Читать онлайн «Лонгхольмский сиделец» и другие… бесплатно

© Носатов В.И., 2021

© ООО «Издательство «Вече», 2021

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2021

Война – это путь обмана. Поэтому, если ты и можешь что-нибудь, показывай противнику, будто не можешь; если ты и пользуешься чем-нибудь, показывай ему, будто ты этим не пользуешься; хотя бы ты и был близко, показывай, будто ты далеко; хотя бы ты и был далеко, показывай, будто ты близко; заманивай его выгодой; приведи его в расстройство и бери его…

Великий китайский полководец Сунь-Цзы

Глава I. Юго-Западный фронт (Май-июнь 1915 года)

1

Родившийся на бескрайних просторах Среднерусской возвышенности штаб-ротмистр Аристарх Баташов с нескрываемым волнением и восторгом обозревал возвышающиеся перед его взором загадочные и величественные отроги Карпат. После ставших уже привычными холмов и пригорков Галиции, теряющиеся в поднебесье горные вершины вызывали у начальника команды войсковых разведчиков неприкрытую озабоченность и даже некоторую растерянность. Это и понятно: ведь для него, так же, как и для его охотников, было более привычным совершать ночные рейды в тыл противника на изобилующей холмами и неглубокими балками равнине. А тут неожиданная напасть. Горы. И не просто отдельные пологие или скалистые вершины, заросшие лесом и кустарником, а целые горные массивы со своими остроконечными хребтами, редкими перевалами, крутыми, труднопреодолимыми склонами, узкими грунтовыми дорогами, вьючными тропами и стремительными горными речками, где без опытного проводника немудрено и заблудиться.

Обо всем этом штаб-ротмистр узнал по прибытии в полк после лечения и отпуска. Много воды утекло с тех пор, как он, со своими гусарами сдерживая в горном ущелье австрийский батальон, был тяжело ранен, пленен, бежал, попал в военно-санитарный поезд великой княгини Ольги Александровны, а затем и в Царский лазарет. За это время фронт остановился на рубеже Днестра и вот уже несколько месяцев не двигался с места. Чтобы кавалерия не засиживалась на позициях, Ставка Верховного главнокомандования Российской императорской армии приняла решение о создании партизанских отрядов по образу и подобию тех формирований, которые постоянно беспокоили французов во время Отечественной войны 1812 года. И как только Аристарх доложил полковому командиру о своем прибытии после отпуска, тот сразу же отправил боевого офицера формировать партизанский отряд, основу которого составили его охотники, с которыми он уже воевал в Карпатах и знал цену каждому из них. Рейды по тылам австрийских войск заставляли противника постоянно держать для отражения партизанских отрядов немало сил, и это приносило свою пользу русскому командованию. Но привыкшие к маневренной войне русские войска жаждали наступления. Жаждал наступления и Аристарх.

Так уж повелось в 12-й кавалерийской дивизии, что перед началом боевых действий генерал Каледин непременно собирал в штабе дивизии всех начальников разведывательных и партизанских команд, беседовал с каждым офицером и зачастую лично доводил им приказ. Ставя задачу Аристарху, отряд которого должен был выдвинуться в глубь территории, занятой противником, начальник дивизии отметил, что на него возлагается особая задачи. За сутки до подхода основных сил к предгорью Карпат проверить все встречающиеся на пути движения дивизии перевалы, вершины и населенные пункты на предмет оставления там австрийцами засад или опорных пунктов…

Раскинув перед собой карту, Баташов-младший, мысленно прокладывая маршрут движения своего отряда, подумал: «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним идти…»

И в самом деле, карта давала лишь однобокое представление о предстоящем нелегком и опасном горном рейде. Выполнение боевой задачи осложняло прежде всего то, что весной в горах довольно частыми были осадки и туманы. В доказательство этому вот уже второй день шли проливные дожди, и единственная дорога, ведущая к перевалу, из-за вероятных оползней, скорее всего, стала непроходимой даже для кавалерии. Но подходя к своему ратному делу профессионально, он полагал, что размокшая на склонах гор почва давала возможность разведчикам заблаговременно обнаружить следы противника. Благоприятными были и утренние туманы, непроглядной пеленой окутывающие долины…

«Несмотря на то, что Карпаты представляют собой весьма мощную и сложную систему естественных препятствий на нашем пути, все это дает нам более широкие возможности для маневра и незаметного просачивания в глубокий тыл противника», – с этой бодрой, обнадеживающей мыслью Аристарх свернул карту-двухверстку и привычным движением засунул ее в командирскую сумку.

Пока он колдовал над картой, в предгорьях распогодилось. Выглянуло теплое весеннее солнце, и лес сразу же наполнился пением и щебетом птиц. Привыкший все примечать Баташов вывел для себя некоторую закономерность. В большинстве своем леса в прифронтовой полосе, несмотря на войну, изобиловали самыми разнообразными пернатыми, которые, казалось, только и ждали затишья, чтобы воздать разноголосую хвалу этому прекрасному и неповторимому миру, который люди в очередной раз зачем-то перекраивали по-своему далеко не мирному образу и подобию. И чем громче гремели пушки, тем голосистей заливались Божии создания в минуты затишья, словно побуждая своим сладкоголосым пением людей к миру и любви. Но если бои затягивались, то вскоре на смену сладкоголосым дроздам, жаворонкам и малиновкам прилетало каркающее воронье, хищное коршунье, чтобы незамедлительно приступись к своей кровавой тризне, и тогда лес мертвел, погружался в глубокий летаргический сон, оплакиваемый лишь тянуще плачущими чибисами. И тогда казалось, что еще недавно такой чистый и прямоствольный лес, устланный прошлогодней листвой и изумрудной зеленью залитых солнечным светом полян, превращался в захламленный искореженными деревьями и сучьями, посеченными вездесущими осколками, израненный рытвинами окопов и огромных воронок, неухоженный, непроходимый бурелом, не пригодный не только для певчих птиц, но и для людей. Этот природный апофеоз ранил не только чувствительную душу, но и уже довольно загрубевшее на войне сердце, привычное к смерти, крови и грязи боев. Погибшие товарищи уходили в землю, а омертвевшие леса оставались как трагическое напоминание грядущим поколениям о войне.

Вот и сегодня покрытые густым смешанным лесом предгорья Карпат встречали Аристарха многоголосием птиц, обрадованных внезапно появившимся из-за туч теплым солнечным лучам. Казалось, что природа, уставшая от пасмурной весенней непогоды, встрепенулась, стряхнула с себя серый дождливый наряд и зазолотилась прямоствольными стволами сосен, забелела многочисленными стайками многоглазых берез, изучающе разглядывающих с изумрудной лесной опушки нежданных пришельцев. Предгорья огласились торжественным щебетанием, пересвистыванием, кукованием и стрекотанием, от которого перехватило дух и сладко защемило сердце. Все это напоминало Аристарху родной приоскольский летний сад, в котором водились девичьи хороводы, в одном из которых он приметил свою Дуняшу, ее огромные и бездонные, как колодцы с ключевой водицей, глаза, маленький носик и пухленькие, алые губки, так и манящие к себе чистотой и обещанием неземного блаженства…

«Простишь ли ты меня за то, что так и не удосужился тебе написать…»

– Ваше благородие, – прервал горькие и в то же время радостные думы штаб-ротмистра, вестовой, – вас вызывает командир полка.

…В просторной палатке было довольно тесно от присутствия почти всех полковых офицеров.

– Господа! – повысил голос полковник. – Я пригласил вас, чтобы объявить долгожданное известие. После продолжительного стояния и отдыха второго дня мы выступаем. Нашей 12-й кавалерийской дивизии предстоит форсировать Днестр и начать наступление в юго-западном направлении по территории Буковины к Пруту. Южнее нас наступает Кавказская конная дивизия.

Это сообщение было встречено офицерами восторженными восклицаниями и криками, призывающими к победоносному шествию…

– Я хочу предупредить вас, господа, от чрезмерного благодушия и самонадеянности, – вновь повысил голос полковой командир. – Вы должны знать, что противник еще достаточно силен и может использовать эти, мало знакомые нам горы и долины для засад, внезапных обходов и охватов, что требует от каждого из нас еще большей осторожности и ответственности в принятии решений. Вы всегда должны помнить, что условия проходимости по юго-западным отрогам Карпат значительно сложнее, чем на равнине и даже в предгорьях, так как здесь мало продольных и поперечных долин, а сами горы имеют крутые склоны и на всем протяжении покрыты густыми высокими лесами. Здесь нелегко ориентироваться, особенно при движении по запутанным горным тропам, и требуется особая натренированность эскадронов в хождении по азимуту. Но не все здесь так плохо, как кажется на первый взгляд. Вследствие обилия лесов в Карпатах создались прекрасные условия для маскировки и удовлетворительные условия для размещения войск вне населенных пунктов. Скажу откровенно: по всем военным законам, в горах впереди кавалерии должна идти всепроходимая пехота, которая в состоянии преодолевать горные массивы почти по всем направлениям, в том числе и по многочисленным вьючным и пешеходным тропам. Но задача поставлена нам, и потому, несмотря ни на что, мы должны ее выполнить! В таких условиях очень важное значение приобретает разведка местности – горных дорог, перевалов, теснин, обходных путей, укрепленных районов и опорных пунктов противника. И здесь наша надежда лишь на бдительность, опыт охотников и их славного начальника штаб-ротмистра Баташова…

Нам приказано в несколько переходов выйти на направление Стрый – Моршин по реке Прут и закрепиться там в ожидании подкрепления. На Моршин ведет единственная в этих горах дорога. Вы сами прекрасно понимаете, что кавалерийская колонна с обозами, движущаяся по единственной дороге, представляет собой бесконечную кишку. Одна лошадь занимает больше места, чем трое пеших. Вследствие этого движение рысью невозможно. Без четкого управления эскадроны будут то растягиваться, то сужаться, внося тем самым сумятицу в продвижение войск. В случае внезапного нападения противника у нас даже не будет возможности собрать в одном месте для предстоящего боя не только эскадрон, но и полусотню. И потому нетрудно предположить, к какому исходу все это может привести…

– Отчего же все-таки эта задача не была дана пехотному полку, вдвое более сильному по огню, чем наши дивизии, вместе взятые… – неожиданно раздался недовольный голос ротмистра Обухова, встреченный гулом одобрения.

– Господа офицеры, все подобные разговоры излишни! – сурово взглянув на офицера, сказал полковой командир. – Как объяснил мне командир армейского корпуса, других резервов у него нет. Пехота вся в деле. Конечно, легче всего сказать, что, мол, «не по Сеньке шапка», и топтаться на месте в ожидании пехоты. Но на то мы и офицеры, чтобы выполнять даже самые нежданные приказы. Трудности заставляют нас мыслить, а хорошая мысль может помочь в преодолении даже непреодолимых препятствий. Вспомните неунывающего гусара Дениса Давыдова:

восторженно продекламировал полковник и, окинув офицеров ободряющим взглядом, торжественно произнес: – Для русского офицера нет большей чести, чем сражаться за Бога, Царя и Отечество! Так будем же верны доблестным заветам наших героических отцов и дедов, отстоявших Россию от многочисленных врагов!

Воодушевленные словами командира офицеры все как один прокричали троекратное «Ура!».

Дождавшись, пока все в палатке утихомирятся, полковой начальник уже деловым тоном продолжил:

– Нашему гусарскому полку поставлена боевая задача выдвинуться в голове походной колонны и, в случае обнаружения противника, с ходу его атаковать, обеспечивая тем самым незамедлительное продвижение дивизии. Вы наверняка представляете себе, что гусарский полк, могущий вести бой в горах лишь в пешем строю, по силе огня слабее пехотной роты. Но так как спешенная конница в бою связана своими коноводами, то ее фактическая сила становится еще меньше. Поэтому наша сила во внезапности и в гусарской лихости, построенной на трезвой оценке обстановки, скоротечности и напористости боя. А это возможно лишь при наличии у штаба своевременной и полной информации о точном местонахождении, численности и вооружении противника, а также о его фортификационных сооружениях… – Полковник замолчал, внимательно всматриваясь в возбужденные лица офицеров. Найдя глазами Аристарха, стоящего у входа в палатку, он с нескрываемой надеждой в голосе произнес:

– И здесь я надеюсь на опыт и удачу охотников штаб-ротмистра Баташова.

– Мы сделаем все, что будет в наших силах, – откликнулся, явно смущенный всеобщим внимание, Аристарх, – и за ценой не постоим!

…Выступив почти на сутки раньше начала выдвижения дивизионной колонны, команда разведчиков лишь к полудню достигла пределов горного селения Брошнев-Осада. Двигались лесом, скрытно, по обе стороны от дороги, не привлекая внимания противника.

– Ваше благородие, – громким шепотом остановил офицера вахмистр Стронский, недавно прибывший в полк после излечения, – в овраге полно убитых австрийских кавалеристов.

Аристарх, подав условный сигнал всем остановиться, направился вслед за вахмистром. И в самом деле, по всему склону, поросшему густым кустарником, пестрели красные чакчиры австрияков.

«Судя по тому, что тела задеревенели, можно предположить, что бой здесь был недавно, возможно, прошлым днем», – подумал Баташов, пытаясь с помощью гусар перевернуть лицом к себе австрийского офицера, сраженного пулей в спину.

На лице австрияка застыла гримаса удивления и ужаса.

Удивлен и озадачен был и командир охотников. Прекрасно зная о том, что русские войска находятся на слишком большом удалении, чтобы встретиться здесь с противником, он, еще раз более внимательно осмотрев местность, пришел к довольно неожиданному выводу. По всей видимости, разъезд австрийских гусар, пробираясь из разведки, напоролся на своих, отчего и произошла перестрелка между австрийцами.

«Это говорит о том, что австрийцы, по всей видимости, решили оборонять село Брошнев-Осада, находящееся у нас на пути, и в то же время кем-то напуганы до такой степени, что стреляют даже по своим, чтобы чужие боялись», – сделал вывод Аристарх.

Словно в подтверждение его мыслей, вахмистр Стронский нашел в командирской сумке австрийца карту, на которой горная деревня была окружена красным кружком, в центре которого стояла цифра 240. А Баташов знал, что, именно столько солдат и офицеров насчитывалось в австрийском пехотном батальоне.

– Спаси нас, Господи! – невольно вырвалось у него. – Ведь и одной пехотной роты противника достаточно, чтобы надолго задержать продвижение дивизионной колонны, – вспомнил он слова полкового командира.

Стоявший рядом вахмистр Стронский удрученно покачал головой.

– С налета здесь не возьмешь, – задумчиво промолвил он, – много людей положим, а заслон с ходу не собьем.

– А зачем нам голова дадена? – спросил офицер. – В горах идти в лоб – значит обречь себя на погибель. Нужно малыми силами ошарашить врага так, чтобы он сам, боясь охвата, кинулся наутек. Австрияки после поражения в Галиции сами себя боятся. Пример тому – разгром своего же разъезда.

Баташов вытащил свою карту и, расстелив ее на плоском камне, наполовину вросшем в землю возле разлапистой сосны, задумался.

Выйти незаметно в тыл противника, как он задумал, не было никакой возможности. С западной стороны склоны были довольно крутыми и безлесными, а противник наверняка возвел оборонительные сооружения именно на западной, более возвышенной стороне села, откуда можно было беспрепятственно обстреливать не только дорогу, ведущую к селению Долина, но и ее ответвление на Торунь.

Так ничего определенного и не решив, Аристарх подозвал вахмистра Кузьмина.

– С двумя гусарами обойди село справа и с лесины, растущей на господствующей высоте, постарайся поточнее разведать, где находится противник, – поставил он задачу, – только постарайся до времени не обнаружить себя. С Богом!

Гусары, передав коней коноводу, споро скрылись за деревьями, словно их и не было.

Ожидая прибытия разведчиков, Аристарх еще и еще раз прокручивал в голове самые неожиданные варианты предстоящих действий, желая лишь одного: во что бы то ни стало выполнить приказ полкового командира с наименьшими потерями, а лучше, конечно, вобще без оных.

Верный принципу «доверяй, но проверяй», он с нетерпением ждал доклада Кузьмина. От того, подтвердит тот его предположения или опровергнет, во многом зависело решение. О том, чтобы ретироваться от встречи с превосходящими силами противника, у него не возникало и мысли.

«Хуже нет ждать да догонять», – неожиданно вспомнил он слова Баташова-старшего и воочию представил его. Прошло уже несколько месяцев со дня их последнего свидания в Царскосельском госпитале, и все это время они ограничивались лишь редкими весточками да короткими телефонными разговорами. Тысячи верст разделяли Юго-Западный и Северный фронты, что по меркам войны было равносильно непреодолимой пропасти…

«Вот закончится война, и мы заживем прекрасной мирной жизнью», – думал Аристарх. Но время шло, а война не только не заканчивалась, а лишь только набирала обороты, вовлекая в свою кровавую мясорубку все новые и новые страны, все новые и новые миллионы человеческих жизней. Он со страхом все чаще и чаще ловил себя на мысли, что постепенно привыкает к походной жизни, крови и смертям своих боевых товарищей. А, когда полк, после кровопролитных боев, направлялся на отдых и доукомплектование в тыл, начинал тосковать по своему делу. Лишь грохот канонады, постоянные рейды в тыл противника, жестокие и скоротечные бои приносили ему некоторое удовлетворение и душевное равновесие. Конечно, в ходе боев возникали и непредвиденные ситуации, которые, бывало, немного охлаждали боевой пыл, и тогда он мысленно призывал на помощь отца: задавал ему свои вопросы и, как правило, всегда получал ясные и мудрые советы. Да по-другому и не могло быть, ведь Баташов-старший и в кадетские, и в юнкерские годы приучал его к самостоятельности и ответственности за каждое принятое решение. Они вместе частенько анализировали не только всем известные, но и малозначимые победы и поражения русского оружия во время Русско-японской войны. Все это позволило заранее подготовить Аристарха к нелегкому ратному труду, к той большой и кропотливой работе, которая легла ему на плечи вместе с офицерскими погонами. Вот и сегодня, не находя выхода из создавшегося положения, он мысленно обратился к отцу: как бы тот поступил в нынешней ситуации. Обычно, выслушав вопрос, отец, загадочно улыбался. Потом, покопавшись недолго в своем «мозговом архиве», предлагал в ответ почти всегда что-то достаточно оригинальное. И, что самое главное, он никогда не повторялся. К этому в своей непредсказуемой и довольно опасной деятельности стремился и Аристарх, стараясь найти выход из самых, казалось бы, безвыходных ситуаций.

«А что если на полном скаку внезапно продебушировать перед позициями австрийцев? – неожиданно пришла ему в голову шальная мысль. – Но это возможно лишь в том случае, если основные позиции противника и в самом деле находятся на западной стороне селения…»

– Ваше благородие, австрияки силами до батальона пехоты закрепились на западной окраине села, – прервал размышления штаб-ротмистра старший унтер-офицер Кузьмин, внезапно появившийся из-за ствола ближайшей сосны.

– Я так и предполагал, – удовлетворенно заметил офицер и, взглянув на запыхавшегося гусара, торжественно добавил: – Благодарю за службу!

– Рад стараться, ваше благородие! – расплылся в радостной улыбке Кузьмин.

– А с чего ты взял, что там целый батальон, – неожиданно спросил Баташов, – каждого солдата пересчитал, что ли?

– Нет, ваше благородие. Я, как вы учили, пересчитал только офицеров и пулеметы…

– И каков результат?

– Четыре офицера и столько же пулеметов.

– Покажешь на карте укрепления австрийцев?

– А что, мы и это могем, – бодро ответил Кузьмин, и, подойдя к разложенной на камне карте, нерешительно склонился над ней.

– Ну что остановился? Показывай! – нетерпеливо произнес Аристарх.

– Кажись, вот здесь, – неуверенно сказал Кузьмин, ткнув пальцем в карту.

– Какие могут быть укрепления в центре села? – удивился Аристарх. – Наверное, вот здесь, – он провел остро отточенным синим карандашом полукруг по восточным склонам высотки.

– Да! Здесь! – радостно воскликнул гусар. – Я совсем запутался в этих чертовых черточках и закорючках.

– А где находятся пулеметы, заметил?

– Так точно, вашбродь. Здеся они, – Кузьмин указал пальцем три точки по краям и в центре синей линии, проведенной офицером. – И еще один вот здесь, – указал он на обратную сторону высоты.

– Что еще подметил? – продолжал Баташов вытягивать сведения из мало разговорчивого гусара.

– Боюсь ошибиться, вашбродь, но мне показалось, что среди солдат много людей в гражданской одежде, с какими-то необычно длинными карабинами.

– Молодец, что это заметил, – похвалил Кузьмина офицер и, заметив его недоуменный взгляд, объяснил: – Это, скорее всего, резервисты, которых за недостачей в армии современных винтовок вооружают всяким старьем. А где их больше всего?

– «Длинные карабины» держат оборону со стороны села, а те, которые в форме, находятся с западной стороны, там же находятся и три офицера.

«Охвата опасаются, – сделал вывод Аристарх, – значит, чего-то боятся, если более тщательно подготовились к обороне именно с запада. Но почему? Возможно, наши войска, наступающие южнее и севернее, уже продвинулись в глубь Карпат? Тогда все становится на свои места, – удовлетворенно подумал он, – и, если нам удастся создать достаточно много шума, дебушируя перед австрийцами по дороге к Долине и обратно, то, возможно, от неожиданности и боязни окружения они поспешат оставить свои позиции».

В пользу этого лихого рейда говорило и то, что дорогу, по которой он решил проскочить мимо села, обстреливать смогут лишь слабо вооруженные и недостаточно обученные резервисты.

Зная о том, что ночь в горах наступает быстро, Аристарх решил совершить свой неожиданный рейд перед позициями австрийцев с наступлением сумерек.

– Передайте вахмистру Загородину, чтобы он со всем своим взводом незаметно направлялся ко мне, – приказал Аристарх вестовому.

Дождавшись, пока все охотники соберутся в лощине, он объявил:

– Гусары! Главная наша задача – обеспечить беспрепятственное продвижение дивизионной колонны. На нашем пути стоит хорошо укрепленный противник. Но мы не будем атаковать его в лоб. Мы пойдем другим путем. Производя как можно больше шума галопом, продебушируем перед австрияками, а затем вернемся таким же путем обратно. Впереди враг, сзади, на подходе, наш легендарный полк. Так не посрамим же гусарское племя!

Аристарх вскочил на коня и первым выскочил на дорогу, ведущую к селу. За ним, заполнив ее от края до края, гикая, завывая и стреляя на ходу, понеслась кавалерийская лава. Австрийцы сумели опомниться, лишь когда конь штаб-ротмистра поравнялся с крайними хатами. Сухо зящелкали недружные выстрелы резервистов. Запоздало, лишь когда охотники свернули на дорогу, ведущую в сторону Долины, застрекотали пулеметы, не причинив отряду никакого вреда. Проскакав еще версты две под сенью деревьев, офицер подал команду остановиться.

– Всем спешиться! Оказать помощь раненым. Приготовиться к отражению атаки, – приказал он.

– Ваше благородие, у меня кони целы, люди тож, и даже раненых нет, – доложил вахмистр Стронский.

– У мэнэ тоже вси живы и здоровы, – откликнулся вахмистр Загородин, – только у мэнэ фляжку с водой покоробило, – удрученно добавил он, снимая с ремня баклажку. Чтобы добро не выливалось зря, он тут же приник к рваному отверстию губами. К всеобщему удивлению, фляжка оказалась пробитой лишь с одной стороны. Вахмистр потряс ей из стороны в сторону, и все услышали бряцание пули.

– Да, братец, тебе крупно повезло. Возьми австрияк, чуть левее – и все… – сказал Аристарх.

– Ни-ни, ваше благородие, – возразил весело Загородин, – така пуля и ремня не пробьет. Поглядайте, вона в баклажке застряла.

В три глотка выдув оставшуюся воду, вахмистр, вытащил изо рта расплющенную пулю.

– Рази така вахмистра Загородина возьме? Ни за что! – И, весело крякнув, заулыбался во все свое широкое лицо.

От этого поистине трагикомического действа еще минуту назад напряженные, задубевшие в яростном оскале лица гусар разгладились, посветлели. Послышались бодрые голоса. Охотники делились своими впечатлениями от удачно проведенного рейда, искренне радуясь, что все остались живы.

– Занять позицию для отражения возможной атаки противника! – прозвучала команда вахмистра Стронского, и гусары тут же принялись ее выполнять, ожидая с минуты на минуту нападения врага. К всеобщему удивлению, австрийцы преследовать их не стали.

– А что, братцы, – сказал удовлетворенно Аристарх, – видно, мы и в самом деле до самой смерти напугали австрияков. Да так, что они до сих пор пуляют в белый свет, как в копеечку.

– Ни ча! Пусть пуляют. Нам меньше достанется, – откликнулся Загородин и, показав свой огромный кулак в сторону австрийцев, добавил: – Они еще сабель наших не пробовали. Ну ничего, еще подывятся, на что способны гусары!

Только с наступлением темноты стрельба начала стихать, а затем и вовсе прекратилась. Аристарх приказал Кузьмину незаметно для противника разведать обратный путь.

После доклада о том, что путь свободен и что австрийцы толпятся у походных кухонь, Аристарх вскочил на коня и властно прокричав:

– За мной, гусары! С нами удача! – Пришпорил коня и помчался в сторону неприятеля. Подскакав почти до околицы, он скомандовал: – Аллюр, три креста! – И, дав шпоры коню, перешел в галоп. Перед позициями противника охотники, как и в первый раз, появились внезапно и с ходу открыли по замешкавшимся австрийцам огонь. Не дожидаясь ответной стрельбы, быстро проскочили по темной околице села обратно на восток.

Долго слышалась незатихающая стрельба в растревоженном лагере противника, пока вдруг в полночь внезапно не прекратилась.

– Устали бедные, – усмехнулся Кузьмин, заботливо расстилая на мягкой, душистой траве конскую попону, – спать, наверное, улеглись.

– Дай-то бог! – удовлетворенно промолвил офицер, укладываясь на ней спать, предварительно уложив под голову седло.

Рядом фыркали кони, вспотевшие от быстрой скачки. Сквозь густую хвою сосен задумчиво поглядывала на отдыхающих после ратного дела гусар круглолицая луна. В лесу воцарилась тишина, изредка прерываемая мелодичным стрекотанием цикад, словно и не было в горах ни опасных рейдов, ни войны. Иногда до чуткого слуха Аристарха доносились чуть слышные переклички дозорных, да фырканье коней. Казалось, что природа убаюкала и русских, и австрийцев, давая возможность восстановить силы для последующих боев…

– Ваше благородие, – разбудил командира с рассветом Кузьмин, – а австрияков-то тю-тю!

– В самом деле? – удивленно воскликнул Аристарх, протирая глаза.

– Я еще затемно прокрался в село. В окопах ни души!

– Может быть, австрийцы засаду замыслили?

– Никак нет, ваше благородие. Я до самих евоных позиций прогулялся. Там все пусто. Даже пучка сена не нашел. Потом с версту прошел лесом вдоль дороги. Тоже никого не встретил. Ушли. Вот вам крест ушли! – Кузьмин истово перекрестился.

Аристарх ожидал ретирады австрийцев, но не так скоро. Рассчитывая в основном на то, что пехота противника, сосредоточенная на пересечении горных дорог, особенно чувствительна к разного рода слухам и неожиданностям, он предпологал, что его неожиданный маневр может навести австрийцев на мысль о том, что вслед за конницей ночью к селу могла подойти и русская пехота. И вот оказалось, что все в его решении оказалось верным. Противник, видя ничем не объяснимые маневры русской кавалерии, поспешил уйти от греха подальше.

– Ну что же, раз ты принес радостную весть, тебе мою реляцию и в руки! – удовлетворенно произнес офицер, набросав несколько строк на бумаге, которую запечатал в конверт. – На словах передашь полковому командиру о том, что сегодня наблюдал. Авось полковник не забудет тебя при составлении наградного листа.

– Рад стараться! – словно его уже наградили, задорно воскликнул Кузьмин и, быстро оседлав коня, галопом припустил на восток, откуда в горы медленно, но неукротимо вползала многоверстная кавалерийская колонна.

2

Аристарху уже не раз приходилось сталкиваться с поспешным отступлением австрийцев зачастую без достаточного к тому повода, и поэтому боевой эпизод в селении Брошнев-Осада его не очень-то удивил. Его всегда поражало лишь то, что, несмотря на свою спешную ретираду, противник никогда и ничего после себя не оставлял. Ни обозов, ни артиллерии, ни даже разбитой винтовки, не говоря уже о боеприпасах и фураже.

«Да-а, – усмехнулся про себя он, осматривая оставленные противником позиции, – в чем в чем, а в вопросах отступления за австрийскими офицерами можно признать большие организаторские таланты».

Выслав разъезд гусар во главе с вахмистром Стронским в сторону соседнего горного села, Аристарх с вахмистром Загородиным в ожидании полка решили проехаться по занятому ими селу с тем, чтобы договориться с жителями о покупке овса и кое-каких продуктов для гусарского котла. Несмотря на утро, ворота и двери домов были наглухо заперты. Только вьющиеся над избами дымки указывали на то, что хозяева дома и настороженно ждут обещанных австро-немецкой пропагандой разбоя и насилия со стороны варваров-русских.

Подъехав к двухэтажному каменному дому, возвышающемуся посреди села, конники спешились. Передав повод своего коня вахмистру, офицер, бряцая по вымощенной брусчаткой дорожке шашкой, направился по широкой каменной лестнице к двери. Не успел он стать на первую ступеньку, как дверь дома широко распахнулась, и на пороге возник кряжистый высокорослый гуцул в просторном плаще с длинным воротником, свисающим за плечи до уровня пояса. Плащ был украшен длинной свисающей бахромой, сплетенной в косы. Все его одежда говорила о том, что это человек достатка, а возможно, что и местный богатей. Он словно ожидал, что русские направятся именно в этот самый большой и богатый дом и заранее к этому приготовился. По испещренному морщинами, прокопченному лицу его трудно было понять, рад он неожиданным гостям или держит за пазухой заряженный пистолет, чтобы в случае чего защищаться.

– Guten Tag, Wirt![1] – приветствовал горца штаб-ротмистр остановившись у порога.

– Ich weiß, dass Sie kamen, um zu plündern und zu vergewaltigen. Ich beschwöre Euch beim Heiligen Madonna, mein Haus nicht verbrennen. Ich gebe Ihnen alles, was ich habe, nur berühren Sie nicht meine Frau und Töchter![2] – Хозяин обреченно рухнул на колени и, вознеся к небу руки, обратился к Богу с слезной молитвой о защите.

– Gott bewahre! – воскликнул офицер. – Nein, haben Sie keinen Finger rührt, wenn die Untertanen des österreichischen Kaiserreiches besitzen keine böse Absicht gegen uns[3].

Аристарх наклонился к хозяину, чтобы поднять того с колен. Гуцул же понял намерение офицера превратно и, неожиданно резво вскочив на ноги, схватил стоящие за дверью вилы и наставил их на него.

– Ты что, лешачья твоя душа, на русского офицера руку поднимаешь? – грозно рыкнул в одно мгновение взлетевший на крыльцо вахмистр Загородин и, не обращая внимания на предупреждение Аристарха, выхватил из рук гуцула вилы и крепко саданул его по лбу массивным черенком.

– Ну это ты, братец, зря, – с явной досадой в голосе пробурчал штаб-ротмистр, – я только-только договариваться с ним начал, а ты всю мою дипломатию – кобыле под хвост.

– Вин же на вас, ваше благородие, з вилами кинувся. Не мог же я вас віч-на-віч з отаким бугаэм оставити, – обиженно пробурчал Загородин.

– Ну ничего не журысь, гусар, – ободряюще похлопал вахмистра по плечу офицер, – лучше помоги ему встать после твоего сногсшибательного удара.

– Nichts für ungut Wirt auf meinen фельдфебеля, er ist ein wenig aufgeregt war. Ja und du hast mich nicht verstanden beim ersten mal. Ich wiederhole für Sie noch einmal – wir, mit Bürgern, die nicht im Krieg[4]. – И в подтверждение своих слов, он вытащил из командирской сумки лист плотной бумаги с царскими вензелями в заглавии и, дождавшись пока взгляд хозяина придет в себя, громко зачитал:

«Императорские Российские войска перешли границу Пруссии и Австро-Венгрии, двигаются вперед, сражаясь с войсками Германии и Австро-Венгрии.

Воля государя императора – миловать мирных людей.

По предоставленной мне власти объявляю:

1. Всякое сопротивление, оказываемое императорским войскам Российской армии мирными жителями, будет беспощадно караться, невзирая на пол и возраст населения.

2. Селения, где будет проявлено хоть малейшее нападение или оказано мирными жителями сопротивление войскам или их распоряжениям, немедленно сжигаются до основания.

Если же со стороны жителей Восточной Пруссии не будет проявлено враждебных действий, то всякая даже малейшая оказанная ими Российским войскам услуга будет щедро оплачиваться и награждаться.

Селения же и имущества будут охраняться в полной неприкосновенности».

Видя, что хозяин по-русски не понимает совсем, Аристарх перевел содержание листовки на немецкий язык.

– Ich möchte hinzufügen, dass ich beabsichtige, kaufen Sie drei Sack Hafer und ein Schaf. Nen kleinen deutschen Marken[5].

Поняв, что русские не хотят причинить ему зла и готовы за деньги купить необходимые им продукты и фураж, богатей бухнулся в ноги офицеру теперь уже благодаря Бога за заступничество.

После этого гуцул созвал все свое семейство и от имени их всех поблагодарил Бога за спасение от «русских варваров».

Вскоре был накрыт богатый стол, расставлены всевозможные кушанья и напитки, и хозяин широким жестом пригласил гостей за стол.

– Скажи остальным, что сегодня обедать будем у гостеприимных хозяев. Оставь на позициях только охранение, – распорядился Аристарх многозначительно взглянув на Загородина.

– Будет исполнено, – радостно воскликнул вахмистр. Благодушно подмигнув хозяину, он степенно прошествовал во двор, лихо вскочил на коня и, задорно гикнув, был таков.

Весть о дружелюбии русских быстро облетела все село, и на единственную улицу, словно тараканы из нор, с опаской выползли горцы. Только после того, как они еще раз убедились в том, что русские их не собираются жечь и грабить, к каменному дому богатея потянулись любопытные. Вскоре во дворе стало тесно от спешивающих гусар и осмелевших селян, которых хозяин грубо выпроваживал на улицу, благоволя лишь к русским гостям. Встречая их, он то и дело прикладывал ко лбу медный пятак, подаренный ему вахмистром и вежливо здоровался с каждым за руку то и дело повторяя: «Guten Tag, mein Herr!», «Guten Tag, mein Herr!».

– Какой же я тебе «херр», – неожиданно обиделся на хозяина ефрейтор Попелюшко, – лучше называй меня Иваном.

– Guten Tag, mein Herr Ivan, – быстро исправился хозяин, стараясь угодить.

Прежде чем усадить своих охотников за стол, штаб-ротмистр попросил радушных хозяев убрать со стола все вино. Впереди предстояла дальняя, незнакомая дорога, которая в любой момент могла преподнести самые неожиданные сюрпризы, а он не хотел рисковать своими людьми.

Обед уже подходил к концу, когда на улице раздались заполошные крики селян: «Казаки! Казаки!» Услышав это, хозяин побледнел и, вскочив с места, кинулся к двери намереваясь запереть ее на все засовы.

– Отставить, – остановил его Аристарх. – Вахмистр, разберитесь, кто там так всех перепугал.

Загородин выбежал на улицу. Послышался цокот копыт и его грозный рык:

– Кто старший?

– Мирошниченко, – раздался звонкий молодой голос, и вскоре в дверях вместе с вахмистром появился среднего роста жилистый крепыш, одетый в изрядно потрепанную черную черкеску с газырями, черные шаровары с малиновым полулампасом, в лихо заломленной кубанке.

Аристарх при виде нового гостя встал с места и сделал несколько шагов навстречу.

– Разрешите представиться, подхорунжий Мирошниченко, командир пластунов, – доложил тот.

– Штаб-ротмистр Баташов, – в свою очередь, представился Аристарх, – начальник отряда охотников генерала Дениса Давыдова гусарского полка.

– Я со своими станичниками прислан генералом Павловым вам в помощь, – обрадованно воскликнул подхрунжий. – Скажу откровенно – всегда мечтал повоевать локоть к локтю с доблестными гусарами.

– Добрые желания обычно исполняются в первую очередь, – улыбнулся Аристарх, – я слышал, что и ваши пластуны не лыком шиты.

Крепко пожав друг другу руки, офицеры вышли на улицу.

Казаки с гиканьем и воплями лихо въезжали во двор богатого гуцула вслед за своим командиром, представляя собой формирование, казалось бы, не имеющее ничего общего с воинским подразделением. Нагруженные самой разнообразной добычей, они и в самом деле больше походили на разбойников из дикой дивизии, только что поживившихся в городе, отданном командованием на разграбление. Трое из них выделялись особо. Накинув на плечи в виде бурок зеленые портьеры с розовыми попугаями, они гарцевали на свих лошадках у всех на виду. Аристарх, с малых лет привыкший к военному порядку во всем, хотел было приструнить зарвавшихся казачков, но, подумав о том, что в дальнейшем им придется бок о бок выполнять боевую задачу, лишь негромко выразился:

– Ну и сукины же дети эти казаки!

Поняв, что он этим хотел сказать, штаб-ротмистр Мирошниченко лишь руками развел. Мол, такие уж у нас, у станичников, порядки.

– Здесь не шалить, – строго взглянув на подхорунжего, сказал Аристарх.

– Знамо дело, ваше благородие, – понятливо отозвался Мирошниченко, – тех, кто руку супротив рассейского воинства не поднимает, мы не трогаем.

В это время во двор вышел перепуганный хозяин. Но, услышав в голосе гостя, который разговаривал с казаком, повелительные нотки, он сразу же успокоился и, подойдя к Мирошниченко, пригласил его и сотоварищей к столу.

Передав приглашение хозяина дома, Аристарх добавил:

– Если есть необходимость, можете купить у богатея овес, цены у него божеские.

– Пропитание себе и своим коням казаки добывают, а не покупают, – многозначительно промолвил подхорунжий и, поманив станичников за собой, направился в гостеприимный дом.

Вскоре к околице села вышел передовой эскадрон гусарского полка во главе с ротмистром Лермонтовым.

– Наслышан о ваших геройских похождениях, штаб-ротмистр, – вместо приветствия с ходу выпалил тот, – ну дайте я вас облобызаю. Думаю, что имею на это право, как первый ваш командир.

Он крепко обнял смущенного разведчика и трижды его поцеловал.

– Ну что вы, господин ротмистр, это все мои орлы. Им и слава.

– Я не за то искренне благодарен вам, что лихо рейд провели, это, в конце концов, долг всякого профессионального военного, а за то, что боевую задачу выполнили и гусаров не погубили…

Заметив увешанных самым разнообразным барахлом коней, привязанных во дворе, ротмистр удивленно взглянул на Аристарха.

– А это что за цыганский табор?

– Пластуны здесь заправляются. Присланы командованием мне в помощь.

– А-а, – махнул рукой Лермонтов, – узнаю станичников. Без озорства никак не могут, – беззлобно добавил он.

Дождавшись, пока казаки отобедают у гостеприимных хозяев, Аристарх подозвал подхорунжего.

– Взвод своих охотников я выслал вперед, – проинформировал он его, – через пять минут выступаю с остальными. Если вы намерены идти с нами, то через десять минут встречаемся на околице.

– Мы будем рады выступить под вашим командованием, – неожиданно почтительно козырнул Мирошниченко, – распоряжайтесь нами по своему усмотрению. Пластуны в полном вашем распоряжении.

Аристарх был несколько удивлен тому, что подхорунжий так просто и без уговоров распростился со своей вольницей и стал под его руку. Обычно казаки редко соглашались на то, чтобы ими командовали «чужаки». Видимо, здесь сыграла роль солдатская молва, которая уже залегендировала удачно проведенную накануне операцию. Он не мог не заметить любопытных и довольно почтительных взглядов пластунов, которые те изредка бросали в сторону охотников. А все в армии прекрасно знали, что уважения казаков и тем более пластунов можно было заслужить, лишь совершив в бою что-то из ряда вон выходящее.

Гусары под командой штаб-ротмистра направлялись к околице, когда в небе послышался гул, а некоторое время спустя появился аэроплан, который, то снижаясь чуть ли не до деревьев, то взмывая вверх, начал кружить над селом.

– Спешиться, – приказал Аристарх, видя опасные маневры воздушной машины, явно примеривающейся, куда лучше сбросить на кавалерийскую колонну бомбы.

В полку тоже поняли намерение авиатора, и вскоре кавалерия быстро растворилась в близлежащем лесу. На дороге остались лишь груженные фуражом и нехитрым армейским скарбом повозки. Офицеры, спешившиеся в центре села, с любопытством наблюдали за эволюциями летательного аппарата, довольно рискованно маневрирующего меж мачтовых сосен, гадая, когда же военлет зазевается и врежется в лесину или в сопку, возвышающуюся к западу от села. Наконец, выбрав момент, летчик сбросил бомбу, которая упала на южной окраине населенного пункта. Взрыв никому вреда не причинил. На воздух взлетели лишь комья земли да образовалось облако пыли. Но грохота было много. Гусары вовремя успели подхватить внезапно взбесившихся лошадей и, немного успокоив их, открыли беспорядочную стрельбу. Эта первая сброшенная на глазах Аристарха бомба произвела на него довольно сильное впечатление.

«Теперь и с воздуха будут нас долбить, – с досадой подумал он, – мало того, теперь противник будет знать о нашем продвижении и своевременно подготовится к обороне. И тогда потерь не избежать».

Прибыв к месту сбора, он обнаружил отдыхающих под деревьями казаков, которые, казалось, не обратили никакого внимания ни на аэроплан, ни на грохот разорвавшейся бомбы. Увидев его, пластуны не мешкая вскочили на коней и во главе с подхорунжим выехали навстречу. Зная, что в боевой обстановке подразделения ни в коем случае смешивать нельзя, Аристарх, дождавшись казаков, объявил:

– Выдвигаемся в сторону Долины. Впереди пойдет разъезд пластунов под командой подхорунжего Мирошниченко. Двигаться рысью, наблюдая за окружающей местностью. На пути возможны засады противника. В случае обнаружения таковых, в бой не вступать, доложить мне и ждать подхода основных сил. Довожу до вашего сведения, что в трех верстах в районе хутора Ясеница находится наш разъезд, под командой вахмистра Стронского. Вопросы есть?

– Вопросов нет! – звонко отчеканил подхорунжий. – Вахмистр Колода, со своими станичниками в передовой дозор, – приказал он низкорослому, широкоплечему казаку с усами, похожими на укороченные турецкие ятаганы.

Вахмистр по-разбойничьи гикнул и рванул на своем рослом скакуне вперед. Вслед за ним порысила дюжина казаков. Пригнувшись к холке своих разномастных коньков, разъезд вскоре скрылся за поворотом дороги.

3

Оставив в селении Брошнев-Осада обозы и полусотню для их прикрытия, часом позже дивизионная колонна двинулась вслед за разведчиками.

Не доходя версты до хутора Ясеница, охотники услышали впереди разрозненную пальбу. Через несколько минут со стороны хутора прискакал вестовой.

– Всем спешиться! Занять оборону, – приказал штаб-ротмистр.

– Ваше благородие, – обратился посыльный, переведя дыхание, – в районе высоты 285 обнаружены замаскированные позиции противника, которые занимают до роты пехотинцев с двумя пулеметами и тремя артиллерийскими орудиями. Вахмистр Стронский приказал взводу спешиться и до вашего прибытия скрытно наблюдать за противником…

– А что это за стрельба? – недовольным тоном спросил Аристарх. – Я же приказал в бой не вступать.

– Это казаки столько шума наделали, – начал виновато оправдываться гусар, – их передовой дозор промчались мимо так внезапно, что мы не успели их даже предупредить…

– Как они?

– Ничего. Пока держатся. Австрийцы тоже не сразу пластунов обнаружили. А когда открыли огонь, казаки уже у дороги под защитой пригорка укрылись. И теперь ни вперед, ни назад, вся дорога с сопки простреливается.

– Вперед, – приказал Аристарх и, ведя коня в поводу, направился вслед за вестовым. За ним двинулись остальные.

– Отсюда лучше идти лесом, – предложил гусар, когда отряд добрался до поворота дороги, ведущей к хутору.

– Лесом так лесом, – согласился офицер, – главное, чтобы противник нас до времени не заметил.

Вскоре отряд вышел к густо поросшей кустарником опушке леса, за которой открывался вид на занятую противником высотку и хутор, притулившийся к ее подножию.

Подозвав к себе подхорунжего Мирошниченко и вахмистра Загородина, Аристарх распорядился:

– Прикажите вашим казачкам прикрыть отряд со стороны дороги. Мало ли что может прийти в голову противнику.

– Не беспокойтесь, ваше благородие, казаки уже заняли позиции у дороги.

– А вы, вахмистр, отправьте вестового к полковому командиру с докладом об обстановке.

– Слушаюсь, ваше благородие, – поспешил выполнять приказание Загородин.

– А мы пока посмотрим, как помочь вашим станичникам, попавшим в западню, – обратился к Мирошниченко Аристарх.

Внимательно осматривая местность в бинокль, штаб-ротмистр пытался найти овраг или лощину, ведущую к залегшим под бугром пластунам. Но вдоль дороги видны были лишь крутые склоны и осыпи с небольшими пожелтевшими заплатками травостоя, где просто невозможно было пройти незаметно.

– Ваше благородие! – встревоженно воскликнул подхорунжий. – Австрийцы направляют к подножию солдат. Непременно попытаются закидать казаков гранатами. Этого нельзя ни в коем случае допустить…

– Все это верно, но нам пока что не время загодя открываться, – озабоченно сказал Аристарх, – я предлагаю внезапно атаковать, когда они подойдут поближе.

– Только людей положим, ваше благородие, – откликнулся подхорунжий. – А что, если взять их в ножи? Вон, видите, густо поросшую лесом лощину, между подножием сопки и пригорком, за которым спрятались станичники. Австрияки и пикнуть не успеют, как мы их всех там положим.

– Вижу, – перевел бинокль на захваченную противником гору Аристарх, – но перед этой лощиной голое место, поросшее лишь травой да мелкими кустарниками. За ними особо не спрячешься…

– Пластуны мы аль нет? – возбужденно прервал его Мирошниченко. – Святое дело погибнуть за други своя…

– Только этого не надо. Сделайте так, чтобы все остались живы. А вас, если понадобится, мы прикроем огнем.

– Спаси Христос, ваше благородие! Другого ответа от вас я и не ждал.

Отобрав шестерых пластунов, подхорунжий сказал на прощание:

– За меня остается вахмистр Цибуля. Если что, не поминайте нас лихом, господа гусары. – И поглубже нахлобучив на голову кубанку, словно ящерица, юркнул под покров леса. Вслед за ним растворились в осенней сени и остальные пластуны.

Пока австрийцы не спеша спускались по довольно крутому склону и успели добраться лишь до густого перелеска, Мирошниченко со своими казаками, незаметно преодолев ползком открытый участок местности, уже ждал их там. Аристарх заметил мелькнувшую среди желтолистых берез черную кубанку подхорунжего.

Наблюдая в бинокль, он обнаружил, что все восемь австрийских драгун, направленных для ликвидации попавших в западню казаков, были без своих обычных карабинов, по-видимому, самоуверенно предполагая, что они им не понадобятся. Вскоре они исчезли в перелеске.

– Приготовиться к бою, – приказал Аристарх, – без моей команды огня не открывать! – строго предупредил он.

Продолжая наблюдение за перелеском, он неожиданно для себя обнаружил выходящих из-за деревьев как ни в чем не бывало драгун. Правда, было их почему-то всего семь. Внимательно присмотревшись, он к своему удивлению, узнал в шагающем впереди австрийце подхорунжего Мирошниченко.

«Ну, пластуны дают! – подумал он, сообразив, что казаки не только тихо, без шума взяли в ножи австрияков, но и переоделись в их форму и теперь будут пытаться вывести попавших в западню станочников из-под удара противника. – Но это же не по правилам, – неожиданно пронеслось в мозгу, – разве можно переодеваться в форму врага?» Но немного подумав, Аристарх отмел эти навеянные незримым кодексом офицерской чести традиции, усвоенные им еще в кадетке и закрепленные в училище, как рудимент, мешающий выполнению главной задачи – освобождению людей, независимо от того казаки это или его гусары. Ради этого подхорунжий и его пластуны рисковали своими жизнями, и тут было не до сантиментов, тем более, что офицеры противника уже давно забыли о таких понятиях, как рыцарство и офицерская честь, применяя отравляющие газы и разрывные пули, частенько используя в своих преступных целях даже белый флаг…

– Ваше благородие, – оторвал Аристарха от мрачных мыслей внезапно возникший рядом младший унтер-офицер Кузьмин, – батарея горных пушек и 6-й эскадрон ротмистра Лермонтова на подходе

– Ах, это ты! А я-то думал, что полковой командир тебя при штабе оставил, – явно обрадовался появлению гусара штаб-ротмистр.

– Хотел оставить, – смущенно ответил Кузьмин, – да я до вас обратно попросился.

– Ну и молодец, – похвалил его офицер. – Так ты говоришь, что артиллерия на подходе?

– Точно так, ваше благородие, целая конная батарея, через полчаса непременно будет здесь.

– Скачи к командиру батареи да поторопи его, надо как можно скорее поддержать огнем казаков, которые попали в переделку. Как только австрияки начнут стрельбу, надо будет открыть по их позициям массированный артиллерийский огонь. Одна нога здесь, другая там. Выполняй!

– Слушаю, ваше благородие. – Кузьмин стремглав кинулся к лесу, вскочил на коня и вскоре исчез между деревьев.

В это время со стороны пригорка, за которым прятались пластуны, послышались три револьверных выстрела.

Аристарх навел туда бинокль и увидел, что мнимые драгуны на глазах противника изображают пленение попавших в западню русских. Вскоре, забрав у казаков винтовки и шашки, они под радостные крики «соотечественников», наблюдающих с горы, повели пленных к своим позициям.

Аристарх нетерпеливо взглянул на часы.

«Неужели артиллеристы не успеют, – с тревогой глядя на лесную прогалину, подумал он, – ведь сколько хороших солдат может погибнуть». И словно в ответ на его мысли из леса показалась лошадь, а за ней прикрепленное к передку орудие. Подошел подпоручик-артиллерист и лихо представился:

– Командир батареи подпоручик Великосельский. Где там у вас казаки прорываются?

– Покорнейше прошу ко мне, – подвинулся на своей наблюдательной позиции Аристарх, – пластуны будут прорываться по открытой лощине между подножием высоты, занятой противником, и лесом. Видите?

– Вижу!

– Когда станичники пойдут на прорыв, надо бы накрыть массированным огнем первую линию окопов и командный пункт австрийцев, находящийся на самой вершине.

– Цель вижу! – кивнул подпоручик и, подозвав своего унтер-офицера, поставил ему боевую задачу.

Артиллеристы быстро и скрытно установили пушки и, зарядив орудия, приготовились к бою.

Пока шла подготовка батареи, Аристарх продолжал наблюдать за тем, как разворачивались события. Выйдя из перелеска, «драгуны» вместе с «пленными» вместо того, чтобы карабкаться вверх, направились по лощине вниз. Сначала это не вызвало у австрийцев удивления, но, когда и пленные, и «австрияки» кинулись наперегонки к спасительному лесу, до которого оставалось метров сто, враги вдруг поняли, что русские их каким-то образом обмишурили, и поспешно открыли пальбу.

– Огонь! – крикнул подпоручик, и орудия почти одновременно дали залп по позициям австрийцев.

– Первое и третье орудие дальше сто, остальные ближе пятьдесят, огонь! – на ходу корректировал стрельбу батареи Великосельский.

Второй залп был точнее. Разрывы окутали почти всю первую линию вражеских окопов. Только до НП противника снаряды почему-то не долетали.

– Первое второе орудие выше десять, огонь!

Вскоре вся макушка горы окуталась всполохами разрывов. Но не остались в стороне и австрияки. Вскоре над головами гусар и артиллеристов с шорохом пронеслись снаряды и взорвались глубоко в лесу. Сшибая ветки зацвиркали пули. Зная по себе, что австрийские шрапнели даже при близком разрыве не причиняли большого вреда, Аристарх поспешил отвести гусар от греха подальше, тем паче, что над головами все чаще и чаще начали свистеть разрывные пули.

В это время к ним присоединился и подхорунжий со спасенными им станичниками.

– Ну, ваше благородие, теперь я по смерть ваш должник! – воскликнул Мирошниченко, стаскивая с себя австрийскую форму. – По казацкому обычаю, я обязательно должен с вами побрататься…

– Еще не раз успеем на выручку друг другу прийти, – благодушно ответил Аристарх, – наш карпатский рейд только начался. Да и не меня вы должны благодарить, а артиллерийского подпоручика Великосельского, который вовремя подоспел со своими пушками.

Видя, что пушкари с трудом вытаскивают орудия из-под огня, Мирошниченко крикнул:

– За мной, станичники! – И, несмотря на усиливающийся обстрел, первый кинулся им помогать.

– Гусары, за мной! – запоздало прокричал Аристарх, и вместе с казаками они быстро выкатили орудия из-под обстрела.

К этому времени подоспел и гусарский эскадрон. Доложив обстановку ротмистру Лермонтову, Аристарх предложил до прибытия основных сил ничего не предпринимать, а лишь ограничиться беспокоящим обстрелом позиций противника из орудий. Согласившись с его решением, ротмистр приказал гусарам спешиться и занять на случай внезапного нападения австрийцев круговую оборону.

По прибытии к хутору гусарского полка Аристарх доложил командиру о бое, больше всего нахваливая удаль и смелость казаков и мастерство артиллеристов.

– И что ваши охотники были не у дел? – удивленно воскликнул полковник.

– Постреляли малость, ваше высокоблагородие, – смущенно ответил Аристарх, – но мы свою главную задачу выполнили. Противника обнаружили, даже взгрели немножко. Думаю, что к утру австрияков и след простынет.

– Не будьте слишком самоуверенными, – предостерег его полковник, – в военном деле раз на раз не приходится. Кто это там из пушек палит? – услышав канонаду, спросил недовольно он.

– Это я попросил артиллеристов тревожить противника огнем с закрытых позиций. И для пушкарей безопасно, и австрийцам во вред.

– Не слишком ли много, штаб-ротмистр, вы на себя берете? – неожиданно вскричал полковой командир. – Думаете, что в случае чего можете за отцовскую спину спрятаться? Так знайте, я не позволю вам самовольства! Будьте добры исполнять приказы отсель и досель. Мне ваша самодеятельность слишком дорого обходится. Занимайтесь своими людьми и не суйте нос не в свои дела.

Ошарашенный словами и тоном, которым разговаривал с ним полковник, Аристарх обиженно произнес:

– Честь имею. – И, понурив голову, направился к уже расположившимся на отдых охотникам.

– Что с вами? – оторвал его от тяжелых дум ротмистр Лермонтов. – Идете и никого не замечаете вокруг.

Аристарх как на духу рассказал ему о холодном приеме, оказанном ему полковым командиром.

– Я так ничего и не понял, почему полковник так набросился на меня, – удрученно промолвил он, – и чем я ему не угодил?

– Может быть, это связано с посещением полка Генерального штаба полковником Брыксиным из генерал-квартирмейстерской службы армейского корпуса? – предположил ротмистр. – После его отъезда полковник ходил хмурнее черной тучи. Вообще-то я по себе знаю, что приезд штабного перед боем – плохая примета. А после отъезда Брыксина полковой командир был необычайно раздражен, придирался к каждой мелочи. Что же такое Брыксин мог сказать нашему, всегда спокойному и тактичному полковнику, что вывел его из себя? Не знаю. Даже вообразить не могу. А, впрочем, вы не принимайте близко к сердцу его слов, потому что он наверняка сказал их в запале и конечно же не со зла…

Аристарх благодарно взглянул на ротмистра и уже спокойно произнес:

– Да я и сам не в обиде на полкового командира. Возможно даже, что он кое в чем прав. Не надо было мне брать на себя командование батареей. Надо было хотя бы дождаться вас. Но тогда австрияки многих казаков бы у меня на глазах положили, – отчаянно воскликнул он, – и я бы никогда себе этого не простил. Что же мне теперь после такого командирского нагоняя делать? Действовать лишь отсель и доселе?

– А вот это вы зря! – назидательно заметил Лермонтов. – Для начальника охотников в каждом непредвиденном случае ждать указаний сверху – непозволительная роскошь. В разведке, как нигде, нужна самостоятельность и решительность в принятии решения. Не хочу критиковать командира, но в данной обстановке вы приняли единственно верное решение! Я бы на вашем месте поступил бы точно так же.

– Спасибо за поддержку, господин ротмистр, – искренне поблагодарил офицера Аристарх, – но меня сейчас больше всего удручает неприязнь полкового командира…

– А вы не думайте об этом. Только что, ставя задачу на дальнейшее продвижение вперед, полковник дал мне понять, что по-прежнему доверяет вам и надеется на вашу привязанность к полку. Он поручил мне передать вам новый приказ – совершить ночной рейд в обход хутора с тем, чтобы разведать обстановку в районе населенного пункта Болехов…

– Спасибо за доверие! – радостно воскликнул Аристарх и, попрощавшись с ротмистром, направился к биваку охотников.

Навстречу ему попался Кузьмин, который нес котелок с аппетитно пахнущей гречневой кашей.

– А я вас, ваше благородие, ищу. Вот каша поспела. – Он протянул доверху наполненный котелок с ароматной гречкой. – Вот здесь и можно присесть, – указал младший унтер-офицер на застеленное попоной седло.

– Спасибо, братец, – умилился заботе расторопного гусара офицер, – без тебя я бы уже давно отощал, – добавил он, торопливо, не чувствуя вкуса, пережевывая разваристую гречку, обильно сдобренную салом.

– Да вы не торопитесь, ваше благородие, – многозначительно промолвил Кузьмин, – я слышал, что сегодня полк заночует здесь, в лесочке…

– А что ты еще слышал? – доедая остатки каши, неожиданно спросил Аристарх. – Что говорят о залетном штабном, который накануне наведывался в наш полк?

– А-а, вы об нем, – нехотя начал гусар, – так он, это… – Кузьмин замялся.

– Ну, не тяни ты кобылу за хвост, говори! – потребовал раздраженно офицер.

– Так он это об вас с полковым командиром разговор вел…

– Обо мне? – удивился штаб-ротмистр. – Откуда ты знаешь?

– Так это… После доклада о нашем успешном рейде в селе Брошнев-Осада, полковник облобызал меня и на радостях посулил пожаловать Святого Егория! Вот! А потом он услал меня с реляцией до штаба дивизии. Там меня сразу же отправили к полковнику из корпусной разведки. Не помню фамилию. Кажись Брынкин, или Бричкин…

– Брыксин, наверное.

– Верно, ваше благородие, Брыксин! Так эвтот полковник пытал меня, пытал, пока я не поведал йому головную вашу задумку. Как мы австрияков энтих до смерти напужали. Начальник энтот залыбился и казал, что такого охвицера непременно надо к генеральной квартире приписать. Потом мы вместе поскакали до полка. После разговора со штабным командир незнамо почему накричал на меня и отправил догонять вас. Вот и все.

– Может быть, полковник говорил не о генеральной квартире, а о генерал-квартирмейстерской службе, – уточнил он.

– Ваша правда, господин штаб-ротмистр, – сразу же согласился Кузьмин, – об ентой службе он и гутарил. Только я выговорить как следует не мог.

– Ну что же, все постепенно проясняется, – удовлетворенно воскликнул Аристарх, – видно, полковник и в самом деле приезжал сватать меня в генерал-квартирмейстерскую службу. А полковой командир подумал, наверное, что это рара обо мне хлопочет, вот и сорвался…

– А вы, ваше благородие, не ходите в эту едренную службу. Уж больно мы все к вам привыкшие. Пришлют заместо вас какого-никакого, и нахлебаемся мы тогда лиха, – мрачно пробубнил Кузьмин и вопросительно взглянул на офицера.

– Не журись, гусар, никуда я от вас не денусь, – твердо заявил Аристарх, – мне больше кочевая жизнь по душе, а не штабная.

Глава II. Могилев (Сентябрь-октябрь 1915 года)

1

Генерал Баташов, отставленный от штаба Северо-Западного фронта, отбыв в течение нескольких месяцев цензовое командование гвардейским полком и бригадой, был направлен в распоряжение Ставки и занимался упорядочением архива генерал-квартирмейстерской службы. А после неожиданной отставки великого князя Николая Николаевича он вместе с офицерами Ставки участвовал в подготовке служебной документации для передачи дел новому Верховному главнокомандующему – государю императору Николаю Александровичу.

Весть о необходимости смены военной власти носилась в офицерской среде уже давно и достигла апогея после так называемого Великого отступления, когда под напором прекрасно снабженных и вооруженных сил противника почти безоружные русские армии оставили Галицию и большую часть Царства Польского. Ответственность за отступление и неорганизованную эвакуацию армии, а также местного населения общественное мнение возложило на начальника штаба Ставки генерал-адьютанта Янушкевича. Вскоре и в столице все в один голос стали ругать его, хотя до обвинений в шпионаже, даже несмотря на его близость к военному министру Сухомлинову, все же не дошло.

Баташов, выполняя обязанности генерала для поручений, однажды, будучи в Брест-Литовске, пытался наладить взаимодействие местных властей и служб, ведавших эвакуацией учреждений и жителей города. Но у него из этого ничего не вышло. Он только смог с сожалением констатировать, что движение огромной массы беженцев на восток практически не было организовано и больше походило на паническое бегство от преследующего по пятам противника, хотя оставление города русскими войсками планировалось несколькими днями позже. Картина была ужасающая. Вдоль железной дороги почти на 30 километров растянулась нескончаемая вереница людей, животных, повозок. Здесь в общей массе сплетались и бесхозяйственность военных обозов с безразличными ко всему возчиками, и старательно уложенный последний скарб бросившего свой дом хозяина-беженца, и гонимые гурты скота, и временные шалаши-отдыхи измученных людей, выбившихся уже из сил, но пока еще живых. И, наконец, могилы, кресты и трупы, трупы человеческие вперемешку с трупами животных. Обо всем увиденном и о своих предложениях по предотвращению подобной «эвакуации» из других городов, оставляемых армией, Баташов доложил Янушкевичу, но тот, занятый разборками внутри Ставки, лишь равнодушно отмахнулся от его советов.

Все это требовало от государя императора кардинальных перемен в Ставке. Значительная часть высших офицеров и столичного общества придерживалась той точки зрения, что наилучшей для фронта была бы комбинация: великий князь – Верховный главнокомандующий, генерал Алексеев – начальник штаба. Правда, были и другие предложения, например, сделать на короткое время из Алексеева Верховного главнокомандующего. «Мол, пусть лучше Алексеев станет козлом отпущения за все былые просчеты, главный из которых – нехватка боеприпасов и оружия». Однако эта мысль так и не была поддержана в верхах. Несмотря на то, что большинство мнений были в пользу Алексеева, офицерская каста смотрела на генерала как на выходца из простого народа, обязанного своей карьере исключительно личным способностям, а не протекции, что в сословной армейской среде не всегда работало на пользу человеку. Все были единодушны лишь в одном – Янушкевича необходимо немедленно сменить.

Баташов, как и многие другие офицеры-монархисты, встретил решение государя императора стать во главе армии с огромным воодушевлением и радостью. Он искренне верил в то, что, став Верховным главнокомандующим, помазанник Божий вдохновит войска на победу, что непременно поспособствует перелому ситуации на фронтах в пользу русских армий. Он надеялся, что это в конечном счете будет способствовать и повышению престижа императора, углублению народной любви и доверия к нему армии, пошатнувшегося в связи с раздуваемыми левой прессой небылицами о предательстве немки-императрицы и дружбе царской семьи с Григорием Распутиным. Разногласия среди офицеров вызывал лишь бывший главковерх и причины его отставки. В ходе разбора архива у Баташова было достаточно времени для того, чтобы понять основные причины стратегических просчетов, в конечной мере приведших к оставлению Галиции и смене Верховного главнокомандования. Многие недостатки в руководстве войсками имели место в связи с неспособностью Николая Николаевича самостоятельно принимать решения и в полной мере за них отвечать. Все это и привело к тому, что большинство стратегических решений за него принимал возомнивший себя великим стратегом генерал-квартирмейстер Ставки Данилов. Эта непререкаемая личность постоянно довлела над начальником штаба Ставки Янушкевичем. Верховный лишь подписывал приказы слепо, доверяя их подготовку и реализацию своим заместителям. А когда настало время отвечать за просчеты, Николай Николаевич, вместо того чтобы тщательно проанализировать их и в дальнейшем не допускать, пошел по наиболее легкому пути – обвинил во всех смертных грехах шпионов и диверсантов. Одним из результатов этого стало его распоряжение о выселении из прифронтовой полосы евреев и немцев, а также всех подозрительных личностей. А его не всегда обоснованные обвинения в адрес военного ведомства, закончившиеся отставкой военного министра Сухомлинова, обвиненного к тому же еще и в шпионстве, тоже ни в коей мере не улучшили обстановки на фронте. Кроме неспособности руководить и принимать ответственные решения Николай Николаевич был упрям и, несмотря ни на что, не хотел расстаться с неспособными советниками. Да и кадровая политика, основанная на протекции и кумовстве, привела к тому, что армиями и фронтами за небольшим исключением командовали влиятельные, но недалекие люди и слабые военачальники. В связи с этим, Баташов искренне надеялся на то, что новый Верховный главнокомандующий начнет свою деятельность с замены неспособных военачальников одаренными офицерами Генерального штаба. Думая об этом, он вспомнил вдруг своего коллегу по генерал-квартирмейстерской службе Пустошина и товарища по Академии Генерального штаба Юдина, части которых отчаянно сражались в Галиции, цепляясь за каждый населенный пункт, каждую возвышенность, чтобы сдержать стремительный натиск врага. Вот они-то ни за что бы не сдали такие мощнейшие крепости, как Ковно, Брест-Литовск и Новогеоргиевск. Вспомнил он и последний разговор с Пустошиным в поезде, направлявшемся из Царского Села в Петроград.

«Как прав был Константин Павлович, утверждая, что виновником большинства наших неудач на фронтах был Николай Николаевич». Он почти дословно вспомнил этот их доверительный разговор:

«…Вы наивный человек, если все еще думаете о победе русского оружия, – ответил Пустошин на возвышенные слова Баташова о Верховном главнокомандующем и его штабе. – В Ставке этому уже не верит никто, обвиняя во всех смертных грехах царскую семью. Скажу больше, в верхах зреет заговор против императора. Я недавно из Барановичей и знаю не понаслышке, что в последнее время туда уж больно зачастили гости из Государственной думы и либералы, которые распространяют среди офицеров ложные слухи о том, что государь – слабый, ничтожный, пустой человек, ничего не понимающий в военном деле, что России нужна твердая рука, чтобы навести порядок не только на фронте, но и в тылу…

– Если бы я вас не знал, как истинного патриота и монархиста, то непременно бы принял ваши слова за провокацию и ложь, – возмутился тогда Баташов, – неужели у вас есть этому веские доказательства, а если так, то почему вы до сих пор не проинформировали об этом Верховного главнокомандующего?

– Но Николай Николаевич и есть самый главный недруг государя императора!

– Вы отдаете себе отчет о том, что вы говорите?

– Вполне. Поймите это и вы. Ведь на наших глазах только в нынешнем году произошло столько трагических для русской армии событий, напрямую связанных с поспешными, я бы сказал, нерешительными действиями Верховного, что Ставке ничего не остается, как только объяснить слишком частые поражения наших войск диверсиями агентов противника, повальным шпионством местечковых евреев, а также отдельных предателей-военных. Не обвинять же во всем этом бездарных генералов, которых поставил на армии и фронты великий знаток военного дела и генеральских душ, любимец армии – дядя царя великий князь Николай Николаевич. Это он после потери армии Самсонова сменил бездарного Жилинского на самолично присвоившего лавры покорителя Галиции, нерешительного и болезненного Рузского, который стал издавать приказы, насквозь проникнутые безнадежным пессимизмом, если еще не хуже – пораженчеством. Не мне вам рассказывать о том, что под Лодзью от полного разгрома войска Северо-Западного фронта спасла лишь стойкость войск и энергия штаба 5-й армии, возглавляемой генералом Плеве. Это он на свой страх и риск не только заставил немцев драпать, но и имел все возможности преследовать их до полного разгрома, но ваш явно растерявшийся командующий Рузский запретил ему наступать, и в этом его поддержал не кто иной, как Верховный. Эти два великих военачальника по сути дела способствовали гибели 20-го корпуса в Августовских лесах и беспрепятственному отходу окруженной германской армии. По своему опыту скажу вам, что наши победы были победами батальонных и полковых командиров, а наши поражения были поражениями главнокомандующих. Так кто, скажите мне откровенно, является главными виновниками наших военных неудач?»

Тогда Баташов не нашелся, что ответить на этот вопрос. Теперь же он наверняка знал, кто своей неспособностью грамотно и ответственно руководить войсками загнал армию в тупик, выход из которого должен непременно найти государь император. Он искренне верил в это и готов был свою оставшуюся жизнь положить на алтарь победы русского оружия. Все эти довольно бравурные мысли, зародившиеся в душе генерала-контрразведчика, несколько потускнели лишь только он начал знакомиться с прибывшей накануне, заграничной прессой, которая довольно неоднозначно встретила весть о смене Верховного главнокомандования своего главного союзника на Востоке. Британская «Times» уверяла, что «…Великий князь Николай Николаевич был искусным стратегом; ему удалось соединить северную и центральную армии. Вся Англия верила в него». В этой же газете описывалась и любовь солдат к великому князю Николаю Николаевичу, которую он приобрел как в мирное время, так и на войне. «…Николай Николаевич был железным человеком и отличался необычайным умением присутствовать именно в тех местах, где это требовалось. Войне была посвящена вся жизнь великого князя. Никто не сделал для русской армии более, чем Николай Николаевич».

«Daily Mail» была более категоричной, заявляя: «Перемена Верховного командования указывает на серьезность положения. Великий князь Николай Николаевич оказал союзникам огромные услуги. Он внушал доверие всем, с кем встречался. Его искренность, простота и отвага снискали ему симпатии и преданность русских армий и восхищение русского народа. Его уважение к Англии и Франции сравнимо лишь с ненавистью, которую он питал к германским влияниям, причинившим России столь много зла. Цивилизация должна быть ему признательна за то, что он в течение долгих месяцев сдерживал немецкие полчища, особенно за вторжение в Восточную Пруссию, которое в самом начале войны оказало заметное влияние на ход военных действий на Западном фронте. Если впоследствии ему пришлось отступить, это объясняется двумя факторами, в которых он неповинен: недостатком боевых припасов и мало развитой железнодорожной системой…»

«За этими и другими статьями чувствуется стремление союзников заступиться за Николая Николаевича, – думал Баташов, закончив просмотр газет. – Это и понятно, ведь на протяжении года он был послушным исполнителем их просьб и требований по активизации действий русских войск в угоду их армий, терпящих поражение. Именно поэтому они не очень-то довольны смещением Николая Николаевича и потому, нахваливая его, надеются на то, что царь еще передумает и оставит его на прежнем месте».

К еще большему удивлению Баташова, бывшего Верховного главнокомандующего нахваливала и берлинская печать. Так центральный рупор германской пропаганды газета «Berliner Tageblatt» писала: «Великого князя Николая Николаевича удаляют потому, что он, несмотря на несомненно проявленные им способности при наступательном движении, отвечает за русские катастрофы в Польше и Галиции, а также потому, что после этих неудач его влияние сломлено». «Ни для кого не секрет, что царь и многие члены царской семьи неохотно подчинялись воле великого князя. Его терпели, его не могли удалить, так как он пользовался авторитетом и имел много сторонников в армии и в политических кругах. Теперь слава его исчезла и появилась возможность удалить его…»

Хвалила великого князя и «Berliner Lokal-Anzeiger», которая вещала: «…Падение великого князя Николая Николаевича произведет сильное впечатление и вне России, особенно в Париже, где его обожали. Мы не можем не признать, что наш бывший противник был храбрым и честным врагом. Может быть, и он был лишь жертвой отсутствия системы и царящих в России беспорядков, последствия которых, вероятно, сказались сильнее, чем несомненная энергия великого князя. Судьба его незавидная. Когда-то всеми чествуемый любимец и национальный герой, он ныне с глубокой горестью покидает европейский театр военных действий, чтобы стать во главе Кавказа. Может быть, в глубине его души таится надежда вернуться когда-нибудь в роли спасителя отечества от внутреннего врага…» «Он обладал не только огромной энергией, но доказал свою талантливость в составленных не без его участия военных планах. Его план вступить в Пруссию с двумя армиями и соединить их в одну неотразимую силу был так же умен, как план нашествия на Восточную Галицию, чтобы парировать удар, направленный против русской территории. Но великий князь обладает и большим упрямством, которое и заставило его вцепиться в идею взять Карпаты». «Его престиж достиг апогея, когда армия заняла почти всю Галицию и Буковину и когда он, к удивлению всего мира, пожертвовал тысячами людей в Карпатах. Вместе с тем тайный ужас охватил союзников. В газетных статьях чувствовалось, что великий князь внушал им страх. Он – идеальный тип для драм Шекспира. После его ухода поля сражений очистятся, но удастся ли царю найти человека, который мог бы заменить энергию великого князя, – сомнительно. Не следует забывать, что русская армия привыкла к его железной руке…»

За этими хвалебными берлинскими статьями Баташов разглядел руку шефа Германской разведки Николаи, который в своей тайной деятельности, наряду с разведкой и контрразведкой довольно высоко ставил и пропаганду, умело манипулируя средствами массовой информации. Он лично направлял разрушительную работу германской печати, неустанно подрывающей главные устои, на которых зиждется государство Российское, и газеты, в том числе и либеральные российские, зачастую являлись главною цитаделью этого всеобъемлющего разрушителя.

«Когда человека нахваливают и союзники, и враги, этот факт наводит на тревожные мысли, – размышлял Баташов, – выходит, что все они, и союзники, и враги делали ставку на „Николашу“. Союзники видят в нем послушного исполнителя, готового по их первому требованию бросить в жерло войны любое количество российского „пушечного мяса“, чтобы оттянуть на себя побольше германских корпусов, и потому всячески пытаются задобрить его в трудную минуту на случай, если, не дай бог, что-то произойдет с царем. А немцы видят в нем примитивного полководца, не признающего маневренной войны и постоянно оглядывающегося на своих ординарных советников, что позволяло и позволяет Гинденбургу своими нестандартными действиями выигрывать даже успешно начатые нами сражения. Кроме этого, противник, видя в лице восторженного англофила Николая Николаевича главную помеху в сепаратных переговорах о мире, своими хвалебными статейками пытается „навести тень на плетень“. Как неприятно это осознавать, но таковое тоже может иметь место».

С этими грустными мыслями Баташов направился в гостиницу «Бристоль», где он в ожидании назначения проживал уже почти полмесяца с тех пор, как его отозвали в Могилев. За делами да заботами он так и не смог как следует осмотреть этот тихий губернский городок, расположенный на берегу Днепра. На первый взгляд это был небольшой грязный и пыльный, лишенный примитивных удобств городишко с конкой вместо трамвая, населенный в основном еврейской беднотой. Но за то время, что Баташов был здесь, многое изменилось. Как говорится, положение обязывало. Губернаторским указом улицы очистили от грязи, облагородили парк вокруг губернаторского дома, открыли несколько новых лавок и общественных заведений. Заметно увеличилось число полицейских, следящих за порядком в центре. Баташов слышал о периодически гастролирующих в городе драматических труппах, но из-за постоянной загруженности так и не удосужился побывать ни на одном спектакле. Основной маршрут его движения ограничивался гостиницей, в которой он ночевал, и Ставкой, где он временно трудился «архивариусом». Так контрразведчик называл себя в шутку, по долгу службы помогая штабным приводить в порядок архив первого года войны. Знакомство с приказами, распоряжениями, указами, уложениями и прочими документами вызывало у Баташова чисто профессиональный интерес. Чем больше он с ними знакомился, тем больше удивлялся противоречащим друг другу приказам и распоряжениям, исходящим из Ставки. Особенно много противоречивых и довольно абсурдных указаний поступило в войска в период летнего отступления. В ответ на них из частей и соединений шли зачастую панические телеграммы, по тону которых чувствовалось, что положения войск без достаточного снабжения оружием и боеприпасами постоянно ухудшается. В складывающейся обстановке на фронте и в армейских тылах каждую минуту ждали непоправимой катастрофы. Армия уже не отступала, а попросту бежала. Было видно, что Ставка окончательно потеряла голову. Эти тревожные выводы вкупе с информацией, полученной из зарубежных изданий, не давали генералу покоя почти всю ночь. Только под утро он, сморенный усталостью, заснул.

2

Утро следующего дня выдалось пасмурным и дождливым. Приведя себя в порядок, Баташов торопливо спустился на первый этаж. И вовремя. По гулкому коридору в штабное собрание, устроенное из кафешантана, бывшего при гостинице «Бристоль», направлялись начальник штаба Ставки Алексеев и генерал-квартирмейстер Пустовойтенко, которые входили, как правило, последними. В довольно просторном зале с небольшой сценой, занавешенной пурпурным занавесом, находилось с десяток накрытых белыми скатертями и уставленных закусками столиков, большинство из которых были уже заняты. Как только Алексеев переступил порог офицерского собрания, все дружно встали.

– Господа офицеры… – устало промолвил начальник штаба, и все, заняв свои места, начали шумно обсуждать последние новости с фронта. Досыта наговорившись, офицеры в ожидании омлета и кофе, принялись уничтожать закуски.

Столик, где вместе с Баташовым столовались прикомандированные к Ставке офицеры, стоял за полупрозрачной ширмой, отделявшей часть зала, где размещались чины Ставки и прибывающие из Петрограда по разным надобностям министры, сановники и генералы свиты Его Величества, если они не были приглашены к царскому столу. Прямо напротив его столика за ширмой располагались представители военных миссий дружественных держав.

Извинившись за неудобство, распорядитель офицерского собрания приказал служителям подвинуть стол, за которым сидел Баташов, поближе к ширме, и впритык к нему был установлен другой. Официанты тут же накрыли его и замерли в ожидании приказаний. Вскоре в дверях показались два бравых кавалерийских генерала, в одном из которых Баташов к своей большой радости узнал давнего коллегу и боевого товарища по Туркестанскому военному округу Пустошина. Распорядитель пригласил вошедших следовать за собой. Генералы поочередно представились Алексееву и после этого расселись на приготовленные им места рядом с прикомандированными к Ставке офицерами.

Увидев Баташова, Пустошин расплылся в радостной улыбке.

– Я искренне рад видеть вас, Евгений Евграфович! – простуженным басом воскликнул он. Обнявшись, как старые и добрые друзья, генералы, чтобы не мешать другим, уселись на самом краю стола и с ходу забросали друг друга вопросами. Вместо того чтобы ответить на очередной вопрос, связанный с их общей деятельностью, Баташов, покосившись в сторону союзников, поднес к губам палец.

– Константин Павлович, давайте лучше о семье. Как поживает Любаша, ваша красавица дочь? Небось замужем уже?

– Нет. Я же обещал ее за вашего Аристарха выдать. До сих пор сватов жду, а от вас ни слуху ни духу.

От этих слов Баташов смущенно крякнул и, не отвечая, вплотную занялся закуской. Молча и сосредоточенно покончив с ней, он подозвал официанта, приказав подавать следующее блюдо.

– Небось с сыном опять что-то приключилось? – догадался Пустошин. – Так ты не увиливай, говори прямо.

– Аристарх-то мой женился, – виновато взглянув в глаза боевого товарища, сказал Баташов.

– Ну и делов-то, – нисколько не удивился Пустошин, – моя Любаша другого найдет. Будет потом твой гусар локти кусать, попомни мое слово.

– Современная молодежь не очень-то жаждет родительского благословения. Сам все порешил и меня перед фактом поставил…

– Да-а-а, молодежь нынешняя нас, стариков, ни во что не ставит. Но откровенно скажу тебе, по смелости и отваге нам они не уступят ни йоты. Слышал я, Аристарх твой Георгия 4-й степени получил. А у меня, старика, такой боевой награды не было и нет. Откровенно говоря, я бы все свои «Анны» и «Станиславы» на одного такого Георгия поменял.

– И я бы не отказался, – с нескрываемым чувством гордости за сына сказал Баташов, – но у нас еще есть время доказать, что и мы не лыком шиты!

– Воистину, – воскликнул Пустошин, – даст бог, мы еще покажем, что не лаптем щи хлебаем!

Услышав сдержанный смех за перегородкой, кавалерист недовольно поморщился.

– В Ставке, несмотря на резкие перемены, мало что изменилось, – с сожалением промолвил он, – на фронте солдаты кровь проливают, а штабные благодушествуют…

– Там не штабные, – поспешил заступиться за офицеров Ставки Баташов, – это союзники радуются успешно начатому сражению в Артуа. Пришло сообщение, что немцы на северо-востоке Франции и на юго-востоке Шампани отступили на несколько километров…

– А-а, это союзнички наши там заливаются, – возбужденно воскликнул Пустошин, – что ж, им есть чему радоваться, зная, что накануне противник перебросил с Западного фронта на наш Восточный еще три армейских корпуса и всю свою кавалерию.

За ширмой завтракали французский военный атташе де Ля-Гиш и давний знакомый Баташова, помощник британского военного атташе майор Джилрой.

В бывшем кафешантане было довольно шумно. За завтраком офицеры судачили прежде всего о последних неудачах армии, оставившей за лето ряд важных крепостей и почти всю территорию Царства Польского.

Неожиданно двери офицерского собрания широко распахнулись, и в зал один за другим плавно выплыла дюжина вышколенных официантов, на высоко поднятых подносах которых искрилось шампанское.

В отличие от Николая Николаевича, который не запрещал в Ставке офицерские застолья с вином, Алексеев установил сухой закон и нарушал его лишь в самых торжественных случаях. Поэтому появление шампанского шумно приветствовалось офицерами.

– Господа офицеры! – чуть повысил голос Алексеев. – Представитель союзной нам Франции, присутствующий здесь, хочет выразить нам свою искреннюю признательность за то, что в результате нашего хоть и не удавшегося в полной мере наступления Германия сняла с Западного фронта три армейских корпуса и кавалерию, позволив тем самым французской армии не только сдержать напор превосходящих сил противника, но и начать успешную наступательную операцию в Артуа. Прошу, господин генерал!

Де Ля-Гиш встал и, заложив руку за отворот своего генеральского мундира, словно новый Наполеон, произнес короткую и напыщенную речь:

– Ваше высокопревосходительство, господа офицеры, от имени французского правительства благодарю вас и выражаю вам искреннюю признательность за своевременное и точное выполнение требований франко-русской военной конвенции, в результате чего французская армия сумела не только сдержать натиск германских войск, но и подготовиться к наступлению в Артуа. За русскую армию, уже неоднократно спасавшую Францию от врага! – провозгласил француз.

– За русскую армию, – подхватили офицеры и молча без обычного троекратного «ура» выпили.

Прекрасно понимая настроение русских, французский генерал добавил:

– Я вместе с вами скорблю по солдатам и офицерам, погибшим при выполнении своего святого долга перед союзниками, которые из последних сил отбивают натиск немецких полчищ. Франция никогда не забудет этого…

В офицерском собрании воцарилось молчание. Слышно было лишь, как постукивали о фарфор ножи и вилки, да звенели пустые бокалы, которые убирали со столов неспешные официанты. Офицером было что вспомнить в эти трагические дни и ночи отступления русских войск, названного впоследствии историками Великим. Только француз с англичанином радостно потирали руки, то и дело с опаской поглядывая в сторону Алексеева.

Баташов, сидя спиной к союзникам, невольно прислушался к разговору военных агентов, благо, что их столики разделяла всего-навсего полупрозрачная перегородка.

– Как вовремя русские бросили в летнее наступление все свои войска! – забыв о своей только что произнесенной скорбной речи восторгался де Ля-Гиш. – Но мир должен больше скорбеть о наших потерях.

– Это так, но жертвы русских и в самом деле огромны, – пожал плечами британский майор.

– Как можно сравнивать невежественную и бессознательную русскую массу и нас – «сливки и цвет человечества»? – возразил француз. – Так что, с цивилизованной точки зрения, наши потери чувствительнее русских. Но не это самое важное. Главное, что бошам пришлось сразу же снять с Западного фронта два армейских корпуса и всю кавалерию.

– Вы, наверное, ошиблись генерал, – вкрадчивым голосом произнес майор Джилрой, – ведь Алексеев сказал, что боши сняли с Западного фронта три армейских корпуса…

– Я знаю наверняка, – уверенно произнес де Ля-Гиш, – просто русские, как всегда, завышают свою помощь нам.

– И все-таки вам здорово повезло! – воскликнул англичанин. – Если бы не русские, боши уже вовсю забавлялись бы на Монмартре с французскими красотками…

– Но и вашему экспедиционному корпусу пришлось бы несладко, – отпарировал французский генерал, обиженно поджав губы.

– Что правда, то правда, – согласился майор, – теперь, когда стало известно о миротворческих потугах кайзера, нашедших своих сторонников в окружении российского императора, перед нами стоит единая задача: сделать все от нас зависящее, чтобы Россия, несмотря ни на что, продолжала войну. Как только русский солдат воткнет штык в землю, Германия сразу же всей своей мощью обрушится на нас…

– Вы правы в том, что безопасность наших стран во многом зависит от того, как дерутся русские, – откликнулся Ля-Гиш, – хотя, откровенно говоря, я ждал от русского солдата большей стойкости. Но потеря крупнейших крепостей, оставление Галиции и большей части территории Польши говорит о том, что им просто не по плечу воевать с цивилизованными армиями. Боши подавили славян не только превосходством тактической подготовки, искусством командования, но и обилием боевых запасов…

– Вы правы, до войны и я более высоко оценивал русское «пушечное мясо»…

– Вы же знаете, что русский солдат на военном рынке сегодня довольно дешев, – прервал размышления майора де Ля-Гиш, – так пусть Ставка за неимением у нее стратегических талантов по-прежнему вводит в наступление новые и новые дивизии, прибывающие из Сибири. Недостатка в этом не предвидится. Русские бабы нарожают еще. Чем дольше и больше русские будут воевать германца, тем меньшие силы будут противостоять нам на германском фронте…

– Для этого необходима война «до победного конца», – согласился Джилрой, – но сегодня среди миротворцев сама императрица, которая почти в открытую, уговаривает супруга поскорее выйти из войны, заключив сепаратный мир с Германией…

– Скажу вам больше: царица следует советам Распутина – ярого противника войны. Именно поэтому с ним и с его последователями надо поступать, как с самыми заклятыми нашими врагами, – понизил голос французский генерал, – и, хотя время дворцовых переворотов кануло в Лету, мы с вами должны задуматься о дальнейших перспективах принятого царем решения – возглавить армии. Отставка великого князя Николая Николаевича, которого союзнические правительства всячески поддерживали, ни в коей мере не должна поколебать нашего единства в вопросе о нем. Мне кажется, великий князь еще не раз сослужит нам хорошую службу, тем более, что этот русский богатырь-боярин, недолюбливает своего племянничка-императора и яро ненавидит императрицу с ее довольно темным окружением. Вот на этом-то и надо разыграть нашу российскую карту.

– Предложение заманчивое, – задумчиво промолвил Джилрой, – но мы готовы разыграть русскую карту лишь при условии, что козыри у нас на руках будут разделены поровну. Первую половину дела мы уже почти осуществили, следующий наш ход – операции под кодовым названием «Abdication», – многозначительно добавил он.

– «Отречение», – чуть слышно повторил де Ля-Гиш, – заманчивая идея, но дальше развивать эту тему опасно. Встретимся после завтрака на пустынном берегу Днепра.

От того, с каким высокомерием и презрением союзники говорили о России и ее христолюбивом воинстве, ценой огромных потерь заслонивших Францию от позора порабощения жестокими тевтонами, у Баташова кровь ударила в голову. Сначала он порывался встать, чтобы раздать союзникам пощечины и вызвать их на дуэль. Лишь огромным усилием воли, закаленной в борьбе с тайными и явными врагами, он заставил себя сдержаться. Только желваки заиграли на его покрасневшем от гнева лице, вызвав у сидящего напротив Пустошина явное удивление и сочувствие.

– Вам плохо, Евгений Евграфович? – оторвавшись от трапезы, озабоченно спросил он.

– Да мне очень плохо! – хриплым голосом ответил Баташов. – Мне так плохо, что хочется побыстрее отсюда выйти, чтобы больше никогда не видеть этих свиных рыл, – указал он взглядом на мирно жующих пожарские котлеты союзников.

– Простите, господа, – извинился перед офицерами Пустошин, – Евгению Евграфовичу отчего-то нехорошо. – И, взяв под руку Баташова, он вместе с ним поспешил к выходу.

3

Только вдохнув полной грудью по-осеннему влажный и прохладный воздух, пахнувший преющими листьями и речной тиной, Баташов начал понемногу отходить от праведного гнева.

– Константин Павлович, приглашаю вас ко мне в номер, – предложил он уже спокойным умиротворенным голосом, – кажется, Варвара Петровна упаковала мне кой-чего на дорожку.

Прикрыв наглухо дверь, Баташов подробно пересказал Пустошину невольно подслушанный им разговор союзников. Не стал он говорить лишь о том, что те сговариваются о проведении операции под названием «Abdication», потому что хотел сначала сам разобраться, в чем ее суть.

Поморщившись, словно от зубной боли, кавалерист, глубоко вздохнув, убежденно сказал:

– Этим христопродавцам вновь неймется. Это и понятно, ведь Европа никак не может забыть побед русского воинства под предводительством Суворова, Кутузова и Скобелева, поставив себе целью всячески ослаблять мощь России любыми средствами. Вся новейшая история говорит об этом. Как только Российская империя начинает подниматься после очередной своей кровопролитной победы на ноги, бывшие и настоящие союзники, не дожидаясь, пока она станет сильнее их, вновь вовлекают ее в войну. Так было! Так будет всегда! Такова доля православного воинства! – глухо произнес пророческие слова генерал и перекрестился.

Баташов хотел ему возразить, но не стал. Уж больно похожи были его слова на правду.

Достав из походного чемодана бутылку коньяку, он разлил золотистую влагу в две серебряные чарочки, которые всегда возил с собой, и, взглянув в глаза своему давнему и любимому товарищу, грустно произнес:

– Давайте выпьем просто так, не чокаясь и не произнося тосты. Мне за сегодняшний день так опостылела праздная говорильня, что охота податься куда подальше, в самый глухой монастырь братьев-молчунов.

Пустошин понятливо кивнул головой и, не произнося ни слова, опорожнил стопку. Следом выпил и Баташов.

– С союзниками все понятно, – задумчиво произнес Пустошин после явно затянувшейся паузы, – они будут делать все для того, чтобы Россия ни в коем случае не вышла из войны. Это для нас с вами не в новинку. Россия всегда была, словно кость в горле Западным державам, особенно Великобритании. На Востоке мы с вами не раз встречались с британцами в ходе «Большой игры». И за все это время я не встретил там ни одного настоящего джентльмена…

– Я тоже, – откликнулся Баташов. – Скажу больше: разглагольствовавший за ширмой британский майор лет двадцать назад чуть было не отправил всю мою экспедицию на тот свет…

– Наслышан о ваших похождениях в Памирах, – сочувственно взглянув на товарища, сказал Пустошин. – Неужели это тот самый англичанин, который сделал все, чтобы направить ваш экспедиционный отряд через высокогорную пустыню?

– Да! У меня взгляд наметанный. Я его сразу узнал, как только он появился в Петрограде. Хотя майор Джилрой и делает вид, что познакомился со мной всего лишь год назад. Очень скоро мне предстоит наконец-то раскрыть некоторые британские секреты, вот тогда-то я и возьму его за жабры и заставлю вспомнить былое. Но все это, уважаемый Константин Павлович, мелочи по сравнению с нынешней летней катастрофой, обрушившейся на нас. Неужели мы не в состоянии были ее предотвратить?

– Могли, – твердо заявил Пустошин, – если бы в Ставке хоть кто-то мыслил стратегически и не игнорировал предложений государя…

– Что вы имеете в виду? – удивился Баташов.

– От близких мне офицеров Генштаба я узнал, что при обсуждении плана весенней кампании 1915 года в Ставке вновь вышел спор о том, чей фронт важнее: Юго-Западный или Северо-Западный. Иванов доказывал, что Северо-Западный фронт находится в исключительно благоприятных условиях и что за него нечего беспокоиться, а вот его фронт, самый важный, в тяжелом положении, хотя знал, что три корпуса Северо-Западного фронта понесли огромные потери и при этом правый фланг обойден противником и находится под постоянной угрозой окружения. Исходя из этого, Рузский предложил после пополнения войск и подвоза боеприпасов решительными действиями опрокинуть неприятеля, для чего необходимо было отойти на ближний укрепленный рубеж, с тем, чтобы избыток войск перебросить на правый берег Вислы и упереться левым флангом не в Вислу, а в укрепленный пояс Новогеоргиевск – Згеж. Этим, по его мнению, он планировал сократить свой фронт для того, чтобы создать сильные резервы до выяснения направления главного удара неприятеля. При этом он считал, что отход под давлением противника очень труден и рискован, чреват потерей тяжелых орудий и техники, поэтому предлагал заблаговременно оставить позиции. Иванов категорически заявил, что такой отход оголит его правый фланг и заставит и его войска также отойти. Верховный его поддержал и по рекомендации Данилова-Янушкевича приказал позиций не покидать, быть в готовности контратаковать противника и при первой же возможности начать наступление в Карпатах. Гора вновь родила мышь.

Начавшаяся в начале 1915 года англо-французская операция на Черном море продемонстрировала нам, что, несмотря на все свои заверения, союзники не хотят пускать Россию в Константинополь. Обеспокоенный таким поворотом событий, государь распорядился начать немедленно основательную подготовку к собственной Босфорской операции, подписав соответствующую Директиву. По оценкам морских офицеров, она, при минимальном риске, могла сыграть в войне решающую стратегическую и политическую роль. Даже при самом неблагоприятном исходе десанта, мы бы рисковали лишь одной бригадой, а если бы даже при этом погиб весь Черноморский флот, состоявший из устарелых судов, то и это не было бы бедой, ибо как раз весной 1915 года должны были вступить в строй мощные современные корабли и истребители. Но государь император не был понят Николашей. Вместо того чтобы начать формирование десантной группировки, Верховный погубил без всякой пользы десантные войска, бросив их на Сан и Днестр. Босфорская операция была отодвинута на неопределенное время. В ходе летнего отступления Иванов пытался сразу же после горлицкого разгрома помочь третьей армии переброской туда 33-го армейского корпуса из Заднестровья, но Ставка запретила трогать этот корпус: он был ей нужен для задуманного Николашей наступления девятой армии в Карпатах, и он распорядился отправить в помощь истекающей кровью армии 5-й Кавказский корпус, несколько частей которого были предназначены для овладения Константинополем. Таким образом, совершена была величайшая стратегическая ошибка. Отказавшись от форсирования Босфора и овладения Константинополем, Николаша обрек Россию на затяжную позиционную войну, – с болью в голосе констатировал Пустошин.

– Вы как всегда правы, – согласился Баташов. – Если мы сами не сможем открыть Босфор для свободного прохода русских судов, то после провала десантной операции союзников на Галлиполи надеяться на них просто бессмысленно. Но, даже завладев Босфором, они непременно начали бы ставить нам всевозможные препоны.

– И я бы нисколько этому не удивился, – усмехнулся кавалерист, – все эти европейцы на протяжении веков были нашими недругами. Но в самое сердце поразило меня предательство Болгарии, правительство которой пошло на союз с Германией. Конечно, я понимаю, что болгары, которых мы освободили от туретчины, в большинстве своем против этого союза. Но тем не менее, насколько я знаю, Фердинанд уже готовит против нас армию в 300 тысяч штыков и 7 тысяч сабель…

Так за разговором, попивая коньяк, словно водичку, генералы засиделись за столом до самого вечера. И только когда в стоящем напротив губернаторском присутствии зажглись огни, они, распрощались. Генерал Пустошин, назначенный командиром армейского корпуса Западного фронта, убывал вечерним поездом в расположение своих войск.

4

Решив прогуляться перед сном, Баташев как обычно направился на окраину города, где свежий ветерок, лохматя золотисто-багровые кроны развесистых кленов, приятно бодрил, настраивая все его помыслы на оптимистический лад. Проходя мимо ставшей недавно штабной Спасской церкви, он, заметив пробивающийся из-за приоткрытой двери свет, заглянул во внутрь и в глубине храма у самого иконостаса увидел рослого священника, страстно отбивающего поклоны. Боясь побеспокоить молящегося, генерал, тихо ступая, вошел и услышал знакомый голос протопресвитера армии отца Шавельского, который проповедовал на воскресных обеднях, где обычно присутствовали почти все офицеры Ставки. От вида страстно и самозабвенно бьющего низкие поклоны Богу воинского заступника у Баташова выступили на глазах слезы умиления. Он, стараясь ступать как можно тише, чтобы не отвлечь священника от страстной молитвы, подошел поближе и услышал явно возвышающие души паствы слова: «…Ты с нами, Господи! Да уразумеют народы, что Ты с нами! С Тобой страха не имеем, смерти не страшимся! С Тобой единицы нас будут гнать тысячи врагов, а десятки – тьмы их! Даруй единомыслие и согласие вождям нашим и даруй нам скорую решительную и бескровную победу! Да вознесется тогда к престолу Твоему из миллионов братских сердец могучее и радостное песнопение: „Слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение. Осанна в вышних!“ Помоги же нам, Господи, победить врага и озари нас лучом милости Твоей и счастья! Да не в суд и не в осуждение будет мне ратный подвиг мой, но в возрождение Великой России! Аминь».

«Вот, наверное, единственный в Ставке человек, искренне страждущий за всю армию, за всех ее больших и малых начальников, причастных и совсем не причастных к трагическому исходу сражений…» – подумал Баташов, и ему неожиданно захотелось припасть к руке этого подвижника, облеченного саном страдать и молиться за всех человеков. Услышав за спиной шаги, отец Шавельский встал с колен и обернулся.

– А-а, это вы, Евгений Евграфович! – обрадованно воскликнул он. – Я искренне рад видеть вас в храме. Исповедоваться пришли?

– Нет, ваше преосвященство. К исповеди я сегодня не готов, – виновато сказал Баташов, – может быть, позже, – добавил он, припадая к руке, осенившей его крестным знамением.

– Это вы, батенька, зря, – мягким, доверительным голосом продолжал уговаривать священник, – вижу, и вы сегодня не в духе. А знаете, перед отъездом в войска у меня побывал Константин Павлович. Пришел он ко мне какой-то смурной, словно в воду опущенный, а после исповеди ушел просветленный и, как всегда, неунывающий.

Баташов после этих проникновенных слов невольно улыбнулся.

– Вот и вы, зайдя в Божий храм под сенью лучезарных ликов святых земли Русской словно и в самом деле в раю побывали. И на ваше чело, я вижу, снизошла благодать Божья, – умиротворенно изрек отец Шавельский.

– В этом нет ничего удивительного, – неожиданно заявил Баташов, чем поставил священника в тупик.

– Я же родился в трех верстах от Рая! – углубил он искреннее удивление святого отца.

– Не богохульствуйте, сын мой! – строго сказал отец Шавельский.

– Я говорю вам чистую правду, – глядя в построжавшее лицо протопресвитера, настаивал на своем Баташов, – просто имение, где я появился на свет, находится в трех верстах от железнодорожной станции Рай.

Услышав это, священник облегченно вздохнул.

– Неисповедимы пути Господни! – воскликнул он. – Только вы, Евгений Евграфович, больше никому об этом не говорите.

– Но почему?

– Могут неправильно понять. Ведь не всем дано познать перипетии человеческих судеб и вечную человеческую душу…

– Благословите, святой отец!

– Благословляю, во имя Отца, Сына и Святого Духа! Аминь! – Отец Шавельский трижды перекрестил генерала.

Одухотворенный благословением протопресвитера, Баташов продолжил свою прогулку. Выйдя на берег, он глубоко вдохнул в себя влажный сырой воздух, пахнувший речной тиной и рыбой. Тихо и умиротворенно катил свои воды Днепр, купая в них звезды, среди первых воссиявшие на небосклоне. Устоявшуюся вокруг тишину изредка нарушали прибрежные всплески волн да крики рыбарей, перекрывающих стремнину сетями. В такие минуты особенно хорошо думалось.

Плотнее закутавшись в шинель, генерал еще и еще раз прокручивал в голове последние слова союзников, случайно подслушанные им в офицерском собрании и, как он думал, напрямую связанные с отречением государя. По тону, как это было сказано британским майором, он понял, что союзники настроены именно против государя императора, который, по всей видимости, своим неожиданным решением стать во главе русской армии спутал все их карты. Отставленный от командования и сосланный на Кавказ великий князь Николай Николаевич уже не представлял собой той мощной силы, могущей заменить собой царя в случае «дворцового переворота». Что было вполне возможно, в случае, если бы государь всерьез задумался о сепаратном мире, слух о котором проник уже не только в высшие круги Петрограда, но и в Ставку.

Баташов, зная о секретных потугах немцев, пытавшихся любыми средствами склонить государя императора к миру, относился к этому скептически. Император был непреклонен, несмотря ни на миротворческие письма и телеграммы Распутина, ни на советы Александры Федоровны. Правда, одно время генерал чуть было не поверил слухам, повсеместно распространяемым либералами среди офицеров о возможной причастности к шпионству немки-царицы и ее главного советника – Распутина, но, проанализировав эти недалекие домыслы, понял, что все это всего лишь бездоказательные бредни, отголоски шпиономании, захлестнувшей после ряда трагических поражений и неоправданно быстрого отступления не только армию, но и всю страну. Для него император и императрица были и оставались помазанниками Божьими. Он только мог втайне от всех скорбеть о том, что государыня считала Распутина святым чудодейственным человеком, который из-за своих каких-то особенных качеств облегчал страдания неизлечимо больного наследника цесаревича и этим завоевал доверие и известное положение у государя и государыни. Он считал это временным несчастьем для престижа трона, полагая, что после полного выздоровления наследника Распутин просто за ненадобностью исчезнет. Баташов прекрасно знал, что все те, кто больше всех кричат о Распутине и готовы гнать его вон, находятся в оппозиции государыне, следовательно, и государю. Таким образом, переставая быть верноподданными, они увеличивали ряды врагов верховной власти. Вместо того чтобы помогать Верховному правителю в трудную годину войны, либеральная Дума, должная выражать чаяния общества, раздувала всевозможные грязные слухи о царской семье, занималась науськиванием общественности против правительства, а через правительство и против самодержавия. Поэтому министры, которые «стремились» быть ближе к обществу, попросту не могли быть лояльными в отношении власти, там царил, так называемый Прогрессивный блок, который вел «беспощадную войну» с правительством. Высших чиновников, которые ставили волю государя выше пожеланий блока, огульно называли «распутинцами». Находясь по делам службы в Петрограде и периодически бывая в знаменитом Яхт-клубе, Баташов не раз слышал великосветские разглагольствования о Распутине и «распутинцах», засевших в верховной власти, которые полностью зависят от известного всем Тобольского старца, который, в свою очередь, постоянно кичится своими близкими связями с царской семьей и т. п. Как это было не прискорбно, слышал это он и от великого князя Николая Михайловича. Тема «распутинцев» открыто обсуждалось не только в великосветских салонах и правительственных комитетах, но и в армии. Подобные разговоры не вызывали у Баташова ничего, кроме откровенной брезгливости. Это и понятно, ведь он относился к Распутину, как к необходимому злу. История знала немало таких вот проходимцев, при дворах королей, царей, рыцарей и бояр от веку были фавориты, шуты, чудаки, лекари, советчики и юродивые. Для Баташова и Распутин был тоже в этом ряду, являясь «дворовым» слугой с пороками, которые водились у бар, был «фаворитом», какие существуют у всякой толпы. Наверное, такими же были «пирожник» Меншиков, «царский забавник» Балакирев, дворецкий Кутайсов и иже с ними…

Перечитывая приказы и распоряжения, находящиеся в архиве Ставки, общаясь с хорошо знакомыми ему офицерами, бывшими в окружении «Николаши», Баташов еще и еще раз убеждался в том, что главными распространителями мифов о царице, ее советниках и евреях-шпионах были не только либералы, но и генералы во главе с «Николашей». Великий князь занял по отношению к государю, его семье и правительству нелицеприятную позицию, основанную на бесцеремонной и суровой критике действий государя императора снисходительными насмешками над ним и высокомерным пренебрежением, которые угодливо был приняты его ближайшим окружением и постепенно начали распространяться не только в тылу, но и на фронте. Такое оппозиционное по отношению к царю и правительству положение стало для него основным средством к оправданию себя в военных неудачах и в то же время первопричиной его явно разрекламированной популярности. Баташов прекрасно знал о стратегических талантах «Николаши», который расценивал явления войны по-обывательски просто. Для него победоносным было безостановочное движение войск вперед с обязательным занятием городов и поселков, и чем крупнее был занятый город, тем была крупнее и победа. Поэтому, узнав о неожиданном и скоротечном захвате армией Рузского города Львова, он тут же, не разбираясь в сути произошедшего, ходатайствовал перед государем императором о награждении командарма сразу двумя Георгиевскими крестами, хотя того за самовольное изменение решения Ставки о наступлении в Галиции надо было отрешить от должности. Именно поэтому, когда под мощным нажимом врага русские армии начали отступать, «Николаша» и возглавляемая им Ставка не смогли оказать должного отпора германскому наступлению и способствовали созданию панического настроения не только на фронте, но и в стране. Мало того, в тайне от всех Ставка уже составляла планы эвакуации Киева…

Все это не могло не повлиять на отношение Баташова к «Николаше», которого он не только не уважал, но и искренне презирал, особенно после последних неудач, приведших к поспешному отступлению на всех фронтах. Именно поэтому он с огромным облегчением и воодушевлением встретил весть о вступлении Николая II в должность Верховного главнокомандующего. Вопреки предсказаниям скептиков, что с принятием на себя Верховного командования государь встретится с непреодолимыми препятствиями и дела на фронте пойдут еще хуже – этого не произошло. Армия в своей основе реагировала на это совсем не так, как предсказывали некоторые министры, думцы и великие родственники. Военные действия несколько стабилизировались и пошли как-то активнее, с меньшими потерями. Кончилась паника, которой была охвачена старая Ставка во главе с великим полководцем «Николашей». Инициатива постепенно переходила в руки русского командования. И самое главное – начальник штаба Алексеев наконец-то вышел из паническое состояния, навеянного продолжительным отступлением на всех фронтах. Ставка остепенилась. Настроение в ней сменилось деловой атмосферой и спокойствием. Спокойствие и уверенность в своих силах своим уравновешенным отношением и к людям, и к событиям на фронте дал государь. Вера в своего царя и в Благодать Божию над ним создала благоприятную атмосферу…

С этой мыслью и уже в более благодушном настроении Баташов возвратился в гостиницу. В номере было тепло и уютно. Мягкая постель с радостью приняла его уставшее тело. Лишь настойчивая мысль о заговоре союзников долго не давала заснуть. И только приняв окончательное решение – тайно понаблюдать за союзными военными агентами, он наконец-то смежил глаза и сразу же провалился в небытие. Под утро ему приснилась супруга Варвара Петровна, которая, держа в руках газету «Русский инвалид» с портретом Самодержца Российского и глядя в пустоту, вопрошала глухим, скорбным голосом: «Кто виноват? Кто виноват?»…

«Не к добру это», – подумал Баташов, проснувшись. Совершив свой туалет, он, сославшись на неважное самочувствие, на завтрак не явился. Генерал и в самом деле нехорошо себя чувствовал только от одной мысли о том, что там он может вновь лицезреть ненавистные физиономии надменных и довольных собою союзничков, многозначительно потирающих руки.

«Но дело прежде всего», – сказал он себе и, встретив в коридоре гостиницы рыжеусого британского майора, сдержанно ему улыбнулся и даже сделал комплимент его неувядаемой жизнерадостности. На что Джилрой с деланым восторгом поблагодарил генерала:

– Спасибо, сэр, вы тоже как всегда бодры и деятельны, несмотря ни на что.

– Русские не привыкли плакаться в жилетку, – сдержанно ответил Баташов с намеком.

– Жилетка – это есть одежда, я правильно понял?

Баташов кивнул.

– Но у меня, чтобы смахнуть слезы, есть платок, – майор вытащил из кармана шелковый белый платочек и недоуменно уставился на Баташова.

– Это такая русская поговорка, – пояснил генерал.

– О-о, я очень люблю русские пословицы и поговорки, – удовлетворенно воскликнул британец и, спрятав шелковый лоскуток, достал из нагрудного кармана записную книжку и что-то там записал.

– А знаете, завтра утром Его Величество прибывает из Царского Села в Ставку, – видимо, желая сделать что-то приятное генералу, сообщил он новость.

Это сообщение насторожило контрразведчика. Он знал, что император периодически оставляет Ставку, наведываясь в Царское Село для того, чтобы принимать послов и вершить государственные дела. Но о времени прибытия его в Могилев, могли знать только самые доверенные лица.

«Что это? Провокация или желание майора показать свою сверхосведомленность и вызвать меня на доверительный разговор? – мелькнула в голове мысль. – От такого можно ожидать всякого…»

– Государь волен появляться тогда, когда ему будет угодно, – неопределенно ответил генерал, натягивая на руки перчатки и давая этим понять, что разговор окончен.

– Сэр, прошу вас выслушать меня, – настойчиво промолвил британец, – я хочу сообщить вам о деле государственной важности.

– С государственными делами обращайтесь к Воейкову, – посоветовал Баташов.

– Сэр, я бы хотел, чтобы все, что я скажу, осталось в тайне, – неожиданно предложил Джилрой, заговорщицки оглянувшись по сторонам. В коридоре никого, кроме копошащейся невдалеке горничной, не было видно.

– Я слушаю вас, сэр.

– Вы знаете, откуда я узнал о приезде царя?

– Если хотите что-то сказать, то говорите, а не тяните кота за хвост, – с деланым раздражением в голосе промолвил Баташов.

– Мне по большому секрету сообщил об этом де Ля-Гиш, а он, в свою очередь, узнал об этом из телефонного разговора с генералом Амадом, который накануне был у императора на приеме в Царском Селе. От имени французского правительства он как руководитель военной миссии в России поздравлял Его Величество с награждением Георгиевским крестом…

– Ну сболтнул Ля-Гиш лишнего, что здесь такого? – пожал плечами генерал. – Французы любят прихвастнуть, – с деланым равнодушием добавил он.

– Но вы, как профессиональный разведчик, должны меня понять, сэр…

– Что я должен понять?

– Что все это неспроста. А если об этом узнают враги?

– Но я не могу допустить и мысли о предательстве нашего уважаемого союзника, – возмутился Баташов. – Как вам это могло прийти в голову?

Джилрой замялся, не зная, как реагировать на искреннее возмущение русского генерала.

– А вы знаете, что для того, чтобы Россия и не думала о сепаратном мире с немцами, французы готовы на все… – сделав вид, что сболтнул лишнее, осекся британец.

Баташов сознательно построил эту беседу так, чтобы выпытать у союзника больше того, что тот хотел ему сказать. И он не ошибся.

Взяв явно растерянного британца под локоток, он решительно повлек его к своему номеру и, только плотно притворив за собой дверь, грозно вопросил:

– О каком это сепаратном мире вы говорите, сэр?

– Сэр, я рассказал вам лишь о том, что сказал мне накануне Ля-Гиш, – нерешительно пролепетал Джилрой, – больше я ничего не знаю.

– Но, сэр, я знаю вас, как истинного друга России и джентльмена, – подсластил пилюлю контрразведчик, – и поэтому хочу услышать от вас правду и ничего, кроме правды.

Поняв, что так просто генерал его из номера не выпустит, Джилрой, задумчиво покручивая свои пышные рыжие усы, кисло улыбнулся.

– Сэр, от Ля-Гиша я узнал, что перед отъездом в Ставку он получал инструктаж от своего генерала Амада, который и сообщил ему, что по инициативе немцев идет тайная переписка с людьми, близкими к императору. В подтверждение этому Амад ознакомил его с содержанием письма императрицы к своему брату великому герцогу Эрнсту Людвигу Гессенскому, в котором она просит его решить с Вильгельмом вопрос о необходимости гуманного отношения к русским военнопленным и в то же время намекает на стремлении России к миру и даже предлагает ему стать посланником мира. Амад дал указание Ля-Гишу настраивать офицеров Ставки на войну до победного конца и всячески препятствовать возможным сепаратным переговорам. Поэтому действия француза сегодня трудно предсказать…

– Возможно, Амад через Ля-Гиша просто хотел ввести вас в заблуждение, как ввел в заблуждение командующего десантной операцией в Дарданеллах генерала Гамильтона, завысив боевые возможности своих сил и средств.

– Вы имеете в виду нашу безрезультативную высадку в Галлиполи?

– Именно это я и имею в виду, – ответил Баташов. – Хотя, анализируя ход этого кровавого сражения, можно с полной уверенностью сказать, что и Гамильтон не без греха, ибо подготовил операцию наспех.

– Мне трудно судить о военной стороне дела, – задумчиво изрек майор, – но я с уверенностью могу сказать, что в отличие от сухопутной агентурной составляющей морская разведка была поставлена там из рук вон плохо. Я слышал, что Ставка готовит в Дарданеллах свою десантную операцию. Будучи в Одессе, я видел, как солдаты тренируются в посадке на транспорты и корабли…

– Возможно, – многозначительно взглянув на британца, промолвил Баташов. – Только вы перепутали восток на запад.

– Неужели идет подготовка к выводу из войны Болгарии? – обрадованно воскликнул Джилрой. – Надеюсь, что это вскоре поубавит пыл не только болгар, но и немцев.

– Возможно, – неопределенно ответил генерал, – но меня сегодня больше волнует, насколько достоверна информация о так называемых сепаратных переговорах.

– Других данных у меня нет, сэр – с вызовом отрезал майор, то ли от злости на себя, то ли от вырвавшейся внезапно лжи наливаясь кровью.

– А вы, оказывается, не джентльмен, сэр, – бросил Баташов в лицо Джилроя обидные для любого англичанина слова.

– Вы задели мою честь, сэр! – взревел британец. – Такие слова смываются только кровью!

– А я не буду с вами драться, – с деланым равнодушием ответил генерал, – потому что вы еще лет двадцать назад лишились своей офицерской чести.

Ошарашенный больше спокойным тоном, которым были произнесены эти страшные слова, чем самим фактом, британец побагровел. Казалось, еще минута – и его хватит апоплексический удар.

Баташов подвинул стоящее рядом кресло, и майор обессиленно рухнул на мягкую кожаную подушку.

– Выпейте воды, – генерал подал Джилрою стакан содовой.

Тот судорожно его схватил и несколькими глотками осушил полностью. И только после этого вперил свой ненавидящий и в то же время обескураженный взгляд в лицо русского генерала.

– Двадцать лет назад я служил в Индии, – недоуменно провозгласил он, – в России я в то время не был.

– А вы вспомните княжество Читрал, высокогорную крепость и то, как вы, поклявшись Аллахом, направили мой экспедиционный отряд по самому короткому пути в Кашмир, а на самом деле кинули нас в ад. Я понимаю, что на Памире мы находились по разные стороны баррикад в вашей большой игре, но тем не менее я да и никто другой из русских офицеров не стали бы поступаться своей честью, с тем, чтобы отправить на погибель целую экспедицию. Из-за того, что вы заранее предупредили британского агента в Кашмире, чтобы он не выдавал нам разрешения для прохода по территории этого княжества, экспедиционному отряду пришлось преодолевать высокогорную пустыню, где от холода и голода погибли люди. Только части отряда удалось достичь Туркестана. Высочайшим именем было проведено расследование. Вердикт следственной комиссией был вынесен суровый, но справедливый: в случае появления вас и вашего сообщника в Кашмире на территории Российской империи, вы непременно будете привлечены к суду. Ваше счастье, что я еще не успел обнародовать этот убийственный факт вашей биографии. Но, если вы и дальше будете молчать, мне придется сообщить о вашей неблаговидной роли, чуть ли не приведшей к гибели военной экспедиции, государю, и тогда меньшее, что вас ожидает, это позорное увольнение из армии, без пенсии и пособия. Вам все понятно, сэр?