Главная
Биографии и мемуары
Джеки Макмаллен
Шак Непобежденный. Автобиография настоящего монстра НБА
Читать онлайн бесплатно

Читать онлайн Шак Непобежденный. Автобиография настоящего монстра НБА бесплатно

* * *

Эта книга посвящается
Филипу Харрисону и Люсиль О’Нил,
творцам моей игры и моего характера.
Шак

Моей покойной сестре Карен,
любившей жизнь почти так же
сильно, как Шакила.
Джеки

Благодарности

Таахира, Амира, Ме’арайя, Шакир, Шариф и Майлз – вы та причина, по которой я каждое утро встаю с кровати и начинаю свой день с улыбки. Бабушка Одесса, бабушка Ирма и дедушка Харрисон, надеюсь, вы прочтете это на небесах, откуда по-прежнему наблюдаете за мной. Благодарю всю семью О’Нил и Харрисон. Дэйл Браун, Майк Пэррис, Джером Кроуфорд, Перри Роджерс, Колин Смитон, Синтия Аттерберри, Джо Кавальеро, Дэнни Гарсия, Энтони Холл, Марк Стивенс, Эми Мартин, Дерек Маллет, Уилл Харден, Томми Джонсон-мл., Эвелин «Пуни» Хьювал, Дейн Хьювал, Кэприс Хьювал, Кен Бэйли, Алекс Конант, Деуэйн Дэвис, Майкл Маллет и Николь Александер, спасибо, что приглядывали за мной.

Шефу Рональду Дж. Бойду из портовой полиции Лос-Анджелеса, шефу Дону ДеЛукке и шефу Карлосу Норьеге из полиции Майами-Бич и шефу Тому Риффу из Темпе, Аризона, полиции, спасибо за то, что тренировали меня и доверили мне вступить в ваши ряды правоохранителей. Также спасибо Джеки МакМуллан за то, что она проделала такую блестящую работу, помогая мне рассказать мою историю, а также Рику Вольфу из Grand Central Publishing за выпуск крутой книги.

Шак

Спасибо Рику Вольфу из Grand Central Publishing за его замечательные наставления и спасибо всей команде Grand Central и особенно Линде Даггинс, Мередит Хаггерти, Дэвиду Палмеру, Бобу Кастильо, Фламуру Тонузи и великолепной команде продажников. Спасибо Джею Манделу за то, что помог этой книге увидеть свет. Большое спасибо Джо Кавальеро, Дэнни Гарсии, Майклу Пэррису, Джерому Кроуфорду, Синтии Аттерберри, Колину Смитону, Перри Роджерсу, Николь Александер и Алексу Конанту за то, что подпустили меня. Люсиль О’Нил всегда была готова помочь – она любезно и страстно рассказывала мне о своем старшем сыне. Спасибо сотне с лишним тренеров, партнеров, генеральных менеджеров и руководителей команд, каждый из которых дал ценные комментарии, особенно Дэйлу Брауну, Филу Джексону, Брайану Шоу, Гэри Пэйтону, Дэнни Эйнджу, Доку Риверсу, Кевину Гарнетту, Джерри Уэсту, Стэнли Робертсу, Уэйну Симсу, Деннису Трэйси, Хербу Мору, Алонзо Моурнингу, Деннису Скотту, Майку Д’Антони, Джеймсу Поузи, Пэту Уильямсу и Жидрунасу Ильгаускасу. Спасибо Иэну Томсену – объективному критику и замечательному другу в одном лице. Спасибо Ya Ya – Джэнис МакКиоун, Джейн Кавано Смит, Элизабет Дервин, Илэйн Киф, Вэлу Расселлу, Арлин Сент-Ондж, Гретч Хоффман и Пэтти Филбин – они никогда не перестают поражать меня своей добротой и щедростью. Также спасибо Айлин Барретт, Моне Юингу, Лиз Даглас и Стефани Бэйрд за их поддержку и ободрения. Большое спасибо всем Бойлам, далеким и близким. Мне повезло иметь двух замечательных родителей, Фреда и Маргарет МакМуллан, а также сестру Сью Титоне и ее замечательную семью – Винни, Джулию и Кристофера. Привет баскетбольной команде Good Things; да будем мы всегда прикрывать спины друг друга. С любовью благодарю моего мужа Майкла и детей Алисон и Дагласа, которые вели себя мило и с пониманием всякий раз, когда написание этой книги отрывало от них маму. Наконец, спасибо Шакилу О’Нилу, самому щедрому спортсмену, которого я встречала, и самую удивительную суперзвезду своей эпохи.

Джеки

Примечание автора

Когда я был ребенком, я часто набивал свой баскетбольный мяч рядом с Boys and Girls Club в Ньюарке, Нью-Джерси, представляя себя Доктором Джеем или Мэджиком Джонсоном.

Потом я шел домой и мечтал о том, как буду знаменитым диджеем, крутящим пластинки и тусующимся с самыми успешными рэперами в индустрии.

Вечерами, смотря телевизор с друзьями, я фантазировал о том, как буду звездой кино или знаменитым актером, тем, которому в идеальном финале сказки всегда достается самая красивая девушка на съемочной площадке.

Сколько людей может сказать, что почти все их мечты стали явью? Я уверен, что вхожу в число таких счастливчиков. Мне удалось стать суперзвездой NBA, рэпером с платиновыми и золотыми релизами, актером, снимавшимся в кинофильмах, удалось попасть в выпуск Saturday Night Live и получить собственное реалити-шоу.

Когда большинство игроков NBA уходят на пенсию, лучшая часть их жизни остается позади. Я чувствую, что моя лучшая часть только начинается. И хотя я люблю баскетбол, как игру, я никогда не хотел, чтобы она была единственным, что определяет меня как личность.

Я всегда мечтал. По-крупному. Но случались дни, когда я думал, что они никогда не станут реальностью. Дни, когда меня дразнили из-за роста, из-за заиканий, из-за того, что я был неловким. Дни, когда я тусовался не с теми людьми и принимал не те решения. Когда меня в первый год учебы в старшей школе отцепили от школьной команды, я лежал в своей комнате совершенно уничтоженный и думал о том, получу ли когда-нибудь еще один шанс доказать, что чего-то стою.

Моя жизнь и близко не была такой гладкой, как вы могли бы подумать. Вы видите гиганта ростом 2,16 с доброй улыбкой и думаете: «У него все схвачено».

Что ж, порой так и было. А порой нет. У меня были свои сомнения, свои страхи, свои разочарования. Временами ожидания других почти что душили меня. Временами груз моих собственных ожиданий грозил раздавить меня.

Более двадцати пяти лет люди рассматривают мою жизнь, как в микроскоп. Они сами нарисовали мой образ и придумали то, что я отстаиваю. Некоторые моменты были положительными, а некоторые болезненными.

Пришло время вам узнать от меня, что заставляет механизм Шакил О’Нила работать. Я готов запустить вас внутрь, чтобы вы поняли, куда меня привело мое путешествие и как оно сформировало меня как мужчину, а не только как баскетболиста.

Надеюсь, какие-то фрагменты заставят вас рассмеяться. Какие-то могут вызвать у вас слезы.

Люди всегда говорят, что я больше самой жизни.

Позвольте мне самому рассказать мою историю, чтобы вы могли решить для себя все сами.

Шакил О’Нил

Лето 2011

4 июня 2000 года
Лос-Анджелес, Калифорния
7-Я игра финальной серии западной конференции

Игроки «Портленд Трэйл Блэйзерс» шагали к своей скамейке после окончания третьей четверти решающей 7-й игры финальной серии Западной Конференции против «Лос-Анджелеса», ведя в счете 71:58. Бахвальства «Лейкерс», клявшихся пройтись по всем соперникам катком на пути к титулу чемпионов NBA, внезапно зазвучали фальшиво.

Тренер «Лейкерс» Фил Джексон собрал своих ассистентов на совещание на площадке, пока Шакил О’Нил и его партнеры плюхались на скамейку и ждали.

Джексон начал готовить свою команду к этому моменту очень давно. Его инструкции были лаконичными: «Когда разверзаются врата в ад, вспомните о своем «безопасном месте» и отправляйтесь туда мысленно – в образ или воспоминание, которое будет излучать спокойствие, счастье и умиротворение».

– Шакил, – спросил Джексон спустя недолгое время после своего прихода в «Лейкерс». – Где твое безопасное место?

– На коленях моей бабушки Одессы, сидящей в своем кресле-качалке, – отвечал большой человек.

– И как так вышло, что это стало твоим безопасным местом?

– В детстве она находила меня после того, как я попадал в неприятности, – говорил Шакил. – После того как я творил очередную глупость, а мой отец устраивал мне взбучку. Когда он заканчивал колотить меня, она пробиралась в мою комнату с куском бисквитного торта, качала меня на руках и говорила: «Все хорошо, малыш. Все будет в порядке».

Пока Шак вечером 4 июня вертелся на скамейке от досады, поглощая недовольный гул и свист разгневанных и шокированных болельщиков «ЛА», его первой мыслью была эта: «Если «Лейкерс» сядут в лужу в этой серии, я знаю, кого назначат главным виновником».

Его – так же, как это было в «Орландо», когда они не смогли выиграть титул.

Только не снова. О’Нил закрыл глаза. Он вызвал в памяти образ бабушки Одессы, следуя распоряжениям Фила Джексона. Он сосредоточился на ее мягком голосе, ее вкрадчивой улыбке, успокаивающим словам.

«Лейкерс» вышли из круга, но сперва ветеран Рик Фокс успел бросить партнерам вызов:

– И вот так вот мы вылетим? Вот так все закончится?

– Нет, – сказал им большой человек. Только не снова.

«Портленд» развил свое преимущество до 15 очков за 10 минут 28 секунд до конца игры. Именно в тот момент Шакил О’Нил, которого большую часть вечера опекали двое, а то и трое соперников, высвободился и сделал данк прямо у них над головами. Это попадание вдохновило «Лейкерс» на 15 набранных подряд очков – и их потрясающий камбэк довершил еще один слэм О’Нила, на сей раз после ювелирного навеса от Коби Брайанта, набросившего мяч петлей, словно в замедленной съемке.

Обычно Шак после таких демонстраций доминирования хладнокровно разворачивался и трусцой бежал по площадке назад с каменным выражением лица, как будто говорил: «Был там. Видел». Но не в этот раз. Он в ликовании выбросил пальцы рук высоко в воздух и бежал по площадке во весь опор, широко раскрыв рот и сверкая выпученными глазами.

Бабушка Одесса была права. Все будет в порядке.

Моя бабушка называла меня Шоном – не Шаком, не Дизелем, не Большим Аристотелем, не Шактусом или Биг Шэмроком. Тогда я был просто маленьким мальчиком, бегавшим по району муниципального жилья в Ньюарке, Нью-Джерси, и нуждавшимся в ком-то, кто приглядывал бы за мной.

Возможно, я и выглядел крупным, но я был всего лишь ребенком. Я был окружен, главным образом, женщинами, и если моя бабушка или тетя Вив, или моя мама видели, что возле нашей квартиры снуют наркодилеры, они тут же выходили и говорили им побыстрее убираться отсюда. Они предупреждали их, чтобы они держались подальше от их Шона. Как-то раз, когда один из этих мутных ребят заговорил со мной, моя тетя Вив выскочила из двери и начала молотить его руками.

– А ну отвалил от него!! – кричала она, колотя чувака по спине кулаками. – Этот мальчик станет баскетболистом!!

Я должен был стать кем-то особенным. Так всегда говорила мне мамочка.

Я должен был стать Суперменом.

Мое полное имя – Шакил Рашоун О’Нил. Моя мама, Люсиль О’Нил, была одна, когда родила меня. Ей было семнадцать, когда она забеременела. Я никогда не понимал, почему моя мать дала мне мусульманское имя. Предполагаю, что она могла чувствовать себя изгоем или считала, что никто ее не любил. Шакил означает «маленький», а Рашоун – «воин». Я был ее маленьким воином. Вместе с мамой мы собирались дать миру бой.

Моя бабушка Одесса Шэмблисс была христианкой, поэтому настаивала на том, чтобы называть меня Шоном. Бабушка была тем человеком, который всегда говорил мне: «Верь в себя». Одесса всегда говорила низким голосом, примерно как я сейчас, и всегда улыбалась.

Бабушка Одесса выглядела как примерная прихожанка. Она всегда носила платье. Никогда не сквернословила, никогда не повышала голоса и всегда держала Библию под рукой. Я ни разу не видел ее настоящих волос, потому что она все время носила эти кудрявые парики.

Бабушка была мечтательницей и давала мне понять, что и мне мечтать не вредно. Когда я был рядом с бабушкой, я всегда чувствовал себя в безопасности. Разумеется, она умела незаметно подкрасться и впихнуть в меня рыбий жир. Я ненавидел его, но она безгранично в него верила. Она свято верила, что он может вылечить все. По утрам я насыпал себе здоровую миску хлопьев Trix и едва только принимался за нее, как она тут же ловко просовывала в нее чайную ложку рыбьего жира – прямо у меня под носом. Прекрасный завтрак безнадежно испорчен.

Очень продолжительное время я не понимал, почему моя фамилия отличается от фамилии всех остальных членов семьи. Моими мамой и папой были Люсиль и Филип Харрисон, но я был О’Нилом. Это как вообще работает? Выяснилось, что О’Нил – девичья фамилия моей матери. Она вышла замуж за Филипа, взяла его фамилию, но меня оставила О’Нилом. Меня это, кажется, не слишком волновало, но однажды в школе один из учителей спросил меня: «Шакил О’Нил? Как так вышло, что фамилия у тебя не такая же, как у папочки?» Я пошел к маме за разъяснениями.

Она решила, что мне стоит познакомиться с моим биологическим отцом. Его звали Джозеф Тоуни. По-моему, мне было лет семь. Помню, что он был высоким, красивым парнем, но ему было толком нечего сказать мне. Мне рассказывали, что у него были отличные шансы на стипендию в Сетон-Холл, где он должен был играть в баскетбол, но он впутался в наркотики и упустил свой шанс.

В тот день, когда я поехал знакомиться с ним, он вел себя довольно мило. Он сказал: «Как дела? Эй, пацан, как поживаешь? Я твой папочка». Я толком не понимал, что и думать. У меня дома уже жил другой мужик, который вел себя вполне как папочка. Филип Харрисон давал мне крышу над головой, иногда игрушки, и я, хотя и часто попадал в неприятности, был в целом доволен своей жизнью. Когда ты ребенок, ты знаешь только то, что у тебя есть. После того как я познакомился со своим «настоящим» папочкой, я вместе с мамой отправился домой к Филипу, который, насколько я мог судить, был единственным отцом, которому следовало уделять внимание.

Район Ньюарка, в котором мы жили, был бедным, там всюду жили в основном чернокожие. Место было опасное, полное криминала, но если ты был наркоторговцем, это было лучшее место на земле. У этих типов бизнес процветал всегда.

Я родился спустя пять лет после бунтов в Ньюарке – воспоминания о них были темой, которую все взрослые обсуждали очень серьезно.

Бунты, по-видимому, начались после того, как парень по имени Джон Смит – как тот англичанин, полюбивший Покахонтас, только этот тип был чернокожим таксистом – обогнал двух копов на Пятнадцатой авеню. Оба копа были белыми, они арестовали Джона Смита за то, что он пересек двойную сплошную во время обгона, и потащили его в участок, находившийся прямо напротив муниципального района Хэйс Хоум. Все в районе видели, как полиция избивает парня, пытаясь затащить внутрь, и приходят к убеждению, что белые копы собираются убить черного мужчину за нарушение ПДД.

Происходит взрыв негодования.

На следующие шесть дней Ньюарк превращается в зону боевых действий. Бунт, стрельба, мародерство. Люди швыряют камни в витрины магазинов и переворачивают автомобили. Слишком много нищеты, гнева, наркотиков и неравенства.

Мои родители оказались в самом эпицентре заварушки. Они не могли покинуть свой дом, потому что это было слишком опасно. У них были родственники, погибшие во время бунта, а некоторых их дядьев и двоюродных братьев арестовали и упекли за решетку без каких-либо на то оснований. Но даже несмотря на все это, они никогда толком не обсуждали со мной расизм. Я рос не в таком доме, где белых людей считали врагами. Мои родители так не думали и не учили меня ненавидеть других, даже несмотря на точто они видели собственными глазами.

Да и потом, думаете мне в восемь лет было дело до бунтов в Ньюарке? Все, что я хочу знать, – это как раздобыть себе скейтборд.

Я не знал, что я беден. Думаю, мне стоило бы знать. Мы все время переезжали, потому что не могли платить за аренду. Мама пыталась прокормить молодую семью из шести человек консервированной курицей по-королевски. Мы ели много дешевых сосисок, бобов и лапши. Очень много лапши. Я все время был голодным, но думал, что это потому, что я такой чертовски огромный. Каждое утро после пробуждения мне казалось, что за ночь я стал выше на пару дюймов.

Это было проблемой по двум причинам: обувь и одежда. Я постоянно из всего вырастал. Мне приходилось надевать одни и те же вещи в школу снова и снова, потому что мы не могли себе позволить покупать мне новые шмотки каждый раз. Я слышал, как об этом говорят. Дети говорили мне: «Эй, пес, разве вчера ты был не в этой же футболке?»

Никого не шокировало то, что я вырос крупным парнем. Мой родной отец был высоким, да и мама была ростом 1,88 см. Люсиль О’Нил была моим лучшим другом. Моя мама всегда, всегда меня поддерживала. Она в очень юном возрасте закалила свой характер. Жизнь не всегда была добра к ней, поэтому она делала все, что было в ее силах, чтобы огородить меня от всего плохого, что могло произойти с таким хитрожопым малым, как я.

Она знала, каково это – быть выше всех ростом, потому что ей самой приходилось преодолевать эти трудности в юности.

К примеру, моей маме приходилось всюду носить с собой мое свидетельство о рождении. Ей не верили, что мне только девять. Водитель автобуса, кондуктор в метро, парень за кассой в McDonald’s. Неужели мальчишка не может получить свой хэппи-мил без всей этой суеты?

Меня часто дразнили из-за моих размеров, начиная с пяти- или шестилетнего возраста. Помню, как однажды шел по улице и какой-то пацан назвал меня Биг Футом. Я взглянул вниз и понял, что он был прав: мои кроссовки были просто огромными.

С возрастом мои прозвища становились все обиднее: Сасквоч, Фрик-илл, Шакилла-Горилла. Последнее мне особенно не нравилось. Я счел, что у меня всего два варианта. Я мог научиться быть смешным, чтобы перетягивать детей на свою сторону… а мог попросту избивать их.

Я делал и то и другое.

Когда я начал становиться все больше, я осознал, что должен в совершенстве овладеть мелочами. Я должен был научиться делать все те вещи, которые делали обычные люди, чтобы они перестали сосредоточивать свое внимание на моем росте. Вот почему я занялся брейк-дансом. Я просто любил танцевать. У меня были хорошие ноги, так что двигаться я реально умел. Я участвовал в конкурсах и стал реально классным танцором. Я мог вращаться, крутиться на голове, исполнять все те трюки, которые чернокожие малыши вытворяли по телику. Я был настолько хорош, что все детишки забыли о том, что я высокий и нескладный, и стали называть меня Шака-Ди, ибо я умел двигаться, как надо.

Я все время танцевал. Всем это нравилось. Мне нравилось. Но однажды во время танцев я повредил себе колено. Оно начало всерьез меня беспокоить, поэтому я пошел к врачу, и он сказал мне, что у меня болезнь Осгуда-Шляттера – ее диагностируют детям, если они начинают расти слишком быстро для своих тел.

Вернувшись домой, я сказал отцу, что у меня болезнь Осгуда-Шляттера. Он ударил меня и сказал: «Нет у тебя никакого Осгуда! Ты все время брейкдансишь, вот и убил свои колени!» За это я получил хорошую взбучку.

Правда в том, что папа тратил немало времени на мои избиения. Если я делал что-то не так, он бил меня и говорил: «Будь лидером, а не последователем». Я очень боялся своего отца. Он бил меня все время, но я никогда не назвал бы эти поколачивания несправедливыми. Я их заслуживал. Он делал это для того, чтобы держать меня в узде. Клянусь, если бы он этого не делал, я бы сейчас, скорее всего, сидел в тюрьме – или что еще похуже. Если бы мой отец не слезал с меня, я бы никогда не стал Шаком, или Дизелем, или тем, кем хотел называться, выдумывая себе все эти дикие прозвища.

Филип Харрисон был военным до мозга костей. Его друзья называли его Бутчи, но все мои друзья звали его Сержантом. Он очень-очень большое внимание уделял дисциплине. Все должно было делаться так, как скажет он, и никак иначе.

По иронии судьбы, подобное отношение к делу а-ля «жестко, но справедливо» лишь вредило ему в его военной карьере. В какой-то период он был инструктором по стройподготовке, но так рьяно усложнял людям жизнь и так их бранил, что его понизили в должности. Ему отдали в ведение спортзал на военной базе, но его темперамент и там вовлек его в неприятности. Люди устали от его ругани в адрес окружающих, поэтому сделали его сержантом по снабжению.

С Сержантом шутки были плохи, особенно для меня. Его семья была родом с Ямайки, и когда он, будучи ребенком, шкодил, ему хорошенько доставалось. Так что он лишь делал то, чему его учили.

И это правда – я творил много глупостей в детстве, потому что хотел быть крутым. Я носил цепи в своем портфеле для книг. Ходил в магазины и крал там разное. Вскрывал машины, просто потому что мог. Я забирался в дома других людей и воровал оттуда мелочи, ничего серьезного, но потом хвастался об этом друзьям, когда был уверен, что меня точно не поймают.

Подобные выходки сводили моего отца с ума. Он хотел, чтобы я чего-то добился в жизни. Он сам совершал ошибки в детстве, за которые его отец избивал до полусмерти. Поэтому со мной он обращался точно так же. Он колотил меня кулаками, ремнем, шваброй, всем, что попадалось под руку. Это была его интерпретация телесных наказаний. Всякий раз, когда я творил какую-нибудь глупость, он избивал меня так, чтобы в следующий раз я дважды подумал, прежде чем сотворить такое снова.

Порой страх действительно становится лучшим оружием.

Поскольку мой отец служил в армии, мы часто переезжали, поэтому каждый раз, когда я приходил в свою новую школу, я узнавал, кто считался там самым крутым, и приценивался к нему. Потом я испытывал его – сначала юмором, а потом кулаками. Так я становился в школе Тем Новичком, а не просто «тем новичком». Разница существенная.

Когда я был совсем маленьким, мы жили на Оук-стрит в Джерси-сити. Мы жили с моей бабушкой Одессой, а она жила через дорогу от парка. Она была медсестрой, а мама все время была рядом – ее телик стоял в окне, – так что они обе постоянно наблюдали за мной. В Джерси-сити было безопаснее, чем в Ньюарке; в том районе было всего несколько трудных подростков, а не на каждом углу, как в Ньюарке.

Там был пацан по кличке Пи Ви, который жил прямо около парка, и я очень боялся его, потому что у него была большая собака, немецкая овчарка по кличке Сэм. Каждый день ровно в 16:15, когда мы были в парке, Сэм выбегал из дома и бросался за детьми в погоню. Пи Ви и его братья толкали наркоту. Я ненавидел эту собаку. И до смерти боялся ее.

И вот мой отец как-то вечером пришел с работы домой и принес мне подарок. Новенькие кеды Chuck Taylor, в оригинальном исполнении из белой парусины. Я глазам поверить не мог. У меня никогда не было таких кед. Я знал, что мы не можем их себе позволить. В общем, отец говорит мне: «Эй, теперь у тебя есть эти кеды, чтобы ходить в школу, чтобы играть в мяч. Тебе нужно будет носить их и летом. Они должны прослужить тебе долго. Не испорть их, слышишь?»

Я выхожу на улицу в своих новых Chuck Taylor, расхаживаю везде, чувствую себя просто отлично. Я – Мужик. Но в 16:15 калитка открывается, и эта чертова псина Сэм начинает бежать прямо на меня. Я начинаю убегать от него и пытаюсь перепрыгнуть забор, но я такой большой, что мне трудно перемахнуть его. Мои ноги свисают, и пока я пытаюсь перебросить свое тело через забор, собака кусает меня за пятку кроссовки и отрывает ее. И вот я иду домой, рассказываю обо всем отцу, а он отвечает: «Не хочу слушать эту ересь!» – и бьет меня.

На следующий день я нахожу палку, и когда собака Пи Ви выскакивает в парк, я пытаюсь сломать ей шею. Я в таком бешенстве из-за Chuck Taylor, что пытаюсь прикончить пса Сэма. Собака забегает обратно в дом, и тут выходит Пи Ви, весь такой крутой, и я бью палкой и его. Следом выходят трое его братьев, и втроем они вышибают из меня весь дух. Меня так ушатали, что отец даже не стал наказывать меня поркой второй раз.

Меня часто наказывали. Отправляли в свою комнату, и чтобы не сойти там с ума, я закрывал глаза и придумывал все эти мечты. В одной мечте я был Невероятным Халком: я закрывал глаза и начинал рычать: «А-а-а-а-а-арр». В другой фантазии я был Суперменом: закрывал глаза, играл мускулами, а потом летел. В следующий раз я был героем «Звездных войн».

Время от времени я закрывал глаза и мечтал о том, как стану одним из тех наркодилеров на углу. У них всегда были деньги. Пачки купюр торчали у них из карманов, чтобы все могли видеть, как хорошо у них идут дела. Я думал о том, каково это – на секунду стать таким, как они, но я всегда был наказан за что-то, поэтому даже не мог выйти из дома, чтобы творить на улице подобные глупости. Видишь, пап? Твоя «суровая любовь» работала.

Бабушке Одессе очень не нравилось, когда меня наказывали. Забавно, что наказывали меня в ее доме, потому что свой собственный мы себе позволить не могли. После того как я лажал, а отец избивал меня, она дожидалась его ухода, а потом прокрадывалась ко мне со стаканом молока и куском бисквитного кекса от Entenmann, приговаривая низким голосом: «Вот, съешь это. Перестань уже плакать. Все будет хорошо. Ты – мой малыш. Не волнуйся».

Я говорил своей бабуле: «Когда я разбогатею, я куплю тебе дом». Она улыбалась и говорила мне: «Малыш, мне не нужен новый дом. Этого вполне достаточно».

Мы какое-то время жили с бабушкой, но они с моим отцом не слишком ладили, и в итоге мы переехали в Ньюарк, на Вассар-авеню. Мой дедушка, отец моего отца, был суровым ямайским дядькой, и мы переехали в его дом. А еще с нами жили брат отца, кое-кто из моих теток и целая орава кузенов. Дом был полон людей. Он был довольно большим, на девять или десять комнат, но кроватей на всех не хватало. Я спал на полу вместе с кучей своих двоюродных братьев.

У моего дедули была мечта разбогатеть, поэтому каждый день он давал мне и моему кузену Андре по доллару на хлеб и лотерейный билет Quick Pick. Мы с кузеном были юными предпринимателями. Покупали Quick Pick, а потом брали дешевый лежалый хлеб, стоивший шестьдесят центов, а на оставшиеся сорок центов покупали жвачку. Мы провернули это пару раз, пока кто-то в доме не сказал: «Почему этот хлеб всегда несвежий?» Нас раскрыли, и наш безумный дедуля устроил нам хорошую взбучку.

К тому времени мы уже успели привыкнуть к жвачке. Нам нужно было ее иметь. Поэтому мы крали ее. Мы разрабатывали самые разнообразные планы по отвлечению парня у кассы, чтобы не попадаться. Однажды мы с Андре жевали жвачку, и дедушка сказал мне: «Откуда вы взяли эту жвачку?» Я не хотел рассказывать ему, что украл ее, поэтому сказал, что ей нас угостила какая-то приятная леди. Дед сказал: «Сколько раз я говорил тебе не разговаривать с незнакомцами?» И за это нам с Андре тоже влетело по первое число.

Примерно в восьмилетнем возрасте я начал ходить в Boys and Girls Club, где мы часами играли в баскетбол. По выходным отец учил меня основам игры. Филип Харрисон был очень умелым городским боллером, по крайней мере, так мне говорили жители Ньюарка. Говорят, что Сержант и мой родной отец были двумя лучшими баскетболистами, выросшими в округе. Мой дядя Майк Пэррис как-то сказал мне, что Филип Харрисон был гибридом Роберта Пэриша и Джорджа Гервина.

Филип учил меня, как нужно выдавливать соперников и бросать мяч, правильно сгибая локти. Одной из первых книг, подаренных им мне, была история жизни Карима Абдул-Джаббара. Я прочитал ее полностью, и в особенности ту часть книги, где рассказывалось о том, как Карим потерял все свои деньги, вложившись в соевые бобы. Я сказал себе: «Когда я стану богатым, со мной такого не произойдет».

Оглядываясь в прошлое, я понимаю, что в том возрасте я был не слишком хорошим баскетболистом. Я был неуклюжим. Я до конца не вырос в своем теле, поэтому поначалу все время ронял мяч. Разумеется, все ожидали, что я буду блистать, ведь я был таким большим. Удачи вам, если соберетесь объяснить людям, что это так не работает.

Ньюарк был безжалостным городом. Искать неприятности тут не приходилось; они находили тебя сами, стоило только вылезти утром из кровати. Думаю, мои родители понимали, что нам нужно выбираться оттуда. Проблема была в том, что денег у нас не было. Мой отец работал очень много, но его заработка никогда не хватало на то, чтобы кормить нас, одевать и платить за аренду. Он водил грузовики U-Haul в Нью-Джерси или Нью-Йорк и обратно, чтобы заработать денег, и все время был уставшим.

Потом, в 1982 году, когда мне было десять лет, мой отец пришел домой и сказал: «Мы переезжаем». Он собрал меня, маму, сестер Айешу и Латифу и моего младшего брата Джамала, усадил нас в свою Toyota Corolla и повез в форт «Стюарт» в Хинесвилле, Джорджия. Я проплакал всю дорогу туда. Я не хотел ехать. Не хотел расставаться с друзьями.

Однако этот переезд стал, наверное, лучшим, что только могло произойти со мной. В Ньюарке я все время попадал в переплет. Тусовался с плохой компанией.

Если бы мы не переезжали так часто, я бы не стал тем человеком, которым являюсь сегодня. Я правда в это верю. Мне приходилось учиться заводить новых друзей, привыкать к новым местам. Что было бы, если бы я всю жизнь рос в гетто Ньюарка, Нью-Джерси? Я бы никогда не видел ни белых людей, ни евреев, ни латино. Поскольку мой отец так часто переезжал, мне приходилось учиться уживаться с самыми разными детьми в окружении.

Хинесвилл, Джорджия, совсем не похож на Ньюарк. Там мы жили на армейской базе, и она была очень, очень южной по духу. В школу мы ходили от базы пешком, и в один из таких дней я познакомился с парнем по имени Ронни Филпот. Он невысок ростом и очень темнокожий, даже темнее меня, поэтому мы сразу начинаем оценивать друг друга – насколько мы черные. Он становится моим первым другом в Джорджии, а я становлюсь его телохранителем. Его мать умерла, и дети стали дразнить его за это. Они говорили что-то вроде: «Эй, Ронни, сегодня у нас родительское собрание. Как жаль, что твоя мама не может прийти».

Я слышал такое и слетал с катушек. Это было так жестоко. Какой-то пацан дразнит Ронни по поводу мамы, и я хватаю его и говорю: «После школы. У баскетбольной площадки. Ты и я. Я тебя ушатаю». Пацан знает, что должен явиться, потому что новости о предстоящей драке разошлись по всей школе. К тому же я знал, где он жил. Ему пришлось бы идти домой мимо площадок, потому что иначе пришлось бы делать большой крюк. И вот я жду, и он появляется, и первое, что я делаю, – луплю его по башке.

Я всегда следовал мантре «Бей первым». В общем, я ударил пацана по лицу, началась драка, и вот я уже избиваю его. Он ничего не может поделать. Все детишки смотрят, поэтому теперь я Мужик. Я теперь главный задира в школе, и все это знают.

Мой отец мной недоволен, потому что я постоянно валяю дурака в классе, но продолжаю влипать в неприятности. Он почти каждый день дает мне ремня, потому что я лажаю снова и снова. Наконец он говорит: «Если на тебя придет еще одна жалоба из школы, я тебя уделаю». Я знал, что он говорит серьезно.

Но я не могу взять и перестать. Я – Шакил, главный весельчак, хулиган, Мужик. Я был так не уверен в себе из-за своих габаритов, что валяние дурака было единственным доступным мне способом вписаться в окружение. Поэтому в один из дней я приношу в школу бутылку воды и достаю из рюкзака салфетки, которые мне положила мама, и начинаю катать шарики из бумаги, а потом бросаю их в доску. Скатав один здоровенный комок, я запускаю его так, что он едва не попадает в учителя. Учитель резко оборачивается и говорит: «Кто это сделал?» Все хихикают, кроме меня. Я сижу с очень серьезным лицом.

Урок заканчивается, и один пацан сдает меня учителю. Он – сын офицера. Я поверить не могу. Я шокирован. В общем, иду в кабинет директора и получаю отстранение на три дня. Я знаю, что отец вышибет из меня весь дух за это, поэтому хватаю этого пацана за шкирку и говорю ему: «В три часа». Я делаю вывод, что, придя домой, все равно получу по заднице, поэтому решаю, что сначала устрою взбучку сам. Я прикончу этого пацана.

Занятия заканчиваются, и я начинаю его поджидать. Три часа, четыре часа, он все не появляется, но я продолжаю ждать его на углу. К тому моменту другие дети уже махнули руками и пошли по домам. Наконец около пяти часов пацан выходит из школы. Он нервно озирается по сторонам и видит меня. Я начинаю гнаться за ним. Он не понимает, что я довольно быстр для здоровяка. Я настигаю его и начинаю бить его и пинать. Я бью его по ребрам с такой силой, что у него начинается какой-то припадок.

Внезапно мне становится очень страшно. У пацана изо рта идет пена, а глаза закатываются назад, и я думаю: «О, нет, я правда убил его». Я в ужасе.

Мимо проезжает один из офицеров с базы, он видит лежащего на земле пацана, останавливает машину и подбегает к нам со словами: «Ты что творишь, черт возьми?» Он бежит назад к машине и сует пацану в рот карандаш, потому что у пацана эпилептический припадок. Офицер вызывает 911. Приезжают копы и «скорая», и вот теперь я понимаю, что реально влип. Копы отвозят меня на базу, разыскивают там моего отца и устраивают ему нагоняй за то, что он воспитал такого дурного сына. Они очень сурово отчитывают моего отца. Я одновременно и опозорил, и разозлил отца. Я думаю про себя: «Это плохо».

За это отец как следует избил меня. Каждый раз, когда он ударял меня, он говорил: «Ты идиот! Ты мог бы убить того пацана. Ты бы сел в тюрьму до конца своей жизни. Сколько раз я говорил тебе? Думай головой! Будь лидером!» Потом он снова приходил в бешенство и всыпал мне еще.

Мне было все равно, потому что я был в ужасе от того, что сделал с тем пацаном. Еще долгое время после этого я, выключая свет, только и видел, что его лицо с закатывающимися глазами.

Для меня это был конец. С того дня я перестал быть задирой.

Знаю, что сейчас вам кажется, что мой папа был агрессивным челом. Уверен, что есть люди, считающие это проблемой, но, на самом деле, им не стоит так думать. Мой отец сделал меня тем, кем я являюсь. Он всегда говорил мне: «Ты будешь лучше меня». Он натворил всякого по молодости. Он постоянно рассказывал мне историю о том, что у него был друг, у которого была копилка, и Сержант украл эту копилку и разбил ее, а когда об этом узнал его отец, он попытался убить его. Он часто рассказывал мне эту историю. Она реально не отпускала его.

Все, что делал Сержант по отношению ко мне, было оправданно. Стал бы я поступать так же по отношению к своим детям сейчас? Конечно, нет. Никогда. Но мои дети выросли в совершенно других условиях. Они не живут в муниципальных домах. Они и дня не прожили в бедности за всю свою жизнь. Они растут совсем не там же, где рос их папочка Шон.

Фил Харрисон – хороший человек. Он воспитывал меня, он любил меня, он бросал мне вызовы.

ОН ЗНАЕТ, КАК СИЛЬНО Я ЕГО ЛЮБЛЮ И УВАЖАЮ.

Люди любят говорить, что мне нужно примириться со своим биологическим отцом. Этим людям лучше следить за своими делами. Я годами ничего не слыхал от этого чела, пока не начал заколачивать данки в NBA и становиться знаменитым. И вдруг он приходит на Ricki Lake Show и рассказывает всем, как скучает по мне и как вышло так, что у нас с ним сейчас ничего общего, и хочет, чтобы я познакомился со своим сводным братом.

Возможно, в какой-то момент я бы и хотел повидаться с ним, но мне не понравилось то, как он это преподнес. В телевизионной программе? Серьезно? Это было крайне неуважительно. Он из Нью-Джерси, все мои родственники там живут. Он легко мог бы набрать одному из кузенов и сказать: «Эй, я хочу затусить со своим сыном, скажи ему, чтоб позвонил мне». Я, наверное, и позвонил бы, но в эфире Ricki Lake Show?

А сейчас мы слишком далеко позади оставили прошлое. Я думаю, было бы чудовищным неуважением по отношению к человеку, сделавшему меня тем, кто я есть, Филипу Харрисону, воспитывавшему меня с двухлетнего возраста, просто повернуться к какому-то другому дяде и сказать: «Привет, папуля!» Такого не будет.

Как-то раз, когда я стал профессионалом и начал играть за «Орландо Мэджик», мне сказали, что на игре присутствует мой биологический отец и что он наблюдает за мной. Когда я услышал это, я вышел через черный ход. Обычно я так не делаю, но мне нечего было сказать Джо Тоуни. Наконец Сержант сходил к чуваку домой и сказал ему оставить меня в покое.

Мама хотела защитить меня от всего этого. Она любила меня так сильно и лишь хотела, чтобы я был счастлив. Когда дела шли плохо, она всегда говорила мне: «С тобой все будет в порядке». Мама и бабушка были теми, благодаря кому я продолжал улыбаться и верить.

Когда я попадал в неприятности, мама как бы немного отстранялась. Она позволяла отцу наводить дисциплину. И хотя он не был моим родным отцом, он оплачивал счета и заботился о доме. Он до смерти любил мою мать. В этом сомнений не было. Он сходил по ней с ума.

В Джорджии мы задержались на пару лет, но, зная, что мы – семья военного, мы понимали, что не останемся там надолго. Следующий переезд случился в 1984-м, в Вильдфлеккен, Германия. Туда я тоже не хотел ехать, поэтому всю дорогу в Европу плакал.

В Германии мне не пришлось долго искать ребят, с которыми можно влипнуть в неприятности. В тот момент моей жизни я не хотел быть Шакилом. Детишки там стали называть меня JC, но это не то, что вы подумали. Я не был никаким Иисусом Христом. JC значило Just Cool – «Просто Клевый».

Мне было около тринадцати лет, и я начал хотеть какие-то вещи, но денег у меня не было. Мой отец сказал: «Я ничего не буду тебе покупать, если ты не потрудишься ради этого. Так что вылезай и устраивайся на работу или работай на меня».

Я откликнулся на вакансию в Burger King на нашей базе в Германии. Я жил на улице А, и мне нужно было подняться вверх по двум холмам, чтобы оказаться там, но мне было все равно, потому что я хотел иметь собственные деньги, чтобы купить себе Air Jordan, на которые я положил глаз.

Идея пойти на работу казалась хорошей, но работа мне не нравилась. Меня заставили выполнять всю ту работу, которую не хотел делать никто другой, типа драить полы, мыть и чистить прилавки. Я хотел переворачивать котлеты для бургеров, стоять за кассой и разговаривать с покупателями, но мне всучили швабру и сказали подтереть с пола кетчуп. Я сказал: «Да на хер!» – и свалил.

Но теперь мне надо прийти домой и сказать об этом папочке, а он скажет: «Ты не будешь сдаваться просто так. Теперь ты будешь работать на меня». Ой-ой. Звучит не очень.

И вдруг я оказываюсь старшим при своих братьях и сестрах. Я должен будить их по утрам, одевать, водить в школу, а потом идти в школу самому. После этого их надо было забрать, привести домой и накормить. Я стал экспертом по части сырных тостов и Top Ramen, жесткой лапши, которую надо кипятить в воде. Мне приходилось кормить их, следить за тем, чтобы они делали домашку и держали дом в чистоте. Мама вышла на работу, чтобы помогать нам платить по счетам, так что я стал Мистером Мамой.

Работы была уйма. Мой отец предупреждал меня, что мне следует хорошо выполнять свою работу, иначе он надерет мне зад. Более того, думаю, что причина, по которой я так успешно справляюсь с детьми сейчас, в том, что я много времени провел, заботясь о своих сибсах. Даже сейчас я могу посмотреть на ребенка и понять, что нужно для того, чтобы он или она улыбнулись. По ночам, когда случались сильные грозы, я знал, что скоро Джамал приползет ко мне в кровать. Он боялся молнии и был уверен, что я защищу его от всего на свете.

Я пытался. Я танцевал им, пел им, смешил.

А еще я отделал бы любого, кто задумал навредить им.

Отец не платил мне никаких денег, но если мне нужна была новая пара обуви, он доставал мне ее. Я был так взволнован, когда наконец получил свои Air Jordan, но они были максимум 13-го размера, а к тому моменту, как Сержант купил их мне, у меня уже был 15-й размер ноги. Они были такими дорогими, что я не посмел сказать ему, что они не подходят мне по размеру. Я ходил в кроссовках на два размера меньше нужного. Мои стопы просто убивали меня. Но мне приходилось, кореш. Если у тебя были Jordan, ты котировался.

Спустя недолгое время после переезда в Германию, я познакомился с одним белым парнем по имени Митч Райлс, и он выглядел в точности, как Ларри Берд. У него были длинные волосы и такой же уродливый нос, а еще он мог бросать до упаду.

Итак, у него задатки Берда, значит, мне теперь нужно освоить трюки Мэджика Джонсона. То есть научиться вести мяч, делать пасы не глядя, вот это все. Мы каждый день играем дуэли Мэджик – Берд, «Селтикс» – «Лейкерс», и я осваиваю навыки, которые большие никогда не показывают. Я осваиваю движения.

К тому моменту я давно перемахнул отметку в 1,83 см, но я все еще нескладный, все еще не вырос в собственном теле. Ногами я работаю хорошо, у меня есть движения а-ля «Мэджик», но я плоховато прыгаю и не умею данкать. Я начинаю задумываться, смогу ли я когда-нибудь научиться.

В общем, в один из дней офицеры на базе начинают суетиться, потому что скоро приедет баскетбольный тренер из государственного Университета Луизианы проводить мастер-класс. Его звали Дэйл Браун, и я никогда о нем не слышал, но понравился он мне сразу. Он был очень энергичным, а его посылом было: «Дисциплина и усердная работа – великий дар. Если будете использовать их с умом, сможете стать кем захотите».

Я записал эту фразу и выучил ее наизусть. После я сходил к нему и спросил, нет ли у него упражнений для меня. Я объяснил, что, несмотря на то что я большой и высокий, я очень неловок и испытываю проблемы с прыжками. Он был очень любезен.

Он сказал: «Я скажу тебе, что я сделаю, солдат. Когда я вернусь в Батон-Руж, я пришлю тебе программу коррекции веса. Сколько лет ты уже на службе?»

Я ответил: «Я не на службе. Мне всего тринадцать лет».

Глаза Дэйла Брауна сильно расширились, когда он это услышал. Он сказал: «Что ж, сынок, я хотел бы познакомиться с твоими родителями».

Мой отец, как я знал, был в сауне. Я мог бы сбегать за ним, но что он, черт возьми, скажет Дэйлу Брауну? Я никогда толком не мог предсказать, что мой папочка кому-нибудь скажет. Сержант вышел, и я представил его тренеру Брауну, и тот начал рассказывать моему папе, что, если я когда-нибудь дорасту до баскетболиста, ему было бы интересно потренировать меня, но Сержант обрубает его на полуслове и говорит: «Это все хорошо и замечательно, этот баскетбольный бизнес, но я думаю, сейчас самое, мать его, время черным начать развивать немного интеллекта, чтобы становиться президентами корпораций и генералами армий, а не уборщиками и сержантами, как я. Вот когда вы будете заинтересованы в развитии академических способностей моего сына, тогда мы и поговорим».

Я думал: «Ну все, это конец. Больше мы никогда не увидим этого парня», но тренеру Брауну, кажется, очень понравилось то, что сказал Сержант.

И в самом деле, вернувшись в LSU, Дэйл Браун прислал мне программу контроля за весом. Я начал следовать ей и в первый год учебы в старшей школе пошел на просмотр в школьную баскетбольную команду на базе в Германии.

Я не прошел.

В то время мой рост доходил, наверное, до 2,03 см, но им было все равно. Был там еще один парень по имени Дуэйн Кларк, примерно одних со мной размеров, и он был лучше меня.

Меня свели с Дуэйном, он делал буквально все. Умел данкать, бросать с отклонением, вести мяч. Он был старшеклассником и смеялся надо мной. Он делал простые вещи, например, делал показ на бросок, чтобы я выпрыгнул, а потом обходил меня, как будто меня там и не было. Этот парень унижал меня.

Тренер команды вообще не обращал внимания на меня. Он никогда не смотрел на меня, не утруждался запоминать мое имя. Я не виню его, наверное. Я был ужасен. Мои колени в то время были совсем плохи, и я носил коричневый бандаж с дыркой на одном колене и металлические скобы на другом из-за болезни Осгуда-Шляттера. Я ничего не мог делать. Мне было слишком больно.

А вот другая проблема: я был ленивым. Мне нравилось играть по-своему, и я не пользовался своими размерами. Я попросту не знал, как это – играть жестко. Я играл в полсилы, пока все вокруг носились со скоростью сто миль в час.

У них была младшая школьная сборная, но мне было слишком стыдно играть за нее. Я пришел домой и рассказал отцу о том, что меня не взяли, думая, что он сильно разозлится, но он сказал: «Возвращайся в зал и продолжай работать».

Я был раздавлен из-за того, что не попал в команду. Я притворился, будто это ерунда, но это было не так. Я не плакал, но был просто уничтожен. Я пошел в свою комнату, взглянул на потолок и сказал: «Я никогда не добьюсь успеха». Я сильно корил себя.

Спустя время я попытался придать этому позитивный окрас. Я сказал себе: «Может, я стану диджеем, а может, рэпером». Но надежды на это было мало. Я это знал.

Почти все мои друзья попали в команду, что только ухудшило дело. Я перевел все в смех, пошутил как-то по поводу тренера. Я все еще был весельчаком, отличным танцором. Я все еще был JC – Просто Клевым.

Мой отец не дал мне бросить игру. Он заставлял меня играть на базе с солдатами-новобранцами. Он бросил меня в бой против военных, которые все были взрослыми мужиками. Они пинали меня, сшибали с ног и мудохали. Если уж я ни на что не гожусь, так буду хотя бы крепким.

Я написал тренеру Брауну о том, что меня не взяли в команду. В ответ он прислал мне любезное письмо о том, как я должен продолжать пытаться, продолжать работать.

Вскоре после этого один парень по имени Форд МакМертри, работавший ассистентом тренера сборной старшей школы, ушел с должности и организовал команду на базе. Он сказал мне: «Приходи играть за нас».

Форд был добр ко мне. Он поднял мой уровень уверенности в себе. Он работал над моей физподготовкой и учил работе ног. Когда меня расстраивала моя неуклюжесть, он проявлял терпение. «Попробуй еще раз, Шакил», – говорил он, не повышая голоса. Мне повезло, потому что мой друг Митч Райлс тоже не попал в команду старшей школы из-за плохих оценок, так что мы с ним снова оказались вместе, Мэджик и Ларри.

На второй год учебы я даже не стал заморачиваться по поводу просмотра в команду старшей школы. К тому времени тренер МакМертри собрал такую отличную команду, что мы могли бы обыграть Дуэйна Кларка и тех других ребят. Он был настроен сделать из меня игрока.

Мне помог еще один парень, работавший на базе. Его звали Пит Попович. Однажды он наблюдал за мной в спортзале и вдруг сказал: «Почему ты не данкаешь?» Я сказал ему: «Я не умею прыгать. Дело в коленях, кажется. Я просто не могу оттолкнуться от земли».

Позже, когда я пошел наверх поработать на тренажерах, Пит сказал мне: «Я могу помочь тебе с вертикальным прыжком». Он показал мне, как делать упражнение подъем на носки и сказал, чтобы я выполнял его каждый день. Я делал эти долбаные упражнения до тех пор, пока не начинал чувствовать, что ноги вот-вот отвалятся. С конца первого года учебы в школе до конца второго года мой результат в вертикальном прыжке улучшился с 45 сантиметров до одного метра.

В 1987-м отца снова перевели, поэтому мы вернулись в Соединенные Штаты. Мне было пятнадцать лет, я отыграл половину второго сезона в старшей школе при тренере МакМертри, поэтому уезжать совсем не хотелось. Я думал, что наконец начинаю чего-то добиваться в баскетболе.

Мы задержались в Нью-Джерси на несколько недель, чтобы повидать родственников, после чего отправились на новую базу, в форт «Сэм Хьюстон» в Сан-Антонио, Техас. Приехал мой дядя Майк Пэррис. Он не видел меня пару лет. Он повел меня в парк в Саут Орандж, Нью-Джерси, поиграть с кем-нибудь. Там было немного народу, но был один довольно крупный чувак, сыгравший со мной один на один. Его звали Марк Брайант. Позже он стал большой звездой в «Сетон-Холл» и провел восемнадцать лет в NBA. У меня не было такого мастерства, какое было у Марка на тот момент, но теперь я хотя бы мог прыгать и постоять за себя.

Я видел, что дядю Майка впечатлил мой прогресс. Раньше, каждый раз, когда мы с ним играли, он мог бросать через меня хоть целый день. Но теперь вдруг каждый раз, когда он собирался сделать джамп-шот, я оказывал сопротивление. Размах рук у меня всегда был довольно впечатляющим, но я никогда не пользовался им, чтобы получить преимущество. Я открывал для себя блок-шоты. Я подумал: «Если я сам забиваю мало, то тогда и другим не дам забивать через меня».

В тот день, когда мы уходили из парка, мой дядя Майк обнял меня.

«Кое-что случилось, Шакил», – сказал он.

Он был прав. Кое-что случилось. Я наконец становился боллером.

Сан-Антонио, Техас, 1989 год

Шакил О’Нил зашнуровывал свои баскетбольные кроссовки, когда тренер старшей школы Коул Дэйв Мадура и его ассистент Херб Мор подошли к нему поговорить.

Оба мужчины были возбуждены. Они рассказали Шакилу о разговоре, который состоялся у них с арбитром минутой ранее.

«Мы только что услышали шутку года», – сказал рефери тренеру Мадуре. «Эти парни с Саутсайда только что сообщили нам, что мы сейчас станем очевидцами самой сенсационной победы в школьном баскетболе».

О’Нил даже не поднял головы. Он едва заметно кивнул.

По правде говоря, Шак не нуждался в дополнительной мотивации. Минутами ранее он вошел в спортзал, пригнув голову, чтобы пройти в дверь, и увидел, как ему улыбается молодая чирлидерша. Ухмыльнувшись в ответ, Шак увидел, как ее лицо исказила гримаса отвращения.

«Извращенец!»

Она взвизгнула так громко, что ему захотелось заткнуть уши.

Он уже привык к вербальным оскорблениям, но по-прежнему не мог понять, почему люди так жестоки. Неужели они думали, что то, что он такой большой и сильный, значит, что у него нет чувств?

О’Нил почти ничего не говорил во время предматчевого инструктажа команды Коула. Он показал пальцами на свою грудь и сказал мягко: «Пасуйте мне мяч».

В первой же атаке он подхватывает мяч после блока, оборачивается и вколачивает с такой силой, что кольцо наклоняется вперед. В следующий его данк он вколачивает мяч так яростно, что кольцо скашивается вправо.

«К третьему его данку, – вспоминал Мор, – кольцо больше походило на трассу американских горок».

Самую сенсационную победу в школьном баскетболе пришлось отложить на другой день.

Никто понятия не имел, откуда я взялся, когда в 1987-м я появился в старшей школе Коул в Сан-Антонио, Техас. Я не был бессрочником из AAU или завсегдатаем летних лагерей. Я был ребенком военного, приехавшим из Европы и имевшим немалые габариты, но толком не знавшим, что с ними делать. Таким был мой самиздатовский скаутский отчет.

Я слишком поздно переехал туда, чтобы играть в баскетбол во второй год учебы. Я даже захотел начать играть в футбол в своей новой старшей школе, но Сержант не позволил мне. Он переживал, что меня покалечат. Он планировал, что мои баскетбольные таланты оплатят мне учебу в колледже.

Одним из первых парней, с которыми я познакомился в Коуле, был Джо Кавальеро, невысокий парень, бывший первым запасным в баскетбольной команде, а еще основным квотербеком футбольной команды школы. Он был очень хорошим атлетом, прирожденным лидером. Джо увидел меня в офисе, когда я записывался в команду, уделил мне немного внимания, и все – мы тут же стали друзьями. Джо устроил меня на работу статистиком футбольной команды, чтобы мне было чем заняться. Я ходил взад-вперед по бровке, до усрачки пугая команду соперника. Они смотрели на меня и говорили: «Вот дерьмо. Когда этот пацан выйдет на поле?»

И хотя я не числился в футбольной команде, ее тренер заставил меня пройти всю предсезонную подготовку. Я даже делал упражнения с бревном, которые ненавидел до глубины души. Перед тобой лежали два бревна параллельно друг другу, между ними было примерно три метра, и ты должен был пройти по ним «медвежьей походкой». Ожидалось, что ты будешь быстро перебираться до конца бревна, а потом делать кувырок вперед.

На тот момент мой рост достиг почти 2,03 см, а меня заставляют кататься в грязи. К тому моменту, как я закончил, я весь был покрыт грязью. И выглядел как натуральный Сасквоч!

Конечно, я жаловался из-за этих чертовых упражнений с бревном, но они очень помогли мне развить ловкость и прокачать работу ног.

Джо познакомил меня с ребятами из баскетбольной команды, и они мне сразу понравились. Даг Сэндберг, ставший моим лучшим другом, был умным игроком, отличным разыгрывающим, умевшим и бросать. Будь он побольше, он мог бы играть в Дивизионе I. Робби Данн был до жути смешным. Он был невысоким парнем, который умел резко двигаться, и хотя он играл немного, он все равно был важной частью коллектива.

Нашим девизом тогда был «Притворяйся, пока не станет явью». Мы часто ходили на блошиный рынок Эйзенхауэра, примерно в двух милях от базы. Там продавалось самое разнообразное барахло, которое никому толком не было нужно. Мы с Джо шарили там в поисках самых толстых пластиковых золотых цепей, какие только могли найти, ведь настоящие мы себе позволить не могли. Мы покупали эти здоровенные пластиковые цепи, а потом шатались по местности в поисках «Mercedes» и отрывали у них эмблему с капота, после чего красили их в золотой. Потом мы продевали эмблему сквозь пластиковую цепочку – и готово. Что может быть круче этого?

В те времена я всегда носил кепку Gucci. Эй, я и так был высоким, так к чему прятаться? Я брал эту кепку и водружал ее высоко на макушку, как акулий плавник. Клянусь, с этой штукой на голове я был ростом 2,33 см.

Мы творили многой разной херни в духе малолетних правонарушителей, но в основном по мелочи. За пределами базы нас окружал хаос – оружие, наркотики, насилие. Большую часть времени мы проводили на базе и занимались всякой ерундой, например, стучали людям в двери и убегали. Забрасывали яйцами машины.

Одним из наших излюбленных трюков был этот: трое ребят встают на одной стороне дороги и еще трое на другой. На базе действовало ограничение скорости в тридцать миль в час, но люди постоянно его превышали. Мы отправляли ребят на другую сторону улицы и притворялись, что натягиваем веревку. Какая-нибудь машина вылетала на дорогу, водитель видел, что мы натягиваем воображаемую веревку, и резко бил по тормозам. Мы каждый раз подлавливали их на этом.

На базе был бассейн, и летом по выходным его закрывали примерно в десять вечера. Мы дожидались, пока выключат свет, а офицеры разойдутся пить коктейли, и тогда перепрыгивали через забор и «бомбочками» прыгали в бассейн.

Офицеры, услыхав, как мы плюхаемся в воду, вызывали военную полицию. Копы приезжали и пытались нас догнать, но на ногах у них были армейские ботинки. Мы же были шайкой спортсменов и знали, что им нас не догнать. Мы парковали машину Робби на углу, убегали из их поля зрения, а потом прыгали в тачку и улепетывали.

Чаще всего они знали, что это были мы. Ну, то есть на базе вряд ли нашлось бы много двухметровых детей. Но мы были в каком-то смысле знамениты своими спортивными успехами, поэтому что-то нам сходило с рук. Если бы другие дети с базы сотворили что-то подобное, их бы выстроили в ряд и выпороли.

Меня тоже несколько раз пороли учителя на базе в Германии, но не в Сан-Антонио. К тому времени я был уже слишком большим. Никому не хватало смелости подойти ко мне с палкой – кроме моего отца, разумеется.

Палки были обязательным атрибутом жизни на военной базе. Если ты лажал, нарушая какое-нибудь правило, или проваливал экзамен, или ввязывался в драку, всех учеников школы созывали вместе, а тебя выводили на середину спортзала, где ты должен был пройтись по линии, пока директор или физрук лупят тебя. Было больно, но по большей части скорее унизительно. Плюс твои родители всегда узнавали о таком, и если твой отец был офицером на командной должности – берегись.

Старшая школа Коул была очень маленькой и никогда не выигрывала чемпионских титулов по баскетболу до моего прихода туда. В нашем классе было семьдесят шесть человек, и мы играли против школ, в которых было втрое больше учеников. Я по-прежнему постигал премудрости баскетбола, по-прежнему развивал свой стиль. Мой тренер, Дэйв Мадура, был серьезным человеком. Он заставлял меня делать приседания перед зеркалом до тех пор, пока ноги не начинали гореть. Он пытался развить мою гибкость, особенно в бедрах.

Вот только была одна проблема: я до сих пор ни разу не сделал данка в игре. Я подбирался к этому и физически смог наконец обрести необходимую координацию, но барьер был отчасти психологическим. Я просто сомневался. Что, если я промажу? Я не хотел, чтобы кто-нибудь насмехался надо мной.

Джо пытался помочь мне. Мы начали данкать носком. Как только я почувствовал себя достаточно уверенно, я попытался данкать теннисным мячом. Далее был мяч для софтболла, потом волейбольный, а потом наконец баскетбольный.

Но делать данки в пустом спортзале в компании друга Джо – это совсем не то же самое, что сделать данк в игре, на глазах у болельщиков и близких – особенно на глазах у отца.

На третьем году обучения мы как-то попытались разбить прессинг: Даг Сэндберг бросил мне мяч на середину площадки, а я решил довести его до корзины сам. Я веду мяч по площадке и начинаю исполнять аккуратный фингер-ролл, вот только слишком сильно закручиваю мяч, и он как будто сваливается с кольца. Откуда ни возьмись я слышу голос своего отца, кричащего с трибун: «Бери тайм-аут! Бери тайм-аут!»

Я отказываюсь поднимать на него глаза. Я знаю, что это он – все это знают, – но я не чертов тренер, то как я могу взять гребаный таймаут?

Но «нет» не устраивает Сержанта. Вот он спускается с трибун, и – слава богу! – таймаут берет другая команда. Мы должны встать в круг, но в этот момент отец хватает меня и говорит: «Что еще за фингер-ролл?» Я говорю ему: «Я пытаюсь быть как Доктор Джей».

«Ты че мне сейчас сказал, повтори?» – заорал он. Он схватил меня за униформу и потащил прочь из зала через боковую дверь. Тренер и другие игроки стояли и смотрели на нас, но перечить моему отцу не решился никто.

Мы стояли в коридоре, и уже звучала сирена, потому что таймаут почти закончился, но Сержанту все равно. Он колотит меня в грудь. «К черту Доктора Джея! – рычит он. – Займись лучше Шакилом О’Нилом. А теперь пошел вон и начал данкать!»

Он знал. Он знал, что я боюсь данкать. Он знал, что единственный способ заставить меня данкать, это пристыдить меня этим.

Я вернулся на площадку, получил мяч и сделал монструозный данк. То есть реально бешеный. А потом я осознал: «Чел, да это не так уж и трудно. Я способен на это».

Начав данкать, я уже не мог остановиться. Мне нравилась мощь данка, и я сразу подсел на выражение ужаса на лицах парней, появлявшееся всякий раз, когда я вколачивал этого засранца у них над головами.

Данки не могут быть единственным элементом моей игры, я это понимал, но они могут быть тем самым элементом.

Кривая моей успеваемости шла все вверх, вверх, вверх. Когда я не практиковался в спортзале, я понемногу крал стиль у всех и каждого великого игрока, за которым наблюдал по ТВ.

Помню, что одним из первых, за кем я начал следить очень пристально, был Патрик Юинг. Я обожал его за то, каким злым он был. Он бегал по площадке с гримасой на лице и всегда выглядел так, будто готов вышибить дерьмо из любого, кто ему попадется. Было видно, что люди боятся его. Я смотрел на него и думал: «Да, вот это мне и нужно».

Когда я был в старшей школе и торчал дома в качестве наказания за то, что делал что-то, что не нравилось Сержанту, я частенько смотрел на Майкла Джордана и Юинга, всячески впитывая, фиксируя в голове увиденное. Теперь, когда я закрывал глаза, я больше не мечтал стать Халком или Суперменом. Я теперь мечтал о Джордане и Юинге.

В это время люди часто говорили, что я не стану баскетбольной звездой, но они не знали, что я решил похитить тяжелый характер Юинга.

Впервые я пересекся с Патриком в дебютный сезон в «Орландо Мэджик». Мы играли на «Мэдисон Сквер гарден», и я планировал пожать ему руку и сказать: «Здравствуйте, мистер Юинг», – но не успел я поймать для этого момент, как он унизил меня. Я подошел пожать ему руку, а он не стал отвечать. Тогда я выставил кулак, и он от души заехал мне по костяшкам. А потом сказал: «Я надеру тебе зад, салага».

Юинга злило то, что обо мне говорили как о следующей большой звезде (коей я и был). В свой первый год в NBA я лидировал в голосовании на участие в Матче Всех Звезд, и после того, как я победил, Юинг сказал некоторым ребятам, что ни одному дебютанту нельзя позволять выходить на матч в старте. В тот год сборную Востока тренировал Пэт Райли, но он же был тренером Патрика в «Никс», и потому он всем говорил, что мой выход в старте на игру – это «нелепо». Так что когда настало время выходить на матч, Райли выпустил меня в старте, но в итоге я сыграл ровно столько же минут, сколько и Патрик.

Мне это не понравилось. Я никогда об этом не забывал. Меня выбрали игроком старта на голосовании. Не Юинга. Фанаты хотели увидеть меня. Так дайте же им то, чего они хотят, правда же?

Юинг не был единственным парнем, у которого я подсматривал движения в старшей школе. Как-то вечером меня наказали, и я смотрел дома баскетбол АСС, и там был чувак по имени Чарльз Шеклфорд, форвард из Университета Северной Каролины – он разрывал всех на своем пути. Я смотрел на его игру, и мне нравилось, что он делал, а еще он носил большие наколенники, и я такой: «Да, я позаимствую это». Его называли «Шаком», так что на следующий день я прихожу на тренировку в здоровенных наколенниках, и теперь я тоже «Шак».

В общем, я со своими пацанами на базе продолжаю смотреть все студенческие матчи, какие только удается, и в одной из этих игр вижу, как Шерман Дуглас из «Сиракьюз» снабжает навесами типа по имени Рони Сейкали. Я заметил, что каждый раз, когда он данкал, он подтягивал свои ноги вверх. Я смотрю на него и думаю: «Это я. Я это позаимствую».

В один из дней я сижу дома, пока военные обсуждают кого-то по имени Дэвид Робинсон; в итоге мой отец пошел за кассетой с его игрой, усадил меня перед телевизором, и мне удалось увидеть записи Дэвида Робинсона. Я смотрю, как он бегает по паркету и говорю себе: мне есть над чем поработать, после чего выхожу из дома и пытаюсь освоить фирменный маневр Робинсона с разворотом.

Отец работает со мной, и я становлюсь лучше. В перерыве между первым и вторым моими сезонами в старшей школе отец как-то вечером приходит домой с работы и с ходу бьет меня прямо в лицо. У него в руках программка, он хватает меня и говорит: «Настало время тебе стать серьезным. Видишь этого парня? Сегодня мы пойдем смотреть, как он играет в баскетбол, и я научу тебя, как его уничтожить. Знаешь зачем? Потому что он зарабатывает 15 млн долларов – вот зачем. Видишь, сколько денег ты мог бы зарабатывать, если бы просто избегал неприятностей?»

Парнем, о котором он говорил, был Джон Кончак. Он был громадным, неповоротливым белым чуваком, который даже не был хорош, но «Атланта Хокс» все равно подписала с ним контракт на целых 15 млн долларов. Ему дали прозвище «Джон Контракт».

У моего отца было два билета на игру «Сперс», и мы с ним пошли посмотреть на Джона Кончака. Мы сидим где-то на верхотуре, на худших местах, какие там есть, но я смотрю на этого парня и думаю: «Я могу быть лучше него».

Так что теперь мне есть на что нацеливаться. Тогда-то я и начал исправляться. Когда пацаны в поисках развлечений заходили ко мне, я отвечал им: «Простите, я больше не могу с вами водиться». Даже девочки – с ними я тоже сократил общение.

До той поры я все равно умудрялся находить себе проблемы почти что на каждом шагу. Одну весну я играл в команде AAU вместе с Чарльзом «Бо» Аутло, и отправился в Темпл, Аризона, для участия в турнире. Мы играли с командой из штата Вашингтон, и один парень там постоянно грубо фолил на мне. Я сказал ему, что ему не стоит делать это впредь, но он сделал, и тогда я развернулся и ударил его в лицо.

Людям из AAU это не слишком понравилось, и они выпнули меня. Бессрочно. Я довольно сильно приложил этого пацана, поэтому меня отправили домой. К счастью для меня, отца дома не было. Он уехал на сборы на пару месяцев и какое-то время еще должен был отсутствовать, поэтому он не знал о произошедшем – вплоть до сегодняшнего дня. Прости, Сержант.

Поскольку я не мог больше выступать в AAU, я отправился на армейскую базу и стал играть там с военнослужащими. Мой отец в то время заведовал спортзалом на нашей базе, и я всегда мог видеть, как он наблюдает за мной из окна. Он ни разу не вмешался, когда эти здоровяки молотили меня, но позже, вечером того дня, он сказал мне: «Не позволяй этим людям пинать тебя. Умей постоять за себя, сынок».

С девятилетнего возраста Сержант обучал меня азам игры, а потом говорил мне: «Иди играть». Если я отправлялся в парк, чтобы поработать там над чем-нибудь, он не увязывался следом, не падал мне на хвост. За свой прогресс я должен был отвечать сам.

Я уже готовился к выпускному году в школе, а Бо Аутло все так же играл за мою старую команду в AAU. На тот момент он был, пожалуй, лучшим игроком в Сан-Антонио. Теперь они увидели, как я хорош, и сочли, что со мной у них будет шанс на чемпионство, поэтому решили меня вернуть.

Мне приходится вести себя осторожно и избегать проблем, ведь я хочу играть за эту команду. Мне приходят письма почти из всех колледжей страны, и я думаю о том, что вся эта затея с баскетбольной карьерой может в итоге сработать, если я просто научусь не терять самообладания.

Сержант присутствует практически на всех моих матчах в старшей школе, и его трудно не заметить. Он так яростно наседает на арбитров, что моему тренеру даже не приходится утруждаться. После какого-нибудь неверного решения рефери можно было услышать голос моего отца, орущего с трибун: «Тупой ты, судейка!»

Мой отец собирался сделать все, чтобы я не упустил свой шанс. Все должно было быть правильно. Как-то раз посреди матча он встал и начал кричать мне, потому что моя игровая майка не была заправлена в шорты. Подобные вещи сводили его с ума. В итоге игру буквально остановили, для того чтобы я мог заправиться. Если бы в том спортзале на пол упала булавка, вы бы услышали. Все знали, что с сержантом Филипом Харрисоном шутки плохи. Большую часть моей карьеры в старшей школе он провел, крича мне с трибун: «Тащи его к корзине!»

Мы играли в классе 3А, и все там завидовали «Коул Кугарс». Я получал все внимание, всю прессу. Другие школы хотели обыграть меня и нашу команду самым беспощадным образом.

В нашей школьной баскетбольной программе не было места изыскам. Мы переодевались в помещении школьной группы, потому что отдельной раздевалки у нас не было. В то время я сильно увлекался рэпом и знал все тексты всех песен. Вдобавок мы сочиняли свои собственные. Одной из лучших песен был ремикс песни нашей школы. Она начиналась примерно так: «Славься наша альма-матер, да здравствуют зеленый и золотой». Мы добавили к этому свой бит, вкинули парочку бранных слов, нацепили свои пластиковые цепи со значками Mercedes, и народ просто покатывался со смеху от нас.

Тренер Мадура котировал только кантри. Когда он слышал мою рэп-музыку, он начинал орать: «Выруби этот мусор!» Тренер Мадура умело обращался с нами. Он очень сурово относился ко мне, но на площадке позволял мне многое, что я очень ценил. Он использовал меня для того, чтобы разбивать прессинг соперника. Мне бросали мяч, и я тащил его по площадке. Мои навыки работы с мячом были на высоте. Но главным образом, я умел забивать.

Помимо Дага и Джо, которые были участниками сборной штата по футболу и баскетболу и обладали внушительной скоростью у нас был еще пацан по имени Даррен Мэйти, который умел отлично управляться с мячом. Другим футболистом в нашей команде был Дуэйн Сайрус, еще один тру-спортсмен, добавлявший нам мышечной массы. Еще у нас был Джефф Петресс, умевший недурно бросать.

А еще был Робби, которого мы прозвали Duke of Juke. Робби получал мяч, бежал к корзине, как ошалелый, выкидывая по пути безумные финты, а добежав, отбрасывал мяч назад. Как-то раз мы играли, и Робби помчал к корзине, на ходу устроив шоу финтов в фирменном стиле Duke of Juke, но получив шанс на лэй-ап – вокруг него не было вообще никого, я серьезно, – он, вместо того чтобы забросить мяч, откинул его мне обратно на линию штрафного.

Я кричу ему: «Роб, ты что вытворяешь? Ты мог сделать лэй-ап. Такое надо забивать».

Роб вдруг останавливается посреди игры и со всей дури лупит мячом об пол. «Послушай сюда, – орет мне в ответ Duke of Juke, – стипендия мне не светит, сучара. А ты бери и бросай чертов мяч!»

Он был прав. Я был единственным, кому светила стипендия. Все замыкалось на мне.

В Техасе я нарвался на крайне неприятных людей. Расизм там процветал. В местах вроде Эшертона, Техас, и Пфлюгервилля, Техас. Если в те места приезжали чернокожие ребята вроде меня, местные встречали их плакатами с обезьянами. Когда ты ребенок, такое сильно ранит. Я и так уже стеснялся своих размеров, и такое отношение мне совсем не помогало. У меня не было выбора, кроме как учиться как-то справляться с этим.

Когда я играл за ЛСУ против команды Университета Миссисипи, мой партнер Стэнли Робертс бросал штрафные, и всякий раз одна половина зала скандировала: «Магилла!», а другая вторила ей: «Горилла!» Если его это и бесило, он этого не показывал. Я смотрел на него и думал: «Стэнли делает все правильно. Нельзя принимать это близко к сердцу». Если не можешь научиться смеяться над самим собой, долгая и несчастная жизнь тебе будет обеспечена, особенно если ты еще и ростом 2,13.

Марк Кьюбан, владелец «Даллас Маверикс», называл меня Толстяком Албертом, когда я бросал штрафные. Когда я впервые это услышал, я счел это уморительным. И из-за этого промазал. На самом деле, не совсем из-за этого, я ведь все время мажу штрафные, но байка получилась неплохая.

На третьем году моего обучения в старшей школе Коул мы были непобедимыми, мы буквально перевернули вверх дном весь мир техасского баскетбола. Приходя на тренировки, я не знал, кого встречу там на этот раз. В один день туда мог приехать Дэйл Браун из ЛСУ. В другой день Джерри «Акула» Тарканян из университета Невада-Лас-Вегас. А днем позже Джим Вальвано из Северной Каролины. Я с радостью их принимал.

Полагаю, это немного одурманило меня. Я прошел путь от неуклюжего ребенка, который, как считали все вокруг, вообще не умеет играть до настоящей знаменитости. Все и каждый в Сан-Антонио говорили обо мне.

Впрочем, тренер Мадура не собирался позволять мне задирать нос. Как-то раз на тренировке он дал нам двухминутную передышку на водопой, и я вышел из спортзала, сходил в ванную и неспешно вернулся обратно на площадку. Меня не было минут пять от силы, но к тому времени, как я вернулся, команда уже была на корте, выполняя упражнения.

Тренер Мадура устроил мне взбучку. «Быть может, весь остальной мир и считает тебя какой-то там суперзвездой, но мы тут с примадоннами не возимся», – сказал он.

Я был разгорячен. Конечно, я злился, но по большей части мне было стыдно. Я ничего не ответил, но когда мы снова начали играть, я начал заколачивать данки. Один за другим. После тренировки тренер Мадура рассмеялся и сказал: «Наверное, мне стоит почаще на тебя орать».

На третий год в школе мы с командой пробились в финал чемпионата штата. К игре против команды «Либерти Хилл» мы подошли без единого поражения. Они вообще не умели играть в посте. Это была команда из тощих белых чуваков, игравших во flex-нападение. Они бросали трешки отовсюду. В первой четверти я набрал три фола. Вскоре после этого схватил и четвертый, и всю третью четверть вынужден был просидеть на скамейке. Это очень раздражало. В какие-то моменты я действительно фолил на этих мелких чуваках, но порой они ныряли на пол, как только я оказывался от них на расстоянии в полметра. Рефери не понимали, что делать с парнем моей комплекции, поэтому их решение было таким: «Если сомневаешься, свисти фол большому пацану».

Когда твой лучший игрок вынужденно отсиживается на скамейке из-за четырех фолов, а твоя команда набирает в каждой атаке по два очка – в то время, как соперники набирают по три, – спустя время становится ясно, что у вас большие проблемы.

И все же у нас оставался шанс выиграть матч на последних минутах. Я вышел бросать штрафной, и если бы я реализовал оба броска, а потом мы успешно бы отзащищались, у нас как раз осталось бы время, чтобы попытаться вытащить игру.

Но я смазал оба броска.

Вот тогда это и началось – вся эта история со штрафными. Возможно, это было своего рода проклятие. Я, правда, не знаю, но с тех самых пор у меня были проблемы со штрафными бросками.

У каждого есть собственная теория о том, почему я не умею бросать штрафные: кто-то говорит, что у меня слишком большие кисти рук, кто-то, что дело в голове, что я слишком много раз меняю технику исполнения, что я недостаточно разгибаю руку, что мне нужно произносить молитву перед каждым броском, что мне нужно съедать перед матчем ровно три бутерброда с арахисовым маслом и обязательно без корочек на хлебе. Безумные теории.

У моей мамы были свои идеи на тему того, что я не умею бросать с линии. Когда мы жили в Германии, я частенько валял дурака, и как-то раз залез на дерево и упал с него, сломав себе запястья. Кажется, мне тогда наложили пару гипсов, но я не уверен. Они как будто зажили сами по себе, вот только с тех пор я не могу сгибать кисти рук назад, вообще. Как бы то ни было, мама считает, что корни моих проблем со штрафными бросками именно в этом.

К выпускному году в Коуле у нас начались проблемы на тренировках, потому что в команде не было игрока, который мог бы играть против меня на равных. Тренер Мадура нанял Херба Мора, бывшего боллера из Коула, до сих по удерживавшего рекорд школы по количеству набранных очков в одной игре. Он был моим учителем по геометрии и главным соперником на тренировках. Он был ростом под два метра и мог неплохо меня отмутузить. Он научил меня джамп-хуку.

И вскоре я начал доминировать. Выпускной сезон в старшей школе вот-вот должен был начаться, но сперва мне нужно было выбрать свой будущий колледж.

Люди всегда писали, что мой переход в ЛСУ был решенным делом, учитывая мои давние дружеские отношения с тренером Брауном, но это было не совсем правдой. Я чувствовал себя обязанным изучить все варианты – обязанным перед самим собой и своей семьей.

Мои родители не ездили со мной на собеседования в колледжи, хотя я уверен, что отец хотел бы на них присутствовать. Он переживал по поводу возможных скрытых выплат, о которых мы то и дело слышали.

Нелегальная вербовка студентов процветала, но я могу честно заявить, что во время своих поездок в колледжи я такого толком не видел. Несколько человек пытались всучить мне стодолларовые бумажки. Клали их мне в руку, когда пожимали ее и говорили: «Вот, убери в карман», но никаких мешков с деньгами и машин мне не предлагали. Оно и к лучшему. Если бы такое случилось, Сержант бы прикончил предлагавшего на месте.

Я посетил пять разных школ. Первой на моем пути была Северная Каролина, университет в Чапел-Хилл. Рик Фокс, позже ставший моим партнером по «Лейкерс», подобрал меня на тачке и вообще хорошо ко мне отнесся, но тренер Дин Смит решил погладить меня против шерсти. Он усадил меня в кресло в своем кабинете и сказал мне буквально следующее: «Я – Дин Смит. Вот, чего я добился. Я довольно крут, а ты вообще слышал про Майкла Джордана? Так вот я его тренировал». Он рассказывал мне о том, как много всего он выиграл, но я и так все это знал.

А еще я знал вот что – Дину Смиту гораздо больше меня нравился еще один парнишка из Техаса ростом 2,13. Он только что подписал парня по имени Мэтт Венстром, и поэтому я был для УНК лишь запасным вариантом.

Последнее, что мне сказал Дин Смит: «Если ты придешь к нам, ты сможешь стать как Майкл, как Джеймс Уорти, как Сэм Перкинс». Я вежливо кивал головой, а сам думал: «Нет, я поеду куда-то, где смогу стать первым».

И еще меня очень раздражало то, что Мэтт Венстром нравился им больше, чем я. Мне этот парень не нравился вообще. Я его не знал, но уже ненавидел его за то, что все говорили, будто у него больше преимуществ, чем у меня.

Кстати говоря, Венстром и правда оказался в Северной Каролине. По-моему, он набирал в среднем около двух очков за игру. А потом стал профессионалом и сыграл за «Селтикс» целых пять минут. Полагаю, Дин Смит никогда не говорил никому из своих рекрутов: «Ты вообще слышал про Мэтта Венстрома? Так вот я его тренировал».

В следующие выходные я посетил NC Стэйт, университет Северной Каролины в Роли, потому что очень хотел узнать, как идут дела у моего идола Чарльза Шеклфорда. Он приехал за мной на машине, и мы здорово поладили. У нас был один размер ноги. Мы обменялись парочкой баек о жизни в старшей школе. Мне нравился оригинальный Шак и нравился университет. Но тем вечером Шак спутался с какой-то девчонкой и оставил меня одного. В итоге мне пришлось тусоваться с парнем по имени Ави Лестер. Он играл на позиции четверки и умел высоко прыгать. Мы с ним отправились погулять, чтобы тоже познакомиться с какими-нибудь девочками, но удача нам не улыбнулась.

Тренер NC Стэйт Джим Вальвано был очень энергичным человеком, полным энтузиазма. За пару недель до моего визита он приезжал в дом моих родителей и разбил там наш стеклянный столик. Он немного нервничал и ерзал, и у него с собой были чемоданчик и книжка, которые он бросил на столик, разбив его вдребезги. Он был в таком ужасе. Он все время повторял: «Ох, простите меня, я заплачу за это, я за все заплачу».

Сержант сказал ему: «Ни за что платить вы не будете. Это правонарушение».

Мой отец всегда четко давал всем понять, что такое правонарушение.

Мне очень понравился NC Стэйт и очень понравился тренер Вальвано. Он сказал мне: «Нам очень нравится то, как ты играешь. Мы собираемся поставить тебя в пару к Шаку».

Звучало отлично, но скажу вам правду: я стал звездой буквально за одну ночь.

МНЕ ПОНРАВИЛОСЬ БЫТЬ ЗВЕЗДОЙ, И Я ХОТЕЛ ПРОДОЛЖАТЬ

ЕЙ ОСТАВАТЬСЯ, А У НИХ УЖЕ БЫЛА СВОЯ ЗВЕЗДА.

Следующей моей остановкой был университет Техаса в Остине. Тренером там был Том Пендерс. Он был чокнутым, пользовался автозагаром, но мне он тоже очень понравился. Он посетил много моих матчей в старшей школе. В Остине мы играли за чемпионство штата, поэтому я был наслышан о городе и знаменитой Шестой улице, где у них находились все бары, рестораны и клубы.

Единственной проблемой Техаса было то, что он находился слишком близко. Мне нужно было немного личного пространства. Нужна была свобода.

Мне было нужно убраться подальше от отца.

Фигурально выражаясь, с девяти лет до двенадцати я был заточен в тюрьме – личной тюрьме Сержанта. Потом, с двенадцати до четырнадцати, я жил в общежитии для бывших заключенных Сержанта. А когда мне исполнилось пятнадцать и баскетбольный пазл начал складываться воедино, меня освободили, но лишь условно. Так что, когда мне исполнилось семнадцать и я уже стал крупнее отца, я начал думать: «Я уже мужчина. Нужно начинать грести самостоятельно».

Разумеется, я по-прежнему безумно любил маму и не смог бы уехать слишком далеко.

Четвертой школой, которую я посетил, был Иллинойс. Я сошел с самолета, и меня подобрал Ник Андерсон. Впоследствии он стал моим хорошим другом и партнером по «Орландо Мэджик». Короче, Ник потащил меня на рынок на улице Максвелл. Это здоровый блошиный рынок, и там было вроде прикольно, вот только пока мы там гуляли, кто-то залез ко мне в карман. Мой бумажник украли. Уверен, что если бы тренер Лу Хенсон узнал об этом, он бы натурально обосрался. Я не стал рассказывать ему. Просто улыбнулся, пожал ему руку и сказал, что поездка складывается хорошо.

Тренер Хенсон мало говорил со мной. Он был настроен дружелюбно, но не собирался оголтело навязывать мне свой институт. Я сомневался, что смогу играть в Иллинойсе. В те времена они были очень сильны. У них были Ник Андерсон, Кендалл Гилл и Змей (Кенни Норман), а еще Кенни Бэттл.

Заключительная поездка была в ЛСУ. Я три года обменивался письмами с тренером Брауном, поэтому уже неплохо его знал. Я отправился на собеседование, и он отвез меня к себе домой – очень красивый дом с бассейном на заднем дворе. Увидев его, я сказал: «Вау». Никогда раньше я не видел таких красивых домов.

Тогда тренер Браун сказал мне: «Сынок, ты, наверное, думаешь, что этот дом очень и очень неплох, да? Если будешь слушать то, чему я собираюсь тебя научить, однажды сможешь купить себе такой дом, рядом с которым этот будет выглядеть халупой из гетто».

Хм-м-м-м. Мне это понравилось.

Тренер Браун сказал: «Я давно за тобой наблюдаю, и мне нравится, как ты прогрессируешь. Я знаю, что ты, скорее всего, выберешь другое место, но мне бы очень хотелось потренировать тебя. Ты, наверное, смог бы выходить здесь в старте, хотя я не совсем уверен».

Я слушал его вполуха вплоть до этой фразы. Я такой: «Чего? Он не уверен, что я смогу выходить в старте?» Остаток дня я был немного подавлен. Все вокруг говорили мне, что я величайший, а этот парень вдруг говорит мне, что он не уверен, смогу ли выходить в старте за его команду.

Игроки ЛСУ отвели меня в TJ Ribs на обед. Это ресторан неподалеку от кампуса, где куча всего посвящено ЛСУ: там даже выставлен приз Хайсмана, который Билли Кэннон завоевал в 1959-м. Владелец ресторана подошел ко мне и сказал, что, раз я приехал в ЛСУ, он будет внимательно наблюдать за мной.

Предыдущие четыре школы совершили одну ошибку – никто из них не сводил меня на футбольный матч. Тренер Браун попросил одного из своих игроков из ЛСУ, Вернела Синглтона, сводить меня. Я сижу на большом футбольном стадионе, вокруг люди, шум-гам, горит свет, и вдруг свет вырубается, а на меня наводят луч прожектора. Стадионный диктор начинает выкрикивать: «Поздоровайтесь с баскетболистом номер один среди старшеклассников – Шакилом О’Нилом! Пошумите как следует, если хотите, чтобы в следующем году он приехал играть сюда!»

Люди начинают сходить с ума. Я сижу на трибуне в окружении почти двадцати тысяч беснующихся человек и думаю про себя: «Черт, да эти люди меня знают!» Я начинаю оглядываться вокруг и вижу рядом таких горячих девчонок, каких никогда не видал, и они тоже машут мне. Я говорю одной из них: «Так если я приеду сюда, мы с тобой станем друзьями, ведь правда?» Она подмигивает мне и, посылая воздушный поцелуй, говорит: «Однозначно».

Дело с концом. Я подписываюсь в ЛСУ.

Тренер убедил меня, но теперь ему предстояло иметь дело с моим отцом, у которого были собственные твердые убеждения. Когда они оказываются за одним столом, Сержант глядит на Дэйла своим фирменным убийственным взглядом, но тренер Браун совсем не выглядит запуганным. Он говорит Сержанту: «Очевидно, что я здесь потому, что ваш сын – талантливый игрок. Сейчас все программы будут наперебой рассказывать вам о своих спортивных комплексах и о том, как они пробьются в финал Четырех, а еще обо всех деньгах, которые смогут заработать для Шакила.

Я же лишь хочу, чтобы вы знали, что я в первую очередь вербую личность, а уже потом баскетболиста, и если ваш сын решит послушать то, чему я собираюсь его научить, велик шанс, что и через двадцать пять лет я по-прежнему буду занимать место в его жизни. И притом значительное место».

Так он убедил Сержанта одобрить мой выбор. Могу сказать вам, что все, что сказал мне в тот день тренер Браун, действительно сбылось. Покинув ЛСУ в 1992-м, я перешел в NBA и заработал там миллионы долларов. Приобрел дом в Орландо площадью почти в шесть тысяч квадратных метров, в котором есть крытый спортзал, сигарная комната, кинотеатр и бассейн глубиной пять метров. И Дэйл Браун действительно занимает место в моей жизни. Он – член моего кружка доверенных лиц, а это очень и очень малочисленная группа.

Как только я даю согласие ЛСУ, я сразу же становлюсь рок-звездой в старшей школе Коул. Я скоро буду звездой студенческого баскетбола, поэтому уже сейчас начинаю вести себя соответственно, хотя еще продолжаю играть за «Кугарс».

На какое-то время мы теряем Джеффа Петресса из-за его плохих оценок, но это не имеет значения. Пацан по имени Эрик Бейкер тоже умеет забрасывать, и вот мы снова непобедимы, а я получаю все внимание прессы и начинаю думать, что я – Мужик. На наших играх каждый вечер аншлаги. Детишки выстраиваются в очередь, чтобы попросить у меня автограф. Партнеры начинают называть меня Shaquille the Deal, а иногда просто The Deal.

Чувство было потрясающее. Я так много времени провел в размышлениях о том, смогу ли когда-нибудь добраться до этого момента в своей жизни – особенно после того, как меня отцепили от команды в Германии. А теперь, как и говорил мне Сержант, все начало складываться как надо. Я правда думал, что я особенный, мама всегда говорила, что я таким стану.

И вот однажды я прихожу в школу и иду по левой стороне холла и замечаю, что все остальные идут по правой. Когда я сажусь за стол обедать, все встают из-за стола, как только я опускаю свой поднос. Я думаю: «Это еще что за черт?» Все подстроил Джо Кавальеро. Он думал, что я стал слишком задаваться. Он думал, что я забываю о команде и слишком сосредоточен на себе. Он был прав. Мне нужно было присмиреть. Джо собирался проследить за тем, чтобы я это сделал, потому что иначе мы не смогли бы побеждать.

Это дерьмо продолжалось с неделю. Мне было несколько одиноко, но у меня были Walkman и моя девушка-принцесса, так что могло быть и хуже. Несколько дней я думал: «Да пошли вы, парни. Кому вы нужны? Через три месяца я буду в ЛСУ».

Но я уловил посыл. Он был схож с тем, чему меня научил отец, когда я маленьким мальчиком по имени Шон играл в баскетбол в YMCA. Был матч за чемпионство. Мой отец был тренером, а парни из другой команды из кожи вон лезли, пытаясь меня обыграть.

У нас был довольно большой отрыв, и отец взял тайм-аут, снял меня с игры и выпустил пацана, который вообще играть не умел. До конца оставалось пять минут, а этот пацан постоянно терял мяч и лажал, что бы ни делал. Не успели мы оглянуться, как уже уступаем 10 очков, и мне нужно снова выходить, чтобы спасать игру. Я такой смотрю на отца и говорю: «Какого хрена? Зачем ты это сделал? Мы пытаемся победить». Он сказал мне: «Не всегда суть в том, чтобы победить любой ценой. Каждый заслуживает шанса. Ты должен развивать игроков рядом с собой. Так поступают великие игроки. Твоя задача – проследить за тем, чтобы все получилось».

А теперь я в выпускном классе старшей школы, и моя задача – проследить за тем, чтобы все получилось. В каждой игре я забирал себе мяч на первые семь владений, и мы обычно отрывались в счете – 10:2 или 14:4. Как только это происходило, я начинал продвигать мяч по площадке и подавать его Даррену Мэйти или Джо. Моя работа состояла в том, чтобы играть разыгрывающего центрового и делать так, чтобы все в команде были задействованы. Вместо того чтобы красоваться и забивать каждый раз, когда мы в нападении, я занимался вот этим. Так я сплачивал нас. Мой отец всегда учил меня командному баскетболу. «Невозможно выиграть в одиночку», – повторял он мне снова и снова.

Во время учебы в старшей школе я пережил много разного дерьма. Зависть просто зашкаливала. Люди ненавидели меня просто за то, что я был большим и хорошо играл.

Мы играли в Сабинале, Техас, городке примерно в 90 милях к востоку от Дель Рио, где пролегает мексиканская граница. Мы едем туда в командном автобусе, и тут я выглядываю в окно и вижу громадное пугало. Мы подъезжаем ближе, и я осознаю, что это пугало в 2 с лишним метра, как бы я. На нем надета джерси с моим номером, а на шее висит аркан. Все настолько шокированы этим, что не знают, что говорить, поэтому в нашем автобусе становится очень тихо.

Теперь я в бешенстве. До той поры я никогда особо не сталкивался с расизмом в своей жизни. Моей первой мыслью было: «Наверное, они пытаются пошутить». Но в аркане не было ничего смешного. Скорее всего, тут был расизм, но я просто не хотел в это вдаваться. Возможно, я просто не хотел в это верить.

Поэтому я решил расценить это так: эти люди набросили мне на шею аркан, значит, они хотят меня убить. А это значит, что я должен войти в то состояние, когда могу убивать взглядом. Я сказал своим партнерам: «Эти люди заплатят за это».

Мы заходим в спортзал, я в наушниках, я готов испепелить взглядом этих говнюков, а они оказываются кучкой мелких белых пацанов. Теперь я по-настоящему в бешенстве. Неужели вы, хилые ботаники, всерьез думаете, что победите меня? Я так не думаю.

Я выхожу и даю им то, что они хотели. Веду себя, как обезьяна. Данкаю и раскачиваюсь на кольце, воплю как бешеный. Хотели? Получите. Я вел себя совершенно безумно. Они думают, что я рехнулся. И теперь я смотрю им в глаза и вижу, что они напуганы. Мы сделали их. Самые легкие сорок с чем-то там очков, какие только у меня были.

В выпускной год меня часто дразнили по-разному. По какой-то причине людям это нравилось. В Саутсайде, школе, в игре против которой я гнул кольца, меня любили называть Шакзиллой или Фрикзилом. Я из тех ребят, что принимают критику и обзывательства двумя способами. Можно либо дать им задавить тебя и повесить нос, либо увидеть в этом мотивацию и постараться прыгнуть выше головы.

А вот то, чего они не понимали. Мой отец все время обзывал меня по-разному. Плакса. Слабак. Я все это уже слышал. Он начал это делать с тех пор, как мне стукнуло три года. Он знал, что меня ждет. Он подготавливал меня.

На плей-офф штата 1989 года команда моей старшей школы отправилась по-прежнему непобежденной, и я начал думать об истории нашей маленькой армейской базы, которая никогда ничего не выигрывала. Мы пришли из ниоткуда и могли выиграть чемпионство, и я говорил себе: «Я сделаю так, чтобы это случилось».

После одной из наших побед телевизионный репортер сунул мне в лицо микрофон и спросил: «В чем секрет успеха школы Коул в этом году?» Я ответил: «Секрет – это я».

Давления было много, но я хорошо справлялся. Я не хотел повторения ситуации третьего сезона. В Региональном финале мы снова встретились с «Либерти Хилл», и я наколотил 44 очка и сделал 18 подборов, а еще забил пять штрафных бросков в заключительную минуту, вырвав у них победу. Будем считать, что мы квиты.

Потом мы катком проехались по «Хирн» в полуфинале чемпионата штата, отмеченным одним из самых любимых моих моментов времен старшей школы. Один из моих парней навесил мне мяч на данк, но у меня был неудобный угол для атаки, поэтому я отбил мяч о щит, а потом вколотил его в корзину. Зацените, мне кажется, видео еще есть на YouTube.

И вот мы в Остине, Техас, перед решающей игрой за титул штата. Место забито до отказа – установлен новый рекорд посещаемости в чемпионате 3А. Мы играем против «Кларксвилла», и все в раздевалке нервничают, кроме меня. Я не нервничаю, потому что знаю, что мы победим. Мы обязаны победить. Для меня нет других вариантов.

Я оглядываю своих парней и вижу, что они напряжены. Очень напряжены. Каждые пять минут кто-то выбегает в туалет. Теперь пришел мой черед идти, и мне надо сходить по-большому. Я подтираюсь, и тут мне приходит идея. Она определенно мерзкая, но я думаю, что она может сработать. И вот я выхожу в раздевалку с салфеткой, покрытой дерьмом. Я начинаю бегать за своими партнерами по комнате с салфеткой в руке. Они все орут, воют и смеются, и вот уже время нам выходить, и они выходят уже расслабленными. Сработало.

План «Кларксвилла» на игру был таким же, как у всех остальных – попытаться заставить О’Нила перебрать фолов и вынудить его бросать штрафные. У них был игрок в посте по имени Тайрон Вашингтон, который все время выдвигался на броски с 4,5 метра. К перерыву он набрал двадцать четыре очка, но мы приняли решение оставить меня в тылу и оберегать корзину, вместо того чтобы выпрыгивать на него, пытаясь защищаться от него на периметре.

Он все время поддразнивал меня, говоря: «Ты сможешь меня опекать». Я просто рассмеялся ему в лицо. Я сказал ему: «Почему бы тебе не подойти поближе, где играют настоящие пацаны?»

Мы рано оторвались в счете и, в общем-то, так и не отдали преимущество. И конечно же, я снова влип с перебором фолов, и наш девяти- или десятиочковый отрыв, который у нас был в начале четвертой четверти, таял, потому что я сидел на скамейке с четырьмя фолами. Тренер Мадура повернулся ко мне и сказал: «Ты можешь играть без фолов?»

Я сказал ему, что могу. Я решил, что не буду блокировать броски и не стану данкать, если только путь к корзине не будет свободным, чтобы они не могли просить свистнуть фол в нападении. Как только я вернулся в игру и получил мяч, я сделал маневр, как будто собираюсь пойти на кольцо и вколотить данк, но вместо этого выпрыгнул и забил джамп-шотом.

Толпа на трибунах как будто ахнула, будто их удивило то, что я умею что-то помимо данков. Правда же была в том, что на тренировках я все время отрабатывал джамп-шоты. Я умел бросать из-за дуги. Спросите моих партнеров. Я все время изматывал их ими. Тренер Мадура сказал мне однажды, что, если нам когда-нибудь потребуется забить трехочковый в конце игры, он всерьез будет думать о том, чтобы дать пробить мне, потому что я умею и потому что мой бросок, как он знал, никто никогда не сумеет заблокировать.

В играх такие броски обычно не имели смысла, ведь я мог с такой же легкостью вколотить мяч слэм-данком. Самым важным были броски с высоким процентом реализации. Процент моих реализованных бросков с игры в выпускном сезоне в старшей школе равнялся 71 %.

В конечном счете мы сдержали «Кларксвилл» и выиграли чемпионат штата. И хотя я сказал себе, что больше не буду ставить блоки, я все же смахнул один мяч на последних минутах игры. Это был один из джамп-шотов Тайрона Вашингтона. Я просто не смог удержаться. Во второй половине он набрал всего пять очков. Когда репортеры спросили у меня о нем, я сказал им: «Он сказал, что я не смогу его опекать. Очевидно, это была ложь».

Когда прозвучала сирена, у меня буквально перехватило дыхание на минуту. Все эти ребята, которых я любил, мои лучшие друзья, высыпали на площадку, чтобы вместе со мной отметить то, что мы наконец это сделали. Чувство было невероятным, но я осознал, что по большей части это было чувство облегчения. До того момента я не осознавал, какой груз давления взвалил на себя.

Спустя недолгое время после нашей победы тренер Мадура объявил, что уходит на пенсию. Он не шутил. Я выпускался из школы, из-за чего, как сказал он сам, «будет слишком много людей, жаждущих поквитаться со мной».

Выигрыш этого чемпионства имел для него колоссальное значение. Мы все это видели.

Сразу после игры тренер Мадура утянул меня в одну из кабинок в раздевалке, схватил меня и обнял, а потом стал плакать. Это был первый раз, когда я увидел взрослого мужчину плачущим. Он сказал мне: «Я знал, как только пришел в школу, что ты станешь блестящим игроком, но я никогда не позволял себе думать, что мы можем выиграть чемпионат. В колледже тебя ждут большие успехи».

Я толком не знал, что сказать. В тот момент вся ситуация доставила мне некоторый дискомфорт. Вот он я, семнадцатилетний пацан, большую часть своей жизни пытавшийся быть крутым, стою в раздевалке, и у меня на руках плачет мой тренер. Я хотел сказать ему: «Соберись уже, мужик!»

В тот момент я не понимал, что происходит.

Но понимаю теперь.

Июнь 1990 года
Батон-Руж, Луизиана

Баскетболисты ЛСУ возились вокруг мяча в подземелье – крохотном, тускло освещенном спортзале в подвале здания, где они обычно собирались в межсезонье, когда неожиданно для всех туда вразвалку вошел Стэнли Робертс.

Робертс был одаренным и умелым игроком, но у этого дружелюбного великана ростом 2,13 постоянно были проблемы: то из-за прогулов, то из-за нарушения комендантского часа. Он редко приходил на эти дворовые игры, а когда приходил, выкладывался, с его же собственных слов, только вполсилы.

Шакила О’Нила, только что отыгравшего за ЛСУ первый курс, это приводило в ярость. Его достали рассказы о «природном таланте» Стэнли.

«Стэнли во плоти! – воскликнул капитан Уэйн Симс. – Приятно, что ты к нам присоединился, мужик».

Симс быстро разделил игроков на две команды, разведя Шака и Робертса по разные стороны. Бывший игрок ЛСУ Рики Блэнтон, вернувшийся, чтобы потренироваться со своей старой командой в летнее время, шепнул О’Нилу на ухо: «При прямо на него».

Шак попросил мяч в зоне блока, потом развернулся и сделал данк через Робертса. Нисколько не смутившись, Стэнли сначала забил броском с отклонением, а потом прошел к корзине и вернул сопернику должок, сделав свой слэм-данк.

Партнеры продолжили подкармливать больших пасами на бросок, а те продолжили атаковать друг друга яростными томогавками. Остальные игроки восторженно улюлюкали – пока атмосфера не накалилась настолько, что в ход полетели локти. Игроки сцепились.

На мгновение двое великанов заняли боевую стойку, но Робертс тотчас вернул себе самообладание и отступил.

– Я думал: «Да это же ерунда какая-то», – говорил Стэнли.

– Я думал: «Я сейчас его прикончу», – говорил Шакил.

О’Нил обвел взглядом подземелье в поисках оружия и остановил свой выбор на металлическом мусорном баке. Он схватил его в одну руку и начал гоняться с ним за Стэнли Робертсом.

– Остынь, здоровяк! – завопил Симс. – Опусти эту штуку на пол!

Робертс увернулся от Шакила и быстро выскользнул из подземелья. Он достаточно поиграл в баскетбол на сегодня.

– Шак – сумасшедший, – сказал Стэнли Симсу после этого инцидента. – А ты еще удивляешься, чего это я не прихожу поиграть.

Месяц спустя Стэнли Робертс покинул ЛСУ, подписав контракт с испанской профессиональной командой «Реал Мадрид».

– Теперь это твоя команда, Шакил, – официально проинформировал своего 18-летнего центрового тренер Дэйл Браун.

– Да, я это уже знаю, тренер, – ответил Шак.

Я завидовал Стэнли Робертсу. Было очевидно, что тренерам нравится то, насколько лучше он был по сравнению со мной и моей игрой. Они постоянно о нем говорили, хотя он то и дело прогуливал уроки, встревал в неприятности и косячил. Стэнли был реально талантлив. Он умел забивать бросками в прыжке после стэп-бэков и укладывать мячи, не глядя. В его арсенале были великолепные движения. Он умел метать трешки. Проблема Стэнли была лишь в том, что ему, кажется, все это было безразлично.

И, думаю, можно сказать, что мне было совсем не безразлично.

Я хотел быть сильным. Мне нравилось чувство, которое я испытывал, когда набирал очки, и люди подходили ко мне, чтобы шлепнуть по спине и отбить пять. Это прекрасно помогало и с девушками. В кампусе все любили баскетболистов. Мне было только семнадцать, когда я появился в ЛСУ, но мой рост уже достигал 2,13, а сам я уже был готов к началу своей новой роскошной жизни.

Но прежде чем попасть в ЛСУ, я по приглашению отправился на игру Dapper Dan Roundball Classic, общенациональный Матч Всех звезд на уровне старшеклассников. В рейтинге я по-прежнему шел вторым в Техасе после Венстрома, вот только он пропускал тот матч из-за травмы.

Я приезжаю на игру и вижу, как Сонни Ваккаро, чел, который заведует турниром и работает на Nike, присасывается там к именитым игрокам вроде Трэйси Маррея и Кенни Андерсона: раздает им кроссовки Nike и сумки Nike. Я стою там и жду своей очереди, а потом говорю: «Сэр, вы забыли сумку для меня». Он поворачивается и говорит: «А твое имя?» Я говорю: «Шакил О’Нил». Я в таком гневе, что меня аж трясет. Тем вечером я порвал всех на этой тупой игре имени Сонни Ваккаро. Меня признали MVP.

То же самое повторяется на игре McDonald’s All-American. Дик Витале радушно приветствует всех остальных игроков, а мне не говорит ни слова, поэтому я подошел к нему и сказал: «Мистер Витале, я – Шакил О’Нил. Возможно, вы захотите запомнить это имя».

Первым же своим касанием мяча в той игре я вколотил данк. Я был зол и играл соответственно. Был один эпизод, когда я шел прямо на Конрада МакРэя, который был одной из баскетбольных легенд среди старшеклассников Нью-Йорка, так вот я забил его. Я заблокировал его бросок на одном конце площадки, сам пробежал с мячом по всей длине площадки до другого конца и вколотил данк. Витале потерял голову. К концу вечера я стал MVP и в этом матче тоже, так что Витале орал: «Если этот пацан Шакил О‘Нил решит пойти в профессионалы, он станет первым пиком на драфте».

Рад, что мы сразу это прояснили.

И хотя Дики Ви одобрил Шак-Атаку, глубоко внутри я чувствовал, что все еще не готов к NBA.

ЛСУ был идеальным местом для меня. Оно было тем, к чему я привык – относительно небольшим, приземленным, лишенным чванства и полным приятных людей. А еще оттуда было всего шесть часов езды до мамы. Я должен был видеть маму. Но, к счастью, в те времена билет на самолет в Southwest стоил 59 долларов, так что мне хватало общения с ней.

Другим позитивным моментом, связанным с ЛСУ, было то, что они помогали нам находить работу на лето, чтобы мы преуспевали. Мы зарабатывали 15 долларов в час, 7 из них мы получали летом, а оставшиеся 8 начислялись нам в течение учебного года. Также я получил грант имени Пелла, помогавший детям из необеспеченных семей платить за учебу, поэтому впервые в моей жизни у меня стали водиться деньги. Я был убежден, что разбогател. Бесплатная еда в столовой и кое-какие карманные деньги. Я умер и воскрес на небесах.

Время, проведенное в ЛСУ, – это лучшие три года моей жизни. Дэйл Браун был великолепен как тренер и еще лучше как человек. Он – один из моих лучших друзей в этом мире. Он заступался за меня сотню раз.

Что мне нравилось в тренере Брауне, так это то, что он никогда ничего мне не обещал. Когда я прибыл в кампус, он сказал мне: «Если будешь работать усердно, случится может все, что угодно, но у нас есть один парень по имени Стэнли Робертс, так вот он чудо как хорош».

Стэнли. Снова он. Этот чертов Стэнли.

Но вот ведь проблема: мне очень нравился Стэнли. Всем он нравился. Он был клевым чуваком. Он никому бы не причинил вреда, только самому себе.

Он был игроком, подпадавшим под действие Положения № 48, гласившиго, что студент, чьи оценки были недостаточно хороши, не может играть сразу, а должен просидеть на скамейке первый год учебы и не играть в баскетбол все это время. Когда я приехал в Батон-Руж, он только начинал свой первый баскетбольный сезон там, хотя учился в университете уже год.

У Стэнли был Oldsmobile Toronado 1979 года, и моей обязанностью, как новичка-первокура, было возить его. Я отвозил его на машине в клубы, ждал снаружи и смешивался с людьми, входившими в клуб и выходившими из него. Мне очень это нравилось. Таким образом я познакомился с очень многими людьми.

В мой дебютный сезон, 1989/90, от нас ждали великих свершений. У нас были Стэнли и Крис Джексон, который годом ранее был лучшим снайпером страны. Крису нравилось бросать мяч. Он мог забить откуда угодно. А еще у нас был я, но пока еще никто толком не осознавал, что это означало.

И даже несмотря на то что у нас в распоряжении были два игрока ростом 2,13, Крис все равно умудрялся набивать по тридцать очков за игру. У Криса был синдром Туретта. Из-за него он порой выкрикивал какие-то случайные фразы без какой-либо внятной причины. Требовалось время, чтобы привыкнуть к этому. Я этого толком не понимал. Ему нужно было принимать лекарство, и он его ненавидел, потому что оно порой вызывало у него тошноту. Крис часто держался сам по себе, поэтому мне так и не удалось узнать его как следует.

Как-то раз я был в общежитии и услышал, как один парень кричит, что есть мочи: «Эй! Эй!» Я побежал по коридору, потому что думал, что кого-то убивают.

А там был Крис, он стоял у своей двери. У него был загон, что он должен щелкнуть дверной ручкой в правую сторону три раза подряд, прежде чем открыть дверь. Порой ручка не щелкала так, как он того хотел, и ему приходилось начинать все заново. Проблема была в том, что он не мог остановиться до тех пор, пока ручка не щелкнет так, как надо, и это очень сильно расстраивало его. Он мог потратить целый час на попытки открыть дверь.

В тот конкретный день я подошел к нему и открыл ему дверь. Он сказал: «О, спасибо, Шакил» – и все, его уже нет. Он был очень тихим, держался очень изолированно ото всех. Я редко видел его вне тренировок.

Помню, однажды мы с ним тусовались в спортзале, и он не мог уйти оттуда, пока не сделает три «чистых» броска подряд. Не просто три точных броска, а три идеально чистых броска. Я говорю ему: «Хорош, чувак, пошли уже. Вечеринка начинается в восемь».

Крис был суперзвездой нашего кампуса. Люди относились к нему, как к божеству. Он был одним из лучших снайперов, каких я только видел. Он всегда держал себя в форме, всегда правильно питался, всегда делал все, что требовалось для того, чтобы удерживаться на вершине.

Ближе к концу своего первого сезона в колледже я начал получать небольшую прессу и разозлился на Криса после одной из игр за то, что он попросту не пасовал мне мяч. Я что-то сказал на эту тему, а на следующий день Дэйл принес кассету про синдром Туретта и заставил всех нас ее посмотреть. Посыл Дэйла был таким: «Возможно, он даже не знает, что не пасует. Полегче с ним, Шакил, о’кей?»

Здорово. Теперь, помню, думал я про себя, я не могу травить этого пацана, потому что есть шанс, что он даже не осознает, что он – единоличник.

Моим лучшим другом в ЛСУ был Мо Уильямсон. Он был родом из Нью-Джерси, а его отцом был супер Джон Уильямсон, серьезный боллер, поигравший в NBA. Я всегда думал, что и Мо станет профессионалом. Однажды в старшей школе он набрал сто очков за игру. Но я думаю, что его не замечали из-за присутствия Криса.

Мо был мне как старший брат. Он показал мне, куда можно ходить, а куда нельзя. Я понятия не имел о том, что такое колледж, поэтому он провел меня через процедуру регистрации. Он сказал мне: «Тебе нужен этот преподаватель и этот урок, а еще ты должен разобраться с расписанием, чтобы в понедельник, среду и пятницу у тебя были занятия по утрам. Начинай в семь тридцать утра, чтобы освободить себе остаток дня». Все советы были замечательными, кроме того, про 7:30 утра. Слишком рано для меня. Мне нужен был мой раннеутренний сон.

На первом курсе меня спустили с небес на землю. Я-то думал, что я – мужик. Но, приехав в ЛСУ, я осознал, что там каждый был мужиком. Все там получали стипендию, поэтому мне пришлось откатиться к стартовым нулям. Мне предстояло столько всего познать о баскетболе как игре. В одной из первых двусторонок с участием игроков нашей команды Стэнли раз за разом забивал через меня, пока я пытался его опекать, и тренер орал мне: «Шак, трехчетвертуй его!»

Я понятия не имел, о чем он говорит, но мне было слишком стыдно сказать ему об этом. Поэтому я в ответ данкал через Стэнли, думая, что это все компенсирует. Но Стэнли выскользал и быстро уворачивался от меня, так что тренер снова начал орать: «Трехчетвертуй его!» Наконец я остановился и сказал: «Тренер, я не понимаю, что вы имеете в виду».

Тренер Браун был очень терпелив со мной, но он с самого начала принялся наседать на меня из-за моих проблем со штрафными. Он все время повторял мне, насколько это важно для большого – уметь бросать штрафные.

Как-то раз тренер Браун подошел ко мне на тренировке и сказал: «Знаешь, что я собираюсь сделать? Я собираюсь заставить тебя бросать снизу вверх. Рик Бэрри, член Зала славы, был лучшим в этом деле».

«Тренер, – взмолился я, – пожалуйста, не делайте этого. Пожалуйста, не заставляйте меня делать эти бабулины броски. Это унизительно».

Я очень не хотел бросать штрафные так. Когда я был ребенком, кто-то предложил попробовать со мной такой подход, но Сержант сразу сказал мне, чтобы я забыл об этом. «Так бросают только слюнтяи», – сказал мне отец.

Тренер Браун сказал: «Ладно, я скажу тебе, что собираюсь сделать. Мы будем вести учет твоих штрафных бросков каждый день, отдельно от команды. Каждый день к тебе будет приставлен тренер, ассистент тренера или менеджер, которые будут следить за корзиной. Если продолжишь практиковаться и научишься бросать с результатом в 70 % или выше, я позволю тебе бросать их так, как ты бросаешь».

Перед началом сезона я бросал на 72 %, но как только начались игры, мой процент реализации упал до 56 %. Во многом причина была ментального характера. Если я хорошо себя чувствовал, я попадал; если нет – без шансов. Я никогда не мог почувствовать себя комфортно, находясь на линии штрафного, хотя у меня была привычка точно бросать важные штрафные, когда эти очки были действительно нужны. По ходу турнира мы, к примеру, играли с Технологическим университетом Джорджии, и мне удалось тогда забить 9 из 12 бросков с линии. Почему? Я не знаю.

Я не выходил в старте первые четыре игры сезона, потому что, как я думаю, тренер Браун переживал из-за того, что люди ожидают от меня слишком многого. Но как только люди увидели мою игру, они сказали: «Ладно, похоже, этот пацан действительно серьезно настроен стать великим».

Под этим они подразумевали то, что я не был как Стэнли.

Оглядываясь в прошлое, я осознаю, что во многих отношениях именно Стэнли сделал меня тем, кем я являюсь. Было здорово иметь рядом кого-то, кто был лучше меня. У него было все – девушки, деньги, машины. Все его любили. Но ему помешала его любовь к вечеринкам. В тот день в подземелье, когда я погнался за ним с мусорным баком, у Стэнли было похмелье. Он пришел на тренировку, чтобы пропотеть и тем самым вывести алкоголь из организма. Я думаю: «Представь, насколько хорош он был бы, если бы не тусовался где-то всю ночь».

Я не выпивал, а увидев, что выпивка делает со Стэнли и некоторыми другими парнями, укрепился во мнении, что никогда не стану выпивохой.

У меня была масса и других способов развлечься.

У меня был Ford Bronco II. Не ахти какая машина, но я мог максимально отодвинуть водительское сиденье назад и влезть, а еще поставил туда свои колонки, чтобы грузовичок качало от музыки. Я врубал музыку так громко, что машину трясло.

Как и в любом другом месте, где я оказывался новичком, я много шутил и перед каждой тренировкой устраивал брейк-данс посреди площадки. Это всех расслабляло. Когда я переехал в свою комнату в общежитии, я установил там собственную маленькую студию с вертаком и микшерным пультом, чтобы можно было читать рэп. Парням очень нравилось. А вот соседям не слишком. Мне постоянно стучали в дверь, требуя убавить громкость.

С командой мы много веселились. У нас была привычка путешествовать стаей. Несколько парней собрались вместе, и мы стали называть себя данк-мафией, потому что и я, и Шон Григгс, и Вернел Синглтон – все умели заколачивать данки. Мы приходили на вечеринки студенческих братств, выстраивались в шеренгу со мной во главе и исполняли наш танец данк-мафии. Мы делали вид, будто бросаем джамп-шотами, потом раскачивались то в одну сторону, то в другую, а потом «делали данк».

Все в кампусе любили этот танец. Прошло совсем немного времени, а меня уже знал там каждый. Я каждый день заводил новых друзей. Я любил колледж. Я хорошо вписался в ЛСУ.

ВПЕРВЫЕ В ЖИЗНИ Я ЧУВСТВОВАЛ СЕБЯ НА СВОЕМ МЕСТЕ.

Я также знал, что мне нужно хорошо учиться, иначе мой отец прибьет меня. Хуже того, моя мама будет разочарована во мне, а я никогда не хотел ее разочаровывать.

На первом курсе я ходил на лекции по публичным выступлениям, потому что немного нервничал из-за них, ведь у меня были некоторые проблемы с заиканием. Я попросил тренера Брауна критически оценить мое выступление. Я произнес свою речь, а потом спросил у него: «Вы могли бы прийти в аудиторию, когда я буду произносить ее там?» Он ответил: «С радостью, Шакил». На следующий день я пришел на занятие и увидел тренера – он сидел на заднем ряду и показывал мне два поднятых больших пальца.

На первом курсе у меня был самый высокий средний балл успеваемости среди игроков нашей команды. Думаю, если вы спросите об этом мою мать, она скажет вам, что для нее это был один из самых значимых моментов для гордости за меня.

Мы играли свои матчи в Центре собраний имени Пита Маравича, который мы сами называли «Дэф-доум», потому что от шума болельщиков там легко можно было оглохнуть.

Большую часть своего первого сезона в ЛСУ я постоянно имел проблемы с фолами. Это очень раздражало. Я никак не мог взять в толк, почему судья, видя что мне мешают бросить три человека, буквально висящих на мне, не дает свистка, но при этом, стоит мне только подойти к кому-нибудь близко, мне сразу свистят фол. Отец всегда учил меня: «Получая мяч, действуй агрессивно». Казалось, что всякий раз, когда я следовал его совету, мне свистели фол в нападении.

Тренер Браун с ума сходил из-за подобной фигни. На первом курсе я в среднем отыгрывал только двадцать восемь минут за игру, потому что уйму времени просиживал на скамейке из-за перебора фолов.

Когда я только приехал туда на первом курсе, я лишь хотел вписаться в окружение, стать своим. Я все так же продолжал работать над своей игрой. Я сказал тренеру Брауну: «Не волнуйтесь за меня. Мне не нужно забивать. Позвольте это делать другим парням. Я буду просто играть в защите и ставить блоки».

Это был первый и последний раз, когда я сказал такое.

Мне по-прежнему удавалось набирать 13,9 очка за игру в среднем и делать около 12 подборов, а еще я заблокировал целую тонну бросков соперников – 115 в общей сложности. То был первый случай, когда игрок из Юго-восточной Конференции (SEC) преодолел отметку в 100 блок-шотов.

Стэнли явился растренированным, а поскольку капитаном команды был Уэйн Симс, ему приходилось вставать в пять утра и вместе со Стэнли выходить на пробежку. Уэйна так это бесило! Они делили одну комнату в общежитии, и время от времени тренер звонил Уэйну со словами: «Стэнли идет на занятия? Дай-ка мне поговорить с ним». Стэнли мог еще даже не вернуться домой после своих ночных гулянок, поэтому Уэйн прикрывал его задницу, говоря: «Он в душе, тренер. Он вам перезвонит».

Несмотря на все это, Стэнли все равно умудрялся набирать по 14 очков за игру в среднем и делать по 10 подборов.

В том сезоне мы одержали несколько громких побед. Мы играли в быстром темпе, поэтому в наших играх всегда был большой счет. Мы обыграли «Техас» 124:113, а я сделал трипл-дабл. Та же история повторилась и в игре с «Лойола Мэримаунт», когда мы обыграли их 148:141 в овертайме. Игра была невероятной. Звезда «Лойолы» Хэнк Гэзерс набрал 48 очков за 38 минут. Обе команды просто летали по площадке туда-сюда. Я и сам провел неплохой матч: 20 очков, 24 подбора и 12 блок-шотов.

Спустя примерно месяц Хэнк Гэзерс упал в обморок посреди баскетбольного матча в Лос-Анджелесе и умер. Мы были шокированы, когда узнали об этом. Мы говорили: «Но мы ведь только что виделись с ним…» На пару недель мы как будто остолбенели. Его смерть заставила иначе взглянуть на все.

Но мы тогда еще были детьми и спустя недолгое время уже вернулись к своим привычным дурачествам, вечеринкам и развлечениям: нам была по душе жизнь игроков «ЛСУ Тайгерс».

Мы прошли турнир NCAA с результатом 23:8 и в первом раунде обыграли «Вилланову». Если победим в следующей игре против «Джорджия Тех», сможем в следующие выходные вернуться в Луизиану и сыграть в Новом Орлеане.

Команда «Джорджии Тех» была до отказа набита талантами. У них было четверо ребят, добравшихся впоследствии до NBA: Кенни Андерсон, Деннис Скотт, Брайан Оливер и Малкольм Мэки.

Стэнли и я были практически неудержимы под кольцом, Вернел тоже провел сильный матч, но они то и дело закидывали нам трешки через головы наших защитников Криса Джексона и Мо. Крис провел плохой матч. Он смазал десять из пятнадцати своих бросков.

Брайан Оливер с него не слезал. Его тренер, должно быть, сказал ему: «Не теряй Криса Джексона», – потому что каждый раз, когда тренер Браун брал тайм-аут, Брайан Оливер эскортировал Криса Джексона чуть не до самой нашей скамейки.

Мы проиграли 94:91 в овертайме и были изрядно расстроены. Я был в какой-то степени зол на Криса. У него был один фирменный непредсказуемый маневр, благодаря которому оказывался неприкрытым, и в таких случаях он редко промахивался, но в той игре он мазал раз за разом и никак не хотел пасовать мяч. В какой-то момент я сказал ему: «Ты что делаешь? Глянь под корзину». Он лишь посмотрел на меня. Я чувствовал себя так, будто он предал нас, что ли. Он хотел набить себе большие цифры, потому что знал, что скоро перейдет в профессионалы.

По окончании сезона нас всех позвали на так называемые «собеседования на уход», и Крис со Стэнли пошли на них первыми. Крис зашел поговорить с тренером, а когда вышел, сказал: «Я все. Я ухожу».

Он стал третьим пиком на драфте для «Денвер Наггетс». В 1991-м он принял ислам и сменил имя на Махмуд Абдул-Рауф. Этот чувак обожал баскетбол. По ходу сезона 2010/11 он играл в Японии – в возрасте сорока двух лет! Готов спорить, он до сих пор умеет бросать.

Когда на собеседование пришел Стэнли, тренер сказал ему: «Стэнли, я думаю, что в ЛСУ ты уже сделал все, что мог сделать. Возможно, тебе пришло время двигаться дальше». Тренер Браун был сильно разочарован в Стэнли из-за того, что он все время выпивал, прогуливал лекции и тусовался со своей подружкой.

Стэнли был бунтарем по характеру. Он сказал тренеру Брауну: «Я пока не уйду».

Стэнли подумал, что тренер Браун пытался изгнать его потому, что хотел видеть в нападении меня. Мой отец все время общался с Дэйлом Брауном, звонил ему и говорил, что мне нужно давать больше шансов на бросках, больше игрового времени, так что, возможно, Стэнли был прав.

Стэнли пришлось пойти на летние курсы, а когда профессор завалил его на них, это, по сути, предрешило его участь. На драфт в NBA он уже опоздал, поэтому отправился в Испанию – играть в мяч там.

С уходом Стэнли и Криса я стал главным в нашем кампусе. Я много времени проводил, общаясь с Бо Бансеном, работавшим в ЛСУ и следившим за тем, чтобы я не нарушал никаких правил, суливших нам проблемы с NCAA.

Бо был клевым. Я задавал ему конкретного жару. Я дал ему прозвище «Нет Бо», потому что именно этими словами я всегда отвечал ему, когда он спрашивал, не собираюсь ли я что-нибудь отчебучить.

NCAA пристально за мной наблюдала. Подозрение у них вызывало вообще все. Им вдруг стало интересно, откуда я раздобыл свою колымагу Bronco. Они проверили кредитную историю моих родителей и спросили: «Как он смог позволить себе машину?»

Но они не знали, что я приобрел подержанную машину. Я заплатил за нее 5000 долларов, и в ней даже не было мотора. Мне пришлось потратить еще 1000 долларов, чтобы его приобрести. Я договорился на так называемый «шаровой платеж». Я заплатил тысячу, взяв ее из своего гранта имени Пелла, что было совершенно законным, а оставшиеся пять тысяч взял в кредит. Я платил по 50 долларов в месяц, а в конце кредита должен был выложить громадную сумму одним платежом, но я был уверен, что к тому времени буду играть в NBA.

И хотя денег у меня не было, я хотел, чтобы люди в кампусе считали иначе. Я ведь теперь был Мужиком и должен был соответствовать своей роли, поэтому я взял телефон из своей комнаты в общежитии и проложил липовый кабель под сиденьем своего Bronco, притворившись, будто у меня в машине есть настоящий телефон. Я постоянно катался, делая вид, что разговариваю по телефону со знакомыми. Разумеется, кто-то увидел меня и доложил Бо, который тут же пришел посмотреть, но я показал ему, что телефон – фальшивка. «Не сдавай меня дамочкам», – сказал я Бо, подмигнув ему. Он обещал, что не сдаст.

С грантом Пелла я сделал еще кое-что: сумма гранта составляла примерно 2500 долларов, и я решил взять ее пятью сотенными бумажками, а остальную часть получить купюрами в один доллар. Потом я скрутил все деньги в одну толстую пачку и стал ездить по кампусу с этой здоровой пачкой нала. Со стороны казалось, будто там гораздо больше денег, чем было на самом деле, потому что большую часть пачки составляли «вашингтоны», а не «бенджамины». Но никто этого не знал, потому что я обернул пачку мелких купюр крупными с обеих сторон. Я доставал свою заначку и, размахивая ею, говорил: «Может, мне лучше остаться здесь? Или все-таки пойти в профессионалы?» Естественно, это тоже стало поводом для очередного прихода Бо.

«Бо, – вновь объяснял ему я, – я ничего не сделал. Это все постановка».

По правде говоря, все могло быть куда хуже, и Бо это знал. Моя академическая успеваемость не проседала. За это ему не приходилось меня строить. Он постоянно имел дело со спортсменами, которым не было никакого дела до занятий. Он рассказал мне, что один из его спортсменов бросил учебу на время поста.

Небольшая компания из нашей команды подружилась с парнем, владевшим баром под названием The Tiger. Мы часто туда ходили, зависали там и оттягивались. Время от времени я прыгал за барную стойку и превращался в бармена. Это спровоцировало еще один телефонный звонок и еще один визит Бо, который внимательно следил за тем, чтобы я не нарушал закон, устраиваясь на серую работу, и не пил алкоголь, будучи несовершеннолетним.

Нет, Бо. «Нет» в обоих случаях.

И по сей день я не пью, не курю и не употребляю наркотики. Также меня никогда не арестовывали, хотя однажды в колледже меня «задержали».

ЛСУ всегда был футбольной школой. Футболисты ходили по кампусу и всем об этом рассказывали. Но мы выигрывали куда чаще их, поэтому я ходил и рассказывал всем, что ЛСУ – «баскетбольная школа».

Мы все путались с одними и теми же девчонками, поэтому было нетрудно догадаться, что в какой-то момент это приведет к проблемам. Была у нас одна девчонка по имени Тиффани Бруссард, ее любили все. Она хвасталась тем, что крутит шашни с футболистом, а я пытался закадрить ее, поэтому говорил: «Да на фиг этих футболистов. Ты глянь их статистику. Лучше посмотри, чего добились мы. Царь в этом кампусе – баскетбол».

Футболиста, который нравился Тиффани, звали Энтони Маршалл. Он был ростом примерно 1,90 – 1,93 и выглядел довольно крупным парнем, если только не стоял рядом со мной. В общем, Энтони захотел поговорить со мной о том, что я сказал Тиффани.

Мы все жили в общаге Бруссард. И вот я стою в комнате Энтони, а с ним там четверо или пятеро его ребят. Мы начинаем ругаться из-за Тиффани, и они начинают обступать меня со всех сторон, поэтому я, следуя своему девизу «сначала бей, потом задавай вопросы», заряжаю Энтони Маршаллу прямо в челюсть. Потом убегаю по лестнице. Баскетболисты жили на нижнем этаже в углу здания, и мне нужно было подкрепление.

Пятеро футболистов гонятся за мной, я добираюсь до своей комнаты и закрываюсь изнутри. Теперь у меня под дверью чуть не вся футбольная команда, они скандируют мое имя. Я был напуган, потому что находился в комнате совсем один.

В конце концов, они открыли дверь и вчетвером-впятером вбежали ко мне, собираясь стереть меня в порошок, и тут я говорю: «Если Энтони хочет подраться, дайте нам подраться. Тебе правда нужна помощь всех этих ребят, чтобы сладить со мной?»

Я пропустил от него пару ударов (как и он от меня), после чего мне удалось взять его в замок. К тому времени к нам нагрянула полиция кампуса, а с ними влетел и тренер футбольной команды с криками: «Прекрати бить моих игроков!» Он орал мне прямо в лицо: «Это все ты виноват!» Мгновение спустя на место инцидента явился тренер Браун, он схватил меня и вывел оттуда. Откуда-то взялись телекамеры, футболистов стали арестовывать одного за другим, хаос был конкретный.

За участие во всем этом балагане полиция «задержала» меня. Нам с Энтони пришлось пожать друг другу руки. Все пытались как-то сгладить конфликт между футболом и баскетболом в кампусе, но это соперничество было серьезным. В отношениях между двумя командами было много напряженности.

Поэтому Дэйл сказал мне: «Тебе нужно найти себе какое-то место за пределами кампуса». В следующем семестре я съехался с Деннисом Трэйси, чьим предметом гордости был тот факт, что он был на подхвате в команде ЛСУ, не имея стипендии. В какой-то момент Дэйл столкнулся с кадровыми трудностями: он пытался найти кого-то, кто сможет закрыть Чарльза Смита из Джорджтаунского университета, поэтому решил поставить на игру Денниса. Деннис отлично поработал с Чарльзом Смитом, и Дэйл в итоге выписал ему стипендию.

Деннис был смышленым парнем. Он был старше меня, и мы стали добрыми друзьями. Он также на время стал моим персональным менеджером. Мы с ним жили вместе в маленьком домишке с бассейном на заднем дворе. У Денниса была пара боксерских перчаток, поэтому мы с ним начали боксировать – каждый в одной перчатке. То были славные деньки.

По ходу сезона 1990/91 я стал первым игроком в SEC, которому удалось выйти в лидеры и по набранным очкам, и по подборам, и по проценту реализации бросков, и по числу блок-шотов. В декабре того сезона мы обыграли «Арканзас Стэйт», а я набрал 53 очка за игру, включая, кстати, 17 точных бросков со штрафных из 21.

Также мы обыграли «Кентукки» и «Аризону», которая была на тот момент второй по силе командой в стране. Наконец я попал на общенациональный радар. Вернел был нашим вторым основным оружием, а наш разыгрывающий Майкл Хансен тоже выдавал двузначные показатели в среднем, но все мы знали, кто должен получать мяч, когда решается исход игры.

Тренер Браун не давал мне спуску, чтобы я не расслаблялся. Я никогда не опаздывал на тренировки, но время от времени пропускал лекции. Однажды утром я крепко спал в своей комнате, как вдруг услышал громкий стук в дверь. На часах было 4:30 утра. Я вылез из кровати и увидел тренера Брауна, стоявшего на пороге. Он сказал мне:

– Ты вчера пропустил занятие?

Еще в полусне я отвечал:

– Да, сэр.

Он сказал:

– Ну что ж, сынок, тогда обувайся. Пойдем на пробежку.

Я поверить не мог.

– Что, прямо сейчас, тренер?

– Прямо сейчас, Шакил, – сказал он. – Пошли.

После этого я почти не пропускал лекций.

К концу моего второго сезона в колледже мы разделили первое место регулярного сезона в SEC, и до начала турнира у нас оставалась всего одна игра.

Я травмировал ногу, и боль меня просто убивала. Нам оставалось только обыграть «Миссисипи Стэйт», и тогда чемпионство в SEC было бы у нас в кармане, поэтому тренер Браун спросил у меня: «Что думаешь?» Я сказал ему, что смогу сыграть, но правда была в том, что с моей ногой было явно что-то не так.

Дэйл решил оставить меня в запасе. «Шак, я не хочу, чтобы ты рисковал», – сказал он.

Мы проиграли «Миссисипи Стэйт», и все были в бешенстве из-за этого. Тренер также оставил меня на скамейке в игре против «Оберна» в турнире SEC, и ту игру мы тоже проиграли.

Тренер Браун и инструктор Док Бруссард сцепились из-за этого. Инструктор считал, что Дэйл пытался корчить из себя доктора. Но тренер Браун ответил ему: «Я не пытаюсь. Я просто хочу защитить его карьерное будущее. Я никогда не простил бы себя, если бы с Шакилом случилось что-то, что помешало бы ему выйти на следующий уровень».

Док Бруссард был человеком старой школы, он был еще хуже моего отца. Помню, однажды Уэйну Симсу заехали в лицо, так что его губа разошлась надвое. У него хлестала кровь, и ему явно требовалось наложение швов, но Док сказал:

– Все с тобой нормально, слабак. Возвращайся в игру.

Он был весь на хардкоре, такой злой ублюдок. Я все время говорил ему:

– Всякий раз, когда я наступаю на ногу, мне очень больно.

Скажу больше, после того как мне сделали МРТ, выяснилось, что в кости у меня трещина, вызванная чрезмерными нагрузками.

Когда тренер Браун сказал ему, что я не буду играть против «Миссисипи Стэйт», Бруссард сказал:

– Это первый случай со времен Пита Пистолета (Маравича), когда у нас появился шанс выиграть чемпионство в SEC, а эта размазня не хочет играть. Он просто бережет себя для NBA.

Дэйл сказал:

– Нет, он бы так не поступил.

Пока они спорили, наша команда вышла на площадку разминаться. Меня с ними нет, поэтому фанаты «Миссисипи Стэйт» начали скандировать: «Где ваш губастый африканец? Где ваш губастый африканец?»

Тренер Браун с ума сошел, когда услышал это. Фанаты «Миссисипи Стэйт» творили такое и раньше. Годом ранее кто-то написал статью о Крисе Джексоне и том, что он не знал своего родного отца, поэтому, когда наша команда выбежала на разминку перед игрой, они начали распевать: «Где же твой папаша? Кто же твой папаша?»

Дэйл отправился к диктору арены и приказал болельщикам прекратить. Игра еще даже не началась, а все уже были на взводе. Позже тем вечером тренер Браун сходил на радиошоу и там в пух и прах разнес и «Миссисипи Стэйт», и их тренера, и их болельщиков, и их президента. Вот за что мы любили тренера. Он всегда нас поддерживал.

Когда турнир NCAA начался, я по-прежнему был травмирован, но старался изо всех сил. В игре против «ЮКонн» я набрал 27 очков и сделал 16 подборов, но мы все равно проиграли. Майк Хансен подхватил мононуклеоз, поэтому тоже был сам не свой.

Док Бруссард был не прав насчет меня. Той весной я не заявлялся на драфт NBA. Я не был готов. Я даже еще не начал посещать лекции по бизнесу. Я знал, как нужно подбивать баланс своего бюджета, но этим мои познания и ограничивались. Мне нужно было узнать, как еще я могу зарабатывать на жизнь, если вся эта история с баскетбольной карьерой не срастется. Я нуждался в образовании.

Тренер Браун уже начал заговаривать со мной по поводу перехода в профессионалы. Он видел, что я буду доминировать на площадке и со временем перейду в NBA, поэтому он начал представлять меня самым разным людям. Помню, как-то утром я спал в своей комнате в общежитии и вдруг услышал какой-то шум. Я проснулся, хотя и не до конца, и пошел открывать: вижу, какой-то старик обращается ко мне, и понимаю, что это Джон Вуден. Он дружил с Дэйлом Брауном и пришел поговорить со мной о важности командной игры и о том, какая это гордость – играть за школу Брауна. Думаю, что на самом деле он пытался убедить меня остаться в колледже на все четыре года обучения. Несомненно, я уважал тренера Вудена, как и все те принципы, которые он отстаивал, но мне нужно было делать то, что должно.

В другой раз Дэйл привел Карима, чтобы он научил меня своему скай-хуку. Он приводил Билла Уолтона, который позже сказал репортерам, что своей «необузданной мощью» я напоминал ему Чарльза Баркли. Отец прознал об этих визитах и захотел узнать, почему Дэйл так ратует за то, чтобы я бросал скай-хуки.

«Он – мощный игрок, – сказал тренеру мой отец. – Я хочу, чтобы он данкал».

Дэйл связал меня по телефону с Джулиусом Ирвингом, моим кумиром детства. Он приводил к нам олимпийского спринтера Карла Льюиса. Тренер Браун обожал Карла Льюиса. Карл сказал нам: «Знаете, в юности мы все мечтали, и все хотели стать лучшими в Америке, но хотеть этого и желать, чтобы это случилось, – это две совершенно разные вещи».

Я вошел в число лучших в Америке на втором году учебы. Associated Press и UPI назвали меня Игроком года в стране, но я не выиграл ни Приз имени Вудена, ни Приз имени Нейсмита. Их оба забрал Ларри Джонсон из университета Невада-Лас-Вегас, и он был в моем списке смертников.

Когда я начал свой третий сезон в 1991-м, у меня было ощущение, что этот год станет для меня последним в колледже. Я набирал в среднем 21 очко за игру и делал 14 подборов – второй лучший показатель в стране. Я лидировал в стране по показателю блок-шотов (5,3 за игру в среднем), но в очередной раз призы Нейсмита и Вудена забрал себе кто-то другой. На сей раз центровой «Дьюка» Кристиан Леттнер.

Когда я впервые сыграл против Леттнера в феврале 1991-го в Дареме, Северная Каролина, он попросту уничтожил меня. Унизил. Он до смерти замучил меня своими бэкдорами и закончил игру с 24 очками и 11 подборами на щите. Я никогда прежде о нем не слышал. Помню, как спрашивал: «Да кто такой этот парень, черт возьми?» Он разобрал меня на винтики, поэтому после той игры я стал следить за ним.

В следующем сезоне, в моем последнем в ЛСУ, тренер вновь свел нас вместе, но за неделю до игры я потянул икроножную мышцу. Нога сильно болела, но я обязан был сыграть, потому что люди говорили о Леттнере и центровом «Джорджтауна» Алонзо Моурнинге с чуть большим придыханием, чем обо мне, а я не мог с этим мириться. Я просто обязан был стать пиком номер один.

Я затейпировал икру и конкретно взялся за Леттнера. По-жесткому. Я накидал 25 и 12 из них через него, а еще заблокировал 7 бросков, но они сумели отыграться, уступая в счете, и победили. Я никогда не забуду лицо Леттнера в момент моих данков через него. Он выглядел перепуганным. А еще я без конца доставал его трэш-током.

Много лет спустя мне довелось поиграть с ним в «Майами», тогда я узнал, что он был очень приятным человеком. Тогда я этого не знал. Во времена колледжа я ненавидел всех, кто имел отношение к «Дьюку». Я знал, что люди, поступавшие в «Дьюк», должны были быть умными. Я знал, что я не такой умный. Там, где я рос, меня не учили тем мудреным словам, которые то и дело встречали в их вступительных экзаменах.

В последнем сезоне я побил рекорд ЛСУ по количеству блок-шотов, и после одной из наших игр мне торжественно вручили мяч на память. Родители всегда сидели на одних и тех же местах, сразу за сектором студентов, поэтому я сразу повернулся к отцу, показал на него пальцем и бросил ему мяч.

Причиной моего поступка было то, что в детстве, когда я выигрывал какую-нибудь награду, он разрешал мне забрать ее с собой домой и там полюбоваться ей. На следующее утро я просыпался и шел в школу, но ко времени моего возвращения награда куда-нибудь исчезала. Когда я спрашивал у него, куда подевался мой приз, он отвечал мне: «Это уже в прошлом. Это уже история. Ступай добывать новый трофей».

Памятный мяч был моим последним на тот момент достижением, поэтому я бросил его ему, чтобы дать понять, что помню его заветы.

Какой-то студент выпрыгнул перед носом у отца и схватил мяч. Видели бы вы лицо Сержанта. Но этому парню хватило ума отдать мяч отцу.

В сезоне 1991/92 на всех наших играх были аншлаги. Студенты разбивали палаточные лагеря вокруг спортзала накануне игры, чтобы первыми урвать билеты. Я раздавал автографы по всему штату Луизиана. Какая-то семья из Батон-Руж назвала своего новорожденного сына в мою честь, и я заявился к ним домой без предупреждения, чтобы наделать памятных фотографий.

Ребятам из ЛСУ пришла в голову отличная идея: напечатать футболок с моим изображением, где я делаю свой фирменный данк, свисая с корзины с подтянутыми вверх ногами, как Рони Сейкали.

Они напечатали целый ворох этих футболок и собирались продавать их во время одного из наших матчей. Я ничего даже не знал об этом, но как только Сержант зашел на арену и увидел эти футболки, у него просто крышу сорвало.

Вам стоит кое-что знать о моем отце: он ни за что не позволит никому наживаться на нашей семье.

Мы были в раздевалке, где тренер Браун выступал с речью перед игрой – и вдруг бабах! Дверь распахивается, на пороге Сержант. Глаза у него вылезают из орбит, настолько он взбешен. В руках у него одна из этих футболок, и он вопит: «Это еще что за херня? Что заставило вас решить, что это нормально?»

Он сказал Дэйлу: «Мы могли бы брать деньги. За эти годы нам предлагали кучу всего, но мы решили, что не будем так поступать. Мы поступали правильно. А теперь вы вздумали заработать денег на моем сыне? Меня это абсолютно не устраивает».

Все разом затихли. Никто ничего не говорил. Я не то что пристыжен – все гораздо хуже. Каждый знает, что родителям не дозволяется заходить в раздевалку перед игрой. Но у Сержанта веские причины.

Спустя мгновение он уже заявляет тренеру Брауну, что если футболки не снимут с продажи и не уберут куда подальше, я не выйду на игру. Теперь уже я повесил нос. Мне хочется провалиться сквозь землю.

Но тренер Браун очень хорош. Он уже привык иметь дело с Сержантом. Он успокаивает его. Футболки исчезают. Я выхожу играть. Мы избегаем глобального ущерба.

Добрую часть моего заключительного сезона Бо провел в разъездах по торговым центрам, где раздавал «запретительные предписания» магазинам, производившим и продававшим самопальные футболки Shaq Attack.

К тому времени у многих команд уже не получалось меня сдерживать, поэтому они стали намеренно фолить меня. Порой фолы пересекали тонкую грань между «жестким» фолом и откровенно грязным. Тренер Браун говорил мне: «Не надо мириться с этим третированием. Если они пытаются сделать тебе больно, я разрешаю тебе давать им сдачи».

Той весной в первом раунде турнира SEC мы играли с «Теннесси». Мы вели +22, а я доминировал против парня по имени Карлус Гроувс. Тут я получил мяч в посте, а он схватил меня и резко дернул назад, и попытался свалить на пол. Я был в таком бешенстве, что хотел сломать ему челюсть. Я оттолкнул его спиной, и началась такая свара.

Не успел я глазом моргнуть, как тренер Браун уже на площадке и прет прямо на Гроувса. Когда я увидел его, я подумал: «Ого, он впрягается за меня». После игры он позвонил в NCAA и сказал им: «Эй, если вы не хотите, чтобы люди пострадали, предпримите что-нибудь, потому что отныне я буду инструктировать Шакила играть с поднятыми вверх локтями. Его там убивают, а вы всегда вините во всем его».

Конечно же, мне он тем временем говорит не терять хладнокровия и не позволять другим игрокам провоцировать меня на какие-нибудь глупости.

Рефери выгнали из игры меня, Гроувса и девятерых других игроков. Более того, меня дисквалифицировали на нашу полуфинальную игру против «Кентукки». Я был в ярости. Какой-то чел намеренно пытается причинить мне боль, а расплачиваться за это должен я? Сезон «Теннесси» в SEC завершился, потому что мы их обыграли. Так какое наказание понесли они?

Тренер Браун был так зол из-за моей дисквалификации, что собирался в знак протеста не выводить команду на площадку. Я сказал ему, что ценю это, но считаю, что ему стоит быть с командой. Он сильно противился, но в конечном счете отработал с нами всю игру. Мы проиграли «Кентукки» 80:74.

Мой последний сезон в ЛСУ завершился поражением от «Индианы» во втором раунде турнира NCAA. Они были сеяными выше нас, но это не заставило людей перестать задаваться вопросом, почему ЛСУ не прошел в турнире дальше, имея Шакила О’Нила.

Все, что я могу вам ответить, это то, что в последней своей игре за колледж я набрал 36 очков, сделал 12 подборов и 5 блок-шотов. Я также идеально исполнил штрафные, реализовав все 12 бросков из 12, так что еще я мог сделать?

«Индиана» была как бы такой замедленной командой, игравшей в непрерывное нападение, и они постоянно доставляли нам хлопот. Они словно убаюкивали нас своей игрой. Нам больше нравился стиль с высоким темпом и быстрыми переходами. Сразу после поражения, в марте 1992-го, я покинул кампус. Я сделал это тихо, ничего особо не сказав.

До драфта оставалось еще три месяца. Три месяца на то, чтобы влезть в неприятности. Все знали, что я собираюсь стать профессионалом. Это был секрет Полишинеля. Но я всегда был в таких вопросах пугливым обдолбышем – Spooky Wook, так я это называю. Таким подозрительным, опасающимся, что что-то может пойти не так.

Поэтому лучшим решением было покинуть кампус. Это удалило бы меня от девушек, вечеринок, выпивки и травки. Я вполне успешно избегал большинства этих соблазнов. Так зачем рисковать сейчас? Я также знал, что, если буду рядом с Сержантом и мамой, меня даже искусить будет невозможно, поэтому я отправился домой.

Помню, как в последний раз глядел на кампус ЛСУ, выехав оттуда на своем старом скрипучем Ford Bronco II. Мне было немного грустно, я слегка ностальгировал.

Но потом я закрыл глаза и начал мечтать о том, на какой машине в следующий раз приеду в кампус. Когда я снова их открыл, я улыбался.

Настало время уезжать.

17 мая 1992 года
Драфт-лотерея NBA
Секокус, Нью-Джерси

Президент «Орландо Мэджик» Пэт Уильямс засунул полиэтиленовый мешок с джерси Шакила О’Нила под свое кресло. Он был не одинок. Все одиннадцать мужчин, представлявших свои франшизы на драфт-лотерее NBA напечатали командных джерси с именем Шака, выведенном на них крупными буквами, аккурат над эмблемами команд. Там были именные джерси Шака из «Далласа», Шака из «Милуоки», Шака из «Вашингтона».

Поскольку в общем котле из шестидесяти шести шариков для пинг-понга лишь десять носили название «Орландо», шансы «Мэджик» заполучить в свои ряды главного здоровяка лишь немного превышали 15 %.

Одна за другой команды узнавали очередность выбора на драфте. «Хьюстон Рокетс» застряли с № 11, и, таким образом, их именная джерси с Шаком мгновенно стала бесполезной. «Атланту Хокс» ждала схожая учесть, когда их логотип высветился под № 10. Когда варианты для Шака в «тотализаторе» сократились до пяти, владелец «Маверикс» Дональд Картер потер на удачу свой счастливый зуб койота, но он принес ему лишь четвертый пик.

Наконец осталось лишь три команды: «Шарлотт», «Миннесота» и «Орландо».

Когда вскрылось, что карточка с пиком № 3 отходит «Миннесоте Тимбервулвз», Шакил О’Нил взвизгнул от восторга. Он смотрел за ходом церемонии из Брентвуда, Калифорния, из дома своего агента Леонарда Армато, и хотя у него не было никаких особых предпочтений, его единственным желанием было выступать в городе с теплым климатом.

– Великолепно, – сказал Армато, как только «Миннесота» выбыла из борьбы. – Теперь нам не придется играть в подковерные игры, чтобы вызволить тебя оттуда.

– «Шарлотт» и «Орландо»? Меня устроит любой из вариантов, – соглашался Шак.

Когда «Орландо» всплыл под номером 1, сердце Пэта Уильямса замерло на два такта. Он потянулся под свой стол за джерси Шака и вприпрыжку выскочил на сцену, памятуя о предупреждении, которое сделал всем перед началом драфт-лотереи Дэвид Стерн.

– Мягкие объятия, – потребовал Стерн. Двумя годами ранее его до хруста ребер обнял громадный Виллис Рид из правления «Нью-Джерси Нетс», заполучивший право задрафтовать Деррика Коулмэна.

Шак откинулся назад на диване Армато. Он пожал агенту руку, потом обнял Денниса Трэйси, своего партнера по ЛСУ и нового менеджера.

– «Орландо», – сказал Трэйси. – Родина Disney World.

– Берегись, Микки-Маус, – сказал Шак, ухмыляясь. – Я иду за тобой.

За пару недель до драфт-лотереи мне удалось познакомиться с мистером Дэвидом Стерном, комиссаром NBA. Его вопрос ко мне был таким: «Где ты хочешь играть?» Я не хочу порождать никаких конспирологических теорий, но я ответил ему так: «Однозначно там, где знойно».

В Орландо было знойно, я тоже был знойным.

Я был полон энтузиазма в отношении NBA – и всех тех денег, которые она сулила, но также я до сих пор думал об ЛСУ. Мне было немного страшно сообщать Дэйлу Брауну о своем уходе. Как-то вечером я позвонил ему около одиннадцати тридцати. Он сказал: «Я уже знаю, зачем ты звонишь. Ты прав, тебе пора валить. Тебя так жестоко лупят в студенческих играх, что тебе лучше уйти, пока тебя не травмировали настолько, что ты перестанешь играть вообще».

Я испытал такое облегчение. Я совсем не хотел подводить тренера Брауна. Последнее, что он сказал мне: «Пожалуйста, береги себя. Води аккуратно. Поезжай домой и как следует подумай. Если захочешь, чтобы я приехал в Техас, когда ты будешь делать объявление, дай знать, и я приеду».

Из-за того, что я покинул кампус, никому ничего не сказав, я нарушил «установленную процедуру» отчисления из ЛСУ. В результате мой приятель Бо Бансен конфисковал мой депозит. До сих пор, спустя все эти годы, я, встречая его, первым делом говорю: «Йоу, Бо, где мои пятьдесят долларов?»

Как только я приехал домой в Сан-Антонио, мы начали общаться с агентами. Тренер Браун представил меня Леонарду Армато. Перед самым моим отъездом из кампуса ко мне подошел один чувак – забыл его имя, – всучил мне свою визитку и сказал: «Если подпишешь контракт со мной, я выбью для тебя все, что захочешь. Давай начнем с 250 тысяч долларов». Он был из южной Калифорнии, и он напугал меня до усрачки.

Леонард же приехал знакомиться с моей семьей. В колледже он был разыгрывающим защитником, и тренер Браун доверял ему, но мой отец предупредил его сразу: «Если будете дурить голову моему сыну, я вас убью».

«Он это всерьез, – сказал я Леонарду. – Не сомневайтесь».

Я готовился стать профессиональным спортсменом, но мой папочка по-прежнему возвышался надо мной больше самой жизни, больше, чем когда-либо. Чего я тогда не осознавал, так это того, что это никогда не изменится. Филип Харрисон не мог – и не стал бы – держаться на заднем плане. Он попросту не знал, как это делать.

Вернувшись домой на армейскую базу в Сан-Антонио, я вновь стал жить с родителями, и это была адаптация. Это был флэшбек. Я вновь вернулся к «да, сэр» и «нет, сэр». К «сделай музыку потише». К «следи за языком, сынок» (это уже мама).

Но теперь все будет по-другому. Мои родители, заботившиеся обо мне и оберегавшие меня от неприятностей (в большинстве случаев), теперь готовились поменяться со мной ролями.

Наконец пришло время, когда уже я должен был позаботиться о них.

В апреле 1992 года, когда меня еще даже не задрафтовали, и я понятия не имел, за какую команду буду играть, я уже получил деньги по спонсорскому контракту с Classic Car. Они заплатили мне 1 млн долларов. Я поверить не мог.

Я стал богатым!

Я умудрился разбазарить всю сумму за два дня.

Первым делом я должен был уладить дела на семейном фронте. И мать, и отец были по уши в долгах, поэтому я взял 150 тысяч долларов и погасил все их кредиты. Я ведь богат. Я могу такое.

Следом я отправился в дилерский центр Mercedes-Benz и купил себе машину. Когда я вернулся домой, отец спросил: «А моя где?» – поэтому я вернулся к дилеру и купил еще одну машину для него. И, разумеется, мне нужно было гарантировать моей матери, что теперь она тоже будет разъезжать по городу на стиле, поэтому я купил третий Mercedes-Benz за неделю.

А потом мне позвонили из банка. Мужчина говорил очень вежливо. Он сказал: «Мистер О’Нил, я не хочу, чтобы с вами случились неприятности, как это было с другими спортсменами, с которыми мы вели дела. Но я думаю, вам следует знать, что вы должны нам девяносто тысяч долларов».

Поначалу я был в недоумении, но потом он объяснил мне, что после уплаты всех налогов с полученного мной 1 млн долларов, у меня осталось всего около 500–600 тысяч долларов. Черт. Я повесил трубку и сказал матери: «Мне нужен бухгалтер».

Леонард помог мне устроить встречи. Первым человеком, с которым я встретился, был – хотите верьте, хотите нет – актер Уэйн Роджерс, мужик, снимавшийся в телесериале M*A*S*H. Он вошел и сказал мне: «Мы добудем тебе вот это и вот то», – а я не мог перестать думать о той книге про Карима, которую мне когда-то дал отец, про то, как он потерял свои деньги на соевых бобах, и слова отца о том, что если что-то выглядит слишком привлекательным, чтобы быть правдой, скорее всего, это неспроста.

К черту чувака из M*A*S*H. Вошел другой чувак, в костюме за две тысячи долларов, и он оказался слишком ушлым. Следующий за ним был одет в дешевый костюм, а я, хотя и только что вылетел из колледжа и ничего не знал ни об ипотеках, ни о финансовых рынках, ни о муниципальных облигациях, все же умел распознать хороший костюм на человеке – или нехороший.

Мы поговорили с множеством людей, приносивших с собой пестрые брошюры и делившихся своими большими планами, но никто из них не зацепил меня по-настоящему. Я начал уставать и раздражаться, мне уже хотелось есть (я всегда голоден), и тут заходит этот маленький мужичок с кудрявыми волосами и в очках.

Мы просим его положить его брошюру на стол в кучу к остальным брошюрам, но он говорит: «У меня нет брошюры». Его зовут Лестер Книспел, и он начинает рассказывать мне о сберегательных облигациях. Он рассуждал о потенциальных инвестициях, но, главное, на своей презентации он держался предельно консервативно. В какой-то момент он сказал: «Вместе мы можем научиться работать с этим».

Вот что влюбило в него мою маму. Каждого предыдущего кандидата она спрашивала о том, дадут ли они ей возможность просмотреть бухгалтерские книги. Она говорила им, что я молод и что она хочет помогать мне и в будущем. Они, все как один, отвечали: «Миссис Харрисон, доверьтесь нам. Мы этим на хлеб зарабатываем. Позвольте нам обо всем позаботиться. Вам ни к чему переживать или утруждать себя этим. Это наша работа».

Если вы скажете такое Люсиль, даже не имея в виду ничего плохого, она все равно услышит лишь: «Отвали-ка, мамаша». А так мы не сработаемся.

Лестер повел себя умнее. Он сказал моей матери: «Вы сможете просмотреть книги в любой момент, когда захотите. То же касается и Шакила. Вы – мой клиент. Я буду работать на вас». Он не шутил. Он знал, что цифры и отчетность – это сложно и скучно и что спустя время моя мать научится доверять ему и не захочет утруждать себя копанием в моих финансовых делах. Именно так и вышло.

Лестер понравился мне своей прямотой, умом и тем, что он не был слишком ушлым. Но не только этим, он еще и представлял интересы некоторых рэперов.

Мы наняли Лестера Книспела, и это стало началом замечательной дружбы. Лестер был моим оценочным жюри. Когда у меня появлялась очередная безумная идея, он меня отговаривал – в большинстве случаев. Когда я начал покупать слишком много автомобилей, раздавать деньги слишком многим родственникам и просто выходить за пределы разумного, он возвращал меня обратно.

Он был очень успешным и смог скопить много денег, поэтому я спросил у него, как ему и его семье удалось так преуспеть. Он сказал мне:

– У нас есть аннуитеты.

Я спросил:

– Это что за чертовщина?

Он объяснил мне:

– Это когда ты платишь компании, страхующей твою жизнь, большой единовременный страховой взнос, который они возвратят тебе много лет спустя в виде фиксированных платежей.

Мне показалось, что это именно то, что мне было нужно. Когда я начал зашибать большие бабки и у меня их оказалось больше, чем я мог потратить, я стал выделять значительные суммы на аннуитеты. Я приобретал их для себя, своих родителей, своего брата и двух своих сестер.

Это означало, что, когда мне исполнится сорок лет – тогда казалось, что это далеко, во многих световых годах отсюда, – я начну ежемесячно получать приятную сумму на банковский счет до конца своих дней, которая поможет мне оставаться в превосходной финансовой форме. Спасибо, Лестер.

Мой отец был очень доволен Лестером. Также он был доволен тем, что я учился вести дела. Сержант гордился моими баскетбольными достижениями, но он всегда бросал мне в лицо одну и ту же фразу:

«ТЫ НЕ БУДЕШЬ ОЧЕРЕДНЫМ АФРИКАНСКИМ ТУПИЦЕЙ, ДАНКАЮЩИМ БАСКЕТБОЛЬНЫЙ МЯЧ ДО КОНЦА СВОИХ ДНЕЙ, – ГОВОРИЛ ОН, – ТЫ УМНЕЕ ЭТОГО».

Ну, разумеется. По большей части да.

Я знал, что на подходе большие деньги, поэтому сказал своему отцу: «Увольняйся из армии. Пойдем со мной». На тот момент каждому из моих родителей повезло зарабатывать 30 тысяч долларов в год. Я нанял их обоих заправлять моим фан-клубом, положив каждому зарплату в 100 тысяч долларов в год. Я сказал им: «Это мой подарок вам».

Я купил им дом в Орландо. Я делал то, что сделал бы любой сын, которому наконец удалось добиться чего-то большого, и он решил отблагодарить своих родителей за их любовь и поддержку.

Порой Лестер переживает за меня, я это знаю. Он говорит, что есть такое понятие, как излишняя щедрость. Я смотрю на это так: денег с собой не забрать. Моим родителям много не надо. Я хочу, чтобы они были счастливы, чтобы они наслаждались своей жизнью сполна. То же касается моих брата и сестер. Моя семья для меня все. Но это не значит, что, если объявится какой-нибудь дальний родственник из Джорджии, утверждающий, что у нас с ним одинаковая линия роста волос, я тоже начну платить ему зарплату. Я не настолько туп.

По мере приближения дня драфта народ в Орландо начинал нервничать, потому что я так ничего и не сказал ни про их команду, ни про их город, ни про их игроков. Для них это был значимый момент, и мое молчание в каком-то смысле портили им всю малину, полагаю.

Не помогало и то, что все время всплывали какие-то слухи о том, что Леонард собирается провернуть сделку с обменом, чтобы отправить меня в «Лейкерс», что абсолютно не соответствовало правде, даже несмотря на то что самому Леонарду это очень бы понравилось.

Вот причина, по которой я ничего не комментировал. Я очень суеверный человек, и я не собирался рассуждать о том, как буду пиком № 1, пока на самом деле не буду задрафтован под первым номером.

«Мэджик» все убеждали нас встретиться с ними, и наконец за пару дней до драфта мой отец, мой брат Джамал и я вылетели в Орландо.

Мне устроили экскурсию, и я познакомился с официальными лицами команды, а потом они устроили нам приятный ужин в компании владельцев, тренеров и кое-кого из сотрудников фронт-офиса.

Все было хорошо, но день выдался долгим, и Джамалу, которому тогда было всего тринадцать, стало скучно. За ужином он начал немного дурачиться. Грубил мне, пил мою воду, а спустя мгновение мы уже обкидывали друг друга роллами. Мой будущий тренер, Мэтт Гукас, был в ужасе. По правде говоря, я так веселился с Джамалом, что даже не заметил этого. Когда Пэт Уильямс спросил у Мэтта Гукаса о том, что он думает об этом пике № 1 и его младшем брате, тот ответил: «Я хотел их обоих отправить в их комнаты».

В день драфта на арену «Орландо» набилось десять тысяч человек: все ждали объявления в прямом эфире, что команда выберет Шакила О’Нила под первым номером. Там установили платформу, и Пэт Уильямс собирался позвонить в NBA на глазах у вопящих фанатов, но по каким-то причинам в трансляции произошел сбой. У них оставалось всего пять минут на то, чтобы сделать пик, и пока часики тикали, Алекс Мартинс, пиар-директор «Орландо», позвонил со своего мобильного телефона, чтобы сообщить Стерну, что они берут меня.

Когда «Орландо» задрафтовал меня, люди в этом маленьком городе во Флориде просто обезумели.

На следующий день после драфта мы вылетели из Портленда, Орегон, и в городе творилось настоящее безумие. Я не мог поверить своим глазам – такой прием нам устроили по приземлении. Люди набивались в терминал аэропорта. В толпе мелькал маскот «Орландо». Какая-то группа играла диксиленд. По обеим сторонам от меня в ряд выстроились чирлидерши, и они были одними из самых красивых, каких я только видел в жизни.

Повсюду были плакаты, приветствовавшие меня в Орландо, таблички со словами «ШАКИЛ – № 1».

Все это организовал Пэт Уильямс. Он тоже там был, как и Боб Вандер Вейде, зять Рича ДеВоса, владевшего компанией Amway и «Орландо Мэджик». В то время Вандер Вейде занимался баскетбольными операциями, но пару лет спустя он стал президентом команды. Они отлично справились с организацией теплого приема для меня, это я могу сказать точно.

Он напоминал мне то, что я испытал в ЛСУ, когда на меня навели прожектор во время футбольного матча.

Мы с Деннисом Трэйси переглядывались и говорили друг другу: «Ага, так вот как оно все будет, ну хорошо».

Мне было двадцать лет.

Говоря по правде, я не был до конца убежден, что стану первым пиком. Об этом говорили все, но из моей головы не выходил Кристиан Леттнер и мысли о том, насколько он фундаментально превосходит меня во всем. И хотя мой выход под первым номером считался решенным делом, я все продолжал сомневаться в том, что так оно и будет, потому что у Леттнера были все нужные качества: джамп-шот, работа ног, игра на подборах, ментальная крепость. Даже в тот момент своей жизни, когда моя карьера вот-вот должна была начаться, я все равно не был до конца уверен в своих талантах. Я ни с кем не делился этими страхами, но по ночам они не давали мне заснуть.

Голос отца эхом звучал у меня в ушах: «Держись скромно, держись скромно».

Когда все утряслось, вторым номером оказался Алонзо Моурнинг, а Леттнер стал третьим. Я думал: «Они заблуждаются». Но история говорит нам, что они все-таки были правы.

Переезд в новый город, покупка собственного дома, самостоятельное принятие решений – все это было большим шагом вперед для меня, но я был готов.

Конечно, мама хотела жить поближе ко мне, чтобы приглядывать за мной. В ее сознании я по-прежнему оставался ее Шакилом, и ей нужно было оберегать ее «маленького воина». Первое, что она сделала, когда я перебрался в Орландо – это сходила в Walmart, где накупила мне стаканов, полотенец, тостеров и ворох другого барахла, которое мне толком не было нужно.

В новый дом я переехал в сентябре. Однажды мы разговаривали с почтальоном, и он рассказал нам о корнербэке из «Грин Бэй Пэкерс», который потерял все свои деньги и теперь пытался сбагрить кому-нибудь свой дом. Мы отвезли туда маму, и дом ей очень понравился. Впрочем, ей понравилось бы что угодно. Моя мама была совсем не привередливой. В общем, Люсиль и Сержант въехали туда – в дом прямо напротив дома Бо Джексона.

Моя мама очень добрый, отзывчивый человек, которого мало что способно впечатлить. В этом она чем-то напоминает мою бабушку Одессу. Когда я получил свой первый чек от «Мэджик», я захотел купить бабуле дом за 6 миллионов долларов. Она сказала: «Нет, малыш, там в конце улицы есть один симпатичный домик, он вполне мне подойдет». Тогда я купил ей этот дом и сделал там ремонт.

То же самое относится и к матери. Когда я купил ей тот изумрудный Mercedes, она сказала: «Это очень мило, дорогой, но я не хочу Benz. Меня вполне устроит вот тот пикапчик за двадцать тысяч долларов». Он был подержанным! Я сказал: «Прости, мам, но тебе придется взять этот Mercedes».

Теперь, когда у меня появились деньги, я захотел приобрести себе достойную стереоаппаратуру, поэтому мы с мамой пошли в место под названием Sound Advice. Я пришел туда и почувствовал себя маленьким ребенком. Я хочу все и сразу! Я говорю продавцу: «Мы возьмем этот телик и тот вертак», – а моя мама паникует и говорит: «Сынок, притормози!» Я отвечаю ей: «Мам, все нормально, я плачу. Ты хочешь что-нибудь?»

Разносится слух о том, что я закупаюсь в магазине, и теперь там повсюду болельщики. Я отхожу в сторону раздать автографы и вижу, что мама разговаривает с менеджером. Когда я наконец дохожу до кассы, чтобы оплатить свои покупки, менеджер говорит мне: «Ваша мать подписала вас на программу Lay-A-Way». Я схватил ее, крепко поцеловал и сказал ей: «Мам, обещаю: те дни уже в прошлом».

Вот, что происходит, когда ты становишься № 1 на драфте, а твое имя – Шакил О’Нил: ты подписываешь контракт на 13 млн долларов с Pepsi, на 15 млн долларов с Reebok и еще 20–25 млн долларов получаешь от Kenner, Spalding и производителя коллекционных карточек Scoreboard.

Леонард был умен. Он втянул нас в самый эпицентр «войны газировок» между Coke и Pepsi и в «войну кроссовок» между Nike и Reebok.

Очевидно, что Nike был гигантом. У них были Майкл Джордан, Чарльз Бакли и мой будущий сосед Бо Джексон. Они были очень успешны, но я хотел сам написать свою историю успеха.

Когда я приехал с визитом в Reebok, все сотрудники встречали меня в футболках с надписью «МЫ ХОТИМ ШАКА». Мы провели отличный день с Полом Файерменом, и в компании хотели, чтобы я подписал контракт сразу же. Мне эта идея понравилась, но Леонард сказал: «Нет, мы обещали Nike, что посетим их тоже».

Признаюсь, сердце к ним у меня не лежало. Отец и я встретились с Леонардом в «кампусе» Nike в Орегоне, куда я приехал в куртке Reebok. Все ребята из Nike были очень дружелюбны ко мне, но спустя примерно час Леонард отвел меня в сторону и сказал: «Шак, тебе придется снять свою куртку. Это неуважительно. Фил Найт с ума сходит из-за этого».

Я снял куртку, но все равно предпочел Reebok. С того дня у чуваков из Nike на меня зуб.

Летом, перед отъездом в свой первый тренировочный лагерь в NBA, я пожил в Лос-Анджелесе с Деннисом Трэйси. Я старался играть в баскетбол каждый день. Я все время наблюдал там за Мэджиком Джонсоном, а он каждое утро в 10 часов устраивал маленькие матчи на площадке УКЛА. Поэтому я решил: «Лучше мне поехать туда и заняться делом».

Леонард знал в «ЛА» всех, поэтому смог раздобыть мне приглашение на игру. Я явился в первый день и был предельно серьезен. Давайте работать. Трэйси Мюррей был там, как и Митчелл Батлер, и Мэджик, и Майк Данливи-старший – не сын, игравший за «Пэйсерс», а отец, тренировавший «Бакс», «Лейкерс» и «Клипперс». На тот момент он еще продолжал карьеру игрока и играл за мою команду. Когда я в первый раз оказался в нападении и Данливи стал просить меня бросить ему мяч, я сказал: «Да к черту!» – и сам потащил его из конца площадки в конец. Пытался ли я впечатлить окружающих? Да, пытался. Я совсем не нервничал. Я пришел туда с целью надрать задницы.

Мэджик был очень любезен со мной. Мы мало разговаривали, потому что я не подхалим, но он как будто приглядывал за мной. Много подбадривал в духе «Вперед, юноша». Те баскетбольные матчи были очень сильными, конкуренция там была мощной, а еще это был отличный способ поддерживать себя в форме. Я играл жестко, но не собирался показывать им все – лишь минимум, достаточный, чтобы в свои команды они вернулись встревоженными из-за меня.

Так что жизнь прекрасная. Даже лучше, чем прекрасна. Я впитываю в себя все, как губка. Я в Лос-Анджелесе, но не в Ла-Ла-Лэнде. Я развлекаюсь, я миллионер, и я знаю, что впереди меня ждет нечто еще большее, так что я в каком-то смысле живу на грани. Покупаю вещи, которые не следует покупать, вроде машин, одежды и игрушек.

Когда я только начал приходить на эти дворовые игры в УКЛА, я думал про себя, что я очень крут, но это не так. Я к тому, что там Мэджик. Он там всем заправляет. А я просто еще один чувак.

Мэджик распределяет команды и ведет счет. Он каждое утро приходит туда, чтобы заведовать всем шоу. В тех матчах он мог поймать тебя каким-нибудь обманным движением, а после промаха вскрикнуть: «Фол!» Мы все закатывали глаза, но это же Мэджик, поэтому он получал то, что хотел – прямо как в настоящей NBA.

Я был знаком с ним несколько лет и как-то пришел на его благотворительное мероприятие, Midsummer Night’s Magic. Я только что выиграл приз MVP, и он сказал мне: «Здоровяк, ни к чему оставаться одним лишь именем. Нужно владеть собственностью». А потом ушел прочь.

Я ехал домой и всю дорогу думал: «О чем это он говорил?» А потом я осознал, что он имел в виду. Тогда мы начали работать над моей обувной линейкой. Потом над моей именной линейкой одежды. Потом над реалити-шоу. Спасибо, Мэджик. Еще одна идея, которую я встроил в свой собственный уникальный стиль Шака.

Я немного иначе управлялся с делами, в отличие от других топ-пиков. Многие из них с ходу покупали себе дорогие тачки и скупали дома. В то первое лето после драфта мы с Деннисом Трэйси жили в апартаментах Oakwood на бульваре Сепульведа в Лос-Анджелесе. Деннис взял напрокат Volvo, и все лето мы катались на ней.

Мы жили по соседству с моднейшими клубами города, но не могли попасть ни в один из них, потому что я еще был слишком молод. Roxy был прямо за углом, мы каждый день проезжали мимо него, но внутрь я так и не попал. Мне нужно было поработать, чтобы позволить себе все это.

Сержант предупреждал меня об опасностях внезапно свалившейся известности. Внезапно у тебя появляются друзья, которых ты никогда прежде не встречал. Внезапно такие люди, как квотербек Даг Уильямс, хотят поужинать с тобой. К счастью, Даг Уильямс оказался классным. Он просто хотел дать мне понять, что я могу обращаться к нему, если у меня будут вопросы.

Я жил в ЛА и начал разгоняться, и то и дело натыкался на Арсенио Холла, у которого тогда было очень популярное вечернее ток-шоу. Каждый раз, когда мы виделись, он говорил: «Почему бы тебе не прийти на шоу?» Я все время отвечал: «Нет, спасибо», – потому что не знал, о чем мне говорить.

А теперь начали выходить рекламные ролики со мной, меня только что признали Новичком года, стали всюду узнавать, и вот я вновь вернулся в Лос-Анджелес на лето. Арсенио снова стал упрашивать меня прийти, и я как бы в шутку сказал: «Ну, если я и приду на шоу, то мы должны будем устроить там что-то необычное. Я не хочу быть как остальные спортсмены». Арсенио сказал: «Что у тебя на уме?» До той поры у меня ничего на уме не было, но вдруг в моей голове промелькнула мысль: «Я могу зачитать на твоем шоу рэп вместе со своей любимой группой?»

Ему очень понравилась эта идея. В общем, мы связались с Fu Schnickens, трио рэперов из Бруклина, у которых был очень качовый саунд, и записали с ними трек What’s Up Doc. Всех удивило то, насколько классным он получился.

Вот мои любимые строчки:

Forget Tony Danza, I’m the boss («Забудьте Тони Данзу, я здесь босс»).

When it comes to money, I’m like Dick Butkus («В денежных вопросах я – Дик Баткас»).

Now who’s first pick me, word is born («А теперь, кто у нас первый пик? Я, слово даю»).

Not Christian Laettner not Alonzo Mourning («Не Кристиан Леттнер, не Алонзо Моурнинг»).

That’s okay, not being bragadocious («Это нормально, никакой бравады»).

Supercalifrageltistic, Shaq is alidocious («СуперкалифраджилистикШакизалидошес»).

Peace, I gotta go, I ain’t no joke («Мир вам, а мне пора, я не шучу»).

Now slam it («А теперь вколачивай»).

Jam it, and make sure it’s broke («Забивай так, чтобы щит отвалился»).

Прежде чем мы исполнили ее вместе на шоу Арсенио, Fu Schnickens приехали ко мне домой и записали песню. Они хотели написать за меня мой куплет, но я сделал это сам.

И вот мы пришли на Arsenio Hall Show, на мне красный наряд, который мне сделала девчонка из молла. На нем блестки, рукава у него отрезаны, так что выгляжу я мощно. Аудитория слушает вживую. Мы читаем этот рэп, и видно, что людям очень нравится. Они думали, что я сейчас выставлю себя дураком. Они не осознавали, что прежде чем что-то делать, я сначала тщательно готовлюсь.

На следующий день лейбл Jive Records предложил мне контракт на запись альбома. Я сказал им: «Я не хочу читать рэп только сам. Моя задумка: читать вместе со своими любимыми артистами». Именно это мы и сделали.

На моем первом альбоме, названном Shaq Diesel, были Fu Schnickens, Phife Dawg из A Tribe Called Quest и Эрик Сермон. Альбом стал платиновым, то есть мы продали один миллион его копий. Я также сделал песню с Def Jef под названием I Know I Got Skillz, которая добралась до 35-го места в чарте Billboard Hot 100.

Работать приходилось много, но мне это нравилось. Теперь я был звездой баскетбола, рэпером и звездой кино (об этом буквально через минуту). В каком-то смысле мои миры перемешались друг с другом. На альбоме Shaq Diesel я развлекался, устраивая вербальные порки Ларри Джонсону, Грэгу Энтони и Шону Кемпу. Ничего личного. Просто в этом вся суть моего фриланс-рэпа.

Первое слово, которое я узнал в музыкальном бизнесе, это слово «окупить». Когда мы выпускали первую пластинку, лейбл хотел делать за меня все – микширование, тексты. Нам приходилось записываться на их студиях. Прежде чем ты получишь деньги за свою запись, они должны «окупить» все затраты на их студию. К тому моменту как все получили свои доли, мне остался всего один чек на 60 тысяч долларов. Мой альбом стал платиновым, но я получил с него какие-то крохи. Помню, как говорил Деннису: «Ты издеваешься надо мной?»

После этого я поумнел. Стал следить за тем, чтобы весь контроль над мастерами и песнями оставался у меня. Когда они говорили: «Приезжай на эту студию записываться», – я отвечал им: «Я не хочу платить вам, парни, за использование этой студии. Обойдусь своей».

Мой следующий альбом, Shaq Fu: Da Return, вышел в 1994-м. С ним мне помогали RZA и Method Man.

Наибольшее внимание привлекла песня Biological Didn’t Bother («Биологическому было плевать»).

Я был в Чикаго по делам и шел по улице, как вдруг какой-то чувак говорит мне: «Йоу, мужик. Ну и дела. Как так вышло, что ты не общаешься со своим папой?» Я понятия не имел, о чем он говорит, поэтому позвонил маме, подумав, что Фил что-то кому-то сказал. Я спросил у нее: «Что сделал папочка? Он был на ТВ?» Она ответила: «Нет, другой был».

Она имела в виду Джо Тоуни, человека, утверждавшего, что он мой отец, хотя я не видел его с тех пор, как был маленьким мальчиком. Он сходил на Ricki Lake Show и нажаловался там, что я не хочу иметь с ним дел, хотя он всего лишь хочет познакомить меня с моим сводным братом. Я связался с продюсерами шоу, получил запись эфира и посмотрел ее. Я был очень зол из-за нее. Я думал: зачем этот человек делает вид, будто знает меня и переживает за меня? С нуля до восемнадцати лет я практически не контактировал с тобой. А теперь ты хочешь рассказать мне о других своих детях? Я не хотел, чтобы люди узнали о моем биологическом отце. Он был частью моего прошлого, которое я с радостью бы забыл, и очень болезненной частью прошлого моей матери. Я не хотел говорить об этом. А теперь этот чувак рассказывает обо всем в эфире национального телевидения.

В той поездке со мной был мой дядя Майк, и в самолете на пути в Орландо я написал рэп под названием Biological Didn’t Bother. В припеве пелось You took me from a boy to a man («Ты воспитал из мальчика мужчину»). Это был такой способ сказать Сержанту, что я благодарен ему за его суровую любовь. Трек начинался так:

Yo, Yo, I want to dedicate this song to

Philip Arthur Harrison («Йоу, йоу, я хочу посвятить эту песню Филипу Артуру Харрисону»).

Word up, ‘cause he was the one who took me from a boy to a man («Отвечаю, ведь он был тем, кто вырастил из мальчика мужчину».)

So as far as I’m concerned, he’s my father

‘Cause my biological didn’t bother («Так что насколько я могу судить, он – мой отец, ведь биологическому было плевать»).

Я не знаю, чего ожидает Джо Тоуни, когда бросает восемнадцатилетнюю девушку и ее новорожденного ребенка. Теперь он живет в доме своих родителей и продолжает посылать мне какие-то сообщения, но я не могу иметь с ним дел. Я предан. Фил Харрисон сделал меня тем, кто я есть, к лучшему или к худшему. Вот так. Ничего личного. Филип Харрисон – мой отец и мой папочка. Точка. Без обиняков. Если бы не он, я не знаю, где бы я был сейчас. Поэтому оставь нас в покое, идет? Это довольно просто, по-моему.

Мне нравилось делать рэп-записи, и я смог даже заработать на этом какие-то деньги, но это были крохи в сравнении с моей баскетбольной зарплатой. Я получил отличный опыт, но не собирался зарабатывать себе этим на жизнь.

Людям понравилась моя первая пластинка, и все было хорошо, но рано или поздно это должно было произойти: хейт в индустрии начал набирать обороты. Рэперы начали обижаться на мой успех. Они говорили: «Ты – профессиональный спортсмен, что ты забыл в нашем мире?» Я чувствовал, как течение меняет направление.

Когда вышел Shaq Diesel, его крутили все подряд. Но теперь, когда я сделал вторую пластинку, мне пришлось ездить по радиостанциям и студиям, чтобы продвинуть треки. Они выдавали мне миллион баскетбольных мячей, которые я должен был подписать – иначе они не стали бы включать мои треки.

В первый раз все хотели записаться со мной. Теперь же все начали звонить и говорить, что готовы сделать это снова, но уже за 200 тысяч долларов.

Но было двое ребят, которые так себя не вели. Бигги Смоллс и Jay-Z были очень любезны – лучше некуда. Они сделали это бесплатно. Они говорили мне: «Чел, мне нравится твоя работа. Ты настоящий рэпер».

Бигги Смоллс был наиприятнейшим чуваком. В студии он был настоящим мастером. Другие ребята приходили, чтобы записаться, и зависали в студии на всю ночь. Они снова и снова читали куплеты и перезаписывали их, что-то обрезали и меняли. Свой куплет я всегда готовил заранее, потому что не хотел связывать их. Я работал над своими текстами в самолете после игры. Деннис Скотт, мой лучший друг по «Орландо Мэджик», помогал мне с битами.

Когда приехал Бигги, я зашел в будку и потратил примерно час на свой куплет. Он послушал его и сказал: «Четко. Четко». Потом он сказал: «Ты готов ко мне?» Я протянул ему ручку и кусок бумаги, но он сказал: «Я не пишу, пес».

Он вошел в мою студию и спустя пятнадцать минут выдал потрясающий рэп. Проблема была в том, что он был слишком вульгарным. Я сказал ему: «Эй, Бигги, нам надо подумать о детях», – после чего он вернулся обратно и спустя еще пятнадцать минут выдал нечто еще круче.

Jay-Z был таким же. Исключительный профессионал. Он появился на моем альбоме You Can’t Stop the Reign. Альбом был забит крупнокалиберными звездами, в числе которых были Mobb Deep, DJ Quik и Notorious B.I.G., также известный как Бигги Смоллс.

Бигги был поражен тем, что у меня было. К тому времени я уже переехал в свой дом мечты в Орландо площадью почти 6 тысяч квадратных метров, и он сказал: «Однажды у меня тоже все это будет. Я стану лучшим».

И он стал бы. Он был молод, талантлив и амбициозен. Каждый раз, когда мы с ним виделись, мы выказывали друг другу максимум любви.

Последний раз я видел его 8 марта 1997 года. Мы отмечали мой день рождения, и я был в гипсе. Я ехал по бульвару Сансет и увидел огромную пробку. Бигги мог быть довольно импульсивным, и там он вступил в словесную перепалку с людьми, поэтому мы с дядькой Джеромом Кроуфордом (он был моим телохранителем) остановились, вышли из машины, и я сказал: «Бигги, какого хрена ты делаешь?»

Он улыбнулся и сказал: «Не кипятись, Шак. Я просто решил набить тату. Потом у меня вечеринка. Обязательно приходи, брат». Я сказал ему: «Ладно, прикатим. Увидимся позже». Мы отбили кулачки, и я отчалил.

Бигги выступал на церемонии Soul Train Music Awards, а потом собирался отправиться на афтепати в автомобильный музей Петерсона.

Я тоже собирался сходить на эту вечеринку. Надел свой белый костюм и белую шляпу. Тем вечером я собирался стать там настоящей звездой. Но я был чертовски измотан. Я присел посмотреть телевизор и заснул. Пейджер я забыл в машине, поэтому, когда Деннис и Джером пытались связаться со мной, пейджер срабатывал в машине, пока я храпел наверху.

Наконец до меня смогла достучаться мама. В четыре утра она разбудила меня и спросила: «Шакил, ты ходил на вечеринку?» Я был в состоянии полусна и не понимал, о чем она говорит, а потом она сказала: «Твоего друга застрелили. Он мертв».

Мне потребовалось около минуты на то, чтобы переварить сказанное ей. Когда я наконец осознал, что произошло, я закрыл глаза и увидел Бигги – вот он сидит у татуировщика, шумит, улыбается мне, отбивает кулачок и говорит мне: «Увидимся позже, бро».

Его убийцу так и не нашли. В этих рэп-войнах это обычное дело, их никогда не находят. Бигги покинул вечеринку и сел на переднее сиденье машины, а какой-то чувак с галстуком-бабочкой подрулил к его машине и выстрелил в него четыре раза. Говорили, что это следствие рэп-конфликта между Восточным и Западным побережьями, продолжавшегося целую вечность. Тупак Шакур, один из друзей Бигги, ставший его врагом, погиб так же – его расстреляли из проезжавшей мимо машины.

Я обычно не увлекаюсь рассуждениями «что, если», но после смерти Бигги я много времени провел в размышлениях о том, что все могло бы пойти иначе, если бы я пришел на ту вечеринку. Если бы Шакил О’Нил ростом 2,13 см стоял рядом с той машиной, тот парень все равно спустил бы курок? Джером натренирован оберегать меня и тех, кто меня окружает. Я просто считаю, что, если бы мы были там, возможно, произошло бы что-то другое. Но, возможно, они и так добрались бы до Бигги, во что бы то ни стало. Если бы это не случилось в ту ночь, это, скорее всего, произошло бы спустя еще одну, две или три ночи.

Мир рэпа полон насилия. Многие ребята, перед тем как попасть в рэп-игру проживали свои жизни на грани. Перестрелки и наркотики – элемент повседневности в их мире. От этого не спрятаться. Это часть их жизни. Когда ты поднимаешь продукты из магазина по лестнице в свою квартиру, она рядом. Когда навещаешь кузена, она рядом. Когда идешь играть в баскетбол в парке, она рядом. Я могу это понять, потому что я видел такие же сцены каждый день в Ньюарке, Нью-Джерси. Если не сбежать от этого, она сломает тебя.

Я правда считаю, что у людей неверное представление о Бигги. Когда он читает свой рэп, творит свое искусство, в нем много гнева и ругани, и насилия. Но многое из этого было лишь игрой. Его жизнь была далека от идеала. У него были неприятности, он впутался в наркотики. Но, познакомившись с ним, понимаешь, что он был просто милейшим парнем, очень вежливым, очень скромным.

Я скучаю по нему.

С выходом моего четвертого рэп-альбома критики ополчились на меня. Они говорили: «Если бы Шак не был суперзвездой, его рэп-альбомы бы не продавали». Что ж, это блестящее наблюдение. Так что ты хочешь сказать, брат?

Как только сюда примешалась конъюнктура, я осознал, что все это не приносит мне достаточно денег, чтобы из-за этого переживать. Мне это было не нужно. Это была мечта, и мне удалось ее прожить. У меня была одна платиновая пластинка, две золотые и одна деревянная. Пришла пора двигаться дальше.

Разумеется, люди «мочили» меня за то, что я занимался всеми этими вещами, пока играл в баскетбол. Чего они не понимали, так это того, что все это никогда не препятствовало моим тренировкам. Я также снимался в кино, и в моем контракте было прописано, что мы не можем начать съемки раньше полудня или часа дня. Утро было зарезервировано для моих тренировок. Леонард договорился, чтобы мне дали возможность играть в маленьком спортзале на Манхэттен-бич, и мы ходили туда, и я делал упражнения, и мы снимали. Леонард очень хорошо умел бросать. Он понимал, что требуется для того, чтобы сохранять резкость, чтобы оставаться на пике своей формы.

Это не мешало людям говорить: «Ни за что не поверю, что он сосредоточен на баскетболе, раз занимается всей этой фигней». Они были предубеждены в своих мнениях, я же пытался построить себе что-то на будущее. Пытался устроить собственный бренд. Есть определенные возможности, от которых просто нельзя отказываться. Если Esquire хочет, чтобы ты был у них на обложке, ты соглашаешься.

Если Уильям Фридкин звонит и просит тебя сняться в кино, ты соглашаешься. Он снимал баскетбольную историю с актером Ником Нолти и хотел видеть в картине меня. По правде говоря, я понятия не имел, кто такой Уильям Фридкин. Мне рассказали, что он снял отличные фильмы вроде «Французского связного» и «Изгоняющего дьявола», и я стал думать: «Зачем такому парню, как он, снимать фильм про баскетбол?»

Он и Ник Нолти приехали ко мне домой, чтобы поговорить со мной о фильме. Они сказали, что в фильме будет много спортсменов, но звездой буду я. Я сказал им, что никогда прежде не играл, как актер, и они сказали, что найдут мне наставника. Это было важно для меня, потому что я не хотел выставить себя идиотом.

На самом деле, я был более чем удивлен, что кто-то попросил меня сняться в кино, поскольку я всю жизнь имел проблемы с заиканием. И до сих пор имею. Просто теперь я о них не парюсь. Я знаю, как замедлить себя и выдать нужные слова.

Мой отец тоже заикается. Я не знаю, откуда у него это, и не знаю, откуда у меня. В детстве это было проблемой для меня. Дети смеялись надо мной. Я стеснялся этого.

Я просто сидел тихо, чтобы люди не замечали меня. В классе учитель спрашивал: «Кто-нибудь хочет прочесть нам первый параграф? Шакил?» Я просто улыбался и тряс головой.

Я согласен на ноль. Мне было слишком стыдно заикаться перед всеми остальными детьми.

Когда я попал в ЛСУ, я познакомился с джентльменом по имени Томми Карам. Он до сих пор там работает. Я называл его Сенатором. Он был очень умным парнем и одним из моих профессоров в колледже. Он говорил мне: «Ты особенный пацан, Шакил. Если тебе когда-нибудь потребуется помощь с уроком риторики или с интервью для СМИ, я помогу тебе».

Одним летом я встречался с ним каждый день. Он притворялся, что он из СМИ и начинал задавать мне всевозможные неудобные вопросы, чтобы я не знал, чего мне ожидать. Он был очень терпелив со мной. Если я начинал заикаться, он сидел очень спокойно, пока я не выдавал все слова, а потом он выжидал и говорил: «Давай попробуем еще раз».

Он сильно мне помог и я никогда этого не забывал. Когда я произносил свои реплики на съемках «Азартной игры», все то, чему он меня учил, снова нахлынуло на меня: возьми паузу, не спеши, расслабься.

Мои фильмы были не из тех, что выигрывают награды фестивалей. Но сняться в «Азартной игре» было офигенно. На съемках я познакомился с Пенни Хардауэем, вот почему я давил на «Орландо Мэджик», чтобы они задрафтовали его, а не Криса Уэббера. Билл Фридкин был очень крутым дядькой. Он был фанатом «Селтикс», и во времена, когда все болельщики могли владеть процентом акций команды, он их себе прикупил. Он был очень взволнован, когда показывал мне свои акционерные сертификаты.

Фридкин сказал мне: «Все, что пожелаешь. Только попроси». Меня поселили в отель Beverly Hills Hilton, и он был довольно неплохим, но немного обветшалым. Поэтому когда Билл спросил меня, все ли у меня в порядке, я сказал ему, что хочу переменить отель. Он поселил меня в Four Seasons. Это сработало, потому что я узнал, что там находился Арнольд Шварценеггер, и я захотел познакомиться с Терминатором.

Боб Коузи был на съемках, и он был просто великолепен. В фильме он играл спортивного директора. В одной из сцен он говорит с Ником Нолти и бросает штрафные, забивает двадцать подряд, и тут Ник Нолти говорит: «Ты когда-нибудь промахиваешься?» – и Коузи невозмутимо отвечает: «Нет», – а потом забивает снова. Они сняли это одним дублем. Ему устроили стоячую овацию. Вот вам член Зала Славы, пожалуйста.

К счастью, меня попросили бросить штрафной всего один раз за фильм, а не двадцать один. Черт, да у меня и не было бы столько времени на это.

Следующий фильм, в котором я снялся, был «Казаам». Я играл джинна, который жил в бумбоксе и исполнил три желания мальчишки. Критики камня на камне не оставили от фильма, но абсолютно все, кого я встречал на улицах, говорили мне, что они водили детей на «Казаама», и им безумно нравилось. Я мог идти по аэропорту, и ко мне могли подбежать дети с криком «Казаам!» с такими широченными улыбками на лицах, что я всегда смеялся, когда это видел. Каждый раз.

После завершения съемок в «Казааме» мне позвонил легендарный Куинси Джонс, который сказал, что хочет превратить меня в первого чернокожего супергероя. Тогда я снялся в фильме под названием «Мистер Сталь». Тогда мне не разрешили кому-либо об этом рассказывать, но я сам исполнял все трюки в фильме, в том числе пробегал сквозь огонь и прыгал через здания.

Мне еще нет и двадцати пяти, а я уже баскетбольная звезда, рэпер, звезда кино и король рекламных контрактов. Все случилось так быстро, что порой я сомневаюсь, не сон ли это.

У Ахмада Рашада было шоу под названием Inside Stuff, и в мое первое лето в качестве профессионала он попросил меня прийти к нему. Мы были в Sports Club в Лос-Анджелесе, и со мной был Деннис Трейси, а Ахмад играл против меня один на один и все время лаял: «Покажи мне лучшего Шакила. Покажи себя лучшего!» В общем, я пронесся мимо него и данканул с такой силой, что весь щит разлетелся вдребезги. От этого я упал прямо на задницу. На секунду я потерял ощущение происходящего. Я поднялся и увидел, что мои локти в крови. Деннис смотрел на меня так, что казалось, он сейчас упадет в обморок. Он был в ужасе, что его кормилец только что порезал в мясо обе свои руки! Я выждал секунду, а потом начал улыбаться. Все путем, пес. Я в порядке.

Совсем скоро все начали смотреть запись этого данка в Интернете.

Они еще ничего не видели.

23 апреля 1993 года
The Meadowlands
Ньюарк, Нью-Джерси

Разыгрывающий защитник «Орландо» Энтони Боуи вел мяч по левой стороне паркета, четко сознавая, что Шакил О’Нил заполняет пространство в краске на слабом фланге и продвигается к корзине. Сделав передачу своему новичку-большому, он заметил: «Они упустили его. Какая ошибка».

Шак один раз резко отбил мяч на пути к корзине мимо форварда «Нетс» Деррика Коулмена, потом выпрыгнул и сделал данк. Дуэйн Шинтциус ростом 2,13 см схватил его за руку, когда он выпрыгнул, чтобы резко дернуть, заставив этим О’Нила потащить большого «Нью-Джерси» за собой вверх.

Шак на долю секунды повис на кольце, пока не понял, что происходит. Весь щит падал на пол, и табло со счетчиком времени на атаку вот-вот должно было рухнуть ему на голову. Он пригнулся, и табло оцарапало ему плечо, а кольцо оторвалось от опоры, и вся груда упала на паркет.

Президент «Орландо» Пэт Уильямс, смотревший игру дома, вздрогнул, когда его драгоценный игрок едва не получил серьезную травму. «Ему повезло, что он не погиб», – сказал Уильямс.

На другом конце страны, в Лос-Анджелесе, Леонард Армато, агент Шака и гуру маркетинга, не мог сдержать своего ликования. «Это идеально!» – воскликнул он.

Шак излучал невозмутимость после этой демонстрации своей силы, но внутри него все клокотало. Данк стал посланием Коулмэну, который весь вечер не прекращал свой трэш-ток в его адрес и угрожал, что будет данкать через его голову.

«Когда Шак уронил щит, все это сразу сменилось уважением и признанием превосходства», – объяснял его друг Деннис Скотт.

Спустя считаные дни Армато уже вел переговоры с Pepsi по телефону, разрабатывая планы по капитализации демонстрации здоровяком его невероятного превосходства. В Pepsi набросали сценарий рекламного ролика, в котором Шак в образе огромного великана через крышу запускает руку на арену, хватает баскетбольное кольцо и отрывает его.

Когда О’Нила проинформировали о сюжете ролика, он сразу же отверг идею.

«Я буду делать только то, что реально, – объяснил Шак. – Например, отрывать кольца и играть с детьми».

Когда я только пришел в «Орландо», я хотел утвердиться в качестве доминирующей силы. Я чувствовал, что важно напугать своими габаритами и силой других больших в лиге. Я хотел, чтобы они дважды подумали, прежде чем атаковать меня.

Я был Суперменом – в точности как это было в моих детских мечтах маленького мальчика из Ньюарка, Нью-Джерси. «Мэджик» вошли в лигу в результате расширения и нуждались в некоторой статусности. Моей работой было обеспечить ее.

Но сначала мне нужно было обжиться в своем новом районе. Лестер подыскал мне дом, который, как он считал, идеально мне подходил. Ошибка. Когда я сел на унитаз, мои колени оказались где-то на уровне ушей. Душ пришлось вырывать, потому что я даже не мог там встать в полный рост. Тот дом был временным сборным баком для Супермена. У меня были куда более масштабные планы на свое будущее.

Таким был мой девиз в те дни. Купи что-нибудь, потом сделай это больше и лучше. Я поехал в одно местечко на Ли-роуд в Орландо и купил там Ford Fairline с откидным верхом. Я превратил его в то, что мы с Деннисом Трэйси называли моим первым Hoop-D. Я потратил около 60 тысяч долларов на то, чтобы сделать его таким, каким хотел.

Когда мы закончили с этой машиной, она научилась прыгать вверх и вниз, и раскачиваться из стороны в сторону. Динамики там были установлены внутри каждой имевшейся панели. Эта машина в буквальном смысле качала.

Я увидел ее как-то раз на парковке старых подержанных автомобилей, когда проезжал мимо. Чувак хотел за нее десять штук. Я забрал ее, заплатив в итоге 3800 долларов. Даже в те времена я был успешным бизнесменом.

В Уиндермере разрастался относительно новый район под названием Айлворт. Там были ворота, и это было хорошо, потому что становилось очевидным то, что мне нужно было такое место, куда люди не могли бы просто так подрулить, чтобы тусануть с Шаком. Место было замечательное, прямо у воды. Дом был обставлен мебелью, и когда я поднялся на второй этаж, чтобы осмотреться там, я увидел потрясающую круглую кровать в хозяйской спальне. Она была гигантской. На ней могли бы уместиться тридцать человек.

Я сказал Лестеру: «Я должен купить этот дом».

Все дело было в кровати. Я хотел эту кровать.

Мы сделали предложение, и я сказал продавцу, что хочу, чтобы в доме осталась мебель. За мебель он захотел 300 тысяч долларов сверху. Я влюбился в эту кровать настолько, что готов был заплатить так много просто за возможность залезть на нее, но я ведь бизнесмен, поэтому мы стали торговаться, и я сбил цену до 75 тысяч. Как только эта кровать стала моей, я заказал для нее черное стеганое одеяло с логотипом Супермена.

Нам пришлось вкинуть сверху пару подписанных джерси, несколько билетов на игру и подписанную фотографию со мной после игры. То, как сильно опускалась цена после того, как я просто с кем-то фотографировался, поражало.

Конечно, если вы были ребенком, я делал совместную фотку с вами бесплатно. Для детей я был готов почти на все. А вот нахальные взрослые совсем другое дело.

Когда мы с Деннисом переехали в Айлворт, мы стали говорить друзьям: «Добро пожаловать в Disney World». Я ощущал это место именно таким. Я имел все, чего когда-либо желал. Но в ту минуту, когда я выходил за ворота дома, я говорил себе: «Что ж, пора возвращаться в реальный мир».

Много лет спустя кто-то спросил у меня, почему я так настойчиво пытался проживать свою жизнь так, словно я все еще маленький ребенок. Я сказал ему: «Порой я чувствую себя персонажем Тома Хэнкса из фильма «Большой». Но моя жизнь не кино. Мне никогда не удастся отыскать на Кони-Айленде автомат с предсказаниями будущего, чтобы снова вырасти».

Когда я только перебрался в Орландо, я вложился в автомойки, работавшие на монетах. Дела у нас шли очень хорошо, мы зарабатывали большие деньги, но как-то раз Лестер позвонил мне и сказал, что цифры в финансовых отчетах не сходятся. Прибыли, которые мы, по идее, должны были получать, не соответствовали цифрам нашего банковского депозита.

«Не волнуйся, Лестер», – сказал ему я, но он все психовал. Он даже вылетел в Орландо, чтобы обсудить со мной эту проблему. Он вычислил, что на счету в банке не хватало почти четверти миллиона долларов.

Мне потребовалось какое-то время, но в конечном счете я выложил ему все начистоту. Я показал Лестеру свою спальню, где стояло несколько деревянных дождевых бочек, полных четвертаков.

Лестер сказал:

– Шакил, это еще что за чертовщина? Это что, пропавшие деньги?

– Да, – признался я. – Лестер, я ничего не могу с собой поделать. Мне нравится видеть мои деньги. Подойти, запусти руку в эти четвертаки. Это же офигенно!

Лестер позвонил в банк и сказал им, что у нас есть 250 тысяч долларов четвертаками и мы хотим положить их на счет. Им потребовалось несколько недель, чтобы завести деньги на счет, потому что у них не было достаточно монетных автоматов, чтобы пересчитать и рассортировать четвертаки.

И хотя у меня были все эти деньги, я был твердо настроен оставаться собой. У меня были два ротвейлера, Шаз и Тор, и я гулял с ними по всему городу. Я не собирался становится затворником лишь потому, что внезапно стал знаменитым. Как-то раз я ехал на своем новом внедорожнике, и музыка гремела так, что меня было слышно за пять миль. Boom da boom da boom – должно быть, Шак едет!

Однажды я проезжал мимо парка у озера Терки и увидел, как компания ребят гоняет там мяч. Я немного замедлился и стал наблюдать за их игрой – они были очень даже неплохи.

Со стороны мне показалось, что им там очень весело, поэтому я решил остановиться, вылез из машины вместе со своими ротвейлерами и следующий час бросал мяч вместе с этими парнями.

Мне нравилось делать такое. Нравилось разговаривать с людьми. А как только они подбирали свои челюсти с пола и оправлялись от шока – ведь это я взаправду я, Шакил О’Нил, звезда «Орландо Мэджик» во плоти – мы часто шутили и смеялись.

Знаменитостям трудно передвигаться среди людей. Так всегда говорят. Что ж, я скажу, что ты сам решаешь, насколько это трудно. Я – душа компании, люблю общение, поэтому мне нравится выходить в люди и гулять. Это делает меня счастливым. Я не из тех ребят, кто украдкой выходит через черный ход. Нет, никогда.

Пока жил в Орландо, я очень любил кататься на SkyCoaster. Это как прыжки с парашютом и полет на дельтаплане одновременно.

Я всегда возвращался домой по одной и той же дороге каждый день, и меня всегда завораживал вид этого перевернутого вверх дном треугольника. Мне всегда было интересно, что же это такое. Один раз я ехал и увидел, что на нем туда-сюда раскачиваются люди, поднимаясь почти на уровень хайвея. Мне стало так любопытно. Поначалу я стал выходить вечерами и смотреть, как на нем катаются другие люди.

Но однажды вечером я наконец сам попробовал и мгновенно подсел. Я стал зависимым. Я делал по тридцать заходов подряд. Тебя помещают в упряжку, завязывают, а когда отпускают рычаг, канат выбрасывает тебя в воздух.

В последний раз я прокатился на ней со своим телохранителем Джеромом и еще одним другом. Все трое – крупные мужики. Нагрузка была большой, и когда мы начали раскачиваться, эту чертову хрень перекосило. Мы поднимались так высоко, что я подумал, что мы сейчас перелетим через верх. Когда мы сошли с аттракциона, я взглянул на Джерома и сказал: «Я больше никогда не буду кататься на этой штуке». А жаль, ведь тот раз вышел очень веселым.

Некоторые сложности вызвали люди, которые начали из ниоткуда появляется в моей жизни после подписания контракта. Внезапно всем и каждому захотелось получить по кусочку меня. Старые «друзья», которые мне никогда даже не нравились. Новые «друзья», которым нравился не я, а лишь вид моих денег. Даже те, кто был мне действительно небезразличен, вдруг начали высказывать мнения о том, что мне следует делать и как именно.

Первые пару лет в NBA я пытался всем угодить. К сожалению, это так не работает. Я бы хотел, чтобы работало, потому что мне нравится ладить с людьми. Сержант воспитывал меня, приучая уважать власть и не ставить под сомнение поступки начальства.

Но спустя какое-то время мне стало трудно это делать.

Мой первый сезон в «Орландо» мы закончили с результатом 41:41, то есть одержали на 21 победу больше, чем годом ранее. Я по-прежнему продолжал адаптацию к NBA, но даже при этом сумел стать первым за одиннадцать лет новичком, которому удалось набрать 1000 очков и сделать 1000 подборов за сезон. Мы не пробились в плей-офф, потому что «Индиана», показавшая точно такие же результаты, что и мы, опередила нас по дополнительным показателям, но затем случилось невероятное везение.

Несмотря на то что наши шансы на победу в драфт-лотерее равнялись 1 к 66, мы снова в ней победили. И вновь получили право пика № 1. «Мэджик» собирались взять Криса Уэббера, но я пошел поговорить с генеральным менеджером «Орландо» Джоном Габриэлом и на встрече с ним поиграл своими мускулами Супермена. Я сказал ему: «Послушайте, я понимаю, что вы хотите Уэббера, но ответ на все проблемы – этот тип Пенни Хардауэй. Я хорошо узнал его на съемках «Азартной игры», и если вы сведете нас вместе, мы станем новыми Мэджиком и Каримом».

Я выдержал секундную драматическую паузу. А потом сказал ему: «Если не приведете Пенни, я, возможно, задумаюсь о смене обстановки».

И они привели Пенни, и все было здорово. Мы отлично ладили, играли вместе в мяч, готовились к чемпионству.

Пенни был весельчак. Он хотел быть звездой, и у него было несколько грандиозных идей на этот счет. Мне нравился его стиль. Мы с ним устроили небольшое соревнование в духе «все, что ты можешь купить, могу купить и я, только лучше». Это было соперничество, но не в негативном ключе. Мы просто оба были молодыми, глупыми и богатыми спортсменами, и каждый из нас пытался рисоваться перед другим.

Было примерно так. Пенни шел и покупал Ferrari, поэтому мне нужно было купить машину покруче. Мы были молодыми и дерзкими, и все хотели быть крутыми в каждой возможной категории. Девочки, машины, дома. Я решил, что раз я не женат, но имею много денег и несу большую ответственность, я должен быть главным мужиком в команде. Я немного выпендрежник, поэтому, если кто-то в чем-то меня обставлял, я должен был дать на это какой-нибудь абсурдный ответ.

Так что если Пенни приезжал на Ferrari, я шел и покупал себе две Ferrari. Затем я распиливал одну пополам и как суперклеем приделывал ее часть ко второй, чтобы у меня получилась длинная Ferrari.

Когда в нашу команду пришел Хорас Грант, он купил себе дом с очень симпатичным бассейном на заднем дворе, поэтому мне пришлось снести у себя гостевой домик и построить себе еще более крутой бассейн, чем был у него.

Все это делалось ради прикола. Никакой вражды. Ни грамма негатива. Это было скорее: «Эй, Пенни, когда пойдешь на стоянку, обязательно зацени мою новую длинную Ferrari».

К тому времени как на борт взяли Пенни, Мэтт Гукас уже сложил с себя полномочия, и нашим тренером стал Брайан Хилл. Он был очень приятным человеком, одним из тех, кто всю свою жизнь посвятил баскетболу. Мы дали ему то, чего он заслуживал.

Как и во многих других командах, за которые я играл, в «Орландо Мэджик» были свои клики. В моей были Деннис Скотт, Ник Андерсон, а позже еще и Брайан Шоу. Мы всегда зависали вместе.

А была еще группировка во главе со Скоттом Скайлзом, включавшая в себя Джеффа Тернера, Грэга Кайта и Ларри Кристковиака. Я не слишком сведущ в расовых вопросах, но это правда, что в моей группе были только чернокожие ребята, а в группе Скотта только белые. Между нашими компаниями не было никакого напряжения, но общего у нас не было ничего вообще. Можете представить себе Грэга Кайта, который ходит со мной по клубам и читает рэп? Не думаю.

Со временем, впрочем, все несколько обострилось. Я оттягивался по полной, наслаждаясь своей жизнью в NBA, и вот мы отправились на Западное побережье, в долгую поездку, начинавшуюся в Сиэтле. После игры мы вылетели из Сиэтла в Лос-Анджелес, и я со своими парнями пошел тусить – мы веселились до упаду. Для меня такое веселье означает, что я допоздна не сплю, миксую свой рэп и развлекаюсь. Я не выпивал, но другие ребята да, было дело. В общем, мы играли с «Клипперс» и проиграли.

Брайан Хилл был нашим тренером и потому отчитал нас. У него было на это право. Скайлз был лидером нашей команды, парнем постарше и уже на закате карьеры, а я был молодым лидером, только начинавшим свой путь.

На следующий день мы по-прежнему находились в ЛА, у нас была тренировка, и Би Хилл заставил нас бегать. Все были довольно медленными после вчерашнего, но только не Скайлз. На бегу он бранил нас, поносил и постоянно повторял: «Вы только и можете что веселиться, дурачье».

Он был прав. Он говорил правду, но он слишком уж активно бил себя в грудь, как по мне. Насколько я могу судить, вся его ярость была немного показной. Если ты лидер, так будь им. Не пытайся рисоваться и унижать других ребят. Скайлз же все трепался и трепался, и я наконец сказал ему: «Заткнись ты на хрен. Мы уже достаточно тебя послушали».

Вдруг этот сукин сын бросился прямо на меня. Помните, что Скотт Скайлз ниже меня сантиметров на тридцать. На тот момент он уже выглядел таким маленьким старичком. С залысинами, прости господи. Но он пер прямо на меня, так что выбора у меня не осталось – я должен был осадить его апперкотом в челюсть.

ВЫ ЖЕ ЗНАЕТЕ МОЙ ПРИНЦИП: НЕ ЖДИ, ПОКА КТО-ТО ТЕБЯ УДАРИТ.

Секунду спустя я уже взял его голову в замок, потому что если бы я решил ударить его снова, я мог бы покалечить его, а это не входило в мои планы, когда я шел на тренировку. В следующий момент на меня напрыгнул Кристковиак, но Ди Скотт локтем заехал ему в спину, и теперь у нас началась мини-потасовка. Если бы кто-нибудь посторонний увидел это, решил бы, что дело в расовом конфликте белых и черных.

Но это было не так, честно. Как бы то ни было, тренерскому штабу удалось нас разнять, и Брайан Хилл сказал: «Тренировка окончена», – и на этом все. Вы, наверное, думаете, что потом этот конфликт продолжал тянуться, но это не так.

На самом деле, я бы хотел встретить Скайлза на более раннем этапе его карьеры. Он был крепким мужиком и отлично умел пасовать. А еще умел отлично бросать с разных дистанций. Я и правда очень уважал его игру.

В лето после моего первого сезона в NBA Reebok попросили меня провести мастер-класс в Бразилии, поэтому я отправился туда вместе с Брайаном Хиллом. Помню, что виделся там с Филом Джексоном, но мы мало общались, разве что здоровались.

Моим менеджером был Деннис Трэйси, и он должен был организовывать для меня эту поездку, но он забыл учесть тот факт, что мы летели на другую сторону земного шара, где была зима, поэтому мы взяли с собой не те вещи. Я-то думал, что лечу в теплый южноамериканский город, но вместо этого приехал морозить задницу.

Мне нужно было воздать Деннису за этот провал, и вот мы едем по улице в Сан-Паулу, останавливаемся на красный свет, и я говорю Деннису: «Слабо выскочить из тачки, пробежать до светофора и обратно без одежды?» Бежать меньше 50 метров максимум. Деннис говорит: «И что мне за это будет?» Я отвечаю: «Я дам тебе пять тысяч долларов». И Деннис скидывает с себя одежду, выпрыгивает из машины, и, конечно же, в этот момент загорается зеленый, мы закрываем двери на замок и отъезжаем. Короче, Деннис бежал за нами примерно два с половиной километра совершенно голый. Наконец мы подобрали его, но лишь после того, как он отказался от обещанных пяти штук.

Тем летом я несколько раз летал за границу, в том числе в Токио. Там я один раз появился перед пятнадцатью тысячами фанатов, и они все время подбирались ко мне ближе и ближе, и когда объявили, что я буду раздавать автографы, было такое ощущение, что прорвало дамбу: люди начали ломиться прямо ко мне. Организаторам пришлось вызывать штурмовой отряд полиции, чтобы болельщики не разорвали меня на части.

Моим любимым эпизодом из этой поездки стало знакомство с настоящим борцом сумо. Он преподнес мне самурайский меч в качестве подарка, но мне не разрешили пронести его в самолет.

Мои первые годы в Орландо были замечательным временем моей жизни. Наша команда прогрессировала, но мы оставались все такими же молодыми и глупыми и развлекались от души. Я без конца устраивал розыгрыши. Парни выходили из душа, и я устраивал на них засады, нападал на них и валил на пол.

В чем мать родила, конечно же.

Парни начали сознавать, что в самолете им стоит быть начеку, иначе они рискуют проснуться с розовым лаком на ногтях.

Я все время был востребован. Я заключил множество спонсорских контрактов, но, несмотря на эти обязательства, всегда находил время для общественности. Это было очень важно для меня. Всякий раз, когда с игроком «Мэджик» хотел встретиться какой-нибудь больной ребенок или смертельно больной пациент, я сразу откликался. К детям я питал особенно теплые чувства.

Я начал устраивать Shaqsgiving Dinner для бездомных людей в округе. Одно из самых живых моих воспоминаний из детства связано с отцом. У нас никогда не было денег, но как-то раз он собрался накормить меня бургером. Мы пошли в заведение, и тут увидели на улице бездомного человека, отец подозвал его и отдал ему все наши деньги, припасенные на бургеры. «Всегда помогай тем, кому повезло в жизни меньше», – сказал мне Сержант.

Я знаю, но, блин, я очень хотел съесть тот бургер.

Поскольку в Орландо было трудно меня не замечать, я начал становиться местной знаменитостью. Леонард называл меня «гибридом Терминатора и Бэмби». Пэт Уильямс сказал Sports Illustrated, что я «высасывал мозг из костей жизни».

В большинстве случаев это вполне устраивало окружающих. Однако время от времени они не вкуривали, когда Шак был Шаком.

Как-то так получалось, что, когда мы играли в Атланте, поездки туда всегда выпадали на уик-энд Freaknik – так называлась масштабная вечеринка в районе Бакхед для студентов из черных колледжей, проходившая там во время весенних каникул. Атланта – город вечеринок, и мы с Ди Скоттом и другими парнями всегда старались поучаствовать в движухе. В результате это заканчивалось тем, что к игре против «Хокс» многие из нас выбывали из строя из-за «бакхедского гриппа».

Брайан Хилл так расстроился, что сказал нам: «Я больше никогда не повезу вас, парни, в Атланту накануне игры. Отныне мы будем вылетать туда только в день матча». Регламент NBA предписывает вылетать в город вечером накануне дня матча, но ему было все равно. Он лучше заплатит штраф, чем даст нам еще раз гульнуть на Freaknik.

И хотя первые пару лет в команде я развлекался просто на «отлично», на площадке мы не одерживали достаточно побед, из-за чего все члены моего ближнего окружения были очень разочарованы. Мой отец постоянно жаловался на наших разыгрывающих всем, кто готов был слушать. Леонард все время звонил Пэту Уильямсу по этой теме. Он говорил: «Дайте здоровяку мяч». Пэт отвечал ему: «Мы немедленно этим займемся». Но так продолжалось и дальше – пока они не привели в команду Брайана Шоу, с которым мы наладили «Шоу-Шакское спасение». Наконец в команде появился разыгрывающий, который умел толково навесить мяч.

Брайан стал одним из заключительных элементов пазла, который сложился в сезоне 1994/95. Другим стал Хорас Грант, выигрывавший титулы с «Буллз» и знавший, что нужно команде для успеха.

Эти двое ребят, я, Ник Андесон и Пенни составили вместе крепкий костяк команды. Пенни превращался в большую звезду. Он поднял свою игру на невероятный уровень и в тот год попал в первую сборную лучших игроков NBA. Мы пробились в финал NBA, сумев по пути туда обыграть MJ и его «Буллз», что стало большим свершением лично для Хораса.

Черт, да это стало свершением для всех нас. Мы запрыгивали на столы для прессы на «O-рене» и впитывали любовь трибун кожей. Вдруг, ни с того ни с сего, наш город занял прочное место на баскетбольной карте. Он был громким, кипучим, безумным.

Но мы слишком рано обрадовались. После победы над «Буллз» мы получили десять дней отдыха перед финалом. Мы с Ди Скоттом полетели в Атланту и просто тусили там. Ходили по клубам, находили себе девчонок, танцевали, играли в азартные игры и всю ночь напролет слушали музыку.

Еще до начала финальной серии Disney устроили для нас торжественный парад. Это было ошибкой. Весь наш подход был в корне неверным. Дожив до настоящего момента своей жизни, когда я уже на пенсии и могу лишь оглядываться назад, на прошлое, я понимаю, что финал 1995 года – это упущенная возможность. Тебе хочется, чтобы у тебя была возможность все переиграть заново, но в жизни так не бывает.

Итак, после четырех выходных мы возобновили тренировки и выглядели просто ужасно. Мы играли расхлябанно, но по-прежнему вели себя нагло, потому что в том сезоне уже дважды обыграли «Хьюстон», а значит, думали мы, у нас все схвачено.

Вечером после тренировки Ди Скотт, Би Шоу и Энтони Авент приезжали ко мне домой. Энтони немного умел петь, поэтому мы решили отправиться в мою музыкальную студию и записать там наш чемпионский рэп-трек.

Мы решили, что, если запишем его до финала, сможем потом с выгодой для себя использовать его после победы в серии.

Первая игра серии проходила на нашей арене, и мы там буквально летали по паркету. Во второй четверти мы вели с перевесом в 20 очков. Хаким Оладжьювон и Клайд Дрекслер вернули «Хьюстон» в игру, но в конце матча у нас был перевес в 3 очка, и Нику Андерсону нужно было лишь забить парочку своих штрафных. Он смазал четыре броска подряд.

Я глазам поверить не мог. После той игры я хотел вырубить его – не столько из-за того, что он промазал штрафные броски, сколько из-за того, что после промахов он смеялся и бил себя в грудь. Я знал, что он это делает, потому что нервничает, но мне было мерзко от его поведения.

Я никогда не говорил этого раньше, но одной из причин моей ярости было то, что он, как мне тогда казалось, разгневал баскетбольных богов своим неуважительным поведением. Он промазал два штрафных броска, но при этом колотил себя в грудь так, будто выиграл лотерею.

Херня, которую он исполнял, дико бесила меня. Ему нужно было попасть с линии всего раз. Всего раз.

Второе, что меня расстроило, это наша реакция на пик-энд-роллы Хакима и Клайда Дрекслера. Я все время повторял Би Хиллу, что мы не должны помогать друг другу с этим, но он хотел играть иначе, и мы играли так.

Так что же происходило? Клайд прорывался через Ника, и мне приходилось оказывать ему помощь, а Ник не опускался назад, из-за чего опекаемый мной Хаким набирал легкие очки, подправляя мяч в корзину после отскоков. Таким образом, из-за того, что Ник не мог сдерживать своего сраного игрока, со стороны казалось, что и я не могу сдерживать своего. Первое, просто забей свой штрафной; и второе, когда я прихожу к тебе на помощь, потому что твой игрок тебя мочит, ты хотя бы опустись назад и делай то, что должен делать. Клянусь, я хотел прикончить его.

После игры он был у своего шкафчика в раздевалке, и я попер прямо на него. Я был в пяти сантиметрах от его лица. Я сказал: «Какого хрена ты творишь? Играешь, как додик». Он ничего не ответил. Просто сидел, опустив голову вниз.

Я хотел ударить его, но я знал, что, если сделаю это, нас размажут всухую.

Но вышло так, что нас размазали и без этого.

Проблема была в том, что после первой игры серии Ник спекся, и мы это знали. Он трясся от страха и не мог его перебороть. Не мог смотреть никому из нас в глаза. Он боялся выходить к линии. Кончился. Просто кончился.

Оглядываясь в прошлое, понимаю, что, наверное, я виноват в том, что набросился на него тогда.

НАВЕРНОЕ, Я БЫЛ СЛИШКОМ СУРОВ ПО ОТНОШЕНИЮ К НЕМУ. Я ТОЛЬКО УЧИЛСЯ БЫТЬ ЛИДЕРОМ.

После того как счет в серии стал 0:2, я понял, к чему все идет. Я был так зол, так разочарован. Я попросту не мог понять, что к чему. По ходу регулярного сезона мы доминировали в играх с «Хьюстоном», и вот те раз – сливаем к чертям всю серию. Я прыгнул в свой Hoop-D и отчалил восвояси.

Я рулил всю ночь – доехал до Майами и обратно. Так я выпускал пар. Ехал за рулем и слушал свою музыку. Добрался до Майами примерно за два с половиной или три часа, поглядел на воду, а потом вернулся домой.

Я пытался придумать способ перевернуть ход серии. В моей голове роились самые разнообразные вопросы. Играю ли я достаточно усердно? Могу ли сделать что-то еще? Отыграемся мы или все уже кончено? Я думал, что найду какие-то ответы. Но вместо этого я только вымотал себя и сжег целую тонну бензина.

Я пытался донести до Брайана Хилла, что Хакиму надо дать забивать. Я буду забивать в противоположное кольцо. Его очки уравняются моими. Но он хотел, чтобы мы опекали всех по двое. Мы отряжали двоих на Клайда Дрекслера и двоих на Хакима. Меня это очень возмущало, потому что такая стратегия казалась мне неверной, а если бы мы проиграли, во всем стали бы винить меня.

Тогда я осознал, что, если мы побеждаем, все лавры достаются мне, а если проигрываем, я становлюсь главным виновником. Так устроен мир, если ты генеральный директор или суперзвезда.

Как только до меня это дошло, я сказал: «Дайте мне этот гребаный мяч. Если собрались во всем винить меня, то тогда бросайте мне мяч, чтобы я сделал за вас всю работу».

Но в той серии Хаким доминировал против меня. Оглядываясь в прошлое, понимаю, что вел себя чересчур уважительно по отношению к нему. Я так высоко превозносил его, что позабыл, что должен надирать ему задницу.

После того как они вынесли нас, мы уезжали из Хьюстона на чартерном автобусе, и болельщики колотили по нему метлами и вениками. Тренер Хилл сказал: «Запомните это чувство».

Мне потребовалось время, чтобы все переварить. Мы с Деннисом Трэйси вывезли наших подружек в отпуск в Сент-Пит, и, сидя там на пляже вечерами, разговаривали о том, что пошло не так. В процессе все выпивали, и тут я подумал: «Возможно, если я сейчас выпью, мне немного полегчает. Попробую-ка я этот розовый Зинфандель».

Я выпил две бутылки розового Зинфанделя примерно за десять минут. Потом меня вырвало, и на этом эксперимент закончился.

Вы можете подумать, что раз мне тогда было всего двадцать три, а Пенни двадцать два, у нас была еще уйма шансов взять чемпионство с «Орландо», но в следующем сезоне, 1995/96, казалось, что наперекосяк идет все, что только могло идти наперекосяк.

Пенни решил, что хочет новый контракт. Большой контракт. И я такой сказал: «Эй, он заслуживает его, он отличный игрок», – потому что думал, что семья Де Вос владеет Amway, а все всегда покупают их добро, значит, у них достаточно денег, чтобы хорошо платить всем.

Пенни выжидал несколько дней, и пресса откровенно его мочила, и только я поддерживал его. Наконец он получает свое, но потом, когда в конце года приходит время для моей новой сделки, Пенни нигде не видать. Я узнаю, что он хочет быть самым высокооплачиваемым игроком в нашей команде. Он говорит людям из руководства: «Это моя команда. Теперь это лига разыгрывающих».

Я поверить не могу. Самая безумная хрень, какую я только слышал. Потому что я знал, что Пенни довольно мяклый, и ему были бы кранты, не играй с ним рядом я. Я мог выдерживать критику. Я умел справляться с давлением. Он был скроен иначе.

Минус наличия в команде двух альфа-самцов, между которыми нет взаимопонимания, в том, что это может расшатать команду. Вот что произошло со мной и Пенни. Я был альфа-самец АА, а Пенни был альфа-самец АB. Где-то по пути он решил, что может вывезти и без большого братана.

Усугубило дело то, что я сломал большой палец и пропустил первые два месяца сезона 1995/96. Это случилось в выставочной игре против «Майами». Мэтт Гейгер рубанул меня каратистским ударом. Я сказал: «Я виню (тренера Пэта) Райли в переломе пальца, а не Мэтта Гейгера. То, во что играет «Майами», это не защита. Это просто рубилово. Я понятия не имею, как его команде это сходит с рук. Полагаю, что, когда ты работаешь в лиге тридцать лет, тебе такое позволено. Уважение – Райли его получает, как будто он Джон Готти».

В тот год доставалось и Хорасу. Мы побеждали, но атмосфера в команде переменилась.

Каждый раз, когда мы приезжали в Нью-Йорк сыграть с «Никс» или «Нетс», я всегда ездил проведать свою бабушку Одессу. Я ждал встречи с ней, потому что каждый раз, когда я ей звонил, ее не было на месте. Оглядываясь в прошлое, думаю, что должен был догадаться, что с ней что-то не так. Она болела, умирала от рака, но никто не спешил говорить мне об этом по ходу сезона в NBA. Я знал лишь то, что бабуля чувствует себя неважно и очень устает.

Когда я объявился, чтобы проведать ее, было очевидно, что она доживает свои последние дни. Мы играли с «Никс» 3 апреля, а в город я прилетел 2-го. Она выглядела очень немощной. Думаю, она ждала меня. Я взял ее за руку, какое-то время поговорил с ней, а потом она сказала: «Хочешь подраться со мной?» После этого она закрыла глаза. Позже той ночью она впала в кому.

Я вернулся повидать ее на следующий день около двух, там была медсестра, и она сказала: «Она умрет сегодня в восемь часов». Меня взбесила эта дамочка, и я сказал: «Ну, если ты так считаешь, скорее зови сюда кого-нибудь. У меня есть деньги. Зови всех, кого надо. Деньги – не вопрос».

Медсестра лишь ответила: «Нет, слишком поздно. Она умрет сегодня в восемь часов».

Клянусь богом, моя бабушка Одесса скончалась в восемь часов ровно, у себя дома, в своей постели. Я не знаю, откуда это знала та дамочка, но она знала. Я сидел с бабулей вместе с кузенами. Когда она покинула нас, мы все начали плакать. Мой кузен Брайан начал переворачивать столы, ломать вещи. С нами была и моя мать, поэтому мне нужно было собраться и утешить ее. Мне было больно, но я должен был утешить свою мать.

Мы позвали медсестру, пришли люди и поместили бабушку в мешок, закрыли его на молнию, и в этот момент мы снова потеряли самообладание. Мне пришлось выносить ее на улицу и класть в фургон. Самое тяжкое, что я когда-либо делал.

Я сидел со своей бабушкой, смотрел, как она умирает, а в это время мои партнеры обыгрывали «Никс». Они прилетели домой и следующим вечером, в четверг, играли с «Селтикс», но я, понятное дело, остался.

Я планировал взять тайм-аут на неделю. Смерть бабушки сильно ударила по мне, и я был не в состоянии играть в баскетбол.

Ее похороны получились прекрасными, но очень печальными. Бабушка Одесса сама их спланировала, вплоть до цветов и музыки. Я пытался сдерживать слезы, но не мог. Я был так зол, что она умерла, что выместил гнев на церковной двери. Я размахнулся и пробил ее насквозь. Мне повезло, что я не сломал себе руку.

В то воскресенье наша команда играла против Майка и «Буллз», игру транслировали по национальному телевидению, поэтому в субботу Брайан Хилл сказал репортерам: «Я не знаю, где находится Шак, и если он объявится, он не будет играть».

Я уехал в Атланту сразу после похорон, потому что никого не хотел видеть рядом. Деннис Скотт был единственным, кто знал, где я нахожусь. Он позвонил мне и сказал: «Йоу, чувак, тебя ищут». Я сказал: «А зачем меня ищут?» Он рассказал мне, что происходит. Я был взбешен. Почему они вели себя так, будто не знали, что происходит у меня в жизни? В воскресенье я проснулся, вылетел чартерным рейсом, вышел во второй четверти и отыграл 33 минуты. Я набрал 21 очко и сделал 9 подборов, но мы проиграли.

Я разоблачил блеф Брайана Хилла. Я знал, что, если я объявлюсь, он выпустит меня на игру. Я не знаю, зачем он проявил такое неуважение ко мне в прессе, когда я переживал такой личный и такой серьезный момент. Я ведь не в отпуск ездил. Я скорбел. Я потерял одного из самых важных людей в своей жизни. Говоря откровенно, думаю, что именно тогда мои отношения с «Мэджик» начали рушиться.

Они знали, как много для меня значила моя бабушка. Это был первый случай, когда я потерял кого-то столь близкого, и мне было трудно справиться с этим. Она была такой особенной женщиной. Я всегда пытался сделать ей приятное, но она всегда отказывалась. Я говорил ей: «Бабуля, я подобрал тебе симпатичный особняк, по соседству с Эдди Мерфи». Она лишь отвечала: «Неа». Я говорил: «Бабуля, заканчивай работать. Я позабочусь о тебе». Она отвечала: «Неа».

Мы учредили фонд в память о ней. Он носит название фонда Качества жизни Одессы Шамблисс, и он помогает тем, кто учится сестринскому делу, продолжить свое профессиональное образование. Вам стоит подумать о взносе. (В бизнесе мы называем это «перекрестным промоушеном».)

Сезон 1995/96 получился хорошим и для меня, и для Пенни, но в плей-офф нас вынесли те самые «Чикаго Буллз», которые прошли сезон с результатом 72:10 и которые, наверное, войдут в историю как одна из лучших команд всех времен.

Теперь, когда мой контракт подошел к концу, я и узнал, что в этой игре преданности не существует. Ее нет вообще. Ноль.

Нужно просто отрастить толстую шкуру и смириться с этим. Я знал, что нет никакой преданности, когда видел, как обменивают Патрика Юинга, а потом и Доминика Уилкинса. Даже Майкл Джордан менял команды. Юинг сделал «Никс». Ник сделал «Хокс». Джордан сделал «Буллз». Я знаю, что они приближались к окончанию своих карьер и думали, что им будет лучше где-то еще, но до такого все доходить не должно.

Я хотел остаться в «Орландо». Леонард хотел видеть меня в «Лос-Анджелесе» из-за Голливуда и всех прочих возможностей, но также и потому, что сразу понял: «Орландо» не станет мне платить.

Я был наивен, полагаю. Я в это не верил, в общем-то. Я любил семью Де Вос. Они были замечательными людьми. Кажется, мне позвонил Джон Габриэл. Он начал с очень низкого, слишком низкого предложения. А мы, пожалуй, замахнулись на слишком высокое. Я говорил, что хочу 150 млн долларов, но все знали, что я это не всерьез.

«Мэджик» предложили мне 7-летний контракт на 69 млн долларов. Леонард уже начал заговаривать со мной о 100 млн долларов, потому что считал, что я могу стать первым парнем, кому заплатят такие деньги. Мне эта сумма казалась большой, но на тот момент я был лучшим молодым игроком в лиге и подумал: «А почему не я?»

В те времена после того, как твой контракт истекал, ты становился свободным агентом. Мог подписать контракт с любой командой. Но сразу после моего ухода из «Орландо» правила поменяли. Теперь после завершения своего первого контракта ты становился так называемым «ограниченно свободным агентом», что означает, что команда, которая тебя задрафтовала, может повторить любое предложение другой команды. В моем случае так не было.

Мы следили за судьбами других свободных агентов в лиге. Леонард позвонил мне и рассказал, что Джуван Ховард заключил сделку на 105 млн долларов, а Алонзо Моурнинг на 110 млн долларов.

Планка на рынке была задана. «Орландо» должны были заплатить мне 100 млн долларов. Более того, мы запросили у них 115 млн долларов. Но они не стали соглашаться. Они вернулись с новым предложением: четыре года и 80 млн долларов. Я спросил у Джона Габриэла, почему мне не хотят платить те деньги, которые, как они знали, я заслуживаю, и он ответил: «Мы не хотим расстраивать Пенни. Мы не можем платить тебе больше, чем Пенни».

Я поверить не мог. Этим он как будто дал мне под дых.

Тем временем Джерри Уэст, генеральный менеджер «Лейкерс», звонит и говорит нам: «Слушай, я знаю, что ты заслуживаешь больше, чем Джуван и Моурнинг, но прямо сейчас я могу дать тебе максимум 98 млн долларов».

Я был так рад это услышать, что сказал Леонарду: «Давай соглашаться. Давай возьмем 98 млн долларов и покончим с этим. Я хочу быть там, где меня ждут».

Примерно в это же время газета Orlando Sentinel опубликовала опрос. Первым вопросом был: «Стоит ли Шакил О’Нил 115 млн долларов?» Девяносто один процент опрошенных ответил «нет». Второй заданный вопрос был: «Стоит ли «Мэджик» увольнять Брайана Хилла, если Шак ставит это условием своего возвращения?» Примерно 82 % ответили на этот вопрос «нет». Я не просил увольнять Брайана Хилла. У меня были трения с ним, но они перепутали суперзвезд. Проблемы с Би Хиллом были у Пенни, не у меня.

Когда опубликовали тот опрос, я играл за Олимпийскую сборную-1996, и мы тренировались в Disney. Я слышал про этот вопрос ото всех ребят. Чарльз Баркли и Скотти Пиппен насмехались надо мной. Они говорили что-то в духе: «Даже твои же болельщики тебя не хотят». Я не буду врать вам – это было унизительно.

Моя мать была очень расстроена из-за этого негативного освещения меня в СМИ. Она как-то раз позвонила мне и сказала: «Ты что, жадничаешь, сынок?» Я сказал ей: «Нет, другие парни получают 100 млн долларов, а я лучше их, поэтому мне нужно 120 млн долларов». Она сказала: «Что ж, хорошо, я не буду указывать тебе, как тебе вести дела, мне просто интересно. Это так много денег».

Она смотрела на все эти цифры и не могла взять в толк. Помните, что это та же женщина, которая хотела взять для меня стереосистему по программе Lay-a-Way.

Все остальные в Орландо занимались тем же, чем занималась моя мать. Смотрели на все эти деньги и говорили: «К черту Шака. Никто не стоит таких денег».

Они не понимали бизнеса NBA. Тем временем я проходил собственный ускоренный курс по экономике лиги.

Я был готов согласиться на 98 млн долларов от ЛА, но тут Джерри Уэст перезвонил и взволнованно сообщил, что только что обменял Джорджа Линча и теперь может дать нам семь лет и 121 млн долларов. Мне и раньше нравился Джерри Уэст, но теперь я полюбил его еще сильнее.

Когда пришли эти новости, я был в Атланте, потому что вот-вот должна была начаться Олимпиада. К тому моменту я просто хотел, чтобы все закончилось. Тот опрос обеспокоил меня. Казалось, что болельщики отвернулись от меня. Я рвал жилы ради этого города, а они вот так мне отплатили?

К тому моменту «Мэджик» осознали, что все профукали, поэтому сделали последнюю попытку заключить сделку. Джон Габриэл и Боб Вандер Вейде прыгнули в частный самолет, летевший в Атланту. Они отправились на встречу с Леонардом, который подавал волейбольные мячи звезде сборной США Холли МакПик. Потом он женился на Холли, кстати говоря. Джон и Боб приехали в костюмах с галстуками, а Леонард был одет в спортивные шорты.

Они сказали Леонарду, что готовы повторить предложение «Лейкерс». Леонард сказал им спасибо и отправил их восвояси, но было уже слишком поздно. Я ничего еще не подписывал, но я дал слово Джерри Уэсту, что буду играть за «Лейкерс» и собирался сдержать его.

Габриэл знал, что все кончено. Боб Вандер Вейде сказал ему на обратном рейсе в Орландо: «Я подумал, что все прошло хорошо». Габриэл ответил: «Боб, мы его потеряли».

Когда Джерри Уэст прилетел в Атланту с контрактом, он так нервничал, что натурально дрожал. Он все повторял мне: «Мы выиграем много чемпионских титулов. У нас есть ты, а еще я достал этого восемнадцатилетнего пацана. Подожди, скоро увидишь его в деле. Однажды он станет лучшим игроком в лиге».

Как-то раз я встречался с Коби Брайантом в нашей раздевалке в «Орландо», но я никогда толком не слышал о нем. Честно говоря, я слушал вполуха. Я размышлял в своем привычном стиле пугливого обдолбыша, поэтому хотел сказать Джерри Уэсту только одно: «Ладно, можно я просто подпишу здесь, на случай если со мной что-нибудь случится?» Ну, знаете, Унабомбер там, всякое такое. Я просто хотел закрыть сделку.

Итак, контракт подписан, и теперь я – самый высокооплачиваемый игрок в лиге, но я не говорю ни слова. Я еду на тренировку олимпийской сборной и там поглядываю на Пенни, своего уже бывшего партнера, который еще даже не знает этого, и ничего не говорю.

Во-первых, я не хотел хвастаться. Мы тренировались к Олимпиаде и каждый день говорили о том, что важна команда, а не индивидуальности. Мне просто не казалось правильным бить себя в грудь по поводу своей зарплаты. Кроме того, я знал, что на следующий день нам предстоит давать пресс-конференцию.

Мы дали ее прямо в Атланте. Пенни был просто в бешенстве. Мне было плевать. Пенни хотел быть самым высокооплачиваемым игроком в «Мэджик». Удачи с этим, бро.

Реакция публики в Орландо была гадкой. Люди были разгневаны. Они чувствовали себя преданными. Что ж, присоединяйтесь к нашему клубу. Я испытывал те же самые чувства.

Я сказал какие-то вещи, которые им не понравились. Я назвал город Орландо «высохшим прудом». Очевидно, что я говорил это не всерьез. Вся моя семья живет в Орландо, здесь живу я сейчас. Мне было больно, и эта фраза вырвалась. Я бы хотел забрать эти слова назад.

Конечно же, такая большая зарплата должна была стать большим событием в прессе. Меня называли хапугой, наемником, предателем.

Репортеры спрашивали меня о контракте. Я всем говорил: «Я устал слушать про деньги, деньги, деньги, деньги, я просто хочу играть в баскетбол, пить Pepsi и носить Reebok».

Но сначала я должен был помочь сборной США выиграть золотую медаль Олимпийских игр. Во время Олимпиады мне не давали покоя некоторые мысли. Первая – мысль о контракте с «Лейкерс» и осознание того, что вся моя жизнь должна была измениться. Это было самое преобладающее чувство. В каком-то смысле оно будто затмило собой Олимпийские игры для меня, потому что в моей жизни происходило столько всего и так быстро, что это немного отвлекало от игры.

Не было никаких сомнений в том, что сборная США-1996 выиграет золотую медаль. У нас были Чарльз Баркли и Хаким Оладжьювон, Карл Мэлоун, Джон Стоктон и Реджи Миллер. Мы были перегружены звездами. Я знал, что не буду блистать, но надеялся показать миру немногое из того, что для него приберег.

Перед стартом той Олимпиады у меня была дополнительная мотивация. Нас называли «Дрим-Тим II», потому что мы следовали по стопам Дрим-Тим-1992, в которой были Майк и Мэджик, и Ларри, и все прочие ребята. Меня отцепили от той команды в последний момент. Выбирать предстояло между мной и Кристианом Леттнером, и они выбрали его, потому что у него было больше опыта на международном уровне, что бы это ни значило, черт подери.

И вот теперь, четыре года спустя, когда я начал доминировать в NBA, стало ясно, что в 1992-м они совершили ошибку. Выбрали не того парня.

Нашим тренером в команде 1996-го был Ленни Уилкенс, и с самого начала он проделал большую работу, сумев всех нас собрать вместе. Мы, по сути, проехались по всем катком. Помню, что мы с Пенни тащили команду в четвертьфинале против Бразилии, и Чарльз с Реджи начали засирать Пенни, говоря: «Шак был твоей шестеркой, но не теперь. Он ушел от тебя!»

Как бы то ни было, мы дошли до матча за золотую медаль и играли там против Югославии и Владе Диваца, одного из тех ребят, которых обменяли из ЛА, чтобы освободить место для меня.

Я был очень заряжен на эту игру. Имея армейское происхождение, я с нетерпением ждал момента, когда буду стоять на пьедестале с золотой медалью и слушать звуки нашего национального гимна. Я очень ждал этого мгновения. Я знал, что мой отец будет очень мной гордиться.

Но произошедшее дальше испортило мне все впечатление. Перед игрой Ленни Уилкенс подошел ко мне и сказал: «Шак, у тебя впереди еще много Олимпиад, а для Дэвида Робинсона эта станет последней, поэтому большую часть игрового времени я отдам ему». Ленни очень складно стелет, и я даже не успел ничего ему ответить, как он уже ушел.

В матче за золотую медаль я почти не играл. Я провел в общей сложности около пяти минут. Уилкенс выпустил меня на заключительные пятнадцать секунд. Я набрал 2 очка, кажется. Для Дэвида Робинсона эта Олимпиада стала третьей, а для меня первой. Так почему мне нельзя было дать время? Я был очень разочарован. После победы я забрал свою золотую медаль, прыгнул в машину и поехал домой.

Это было начало и конец моего олимпийского опыта.

Впрочем, у меня не было времени долго его обмусоливать. Я должен был подыскать себе дом в ЛА. Возвращаться в Орландо за вещами было не слишком приятным опытом. Я попытался заблокировать весь тот негатив, который лился там в мою сторону, но это было непросто. Все те же люди, которые раньше любили меня, теперь поносили меня. Некоторые слова были довольно жестокими. Эта ненависть уничтожила мою маму, правда, а я не люблю, когда люди расстраивают Люсиль.

В то время я этого не знал, но на самом деле «Орландо Мэджик» оказали мне услугу. Как только я прыгнул в самолет до ЛА и надел униформу «Лейкерс», моя жизнь навсегда изменилась.

23 декабря 1996 года
Лос-Анджелес, Калифорния

Шак-а-Клаус поправил колпак Санты на своей голове, радостно хлопая в ладоши по пути к общественному центру в Уоттсе.

«Как это делал бы ребенок», – вспоминал его дядя Майк Пэррис, сопровождавший его в этой поездке.

Шакил О’Нил был в центре не первый раз. На День благодарения он накрыл стол для почти восьмисот детей из малообеспеченных семей, нашедших там убежище от наркотиков и преступности, захлестнувших беднейшие кварталы Лос-Анджелеса.

А теперь Шак с радостью принимал заказы на их самые рядовые пожелания по рождественским подаркам: компьютерные игры, велосипеды, говорящие куклы.

Однако наибольший отклик в нем вызвало желание одного маленького мальчика.

«Я бы очень хотел снега на Рождество, – сказал он. – Я никогда его не видел. Я как-то раз спросил про него у мамы, а она сказала, что мы никогда его не увидим, потому что мы застряли здесь до конца наших жизней.

В машине на обратной дороге в свой дом на Малхолланд-драйв Шак по большей части молчал. Это знал Майк Пэррис, означало, что шестеренки в его голове закрутились.

«Дядя Майк, – сказал наконец он. – Нам нужно достать снега этим детям».

Пэррис давно привык исполнять необычные пожелания Шака, часто рождавшиеся спонтанно и почти всегда связанные с детьми. Как-то на Рождество он едва не спровоцировал бунт в магазине Toys R Us, когда скупил все до единой видеоигры в магазине, чтобы заполнить квоту Шак-а-Клауса.

Но снег? В Лос-Анджелесе?

«Люди ведь катаются здесь на лыжах, не так ли?» – резонно заметил Шак.

Месяц спустя грохот трех самосвалов, мчащих по Сэнтрал-авеню, заставил ошарашенных детей Уоттса стекаться на улицу толпами. Парковка у их общественного центра превратилась в зимнюю сказку, укрытую сугробами, привезенными с горы Беар.

Шак еще не доехал до центра. Ему оставалось ехать несколько минут, как вдруг ему по пути попалась заправка, перед которой были выстроены в ряд велосипеды на продажу.

– Сколько байков у нас есть? – спросил Шак у своего дяди.

– Примерно восемьдесят, – ответил Пэррис.

Затем Шак завернул на заправку и скупил весь ассортимент велосипедов у владельца. В течение часа в центр свезли еще пятьдесят велосипедов.

К тому времени Шак был уже по колено в снегу: он увлеченно играл в снежки и резвился со своими маленькими друзьями, одетыми в футболки и шорты и визжавшими от восторга всякий раз, когда кому-то из них удавалось сдвинуть его внушительный колпак Шак-а-Клауса набекрень.

Мои родители всегда учили меня отдавать. Предполагалось, что, если я стану богатым и знаменитым, как мы надеялись, я буду делиться своим богатством. Одни из самых счастливых моментов моей жизни связаны именно с этим.

Один из самых больших плюсов денег заключается в том, что ты можешь себе позволить делать приятное людям, которые не ожидают этого от тебя или не хотят, чтобы ты что-то для них делал. К примеру, в «Лейкерс» у нас работал один парень по имени Руди Гарсидуэньяс, который заведовал стиркой нашей тренировочной формы. Предполагалось, что ты должен сбрасывать свои шмотки в корзину, а он будет потом их стирать. Я всюду разбрасывал свое барахло, но каким-то образом Руди удавалось убирать за мной.

Как-то раз я попросил его отвезти куда-то сумку с моими вещами, но он сказал: «Не могу. У меня в машине нет места». Я выхожу с тренировки и вижу, что он выезжает с парковки на убогом маленьком Hyundai с пробегом в миллион миль и говорю ему: «Это твоя машина?» Руди ответил: «Ну, знаешь, Шак, не каждый из нас зарабатывает по 20 млн долларов в год». На следующий день я хватаю его после тренировки, и мы едем в дилерский центр по продаже внедорожников, выходим из машины, и я говорю: «Выбирай». Он сказал: «Ты серьезно?» Выражение на его лице было бесценно.

До конца моих дней в ЛА я всегда следил за тем, чтобы у Руди был новый грузовичок. Он купил себе «блатной номер», на котором было написано THNX SHAQ («Спасибо, Шак»). Всегда пожалуйста, Руди.

Единственная жалоба от меня на коллег по NBA в том, что они отдают недостаточно. Да, у некоторых из них есть фонды, но если спросить у них, окажется, что это лишь налоговая лазейка для них, не более. Некоторые ребята отличаются щедростью, но таких мало. Как-то раз я был в раздевалке «Лейкерс» и читал письмо от женщины-инвалида. Я кинул клич ребятам: «Эй, эта леди нуждается в помощи. Она прикована к инвалидной коляске, и ей нужен фургон. Он стоит шестьдесят тысяч долларов. Кто-нибудь желает скинуться?» Тишина. Ни одного желающего. Я сам купил ей фургон.

Когда случаются подобные ситуации, я в первую очередь думаю о своей матери. Она такая милая, такая добродушная, я никогда не хотел ее стеснять, поэтому в моменты, когда я знаю, что могу сделать что-то, что осчастливит ее и заставит гордиться мной, я это делаю. А если могу, беру с собой за компанию еще какого-нибудь спортсмена.

Когда я только приехал в Лос-Анджелес, Джерри Уэст принялся очень тесно со мной работать. Он усадил меня и прочитал лекцию на тему «Я хочу, чтобы ты сосредоточился на баскетболе». Я знал, что мне ее не избежать. Леонард Армато предупреждал меня, но это было ни к чему. Я понимал, что они переживают из-за того, что я разрываюсь между несколькими делами одновременно, потому что люди всегда мне об этом говорили. Но они не понимали, что я могу делать вдвое больше того, что может обычный человек. И всегда мог. У меня была масса энергии, а мой разум ни на секунду не переставал работать.

Конечно, Джерри Уэст внушает большое уважение, поэтому он говорит мне: «Здесь, в Лос-Анджелесе, масса отвлекающих факторов, поэтому тебе нужно держаться подальше от всеобщего внимания, иначе люди сделают тебя своей мишенью. Вечеринки тут проходят каждый вечер, так что тебе нужно это контролировать. И аккуратнее с фильмами – на них уходит больше времени, чем ты думаешь. Они скажут тебе, что от тебя потребуется всего час времени, но на деле заставят тебя целый день быть на ногах». Я отвечаю: «Да, сэр, да, сэр», – но глубоко внутри я уже знаю, что справлюсь и с тем, и с другим.

Каждый раз, когда люди критиковали меня за мои «факультативные» занятия, я хотел задать им вопрос: «Что, двадцати девяти очков и тринадцати подборов за игру мало?» Я вроде не сачковал. Я успевал решать и свои киношные дела, и свои рэп-дела, и это никогда не мешало мне приезжать в спортзал и каждый день потеть там. Мы с Леонардом каждый день проводили в спортзале по два-три часа, работая над бросками, пасами, штрафными. Они были единственным основанием для жалоб на меня – моя статистика штрафных бросков была не лучшей. И поверьте мне, дело было не в недостатке практики. Я так много раз бросал штрафные, что после тренировки мне приходилось прикладывать к запястьям лед.

В лето, предшествовавшее моему приезду в «Лейкерс», я очень серьезно подходил к своим тренировкам. Я работал с Билли Блэнксом, фитнес-тренером, который изобрел Тай-бо и привил мне интерес к боевым искусствам. Я пребывал в отличной форме.

Я познакомился с владельцем «Лейкерс» Джерри Бассом, и он определенно был очень любезен, но я никогда не совершал этой распространенной ошибки и не сближался с владельцами команд.

Поначалу доктор Басс часто отправлял ко мне своих приспешников. Они говорили что-то вроде: «Эй, босс устраивает вечеринку, приезжай в Малибу». Я отвечал: «Эй, спасибо, но я сегодня не могу». Спустя время они перестали просить меня.

Не поймите меня неправильно. Не то что бы я каждый вечер сидел дома. Я все равно находил себе развлечения.

Когда я перебрался в ЛА, я купил себе серебряную Ferrari. Я не мог влезть в Ferrari обычного размера, поэтому нашел чела, который вынул мотор из багажника, чтобы я смог отрегулировать сиденье и освободить себе немного места для ног. Это означало, что мотор ему пришлось переставлять под капот. Это был сущий кошмар, он обошелся мне в 350 тысяч долларов, но я должен был иметь Ferrari.

Когда ты – человек таких размеров, как я, люди постоянно говорят тебе: «Ну, это тебе нельзя. Ты не влезешь. Ты слишком большой». И хотя я был большим, я хотел все те же вещи, которые были у маленьких ребят по всему миру. Я хотел быть, как все остальные. Честно. Почему это так трудно?

Когда тот чел закончил работу над моей Ferrari, то оказалось, что единственным бензобаком, который в нее помещался – и я сейчас не шучу – был бензобак газонокосилки. Я мог заправиться максимум на девять долларов. Парни из команды никогда не давали мне забыть об этом.

Следующей машиной, которую я разобрал на части, был Benz 600-й винного цвета. Я установил в него подушки безопасности, как и гидравлику, а еще поставил сзади аквариум с динамиками. Там были звучные динамики, над которыми сверху был водружен аквариум. Обычно тренировки у меня начинались в 10 утра, и моему телохранителю Джерому приходилось запускать в аквариум золотых рыбок каждое утро. Я ехал на тренировку, и пока доезжал до спортзала, все рыбки в аквариуме умирали.

Проблема аквариума была в том, что там не было системы фильтрации воздуха – только вода. А еще, я думаю, что музыка в машине играла чересчур громко для этих бедных маленьких золотых рыбок. Наверное, они все умерли от шока.

Нет сомнений в том, что у меня определенный фетиш на автомобили, но вот свой первый Bentley я купил почти что случайно. Как-то раз после тренировки я, в шлепанцах и трениках, весь потный и слегка потрепанный, еду мимо салона Rolls Royce и решаю остановиться.

Гляжу на изумительный Bentley и понимаю, что этот старый самодовольный белый дядя, типичный продавец автомобилей, косит на меня глазом, поэтому говорю ему: «Сколько стоит эта машина?» Он смеряет меня взглядом и говорит: «Ты уверен, что сможешь ее позволить себе, сынок?» Я был в таком бешенстве. Меня очень-очень сильно оскорбили.

Пока я стою там, я слышу скрипучий голос, который кажется мне очень знакомым, и да, вот он во плоти – Майк Тайсон, боксер. Он тоже присматривает себе Bentley. Далее я узнаю, что Тайсон выбрал два. Он покупает себе две таких машины, а значит, вы знаете, что должен сделать я. Я должен купить три! Я хватаю продавца и говорю: «Я хочу серебристую модель с жестким верхом, хочу ту зеленую и еще одну красную, вон ту».

Не смогу вспомнить, сколько именно они стоили, но, по-моему, каждая обошлась мне в 200 тысяч долларов. В общем, 600 тысяч долларов я потратил на машины, в которые не мог влезть. Пришлось снова вызывать своего человека, чтобы он отодвинул сиденья назад, а это еще несколько тысяч сверху, и разумеется, меня ждал форменный кошмар, когда мы попытались сдать эти машины в трейд-ин после того, как они мне наскучили – а это случилось спустя примерно год.

Мой казначей Лестер Книспел был так на меня зол, что потом две недели со мной не разговаривал. Спустя время, думаю, он понял, что мне просто надо было выпустить пар. Честно скажу, машины толком ничего не значили для меня.

Тут дело было скорее в самой идее, что с нуля до восемнадцати лет ты рос, абсолютно ничего не имея за душой, рос мечтателем и фантазировал о том, как будешь обладать всеми этими вещами, а потом, ни с того ни с сего, все это перестало быть фантазией. Стало явью.

Я МОГ ПОЗВОЛИТЬ СЕБЕ ПРАКТИЧЕСКИ ВСЕ, ЧЕГО ТОЛЬКО МОЖНО

ПОЖЕЛАТЬ. НО ПОЗЖЕ ТЫ ОСОЗНАЕШЬ, ЧТО ДАЖЕ НЕ ХОЧЕШЬ

ИМЕТЬ БОЛЬШИНСТВО ЭТИХ ВЕЩЕЙ.

У Лестера был один непомерно богатый клиент, выпускавший средства по уходу за волосами. Он очень хотел познакомиться со мной. Лестер сказал ему: «Хорошо, но это обойдется тебе недешево». Чувак сказал Лестеру: «Все, что он захочет. Я просто хочу познакомиться с Шаком». И вот Лестер звонит мне и говорит: «Чего бы ты хотел?» Я призадумался и говорю: «Я всегда считал, что бриллиантовые часы Rolex выглядят круто».

Чел покупает мне часы Rolex за 150 тысяч долларов просто ради того, чтобы пожать мне руку и провести со мной пятнадцать минут. Я надеваю часы на руку и выгляжу дико круто, я доволен собой.

Несколько месяцев спустя мы снова пересекаемся с Лестером, и он видит, что часов на мне нет. Он спрашивает, где они. Я говорю ему, что отдал их кузену. Он чуть с ума не сошел. «После стольких хлопот!» – говорит он, всплеснув руками. Я обнимаю его за плечи и говорю: «Лестер, я хотел эти часы, потому что в детстве у меня ничего подобного не было. Да большую часть времени у меня не было даже обуви. Поэтому я их захотел. Но, получив их, я понял, что трепет обладания прошел. Они ничего для меня не значат. Так что теперь их носит мой кузен, он всем их показывает, и, скорее всего, кто-нибудь скоро украдет их у него, потому что он слишком сильно ими хвастается».

Деньги были очень коварны. С ними было связано много негатива. Люди начали стоять с протянутой к тебе рукой, и было неважно, как много ты им помогал, в конечном счете они всегда оставались разочарованными. В газетах они читают, что ты зарабатываешь по 20 млн долларов в год и думают: что такое для него пара тысяч тут и там?

Но больше всего в деньгах мне нравилось то, что с ними я мог позволить себе делать то, что хотел. Как-то раз мы с братом Джамалом играли в мяч в Boys and Girls Club. Покрытие на площадке там было растрескавшимся и кочковатым, так что мы даже нормально один на один не могли сыграть. Мне было так мерзко, что я позвонил Лестеру и сказал: «Я хочу пожертвовать один миллион долларов Boys and Girls Club».

Лестер сказал: «Так, Шак, не пори горячку, зачем?» Я сказал ему: «Нам нужно починить площадки. Нелепо ждать, что дети смогут играть в мяч в таких условиях». Лестер пытается донести до меня, что «починка покрытия на площадке не стоит миллион долларов», но мне все равно. Я уже принял решение.

Когда в 1992-м в Лос-Анджелесе начался бунт, я позвонил Лестеру и сказал ему: «Нам нужно закупить копам новые тачки». Он сказал: «Шак, для этого у них есть бюджет».

Мне было все равно. Я люблю правоохранительные органы, я люблю копов. Я уже начал проходить курс в Полицейской академии, поэтому подумал, что это точно не повредит мне с точки зрения пиара. У меня был контракт с Ford, и я сказал им: «Эй, вот что мы сделаем. Мы подарим им эти машины, а вы сможете постоять на сцене, пока я буду раздавать ключи от них». Ford оплатил одну машину, я еще одну, а Полицейский департамент ЛА еще одну. Польза и мне, и Ford, и копам ЛА. Win-win-win, кажется, так это называется.

Конечно, где-то в глубине души я знал, что должен действовать умно и не впадать в безумие, растрачивая деньги. Но в те первые мои годы основной мыслью была эта: «Я зарабатываю двадцать миллионов долларов в год. Да к черту все!» Я хотел бы быть немного мудрее в молодом возрасте, но ведь стареют именно для этого, не так ли? Чтобы стать мудрее. Это значит, что теперь я – Нострадамус.

Я был великим мечтателем – тем, кого называют «ложным мечтателем». Под этим я подразумеваю то, что, будучи ребенком, я не обладал ни уверенностью в себе, ни ноу-хау о том, как воплотить в жизнь свои мечты. Порой моя жизнь была совсем не такой классной. Один и тот же цикл повторялся неизменно – налажал, получил люлей от отца, весь день просидел в комнате. Но вместо того, чтобы грустить, утопать в депрессии и расстраиваться из-за того, что мне только что устроили жестокую взбучку и теперь я, наказанный, застрял в своей комнате, я принуждал себя быть счастливым. Я смотрел телевизор и видел там красивых женщин, улыбавшихся с экранов, и говорил себе: «О, она улыбается мне! Я женюсь на ней!» И тут же представляю в воображении свою жену и прекрасный дом, наших потрясающих детей и свои гламурные тачки, и все это заставляет меня почувствовать себя лучше.

Я никогда не переставал мечтать. Даже после того, как попал в ЛСУ и жизнь наконец начала складываться для меня удачно. Я помню, как однажды вечером сидел с ребятами в своей комнате в общежитии, и мы смотрели «Лихорадку джунглей» с Холли Берри, и я подумал, что она так роскошна, что мне захотелось написать ей письмо. Я просто дурачился, рассказывал ей, что я большой ее поклонник и что с радостью встретился бы с ней как-нибудь.

Парни засмеяли меня за этот поступок, но мне было все равно. А несколько недель спустя, клянусь, Холли Берри ответила на мое письмо. Она прислала мне подписанную фотографию, которая до сих пор висит у меня в офисе. Выяснилось, что она – фанатка баскетбола. Она писала: «Я тоже твоя большая поклонница. Не могу дождаться, когда ты будешь выступать в NBA».

Мне удалось встретиться с ней лично в 1999 году. Я сказал ей: «Вы знаете, я писал вам, когда учился в колледже». Она сказала: «Помню. Я ведь говорила тебе, что ты будешь в NBA!» Холли Берри прекрасный человек – как снаружи, так и внутри. Порой мне не верится, что она действительно знает, кто я такой.

Таков Лос-Анджелес. Все твои мечты здесь становятся явью – кроме, разве что, чемпионства, так как в первый мой сезон там мы не смогли его выиграть.

Черт, да мы даже до финала не добрались.

Когда я только приехал туда, Коби был еще тощим тинейджером. Уверенности у него было в избытке, но опыта пока еще не хватало.

Забавно вспоминать сейчас тот факт, что Дерек Фишер и Коби дебютировали в лиге в одно и то же время. Дерек всегда казался гораздо старше его. Он был из тех парней, которые знают, как сохранять хладнокровие в любой ситуации. У него были определенные повадки, которые заставляли тебя уважать его.

Вот как я познакомился с Ди Фишером:

Наступает мой первый сезон с «Лейкерс», я только что закончил Олимпийские игры в Атланте, и тут мне звонит мой телохранитель Джером. Он говорит: «Ты должен приехать сюда и потренироваться для Дела Харриса». Дел был тренером «Лейкерс» на тот момент. Я сказал: «Потренироваться? Зачем? Для чего?» Джером сказал: «Полагаю, он хочет увидеть, на что ты способен».

Я думаю про себя: «Если ты хочешь увидеть, на что я способен, почему бы тебе не просмотреть записи моих хайлайтов за первые четыре года в лиге?» Но я новенький в команде, я только что подписал большой контракт, поэтому я соглашаюсь сделать то, чего они хотят.

В общем, я приезжаю, и первое, о чем они меня просят, это немного побросать. Маленький лысый паренек все бросает мне мяч, бросает и бросает. Я говорю: «Как дела, кореш, ты тренер тут?» Он сказал: «Нет, я Дерек Фишер. Я в твоей команде». Мне стало немного неловко, и я сказал: «Эй, приятно познакомиться с тобой, бро. Жду не дождусь».

Следом Дел начинает гонять меня по упражнениям на физуху. Заставляет меня бегать, прыгать и данкать. Он заставил меня почти полтора часа бегать по лестницам, делать «суисайды» и все такое прочее. Я говорю себе: «Я только что подписал контракт на сумму свыше 100 млн долларов, а раньше приезжал в этот город и регулярно надирал зад команде Дела Харриса – и теперь этот тип устраивает мне просмотр?»

Но вслух я ничего не сказал. Я думаю, что он хочет проверить, в хорошей ли я форме или нет, учитывая, что у меня в жизни происходит масса всего. Я не был в форме – по крайней мере, в той форме, которая нужна для баскетбола – и сильно упахался там, но я ведь игрок. Я знал, как сделать вид, что все не так уж и плохо.

К примеру, если Дел говорил мне сделать 10 джамп-хуков в быстром темпе, я делал первые два в очень быстром темпе, потом 3-й, 4-й и 5-й в среднем, потом 6-й, 7-й и 8-й в замедленном, а последние два снова в очень быстром.

Конечно, когда бегаешь скоростные спринты, сделать вид, что ты справляешься, не получится. Тебе приходится выкладываться на полную, потому что иных вариантов тут нет.

Я был довольно зол на Дела за то, что он заставил меня все это делать, но я все же сделал все, о чем он просил, потому что не хотел, чтобы на меня навешивали ярлык обиженной суперзвезды, считающей себя самым главным умником.

Дел Харрис – приятный, очень приятный дядька. Он хорошо знает баскетбол. Просто он не подходил для этой работы.

Но одно меня в нем восхищало: ему было плевать, кто ты там, Шакил О’Нил или Коби Брайант, он прессовал всех.

Если Коби атаковал и начинал десять раз подряд пробрасывать мяч у себя между ног, прежде чем сделать пас, Дел брал тайм-аут и говорил ему: «Пасуй чертов мяч!» – и если Коби начинал что-нибудь ворчать в ответ, Дел тут же засаживал его на скамейку.

Это впечатляло, но в какой-то момент один из подручных Басса подошел к Делу посреди игры и хлопнул его по плечу. Он сказал Делу: «Верни пацана в игру». Я так и не узнал, как звали этого человека, но он там был, постоянно крутился около нашей скамейки и разговаривал с тренером, пока мы пытались обыграть «Сан-Антонио».

Тем временем болельщики скандировали «Коби! Коби!», так что у Дела Харриса не осталось выбора. Ему пришлось вернуть Коби в игру.

Даже тогда было очевидно, что Коби особенный. Он отличался от всех с самого первого дня. Помню, как на первой тренировке с ним я зашел в зал и увидел тощего пацана, вытворявшего всякую фигню в духе And One: высокие кроссоверы, дриблинг между ног, проносы и прочие трюкачества из уличного баскетбола. Эдди Джонс и Ник Ван Эксел смеялись над ним, но я подмечал, что он никогда не перестает работать. Он работал усерднее любого из нас. Тогда я стал думать: «Черт, этот парень будет в полном порядке».

Он был очень молод и незрел в каких-то вещах, но одно могу сказать вам наверняка: Коби сейчас делает все то, что обещал мне делать когда-то давно. Как-то раз мы сидели в автобусе, и он сказал мне: «Я стану лучшим снайпером «Лейкерс», выиграю пять-шесть чемпионств и стану лучшим игроком в лиге». Я такой: «Ага, как скажешь». Затем он посмотрел мне прямо в глаза и сказал: «Я стану Уиллом Смитом NBA».

Одно дело, если бы этот парень только трепал языком, но он всегда пытался привнести в свою игру что-то новое, чтобы улучшить ее. Если тренировка начиналась в 10:00, я мог изредка приходить к девяти, если мне нужно было поработать над чем-то индивидуально, Коби же приезжал тренировать броски с семи часов. Порой он отрабатывал свои движения без мяча. Заходишь в зал и видишь, как он резко ускоряется, кряхтит и мечется туда-сюда, как будто ведет мяч или бросает – вот только самого мяча нигде не видно. Я думал, что это как-то странно, но я уверен, ему это помогало.

Коби и я поначалу хорошо ладили. Мы мало времени проводили вместе, потому что он был тихим парнем, еще слишком юным, чтобы ходить по клубам и все такое. Я не знаю, чем он занимался, потому что он все держал в себе.

Объединяло нас то, что первый год в «Лейкерс» для нас обоих выдался непростым.

У нас в команде не было подходящих ребят, чтобы регулярно побеждать. Ник Ван Эксел был нашим разыгрывающим, но он был слишком занят попытками стать звездой, и было видно, что вскоре его место займет Дерек Фишер, тихий и неприметный тип. В итоге так и произошло, и с этого момента Нику стало наплевать. Эдди Джонс должен был стать еще одним ветераном нам в помощь, но большую часть времени он проводил, оглядываясь через плечо на Коби. Он знал это, я знал это, Коби знал это. Дни Эдди Джонса в «ЛА» были сочтены. Коби готовился занять его позицию.

А послушать Коби, так он всю команду собирался под себя подмять. Моя реакция на это была такой: «Не так быстро, юноша».

В первый год в «Лейкерс» я пропустил двадцать восемь игр из-за травмы колена. У меня случилось переразгибание колена, перелом кости и частичный разрыв сухожилия. Какое-то время я был совсем плох. Когда я вернулся, я играл с бандажем, но уверенности в ноге у меня не было никакой. Без меня команда шла с показателями 16:12. Но даже при всем этом свой первый сезон в ЛА я завершил в пятерке лучших игроков лиги по набранным очкам, подборам, проценту реализации бросков и блок-шотам.

Осенью 1996-го составили список из пятидесяти лучших игроков NBA всех времен, и я тоже в него попал. Я был немного удивлен, потому что моя карьера еще только начиналась, но было очевидно, что это большая честь. По плану все избранные в список лучших должны были отправиться на Матч Всех Звезд-1997 в Кливленд, где устраивали пышную церемонию по случаю 50-летия NBA.

Из-за травмы колена мне наложили гипс, а перелет в самолете мог вызвать отек, поэтому Джерри Уэст строго-настрого запретил мне лететь на матч. Он сказал: «Шакил, ты должен делать то, что будет идти на пользу «Лейкерс», а мы не можем себе позволить усугублять эту травму еще сильнее». Мне это тоже показалось правильным. Единственной возможностью для меня попасть туда был рейс в частном порядке, но «Лейкерс» не собирались разрешать мне такое. Джерри очень не хотел, чтобы я торопился с возвращением после травмы.

Джерри тоже выбрали в число пятидесяти лучших игроков всех времен, но он тоже не поехал на церемонию.

Я не думал, что это так уж важно, но внезапно люди начали говорить: «Да кем Шак себя возомнил? Почему он не поехал?» Вместо того чтобы на минутку взять паузу и осознать, что у меня травма, они начали твердить: «Шак высокомерен».

Вся эта критика несколько ошарашила меня. Мою кандидатуру вроде никто не лоббировал. Я даже не знал, кто голосовал в этом опросе. Я согласен с тем, что парочка игроков заслуживала того, чтобы оказаться в списке выше меня. Доминик Уилкинс, Сидни Монкриф – они были блестящими игроками, изрядно потрудившимися в лиге еще до меня. Но у меня не было никакого права голоса во всей этой истории.

Джерри Уэста они тоже песочили за то, что он не поехал. У него была запланирована операция на носу, с которым у него были большие проблемы из-за многочисленных переломов, полученных во время карьеры, так что у него было оправдание.

Я узнал истинную причину, по которой Джерри Уэст туда не поехал, лишь спустя много лет. Оказывается, «Орландо Мэджик» предъявили обвинения «Лейкерс» в подлоге за то, что те меня подписали. Когда Джерри услышал об этом, он как с цепи сорвался. Людям в руководстве NBA он сказал: «Вы ставите под сомнение мою честность, честность Шакила и честность Джерри Басса. Я вам гарантирую, что никто и никогда не вступит в преступные отношения с командой, принадлежащей доктору Джерри Бассу». Дэвид Стерн ответил, что все понимает, но расследовать это дело все же нужно.

Джерри Уэст был так взбешен этой ситуацией, что решил: «К черту NBA. Обойдутся и без меня со своим списком».

И, как выяснилось, без молодого звездного центрового.

Вот почему я люблю Джерри Уэста: он не боялся ни Стерна, ни кого бы то ни было еще. Впоследствии он признавался людям, что повел себя «немного по-детски».

Я не считал, что он повел себя по-детски. Как только я узнал, что на самом деле произошло, я стал говорить: «Вот почему Джерри Уэст – лучший генеральный менеджер в истории». Для меня очень важна преданность, а Джерри Уэст был преданным от начала и до конца.

В мой первый год в «Лейкерс» мы одержали пятьдесят шесть побед, но проиграли «Юте» во втором раунде плей-офф. Мы попросту не были готовы обыгрывать опытную команду ветеранов вроде «Джаз», в составе которой были Джон Стоктон и Карл Мэлоун. Их центровой Грэг Остертаг с чего-то взял, что это он ответственен за победу «Юты», что я счел бы уморительным, не будь я так сильно раздражен нашим поражением.

Ник Ван Эксел все время вступал в перепалки с Делом. Обычно это происходило на тренировках, но в 4-й игре серии против «Юты» конфликт вышел за привычные рамки. Они принялись орать друг на друга прямо на скамейке по ходу игры, в которой Джон Стоктон разрывал нас на части.

В пятой игре серии в Солт-Лэйк мы утянули «Джаз» в овертайм, но Байрон Скотт получил травму, Роберта Хорри выкинули из игры, а я перебрал фолов, поэтому тащить команду на себе пришлось Кобистеру.

Он ждал этого момента. Уверен, он тысячу раз проигрывал его в своей голове, вот только на тот момент Коби еще не был готов. Он исполнил три «сквозняка» за последние полторы минуты овертайма. Вымучивал один бросок за другим. Я стою у скамейки, и мне хочется блевануть.

Мы проигрываем 98:93, и пацана буквально трясет, возможно, что в первый и последний раз в жизни. Я обнимаю Коби за плечи, и мы уходим с площадки. Я говорю ему: «Посмотри на всех этих людей, что смеются над тобой. Однажды мы им всем отомстим». Я знал, что со временем он станет отличным игроком. Я говорил ему: «Не волнуйся. Однажды все и каждый будут кричать твое имя. Прими это и усвой этот урок».

Какой урок он усвоил? Я не уверен, но, возможно, этот: неважно, как много раз ты бросаешь «сквозняки», у тебя всегда зеленый свет на броски. Эй, братишка, как насчет того, чтобы научиться пасовать? Мы с Робом Хорри пытались объяснить ему, что он все равно может набирать свои 20 очков, но вместо того, чтобы идти напролом, вести мяч между ног и бросать, он может отдать мне пас и открыться, и я тут же верну ему мяч.

В том сезоне мы стали жертвами завышенных ожиданий. Мне было только двадцать пять, а Коби вообще был еще тинейджером. Я сказал репортерам: «Мы еще вернемся».

Наш потенциал был безграничным. Все в Лос-Анджелесе фанатели от «Лейкерс». Я был в эпицентре всеобщего внимания, и мне это нравилось. Я много времени тратил на то, чтобы развлекать СМИ. Когда репортер спросил у меня: «У вас есть какой-нибудь особенный ритуал перед плей-офф?», я ответил ему: «Да, обычно я делаю массаж стоп твоей матушке».

Когда опубликовали расписание сезона 1997/98 и я увидел, что в первом матче сезона мы играем с «Ютой», я обвел этот день красным кружком в своем календаре. У меня оставались незаконченные дела с Остертагом. Мне не понравилось то, как он разглагольствовал после их победы над нами в плей-офф, и планировал поквитаться с ним за это.

Я увидел его на разогреве и подошел к нему с наездом. Я сказал ему: «Тебе бы заткнуться и заняться игрой. Следи за своим языком». Он сказал: «Да пошел ты на хер, чувак. Сам следи за языком». Тогда я сказал: «О, так ты теперь крутой?» Мы сцепились, и он снова начал раскрывать рот, и тогда я повернулся и шлепнул его по голове сверху.

Знаю. Тупо. Но Остертаг повалился на пол так, как будто я его вырубил. Я попал по нему раскрытой ладонью. Он свернулся на полу и начал стонать: «Ой, мои контактные линзы». Это был позор. Мне было стыдно за него. В той игре я не участвовал, потому что восстанавливался после брюшной мышцы, но я сразу понял, что навлек на себя беду.

Лига дисквалифицировала меня на одну игру и оштрафовала на десять тысяч долларов. Но это было ерундой по сравнению с тем, что сделал со мной Джерри Уэст. Он встал прямо у меня под носом и раскритиковал меня в пух и прах. «Я не потерплю подобного инфантильного поведения. Никогда. Ты меня слышишь? – говорил он. – Ты опозорил себя, команду, родителей и эту организацию в целом. Как ты хочешь, чтобы тебя воспринимали люди? Как быка, который вытворяет всякие глупости или как чемпиона и серьезного боллера? Решать тебе. А теперь извинись перед Грэгом Остертагом и «Ютой Джаз», извинись перед «Лос-Анджелес Лейкерс». А если еще раз выкинешь что-то подобное, я тебя обменяю».

Ого. Ну ладно.

В сезоне 1997/98 мы выиграли шестьдесят одну игру, но вновь проиграли «Юте», на этот раз в финале Западной конференции, и проиграли всухую.

В играх плей-офф той весной я набирал в среднем по 30 очков, делал 10 подборов и 3 блок-шота – хорошая защита, Остертаг, молодец, но никому не было до этого дела. Завелась новая мода – говорить, что Шак не может выиграть ни одной игры в важных сериях. Сначала «Рокетс» всухую вынесли нас, когда я играл за «Орландо», а теперь вот «Джаз» выносят «ЛА» со мной в составе.

Как только мы зашли в раздевалку, я психанул. Я знал, что произойдет дальше. Газеты напишут, что я не знаю, как выигрывать матчи, что я лажаю в решающие моменты, но я слишком равнодушен. После всей той усердной работы, после всех тех цифр, которые я выдавал, история с «Орландо», казалось, повторяется снова, и я попросту не мог этого вынести.

Одна лишь мысль об этом сводила меня с ума. Некоторые ребята были в таком же бешенстве, как и я. Коби, к примеру, был очень недоволен. Но потом я услышал, что Ник и Эдди обсуждают поездку в Вегас. Они уже планировали будущие дела, что раззадорило меня еще сильнее.

К стене в раздевалке были приставлены телевизор и видеооборудование, и я свалил их на пол и начал пинать ногами. Потом пошел к своему шкафчику и начал рвать свои вещи. Одежду, кроссовки, все. Ошметки летели во все стороны.

Потом я пошел в туалет и одной рукой оторвал дверь одной из кабинок. С грохотом свалил ее на пол. Далее схватился за писсуар и оторвал его от стены. Говорят, что порой люди не осознают своей силы. Я свою осознавал. Я был в диком бешенстве и хотел сокрушить все, что было на моем пути.

Никто не пытался остановить меня, потому что все знали, что лучше не лезть. Они были в ужасе и правильно. Джером находился снаружи раздевалки, потому что работал в охране команды, и кто-то выскочил к нему и схватил, думая, что он сможет вразумить меня словами.

Но Джером хорошо меня знает. Он знает, как я думаю. Он отвечает: «Просто держитесь от него подальше. Его ярость продлится секунд тридцать. Дайте ему выпустить пар, и он опять придет в себя».

В общем, все держатся от меня как можно дальше, пока в раздевалку не влетает Джерри Уэст. Он хватает меня и говорит:

– Что ты, черт побери, такое творишь?

– Я устал проигрывать, – сказал ему я. – Я каждую ночь рву жопу и устал, что во всем постоянно винят меня.

– И так ты рассчитываешь победить? – спросил Уэст. – Послушай меня. Я девять раз выходил в чертов финал, прежде чем выиграл его. Девять гребаных раз, и я никогда не вел себя так, как ты. Ты должен быть нашим лидером. Ты должен быть одним из тех, кто выручает, когда дела идут неважно. И вот это все, что ты можешь предложить? Если ты так сильно хочешь побеждать, тогда учись быть лидером. Прекращай крушить туалеты, возвращайся на площадку и сиди смирно.

Я сделал то, что он приказал мне сделать. Я вернулся и сел на скамейку. Джером был прав. Моя ярость улетучилась спустя тридцать секунд.

Но Джерри Уэст еще не закончил разговор со мной. Он объяснял мне, что все игроки разные. Некоторые ребята слишком переживают за команду, а некоторые ведут себя так, будто им все равно, хотя на самом деле это не так. Я сказал ему: «Если всю вину валят на меня, то им лучше начать переживать».

В те времена меня до ужаса бесили те, кто вел себя излишне хладнокровно. В «Орландо» таким был Ник Андерсон, в «ЛА» так же себя вел Эдди Джонс. В напряженной ситуации он столбенел, а потом делал вид, что ничего страшного не произошло. Поэтому я, будучи молодым игроком, пытался заставить таких ребят выкладываться, угрожая им, что вот-вот начну распускать руки.

Мой отец всегда мотивировал меня угрозой физического насилия, и это всегда работало. По-видимому, этот метод был единственным знакомым мне. Должен вам сказать, что с Эдди Джонсом он не работал вообще. Когда я нависал над ним и наезжал на него, это лишь: (1) пугало его до усрачки; (2) толкало его к выводу о том, что я совершенно чокнутый; (3) приводило к тому, что он начинал полностью игнорировать меня.

Джерри Уэст много раз беседовал со мной. Он знал, что мне предстоит взять на себя серьезную ответственность. Он часто говорил со мной о Кариме, о том, с каким тщанием тот относился к своему телу и никогда не получал травм благодаря йоге и правильной диете. Он сказал мне, что на фоне остальных Абдул-Джаббара выделяла его сосредоточенность.

«Ты можешь многому научиться у Карима», – сказал Джерри Уэст.

Я соглашался с ним, вот только Карима никогда не было рядом. А когда я виделся с ним, он обычно игнорировал меня. Разочарованием для меня было то, что я, столько лет играя в «ЛА» и пытаясь справиться с этой ответственностью, так и не получил шанса поговорить с ним, хотя очень хотел бы.

Он здоровался, но я ждал от него другого: «Эй, а делай-ка вот так» или «Опасайся вот этого». Он знал, что все сравнивают меня с ним. Он лучше всех знал, через что мне приходится проходить, но ничего мне не дал.

Я почтительно относился к истории игры, поэтому в одном из первых рекламных роликов, которые я сделал совместно с Reebok в 1992-м, когда только пришел в лигу, фигурировали все великие центровые NBA.

Ролик начинался с того, что я стоял на площадке и стучался в воображаемую дверь, ведущую в святое царство больших. Билл Расселл смотрит на меня через задвижку и говорит: «Пароль». Я отвечаю: «Не пытайся данкать, раз не шаришь в фанке». Расселл гаркает: «Документ». Я показываю ему свой логотип Шака. Он говорит: «Ты слишком рано». Я отвечаю: «Я готов». Я захожу и вижу там Уилта Чемберлена, Билла Уолтона, Билла Расселла и Карима – они все одеты в костюмы, стоят и ждут меня. Я начинаю разгон от линии штрафного и заколачиваю лютый-лютый данк, после которого щит разлетается вдребезги. Я стою, держа в руках оторванное кольцо, потом ухмыляюсь им одной из своих лучших ухмылок Шакила The Deal’а. Карим говорит: «Этого недостаточно» – и протягивает мне совок. Реклама заканчивается под звуки моего голоса: «Это, наверное, какой-то ритуал для новичков».

Пригласить на съемки легенд было моей идеей. Это была моя дань уважения им, и я проследил, чтобы каждому из них выписали чек на приятную сумму за их участие в рекламе. Вы могли бы подумать, что это положило начало каким-то отношениям между нами, но на самом деле нет, с единственным исключением в лице Билла Расселла. Он был крут тогда и остается крутым сегодня. Мы сразу поладили и в последующие годы еще много раз беседовали. Он всегда относился ко мне с большим уважением, а я всегда высоко ценил его мнения и напутствия. Тот факт, что он потрудился проявить ко мне интерес, сбил с меня спесь.

Спустя несколько лет после съемок рекламы я увидел Уилта в ресторане в Беверли-Хиллз. Он сидел спиной ко мне, и Джером спросил: «Ты что, даже не поздороваешься с ним?» Я сказал, что не хочу беспокоить его, но внутри себя лелеял надежду, что он подойдет и скажет: «Привет, здоровяк». Он этого не сделал.

Вскоре после этого он умер. Я любил Уилта. Я называл его своим крестным отцом и хотел купить его дом в качестве своего рода дани уважения. Дом был симпатичным, но довольно старым, и мне потребовалось бы потратить слишком много денег на его ремонт, поэтому в итоге я решил отказаться от этой затеи.

Когда я попал в «Лейкерс», я все время виделся с Каримом, но он попросту не хотел со мной возиться. Так продолжалось много лет. В 2006-м мы были на Матче Всех Звезд, и когда я увидел его на парковке, я сказал дяде Майку: «Зацени». Он проходил мимо, и я сказал: «Привет, кэп». Он пробубнил «здравствуйте» и продолжил идти.

Джерри Уэст говорил, что одной из главных слабостей Карима было то, что он с большим трудом умел наладить контакт с партнерами. Он постоянно напоминал мне о том, что у меня это одна из сильных сторон.

«Ты нравишься людям, – говорил мне Джерри. – Их тянет к тебе. Ты прирожденный лидер. Твоя громадная харизма – твое самое большое оружие, если только ты будешь использовать его в правильном ключе».

И каждый раз, когда я использовал это оружие в неверном ключе, Джерри Уэст спускал на меня всех собак. В моем первом сезоне у нас в команде была пара салаг, которых мы довольно жестко гнобили. Мы постоянно опускали их. Я говорил: «Сходи за моими сумками, принеси мне чего-нибудь поесть». Это своего рода обряд посвящения, принятый во многих командах NBA, но мы, пожалуй, слегка перегнули палку с ними. Один из новичков – Дерек Фишер – просто молча все сносил. Другой новичок – Коби Брайант – заложил нас Джерри.

Вот вам пример неудачного начала отношений с партнерами-ветеранами. Джерри вызвал меня в свой офис и просто-напросто распял меня. Его очень сильно это взбесило. «Пацану восемнадцать лет, и вдвоем вы с ним можете выиграть пять чемпионств, если только начнете работать вместе, а вместо этого ты уже доконал его, – сказал он. – О чем ты только думаешь вообще? Будь умнее. Будь лидером!»

Готов покляться, если бы я закрыл глаза, я бы подумал, что со мной говорит Филип Харрисон.

Как и от Сержанта, от Джерри Уэста нельзя было вот так просто отвязаться.

Летом 1998-го начался локаут, и пока мы не играли, владельцы пытались выжать из нас побольше денег. Нам всем сообщили, что есть шанс, что в баскетбол мы снова сыграем еще очень не скоро. Так и вышло. Первая игра того сезона состоялась лишь в феврале, и когда нам дали знать, что игры возобновляются, большинство игроков было не в форме, кроме Коби.

Спустя двенадцать матчей после начала того укороченного сезона Дела Харриса уволили, наняв на остаток сезона Курта Рэмбиса. Он быстро заключил союз с Коби.

Коби начал осваиваться в лиге. Он начал брать на себя слишком много и сбивать всех остальных с ритма. Я говорил ему: «Эй, надо играть в командный баскетбол», – а у него всегда находился на это какой-то ответ. Что бы ты ему ни советовал и ни предлагал, у него всегда находилось возражение. Не думаю, чтобы он хотя бы раз сказал: «Да, конечно, спасибо тебе. Это отличная мысль».

Рэмбис сделал из Коби «золотого мальчика», поэтому все боялись высказывать свои сомнения насчет пацана. Я никого не боялся. Я собирался говорить то, что думаю, и мне было плевать, нравится это людям или нет.

Мы были в Сакраменто и проигрывали, поэтому созвали командное собрание. Без тренеров – только игроки. Мы устали от того, что каждый раз, когда Коби начинал творить херню, пытаясь обыгрывать соперников один в один, нам говорили: «Он же еще ребенок, оставьте его в покое». Шепотом парни говорили о нем всякое, а это всегда заканчивается плохо.

На собрании парни один за другим поднимались с мест и говорили, что их утомило то, что «золотой мальчик» получает особенное отношение. Коби просто сидел молча и ничего не говорил.

Курт грел уши снаружи, и в этот момент ворвался и вкинул свои пять копеек, суть которых сводилась к следующему: «Ну, вы, ребята, тоже когда-то были молодыми и эгоистичными».

Правильно, Курт. И каким образом это помогает Коби? Три «сквозняка» подряд. Три.

Как только Курт это сказал, всем нам, ветеранам, сразу стало ясно, что с этим парнем в роли тренера мы далеко не уедем.

В этот момент пресса начала писать о том, что у нас с Коби есть какие-то «проблемы». Пара ребят предположила, что я завидовал Коби, потому что его джерси продавались лучше моих. Умоляю. Ди Фиш сразу встал на мою защиту. Он сказал журналистам: «Ребята, Шак хочет только одного – побеждать».

Остановите меня, если уже слышали подобное раньше: сперва «Лейкерс» выигрывают много матчей в регулярном сезоне, а потом их разгромно выносят в плей-офф. В 1999-м эта история повторилась. На этот раз нас вынесли «Сан-Антонио Сперс», в итоге ставшие чемпионами NBA.

«Сперс» выиграли благодаря Тиму Данкану, парню, которого я никогда не мог сломить. Я мог поносить Патрика Юинга в трэш-токе, мог в открытую наезжать на Дэвида Робинсона, мог вывести из себя Алонзо Моурнинга, но когда я пер на Тима, он смотрел на меня скучающим взглядом, а потом говорил: «Эй, Шак, гляди, как я сейчас забью от щита».

Ну как такое не любить. Я часто говорил, что мы с Данканом – как два босса мафии. Я был крикливым боссом с Восточного побережья: составлял список смертников и крушил черепа. Тим был уравновешенным доном с фермы размером в сотню акров. Никто никогда не знает, что он мутит, он – босс мафии чилла, но мы с ним оба знаем, как провернуть заказное убийство.

Я завидовал ребятам вроде Данкана и Кевина Гарнетта, которые умели делать «шимми» с поднятой головой, например. Я тоже кое-что умел, но я во многом опирался на свою мощь, к тому же ко мне очень быстро отряжали дабл-тим, и чтобы взять свое, мне приходилось исполнять другие маневры, в стиле бум-бах-тарарах. Тем временем Тимми и Кевин показывали дриблинг, забивали от щита, исполняли броски с отклонениями.

Как бы то ни было, после того как Данкан и «Сперс» вынесли нас в плей-офф, я сильно страдал.

Постепенно начали возвращаться сомнения в самом себе, которые когда-то подтачивали меня. Что, если я не смогу выиграть чемпионство? Я начал всерьез задумываться о том, могу ли. Ничего не срасталось. Что же с нами было не так?

Джерри Басс и Джерри Уэст тоже, должно быть, задумывались. Они уволили Курта Рэмбиса. Когда репортеры спросили у меня, как, на мой взгляд, следует поступить «Лейкерс», я ответил им: «Нам нужен кто-то, кого можно уважать, например, Фил Джексон».

Намек, намек.

Джерри Уэст считал так же. Он сказал владельцу, что тренерская чехарда должна прекратиться. Нам нужен кто-то авторитетный.

И они наняли Фила, а сразу после пресс-конференции сказали мне: «Он хочет познакомиться с тобой».

Фил не страдал фигней. Он сказал мне, что ждет от меня больших свершений. Он сказал мне, что нет ни единой причины мне не быть MVP лиги. А потом сразу перешел к главному: больше никаких фильмов, никаких рэп-альбомов, никаких вечеринок.

«Я знаю, что ты уже слышал это раньше и всегда говорил: «Да, сэр» и «Хорошо, сэр». Но на деле игнорировал. В этот раз лучше прислушайся», – сказал он.

Я сказал ему, что даю ему свое слово. Во-первых, резюме этого человека говорило само за себя. Во-вторых, я становился старше и хотел побеждать. Я так устал от того, что люди все время твердили, что я не веду себя как лидер.

Тем летом я поехал повидаться с Филом Джексоном в его дом на озере. Меня пригласили дать благотворительный рэп-концерт в Монтане, примерно в 20 милях от его дома, поэтому я сказал ему, что обязательно заскочу.

Фил был на приеме у врача со своей дочерью. Когда он вернулся, я скакал на батуте у него во дворе вместе с соседскими ребятишками. Но потом мне стало жарко, и я, облачившись в купальный костюм, начал крутить сальто с пирса на озере у дома Фила.

Фил все спрашивал: «Разве на тебе не должно быть спасательного жилета?» Вероятно, он думал, что я не умею плавать, поскольку большинство белых людей считает, что чернокожие не умеют плавать. Это неправда, пес. Я великолепный пловец.

Мы присели поговорить, и он напомнил мне, чего ждет от меня: сосредоточенности на баскетболе, и только на баскетболе. Потом его дети пришли на мой концерт, и на этом все. Больше я не видел Фила Джексона вплоть до начала сборов в тренировочном лагере.

Я не мог дождаться их начала. Я хотел себе перстень, и меня наконец свели с человеком, который мог мне помочь его раздобыть.

19 июня 2000 года
«Стэйплс-Центр», Лос-Анджелес, Калифорния

Первым, кто подбежал к Шакилу О’Нилу, был Коби Брайант: он прыгнул в его объятия, как восторженный маленький мальчик, который не мог дождаться момента, когда сможет отпраздновать победу со своим старшим братом.

Их объятия были долгими и эмоциональными, и большой человек даже не утруждался скрывать слезы, что текли у него по щекам. Шак только что выиграл свое первое чемпионство в NBA, но это были не слезы радости. Это были слезы облегчения.

Они были побочным продуктом восьми лет разочарований, критики и сомнений в самом себе – эмоций, которые мог целиком и полностью понять один конкретный человек. Именно поэтому в самый значимый момент своей профессиональной карьеры Шакил О’Нил отправился разыскивать Люсиль Харрисон.

«Как только прозвучала сирена, – сказал он, – я хотел лишь одного – поцеловать мамочку».

С восьмилетнего возраста его предматчевый ритуал был неизменным. Он находил свою мать и легким поцелуем касался ее щеки – это была дань уважения женщине, укрепившей его характер эмоциональной крепостью, которая помогала ему стойко сносить губительные разочарования, омрачавшие его карьеру.

Люсиль была тем, кто напоминал ему: «Майкл не стал чемпионом с первой попытки. Майкл не стал им и со второй. Придерживайся курса на цель».

«Про Шакила все время говорили: «Он отличный игрок, но… – вспоминала Люсиль. – Спустя какое-то время то, что люди говорят о тебе, начинает сказываться на твоих собственных мыслях. Они могут подавить тебя. И они начали подавлять Шакила».

Накануне плей-офф 2000 года Люсиль постаралась отгородить своего старшего сына от мира и попыталась вытравить сомнения, которые, как она знала, вновь стали закрадываться в его душу.

«Будь глух к речам скептиков, – сказала она. – Не позволяй им давить тебя словами. Тебе нужно изменить свой образ мышления. Ты был самым счастливым и позитивным малышом, которого я когда-либо видела. Теперь, когда ты стал взрослым мужчиной, старайся черпать силы из этого позитивного мышления».

Он мельком видел ее на трибунах в шестой игре финальной серии против «Индианы», она сияла в своем розовом наряде, но на ее лице был отпечаток тягот, пережитых ее сыном за время его долгого баскетбольного путешествия.

В финальной игре против «Пэйсерс» он набрал 41 очко, поставив жирный восклицательный знак в истории сезона, в котором ему не было равных: его признали MVP Матча Всех Звезд, MVP регулярного сезона и MVP финальной серии. Так он стал всего лишь третьим игроком в истории лиги, которому удалось завоевать все три награды в одном сезоне.

Все прошлые неудачи в «Орландо», «ЛА» и ЛСУ смыло потопом из пурпурно-золотого конфетти (цвета «Лейкерс») и страстного скандирования трибун (MVP!), предназначавшегося лишь ему одному.

Его по очереди обнимали доброжелатели: Фил Джексон, Глен Райс, Мэджик Джонсон, его дядя Майк Пэррис, телохранитель Джером Кроуфорд. Но лицо Шакила О’Нила, главного звездного шалопая лиги, оставалось невозмутимым.

«Думаю, что я просто не до конца был уверен в том, что это наконец случилось», – говорил он.

Он сжимал трофей имени Ларри О’Брайена в одной своей массивной руке, а другой обнимал мать за талию. Он праздновал победу с Джоном Салли, Риком Фоксом, Роном Харпером и Коби, хотя ни один из них не был в его шкуре. И хотя они все были его партнерами, они не относились к числу его доверенных лиц.

«Мам, – шепнул он на ухо Люсиль Харрисон, – этот трофей для тебя».

Доверие – это прекрасно. В моей первой чемпионской команде в Лос-Анджелесе оно было. Признаюсь, в прошлом я не всегда умел доверять партнерам. Мне казалось, что я должен все сделать сам.

Но у нас произошли большие перемены, начавшиеся с приходом Фила Джексона.

В первый день тренировок он спросил у меня: «Что самое впечатляющее в карьере Уилта Чемберлена?» Я знал, что это вопрос с подвохом. Я думал, что он хочет, чтобы я сказал: «100 набранных очков за игру», – но я выбрал другой факт – что в одном сезоне Уилт набирал в среднем 50 очков и делал 28 подборов. «Нет, не это, – сказал Фил. – А то, что он почти в каждой игре проводил все минуты на площадке. В сезоне 1961/62, когда его команда десять матчей заканчивала в овертайме, он проводил на паркете в среднем 48,5 минуты. Как думаешь, ты бы смог отыгрывать по сорок минут за игру в среднем?»

Я прямо слышал свой голос: «Конечно, это я могу».

Фил был умным дядькой. Он понимал меня. Он знал, что мне нравится веселиться и что я люблю все делать по-своему, но если он выказывал уважение ко мне и просил меня что-либо сделать, я соглашался.

В числе прочего он сказал мне, что будет дрючить меня, если я буду мазать штрафные броски, поэтому я начал работать над ними по пять часов день. Когда я играл в «Орландо», я занимался с парнем по имели Базз Браман, проповедовавшим важность следования четкому порядку. Если ты попадаешь в цель, придерживайся порядка дальше. Поэтому порядок моих действий был таким: отбиваешь мяч раз, два, три, потом выпрямляешь локоть, наводишь локоть на кольцо, делаешь глубокий вдох, бросаешь и тут же забываешь о броске. Я пытался, но результат был одинаковым. Порой мяч влетал в корзину, порой нет. Фишка была в психологии – наверняка дело было в ней. На тренировках я часто бросал с линии с результатом в 80 %.

Перед самым началом сезона вышла статья в газете, в которой приводилась цитата Фила: «Если Шак сосредоточится на игре, он может стать MVP лиги в этом году. Если нет, сезон станет повторением того, что было раньше. Мы выиграем пятьдесят шесть игр, но рано поедем домой в плей-офф».

Я не хотел рано ехать домой.

Мы добавили в наш ростер двух ребят, Джона Сэлли и Рона Харпера, у которых уже были чемпионские перстни. Еще привели Брайана Шоу, моего старого партнера по «Орландо». Внезапно у нас появились ветераны, повидавшие на своем веку все и всерьез настроенные побеждать, и только. Меня со всех сторон окружали люди, способные реально помочь, я сейчас говорю не только о Коби.

Возьмем того же Рика Фокса. Вот он стоит на углу, и я знаю, что оттуда он смертельно опасен, поэтому я, получая мяч и раздумывая о том, как бы проломиться к корзине, в последний момент решаю: «Дай-ка я откину мяч Рику, поглядим, что он может» или «Дай-ка я откину мяч Глену Райсу на бросок. Я уже набрал 25, пусть и они внесут вклад». Так я демонстрировал им: «Эй, я верю в вас».

Это сработало. Треугольное нападение обеспечило нам хорошее движение мяча, а доверие породило ту атмосферу, в которой мы так нуждались, чтобы достичь успеха. Я не хочу сказать, что у нас не возникало конфликтов, они случались время от времени. Но в той команде «Лейкерс» собрались ребята, которые знали, как их разруливать, например, Рон Харпер. Харп брал чемпионства с Филом в «Чикаго» и внушал уважение всем и каждому.

Он был человеком старой школы, как и я, и Харп знал, что Коби – представитель новой школы, поэтому, когда у нас с Коби случались терки, он выводил на разговор сначала Коби, а потом подходил ко мне. Он успокаивал нас обоих. Он говорил мне: «Шак, согласись, что тут нужен компромисс. Коби – молодой пацан, ты должен это понимать. И он нужен нам. Ты знаешь, что это так. Ты уже у него в печенках сидишь, отстань от него хоть ненадолго».

Я не стану вам врать. Это давалось мне тяжело. На мне был такой груз давления, а Коби мазал так много бросков, что мне хотелось наорать на него: «Еще один промах, и я обменяю тебя!»

Би Шоу был еще одним игроком, решавшим проблемы в команде. Он не стеснялся в открытую наезжать на Коби и говорить ему: «Хорош быть таким эгоистом. Мы тут играем в командный баскетбол». Би Шоу умел снабдить меня хорошим пасом. Наша связка «Шоу-Шакское спасение» была неудержима. Нашей фишкой был зрительный контакт. Брайан был нетрадиционным разыгрывающим. Он не просто смотрит туда, где ты хочешь получить мяч, он оценивает сразу всю защиту и ее движение. Защитник может находиться в одном месте, но только умный игрок вроде Брайана способен додуматься бросить мяч в другое место. Как только я видел, что он приподнимает бровь, я уже знал, что сейчас будет навес. И каждый раз он получался у него идеальным.

Нам повезло иметь в команде и Роберта Хорри. У каждого тренера есть мальчик для битья в команде, и Роб был таким мальчиком для Фила. Он все время подкалывал Роба. Он говорил Хорри: «Когда услышишь мой свисток, знай, это твой хозяин зовет тебя, так что тебе лучше прийти». Роб отвечал: «Никакой ты мне не хозяин, черт тебя дери», – но когда Фил давал свисток, Биг Шот Боб всегда приходил на его зов. Чувак, Хорри забросил целую уйму важных бросков. Он был из тех парней, кто понимает свою роль и не переживает за остальное. Он бросал победные. Это была его визитная карточка. Все прочее было лишь приятным бонусом.

Фил Джексон умел обращаться с нами, как с мужчинами. Если я выходил на паркет и выдавал игру на 29 очков и 20 подборов, то на следующий день он говорил мне: «Эй, разыщи Дэнни. Сходи на массаж».

Дэнни Гарсия был нашим массажистом-физиотерапевтом. Он один из моих самых близких друзей, и мы не расставались с ним с тех пор, как я приехал в Лос-Анджелес. Когда в сезоне 2010/11 я играл за «Бостон», он жил со мной в моем доме в Садбери. Он знает, какой нагрузке подвергается мое тело. В общем, я получал свой массаж, после чего Фил усаживал меня на велотренажер на тридцать минут, а потом отправлял домой. Я помню, как думал: «Люблю этого чувака».

БЫЛО ЯСНО, ЧТО В СЛЕДУЮЩЕЙ ИГРЕ Я ВЫЛОЖУСЬ ЗА СВОЕГО ТРЕНЕРА НА ВСЕ СТО, ПОТОМУ ЧТО Я ОЧЕНЬ ХОТЕЛ, ЧТОБЫ ФИЛ ВЕРИЛ: ЕГО ПОДХОД РАБОТАЕТ.

Естественно, мы практиковали треугольное нападение, потому что это фирменная фишка Фила. Я ничего не знал о треугольнике до прихода Фила. Плюсом Фила было то, что каждый день мы делали одно и то же. Мы делали такую штуку как хип-скип-хоп. Он говорил «хип», и мы шли вперед. Потом был «скип» – и мы скакали назад.

Мы отрабатывали каждый вариант треугольника по семь раз. Мы повторяли его снова и снова, так что парни запоминали его, наподобие мышечной памяти, только это была мозговая память. Спустя время она стала второй натурой.

Он говорит мне: «Шак, в треугольнике ты будешь как разыгрывающий центровой. Ты будешь касаться мяча в каждой атаке».

Фил определенно было типом другого склада. Он часто уходил в режим дзен. Я родом из гетто и знаю, как пахнут те или иные наркотики – травка, к примеру. Фил хотел, чтобы мы медитировали, поэтому заводил нас в комнату с приглушенным светом и раскуривал там шалфей. Пах он, как травка. Мы подловили его на этом, а он сказал: «Нет, это не травка. Это ее родственник».

В тренировочном здании у нас была аудитория на пятнадцать мест, и он начинал бить в свой индийский барабан. Когда он ударял по этой штуке, это значило «тащи свою задницу в аудиторию». Ты мог быть где угодно, но как только ты слышал этот звук дуу-дуу-дуу, тебе следовало спешить, а иначе…

Как только мы собирались в аудитории, он выключал свет – и наступала кромешная тьма. А вот и травка – ой, прости, Фил, «ее родственник» – и он уже просит нас откинуться назад в креслах и расслабиться. Потом он начинал говорить о том, что происходило в команде.

Он говорил: «Сейчас у нас присутствует некоторый негатив, так давайте же отпустим его». Или мог сказать: «Завтра мы играем с командой, которая будет хотеть вашей крови, поэтому сконцентрируйтесь на своем безопасном месте, на своих позитивных мыслях. Помните, что нужно делиться мячом, двигать мяч, доверять друг другу».

Во многих случаях можно было услышать, как ребята храпят – обычно те, кто накануне допоздна гулял. В иные дни я и сам засыпал, потому что был уставшим, а в другие слушал то, что он говорил, а в другие действительно медитировал.

Когда Фил заканчивал, он говорил нам сделать десять глубоких вдохов, а потом выдохнуть полностью. Выдыхая воздух, мы как бы выдыхали из себя стресс. Иногда ощущения были классные. Иногда мне это очень помогало, считаю. В другие дни это была возможность хорошенько прикорнуть.

В любом случае было ясно, что Фил предельно серьезно относился к этому делу. Никто не смел насмехаться над этим.

Другое, что делал Фил: спустя какое-то время узнав ребят поближе, он начинал раздавать книги. Таким образом он как бы говорил: «Вот каким человеком я тебя считаю. Тебе следует прочитать это». Каждый год он давал мне книгу Фридриха Ницше, немецкого философа, ставившего под сомнение ценность и объективность правды. Фил говорил мне, что Ницше был настолько блестящим умом, что все считали его сумасшедшим.

И вот он дает мне эти книги, но я парень занятой, и у меня нет времени, чтобы читать, поэтому я прошу одного из своих ассистентов достать мне краткое изложение в версии CliffsNotes. Надеюсь, ты не против, Фил.

Люди все время спрашивают у меня, рассказывал ли когда-нибудь Фил Джексон о Майкле Джордане. Я не помню, чтобы он часто его упоминал. Он говорил о «Буллз» в целом, но редко о Черном Иисусе. Я бы хотел узнать немного об MJ. Он был величайшим игроком из всех, кого я видел, и было бы довольно круто узнать, что двигало им, но Фил в это не углублялся. Он хотел, чтобы мы развивали собственную идентичность.

Но с командой много времени проводил парень, который реально участвовал в становлении MJ. Его звали Джордж Мамфорд, и он был человеком Фила. Из-за резюме Фила я слушал все, что говорил Джордж, хотя порой и считал, что некоторые его речи очень чудные. Джордж был своего рода психологом. Самое безумное в нем было то, что каждая проблема, которая появлялась в нашей команде, также была и у «Буллз», поэтому у него был готовый ответ на все.

Я говорил: «Йоу, чел, я устал, что люди атакуют меня в прессе», а он говорил: «Ну, ты знаешь, что сделал Майк в «Чикаго…»

Он часто разговаривал со мной тет-а-тет. Когда я читал что-нибудь написанное Риком Бьюкером или Т. Дж. Симерсом, пытавшимися сделать себе рекламу, он говорил мне: «Перенаправь этот гнев. Избавься от него».

Я бы очень хотел избавиться от Бьюкера и Симерса, но это был не вариант, поэтому выбрал второй лучший вариант – стал игнорировать их.

Благодаря Джорджу Мамфорду я больше не читаю статей в газетах. Я проглядываю их время от времени, но чтобы вызвать мою реакцию, кто-то должен постараться привлечь мое внимание. Теперь я крепче сплю по ночам. Эта фигня тревожила меня, поэтому я устранил ее из своей жизни. Люди говорят, что я слишком чувствительный. Ну, я бы посмотрел, как бы вы справились с тем, что кто-то каждый день сверлит вам голову, ставит под сомнение вашу трудовую этику, интеллект и мужественность.

Не то что бы я плохо относился к репортерам. Черт, да я был конвейером цитат для них. И приколов с ними тоже было много. Однажды репортер спросил у меня: «Предположим, что змея кусает вашу маму прямо сюда, в область груди. Вы бы стали высасывать яд, чтобы выиграть титул?»

«Нет, – ответил я, – но с твоей женой стал бы».

У меня завелась привычка выдумывать «шакизмы». Если вы ехали отдыхать со мной на гламурный курорт, это называлось Шакапулько. Если я был художником, я был бы Шакассо.

А еще была игра в прозвища. После одного отрезка, на протяжении которого я тотально доминировал против Владе Диваца, Рика Смитса и Арвидаса Сабониса, я начал называть себя Большой Депортатор. К январю 2000 года я переживал самый потрясающий отрезок карьеры, поэтому говорил всем, что у меня теперь новое имя – Большая фондовая биржа. Когда у меня спросили, почему, я выдал им свою полноразмерную улыбку мощностью в тысячу ватт и сказал: «Цифры, детка, цифры».

Я выдавал большие цифры. Я настрелял 61 очко и сделал 23 подбора в игре против «Клипперс» в свой день рождения в марте. Я был ужасно разочарован «Клипперс», отказавшими мне в запросе двенадцати пригласительных билетов на игру, поэтому я, уничтожив их, предупредил их на будущее: «Больше никогда не отказывайте мне в билетах».

Лучшим в Филе Джексоне было то, что он не стал устраивать для нас секретных убежищ. У нас бывали матчи, когда мы делали по пять-шесть потерь подряд, и мы смотрели на скамейку, а он говорил: «Я не буду тратить один из своих тайм-аутов на вас, ребята. Играйте через не могу. Делайте то, что каждый день делаете на тренировках, и все будет хорошо».

Как Фил и просил меня, я наваливал по сорок минут за игру. Меня дубасили. Стратегию «руби Шака», состоявшую в том, чтобы намеренно фолить на мне, чтобы я шел к штрафной линии и, как надеялась другая команда, мазал свои штрафные броски, соперники на всю катушку использовали в очень многих матчах. Всякий раз, когда я чувствовал, что мне нужна передышка, я говорил Джону Сэлли, а он шел к Филу и говорил: «Знаешь, Шак уже наелся…»

Фил развлекался, подкалывая меня по-своему. Я был не против, потому что знал, что он заботится обо мне и делает это для того, чтобы мотивировать меня.

Мы вдвоем время от времени сцеплялись на этой почве. Он говорил: «Быстрее двигай туда». Я отвечал: «Я пытаюсь, мужик». Он парировал: «Ну пытайся лучше, толстун». Он все время так меня называл. Я набирал 39 очков, а он говорил: «И это все, что ты сегодня смог, толстун?» Кто-нибудь другой сказал бы мне такое, и я бы заехал ему по морде. Но Фил заслужил мое уважение.

Штрафные броски были неизменной темой наших с ним разговоров. У меня был ключ от спортзала старшей школы Мира Коста, и я ходил туда, чтобы тренироваться после командных занятий. Я обычно ходил поздно вечером. Я говорил Филу: «Не волнуйся, когда нам будет нужно, я буду попадать».

Наш с «Лейкерс» поход за титулом был веселым во всех отношениях. Ребята, команда, город.

Мы все время читали рэп в нашем автобусе. Фристайлили. Видели что-нибудь и начинали. Это могло быть что угодно – чувак с большим носом, выгуливающий собаку, чел из нашей команды с прыщом на щеке. Коби обычно ничего не говорил, но всегда сидел и наблюдал. Было видно, что он хотел присоединиться, но он сдерживался. Возможно, он боялся, что недостаточно хорош, как рэпер. Кто знает? Мы много времени проводили в размышлениях о том, что же там происходит под его ретр-афро.

Коби был очень умным парнем. Однажды мы рэповали в автобусе, и тут он начинает свой собственный рэп. Он использует длинные слова, и его чертов рэп звучит как сценарий кинофильма или типа того. Тогда-то мы осознали, что он приходил домой и записывал куплеты, потом запоминал их и уже с ними возвращался в автобус.

Он притворялся, что фристайлит, но то и дело вкидывал разную метафизическую и метаболическую хрень, так что мы его раскусили. Мы говорили ему: «Это не фристайл», на что он обижался и говорил: «Да это он, это он. Все от балды. Все от балды».

Мы же просто смеялись и говорили: «Ну ладно, брат».

Коби ненавидел треугольник, но я никогда не понимал почему. Благодаря ему он получал массу возможностей для бросков. Би Шоу говаривал, что треугольник был лишь способ отвлечь всеобщее внимание от того, что происходило на самом деле, а именно наша с Коби игра на пару. Если они опекали Коби парой на пик-энд-ролле, то вот он я, открытый, лечу на корзину. Если они отряжали дабл-тим против Коби, он выходил в ситуацию один в один, и остановить его было невозможно. А если так хотите совершить ошибку, сосредоточив слишком много внимания на нас обоих, тогда Биг Шот Боб Хорри или Глен Райс получат возможность заколачивать вам без помех.

Вот что мне не нравилось: когда СМИ пытались залезть мне в голову и в голову Коби и раздуть что-то из ничего. Идеальный пример: на Матче Всех Звезд 2000 года я валял дурака на разминке и пародировал один из его суперпродвинутых финтов, а потом швырнул мяч на трибуны. Некоторые ребята написали, что я якобы кинул камень в огород Коби, что я этим оскорбил его из-за его потерь мяча.

Неправда. Коби был в курсе этого прикола. У нас была такая шутка, что когда кто-нибудь в команде совершал какую-нибудь дикую потерю мяча, мы начинали звать его Трэджиком Бронсоном. Это была пародия на Мэджика Джонсона. В 1984-м, когда он косячил в серии против «Бостона» неудачными розыгрышами, его стали называть Трэджиком вместо Мэджика.

Мы это подхватили и стали прикалываться. Поэтому когда Коби пробивал Брайану Шоу грудь очередным своим пасом не глядя, мы называли его Трэджиком Бронсоном. В другие дни я, пытаясь протащить мяч через всю площадку, терял мяч, и тогда меня называли Трэджиком Бронсоном.

Становилось очевидным то, что тема Шака – Коби постепенно превращается в главную газетную историю города. Нам обоим хватало ума отставлять ее в сторону, как только мы вступали в пределы спортзала.

Я не был единственным, кого расстраивал Коби. В самом начале сезона 1999/00 мы разминались с мячом на тренировке, и Коби вел себя так эгоистично с мячом, что некоторые из ребят постарше вроде Рика и Брайана и Эй Си Грина решили: «Ладно, раз Фил ничего ему не говорит, мы устроим собрание с участием одних игроков».

Фил всегда говорил, что он против таких собраний, потому что считает, что ничего позитивного из них никогда не выходит, но мы все равно решили его провести. В общем, мы собрали всех в маленькой комнате, и, естественно, все сразу ополчились на Коби, чего как раз и не хотел Фил.

В следующее мгновение туда врываются тренеры, и Фил пытается встать на сторону Кобистера, говоря: «Да ладно вам. Дело не в одном Коби. Давайте не будем превращать это в охоту на ведьм».

Ди Фиш прерывает его и говорит: «Погоди-ка, Фил, ты тут новенький. А мы миримся с этим уже три или четыре года. Пора докопаться до сути».

Странность этого собрания была в том, что Коби все это время сидел в задней части комнаты и говорил: «Люблю вас, парни». Только он говорил это не так. Он перешел на уличный базар и говорил: «Вы мои ниггеры, вы мне как братья». Я смотрел на него и думал: «Это что еще за хрень?» Возможно, он пытался стать своим. В конце концов, пацану был только двадцать один год. Но если он хотел стать своим, ему стоило бы время от времени снимать свои наушники и пробовать поговорить с нами.

Я спросил Фила, почему он не наседает на Коби. Он отвечал, что потому, что хочет, чтобы Коби был все время в режиме атаки. В таком виде он наиболее эффективен, а если Фил не будет давать ему спуску, Коби может начать колебаться, а это пойдет команде во вред. Мне все это казалось бессмысленным, но это и не имело значения.

Учитывая то, как я играл в том сезоне, Коби не смог бы запороть наши шансы.

В сезоне 1999/00 мы выиграли шестьдесят семь игр, а меня признали Самым ценным игроком лиги. Я позвонил своему отцу, сержанту Филипу Харрисону, и когда я сказал ему, что выиграл эту награду, он расплакался. Мужик, который всю жизнь твердил мне: «Никаких слез – они признак слабости», – ревел как ребенок. Когда он вернул себе самообладание, он напоминал мне, что я не смогу наслаждаться своим новым здоровенным трофеем, если мы не выиграем еще и чемпионство.

Ничего не изменилось со времен моего детства. Мой отец по-прежнему бросал мне вызовы, по-прежнему жил и умирал с каждой игрой. Он до сих пор считал, что должен защищать меня. Порой он немного перегибал палку. Клянусь, в один из вечеров я слышал, как он орет Коби с трибун: «Пасуй в центр!» – так же, как это было в старшей школе Коул в Сан-Антонио.

Сержант уже чаще позволял мне самостоятельно выигрывать мои битвы, но как-то раз, когда мы довольно легко выигрывали у «Сперс», Фил Джексон решил оставить меня в игре. Запасным центровым «Сперс» в то время был Фелтон Спенсер, здоровый чувак, который сразу начал молотить меня. Мой отец был в ярости. Он начал орать Филу, чтобы тот снял меня с игры. «Они ему руку сломают!» – вопил Сержант.

После игры я даю интервью на площадке, и откуда ни возьмись появляется он. Он идет на площадку прямиком к Филу Джексону. Я ничего не могу поделать. Я не успею помешать. Я будто видел все в замедленной съемке. Сержант подходит к Филу и начинает костерить его за то, что он оставил меня в игре. Фил развернулся и сказал: «Покиньте эту площадку. Вам здесь не место». Джером подскочил как раз вовремя, утянув оттуда Сержанта.

Насчет того сезона 1999/00 отец был прав. Там был либо пан, либо пропал. В первом раунде у нас была тяжелая серия против «Сакраменто» – в те времена серия игралась до пяти матчей максимум. Наша продолжалась все пять. Две команды развили стойкую взаимную антипатию. Владе Дивац был в той команде, а он был тем парнем, которого обменяли, чтобы заполучить Коби, так что я уверен, у него была сверхмотивация. А еще был Крис Уэббер, парень, отказаться от которого я убедил «Орландо», настояв, чтобы они взяли Пенни, так что и тут была кое-какая предыстория.

Когда мы проиграли четвертую игру на их корте и счет в серии стал 2:2, это означало, что нам предстояло сыграть решающую, пятую игру на своей арене. Фанаты «Сакраменто» не давали нам проходу после игры, и тогда Рон Харпер развернулся и показал им один из своих чемпионских перстней, чтобы их заткнуть. На что они начали скандировать: «Но не с Шаком! Но не с Шаком!»

Ой. А это было обидно. Я подумал: «Ладно, кореш. Ты должен зарешать в пятой игре».

Мой отец позвонил мне перед игрой и сказал: «В Сакраменто ты всегда играл неудачно. Оставь это позади». Это был хороший совет. Мы вернулись домой, и я накидал 32 очка и сделал 18 подборов против них. Пара пустяков, ведь так? Говоря откровенно, те ребята беспокоили меня, и я был рад, что мы их прошли. Пока-пока, Сакраменто.

В следующем раунде мы без помех прошли «Финикс», но потом увязли в убийственной серии против «Портленда». Это когда мы горели -15 в четвертой четверти седьмой игры, когда я унесся в «безопасное место» на колени к своей бабушке Одессе, и мы выдали тот ставший теперь знаменитым отрезок, обыграв «Блэйзерс» и выйдя в финал. В четвертой четверти я набрал 9 очков, включая два за монструозный данк с паса Коби, но больше всего я был счастлив от того, что забросил оба штрафных броска примерно за две минуты до конца, сделав счет равным, 77:77.

Игра с «Пэйсерс» в финале получилась почти что заурядной. У них была разобранная команда. Ларри Берд был их тренером, и он проделал хорошую работу, сумев их подготовить, но мы были лучше их. К тому времени никто уже не мог встать у нас на пути. Вот еще кое-что: я поверить не мог, что они пытались остановить меня силами одного игрока. Пожалуйста. Ты можешь лучше, Ларри. В первой игре я набрал 43 очка и сделал 19 подборов. После матча у меня спросили: «Как бы вы защищались против самого себя?» Я ответил: «Никак. Я бы сделал вид, что получил травму и пошел бы домой».

В мае того сезона я придумал называть себя Большим Аристотелем, потому что, как я объяснял, Аристотелю принадлежат слова: «Совершенство есть не разовое действие, а привычка».

Я планировал сделать выигрыши чемпионских титулов своей привычкой.

Когда мы наконец победили, я осознал, что этот титул был не для одних лишь нас. После поцелуев дочери Тахиры и объятий с близкими, партнерами и друзьями, я вдруг увидел Джека Николсона, Снуп Догга и Уилла Смита. Внезапно весь «ЛА» захотел со мной обняться.

Все любят победителей. А теперь никто больше не сможет сказать, что Шак не способен выиграть большой приз.

В чемпионстве 2000 года был и элемент разочарования. Когда мы его выиграли, Джерри Уэста нигде не было видно. Я спросил, в чем дело, и мне сказали, что он очень суеверный, что он слишком нервничал, чтобы приходить на игры. Но позже я узнал истинную причину – Джерри и Фил не ладили. Это была борьба за власть, полагаю. Мы проводили командные собрания, и Фил просил Джерри уйти. Это больно ранило Джерри Уэста. В конце концов, именно он построил ту команду.

Я никогда не был подхалимом. И хотя я любил Джерри Уэста, единственные действительно значимые разговоры между нами происходили, когда он устраивал мне нагоняи. Он устраивал мне разнос, рассказывал байку, а потом говорил, чтобы я проваливал. Мне это нравилось. Время от времени он говорил: «Хорошая игра» или «Делай то или делай это», но я никогда не тусовался с ним.

Но потом настал такой момент, кажется, когда Джерри Басс не захотел ему больше платить, тогда я вышел на ТВ и сказал: «Если Джерри Уэста здесь не будет, я тоже не хочу здесь оставаться». Я говорил всерьез. И Джерри Уэст получил свои деньги, но в конечном счете все равно ушел.

Честно говоря, в день, когда Джерри Уэст ушел, все начало понемногу катиться под откос.

Он позвонил мне и сказал: «Шакил, я ухожу. У меня здесь не складывается». Я спросил у него: «Я могу что-нибудь сделать?» Он сказал: «Нет, просто пришла пора мне двигаться дальше». Его голос был грустным. Если вернуться назад и посмотреть на все наши чемпионства и на те, что выиграл «Мэджик», станет ясно, что Джерри Уэст был тем, кто собрал эти пазлы воедино.

Митч Купчак занял место Джерри, и с ним я никогда не чувствовал поддержки. Когда ты поработал с Джерри Уэстом, надо очень постараться, чтобы разыскать кого-то особенного, кто смог бы привлечь мое внимание. К сожалению, Митч не оказался таким человеком для меня. Мы никогда с ним не ладили. Митч переживал только за двух человек: самого себя и Джерри Басса. Остальные были на заднем плане.

«Лейкерс» с ходу назвали фаворитами на повторение успеха в сезоне 2000/01, и мы от этого не открещивались. Я говорил всем: «Нам нужно повторить. Все прочее будет дичью».

Как бы ни было трудно выиграть первый титул, повторить успех оказалось еще труднее. Все, кто получает перстень, начинают считать себя особенными (в том числе и я). Мы все начали думать, что мы – мужики.

Однако в команде мог быть только один мужик, и это был я, большой братан. О Коби позабыли. Он подумал, что настало его время стать главным в команде.

Естественно, это вызвало некоторые проблемы в команде. Коби по-прежнему был холоден к треугольнику, и время от времени он выключался из него и играл в свободной роли, чему никто не был рад. Чувак просто не врубался. А что, если бы бросок был точным? Ты запарывал розыгрыш, чел.

Фил решил, что нам нужно укрепить защиту, поэтому Глена Райса, совершившего большую ошибку – он ввязался в публичные дрязги с «Лейкерс» вокруг своего контракта, – обменяли, и в команду пришел Хорас Грант. Он мог играть в треугольник хоть с закрытыми глазами, и было здорово воссоединиться с ним, но в то же время мы потеряли Ди Фиша на шестьдесят две игры из-за перелома стопы, и эта потеря нанесла нам больше ущерба, чем можно было предположить.

Сезон 2000/01 мы начали с результатом 23:11, и Коби действовал мне на нервы. После одной игры, в которой он набрал 38 очков и отказывался даже смотреть на других игроков, я попросил обменять меня. Я шутил – ну, вроде того.

Лучшее, что случилось с нами в том сезоне, – это травма Коби, из-за которой он вынужден был отсидеть на скамейке девять игр. Как я говорил ранее, он умный парень, поэтому пока он сидел и наблюдал за тем, как мы выигрываем восемь из девяти этих матчей, он заметил, что когда мяч постоянно двигается и каждый игрок касается его, команда играет лучше.

Надо отдать ему должное, когда он вернулся в строй после травмы, он стал другим человеком.

Это означало, что и мы стали другой командой. Мы мощно финишировали и обыграли «Сакраменто» с перевесом в одну победу в серии за корону дивизиона.

Люди спрашивали у меня о катке, в который превратилась команда, а я отвечал им: «Наше нападение – как теорема Пифагора. На нее нет ответа».

СМИ по полной оторвались на этой фразе. Разумеется, какие-то умники позже припоминали мне ее и подкалывали меня, поэтому я отвечал им: «На теорему Пифагора нет ответа. Ну, ответ, конечно, есть, но пока вы сообразите какой, я наберу 40 очков, сделаю 10 подборов, а мы спланируем чемпионский парад».

Я планировал устроить масштабный парад. Я чувствовал себя неуязвимым, как Супермен. Единственное, что могло остановить Супермена – это криптонит, но криптонита в природе не существует.

Далее последовал самый сытный отрезок за всю мою карьеру.

Мы сыграли с нашими старыми врагами из «Портленда» и вынесли их тремя победами подряд. Просто-напросто доминировали. Следом на очереди была другая команда, которую я на дух не переносил, «Сакраменто Кингс», которую я вскоре начал называть «Сакраменто Куинс». Вот с какими показателями я отыграл тот свип: первая игра – 44 очка, 21 подбор; вторая игра – 43 очка, 20 подборов; третья игра – 21 очко, 18 подборов; четвертая игра – 25 очков, 10 подборов.

Увидимся, королевны.

Теперь нам предстояло сыграть со «Сперс» в финале Западной конференции, а это значило снова встретиться с Тимом Данканом. В 2000-м Тим был травмирован, поэтому у нас не было возможности встретиться с ними в плей-офф. В моем представлении, мы должны были выиграть хотя бы один титул в соперничестве с моим самым достойным оппонентом.

Мы взяли первую игру серии. Во второй игре они вели +15 в третьей четверти, и Данкан был просто великолепен, а я думал: «Черт, мы не должны позволить этому случиться». Коби считал так же и решил взять инициативу в свои руки. Он как с ума сошел. Сыграл блестяще, и «Сперс» было нечего на это ответить. Он вернул нас в игру, и после нашей победы я сказал: «Он – мой кумир».

И я даже не шутил.

В итоге мы прошли «Сперс» всухую – слыхали, да? Мы вынесли «Сперс»! – которые до сих пор не проигрывали матчей в плей-офф.

В финале мы должны были играть против «Сиксерс», а это значило, что нас ждало очень много Аллена Айверсона, укравшего у меня второй трофей MVP регулярного сезона. Он был талантливым маленьким засранцем, и мы знали, что нам придется попотеть, и когда они обыграли нас в первой игре, мы начали слышать гул недовольства от хейтеров «Лейкерс». Они говорили, что их центровой Дикембе Мутомбо, ставший в том сезоне Лучшим оборонительным игроком года, и чувак из «Джорджтауна» (вы знаете, как меня парят эти ребята из «Джорджтауна») смогут «нейтрализовать» меня. Это модное словечко значило «остановить» меня.

Не стоит делать ставку на такое. Моей целью стало не просто победить «Сиксерс», но уничтожить Дикембе. Он жаловался на то, что я пускаю в ход локти и играю «агрессивно», и я подумал: «Как тебе такая агрессия?» и стал данкать через его голову снова и снова. Я раздел его догола.

Нам потребовалось всего пять игр, чтобы завершить начатое. Самое яркое мое воспоминание от чемпионства 2001 года связано с отцом: он стоит на площадке, смотрит на меня снизу вверх и говорит: «Я люблю тебя». Старик не слишком часто говорил мне это, так что на минуту у меня сперло дыхание.

Джерри Уэст позвонил мне после завершения серии, чтобы поздравить с победой. Он сказал, что я «порвал на куски» боевой дух «Сиксерс» и Мутомбо. «Шак, твоя быстрота, твоя работа ногами, твое умение держать равновесие и твоя мощь – все это превратили игру в боксерский матч в одну калитку, – сказал Джерри. – Им нужно было досрочно прекратить драку. Ты так тотально доминировал над Дикембе, что временами я думал: «Это уже нечестно даже»».

Получить такую похвалу от одного из лучших в истории, от «логотипа» – совершенно особенное чувство. Я был на вершине баскетбольного мира.

Перед стартом сезона 2001/02 мне сделали небольшую операцию на пальце ноги. У меня был палец с артритом, который доставлял мне большие проблемы. Мне, вероятно, стоило бы лечь на более серьезную и сложную операцию, но мы побеждали, и я не хотел прерывать этот отрезок, пропуская слишком много игрового времени, поэтому выбрал вариант быстро подлататься, чтобы пропустить только тренировочные сборы.

Но это не сработало. Весь сезон мой палец просто убивал меня, и мне стало трудно выпрыгивать вверх. В том сезоне мы финишировали вторыми в дивизионе позади «Сакраменто». Наше соперничество накалилось, а я, конечно же, использовал любую возможность раздуть ее сильнее.

Во время одной из наших предсезонных игр против «Сакраменто» мы остановились в Palms в Лас-Вегасе и пошли тусоваться в клуб под названием Rain. Он был трехуровневым; в клубе находилось около двух тысяч человек, а мы были на самом верхнем этаже, оцепленные тросом. Я, Би Шоу и Ди Фиш начали читать рэп про жену Дага Кристи, которая разразилась тирадой в газетах о том, как несправедливо обходятся с ее мужем. В своем рэпе я упоминаю разыгрывающего «Кингс» Майка Бибби, СиУэбба и Владе, и угораю на их счет.

Конечно, там присутствовали все игроки «Кингс». Они находились на втором этаже и слышали все, что я говорил, но мне было все равно. Все делалось ради прикола. Это был фристайл-рэп – что приходит тебе на ум, то ты и читаешь. Я засираю их в своем рэпе только так, а они лишь смеются – что им еще остается?

Естественно, в финале Западной конференции 2002 года мы играли с «Сакраменто». Это была настоящая кровавая баня, ругань летела в обе стороны. Три игры серии завершались бросками на последней секунде.

Их тренер, Рик Адельман, все время жаловался, что я переступал через линию штрафного слишком рано после своих бросков. Поэтому после третьей игры я послал ему небольшой стишок, который звучал так: «Не плачь / Осуши глаза / Вот идет Шак / С четырьмя своими малышами».

В четвертой игре я забросил 9 штрафных бросков из 13, и мы победили с сиреной благодаря броску Биг Шот Боба. В шестой игре я накидал 13 из 17 с линии штрафного. Мы победили, что привело к седьмой игре в серии.

Как я говорил выше, я по натуре чувак, склонный к конспирологии, но я не могу согласиться с обвинениями «Сакраменто» в адрес лиги: якобы лига хотела, чтобы «Лейкерс» победили вместо них.

Когда мы выиграли седьмую игру серии (11 из 15 точных бросков с линии, я знаю, вам интересно), мы сели в автобус и свалили оттуда на хер. Тем не менее я не смог удержаться. И на обратной дороге домой показал их фанатам жопу.

Моей матери это не понравилось. Если бы я подумал о Люсиль прежде, чем это сделать, эта мысль сразу остановила бы меня. Сержант тоже не слишком обрадовался, но у него вспыльчивый характер, поэтому он понимает, что порой эмоции берут над тобой верх.

В финале мы играли против «Нью-Джерси Нетс», и, как и в предыдущем году, он получился несколько разочаровывающим после той мощной серии, которую мы выдали с «Сакраменто». Мы выиграли первые две игры, и в третьем матче «Нетс» что-то расшумелись по поводу возможной победы, но я запустил мяч после броска Джейсона Кидда аж на третий ярус трибун, а Кобе забил в прыжке после разворота – и все было кончено. Мы довершили свип и оформили три-пит.

Я добыл себе еще один перстень и еще одну награду MVP серии. Коби подошел ко мне и сказал: «Поздравляю, величайший», а я сказал: «Поздравляю, доминирующий».

На этот раз я не мог гарантировать 4-пит, потому что по-прежнему испытывал серьезные проблемы с пальцем. Доктор сказал мне, что у меня неподвижность большого пальца стопы (hallux rigidus) – болезнь связки, расположенной у основания большого пальца. Это форма дегенеративного артрита, и мой развился настолько, что мне понадобилась новая операция. Было три варианта. Я мог опять согласиться на быстрое латание, которое не сработало в первый раз, или на другую операцию, которая вывела бы меня из игры на два-три месяца, а третьим вариантом была более масштабная хирургия, какую делают балеринам. Если бы я выбрал эту, я бы выбыл на шесть месяцев и не смог бы вернуться в строй до января или февраля. Фил Джексон подталкивал меня к более масштабной операции. Он видел, что мой палец болел так сильно и был таким закостеневшим, что это сказывалось на моем прыжке, и я подвергал все остальное тело дополнительной нагрузке.

Он сказал мне: «Если правильно все сделаешь, сможешь играть до сорока».

Хотел бы я послушаться его. Я слишком нервничал по поводу полугодичного отсутствия, особенно в свете того, что «Лейкерс» стали тормозить переговоры о продлении, которые мы вели. Поэтому я выбрал операцию, которая вывела меня из игры на три месяца. Она чем-то помогла мне, но мои проблемы с пальцем никуда не делись.

Мне потребовалось время, чтобы принять это решение и найти лучшего хирурга, поэтому операцию мне сделали только в конце лета. Я пропустил первые двенадцать игр сезона. Потом кто-то спросил у меня, зачем я так долго это откладывал, на что я ответил: «Я получаю травмы в рабочее время и лечиться буду тоже в рабочее время».

Фил был недоволен мной после этой фразы. Как и доктор Басс. Пожалуй, это была не самая умная моя реплика, но я был травмирован и переживал за свое будущее, а «Лейкерс» совсем не выказывали мне любви.

Мы начали сезон с результата 11:19. Потом мы наверстали, выиграв пятьдесят игр, но проиграли «Сперс» в плей-офф. Счет в серии был равным, 2:2, и мы доставили мяч в руки Биг Шот Роба, чтобы выиграть пятую игру, только на сей раз мяч вошел в корзину наполовину… и вылетел из нее. Мы все были шокированы. Броски Роба всегда попадали в цель.

В нашей раздевалке было довольно тихо после вылета. Мы выиграли три чемпионства подряд, а тут вдруг превратились в прошлогодний снег. Я помню, как мы с Коби крепко обнялись, как черные братья, а потом разошлись разными дорогами навстречу лету.

Даже несмотря на всю эту чепуху с препирательствами между нами, мы понимали, что нуждаемся друг в друге, чтобы побеждать. Вернитесь назад и почитайте мою критику в адрес Коби. Ни разу за все время я не сказал, что пацан не умеет играть. Я всегда говорил про другое.

Самое безумное в отношениях между мной и Коби было то, что у нас ни разу не случалось проблем на тренировках. Как только мы выходили на корт, любые проблемы исчезали.

Я просто никогда не придавал этому большого значения, хотя знаю, что все остальные наоборот. Я слышал, что Док Риверс говорил, что наши отношения – «самый большой балаган спорта», потому что нам стоило оставаться вместе и выиграть по меньшей мере пять чемпионств. Может да, а может нет. Мы никогда не узнаем.

СМИ постоянно спрашивали меня о Коби и постоянно спрашивали Коби обо мне. Они все время тыкали нас, подначивали, но в конечном итоге, какими были результаты? Перстни. Чемпионства. Статус легенд.

В какой-то момент они спросили: «Вы и Коби – самый мощный дуэт за всю историю?» Я с непроницаемым выражением лица сказал: «Я не могу отвечать на этот вопрос. У меня не было телевизора в детстве, и я не умею читать».

Коби и я по-разному относились к делу. Он был всегда заряжен, одержим идеей стать великим. Я тоже хотел быть великим, но у меня были и другие занятия в жизни. У меня не было туннельного зрения, которое сделало Коби таким особенным и таким раздражающим одновременно.

Коби не понимал и другого: что у меня нет его тела и его метаболизма. Если бы мы вдвоем провели месяц в качалке, занимаясь по абсолютно одинаковым программам, он бы стал мускулистым, рельефным. Я – нет, и тут не имело значения, как много я тягал веса. Я никогда не буду выглядеть таким.

Некоторые ребята из тех, кого я называю прирожденными поглотителями салатов. Коби, Ле Брон Джеймс, Дуэйн Уэйд – вот они поглотители салатов. У них великолепные, точеные тела. Я не знаю, что они едят, но они выглядят как кореша Хи-Мэна. Это генетический дар.

А потом смотришь на ребят вроде меня, Зака Рэндольфа, Кевина Лава. У нас нет таких тел, но мы все равно умудряемся творить волшебство. Дуайт Ховард и Блэйк Гриффин? Они поглотители салатов.

Я же иду в «Макдоналдс», покупаю бигмак, а потом надираю тебе зад. Я не выгляжу так, как выглядят другие, но это не значит, что я не могу делать свою работу.

Я бы сказал, что три чемпионства подряд подтверждают мою правоту.

2002 год
Лос-Анджелес, Калифорния

Шакил О’Нил тренировался, но не к четвертому титулу NBA. Четыре года он числился в Полицейской академии Лос-Анджелеса и следовал требовательному физическому и академическому режиму, который вписал в свой распорядок дня в придачу к профессиональной игре в баскетбол.

Его целью было стать членом полицейского отряда быстрого реагирования (SWAT). Специфические требования к членам этого спецотряда включали в себя умение взобраться по канату на высоту в тридцать метров. О’Нил выдержал испытания на физическую готовность, приседания и отжимания, стерпел вербальные оскорбления и дисциплинарные взыскания, но этот канат никак ему не давался.

«Я был слишком большим, – говорил он. – Я хватался за эту штуку и поднимал себя, но не мог удержаться».

Не завершив этого испытания, нельзя было и думать о членстве в SWAT.

Десятки раз он пытался вскарабкаться по этому канату в Академии. Каждый раз он терпел неудачу. Наконец надзирающий офицер сказал ему: «Шакил, не думаю, что это твое».

Несколько недель спустя Майк Пэррис поехал навестить О’Нила в его лос-анджелесском доме. Он не мог не заметить 30-метровый канат, свисающий с крыши.

«Полицейская подготовка», – сказал Шак, когда у него попросили объяснений.

На протяжении многих недель большой человек проверял свою силу воли канатом. Как-то утром Шак решил добавить канату узлов, чтобы хват был более крепким. За считаные дни Шакилу О’Нилу удалось вскарабкаться по нему наверх.

Он вприпрыжку побежал домой и позвонил Филипу Харрисону.

«Пап, – воскликнул он восторженно. – Я сделал это!»

Следующим утром Шак развязал узлы и попытался поднять себя без их помощи. Он добился существенного прогресса и преодолел почти три четверти пути наверх, но тут потерял хватку и рухнул с высоты двадцати трех метров наземь. Он приземлился с жутким гулом плашмя на спину.

На мгновение ему показалось, что он сломал себе копчик. Он дополз до дома, позвал на помощь. Его травмы оказались незначительными, но у него были такие ушибы и ссадины, что он пропустил пару тренировок и одну игру «Лейкерс».

«С узлами на канате я мог карабкаться по нему хоть целый день, хоть каждый день», – говорил О’Нил. – Но без них… это было слишком трудно».

Канат сняли. Мечту о членстве в SWAT пришлось вычеркнуть. Суперзвезда NBA продолжила свою избранную карьеру заколачивателя данков, но разочарование присутствовало.

Впервые в своей жизни Шакил О’Нил узнал, что некоторые вещи большой человек попросту не способен сделать.

Голос моего отца преследует меня. Иногда я совсем не хочу его слышать, хотя прислушиваться стоит. Сержант все время твердил мне одну вещь: «Что будет, если ты сломаешь колено? Что, если не сможешь больше играть? У тебя должен быть запасной план».

Одной из моих амбиций было по окончании карьеры стать где-нибудь шерифом. Иногда, когда человек становится большой звездой и решает перейти в другую сферу, люди думают, что ему все просто принесут на блюдечке.

Итак, чтобы стать шерифом, мне нужно было знать все то, что уже знали в полицейском подразделении. Вместо того чтобы быть Шаком, баскетбольным героем, звездой парочки ужасных фильмов и продаваемым рэп-артистом, я должен был обрести некоторый статус в правоохранительных органах.

Я записался в Полицейскую академию в Лос-Анджелесе, и мне потребовалось три года, чтобы пройти там учебу. В ЛА полицейским офицером в резерве считается человек, у которого есть другая постоянная работа. 4-й уровень дает тебе статус охранника. 3-й уровень дает тебе младшее полицейское звание, которое означает, что ты можешь ездить с полицейскими, но не можешь носить с собой ствол. 2-й уровень означает, что ты настоящий офицер полиции, но тебя всегда должен сопровождать другой коп. 1-й уровень означает, что ты полноправный офицер полиции на службе.

Я нацеливался на 1-й уровень, но мне потребовалось какое-то время. После тренировки я надевал униформу и отправлялся прямиком в Академию. Я делал это потому, что хотел уважения служивых. Люди постоянно предлагали мне свои значки. «Эй, приходи в наш участок, побудешь шефом один день». Я стремился не к этому.

Я хотел, чтобы эти офицеры уважали меня, а не просто видели во мне Шака-баскетболиста. А это означало, что мне нужно было поступать в Академию, где меня будут бить тазером и распылять в меня перцовые баллончики, как во всех остальных студентов.

Я пошел к шерифу Ли Баке из округа Лос-Анджелес и спросил у него, даст ли он «добро» на мои тренировки. Поначалу он был настроен немного скептично, потому что как-то выдавал разрешения на ношение оружия парочке знаменитостей и те вели себя с ним безответственно. Он не назвал мне их имен, но мне потребовалось почти четыре года, чтобы получить такое разрешение, и все из-за предубеждений Баки по поводу знаменитостей с оружием. Он не позволил мне поступить в его Академию, поэтому я стал искать подразделения поменьше, которые согласились бы меня взять.

Я нашел маленький департамент, портовую полицию Лос-Анджелеса. Почти после каждой игры я заскакивал в Jerry’s Deli примерно в два ночи. И каждую ночь я видел там черного парня, у которого из-под пиджака что-то торчало. Он смотрел на меня, я смотрел на него и наконец в одну из ночей я подошел к нему и вежливо спросил: «А вы гангстер или коп?» Он был копом, и его звали Дуэн Дэвис. Я спросил у него, не может ли он свести меня с Академией. Так у меня появился спонсор, и я поступил в Академию портовой полиции Лос-Анджелеса, а когда шериф Бака узнал об этом, он захотел прикрыть это дело.

У меня было ощущение, что шериф Бака просто хотел видеть меня своим трофеем. Я все время повторял ему, что мне неинтересны компании DARE. Я хотел быть настоящим копом.

Моя униформа висела у меня в шкафчике, и после тренировки я дожидался, пока все уйдут, прежде чем надевать ее, но Коби всегда был рядом и наблюдал за мной. Он спросил у меня: «Почему ты хочешь быть полицейским?», а я ответил: «Я не хочу. Я хочу быть шерифом».

Поскольку я вырос в доме военного, некоторые из их требований давно уже стали моей второй натурой. Мои ботинки должны были быть начищены, линии прямыми, а еще там было много приветствий старших по званию и «да, сэр», «нет, сэр». Никаких проблем. Это же мое детство.

Если я лажал или на меня орали, мне приходилось писать сочинения. Как-то раз линия моего ремня была скошена, поэтому сержант заставил меня написать что-нибудь о внешнем виде. Мне пришлось написать небольшой текст о силе и чести и том, что надо преподносить себя достойно.

Копы из кожи вон лезли, обращаясь со мной, как с дерьмом: оскорбления, приказы и оры в ухо, но я рос в такой обстановке, так что для меня тут не было ничего нового.

Когда они начинали грубить и орать: «А ну упал-отжался двадцать раз!» – внутри себя я смеялся, потому что думал: «Отец заставил бы меня отжаться сто раз».

Мне пришлось пройти курс базовой подготовки, но это был спецкурс, потому что обучение шло в самый разгар баскетбольного сезона. Мне не нужно было посещать Академию в дни игр или в те дни, когда мы были в дороге. Предположим, в понедельник, вторник и среду я в городе. «Лейкерс» тренировались с десяти часов до полудня. Я обедал на тренировочной базе, а потом ехал в Академию, где находился с 1:00 дня до 10:00 вечера. Нужно было многое освоить. Я должен был стать экспертом в области законов, правильной тактики задержания, гражданских прав.

Работы было много, но она мне безумно нравилась. Все, кто прошел через Академию, понимают уровень приверженности делу.

Как только они осознали, что я серьезно отношусь к тому, что делаю, и как только я смог соответствовать требованиям, они стали отпускать меня на рейды и задержания.

Я был в патруле, который задержал порядка ста человек за превышение скорости. Я выписывал штрафы, а они решили, что мне слишком опасно выходить в униформе на люди и вылезать из машины, поэтому перевели меня в спецотряд. Это был спецотряд по угонам.

Мы приходили в офис, и нам выдавали листок бумаги с данными всех машин, которые были угнаны, и мы патрулировали район в поисках этих машин. Нас было около пятнадцати человек, и мы называли себя Карго-Коты, потому что помимо машин также разыскивали украденные грузы.

Как-то вечером нам поступает звонок по поводу машины из нашего списка, но нам приходится уведомлять детективов из убойного отдела, потому что в машине оказалось два трупа. Я еду с Дуэном, и он спрашивает меня, видел ли я когда-нибудь раньше мертвое тело. Я отвечаю: «Конечно. Я же из Нью-Джерси».

Мы приезжаем туда и оцепляем все полицейской лентой, а это становится большим испытанием для меня. Данные любого, кто придет туда после этого, необходимо записать. Это называется цепью ответственности, и тебе нужно следить за тем, кто туда входил, на тот случай, если какая-нибудь улика пропадет. Приходят криминалисты и делают фотографии.

Мы добираемся до машины и видим там парня лет девятнадцати-двадцати, у которого отстрелена часть головы. Бандитские разборки. У него на коленях все еще лежал дробовик, но доброй части головы уже не было. Я бы хотел сказать вам, что никогда прежде не видел ничего подобного, но это не так.

Как-то раз я был наказан в нашем доме в Ньюарке, а за окном лил сильный дождь. Я пошел в ванную и открыл окно, потому что было душно, и тут увидел, как дерутся двое чуваков. Один из парней достает ствол и стреляет другому прямо в лицо – бум! Вот только тот, в кого выстрелили, не умер. Он встает и весь истекает кровью, а я не могу поверить в то, что вижу. Я еще ребенок, и я наказан, а еще я неуемный лжец из-за моего «развитого воображения», как говорила мама, и вот я весь на взводе бегу к одному из своих кузенов и ору: «Кого-то подстрелили!»

Мой кузен подбегает к окну, но никого не видит и говорит: «Да иди ты, Шакил. Возвращайся в свою комнату». Никто мне не верит. Спустя время я и сам начинаю задумываться, не выдумал ли я все сам, но три дня спустя какие-то бандиты из района заходят к нам и говорят моему кузену: «Да, нашему пацану стрельнули в лицо».

Когда я работал с Карго-Котами, мы в большинстве случаев занимались преследованием угнанных машин. Иногда они просто прижимались к обочине и мирно позволяли себя арестовать. В других случаях нам приходилось преследовать их. Когда преследуешь, нужно быть осторожным, потому что ты вряд ли захочешь гнаться за машиной на большой скорости там, где много народу. Фишка была в том, чтобы дождаться, пока они выедут на хайвей. Мы координировали движение с парочкой других машин, потом преследовали их и доставали пушки. Я делал такое бесчисленное количество раз, и никто об этом даже не знал, но как-то раз люди узнали, потому что вместо форменных ботинок я надел свои кроссовки с Шаком.

Один из самых памятных моих арестов был в Батон-Руж, году в 1998-м или в 1999-м. Это был наркорейд, и меня никто не должен был видеть. На нас были маски, и мы вошли в дом с ордером, начали задавать вопросы и достали стволы. Один тип глядит на свой холодильник, а там моя фотография в форме ЛСУ, потом поворачивается на меня и говорит: «Ты не коп, ты – Шак!» Но он был сильно пьян, поэтому я сказал: «Ты псих. Заткнись и убери руки за спину».

Я ассистировал в более чем полусотне арестов. Некоторые проходили более гладко, чем другие. Я был в Виргинии, где работал с федеральной опергруппой – ICAC, что расшифровывается как интернет-преступность против детей. Нам пришлось ехать туда на тренинг. Это был трехдневный курс по шестнадцать часов каждый день, после которого нам выдали дипломы.

Маршалы США и ФБР проводили рейд против распространителей детской порнографии и пригласили меня ассистировать. Адрес на той улице был что-то типа 1336, но на этом доме висели маленькие циферки, которые прибивают на гвоздики с помощью молотка, и когда такой гвоздик вылезает из отверстия, девятка переворачивается, превращаясь в шестерку. В общем, мы ворвались не в тот дом.

А это был не рядовой арест. У нас над головами летали вертолеты, все дела. Мы ломанули в дом, и нам закатили спектакль за то, что мы ворвались не туда, куда надо, и я выхожу из дома, иду через улицу и снимаю маску – тут кто-то узнает меня, и, конечно, выходит новость о том, что Шак участвовал в рейде и вломился не в тот дом. Да отвяжитесь вы от меня. Это был даже не мой рейд!

Я многое узнал о работе правоохранительных органов и склонностях преступников. Я видел много чудовищных вещей, отвратительных преступлений против детей, от которых меня до сих пор выворачивает наизнанку, когда я о них думаю. Курс длился шесть недель, и за это время тебе показывают такие ужасы, которые только можно вообразить, если у тебя напрочь больное сознание. Мне пришлось отойти от этой работы, потому что я люблю детей и такие преступления наполняют меня яростью.

Начав полицейскую подготовку, начинаешь понимать, что на самом деле совсем не знаешь людей. Тебе кажется, что ты знаешь, но это не так. Невинная парочка выгуливает своего ребенка на улице, а ты можешь даже не догадываться, что они присваивают себе миллионы чужих долларов.

У всех нас есть секреты.

И, как мы все узнали это летом 2003-го, у Коби тоже.

Я буду с вами честен. Я считал пацана ботаником. Он набрал максимум баллов на экзамене SAT или типа того, поэтому я всегда считал, что в свободное время он сидит в своей комнате и занимается или читает.

Вот почему я был так шокирован, когда случилась эта колорадская история. Было лето 2003-го, ко мне пришел Джером и сказал: «Ты не поверишь, что я только что узнал». Он рассказал мне, что девятнадцатилетняя девушка обвинила Коби в том, что он изнасиловал ее в отеле. Я поверить не мог. Я все повторял: «Серьезно? Или ты прикалываешься надо мной, Джером?» – потому что я никогда не подозревал, что Коби может быть замешан в чем-то подобном.

Самым поразительным во всем этом инциденте было то, что, когда Коби наконец появился в лагере, он сделал вид, будто ничего не случилось. Он просто взял с собой одного-двух дополнительных телохранителей и сыграл чуть жестче обычного. Он из тех ребят, которые никогда не показывают свои карты. У него непрошибаемый покерфейс.

Как только я услышал эту новость, я решил послать Коби сообщение через Джерома: что мы с радостью готовы принять его вместе с семьей в нашем доме на закрытой территории, если ему захочется убраться подальше от внимания прессы. Я сказал Джерому: «Узнай, что ему нужно. Посмотрим, что можно сделать». Джером сделал пару звонков, но обратной связи мы так и не получили.

Когда Коби появился в тренировочном центре, я ничего ему не сказал. Возможно, мне следовало поговорить с ним. По правде говоря, я дожидался его. Я пытался уважать его право на частную жизнь. Позже мне сказали, что он был недоволен недостаточной поддержкой с моей стороны. Я думал, что в какой-то момент он разъяснит мне в чем дело, расскажет, через что ему пришлось пройти, но он этого не сделал. Поэтому я решил оставить его в покое.

На публике я особо не распространялся. Обвинение было серьезным, и я, не имея ясного понимания происходящего, принял решение не встревать. Я не хотел, чтобы против меня ополчились все женские организации страны. Я уже бывал в ситуациях, когда на меня объявляли охоту группы по интересам. Давайте объясню.

Как-то раз я снялся в рекламе для Taco Bell с Джерри Уэстом. Смысл ее был в том, что я люблю тако из Taco Bell так сильно, что постоянно сгибаю шею, чтобы их съесть. И я делал это так часто, что моя шея застряла в согнутом вбок положении. И тут же люди с неким шейным синдромом устраивают пике на игре с плакатами из рекламы, приклеенными к палкам. Какого хрена? Я даже не знал о существовании такого явления, как «шейный синдром».

В другой раз я снимался в рекламе для Taco Bell, где кусал острый тако, отчего мое тело загоралось. Не успел я глазом моргнуть, как жертвы ожогов пришли на игру и устроили новый пикет.

И, конечно, мне не давала покоя PETA из-за моих меховых шуб и чучел диких животных, которые я выставлял на обозрение в своем доме.

Последнее, чего я хотел, это чтобы против меня ополчились женские организации. Они могут быть очень суровыми. Поэтому когда репортеры спросили меня о Коби, я попытался отказаться от комментариев. Они продолжили наседать на меня, поэтому я наконец сказал: «Я убежденный сторонник правовых процедур и надеюсь, что с него снимут все предъявленные обвинения».

Похоже, это не сработало в его случае. Все эти взаимные придирки, которыми мы обменивались на протяжении всех лет, начали усиливаться. Впервые между нами появилась настоящая враждебность. Не помогало и то, что я слышал упоминания себя в заявлениях Коби. Как писали газеты, он рассказал копам, что, когда я сам влипал в неприятности, я просто откупался, чтобы никто об этом не распространялся. Мне стало любопытно. Во-первых, какие еще неприятности? Во-вторых, откуда тебе-то знать, Коби? Ты никогда со мной не гонял – ни разу.

Когда началась работа тренировочного лагеря в сезоне 2003/04, Коби восстанавливался после операции на колене. Я сказал репортерам, что пока он до конца не выздоровеет, ему лучше чаще пасовать, а не забивать самому. Оглядываясь в прошлое, понимаю, что это был такой подкол. Старая привычка. Коби ответил на это словами о том, что мне следует оставить ему обязанности разыгрывающего, а самому валить под щит, где мне самое место.

Так начался для нас новый сезон. Царило напряжение. Мы часто отпускали шпильки в адрес друг друга.

В то время у меня самого были проблемы. Мы пытались добиться от «Лейкерс» продления моего контракта, и нам дали определенные обещания. Мне сказали, что, если я смогу убедить Карла Мэлоуна и Гэри Пэйтона перейти в «ЛА» на меньшие деньги, они, со своей стороны, позаботятся о моем контракте. И вот я уже на телефоне умоляю этих двух будущих членов Зала славы перейти к нам. Сделать это было непросто. Карл оставлял в «Юте» солидное наследие и пару миллионов долларов деньгами. То же касалось Гари и «Сиэтла».

Но я выполнил свою часть уговора и убедил их обоих присоединиться к нам.

А вот «Лейкерс» нет. Продления никак не случалось. Мы поехали на Гавайи на предсезонную игру, и я был в ударе. Набрал около 30 очков, перебрасывался фразами с фанатами, чувствовал, что поймал волну. И вот я поворачиваюсь, забрасываю броском с отклонением, потом пробегаю мимо Джерри Басса и кричу: «Плати мне». Бассу это не понравилось. Было видно, что он в бешенстве. Он считал, что я пристыдил его.

На тот момент у меня уже был новый агент по имени Перри Роджерс. Он позвонил мне и сказал:

– Чувак, так делать нельзя.

Я сказал:

– Эй, я же просто угорал, – но Перри был очень зол на меня.

– Ты конкретно накосячил, – сказал он. – Проявление неуважения не поспособствует успешным переговорам.

В общем, я на нервах, потому что у меня нет нового контракта, а Коби на нервах, потому что ему грозит тюрьма, и мы вымещаем эмоции друг на друге. Перед стартом сезона 2003/04 тренерский штаб собрал нас вместе и объявил: «Больше никаких публичных спаррингов, иначе будете оштрафованы».

Все знали, что конфликт тлеет, но Митч ни разу не проявился. Мэджик Джонсон, все это время находившийся рядом, ни разу ничего не сказал.

Но Фил устал от этого. Карл Мэлоун и Гэри Пэйтон были сыты этим по горло.

Я сказал: «Ладно, я услышал вас. Я прекращаю».

И что происходит дальше? Сразу после этого Коби прибегает к Джиму Грэю и дает ему интервью, в котором песочит меня и в хвост, и в гриву. Он сказал, что я толстый и растерял форму. Он сказал, что я ссылаюсь на свою травму пальца, чтобы выторговать себе больше времени на отдых, хотя травма совсем не такая серьезная. (Ага, конечно. Только из-за нее мне пришлось закончить долбаную карьеру.) Он сказал, что «лоббировал продление контракта в то время, как за нас почти бесплатно играли два члена Зала славы».

Я сижу, смотрю это интервью и понимаю, что сейчас взорвусь. За несколько часов до этого я пообещал нашему тренеру, что мы прекратим. Перемирие было нарушено. Я даю парням знать, что «убью его».

Тем вечером Брайану Шоу позвонил новичок команды Девин Джордж. Би Шоу закончил карьеру и работал скаутом «Лейкерс» в северной Калифорнии, но Девин сказал ему: «Ты им понадобишься здесь. Ситуация выходит из-под контроля. Шак собирается уничтожить Коби».

Конечно же, пару часов спустя Брайану звонят Фил и Митч Купчак. Они просят Би Шоу прилететь в город и завтрашним утром перехватить меня у тренировочного комплекса. Мой телохранитель, Джером, узнал о том, что происходит, поэтому следующим утром рано поехал ко мне домой, чтобы забрать меня, но меня дома уже не было. Он знал, что, если я встал с кровати так рано, я опасен.

Когда я подъехал, Би Шоу уже ждал меня у тренировочного комплекса. Он был со мной рядом на протяжении многих лет. Он знал, когда кончаются разговоры и наступает время набивать кулаки.

Я сказал Брайану: «Это они тебя сюда вызвали? Это не имеет значения. Я надеру его чертов зад».

Брайан убедил меня пойти с ним и Джеромом в аудиторию в тренировочном центре и там подождать.

Несколько минут спустя подкатил Коби. Брайан сказал ему: «Шак прикончит тебя. Он уделает тебя, как только увидит». Коби ухмыльнулся и спросил: «Ооой, так мне что, надо испугаться?»

«Да, – сказал ему Брайан. – Это не шутка».

Тем временем к нам с Джеромом в аудитории присоединились Хорас Грант и Карл Мэлоун. Они пришли на подмогу на тот случай, если придется физически разнимать меня и Коби. GP был слишком мал для этой работы, но он не собирался пропускать развязку драмы Шак – Коби, поэтому тоже присутствовал там.

Они завели меня и Коби в аудиторию, и тут же началась громкая ссора: кто кого перекричит. Мы материли друг друга и обзывали на разный лад, и я уже рвался к Коби, но тут Би Шоу взял слово и усадил нас обоих на стулья.

Брайан начал с меня. Он сказал: «Шак, ты ведешь себя незрело, как ребенок. На предсезонке ты данкал через Эрика Дампьера и вел себя как гопник, ты орал Джерри Бассу «плати мне», а теперь все это больно аукается тебе».

Я хотел сказать ему: «Я сделал так, потому что Джерри Басс обещал, что даст мне продление, но ничего не выгорело, а в это время», – но не успел я рта раскрыть, как Би Шоу поднял руку.

«И Коби, – сказал он. – Шака дубасят из года в год. Ты это знаешь. Фил сказал Шаку, чтобы он все лето отдыхал и дал телу возможность восстановиться. Он всегда говорил Шаку, чтобы тот не спешил возвращаться в свою лучшую баскетбольную форму».

Теперь Коби начинает говорить: «Но я так усердно пашу каждое лето…», но Би Шоу опять поднимает руку вверх.

Потом Би Шоу вынес предупреждение нам обоим. Он начал рассказывать нам о том, что после поражения в 2003-м мы сказали прессе, что нуждаемся в более молодой и атлетичной команде, и это привело к тому, что он сам и Роберт Хорри лишились работы. «Вы парни настолько озабочены собой, что даже не подумали о нас», – сказал он.

Я был несколько шокирован. Би Шоу был прав. Я никогда не думал, что то, что мы сказали тогда, как-то поспособствовало тому, что его и Роба не стали просить вернуться. Я лишь пытался дать политкорректный ответ. Я не имел в виду, что мы должны отцеплять Брайана или Роба.

Коби пытается слушать Би Шоу, но не может сдерживаться. Он встает, подходит ко мне вплотную лицом к лицу и говорит: «Ты всегда говорил, что ты мой старший брат, что сделаешь все ради меня, а когда случилась эта херня в Колорадо, ты даже мне не позвонил».

Я звонил ему. Все знают, что Джером это я. Я просил Джерома позвонить за меня – дважды. Но Коби не поднял трубку. Я сказал ему: «Мы пытались с тобой связаться, но ты не принял помощь. Ты всех нас держал в неведении. Ты никому ничего не рассказал. Никто из присутствующих в этой комнате понятия не имеет, что происходило в Колорадо».

И по сей день я не знаю, что случилось в Колорадо. Коби так и не рассказал все начистоту. Он очень тихо вернулся на тренировку и тщательно избегал этой темы. Единственные подробности, которые мы знали о деле, мы вычитывали в газетах. Коби впоследствии признал, что вступал в сексуальную связь с девушкой, но говорил, что это было по обоюдному согласию.

И вот теперь мы узнаем, что ему было больно от того, что мы не поддержали его. Это было что-то новенькое. Я-то думал, что на нас он класть хотел с прибором.

«Ну, я думал, что ты хотя бы публично поддержишь меня, – сказал Коби. – Ты ведь должен быть мне другом».

Тут встрял Би Шоу с вопросом: «Коби, с чего ты это взял? Шак устраивал кучу вечеринок, и ты не пришел ни на одну из них. Мы приглашали тебя на ужины во время выездов, но ты не приходил. Шак пригласил тебя на свою свадьбу, но ты не явился. А потом, когда ты женился сам, ты не позвал никого из нас. А теперь, когда у тебя проблемы, когда ты попал в очень щекотливую ситуацию, ты хочешь, чтобы мы все встали на твою сторону? Мы даже не знаем тебя толком».

В этот момент свои пять копеек вставили GP и Хорас. Они сказали нам, что мы вредим команде своими бесконечными пикировками в прессе.

Все начали понемногу успокаиваться, когда я сказал Коби:

– Если еще раз скажешь что-нибудь подобное тому, что сказал Джиму Грэю, я убью тебя.

Коби пожал плечами и сказал:

– Да плевать.

Карл сказал:

– Это должно прекратиться. Это мелочно и тупо, и мы устали от этого. Я приходил сюда на меньшие деньги не для того, чтобы разгребать это дерьмо.

Наконец они заставили нас обняться. Это были объятия черных братьев. Мы стукнулись кулаками и договорились о перемирии.

Но с того дня я зарекся иметь дело с Коби. И с Джимом Грэем тоже. Как аукнется, так и откликнется. Когда его уволили, ему хватило наглости позвонить мне и попросить о помощи. Ты что, потерял номер Коби?

На фоне всех этих фейерверков мы начали сезон 2003/04, выиграв двадцать из двадцати пяти первых игр. Коби каждый день разбирался с обвинениями в сексуальном насилии, и хотя впоследствии они были с него сняты, накопившийся стресс наконец начал сказываться на нем. Он пытался исправить ситуацию на баскетбольной площадке, стараясь набирать столько очков за игру, сколько вообще по силам набирать человеку. Естественно, меня это не радовало.

К тому времени отношения между нами совсем расстроились, хотя мы и продолжали утаивать это от публики.

Фил мало что говорил об этом, но он всегда говорил мало. Он понимал, что имеет дело с двумя альфа-самцами. Двумя чокнутыми чуваками. Двумя чокнутыми, да, но мы выигрывали и хорошо играли. У людей было представление о том, как все выглядело снаружи, но внутри все было иначе.

Это была почти что игра. Коби использовал Т. Дж. Симерса или Билла Плашке, чтобы ставить мне палки в колеса, а я отвечал ему, используя Джей Эй Аданде для передачи своих посланий.

Симерс был настоящим клоуном. Он любил выпятить грудь и сказать: «Я сегодня разговаривал с Коби». Ну молодец, придурок. Все равно никто другой с тобой разговаривать не хочет.

Постоянный обмен между нами доставлял дискомфорт остальным ребятам, но мне и Коби он шел на пользу, это была некая вариация телевизионного реалити-шоу, только не по телевизору. Эта история приковывала к нам внимание. Мы умели с ним справляться – вплоть до того последнего сезона.

Вот вам забавный факт о нашей так называемой вражде. Я всегда говорил о Коби то, что сейчас о нем говорят все подряд. Просто мне хватило смелости высказать это. Я следил за тем, чтобы мои слова не унижали его слишком сильно, потому что я знал, что команде нужен наш двойной удар. Я выдавал большие показатели, он выдавал большие показатели, поэтому мы не слишком переживали на этот счет. Фил был в курсе происходящего, поэтому так редко встревал в это. Фил знал, что двигало мной: Коби. И он знал, что двигало Коби: я. Помню, что за четыре совместных года Фил вызывал и меня, и Коби к себе в кабинет всего один раз. Он знал, что напряженность идет нам на пользу, идет на пользу команде.

Также он знал, что рано или поздно два альфа-самца разорвут друг друга на части. Обычно остается только один альфа-самец.

К февралю наши переговоры с «Лейкерс» окончательно зашли в тупик. Они предлагали мне два года и 21 млн долларов за сезон, но это меня не устраивало. После того, как я выиграл три чемпионства и три награды MVP финальной серии, они ждали, что я соглашусь на сокращение зарплаты на 10 млн долларов и готовы были гарантировать мне только два года контракта.

Повел ли я себя как сумасшедший? Полагаю, что да. Но их подход был натуральной пощечиной. Это было проявлением неуважения. Глубоко внутри я чувствовал, что могу заработать деньги где-то в другом месте. Перри сказал им, что, если они не улучшат свое предложение, следующим летом я запрошу обмен.

Каким-то образом нам с Коби удалось отыграть остаток сезона без серьезных проблем. Би Шоу удалось настроить нас на прежний рабочий лад. Забавно, если вдуматься. Всем этим так называемым лидерам «Лейкерс», которые так переживают за судьбу франшизы, всем этим легендам «Лейкерс» не хватило смелости сказать что-либо мне или Коби. Ни Карим, ни Мэджик, ни Митч Купчак, никто слова не сказал. Только Брайан Шоу занялся нами. Однако когда в 2011 году пост тренера «Лейкерс» освободился, они не дали Брайану Шоу и шанса, они смотрели мимо него. Поди пойми.

Так или иначе, мы с Коби отставили в сторону наши маленькие разногласия. Даже если ты мне не нравишься, если ты будешь открыт, я все равно дам тебе пас.

И хотя мы немного ослабили хватку, нам по-прежнему приходилось иметь дело с разобщенной командой. Ты был либо человеком Коби, либо человеком Шака. У нас даже тренеры по физподготовке были разные. Если Чип Шефер тейпировал меня перед тренировкой, Коби не шел к нему. Вместо этого он обращался к Гэри Вити. Детский сад. Обиды малолеток. Мы все увязли в этом.

Веселые времена были в «Лейкерс». Пусть у вас будет представление о том, каким был мой последний сезон в «Лос-Анджелесе».

Каким-то образом мы умудрились выиграть четырнадцать из семнадцати последних игр. Но наши шансы на чемпионство сильно упали, когда Карл Мэлоун травмировал колено. Он играл в плей-офф, но уже не был прежним. Мы нуждались в нем больше, чем предполагали.

Но мы все равно сумели обыграть «Сперс» в плей-офф. В серии с «Сан-Антонио» счет был равным, 2:2, и Данкан в прыжке с одной ноги непростым броском с отклонением забил за десять секунд до конца. Мы поверить не могли.

Значит, теперь наш черед. Мы ввели мяч в игру за 0,4 секунды до конца, что почти не оставляло нам времени сделать бросок. Но мы доставили мяч неприкрытому Дереку Фишеру, и он уложил этого засранца. Я увидел, что красный свет уже загорелся, и побежал так быстро, как только мог, пока решение не отменили. Победа «Лейкерс». Мы вышли вперед в серии, 3:2, и в итоге закрыли их еще одной победой. Все спрашивали у меня про чудо-бросок Ди Фиша, и я сказал им правду: «К одному удачному броску стоит прибавить и другой».

Мы готовились сыграть с «Детройтом» в финале; и Коби, и я чувствовали, что наша команда сильнее – мы просто забыли, что это нужно еще и сыграть соответственно. Каждый раз, когда наше нападение стопорилось, Коби пытался перетянуть одеяло на себя. После поражения в третьей игре, из-за которого мы отстали в счете, 2:1, кто-то сказал мне: «Они накрывали тебя снова и снова, а ты получал мяч в посте и каждый раз забивал, но потом вы, ребята, как будто перестали это делать».

«Ага, – сказал я. – Вечная история моей жизни, приятель».

«Пистонс» одолели нас за пять матчей. Это немного ошарашило нас. Никто не был доволен результатом. Я сразу понял, что что-то затевается. У нас был ужин/прием в отеле после игры, и мы с моей женой Шони сидели там, как вдруг заходит сам Джери Басс во плоти.

Обычно его никогда нет поблизости, но вот он здесь, разговаривает и смеется вместе с Коби и его женой Ванессой. Мы сидим всего в нескольких метрах от него, но он не подходит, не говорит нам ни слова за весь вечер и даже не смотрит на нас.

Ничего.

Пару дней спустя я сижу дома и узнаю, что Фил Джексон не вернется. Его контракт истек, и они не стали продлевать его. Я повернулся к Шони и сказал: «Все кончено».

Митч обещал мне, что я получу продление и буду играть за «Лейкерс» до конца карьеры. Но не успел я и глазом моргнуть: сижу на кухне, ем свои Frosted Flakes и вижу, как он по телевизору рассказывает о том, что команда рассматривает возможность обменять меня.

У нас была договоренность с «Лейкерс». Договоренность о том, что в СМИ никаких обсуждений моего будущего не будет – ни с моей стороны, ни с их. Если бы у них спрашивали, собираются ли они продлевать меня, они должны были отвечать: «Мы сами решим этот вопрос».

Вместо этого Митч стал всем рассказывать о том, что он совершенно точно переподписал бы Коби, но вот в моем случае они будут рассматривать все возможные варианты.

Это был конец. Конец моей карьеры в униформе «Лейкерс». Митч нарушил нашу договоренность. Как я мог снова начать ему доверять? Я позвонил своему агенту, Перри, который находился в Лондоне на Уимблдоне. Я поведал ему, что сказал Митч.

Перри сразу же позвонил Митчу. Митч врубил заднюю, сказав, что так пытался обхитрить всех на пресс-конференции, не солгав прессе. Он сказал, что раз мы не договорились о контракте, он ждал, что я запрошу обмен.

– Я знаю, о чем мы договорились, – сказал Митч.

– Это не имеет значения, – сказал ему Перри. – Мы – все.

– И что это значит? – спросил Митч.

– Ну, Митч, через десять минут я буду разговаривать по телефону с LA Times, а через пятнадцать – с Orange County Register, а еще через двадцать все появится под твоей страницей на ESPN, ты поскролль.

Многие месяцы я ждал, что Митч подойдет ко мне и скажет: «Шак, ты стареешь, нам нужны новые игроки. Мистер Басс не хочет платить тебе, а Коби не хочет, чтобы ты тут играл». Но этого разговора так и не произошло.

Тогда-то я и потребовал обмена. Я больше не мог доверять Митчу, и стало ясно, что вся власть теперь в руках Коби.

Мой телефон тут же начал названивать. У каждого была своя версия произошедшего. Парочка моих друзей считала, что Басс так и не смог простить мне фразу «плати мне», сказанную на Гавайях, а еще слова про «рабочее время» после той моей операции. Джером считал, что все дело в экономической стороне вопроса. Они не хотели платить деньги, чтобы удержать меня. Другие были убеждены, что Коби хотел, чтобы меня и Фила выставили из команды. Возможно, Коби как-то повлиял на это, возможно, и нет. Это не имеет значения, на самом деле. Если бы я хотел все исправить, я бы мог, но мое эго и моя гордость были слишком сильны, а мой деловой стиль был еще сильнее. Сильное урезание зарплаты и короткий контракт после всего, что я для них сделал? Неа. Так не пойдет.

ГЛУБОКО ВНУТРИ Я ПОНИМАЛ, ЧТО ОНИ ДЕЛАЮТ ВЫБОР МЕЖДУ СТАРЫМ И МОЛОДЫМ, А В ЭТОМ СЛУЧАЕ ОНИ ВСЕГДА ПРЕДПОЧТУТ МОЛОДОГО.

Это было повторение того же урока, который я выучил в «Орландо» – в спорте нет места преданности. Вообще. Тебя используют, а потом выкидывают на помойку.

К счастью для меня, я все еще имел ценность. К счастью для меня, я давно привык быть ходячей мишенью. Нам нужно было быстро решить, куда мы хотим отправиться.

Ларри Берд заправлял всеми делами в «Индиане», и очень хотел, чтобы я пришел туда. Он предложил «Лейкерс» любого игрока из своего ростера. «Милуоки» и «Атланта» тоже были заинтересованы. «ЛА» могли выбрать кого-то из их парней. Айзея Томас заправлял в «Никс» и тоже предложил на обмен весь свой ростер, но ему было толком нечего предложить.

В итоге остались две команды – «Майами» и «Даллас». Марк Кьюбан прилетел на встречу с нами, потом слетал к «Лейкерс» и сказал им, что готов обменять на меня кого угодно, кроме Дирка Новицки. Дирк был его любимчиком.

«Майами» собрал отличный пакет, включавший в себя Ламара Одома, Кэрона Батлера, Брайана Гранта и пик в первом раунде драфта. Их владелец, Мики Арисон, действовал очень профессионально, на опережение. Идея вернуться во Флориду показалась мне очень привлекательной. Я думал, что буду «озерником» всю жизнь, но я ошибался.

И что, мне взять на себя вину за это? Ни за что. Я был боссом. Я стоял у руля. Я провел там восемь лет, это была моя команда. Был ли у меня зуб на Коби, как и у него на меня? Возможно. Следовало ли мне вести себя иначе? Вероятно. Но у каждого босса свой стиль. Мой стиль приносил плоды. Мы выиграли три из четырех своих финалов.

Сожалею ли я о том, как все кончилось? Не особо. Если Коби больше никогда не захочет со мной разговаривать, я это переживу. Но он знает, и я знаю, что это не сотрет из памяти сильнейший двойной удар всех времен.

Перед тем как свершился тот обмен, мы с Шони вычистили наш дом в Лос-Анджелесе, упаковали свои вещи и отправили их в дом в Айлворте, Орландо. Дети были немного сбиты с толку. Они спрашивали: «Папа, папа, куда мы едем?» – но мы и так каждое лето проводили в Орландо, поэтому мы не дали им сильно расстроиться. Мы выставили наш лос-анджелесский дом на продажу и к концу июля продали его. Его купил китайский Род Стюарт.

Он тоже платил наличкой.

21 июля 2004
Майами, Флорида

18-колесный фургон с надписью «Diesel Power» петлял по бульвару Бискейн под одобрительные сигналы проезжающих мимо машин и восторженные визги болельщиков, собравшихся на тротуарах под палящим солнцем.

Внутри фургона сидел Шакил О’Нил, он сверялся со своим ментальным чек-листом:

Эдикт № 1: не выказывай никакой обиды. Первейшей необходимостью для новоиспеченного спасителя «Майами Хит» было скрыть от всех тяжелое разочарование, испытанное им от того, как «Лейкерс» обошлись с ним после трех выигранных для них титулов.

Эдикт № 2: вливайся в общественную жизнь Майами, как делал это прежде в Орландо и Лос-Анджелесе.

Большой человек ехал на свою вводную пресс-конференцию, где его ждали ключи от города и красная ковровая дорожка, но сперва Шак высунулся из своего фургона и облил ошеломленных, но восторженных зевак из гигантской водяной пушки.

«Я здесь только по одной причине, – объявил Шак. – Когда я играл за «Лейкерс», я уставал слушать, как тренер Стэн Ван Ганди орет: «Три секунды, три секунды, выдавите его из «краски» – три секунды!» Так вот теперь я смогу услышать, как тренер Ван Ганди орет: «Они сфолили на нем! Они сфолили на нем!»

Шак плавно перешел к эдикту № 3: публично заявил о готовности следовать жесткой программе физподготовки президента команды Пэта Райли, несмотря на собственные ограничения.

«Я только купил дом на пляже, и моей жене нравится, когда я хожу по пляжу голым, а это значит, что мне надо быть в очень-очень хорошей физической форме», – говорил О’Нил. Он вслух спросил, нет ли тут потенциальных фотографов, снимающих обнаженку, а потом выдал перл: «Не продавайте фотографии Enquirer, если только я не получу за них свои пятьдесят процентов».

Эдикт № 4: встрой себя в ландшафт майямского света.

«Расхватывайте билеты. Покупайте кабельное. Разбирайте джерси. Подтягивайте свои лодки к докам. Заводите свои Sea-Doo, – призывал фанатов Шак. – Если не можете позволить себе Sea-Doo, обзаведитесь плотом. Если не можете позволить себе плот, идите в Walmart и купите там надувной плот, какой есть и у меня дома. Вам нужно прийти, потому что сезон будет очень и очень увлекательным».

Он гарантировал чемпионство и пообещал вдохнуть новую жизнь в молодую, неоперившуюся франшизу.

«Конечно, я стар, – сказал О’Нил, – но как туалетная бумага, зубная паста и прочие необходимые удобства, я доказал свою полезность».

Дизель ухмыльнулся. Камеры защелкали. Болельщики млели.

А «Лейкерс» уже стали историей.

Я научился не оглядываться назад. Мне пришлось. Я не хотел снова испытать ту же боль, какую причинило мне произошедшее в «Орландо». Я пообещал себе, что никогда больше не буду рассматривать свою карьеру как-то иначе, кроме как с позиции бизнеса.

Так что забудь про «ЛА». Забудь про Коби, Митча Купчака, про все. Отражение в зеркале заднего вида, детка.

Вот почему я надел полностью белый костюм на свою пресс-конференцию в «Майами». Их слоган был «white-hot Heat» – «раскаленные добела Хит». В моем представлении это было новое, белое, чистое полотно.

Вот почему, когда перед нашим первым матчем против «Лейкерс» после моего обмена мне задали вопрос по поводу Коби, я ответил: «Кто?»

Когда я приехал в город, я рассказал Пэту Райли про свой дом в Орландо и полноразмерную баскетбольную площадку с логотипом «Лейкерс». Я сказал ему, что мы можем использовать ее для разминок перед играми с «Мэджик». Пэт сказал: «Хорошо, но логотип придется поменять». Я сказал: «Конечно, если «Хит» оплатят это».

Что они, конечно же, сделали.

Пэт не был тренером команды, когда я туда пришел, но он был во главе. Он заправляет всем, что происходит в «Майами» даже сейчас.

Я всегда говорил, что не смог бы играть за Пэта Райли. Я слышал истории о его стиле работы от Алонзо Моурнинга, от Тима Хардауэя, от всех ребят, которые у него играли. Трехчасовые тренировки, четырехчасовые тренировки, оры и крики и постоянное ощущение, что тебе нужно показывать свою крепость. Для каких-то людей это работает, но, имея то резюме, которое я себе построил, я уже четко знал, что требуется для победы.

Я работал с Филом Джексоном – который устраивал нам интенсивные 45-минутные тренировки, а потом смотрел на меня и говорил: «Ладно, Шак, заскакивай на беговую дорожку», – и мне было очевидно, что гестаповская физподготовка сутками напролет – это не путь к победе. Мы гораздо лучше отзывались на стиль Фила, который порой предполагал день отдыха для ребят постарше.

В общем, у меня были сомнения. Но я подумал, что раз Райли не тренер – это была работа Стэна Ван Ганди, – он не будет доминирующей фигурой в команде.

Ошибка.

И хоть Пэт не тренировал, это однозначно была его команда. Он был рядом все время и, возможно, рисовал схемы у себя в кабинете. Его офис выходил окнами на площадку.

У него везде были камеры. Камеры на тренировочном корте, камеры в раздевалке, возможно, даже камеры в туалете. Он хотел знать все.

Неудивительно, что Ди Уэйд был таким скованным, когда я только приехал в команду. Это была моя первая задача. Как только я приехал, я подумал: «Я должен сделать так, чтобы этот братишка раскрепостился». Ди Уэйд так боялся сделать что-то не так. Я говорил ему: «Эй, мужик, тебе надо осознать, кто ты есть и какой силой ты обладаешь, и перестать ходить, крадучись и стесняясь всех и вся, потому что с твоим талантом любая команда лиги хотела бы тебя заполучить. Так что держи это в уме».

Я не хочу называть «Майами» тюрьмой, но там все ходили на цыпочках. Все боялись Пэта. Я пришел туда, надеясь, что смогу немного оживить их. Я никого не боялся – даже великого Пэта Райли.

Так зачем я поехал туда, если знал, как все там будет? Потому что я нуждался в еще одном пацане, похожем на Коби, который помог бы мне преодолеть трудности. После моего прихода в «ЛА», когда Коби еще не стал Коби, а я выдавал большую результативность, я осознал, что времена, когда я все делаю в одиночку, прошли. Тебе нужна помощь.

Черт, да я уже выиграл три чемпионства и рассчитывал выиграть еще три. Когда я думал о том, что нужно двигаться дальше, я смотрел на Винса Картера, гадая, не мог бы он быть тем парнем, с которым мы могли бы сработаться, но он играл в «Торонто», а туда я ехать не хотел.

Как-то раз я увидел по телевизору Ди Уэйда и сказал: «Этот пацан может стать особенным. Ему просто нужен кто-то, кто даст ему больше пространства». Именно это я и сделал – я дал ему свободное пространство на площадке, где он мог действовать, выполнять свою работу.

За пределами площадки я пытался придать ему немного яркости – разговаривал с ним про свэг, про то, как надо ходить и разговаривать, как звезда, про съемки в рекламе.

После моего переезда в «Майами» мы с Ди Уэйдом первым делом пошли пообедать в маленькое местечко на Саут-бич. Я рассказал ему обо всем, что пошло не так в отношениях между мной и Коби, а потом сказал: «Причина, по которой я рассказываю тебе все это, в том, что между тобой и мной такого никогда не произойдет».

Я сказал ему, что, пожалуй, слишком жестко обходился с Коби в молодости, а Коби не знал, как это воспринимать. Он должен был стать великим игроком так или иначе – мы все это понимали. Я думаю, что мой гнев толкал его вперед чуть быстрее, а гнев Фила толкал вперед чуть быстрее меня, и так мы смогли добыть три перстня. Моя мама как-то спросила меня, если бы я мог все переиграть, стал бы я что-либо менять? Мой ответ «нет».

Порой я задумываюсь и спрашиваю себя: «Потерял ли я друга из-за того, как относился к Коби?» Может да, а может и нет. Мы с ним никогда не были так близки. Коби всегда был интровертом. В любом случае дружба мало что значит в профессиональном баскетболе, потому что там все сводится к победам.

Когда ты суперзвезда и достигаешь определенного уровня своей карьеры, ее смыслом становится количество выигранных тобой чемпионств. Справедливо ли это? Порой нет. Вы хотите мне сказать, что Патрик Юинг, Карл Мэлоун, Чарльз Баркли и Доминик Уилкинс не великие игроки? Это же в корне неверно.

До того как я выиграл свои чемпионства, люди говорили обо мне, как об одном из великих центровых баскетбола, но какой-нибудь репортер всегда вставлял: «Нельзя сравнивать его с Биллом Расселлом или Каримом Абдул-Джаббаром, потому что он еще ничего не выиграл». Меня тошнило от этого. Я просто ненавидел это. Но чем чаще ты это слышишь, тем яснее осознаешь, что ты – босс, и если ты выиграешь, все заслуги припишут тебе, а если проиграешь, то и всю вину свалят на тебя. Теперь вы понимаете, почему я играл мускулами на протяжении всей карьеры в NBA? Потому что раз я буду главным виновником в случае нашего поражения, мы будем делать все так, как я скажу.

К тому моменту как я перешел в «Майами», я уже не был боссом. Ди Уэйд должен был стать боссом, потому что он был молод и набирал обороты. Моей задачей было стать его главным советником. Но я довольно быстро осознал, что не могу обращаться с ним так же, как обращался с Коби. На Ди Уэйда нельзя было слишком сильно давить. Он не был таким крепким, как Коби, не был из тех ребят, которые дадут тебе сдачи и бросят ответный вызов.

Я всегда говорю людям, что уровень жесткости моего отношения к молодым звездам достигал 10 баллов с Коби, 4 – с Ди Уэйдом и 1 – с Ле Броном. Я ничего не говорил Ле Брону – мне просто не приходилось. Он все понял еще в очень юном возрасте.

Ди Уэйд умел слушать. Я не был агрессивен, как в случае с Коби. Вместо того чтобы наседать на него, я говорил: «Эй, дружище, может, тебе попробовать вот так?»

Мне нравился Ди Уэйд. У нас всегда были довольно хорошие отношения, но мне кажется, что ближе к концу Пэт Райли загнал его в скверную ситуацию. Он вынудил его делать выбор: кому ты предан, Шаку или мне? Я это понимал. Это был бизнес. Я не воспринимал это на свой счет.

Когда я только пришел в «Майами», Пэт Райли был великолепен. Мы с ним сели и продуктивно поговорили. Он рассказал мне о сообществе «Майами», о сотрудниках команды, о том, какими великими мы станем и как он только что уволил всех своих маркетологов. Он уволил их, потому что они перестали быть нужны. Как только они объявили, что я прихожу в команду, продажи билетов подскочили до небес.

В общем, Пэт немного поговорил со мной о Ди Уэйде и том, как он видит нашу с ним совместную работу, и сказал, что хочет, чтобы я взял Уэйда под свое крыло. Мы друг друга поняли.

Конечно, у меня уже был собственный план того, как перевернуть «Майами» вверх дном с точки зрения бизнеса. И мы должны были выиграть чемпионство, пока я буду в команде – я гарантировал это Пэту Райли в частном разговоре и городу Майами публично.

Все выглядело просто замечательно, кроме одного момента: у меня не оставалось времени ни на что другое, кроме бесконечных тренировок, потому что Пэт был помешан на своей программе сгонки веса. Он очень серьезно к ней относился. Он рассчитывал, что у всех защитников будет максимум 6 % жира в организме, у форвардов – 7–8 %, а у центровых – 10 %.

Как по мне, это было бессмысленно. На протяжении двенадцати сезонов в NBA я заботился о своем теле, мы выиграли три чемпионства, и я ни разу не видел никого из «Майами Хит», кто смог близко подобраться хотя бы к одному. Возможно, они пребывали в наилучшей форме во всей лиге, но я никогда не видел их на церемонии раздачи перстней.

Я это к чему: посмотрите на Алонзо Моурнинга. Он же машина. Реально. Я бы не удивился, если бы выяснилось, что он робот. Этот парень всегда был в потрясающей форме. Он всегда выглядел в десять раз лучше меня, но я уничтожал его на площадке, что говорит о том, что процент жира в организме не значит ни хрена. Все дело в сердце и в разуме. Достаточно ли ты крепок? Достаточно ли сильно ты хочешь победы? Для этого не нужно иметь 10 % жира в организме.

Нет сомнений в том, что попытки снизить уровень жира сделали меня более подверженным травмам. Я никогда не получал паршивых травм до своего прихода в «Майами». Мой массажист Дэнни Гарсия, с которым мы были неразлучны со времен «Лейкерс», клянется, что тренировки в «Майами» сделали меня слишком стройным, из-за чего мое тело перестало поглощать удары так, как делало это раньше. У меня больше не было «подкладки», не было буфера. Пэт забыл учесть то физическое воздействие, которому подвергалось мое тело изо дня в день, пока я добывал для него мячи на подборах, как он того хотел. Я был игроком, для которого мощь была очень важна, и выдерживать такие же истязания в стройном теле мне было не под силу. За время игры в «Майами» я получил больше травм, чем где-либо еще за всю свою карьеру.

Я не понимал, как можно снизить свой уровень жира до 10 %, но не хотел выслушивать критику за несоответствие требованиям. Я был в новом месте, с новой командой и новым тренером, поэтому подчинился. Я весь день занимался кардиотренировками и ел фигню, которую не ел никогда. Салат, гребаный салат – я ненавидел его. И так питался салатом, рыбой и курицей. Это было ужасно. Целыми днями хлестал воду. Мне никогда не приходилось так часто бегать в туалет.

Летом, перед приездом в тренировочный лагерь «Хит», я получил письмо от Пэта. Он сказал мне, что ждет не дождется моего приезда и что в команде установлено требование для центровых – не более 10 % жира в организме, но поскольку я больше остальных, мне он разрешает играть с 13 %. В конце письма мелким шрифтом было прописано: «Если ты не снизишь свой процент жира в организме, тебя ждет штраф в 1000 долларов. В следующий раз тебя снова оштрафуют, а в третий раз ты пропустишь игру».

Я читаю это, и мне хочется стонать, потому что я знаю, что нужно моему телу. К концу длинного сезона в NBA мое тело настолько измождено, настолько вымотано, настольно искалечено, что летом я почти не занимаюсь баскетболом. Первые пару месяцев я не делаю вообще ничего, давая телу возможность восстановиться. Иногда я набираю лишний вес, иногда нет.

Где-то в августе я приступаю к кардиотренировкам и каким-нибудь баскетбольным упражнениям. Также я много плаваю, потому что плавание не так сильно сказывается на моих связках. Я редко приезжаю в тренировочный лагерь в хорошей баскетбольной форме. Мне нужно время на восстановление. Я таскаю по земле большое тело. Я не какой-нибудь маленький разыгрывающий, скачущий по периметру и закидывающий трешки.

Наилучшим для меня вариантом было приехать в лагерь готовым на 75 % и донабрать остальное на тренировках. Невозможно войти в баскетбольный сезон в баскетбольной форме, если ты не играл до этого каждый день, а я не мог играть, не рискуя сломаться.

Было ясно, что я не смогу следовать своему привычному режиму и соответствовать требованиям Пэта. Одним из первых моих шагов стал звонок моим деловым партнерам, помогавшим мне управляться с сетью круглосуточных фитнес-клубов, которыми я владел. Я сказал им: «Эй, мне теперь надо тренироваться каждый вечер – нам нужна парочка спортзалов в округе». В итоге мы открыли в Майами и округе сразу пять новых залов.

Я был своим самым лучшим клиентом.

Но, несмотря на всю усердную работу, я приехал в Майами в октябре 2004-го с 16 % жира в организме. Пэт не стал меня штрафовать, но вызвал к себе в кабинет. Я сказал ему: «Слушайте, я пытаюсь. Я целыми днями торчу на проклятой беговой дорожке. Я работаю над этим, я делаю то, что нужно, но я никогда не чувствовал себя таким подавленным».

Кроме того, в разговоре я пытаюсь вывести его на мысль о том, что и с 18 % жира я был весьма успешен, но он не слушает. Он диктатор и хочет все делать по-своему, поэтому я избегаю конфронтации с ним, поддакивая ему без конца. Да, ладно, как скажете. СМИ спросили у меня про Райли, и я сказал: «Он президент. Я генерал. Я должен делать то, что он скажет, если не хочу, чтобы меня сместили».

Раз в неделю Райли и его штаб проверяли нас. Мой процент жира снижался, и к середине сезона я достиг 13 %, но теперь меня одолевают мелкие травмы. Вдобавок я чувствую себя чертовски уставшим. Я тренируюсь до седьмого пота, и мое тело жалуется. Громко жалуется.

Конечно, отчасти причиной моей усталости был Майами – это такой оживленный город! Я тусовался допоздна, потом вставал рано утром, ел эти ужасные салаты и шел на замеры талии. Так что, полагаю, в какой-то степени в своей усталости я был виноват сам.

Стэн Ван Ганди был тренером команды во время всей этой истории, хотя догадаться об этом было невозможно. Пэт затмевал его так сильно, что Стэну было трудно оставить в команде заметный след. Стэн был чертовски мнительным человеком. Он всегда переживал о том, что скажет Пэт. Он переживал по любому поводу. Он переживал слишком сильно. Уверен, что он переживал потому, что был неравнодушен, но это сводило меня с ума.

Были моменты, когда мы вели +20 за две минуты до конца, и какой-нибудь чувак из противоположной команды вдруг укладывал две трешки, из-за чего Стэн тут же брал тайм-аут и начинал орать на нас.

Он заводился, а я смотрел на него и говорил: «Успокойся, мужик. Все с нами нормально».

А вот другой пример: мне не нравятся, когда каркают. Вы знаете мою фишку про пугливого обдолбыша. Стэн заходил к нам перед игрой и говорил: «Вы, парни, совсем не сосредоточены, вы плохо сыграете сегодня». Когда я слышал такое, я слетал с катушек. Я говорил ему: «Прекрати так говорить!» – а он отвечал: «Я серьезно. Вы не сосредоточены».

Ему не нравились глупости, которые я вытворял, например, я мог начать голым прыгать «руки вместе, ноги врозь», чтобы ребята улыбнулись и немного расслабились. Он не понимал, что команде было полезно раскрепоститься. Он ненавидел меня и Дэймона Джонса за то, что мы постоянно устраивали розыгрыши или веселили ребят так, что они покатывались со смеху.

Стэн приходил в раздевалку с сотней разных мыслей, записанных на доске, и мы все должны были сидеть с серьезными лицами, слушая его, но я не такой. Каждая игра у него была Армагеддоном и целиком зависела от тех показателей и от тех, а я такой сидел и думал: «Мы играем против «Милуоки». Я знаю, что Эндрю Богут довольно хорош, но они идут с результатом 3:25. Зачем нам сдваивание против этого парня?» В итоге мы выходим, сдваиваем Богута, из-за чего другие игроки могут беспрепятственно забивать, и мы терпим поражение.

Мы все знали, что дни Стэна сочтены. Мне даже было немного жаль его. Он не заслужил увольнения. В мой первый год, 2004/05, мы вышли в финал Конференции, где в 7-й игре серии проиграли «Детройту». Они отпустили Стэна в декабре следующего сезона. В то время я был травмирован, но вот-вот должен был вернуться. Меня очень взбесило то, что люди стали говорить, что это я уволил Стэна. Они сказали, что я не хотел играть за него и ждал, когда он уйдет, чтобы вернуться в строй. Я могу уверить вас, что в этом не было ни грамма правды.

Вы что, чокнулись? Вы правда думаете, что я больше хотел бы играть за Пэта Райли?

Стэна уволили потому, что Пэт хотел стать главным, а не потому, что его увольнения хотел я. Я вообще не контролировал это – ни на йоту. Мы все предчувствовали, что это скоро произойдет, потому что Пэт и Стэн все время спорили. Пэт спускался из кабинета и указывал Стэну, как нужно делать то или другое, а Стэн хотел поступать по-своему – и это был гарантированный способ добиться своего увольнения.

Я скажу, что, когда Райли наконец стал над нами главным тренером, он вел себя изумительно. Я никогда не видел его таким за всю свою жизнь. Парни, которые знали его раньше, тоже высказывались на эту тему. В тот год он был лучше всех. Он даже сдвинул время начала тренировок на двенадцать часов. Он сказал: «Я знаю, что вы, парни, любите заняться своими делами, поэтому давайте начинать попозже». Мы были ошарашены. Никто не мог поверить в это.

Пэт много внимания уделял мотивационным приемам. Одним из первых его шагов на посту было приглашение всех нас на закрытый показ фильма «Игра по чужим правилам». Он был как-то причастен к производству картины. Он знал продюсера, а его имя было указано в титрах. Это был сеанс тимбилдинга, и я должен сказать, что фильм был очень вдохновляющим.

Бывали времена, когда Пэт вытворял какие-то безумные вещи, и некоторые из них почти не имели смысла. Однажды он выступил с речью о том, что никакая команда не способна добиться успеха, если ее члены не готовы жертвовать собой. Он зашел в раздевалку с ведром ледяной воды. И окунул голову в ледяную воду где-то минуты на две. Все пытались сдержать смех.

Еще Райли делал кое-что из того, что я рассчитывал увидеть, ведь некоторые из его бывших игроков дали мне пару подсказок на этот счет. В перерыве он мог влететь в раздевалку и сломать меловую доску или сокрушить кассетный видеомагнитофон, или швырнуть через всю раздевалку пульт. Он пнул не одно мусорное ведро за то время, что я был в команде. Но многие из этих эмоциональных вспышек были, уверен, спланированными.

С Пэтом основной упор был на интенсивность. Он никогда не сачковал и не собирался давать нам возможность сачковать.

Первые сорок пять минут тренировки мы выполняли упражнение, которое я люто ненавидел – оно называлось индейской тренировкой. Вот как оно делается: представим, что три человека бегут. Пэт дает свисток, и Ди Уэйд должен во весь опор бежать вперед и вставать у меня за спиной с поднятыми руками. Потом снова раздается свисток, и я должен бежать на полной позади него с поднятыми руками; потом опять свисток – теперь очередь Удониса Хаслема бежать на полной скорости с поднятыми руками.

Мы могли бежать трусцой, а он давал свисток, и последний парень в веренице должен был на полной скорости бежать вперед, чтобы оказаться впереди первого.

Мы делали самые разные упражнения, все очень примитивные, и повторяли их снова и снова. Моими основными упражнениями были джамп-хуки и подборы – упражнения времен старшей школы. Упражнения, которые мне не нужно было делать. Но мы делали, пили воду, а потом устраивали полуторачасовые двусторонки на предельных скоростях. Каждый день я сносил чудовищные побои от Майкла Долика. Он был запасным центровым, который пытался заработать себе игровое время, поэтому на тренировках он просто убивал меня: зарубал меня, напирал, молотил. К моменту начала игры я был уже изрядно избит.

Я хотел сказать Пэту: «Это не сработает», но урезонить его было невозможно. Тренеры не могли, руководство не могло, владелец не мог. Никто не мог, поэтому я не собирался раскачивать лодку.

Пэт произносил много мотивационных речей. Спустя какое-то время у меня начинали стекленеть глаза, как только я слышал, что он собирается выступить с очередной речью, честно. Я не смогу передать вам ни одну из его речей, потому что я знал, что все они – чушь собачья. Я знал, что должен делать на площадке, потому что все инструкции мне уже выдал великий Фил Джексон.

Пэт Райли был большим адептом просмотра видео, поэтому после наших поражений мы проводили часовую сессию с разбором всех наших ошибок на видео. На этих сессиях он все время придирался к Ди Уэйду. Пэт всегда хотел, чтобы мы прорывали заслоны, а Ди Уэйд всегда предпочитал проходить их пасами. Эти сессии порой могли быть напряженными. Мы часто слышали: «Видите, что бывает, когда вы не играете на подборе? Вы не в форме, парни!» После чего мы шли наверх и тренировались еще три часа. Каждый раз, когда что-то шло не так, причиной было то, что мы были не в форме.

И хотя тренировки были сущим адом, я очень любил играть за «Майами». Любил играть с Ди Уэйдом и любил ребят из нашей команды.

Одним из самых больших плюсов было то, что мы смогли убедить Гэри Пэйтона поиграть за нас. Я чувствовал, что должен ему чемпионство, учитывая, что в «ЛА» у нас с этим не сложилось. GP нельзя не любить. Он суровый, в его игре всегда много трэш-тока, и он никого не боится. Он был потрясающим игроком, которому все время препятствовал великий Майкл Джордан – в противном случае у GP было бы гораздо больше перстней.

У Пэйтона была возможность оказаться в «Майами» десятью годами ранее и за большие деньги по сравнению с тем, что он получил в «Сиэтле», но он не хотел играть за Пэта. GP думал, что у него впереди еще немало лет в запасе, и не хотел изнурять себя тренировками у Райли. Ко времени прихода Гэри к нам в 2005-м он знал, что ему осталось совсем недолго. Он просто хотел свой перстень. «Я приду только ради тебя, Шак», – сказал он мне.

Джеймс Поузи был еще одним парнем из моей тусовки. Я называл его своим уполномоченным киллером. Если звезда «Далласа» Дирк Новицки убивал нас, я говорил Поузи: «Иди приласкай его пару раз». Поузи фолил на нем, отоваривал ногами по лодыжкам, делал все, чтобы Дирку было максимально некомфортно.

Я не помню, чтобы у нас с Поузи хоть раз был неприятный разговор. Он один из тех ребят, кому я обязан всем, и я, наверное, никогда не говорил ему, как высоко его ценю. Роберт Хорри тоже такой же. Дерек Фишер – еще один. Брайан Шоу и Деннис Скотт. Эти игроки не входят в Зал славы, но без них члены Зала славы вроде меня никогда не смогли бы туда попасть.

Алонзо Моурнинга не было в «Майами», когда я только пришел туда. У нас была история взаимоотношений и не слишком хорошая, поэтому, когда «Торонто» выкупил его контракт, Пэт позвонил и спросил: «Ты не против, если мы его приведем?» Я сказал «конечно».

Я совсем не знал Зо, но он мне не нравился. Он всегда считал, что он лучше меня, или, по крайней мере, так мне казалось с высоты моего положения, поэтому я считал, что должен непременно показать ему, кто тут вожак стаи. Когда меня задрафтовали под первым номером, он шел под номером 2. Мы оба провели отличные дебютные сезоны в лиге, но Новичком года признали меня, а он считал, что награду должен был выиграть он, ну или хотя бы разделить ее со мной.

А когда он подписал свой контракт на 100 млн долларов, я прокомментировал это в прессе, сказав, что если вы столько платите за BMW, то сколько же будет стоить Bentley? Bentley был я. Он был BMW. Это подлило немного масла в огонь нашей вражды.

Конечно, как только я познакомился с ним лично, я поверить не мог, какой это безупречный джентльмен. Он был таким щедрым и обходительным, что я подумал: «Ладно, я ошибся по поводу этого братана».

Антуан Уокер пришел к нам в рамках обмена. Он был ветераном, умевшим хорошо бросать. Туан позвонил мне перед своим обменом в «Майами» и спросил, не соглашусь ли я пойти на урезание зарплаты, чтобы команда могла позволить себе его контракт с текущим потолком зарплат. Он сказал мне, что очень хочет поиграть со мной, поэтому я, будучи командным игроком, согласился на пятилетнее продление контракта на 100 млн долларов с распределением выплат вместо трехлетнего контракта, который приносил бы мне 30 млн долларов за сезон.

А еще у нас был Джейсон Уильямс, которого все звали Белым Шоколадом. Я всегда хотел поиграть с этим типом. Он был разыгрывающим защитником, очень крепким и сбитым сукиным сыном, который еще и умел выдавать идеальные навесы. Я спал и видел, как буду заколачивать мячи с его передач.

Майами был замечательным городом с громадным потенциалом. Когда мы туда переехали, я купил большой красивый дом на Стар-айленд. Это был старый дом Рони Сейкали, а поскольку Сейкали был ростом 2,13 см, мне толком не пришлось ничего переделывать. Душевые лейки уже были установлены на нужной высоте; потолки были оптимальными. Мы с женой полюбили этот дом, а дети там были очень счастливы. Все было отлично.

На выездах я устраивал вечеринки в каждом городе, куда мы приезжали. По сути, я показывал Ди Уэйду, как это делается. А еще пытался тем самым сплотить команду. Вот как это работало: у меня был приятель по кличке Мани Марк, который договаривался с ночными клубами в тех городах, куда мы приезжали играть. Мне платили за то, что я приходил к ним и устраивал вечеринку. Я брал с собой Ди Уэйда, а вместе с ним и Дэймона Джонса, Поузи, GP, Антуана Уокера, Удониса Хаслема и Доррелла Райта. Время от времени, когда мы бывали в Вашингтоне, округ Колумбия, или в Нью-Йорке, Зо приходил тоже, всегда в своей маленькой шляпе. Зо приходилось всегда носить эту шляпу, потому что он был лысым.

Мы называли эти вечеринки «командными собраниями». Мы обсуждали «командные собрания» прямо в присутствии тренеров. Они думали, что на этих «собраниях» мы сидим в комнате и обсуждаем баскетбол. Мы все знали, что значит «командное собрание в одиннадцать». Будь в лобби отеля готовым отрываться.

Пэту это не нравилось, потому что GP, Антуан и Поузи могли чересчур увлекаться вечеринками. Я? Я сидел в своем маленьком закутке, попивая водичку. Дэймон Джонс, который был с нами всего сезон, хватал микрофон и начинал читать рэп.

Дэймон Джонс первым назвал нас бесшабашными. Те чуваки из «Майами», которые называют себя бесшабашными теперь, украли эту фишку у нас. Мы были раньше их на шесть лет. Ди Уэйд, хорош, колись уже. Ты же знаешь, что это правда.

Мы отлично проводили время на этих вечеринках и получали возможность сблизиться. Они облегчали работу и моему телохранителю Джерому, потому что мы все передвигались на одном лимузине и находились в одном маленьком закутке, где он мог отслеживать наши перемещения.

Майами был молодым и роскошным городом, но ему немного не хватало молодых и роскошных людей. Я занимался привычным для Шака делом: сеял любовь.

В нашем доме на Стар-Айленд мы устроили не одну крутую вечеринку. Я водил детей в зоопарк раз в неделю и смог подружиться с его владельцем. Я убедил его позволить мне устроить зоовечеринку, и он привез всех своих животных в мой дом.

Когда люди подъезжали к нему, они видели клетки со львами и тиграми, выставленные на подъезде, и могли сфотографироваться с ними. Верблюды и жирафы свободно разгуливали по территории. Обезьяны тоже были. Мы соорудили большую сцену, чтобы люди могли вылезать на нее потанцевать и повеселиться.

В другой раз мы устроили вечеринку «Сон в летнюю ночь». Гости должны быть одеты, как египтяне. Пришли все – актеры, политики, шеф полиции. К нам слетались суперзвезды из «ЛА». В списке наших гостей мог быть кто угодно, от Дональда Трампа до Ludacris’а.

По случаю одного моего дня рождения мы закатили вечеринку в стиле «Лица со шрамом». Все должны были быть одеты в белые костюмы, как мафиози. Мы арендовали дом в Майами, где проходили съемки фильма, и раздавали гостям сигары. Каждую неделю моя жена Шони и я мелькали на страницах газет. Мне потребовалось совсем немного времени, чтобы завладеть городом. Зо называл меня «самым большим чудо-человеком на планете».

Но на многие из этих вечеринок Пэт не приходил. Единственная, на которую он пришел, состоялась, когда я помог «Хит» выпутаться из затруднительной ситуации. Они планировали провести крупное торжество для держателей абонементов, но что-то пошло не так, и им срочно понадобилось найти место, поэтому я предложил Пэту свой дом. Мы организовали потрясающую вечеринку, и Пэт был очень благодарен за это. Куча людей на лодках приплыли к острову, чтобы послушать концерт Глэдис Найт и The Pips, который мы устроили.

Эти воспоминания о времени в «Майами» помогли мне оставить в прошлом мой уход из «ЛА». Наша команда штамповала победы, парни налаживали взаимопонимание, я врубил «режим Шака» на полную, и мы на всех парах шли к чемпионству. Я чувствовал это.

Когда настало время плей-офф 2006 года, мы одержали пятьдесят две победы и выходили на пик формы – очень вовремя. Пэт пришел к нам в раздевалку с чашей. В ней были перемешаны картотечные карточки с именами всех игроков команды. Его девизом был: «15 сильных». На каждой карточке было какое-нибудь высказывание. Пэт ясно дал понять, что не хочет раскрывать содержимое чаши. Каждый раз, когда мы открывали доступ в раздевалку журналистам, чашу накрывали чем-нибудь сверху. Он угрожал нам весьма солидным штрафом, если кто-нибудь из нас проболтается по поводу содержимого чаши.

Как-то раз он пришел и сказал: «Вот мой чемпионский перстень, и сегодня я кладу его в чашу». Иногда он клал туда вдохновляющий DVD. Другие ребята просто вкидывали в чашу фотографии своих близких. Я никогда ничего туда не бросал, но понимал замысел Пэта.

Пятнадцать сильных. Слоган был понятен и близок всем нам. Мы приняли его, но мне пришлось добавить замыслу немного пацанской простоты, чтобы сделать его интереснее. Идея с чашей была довольно банальной, поэтому я сочинил сальный рэп про эту чашу, чтобы она стала нам немного роднее.

Поскольку я был единственным в команде, у кого был перстень, ребята постоянно спрашивали у меня, как нужно готовиться. Мой совет был простым: весь сезон делай одно и то же. Если начинал год, ложась спать в два часа ночи, то и заканчивать его надо так же – ложась спать в два ночи. Если весь сезон в день накануне игры ты ходил тусоваться, то продолжай следовать этому ритуалу. За годы игры я обнаружил, что такая стабильность очень важна. Твое тело привыкает к определенному ритму, и тебе нужно, чтобы оно его сохранило.

Я говорил ребятам: «Просто выходите играть, пацаны. Давайте притащим эту штуку домой. Я не могу дождаться начала плей-офф. Мы пройдем весь путь до конца. Я уже думаю о том, что надену на чемпионский парад».

На пути к финалу мы обыграли «Чикаго», «Нью-Джерси» и «Детройт». Ни одна из этих команд не смогла нас испугать.

В общем, мы вышли в финал, чувствуя, что у нас довольно неплохие шансы против «Даллас Маверикс». И вот тогда нам хорошенько съездили по морде. Джейсон Терри накидал нам 32 в первой игре, и «Мэверикс» победили. Потом, во второй игре, Дирк Новицки набрал 26 очков и сделал 16 подборов, и внезапно оказалось, что мы уже уступаем в серии 0:2.

Ди Уэйд немного напомнил мне самого себя времен моего первого финала, против Хакима. Он был слишком мягок, слишком уважителен ко отношению к соперникам. Я сказал ему: «Разозлись. Почувствуй голод. Ты можешь взять эту серию в свои руки». Меня опекали и спереди, и сзади, и я не мог сделать вообще ни хрена. Ди Уэйду нужно было выступить вперед и взять свое.

Я сказал ему: «Все, что от нас требуется, это выиграть одну игру, а дальше они у нас в кармане. Поверь мне, я знаю этих ребят из «Далласа». Они начнут зажиматься. Джейсону Терри никогда не нравилось играть под давлением».

Владелец «Далласа» Марк Кьюбан оказал нам огромную услугу. Они вели в серии 2:0, и он начал рассуждать по поводу будущего парада. Они даже опубликовали в газете его маршрут. Пэт ухватился за это еще раньше, чем я.

Он пришел в раздевалку разъяренным. Он колотил по столу, швырял стулья, толкал игроков и орал: «После всего, что мы пережили, 15 сильных, скажите мне, неужели мы сдадимся? Это чертов хрен планирует сраный парад!»

Он немного переигрывал, но свою точку зрения донес. Я изрядно накрутил своих пацанов GP, Антуана и Поузи, а Ди Уэйд позаботился о молодых, и с таким настроем мы были готовы играть.

Но каким-то образом умудрились отстать от них на тринадцать очков в третьей игре. На секунду мне показалось: «Эй, а ведь мы можем и не выиграть». Но в тот момент, пока у меня в голове проносилась эта мысль, я посмотрел на Поузи и увидел на его лице выражение «еще ничего не кончено» – то же самое выражение было на лицах Антуана, GP и Ди Уэйда. Поэтому когда мы встали в круг, я сказал: «Давайте продолжать то, что начали».

По правде говоря, нам было не привыкать отыгрываться. Я любил наш коллектив за то, что эти ребята никогда не паниковали. Время от времени случалось такое, что мы злились друг на друга, но мы верили друг в друга.

Удонис Хаслем был трудоголиком, который был готов сделать все, о чем бы ты его ни попросил. Все вообще. Он и есть «Майами». Он там родился и вырос и сделал бы все, что угодно, чтобы остаться в команде. После сезона 2009/10 у него, как свободного агента, было несколько предложений, суливших ему больше денег, но он захотел остаться. Он любил Пэта, а Пэт любил его. Если бы Райлс приказал ему прошибить собой кирпичную стену, он бы спросил: «Как быстро надо бежать?» Процент жира в его организме всегда был на требуемом уровне. Он никогда не жаловался, сколько бы ему ни давали бросать: часто или вообще никогда. Он из тех ребят, которые помогают выигрывать чемпионства.

Алонзо Моурнинг был таким же. Он многим пожертвовал, чтобы попасть в эту чемпионскую команду. Он мог поехать куда угодно и проводить на площадке больше минут, но был готов уступать мне ради блага команды.

В первой и второй играх серии я смазал 14 из 16 своих штрафных бросков. Меня это бесило и смущало, поэтому вечером накануне третьей игры, когда мы вернулись в Майами, я пошел в спортзал, чтобы потренировать там броски. Было поздно – около девяти или десяти вечера, но я услышал музыку и какой-то шум.

Оказалось, что это Ди Уэйд работал там над бросками с отклонением и «бомбочками». Я был впечатлен. Это был первый случай со времен Коби, когда я увидел молодого парня, серьезно работающего над своей игрой. Я только бросал штрафные, а он выкладывался на полную. С ним там был пацан, который бросал мячи от щита к середине площадки, чтобы Ди Уэйд мог убегать в отрыв.

Уэйд перевернул ход серии для нас. Он играл фантастически. Просто взять все в свои руки, и все. В третьей игре он набрал 42 очка и доминировал на площадке. Я тоже внес вклад 16 очками, 11 подборами и 5 ассистами. GP забросил монструозным броском, выиграв для нас эту игру, а Дирк на последних секундах промахнулся, исполняя штрафной.

У игры в финалах есть такое свойство: как только ты набрал ход, тебя уже ничто не способно остановить. Когда Поузи начал класть трешки, Антуан стал забивать важные броски, а я наконец попадать с линии штрафного, появилось стойкое ощущение, что расклад сил меняется.

НАШИ БОЛЕЛЬЩИКИ БЫЛИ ВЕЛИКОЛЕПНЫ. ВСЕ В БЕЛОМ, ВСЕ РАЗМАХИВАЮТ ПОЛОТЕНЦАМИ, ШУМЯТ. КАК ТОЛЬКО К ДЕЛУ ПОДКЛЮЧИЛИСЬ ТРИБУНЫ, ВЗГЛЯД ДИРКА НОВИЦКИ СТАЛ ДРУГИМ.

В четвертой игре победу нам принесла защита. Защита и очередная блестящая игра от Ди Уэйда. В четвертой четверти мы не подпустили «Мэверикс» к себе ближе, чем на 7 очков, что стало новым рекордом.

По ходу четвертой игры Джерри Стэкхаус сделал вопиющий фол на мне. Он был расстроен, потому что в первой игре он шел на корзину, а я просто стоял под ней, и он врезался в меня так, что сломал себе нос. Вероятно, он хотел поквитаться со мной. Но мое преимущество в том, что я был скроен так, чтобы сносить наказания. Сержант очень постарался этого добиться, применяя ко мне тактики наказания в детстве.

Я убегал к корзине в быстром отрыве, и Стэйкхаус, выпрыгнув, заехал мне локтем по затылку. Я даже не почувствовал удара. Когда кто-то атакует тебя всем, что у него есть, а ты в ответ даже не морщишься, знай – ты их уделал.

Я усвоил это в борьбе против Хакима в свой первый финал. Я шарахнул его в живот, а он сказал: «Это было неплохо». Он никогда не прибегал к трэш-току, никогда не злился. В следующем розыгрыше он запутал меня пятью резкими маневрами, а потом забросил с отклонением. Когда мы бежали на противоположную сторону площадки, он сказал: «Тебе следует бить меня сильнее, здоровяк». Я помню, как думал: «Черт, так вот как это делается!»

Когда я пошел к корзине и Стэкхаус врезал мне, моей первой мыслью было размахнуться в ответ, но динь-динь-динь! Теперь я не могу такое вытворять. Лучшее, что я мог сделать – особенно с учетом того, как ужасно я бросаю штрафные, – это подняться и забить оба своих штрафных, что я и сделал.

После игры у меня спросили об этом эпизоде, и я сказал им: «Мои дочери пинают меня сильнее, когда я прихожу домой».

Я всегда умел драться, но также и умел принимать удар. Люди спрашивают меня: «Кто бил вас сильнее всех? Кто бы самым жестким?» Я отвечаю: «Мой отец. Никто другой и близко не подобрался».

В общем, мы отыгрались в серии, превратив 2:0 в 2:2, а Джерри Стэкхаус получил дисквалификацию на пятую игру за свою попытку свалить меня.

Пятая игра перетекла в овертайм. В тот момент мне показалось, что «Даллас» немного запаниковал. Ди Уэйд уничтожал их, и им нечего было на это ответить, поэтому они начали винить во всем судей. Они утверждали, что им не разрешается даже прикасаться к Ди Уэйду и что им свистят «фантомные фолы». Ди Уэйд в той игре получил 25 попыток на штрафных – столько же, сколько вся команда «Мэверикс», вместе взятая, так что напряг, может, и был, но они совсем потеряли самообладание.

После того как Ди Уэйд выиграл для нас игру двумя штрафными бросками, Дирк пнул мяч на трибуны, а Кьюбан ополчился на рефери и начал рассказывать какие-то теории заговора – стало ясно, что все летит под откос.

«Мэверис» начали препираться на площадке. Глаза никогда не лгут. Тот свирепый взгляд, который был у Джейсона Терри в первой и второй играх серии? Пропал. В грудь себя больше никто не бил – все разом перестали. В третьей и четвертой играх глаза игроков «Мэверикс» расширились, а к пятой повылезали из орбит. Я своими ушами слышал, как один из них сказал: «На нас нет давления».

Правильно. Вам просто хана.

Когда начинается исполнение национального гимна, я всегда сначала стою, опустив голову, а потом поднимаю ее, чтобы увидеть, кто наблюдает за мной. Парочка игроков «Далласа» пялилась на меня перед пятой игрой, но как только я поднял голову и поймал их взгляды, они стали смотреть в пол.

То же самое было с Крисом Уэббером, когда он был в «Сакраменто», и Арвидасом Сабонисом в «Портленде». Они смотрели на меня, а я смотрел на них в ответ, как бы говоря: «Именно так. Я пришел за тобой».

После того как мы выиграли три игры подряд и вышли вперед в серии, 3:2, нам пришлось лететь обратно в Даллас, чтобы попытаться закрыть серию в шестой игре. Пэт вошел и сказал: «Все пакуйте с собой только один костюм. В этой игре мы закончим дело». Он говорил всерьез. Он сказал парням: «Если решите взять с собой два костюма, можете спокойно оставаться дома. Я не пущу вас в этот автобус». Он реально проверял наш багаж, когда мы залезали в автобус.

Я собрал с собой черный костюм с черной рубашкой, потому что в моем представлении мы ехали надирать задницы и устраивать похороны. Как только мы прибыли в Даллас, Пэт разлучил нас с нашими семьями. Он поселил их в один отель, а нас перевез в другое место.

Мы обыграли «Мэверикс» 95:92 и выиграли чемпионство. Одного парня мне было очень жаль, и это был Дирк Новицки. Дирк не был записным фаворитом. Он блестящий игрок. Всегда делал то, что должен был. Он хороший парень, трудяга. Я один из тех, кто хорошо понимает: в одиночку тебе не справиться. Я знал, какая участь ждет этого бедолагу. Всех собак повесят на него, хотя он как раз отыграл отлично.

После победы мы устроили роскошную вечеринку в отеле Crescent Court. Тусовались всю ночь. Пэт Райли плясал, как дурачок. Мне было очень приятно наблюдать, как он расслабляется. Многие ребята брали в руки микрофон и рассказывали, что именно они любят в нашей команде. Я ничего не говорил. Это было не мое шоу. Это была ночь Ди Уэйда. Я был так рад за него, Удониса и Зо. Для меня это чемпионство стало четвертым, и хотя впечатления от них никогда не надоедают, в первом титуле есть что-то особенное. Поэтому я как бы немного отстранился и наблюдал за ребятами, у которых раньше не было перстня, такими как Антуан, GP и Поузи.

Конечно, по возвращении в Майами мы стали королями Саут-бич. Все любили нас. Мы бесплатно обедали в любых ресторанах. Нам бесплатно предлагали особняки и машины.

Все, что я пообещал городу Майами, сбылось. Мы выиграли чемпионат, мы воцарились в городе, а я доказал, что могу побеждать везде, а не только вместе с разыгрывающим пуляльщиком в Лос-Анджелесе.

Я не был единственным, у кого за плечами был багаж «озерника». В ту ночь, когда мы выиграли чемпионство, Пэт Райли, выигравший все свои чемпионства в «ЛА», схватил меня, обнял и поблагодарил, а потом сказал: «Мы вернулись».

Глядя на то, как он отплясывает, он, человек, который всегда держится хладнокровно и говорит о важности хладнокровия и том, что всегда нужно быть начеку, я думал: «А Пэт Райли, пожалуй, не так уж и плох в самом деле».

Как я уже говорил раньше, ошибка.

Август 2006 года
Пекин, Китай

Шакил О’Нил обозревал тысячи пекинских граждан, галдевших и пытавшихся подойти к нему ближе, вытягивавших шеи вверх, чтобы хотя бы мельком взглянуть на его внушительную фигуру за два метра ростом. Китайцы окрестили его «Большой акулой» и за время его турне по их стране постоянно просили у него две вещи: разрешить им один раз его потрогать и сделать фотографию.

«Такое чувство, что вы ненастоящий», – признавался его переводчик.

Все еще купаясь в лучах славы благодаря завоеванному чемпионству с «Хит», О’Нил подписал контракт с компанией Li Ning, чтобы продавать спортивные товары под своим собственным брендом.

Как и комиссар NBA Дэвид Стерн, Шак искал способы обратить глобализацию баскетбола в капиталы. Азия, заключил Шак, – прибыльный и неосвоенный рынок. «Как и всегда, – подмечал один из чиновников лиги, – Шак был на шаг впереди своих коллег по цеху».

Большая акула почтительно поклонился ширившейся толпе людей, собравшихся в Пекине посмотреть на него, и объявил: «Здравствуйте. Я – Шакил О’Нил, и я люблю Китай».

Было ясно, что это чувство взаимно. Легенда гимнастики, олимпиец Ли Нин, в честь которого была названа компания по производству спортивной одежды, выбрал О’Нила в качестве лица компании после того, как изучил данные опросов, которые показали, что Шак был не только одной из самых узнаваемых в Китае звезд, но также мог похвастать одним из самых высоких рейтингов одобрения. Это оставалось правдой, несмотря на серьезную оплошность, допущенную О’Нилом тремя годами ранее, когда в попытке пошутить в ответ на вопрос о любимом китайском баскетбольном герое Яо Мине, он сказал: «Передайте Яо чинг-чонг-янг-ва-ах-со!»

Псевдокитайскую тарабарщину Шака мгновенно осудили, сказав, что это проявление неуважения и расистской бестактности. Яо в благородном порыве попытался разрядить напряжение, пошутив: «Выучить китайский трудно. У меня тоже были трудности с ним в детстве», – но негодование не утихло. Шак спровоцировал международный конфликт.

Спустя считаные минуты после допущенной Шаком ошибки, его отец Филип Харрисон, позвонил ему в гневе:

«Я думал, что учил тебя хорошим вещам! – грохотал он. – Это было совсем не смешно! Не смей говорить такое Яо Мину. Он твой брат. Ты должен выказывать ему уважение, которого он заслуживает».

«Шакил, как тебе не стыдно, – распекала его мать. – Ты должен извиниться перед этим приятным молодым человеком».

Извинения вскоре последовали. Три года спустя Шак также выразил свое сожаление лично родителям Яо на частной встрече.

Но уже было ясно, что народ Китая простил его. Под восторженные возгласы одобрения Ли Нин объявил о том, что сделал заказ на изготовление 15-метровой статуи О’Нила, которую должны будут установить по соседству с парком Чаоян.

В последующие годы Бэрон Дэвис и Эван Тернер сменят Шака на посту официального лига Li Ning, компании, намеревавшейся стать азиатской версией Nike.

Однако ни один из них не оказал такого же влияния, какое оказал здоровяк летом 2006-го. Китайские журналисты засыпали его вопросами, а после позировали для фотографий. Один восторженный репортер спросил: «Вы можете выиграть больше перстней с «Майами Хит»?»

«Надеюсь, – отвечал Шак. – Мое тело сейчас немного избито, но нет ничего такого, чего не мог бы излечить плодотворный отдых».

Находившийся в 7500 тысячах миль от него, в Майами, Флорида, тренер Пэт Райли поморщился, услышав эти слова.

Пока я занимался презентацией своей новой линейки одежды в Китае, Пэт Райли занимался тем, что рассылал всем нам письма по поводу процента жира в организме. Он придумал новые, продвинутые угрозы, но свое письмо я даже не стал открывать. Я знал, что не покажу требуемых цифр.

Пэт переживал, что выигрыш чемпионства слишком сильно расслабит нас. И говоря откровенно, он был прав. Так и вышло.

Мы праздновали победу чуть дольше и чуть усерднее, чем нужно было. Было слишком много всего: вечеринок, рекламных роликов, празднований. Мы потеряли свой настрой.

Моя поездка в Китай была деловой, но также она предоставила мне шанс кое-что поправить. Я так нехорошо себя чувствовал после того, что сказал о Яо. Все задумывалось, как шутка, но это было неправильно, учитывая то, как благородно вел себя китайский народ. Потом эта история еще долго меня донимала. Яо был таким приятным парнем, и хотя тем самым я не сделал ничего необычного – это была стандартная попытка разжечь огонь нашего соперничества в СМИ – мне следовало бы оставить его в покое.

В тот момент, когда произносились эти слова, мой отец заведовал почтой в моем фан-клубе. Он позвонил мне и устроил мне разнос, а потом сказал мне, что Яо присылал мне открытки на Рождество много лет. В каждой было написано одно и то же: «Ты мой любимый игрок».

Черт. Порой я могу быть таким козлом.

Когда я познакомился с родителями Яо, они вели себя очень достойно. Преподнесли мне подарки, встретили, как короля. Я провел с ними пять часов. Перед уходом я сказал им, что считаю их сына воином. Они ответили, что он лишь пытался равняться на своего кумира.

После этого мне стало еще хуже.

Я приехал в тренировочный лагерь без всяких шансов выбить требуемый показатель в 13 % жира в организме. И я был не одинок в этом. Антуан и Поузи тоже пролетели мимо своих цифр и были отстранены.

Крестовый поход против жира выходил из-под контроля, и я чувствовал, что очень устал от него. Устал круглыми сутками пить воду. Устал есть еду для кроликов. Я говорил парням: «Вы всерьез думаете, что Райли делал то же самое в «ЛА»? Вы правда думаете, что он каждый день щипал Мэджика Джонсона за талию?»

Пэт был в бешенстве от того, что мы не вернулись в команду в топ-форме, а это значило, что теперь ему нужно повысить градус накала.

Тренировки стали еще более продолжительными и интенсивными. После плотной тренировки нам приходилось седлать велотренажеры, расставленные вокруг площадки. На нас вешали сердечные мониторы и выводили их показатели на телевизор, где указывалось имя каждого из игроков – так они отслеживали наши сердечные ритмы. Каждый из нас должен был поддерживать его на определенном уровне в зависимости от возраста, веса и роста. Пэт носился туда-сюда, проверяя показатели, и если они не соответствовали тому, что он хотел, он кричал: «Шак, поднажми. Поуз, поднажми». На каждом велике был установлен чип, который все записывал.

Замысел состоял в том, чтобы пристыдить тебя настолько, чтобы твое сердце билось в нужном ритме. Это было унизительно, но мы обнаружили способ обмануть систему. Мы с GP вычислили, что, если все время лапать и тереть датчик на руке, он будет увеличивать показатели сердечного ритма, хотя при этом мы крутили педали без особого усердия. Ди Уэйд и Поузи тоже об этом прознали. В иные дни мы улыбались, сидя верхом на этих тренажерах. Уверен, что Пэт что-то подозревал. Вероятно, он думал: «Что они там, черт побери, задумали?»

Наша команда начала сезон ужасно. В тот вечер, когда мы подняли наш чемпионский стяг над ареной, «Чикаго» размазал нас с отрывом в 42 очка. Мы проиграли восемь из первых двенадцати игр.

Пэт не слишком здорово справлялся с этой ситуацией. Он был большим адептом костюмов и галстуков и считал, что в разъездах мы должны носить только их, но после выигрыша титула мы убедили его немного расслабиться и перейти на джинсы и спортивные куртки. Но как только поражения начали множиться, мы снова вернулись к костюмам.

У Ди Уэйда были проблемы с запястьем, поэтому он не был готов на 100 %. Абсолютно все команды охотились на нас, потому что мы только что взяли титул. В придачу я травмировал колено в игре с «Хьюстоном» спустя всего шесть матчей от начала сезона. Поначалу мы думали, что я переразогнул его, но потом оказалось, что у меня надрыв хряща. Мне сделали артроскопическую операцию, и я пропустил тридцать пять игр.

Прошло всего три с половиной недели с момента моего возвращения в строй, когда Ди Уэйд выбил себе плечо. Даже у Пэта были беды со здоровьем. Он взял короткий больничный из-за проблем с бедром и коленом.

Сказать честно? Думаю, что ему нужен был короткий больничный, чтобы побыть подальше от нас.

Мы были совершенно разобраны.

СМИ от души развлекались в духе «я же вам говорил». Мы стали слишком старыми, слишком «толстыми и довольными», слишком разбалованными. Мы предали дисциплину, которая и принесла нам успех. Бла-бла-бла-бла. Мне приходилось фильтровать все это, чтобы не взорваться и не врезать кому-нибудь.

Я прибегнул к стратегии, которую называю «шэм» (SHAM). SHAM расшифровывается как Short Answer Method (Метод коротких ответов). Это когда я начинаю говорить очень тихим и вкрадчивым голосом, отвечая на вопросы односложно, из-за чего записи моих комментариев становятся практически бесполезными. Пояснение для журналистов: когда я так делаю, это значит, что меня достали однотипные старые вопросы. Это значит, что я больше не хочу с вами разговаривать. Это значит, что я шэмлю вас.

И хотя добрую часть сезона я был травмирован, болельщики все равно на голосовании выбрали меня центровым стартовой пятерки Востока в Матче Всех Звезд 2007 года. Некоторые репортеры кудахтали, что мне там не место, но я повторю им снова: дайте людям то, чего они хотят. Они хотели Шака. Так было всегда. Я пытался не злиться из-за этого. Когда кто-то спросил у меня, что я думаю о том, что попал в команду, хотя пропустил так много игр, я ответил им:

Я, КАК ПРЕЗИДЕНТ БУШ. Я МОГУ ВАМ НЕ НРАВИТЬСЯ, ВЫ МОЖЕТЕ НЕ УВАЖАТЬ МЕНЯ, НО ВЫ САМИ ПРОГОЛОСОВАЛИ ЗА МЕНЯ».

Как всегда, NBA рассчитывала, что я устрою шоу на Матче Всех Звезд, и я не подвел их. Мы проводили «тренировку» на одном из джем-сейшенов Всех Звезд, и я начал танцевать брейк-данс в центре площадки. Я крутился и разворачивался, стоя на голове, и исполнял в фирменном стиле, а потом подошел к Ле Брону и вызвал его на танцевальную дуэль. В следующую секунду мы же отжигали на пару, дрыгались и двигались, и трясли задницами. Потом я, танцуя, подобрался к Дуайту Ховарду и бросил вызов ему. Он ответил, исполнив несколько корявых движений, но не было никаких сомнений в том, от кого публика перлась больше всего.

Я, может, и был «старым», но у Большой акулы еще оставалась пара па в рукаве.

Порой, несмотря на все то, что у нас не складывалось по ходу того сезона 2006/07, мы все равно сумели выиграть сорок четыре игры. Когда Ди Уэйд вылетел с травмой, я взял игру на себя и попытался удержать нас на плаву. В какой-то момент мы выиграли девять игр подряд, но в первом раунде плей-офф нас вынесли «Чикаго Буллз». Одно дело, когда тебя за четыре матча выносят Майкл Джордан и Скотти Пиппен. И совсем другое, когда такое с тобой вытворяют Луол Денг и Бен Гордон.

Ди Уэйд и я набрали солидные цифры, но помощи у нас было мало. Антуан и Зо провели несколько сильных матчей тут и там, но мы были слишком потрепаны, чтобы пройти дальше.

Это был первый случай за пятьдесят лет, когда действующего чемпиона свипнули в первом же раунде. Такое не хочется видеть в своем резюме.

Гэри Пэйтон каким-то образом угодил на скамейку штрафников Пэта и сыграл лишь в двух наших играх в плей-офф. Он завершил карьеру после сезона 2006/07, и я чувствовал, что он заслужил лучших проводов, чем эти.

Атмосфера вокруг команды изменилась. Все начинало закисать. «15 сильных» сменились на «1 ошибка – и тебя нет».

Как с Поузи. Он сыграл большую роль в завоевании нашего чемпионства. Однако Пэт не был от него в восторге, потому что он был тусовщиком и регулярно не соответствовал требованиям к проценту жира.

И вот как-то ночью Поузи тусовался и припарковал свою машину напротив клуба, где сильно перебрал. Он залез в машину, но даже не завел ее и не тронулся. Его арестовали за то, что называется «езда под подозрением». Его отвезли в полицейский участок, и он позвонил мне, потому что я дружу со многими представителями органов правопорядка, но я приехал туда слишком поздно. Ему уже прокатали пальцы и предъявили обвинение, поэтому я уже ничего не мог сделать.

На следующий день Пэт созвал всех нас и прочитал лекцию о пьяном вождении. Я знал, что она значила. Я знал, что Поузи стоит на выход. Он доиграл сезон у нас, но перешел в «Бостон» свободным агентом летом 2007-го.

Я всегда подозревал, что у Пэта могут быть шпионы на Саут-бич, которые наблюдают за нами. Он, казалось, всегда в курсе того, чем мы занимаемся. Я отрывался на вечеринке, а на следующий день приходил на тренировку, и он говорил: «Шак, почему ты был в этом клубе в два часа ночи?»

На самом деле, в Майами я не был завсегдатаем клубов, но мне нравилось разъезжать на машине вдоль пляжа на своей Crown Victoria с полицейскими маячками. В иные вечера я проезжал мимо и видел машины Поузи или Антуана около клуба и говорил «черт», потому что предчувствовал, что завтра они за это поплатятся.

Наблюдали не только за ними. У нас в команде был молодой парень по имени Доррелл Райт. У него была уйма таланта, но он был типичным игроком Нового века. Много ребят приходит в лигу, и по ним сразу видно, что у них нет той же сосредоточенности, какая была у нас в восемнадцать лет. Когда мне было восемнадцать, я боялся тренеров.

Но не Доррелл. Этот парень пришел и стал делать все, что хотел. У него было около сотни татуировок. Мой отец убил бы меня, если бы у меня было так много. Первую татуировку я себе сделал в двадцать, на Гавайях. Маленькое тату с Суперменом. Я долгое время не позволял Сержанту увидеть ее, потому что знал, что это разъярит его. Моя мама тоже их ненавидит. За годы я накопил еще несколько татуировок, но я все время повторяю своей матери: «Когда я помру, ты все равно увидишь меня только в костюме и галстуке, так что не переживай».

Как бы то ни было, Доррелл был очень атлетичным. Он мог бы быть намного эффективнее, если бы хоть иногда слушал, что ему говорят. Но он был уверен, что все знает сам. Классический случай молодого парня, получившего слишком много и слишком быстро, но толком не заработавшего этого. Но я не «болею против» него. Он провел очень хороший сезон в «Голден Стэйт» (2010/11), так что, возможно, он немного повзрослел.

Нам нравился Доррелл, поэтому мы стали звать его на наши «командные собрания». Он любил ночную жизнь и Саут-бич, и всю движуху Майами. Тем не менее у меня было ощущение, что Пэт следит за ним, и это было совсем нездорово для Доррелла Райта.

Теперь, когда мы играли плохо, это было из-за того, что мы были не в форме и из-за ночных клубов. Очевидно, что раз я не пью, я не могу знать по своему опыту, действительно ли алкоголь разрушает твою игру. Я знаю только то, что Джейсон Капано не пил и всегда сидел дома, и если ты бросал ему мяч, он порой попадал в кольцо, а порой нет. А если ты бросал Антуану, который все время тусовался, происходило то же самое. Иногда он попадал, а иногда нет.

Антуан должен был иметь 10 % жира. Как-то раз он взвесился и показал 10,6 %, и Пэт оштрафовал его за это на две тысячи долларов. Антуан сказал мне, что за свой первый год с Райли заплатил штрафов на пятнадцать тысяч долларов. Он подал апелляцию в Ассоциацию игроков, и они договорились о сделке, по которой половину этой суммы он получил назад, а вторую половину отдал на благотворительность.

Было нетрудно понять, что дни Антуана тоже были сочтены. За день до начала сезона 2007/08 его сплавили в «Миннесоту».

Один за другим мои ребята уходили. «Раскаленные добела» «Майами Хит» стали мертвецки холодными.

Дома у меня тоже не все ладилось. У нас с женой Шони были некоторые проблемы. Во многом виноват в них был я. Я женился в молодом возрасте. Я не оправдываюсь, но из-за того, что я был постоянно так сосредоточен на баскетболе, я не уделял достаточно времени тому, чтобы быть хорошим бойфрендом/мужем.

Я превратился из большого мальчика, который никому не нужен, в большого мужчину, который был нужен всем. Еще вчера девчонки на меня даже не смотрели, а тут вдруг меня стали хотеть все девчонки разом. Мне никогда не приходилось ухаживать за девушками – они ухаживали за мной.

Тяжело быть женой профессионального спортсмена. Мы зациклены на одном – выигрыше чемпионства, – и когда это сделать не получается, ну, находиться с нами рядом не слишком приятно. А еще мы привыкли к тому, что люди постоянно нас тянут и порой мы забываем отталкивать их от себя.

Кроме того, я постоянно ходил по дому смурной. Если я читал негативную статью о себе, написанную кем-то, я вымещал свою злость на жене. Признаю, я был дивой в мужском обличье.

В конечном счете мы с Шони разошлись. В данный момент она живет в «ЛА» с пятью нашими детьми. Мне не хватает их присутствия рядом каждый день. У каждого из них свой неповторимый характер, и они так быстро меняются, и мне обидно упускать это. Я всегда говорю Таахире (она моя дочь от предыдущих отношений), Амире, Мерайе, Майлзу, Шакиру и Шарифу то, что говорил мне мой отец: будь ведущим. Не ведомым.

Самое тяжелое для меня – это открывать дверь в дом и не слышать шесть разных голосов с порога. Да, мы проводим вместе каникулы и лето в Орландо, но я планировал для своих детей не это. Я не хотел этого для них. С возрастом они осознают, что отношения – это трудно. Они требуют работы. И несмотря на всю эту работу, порой лучшее решение – двигаться дальше.

Когда мои дети были маленькими, я обожал лежать на диване, давая им заснуть у меня на груди. Я так хорошо умел успокоить малышей, что мог быть в спортзале на тренировке или заниматься деловыми вопросами и в этот момент получать звонки со словами: «Приезжай домой, дети не хотят засыпать!»

Мой первый ребенок, Таахира, моя неповторимая принцесса. Любой мачо-мэн скажет вам, что хочет первенца мальчика, чтобы его можно было назвать в свою честь с приставкой «мл.» на конце. Я могу вам сказать только одно: когда Таахира родилась на свет, я не хотел выпускать ее из рук целыми днями.

Таахира очень умная юная леди. У нее много хороших идей, и я ей очень горжусь. Скорее всего, она будет работать со мной, когда немного повзрослеет.

Мой сын Шариф спортсмен. Я ему очень завидую. В шесть лет он делает на баскетбольной площадке такое, чего я не мог и в шестнадцать. Прошлым летом я был его тренером, и мы были непобедимы. Он очень-очень смешной и очень чувствительный. На кого-то похоже, правда?

Еще у нас есть Амира, моя вторая принцесса. Она моя защитница. Она всегда настороже, когда мы выходим куда-нибудь и люди начинают к нам подходить. Ей не нравятся большие толпы людей, и она не любит делиться мной. Когда она видит толпу людей, приближающуюся к нам, она говорит: «Папуль, давай пойдем съедим мороженого».

Мой младший сын Шакир во многом наделен такими же атлетическими качествами, как Шариф, но он жесткий, свирепый парень. В нем есть эта гремучая черта, которая есть и у моего отца, и у меня самого. Как-то раз моя мама пришла к нам, и Шакир сделал что-то безумное, так что она опустила вилку и сказала: «Да это же ты, малыш». Так что я говорю Шакиру, что он мой брат-близнец.

Крошка Мерайя просто очень милое-милое дитя. Она любит целовать, целовать и целовать своего папочку в щеку. Она самая любвеобильная из всех. Она очень по-матерински заботливая, всегда собирает всех вместе. Когда она вырастет, она обязательно сделает для людей нечто особенное.

Майлз сейчас подросток. Моя бывшая жена Шони уже была беременная Майлзом, когда мы познакомились, но он один из моих, как я привык считать. Он очень умный парень, думающий, читающий. Он лучший старший брат для своих младших сибсов.

И Шариф, и Шакир очень любят баскетбол. Они как маленькие губки. Они хотят все знать. Они любят NBA, поэтому я иногда ставлю записи Аллена Айверсона, и мы их смотрим, а потом врубаем немного Трэйси МакГрэйди, и они поверить не могут, насколько Ти Мэк был хорош до того, как получил травму. Они любят смотреть хайлайты игры и своего дяди Коби.

Недавно Шариф пытался повторить джамп-шот Рэя Аллена. Шакир работал над разворотом Блэйка Гриффина. Поверить не могу, насколько они резкие. Я покажу им что-то раз, а спустя неделю или месяц они возвращаются ко мне и уже блестяще это умеют.

Однажды они по достоинству оценят то, что творил их отец в свои годы, но прямо сейчас им интереснее другие игроки. Это нормально. У меня заготовлены нарезки с лучшими моментами Шака на тот случай, когда они будут готовы их увидеть.

Наш сезон 2007/08 в «Майами» начался еще хуже, чем предыдущий. Двадцать второго декабря мы играли с «Ютой», и я прокатился по судейскому столу, когда погнался за улетавшим мячом. Я повредил бедро. По правде говоря, у меня болела вся нога – лодыжка, бедро, все. Я взял пару выходных, вернулся на следующий день после Рождества и усугубил травму. Мне сделали рентген, но он ничего не выявил.

Мы пробовали отдых, лед, противовоспалительные средства, растяжки, но ничего не помогало. Мою спину тоже начало клинить, а тренерский штаб никак не мог понять, что со мной не так. Меня это очень раздражало, но далеко не так сильно, как раздражало Пэта. Мы проигрывали игру за игрой, и ему было нужно, чтобы я вернулся в строй.

Команда находилась в затяжном турне, которое, как оказалось, обернулось пятнадцатиматчевой серией поражений, когда моему телохранителю Джерому и мне сообщили, что для нас забронированы места на раннеутренний рейс в Лос-Анджелес, где нас будет ждать один доктор. Мы тогда были в Миннесоте, поэтому я кинул в сумку кое-какие вещи, нанял такси и втиснулся в крошечный самолетик, летевший в «ЛА».

К тому времени, как, спустя несколько часов полета в этой консервной банке, я наконец туда добрался, у меня все очень сильно болело.

Пэт свел нас с доктором, которая занималась так называемой пролотерапией. Смысл ее в том, что тебе вкалывают сладкую воду в связки и суставы, чтобы увеличить приток крови туда и стимулировать ткани. До того момента меня обкалывали кортизоном. Но как только я стал замечать, что из шприца течет кровь, я одобрил идею попробовать что-то новое.

Эта женщина, к которой меня отправил Пэт, воткнула в мою ногу штук пятнадцать игл, а потом ввела мне сладкую воду. Было больно, но мне было все равно, лишь бы терапия сработала. Я провел у нее почти неделю и прошел четыре процедуры.

Когда я вернулся, я чувствовал себя довольно неплохо, но спустя две-три игры ноги опять начали барахлить, поэтому я снова сел в самолет до Калифорнии. Я повторил эти поездки три или четыре раза. Проблема была в том, что когда по возвращении в Майами, я спросил: «А какой будет последующая терапия?» – мне никто ничего не мог сказать. Ее попросту не было.

Наша команда сильно сдавала. Я пропустил девять игр, и мы проиграли их все. Пэт злился на меня, но я правда не знаю, чего он хотел от меня. Я съездил в Калифорнию к той дамочке с сахарной водой, когда он об этом попросил, но это было лишь временное решение. Я был обеспокоен. Думал, что моей карьере конец.

В конце января Пэт заставил меня сделать МРТ, которая показала, что у меня повреждение мягких тканей и небольшое воспаление, но никаких «структурных дефектов». Они начали называть это бурситом, но было видно, что Пэт считает, будто я мухлюю.

Пэт пытался заставить меня поговорить с психологом. Этот парень пришел в нашу раздевалку и пообщался с несколькими игроками. Мне совсем не нравились его вопросы, касавшиеся моей личной жизни, поэтому я вел себя предельно неуважительно к нему. Наконец он подобрался ко мне и стал пытаться вывести меня на откровения о своих чувствах, а потом сказал: «Ты злишься. Из-за чего ты злишься?» Я сказал ему: «Мне не нравятся люди, которые понятия не имеют, что происходит, но при этом притворяются, будто это не так. Я знаю, что ты – человек Пэта, так зачем мне с тобой разговаривать?» На этом наш разговор закончился.

Травма раздражала меня. В один из дней я стоял около своего шкафчика и чувствовал сильную боль, и в этот момент я сорвался. Зо попытался поговорить со мной. Он знал, что мне досадно от того, как Пэт обращается со мной. Он сказал мне, что, когда он был главной звездой «Хит» и лидировал в команде по набранным очкам, подборам и блок-шотам, он все равно в глазах Пэта оставался мальчиком для битья, и тому было неважно, какую результативность Зо показывал.

«Пэт никогда не дает спуску своим звездам, – сказал Зо. – Таков его стиль».

Возможно, Зо устраивал такой стиль, но меня нет. У меня была травма, которую мы не могли разгадать, и Пэт начал рассказывать людям, что я ее симулирую, что вдобавок я развожусь, а наши результаты сейчас плачевны, вот я и расхотел играть. Когда я перешел в «Финикс», тамошний генеральный менеджер Стив Керр сказал мне, что Райли говорил всем, что я «симулирую» травму. Я слышал об этом и от других.

Я не буду врать. Это задело меня. Если бы он просто отвел меня в сторону и сказал: «Эй, у нас больше не складывается. Пришло тебе время уйти», мы могли бы поговорить по существу. Мы могли бы избежать всей той мерзости, которая случилась потом. Я не пытаюсь пристыдить мужика, но я не люблю, когда люди лгут обо мне. Не надо говорить своему владельцу, что я симулирую после всего того, что я сделал для твоего города, твоей команды и тебя лично.

Как только меня обменяли в «Финикс», их физиотерапевты сразу поставили меня на ноги. Они поняли, что все это время меня лечили неправильно.

Инструктор «Финикса» по физподготовке, Аарон Нельсон, решил мою проблему. Он и его коллеги из штаба «Финикса» творили чудеса, за годы работы вернув в строй многих травмированных спортсменов, в том числе Гранта Хилла, Антонио МакДайесса и Стива Нэша, у которого много лет были хронические проблемы со спиной.

А еще он свел меня с чуваком по имени Майкл Кларк, который работал в «Санс» физиотерапевтом команды – он объяснил мне, что мое тело сбоило из-за многочисленных «осечек». Мой палец на ноге, подвергшийся хирургическому вмешательству, перестал сгибаться, что вызывало нагрузку на лодыжку и мешало ей правильно вращаться. Это провоцировало проблемы с бедром и выше, с тазобедренным суставом и даже ягодичными мышцами.

Все проблемы восходили к моему дурацкому артритному пальцу. Из-за того, что палец не хотел сгибаться, я прыгал, отталкиваясь от подушечек стопы. Это изменило мою походку и то, как я прыгал, а еще подвергло колоссальной нагрузке остальную часть ноги. Была словно цепная реакция.

Никто в Майами не догадался связать друг с другом эти факторы. Аарон Нельсон и Майкл Кларк были первыми, кто это сделал. Они провели тщательный осмотр и начали заставлять меня работать над укреплением мышц кора, над гибкостью и умением держать баланс. Они смогли добиться того, что мои ягодичные мышцы вновь стали правильно сокращаться. Мне потребовалось несколько недель, но к концу февраля я снова был готов играть.

Как только я вернулся на площадку, Пэт, должно быть, позвонил своему приятелю Биллу Уолтону, потому что не успел я и глазом моргнуть, как Билл уже выступал на телевидении со словами: «Шак бегает, и на вид с ним все хорошо. Почему он не мог так же в «Майами»?»

Меня это сильно оскорбило. Вот этот Билл Уолтон, который был травмирован большую часть своей карьеры, который даже судился с врачом команды, потому что считал, что его сломали, будет говорить обо мне и моих травмах? Ну уж нет. И не подумаю сидеть молча и слушать эту ересь.

Конечно, журналисты спрашивали меня об этом. Я сказал им: «Я слышал комментарии мистера Уолтона и считаю, что мистер Уолтон нарушил 7-й пункт 225-й статьи кодекса Иерархии Больших, а это означает, что его послужной список недостаточно хорош, чтобы рассуждать о том, что я сделал».

Билл Уолтон выиграл два чемпионства – и одно из них благодаря Ларри Берда, на чьей жопе он доехал до титула. У меня на тот момент было четыре перстня. И он мне будет рассказывать что-то про победы? Он за карьеру набрал около 6000 очков. Я свою завершил, перевалив отметку в 28 000. Поэтому я не считал, что он имеет право говорить обо мне в таком ключе. Когда он высказался обо мне первые пару раз, я не стал обращать внимания. Я всегда выказывал ему уважение, которого заслуживают все большие. Но когда он продолжил комментировать, я решил, что с меня хватит.

Я сказал: «Я смотрю на то, что сказал мистер Уолтон, и понимаю, что люто ненавижу одну вещь – лицемерие. Так что раз я «симулирую» свою травму, то тогда вся его игровая карьера – одна сплошная симуляция».

Меня напрягают люди вроде Билла Уолтона. Вы знаете этот типаж – чувак, который летает вместе с командой в одном самолете и лижет зад тебе и твоим партнерам, но стоит ему только прийти на телевидение, как он тут же начинает громить эту команду и говорить о тебе так, будто ты какой-то второсортный лавочник.

Выкажи немного уважения, Билл. Не надо говорить со мной так, будто я – пустое место. Мы в одном с тобой клубе – в Клубе Больших, в Клубе 50 лучших игроков в истории, в Чемпионском Клубе.

Среди больших принято негласное правило. Мы осознаем физическую нагрузку, которая выпадает на наши тела, и ту критику, которую нам приходится выслушивать из-за того, что считают, будто баскетбол намного легче, если твой рост выше 2,10. Это не так, он не легче. Ты это знаешь, Билл, но все равно решил нарушить кодекс.

Пэт всем рассказывал, что мне не становилось лучше из-за того, что я отказался проходить тот курс реабилитации, который они для меня составили. Я перестал ему следовать, потому что он попросту не работал. Инструктор «Майами» Рон Калп проводил сеансы электростимуляции, но они не помогали.

Выходной билет из города мне был выписан в середине февраля. Тогда между Пэтом и игроками была большая напряженность. В общем, мы собирались начать тренировку, но Джейсон Уильямс зашел в зал с опозданием секунд в десять.

Пэт в типичной своей манере начинает ругать его и вопить: «А ну пошел на хрен отсюда!»

Они с Джей Уиллом начинают орать друг на друга, Джей Уилл разворачивается, чтобы уйти, и пинает стеллаж с мячами. Он брызжет жвачкой Wrigley во все стороны. Он уходит прочь, а я говорю: «Джей Уилл, вернись. Не надо никуда уходить».

Пэт слышит это и начинает срываться на мне. Теперь Джей Уилл уже на моей стороне. В каком-то смысле я нес ответственность за него, потому что привел его в нашу команду.

Я говорю Пэту, что мы команда и нам нужно держаться вместе, а не выгонять ребят из спортзала. Пэт кричит на меня и говорит, что, если мне это не нравится, я могу тоже убираться с тренировки куда подальше.

Тогда я сказал ему: «А почему бы тебе не заставить меня?»

Я делаю несколько шагов в сторону Пэта. Удонис Хаслем подскакивает ко мне, но я сгребаю его в сторону. Потом меня пытается схватить Зо. Я отшвыриваю его в сторону, как тряпичную куклу.

Теперь мы с Райли оказываемся лицом к лицу, подбородок к подбородку. Я пытаюсь ткнуть ему пальцем в грудь, а он все время смахивает мой палец прочь, и обстановка накаляется. Становится шумно. Он орет: «Пошел ты!», а я отвечаю: «Сам пошел!»

Зо пытается успокоить нас обоих, и я слышу в его голосе монотонную панику. Он все повторяет: «Нет, здоровяк, нет, здоровяк, нет!» Наконец я поворачиваюсь к нему и говорю: «Не волнуйся. Я не буду бить его. Ты что, думаешь, я совсем сбрендил?»

Тут Пэт решает, что тренировка окончена. Он выходит из зала и спускается в свой кабинет внизу, а остальные просто стоят, как вкопанные. Никто не понимает, что делать. Думаю, они были весьма шокированы, потому что это был первый случай на их памяти, когда кто-то посмел дать отпор Пэту.

Все как будто начали понемногу пятиться от меня, потому что на лице у меня было убийственное выражение: «Шак сейчас слетит с катушек». Они знали, что в таком состоянии ко мне лучше не лезть.

Очевидно, эта ситуация стала моим концом в «Майами». Пэт знал это, и я знал это. Я позвонил своему дяде Майку и своему агенту Перри Роджерсу и сказал им: «Давайте запросим обмен прежде, чем он возьмет эту историю под свой контроль». Я знал, что поскольку Пэт – маньяк контроля, он обязательно захочет повернуть ситуацию в свою пользу.

В конечном счете мне было немного грустно из-за всей этой истории, потому что город Майами очень тепло ко мне относился, и я не хотел проявлять неуважение к болельщикам команды. Кроме того, я любил владельца «Майами» Микки Арисона. Он был лучшим владельцем из всех, с кем мне доводилось общаться. Он был дружелюбен, обходителен, щедр и добр. Он поддерживал нас, но никогда не вмешивался – так должен вести себя каждый владелец.

Я не большой трепач, но когда я только приехал в Майами, мистер Арисон пригласил меня на свою роскошную яхту. Он сказал мне: «Я рад, что ты здесь. Продажи билетов подскочили, и я думаю, что мы можем выиграть чемпионство. Если тебе что-нибудь потребуется, просто позвони мне».

Вот какой стадии достигли наши с ним отношения. Я не из тех, кто часто тусуется с владельцами, но всякий раз, когда мы с ним виделись, я получал удовольствие от общения, даже если мы просто обменивались приветствиями: «Эй, как дела? Шалом!» Уверен, что Пэт жаловался ему на меня. Уверен, он говорил ему, что я симулирую травму, и Микки это, скорее всего, не обрадовало.

Из всего случившегося меня больше всего расстроило именно это. До сих пор не могу поверить, что Пэт сомневался в том, что я не мог играть из-за травмы. Они хотели заставить меня пройти реабилитацию, а потом швырнули мне это в лицо, когда я ушел из команды, потому что не хотел делать то, чего они от меня хотели, но я им попросту больше не доверял. Сколько еще раз я должен был слетать в Калифорнию, чтобы там мне вкалывали иглы в ноги, прежде чем кто-нибудь сказал бы: «Эй, а может, это и правда не работает?»

Вскоре после того небольшого инцидента с Пэтом он позвонил Перри и сказал ему: «Все кончено. Мы обмениваем Шака». Перри ответил: «Давай я прилечу, и мы все обсудим». Пэт сказал: «Нет, все кончено».

Он сказал Перри, что они договорились об обмене меня в «Финикс». Перри позвонил мне и сказал: «Что думаешь?» Я незамедлительно ответил: «Поехали».

К моменту моего ухода из «Майами» в моих отношениях с Ди Уэйдом все было далеко не так гладко, как вначале. Все было не плохо, но и не хорошо. Уверен, кто-то нашептывал ему: «Держись от Шака подальше, у него проблемы». Люди спрашивали у меня, не расстроило ли меня то, что Ди Уэйд не встал на мою сторону, но нет, не расстроило, потому что против Пэта переть нельзя. Если попрешь, тебя выдавят, а Ди Уэйд хочет оставаться в «Майами» до конца своей карьеры.

Сейчас он полноценная звезда команды. Очень талантливый малый. Сожалею ли я, что мы не остались друзьями? Не знаю. Суть не в этом, на самом деле. Наша задача – выигрывать чемпионства. Вместе мы выиграли один титул, и именно это я запомню о Дуэйне Уэйде.

Когда Пэт обменял меня, он стал отрицать, что у нас с ним были проблемы. Он сказал прессе: «Я любил Шака, когда он к нам только пришел, и люблю его по сей день».

Он говорил неискренне. Его бесило то, что я вывел его на чистую воду. Ему не нравилось, когда ему бросали вызовы. Уверен, что он считал, будто я пытался разрушить созданную им культуру. Возможно, он был прав. Я считал, что эта «культура» нуждается в доработке.

Самое грустное во всем этом то, что все это можно было исправить, просто наладив коммуникацию друг с другом. Пока я в курсе происходящего, все в порядке. Будь честен со мной, и у нас все будет пучком. Не надо говорить мне: «Мы любим тебя, мы любим тебя, ты помог нашей франшизе громко заявить о себе», – а спустя несколько дней объявлять об обмене меня в другую команду. Просто будь со мной честен. Говори со мной, как мужчина.

Я до сих пор слышу голос Пэта: «Я собираюсь снять с балки джерси нашего «двенадцатого игрока» Майкла Джордана и повесить на ее место твою джерси с 32-м номером. Ты так много сделал для этой франшизы. Твоя джерси станет первой, поднятой над трибунами нашей арены, первой, которую «Хит» выведет из обращения».

А в следующую секунду меня уже нет в команде.

27 февраля 2009 года
«Финикс», Аризона

Шакил О’Нил занял позицию в посте и стал ждать, пока его сдвоят опекуны.

Но они так и не подошли.

«Тренер, – сказал он боссу «Санс» Элвину Джентри, пробегая мимо скамейки запасных, «одиночная опека».

Джентри схватил разыгрывающего Стива Нэша и проинструктировал его: «Пасуй мяч здоровяку».

Шаку оставалась неделя до тридцать седьмого дня рождения, но он словно где-то откопал машину времени. Сразу несколько игроков «Торонто», включая Криса Боша, пытались остановить его, но Биг Кактус продолжал наказывать их данками, джамп-хуками и путбэками. Когда он закончил, на его счету было 45 очков при 20 точных бросках из 25 – самый результативный вечер за последние шесть лет.

«Думаю, я единственный игрок, который, глядя на всех остальных центровых в лиге, думает: «О, а вот и жареная курочка подоспела», – сказал после матча Шак.

«Санс» победили «Торонто» 133:113, и в тот день тренер «Торонто» Джей Триано признал, что в его команде «не было равных Шаку».

Позже Шак сказал, что эта игра показала, что, несмотря на свой возраст, он по-прежнему может решать исход игр, если его будут снабжать мячами должным образом.

Бош был иного мнения. Он сетовал, что О’Нил весь вечер «стоял лагерем» в «краске».

«Я к тому, что ему не свистели три секунды – я-то думал, что это правило для всех, но, видимо, нет», – брюзжал Бош.

«Это серьезное заявление от Ру Пола мира NBA, – парировал Шак. – Крис Бош? Да откуда ему-то знать про три секунды? Он боится идти под кольцо».

Когда в «краске» тебя ждет Биг Шактус, тебя трудно в этом винить.

Я пришел в «Финикс» мирно, подняв руки вверх, как сдавшийся солдат. Я прошел путь от унижений Пенни и постоянной вражды с Коби к расслабону в компании Ди Уэйда и стычкам с Пэтом Райли. Я выгорел. Я больше не хотел ни с кем ругаться. Мой мотор подсел. Поэтому я не собирался опускать Стива Нэша. Я был настроен так: «Ладно, Стив, делай все, что хочешь, только дай мне знать, что тебе от меня нужно».

Но отношения с ним у нас все равно не сложились. Конечно, учитывая мой род занятий, ответственность за это была на мне. Я вновь был виноват. Они говорили, что я замедлил «Финикс». Я не считаю, что это было правдой, но люди определенно имеют право считать иначе.

Вы не услышите от меня никакого негатива в адрес «Финикса». Парни там были замечательными, Майк Д’Антони был великолепен. Тренерский штаб работал феноменально. Они спасли мою карьеру и помогли мне лучше понимать свое тело, и я всегда буду им благодарен за это. Спортсмены – люди избалованные. Они творят поразительные вещи, но когда их тело начинает барахлить, они приходят к медикам и говорят: «Почините меня». Нам плевать, как и почему, просто сделайте то, что нужно. От Аарона Нельсона и Майкла Кларка я многое узнал о том, как заботиться о себе во время игровой карьеры, но также перенял от них приемы, которыми мог бы пользоваться для поддержания своего здоровья после ее завершения.

На том этапе моей карьеры «Финикс» был хорошим вариантом для меня, потому что эта команда играла в быстром темпе и все время бегала. Майк Д’Антони беспокоился, как бы мы не выгорели на тренировках. Наши занятия длились где-то минут двадцать.

Мы выходили на площадку, играли матч до 7 очков, и на этом все. Потом мы смотрели записи игр, обсуждали сделанное и шли домой.

Вот почему в матчах мы могли бегать без остановки. Майку хватало ума не перегибать с этим палку. Он решился на это потому, что уважал своих лидеров, Стива Нэша и Гранта Хилла. Он знал, что они всегда приезжают в тренировочный лагерь в отличной форме.

Эти ребята были настоящими профессионалами. Я никогда не встречал человека, который бы не любил и не уважал Гранта Хилла. Он замечательный парень. А еще он один из самых трудолюбивых пахарей, каких я только видел. Если бы не если рядом с его именем, он был бы одним из величайших в истории. К нему прилипло если из-за травмы стопы, которая дала осложнения и была неверно диагностирована, и она стоила ему громадного отрезка карьеры – самого пика его карьеры, по сути.

И вот ему навешивают ярлык этого если так же, как это было с Алонзо Моурнингом. Если бы у Зо не было его серьезных проблем с почками и операций и если бы он не пропустил столько лет, он бы тоже был одним из «величайших в истории».

Грант сумел переизобрести себя в роли идеального ролевого игрока после всех своих травм. Он стоял позади и наблюдал, и впитывал то, что происходило в игре, а потом подстраивался. Его баскетбольный IQ зашкаливал.

Стив Нэш был парнем, любившим все делать идеально. Мне был непривычен «пас Амаре Стадемайр» – уан-степ с отскоком от пола. Мне потребовалось несколько игр, чтобы въехать. Еще мне было непривычно то, как он разыгрывал пик-н-ролл. На площадке мы никогда не сыгрывались так, как должны были. Между нами не было никакого негатива – просто не было времени, чтобы развить хоть какую-то химию. Мы оба были старожилами, привыкшими играть в определенной манере.

Амаре был работоспособным пацаном, очень дружелюбным. У него была уйма атакующих приемов. Он был молодым, богатым и успешным и только начинал свое блистательное приключение.

В конечном итоге я продал ему свой Lamborghini. Эту машину я купил, когда был в «Майами». Когда у меня много всего на уме, я первым делом прыгаю в машину, врубаю музыку на полную и отправляюсь в долгую, долгую поездку. Так я лучше соображаю. И когда я был в Майами, и у нас с Пэтом случалась стычка, или между мной и моей бывшей женой происходила ссора, я отправлялся в поездку из Майами в Форт Лодердейл. Я сижу там и смотрю на воду, слушаю волны, успокаиваю себя, а потом возвращаюсь домой.

Я ехал быстро – слишком быстро – где-то на 190 милях в час. И вот я лечу по дороге, и меня подрезает машина, так что мне надо делать резкий поворот. Я резко ухожу от этой другой машины, и меня раскручивает вокруг своей оси раз пять. Моей первой мыслью была: «Я врежусь в стену и перевернусь в воду. Это конец. Вот так я умру». Но мне повезло, и машина просто пролетает мимо стены и продолжает крутиться, а когда наконец останавливается, я оказываюсь развернутым лицом в противоположную сторону. Я развернул машину обратно, выбрался и постарался сделать так, чтобы колени перестали дрожать.

В тот момент я твердо решил: «Я больше никогда не сяду за руль этой машины». И я не сел.

Когда меня обменяли в «Санс», я вывез ее в Аризону, чтобы Амаре мог на нее взглянуть. Он предложил мне за нее 120 тысяч долларов. Я лазил по Robb Report и за 110 тысяч долларов обнаружил то, что впоследствии станет Shaq-Liner’ом. Я верил, что продам Lamborghini Амаре за 120 тысяч долларов, куплю Shaq-Liner за 110 тысяч долларов, вложу в него еще 10 тысяч долларов и буду даже в выигрыше.

Прямо Шак-математик, вот только тут есть одна маленькая деталь. Изначально Lamborghini обошелся мне в 600 тысяч долларов. Так что я потерял на ней много денег. Причина такой ее стоимости в том, что я купил новенький Lamborghini, а потом еще один старый и потрепанный Lamborghini, и чтобы я мог в нее поместиться, их обе пришлось распилить пополам, а потом склеить вместе «суперклеем». Машина была прекрасной, с жесткой крышей, цвета платины-серебра.

Должен сказать, что, когда я рулил этой машиной, мне приходили мысли о тех богатых наркоторговцах из моего района в Ньюарке. Я до сих пор помню, как один из парней рассекал в Benz’е болотно-зеленого цвета и другого, гонявшего на навороченном Volvo. Я так отчаянно хотел водить крутую тачку, что закрывал глаза, нагонял каких-нибудь радостных мыслей и переносился в салоны самых лучших автомобилей мира.

В ЭТОМ ОГРОМНЫЙ ПЛЮС МЕЧТАТЕЛЕЙ. ВСЕ ВСЕГДА ПОЛУЧАЕТ ИМЕННО ТАК, КАК ТЫ И ПЛАНИРОВАЛ

В реальности так было не всегда, но по милости Господа и благодаря усердной, мать ее, работе, многое из того, о чем мечтал маленький воин по имени Шон, стало реальностью.

К тому времени как я продал Lamborghini Амаре Стадемайру, я наигрался с ней. Трепет прошел.

Амаре обладал собственным шиком, который был мне близок по духу. Он не был такой масштабной личностью, как я, но он мог потянуть Lamborghini. Пока я был в команде, у него постоянно были проблемы с прессой и владельцем, Робертом Сарвером. Каждую неделю повторялось одно и то же: «Его что, обменивают? Или он подписывает новый контракт?» Это безусловно задевало его. Это было видно по лицу Амаре. Это сильно изматывало его и сказывалось на том, как он играл. Он всего лишь человек. Это беспокоило бы кого угодно.

Он все время спрашивал у меня: «Что мне сделать?» Я говорил ему: «Делай то, что лучше всего для твоей семьи». По правде говоря, я не хотел в это встревать. Я не хотел запрыгивать на чьи-то эмоциональные горки. Я совершил слишком много заездов на своих собственных.

В «Финиксе» я играл на полную и делал то, что должен был, но не был так захвачен процессом, как это было в других местах. Я знал, что меня привели, как наемного работника, как последнюю попытку зацепиться за шанс выиграть титул. Я не рассчитывал провести там много лет.

Так почему тот «Финикс» ничего не выиграл, несмотря на такой талант и опыт состава? В команде не было альфа-самцов. Чтобы выиграть чемпионство, нужны собаки. Стив Нэш – альфа, но он не злая собака.

Он блестящий лидер и блестящий игрок, но тебе нужна злая собака, которая откусит тебе башку, а Стив просто не из такой породы песиков. Майк Джордан был альфа-самцом в «Чикаго». Берд был в «Бостоне». Я тоже таким был.

Если Стива по-настоящему разозлить, он подойдет ближе и забьет трешку или выдаст пять подряд ассистов, что было круто – командный баскетбол, но этого было недостаточно. Признаемся. Он застрял в петле, в которой перед ним всегда были три великолепные команды.

Он, может быть, еще мог пройти Дирка и «Мэверикс», но потом там будут Данкан и «Сперс», а еще Коби и «Лейкерс». Это, должно быть, было очень обидно. Когда ты пашешь так усердно, как Стив Нэш и Грант Хилл, тебя должна ждать какая-то награда за старания. Но жизнь так не работает, и так уж точно не работает спорт. Не смейте говорить мне, что Нэш и Грант Хилл – не победители. Пожалуйся. Если они в итоге так и не выиграют чемпионство, это будет досадно, но не судите их только по этому.

Когда я играл за «Санс», Стив был первым вариантом, Амаре был вторым, а я был третьим. Амаре стремился только забивать, забивать, забивать. Я не виню его. Я был таким же в молодости.

Амаре постоянно костерили за его игру в защите, но мне никогда не было ясно, почему выделяли его одного. Мне совсем не казалось, что многие другие ребята в «Санс» сильно переживают насчет защиты.

Когда я присоединился к «Санс», я старался ничего не усложнять, но казалось, что там постоянно что-то происходило, и в кои-то веки я тут был вообще ни при чем. В период моего пребывания в «Финиксе», политические дрязги там были в разгаре.

В мой первый сезон Майк Д’Антони и Роберт Сарвер все время ругались. В следующем году Майк ушел, и Терри Портер пришел на его место – он хотел замедлить темп игры, что взбесило Амаре так, что он захотел обмена. Терри продержался пятьдесят одну игру, прежде чем его уволили и повысили до главного Элвина Джентри. После этого обменяли уже меня. Все постоянно куда-то перемещались, так что было трудно обустроиться и добиться чего-то серьезного.

Я был воодушевлен игрой под началом Майка Д’Антони. Майк был одним из тех, кто настойчиво звал меня туда. Он говорил мне: «Я знаю, что ты все еще можешь играть. Я хочу, чтобы ты был частью нашего нападения». Я отвечал ему: «Мне многого не надо. Парочка бросков тут и там».

Майк любил «Финикс» и любил игроков, но я чувствовал, что он просто не справляется с Сарвером, поэтому он ушел. Думаю, если бы вы спросили его сейчас, он бы сказал, что поступил бы иначе, будь у него такая возможность. Он не осознавал, насколько хорошо у него все было со столькими профессионалами в раздевалке. В «Финиксе» у него сложилась прекрасная ситуация.

С его сменщиком Терри Портером обошлись грубо, по моему мнению. Он знал баскетбол. Он хотел немного сбавить обороты, дать мячу походить, время от времени доставлять его под кольцо, но Стив и Грант толком не могли этого дать. Они привыкли играть только в одном стиле. Каждый день они спрашивали одно и то же: «А мы можем побегать? А мы можем побегать?» Терри устраивал двухчасовые тренировки, которые все ненавидели, потому что привыкли к совершенно иному. Мне было жаль Терри Портера. Он запутался в этой системе. Он так и не получил настоящего шанса.

Генеральный менеджер, Стив Керр, пытался совладать со всем этим, но у него тоже были проблемы с владельцем. Стив – один из самых честных GM, которых я встречал. Когда я пришел в команду, он сказал мне, что Д’Антони в восторге от того, что меня удалось заполучить. Потом он в лоб сказал мне, что сильно рискует, соглашаясь привести меня сюда и что он не уверен на все 100 %, что все сработает. Я сказал ему, что сделаю, что в моих силах, чтобы помочь ему.

Я довольно легко справился с тем, чтобы оставить «Майами Хит» далеко в отражении зеркала заднего вида, хотя все то и дело хотели про них поговорить. Мой первый выезд в Майами случился лишь 4 марта 2009-го, то есть я отсутствовал больше года.

Я не ожидал второго парада или нового ключа от города. Меня нещадно освистали, что, как я предполагал, и должно было случиться. В какой-то момент Ди Уэйд рванул к кольцу, так что я, естественно, сбил его на пол и встал прямо над ним. Я не помог ему подняться, и это сильно завело публику, так что она начала скандировать: «Шак, ты отстой!»

Хм-м-м. Значит ли это, что вы готовы аннулировать чемпионство 2006-го? Ответьте мне на это.

Темп жизни в «Финиксе» был намного более сдержанным, спокойным. В этой организации к нам относились как ко взрослым людям. Твое время принадлежало тебе. Право принимать правильные решения оставалось за тобой. Они были очень ориентированными на группу, что мне нравилось.

В общем, я тусуюсь в Долине Солнца, и тут мне звонит Опра Уинфри. Она говорит: «Шак, мне нужна твоя помощь кое с чем». Очевидно, что, когда тебе звонит Билл Гейтс, ты слушаешь. Президент звонит – ты слушаешь. С Опрой то же самое. Ты делаешь все, что она скажет.

Выясняется, что есть один двенадцатилетний мальчик по имени Брендан, который страдает от генетического расстройства, не дававшего ему остановиться в росте. Когда мы с ним встретились, он был ростом 2,18 см, и испытывал большие трудности. Дети смеялись над ним, он испытывал проблемы со здоровьем, а еще он не мог найти одежду по размеру. Опра сказала, что я был его любимым игроком, и спросила у меня, не могу ли я помочь ему, так что первым делом мы собрали кучу моих спорткостюмов, кроссовок и курток и отправили их ему.

Мы отправили за ним самолет на Матч Всех Звезд-2009 в «Финикс», куда он прибыл в качестве моего гостя, и подарили ему пару новеньких кроссовок Dunkman, которых еще даже не было на рынке. Я взял его пообедать со мной в Shaq-Liner’е, и там ему довелось насладиться старым обычаем Шака: вкусить десерт перед обедом.

Потом я отвел его к своему личному портному, и ему пошили гардероб на заказ.

Я очень сопереживал пацану. Он был таким милым, очень умным, очень чувствительным. Я сказал ему: «Я и сам прошел через все это, Брендан. Плохие дни, боль и недомогание, дети, которые тебя дразнят. Я знаю, что ты чувствуешь».

Он теперь подросток и продолжает расти. Это тяжело, и его перспективы выглядят не радужными. Я продолжаю посылать ему свою одежду. Я отдал ему одну из своих норковых шуб. Теперь он в некотором роде крут, ведь он дружит с Шаком, но мое сердце сочувствует ему. Ни один ребенок не должен страдать вот так.

Во время моего пребывания в «Финиксе» я вел себя относительно скромно. У меня было несколько телепроектов на заднем плане – реалити-шоу, но ничего конкретного. И вот как-то раз я смотрел, как плавает Майкл Фелпас, и сказал: «Черт, этот чувак быстр!» Я говорю своим пацанам: «Как думаете, если бы Майкл Фелпс проплыл бы в бассейне полный круг, а мне нужно было проплыть только полкруга, смог бы я его одолеть? Думаю, смог бы». Мы стали смеяться, и я сказал: «Решено. Таким будет мое шоу. Shaq Vs. – «Шак против».

Делать шоу Shaq Vs. оказалось очень весело. Основная задумка заключалась в том, чтобы мне соревноваться с профессиональными спортсменами в их видах спорта, но только с некоторым гандикапом у меня, чтобы уравнять наши шансы. Так я поиграл в футбол против Бена Ротлисбергера и в бейсбол против Альберта Пухольса. Выпуск с Майклом Фелпсом определенно стал моим любимым. Он был настоящим клоуном, просто нереально крутой чел. Единственное, о чем я сожалел – это то, что идея этого шоу не пришла мне в голову в более молодом возрасте. У меня могли бы быть неплохие шансы одолеть кого-то из этих ребят, будь я на пике своей формы.

Вы бы видели, как питается Майкл Фелпс. Просто невероятно. Во время съемок я придерживался диеты, потому что скоро должен был начаться регулярный сезон, поэтому я питался одними салатами, а этот пацан ел пиццу, бургеры, печеньки, Twinkies. Причина, по которой он так много ест, в том, что за одну только разминку он проплывает в бассейне пятьдесят кругов, а плавает он каждый день и все время сжигает калории, а потому может есть все, что захочет.

Он пригласил меня в свой дом, и для меня это место стало сущим кошмаром, потому что там везде печеньки, мороженое и тортики. Я сказал ему: «Майк, ты убиваешь меня!» Он был таким милым, большая звезда, которая даже не осознает, что она звезда. В этом смысле он чем-то напоминает мне Блейка Гриффина.

Когда я проиграл ему в заплыве, я оделся в дичайшее розовое бикини и прогулялся в нем по пляжу. Спор есть спор, так что мне пришлось это сделать. Люди налево и направо от меня доставали свои телефоны с камерами.

Каждое шоу, которое мы делали, было приятно смотреть, потому что мы выбирали для соревнований людей, бывших мастерами своего дела. Я отлично провел время в компании двух волейболисток, Мисти Мэй-Трейнор и Керри Уолш. Я немного раздухарился в борьбе с ними и пытался летать так же, как они, а когда на следующее утро проснулся – не мог пошевелиться.

Самым трудным был выпуск с гоночной машиной. Я был в ужасе, соревнуясь в гонках с Дэйлом Эрнхардтом-младшим. Пришлось построить специализированный автомобиль, в который я мог бы поместиться. Я втиснулся в эту гоночную машину, а когда готовился выехать на трек, думал лишь о рейтингах и прикидывал: «Если хочешь получить хорошие цифры на этом выпуске, нужно постараться врезаться в стену».

Таким был мой план, но мне, прежде чем я завел мотор, чувак в боксах говорит: «Слушай, у тебя есть огнеупорный костюм, так что если ты врежешься в стену и загоришься, нам потребуется около двух минут, чтобы прибежать к тебе и вытащить из машины». Двух минут! Теперь я в полнейшем ужасе. Я еду по треку на скорости в 70 миль в час, а Дэйл Эрнхардт-мл. гонит 130 миль в час, отчего кажется, будто я еду на маленьком карте. Мне в ухо орут: «Ты должен ехать быстрее», а я думаю: «Идите вы к черту. Я не собираюсь помирать!» И тогда я слышу в ухе голос Дэйла, который говорит: «Так, ладно, сейчас езжай аккуратнее, не торопись, я буду обгонять тебя справа» – я вцепляюсь в руль, а он пулей пролетает мимо меня.

Когда я проиграл Дэйлу Эрхардту-мл., я снова должен был достать розовое бикини и пробежаться в нем по треку. Когда я проиграл Ротлисбергеру, я должен был послать ему свой чемпионский перстень, чтобы он мог неделю его носить.

Даже притом, что я был одним из «сенаторов» в «Финикс Санс», другим командам это не мешало пытаться вывести меня из игры. Тренер «Сперс» Грегг Попович немного увлекся стратегией «руби Шака», что разочаровало меня. Поп отличный тренер. Один из лучших. У меня никогда не было с ним проблем, но я ненавижу это «руби Шака».

Эту тему начал Дон Нельсон. Первые три минуты игры он фолил на мне. Шон Брэдли и Шон Рукс выходили на площадку и начинали фолить, потому что Нельсона устраивало то, что я бросал с линии с 50 %-ным результатом – он соглашался на такой расклад. Мы вели +15, и тут он начинал фолить, что очень меня бесило. Тогда я назвал его клоуном. На следующую нашу игру против него он заявился с клоунским носом.

Штрафные броски всегда спускали меня с небес на землю. Они отрезвляли меня. Я шутил, что, если бы я забрасывал 80 % штрафных, это было бы несправедливо. Я и так доминирую во всех остальных аспектах.

Я говорил репортерам: «Как только «руби Шака» включают хоть раз, можно быть уверенным, что это повторится снова. Хуже такой защиты для баскетбола только нападение «без Шака» – когда мне приходится садиться на скамейку из-за перебора фолов. В этом ничего веселого нет».

И хотя я высоко ставил Попа и Данкана, я наговорил кое-каких гадостей о «Сперс» за все эти годы. Но, по правде говоря, я это не всерьез. Эти ребята знали это. Они понимали мой стиль.

Но было понятно, что в какой-то момент Поп со мной поквитается. В общем, в плей-офф 2008 года они выводят меня из игры из-за фолов, и я немного раздражен этим.

На следующий год мы играем против них в матче – открытии сезона, и как только я касаюсь мяча, то есть проходит секунд пять с начала игры – меня тут же рубят. Я смотрю на их скамейку, типа: «Вы что, серьезно?» – а там стоит Поп – он смеется до упаду и показывает мне два больших пальца. Нельзя не любить человека с таким чувством юмора.

Поп понимал, что, хотя я и уважал его, я должен был продвигать себя на рынке, а порой это значило говорить всякую чушь, чтобы подогреть интерес к игре. В этом никогда не было ничего личного. Поэтому он подыгрывал. Порой участвующие в этом процессе люди неправильно это воспринимают, если только не посвятишь их в свой план.

К примеру, возьмем семью Малуф в «Сакраменто». Я любил этих ребят. Они заботятся обо мне в каждый мой визит в Вегас, но это не значит, что я буду поддаваться против их команды. Поэтому как-то раз назвал их «Сакраменто Куинс». Джо Малуф звонит мне и говорит: «Да ладно тебе, Шак». Я говорю: «Эй, я же просто играю, малыш. Ты знаешь, как много людей теперь придет на эту игру? Я только что громко заявил о твоей команде». Он сказал: «Ты прав, ты прав. Скажи своей маме, что я люблю ее, и передавай привет». Я сказал: «Ладно, поговорим позже, и кстати, я лечу в Вегас, мне нужен номер».

После того как «Сперс» выбили нас в плей-офф, они отлетели от «Лейкерс». Зацените. Это был первый случай за десять лет, когда ни Тим Данкан, ни Шакил О’Нил не играли в финале NBA.

Я был в Нью-Йорке, где занимался рекламными делами, пока «Селтикс» обыгрывали «Лейкерс» на пути к чемпионству 2008-го.

Как бы то ни было, я пошел в клуб и начал там читать фристайл, и, конечно, не мог не упомянуть в своем рэпе Коби. Я читал: «Коби не может выиграть без меня» и «Скажи мне, какова моя задница на вкус». Я немного перегнул палку с выражениями, но в остальном все было по-доброму весело. Толпа схавала это с удовольствием.

Если бы какой-нибудь умник не снял это на видео и не выложил на YouTube, то никто и не узнал бы об этом, кроме тех людей, которые были там. Но вместо этого чувак продает видос за 1500 долларов, и из него тут же раздувают скандал.

Почему? Мы много лет читали рэп, разнося друг друга в текстах. Это называется фристайлом. Мы все время это делали, и все это знают. Но вдруг этот рэп вызвал большие бурления, из-за чего мне пришлось звонить Коби и говорить: «Мой косяк». Он ответил мне: «Не переживай об этом, пес. Порядок».

Но люди продолжали включать этот рэп снова и снова, и в итоге Коби это начало раздражать. Я не считаю, что было ошибкой делать этот фристайл, ошибкой было то, что он всплыл на публике. Моя мать заставила меня принести извинения, что я и сделал. Я пытался объяснить ей, что прежде делал такое уже сотню раз: хватал микрофон и высмеивал друзей и партнеров по команде. Если бы я зачитал такой же рэп про Дерека Фишера, никому бы не было до этого дела.

Но раз это Коби и Шак, значит, это очередная глава нашего долгоиграющего импровизированного реалити-шоу.

Даже не надейтесь, что мы время от времени не манипулировали вами. Помните, когда в 2006-м «Хит» играли против «Лейкерс» в день Мартина Лютера Кинга? Я подошел к Коби перед игрой и пожал ему руку, что сразу попало в рубрику срочных новостей, в заголовки газет по всему миру, а все потому, что наши с ним отношения были несколько холодными.

Все спрашивали у меня, зачем я это сделал, и я сказал: «Мне приказал так сделать Билл Расселл. Мы с ним на днях разговаривали в Сиэтле, и он рассказывал мне о том, каким должно быть соперничество. Я спросил у него, было ли у него такое, чтобы кто-нибудь из соперников, против которых он играл, ему не нравился, на что он ответил: «Нет, никогда» и сказал мне, что я должен пожать Коби руку, оставить прошлое в прошлом и зарыть топор войны».

Естественно, все это сразу подхватили. Великий Билл Расселл! Разряжает обстановку между Коби и Шаком! Сюжет получился отличным, но это был лишь сюжет, ничего более.

Теперь я могу вам рассказать: я выдумал все это. Я просто пытался придать загадочности ореолу великого Билла Расселла. Я действительно разговаривал с Биллом Расселлом в Сиэтле, и мы многое с ним обсудили, но Коби даже не упоминали. Мы говорили о Рэде Ауэрбахе и расизме, с которым Биллу пришлось столкнуться в Бостоне, а еще о том, как он развил в себе свои лидерские качества.

Я был так впечатлен им, что захотел поднять его статус еще чуть выше. Казалось, что люди немного позабыли о нем, поэтому я решил, что, если сделаю его миротворцем в конфликте между Коби и мной, это придаст ему морального веса. Он один из величайших игроков всех времен и заслуживает уважения.

К тому времени как я отыграл в «Финиксе» пару сезонов, вся эта история про меня и Коби утратила актуальность. Мы оба оставили ее позади. На Матче Всех Звезд в 2009-м мы вместе играли за команду Запада, и нас обоих признали MVP матча.

Я приехал туда с сыном, и когда нам вручили трофей, я сказал: «Держи, Коби, он твой». Он сказал: «Нет, отдай его своему сыну. Я свой еще получу. Подари трофей своему малому».

Мои дети просто обожают Коби Брайанта. Они называют его дядя Коби, а его девочки зовут меня дядя Шак. Если посмотреть на наши взаимоотношения глазами ребенка, все станет предельно просто и ясно. Мы вместе играли, мы вместе побеждали, и все считают, что вместе мы были лучшими. Все остальное им знать ни к чему.

В общем, мой сын Шариф приезжает домой с этим здоровенным трофеем и говорит всем своим друзьям: «Коби отдал мне свой трофей MVP». Я не думаю, что он осознавал, что я тоже получил этот трофей. Разговоры были только о Коби. Я едва не прослезился.

Я сейчас серьезно говорю. Без шуток.

Сразу после той игры я в пух и прах разнес «Торонто» и Криса Боша, накидав 45. В тот вечер я был в плохом настроении, но начал с пары удачных бросков, а они вдобавок пытались опекать меня силами одного только Боша, что я счел признаком неуважения и просто сорвался.

Мои партнеры смеялись, отбивали мне пять и шлепали по руке. Полагаю, что им было смешно видеть, как я срываюсь на соперниках, но мне было не до смеха, потому что я знал – даже в тридцать шесть лет я могу творить такое, стоит только дать мне мяч.

Люди думали, что моя игра идет на спад, но как по мне, «спад» – это когда ты регулярно забиваешь 2 броска из 13, а я так никогда не играл. В том сезоне точность моих бросков составляла 60 %, а в среднем за карьеру я попадал в 58,2 % случаев. Если мои цифры и упали, то лишь потому, что сократилось количество моих попыток на бросок. Дайте мне 10–12 шансов за игру, и вас удовлетворит итоговый результат.

В моем заключительном сезоне в «Финиксе» мы одержали сорок шесть побед, но не попали в плей-офф. Я знал, что это значит: пора мне паковать чемоданы.

Стив Керр позвонил мне и сказал: «Кливленд» спрашивал про тебя. Мистер Сарвер хочет сэкономить денег, поэтому я хотел любезно сообщить тебе о том, что мы можем задействовать тебя в переходе».

Я был впечатлен. Именно этого хочет любой игрок, чтобы к нему относились честно и справедливо. Я сказал ему: «Я ценю это. Вперед, делайте то, что должны». Он не был обязан звонить мне. Он имел полное право делать все, что хочет, но вместо этого он приложил усилия, и я оценил это. Он вел себя так все время моего пребывания там. Он говорил: «Эй, мне нужно, чтобы ты сделал это» или «Мы собираемся дать тебе отдохнуть в этой игре». Я спрашивал его: «Ты уверен?» – а он отвечал: «Да, думаем, что это пойдет тебе на пользу». Ради Стива Керра я бы сделал все, что угодно. Ему нужно было только попросить.

Когда они спустили курок, Стив вновь позвонил мне и сказал: «Эй, уверен, ты сейчас смотришь новости. Понимаю, что принять это может быть трудно». Я сказал ему, что я не держу зла. Я понимал, что Сарвер бизнесмен и что он хочет влезть под потолок зарплат, а мне было тридцать шесть, и у меня была большая зарплата. Все вполне логично, на мой взгляд.

Я собирался переехать в Кливленд, чтобы помочь Королю, Ле Брону Джеймсу, выиграть перстень. Именно так я и сказал им, как только приехал в команду, и именно на это я нацеливался.

Ле Брон был звездой большого масштаба. Он был так же крут, как я в 2000-м, когда доминировал в лиге, играя за «ЛА». Мои дети слишком маленькие, чтобы помнить об этом. Мои сыновья любят Ле Брона больше, чем меня. Я немного завидую ему из-за этого.

Оказываясь рядом с Ле Броном, понимаешь, что он именно тот, кем кажется со стороны. Он сильный парень с уймой уверенности в себе, который работает, не щадя сил. У него пока нет такого же арсенала, как у Коби, но уверен, он появится. Он не остановится, пока не выиграет множество перстней.

А еще он великолепный командный игрок. В этом я вижу его преимущество над Коби. Он сделает все ради победы, и зная, что он может в любой момент взять игру под свой контроль, он понимает, что все равно должен задействовать партнеров.

Ле Брон несколько иначе воспринимает поражения по сравнению с большинством суперзвезд, с которыми я сталкивался. Он не из тех, кто будет устраивать истерики после провальных матчей. Он не будет орать тебе в лицо, брызжа слюной. Я не раз слышал, как он говорит: «В сезоне восемьдесят две игры. Давайте будем честными с собой». Он шарил. В очень молодом возрасте он уже вел себя как ветеран.

Время от времени, если ребята не реагировали должным образом, он подходил, бранил пару человек и говорил: «Вы можете работать усерднее. Я знаю, что можете».

А еще Ле Брон довольно хорош по части тактических «крестиков-ноликов». Он все время обсуждал с Мо Уильямсом и Буби Гибсоном, как будет давать им возможность открыться. Он говорил: «Парни, эти чуваки неуважительно относятся к вам. Вы должны заставить их поплатиться за это. Я сделаю так, что на мне повиснет трое чуваков, и тогда я отброшу мяч вам, и вам надо будет постараться найти подходящий для броска угол. Поняли? Бросайте чертов мяч. И выдыхайте парни, расслабьтесь. Давайте, я рассчитываю на вас».

Ходили разговоры о том, что мы с Мо Уильямсом не ладили в то время, пока я был в «Кэвс». Мо был нормальным пацаном. Он просто слишком часто пытался бросать мяч. Он думал, что команда – это их с Ле Броном связка, их двойной удар, и в результате таланты Буби не использовались в полной мере.

Док Риверс сказал, что до него доходили слухи о том, что я якобы настроил команду против Мо. Каким образом я мог настроить ее против Мо? Он ведь был корешем Ле Брона. Они тесно общались. А это была команда Ле Брона. Пока в команде был Король, все боялись раскачивать лодку, поэтому он все делал ровно так, как хотел. И я не виню его. Весь груз давления был на нем. Это была команда Ле Брона и всех остальных. Я был в категории «всех остальных», и меня это вполне устраивало.

Ле Брон был лидером, очевидным вожаком стаи, но он был приятным в общении. За все то время, что я провел с ним, я всего раз видел, как он злится. Помню, как после одного из наших поражений в плей-офф он в гневе пнул дверь туалета, но на этом все. Он не был безумцем, каким был я.

Возможно, он вел себя иначе до моего приезда в команду. Беситься и сходить с ума довольно бессмысленно, когда ты весь год идешь на первом месте. Мы выиграли шестьдесят одну игру. Были лучшими в лиге. Не то что бы нам каждый вечер приходилось превозмогать колоссальные трудности.

Наш тренер, Майк Браун, был приятным дядькой, но ему приходилось мириться с жизнью на краю пропасти, потому что никто не предполагал, что кто-то будет конфликтовать с Ле Броном. Никто не хотел, чтобы он покинул «Кливленд», поэтому ему разрешалось делать все, что ему вздумается.

Он не слишком злоупотреблял этим правом, потому что был командным игроком, и если ты был открыт, ты мог рассчитывать, что Ле Брон сделает тебе пас. Не то что бы он вел себя как примадонна, ничего такого, но Майк Браун как будто ходил вокруг него на цыпочках, и порой это порождало проблемы.

Я помню, как однажды на разборе видео выяснилось, что Ле Брон не вернулся в защиту после промаха. Майк Браун ничего не сказал по этому поводу. Он сразу перешел к другой записи, на которой было видно, что Мо Уильямс не вернулся назад после промаха, и Майк стал говорить ему: «Йоу, Мо, так играть нельзя. Надо шевелиться активнее». Делонте Уэст все это видит и решает, что с него хватит. Он встает и говорит: «Погодите-ка. Нельзя вот так ходить вокруг да около. Нести ответственность должны в равной степени все, а не только некоторые из нас».

Майк Браун сказал: «Я знаю, Делонте. Я знаю».

Майк понимал, что Делонте прав. Делонте был бесстрашным. Они с Майком Брауном постоянно устраивали стычки. Делонте мог в ярости убежать с тренировки, хлопнув дверью, и сидеть в раздевалке, так что команде приходилось вызывать психотерапевта, чтобы вернуть его в нормальное состояние.

Для Делонте это был вопрос уважения. Он считал, что Майк Браун относится к нему не так, как следовало бы. Играя за «Селтикс», он никогда не наезжал так на Дока Риверса. Когда Делонте и Вон Уэйфер устроили драку, когда мы все играли за «Селтикс», Док повел себя так, будто говорил: «Уберите его к чертям собачьим. Нам не нужно такое в команде». Но и KG, и я встали на сторону Делонте. И тогда Док сказал: «Вам лучше донести до него, что, если такое повторится вновь, он уйдет».

У Делонте были свои трудности, но мне он очень нравится. Он был хорошим партнером и в «Кливленде», и в «Бостоне». Он правильно играл в баскетбол. В тот год, когда мы с ним играли за «Кавальерс», я искренне верил, что мы возьмем чемпионство. Я считал, что мы достаточно хороши для этого.

Но «Селтикс» оказались умнее. Они выбили нас в финале Восточной Конференции в 2010-м, и им это удалось благодаря тому, что они блестяще нагружали нас. Я пытался донести до Ле Брона: «Эй, если получаешь мяч, действуй быстро, чтобы они не успели занять позицию». Но когда он получал мяч и смотрел на корзину грозным взором Джордана, то Кендрик Перкинс тут же выдвигался и встречал его под кольцом. Тогда Пол Пирс получал время на то, чтобы переключиться. Если бы мы двигали мяч чуть быстрее, мы бы добились большего успеха. Ты никогда не обыграешь команду, которая стоит и ждет твоего следующего маневра.

Я знаю, что всем очень хочется знать, что же на самом деле произошло в том плей-офф 2010-го. Люди рассказывали самые разные небылицы о том, что происходило в раздевалке «Кливленда» в то время. Было много слухов о том, что после ухода Ле Брона из «Кливленда» у него с Делонте начался какой-то личный конфликт. Поверьте мне, я жил в получасе езды от Кливленда, в Ричфилде, Огайо, и если что-нибудь действительно происходило, я все это упустил, а я мало что упускаю.

Нет никаких сомнений в том, что в пятой игре Ле Брон немного потерялся. Он даже не набрал ни одного очка вплоть до концовки третьей четверти и вообще бросал из периметра с результатом что-то около 1 из 11. Но это не так уж необычно, как кажется людям. Я видел многих суперзвезд, у которых не шли броски в игре, и из-за этого они начинали сдавать. Помню, как такое случалось с Домиником и даже с Ларри Бердом. Снайперов порой костерят за то, что у них не идут броски. Результативные игроки порой расстраиваются, когда не забивают.

Потом некоторые мои партнеры сказали мне, что пытались поговорить с Ле Броном на скамейке, но он никак не реагировал. Он был, как сказал один из парней, почти в бессознательном состоянии.

В тот вечер я к Ле Брону не подходил. Мы весь год шли на первом месте. Пацан полностью контролировал ситуацию и, говоря откровенно, не выглядел тем, кто нуждается в какой-либо помощи от меня, поэтому я принял его лидерское положение и держался на заднем плане. Это была его команда. Мне не казалось правильным наседать на него в пятой игре финала Восточной Конференции после того, как я весь сезон его не трогал.

Только сам Ле Брон знает, что беспокоило его. Возможно, какие-то личные проблемы, возможно, дело было в воспаленном локте, а возможно, в чрезмерных ожиданиях и давлении. Трудно сказать. В финале NBA 2011 года против «Далласа» он тоже как будто бы выключился.

Я всегда верил, что он в любой момент сможет перевернуть игру, но по какой-то причине он этого не сделал. Ни против «Селтикс» в 2010-м, ни против «Мэверикс» в 2011-м.

Это было странно. Одно дело быть мастером паса, но в тебе ведь все видят Избранного. Я смотрю, как он играет против «Далласа»: они перемещают мяч и выводят его, свободного, на идеальный бросок, а он отбрасывает мяч Марио Чалмерсу. Полная ерунда. Я говорил людям: «Тут, как говорил мне Майкл Джордан: «Чтобы добиться успеха, нужно сначала пережить провал».

Эти ребята из «Хит» взвалили на себя давление весом в тонну. Они все собрались там, устроив себе маленькую коронацию и маленький концерт, и теперь говорят: «Не один, не два, не три, не четыре перстня».

Я тоже делал подобные вещи за свою карьеру, и не раз. Когда я пришел в «Майами» и меня там приветствовала огромная толпа народу, я хотел установить с ними контакт, поэтому дал им слово, что мы выиграем чемпионство. Я держу свое слово, так что это должно было мотивировать меня. На чемпионском параде в «ЛА», после того как мы уже выиграли один титул, я встал и сказал: «Вы врубаетесь?» и пообещал им, что в следующем году мы с ними увидимся здесь снова.

Мне нравится ощущать давление. Я питаюсь им. Но если ты собираешься взвалить на себя такое давление, то тебе нельзя в решающие моменты играть плохо. Вот что озадачивает меня в Ле Броне. Я никогда не видел игрока такого таланта, который настолько бы не оправдывал ожиданий. На мой взгляд, в финале против «Мэверикс» он играл в полном рассинхроне с командой.

И все же я не стал бы ставить против него.

Когда я покинул «Кливленд» в 2010-м, я пожелал Ле Брону, ставшему свободным агентом, удачи на новом месте, но я тогда понятия не имел, куда его занесет. Я никогда не связывался с ним с тех пор, как покинул город.

Хотел бы я иметь возможность принести «Кавальерс» больше помощи в борьбе за титул. Я чувствую, что мог бы внести решающий вклад, но не все в «Кливленде» соглашались с этой теорией. Я держал язык за зубами, собрал свои вещи и поехал домой.

Я даже всерьез задумался о завершении карьеры.

В июне 2010-го «Лейкерс» обыграли «Селтикс» и стали чемпионами, и когда журналисты спросили у Коби Брайанта, что´ для него значит эта победа, он сказал: «Теперь у меня на один титул больше, чем у Шака, – сказал он. – Можете не сомневаться».

Эй, я не могу винить парня за это. Он держал в руках трофей и имел полное право бахвалиться. Я отправил Коби поздравления в своем Twitter, написав ему: «Наслаждайся, мужик. Наслаждайся. Я знаю, что ты теперь говоришь: «Шак, ну как тебе на вкус моя задница?»

Тогда я этого не знал, но владелец «Селтикс» Вик Гроусбек, услышав слова Коби о том, что у него теперь на один перстень больше, чем у меня, сказал Дэнни Эйджу: «Давай приведем Шака».

Х-м-м-м. The Big Shamrock – «Большой клевер». Кажется, планы уйти на пенсию снова придется отложить.

Декабрь 2010-го
«Бостон-Гарден»
Бостон, Массачусетс

Шакил О’Нил беспокойно ерзал, пока Док Риверс озвучивал план предстоящей игры, стоя у меловой доски. Здоровяк пытался сосредоточиться, но ему было трудно расслабить свое внушительное тело. Его бедра были напряжены, и тренерский штаб проинструктировал его активнее двигаться, делать растяжку и разогревать мышцы перед каждой игрой.

Шак окинул взглядом раздевалку в поисках весов, которые помогли бы ему размять бицепсы. Ничего не находилось. Он огляделся еще раз и заметил Майка Лонгабарди, миниатюрного ассистента тренера.

– Эй, Майк, – шепнул он. – Подойди-ка.

– А? – сказал Лонгабарди.

– Дай-ка я тебя подниму. Иди ко мне на руки, братан, – сказал О’Нил.

Не произнеся больше ни слова, Шак сгреб ошарашенного ассистента, затем переключил свое внимание на Риверса и плавным, сгибающим движением стал поднимать, а потом опускать Лонгабарди.

Кевин Гарнетт, ставший живым олицетворением запредельной интенсивности тех «Селтикс», опустил голову, чтобы подавить смешок.

«Я изо всех сил старался не расхохотаться, – сказал KG, – но далеко не каждый день можно увидеть, как человек делает жим ассистентом твоего тренера».

Риверс храбро попытался продолжить инструктаж, но пока Шак невозмутимо сидел и упражнялся со взрослым мужчиной, как с гантелей, его партнеры заходились в конвульсиях от смеха.

– Ох, Шак, – запротестовал Риверс, а затем улыбнулся против своей воли. – Ладно, парни, давайте уже играть.

– Не волнуйся, тренер, – сказал здоровяк, хлопая Риверса по плечу по пути на паркет. – Теперь я вполне расслаблен.

Как и его партнеры.

Игра за «Бостон Селтикс» была одной из самых больших почестей в моей карьере. Единственное, чего бы мне хотелось, это завершить то, ради чего я туда пришел, – помочь им выиграть чемпионство.

Мне плевать, что там говорят люди. Если бы не мои проблемы со здоровьем, уверен, мы бы этого добились.

Поначалу я не был уверен, что у меня все сложится с «Бостоном». Мы общались с рядом команд, включая и «Атланту», и я хотел получить мид-левел-исключение. «Селтикс» предпочли дать его Джермейну О’Нилу. Это в некотором смысле задело меня. Дэнни сказал, что они решили отдать его Джермейну, потому что ему был тридцать один год, то есть он был намного моложе меня, а кроме того, он только что отлично отыграл сезон, если не считать плей-офф, конечно. Дэнни сказал, что у JO была травма в постсезоне и из-за этого он играл плохо. Он сказал, что Кендрик Перкинс посоветовал ему постараться заполучить Джермейна О’Нила.

Когда Перк предложил эту идею, Дэнни сказал:

– Но ведь он так плохо играл против нас в плей-офф.

– Не суди его за это, – ответил ему Перк. – Все плохо играют против меня.

И в итоге все свелось к тому, что, если я хочу играть за «Бостон Селтикс», я должен согласиться на минимум, то есть примерно на 1,5 млн долларов в год.

Скоро мне должно было стукнуть тридцать девять, и мне было очевидно, что идти надо было туда, где от меня не будут требовать слишком многого. Я уже был тем, кто тащил в одиночку, я выиграл четыре перстня, так куда же мне отправиться, чтобы внести еще больший вклад в свое наследие игрока?

Я рассмотрел все команды-претенденты и понял, что «Бостон» выделяется по целому ряду причин. Во-первых, Перк вылетел с травмой колена, а значит, они нуждались в помощи центрового. Во-вторых, я уже был отлично знаком с их Большой Тройкой. Мы с KG дружили уже много лет. Пол Пирс был снайпером большого масштаба, и именно я был тем, кто присвоил ему прозвище «Истина». Мама Рэя Аллена много лет очень тесно общалась с моей мамой, так что я хорошо знал, с какими парнями буду иметь дело.

Больше всего в «Бостоне» меня привлекало то, что они играли, как команда. Они делились мячом, и в прессе никогда нельзя было услышать о том, что у них в команде есть какие-то межличностные конфликты. В мой единственный год в «Кливленде», когда они обыграли нас в плей-офф, Рэджон Рондо «убил» нас в первой игре, Пол Пирс во второй, а в третьей, когда меня решили поставить против KG, нас «убил» он. Я смотрел на них и думал: «Всем плевать, кто будет набирать очки. Это весьма круто».

Ходили разговоры о том, что я могу вернуться в «Лейкерс». Джини Басс напирала на своего отца, убеждая его рассмотреть такой вариант, и Фил Джексон бы одобрил этот ход, но доктор Басс не собирался идти на это.

Дэнни Эйндж позвонил мне 1 июля сразу после полуночи. Он сказал мне, что хочет подписать меня на минимум. Перри, мой агент, сказал, что мы согласимся на мид-левел-исключение, но Дэнни беспокоил мой возраст – он не знал, сколько топлива еще осталось в моих баках. Он сказал, что в связи с травмой Перка ему нужен кто-то, кто сможет выходить на паркет каждый вечер. Мы решили поставить переговоры на паузу и изучить остальные варианты. Тем временем «Селтикс» и «Кавальерс» стали обсуждать кое-какие сделки по схеме sign-and-trade, в том числе и вариант с Энтони Паркером, но не смогли договориться о том, кто из игроков «Бостона» будет задействован в обмене.

Лето проходило, «Селтикс» подписали JO, и я стал думать: «Ну, значит, не «Бостон»». Но так и не смог выбросить их из своей головы. Пол Пирс говорил мне: «Приходи, здоровяк. Ты нам нужен». Рэй тоже ратовал за мою кандидатуру. Болельщики в этом городе всегда фантастически относились ко мне, а внимание ветеранов очень льстило, поэтому я сказал Перри: «Вернись к ним».

Было начало августа, и Дэнни рыбачил с двумя своими сыновьями на реке Колорадо. Там не было покрытия сотовой сети, но у него с собой был спутниковый телефон, и благодаря этому Перри смог до него дозвониться.

Они обсудили ветеранский минимум, и Дэнни сказал Перри, что Док Риверс не уверен в необходимости моего приглашения. Он слышал какие-то слухи из Кливленда о том, что у нас с Мо Уильямсом были некоторые разногласия, и его это совсем не обрадовало. Вдобавок он был большим поклонником Пэта Райли, и мне кажется, Пэт ему тоже что-то нашептал насчет меня.

Я позвонил Доку на мобильный. Он только приземлился в Орландо, где жил в период межсезонья. Мой дом находился минутах в двадцати от него. Я спросил у него: «Можем поговорить?»

Он согласился, и я приехал к нему домой, и мы сели поговорить. У него был список вопросов, которые он хотел обсудить со мной. Первым делом он сказал: «Шак, впервые в твоей карьере тебе придется стать ролевым игроком. Я не уверен, что ты с этим справишься». Он сказал мне, что не может гарантировать мне игровое время. В какие-то вечера я буду проводить на площадке двадцать минут, в какие-то пятнадцать. Он не мог обещать мне место в старте.

«И никаких «плюшек», – сказал мне Док. – Никаких телохранителей, никакого окружения. Если тебе нужны эти люди, тебе придется платить за них из своего кармана. Здесь ни с кем из игроков не обращаются, как с суперзвездами. Мы не так ведем дела здесь».

Я слушаю и понимаю, что пока он не сказал ничего такого, с чем я не смог бы смириться. Я ответил ему: «Док, я просто хочу выиграть еще один титул. Меня заботит только это. Я хочу помочь «Селтикс» взять еще один перстень».

Он сказал: «Да ладно тебе, Шак», – а я пристально посмотрел ему в глаза и ответил:

«Я ГОВОРЮ СЕРЬЕЗНО. У ВАС НЕ БУДЕТ НИКАКИХ ПРОБЛЕМ СО МНОЙ. Я ЗДЕСЬ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ПОБЕЖДАТЬ»

Я сказал ему: «Послушайте, все эти истории о ссорах, которые у меня были в «ЛА» и «Майами»… вел ли я себя как задница в тех ситуациях? Да, потому что на меня оказывали максимальное давление, а потому я должен был делать все по-своему. Моя философия в этих ситуациях была такой: если я вам не нравлюсь, уберите меня. Но в этой команде мне не придется так вести себя. Я вижу, как вы, ребята, играете, как перемещаете мяч. С моей стороны, будет идиотизмом приходить сюда и все портить. Я хочу пятый перстень. Мне и так скоро заканчивать. Получу ли я один миллион, два или десять, я все равно окажусь у финишной черты».

Я видел, что ему начинает импонировать эта идея. Я все лето тренировался и выглядел довольно неплохо, так что он даже отпустил комментарий на этот счет.

Потом он сказал мне: «Если прибью тебя на месте, если решу, что ты наводишь бардак в моей раздевалке».

«Этого не произойдет, – сказал ему я. – Я обещаю».

Не успел я и глазом моргнуть, как уже подписывал контракт с «Селтикс», говорил по телефону с KG, который был весь на взводе, и выбирал себе номер «36», под которым готовился покорять город Пола Ревира по суше и по морю.

Док сказал мне: «Джермейн О’Нил, скорее всего, будет выходить в старте в отсутствие Перка, а ты будешь выходить со скамейки».

Я сказал: «Клево».

Но внутри себя я думал: «Ну, это мы еще посмотрим», ведь во мне силен соревновательный дух, и я знал, что приеду в Бостон в отличной форме и что они довольно скоро осознают, что хотят видеть в стартовой пятерке меня, а не JO. Но я пообещал Доку, что не буду гнать волну, поэтому все эти мысли держал при себе.

Когда я появился в тренировочном лагере, по их лицам было видно, что они впечатлены моей формой. Физиотерапевты осмотрели меня и показали два больших пальца. Тренерский штаб проработал со мной кое-какие вещи, и я довольно быстро их усвоил, так что теперь они стали думать: «А Шак быстро учится!» Парни с ходу поняли, что мое присутствие на площадке открывает им самые разные варианты в нападении, поэтому они тоже были довольны мной. У JO были какие-то проблемы с коленом, и в итоге вышло так, что я оказался игроком стартового состава.

Это было хорошее решение. Выяснилось, что, когда я выхожу в старте и отыгрываю двадцать минут или больше, наша команда показывает результат 21:4. Неплохой вклад для тридцатидевятилетнего парня, получающего ветеранский минимум.

«Селтикс» были отвязной компашкой. Я отлично в нее вписался. Они были раскрепощенными, слегка чокнутыми. Я всегда говорил, что KG – один из самых смешных ребят в NBA, он просто не хочет посвящать в это публику. Я и раньше это видел, когда мы вместе играли в Матчах Всех Звезд. Он блестяще пародирует, орудуя своим голосом-пулеметом. Он очень здорово изображает Шакила О‘Нила, кстати говоря. Он освоил мой бубнеж.

В один из дней мы тусовались вместе, и я, KG, Нэйт Робинсон и Глен Дэвис записали видео в раздевалке. Мы нацепили маски для Хеллоуина, а я надел еще и парик с конским хвостом, и мы начали плясать под Hard in Da Paint Waka Flocka Flame. На KG была какая-то маска злой утки и полотенце, и скажу я вам: этот парень знает, как двигаться в ритм. Все согласились с тем, что вышло очень лампово, пока Нэйт Робинсон не решил твитнуть ролик, и тогда-то Дэнни Эйндж покрутил громкость и стал слушать наши тексты. Они были довольно пошлыми, и в них было много слов, которые не стоит произносить в присутствии детей, поэтому Нэйта оштрафовали.

В этом, наверное, был виноват я. Мы работали в тренировочном лагере, и я услышал, как Дэнни общается с Нэйтом и Гленом Дэвисом по поводу твитов. Он пытался объяснить им, что нужно быть осторожнее и помнить о том, что они представляют «Селтикс», а в этой команде есть определенные нормы поведения, которым они должны следовать.

Я послушал все это, а когда он закончил, я подошел к Дэнни и сказал: «Знаешь, все, что ты сказал, – правильно, но ты говоришь на чужом для них языке». Дэнни посмотрел на меня как-то странно, и я сказал: «Если ты действительно хочешь, чтобы они уловили твой месседж, ты говоришь так: «Если вы будете безответственно вести себя в Twitter’е, я оштрафую вас на двадцать тысяч долларов каждого». Это они поймут».

На следующий день нам устроили «тренинг» по социальным сетям, на который пришел эксперт, рассказывавший нам о твитах, YouTube и прочих таких вещах. У нас получилась довольно любопытная дискуссия на тему свободы слова. Эксперт начал приводить нам примеры спортсменов, которые твитили те или иные вещи и в результате нажили себе кучу проблем. Было видно, что Нэйт и Биг Бэйби даже не слушают. В следующее мгновение Дэнни поднимается с места и говорит: «Ладно, давайте я вам все проясню. Если в ваших соцсетях будут появляться ругательства, нагота или богохульство, я буду штрафовать вас на двадцать тысяч баксов. Хоть раз используете слово на букву «f», поплатитесь за это».

Клянусь, прошло дня четыре-пять с того момента, как мы сняли то видео. Оно было для личного пользования, ролик снимали ребята и для ребят. Мы отожгли во время съемок, но у нас не было намерения распространять видео за пределы раздевалки. Если бы этого не произошло, мы бы никому не причинили вреда, никого не оскорбили бы. Но как только Нэйт твитнул его, ответственность легла на него. Когда Дэнни огорошил его штрафом, KG сказал: «Двадцать тысяч долларов! Черт возьми! Это было последнее видео, которое я снимал!»

Подобные выходки – одна из причин, по которым Док так и остался холоден в отношении Нэйта. Меня совсем не удивил его обмен.

Нэйт очень хотел привлечь к себе внимание публики. Он постоянно твитил видео, на которых разыгрывал своих партнеров. Вы наверняка видели клипы, в которых он насыпает соль мне в воду или данкает через меня на тренировке, пока я стою к нему спиной. Когда я заснул в аудитории, они с Полом стали метать попкорн мне в рот. В тренировочном лагере Нэйт надел мои кроссовки 23-го размера и попытался пробежать спринт быстрее, чем за тридцать секунд.

Позвольте мне раскрыть вам один секрет. Большинство этих «розыгрышей» были постановкой. Я придумывал для Нэйта большую их часть. Некоторые люди слишком сфокусированы на Twitter’е, и Нэйт один из таких. Он слишком переживал о том, как много у него фолловеров. Он все время твердил: «Шак, мне нужно больше людей. Помоги мне».

Я следил за тем, чтобы никому из игроков «Селтикс» не указывать, как надо играть или что делать. Если задуматься, то концентрация звезд в раздевалке этой команды была потрясающей. KG, Пол, Рэй и я в совокупности набрали почти 96 тысяч очков на четверых, 44 раза появлялись на Матчах Всех Звезд и выиграли семь чемпионских перстней.

Но я делал другое: пытался разговаривать с ребятами помоложе о том, как нужно правильно преподносить себя на рынке и продвигать свой собственный бренд. Так же, как это делал со мной Мэджик Джонсон, я пытался объяснить парням вроде Рэджона Рондо, что им не стоит удовлетворяться одними лишь спонсорскими контрактами. Стоит создавать собственное «портфолио Рондо».

Я любил этих парней. Почти всех их. Они были невероятным коллективом, очень профессиональным, но при этом они любили посмеяться, попеть, потанцевать и ко многим вещам относились с легкостью.

У них были свои периоды напряженности, как и в любой команде. Рондо всегда был темой для обсуждения. Я много раз занимал лидерские позиции. Сейчас я получаю диплом, поэтому читаю большое количество разных книг на тему лидерства. И одного вам точно не добиться – миллионер никогда не сможет изменить другого миллионера.

Люди хотят изменить Рондо. Не надейтесь. Он талантливый пацан, но он упрямый пацан. Я люблю его. Его ждет блестящее будущее, но им следует хоть иногда идти навстречу своим партнерам.

Мое преимущество в том, что я способен говорить на языке каждого. И всегда умел. Я могу включать жаргон, общаясь с Делонте Уэстом, а мог поднять планку выше и вести дискуссию в духе Гарварда с Рэем Алленом.

Первые пару месяцев в компании Рондо я вообще ничего ему не говорил. Просто наблюдал. Я пытался понять, что заставляет его шестеренки крутиться, потому что другие парни говорили мне о том, насколько он важен для команды, но как в то же время он может порой раздражать.

Спустя какое-то время мне показалось, что я уловил его стиль. Большинство ребят его возраста думает только о том, как набрать побольше очков. Он думает только о передачах. Поэтому как-то раз я подошел к нему и сказал: «Эй, чел, набрось-ка мне на кольцо, и я тебя не посрамлю». И он набросил. И я не посрамил.

После этого мы начали общаться. Рэджон отличный игрок, у него великолепно развиты инстинкты, он знает, что делать, поэтому я никогда не говорил ему, что и как ему следует делать. Как только начинаешь указывать ему, все – ты его потерял.

Он ищет возможности сыграться со мной и набрасывает мне мяч, поэтому, когда я запарываю попытку и промахиваюсь, я говорю ему: «Эй, кореш, тут я виноват. Я запорол твой хайлайт. Мой косяк, прости».

Я потратил много времени, пытаясь приободрить его, сделать ему приятно. За годы игры он раздражал так много ветеранов, что им даже нравилось, когда его ставили на место, поэтому я пытался действовать от обратного.

Что мне нравилось в нем, так это то, что он заслужил уважение Пола, KG и Рэя по старинке: отрабатывая в защите и раздавая передачи, вместо того чтобы устраивать клоунаду с дриблингом между ног в стиле дворового баскетбола. Рондо знает все комбинации соперников. Мы располагаемся на площадке, другая команда начинает какой-нибудь розыгрыш, а он тут же кричит: «Пол, прикрой эту зону» и «Шак, сейчас они поставят заслон». Он очень умен.

У него с Доком случались конфликты, которые я предпочитаю называть «уважительными терками». Они спорили о каком-нибудь розыгрыше или о решении, принятом Рондо на площадке. Диалог получался продуктивным. Порой он проходил на повышенных тонах, но общение было здравым в целом. Классический пример взаимоотношений между разыгрывающим и тренером, который сам был в прошлом разыгрывающим.

Моей целью было сделать так, чтобы Рондо чувствовал себя членом Зала славы, потому что я знал, что он – очень и очень хрупкая персона, куда более хрупкая, чем думают люди.

Большинство звезд NBA такие, включая и меня.

Давайте я приведу пример, чтобы объяснить, что я имею в виду. Помните тот отрезок, когда Перка обменяли, а у Рондо совсем плохо шла игра? Было очевидно, что он растрепан и борется с кое-какими травмами, но думаю, что на нем сказывалось и кое-что другое.

В начале марта некоторые из ребят в команде отправились в Музей изящных искусств на благотворительное мероприятие, где им удалось затусить с президентом Бараком Обамой. Все испытывали некоторый трепет. Тут президент оборачивается к Рэю, указывает на Рондо и говорит: «Эй, Рэй, почему бы тебе не научить пацана бросать мяч?» Все начинают смеяться, а Рэй отвечает: «Да не, его специально отрядили пасовать мяч мне. О бросках я сам позабочусь».

KG сказал мне, что видел выражение на лице Рондо и понял, что пацан просто раздавлен, унижен. Его прилюдно опустил сам президент, хотя я уверен, что Обама говорил не со зла. Рондо улыбнулся и сделал вид, что ничего не случилось, но KG сказал мне, что все прочитал по его глазам. Сказанное сильно задело Рондо. Эти слова просто убили его.

На следующий день Рондо просто ужасно бросал мяч. После этого он вообще перестал делать броски. Настолько он чувствительный. Думаю, что для него стало громадным толчком фраза, произнесенная человеком извне, баскетбольным фанатом, который по стечению обстоятельств оказался еще и президентом Соединенных Штатов. Она затуманила его разум. Я в этом не сомневаюсь.

Я все время твердил ему, какой он классный, пытался укрепить его уверенность в себе, вернуть ему прежнюю скорость, потому что без Рондо нам была бы крышка. И я повторял ему это. Он тоже это знал. В большинстве случаев его уверенности хватило бы на всех нас. Но время от времени он переживал такие отрезки, когда его одолевали большие сомнения. Когда такое происходит, задача ветеранов – помочь тебе вернуться в прежнее состояние.

Когда я играл за «Лейкерс», моим партнером был Дерек Фишер, игрок очень и очень трудолюбивый, но не одаренный от природы. Он был неплохим игроком, но я всегда следил за тем, чтобы он был вовлечен в игру. Когда соперники проявляли неуважение к нему, оставляя неприкрытым, я всегда говорил ему: «Бросай в кольцо, Фиш». Он отвечал мне: «Не, мужик, я все время мажу», а я говорил: «Следующий точно забросишь». В общем, он продолжил бросать, его уверенность в себе возросла, и в итоге он забросил много очень и очень важных для нас мячей. Он думал, что я доверяю ему, поэтому его уверенность в себе начала расти. То же самое было и с Риком Фоксом. Моей стихией было утверждаться исключительно в качестве снайпера. Я забрасывал пару джамп-хуков и штрафной, а потом вдруг отбрасывал мяч Фоксу, чтобы вовлечь в игру и его.

С «Селтикс» я бы делал то же самое, но в моем положении мяч до меня доходил редко. Поверьте мне, я понимал почему. Когда у тебя в команде и Пол, и KG, и Рэй, большая часть бросков будет отдана им.

Мне не потребовалось много времени, чтобы обжиться в предместьях Бостона. Я снял дом в отличном городке Садбери и сразу почувствовал себя там как дома. Болельщики любили общаться со мной, но при этом вели себя уважительно. Когда я на Хеллоуин вырядился Шакитой, большой сисястой и нахальной дамочкой, и в таком виде поехал в метро (или на «T», как его здесь называют), люди смеялись и делали фотографии, но при этом не вторгались в мое личное пространство.

То же самое было и когда я удумал усесться посреди Гарвардской площади в Кембридже, превратившись в статую. Я просидел там почти час, не шевелясь. Люди пытались рассказывать мне шутки или заставить рассмеяться, но я оставался совершенно невозмутим по большей части. Единственным, кому удалось меня расшевелить, оказался парень, который спросил у меня: «У вас есть билеты на игру «Майами»?» Я не ответил ему, но повернул голову и покачал, сообщая, что нет.

Закончив, я сказал репортерам: «Теперь я всегда смогу сказать своим друзьям, что был в Гарварде. Я ходил в Гарварде, стоял в Гарварде и получил гарвардский диплом. Значит, теперь я умный».

Вот зачем я устроил это гарвардское шоу. Во-первых, мне было скучно. Во-вторых, я хотел сблизиться с болельщиками. В-третьих, я знал, что СМИ проглотят эту наживку. Я потратил на это совсем немного времени, и при этом все твитили об этом, что стало приятной мелочью как для меня, так и для «Селтикс».

В тот момент я чувствовал себя отлично и хорошо играл. Как только у меня начались проблемы с травмами, я прекратил заниматься подобными вещами. Тебе не захочется быть у всех на виду, пока у тебя все болит и ты не можешь помогать команде, если только речь не о благотворительных акциях. Мне плевать, кто там что говорит по поводу моей благотворительности. Я никогда не перестану ей заниматься, даже если стану одноногим. Один из лучших вечеров в Бостоне я провел, когда приехал в дом престарелых и смотрел там с ними телевизор. Такие милашки. Все и каждый из них.

До своей травмы мне довелось дирижировать оркестром Boston Pops на Рождество. Я размахивал палочкой, пока мы играли для публики Sleigh Ride, Can You Feel It авторства Jackson Five и We Are the Champions от Queen. Это был потрясающий опыт, который привел к появлению у меня еще одного прозвища: Большой Дирижер.

Разумеется, мы устраивали и мои ежегодные акции Шак-а-Клауса, помогая детям из неблагополучных семей приятно провести Рождество, и Шак-а-Банни – в период Пасхи. Мы проводили акцию «Marine Toys for Tots», и я призывал своих партнеров присоединиться ко мне. Я всем говорил: «Моя цель – задействовать одну знаменитость в каждом штате. Я беру на себя Бостон, Нью-Джерси, Флориду и Калифорнию, вот уже четыре штата. Предположим, Пол позаботится о Калифорнии, KG – о Миннесоте, а Рэй о Коннектикуте».

Как это было везде, где бы я ни играл, люди то и дело спрашивали: «А не слишком ли много на себя берет Шак?» Дэнни Эйндж блестяще разобрался с этим. Он понимал, что я вдали от своей семьи и детей и мне трудно из-за этого. Он знал, что у меня много свободного времени. Он объяснял это так: «Развлекает народ на Гарвардской площади и помогает сообществу? Почему бы и нет? Другие игроки рубятся в видеоигры. Рэй играет в гольф. Покуда Шак выкладывается на тренировках и следит за своим телом, меня все устраивает».

Мы открыли наш сезон игрой против «Майами Хит», командой, которой все прочили звание нового гегемона. Честно говоря, я думал, что с таким составом они выиграют все, что можно. Как думаете, были наши ребята заряжены на эту игру? Мы блестяще отыграли. Все работало, как часы. Было так круто быть на площадке вместе с Рэем, Полом и KG. После нашей победы 88:80 Док сказал нам: «Это был самый убедительный тайм из всех, что мы отыграли со времени моего прихода в «Бостон» – так мы еще не доминировали».

Я пытался адаптироваться под новую для себя специализацию ролевого игрока. В некоторые дни все шло гладко, в другие – не очень.

В январе я отыграл тридцать пять минут против «Шарлотт» и набрал 23 очка против них. Я смазал всего два броска и забил все три своих штрафных из трех попыток. А еще поставил пять блоков. После игры я натолкнулся на Дэнни Эйнджа в туннеле и сказал: «Неплохо для парня, зарабатывающего минимум».

В других же матчах я почти не касался мяча. Комбинации нашего нападения попросту не предполагали моего участия. Помню, как в домашней игре против «Сакраменто» в январе у меня было всего три броска за всю игру. Мне было очень досадно от этого, потому что я чувствовал себя великолепно и хотел вносить больший вклад, но приходилось мириться, что поделать.

Это не самое сильное мое качество. Когда я вернулся к себе домой в Садбери, я был так раздосадован, что пробил кулаком окно, разбив стекло вдребезги. Умно, правда?

«Селтикс» были очень сплоченной командой, но я не общался с ребятами так уж тесно. На том этапе моей карьеры я уже стал одиночкой. В большинстве крупных городов, куда мы выбирались на выездные матчи, у меня проходили деловые встречи. В Майами я тусовался со своими пацанами из полиции. Если у меня не было никаких дел в каком-нибудь отдельно взятом городе, я обычно запирался в номере, устраивал видеочаты и старался не высовываться. Со мной рядом больше не было моего телохранителя Джерома, потому что он остался в Финиксе с «Санс», где стал работать в их службе безопасности. С ним все было иначе. Когда Джером был рядом, мне не приходилось переживать о том, чтобы выйти в свет и дать кому-нибудь шанс прославиться. Я мог свободно перемещаться везде. А без него – зачем рисковать?

В общем и целом я был примерным гражданином в «Селтикс». Был лишь один короткий отрезок с неприятной ситуацией, когда мы вылетели на Западное побережье, чтобы 30 января сыграть там с «Лейкерс».

Я хотел как следует оторваться в матче против «ЛА». Я не буду врать вам. Я знал, что не получу много шансов на броски, но я бегал по всей площадке, открывался и, хотя знал, что не буду ключевым игроком нападения, думал: «А почему бы не отпасовать мне мяч, когда я нахожусь в двух метрах от корзины?» Я заходил под кольцо, оказывался на удобных позициях, а Док ясно дал понять, что в таких ситуациях мне надо давать мяч.

«Биг Бэйби» Дэвис все время игнорировал меня и бросал сам. Док кричал ему, чтобы он переводил мяч под кольцо, но он отказывался. Тогда Док взял тайм-аут и набросал розыгрыш специально под меня.

Я вышел на корт, спиной оттеснил Эндрю Байнума далеко под корзину. Теперь я свободен, я готов. Байнум выдавлен под корзину, но Бэйби снова не пасует мне. Тогда я подхожу к нему и говорю: «Если ты еще раз проигнорируешь меня, я заеду тебе по роже». Я был разгорячен.

Два вечера спустя мы играем в Сакраменто, и происходит то же самое. Я делаю всего три броска за всю игру, и снова в ситуациях, когда я изолирую своего игрока под корзиной, Бэйби игнорирует меня и пытается забить бросками в прыжке. Поэтому в следующий раз во время тайм-аута я устраиваю Бэйби порку.

Я говорю ему: «Пасуй гребаный мяч в центр». Он начинает пререкаться со мной, и вот теперь я уже очень зол. Ситуация становится неуправляемой. Мы препираемся, а Док стоит рядом и не говорит ни слова. Его посыл был предельно ясен: разберитесь с этим сами, ребята. Я говорю Бэйби: «Ты эгоист. Все в команде это знают». Эй, да все болельщики это знают. Он бросает мяч тогда, когда этого делать не нужно.

Я очень сильно взбешен и хочу задать ему по полной, на все 100 %, но могу задать лишь на 15 %, потому что у меня за спиной на скамейке сидит моя мама. Я начинаю материть Бэйби, и тут поднимаю глаза вверх, и вижу, как моя мать грозит мне пальцем, так что приходится прекратить. Бэйби выглядит ошеломленным.

Из-за своего характера я не могу просто отпустить эту ситуацию. Я всю неделю ходил злой. Я был очень, очень сильно разозлен. Меня немного парило то, что никто не хотел поставить Бэйби на место. Док это делал, потому что этот чувак доводил его до белого каления, но он был единственным.

Вот что больше всего бесило меня в Биг Бэйби: он не осознавал, как сильно я ему помогал, когда мы оба были на площадке. Мое присутствие в «краске» было таким внушительным, что, кто бы меня ни опекал, этот человек не смел бросать меня и уходить на помощь партнеру, потому что знал, что в таком случае я подхвачу мяч и сделаю данк прямо через него. Когда мой игрок остается со мной, это открывает доступ под кольцо всем остальным, включая и Глена «Биг Бэйби» Дэвиса.

Бэйби стоило бы вспомнить игру против «Орландо», когда он играл под кольцом против Райана Андерсона. Обычно в таких ситуациях на помощь Андерсону с его слабой стороны приходит Дуайт Ховард, но в этот раз, когда Бэйби сделал маневр и прошел Андерсона, Дуайт не посмел оставить меня одного. Что же произошло дальше? Глен Дэвис забил лэй-ап.

Всегда пожалуйста, Бэйби.

Док никогда не устраивал с Бэйби конфликтов на этой почве, но несколько дней спустя мы проводили разбор видео, и вот он я, на экране, стою совершенно открытый. Док не стал выделять одного только Бэйби, он просто сказал: «Когда Шак забирается так глубоко, нам нужно доставлять ему мяч. В таких ситуациях опекать его практически невозможно».

Спасибо, тренер.

Я говорил с KG насчет Бэйби. Я сказал: «Эй, тебе надо бы что-то сделать с этим». Он отвечал: «А почему бы тебе просто не поговорить с ним?» Я сказал: «Слушай, KG, это наш последний заход на титул, у нас нет времени на такую ерунду. Я не хочу вмешиваться в то, как ведет игру Большая Тройка, но за такими вещами надо следить, иначе тебе это аукнется».

С возрастом Кевин стал гораздо мягче. А что же я? Я никому не стану спускать такую херню. Конечно, потом Пол напомнил мне, что как-то раз Кевин так наорал на Бэйби, что тот сидел на скамейке и плакал.

И Пол, и Кевин – настоящие собаки, а Рэй это просто Рэй. Пол мог сказать: «Давайте уже, мы играем, как говно. Собрались – и вперед», но он не стал бы накидываться на парней.

Единственный, кто стал бы, это Рондо. Он не боялся наезжать даже на Большую Тройку, если считал, что они заслуживают разноса. У этого пацана есть яйца.

В «Селтикс» я быстро усвоил одно: муштра – это не про этих ребят. Док это знал. Наш соревновательный дух был слишком силен. Устрой между нами двусторонку и веди счет – и совсем скоро увидишь лютое дерьмо. Ветераны там так же серьезно относились к соперничеству, как любой другой коллектив, в котором мне доводилось быть. Они и так были изрядно помятыми, но когда мы устраивали тренировочные спарринги и счет в игре до шести был 5:5, локти летели только так, брат мой. В какой-то момент сезона публика узнала, что Делонте и Вон Уэйфер устроили кулачный бой на тренировке. Вот что я вам скажу: то была не единственная потасовка. Такие вещи делают баскетбольную команду более сплоченной, крепко спаянной.

Все шло по плану, пока на Рождество мы не сыграли против «Орландо Мэджик», моей бывшей команды. Я не сделал ни одного броска. Ни единого, мать его, броска. Я просто не видел мяча. Я бегал туда-сюда по площадке и, когда попытался ускориться, почувствовал, что у меня как будто что-то лопнуло. Боль была в пятке. Следующим вечером мы играли в Инди, и я попросил нашего физиотерапевта Эда Ласерта затейпировать мне ногу как можно жестче. В тот вечер я отыграл довольно неплохо. Набрал 9 очков и сделал 4 подбора за шестнадцать минут игры, но, проснувшись на следующий день, понял, что не могу шевелиться. Моя пятка просто убивала меня.

И Эд, и Док повели себя в этой ситуации просто здорово, они были очень великодушны. Они сказали: «Возьми паузу, здоровяк. Не спеши. Перк уже вернулся, мы в порядке, а ты лечись». Они повели себя просто превосходно. С ними я чувствовал такую легкость. Я задержался чуть дольше, пока в середине января не сел наконец на скамейку, пропустив три игры подряд. После этих трех игр я вернулся в строй, но это было ошибкой. С моим «ахиллом» было что-то неладно. Пришлось присесть.

Теперь, когда баскетбол ненадолго выпал из моего распорядка дня, я все равно продолжил каждый вечер посещать Thoreau Club в Конкорде и плавать там. Я занимался на беговой дорожке, потом в спортзале, потом возвращался домой, где мне делали массаж, пока я смотрел игры. На следующий день я шел на тренировку, забирался на велотренажер, потом возвращался домой и после короткого сна шел сначала на физиотерапию, а потом в бассейн.

У меня был ключ от спортзала старшей школы Линкольн-Садбери, находившейся прямо напротив моего дома, и там у них было небольшое помещение для занятий с весами. Там я тягал веса, а потом тренировал штрафные броски. Обычно я приходил туда примерно в одиннадцать вечера, когда там никого не было. Я правильно питался и поддерживал физическую активность. Я сбросил 8 килограммов, но проклятый «ахилл» все никак не реагировал.

Перед уик-эндом Всех Звезд мне позвонили, чтобы сообщить о том, что «Лейкерс» собираются презентовать статую Джерри Уэста рядом со «Стэйплс-Центром». Матч Всех Звезд проходил в Лос-Анджелесе, и меня пригласили на церемонию. Я сказал ассистенту: «Нет, теперь я игрок «Селтикс»». Я не поеду». Но за пару недель до церемонии нам снова позвонили, чтобы сообщить о том, что Джерри Уэст очень обрадовался бы моему появлению там.

Я был удивлен тем, что для него это так много значит, но как только я об этом узнал, я постарался сделать все, чтобы приехать. Я помнил, что когда-то давно был человеком Джерри Уэста, но, по-видимому, мысленно я уже оставил это в прошлом. Было чертовски отрадно приехать на это мероприятие и, сидя в зале, наблюдать, как Джерри Уэст со сцены, где рядом с ним сидели Мэджик и Карим, Элджин Бэйлор, Пэт Райли и Джерри Басс, отыскивает меня в толпе и, показывая на меня пальцем, говорит: «Я люблю тебя».

Меня это просто потрясло. Я подошел к нему после окончания церемонии, чтобы поговорить, и он плакал и говорил мне, что я был его любимцем. Забавно. Он никогда ничего такого не говорил, пока я играл за его команду. Обычно, когда мы с ним общались, он отчитывал меня за что-то, что я делал не так.

Я хочу поблагодарить Джерри Уэста за то, что он остался мне верен. Хочу поблагодарить его за то, что он помнит то же, что помню я: что вместе мы принесли чемпионство «Лейкерс», вместе с Коби и другими парнями. Что вместе мы были довольно сильной командой и оставили в памяти многих людей из Лос-Анджелеса весьма приятные воспоминания.

В феврале, перед самым дэдлайном на обмены, Дэнни позвонил мне и сказал, что они обдумывают обмен Перка в другую команду. Ходило много разговоров по поводу этого обмена и причин, спровоцировавших его, но давайте взглянем на ситуацию трезво: они обменяли Перка, потому что он хотел продлить контракт на большую сумму, а они не собирались ему платить. Вот так просто и ясно.

Это бизнес, детка.

Дэнни признал, что причина была в этом, а еще они планировали омолодить состав, и Джефф Грин им это обеспечил. Он хотел, чтобы я знал: Док верит, что, когда выздоровею, я стану идеальным дополнением для Большой Четверки и что вместе нам, скорее всего, удастся взять титул.

Я решил, что должен быть честен с Дэнни, поэтому сказал ему тогда: «Послушай, выиграем мы или проиграем, но с вероятность в 60 % я не вернусь в команду на следующий сезон. Моя пятка никак не проходит. Не думаю, что вам следует обменивать Перка».

Причина, по которой я это сказал, была в том, что меня какое-то время уже не было в строю, и несмотря на всю работу, которую я проводил, моей травмированной пятке никак не становилось лучше. Честно говоря, в тот момент я уже начал нервничать и был напуган, потому что не хотел взваливать на себя ответственность, а потом всех подводить из-за того, что больше не в состоянии выходить играть.

Меня так много раз обвиняли в неудачах в самых разных местах, где бы я ни играл, что я просто не хотел повторения этой ситуации. Ни там. Ни в Бостоне. Я не хотел стать главным виновником в случае поражения «Селтикс». Более того, из-за того, что я превратился в одного из апологетов теорий заговора, я даже поставил звонок от Дэнни на громкую связь, чтобы все присутствующие, включая Дэнни Гарсию, моего физиотерапевта, и Никки, мою девушку, могли слышать мои слова: «Я не знаю, вернусь ли я в команду, бро».

Они все равно обменяли Перка. Несколько дней в раздевалке было довольно тихо. Перк был популярным игроком в команде, он был настоящим работягой и вообще приятным малым. Его мнение на свой счет было слегка раздутым, но эй, вступай в клуб, чего там. Такое можно сказать, пожалуй, о каждом из нас.

Нам потребовалось время, чтобы привыкнуть к новым лицам. Жизнь в «Бостон Селтикс» всегда довольно бурная, и Джефф Грин на пару с Ненадом Крстичем первые несколько недель выглядели слегка ошарашенными. Их удивило хотя бы то, что никто прежде не просил их так отрабатывать в защите.

Сезон клонился к завершению, а я до сих пор не играл, из-за чего мне становилось очень неспокойно. Нам оставалось провести пять матчей, и я сказал команде, что хочу попытаться восстановиться к игре против «Пистонс» 3 апреля.

Я знал, что им придется вколоть мне кортизон, иначе у меня не будет никаких шансов. Они не хотели ставить мне укол. Они не хотели, чтобы я играл, но я не трогал мяч уже давно и чувствовал, что у нас совсем не остается времени. Я сказал им: «Просто дайте мне выйти, посмотрим, что я еще могу».

Ощущения от прилива адреналина, которые я испытал, выйдя на игру после столь долгого отсутствия, были восхитительными. Когда я вошел в игру, болельщики просто взорвались от восторга. Мне устроили стоячую овацию. Это завело меня. Я просто летал. Я летал и чувствовал себя прекрасно. Забил три первых своих броска, в том числе и ловкую попытку забросить из-под кольца, которую никто не ожидал.

И потом в какой-то момент я еще раз почувствовал, что у меня что-то лопнуло. Мне сказали, что дело в икре, но на самом деле проблема опять случилась в области ахиллова сухожилия. Ощущение было такое, будто по мне кто-то пальнул из ружья. Я бежал, чувствуя эту боль, и думал: «Это что на хрен было?»

Теперь я обеспокоен. Очень обеспокоен. Я звоню всем подряд. Мне привозят миостимуляторы, мне делают массаж в четыре руки. Я звоню своим парням из «Финикса», которые так здорово помогли мне, когда я играл там.

Они прилетают и помогают мне снять напряжение в бедрах, от чего мне становится немного лучше. Док повел себя красиво. Он нисколько не давил на меня. Он говорил мне: «Ты не нужен нам в первом раунде плей-офф». Я по-прежнему испытывал боль в области пятки, поэтому наш физиотерапевт Эдди Ласерт говорил мне: «Дай травме зажить еще неделю. Всего одну недельку».

В первом раунде плей-офф мы выбили «Никс», но когда наступило время серии против «Майами», оказалось, что я не готов, но времени уже не осталось. Я понимал это. Поэтому сказал: «Поставьте мне укол. Сыграю».

Доктор Брайан МакКион, врач команды «Селтикс», был категорически против. У нас с ним случилось несколько громких перебранок из-за этого. Но я сказал им: «Если вы не уколете меня, я найду кого-то, кто поставит мне укол». В конечном счете мне сделали около пятнадцати инъекций, прежде чем я смог сыграть.

Доктор МакКион все твердил мне: «Шак, это очень плохо. Я не хочу, чтобы сухожилие порвалось». Я сказал: «Вы были так добры ко мне, так радушны. Мне нужно это сделать. Если оно порвется, значит порвется».

Я вышел на третью игру серии против «Майами» и не мог сдвинуться с места. Я провел восемь минут и заработал два фола, но у меня были большие проблемы. Меня это расстроило, учитывая то, как усердно я работал, чтобы прийти в нормальное состояние, но пятка сильно ограничивала мою мобильность. А по телевизору Мэджик Джонсон рассказывал людям, что не в форме. Ошибаешься, Мэджик. Это называется «травма».

Мне снова сделали уколы и дали еще одну попытку в четвертой игре, но я продержался всего три минуты. Док подошел ко мне и сказал: «Шак, мы хотим, чтобы ты прекратил. Мы ценим твои старания, но это конец. Я тебя больше не поставлю».

Он видел, что я совершенно обескуражен. Я едва мог заставить себя смотреть ему в глаза. На следующий день он сказал журналистам, что я закончил и произнес: «Парень совершенно уничтожен. Никто из вас понятия не имеет, как упорно он работал, чтобы вернуться».

Сидеть и смотреть на то, как «Майами» выносит нашу команду, было горько. Я был раздавлен. Я все ненавидел. «Селтикс» были лучше. Люди не осознают, насколько измучен в физическом плане был Кевин Гарнетт в том сезоне. Его ноги и колени были в полном раздрае. Он весь год терпел боль. Если спросите у него, уверен, он скажет вам, что тоже подумывал о завершении карьеры.

Я смотрю ту серию и вижу, что «Майами» вообще не идет под кольцо, и это просто убивает меня. В другой игре, в которой я все же сыграл, игроки «Майами» думали о том, чтобы входить в «краску», но как только я прикасался к ним, они переставали появляться там снова. Ле Брон, Ди Уэйд, Крис Бош – все они думали дважды, прежде чем смещаться туда, потому что знали, что я готов потратить на них все шесть своих фолов.

Мне было обидно за Пола Пирса в той серии. Он испытывал трудности. Все началось в первой игре, когда его выгнали с площадки. Я не понял, с чего рефери Эд Мэллой принял такое решение. Рефери как будто запаниковал и двигался слишком быстро. Ранее в той игре Пол схлопотал технарь, а потом, спустя несколько минут, Ди Уэйд наколол его движущимся заслоном, из-за чего Пол что-то высказал арбитру, но это было сделано не демонстративно. Он не пытался изобличать его, ничего такого. Все говорят. Мы все что-то высказываем. Эду Мэллою следует это знать. Но он молод, он новичок, и вот он запаниковал и выгнал Пола Пирса. И хотя мы все симпатизировали ему в этой ситуации, Док все равно сделал ему выговор. «Нужно быть умнее», – сказал он Полу.

В итоге «Майами» обыграл нас в той серии. Ле Брон был неудержим. Я никогда прежде не видел такой игры от него. Он точно не играл так против «Далласа» в финале, зуб даю.

Я был просто очень расстроен и разочарован, потому что верил, что это был год «Селтикс». То был первый случай за мою девятнадцатилетнюю историю в лиге, когда все фавориты отлетели в плей-офф. Меня привели, чтобы мочить Дуайта Ховарда, но его не было. В команде хотели, чтобы я играл на подборах против «Лейкерс», но их не было тоже. Я думал, что разыгрывать титул будем мы и «Сперс», я и Тим Данкан, парни с четырьмя перстнями, но и «Сперс» тоже не стало.

Я сделал все, что мог, чтобы вернуться на корт. В районе пятки у меня несколько дырок, служащих доказательством этого.

Какой же блестящей организацией был «Бостон». Какой великолепный город. Я понятия не имел, что там живут такие фантастические люди, так здорово разбирающиеся в игре, так высоко ценящие своих звезд. Все вели себя очень мило, очень дружелюбно, особенно в Садбери. Они позволяли мне быть Шаком. Хотел бы я, чтобы у меня еще оставался порох в пороховницах, чтобы вознаградить их за столь великодушное отношение ко мне.

Перед уходом у меня состоялась встреча с доктором МакКионом. Единственным вариантом поправить мой ахилл было лечь на операционный стол и позволить хирургам зачистить всю область вокруг него. Если бы мы это сделали, я бы выбыл на девять месяцев, а потом оказался бы там же, откуда мы начинали – и люди бы ждали и гадали, когда я вернусь и вернусь ли вообще. Я больше не хотел быть обузой для Бостона. Этот город заслуживал лучшего.

Если бы восстановление заняло два месяца, я мог бы и передумать.

Сухожилие, на самом деле, в довольно неплохой форме, но все мускулы вокруг него разорваны практически напополам. Они расщеплены. Так что я могу отдыхать и ждать, пока все заживет, обрастая кучей рубцовой ткани, либо же могу дать доку МакКиону залатать меня и все там вычистить. В любом случае все совсем не радужно.

Я чувствую, что подвел «Бостон». Я не хотел держать «Бостон» в заложниках. Вот почему я объявил о завершении карьеры. Они хотят рискнуть и омолодиться. Я бы с удовольствием вернулся в команду, но, как говорится, как только ты травмируешь свой «ахилл», ты больше никогда уже не будешь прежним.

Док Риверс стоит на одном уровне с Филом Джексоном как один из величайших тренеров в баскетболе. Он внушает уважение своим последовательным отношением к вещам. А еще он говорит с нами на одном языке. Фил говорил на незнакомом языке дзен, языке «родственника травки», но из-за его послужного списка все прислушивались к нему.

Док же умел опуститься до нашего уровня. Он говорил: «Эй, у нас тут на площадке Большая Тройка, так какого хрена ты пытаешься забивать трехочковые, Биг Бэйби?» Он знал наш лексикон, знал, как мы мыслим.

Он никогда не переставал проповедовать важность команды. Никогда. Он ждал, что мы будем вести себя как профессионалы, и если мы этого не делали, он давал нам знать.

Предположим, Рэю удалось выдать серию из четырех-пяти точных бросков подряд, но тут Док показывает, что дальше мы разыгрываем мяч по-другому. Рэй говорит: «Йоу, Док, у меня прет», а Док отвечает: «Но дело не в тебе. Дело в команде». Он никогда не переставал это подчеркивать. Ему было неважно, сколько очков ты набрал, сколько подборов сделал, сколько ассистов раздал. Пока команда хорошо играла, пока мы побеждали, именно так все и было.

Док никогда не считал, что ему нужно стыдить или унижать кого-либо. Возьмем наши разборы видео. Когда у Пола начинался такой период, когда он чересчур увлекался дриблингом один в один, Док мог составить аккуратную подборку таких эпизодов на видео, чтобы на глазах у всей команды раскритиковать Истину. Но это совсем не в его стиле. Вместо этого он монтировал ролик, в котором разные игроки принимали эгоистичные решения, и просто прогонял его. Без комментариев, только доказательства, снятые на видео.

Порой картинки говорят лучше любых слов.

Пол был лидером Большой Тройки, в этом сомнений нет. Он был тем, кто поступал так, как считал правильным, и вы никогда не услышите от меня никакой критики в его адрес по этому поводу, потому что я сам был таким же. Я уважаю позицию Пола. Много лет вся ответственность лежала на нем одном. Если они проигрывали, все показывали пальцем на него. Поэтому Доку приходилось время от времени отчитывать Пола, но Пол всегда принимал эту критику, как профессионал.

У Рэя тоже были свои моменты трудностей, потому что ему все надо было делать в определенном ключе, а когда в команде компания таких балбесов, как мы, заранее понятно, что это попросту невозможно. Полу нравилось дурачиться с ним. Я не трогал их. Рэй очень интересный парень. Я говорил ему: «Когда я в посте, а твой игрок поворачивает голову, просто займи свою позицию, и я найду тебя». Так я сыгрывался с Ди Скоттом и Гленом Райсом. Но некоторые ребята упрямо хотят получать мяч только так и никак иначе.

Думаю, что Рэй больше напоминает Дирка Новицки, эдакий несбалансированный типаж снайпера. Ему нравится убегать в отрыв, ловить мяч и выпрыгивать для броска. Он нереально крутой снайпер и чрезвычайно приятный парень. Он и Дерек Фишер однажды станут генеральными менеджерами, потому что эти ребята понимают систему изнутри. Они знают игру и регулярно общаются с руководством. Рэй и Дэнни весь сезон играли вместе в гольф. Док тоже участвовал. Рэй уже сейчас почти что руководитель.

Но теперь вы знаете, что я всегда топлю за счастливый конец в истории. Я больше не тешусь ложными мечтами. Я работаю с реальными мечтами. Моя мечта о выигрыше чемпионства с «Бостоном» не исполнилась. Я ужасно чувствую себя из-за этого. Я, наверное, еще не скоро смирюсь с этим фактом.

Но «Бостон Селтикс» продолжат жить дальше, как и сама NBA. Так все устроено.

Сегодня тут, а завтра уже нет.

Так у всех, кроме меня: я никуда не собираюсь.

2 июня 2011-го
Уиндермер, Флорида

Когда большой мечтатель фантазировал о том, как все должно закончиться, сценарий в его представлении всегда был одним и тем же. Шакил О’Нил танцевал на параде победы, празднуя очередной титул NBA в еще одном городе страны. Толпа болельщиков взволнованна и довольно визжала, наблюдая за выкрутасами Шака-чемпиона.

Когда наступил подходящий момент, он схватил микрофон и поблагодарил всех, объявил свое последнее место проживания «Городом титула», а потом метнул бомбу.

Это конец.

Я все.

Он думал, что это произойдет в Бостоне. В июне 2011-го он рассчитывал прокатиться вдоль Бойлстон-стрит на чемпионском прогулочном катере в компании KG, Пола и Рэя.

Вместо этого он оказался в своем доме в Айлворте вместе с Майклом Даунингом, генеральным директором Tout, нового социального видеосервиса, который Шак планировал использовать в качестве платформы для объявления о своем окончательном уходе из баскетбола. Tout был никому не известен, когда люди из этой компании обратились к нему в поисках скачка популярности, обеспечить который было под силу только Супермену. Шак дал обещание сделать свое громкое заявление посредством Tout в обмен на кресло в наблюдательном совете компании и небольшой процент акций в капитале. Но что более важно, это был новый для Шака способ наладить связь с фанатами.

Объявление о завершении карьеры прошло без конфетти, прогулочных катеров и чемпионских перстней, но совсем без фанфар не обошлось.

После того как он отправил свое пятнадцатисекундное видео, Tout за три часа прирос полумиллионом новых зрителей.

«Мы сделали это. Девятнадцать лет, детка. Я очень хочу вас поблагодарить, именно поэтому сообщаю вам первым – я собираюсь на пенсию. Люблю вас, скоро поболтаем», – tout’нул Шак.

После этого 28 596 очков за карьеру, 13 099 подборов, 3026 ассиста, 2732 блок-шота, 4146 фолов и 15 попаданий в сборную Всех Звезд вмерзли в ткань времени навсегда – таким стал итоговый счет его карьеры, охватившей шесть разных команд и четыре чемпионских титула.

К своим последующим интервью в этот день О’Нил подходил с фирменной веселостью, но когда солнце село за горизонт у него дома на берегу озера, а он нанес последние штрихи на финальный образ своей карьеры, его захлестнула волна меланхолии, не отпускавшая его в кровати и даже во сне.

«Мне было грустно, – признавался Шак. – Я ненавижу, когда мне не удается самому написать конец своей истории».

Когда я завершил карьеру, объявив об этом через Tout, я провозгласил себя «Императором социальных сетей». Это целый новый мир, за которым нужно поспевать. Помню, как в первые мои пару лет в «Лейкерс» мои консультанты пришли ко мне и сказали: «В Интернете появилась новая штука. Это поисковая система, можно вбить в строку почти все, что угодно, и она выдаст тебе всю информацию по теме». Мне это показалось очень интересным, поэтому я решил инвестировать в новую компанию под названием Google.

Скажу вам честно: я почти забыл об этом, но однажды наш инструктор по физподготовке Гэри Витти принес на тренировку газету и, прочитав статью о Google и инвесторах, заработавших на нем большие прибыли, сказал мне: «Черт бы тебя побрал, Шак! Да ты везде!»

Именно так.

Нужно быть осторожным, пользуясь социальными сетями. Мне сильно неприятны люди, выкладывающие в Twitter каждое мгновение своей жизни, пусть даже это суперзвезды. «Я съел сэндвич с курицей. Он был промокшим». Да кому какое дело?

Если грамотно управляться с социальной сетью, она может стать очень ценным инструментом. Можно использовать ее для того, чтобы транслировать свои послания. Можно использовать ее для продажи и продвижения чего-либо. Можно использовать ее для общения с другими людьми. Если у меня три миллиона фолловеров, я не стану пихать им в глотки то, какой я крутой, какой богатый и какой успешный. Вы не увидите, как я публикую в Tout: «Я сейчас в своей тачке за полмиллиона баксов» или «Я сейчас за кулисами на концерте Beyonce». Некоторые из спортсменов в Twitter настолько зациклены на самих себе, что это вызывает сильное отторжение.

Tout – крутое средство, потому что оно позволяет вам добавить видео в ваши твиты. А вы знаете, как я могу зажечь на камеру, когда у меня хорошее настроение.

Как только я объявил о завершении карьеры, мне позвонили и с ESPN, и с TNT. Они хотели нанять меня в качестве эксперта, освещающего баскетбол. В итоге я выбрал TNT. Мы с Чарльзом Баркли вместе будем говорить там о баскете. Не могу дождаться. Поскольку Тернер также владеет Cartoon Network, нам довелось обсудить и анимированное шоу с вашим покорным слугой в главной роли.

Свою пресс-конференцию по случаю завершения карьеры я провел в своем доме в Айлворте. Моя мама живет по соседству, а отец по-прежнему в Орландо, и здоровье у него сейчас не очень, поэтому я хотел сделать так, чтобы им обоим было легко добраться.

Перед этим в моем доме побывали самые разные люди, и я был немного на взводе. Приехал мой дружище Деннис Скотт, и мы с ним сделали маленькое интервью для NBA TV перед пресс-конференцией, потом я надел свой костюм, вышел к журналистам и сделал все, как полагается – держал эмоции под контролем, благодарил правильных людей и избегал слез, предпочитая им смех.

Мы открылись для вопросов, и первый задала мне моя мать. Она сказала:

– Давно я не слышала, чтобы ты говорил так быстро.

– Я нервничал, мамуля, прости, – сказал я.

Репортеры задавали мне много вопросов, и один из них был таким: «Ваш уход на пенсию окончательный?» Очень многие суперзвезды, даже MJ и Мэджик, завершали карьеру, но спустя несколько лет возвращались снова.

Я сказал им: «Я не вернусь, и позвольте мне объяснить, по какой причине. Ближе к концу карьеры я стал становиться немного эгоистичным. Я всегда слышал, что двумя самыми главными доминаторами в лиге были Шакил О’Нил и Уилт Чемберлен. Уилт набрал 31 тысячу очков, а я остановился на 28 тысячах. Если бы у меня было на пару сотен очков меньше, чем у него, я бы вернулся, чтобы обойти его, и это сделало бы меня баскетбольным доминатором номер один в мире.

На днях мы разговаривали с отцом. Он сказал: «Сколько у тебя очков?» Я сказал: «Двадцать восемь тысяч». Он сказал: «Ну и лошара. Если бы ты бросал штрафные так, как я тебя учил, ты бы набрал тридцать тысяч очков». Я ответил: «Ты прав».

Баскетбол был громадной частью моей жизни, но у меня предостаточно и других деловых интересов, которые не дадут мне заскучать. У меня есть несколько фитнес-клубов в Форт Лодердейле, Бока Ратон, Коконат-Гроув и Орландо. Я владею двадцатью автомойками в Хьюстоне, Батон-Руж, Атланте и Орландо. А еще у нас есть восемнадцать автомоек с самообслуживанием, на которых можно за монетки помыть машину самостоятельно.

У меня есть обувной бренд Dunkman, который мы создали с расчетом на семьи с низким достатком – они не могут позволить себе тратить сотню долларов за пару кроссовок для своих детей. У меня есть часы, выпускаемые под моим именем, и линейка солнцезащитных очков. Кроме того, я инвестировал во франшизу Five Guys Burgers. У меня замечательные отношения с компанией Kraft, выпускающей вкуснейшие печенья Oreo – вы могли видеть, как я ем их в эфире телевидения.

У меня есть то, что называется Facial Recognition Advantage (FRA) – преимущество узнаваемости. Благодаря тому, кто я такой и чего добился, я могу завести разговор с кем угодно. Недавно я встречался с генеральным директором Dunkin’ Donuts, мы обсуждали открытие мной нескольких заведений этой сети по франшизе. Если бы я не был Шаком, у меня, скорее всего, не было бы всех этих возможностей. Но я Шак. Просто огромен, брат. Больше самой жизни.

Какие еще выпадают возможности профессиональным спортсменам? Им решать, как преподносить себя на рынке. Могу сказать вам, что вас ждет, если вас зовут Дуайт Ховард или Мэджик Джонсон. Потенциал есть и у таких ребят, как Рэджон Рондо, если он, конечно, захочет его реализовать. Его характер несколько отличается, и ему может не понравиться все время быть на виду.

А теперь возьмем ребят вроде Биг Бэйби. Он до смерти хочет стать таким же. Но на шкале FRA он располагается недостаточно высоко, чтобы получить то, чего так желает.

Ища возможности расширить свое портфолио, я первым делом приобрел сервис автомоек самообслуживания. Во вторую очередь я вложился в Google. В третью – купил долю в Vitamin Water. В четвертую – занялся круглосуточными фитнес-клубами. Потом я инвестировал в компанию по производству реактивных самолетов. Теперь я владелец всех этих предприятий, но если у тебя нет FRA, тебе будет очень тяжело.

Я владею долей в Muscle Milk. Когда экономика пошла на спад, я вложился в несколько сделок с недвижимостью. Большинство моих инвестиций оказывались очень здравыми, очень успешными.

Но, как и у всех, у меня было несколько вариантов, которые от меня ускользнули.

Одно из самых больших моих сожалений связано с тем, как сложились мои деловые отношения с великим Говардом Шульцем, генеральным директором Starbucks. Он искал возможность продвинуть бренд Starbucks в менее обеспеченных городских кварталах. Он вел переговоры с Мэджиком Джонсоном, которому предлагал стать лицом компании, но Лестер Книспел, мой казначей, имел очень тесные отношения с Говардом, поэтому сказал ему: «Дай Шаку шанс проявить себя». Говард ответил: «Я довольно далеко продвинулся с Мэджиком», но Лестер когда-то помог ему раскрутить Starbucks, поэтому Говард согласился встретиться со мной.

Мы поехали в его дом в Сиэтле и поужинали вместе. У него была замечательная жена и очень милые дети. Мы здорово провели время. В какой-то момент я извинился и вышел из-за стола, чтобы отвести его детей наверх поиграть в видеоигры.

Пока меня не было, Говард сказал: «Лестер, ты прав. Он очарователен, обаятелен и умен». Другими словами, сделка была на мази.

Меня позвали вниз, где Говард расставил на столе чашки с разным кофе и эспрессо. Он улыбался, Лестер улыбался, и я знал, что все складывается хорошо. Он начал всем разносить кофе и обратился ко мне: «Шакил, что я могу принести для тебя?»

Я ответил: «Ничего, спасибо. Я не пью кофе».

Лестер выглядел так, словно я только что ударил его под дых. Говард немного занервничал, поэтому я объяснился: «Сожалею, но мне просто не нравится его вкус».

Правда в том, что я никогда не видел чернокожих людей, которые бы пили кофе. В моем представлении это был напиток белого человека.

В общем, мы сели в машину, и Лестер сказал мне: «Ты же понимаешь, что сделки не быть, ведь так?»

Эта история запомнится как одно из худших моих деловых решений в карьере, но что я могу вам возразить? Я просто не люблю кофе. Я не могу изображать, что он мне нравится, братан.

Была одна потенциальная сделка, которую я бы заключил сейчас, будь у меня возможность все переиграть. Когда я только переехал в Айлворт, кто-то предложил мне приобрести апельсиновые кущи, находившиеся на соседней улице. Я не мог отделаться от мысли о Кариме и его неудачном вложении в поля с соевыми бобами, поэтому сказал: «Я, пожалуй, пас». Теперь я каждый летний вечер проезжаю мимо домов стоимостью в несколько миллионов долларов, которые построили на месте тех кущ.

И хотя я покинул LSU после трех лет учебы в колледже, я обещал своей маме, что получу диплом – и получил. Честно говоря, продолжение учебы важно, если ты нацеливаешься на дальнейшее выстраивание собственного бренда. Я получил диплом LSU еще во время игры за «Лейкерс». Я произнес несколько слов и сказал добрым людям Батон-Ружа, что отныне LSU расшифровывается как Love Shaq University – Университет Любви к Шаку.

В 2005-м я получил степень MBA в Университете Финикса. Теперь работаю над получением докторской степени в Университете Бэрри в Майами на факультете Лидерства и образования. Моя специализация – развитие кадрового потенциала. Тема моей диссертации звучит как «Дуализм юмора и агрессии в лидерских стилях».

Все это означает, что мое альтер-эго, Шак, теперь в искусственной коме. Более того, к тому моменту, как вы дочитаете до этих строк, оно, скорее всего, уже будет мертво. Я решил прикончить его. Отныне я буду доктором О’Нилом.

Это не значит, что у меня не будет приступов глупости. Я все так же буду нагишом делать прыжки на месте, ноги врозь, если у меня будет такое желание. Все так же буду съедать десерт перед обедом. Все так же буду красить лаком ногти на ногах.

В Голливуде уже готовят для меня почву. Адам Сэндлер позвонил мне в июне 2011-го и сказал: «Хочу, чтобы ты снялся в паре моих фильмов».

У меня много возможностей. Мне хочется вернуться в LSU и отыскать того профессора маркетинга, который сказал мне, что «большие парни не умеют продавать», и попросить его пересмотреть свою учебную программу. Я не помню, как его звали, но как-то раз я дурачился на лекции, и он сказал мне: «Надеюсь, что ты заработаешь много денег игрой в баскетбол, потому что из большого парня не выйдет достойного лица бренда».

Да неужели?

Я всегда старался лишний раз не афишировать, что владею чем-то. К примеру, из пятнадцати круглосуточных фитнес-клубов, которыми я владею, только три носят мое имя. Его нет ни на одном из заведений Five Guys. Как нет его и ни на одном из ночных клубов Вегаса, которыми я владею. Мне принадлежат Pure и Chateau, а еще самый большой магазин сладостей, находящийся в отеле «Paris в Вегасе», но имя Шакила О’Нила вы не увидите пестрящим по всему Лас-Вегас-Стрип.

Я построил себе дом в Айлворте, чтобы у моих детей было все, что им нужно для летнего отдыха – без необходимости покидать дом. У нас там есть спортзал, кинотеатр, видеоигры, плавательный бассейн, в который можно прыгать с каменной стены. У них есть отдельные комнаты и большая кухня.

Теперь, когда они стали взрослее, им кажется, что выходить из дома круто, поэтому я разрешаю им тусоваться в YMCA вместе с друзьями. Мне так это нравится! У нас тут просто невероятный дом, но они все равно просят меня отпустить их в Y. Я горжусь ими.

Мои дети понятия не имеют, что значит быть бедным. Они, наверное, и представить не могут, каково это – гулять по улицам Ньюарка, уворачиваясь от пуль и наркоторговцев. Это подарок судьбы.

Но они поймут, насколько это важно – отдавать тем, у кого нет столько всего, сколько есть у тебя. Я об этом позабочусь.

Одна из тем, которой я хочу заняться, – решение проблем бездомных, актуальных в этой стране. Их слишком много в очень многих городах на территории Соединенных Штатов.

Всякий раз, когда я вижу бездомного человека, меня передергивает. Однажды я был в «ЛА» и дал бездомному немного денег, а потом увидел, как он заходит в алкогольный магазин и покупает себе выпивку на те деньги, которые я ему только что дал. Я не мог злиться. Это ведь была моя вина на самом деле. В другой раз какой-то бездомный попросил меня помочь ему, потому что он голодал, и я отдал ему пачку банкнот. Потом я проезжал мимо и увидел, как он устраивает обмен с другим чуваком – очевидно, что я заплатил за наркотики для этого парня.

В этот момент я решил: «Знаешь что? Я не хочу, чтобы бездомные голодали, поэтому в следующий раз, когда они попросят у меня денег, я куплю им еды».

Теперь, когда я вижу бездомного человека, который выглядит совсем опустившимся и плохо пахнет, я отвожу его в ресторан, усаживаю в угол, подальше от других клиентов, и говорю менеджеру: «Вот сотня баксов. Накормите этого парня всем, чего он захочет, но никакого алкоголя».

В первый раз, когда я это сделал, бездомный парень был очень обрадован. Он сказал: «Я возьму бургер». Я сказал официантке: «Принесите ему три бургера и заверните еду с собой».

Иногда я отвожу бездомных в продуктовый магазин, и мы набиваем там тележку доверху. Я слежу за тем, чтобы они взяли достаточно салфеток, много хлеба и какие-то продукты, которые могут храниться несколько дней, и они выходят из магазина довольными до усрачки. Конечно, уезжая от них, я думаю о том, что произойдет с ними завтра. Должен быть какой-то способ получше.

Люди любят спрашивать меня, каким я хочу видеть свое наследие. Я не знаю. Как насчет такого: я был щедрым, я был доминирующим, я был уникальным. Этого будет достаточно.

По поводу NBA я могу сказать одно: вы наблюдаете смерть истинно больших. Игра изменилась. Я помню, как смотрел игры, в которых ребята шли под кольцо и там бились за свои позиции. Большие использовали свои габариты, колотили друг друга. Но это уже в прошлом. Даже тяжелые форварды – вымерший класс. Больше не будет Чарльзов Оукли или Чарльзов Баркли. Теперь, чтобы быть тяжелым форвардом, нужно уметь смещаться, бросать джамп-шоты и делать пик-н-поп. Никаких заруб уже нет.

Дуайт Ховард остался один. Если он не возьмет четыре перстня, я буду разочарован в нем. Нет никого, против кого он мог бы выходить на равных. Когда я играл, Юинг был на пике карьеры, а еще были Рик Смитс, Арвидас Сабонис, Алонзо Моурнинг, Дикембе Мутомбо. Были Владе Дивац и Кевин Дакуорт. Я застал и Дэвида Робинсона. Остертага. Габаритных ребят. Теперь я даже пятерых центровых не назову.

У нас с Дуайтом Ховардом толком и нет никаких отношений. Мне не по душе люди, лишенные оригинальности. Меня не подкупает вся эта херня с «Суперменом». Впервые я услышал, как Ховарда называют Суперменом, когда смотрел конкурс данков со своими детьми.

Он исполнил восхитительный данк, и Реджи Миллер с Кенни Смитом начали говорить: «Супермен в здании».

И я стал думать: «Х-м-м, сдается мне, это прозвище уже занято». Но я не стал вдаваться в это. Послушайте, мои детишки бегают вокруг телевизора с маленькими плащами на плечах – не рушить же мне их пузырь неведения. Данк, который сделал Ховард, был роскошным.

Я не виню Дуайта. Я счел это проявлением неуважения со стороны Реджи Миллера и Кенни Смита. Я не до конца понимаю, почему они решили дать ему мое прозвище.

Впрочем, с этим мало что можно было сделать. Мне тридцать девять, а Дуайту далеко не тридцать семь. Он пришел слишком поздно, чтобы я мог сделать какое-то заявление на этот счет. Если бы мы были одного возраста, я бы уничтожил его так же, как уничтожал всех прочих ребят.

Поймите, он талантливый игрок. Очень талантливый. Я завидую его прыжковым качествам. Он прыгает, наверное, сантиметров на 8–10 выше, чем я прыгал в его возрасте. Его тело это нечто. Генетика. И он работает над ним – это я знаю точно.

Он довольно странно распоряжается своей карьерой. Он хочет быть Суперменом. Говорят, что, когда его контракт истечет, он переедет в «ЛА». Когда я приезжаю в предместья Орландо в межсезонье, ему оказывают те же почести, что оказывали мне – все то же самое.

Но это ошибка. Он – Дуайт Ховард. Он не Шак. Будь самим собой. Создавай собственный бренд.

Порой я сопереживаю ему. Вся ответственность лежит на его плечах, как это было и со мной когда-то, а когда ему не удается вытащить команду на себе, он вынужден пытаться объяснить, что пошло не так, даже если сам он выдал за игру громадные цифры. В НБА ничего не меняется. Не всегда весело быть Дуайтом Ховардом, но если уж ты назвался мужиком, что ж, тогда разгребай последствия. Когда я играл в «Орландо» и жаловался на то, что соперники не слезают с меня, Сержант говорил мне: «Заткнись. Тебе платят сорок миллионов долларов. Терпи уже».

Пару лет назад я немного развлекся за счет Дуайта Ховарда. Он довольно ранимый, вот я и поддел его. В 2008-м я не попал в Команду Всех Звезд и был немного расстроен этим. Перед самым перерывом на уик-энд Всех Звезд мы играли с «Орландо», и их игроки то и дело рисовались передо мной. Поэтому я решил подлить масла в огонь. Я стал говорить: «Супермен хренов. Когда я был молодым пацаном, я сходился со всеми великими центровыми сам – и играл против них один. Хочешь уважения, сыграй против меня один на один». Дуайт проглотил наживку, и теперь весь уик-энд Всех Звезд все только и говорили о Шаке и моих комментариях в адрес Дуайта Ховарда, хотя я даже не принимал участия в матче.

Дуайт Ховард сказал, что ему не помешала бы помощь партнеров. Но если он хочет быть лидером, он должен делать так, чтобы ребята вроде Райана Андерсона ощущали свою важность. Райан Андерсон не великий игрок, но он умеет бросать. Так что если мяч все время у тебя, бросай его ему время от времени – на трешку. Сделай так, чтобы он почувствовал, что тоже может играть. Скажи ему: «Отличная работа, чел. Ты лучший снайпер из всех, с кем я играл».

Когда я смотрел матчи «Орландо» против «Атланты» в плей-офф 2011 года, я видел, что Дуайт все время пытается все сделать сам. Он не пытался задействовать других ребят, и они двигались в совершенно разном ритме. Поэтому, когда в четвертой четверти он наконец начал делиться с ними мячом, было уже слишком поздно.

Было интересно наблюдать за «Майами Хит» после того, как они подписали Ле Брона и Боша. Когда я увидел «Большую Тройку», у меня было две мысли: 1) они могут стать как та команда Майкла Джордана в «Чикаго», которая прошла сезон с результатом 72:10; 2) «Готовьтесь, парни. Вы ощутите такое давление, которого не испытывали никогда в жизни». Ле Брон, как мне кажется, был готов к нему. Остальные двое? Я не уверен. Ди Уэйд клатчевый игрок, но ему не нравится вся эта болтовня. Он хочет получать хорошую прессу. Любой негатив заставляет его думать не в ту сторону.

Некоторые ребята приходят в лигу без авансов, поэтому почти не ощущают какого-либо давления. Потом они подписывают большой контракт и оказываются в эпицентре всеобщего внимания. Крис Бош из таких. Он получает уйму внимания, поэтому начинает верить, что он и правда настолько хорош. Да ладно вам. Видали ребят и посильнее. Он – игрок, способный набрать солидные цифры, но он не элитный баскетболист. Он восемь лет провел в «Торонто», а они никогда не были серьезной силой, никогда не играли в плей-офф. Не надо бить себя в грудь после того, как ты сошелся с двумя другими. Я не куплюсь на это, и в этом я не одинок.

Люди все время спрашивают меня: если бы тебе пришлось выбрать между Ди Уэйдом и Ле Броном, кого бы ты выбрал? Кого бы назвал Главным?

Вопрос и впрямь серьезный. Ле Брон лучше принимает решения. Ди Уэйд чаще забивает решающие броски на последних секундах. Многие суперзвезды на его месте хотят делать последний бросок, нуждаются в этом. Ле Брон же, скорее, главный по части «возможности». Он не побоится сделать последний бросок, но не станет и колебаться, если надо будет отбросить Майку Миллеру.

Так как можно сопоставить этих двоих с Коби? Коби – ученый пес. Он тренируется каждый день: в качалке и на площадке. Большинство прочих звезд – просто псы, не ученые псы. Я же из тех псов, кого можно назвать чудом природы – все из-за размеров. Ле Брон мог бы быть ученым псом, как Коби, но у него много чего происходит в жизни – так же, как это было у меня, – и это мешает ему стать таковым.

У Коби всегда будет преимущество благодаря его широчайшему диапазону и инстинкту убийцы. У Ле Брона тоже есть инстинкт убийцы, но он не умеет бросать так, как умеет Коби.

Мне будет интересно посмотреть на то, как Ди Уэйд и Ле Брон будут ладить в будущем. В 2011-м главной целью был титул. На них оказывалось такое давление, что у них не было времени переживать о том, сколько бросков каждый из них будет получать или кто из них будет самым главным в команде, но со временем это может измениться.

Когда мы с Коби играли вместе, альфа-самцом был я. Без обиняков. Я – и точка. Но как только Коби стал так же хорош, как я, мне пришлось уйти. Иначе ничего бы не вышло. Как я уже говорил ранее, два альфа-самца – это проблема.

Я не уверен, что Коби будет слушать Майка Брауна. Ле Брон никогда его не слушал, в общем-то. Вот что мы знаем наверняка: Коби однозначно будет рулить процессом. Он добился таких успехов, что будет делать все по-своему. Это факт. И в какой-то момент выяснится, что весь этот успех был возможен с Филом Джексоном – незавидная ситуация для Майка Брауна.

Майк Браун знает баскетбол, в этом сомнений нет. Но касательно моего периода в «Кливленде», считаю, что он был не прав в одном. Наша команда блестяще играла в защите, и у нас были великолепные схемы розыгрыша, и из-за этого Майк Браун получил репутацию способного тренера, умеющего ставить игру в защите. Это, конечно, хорошо, но серым кардиналом нашей защиты был наш ассистент, Майкл Мэлоун. Этот чувак был очень умен. Его отец, Брэндан Мэлоун, долгое время работал ассистентом тренера в «Детройте» и главным тренером в «Торонто Рэпторс», так что баскетбол у него в крови. У него большие познания. После «Кливленда» он перебрался в Новый Орлеан, и я готов спорить, что он сможет и их превратить в блестяще защищающуюся команду.

Из всех новых игроков в лиге больше всего удивления у меня вызывает Блейк Гриффин. Он играет жестко, он талантлив от природы, и он знает слово «прыжок» не понаслышке. Я виделся с ним на Матче Всех Звезд в 2011-м и выказал ему свое уважение. Он его заслуживает. Как по мне, он следующий великий в очереди. Он атлетичен, мощен. Как-то раз я смотрел за его игрой, и один из партнеров набросил ему мяч, уже теряя равновесие, но он все равно сумел завладеть мячом, протащил его, а потом исполнил данк с разворотом. Да, вот об этом я говорю.

Кевин Лав показывает статистику на уровне Мозеса Мэлоуна, что определенно приковывает внимание, но его команда идет на последнем месте. Я этого не понимаю. Я не знаком с Кевином Лавом, но чего ему не хватает?

Мне нравится Кевин Дюрэнт. Мне нравится, как он играет. Он агрессивен. Бесстрашен. Он тихий лидер и, кажется, имеет уйму харизмы. Расселл Уэстбрук – хороший напарник с кучей таланта и уверенности в себе. Но ему, пожалуй, стоит почаще бросать мяч здоровяку. (Эй, вы знали, что я это скажу.)

Деррик Роуз – отличный игрок, но давайте начистоту – я не знаю, как он получил титул MVP в 2011-м, опередив Ле Брона. Я видел многих великих игроков, и чтобы я признал за тобой уровень MVP, ты должен показать что-то из ряда вон. Возможно, я предвзят, но я видел Майка, Доминика, Мэджика, Берда, Дэвида Робинсона, Юинга. Они привносили в игру нечто уникальное. Деррик Роуз? Отличный игрок, но покажите мне лучше то, чего я не ожидаю увидеть.

Яо Мин – вот это было нечто, чего я никогда прежде не видел. Я был так расстроен, когда узнал, что он вынужден завершить карьеру. Его карьера закончилась слишком рано. Он такой классный парень, такой большой и сильный игрок. Я уважаю его игру. Когда он только пришел, я попер на него в лоб. Попытался исполнить парочку маневров под кольцом – так он заблокировал все три мои попытки. Поэтому мне пришлось взяться за него как следует. Мне пришлось начать данкать, потому что обычные мои приемы не работали против него. Вся сила Яо шла из нижней половины его тела. Он был силен как никто. Я не мог сдвинуть его с места.

Думаю, я довольно четко прояснил, что я думаю о Тиме Данкане. Один из лучших в истории. «Сперс» изменили структуру нападения, чтобы немного защитить Тимми. Он всегда был командным игроком, но вы никогда не услышите от него жалоб. Весной сезона 2010/11 я наткнулся в душевой на Грегга Поповича и спросил у него, как дела у Тимми, и Поп ответил: «У него в колене не осталось связок». Он протянет еще год, максимум два.

Странно видеть всех нас дошедшими до этой точки карьеры. Тебя всегда предупреждают, что конец близок, но ты никак не можешь его разглядеть – пока он не окажется у тебя в отражении.

Мне повезло иметь в жизни людей, которые приглядывали за мной, а еще костерили меня, когда это нужно было. В этой жизни меня контролируют пять человек: моя мать, мой отец, мой дядя Майк, мой телохранитель Джером и Дэйл Браун. Если я делаю что-то, после чего кто-нибудь из этих пятерых звонит мне, чтобы отчитать, я понимаю, что сделал что-то не то. Моя мама время от времени звонит мне, если я говорю какие-нибудь глупости в прессе. Она говорит мне: «Это было совсем не смешно, малыш», поэтому мне приходится отвечать: «Прости, мамуль».

С Дэйлом Брауном мы общались по большей части по электронной почте, но если во время игры он видел что-то, что бесило его, он предпочитал не ждать. Он позвонил мне после того, как увидел, что Тим Данкан сделал пару пик-н-попов в игре против меня, и сказал:

– Шакил, почему ты не прешь прямо на Данкана?

Я говорил ему:

– Тренер, это больше не входит в мои обязанности. Ситуация изменилась.

Он заводился и говорил:

– Что ж, тогда объясни, за каким хреном тебя вообще позвали в команду? – а я отвечал:

– Теперь, тренер, главная цель – это победы, помните? – После этого он успокаивался, и у нас с ним складывался приятный разговор, и на этом все – пока в следующий раз ни случалась игра, в которой я не получал мяч достаточно часто на его вкус.

Мой дядя Майк – один из главных моих советников, он более спокойная и хладнокровная версия моего отца. Если я накосячу, он не побоится сказать мне об этом. Он и Джером работали детективами в Нью-Джерси, поэтому видели в этой жизни все. Они – семья. Я знаю, что могу доверять им, а когда рядом со мной люди, которым я могу доверять, это снимает часть давления с моего разума.

Мой отец – все еще сила. Лучше всего выразить это именно так. Даже сейчас, когда он испытывает определенные проблемы со здоровьем, огонь в нем по-прежнему горит. Мой уход на пенсию дался ему труднее, чем мне. Я сказал ему, что «Лейкерс» собираются подвесить мою джерси над ареной, там же, где висят джерси Карима, Мэджика и Джерри Уэста. Я подумал, это поднимет ему настроение.

Должен вам сказать, что новость об этом взволновала меня. Мои годы в «Лейкерс» были лучшими годами моей баскетбольной карьеры. Спасибо, доктор Басс, что оставили наши разногласия в прошлом.

Я больше не буду играть в баскетбол, но мне нужно продолжать тренироваться, чтобы не дать телу закостенеть. До конца жизни мне придется делать упражнения, которые составил для меня Майкл Кларк.

Первым делом после пробуждения утром, я закидываю ногу на стену и делаю подъемы. Потом мне нужно встать на прямых ногах и потянуться назад, чтобы разогреть мышцы задницы. Если я не заставляю жопные мышцы работать, они попросту отключатся, за ними отключатся и бедра, и в итоге все мое тело погрузится в ад. Так было в «Майами».

Когда я познакомился с Аароном Нельсоном и Майклом Кларком в «Финиксе», они решили эту проблему. Пэт Райли пришел в бешенство от того, что я нелестно высказался о его тренерском штабе, но я опускал не их. Они просто были инструкторами старой закалки, привыкшие делать все по-своему. Ребята в «Финиксе» были специалистами по физподготовке новой волны, у них были новые идеи, они использовали технологии и прочие технические штуки, чтобы выяснить, как работает мое тело.

Мое тело сказало мне, что пришла пора заканчивать. Моя мама хотела, чтобы я закончил все еще три года назад. То же самое говорил и Дэйл Браун. Единственный, кто хочет, чтобы я продолжал, это Сержант. Он все повторяет мне: «У тебя есть незавершенное дело. Дай им подлатать твою ногу, вернись еще на один сезон, а потом уже закончишь».

Прости, пап. Я не могу.

Вопрос, который мне чаще всего задавали в последние месяцы, звучит так: «Каким вас запомнят, как вы думаете?» Я лишь надеюсь, что люди будут уважать мои достижения.

Мне кажется, что игроков забывают спустя пять минут после их ухода. Мне повезло однажды повстречаться с легендарным Джорджем Майкеном. Это случилось года за три до его смерти. Мы были в Миннесоте, он был в инвалидной коляске. Когда я пришел, на его лице была широченная улыбка. В руках у него была ручка и бумага, и он сказал мне:

– Можешь дать мне свой автограф, пожалуйста?

У меня башню сорвало. Я сказал:

– Вы серьезно?

Он сказал:

– Да, мои дети обожают тебя.

Стыдно, что Джорджа Майкена не помнят так, как помнят тех, кто был звездой в недавнем прошлом. Он был первым доминирующим большим. Давайте начистоту: в честь него назвали упражнение. Когда он умер, я помог оплатить его похороны. Для меня было честью помочь.

Оглядываясь в прошлое на те девятнадцать лет, что я провел в баскетболе, я испытываю благодарность для представившиеся мне возможности. Я поиграл с некоторыми из лучших игроков в истории: Коби Брайантом, Ле Броном Джеймсом, Дуэйном Уэйдом, Кевином Гарнеттом, Полом Пирсом, Рэем Алленом, Стивом Нэшем, Амаре Стадемайром, Грантом Хиллом, Алонзо Моурнингом, Пенни Хардауэем. Внушительный список, черт побери.

Но партнеры приходят и уходят. В твоей жизни остаются другие люди, для которых не имеет значения то, сколько очков ты набрал. Такие люди, как Дэнни Гарсия, мой массажист. Такие люди, как Джо Кавальеро, мой партнер по школьной команде. Люди, как Пуни, моя «вторая мать» в LSU.

Я познакомился с Пуни, когда мы с моим партнером Гарольдом Будро ездили в маленький городок в Луизиане под названием Сесилия. Всякий раз, когда нам выпадал выходной, все ребята отправлялись в Новый Орлеан, кутить до упаду, мы же с Гарольдом ехали в этот городок, где он родился. Там была девчонка по имени Кэтис, на которую я положил глаз, поэтому как-то раз мы поехали туда и оказались в доме Пуни. Ее настоящее имя – Эвелин Хьювал. У нее есть сын Дейн, он играл в баскетбол в старшей школе вместе с Гарольдом.

И хотя я ездил туда ради девчонки, в конечном счете я влюбился не в нее, а в Пуни и Дейна. Пуни была такой милой. Она стирала все мои грязные вещи, и мы тусовались с ней вместе или ездили в молл, а потом, по воскресеньям, я весь день дрых. Я делал домашнюю работу, а она готовила мне маленькие сэндвичи с курицей, после чего отправляла обратно в LSU.

Это было очень простое сосуществование, но именно это мне по душе. Шак, которого вы видите по телевидению, в клубах – другой человек, не тот же, что Шакил, который никогда не был счастливее, чем в те дни, проведенные в доме Пуни, в компании Дейна и замечательных людей Сесилии.

Когда я начал играть в мяч профессионально и зарабатывать лишних деньжат, я купил Пуни новый дом. Последние двадцать лет я регулярно навещаю ее летом.

Вот почему мне наплевать на то, будет ли у меня в жизни еще хоть один разговор с Коби или Ди Уэйдом. Тут дело не в личной неприязни. Мы вместе играли, вместе выигрывали чемпионства, мы вошли в историю, это все очень круто. Но если вы спросите меня, с кем я предпочту затусить – с Коби и Ди Уэйдом или с Пуни? Да они даже рядом не стоят, братан.

Я не стану вам лгать. Мои отношения с женщинами не всегда были на высоте. Все началось еще во времена учебы в LSU, когда я влюбился в девчонку, которая опускала меня за моей спиной. Она была со мной, но стоило мне отвернуться, как она переключалась на других ребят. Я был так ослеплен любовью, что даже не замечал этого. Оглядываясь в прошлое, понимаю, что ей больше нравился гламур моей жизни, чем искренняя забота обо мне.

Порой такое предвидишь, а порой нет. Я смотрю на такие ситуации через призму упрощения. Я – машина. Я всем нравлюсь. Я хорошо выгляжу, я хорошая машина. Теперь, когда ты купил меня, я должен сделать так, чтобы ты полюбил меня такой, какая я есть. Не за мои двери-гильотины и не за кожаный салон.

Я понимаю, что со многими людьми я знакомлюсь лишь потому, что я – Шак. Благодаря этому передо мной открывается множество дверей. Но как только мы с вами поздоровались, а вы пожали мне руку, мне надо сделать так, чтобы я понравился вам таким, какой я есть. Это я усвоил в очень раннем возрасте.

Чему я никогда не учился, так это мастерству ухаживания. Мне никогда не приходилось это делать. Обычные ребята учатся свиданиям, учатся разговаривать с родителями суженой. Но не я. Я никогда не мог освоить эти умения. А потом, вдруг оказавшись в LSU – бам! Я тут же привлек всеобщее внимание своей глупостью.

Понимаете, насколько я знаю, отношения предполагают работу над их поддержанием. За десять лет я ни разу никого не водил на ужины. Это было слишком незначительным, это были мелочи, и я виноват в этом.

У меня были дела. Я пытался выигрывать, пытался зарабатывать деньги. Признаю, что партнер из меня был не лучший. Я просто не знал, как таким быть. Сейчас я учусь этому.

Мне повезло встретить Николь Александер. Никки прикольная, она открытая и непосредственная, в ней есть шальная жилка. Мы – две необузданные личности, которые искренне уважают друг друга, две необузданные личности, которых слишком часто ранили в жизни, и мы оба готовы остепениться.

В какой-то период моя бывшая жена Шони и я были счастливы вместе, но я признаю – я был мужиком. Мужиком со слишком большим количеством возможностей. Выбор в пользу тех или иных женщин на моей совести. На мой взгляд, я никогда не поступал так из неуважения, но очевидно, что лучше бы я ничего этого не делал.

С Никки я и не делаю. Мы вместе уже год, и я усердно пытаюсь держать себя в узде. Мне нравится думать, что я усвоил свой урок и стал лучше, как мужчина. У нас с Никки есть контракт. Я говорю с ней обо всех негативных вещах, которые со мной случились, а она говорит со мной обо всех негативных вещах, которые случились с ней, и мы с ней оба пообещали, что с нами такое не повторится.

С Никки все иначе. Мы все делаем на лету. Как-то раз мы взяли велик-тандем напрокат просто ради прикола. Мне это нужно. Раньше я был везде и всюду. Она вела себя так же. Теперь мы с ней два полевых цветка, наконец распустившихся в одном саду.

Я прикупил дом на колесах, и мы с ней собираемся посмотреть мир. Возможно, отправимся на Шакфари. А может, снимемся вместе в реалити-шоу.

К тому моменту как вы дойдете до этих строк, LSU уже откроет статую в мою честь. Меня редко можно заставить разволноваться, но для меня было честью узнать, что моя школа хочет открыть мне памятник. Очень приятно, что они захотели сделать меня постоянной частью своей истории.

Моя связь с LSU очень крепка. За годы я пожертвовал им много миллионов долларов, не афишируя этого. Там работает так много людей, которые мне не безразличны – от секретарей в спортивном департаменте до уборщиков, что до сих пор там работают. Я наведываюсь в одни и те же рестораны, здороваюсь с одними и теми же людьми, и мне это нравится. Университет – мой второй дом. Гарантирую, если бы я баллотировался в шерифы в Батон-Руже, я бы выиграл с огромным отрывом.

Каждый год я провожу в LSU турнир по гольфу. В каждый мой приезд туда я обязательно посещаю футбольный матч. Когда я сижу на трибунах, я вспоминаю тот вечер, когда они включили все прожектора и направили на меня их свет. Тогда я впервые вкусил, что такое быть звездой, и у меня до сих пор бегут мурашки по телу от воспоминаний об этом.

Я готов закончить с баскетболом. Конечно, у меня есть свои поводы для сожалений. Сожалею о том, что смазал столько штрафных бросков. Хотел бы я найти возможность выиграть еще один перстень.

Оглядываясь назад, я понимаю, что делал все по-своему. Не все соглашались с тем, как я относился к разного рода вещам. Мои критики могут сколько угодно говорить все, что им нравится.

Но у меня есть четыре перстня – и целый океан воспоминаний, которые я не променяю ни на что другое.

Об авторах

ШАКИЛ О’НИЛ был первым пиком под номером № 1 на драфте NBA 1992 года, из Университета Луизианы. За время своей славной карьеры длиной в девятнадцать сезонов О’Нил четыре раза выигрывал чемпионство в лиге. В общей сложности он набрал 28 596 очков, сделал 13 099 подборов, 3026 ассистов и 2732 блок-шота. Его пятнадцать раз включали в состав команды Всех Звезд NBA. В 1993-м он стал Новичком года, играя за «Орландо Мэджик». В 2000-м, играя за «Лос-Анджелес Лейкерс» он выиграл приз MVP лиги, MVP Матча Всех Звезд, а также MVP Финала NBA.

За пределами площадки О’Нил известен как истинный человек эпохи Ренессанса. Он выпустил четыре рэп-альбома, дирижировал оркестром Boston Pops, снялся в нескольких фильмах и был звездой двух телевизионных реалити-шоу. Также он квалифицированный офицер полиции, искушенный человек в новых трендах социальных сетей, а кроме того, он готовится получить степень доктора. О’Нил закончил активную карьеру игрока в составе «Бостон Селтикс» в 2011-м.

ДЖЕКИ МАКМУЛЛАН считается ведущим баскетбольным автором страны. Бывшая ведущая баскетболистка команды Университета Нью-Гэмпшира, Макмуллан долгое время вела колонки в Boston Globe и Sports Illustrated, а теперь постоянно появляется в эфире ESPN. Она написала несколько книг, ставших бестселлерами, а в 2010 году получила награду в сфере СМИ имени Курта Гауди от Зала славы баскетбола имени Нейсмита за свой вклад в игру, став первой женщиной, удостоившейся этой чести.

Продолжить чтение