Читать онлайн Свободная бесплатно

Пролог

Сначала я осознаю, что меня окружает темнота. Как будто кто-то выключил весь свет. Я прищуриваюсь, стараясь рассмотреть хоть что-нибудь, но ничего не выходит. Затем осторожно прощупываю пол и понимаю, что он идет под уклон. Я невольно отшатываюсь назад, но нога натыкается на что-то твердое. Замерев, я стараюсь восстановить равновесие. И прислушиваюсь.

Откуда-то сверху доносятся тихие голоса.

Мне еще непонятно, о чем это видение, где я нахожусь, что должна сделать или от кого прячусь. Но можно не сомневаться, что я именно прячусь.

И что случилось нечто ужасное.

Судя по всему, я плачу. Из носа течет, но я даже не пытаюсь вытереть лицо. Я вообще не двигаюсь. Мне страшно. Можно было бы призвать венец, чтобы обезопасить себя, но тогда меня точно обнаружат. Вместо этого я сжимаю кулаки, пытаясь побороть дрожь. Темнота надвигается, окутывая меня, и мне приходится впиться ногтями в ладони, чтобы не поддаться нахлынувшему желанию призвать венец.

«Успокойся, – говорю я себе. – Не нервничай».

И позволяю тьме поглотить меня.

1
Добро пожаловать на ферму

– Как ты, Клара?

Я резко прихожу в себя посреди спальни. Вокруг ног разбросаны журналы, которые, видимо, выпали из рук, когда меня посетило видение. Воздух обжигает легкие, мышцы напряжены так, будто я только что пробежала марафон, а глаза режет от света, проникающего сквозь окно. Моргнув, я поворачиваюсь к Билли, которая прислонилась к дверному косяку моей спальни с понимающей улыбкой на лице.

– Что случилось, малышка? – не дождавшись ответа, спрашивает она. – Ты получила новое видение?

Я делаю глубокий вдох.

– Откуда ты знаешь?

– Мне они тоже приходят. К тому же большую часть своей жизни я общаюсь с людьми, у которых появляются видения. Так что я научилась определять это по выражению лица.

Она обхватывает меня за плечи и усаживает на кровать. А затем опускается рядом и ждет, пока мое дыхание замедлится.

– Хочешь поговорить об этом? – наконец спрашивает она.

– Пока не о чем говорить, – отвечаю я. – Но, возможно, мне все равно стоит тебе рассказать?

Видения появлялись все лето, с того момента, как я отправилась в Италию с Анджелой. Но до сих пор в них не было ничего, кроме темноты, ужаса и наклоненного пола.

Билли качает головой:

– Нет. Поделись со мной, если это поможет тебе успокоить душу. Но я считаю, что видения – это сообщения, которые передаются именно тебе и предназначены только для тебя.

Меня радует, что она так спокойно относится к этому.

– Как у тебя это получается? – интересуюсь я через минуту. – Как ты можешь продолжать спокойно жить, зная, что случится нечто плохое?

В появившейся на ее лице улыбке отражается боль. А затем она кладет свою теплую смуглую руку поверх моей.

– Нужно научиться находить то, что сделает тебя счастливой, малышка, – объясняет она. – Находить то, что придаст твоей жизни смысл. И держаться за это. А затем постараться перестать беспокоиться о вещах, которые невозможно контролировать.

– Знаешь, это легче сказать, чем сделать, – вздыхаю я.

– Ну, если потренироваться, то все получится. – Она хлопает меня по плечу, а затем сжимает его. – Пришла в себя? Готова попробовать?

Я натягиваю улыбку на лицо.

– Да, мэм.

– Отлично, тогда за работу, – шутливо говорит она.

Я вновь приступаю к упаковке вещей, чем и занималась до того, как на меня обрушилось видение, а Билли берет скотч и принимается заклеивать собранные коробки.

– Знаешь, когда-то я помогала твоей маме собирать вещи для Стэнфорда. В тысяча девятьсот шестьдесят третьем году. Мы тогда жили в маленьком домике на берегу моря в Сан-Луис-Обиспо.

«Я буду скучать по Билли», – думаю я, пока она продолжает свой рассказ. Глядя на нее, я очень часто вспоминаю о маме. Не потому, что они похожи – если не считать высокого роста и красоты, – а потому что у Билли, как у лучшей маминой подруги, за сотню лет накопилось множество смешных и печальных историй. Как эта, о сборах в Стэнфорд, или об ужасной маминой стрижке, или о том, как она подожгла кухню, пытаясь приготовить бананы фламбе[1], или о том, как мама спасла человеку жизнь с помощью заколки и резинки для волос, когда они с Билли работали медсестрами во время Первой мировой войны. Поэтому мне так нравится проводить время с Билли. Ведь в те несколько минут, пока она рассказывает эти истории, мне кажется, будто мама жива.

– Эй, все хорошо? – спрашивает Билли.

– Да, мы почти закончили, – прокашлявшись, чтобы скрыть дрожь в голосе, отвечаю я.

А затем складываю последний свитер и, спрятав его в коробку, оглядываюсь по сторонам. Несмотря на то что некоторые вещи еще не упакованы, а плакаты так и висят на стенах, комната выглядит пустой, будто я уже здесь не живу. А мне до сих пор не верится, что завтра я действительно уеду отсюда.

– Ты можешь приезжать сюда когда захочешь, – напоминает Билли. – Ты же знаешь. Этот дом твой. Ты, главное, предупреди меня, что выехала, чтобы я застелила свежие простыни.

Похлопав меня по руке, она спускается на первый этаж и выходит на улицу, чтобы загрузить коробки в свой грузовик. Завтра она тоже отправится в Калифорнию, а мы с мамой Анджелы Анной поедем следом на моей машине. Я выхожу в коридор. В доме тихо, но он наполнен какой-то странной энергией, словно в нем полно призраков. Я смотрю на закрытую дверь в комнату Джеффри. Он должен быть здесь. Должен приступить к учебе в выпускном классе средней школы Джексон-Хоула. Должен ходить на тренировки по футболу, пить свои отвратительные протеиновые коктейли и заполнять разномастными вонючими носками корзину для белья. Кажется, стоит мне подойти к его дверям и постучать, как я услышу: «Уходи». Но я бы все равно зашла. А он бы отвернулся от компьютера и, возможно, убавил пульсирующую музыку, а затем ухмыльнулся бы и добавил: «Ты еще не ушла?» Может, я бы придумала что-нибудь остроумное в ответ, но мы бы оба прекрасно понимали, что он будет по мне скучать. А я буду скучать по нему.

Я уже по нему скучаю.

Снизу доносится хлопок входной двери.

– Ты ждешь гостей? – кричит Билли.

А следом до меня доносится рев двигателя подъезжающей машины.

– Нет, – громко отвечаю я. – Кто там?

– Это к тебе, – говорит она.

Я быстро спускаюсь по лестнице и открываю дверь.

– О, отлично, что ты здесь, – приветствует меня Венди. – Я боялась, что ты уже уехала.

Я инстинктивно выглядываю на улицу в поисках Такера, а сердце пускается в пляс.

– Его нет, – ласково говорит Венди. – Он, э-э-э…

Ох. Он не хочет меня видеть.

Я старательно растягиваю улыбку на лице, несмотря на боль, пронзающую грудь. «Правильно, – думаю я. – Зачем ему приезжать? Мы же расстались. И его жизнь на этом не закончилась».

Я отбрасываю грустные мысли и вновь смотрю на Венди. Она прижимает к груди картонную коробку так, словно боится, что та выскользнет из рук. И переминается с ноги на ногу.

– Что-то случилось? – спрашиваю я.

– У меня остались кое-какие твои вещи, – говорит она. – Завтра я уезжаю в университет, поэтому… поэтому подумала, что тебе они могут понадобиться.

– Спасибо. Я тоже уезжаю завтра, – отвечаю я.

Когда мы с ее братом только начали встречаться, Венди пообещала мне, что если я причиню Такеру боль, то она закопает меня в конском навозе. И с тех пор, как мы расстались, я все жду, что она появится у меня на пороге с лопатой наперевес, которой огреет меня по голове. Я даже считаю, что в какой-то степени заслужила это. Но сейчас Венди выглядит такой ранимой и полной надежд, словно скучала по мне этим летом. Словно она все еще хочет оставаться моей подругой.

– Спасибо, – с улыбкой повторяю я и тянусь к коробке.

Она застенчиво улыбается в ответ и протягивает ее мне. Внутри оказывается пара дисков с фильмами, журналы, несколько книг, в том числе и потрепанная «Академия вампиров», а также пара туфель, которые я одолжила ей на выпускной.

– Понравилось в Италии? – спрашивает она, когда я ставлю коробку на пол рядом с дверью. – Я получила твою открытку.

– Там великолепно.

– Представляю, – завистливо вздыхает она. – Мне всегда хотелось побывать в Европе. Увидеть Лондон, Париж, Вену. – На ее лице появляется улыбка. – Не хочешь показать мне фотки? Я с удовольствием посмотрела бы их. Ну, если у тебя есть время.

– Ох, конечно.

Я бегом поднимаюсь в свою комнату за ноутбуком, а затем усаживаюсь рядом с Венди на диван в гостиной и показываю летние фотографии. Прижавшись плечами друг к другу, мы просматриваем фотки Колизея, римских арок, катакомб, виноградников и холмов Тосканы, Флоренции, а также меня, пытающейся удержать падающую Пизанскую башню.

А следом за этим снимком появляется изображение Анджелы и Пена на крыше собора Святого Петра.

– Подожди, верни назад, – просит Венди, когда я быстро пролистываю ту фотографию.

И я неохотно возвращаюсь к ней.

– Боже, кто это? – выдыхает она.

Ее можно понять. Пен очень сексуальный. В его карих глазах и мужественном совершенстве лица есть что-то невероятно притягательное. Но, черт побери, и Венди туда же?

– Парень, с которым мы познакомились в Риме, – отвечаю я.

Ну, это самое близкое к правде, что я могу сказать, не выдавая все подробности романа Анджелы и ее тайного, «поклянись, что никому не скажешь, Клара», парня. Который, по ее же словам, оказался лишь летним увлечением. И с тех пор, как мы вернулись в Вайоминг, она старательно делает вид, словно вообще не знает, кто такой Пен.

– Я уже упоминала, что хочу побывать в Италии? – выразительно подняв брови, спрашивает Венди. – Ничего себе.

– Да, там много сексуальных парней, – соглашаюсь я. – Правда, потом они превращаются в пузатых мужчин средних лет с зачесанными назад волосами в костюмах от Армани, которые смотрят на тебя так и говорят: «Привет, как дела?»

Я старательно изображаю развратную итальянскую ухмылку, а затем приподнимаю подбородок и посылаю ей воздушный поцелуй.

– Фу! – Венди смеется.

Я закрываю ноутбук, радуясь, что отвлекла ее внимание от Пена.

– Вот такой была моя поездка в Италию. – Я похлопываю себя по животу. – И я набрала там около двух килограммов из-за пасты.

– Знаешь, это к лучшему. Раньше ты выглядела чересчур худой, – успокаивает Венди.

– Ну, спасибо.

– Что ж, не хочется портить веселье, но мне пора, – говорит она. – Мне еще столько всего нужно сделать до завтра.

Мы встаем с дивана, и я поворачиваюсь к ней, не в силах вдохнуть от предстоящего прощания.

– У тебя все получится в Вашингтоне. Уверена, тебе там очень понравится, и ты станешь лучшим ветеринаром в мире, но я буду скучать по тебе, – признаюсь я.

В ее глазах, как и в моих, блестят слезы.

– Мы же будем видеться на каникулах, да? К тому же ты можешь писать мне. Не пропадай.

– Не пропаду, обещаю.

Венди сжимает меня в объятиях.

– До встречи, Клара, – шепчет она. – Береги себя.

Когда она уходит, я забираю коробку и несу ее в свою комнату. Закрыв за собой дверь, опускаю коробку на кровать. И там, среди вещей, которые я одалживала Венди, нахожу кое-что и от Такера: рыболовную приманку, которую купила ему в магазине снастей в Джексоне, – он называл ее «Счастливая морковная приманка», – высохший полевой цветок из венка, который он сплел для меня, диск с песнями о ковбоях, полетах и любви, который я записала для него в прошлом году и который он слушал тысячи раз, хотя, наверное, считал песни банальными. Он вернул мне все это. И я злюсь из-за того, что это так сильно ранит меня и что я до сих пор цепляюсь за наши разрушенные отношения. Поэтому я прячу вещи обратно, заклеиваю коробку скотчем и убираю в дальний угол моей гардеробной. А затем мысленно прощаюсь с Такером.

«Клара», – раздается у меня в голове голос за мгновение до того, как меня окликают вслух.

Во дворе Стэнфордского университета собралось около полутора тысяч первокурсников и их родителей, но мое имя слышится громко и ясно. Я проталкиваюсь сквозь толпу, выискивая волнистые темные волосы и сияющие зеленые глаза. Вдруг люди расступаются в стороны, и я вижу его со спины, примерно в шести метрах от меня. Как всегда. И, как всегда, внутри меня словно звенит колокольчик узнавания.

– Кристиан! – поднеся руки ко рту, кричу я.

Он оборачивается, и мы устремляемся навстречу друг другу сквозь толпу. В мгновение ока мы оказываемся рядом, и мне едва удается скрыть за улыбкой счастливый смех от того, как хорошо вновь оказаться вместе после столь долгой разлуки.

– Привет, – громко говорит он, чтобы его не заглушили голоса окружающих. – Так круто, что мы с тобой встретились

– Да, очень круто.

До этой минуты мне и в голову не приходило, как сильно я по нему скучала. Все мои мысли занимали другие люди – мама, Джеффри, Такер, папа, а также осознание того, с чем приходится попрощаться. Но сейчас… Кажется, будто привычная боль вдруг прошла, и на душе вновь стало спокойно. В такие моменты понимаешь, как сильно на самом деле боль терзала тебя. Я так скучала по нашему мысленному общению. По его лицу. И улыбке.

– Я тоже скучал по тебе, – ошеломленно произносит он, наклоняясь к моему уху, чтобы я смогла его расслышать.

От его теплого дыхания по шее расползаются мурашки. Я неловко отступаю назад, окутанная возникшим смущением.

– Как жилось в глуши? – удается выдавить мне, потому что больше ничего не приходит в голову.

Его дядя каждое лето увозит Кристиана в горы, подальше от Интернета, телевизора и других отвлекающих факторов, где они усиленно практикуются в призыве венца, полетах и других ангельских навыках. Кристиан называет это «летним лагерем» и делает вид, словно побывал в военной учебке.

– Да как и всегда, – сообщает он. – Но Уолтер показался мне еще более требовательным, чем обычно. Он поднимал меня на рассвете и заставлял пахать в поте лица.

– Почему… – начинаю я, но обрываю себя.

«Зачем он тебя так натаскивает?»

«Я расскажу тебе позже, хорошо?» – вдруг посерьезнев, отвечает он.

– Как в Италии? – добавляет он вслух, чтобы другим не показалось странным, что мы молча стоим друг напротив друга, пока ведем мысленный разговор.

– Интересно, – отвечаю я.

Что, наверное, можно посчитать преуменьшением года.

И именно в этот момент рядом с нами появляется Анджела.

– Привет, Крис, – говорит она и кивает ему в знак приветствия. – Как дела?

Он указывает на толпу возбужденных первокурсников, толпящихся вокруг нас.

– Кажется, только сейчас я действительно осознал, что поступил в Стэнфорд.

– О, прекрасно тебя понимаю, – отвечает она. – Я даже ущипнула себя, пока мы ехали по Палм-драйв. В каком общежитии тебя поселили?

– В «Седро».

– А мы с Кларой живем в «Робл». Кажется, это на другой стороне кампуса.

– Да, все верно, – подтверждает он. – Я проверил.

Кажется, он рад, что наши общежития находятся по разные стороны кампуса. Наверное, думает, что мне не понравится, если он будет постоянно рядом и сможет невольно улавливать мои мысли. Ему хочется дать мне немного пространства.

Я мысленно сжимаю его в объятиях.

«А это еще зачем?» – удивленно спрашивает он.

– Нам нужны велосипеды, – объявляет Анджела. – Кампус просто огромный. К тому же у всех есть велосипеды.

«Просто я рада, что ты здесь», – отвечаю я Кристиану.

«Я тоже рад быть здесь».

«Я рада, что ты рад».

И мы улыбаемся друг другу.

– Эй, вы что, тайком переговариваетесь? – возмущается Анджела, а потом тоже мысленно и так громко, как только может, добавляет:

«Потому что это безумно раздражает».

Кристиан удивленно смеется.

«И когда это она научилась мысленно общаться?»

«Когда я начала учить ее. Надо же нам было чем-то заниматься во время одиннадцатичасового перелета».

«Ты действительно считаешь, что это хорошая идея? Она и так довольно громкая», – шутит он, хотя, на мой взгляд, ему просто не нравится, что Анджела станет участницей наших тайных бесед. Ведь они происходили только между нами. Были нашим секретом.

«Пока она не научилась принимать мысли, – успокаиваю его я. – Только передавать их».

«Значит, она может говорить, но никого не услышит. Какая ирония».

«Раздража‐а‐ает», – встревает Анджела и, скрестив руки на груди, смотрит на него.

Мы оба заливаемся смехом.

– Прости, Эндж. – Я обнимаю ее одной рукой. – Нам с Кристианом нужно многим поделиться.

На ее лице мелькает беспокойство, но оно исчезает так быстро, что я не уверена, не померещилось ли мне.

– На мой взгляд, это невежливо, – говорит она.

– Ладно, ладно. Никаких мысленных бесед. Мы поняли.

– По крайней мере, до тех пор, пока я не начну в них участвовать. А это случится довольно скоро. Я постоянно тренируюсь.

– Не сомневаюсь, – отвечает Кристиан.

Я замечаю усмешку в его глазах и еле сдерживаю улыбку.

– Ты уже познакомился со своим соседом по комнате? – спрашиваю я.

Он кивает.

– Да, его зовут Чарли. Он хочет стать программистом и все свободное время проводит за Xbox. А ты?

– Мою соседку зовут Вань Чэнь, и она очень серьезно относится к учебе, – рассказываю я. – Она показала мне свое расписание, и по сравнению с ней я настоящая бездельница.

– Как будто это тебя удивляет, – замечает Анджела.

– А ты уже узнала, с кем живешь? – спрашивает ее Кристиан.

«Кто эта бедная беззащитная девушка?» – мысленно добавляет он, вынуждая меня хихикнуть.

– У меня целых две соседки по комнате. Вот такая я счастливица, – говорит Анджела. – И они настоящие блондинки.

– Эй! – возмущенно вскрикиваю я из-за ее пренебрежительного отношения к блондинкам.

– Да у них только парни на уме. Одна из них собирается стать специалистом по связям с общественностью, что бы это ни значило, а вторая еще не определилась.

– Нет ничего плохого в том, что она не определилась.

Смутившись из-за того, что и сама еще не выбрала будущую профессию, я кошусь на Кристиана.

– Я тоже еще не определился, – заявляет он.

Мы с Анджелой потрясенно пялимся на него.

– Что в этом такого?

– Я предполагала, что ты выберешь «Управление предприятием», – отвечает Анджела.

– Почему это?

– В костюме с галстуком ты выглядишь потрясающе, – излишне слащаво говорит она. – Просто красавчик. Тебе стоит использовать свои сильные стороны.

Но он не ведется на ее слова.

– Пусть предприятиями управляет Уолтер. Мне это неинтересно.

– А что интересно? – спрашивает Анджела.

– Ну, это мне еще предстоит выяснить.

Он пристально смотрит на меня, и золотые искорки в его глазах вспыхивают на свету. Я чувствую, как жар приливает к моим щекам.

– Кстати, а где Уолтер? – пытаюсь я сменить тему.

– Он с Билли.

Повернувшись, Кристиан указывает на участок, отведенный специально для родителей. И я тут же замечаю увлеченных друг другом Уолтера и Билли.

– Они очень милая пара, – говорю я, когда Билли смеется и кладет руку на плечо Уолтера. – Но я крайне удивилась, когда Билли позвонила мне и сказала, что они собираются пожениться. Этого я уж точно не ожидала.

– Подождите, они собираются пожениться? – восклицает Анджела. – Когда?

– Уже поженились, – поправляет Кристиан. – В июле. На поляне в горах. И это стало неожиданностью для всех.

– Я даже не знала, что они любят друг друга, – выпаливаю я, чтобы не дать Анджеле пошутить о том, что мы с Кристианом теперь в какой-то степени брат и сестра, ведь наши опекуны поженились.

– Ох, они очень любят друг друга, – говорит Кристиан. – И, хотя они стараются вести себя скромно, Уолтер все время думает о ней. Громко. Представляя разное количество одежды на теле. Ну, думаю, вы понимаете, о чем я.

– Да уж. Можешь мне не рассказывать. Мне хватило и того, что я уловила из мыслей Билли на этой неделе. У вас дома есть медвежья шкура?

– Черт, теперь я ни за что не буду сидеть в гостиной, – застонав, отвечает он.

Хотя на самом деле он рад за Уолтера и Билли. И считает, что это только на пользу его дяде. Отвлекает от других дел.

«Каких дел?» – интересуюсь я.

«Позже, – просит он. – Я все расскажу тебе немного позже».

Анджела раздраженно вздыхает.

– Боже, ребята. Вы же обещали этого не делать.

После приветственной речи, посвященной тому, как мы должны гордиться собой, какие большие надежды на нас возлагают и каким огромным количеством ресурсов мы сможем воспользоваться на «Ферме» – так называют Стэнфорд, – нас отправляют в общежития, чтобы мы могли поближе познакомиться с другими студентами.

А значит, пришло время попрощаться с родителями и отпустить их домой. Анна, мама Анджелы, которая все это время сохраняла спокойствие, а на протяжении поездки в полторы тысячи километров читала Библию, внезапно начинает реветь. Мне это кажется милым, но Анджела заливается краской от стыда и быстро уводит ее на парковку. Мне бы хотелось, чтобы моя мама сейчас была здесь и плакала из-за предстоящей разлуки.

Билли вновь ободряюще обнимает меня за плечи.

– Покажи им всем, малышка, – говорит она, а затем уходит к машине.

Я выбираю в гостиной общежития диван поудобнее и старательно делаю вид, будто изучаю узоры на ковре, пока остальные студенты плача прощаются со своими родителями. Через некоторое время появляется парень с короткими крашеными волосами, занимает место напротив меня и кладет на кофейный столик большую стопку папок.

– Я Пирс, – улыбнувшись и протянув мне руку, представляется он.

– Клара Гарднер.

Он кивает.

– Кажется, я видел твое имя в нескольких списках. Ты ведь из крыла «Б»?

– Да, с третьего этажа.

– Я – КурЗ в «Робл», – говорит он.

Я в недоумении смотрю на него.

– Это сокращенно от «куратор здоровья». Что-то вроде медбрата общежития. Тот, к кому все приходят за лейкопластырем.

– А, понятно.

Он так пристально смотрит на меня, что я невольно задаюсь вопросом, не остались ли у меня на лице пятна от еды.

– Что? У меня на лбу появилась татуировка «Невежественный первокурсник»? – спрашиваю я.

Пирс улыбается и качает головой.

– Ты не выглядишь напуганной.

– А должна?

– Первокурсники обычно выглядят напуганными первую неделю и бродят по кампусу как потерявшиеся щенки. Но не ты. Ты кажешься уверенной, словно все держишь под контролем.

– Ох. Спасибо, – благодарю я. – Не хочется тебя расстраивать, но я просто хорошо притворяюсь. На самом деле я очень нервничаю.

Хотя это не так. Просто по сравнению с падшими ангелами, похоронами и лесными пожарами Стэнфорд не так уж и страшен. К тому же здесь все так знакомо: привычный запах выхлопных газов, смешанный с ароматом эвкалиптов и ухоженных роз, пальмы, гул от железной дороги, доносящийся издалека, и те же привычные растения, которые я не раз видела за окном, пока росла.

Меня сейчас пугает темная комната без окон из видения, то, что в ней произойдет, и то, что произошло, пока я там не спряталась. А вдруг все последующие сто лет моей жизни одно видение будет сменяться другим? Вот что действительно страшно. И вот о чем я стараюсь не думать.

Пирс пишет пятизначный номер на стикере и протягивает его мне.

– Позвони, если тебе что-то понадобится. И я прибегу на помощь.

«Кажется, он флиртует», – думаю я, забирая стикер.

– Хорошо.

В этот момент в комнату врывается Анджела, вытирая руки об обтянутые легинсами бедра, словно пытается стереть эмоции своей матери. Но, увидев Пирса, тут же останавливается.

На ее лице тоже нет и следа от испуга. Скорее уж желание покорить мир или хотя бы университет.

– Зербино, Анджела, – деловито говорит она, когда Пирс открывает рот, чтобы поздороваться с ней. – В этой стопке есть что-то для меня? – продолжает подруга, косясь на папки, лежащие на столе.

– Да, конечно, – отвечает Пирс и начинает быстро перебирать папки, пока не добирается до буквы «З». Выудив одну для Анджелы, он следом достает и ту, что предназначалась мне, а затем встает и смотрит на часы. – Что ж, скоро увидимся, девушки. Устраивайтесь поудобнее. Думаю, мы начнем ознакомительное собрание минут через пять.

– Что это? – показывая на стикер, интересуется Анджела, когда он отходит.

– Номер Пирса. – Я перевожу взгляд на его удаляющуюся спину. – Он обещал примчаться на помощь по первому зову.

Она оглядывается на него через плечо с задумчивой улыбкой.

– Ох, серьезно? А он симпатичный.

– Наверное.

– Точно, как я могла забыть. Ты до сих пор смотришь только на Такера. Или уже на Кристиана? Я не успеваю за тобой.

– Эй. Полегче, – возмущаюсь я. – Ты сегодня настоящая грубиянка.

Черты ее лица смягчаются.

– Прости. Я просто нервничаю. Мне нелегко привыкнуть к переменам, даже к приятным.

– Правда? Ни за что бы не поверила.

Она плюхается на диван рядом со мной.

– А ты выглядишь расслабленной.

Я закидываю руки за голову и зеваю.

– Я решила поменьше волноваться по поводу и без. И собираюсь начать новую жизнь. Сейчас. – Я роюсь в сумке и, выудив оттуда смятый лист, передаю ей. – Взгляни на мое предварительное расписание.

Ее глаза быстро порхают по бумаге.

– О, вижу, ты последовала моему совету и тоже записалась на вводный курс гуманитарных наук. Поэты преображают мир. Тебе понравится, обещаю, – заверяет она. – Толковать поэзию легко, ведь ты можешь придать ей практически любое значение. Этот предмет покажется тебе проще летней прогулки.

Что-то я в этом сомневаюсь.

– Хм, – нахмурившись, продолжает Анджела. – История искусств? – Выгнув бровь, она косится на меня. – Наука и техника в современном обществе? Введение в киноведение? Современный танец? Не слишком ли большое разнообразие, Клара?

– Мне нравится искусство, – оправдываюсь я. – Ты любишь историю, поэтому легко выбрала предметы. Но я…

– Не определилась, – заканчивает она.

– Да. Я не знала, что взять, поэтому доктор Дэй предложила мне записаться на все предметы, где еще есть места, а потом отказаться от тех, что не понравятся. Посмотри на этот. – Я указываю на последний предмет в списке.

– Легкая атлетика, – читает она. – Практика счастья.

– Верно, практика счастья.

– У тебя будут уроки по счастью? – спрашивает она таким тоном, будто это самый дурацкий курс во вселенной.

– Мама сказала, что я буду счастлива в Стэнфорде, – объясняю я. – И именно этого я и хочу. Найти свое счастье.

– Ты молодец. Что выбрала столько предметов. Хоть они и странные.

– Знаю, – серьезно говорю я. – Но пора уже перестать держаться за прошлое и открыться новому.

2
Бегущий оркестр

Ночью я просыпаюсь от стука в дверь.

– Кто там? – настороженно спрашиваю я.

Снаружи доносятся музыка, крики и торопливые шаги. Мы с Вань Чэнь садимся в кроватях и обмениваемся встревоженными взглядами, а затем я выскальзываю из кровати и открываю дверь.

– Подъем, первокурсники! – бодро возвещает девушка с ожерельем из зеленых неоновых палочек и в клоунском разноцветном парике. – Натягивайте обувь, – и на выход, – усмехнувшись, добавляет она.

Когда мы оказываемся на улице, перед нами предстает картина, которую можно увидеть лишь в фильмах, когда показывают галлюцинации наркоманов. Стэнфордский оркестр марширует по большей части в нижнем белье, а также в светящихся в темноте браслетах и ожерельях. Они гудят в трубы, отбивают ритм на барабанах и звенят тарелками. Школьный талисман в огромном зеленом костюме мечется между ними, словно сумасшедший. А следом, толкаясь, смеясь и крича, бегут полуодетые и украшенные светящимися браслетами первокурсники. К тому же на улице невероятно темно, словно кто-то специально выключил все фонари. Я оглядываюсь в поисках Анджелы и замечаю ее, стоящую с недовольным лицом рядом с двумя блондинками. Видимо, это ее соседки по комнате.

– Привет! – кричит Анджела, когда я пробираюсь к ним. – У тебя на голове гнездо!

– Это какое-то безумие! – восклицаю я и пытаюсь расчесать спутанные от сна волосы пальцами, но у меня ничего не выходит.

– Что? – еще громче спрашивает она.

– Это какое-то безумие! – повторяю я, но вокруг слишком громко.

Одна из соседок Анджелы, разинув рот, тычет пальцем мне за спину. Я оборачиваюсь и вижу парня в маске, закрывающей все лицо, которая похожа на те, что используют мексиканские рестлеры. В темноте видно лишь блестящий золотистый рисунок. И больше ничего.

– Мои глаза, мои глаза! – кричит Анджела, и мы начинаем истерически хихикать.

Но тут песня заканчивается, но вместо того, чтобы начать следующую, оркестр заставляет нас бежать.

– Бегите, бегите, маленькие первокурсники! – кричат нам.

И мы устремляемся вперед, как сбитые с толку, напуганные телята. Когда мы наконец останавливаемся, я понимаю, что оказались у соседнего общежития. Оркестр вновь начинает играть, и через пару мгновений еще одна группа сонных и сбитых с толку первокурсников появляется из дверей.

Поняв, что Анджелы нет рядом, я оглядываюсь по сторонам. Но вокруг слишком темно и слишком много людей, так что мне не удается ее отыскать. Правда, я замечаю одну из ее соседок в нескольких шагах от меня. Я машу ей рукой. Она улыбается и проталкивается ко мне, явно радуясь при виде знакомого лица. Несколько минут мы медленно покачиваемся под музыку, но затем она наклоняется ко мне и кричит прямо в ухо:

– Я Эми. Ты ведь подруга Анджелы из Вайоминга?

– Верно. Я Клара. А ты откуда?

– Из Феникса! – Она крепче обхватывает себя руками. – Как же холодно.

Внезапно толпа вновь устремляется вперед. В этот раз я стараюсь держаться поближе к Эми и не думать о том, как сильно это все напоминает мое видение. Ведь я сейчас бегу в темноте, не зная, куда и что предстоит делать. И, хотя все вокруг веселятся, мне это кажется немного жутким.

– Ты понимаешь, где мы находимся? – тяжело дыша, спрашиваю я у Эми, когда мы останавливаемся во второй раз.

– Что? – переспрашивает она, явно не расслышав меня.

– Где мы находимся? – кричу я.

– Ой. – Она качает головой. – Понятия не имею. Думаю, они заставят нас оббежать весь кампус.

А ведь во время экскурсии нам рассказывали, что в Стэнфорде самый большой кампус в мире, если не считать какой-то российский университет.

Видимо, ночь будет долгой.

Так как Анджелы и ее второй соседки по комнате, которую, по словам Эми, зовут Робин, все еще нигде не видно, мы с Эми стараемся держаться рядом, танцуя, смеясь над голым парнем и выкрикивая все, что приходит в голову. За последующие полчаса я узнаю, что у нас много общего. Она, как и я, воспитана матерью-одиночкой, имеет младшего брата и в восторге от того, что на завтрак в столовой «Робл» подают картофельные шарики. К тому же нас обеих пугают крошечные, вызывающие клаустрофобию душевые кабинки в ванных, и мы обе мучаемся с непослушными волосами.

Думаю, мы вполне можем подружиться. И у меня без особых усилий появится первая подруга в Стэнфорде. От осознания этого мне даже становится легче бежать.

– Какую ты выбрала специальность? – спрашивает она, пока мы движемся в толпе.

– Я еще не определилась, – отвечаю я.

– Я тоже! – радостно восклицает Эми.

И от этого нравится мне еще больше. Но тут случается катастрофа. Когда до следующего общежития остается несколько метров, Эми спотыкается и летит на тротуар, размахивая руками и ногами. Я старательно ограждаю ее от несущихся вперед первокурсников, а затем опускаюсь на тротуар рядом. Похоже, все плохо. Это можно сказать уже по тому, как побледнело ее лицо и с какой силой она сжимает лодыжку.

– Я оступилась, – стонет она. – Боже, как же глупо.

– Можешь встать? – спрашиваю я.

Она пытается опереться на ногу, и ее лицо становится еще белее. После чего Эми вновь приземляется на тротуар.

– Ну, судя по всему, нет, – заключаю я. – Никуда не уходи. Сейчас вернусь.

Я направляюсь к толпе в поисках того, кто хоть как‐нибудь сможет мне помочь, и, к счастью, замечаю неподалеку Пирса. Видимо, пришло время применить его навыки «медбрата в общежитии». Подбежав к нему, я стучу его по руке, чтобы привлечь внимание. А он при виде меня расплывается в улыбке.

– Веселишься? – кричит он.

– Мне нужна твоя помощь, – так же громко отвечаю я.

– Что?

Поняв, что пытаться перекричать толпу бесполезно, я хватаю его за руку и тащу к Эми, а затем показываю на лодыжку, которая уже начинает распухать. Пирс опускается на колени и несколько минут ощупывает ее ногу. Значит, у него есть начальная медицинская подготовка.

– Думаю, это растяжение связок, – объявляет он. – Я найду кого-нибудь, чтобы отвести тебя обратно в «Робл», где мы сможем приложить тебе лед. А утром придется отправиться в «Ваден» – студенческую клинику – и сделать рентген. Подожди немного, хорошо?

Он уходит в поисках более тихого места, чтобы позвонить друзьям. А через мгновение оркестр заканчивает свою песню и убегает дальше, уводя за собой толпу и позволяя мне наконец расслышать собственные мысли.

Эми начинает плакать.

– Очень больно? – опускаясь на землю рядом с ней, спрашиваю я.

– Нет, – всхлипывает она, вытирая нос рукавом толстовки. – Вернее, да, мне очень больно, но я плачу не из-за этого. А потому, что оказалась настолько глупой, что сунула ноги в шлепанцы, хотя нам сказали надеть кроссовки. Учеба только началась. Мы еще даже на занятия не ходили. А теперь придется прыгать на костылях, и все будут называть меня чудачкой, которая умудрилась подвернуть ногу.

– Никто не станет так о тебе думать. Серьезно, – успокаиваю я. – Уверена, ты не единственная, кто сегодня получит травму. Вся эта затея довольно безумная.

Она качает головой, отчего ее непослушные светлые локоны рассыпаются по плечам.

– Мне хотелось начать учебу совершенно по-другому, – выдыхает она дрожащими губами и закрывает лицо руками.

Я оглядываюсь по сторонам. Толпа убежала достаточно далеко, и теперь до нас доносятся лишь приглушенные крики. Пирс стоит у общежития спиной к нам, разговаривая по телефону. Вокруг темнота и никого нет.

Я осторожно опускаю руку на лодыжку Эми. Она тут же напрягается, словно даже такое легкое прикосновение причиняет ей боль, но не поднимает головы. Благодаря своей эмпатии я чувствую не только ее боль, но и самобичевание за то, что угробила свою репутацию, а вдобавок к этому физически ощущаю, как отрываются связки от ее кости. И сразу становится понятно, что это очень тяжелая травма. Возможно, она проходит на костылях весь семестр.

«Но я могу ей помочь», – думаю я.

Я уже исцеляла людей. Маму – после нападения Семъйязы. Такера – после нашей автомобильной аварии, когда мы возвращались с выпускного. Но тогда я призывала венец полностью, отчего волосы и кожа светились словно фонарь. Интересно, можно ли ограничить венец, например, призвать его только в руки, а затем воспользоваться силой так, чтобы этого никто не заметил?

Радуясь, что вокруг стало намного тише, я отбрасываю все мысли и концентрируюсь на правой руке. «Только в пальцах, – думаю я. – Мне нужно призвать венец только на кончики пальцев. Хотя бы раз». Я так сильно концентрируюсь, что с виска стекает капелька пота, падая на бетон. Через несколько мгновений на кончиках пальцев появляется тусклое сияние, которое с каждой секундой разгорается все сильнее. Я прижимаю руку к лодыжке Эми. А затем направляю к ней тоненькую струйку силы. Она не очень большая и вытекает медленно, но, надеюсь, даже эта малость поможет ей.

Эми всхлипывает в последний раз и успокаивается. Я отстраняюсь и перевожу взгляд на ее лицо. Трудно сказать, помогло ей мое вмешательство или нет.

Через несколько секунд к нам возвращается Пирс.

– Мне так и не удалось никого найти, кто мог бы увезти тебя в общежитие, – с извиняющимся видом говорит он. – Я собираюсь сбегать за своей машиной, но она припаркована на другой стороне кампуса, так что это займет некоторое время. Как ты себя чувствуешь?

– Мне получше, – признается она. – И нога болит чуть меньше.

Он снова опускается на колени рядом с ней, а затем ощупывает лодыжку.

– Если честно, она выглядит намного лучше, да и опухоль спала. Наверное, это все-таки простой вывих. Попробуй наступить на нее.

Эми встает и осторожно переносит вес на травмированную ногу. Мы с Пирсом наблюдаем, как она делает несколько неуверенных шагов, а затем поворачивается к нам.

– Сейчас и правда намного лучше, – объявляет она. – Боже, я что, раздула из мухи слона? – Она смеется, и в ее голосе слышится облегчение.

– Давай отведем тебя в твою комнату, – бормочу я. – Тебе все еще нужно приложить лед. Верно, Пирс?

– Абсолютно верно, – подтверждает он.

Мы подходим к Эми с двух сторон и медленно ведем ее обратно в общежитие.

– Спасибо, что помогла мне сегодня, – говорит Эми после того, как я помогаю ей устроиться на кровати с туго перемотанной ногой и мешком льда. – Не знаю, что бы я без тебя делала. Ты – моя спасительница.

– Не за что, – отвечаю я и расплываюсь в ликующей улыбке.

«Я действительно помогла ей», – думаю я, вернувшись в свою комнату. Солнце почти взошло, но Вань Чэнь еще не вернулась. Я ложусь на свою узкую двуспальную кровать и разглядываю разводы на потолке. Мне хочется спать, но в крови бушует адреналин от призыва венца на виду у всех. Но у меня получилось. «Я это сделала», – крутится в голове мысль. Я исцелила Эми. И внутри все сжимается от этого невероятного чувства. Словно я сделала нечто правильное.

А в голове возникает еще одна безумная идея.

– Я тут подумала и решила, что хочу перевестись на курсы начальной медицинской подготовки.

Доктор Дей, консультант по учебным вопросам в «Робл-Холле», поднимает глаза от компьютера. На ее лице не отражается чрезмерного удивления от того, что я минуту назад ворвалась к ней в кабинет и объявила, что собираюсь стать врачом. Она лишь кивает и просит подождать, пока загрузится мое расписание.

– Если ты планируешь получить начальную медицинскую подготовку, то тебе необходимо записаться не только на курс биологии или анатомии, но и на курс углубленного изучения химии, – говорит она. – Это обязательное условие для большинства других необходимых предметов, и если ты не пройдешь курс химии, то придется ждать до следующей осени, чтобы записаться на основные предметы.

– Хорошо, – соглашаюсь я. – Мне нравится химия. В прошлом году я даже выбрала углубленный курс химии в школе.

Она смотрит на меня поверх очков.

– Здесь все окажется намного сложнее, – предупреждает она. – Уроки проводятся три раза в неделю, вдобавок к ним дважды в неделю проводятся семинары под руководством помощника преподавателя, и плюс ко всему этому два часа в неделю необходимо проводить в лаборатории. Да и все дальнейшее обучение потребует много сил и времени. Ты готова к этому?

– Я справлюсь, – заверяю я, чувствуя, как по телу проносится дрожь возбуждения и странная уверенность в своем выборе.

В голове тут же вспыхивает воспоминание, насколько правильным казалось применить свою силу, чтобы излечить лодыжку Эми. Если я стану врачом, то буду общаться с людьми, которые больше всего нуждаются в помощи. И смогу помогать им. Смогу исцелять болячки этого мира.

Я улыбаюсь доктору Дэй, и она расплывается в ответной улыбке.

– Это то, чего мне очень хочется, – говорю я.

– Тогда ты на верном пути, – отвечает она. – Смело иди вперед.

Все по-разному восприняли новость, что я неожиданно решила получить начальную медицинскую подготовку. Вань Чэнь, которая заранее готовилась к поступлению и давно выбрала профессию, отреагировала так, словно я стала ее главной конкуренткой. Несколько дней она старательно делает вид, что меня не существует, поэтому практически не разговаривает со мной. А затем оказывается, что мы с ней вместе посещаем углубленный курс химии, в которой я очень сильна, и она тут же оттаивает. Я даже слышала, как она говорила своей матери на китайском языке, что живет с «очень умной и хорошей девушкой». И мне приходится приложить все усилия, чтобы не улыбнуться от этих слов.

Анджела пришла в восторг от моей идеи стать врачом, объявив:

– Это очень круто. На мой взгляд, мы должны использовать наш дар во благо, а не старательно делать вид, что мы простые смертные, когда дело не касается ангельских поручений. И если ты, слава богу, спокойно относишься к крови, гною и внутренностям – на что я совершенно не могу смотреть, – то не должна упускать такой возможности.

А вот Кристиану это показалось плохой идеей.

– Врачом? – переспрашивает он, когда я делюсь с ним своими планами. – Но почему?

Я рассказываю ему о пробежке с оркестром, об исцеленной лодыжке Эми и о своем последующем озарении, ожидая, что он впечатлится этой историей. Порадуется за меня. Приободрит. Но вместо этого он хмурится.

– Ты не рад, – замечаю я. – Что не так?

– Это слишком рискованно.

По его лицу видно, что он хочет сказать что-то еще, но мы стоим посреди тротуара перед книжным магазином кампуса, где случайно столкнулись, когда я выходила с охапкой поэтических сборников для гуманитарного класса, а также пятикилограммовым учебником «Химия: наука перемен», который и вызвал этот разговор.

«Тебя могут увидеть, когда ты призовешь венец», – раздается его голос у меня в голове.

«Не переживай. Я же не собираюсь ходить по улице и лечить всех встречных, – успокаиваю я. – Мне показалось, это отличная карьера, вот и все. В этом нет ничего особенного».

Хотя я это воспринимаю совершенно по-другому. Меня не покидает чувство, что у меня наконец появилось свое – не знаю, как еще сказать, – предназначение, которое не привязано к тому, что во мне течет ангельская кровь, но при этом использует ее преимущества. И это кажется мне правильным.

Он вздыхает.

«Я все понимаю, – говорит Кристиан. – И тоже хочу помогать людям. Но мы не должны привлекать к себе внимания, Клара. Тебе повезло, что девушка, которую ты исцелила, ничего не заметила. Как бы ты ей все объяснила? Что бы сделала, если бы она стала ходить по кампусу и рассказывать о твоих волшебных, светящихся руках?»

У меня нет ответа на этот вопрос.

«Но она ничего не заметила, – вздернув подбородок, защищаюсь я. – И я буду осторожна. Стану призывать венец, только когда удостоверюсь, что этого никто не увидит. А в остальных случаях стану назначать лечение и медицинские препараты. Я хочу стать врачом, потому что умею исцелять людей. Так почему мне нельзя использовать свой дар?»

Мы еще несколько минут мысленно спорим друг с другом, стоя посреди тротуара, пока не понимаем, что все равно останемся при своих мнениях.

– Мне пора идти, – наконец говорю я, стараясь сдержать обиду. – Еще нужно решить пару задач по квантовой механике. Надеюсь, ее ты не считаешь опасной для меня?

– Клара… – начинает Кристиан. – Я рад, что ты определилась с профессией, но…

«Один промах может загубить все, – мысленно продолжает он. – Стоит хоть раз тебя увидеть не тому человеку, как они поймут, кто ты такая, и придут за тобой».

Я качаю головой.

«Я не стану всю жизнь трястись от страха из-за Чернокрылых монстров. Мне хочется жить нормальной жизнью, Кристиан. Не думай, что я стану призывать венец при каждом удобном случае, но и не стану сидеть и ждать, пока появится новое видение, указывающее, что мне делать».

При слове «видение» его вновь охватывает беспокойство, и я вспоминаю, что он обещал мне что-то рассказать. Но сейчас мне ничего не хочется слушать. Я слишком обижена на него.

Я перекладываю тяжеленную стопку книг в другую руку.

– Мне пора бежать. Еще увидимся.

– Хорошо, – выдавливает он. – До встречи.

Но по дороге в общежитие меня не покидает чувство, будто надо мной зависла черная туча.

И, как бы я ни уверяла всех, что не желаю бояться, на самом деле мне всегда приходится от чего-то убегать.

3
Белая ограда

В этот раз в темноте я оказалась не одна. Позади меня слышится дыхание другого человека.

Мне все еще не удается что-то увидеть или определить, где мы находимся, хотя я уже сотни раз оказывалась в этом видении. Вокруг царит полнейшая темнота. Я стараюсь не шуметь, не двигаться и даже не дышать, поэтому трудно определить, что это за место. Скошенный, застеленный ковром пол. В воздухе витает запах опилок и свежей краски, а еще намек на мужской аромат, наподобие дезодоранта или лосьона после бритья. А теперь еще и чье-то дыхание. Причем очень близко. Стоит мне повернуться и вытянуть руку, как я дотронусь до него.

Над головой раздаются тяжелые и гулкие шаги, словно что-то спускается по деревянной лестнице. Все мышцы напрягаются. Нас обнаружат, понимаю я. Мне сотни раз являлось это в видениях. То, что произойдет прямо сейчас. Мне хочется покончить с этим, призвать венец. Но я сдерживаюсь в надежде оттянуть этот миг. Во мне все еще жива надежда.

За спиной раздается какой-то странный, пронзительный звук, что-то среднее между кошачьим воем и птичьим криком. Я поворачиваюсь на него.

И на мгновение повисает тишина.

А затем меня ослепляет вспышка света. Я непроизвольно отшатываюсь назад.

– Клара, ложись! – кричит кто-то, и, несмотря на безумие происходящего, я мгновенно понимаю, кто находится со мной рядом, потому что узнаю этот голос где угодно.

А затем не задумываясь я прыгаю вперед, потому что какая-то часть меня не сомневается, что мне нужно бежать отсюда.

Меня будит солнечный луч, подающий на лицо. И мне требуется несколько секунд, чтобы осознать, что я нахожусь в своей комнате в общежитии «Робл-Холл». Солнце уже встало, и вдалеке виднеются колокола мемориальной церкви. Воздух наполнен ароматом стирального порошка и карандашного грифеля. Я прожила в Стэнфорде уже больше недели, но все еще не воспринимаю эту комнату домом.

Ноги запутаны в простыне. Видимо, я действительно пыталась убежать. С минуту я просто лежу в кровати, делая глубоки вдохи, чтобы успокоить бешено колотящееся сердце.

Кристиан тоже там. В видении. Рядом со мной.

«И почему меня это удивляет? – продолжая дуться на него, думаю я. – Он присутствовал во всех моих видениях, так почему это должно было стать исключением?»

На самом деле это даже немного успокаивает.

Я сажусь и смотрю на Вань Чэнь. Она, еле слышно посапывая, спит на своей кровати, установленной у другой стены. Выпутавшись из простыней и стараясь не шуметь, я натягиваю джинсы и толстовку, а затем собираю волосы в конский хвост.

Когда я выхожу на улицу, то замечаю на фонарном столбе возле общежития большую птицу. Ее темная фигура четко выделается на фоне серого неба, освещенного первыми лучами солнца. Она поворачивает голову и смотрит на меня. Я останавливаюсь.

У меня никогда не складывались отношения с птицами. Еще до того, как мама рассказала мне об ангельской крови, я заметила, что птицы замолкают при моем приближении, а иногда они даже кружили вокруг меня, но стремясь не атаковать, а скорее рассмотреть поближе. Думаю, из-за того, что у меня есть крылья и перья, хоть они и скрыты от глаз большую часть времени, я и привлекаю внимание других крылатых существ.

Однажды мы с Такером устроили пикник в лесу. Когда мы разложились, то заметили, что наш плед окружен птицами. И это были не привычные сойки, которые таскают вашу еду, а жаворонки, ласточки, крапивники и даже несколько поползней, которые, судя по словам Такера, очень редки. И все они расселись на ветках вокруг нашего пледа.

«Ты словно принцесса из диснеевского мультика, Морковка. Сейчас ты попросишь их сшить тебе платье или что-нибудь подобное?» – дразнил меня тогда Такер.

Но эта птица ведет себя совершенно иначе. Кажется, это ворон, судя по ее черным как смоль перьям и острому, слегка загнутому клюву. И сейчас он сидит на столбе и наблюдает за мной, воскрешая в памяти сцены из поэмы Эдгара Алана По.

Молчаливо. Внимательно. Осознанно.

Билли рассказывала, что Чернокрылые умеют превращаться в птиц. И лишь благодаря этому они способны летать, потому что давящая на них скорбь не дает им подняться в небо на своих крыльях. Так, может, эта птица – не обыкновенный ворон?

Я, прищурившись, смотрю на нее. Ворон приподнимает голову и смотрит на меня в ответ немигающими желтыми глазами.

Ужас ледяным потом скатывается по моей спине.

«Соберись, Клара, – говорю себе я. – Это всего лишь птица».

Посмеявшись над собственными страхами, я обхватываю себя руками, чтобы защититься от утренней прохлады, и устремляюсь прочь. За спиной раздается пронзительный, скребущий нервы птичий крик, от которого по коже расползаются мурашки. Но я не останавливаюсь. И, лишь сделав еще несколько шагов, оборачиваюсь и смотрю через плечо на фонарный столб.

Птица исчезла.

Я вздыхаю и мысленно твержу, что просто накрутила себя из-за видения. Поэтому выбрасываю все мысли о птице из головы и вновь начинаю идти. Только намного быстрее. Не успеваю я опомниться, как оказываюсь на другом конце кампуса под окном Кристиана. Я невольно начинаю расхаживать взад и вперед по тротуару, потому что и сама не могу понять, что я здесь делаю.

Мне уже давно следовало рассказать ему о видении, но я сильно злилась из-за его реакции на мое желание стать врачом. Правда, мне следовало рассказать ему обо всем еще до этого разговора. Мы живем в кампусе почти две недели, но еще ни разу не поднимали тему видений, предназначения или чего-то связанного с ангелами. Все это время мы старались вжиться в роли первокурсников и притворялись, что нет ничего важнее, чем запомнить имена преподавателей и номера аудиторий, чтобы не выглядеть полными идиотами в университете, где все остальные кажутся гениями.

Но пришла пора все рассказать. Мне необходимо поделиться этим. Вот только сейчас, судя по часам на телефоне, семь пятнадцать утра. Слишком рано для разговора в духе: «Ты не поверишь, но ты присутствуешь в моем видении!»

«Клара?» – раздается его сонный голос у меня в голове.

«Вот черт, прости. Не хотела тебя будить».

«Где ты?»

«На улице… под твоим окном».

Я набираю его номер, и он отвечает после первого же гудка.

– Что случилось? Ты в порядке?

– Не хочешь прогуляться? – спрашиваю я. – Понимаю, еще рано, но вдруг…

– Конечно, хочу, – отвечает он с улыбкой на лице, которую слышно даже через трубку. – Давай прогуляемся.

– Ох, хорошо.

– Только дай мне надеть брюки.

– Без проблем, – говорю я, радуясь, что он не видит, как покраснели мои щеки от мысли, что на нем сейчас лишь одни бо́ксеры.

– Я быстро.

Кристиан появляется через несколько минут со взъерошенными волосами, в джинсах и новенькой толстовке с логотипом Стэнфорда. Он сдерживается и не тянется меня обнять, но все же рад меня видеть, несмотря на нашу ссору у книжного магазина. Он хочет извиниться и сказать, что поддержит любую мою идею.

Вот только ему не обязательно произносить все это вслух.

– Спасибо, – бормочу я. – Это очень важно для меня.

– Так что же произошло? – спрашивает он.

Еще бы понять, с чего начать разговор.

– Не хочешь ненадолго выбраться из кампуса?

– С удовольствием, – соглашается он, и в его зеленых глазах вспыхивает любопытство. – Первые занятия начнутся только в одиннадцать.

Я разворачиваюсь и шагаю к «Робл».

– Так давай прокатимся, – бросаю я через плечо.

И он срывается на бег, чтобы догнать меня.

Двадцать минут спустя мы уже петляем по улочкам Маунтин-Вью, где прошло мое детство.

– Улица Сострадания, – читает Кристиан название. Мы едем по центру городка, куда я завернула в поисках моего любимого кафе, где делают такие восхитительные пончики с кленовым сиропом, что хочется плакать от удовольствия. – Церковная улица. Улица Надежд. Мне кажется или тут есть какая-то связь?

– Это всего лишь названия, Кристиан. Но, думаю, кому-то показалось смешным расположить здание администрации на улице Кастро между Церковной и улицей Сострадания. Но на этом все.

Я смотрю в зеркало заднего вида и едва ли не вздрагиваю от неожиданности, встретившись с пристальным взглядом.

И тут же отвожу глаза.

Не знаю, чего он ожидает от меня теперь, когда я официально одинока. Как и того, чего жду от себя я сама. Поэтому до сих пор не понимаю, как себя вести.

– Я ничего не жду от тебя, Клара, – не глядя на меня, говорит он. – Если хочешь погулять вместе, я рад. Если решишь, что тебе нужно пространство, я не буду настаивать.

Эти слова приносят облегчение. Мы не станем торопиться и попытаемся разобраться, что на самом деле означает «мы созданы друг для друга». Нам не нужно спешить. Для начала мы можем просто дружить.

– Спасибо, – благодарю я. – И поверь, я бы не стала предлагать прогуляться, если бы не хотела провести с тобой время.

Мне хочется добавить: «Ты же мой лучший друг». Но я этого не делаю.

Он улыбается, а затем внезапно выпаливает:

– Покажи мне свой дом. Мне очень хочется увидеть, где ты жила.

Видимо, время неловких разговоров прошло. Я послушно сворачиваю направо к своему старому району. Вот только это уже не мой дом. Теперь в нем живет кто-то другой. И от мысли, что кто-то еще спит в моей кровати или любит стоять у кухонного окна, как мама, и наблюдать за порхающими от цветка к цветку колибри, мне становится грустно. Но такова жизнь. И именно это означает взросление: покидать любимые места и двигаться дальше.

Когда мы добираемся до нужной улицы, солнце поднимается над домами. Из-за разбрызгивателей над травой повисла легкая дымка. Я опускаю стекло и высовываю левую руку, наслаждаясь утренней прохладой и вдыхая привычные с детства ароматы мокрого асфальта, свежескошенной травы, бекона и блинчиков, которые смешиваются с ароматами садовых роз и магнолий. Кажется нереальным, что я еду по знакомым, усаженным деревьями улицам и вижу те же машины, припаркованные на подъездных дорожках, а также людей, спешащих на работу, и детей, идущих в школу, которые, правда, немного подросли. Меня охватывает ощущение, будто время остановилось, а прошедших двух лет и всех тех безумных событий в Вайоминге просто не было.

Я останавливаю машину напротив своего старого дома.

– Симпатичный, – говорит Кристиан, глядя в открытое окно на двухэтажный зеленый дом с голубыми ставнями, в котором я прожила первые шестнадцать лет моей жизни. – С белым забором и прочим.

– Да, мама старалась придерживаться традиций.

За прошедшие годы дом ни капли не изменился. Я не могу отвести взгляда от баскетбольного кольца, установленного над гаражом. Кажется, стоит закрыть глаза, и я услышу, как Джеффри бьет мячом об асфальт, как скрипят его кеды, его резкий вздох, когда он подпрыгивает, как стучит доска о стену гаража от удара, как скользит кожа по сетке и как брат выдыхает: «Здорово». Сколько раз я делала домашние задания под эти звуки на заднем плане?

– Он еще объявится, – успокаивает меня Кристиан.

Я поворачиваюсь и смотрю на него.

– Ему шестнадцать. Он должен находиться дома. О нем должен кто-то заботиться.

– Джеффри сильный. И может сам постоять за себя. Ты действительно хочешь, чтобы он вернулся домой и его арестовали?

– Нет, – признаюсь я. – Просто… я переживаю…

– Ты хорошая сестра, – говорит он.

Я фыркаю:

– Да я же все ему испоганила.

– Ты его любишь. И помогла бы ему, если бы он тебе все рассказал.

Я отвожу взгляд:

– Откуда ты знаешь? Может, я бы отмахнулась от него и думала бы только о себе? У меня же это так хорошо получается.

– Это не твоя вина, Клара, – вздохнув, более уверенно говорит Кристиан.

Вот только я все равно ему не верю.

В машине повисает тишина, но в этот раз более тяжелая.

Нужно рассказать ему о видении. И перестать оттягивать время. Я даже не понимаю, почему тяну его.

– Ну же, расскажи, – говорит он, поворачиваясь ко мне и упираясь спиной в дверь.

Этих слов хватает, чтобы я выложила ему все детали, которые только могу вспомнить, закончив признанием, что он находился в темной комнате вместе со мной и кричал мне: «Спускайся!»

После моего рассказа он некоторое время молчит.

– Ну, это не совсем видение, верно?

– Верно, там ничего не видно, а из ощущений лишь всплески адреналина. Что думаешь?

Он озадаченно качает головой.

– А что говорит Анджела?

Я нервно ерзаю на сиденье.

– На самом деле мы об этом не говорили.

– Ты хоть кому-нибудь рассказала об этом? – прищурившись, спрашивает он. И, распознав мой виноватый взгляд, добавляет: – Но почему?

– Даже не знаю, – вздыхаю я.

– Почему ты ничего не рассказала Билли? Она ведь стала твоим опекуном, чтобы помогать в таких вопросах.

«Потому что она не мама», – хочется сказать мне.

– Она ведь только вышла замуж, – объясняю я. – И мне не хотелось вываливать свои депрессивные видения на нее во время медового месяца. А у Анджелы, ну, у нее свои заботы из-за Италии.

– Что за заботы? – нахмурившись, спрашивает он.

Я прикусываю губу. Жаль, что не могу рассказать ему о Пене.

– Кто такой Пен? – спрашивает Кристиан с еле заметной улыбкой, уловив мои мысли. – Подожди-ка, не тот ли это ангел, который когда-то рассказал Анджеле о Чернокрылых? – Его глаза расширяются, когда мы встречаемся взглядами. – Так это он ее таинственный итальянский друг?

Черт. Я совершенно не умею хранить секреты. Особенно от него.

– Эй! Перестань читать мои мысли! Я обещала ничего не говорить! – бормочу я.

– Тогда перестань об этом думать, – говорит он, будто не знает, что стоит запретить человеку о чем-то думать, как только об этом мысли и лезут. – Стой! Анджела и ангел. А что насчет серых крыльев?

– Кристиан!

– Он ведь не Чернокрылый?

Кристиан выглядит искренне обеспокоенным, как и всегда, когда разговор заходит о Чернокрылых. Но это неудивительно, ведь они убили его мать.

– Нет, он не… – Я замолкаю. – Я бы рассказала тебе, если бы… Кристиан!

– Прости, – бормочет он, но ему совсем не жаль. – Так, ну… Давай вернемся к твоему видению. Почему ты молчала? Ведь ты в любой момент могла поделиться со мной.

Я с радостью меняю тему разговора, хотя мне не особо хочется говорить и о видении.

– Я не сказала тебе, потому что не хотела верить, что у меня вновь начались видения, – вздохнув, признаюсь я. – Только не сейчас.

Он кивает, словно прекрасно меня понимает, но до меня доносятся отголоски его обиды.

– Прости, что не рассказала тебе раньше, – говорю я. – Мне давно следовало это сделать.

– Я ведь тоже не рассказал тебе о своем, – огорошивает меня Кристиан. – И примерно по той же причине. Мне хотелось хоть недолго побыть простым студентом университета. И вести себя так, словно у меня вполне обычная жизнь.

Он смотрит сквозь ветровое стекло на небо, окрасившееся в цвет персика. Стая уток летит на юг вдоль горизонта. Мы молча смотрим, как птицы медленно рассекают воздух. И я жду, пока он продолжит.

– Как же это иронично, – наконец говорит он. – Ты видишь тьму, а мои видения наполнены светом.

– Что ты имеешь в виду?

– Я вижу только свет. И тоже не знаю, где нахожусь и что делать. Только свет. Да я даже не сразу понял, что это означает.

– И что же? – спрашиваю я, затаив дыхание.

– Свет исходит от меча, – повернувшись ко мне, отвечает Кристиан.

У меня отвисает челюсть.

– Меч?

– Пылающий меч.

– Да ладно…

Он усмехается.

– Поначалу мне показалось, что это здорово. Ведь я держу в руках пылающий меч, созданный из огня. Невероятно, правда? – Но его улыбка увядает. – А потом я попытался понять, что же это означает. И когда упомянул об этом дяде, тот просто слетел с катушек. После чего стал еще активнее тренировать меня.

– Но почему?

– Потому что, судя по всему, мне придется сражаться.

Кристиан сцепляет руки на затылке и вздыхает.

– С кем? – с опаской спрашиваю я.

– Понятия не имею. – Он опускает руки и, пожав плечами, с печальной улыбкой смотрит на меня. – Но Уолтер решил удостовериться, что я готов к встрече с любым противником.

– Ничего себе, – выдыхаю я. – Мне жаль, что это произойдет.

– Ну, не стоит обманываться и верить, что нам когда-нибудь позволят вести обычную жизнь, – отвечает он.

Вновь повисает тишина.

– Мы разберемся с этим, Кристиан, – наконец говорю я.

Он кивает, но я чувствую, что его беспокоит что-то еще. До меня доносятся отблески его горя, вынуждающие заглянуть ему в глаза. И в этот момент я понимаю, что Уолтеру скоро исполнится сто двадцать лет, а значит, он умрет.

– Боже, Кристиан, – шепчу я. – Когда это произойдет?

«Скоро. По его предположениям, осталось несколько месяцев. Но Уолтер не хочет, чтобы я возвращался. Не хочет, чтобы я видел его таким», – мысленно говорит он, потому что не уверен, что сможет произнести это вслух. Кристиану больно от того, что он не может сейчас находиться рядом с дядей и уже никогда не сможет проводить с ним время.

Я понимаю их обоих. Ведь мама так ослабела в последние дни, что не могла самостоятельно добраться до ванной. И это ужаснее всего. Когда тебя предает и подводит собственное тело.

Слегка пододвинувшись, я обхватываю его ладонь своей. Кристиан невольно вздрагивает, когда между нами проскакивает знакомое электричество, заставляя чувствовать себя сильнее. Храбрее. Я опускаю голову ему на плечо, стараясь утешить, как это часто делал он.

«Я рядом, – мысленно говорю я. – И никуда не исчезну. Что бы ни случилось».

– Спасибо.

– Давай забудем на время о тьме и ожидающей нас участи и порадуемся жизни, – через какое-то время предлагаю я.

– Хорошо. Мне нравится эта идея.

Я отстраняюсь и бросаю взгляд на часы на приборной панели. Семь сорок пять. «У нас еще уйма времени», – думаю я. И у меня есть мысль, что поднимает нам настроение.

– Что ты задумала? – спрашивает Кристиан.

– Тебе понравится. Обещаю, – отвечаю я и завожу машину.

Час спустя я паркуюсь возле туристического центра Государственного парка «Биг Бейсин Редвудс».

– Не отставай, – выскакивая из машины, кричу я и направляюсь по тропе Пайн-Маунтин к высоким деревьям.

К собственному удивлению, я помню весь путь, словно ходила по нему вчера. Судя по всему, день будет солнечным, но в тени гигантских секвой прохладно. На тропинке нет других туристов, и у меня возникает странное ощущение, будто мы с Кристианом – единственные люди на земле. Словно мы перенеслись во времена до зарождения человечества и в любой момент из-за деревьев нам навстречу выйдет покрытый шерстью мамонт.

Кристиан чуть отстает от меня, наслаждаясь окружающей нас красотой. И не колеблясь лезет вслед за мной наверх, когда мы добираемся до скалы Баззардс Руст. Так что через несколько мгновений мы оказываемся на вершине, осматривая долину, заросшую огромными деревьями, голубоватые горы вдали и искрящийся на солнце океан за ними.

– Ого, – выдыхает он, медленно поворачиваясь кругом, чтобы оценить красоту.

– Это же сказала и я, когда оказалась здесь впервые. – Я сажусь на валун и откидываюсь назад, чтобы насладиться солнечным теплом. – Когда мне исполнилось четырнадцать, мама привезла меня сюда, чтобы рассказать об ангелах. Еще она сказала, что это ее любимое место для размышлений. И, оказавшись здесь сейчас, я думаю, оно может стать таким и для меня. Преподаватель с уроков поиска счастья говорит, что мне нужно найти такое место. Комфортную зону.

– Кстати, как проходят занятия по этому предмету?

– Ну, в целом неплохо.

– Ты чувствуешь себя счастливой? – с еле заметной ухмылкой спрашивает он.

Я пожимаю плечами:

– Преподаватель говорит, что счастье – это желание обладать тем, что у тебя уже есть.

Кристиан задумчиво хмыкает:

– Думаю, я с ним согласен. И это так просто. Что же тогда у тебя не так?

– Ты о чем?

– Ну, почему ты ответила «неплохо».

– Ох. – Я прикусываю губу, но все же решаю признаться: – Каждый раз во время медитаций я начинаю светиться.

– Каждый раз? – удивленно спрашивает Кристиан.

– Ну, теперь уже нет. С тех пор, как я разобралась, как именно это происходит. Так что стоит мне выбросить все мысли из головы и сосредоточиться на настоящем – ну, знаешь, просто прочувствовать этот момент, как – бум, и меня охватывает сияние.

Он недоверчиво хихикает.

– И что ты делаешь?

– Провожу первые пять минут урока, стараясь не медитировать, пока остальные ученики стараются это делать. – Я вздыхаю. – Так что это не особо способствует снятию стресса.

Он смеется громко и радостно, словно находит все это чрезвычайно забавным. От этих прекрасных, согревающих сердце звуков по позвоночнику пробегает дрожь, и мне хочется рассмеяться в ответ. Но я все же сдерживаюсь и печально качаю головой, как бы говоря: «А что я еще могу поделать?»

– Прости, – кается он. – Но это очень смешно. Весь прошлый год ты каждое собрание клуба ангелов старательно призывала венец на сцене «Розовой подвязки», а сейчас тебе приходится потрудиться, чтобы не засиять на уроке.

– Вот это действительно иронично. – Я встаю и отряхиваю джинсы. – Ладно. Мне, конечно, нравится болтать с тобой, Кристиан, но я привела тебя сюда не для этого.

– А для чего? – прищурившись, спрашивает он.

Я снимаю толстовку и бросаю ее на валун.

Сейчас он действительно смутился. Но я поворачиваюсь к нему спиной и призываю свои крылья, а затем расправляю их. Когда я вновь поворачиваюсь к Кристиану, в его взгляде, направленном на мои белоснежные, сверкающие на солнце перья, читается невероятное восхищение.

Ему очень хочется прикоснуться к ним.

– Клара… – выдыхает он и, протянув руку, делает шаг вперед.

Но я уворачиваюсь и прыгаю со скалы. Холодный и ненасытный ветер тут же набрасывается на меня, но через мгновение за спиной раскрываются крылья, которые подхватывают меня и уносят ввысь. Я устремляюсь в долину и, смеясь, проношусь над деревьями. Я не летала уже целую вечность. И вряд ли что-то сделает меня счастливее, чем это.

Развернувшись, я лечу назад. Кристиан все еще стоит на скале, наблюдая за мной. Он уже снял толстовку и расправил свои великолепные белые с черными крапинками крылья, а сейчас подошел к краю и смотрит вниз.

– Так ты летишь или нет? – интересуюсь я.

Он ухмыляется и, сделав два мощных взмаха, воспаряет над скалой. От этой картины у меня перехватывает дыхание. Мы никогда раньше не летали вместе и уж тем более при свете дня, без каких-либо жутких преследователей или навстречу неприятностям.

Кристиан проносится мимо меня с такой скоростью, что сливается в размытое пятно на фоне голубого неба. Его мастерство намного лучше моего благодаря постоянным тренировкам и природному дару. Он даже практически не взмахивает крыльями, а просто рассекает воздух, словно Супермен.

«Вперед, черепашка, – мысленно зовет он. – Полетели».

Я со смехом устремляюсь за ним. В этот момент есть только мы и ветер.

4
Лабиринт

Ночью мне снится, как мы с Такером едем верхом на Мидасе по лесной тропе. Я мерно покачиваюсь позади него, прижав свои ноги к его ногам и обхватив руками его грудь. Нос наполняют запахи сосны, лошадиного пота и Такера. И я в полнейшей неге наслаждаюсь солнечными лучами, согревающими плечи, ветром в волосах и ощущением Такера рядом со мной. Он такой теплый, большой, сильный. И мой. Я наклоняюсь вперед и целую его плечо сквозь клетчатую голубую рубашку.

Он поворачивается, чтобы что-то сказать мне, но случайно ударяет шляпой по лицу. Я отшатываюсь назад и едва не соскальзываю с лошади. Но Такеру удается подхватить меня. Он снимает шляпу, демонстрируя золотисто-каштановые волосы, и смотрит на меня своими невероятными голубыми глазами, а с его губ срывается хриплый смех, от которого по рукам бегут мурашки.

– Прости, – говорит он, с улыбкой надевая шляпу мне на голову. – Вот. Теперь намного лучше.

А затем наклоняется, чтобы поцеловать меня. Его губы обветрились, но все такие же нежные и мягкие, а разум так и кричит о его любви.

И тогда я понимаю, что это сон. Что все это не по-настоящему. Что я скоро проснусь. И мне не хочется этого. Пожалуйста, еще чуть-чуть.

Но я просыпаюсь. За окном все еще темно, и лишь серебристый свет от фонаря проникает в нашу комнату сквозь открытое окно да под дверью виднеется золотистая полоса, подсвечивающая стоящую рядом мебель. Меня охватывает странное чувство сродни дежавю. В здании зловеще тихо, поэтому можно понять, что сейчас очень поздно, ну, либо еще очень рано. Смотря с какой стороны посмотреть. Я кошусь на Вань Чэнь, но она лишь вздыхает во сне и поворачивается на другой бок.

«Ну почему мне приснился Такер?» – мысленно возмущаюсь я. Ведь я так хорошо провела время с Кристианом. И даже вновь почувствовала связь с ним, словно наконец оказалась там, где мне предначертано находиться. Ощутила, насколько все правильно. А теперь этот сон. Видимо, мое глупое подсознание отказывается принимать, что между мной и Такером все кончено. Мы расстались. Глупый мозг. И глупое сердце.

И тут раздается тихий, еле слышный стук в дверь. Я сажусь и прислушиваюсь, чтобы убедиться, что мне не показалось. Стук раздается снова. И внезапно я понимаю, что именно он меня и разбудил.

Накинув толстовку на плечи, я на цыпочках подхожу к двери. Отперев замок, я слегка приоткрываю ее и, прищурившись от ярких ламп, стараюсь разглядеть ночного гостя. И обнаруживаю, что смотрю на собственного брата.

– Джеффри! – тихо восклицаю я.

Наверное, мне бы не следовало так реагировать, но я не сдерживаюсь и стискиваю его в объятиях. Он застывает от удивления, а мышцы на его плечах напрягаются, но через мгновение он расслабляется и кладет руки мне на спину. От осознания, что он цел, невредим и в безопасности, мне хочется рассмеяться.

– Что ты здесь делаешь? – через минуту спрашиваю я. – Как ты меня нашел?

– Думаешь, я не в состоянии выследить тебя? – отвечает он. – Мне показалось, что я сегодня увидел тебя, и вдруг понял, как сильно соскучился.

Я отстраняюсь и смотрю на него. Он, кажется, стал больше. Выше, но стройнее. И старше.

Схватив его за руку, я веду Джеффри в прачечную, где мы сможем спокойно поговорить и никого при этом не разбудить.

– Где ты пропадал? – спрашиваю я, когда за нами закрывается дверь.

– То тут, то там, – отвечает он, словно ждал этого вопроса. – Ой! – тут же восклицает брат, когда я ударяю его по плечу.

– Вот тебе и ой! Ты мелкий засранец! – кричу я, вновь ударяя его кулаком, но уже гораздо сильнее. – Как ты мог улететь? Ты хоть представляешь, как мы волновались?

Но стоит мне замахнуться в очередной раз, как Джеффри ловит мой кулак и стискивает в руке. Меня удивляет, насколько сильным он стал и с какой легкостью остановил мой удар.

– Кто «мы»? – интересуется он, но, заметив, что я не поняла его вопроса, уточняет: – Кто волновался?

– Я, тупица! И Билли, и папа…

– Папа не стал бы беспокоиться обо мне, – покачав головой, возражает он, и я вижу, как вспыхивает злость в его глазах.

Я уже и позабыла, что брат злится на папу за то, что тот бросил нас, когда мы еще были детьми. За то, что отсутствовал в нашей жизни. И обманывал нас. Разве это справедливо?

Я кладу руку на плечо Джеффри. Его кожа холодная и влажная, будто он гулял под дождем или летал по небу в облаках.

– Где ты пропадал? – в этот раз спокойнее спрашиваю я.

– Занимался своими делами, – отвечает он, клацая по кнопкам на одной из стиральных машин.

– Ты мог бы хотя бы сказать, куда отправляешься. Или позвонить.

– Зачем, чтобы ты убедила меня поступить как хороший маленький обладатель ангельской крови, даже если бы меня арестовали? – Он отворачивается и, засунув руки в карманы, ковыряет ковер ботинком. – А здесь хорошо пахнет, – вдруг выпаливает он.

И это настолько нелепая попытка сменить тему, что у меня на лице расплывается улыбка.

– Не хочешь постирать одежду? Это бесплатно. Ты вообще умеешь стирать?

– Да, – бурчит он.

Я представляю, как он стоит посреди прачечной и с хмурым видом сортирует одежду, чтобы впервые в жизни что-то постирать самостоятельно. Но почему-то мне становится грустно от этой картины.

Забавно, но все это время, все эти месяцы мне так хотелось поговорить с ним. И я не раз воображала, что скажу ему при встрече. Как отругаю и накажу его. Стану убеждать вернуться домой. Посочувствую его переживаниям. Попытаюсь уговорить его рассказать о том, чего до сих пор не поняла в его истории. Скажу ему, что люблю его. А теперь брат стоит передо мной, а в голове пустота.

– Ты собираешься вернуться в школу? – спрашиваю я.

– А что мне там делать? – усмехается он.

– То есть ты не планируешь заканчивать учебу?

Его серебристые глаза превращаются в осколки льда.

– Чтобы я мог поступить в престижный университет типа Стэнфорда? Окончить его и найти работу в офисе с девяти до пяти, а потом жениться, купить дом, завести собаку и парочку детей? Достичь ангельско-американской мечты и жить долго и счастливо? Кстати, как будут называть моих детей, если у них окажется тридцать семь с половиной процентов ангельской крови? Думаешь, для этого есть какое-нибудь латинское название?

– Ты можешь достичь этого, если захочешь.

– Но я этого не хочу, – возражает он. – Так поступают люди, Клара. А я не отношусь к ним.

– Это не так, – выпаливаю я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно.

– Я человек лишь на четверть. – Он осматривает меня с ног до головы, словно пытаясь определить, где проявляется моя человечность. – И этого очень мало. Так почему это должно влиять на меня?

Я скрещиваю руки на груди, чтобы сдержать дрожь, которая вызвана отнюдь не холодом.

– Джеффри, – спокойно говорю я. – Мы не можем убежать от собственных проблем.

Он вздрагивает, а затем протискивается мимо меня к двери.

– Не стоило мне приходить сюда, – бормочет он.

И я тут же задаюсь вопросами: «Зачем тогда он это сделал? Почему захотел меня увидеть?»

– Подожди. – Я тянусь к нему и хватаю за руку.

– Отпусти меня, Клара. Я больше не играю в эти игры. Я покончил со всем этим и отныне не позволю кому-либо указывать мне, что делать. А стану делать то, что хочу сам.

– Прости! – Я замолкаю и делаю глубокий вдох. – Прости! – более спокойно продолжаю я. – Ты совершенно прав. Мне не стоило командовать тобой. Я не…

«Мама», – хочется продолжить мне, но слова застревают в горле. Я отпускаю его и отхожу на пару шагов назад.

– Прости, – повторяю я.

С минуту он пристально смотрит на меня, словно решая, стоит ли продолжить разговор.

– Мама знала, – наконец признается он. – Знала, что я решу сбежать.

Я пристально смотрю на брата.

– Откуда?

Он усмехается:

– Она сказала, что ей птица на хвосте принесла.

Да, не сомневаюсь, что она именно так и сказала.

– Это всегда немного раздражало в ней. Верно?

– Да. Настоящая всезнайка. – Губы брата искривляются в болезненной улыбке.

И это разбивает мне сердце.

– Джеффри… – начинаю я, желая рассказать о рае и том, как я видела маму, но он перебивает меня.

– Главное, что она знала, – говорит он. – И даже подготовила кое-что для меня.

– Но, может, я…

– Нет. Мне не хочется, чтобы ты сейчас портила мне жизнь. – Он слегка хмурится, словно только что осознал, как это прозвучало. – Я хочу сказать, что должен во всем разобраться сам, Клара. Хорошо? У меня все в порядке. И именно поэтому я и пришел сегодня. Тебе не о чем беспокоиться.

– Хорошо, – бормочу я внезапно осипшим голосом. А затем прочищаю горло и начинаю: – Джеффри…

– Мне пора идти, – перебивает он.

Я киваю, будто нет ничего странного в том, что он куда-то торопится в пять утра.

– Тебе нужны деньги?

– Нет.

Но все же соглашается подождать, пока я сбегаю в свою комнату за бумажником, а потом берет у меня немного наличных.

– Если тебе что-то понадобится, обязательно звони мне. Я не шучу.

– Чтобы ты могла начать мной командовать? – интересуется Джеффри, но в этот раз слова звучат добродушно.

Я провожаю его до входных дверей в общежитие. На улице прохладно, и меня охватывает беспокойство, что у него нет пальто. Что сорока двух долларов, которые он взял у меня, будет недостаточно, чтобы заполучить еду и ночлег. Что мы никогда больше не увидимся.

– Отпусти уже меня, – просит он.

И я заставляю себя разжать пальцы.

– Джеффри, подожди, – зову я, когда он начинает удаляться.

Но он не останавливается и не оборачивается.

– Я позвоню тебе, Клара.

– Только попробуй этого не сделать, – кричу ему вслед.

Он заворачивает за угол здания, и мне удается продержаться на месте лишь три секунды, прежде чем я бросаюсь ему вслед. Но когда я добегаю до угла, Джеффри уже нет.

Дурацкий ворон объявляется вновь, когда я прихожу на урок счастья. Усевшись на ветку прямо за окном, он смотрит на меня. Сейчас время медитации, а значит, мне следовало бы, как и всем остальным шестидесяти студентам, выбрать позу поудобнее и отпустить все мирские мысли и прочие тревоги. Но это невозможно, потому что я тут же начну светиться, словно солнце. Еще мне полагается держать глаза закрытыми, но я то и дело открываю их, чтобы посмотреть, улетела ли птица. Но каждый раз она все так же сидит на ветке и смотрит на меня, как бы спрашивая: «Ой, какая досада, и что ты теперь будешь делать?»

«Это совпадение», – думаю я. Птицы наверняка разные. Не верится, что одна и та же птица следит за мной. Да, они похожи, но, как по мне, все вороны одинаковые. Чего бы ей от меня понадобилось?

И эти мысли, конечно же, мешают мне обрести внутренний покой.

– Отличная работа, ребята, – потягиваясь, говорит доктор Уэлч. – А теперь я дам вам несколько минут, чтобы вы могли сделать записи в дневнике благодарности, после чего мы приступим к обсуждениям.

«Улетай, – глядя на птицу, думаю я. – Не вздумай оказаться Чернокрылым. Ты – обычная птица. Мне не хочется сейчас разбираться еще и с ними».

Ворон склоняет голову в сторону и, каркнув, улетает прочь.

Я делаю глубокий вдох, а затем медленно выдыхаю. «Я просто схожу с ума, – говорю себе я. – Это всего лишь птица. Дурацкая птица. Хватит себя изводить».

Успокоившись, я достаю свой дневник и, чтобы выпустить пар, пишу: «Я благодарна, что медитация закончилась».

Сидящий рядом парень косится в мою тетрадь, а затем ухмыляется мне.

– У меня тоже не особо получается медитировать, – признается он.

Эх, если бы он только знал почему. Но я, кивнув, улыбаюсь ему в ответ.

– Ты ведь Клара, верно? – шепчет он. – Я запомнил тебя по дурацкой игре-знакомству, в которую мы играли в первый день в общежитии.

Доктор Уэлч прочищает горло и многозначительно смотрит на нас, намекая, что нам следует писать благодарности, а не болтать.

Парень ухмыляется и слегка поворачивает ко мне дневник, чтобы я могла прочитать его запись: «Я Томас, и я благодарен, что по этому предмету ставят зачет, а не оценку».

Улыбнувшись, я вновь киваю ему. Я тоже знала его имя. Про себя я называю парня Неверующим Фомой[2], потому у него всегда найдутся уточняющие вопросы на любое из утверждений преподавателя. Например, на прошлой неделе доктор Уэлч сказал, что мы должны перестать гоняться за материальными вещами и больше радоваться тому, что имеем. И Томас тут же поднял руку, а затем сказал: «Но если мы будем довольствоваться тем, что имеем, то перестанем стремиться к чему-то большему. Конечно, мне хочется быть счастливым, но я поступил в Стэнфорд не для того, чтобы обрести счастье. А чтобы стать лучшим из лучших».

Прям настоящий скромняжка.

Мой телефон начинает вибрировать, и доктор Уэлч вновь косится на меня. Подождав, пока он отвернется, я достаю сотовый из кармана. На экране высвечивается сообщение от Анджелы, в котором она просит меня встретиться с ней в Мемориальной церкви.

Дождавшись окончания урока, я спускаюсь по главной лестнице библиотеки Майера, где проводятся уроки счастья, когда слышу за спиной голос Томаса:

– Клара, подожди!

Я тороплюсь, но все же решаю остановиться. И, пока он приближается ко мне, нервно оглядываюсь по сторонам в поисках таинственного ворона. Но не вижу ничего необычного.

– Эм… ты… – Томас замолкает, словно забыл, что собирался мне сказать. – Не хочешь сходить перекусить? За магазином «Тресиддер» есть кафе, где готовят вкуснейшие куриные буррито. Они кладут в них рис, бобы и pico de gallo …[3]

– Я не могу. Мне нужно кое с кем встретиться, – перебиваю я, пока он не начал озвучивать все меню.

Конечно, судя по описанию, буррито должны быть вкусными… Но я действительно встречаюсь с подругой, к тому же мне не хочется обедать с Неверующим Фомой. Совершенно не хочется.

Его лицо вытягивается.

– Ну, тогда в другой раз, – говорит он и пожимает плечами, словно мой отказ никак его не задел.

Но я ощущаю, что невольно уязвила его гордость, и слышу его внутренний протест: «Да кто она такая?» И от этого мое чувство вины стихает.

Я разворачиваюсь и ускоряюсь, помня о сообщении Анджелы: «Клара, встретимся в МемЦер. в 5.30. Это важно». Мои шаги гулко разносятся под сводчатыми арками галереи. В своих видениях подруга находится в Стэнфорде – именно это оказалось главной причиной нашего поступления сюда, – поэтому «важно» может означать нечто грандиозное. Взглянув на часы, я понимаю, что опаздываю уже на пять минут, поэтому несусь на всех парах через двор, не обращая внимания на окружающую меня красоту церкви, ее сверкающей мозаики и кельтского креста на вершине купола, которыми привыкла любоваться. Толкнув плечом тяжелую деревянную дверь, я захожу внутрь и на мгновение замираю посреди передней, чтобы глаза успели привыкнуть к полумраку.

Мне не сразу удается разглядеть Анджелу среди немногочисленных студентов. Большинство из них медленно шагают перед алтарем в определенной последовательности. Я направляюсь к ним по проходу, застеленному красной дорожкой, мимо выстроившихся в два ряда скамеек из красного дерева, пока по коже расползаются мурашки от множества изображений ангелов. Они повсюду – на витражах, на настенных мозаиках, на фресках в сводах потолка – с распростертыми крыльями взирают на прихожан. Уверена, среди них есть и Михаил. Так что все, что мне нужно, чтобы оказаться поближе к отцу, – это прийти в церковь.

Наконец я замечаю Анджелу. Она вместе с остальными студентами шагает по огромному ковру, расстеленному на ступенях перед алтарем. Он темно-синего цвета с белым, петляющим узором, наподобие лабиринта. Она не видит меня, устремив взгляд в пол, а ее губы еле заметно двигаются, словно она что-то шепчет, но трудно расслышать, что именно, из-за шарканья ног и шороха одежды студентов. Она останавливается в центре ковра и на мгновение склоняет голову, отчего волосы закрывают ее лицо. А затем снова медленно идет вперед, покачивая руками.

Эмпатия вновь просыпается во мне. И я вдруг ощущаю чувства всех окружающих меня людей. Девушка слева от меня тоскует по дому, по маленьким сестрам, по большому городу и семейным прогулкам в Бруклин. Парень в центре ковра отчаянно хочет сдать первую контрольную по высшей математике. Другой парень думает о блондинке с урока киноведения, мечтая узнать, считает ли она, что у него хороший вкус в кино, и нравится ли он ей. Но тут же одергивает себя из-за того, что вообще думает о подобном в церкви. Их эмоции переплетаются с мыслями и, словно дуновения ветра, овевают меня то жаром, то холодом, то страхом, то одиночеством, то надеждой, то счастьем… Но затем я замечаю, что все они стихают, будто чувства, завладевшие их разумом, медленно затягиваются в центр нарисованного лабиринта, как вода в сток канализации.

И над всеми ними поднимаются чувства Анджелы. Сосредоточенность. Нацеленность на предназначение. Решимость. Яростное желание отыскать истину.

Я опускаюсь на скамью в первом ряду и, наклонившись вперед, закрываю глаза, пока жду подругу. В голове вдруг вспыхивает воспоминание, как мы в детстве ходили с церковь с мамой и Джеффри. И как он заснул во время проповеди. Мы с мамой с трудом удержались от смеха, когда он завалился на спинку и едва не захрапел. Маме пришлось ткнуть его в ребра, отчего он резко выпрямился.

– Что? – прошептал он. – Я вообще-то молился.

На губах появляется улыбка от этого воспоминания. «Я молился». Какая блестящая отмазка.

Я открываю глаза и вижу, как кто-то, сидя рядом со мной на скамье, надевает пару потертых черных ботинок с потрепанными шнурками. Это же обувь Анджелы. Я поднимаю взгляд и смотрю на подругу. Она надела черный свитер и фиолетовые легинсы. Но мое удивление вызывает то, что на ней нет и капли косметики. Она даже не обвела подводкой глаза. А на ее лице застыло выражение, которое я не раз видела в прошлом году, пока она решала, куда поступить: смесь тревоги и воодушевления.

– Привет, – здороваюсь я, но Анджела шикает на меня и указывает на дверь.

Я выхожу вслед за ней из церкви навстречу свежему воздуху и радуюсь внезапно появившемуся солнцу и ветру, который играет с листьями пальм на окраине двора.

– Долго же ты сюда добиралась, – бурчит Анджела.

– А что это за ковер посреди церкви?

– Это лабиринт. Ну, или его имитация, потому что они могут в любой момент свернуть ковер и перенести его. Но рисунок на нем сделан по образцу огромных напольных каменных лабиринтов, которые часто изображали в церквях в Европе. Его смысл в том, что пока ищешь путь, ты освобождаешься от лишних мыслей и настраиваешься на молитву.

Я выгибаю бровь.

– Но я думала о своем предназначении, – говорит она.

– И как? Сработало? Освободилась от лишних мыслей?

Она пожимает плечами:

– Сначала мне показалось это бредом, но в последнее время мне трудно сосредоточиться. – Анджела прочищает горло. – Так что я решила попробовать и, к своему удивлению, ощутила невероятную ясность ума. Это так странно. Словно нужные мысли сами подкрадываются к тебе. И в какой-то момент я поняла, что могу таким образом вызывать видения.

– Вызывать видения? Специально?

Подруга усмехается:

– Ну конечно, специально.

От осознания этого мне тут же хочется вернуться в церковь и попробовать самой. Может, мне удастся увидеть что-то, кроме тьмы. Удастся разобраться в своем видении. Но в глубине души просыпается страх при мысли о том, чтобы добровольно шагнуть в ту темную комнату.

– Но я написала тебе не поэтому, – переводит тему Анджела, и ее плечи напрягаются. – Я наконец-то узнала необходимые слова.

Я пристально смотрю на нее, и она раздраженно всплескивает руками.

– Слова! Ну же, слова! Все это время – в течение многих лет, Клара, – я видела это место в своих видениях и понимала, что должна сказать что-то парню. Но никогда не слышала, что именно. И это бесило меня все сильнее, особенно после того, как мы переехали сюда. К тому же я понимаю, что это произойдет довольно скоро – думаю, в ближайшие года четыре. Я всегда считала, что стану посыльным, но никогда не слышала, что именно мне требуется передать. А теперь услышала. – Она делает глубокий вдох и, закрыв глаза, медленно выдыхает. – Услышала эти слова.

– И что же это?

Анджела открывает глаза, и ее радужки вспыхивают золотом.

– Наш – это седьмой, – говорит она.

Ладно.

– И что же это означает?

Ее лицо вытягивается, будто она ожидала, что я расскажу это ей.

– Ну, я знаю лишь, что число семь самое весомое из всех чисел.

– Потому что в неделе семь дней?

– Да, – с невозмутимым видом отвечает она. – В неделе семь дней. В музыке – семь нот. В спектре – семь цветов.

Она явно одержима этим числом. Что неудивительно, это же Анджела.

– Ха. И в твоем видении тоже оказалось число семь, – шучу я, потому что не могу престать думать об «Улице Сезам», где в каждом эпизоде рассказывали о новой букве или цифре.

– Клара! Я серьезно, – возмущается она. – Семь – число совершенствования и божественного завершения. Это число Бога.

– Число Бога, – повторяю я. – Но что тогда означает: «Наш – это седьмой»?

– Не знаю, – нахмурившись, признается она. – Я подумала, что это может указывать на какой-то предмет. Или, возможно, встречу. Но… – Она хватает меня за руку. – Пойдем.

Анджела тащит меня через двор по тому же маршруту, по которому я бежала сюда, вплоть до галереи арок с несколькими статуями из темного камня – копиями скульптурной группы Родена «Граждане Кале». Она изображает шесть мужчин с веревками на шеях. Я не дружу с историей и уж точно не знаю, куда они идут, но впереди их явно ждет смерть, поэтому у меня всегда вызывало беспокойство и тревогу, что они стоят посреди шумного кампуса Стэнфорда. На мой взгляд, слишком депрессивно.

– Они есть в моем видении, – говорит Анджела, уводя меня от «Граждан», пока мы не оказываемся наверху лестницы, лицом к парку Стэнфорд-Овал, окруженному Палм-драйв – длинной улицей, засаженной гигантскими пальмами, которая ведет к воротам в университет.

Солнце клонится к горизонту. Студенты в шортах, футболках, солнцезащитных очках и шлепанцах кидают друг другу фрисби в парке. А кто-то разлегся под деревьями и наблюдает за происходящим. Воздух наполняют пение птиц и скрип велосипедов. По дороге едет машина, к крыше которой привязана доска для серфинга.

«Вот такой октябрь в Калифорнии», – думаю я.

– Это происходит здесь. – Анджела останавливается и топает ногой. – Именно здесь.

Я опускаю глаза.

– Прямо на этом месте?

Она кивает.

– Я прихожу с той стороны. – Она машет рукой влево. – А затем поднимаюсь по этим пяти маленьким ступеням. И кто-то ждет меня прямо здесь.

– Человек в сером костюме, – вспоминаю я ее рассказы о видениях.

– Да, а я скажу ему: «Наш – это седьмой».

– Ты знаешь, кто это?

Анджела раздраженно вздыхает, словно я своим вопросом, на который она не знает ответа, разрушила ее образ всезнайки.

– Он выглядит знакомым, но сложно что-то сказать, потому что в видениях он всегда стоит ко мне спиной. И я никогда не видела его лица.

– Как знакомо.

Я вспоминаю те дни, когда получала свои первые видения с лесным пожаром и мальчиком, наблюдающим за ним. Их содержание и тот факт, что мне не удавалось разглядеть, как он выглядит, ужасно давили на меня. И лишь через несколько месяцев я видела лицо Кристиана.

– Уверена, я скоро это выясню, – говорит она, словно это не так уж и важно. – Но это происходит прямо здесь. На этом самом месте.

– Невероятно, – бормочу я, зная, что Анджела ждет от меня именно этих слов.

Она кивает, на ее лице мелькает беспокойство, отчего подруга прикусывает губу и вздыхает.

– Ты в порядке? – спрашиваю я.

– Прямо здесь, – вздрогнув, продолжает она, словно это место обладает какими-то магическими свойствами.

– Прямо здесь, – послушно повторяю я.

– Наш – это седьмой, – шепчет она.

На обратном пути в «Робл» мы срезаем путь через сад скульптур «Папуа – Новая Гвинея». Среди высоких деревьев размещены десятки деревянных столбов и больших каменных глыб с искусной резьбой, характерной для этой страны. Мой взгляд падает на деревянную скульптуру «Мыслителя» – с задумчивым видом сидящего на корточках человека, который обхватывает голову руками. А на его макушку уселся большой черный ворон. Когда мы приближаемся, он поворачивает голову в мою сторону и каркает.

Я останавливаюсь.

– Что случилось? – спрашивает Анджела.

– Эта птица, – смутившись, говорю я, потому что понимаю, как глупо это прозвучит. – Я вижу ее уже в четвертый раз с тех пор, как попала сюда. Кажется, она меня преследует.

Подруга оглядывается через плечо на ворона.

– С чего ты взяла, что это та же самая птица? – спрашивает она. – В кампусе много птиц, Клара. И они все ведут себя странно при нашем приближении. Пора бы уже привыкнуть к этому.

– Не знаю. Наверное, просто ощущаю это.

Ее глаза расширяются.

«Ты думаешь, Семъйяза отыскал тебя здесь?» – мысленно спрашивает она, невольно пугая меня.

Я уже и забыла, что она тоже умеет мысленно общаться.

«Ты чувствуешь скорбь?» – добавляет она.

И теперь я ощущаю себя еще более глупой, потому что даже не подумала о том, что не испытываю скорби. А ведь она – неотъемлемая спутница Семъйязы. Уставившись на птицу, я открываю двери своего разума и жду, когда меня затопит печаль с привкусом отчаяния. Но еще до того, как мне удается что-то уловить, птица издает насмешливый крик и улетает прочь.

Мы с Анджелой провожаем ее взглядами.

– Думаю, это просто птица, – объявляю я.

Но по телу все равно проносится дрожь.

– Согласна, – говорит подруга, вот только в ее голосе нет и капли уверенности в своих словах. – Ну, а что ты можешь сделать? Если это Чернокрылый, ты вскоре об этом узнаешь.

Так и есть.

– Ты должна рассказать обо всем Билли, – продолжает Анджела. – Может, у нее найдется какой-нибудь, ну, не знаю, дельный совет. Или отпугиватель птиц.

Мне хочется посмеяться над ее словами, вот только они не кажутся уж такими смешными.

– Да, надо позвонить ей, – кивнув, говорю я. – Мы уже давно не разговаривали.

Как же я это ненавижу.

Я сижу на кровати с мобильником в руке и гадаю, как Билли отреагирует на новость о том, что рядом объявился Чернокрылый. Не удивлюсь, если она скажет мне убежать подальше, ведь именно это меня учили делать снова и снова, когда в поле зрения оказывается Чернокрылый. Убегай. Отправляйся в какое-нибудь освященное место. Спрячься. И ни в коем случае не пытайся сразиться с ними. Они слишком сильны. Непобедимы. И я уже делала это. Когда в прошлом году Семъйяза объявился возле школы, взрослые стали полностью контролировать все наши передвижения. Они испугались.

Так что, вполне возможно, мне придется уехать из Стэнфорда.

Челюсти непроизвольно сжимаются. Мне надоело всего бояться. Чернокрылых, пугающих видений и возможных провалов. Я вспоминаю, как в детстве, лет в шесть или семь, боялась темноты. Я лежала, натянув одеяло до подбородка, веря, что в каждой тени скрывается чудовище: инопланетянин, желающий похитить меня, вампир, призрак, поджидающий удобного момента, чтобы положить свою мертвенно-холодную руку мне на голову. Я уговаривала маму не выключать в комнате свет. И она шла у меня на поводу или и вовсе позволяла мне свернуться калачиком в ее постели, погрузиться в ванильный аромат ее теплого тела, пока страх не проходил. Но через какое-то время она сказала:

– Пора побороть свои страхи, Клара.

– Я не могу.

– Можешь, – возразила она и протянула мне пульверизатор. – Это святая вода, – объяснила мама. – Если в комнате объявится какое-нибудь чудовище, скажи ему, чтобы оно ушло. А если не послушается, обрызгай водой.

Я с сомнением посмотрела на нее, не веря, что святая вода хоть как-то отпугнет инопланетян.

– Попробуй, – настаивала мама. – Кто знает, вдруг это сработает.

Всю следующую ночь я не спала, бормоча: «Уходи» – и разбрызгивая воду по углам. И чудовища исчезли. Я заставила их уйти, отказавшись их бояться. Смогла обуздать свой страх. Победила его.

Именно это я чувствую и сейчас. Что стоит мне перестать бояться птицы, как она улетит.

Жаль, я не могу позвонить маме вместо Билли. Интересно, что бы она мне посоветовала, если каким-то волшебным образом я смогла бы зайти в ее комнату в Джексоне и все рассказать ей? И, мне кажется, я знаю ответ. Она бы, как и всегда, поцеловала меня в висок и убрала волосы с лица. Затем накинула бы мне одеяло на плечи и увела на кухню, где заварила бы мне чашку чая. А после мы бы уселись за кухонный стол, и я бы рассказала ей все о вороне, своем пугающем видении и чувствах, которые оно вызывает.

И, надеюсь, она бы сказала мне:

– Пора побороть свой страх, Клара. Опасность всегда окружает нас. Но ты должна научиться жить с этим.

Я блокирую телефон и кладу его на стол.

«Я не стану идти у тебя на поводу, – мысленно обращаюсь я к птице, хоть ее и нет рядом. – Не стану тебя бояться. Тебе не прогнать меня отсюда».

5
Я очень хочу чизбургер

Дни проносятся мимо, и вот октябрь сменяется ноябрем. Я невольно заразилась «Стэнфордским утиным синдромом», который выражается в том, что за поверхностной невозмутимостью, с которой утки плавают на пруду, а студенты ходят по кампусу, скрывается яростное дрыганье лапами, ну или в нашем случае – попытки стать лучшими среди одногруппников.

У меня пять-шесть занятий пять дней в неделю, и каждое из них длится два академических часа. Так что, если посчитать, моя нагрузка равняется как минимум семидесяти пяти часам в неделю. И если добавить к этому время на сон, еду, душ и периодически появляющиеся видения о том, как мы с Кристианом прячемся в темной комнате, то у меня остается лишь двадцать часов в неделю на то, чтобы сходить на какую-нибудь вечеринку с девчонками из «Робл», или утром в субботу попить кофе с Кристианом, или перекусить с Вань Чэнь, или сходить в кино, или прогуляться на пляж, или поучиться играть в гольф и покидать фрисби в парке «Овал». Время от времени мне звонит Джеффри, что очень радует меня, а раз в неделю мы завтракаем в кафе, куда мама водила нас в детстве.

Так что времени подумать о чем-то, кроме учебы, практически нет. И меня это вполне устраивает.

Правда, ворон все так же появляется на территории кампуса, но я стараюсь игнорировать его. А так как все еще ничего не произошло, я продолжаю уверять себя, что, если не поддаваться страху, ничего не случится. Так что мне уже не важно, Семъйяза это или нет. Я стараюсь вести себя так, будто все в порядке.

Но в один из дней, когда мы с Вань Чэнь выходим после урока химии на улицу, кто-то окликает меня по имени. Я оборачиваюсь и вижу на лужайке высокого блондина в классическом коричневом костюме и черной фетровой шляпе как минимум шестьдесят пятого года. И сразу же понимаю, что это ангел.

А еще – мой папа.

– Ох, привет, – неуверенно говорю я.

Он не объявлялся и не присылал сообщений с тех пор, как мама умерла. А сейчас стоит передо мной. Словно только что вышел со съемочной площадки сериала «Безумцы». А в руках он удерживает симпатичный серебристо-голубой велосипед фирмы «Швинн». Прислонив его к ближайшей стене, папа устремляется к нам с Вань Чэнь.

– Ну… – начинаю я, но быстро беру себя в руки. – Вань Чэнь, это мой отец – Михаил. Папа, это моя соседка по комнате Вань Чэнь.

– Рад познакомиться, – громко приветствует ее папа.

Лицо Вань Чэнь зеленеет, поэтому она что-то бормочет о следующем занятии и быстро уходит.

Папа всегда так действует на людей.

А вот меня при встрече с ним охватывает счастье, которое отражает его внутренний мир, его связь с небесами и его собственное счастье. Но я стараюсь оградиться от него, потому что не очень люблю ощущать чужие эмоции, даже радостные.

– Ты приехал сюда на велосипеде? – спрашиваю я.

Он смеется.

– Нет. Он для тебя. Подарок на день рождения.

Это удивляет меня. И не потому, что мой день рождения был в июне, а сейчас ноябрь. Просто мне трудно припомнить, чтобы папа дарил мне подарок лично. Обычно я получала по почте что-нибудь сумасбродное: открытку, набитую деньгами, дорогой медальон, билеты на концерт. Деньги на машину. Это все, конечно, радовало меня. Но мне всегда казалось, что он таким образом пытается откупиться. Как-то компенсировать то, что он бросил нас.

Папа хмурится, и это выражение кажется неестественным на его лице.

– Все подарки присылала мама, – признается он. – Она всегда знала, чего ты хочешь. И велосипед тоже выбрала она. Сказала, он тебе понадобится.

Я пристально смотрю ему в глаза.

– То есть мне следовало благодарить за них маму?

Он кивает с таким виноватым видом, будто только что признался, что обманом получил звание «Лучший отец».

Отлично. Я получала подарки от мамы, думая, что их присылает папа. Как же все запутано.

– Слушай, а у тебя вообще есть день рождения? – спрашиваю я, так и не придумав ничего другого. – Я всегда считала, что ты родился одиннадцатого июля.

Папа улыбается:

– Это был первый день, который я полностью провел с твоей мамой. Одиннадцатое июля тысяча девятьсот восемьдесят девятого года.

– О. Так, значит, тебе всего двадцать три года.

«Они так похожи с Джеффри», – думаю я, глядя на его лицо. Те же серебристые глаза, одинаковый цвет волос и золотистый оттенок кожи. Только разница в том, что папа старше этого места и обладает поистине нерушимым спокойствием, а Джеффри шестнадцать и он бунтует против всего мира. И «занимается своими делами», что бы это ни значило.

– Ты видела Джеффри? – спрашивает папа.

– Читать чужие мысли невежливо. Но да. Он приходил ко мне. И звонил пару раз, по большей части для того, чтобы я не отправилась на его поиски. Он живет где-то неподалеку. Мы завтра встречаемся с ним в кафе «У Джоанны». Единственный способ заставить его провести со мной время – заманить бесплатной едой. Но, главное, это работает. – И тут у меня возникает блестящая идея. – Ты должен пойти с нами.

– Он не захочет со мной разговаривать, – не раздумывая, выпаливает папа.

– Ну и что? Он же подросток. А ты его отец, – говорю я.

А затем мысленно добавляю: «И должен заставить его вернуться домой».

Папа качает головой:

– Я не могу ему помочь, Клара. Я просмотрел все возможные варианты будущего, и Джеффри никогда не слушается меня. И, если честно, мое вмешательство все только ухудшает. – Он прочищает горло. – Но я пришел не только ради подарка. Мне поручили тренировать тебя.

Сердце начинает колотиться в груди.

– Тренировать меня? Для чего?

На его челюсти играют желваки, пока он обдумывает ответ.

– Не знаю, известно ли тебе это, но я солдат.

На мой взгляд, это слишком скромное определение для предводителя божьей армии, но не буду придираться.

– Да, я слышала об этом.

– И специализируюсь на владении мечом.

– Владение мечом? – переспрашиваю я, и мой голос невольно срывается на крик, отчего на нас начинают коситься прохожие. – Ты собираешь научить меня сражаться с мечом? – понизив голос, спрашиваю я. – То есть… пылающим мечом?

«Но ведь он появляется в видении Кристиана, – думаю я. – Не в моем. Не я сражаюсь им».

Папа качает головой:

– Люди часто принимают его за пылающий меч, но на самом деле этот меч соткан из сияния венца. Меч света.

Мне с трудом верится в услышанное.

– Меч света? Но почему я?

– Это часть плана, – поколебавшись, признается он.

– Понятно. То есть существует какой-то божественный план, в котором мне определена роль?

– Да.

– А у тебя есть копия этого плана, чтобы взглянуть на нее? Хотя бы одним глазком?

Уголок его рта приподнимается в улыбке.

– Он еще не закончен. Так ты готова приступить? – спрашивает папа.

– Что, прямо сейчас? – удивляюсь я.

– Нет времени лучше, чем настоящее, – говорит он, и, уверена, эти слова кажутся ему отличной шуткой.

Он подходит, чтобы взять у меня велосипед, и мы медленно шагаем в сторону «Робл».

– Кстати, как дела в университете? – спрашивает он, как любой другой заботливый отец.

– Хорошо.

– А у твоей подруги?

Мне кажется странным, что он спрашивает о моих подругах.

– Ну… у какой?

– Анджела, – уточняет папа. – Ведь это из-за нее вы поехали в Стэнфорд, верно?

– Ох. Да. Кажется, у Анджелы все хорошо.

По правде говоря, в последний раз мы с ней тусовались, когда она позвала меня в Мемориальную церковь. Я звонила ей на прошлых выходных, чтобы пригласить на новый ужастик, который вышел в преддверии Хэллоуина, но она меня отшила. Сказала, что занята. Также она отказалась сходить на вечеринку или поэтические чтения, куда я звала ее в надежде отвлечь от учебы. И даже на курсе гуманитарных наук она вела себя крайне тихо и постоянно витала в облаках.

На самом деле в последнее время я чаще встречаюсь с ее соседками по комнате, чем с самой Анджелой. С Робин мы вместе ходим на занятия по истории искусств по понедельникам и средам, а после пьем кофе. А с Эми мы завтракаем вместе, без умолку болтая о всякой чепухе. И от них я узнаю, что Анджела либо пропадает в церкви, либо сидит в комнате, приклеившись к ноутбуку, или читая устрашающие на вид книги, или строча что-то в своем блокноте. К тому же она почти не вылезает из своего спортивного костюма и иногда даже забывает про душ. Судя по всему, она напряжена больше, чем обычно. Думаю, так на нее влияет предназначение и ее одержимость цифрой семь, парнем в сером костюме и всеми остальными подсказками из видений.

– Мне всегда нравилась Анджела, – говорит папа, что несказанно меня удивляет, ведь они виделись всего лишь раз. – Она очень страстно желает поступать правильно. Так что тебе следует присматривать за ней.

Я тут же делаю мысленную пометку позвонить подруге, как только выдастся свободная минутка. И понимаю, что мы уже добрались до «Робл». Папа останавливается и смотрит на увитое плющом здание общежития, пока я пристегиваю велосипед к стойке.

– Хочешь посмотреть, где я живу? – ощущая непонятную неловкость, спрашиваю я.

– Может, чуть позже, – отвечает он. – Сейчас лучше найти место, где нас никто не потревожит.

Мне не приходит в голову ничего лучше, чем подвал общежития, где есть комната без окон. В основном студенты используют ее, чтобы поговорить по телефону, не мешая своим соседям.

– Ну, это лучший вариант из всех, что мне удалось вспомнить, – ведя папу вниз, объясняю я.

А затем отпираю дверь и придерживаю ее, чтобы он мог осмотреться.

– Отличный вариант, – заходя внутрь, говорит он.

И в этот момент меня охватывает нервозность.

– Может, стоит размяться?

Голос отдается странным эхом от пустых стен маленькой, вызывающей клаустрофобию комнаты. Здесь пахнет грязными носками, прокисшим молоком и старым одеколоном.

– Для начала нужно решить, где бы ты хотела тренироваться, – говорит он.

– Разве не здесь? – обводя рукой комнату, интересуюсь я.

– Это отправная точка, – объясняет он. – Но лишь тебе решать, куда мы перенесемся.

– Что ж, и какие есть варианты?

– Можешь выбрать любое место в мире, – отвечает он.

– Даже пустыню Сахара, Тадж-Махал или Эйфелеву башню?

– Думаю, мы устроим настоящее шоу, решив попрактиковаться во владении мечом на вершине Эйфелевой башни. Но решать тебе, – ухмыляется он, а затем вновь становится серьезным. – Выбери то место, где будешь чувствовать себя спокойно и сможешь расслабиться.

Ну, это проще простого. Мне даже не требуется время на обдумывание.

– Хорошо. Перенеси меня домой. В Джексон.

– Значит, в Джексон. – Папа встает прямо передо мной. – А теперь приступим к перемещению.

– А что происходит во время перемещения? – спрашиваю я.

– Ну… – Он подыскивает слова. – Это искривление времени и пространства, позволяющее перемещаться из одного места в другое, – объясняет он и, выдержав драматичную паузу добавляет: – Первый шаг – венец.

Я замираю в ожидании, но ничего не происходит, поэтому поднимаю глаза на папу. А он кивает мне, словно ждет, что я сделаю все сама.

– Ты хочешь, чтобы я перенесла нас?

– Ты ведь уже делала это раньше, не так ли? Вернула маму из ада.

– Да, но тогда я не осознавала, что делаю.

– Кирпичик за кирпичиком, дорогая, – говорит он.

Я сглатываю.

– На мой взгляд, ты предлагаешь мне построить Рим. Может, стоит начать с чего-то попроще?

Я закрываю глаза и пытаюсь прочувствовать момент, перестать думать и воспринимать окружающее. Прислушиваюсь к собственному дыханию, чтобы достигнуть того спокойствия, благодаря которому смогу дотянуться до частички света, которая прячется глубоко внутри.

– Хорошо, – бормочет папа.

Я открываю глаза и вижу золотистое сияние, окружившее нас.

– В этом состоянии ты можешь заполучить все, что захочешь. Нужно только научиться просить.

– Все, что угодно? – скептично переспрашиваю я.

– Если попросишь и поверишь в это, то да. Что угодно.

– То есть если я захочу чизбургер…

Папа смеется, и звук эхом отражается от стен, напоминая колокольный звон. В сиянии венца его глаза похожи на расплавленное серебро, а волосы сияют.

– Знаешь, у меня бывали и более странные просьбы.

Он вытягивает руку, и на ладони появляется нечто золотисто-коричневого цвета. Это хлеб, только легче, понимаю я, взяв его в руку.

– Что это? – спрашиваю я.

Потому что это точно не чизбургер.

– Попробуй.

С секунду поколебавшись, я решаюсь откусить кусочек. И это оказывается вкуснейший круассан, который практически тает во рту, оставляя после себя легкий привкус меда. Я быстро съедаю все до последней крошки, чувствуя себя полностью удовлетворенной. Ну, не полностью, конечно. Но довольной точно.

– Потрясающе, – выдыхаю я, борясь с желанием облизать пальцы. – И ты можешь сотворить его из воздуха в любой момент?

– Я просто прошу, и он появляется у меня в руках, – говорит он. – А теперь сосредоточься. О чем мы говорили?

– Ты сказал, что, призвав венец, можно заполучить все, что захочешь.

– Верно. Благодаря этому человек переносится с земли на небеса, а я переношусь из одного места и времени в другое.

Это привлекает мое внимание.

– То есть ты научишь меня перемещаться во времени?

Было бы прикольно заполучить лишний час, чтобы получше подготовиться к экзаменам или выяснить, кто выиграет матч Стэнфорд-Беркли, еще до того, как он начнется. Или оказаться рядом с мамой. В прошлом. От этой мысли к горлу подступает комок.

– Нет, – нахмурившись, рушит мои надежды папа.

– Ох, – разочарованно вздыхаю я. – Это не входит в план, да?

Он кладет руку мне на плечо и слегка сжимает его.

– Ты еще повстречаешься с мамой, Клара.

– Когда? – спрашиваю я внезапно охрипшим голосом. – После смерти?

– Когда это тебе потребуется больше всего, – как всегда многозначительно, говорит папа.

Я прочищаю горло.

– Так, значит, сейчас я могу перенестись туда, куда захочу?

Он берет мои руки в свои и смотрит мне в глаза.

– Да. Можешь.

– Это может пригодиться, если я буду опаздывать на занятия.

– Клара. – Видимо, время для шуток прошло. – Перемещение – жизненно важное умение. И оно не такое уж и сложное, как тебе кажется, – успокаивает он. – Все живое в мире связано. И в основе всего лежит венец.

Уверена, сейчас он заговорит о силе.

– В каждом уголке мира хранится его частичка. Как подпись на картине. Поэтому, чтобы перенестись куда-то, тебе нужно лишь слиться с этой энергией.

– Призвать венец. Слиться с ним.

– А теперь подумай о месте, где хочешь оказаться. Но не о том, где оно расположено на карте, а о том, что там находится.

– Например… о большой осине, растущей во дворе дома в Джексоне?

– Отличный пример, – хвалит он. – Потянись к этому дереву, к силе, которую оно получает от солнца, к корням, которые разрастаются под землей в поисках воды, к его листьям.

Меня так гипнотизирует его голос, что я закрываю глаза и вижу перед собой любимую осину, листья которой уже покраснели и начинают опадать. Как холодный ветер шевелит ветви, перешептываясь с листвой. И все представляется настолько ясно, что мне становится холодно, а по телу расползаются мурашки.

– Ты не просто представила это, – говорит папа. – Ты перенесла нас сюда.

Я открываю глаза и с трудом втягиваю воздух. Мы стоим под осиной в Джексоне.

Папа отпускает мои руки.

– Ты молодец.

– Это сделала я? Не ты?

– Именно ты.

– Так… легко.

Я все еще не могу прийти в себя от того, что смогла перенестись через тысячу километров, в буквальном смысле просто моргнув.

– Ты очень сильна, Клара, – говорит папа. – Даже для Триплара. Но самое удивительное, что твое слияние с венцом оказалось сильным и прочным.

Мне хочется задать ему дюжину вопросов: например, почему в таком случае я не чувствую себя, ну, более набожной? Или почему мои крылья не чисто-белые? Или почему у меня так много сомнений? Но вместо этого говорю:

– Хорошо. Давай приступим. Научи меня чему-нибудь еще.

– С удовольствием.

Он снимает шляпу, а затем пиджак и аккуратно располагает их на перилах крыльца, заходит в дом и возвращается с маминой кухонной метлой, черенок которой тут же разламывает на две части, словно это не дерево, а сухие спагетти. Одну из половинок он протягивает мне.

Конечно, мне не следует так реагировать, но эта метла неотрывно связана в моих воспоминаниях с мамой. Ей нравилось танцевать с ней по кухне, распевая, как Белоснежка в мультике, песню «Трудись и напевай» и при этом не попадая в ноты.

– Эй. Ты сломал мою метлу.

– Прошу прощения, – говорит он.

Я забираю половинку от черенка и, прищурившись, спрашиваю:

– А как же мечи?

– Кирпичик за кирпичиком, – повторяет он, а затем поднимает свое «оружие» с щеткой на конце и ударяет меня по икрам, вынуждая отпрыгнуть в сторону. – Сначала давай поработаем над твоей стойкой.

Папа показывает мне, как удерживать равновесие, уклоняться и предугадывать выпады противника. Он учит пользоваться внутренними силами, а не мышцами и воспринимать лезвие – вернее, черенок метлы – словно продолжение своей руки. И вскоре я понимаю, что это сродни танцу. Он двигается, а я уклоняюсь, не отставая от него, стараясь, чтобы движения получались легкие и быстрые, позволяющие избегать его ударов, а не блокировать их.

– Молодец, – подбадривает он.

Не удивлюсь, если он слегка вспотел. Но меня радует, что мастерство владения мечом оказалось не таким уж сложным.

Мне казалось, что это дастся мне так же трудно, как и полет, который поначалу совсем у меня не получался. Но сегодняшние упражнения показались мне довольно легкими.

Наверное, в этом я пошла в отца.

– Так и есть, – говорит папа с нотками гордости в голосе.

И хотя мне хочется светиться от счастья и радоваться тому, что все идет так хорошо, в глубине души мне кажется это безумием. Кто в современном мире пользуется мечами? Я воспринимаю нашу тренировку как игру, некую забаву, когда бегаешь с папой по заднему двору, колотя друг друга палкой. И не чувствую в этом ничего опасного. Да, я держу черенок метлы, как меч, но большую часть времени еле сдерживаю смех от переполняющего меня веселья.

Вот только от мысли, что придется взять в руки настоящее оружие, чтобы попытаться убить кого-то, меня охватывает ужас. Я не хочу никому причинять боль. Не хочу сражаться. Не хочу даже представлять подобное.

От этой мысли я сбиваюсь с ритма, и папа приставляет свою половину метлы к моему горлу. Сглотнув, я смотрю ему в глаза.

– На сегодня хватит, – объявляет он.

Я киваю и отбрасываю свою половину черенка в траву. Солнце уже клонится к горизонту. На улице темнеет и холодает. Поэтому я обхватываю себя руками.

– Ты молодец, – хвалит папа.

– Ты уже это говорил.

Я отворачиваюсь и пинаю упавшую сосновую шишку.

Папа – всем известный своей крутизной парень, которого вызывают всякий раз, когда большим и страшным злодеям нужно надавать по попе. Пен говорил о нем так, словно в связке «плохой и хороший коп» он всегда играл роль плохого. Того, кто избивает преступников. Да и на старинных картинах всегда изображали, как архангел Михаил с суровым лицом и мечом в руке сражается с дьяволом. «Его прозвали Сокрушитель», – говорил Пен.

Так что у папы явно дрянные обязанности. Но когда я пытаюсь заглянуть в его разум, то ощущаю лишь радость. И убежденность. Внутреннее спокойствие, которое напоминает мне поверхность озера Джексон на рассвете.

– Ты, кажется, не возражаешь насчет необходимости владеть мечом, – оглянувшись на него, говорю я.

Папа наклоняется, поднимает мою половинку черенка и на мгновение соединяет его со своей, а затем протягивает мне целую метлу. Мой рот открывается, как у ребенка на шоу фокусника. Я провожу пальцем по тому месту, на котором еще пару минут назад были лишь зазубрины, но оно совершенно гладкое. Даже сколов на краске не осталось. Будто черенок никогда не ломали.

– Я с этим смирился, – отвечает папа.

Мы разворачиваемся и идем к дому. Из крон деревьев доносится громкий и пронзительный птичий крик.

– Что ж, мне понравилась тренировка. – Я останавливаюсь и набираюсь смелости задать вопрос, который крутится в голове с тех пор, как папа упомянул меч: – Ты не против, если к нам присоединится Кристиан?

Папа пристально смотрит на меня, и в его глазах мелькает любопытство, поэтому я продолжаю:

– У него появилось видение с пылающим… вернее, мечом света. Его дядя давал ему несколько уроков, но он вскоре покинет этот мир, поэтому я подумала, что было бы неплохо… ну, было бы неплохо нам обоим… поучиться у тебя. Это может быть частью плана?

Папа долго молчит, и я уже не сомневаюсь, что он мне откажет, но затем он моргает несколько раз и встречается со мной взглядом.

– Конечно. Думаю, я смогу потренировать вас, когда вы приедете домой на рождественские каникулы.

– Отлично. Спасибо.

– Не за что, – не задумываясь отвечает он.

– Не хочешь войти? – предлагаю я, поднимаясь на первую ступеньку крыльца. – Думаю, я смогу отыскать немного какао.

Но папа качает головой:

– Думаю, пришло время для следующей части твоего урока.

– Следующей части?

– Ты помнишь, как перемещаться?

Я киваю:

– Призвать венец, подумать о месте, где хочу оказаться, а затем щелкнуть три раза каблуками и сказать: «Нет места лучше, чем дом».

– Я видел «Волшебника из страны Оз», – говорит он. – Это один из любимых фильмов твоей мамы. Мы смотрели его каждый год.

И мы тоже. И при воспоминании об этом у меня встает ком в горле. Когда мне было семь, мама каждый вечер читала мне эту книгу перед сном, а когда та закончилась, мы вместе посмотрели фильм и дружно распевали песни, пытаясь идти, как герои, переступая через ноги друг друга.

Вот только мама умерла, и больше мы не посмотрим этот фильм вместе.

– И что теперь? – спрашиваю я, не желая поддаваться грустным мыслям.

На его лице появляется злобная ухмылка, хоть он и ангел.

– А теперь возвращайся домой.

И он исчезает. Нет никакого сияния венца или чего-то подобного. Он просто исчез.

Он правда верит, что я самостоятельно смогу вернуться в Калифорнию?

– Папа, – зову я. – Это не смешно.

Ветер подхватывает охапку красных осиновых листьев и бросает мне их в волосы.

– Отлично. Просто великолепно, – бурчу я.

Поставив метлу в коридоре рядом с дверью на случай, если она нам снова понадобится, я возвращаюсь во двор и призываю венец. Судя по времени, занятия Вань Чэнь закончатся через час, поэтому я закрываю глаза и представляю свою комнату, покрывало лавандового цвета на кровати, маленький письменный стол в углу, вечно заваленный книгами и тетрадями, а также кондиционер в окне.

Все это очень легко представить, но когда я открываю глаза, то понимаю, что все еще нахожусь в Джексоне.

Папа говорил, что нужно сосредоточиться на чем-то живом, но у нас нет даже комнатного растения. Оказывается, перемещаться в пространстве не так уж легко.

Я снова закрываю глаза. В воздухе пахнет снегом с гор. Я бы взяла пальто, если бы знала, что сегодня окажусь в Вайоминге. Я настоящая мерзлячка.

«Ты мой Калифорнийский цветочек», – как-то сказал мне Такер, когда мы сидели на заборе, окружавшем пастбище на ранчо «Ленивая собака», и наблюдали, как его отец обучает жеребенка. В тот день листья на деревьях были такими же красными, как и сегодня. Я так сильно дрожала от холода, что начали стучать зубы, а Такер рассмеялся и, назвав меня своим Калифорнийским цветком, завернул в свою куртку.

И тут мне в нос ударил запах конского навоза. Сена. Дизельного топлива. И нотки печенья «Орео».

О нет.

Я распахиваю глаза и понимаю, что нахожусь в сарае ранчо «Ленивая собака». Я перенеслась не в свою комнату.

А к Такеру.

Это так удивляет меня, что венец слетает, и окружающее меня сияние пропадает. И именно в эту минуту Такер, насвистывая, заходит в амбар с ведром подков. Но стоит ему увидеть меня, как мелодия обрывается, а ведро выскальзывает из его пальцев, приземляясь на ногу, отчего он тут же резко поджимает ее и принимается прыгать на второй ноге.

Бесконечную минуту мы просто смотрим друг на друга. Он останавливается и, расставив ноги, засовывает руки в карманы. На нем одна из любимых фланелевых рубашек в голубую клеточку, которая великолепно оттеняет его глаза. Я мысленно возвращаюсь к нашей последней встрече почти полгода назад, когда мы ездили в Йеллоустон и поцеловались у водопада. На прощание. Такое чувство, что с того момента прошла уже целая жизнь, и в то же время кажется, будто это случилось только вчера. Я все еще ощущаю тот поцелуй на своих губах.

– Что ты здесь делаешь, Клара? – нахмурившись, спрашивает он.

Клара. Не Морковка.

Я не знаю, что ему ответить, поэтому просто пожимаю плечами:

– Проходила мимо.

Он фыркает:

– Разве ты живешь не в полутора тысячах километров отсюда?

Похоже, он злится. И от осознания этого все скручивается у меня внутри. Конечно, у него есть множество причин, чтобы злиться на меня. Я бы на его месте просто пылала от ярости. Ведь я многое скрывала от него. А затем оттолкнула, когда ему больше всего хотелось быть рядом со мной. Ох, и не стоит забывать, что я едва его не убила. И поцеловала Кристиана. Думаю, это стало последней каплей. После которой я просто ушла, разбив ему сердце.

Продолжая хмуриться, Такер потирает затылок.

– Нет, серьезно, что ты здесь делаешь? Что-то случилось?

– Нет, – начинаю я, и в моем голосе звучит неуверенность. – Я… Попала сюда случайно. Папа учит меня перемещаться во времени и пространстве. Но по сути это что-то вроде телепортации из одного места в другое. И ему показалось забавным оставить меня, чтобы я самостоятельно вернулась домой. А когда я попыталась это сделать, то оказалась здесь.

Судя по выражению его лица, он мне не верит.

– Понятно. – Он усмехается. – И все? Ты просто телепортировалась сюда?

– Ну да.

Теперь, когда шок от встречи с Такером наконец прошел, меня охватывает раздражение из-за настороженности на его лице. В последний раз он смотрел на меня так, когда мы впервые поцеловались в этом самом сарае, после чего я засветилась, как лампочка, а он понял, что во мне есть нечто потустороннее. Он смотрит на меня как на какое-то странное, неземное существо. Словно я не человек.

И мне это не нравится.

– А во времени перемещаться у тебя уже получается? – потирая шею, говорит он. – Может, вернешься минут на пять назад и предупредишь меня, чтобы я не ронял ведро с подковами себе на ногу? Кажется, я сломал себе палец.

– Я могу исцелить тебя, – не задумываясь выпаливаю я и делаю шаг вперед.

Он поспешно отступает назад и вскидывает руку, чтобы остановить меня.

– Призвав венец? Нет, спасибо. От этого меня начинает тошнить.

Мне больно слышать это от него, потому что я чувствую себя каким-то уродцем. Видимо, он решил вернуться к своему старому амплуа и вновь вести себя как придурок. И мне особенно, до боли ненавистно, что я прекрасно знаю – на самом деле он далеко не придурок. Но Такер готов нацепить эту маску для меня, ведь я причинила ему боль, и ему хочется оттолкнуть меня подальше, потому что одно мое появление вновь всколыхнуло его злость.

– Так ты пыталась вернуться домой, в Калифорнию? – интересуется он, выделяя слова «домой» и «Калифорния». – А оказалась здесь. И как же это получилось?

Я встречаюсь с ним взглядом и вижу в его глазах вопрос, который он не решается мне задать.

– Видимо, не повезло, – отвечаю я.

Такер кивает и наклоняется, чтобы подобрать рассыпавшиеся вокруг его ног подковы, а затем выпрямляется.

– Ты собираешься провести вечер здесь? – угрюмо спрашивает он. – Потому что у меня еще много дел по дому.

– Ох, прости, что отрываю тебя от работы, – парирую я.

– Загоны не вычистятся сами. – Он хватает лопату и протягивает мне. – Но ты всегда можешь мне помочь. Вдруг работа на настоящем ранчо заставит твое маленькое сердечко биться чаще.

– Нет, спасибо, – говорю я, обозлившись на то, что он обращается со мной как с какой-то городской фифой.

Меня охватывает отчаяние. А затем гнев. Я не ожидала, что увижу Такера снова. И что он все так усложнит.

«Ну, что ж… Он сам этого захотел», – думаю я.

– Я могу переместиться прямо сейчас, но для этого придется призвать венец, так что тебе лучше выйти отсюда, – выпаливаю я. – Мне бы не хотелось, чтобы тебя стошнило на твои ботинки.

– Хорошо, – отвечает он. – Только постарайся не ошибиться в этот раз.

– Постараюсь, – бормочу я, не придумав ответа получше.

И, дождавшись, когда он выйдет из амбара, призываю венец, чтобы перенестись подальше. Уже не важно куда.

6
Поймать на крючок

Одно можно сказать наверняка: мой брат – обжора. Кажется, будто его желудок размером с ведерко, в которое легко помещается четыре блина, три омлета, картофельные оладьи, пшеничный тост, три полоски бекона, три сосиски и литр апельсинового сока. Мне не по себе уже оттого, что я смотрю, как он поедает все это.

– Что? – спрашивает он, заметив мой взгляд. – Я проголодался.

– Понятно.

– Просто все такое вкусное. А я в последнее время питаюсь одной пиццей.

Ох, еще одна подробность о жизни Джеффри. Вот почему я встречаюсь с ним. Чтобы подбирать те крохи, которыми он иногда делится. Кусочки головоломки. Из которых я складываю картину его жизни.

– Пиццей? – беззаботно переспрашиваю я. – Чем тебе не угодила пицца?

– Я работаю в пиццерии. – Он поливает сиропом последний блин. – И этот запах, кажется, пропитал всю мою одежду.

Брат наклоняется вперед, чтобы я могла понюхать его. Что я, конечно же, делаю. И мне в нос ударяет аромат моцареллы и томатного соуса.

– И что ты делаешь?

Он пожимает плечами:

– Отбиваю чеки. Обслуживаю столики. Принимаю заказы по телефону. Иногда даже помогаю готовить пиццу, если заказов много и повар не успевает. Короче, все, что попросят. Это временная работа. Пока я не пойму, чем действительно хочу заниматься.

– Ясно. А где эта пиццерия? – с улыбкой спрашиваю я. – Может, я загляну как-нибудь туда и закажу обед. И даже оставлю большие чаевые.

– Хитро, – говорит он. – Но я ничего тебе не скажу. Так что расскажи лучше, что происходит с тобой?

Я подпираю подбородок рукой и вздыхаю. Ничего со мной не происходит. Я все еще не пришла в себя после встречи с Такером. И до сих пор не смирилась с мыслью, что в ближайшем будущем мне придется сражаться с мечом. А ведь я никогда не считала себя кем-то вроде Баффи – истребительницы вампиров. Мне предстоит сражаться. И, если видения не врут, за свою жизнь.

– Надеюсь, все хорошо? – всматриваясь в мое лицо, спрашивает Джеффри.

– Скорее запутанно.

Я подумываю рассказать ему о вчерашней тренировке, но решаю этого не делать. Джеффри воспринимает в штыки все, что касается папы. Вместо этого я интересуюсь:

– У тебя еще бывают видения?

Его улыбка исчезает.

– Я не хочу об этом говорить.

Мы с минуту молча смотрим друг на друга. Мне не хочется менять тему, а ему явно не хочется ее обсуждать, потому что он решил игнорировать свои видения. Джеффри больше не желает идти на поводу у Бога. Но все еще испытывает чувство вины каждый раз, когда вспоминает о своем последнем видении, которое привело к не очень хорошим последствиям.

Вот только в глубине души ему хочется поговорить об этом.

– Иногда, – наконец, отведя взгляд, признается он. – Но они бесполезные. И бессмысленные. В них все совершенно непонятно.

– Что, например? – спрашиваю я. – Что ты видишь?

Брат поправляет бейсболку, а его взгляд устремляется вдаль, будто там вновь воспроизводят его видение.

– Я вижу воду. Много воды. Озеро или что-то подобное. А затем кто-то падает с неба. И я вижу… – Он поджимает губы. – Как я уже сказал, мне не хочется об этом говорить. Видения лишь притягивают неприятности. В прошлый раз я видел, как разжигаю лесной пожар. Разве это может быть божественным посланием?

– Но ты поступил храбро, Джеффри, – говорю я. – И проявил себя. Уверена, тебе оказалось сложно довериться своим видениям и божественному замыслу. Но ты это сделал. Подтвердил свою преданность.

Он отрицательно качает головой.

– И что мне это дало? Кем меня сделало?

«Я стал беглецом, – думает он. – И бросил школу. Я – неудачник».

Я тянусь через стол и кладу руку поверх его руки.

– Мне очень жаль, Джеффри. И я действительно до нелепого сильно сожалею обо всем.

Брат отдергивает руку и откашливается.

– Все в порядке, Клара. Я не виню тебя.

Это что-то новенькое. В прошлый раз именно я стала для него козлом отпущения.

– Я виню во всем Господа, – говорит Джеффри. – Если тот вообще существует. Иногда мне кажется, что мы просто как болваны следуем этим видениям, потому что кто-то сказал нам делать это во имя Бога, которого даже не существует. Может, то, что мы видим, вообще не имеет с ним ничего общего. И мы просто видим свое будущее. Может, мы сами поддерживаем этот миф.

Как только эти слова повисают между нами, мне вдруг кажется, что передо мной какой-то незнакомец, а не мой брат.

– Джеффри, перестань. Как ты можешь…

Но он останавливает меня взмахом руки.

– Вот только не надо сейчас говорить на тему религии. Давай каждый останется при своем мнении. Сейчас я просто стараюсь избегать больших водоемов, поэтому вряд ли у меня возникнут проблемы с видением. Да и вообще, мы говорили о тебе, помнишь?

Я прикусываю губу.

– Хорошо. Что ты хотел знать?

– Ты встречаешься с Кристианом, раз вы с Такером… – Он снова замолкает.

– Расстались? – заканчиваю за него я. – Нет. Но мы часто тусуемся вместе. Мы же друзья. Ну, и пытаемся выяснить, что же происходит между нами.

Конечно, мы больше чем друзья, но я и сама не понимаю, что означает «больше».

– Ты должна начать встречаться с ним, – говорит Джеффри. – Он же твоя родственная душа. Что тут выяснять?

Я еле сдерживаюсь от того, чтобы не выплюнуть апельсиновый сок.

– Родственная душа?

– Да. Твоя вторая половинка, твоя судьба, человек, который идеально тебе подходит.

– Но я же полноценный человек, – смеюсь я. – Даже без Кристиана рядом.

– Но что-то вспыхивает между вами, как только вы оказываетесь рядом. Словно вы предназначены друг другу. – Брат ухмыляется и пожимает плечами. – Он твоя родственная душа.

– Эй, перестань так говорить. – Мне не верится, что мы болтаем об этом с моим шестнадцатилетним братом. – Да и откуда ты вообще это взял?

– Да ладно тебе, люди часто так говорят про своих любимых.

И тут, к своему собственному удивлению, я улавливаю исходящее от Джеффри смущение, а следом образ девушки с длинными темными волосами и рубиново-красными, растянутыми в улыбке губами.

– О боже! У тебя есть девушка?

Лицо брата приобретает очаровательный оттенок фуксии.

– Она не моя девушка.

– Верно, она – твоя родственная душа, – подшучиваю я. – Как вы познакомились?

– Вообще-то я знал ее еще до того, как мы переехали в Вайоминг. Она ходила в нашу школу.

У меня от удивления открывается рот.

– Да ладно! Значит, и я могу ее знать. Как ее зовут?

Джеффри встречается со мной взглядом.

– Забудь. Мы не встречаемся. И ты ее не знаешь.

– Как ее зовут? – продолжаю допытываться я. – Как ее зовут? Как ее зовут? Я могу продолжать в том же духе весь день.

Его это явно злит, но в то же время он хочет мне все рассказать.

– Люси. Люси Уик.

Он прав, я ее не знаю.

– Люси. Твоя родственная душа.

Он угрожающе тычет в меня пальцем.

– Клара!

– Это здорово, – восклицаю я. Может, эти чувства изменят его в лучшую сторону, дадут приятную тему для размышлений. – Я рада, что тебе кто-то нравится. Я очень расстроилась, когда…

Теперь уже я замолкаю. Мне не хочется вспоминать его бывшую или ту ужасную сцену в кафетерии, которую она устроила в прошлом году, когда он бросил ее на виду у всей школы. Кимбер явно не была его родственной душой. Но при этом оставалась довольно симпатичной девушкой. И очень милой.

– Думаю, это Кимбер позвонила в полицию, – говорит Джеффри. – Наверное, не следовало признаваться ей, что это я устроил пожар.

Я открываю рот, чтобы засыпать его вопросами, но он не дает вставить мне даже слова.

– Нет, я не рассказал ей, кто я такой. То есть мы. Только про пожар. – Он усмехается. – Думал, она решит, что я бунтарь, ну или что-то в этом роде.

– Ох, кажется, она действительно в этом удостоверилась.

С минуту мы молчим, а затем начинаем тихо смеяться.

– Кажется, я вел себя как настоящий идиот, – признается он.

– Ну, когда речь заходит о противоположном поле, трудно не потерять головы. Или это только у меня такие проблемы?

Джеффри кивает и, сделав глоток апельсинового сока, пристально смотрит на меня.

– Я много думал о Такере, – выпаливает он, застав меня врасплох. – Он больше всех пострадал от произошедшего. Я пытаюсь накопить немного денег. Это не очень большая сумма, но лучше, чем ничего. И я надеялся, что ты передашь их ему.

– Джеффри, я… – не понимая, о чем он говорит, начинаю я.

– Я хочу помочь ему купить новый пикап или хотя бы внести первый взнос за него. А еще трейлер, седло и деревья, которые он сможет посадить на своем участке. – Брат пожимает плечами. – Я не уверен, что еще ему нужно. Просто хочу помочь. Чтобы компенсировать то, что я совершил.

– Хорошо, – соглашаюсь я, хотя и не уверена, что именно мне стоит передавать деньги.

Вчерашняя встреча с Такером прошла не очень хорошо. «Но он имеет право на меня злиться», – напоминаю себе я. К тому же я ведь даже не извинилась за то, что натворила. И никогда не пыталась все исправить.

– На мой взгляд, это отличная идея, – говорю я.

– Спасибо, – благодарит он, но в его глазах светится уверенность, что этого недостаточно.

Такер столького лишился из-за него, поэтому брат попытается загладить свою вину.

Может, в конце концов Джеффри вернется на истинный путь.

Наевшись углеводов, я в задумчивости возвращаюсь в Стэнфорд. Мне хочется провести спокойный, тихий день. Возможно, даже удастся вздремнуть и начать писать статью, работу над которой я откладывала всю неделю. Но, проходя мимо игровой комнаты в «Робл», я натыкаюсь на Эми, и она уговаривает меня сразиться с ней в настольный хоккей. А в процессе возмущается из-за того, что деканат, опасаясь эпидемии мононуклеоза[4] в кампусе, отменил празднование «Полнолуния», когда студенты собираются в парке около полуночи и целуются друг с другом под романтическую – но по большей части ритуальную и, следовательно, социально-приемлемую – музыку, которую исполняет местная группа.

– Вот только я не понимаю, как они планируют остановить нас? – говорит она. – Ну, ведь полнолуние им не запретить, а парк всегда открыт для посещения. Не станут же они заклеивать нам губы?

Я киваю и что-то бурчу в знак поддержки, хотя мне на самом деле все равно. А все мысли – о нашей встрече с Джеффри. О том, как сильно изменилось его мнение о многих вещах, о его влюбленности и новых видениях.

– На мой взгляд, это довольно мерзко, – вдруг доносится до меня голос Эми. – А ты как думаешь?

– Ага.

– Он же намного старше ее.

Блин, кажется, я потеряла нить разговора.

– Погоди, кто кого старше?

– Ах, ты же не знаешь. Парень, с которым встречается Анджела, намного старше ее.

Я с таким удивлением пялюсь на Эми, что даже не замечаю, как шайба влетает в мои ворота.

– Что? Какой парень?

– Не помню его имя, но он точно старше. Скорее всего, выпускник. Боже, как же его зовут… Я же знаю! – Эми недовольно хмурится. – Клянусь, я так старательно пичкала свой мозг философией, пока готовилась к контрольной в понедельник, что у меня повылетала вся остальная информация. Без шуток. Вот вертится же на языке.

Я тут же чувствую себя виноватой за то, что не позвонила Анджеле вчера вечером, ведь папа попросил меня присматривать за ней. Но сейчас на ум приходит только Пен. Зачем он объявился здесь? Чего хочет? Он же сам уверял Анджелу, что они «просто друзья» и «не могут быть вместе», а значит, «их отношения лишь временные», и т. д., и т. п. Конечно, мне не следует вмешиваться в личную жизнь Анджелы – по крайней мере снова, – но это очень плохо. Хоть Пен и утверждает, что он не из плохих парней, но, судя по тому, что я видела летом, и не из хороших. Анджела заслуживает кого-то получше. Я в этом уверена.

– Пирс! – облегченно вздыхает Эми. – Точно!

Подождите-ка.

– Пирс? Наш КурЗ? С ним встречается Анджела?

– Да, верно, – подтверждает она. – Тот, что помог, когда я подвернула лодыжку. Он ведь выпускник, да?

В это очень сложно поверить. В последнее время Анджела зациклилась на своем предназначении и стала даже более одержимой им, чем обычно. Так что вряд ли бы она стала тратить свое время на шашни со случайным парнем. «Здесь явно что-то не так, – думаю я. – А значит, с ней происходит что-то странное».

– А с чего ты взяла, что Анджела встречается с Пирсом? – допытываюсь я.

– Ну, она почти каждый вечер куда-то уходит. На этой неделе дважды и вовсе не возвращалась в нашу комнату, – сообщает Эми. – А сегодня утром Робин видела, как она выходила из его комнаты с растрепанными волосами, без туфель и во вчерашней одежде. Они явно переспали.

Я вновь пытаюсь уложить все услышанное в голове. Но мысли крутятся, словно подхваченные сильнейшим ураганом.

– Пирс что-то вроде медбрата в общежитии, – через минуту говорю я. – Может, Анджела заболела?

– О, – выдыхает Эми. – Я об этом не подумала. А ведь в последнее время она выглядит замученной. – Она пожимает плечами. – Может, Анджела и болеет.

– Давай не будем делать поспешных выводов. Может, этому есть и другое объяснение.

Но, думаю, Эми вряд ли на это купится. Да я и сама в это не верю. Анджела не больна. Уж мне-то об этом известно побольше, чем другим.

У обладателей ангельской крови хороший иммунитет.

– И что тебя так расстроило? – спрашивает Кристиан, после того как я рассказываю ему об Анджеле, когда мы, как обычно по субботам, сидим в Стэнфордский кофейне «КоХо» с кофе. – Ей что, нельзя ни с кем встречаться?

Жаль, что я не могу рассказать ему о Пене.

– На мой взгляд, это вполне неплохо. Может, она хоть отвлечется немного от собственных мыслей.

Я делаю глоток латте.

– Просто это совершенно на нее не похоже. Она уже несколько недель ведет себя странно, но это – парень и совместные ночевки с ним – совершенно не в ее духе.

Хотя если вспомнить о произошедшем в Италии, то это не совсем так. После того как она встретилась с Пеном, она пропадала каждый вечер и возвращалась в дом своей бабушки лишь под утро, до того как проснутся остальные.

– Анджела встречалась с парнями в Джексоне, – напоминает Кристиан.

Я качаю головой:

– Но не так. Да, порой она ходила на вечеринки. И на выпускной. Но при этом никогда ни с кем не целовалась. Она уверяла, что мальчики – пустая трата времени и сил.

Темные брови Кристиана сходятся над переносицей, когда в его голове вспыхивает воспоминание о вечеринке в восьмом классе, где они с Анджелой играли в бутылочку, а затем им пришлось поцеловаться на заднем крыльце. Но, осознав, что я ощущаю его эмоции, он встречается со мной взглядом, а его лицо начинает краснеть.

– Это ничего не значило, – бормочет он. – Нам было всего тринадцать.

– Я знаю, – успокаиваю я. – Анджела сказала, что чувствовала себя так, будто целовалась с братом.

Кристиан опускает глаза на свой стаканчик с кофе.

– Если хочешь узнать, что происходит с Анджелой, так спроси у нее.

– Какая отличная идея.

Я достаю телефон и примерно в двадцатый раз за сегодня набираю подруге, а затем включаю громкую связь, чтобы Кристиан слышал, что звонок переходит на голосовую почту.

– Я сейчас занята, – говорит автоответчик голосом Анджелы. – Я перезвоню вам или нет. Все зависит от того, насколько вы мне нравитесь.

А затем раздается сигнал для записи сообщения.

– Понятно, – отвечает Кристиан, как только я вешаю трубку. – Не знаю, что тебе на это сказать. Все так таинственно.

Я разочарованно вздыхаю.

– Мы с ней увидимся на уроке во вторник, – говорю я. – И тогда я точно припру ее к стенке.

– Но до вторника еще три дня. Ты уверена, что продержишься столько – шутливо спрашивает Кристиан.

– Заткнись. И вообще, уверена, все это глупости. Готова поспорить, что это как-то связано с ее предназначением, а не с парнем. Что-нибудь насчет «Наш – это седьмой».

– «Наш – это седьмой»?

– Так говорит Анджела в своем видении. Она зациклилась на этих словах, пытаясь понять, что же они означают. Она даже ходит в церковь, чтобы вызвать видения, но, насколько я знаю, ей удалось увидеть только, что все произойдет в кампусе, и услышать: «Наш – это седьмой».

– Как всегда, все очень загадочно, – задумчиво произносит Кристиан, а затем вдруг восклицает: – Подожди-ка! А что за история с церковью? Анджела научилась вызывать видения? Но как?

Я рассказываю ему о лабиринте на полу и теории Анджелы о том, что при определенных обстоятельствах, пока она ходит по нему, у нее возникают видения. Кристиан откидывается на спинку стула и смотрит на меня так, будто я только что объявила, что Луна сделана из сыра. А через мгновение прижимает пальцы к глазам, будто у него разболелась голова.

– Что? – спрашиваю я.

– Ты никогда мне ничего не рассказываешь. – Он опускает руки и осуждающе смотрит на меня.

– Это неправда, – возмущаюсь я. – Я много чего тебе рассказываю. И больше, чем кому-либо другому. Я молчала обо всем этом только потому, что это связано с Анджелой. А ты же знаешь, как она относится к секретам.

– И как же? Разве не она утверждала, что в клубе Ангелов не должно быть тайн?

– И ты никогда не соглашался с этим, – напоминаю я. – К тому же ты сам до последнего хранил самый большой секрет среди нас.

– Чего еще я не знаю? – спрашивает он, игнорируя замечание о его лицемерии. – Кроме той истории о Пене, которую ты не можешь мне рассказать.

– Я встречалась с папой, – признаюсь я. – Но это произошло только вчера, ясно? И я собиралась обо всем тебе сегодня рассказать. И именно это сейчас и делаю. Вот прямо сейчас.

Кристиан отстраняется, и в его голове возникает такая сумятица, а на лице отражается настолько искреннее удивление, что я невольно подхватываю его эмоции.

– С папой? Михаилом?

– Нет, с другим папой, Ларри, – язвлю я. – Ну конечно, с Михаилом. Он сказал, что ему поручили… – я слегка повышаю голос, чтобы он звучал более авторитетно и строго, – обучить меня. Поэтому мы отправились в Джексон и часа два колотили друг друга черенками от метлы у меня на заднем дворе.

– Ты вчера была в Джексоне? – ошеломленно переспрашивает Кристиан. Кажется, сейчас он способен лишь повторять все, что я говорю, потому что не может осознать смысл сказанного. – Обучить? Но чему?

Понимая, что мы находимся в общественном месте и не стоит вслух обсуждать это, я мысленно отвечаю ему: «Владеть мечом».

Его глаза расширяются. Я отвожу взгляд и допиваю остатки остывшего кофе. И вдруг на меня накатывает чудовищное осознание того, что от меня ждут не только успешного владения мечом, но и что я смогу сражаться с ним, а возможно, даже убить кого-то.

Кажется, моя жизнь с каждым днем все больше напоминает библейские пророчества.

И это, откровенно говоря, ужасно. Я помню, как меня распирало от желания вылечить Эми в ту ночь, когда она повредила лодыжку. И как я радовалась оттого, что, воспользовавшись своими силами, смогла хоть как-то ей помочь. Исцелила ее раны. Исправила несправедливость. Но теперь все это кажется мне глупой, несбывшейся мечтой. Мне предстоит сражаться. И, возможно, умереть.

«Ты был прав, – мрачно говорю я. – Нам никогда не позволят жить нормальной жизнью».

«Мне жаль», – отвечает Кристиан. Ему бы очень хотелось, чтобы моя жизнь была не такой запутанной и сложной.

Я пожимаю плечами:

«Разве у нас есть выбор? Может, именно в этом и заключается наше предназначение – стать воинами света. И, если задуматься, в этом есть смысл. Может, именно для этого и рождаются все Триплары».

«Возможно», – соглашается Кристиан, хотя я чувствую, что ему хочется этого не больше, чем мне.

«Ах да, я спросила папу, можешь ли ты тренироваться с нами, поскольку видел в своем видении, как держишь в руках меч. Кстати, он создан не из огня, а из сияния венца. И папа ответил, что проведет с нами тренировку. Скорее всего, это случится во время зимних каникул. Так что не планируй ничего важного».

Он недоверчиво смеется от мысли, что сам архангел Михаил покажет ему несколько приемов.

– Ничего себе, – говорит он вслух. – И… спасибо.

– По крайней мере, мы будем тренироваться вместе, – говорю я, а затем протягиваю руку через стол и кладу поверх его, ощущая знакомую искру, тут же проскакивающую между нами.

«Мы созданы друг для друга», – тут же вспыхивает у меня в голове. Но в этот раз я не сопротивляюсь этой мысли и не заталкиваю ее в дальний угол. А принимаю ее. Как бы дальше ни сложилась наша судьба, мы всегда поддержим друг друга. В горе и радости.

«Даже если разверзнется ад и начнется всемирный потоп», – мысленно добавляет Кристиан.

«Уж лучше потоп. Мне совершенно не хочется отправляться в ад», – улыбнувшись, отвечаю я.

«Согласен».

Он переплетает наши пальцы, а затем на мгновение сжимает их. И я чувствую нервную дрожь внизу живота.

– Но для начала, – говорю я, желая вернуться к нашей теме разговора и вспоминая просьбу папы присматривать за подругой, – давай выясним, что происходит с Анджелой. Может, мы сможем как-то ей помочь.

– Если она нам это позволит.

– Это точно. – Я смотрю на часы. – Мне пора идти. Ко вторнику мне нужно подготовить сочинение по поэме «Бесплодная земля». И ни капли не помогает то, что оно повлияет на итоговую оценку за семестр.

Кристиан в последний раз сжимает мои пальцы, а затем убирает руку.

– Спасибо, что встретилась со мной сегодня. Несмотря на то что очень занята.

– Кристиан, нет никого на земле, с кем бы мне хотелось провести это утро больше, чем с тобой. И я говорю вполне серьезно.

И это абсолютная правда. Кем бы мы ни были – друзьями, родственными душами или кем-то еще, это всегда будет так.

И лишь позже я понимаю, что не рассказала ему о встрече с Такером. Вот только я сомневаюсь, что Кристиану хотелось бы об этом знать.

Возвращаясь в общежитие, я решаю сделать крюк и зайти в Мемориальную церковь в надежде встретить там Анджелу. Но там оказывается пусто. Я иду по проходу к алтарю, перед которым все еще лежит ковер с лабиринтом. Неподалеку стоит табличка: «Пожалуйста, сохраняйте тишину во время посещения церкви». Неподалеку кто-то подстригает сучкорезом живую изгородь, но это ни капли не мешает царящей здесь тишине, которая кажется оглушающей.

Несмотря на то что Анджелы здесь нет, я не спешу уходить, а стою и смотрю на извилистые проходы лабиринта.

«Черт побери, – думаю я. – Почему бы не попробовать».

Следующую минуту я внимательно изучаю брошюру о лабиринте, которую нахожу в маленькой плетеной корзинке, стоящей на передней скамье.

«Вам кажется, что вы не можете найти выхода из какой-то ситуации? – читаю я. – Предлагаем вам воспользоваться методом, эффективность которого подтверждается тысячами людей, использующих его на протяжении тысячи лет».

Я снимаю туфли и, встав у входа в лабиринт, отправляюсь в путь. Длинные штанины джинсов шуршат о ковер. Стараясь не торопиться, я делаю глубокий вдох, а затем медленный выдох, как нас учили на уроках практики счастья. «Когда вступаете в лабиринт, – говорилось в брошюре, – забудьте о делах и отпустите все тревожащие вас мысли. Откройте свое сердце и успокойте разум».

Я стараюсь изо всех сил, но тело невольно напрягается в ожидании пугающего видения, наполненного темнотой и ужасом. С каждым шагом я пытаюсь избавиться от лишних мыслей, как делаю, призывая венец, что так легко получается в последнее время. Вот только сейчас ничего не выходит. Может, потому, что видение вызывает не радость, испытываемую, когда тело начинает сиять, а совершенно противоположные чувства.

И вот я достигаю центра лабиринта, после чего замираю и принимаюсь молиться. Склоняю голову и открываю разум, как советовали в брошюре.

Вот только я так и не научилась общаться с Господом. Потому что воспринимаю это сродни звонку президенту Соединенных Штатов или разговору с далай-ламой. И это так иронично. Ведь в моих венах течет ангельская кровь, а в каждую клетку проникают божественные силы. Да что там, у Господа даже есть планы на меня. И всякий раз, стоит мне призвать венец, как я ощущаю эту силу, связь со всем живым на земле, о которой говорил папа, тепло, радость и красоту, которые идут рука об руку с Богом. Но при этом я не знаю, как обратиться к нему. Не могу этого сделать.

Я поднимаю глаза к потолку и вижу ангелов, чувствую на себе их серьезные, вопрошающие взгляды.

– Что ты делаешь? – интересуются они. – Каково твое предназначение?

– И каково же оно? – шепчу я им в ответ. – Покажите мне.

Но видение так и не приходит.

Прождав еще пять минут, которые кажутся мне вечностью, я вздыхаю и тем же путем возвращаюсь к входу в лабиринт, только на этот раз быстрее. Это тоже указывалось в брошюре как третий этап: «Вернитесь обратно. Соединитесь с высшими силами, почувствуйте их целительное воздействие».

Вот только я ничего не чувствую.

Вернее, стоит мне надеть туфли, как на меня наваливается усталость, раздражение и разочарование оттого, что ничего не удалось. Поэтому я решаю вернуться в комнату и немного вздремнуть. И плевать на сочинение. Мне так и не удалось отыскать Анджелу. Или разгадать свое видение.

Или обрести хоть какую-то ясность.

Видение обрушивается на меня, когда я возвращаюсь домой на велосипеде. На улице пасмурно и холодно. И, хотя это не сравнится с погодой в Вайоминге, мне все равно хочется укутаться в уютное одеялко. Поэтому я старательно кручу педали, чтобы поскорее осуществить свое желание, как вдруг оказываюсь в темноте.

Но в этот раз видение длится намного дольше, чем обычно. Я вновь слышу пронзительный звук, от которого звенит в ушах. И это выдает нас. Привлекает их внимание.

А затем глаза ослепляет яркая вспышка.

– Ложись, – кричит Кристиан, и я бросаюсь на пол, а затем откатываюсь в сторону, когда он шагает вперед, размахивая перед собой мечом с красивым и сияющим лезвием.

Он заносит его над головой и резко опускает вниз. Помещение тут же заполняет лязгающий звук, не похожий ни на что другое, слышанное мной раньше, который сменяется проклятием и тихим смешком. Чувствуя, как колотится сердце, я отползаю назад, пока не упираюсь спиной во что-то твердое и деревянное. Вокруг все еще царит темнота, но мне прекрасно видно Кристиана, который размахивает светящимся мечом, стараясь отбиться от темных фигур, наступающих на него.

«Их двое», – понимаю я. Он в одиночку противостоит сразу двоим.

«Поднимись, – говорю себе я. – Поднимись и помоги ему».

Я вскакиваю на ноги, которые позорно дрожат от страха.

«Нет, – говорит Кристиан. – Уходи! Я их задержу!»

Мне хочется ответить, что я не оставлю его, но меня перебивает чей-то крик:

– Берегись!

И я снова оказываюсь в Стэнфорде, летя на велосипеде по тротуару.

Я стараюсь вывернуть и избежать столкновения, но колесо натыкается на бордюр и меня подбрасывает вверх. Велосипед падает на землю, а я перелетаю через руль и, рухнув на траву, по инерции качусь в кусты можжевельника.

А‐а‐а.

С минуту я лежу с закрытыми глазами, посылая в небо безмолвное, но саркастичное: «Спасибо».

– Ты в порядке?

Я открываю глаза и вижу, что рядом со мной на колени опустился высокий кареглазый парень с каштановыми волосами и в очках. Я знаю его по урокам счастья. Но после «полета» мне не сразу удается вспомнить его имя.

Томас.

Отлично. Я свалилась с велосипеда на виду у Неверующего Фомы.

– Ух, ты нехило шлепнулась, – говорит он, помогая мне вылезти из куста можжевельника. – Может, вызвать «Скорую»?

– Нет, кажется, все в порядке.

– Следует смотреть, куда едешь, – наставляет Томас.

Я уже и забыла, какой он «милашка».

– Постараюсь не забыть об этом в следующий раз.

– Ты порезалась. – Он тычет пальцем мне в щеку.

Я осторожно поднимаю руку, и кончики пальцев тут же окрашиваются кровью. Видимо, я пострадала сильнее, чем думала. Обычно у меня не течет кровь.

– Мне нужно в общежитие, – поднимаясь на ноги, говорю я.

Мои джинсы разорвались на одном колене, а на второй штанине появилась прореха. Нужно как можно быстрее добраться до комнаты, пока никто не заметил, что мои раны буквально заживают прямо на глазах. Вряд ли мне удастся сейчас придумать разумное объяснение этому.

– Ты уверена, что в порядке? Давай помогу добраться до «Ваден»? – предлагает он.

– Нет, все нормально. Думаю, мой вид намного ужаснее, чем состояние. Так что лучше я отправлюсь в свою комнату.

Я подхожу к велосипеду, у которого все еще крутится переднее колесо, но стоит мне поднять его, как я понимаю, что рама погнулась.

Проклятье.

– Давай помогу тебе, – говорит Томас.

Мне так и не удается избавиться от него, поэтому я медленно хромаю к общежитию, по большей части потому, что было бы странным, если бы я этого не делала после такого падения. Томас шагает рядом, неся велосипед на одном плече, а рюкзак – на втором. Кажется, мы добираемся до «Робл» целую вечность, так что не удивлюсь, если порезы на щеке и ноге успели зажить за это время. Остается надеяться, что Томас не сильно наблюдателен.

– Ну, вот и пришли, – объявляю я. – Спасибо.

Я забираю у него рюкзак и оставляю велосипед у стойки, даже не потрудившись пристегнуть его, после чего поворачиваюсь к дверям.

– Подожди, – кричит Томас мне вслед.

Я останавливаюсь и оборачиваюсь к нему.

– Не хочешь… – Он замолкает.

– Все в порядке, мне не нужно в клинику, – уверяю я.

Но Томас в ответ качает головой.

– Я хотел спросить, не хочешь ли ты сходить со мной на вечеринку. Ее устраивают сегодня вечером в Каппа-Хаус. Ну, если ты действительно хорошо себя чувствуешь.

Черт. Этого парня ничем не прошибешь. Видимо, я выгляжу не так ужасно, как мне казалось.

Он засовывает руки в карманы, продолжая пристально смотреть на меня.

– Я уже давно хотел пригласить тебя, поэтому решил не упускать шанса. Ведь теперь я официально твой спаситель.

– Ох, верно. Но нет, – выпаливаю я.

– О. У тебя есть парень? – спрашивает он. – Ну конечно, есть.

– Нет, дело не в этом… Просто… У меня сейчас столько проблем в жизни… И я… Ты очень классный, но… – бормочу я. – Прости, но нет.

– Ну, попытка не пытка, верно? – Он лезет в карман, достает оттуда визитную карточку и протягивает ее мне.

«Томас А. Линч, – читаю я. – Факультет физики Стэнфордского университета. Репетитор по математике и естественным наукам». А ниже указан номер телефона.

– Если передумаешь насчет вечеринки, звони. Или просто приходи, – говорит он, а затем разворачивается и уходит.

Когда я вхожу в комнату, Вань Чэнь играет в «FarmVille» на «Фэйсбуке». Это ее страсть. Оторвавшись от экрана, она с недоумением рассматривает ветки и листья можжевельника, торчащие у меня в волосах, заляпанную куртку и порванные джинсы.

– Сегодня был ужасный день, – говорю я, прежде чем она успевает задать вопрос.

А затем подхожу к раковине и начинаю смывать кровь и грязь с лица.

– Ты слышала, что твоя подруга встречается с КурЗом? – интересуется Вань Чэнь.

Я вздыхаю. Кажется, ждать вторника – глупая затея.

Закончив приводить себя в порядок, я вновь набираю Анджелу. Но она так и не берет трубку.

– Анджела Зербино, не заставляй меня выслеживать тебя. Потому что я уже готова сделать это, – выпаливаю я в трубку. – Перезвони. Мне.

«Я занята, – приходит через минуту ответ. – Расслабься. Увидимся чуть позже».

Прождав час, я спускаюсь на второй этаж крыла «А» и стучу в ее дверь. Но мне открывает Робин.

– О, привет, Клара, – радостно восклицает она.

На ней сине-белый полиэстеровый топ без бретелек, с нарисованной спереди зеброй и белая мини-юбка. Ее волосы разделены на пробор и завиты в крупные кудри. Судя по всему, она собирается покорить этот город, жаль, что сейчас не середина семидесятых.

– Я ищу Анджелу, – говорю я.

Робин в ответ качает головой:

– Я не видела ее с самого утра. – Она выглядывает в коридор, а затем заговорщически шепчет мне: – А вчера Анджела ночевала у Пирса.

– Да, я слышала, – раздраженно говорю я. – Может, уже перестанешь распускать слухи, если не знаешь наверняка, что произошло?

Робин тут же краснеет.

– Прости, – бормочет она, и, кажется, ей действительно стыдно за свое поведение.

Мне становится неловко из-за того, что я накинулась на нее.

– Ты похожа на Фарру Фосетт[5], – замечаю я.

Робин выдавливает из себя улыбку.

– Сегодня вечером в Каппа-Хаус вечеринка в стиле семидесятых, – объясняет она. – Не хочешь пойти со мной?

Именно туда звал меня Томас, и он явно будет там. И, скорее всего, решит, что я пришла туда из-за него. Но потом я вспоминаю, какие у меня есть варианты. Я могу либо остаться в своей комнате и провести субботний вечер, работая над сочинением по поэме Т.С. Элиота «Бесплодная земля», что вряд ли получится, потому что я то и дело буду отвлекаться на мысли о папе, Такере, Джеффри, Анджеле и Пирсе, Кристиане, своих видениях. Либо… Да кого я обманываю? Мне совершенно не хочется думать о чем-либо. А значит, нужно выбраться отсюда.

– Конечно, – отвечаю я. – Дай только отыскать туфли на платформе.

7
Ром с колой

Когда мы с Робин добираемся до Каппа-Хаус, вечеринка уже в самом разгаре. Воздух сотрясают песни «Би Джиз»[6], в окнах отражаются вспышки стробоскопов, а над обеденным столом, кажется, мерцает диско-шар.

Так что здесь точно царит веселье. И громкая музыка. Возможно, именно это мне сейчас и нужно.

– Привет, красотки! – открыв нам двери, говорит парень из братства. – Где вы пропадали всю мою жизнь?

Он просит нас положить ключи от машины в огромную банку из-под маринованных огурцов, стоящую у входной двери, а затем знакомит с парнем в белом костюме Элвиса Пресли, который будет решать, стоит ли нам возвращать ключ и пускать за руль.

– Хороший костюм, – говорю я, хотя и не понимаю, как его наряд связан с темой вечеринки.

Ну, за исключением того, что Элвис умер в семидесятых.

– Ой, спасибо. Большо‐о‐о‐ое спасибо, – протягивает он.

И почему-то я не удивлена его ответу.

По закону подлости первый, кого я замечаю в толпе, – Томас, танцующий под диско-шаром. Он надел атласную рубашку с цветами и на пуговицах, из-под которой виднеются волосы на груди. При виде меня на его лице появляется огромная улыбка, и он принимается махать рукой. Так что мне не остается ничего другого, кроме как подойти к нему.

– Ты передумала, – говорит он.

– Да. И вот я здесь. Спасибо, что помог мне днем.

– Судя по твоему виду, ты бы вполне справилась сама, – отвечает он, внимательно изучая мое лицо в поисках царапин и порезов, которые красовались там еще пару часов назад.

Упс. А я уже и забыла об этом.

– Я же говорила тебе, что все не так плохо, – придумываю отговорки я. – Мне досталось лишь несколько шишек и синяков на ногах. И все это удалось скрыть несколькими слоями макияжа.

– Ты отлично выглядишь, – одаривает комплиментом он, пока его взгляд скользит по моему телу и замирает на ногах.

– Спасибо, – чувствуя себя не в своей тарелке, благодарю я.

Трудно было придумать наряд в стиле семидесятых за такой короткий срок. К счастью, у Робин нашлось ярко-оранжевое платье из полиэстера на бретельках, от которого она отказалась в пользу своего наряда с зеброй. Вот только от него чешется все тело.

– Потанцуем? – предлагает Томас.

И в этот момент я понимаю, что даже не знаю, как танцевать на дискотеках, поэтому мы со смехом пытаемся повторить танец Джона Траволты[7].

– Какая у тебя специальность? – интересуется Томас, задавая самый популярный вопрос среди студентов.

– Биология, – отвечаю я, но не спрашиваю ничего в ответ, потому что знаю, что он занимается естественными науками.

– Ты хочешь стать биологом?

– Нет, – смеюсь я. – Я хочу стать врачом.

– Понятно, – говорит он так, будто только что выяснил нечто важное обо мне. – А ты в курсе, что больше половины студентов приходят сюда, чтобы пройти курсы начальной медицинской подготовки? Но лишь семь процентов из них в итоге поступают в медицинский вуз?

– Нет.

Видимо, мой ответ звучит так напряженно, что Томас начинает смеяться.

– Прости, не хотел тебя огорчать, – извиняется он. – Давай принесу тебе выпить.

Я открываю рот, чтобы сказать, что мне еще нет двадцати одного года, но, думаю, он и сам об этом знает. Вот только я пила алкоголь всего лишь раз. И это произошло на вечеринке в доме Авы Питерс. Тогда Такер налил мне рома с колой.

– Что будешь пить? – интересуется Томас. – Кажется, у них есть напитки на любой вкус. Но, думаю, ты будешь мартини. Верно?

– Ну, вообще-то, ром с колой, – поправляю я, потому что в тот вечер он мне понравился.

И я даже не напилась. А мне очень хочется вернуться в общежитие на своей машине.

– Значит, принесу ром с колой, – говорит он и уходит на кухню.

Я оглядываюсь по сторонам. В задней комнате скандируют чье-то имя. Вокруг обеденного стола собралась небольшая компания ребят, которые макают кусочки в миску с фондю. Несколько человек танцуют под диско-шаром. В углах разместились громко переговаривающиеся студенты, а лестницу и укромные местечки оккупировали целующиеся парочки. На диване сидит группа студентов, которые смотрят сериал «Шоу семидесятых», периодически выпивая шоты. Заметив среди них Эми, я машу ей, и она радостно машет мне в ответ.

Через мгновение ко мне возвращается Томас с напитками.

– Держи, – говорит он, а затем слегка ударяет пластиковым стаканчиком о мой стакан. – За новые приключения с новыми людьми.

– За новые приключения.

Я отпиваю большой глоток, и он тут же обжигает мне горло, после чего оседает в желудке огненной лавой.

Томас похлопывает меня по спине.

– Ох, сильно крепкое?

– Это точно ром с колой? И больше ничего? – уточняю я.

– Одна треть рома и две трети колы, – подтверждает он. – Честное слово.

Вот только на вкус коктейль совершенно не похож на тот, что я пила на вечеринке с Такером. Только сейчас, спустя два года, я понимаю, что он не добавлял рома в мой коктейль.

Вот же засранец.

Этот чрезмерно опекающий, невероятный, приводящий в бешенство и совершенно милый засранец.

И меня внезапно охватывает такая тоска, что даже сводит живот. А может, всему виной ром. В задней комнате опять начинают скандировать:

– Кристиан! Кристиан! Кристиан!

Я проталкиваюсь сквозь толпу, пока не добираюсь до дверей, ведущих в комнату, и вижу, как Кристиан выпивает до капли темно-коричневую жидкость из огромного стакана. Как только он заканчивает, по толпе проносятся одобрительные крики. Кристиан улыбается и вытирает рот рукавом своего белого костюма из полиэстера.

Девушка, сидящая рядом с ним, наклоняется и что-то шепчет ему на ухо. Он в ответ смеется и кивает ей.

А мой желудок сжимается вновь.

Но тут Кристиан поднимает голову и, заметив меня, встает на ноги.

– Эй, ты куда? – возмущается девушка, сидящая по другую сторону от него, а затем надувает губы. – Кристиан! Вернись! Впереди еще один раунд!

– С меня хватит, – еле внятно и каким-то чужим голосом объявляет он.

Даже не проникая в его чувства, можно догадаться, что он пьян. Но под алкогольным туманом чувствуется, что Кристиан чем-то расстроен. Видимо, что-то произошло с нашей последней встречи сегодня днем.

Что-то, о чем он хочет забыть.

Он убирает волосы с глаз и шагает через всю комнату прямиком ко мне. Я отступаю в сторону, но он обхватывает ладонью мою обнаженную руку и утаскивает за собой в угол. Между нами проскакивает привычная искра, и он на мгновение закрывает глаза, а затем наклоняется так близко, что мы едва не сталкиваемся носами. Его дыхание на удивление сладкое, несмотря на ту гадость, что он пил. Я старательно делаю вид, что ничего особенно не происходит, ведь мы на вечеринке, а он явно пьян, к тому же в той комнате несколько девушек заигрывали с ним. Но трудно не обращать внимания, насколько Кристиан сексуальный, умный, забавный и воспитанный. «И к тому же он не мой парень», – напоминаю я себе. На самом деле мы так ни разу и не сходили на свидание. Мы не встречаемся. Тем не менее от его прикосновения в животе воспаряет целая стая бабочек.

– Я думал о тебе, – хриплым голосом говорит он, а его зрачки настолько большие, что радужки почти не видно. – Девушка-мечта.

Мои щеки тут же краснеют, не только от его слов, но и от эмоций, охвативших Кристиана в этот момент. Он хочет поцеловать меня. Вновь ощутить прикосновение к моим мягким и совершенным, на его взгляд, губам. Хочет увести меня подальше от этого шумного дома туда, где он сможет поцеловать меня.

Боже. У меня перехватывает дыхание, а он наклоняется еще ниже.

– Кристиан, остановись, – шепчу я за мгновение до того, как наши губы соприкоснутся.

Он тут же отстраняется и, тяжело дыша, смотрит на меня. Я пытаюсь отступить, чтобы создать хоть какое-то расстояние между нами, но натыкаюсь на стену. Кристиан делает шаг вперед. Желая остановить его, я упираюсь руками ему в грудь, но вместо этого между нами вновь вспыхивает искра, которая поджигает чувства, словно фейерверк.

– Давай выйдем на улицу, – выдыхаю я.

– Показывай дорогу, – говорит он и следует за мной, удерживая руку на пояснице, которая, кажется, прожигает платье насквозь.

Мы проходим половину пути к двери, когда натыкаемся на Томаса. И только сейчас я понимаю, что ушла от него без объяснений, услышав, как скандируют имя Кристиана.

– Я искал тебя, – говорит Томас. Он смотрит на Кристиана, а затем переводит взгляд на его руку, которая за это время опустилась значительно ниже. – Кто это…

– Эй, это же Неверующий Фома! – внезапно развеселившись, выпаливает Кристиан.

Тот удивленно смотрит на меня.

– Вот как ты меня называешь? Неверующим Фомой?

– Это ласковое прозвище, правда, – убеждает Кристиан.

Но Томас смотрит на нас с невероятным сомнением и обидой.

– Желаю приятно провести вечер, – хлопнув его по плечу, добавляет Кристиан и уводит меня прочь.

Вряд ли Томас решится еще раз пригласить меня на свидание.

Как только мы выходим на улицу, нас встречает прохладный воздух. На крыльце стоит скамейка, и я подвожу Кристиана к ней. Он садится и тут же закрывает лицо руками.

– Как же я напился, – стонет он. – Прости.

– Что случилось?

Я сажусь рядом с ним и кладу руку ему на плечо, но он отстраняется.

– Не трогай меня, пожалуйста. Не думаю, что смогу сейчас себя сдержать.

Я складываю руки на колени.

– Что произошло? – вновь интересуюсь я.

Он вздыхает и проводит ладонями по волосам.

– Помнишь, ты говорила, что Анджела может вызывать видения, пройдя по лабиринту в церкви? Ну, я это сделал. Пошел туда.

– Я тоже туда ходила, – выдыхаю я. – Видимо, мы разминулись.

– У тебя появилось видение?

– Да. Правда, не в церкви. А чуть позже. – Я сглатываю. – Я видела тебя с мечом.

– Как я сражаюсь? – спрашивает Кристиан.

– С двумя противниками.

Он мрачно кивает.

– Значит, мы получаем видения об одном и том же событии. Ты разглядел, с кем сражался?

– Там слишком темно. И сложно что-то сказать наверняка.

С минуту мы молча обдумываем это, но очень сложно сосредоточиться, когда у тебя под ухом «Би Джиз» орет: «Кто-нибудь, помогите мне, кто-нибудь, помогите мне, да».

– Но это еще не все, – продолжает Кристиан. – Я видел тебя.

Надеюсь, не ту часть, где я прижимаюсь к стене и безуспешно пытаюсь собраться с духом, чтобы встать и помочь ему.

Он качает головой:

– Нет, ты… – Его голос звучит невероятно хрипло, словно в горле внезапно пересохло и, как ни странно, ему вновь требуется выпить.

И меня почему-то охватывает ужас.

– Я?

– Тебя ранили.

Он кладет руку мне на запястье, чтобы передать тот момент из своего видения. Я закрываю глаза и вижу собственное лицо с пятнами слез на щеках. Распущенные, спутанные волосы. Побледневшие губы. И остекленевший взгляд. А еще залитую кровью на груди футболку.

– Боже, – с трудом выдыхаю я.

Кажется, Кристиан видел, как я умираю.

Он облизывает губы.

– Я не знаю, что делать. Но когда я нахожусь в той комнате, где бы она ни была, то у меня в голове крутится только одна мысль: «Я должен защитить тебя». – Он сглатывает комок, образовавшийся в горле. – Я бы отдал за тебя жизнь, Клара, – говорит он. – И именно это я чувствую. Я готов умереть, лишь бы защитить тебя.

Мы не произносим ни слова, пока я отвожу его домой, а затем затаскиваю по лестнице в его комнату. Чарли развалился на кресле и играет в Xbox, не обращая на нас внимания, пока мы шагаем с Кристианом к кровати.

– Я бы справился и сам, – протестует Кристиан, когда я откидываю одеяло и усаживаю его на матрас. – Сам виноват. Мне просто захотелось забыться на минутку. Думал…

– Заткнись уже, – беззлобно ворчу я.

После чего стягиваю его рубашку через голову и, отбросив ее на пол, иду к мини-холодильнику за бутылкой воды.

– Пей.

Он качает головой.

– Пей, я сказала.

Он осушает почти всю бутылку, а затем возвращает ее мне.

– Ложись, – продолжаю командовать я.

Он вытягивается на матрасе, и я принимаюсь снимать с него ботинки и носки. С минуту он молча смотрит на потолок, а затем с его губ срывается стон.

– Кажется, у меня впервые за всю жизнь болит голова. Словно…

– Тссс.

Я оглядываюсь на Чарли через плечо. Он сидит спиной к нам и яростно нажимает на кнопки джойстика.

Я вновь поворачиваюсь к Кристиану.

– Тебе надо поспать, – говорю я.

А затем убираю его волосы с лица и на мгновение задерживаю пальцы у его виска. Он закрывает глаза. Я прижимаю руку к его лбу и вновь кошусь на Чарли, но тому нет до нас никакого дела.

Поэтому я призываю венец к самым кончикам пальцев и посылаю его силы Кристиану.

Он тут же открывает глаза.

– Что ты только что сделала?

– Тебе полегче?

Кристиан моргает несколько раз.

– Боль прошла, – шепчет он. – Полностью исчезла.

– Хорошо. А теперь ложись спать, – прошу я.

– Знаешь, Клара, – сонно выдыхает он, когда я встаю, чтобы уйти. – Ты обязательно должна стать врачом.

Я закрываю за собой дверь, а затем на минутку прислоняюсь к стене и медленно выдыхаю.

Так забавно. Уже несколько месяцев я вижу темную комнату и знаю, что прямо перед тем, как мы с Кристианом спрятались в ней, случилось что-то плохое. Я понимаю, что нам бесполезно скрываться, и знаю, что нас ожидает смертельная опасность, а наши преследователи хотят нас убить. Я чувствовала это с самого начала.

Но при этом никогда всерьез не задумывалась, что могу умереть.

«Господь, дай мне передышку, – поднимая глаза к потолку, я мысленно обращаюсь к нему за завтраком. В руках у меня поджаренный тост, а вдалеке бьют колокола Мемориальной церкви. – Мне всего восемнадцать. Зачем заставлять меня проходить через это – лесной пожар, видения, тренировки, – если меня все равно убьют?»

А может, это наказание? За то, что не выполнила предназначение в первый раз?

Или решающая проверка?

«Дорогой Господь, – пишу я в тетради в понедельник утром на уроке химии, слушая лекцию о законах термодинамики. – Я не хочу умирать. Я еще слишком молода. С уважением, Клара Гарднер».

«Пожалуйста, Господи, – молю я, просыпаясь в три часа ночи, чтобы успеть написать сочинение по книге «Бесплодная земля». – Пожалуйста. Я еще не готова. Мне страшно».

«Ты серьезно? – вопрошает с обложки Т.С. Элиот. – Я покажу тебе страх в горсти праха[8]».

Анджела не появляется на занятиях поэзии. И не сдает сочинение. А значит, согласно правилам, ее не допустят до итогового зачета.

И от этой мысли меня пробирает озноб. Анджела Зербино, студентка-отличница, выпускница, подготовившая блестящую речь, выдающаяся ученица и любительница поэзии, вдруг завалила первое задание.

Нужно найти ее. Поговорить с ней. Прямо сейчас, черт возьми. И я не успокоюсь, пока не сделаю этого.

Как только заканчивается урок, я звоню Эми.

– Ты не знаешь, где Анджела? – спрашиваю я.

– В последний раз я ее видела в нашей комнате, – отвечает она.

– Почему она не пошла на занятия? Что происходит?

Ох, что-то определенно происходит.

Я несусь в «Робл», но, подойдя к зданию, резко останавливаюсь. Потому что на стойке для велосипедов сидит ворон.

– Что, не нашел места получше? – интересуюсь я.

Но вместо ответа птица перепрыгивает на один из велосипедов.

На мой велосипед.

А мне совершенно не хочется, чтобы ворон обгадил мой велосипед, пусть даже и сломанный. Я делаю несколько шагов вперед и принимаюсь размахивать руками.

– Уходи. Убирайся отсюда.

Он наклоняет голову вбок, но не двигается.

– Убирайся.

Я останавливаюсь прямо перед вороном. Нас разделяет меньше метра, но он не боится меня. Даже не двигается с места. А просто смотрит. И в этот момент я понимаю – а может, я уже давно это поняла, просто не хотела себе в этом признаваться, – что это не обычный ворон.

Это вообще не птица.

Так что я, словно дверь, открываю собственный разум, готовясь в любой момент захлопнуть его вновь. И на меня обрушивается та особая скорбь, которая мне так хорошо знакома. Я вновь слышу тот грустный мотив, что зазывал меня в прошлом году к полю за школьным двором. Мелодия, в которой говорится: «Вот кем я был когда-то, но теперь я навсегда остался один. И уже никогда не смогу вернуться. Никогда. Никогда».

Что ж, хорошая новость: я не параноик. Плохая – это Семъйяза.

Я отступаю на шаг назад, а затем захлопываю дверь в свое сознание с такой силой, что у меня начинает раскалываться голова. Но лучше уж так, чем эта нескончаемая скорбь.

– Что ты здесь делаешь? – шепчу я. – Чего от меня хочешь?

Да, я пожалела его в прошлом году, ведь он так сильно заботился о маме, хоть и на свой извращенный лад. Пожалела в день похорон на кладбище, хотя даже сейчас не понимаю, что тогда на меня нашло. Я просто подошла к нему и отдала ему мамин браслет. А он забрал его и даже не попытался напасть, поэтому мы вернулись домой целыми и невредимыми. Но это не делает его менее опасным. Все-таки он падший ангел, подпитываемый силами тьмы. И уже дважды пытался прикончить меня.

Собрав все свои силы, я выпрямляюсь и смотрю в его широко раскрытые желтые глаза.

– Если ты прилетел, чтобы убить меня, то сделай это прямо сейчас, – говорю я. – А то у меня есть дела, которые нужно закончить.

Ворон переступает с лапы на лапу, а затем резко взлетает и несется прямо на меня. Вскрикнув, я пригибаюсь, готовясь к тому, что он вцепится мне в горло или что-нибудь в этом роде. Но птица проносится мимо меня так близко, что задевает щеку своими перьями, а затем устремляется к затянутому тучами небу.

Остановившись перед дверью в корпусе «А», я вновь пытаюсь дозвониться до Анджелы. Ее телефон звонит внутри, а значит, она в комнате. И это невероятная удача.

Я стучу в дверь.

– Да ладно тебе, Эндж. Я знаю, что ты там.

Наконец она открывает дверь. И я протискиваюсь внутрь до того, как она успеет запротестовать. Оглядевшись по сторонам, я понимаю, что ее соседок нет. Это хорошо, потому что вряд ли у меня получится сдерживаться.

– Что с тобой происходит? – выпаливаю я.

– О чем ты?

– Ты еще спрашиваешь? – кричу я. – Хватит юлить. Вся общага обсуждает, как ты «играешь в шахматы» по ночам с Пирсом. Тем, что КурЗ, медбрат общежития, который живет на первом этаже. Блондин, коротышка, немного неопрятный…

Она с улыбкой смотрит на меня, а затем закрывает дверь и запирает ее на ключ.

– Я поняла, о ком ты говоришь, – не поворачиваясь ко мне лицом, говорит она. – И – да, мы встречаемся. Вернее, «играем в шахматы» по ночам.

У меня отвисает челюсть.

Я проспорила Кристиану десять баксов.

Анджела упирает руку в бедро, и я замечаю, что у нее через плечо перекинуто влажное полотенце. На ней спортивные штаны и огромная футболка с эмблемой Йеллоустонского национального парка и изображением форели, а волосы заплетены в длинную косу. Ни обуви, ни носков, ни лака на ногтях рук и ног. Из-за ламп дневного света ее кожа кажется голубоватой, а под глазами виднеются темные мешки.

– Ты в порядке? – спрашиваю я.

– Да. Просто устала. Не спала всю ночь, работая над сочинением по поэме Элиота.

– Но ты не пришла на урок…

– Мне разрешили сдать чуть позже, – объясняет она. – В последнее время столько всего происходит, и я настолько завалена делами, что немного отстала от жизни. Поэтому потратила все выходные, чтобы наверстать упущенное.

Я кошусь на нее. Она явно что-то недоговаривает. Но почему?

– Ты сама-то в порядке? – интересуется она. – У тебя немного безумный взгляд.

– Ну, даже не знаю. На днях объявился отец и сказал, что ему поручили научить меня обращаться с мечом. Мечом Света. И однажды мне придется сразиться с ним за свою жизнь. О, а еще меня преследует видение, как кто-то пытается меня убить, что лишь подтверждает папину теорию. А значит, пора достать меч Света и наточить его поострее. Кстати, Кристиан видит тот же самый момент. Только в его видениях я не держу в руках меч, а валяюсь без сознания, залитая собственной кровью. Так что, вполне возможно, я скоро умру.

Она в ужасе смотрит на меня.

– Вот что бывает, когда не отвечаешь на мои звонки, – плюхаясь на ее кровать, добавляю я. – Все возможное дерьмо падает на чертов вентилятор и разлетается по всем углам. О, чуть не забыла, я ведь только что вновь видела ворона и в этот раз почувствовала окружающую его скорбь. Так что это определенно Семъйяза. Отлично, не правда ли?

Она приваливается к дверному косяку, словно эти новости выбили из нее дух.

– Семъйяза? Ты уверена?

– Да. Можешь не сомневаться.

На ее лбу проступает испарина, а кожа приобретает зеленоватый оттенок.

– Черт, я не хотела тебя пугать, – садясь, говорю я. – Конечно, в этом нет и повода для веселья, но…

– Клара…

Она замолкает, прижимает полотенце ко рту и, сделав глубокий вдох, закрывает глаза. А затем становится еще зеленее.

Все мысли о Семъйязе тут же вылетают у меня из головы.

– Ты… заболела?

Я не болела ни единого дня в своей жизни. Никогда не простужалась, не подхватывала грипп, не травилась едой, не сгорала в лихорадке, не мучилась от боли в ушах или горле. И Анджела тоже.

Потому что обладатели ангельской крови не болеют.

Она закрывает глаза и качает головой.

– Энджи, что происходит? Перестань утверждать, что все в порядке, и выкладывай начистоту.

Подруга открывает рот, чтобы что-то сказать, но вместо этого стонет и выбегает в коридор, после чего скрывается в ванной, находящейся через две двери. А через мгновение оттуда доносятся звуки рвоты.

Я медленно подхожу к двери ванной. Анджела, дрожа, сидит в кабине перед унитазом и так сильно сжимает его ободок, что у нее белеют костяшки пальцев.

– Ты в порядке? – тихо спрашиваю я.

Она смеется, а затем сплевывает в унитаз и отрывает туалетную бумагу, чтобы высморкаться.

– Нет. Я не в порядке. Ох, Клара, разве это не очевидно? – Она откидывает волосы с лица и смотрит на меня сияющими от злости глазами. – Я беременна.

– Ты…

– Беременна, – повторяет она, и это слово разносится эхом по ванной.

Поднявшись на ноги, Анджела протискивается мимо меня и возвращается в свою комнату.

– Ты… – повторяю я, шагая вслед за ней.

– Залетела. Да. Принесла в подоле. Готовлюсь стать матерью. Жду ребенка. В интересном положении.

Она садится на кровать и стягивает футболку.

Я смотрю на ее живот. Он совсем небольшой, так что на глаз сложно что-то определить, но уже видна небольшая округлость. А от пупка вниз тянется едва заметная темная полоска. Анджела смотрит на меня таким уставшим взглядом, что кажется, она вот-вот расплачется. Анджела Зербино готова расплакаться!

– Что ж, теперь ты все знаешь, – еле слышно произносит она.

– Ох, Энджи…

Я продолжаю качать головой, потому что до сих пор не могу поверить в это.

– Я уже разговаривала с доктором Дэй и еще несколькими людьми из деканата. Скорее всего, мне удастся доучиться до зимней сессии, а затем я возьму академический отпуск. Они сказали, что никаких проблем не возникнет. И Стэнфорд с радостью примет меня в свои ряды, когда я захочу вернуться. Именно так они обычно поступают в подобных ситуациях. – Она смотрит на меня так, словно изо всех сил старается казаться смелой. – Так что я планирую вскоре вернуться в Джексон и жить с мамой. Все уже решено.

– Почему ты ничего не сказала мне? – выдыхаю я.

Она опускает голову и аккуратно кладет ладонь на живот.

– Наверное, мне не хотелось ничего говорить, чтобы не видеть взгляд, с которым ты смотришь на меня сейчас. К тому же, рассказывая что-то людям, ты делаешь это более реальным.

– Кто отец? – спрашиваю я.

И на ее лице вновь застывает маска спокойствия.

– Пирс. Мы переспали пару месяцев назад и с тех пор то встречались, то расставались вновь.

Она лжет. И я так хорошо это ощущаю, словно над ее головой вспыхивает неоновая вывеска со словом: «ВРАНЬЕ».

– Думаешь, люди в это поверят? – интересуюсь я.

– А почему бы и нет? – огрызается она. – Это чистая правда.

– Во-первых, ты забываешь, что я эмпат и умею распознавать ложь. Но даже если позабыть об этом, Пирс – КурЗ.

– И какое это имеет значение?

Подруга даже не смотрит на меня.

– Именно он раздавал нам брошюры про безопасный секс во время первой студенческой встречи в общежитии. Да у него в комнате хранится годовой запас презервативов на всю общагу. И…

– Убирайся, – еле слышно произносит Анджела, вновь натягивая футболку.

– Эндж, подожди.

Она встает и, подойдя к двери, распахивает ее.

– Я не хочу выслушивать это прямо сейчас.

– Эндж, я только пытаюсь…

– Похоже, у тебя есть свои дела, – продолжает она, все так же не глядя на меня. – Беспокойся лучше о них.

– А как же твое предназначение? – выпаливаю я. – Ты уже позабыла о парне в сером костюме и фразе «Наш – это седьмой»?

– Не тебе говорить о моем предназначении, – рычит она сквозь стиснутые зубы и захлопывает дверь у меня перед носом.

Я в оцепенении бреду к парку «Олд Юнион» и опускаюсь на скамейку рядом с фонтаном «Клешня» на площади Уайт-Плаза. А затем несколько часов наблюдаю за падающей водой. Мимо меня проходят люди, которые направляются в кофейню «КоХо» и уходят из нее со стаканчиками кофе. Но я не обращаю на них внимания, у меня в ушах вновь и вновь звучат наполненные страхом слова: «Я беременна».

Через какое-то время, ошеломленную и молчаливую, меня находит Кристиан. Бросив на меня всего один взгляд, он тут же опускается на колени и заглядывает мне в глаза.

– Клара?

«Клара, что случилось?»

Я моргаю и вижу его встревоженный взгляд. Должна ли я все рассказать ему? Но у меня не остается выбора, потому что он с легкостью улавливает мои мысли, словно от шока я выкрикиваю их. И у него отвисает челюсть.

– Она…

Даже он не может поверить в это.

«Что она будет делать? – мысленно вопрошаю я, чувствуя, как жжет от слез глаза. – Что она будет делать?»

Кристиан сжимает мои руки своими.

– Клара, – тихо произносит он. – Думаю, самое время рассказать о том, что произошло в Италии.

И я выкладываю ему все. Рассказываю, как однажды ночью на одной из станций метро Рима мы столкнулись с парнем, и Анджела залилась краской при взгляде на него. И как она вечером ушла из дома, чтобы увидеться с ним, а вернулась домой лишь под утро. Что этот парень оказался Пеном, ангелом, который рассказывал ей все о тех, кто обладает ангельской кровью. Но мне казалось, их связывало что-то больше.

Я рассказываю, как сильно хотелось Анджеле, чтобы он мне понравился, но мне так и не удалось себя пересилить. Я видела истинное лицо Пена, его серую душу и усталость от мира. Понимала, что он не сможет по-настоящему полюбить ее, но Анджелу это не остановило. Хотя она и вела себя так, будто ей плевать на него, а все их встречи случайны.

– Что думаешь? – спрашиваю я, закончив свой рассказ.

– Думаю, это все меняет.

8
Когда я встретил твою маму

Спустя несколько недель наступили зимние каникулы. И вот мы с Кристианом стоим, взявшись за руки, пока гроб Уолтера опускают в землю. С неба слетают крупные снежинки, укрывая кладбище Аспен-Хилл белым покрывалом. Вокруг нас собрались все знакомые по общине: пастор Стивен, Кэролин, которая ухаживала за мамой, Джулия, которую я все еще считала занозой в заднице, и, наконец, Корбетт Фиббс, старый Квартариус, который в школе преподавал мне английский язык. Он, впрочем, как и всегда, с мрачным видом смотрит на могилу. Наверное, вскоре и его ожидает подобная участь. Но стоит мне об этом подумать, как он поворачивается и подмигивает мне.

– Аминь, – заканчивает речь Стивен.

Скорбящие начинают расходиться по домам, опасаясь, что метель превратится в буран (что не редкость в Вайоминге в декабре), но Кристиан продолжает стоять у могилы, и я остаюсь с ним.

К тому же я почти не сомневаюсь, что снег идет из-за Билли. Она замерла по другую сторону от меня, одетая в длинную белую парку, на которой ее блестящие черные волосы смотрятся как пролитые чернила. Снежинки кружатся вокруг нее, опускаясь на землю, пока она смотрит на яму перед нами с такой болью в глазах, что мне хочется обнять ее покрепче. Снег – ее способ поплакать. Но как же тяжело видеть ее такой, ведь обычно она старается выглядеть сильной и уравновешенной, а любое напряжение способна снять шуткой. Помню, на похоронах мамы она улыбалась каждый раз, когда мы встречались взглядами, и это дарило мне успокоение, будто улыбка Билли подтверждала, что с мамой не произошло ничего по-настоящему ужасного. Подумаешь, смерть, ведь это лишь смена места жительства.

Но сейчас в гробу лежит ее муж.

Как только яму начинают засыпать землей, Билли отворачивается. Я протягиваю руку и касаюсь ее плеча. Острая, ноющая боль тут же заполняет мое сознание. «Так мало времени, – думает она. – Для всех нас».

– Я хочу убраться отсюда, – выдыхает она.

– Хорошо. Увидимся дома? – уточняю я. – Я могу приготовить ужин.

Она кивает и крепко обнимает меня.

– Билли…

– Со мной все будет в порядке. Увидимся позже, малыш.

И она уходит, оставляя за собой цепочку темных следов. А через пару мгновений снег прекращается.

Стиснув челюсти и не произнося не слова, Кристиан наблюдает, как работники кладбища закапывают гроб. Я подхожу ближе, пока наши плечи не соприкасаются, а затем вливаю в него свои силы, как это делал он во время похорон мамы.

Жаль, я плохо знала Уолтера. Да и знала ли вообще? Мы редко обменивались больше чем парой фраз. Он был сложным человеком и, казалось, всегда оставался настороже. К тому же ему никогда не нравилась я, как и мысль, что мы с Кристианом связаны нашими видениями. Но Кристиан любил его. И сейчас я чувствую это, а также боль из-за смерти Уолтера и осознания, что Кристиан остался один во всем мире.

«Ты не один», – мысленно говорю я.

– Я знаю, – сжав мою руку, произносит он вслух.

Его голос хриплый от слез, которые он сдерживает, но на лице появляется улыбка, когда он смотрит на меня своими потемневшими и покрасневшими глазами. Протянув руку, Кристиан стряхивает снег с моих волос.

– Спасибо, что пришла, – благодарит он.

Мне на ум приходит множество ответов: «Не стоит благодарности», «Никаких проблем», «Это меньшее, что я могла для тебя сделать», – но ни один не кажется мне правильным, поэтому я отвечаю:

– Мне хотелось быть здесь.

Он кивает и косится на белую каменную скамью, стоящую рядом с могилой его матери. Делает глубокий вдох, а затем выдыхает.

– Мне тоже хочется убраться отсюда.

– Составить тебе компанию? – интересуюсь я.

– Нет. Со мной все будет в порядке, – говорит он, но в его глазах на мгновение появляются слезы.

Кристиан отворачивается, но тут же поворачивается вновь. И с грустной улыбкой смотрит мне прямо в глаза.

– Наверное, это прозвучит странно и неуместно… Но я хочу пригласить тебя.

– Пригласить куда? – непонимающе спрашиваю я.

– На свидание, – отвечает он.

– Что? Прямо сейчас?

Он смеется, будто ему вдруг стало неловко.

– Боже, нет, – стонет он и закрывает лицо руками. – Сейчас я отправлюсь домой. – Кристиан открывает лицо, и на нем появляется застенчивая улыбка. – Но, когда мы вернемся в университет, мне бы хотелось сходить с тобой на свидание.

Свидание. Я вспоминаю выпускной бал два года назад, на который он меня пригласил. И как я танцевала в его объятиях, окутанная ароматом и теплом его тела, и смотрела в его глаза в надежде, что мне наконец удастся преодолеть стену непонимания между нами, а Кристиан увидит меня настоящую.

Но после этого у его бывшей, Кэй, случился нервный срыв, и он решил, что ему следует отвезти домой ее, а не меня.

– Ты никогда не забудешь об этом, верно?

– Скорее всего, нет.

– Это означает «нет»?

– Нет.

– Нет?

– Я имела в виду «да». Я пойду с тобой на свидание.

Мне даже не нужно время, чтобы все обдумать. Мы всегда встречались независимо от своего желания: во время лесного пожара, на танцах, на похоронах. Так неужели мы не заслужили чего-то нормального? К тому же прошло уже больше шести месяцев с тех пор, как мы с Такером расстались. Так что самое время дать шанс нашим отношениям с Кристианом.

– Я планировал пригласить тебя на ужин и сходить в кино, – говорит он.

– Я с удовольствием поужинаю и схожу в кино с тобой.

И нас вдруг окутывает неловкая тишина, пока работники кладбища бросают последние горсти земли на могилу Уолтера Прескотта.

– Я хотела… – стараясь унять участившееся сердцебиение, начинаю я, а затем указываю на обычное мраморное надгробие у осин, стоящее над могилой мамы.

Он кивает, после чего засовывает руки в карманы и уходит к своему пикапу. Я провожаю его взглядом, пока он не скрывается вдали. А после этого направляюсь к бетонной лестнице, которую не раз наблюдала в своих видениях в прошлом году. Сейчас, когда кладбище укутал снег, оно выглядит совершенно по-другому: уродливее, равнодушнее, более серым и пустынным.

Я останавливаюсь у могилы матери и просто смотрю на нее в течение нескольких минут. В верхнем углу надгробия появилось какое-то темное пятно, но, сколько бы я ни терла его перчатками, мне не удается его убрать.

Некоторые приходят на кладбища, чтобы поговорить с умершими. Жаль, у меня ничего не выходит, потому что как только слова: «Привет, мама» – слетают с губ, я ощущаю себя невероятно глупо. Ведь ее здесь нет. Под землей и снегом лежит лишь ее тело, но мне не хочется думать об этом. К тому же я знаю, где сейчас мамина душа. Я видела своими собственными глазами, как она шла навстречу восходу солнца от внешнего края небес. И в этом ящике, под землей, ее уж точно нет.

Интересно, когда я умру, меня тоже похоронят здесь?

Я подхожу к сетчатой ограде на краю кладбища и всматриваюсь в заснеженный лес. Меня тут же окутывает знакомая скорбь, не оставляющая сомнений в том, кто решил присоединиться ко мне.

– Выходи. Я знаю, что ты здесь, – зову я.

На мгновение повисает тишина, а затем раздается хруст снега от чьих-то шагов, и из-за деревьев появляется Семъйяза. Когда он останавливается в полуметре от забора, меня охватывает чувство дежавю. И я тут же воздвигаю ментальную стену между нами, чтобы укрыть свой разум от него. А затем мы несколько секунд просто пялимся друг на друга.

– Зачем ты пришел, Сэм? – спрашиваю я. – Чего хочешь?

Он громко хмыкает. Я замечаю, что одна из его рук спрятана в кармане длинного кожаного пальто, и тут же задаюсь вопросом, не держит ли он сейчас в ней мамин браслет. Ведь это единственное, что у него осталось от нее.

– Зачем ты отдала мне его? – после долгого молчания спрашивает он. – Она тебя об этом попросила?

– Мама сказала, чтобы я надела его на похороны.

Он склоняет голову.

– Первый раз это случилось во Франции, – вдруг говорит он. – Она тебе когда-нибудь рассказывал об этом? – Он улыбается и поднимает к небу сияющие глаза. – Мэг работала в больнице. И с первого взгляда на нее я понял, что в ней есть что-то особенное. Словно на ней стоял божественный отпечаток.

«Так вот в чем дело, – поняла я. – Он хочет поговорить о маме». Мне следовало бы остановить его, сказать, что мне неинтересно, но я так и не решаюсь на это.

Семъйяза подходит ближе к забору, и я слышу, как проскакивает статическое электричество по металлу.

– Как-то раз она вместе с другими медсестрами отправилась к пруду на окраине города, чтобы искупаться. Она смеялась над какой-то шуткой одной из подруг, когда почувствовала мой взгляд и подняла глаза. Другие девушки тоже увидели меня и тут же бросились прикрываться одеждой, потому что купались в нижнем белье. Но не она. Тогда она красила волосы в каштановый цвет и подстригала их до самого подбородка, но мне нравилось, как локоны вьются вокруг ее шеи. Через мгновение Мэг подошла ко мне. Помню, она пахла розами и облаками. Я застыл на месте и не сводил с нее взгляда, чувствуя себя невероятно странно, а она ухмыльнулась и залезла в передний карман моих брюк, где всегда лежала пачка сигарет, правда, больше для вида. Она вытащила одну из сигарет, а затем вернула пачку обратно и сказала: «Мистер, будьте любезны, дайте мне огонька». Я не сразу понял, что она просит у меня зажигалку, но у меня даже не было зажигалки. А когда я сказал ей об этом, она ответила: «Ну, тогда от тебя не так уж много толка». После чего развернулась и ушла.

Кажется, Семъйяза полностью погрузился в это воспоминание, но мне оно не нравится. Эта дерзкая шатенка с сигаретой, которой он так очарован, совершенно непохожа на мою маму.

– Мне понадобилось много времени, чтобы заставить ее вновь заговорить со мной. И еще больше, чтобы добиться поцелуя…

– С чего ты решил, что я хочу это слушать? – перебиваю я.

Уголок его рта приподнимается в лукавой улыбке.

– Мне кажется, ты очень похожа на нее.

Холодный ветер забирается под рукав и скользит по руке, отчего я плотнее закутываюсь в пальто. По эту сторону забора мне ничего не угрожает. Это освященная земля. Но я же не смогу провести здесь всю свою жизнь.

– Расскажи мне о ней, – просит Семъйяза, невозмутимо смотря на меня своими золотистыми глазами. – Какую-нибудь короткую историю. Что-нибудь новое.

Я нервно вздыхаю.

– Поэтому ты преследуешь меня? Ради историй?

– Расскажи мне, – повторяет он.

Мысли начинают метаться в голове в поисках истории, которой я могла бы поделиться с ним. Конечно же, у меня сохранилось множество воспоминаний о матери: разных, глупых, о тех временах, когда я злилась на нее из-за того, что она из моего лучшего друга превращалась в строгую мать, которая устанавливала границы и наказывала меня, если я переступала их, а также моменты нежности, в которые я понимала, что она любит меня больше всего на свете. Но я не хочу делиться этим с ним. Это наши истории.

– Что-то ничего не приходит на ум, – покачав головой, отвечаю я.

Его взгляд мрачнеет.

«Он не может причинить мне вреда здесь, – успокаиваю себя я. – Не сможет до меня добраться». Вот только дрожь не стихает.

– Понятно, – говорит он так, словно я законченная эгоистка. Но с этим уже ничего не поделаешь, ведь я на четверть человек. – Может, вспомнишь что-то в другой раз, – более небрежным тоном продолжает он.

Вот только я очень в этом сомневаюсь.

– А ты узнала тот важный секрет, который скрывала твоя мать? – спрашивает он так, будто мы обсуждаем погоду.

Ну а мне приходится призвать все свои силы, чтобы сохранять равнодушное выражение лица и скрывать от него свои мысли.

– Не понимаю, о чем ты, – с такой же небрежностью в голосе отвечаю ему я.

На его лице появляется улыбка.

– Значит, все-таки узнала, – говорит он. – Иначе бы не закрывалась от меня так сильно.

Видимо, он понял, что я отгораживаюсь от него. Интересно, насколько хорошо мне удается сохранять спокойствие, или он все же слышит бешеный ритм моего сердца, замечает, как участилось дыхание, и ощущает кислый запах страха, сочащийся из моих пор.

Я беспомощно качаю головой. Не стоило говорить с ним. С чего я решила, что смогу с ним справиться?

Я поворачиваюсь, чтобы уйти.

– Подожди, – окликает он, стоит мне сделать первый шаг. – Тебе не стоит бояться меня, маленькая птичка, – говорит он и вплотную подходит к забору. – Я не причиню тебе вреда.

Я замираю, но не поворачиваюсь к нему.

– Ты же лидер Наблюдателей, верно? И должен стараться всячески навредить мне?

– Уже нет, – отвечает он. – Меня… лишили этого звания.

– Почему? – удивляюсь я.

– Мы с братом разошлись во мнениях, – поколебавшись, признается он. – Из-за твоей матери.

– С братом?

– Да, и именно его тебе нужно бояться.

– Кто он? – спрашиваю я.

– Азазель.

Я уже слышала это имя. Кажется, его упоминала Билли.

– Азазель ищет Трипларов, – продолжает Семъйяза. – Он всегда считал себя коллекционером красивых женщин, сильных мужчин и тех, в ком превалирует ангельская кровь. Он верит, что тот, кто будет контролировать Трипларов, получит преимущество в предстоящей войне. Поэтому старается всеми силами заполучить их. Так что если он узнает, кто ты на самом деле, то не успокоится, пока не подчинит своей воле или не уничтожит тебя.

Я поворачиваюсь, пока слова «если он узнает, кто ты на самом деле» эхом отдаются в ушах.

– Это очень интересно, Сэм, но я понятия не имею, о чем ты говоришь. Мама хранила лишь один секрет, – я заставляю себя посмотреть ему в глаза, – о том, что она умирает. А это уже не новость.

Как только я произношу слово «умирает», его на мгновение окутывает отчаяние, которое ощущается даже сквозь воздвигнутую между нами стену. Но затем на его лице вновь появляется улыбка.

– Ох, какую запутанную ложь мы сплетаем, когда делаем это впервые, – говорит он.

– Думай что хочешь.

Да уж, моему положению не позавидуешь. Меня некому подвезти. А я приехала сюда с Билли и собиралась улететь домой, но где гарантия, что он не превратится в птицу и не отправится за мной?

– У меня возникли подозрения на твой счет с самой первой встречи, – спокойно продолжает он, будто и не заметил, как я пыталась уйти от разговора. – Потому что у меня в голове не укладывалось произошедшее в лесу. Ты сопротивлялась мне сильнее, чем остальные. Да еще и умудрилась вернуться из ада на землю. Ты не только призвала венец, но и одолела меня. – Семъйяза качает головой, словно я очаровательная малышка, которая вдруг решила надерзить.

– Это сделала мама, – возражаю я, надеясь, что он мне поверит.

– Твоя мать была необыкновенной, – отвечает он. – Прекрасной, сильной, наполненной огнем и жизнью, но все же оставалась лишь Демидиусом. И не умела переходить из одного мира в другой. На это способны лишь Триплары.

– Ты ошибаешься, – дрожащим голосом говорю я, несмотря на все попытки казаться спокойной.

– Нет, – тихо говорит он. – Твой отец ведь Михаил? Везучий ублюдок.

Видимо, мне не удастся легко отделаться от Семъйязы, но чем больше он говорит, тем сложнее становится не выдать себя.

– Что ж, мы мило поболтали, но на улице холодно, и мне пора идти. – Я вновь поворачиваюсь к нему спиной и устремляюсь вглубь кладбища.

– А где сейчас твой брат, Клара? – кричит он мне вслед. – Он знает о своем происхождении?

– Не смей говорить о моем брате. Отстань от него, или, клянусь…

– Не нужно ругаться, дорогая. Меня не интересует этот мальчик. Но, как я уже говорил, есть те, кто посчитает его происхождение интересным.

Кажется, он пытается меня шантажировать.

– Чего ты хочешь от меня? – остановившись, спрашиваю я через плечо.

– Чтобы ты рассказала мне хотя бы одну историю.

Он сумасшедший. Я вскидываю руки от отчаяния и вновь устремляюсь подальше от него.

– Хорошо. Как-нибудь в другой раз, – посмеивается он.

Даже не оборачиваясь, я знаю, что он превратился в птицу.

– Кар, – раздается издевательский птичий крик за спиной.

Проклятые сумасшедшие ангелы! Он так разозлил меня, что мне хочется расплакаться. Я пинаю снег ногой, и он разлетается в стороны, оголяя мокрую черную землю, сосновые иголки, гниющие листья, мертвую траву и несколько камней. Я наклоняюсь и поднимаю небольшой гладкий и темный камешек, который очень похож на те, что встречаются на дне рек. Я верчу его в руке.

– Кар, – вновь кричит ворон Семъйяза.

И я швыряю в него камень.

Это отличный бросок, благодаря которому я могла бы с легкостью попасть в команду по софтболу в Стэнфордском университете. Вот только такой бросок вряд ли бы смог повторить человек. Камень, словно пуля, перелетает через забор и летит прямо в назойливую черную птицу. Я невероятно точна.

Но камень пролетает мимо.

Потому что на ветке уже никого нет. И о вороне напоминает лишь снег, упавший с нее на лесную подстилку. Я снова одна.

Хотя бы сейчас.

Внутри все зудит от желания развести огонь в камине в гостиной, приготовить ужин для нас с Билли и, возможно, развесить рождественские украшения. Еще хочется позвонить Венди и узнать, вдруг она не против сходить в кино или еще куда-нибудь. Мне просто необходимо сейчас хоть ненадолго окунуться в обычную жизнь. Но для начала необходимо заглянуть в продуктовый магазин.

И именно там, в середине прохода с выпечкой, я натыкаюсь на Такера.

– Привет, – выдыхаю я.

А про себя проклинаю свое глупое сердце за то, что оно пускается вскачь от одного взгляда на Такера в белой футболке и дырявых джинсах, с корзиной в руках, в которой лежат зеленые яблоки, лимон, брикет масла и упаковка белого сахара. Видимо, его мама собирается готовить пирог.

Он с минуту молча смотрит на меня, словно раздумывает, стоит ли вообще разговаривать со мной, а затем выпаливает:

– Оригинальный наряд. – Он вновь обводит взглядом мое пальто, черное платье, черные сапоги до колен и волосы, собранные в слегка растрепанный пучок на затылке. – Дай угадаю: ты собиралась телепортироваться на какую-нибудь шикарную вечеринку в Стэнфорде, но вновь ошиблась? – усмехается он.

– Я возвращалась с похорон, – натянуто отвечаю я. – С кладбища «Аспен-Хилл».

Его лицо тут же становится серьезным.

– С чьих?

– Уолтера Прескотта.

Он кивает:

– Да, я слышал. У него случился инфаркт, верно?

Я не отвечаю.

– Или инсульт, – продолжает Такер. – Или он был одним из вас.

«Из вас». Мило. Я начинаю разворачиваться, чтобы уйти – ведь как было бы правильно просто уйти и не пытаться поговорить с ним, – но тут же останавливаюсь и вновь смотрю на Такера.

– Не делай так, – прошу я.

– Как именно?

– Я знаю, что ты злишься на меня, и понимаю, по какой причине, но не веди себя так. Ты самый добрый, милый и порядочный парень из всех, что я знаю. Не веди себя как придурок из-за меня.

Он опускает взгляд в пол и сглатывает.

– Клара…

– Мне очень жаль, Такер. Знаю, мои слова не так уж много для тебя значат, но знай: мне ужасно жаль. Из-за всего. – Я вновь поворачиваюсь, чтобы уйти. – Я постараюсь держаться от тебя подальше.

– Ты не позвонила мне, – говорит он, прежде чем я успеваю сбежать подальше.

Я оборачиваюсь к нему и удивленно моргаю.

– Что?

– Летом. Когда вернулась из Италии и перед тем, как уехать в Калифорнию. Ты ведь провела дома две недели, верно? И при этом не позвонила мне. Ни разу, – объясняет он с обвинительными нотками в голосе.

Так вот из-за чего он злится?

– Я хотела, – признаюсь я. Я каждый день думала о том, чтобы позвонить ему. – Но была слишком занята, – вру я.

Он усмехается, но его гнев исчезает, сменяясь чем-то напоминающим смирение и разочарование.

– Мы могли бы провести немного времени вместе пред твоим отъездом.

– Мне жаль, – вновь бормочу я, потому что не знаю, что еще сказать.

– Просто… Я думал, мы… – Он несколько раз сглатывает, прежде чем наконец выдавить: – …будем друзьями.

Такер Эйвери хочет стать моим другом.

Он выглядит таким уязвимым, пока разглядывает ботинки, со слегка покрасневшими от загара ушами и напряженными плечами. Мне так и хочется протянуть руку и сжать его плечо. И с улыбкой ответить: «Конечно. Давай будем друзьями. Мне очень хочется стать твоим другом».

Но нужно быть сильной. Нужно помнить главную причину, из-за которой мы расстались: у него должна быть спокойная жизнь. На него не должны нападать падшие ангелы после свидания. Он должен целовать девушку, не боясь, что она начнет светиться, как фейерверк на День независимости. Никто не должен скрывать от него бесчисленное количество тайн. Ему нужен кто-то нормальный. Кто-то, кто будет стареть вместе с ним. Кого он будет защищать, как мужчина защищает свою женщину, а не наоборот. Кто-то не такой, как я.

Да боже мой, ведь еще пару минут назад меня шантажировал Чернокрылый. К тому же за мной охотится падший ангел, мечтающий заполучить меня. А если верить видениям, вскоре мне предстоит сражаться. И, возможно, умереть.

Я делаю глубокий вдох:

– Не думаю, что это хорошая идея.

Такер поднимает голову:

– Ты не хочешь быть моим другом?

Я стараюсь уговорить себя встретиться с ним взглядом.

– Нет. Не хочу.

И в этот момент я безумно рада, что он не умеет читать мои мысли, как Кристиан. Иначе Такер бы увидел, как много я думаю о нем. Как мечтаю оказаться с ним рядом. Как даже после стольких месяцев разлуки сердце продолжает ныть от желания увидеть его, прикоснуться к нему, услышать его голос. Он бы понял, что мы не сможем быть друзьями, потому что каждую проведенную с ним минуту мне бы хотелось обнять его. Почувствовать прикосновение его губ. У меня никогда не получится относиться к нему лишь как к другу.

«Так будет лучше, – повторяю про себя я. – Так будет лучше. Намного лучше. Он должен жить своей жизнью, а я своей.

Его челюсти сжимаются.

– Хорошо, – выдавливает он. – Я все понял. Мы расстались. И ты двигаешься дальше.

«Да», – следует сказать мне. Но это слово застревает в горле.

Он кивает и сгибает руку, словно хочет надеть ковбойскую шляпу, вот только у него сейчас ее нет.

– Мне пора, – говорит он. – У меня много дел на ранчо.

Такер доходит до конца прохода и останавливается. Он явно хочет еще что-то сказать. И от осознания этого у меня перехватывает дыхание.

– Желаю счастливой жизни, Клара, – говорит он. – Ты заслуживаешь счастья.

Мои руки сжимаются в кулаки, пока я провожаю его взглядом.

«Ты тоже, – думаю я. – Ты тоже».

9
Вот тебе! Вот тебе! Исчадие ада!

– Ты отвлекаешься, Клара, – говорит папа. – Сосредоточься.

Я опускаю свою половину черенка от метлы. Воздух с трудом вырывается из легких, а плечо ноет от удара, которым меня только что наградил Кристиан.

Последние полчаса мы тренируемся на заднем дворе моего дома в Джексоне по щиколотку в снегу, и до этого момента все шло довольно неплохо. Я нападала на Кристиана, он на меня. Хотя его последний удар был впечатляющим.

Кристиан виновато смотрит на меня.

– Ты в порядке? – тихо спрашивает он. – Прости.

– Все нормально. Мы договаривались не поддаваться друг другу. Когда я открылась, то должна была ожидать этот удар.

Морщась, я кручу рукой, а затем поворачиваю голову то в одну сторону, то в другую и потягиваюсь.

– Мы можем сделать небольшой перерыв? Мне бы не помешало передохнуть.

Папа хмурится:

– У нас нет на это времени. Вы должны больше тренироваться.

Это наша пятая совместная тренировка – я, папа и Кристиан, – и с каждым разом папа становится все более и более напряженным, будто наш прогресс его не устраивает. Он, словно обезумев, гонял нас всю неделю, но зимние каникулы почти закончились, и у нас вряд ли будет много свободного времени, когда мы вернемся в Стэнфорд. Думаю, он ожидал, что к этому времени мы перейдем от черенков метел и швабр к настоящим мечам.

– Мне казалось, для тебя нет такого понятия, как время, – стараясь, чтобы голос звучал не жалостливо, говорю я. – Ну давай же. Я умираю как хочу горячего шоколада. У меня ноги замерзли.

Папа вздыхает, а затем подходит к нам и останавливается между мной и Кристианом. После чего кладет руки нам обоим на загривки, прямо под волосами. Я даже не успеваю спросить, что он собирается делать, как чувствую толчок, и глаза застилает яркий белый свет. А через мгновение мы оказываемся на пляже. Место напоминает декорации к фильму о необитаемом острове: нетронутый белый песок, голубая вода и вокруг ни души, если не считать нескольких любопытных чаек.

– Черт подери, папа, – выдыхаю я. – Предупреждай в следующий раз.

– Договорились, – говорит он, после чего хлопает в ладоши. – А теперь возвращайтесь к тренировке.

Сняв ботинки, носки и куртки, мы бросаем их на песок. Папа отходит в сторонку, к самому краю воды, и, скрестив руки, смотрит на нас. Я поднимаю свой черенок от метлы и подхожу к Кристиану, который уже встал в стойку, оставляя следы на песке.

– Как там Анджела? – спрашивает Кристиан, словно мы ведем непринужденную беседу, а не пытаемся избить друг друга палками.

– У нее все в порядке. Она хотя бы снова начала со мной разговаривать. – Я делаю выпад, он парирует его. – Я ужинала у нее дома пару дней назад, и мы немного поговорили. И она рассказала мне свою версию происходящего, в которой так хочет убедить всех остальных. – Теперь Кристиан атакует, а я отражаю удар. – Я рассказывала тебе, что мы вместе посещаем литературный класс? И читаем Данте. Это очень забавно.

– Я видел ее вчера на площади. Она ела рожок с двумя шариками мороженного, хотя на улице было шесть градусов мороза, – рассказывает Кристиан. – И мы даже немного поболтали. Она выглядела как и всегда, только… немного толще.

– Да ладно тебе, не такая уж она и толстая. Перестань.

– Хочешь сказать, она такая же, как полгода назад?

Я замечаю, что он слегка ослабил защиту, и пытаюсь ударить его по ноге, но он слишком быстр. Споткнувшись, я проношусь мимо него и едва успеваю отразить удар по бедру.

– Все зависит от того, веришь ли ты ей или нет. – Я смахиваю прядь волос, прилипшую к лицу. – Если отец ребенка Пирс, то Анджела должна быть на четвертом месяце беременности. Но она сказала, что ей предстоит рожать в марте. Вот только детей вынашивают девять месяцев, а значит, она забеременела в Италии. Так что отец ребенка Пен.

– Но она не признается в этом даже тебе? – спрашивает Кристиан.

– Нет. Она утверждает, что это Пирс. И даже ему об этом сказала. Он теперь совершенно выбит из колеи. И даже предложил ей свою помощь, но Анджела отказалась. А ведь он порядочный парень. Но, к сожалению, не отец ребенка.

Кристиан хмурится:

– Значит, она собирается придерживаться этой версии и в зимнюю сессию?

Я успеваю задеть черенком его ребра, до того как он отпрыгивает в сторону.

– Да, но затем она уходит на каникулы или что-то в этом вроде, – говорю я. – На неопределенный срок.

– А как же ее предназначение? Ведь все происходит в Стэнфорде, верно?

– Она отказывается об этом говорить. Будто перестала верить в это или решила, что не хочет сейчас думать еще и об этом. Или слишком сосредоточилась на ребенке. – Я спотыкаюсь и тут же получаю палкой по бедру. – Ай! Кристиан, мне же больно!

Он останавливается и опускает черенок.

– Но мы же договорились…

Едва он ослабляет защиту, я тут же бросаюсь на него.

– Вот тебе! Вот тебе! Исчадие ада! – кричу я.

Кристиан хохочет, и мне удается выбить из его рук «оружие», которое тут же улетает в воду. Он падает на колени, и я утыкаю ему в горло свой черенок от метлы, вынуждая поднять руки.

Но мне приятно видеть на его лице улыбку. Эти две недели дались ему нелегко. Он провел их в пустом доме, где все напоминало об Уолтере и об их жизни.

– Сдавайся, – серьезным голосом говорю я.

– Лучше уж смерть, – кричит Кристиан, а затем бросается на меня и, схватив за талию, роняет на песок.

– Нет, перестань, – пытаясь вырваться, воплю я, когда он усаживается на меня сверху. – Только не щекотка! В сражении на мечах нет щекотки! Кристиан, – сквозь смех выдавливаю я.

– Хватит, – вдруг раздается папин голос.

Мы с Кристианом замираем и поворачиваемся к нему. Думаю, мы оба на мгновение позабыли, что он находится рядом. И, похоже, ему не до смеха. Кристиан слезает с меня и помогает подняться на ноги, а затем стряхивает песок со своей рубашки.

– Еще раз, – возвращая ему черенок от метлы, говорит папа.

– Блин, ты ведешь себя как старшина в армии, – хихикаю я. – Расслабься.

– Это не урок физкультуры, – сверкнув глазами, говорит папа.

– Да они мне никогда не нравились, – шучу я.

Что, конечно, не совсем правда.

– На кону стоит твоя жизнь, Клара. Я ожидал от тебя большего. Или хотя бы серьезного отношения.

Я опускаю взгляд на песок и изо всех сил стараюсь не думать о том, что видел Кристиан: как я лежу, залитая собственной кровью, с остекленевшим взглядом. Хотя он часто с тревогой вспоминает об этом.

– Она скрывает беспокойство за шутками, – встает на мою защиту Кристиан. – И понимает всю серьезность происходящего.

Папа успокаивается и делает глубокий вдох.

– Прости, – к моему удивлению, говорит он. – Давайте немного передохнем.

Мы садимся рядышком на берегу и смотрим на волны. На лице Кристиана появляется улыбка, и я посылаю ему мысленное объятие, чтобы уверить, что у меня все в порядке, потому что он все еще подумывает высказать все, что у него на уме, архангелу Михаилу.

– По большей части, я просто ее отец, – говорит папа Кристиану.

– Знаете, чего я не понимаю? – через минуту выпаливает Кристиан. – Всю мою жизнь, с тех пор как дядя рассказал мне о Чернокрылых, меня уверяли, что от них нужно держаться подальше. Он говорил, что не стоит пытаться бороться с ними, что они слишком сильны, слишком быстры и слишком могущественны. Что их невозможно убить. «Беги без оглядки», – говорил он.

– И мама тоже, – встреваю я.

– Это правда, – отвечает папа. – Если вы столкнетесь с ангелом один на один, то не сможете победить. Дело не только в силе, скорости и могуществе. У них также есть опыт. Мы сражались друг с другом слишком долго. – Похоже, от этой мысли ему становится грустно. – А вы только научились держать мечи в руках.

– Тогда зачем все это? – интересуется Кристиан. – Если мы не можем противостоять Чернокрылым, почему дядя все лето учил меня сражаться? Почему вы нас учите использовать меч Света? – Он качает головой. – Да, я вижу себя с ним в своем видении, но… почему? Зачем все это, если я не смогу победить?

– Чернокрылые вряд ли решат напасть на тебя сами, – объясняет папа. – Ведь они все еще ангелы, а причинение любого зла тем, кто сражается на стороне добра, противоречит нашему замыслу. И это повлечет за собой нестерпимую боль. Вот почему они предпочитают использовать для этого помощников.

– Помощников? – повторяю я.

– Обладателей ангельской крови, – уточняет папа. – Всю работу за Чернокрылых делают нефилимы.

– То есть в видении мы сражаемся с другими обладателями ангельской крови, – делает вывод Кристиан.

Папа кивает.

Я пересказываю все, что услышала от Семъйязы на кладбище об Азазеле.

– Он очень опасен, – говорит папа. – Возможно, самый опасный и невероятно злой из Чернокрылых, не считая самого Сатаны. Безжалостный. Решительный. Он берет то, что хочет, и, если увидит вас и поймет, кто вы, вам несдобровать. Он поубивал или переманил на свою сторону почти всех Трипларов.

– А нас много? – дрожащим голосом спрашиваю я.

– Нет, – отвечает папа. – Вас очень мало. На самом деле на земле никогда не появляется больше семи Трипларов одновременно. И на данный момент Азазель управляет как минимум тремя.

– Семь, – еле слышно повторяет Кристиан. – Ты, я, Джеффри… Значит, остается только один.

Семь Трипларов. Семь.

Я встречаюсь взглядом с Кристианом. И в этот момент мы думаем об одном и том же: «Наш – это седьмой».

– Ребенок Анджелы, – осознаю я. – Потому что его отец – Пен.

Папа хмурится.

– Пен. – Он произносит имя так, словно это ругательство. – Отвратительное, трусливое и двуличное создание. Во многих отношениях он хуже, чем падшие. – В его глазах отражается такая ярость, что это немного пугает. – И совершенно неспособен отвечать за свои поступки.

– Я расскажу ей все по дороге в Калифорнию, – говорю я Кристиану, когда мы сидим на диване в гостиной моего дома в Джексоне перед разожженным камином и пьем малиновый чай, из-за которого я еще сильнее скучаю по маме. – Чем скорее Анджела узнает, тем лучше.

Он смотрит на огонь.

– Хорошо. Может, встретимся во вторник в «КоХо», раз мы пропустили субботу?

– Конечно. – Я прикусываю губу. – И я тут подумала, если ты не против, мы могли бы начать бегать по утрам. Конечно, мы должны тренироваться, чтобы искусно обращаться с мечом Света, но и бег нам не помешает.

– Не помешает, – эхом отзывается он. – Я согласен с тобой. По утрам?

– Да. Скажем, в шесть тридцать.

Меня передергивает от мысли, что придется вставать так рано, но это все ради благого дела. И, возможно, поможет мне прожить чуть дольше.

– Хорошо, – с улыбкой отвечает он. – Только не забудь, что это была твоя идея.

– Не забуду. Кстати, какие ты выбрал предметы на следующий семестр?

– Да ничего интересного. Если не считать строительное проектирование, на котором, говорят, придется попотеть.

Я поднимаю голову и смотрю на Кристиана.

– Строительное проектирование? Звучит внушительно. – Я подозрительно прищуриваюсь. – Ты уже выбрал специальность?

С его губ слетает привычный полусмех-полувздох.

– Я подумываю об архитектуре.

– Ты хочешь стать архитектором? Когда ты это решил?

– Мне нравится строить. В детстве я с ума сходил по «Линкольн Логс»[9]. – Он пожимает плечами. – И мне показалось, что это может сработать, поэтому записался на математику, физику и черчение. Надеюсь, это не отобьет у меня все желание.

Кристиан не смотрит на меня, но я понимаю, что он ждет моей реакции. Вдруг я подумаю, что заниматься архитектурой глупо, или рассмеюсь, представив его в костюме, каске и с рулоном чертежей под мышкой.

Но, на мой взгляд, это очень сексуально.

– Это невероятно, – толкнув его локтем, говорю я. – И… просто великолепная идея.

– А ты? – спрашивает он. – Не передумала насчет медицины?

– Нет. И в новом семестре меня ждет геном человека, который, уверена, сведет меня с ума.

– И на этом все? – интересуется он. – Никакой практики счастья?

Я вздыхаю:

– Больше никакой практики счастья. Лишь обычные предметы, без которых мне не получить диплом по начальной медицинской подготовке и… ну, несколько уроков физкультуры.

– Клара, что за уроки физкультуры? – хватается за мои последние слова он и тут же выуживает ответ из моих мыслей. – Ты записалась на фехтование? Это же жульничество!

– Никто не говорил, что мы не можем тренироваться в свободное время.

Кристиан откидывается на спинку дивана и смотрит на меня так, словно не ожидал, что я окажусь настолько хитрой.

– Значит, и я могу записаться на фехтование. Когда проходят занятия?

– По понедельникам и средам с часу до двух.

Он кивает, словно мысленно внес урок в свое расписание.

– Значит, мы будем бегать по утрам, а днем встречаться на фехтовании.

– Верно.

– Кстати, не строй планы на следующие выходные, – добавляет он.

Я смотрю на него снизу вверх.

– Почему?

Уголок его рта приподнимается, и Кристиан смотрит на меня так, что у любой девушки подкосились бы ноги.

– Я собираюсь увезти тебя из кампуса. На свидание. Пока не началось все это безумие.

От этих слов сердце пускается вскачь.

– Ужин и кино, – вспоминаю я.

– В пятницу вечером, – добавляет он. – Я заеду за тобой в семь.

– В семь, – повторяю я с дурацкой дрожью в голосе. – В пятницу.

Он подходит к двери и начинает натягивать пальто.

– Куда ты собрался?

– Домой. Нужно подготовиться, – отвечает он.

– К пятнице?

– Ко всему, – говорит он. – Увидимся на Ферме.

– Ты превышаешь скорость, – замечает Анджела.

Даже не взглянув на спидометр, я знаю, что она права.

Так я стараюсь побороть свою нервозность из-за того, как подруга воспримет новость, что седьмой Триплар – это ее ребенок. Мы выехали рано утром, и нам уже пора искать гостиницу на ночь, а я все еще не набралась смелости поднять эту тему.

– Не знала, что ты любишь погонять, – продолжает она. – Обычно ты водишь очень аккуратно, если не видишь на дороге ангелов. И любишь придерживаться правил.

На мой взгляд, это звучит как оскорбление.

– Ну, спасибо.

Анджела вновь утыкается в журнал для родителей, который читала всю дорогу. Она погрузилась в родительство с той же страстью, с которой погружалась в исследования ангелов. Так что теперь под ее подушкой можно найти потрепанную книгу «Чего ожидать, пока вы ожидаете ребенка». И трехсотлетний томик, в котором упоминается женщина, родившая нефилима. Легкое чтиво перед сном.

– Как прошли твои каникулы, – спрашивает она с многозначительной улыбкой. – Тебе удалось выпустить пар с Кристианом?

– Мы провели немного времени на пляже, – игнорируя ее намеки, отвечаю я.

Подруга задумчиво смотрит в окно на потемневшее до синевы небо, положив руку на выступающий живот. Интересно, хоть раз за последнее время ее беспокойство исчезало?

– Эндж, нам нужно поговорить.

– О том, почему ты не с Кристианом? – тут же предлагает она.

– Почему бы нам не обсудить что-нибудь, кроме нас с Кристианом?

– Чего ты тянешь, Клара? – продолжает она, словно не слышала моих слов. – Он сексуальный, хочет тебя. И подожди-ка… – Она широко открывает свои золотистые глаза. – Разве ты сейчас не свободна?

Проклятье, почему я краснею?

– Ох, и не стоит забывать, что он – твоя судьба. Предназначенный тебе Богом или кто-то в этом духе. Полностью твой. Так иди, поцелуй его. Проведите вместе время. Поиграйте «в шахматы», как ты это называешь.

– Спасибо за совет, Анджела, – усмехаюсь я. – Что бы я без тебя делала?

– Прости, – говорит она, хотя и считает, что ей не за что извиняться. – Меня просто бесит то, как вы мучаете друг друга.

Я же хотела поговорить о ней, но мы почему-то обсуждаем мою личную жизнь. Что ж, придется на время сменить тему, но мы еще обязательно обсудим ее ребенка.

– Мы не… – Я вздыхаю. – Все так сложно. Мы не хотим встречаться лишь потому, что кто-то решил, что нам суждено быть вместе.

– И под «кто-то» ты подразумеваешь Господа?

Слушая ее, невольно веришь, что настаивать на выстраивании отношений на своих условиях – это настоящее высокомерие.

– Все не так уж и сложно, – продолжает она. – Вам хочется самим решить, стоит ли быть вместе. Но Кристиану действительно этого хочется. И не говори мне, что не замечала, что он смотрит на тебя так, будто готов целовать землю, по которой ты идешь, если это поможет завоевать тебя.

– Замечала, – еле слышно признаюсь я. – Но…

– Но ты все еще тоскуешь по ковбою.

Я смотрю в зеркала.

– Мне не хочется сменять одни отношения другими. К тому же у нас с Кристианом впереди много времени, чтобы стать теми, кем должны… кем мы желаем стать друг для друга.

– То есть ты не хочешь воспринимать его как замену Такеру, – задумчиво произносит она. – Это очень взрослая позиция.

– Спасибо. Я стараюсь.

Я перестраиваюсь в левую полосу, а затем добавляю газа, чтобы обогнать дом на колесах.

– Но вдруг у тебя не так много времени? – говорит она, впервые упомянув о том, что происходит в моем видении. – К тому же с момента вашего расставания с Такером прошло уже несколько месяцев, – напоминает она.

Все, с меня хватит. Пора менять тему разговора.

– С чего ты решила, что я стану обсуждать свою жизнь, если ты не хочешь говорить о своей? Где справедливость? – интересуюсь я.

Ее тело мгновенно напрягается.

– Да что меня обсуждать? Пирс – милый парень.

– Я в этом не сомневаюсь. Но ты не влюблена в него. И не он отец твоего ребенка, ведь так?

Она усмехается:

– Да хватит, Клара. Мы уже это обсуждали.

– Я понимаю, почему ты всем это говоришь, – продолжаю я. – Правда, понимаю. Не уверена, что стоит так поступать с Пиром, но понимаю. Ты хочешь защитить своего ребенка, так же как мама пыталась защитить нас с Джеффри, позволяя нам думать, что наш отец был обычным бездельником.

Анджела опускает взгляд на свои колени. Видимо, она решила ни при каких обстоятельствах не признаваться мне в этом. Или кому-нибудь еще. Она дала себе слово, внушила самой себе, что Пирс станет прекрасным отцом для ее ребенка, и не собирается говорить правду. Даже мне. Так безопаснее.

– Что ж, пусть будет по-твоему, – говорю я.

Это ее дело. Но никто не запрещает мне немного подтолкнуть ее.

Я включаю радио, и несколько минут мы молча слушаем песни. Анджела погружена в свои мысли, а я продумываю свой следующий ход.

– Кстати, помнишь, я видела ворона в кампусе, а в итоге это оказался Семъйяза?

– Да, – отвечает она с явным облегчением в голосе, потому что решила, что я меняю тему. – Что с ним случилось? Он все еще преследует тебя?

– Я швырнула в него камень пару недель назад, и с тех пор он не появлялся.

– Ты бросила камень в Чернокрылого? – удивленно переспрашивает она. – Ничего себе, Клара.

– Я взбесилась. И, наверное, мне не стоило этого делать. Он знает, что я Триплар, и, возможно, мой поступок разозлил его настолько, что он расскажет обо мне Азазелю.

Анджела замирает.

– Кто такой Азазель?

– Судя по всему, самый ужасный из Наблюдателей. Он переманивает Трипларов на темную сторону. А так как нас может быть всего семеро, то Азазель мечтает собрать полный набор, – выпаливаю я, словно это всем известный факт.

– Семеро… – повторяет она.

Наконец-то ее проняло.

– Папа говорит, что одновременно на земле может жить всего семеро Трипларов, и Азазель хочет перетянуть на свою сторону всех. Да и Уолтер как-то говорил Кристиану, что семь Трипларов – это максимум. – Я кошусь на нее. – Кажется, все помешаны на числе семь. Не зря ты называла его божественным.

– Семь, – шепчет она, а затем смотрит на свой живот. – «Наш – это седьмой».

– Кажется, мы наконец на одной волне, – говорю я и вжимаю педаль газа в пол.

Вернувшись в Стэнфорд, я первым делом решаю отыскать Джеффри. Вопрос Семъйязы «где твой брат, Клара?» не дает мне покоя, поэтому я решаю не ждать его звонка. К тому же мне просто хочется увидеть его. И рассказать то, что я узнала о Трипларах. Поэтому я ищу в «Гугле» пиццерии в Маунтин-Вью или его окрестностях. Почему-то меня не покидает ощущение, что Джеффри тусуется в нашем старом городке или поблизости. Вдобавок Джеффри упомянул, что видел меня, в тот же день, когда я возила Кристиана показать свой старый дом и на скалу Баззардс Руст.

Оказывается, в Маунтин-Вью есть всего три пиццерии, и я нахожу Джеффри в третьей по счету из них – рядом с вокзалом на улице Кастро.

Вот только брата совершенно не радует мое появление.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает он, когда я возникаю у барной стойки и с милой улыбкой заказываю диетическую колу.

– И тебе привет. Разве девушка не может соскучиться по своему брату? – интересуюсь я. – Нам нужно поговорить. У тебя найдется минутка?

– Отлично. Джейк, это моя сестра, – говорит он здоровенному латиноамериканцу за стойкой, который кивает и что-то ворчит себе под нос. – Я возьму перерыв.

Он уводит меня к столику в углу у окна и садится напротив.

– Хочешь пиццу? – протягивая мне меню, спрашивает он. – Я получаю одну бесплатно каждый день.

– Разве это не работа мечты?

Я рассматриваю огромные рисунки овощей на оранжевой стене позади Джеффри: гигантский авокадо, четыре огромных помидора, большой зеленый перец. Когда Джеффри сказал мне, что работает в пиццерии, я представляла себе это место совершенно по-другому. Хотя помещение маленькое и узкое, но уютное. Полы выложены плиткой персикового цвета, вдоль двух стен выстроились столики, а за стойкой виднеется чистая, сверкающая кухня из нержавеющей стали. Это более высококлассная и продуманная пиццерия, чем большинство из тех, где я бывала.

Джеффри выглядит усталым. К тому же все время моргает и трет глаза.

– Что с тобой? – спрашиваю я.

На его лице появляется измученная улыбка.

– Прости. Поздно уснул.

– Работал?

– Развлекался, – говорит он, и его улыбка сменяется ухмылкой.

Кажется, мне это не понравится.

– И как же? – простившись с надеждой, что он просто играл в Xbox, спрашиваю я.

– Ходил в клуб.

В клуб. Мой шестнадцатилетний брат устал, потому что допоздна торчал в клубе. Просто офигительно.

– О, так у тебя и поддельное удостоверение есть? – спрашиваю я, стараясь сохранять спокойствие. – Покажешь? Хочу посмотреть, насколько хорошо оно сделано.

– Не-а. – Он забирает у меня меню и тычет пальцем в пиццу под названием «Веган из Беркли». – Вот эту только не заказывай. Она отвратительная.

– Значит, давай выберем что-то другое. – Я пробегаюсь взглядом по меню. – А как насчет этой? – говорю я, указывая на пиццу «Касабланка».

Он пожимает плечами:

– Эта нормальная. Правда, меня уже от них всех тошнит. Так что выбирай на свое усмотрение.

– Ладно. Так у тебя есть поддельное удостоверение или нет?

Джеффри складывает руки на столе.

– Нет у меня поддельного удостоверения, Клара. Честно.

– Ну-ну. Поэтому ты ходишь в один из тех безумно ужасных клубов, где их даже не спрашивают, – язвлю я. – И где же он? А то мне тоже захотелось сходить повеселиться.

– Клуб принадлежит отцу моей девушки. И он пропускает меня. Не переживай. Я не пью… много.

«И это должно меня успокоить?» – думаю я. Мне даже приходится прикусить губу, чтобы удержаться и не начать ворчать на него.

– Так теперь она стала твоей девушкой? – интересуюсь я. – Как, ты говорил, ее зовут?

– Люси. И – да, мы теперь встречаемся.

Брат встает и уходит на кухню, чтобы сделать заказ.

– И какая же она? – спрашиваю я, как только он возвращается обратно. – Ну, помимо того, что ее отец владеет клубом?

– Я не знаю, как ее описать, – пожав плечами, говорит Джеффри. – Она красотка. И классная.

Типичный ответ парня. Кажется, под это определение подойдет бо́льшая часть девушек на земле. Но на лице брата появляется улыбка, когда он думает о ней.

– А еще у нее отвратительное чувство юмора.

– Я хочу с ней познакомиться.

Ухмыльнувшись, Джеффри качает головой.

– Не думаю, что это хорошая идея.

– Почему нет? Думаешь, я как-то опозорю тебя?

– Я даже не сомневаюсь в этом, – отвечает он.

– Да ладно тебе. Я буду вести себя как примерная сестра. Обещаю. Пригласи ее как-нибудь на завтрак с нами.

– Я подумаю об этом.

Он поворачивается к окну, и тут мимо пиццерии проходит компания подростков, которые в шутку толкают друг друга. Джеффри провожает их взглядом, пока они не скрываются из вида, и я ощущаю исходящую от него печаль. Словно он смотрит на свою прежнюю жизнь. За короткое время ему пришлось повзрослеть. Стать самостоятельным. Начать заботиться о себе.

Ходить в клуб.

Он прочищает горло.

– И о чем же ты хотела поговорить? – спрашивает Джеффри. – Тебе вновь нужен совет о личной жизни? Ты уже начала встречаться с Кристианом?

Я закрываю глаза:

– Боже. Почему все меня об этом спрашивают? Ведь ты мой младший брат. Подобные темы должны вызывать у тебя отвращение.

Он пожимает плечами:

– Так и есть. У меня даже живот сводит от отвращения. Так вы начали встречаться?

– Нет! Но в пятницу вечером идем на свидание, – неохотно признаюсь я. – На ужин и в кино.

– Ох, так, может, в пятницу вечером…

У меня аж руки зачесались треснуть ему.

– За кого ты меня принимаешь?

Брат вновь пожимает плечами:

– Не ты ли пробиралась домой после того, как провела ночь у Такера?

– Ничего не было! – восклицаю я. – Мы просто заснули. Вот и все. Блин, ты еще хуже, чем мама. К тому же моя невинность или ее отсутствие совершенно тебя не касаются, – продолжаю я. – Мы с Такером не могли… ты знаешь.

Его лоб морщится от непонимания.

– Что не могли?

Да уж, брат никогда не отличался догадливостью.

– Ты знаешь, – выразительно подняв брови, отвечаю я.

И наконец его лицо озаряется пониманием.

– Ох. Почему?

– Когда я чувствую… счастье, то начинаю светиться, а Такера от этого начинало мутить. Если ты забыл, венец пугает людей. – Стараясь успокоиться, я принимаюсь раскладывать на столе пакетики с красным перцем. – Думаю, вскоре и тебе придется столкнуться с этим.

Вот теперь он действительно выглядит потрясенным.

– П-понятно.

– Именно поэтому так сложно заводить отношения с людьми, – говорю я, – но я пришла сюда обсудить не это. – Я сглатываю, вновь занервничав от того, как Джеффри воспримет мою идею. – Папа начал тренировать меня.

Его глаза сужаются, а тело напрягается.

– Что значит «тренировать».

– Он обучает меня сражаться с помощью меча Света. Вернее, меня и Кристиана. И мне бы хотелось, чтобы ты в следующий раз присоединился к нам.

С минуту он настороженно смотрит на меня. А потом опускает взгляд на свои руки.

– Разве это не отличная идея? – продолжаю лепетать я. – Держу пари, у тебя прекрасно все получится.

– И зачем мне учиться владеть мечом? – усмехается он.

– Чтобы защищаться.

– От кого? Ангела-самурая? На дворе двадцать первый век. И люди уже давно изобрели огнестрельное оружие.

Из кухни выходит Джейк и опускает на стол дымящуюся пиццу, после чего с недовольным видом принимается расставлять тарелки. Мы с Джеффри молча наблюдаем за ним.

– Что-то еще? – саркастично спрашивает он.

– Нет, спасибо, – отвечаю я и, дождавшись, пока он вернется за стойку, наклоняюсь вперед, а затем шепчу: – Чтобы защищаться от Чернокрылых.

Я пересказываю Джеффри свой разговор с Семъйязой на кладбище, не забывая упомянуть, что он спрашивал о брате и что Чернокрылый часто появляется на кампусе в образе ворона. Затем добавляю, что папа рассказал о… э‐э‐э… Т-людях и о том, что если нам и придется с кем-то сражаться, то это, скорее всего, будут они.

– Поэтому папа и тренирует меня. И, уверена, ему бы хотелось тренировать и тебя.

– Т-люди?

Я выразительно смотрю на Джеффри, пока он не восклицает:

– А‐а‐а.

– И что скажешь? Ты присоединишься к нам? Это может стать чем-то наподобие клуба Ангелов, только без Анджелы, потому что она… занята.

Но он качает головой:

– Нет, спасибо.

– Но почему?

– Я не собираюсь учиться владеть мечом. Мне надоело следовать всем этим правилам. К тому же спорт не для меня.

– Джеффри, но ты же чемпион по боксу, полузащитник в футболе и чемпион округа по борьбе в среднем весе. Ты…

– Уже нет. Он встает и смотрит на меня так, что сразу понятно: для него эта тема закрыта. – Наслаждайся пиццей. А мне пора вернуться к работе.

10
Ужин и кино

– Надевай черное, – говорит Анджела.

Я оборачиваюсь и, к своему удивлению, вижу ее у меня за спиной. Подруга стоит у зеркала и указывает на платье, которое я держу в левой руке.

– Да-да, черное, – повторяет она.

– Спасибо. – Я вешаю в шкаф второе платье. – И почему меня не удивляет, что ты выбрала черный цвет, девочка-гот? – дразню я.

Она вперевалку подходит к кровати Вань Чэнь, опускается на нее, берет бутылочку с лосьоном, который соседка всегда держит рядом с кроватью, и принимается втирать его себе в ноги. Я старательно отвожу взгляд от ее живота. Кажется, за последние несколько дней он раздулся, как шарик. Хотя из-за мешковатой одежды и ее привычки горбиться он не так заметен. Но это ненадолго. И скоро ребенок появится на свет.

Ребенок. Мне все еще не верится в это.

Я ухожу в ванную и переодеваюсь в маленькое черное облегающее платье без рукавов длиной до колен. Анджела была права, оно идеально подходит для свидания. Вернувшись, я подхожу к зеркалу, прикрепленному к внутренней стороне дверцы шкафа, и приподнимаю волосы, чтобы решить, собрать мне их в хвост или оставить распущенными.

– Распусти, – говорит Анджела. – Кристиану нравятся твои волосы. И если ты не станешь их собирать, ему захочется к ним прикоснуться.

Ее слова, да еще сказанные таким тоном, словно я – тарелка с вкуснятиной, которую готовят для голодного Кристиана, лишь усиливают тревогу, охватившую меня. Кажется, моя подготовка к свиданию сводится к одному – понравится это Кристиану или нет. Понравятся ли ему мои духи? А босоножки? А распущенные волосы? А кулон в виде крошечного серебряного крыла, которое поблескивает у горла? Задавая эти вопросы, я тут же спрашиваю себя: действительно ли мне хочется, чтобы ему понравилось?

Я отпускаю волосы, и они рассыпаются по плечам. И через мгновение раздается стук в дверь. Я бегу открывать и вижу в коридоре Кристиана. Он надел брюки цвета хаки и синюю рубашку, рукава которой закатал до локтей. Я улавливаю аромат мыла «Айвори» и крема для бритья, окутывающий его.

– Это тебе, – говорит он, протягивая мне букет белых ромашек.

– Спасибо, – отвечаю я необычайно писклявым голосом. Я прочищаю горло. – Подожди минутку, я поставлю их в воду.

Он заходит следом за мной в комнату. Я роюсь в поисках чего-нибудь, что можно было бы использовать в качестве вазы, и нахожу лишь стаканчик «Биг-Глап»[10]. Наполняю его водой и ставлю цветы на стол.

Кристиан замечает Анджелу, которая все так же сидит на кровати Вань Чэнь и что-то пишет в своем блокноте.

– Привет, Анджела, – здоровается он.

– Привет, Крис, – отзывается она, не прекращая писать. – Клара сказала, что я могу потусоваться здесь, пока вы гуляете. Мне нужно спрятаться от своих соседок по комнате. Они относятся ко мне так, будто я снимаюсь в одном из эпизодов «Беременна в шестнадцать»[11]. О. Ты принес цветы. Умно.

– Ага. Стараюсь, – ухмыляется он. А затем переводит взгляд на меня. – Ты готова?

– Да. – Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не заправить волосы за уши. – Пока, – говорю я Анджеле. – Вань Чэнь вернется с астрономии около полуночи. Думаю, тебе лучше перебраться с ее кровати до этого времени.

Но подруга отмахивается от меня и добавляет:

– Идите уже. Хватит мозолить мне глаза.

Когда мы усаживаемся в пикап, Кристиан вставляет ключ в замок зажигания, но не спешит завести двигатель. Вместо этого он поворачивается ко мне.

– Это свидание, – напоминает он.

– Серьезно? – говорю я. – А я все гадаю, почему ты принес цветы.

– И раз это свидание, то стоит обсудить некоторые правила.

О боже.

– И какие же? – спрашиваю я, пряча за улыбкой свою нервозность.

– Я плачу за все наши развлечения.

– Но…

Он поднимает руку:

– Я понимаю, что ты современная, независимая девушка и способна за все заплатить сама. И уважаю тебя за это. Но все равно сам оплачу билеты в кино, а затем ужин и все прочее. Хорошо?

– Но…

– И это не означает, что я жду от тебя чего-то. Я просто хочу угостить тебя ужином и сводить в кино. Вот и все.

Он такой милый, когда краснеет.

– Хорошо, – притворно ворча, соглашаюсь я. – Плати, раз так хочешь. Что-то еще?

– Да. Мне бы хотелось, чтобы мы не вспоминали сегодня об ангелах и обо всем, что с ними связано. Я накладываю табу на слова: ангел, предназначение, видение и все прочие из привычной нам терминологии. Сегодня мне хочется, чтобы мы побыли просто Кристианом и Кларой, двумя студентами, которые отправились на свидание. Что скажешь?

– Хорошая идея, – отвечаю я.

Нет, не хорошая. Отличнейшая идея.

Вот только, отказавшись обсуждать ангелов, мы никак не ожидали, что через час, когда мы будем сидеть в тускло освещенном зале маленького инди-кинотеатра городка Кэпитола в ожидании фильма, у нас не останется тем для разговоров. Мы уже обсудили, как прошла первая учебная неделя, последние сплетни Стэнфорда и наши любимые фильмы. К моему удивлению, Кристиану нравится «Добро пожаловать в Zомбиленд», хотя мне казалось, что ему нравится что-то вроде «Побега из Шоушенка».

– «Побег из Шоушенка» хорош, – говорит он. – Но никто не сравнится с Вуди Харрельсоном, истребляющим зомби. И с его неподдельной радостью от этого.

– Да-да, – скорчив гримасу, бормочу я. – Мне всегда казалось, что зомби наименее страшные из всех монстров. Ну, серьезно. Они медлительны. У них нет мозгов. Они не придумывают коварных планов и не пытаются захватить мир. Они просто… – Я вытягиваю руки и издаю самый страшный из зомбиподобных стонов. А затем качаю головой. – Совершенно нестрашные.

– Но при этом они все идут и идут, – говорит Кристиан. – Ты можешь бежать, убивать их, но с каждой минутой их становится все больше и больше. И они не останавливаются. – Он вздрагивает. – Вдобавок они пытаются съесть тебя. Но стоит им укусить тебя, и все… ты заражен. И сам становишься зомби. Конец истории.

– Ладно, – соглашаюсь я. – Они немного пугают.

И мне даже жаль, что мы выбрали не фильм про зомби.

– Сходим в следующий раз, – говорит Кристиан.

– Эй, у меня появилось еще одно правило для свидания, – шутливо возмущаюсь я. – Никакого чтения мыслей.

– Прости, – тут же извиняется он. – Я больше не буду.

Кристиан становится таким серьезным и так смущается, будто я поймала его за тем, как он заглядывается на мою грудь.

– Надеюсь, так и будет, – говорю я, а затем бросаю в него попкорн.

На его лице появляется улыбка.

И я улыбаюсь в ответ.

После чего мы сидим в тишине, поедая попкорн, пока в зале не гаснет свет, а на экране не появляются первые кадры.

После кинотеатра Кристиан отвозит меня на пляж. Мы ужинаем в маленьком ресторане-гриль «Райское место», которое считается одним из лучших на этом пляже, а затем, сняв обувь, отправляемся гулять по песку. Солнце село несколько часов назад, и в воде отражается лунный свет. Океан плещется у наших ног, даря умиротворение, но мы смеемся, потому что я только что призналась, что мой любимый фильм – «История вечной любви». Помимо того, что он старый и в нем совершенно ужасно пересказывается история Золушки, там снимается Дрю Бэрримор, которая на протяжении всего фильма безуспешно пытается изобразить британский акцент. Но он все еще остается моим любимым.

– Ну, тебе понравился сегодняшний вечер? – через некоторое время спрашивает Кристиан.

– Мне все очень понравилось, – отвечаю я. – Хороший фильм, хорошая еда, хорошая компания.

Он берет меня за руку, и между нами тут же проскакивает знакомая искра. Прохладный ветерок играет с моими волосами, и я отбрасываю их за плечи. Кристиан несколько мгновений смотрит на меня, а затем поворачивается к воде. И это дает мне прекрасную возможность рассмотреть его.

Немного странно называть парня красивым, но это так. Его тело худощавое, но мускулистое, а каждое движение наполнено грацией, как у танцоров. Хотя я никогда бы не призналась ему в этом. Иногда я забываю, насколько он красив. Особенно его великолепные глаза с золотистыми искорками. А за его густые темные ресницы любая девушка отдала бы жизнь. Не забудьте добавить к этому его идеальные брови, точеные скулы и полные, выразительные губы.

Я вздрагиваю.

– Замерзла? – спрашивает Кристиан и, не дожидаясь моего ответа, снимает свой черный пиджак и накидывает мне на плечи. Меня тут же окутывает его запах: мыло и туалетная вода с ноткой облаков, словно он недавно летал по небу. Я вспоминаю, как после пожара в лесу он накинул мне свою куртку на плечи. С того вечера прошло уже больше года, но я все еще не могу забыть первые видения: горящий склон, Кристиана, который говорил мне: «Это ты», и те чувства, что окутали нас, когда мы взялись за руки. Хотя этого так и не произошло, кажется, будто это мои воспоминания.

«Это ты», – говорил он.

– Спасибо, – благодарю я дрожащим голосом.

– Пожалуйста, – отвечает он и вновь берет меня за руку.

Он не знает, что еще мне сказать. Вернее, ему хочется рассказать, насколько прекрасной он меня считает. Как ему хочется ради меня стать лучше и сильнее. Как хочется заправить мне выбившуюся прядь за ухо и поцеловать. И, возможно, в этот раз я отвечу на его поцелуй.

Боже, теперь я нарушаю правила. И, чтобы избежать этого, выпускаю его руку.

«Не переживай, – мысленно говорит он. – Я не возражаю, если ты узнаешь о моих чувствах».

У меня перехватывает дыхание. «Да сколько можно трусить?» – думаю я. Правда, дело совсем не в том, что я боюсь его, потому что если в этом мире и есть человек, с которым я буду чувствовать себя в безопасности, то это Кристиан. Мне страшно пустить все на самотек, позволить развиться тому, что происходить между нами. Страшно потерять себя.

– Ты не потеряешься, – шепчет он.

Что ж, видимо мы оба решили нарушить правила.

«Не потеряюсь?» – мысленно спрашиваю я.

«Только не со мной, – уверенно отвечает он. – Ты знаешь, кто ты. И никто не изменит этого».

И именно это ему во мне и нравится. А еще…

Кристиан притягивает меня к себе и смотрит мне в глаза. Сердце отчаянно колотится в груди. Я закрываю глаза и чувствую, как он касается губами моей щеки.

– Клара, – шепчет он.

И у меня расползаются мурашки по коже. Он отстраняется, но я не сомневаюсь, что он сейчас поцелует меня. И мне хочется, чтобы он это сделал. Но, когда его губы оказываются в сантиметре от моих, перед глазами вдруг появляется лицо Такера. На меня смотрят его голубые глаза. И именно его губы сейчас отделяет от моих один лишь вдох.

Кристиан замирает, а его тело напрягается. Он прочитал мои мысли. Так что не мне его винить за желание отстраниться.

Я открываю глаза.

– Мне…

– Молчи. – Он проводит рукой по волосам и смотрит на воду. – Просто… молчи.

Он ненавидит меня. Хотя я бы тоже себя сейчас ненавидела.

– Я не ненавижу тебя, – пресекает мои мысли он, а затем вздыхает. – Но мне бы хотелось, чтобы ты позабыла о нем.

– Я стараюсь.

– Видимо, недостаточно сильно.

Его суровый взгляд пронзает меня. Кристиан не привык бегать за девушками. Это они всегда бегали за ним. И от мысли, что его рассматривают лишь как запасной вариант, он стискивает зубы.

– Прости, – говорю я, прекрасно понимая, что Кристиан заслуживает гораздо большего.

Он качает головой и, развернувшись, шагает по пляжу к дороге. Я плетусь за ним, стараясь по пути надеть туфли.

– Подожди, – прошу я. – Давай погуляем немного. Еще так рано. Может…

– А какой в этом смысл? – перебивает меня Кристиан. – Предлагаешь отмахнуться от случившегося и сделать вид, будто ничего не произошло? Вот только я так не смогу. – Он снова вздыхает. – Давай вернемся в кампус.

Мне ненавистна мысль о гнетущей тишине, которая будет царить между нами по дороге в Стэнфорд.

– Я сама доберусь до общежития, – отступая на шаг, говорю я. – Иди. И прости еще раз.

Кристиан поворачивается ко мне, засунув руки в карманы.

– Нет. Я должен…

Но я качаю головой.

– Спокойной ночи, Кристиан, – прощаюсь я, а затем закрываю глаза и, призвав венец, переношусь куда-нибудь подальше отсюда.

Я думала, что попаду на скалу Баззардс Руст или в какое-нибудь тихое место, где смогу подумать о произошедшем. Но когда сияние угасает, я оказываюсь в замкнутом пространстве и в кромешной темноте. Меня едва не поглощает приступ паники, пока в голове не всплывает мысль, что это не может быть воплощение видения, потому что Кристиан остался на берегу. Вытянув руки перед собой, я провожу ногой по полу и облегченно вздыхаю, когда понимаю, что он не идет под уклон. Нащупав рукой грубую деревянную стену, я иду вдоль нее маленькими шаркающими шагами. И тут же натыкаюсь на что-то наподобие грабель, прислоненных к стене, которые падают на пол с оглушительным грохотом.

– Проклятье, – бормочу я и ставлю их обратно, после чего решаю призвать венец.

Подняв руку, я сосредотачиваюсь, как учил папа, чтобы вызвать сияние, но думаю не о мече, а о фонаре. К моему удивлению, в руке возникает светящийся шар, который кажется таким теплым и живым, что даже покалывает пальцы. «Что ж, венец и сила Господа полезны не только для сражений, но и для освещения пути», – думаю я. А затем оглядываюсь вокруг. Я в сарае. Очень знакомом сарае. Вот дерьмо.

Я сразу направляюсь к дверям, проходя мимо лошадиных стойл. Увидев меня, Мидас приветственно ржет и подергивает ушами. Его глаза не отрываются от светящегося шара в моей руке, но в них не видно испуга. Может, этот свет кажется коню знакомым.

– Привет, красавчик, – говорю я и, протянув свободную руку, поглаживаю его бархатистый нос. – Как поживаешь, малыш? Скучал по мне?

Он наклоняется и обдувает мою шею влажным, пахнущим сеном дыханием, а затем прикусывает губами мое плечо.

– Эй, прекрати, – смеюсь я.

И вдруг сарай заливает свет. Мидас с испуганным ржанием отшатывается от меня. Я резко разворачиваюсь и вижу перед собой дуло винтовки. Вскрикнув, я поднимаю руки, чтобы показать, что не опасна, и сияющий шар мгновенно рассеивается.

Это Такер.

Он сердито вздыхает:

– Боже, Клара! Ты меня напугала.

– Я напугала тебя?

Он опускает винтовку.

– А чего еще ты ожидала, прокравшись в чужой амбар посреди ночи? Скажи спасибо, что тебя услышал я, а не мой отец, иначе ты уже лежала бы с дыркой во лбу.

– Прости, – выпаливаю я. – Я не ожидала, что окажусь здесь.

На нем надеты фланелевые пижамные штаны и огромная коричневая рабочая куртка. Такер прислоняет винтовку к стене и подходит к Мидасу, который, запрокинув голову, колотит копытом в дверь.

– Лошади не любят неожиданностей, – объясняет он.

– Неудивительно.

– Все в порядке, приятель, – говорит Такер и достает из кармана куртки что-то похожее на леденцы.

Мидас медленно подходит к нам, всхрапывая носом, и утыкается в ладонь Такера.

– Ты всегда носишь с собой конфеты? – интересуюсь я.

– Мидас любит мармелад, – пожав плечами, отвечает он. – И мы редко ограничиваем его в этом. Так что вскоре мы начнем звать его Пухляш. – Такер гладит коня по шее, а затем переводит взгляд на меня. – Хочешь покормить его?

– Конечно, – говорю я.

– Держи руку ровно, – наставляет меня Такер, насыпая на мою ладонь немного сладостей. – Или останешься без пальцев.

Как только я делаю шаг вперед, Мидас вскидывает голову и нетерпеливо тыкается мне в руку, после чего принимается собирать губами мармеладки.

– Щекотно, – смеюсь я.

Такер улыбается, и я тянусь за новой пригоршней в его карман. На мгновение кажется, будто между нами все по-прежнему. Будто не было этих колкостей, неловкости и расставания.

– Отлично выглядишь, – говорит он, обведя оценивающим взглядом завитые волосы, макияж, черное маленькое платье и босоножки, а затем возвращается к черному пиджаку, все еще накинутому на мои плечи. – Кажется, в этот раз ты ходила не на похороны.

– Верно, – отвечаю я, не зная, что еще добавить.

– Ты была на свидании?

Меня так и подмывает солгать, что я встречалась с компанией друзей, но у меня совершенно не получается врать, а Такер прекрасно умеет распознавать вранье.

– Да. На свидании.

– С Прескоттом, – делает вывод Такер.

– Разве это имеет значение?

– Думаю, нет.

Он похлопывает Мидаса по носу, а затем поворачивается и отходит на несколько шагов. От выражения его лица все внутри сжимается, потому что он старательно делает вид, будто ему все равно. Но меня не обманешь.

– Такер…

– Нет, все в порядке, – говорит он. – Думаю, мне следовало ожидать, что он решит завоевать тебя, раз мы расстались. И как все прошло?

Я молча смотрю на него.

– Ну, думаю, раз ты оказалась здесь, что-то пошло не так.

– Это тебя не касается, Такер Эйвери, – замечаю я.

– Ну, тут не поспоришь, – отвечает он. – Пора двигаться дальше, верно? Вот только есть одно обстоятельство, которое мешает нам сделать это.

У меня перехватывает дыхание.

– И какое же?

Такер невозмутимо смотрит на меня.

– Ты все время появляешься здесь.

А в его словах есть смысл.

– Послушай… – выпаливаем мы одновременно и тут же замолкаем.

Он вздыхает.

– Ты первый, – прошу я.

– Просто хотел сказать, что мне очень жаль, что я огрызался на тебя, – почесав затылок, признается Такер. – Ты была права. Я вел себя как придурок.

– Ты не ожидал моего появления. И на самом деле прав. Я вторгаюсь в твое личное пространство.

Он кивает:

– Это не оправдание. Ты не самое худшее, что могло неожиданно возникнуть в моей жизни.

– О, как приятно, что я еще не самое худшее.

– Так и есть.

Мы смеемся, и меня окутывает теплом, словно мы вернулись в старые добрые времена. Но потом я понимаю, что, возможно, знакомство со мной – самое худшее, что вообще могло произойти с ним. В обращенных на меня глазах Такера отражается тоска, которая прекрасно мне знакома. И от этого меня вновь пронзает страх. Я не могу позволить себе сблизиться с ним. Это слишком опасно. К тому же не факт, что я доживу до конца этого года.

– Твоя очередь, – говорит он.

– Ох. – Я не могу рассказать ему, о чем думала, поэтому указываю большим пальцем на открытую дверь сарая. – Я хотела сказать, что мне пора идти.

– Хорошо.

На его лице отражается смущение, когда я даже не двигаюсь.

– Ах, точно, – смеется он. – Ты ждешь, пока уйду я.

– Ты можешь остаться. Но как только я призову венец…

– Все в порядке. – На его лице возникает улыбка, а на щеках – ямочки, когда он обходит меня и направляется к двери. – Может, еще увидимся, Морковка.

«Нет, не увидимся», – с грустью думаю я. Нужно прекратить это. Перестать появляться здесь. Нужно держаться от него подальше.

Но даже эти мысли не успокаивают радость, вспыхнувшую оттого, что он назвал меня Морковкой.

Кажется, за время моего отсутствия Анджела даже не сдвинулась с места и все так же строчит что-то на кровати Вань Чэнь. Когда я материализуюсь в комнате, она с минуту смотрит на меня.

– Ничего себе, – выдыхает подруга. – Ты была права. Это напоминает телепортацию в «Звездном пути». Так круто.

– С каждым разом у меня получается все лучше и лучше, – признаюсь я.

– Как прошло свидание… – начинает она, но тут замечает выражение моего лица. – О. Видимо не очень хорошо.

– Да, ты права, – подтверждаю я, сбрасывая туфли и валясь на кровать.

– Мужчины, – пожав плечами, говорит она.

– Мужчины.

– Раз уж нам удалось отправить на Луну парочку из них, то почему бы не отправить их всех? – спрашивает она.

Несмотря на измученное состояние, я не могу удержаться от смеха.

– Вот почему меня не волнуют мужчины, – добавляет она. – У меня не хватает на них терпения.

Точно. Но, думаю, она подразумевает простых смертных.

– Это Пен, – вдруг говорит она.

– Ты про отца своего ребенка?

Она вздрагивает, будто мой вопрос застает ее врасплох, но, поколебавшись с секунду, тихо произносит:

– Ты и сама об этом догадалась.

– Да.

– Но я говорила о своем видении, – продолжает она. – Человек в сером костюме – это Пен.

Я распахиваю глаза от удивления.

– Ты уверена?

Анджела уверенно кивает в ответ.

– Мне все еще не верится, что я не узнала его сразу. Сколько бы меня ни посещало это видение, я никогда не думала, что оно связано со мной.

– Да, видения бывают очень запутанными.

– Я столько времени потратила на жалость к себе, – признается она. – Думала, что с его появлением, – подруга кивает на свой живот, – все испортила. Но оказалось, все совершенно по-другому. Этому суждено было случиться. Так предначертано.

Я переворачиваюсь на живот.

– И что ты собираешься делать?

– Рассказать ему все о ребенке, – отвечает она. – Что он – это седьмой.

Вот только учитывая все, что я знаю о Пене, это не очень хорошая идея. Он не заслуживает доверия, несмотря на свое обаяние. Но Анджела сейчас ничего не захочет слушать. Когда речь заходит о Пене, ее голос разума просто отключается.

– Хорошо, допустим, ты права… – медленно начинаю я.

– Конечно, я права, – фыркает она.

– Ладно, ладно, – соглашаюсь я. – Но как Пен узнает, что надо появиться здесь?

– Все просто. Я отправила ему письмо.

Мне трудно представить, что у ангела есть электронный адрес.

– Но, Эндж…

– Он появится, и я все ему расскажу, – уверенно говорит она. – Неужели ты не понимаешь, что это означает, Клара?

Не понимаю.

– Это значит, что у нас все будет хорошо, – невозмутимо говорит она, обхватив свой округлый живот.

Вот только я в этом сильно сомневаюсь. Но не теряю надежды, что в этот раз она окажется права.

11
Шаг вперед, два назад

Я снова в темноте. И прячусь.

А еще плачу. В этом можно не сомневаться. У меня мокрое лицо, а к щекам прилипли пряди волос. Слезы собираются под подбородком и капают на пол. Произошло что-то ужасное, но я понимаю это только по звукам: сдавленным стонам, всхлипам, а также тихому шепоту.

«Господи, помоги мне».

Я закрываю рот рукой, чтобы сдержать рвущийся крик. Клара из будущего чувствует себя невероятно беспомощной. Бесполезной. Потерянной. А Клара из настоящего не понимает, где находится. Меня окутывает темнота. Страх. Запах крови. Я слышу звуки приближающихся голосов.

Прятаться бесполезно. Они найдут меня. Моя судьба уже решена. Так что мне остается лишь ждать, когда все закончится. «Нужно собрать всю свою храбрость и посмотреть правде в глаза», – думаю я.

«Господи, помоги», – вновь молю я, хотя и сама сомневаюсь, что он мне поможет.

Придя в себя, я понимаю, что лежу под деревом, а в спину мне упирается что-то твердое. Это книга, которую я читала до того, как на меня нахлынуло видение. Я оглядываюсь по сторонам, чтобы понять, заметил ли кто, как я повалилась на траву, но никто даже не смотрит на меня. Что несказанно радует, потому что мои глаза застилают слезы, сердце колотится от испуга, ладони вспотели, а желудок свело от страха.

Нужно разобраться в видении, пока я не сошла с ума. Я достаю телефон и несколько секунд смотрю на номер Кристиана, но затем вздыхаю и вновь прячу мобильный в рюкзак. За прошедший месяц он не сказал мне и пары слов. Даже на уроках фехтования. Его гордость уязвлена. И это можно понять. Я бы тоже разозлилась, если бы открыла ему свое сердце и собралась поцеловать его, а он в этот момент грезил о другой девушке.

Я поднимаю книгу и отыскиваю страницу, которую читала до того, как мой мозг решил заглянуть в будущее. Это одна из приключенческих антиутопий, которые так популярны в наши дни. Мне они нравятся… Это дает возможность взглянуть на свою жизнь с другой стороны. Конечно, у меня возникают странные видения о будущем, которые приносят с собой душераздирающую боль в сердце и предчувствие смерти, но, по крайней мере, я не брожу по полуразрушенным апокалипсисом деревням в компании единственного друга – трехглазого мутировавшего пса, которого мне вскоре придется съесть, чтобы пережить ядерную зиму.

Хотя сейчас я бы порадовалась даже общению с мутировавшей собакой. Потому что меня игнорирует не только Кристиан. Джеффри больше мне не звонил. Анджела так занята организацией встречи с Пеном, что даже не заметила бы, случись со мной что-нибудь. Эми и Робин просто обезумели с тех пор, как выяснилось, что Анджела ждет ребенка, поэтому все их разговоры сводятся к тому, как это печально и неожиданно, и к тому, что же теперь ей делать. Даже Вань Чэнь стала еще более отстраненной, словно беременность – это заразная болезнь.

Я вновь вздыхаю и пытаюсь придумать, что бы сейчас написала в своем дневнике благодарностей, который, если честно, не брала в руки после сессии.

«У меня все хорошо, – напоминаю себе я. – И меня окружает множество людей, которые меня любят».

Просто сейчас их нет рядом.

Над головой раздается громкое карканье. Я всматриваюсь в крону дерева и, конечно же, вижу Семъйязу, который рассматривает меня сверху.

Сколько бы я ни храбрилась и ни напускала безразличный вид, но каждая встреча с ним напоминает барахтанье в ледяной воде. Потому что меня не покидает мысль: «Не решил ли он убить меня?» Ведь Семъйяза мог бы сделать это, лишь щелкнув пальцами. Не сомневаюсь.

– Тебе что, больше делать нечего, кроме как преследовать меня? – спрашиваю я, стараясь, чтобы мой голос звучал нахально.

Птица наклоняет голову, а затем слетает с ветки и приземляется на траву рядом со мной. Печальная мелодия скорби тут же наполняет мои мысли, заставляя грудь сжиматься от испытываемых им сожалений.

«Мэг», – думает он. Да, это лишь имя мамы, но оно наполнено целым ворохом воспоминаний и боли. Влечения. Чувства вины. «Мэг».

Я закрываюсь от него.

– Проваливай, – шепчу я.

Но ворон вдруг увеличивается в размерах и превращается в человека.

– Господи! – Я отползаю назад и прижимаюсь спиной к стволу дерева. – Ты что творишь!

– Никто не видел, – успокаивает он, словно меня сейчас волнует моя безупречная репутация, которая испортится, если кто-то заметит, как я разговариваю с птицей.

Я разрываюсь между желанием убежать – унестись на всех парах к Мемориальной церкви, единственному освященному месту, которое приходит в голову, – и остаться здесь, чтобы узнать, что Чернокрылый скажет на этот раз. Мой взгляд скользит к зданию церкви, возвышающейся на другой стороне двора. Но это слишком далеко.

– Что ты хочешь от меня, Сэм? – определившись, спрашиваю я.

– Однажды я водил твою маму на танцы, – говорит он, вновь принимаясь за свои истории. – Она надела красное платье, а когда оркестр играл «Пока мы не встретимся вновь»[12], положила голову мне на грудь, чтобы послушать, как бьется мое сердце.

– А у тебя есть сердце? – вырывается у меня довольно глупый и слегка язвительный вопрос.

Мне не нравится, что они с мамой ходили на свидание. Что они вообще общались.

Семъйяза строит обиженный вид.

– Конечно, у меня есть сердце. И меня можно ранить, как и любого другого человека. Мэг пела мне в тот вечер, когда мы танцевали. «Улыбайся, пока целуешь меня на прощание. И когда тучи рассеются, я вернусь к тебе», – поет он, и стоит признать, что его голос не так уж и плох.

Да и песня мне знакома. Мама любила напевать ее во время работы по дому. Например, когда складывала постиранное белье или мыла посуду. И это первый раз, когда я узнаю в его таинственной Мэг свою маму.

– Она пахла розами, – продолжает Сэм.

И это тоже правда.

Он достает из кармана серебряный браслет и кладет его на раскрытую ладонь.

– Я подарил ей его у дверей, когда мы желали друг другу спокойной ночи. И все лето я оставлял ей подвески в разных местах. Вот эту, – он проводит пальцем по фигурке рыбы, – я подарил ей как напоминание о нашей первой встрече на пруду. – Он касается лошади. – Это в напоминание о нашей поездке по деревням, после того как разбомбили больницу, где она работала.

Семъйяза нежно проводит пальцем по серебряному колечку с рубином в центре, но не объясняет, почему подарил его. Но я и так знаю, что оно означает.

«Вот почему он следит за мной, – думаю я. – Он любил маму».

И любит до сих пор.

Сжав браслет в руке, Сэм прячет его в карман.

– В каком году это произошло? – спрашиваю я. – Ну, когда вы ходили на танцы?

– В тысяча девятьсот восемнадцатом, – отвечает он.

– Ты ведь можешь вернуться туда, верно? Ангелы же умеют путешествовать во времени?

Он встречается со мной взглядом, и я вижу, как в его глазах разгорается возмущение.

– Некоторые ангелы, – говорит он, подразумевая тех, что сражаются на стороне добра.

Тех, кто умеет призывать венец.

Тех, кто служит Богу.

– А сегодня ты расскажешь мне хоть одну историю? – тихо спрашивает он. – О своей матери?

Я с мгновение раздумываю над его словами. И почему мне так жалко Семъйязу?

«Возможно, потому, что он любит того, с кем не может быть? Кто, как не ты, способна это понять», – говорит мне надоедливый внутренний голос.

Я в ответ приказываю ему заткнуться.

– Что-то не приходит на ум ничего интересного.

Я встаю и, стряхнув траву с джинсов, начинаю собирать вещи. Семъйяза поднимается на ноги вслед за мной, и я с ужасом замечаю, что трава под ним почернела и хрустит. Она погибла.

Он действительно чудовище.

– Мне пора идти, – объявляю я и разворачиваюсь, чтобы уйти.

– Что ж, значит, в следующий раз, – говорит он.

Услышав это, я замираю.

– Я не хочу встречаться с тобой еще раз, Сэм. Не знаю, зачем ты следишь за мной и чего хочешь от меня, но мне неинтересны твои истории.

– Я просто хочу, чтобы ты их услышала, – объясняет он.

– Зачем? Чтобы ткнуть меня носом в ваш с мамой «страстный роман»?

Он качает головой, отчего две его ипостаси – осязаемое тело и неосязаемая душа – расплываются. И тут я понимаю, что ему хочется рассказать их мне, потому что ему больше не с кем поделиться. Потому что это больше никому неинтересно.

– До свидания, Сэм.

– До следующей встречи, – кричит он мне вслед.

Я ухожу, не оглядываясь, но образ моей мамы в красном платье, в облаке духов с ароматом роз и с серебряным браслетом, который позвякивает на запястье, пока она поет и кружится в танце, ярко вспыхивает в голове.

– Это случится завтра, – объявляет Анджела, пока мы стираем ее одежду в прачечной «Робл».

Я решила помочь ей, потому что Анджеле становится все труднее и труднее наклоняться, а шум отжимающей стиральной машины и сушилки скрывает все тайные разговоры о видении. Которое, судя по всему, воплотится завтра.

– С чего ты решила? – спрашиваю я.

– Потому что именно завтра я попросила его встретиться со мной, – говорит она. – В письме.

– А ты уверена, что Пен его получил?

– Да. Потому что он ответил, что появится здесь. И потому что этому суждено случиться. Пен появится, потому что я видела, что он появится.

Да, все взаимосвязано, с этим не поспоришь.

– Так ты просто подойдешь к нему и скажешь: «Наш – это седьмой»?

Это беспокоит меня больше всего. Сильно беспокоит. Я вновь и вновь прокручиваю возможные варианты будущего, но мне никак не удается представить, что все закончится хорошо. Серы не только крылья Пена, но и его душа – сама его сущность. А Анджеле всегда сносило крышу, когда речь заходила о нем. По-моему, это не приведет ни к чему хорошему.

Подруга на несколько секунд прикусывает нижнюю губу – первый признак нервозности, которую я вижу с тех пор, как она сложила вместе все кусочки своего предназначения.

– Примерно так, – отвечает она.

Я знаю, что именно это Анджела видела в своем видении. Значит, этому суждено случиться, верно?

Вот только я в этом не уверена. Я так и не поняла, почему Джеффри видел, как разжигает лесной пожар, а затем спасает Такера из него. Или почему мне предстояло встретиться с Кристианом в лесу в тот день. Или почему я видела похороны мамы.

Но, думаю, наша задача – не рассуждать о том, почему мы это видим, а следовать видениям. Ну, или лажать.

– А что потом? – спрашиваю я. – После того, как ты ему все расскажешь?

– Мы разберемся со всем, – она аккуратно кладет руку на свой живот, – вместе.

Я обдумываю ее слова. Неужели Анджела считает, что как только расскажет всю правду, то все они – девятнадцатилетняя студентка университета, тысячелетний, усомнившийся в своей вере ангел и пинающийся Триплар, который сейчас размером с кочан капусты, – станут счастливой семьей? Конечно, на земле случались и более странные вещи, но все же…

Она замечает сомнения на моем лице.

– Послушай, Клара, я не жду, что завтра начнется «жили они долго и счастливо». Но это мое предназначение, разве ты не понимаешь? Ради этого я появилась на свет. Я должна ему все рассказать. Он… – Анджела делает судорожный вздох, будто набирается мужества, чтобы продолжить предложение. – Он отец моего ребенка. И заслуживает знать об этом.

Вот только мне знаком блеск, который появляется в ее глазах. Она верит в видение, в собственные чувства и в то, что все сработает. Я и сама еще недавно испытывала нечто подобное.

– Даже если это всего лишь испытание, определяющее мой духовный выбор, – продолжает она. – Я все равно хочу сказать ему правду.

– Осталось дождаться завтрашнего дня. Это будет важный день, – говорю я, желая поддержать ее.

Потому что понимаю. Она улыбается мне в ответ.

– Чертовски важный день. Ты пойдешь со мной, Клара?

– На встречу с Пеном? Не знаю, Анджела. Мне кажется, это касается только вас двоих.

К тому же в прошлый раз, когда мы остались с Пеном вдвоем, я сказала ему оставить Анджелу в покое, потому что она заслуживает кого-то получше, чем он. А тот в ответ назвал меня лицемеркой и ребенком. Так что нас сложно назвать друзьями.

Анджела приваливается к сушилке.

– Ты пойдешь со мной, – бескомпромиссно заявляет она. – Потому что я вижу тебя в своем видении.

А я уже и забыла об этом. Вернее, решила, что подруга выдумала это, чтобы заставить меня поступить с ней в Стэнфорд.

– Верно. И где я нахожусь в твоем видении?

– Обычно в двух шагах позади меня. Думаю, для моральной поддержки. – Она хлопает глазами и недовольно кривит губы.

И вдруг мне на ум приходит мысль, что это мое испытание. Как обладательницы ангельской крови, которая обязана верить в видения. Как ее подруги.

– Ладно, ладно. Я пойду с тобой и буду стоять в двух шагах позади тебя, – обещаю я.

– Так и думала, что ты согласишься, – радостно восклицает она.

– Да, но не испытывай судьбу.

Анджела лезет в задний карман и достает оттуда смятый листок бумаги, а затем разворачивает его перед моим лицом. Это снимок УЗИ.

– Ты была у врача? – спрашиваю я. – Почему ты не позвала меня с собой?

Она пожимает плечами:

– Я уже не раз у него была. Просто хотела убедиться, что у ребенка все в порядке. – Она замолкает на мгновение, а затем поправляет: – У сына. Это мальчик.

Я рассматриваю снимок, все еще не до конца веря, что внутри моей лучшей подруги растет крошечный человечек. Изображение зернистое, но все равно можно различить профиль, крошечный нос, подбородок и даже ручку.

– Они уверены, что это мальчик?

– Полностью уверены, – говорит она с ухмылкой. – Думаю, я назову его Уэбстер.

– Как автора словарей?[13] Хм, а мне нравится.

Я возвращаю Анджеле снимок, и подруга долго смотрит на него.

– Он сосал свой большой палец, представляешь?

Сложив листок, она прячет его в карман. Через мгновение сушилка оповещает об окончании работы, и Анджела начинает вытаскивать одежду, а затем перекладывать в корзину.

– Давай я понесу, – предлагаю я, и она с радостью толкает корзину мне.

– Я не знаю, каково быть матерью, – заявляет она, когда мы возвращаемся в ее комнату. – Совершенно не представляю.

Я складываю рубашку и кладу ее на кровать.

– Думаю, никто этого не знает, пока не появится ребенок.

– Он будет особенным, – тихо говорит она.

– Я не сомневаюсь.

– Пен со всем разберется, – говорит Анджела, и это звучит как мантра, которую она не раз повторяла про себя. – Он сможет защитить нашего сына.

– Уверена, именно так все и будет, – соглашаюсь я, чтобы успокоить ее.

Вот только не верю в это. Я видела, что творится у него внутри, и это никак не вяжется с отцовством.

Я стучу в двери Кристиана. И через мгновение он открывает их, представ передо мной в потной майке, тренировочных штанах и с перекинутым через шею полотенцем. Он удивляется при виде меня. А еще сожалеет, что я не позвонила заранее.

– Ты же не отвечал на мои звонки, – напоминаю я.

Его челюсти сжимаются.

– Ты все еще злишься на меня, и, учитывая обстоятельства, это можно понять. Но нам нужно поговорить.

Кристиан распахивает передо мной дверь. Я прохожу мимо него в комнату и кошусь на телевизор в поисках Чарли. Но его нет.

– Нам нужно поговорить об Анджеле, – продолжаю я.

Он не отвечает. А затем невольно переводит взгляд на фотографию в рамке, стоящую на комоде. Это черно-белый снимок женщины, которая подбрасывает в воздух маленького темноволосого мальчика. Изображение немного размыто, потому что они оба двигаются, но легко догадаться, что мальчик – это Кристиан в возрасте четырех-пяти лет. Кристиан и его мама. Вместе. Счастливые. Смеющиеся. Кажется, я даже слышу этот смех. И практически ощущаю их радость. Вот только к ней примешивается грусть от того, как рано он потерял ее. А теперь еще и Уолтера.

Я поворачиваюсь и смотрю на Кристиана. Он стоит, скрестив руки на груди и закрывшись от меня не только невербально, но и мысленно.

– Что ты хочешь от меня услышать? Ты бросила меня, Клара.

– Я бросила тебя? – недоверчиво повторяю я. – Вот на что ты злишься? Но ведь ты сам хотел уйти.

– Просто мне не хочется даже вспоминать про другую причину, – не глядя мне в глаза, объясняет он. – Потому что это вышло не по твоей вине.

Иногда его понимание так раздражает.

– Но затем ты исчезла, – продолжает он, и я слышу боль в его голосе. – Перенеслась.

– Прости, – искренне говорю я.

– Куда ты отправилась? – спрашивает он. – Я заходил к тебе, чтобы извиниться за свои слова, ну, или за то, как тебе их сказал, но Анджела заявила, что ты еще не вернулась.

Я молча смотрю на него, не зная, что на это ответить.

Кристиан закрывает глаза и хмурится так, словно я причинила ему физическую боль.

– Так я и думал.

Интересно, станет ли ему легче, если он узнает, что мой разговор с Такером в тот вечер прошел не лучше, чем наш с ним.

– Может быть, – открыв глаза, говорит Кристиан.

Черт побери. На Луну его и всех мужчин. Ладно, пора менять тему.

– Что ж, как бы там ни было, я пришла сюда не для того, чтобы обсуждать нас, – заявляю я. – А чтобы поговорить об Анджеле.

– Она родила? – забеспокоившись, спрашивает он. – Что она собирается делать дальше?

– Нет, не родила, – успокаиваю его я. – Пока. Но завтра собирается рассказать обо всем Пену.

Кристиан застывает.

– Она собирается рассказать ему о своем ребенке?

– Ну, она хочет рассказать, что он вскоре станет отцом. Во всяком случае, она планирует это сделать.

– Не лучшая идея, – качая головой, говорит он. – Ей не стоит рассказывать кому-либо о седьмом Трипларе. Особенно Пену.

– Да уж, вряд ли это новость его обрадует, – признаю я. – Или осчастливит. Посмотрим, чем все закончится завтра. Анджела настроена очень решительно. Я позвоню тебе, когда мы вернемся в общежитие.

Его брови сходятся над переносицей.

– Подожди-ка. Ты пойдешь с ней?

– Она попросила меня об этом. Вернее, заявила, что я пойду. А я не стала возражать.

Его рот неодобрительно кривится.

– Тебе следует держаться от него подальше.

– Она видела меня в своем видении. К тому же Пен уже знает меня, так что вряд ли я как-то выдам себя. Но я должна пойти с Анджелой и поддержать ее.

– Ни за что. – Он пронзает меня холодным взглядом. – Это слишком рискованно. Он – ангел. И легко определит, кто ты такая.

– Вот только он еще не перешел на сторону зла.

Кристиан усмехается.

– Ты слышала, что твой отец сказал об усомнившихся в своей вере ангелах? Что они хуже Чернокрылых! Что у них нет ни капли преданности хоть кому-либо. – Он хватает меня за плечи так, словно собирается встряхнуть, но вместо этого говорит: – Ты не должна привлекать к себе внимание двуличных ангелов.

– Усомнившихся в своей вере, – поправляю я. – И я всего лишь планировала взять с собой барабан и надеть парадный костюм оркестрантов.

– Как ты можешь об этом шутить? – восклицает он. – Будь серьезнее.

Я пытаюсь отступить на шаг, но он крепко удерживает меня.

– Не ходи, – просит он. – И хотя бы раз в жизни задумайся об осторожности.

– Не командуй, – стряхнув его руки, заявляю я.

– Перестань вести себя как идиотка.

– А ты перестань обзываться, – парирую я и шагаю к двери.

– Клара, пожалуйста, – забыв о злости, умоляет он.

Я замираю.

– Всю мою жизнь… ну, вернее, со смерти мамы дядя твердил: «Не привлекай внимания. Никому не доверяй».

– Да, да, и не разговаривай со странными ангелами. – Думаю, не стоит упоминать о моей сегодняшней милой беседе с Семъйязой. – Вот только я была в ее видении, Кристиан.

– А ты, как никто другой, должна знать, что в жизни все происходит не совсем так, как нам показывают, – говорит он.

И это удар ниже пояса.

– Клара, – начинает он. – Ты была и в моем видении тоже. Что, если это означает…

Я вскидываю руку:

– Кажется, нам стоит закончить этот разговор.

Потому что я не изменю своего решения и собираюсь быть там. Рядом с Анджелой. В двух шагах позади нее. И неважно, чем все это закончится.

Так что за пятнадцать минут до полудня тринадцатого февраля, дня, который Анджела выбрала для выполнения своего предназначения, мы с ней выходим из «Робл», чтобы встретиться с усомнившимся в своей вере ангелом. Подруга решила принарядиться по этому поводу, надев фиолетовую блузку для беременных с баской, облегающие джинсы с резинкой на животе вместо молнии и кремовый вязаный кардиган, который подчеркивает ее блестящую кожу и синий оттенок волос. Она даже сделала макияж – не просто подвела глаза и нанесла темную помаду, а накрасила ресницы тушью и подчеркнула губы розовым блеском. Для февраля стоит теплая погода, так что Анджела наверняка потеет под таким количеством одежды, но все же уверенно шагает вперед, что немного удивительно для девушки в ее положении. Она выглядит здоровой, красивой и пышущей энергией.

– Я никогда не обращала внимания на это, – фыркает она, пока мы идем к нужному месту. – Никогда не задумывалась, как чувствую себя в видениях. Ну, физически. И мне до сих пор не верится, что я не замечала этого. – Она показывает на свой выпирающий живот. – Или что мой центр тяжести сместился. Или что я хочу пописать.

– Может, свернем куда-нибудь? – спрашиваю я. – Поищем туалет?

Она качает головой:

– Боюсь опоздать.

Чем ближе мы подходим к ступенькам, тем легче становится ее шаг. Кажется, она сейчас лопнет от восторга и возбуждения. Ее кожа блестит, а глаза горят от понимания, что вскоре свершится ее предназначение.

– Вон он, – неожиданно схватив меня за руку, шепчет она.

Да, это Пен. Стоит спиной к нам в сером костюме, как Анджела и описывала. Интересно, какой парень наденет костюм на встречу со своей бывшей девушкой? Он рассматривает скульптуру «Граждане Кале», чьи удрученные лица кажутся еще более скорбными на фоне яркого, залитого солнцем парка, благоухающего цветами и наполненного пением птиц.

Птицы. Я нервно оглядываюсь по сторонам. Я не подумала о птицах.

Анджела отдает мне свою сумочку.

– Ну, я пошла, – говорит она.

– Я буду прямо за тобой, – обещаю я, подводя ее к подножию лестницы.

Подруга медленно приближается к Пену. Полы ее кардигана расходятся в стороны, обнажая раздутый живот, выглядывающий из-под блузки, словно она проглотила баскетбольный мяч. Хотя она не такая уж и большая. Я вижу, как она судорожно вздыхает на последней ступеньке, но не могу определить, кому принадлежит внезапно охватившая меня нервозность – мне или ей.

Анджела касается его плеча, и Пен оборачивается.

Это, без сомнений, он, а значит, она не ошиблась на этот счет.

– Привет, Анджела, – говорит он с очаровательной улыбкой. – Рад тебя видеть.

Он наклоняется и целует ее в губы. А я стараюсь не думать о существе с серой душой, которое прячется в его привлекательном теле.

– Как дела? – спрашивает она, как будто пришла сюда только ради этого.

– Мир стал намного лучше, когда я увидел тебя.

Боже, меня сейчас стошнит.

– Ты словно видение, – продолжает он. – Руки так и чешутся нарисовать тебя.

Началось.

– Я тоже рада тебя видеть, – на мгновение сжав руки в кулаки, говорит Анджела. А затем отходит на шаг и, раздвинув в стороны полы кардигана, потирает живот.

Улыбка Пена тускнеет, пока его взгляд скользит по ее телу. Клянусь, даже отсюда видно, как побледнело его лицо. Я напрягаю слух, чтобы расслышать, что они говорят.

– Анджела, – сглотнув, говорит он. – Что с тобой случилось?

– Это все благодаря тебе, – с ухмылкой в голосе говорит она, а затем в голосе прорезаются серьезные нотки: – Он твой.

– Мой, – выдыхает он. – Но это невозможно.

– Наш, – поправляет она.

Мне не видно ее лица, но почему-то кажется, что сейчас на нем сияет та безмятежная, полная надежды улыбка, которая совсем не свойственна Анджеле, делая ее невероятно открытой и ранимой. Она кладет руку ему на плечо, именно кладет, а не прикасается, после чего смотрит в его потрясенные темные глаза и уверенно произносит:

– Наш – это седьмой.

Меня пробирает озноб. Краем глаза я замечаю трепет черных крыльев, но когда поворачиваюсь, то ничего не вижу. Поэтому вновь сосредотачиваю все внимание на происходящем. Пен протягивает руку и кладет ее на живот Анджелы. В его глазах светится недоверчивость, но на мгновение мне кажется, что все будет хорошо. Что все сложится так, как ожидала она. Что Пен позаботится о ней. Защитит их обоих.

Но затем из-под его человеческого облика на мгновение проглядывает серая душа. Пен дико оглядывается по сторонам, словно ему нельзя находиться рядом с Анджелой на людях. Он встречается со мной взглядом, и в его глазах мелькает узнавание. А я и без эмпатических способностей распознала бы чистый, неразбавленный ужас, охвативший его. Он безумно напуган.

– Пен, скажи что-нибудь, – настойчиво просит Анджела.

Он вновь смотрит на нее.

– Тебе не следовало рассказывать мне об этом, – равнодушно бормочет он. – Да и мне не следовало появляться здесь.

– Пен, – вцепившись в его пиджак, встревоженно восклицает она. – Я понимаю, что ты не ожидал этого. Я тоже не ожидала, поверь мне. Но это должно было случиться, разве ты не понимаешь? Это было в моих видениях. Это мое предназначение. Я видела этот момент с тех пор, как мне исполнилось восемь лет. Это ты, Пен. Нам позволено быть вместе. Мы должны быть вместе.

– Нет, – отвечает он. – Не должны.

– Но я люблю тебя. – Голос Анджелы срывается на слове «люблю». – И отдала тебе свое сердце в тот же миг, когда впервые увидела тебя в церкви. Ты тоже любишь меня. Я знаю это.

– Я не могу любить тебя, – уверенно говорит Пен, отчего она вздрагивает. – И не смогу защитить тебя, Анджела. Тебе не следовало рассказывать мне о ребенке. Ты не должна никому об этом рассказывать.

– Пен, – молит она.

А затем лезет в карман, чтобы вытащить снимок УЗИ, будто это как-то повлияет на его решение. Но он перехватывает руку Анджелы и сжимает пальцы вместе с бумагой прежде, чем она успеет раскрыть его. С секунду Пен смотрит ей в глаза, после чего поднимает вторую руку, едва касаясь пальцами щеки, и на его лице мелькает растерянность.

А потом исчезает. Ни «Прощай», ни «Извини, дорогая, но тебе придется справляться со всем самой». Он просто исчез.

Я бросаюсь вверх по ступенькам и подхватываю Анджелу, которая падает на колени.

– Все хорошо, – вновь и вновь повторяю я, словно от этого слова станут правдой.

Анджела смотрит на меня полными непролитых слез глазами. Подхватив ее дрожащие руки, я помогаю ей подняться, но затем она отстраняется. Подруга прекрасно осознает, что на нас смотрят другие студенты, поэтому вскидывает подбородок и медленно направляется к общежитию, не позволяя мне прикоснуться к ней. Мне хочется обнять ее и хоть немного поддержать, но она стряхивает мою руку.

– Я в порядке, – сдержанно говорит она. – Пойдем отсюда.

Когда мы возвращаемся в «Робл», Анджела напоминает мне зомби. Она скидывает с себя одежду, пока на ней не остаются лишь майка и трусики.

В комнату неожиданно возвращается Эми с охапкой книг в руках, но я хватаю ее за плечо и выталкиваю в коридор.

– Вернись чуть позже, – говорю я.

– Но я…

– А лучше завтра. Уходи.

Эми с обиженным видом смотрит на меня, когда я закрываю дверь и поворачиваюсь к Анджеле.

А она вдруг начинает смеяться так, словно ситуация с Пеном – обычная шутка. Но когда Анджела убирает челку с лица, я вижу, что ее улыбка, наполнена ужасом и тоской.

– Что ж, все прошло не так, как я думала.

– Ох, Энджи.

– Давай не будем об этом говорить. Я в порядке.

Она забирается в постель и натягивает одеяло до подбородка. Снаружи продолжают петь птицы и светит солнце, но у нее внутри разрастается тьма. Я опускаюсь на край кровати, но ничего не говорю, потому что мне кажется, что сейчас любые слова прозвучат глупо.

– Мы с самого начала условились, что не будем говорить о любви. – Она поворачивается, чтобы оказаться спиной ко мне и лицом к стене. – Мне не следовало забывать об этом, – добавляет она, но ее голос звучит так тихо и так напряженно, словно подруга изо всех сил старается не показать, что эта ситуация убивает ее. – Все хорошо. Я переживу это. И все понимаю.

Если она еще раз скажет «Все хорошо», я взорвусь, потому что вижу, как напряжены ее плечи под одеялом.

– Нет. В произошедшем нет ничего хорошего, – возражаю я. – Это и его ребенок. Он должен быть рядом с тобой. Должен поддерживать тебя.

– Он ангел, – отвечает Анджела, уже придумывая ему оправдания. – Подобное произошло и с твоим отцом. Теперь я это понимаю. Он не мог находиться с тобой постоянно. Не мог защитить тебя. И Пен тоже.

Вот только она ошибается. Папа женился на маме. Присутствовал при моем рождении, видел мои первые шаги, слышал первые слова.

Пусть и недолго, но он заботился о нас. Правда, не стоит ей этого рассказывать.

– Энджи. – Я кладу руку ей на плечо.

– Не прикасайся ко мне! – тут же восклицает она. – Пожалуйста…. Я не хочу, чтобы ты сейчас чувствовала мои эмоции.

И Анджела начинает плакать. Ее последние силы иссякли, и слезы рвутся наружу. Терзающее ее унижение врезается в меня, выбивая воздух из легких. А вместе с ним смущение, страх и страдание. «Конечно, он не любит меня, – думает она. – Конечно же, нет».

Я ложусь рядом с ней и неуклюже обнимаю подругу со спины, пока она плачет. Слезы льются по моему лицу, когда я разделяю с ней ее горе. Оно обрушивается на меня с такой силой, что не дает вздохнуть, выбивает все мысли из головы.

– Все будет хорошо, – дрожащим голосом выдавливаю из себя я, понимая, что хоть ей сейчас и больно, но так будет лучше для Анджелы. – Без него тебе будет лучше.

Она отстраняется, садится на кровати и, сделав глубокий вдох, вытирает слезы уголком одеяла. После чего вновь берет над собой контроль, который на мгновение выпустила из рук.

– Я знаю, – говорит она. – Все будет хорошо.

Потом она ложится вновь. Сердце болит за Анджелу, но я не решаюсь вновь обнять ее. Лишь молча прислушиваюсь к ее дыханию, которое постепенно становится глубже и размереннее. На мгновение мне даже кажется, что она заснула, пока Анджела не произносит:

– Я больше не хочу здесь находиться. Я хочу домой.

12
Когда теряешь верную дорогу

На следующий день Анджела Зербино официально лишается статуса студентки Стэнфордского университета. Через два дня появляется ее мама и помогает ей упаковать вещи в коробки. После того как мы втроем загружаем машину, я остаюсь на тротуаре, чтобы проводить их. Усевшись на пассажирское сиденье, Анджела прислоняется головой к окну и закрывает глаза, не желая в последний раз взглянуть на кампус.

Весь февраль и начало марта меня одолевают видения, которые возникают как минимум один раз в неделю. Поэтому я трачу все доступное время на учебу и тренировки, которые помогут мне подготовиться к темной комнате и судьбе, ожидающей меня. Купив блокнот, я записываю каждое возникшее видение, стараясь запомнить все детали, но из раза в раз повторяется одно и то же: шок, ужас, тьма, сменяющаяся светом, силуэт Кристиана, виднеющийся в сиянии меча, его приказ ложиться и последующее сражение с черными фигурами, которые пытаются убить нас, а затем все обрывается на моменте, когда я осознаю, что должна помочь ему, вызвав свой собственный меч Света. Это момент истины, мое предназначение. Но мне ни разу не удалось увидеть, получится ли у меня это.

Думаю, все еще впереди.

Наши отношения с Кристианом все еще остаются напряженными, но мы продолжаем встречаться по утрам на тропинке, которая огибает озеро Лагунита и ведет к «Стэнфорд Диш» – огромному радиотелескопу, возвышающемуся на холме. По этой красивой тропинке, которая петляет между небольшими рощами и зелеными холмами, легко добраться до места, где в ясные дни даже можно увидеть залив Сан-Франциско. Мы понимаем, что сейчас на кону стоит нечто большее, чем наши отношения, поэтому начинаем общаться. Поначалу наши разговоры вращаются вокруг Анджелы и наших видений, но постепенно темы перескакивают на «Охоту за мусором»[14] среди первокурсников, или на статьи в Стэнфордской газете, или на мою и его учебу. Так что постепенно наши отношения становятся лучше.

На одной из утренних пробежек на тропу выходит пума. Она останавливается, смотрит на нас своими широко открытыми золотистыми глазами и гулко рычит. Даже с расстояния в три метра до меня доносятся ее удивление и гнев.

– Уходи, – уверенно говорю ей я на ангельском языке.

И пума тут же сворачивает направо и скрывается в высокой траве.

– Как ты догадалась? – рассмеявшись, удивленно интересуется Кристиан.

А я рассказываю ему, как однажды наткнулась на медведицу гризли с двумя медвежатами. И как прогнала их благодаря ангельскому языку, а также призванному венцу. Но я не упоминаю, что рядом стоял Такер и что именно этот случай убедил его в моем сверхъестественном происхождении. Как и о том, что после этого мы впервые поцеловались в его сарае.

– Ты мне нравишься Клара, – сказал Такер. – Очень нравишься… И не думаю, что ты хочешь встречаться с Кристианом Прескоттом. Он не в твоем вкусе.

– Еще скажи, что ты в моем вкусе.

– Думаю, так и есть.

Слова всплывают в голове вместе с его самоуверенным, грубоватым голосом, которым он их произнес, цепляющим меня, словно рыбу на крючок. И я тут же закрываюсь от Кристиана, чтобы он не уловил мои мысли и не увидел Такера. А затем стараюсь выбросить все мысли о нем из головы.

– Невероятно, – говорит Кристиан. – Ты настоящая заклинательница животных.

Я киваю в ответ и улыбаюсь. Судя по всему, он не понял, что я думала о Такере.

И это похоже на маленькую победу в битве, которую я веду с самой собой.

В первых числах марта я отправляюсь к Джеффри. Мы не виделись со времени моего возвращения с зимних каникул, и я соскучилась по нему. Поэтому уже минут пять украдкой смотрю на него в окно пиццерии на улице Кастро. На мой взгляд, он выглядит несчастным, пока собирает грязные тарелки, перестилает скатерти и раскладывает столовые приборы. А если судить по тому, как он медленно переходит от стола к столу, он явно мало спит в последнее время. Не поднимая глаз, брат складывает посуду на поднос, а затем относит его на кухню, после чего вытирает стол и переходит к следующему.

И только я собираюсь вернуться обратно на кампус, радуясь, что у Джеффри все в порядке и он не в когтях Чернокрылых, как мимо меня проходит брюнетка и открывает дверь в пиццерию. Что-то в ее облике заставляет меня остановиться. Зайдя внутрь, она окликает брата, и при виде нее на его лице расплывается улыбка – черт побери, самая что ни на есть искренняя улыбка, – которую я не видела с тех самых пор, как мама призналась, что умирает.

Должно быть, это Люси – девушка, которая похитила израненное сердце моего младшего брата.

И я, конечно же, остаюсь понаблюдать за ними.

Люси проскальзывает в пустую кабинку в дальнем углу, откидывается на спинку дивана и поджимает под себя ноги так, словно это ее законное место. Она симпатичная и наверняка может похвастаться азиатскими или полинезийскими корнями, что видно по ее прямым черным волосам, ниспадающим на спину блестящей копной, тонким бровям и темным, глубоко посаженным глазам. Джеффри в мгновение ока собирает посуду с грязных столов и, на минуту скрывшись на кухне, возвращается к ней с высоким стаканом темного напитка, напоминающего чай со льдом. На лице Люси расплывается улыбка. А брат вытирает руки о белый фартук и проскальзывает в кабинку напротив нее.

Жаль, что я не слышу, о чем они говорят, но никто не мешает мне пофантазировать об этом.

– Ох, Джеффри, – говорю я за Люси. – Ты такой сильный. И так легко поднимаешь эти подносы. Так бы и пялилась на твои мускулы.

– Ну, спасибо, малышка. У меня невероятные мускулы.

Она протягивает руку через стол и касается руки Джеффри.

– Можно пощупать твои бицепсы? Боже. Ты такой мужественный.

– Знаешь, ты тоже горячая штучка. И классная. Так бы и любовался тобой весь день, – подражая брату, говорю я.

Мимо проходит мужчина, поэтому я откашливаюсь и отхожу от окна. А когда вновь поднимаю глаза, то вижу, что парочка держится за руки через стол. Джеффри смеется, искренне смеется, отчего его лицо раскраснелось, а глаза сияют.

Оу. Люси удалось поднять его настроение. Может, ему и не нравится его работа, но благодаря этой девушке он счастлив.

У него все хорошо. А значит, пора уходить.

Вот только, как назло, именно в этот момент посетители ресторана решают расплатиться. Джеффри оборачивается к ним и замечает меня за секунду до того, как я успеваю отвернуться. Он с таким удивлением смотрит на меня, что Люси тоже поворачивается в мою сторону. Сквозь стекло мне удается расслышать слова «сестра» и «раздражает», после чего он вскакивает на ноги.

Я же в свою очередь разворачиваюсь на тротуаре и шагаю к своей машине.

– Клара! – окликает меня Джеффри. – Что ты здесь делаешь?

Я поворачиваюсь к нему:

– Хотела убедиться, что у тебя все хорошо. Ты не звонил мне уже несколько месяцев.

Брат останавливается в нескольких шагах от меня и обхватывает себя руками, словно ему холодно.

– Сколько можно тебе говорить – у меня все в порядке. – Что-то мелькает в его глазах, а затем он неохотно добавляет: – Не хочешь зайти на минутку? Я угощу тебя бесплатной пиццей.

– Ну кто в своем уме откажется от пиццы?

– Там моя девушка, – напоминает он, когда мы возвращаемся к дверям.

– Серьезно? А я не заметила, – с невинным видом отвечаю я.

Джеффри закатывает глаза:

– Не позорь меня, хорошо? И не вздумай рассказывать истории о детстве. Пообещай мне.

– Обещаю, – слегка надув губы, говорю я. – Никаких историй о том, как ты в три года сходил в туалет на соседскую лужайку.

– Клара!

– Я буду примерной сестрой.

Он открывает передо мной двери. Люси сидит на том же месте и с любопытством смотрит на нас. А как только мы подходим к столику, на ее лице расплывается улыбка.

– Люси, это моя сестра Клара, – официально представляет нас Джеффри. – Клара, это Люси.

– Привет, – здороваюсь я и машу ей рукой, отчего зарабатываю от брата еще один предупреждающий взгляд, словно этим жестом выставила его в неприглядном свете.

– Джеффри много рассказывал о тебе, – говорит она, когда я проскальзываю в кабинку напротив нее.

Джеффри тут же опускается рядом.

– Надеюсь, только хорошее.

Люси приподнимает идеально очерченную бровь, а ее улыбка становится еще более дерзкой.

– Не всегда.

– Что ж, мне пора вернуться к работе, – объявляет брат и вскакивает на ноги. – Принести марокканскую пиццу? – спрашивает у Люси.

– Ты же и сам знаешь, что мне нравится, – отвечает она.

Брат смущенно улыбается, а затем исчезает на кухне, оставляя меня наедине с моей новой знакомой.

– Джеффри говорил, что ты учишься в Стэнфорде, – говорит она.

– Да. Виновна по всем статьям.

– Не представляю, как ты с этим справляешься, – выпаливает она. – Мне никогда не нравилось учиться. И я ничему так не радовалась, как окончанию школы.

– Окончанию школы? – Мое удивление настолько сильно, что мне не удается скрыть его. – А когда ты ее окончила?

– Два года назад, – беспечно отвечает она, а затем передергивает плечами. – Я так счастлива, что выбралась из этой дыры.

Ей что, уже двадцать?

– Ты живешь где-то поблизости? – спрашиваю я, размышляя о том, насколько странно, что девушка моего младшего брата старше меня.

– И да и нет, – говорит Люси. – Папа владеет тату-салоном на улице Эль-Камино-Реал, и мне нравится тусоваться там, а парни, которые у него работают, просто обожают пиццу, поэтому я частенько появляюсь здесь.

– Подожди-ка, Джеффри как-то говорил, что твой отец владеет клубом.

– И им тоже. – Она улыбается. – Он многие заведения подмял под себя.

Мне никогда не нравилось это выражение. Оно всегда казалось мне отвратительным.

– Значит, в Маунтин-Вью есть тату-салон? Не помню, чтобы слышала о нем, когда мы жили тут, – признаюсь я.

– Папа открыл его несколько лет назад, – объясняет Люси. – И дела идут очень даже неплохо. Люди стали чаще использовать татуировки для самовыражения.

Я рассматриваю Люси, пытаясь определить, есть ли у нее татуировки. На ней надета платье-рубашка цвета серебристый металлик, черные легинсы, черные ботинки и висячие серебряные серьги. Но не видно ни одной татуировки. А еще у нее на указательном пальце правой руки сияет необычное серебряное кольцо в виде змеи с рубиновыми глазами. Что-то в ней смутно напоминает мне Анджелу. Может, все дело в подводке для глаз или в темном лаке для ногтей?

Джеффри возвращается к столу и, усевшись рядом с ней, внимательно всматривается в наши лица.

– О чем болтаете? – через мгновение спрашивает он.

– Я рассказала Кларе о папином тату-салоне, – объясняет Люси.

– Это удивительное место, – отвечает брат, едва ли не пожирая глазами свою девушку.

– Покажи ей свою, – толкнув его в плечо, просит Люси.

Джеффри качает головой:

– Нет.

– У тебя есть татуировка? – спрашиваю я, невольно повышая голос.

– Покажи, – настаивает Люси.

Брат хмыкает и закатывает рукав рубашки, демонстрируя санскритские[15] символы, обхватывающие его предплечье.

– Это так сексуально, – шепчет Люси, отчего на лице Джеффри расплывается улыбка. – Надпись означает…

– «Я сам управляю своей судьбой», – читаю я, а затем на мгновение закрываю глаза.

Черт побери. Она, наверное, удивится, что я умею читать на санскрите.

– Люси предложила мне сделать татуировку с этой фразой, – говорит Джеффри. – Но в следующий раз, как только накоплю деньги, я планирую что-нибудь посущественнее.

– В следующий раз?

Я изо всех сил стараюсь сохранять спокойствие. Он даже аттестат еще не получил, зато уже обзавелся татуировкой. Замечательно.

– Да, я хочу набить на плече какую-нибудь птицу. Например, ястреба.

– Или ворона, – предлагает Люси.

Я кошусь на часы на стене, делая вид, что тороплюсь. Пора убраться отсюда и придумать, что делать дальше.

– Знаете, мне уже пора идти. У меня на носу сессия, так что предстоит много зубрежки. – Я выскальзываю из кабинки и протягиваю руку Люси. – Было приятно познакомиться.

– Взаимно, – отвечает она.

Кожа на ее руке прохладная и нежная, словно она много времени посвящает уходу, а разум наполнен радостным восторгом. Она явно наслаждается тем, что ей удалось выбить меня из колеи.

– Проводишь меня до машины? – высвободив руку, спрашиваю я Джеффри.

– Мой перерыв…

– Это займет всего пару минут, – настаиваю я.

Мы молча шагаем по улице, пока не добираемся до моей машины. Я поворачиваюсь к брату лицом, мысленно успокаивая себя: «Не заводись. Ничего страшного не произошло».

Но, видимо, мне не удается сохранить безразличный вид.

– Клара, не сердись.

– У тебя есть татуировка?

– Все хорошо.

– Боже, как же я ненавижу это слово. Это можно назвать как угодно, но уж точно не «хорошо». Ты ходишь в клубы, набил татуировку, пьешь и тусуешься с девушкой старше тебя.

– Ненамного старше, – возражает он.

– Это незаконно!

Да уж, вот тебе и спокойствие. Я закрываю глаза и тру лоб, после чего делаю вдох и вновь открываю их.

– Все, Джеффри. Хватит. Возвращайся домой прямо сейчас.

– Ты что, совсем меня не слушала? – восклицает он. – Я никогда не чувствовал себя в Вайоминге как дома. Никогда.

Я молча смотрю на него, пытаясь осознать, что он не считает дом, где мы жили, своим. Дом, где живу я.

– Мой дом здесь, – добавляет он.

И в этот момент меня охватывает пугающее чувство, что я потеряла брата, а также все шансы вернуть его обратно. Особенно после смерти мамы.

– Ты рассказал Люси, что ты… ну… Т-человек? – дрожащим голосом спрашиваю я.

Джеффри вздергивает подбородок.

– Я все ей рассказал. Не переживай. Я доверяю ей.

– Боже, неужели ситуация с Кимбер тебя ничему не научила? – вновь начинаю кричать я, тут же забыв о собственных уговорах сохранять спокойствие.

Брат качает головой:

– Люси не такая. Она спокойно отнеслась к моим паранормальным штучкам. И принимает меня таким, какой я есть. Мы даже говорим с ней о религии. Она очень умная и прочитала множество книг… Если бы ты не была столь предвзята, то поняла бы, что она идеально мне подходит.

– То есть это с ее подачи ты несешь всю ту чушь, что Бога нет и…

– Это не чу…

– Чертов глупец! Не думала, что ты настолько беспечный. Неужели ты не понимаешь, что подвергаешь опасности всех нас? Неужели до тебя не доходит, что из-за твоего длинного языка могут пострадать и даже погибнуть ни в чем не повинные люди?

Его глаза сверкают, отчего становятся так похожи на папины.

– Ты не моя мать! – выпаливает он.

– Думаешь, я этого не знаю? Мама бы взбесилась…

– Вот и перестань себя вести как она, – тыча в меня пальцем, перебивает Джеффри. – Мне нужно возвращаться.

Он поворачивается и направляется к двери.

– Эй! Мы еще не договорили!

– Это моя жизнь. Так что в последний раз прошу – не лезь не в свои дела, – рычит он и скрывается в пиццерии.

Я сажусь в машину и хлопаю ладонями по рулю.

Мне так сильно хочется поговорить с мамой, что даже трудно дышать. Глаза заволакивает слезами. Боже, моя жизнь когда-нибудь наладится?

Дотянувшись дрожащими руками до телефона, я вздыхаю и набираю Кристиана.

– Это я, – говорю ему, когда он берет трубку. – Можем увидеться?

Когда я возвращаюсь в общежитие, то обнаруживаю Кристиана, сидящего на полу у двери моей комнаты. Мы молча заходим внутрь, и, как только двери закрываются, он крепко обнимает меня, а я начинаю рыдать навзрыд.

– Все хорошо, – бормочет он мне в волосы.

Сидящая за столом Вань Чэнь охает, а затем откашливается.

– Пожалуй, пойду поужинаю, – говорит она, а затем проскальзывает мимо нас, старательно отводя взгляд.

Я нахожу платок и громко сморкаюсь в него.

– Прости. Я и сама не ожидала, что так сильно расклеюсь. Может, я просто накручиваю себя.

– Расскажи, что случилось, – просит он.

– Это из-за Джеффри, – удается выдавить мне, прежде чем рыдания вновь подкатывают к горлу.

Но мне все же удается пересказать нашу с братом встречу.

– Я не знаю, что делать! – восклицаю я. – Он не хочет меня слушать, а мне совершенно не понравилась его подружка. Может, Джеффри прав и я слишком предвзята, но ты бы видел, как она манипулирует им: «Ты же знаешь, что мне нравится». Так и хотелось скривиться. А с каким самодовольным видом она говорила: «Ты учишься в университете? Фу-у, я ненавидела школу». Откуда она вообще взялась? К тому же ей двадцать! А ему, черт побери, шестнадцать. Так что неудивительно, что она забивает ему голову всякой чепухой! – Я наконец замолкаю. – Я говорю как безумная, да?

Но Кристиан не улыбается.

– Ты говоришь как напуганная сестра.

Я плюхаюсь на стул.

– Что мне делать?

Он подходит к окну и задумчиво смотрит на улицу.

– Тут мало что можно сделать. Только…

Я жду, когда он закончит фразу. Но он и не думает продолжать.

– Только что?

– Только если ты не решишь заявить в полицию.

– На нее?

– На него. Из-за пожара. Ты могла бы дать им наводку, где Джеффри работает.

Я ошеломленно смотрю на Кристиана.

– Да, его арестуют, но зато разлучат с ней. И тогда Джеффри будет в безопасности, – объясняет он.

– В безопасности?

– Ну, в большей безопасности, чем сейчас. К тому же его вернут в Джексон. Но на какое-то время упекут в колонию для несовершеннолетних. Зато у Джеффри появится время подумать о жизни.

– Я не смогу так поступить с ним, – через минуту говорю я.

Не смогу предать его. Потому что он точно возненавидит меня до конца жизни.

– Я не смогу, – повторяю я.

– Знаю, – отвечает Кристиан. – Но не мог не предложить тебе этот вариант.

Джеффри больше мне не звонит. Да и разве можно было ожидать иного? Я подумывала вернуться в пиццерию и извиниться перед ним, но что-то подсказывает мне (а точнее, подсказывает Кристиан), что от этого станет только хуже.

– Пусть он остынет, – советует Кристиан. – Да и ты сама остынешь.

Кстати, мы с Кристианом каким-то чудесным образом возвращаемся к нормальным отношениям, вновь обсуждаем серьезные темы за чашкой кофе, гоняемся друг за другом на пробежках, смеемся и толкаемся во время уроков фехтования, в общем, ведем себя так, как до злополучного вечера. Ну, по большей части. Потому что каждый раз, когда мы прощаемся, я понимаю, что Кристиан вновь хочет позвать меня на свидание. Попробовать еще раз. Поухаживать за мной. Потому что считает, что это часть его предназначения.

Но в этот раз он решил дождаться первого шага от меня. Так что сейчас мяч на моей половине поля. Вот только я не знаю, что с ним делать.

Незаметно проносится март, и наступает окончание зимней четверти. За несколько дней до начала весенних каникул я сижу на экзамене по литературе, и мне на телефон приходит сообщение: «Отошли воды. НЕ ВЗДУМАЙ появиться в больнице. Я позвоню позже».

А значит, у Анджелы начались схватки.

Стоит ли говорить, что мне с трудом удается сосредоточиться на тексте. Я все время вспоминаю выражение лица подруги, когда она сказала: «Я не знаю, как быть матерью». Или как потух блеск ее глазах, когда Пен исчез, оставив ее стоять во дворе. Во время наших последних разговоров голос Анджелы звучал не свирепо и воинственно, а безжизненно, но она всегда уверяла, что у нее все в порядке, а затем делилась маленькими подробностями своей подготовки к рождению ребенка: что прошла курсы для будущих мам, купила детскую кроватку и запаслась подгузниками. Думаю, она считает, что ее жизнь разрушена. Предназначение провалено, и больше ничего не имеет значения. Все потеряно.

После экзамена я проверяю телефон, но нет ни одного нового сообщения.

«Ты уже родила?» – пишу я, стараясь не думать о том, что это повлечет за собой.

Но Анджела не отвечает.

Через час, за который я успеваю протереть дырку в ковре и сгрызть ногти, в дверь моей комнаты в общежитии стучит Кристиан.

– Привет. Я сдал последний экзамен. Не хочешь устроить праздничный ужин? – спрашивает он.

– Анджела рожает! – вырывается у меня. На его лице отражается такое удивление, что мне хочется засмеяться. – Она написала мне несколько часов назад, но я не знаю, родился ли уже ребенок или нет. Она запретила мне приходить в больницу, но…

– Ты все равно хочешь быть там, да?

– Я посижу в приемной или еще где-нибудь, но… Да. Я хочу быть там. – Я надеваю пальто, потому что в марте в Вайоминге еще холодно. – Не хочешь пойти со мной?

– Ты предлагаешь перенести нас обоих в Вайоминг? Уверена, что получится?

– Нет. Я никогда раньше не пыталась взять кого-нибудь с собой. – Я протягиваю руку Кристиану. – Но папа часто так делает. Хочешь попробовать?

Он колеблется.

– Мы посидим в зале ожидания. Не в родильной палате, – подчеркиваю я.

– Ладно, – соглашается он и берет меня за руку.

Кровь бурлит в венах от связующей нас силы и нетерпения, которое наполняет меня.

Не сомневаюсь, что у нас все получится.

– Хорошо. Давай мне вторую руку.

Я смотрю на наши соединенные руки и призываю венец, отчего с губ Кристиана срывается вздох.

– Тебе легко это дается.

– Призыв венца? Да, у меня получается все лучше и лучше. А у тебя?

Кристиан опускает глаза от смущения и улыбается.

– Не так легко, как у тебя. Я могу призвать венец, но обычно это занимает несколько минут. Да и перемещаться в другое место у меня так и не получается. Это все еще что-то недосягаемое для меня.

– Ну, рядом с тобой призывать венец легче, – признаюсь я и тут же вижу, как загораются его глаза. – Что ж, в путь.

Я зажмуриваюсь и представляю свой двор в Джексоне, осину, журчащий ручей. Окружающее нас сияние усиливается и пробивается сквозь закрытые веки красным отсветом. А затем исчезает.

И вслед за ним ощущение рук Кристиана. Я открываю глаза.

Сарай Такера.

Проклятье. «Наверное, к лучшему, что мне не удалось перенести Кристиана сюда», – доставая телефон, думаю я.

«Прости, – пишу я. – Может, попробуем еще раз? Я могу вернуться».

«Все хорошо. Лучше вернусь домой привычным путем. Увидимся через пару дней. Передавай привет Анджеле».

Я поднимаю глаза и вижу, что Такер смотрит на меня с сеновала. Но ухожу прежде, чем он успевает поздороваться со мной.

Когда я нахожу Анджелу в палате родильного отделения, она, в выцветшем сине-белом больничном халате, смотрит в окно. Ребенок, укутанный в пеленку, спит в нескольких шагах от нее в пластиковой люльке на колесах. Он напоминает маленькое буррито в синей шапочке, из-под которой торчат черные густые волосы. «Уэбстер» – красуется надпись на бирке, прикрепленной к люльке сбоку. Его лицо в багрово-красных пятнах, а глаза припухли, словно он только что поучаствовал в боксерском бою, но проиграл.

– Он восхитительный, – шепчу я Анджеле. – Почему ты мне не написала?

– Я была занята, – говорит она.

В ее голосе слышится опустошенность, а в глазах отражается обреченность, от которой замирает сердце. Я опускаюсь на стул возле кровати.

– Все оказалось настолько ужасно?

Она пожимает одним плечом, будто слишком устала, чтобы шевелить сразу двумя.

– Роды оказались унизительными, страшными и причинили сильную боль. Но я пережила это. Врачи сказали, что завтра меня уже выпишут. Вернее, нас. Мы отправимся домой.

Анджела вновь поворачивается к окну. Сегодня прекрасный день, поэтому за стеклом виднеется голубое небо и плывущие мимо белые, пушистые облака.

– Отлично, – говорю я, не зная, что еще сказать. – Тебе нужна…

– Мама со всем справится. Она отправилась за недостающими вещами. Она поможет мне.

– Я тоже могу помочь, – напоминаю я. – Серьезно. Я сдала все экзамены, так что впереди у меня две недели каникул.

Я наклоняюсь вперед и кладу ладонь на руку подруги. Она чувствует такое отчаяние, что у меня все сжимается в груди.

– Пусть я ничего не знаю о детях, но всегда готова прийти на помощь, – выдыхаю я, превозмогая боль.

Она отдергивает свою руку, но в ее глазах мелькает благодарность.

– Спасибо, Клара.

– Кажется, я так ни разу и не сказала тебе, как восхищаюсь тем, как ты справляешься со всем происходящим, – признаюсь я.

Она усмехается:

– Чем именно? Тем, что врала об отце своего ребенка? Или что так сильно поверила в свое дурацкое видение? Или что и вовсе оказалась настолько глупа, что умудрилась забеременеть?

– Ну, ничем из перечисленного. А тем, что ты смогла пройти через все это, хотя тебе было страшно.

Анджела поджимает губы.

– Я бы не смогла отдать его незнакомым людям. Не смогла бы жить, не зная, что с ним.

– На мой взгляд, это смело, Эндж.

«А на мой взгляд, нет, – покачав головой, мысленно говорит она. – Может, ему было бы лучше расти подальше от меня. В человеческой семье. Где ему бы ничего не угрожало. Наверное, я эгоистка».

Малыш начинает похныкивать и ворочаться в пеленке, а через мгновение открывает такие же золотистые, как у подруги, глаза, и воздух пронзает детский плач. От этого звука у меня по спине расползаются мурашки, и я тут же вскакиваю на ноги.

– Подать его тебе? – спрашиваю я.

– Лучше позову медсестру, – поколебавшись, отвечает Анджела и нажимает на кнопку, прикрепленную к ее кровати.

Я подхожу к люльке и заглядываю внутрь. Уэб такой маленький. Кажется, я никогда не видела ничего и никого настолько маленького. Да и детей никогда на руках не держала, за исключением Джеффри. Но уже не помню об этом.

– Я боюсь, что своим прикосновением что-нибудь сломаю ему, – признаюсь я.

– Я тоже, – говорит Анджела.

К счастью, за несколько мгновений до появления медсестры в палату заходит Анна. Она тут же подходит к люльке, поднимает ребенка и, воркуя, прижимает его к груди. Но он не успокаивается. Она проверяет подгузник, и, к явному облегчению Анджелы, его менять не надо.

– Он голоден, – объявляет Анна.

Анджела тут же напрягается.

– Опять? Да я же кормила его час назад.

– Попробуешь справиться сама? – спрашивает медсестра.

– Ну, давайте. Анджела протягивает руки и забирает у Анны ребенка, после чего выразительно смотрит на меня, явно говоря: «Прости за грубость, но я вот-вот покажу тебе свою грудь».

– Что ж… я подожду снаружи… – бормочу я и вылетаю в коридор.

А затем иду в магазин сувениров и покупаю там цветы в вазе в форме детского сапога. Надеюсь, Анджеле покажется это забавным.

Когда я возвращаюсь в палату, Анна держит малыша, пытаясь успокоить его, а Анджела спит на своей кровати. Я ставлю цветы на подоконник и жестами показываю Анне, что пойду домой.

Она кивает, но подходит к двери вместе со мной.

– Хочешь подержать его? – шепчет она.

– Нет, я лучше посмотрю на него. Он такой красивый, – отвечаю я, хотя совершенно так не считаю.

Анна смотрит на Уэбстера, и в ее глазах сияет обожание.

– Он настоящее чудо, – говорит она, а затем переводит взгляд на свою дочь. – Анджела очень напугана. Я была такой же. Но вскоре она все поймет. Этот ребенок – настоящий дар. Благословение.

Уэб зевает, и Анна с улыбкой поправляет синюю шапочку у него на голове. Я медленно подхожу к двери.

– Спасибо, что пришла, – говорит Анна. – Ты хорошая подруга. Анджеле повезло, что у нее есть ты.

– Скажите ей, чтобы она позвонила мне, – прошу я, как всегда нервничая под пристальным взглядом темных, лишенных смеха глаз Анны. – Я буду ждать.

Зайдя в лифт, я придерживаю двери для пары с ребенком, одетым в розовый комбинезон с вышитыми божьими коровками. Их внимание – и женщины, сидящей в кресле-каталке с малышом на руках, и мужчины, стоящего позади нее, – полностью сосредоточено на ребенке. Это заметно по их склонившимся позам и взглядам, которые не отрываются от крошечного личика.

– Мы везем ее домой, – с гордостью говорит мне новоиспеченный отец.

– Поздравляю. Это грандиозное событие.

Санитар, удерживающий кресло, подозрительно смотрит на меня. Женщина, кажется, даже не слышит моих слов. А малышка вовсю рассматривает лифт, словно это самая удивительная вещь в мире. Но затем внезапно решает, что самая подходящая реакция на этот волшебный шкаф, который переносит в другое место за долю минуты, – это чихание.

Обычное чихание.

Но, судя по ахам и вздохам ее родителей, может показаться, что она только что рассказала весь алфавит.

– О боже, – громко, но ласково говорит женщина, а затем склоняется к малышке. – Что это было?

Ребенок смущенно моргает, а затем чихает снова. Лифт заполняет дружный смех женщины, мужчины, санитара и, что таить, мой. Но когда я смотрю, как мужчина нежно кладет руку на плечо жены, а она тут же приподнимает свою, чтобы прикоснуться к его пальцам, то явно чувствую окутывающую их любовь и понимаю, что именно этого лишена Анджела. Ее выписка из больницы будет совершенно другой.

В голове тут же всплывает цитата, прочитанная на сегодняшнем экзамене по произведению Данте: «На середине моего пути, отмеренного Богом, передо мной восстал дремучий лес, где тут же потерял я верную дорогу».

И теперь я понимаю, что он имел в виду.

13
Просвещение в вопросах религии

– Меч Света – не обычное оружие, – говорит папа. – Я не просто так говорил вам, что меч – это продолжение вашей руки, и просил представить, что это часть вас. Меч Света не просто так называется. Ведь свет – часть вас. Он порождается венцом, а также той энергией и силой, что управляет жизнью на земле.

Мы вновь находимся на пустынном пляже, потому что он решил, что это место отвлекает нас от тренировок меньше, чем задний двор дома в Джексоне. Солнце клонится к горизонту, а мы с Кристианом сидим у кромки воды, зарыв ноги в песок, пока папа читает нам небольшую лекцию о венце, свете и их многочисленных вариантах применения.

Я так мечтала отдохнуть от занятий во время весенних каникул. А в итоге мы тренировались каждый день с тех пор, как вернулись в Джексон. Единственная радость в жизни – мы сегодня хотя бы перенеслись на пляж.

– Нет ничего, ни на земле, ни на небе, ни даже в аду, что сможет противостоять этому свету, – продолжает папа. – И если вы будете верить в это, то сможете использовать венец как угодно и в какой угодно форме.

– Например, как фонарь, – говорю я.

– Да. Или копье, как ты уже однажды видела. Но самая эффективная форма – это меч. Он быстр, крепок и острее любого обоюдоострого клинка. Он способен разделить человека и его бессмертную душу, принятый облик и истинную сущность, распознать мысли и желания сердца.

Кажется, его потянуло на поэзию.

А вот я вспомнила реакцию Джеффри, когда упомянула меч Света.

– Почему бы не создать пистолет Света? – интересуюсь я. – Ведь сейчас двадцать первый век. Так что, может, лучше и вовсе создать винтовку Света.

– Ага, а затем создать склад Славы, где будем хранить стволы из Света, спусковые механизмы из Света, порох из Света, гильзы из Света и пули? – спрашивает папа с озорным блеском в глазах.

– Ну, если смотреть на это так, то звучит действительно глупо. Так что меч – отличный вариант.

Папа кривится:

– Думаю, ты вскоре поймешь, что меч полезнее, чем что-то другое. И изящнее.

– Изысканное оружие для цивилизованного времени, – шучу я.

Пап никак не реагирует на мои слова, но на лице Кристиана появляется улыбка.

– Почему? – вдруг спрашивает Кристиан. – Почему меч полезнее?

– Потому что враг использует меч, – с серьезным видом объясняет папа. – Только сотканный из скорби.

Я выпрямляюсь.

– Меч, сотканный из скорби?

Я стараюсь не думать о видении Кристиана, своей окровавленной рубашке и о страхе, что он увидит мою смерть. Но у меня так и не хватает смелости спросить папу о его трактовке будущего.

– Обычно они короче и больше напоминают клинки. Но такие же острые, пронзающие и болезненные. Они ранят не только тело, но и душу. И эти раны почти невозможно исцелить, – говорит папа.

– Что ж… Отлично, – выдавливаю я. – У нас есть меч Света, а у них клинки Скорби. М-да.

– Теперь ты понимаешь, почему наши тренировки так важны.

Я встаю на ноги и стряхиваю песок с шорт.

– Хватит болтать, – объявляю я. – Давайте попробуем создать свое оружие.

Примерно через час я, тяжело дыша, вновь опускаюсь на песок. Кристиан стоит рядом со мной с прекраснейшим, совершеннейшим и сияющим мечом Света в руке. У меня же получилось лишь несколько раз создать фонари Света и что-то наподобие копья (хотя я бы скорее назвала это дротиком, но стоит радоваться и мелочам), а уж никак не меч.

– У тебя не получается сконцентрироваться, – говорит папа с хмурым видом. – Ты должна думать о мече не как о предмете, который сможешь держать в руке, а как о непреложной истине.

– Но как?

– Это непросто. Давай попробуем кое-что другое, – предлагает он. – Подумай о чем-нибудь, что не вызывает у тебя никакого сомнения.

Солнце едва выглядывает из-за горизонта, отчего по земле тянутся тени.

– Я – твоя дочь, – выпаливаю я первое, что приходит в голову.

Папа выглядит довольным.

– Хорошо. Давай начнем с этого. Теперь подумай о том, почему ты так в этом уверена? Ты ощущаешь это своим нутром. Или как-то по-другому?

– Своим нутром, – киваю я.

– Закрой глаза.

Я послушно выполняю его просьбу. Папа подходит ко мне и, обхватив мое запястье, вытягивает руку вперед. Я чувствую, как он призывает венец, и тут же, без единого слова, следую его примеру. Наше сияние сливается, становясь значительнее и чуть ярче. Чем-то мощным и приятным.

– Ты моя дочь, – говорит папа.

– Я знаю.

– Но почему ты так уверена в этом? Потому что так сказала твоя мама?

– Нет, потому что… Потому что я чувствую связь между нами, которая напоминает… – Я не могу подобрать подходящее слово. – Что-то внутри меня не дает усомниться в этом. Может, в крови или где-то еще.

– Плоть от плоти моей, – отвечает папа. – Кровь от крови.

– Ты хоть понимаешь, как это странно звучит?

Папа усмехается:

– Сосредоточься на этом чувстве. Поверь в эту непреложную истину. Ты – моя дочь.

Я сосредотачиваюсь на этой мысли. Принимаю ее всей своей сутью, не сомневаясь, что это правда.

– Открой глаза, – просит папа.

Я так и делаю. А затем резко вдыхаю.

Прямо передо мной тянется полоса света. Она, без сомнений, порождена венцом, что лишь подтверждается пульсирующими теплыми золотистыми и холодными серебристыми оттенками, отражающими одновременно и солнце, и луну. А также силой, которая проходит сквозь меня. Я перевожу взгляд на вытянутую руку и вижу, как свет обвивается вокруг локтя, тянется вдоль предплечья к сжатой ладони, будто бы обхватившей невидимую ручку, после чего устремляюсь вверх, к кончику, с удивлением осознавая, что у света есть край. Окончание.

Боже. Это же меч.

Я смотрю на Кристиана, который улыбается мне в ответ и мысленно показывает большой палец. Папа отпускает мое запястье и отступает на шаг, любуясь нашим творением.

– Красиво, не правда ли? – спрашивает он.

– Да. И что мне теперь с ним делать?

– Что захочешь, – говорит папа.

– Наверное, стоит быть осторожной. Им можно порезаться.

Вместо ответа папа призывает свой меч Света, а затем замахивается и обрушивает его на Кристиана так молниеносно, что тот не успевает даже пошевелиться, не то что отразить удар. Я прижимаю руку ко рту, не сомневаясь, что сейчас увижу, как моего лучшего друга разрубит пополам, но меч проходит сквозь него, как солнечный луч сквозь облака.

От шока Кристиан выпускает свой меч Света, тут же растворившийся в воздухе, а затем смотрит на свой живот. И провожает взглядом отрезанный кусок футболки, который опадает на землю. Но на его теле не осталось и царапины.

– Черт побери… – Кристиан делает глубокий вдох. – Вы не могли предупредить, прежде чем нападать на меня? Мне нравилась эта футболка.

– Если бы ты был Трипларом, то уже бы погиб, – спокойно говорит папа.

Я хмурюсь.

– Но он же Триплар.

– Я имею в виду тех из вас, кто перешел на сторону Чернокрылых, – уточняет папа.

– Значит, мы не можем навредить друг другу? – спрашиваю я. – И если решим сразиться на мечах Света, то они не причинят нам никакого вреда?

– Пока вы находитесь в согласии со светом, венец не причинит вам вреда, – отвечает папа. – Ведь это часть вас.

Кристиан прикусывает нижнюю губу, что совершенно ему несвойственно.

– У меня крылья не совсем белые, – признается он, глядя папе в глаза. – На них есть черные пятнышки. Что это означает?

– Такое происходит, когда ребенок рождается от обладательницы ангельской крови, служащей свету, и одного из Чернокрылых, – задумчиво говорит папа. – Это метка, которую падшие ставят, чтобы находить своих детей-Трипларов.

– Но ведь наши крылья – это отражения наших душ? – озадаченно спрашиваю я. – То есть отец Кристиана пометил и его душу?

Папа не отвечает, но все понятно по его мрачному взгляду. Кристиан бледнеет, и, кажется, его сейчас стошнит. Думаю, самое время отвлечься от нашего разговора.

Я медленно провожу мечом из стороны в сторону, наблюдая, как лезвие на пару мгновений оставляет яркую полосу в воздухе. Небо окрасилось в темно-синие тона, а вокруг стемнело, поэтому сияющий меч больше напоминает бенгальские огни на День независимости. Повинуясь импульсу, я вывожу в воздухе свое имя. К. Л. А. Р. А.

– Смотри, – окликаю я Кристиана. – Попробуй сам.

Тряхнув головой, он сосредотачивается, и в его руке возникает светящееся лезвие. А через мгновение он начинает выводить в воздухе буквы своего имени. Мы начинаем дурачиться, крутиться на одном месте, вырисовывать узоры и даже проводить лезвиями по рукам и ногам друг друга. Как папа и говорил, они проходят насквозь, не оставляя следов. От тепла и мощи венца у меня слегка кружится голова, но я продолжаю смеяться и размахивать мечом. На минуту я даже забываю о видениях. Сейчас ничто не сможет навредить мне. И мне ничего не страшно.

– Я рад, что вы смогли совладать с мечами, – говорит папа, и в его голосе слышится облегчение. – Потому что это наша последняя тренировка.

Мы с Кристианом опускаем руки и удивленно смотрим на него

– Последняя тренировка? – повторяю я.

– Ваше обучение закончено, – добавляет он.

– Ох. – Я снова поднимаю меч. Но сердце затапливает такая горечь, что лезвие тускнеет и начинает мерцать. – Но мы… Мы еще увидимся?

– Да, но не скоро, – признается он.

Меч исчезает совсем. А я поворачиваюсь к папе, ошарашенная этой новостью и напуганная, что еще недостаточно всего знаю. Но я многому научилась за последнее время: лучше летать; сражаться; перемещаться в пространстве и переносить вместе с собой других людей, что пригодилось недавно, когда нам с Кристианом пришлось самостоятельно добираться до пляжа; практически мгновенно призывать венец, изменять его форму и использовать для исцеления. Еще папа научил нас мысленно общаться друг с другом так, чтобы никто не смог услышать нас, даже ангелы, о чем, как мне кажется, он сожалеет, когда понимает, что мы с Кристианом принимаемся обсуждать его. На наши тренировки ушло намного больше сил, чем на освоение любого из предметов в Стэнфорде, но я бы ни на что их не променяла. Они помогли нам с папой сблизиться, стать частью его жизни. Помогли сблизиться с Кристианом. Вот только я не чувствую себя готовой к какому-либо сражению с помощниками Чернокрылых. Да ведь папа только сегодня показал нам, как призывать мечи Света.

– И когда же?

Папа кладет руку мне на плечо.

– Боюсь, тебе предстоит пройти некоторые испытания, и мне запрещено тебе помогать. Я не смогу вмешаться, как бы мне этого ни хотелось.

Его слова еще больше пугают меня.

– Но, может, ты хотя бы намекнешь, что меня ждет?

– Прислушайся к своим видениям, – говорит он. – Следуй своему сердцу. Я буду рядом.

– Но ты же сказал, что мы не скоро увидимся.

– Все зависит от того, с какой стороны посмотреть, – со смущенной улыбкой объясняет он, а затем поворачивается к Кристиану: – Что касается вас, молодой человек, мне было очень приятно познакомиться. У тебя невероятная душа. Позаботься о моей дочери.

Кристиан с трудом сглатывает и выдавливает:

– Да, сэр.

Папа вновь смотрит на меня:

– А теперь попробуй призвать меч сама.

Закрыв глаза, я вспоминаю, что чувствовала в прошлый раз, когда папа помогал мне. И это срабатывает. В моей руке сияет меч. Папа призывает свой, и мы втроем – я, он и Кристиан – проводим на пляже еще немного времени, вырисовывая в воздухе светом свои имена.

– Я слышала об Анджеле, – говорит Венди, когда мы выходим из театра «Титон» в Джексоне несколько дней спустя.

Я, как и обещала, позвонила ей, чтобы пригласить погулять, и с тех пор, как она села в машину, все происходило как в старые добрые времена. Мы смеялись, шутили, болтали, а я старательно и, стоит признать, вполне успешно делала вид, что не вспоминаю о Такере каждый раз, когда смотрю на нее.

Не думала, что меня будет раздражать, что они близнецы.

– Слышала?.. – переспрашиваю я.

– Она родила ребенка.

– Да, так и есть. Мальчика, – слегка насторожившись, подтверждаю я.

Каждый раз, когда разговор заходит об Анджеле и ее ребенке, во мне просыпается защитница. Может, потому, что у них нет никого, кто мог бы действительно защитить их от множества вещей, которые им угрожают. В том числе и от гнусных сплетен, наверняка уже распространившихся по Джексону. Они здесь расползаются быстро.

– Это непросто, – говорит Венди.

Я киваю. В последний раз, когда я звонила Анджеле, Уэб безостановочно плакал на заднем фоне.

– Чего ты хотела, Клара? – устало спросила Анджела.

– Узнать, как у тебя дела, – ответила я.

– Я бестолковый подросток, ставший матерью, чей ребенок никогда не успокаивается. Моя одежда покрыта пятнами от молока и срыгиваний, и я едва ли сплю больше двух часов в неделю. Как думаешь, как у меня дела?

А затем она повесила трубку.

Кажется, Анджела не считает сына своим благословением.

– Она справится, – говорю я Венди. – Анджела умная и во всем разберется.

– Я никогда не думала, что она станет… – Венди замолкает. – Ну, ты понимаешь. По ней и не скажешь, что она любит детей.

– У нее есть мама, которая во всем ей помогает, – говорю я.

Мы направляемся к небольшому парку с четырьмя арками на входе. Не верится, что прошло всего несколько лет с тех пор, как я остановилась под одной из них, и мои волосы начали светиться, после чего мама предложила их покрасить.

– Это нужно сделать, чтобы скрыть сияние, пока ты не научишься его контролировать, – сказала она.

А я засмеялась и ответила:

– Неужели я когда-нибудь смогу его контролировать?

В тот момент это казалось мне чем-то нереальным. А теперь это происходит практически неосознанно. И если вдруг мои волосы вдруг начнут светиться, я смогу скрыть это так быстро, что никто не заметит.

«Я многому научилась», – думаю я.

Мы с Венди сворачиваем в парк и садимся на скамейку. На одном из деревьев над нашими головами сидит птица с темными перьями и смотрит на нас, но я старательно отвожу взгляд, не желая знать, кто это – обычный ворон или надоедливый падший ангел. В последнее время я практически не видела Сэма. С начала февраля это случилось всего дважды, и оба раза он почему-то не пытался заговорить со мной. Может, он на меня обиделся? Я делаю глоток газировки, которую купила по дороге, и вздыхаю.

– Так приятно вернуться сюда, – говорю я.

– Это точно, – соглашается Венди. – Ты почти ничего не рассказала мне. Как в Стэнфорде?

– Хорошо. В Стэнфорде хорошо.

– Хорошо, – повторяет она.

– Вообще-то, в Стэнфорде очень классно.

Венди кивает.

– Ты встречаешься с Кристианом Прескоттом?

Я едва удерживаюсь от того, чтобы выплюнуть содовую.

– Венди!

– Что? Мне уже нельзя поинтересоваться твоей личной жизнью?

– А как же твоя личная жизнь? – возмущаюсь я. – Почему бы не поговорить о ней?

Она улыбается:

– Спасибо, что спросила. Я встречаюсь с парнем по имени Дэниел. Он изучает бизнес-коммуникации. Мы познакомились прошлой осенью, когда попали на один курс английской литературы и он попросил помочь ему с несколькими заданиями. Дэниел довольно симпатичный. И очень мне нравится.

– Держу пари, ты помогла ему не только с заданиями, – поддразниваю я.

Но она не ведется на мои слова.

– Так что происходит между тобой и Кристианом?

Да я бы лучше удалила пару зубов без наркоза, чем согласилась на этот разговор. Но Венди выжидающе смотрит на меня своими голубыми глазами, такими же, как у Такера.

– Мы друзья, – заикаясь, выдавливаю я. – Ну, мы ходили на одно свидание, но…

Выгнув бровь, подруга смотрит на меня.

– Но что? Он же всегда тебе нравился.

– Он и сейчас мне нравится. Кристиан всегда может рассмешить меня. И всегда готов поддержать, когда я в этом нуждаюсь. Он понимает меня. Он просто потрясающий парень.

– Звучит так, словно он сошел с небес, – замечает Венди. – Так в чем же проблема?

– Ни в чем. Он мне нравится.

– А ты ему?

Мои щеки пылают.

– Да.

– Ну, папа всегда говорит, что можно привести лошадь к воде, но нельзя заставить ее пить, – вздохнув, говорит Венди.

Я не совсем понимаю, о чем она говорит, но не сомневаюсь, что это как-то связано с Такером, поэтому решаю рассмеяться, словно это какая-то шутка. Неожиданно на другой стороне улицы разрастается шум и появляются люди. Видимо, здесь решили разыграть какое-то представление. Машины перекрыли часть дороги, несколько одетых в костюмы парней вышли прямо на середину и кричат что-то о том, что печально известная банда Джексона ограбила банк в Игл-Сити.

– Что они делают? – спрашиваю я у Венди.

– Ты никогда не видела этого раньше? – недоверчиво спрашивает она. – Это театр ковбоев. Еще одна вещь, за которую можно полюбить этот город. Где еще ты сможешь посмотреть на старую добрую перестрелку в стиле Дикого Запада? Пошли, ты не должна это пропустить.

Мы переходим дорогу и подходим к месту действия. Актеры в ковбойских костюмах зазывают народ и туристов с набережной. Я не слышу, что они говорят, но замечаю, что у них у всех есть винтовки или пистолеты.

– Весело, правда? – обернувшись ко мне, интересуется Венди.

– Да уж, это точно.

Смеясь, поворачиваюсь, чтобы посмотреть, кто меня толкнул, и тут замечаю Такера в нескольких метрах от нас. Он выходит из музея Рипли «Хотите верьте, хотите нет!»[16] – еще одного места, где мне так и не удалось побывать, хотя я уже больше двух лет считаю Джексон своим домом. На его лице сияет широкая улыбка, которая демонстрирует ямочки на щеках и белые зубы, выделяющиеся на фоне загорелой кожи. До меня доносится его смех, от которого мне невольно хочется улыбнуться. Мне всегда нравился его смех.

Но он не один. Через секунду за его спиной появляется Эллисон Лоуэлл – девушка с родео, которую он когда-то приглашал на выпускной бал старшеклассников вместе с другими девчонками, куда я отправилась с Кристианом. Девушка, которая любит его почти всю свою жизнь. Она смеется вместе с Такером и смотрит на него с тем же обожанием, что и всегда. Она перекидывает за спину свои рыжие волосы, заплетенные в косу «рыбий хвост», и, положив руку на плечо Такера, говорит ему что-то, отчего он вновь начинает смеяться. А затем он подхватывает ее под руку, как настоящий джентльмен, и ведет в нашу сторону.

В воздухе раздаются выстрелы, и под хохот толпы один из злодеев валится на землю, где, пару раз дернувшись, замирает.

Думаю, я прекрасно понимаю, что он должен сейчас чувствовать.

А значит, пора убираться отсюда. В любую секунду Такер с Эллисон заметят меня, и мне даже сложно представить, насколько неловко это будет. Пора уходить. Прямо сейчас. Вот только ноги, кажется, приросли к асфальту. Застыв, я смотрю, как они идут в нашу сторону, о чем-то шутя, как не раз это делали мы с Такером. Эллисон явно строит ему глазки. Сегодня она надела рубашку в стиле Дикого Запада с вышивкой на плечах, узкие джинсы и ботинки. Настоящая девчонка из Вайоминга. Того типажа, что так нравится Такеру.

И в голове тут же вспыхивает мысль, насколько лучше, чем я, ему подходит Эллисон.

Но это не означает, что мне не хочется вырвать ей все волосы.

Она подходит все ближе. И я уже чувствую легкий, фруктовый и женственный аромат ее духов.

– Ой-ой, – раздается у меня за спиной вздох Венди, наконец заметившей их. – Думаю, будет лучше, если… – начинает она, но тут Такер поднимает глаза.

Улыбка тут же исчезает с его лица. И он останавливается.

Десять бесконечных секунд мы стоим посреди толпы туристов, глядя друг на друга.

У меня перехватывает дыхание, и остается лишь молиться: «Боже, не дай мне расплакаться».

А затем Венди тянет меня за руку, и мои ноги как по волшебству вновь вспоминают о своих обязанностях. Поэтому я разворачиваюсь и убегаю оттуда. Да, мне определенно есть чем гордиться. Лишь преодолев три квартала, я замедляю шаг, а затем останавливаюсь и жду, пока Венди догонит меня.

– Что ж, – с трудом выдыхает она, – это было так волнующе.

И, думаю, она говорит не о представлении.

Выбрав окружной путь, мы возвращаемся к моей машине. А когда пристегиваемся ремнями безопасности и я тянусь к рычагу переключения передач, она вдруг протягивает руку и выдергивает ключи из замка зажигания.

– Так, значит, ты все еще любишь моего брата, – говорит она.

Я молча пытаюсь забрать у нее ключи, но она добавляет:

– Нет уж, сначала мы поговорим.

Но я не собираюсь ей отвечать, потому что борюсь с позорным желанием расплакаться вновь.

– Так, давай выкладывай все начистоту, – возмущается она. – Ты же все еще любишь его.

Я прикусываю губу, но затем решаюсь ответить:

– Это не имеет значения. Я стараюсь забыть его. А он уже позабыл меня. Ведь ясно же, что он встречается с Эллисон.

Венди фыркает:

– Такер не любит Эллисон Лоуэлл. Так что не надо раздувать из мухи слона.

– Но…

– Клара. Он любит тебя. Ты единственная, кто занимает все его мысли с тех самых пор, как он впервые увидел тебя. Он смотрит на тебя точно так же, как папа смотрит на маму.

– Но я ему совершенно не подхожу, – печально признаюсь я. – И должна отпустить его.

– Ты серьезно так считаешь?

– Мы не созданы друг для друга, – бормочу я.

Венди снова фыркает:

– Ну, у меня на этот счет другое мнение.

– Ох, ты и правда считаешь, что мы с Такером…

– Не знаю. – Она пожимает плечами. – Но не сомневаюсь в том, что он любит тебя. А ты любишь его.

– Я учусь в Стэнфорде. А он живет здесь. Ты сама говорила, что отношения на расстоянии не срабатывают. Ты же бросила Джейсона…

– Я не любила Джейсона, – возражает она. – К тому же я и сама не знала, о чем говорю. – Она тяжело вздыхает. – Наверное, мне не стоит об этом рассуждать. И я не сомневаюсь, что брат убьет меня, если узнает. Но Такер подал заявление в университет. И планирует уехать туда осенью.

– Что? Куда?

– В Университет Санта-Клары. Теперь ты понимаешь, к чему я клоню?

Я ошеломленно киваю. Университет Санта-Клары находится всего в нескольких километрах от Стэнфорда.

Я стараюсь успокоить колотящееся сердце.

– Ты совершенно не умеешь хранить секреты.

Венди кладет ладонь на мою руку.

– Знаю. Но ведь отчасти я виновата во всем этом. Именно я свела вас вместе тем летом. Я и мои ботинки.

– Это действительно так.

– Ты моя подруга, а он мой брат, и я хочу, чтобы вы были счастливы. И если бы вы дали своим отношениям шанс, то смогли бы сделать друг друга счастливыми.

Эх, если бы все было так просто.

– Все, о чем я прошу, поговори с ним еще хотя бы раз. Вот и все, – добавляет Венди.

– И что же мне ему сказать?

– Правду, – уверенно говорит она. – Расскажи ему о своих чувствах.

«Просто потрясающе», – думаю я, плача из-за Такера. Да, сейчас меня бы точно не причислили к феминисткам. К тому же это противоречит всему, чему учила меня мама – что я сильная, способная, что мне не нужен мужчина, чтобы быть счастливой, – и вот она я, свернулась калачиком на диване и рыдаю в подушку. А ведь я просто хотела посмотреть какой-нибудь глупый фильм и отвлечься от мыслей о нем. И даже приготовила целую миску попкорна, к которому так и не притронулась. Но оказалось, что на «Нетфликсе» сегодня день романтических комедий.

Я вновь и вновь прокручиваю в голове тот момент на тротуаре. Как Эллисон смотрит на Такера из-под полуопущенных ресниц своими карими, манящими глазами. Как она прикасается к нему, как когда-то делала я. Как она улыбалась!

А он улыбался ей в ответ.

Но при этом он собирается уехать в университет, который находится примерно в тридцати километрах от Стэнфорда. И от мысли, что Такер будет жить недалеко от меня, я превращаюсь в ноющую, переполненную надеждами и заливающуюся слезами квашню.

А вдруг он хочет вновь стать моим парнем? Ведь я тоже этого хочу.

Вот только больше ничего не изменилось. Я все еще остаюсь собой – Т-человеком, маленькой мисс Светлячок. И меня все так же преследуют жуткие видения, которые намекают не только на мою скорую смерть, но и на то, что я предназначена другому. Да и Такер по-прежнему такой же веселый, сексуальный, великолепный, добрый и совершенно нормальный – и при этом такой замечательный. Но стоит мне поцеловать его, как ему станет плохо. Потому что он человек. А я по большей части нет. И когда ему исполнится восемьдесят, я буду выглядеть лет на тридцать. А это неправильно.

Но почему тогда папа велел мне следовать зову сердца? Что он имел в виду?

Я вытираю сопли. Как бы мне хотелось, чтобы Анджела была здесь и привела меня в чувства. Но, боюсь, эта часть нашей дружбы потеряна безвозвратно. Вряд ли теперь она станет обсуждать со мной парней. Она, наверное, сейчас бы убила за то, чтобы оказаться на моем месте. Представлю, каким тоном она бы спросила: «Так ты все еще вздыхаешь по этому ковбою? Разве это новость?»

И эта мысль вызывает у меня новый поток слез, потому что я не только растеряна и вновь страдаю от разбитого сердца, но и, несомненно, одинока.

Внезапно раздается трель телефона. Я шмыгаю носом и беру трубку.

– Привет, – звучит спокойный голос Кристиана.

– Привет.

Он явно замечает, что с моим голосом что-то не так, поэтому спрашивает:

– Я тебя разбудил?

Я сажусь и вытираю глаза.

– Нет. Я собиралась посмотреть фильм.

– Как насчет компании? – интересуется он. – Я бы мог заглянуть к тебе.

– Конечно, – отвечаю я. – Приезжай. Мы даже можем посмотреть фильм про зомби.

Зомби сейчас были бы кстати. Чувствуя себя менее опустошенной и измученной, я быстро прокручиваю меню, чтобы отыскать хоть что-нибудь про зомби.

Но тут раздается стук в дверь. «Ничего себе, как быстро он добрался», – думаю я и замираю.

Пять ритмичных ударов. Так делает только Такер.

Проклятье.

Он стучит снова. А я стою в коридоре и раздумываю, получится ли у меня выскользнуть через заднюю дверь и улететь подальше отсюда. Но я не уверена, что смогу подняться в воздух в таком состоянии, к тому же скоро здесь объявится Кристиан.

– Я знаю, что ты там, Морковка, – раздается с другой стороны двери.

Черт побери.

Я подхожу к двери и распахиваю ее, ругаясь на себя за то, что у меня такой заплаканный вид, опухли глаза, а лицо покрылось пятнами. Но я все же заставляю себя встретиться с ним взглядом.

– Зачем ты пришел, Такер?

– Я хочу поговорить с тобой.

Я стараюсь небрежно пожать плечами, но сомневаюсь, что у меня это получилось.

– Нам не о чем говорить. Прости, что помешала твоему свиданию. Сейчас не самое подходящее время. Я жду…

Он упирается рукой в дверь, не давая мне закрыть ее.

– Я видел твое лицо, – говорит Такер.

И он говорит не о том, как я выгляжу сейчас.

– Я просто удивилась, вот и все, – пристально смотря на него, оправдываюсь я.

Он качает головой:

– Нет. Ты все еще любишь меня.

Еще одна особенность Такера – он всегда говорит то, что у него на уме.

– Нет, – возражаю я.

Уголок его рта приподнимается в улыбке.

– Ты ужасная лгунья.

Я отступаю на шаг и вскидываю подбородок.

– Тебе пора уходить.

– Ни за что.

– Ну почему ты такой упрямый? – всплеснув руками, восклицаю я. – Хорошо.

Я разворачиваюсь и шагаю в дом, позволяя ему последовать за мной.

– От упрямой слышу, – смеется он.

– Такер! Ей-богу!

Он замолкает, а затем снимает шляпу и вешает ее на крючок у двери.

– Знаешь, я пытался выкинуть тебя из головы. Но каждый раз, когда мне казалось, что наконец удалось это сделать, ты появлялась вновь.

– Я исправлюсь. Постараюсь держаться подальше от твоего амбара, – обещаю я.

– Нет, – говорит он. – Я не хочу, чтобы ты держалась подальше от моего амбара.

– Это безумие, – выдыхаю я. – Я не могу. Я пытаюсь…

– Поступить правильно, – заканчивает за меня Такер. – Ты всегда стараешься поступать правильно. Именно это мне в тебе и нравится.

Он подходит ближе, и теперь нас разделяет всего несколько шагов. А затем смотрит на меня сверху вниз со знакомым блеском в глазах.

– Я люблю тебя, – признается он. – И этого не изменить.

Сердце воспаряет, будто у него выросли крылья, но я старательно загоняю его обратно.

– Я не могу быть с тобой, – выдавливаю я.

– Почему? Из-за твоего предназначения? Потому что тебе об этом сказал Бог? Я хочу увидеть, где сказано, что ты, Клара Гарднер, не может любить меня, потому что в твоих венах течет ангельская кровь. Покажи мне, где это написано. – Он убирает руку за спину и, к моему удивлению, достает из-за пояса джинсов Библию. – Потому что я нашел только это. – Он приоткрывает книгу и перебирает большими пальцами страницы, чтобы отыскать нужное место. – «Кто не любит, тот не знает Бога». Видишь, вот, черным по белому.

– Спасибо за просвещение в вопросах религии, – говорю я. – Тебе не кажется глупым цитировать Библию мне, которая получает наставления напрямую от Господа? Такер, ты же и сам знаешь, что все гораздо сложнее.

– Нет, не сложнее, – возражает он. – И так не должно быть. Наши с тобой чувства – это божественный дар. Они прекрасны, сильны и правильны. Я чувствую это. – Такер прижимает руку к груди в районе сердца. – Чувствую это все время. Ты здесь, ты часть меня. Та, о ком я думаю перед сном и как только открываю глаза по утрам.

Слезы начинают катиться по моим щекам. Такер громко сглатывает и шагает ко мне, но я отшатываюсь.

– Такер. Я не могу, – выдыхаю я.

– Мне нравится, как ты произносишь мое имя, – с улыбкой говорит он.

– Я не хочу, чтобы ты пострадал.

В его глазах отражается понимание.

– Так вот почему ты решила порвать со мной. Да? Ты опасаешься, что мне причинят боль. Ты бросила меня, чтобы защитить. И продолжаешь отталкивать. – Он качает головой. – Но, потеряв тебя, я испытал самую ужасную на свете боль.

Он протягивает руку и заправляет прядь волос мне за ухо, после чего решает чуть сбавить обороты.

– Послушай, а как тебе такое предложение? Ты пробудешь дома еще пару дней, верно? И я тоже никуда не собираюсь уезжать. – Я замечаю, как в его голове всплывают мысли о колледже, но он почему-то решает не говорить мне об этом. – Давай съездим на рыбалку? Или поднимемся на гору. Дай нашим отношениям еще один шанс.

Я никогда не хотела ничего так сильно, как этого, и, видимо, Такер замечает неуверенность, отразившуюся на моем лице.

– Я должен был сражаться за тебя, Клара. Даже если бы мне пришлось противостоять тебе самой. Мне не следовало отпускать тебя.

Я закрываю глаза, зная, что если он поцелует меня, то все мое сопротивление тут же падет.

– Это не твоя вина, – шепчу я.

А затем, скорее желая защитить себя, чем причинить ему боль, я призываю венец. Не предупреждая. Не сдерживаясь. Я начинаю сиять, заполняя светом всю комнату. Даже волосы пылают в полутьме.

– Вот кто я.

Такер косится на меня, упрямо сжимая челюсти. Но не отступает.

– Я знаю, – говорит он.

Я делаю шаг к нему и, сократив расстояние между нами, прижимаю руку к его побледневшей щеке. Такер начинает дрожать.

– Вот кто я, – расправляя крылья, повторяю я.

Его колени подгибаются, но он упрямо стоит на ногах. А затем, к моему удивлению, кладет руку мне на талию и притягивает к себе.

– И я принимаю это, – шепчет он.

После чего, вздохнув, наклоняется, чтобы поцеловать меня.

Наши губы соприкасаются, и я чувствую, как его охватывает чувство победы, но неожиданно Такер отстраняется и поворачивается к входной двери, откуда доносится громкий вздох.

В дверях стоит Кристиан.

– М-да, – ухмыляется Такер. – А ты умеешь испортить момент.

После чего у него подкашиваются ноги, и он падает на колени. Я тут же отпускаю венец.

Кристиан с нечитаемым выражением на лице сжимает в одной руке диск с фильмом «Добро пожаловать в Zомбиленд», а вторая стиснута в кулак.

– Думаю, мне лучше вернуться попозже, – говорит он. – Или вообще не возвращаться.

Такер все так же сидит на полу, пытаясь прийти в себя.

– Он только что пришел, – подойдя к Кристиану, объясняю я. – Я не хотела, чтобы ты…

– Увидел это? – заканчивает он за меня. – Класс. Спасибо, что подумала о моих чувствах.

– Я пыталась объяснить ему свою точку зрения.

– Отлично, – говорит он. – Дай знать, когда закончишь.

Кристиан поворачивается к двери, но замирает, а его спина напрягается. Кажется, он хочет сказать что-то обидное, о чем пожалеет позже.

– Не надо, – прошу я.

И в этот момент у меня резко начинает кружиться голова. Я слышу странный, свистящий звук, похожий на гул ветра, а в нос ударяет отчетливый запах дыма. Кристиан поворачивается ко мне, и я вижу, как он хмурится от того, что уловил в моих мыслях. Это тревожит его.

А затем я теряю сознание.

Темная комната наполняется дымом.

Я оказываюсь в видении в тот самый момент, когда тьму рассеивает свет, и внезапно понимаю, что он вызван не сиянием венца. А пламенем. Огненный шар проносится над моим плечом и врезается в стену у меня за спиной. И в тот же миг Кристиан кричит: «Ложись!» Я резко падаю на пол, а он попросту перепрыгивает через меня, сжимая в руке яркий и смертоносный меч Света. Его сияние ослепляет меня, поэтому несколько мгновений я вижу лишь размытые фигуры, кружащие вокруг Кристиана, удары которых он отражает своим мечом. Я отползаю назад, пока спина не упирается во что-то твердое, после чего оглядываюсь через плечо, чтобы посмотреть, что загорелось.

Пламя расползается по стене комнаты, поджигая бархатные занавески, словно это тонкая бумага. Через пять минут это место превратится в ад на земле. Стараясь успокоить колотящееся сердце, я сглатываю и встаю на колени, а затем и на ноги. Нужно помочь Кристиану. Нужно начать сражаться.

«Нет, – мысленно говорит он. – Лучше найди его. Беги».

Снова до нас доносится пронзительный, тонкий и испуганный крик. Дым заволакивает помещение, не давая вздохнуть, но я отворачиваюсь от Кристиана и того места, где должен находиться выход, и устремляюсь вперед.

Кашель дерет горло, а глаза слезятся, поэтому неудивительно, что я ударяюсь о край какого-то деревянного предмета, доходящего до груди. Удар настолько сильный, что выбивает последний воздух из легких. Я прищуриваюсь, чтобы разглядеть, на что наткнулась, и мне наконец-то это удается.

Это сцена.

Я оглядываюсь по сторонам, чтобы подтвердить свою догадку, но все настолько очевидно, что остается только удивляться, почему я не поняла этого раньше. Все кусочки головоломки тут же встают на свои места: наклонный пол зрительного зала, белые скатерти на столах в первых рядах, кресла с металлическими спинками. Бархатные занавески, запах опилок и краски.

Мы в «Розовой подвязке».

И в этот момент я понимаю, что за крики доносятся до меня. Это плач ребенка.

– Клара!

Я открываю глаза и понимаю, что каким-то образом оказалась на полу в гостиной. Две пары глаз – одна голубая, а вторая зеленая – с беспокойством смотрят на меня сверху вниз.

– Что произошло? – спрашивает Такер.

– Ты вновь была в темной комнате, – уверенно говорит Кристиан.

– Это «Подвязка». – Я упираюсь руками в пол и пытаюсь сесть. – Мне нужно позвонить. Где мой телефон?

Такер находит сотовый на кофейном столике и приносит его мне, пока Кристиан помогает мне добраться до дивана. А я в это время все еще пытаюсь отдышаться.

– Там начнется пожар, – говорю я Кристиану.

– Ох, замечательно, – недоверчиво хмыкает Такер.

Я набираю номер Анджелы. Гудки следуют один за другим, но она не берет трубку. С каждой секундой страх все сильнее сжимает желудок. Но затем раздается щелчок, и с другого конца трубки доносится тихое:

– Алло.

– Анджела! – восклицаю я.

– Клара?

Судя по голосу, она спала.

– У меня только что было видение, и оказалось, что темная комната – это зал в «Подвязке». А звуки, которые я слышала, – помнишь, я тебе говорила? – это детский плач. Скорее всего, Уэбстера. Тебе нужно убраться оттуда. Прямо сейчас.

– Сейчас? – все еще не до конца проснувшись, повторяет она. – Уже девять часов вечера. Я только уложила его спать.

– Эндж, они идут. – В моем голосе отчетливо слышны отчаянные нотки.

– Так, притормози, Клара, – просит Анджела. – Кто идет?

– Не знаю. Чернокрылые.

– Они узнали об Уэбе? – спрашивает она, наконец-то разобравшись, о чем я ей говорю. – И хотят прийти за ним? Но откуда?

– Не знаю, – повторяю я.

– А что ты знаешь?

– Что произойдет нечто ужасное. Ты должна уехать из «Подвязки».

– И куда же? – интересуется она, все еще не осознавая всю серьезность ситуации. – Нет. Сегодня я точно уже никуда не пойду.

– Но, Эндж…

– Как давно тебе приходит это видение? Почти год? Так что я не вижу смысла нестись куда-то сломя голову. Я подумаю об этом утром.

– Но сегодня видение было другим. Слишком ярким.

– Ну, видения часто бывают обманчивыми, не так ли? – разозлившись, выпаливает Анджела. – Ты считаешь, что разгадала их, но это не так. – Она вздыхает, будто вдруг осознает, что перекладывает свои проблемы на меня. – Я не могу сорваться посреди ночи из-за чьей-то прихоти, Клара. Нужно все продумать. Приходи утром в «Подвязку», и мы обсудим твое видение, хорошо? А потом я решу, что делать дальше.

Вдруг на заднем плане раздается пронзительный плач.

– Замечательно. Мы разбудили Уэба, – раздраженно говорит она. – Мне нужно идти. Увидимся утром.

И Анджела вешает трубку.

С минуту я молча смотрю на телефон.

– Что все это значит? – спрашивает Такер позади меня. – Что происходит?

Я встречаюсь взглядом с Кристианом, понимая, что он уже прочитал мои мысли.

– Можем поехать на моем пикапе, – предлагает он.

– Как только доберемся до «Подвязки», я попробую показать ей свое видение, – говорю я, когда мы устремляемся к двери. – Может, получится с ней поделиться. А если нет, мы уговорим ее. После чего поможем собрать вещи и перевезем Анджелу с ребенком в отель.

Я накидываю пальто на плечи.

– Подождите, что происходит? – спрашивает Такер, выходя вслед за нами на крыльцо. – Постой, Морковка. Объясни мне, что происходит?

– У нас нет времени, – бросаю я через плечо, несясь к машине, а затем добавляю: – Нам нужно идти. Прости.

Как только я забираюсь в пикап, Кристиан разворачивается и мчит в Джексон, разбрызгивая гравий на подъездной дорожке. А меня охватывает чувство, что испытания, о которых говорил папа, уже начались.

14
Оставь свои надежды

Когда мы пересекаем границу города, мне приходит сообщение от Анджелы: «Пот лк». Я не понимаю, что это значит, но мое плохое предчувствие лишь усиливается. Так что вряд ли стоит удивляться, что входная дверь «Подвязки» приоткрыта. Но мы с Кристианом напрягаемся. Анджела Зербино всегда запирает замки, особенно в нерабочее время, потому что в прошлом году несколько пьяных туристов ворвались в театр, украли из гримерок костюмы и отправились разгуливать по городу в нижних юбках. Кристиан аккуратно приоткрывает дверь, и мы прокрадываемся в вестибюль. Здесь никого нет. Он останавливается и осматривает замки. Но на них нет никаких повреждений. А значит, их не взламывали.

Я пересекаю вестибюль, подхожу к красному бархатному занавесу, отделяющему переднюю часть дома от зрительного зала, и отодвигаю его в сторону. Свет выключен. Театр окутывает тьма, возрождающая мои худшие страхи, поэтому я тут же отворачиваюсь.

Сверху доносятся приглушенные голоса, а затем звук, похожий на скрип ножек стула по полу.

Я неуверенно кошусь на Кристиана.

«Что нам делать?»

Он кивает в сторону лестницы, которая ведет на второй этаж, и мы медленно поднимаемся по ступенькам. Стараясь не шуметь, мы останавливаемся на верхней площадке и прислушиваемся к происходящему за закрытой дверью, из-под которой пробивается полоса яркого света.

Меня охватывает желание постучать, будто если я буду вести себя как ни в чем не бывало, то окажется, что ничего и не произошло. Словно на мой стук откроет Анна, а затем без тени улыбки спросит, что мы здесь позабыли в такой поздний час, но все равно отведет к Анджеле, а подруга оторвется от книги, которую читает, развалившись на кровати, посмотрит на нас и спросит: «Серьезно? Вы такие параноики, что не смогли дождаться утра?»

Словно если я постучу, то по ту сторону двери не окажется никакого зла.

Покачав головой, Кристиан останавливает меня.

«Что ты чувствуешь?» – мысленно спрашивает он.

Я открываю разум и убираю стену вокруг своего сознания, которую даже не осознавала, что выстроила. Меня тут же захлестывает скорбь и такая пронизывающая, всепоглощающая боль, что перехватывает дыхание. Я прислоняюсь к стене и пытаюсь прорваться сквозь скорбь, чтобы определить ее источник, но перед глазами всплывает лишь женское тело, плавающее в воде лицом вниз, пока ее темные волосы колышутся вокруг головы. Это падший – о, да, это определенно падший ангел, – но не Семъйяза. Окружающая его скорбь отличается от скорби Сэма. Она злее, яростнее и вызвана агонией, которая длится множество веков. Но, несмотря на это, ее как будто сдерживают, не из жалости к окружающим, а из желания добиться определенной цели и уничтожить всех.

«Там Чернокрылый, – мысленно говорю я Кристиану, стараясь направлять слова лишь ему, как учил нас папа. – Причем высшего порядка. Больше мне ничего не удалось понять, его скорбь заглушает все остальное. А ты что-нибудь почувствовал? Можешь прочитать их мысли?»

«Там как минимум семь человек, – закрывая глаза, отвечает он. – Сложно сказать точнее».

– Я же уже сказала, что тебе здесь не рады, – вдруг раздается тихий испуганный голос. – Уходи отсюда.

– Ай-ай-ай, Анна, – звучит еще один голос, в котором слышится та же мелодичность, что и у папы. – Разве можно так обращаться со старым другом?

– Ты никогда не был моим другом, – огрызается Анна. – Скорее уж ошибкой. Грехом.

– Грехом? – переспрашивает он. – Я польщен.

– Я обличаю тебя. Во имя Иисуса Христа. Изыди.

– Ох, не надо так драматизировать, – с явным раздражением говорит он. – Мы пришли сюда не из-за тебя.

– А зачем же? – уверенно и совершенно спокойно спрашивает Анджела, будто перед ней не стоит Чернокрылый. – Чего вы хотите?

– Мы пришли взглянуть на ребенка, – отвечает он.

Мы с Кристианом обмениваемся встревоженными взглядами, в которых читается один и тот же вопрос: «Где Уэбстер?»

– Ребенка? – с некоторым удивлением повторяет Анджела. – Зачем?

– Пенемуэ хочется увидеть малыша, как и мне. Я ведь его дед.

«Проклятье. Пен тоже здесь, – думаю я. – Но… значит, второй падший – это отец Анджелы?»

– Ты ему никто, Азазель, – выплевывает Анна. – Пустое место.

Я тут же выуживаю из памяти все, что мне удалось собрать об этом Чернокрылом за последний год: коллекционер; настоящий злодей, который не остановится ни перед чем ради цели завербовать или уничтожить всех Трипларов на земле; брат Семъйязы, отобравший у него должность лидера Наблюдателей. «Он очень опасен, – говорил мне папа. – Безжалостный. Решительный. Он берет то, что хочет, и, если увидит вас и поймет, кто вы, вам несдобровать». Меня охватывает нестерпимое и инстинктивное желание убраться отсюда подальше. Спуститься по лестнице и унестись без оглядки. Но я стискиваю зубы и заставляю себя оставаться на месте.

– Его здесь нет, – говорит Анджела. В ее голосе не слышно и капли испуга, а лишь напускное раздражение от их вторжения. – Ты бы мог позвонить, Пен, и я бы все тебе рассказала. Не пришлось бы проделывать весь этот путь.

Азазель смеется. И от этого звука у меня по коже расползаются мурашки.

– Позвонить? – удивленно переспрашивает он. – Но тогда где же ребенок?

– Я его отдала.

– Отдала? Кому?

– Милой паре, отчаянно желающей завести ребенка, которую нашла в Агентстве по усыновлению. Папа – музыкант, а мама – кондитер. А значит, его всегда будет окружать музыка и хорошая еда.

– Хм, – задумчиво хмыкает Азазель. – А Пенемуэ не сомневался, что ты оставишь ребенка себе. Ведь так?

– Да, – подтверждает еще один голос, в котором трудно узнать Пена, потому что он звучит невероятно хрипло. – Она говорила, что оставит ребенка.

– Сына, – поправляет Анджела. – Но я передумала, когда поняла, что ты меня бросаешь. – В ее голосе отчетливо звучит горечь. – Послушай, я не особо люблю детей. К тому же мне всего девятнадцать, я учусь в Стэнфорде и не захотела отказываться от своей жизни. Так что решила не обременять себя ребенком и отдала его людям, которые о нем позаботятся.

Мне не видно, что происходит за дверью, но я с легкостью могу представить, как Анджела стоит перед ними с безразличным выражением лица, которое появляется у нее, когда она пытается что-то скрыть. Уверена, сейчас одна ее нога отставлена в сторону, а голова наклонена, будто ей не верится, что они все еще продолжают обсуждать эту тему.

– Похоже, вы зря потратили свое время, – добавляет подруга. – И мое тоже.

На мгновение воцаряется тишина, а затем Азазель начинает аплодировать. Его хлопки медленные, но такие громкие, что я невольно вздрагиваю каждый раз, когда ладони соприкасаются друг с другом.

– Отличное представление, – говорит он. – Ты настоящая актриса, моя дорогая.

– Можешь не верить мне, – отвечает она. – Мне все равно.

– Обыщите квартиру, – приказывает Азазель с таким невозмутимым спокойствием в голосе, которое напоминает гладь воды на озере. – Загляните во все уголки и шкафы. Уверен, ребенок где-то здесь.

Из коридора доносятся удаляющиеся шаги, а затем раздается грохот ломаемой мебели и бьющегося стекла. Анна начинает тихо и отчаянно шептать, и через мгновение я понимаю, что это молитва Господу.

«Мы должны что-то сделать», – мысленно обращаюсь я к Кристиану.

Но он снова качает головой.

«Мы не выстоим, Клара. Там два падших ангела, а твой отец говорил, что мы не сможем победить даже одного из них, если столкнемся лицом к лицу. И не забывай об остальных. Уверен, с ними пришли и Триплары. У нас нет ни единого шанса одолеть их всех».

Я прикусываю губу.

«Но мы должны помочь Анджеле».

Кристиан качает головой.

«Мы должны выяснить, где находится Уэб. Вот какой помощи от нас хотела бы Анджела», – говорит он.

Я ощущаю его желание убежать, как его учили делать в подобной ситуации. А еще страх, граничащий с паникой. Но он боится не за себя, а за меня. Ему хочется посадить меня в пикап и увезти подальше отсюда. Кристиан понимает, что если мы останемся, то его видение обязательно сбудется, и я в конце концов окажусь в собственной крови с остекленевшими глазами. И он не собирается этого допускать.

Теперь пришла моя очередь качать головой.

«Мы не можем бросить Анджелу».

– Я же говорила, что его здесь нет, – говорит подруга.

– Ты моя, – уверенно заявляет Азазель, явно начиная терять терпение. И, судя по скрипу половиц, подходит к ней. – Ты – кровь от моей крови. Плоть от моей плоти. И это отродье тоже принадлежит мне. Седьмой Триплар мой. И я его получу.

– Ребенок, – мягко поправляет она, когда шаги раздаются вновь.

– Мы никого не нашли, – сообщает женский голос. – Но в одной из задних комнат стоит детская кроватка.

Они принимаются обыскивать кухню, вываливая ящики и сбрасывая вещи на пол. Анна начинает молиться еще громче.

– Хватит, – останавливает Азазель, и в его голосе вновь слышится спокойствие. – Скажи нам, где он.

– Его здесь нет, – дрожащим голосом отвечает Анджела. – Я отослала его отсюда.

– Куда? – допытывается Азазель, вновь начиная терять терпение. – Куда ты его отослала?

Но подруга не отвечает.

– Анджела, пожалуйста, скажи ему, – хриплым голосом просит Пен. – Скажи ему, и он вас отпустит.

Азазель громко усмехается.

– Ох, Пенемуэ. Кажется, ты действительно заботишься о ней. Как забавно. Когда я отправлял тебя отыскать мою давно потерянную дочь в Италию, то и представить не мог, что ты отдашь ей свое маленькое серое сердечко. Но, думаю, тебя можно понять. Серьезно. Она ведь так молода, так свежа. Как зеленый росток, пробивающийся из земли.

Я вновь вижу перед глазами утонувшую женщину, но в этот раз Азазель несет ее на руках, прижавшись лицом к мертвенно-бледной шее.

– Послушайся своего возлюбленного, – продолжает Азазель. – Скажи нам, куда ты дела ребенка.

– Нет.

Он вздыхает.

– Ладно. Мне не хотелось прибегать к этой тактике, но… Десмонд, можешь подержать ее мать?

Вновь раздаются шаги. Анна замолкает на мгновение, а затем начинает молиться еще громче:

– Да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя как на земле, так и на небе.

– Аминь, – заканчивает Азазель. – Надеюсь, Он нас услышит. А теперь скажи мне, где ребенок, или твоя мать умрет.

Анжела резко втягивает воздух, а я бросаю отчаянный взгляд на Кристиана и мысленно спрашиваю:

«Что нам делать?»

– Какая дилемма, – говорит Азазель. – Твоя мать или твой сын. Но я могу помочь тебе с выбором. Если ты скажешь нам, где ребенок, я обещаю, что ему ничего не будет угрожать. И он ни в чем не будет нуждаться. Я выращу его как своего собственного.

– Да, вот только ты забыл, что я твой ребенок, – напоминает подруга. – И тебя трудно назвать «Отцом года».

Падший удивленно смеется над ее словами.

– Тогда стань моей дочерью, как эти две очаровательные девушки – твои сестры. У тебя будет комната в моем доме и место за моим столом.

– В аду? – уточняет она.

– Ад не так уж и плох. Там мы свободны. Падшие там считаются королями, а значит, ты будешь принцессой. И сможешь остаться со своим ребенком.

– Не делай этого, – встревает Анна.

– Пойдем со мной, и я не трону твою мать до конца ее жизни, – обещает Азазель.

– Нет. Вспомни, чему я тебя учила, – бормочет Анна. – Не беспокойся обо мне. Они могут погубить мое тело, но не навредят моей душе.

– Зря ты так думаешь, – возражает Азазель. – Оливия, дорогая, подойди к нам. Думаю, самое время для небольшого урока. Это, – он делает короткую паузу, – особый клинок. Я называю его «Dubium Alta» – великое сомнение. И его лезвие способно повредить не только плоть, но и душу. Так что, стоит мне сказать всего лишь слово, как Оливия, моя умная девочка, с большим удовольствием исполосует твою душу.

– Не дай нам поддаться искушению…

– Оливия, – требовательно произносит он.

Не слышно ни единого шороха одежды или шагов Оливии, но вдруг воздух пронзает долгий и мучительный крик Анны.

– Мама, – шепчет Анджела, когда Анна начинает рыдать.

Я прикусываю губу до крови, которая тут же заполняет мой рот. А Кристиан так сильно сжимает мою руку, что точно останутся синяки.

«Нет», – мысленно говорит он.

«Я призову венец, – отвечаю я. – И мы ворвемся туда прежде, чем они успеют…»

Я чувствую, как он перебирает все возможные варианты, но, что бы мы сейчас ни сделали, это не спасет Анджелу и не сохранит нам жизни.

«Мы ничем не сможем помочь, – говорит он. – Они молниеносны. Так что даже эффект неожиданности нам не поможет. Они слишком сильны».

– И защити нас от лукавого, – выдыхает Анна.

– Она вам еще не надоела? Оливия, дорогая…

Анна вновь вскрикивает.

– Остановись! – просит Анджела. – Перестаньте мучить ее. – Она делает глубокий вдох. – Я отведу вас к Уэбу… к ребенку.

– Отлично, – едва не мурлычет Азазель.

– Нет, Анджела, – молит Анна так тихо, словно ей тяжело выговаривать слова.

– Ты должен пообещать мне, что о нем позаботятся. Что ему ничего не будет угрожать, – говорит Анджела.

– Даю слово, – отвечает Азазель. – Ни один волосок не упадет с его головы.

– Хорошо. Тогда пошли.

Кристиан тянет меня за руку, желая убраться с лестницы.

Но тут Азазель вздыхает.

– Хотелось бы мне тебе верить, дорогая.

– Что? – в замешательстве спрашивает Анджела.

– Ты правда думала, что я поверю, будто ты поведешь нас к своему сыну? Неужели ты считаешь нас настолько наивными?

– Нет, клянусь…

– Но я все равно добьюсь своего, – радостно говорит он. – В конце концов. Несколько часов в аду, и ты выдашь мне, где спрятала его. – В его голосе слышатся решительные нотки. – Оливия, я устал от этих игр. Действуй.

– Подожди! – в отчаянии кричит Анджела. – Я же сказала, что…

Ее слова заглушает сдавленный, удушливый кашель.

– Мама! – зовет она, явно пытаясь вырваться из чьих-то рук. – Мама! Мама!

– Господь, помоги мне! – хрипло шепчет Анна.

Ее тело тяжело падает на пол, и воздух заполняет запах крови.

«Господь, помоги мне».

– Мама, – плачет Анджела. – Нет!

Осознание произошедшего обрушивается на меня, словно приливная волна. Мы слишком долго ждали, слишком боялись. И позволили этому случиться. Позволили им убить мать Анджелы.

– Уходим, – объявляет Азазель.

Они направляются к двери, и у Кристиана остается лишь несколько минут, чтобы утащить меня с лестницы, прежде чем нас заметят. Мы не успеем пересечь вестибюль и выйти на улицу, поэтому он утягивает меня в ресторанный зал, укутанный тьмой.

Несколько минут мы просто стоим в темноте. Слезы застилают глаза, тело сотрясает дрожь, а желудок сводит судорога, но при этом я ощущаю какое-то онемение, словно смотрю на себя со стороны. Наверное, это все из-за видения. Моего видения.

Анна мертва. Анджелу вот-вот утащат в ад. А я ничего не могу с этим поделать.

Сквозь маленькую, не больше сантиметра, щель я вижу, как по лестнице спускается Пен, а следом за ним две одинаково одетые темноволосые девушки ведут Анджелу. Я не вижу их лиц, но почему-то мне кажется, что они не старше меня. На лице Анджелы застыло потрясение, на щеках блестят слезы, а глаза устремлены в пол. Затем мимо проходит парень, которого я никогда не видела – скорее всего, это Десмонд, и, наконец, появляется мужчина в черном костюме, который так похож на Семъйязу, что, не знай я наверняка, точно перепутала бы их издали. Он поднимает руку, и все замирают.

– Вы двое, приберитесь здесь, – говорит он.

– Прибраться? – повторяет одна из девушек. – Но, Отец…

– Сожгите это место, – продолжает он.

– Но как мы вернемся? – спрашивает другая.

– Ваша задача – разобраться с этим, – раздраженно говорит он.

Десмонд смеется, и одна из девушек хлопает его по груди. Он замахивается кулаком, чтобы дать ей сдачи, но Азазель останавливает его, по-отечески положив руку ему на плечо. После этого падший поворачивается к Анджеле и нежно сжимает ее шею.

– Оставь свои надежды здесь, мое дитя, – наклонившись к ее уху, с улыбкой говорит он.

И они исчезают.

Первая девушка фыркает и пинает ботинком один из медных ограждающих столбиков с бархатной веревкой, отчего тот падает на пол с оглушительным грохотом.

– Почему вся дерьмовая работа достается нам?

Я жду, когда Пен испарится, ведь он уже напакостил тут. Но он подходит к занавескам, отделяющим зал от вестибюля, и отдергивает их. Мы с Кристианом отступаем глубже в тень, пригибаясь между креслами.

– Весь мир напоминает сцену, – задумчиво говорит Пен, будто разговаривает сам с собой. – А женщины, мужчины – лишь актеры.

– Что ты там бормочешь? – спрашивает одна из девушек.

У них настолько похожие голоса, словно они близнецы или двойняшки, хотя одна носит на руке несколько серебряных браслетов, которые позвякивают при каждом шаге. Судя по звукам, они открыли кассовый аппарат у стойки с напитками и забирают себе всю наличность.

– Думаю, ты больше не нужен Отцу, – говорит она Пену. – Так что можешь вернуться в свое маленькое убежище в Риме. Но мы не откажемся, если ты подбросишь нас домой. Что скажешь? Это было бы так мило с твоей стороны.

– Весь мир напоминает сцену, – словно не слыша ее, повторяет он. – Сцена.

Пен поворачивается, отчего занавески возвращаются на место, а зал вновь погружается в темноту.

– Да ладно тебе, – мурлычет девушка. – Мы отплатим тебе за это.

Но Пен молча исчезает.

– Придурок, – бормочет злобная сестра номер один. – Где здесь ближайшая железнодорожная станция? Наверное, в восьмистах километрах отсюда. Дырявый провинциальный городишко.

– Но стоит признать, что Пен очень сексуальный, – поддразнивает злобная близняшка номер два. – Я была бы не против отплатить ему.

– Ты забываешь, что в поджаром теле скрывается старикашка, – парирует ее сестра.

– Верно, забыла, – жуя что-то, видимо конфеты из-под прилавка, отвечает злобная близняшка номер два. – Но из нас двоих именно ты предпочитаешь мальчиков помоложе.

– Заткнись. Давай уже разберемся с этим, – говорит злобная сестра номер один.

На минуту воцаряется тишина, заглушаемая быстрыми и громкими ударами моего сердца. А затем я улавливаю слабый запах дыма в воздухе. Началось.

Я знаю, что произойдет дальше. Видела это бессчетное количество раз. Но даже сейчас не теряю надежды, что они просто уйдут. Я слышу, как они подходят к двери, и в голове возникает мысль: «Сейчас они уйдут, и мы сможем выбраться из этой передряги. Я быстро поднимусь наверх и обнаружу, что Анна еще жива. Я исцелю ее, и мы отправимся на поиски Уэба. И все покажется не таким ужасным».

Но тут, как и всегда, раздается пронзительный, приглушенный и испуганный детский крик.

Уэб здесь, в театре. Где-то в этом зале. Я чувствую, как напрягается Кристиан у меня за спиной.

– Что это? – говорит одна из близняшек. – Не шуми. Послушай.

И как по команде плач резко обрывается. Помещение заполняет такая оглушительная тишина, что я невольно задерживаю дыхание.

А затем занавески раздвигаются, и по центру зала расползается полоса света.

– Я что-то слышала. Давай включим свет.

Они принимаются шарить по стене.

– Не могу найти этот дурацкий выключатель, – смеется первая из сестер. – Но у меня есть идея получше.

Огненный шар пролетает над моей головой и врезается в задний левый край сцены, тут же воспламеняя ее. Яркий огонь ослепляет меня. Но Кристиан не ждет, пока они нас обнаружат, и кричит мне:

– Ложись!

Через мгновение в его руке вспыхивает меч Света. Позабыв, что пол наклонен, я ныряю в проход и ударяюсь подбородком. Кристиан перепрыгивает через мое распластанное тело и с силой обрушивает свой меч на черный клинок злой близняшки. Лезвие, сотканное из скорби, трескается, а затем раскалывается на куски, но она тут же призывает еще один клинок. Девушка бросается в атаку, целясь в ноги, но Кристиану удается увернуться. Вторая сестра, шипя, пытается приблизиться к нему сбоку.

– Кто ты такой?

Близняшка делает выпад, но он с легкостью отражает ее удар, отчего лезвие клинка развеивается.

– Обеспокоенный. Прохожий, – выдавливает между выпадами Кристиан.

«Они не заметили меня», – понимаю я, отползая назад, пока не упираюсь спиной в стул.

Кристиан уворачивается от очередного удара второй близняшки, двигаясь с невероятной скоростью. Резко повернув в сторону первой из сестер, он хватает ее и толкает на вторую. Они запинаются, но быстро восстанавливают равновесие и наступают на него. Близняшки перепрыгивают через сиденья, чтобы обступить его с двух сторон, но он не дает им такой возможности, быстро перемещаясь по проходу и удерживая девушек в поле зрения.

«Они похожи на змей, – мысленно изумляюсь я. – А их движения плавные, целеустремленные, слаженные».

Огонь уже подобрался к тяжелым занавескам на краю сцены, отчего под потолочными балками начинает клубиться густой, черный дым. Уэбстер вновь начинает плакать, но на этот раз громче и отчаяннее.

Близнецы тут же оборачиваются на крик, но Кристиан встает между ними и тем местом, где предположительно находится ребенок. Он великолепно владеет мечом, кружится и размахивает им так, чтобы не подпустить девушек к себе. Это похоже на танец, но я ни разу не видела, чтобы он так двигался на тренировках. В его движениях появилась какая-то свирепость, от которой захватывает дух. Но он устал. И я прекрасно это вижу.

«Поднимись, – говорю себе я. – Поднимись, призови свой меч и помоги ему».

Я подтягиваю ноги и неуверенно встаю.

«Нет, – говорит Кристиан. – Уходи! Я их задержу! Найди ребенка».

Уэбстер. Я пытаюсь собрать в кучу разбежавшиеся мысли. Нужно отыскать Уэба.

Спотыкаясь, я поднимаюсь на сцену и прохожу за кулисы в одну из крошечных гримерок. Повсюду валяются рулоны и мотки ткани, а также костюмы. Я роюсь в них, но нигде не нахожу младенца. А когда пытаюсь прислушаться к плачу, тот вновь обрывается.

– Уэб! – кричу я, хотя понимаю, что он не сможет мне ответить. – Уэб, где ты?

Я пересекаю сцену и заглядываю в другую гримерную, но и там его нет. Огонь расползается по стенам, и я буквально чувствую его жар. Что-то щелкает у меня над головой, а через мгновение один из прожекторов падает на пол, заставляя меня вскрикнуть. Здесь темно, слишком темно, чтобы что-то разглядеть.

– Плачь, Уэб, плачь, – прошу я.

Из зала до меня доносится болезненный возглас Кристиана. Нужно что-то делать.

Пошатываясь, я выхожу на середину сцены. Больше не видно ни яркого сияния меча Кристиана, ни теней близнецов. Вестибюль полностью охвачен пламенем. А значит, через пару минут я не смогу ни дышать, ни видеть, ни выбраться отсюда.

Но и уйти отсюда без Уэба я не могу.

И тут я вспоминаю про люк. Анджела показала нам его в один из самых скучных сборов клуба Ангелов. Он закрывает пространство под сценой, в котором может спрятаться человек, когда во время пьесы ему необходимо волшебным образом исчезнуть.

«Пот лк».

Теперь понятно, что имела в виду Анджела.

Я бросаюсь к нему и принимаюсь отрывать половицы. Кашляя из-за расползающегося дыма, запускаю руку в темноту и натыкаюсь на что-то мягкое, теплое и живое.

Это ребенок, завернутый в одеяло. Уэб.

Времени для повторного знакомства нет, поэтому я прижимаю его к своему плечу и, развернувшись, направляюсь к задней двери, которая ведет к переулку за зданием.

«Кристиан, – мысленно зову я. – Он у меня. Надо уходить».

Но не успеваю я сделать и трех шагов, как путь мне преграждают близнецы.

Я отступаю на шаг.

Они – девушки моего брата. По крайней мере, одна из них.

– Люси, – растерянно моргая, говорю я.

– Клара Гарднер, – отвечает та, у которой на руках звенят браслеты, и ее темные глаза расширяются. – Боже мой! Не ожидала тебя увидеть здесь. – На ее лице расплывается улыбка. – Позволь тебе представить мою сестру Оливию, – говорит она, словно мы случайно столкнулись в загородном клубе.

«Так вот кто убил Анну, – думаю я, – мать моей лучшей подруги».

– Приятно познакомиться, – говорит Оливия, хотя это определенно не так. – Отдай нам ребенка. Все кончено.

Я оглядываюсь через плечо на зал. Где Кристиан?

– Ох, мы позаботились о твоем друге, хотя он довольно неплохо дрался, – выпаливает Люси. – Так что отдай нам ребенка. И, если ты сделаешь это прямо сейчас, я не стану мучить тебя перед смертью.

В горле встает ком от отчаяния и мыслей, что убитый или умирающий Кристиан лежит где-то в темноте, а его душа обнажена. Я прижимаю Уэба к груди еще сильнее. Он даже не пискнул, не издал ни звука, но сейчас нет времени разбираться, что с ним.

– Отдай мне ребенка, – повторяет Люси.

Я качаю головой.

А она вздыхает так, будто я испортила ей весь день.

– Что ж, я постараюсь продлить твои мучения. – В ее руке появляется черный клинок, от которого исходят неприятные вибрации, отдающиеся в моем теле, когда она подходит ближе. – Знаешь, твой брат – такой душка. – Люси смеется. – Он лучший парень из всех, что у меня когда-либо были. Такой внимательный. Такой сексуальный. И он сильно расстроится, когда узнает, что его сестра умерла. Это так трагично… особенно пожар. Ему потребуется много моей любви и заботы, чтобы пережить это.

«Она пытается вывести меня из себя», – понимаю я, как понимаю и то, что это бесполезно. У нас не так много времени, прежде чем здание обрушится. К тому же я замечаю краем глаза, как Оливия заходит сбоку, вынуждая меня отступить к краю сцены. Даже если бы я смогла призвать меч, мне бы не удалось отбиться от них. Тем более с Уэбом на руках.

А значит, они вполне могут прикончить меня.

«Нужно призвать венец», – думаю я. Не знаю, отпугнет ли это их, как Чернокрылых, но нужно сделать хоть что-то. Это мой единственный шанс.

Я закрываю глаза.

И пытаюсь отбросить все лишние мысли. Сосредоточиться.

Каждый раз, когда я призывала венец, то искренне желала этого – когда столкнулась в лесу с Семъйязой, когда врезалась в него на машине после выпускного – каждый раз, когда я действительно нуждалась в его силе, меня тут же окутывало сияние. Но сейчас внутри ничего не отзывается, и я просто ничего не чувствую. Я не могу призвать его.

Внутри меня лишь пустота. Потому что мне суждено проиграть эту битву.

Именно это видел Кристиан.

А значит, я умру.

«Нет, – раздается у меня в голове его голос. – Нет, ты не умрешь».

У меня на глаза наворачиваются слезы.

«Ты жив», – бормочу я.

«А теперь внимательно слушай меня и делай то, что я скажу. Хорошо?»

«Хорошо».

Вдалеке раздается вой сирен.

– Отдай. Нам. Ребенка.

Оливия подобралась так близко, что с легкостью достанет меня своим клинком. И уже заносит клинок для удара.

– Иди. К. Черту, – сквозь стиснутые зубы выдавливаю я.

Может, во мне еще не все чувства умерли.

«Подними Уэба над головой! Сейчас!» – раздается крик Кристиана у меня в голове.

И, не раздумывая, я делаю как он сказал. Как только я поднимаю малыша, Кристиан выпрыгивает из оркестровой ямы на сцену. Его сияющий меч проходит сквозь меня от плеча до бедра, разрезая одежду. Но там, где он касается кожи, я чувствую лишь приятное тепло.

– Нет! – восклицает кто-то из девушек.

Не понимая, что произошло, я опускаю Уэба и прижимаю к плечу. А затем замечаю Люси, ту, что с браслетами на руке. Она стоит в нескольких шагах от меня с искаженным от недоверия, муки и ярости лицом.

А Оливия замертво падает к моим ногам.

Разрубленная практически пополам мечом Света Кристиана.

– Я убью тебя, – впиваясь в меня взглядом и стискивая в руках черный клинок, кричит Люси.

Но Кристиан вновь рядом со мной и сжимает в руке свой меч, а сирены с каждой секундой звучат все громче. Через несколько минут это место заполонят пожарные.

Люси косится на двери.

– Клянусь, я убью тебя, Клара Гарднер. – По ее лицу скатывается слеза и на несколько мгновений зависает на подбородке, прежде чем сорваться на пол. – И твоя смерть будет мучительной, – добавляет она, а затем разворачивается и, прорываясь сквозь дым и огонь, выбегает на улицу.

Но даже отсюда слышны ее всхлипывания.

Я не смотрю на Оливию. Не могу. Вместо этого отворачиваюсь в сторону, стараясь сглотнуть подступающую к горлу желчь. Моя рубашка пропиталась ее кровью, а руки и плечи покрыты брызгами.

«Раньше театр казался мне таким безопасным, – думаю я. – Местом, куда мы могли прийти и быть самими собой. Волшебным местом».

А сейчас его пожирает огонь. И вскоре от него ничего не останется. Да и Анджелы больше здесь нет.

Медленно обернувшись, я вижу перед собой Кристиана, он тяжело дышит и прижимает руку к груди.

– Ты в порядке? – сжав мое плечо, спрашивает он. – Я не ранил тебя?

– Нет, – отвечаю я сразу на оба вопроса, а затем замечаю, что он истекает кровью. – Это ты ранен.

– Пустяки, – отмахивается он.

И в этот момент в вестибюле раздаются крики.

– Нужно выбираться отсюда, – говорит он. – Прямо сейчас.

Мы спешим к выходу в переулок за театром. Прохладный ночной воздух касается кожи и влетает в легкие, возвращая возможность дышать.

– Лучше всего улететь отсюда, – говорит Кристиан.

Он расправляет белоснежные крылья с черными крапинками, будто кто-то разлил чернила на бумаге.

Но мое сердце сковали ужас, пережитое потрясение, страх за Анджелу и смерть Оливии, так что не уверена, что у меня получится подняться над землей. Я смотрю на Кристиана и качаю головой:

– Я не смогу.

С минуту он задумчиво смотрит себе под ноги, а затем кивает и прячет крылья.

– Хорошо. Давай обойдем здание и заберем мой пикап. Думаю, так даже лучше. Как считаешь?

Я киваю.

– Понесешь Уэба? – спрашивает Кристиан.

Я смотрю на круглое личико ребенка и встречаюсь с его широко раскрытыми янтарными глазами. Глазами Анджелы. И крепче прижимаю его к себе.

– Да, понесу, – говорю я.

Мы бежим по укутанным дымом улицам Джексона.

Как только мы добираемся до машины, Кристиан дрожащими руками вставляет ключи в замок зажигания. Его челюсти сжимаются, когда мотор оживает, и мы отъезжаем от тротуара. Мы не спешим разговаривать, поэтому некоторое время единственное, что нарушает тишину, – это рев мотора. Нужно бы сказать ему, что он едет слишком быстро, а нам не стоит сейчас попадаться на глаза полиции, учитывая, что наша одежда в крови, а у меня на руках ребенок, но я решаю помалкивать. Он и так много для меня сделал.

– Куда мы едем? – спрашиваю я, когда он сворачивает на улицу, ведущую из города.

– Не знаю, – отвечает он. – Девушка, которую я не… – Он замолкает на минуту и судорожно вдыхает, словно пытается побороть тошноту. – Скорее всего, она позовет подмогу. И я не знаю, сколько времени ей понадобится на то, чтобы добраться до ада и вернуться обратно.

– Ее зовут Люси, – бормочу я.

Кристиан косится на меня:

– Откуда ты знаешь ее имя?

– Это девушка Джеффри.

Я ошиблась, решив, что выражение его лица не может стать более замкнутым.

– И она знает, кто ты? Знает твое имя?

– Да.

– Тогда мы не можем вернуться домой, – уверенно говорит он, словно уже все для себя решил.

Меня охватывает паника.

– Но почему? Мой дом стоит на освященной земле, как и твой. Мы будем там в безопасности.

Кристиан качает головой.

– Освященная земля спасет нас от Чернокрылых, но не от Трипларов. – Он делает глубокий вдох. – Нужно уехать отсюда, – медленно продолжает он, зная, как меня это расстроит. – Они начнут охотиться за тобой. И за ребенком. Так что нужно убраться отсюда подальше.

– Но Анджела…

– Хотела бы, чтобы мы позаботились об Уэбе, – заканчивает он.

Я понимаю, что он прав, но не могу избавиться от чувства, что стоит нам покинуть Джексон, как мы больше никогда сюда не вернемся. И всю свою жизнь проведем в бегах. И в страхе.

– Клара, пожалуйста, – ласково просит он.

«Мы что-нибудь придумаем. Но сейчас ты должна довериться мне. Нам необходимо отыскать безопасное место», – мысленно продолжает он.

Я с трудом сглатываю и киваю. Кристиан на секунду с облегчением опускает голову, а затем достает из-под сиденья дорожный атлас. Раскрыв его на карте Соединенных Штатов, он кладет атлас на приборную панель.

– Закрой глаза и ткни в карту, – говорит он. – Именно туда мы и отправимся.

Я зажмуриваюсь и касаюсь пальцем страницы. А в голове вспыхивает вопрос: «Интересно, увижу ли я когда-нибудь Такера снова?»

Мы едем всю ночь и лишь под утро останавливаемся на одной из оборудованных стоянок, чтобы привести себя в порядок. После этого Кристиан заворачивает в супермаркет «Уолмарт» за новой одеждой, автокреслом и всем необходимым для ребенка. К моему удивлению, в кузове его пикапа обнаруживается серебристый короб с настоящим набором для побега из боевиков: поддельные паспорта, свидетельства о рождении, водительские права и огромная куча наличных.

– Это все подготовил дядя, – объясняет Кристиан. – Он умел заглядывать в будущее. Не только свое, но и других людей. И всегда говорил, что когда-нибудь мне придется податься в бега.

Мне всегда казалось, что его дядя порой слегка перегибает палку. Но сейчас это очень помогло. Мы действительно в бегах. Я готовлю Уэбу бутылочку со смесью, но он не хочет ее брать. Когда наконец рассветает, он с мгновение смотрит на меня, а затем начинает плакать. Навзрыд. И, кажется, его ничего не успокоит. Ведь я не его мать. Мне даже удается уловить его эмоции: «Где мама? Где бабушка? Что вы с ними сделали?»

– Тебе надо немного отдохнуть, – говорит Кристиан, когда мы выезжаем на шоссе и Уэб наконец засыпает.

Вот только это нереально. Каждый раз, стоит мне закрыть глаза, как я вновь оказываюсь на лестнице и слышу, как кто-то убивает мать моей подруги, или застываю в темной комнате в ожидании, когда меня обнаружат, или смотрю, как умирает девушка прямо у меня на глазах.

Так что я лезу в карман, достаю сотовый и уже десятый раз с тех пор, как мы выехали из Джексона, звоню Билли. Она вновь не отвечает, и это порождает панические мысли, что Люси вернулась в ад, собрала там воинственную армию нежити и заявилась ко мне домой, где, скорее всего, наткнулась на ничего не подозревающую Билли. Перед глазами тут же встает картинка, как Люси стоит рядом с автоответчиком и зловеще смеется, пока я записываю сообщение.

– Привет, Билли, это Клара, – говорю я, и мой голос срывается на собственном имени. – Позвони мне. Как можно скорее.

– Уверен, у нее все в порядке, – успокаивает меня Кристиан, как только я вешаю трубку. – Она может сама о себе позаботиться.

Я снова думаю о крови на моей футболке. И слышу, как падает на пол тело Оливии.

– Все хорошо, Клара, – бормочет Кристиан. – Мы в безопасности.

Я поворачиваюсь к окну. Мы проезжаем холм, усеянный ветрогенераторами – высокими, белыми ветряными мельницами с крутящимися от ветра пропеллерами. А проплывающие по небу облака оставляют на земле длинные тени, отчего кажется, что по траве разгуливают темные существа.

«Будем ли мы когда-нибудь в безопасности?» – спрашиваю себя я.

Кристиан убирает одну руку с руля и тянется ко мне. Он проводит большим пальцем по моим костяшкам, желая меня успокоить. Желая поделиться со мной своими силами.

Но сейчас я чувствую лишь слабость.

15
Притворяемся семьей

Нашим местом назначения, выбранным мной таким оригинальным способом, оказывается город Линкольн в штате Небраска. Добравшись до него, мы находим гостиницу. Администратор за стойкой, добродушная полноватая женщина лет пятидесяти, улыбается нам, видимо решив, что мы супружеская пара, а потом перегибается через столешницу и смотрит на Уэба.

– Боже, он совсем крошечный, – говорит она. – Сколько ему?

– Девять дней, – машинально отвечаю я и натыкаюсь на ее осуждающий взгляд.

Уверена, она считает, что мне еще слишком рано путешествовать с ребенком, но это не ее дело.

– Мы приехали показать сына моим родственникам, – объясняет Кристиан, обнимая меня за талию и притягивая к себе, словно не может вынести мысли, что нас разделяет даже десять сантиметров. – Конечно, жить в гостинице – не лучший выбор, но что нам еще остается? Она не очень ладит с моей мамой.

Как легко он вписался в эту роль: преданный муж, недосыпающий отец.

– Ох, как я вас понимаю, – подмигнув, отвечает дама. – У нас есть детские кроватки. Принести вам одну в номер?

– Да, спасибо. Вы наша спасительница, – отвечает Кристиан со своей самой широкой улыбкой на лице.

И, клянусь, дама краснеет.

Обняв за плечи, он уводит меня к лифтам, но, пока мы ждем кабинку, на его лице вновь появляется мрачное выражение.

Мы укладываем Уэба в кроватку, которую ставим поближе к большой кровати, и он опять засыпает. Судя по всему, в его возрасте дети много спят. Я набираю номер пиццерии в Маунтин-Вью в надежде поговорить с Джеффри, хотя и сама не знаю, что ему сказать. Как объяснить брату, что его подружка – кровожадный Триплар с черными крыльями, пообещавший убить меня?

– Его нет, – отвечает Джейк, когда я прошу позвать Джеффри. – У него сегодня выходной.

– А вы не могли бы передать ему, чтобы он перезвонил мне? – прошу я.

Но Джейк лишь хмыкает и вешает трубку.

А я не знаю, где еще искать брата.

Кристиан настаивает, чтобы я первой приняла душ. Так что через несколько минут я встаю под обжигающие струи и скребу кожу до красноты, смывая оставшуюся кровь Оливии. А когда выхожу и начинаю расчесывать волосы перед запотевшим зеркалом, то кажется, будто даже собственное отражение осуждает меня:

Слабачка.

Ты даже не попыталась спасти Анну или хоть как-то помешать им забрать Анджелу.

Даже не попыталась.

Трусиха.

Ты столько часов тренировалась владеть мечом Света, потому что твой отец сказал тебе, что это пригодится, но, когда наступил нужный момент, ты даже не смогла его призвать.

Настоящая трусиха.

Я сжимаю расческу так сильно, что на руках белеют костяшки. И отворачиваюсь от зеркала, больше не решаясь взглянуть на себя

Когда я выхожу из ванной, то обнаруживаю Кристиана сидящим скрестив ноги на двуспальной кровати. Он не отрывает взгляда от картины на стене, на которой изображена большая белая птица с длинными ногами и красной полосой на макушке. Ее крылья расправлены, а когти едва касаются воды, но трудно сказать, то ли она приземляется, то ли взлетает в небо.

«Неудачница, – вновь ругаю себя я, вспоминая, что даже не смогла призвать крылья, когда мы выбрались из «Подвязки». – Настоящая неудачница».

Кристиан смотрит на меня. Я прочищаю горло и указываю ему на ванную, показывая, что пришла его очередь освежиться. Он кивает, встает и медленно направляется в душ. Я замечаю, насколько скованными выглядят его движения, будто мышцы только сейчас осознали, какую нагрузку они испытали за последние двадцать четыре часа.

Я опускаюсь на кровать и слушаю шум льющейся воды, дыхание Уэба, тиканье часов на прикроватном столике и урчание собственного желудка. Примерно через пять минут Кристиан выключает воду и отдергивает занавеску, после чего я слышу торопливые шаги, хлопок открывшейся крышки унитаза и звуки рвоты. Я вскакиваю на ноги и подхожу к двери в ванную, но не решаюсь открыть ее. Вряд ли ему хочется, чтобы я это видела. Я прижимаю руку к деревянной раме и закрываю глаза, слушая, как Кристиана вновь рвет, и его стон.

Я еле слышно стучу в дверь.

«Я в порядке», – говорит он.

Но это не так. Я никогда не ощущала такого раздрая в его чувствах.

«Я вхожу», – предупреждаю я.

«Дай мне минутку», – просит он и смывает воду в туалете.

Ровно шестьдесят секунд спустя я толкаю дверь. Кристиан стоит у умывальника, обернув полотенце вокруг бедер, и чистит зубы. Взяв стакан с подноса, он наполняет его водой, полощет рот, а затем сплевывает.

Мы встречаемся взглядами через зеркало, и я вижу стыд в его глазах. Он тоже ругает себя и называет неудачником.

Я отвожу глаза и, невольно скользя взглядом по его телу, натыкаюсь на рваную рану на боку.

– Все не так ужасно, как выглядит, – говорит он, услышав мой испуганный вздох. – Но, думаю, следовало обработать ее перед душем, потому что она разошлась.

Нет, он не прав, это ужасно. У него на боку от верхнего левого ребра до бедра протянулась глубокая двадцатисантиметровая рана с почерневшими краями, словно клинок Скорби не только разрезал кожу, но и прижег ее.

– Нужно отвезти тебя в больницу, – говорю я.

Кристиан качает головой:

– И что мы им скажем? Что на меня напали злобные близняшки, которые пырнули меня клинком, сотканным из скорби? – Он морщится, когда я заставляю его склониться над умывальником, чтобы получше рассмотреть рану. – Она заживет. И уже должна была закрыться. Обычно на мне все быстро заживает.

– Но это не обычный порез. – Я смотрю на него. – Разрешишь попробовать залечить ее?

– Я надеялся, что ты это предложишь.

Он опускается на край столешницы, а я встаю перед ним. Но меня охватывает странная нервозность, от которой все пересыхает во рту. Облизнув губы, я пытаюсь сосредоточиться.

Сконцентрироваться.

Отбросить прочь все мысли, чувства и съедающие упреки, чтобы дотянуться до собственной души. Забыть о том, что случилось. О том, чего я не сумела предотвратить. Прочувствовать момент.

Призвать венец.

Но через несколько минут я сдаюсь и виновато смотрю на Кристиана. От усилий у меня даже выступил пот на лбу, но ничего не выходит. Он кладет руку мне на плечо, чтобы поделиться своими силами, помочь мне, и я вновь пытаюсь призвать венец.

И снова терплю неудачу.

Внезапно комнату наполняет плач Уэба, словно кто-то разбудил его.

– Прости, – говорю я.

– Все будет хорошо, – успокаивает он.

Жаль, у меня нет его уверенности.

– Но мы должны что-то сделать с раной. Нужно отвезти тебя в больницу.

Кристиан вновь качает головой:

– Если ты не можешь исцелить меня с помощью сияния венца, придется сделать это по старинке. Уверен, в номере должен быть швейный набор.

От этих слов начинает тошнить меня.

– О нет. Давай найдем врача.

– Ты же сама хочешь стать врачом, Клара, – говорит он. – Так почему бы не начать прямо сейчас?

Когда я заканчиваю процедуру, Кристиан проваливается в глубокий сон, отчасти вызванный бутылочкой виски, которую он выпил перед «операцией». А я, свернувшись калачиком рядом с ним, не могу избавиться от ощущения, что вскоре наступит конец света, и это был лишь первый акт ужасающего представления, которое ждет нас впереди.

Уэб посапывает в своей кроватке, но мне отчего-то кажется, что он еле дышит. Это настолько пугает меня, что я переворачиваюсь на живот и, свесив ноги с кровати, наблюдаю, как его крошечная грудь опускается и вновь поднимается при дыхании, и опасаюсь, что она внезапно остановится. Но этого, конечно же, не происходит. И через какое-то время я засыпаю.

Меня будит звонок сотового телефона. С минуту я пытаюсь прийти в себя и осознать, где нахожусь, что здесь делаю и что вообще случилось. Уэб начинает плакать, и Кристиан, что-то бормоча, вскакивает с кровати, словно позабыл о своей ране, а через мгновение стонет и хватается за бок. Но все же доходит до Уэба и берет его на руки.

Я нахожу телефон.

– Ох, Билли, я так волновалась. Все в порядке?

– Это ты меня спрашиваешь? – восклицает она. – Что с тобой случилось?

И я рассказываю ей все. Несколько минут в трубке висит тишина, а затем я слышу:

– Это ужасно, малыш. «Подвязка» во всех новостях. Говорят, что Анна и Анджела Зербино погибли во время пожара, вызванного поджогом.

– Что? – переспрашиваю я. – Они считают, что Анджела мертва?

И тут до меня доходит. Пожарные нашли в «Подвязке» два тела: Анны и Оливии. А Оливия примерно такого же роста и веса, что и Анджела. К тому же, если верить Азазелю, а он вряд ли бы стал врать, они сестры. Так что неудивительно, что пожарные их перепутали. Интересно, сколько времени им потребуется, чтобы понять, что они ошиблись?

– А некоторые участники общины видели несколько подозрительных фигур в Джексоне и его окрестностях, которые совали свой нос туда, куда не следовало, – продолжает Билли. – Корбетт даже заприметил парочку из них около твоего дома. Они наверняка ищут тебя. Где вы?

– В Небраске.

– Боже мой.

– Мы не знали, куда пойти, поэтому ткнули в карту наугад, – объясняю я.

Это, конечно, не самое красивое место в мире, но вряд ли кто-то решит искать нас здесь.

– Вы в порядке? – спрашивает Билли. – Никто не пострадал?

Я смотрю на Кристиана, который замер у окна и, прижимая к груди Уэба, тихо разговаривает с ним. Почувствовав мой взгляд, он оборачивается и смотрит на меня.

– Мы живы, – отвечаю я. – И у нас все довольно неплохо, учитывая произошедшее.

– Хорошо, – говорит Билли. – Послушай, я хочу, чтобы вы отсиделись там несколько дней. Я созову экстренное собрание общины, и мы постараемся придумать какой-нибудь план. А затем я позвоню тебе. Договорились?

– Да. Мы переждем здесь. Все хорошо.

– Ты правильно сделала, что уехала отсюда, – добавляет она. – Я тебя прошу, будьте предельно осторожны. И больше никому не звоните. Я серьезно. Никому. И постарайтесь не привлекать внимания. Мне будет намного спокойнее от осознания, что я единственная, кто знает, где вы. Я позвоню тебе, как только мы что-нибудь придумаем.

Ее план так сильно нравится мне, что хочется расплакаться.

– Позаботься о ребенке, малышка, – говорит она. – И береги себя. – Билли тяжело вздыхает, а затем добавляет: – Боже, это просто невыносимо.

– Ты о чем? – спрашиваю я.

– Об Уолтере. Он предупреждал, что это произойдет. И меня бесит, что он в очередной раз оказался прав.

Днем мы переезжаем в отель получше, где у нас появляется полностью обустроенная кухня, столовая, гостиная и две спальни, поэтому теперь мы можем закрыть двери и посмотреть телевизор, пока Уэб спит. И в следующие несколько дней наша жизнь превращается в рутину. Как только малыш просыпается, мы с Кристианом играем в «Камень, ножницы, бумага», чтобы определить, кто будет менять подгузник. Затем мы пытаемся уговорить его поесть смесь из бутылочки. Мы уже перепробовали несколько видов как смесей, так и бутылок, но он все время давится и срыгивает, а еще не перестает беспокоиться из-за того, что Анджелы нет рядом. Правда, стоит отдать нам должное, обычно нам удается впихнуть в него хотя бы четверть порции, вот только мы не уверены, что этого достаточно. Но затем он снова срыгивает и начинает плакать. Мы переодеваем его и пробуем успокоить. Пускаем в ход все, что удается придумать: разговариваем, поем песни, включаем белый шум на телевизоре, катаем его на лифте и на пикапе, укачиваем и просто умоляем хоть немного поспать, но он продолжает плакать часами. И чаще всего – посреди ночи.

Думаю, другие постояльцы отеля просто обожают нас.

Но через какое-то время нам все же удается усыпить его, и у нас появляется время для других дел. Стараясь не шуметь, мы умываемся, чистим зубы и съедаем все, что осталось в холодильнике. За это время мы успели наизусть выучить меню в местных ресторанах, в основном стейк-хаусах, которые очень популярны в Небраске. Затем я меняю повязку на ране Кристиана, которая даже не думает заживать. Но мне так и не удается призвать венец, чтобы исцелить его. После этого мы болтаем о чем-нибудь не связанном с произошедшим в «Подвязке», хотя оба прекрасно знаем, что все наши мысли только об этом. Или сидим на диване и бездумно переключаем каналы. А через какое-то время, которое пролетает совершенно незаметно, Уэб просыпается, и все начинается сначала.

Теперь я начинаю понимать, почему Анджела так раздражалась из-за моих звонков.

Но, несмотря на все это, бывают и приятные моменты. Например, когда Уэб решает помочиться, пока Кристиан меняет ему подгузник, и заливает его футболку с логотипом группы «Coldplay».

– Так вот что ты думаешь об их творчестве? – кивнув, спрашивает Кристиан, и мы начинаем хохотать так сильно, что у нас начинает колоть в боках.

Как же хорошо иногда посмеяться. Это снимает напряжение.

На четвертую ночь, когда я наконец развалилась рядом с Кристианом на диване после того, как последний час расхаживала с Уэбом, кричащим мне на ухо, он протянул руку, положил мои ноги к себе на колени и начал массировать их. Сначала я едва сдерживаю смех, потому что безумно боюсь щекотки, но затем приходится сдерживать стоны удовольствия. Так приятно осознавать, что мы вместе проходим через это, помогаем и поддерживаем друг друга,

– По-моему, я оглохла, – шучу я, как делаю каждый раз, когда Уэб внезапно успокаивается и засыпает.

– Когда уже Билли позвонит? – с притворной мукой на лице отвечает Кристиан, отчего я начинаю смеяться.

Но внутри возникает неприятное чувство, что мы играем чужие роли, став родителями для чужого ребенка. Притворяемся семьей.

Пальцы Кристиана замирают на моей лодыжке.

– Я устал, – вздыхает он, а затем встает и заглядывает в спальню, где спит Уэб. – Пойду посплю, если ты не против подежурить первой. Спокойной ночи, Клара.

– Спокойной ночи.

Он уходит в свою комнату и закрывает за собой дверь. Я бездумно переключаю каналы, но так и не нахожу ничего интересного, поэтому вовсе выключаю телевизор. Несмотря на то что еще всего девять часов, я умываюсь и переодеваюсь в пижаму. А затем проверяю Уэба и ложусь в кровать.

Мне снится Такер. Мы лежим на пледе в его лодке посреди озера Джексон, обняв друг друга и греясь на солнце. Мы уже не раз так делали, поэтому неудивительно, что я чувствую невероятное спокойствие. Мои глаза закрыты, но я не сплю, а просто прижимаюсь лицом к плечу Такера и наслаждаюсь его ароматом. Он поигрывает с тонкими волосками на моем загривке, которые называет детскими волосиками. Второй рукой он ведет по моему боку от бедра до чувствительных подмышек.

– Щекотно же, – вздрогнув, с улыбкой говорю я.

Он смеется, но не останавливается, а, едва касаясь, проводит пальцами по тыльной стороне руки, отчего по моему телу расползаются мурашки. Я в ответ слегка прикусываю его плечо, но это вызывает лишь новый приступ смеха. Приподняв голову, я смотрю в его голубые глаза, в которых светится тепло. Мы пытаемся оставаться серьезными, но у нас ничего не выходит.

– Давай останемся здесь, Морковка, – говорит он. – Навсегда.

– Я согласна, – шепчу я и целую его. – Мне нравится эта идея.

Но тут что-то закрывает нас от солнца. Мы с Такером поднимаем глаза и видим, что над нами парит огромный ворон. Он больше орла и любой другой птицы, которую я когда-либо видела. Он медленно кружит над нами, выделяясь на фоне голубого неба. Такер поворачивается ко мне с беспокойством в глазах.

– Это же просто птица, верно?

Но я не отвечаю, потому что меня сковал ледяной ужас, расползающийся по венам, когда к первому ворону присоединяется второй, и они уже вместе начинают кружить над нами. А затем появляется еще один и еще, пока их не становится так много, что я сбиваюсь со счета. Воздух становится холоднее, и, кажется, озеро вот-вот покроется коркой льда. А вороны продолжают кружиться над нами, не сводя с нас глаз.

– Клара? – говорит Такер, и из его рта вырывается облачко пара.

Сердце колотится все быстрее, пока я смотрю на птиц, выжидающих подходящего момента, чтобы спикировать вниз и вцепиться в нас своими острыми клювами и когтями. Чтобы разорвать нас на части.

Они ждут.

И, как стервятники, кружат вокруг умирающего животного. Вот кем они считают нас.

– Ну, – пожимая плечами, говорит Такер. – Мы всегда понимали, что наши отношения слишком хороши, чтобы длиться долго.

На следующее утро мы с Кристианом бок о бок моем посуду. Я намываю тарелки, а он вытирает их.

– Мне нужно тебе кое-что рассказать, – вдруг ни с того ни с сего заявляет он.

– Хорошо, – осторожно отвечаю я.

Кристиан на минуту выходит из комнаты, а затем возвращается с черно-белым блокнотом в руках.

Это дневник Анджелы.

– Ты возвращался в Джексон, – удивленно говорю я.

Он кивает.

– Прошлой ночью. Летал в «Подвязку». И нашел его в сундуке, в ее спальне, которая не пострадала во время пожара.

– Зачем? – восклицаю я. – Это же опасно! Билли сказала, что по городу снуют Чернокрылые, выискивают нас. Тебя могли…

Схватить. Убить. Забрать в ад. И я бы никогда не узнала, что с ним случилось.

– Прости, – говорит он. – Я не хотел, чтобы ее дневник попал не в те руки. Кто знает, что Анджела написала о нас? Или об обладателях ангельской крови? Я просто хотел… Сделать хоть что-то. У меня столько вопросов. И я надеялся, что это даст нам какие-то ответы. Так что я всю ночь читал его.

– Ты нашел, что искал? – еле слышно спрашиваю я, все еще не решив, то ли злиться на него, то ли радоваться, что он вернулся целым и невредимым.

Он кривит рот.

– В нем много всего. Исследования. Стихи. Подробное описание всех испачканных подгузников Уэба. Перечисление песен, которые Анна пела ему, чтобы он уснул. Мысли и чувства Анджелы по этому поводу. Как она устала, зла и напугана, но при этом желает для Уэба всего налучшего. А еще планы, которые она строила.

«Вот только ей уже не суждено осуществить хоть один из них», – думаю я. Мне неизвестно, где находится Анджела, но я знаю кое-что об аде. Он холодный, бесцветный, мрачный и наполнен отчаянием. И у меня все сжимается в груди, когда я представляю себе Анджелу в подобном месте и безнадежность, которую она сейчас испытывает. А вместе с ней и боль.

– Но я наткнулся там еще на одну запись, – продолжает Кристиан. – В тот вечер она получила сообщение от Пена. Он предупредил ее, что к ней направились Чернокрылые. Да, у нее была всего минута, чтобы спрятать Уэба, но эту минуту ей дал Пен.

Видимо, он не так уж и плох. Но это не меняет моего отношения к нему. Ведь именно из-за него она влипла в эту историю.

– Я подумал, что ты должна знать об этом.

Кристиан протягивает мне дневник, но я не беру его. Я не собираюсь его читать, потому что не уверена, что смогу сдержать чувства, зная, что Анджела в аду. Это слишком личное.

– Я положу его на тумбочку, – говорит он. – Если ты вдруг захочешь его прочесть.

– Нет, спасибо, – отвечаю я, отмахиваясь от легкого любопытства.

Мы возвращаемся к мытью посуды, погруженные каждый в свои мысли. Кристиан думает о дневнике и о чем-то написанном Анджелой об Уэбе и семье.

– Ты когда-нибудь вспоминаешь случившееся на кладбище? – вдруг спрашивает он, подразумевая наш поцелуй и желая узнать, думала ли я когда-нибудь о том, чтобы быть с ним.

Но я не уверена, что выдержу этот разговор. Только не сейчас.

– Ты же умеешь читать мысли, так скажи мне, – отвечаю я с легкой улыбкой.

Что скрывать, такие мысли действительно всплывали у меня в голове. Например, когда мы идем рядом и он берет меня за руку. Или когда смотрит на меня через стол за ужином, или когда смеется над моими шутками, отчего его зеленые глаза с золотистыми крапинками начинают сиять. Или когда он выходит из ванной с мокрыми после душа волосами, в прилипшей к влажному телу майке, окутанный ароматом геля для бритья. В такие моменты я думаю, как легко было бы принять эту жизнь. Остаться с ним.

Думаю о том, что было бы, ложись мы спать в одну кровать каждый вечер. Да что скрывать, я думаю об этом. Вот только следом накатывает отвращение к самой себе, ведь Кристиан не единственный парень, о котором я так думаю.

– Она уже чистая, – говорит он, аккуратно забирая у меня тарелку, которую я намываю уже несколько минут. – Я думаю об этом, – через несколько мгновений продолжает он, не собираясь сдаваться.

– Неужели ты решился бы на это сам? – спрашиваю я.

– Сам?

– Ну, ты увидел поцелуй в своем видении, поэтому знал, что это произойдет. Ты сказал мне: «Ты не уйдешь». А ведь я собиралась уйти. Но ты не сомневался, что я останусь. Знал, что поцелуешь меня, а я это позволю.

Он сглатывает, а затем опускает голову, отчего прядь волос падает ему на лицо, закрывая глаза, пока он смотрит в раковину, будто в мыльной воде, под пеной, скрывается нужный ответ.

– Да, в видении я целовал тебя, – наконец говорит он. – Но все вышло совершенно не так, как я думал.

– Что значит – не так?

– Я думал…

Я чувствую, как в нем разрастается разочарование, смущение и уязвленная гордость.

– Ты думал, как только мы поцелуемся, я стану твоей, – заканчиваю за него я.

– Да, я думал, мы будем вместе. – Он пожимает плечами. – Но, видимо, еще не время.

Кристиан ждет. Он все еще ждет. Он отказался от всего ради меня. От своей жизни. От своего будущего. Пожертвовал всем, чтобы убедиться, что мне ничего не угрожает. Потому что в глубине души Кристиан верит, что он мое предназначение, а я – его.

– Но это было моим желанием. – Он вешает кухонное полотенце на ручку холодильника, а затем подходит ко мне. – Я хотел поцеловать тебя, – бормочет он. – Именно я. И собирался сделать это не из-за какого-то видения, а из-за тебя. Из-за моих чувств к тебе.

Слова на секунду повисают между нами, а затем Кристиан наклоняется, проводит тыльной стороной ладони по моей щеке и нежно, без напора, целует меня. Он прижимается губами к моим губам, ласково касаясь их. По телу расползается жар. Время замедляется. И я вижу, каким он представляет наше будущее: всегда вместе и рука об руку. Мы партнеры. Лучшие друзья. Любовники. Путешествуем по миру. Строим нашу жизнь минута за минутой, час за часом, день за днем. Мы растим Уэба как собственного сына, и, если случится что-то ужасное, мы поддержим друг друга.

Потому что мы созданы друг для друга.

Кристиан отстраняется. В его зеленых глазах с золотистыми искорками застывает вопрос.

– Я… – начинаю я, но не знаю, что ответить.

Мне хочется согласиться на такую жизнь, но что-то меня останавливает.

И в этот момент мой телефон начинает звонить.

– Ответь, – вздыхает Кристиан.

– Слушаю, – говорю я в трубку.

– Что ж, малышка, – отвечает Билли, даже не потрудившись поздороваться. – Пришла пора возвращаться. Вы сможете приехать на поляну в пятницу вечером?

Я смотрю на Кристиана. Стоит ли нам возвращаться в Вайоминг? Здесь мы в безопасности, и никто не знает, где нас искать. Уэбу ничего не угрожает. Мы можем остаться.

– Конечно, почему нет? – слишком легкомысленно говорит он. – Что нам терять?

«Слишком многое, – думаю я. – Мы можем потерять слишком многое».

16
Клара – яркий луч света в темноте

К тому времени, как мы добираемся до поляны в пятницу вечером, вокруг костра собирается уже вся община. И как только я, держа на руках Уэба, вступаю вместе с Кристианом в круг, все тут же затихают.

Я никогда не видела столько встревоженных лиц.

– Что ж, – через минуту говорит Стивен. Видимо, сегодня он за главного. – Присаживайтесь.

Весело. Ни тебе светских бесед, ни «как хорошо, что вы добрались целыми и невредимыми». Сразу к делу.

Люди двигаются и пересаживаются, чтобы освободить нам место в кругу у самого костра, после чего мы усаживаемся на траву. Я плотнее закутываю Уэба в одеяло, желая защитить его от любопытных взглядов. Но он тянет свою маленькую ручку в сторону огня и как зачарованный смотрит в пламя своими золотистыми глазами.

– Прежде чем начать обсуждение, – подавшись вперед, начинает Корбетт Фиббс, – мы бы хотели услышать от вас, что же все-таки произошло. Чтобы все присутствующие разобрались в ситуации.

Я уступаю Кристиану эту обязанность. А сама изо всех сил стараюсь сохранить невозмутимое выражение лица, пока он спокойно пересказывает основные события. Еще по дороге сюда мы договорились, что не станем вдаваться в подробности, а лишь перечислим основные факты: мы пришли в «Подвязку». Азазель хотел забрать ребенка. Он приказал одному из прислужников убить Анну Зербино, а затем перенесся куда-то вместе с Анджелой, оставив других поджигать дом. Мы нашли то место, где Анджела спрятала Уэба, а затем с боем прорвались к выходу и убежали.

Члены общины тут же начинают забрасывать нас вопросами, на которые Кристиан не знает, как ответить: «Откуда Азазель узнал о ребенке?», «Кто предупредил Анджелу, что она должна спрятать ребенка до их появления?» И самый главный: «Как вы смогли отбиться от них?»

– Я призвал меч Света, – отвечает Кристиан, и тут же раздаются удивленные вздохи. Видимо, мало кто умеет это делать. – Меня научил дядя.

И это первая ложь, которую мы планировали озвучить сегодня.

Конечно, нам не нравится, что приходится что-то утаивать от общины, но наши родители всю жизнь твердили нам, что необходимо скрывать от всех, что мы Триплары. От всех без исключения. Мы даже не собираемся показывать, что знаем о существовании Трипларов. Вот почему Корбетт попросил нас самих рассказать о произошедшем – чтобы мы могли решить, что именно озвучить, не раскрывая ни нашего, ни происхождения Уэба. Только Корбетт и Билли знают всю правду.

– Значит, в «Подвязке» нашли не Анджелу, – приходит к выводу кто-то.

Я поворачиваюсь в сторону произнесшего это и вижу Джулию. Она выступала с возражениями на каждом собрании, которые проходили в прошлом году. Да уж, она никогда мне не нравилась.

– Нет, Азазель забрал Анджелу, – отвечает Кристиан.

– Но почему? Что ему от нее нужно? – спрашивает Стивен.

– Она его дочь, – признается Кристиан. – По крайней мере, так он сказал. Кажется, он следил за ней все это время.

Я сглатываю образовавшийся в горле ком. Азазель использовал Пена, чтобы следить за ней. А значит, все его чувства к ней, все, что она знала о нем, оказалось ложью. Он лишь выполнял приказ. И хотя, судя по всему, ему это не нравилось, это ничего не меняет. Анджела была для него лишь частью работы.

Если до этого мне казалось, что у Стивена серьезное выражение лица, то теперь оно стало просто катастрофически серьезным.

– Понятно, – выдавливает он. – А от кого Анджела родила ребенка?

– От парня из университета, – быстро отвечаю я.

А вот и ложь номер два.

– Парня из университета? – переспрашивает Стивен.

– Его зовут Пирс. Он живет в нашем общежитии. Но, думаю, не так уж и важно, кто отец, – говорю я чуть громче, чем хотелось. – Нужно отыскать Анджелу. Мы должны вернуть ее. Она нужна Уэбу. И я очень надеюсь, что у вас есть какой-нибудь потрясающий план ее спасения.

Над костром повисает тишина. Даже Корбетт на минуту отворачивается в сторону.

– У нас есть план, – спокойно говорит он. – Но он связан с ребенком, а не с Анджелой.

– Что это значит? Как он может быть связан с ребенком, а не с Анджелой? – Я крепче прижимаю к себе Уэба.

– Мы решили, что будет лучше, если вы отдадите ребенка Билли. Она согласилась о нем заботиться, охранять и защищать его, ну, до конца своей жизни. Или пока не случится что-то еще.

– Что-то еще? – восклицаю я. – Что это значит?

– Клара, – бормочет Кристиан. – Успокойся. Они делают все, что в их силах.

– Неужели вам плевать? – не отступаю я. – Анджела – одна из нас. И ее похитили. Неужели вы даже не попытаетесь ее вернуть?

– Нет, нам не плевать, – отвечает Билли. Все это время она молча сидела у костра, помешивая палкой тлеющие угли. – Но у нас не хватит сил, чтобы спасти ее. Ведь судя по тому, что вы рассказали, – она встречается со мной взглядом, и я понимаю, что она сейчас говорит о том, что я рассказала только ей, – ее забрали в ад.

Я знала это. Они забрали Анджелу в ад, и я никак не помешала этому.

– Ну, – прочистив горло, говорю я, – тогда нам нужно придумать, как вытащить ее оттуда.

Корбетт печально качает головой:

– Мы не можем попасть в ад. А даже если бы смогли переместиться между измерениями, то вряд ли бы мы ее там нашли. Ад такой же огромный, как и наш мир. По крайней мере, мы так считаем. Так что мы не сможем обнаружить ее без проводника или понимания, куда за ней идти.

– Проводника? Вроде ангела? – уточняю я.

Корбетт почесывает бороду.

– Да, настоящий чистокровный ангел мог бы это сделать. Но ни у одного из нас нет таких способностей.

Думаю, папа мог бы нам помочь, но он сказал, что не скоро появится здесь. Что я должна пройти некоторые испытания в одиночку. Что он никак не сможет мне помочь.

А значит, нужно отыскать другой способ.

– Мы считаем, что вы проявили небывалую храбрость и пережили слишком многое, – говорит Билли, пока я пытаюсь переварить услышанное.

Все члены общины бормочут в знак согласия.

– Вы сделали все, что могли, а мы сделаем все, чтобы помочь вам, – продолжает она. – Я вызвалась вырастить Уэба, чтобы снять с ваших плеч эту ношу.

– Но что делать нам? Куда нам податься после того, как мы отдадим вам Уэба? – интересуется Кристиан.

Билли кивает, словно ожидала этого вопроса.

– У нас возникли некоторые разногласия по этому поводу, но большинство из нас считает, что вы должны скрываться и дальше. Мы можем переправить вас в любую из общин в мире.

Она вздыхает, словно одна только мысль об этом огорчает ее, а мои опасения превращаются в свинцовый комок страха в животе.

– То есть мы не сможем вернуться? Должны изменить свою жизнь? Навсегда?

На лице Билли появляется сочувственная улыбка.

– Мы не можем принять это решение за вас. Но, думаем, так будет лучше. Мы считаем, что, вернувшись в Калифорнию и университет, вы подвергнете себя опасности.

Вот, значит, как. Я должна позабыть о Стэнфорде. О мечте стать врачом. О нормальной жизни. Должна начать все с чистого листа.

– Думаю, ребенок должен остаться с нами, – говорит Кристиан. – Мы с ним прекрасно справляемся.

– Но разве Чернокрылые ищут не пару с ребенком? – говорит Джулия.

Боже, заткнись!

– Плевать. Уэб останется с нами, – огрызается Кристиан.

Потому что он уже считает нас семьей. И мы несем за ребенка ответственность. Потому что это меньшее, что мы можем сделать для Анджелы.

После этого заявления тем для обсуждения не остается, и собрание завершается. Мы с Билли и Кристианом шагаем по высокой траве к тропинке, которая выведет нас к пикапу. На груди у Кристиана, в переноске, которую нам дал кто-то из членов общины, висит спящий Уэб. На поляне всегда царит лето, независимо от времени года, поэтому я стараюсь насладиться запахами травы, свежей воды и полевых цветов, витающих в воздухе. Чистым небом. И яркими звездами, которые сияют над нашими головами.

Так что я буквально волочу ноги. В глубине души мне не хочется покидать это место. Словно я жду, когда произойдет что-то еще.

Я останавливаюсь.

– Что случилось? – спрашивает Кристиан.

Я не могу заставить себя сделать и шага. А затем начинаю реветь. Все это время, с той самой ночи, когда сгорела «Подвязка» и все полетело под откос, часть моей души была онемевшей. Не отзывалась. Ее словно парализовало. А теперь она истекает слезами.

– Ох, малышка, – сжимая меня в объятиях, говорит Билли. – Просто дыши. Все будет хорошо, вот увидишь.

Но я не понимаю, как все может быть хорошо, если мы оставим Анджелу в аду. Я отстраняюсь и вытираю глаза, а затем вновь начинаю рыдать. Я думала, что мы найдем здесь решение всех наших проблем. Думала, что наконец-то смогу хоть как-то исправить то, что случилось в «Подвязке» той ночью. Спасти Анджелу. Но оказалось, мы должны сдаться. Вернуться в безопасное место. Пуститься в бега.

Я трусиха. Неудачница. Слабачка.

– Клара, – успокаивает Кристиан. – Ты самый сильный человек из всех, кого я знаю.

– Ты не должна все взваливать на свои плечи, – говорит Билли. – Я всегда поддержу тебя, малышка. И этот парень тоже. – Она кивает в сторону Кристиана. – Мы все готовы поддержать тебя. Все, кто собрался на этой поляне, и даже Джулия. – Она слегка кривится, и мне хочется улыбнуться, но тело вновь сотрясают рыдания. – Конечно, сейчас ты винишь во всем себя. Но, оказавшись один на один с Чернокрылым, никто бы не выстоял. Но вместе – мы сила, с которой приходится считаться.

Кивнув, я вытираю футболкой слезы и пытаюсь улыбнуться. Наверное, не стоило ожидать слишком многого от членов общины. Они и так пытаются нам помочь всеми возможными способами. И даже предложили отправить двоих людей на поиски Джеффри, чтобы предупредить его об опасности. Но он вряд ли послушает кого-то из них.

– Мы должны поддерживать друг друга, – вновь обнимая меня, говорит Билли.

– Спасибо, – отвечаю я и заваливаюсь на нее всем своим весом.

– Вот это моя девочка, – смеется она. А теперь пошли. Нужно отправить вас подальше отсюда.

Она кладет руку мне на плечи, и мы вновь шагаем к краю поляны.

– Звони мне, – просит Билли, когда мы начинаем прощаться. – В любое время дня и ночи. Серьезно. Можешь на меня рассчитывать.

– Подождите, – восклицаю я, а затем поворачиваюсь к Кристиану.

«Я хочу стать членом общины, – мысленно говорю я, не понимая, отчего мне так неловко говорить это вслух. – Официально», – уточняю я, поскольку в каком-то смысле я всегда была членом этой общины.

Я раздумывала об этом все четырнадцать часов, потребовавшихся нам, чтобы добраться сюда из Небраски. И даже дольше. Я думала об этом с тех самых пор, как впервые вступила на эту поляну. И даже обсуждала это с мамой. Я спросила ее: «И теперь я должна стать членом общины?» Она улыбнулась мне и ответила, что я должна сама решить это.

«Но ты должна понимать всю ответственность, – добавила она. – Вступая в общину, ты принимаешь на себя обязательства помогать ее членам, связываешь себя с этими людьми и нашим призванием на всю жизнь».

«Обязательства? – переспросила я. – Ну раз так, то я лучше подожду».

А она рассмеялась и сказала: «Ты сделаешь это, когда придет время».

И, кажется, это время пришло.

«Ты не против, если мы немного задержимся?» – мысленно спрашиваю я у Кристиана.

«Нет, конечно, нет», – отвечает он.

Он все понимает. Потому что и сам стал членом общины в прошлом году, хотя так и не объяснил мне, почему принял такое решение.

«Я сделал это потому, что хотел стать частью общины, – мысленно говорит он. – Знаю, со стороны кажется, будто они постоянно ссорятся, задирают друг друга и совершенно не могут прийти к согласию, но ими всеми движет желание поступать правильно. Они сражаются за добро всеми доступными им способами».

Он вспоминает, как члены общины приходили к нему домой после смерти его матери. Они оберегали и успокаивали его. Приносили еду, чтобы он не умер с голоду, пока Уолтер учился готовить для десятилетнего вегетарианца. Они стали ему семьей.

Я поворачиваюсь к Билли, которая терпеливо ждет, пока мы закончим свой мысленный разговор.

– Я не знаю, как это происходит, должны ли меня пригласить, или я должна пройти какое-то испытание, но я хочу стать членом общины. Хочу сражаться на стороне добра.

Мой голос дрожит, когда я произношу слово «сражаться». Потому что я не умею сражаться. Я уже доказала это. Но и община воспринимает это слово не как поединок на мечах. К тому же Кристиан прав, это единственная семья, которая у меня осталась. И мне просто необходимо совершить хоть что-то. Необходимо занять место в общине, где я смогу делать нечто осязаемое и хорошее, как это делала мама. Я должна попытаться.

– Можно это устроить прямо сейчас?

– Конечно, – восклицает Билли и уводит меня на поиски Стивена.

Мы находим его развалившимся в одном из складных походных кресел возле палатки, с большой книгой в кожаном переплете в руках.

– Клара хотела бы присоединиться к нам, – говорит ему Билли.

Несколько секунд он непонимающе смотрит на нас, думая, что я прошу разрешения пожарить вместе с ними зефир или сделать что-то подобное, но затем он замечает выражение моего лица.

– Ох, – выдыхает он. – Я понял. Сейчас созову остальных.

Через десять минут я, стараясь не нервничать, стою посреди круга, и меня окружает толпа обладателей ангельской крови, которые выстраиваются в расширяющиеся кольца. И все они смотрят на меня.

– Обещаешь ли ты служить свету, сражаться на стороне добра, любить и защищать тех, кто служит рядом с тобой? – задает мне один-единственный вопрос Стивен.

– Да, – отвечаю я, словно на какой-то свадебной церемонии.

И в тот же миг члены общины расправляют крылья. Я видела, как это происходило, когда они прощались с мамой в ее последний день здесь. Но теперь я сама нахожусь в центре круга, а на поляне ночь, поэтому, когда они призывают венец и начинают сиять, это напоминает мне восход солнца. Я не чувствовала сил венца со времен пожара в «Подвязке», но что-то отзывается внутри, когда меня озаряет свет. Впервые за неделю я чувствую тепло, ощущаю себя в безопасности. И любимой. Их сияние наполняет луг, но оно отличается от сияния венца, который я ощущаю в себе. Оно кажется полнее, будто бьющиеся сердца всех людей в круге – мое сердце, их дыхание – мое дыхание, их голоса – мой голос.

– Бог с нами, – произносят они на латыни свой девиз, и их голоса сливаются воедино. – Клара lux in obscuro. Яркий луч света в темноте.

– Я подумываю о Чикаго, – говорит Кристиан на следующий день после нашего возвращения в Линкольн.

Он сидит за обеденным столом в отеле и просматривает сайты на своем ноутбуке.

Я насыпаю смесь для Уэба в бутылочку и поднимаю на него глаза.

– То есть?

– Думаю, нам стоит поехать туда, – говорит он. – Я нашел для нас идеальный маленький домик.

Это звучит настолько неожиданно, что я тут же забываю, сколько ложек смеси уже насыпала.

– Ох. Дом.

Кристиан смотрит дома. Для нас. Несмотря на то что мне стало легче после посвящения на поляне прошлой ночью, мысль, что нам придется прятаться и создать для себя новые личности, все еще не укладывается у меня в голове.

Но, судя по всему, Кристиан в восторге от этой идеи. И даже строит планы.

– Клара, не волнуйся, – успокаивает он, заметив испуганное выражение на моем лице или просто почувствовав мою тревогу. – Мы можем преодолеть все. Пусть и не сразу. Шаг за шагом. Если хочешь, давай останемся здесь еще на пару недель. Я понимаю, насколько это тяжело.

«Но так ли это?» – спрашиваю я себя. Уолтер умер, а Кристиан – единственный ребенок в семье. Ему не приходится никого оставлять.

– Это неправда, – еле слышно говорит он. – У меня остались друзья в Стэнфорде. У меня там была собственная жизнь.

– Перестань читать мои мысли! – восклицаю я, а затем одергиваю себя и выдавливаю сквозь зубы: – Мне надо покормить Уэба.

И выхожу из комнаты. Хотя и понимаю, что веду себя по-детски, а Кристиан не виноват в том, что нам приходится скрываться.

Покормив и переодев Уэба, я возвращаюсь обратно на кухню. Кристиан выключил ноутбук и теперь смотрит телевизор, но тут же одаривает меня настороженным взглядом.

– Прости, – говорю я. – Я не должна была кричать на тебя.

– Все в порядке, – отвечает он. – Мы оба на взводе из-за произошедшего.

– Посмотришь за Уэбом? Мне нужно прогуляться. Прочистить мозги.

Он кивает, и я отдаю ему ребенка.

– Привет, малыш, не против потусоваться со мной? – спрашивает Кристиан, а Уэб радостно гулит в ответ.

Я же разворачиваюсь и направляюсь прямиком к двери.

На улице идет дождь, и прохладный воздух ударяет в лицо, но мне плевать. Я засовываю руки в карманы толстовки, натягиваю капюшон, чтобы укрыться от капель, и направляюсь в парк неподалеку от отеля. Там никого нет, поэтому я сажусь на качели и включаю телефон.

Пришло время сделать то, чего я избегаю уже несколько дней в надежде, что все уладится само собой. Но этого, конечно, не произойдет.

И я набираю номер Такера.

– Ох, Клара, слава богу, – подняв трубку, говорит он хриплым голосом, словно я его разбудила. – Ты в порядке?

Я не в порядке. От одного его голоса, а также понимания, что мне предстоит сделать, на глаза наворачиваются слезы.

– Я в порядке, – выдавливаю я. – Прости, что не позвонила раньше.

– Я просто сходил с ума от беспокойства, – говорит он. – Ты унеслась из дома, словно за тобой кто-то гнался, а потом во всех новостях показывали «Подвязку». Я сожалею, Клара. Знаю, Анджела была одной из твоих лучших подруг. – Он делает глубокий вдох. – Слава богу, ты в безопасности. Я думал, что ты… Что ты могла…

Умереть. Он боялся, что я могла погибнуть.

– Где ты? – спрашивает он. – Мы можем встретиться? Я хочу увидеть тебя.

– Нет. Не можем.

«Да сделай уже это, – говорю себе я. – Расскажи все, пока не растеряла всю решимость».

– Послушай, Такер, я звоню не просто так. У нас с тобой нет будущего. Я сейчас даже не уверена, каким оно будет у меня. Но я не смогу быть с тобой. – Одинокая слеза катится по моей щеке, и я смахиваю ее. – Я должна отпустить тебя.

Он раздраженно вздыхает.

– Тебе плевать, верно? – выпаливает он, и в его голосе отчетливо слышится гнев. – Плевать на все, что я говорил тебе в прошлый раз. Плевать на мои чувства. Ты делаешь выбор за нас обоих.

Он прав. Но у меня нет выбора. Я должна уйти.

– Просто знай, что, куда бы меня ни занесла судьба и что бы со мной ни случилось, я всегда буду вспоминать о времени, проведенном с тобой, как о самых счастливых моментах моей жизни. И, будь у меня выбор, я бы пережила каждый миг вновь. Я ни о чем не жалею.

С минуту между нами повисает тишина.

– В этот раз ты действительно прощаешься, – произносит он так удивленно, словно не верит в это.

– Да. Я действительно прощаюсь.

– Нет, – возражает он. – Нет. Я не согласен с этим, Клара…

– Прости меня, Такер. Мне пора идти, – перебиваю его я и вешаю трубку.

А затем плачу. И плачу.

Я не знаю, сколько еще сижу на качелях под дождем, размышляя о своей жизни и пытаясь взять себя в руки. Я стараюсь представить себе Чикаго, но все, что мне удается выудить из памяти, это «Фасолинку» [17]и множество высоток. И «Шоу Опры Уинфри», которое проводили там. И команду по американскому футболу «Чикаго Беарз».

Я смотрю на серые, клубящиеся облака.

«Неужели это моя судьба? – спрашиваю я их. – Остаться с Кристианом? Жить с ним? Защищать Уэба, потому что его мать сейчас в аду? Это мое предназначение?»

Но они, конечно же, не отвечают мне.

Впервые в жизни мне хочется, чтобы у меня появилось видение. Какая ирония, никогда не думала, что буду скучать по ним. Все последние дни перед сном я задавалась одним и тем же вопросом: «Получу ли я новое видение?» Ведь, как только перед глазами возникнет новая сцена, новый отрывок из будущей жизни, моя жизнь вернется на круги своя. И я снова начну перебирать фрагменты, детали и чувства, в попытке понять, что меня ждет. И каждый раз, когда я закрываю глаза, отключаясь от внешнего мира, тело напрягается под простынями, а дыхание учащается, и я жду.

Жду и надеюсь, что вновь появится видение, что я узнаю, чего от меня ждет Бог. Пойму, что мне делать дальше, какой путь – верный. Увижу какой-нибудь знак. Но видение так и не появляется.

За моей спиной в красной высокой церкви из кирпича рядом с парком колокола начинают отбивать время. Я подсчитываю удары. Уже десять часов. Нужно вернуться к Кристиану.

Но, едва стихает последний удар, меня как гром среди ясного неба осеняет мысль: «Я могу заставить видение появиться».

Ну, или хотя бы попытаться призвать его.

Я оглядываюсь по сторонам. В парке по-прежнему пусто, что неудивительно в такую погоду. Нужно быть сумасшедшим, чтобы пойти на прогулку в такой ливень. Я совершенно одна.

Улыбнувшись, я закрываю глаза. И сосредотачиваюсь.

Призвать венец получается так легко, словно и не было никаких проблем. Меня окутывает сияние. Думаю, это все благодаря общине.

Я представляю, как меня согревают солнечные лучи. Как покачиваются пальмы над головой. Аромат красных цветов вдоль дорожки, выложенной из фиолетовых и коричневых камней.

Я думаю о Стэнфорде. И переношусь туда.

Во дворе перед Мемориальной церковью почти никого нет. Я взлетаю по ступеням и практически врываюсь внутрь, понимая, что не смогу долго отсутствовать. Кристиан начнет волноваться.

Но еще довольно рано, и по лабиринту у самого алтаря ходит лишь один человек: парень в красной толстовке, тихо бормочущий себе под нос. Я стряхиваю с себя мокрые ботинки, дохожу до входа в лабиринт, а затем медленно шагаю по нему, следуя по изгибам узора и пытаясь очистить голову от ненужных мыслей.

Думаю, самое время вспомнить о медитации. На мгновение меня охватывает беспокойство, что я начну светиться и это увидит парень в красной толстовке, но он, кажется, погружен в свои мысли. А я не могу ждать.

Спустя некоторое время, потраченное на бесцельное хождение по лабиринту, я останавливаюсь и смотрю на часы.

Я здесь уже минут десять, а мне так и не удалось призвать видение.

Наверное, это несбыточная мечта. У меня и раньше не получалось, почему же должно сработать в этот раз?

– Ты не добьешься никакого результата, если будешь постоянно смотреть на часы, – вырывает меня из мыслей мужской голос.

Я оборачиваюсь и вижу на противоположной стороне круга Томаса в красной толстовке.

Старого доброго Неверующего Фому.

– Спасибо за совет, – скривив губы, говорю я. – Держу пари, ты тоже не добьешься никакого результата, если будешь постоянно останавливаться и смотреть, как идут дела у остальных.

– Прости. Я просто пытался помочь. – Его брови сходятся на переносице. – Где ты умудрилась так промокнуть?

– Ты часто приходишь сюда? – спрашиваю я, игнорируя его вопрос, потому что совершенно не ожидала увидеть в этом месте парня, который, казалось, не мог оставить меня в покое на практике счастья.

Томас кивает:

– С конца первого триместра. Это помогает мне отвлечься от безумия, творящегося в моей жизни.

«Это свою жизнь он считает безумной? – думаю я. – Что тогда говорить о моей?»

– У меня не очень хорошо получается, – махнув рукой на виниловый лабиринт, признаюсь я. – Может, я делаю что-то не так. Но мне не удается успокоиться.

Утренние лучи солнца заглядывают в витражи, окрашивая узоры под нашими ногами в различные цвета.

– Подожди, – говорит он и, стянув с шеи наушники, протягивает мне их вместе с айподом. – Попробуй это.

Я осторожно вставляю наушники в уши. Томас нажимает на кнопку, и меня окружает мужской хор, поющий на латыни. Грегорианские песнопения.

Томасу вновь удалось удивить меня. Я думала, ему нравится рэп.

– Мило, – говорю я.

– Не знаю, что они поют, но мне нравится, – отвечает он. – И это помогает.

Я вслушиваюсь в слова.

«Panis Angelicus fit panis hominum…»

Хлеб ангелов станет хлебом людей…

Иногда не так плохо понимать любой язык на земле.

– А теперь иди, – говорит Томас. – Просто иди по лабиринту и слушай. Это поможет избавиться от ненужных мыслей.

И я послушно шагаю по узорам. Я не думаю о том, чего хочу. Не думаю об Анджеле и Уэбе. Я просто иду. Благодаря наушникам песнопения монахов слышатся так, словно хор стоит вокруг меня. Оказавшись в центре круга, я замираю на мгновение и закрываю глаза.

«Пожалуйста, – мысленно прошу я. – Пожалуйста. Укажи мне путь».

И тут видение врезается в меня, словно скоростной поезд, унося меня прочь.

17
За две минуты до полуночи

Я кого-то жду, стоя рядом с длинной металлической скамьей. Меня охватывает такая нервозность, что я даже не пытаюсь сесть. Вместо этого я делаю несколько шагов вправо. Останавливаюсь. После чего возвращаюсь обратно. Затем осматриваюсь и кошусь на часы.

До полуночи еще две минуты.

Плывущие по небу облака закрывают луну, окруженную сероватой дымкой. Я плотнее заворачиваюсь в куртку, хотя мне не холодно. Мне так страшно, что все сжимается в груди, а сердце бьется словно птица в клетке. «Это безумие, – думаю я. – Мама бы назвала это безрассудством. Сумасшествием. Но я все равно здесь».

Здравомыслие переоценивают.

Позади меня раздается шипение какого-то механизма. Я оборачиваюсь и вижу поезд, обтекаемую серебристую вереницу вагонов, вытянувшуюся на путях. И он медленно приближается ко мне.

Может, я должна куда-то уехать?

Поезд подъезжает ближе, стуча колесами в едином ритме с моим сердцем. Затем раздается скрип тормозов, и двери разъезжаются в стороны. Сделав шаг вперед, я осматриваю пустую платформу. Через мгновение двери закрываются, и поезд продолжает свой путь, сотрясая землю. Несколько мгновений воздух наполняет скрип и стук колес, а затем все стихает. Поезд скрывается вдали без меня.

Я смотрю на часы. Одна минута до полуночи.

Но когда я вновь поднимаю глаза, то вижу, как с крыши депо слетает птица, такая же темная, как ночь. Она опускается на фонарный столб на другой стороне путей, а затем поворачивается ко мне и каркает. Это ворон. Сердце начинает биться сильнее.

– Кар, – говорит ворон, насмехаясь надо мной и зовя присоединиться к нему.

Я, не раздумывая, шагаю вперед.

Потому что знаю этого ворона.

Он станет моим проводником в аду.

Я возвращаюсь в реальность, вновь оказываясь посреди лабиринта в церкви. Я стою в самом центре, подняв лицо к витражам и слушая песнопения монахов.

– Похоже, мой способ сработал, – с улыбкой говорит Томас, когда я дрожащими руками возвращаю ему айпод. – Ты в порядке?

Я киваю:

– Мне нужно идти.

Боже, неужели мне придется отправиться в ад прямо сейчас?

Я иду в парк «Овал» и сажусь под деревом, под которым любила заниматься. А затем вновь и вновь повторяю про себя имя Семъйязы, призывая его единственным пришедшим мне на ум способом и надеясь, что он все еще ошивается где-то поблизости. И жду.

Я ощущаю его присутствие еще до того, как он появляется в поле зрения. Он выходит из-за деревьев, растущих на краю кампуса. В его янтарных глазах светится растерянность вперемешку с любопытством.

– Ты звала меня, – говорит он.

– Да, – отвечаю я, поражаясь тому, что это сработало.

– Не ожидал увидеть тебя здесь снова, – выпаливает Семъйяза. – Ты здорово разозлила моего старшего братца.

Значит, он уже все знает. Хотя чему я удивляюсь? Уверена, сплетни в аду распространяются еще быстрее, чем на земле.

– Ну, можно и так сказать. Вот только я пришла, потому что хочу рассказать тебе историю, – говорю я. – Но я хочу попросить тебя кое о чем взамен.

На его лице появляется довольная улыбка, а любопытство лишь увеличивается. Разведя руки в стороны ладонями вверх, он отступает на шаг и склоняется в официальном поклоне.

Какой же он чудак.

– Что я могу для тебя сделать, маленькая птичка? – интересуется он.

«Давай же. Не трусь», – говорю себе я, встречаясь с ним взглядом.

– Чернокрылые забрали мою подругу Анджелу. Ты не знаешь, где она?

– Знаю. Она у Азазеля.

– В аду.

– Конечно.

Я сглатываю.

– Ты видел ее?

Он кивает.

– С ней все в порядке?

Его рот кривится.

– В этом месте никто не может быть в порядке.

– Она… жива?

– С физической точки зрения – да. Когда я видел ее в последний раз, ее сердце все еще билось.

– И когда это было? – уточняю я.

Этот вопрос веселит его.

– Некоторое время назад, – усмехнувшись, отвечает он.

Я прикусываю губу. Пришла пора безумств. Нужно рассказать ему о своем внезапно возникшем плане. Выложить все начистоту. И будь что будет. Ветер шелестит листьями, уговаривая меня молчать, предупреждая, что нельзя верить падшему.

Но я доверяю своему видению. А в видении я доверилась Семъйязе.

– Я рассказал тебе все, что знаю о твоей подруге, – теряя терпение, выпаливает он. – А теперь расскажи мне историю.

– Но я пришла не за этим. Мне нужно кое-что другое.

Я делаю глубокий вдох.

«Будь смелой, моя дорогая, – как-то сказала мне мама. – Ты сильнее, чем думаешь». И сейчас самое время поверить в себя.

– Я хочу, чтобы ты отвел меня к Анджеле, – прошу я. – В ад.

– Зачем? – недоверчиво хмыкнув, уточняет он.

– Чтобы я смогла вытащить ее оттуда.

Его глаза расширяются.

– Ты серьезно?

– Серьезнее некуда, – отвечаю я, чувствуя себя так, слово вот-вот получу сердечный приступ.

– Это невозможно, – выпаливает он, но я замечаю, как его взволновала эта идея.

– Почему же? – скрестив руки на груди, спрашиваю я. – Неужели у тебя не хватит сил сделать это? Ты же переносил меня туда раньше.

Я провоцирую его, и Семъйяза понимает это. Но все же улыбается мне.

– Я мог бы с легкостью доставить тебя туда. Но вот вытащить тебя оттуда будет очень трудно. Скорее всего, оказавшись там, ты потеряешь веру в себя за пару минут и окажешься в такой же ловушке, как и твоя подруга.

– Я сильная, – возражаю я. – Ты же сам мне это говорил.

– Да, и почему же это? – интересуется он. – Почему ты такая сильная, мой маленький Квартариус?

Я хитро улыбаюсь.

– Ты собираешься прошмыгнуть под носом у Азазеля и забрать то, что принадлежит ему, – говорит он так, будто эта идея в какой-то степени нравится ему.

Видимо, он не испытывает братской любви к Азазелю. Что ж, мне это лишь на руку.

– Да. Ты поможешь мне?

– И все это за одну простую историю? Ты принимаешь меня за дурака?

– Ну, видимо, нам больше не о чем говорить. – Я пожимаю плечами и, поднявшись, стряхиваю траву с джинсов. – Жаль, что не сработало.

– Подожди, – восклицает он, а на его лице не остается и тени улыбки. – Я же не сказал «нет».

Надежда в обнимку с ужасом расцветают у меня в груди.

– Значит, ты поможешь мне?

Он колеблется.

– Это очень опасно для нас обоих. Особенно для тебя. Скорее всего, тебя схватят…

– Пожалуйста, – прошу я. – Я должна попытаться.

Он качает головой:

– Ты не понимаешь сути ада. Он поглотит тебя. Хотя…

Он начинает расхаживать по траве. Видимо, у него возникла какая-то идея, и, судя по тому, насколько уверенной стала его походка, довольно хорошая. Я молча жду, что он скажет мне.

– Хорошо, – наконец говорит он. – Раз тебя не отговорить, я возьму тебя с собой.

– Когда мы отправимся? – спрашивает он.

– Сегодня вечером. У тебя впереди много времени, чтобы передумать. – Он наклоняется ко мне. – Ведь это будет тщетная попытка, какой бы сильной ты себя ни считала.

– Во сколько встречаемся? И где? – спрашиваю я.

– Где находится ближайшая железнодорожная станция?

– В нескольких кварталах отсюда. Станция «Пало-Альто».

– Значит, встретимся там, – говорит он. – В полночь.

Я пытаюсь осознать произошедшее. Да, я уже знала время и место, но, услышав все от Семъйязы, убедившись, что поняла видение правильно, я ни на шутку испугалась. Как испугалась и того, что он готов забрать меня так скоро. Этим вечером. Сегодня я отправлюсь в ад.

– Уже передумала? – спрашивает он с легкой улыбкой на лице.

– Нет. Я буду там.

– Надень что-нибудь черное или серое, что не будет бросаться в глаза и выделять тебя из толпы. И еще прикрой волосы, – наставляет он. – Кроме того, ты должна привести с собой друга. Другого нефилима. Иначе я не возьму тебя с собой.

Он поворачивается, словно собирается уйти.

– Друга? Ты шутишь? – выдыхаю я.

– Если ты действительно собираешься выбраться из ада, то тебе потребуется тот, кто сможет поддержать тебя. Кто-то, кто поможет отрешиться от скорби проклятых. Иначе благодаря своему эмпатическому дару ты не продержишься там и двух минут и застрянешь в аду навечно.

– Хорошо, – хрипло соглашаюсь я.

Семъйяза превращается в птицу прямо на моих глазах, но я все равно не успеваю заметить этот переход. Кажется, в одно мгновение передо мной стоит человек, а в следующее мне в лицо каркает ворон.

«В полночь, – мысленно говорит он, и его голос напоминает плеск холодной воды. – И не забывай про историю».

Об этом я точно не забуду.

Кристиан ошеломленно смотрит на меня, когда я переношусь прямо в гостиничный номер и говорю, что нам необходимо отвезти Уэба к Билли.

– Поверь мне, – прошу я, не рассказывая ему всех причин.

Его челюсти сжимаются, но он молча помогает мне собрать вещи Уэба и соглашается, чтобы я перенесла нас к дому Билли в горах.

Кристиан думает, что я противлюсь материнству и не хочу нести ответственность за Уэба. Это расстраивает его, ведь он считал, что мы справимся, но при этом он понимает меня.

Или, по крайней мере, думает, что понимает.

Собрав все свои силы, я натягиваю улыбку на лицо, пока передаю Уэба Билли. «С ней он будет в безопасности», – напоминаю я себе.

Но сердце все равно сжимается, когда Уэб впивается в меня взглядом и начинает тихо хныкать.

– Все хорошо, малыш. Тетя Билли позаботится о тебе, – говорю я.

А затем в последний раз проверяю, все ли его вещи взяла, и повторяю, какая смесь ему нравится больше, а от какой он рыгает, словно герой фильма «Изгоняющий дьявола», в какое одеяло его пеленать на ночь и, что самое важное, что вместо соски он любит сосать лапу плюшевой обезьянки.

– Я разберусь, малышка, – похлопывая меня по руке, говорит Билли.

Она очень рада этому. В глубине души она всегда мечтала о ребенке. Она хотела бы родить от Уолтера, но… не сложилось. Да и у нее самой в запасе осталось всего семь лет.

– Я позвоню тебе вечером и спою ему колыбельную, – обещаю я, а затем выхожу из дома, чтобы не разрыдаться.

Кристиан следует за мной по пятам, ожидая, пока я расскажу ему, что происходит.

И несказанно удивляется, когда я переношу нас в подвал «Робл», а не в гостиничный номер в Линкольне.

– Так, Клара, – говорит он, стараясь скрыть охватившую его тревогу. – Где мы? Что происходит?

И я рассказываю ему все.

– Что ты сделала? – восклицает он.

Кажется, он немного расстроился. Ну, а чего я ожидала?

– Я договорилась встретиться с Семъйязой на станции «Пало-Альто» в полночь, – повторяю я.

– Зачем ты это сделала? – Он проводит руками по волосам. – Ты хочешь умереть?

– Нет, – спокойно отвечаю я. – У меня было видение, что мы с ним встретимся.

– Ты собираешься отправиться в ад.

– Да.

Кристиан начинает трясти головой.

– Нет-нет. Ни за что.

– Позволь показать тебе, – говорю я, отказываясь принимать этот ответ. – Пойдем.

И, не говоря больше ни слова, я выхожу из «Робл» и быстро шагаю через кампус, не оставляя Кристиану иного выбора, кроме как следовать за мной. Он еще не научился перемещаться. Как бы прекрасно у него ни получалось летать и сражаться с помощью меча Света, все не так хорошо, когда дело доходит до призыва венца и перемещений. А значит, он не сможет вернуться в Линкольн без меня.

Увидев Мемориальную церковь, он сразу понимает, куда я направляюсь, и останавливается. Но я хватаю его за руку и тащу через двор. Когда мы подходим к дверям церкви, я поворачиваюсь к нему.

– Прошу тебя, давай вместе пройдем по лабиринту. Давай узнаем, не появится ли у тебя видение. Готова поставить десять баксов, что ты увидишь вокзал.

В его глазах мелькает неуверенность, но вместе с тем он чувствует и искушение.

– В прошлый раз, когда я прошел по лабиринту, то увидел в видении тебя, залитую кровью, и подумал, что ты умрешь, – хрипло говорит он.

– Но я жива. И ты сделал то, что должен был. Ты спас меня. Спас Уэба.

– И при этом убил человека, – шепчет он.

– Знаю. Но именно это мы и должны были сделать. Разве ты не понимаешь? Вот оно, наше предназначение. И все, что мы делали раньше, вело нас к этому. Спасти Анджелу. Вытащить ее из ада.

Кажется, меня посетило озарение, и я едва могу устоять на месте от нетерпения.

Кристиан морщит лоб.

– Все, что мы делали раньше? – переспрашивает он. – О чем ты?

– А что, если предназначение Анджелы – родить Уэба? Подумай, Азазель послал Пена найти ее, и, возможно, они должны были влюбиться друг в друга, после чего она должна была забеременеть. Родить седьмого. Ведь это любимое число Бога.

– Но какое отношение это имеет к нам?

– Мое первое видение привело меня в Вайоминг. И я переехала в Джексон. Там я познакомилась с тобой и Анджелой. А затем у меня появилось второе видение, то ужасное видение, в котором я постоянно видела кладбище. Я не понимала, почему Бог хотел, чтобы я заранее узнала о смерти мамы, но теперь думаю, что мне показали те две вещи, которые я должна была знать заранее. Во-первых, мне показали, что на похоронах появится Семъйяза, поэтому я в этом не сомневалась и отдала ему браслет. Я пожалела его, проявила свою доброту, и это повлияло на его чувства ко мне. Поэтому он стал наблюдать за мной, пытался поговорить. И именно поэтому я смогла позвать его и попросить об одолжении.

– А что было вторым? – спрашивает Кристиан.

– Ты. В том видении на кладбище я видела, что ты делаешь меня сильнее. Что мы вместе сможем преодолеть все что угодно. Сможем стать якорями друг для друга. Объединить свои силы.

– Ты сейчас говоришь точь-в-точь как Анджела, – говорит он.

Я смеюсь, но уже не могу остановиться.

– А в третьем видении я увидела, что с ней случится. Если бы оно не возникло, я бы никогда не узнала, что мы должны отправиться той ночью в «Розовую подвязку». Анджела просто исчезла бы, близнецы подожгли бы театр, а Уэб, возможно, умер. Или они забрали бы и его тоже. Я должна была оказаться там, Кристиан. А теперь должна отправиться в ад и вытащить ее оттуда.

– Клара… – с сомнением начинает он.

– Дело не только во мне, – перебиваю я. – А в Анджеле. Все это время я думаю только о ней. Давай же. – Я тяну его в прохладную переднюю церкви. – Пройдись со мной по лабиринту еще раз.

Десять минут спустя мы сидим на скамье в первом ряду и пытаемся прийти в себя. В церкви больше никого нет, но, когда мы начинаем разговаривать, меня не покидает ощущение, что ангелы и Моисей подслушивают нас.

– Я вновь увидела станцию и Семъйязу, – тихо, но торжествующе говорю я. – За две минуты до полуночи. Мне даже удалось разглядеть логотип «Калтрейн» на поезде. Первый направлялся на север, а через несколько минут прибыл тот, что направлялся на юг. И нам нужен именно он.

– Я этого не видел, – говорит он, и я замечаю, как побледнело его лицо, отчего мое нетерпение слегка стихает. – Я видел Азазеля, – бормочет Кристиан.

У меня перехватывает дыхание.

– Что?

– Я видел его лицо. И он разговаривал со мной. Я не понял, что Азазель говорил, но он находился в десяти шагах от меня.

Что ж, это не очень хорошая новость.

– Но я так ясно вижу поезд, – через минуту говорю я. – И при этом жду тебя. Я все время смотрю на часы, ожидая, пока ты появишься.

– А если я не появлюсь? – интересуется он. – То ты не сможешь отправиться туда. Семъйяза не возьмет тебя в ад без меня, верно?

– Кристиан, мы должны туда пойти. Возможно, это наш единственный шанс спасти Анджелу.

– Анджелы больше нет, – говорит он. – Может, она и не умерла, но оказалась там, куда есть путь только мертвым.

Я встаю.

– Когда ты успел стать таким трусом?

Он тоже встает. И на его лице появляется такое выражение, которого я никогда не видела.

– Нельзя называть трусостью нежелание совершать безумные поступки.

– Да, это безумие, – признаю я. – И я прекрасно осознаю это. Даже в видении я только и думаю о том, насколько это безумно. Но все равно решаюсь сесть в тот поезд.

– Мы не обязаны следовать твоему видению, – возражает он. – И мы оба знаем, что жизнь не всегда оказывается такой, какой является нам в видениях.

– Я не могу оставить Анджелу в аду, – пристально глядя ему в глаза, говорю я. – И не оставлю.

– Мы придумаем другой способ спасти ее.

– И какой же?

– Может, члены общины…

– Они уже сказали, что ничем не могут нам помочь.

– Давай попросим о помощи твоего отца

Я качаю головой:

– Он же сам сказал, что я должна пройти какое-то испытание без его помощи. Ему запрещено мне помогать.

Кристиан сердито косится на изображения ангелов.

– Тогда зачем он это делал? Зачем тренировал и учил нас? Какая от этого польза? – Он вздыхает. – Я думал, мы партнеры, – тихо говорит он. – Думал, мы будем принимать решения вместе. А в итоге ты заключила сделку с падшим у меня за спиной, даже не сказав мне об этом.

Я опускаюсь на колени у его ног.

– Ты прав. Мне следовало сначала поговорить с тобой. Мы партнеры. И я очень на тебя рассчитываю. Ты мне нужен.

– Потому что Семъйяза сказал тебе привести друга.

– Потому что мне не вытащить оттуда Анджелу без тебя. Без объединяющей нас силы, Кристиан.

На его лице отражается безысходность, словно вдруг воплотился его самый страшный кошмар.

– А ты думала, что произойдет, если нам удастся добраться в ад и найти Анджелу? Думаешь, Чернокрылые будут сидеть сложа руки? Они обязательно найдут нас, чтобы отомстить.

Если честно, я не задумывалась о том, что будет, когда мы вернемся в наш мир. Вернее, представляла лишь слезы благодарности Анджелы, наши радостные объятия и чувство облегчения оттого, что нам удалось выбраться из ада.

Но он прав. Чернокрылые станут искать нас. А значит, мы все равно не сможем вернуться к нормальной жизни. Это не изменит наших судеб, а лишь ухудшит ситуацию.

– Ничего не изменится, Клара, – говорит Кристиан, заметив, как изменилось выражение моего лица. – Но сейчас мы хотя бы в безопасности.

Я прикусываю губу.

– Зато Анджела в аду.

– Ты не можешь спасти всех, Клара, – с печалью и смирением в глазах отвечает он. – Есть вещи, которые мы не в силах изменить.

Как отчужденность Джеффри. Или смерть мамы. Или возможность быть с Такером.

– Нет, – шепчу я. – А как же тогда видение?

С губ Кристиана срывается горький смешок.

– С каких пор ты стала так ревностно им следовать?

Мне больно слышать это, но он прав. И в этот момент я осознаю, что на кону стоит и его судьба. Так что лишь ему выбирать, по какому пути пойти. Я не могу решать за него.

– Я пойму, если ты не захочешь пойти со мной, – говорю я.

А затем, повинуясь порыву, протягиваю руки и обнимаю его за шею. Застыв на несколько секунд, я позволяю его силе наполнить меня, а моей – вернуться к нему.

Когда я наконец отстраняюсь, его глаза сияют.

– Если я не пойду, то и ты не сможешь отправиться в ад, – напоминает он. – Семъйяза не возьмет тебя с собой.

«Ох, Кристиан, – думаю я. – Ты всегда пытался уберечь меня от неприятностей».

– Увидимся в полночь на вокзале, – говорю я. – Или нет. Но очень надеюсь, что ты придешь.

Я целую Кристиана в щеку и ухожу, оставляя его наедине с разноцветными ангелами на витражах.

Чуть позже я перебираю в мыслях список дел, которые необходимо выполнить перед путешествием в ад. Убедиться, что Уэб в безопасном месте, – выполнено. Рассказать о своем плане Кристиану, стараясь не сильно напугать его, – вроде выполнено. Что ж, теперь пришло время отыскать своего брата. К тому же мысли о том, что Люси пообещала отомстить мне и знает, где он живет, вызывают у меня панику.

По привычке я начинаю с пиццерии. После пожара в «Подвязке» я каждый день названивала сюда, но он так и не объявился.

– Он уволился, – с явным раздражением сообщает мне менеджер. – И даже не предупредил об этом. Просто перестал появляться примерно неделю назад.

– Вы не знаете, где он живет? – спрашиваю я.

Менеджер пожимает плечами:

– Он всегда приезжал на работу на велосипеде, даже в плохую погоду. Если увидишь его, скажи, чтобы вернул нам форму.

– Я передам ему, – обещаю я, стараясь подавить противное чувство, что вскоре у меня не будет такой возможности.

Через какое-то время я оказываюсь в нашем старом районе, пытаясь понять, где искать Джеффри. И это вызывает воспоминания, как мы искали его прошлым летом в первые недели после его побега. Я решаю начать с нашего старого дома, поэтому звоню Билли.

– Как Уэб? – не в силах удержаться, спрашиваю я.

– Все хорошо. Он начал улыбаться мне. Я пришлю тебе фото.

У меня сжимается сердце. Представляю, как Анджела скучает по нему.

– Слушай, а ты спрашивала у людей, которые переехали в наш старый дом, не видели ли они Джеффри поблизости? В прошлом году?

– Это было первое место, куда я отправилась, – отвечает она. – Там жила очень красивая девушка с длинными черными волосами. Она сказала, что знает Джеффри еще со школьных времен, но больше там не видела.

– Она сказала, как ее зовут? – спрашиваю я, чувствуя, как сердце пускается вскачь.

Красивая девушка с длинными черными волосами, которая училась в одной школе с Джеффри.

– Что-то на «Л», – отвечает Билли. – Дай-ка подумать.

– Люси? – с трудом выдавливаю я.

– Точно! – восклицает Билли, а затем, поняв, к чему я клоню, выдыхает: – О боже.

И тут наконец у меня складываются все кусочки этого пазла. Люси уже давно общается с Джеффри, а мы просто не знали об этом. И трудно представить, насколько сильно она успела заморочить ему голову.

– Он живет в нашем старом доме. Мама никогда его не продавала, – бормочу я себе под нос.

Вот что означали его слова: «Мама знала, что я решу сбежать. И даже подготовила кое-что для меня»

Когда я добираюсь до дома, в окнах темно и не видно ни машины на подъездной дорожке, ни велосипеда, прислоненного к гаражу. Но я припоминаю, что мы обычно хранили запасной ключ под каменной плиткой на заднем дворе. Поэтому обхожу дом и перелезаю через забор. Старые качели тихо поскрипывают, когда я прохожу мимо.

Ох, моя умная и хитрая мама.

Теперь понятно, почему она не интересовалась видением Джеффри и больше времени уделяла мне. Просто она знала, чем все это закончится. Знала, что ему потребуется где-то жить. И от этого меня охватывает раздражение. Ведь она практически помогла ему сбежать.

Запасной ключ обнаруживается на привычном месте. Подхватив его, я дрожащими руками открываю дом и проскальзываю внутрь.

– Джеффри? – зову я.

Но в ответ тишина.

Молясь про себя, чтобы не наткнуться на Люси, потому что это было бы действительно неловко, я направляюсь на кухню. В раковине возвышается гора грязной посуды. Я заглядываю в холодильник, но там практически ничего нет, если не считать упаковки шоколадного молока, срок годности которого истек еще неделю назад, и свертка из фольги, который по форме напоминает кусок пиццы. Скорее всего, с плесенью.

Я вновь зову брата и поднимаюсь наверх, в его комнату. Там никого нет, но кровать застелена и на ней явно кто-то спал. А его комод, от которого мама ни с того ни с сего решила избавиться при переезде в Вайоминг – вернее, она тогда заявила, что Джеффри нужна новая мебель в комнату, из-за чего я несколько дней дулась на нее, на эту умную и хитрую маму, – забит его одеждой. А еще в комнате пахнет его любимым дезодорантом.

Я обыскиваю ящики, пытаясь найти хоть какие-то намеки, где он может быть, но все тщетно. Он явно не живет здесь. Или жил, но уже несколько дней не появлялся дома. А с учетом того, что менеджер пиццерии сказал, что он не появлялся на работе уже неделю, меня вновь охватывает беспокойство.

Люси могла запудрить ему мозги. Или и вовсе отдать Азазелю. Или…

Я не позволяю себе даже думать о том, что брат мог умереть, и гоню подальше образ Джеффри с клинком Скорби, торчащим из груди. Нужно верить, что у него все хорошо.

Я сажусь на кровать и принимаюсь рыться в сумочке в поисках листочка бумаги и ручки. А затем на обороте чека из магазина в Небраске пишу ему записку:

«Джеффри, знаю, ты злишься на меня. Но мне действительно необходимо поговорить с тобой. Позвони мне. И, пожалуйста, помни, я всегда буду на твоей стороне. Клара».

Надеюсь, он получит эту записку.

Вновь выйдя на улицу, я прячу ключ под каменную плитку и в последний раз смотрю на дом, в котором провела все детство. Возможно, мне больше не доведется увидеть ни его, ни своего младшего брата.

Ведь через несколько часов мне предстоит поездка в ад.

18
Мы еще увидимся

После полудня я понимаю, что закончила свой список дел и теперь остается лишь ждать темноты. Я смотрю на часы. Вот только еще много времени до отправления на станцию.

До поездки в ад.

Поэтому я решаю сделать что-нибудь легкомысленное. Повеселиться. Прокатиться на американских горках. Съесть тонну шоколадного мороженого с миндалем и маршмеллоу. Купить что-нибудь нелепое в кредит. Ведь, вполне возможно, это мои последние часы на земле.

Но все не то. Так что я задаюсь вопросом, чего мне не будет хватать больше всего на свете.

И в голове тут же всплывает ответ. Мне нужно полетать.

В парке Биг-Бейсин сегодня царит ужасная погода. Нервное состояние придает мне сил, поэтому я с еще большей легкостью, чем обычно, взбираюсь на скалу Баззардс Руст, после чего свешиваю ноги через край и смотрю на иссиня-черное одеяло из туч, которые зависли над долиной.

Не лучшие условия для полетов. На мгновение я даже подумываю о том, чтобы отправиться куда-нибудь еще – например в парк Гранд-Титон, – но затем отмахиваюсь от этой мысли. Ведь это наше с мамой место для размышлений. Так что я усядусь поудобнее и подумаю о случившемся. А еще попытаюсь примириться с тем, что произойдет.

Я мысленно возвращаюсь в тот день, когда мама впервые привела меня сюда и сообщила, что в моих венах течет ангельская кровь.

«Ты особенная», – твердила она. А я в ответ смеялась над ней и называла сумасшедшей, не веря, что окажусь быстрее, сильнее и умнее любой нормальной девочки-подростка. И тогда она сказала: «Мы часто делаем только то, что, как нам кажется, от нас ожидают, хотя способны на гораздо большее».

Интересно, одобрила бы она мой поступок? Безумную поездку, в которую я собралась отправиться? Или сказала бы, что я сошла с ума, раз считаю, что смогу совершить невозможное? А может, окажись она здесь, велела бы мне быть смелее?

«Будь смелой, моя дорогая. Ты сильнее, чем думаешь».

А ведь еще мне нужно придумать, какую историю рассказать Семъйязе, вспоминаю я. Это моя плата за проезд. Историю о маме.

Но какую?

Думаю, стоит выбрать ту, что покажет лучшие качества мамы: ее жизнелюбие, красоту, чувство юмора. То, что Семъйяза больше всего любит в ней. Да, это было бы лучшим выходом.

Я закрываю глаза и вспоминаю все видеозаписи, которые мы пересмотрели за несколько дней до ее смерти, все те моменты, которые связаны друг с другом, словно лоскутное одеяло. Мама в шапке Санта-Клауса встречает нас рождественским утром. Или она кричит с трибун во время первого футбольного матча Джеффри. Или нагибается, найдя плоского морского ежа идеальной округлой формы на пляже в Санта-Круз. Или мы отправляемся в Дом Винчестеров[18] в ночь Хэллоуина, а она пугается даже больше нас, из-за чего мы подтруниваем над ней – о боже, как же сильно мы дразнили ее, – но она все же проходит с нами всю экскурсию, хоть и не отпуская наших рук, а когда мы выходим оттуда, говорит: «Пойдемте домой. Я хочу забраться в кровать, укрыться одеялом с головой и притвориться, что в мире нет ничего страшного».

В голове всплывает миллион воспоминаний. Бесчисленные улыбки, смех и поцелуи. Как она говорила мне, что любит меня, каждый вечер, перед тем как я отправлялась спать. Как она верила в меня, будь это контрольная по математике, балетный концерт или выяснение моего предназначения на земле.

Но вряд ли среди этих историй есть та, которую бы хотел услышать Семъйяза. А вдруг того, что я расскажу ему, будет недостаточно? Вдруг, услышав мою историю, он посмеется своим жутким смехом и откажется провожать меня в ад?

Я могу облажаться еще до того, как начну.

От этой мысли начинает кружиться голова. Я открываю глаза, чувствуя, как меня слегка пошатывает. Впервые в жизни меня пугает высота. И охватывает страх упасть.

Я отползаю от края, чувствуя, как сердце колотится в груди.

«Ого. Я слишком сильно переживаю, – думаю я, потирая глаза. – Нужно успокоиться».

И в этот момент мне в лицо ударяет порыв теплого ветра, а мои волосы решают, что им надоела резинка, выскальзывают из хвоста и лезут в лицо. Я кашляю и смахиваю их, на секунду даже жалея, что у меня нет ножниц. Я бы тут же обкорналась. Может, мне еще доведется это сделать, если – вернее, когда – я вернусь из ада. Ведь для новой жизни в бегах придется кардинально измениться.

Раздумывая над этим, я поднимаю голову, и у меня перехватывает дыхание. Тучи практически рассеялись, а вдалеке виднеется лишь несколько белых облачков. И я вижу перед собой чистое небо да солнце, медленно клонящееся к океану и золотящее верхушки деревьев.

«Что произошло? – ошеломленно думаю я. – Неужели это моих рук дело? Неужели мне удалось каким-то образом рассеять тучи?» Я знаю, что Билли умеет управлять погодой, и иногда, когда ее захватывают сильные эмоции, это происходит неосознанно. Но мне и в голову не приходило, что я способна на что-то подобное.

Я поднимаюсь на ноги. По какой бы причине ни развеялись облака, теперь я могу полетать. Пусть даже несколько минут. Это похоже на подарок судьбы. Я снимаю толстовку и, потянувшись, собираюсь призвать крылья.

Но тут до меня доносится шорох, скрежет кроссовок о камень и тихое ворчанье, пока кто-то взбирается на скалу. Видимо, кто-то поднимается сюда.

Проклятье. Я никогда раньше здесь никого не видела. Да, это общественная тропа, и любой может гулять по ней, но обычно тут никого нет. Это трудный подъем. Так что я рассчитывала, что могу побыть здесь одна.

А теперь мне еще и не удастся полетать.

«Чертов идиот, – думаю я. – Найди себе другое место». Но тут за край скалы цепляются чьи-то ладони, а затем появляются руки и лицо. Только это не чертов идиот.

Это мама.

– Ох, привет, – говорит она. – Не знала, что тут кто-то есть.

Она не узнает меня. Да, ее голубые глаза расширяются при виде меня, но это вызвано не узнаванием, а удивлением. Она тоже никогда не встречала здесь других людей.

«Мама прекрасна, – замечаю я. – Еще моложе, чем я когда-либо видела». Ее волосы вьются мелкими кудрями вокруг головы, и, увидь я ее такой, еще долго бы дразнила «барашком». На ней светлые джинсы и синий свитер, оголяющий одно плечо, который напоминает мне о том, как мама однажды заставила меня посмотреть с ней фильм «Танец-вспышка»[19] по кабельному. Она напоминает девушку с плакатов восьмидесятых и выглядит такой здоровой, такой довольной жизнью. И от этого у меня встает в горле ком. Мне так хочется обнять ее и никогда не отпускать.

Мама смущенно отводит глаза, заметив, что я смотрю на нее.

– Привет, – одернув себя, выдыхаю я. – Как дела? Сегодня чудесный день, правда?

Теперь уже она разглядывает меня: узкие джинсы, черную майку, распущенные и развевающиеся на ветру волосы. В ее глазах видна настороженность, но и любопытство.

– Да, погода прекрасная, – повернувшись лицом к долине, отвечает она.

– Я – Клара, – протянув ей руку с самым дружелюбным видом, говорю я.

– Мэгги, – представляется она и слегка пожимает мне руку.

Но даже за это короткое прикосновение я улавливаю ее чувства. Она злится. Это ее любимое место, и ей хотелось побыть здесь одной.

Я улыбаюсь:

– Ты часто приходишь сюда?

– Это мое любимое место для размышлений, – говорит она таким тоном, что становится понятно, что она хочет побыть здесь одна, а мне пора уходить.

Но я никуда не собираюсь.

– И мое тоже.

Я снова сажусь на край скалы и едва сдерживаю смех оттого, что это еще сильнее злит ее.

Но она решает дождаться моего ухода, поэтому опускается на камень, прижимается спиной к выступу и вытягивает ноги перед собой, после чего достает зеркальные очки, какие любят носить полицейские, и, надев их, откидывает голову назад, чтобы насладиться солнцем. Несколько мгновений она просто сидит с закрытыми глазами, а во мне все это время свербит желание поговорить с ней.

– Ты живешь где-то поблизости? – интересуюсь я.

Мама хмурится и открывает глаза. Я чувствую, как ее злость сменяется настороженностью. Она не любит людей, которые задают слишком много вопросов и внезапно появляются в тех местах, где их не должно быть. Она уже не раз оказывалась в подобных ситуациях, и это никогда не заканчивалось ничем хорошим.

– Я учусь в Стэнфорде. Заканчиваю первый курс, – бормочу я. – И здесь все еще в новинку для меня. Поэтому я часто достаю местных вопросами, где лучше поесть, куда сходить и так далее.

Это слегка успокаивает маму.

– Я тоже училась в Стэнфорде, – говорит она. – Какая у тебя специальность?

– Биология, – отвечаю я, внезапно занервничав из-за того, что она может подумать об этом. – Курс начальной медицинской подготовки.

– А у меня диплом медсестры, – признается она. – Иногда так сложно помогать людям, залечивать их раны, но это приносит большое моральное удовлетворение.

Я уже и забыла, что она когда-то была медсестрой.

Мы немного поболтали о соперничестве студентов Стэнфорда и Беркли, о том, какие пляжи в Калифорнии лучше подходят для серфинга, о программе начальной медицинской подготовки, и буквально через пять минут мама ведет себя со мной намного дружелюбнее, хотя все еще желает, чтобы я ушла, а она смогла бы наконец принять решение, ради которого отправилась сюда. Но при этом ее забавляют мои шутки, и она очарована мной. Я определенно ей понравилась. Я понравилась маме, хотя она даже не знает, кто я такая. И от этого меня охватывает невероятное облегчение.

– Ты когда-нибудь бывала в Мемориальной церкви? – спрашиваю я, когда в разговоре повисает пауза.

Она качает головой:

– Обычно я не хожу в церковь.

А вот это интересно. Не сказать, что мама фанатично придерживалась всех церковных традиций, но мне казалось, что она любит бывать в церкви. И мы перестали ходить туда, лишь когда мы с Джеффри стали подростками. Тогда мне показалось, что мама боится, что я каким-то образом выдам нас.

– Почему? – интересуюсь я. – Что плохого в церкви?

– Они всегда говорят тебе, что делать, – отвечает она. – А я не люблю подчиняться приказам.

– Даже тем, что дает Бог?

Она смотрит на меня, и я вижу, как уголок ее рта приподнимается в улыбке.

– Особенно его приказам.

Очень интересно. Может, я слишком увлеклась этим разговором? Может, мне следует просто рассказать ей, кто я? Но как объяснить ей, что я – ее еще не родившийся ребенок, появившийся здесь, чтобы повидать ее? Мне не хочется пугать маму.

– О чем ты пришла сюда подумать? – через минуту спрашивает она.

Как бы получше все объяснить?

– Ну, у меня есть возможность отправиться в поездку, чтобы помочь подруге, которая оказалась в плохом месте.

Она кивает:

– И тебе не хочется туда ехать?

– Нет, наоборот. Она нуждается в моей помощи. Но у меня такое чувство, что если я туда отправлюсь, то уже никогда не смогу вернуться к своей жизни. Что все изменится. Понимаешь?

– Понимаю, – отвечает она, внимательно всматриваясь в мое лицо. И, видимо, что-то заметив, продолжает: – Думаю, дело еще в том, что тебе придется бросить парня.

Боже, от нее ничего не укрыть даже сейчас.

– Что-то в этом роде.

– Любовь приносит столько изумительного в твою жизнь, – говорит она. – Но при этом – такая заноза в заднице.

Я удивленно хмыкаю – не ожидала, что она выругается. Я никогда раньше от нее не слышала подобных выражений. «Молодые леди не ругаются, – часто говорила она. – Это недостойное поведение».

– Кажется, ты об этом знаешь не понаслышке, – поддразниваю я. – Об этом ты пришла подумать сюда? О мужчине?

Несколько секунд мама обдумывает ответ.

– Он сделал мне предложение.

– Ничего себе! – восклицаю я, отчего она начинает хихикать. – Как все серьезно.

– Да, – бормочет она. – Все серьезно.

– Так он попросил тебя стать его женой?

Черт побери. Видимо, она говорит о папе. И пришла сюда, на скалу Баззардс Руст, чтобы решить, выходить за него или нет.

Она кивает, а ее взгляд устремляется вдаль, словно она вспоминает что-то горькое и сладостное одновременно.

– Прошлой ночью.

– И ты ответила…

– Что мне нужно подумать. И тогда он сказал, что если я захочу выйти за него замуж, то должна встретиться с ним сегодня. На закате.

Я тихо присвистываю, отчего на ее лице появляется грустная улыбка.

– Так ты склоняешься к «да» или «нет»? – не удерживаюсь от вопроса я.

– Думаю, к «нет».

– Ты… не любишь его? – чувствуя, как у меня перехватило дыхание, спрашиваю я.

На кону стоит мое будущее, мое существование, а она склоняется к «нет»?!

Мама смотрит на свои руки и на безымянный палец, на котором нет никакого кольца.

– Дело не в том, что я не люблю его, а в том, что его предложение вызвано совершенно иными причинами.

– Дай угадаю. Ты богата, а он хочет жениться на тебе из-за денег?

Она тихо фыркает:

– Нет. Он хочет жениться на мне, потому что желает, чтобы я родила ему ребенка.

«Ребенка, – отмечаю я. – В единственном числе». Потому что она не знает, что в планах есть еще и Джеффри.

– Ты не хочешь детей? – удивляюсь я, отчего мой голос звучит чуть громче обычного.

Мама качает головой:

– Я люблю детей, но не уверена, что хочу иметь своих. Я буду слишком сильно переживать за них. И мне не хочется любить кого-то настолько сильно, чтобы потом его у меня отняли. – Она смотрит на долину, смутившись, что так много рассказала мне о себе. – Не знаю, смогу ли я быть счастлива, став домохозяйкой. Матерью. Думаю, это не для меня.

На минуту между нами повисает тишина, пока я пытаюсь придумать что-нибудь умное. И, как ни странно, мне это удается.

– Может, стоит подумать не о том, станешь ли ты счастлива, если выйдешь замуж за этого мужчину, а о том, станешь ли ты в этом случае тем человеком, которым хочешь быть. Мы всегда думаем о счастье как о том, что можно взять. Но обычно это чувство возникает тогда, когда мы довольны тем, что имеем, и принимаем самих себя такими, какие есть.

Что ж, вот и пригодились уроки счастья.

Мама пристально смотрит на меня.

– Напомни-ка, сколько тебе лет?

– Восемнадцать. Почти. А тебе? – с усмешкой спрашиваю я, потому что уже знаю ответ.

Когда папа сделал ей предложение, маме было девяносто девять.

– Гораздо старше, – покраснев, говорит она, а затем вздыхает. – Я не хочу становиться кем-то другим только потому, что все от меня этого ждут.

– Так и не надо. Будь самой собой.

– Что? – переспрашивает она.

– Будь самой собой, а не такой, какой тебя хотят видеть другие. Смотри на мир шире. Выбери свое собственное предназначение.

Услышав слово «предназначение», она впивается в меня взглядом.

– Кто ты?

– Клара, – отвечаю я. – Я же тебе говорила.

– Нет. – Она встает и подходит к краю скалы. – Кто ты на самом деле?

Я смотрю на нее, и наши взгляды встречаются. «Видимо, пришла пора открыться ей», – думаю я.

– Я твоя дочь, – сглотнув, отвечаю я. – Да, мне тоже не по себе от того, что я вижу тебя, – продолжаю я, когда ее лицо бледнеет. – Кстати, какое сегодня число? Я умираю от желания узнать это с тех пор, как увидела твой наряд.

– Десятое июля, – ошеломленно говорит она. – Тысяча девятьсот восемьдесят девятый год. Что это за игры? Кто тебя послал?

– Никто. Я сидела здесь и думала, как скучаю о тебе, а потом случайно перенеслась в прошлое. Папа сказал, что я увижу тебя снова, когда мне это понадобится больше всего. И, думаю, этот момент наступил. – Я делаю шаг вперед. – Поверь, я действительно твоя дочь.

Она качает головой:

– Перестань так говорить. Это невозможно.

Я поднимаю руки и пожимаю плечами:

– И все же я здесь.

– Не верю, – выпаливает мама.

Но я вижу, как она рассматривает мое лицо, замечая, что у меня такой же, как у нее, нос, овал лица, брови и уши. В ее глазах мелькает неуверенность. А затем она сменяется паникой. И я начинаю переживать, что она может прыгнуть со скалы и улететь подальше от меня.

– Это какая-то уловка, – говорит она.

– Да? И что же мне от тебя надо?

– Чтобы я…

– Вышла замуж за папу? – заканчиваю за нее я. – Думаешь, он – Михаил, мой отец и по совместительству один из самых почитаемых архангелов – пытается таким образом заставить тебя вступить в брак? – Я вздыхаю. – Послушай, я понимаю, что в это трудно поверить. Мне тоже в это трудно поверить, и кажется, будто в любую минуту я могу исчезнуть, потому что еще не появилась на свет, что было бы ужасно отстойно. Но на самом деле мне все равно. Я безумно рада тебя видеть. Я так скучаю по тебе. Постоянно. Разве мы не можем просто… поговорить? Кстати, я родилась двадцатого июня тысяча девятьсот девяносто четвертого года.

Я делаю маленький шаг к ней.

– Не подходи, – тут же ощетинивается она.

– Я не знаю, как тебя убедить. – Я замолкаю, раздумывая об этом, невольно скользнув взглядом по своей руке. – У нас одинаковые пальцы, – выпаливаю я. – Смотри. Видишь? У тебя безымянный палец немного длиннее указательного. И у меня тоже. Ты всегда шутила, что это признак большого ума. А еще у меня на правой руке есть венка, которая проходит перпендикулярно всем остальным. На мой взгляд, это немного странно, но у тебя есть такая же. Так что, думаю, мы обе странные.

Мама смотрит на свои руки.

– Думаю, мне лучше присесть, – говорит она и тяжело опускается на камень.

Я сажусь рядом с ней.

– Клара, – шепчет она. – А какая у тебя фамилия?

– Гарднер. Кажется, эту фамилию выбирает папа, когда оказывается в нашем мире. Но я не уверена. Кстати, имя Клара было очень популярно в тысяча девятьсот десятых годах, но с тех пор редко кто так называет своих дочерей. Так что спасибо.

Она подавляет улыбку.

– Мне нравится имя Клара.

– Назвать тебе свое второе имя или ты придумаешь его сама?

Прижав пальцы к губам, мама недоверчиво качает головой.

– Что ж, – говорю я, видя, что солнце уже склонилось над горизонтом, а значит, ей скоро придется уйти. – Не хочу давить на тебя, но, думаю, тебе стоит выйти за Михаила замуж.

Она ухмыляется.

– Он любит тебя, – продолжаю я. – И дело не во мне. И не в том, что ему велел это сделать Господь. А из-за тебя самой.

– Но я не знаю, как быть матерью, – бормочет она. – Ведь я сама выросла в сиротском приюте. У меня никогда не было матери. Вдруг я не справлюсь?

– У тебя это прекрасно получается. Серьезно. И я сейчас не пытаюсь доказать свою точку зрения. Ты действительно лучшая мама. Все мои друзья завидуют тому, насколько ты потрясающая. По сравнению с другими мамами ты – идеал.

Но это не успокаивает ее беспокойства.

– Я ведь умру раньше, чем ты вырастешь.

– Да. И это отстойно. Но я не променяла бы тебя на того, кто проживет и тысячу лет.

– Меня не будет рядом.

Я накрываю ее руку своей.

– Но ведь сейчас ты здесь.

Она слегка кивает и, сглотнув, поворачивает мою руку, чтобы получше рассмотреть ее.

– Невероятно, – выдыхает она.

– Согласна.

Несколько минут мы сидим в тишине, а затем она говорит:

– Расскажи мне о своей жизни. О том путешествии, в которое ты собралась отправиться.

Я прикусываю губу, переживая, что мой рассказ о будущем нарушит какой-нибудь пространственно-временной континуум или что-то подобное и это уничтожит всю вселенную. Но когда я говорю маме об этом, она смеется.

– Я всю свою жизнь вижу будущее, – признается она. – И, на мой взгляд, в этом и заключается весь парадокс. Ты видишь, что должно произойти, а затем делаешь это, потому что знаешь, что это должно произойти. Это чем-то напоминает курицу и яйцо.

Что ж, такое объяснение меня устраивает. Поэтому я рассказываю ей все, на что, как мне кажется, у меня есть время. О своих видениях. О Кристиане и пожаре. О кладбище и поцелуе. Я рассказываю ей о Джеффри, и это безумно удивляет ее, потому что она никогда не думала о втором ребенке.

– Сын, – выдыхает она. – Какой он?

– Очень похож на папу. Высокий, сильный, одержим спортом. И в то же время очень похож на тебя. Упрямый. Очень упрямый.

Она смеется, и я чувствую, что ей нравится мысль, что у нее родится Джеффри, сын, который будет похож на папу. Я рассказываю о том, как помешала Джеффри исполнить свое видение и что он сбежал после этого, а также упоминаю, что он после побега обосновался в нашем старом доме, где повстречал злобного Триплара, и теперь я не могу его найти. И от этого ее радость слегка угасает.

А затем я, наконец, рассказываю ей об Анджеле, Пене и Уэбе. О том, что произошло в «Розовой подвязке», и о том, что, по-моему, мое истинное предназначение – спасение Анджелы.

– И что ты должна сделать? – спрашивает мама. – Чтобы спасти ее?

– Ну, заключить сделку с дьяволом?

– Каким дьяволом?

– Семъйязой.

Она вздрагивает словно от пощечины.

– Ты знаешь Семъйязу?

– Он считает себя другом нашей семьи.

– Чего он хочет? – помрачнев, спрашивает она.

– Послушать историю. О тебе. На самом деле я все еще не могу понять, зачем ему это. Он просто одержим тобой.

Она задумчиво прикусывает кончик большого пальца.

– Что за историю?

– Воспоминание. Что-то, что поможет ему представить тебя живой. Вроде шармов на твоем браслете.

Ее удивляет, что я знаю об этом.

– Ты подарила его мне, а я – вернула ему в день твоих похорон. Все запутанно. Но теперь мне нужна история. А я не могу придумать что-то, что понравилось бы ему.

В ее глазах вновь появляется задумчивость.

– Я расскажу тебе одну историю, – говорит мама. – Ту, которая ему точно понравится.

Сделав глубокий вдох, она переводит взгляд на деревья под нашими ногами.

– Как ты уже, наверное, знаешь, я работала медсестрой в госпитале во Франции во время Первой мировой войны и однажды повстречала журналиста.

– У пруда, – подсказываю я. – Пока купалась в нижнем белье.

Она удивленно смотрит на меня.

– Семъйяза тоже рассказывал мне разные истории.

Эти слова ужасают ее, но она продолжает свой рассказ:

– Мы подружились, в некотором роде. Вернее, стали друг для друга чем-то большим, чем друзьями. Сначала я думала, что он лишь играет со мной, пытается добиться меня. Но со временем все изменилось… Стало чем-то более значимым. Для нас обоих.

Она замолкает на мгновение, а ее глаза устремляются к горизонту, словно она ищет там что-то, но не находит.

– И вот однажды немцы разбомбили госпиталь. – Ее губы сжимаются. – Здание полыхало. А все… – Она на мгновение закрывает глаза, а затем вновь открывает их. – Все погибли. Мне удалось выкарабкаться оттуда, но меня окружало пламя. Все вокруг горело. И тут из огня выскочил Сэм на коне. Он позвал меня, протянул мне руку и помог забраться в седло. А затем увез меня оттуда. Ночь мы провели в старом каменном амбаре неподалеку от Сен-Сере. Он накачал в колодце немного воды и, усадив меня на сено, смыл сажу и кровь с моего лица. После чего поцеловал меня.

Она целовалась с ним в амбаре. Видимо, это у нас семейное.

Но я не понимаю, как эта история может понравиться ему, ведь он все это переживал сам. Вот почему на браслете есть шарм с лошадью.

– Мы уже целовались раньше, – продолжает мама. – Но в ту ночь поцелуи казались другими. Все изменилось. Мы проговорили до самого утра. А на рассвете Семъйяза признался, кто он такой на самом деле. Я уже догадывалась, что он ангел. Почувствовала это еще в нашу первую встречу. Но в то время я не хотела иметь ничего общего с ангелами, поэтому старалась не обращать на это внимания.

– Да уж. – Я улыбаюсь. – Ангелы могут быть настоящими занозами в заднице.

Ее губы изгибаются в улыбке, а в глазах мелькают смешинки, но через мгновение она вновь становится серьезной.

– Вот только он оказался не просто ангелом. Он рассказал мне о том, как и почему стал падшим. А затем показал свои черные крылья. Сэм признался, что пытался соблазнить меня, потому что Наблюдатели захотели получить отпрысков с ангельской кровью.

– Что? Он признался тебе в этом?

– Я так разозлилась, – говорит она. – Ведь именно от этого я бежала всю свою жизнь. И даже влепила ему пощечину. А он схватил меня за руку и попросил простить его. Сказал, что любит меня. Спросил, смогу ли я полюбить его в ответ.

Она вновь замолкает. А я пытаюсь прийти в себя от услышанного. Перед глазами мелькают ее воспоминания: серьезные и умоляющие глаза Семъйязы, наполненные печалью и всепоглощающей любовью; его тихий голос, когда он говорит: «Да, я негодяй, я знаю. Но сможешь ли ты когда-нибудь полюбить меня?»

– Ты солгала, – выдыхаю я.

– Да. Я солгала. Сказала, что никогда не смогу полюбить его. Что больше никогда не хочу его видеть. Несколько минут он молча смотрел на меня, а затем исчез. Просто исчез. Я никому не рассказывала о той ночи. Хотя, думаю, Михаил все знает, потому что он, кажется, всегда знает все. Но я никогда не говорила об этом с кем-либо. – Она протяжно выдыхает, словно с ее плеч сняли тяжкий груз. – Вот твоя история. Я солгала.

– Ты действительно заботилась о нем, – тихо говорю я.

– Я любила его, – шепчет она. – Какое-то время он был моим солнцем и луной. Я сходила по нему с ума.

А теперь он сходит по маме с ума. Причем в прямом смысле этого слова.

Она прочищает горло.

– Это случилось очень давно.

И все же мы обе знаем, как бывает коварно время.

– Тебе, наверное, неприятно это слышать, – увидев, как я нахмурилась, говорит мама. – Что я любила совершенно другого человека, а не твоего отца.

– Нет, ведь я знаю, как сильно ты полюбишь папу.

Я вспоминаю, как они выглядели в ее последние дни на земле. Как очевидна была любовь между ними. Как искренна. Улыбнувшись, я толкаю ее плечом.

– Ты втюришься в него. По уши.

Она смеется и снова прижимается ко мне.

– Ладно, ладно. Я выйду за него замуж. Как я могу теперь ему отказать? – говорит она и вдруг охает. – Мне пора, – восклицает она, а затем торопливо вскакивает на ноги, словно Золушка, опаздывающая на бал. – Я должна встретиться с ним…

– На пляже Санта-Круз, – заканчиваю я.

– Я и об этом тебе рассказывала? – спрашивает она. – И что я ему скажу?

– Ничего. Просто поцелуешь его, – отвечаю я. – А теперь иди, пока не опоздала, а я не перестала существовать.

Мама подходит к краю скалы и призывает свои крылья. Меня удивляет, что они серые, потому что я всегда видела их пронзительно-белыми. Да, они такие же красивые, как я помню, но при этом серого цвета. Из-за маминой нерешительности. И неопределенности. Из-за ее сомнений.

– Прощай, – говорю я.

В ее глазах появляются слезы.

«Я не хочу оставлять тебя», – мысленно говорит она.

«Не переживай, мама, – отвечаю я, обращаясь к ней так впервые с тех пор, как мы повстречались на этой скале. – Мы еще увидимся».

Улыбнувшись, она гладит меня по щеке, а затем поворачивается и взлетает в небо. Порывы ветра, вызванные ее крыльями, развевают мои волосы, когда она устремляется к океану. К пляжу, где ее уже ждет папа.

Я вытираю глаза. А когда вновь открываю их, то оказываюсь в настоящем, и кажется, будто эта встреча была лишь прекрасным сном.

19
Поезд, идущий на юг

Осталось две минуты до полуночи.

Но в этот раз уже по-настоящему.

Вот только видение не подготовило меня к тому, насколько мучительным будет этот момент. Кажется, моя душа вот-вот уйдет в пятки. А каждое тиканье часов воспринимается словно электрический разряд, сотрясающий тело снова и снова.

«Я справлюсь», – теребя молнию на черной толстовке, уговариваю себя я.

Тик-так. Тик-так.

Поезд, идущий на север, прибывает на станцию и отправляется вновь. Затем появляется Семъйяза. Он приземляется на фонарный столб и громко каркает.

Но Кристиана все нет.

Я медленно оглядываюсь по сторонам, выискивая его, в надежде всматриваясь в каждый угол и в каждую тень. Но его нигде нет.

Он не придет.

И на мгновение мне кажется, что страх поглотит меня.

– Кар, – нетерпеливо кричит ворон.

Уже полночь.

Пора идти. С Кристианом или без него.

Я смотрю на асфальтовую дорожку, которая ведет к платформе на другой стороне, а затем медленно, шаг за шагом и с бьющимся, как у кролика, сердцем, перехожу через рельсы.

Как только я оказываюсь на другой стороне, Семъйяза превращается в человека. Он кажется довольным собой, предвкушающим, как лиса, попавшая в курятник, а его глаза блестят от злобы. Так что неудивительно, что при виде него моя кожа покрывается мурашками.

– Прекрасная ночь для путешествия. – Он оглядывается по сторонам. – Я же сказал тебе привести с собой друга.

– А у тебя есть друзья, которые бы отправились за тобой в ад? – парирую я, стараясь сдержать дрожь.

Он впивается в меня взглядом:

– Нет.

У него нет друзей. Никого нет.

Семъйяза цокает, будто разочаровался во мне.

– Ничего не получится, если у тебя не будет якоря.

– Ты можешь стать моим якорем, – вздернув подбородок, говорю я.

На его лице появляется намек на улыбку, когда он наклоняется вперед. Он не касается меня, но оказывается достаточно близко, чтобы меня накрыло аурой скорби, которая всегда окружает его. Это настолько сильная и душераздирающая агония, что кажется, будто все прекрасное и светлое в этом мире умерло, увяло, превратилось в прах в моих руках. Я не могу вздохнуть, не могу думать.

Как маме удавалось так долго общаться с этим существом? Хотя, с другой стороны, она не обладает эмпатическими способностями, как я, поэтому и не могла знать, насколько очерствела и почернела его душа. Насколько она сломлена.

– Ты правда хочешь себе такой якорь? – едва не урча, спрашивает он.

Я отступаю на шаг и чувствую, как вновь могу дышать, словно он только что душил меня.

– Нет, – содрогнувшись, отвечаю я.

– Так и думал, – говорит он, а затем смотрит вдаль, откуда доносится еле слышный гудок приближающегося поезда. – Что ж, наверное, это к лучшему.

А значит, я упустила свой шанс.

– Подождите!

Я оборачиваюсь и вижу Кристиана, спешащего к нам с другой стороны железнодорожных путей. Он надел черную флисовую куртку и серые джинсы, а его глаза широко распахнуты.

– Я пришел! – задыхаясь от бега, кричит он.

У меня перехватывает дыхание от радости, а на лице расплывается улыбка. Кристиан подходит ко мне, и мы сжимаем друг друга в объятиях, а затем я вцепляюсь в его руки, и мы с минуту обмениваемся фразами, то произнося их вслух, то переходя на мысленный диалог:

«Прости».

«Я так рада, что ты здесь».

«Я не мог не прийти».

«Ты не должен был этого делать».

Семъйяза громко кашляет, привлекая наше внимание. Мы отступаем друг от друга, а затем поворачиваемся к нему.

– Кто это? – кивая на Кристиана, спрашивает он. – Я видел, как он вертелся вокруг тебя, словно влюбленный щенок. Он один из нефилимов?

Кристиан резко выдыхает. Он никогда раньше не видел Семъйязу и никогда не оказывался так близко к Чернокрылому. Я на мгновение задумываюсь, не ошибся ли он, решив, что увидел в видении Азазеля. Ведь они с Семъйязой так сильно похожи, что их легко перепутать. Это вполне возможно. Но это не означает, что мы не столкнемся с Азазелем.

– Это мой друг, – выдавливаю я и хватаю Кристиана за руку. От этого я чувствую себя сильнее, увереннее, сосредоточеннее. И уже не сомневаюсь, что мы сможем спасти Анджелу. – Ты сказал, что мне нужен друг, и он пришел. Так что теперь ты должен отвезти нас к Анджеле.

– Ты ничего не забыла? – интересуется Семъйяза. – Например, про оплату?

«Про какую оплату он говорит? – требовательно спрашивает Кристиан. – Клара? Что ты ему пообещала?»

– Я ничего не забыла.

Поезд приближается к станции, и уже виднеются фары вдалеке. А значит, у нас не так много времени.

– У меня есть история, – говорю я. – Но я не стану рассказывать, а покажу ее тебе.

Свободной рукой я касаюсь гладкой, прохладной, нечеловеческой щеки Семъйязы. Скорбь наполняет меня, отчего у Кристиана перехватывает дыхание, но я сопротивляюсь ей и сжимаю его руку сильнее, стараясь сосредоточиться на сегодняшнем дне и на нашем с мамой разговоре на скале Баззардс Руст. А затем передаю все это ожидающему Сэму: звук ее голоса и завладевшие ей чувства, пока она рассказывала мне историю; ощущение порывов ветра, которые развевали ее длинные каштановые волосы; то, как она слегка сжала мою руку во время разговора; и, наконец, слова.

Я солгала.

Я любила его.

Семъйяза вздрагивает. Этого он совершенно не ожидал. Я чувствую, как он начинает дрожать, поэтому убираю руку и отступаю на шаг.

Мы с Кристианом застываем в ожидании, что он будет делать дальше. Поезд приближается к станции. Состав отличается от того, что совсем недавно направился на юг. Он заляпан грязью, сажей или чем-то еще таким же черным и неприятным, из-за чего трудно разобрать надписи на его боках. Вагоны заполнены людьми. «Это заблудшие души», – понимаю я. И они направляются в подземный мир.

Семъйяза так и стоит, закрыв глаза и застыв словно изваяние.

– Сэм… – зову я. – Нам пора идти.

Он открывает глаза, а затем хмурится так сильно, словно испытывает настоящую боль. Во взгляде, обращенном на нас, отражается сомнение, будто он не знает, что с нами делать. Будто он передумал.

– Вы абсолютно уверены, что хотите этого? – хрипло спрашивает он. – Как только вы сядете в вагон, обратной дороги не будет.

– Почему мы должны ехать на поезде? – поддавшись порыву, спрашивает Кристиан. – Почему ты не можешь перенести нас туда, как сделал это с Кларой и ее мамой?

Кажется, Семъйязе удается восстановить самообладание.

– Подобные переходы тратят много энергии и привлекают внимание. К тому же их можно отследить. Так что вы должны попасть в ад, как все проклятые этого мира, на пароме, в экипаже или на поезде.

– Хорошо, – натянуто говорит Кристиан. – Значит, поедем на поезде.

«Ты уверен?» – глядя ему в глаза, мысленно спрашиваю я.

«Я пойду туда же, куда и ты», – отвечает он.

Я вновь поворачиваюсь к Сэму:

– Мы готовы.

Он кивает:

– Слушайте меня внимательно. Я отведу вас к вашей подруге. Туда, где она должна сейчас быть. Но вам придется самим убедить ее пойти с вами.

– Убедить ее? – снова встревает Кристиан. – Неужели она сама не захочет поскорее убраться оттуда?

Семъйяза игнорирует его вопрос, не сводя с меня глаз.

– И не вздумай говорить ни с кем, кроме этой девушки.

Неужели он думает, что я решу поболтать с первым встречным?

– Хорошо.

– Больше ни с кем, – вновь повторяет он, старясь говорить громко, чтобы мы могли услышать его сквозь шум приближающегося поезда. – Не поднимайте головы и не смотрите никому в глаза, – продолжает наставлять он, когда состав замедляет ход и останавливается перед нами. После чего косится на Кристиана. – Постарайся все время касаться своего друга, но имей в виду, что любое проявление привязанности между вами заметят. А вам не стоит привлекать к себе внимание. Не отставайте от меня, но и не трогайте меня. Не смотрите прямо на меня. Не разговаривайте со мной на людях. Если я нахожусь рядом с вами, вы должны четко следовать тому, что и когда я скажу делать. Вы меня поняли?

Я молча киваю.

Поезд вздрагивает и полностью останавливается. Семъйяза достает из кармана две золотые монеты и протягивает их мне.

– Плата за проезд.

Я передаю одну из них Кристиану.

– Твои волосы, – напоминает он, и я натягиваю капюшон на голову.

Двери с шипением разъезжаются в сторону.

Я делаю шаг ближе к Кристиану, отчего наши плечи соприкасаются, после чего делаю глубокий вдох маслянистого, затхлого воздуха и отпускаю его руку. А затем мы вместе следуем за Семъйязой в ожидающий нас поезд. Через мгновение двери закрываются, отрезая путь назад.

Это случилось.

Мы направляемся в ад.

В вагоне так темно, что на меня накатывает приступ клаустрофобии. Кажется, будто грязные стены сжимаются, обступают нас, заманивают в ловушку. Не помогает и то, что вокруг множество людей, больше похожих на призраки. Это темные, расплывчатые фигуры, иногда настолько бесплотные, что даже просвечивают или накладываются одна на другую, занимая одно место в вагоне. Изредка слышны стоны, мужской кашель и женский плач. Над головами мерцают красные лампы, гудя, как надоедливые насекомые. За окном не видно ничего, кроме темноты, словно мы движемся по бесконечному туннелю.

Мне так страшно, что хочется схватить Кристиана за руку, но я понимаю, что не могу этого сделать. Мы не хотим привлекать к себе внимания. На нас не должны смотреть. Поэтому я сижу, опустив голову и уставившись в пол, чувствую, как колотится сердце, и время от времени касаюсь ноги Кристиана. Но стоит этому произойти, как его тревоги и страхи тут же проникают в меня, усиливая мои чувства. И через какое-то время уже трудно разобрать, какие чувства его, а какие мои. Поезд дребезжит и покачивается в пути, а воздух в вагоне становится все более тяжелым, удушливым и холодным, словно мы попали под воду и медленно опускаемся на дно в каком-нибудь контейнере. И от этих мыслей меня вновь охватывает дрожь.

Я напугана, что скрывать, но при этом полна решимости. Мы сделаем это, выполним эту невыполнимую миссию. Мы спасем Анджелу.

А еще я чувствую благодарность, невероятную благодарность, что Кристиан отправился со мной. Он здесь. Мой партнер. Мой лучший друг.

И мне не приходится проходить через это в одиночку.

Если бы у меня под рукой сейчас оказался дневник благодарностей, я бы обязательно написала об этом.

Поезд останавливается, и в него заходят новые пассажиры. Человек в черной униформе проходит по вагону и собирает золотые монеты. Интересно, где их берут усомнившиеся в вере люди? Есть ли в нашем мире автомат по раздаче монет мертвецам, или кто-то специально раздает их, а может, монета – это олицетворение того, что люди хотят взять с собой из одной жизни в другую, и они не ожидают, что придется отдавать ее человеку в черной униформе? Потому что некоторые из пассажиров неохотно расстаются с деньгами. А один парень и вовсе заявляет, что у него нет монеты, поэтому на следующей остановке человек в черной униформе хватает этого парня за плечи и выталкивает из поезда. Интересно, куда он отправится? Неужели есть место похуже, чем ад?

Увидев Семъйязу, человек в черной униформе слегка склоняется перед ним и проходит мимо.

На третьей остановке Семъйяза направляется к двери. Но перед этим смотрит на меня и слегка манит рукой. Мы с Кристианом встаем и протискиваемся сквозь призрачные фигуры. Вот только каждый раз, когда я задеваю кого-то из них, меня окутывают несдерживаемые, уродливые чувства: ненависть, потерянная любовь, обида, неверность, желание убить. И мне удается вздохнуть, только когда мы оказываемся на платформе. Я осторожно обвожу взглядом толпу и замечаю Семъйязу в нескольких шагах от нас. Здесь он выглядит совершенно по-другому. Остатки его человечности исчезают, и с каждым мгновением он кажется все крупнее, грознее, а его черный плащ все сильнее выделяется на фоне серых фигур окружающих.

«Где мы находимся? – мысленно спрашивает Кристиан. – Место кажется мне знакомым».

Я осматриваюсь по сторонам.

И узнаю знакомый вид на горы. Даже здания практически те же, только их окутывает густой холодный туман, и все цвета сменились оттенками серого, словно мы попали на съемочную площадку фильма ужасов в черно-белом телевизоре.

«Посмотри на них», – говорит Кристиан, внутренне содрогаясь от отвращения.

Призраки бродят вокруг нас с опущенными головами, но я замечаю, что по лицам некоторых из них струятся черные слезы. Кто-то яростно царапает себя, оставляя следы от ногтей на шее и руках. Что-то бормочет себе под нос, словно говорит с кем-то, хотя рядом никого нет. Да и вообще все держатся особняком. Они дрейфуют в собственных океанах одиночества, подпираемые со всех сторон такими же беднягами, но при этом никогда не поднимают глаз.

«Пошли», – зову я Кристиана, когда замечаю, что Семъйяза направляется вперед по улице, которая на земле считается улицей Кастро. Мы выжидаем несколько секунд, а затем следуем за ним. Я подцепляю кончиками пальцев руку Кристиана, скрытую полами куртки, и меня тут же окутывает тепло его пальцев и нотки его одеколона, которые едва пробиваются сквозь густой воздух, состоящий из выхлопных газов, запаха тлеющих углей и вони заплесневелых продуктов.

В аду ужасно пахнет.

По улице не едет ни одна машина, но люди толпятся на тротуаре и даже не пытаются выйти на дорогу. Они расступаются перед Семъйязой и стонут, когда он проходит мимо.

На углу стоит черный седан, работающий на холостом ходу. Когда мы подходим ближе, из-за руля выходит водитель и открывает двери перед Семъйязой. Он отличается от призраков и больше походит на проводника в черной униформе, да и его одежду можно принять за униформу: черный приталенный костюм и шоферская шляпа с загнутыми блестящими полями.

«Не пялься на него, – напоминает Кристиан. – Не привлекай к себе внимания».

Я прикусываю губу, когда замечаю, что у водителя нет ни глаз, ни рта, только гладкая кожа от носа до подбородка да пара небольших вмятин там, где должны быть глазницы. Тем не менее стоит нам остановиться позади Семъйязы, как я чувствую его пристальный взгляд, будто спрашивающий: «Куда мы направляемся?»

– Забрал этих двоих, чтобы пометить для Азазеля, – говорит Семъйяза, а затем прикладывает палец к губам, давая понять, что хоть этот странный водитель и не говорит, но все прекрасно слышит.

А значит, нужно вести себя тихо.

Водитель кивает.

Я чувствую волну тревоги, окутавшую Кристиана, когда он слышит имя Азазеля. И она врезается в мое тело, как доза адреналина. Мы можем оказаться в ловушке. Причем по собственной воле.

«Мы же сами согласились сунуться в логово врага», – пытаюсь разрядить обстановку я, но Кристиан не успевает ответить, потому что Семъйяза кладет руку ему на спину и толкает на заднее сиденье. Я тут же лезу следом. Семъйяза занимает место рядом со мной, касаясь меня плечом. Ему нравится это легкое, едва ощутимое прикосновение, мой земной аромат и то, что мои губы приоткрыты от испуга. Нравится, что прядь моих волос выбилась из конского хвоста, выскользнула из-под капюшона и теперь сияет чистейшей белизной.

Я прижимаюсь сильнее к Кристиану, который, дождавшись, пока водитель закроет дверцу машины, тут же обнимает меня и притягивает голову к своему плечу, подальше от Сэма.

«Какая забота, – мысленно говорит Семъйяза. – И мне еще больше интересно, кто ты? Я думал, Клара влюблена в кого-то другого?»

Кристиан стискивает зубы, чтобы удержаться от ответа.

Мы быстро пересекаем центр Маунтин-Вью в адском варианте, проезжаем по Церковной улице и улице Милосердия мимо мэрии, перед которой выстроилась очередь из призраков; мимо магазинов и ресторанов. Некоторые из них заколочены, но большинство открыты, и в них виднеются люди, сгорбившиеся над мисками с непонятной едой. Мы доезжаем до улицы Эль-Камино-Реал, которая соединяет маленькие города, расположившиеся между Сан-Франциско и Сан-Хосе, а затем поворачиваем на юг. Других машин на дороге по-прежнему не видно.

«Тебя удивляет ад?» – спрашивает Семъйяза. Его мысленный голос резкий, словно укус, и оставляет неприятный осадок, как от чего-то горького.

«Я не ожидала, что здесь будут рестораны и магазины».

«Это отражение земного мира, – объясняет он. – И то, что есть там, скорее всего, обнаружится и здесь».

«Значит, все эти люди здесь в ловушке?» – Я показываю на толпы призраков, заполонивших тротуары. Кажется, они все время куда-то спешат, но при этом и сами не понимают, куда именно.

«Их не поймали, но удерживают здесь. Большинство из них даже не понимают, что находятся в аду. Они умерли и перенеслись сюда, потому что пожелали здесь жить. Они могут уйти отсюда в любое время, но никогда не захотят этого».

«Но почему?»

«Потому что не хотят расставаться с тем, что изначально привело их сюда».

Машина сворачивает в парковочный карман и со скрипом останавливается.

«Не забывай, что я тебе велел, – напоминает Семъйяза. – Не говори ни с кем, кроме своей подруги, и только тогда, когда я тебе разрешу».

Водитель открывает дверь, и мы выбираемся наружу. Я оглядываюсь по сторонам и резко выдыхаю.

Тату-салон.

Семъйяза подталкивает нас к зданию, а затем открывает и придерживает двери, чтобы мы могли зайти внутрь. В салоне стоят кожаные диваны угольно-серого цвета, над которыми сияет ослепительно‐белая вывеска со словом «Татуировки», а стены украшают рисунки, взметнувшиеся от порыва ветра, который впустили мы. Грязный пол покрыт липкими пятнами и песком. Несколько минут мы стоим в приемной. В бутылке кулера булькают пузыри, вот только вода кажется серой и затхлой.

А затем откуда-то из глубины помещения доносится приглушенный крик. Через мгновение в одной из дверей появляется низкий, чернокожий и бритоголовый человек. Еще один падший, хотя он и не похож ни на одного из тех, что я видела раньше. На его лице отражается удивление при виде нас.

– Семъйяза, – говорит он, склоняя блестящую голову в подобии поклона.

– Кокабаел.

Сэм приветствует его, как король – придворного шута.

– Чем обязан такой честью?

– Я привел этих двоих для брата. Они стали падшими.

Кристиану требуется вся его выдержка, чтобы устоять на месте, а не потащить меня подальше отсюда. Я придвигаюсь ближе, чтобы успокоить его. Мне хочется что-нибудь сказать ему, но я не уверена, что этот незнакомый Чернокрылый не услышит нас.

– Живой Демидий? – вновь удивляясь, спрашивает Кокабаел.

Семъйяза поворачивается ко мне, и я замечаю хитрый блеск в его глазах.

– Нет. Квартариус. Но это связанная пара, и, думаю, Азазель посчитает их занятными.

– Но зачем ты приехал сюда? Почему не отвез сразу к господину?

– Решил, что стоит сначала отметить их, – объясняет Семъйяза. – У тебя есть свободное время сегодня? Я надеялся представить их Азазелю как можно быстрее.

– И к чему такая спешка? – усмехается Кокабаел. – Ладно, веди их в заднюю комнату. Их нужно будет сдерживать? – На его лице отражается такое предвкушение, словно ему очень нравится его работа.

– Нет, – спокойно отвечает Семъйяза. – Я полностью сломил их дух. Они не должны оказать никакого сопротивления.

Мы следуем за Кокабаелом по узкому коридору в маленькую комнату, похожую на кабинет врача. В большом кожаном кресле лежит человек, а над ним склонился Десмонд – Триплар, который приходил вместе с Азазелем в «Подвязку», – с жужжащей машинкой для татуировок в руках. От дверей не видно лица сидящего, только руки, стиснувшие подлокотники кресла.

И темно-серый лак на ногтях. Но, думаю, на земле он был бы фиолетовым.

Мы с Кристианом одновременно вздыхаем. Но Кокабаел не замечает этого и запихивает нас в комнату, словно мы домашний скот. На меня тут же обрушивается отчаяние Анджелы, и я жалею, что не могу сейчас взять за руку Кристиана. Десмонд наносит какую-то татуировку на ее шею. На Анджеле светло-серая кофта почти такого же цвета, что и ее кожа, а также грязные рваные джинсы. Обувь отсутствует, из-за чего ступни ног почернели. Ее волосы стянуты в неряшливый хвост, челка отросла так, что почти закрывает глаза, а несколько прядей торчат в разные стороны, как солома у пугала. Вся ее правая рука покрыта вытатуированными словами. Некоторые из них накладываются друг на друга. Но есть и те, что прочитать легко: «Завистница. Невыносимая всезнайка. Ужасная подруга. Безответственная».

«Эгоистка», – выбито на сгибе локтя.

«Шлюха», – красуется на нежной коже, где рука соединяется с плечом. А между ними можно прочитать и более конкретные прегрешения: «Я лгала матери. Я обманывала друзей. Я пускала слухи. Я скрывала правду». А на бицепсе растянулось слово: «Лгунья».

– Садитесь, – приказывает нам Семъйяза.

И мы послушно опускаемся на пару складных стульев у дальней стены. Я стараюсь не поднимать глаз, но при этом не могу отвести взгляда от Анджелы.

– Десмонд, мы привели тебе новых клиентов, – говорит Кокабаел.

– Я как раз заканчиваю.

Десмонд шмыгает носом, словно у него насморк, а затем вытирает его тыльной стороной ладони. Его взгляд устремляется к Семъйязе, но он тут же отводит глаза.

Я скольжу взглядом к шее Анджелы, где Десмонд выводит символы. Он натягивает пальцами кожу и касается машинкой нежного места под ухом, после чего вытирает грязной тряпкой чернила. Темные буквы сильно выделяются на фоне ее бледной, почти прозрачной кожи.

«Плохая мать».

– Плохая мать, – читает Семъйяза. – Кто же наградил ее отпрыском?

– Кажется, Пенемуэ, – покачав головой, отвечает Кокабаел. – Я думал, усомнившиеся в вере не способны к зачатию, но все утверждают, что отец он. Вот только от девчонки одни неприятности. Азазель присылает ее к нам каждый раз, когда она что-нибудь вытворяет, а это случается довольно часто.

Анджела резко вдыхает, и с ее губ срывается сдавленный всхлип, отчего веревки на шее натягиваются, и Десмонду приходится прерваться. Он отстраняется и, не задумываясь, с размаху бьет ее по лицу. Я прикусываю губу, чтобы не закричать. Анджела опадает на кресло и закрывает глаза, из которых льются серые слезы, пока Десмонд заканчивает татуировку.

Семъйяза поворачивается к Кокабаелу.

– Я бы хотел выбрать рисунок для девушки, – говорит он. – Покажешь мне свою книгу?

– Да. Иди за мной, – отвечает Кокабаел. – Скоро вернусь за ней, – бросает он Десмонду и выходит в коридор.

Семъйяза задерживается на мгновение и, протянув руку, кладет в ладонь Десмонду небольшой пакет, а потом выходит вслед за Кокабаелом, чтобы выбрать мне татуировку.

Думаю, вряд ли это окажется какая-нибудь бабочка, которая бы красиво смотрелась у меня на бедре.

Десмонд прячет пакет в карман, но то и дело гладит его, словно какое-то домашнее животное или любимую вещь. Он подкатывается на кресле к моему стулу. Я старательно отвожу глаза, когда он обхватывает мой подбородок и поворачивает голову из стороны в сторону.

– Какая прекрасная кожа, – выдыхает он, и мне в нос ударяет аромат сигарет и джина. – Поскорее бы украсить ее татуировкой.

Кристиан напрягается, словно тетива лука.

Я кошусь на него, безмолвно моля успокоиться, боясь даже мысленно обратиться к нему.

Десмонд встает, снимает перчатки и, бросив их на стойку в углу, потягивается и снова вытирает нос.

– Нужно подкрепиться, – говорит он, нервно щелкая пальцами.

После чего вытаскивает пакет, который дал ему Семъйяза, и выходит из комнаты, закрыв за собой двери.

«У вас есть примерно минут пять, чтобы убраться оттуда, – раздается голос Семъйязы у меня в голове, как только мы остаемся наедине с Анджелой. – Возвращайтесь на вокзал и садитесь на поезд, идущий на север. Он скоро прибудет, так что поторопитесь. Через несколько минут за вами в погоню бросится весь ад, в том числе и я. Помни, что я сказал. Не вздумай ни с кем разговаривать. Просто уходите. Вперед».

Мы с Кристианом тут же бросаемся к Анджеле.

– Эндж, Эндж, вставай!

Она открывает глаза, под которыми все еще блестят серые дорожки от слез. Подруга смотрит на меня и хмурится, будто не может вспомнить моего имени.

– Клара, – подсказываю я. – Меня зовут Клара. Ты – Анджела. А это Кристиан. Мы должны уходить отсюда.

– Ох, Клара, – устало говорит она. – Ты, как всегда, такая милая. – Она рассеянно потирает руку в том месте, где вытатуировано слово «зависть». – Я наказана, ты же знаешь.

– Уже нет. Пойдем.

Я тяну ее за руку, но она сопротивляется, а затем шепчет:

– Я потеряла их.

– Эндж, пожалуйста…

– Пен не любит меня. Она любила меня, но теперь и она ушла.

– Уэб любит тебя, – говорит Кристиан.

Она смотрит на него с болью в глазах.

– Я спрятала его, чтобы вы нашли и забрали его. Вы ведь нашли, да?

– Да, – подтверждает он. – Мы нашли Уэба. Он в безопасности.

– Ему лучше без меня, – бормочет она.

И ее пальцы скользят к шее, чтобы потереть свежую татуировку «плохая мать».

Я хватаю ее за руку, и ее отвращение к самой себе пронизывает меня до пальцев ног, а во рту разливается горькая желчь. Анджела считает, что ее никто не любит и она никогда не сможет вернуться.

«Ты сможешь, – мысленно возражаю я. – Пойдем с нами». Но я не уверена, что она меня слышит. Анджела так и не научилась мысленно общаться.

– Какой в этом смысл? Все кончено. Разрушено, – говорит она. – Потеряно.

И в этот момент я понимаю, что ее душа изранена. И она никогда не очнется от транса, в котором находится. Никогда не согласится уйти с нами.

Мы зря пришли сюда.

«Никто меня не любит», – думает она.

Нет, я не позволю ей сдаться. Схватив ее за плечи, я заставляю ее посмотреть мне в глаза.

– Анджела. Я люблю тебя, поверь. Думаешь, я бы отправилась в этот проклятый ад, если бы не любила тебя? Я люблю тебя. А Уэб не только любит тебя, но и нуждается в тебе, Эндж. Ему нужна его мать, и у нас нет времени на твою жалось к себе. Ну-ка, вставай! – приказываю я, а затем посылаю тонкий луч венца прямо в ее тело.

Анджела вздрагивает, а затем моргает, будто я плеснула ей в лицо стакан воды. Она переводит взгляд с Кристиана на меня и обратно, и ее глаза расширяются.

– Анджела, – шепчу я. – Ты в порядке? Скажи что-нибудь.

Ее губы медленно изгибаются в улыбке.

– Бог что, умер и назначил тебя главной?

Мы ошарашенно пялимся на нее, а она вскакивает на ноги и командует:

– Пойдемте отсюда.

У нас нет времени упиваться собственным успехом, поэтому мы выскальзываем в коридор и пересекаем пустой зал ожидания. Через пару секунд мы закрываем за собой двери и шагаем вниз по улице, держась близко друг к другу. Кристиан ведет нас на север к железнодорожной станции, я следую за ним, стараясь не отставать ни на шаг и при этом сохраняя минимальный физический контакт, а замыкает процессию Анджела. Такой вереницей мы проходим мимо грязных, обветшалых домов и попадаем на улицу Пало-Альто, которая на земле выглядит очаровательно и так по-американски. Но здесь она больше похожа на декорации к фильмам Хичкока с искривленными, голыми деревьями, которые, кажется, тянут к нам свои ветви, чтобы вцепиться в нас, когда мы проходим мимо. Полуразрушенные дома с облупленной серой краской смотрят на нас разбитыми или заколоченными окнами. Мы проходим мимо женщины, которая стоит посреди двора без единой травинки и поливает грязную землю, бормоча что-то о цветах и клумбах. Неподалеку мужчина бьет собаку. Но мы не останавливаемся. Мы не можем остановиться.

Захудалый спальный район сменяется более оживленной улицей с высокими зданиями, ресторанами и офисами. Анджела оглядывается по сторонам, будто никогда ничего здесь не видела, что кажется странным, учитывая, что она провела здесь почти две недели. Мы сворачиваем у библиотеки на улицу Милосердия и проходим мимо высокого гранитного здания мэрии с множеством почерневших окон. Улица вновь заполняется стонущими, плачущими и царапающими свою кожу призраками. Продвигаться становится труднее, потому что заблудшие души двигаются на юг, в противоположную нам сторону. Мы прорезаем толпу, словно рыбы, плывущие против течения, шаг за шагом нам удается пробираться вперед. Кажется, будто мы бродим по городу уже несколько часов, хотя прошло чуть больше пяти минут.

А значит, вскоре заметят, что мы исчезли.

«Мы просто уйдем отсюда?» – мысленно спрашивает Анджела с недоверчивыми нотками в голосе.

«Да. – Я слегка киваю ей, не зная, слышит ли она меня. – Здесь никто никого не держит. Это не тюрьма. Они все могут уйти, – говорю я, косясь на проходящих мимо людей. – Если захотят».

И внезапно меня охватывает желание схватить одного из этих призраков за плечи и сказать: «Пойдем с нами. Мы выведем тебя отсюда».

Но я не могу этого сделать. Семъйяза ясно сказал нам ни с кем не разговаривать.

Наконец, мы сворачиваем на улицу Кастро, главную улицу города. Мы в самом центре Маунтин-Вью, который усеян ресторанами, кафе и суши-барами. Я смотрю на здание, которое на земле было одним из моих самых любимых книжных магазинов и куда мы любили заглянуть с мамой, чтобы полистать новинки и попить кофе в удобных креслах. Но кто-то сломал вывеску «Книги», которая красовалась над дверьми, оставив в камне глубокие выбоины, словно на здание напал огромный монстр. Черные занавески изодраны и свисают клочьями, а из разбитых окон валит дым от костра, горящего где-то в глубине.

Мы медленно преодолеваем еще около двух кварталов, стараясь не поднимать головы, словно идем против ветра. И вот впереди показывается черная кованая арка, обозначающая вокзальные ворота. При виде них от радости сердце начинает биться быстрее.

«Почти дошли, – говорит Кристиан. – Надеюсь, нам не понадобится монета или еще какая-нибудь плата за проезд, потому что Сэм нам ничего не давал».

Мы ускоряемся. Осталось пройти всего квартал. Один квартал – и мы свободны. Конечно, это еще не конец. Когда мы выберемся отсюда, нам предстоит пуститься в бега, а потом прятаться и скрываться всю свою жизнь. Но, по крайней мере, мы живы. Кажется, где-то в глубине души я и сама не верила, что нам удастся завершить это путешествие целыми и невредимыми. Все оказалось так легко. Можно даже сказать… просто.

И тут я натыкаюсь взглядом на пиццерию.

Я так резко останавливаюсь, что дергаю Кристиана за руку, отчего он невольно вскрикивает, а Анджела врезается в меня. Призраки толкают и обходят нас, стеная и крича, но я словно застыла, не сводя взгляда с маленького, похожего на коробку здания, где работал мой брат.

«Только не говори, что захотела пиццу», – шутит Анджела.

«Клара?» – мысленно шикнув на нее, зовет Кристиан.

«Он перестал появляться на работе».

Я схожу с тротуара на пустую дорогу.

«Клара, Джеффри там нет, – настойчиво говорит Кристиан. – Вернись».

«Откуда ты знаешь?» – выпаливаю я, и ужасное предчувствие стягивает мне живот.

«Потому что он не умер. Ему здесь не место».

«Мы тоже живы. И Анджела жива, – возражаю я, а затем делаю еще один шаг, утягивая их за собой.

«Мы должны идти, – напоминает Кристиан, бросая тоскливый взгляд на черную арку. – Мы не можем сворачивать с пути».

«Я должна убедиться, что его здесь нет», – говорю я и вырываюсь из их рук.

«Клара, нет!»

Вот только я не слушаю их. Эмоции заблудших душ тут же захлестывают меня, как только я лишаюсь поддержки Кристиана, которая помогала мне закрываться. Но я стискиваю зубы и быстро пересекаю улицу, чтобы поскорее добраться до противоположного тротуара. До здания пиццерии. Я с каждым шагом все ближе и ближе к стеклянной витрине, поперек которой тянется длинная трещина, отчего кажется, что она может рассыпаться на тысячу осколков в любой момент. И сквозь мутное стекло я вижу Джеффри, который с опущенной головой трет стол грязным кухонным полотенцем.

Все оказалось гораздо хуже, чем я думала. Мой брат застрял в аду.

20
Добро пожаловать в Зомбиленд

Понимая, что у меня нет времени на раздумья, я врываюсь в двери и подхожу к нему. В любую минуту Кокабаел, Семъйяза и бог знает кто еще кинутся за нами в погоню. А ведь я обещала Сэму, что не стану ни с кем разговаривать, кроме Анджелы. Но мне плевать. Джеффри мой брат. И в этот момент в голове возникает мысль, что моим предназначением было не только спасение Анджелы. Может, я должна была спасти Джеффри.

– Клара, что ты тут делаешь? – удивленно спрашивает он, а затем хмурится.

Думаю, было глупо ожидать, что он обрадуется мне, но у нас сейчас нет времени на светскую беседу и объяснения.

Я замечаю за стеклом Анджелу с Кристианом, с ужасом осознающих, что я оказалась права.

– Я очень прошу тебя сделать сейчас то, что я тебе скажу, – тихо говорю я, косясь на призраков и одну черную фигуру, сидящих в ресторане.

Но никто из них не смотрит на нас. Пока. Я хватаю его за руку и тащу к двери.

– Пойдем со мной, Джеффри. Сейчас.

Он резко отшатывается в сторону.

– Ты не можешь появляться здесь ни с того ни с сего и командовать мной. Я работаю, Клара. Это мой хлеб. Да, может, должность и отстойная, но я не могу приходить и уходить, когда мне вздумается. Начальству это обычно не нравится.

Он не понимает, где находится. Думает, что в его жизни ничего не изменилось. Но я старательно гоню печальные мысли о том, что мой брат не может отличить обычный мир от проклятого ада.

– Это не твоя работа, – стараясь сохранять спокойствие, возражаю я. – Пойдем. Пожалуйста.

– Нет, – отказывается он. – Почему я должен тебя слушать? В прошлый раз ты накричала на меня, а потом куда-то пропала и теперь думаешь, что я вернусь…

– Я не знала, что ты здесь, – перебиваю я. – Иначе бы пришла за тобой раньше.

– О чем ты говоришь? – Он отшвыривает тряпку на ближайший стол и сердито смотрит на меня. – Ты совсем с ума сошла?

Ох, с такими событиями все возможно. Стена, которую я воздвигла, чтобы защититься от эмоций окружающих меня душ, трещит по швам, и до меня доносится тихий шепот.

«Это не ее дело».

«Ненавижу его. Я заслуживаю лучшего».

«Изменщик. Он изменил мне».

Я моргаю, пытаясь избавиться от их голосов и сосредоточиться на Джеффри, но тут…

«Что она здесь делает?»

Вот дерьмо. Я скольжу взглядом за спину Джеффри и вижу Люси. Она замерла в дверном проеме с ошарашенным выражением лица.

– Ты… что ты тут делаешь? – подойдя к нам, требовательно спрашивает она.

Ее глаза полыхают от ярости, но голос звучит спокойно. Люси берет Джеффри за руку. А у меня в голове всплывают воспоминания о той ночи в «Розовой подвязке». Как она бросила в нас огненный шар, как кричала, когда Кристиан зарубил Оливию, и ее последние слова мне: «Клянусь, я убью тебя, Клара Гарднер. И твоя смерть будет мучительной».

– Отпусти его, – тихо говорю я.

Внезапно позади меня появляется Кристиан. Он впивается в Люси свирепым взглядом, словно вынуждая напасть на нас, напоминая, что от его руки погибла ее сестра, что на его мече Света есть засечка с именем Оливии. И я невольно задаюсь вопросом: «Можно ли призвать в аду меч Света?»

Очень, очень-очень, надеюсь, что да.

Люси молча смотрит на меня, крепко сжимая руку брата. Я чувствую ее ненависть, но за ней скрывается страх. Она желает ранить меня, разрубить надвое своим клинком, отомстить за сестру, заслужить уважение отца. Но она боится меня. Боится Кристиана. В глубине души она обычная трусиха.

– Мы уходим, – говорит Кристиан. – Прямо сейчас.

– Я никуда не пойду, – возражает Джеффри.

– Заткнись, – рявкаю я. – Быстро пошли со мной.

– Нет, – встревает Люси, и по спокойному голосу никто бы не догадался, какие эмоции бурлят у нее внутри. – Он не пойдет. – Она мило улыбается Джеффри. – Я все тебе объясню, милый. Обещаю. Но сперва мне нужно кое с чем разобраться. Побудь здесь, хорошо? Я отлучусь на минутку, но быстро вернусь. Договорились?

– Хорошо… – нахмурившись, соглашается Джеффри.

Он не понимает, что происходит, но доверяет ей.

Потянувшись, Люси нежно целует его в губы. И он расслабляется. А затем, к моему удивлению, она отпускает его. Я напрягаюсь в ожидании удара клинком Скорби в грудь, но она проходит мимо, даже не взглянув на меня.

Но мне удается почувствовать ее намерения. Она направляется в клуб в трех кварталах отсюда. Чтобы найти своего отца. Чтобы утопить нас в собственной крови и погрузить в мир боли.

Она надеется, что Азазель превратит всех нас – меня, Кристиана и Анджелу – в кучки пепла.

Как только Люси исчезает из вида, я поворачиваюсь к Джеффри, который вновь принялся вытирать стол.

– Джеффри. Джеффри! Посмотри на меня. Послушай. Мы в аду. Нам нужно идти. Прямо сейчас. Нам нужно успеть на поезд, который увезет нас отсюда.

Он качает головой:

– Я же сказал, что мне нужно работать. Я не могу уйти.

Брат подходит к другому пустому столу и начинает собирать тарелки.

– Это не твоя работа, – говорю я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Это ад. Преисподняя. Загробный мир. Это место только выглядит как пиццерия, но это не настоящая пицца, видишь?

Я подхожу к столу, беру с тарелки кусок поддельной пиццы и подношу его к лицу Джеффри. Она напоминает кусок серого и бесцветного картона, который тут же распадается в моей руке.

– Она не настоящая. Здесь нет ничего настоящего. Ничего живого. Это ад.

– Ада не существует, – глядя на пиццу, бормочет он, но в его голосе слышится смутное беспокойство. – Его придумали представители церкви, чтобы запугать нас.

– Это Люси тебе сказала?

Он не отвечает, но я вижу в его глазах зарождающиеся сомнения.

– Не помню.

– Пошли со мной, давай сядем на поезд и во всем разберемся. Обещаю.

Но Джеффри продолжает сопротивляться, когда я тяну его за руку.

– Люси сказала, что скоро вернется. И все объяснит.

– Тут нечего объяснять, – выпаливаю я. – Все просто. Мы в аду. И нам нужно убираться отсюда. Люси – Чернокрылая, Джеффри. Это она привела тебя сюда.

Он качает головой и сжимает челюсти.

– Нет. Это невозможно.

«Нам нужно уходить прямо сейчас», – говорит Кристиан, начиная расхаживать у двери, не желая больше ждать.

Я поворачиваюсь к брату:

– Ну же, Джеффри. Доверься мне. Я же твоя сестра. Единственная семья, которая у тебя осталась. Мы должны держаться вместе. Именно это всегда говорила нам мама, помнишь? Пожалуйста, послушай меня.

В его серебристых глазах мелькает печаль, и сквозь расползающуюся по швам стену я чувствую, как ему больно из-за всего произошедшего: загадочного видения; его неспособности последовать ему; из-за того, что всех всегда интересовала я, а не он; что папа бросил нас; что мама умерла, оставив его с таким количеством вопросов; что вся его жизнь развалилась. Его все бросили, и рядом не осталось никого, кроме Люси. Брат чувствует, что она что-то от него скрывает, что-то важное, и не понимает, как это исправить, но готов на все, лишь бы не потерять еще и ее. «Что мне сделать? – думает Джеффри. – Как все исправить? Почему мне все время так больно? Почему никогда не становится легче?»

Он хочет, чтобы это прекратилось. Хочет умереть.

– Ох, Джеффри, – выдыхаю я. – Не думай так. – Я обхватываю его руками, чувствуя, как неистово бьется сердце. – Я люблю тебя. Я люблю тебя, – повторяю я снова и снова. – И мама любит тебя. И папа. Он действительно тебя любит. Мы все любим тебя, глупый. Не сомневайся.

– Мама умерла. Папа нас бросил. А ты постоянно занята, – без тени эмоций в голосе говорит он.

– Нет.

Я смотрю ему в глаза, не обращая внимания на слезы, стекающие по щекам. А затем прикасаюсь к нему, как делала это с Семъйязой, и посылаю воспоминание о встрече с мамой на скале Баззардс Руст сегодня днем, надеясь, что он сможет увидеть его. А затем показываю момент, когда я рассказала ей о Джеффри, и как она обрадовалась тому, что у нее родится сын. А затем показываю ему рай. И как мама шагает навстречу свету. Как там тепло. Спокойно. И как я ощущала ее любовь.

– Видишь? Это все по-настоящему, – шепчу я.

Брат пристально смотрит на меня, и в его глазах блестят слезы.

– Пойдем домой, – прошу я.

– Хорошо. – Он кивает. – Пойдем.

Я облегченно вздыхаю, когда мы направляемся к двери. Кристиан практически подпрыгивает от напряжения, настороженно всматриваясь в тени, словно ожидая, что они вот-вот набросятся на нас.

«Смотри, – говорит он, кивая на запад, где нарастает тьма. – Что-то приближается».

Не выпуская ладони Джеффри, я хватаю Кристиана за руку.

– Уходим, – говорю я, и тут звучит громкий и такой желанный паровозный гудок.

Я никогда в жизни не слышала более приятного звука. Люди на улице оборачиваются на шум. Поезд приближается. Он уже почти на станции.

Но нас заметили. До этого все мое внимание было направлено на Джеффри, поэтому я не смотрела на заблудшие души в пиццерии и только сейчас поняла, что они смотрят на нас. Даже призраки на улице медленно поворачиваются к нам. Их головы больше не опущены. Взгляды устремлены прямо на нас. На том месте, где должны быть их глаза, зияют черные дыры. Они открывают рты, демонстрируя черные зубы и языки, но из них вырывается лишь тихий гул, напоминающий жужжание мух. И смерть.

Кристиан бормочет ругательства, а Анджела хватает Джеффри за руку. Один из призраков поднимает костлявый палец и указывает на нас. А затем еще один, и еще. И все они устремляются за нами.

– Бежим! – кричит Анджела.

Мы несемся к железнодорожной станции посреди улицы, невольно дергаясь во время бега, потому что не желаем выпускать руки друг друга. У нас получится. Осталось преодолеть всего полквартала. Мы так близко. Через несколько минут мы будем в безопасности. Мы сможем это сделать. Мы доберемся туда.

Но не успеваем мы сделать и десяти шагов, как призраки вываливаются на дорогу, преграждая нам путь. Они отличаются от обычных людей, их легче толкнуть, протиснуться мимо, но их становится так много, слишком много. Между нами и станцией вырастает настоящая армия заблудших душ. Их холодные, влажные, как у зомби, пальцы рвут мою толстовку, а затем и волосы. Анджела пинает их, кричит и плачет, а рука Джеффри выскальзывает из моей ладони. Стеная, они окружают нас со всех сторон. Кричат что-то на языке, которого я не понимаю и который напоминает серию гортанных пронзительных воплей.

«Нас разорвут на куски, – думаю я. – Мы сейчас умрем».

Но внезапно они застывают. И, опустив головы, отступают в стороны, оставляя нас четверых посреди дороги. Но нам некуда бежать. Мы в ловушке.

«Я предупреждал тебя, чтобы ты ни с кем не разговаривала», – раздается голос Семъйязы у меня в голове, в котором слышится нетерпение. Страх. Восторг. Он ожидал этого. Он знал, что Джеффри в аду и я заговорю с ним. Знал, что я выдам всех.

Думаю, он обманул нас.

«Пожалуйста, – отчаянно молю я. – Помоги нам».

«Я ничем не могу вам помочь. Тебя нашел Азазель».

А затем Сэм пропадает так же быстро, как и появился. Он бросил нас.

Толпа призраков расступается. И, хотя еще никого не видно, я чувствую, кто идет к нам. Знаю это. Кровь леденеет в венах от злорадства и предвкушения, исходящего от Чернокрылого, скорбь которого так огромна, что у меня бегут мурашки по телу от осознания, на что он способен. Он могуществен. Наполнен ненавистью. А в его сердце вытатуирован образ утопленницы.

– Азазель, – шепчу я.

Я поворачиваюсь к Кристиану. На его лице появляется грустная улыбка, когда он подносит мою руку к губам и целует костяшки пальцев. Анджела кладет покрытую татуировками руку мне на плечо и сжимает его.

– Спасибо, что попыталась, – говорит она. – Для меня это много значит.

– Что происходит? – спрашивает Джеффри.

– Мы опоздали, – отвечаю я. – Нам не выбраться отсюда.

– Ты можешь перенести нас отсюда. – Кристиан встречается со мной взглядом, и в его глазах вспыхивает надежда. – Призови венец, Клара. Ты была права. Это оно. Наше предназначение. Призови венец. Вытащи нас отсюда.

Я пытаюсь сосредоточиться, но печаль давит на меня.

– Я не могу, – беспомощно шепчу я. – Слишком много заблудших душ. Их горе слишком сильно. Я…

– Забудь о них. – Он обхватывает мое лицо ладонями. – Забудь об Азазеле. Здесь только я.

Я смотрю в его сияющие зеленые глаза с золотистыми искорками.

– Я люблю тебя, – бормочет он. – Чувствуешь это? Именно тебя. И не из-за того, будто думал, что ты для меня создана. Тебя саму. И я с тобой. Моя душа. Мое сердце. Почувствуй это.

И я чувствую. Чувствую его силу и, что важнее, свою. Кристиан прав. Я могу это сделать.

Я должна.

Сияние окутывает нас. И я сосредотачиваюсь на том, чтобы убраться отсюда подальше.

Через несколько мгновений я отпускаю венец и отступаю от Кристиана, стараясь восстановить дыхание. Он нежно убирает прядь волос с моего лица, проводит по щеке тыльной стороной ладони. Ему так сильно хочется поцеловать меня.

– Эй, парочка, снимите себе номер, – говорит Анджела, отпуская мое плечо.

Второй рукой она держит Джеффри за ухо. И он рассеянно взмахивает рукой, чтобы оттолкнуть ее.

Мы выбрались из ада.

Кристиан оглядывается по сторонам.

– Где мы?

Из темноты доносится встревоженное мычание, и все, кроме меня, тут же оборачиваются на звук. Я поднимаю руку и вновь призываю венец, в этот раз формируя из него шар света, чтобы все увидели то, что я уже и так знаю: ряд стойл с одной стороны, седла, упряжь, сельскохозяйственный инвентарь, старый ржавый трактор у дальней стены и лестницу на сеновал, размещенный над нами.

– Миленько, – говорит Анджела, глядя на сияющий шар в моей руке. – Я тоже так хочу.

С трудом передвигая ноги, я подхожу к стене и включаю свет, а затем позволяю сиянию угаснуть. За последние несколько минут я потратила невероятное количество энергии. И очень устала.

– Где мы? – ошеломленно спрашивает Кристиан. – Это амбар?

– Мы на ранчо «Ленивая собака», – старательно отводя взгляд, говорю я. – В амбаре Эйвери.

Анджела начинает смеяться.

– Ты перенесла нас в амбар Такера, – говорит она с озорным блеском в глазах.

– Простите, – шепчу я Кристиану.

– Простите? – повторяет Анджела. – За что ты извиняешься? Ты вытащила нас из ада. И перенесла нас домой.

Она вытягивает руки над головой и делает такой глубокий вдох, словно этот пропахший навозом воздух – самый свежий и самый прекрасный из всех, что она когда-либо вдыхала.

Джеффри плюхается на охапку сена. Его лицо побледнело, а рука прижимается к животу, словно его вот-вот вырвет.

– Ты вытащила нас из ада.

– Ты вытащила нас из ада, – вторит ему Кристиан с такой гордостью в голосе, что у меня на глаза наворачиваются слезы.

– Я был в аду, – шепчет Джеффри, словно только сейчас осознал это. – Ты видела глаза тех существ? Я был в чертовом аду! Как я там оказался?

– Где Уэб? – внезапно спрашивает Анджела. – Где он?

– Он сейчас у Билли. Ему ничего не угрожает.

– Я хочу видеть его. Мы можем отправиться к нему? Держу пари, он даже не узнает меня. Он уже, наверно, вымахал выше меня. Где, ты говоришь, он? Где Уэб?

Мы с Кристианом обмениваемся встревоженными взглядами.

– Он с Билли, – медленно повторяю я. – Он еще малыш, Эндж. Ему нет и трех недель.

Подруга смотрит на меня, а затем на Кристиана.

– Нет и трех недель?

– Мы хорошо заботились о нем. Он такой славный, Эндж. Ну, он, конечно, много плачет. Очень много. Но в остальном он самый славный ребенок на свете.

– Но… – Она закрывает глаза и подносит дрожащую руку ко рту. А затем вновь начинает смеяться. – Значит, я ничего не пропустила. Я так скучала по нему. Представляла, каким он вырос. Задавалась вопросом, сколько лет я уже пропустила. – Она поднимает глаза. – Но вы вернули меня обратно.

Я знала, что в аду время течет по-другому, но никак не ожидала этого. Анджела отсутствовала всего десять дней, но ей кажется, что ее не было дольше.

Гораздо дольше.

Ее ноги подкашиваются, и мы с Кристианом бросаемся к ней, а затем подводим к тюку с сеном. Неожиданно она хватает меня за запястье, и я впитываю ее эмоции: изумление, облегчение, злость, невыносимое желание увидеть Уэба, обнять его, понюхать то сладкое место у него за ушком, а еще страх, что он уже не будет пахнуть так, как раньше, или что она безвозвратно изменилась. «Теперь я сломлена, – думает Анджела. – Сломанная кукла с остекленевшими глазами».

– Эндж, все будет хорошо, – успокаиваю я.

– Спасибо, что пришли за мной, – бормочет она, убирает челку с глаз и серьезно смотрит на меня. – Спасибо, – повторяет она, – что отправилась за мной. Как вы меня нашли?

– Да, как вы ее нашли? – раздается голос у меня за спиной. – Я никак не могу этого понять.

Анджела вскидывает голову, но тут же утыкается ладонями в колени и громко стонет. И этот стон наполнен агонией и безнадежностью.

Я оборачиваюсь. В дальней неосвещенной части сарая стоит Азазель.

«Как же он похож на Семъйязу», – думаю я. Они оба высокие, но ангелы все такие, с угольно-черными, блестящими волосами. Только у Азазеля они слегка вьются, несмотря на короткую стрижку, а у Семъйязы волосы прямые. Но у обоих глубоко посаженные глаза янтарного цвета. Анджела чем-то похожа на него, тот же римский нос с небольшой горбинкой на переносице, тот же изгиб полноватой нижней губы. Есть что-то еще знакомое в его чертах, но я не могу понять, что именно.

Рядом с ним, надув губы и скрестив руки на груди, стоит Люси.

Джеффри встает:

– Люси? Мистер Уик?

Мистер Уик. Отец Люси. Человек, владеющий клубом и тату-салоном.

– Привет, Джеффри, – говорит Азазель.

Он делает шаг вперед, и я тут же призываю венец и окутываю нас сиянием. Но из-за моей усталости оно начинает мерцать, а затем и вовсе гаснет. Вот только через мгновение Кристиан призывает свой венец. Значит, можно вздохнуть с облегчением, ведь на какое-то время мы в безопасности.

Азазель тут же останавливается, и на его лице явно виднеется раздражение, будто мы его невероятно оскорбили. Он смотрит на Джеффри, который сейчас совершенно не понимает, почему отец его девушки появился в чужом амбаре на другом конце страны, после чего переводит взгляд на Анджелу, которая замерла на стоге сена и даже не поднимает головы, затем на Кристиана.

И, наконец, на меня.

– Кажется, мы раньше не встречались, – продолжая смотреть на меня, говорит Азазель. – Я мистер Уик.

– Ты – Азазель, – поправляю я. – Предводитель Наблюдателей, – уточняю я для Джеффри. – Чернокрылый.

Азазель досадливо всплескивает руками.

– Ну к чему эти ярлыки? Черный, белый, серый… какая разница? Джеффри, ты же меня знаешь. Неужели я когда-то вредил тебе?

– Нет, – отвечает брат, но на его побледневшем лице виднеется все та же растерянность.

– Большая разница, – говорю я. – Рай и ад существуют, Джеффри. Они реальны. И в этом мужчине столько зла, что нам и не снилось. Разве ты не чувствуешь этого?

Азазель смеется, будто я несу полную чушь, и Люси вторит ему.

– Пойдем, Джеффри, – зовет она. – Возвращайся к нам. Что тебе делать с ними? Ведь нам так хорошо вместе.

– В аду? – уточняет он.

Ее глаза вспыхивают.

– Это не ад. Да, это не привычный тебе мир, но и не ад. Ты видел где-нибудь кипящую лаву или парня в красном костюме, с хвостом и вилами? Это все сказки, милый. Ведь главное, что мы можем быть вместе. Мы должны быть вместе, ведь так?

На долю секунды меня охватывает ужас, потому что кажется, будто брат сейчас ответит «да» и я снова его потеряю, в этот раз уже навсегда. Но тут его челюсти сжимаются, и он выдавливает:

– Нет. Мы не можем быть вместе.

– Что? – Похоже, она совершенно не ожидала этого услышать. – Что ты говоришь?

– Он говорит, что вам пора расстаться, – язвительно замечаю я.

«Хватит вести светские беседы, – мысленно говорю я Кристиану. – Давай уберемся отсюда. Я почувствую себя намного лучше, когда мы окажемся на освященной земле».

«Уверена, что сможешь перенести нас? – спрашивает Кристиан. – Ты не устала?»

Я безумно устала. Но так сильно желаю убраться отсюда подальше, что готова попробовать.

«Я в порядке».

Кристиан берет меня за руку, и я сразу чувствую прилив сил. Кажется, я смогу это сделать. Кристиан наклоняется и что-то шепчет Анджеле, после чего она встает, но не поднимает головы и старательно отводит взгляд от Азазеля и Люси, а затем берет его под руку.

Я протягиваю ладонь Джеффри.

– Пойдем домой, – говорю я.

– Джеффри, послушай… – начинает Люси.

Но я уже представляю наш дом в Джексоне, тот, что всего в нескольких километрах отсюда. Осину, растущую перед домом. Ветер, покачивающий сосны. Белок, снующих по деревьям. Щебечущих птиц, которые порхают с ветки на ветку. Чувствую комфорт и тепло, которые всегда ассоциируются у меня с этим местом. Именно туда я и перенесу нас. Там мы будем в безопасности. Сможем со всем разобраться.

Джеффри берет меня за руку, и я ощущаю себя еще сильнее.

– Давай уберемся отсюда, – говорит брат.

Азазель сердито рычит, но он не может меня остановить. Не может даже прикоснуться ко мне. Я закрываю глаза.

Еще две секунды, и я перенесу нас отсюда. Всего две секунды. Но тут двери открываются, и в амбар заходит Такер.

И как только я вижу его, то понимаю, что наш план по спасению рухнул.

21
Целые и невредимые

Он не сразу замечает Азазеля и остальных. Потому что смотрит только на меня.

– Ты вернулась, – говорит он с таким облегчением в голосе, что мне хочется заплакать.

Но, прежде чем я успеваю предупредить его об опасности, Азазель с нечеловеческой скоростью подлетает и блокирует выход.

– Кто же это решил присоединиться к нашей компании? – спрашивает Азазель.

На мгновение в амбаре повисает тишина. Такер выпрямляется и, уверена, жалеет, что не прихватил с собой винтовку. Вот только она несильно бы ему помогла.

Люси шагает к ним, обходя нас по широкой дуге.

– Думаю, это Такер, – говорит она, вставая по другую руку от него. – Джеффри мне о нем рассказывал. Это парень Клары.

– Ах. И при этом всего лишь хрупкий человек, – отмечает Азазель. – Как интересно.

– Он не мой парень, – наконец, вернув себе дар речи, возражаю я.

– Нет?

Азазель поворачивается ко мне с озорным блеском в глазах, будто ему не терпится услышать мои оправдания. Он наслаждается моментом. Тем, что заставил нас замереть от испуга. Это приносит ему небывалое удовольствие.

– Мы расстались. Как ты и сказал, он обычный человек. Он не понимал меня. И отношения не сложились.

Кристиан сжимает мою руку, понимая, что хоть я и говорю правду, но при этом мои чувства не угасли, поэтому мне отчаянно хочется скрыть это. Потому что если мне безразличен Такер, то нет смысла использовать его для шантажа.

Но есть риск, что раз его судьба меня не волнует, Азазель просто растопчет его, как ненужный бумажный стаканчик. Нужно быть осторожной.

– Она сейчас встречается со мной, – встревает Кристиан.

Он гораздо лучше меня умеет врать. И в его голосе не слышны предательские нотки.

– Да, сразу видно, что между вами есть связь, – задумчиво произносит Азазель. – Но тогда напрашивается вопрос: «Почему ты перенеслась сюда?» Почему из всех мест на земле ты выбрала амбар, принадлежащий этому мальчику?

Я встречаюсь взглядом с Такером и сглатываю, потому что не смогу солгать.

Потому что он – мой дом.

– Люси, будь хорошей девочкой, присмотри за ним, – просит Азазель.

И у горла Такера возникает черный клинок. Люси хватает его за руку и оттаскивает от Азазеля, а ее глаза сверкают от предвкушения. Я чувствую, как слегка потрескивает лезвие из скорби, когда касается тела Такера, и вижу, как он вздрагивает.

А на лице Азазеля отражается такое веселье, будто у него сегодня день рождения.

– Что ж, – говорит он, внезапно переходя на деловой тон. – Предлагаю сделку, которая, на мой взгляд, будет совершенно уместна. Жизнь за жизнь.

– Я пойду, – тут же вызывается Анджела. – Я вернусь вместе с тобой, отец, – прочистив горло, чуть громче говорит она, но ее голос срывается на последнем слове.

Азазель усмехается.

– Ты мне не нужна. С тех пор как я тебя нашел, ты только и делаешь, что разочаровываешь меня. Посмотри на себя. – Его взгляд скользит по ее телу, задерживаясь на татуировках на руке и надписи «плохая дочь».

Она не отвечает, но я чувствую, как все сжимается у нее в груди. «Меня никто не любит», – мелькает мысль у нее в голове.

– Я хочу забрать Джеффри, – капризно просит Люси, словно ребенок, у которого отобрали игрушку. Она смотрит на него, и на ее лице расплывается улыбка. – Ну же, милый. Пойдем со мной.

Джеффри глубоко вдыхает, чтобы набраться смелости, а затем делает шаг вперед, но я хватаю его за руку и тяну назад.

– Дорогая, милая Люси, – говорит Азазель, наблюдая за нашим с Джеффри безмолвным спором. – Знаю, ты любишь этого парня и вложила в него много сил, но я бы предпочел ее.

И он указывает на меня.

– Нет, – одновременно выпаливают Кристиан с Такером.

Азазель хитро улыбается.

– Видишь? Она очень ценна. И красива. – Его взгляд ощущается словно прикосновение, отчего я начинаю дрожать и обхватываю себя руками. – Мне не терпится услышать, как тебе удалось выбраться из ада. Ты ведь расскажешь мне, правда? Кто тебя научил?

– Возьми меня, – вызывается Кристиан.

Азазель небрежно отмахивается от него рукой.

– Я даже не знаю, кто ты. Зачем мне брать тебя?

– Это он убил Лив, – встревает Люси.

Глаза Азазеля вспыхивают.

– Это правда? Ты убил мою дочь?

Видимо, Кристиан пытается перетянуть на себя внимание Азазеля.

– Кристиан, не надо…

– Да, – отвечает он. – И к тому же я твой сын.

Его сын. Боже мой. Этого я не ожидала. Теперь мне понятно, что именно этот момент видел Кристиан в своем видении. Встречу с падшим, убившим его мать. Со своим отцом.

Люси охает, а ее глаза распахиваются от удивления. Если Кристиан сын Азазеля, то он – ее брат. Ее и Анджелы. Да у нас тут воссоединение семьи.

«Как давно он знает? – удивленно спрашиваю себя я. – Почему ничего не рассказал мне?»

Азазель ошарашенно смотрит на него.

– Мой сын? С чего ты взял, что ты мой сын?

– Ты ведь коллекционер, верно? – Кристиан опускает взгляд в пол. – Ты похитил мою мать. Ее звали Бонни. Она была Демидиусом. Ты встретил ее в Нью-Йорке в тысяча девятьсот девяносто третьем году.

– Ах, припоминаю, – отвечает Азазель. – Зеленые глаза. Длинные светлые волосы.

Кристиан стискивает зубы.

– Жаль, что так получилось, – продолжает Азазель. – Я совсем не люблю портить красивые вещи. Но она не хотела признаваться, где спрятала тебя. Скажи, у тебя есть черные крапинки на крыльях?

– Не твое дело, – бормочет Кристиан.

Я никогда раньше не чувствовала, чтобы от него исходил такой сильный гнев. И это пугает. Он бы убил Азазеля, если бы мог.

Чернокрылый задумчиво смотрит на него, не замечая его злости.

– Что ж, это меняет дело. Может, все же стоит забрать тебя. Хотя, думаю, тебя все же придется наказать за убийство Оливии.

– Нет, – покачав головой, уверенно отвечаю я. – С тобой пойду я. Такер имеет отношение лишь ко мне, и ни к кому больше.

«Клара, – раздается возмущенный рык Кристиана у меня в голове. – Замолчи и позволь мне пойти с ним».

«Не смей мне приказывать, – так же яростно отвечаю я. – Сам подумай. Да, с твоей стороны было очень храбро и самоотверженно признаться в вашем родстве. Но в то же время и… глупо. Мне плевать, что явилось тебе в видении. Сейчас нужно быть хитрее. Из нас двоих у меня больше шансов выбраться из ада самостоятельно. И я смогу это сделать».

«У тебя ничего не получится без меня, – возражает он. – Ты сойдешь с ума без какого-либо якоря».

Он прав, но я стараюсь не думать об этом.

«Найди моего отца, – прошу я. – Возможно, у него получится вытащить меня оттуда».

Вот только я помню, что папа сказал в нашу последнюю встречу. Что он не может вмешиваться. А значит, не сможет спасти меня. Но, как бы там ни было, с Азазелем должна пойти именно я. И у меня есть кое-какая задумка.

«Пойду я. И хватит уже спорить, – говорю я Кристиану. – Кроме того, именно ты сейчас удерживаешь венец и защищаешь остальных».

И, не дожидаясь его возражений, делаю шаг вперед.

С губ Такера срывается стон, когда я направляюсь к чернокрылому.

– Отпусти его, – требую я, и мой страх выдают хриплые нотки в голосе. – Ты сам сказал: «Жизнь за жизнь».

Азазель кивает Люси, и ее клинок исчезает, но она продолжает удерживать Такера за куртку.

– Пусть идет к сиянию, – говорю я.

– Сначала подойди ко мне, – настаивает Азазель.

– Может, мы будем делать это одновременно?

Он улыбается:

– Хорошо. Иди ко мне.

Я делаю шаг к Азазелю, а Люси вместе с Такером шагает к сияющему Кристиану.

«Не дай ему прикоснуться к тебе, – мысленно шепчет мне Анджела. – Он отравит тебя».

А вот этого будет трудно избежать. Азазель протягивает мне руки, словно приветствует любимое дитя, вернувшееся домой. И, так как у меня не остается иного выбора, я позволяю ему прикоснуться ко мне. Несколько секунд он просто удерживает меня за плечи, а затем притягивает в свои объятия. Анджела права – мой разум тут же заполняют горестные мысли. Я тут же вспоминаю все свои неудачи, каждый неверный шаг, который я когда-либо совершила.

Я была эгоисткой. Настоящей эгоисткой. Избалованной девчонкой, которая не считалась с другими людьми. Я была неблагодарной, непослушной дочерью. Плохой сестрой. Ужасным другом.

Слабачкой. Трусихой. Неудачницей.

Азазель что-то бормочет себе под нос, и через мгновение за его спиной распахиваются крылья. Иссиня-черные крылья, которыми он укрывает меня. Мир погружается во тьму и холод. Кажется, еще мгновение, и мы вновь окажемся в аду. Но в этот раз мне никто не поможет справиться со скорбью. И она поглотит меня целиком.

Я поворачиваю голову, чтобы в последний раз взглянуть на Такера поверх блестящих черных перьев Азазеля.

Я солгала ему. Я разбила ему сердце. Я обращалась с ним как с ребенком. Я предала его. Причинила ему боль.

– Да, – поглаживая меня по волосам, шепчет Азазель мне в самое ухо, и его голос напоминает змеиное шипение. – Да.

«Но это не все, – раздается у меня в голове тонкий, тихий, но отчетливый голос. Мой собственный голос. – Ты стремилась защитить его. Ты пожертвовала собой и своей душой, чтобы он мог жить дальше. Ты поставила его благополучие превыше своего. Ты любишь его».

Я люблю его. Я прячу это чувство в такой дальний уголок души, где ничто не сможет его коснуться. Я сохраню его. Придам ему форму того, что смогу использовать для своей защиты, когда меня заберут в ад.

Азазель сдавленно хрипит. Я отталкиваю его, но меня продолжают удерживать его крылья, пока я пытаюсь разглядеть хоть что-нибудь, кроме тьмы. Его рот открыт, будто он задыхается, словно ему не хватает воздуха, а из глубины горла вырывается протяжный стон.

– Отец? – неуверенно зовет Люси.

Он пошатывается, утягивая меня за собой. Но тут его крылья распахиваются, и я вижу свой меч Света, пронзающий его грудь.

Его сердце.

Лезвие начинает светиться, когда я вновь хватаюсь за рукоять. Плоть вокруг раны шипит, нагреваясь и плавясь, как в тот день в лесу, когда я оторвала ухо Семъйязы, призвав венец. Но эта рана смертоносная. Азазель то открывает, то закрывает рот, но не произносит ни слова. Свет от моего меча вливается в него. Он смотрит на меня так, словно не узнает, а затем хватает меня за плечи. Но он стал таким слабым, а я так сильна. Невероятно сильна.

Поэтому я вонзаю меч глубже.

С его губ срывается крик. Крик, наполненный такой агонией, что сотрясает стены амбара, и все, кроме меня, затыкают уши. Лампочка над нашими головами лопается, осыпаясь дождем из стекол. Из тела Азазеля струится дым, когда он прижимается ко мне, но я вырываюсь из его рук, а затем, стиснув зубы и уперевшись в его ключицу, вытаскиваю свой сияющий меч из его плоти. И отступаю на шаг назад. Но как только он падает на колени, повинуюсь внезапному порыву и, взмахнув мечом, отрубаю одно из его черных, огромных крыльев. И оно моментально превращается в прах, оставляя после себя лишь пару перьев.

Но Азазель, кажется, даже не чувствует этого, прижимая руку к ране. Через мгновение он вскидывает обе руки к небу в безмолвной мольбе.

– Прости меня, – хрипит он, и его бездыханное тело валится на грязный пол.

А затем он исчезает.

В амбаре повисает тишина. Несколько мгновений я просто стою, склонив голову и пытаясь осознать случившееся. Волосы закрывают мое лицо, а сияние от меча струится вверх по руке, вырисовывая вокруг локтя яркие завитки. Но потом я перевожу взгляд на Люси. Она продолжает удерживать Такера, а ее лицо исказилось от ужаса и тревоги.

– Отпусти его, – говорю я.

Но она притягивает Такера еще ближе. Клинок Скорби вновь появляется в ее руке. Лезвие мерцает, но и этого хватит, чтобы причинить ему боль.

– Отойди, – направив клинок на меня, приказывает Люси.

Ее темные глаза сверкают от паники, ведь она осталась в меньшинстве. Ее злобный папочка исчез и больше не сможет потакать ее капризам. Но она все еще опасна. И с легкостью может убить Такера.

Она жаждет этого.

– Отпусти его, – более твердо повторяю я.

– Люси, – делая шаг вперед, тихо зовет ее Джеффри.

Кристиан гасит сияние, и амбар погружается в темноту. Я даже не знаю, какой сейчас час, что за окном – день или ночь, восход или закат. Поскольку время в аду течет по-другому, трудно сказать, сколько мы там пробыли.

– Нет, – не сводя с меня пристального взгляда, говорит Люси. А затем смахивает слезы тыльной стороной рукава. – Ты. Ты отняла у меня все.

– Люси, – вновь зовет ее Джеффри. – Опусти клинок.

– Нет! – кричит она. – Назад!

Я угрожающе поднимаю меч, и она вскрикивает. За ее спиной появляются черные крылья. На них тоже есть крапинки, как у Кристиана, только белые. Она хватает Такера за руку и полы куртки, а затем с легкостью поднимает над землей. За пару взмахов Люси оказывается у окна на сеновале и, разбив его, устремляется к небу. Второй раз за пару минут я оказываюсь под дождем из стекла, и приходится отвернуться, чтобы не пораниться. А когда я вновь поднимаю голову, их уже нигде нет.

Меч исчезает, как только я осознаю, что она забрала Такера.

Не говоря ни слова, я бросаюсь в погоню. Кажется, я устремляюсь в небо еще до того, как успеваю призвать крылья. Зависнув над амбаром, я оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, куда улетела Люси, и замечаю вдалеке, на фоне восходящего солнца, маленькое черное пятно. Значит, сейчас раннее утро.

– Подожди! – доносится снизу голос Кристиана. – Мы с тобой!

Но я не могу ждать. Я мчусь с такой скоростью, которую даже не представляла себе раньше. Я лечу и лечу, преследуя ее над горами, где воздух намного разреженнее и холоднее, чем обычно. Вслед за ней я сворачиваю на север, а затем снова на восток, внезапно осознав, что она и сама не знает, куда летит. У нее нет какой-то цели. Она просто движется, подгоняемая страхом.

«Куда бы ты ни направилась, я последую за тобой», – мысленно обещаю ей я. Да, Люси сильная, умеет владеть клинком Скорби, а на ее крыльях есть крапинки как знак принадлежности к отпрыскам Азазеля. Она быстрая и хорошо натренирована. Но даже она не сможет летать вечно.

Через несколько минут мы оказываемся над парком Гранд-Титон. Впереди виднеется озеро Джексон, напоминающее огромное зеркало. Люси взлетает еще выше, и я следую за ней, пытаясь понять, что она задумала. Здесь так сильно разрежен воздух, что в горле пересыхает, а легкие сжимаются от нехватки кислорода.

«Остановись!» – прошу ее я.

И она замедляется. Застывает над озером, едва взмахивая крыльями от усталости.

– Не приближайся, – пытаясь вздохнуть, выдавливает она, когда я оказываюсь примерно в восьми метрах от нее.

Люси поворачивается ко мне, и я наконец вижу Такера. Он безвольно привалился к ней, его руки и ноги болтаются в воздухе, а голова запрокинута. Мы так высоко, наверное, даже выше вершины горы Гранд-Титон. Я начинаю нервничать, что он не может дышать на такой высоте. Что она успела проткнуть его своим клинком. Меня нервирует безумный блеск в ее глазах.

– Отдай его мне, – говорю я.

На ее лице появляется едва заметная, насмешливая улыбка, которая так напоминает выражение лица Анджелы, когда она что-то задумывает. Интересно, сможет ли подруга когда-нибудь излечиться от влияния этих падших?

– Так забирай, – выплевывает она и швыряет в меня клинок Скорби, что совершенно застает меня врасплох.

Это не самый меткий бросок, но лезвие задевает мое плечо и левое крыло. Сильная боль пронзает тело, на несколько мгновений затмевая разум. Поэтому я не сразу осознаю, что она сделала.

Она вновь улетела.

Вот только Такер падает вниз.

Летит прямо в озеро. Но до поверхности несколько тысяч метров.

Я моментально забываю о Люси. Сейчас важен только Такер. Устремляясь за ним, я понимаю, что не успею его поймать.

И все равно стараюсь. Я вытягиваюсь в струнку, несусь к нему изо всех сил, но Такер уже слишком далеко.

Несколько ужасных секунд я, затаив дыхание, наблюдаю, как он медленно переворачивается в воздухе. Его глаза закрыты, рот приоткрыт, волосы, которые отросли за то время, что мы не виделись, ласкают его лицо, а движения кажутся грациозными, словно он танцует на фоне сменяющих друг друга декораций из голубых и зеленых пятен, в которые сливается окружающий мир.

А потом он ударяется об воду.

Уверена, этот звук будет преследовать меня в кошмарах всю мою жизнь. Он ударяется о поверхность воды спиной с такой силой, словно упал на бетон. Вода разлетается брызгами на несколько метров. Через несколько секунд я тоже оказываюсь в воде, едва успевая вспомнить, что необходимо спрятать крылья. Вода смыкается вокруг меня, пронизывает холодом, выбивая воздух из легких. Взмахнув руками и ногами, я вырываюсь на поверхность и хватаю ртом воздух. Такера нигде не видно. Я отчаянно кружусь в воде, молясь и выискивая хоть какой-то знак, хотя бы несколько пузырьков, которые бы помогли понять, где его искать. Но ничего не вижу.

Я вновь ныряю в темные глубины, старательно погружаясь все ниже. Глаза широко раскрыты, а пальцы рыщут, пытаясь ухватиться за него.

Я должна его найти.

«Почувствуй его, – раздается голос у меня в голове. – Полагайся не только на свои руки, но и на чувства».

Я погружаюсь еще ниже, а затем поворачиваю в другую сторону. Легкие горят от нехватки кислорода, но мне на это плевать. Я ныряю еще глубже, мысленно тянусь к Такеру, а затем ощущаю крошечный проблеск чьего-то сознания. И в тот момент, когда от надежд ничего не остается, а в голове набатом звучит мысль – вдохнуть хоть немного воздуха, – пальцы цепляются за его ботинок. Спустя несколько мучительных минут мне удается подняться с ним на поверхность, затем доплыть до берега и вытащить его из воды. Я тяну Такера на каменистый берег, изо всех сил зовя на помощь, а затем падаю на колени рядом с ним и прикладываю ухо к его груди.

Но его сердце не бьется. Он не дышит.

Меня никогда не учили делать искусственное дыхание, но я видела, как это делали по телевизору. Шмыгая носом и подавляя рыдания, я вдыхаю воздух в его легкие. Затем надавливаю на грудь, отчего его ребра хрустят, но я не останавливаюсь, желая заставить его сердце биться вновь. Вот только трудно не заметить, как сильно он ранен. Могу лишь представить, сколько костей у него сломано, сколько органов повреждено и сколько крови вытекает на камни. Возможно, его уже нельзя будет вылечить.

– Помогите! – вновь кричу я.

И в этот момент воспоминаю, что я не обычная человеческая девушка, что я умею исцелять. Но я так истощена, что мне не сразу удается призвать венец. Тело начинает сиять словно маяк, освещая берег озера Джексон. Любой, кто вышел на раннюю прогулку, заметил бы меня. И плевать. Меня волнует только Такер. Я склоняюсь над ним, кладу свои сияющие руки на его грудь и залечиваю его раны. Я прижимаюсь щекой к его щеке, сжимаю в объятиях, накрываю своим телом, своей силой, своим светом.

Но он все еще не дышит. И венец растворяется вместе с надеждой.

Позади меня раздаются хлопки крыльев. А затем голос.

– Теперь ты знаешь, каково это, – говорит Люси, занося надо мной клинок.

Я вскидываю руку, чтобы блокировать ее удар, но понимаю, что не успею это сделать.

«Она меня убьет», – вспыхивает в голове ошеломляющая мысль.

И вдруг раздается какой-то странный шум. Скорее даже свист.

В грудь Люси врезается стрела. Я замечаю Джеффри за ее спиной. С решительным выражением лица он опускает руки, но в его глазах виднеется потрясение. Словно он и сам еще не до конца понял, что сделал.

Кинжал Скорби исчезает, а Люси падает на землю, хватая ртом воздух, словно пойманная рыба.

– Джеффри, – протягивая к нему руки, хрипит она. – Милый.

Но брат молчит и лишь качает головой.

Она переворачивается на живот, словно пытаясь уползти подальше отсюда, а затем скатывается в озеро и исчезает в глубине.

Я поворачиваюсь к Такеру и вновь призываю венец. Кристиан приземляется на берег рядом с Джеффри.

– Что случилось? – спрашивает он.

Я оборачиваюсь к ним.

– Вы можете мне помочь? – шепчу я. – Пожалуйста. Я не могу заставить его дышать.

Кристиан обменивается взглядами с Джеффри, а затем опускается на колени рядом с нами и кладет руку на лоб Такера, будто проверяет его температуру. Но на самом деле Кристиан пытается почувствовать его разум.

– Клара… – вздохнув, начинает он и кладет руку мне на плечо.

– Нет. – Я скидываю его руку и крепче прижимаюсь к Такеру. – Он не умер.

Глаза Кристиана темнеют от печали.

– Нет, – поднимаясь на колени, повторяю я. – Я не позволю ему умереть.

А затем задираю футболку Такера, кладу руки на его загорелую грудь, на сердце, ровный ритм которого я так часто слышала раньше, и, призвав венец, вливаю свои силы, словно воду. Призываю каждую частичку света и жизни, что есть во мне, каждую искру и проблеск сияния, который могу отыскать.

– Клара, не надо, – умоляет Кристиан. – Ты навредишь себе. Ты и так уже отдала слишком много.

– Плевать! – всхлипываю я и отпихиваю его руки, когда он пытается оттащить меня от Такера.

– Он умер, – пытается достучаться до меня Кристиан. – Ты исцелила его тело, но душа ушла. Отправилась в другой мир.

– Нет.

Наклонившись, я прижимаю руку к бледной щеке Такера. Мне хочется заорать, излить свою боль, но я лишь прикусываю губы до крови. Перед глазами все расплывается, голова кружится, и на меня накатывает слабость. Я притягиваю Такера ближе, сжимаю его в объятиях, стискиваю в руках его куртку, отчего мармеладки высыпаются на мокрые камни под нами. С каждой минутой солнце светит все ярче, высушивая наши волосы и одежду.

Через какое-то время я поднимаю голову.

Джеффри и Кристиан исчезли. Озеро совершенно спокойно, и в его глади отражаются горы Титон, розоватое небо и сосны на противоположном берегу. Здесь так невероятно тихо. Тишину нарушает лишь мое дыхание. Никаких животных. Никаких людей. Только я.

Словно время остановилось.

А затем я замечаю Такера. Он стоит позади меня, засунув руки в карманы джинсов и не сводя с меня взгляда. Живой и невредимый.

– Привет, – смущенно говорит он. – Почему у меня такое чувство, будто ты оказалась в моем раю?

– Такер, – выдыхаю я.

– Морковка.

– Это небеса, – признаюсь я и оглядываюсь по сторонам.

Цвета действительно кажутся ярче, воздух теплее, а земля подо мной – тверже.

– Думаю, ты права.

Он помогает мне подняться, берет за руку и ведет вдоль берега. Я спотыкаюсь о камни, не в силах поднять ноги выше. Такеру, кажется, идти проще, но и он иногда спотыкается. Наконец, мы добираемся до песка, садимся плечом к плечу и смотрим то на воду, то друг на друга. Я упиваюсь его лицом и улыбкой, всматриваюсь в его голубые глаза, которые здесь кажутся еще более красивыми.

– Знаешь, а умирать оказалось не так ужасно, как я думал, – говорит он.

Я пытаюсь улыбнуться, но сердце вновь щемит от тоски, потому что я знаю, что не смогу здесь остаться.

– И что мне теперь делать? – спрашивает он.

Я оглядываюсь через плечо на горы. На земле солнце встает по другую сторону от них, на востоке, но здесь все иначе. В раю всегда рассвет, как в аду – вечный закат. День никогда не наступает, но есть надежда, что это скоро произойдет.

– Иди на свет, – говорю я и тут же начинаю смеяться из-за того, как банально это прозвучало.

Такер фыркает:

– Может, еще уехать из города?

– Нет, я серьезно. Ты должен идти к свету.

– И ты это знаешь потому…

– Я уже бывала здесь, – объясняю я.

– Ох, – удивленно вздыхает он, не ожидая этого услышать. – Значит, ты можешь приходить и уходить, когда хочешь? Сможешь вернуться сюда?

– Нет, Такер. Не смогу. Не туда, куда отправишься ты. Мне там не место.

– Хм. – Он снова смотрит на озеро. – Ну, я рад, что в этот раз тебе удалось это сделать.

– Да. Я тоже.

Он тянется к моей руке и обхватывает ее двумя ладонями.

– Я люблю тебя, ты же знаешь.

– Я тоже люблю тебя, – отвечаю я. Мне хочется заплакать, но, кажется, во мне уже не осталось слез. – Мне жаль, что так получилось. У тебя была такая прекрасная жизнь, но теперь она закончилась.

Мне сейчас так хорошо рядом с ним. Он такой живой и невредимый, но мне трудно от мыслей о Венди и его родителях, о том, как повлияет на них смерть Такера. О том, какая зияющая рана образуется в их сердцах. Рана, которая так никогда полностью и не заживет.

О том, что всю свою долгую жизнь я проведу на земле, больше ни разу не увидев его.

Такер приподнимает мой подбородок:

– Эй, все хорошо.

– Если бы я только перестала появляться в твоей жизни…

– Не делай этого, – говорит он. – Не сожалей о том, что было между нами. Я никогда не стану об этом жалеть.

Какое-то время мы сидим на берегу, переплетя наши пальцы. Я кладу голову ему на плечо, а Такер рассказывает мне обо всем, что я пропустила за последний год. Как он начал участвовать в родео на быках, в надежде, что адреналин от этих выступлений поможет ему вновь почувствовать себя живым, что не происходило уже довольно давно.

– Тебе повезло, что ты не сломал шею, – говорю я.

Он ухмыляется в ответ и пожимает плечами.

– Ладно-ладно, дело не только в удаче.

– Я скучал по тебе каждую минуту. Хотел поехать в Калифорнию, схватить тебя за эти непослушные волосы, притащить обратно в Вайоминг и заставить изменить свое решение, а затем я подумал: «Раз я не могу привести ее сюда, значит, отправлюсь к ней».

– Так вот почему ты подал документы в университет Санта-Клары.

– Венди рассказала? – удивленно спрашивает он.

Я киваю.

– Ах она болтушка. – Он вздыхает и замолкает, словно мысли о ней напоминают ему о действительности. – Ты уверена, что не сможешь остаться здесь навсегда? – задумчиво спрашивает он.

– Уверена. Да и тебе нужно двигаться дальше.

– Тебе тоже. Не будешь же ты всю жизнь оплакивать меня.

– Я в этом так не уверена.

– Прескотт хороший парень, – говорит он, и в его голосе слышится напряжение. – Он позаботится о тебе.

Я не знаю, что на это ответить. Но Такер уже поднимается и по привычке стряхивает со штанов не существующую на небесах грязь.

– Ну, думаю, пора тебя отпустить. Да и меня впереди ждет настоящий поход.

Он притягивает меня к себе. Мы с ним прощались уже несколько раз, но сейчас все совершенно по-другому. Я сильнее прижимаюсь к нему, вдыхая его запах – смесь одеколона, лошадиного пота и сена, с нотками печенья «Орео». Такер обнимает меня своими крепкими руками, и я осознаю, что это в последний раз. Я смотрю на него с отчаянием в глазах и разбитым сердцем в груди. А затем наши губы встречаются. Я сжимаю пальцами его куртку и целую так, словно в любой момент наступит конец света. Целую его так, как, наверное, не стоит делать в раю, где Бог уж точно все видит. Но это не останавливает меня.

Я отдаю ему в этом поцелуе свое сердце. Свои чувства. Открываю свой разум, чтобы показать, как сильно я его люблю.

Такер издает испуганный, мучительный смешок и, отстранившись, пытается перевести дыхание.

– Я не хочу покидать тебя, – хрипло признается он.

– Я тоже не хочу покидать тебя, – покачав головой, говорю я. – Не хочу.

– И не надо.

Он обхватывает мою шею, а затем вновь целует. Но в этот момент мир замирает, расплывается и сменяется темнотой.

22
Пророк

Я просыпаюсь в своей комнате в Джексоне и на минуту задумываюсь, а не было ли все произошедшее обычным кошмаром? Потому что именно им все и кажется. Но тут реальность обрушивается на меня. Застонав, я поворачиваюсь на бок и притягиваю колени руками к груди, чувствуя нестерпимую боль оттого, что Такер умер.

– Успокойся, – раздается мужской голос. – Не плачь.

На краю моей кровати сидит ангел. Я чувствую его любовь и радость, что со мной все в порядке. Что я дома. А еще к ним примешивается облегчение оттого, что я наконец в безопасности.

– Папа? – зову я, но поворачиваюсь и понимаю, что ошиблась.

Это не папа. А мужчина с аккуратно подстриженными каштановыми волосами и глазами цвета синего, сумеречного неба, окрашенного последними лучами солнца.

– Боюсь, в этот раз Михаил не смог прийти. Но он передавал тебе привет, – с улыбкой говорит он. – Я – Уриил.

Уриил. Я уже видела его раньше. В голове всплывает образ, как он со свирепым и царственным видом стоит радом с папой, но мне не удается вспомнить, откуда он взялся. Стоит только сесть, как меня мгновенно охватывает слабость, словно я не спала несколько дней. Уриил сочувственно кивает, и я вновь опускаюсь на подушки.

– Ты прошла настоящие испытания, – говорит он. – И справилась. Ты сделала то, что должна была сделать. И, возможно, даже больше.

«Но я оказалась недостаточно хороша, – думаю я. – Потому что Такер умер. Я больше никогда его не увижу».

Уриил качает головой:

– С мальчиком все в порядке. На самом деле даже больше чем в порядке. Вот почему я пришел к тебе.

– Он жив? – выдыхаю я, чувствуя, как тело расслабляется от облегчения.

– Да. Жив.

– И теперь у меня неприятности? – спрашиваю я. – Разве я не должна была спасти его?

С губ Уриила срывается тихий смешок.

– Нет, никаких неприятностей. Но то, сколько силы ты влила в него, пытаясь спасти, не только помогло ему выжить, но и изменило его. И ты должна понять это.

– Изменило его? – повторяю я, пока ужас сжимает мой желудок. – Как?

Уриил вздыхает:

– В давние времена людей, одаренных венцом, заполучивших частичку божественной силы, называли пророками.

– И что это означает?

– Теперь мальчик не совсем человек. В прошлом пророки могли исцелять животных, или призывать огонь, или вызывать бури, или им приходили видения будущего. Ты же понимаешь, что венец влияет на человека. Мальчик станет более чувствительным к той части мира, которую обычные люди не замечают, станет более восприимчив к добру и злу, почувствует силу не только тела, но и духа. Иногда это также влияет и на долголетие.

Мне не сразу удается осознать услышанное. Интересно, что в его понимании означает «долголетие»?

Глаза Уриила сияют озорством.

– Ты должна присматривать за ним. Проследить, чтобы у него не возникло неприятностей.

– А что с Азазелем? – сглотнув, спрашиваю я. – Он будет преследовать нас?

– Ты успешно расправилась с ним, – говорит он, и в его голосе слышится гордость за меня.

– Я… убила его?

– Нет, – отвечает Уриил. – Азазель вернулся на небеса. А его крылья вновь стали белыми.

– Ничего не понимаю.

– Меч Света – не обычное оружие. В нем заключена сила Бога. И когда ты пронзила сердце Азазеля, то наполнила его светом, открыла глаза на его прегрешения.

В его устах это звучит так, будто я кто-то вроде Баффи.

– Но ведь я просто призвала меч, – смутившись, бормочу я.

– И все? – с улыбкой спрашивает он, словно поддразнивая меня.

Или это его манера общения?

– А как же другие Наблюдатели? Они станут преследовать нас?

– После вознесения Азазеля лидером Наблюдателей стал Семъйяза. Но мне почему-то кажется, что он не станет охотиться за тобой.

«Это же хорошо, – думаю я. – Даже слишком хорошо. И от этого не верится, что это правда». Меня попросили присматривать за Такером. Чернокрылые больше не охотятся за мной. И впервые мне не предстоит пережить нечто ужасное. Кажется, где-то должен быть подвох.

– К сожалению, хоть Наблюдатели и не охотятся сейчас за тобой, но они не единственные Чернокрылые на земле, – с печалью в голосе говорит Уриил. – И все они продолжают искать нефилимов и пытаются исполнить свои планы.

– И чего же они хотят?

– Выиграть войну, моя дорогая. Мы должны быть сильными и не терять бдительности, все мы, от самых могущественных ангелов до самого крошечного из обладателей ангельской крови. Нам предстоит еще много чего пережить. Вступить в множество сражений.

– Так вот в чем мое предназначение? Сражаться с Чернокрылыми? – спрашиваю я.

Хотя чему удивляться, я ведь дочь командующего ангельским войском.

Уриил откидывается на спинку кровати.

– Ты действительно так думаешь?

Он прям как мама. Она тоже любила отвечать вопросом на вопрос. Честно говоря, это меня уже достало. В голове всплывают воспоминания о шипении, исходящем от плоти Азазеля, когда я проткнула его мечом, о его крике боли и побелевшем лице. И меня затапливает отвращение.

– Нет. Роль воина не по мне. Но кто же тогда я? Каково мое предназначение? – Я смотрю на Уриила, и он одаривает меня сочувственной улыбкой. – Ах, верно, – вздыхаю я. – Вы ничего мне не скажете.

– Я не могу тебе этого сказать, – говорит он, и его слова пугают меня. – Ты единственная, кто может решить сама, в чем твое предназначение, Клара.

Я? Он всерьез пытается убедить меня, что решаю я? Вот это новость.

– А как же видения…

– Видения лишь показывают развилки твоей судьбы. Решающие моменты твоей жизни.

Я качаю головой:

– Подождите. И что же я тогда вижу? Свой выбор или то, каким он должен быть?

– И то и другое, – отвечает он.

Это совершенно ничего не объяснило.

– Так каково твое предназначение, Клара? – спокойно спрашивает Уриил.

«Кристиан», – всплывает тут же в голове. Ведь он есть в каждом видении. Находится рядом в каждый решающий момент моей жизни. Но означает ли это, что он мое предназначение? Да и может ли быть человек предназначением? «Ты мое предназначение», – как-то сказала мне мама. Но что она тогда имела в виду? Действительно ли говорила буквально? Или она имела в виду лишь какое-то решение?

На каждый ответ у меня появляется еще пять новых вопросов. Это нечестно.

– Не знаю, – признаюсь я. – Мне хочется быть хорошей. Совершать правильные поступки. Помогать другим.

Он кивает:

– Тогда осталось определить, что позволит тебе это сделать.

– У меня будут и другие видения?

Но еще до того, как он успевает ответить, я понимаю, что они обязательно будут.

– Думаешь, в твоей судьбе больше не будет развилок? – вновь отвечает вопросом на вопрос Уриил.

И смотрит на меня своими всезнающими, сияющими голубыми глазами.

Которые так знакомы мне.

– Ты?.. – Я снова сажусь, чтобы получше рассмотреть его лицо.

Он осторожно кладет руки мне на плечи и придавливает к кровати. А затем накрывает одеялом.

– Нет, – говорит он. – Спи, моя дорогая. Хватит разговоров. Тебе нужно отдыхать.

И, прежде чем я успеваю возразить и спросить, кто он на самом деле, Уриил прижимает пальцы к моему виску, погружая меня в глубокий сон без сновидений.

Открыв глаза, я вижу нависшего надо мной Кристиана.

– Привет, – шепчет он. – Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо.

Я оглядываюсь в поисках Уриила, но его нигде нет. Кристиан отступает на шаг, давая мне возможность сесть. Я прижимаю руку ко лбу. Кажется, мне намного лучше и слабость прошла. А может, это потому, что Кристиан здесь.

– Как долго я провалялась в отключке?

– Ну… знаешь… несколько дней, – весело отвечает он. – Точнее, три.

Серьезно? Три дня?

– Ну, иногда девушкам нужно высыпаться, – говорю я.

– Да я шучу, – смеется он. – Ты проспала от силы часов восемь. Не так уж и долго.

– Где Такер? – тут же спрашиваю я. – С ним все в порядке?

Улыбка Кристиана слегка меркнет, и в ней появляется смирение, от которого внутри у меня все сжимается.

– С ним все в порядке. Он внизу. В комнате твоей мамы. И тоже спрашивал о тебе.

– Что случилось? Ну, на озере?

– Ты исцелила его, – отвечает Кристиан. – Вливала в него свои силы, пока сама не потеряла сознание. Ты даже перестала дышать на несколько секунд. А потом Джеффри сделал ему непрямой массаж сердца и искусственное дыхание, о чем, уверен, они оба захотят забыть как можно быстрее, и Такер ожил. Он выплюнул с пару литров озерной воды, но ожил. – Кристиан смотрит мне в глаза. – Ты спасла его.

– Ничего себе.

– Ага, – хмыкает он. – Ты умеешь произвести впечатление. Сначала вытащила нас из ада. Потом сразила самого злобного и страшного Наблюдателя в мире. Затем отправилась в сверхскоростную погоню. И вдобавок воскресила умершего. Это все? Или у тебя есть еще какие-нибудь таланты? Потому что я не уверен, что смогу испытать еще больше восторга.

Я отвожу взгляд и поджимаю губы, чтобы сдержать улыбку.

– Думаю, да.

А затем рассказываю ему о визите Уриила.

– Но почему пришел он? – спрашивает Кристиан, когда я заканчиваю. – Почему именно Уриил?

– Кажется, он мой дедушка, – медленно говорю я. – Он мне этого не сказал, но у меня сложилось впечатление, что он считает меня членом своей семьи.

– Он отец твоей мамы?

– Да.

Я пересказываю то, что рассказал мне Уриил об Азазеле и Семъйязе, но на лице у Кристиана отражается не только облегчение, но и беспокойство. Словно это не совсем хорошие новости для него.

– Теперь мы можем вернуться в Стэнфорд, – продолжаю я. – И какое-то время пожить собственной жизнью. Нам больше не нужно пускаться в бега. Классно, правда?

Он прикусывает губу.

– Я подумываю немного отдохнуть от учебы.

– Но почему? – удивляюсь я.

Он откидывает прядь волос с лица и смущенно отводит глаза.

– Кажется, причины, по которым я поступил в университет, были не совсем правильными. И я не уверен, что это то место, где мне действительно хотелось бы учиться.

Он пытается мне сказать, что не хочет находиться со мной рядом?

– Значит, ты уезжаешь?

– Я решил немного попутешествовать с Анджелой и Уэбом, помочь им найти место, где они смогут затаиться на время. Анджеле не помешает сменить обстановку.

– Почему ты никогда не говорил мне, что она твоя сестра? – спрашиваю я.

Он пожимает плечами:

– Я и сам еще не свыкся с этой мыслью. Я прочитал в ее дневнике, что она считала своего отца коллекционером, и сложил все кусочки вместе. Но и сам не до конца верил в это, пока…

Пока не столкнулся с Азазелем лицом к лицу.

– Значит, Уэб твой племянник, – говорю я.

Он кивает, и от этой мысли его окутывает счастье.

– Да. Это так.

Они – одна семья. В груди вспыхивает зависть, которая сменяется чувством потери. Больше не будет совместно проведенных с ним и Уэбом дней. Но это и к лучшему. Я представляю, как они идут по песку на каком-нибудь пустынном пляже, похожем на тот, куда нас переносил папа для тренировок. Уэб топает по песку и со смехом бегает за волнами.

– Мне всегда нравились пляжи, – говорит Кристиан.

– Когда вы уедете?

– Как только Анджела соберется. Я просто зашел попрощаться. – Он смотрит в мои ошеломленные глаза. – Не переживай. Я буду тебе звонить.

Он встает, и на его лице появляется беззаботная улыбка, словно у него все хорошо, но я-то знаю, что это не так. Прощание со мной идет вразрез со всем, что говорят ему инстинкты и его сердце.

– Тогда, в аду, я не солгал, – говорит он. – Ты – мой меч Света. Моя истина.

– Кристиан…

Он вскидывает руку, прося меня помолчать, пока он закончит.

– Но я видел выражение твоего лица, когда Такер умер. Видел, что творилось у тебя в сердце. Все это время я твердил себе, что тебя с Такером связывает обычная влюбленность. Что она со временем пройдет, и ты станешь моей. Но это не мимолетное увлечение и не упрямство, вызванное нежеланием признавать то, что ты считаешь своей судьбой. Ты никогда не разлюбишь его. И сейчас я это понимаю. Теперь ты принадлежишь ему. – Он сглатывает. – Мне не стоило целовать тебя в тот день на кладбище.

Глаза заволакивают слезы, и я смахиваю их.

– Ты мой лучший друг, – шепчу я.

Он смотрит в пол.

– Но ты же понимаешь, что мне всегда будет хотеться чего-то большего.

– Понимаю.

Между нами повисает неловкое молчание. А затем он пожимает плечами и, одарив меня своей сексуальной улыбкой, проводит рукой по каштановым волнистым волосам.

– Ну, надеюсь, ты не забыла, что Такер не будет жить вечно. А значит, я могу подождать несколько десятков лет и уже потом приударить за тобой.

У меня перехватывает дыхание. Он действительно планирует так сделать или просто старается сохранить лицо? Я свешиваю ноги с кровати и осторожно встаю, опасаясь, что слабость нахлынет вновь. Но, к собственному удивлению, я прекрасно себя чувствую. Так что поднимаю голову и смотрю на Кристиана. А затем вновь раздумываю, что же означало слово «долголетие».

– Не надо меня ждать, Кристиан. Я не хочу этого. И не могу тебе обещать…

Он ухмыляется.

– Тогда я не буду называть это «ожиданием», – говорит он. – Мне пора идти.

– Стой. Задержись на минутку.

Он останавливается, и на его лице на мгновение мелькает надежда. Я подхожу к нему и поднимаю его футболку. Кристиан удивленно смотрит на меня, но я прикасаюсь к длинной ране на его боку, которая все еще не зажила. Выбросив ненужные мысли из головы, я призываю венец, концентрируясь на кончиках своих пальцев. И он отзывается мне.

Комнату заполняет болезненный стон, когда края раны срастаются вновь, оставив на коже лишь тонкий длинный бледный рубец.

– Прости за шрам, – говорю я.

– Ничего себе, – смеется он. – Да мне следует благодарить тебя.

– Это меньшее, что я могла для тебя сделать.

Кристиан подходит к моему окну, открывает его и наклоняется, чтобы шагнуть на карниз. Но в последний момент поворачивается и машет мне рукой. Ветер треплет его волосы, глаза наполнены печалью и светом. Я машу ему в ответ.

«Еще увидимся», – мысленно говорит мне он, расправляет крылья и улетает.

Я залезаю в ванну, где скребу каждый сантиметр кожи, брею ноги и вычищаю грязь из-под ногтей, пока наконец не чувствую себя чистой. После этого заворачиваюсь в халат и сажусь перед зеркалом, чтобы расчесать спутанные волосы. Нанеся увлажняющий крем на лицо и, поддавшись мимолетному желанию, немного бальзама на губы, я подхожу к шкафу и достаю желтый сарафан, который мне подарила на день рождения мама и который был на мне в тот вечер, когда Такер впервые повел меня в кафе «У Бабба», что можно было бы считать нашим первым свиданием. Я надеваю его вместе с белыми сандалиями на ремешках и спускаюсь на первый этаж.

Мою черную толстовку с капюшоном, которую я носила в последние дни, кто-то аккуратно повесил на спинку дивана. Я беру ее в руки, и в нос ударяет запах озерной воды и крови. Значит, пора ее постирать, но для начала стоит проверить карманы. В левом обнаруживается серебряный браслет с шармами. Я кладу его на ладонь и изучаю каждую из подвесок. Лошадь как напоминание, что они ехали по сельской местности. Рыба означает первую встречу. Сердечко. Но сейчас появился еще один.

Крошечный серебряный воробей.

Я надеваю браслет на руку и под тихий перезвон иду в мамину старую комнату. С каждым шагом сердце бьется все быстрее, а дыхание учащается, но я не колеблясь открываю дверь. Мне так хочется его увидеть.

Вот только кровать пуста и заправлена так небрежно, будто это делали в спешке. Нахмурившись, я обвожу взглядом пустую комнату.

Может, я слишком долго собиралась? Может, он ушел?

И в этот момент до меня доносится запах паленого.

Такер стоит у плиты и, судя по всему, безуспешно пытается приготовить яичницу-болтунью. Он подковыривает почерневшее месиво лопаткой, чтобы перевернуть его, но лишь обжигается и, старательно сдерживая ругательства, начинает трясти рукой, словно это поможет избавиться от боли. Я начинаю смеяться, и Такер испуганно оборачивается ко мне.

– Клара! – с удивлением восклицает он.

Мое сердце пускается вскачь, но я стараюсь сохранять спокойствие и забираю лопатку из его руки.

– Решил, что ты захочешь есть, – говорит он.

– Но явно не это.

Я с улыбкой хватаю кухонное полотенце, поднимаю сковородку и подхожу к кухонному ведру, чтобы выкинуть яйца. После этого поворачиваюсь к раковине и ополаскиваю ее.

– Давай лучше я приготовлю, – предлагаю я.

Он кивает и садится на один из кухонных стульев. На нем нет рубашки, только старые пижамные штаны моего брата. «Но даже в них он выглядит восхитительно», – думаю я. Стараясь не пялиться на него, я подхожу к холодильнику и достаю коробку яиц, затем разбиваю несколько в миску, добавляю молоко и тщательно взбиваю все вместе.

– Как ты? – спрашивает Такер. – Джеффри сказал, что ты спала.

– Ты видел Джеффри?

– Да, он был здесь, когда я проснулся. И выглядел немного сбитым с толку. А еще попытался всучить мне конверт с деньгами.

– И что ты сделал? – спрашиваю я.

– Вы, калифорнийцы, почему-то думаете, что можете купить все, что вам вздумается, – шутит Такер.

Да, он явно шутит. Потому что сильно привязался к одной калифорнийской девчонке.

– Я в порядке, – отвечаю я на его первый вопрос. – А ты?

– Никогда не чувствовал себя лучше, – говорит он.

Я опускаю венчик и обвожу Такера взглядом. По-моему, он ни капли не изменился. И не похож ни на одного из пророков, о которых я когда-либо слышала.

– Что? У меня на лицо прилип кусочек глазуньи?

– Я не очень голодна, – отодвигая миску, говорю я. – Нам нужно с тобой поговорить.

Он сглатывает:

– Пожалуйста, только не вздумай вновь решать, что для меня лучше.

Я смеюсь и качаю головой:

– Может, переоденешься?

– Отличная идея, – восклицает он. – Но мои вещи, кажется, пропали. Хотя от них вряд ли что-то осталось. Не подбросишь меня до дому?

– Конечно.

Подойдя к нему, я беру его за руку и поднимаю со стула. Он настороженно смотрит на меня.

– Что ты делаешь? – спрашивает он.

– Ты мне доверяешь?

– Конечно.

Я поднимаю руки и закрываю ему глаза, отчего с его губ срывается короткий вздох. А затем призываю венец, который окутывает нас теплым сиянием. Закрыв глаза, я переношу нас обоих на ранчо «Ленивая собака». В сарай. Но в этот раз уже намеренно.

– Хорошо, теперь можешь смотреть, – убирая руки, говорю я.

– Как ты это сделала? – удивляется он, когда сияние медленно гаснет.

Я пожимаю плечами:

– Трижды щелкаю каблуками и говорю: «Нет места лучше, чем дом».

– Ого. Так… Ты считаешь это место твоим домом? Мой сарай? – Его тон шутливый, но взгляд, устремленный на меня, совершенно серьезен. И в нем застыл вопрос.

– Неужели ты до сих пор не догадался? – говорю я, стараясь успокоить взбесившееся сердце. – Мой дом – это ты.

На его лице отражается что-то между безумной радостью и недоверием.

– И в этот раз меня не затошнило от твоего сияния, – прочистив горло, говорит он. – Почему?

– Я расскажу тебе, – обещаю я. – Но чуть позже.

– Хорошо, – соглашается он. – И раз ты проткнула того парня мечом, то тебе больше не нужно убегать?

– Все верно.

Он ухмыляется:

– Это лучшая новость из всех, что я когда-либо слышал. Серьезно. – Он кладет руку мне на талию и притягивает ближе к себе, явно собираясь поцеловать. – И ты говорила мне правду, пока я был мертвецом?

– Полнейшую правду.

– И ты можешь это повторить? – спрашивает он. – А то у меня небольшой провал в памяти.

– Что именно? Что я хочу остаться с тобой навсегда?

– Да, – бормочет он, наклоняясь ко мне так близко, что его дыхание согревает мою щеку.

– Или что я люблю тебя?

Такер слегка отстраняется и смотрит мне в глаза.

– Да. Именно это.

– Я люблю тебя.

Он счастливо вздыхает.

– Я люблю тебя, – отвечает мне он. – Я люблю тебя, Клара.

А затем его взгляд вновь скользит к моим губам, он наклоняется ниже, и весь остальной мир просто исчезает.

Эпилог

– Посмотри на меня, посмотри на меня, – кричит Уэб со спины Мидаса, которого Такер ведет по пастбищу.

Я поднимаю руку и машу ему с крыльца, где мы с Анджелой пьем лимонад. С каждой нашей встречи он, кажется, вырастает сантиметров на тридцать, хотя все еще ниже, чем его ровесники. Но несмотря на то, что ему всего девять, он успевает заболтать всех до посинения (в этом он пошел в мать), на его лице всегда сияет улыбка, а в золотистых глазах, выглядывающих из-под копны иссиня-черных волос, сияет озорство. Увидев, что мы на него смотрим, он пинает в бока Мидаса, заставляя идти быстрее, отчего Такеру приходится бежать за ними.

– Будьте осторожнее! – кричит Анджела скорее Такеру, чем своему сыну.

Закатив глаза, Такер кивает ей и похлопывает Мидаса по шее, давая знак замедлиться. Как будто падение с лошади напугает этого несокрушимого мальчугана.

– Ты же понимаешь, что чересчур опекаешь его, правда? – дразню я.

Усмехнувшись, она вытягивает руки над головой. Если присмотреться, то все еще можно разглядеть едва заметные отметины на ее правой руке, хотя их осталось совсем немного. Татуировки начали бледнеть, когда она вновь взяла Уэба на руки. Анджела говорит, что его любовь ее очищает.

Но все же я сомневаюсь, что эти слова когда-нибудь исчезнут полностью.

– Я просто забочусь о нем, – возражает она.

– Ну конечно.

Через несколько часов вся наша шумная компания соберется на ужин за большим столом на ферме Эйвери: родители Такера; Венди, Дэн и маленькая Грейси; Анджела с Уэбом, приехавшие из Чикаго, и, если повезет, Джеффри. Мы будем есть, смеяться, обсуждать последние новости и работу каждого. Я расскажу, что собралась отправиться в Стэнфорд, чтобы все-таки получить медицинскую степень, а затем вернуться сюда и работать семейным врачом, что наверняка вызовет много стонов, особенно от Анджелы. Начну шутить, что в Вайоминге такая прекрасная погода, что я буду по ней скучать. Такер обязательно сожмет мое колено под столом. И меня вновь окутает чувство единения и понимания, что все будет так, как и должно быть. Но, несмотря на это, меня все-таки охватит тоска, будто за столом стоит пустой стул.

И в этот момент разговор неизбежно коснется Кристиана. Словно то, что я думаю о нем, заставляет других людей рассказывать про него. Анджела тут же опишет здания, над которыми он сейчас работает, а Уэб в подробностях перескажет их последнюю совместную прогулку: в зоопарк Линкольн-парка, в Чикагский детский музей или в обсерваторию на девяносто четвертом этаже центра Джона Хэнкока. Но потом разговор медленно перейдет на другие темы, а я снова буду чувствовать себя нормально. Так, будто все правильно.

Анджела продолжает говорить о воспитании детей и о том, когда нужно руководствоваться любовью, а когда – логикой. После чего предлагает мне почитать понравившиеся ей книги на эту тему, и я с улыбкой соглашаюсь. Отставив стакан с лимонадом, я встаю на ноги, спускаюсь с крыльца и иду к пастбищу мимо большого красного амбара. Трава мягко пружинит под ногами, а над головой расстилается голубое, безоблачное небо.

– Посмотри на меня, посмотри на меня! – вновь кричит Уэб.

Если Анджела разрешит, то после ужина я возьму его с собой полетать. Уэб громко смеется, пока Такер ведет Мидаса вдоль забора, и на моем лице тоже появляется улыбка. С пару мгновений я любуюсь задницей Такера, обтянутой джинсами, и его забавной походкой, которая есть лишь у ковбоев.

– Конечно, смотрю! – отвечаю я, а затем обращаюсь к Такеру: – Привет, красавчик.

Он перегибается через ограду, чтобы поцеловать меня, и обхватывает мое лицо ладонью. Простое золотое кольцо на его пальце приятно холодит мою щеку. Но затем он отступает и с минуту стоит, опустив голову и закрыв глаза. Эту позу я уже не раз видела за последние годы.

– Ты в порядке? – положив руку ему на плечо, спрашиваю я. – Еще одно видение?

Он смотрит на меня, и на его лице расцветает улыбка.

– Да, еще одно видение, – говорит он с весельем в голосе. – Видение, которое обязательно сбудется.

– И что же в нем? – интересуюсь я.

– Мы будем счастливы, Морковка, – заправляя выбившуюся прядь мне за ухо, говорит он. – И это главное.

Благодарности

Я наконец закончила этот долгий путь и хочу поблагодарить людей, которые мне в этом помогли.

Первое большое спасибо я хочу сказать Кэтрин Фоссет. Самому. Лучшему. Агенту. И в этот раз ставшему еще и столпом моего здравомыслия. Спасибо тебе за помощь с творческими идеями, за шоколадное печенье, за то, что поддерживала меня в периоды уныния и веселья, и за то, что всегда боролась за меня. Я так рада, что встретила тебя.

Спасибо моим трем замечательным редакторам. Спасибо Фаррине Джейкобс за то, что поверила в Клару и ее историю с самого первого черновика «Неземной». Мне будет не хватать синего карандаша. Спасибо Кэтрин Уоллес, которая поддерживала меня на каждом шагу этого путешествия и без страха задавала мне трудные вопросы, благодаря которым книга стала намного лучше. И огромное спасибо Эрике Сассман, ворвавшейся в мою жизнь совсем недавно. Мне никогда не описать, как твой энтузиазм, умные идеи и причудливое чувство юмора помогли мне в написании последней книги. И я с нетерпением жду возможности поработать с тобой вновь!

Спасибо остальной команде «HarperTeen»: моему публицисту Мэри Энн Зиссимос, которую я пообещала поблагодарить в первую очередь, Саше Иллингворт, создавшей такие великолепные обложки для всей серии, что люди не могли отвести от них взгляд, и всем остальным удивительным людям, которые поддерживали меня с самого начала: Кейт Джексон, Сьюзен Катц, Кристине Коланджело, Мелинде Файгель, Каре Петрюс и Саре Кауфман.

Также я бы хотела поблагодарить людей, которые помогли мне побольше узнать о Северной Калифорнии. И в первую очередь мою подругу Венди Джонстон, которая возила меня на автограф-сессии, ела странную пиццу и торговалась с моими детьми, чтобы я могла украдкой сфотографировать тату-салон. К тому же ты лучшая из всех лучших подруг в мире и любого придуманного мной персонажа. И мне жаль, что не все сцены с Венди попали в итоговый вариант книги…

Также я хочу выразить огромную благодарность Киту Экиссу, который помог мне узнать обо всех уголках Стэнфорда, а также Эстеле Го, потрясающей студентке, которая не только ходила вместе со мной по кампусу и даже бровью не повела, когда я захотела сфотографировать прачечную, но и несколько часов (да, именно часов) отвечала на мои вопросы. Только благодаря тебе Клара побывала на забеге оркестра, ела картофельные шарики и бегала до «Стэнфорд Диш». Большое спасибо Дайо Митчелл, консультанту по учебным вопросам в «Робл-Холле», за то, что помогла мне понять, как можно обыграть нерешительность Клары и щекотливую ситуацию Анджелы. Жизнь Клары на Ферме заиграла новыми красками после одной беседы с вами.

Говоря о Стэнфорде, я не могу не поблагодарить доктора Куинь Ле, под руководством которого я когда-то работала в университете. Спасибо за то, что дали мне шанс и поощряли писать после рабочего дня. Вы всегда говорили мне, что когда-нибудь мои истории опубликуют, и эта поддержка много для меня значила. Еще хочу поблагодарить моих друзей: лучшую подругу Линдси Террелл, которая так и осталась непримиримой сторонницей Кристиана, хотя все остальные болели за Такера. Мелиссу Стокхэм, которая уговаривала меня, что эта книга «просто невероятная», даже в те моменты, когда я ее ненавидела. Джоан Кремер за то, что всегда охотно читала мои черновики, хотя и сама писала параллельно со мной. Я так счастлива, что мы с тобой познакомились в начале наших творческих путей. Сару Холл, которая всегда подбадривала меня и не раз советовала мою книгу читателям в своей библиотеке. И, конечно же, Эми Йовелл, которая ежедневно поражает и вдохновляет меня своим писательским рвением и целеустремленностью. Не сомневаюсь, что в скором времени увижу свое имя в благодарностях твоей свежевыпущенной книги.

Также мне бы хотелось поблагодарить своих друзей-писателей, начиная с удивительной и веселой Броди Эштон, моей родственной души, если они действительно существуют. Судьба бывает забавна, но я очень рада, что она свела нас вместе. Спасибо Анне Кэри, Тахире Мафи и Веронике Росси за то, что помогали мне и поддерживали во время поездок. Спасибо Джоди Медоуз за ее поддержку и вязаные митенки и Кортни Элисон Мултон за то, что разрешила угощать Мидаса желейными бобами, которые так любит Пия. И я обязательно позволю тебе придумать клички лошадям в своей будущей книге. И, наконец, огромное спасибо Кирстен Уайт за то, что так поэтично описывает свою любовь к Эрике. Я всегда буду благодарна тебе за то, что ты обратила на нее внимание. Ты супер!

И, конечно же, я не могу не поблагодарить свою семью.

Спасибо моей маме Кэрол Уэр за те часы, что ей пришлось простоять рядом с книжными магазинами и средними школами с моим ребенком в слинге. Спасибо, что искренне полюбила Клару и ее историю с того самого момента, как я прочитала тебе пролог по телефону. Спасибо Джеку Уэру за его теплоту, доброту, шутки и все те бесчисленные способы, которыми он поддерживал меня. Я безумно рада быть членом твоей семьи.

Спасибо моему папе Родни Хэнду за наши бесконечные беседы по телефону, во время которых он помогал мне вернуть веру в свои силы. Спасибо Джулии Хэнд за то, что она всегда охотно читала мои черновики и честно высказывала свое мнение.

Спасибо моим прекрасным и смешным детям Уиллу и Мэдди за то, что возвращают меня к реальной жизни и помогают взглянуть на мир другими глазами. Я люблю вас.

И, наконец, спасибо моему мужу Джону. Этот год был долгим не только для меня, но и для тебя. И есть так много всего, за что я хочу тебя поблагодарить: за то, что ты был таким находчивым, дальновидным и первым редактором, ведь благодаря тебе я смогла исправить столько ошибок и распутать ненужные узлы в сюжетных линиях; за все наши разговоры за ужином, порождавшие множество новых идей; за все прочитанные поздней ночью и в последнюю минуту отрывки; за то, что без упреков смотрел за детьми, когда я уезжала в поездки или проводила весь день за компьютером, за то, что всегда уверял, что это хорошая история и что я смогу ее дописать, за то, что иногда просто сжимал меня в объятиях, в которых я так сильно нуждалась в конце дня. Я бы никогда не прошла этот путь без тебя.

1 Фламбирование – обработка продукта, при которой блюдо поливают алкогольным напитком, а затем поджигают. При выгорании спирта продукт приобретает своеобразный вкус и аромат.

2 Фома (лат. Thomas) – один из двенадцати апостолов. Он не мог поверить в Воскресение Христово до тех пор, пока своими глазами не увидел Христа воскресшим. Неверующим Фомой называют человека, которого сложно в чем-либо убедить.

3 Пико-де-гайо (исп.) – разновидность сальсы, которая готовится из нарезанных помидоров, лука и чили. В зависимости от рецепта повара добавляют к ним лайм, лимон, авокадо, огурец или редис.

4 Мононуклеоз – острое респираторное заболевание, сопровождающееся высокой температурой и воспалением лимфатических узлов, которое дает осложнение на печень и селезенку, а также влияет на состав крови.

5 Фарра Фоссет – американская модель, актриса и художница, ставшая секс-символом эпохи семидесятых годов.

6 «Би Джиз» – британско-австралийская группа, исполнявшая множество хитов в стиле диско, которые часто включали на дискотеках в семидесятых годах.

7 Автор упоминает танец в исполнении Джона Траволты из фильма «Лихорадка субботнего вечера».

8 Строчка из поэмы «Бесплодная земля» Т.С. Элиота.

9 «Линкольн Логс» – детский конструктор, состоящий из деревянных миниатюрных бревен с пазами, благодаря которым они соединялись друг с другом. Из наборов можно было построить бревенчатые дома разных видов, в том числе и военные форты.

10 «Биг-Глап» (англ. «Big Gulp») – марка прохладительных напитков, выпускаемых в стаканчиках объемом один литр компанией «7-Eleven».

11 «Беременна в 16» (англ. «16 and Pregnant») – американское реалити-шоу о жизни девушек-подростков, находящихся на втором и третьем триместре беременности.

12 «Пока мы не встретимся вновь» (англ. «Till We Meet Again») – популярная американская песня, написанная в годы Первой мировой войны, рассказывающая о прощании солдата и его возлюбленной.

13 Ноа Уэбстер – американский языковед, составитель «Американского словаря английского языка», который больше века использовали для преподавания английского языка.

14 «Охота за мусором» – игра, в которой необходимо заполучить предметы из подготовленного организаторами списка, не покупая их, чтобы добраться до главного приза.

15 Санскрит – древний язык Индии, на котором писали индуистские религиозные тексты.

16 Музей Рипли «Хотите верьте, хотите нет!» – музеи, в которых выставляются экспонаты, собранные английским коллекционером, исследователем и журналистом Робертом Рипли, который всю жизнь собирал необычные и странные предметы.

17 Клауд Гейт (англ. Cloud Gate) – гигантская скульптура в форме боба, созданная из отполированных до зеркального блеска листов из нержавеющей стали, которую из-за своей формы прозвали «Фасолинка».

18 Дом Винчестеров – дом-лабиринт, построенный Сарой Винчестер по совету медиума, который сообщил ей, что для того, чтобы избавиться от проклятия, ей нужно построить особый дом, в котором духи не смогут навредить ей. В настоящее время в доме насчитывается около 160 комнат, 13 ванных, 6 кухонь, 40 лестниц. В комнатах 2000 дверей, 450 дверных проемов, около 10 000 окон (до наших дней сохранились витражные окна), 47 каминов и один душ.

19 «Танец-вспышка» – фильм о девушке, мечтавшей стать балериной, но вынужденной работать на заводе и подрабатывать танцовщицей в баре. Клара вспоминает про этот фильм, потому что у главной героини был точно такой же свитер и именно в нем она изображена на постере к фильму.

Продолжить чтение