Читать онлайн Полет длиною в жизнь бесплатно
Фото автора на обложке: Дмитрий Исхаков
В оформлении использованы работы художника Давида Кезевадзе; материалы и фотографии из семейных архиов автора, Н. Кобзон, И. Крутого, В. Леонтьева.
Автор выражает благодарность редактору Алле Мотиной и Борису Мирзе, своему преподавателю, за помощь в подготовке этой книги. Без вас ее бы не было.
© Крутая А. Я., 2022
Полет длиною в жизнь
Случай – это псевдоним Бога, когда он не хочет подписываться собственным именем.
Анатоль Франс
Лето 2006 года в Филадельфии выдалось жарким и влажным. Столбик термометра подскочил до 40 градусов. В офисах, магазинах и домах кондиционеры работали на полную мощность. В новостях предупреждали о необходимости пить много воды и без надобности не выходить на улицу. Редкие прохожие, бредущие по тротуару, напоминали рыб, выброшенных на берег…
Изнуряющий июль подходил к концу. Оставалось всего несколько дней до моего вылета в Латвию.
Мне уже мерещились прохладная вода Балтийского моря, пляж с белоснежным песком и дюнами, тенистые улочки Юрмалы, столетние сосны, нагретые солнцем, чей терпкий горьковатый запах, смешиваясь с соленым морским бризом, наполнял ощущением счастья.
В магазине, куда поехала ближе к вечеру, я случайно столкнулась с приятельницей – местной знаменитостью, экстрасенсом. Небольшого роста, хрупкая, с горящими черными глазами, в которых трудно было различить зрачок, она всегда смотрела не мигая, от чего возникало ощущение, будто ты раздет. Некоторые чувствовали себя неуютно под этим взглядом, но все соглашались, что она действительно видит нечто особенное, чего больше не видит никто. Посетители бывали у нее после захода солнца, что добавляло еще больше таинственности и мистики в происходящее.
Родилась она в небольшом городке и была единственным ребенком в семье. Когда Леночке исполнилось пять, гуляя во дворе после грозы, она дотронулась до оголенного провода. Удар тока был сильным, девочку удалось спасти, но она замолчала. Леночка не разговаривала год, но однажды подойдя к соседке тете Варе, неожиданно сказала, чтобы та не ездила на машине. Все так обрадовались, что она заговорила, что не обратили внимания на предупреждение. Через несколько дней муж тети Вари попал в большую аварию. На перекрестке в его старенький москвич въехала грузовая машина. И хотя он отделался ушибами и царапинами, пассажирская сторона машины превратилась в сплющенный кусок железа. Вот тогда-то соседка все и вспомнила. Слух о чудесной девочке-предсказательнице мгновенно разнесся по городку.
Осенью она пошла в школу, ставшую для подросшей Лены сущим наказанием. Дети невзлюбили ее. Девочку никогда не приглашали на дни рождения и детские праздники, да и подружек не было. На переменках она всегда стояла одна. По ночам часто плакала и, проснувшись, рассказывала маме свои странные сны. А через короткое время мама в ужасе поняла, что все приснившееся дочери сбывается. Когда Леночка училась в пятом классе, одноклассники решили ее сжечь на костре, как ведьму. Об этом случайно проговорилась своей маме Катя, сидевшая с Леночкой за одной партой. Шум поднялся страшный, и родители Леночки решили уехать из городка. Промежуточным пунктом оказалась Одесса, а еще через несколько лет они эмигрировали в Америку. Лена рассказала мне эту историю, когда нас познакомила моя подруга.
К тому времени она уже была замужем и жила в большом доме с двумя странными кошками – голубоглазыми и бесшерстными сфинксами, внушавшими мне ужас…
Возможно, в моей судьбе многое случилось бы по-другому, если бы не визиты к Леночке. Так случается порой, когда начинаешь плыть по течению предсказанных событий и не противишься этому, обреченно думая, что ничего изменить нельзя.
Встречалась я с ней обычно после скандалов с мужем, в надежде, что она предскажет мне изменения в судьбе. Однако она раскидывала карты и, заглянув мне пристально в глаза, говорила:
– Пока не вижу никаких перемен в твоей жизни. Терпи.
Выслушав, я покорно возвращалась домой до следующего скандала с мужем, которые повторялись все чаще. Годы шли, она продолжала говорить, что перемен в моей судьбе не предвидится. Я обреченно это принимала, но в какой-то момент просто перестала к ней обращаться, понимая, что она влияет на мои решения. Я поступала не по своей воле, а лишь следуя ее советам.
Мы давно не виделись и, столкнувшись в магазине, очень обрадовались. Посетовали на невыносимую жару, я похвасталась, что через два дня улетаю отдыхать. Тут и произошло то, о чем впоследствии я не раз вспоминала…
– А знаешь, – чуть помолчав и внимательно посмотрев на меня, сказала Лена, – в дороге тебе предстоит судьбоносная встреча с человеком, которого ты больше никогда не увидишь. Эта встреча многое изменит в твоей жизни и оставит особенный след в душе.
– Меня ждет роман? – заинтригованно спросила я.
– Да нет. Это совсем другое. Скоро ты все узнаешь, – ответила она. – Потерпи.
Улыбнувшись, я попрощалась и поехала домой. Перед тем как уснуть, на мгновение вспомнила наш разговор, но тут же о нем забыла.
Я впервые летела в Ригу швейцарской авиакомпанией с пересадкой в Цюрихе. Достала книгу, приготовленную в дорогу, выпила шампанского, предложенного стюардессой и, прикрыв глаза, стала ждать взлета. В салоне работали мощные кондиционеры, звучала музыка. Устав от жары и хлопот перед отъездом, я расслабилась и задремала. Самолет взлетел, и тут сквозь дрему до меня донесся голос командира корабля:
– Уважаемые пассажиры! Если в самолете летят русскоговорящие, просьба сообщить бортпроводнику!
«Ты скоро сама все узнаешь», – промелькнуло в голове, как электрический разряд. Я проснулась и нажала на кнопку вызова. Ко мне сразу подошли стройная стюардесса в красном костюме с ярким шарфиком на шее и немолодая женщина в медицинской форме.
– В самолете летит тяжелобольной русский мужчина, – тихо сказала медсестра, – во время взлета его состояние ухудшилось. Он шепчет что-то по-русски. Пожалуйста, помогите!
В конце салона первого класса отгородили занавеской кровать, на которой лежал худой мужчина с заострившимися чертами лица, подключенный к капельнице и еще к каким-то приборам. Он тяжело со свистом дышал, капли пота стекали по бледному лицу. Медсестра промокнула ему лоб и отошла в сторону. Присев рядом, я тихо поздоровалась и легко пожала его руку. Он приоткрыл измученные запавшие глаза и сипло что-то прошептал. Я наклонилась поближе и смогла различить отдельные слова:
– Мне страшно. Помогите мне. – И потом уже совсем тихо добавил: – Я умираю.
Я погладила его руку и стала задавать совсем простые вопросы: как зовут, сколько лет, откуда родом…
Медсестра сделала мужчине какой-то укол.
Он с трудом отвечал на мои вопросы, делая долгие паузы, но постепенно стал дышать ровнее, глубже и успокоился. Я держала его руку в своей, и он, набравшись сил, начал рассказывать…
Андрей родился в Риге. Отец умер, когда ему исполнилось тринадцать, мама больше замуж не вышла и всю свою нерастраченную любовь отдала сыну. Анна Михайловна преподавала русский язык и литературу в школе. Маму он обожал. Рано повзрослев, понимал, насколько нелегко сложилась ее жизнь.
Тем летом он с отличием окончил университет. Анна Михайловна была счастлива и, зная о мечте сына, подарила ему поездку в Венецию. Он и предположить не мог, скольких частных учеников она подготовила для поступлений в вузы, чтобы собрать необходимую сумму.
Андрей прилетел в Венецию вечером. До пристани, от которой отправлялся катер, он дошел пешком. Все было так необычно – первая поездка за границу, водное такси, гостиница на канале и невероятная вечерняя Венеция – упоительная и сводящая с ума!
Было не поздно, и оставаться в номере не имело смысла.
Он бродил по узким, словно из другого мира, улочкам Венеции. Проходя новый поворот, читая каждую табличку на подъезде старинного дома, вглядываясь в витрину магазинчика с безделушками, он погружался в атмосферу чуда, имя которому Венеция. Казалось, этот город, именно он, специально создан для новой встречи и любви.
Андрей вышел к площади Святого Марка. Неожиданно пошел сильный дождь, настоящий ливень. Пьяцца Сан-Марко превратилась в картину импрессиониста: размытые цвета старинных зданий смешивались с серым ливнем и, превращаясь в бесконечную цветную воду, растворялись в гранд-канале. Единственным несмазанным центром этой картины было небольшое кафе на площади. В нем под навесом за столиком с чашкой кофе, придерживая одной рукой ремешок фотоаппарата с широкоугольным объективом, сидела она.
«Такая легкая, – подумал вдруг он, – такая легкая в этом воздушном платье; похоже, только фотоаппарат удерживает ее от полета при первом порыве ветра».
Решившись, Андрей спросил разрешения и сел рядом, в отчаянии понимая, что запас его английских слов на этом вопросе и закончился.
– Здесь, в Венеции, хочется говорить на итальянском, – улыбаясь сказала она. Похоже, мы с вами его не знаем. А давайте беседовать на русском?
Он растерянно молчал, наслаждаясь ее голосом.
– Меня зовут Оливия. Я прилетела из Нью-Йорка. Моя бабушка русская. Много лет назад она эмигрировала из Советского Союза в Америку. Что вас удивляет? Почему вы на меня так смотрите?
Нет, его не удивляло, что ее корни были русскими, здесь, в Венеции, можно было встретить людей из любой точки земного шара. Его удивила она. Впервые в жизни ему было совершенно не важно, что именно говорит девушка, сидящая напротив, лишь бы она продолжала говорить, лишь бы оставалась рядом.
Андрей на мгновение замялся:
– Я надеюсь, вы не торопитесь…
– Нет, не тороплюсь. В Венеции строго-настрого запрещено торопиться. Спешащий обязательно упустит свой шанс на чудо, – она мило улыбнулась.
– А как вы поняли, что я русский? – спросил Андрей.
– Не знаю! Сразу поняла, а когда заговорили, сомнений не осталось. – И она звонко рассмеялась.
Перебивая друг друга, они болтали о детстве, родителях, интересах, друзьях, как будто знали друг друга всю жизнь. У них оказалось так много общего! Оба только что окончили университеты: она – престижный Нью-Йоркский, он – не менее престижный – МГУ. И обоим подарили эту поездку родители.
Дождь продолжал идти, но они его не замечали. Они был молоды, беззаботны, счастливы и, кажется, уже влюблены…
В соседнем ресторане зазвучала знакомая мелодия, Андрей пригласил Оливию танцевать. Она отдала свой фотоаппарат мужчине, сидящему за соседним столиком, и попросила сфотографировать их.
– Держись за меня крепче, – попросил он. – А то я боюсь, что ты исчезнешь.
– Я не исчезну.
– Пообещай.
– Я обещаю, – сказала она. – И ты пообещай.
– Обещаю.
Им казалось, что они одни во всей вселенной, целуются и танцуют под дождем, закрывшись от всего мира зонтиком.
На следующее утро светило солнце, Андрей и Оливия отправились на остров Мурано, где, застыв от восторга, наблюдали за рождением скульптуры «Влюбленные», узнавая в сплетенных телах себя. И счастье, хрупкое как стекло, которое с давних пор изготавливают мастера на этом сказочном острове, – было рядом.
А потом был цветной остров Бурано, где они купили тонкий кружевной воротничок, который при них закончила плести пожилая итальянка. Оливия надела его на платье, синее в мелкий белый горошек, и Андрей, любуясь, фотографировал ее на фоне приклеенных друг к другу разноцветных домов.
– А знаешь, почему дома здесь цветные? – спросила Оливия.
Андрей не знал.
– Они разных цветов, по преданию, чтобы пьяные мужья-рыбаки, бредущие домой, не перепутали и вернулись в правильное жилище.
– Не понимаю, как можно забыть, где живет любимая, – пробормотал он. Сейчас Андрею везде мерещилась она, а ее дом он бы запомнил и так, без специальной краски.
– Ты бы не перепутал? – Оливия улыбнулась и внимательно посмотрела на него.
– Ни за что.
– Запомни свои слова…
На берегу одного из каналов они нашли тратторию «Черная кошка», долго сидели, наслаждаясь едой, белым вином и закатом. Возвращались поздно ночью, прижавшись друг к другу. Андрей забрал вещи из своей гостиницы и перенес к ней. Расстаться хоть на секунду было уже невозможно.
И, конечно же, они проплыли на гондоле под мостом Риальто. Оливия рассказала Андрею прекрасную легенду. Юноша и девушка целый день гуляли по улочкам Венеции в поисках уединенного места, но не смогли найти его. Когда стемнело, месяц сжалился над влюбленными, спустился с неба прямо в воды канала в виде сияющей гондолы, и они всю ночь провели в ней.
– Насколько острее чувствовалось бы счастье, если бы мы понимали, что проплываем под этим мостом в последний раз, – сказала она вдруг.
«Разве можно чувствовать острее?» – подумал Андрей, обнимая ее.
Мой рассказчик замолчал. Я чувствовала, как он устал.
В самолете потушили свет. И лишь маленький светильник освещал измученное лицо Андрея.
Паузы между предложениями становились все продолжительнее, он слабел на глазах. Отдышавшись, Андрей продолжил рассказ.
Семь дней пролетели, как мгновенье. Расставались тяжело. Сначала у них была еще целая ночь впереди, потом еще полночи, потом пара часов, пятнадцать минут и…
– Не ходи провожать меня к катеру. Лучше запомни меня уходящей к причалу…
Он запомнил. Она шла такая легкая, что ему опять показалось, что утренний ветер с канала может подхватить ее и унести вдаль. Через несколько часов он тоже улетел.
Дома жизнь закрутилась с сумасшедшей скоростью. У отца был друг детства, который помог Андрею устроиться в успешный юридический офис. Он выиграл несколько шумных процессов, много работал, почти не оставляя времени на развлечения. Вскоре ему предложили партнерство в крупной адвокатской конторе, и он согласился. Первое время он часто вспоминал Оливию, но с каждым днем неделя в Италии становилась все призрачнее.
Вначале они часто звонили друг другу. Постепенно звонки стали реже…
С одной стороны, у Андрея была вполне устойчивая успешная жизнь, с другой – не оставлял образ воздушной девушки из сказочной Венеции. И однажды он поднял трубку, чтобы позвонить ей, но его опять оторвали коллеги, и он отложил звонок. На завтра. На некоторое время. Надолго. Навсегда.
Она превратилась в фантом. А перед ним стояли реальные задачи, путь преграждали реальные проблемы, и в дверь каждое утро стучалась реальная жизнь. А через год Андрей женился на дочке бизнес-партнера. И понеслась, полетела жизнь, в которой венецианская история осталась в прошлом.
Прошли годы.
Приближался юбилей Андрея – 50 лет.
Он стал известным адвокатом. Жил по-прежнему в Риге. По воскресеньям играл в гольф, зимой любил гулять вдоль пляжа с любимым лабрадором Арчи, потом сидеть у камина с сигарой в большом загородном доме в Юрмале. К сожалению, душевной близости с женой не возникло, да и страсти тоже. Зато было комфортно и спокойно. Впрочем, последнее время Андрей все чаще оставался ночевать один, в городской квартире, а жена предпочитала жить за городом. Он хандрил, размышляя о том, что на носу полтинник, что с ребенком не получилось. Об этом он жалел больше всего. Жена лечилась в разных странах, ездила к знахарям, но безрезультатно. Что-то важное было упущено в жизни, да и чувствовал себя Андрей не очень хорошо. Еще в студенческие годы у него часто бывали головные боли, потом вроде бы прошли, а теперь опять возобновились.
Обеспеченный, уверенный в себе, успешный адвокат, он был красив зрелой мужской красотой. Волосы уже начали седеть на висках, но Андрей Викторович, загадочный и немногословный, всегда изящно со вкусом одетый, со стройной фигурой, моложавый, был под пристальным вниманием многих местных девушек. Его подстерегали в ресторанах, где он бывал с друзьями, заучивали стихотворения его любимого Бродского, чтобы при возможности произвести впечатление, пытались, как бы случайно, попасться на глаза, когда он гулял вдоль моря… У него случались романы, но они никогда не перерастали ни во что серьезное. На душе у Андрея Викторовича было пусто. Андрей Викторович грустил…
В то утро он пришел в офис чуть позже обычного, поздоровался с секретаршей, и она отдала ему разобранную почту. На отдельном листке бумаги были записаны звонки. Один из номеров и сообщение привлекли его внимание. Три звонка были из Нью-Йорка. Сообщение от Марии Томпсон. Томпсон? У него кольнуло сердце – фамилия Оливии. В сообщении – просьба срочно перезвонить по оставленному номеру телефона.
Он разнервничался. Прошло много лет. Почему другое имя? Что могло случиться? Сердце громко стучало, и он удивился, как мгновенно нахлынули воспоминания. Все утро он был занят с клиентами, отчаянно пытаясь отвлечься, к обеду не выдержал и сдался. В Нью-Йорке было раннее утро, но ждать больше он не мог.
После первого же сигнала ответил сонный женский голос. Он представился. Она тоже и, перейдя на русский с акцентом, рассказала о своей маме, Оливии Томпсон, которая шесть месяцев назад попала в автомобильную катастрофу и погибла. Вчера открыли ее завещание. Вместе с ним у адвоката хранилось письмо матери к Андрею, в котором та рассказывала о своей беременности. Замуж мама так и не вышла. Просто родила девочку и назвала ее Мария, Маша, и она – его дочь.
Андрей растерянно молчал, а она после затянувшейся паузы тихо попрощалась.
Все, что происходило в последующие дни, он помнил с трудом. Растерянность, боль, радость, горечь, удивление – все смешалось. Счастье его мамы, отчаяние жены отодвинулись на второй план. Андрей все время хотел разговаривать с Машей и звонил ей по многу раз в день.
Чуть больше месяца ушло на то, чтобы получить визу и улететь в Америку.
Таможенный контроль прошел быстро и Машу узнал мгновенно. У выхода из багажного отделения стояла воздушная девушка, с глазами его мамы – ярко-голубыми, выделяющимися на загорелом лице. Первые минуты встречи, смущение и взгляды украдкой… Одинаковые родинки у обоих – на правой щеке, светлые волосы, нос – кажется, тоже его… а вот фигура, манера забрасывать за ухо выбившуюся волнистую прядь – мгновенно напомнили ту, с которой Андрей провел сказочные итальянские каникулы.
Она привезла Андрея домой и, смущаясь, предложила остановиться у нее. Он с радостью согласился, хотя была заказана гостиница. Потом она ушла на кухню готовить завтрак. Андрей огляделся. Гостиная была солнечной. Он не сразу заметил фотографию, которая висела с правой стороны от окна. Когда подошел ближе, сердце замерло. Двое танцевали под проливным дождем на площади Сан-Марко в Венеции. Как же он был счастлив тогда!
Дочку он стал называть Машей, и они легко нашли дорогу друг к другу. Она неплохо говорила по-русски. Все вспоминала, как мама настаивала, чтобы она изучала его в школе, университете. Подруги удивлялись ее выбору, в основном изучая испанский, который так распространен в Америке.
Маша, как и Оливия, окончила факультет журналистики и работала в известном издательском доме. С утра она убегала на работу, а Андрей бесцельно слонялся по Манхэттену. Чаще всего ходил в Центральный парк. Буйствовала весна с яркой и свежей зеленью, безоблачным высоким небом, цветущими кустами желтой форзиции и аллеями рододендронов. Он ложился на траву и проваливался в прошлое, часами вспоминая Венецию. Мучали головные боли, в которых он не признавался Маше, часто разговаривал по телефону со своей мамой и с гордостью рассказывал о дочери. Мама уже несколько раз общалась с внучкой и очень ждала встречи.
Дочка много рассказывала о своем детстве и об Оливии. Андрей находил в Маше все больше знакомых черт и привычек. Она выросла красавицей, его дочь. Он повторял про себя это слово много раз в день, каждый раз замирая от нежности и переполняющей его любви.
Приближалось 21 мая, день рождения Маши. Андрей пригласил ее на ужин в итальянский ресторан «Скалинателла». Когда Маша вышла из своей комнаты, он замер. На ней было платье ее мамы – то самое, в горошек, с кружевным воротничком, который они купили когда-то на острове Бурано.
Вход в ресторан оказался необычным. От двери в подвальное помещение вели ступени, на которых стояли корзины с помидорами, разноцветным болгарским перцем, грибами, клубникой… Они сели в глубине, у стены. В центре стоял стол, на котором доводили до кондиции фирменное блюдо – пасту папарделле с белыми грибами в сливочном соусе и трюфелем. Вино было замечательным, и захмелевший Андрей впервые рассказал Маше о романе с Оливией. Оба заплакали. Потом он признавался дочке в любви и извинялся за то, что это первый день рождения, когда он рядом с ней… Вечер оказался волшебным, и они решили пройтись пешком.
– Пап, – сказала Маша, – ты всегда был такой худой?
– Я никогда не был толстым, скажем так, – улыбнулся Андрей.
– Такое ощущение, что тебя вот-вот ветром сдует, – сказала Маша обеспокоенно. – Тебе надо бы провериться, сдать кровь…
– Не сдует, – ответил Андрей и улыбнулся чему-то своему.
Манхэттен жил собственной ночной жизнью. На 61-й улице, где находится ресторан, было немноголюдно. Вдруг Андрей споткнулся и внезапно потерял сознание. Скорая приехала через несколько минут, и его забрали в университетский госпиталь Нью-Йорка.
Андрей пришел в себя в машине скорой помощи. Маша сидела рядом, держала его руку и плакала, а Андрей виновато смотрел на нее:
– Видишь, не сдуло. Я просто споткнулся и упал, – сказал Андрей, виновато глядя на Машу.
Это оказалась запущенная злокачественная опухоль мозга с множественными метастазами.
Маша, рыдая, переводила, Андрей попросил, чтобы она ничего не скрывала. Оперировать было поздно. Химиотерапией можно было только продлить муки. Андрей отказался. Он принял решение прожить отпущенное ему время с дочкой. Маме он ничего не сказал.
Времени оставалось совсем мало. Маша взяла отпуск, и они решили уехать в Хэмптонс – любимое место отдыха ньюйоркцев. Андрей снял дом на берегу Атлантического океана.
Хэмптонс многие называют американским Лазурным Берегом. Сезон еще не начался, и на пляже было пустынно. Андрей с Машей гуляли вдоль океана, до изнеможения разговаривали. Они спешили. У Маши никого больше не было – бабушка с дедушкой умерли, когда она была еще совсем маленькой, оставив своей дочке Оливии приличное состояние. Потом умерла мама. А теперь уходил отец, которого она только обрела.
Однажды, обнявшись, они сидели на берегу, наблюдая закат.
– Папа, – тихо позвала она. Ей очень нравилось называть его папой, а он замирал от нежности, каждый раз слыша это слово, – мне страшно.
– Почему?
– Я заметила, что как только мы находим то, что ищем и успокаиваемся, жди беды. Как тишина перед грозой в горах.
– А ты нашла то, что искала? – спросил он.
– Да, – ответила она. – Я нашла тебя.
Опухоль развивалась очень быстро. К концу июня Андрей уже почти не вставал. Наняли двух медсестер, которые посменно ухаживали за ним. Андрею становилось все хуже. Головные боли не отпускали. Он почти не ел и стал плохо видеть. Несколько раз Маша с медсестрой возили его в Нью-Йорк. Андрей оформил отцовство, подали Машины документы на получение визы. Наступил июль. Андрей почти все время проводил в спальне. Дочка от него не отходила. Андрей чувствовал, как Маша измучена и напугана, и принял решение улететь домой.
Маша улететь с ним не могла. Виза все не приходила, а ждать было нельзя. Они договорились, что Андрей улетит с медсестрой, которая сопроводит его до Цюриха, а там передаст с рук на руки медсестре из Риги.
– Видишь, – сказала Маша, прощаясь, – ты все боялся, что улетит мама или я. А улетаешь ты. Не бойся, я скоро прилечу к тебе.
…Андрей опять начал задыхаться и из последних сил сжал мою руку:
– Не оставляйте меня, пожалуйста… Рассказывайте что-то. Я просто хочу слышать русскую речь.
Медсестра надела ему кислородную маску, а я стала рассказывать…
Расколотое дерево
…мне бы только на миг,
где грибные дожди умывают
и травинку, и лист, и всё то,
что живет на земле…
только знаю одно…
почему-то того не бывает,
или редко совсем…
к сожалению, только во сне.
Людмила Щерблюк
Ночью стало душно, и казалось, что время остановилось. Не спалось. Внезапно по темному небу пронеслась молния, похожая на длинную костлявую руку, тянущуюся прямо к нашему дому. В мгновение весь сад осветился серебряным, нездешним сиянием – и тут же исчез в темноте. Вслед раскатисто громыхнуло. Показалось, окна затряслись от оглушительного звука.
Я стояла у окна не в силах сдвинуться с места, испытывая сильнейший, на пределе возможного, первобытный ужас, превращающий человека в беспомощную куклу.
В раскрытое окно порывами ветра принесло листья, сорванные с деревьев, словно кто-то, издеваясь, хотел бросить их мне в лицо. По комнате разлетелись тетради, с грохотом упала и разбилась ваза с цветами.
Я попыталась взять себя в руки, но удалось это далеко не сразу. Всплыло воспоминание о том, как отец объяснял мне, что если молния и звук грома не совпадают, значит, гроза еще далеко, но если…
Серебряная вспышка блеснула рядом с забором, и сразу за ней, залпом из пушки – гром.
Закрыть окно! Надо закрыть окно! Я, пересилив страх, потянула на себя створки и повернула защелку.
Молния одновременно с громом ударила в сад, будто в землю воткнули гигантский светящийся кинжал. Раздался треск, серебряное сияние растворилось в ночи, наступила тишина. А потом мирно зашелестел дождь. Я постепенно успокоилась и, засыпая, слышала его шепот: «Все будет хорошо, все пройдет, все пройдет, все…»
Утром меня разбудила мама и позвала в сад. Старое абрикосовое дерево, росшее напротив окна, раскололо молнией пополам. Одна половина была по-прежнему усеяна спелыми плодами, другая превратилась в обожженный ствол без единого листочка. На зеленой траве, посвежевшей после дождя, желтыми и оранжевыми каплями рассыпались абрикосы.
Сладко пахла турецкая гвоздика, тянувшая яркие лепестки к солнцу. Раскрылись оранжевые тигровые лилии, от пыльцы которых пачкались одежда и нос. Под окном моей спальни улыбались анютины глазки. Обыкновенное летнее утро, где ничто не напоминало бурную ночь. Вот только абрикосовое дерево… Что-то тревожное было в том, как оно выглядело, половина – умерла, вторая продолжала жить прежней жизнью.
Будто кто-то сказал мне: «Вот так, девочка. Вот так может быть. Да-да, вот так». И я повторяла про себя: «Вот так. Да, вот так».
Иногда дети видят подобные знаки куда лучше взрослых, но не могут их осмыслить и оценить.
Взрослея, мы теряем способность ощущать скрытое от глаз, нечто сверхъестественное. Теряем не сразу, постепенно, подобно тому как нежный древесный росток обрастает корой, затвердевая в окончательной своей форме.
Всю последующую неделю мне было тревожно. Я невольно останавливала взгляд на странном дереве и думала о том, что это явно какой-то знак. Потом привыкла и перестала обращать на него внимание.
Дом построил папа – высокий, голубоглазый красавец, с чуть прищуренным взглядом добрых улыбающихся глаз. У него были русые волнистые волосы, широкие плечи и спортивная фигура. В молодости папа любил ходить в галифе. Вряд ли он задумывался о том, что военная форма подчеркивала стройность ног и подтянутость фигуры. Я часто всматриваюсь в старые фотографии, пытаясь представить, каким он был, мой молодой красивый отец.
Знаю, что он очень любил детей, и они отвечали ему взаимностью.
Сколько себя помню, я обожала папу и хотела быть на него похожей. Он был моим кумиром – сдержанным, немногословным, сильным и очень добрым.
Однажды к нам повадился шастать соседский петух, злой и агрессивный. В жертву он выбрал меня, и каждый раз, когда я выходила гулять, мчался ко мне и клевал до крови. Я боялась выходить из дому, не знала, что делать и кому жаловаться. Пытаясь справиться с бедой сама, все-таки выбиралась во двор, где меня неминуемо ждало нападение. Огромный петух налетал на меня. Хлопал крыльями, противно орал и целился острым клювом мне в глаз.
Однажды эту картину увидел папа. И вдруг проявилась иная его черта, доселе мне неизвестная. Одним движением оттащив от меня петуха, вторым он свернул ему шею.
Я даже не успела понять, что произошло, только вдруг ощутила: пока рядом папа, бояться мне нечего.
Он был рядом, когда я захотела научиться плавать, кататься на коньках и велосипеде. Учил давать сдачи мальчишкам, которые обижали. Дарил столько любви и понимания, что на всю жизнь остался образцом того, каким должен быть настоящий мужчина: немногословным, сильным, мужественным и добрым.
Папа
Папа
Мама и папа с Игорем
Мама – полная противоположность отцу – была эмоциональной, мгновенно реагировала, если что-то ей не нравилось, правда, сразу же об этом жалела. Она была образованна, начитанна и требовательна к нам с братом. Дом был всегда открыт для друзей и родных, и у нас вечно кто-то гостил: командированные, которых мои родители, жалея, приглашали домой, родственники, друзья. Мама занималась нашим с Игорем воспитанием и образованием. Особенно строга она была во всем, что касалось учебы. Никакие ухищрения не помогали остаться дома и не идти в школу. Ну, разве что очень высокая температура. Многие считали, что мама принимает все решения в семье, но на самом деле именно папино тихое слово становилось законом.
Мама всегда была яркой красавицей, настоящей казачкой. Темные волосы на прямой пробор, большие зеленые глаза, изящный изгиб бровей, чуть капризные полные губы. Они с папой были красивой парой, и когда шли рядом им оборачивались вслед.
Жили родители небогато. Поначалу снимали небольшую квартиру. Подрастал мой брат, и они решились на постройку дома. Денег не хватало, многое делали своими руками. Перебрались в незаконченный дом – ждать больше не было сил, и достраивали его еще несколько лет. Потом родилась я.
Я принесла в семью новую радость. Особенно папе, который очень меня ждал. Когда подросла, стало видно, как я на него похожа. И я очень этим гордилась.
Сад у дома посадила мама. У калитки рос огромный куст бархатной персидской сирени. Ранним летом ветер разносил ее сладковатый аромат, и этот запах стал моим любимым. Даже сейчас, ощутив его, я переношусь в город моего детства Гайворон, где неспешное течение жизни не прерывают семейные неурядицы, в облаках аромата сирени кружатся майские жуки, теплые весенние вечера сменяются таинственными южными ночами с бесконечным звездным небом над головой, а осенью над дворами плывет чуть горьковатый запах тлеющей листвы. И несет свои воды, стремясь соединиться с морем, могучий Южный Буг.
Рано утром я срезала ветки сирени и расставляла их в вазы, каждый раз удивляясь, как нежные, акварельные цветы меняют комнаты. Какой бы ни была обстановка вокруг, богатой или бедной, роскошной или скромной, появление цветов привносило в дом поэзию мимолетной красоты, гармонию мгновения, сглаживающую любые противоречия, примиряющую со всеми сложностями.
У забора росли три вишни-«шпанки», крупные почти черные ягоды. Каждое лето в саду на костре в медном тазу варили вишневое варенье. Это был некий языческий ритуал, занимавший мое воображение: первые языки пламени змейками скользили по аккуратно сложенным дровам, крупные черные вишни томились в тазу, медленно бурлил тающий сахар, воздушно-розовая пенка в глубокой тарелке с синими краями – вожделенная радость всех детей. Сладкий аромат варенья смешивался с дымком от костра, кружили осы, лето было в разгаре, а летние каникулы – ленивые и неспешные – обещали радость и счастье.
Папа в армии
Мама и я
Мы с братом любили лежать в саду на раскладушке под яблоней и играть в города. Так мы путешествовали по миру:
– Москва, – говорил он.
– Армавир, – отвечала я.
– Рига.
– Аддис-Абеба.
Почему-то название этого города вызывало у меня особые чувства. Я представляла себе невероятный мир, наполненный бананами, ананасами и людьми в джинсах – джинсах, о которых я мечтала днем и ночью. Недавно прочитала об Аддис-Абебе и рассмеялась – оказалось, что растительность там довольно бедная и в основном представлена пустынными кустарниками и травами. О каких ананасах я грезила? В будущем у меня появится ворох разной одежды, но мечта о первых джинсах запомнится навсегда. Как и попугаи, сидящие в густой листве на ветках деревьев, растущих прямо на улицах воображаемой Аддис-Абебы, и люди, засунувшие руки в карманы роскошных штанов из синей джинсовой ткани, неспешно прогуливающиеся по улицам. Мечты, разбиваясь о реальность, не исчезают, а медленно растворяются в дымке воспоминаний, оставляя в душе неизгладимый след.
Однажды мимо нашего дома проезжал молодой парень на велосипеде. Остановившись у забора, он стал тянуть к себе ветки, срывать вишни и жадно есть.
– Эй! Может, хватит? – Игорь окликнул незнакомца. Парень не обратил на него никакого внимания.
– Заканчивай, давай! – крикнул Игорь ему погромче, но тот словно не слышал, наклоняя ветви к себе и горстями сгребая вишню в сумку. Игорь рассердился и выбежал на улицу. Я помчалась следом.
– Что ты делаешь? – кричал Игорь. – Ты что, меня не слышишь?!
Молодой человек даже не повернул головы в его сторону. Игорь схватил его за руку, и тогда парень, наконец увидев кричавшего Игоря, растерянно улыбнулся и показал жестами, что он глухонемой.
Игорь молча смотрел на него.
Пауза затянулась. Очнувшись, мы лихорадочно стали собирать для парня вишни, яблоки, цветы и извинялись, извинялись… А он как-то покорно улыбался и все прижимал руки к груди.
Он уехал, мы молча вернулись в сад и больше никогда не обсуждали случившееся.
От калитки вдоль дома к входной двери вела дорожка. С обеих ее сторон родители посадили виноград. Когда он разросся, соорудили арку, которая со временем оказалась полностью им увита. Сквозь листья пробивались солнечные лучи. Осенью наливались сладким пахучим соком гроздья розового винограда «Лидия». Можно было протянуть руку из открытого окна и сорвать ягоды. Спелые гроздья собирали в медный таз, и мама делала из них вино. Десятилитровые бутыли стояли на солнышке, из горлышек тянулись длинные резиновые трубочки, опущенные в банки с водой. Вино бродило, потом его процеживали и относили в просторный погреб под землей, где на полках хранились многочисленные заготовки на зиму.
Все лето мы что-то солили, мариновали, консервировали, варили варенье. Считалось, что по-настоящему хорошая хозяйка летом непременно готовится к зиме. Я и сейчас в конце лета автоматически варю варенье.
Бабушке особенно удавалось повидло из слив. Она священнодействовала над ним, и когда банки были готовы, строго предупреждала: «Пока не задует – не смейте есть!» Это означало: пока не выпадет снег, повидло не открывать.
Бабушка жила в 30 км от нас, вроде бы совсем рядом, но в те годы это было целое путешествие на двух разных автобусах, с остановками в каждой деревне, на дорогу уходило несколько часов. В каникулы я приезжала к ней погостить. Дом был старый и хранил много секретов. В «холодной комнате», которая не отапливалась зимой, стоял большой черный кожаный диван с высокой спинкой и полкой над ним. На полке располагалось семейство слоников разного размера и старые альбомы с фотографиями. Зеленоватые страницы уносили меня в прошлое, погружая в историю нашей семьи. Меня притягивали эти лица, такие незнакомые и одновременно такие близкие. Кем были эти люди? Чем жили? Отчего исчезли? И куда все исчезают, превращаясь в черно-белые, иногда с желтым отливом фотографии в альбоме? В углу полки лежала моя любимая книга «О вкусной и здоровой пище» – едва научившись читать, я могла часами изучать рецепты. Почему-то меня завораживали два слова – «артишок» и «спаржа». Я мысленно разделывала артишоки и готовила котлеты из ягненка с молодыми побегами спаржи и зеленым горошком. В результате изучения этого фолианта я в теории прекрасно знала, как очищать и нарезать ананас задолго до того, как увидела его впервые.
Каждый год 9 Мая собирались гости за длинным, уставленным закусками столом во дворе. На праздник приезжала вся родня, с детьми и внуками. Бабушка была счастлива.
У входа во двор рос большой куст барбариса, чьи ярко-красные листья выглядели особенно празднично осенью, когда облетали деревья, и только барбарис оставался нарядным. Будто сказочный персонаж, не подвластный переменам погоды, он алел на ветру вопреки холоду и сырости. Барбарис так и остался для меня символом бабушкиного гостеприимства, ее красоты и сердечности.
Бабушка умерла в Москве много лет спустя. Мама посадила куст барбариса у ее могилы. Точно перенесенный из прошлого в вечность, куст остается для нас неразрывно связанным с образом бабули, и каждый раз, когда я прихожу к ней на могилу, вспоминаю детство. Сажусь на скамеечку у разросшегося пурпурного куста, закрываю глаза и представляю ее хлопочущей на кухне, пекущей крошечные пирожки к бульону или коронный пирог с маком, чувствую запах баклажанов, пекущихся во дворе на открытом огне для икры из «синеньких», как всю жизнь называли баклажаны в Одессе.
Она была очень красивой, моя бабуля, до последней секунды своей нелегкой жизни. Белоснежные седые волосы, ясные и чистые голубые глаза, цвет которых совершенно не изменился с годами, не потускнел. Когда родилась Машенька, моя внучка, мы сразу же решили назвать ее в память о бабушке. Вот и получила моя внучка в наследство голубые и чистые глаза, и имя – Мари, Маша.
В нашем саду рядом с дорожкой и виноградом росли три черешни. Первая поспевала в мае – красная. Была она совсем невкусной и водянистой, но очень долгожданной, особенно после зимы. Черешню любили и скворцы, поэтому моей задачей было успеть привести весь класс в наш сад и угостить полузеленой черешней до того, как ее склюют птицы. Мальчишки лезли на дерево и собирали черешню для девчонок. Первым делом они стремились угодить признанной красавице – отличнице Валюше. Кареглазая юная брюнетка уже умела кокетничать – скромно опускала глаза с длинными ресницами, внезапно вскидывала их, пристально останавливая взгляд на ком-то из мальчишек. Они краснели и бледнели, преданно таская ей незрелую черешню. А она принимала мужское внимание снисходительно и уверенно, уже понимая силу своей женственности и привлекательности.
Мы тихо завидовали и тоже хотели быть красавицами, но выглядели рядом с ней гадкими утятами, с неуклюжими движениями и несуразными конечностями.
Это были первые уроки ревности и разочарования. Отыграться мы смогли только к восьмому классу, вернувшись после летних каникул совершенно другими, изменившимися практически в одночасье. У многих наметились аппетитные формы, а выгоревшие на солнце и промытые ромашкой волосы стали длинными и пушистыми. Кто-то даже был с накрашенными «ленинградской» тушью ресницами, хотя это запрещалось. Безусловная красота и популярность Валюши отодвинулась на второй план. Она страдала и злилась. Зато мы нравились себе и мальчишкам, и на смену Валюше пришли новые королевы.
В июне поспевала желто-розовая, самая крупная и вкусная черешня, которой почему-то всегда было мало, и мы ее мгновенно съедали.
А в июле приходило время третьей – желтой черешни. Из нее варили варенье, которое считалось изысканным и праздничным, то ли потому, что было очень красивым, и желтые ягоды смотрелись в вазочке, как прозрачный янтарь, то ли из-за удивительного нежно-сладкого вкуса.
В глубине сада росли кусты крыжовника и черной смородины. Смородину перетирали с сахаром – это был источник витамина С на всю зиму, листья использовали для засолки помидоров. Говорят, что именно запахи человек помнит дольше всего. Стоит мне почувствовать пряный горьковатый запах смородиновых листьев, я мгновенно возвращаюсь в летнее детство.
В саду было так много «белого налива», знаменитого в наших местах сорта яблок, что даже после бесконечных шарлоток, пирогов, компотов, варенья, раздачи соседям и прохожим деревья и земля по-прежнему оставались усыпанными яблоками. Мы даже закапывали их, чтобы избавиться от этого изобилия. До сих пор у меня перед глазами странная картина – белеющие тонкой, почти прозрачной кожицей яблоки исчезают под темными влажными комьями земли.
Однажды Игорю кто-то подсказал, что яблоки можно сдавать за деньги на винзавод, который находился в десяти минутах ходьбы от нас. Это был наш первый бизнес и первый заработок! С утра я собирала в ведра яблоки, а Игорь их относил и сдавал. Мы копили на проигрыватель и пластинки. К концу каникул наша мечта исполнилась – у нас появился проигрыватель «Аккорд» и пластинка «Песняров». Вечером открывали окно, выходившее на улицу, надрывались динамики, громко звучала «Беловежская пуща», и я с гордостью посматривала на прохожих, которые останавливались под окном послушать песню.
Мама очень любила цветы. Тюльпаны всех оттенков, садовые ромашки, георгины, флоксы, астры, розы и огромные шапки гортензий… Кто-то объяснил ей, что для того чтобы гортензии были синего цвета, в землю под ними необходимо закопать кусок железа. Сказано – сделано! Нашли на свалке какие-то ржавые железки и закопали под клумбой. Долго ждали, но гортензии так и не посинели. Папа все подшучивал над мамой, а она злилась. Он ко всему относился с улыбкой, но однажды не выдержал.
Обычно перед последним звонком по ночам в садах воровали цветы. Мама проснулась очень рано и обнаружила, что все тюльпаны и пионы сорваны, а сирень – изломана! Она так рыдала, что папа начал на нее кричать и стыдить, объясняя, что не нужно вообще возиться с цветами, чтобы потом из-за них так страдать. При этом сам держался за сердце и был очень расстроен. Но каждый год весной распускались всё новые и новые цветы, а ночью перед последним звонком их по-прежнему воровали. И опять мама рыдала, а папа держался за сердце, успокаивая ее. Мама старалась привезти семена или луковички цветов отовсюду, где бывала. Наш цветочный рай становился все разнообразнее.
А как роскошно цвела королевская лилия… изысканная, капризная… и необычная. Высокий ее стебель истинно по-королевски возвышался над всеми цветами, и его венчала настоящая «корона» из лепестков.
В саду разрослись нежные пахучие ландыши. Мама считала, что это сорняк, хотела их выполоть, но я не давала, стояла стеной, хотя они, действительно, расползались очень быстро и душили другие цветы. Как странно было наблюдать за тем, как красивое, нежное и пахучее растение стремительно уничтожало все на своем пути. Думаю, что именно так бывает и у людей: за красотой часто таится жестокость, за нежностью – алчность, за свежестью и наивностью – сухой расчет.
Самыми первыми расцветали подснежники… и это было счастье! Что-то завораживающее есть в этом хрупком цветке. В седьмом классе я участвовала в областной олимпиаде по русскому языку и литературе. Одним из заданий было сочинение, тема которого была не особо оригинальной – «Твой любимый цветок». Как потом оказалось, все писали о красной гвоздике – символе революции, олицетворяющей капли крови бойцов, погибших, защищая наше светлое будущее. Я написала о подснежнике, его хрупкости и силе. И о том, как, невзирая на холод и снег, он пробивается сквозь толщу снега навстречу солнцу. Олимпиаду я выиграла. Но важнее для меня оказалось, что тогда я поняла, что и сама хочу стремиться к этим качествам подснежника. И дала себе обещание: никогда не сдаваться, пробиваясь сквозь снег и лед.
Центром нашего двора была просторная беседка, увитая виноградом. Ее соорудили папа с другом. Здесь проходила вся летняя жизнь. В беседке был удобный диван, на котором можно было лежать у папы на руке жаркой летней ночью, считать звезды и наблюдать за августовским звездопадом. Я слушала папины истории и замирала от счастья.
– Пап, а что это за звезда? Это Медведица?
– Да, Большая Медведица, – он на мгновение задумывался и добавлял, – видишь, она похожа на ковшик.
– А что в ковшике? – спрашивала я.
– Этот ковшик – полон счастья. Смотри чаще вверх. Обязательно прольется!
Папа улыбался, видно было, что шутит. Но с тех пор, глядя на звездное небо, я всегда ищу ковшик. Вдруг действительно прольется, раз он так сказал.
Рядом с диваном стоял большой обеденный стол, где часто засиживались допоздна.
В беседке собирались мои подружки и пробовали курить первые сигареты, поверяя друг другу страшные тайны. Много лет спустя, когда старую беседку нужно было ремонтировать, из разных щелей стали выпадать истлевшие бычки, которые мы тушили, заталкивая между досок. Мама, увидев количество полусгнивших чинариков, с удивлением спросила:
– Откуда они? У нас же никто не курит…
Когда родители были в отъезде, в беседке нередко веселились друзья моего старшего брата. Я на эти сборища не допускалась, а так хотелось!
Все лето там вкусно пахло малосольными огурцами, чесноком, укропом, созревающим квасом из ржаных сухарей. Здесь же варили в большой кастрюле молодую кукурузу, и сладковатый запах разносился по саду.
