в исполнении нашего воинского долга и самое главное – чувство справедливости в том, что мы делаем, я чувствую себя вполне свободным. Здесь мы скованы одной цепью и связаны одной целью – не помню, правда, о ком эта песня, но к нам она подходит идеально. Наверное, в этом и есть парадокс – быть в армии и чувствовать себя свободным. Почему-то только здесь и сейчас я чувствую это.

– К машине! – последовала команда Валиева и я заметил, что метров на двадцать отошёл от дороги, а мои товарищи из двух экипажей находятся около машин. – Маринин! Ты куда опять собрался? Иди сюда!

Валиев даже не подколол в этот раз, а только кивнул головой в направлении моей машины. Быстро взобравшись на броню прямо через левый борт, на котором уже, свесив ноги вниз, в десантное отделение, сидел Владимир Шварцман, я прошествовал к своему месту и мы вновь тронулись в путь. Я спросил у Володи, что случилось с третьей машиной, и он ответил, что сам толком не понял, но что-то с топливным насосом. Третий экипаж остался ждать на месте помощи ремонтников, следовавших позади.

Унылый апокалиптический пейзаж не прекращается, но в одном месте окружающий нас вид несколько изменился. Асфальтовая дорога, по которой мы едем, привела нас к полю, покрытому белым порошком. Здесь дорога уходит влево в объезд этого поля и в километре-полутора от нас возвращалась к своему первоначальному направлению. Я подумал, что мы поедем прямо через поле по сухой белой почве, но мы свернули в объезд.

– Саня, а почему мы прямо не поехали? – спросил я. – Дорогу же видно!

– Здесь солончаки, – повернулся он к нам. – Валиев по радиосвязи категорически запретил лезть вперёд, – постучал Саша по уху шлемофона. – Завязнуть можно, под солью может быть грязь и ил.

Довольно быстро мы объехали этот участок и вернулись на прежнее направление движения с его унылым коричневым пейзажем. Весь этот пустынный вид с нашими двумя машинами на его фоне, как челноки в безвременье, казался сюжетом какого-нибудь фантастического рассказа о будущем человечества, в котором жить не так уж и хорошо.

Ещё через несколько часов нашу дорогу под прямым углом пересекла точно такая же широкая трасса. Слева от перекрёстка с обеих сторон дороги расположились придорожные кафе и мотели. Куда ехать дальше, судя по всему, не знал даже Валиев. Перекрёсток мы проехали прямо и остановились справа на обочине. Командир сидел, свесив ноги в люк, за местом механика-водителя и пытался вызвать по рации командование батальона, но, видимо, безрезультатно – неужели мы уехали так далеко?

XXII

Местные жители высыпали на улицу, сейчас они находились через перекрёсток от нас и удивлённо взирали на незваных гостей, так же, как и незваные гости на них. Здесь, видимо, армия ещё не проходила, и сейчас две наши машины вызвали небывалый ажиотаж среди малочисленных обитателей этого места. Наконец, Валиев стал что-то говорить в радиостанцию, а местные жители направили к нам двух «делегатов», мужчину и женщину средних лет, уже нагруженных авоськами с лавашами и какими-то небольшими коробками.

– Добрый день! – приветствовала нас женщина на русском языке с едва заметным акцентом.

– Здравствуйте! – ответствовали мы.

– Это вам! – протянула она нам свои сетки с продуктами и сделала знак своему спутнику, чтобы сделал то же самое. – Лаваши ещё горячие.

– Да зачем? Не надо было бы! – с улыбкой сказал Саша Панчишин, тем не менее, принимая подарки. – Спасибо!

На этом визитёры развернулись и ретировались, даже ничего не спросив, видимо, в силу своей природной скромности, и из нас никто не решился начать разговор. В авоськах, кроме лавашей, были пачки печенья, банки со сгущёнкой, тушёнкой (а то у нас своей мало!). Наконец, Валиев, выслушав инструкции от командования, отцепил шлемофон от радиостанции и декларировал:

– Так, внимание сюда! Мы слишком далеко оторвались от колонны и здесь необходимо оставить регулировщиков.

– Кого? – перебил командира Саша Ливанов.

– Ливанов, упор лёжа принял! – вскричал старший лейтенант Валиев.

Саша недовольно перекинул ремень автомата за спину, и встал в упор лёжа на обочине дороги. Видимо, неполные два года службы не научили его, как необходимо разговаривать с командирами и начальниками.

– Итак, – продолжил командир, – на всём протяжении пути колонна растянулась, и чтобы никто не заблудился и не уехал куда-нибудь в Китай, принято решение оставлять регулировщиков на перекрёстках равноценных дорог.

– Товарищ старший лейтенант! – обратился Саша Панчишин. – А не лучше ли просто передать ориентиры, ведь здесь они так приметны. Вот смотрите: кафе «Титаник»!

– Нельзя, Панчишин! – резко ответил Валиев.

Валиев промолчал, после чего осмотрел нас.

– Так, от первой машины останется… Савчук – ты, от второй – Маринин, – вынес свой вердикт командир и уже обратился к нам двоим. – Внимание, юноши: предельная осторожность, с местными по возможности в разговоры не вступать, тем более – не конфликтовать, патрон в патронник не досылать, оружие с предохранителя не снимать, смотреть во все стороны. При приближении наших машин показывать направление движения в ту сторону (он указал на дорогу, проходившую мимо упомянутого Сашей Панчишиным кафе «Титаник», на обочине которой и стояли местные жители). Если машин нет – на перекрёстке не отсвечивать, а то здесь всё, как на ладони. Понятно?

– Так точно, – ответили мы без задора, но деваться было некуда.

– Всё. Остальные – по местам!

Две наши машины зарычали, развернулись и направились в сторону кафе «Титаник». Мы так и остались стоять на месте, настороженные и озирающиеся по сторонам.

Пейзаж был таким же апокалиптическим, но здесь, по крайней мере, жили люди. Вдоль дороги тянулись широкие трубы, похожие на теплотрассу, уходящие куда-то в неведомую даль, здесь любая панорама не имеет границ – всё уходит в бесконечность. Мы пока не знаем, как примут нас в этой местности, хотя люди, вроде бы, приветливые, это успокаивает. Ещё успокаивает курение, ну или говорят, что успокаивает; убаюкивает и тишина, которая осталась с нами после отъезда боевых машин. Надо покурить.

Глеб Савчук, наводчик-оператор главной нашей машины, был родом из Самары, призыва два-девяносто восемь. Высокого роста, худощав, но крепок и жилист, смугл от постоянного загара и копоти. Всегда смотрит как будто исподлобья, недоверчиво и хищно одновременно, и если не знать его поближе, то можно подумать, что он настроен весьма агрессивно в отношении своего собеседника. Но вместе с тем, в общении он приятен, прекрасный собеседник, с чувством юмора и некой дерзостью, которой немного напоминает Славу Мохова.

– Как думаешь, скоро появится первая машина? – спросил я.

– Я думал, что ты спросишь, скоро ли появятся первые парламентёры? – улыбнулся Глеб.

– Так они уже были! Даже гостинцы принесли, которые, правда, уехали в машине.

– Думаю, не раньше чем через час, – сказал Глеб. – А вот эти гости придут намного раньше.

Он показал головою на группу людей, мужчин и женщин, собравшихся у кафе «Титаник», которые смотрели на нас и о чём-то переговаривались. Наверное, о том, что мы здесь забыли, не отразится ли наше пребывание на них, и скоро ли мы отсюда уберёмся.

– Ну что, отдохнём немного, – заметил я.

– Да, главное, чтобы не насовсем, – пошутил Глеб.

И получаса не прошло, как к нам выдвинулся первый «парламентёр». Точнее, это была она же, та женщина, которая принесла нам лаваши и консервы. На сей раз в руках она несла бутылку лимонада и ещё что-то поменьше. Мы перекинули автоматы за спину, вышли на дорогу, навстречу ей, и встретились на перекрёстке. Вместе с лимонадом она принесла нам по пачке сигарет «Союз Апполлон» и в этот раз заговорила:

– Как у вас дела? Вы здесь надолго?

Мы молчим и не знаем, что сказать, наверное, потому что сами не знаем.

– Ну ладно, вот вам! – протянула она свои подарки. Сейчас её акцент казался более сильным, чем раньше. – Что здесь делать-то будете?

Мы опять замялись, но потом переглянулись и я ответил:

– Мы здесь до вечера, машины будем направлять.

– Скоро обед будет готов, – сказала она тотчас же, как будто ей было всё равно, каким будет ответ. – Мы вас позовём!

Мы поблагодарили и ещё раз удивлённо переглянулись, а она просто развернулась и ушла прочь. Лимонад «Тархун» был прохладным, сильногазированным и очень вкусным, а сигареты с фильтром мы не курили уже давно. Уже минут через пять от кафе «Титаник» в нашу сторону направился ещё один «парламентёр», тоже женщина, в руках несла бумажный свёрток. Оказалось, что это молодая девушка лет двадцати или чуть больше, одетая в длинную до щиколоток юбку и кофту с длинными рукавами. Она принесла нам пирожки, протянула их Глебу, потому что он был ближе к ней, и, улыбнувшись, развернулась и ушла, не сказав ни слова. Пирожки с мясом были горячими, только из печи или со сковородки, и мы съели их меньше чем за минуту.

– Да, удивительно! – крякнул Глеб, вытирая руки о бумагу, оставшуюся от пирожков.

В такой кромешной тишине любой, даже самый слабый, звук слышится отчётливо, и рёв моторов боевых машин мы услышали ещё за четверть часа до их прибытия на перекрёсток. Когда они подъезжали уже непосредственно к нам, их рёв казался невыносимым – так мы уже привыкли к тишине за этот час. Это были два МТЛБ из мотострелкового батальона. Я вышел на перекрёсток и показал рукой направо от себя, и на повороте парни на броне помахали мне руками.

Расстояние между машинами в колонне было большим, но не таким, как между нашими двумя машинами и всеми остальными и следующая машина появилась через четверть часа. Ей оказалась очередная маталыга. Солдаты на броне уже издалека махали нам руками, а проезжая перекрёсток спросили, как у нас дела – Глеб показал большой палец правой руки вверх. Машины стали проходить с интервалом примерно в десять минут.

– Ну что, – сказал я Глебу. – Надо будет по очереди идти обедать, здесь же должен кто-то оставаться.

– Это и ежу понятно, – последовал его ответ. – Кто первый-то пойдёт?

– Мне всё равно, если честно, могу я, можешь ты, – сказал я. – Здесь опасно оставаться одному, туда тоже, если честно, небезопасно идти.

Наконец, мы увидели, как к нам направилась та самая девушка, которая приносила нам сигареты и лимонад. Барышня подошла и с улыбкой, адресованной только Глебу, промолвила:

– Пойдёмте обедать!

Немного смущённый Глеб повернулся ко мне, и я тоже с улыбкой всего лишь развёл руками – иди! Я же немедленно ушёл с перекрёстка к трубам теплотрассы, здесь есть чувство некой защищённости рядом с этим ничтожным укрытием. К тому же нет необходимости маячить на перекрёстке в то время, когда не слышно даже звука машин. Снял автомат со спины, в руках держать его несколько спокойнее. Местные буквально обступили Глеба со всех сторон и провожают его в кафе, похлопывая по спине. Что-то неуютно как-то от этого. Слишком всё гладко и дружелюбно.

Время тянется медленно. Очень медленно. Может быть, пока не слышно рёва моторов, сбегать по-быстрому туда, в кафе, просто посмотреть, как он там? Вот из кафе вышел какой-то бородатый мужик лет сорока, довольный и улыбающийся, пошёл в противоположную от меня сторону, туда, куда едет наша колонна. Наконец, послышался рокот приближающихся боевых машин. Это были сразу четыре МТЛБ из мотострелковой части нашего батальона. Я вышел на перекрёсток и показал рукой направление движения – первая машина, повернув, остановилась прямо на перекрёстке. Сидевший рядом с пулемётной башней старший лейтенант обратился ко мне:

– Боец, где здесь можно воды набрать?

Я, не задумываясь, показал на кафе «Титаник». Остальные машины остановились одна за другой в том же порядке, что и ехали. Командир отправил двух солдат с термосом на двенадцать литров в сторону кафе, а я им крикнул вслед:

– Пацаны! Там мой товарищ должен быть, посмотрите, как он там!

Они кивнули и пошли дальше. Офицер нехотя решил спросить:

– Ну что, боец, часто машины ездят?

– Нет, одна-две в пятнадцать минут, – ответил я. – Растянулись сильно.

– А ты из какого подразделения? – он окинул меня взглядом с головы до ног. – Спецназ?

– Разведка, – ответил коротко.

– Что, уже разведчиков стали ставить в регулировщики? – как будто у меня спросил он, но скорее это был вопрос, ответа на который не требовалось. – Я вот несколько своих тоже расставил, там, позади.

Я молчал, даже не зная, как можно поддержать разговор, но у офицера вопросы ещё были:

– А у вас же в разведке ещё и десантники есть?

– Так точно, есть, – ответил я. – Разведывательно-десантная рота.

– Они тоже с вами?

– Нет, они отдельно, у них какие-то свои задачи.

– А где они сейчас? – не унимался старший лейтенант, хотя, возможно, ему просто хотелось поговорить с кем-то, кроме своего экипажа.

– Вот этого я точно не знаю, – улыбнулся я. – Даже если бы и знал, то не думаю, что можно было бы говорить. Мы с ними в Каспийске виделись месяц назад, они потом куда-то уехали.

– А что, как здесь местные? Нормально встретили?

– Да вроде бы хорошо, – надеясь именно на это, ответил я. – Нас обедать позвали, мой товарищ сейчас там.

– Да, неплохо устроились, – не преминул заметить офицер.

Вскоре вышли два бойца из экипажа МТЛБ: один из них нёс термос в руках, облокотив его на грудь, а второй шёл с пакетами в каждой руке, доверху нагруженными какой-то снедью.

– Да ёжкин ты кот! – удивился командир. – Что они уже там набрали?

– Что положили, то и набрали, – теперь заметил я.

– Что-о? – протянул старший лейтенант, как будто я сказал дерзость.

– Я думаю, что их даже не спрашивали, – сказал я безразличным тоном. – Просто вручили пакеты и всё.

Парни, между тем, улыбались, залезая на броню.

– Всё нормально с твоим друганом, – сказал один из них. – Чай пьёт.

– Ну, всё, боец, бывай! – сказал офицер. – Чувствую, здесь вы надолго задержитесь, очень уж сильно колонна растянулась.

Я поднял автомат стволом вверх в знак прощания и отошёл.

Ещё через какое-то время появился Глеб. Сейчас он напоминал того самого волка из мультфильма, с которым всегда сравнивают объевшихся за один приём пищи людей. Передвигался он очень вяло, поглаживая левой рукой живот, как будто способствуя скорейшему перевариванию еды, автомат на сильно расслабленном ремне болтался за спиной. Чувство невероятного блаженства покрывало его лицо, и весь вид его свидетельствовал об удовольствии от жизни, как будто сейчас он находился не в армии, в районе боевых действий, а на каком-нибудь заграничном курорте, фотографии которых я видел в журналах о путешествиях.

– Иди, Фил! – еле проговорил он. – Тебе уже положили суп харчо. На второе будет баранина с картошкой.

Я отправился и, когда зашёл внутрь, оказался в просторном, чистом и очень уютном помещении, обставленном квадратными столиками на двоих, покрытыми толстыми тканевыми скатертями с цветами в вазах на каждом столе. Электрический свет в зале не горит и поэтому стоит небольшой полумрак. Посетителей не было вообще. Это было неудивительно, ведь за прошедший час с небольшим, что мы здесь находились, мимо нас не проехал ни один гражданский автомобиль. Пол застелен коврами, отчего было несколько стеснительно ступать по нему в пыльных сапогах. Я встал на входе, но женщина за прилавком, та самая, которая в первый раз подходила к нам на перекрёстке, помахала мне рукой и заговорила:

– Заходи, заходи, парень! – показала в сторону расположенной в углу раковины. – Иди, мой руки и садись за стол, уже всё готово!

Я исполнил всё, что было предписано, и расположился за столом, положив автомат на колени. За столом уже дымился суп, стоит тарелка с солёными и свежими овощами, и тарелка с горячим лавашом. Суп был всё ещё неимоверно горячим и мне пришлось дуть на него, что давалось мне с трудом – так давно я не ел по-настоящему домашнюю пищу и так хотелось поскорее начать. Ещё мне интересно, где девушка, которая к нам подходила – она необыкновенно мила и приветлива, хотелось бы поблагодарить и её тоже! Да и что греха таить, хочется просто посмотреть на симпатичную молодую женщину, а по возможности и поговорить с ней. Хотя я даже не знаю, с чего это общение начать, я и вообще-то довольно стеснителен с девушками. Но девушки в зале не было. Возможно, это также связано и с особенностями менталитета и воспитания местных людей – возможно, незамужней девушке не положено находиться в одном помещении с посторонним мужчиной. Играет музыкальное радио – какая-то очередная новая поп-группа поёт какую-то совершенно новую песню, по крайней мере, для меня. Что-то про то, что «день уходящий не вернуть», и «не торопись пройти свой путь», вроде прислушался и нормально звучит, хорошо. Что за радио, интересно? Из развлекательных я знаю только «Европу плюс», но и на «Маяке» песни тоже включают. От нетерпения и голода я стал помешивать ложкой суп, чтобы он остыл побыстрее, и не успел приступить к обеду, как услышал, что к нашему перекрёстку подъезжает очередная боевая гусеничная машина – грохот её траков слышен в помещении. Я даже готов поручиться, что это именно наш третий экипаж БМП, застрявший позади, звук от неё тяжёлый, но не такой, всё же, как от танков. От одного сорокотонного танка Т-72 земля буквально дрожит на несколько сотен метров от него. Наконец, суп достаточно остыл, и я приступил к его поглощению. Какой же это суп! И жирный, и острый, и настоявшийся, с насыщенным вкусом – я дольше осознавал это, чем ел, ведь съел я его буквально за несколько минут.

Женщины тоже в зале не было, возможно у неё были дела «за кулисами», но только я закончил с супом, как она уже вышла из внутренних помещений с подносом, на котором также дымилось второе – жаркое из баранины с картофелем. Поблагодарив добрую женщину, я принялся за второе, как вдруг в кафе со всей своей обычной стремительностью ворвался наш снайпер Слава Мохов. Оглянувшись и не заметив хозяев (женщина опять растворилась в глубинах подсобных помещений), но разглядев меня, он деланно разинул рот и воскликнул:

– Вот так нá тебе! Вот как вы тут устроились!

Я почему-то виновато развёл руками, приглашая его за стол. Он тотчас плюхнулся на стул напротив меня, так же, как и я, на колени положив свою снайперскую винтовку, и я смог его рассмотреть. Он был буквально чёрным от копоти: и форма, и лицо его – всё было чёрным, только зубы его белели, когда он открывал рот. Я предложил ему своё жаркóе, но хозяйка вышла из подсобки, как из наблюдательного пункта, и сказала, что накормит столько солдат, сколько будет необходимо накормить. Слава пошёл умываться, а я – звать наш третий экипаж. Все явились тотчас же, а за моим столом для него уже стояли тарелки с первым, вторым и салатом, в корзинке добавились лаваши. Вскоре все расселись по два и стали обедать.

– А что с вашей машиной случилось? – спрашиваю Славу. – И почему ты такой чёрный?

– Да вообще не знаю, – отвечает он, быстро поедая харчо. – Что-то с подачей топлива неладно было, потом сами всё исправили. Ну, в смысле, Авдей с Бодровым всё исправили.

– А почему ты такой чёрный? – я повторил ещё один свой вопрос.

– Фил, ты что докопался? – начал нервничать Слава. – Мы все здесь чёрные от копоти.

– Ну, всё-таки не такие, как ты, – возразил я.

– Слушай, Фил, ты что нарываешься? – Слава был уже на грани взрыва. – Ложкой в лоб захотел?

Я промолчал и продолжил есть своё жаркое из баранины с картошкой.

– Там, представляешь, – через некоторое время сказал Слава (он уже совсем успокоился), – танкисты застряли.

– Это как?

– Да как, помнишь то место, где мы сломались? Перед солончаками?

– Конечно, помню, мы его объехали.

– Вот-вот, – продолжил он, отставляя пустую тарелку из-под супа и принимаясь за жаркое. – Только танкисты объезжать не стали, а поехали прямо через них, дорогу же видно было. И застряли один за другим все десять танков, некоторые аж по гусеницы закопались.

– Да уж, веселуха, – довольно невесело сказал я. – И что теперь?

– А что теперь? – переспросил он так, как будто ответ был очевиден (признаться, ответ действительно был очевиден). – Ремвзвод ждут. Сначала мы ждали, теперь вот они. Только если мы сами починились, то эти навряд ли сами выберутся.

– Ну, может, попробуют, – понадеялся я. – Брёвна для самовытаскивания ведь есть?

– Какие брёвна, Фил?! – чуть не закричал мой товарищ, что даже остальные повернулись на нас. – Ты этого просто не видел. Там у некоторых танков гусениц не видно – так залетели!

Я опять замолчал, ещё и потому что хозяйка принесла нам чай, а к нему – плюшки, свежие, горячие, политые сиропом. И так к каждому столу.

– Да-а, устроились, – протянул Слава, потягивая чай. – Неплохо-неплохо.

– Может, останешься? – предложил я.

– Да вот ещё! – возмутился он. – Сами стойте тут на вашем перекрёстке.

Обед подошёл к концу, мы поблагодарили хозяйку и стали выходить на улицу. Оказалось так, что я выходил последним и услышал позади себя:

– Подождите! – это была та самая девушка. Она протянула мне свёрток с какой-то очередной выпечкой. – Передайте Глебу!

«Вот это да!», – думаю, – «Глебушка здесь даром времени не терял, вот уже гостинцы получает». Сейчас мне удалось рассмотреть её получше. Девушка была очень симпатична, но затянута в водолазку, тугой жилет поверх него и длинную до пола юбку. В глаза не смотрит – наверное, особенности воспитания. Ай, да Глеб!

– А можно узнать, как вас зовут? – решил спросить я.

– Мадина, – сказала она тихо и собралась уходить.

– А я Филипп, – сказал я, но это обстоятельство её, по-моему, совершенно не волновало. Уже вполоборота она сделала неопределённый жест головой и ушла в свои подсобные помещения.

Я подошёл к нашим – они над чем-то смеялись. Оказалось, что Слава Мохов ехал с правой стороны башни, облокотившись на неё и постелив под собою светлый ватный матрас, у самого выхлопного отверстия машины, и БМП извергала из себя чёрный дым прямо на него и на матрас за ним. Он долго сидел в одной и той же позе, подогнув ноги и положив на них снайперскую винтовку, а когда покинул своё насиженное место, на матрасе остался лишь его белый силуэт в той же самой позе на чёрном фоне копоти. Смеялись все, включая и самого Славяна. Надо будет спросить, где он взял матрас.

На этой мажорной ноте мы попрощались с нашими товарищами и отправились на своё место к трубам теплотрассы, где по дороге я отдал Глебу его плюшки, которые, скорее всего, ещё не были готовы, когда он обедал.

– Да, как ты барышне голову вскружил! – заметил я, когда мы подошли к месту нашей дислокации. – Что ты ей успел такого сказать?

– Странный ты, Фил, – удивился Глеб. – У тебя девушка есть?

– Да как тебе сказать? – ответил я. – Сам не знаю.

– Ты вообще какой-то мутный тип, – мрачно сказал Глеб. – Мало с кем общаешься, на какие-то очевидные вопросы ответить не можешь.

– Да вот послушай, – ответил я. – Девушка у меня была, я её обидел, а когда уходил служить в армию, она сказала, что может быть дождётся, а может быть, и нет. Потом я был в отпуске, она приходила ко мне, я её видел в окно, но калитку не открыл. Вот как ты скажешь: есть у меня девушка или нет?

Он просто покачал головой и ничего не сказал. Вдали вновь раздался рёв подъезжающей гусеничной техники.

– А у тебя есть девушка? – спросил я.

– Да, есть, – глаза его заблестели.

– Ждёт?

– Так разве это кто-то может знать наверняка? – с улыбкой проговорил он. – Пишет, что ждёт! Тем более, не маленькая уже.

– В каком смысле? – не понял я. – Разве по достижении восемнадцати лет человек ещё не является взрослым?

– Является, конечно, – вновь улыбнулся он. – Только ей уже далеко не восемнадцать. Ей тридцать.

– Ого! – непроизвольно усмехнулся я. – Не старая? – вновь выпалил я, не подумав, и тотчас пожалел.

– Да совсем нет, – сказал Глеб, нисколько, видимо, не обидевшись моему вопросу о её возрасте. – Наоборот, мне нравится: заботливая, внимательная, ласковая, эх!

1 Здесь: многоцелевой тягач лёгкого бронирования – лёгкий гусеничный транспортёр-тягач, предназначенный для перевозки людей, грузов, в качестве артиллерийского тягача, имеет на вооружении пулемёт Калашникова танковый (ПКТ), (прим. автора)

Продолжить чтение