Пушкинский дом

В какой-нибудь прекрасной стране, еще более прекрасной, чем Англия, вполне могло возникнуть общество охраны литературных героев от их авторов.По непроверенным мною сведениям, почерпнутым, однако из источника. заслуживающего всякого доверия. Андрей Битов говорил, что замолчал на два года после того, как прочел «Дар» Набокова. Потому что в мире, где существует такая русская проза, уже не создать ничего сопоставимого с нею. Рассказав об этом, мой собеседник выразил сомнение, не лукавил ли Андрей Георгиевич? Думаю, что нет, зачем бы ему? Только не оттого не писал, что и впрямь устыдился собственной малости перед лицом набоковского гения, но потому, что его талант в эти два года проходил стадию внутреннего развития, сопоставимую с имаго у бабочек. Внешней активности нет, внутри вызревает яркое и прекрасное, что надолго осенит все вокруг радужными крыльями.Любя Битова с восемнадцати лет («Вид неба Трои»), я не понимала, однако, превосходных степеней, какими его аттестовали все, кто есть кто-то. С «Улетающим Монаховым» и кое-какими рассказами такой уж большой любви не вышло, а до «Пушкинского дома» все не случалось добраться. Может быть, еще долго откладывала бы, когда бы не уход писателя в края доброй охоты. Но так уж мы, люди, устроены, что надежнее прочих поводов, привлечешь внимание оставшихся, умерев. Почтить память автора правильнее всего чтением его книг, и мы с одним очень хорошим человеком решили взяться за «Пушкинский дом»: она перечитывать, я читать. Такова предыстория. История же в том, что, как вся русская литература вышла из гоголевской «Шинели», так вся она (за исключением Набокова и, будем до конца придирчивыми, Бабеля, Зощенко, Ильфа с Петровым, Леонова. Булгакова, Эренбурга, Солженицына. Шаламова, Домбровского, Платонова, еtс) сто лет спустя вошла в «Пушкинский дом». Ну, намолотили вы, матушка, начали за здравие, кончили за упокой. Да нет же, просто необъятного не обоймешь и всегда найдется кто-то, кто язвительно вбросит лептой вдовицы свои четыре копейки ограниченного знания, имея целью уличить автора в невыполнении контрактных требований: а как же от вашего лица одна тут говорила, что вся литература уместилась? Непорядочек. Это всего лишь попытка обозначить черту, которой гений писателя отграничил круг явлений, нашедших отражение в романе от тех, которые не могли в него поместиться по той же причине, по какой никому не под силу выпить моря..А все-таки «Пушкинский дом» оставляет у читателя впечатление – невероятно расширенного, словно бы за счет того четвертого измерения, о каком говорил герой Булгакова, внутреннего пространства, в противоположность компактному внешнему и совсем уж скромному событийному. Ведь по сути, что происходит в романе? Вот мальчик Лёвушка Одоевцев, профессорский сын и внук, до поры не знавший о том, что дед репрессирован. Эдипов комплекс реализуется в нем неприязнью к отцу, и, в противовес, а также в значительной мере замещая отсутствующую фигуру деда – в симпатии к Диккенсу дяде, вернувшемуся «оттуда». Дед был гений и стоял у истоков структурной лингвистики, вернулся семидесятилетним, выпотрошенным системой, неспособным и не желающим вписаться в реальность нового времени маргиналом, хотя бы и с высверками прежней гениальности. Семью, которая однажды отреклась от него, отверг. Был отправляем на принудительное лечение, умер в чужих людях, после, как водится, канонизирован. Незадолго до смерти Лёва встречался с дедом, но близости не вышло, Одоевцев-старший увидел в потомке мелкую подловатую душонку неблагодарного потребителя. А внук, защищая самооценку, постановил для себя, что не так дед и умен.Это была первая часть «Отцы и дети» (салют, Иван Сергеич). Вторая, «Герой нашего времени» расскажет об отношениях с женщинами, выросшего и успешно паразитирующего на дедовых идеях, аспиранта Лёвушки. Их, женщин, как у всякого уважающего себя Печорина, трое: любимая героем Фаина, любящая его Альбина, и недурно проводящая с ним время Любаша. С мучительной ревностью к бывшему однокласснику и злому гению Митишатьеву. Унизительная история с кольцом должна бы заставить читателя презирать героя, ан нет – чем больше узнаю, тем больше люблю и склонна оправдывать. Ну, так всегда. Вот он еще вскормленный в неволе птичьим молоком филологии чужой барчук, а тут уже простой и добрый парень, как вы, как я, как целый свет, ну кто из нас на палубе большой не падал, не блевал и не ругался?И, наконец, третья часть, «Бедный всадник», логически разбитая на четыре: «Бесы»», «Маскарад», «Дуэль», «Выстрел». Одоевцеву, в преддверие защиты диссертации, достается неприятная обязанность - дежурить на ноябрьские по учреждению. Нынешним, пожалуй, и не объяснишь, какой поганой частью официоза, отъедавшей самое золотое праздничное время, были демонстрации и прочая пафосно-патриотическая муть. Хотя, как по мне, в случае Лёвы, радоваться бы неожиданному одиночеству с возможностью не ходить на демонстрацию, поработать в вынужденном трезвом покое и тишине над диссертацией, примириться с миром, обдумать житье (хотя бы уже и не юношей). Да не тут то было, персональный бес Митешатьев не дремлет – завалился с приятелем, и «маленькой» (водка 0,25л.), а потом еще и еще. А тут и старый академический пенсионер, всегда благоволивший к Лёве, заглянул скрасить его одиночество. После еще какие-то люди подтянулись. Старика оскорбили, а пьяный Лев не понял, не вмешался, не защитил. Шабаш все набирал градус, обратившись уже непристойным хулиганством с вылазкой на салют, взгромоздившись на спину льву (Лев на Льве – это каламбур), и бегством от милиционера.А потом будут два варианта финала: трагический и фарсовый. Первым сердце сожмется мучительной жалостью к совсем уже своему герою, вторым скажешь: ну вот и ладно. И останешься с пониманием, что судьба подарила тебе встречу с великим романом, одним из лучших в русской литературе ХХ века. Конечно, человек, давший миру такое, не исчезнет без следа, Вы говорили, что в Пушкинском доме нельзя жить? Можно, теперь и вы живете там.

«Пушкинский дом» – из тех книг, которые можно перечитывать бесконечно и практически с любого места. Язык у этого писателя просто поразительный. Свежий и как будто проникающий в суть вещей. Подумал, хочется ли что-нибудь сказать о главном герое, или высказаться по мудрёному порой содержанию – и понял, что нет, не хочется. Главный герой Битова – пожалуй, не человек, а уникально звучащий русский язык. Таково моё впечатление.

Эта книга – история жизни Льва Одоевцева, филолога из Ленинграда. Он работает в Институте русской литературы, отсюда и название Пушкинский дом. Роман пронизан «совковостью» - это любимая тема писателей, рожденных в СССР до 1970 года. А о чём ещё писать? Так больше не о чем. Эта тенденция до сих пор не заканчивается.
Роман состоит из трёх разделов, а те в свою очередь – из множества глав.
Финал Битов оставляет на выбор читателя. Если честно, я не люблю открытых концовок из серии «да если бы, да кабы да во рту росли грибы». Мне нужна твёрдая писательская точка. А здесь её нет.
Описанные бытовые реалии понятны людям, помнящим советскую эпоху. Мне это мало о чём говорит. Точнее, вообще ничего не говорит.
Вот интересно следующее. Почему мне нравится читать Золя и Бальзака, хотя то время случилось задолго до советского и постсоветского, а вот подобные произведения вызывают бунт и протест? Странно.
Книга хорошая. Минусики тоже есть, как и везде. Но читать можно. Про представителей интеллигенции всегда хорошо почитать.

Я не знаю, о чём эта книга, понятия не имею, слушала её в наушниках, и иногда останавливалась прямо на перекрёстках, всхахатывая от того, насколько изящно, тонко и остроумно Битов (ну а кому ещё!) облекает мои мысли в свой блестящий русский язык. Ходила по городу и улыбалась как ненормальная весь январь и поминала добрым словом лекции по лингвистическому анализу текста у Роговой. Спасибо вам за Битова в моей жизни, Кира Анатольевна!

После подвига
Не знаю, что чувствуют не-филологи, читая «Пушскинский дом», но могу сказать, что не-петербуржцам в нём в принципе уютно. Выслушивать коленопреклоненные парафразы человека, добровольно запершего себя в неделимой Культуре мрамора и фресок, набухшей пасмурной воды, нечервленого золота и проч. – это, скажем, выносимо, как сидеть с докучливым престарелым антисемитом. Ну, Петербург, да-да, абсолютные ценности, кхм-кхм, вы главное кефир пить не забывайте. Битов - человек крайне интересный, и презирать его за фанатические наклонности - это мелочность. Ему даже идёт. А вот как с ним справляются не-филологи, я не могу представить.Вот для меня глава-статья «Три пророка» - это главное откровение книги, мне в парадигме пушкинизма с тютчеством думать о мировоззрениях и моральном императиве легче, чем через какие-нибудь иные логические проулки. Но ведь это лишь близость метафоры, соположенность в информационном пространстве, укорачивание разговора за счёт общих знакомых: «Мы расстались с ней полюбовно, как Васька с Катькой» - кто этих Василия и Екатерину знать не знает, тот может идти гулять, потому что у нас тут что? Правильно, дети, постмодернизм. Вот мы и вляпались в эту тему.Как-то, когда в нашей бренной академической жизни пришла пора современной литературы, нам предложили удивительный разлет представлений о русском постмодернизме. Оказалось, что в широком смысле к нему относится всё, что не Донцова, а в узком – исключительно «Пушкинский дом». Мол, он весь – параллель на параллели, эзотерика профессионалов, переваривание культуры и текстоцентризм.
Но вот странность: «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» в сравнении с Битовским романом, казалось бы, полное паразитство и халява, на том же пространстве теми же героями играет, а чувствуются самостоятельнее и новее, чем вся жизнь и весь текст несчастного - свежевыдуманного! - Левы Одоевцева.
Почему так? Наукообразие постмодернизма оно ведь иногда очень драматичное: Стоппард монетки подкидывает, а застревает в Шекспире буквально – время останавливается, орёл неизбежен. Борхес близоруко копается в бумажках, а у него за плечами миры вырастают, настоящие, с зубами. А у Битова наукообразие, простите, не про теорию вероятности и даже не про сравнительно-исторический метод изучения языков, оно про канцелярию.
Невыносимую, продажную литературоведческую канцелярию советского (и ныне живее всех живых!) образца. И если у кого-то заумь лишь маска для чего-то общечеловеческого (страх застрять в чужом, кем-то выдуманном моменте близок не шекспироведу, но любому смертному), то у Битова всё честно: да, это действительно подкос под филологическую диссертацию, и метафору жизни в ней отыщет только тот, кто хоть раз эту ерунду пробовал писать. Правда, однажды автор оговаривается, посвящает выбору профессии героя целую главу – очень остроумную! – но что-то мне подсказывает, что нефилологичной подружке, заглядывавшей мне через плечо смешно не было. Это нарочное сужение зрительного зала, когда что-то видно только из первых рядов партера, оно оправданно, ибо остальные билеты всё равно не проданы. И раз мы тут собрались такой милой тихой компанией людей, которые должны бы писать романы, а пишут диссертации или того хуже – рецензии на лайвлиб, Андрей Георгиевич достаёт из кармана пальто маленькую и разливает. И – хорошо. Теперь мы можем всласть наговориться о давлении авторитетов, о мучительной невзаимной любви к Пушкину (подставить свой вариант), о надвигающихся катастрофах, о тяжелом бремени изгнания из себя притворства, о русских вопросах, о том, что у каждого есть друг-враг и есть любовь в трёх лицах (любимая, нелюбимая, никакая), в общем, о том, что мы живем в настоящем времени. Оно бессмысленно, бессловесно, оно – после того, как закрыта прочитанная книга, поэтому нам остается смотреть назад, из своего будущего, как из загробья. Жить после сюжета всё равно что после подвига: воротишься на родину, сколотишь домишко, застрелишься? – эта ветеранская грусть и есть русский постмодернизм. Мы все, вместе с отвратительным Левой Одоевцевым, имеем за плечами гребень волны русской литературы, который никогда не упадет к нам на эти плечи, не растопчет своей силой, а так и будет стоять и гудеть, загораживая самое солнце, пока… Пока что?

Битов так хорошо пишет, что вокруг книги хочется водить ритуальные танцы. По форме это типичный постмодернизм, сюжет постоянно ветвится по принципу "а может, все было наоборот?", а в конце рассыпается на тысячу мелких осколков, рассуждений, заключений, комментариев, комментариев к комментариям, сносок. (Однако не будем забывать, что это не просто постмодернистский роман, а постмодернистский роман, написанный в 60х гг в СССР -- дьявольская разница!). При этом, все, что там написано -- абсолютная правда -- например, воспроизведение мировосприятия пьяного человека выше всяких похвал -- настолько правда, что иногда даже становится неловко и неуютно. Текст построен из прекрасных отточенных фраз, каждая из которых обладает самостоятельной ценностью и так и просится в блокнот.

Занудно? Нет-нет, нисколько, что вы?
И Одоевцев, и Митишатьев, и Фаина, и остальные - все молодцы, всем верю, все очень славные, живые. Хотя нет, славные? О чём это я? Вот она, мерзостная людская сущность, уверенность в собственной святости или показушная мерзопакостность из серии "ну, видишь, как я отвратителен? ничего мне не сделаешь, не захочешь марать руки...".
Вся эта сбивчивость, весь этот дикий маскарад упорно напоминают сологубовского Передонова и иже с. Какой-то гротеск, утрированная инфантильность... всё-всё-всё.
И при этом всём, при страшном абсурде происходящего (может это и не абсурд вовсе, но я, честно признаюсь, не поняла НИЧЕГО, но если абсурд - то страшный) - невероятный город.
Лёва, вырасший из мальчика в... тоже, в общем, в мальчика, который не знает, куда себя приложить, гоняющегося за бедной Фаиной, стреляющегося на дуэли, ненавидящего и любящего Митишатьева... всё это как-то очень правдоподобно и в то же время не хочется верить. Просто не хочется.Да-да, знаю, не рецензия, а сплошной лытдыбр, но я буквально только что дочитала, поэтому в голове месиво из впечатления, оставшегося от книги.Опять же, очень сильно на любителя

Столп раннего русского постмодернизма. Роман-музей, ленинградский роман (жанровые определения этой книги можно множить до бесконечности). История сотрудника Пушкинского музея Левы Одоевцева. Автор не даёт забывать, что книга – это книга, играет с героем и читателем, насыщает текст цитатами русского классики (на уровне школьной программы) и в конце концов вместо одного чёткого финала предлагает целую череду финалов, не желая расставаться с романом.

Уровень судит об уровне. Люди рядят о Боге, пушкиноведы о Пушкине. Популярные неспециалисты ни в чём - понимают жизнь... Какая каша! Какая удача, что всё это так мимо!.....завтрашнее наше отношение к происшедшему вчера - редко бывает справедливым.Правильно, если хочется книги многогранной, сложной и, чёрт возьми, да! глубокой, то нужно брать Пушкинский дом Битова. Брать приступом, читать долго, откладывать, хватать с полки русских классиков, хлопать себя по лбу (Семён Семёныч!), возвращаться в Пушкинский дом и перечитывать уже прочитанное по-новому, сквозь призму, тэксзэть, другими глазами, выражаясь фигурально))...странно, перетряхивая и свергая авторитеты, возводить, ещё повыше, другие. Действовать любимым авторитетом против нелюбимых как фомкой, как рычагом, как дубинкой... Опять то же: ненавидя авторитеты, класть себя во славу их. О люди! О Пушкин!..Книга наполнена всем. И всеми. И мыслями, и чувствами, и "маленькими", и ветром, и Петербургом (который почему-то так и не стал Ленинградом, сохранив себя в неприкосновенности, который так диссонирует со временем и самоё героями книги), и юмором, и жестокостью, и временем. И Пушкиным: вот его дом, вот его лев (не его, тот, на котором сидел Евгений, вернее не сидел, вернее, не на этом, на другом, тот мраморным был), вот его бакенбард, вот дуэльный пистолет, вот он сам...Ты твердишь о гибели русской культуры. Наоборот! Она только что возникла. Революция не разрушит прошлое, она остановит его за своими плечами. Всё погибло - именно сейчас родилась великая русская культура, теперь уже навсегда, потому что не разовьётся в своё продолжение. Каким мычанием разразится следующий гений? А ведь ещё вчера казалось, что она только-только начинается... Теперь она камнем летит в прошлое. Пройдёт небольшое время, и она приобретёт легендарный вкус, как какой-нибудь желток в фреске, свинец в кирпиче, серебро в стекле, душа раба в бальзаме - секрет! Русская культура будет тем же сфинксом для потомков, как Пушкин был сфинксом русской культуры. Гибель - есть слава живого! Она есть граница между культурой и жизнью. Она есть гений-смотритель истории человека. Народный художник Дантес отлил Пушкина из своей пули. И вот, когда уже не в кого стрелять, - мы отливаем последнюю пулю в виде памятника. Его будут разгадывать мильон академиков - и не разгадают. Пушкин! как ты всех надул! После тебя все думали, что - возможно, раз ты мог... А это был один только ты. Что - Пушкина... Блока не понимают!И главный герой в книге тоже есть, кстати. Не Пушкин, нет, хотя... Автор утверждает, что это - Лёва Одоевцев, ладно, сделаю вид, что я вижу разницу и назову Лёву не главным героем, а центральным персонажем. Точкой притяжения. Щас скажу про Лёву плохо, автор себе такого не позволял, он был максимально доброжелателен к своему герою (Достоевский, да? Он тоже никогда своих героев не судил, не давал им авторской оценки). При всей Лёвиной образованности, рафинированности, аристократичности даже, Лёва отсутствует как личность, он совершенно бесформенный и бесхребетный, он мутирует и мимикрирует в зависимости от обстоятельств и окружения.Никто не виноват, что жизненность воплощается в наше время в самых отвратительных формах. Никто не виноват, потому что все виноваты, а когда виноваты все, прежде всего виноват ты сам. Но жизнь уже строится по такому костяку, чтобы люди никогда не сознавали своей вины, этим способом и будет воплощён рай н земле, самое счастливое общество. Убегание, измена и предательство - три последовательных ступени, три формы (нельзя сказать, жизни, но сохранения её), три способа высидеть на коне, выиграть, остаться победителем.Ещё есть дед-Одоевцев Модест Платонович, выдающийся филолог, зэк (а я не сказала, что действие романа в 196... году происходит? с вполне естественными ретроспективами, так что дед успел и Крым и рым пройти), философ, сохранивший живой, острый, блистательный ум и не озлобившийся, его выказывания, статьи, взгляд на современность (не банальное диссидентство, гораздо шире и глобальнее мыслит этот старый, несгибаемый человек), стоили бы отдельной книги. (По количеству цитат понятно, полагаю, что я таки влюбилась в деда)...проник уже призрак прогресса в культуре, то есть потребительского, а не созидательного отношения к духовным понятиям и ценностям, - он-то и бередит, он-то и побуждает ко всему этому невнятному и радостному гоношению...Кстати, смешно: "ловить кайф" - совсем не лагерное, не только современное выражение. Семнадцатилетний Достоевский, задолго до острога, пишет своему брату, хоронит себя: "Что сделал я за свою жизнь? - только ловил кейф..."По-видимому, нынешняя система образования - более серьёзная вещь, чем я думал. Я думал - просто хамская и невежественная... Но нет ведь! Попробуй научи человека не собственно пониманию, а представлению о том, что он понимает и разбирается в происходящем, - эт-то потрясающий педагогический феномен!Почему ты так уверенно различаешь, что "естественно" и что неестественно? Кто тебе прочёл указ о том, что, раз полюбив, любят всю жизнь? Что возникновение чувства - хорошо, а потеря - плохо? Кто и когда успел тебе внушить, что всё именно так: дед любит внука, внук уважает деда?.. Ты не предстанешь ни разу, таким образом, лицом к жизни, но боюсь, что это не выход, и она тебе даст по жопе - и тебе опять будет больно, странно и неожиданно. По-видимому, умными тебе кажутся те люди, которые говорят то, что ты недавно понял за умное, а глупыми - те, кто говорит ещё то, что ты недавно уценил как неумное. Ты всё время будешь, таким образом, достигать более высокого уровня, чем тот, на котором находился, ты всегда будешь подниматься вверх на одну вчерашнюю ступеньку. А чем отличается умный от глупого? Это, между прочим, очень сложный для сформулированного ответа вопрос. Я, например, как правило, не могу себе на него ответить. А вот сейчас мне показалось, что умный от глупого отличается как раз и именно не уровнем объяснений происходящего, а "неготовностью" этих объяснений перед лицом реальности. Ты слышишь меня? Или опять ешь завтрашнее, а перевариваешь вчерашнее?..Ещё книга Битова не просто так - роман, а роман филологический. Это вообще снос башки и взрыв мозга: текст романа полон самоанализа, он рефлексирует по поводу себя самого в процессе создания себя. Ага? То-то! А вы говорите...А ещё в романе живёт дядя Диккенс... А празднование очередной годовщины Октября, переросшее не то в Вальпургиеву ночь, не то в Ночь перед Рождеством, не то в бал у Сатаны? Как вам такое? А побег от милицейского патруля? А дуэль? На которой главный герой (центральный персонаж) вроде как погиб?Итак, Лева-человек очнулся, Лева-литературный герой погиб. Дальнейшее есть реальное существование Левы и загробное — героя... Я не хочу никого задеть, но здесь очевидно проступает (на опыте моего героя), что живая жизнь куда менее реальна, чем жизнь литературного героя, куда менее закономерна, осмысленна и полна... И это весьма бредовая наша рабочая гипотеза для дальнейшего повествования, что наша жизнь есть теневая, загробная жизнь литературных героев, когда закрыта книга.И, конечно, в романе живёт Автор. Или А. Б. Хотя, можно предположить, что это тоже два разных персонажа. И у автора есть собственные взаимоотношения с главным героем (центральным персонажем). Ну, то бишь, автор, как нам уже хорошо известно (Представь, какую штуку удрала со мной Татьяна. Она замуж вышла. Этого я никак не ожидал от неё), не всегда властен над своим созданием. И творение не всегда в воле творца.Выдавать натужную "объективность" за реальность - достаточно самонадеянно. Сверху может видеть только Бог, если предварительно договориться. что Он есть. Но писать с точки зрения Бога позволял себе лишь Лев Толстой, и мы не будем здесь даже обсуждать, насколько правомочны были эти его усилия. Тем более, что наш герой назван Лёвой в его честь не то нам, не то его родителями...И напоследок. Это очень красиво, кроме прочего.