Читать онлайн Рогора. Пламя войны бесплатно

Глава 1

Лето 760 г. от основания Белой Кии

Окрестности Лецека, родовые земли короля

Принц-консорт{14} Аджей Руга.

Дорога наконец освободилась из тисков обступившего ее леса, открывая вид на впереди стоящий город, живописное озерцо, раскинувшееся чуть в стороне… и я застыл как вкопанный, силясь справиться с наваждением. Неужели?! Неужели два года назад на этом самом месте я впервые встретил Энтару?! Неужели прошло уже целых два года, так много и так мало? И как же разительно они изменили мою судьбу…

Наши судьбы!

Едва справившись с нахлынувшими воспоминаниями, я с волнением вгляделся в противоположный берег озера — а вдруг?! Вдруг все повторится вновь, вдруг я вновь увижу огромного коня, бешено несущего крохотного седока?!

Нет… Там никого нет.

И хорошо.

Два года. Да, два года… Знакомство с Энтарой и стремительно захватившие чувства, борьба за свою любовь и служба в страже, воссоединение с возлюбленной и участие в восстании на стороне Рогоры. А что дальше?

А дальше ранение и близкая гибель, от которой меня спас тесть — и по совместительству король новорожденного королевства. Да… Такое не забывается. Этот поступок Когорда разом смыл все зло и всю ложь, что были до того, и оставил за собой неоплаченный долг. Долг жизни и самого преданного служения сюзерену, запросто рискнувшего собой ради спасения зятя и вассала.

Аруг {15} негромко всхрапнул — неизменный спутник и верный боевой товарищ, он отлично чувствует мое настроение, а учитывая те новости, что я решил лично доставить королю, настроение у меня самое поганое. Силясь отвлечься от дурных дум, я вновь переключился на воспоминания.

После битвы у Волчьих Врат (банальщина, конечно, но именно так окрестили рогорцы сражение, в котором завоевали свободу) меня отправили восстанавливаться в заботливые руки понесшей жены, в коих я и пробыл более пяти месяцев. И это было самое счастливое время в моей жизни, иногда казавшееся мне необъятной вечностью, а иногда — кратким мигом.

Но пока я отлеживался в объятиях любимой супруги, поддерживаемый отцом на редких прогулках, Когорд строил свое королевство. Оставив значительные силы пикинеров {16} и стрельцов в Волчьих Вратах и поставив над ними окончательно восстановившегося Торога, король двинул всю легкую конницу на границу со степью.

Идея была проста и практична: пока ослабленные огромными потерями «союзники»-торхи не восстановили силы, Когорд решил занять тот кусок приграничных плодородных земель, который входил когда-то в состав древнего княжества. Благо опыт освоения «ковылей» у короля имелся: не успели еще торхи покинуть наши земли, как по всему приграничью закипело строительство больших и малых крепостей. Собственно, их возведение началось еще до окончания войны: сдавшиеся на милость победителей пленные фрязи, разбитые по сотням, успели возвести малые деревоземляные укрепления с крохотными бастионами на углах и равелинами {17} перед вратами. Настоящие крепостцы на манер военного искусства срединных земель… Систему из тридцати новых укреплений «уплотнили» двумя большими деревянными крепостями — именно теми, что Когорд якобы возводил на своей земле и недостроил. На самом деле они были отстроены… и разобраны до лучших времен. Вот времена и настали, и две уже фактически готовые крепости в кратчайшие сроки были возведены на новых местах. Гарнизоны их составили новоиспеченные стражи из Корга — из последнего набора, в который когда-то попал и я…

Кочевников ждал неприятный сюрприз, но особого возмущения не последовало: чуть более тысячи уцелевших торхов под формальным началом Шагир-багатура сопровождали около двух с половиной тысячи рейтар и бывших дружинников владетелей. Почему бывших? Да потому, что во время подписания мирного договора с Республикой Когорд между делом упразднил баронские и графские дружины, а уцелевших воинов пообещал расселить на новых, чрезвычайно плодородных (но столь же и опасных) землях. Обещание он сдержал, выделив рядовым бойцам столько земли, сколько каждый из них мог обработать, да еще и освободил от налогов на пять лет.

Владетели, формально сохранившие свои земли и власть над ними, были, конечно, против. Когорд незамедлительно продемонстрировал, что реальная власть находится в его руках, походя казнив отца и сына Лагранов, возмущавшихся больше прочих; видимо, предыдущий урок не пошел им впрок.

Захват древних земель Рогоры — деяние действительно великое, по-своему не уступающее победе над Республикой, — Когорд сумел воплотить в жизнь лишь за остаток осени и зиму. Весной же столетиями непаханый чернозем вновь познал плуг рогорца. Рывок в степь состоялся.

Единственным темным пятном на фоне успеха новоиспеченного короля стало бедственное положение тестя, Шагира. Да, степняки под его началом взяли богатейшую добычу, множество пленников (большинство из которых, впрочем, пришлось за бесценок продать — Когорд в последний миг решил увеличить численность подданных). Но торхи затаили злобу еще после истребления особо лютовавшего кочевья. Огромные же их потери в боях и тот факт, что в последнем сражении рогорцы повернули оружие против побежавших союзников, озлобило степняков до предела… А рывок Рогоры в Великий ковыль стал последней каплей — в родные кочевья торхи уходили врагами.

Как итог, авторитет и популярность военного вождя Шагира-багатура растаяли словно снежная баба на летней жаре. Чтобы хоть как-то спасти родственника, Когорд выделил его воинам значительное количество трофейных самопалов с кремневыми замками и даже с полсотни кремневых огнестрелов, а кроме того, тяжелое вооружение для латных всадников. Шагир в короткий срок перевооружил горстку сохранивших ему верность батыров и откочевал к самой границе с Рогорой, что принесло выгоду обоим родственникам: Когорд получил дополнительную защиту вновь освоенных рубежей, а Шагир — крепкую опору в тылу на случай серьезного противостояния с озлобившимися соплеменниками. В краткий срок степной вождь восстановил часть утраченного авторитета — ведь торхи прежде всего уважают силу, а благодаря поддержке Рогоры Шагир обрел немалую мощь. Вскоре к его кочевью присоединились многие из тех, кто по первости смалодушничал и бросил вождя, а также мелкие кланы, спасающиеся от кровной мести. Прошлой же осенью его кочевье пополнилось многими семьями, спасающимися от голода: в степи случился массовый падеж скота, а наши пашцы щедро и недорого продавали торхам Шагира зерно — естественно, по указанию Когорда.

Со стороны кочевья Шагира за обе осени не последовало ни одного нападения, не беспокоили соплеменники и королевского тестя. Так что очередное приглашение прибыть на весенний курултай, преподнесенное вождю с соблюдением всех обязательных традиций, Шагир принял относительно спокойно, не забыв, впрочем, известить Когорда. И вот по истечении всех мыслимых и немыслимых сроков проведения курултая кочевье Шагира без каких-либо объяснений (да даже короткой весточки от тестя!) снялось с обжитого места и удалилось в степь. Собственно, с этой новостью я и отправился лично к королю, временно пребывающему в Лецеке…

Шум города, различимый еще на дальних подступах, становится оглушающим, а неприятный запах, различаемый уже за версту, и вовсе нестерпим. И как они умудряются выживать в этой вони? Неужели к ней можно привыкнуть? Хорошо хоть резиденцию королевской семьи возвели за городом…

Ближе к зиме, когда мы с отцом покинули Лецек, Энтара уже благополучно разродилась крепеньким малышом, непривычно серьезно смотрящим на окружающий мир. Покидать ставшую особенно ласковой жену, чья любовь и нежность ко мне после родов только возросла, как и расставаться со сладко пахнущим карапузом было до жути тоскливо — но меня звал долг принца-консорта и приказ короля. От совсем уж смертной тоски меня спасало лишь присутствие отца, который, впрочем, так же глубоко переживал расставание с внуком. Но иного не дано — Когорд более не мог заниматься одним лишь освоением степного приграничья, его ждало целое королевство и сонм порой просто неразрешимых проблем, а Торог, назначенный главнокомандующим регулярной армией, спешно проводил военную реформу.

И надо сказать, что Когорд, всю свою жизнь посвятивший великим целям — завоеванию Рогорой независимости, освоению плодородной степи и провозглашению королевства во главе с ним самим, — по достижении их столкнулся с новыми сложностями и к некоторым из них был просто не готов.

Вдвое разросшийся город неумолимо приближается, отвратительная вонь отходов мастерских и шум работающих цехов становятся просто нестерпимыми. Но делать нечего, дорога к загородному дворцу короля ведет именно через Лецек.

Навстречу с широкой улицы выезжает куцый обоз в три телеги. На передке первой повозки восседает немолодой уже купец, неприлично худощавый для своего сословия (а скорее общепринятого мнения о зажиточности и дородности купечества). Н-да, торговать у нас особо нечем — и скорее всего, повозки набиты исключительно недорогими ремесленными поделками, спрос на которые неизменно возрастает к предгорьям.

Когорд верил и верит, что только развитие ремесел и освоение новых технологий дают шанс Рогоре сохранить независимость и стать в будущем великой державой. Однако фундаментом для развития ремесел является предприимчивое и умное купечество, а оно в Рогоре не слишком многочисленно и, увы, никогда не имело должного потенциала. Не было в захудалой республиканской провинции и развитого ремесленничества, а тем паче мануфактур и заводов на ванзейский манер. Да, Когорд выбил весьма неплохие торговые условия при подписании мирного договора с Республикой, но честности лехов хватило ненадолго. Всего три или четыре торговых каравана без особых сложностей добрались до ругов, после чего наши купцы стали просто пропадать. Лехи лишь разводили руками и указывали на разгулявшихся бандитов. Еще и набрались наглости просить заем на наемников, способных очистить их земли от разбойных гнезд! Что же касается ругов и фрязей, им целенаправленно ввели значительные налоги на транзит, обусловив недавно прошедшей войной и необходимостью уничтожения тех же разбойников. И сопредельные державы благоразумно предпочли торговать в приграничье Республики, благо что лехи предложили им весьма достойные условия. Так что в итоге никакого развития и подъема купечества не состоялось — о чем, собственно, и свидетельствует встреченный мною куцый обоз и внешний вид умаявшегося пыльными дорогами торговца…

Соответственно приостановилось и развитие ремесел. В Рогоре было не так и много умелых рукодельцев, более половины которых перебрались в Корг еще до начала войны — все они трудились в степной страже. Когда же Когорд осознал, что буйного развития ремесленничества на местах не последует, он решил создать хотя бы единый его центр. Ведь только в таком случае наши умельцы имеют возможность изучать и внедрять в производство передовые технологии, а кроме того, имеют шанс изобрести что-то свое. Его выбор пал на Лецек — располагая, с одной стороны, неплохой дорожной развязкой, город и так уже принял многих мастеров, сформировавших собственную гильдию, а с другой — обладал значительным потенциалом для промышленного развития.

Что же, по всему видать, чутье и здравый смысл Когорда не подвели: всего за один год Лецек разросся вдвое (а возможно, уже и втрое), превратившись в солидный даже по республиканским меркам центр литейных и оружейных заводов, ткацких и кожевенных мануфактур, гильдий искусных каменщиков, кузнецов, столяров, плотников и даже художников. Только вонь здесь стоит страшная, и жуткий грохот не смолкает ни днем ни ночью, так что моей семье пришлось перебраться в летнюю резиденцию. Долгое время она представляла собой лишь несколько охотничьих домиков старого барона, затерявшихся в окрестных лесах…

Создав единый производственный центр, Когорд решил проблему развития и освоения новых технологий, а также закрыл по большей части вопрос материального обеспечения армии. Проблему отсутствия купечества, а значит, и оборота готовой продукции, новоиспеченный король решил незамысловато и даже изящно, предоставив «мастерам Лецека» государственные заказы. А для равномерного обеспечения наших рукодельцев всем необходимым был установлен обязательный уровень достатка отдельно взятого работника, в соответствии с которым на общее число мастеров в Лецек начало поступать мясо, зерно, рыба, фрукты, молоко, приобретенные королем у своих же пашцев и скотоводов. При этом для стимуляции работы внутри гильдий была придумана особая ранговая система, по состоянию в которой мастер обеспечивается всем необходимым на том или ином уровне. Надо отметить, что гильдейское руководство получает значительно больше, чем простому человеку требуется для проживания и пропитания.

Однако при закупках того же зерна и мяса и вообще в процессе всех товарно-денежных отношениях внутри королевства вдруг выяснилось, что в Рогоре нет ни собственной валюты, ни единого стандарта, что мог бы ее заменить! По всей стране в ход шли и лехские кроны, и ругские руби, и заурские дахремы, и ценились они исключительно по весу драгоценного металла (золота или серебра), из коего изготовлялись. Самым же жутким стал тот факт, что на территории Рогоры нигде нет действующих рудников по добыче серебра или золота. А ведь провозглашение королевства и короля само собой подразумевают, что появятся и монеты собственной чеканки с профилем государя. И вот тут-то Когорд сел в лужу…

Первым делом он попытался изъять из оборота республиканские кроны, чеканящиеся из серебра. Сразу вопрос — а как? Недолго думая король приказал чеканить монеты с собственным профилем из железа и в честь бывшего баронства назвал их корами — по его задумке стоимость новой монеты должна была стать адекватна стоимости республиканской кроны. Но не тут-то было! Народ просто отказался использовать «корговы железяки» во всех торговых операциях, мелкие монетки собирались разве что на переплавку — да и то металл на них шел самый некачественный.

Тогда Когорд рискнул было волевым решением изъять все иностранное золото и серебро, пустив его в переплавку, — и первые же «собиратели» из королевской гвардии пропали. Просто пропали — да в светлые, погожие деньки, посреди улиц мало-мальски значимых городков и даже деревень… Ситуацию спас верный советник короля, Ларг, предложив закрепить за корами стоимость определенного веса зерна. Идея тут же себя оправдала, как только продажа и покупка королевского зерна пошла только на коры (королевский указ!), а последние перестали чеканить массово, втридорога меняя уже имеющиеся запасы на золото и серебро. Понемногу железный кор стал ходовой монетой с уже граничными значениями мены на кроны, руби и дехремы, и запасники Когорда вновь стали пополняться монетами из драгоценных металлов. Последние, впрочем, тут же переплавляли на золотые и серебряные коры, за которыми закреплялись новые значения веса все того же зерна. Правда, в оборот их пока не пускают…

— На караул!

Преградившие мне путь молодые бойчины только-только поступили на службу, и это сразу бросается в глаза — по тому, как неуверенно они держатся в седле и как неловко выхватывают сабли из ножен, и по глуповато-испуганному выражению на лицах после прозвучавшей команды ветерана-полусотника. Отряд новобранцев спешно перестраивается в две шеренги вдоль улицы, воздев над головой обнаженные сабли. М-да, как-то я не привык к столь пристальному вниманию к моей скромной персоне.

Впрочем, скромной ли? Ведь я теперь не только муж принцессы, но и цельный полковник (нововведение Когорда по подобию ванзейского войска), достаточно известный как в степной страже, так и в южных воеводствах.

А ведь сколько крови Когорду и Торогу попила армейская реформа…

Начать надо с того, что за время освободительной кампании мужское население Рогоры понесло значительные потери. Погибшими и тяжелоранеными, не способными не только вернуться в строй, но и утратившими всякую возможность прокормить семьи самостоятельно, выбыло порядка девяти тысяч здоровых, полноценных мужчин. Королевская армия сократилась до одиннадцати тысяч, что, скажем так, делало ее наступательные возможности совсем мизерными, а оборонительные снизило на порядок. Пока Рогора воевала с Республикой, объединившись с ордой, этих сил еще могло хватить, однако все понимали, что в следующий раз степняки не преминут ударить в спину. А в том, что последует новая война с Республикой {18} и что она явно не за горами, Когорд даже не сомневался.

Фактически она началась с гибелью первого же нашего каравана на земле лехов. И хотя последние клянутся, что это дело рук разбойников, веры им нет никакой… Герцог Бергарский (теперь уже герцог!), славный герой обороны Тарга и Бороцкой битвы {19}, был вновь приближен королем. Он получил не только высший сановный титул, но и южное гетманство в личные владения, а кроме того, практически неограниченную власть, будучи избран сеймом верховным председателем. И нападения на наши караваны стали своего рода фундаментом для очередного витка его политической карьеры…

Объявив о необходимости борьбы с разгулявшимися разбойниками, Бергарский сумел убедить сейм в создании летучих отрядов профессиональных кавалеристов, наподобие регулярной армии. С той лишь разницей, что они не признавались как регулярная армия и не подпадали под изданные тем же сеймом эдикты, в свое время ограничившие численность коронного войска.

К слову, нападения случались не только на наших купцов, но именно наши караваны были вырезаны подчистую. Удары, последовавшие по отдельным деревням и поместьям шляхтичей, были, как правило, направлены против самых буйных и непокорных королевской власти. Когорд справедливо предположил, что большинство нападений были совершены людьми Бергарского с целью вызвать истерию внутри страны и получить добро на создание дополнительных вооруженных сил, мобильных и профессиональных.

И вскоре это дало свой результат. В прошлом году последовал демарш союза городов Лангазы. Поднакопив силы, они вновь решили забрать у лехов северные порты, благо, что время было выбрано, как казалось, благоприятное. Ведь Республика только-только получила звонкую оплеуху — и от кого?! От собственных подданных из южного захолустья!

Думаю, фрязи имели серьезный шанс — если бы не медлили и не бросили вперед лишь десятитысячный корпус, вроде как на разведку боем. Впрочем, возможно, они и не медлили, а пожадничали с платой большим соединениям наемников, решив, что и десяти тысяч профессиональных бойцов хватит для захвата единственной лехской крепости на побережье, с гарнизоном всего в две тысячи воинов. И ведь им это практически удалось! В стране началась паника, гетман севера замер в нерешительности, собрав лишь половину хоругвей лена и застряв в паре дневных переходов от стольного града Вальны. А сейм затянул с одобрением «посполитого рушения», коронная же армия не успевала к трагичной развязке…

А Бергарский словно ждал этого нападения: прилюдно сложив с себя полномочия председателя сейма (предварительно обозвав присутствовавших на заседании трусливыми бабами), рванул с горсткой воинов на север, по ходу включая в дружину «бойцов с разбойниками». На момент прибытия к осажденному Даницгу он имел под рукой уже пять тысяч опытных рубак.

Но атаковал герцог не лагерь осаждающих, основательно укрепленный редутами и гиштанскими рогатками {20}, а небольшую крепостцу на побережье, используемую фрязями как промежуточную базу снабжения. Последние, не имея представления о реальной численности противника, разделили силы и бросили пять тысяч воинов на помощь осажденным.

Бергарский атаковал их из заранее подготовленной засады, одним мощным ударом рассеяв ряды пикинеров и аркебузуров, а после истребив смешавшуюся массу пехоты в беспощадной сабельной рубке…

Признаться, обреченные фрязи дрались отважно, уполовинив силы Бергарского, что, впрочем, нисколько не обескуражило герцога. Облаченные в кирасы поверженных врагов лучшие его рубаки вырезали ночью часть фряжских постов, после чего в лагерь проникли основные силы лехов и устроили форменную бойню. Когда наемники осознали, что в лагерь ворвался враг, было поздно — более трети ландскнехтов было истреблено, а оставшиеся не сумели организоваться в ночной суматохе. Удар осажденных из даницгской цитадели довершил разгром противника.

Истребив захватчиков, Бергарский, однако, не остановился. Пленных наемников он банально перекупил, большую часть гарнизона Даницга включил в свой контингент и с новыми силами вторгся на территорию Лангазы. Первый же торговый город, Швериг, пал после стремительного штурма — наемники отказались оборонять его, запросив за свои услуги непомерную плату, а неопытное городское ополчение бойцы Бергарского легко рассеяли.

Чувствительный удар герцога заставил лангазских толстосумов пересмотреть планы на будущее и отказаться даже от мысли о завоевании северного побережья Республики. Более того, потеряв большую часть своих кавалеристов, Бергарский заключил выгодные контракты с самыми могучими кондотьерами {21} сроком на пять лет, в скором времени переведя их в южное гетманство. Одновременно с этим, снисходительно принимая регалии председателя сейма, он тут же продавил новый закон о военной обязанности шляхты, обеспечив короля правом объявлять «посполитое рушение» без одобрения сейма.

Естественно, усиление королевской власти и войска Республики, а также влияния самого Бергарского, самого опытного, талантливого и храброго полководца лехов, не могли не обеспокоить Когорда. Впрочем, он всегда знал, что лехи не смирятся с потерей пусть и захудалой, но провинции и предпримут все меры, чтобы ее вернуть. А значит, военный вопрос стоял во главе угла с самого начала…

Всем известным вариантам организации армии, коих сегодня насчитывается три — устаревшее и уходящее в прошлое дворянское ополчение, содержание отрядов профессиональных наемников, а также последнее слово военной мысли, рекрутский набор, — Когорд предпочел уже неплохо зарекомендовавшее себя и испытанное в степной страже «новшество». Король решил, что создаст армию, в которой все без исключения боеспособные мужчины пройдут службу, будучи мобилизованы на трехгодичный срок. Однако интересное и по-своему уникальное решение оказалось не так-то просто воплотить в жизнь — не прогонишь же всех мужиков через степную стражу!

Что же, король подсмотрел у лехов — учредил воеводства, разбив страну на десять примерно равных (по численности боеспособных мужчин) воеводств, поставив во главе каждого наиболее опытных полковников. Причем если южные, то есть примыкающие к степи, воеводства должны были поставлять в первую очередь легкую конницу, способную, однако, сражаться рейтарским строем, то северные (близкие, соответственно, к горам) должны были обучить многочисленных пикинеров. Стрельцы, как бойцы элитные и немногочисленные, служат в гарнизонах — как степной стражи, так и обеих северных крепостей, а кирасир Когорд зачислил в регулярную гвардию, обеспечив каждому бойцу пожизненное содержание.

Вроде легко и просто? Только на словах. На деле система воеводств и степной стражи во всем приграничье королевства сложилась лишь этим летом, да и то со значительными оговорками. Когорд не просто так пошел на осложнение отношений с озлобившимися до предела торхами, перед уходом в степь заставив их за бесценок продать молодых рабов и рабынь. Королю были нужны как рабочие руки молодых мужчин, так и чрева матерей, способных рожать здоровых карапузов — будущих воинов и защитников Рогоры. Но и с учетом новых заселенцев проблема с рабочими руками не решалась.

Когорд тут же посадил на плодородные земли уцелевших дружинников, молодые и неженатые получили право набирать среди лехских баб понравившихся жен — именно жен, а не рабынь. Многие, впрочем, предпочли звать к обрядовому камню {22} приглянувшихся землячек. Выкупленных мужей-лехов расселили по деревням, где особенно много мужиков выбыло в боях. Было объявлено, что пары из еще способных зачать и выносить детей рогорских вдов и бывших кметов Республики освободят от налогов на пять лет. Таким образом Когорд старался одновременно и кормильцев дать осиротевшим семьям, и обновить застоявшуюся кровь.

Часть армии удалось распустить по домам прошлой весной, однако на место выбывших пришлось тут же набирать молодых да неженатых парней, лучше всего подходящих для службы. В итоге ни о каком всеобщем воинском обучении речи пока не пошло — для боеспособности войска необходимо сохранить не менее двух третей ветеранов или, по крайней мере, полностью обученных бойцов. В то же время из всех боеспособных мужчин, что реально могут служить, удается выдернуть в постоянные дружины и гарнизоны не более десятой части — иначе королевство потеряет саму возможность прокормить имеющееся войско, отпустив столько рабочих рук…

Два крепких светловолосых блондина неспешно прогуливаются по улице в компании молодого подмастерья, он оживленно жестикулирует, видимо, в подтверждение своих слов. Компания развернута ко мне спиной, так что бывшие наемники, а теперь полноценные воины степной стражи не спешат брать на караул, приветствуя принца-консорта. Впрочем, фрязи отличаются достаточным своеволием и перед рогорскими полковниками тянуться не спешат, реальную власть над ними имеют только собственные командиры. Но черту рядовые бойцы не переступают, так что и шут с ними. Главное, что воины отличные и ощутимо помогают на границе. А эти конкретные ребята наверняка прибыли в Лецек или с заказом для наших оружейников — починка и правка как доспехов, так и клинков, или уже за исполненным заказом. И если наш мастер так оживленно жестикулирует, возможно, восстановить или изготовить удалось не все.

Вопрос о наемниках-фрязях, сосредоточенных на границе, остается нерешенным вот уже два года. С одной стороны, их давно пора привязать к королевству, женив на рогорских вдовах, девицах да оставшихся незамужними лешках. Но ведь просто так, в один миг снять три тысячи воинов с границы невозможно — мы ее фактически оголим. Значит, перед этим необходимо набрать во фряжские крепостцы новые гарнизоны, а эта проблема упирается в нехватку мужчин. А с другой — что лехи (выкупленные пленники-кметы), что рогорцы — это природные трудолюбивые пахари, любящие землю и умеющие на ней работать. А вот фрязи-ландскнехты — это профессиональные убийцы, коих в узде держит лишь воля командира и жесткий свод законов на время службы. Но вне ее — это бесшабашные гуляки и головорезы, способные вдесятером изнасиловать женщину, а после вскрыть ей живот лишь ради забавы. Пьющие без всякой меры, во хмелю они привыкли превращаться в диких зверей, не имеющих ничего общего с человеческим обликом. И сажать их на землю, впустив в размеренный уклад жизни рогорских пашцев, — весьма и весьма опрометчивый шаг.

Тем не менее уже на эту осень запланирован частичный вывод фряжских гарнизонов (около трети бойцов) и расселение их на землях степной стражи. Право закончить службу будет предоставлено только тем, кто действительно изъявит желание взять жену и земельный надел, а буйный нрав ландскнехтов (очень на то надеемся) остудит окружение бывших дружинников, знающих, с какого конца браться за саблю.

Шумный, грохочущий и вонючий Лецек наконец-то остался позади. Дорога к королевской резиденции лишь частично проходит сквозь город, зацепив пару ремесленных кварталов. К слову, Ларг, назначенный Когордом бургомистром, в ближайшем будущем планирует сделать полноценный окружной тракт.

Как же приятно полной грудью вдыхать пряный, бодрящий аромат лесных трав и цветов! Приближаясь к раскинувшемуся за городом светлому лиственному лесу, я с удовольствием смотрю по сторонам, любуясь девственной рогорской природой, изобилующей зеленью. Красота!

Каждому пути в свой срок приходит свое окончание. Настал черед и этой дороги — впереди завиднелись деревянные ворота, украшенные резьбой, высокие крыши свежесрубленных теремов. Прикрыв глаза от удовольствия, я четко представил себе лучезарную улыбку малыша, его радостный крик, а также требовательные, жаркие объятия молодой супруги, ее жадные из-за разлуки поцелуи и пришпорил Аруга: пора бы верному другу и ускориться!

Вот я и дома!

Глава 2

Лето 760 г. от основания Белой Кии

Временная резиденция короля, внутренние покои королевской четы

Когорд и Эонтея.

Эонтея с тревогой и болью в сердце наблюдала за мечущимся по спальному покою мужу. Прожив с Когордом вот уже более трех десятков лет, она очень тонко чувствовала как перемены его настроения, так и глубинные порывы души. И то, что супруг в короткий срок сменил статус с захудалого барона и бунтовщика на короля суверенной державы, нисколько не изменило отношения Эонтеи. Для верной и преданной жены Когорд всегда оставался тем же смелым, веселым, молодым и великодушным, каким она увидела его в первый раз много лет назад в покоях своего отца. А перед ее внутренним взором муж всегда представал львом, невероятно сильным и царственным хищником — и разительное изменение внешнего статуса нисколько не меняло его сути.

Но сейчас было совсем необязательно знать Когорда несколько десятков лет и понимать тончайшие грани его душевного состояния — едва сдерживаемый гнев и тревога короля сразу бросались в глаза. И это была еще одна прерогатива Эонтеи — только с ней Когорд мог позволить себе дать выход чувствам, явить свое истинное нутро. Вот и сегодня, когда Аджей, поначалу нелепо мявшийся, с отчаянной решимостью выдал тревожную весть, Когорд не позволил себе даже измениться в лице. Нет, он пожурил юношу, разом успокоив его, после чего великодушно отпустил к жене. Хотя какой он юноша и чего мялся? Ведь матерый, бывалый боец, выживший не в одной отчаянной схватке, и удачливый авантюрист, похитивший сердце дочери и походя чуть ли не лишивший жизни самого Когорда… Но робеет перед королем, переживает, словно в случившемся есть его вина! И в то же время как легко и пружинисто он направился к Энтаре, одной лишь фразой переложив тяжесть ответственности на Когорда.

Именно поэтому король так старательно сдерживает свои чувства, ни на секунду не дает усомниться в своих знаниях, силе и уверенности. Что бы ни творилось в его душе, подданные должны верить в его непогрешимость и правильность выбора.

Вот только правда в том, что все это лишь видимость — и даже самому сильному и умному человеку знакомы страх, сомнения и нерешительность. Но истинный король, чувствующий непомерную ответственность за свой народ, за своих подданных, способен открыться лишь очень немногим приближенным.

— Милый, даже если с Шагиром что-то случилось на курултае, руги удержат границу от степняков. Весь последний год их можно было застать лишь в разъездах. Все, что возможно сделать для укрепления стражи и кордона, уже сделано!

Когорд даже не изменился в лице при словах жены, не прекратил беспокойного блуждания. Лишь глаза его раздраженно сверкнули, но, бросив взгляд на искренне сопереживающую супругу, он сдержал резкий ответ, способный ранить любимую, и наконец-то поделился тяжелыми думами:

— Руги делают все возможное, но четыре тысячи наездников торхов далеко не предел для Великого ковыля. Степь без особого напряжения выставит в поле и целую тьму, не менее десяти тысяч всадников. Такую орду стража не удержит!

— Но есть же воеводы и их дружины!

— Южные воеводства способны собрать под свои знамена десять тысяч всадников. Но настоящих бойцов среди них наберется едва ли тысяча, да еще полторы-две из тех, кого успели худо-бедно обучить держаться в седле и махать саблей. Но степняки ударят в одном месте и всей массой, и ни разъезды стражей, ни успевшие к прорыву отряды воевод их не остановят.

Жена встревоженно внимала мужу, не торопясь его перебивать. Но пауза после последних слов супруга затянулась, и Эонтея решилась спросить:

— Но что тогда ты хочешь предпринять? Вывести армию в степь? Ударить первым? Или собрать ее в несколько крупных отрядов у границы?

Когорд лишь раздраженно фыркнул:

— Что делать нашей армии в ковылях? Пешцу не угнаться за конным. Под палящим степным солнцем, без достаточного количества воды и провианта мы потеряем треть войска, так ни разу и не столкнувшись с торхами. В этом случае удар на упреждение разумен, если нам известно расположение экономических и политических центров степняков. Ранее такими центрами были их города. Но прошло уже сто пятьдесят лет со смерти последнего хана и распада орды, повлекшего за собой десятилетия междоусобиц. Города торхов погибли в огне или пришли в запустение.

Что же касается «разбросать армию по границе» — прорвав оборону степной стражи, степняки бросятся грабить, а с крупными силами в бой вступать все равно не станут. Или заманят в ловушку какой из отрядов… Но дело даже не в том, что пехота не особо эффективна против иррегулярной конницы и что, разбив войско на несколько отрядов, мы в разы ослабим наши силы. Нет. Просто, бросив армию против кочевников, мы тут же пропустим удар лехов. И поверь, стоит им забрать обе крепости, как Рогора потеряет независимость.

Глаза Эонтеи округлились, а тяжелая грудь в плотно подогнанном лифе стала подниматься часто и высоко. Из-за сильного волнения ее дыхание стало жарким и прерывистым, что вскоре бросилось мужу в глаза. Нет, супруга была по-своему мудрой и сдержанной женщиной, настоящей королевой — но, как и Когорд, позволяла себе проявить слабость наедине с мужем. Тем более что слабости были маленькие и чисто женские… Супруг же, правильно поняв состояние замолчавшей жены и уловив ее незаданный вопрос, постарался все же ответить:

— Нет, положение не безнадежно. Удар последует скоро — но мы будем к нему готовы. Торога я отправлю в Волчьи Врата — не спорь! — гарнизон крепости необходимо укрепить. Я отдам ему всю нашу полевую артиллерию, а воеводы севера поставят под его знамя половину своих ветеранов. Он соберет не менее четырех тысяч воинов и укрепит наш северный рубеж. Я все рассчитал: хоругви Торога зароются в землю и камень перед цитаделью так, чтобы огонь крепостных орудий поддерживал их во время штурмов врага. В то же время легкие и средние пушки, что мы поставим на люнеты и редуты {23}, не дадут лехам подвести осадную артиллерию на дистанцию эффективной стрельбы.

Мобилизовать же большее количество мужчин сейчас мы просто не сможем: земле нужны рабочие руки, мужские руки. Если каждый год забирать всех кормильцев из семей, как только мы почувствуем угрозу вторжения лехов или торхов, врагу и не придется нападать: королевство сокрушит голод. Но! Как только лехи подступят к Волчьим Вратам, я тут же объявлю всеобщий сбор и выдвинусь на север. Торог продержится до нашего прибытия, я уверен. Тем более что свою храбрость и воинскую выучку он показал еще на прошлой войне, и теперь от него потребуется лишь полководческий талант.

Эонтея внимательно слушала логичные и взвешенные выводы понемногу успокаивающегося мужа — голос его окреп, движения стали менее резкими и хаотичными. При упоминании о сыне она, однако, невольно встревожилась — как всякий раз, когда Когорд давал Торогу ответственные и небезопасные задания. Впрочем, супруг неизменно оказывался прав в своем выборе, а сын набирался необходимого опыта и укреплял свой авторитет среди подданных. Постепенно он превратился из смышленого, но немного неуверенного в себе юноши во властного, сильного и мудрого мужа. Причем во всех смыслах — не так давно взявший в жены красавицу-степнячку Торог уже обрадовал родителей внуком.

Поэтому Эонтея не стала в очередной раз просить Когорда поберечь сына, а вместо этого напомнила мужу об угрозе степного нападения:

— А как же тумена торхов?

Окончательно пришедший в себя король ответил уже с легкой улыбкой — видно, высказанные вслух мысли успокоили его самого:

— Ну, про тумену я только предположил. На самом деле не все так плохо — мы можем объявить дополнительный набор в стражу, поднять в седло ветеранов приграничья, а из лучших бойцов стражи и бывших дружинников сформировать несколько мобильных рейтарских отрядов, усиленных «драконами» {24}. Хотя бы парочку, тысячи так по полторы воинов, оба поручим ругам. Наиболее опытным бойцам отрядов дадим по паре заводных коней, так чтобы один во время похода тянул доспехи и тяжелое вооружение, а второй был под всадником. Боевых же рейтары поберегут для схватки. Оба отряда оттянем чуть назад из приграничья — чтобы руги могли успеть навстречу прорывающимся торхам.

— Ты думаешь, что полторы тысячи наших всадников способны выстоять против десяти тысяч кочевников?!

— Если правильно построят бой, используя «драконов» и закованных в броню всадников — а в ругах я не сомневаюсь, — то вполне. Тем более что не менее пяти сотен бойцов приграничья присоединится к каждому из отрядов по ходу движения. Главное, что наши всадники сумеют перехватить степняков, и в то же время их будет не так много, чтобы торхи уклонились от боя. Пожалуй, самое сложное, это определить время и направление главного удара противника. Что же, отправим в степь максимум разъездов, лучших разведчиков и следопытов, постараемся взять как можно больше языков — задача решаема.

Успокоившаяся вместе с мужем Эонтея ответила на его улыбку самой обворожительной из своих улыбок, доступных еще далеко не утраченным женским чарам:

— Что же, любимый супруг, ты, видимо, верно все рассчитал! И когда же ты собираешься лишить нашу дочь желанного общества мужа?

— Двое суток им хватит. Работы как Аджею, так и Владушу предстоит еще много.

— Ты хочешь, чтобы дочь тебя прокляла?! Дай хотя бы трое!

— Трое?! Трое?!! Впрочем… Пусть так, трое. Считая сегодняшний день.

Эонтея в изнеможении откинулась на кровать.

— Пусть будет так, считая сегодняшний день. Тем ярче будет их любовь в эти краткие ночи… А разве ты, мой мужественный король, не забыл, что ночь дана для любви всем супругам, а не только молодым?!

Когорд ласково улыбнулся любимой и по-прежнему желанной женщине, ненавязчиво приглашающей его разделить с ней ложе. Задув свечи, он мягко опустился на кровать рядом с ней, ровно на то место, что Эонтея поглаживала мгновением раньше…

Глава 3

Лето 760 г. от основания Белой Кии

Временный лагерь кавалерийской группы принца-консорта, воеводство Тогорда

Аджей Руга.

— Кавалерия! Залп!

Две сотни всадников, держа двухрядное равнение на полном скаку, синхронно, словно единый, хорошо откалиброванный механизм, выхватывают самопалы из седельных кобур и разом тянут спусковые скобы.

— Второй!

Не сбиваясь с ритма, рейтары бросают разряженное оружие в кобуры, выхватывают пары и повторяют спуск.

— Сомкнуть ряды! Пики {25} к бою!

Копируя команду и прием лехской гусарии, рейтары на скаку перестраиваются в ударный клин, одновременно стягивая перевязи с копьями, перекинутыми через плечо. Помимо основной перевязи пику фиксирует петля, накинутая на носок сапога, и ногу нужно высвободить на скаку в первую очередь, а после не глядя поймать ею стремя. Новичку такой прием не под силу.

Таран ударного кулака рейтар обрывается по команде офицеров. Надо сказать, что маневр ветеранов, щедро заплативших за науку кровью, выглядит идеально. И действительно, в жизни двойной залп по широкому фронту, а после таранный удар «в копье» на узком его участке нередко приносит желанную победу. Увы, подобную выучку и синхронность пока могут продемонстрировать только ветераны. И эти маневры имеют цель не столько порадовать мой взор командующего, сколько продемонстрировать новичкам и менее опытным воинам, что этот прием возможен в принципе.

А учить их приходится максимально интенсивно. Не сегодня завтра торхи пойдут в набег, и очень может быть, да практически наверняка, что одновременно с ними ударят и лехи. Предположение короля подтвердилось донесениями лазутчиков: в Каменном пределе развернулась настоящая гражданская война, причем каждый род сражается сам за себя.

Подробности противостояния неизвестны. Что удалось выяснить наверняка — только то, что Вагадар мертв, а его противники активно используют огнестрельное оружие (даже пушки!). А если вспомнить, что вождь горцев сразу после окончания войны с лехами сумел изъять три четверти исправных огнестрелов… Единственный напрашивающийся вывод: именно лехи и вооружили самых недовольных бывшим вождем, и вооружили неплохо. Правда, с гибелью Вагадара его противники власть в горах взять не сумели — сподвижники вождя обладают еще немалыми силами, да только и сами они далеки от единства, преследуя каждый свои интересы. Оттого и грызня всех против всех. Учитывая же, что смерть Вагадара практически совпала с внезапным уходом кочевий Шагира… таких совпадений просто не бывает.

Мысли о скором набеге кочевников да о начале новой кампании с лехами поглощают чуть ли не все свободное от подготовки время. И хорошо — ибо в противном случае меня бы просто заела тоска по жене и ребенку. И сейчас сердце сжимается, как вспомню, с какой мукой отрывался от сладко пахнущего малыша, разметавшегося во сне между мной и матерью… Ночью, когда ребенок просыпается от голода, Энтара кормит его и иногда укладывает вместе с нами — когда уже нет сил вновь поднимать сына и перекладывать его в кроватку. Или когда, забывшись, просто засыпает. Вот и тогда, в мою последнюю ночь с семьей, жена взяла маленького Гори и, покормив, положила рядом с собой. Я же проснулся от того, что кто-то наполз на мою подушку и коснулся горячей, только покрывшейся детским пухом головкой, а после закинул теплую ручку на лицо.

А какими жадными и одновременно нежными были прощальные поцелуи жены! Какой страстной и яростной была та короткая супружеская близость перед самым расставанием — прямо в коридоре, перед дверью в наши покои! Какой нежностью и тоской были наполнены ее глаза в тот миг, когда я уже запрыгнул в седло… Я не отворачиваясь смотрел в них, покуда верный конь не скрыл меня из виду, и сердце мое в тот миг было готово вырваться из груди и броситься к жене и сыну! Или просто разорваться на множество кусков… Впрочем, о чем это я?! Мое сердце и так осталось с ними…

Теплые и нежные воспоминания о любимых, приносящие столь сладостную, хотя порой и невыносимую боль, прервал Григар, один из наиболее приближенных ко мне офицеров. Я зачастую использую его для личных поручений, он же, в свою очередь, обладает исключительным правом обращаться ко мне в любое время дня и ночи. Только что-то бледен мой верный порученец, чую, недобрые вести собирается сообщить.

И действительно, последние разделяющие нас шаги Григар преодолевает чуть ли не бегом, с ходу выпалив обязательное армейское приветствие:

— Господин полковник! К вам гонец с дальних кордонов! Тех, что прилегают к Каменным пустошам! Он загнал четырех скакунов, еле дышит. Я приказал его накормить.

— Правильно приказал, Григар. Отчего такая срочность?

— Кордон прорван, остроги вольных пашцев горят. Нас атаковало войско лехов!

— Что?!!

Ругательства на всех доступных мне языках нескончаемым потоком срывались с губ, пока я бежал к лагерной столовой. И ни одной здравой, адекватной мысли, способной хоть как-то разбавить хаос в голове, так и не промелькнуло. Уж слишком тяжело и страшно было поверить той вести, что передал Григар.

Гонец, едва ли этим летом перешагнувший тот рубеж, когда юноша становится мужчиной, сидит за столом перед остывшей уже плошкой говяжьей похлебки. Абсолютно серый от дорожной пыли плащ да болезненное мерцание запавших, почерневших глаз выдают ту дикую усталость, что накопилась в нем за время дороги. Заметив меня, он резко вскакивает с приветствием:

— Господин полковник!

Раздраженно махнув рукой, мол, не до церемоний, я засыпал бойца расспросами:

— Какие крепости атакованы и сколько острогов сжег враг?! Какими силами располагают, и с чего вы взяли, что напали именно лехи?!

— Господин полковник, я не могу с полной уверенностью говорить о том, сколько пограничных укреплений подверглось нападению. Судя по последним данным — ни одного.

— То есть?!

— Наши разъезды, атакованные в степи торхами, пытались укрыться в крепостях фрязей. Выжили немногие, но кто уцелел сообщили, что фрязи ударили в спину и полным составом вливаются в войско врага.

Твою же!!!

— Что по численности противника?

— Примерно две-три тысячи торхов идут в авангарде, именно они напали на разъезды в степи и атаковали остроги вольных пашцев. Многие были уничтожены, застигнутые врасплох — благодаря предательству фрязей кордон оказался открыт на значительной протяженности.

— А откуда вообще уверенность, что напали именно лехи? Может быть, кочевники просто сумели договориться с наемниками или только лишь частью их?

Гонец лишь с трудом сглотнул, прежде чем ответить. Ни один мускул на изможденном лице воина не дрогнул.

— Торхи шли загоном до того, как напали на пашцев и перехватили большую часть дозоров. Но, выполняя распоряжение короля и ваши приказы, начальник линии войсковой старшина Карев еще до нападения отправил в степь дозоры из лучших воинов на самых выносливых скакунах. Один из разъездов сумел уйти от степняков, уцелевшие сообщили, что со стороны Каменных пустошей в нашу степь вошло крупное войско лехов из примерно четырех-пяти тысяч фрязской пехоты, тысячи легкой конницы и тысячи крылатых гусар — именно по гусарам мы и опознали лехов. Впереди основных сил следовали частые дозоры из шляхты, но наши воины сумели оторваться от них и разминуться со степняками — торхи идут впереди лехов.

— Они скрывают их…

— Войсковой старшина думает так же. Кроме того, наши воины сумели разглядеть крупный обоз врага. У лехов много артиллерии, были замечены даже осадные орудия.

— Сколько наемников перешло на сторону противника?

— На нашем участке изменили гарнизоны всех пограничных укреплений. Это четыре сотни воинов.

— Значит, у врага примерно пять с половиной тысяч пехоты и практически столько же конницы…

— Господин полковник, это еще не все.

— Да что еще-то?!

На этот раз гонцу потребовалось сделать над собой усилие, прежде чем выдавить из себя последнюю новость. Мне бросилось в глаза, как тяжело подался вверх его кадык.

— Мы сумели взять языка, торха. Он сказал, что Шагир-багатура казнили на курултае, а лехов ведет польный гетман юга Бергарский.

С трудом удержав эмоции, я лишь кивком среагировал на последние слова мужественного бойца, сумевшего сохранить и донести до меня столь важные вести.

— Последний вопрос: каковы силы у войскового старшины?

— Из разъездов вернулось с полсотни воинов, да еще под сотню всадников набралось из числа уцелевших пашцев. Господин Карев идет на соединение с дружиной воеводы Руцкого, у того еще где-то пять сотен воинов.

— Из которых только половина чего-то стоит в бою… Я понял. Как тебя зовут?

— Ежи, господин полковник.

— Лехское имя. У тебя есть родственники в Республике?

— Только по материнской линии.

По лицу видно, что гонец несколько напрягся от последнего вопроса, но это связано явно не с тщательно скрытым предательством. Скорее всего, парню часто пеняли на инородское имя.

— Понятно. Григар!

— Да, господин полковник!

— Гонец принес черные вести, но не щадил себя, чтобы успеть их вовремя доставить. Подобная самоотверженность не должна оставаться без внимания! У меня есть подарочный набор колесцовых самопалов искусной ванзейской работы, инкрустированных серебром. Я их хорошо пристрелял, но ни разу не использовал в бою — так пусть же они послужат наградой воинской самоотверженности! Передай их, а после возвращайся в мой шатер: сегодня у нас будет много работы.

Прежде чем бросаться раздавать приказы, я решил еще раз все хорошенько обдумать. Нет, гонца к воеводе я отправил сразу после разговора с Ежи: Тогорду предстоит незамедлительно собрать свою хоругвь и двигаться на соединение с рейтарами из крепости «Медвежий угол». Это был один из двух рубленых замков, что Когорд воздвиг на землях баронства, а после собрал уже на границе, отсюда и название — замок срубили в глухой чащобе. Вкупе со всадниками степной стражи ему предстоит разоружить, а если придется, то и вступить в бой с фрязями, что держат, хотя скорее уже держали, кордон на нашем участке. Впрочем, из крепости тревожные вести еще не поступали, но это не значит, что наемники сохранят верность. Бьюсь об заклад, что Бергарскому достаточно пообещать им возвращение на родину да чисто символическую плату, и фрязи изменят. Эх, не успели мы их привязать к Рогоре, не успели…

Сам того не замечая, я остановился у карты воеводств Рогоры, занимающей половину стены шатра. Еще одно новшество ванзейцев, принятое на вооружение Когордом. Поначалу большинство военачальников отнеслись к нему с большим сомнением, в том числе и я. Но сейчас, вглядываясь в условно намеченные на выдубленной шкуре поселения, крепости, горную систему Каменного предела, окаймляющую Рогору с флангов и северного рубежа, реки и озера, границы воеводств, я понял, насколько же прав был Когорд. В очередной раз… Наконец-то поток мыслей принял определенное русло, и черные вести, принесенные гонцом, сложились в единую картину.

Итак, Бергарский сумел найти общий язык со степняками и свободно прошел сквозь их земли по Каменным пустошам — по сути-то и ничейным, но считавшимся ранее непроходимыми. Да уж, косность сознания… На что Когорд сам привык ломать стереотипы, удивляя врага, но даже он не предвидел удара Бергарского — если подумать, достаточно логичного. Готов побиться об заклад, что именно торхи помогли лехам пройти сквозь голую, безводную пустошь, предоставив им фураж и провиант. Кроме того, именно кочевники могли разведать залегшие у самой земли водяные жилы и, возможно, выкопали даже колодцы. И вместо того, чтобы предупредить нас о приближающемся враге, торхи атаковали наши посты по всей линии, а фрязи ударили в спину.

Но что теперь? Куда и с какой целью следует Бергарский?

Его войско достаточно мобильно, но невелико. Всерьез он может полагаться только на своих людей, а это не более чем семь тысяч воинов. Хотя если вдуматься, сила немалая — и удар нанесен внезапно. Когорд просто не успеет собрать воедино все войско, и Бергарский вполне может закончить войну генеральным сражением. В конце концов, один фрязский наемник в бою стоит трех бойцов шляхетского ополчения.

С другой стороны, осадные орудия. В Рогоре единственной крепостью, что не взять без артиллерии, являются Львиные Врата. И, собственно говоря, это тоже план — блокировать замок, взять его штурмом и отрезать войско Торога от Рогоры. А заодно занять важнейший в тактическом плане проход через горы. Это вполне реально, Рогора не слишком широка от степей до гор, и при стандартном темпе движения фрязских наемников (верст тридцать за дневной переход) им потребуется всего десять дней.

Конечно, реальный темп их движения ниже. Даже слабо укрепленные поселения вольных пашцев своей гибелью выиграли нам целый день, что ушел на бешеную скачку гонца. Еще полдня мы потратим на сбор отряда. Значит, выйдем ночью… Нет, ночью выходить нельзя, движение будет не очень быстрым, и к утру люди и лошади крепко устанут. Но и ждать утра следующего дня в подобных условиях невозможно! Значит, собраться нужно до вечера, дабы до сумерек пройти верст хотя бы двадцать — двадцать пять. Да, так будет лучше.

А что потом?

Надо думать, что потом. Итак, если Бергарский собирается атаковать Львиные Врата (а на кой еще ему могли понадобиться осадные орудия?), ему не миновать Данапр {26}. Мосты через реку сожжем заранее — броды-то еще найти надо, а когда (или все же если?) найдут, я надеюсь, мы сумеем хоть на пару-тройку дней задержать врага. В идеале, конечно, было бы неплохо продержаться до подхода короля… Возможно, мне действительно удастся сбить темп продвижения противника, а уж там поспеет — очень сильно на то надеюсь! — Когорд с войском.

Вот только сколько этого войска будет у него под рукой, скольких он успеет собрать помимо гвардии? Тысяч восемь — десять? И это призванные мужчины, а не бывалые ветераны прошлой кампании — последние в большинстве своем стянуты к Волчьим Вратам. Когорд не пойдет на ослабление войска сына, и это правильно — лехи наверняка нападут и по ту сторону гор. Значит…

Значит, у моего тестя будет очень мало шансов победить, особенно учитывая тот факт, что у него нет орудий.

А что могу сделать я? Ну, у меня в дружине немало опытных стражей, в свое время вырезавших не один дозор степняков. Если сделать все грамотно, мы можем напасть на ночную стоянку лехов — все равно шансов на успешную атаку обоза при свете дня у нас нет. Почему обоз? Да потому, что все орудия, или практически все, сейчас находятся в обозе. Почему днем нельзя? Потому, что Бергарский не дурак, и свои козыри для финальной битвы он будет беречь как зеницу ока. Наверняка непосредственно обоз охраняют значительные силы пехоты, да и гусарию он держит где-то неподалеку. А вот на ночь (будем предполагать, что Бергарский выстраивает из обоза вагенбург) прячет значительную часть войска в укрепленном телегами лагере. Но! Ночью сквозь посты часовых сможет подойти и небольшой отряд, да с особой целью — заклепать, а если получится, то и подорвать пушки. Может быть, взорвать даже хранилище пороха. Хотя нет, это самоубийство — их ведь наверняка хорошо охраняют, как и орудия. Просто так не возьмешь — даже если благополучно миновать посты охраны, поднимется шум… А если мы сами поднимем шум?! Имитируем атаку на лагерь? Или даже реально нападем, вырезав до того часовых с обеих сторон вагенбурга? И спустя некоторое время бросив в атаку спешенных «драконов»?

А что, это мысль! Поднявшаяся неразбериха позволит нашим людям внезапно перебить артиллерийскую прислугу и, быть может, подорвать сколько-то пороха… Кстати, а где лехи держат лошадей ночью? Внутри периметра вагенбурга, что логично, или жалеют лошадок, оставляют на ночной выпас? Если так, можно атаковать еще и кавалерией в сторону выпасов — таким образом, мы убьем сразу трех зайцев!

Вот только одна проблема — впереди Бергарского следуют десятки разъездов торхов. Помимо разведки они жгут, грабят, насилуют и убивают, а заодно обеспечивают лехов фуражом и отчасти провиантом. Сейчас, когда они миновали рубежи стражи и вольных пашцев, еще способных постоять за себя, торхи зальют кровью земли беззащитных кметов…

И это нам на руку. Поверив в свою безнаказанность, они начнут дробить свой загон на небольшие отряды по сотне-полторы воинов. А у войскового старшины (как там его, Карима, Карива?.. Ах да, Карева!) под четыре сотни бойцов из тех, кто чего-то стоит в бою. Если поделить отряд пополам, то вполне можно нанести одновременно два-три чувствительных удара, уничтожив сколько получится торхов, и, снова объединившись, уходить. Степняки сбросят ход, вновь сольются в орду, свое продвижение чуть-чуть, но ведь наверняка замедлят и лехи… А после кочевники бросятся вдогонку, мстить и смывать с себя позор нерешительности — как только поймут, что противостоящие им силы ничтожно малы. Но если разыграть все верно, Карев уведет торхов под сабли и огнестрелы моих воинов…

Итак, решено! Отправляю гонца к войсковому старшине, пусть выступает навстречу степнякам. Связь будем держать через посыльных, думаю, послезавтра к вечеру уже встретимся. Естественно, еще одного гонца к Когорду — свои планы дополнительно изложу на бумаге, — и, конечно, к отцу.

Вот только ему-то как быть? Идти на соединение со мной, Когордом или продолжать держать границу? Вообще-то полторы тысячи его рубак (да еще столько же можно собрать, не особенно-то и ослабив стражу) в бою будут нелишними. Но! А если за Бергарским последует вторая волна кочевников, и еще большая? В конце-то концов, что Когорд, что покойный Шагир оценивали возможности торхов в десять тысяч воинов, даже с учетом потерь прошедшей кампании. А это значит…

А ничего это не значит, ровным счетом ничего. Может быть, удар со стороны торхов последует (что наиболее вероятно), может, и нет, но в любом случае отцу стоит удвоить отряд и перенести ставку ближе к театру военных действий. Хотя бы и сюда, в наш лагерь. Здесь также не середина линии приграничья, но левый его фланг в Корге защищен более чем, а отсюда отцу будет гораздо удобнее зайти в тыл к Бергарскому — коли король решит, что его фрязи сейчас самая главная и самая важная цель.

Значит, отцу нужно предложить двигаться в наш лагерь и по дороге пополнять свои хоругви. Приказать-то ему я, конечно, не могу, но ведь само предложение не столь уж неразумно. Да, надо обязательно напомнить про фрязей — думаю, их необходимо разоружать по всей линии.

Глава 4

Лето 760 г. от основания Белой Кии

Броды через Данапр, высокий берег реки

Аджей Руга.

Теплая летняя ночь подходит к концу. Глубоко, полной грудью вдохнув сырой от близости реки воздух, в котором явственно чувствуется запах свежевскопанной земли, я окинул взглядом извилистые апроши {27}, развернутые фронтом к берегу. «Драконы» уже докапывают… Быстрее бы. Враг скоро покажется, а ведь воинам нужно хоть немного отдохнуть перед битвой.

Сколько их уцелело и смогло вновь встать в строй? Да две неполные сотни из пяти… А ведь все так хорошо начиналось!

К запаху реки, влажному и отдающему чуть-чуть затхлостью, добавился вдруг легкий аромат луговых трав, обильно растущих в поймах Данапра. Точь-в-точь так же пахло всего две ночи назад. Крепко смежив веки, я мысленно перенесся туда, заново переживая восторг схватки.

Легкое дуновение по-летнему теплого, мягкого ветра с полей донесло до меня сладко-пряный аромат луговых трав. Жадно втянув его в себя до последней капли — словно осушил кубок с горской медовухой {28}, — я чуть подал Аруга вперед. Еще раз окинув взглядом глубокую и узкую лощину, в которой спрятал более половины своих всадников, я вновь с тревогой осмотрел крутые подъемы, по которым нам предстоит подниматься верхом. Хоть бы все удалось…

Быстрее бы уже появились торхи — ждать их с надеждой и тревогой, словно ночную встречу с молодой красавицей, нет уже никаких сил. Терпение вообще не мой конек, но что поделать, терпеть-то надо, тем более я теперь отвечаю не только за себя, но и за жизни сотен доверившихся мне воинов. Чьих-то мужей, отцов, сыновей, просто возлюбленных — кого отчаянно, со всепоглощающей материнской любовью или слепой детской надеждой ждут дома… Да, рождение собственного ребенка заставило меня смотреть на многие вещи иначе. Внезапно появилась не свойственная мне осторожность, привычка все перепроверять, взвешивать и осмысливать, и, наоборот, пропало желание рисковать, влезать в авантюры. На этом жизненном этапе я вдруг понял, что хочу и буду себя беречь — и не потому, что так хочется жить, а потому, что у ребенка должны быть оба родителя, и мама, и папа. И это касается не только моего сына, но и моих воинов — а ведь кого-то из них в ближайшие часы точно заберет костлявая…

А-а-а! Всех сберечь невозможно! Но воевать нужно так, чтобы враг нес максимально большие потери, а твои воины — максимально малые. И именно поэтому я должен взвешивать каждый свой шаг, осмысливать каждое решение…

От гребня холма отделилась одинокая фигура, размахивающая красным флажком. Наконец-то! Сердце начало бухать с удвоенной частотой, разгоняя по телу застоявшуюся было кровь, а рука сама легла на рукоять верной сабли. Через пару секунд я уже и сам расслышал топот множества копыт и рев всадников, почувствовал вибрацию земли. Значит, осталось недолго.

— Приготовьте самопалы. И не шуметь! Торхи не должны заметить нас раньше времени.

Мой приказ легким шелестом разнесся по рядам воинов, повторяемый сотниками и десятниками. Впрочем, вряд ли торхи сумеют расслышать хоть что-то — с таким-то напором преследуя врага! В их ушах свистит лишь ветер — с бешеной скоростью они пытаются настигнуть воинов Карева, практически дотянувшись до них с наступлением сумерек. Знать бы им, что все это спланировано, что войсковой старшина специально не спешил отступать, специально выжидал погоню, уничтожив до того три отряда мародеров-торхов…

Гул, сопровождающий скачку всадников, усиливается с каждой минутой — пока две с половиной сотни воинов Карева не прошли совсем рядом с оврагом. Сейчас они сбросят темп до легкой рыси и выстроятся в две шеренги уже за границей расселины — как и было задумано. А степняки, увидев замедлившегося противника, предадутся инстинктам природных хищников и без оглядки бросятся вперед… Тем более что выглядеть все будет так, словно отряд рогорцев уже не может оторваться от преследования и решил погибнуть с честью.

А вот и торхи — их полуживотный вой и гиканье резко ударили по ушам, а до обоняния донесся запах давно немытых тел — что всадников, что лошадей.

Все начнется с минуты на минуту.

Грохот сплошного залпа огнестрелов пронзил вступающую в свои права ночь, словно раскат грома.

Ну наконец-то!!!

— Рогора, к бою!!!

Ярость, предвкушение скорой схватки, врожденная ненависть к степнякам — все эти чувства словно материализовались в крови и разлились по жилам жидким пламенем. Сгоряча бросаю Аруга вперед, к одному из подъемов, что мы смогли укрепить на пологих склонах оврага. Несколько секунд скачки — и я одним из первых миновал гребень расселины, обнаружив врага всего в нескольких десятках локтей от себя. Заметили нас и торхи. Часть кочевников смешались, осознав, что попали в засаду, но наиболее стойкие и яростные бросились навстречу. До столкновения остается всего несколько секунд…

Из плотной толпы степняков, уже неясно видимых из-за сгустившихся сумерек, отделилась фигура крупного всадника на мощном жеребце, уверенно направившего скакуна в мою сторону. В его руках плотно зажато длинное копье — и кажется, что наконечник направлен именно в мою грудь. Впрочем, видимо, так и есть.

Ветер свистит в ушах, сердце бешено гоняет кровь, а его стук, словно удары молота, отдается в висках. Направив Аруга навстречу, я прикрыл левую, уязвимую сторону клинком сабли, подняв рукоять к голове, — готовый блок.

Вот и противник — в звериной ярости скалящееся лицо, пена на губах скакуна и острие наконечника, устремившегося к моей плоти…

Рывок! Натянув поводья, осаживаю скакуна, бросив его влево — и одновременно рублю наискось саблей, сверху вниз, направо от себя. Противник в последний миг нацелил удар копья в голову, а не в грудь, и древко с заточенным клинком на конце с устрашающей скоростью просвистело справа, всего в паре вершков от лица. Мой удар также не нашел цели, лишь кончиком елмани {29} достав правую руку торха. Но в следующий миг степняк пропустил точный укол копья скачущего за мной всадника — он не успел верно направить свое оружие раненой рукой…

Следующий враг налетает на меня с бешеным визгом, чертя саблей над головой стальной круг. Наметив удар сверху вниз в голову, он тут же изменил его направление и вместо этого рубанул наискось, от себя. Встретив вражеский клинок у самого лица заставой, с силой отталкиваю его и рублю в ответ. Торх лишь откидывается в седле, пропуская перед собой режущую кромку елмани, одновременно уколов саблей навстречу. Его клинок больно чиркнул по кирасе, но острие соскользнуло со стали доспеха, однако, будь в руках торха кончар или палаш, атака врага имела бы полный успех!

Обозлившись, бью саблей навстречу, от себя снизу вверх. Остро наточенная, узкая к острию сабля рвет стальные кольца кольчуги, вгрызаясь в плоть врага. Почувствовав ее сопротивление, доворачиваю рукоять, чтобы сильнее ранить противника. Торх дико визжит от боли… и, резко замахнувшись, рубит сверху вниз, с оттягом — жуткий удар! В последний миг инстинктивно закрываюсь левой рукой, ожидая, что вражеский клинок располовинит меня до седла, но сабля торха, удар которой пришелся вскользь по наручу, меняет направление и лишь кончиком елмани рубит руку.

Дикая боль! Яростно взревев, хватаюсь правой за кинжал (саблю я выпустил еще во время атаки торха) и, вырвав клинок из ножен, бросаю Аруга вперед, уходя от очередного удара. В следующий миг добрая сталь смачно вгрызается в незащищенное горло кочевника…

Левое предплечье отзывается острой болью на неосторожное движение руки и отвлекает от воспоминаний. Да, степнякам мы всыпали по первое число, ударив сразу с трех сторон. Вторым залпом рассеяли попытавшихся было контр-атаковать торхов, а с другого фланга по растянувшейся колонне ударили «драконы». С фронта же атаку кочевников встретили развернувшиеся сотни войскового старшины Карева. Внезапность и продуманность нашей засады сломили дух степняков, и вскоре они попытались спастись бегством. Вот только к этому моменту с тыла к ним зашли оставшиеся пять сотен моих всадников под предводительством Григара… Он по широкой дуге обошел торхов еще днем.

Разгром был полный, если кто и ушел под покровом ночи, то немногие. В засаду попало чуть более полутора тысяч степняков, и практически все они погибли.

Да, первый успех вскружил мне голову. Окрыленный легкой победой (первое настоящее дело в качестве военачальника — и тут же оглушительный успех!), я решил следующей же ночью напасть на вагенбург Бергарского. Как же я недооценил противника…

Еще раз втянув в себя свежий ночной воздух, я вдруг подумал о том, что перед атакой на лагерь лехов я не чувствовал никаких запахов. Вообще ничего постороннего не помню, настолько сильным было напряжение… и предчувствие скорой беды — по всей видимости, то гнетущее, беспокоящее ощущение на задворках сознания им и было.

До боли, до рези в глазах вглядываюсь в ровные линии выстроенных из телег укреплений вагенбурга, силясь заметить хоть что-то отличное от уже приевшейся картинки. Например, всполохи выстрелов, мечущееся во тьме пламя факелов, что держат в руках поднятые по тревоге воины, неясное мелькание теней, выдающее скоротечную схватку… Так же напряженно я вслушиваюсь в ночную тишину, силясь уловить звуки боя — лязг металла, крики сражающихся, хлопки выстрелов — или хотя бы встревоженные окрики часовых… Ничего. Не слышно и не видно — ничего.

Три десятка лучших разведчиков обошли лагерь с задачей незаметно проникнуть в укрепление и заклепать орудия, а по возможности и подорвать сколько смогут возов с порохом (наверняка их держат отдельно). Для успеха их операции с нашей стороны вагенбурга последует атака спешенных «драконов». А для того, чтобы моих стрелков преждевременно не обнаружили, еще два десятка разведчиков прямо сейчас снимают посты с нашей стороны.

Однако подобная ночная атака всегда может пойти не так, как планировалось, и, в душе надеясь, что все получится, я с тоской жду, как в лагере поднимется тревога. Но вроде бы пока тихо…

На мгновение закрыв глаза (устали от напряженного вглядывания в темноту), я оборачиваюсь к Григару. Сегодня верный помощник находится подле меня, с ответственной задачей точно фиксировать прошедшее время по песочным часам. Утвердительный кивок старшего офицера убеждает меня в верности собственного чутья — оговоренный срок истек, «драконам» пора выдвигаться.

Кивнув Григару в ответ, я тем самым отдал приказ о начале атаки. Спешенные «драконы» — они оставили своих кобылиц чуть позади нас — двинулись вперед. Пять сотен воинов, одетых в черное, словно пять сотен призраков растворились в ночной тьме, будто действительно утратили плоть. На секунду стало даже как-то не по себе. Но это всего лишь показатель хорошей подготовки: командиры заранее проверили, ладно ли подогнано снаряжение — дабы не обнаружить себя случайным звуком, и все ли воины спрятали клинки в ножнах — даже лунный свет может отразиться от холодной стали оружия. Именно сейчас от «драконов» в первую очередь требуется бесшумность и незаметность…

Я с двумя сотнями отборных ветеранов, облаченных во все имеющиеся у нас кирасы и кольчуги, прикрываю атаку пехоты. Мало ли что может пойти не так. Тем более что воины должны видеть — их лидер, их вождь на равных делит с ними все опасности. Именно тогда они будут готовы пойти за ним в любое пекло.

Сегодня мы все верхом на самых сильных кобылах — жеребцы могут обнаружить нас своим ржанием, — а копыта их обмотаны тряпками. Доспехи плотно подогнаны и прикрыты плащами, воины получили строгий приказ молчать. Ничто не должно выдать нас раньше времени!

Как же мучительно долго они идут, бастардовы дети! От чудовищного напряжения я весь взмок, поддоспешник насквозь пропитался потом. Вспотели даже ладони, а сердце то бьется через раз, то бешено скачет, словно загнанная в клетку белка.

Эх, ладно, надо успокоиться. Утерев намокшие брови тыльной стороной ладони, глубоко выдохнул и попытался представить себе, как две конные сотни войскового старшины ударят по ночному выпасу лехов. А заодно попытался подсчитать, сколько стреноженных коней получится освободить от пут и увести в наш лагерь.

Вроде помогло. Но, бросив случайный взгляд на поле, я вновь замер — по расчетам выходит, что «драконам» осталось примерно полста шагов до стен вагенбурга, и, если разведчики справились, сейчас они бесшумно…

Грохот выстрелов сотен огнестрелов и пушек ударил по ушам, на несколько мгновений просто оглушив. Сотни вспышек пламени засверкали по всему периметру вагенбурга, на секунду ослепив глаза.

Твою же!!!

— Григар, давайте отступление!!!

Но старший помощник уже опередил меня, приказывая барабанщику дать сигнал отхода. Ночь пронзил… вой сигнальных труб! Со стороны вагенбурга раздались призывные звуки десятков труб и рожков, и ворота его открылись, выпуская в поле волну всадников. При вспышках пламени на их спинах я явственно разглядел знаменитые «крылья» лехских гусар…

Не слушающиеся, одеревеневшие губы все же протолкнули негромкое:

— В атаку.

Рослая пегая кобыла подо мной подалась вперед неспешным шагом, через пару мгновений перешла на легкую рысь, а еще через сорок ударов сердца бросилась в галоп. Но нам до бегущих от вагенбурга «драконов» скакать раза в полтора дольше, чем устремившимся к ним гусарам.

Ночную тьму пронзили вспышки выстрелов на поле. Редкие, разбросанные друг от друга хаотичные вспышки, но никак не плотный слитный залп — единственное, что могло бы остановить или хотя бы задержать атаку тяжелой кавалерии… А еще через пару мгновений гусары доскакали до нашей пехоты, и звуки выстрелов перебили пронзительные крики тяжело раненных и погибающих людей.

— Быстрее!!!

Не помня себя от стыда и ярости, я скачу вперед. Впрочем, гнев и боль не заглушают во мне здравого смысла и осознания того, что я командир, и мне удается подвести следующих за мной воинов к противнику так, чтобы гусары закрыли нас от орудий вагенбурга. И более того, они нас, кажется, не заметили — если такое вообще возможно!

— Рогора!!!

Боевой клич, разом вырвавшийся из глоток двух сотен воинов, ошарашил противника, а через секунду их ряды щедро выкосил наш залп. Оглушенные лехи не сумели встретить таранный удар в копье, мой противник, бестолково дернувшийся навстречу, вылетел из седла с разорванным горлом…

Наш удар спас оставшихся в живых «драконов», отвлек лехов от истребления спешенных стрелков. Не знаю, каким чудом — может, глаза гусар не привыкли к темноте после лагеря, может, они слишком сосредоточились на пехоте, не ожидая также и кавалерийской атаки, — но лехи «зевнули», не успели толком встретить наш удар. Залп самопалов и последующий таранный удар в копье разрубил их колонну надвое. Причем пропустив столь тяжелый удар и не разобрав в темноте нашей малой численности, гусары упустили возможность навалиться с обеих сторон всей массой и, окружив, истребить нас. Но и без того после подачи сигнала общего отступления, когда «драконы» наконец-то добежали до лошадей, сумела уйти лишь половина моих воинов — выучки и храбрости лехам не занимать. Ушло бы и еще меньше, но в последний момент уже «драконы» прикрыли нас слитным стройным залпом, беря реванш за истребление их в поле. А вот из разведчиков никто не вернулся.

Светает… Вначале горизонт сереет, а вокруг становится лишь чуть светлее. Затем самая его кромка постепенно окрашивается в царственный багрянец, ярко-алый. Небо постепенно желтеет, и вот из-за края земли медленно всплывает еще багровый диск солнца…

Красиво. От воды начинает подниматься молочно-белый густой туман, постепенно расползающийся по пойме реки, накрывая собой землю…

Молочно-белый густой туман, скрывающий землю…

— Тревога!!!

Лехская армия еще вчера вечером вышла к реке, но за ночь попыток переправиться с их стороны не последовало. Два ближайших моста мы сожгли, второстепенные броды выше и ниже по течению я прикрыл кавалерийскими отрядами примерно по пять сотен воинов, включив в них даже слабо обученных новичков — не до жиру, кто выживет после первого боя, тот, считай, готовый боец. Командирами поставил Григара и войскового старшину Михала Карева.

Михал, опытный рубака сорока лет, с совершенно седой головой и черными как смоль усами, полжизни провел в седле, повоевав наемником, послужив и в страже, и, конечно, сражавшийся за свободу Рогоры. Многие годы, проведенные в седле и на полях сражений, оставили отметины по всему телу, в том числе здоровенный рубец через правую щеку, делающий внешность войскового старшины еще более воинственной. И надо сказать, что Михал еще ни разу не подвел, сумев завести торхов в мою засаду, предварительно истребив три их отряда, и вовремя остановил атаку на выпасы лехов, оказавшиеся очередной засадой. Вчера же днем, когда шляхетская кавалерия Бергарского, вышедшая к бродам выше по течению, попыталась форсировать реку и закрепиться на нашем берегу, Михал сбросил их в Данапр одной стремительной атакой.

К бродам ниже по течению Бергарский своих всадников пока не посылал — хотя это в его же интересах: зайди пара сотен кавалеристов нам в тыл, и броды нам уже точно не удержать. Но, видимо, гетман предвидел, что я постараюсь защитить обе переправы.

Понимая, что удерживать броды вечно не получится, я все же надеюсь, что смогу затормозить продвижение Бергарского и подарить Когорду необходимое время. Укрыв «драконов» в апрошах, я защитил их от артиллерии противника, а сами укрепления расположил таким образом, чтобы огонь моих стрелков доставал до кромки берега. Сотню же тяжелой кавалерии расположил в резерве, в расселине позади апрошей — это на случай, если придется прикрывать отход «драконов».

Но вот теперь этот туман, идеально подходящий для скрытного форсирования реки…

— Тихо! Не шуметь!

Бряцанье металла в траншеях, равно как и тревожные разговоры вполголоса, стихли. Все мы, от рядового стрелка до командира, напряженно вслушиваемся в происходящее на той стороне реки.

Минута за минутой ожидания, горячий пот, струящийся по спине, но кажется, что все спокойно, угроза миновала… Может, противник просто не знал о плотности тумана на рассвете, может, не догадался воспользоваться неожиданным прикрытием?

Вдруг со стороны реки послышался негромкий всплеск. От напряжения я подался вперед, и, хотя понимал, что это может быть всего лишь крупная рыба, наиболее активная на рассвете, тревога усилилась до предела.

— Приготовиться к стрельбе! Берите выше на полкорпуса от кромки берега! По моей команде стреляет первая полусотня, остальные ждут!

Апроши расположены к реке не параллельно, а чуть изогнуто, словно развернутая к Данапру чаша. «Драконов» я разбил на полусотни по счету — то есть каждый первый, второй, третий и четвертый стрелок в траншее будут вести огонь по очереди, одновременно с остальными номерами счета. Невеликий получится залп, зато огонь будут вести практически непрерывно — пока каждая полусотня стреляет, предыдущие стрелки перезаряжают огнестрелы.

И вновь напряженное вслушивание в давящую, вязкую тишину. Может, действительно рыба играет?

Но вдруг мне почудилось какое-то шевеление в клубящемся тумане, и тут же раздался приглушенный звук, до боли напоминающий тихую команду.

— Огонь!!!

Грохот полсотни выстрелов бьет по ушам непривычно сильно. Но даже наполовину оглушенный, я явственно различаю раздавшиеся в тумане крики боли.

Дикий рев атакующих воинов раздался из-под густой белесой пелены. Лехи (или фрязи), осознав, что раскрыты, в открытую бросились вперед — видимо рассчитывая, что сумеют проскочить большую часть разделяющего нас расстояния до следующего залпа.

Глупцы!

— Вторая полусотня! Огонь!

На этот раз «драконы» ударили уже на звук, и, судя по многоголосному вою раненых, их залп вышел точнее. Но большая часть врагов лишь ускорили свой бег и вырвались из-под скрывающего их тумана.

— Третья и четвертая! Залп!!!

Сотня точных выстрелов сметает первый ряд показавшегося врага, на несколько мгновений апроши густо заволакивает сгоревшим пороховым дымом. Но как только он рассеивается, я вижу, как из дымчатой пелены вырываются новые враги — сотни доппельсолднеров {30}, вооруженных двуручными мечами и саблями. Туман клубами вьется за ними, и кажется, что «мастера меча» ландскнехтов на самом деле есть речные призраки из оживших рогорских легенд — до того мистически жуткой выглядит картина их атаки…

— Первая! Огонь!!!

Спустя секунду бьет залп успевших перезарядить оружие первых номеров. Противники вновь падают — но благодаря сильно разреженному строю, в котором фрязи идут в атаку, огонь моих воинов не особенно затормозил их бег. Упало десятка три бойцов — а остальные неотвратимо сокращают дистанцию.

Твою же! Нужен полный залп обеих сотен!

— Не стрелять! Зарядить огнестрелы, но не стрелять!!!

И уже тише добавил стоящему рядом саперу:

— Приготовь пушки. Пали по сигналу моего горна.

Коротко кивнув, сапер направился к помощникам.

Враг неумолимо приближается, уже отчетливо видны оскаленные лица озверевших наемников. Их не менее четырех сотен — если добегут, уцелевшим «драконам» жизни останется ровно на пять ударов сердца.

А ландскнехты уже практически добежали, невольно втянувшись вглубь чаши апрошей. Пора!

Поднеся костяной рог к губам, я с силой выдохнул воздух из легких. Над позициями раздался чистый звук боевого горна.

И в то же мгновение шесть взрывов раскатисто ударили на вершинах траншей. До предела набитые камнем земляные пушки {31}, замаскированные в гребнях апрошей, извергли его ровно в тот момент, когда основная масса врага оказалась на их линии огня. Увесистые кожаные мешки, туго набитые порохом и упакованные в деревянные ящики, забитые в землю, были обложены пудами колотого щебня и гальки, сверху мы присыпали их землей, надежно замаскировав. Добротно пропитанные зажигательной смесью запальные шнуры, что вели к пороховым мешкам сквозь узкие лазы, прогорели за пару ударов сердца…

Дикий, леденящий душу вой раненных, изувеченных камнем, раздался через мгновение после залпа. Раны, полученные при подрыве земляных пушек, воистину ужасны — камни отрывают конечности, разрывают людей надвое, оставляя в животах ландскнехтов огромные сквозные раны и разбрасывая их внутренности на десятки шагов вокруг… Не менее половины атакующих погибли или тяжело раненны, фланги доппельсолднеров каменная картечь выбила целиком. Уцелевшие заметно притормозили…

— Все разом! Залп!!!

На этот раз две сотни свинцовых пуль ударили точно в массу ландскнехтов, инстинктивно сбившихся в кучу после подрыва пушек. Первый ряд выкосило напрочь, досталось и второму… И наемники дрогнули.

У них еще был шанс воспользоваться моей ошибкой — ведь дай «драконы» не один залп в две сотни выстрелов, а два по сотне, погибли бы обе шеренги фрязей. Уцелевшая сотня воинов могла еще проскочить разделяющие нас несколько десятков шагов, пока мои стрелки заряжают огнестрелы… Но ландскнехты были сломлены — и всей массой подались назад, подставив спины под очередной залп «драконов».

Последующие два часа Бергарский методично расстреливал наши апроши из орудий. Зажигательные и пороховые бомбы, раскаленные ядра — их жуткий вой против воли заставлял искать укрытия на дне траншеи. Привыкнуть к нему — к звуку неотвратимо приближающейся смерти — как оказалось, невозможно. Погибло уже четыре десятка «драконов», впрочем, не будь апрошей, мои жалкие две сотни воинов пали бы в первые минуты обстрела…

— Господин полковник! — В траншею свалился чудом добежавший невредимым рейтар. — Разведчики донесли: лехи собрали все рыбацкие лодки, начали переправу ниже по течению, в версте отсюда!

— Твою же! Лугар! Лугар!!!

Последний уцелевший сотник «драконов» не слышит моего крика. Приходится подползти к нему поближе и отвесить хорошую затрещину.

— Господин полковник?!

Судя по громкому крику офицера, его крепко оглушило. Приходится кричать так же громко:

— Я увожу рейтар, враг пытается переправиться! Вы стойте здесь до последнего! Попробуют пойти вброд, стреляйте полусотнями, сдерживайте их! Если сумеют переправиться и будут атаковать, дай подойти поближе и бей из всех стволов, а потом уводи людей! Мы оставим лошадей, ты понял?!

Утвердительный кивок и ответный рев:

— Да, господин полковник, сдерживаем до последнего и уходим!

— Молодец! — Я обернулся к рейтару. — Побежали!

В четырех десятках рыболовецких лодок, что на скорую руку собрали в округе люди Бергарского, много закованных в броню воинов не перевезешь. Но у противника было достаточно времени, и на нашем берегу собралось уже под полторы сотни фрязей-пикинеров и полсотни аркебузуров.

Незамеченными подойти не удалось, и дисциплинированные пикинеры уже сбились в «ежа», а аркебузуры под прикрытием леса пик успели раскалить фитили.

Атаковать их сейчас кажется безумием, но… но враг продолжает переправу, и его подкрепление уже практически достигло середины русла. Чуть промедлим, и тогда не останется даже крохотного шанса сбить их в реку. Фрязи легко перебьют заслон «драконов», и Бергарский продолжит триумфальное шествие по стране.

Ну уж нет!

Вполоборота развернувшись к воинам, желая еще раз взглянуть в их светлые, исполненные мужества лица, в горящие отчаянной решимостью глаза, я начал заводить их на схватку — для многих последнюю в жизни:

— Воины! Вы шли за мной в бой, и я ни разу не подвел вас! Не подводили и вы! Так будьте же тверды и сегодня, сейчас!!! Будьте достойны памяти братьев, погибших за Отечество! Постоим за Родину — и сокрушим врага!!!

Моим словам вторил бешеный рев истинных витязей родной земли:

— За Рогору!!!

Аруг скачет как никогда в жизни, он словно хищная птица, камнем падающая на жертву, — и с этой невероятной скоростью мы неумолимо приближаемся к склоненному к нам лесу четырехгранных пик. Рейтары не отстают, и вся сотня единым кулаком летит на врага, грозясь одним мощным ударом сбросить его в воду Данапра. Земля словно ходуном ходит под копытами могучих боевых жеребцов, а бьющий навстречу ветер свистит в ушах и застилает глаза.

И каждое мгновение этого «полета» каждой частичкой своего тела я жду вражеского залпа — ведь он уже должен был прозвучать! Проклятые аркебузуры фрязей имеют стальные яйца — они подпускают нас максимально близко, чтобы выстрелить в упор!

Повинуясь внутреннему чутью, инстинкту побывавшего уже во многих схватках бойца, я полностью ложусь на холку Аруга, слившись с жеребцом в единое целое. А в следующее мгновение верный конь словно налетел на препятствие — что-то дважды ударило его в грудь, а еще один, более легкий толчок я почувствовал спиной. Пуля, попав в древко копья, расщепила его пополам.

Аруг, верный боевой конь, в оставшиеся мгновения жизни прыгнул вперед, на пики — ломая их тяжестью своего тела…

В последнюю секунду падения я успел выхватить притороченные к седлу самопал и палаш. Тяжелый удар о землю, выбивший дух, и тут же перекат с бока (жить-то хочется), встаю на колено. Ударом клинка сбиваю древко направленной в грудь пики, одновременно выстрелив в напавшего на меня фрязя.

Нестройный залп нескольких десятков самопалов над головой, и чуть оторвавшиеся рейтары таранным ударом в копье прорывают прореженные шеренги пикинеров. Меня они обошли не иначе как чудом…

Дико и страшно кричат смертельно раненные лошади, так похоже на людей, им вторят крики придавленных, покалеченных седоков и пикинеров, чьи кости раздробили тяжелые удары конских копыт… На мгновение я застыл, убоявшись жуткого зрелища бойни, но только на мгновение — ко мне тут же бросился фрязь со шпагой наперевес.

Удар тяжелого клинка сверху вниз — ухожу в сторону, одновременно выставив блок сверху. И тут же рублю в ответ справа налево, наискось, но фрязь успевает принять мою атаку на клинок. Левой хватаю противника за сжимающую рукоять кисть и, дернув ее на себя, тяжелым ударом правой стопы в голень выбиваю опорную ногу. Враг теряет равновесие, проваливаясь вперед и вправо — присев на колено, скользящим ударом вспарываю его ляжки до костей.

Нужно добить, но буквально в двух шагах появляется еще один противник. Стремительный, словно бросок змеи, укол шпаги достает кирасу на излете, противно скрежетнув по металлу, но я успеваю уйти в сторону и тут же рублю справа, сверху вниз, вкладывая вес тела в удар. Фрязь не успевает поставить блок — и падает с наискось разваленным горлом.

На несколько мгновений я оказываюсь словно вне схватки: после атаки тяжелой кавалерии в строю врага образовался широкий коридор, стенки которого держат пытающиеся продвинуться вперед всадники. Некоторое количество уцелевших ландскнехтов вступили в скоротечные схватки с потерявшими коней, но сохранившими боеспособность рейтарами. Однако практически все они уже перебиты.

Отбежав назад, к павшему коню, верному другу, я с острой сердечной болью склонился над Аругом. Опасения, что верный конь еще жив и именно мне придется оборвать его муки, оказались напрасны — из груди и живота жеребца торчали обломки четырех пик. Боевой товарищ ушел сразу, без мучений…

С трудом просунув руку под бок коня, освобождаю из кобуры второй самопал и максимально быстро перезаряжаю первый. В бою будет нелишне.

От реки ударил нестройный залп не менее трех десятков аркебуз, и тут же восторженно взревели контратакующие ландскнехты. Хорошенько проредив строй рейтар залпом, они ворвались в образовавшуюся брешь.

Ну я вам сейчас!

С самопалами наперевес бросаюсь вперед, навстречу противнику. Не менее десятка прорвавшихся фрязей вооружены алебардами {32}, которыми они искусно выбивают моих всадников из седел.

Первая пуля достается высокому блондину, воткнувшему копейное острие алебарды в горло жеребца, опрокинув и его, и всадника. Вторая сбивает с ног ближайшего ко мне врага, кинувшегося навстречу.

Ну вот и все… Отбросив бесполезные теперь самопалы, вновь берусь за палаш, заткнутый за пояс, одновременно левой рукой вытягивая длинный крепкий кинжал с широким лезвием и двумя ободами у рукояти. Шаг навстречу врагу — и копейный наконечник алебарды едва ли не пропорол сталь кирасы на груди. Рванув в сторону, пропускаю длинный выпад слева и тут же прыгаю вперед, в отчаянном броске дотянувшись до горла противника острием палаша.

Рубящую атаку встречаю блоком с шагом вперед, подставив под падающее сверху древко сталь скрещенных клинков. Рывком палаша сбрасываю вражеское оружие и, прыгнув навстречу, резко разворачиваю корпус, используя инерцию разворота для рубящего удара. Но враг успевает отпрянуть, пропустив перед собой оточенную сталь клинка. А в следующий миг я успеваю заметить стремительно приближающееся топорище вражеской алебарды.

Глава 5

Земли степной стражи

Войтек Бурс, вольный пашец.

Глубоко вдохнув сочный, сладко-пряный запах свежескошенной на вечерней зорьке травы, я с затаенной, тщательно скрываемой тоской направляю свой взгляд на горизонт. Со стороны может показаться, что я любуюсь заходом светила, щедро окрасившим небеса багровым.

— Не к добру…

Глухой ропот Здислава, пожилого уже мужика, пришедшего с семьей в земли пашцев семь лет назад, заставляет меня лишь неприязненно поджать губы. Сосед, в отличие от обоих своих сыновей, никогда не служил в страже — не вышел возрастом. И хотя сейчас он не сказал ничего такого — по крайней мере, не отличного от того, о чем судачат в поселке, — слова мужика воспринимаются как бабское кликушество. К чему это? Да, в последнее время что утренние, что вечерние зорьки насыщенно-багровые, что дало недалеким бабам повод для сплетен и тяжелого ожидания скорого горя. Но для чего судачить о знамениях, если идет война?

Кого я обманываю… Раздражение на суеверия местных есть не что иное, как выплеск собственной злобы и недобрых предчувствий. Сегодня последний вечер дома — и смотрю я на горизонт не потому, что любуюсь красотой заката, а потому, что там, всего в сорока верстах от поселка, стоит крепость степной стражи Волк. И уже завтра утром, еще до восхода, я отправлюсь в замок.

Тяжело вздохнув, поднимаю последний туго набитый мешок свежей травы и забрасываю его на телегу.

— Здислав, готов?

— Иду-иду, сейчас…

Сосед уже шагнул за черту, когда возраст начинает ломать еще недавно крепкого мужика и постепенно превращает его в тщедушного старца. И хотя до полного угасания Здиславу еще далеко, ходит он уже не так проворно, часто семеня чуть враскоряку, мучается одышкой и с трудом забрасывает гораздо более легкие, чем у меня, мешки. Впрочем, я не чужд сострадания, так что в несколько приемов помогаю уложить соседскую ношу.

— Давай руку.

Шумно выдохнув, Здислав с трудом забирается на передок.

— Пошла!

Белка, старая уже лошадь, способная разве что не спеша тянуть телегу, медленно трогается. Я уже справился с минутным раздражением и сейчас спокойно трясусь на скрипучей телеге, не делая попыток понукать в общем-то заслуженную кобылку.

— Завтра уходишь?

Сосед спрашивает о том, о чем и сам прекрасно знает. Но это всего лишь неуклюжая попытка завязать разговор.

— Завтра, — отвечаю спокойно, хоть и с ленцой. Как-то не горю желанием обсуждать отъезд.

— Ясно. Данутка небось уже все глаза выплакала?

— А сам как думаешь, дед?!

Здислав не любит, когда его называют дедом, и я это знаю. Но что-то старый уже слишком глубоко лезет в кровоточащую рану! Впрочем, на этот раз сосед не обиделся.

— Да ты не ерепенься, голуба. Я же не со зла… По всему селу бабы воют, о чем тут говорить? Война, будь она неладна…

Тут он прав, сказать нечего. Потому натянутый разговор и обрывается, едва начавшись, каждый погружается в собственные тяжелые думы. Впрочем, размышляем мы наверняка об одном и том же…

За последние три года это уже четвертый набор в стражу. Подчищают всех, забирая в крепость и седых уже ветеранов, пока еще способных удержать саблю, и неоперившуюся молодежь, только-только сумевших поднять клинки не трясущейся рукой. А кто останется с бабами? Кто прокормит мальцов? Головой я понимаю, что в черную годину место боеспособных мужчин на кордоне, но сердце… Сердце мое не на месте.

В предыдущие наборы меня не трогали из-за большого количества детей в быстро растущей семье — как-никак единственный кормилец. Четыре мальца и три девки — старшему, Зибору, уже десять весен, младшей, Альге, всего год. Соседки начали смеяться после пятого — дай, мол, Войтек, хоть одну зиму походить Данутке небрюхатой! А что делать, если мы детей сильно любим? И друг друга тоже… любим?

Родителей у нас нет, так что справляться приходилось своими силами. Но ведь справлялись, с малолетства приучая малышей помогать. Так что Зибор в свои десять весен стал вполне полноценным помощником даже в поле, а другие старшенькие полностью взяли на себя заботу о скотине. Да и средненькие во всем стараются поддержать мамку, не ленятся.

Земля здесь богатая, жирная, рожает хорошо. Но разве возможен урожай без упорного труда? Вся жизнь в поле, с весны по осень. И только зимой приходит долгожданный отдых — хотя и он довольно относителен.

А теперь меня выдергивают из привычного круга жизни вольного пашца и вновь зовут в седло. Собственно, не только меня, но и всех оставшихся мужчин. С женщинами теперь будут только старики да совсем мелкие еще мальчишки.

Зараза!

Вначале стражу пришлось пополнять, когда будущий король сформировал из ее воинов свои первые рейтарские, пикинерские и стрелецкие полки. Но это было привычное пополнение, тем более что вербовщики сумели привести многих восторженных юнцов и лихих людей, спасающихся от плахи. Следующий набор пришелся на дни, когда наших стражей раскидали по всему кордону Рогоры со степью. Гарнизоны крепостей сократились вдвое, а обстановка на границе обострилась: степняки возобновили набеги. Так что пришлось затягивать пояса, отправив на службу всех, кого можно было оторвать от земли не в ущерб селу.

Затем последовал очередной набор — из-за опасения большого вторжения торхов лучших пограничников свели в два крупных отряда, что должны были заткнуть дыру в случае их прорыва. И вновь пришлось пополнять гарнизоны — люди роптали, но, по совести сказать, все понимали, ради чего мы терпим эти лишения. Ушла ровно половина оставшихся в селе мужчин, в основном те, кто уже успел отслужить свое. Вторая половина обещала менее удачливым соседям помогать их семьям по хозяйству, и не нашлось ни одного лжеца, не сдержавшего этого обещания.

Но теперь началась война… На западном крыле кордон прорвали лехи и торхи, а севшие на землю наемники-фрязи предали, оголив границу. И вновь потребовалось пополнить ряды «волкодавов». Теперь уже всеми уцелевшими, всеми, кого можно прибрать в крепость.

Да, лихое время… Из четырех десятков пополнения лишь семь человек имеют боевой опыт. Остальные словно желторотые птенцы, ничего не знающие ни о службе, ни о битве, ни о дозоре. Нет, поселения вольных пашцев отличаются от прочих тем, что мужчину здесь с малолетства учат владеть саблей, луком, копьем — будучи как пешим, так и конным. И если летом все работают на земле, то зимой приходит время оттачивать воинское искусство в бесчисленных учебных схватках. Кстати, правило распространяется не только на молодежь, но и на всех условно находящихся в резерве стражи. Да и что говорить, если нет-нет да и прорываются периодически отряды степняков через кордон? Тут без умения владеть оружием не обойтись.

И все же мальчишек не сравнить с опытными бойцами, не раз выезжавшими на дозор в степь… К слову, без лишнего хвастовства отмечу, что клинком владею лучше прочих ветеранов — по крайней мере тех, кто выступит завтра к Волку вместе со мной.

Остаток пути прошел в молчании. Лишь напоследок Здислав попросил передать посылку младшему, вновь призванному в предыдущий набор. Сейчас он как раз несет дозор на кордоне, а от старшего, среди лучших попавшего в отряд легендарного барона Корга, никаких вестей нет. Естественно, я согласился, попросив соседа приглядывать за моими и помогать им по возможности. Старик важно покивал. Что же, надеюсь, обещание он сдержит. Во всяком случае, точно такую же просьбу Лешека, его младшего сына, я исполнял безукоризненно честно.

Дверь в избу неприятно скрипнула. Эх, петли надо бы маслом смазать, да что раньше-то не заметил? Ладно, с этой задачей Зибор сам справится.

Данута, кормящая младших пшенной кашей на молоке, лишь мазнула по мне красными глазами. Альга жадно присосалась к ее полной груди и уютно покоится на загорелых руках, не позволяя жене резко двигаться — младенец уже устал и хочет спать. Так что жена даже не пытается встать из-за стола, направив свой взор в пол — упрямица, не желает показывать слезы.

Ее можно понять, у самого сердце из груди рвется. С моим уходом жене и детям придется несладко… Насколько — я и представить не могу. Правы были соседки, не стоило брюхатить Дануту каждый год! Теперь не столько голодных ртов пришлось бы выкармливать. Эх, проклятая война!

— Кушаете?

В ответ лишь кивок.

— Если не хочешь разговаривать, могу и уйти. Заночую на сеновале.

На этот жена вновь промолчала, но глаза подняла. И столько в них плещется невысказанной боли, что у самого сердце в очередной раз защемило.

— Данута, ты же знаешь, выбора нет.

— Знаю…

Голос заплаканный. Да и у средненьких, что сидят на дальней скамье и ждут своей очереди за столом, глаза какие-то красноватые… И дорожки от слез на щеках еще не просохли.

Старшие пока работают.

— Ладно, пойду проверю Вихря да снаряжение подгоню.

— Приходи.

На этот раз в голосе Дануты отчетливо слышится просьба.

Выйдя на крыльцо, я неторопливо подошел к Зибору, разгружающему телегу. Крепкий, чуть долговязый парень, хорошо вытянувшийся за последний год, работает легко и быстро. Вот только и он подозрительно шмыгает носом.

— Сынок!

Мальчишка обернулся на голос. Так и есть, плачет. Практически беззвучно, по-мужски.

— Иди сюда.

Пацан молча бросается вперед и что есть силы крепко меня сжимает. В ответ так же крепко обнимаю сына, ласково глажу по голове.

— Сынок, ты же знаешь, завтра ты станешь старшим в семье мужчиной. Так что крепись, тосковать будет некогда, хозяйство на тебе. Бери в поле Войцека, он будет тебе хорошим помощником.

Мальчишка застенчиво улыбнулся:

— Как я тебе прошлым летом?

— Надеюсь, не хуже.

Какое-то время, обнявшись, мы просто молчим. Да и зачем слова, если каждому из нас и без того понятны чувства другого? Наконец с трудом прочистив горло, чтобы голос не дрожал, подталкиваю сына к двери:

— Иди, средние небось уже поели. Я сам распрягу кобылу.

Зибор вновь молча кивнул.

Раздав часть травы скотине, оставшуюся вываливаю перед воротами, пусть сушится — завтра к вечеру станет уже душистым сеном. Завтра к вечеру… Я буду далеко от дома.

Но гневаться на судьбу нечего, по крайней мере, я ухожу из семьи в числе последних. А те, кого призвали в начале лета, — кто знает, живы ли они? Плохо так думать и утешение так себе, но все же… все же времени у меня было больше прочих.

А Здислав прав, воют во всех концах села… Даже во время прошлого набора бабы так не рыдали, как сегодня. Или мне просто кажется?

Крепко, до боли стиснув зубы, вожу точильным камнем по и так острой кромке сабли. Но это действие успокаивает, а в дом я хочу войти полностью спокойным — по крайней мере, настолько, насколько это возможно. Точно знаю, что это хотя бы отчасти, но также успокоит Дануту. Этот вечер, эта ночь станут, возможно, последними…

Не надо так думать. На войне у каждого своя судьба, и, хотя каша заваривается неслабая, шанс уцелеть есть всегда — даже когда, как кажется, никаких шансов нет. Мне известна пара случаев, когда оставшиеся прикрывать отступление товарищей выжили в бою с многократно превосходящими силами торхов. И, наоборот, когда гибли по нелепой случайности. Например, словив на излете слепую, пущенную на удачу стрелу врага.

Село… Оно остается практически без защиты. Если налетят торхи, частокол будут защищать старики вроде Здислава, что с трудом поднимут вилы, малолетки вроде Зибора, не способные толком натянуть тетиву лука, да бабы. Степняков они не остановят, разве что рассмешат… Крепко выругавшись, пару раз ловко крутанул саблю — для того мы на границу и идем, чтобы не прорвались!

Жена вышла на крыльцо, держа в руках плошку с кашей да каравай. Молча протянув их, Данута выразительно посмотрела на меня уже полностью сухими, горящими глазами и, лукаво усмехнувшись, грациозно откинула назад густые распущенные русые волосы. Такое замужняя баба позволяет себе лишь с мужем.

Девушкой Данута была настоящей красавицей — гибкой как лань и стройной как березка. Но выносив и выкормив десяток детей, жена не утратила ни свежесть лица, ни плавные изгибы пусть немного располневшего, но все еще волнующего меня тела. Вернув ей улыбку, протягиваю руки к полным, налитым и горячим бедрам и, крепко сжав сладкую плоть, рывком притягиваю жену к себе. Жарко вздохнув, Данута игриво прошептала:

— Что ты там говорил про сеновал?

Ночью я ни на мгновение не сомкнул глаз, набрасываясь на жену снова и снова так, словно умирающий от жажды к чистейшему роднику с ледяной водой. К рассвету любимая, измученная моим пылом, лишь глухо стонала в ответ на мои ласки — а вот вечером еле сдерживала крик! С довольной улыбкой вспомнив эти жаркие мгновения, я помог осоловевшей, будто хмельной жене подняться и отвел ее в дом. После подошел к лавкам со сладко спящими детьми и, немного постояв в изголовье, запоминая каждую черточку любимых лиц, поцеловал каждого малыша в щечку. Все, теперь пора.

Жена, вновь расплакавшись, крепко-крепко прижалась к моей груди, уткнувшись мокрым носом в легкий кожаный доспех.

— Пожалуйста, пожалуйста, возвращайся! Не рискуй собой понапрасну…

— Данута, любимая… Ты же знаешь, я не буду бессмысленно лезть в пекло, но и прятаться за чужую спину не стану. В бою побеждает и выживает не тот десяток, в котором каждый думает о собственном спасении, а тот, где каждый сражается с целью победить и в то же время готов пожертвовать собой ради товарищей.

Жена лишь молча кивнула в ответ на мои слова…

Молодцевато (после жаркой ночи я и тела-то не особо чувствую) выбегаю во двор. Быстро седлаю Вихря и, отвязав жеребца от коновязи, легко вспрыгиваю в седло. Сабля и кинжал на поясе, колчан со стрелами и саадак с луком приторочены к седлу, как и боевой хлыст, и мешок с провизией на ближайшие три дня. Копченое сало, вяленое мясо, крупа, сухари… Тут же бурдюк с чистой водой, сзади, у луки седла приторочен плотно свернутый плащ.

Взяв у коновязи длинную пику со свежеструганым древком, пропускаю через плечо основной ремень, продеваю правую ногу в нижнюю петлю. Кажется, все готово.

Первые лучи еще не взошедшего солнца густо, не жалея красок, окрасили небо багровым. Я не увидел и не почувствовал в этом никаких угрожающих знамений и улыбнулся новому дню — и новой жизни.

Данута застыла в воротах, не имея сил на слова — все сказали ее ясные голубые очи, в которых безысходная тоска смешалась со всепоглощающей любовью… Я не смог безотрывно смотреть на нее, отъезжая от дома, — итак в сердце вновь вернулась проклятая тоска. Но напоследок, прежде чем скрыться за поворотом, обернулся с веселой, ободряющей улыбкой на лице.

— Я вернусь! Обещаю, вернусь!!!

Глава 6

Лето 760 г. от основания Белой Кии

Крепость Волчьи Врата

Принц Торог.

Ночная свежесть приятно охлаждает тело после духоты каменных покоев донжона {33}. Легкий ветерок веет с горных вершин, и, хотя на деле он достаточно промозглый, сейчас его дуновение словно ласкает кожу… Эх, хорошо!

Хочется пригласить на смотровую площадку и Лейру — но супруга еле-еле уснула, скорее даже забылась в тревожной, мятущейся дреме… После того, как кочевье Шагира отступило от нашей границы, она не может найти покоя, сердцем чувствуя неладное. И хотя моя мать всемерно старалась окружить ее своей любовью и заботой и наотрез отказывалась отпускать ко мне вместе с внуком, жена-степнячка была непреклонна. Как объяснила мне сама Лейра, гибель отца (иного объяснения ухода кочевья она не находит) вызвала в ней нестерпимую боль и одиночество. Она стала круглой сиротой (ее мать умерла от горячки, когда Лейра только-только переступила порог девичества) и невыносимо затосковала по единственному в Рогоре родному человеку — по мне.

Мм… Воспоминания пережитого этим вечером вновь наполнили тело сладкой истомой, а кровь заструилась по жилам к низу живота. Смуглое и гибкое тело любимой степнячки, нисколько не изменившееся после родов, чуть влажное и оттого отражающее дрожащее, мерцающее пламя лучин, было особенно прекрасно в ночном полумраке наших покоев. Кажется, супруга еще ни разу не дарила мне своей любви столь страстно, ни разу не была столь жадной до моей ласки. И, наслаждаясь ее любовью, ее страстью, я испытал вдруг острое желание быть с ней сегодня особенно нежным и чутким. Это желание пришлось к месту — деревянную кроватку со сладко посапывающим Олеком получилось отодвинуть не очень далеко от ложа, и какой бы страстью мы друг к другу ни пылали, никто не хотел разбудить малыша. В итоге наша близость была подобна жидкому пламени — жаркому, но нисколько не обжигающему. И как же нам хорошо было вместе, как же сладко…

«Мне сейчас не хватает ее», — промелькнула в голове мысль, когда взгляд упал на освещенные кострами земляные укрепления в долине. Несмотря на грозное предназначение, сейчас вид мерцающих внутри очагов огня — тех самых, вокруг которых воины коротают теплые летние ночи, — показался мне по-домашнему уютным, а со смотровой площадки донжона каким-то даже… романтичным?!

Усмехнувшись внезапно пришедшему в голову ванзейскому слову (не иначе как близость жены так разнежила), я еще раз с теплой тоской осмотрел практически готовые укрепления. Да, практически готовые…

Постепенно ветер с гор перестал казаться ласкающим, теперь он чувствовался более холодным и каким-то колким. А на смену сладким воспоминаниям о супружеской близости в голову пришли тревожные думы о предстоящих битвах.

Факт того, что они вскоре грянут, теперь будет отрицать лишь совсем близорукий глупец. Да нет даже, просто безумец — особенно после новостей, принесенных позавчера гонцом: Бергарский сумел пройти степи Каменными пустошами и, прорвав укрепления степной стражи, вторгся в Рогору. Этот юный наглец Аджей безуспешно пытается его задержать с горсткой воинов (уж чего-чего, а отчаянной и порой глупой смелости названому брату не занимать), а отец, судорожно собрав все доступные резервы, выдвинулся навстречу. Вскоре состоится битва — решающая битва, определяющая будущее королевства.

А меня и моих воинов не будет рядом с отцом!!!

Но как бы ни было велико возмущение и горечь, осознание того, что у каждого свой пост и свой участок ответственности, заставляют собраться, сосредоточиться на собственной задаче. Как бы ни сложилась битва с гетманом Бергарским, мне предстоит схватка с самим королем! Коронное войско, вдвое увеличившееся после событий последней войны, уже покинуло Варшану и в полном составе следует сюда, в южное гетманство, попутно собирая шляхетское ополчение. И если до вторжения польного гетмана юга лехи еще как-то могли (и пытались) скрывать свои намерения, то сейчас все прозрачно: война началась, и король идет на штурм Волчьих Врат.

Выстоим ли мы? Должны. В гарнизоне крепости полторы тысячи лучших мечников и стрелков Рогоры — в отличие от Львиных Врат этот замок не перестраивали и не расширяли под большее число воинов, — а подступы к нему защищают не менее четырех тысяч пехотинцев, ветераны прошлой кампании. Отец прислал лучших из лучших, передав им также всю доступную артиллерию. Так что поглядим, кто кого.

Неожиданно взгляд зацепился за странные мерцания в свете костров внутри редутов. Что-то там происходит… Такое ощущение, что десятки воинов поднялись на ноги и ходят по лагерю — но почему вдруг?! Любой солдат предпочитает поспать в свободную минуту и до сигнала побудки спит крепко, бессонницей никто не мучается. Но если так, тогда почему я не слышал никаких сигналов, что разбудили бы воинов?!

Странно…

Легкий шум послышался во внутреннем дворе цитадели. Развернувшись на его источник, я уперся взглядом в ворота, при этом боковым зрением заметил какое-то непонятное движение. Но вроде все чисто… Или нет?

Что-то здесь не так… Твою же!.. А где часовой?!

Чувство опасности завопило в полный голос. Сам участник ночного штурма этого же замка, я с ужасом предположил, что ситуация повторяется — только теперь уже враг проник в крепость.

Но как? Почему бесшумно?!

Уже набрав в легкие воздуха, чтобы поднять тревогу, я замер: за спиной послышались мягкие, словно крадущиеся шаги.

— Господин Торог?!

Голоса двух воинов графа Скарда (я хорошо помню, что именно эта пара бойцов пришла к нам из его личной дружины) полны слащавой предупредительности, но глаза… При мерцающем свете факелов в них отражаются, если я не ошибся, страх… и отчаянная решимость. А руки воинов лежат на рукоятях сабель — с чего бы вдруг в донжоне, самом защищенном месте цитадели?!

Сердце мгновенно пускается вскачь, разгоняя по телу застоявшуюся кровь, а мышцы вздуваются под кожей. Ближайший ко мне воин, чья улыбка слетела с лица словно сброшенная маска, замечает это и, уже крепче схватившись за саблю, начинает тянуть ее из ножен. Второй пока еще стоит на месте, его неуверенность бросается в глаза.

Вдруг в коридоре из-за их спин доносится громкий вскрик и тут же лязг металла. Оба предателя (я уже не сомневаюсь!) на мгновение обернулись, одновременно с этим уже не таясь выхватывая клинки из ножен.

Там мои покои! Лейра, Александр!!!

Рывок вперед, к ближнему сопернику. Одним прыжком преодолеваю разделяющее нас расстояние, левой рукой успеваю перехватить кисть с зажатой в ней саблей — клинок успел лишь покинуть ножны, но и только, — а кулак правой привычно врезается в солнечное сплетение врага.

Тварь!!!

Кисть правой руки немеет — у предателя под одеждой кольчуга, — но все же мой удар выбивает из него дух. Наваливаюсь на противника всем телом и рывком толкаю на второго. Последний сбросил оцепенение и так же рывком прыгнул навстречу, но сабельному замаху помешал врезавшийся в него товарищ.

— Тревога!!! — кричу одновременно со скачком вперед. Чудом успев зайти сбоку, перехватываю вооруженную саблей руку во время удара, намертво вцепившись в нее, тут же сбиваю врага с ног хлесткой подсечкой.

Свист клинка прямо перед носом — в последний миг успеваю отпрянуть, пропустив перед собой рубящий сверху удар сабли. В спину больно впиваются каменные зубцы стены. Оттолкнувшись от них, врезаюсь в противника. Левый бок обжигает сталь клинка.

Зверея от боли, хватаюсь правой рукой за кадык противника и что есть силы сжимаю пальцы. Противно хрустят раздавленные хрящи…

Выстрел самопала прогремел оглушительно громко. Второй предатель, уже занесший саблю для сокрушительного удара, вскрикнув, упал ничком. В проеме коридора застыл Эдрод с дымящимся самопалом в руках — сегодня была его очередь дежурить у моих покоев.

— Господин, они напали внезапно, убили Мартына…

— Что с Лейрой?!

— Все хорошо, я зарубил обоих…

С плеч словно гора свалилась!

— Эдрод! Ты заслуживаешь высшей награды! Но сейчас иди к покоям и никого не впускай к моей семье. Никого! В замок проникли предатели, эти, — носком сапога толкаю ближнее ко мне тело, — из числа людей графа Скарда. Но могут быть и другие! Я пошлю к тебе людей из ближней дружины, но в покои не пускай даже их! А если в коридоре появится еще кто-то, предупреди, а после — бей на поражение! Ты понял?!

— Так точно!

Что есть силы бросаюсь в коридор: во дворе цитадели уже гремят выстрелы, раздаются крики сражающихся и звон клинков…

Рывком распахнув дверь в покои, еле успеваю отпрянуть: выпущенная из составного лука {34} стрела с дикой силой вонзается в притолоку, на вершок выше макушки. Шипящая словно камышовая кошка Лейра грациозно выхватывает вторую стрелу из колчана и тут же накладывает на тетиву.

Оторопев, я еле сумел выдавить из себя:

— Не знал, что ты так умеешь…

— Учжерде! Торог! Я еле успела направить ее выше головы!

— Я почувствовал! Ты что, собралась сражаться? — Мой взгляд упал на разложенные на столе перед ней пару самопалов и легкую саблю заурской выделки. А Олек между тем все так же сладко спит…

— А ты сомневаешься? Оставил меня тут с ребенком одну, а я просыпаюсь от бешеных криков за дверью и лязга стали! Как прикажешь себя вести?! Торог, стой… У тебя же кровь!

Действительно, хоть встречный полуукол-полуудар врага и пришелся вскользь, порезал он меня основательно. На ходу туго затянув бок остатками распоротого халата, накидываю на себя кольчугу, сверху подпоясываюсь, заткнув за пояс один из двуствольных самопалов с колесцовым замком, и бросаю в ножны саблю. Кажется, все…

— Лейра, нас предали. Я должен идти, за дверью останется Эдрод, я пришлю еще людей как только смогу. Приказ отдал никого сюда не впускать, кроме меня! Так что будь готова, если мы не сумеем…

Последние слова застревают в горле. Если враги сюда ворвутся, они не пощадят ни жены, ни ребенка… А значит, они не должны сюда ворваться!

Но супруга понимает меня и коротко кивает:

— Береги себя!

— Постараюсь.

Резко подойдя к жене, жадным поцелуем впиваюсь в ее горячие губы — и тут же отстраняюсь, сохранив, впрочем, сладость ее поцелуя на своих устах.

— Я люблю тебя, милый…

Обернувшись в дверях, отвечаю на полное тревоги полупризнание-полупрощание жены:

— И я тебя люблю! Не бойся, я вернусь!

Во двор цитадели я ворвался во главе четырех десятков телохранителей, еще десяток направил к покоям, в усиление Эдрода. Но, кажется, моя помощь здесь уже никому не нужна: допустив объявление тревоги и начало самой схватки, противник потерял шанс внезапно захватить крепость. Полторы тысячи воинов гарнизона, за исключением дежуривших на стенах, отдыхали в казармах внутри цитадели. Защитники крепости поднялись под лязг клинков и грохот выстрелов и легко задавили пытающихся удержать врата лехов.

Увы, последние сумели захватить примыкающие к воротам башню и надвратную галерею, и теперь лехские стрелки ведут из бойниц прицельный огонь по мечущимся во внутреннем дворе воинам. Но самое страшное — они опустили кованую решетку! Это плохо не только тем, что мы не сможем проникнуть во внешний двор крепости, мы даже собственные ворота закрыть не сможем, они располагаются за решеткой! Зато если лехи удержатся, чуть позже они поднимут решетку уже для своих.

— Прекратить метания! Сотники! Полностью вооружить людей, поднять на стены! Первая сотня мечников — взять надвратные башни! Спустите две пушки и разнесите двери в щепу! Стрелки — прижмите ублюдков, бейте по вспышкам, не дайте им и носа высунуть!!!

Только две небольшие группы воинов пытались с помощью импровизированных таранов сломать двери, ведущие в превратные укрепления. Но, кажется, мой крик подействовал — и офицеры, не до конца еще пришедшие в себя от шока, вызванного внезапным нападением, наконец-то начали полноценно организовывать подчиненных, раздавая зычными голосами уже более-менее вразумительные команды.

Я же поспешил к ближайшей башне, имеющей выход на стену. Не обращая внимания на пару вжикнувших рядом пуль — вражеские стрелки в большей степени ориентировались на голос, — вбегаю в дверной проем и вскачь прыгаю по лестничным пролетам наверх.

Только бы успеть, только бы успеть…

Нет!

Мы не успели — в пламени костров внутри редутов можно еще различить фигуры сражающихся и редкие вспышки выстрелов. Но мимо укреплений к крепости, со скоростью хорошей конской рыси следует многочисленная вражеская колонна с зажженными факелами. И ее голова уже практически поравнялась с внешними воротами замка, настежь распахнутых перед захватчиком…

— Артиллеристы! Залп по колонне, бейте по факелам!!! И кто-нибудь, возьмите уже эти проклятые башни!!!

Глава 1

Лето 760 г. от основания Белой Кии

Степной берег Данапра

Король Когорд.

Мерный шаг тысяч пехотинцев, разворачивающихся в боевые порядки, заставляет землю ощутимо дрожать. И эта самая дрожь земли отражается в сердце чем-то иным — чем-то, что заставляет расправить плечи и молодецки выхватить саблю из ножен. И несмотря на всю неуверенность и даже страх — страх за жизни тысяч воинов, идущих на смерть по одному моему слову, неуверенность за исход битвы со столь серьезным и именитым противником, — несмотря на все это, сейчас откуда-то извне приходит вдруг понимание: я выиграю!

Я выиграю… Как же хочется в это поверить! Но противник также разворачивает боевые порядки мобильного, прекрасно обученного и беспредельно верящего в своего полководца войска. Войска, раза в полтора уступающего в численности моей армии, но на порядок превосходящего ее по боевым качествам.

А главное, сам полководец, его личность. Бергарский не знал поражений за всю свою долгую и блестящую полководческую карьеру — и он не боится схватки! Иначе сейчас он не строил бы воинов, а спокойно заперся бы в вагенбурге, прикрывшись артиллерией, — беспроигрышное решение! Примерно на две недели… Потому что я не стал бы атаковать укрепленный лагерь без артиллерии, а просто блокировал бы, лишив противника подвоза провианта. Голод вынудил бы врага на вылазку — что же, я бы дождался. К тому моменту подошедшие резервы усилили бы мое войско и я без труда выиграл бы битву, пусть и завалив противника трупами новобранцев. Но Бергарский готовится к битве прямо сейчас…

Итак, четыре тысячи пикинеров-новобранцев в центре — сырая, плохо обученная пехота, лишь слегка разбавленная опытными бойцами. Пушечное мясо, только благодаря своей многочисленности они если не остановят, то хотя бы притормозят атаку врага. На флангах — по пятьсот стрелков с огнестрелами, прикрытые гиштанскими рогатками, за их спинами еще по тысяче пикинеров, но уже имеющих боевой опыт и способных на равных тягаться с ландскнехтами фрязей. Во второй линии на флангах замерла многочисленная конница воевод юга — по полторы тысячи всадников в каждом отряде. Но качество этой кавалерии… мягко говоря, даже торхам большинство из них не соперники. Увы, снимать с границы хорошо обученных стражей я не счел возможным, а эти… на что-то сгодятся. И наконец, центр второй линии — моя ставка на позиции двух тысяч гвардейцев, тяжелых кирасир.

Каков мой план битвы? Да никакого плана нет, будь он неладен! Ввязаться в бой, а там посмотрим. Буду импровизировать! По крайней мере, марш-бросок моей рати к Данапру и ускоренное форсирование реки ниже по течению главных бродов, героически удержанных Аджеем, застали Бергарского врасплох. Он начал спешно отступать и лишь некоторое время спустя изменил маршрут, вновь отступив к реке — теперь уже ближе к верхним бродам.

С некоторой горечью вынужден признать, что противник построил свое войско более умело — что, впрочем, скорее зависит от качества его воинов и их боевого опыта, а не собственного полководческого таланта. Но тем не менее пикинерские сотни разбиты на мобильные баталии, каждая со своим командиром, построенных подобно румским манипулам с разрывами по фронту, а не сплошной линией-фалангой, как мой центр. Протяженность его войска по фронту не уступает моей армии, фланги чуть скошены к Данапру и упираются в реку. В центре наемников Бергарского прикрывают две артиллерийские батареи, на флангах пикинеры усилены многочисленными аркебузурами. Вся кавалерия польного гетмана компактно расположилась между батареями, готовая в любой момент контратаковать сквозь разрывы в пехотных построениях. Умело, ничего не скажешь… И самое хреновое то, что мой план спровоцировать противника на атаку заранее обречен. А значит, придется вчерашних крестьян гнать под орудийный огонь да на пики опытных фряжских головорезов.

А ведь это те самые рабочие руки, в коих так нуждается сегодня королевство… Думать о том, что эти люди еще и чьи-то родные, я себе запретил.

— Ваше величество?

Предупредительный голос Эрода, ставшего после моего спасения командиром гвардейцев, а по совместительству и правой рукой, вывел меня из тяжелых дум. Все правильно, армии построены, необходимо отдать приказ об атаке — если начать прямо сейчас, вечером, глядишь, и определимся, кто в битве победитель…

— Барабанщики! Отбейте сигнал «отмена атаки». Пусть воеводы крыльев пришлют посыльных для уточнения задач.

— Здесь все просто: расходитесь к реке, на безопасном расстоянии от вражеских батарей, разворачиваетесь фронтом к флангам противника, сами упретесь правым крылом — и соответственно левым, в зависимости от собственного месторасположения, — в Данапр. Далее сближаетесь с лехами и открываете частый огонь. После восьми — десяти залпов врага атакуют пикинеры.

Что касается орудий — у Бергарского их не так много, не более тридцати, и большая часть пушек приспособлена для стрельбы по фронту. Так что, если противник не совсем глуп, он будет вынужден разворачиваться к вам, иначе вы просто задавите их числом на узких флангах. Но как только лехи перестроятся, я атакую их крылья кавалерией, а одновременно с началом вашего движения ввожу в бой центр. Вопросы?

— Никак нет, ваше величество!

— Тогда галопом к командирам!!!

— Есть!

Начало битвы отложилось примерно на час. Но вот стрелки и лучшие пикинеры заняли исходные позиции для атаки, а центр моей армии растянулся, при этом монолитную массу фаланги я рискнул также разбить на десять коробочек-баталий по пятьсот воинов. Однако и противник не терял времени даром и вполне грамотно среагировал на мои перестроения: развернул фланги лицом к моим ударным отрядам, а с фронта прикрыл их пикинерами. Впрочем, это перестроение еще более утончило их порядки в центре. Также противник развернул часть орудий к новой опасности — но меньшую часть.

Солнечный луч, отразившийся от стальной кирасы стоящего впереди гвардейца, больно ударил по глазам. На мгновение зажмурившись, я устремил свой взгляд к небу, ища светило. А оно уже в зените… Еще чуть-чуть, и будет бить моим воинам в лицо, слепя их.

Пора!

— Барабанщики! Сигнал флангам и центру — в атаку!!!

Дум-дум-дум-дум-дум!!!

Удары здоровенных бил звонко отразились от туго натянутых на медные котлы воловьих шкур. Одновременно с ними впереди заиграли многочисленные рожки, и огромная масса пехоты, чеканя шаг, двинулась с места…

Орудия ударили, когда до позиций вражеских пикинеров моим воинам осталось менее половины пути. Бергарский не стал мелочиться, и среди боевых порядков баталий оглушительно взрывались бомбические ядра, сея вокруг смерть. Когда до моего слуха донесся леденящий душу крик тяжело раненных, сердце болезненно сжалось.

— Быстрее бы… Сойдетесь с фрязями в рукопашной, и они уже не смогут использовать артиллерию!

Но бежать, сохраняя строй, невозможно — и коробочки моих воинов продолжают сближаться с врагом, оставляя позади десятки покалеченных и убитых.

На мгновение мне стало страшно, даже жутко. Я представил, как сам неспешно марширую в шеренге пикинеров, стараясь не сбиться с ноги и не нарушить равнение, а с фронта по мне жарят вражеские орудия. На их огонь нечем ответить, и в каждый миг мое тело может на куски порвать разрыв бомбы… Я уже видел, как падает мой товарищ, который еще утром разговаривал с тобой, нервно, не смешно шутил, но я все равно заливался, надрывая живот. Ведь смех позволяет хоть немного сбросить жуткое напряжение перед боем… А минуту назад меня обдало фонтаном его крови: бомба на излете оторвала ему голову и взорвалась где-то позади. Оттуда по ушам ударил дикий крик нечеловеческой боли…

В это мгновение я не смог себе ответить, хватило бы мне мужества идти вперед, как они, каждое мгновение ожидая неминуемой, жуткой смерти, не имея возможности хоть что-то с этим поделать. Может быть… Хотя я воин, не раз глядевший в глаза смерти. А что держит в строю их — вчерашних крестьян, только научившихся ходить строем да наносить пикой самые простые уколы? Что держит их в строю сейчас, в первую их битву, когда враг безнаказанно расстреливает их боевые порядки?! Да на них даже кирас нет — не хватило! Нет даже тонкой стальной пластинки, способной защитить хотя бы от случайного осколка! Так что их держит?! Всплывшая вдруг из сознания воинская честь? Память крови тех поколений, что жили в полубылинные времена древнего княжества, когда каждый мужчина был воином? Или глубокое осознание необходимости защищать Отечество? Любовь к родной земле или близким, что пострадают от врага, желание жить свободно от захватчика?

Или, может, их держит сам строй? То самое чувство товарищества, осознание себя и своих сослуживцев единым целым, боевым организмом, что появилось за время короткой службы? Но если так, гибель большинства бойцов сложившихся десятков — или тех командиров, на которых они держались, — лишит новоиспеченных воинов мужества.

Но пока они все еще идут вперед.

Дистанция сокращается, еще чуть-чуть, и рогорцы достигнут боевых порядков лехов. Мои пикинеры невольно ускоряются, ломая шеренги, несмотря на предупредительные крики командиров…

Чистый, пронзительный звук боевых труб, раздавшихся в тылу лехов, — и пикинеры Бергарского ровно, не ломая боевых шеренг, начинают оттягиваться к батареям. Мои же воины, теряя рассудок при виде пятящегося противника, ломают строй — кто-то продолжает держать равнение, а у кого-то сдают нервы, и часть бойцов побежало навстречу врагу.

Ловушка! Сейчас они сломают строй наших, как румляне мармедонцев в битве при Пиде! {35}.

— Барабанщики! Играйте команду «равнение»! Что есть силы!!!

Билы с утроенной мощностью обрушились на кожу барабанов. Офицеры пикинеров в центре услышали их (или сами поняли опасность сломанного строя) и истошными призывами восстановили равнение. Тех же, кто бросился вперед, фрязи с легкостью приняли на пики и алебарды.

Но вот вражеская пехота остановилась — у самого подножия земляного вала, на котором расположены батареи. И в тот же миг они окутались дымом — пушки извергли пуды картечи в моих воинов, буквально выкосив первые три шеренги. А через мгновение фрязи сами бросились в атаку, чуть ли не бегом сократив расстояние до рогорцев, и дружно, синхронно, только четырехгранные наконечники сверкнули на солнце, ударили в пики.

Это стало последней каплей — до врага дошло примерно две трети начавших движение пикинеров, но сейчас больше половины их бросились бежать. Еще чуть-чуть, и я проиграю битву.

— Полковник Карчев!

— Да, ваше величество!

Здоровенный, на голову выше меня и вдвое шире рубака, выбившийся в командиры кирасир благодаря личному мужеству и отменному воинскому чутью, сегодня возглавил всю гвардию. И именно на него теперь я должен положиться.

— Я иду вперед с телохранителями.

— Нельзя!

— Что?!

— Ваше величество, мы не можем рисковать вами!

— Забываешься, полковник! Я король! И я решаю, что можно, а что нельзя! А сегодня нам нельзя проиграть битву!

— Но, может быть, стоит бросить в бой кирасир…

— Если повести сейчас кирасир в атаку, мы лишь подставим их под лехские пушки! Я же могу остановить бегство пикинеров, а вы поведете в бой гвардию, как только мой знаменщик даст сигнал флажками. Если же погибну, бейте в удобный момент на свое усмотрение — в открывшийся фланг или же встретьте атаку гусарии. Вы меня поняли?

Седой вояка с грубым, обветренным лицом, испещренным шрамами, коротко кивнул — и в глазах его застыло одобрение. Уже иным, более мягким, и в то же время исполненным искреннего почтения голосом он произнес:

— Удачи вам, ваше величество.

С усмешкой киваю в ответ и, пришпорив тяжелого, белого как снег жеребца, коротко бросаю Эроду:

— Вперед.

На флангах ситуация сложилась несколько ровнее: мои стрельцы, чуть более многочисленные, чем фряжские аркебузуры, неплохо сократили их численность, впрочем сами неся значительные потери от встречного огня и бомбических ядер. Как бы то ни было, проредить строй пикинеров-ландскнехтов им не удалось, но и мои лучшие копейщики немногих потеряли от огня аркебуз — до того как сошлись с противником грудь в грудь. Враги столкнулись безмолвно, но оглушительный треск тысяч древков свидетельствует о накале схватки.

Мое личное знамя с парящим в небе огненным соколом, древним символом княжества, а теперь и королевства, привлекло внимание вражеских артиллеристов: бомбы начинают взрываться и справа и слева от моего маленького отряда. Но по сотне всадников, рысью идущих на самых выносливых и быстрых жеребцах по эту сторону Каменного пояса, попасть гораздо сложнее, чем по пехотным коробочкам, ползущим с черепашьей скоростью.

Как я и ожидал, завидев королевский штандарт и самого монарха, бегущие с поля боя пикинеры в большинстве своем вновь развернулись лицом к противнику и с диким, оглушительным ревом устремились ему навстречу. Десятки, сотни, а затем и тысячи мужских глоток завопили грозное:

— Рогора!!!

Со стороны лехов раздались сигнальные рожки, и тонкая, всего в три-четыре шеренги фаланга фрязей медленно поползла вперед. Но их малочисленность наконец-то сыграла свою роль, и строй противника сломался по всему центру. В прорехи тут же стали проникать мои бойцы. И хотя в ближнем бою они уступают противнику в выучке, уже сказывается наше полуторакратное численное превосходство — а ведь это перелом в битве!

Я с телохранителями встал примерно в центре, чуть позади сражающихся — таким образом, чтобы не попасть под залп картечи и в то же время на той дистанции, что неудобна для обстрела ядрами из-за опасности накрыть своих. В какой-то момент схватки я вдруг ощутил на себе чей-то пристальный, сосредоточенный взгляд и, пытаясь по наитию определить его источник, рассмотрел на батарее высокую фигуру воина, облаченного в дорогой доспех с серебряными насечками. Ровно над его головой развевался белый штандарт с вытканным на нем золотыми нитями скачущим гусаром.

Бергарский!

Видимо, и противник уловил мой взгляд, понял, что я также его разглядел. И не иначе потому чудовищно медленно, этаким картинным жестом поднял увесистую, инкрустированную самоцветами булаву и направил ее навершие на меня.

В то же мгновение позиции противника вновь ожили тревожными сигналами десятков труб, и ландскнехты по центру резко подались назад и в стороны, образуя широкий коридор напротив отряда моих телохранителей. А в следующую секунду запели горны, и крылатые гусары, грозно склонив копья, сорвались в галоп.

— Пикинеры, держать строй!!! Не преследуйте противника, сплотить ряды! Эрод, быстрее подай сигнал Карчеву, пусть атакует!

— Есть!

Что делать?! Я с телохранителями успею отступить, мои пехотинцы ненадолго, но задержат атаку гусар. Вот только если мы побежим, дрогнет весь центр… А если останемся, задержим противника еще чуть-чуть, и, возможно, кирасиры успеют доскакать — но моим защитникам придется вступить в неравный бой с восьмикратно превосходящими их гусарами.

— Воины! Строимся в одну шеренгу! Самопалы к бою!

Будем выигрывать время для Карчева.

Атака крылатых гусар завораживает — закованные в броню не хуже средневековых рыцарей, с роскошными крыльями из орлиных перьев, они во весь опор несутся вперед, нацелив на врага чудовищно длинные (одиннадцать полных шагов!) пики. Плотно сбитое ядро тяжелых всадников уже практически докатилось до первой шеренги моих воинов, земля ходуном ходит под копытами могучих жеребцов. Из строя пикинеров раздались тревожные, чуть ли не отчаянные возгласы офицеров. Видимо, из последних сил пытаются удержать строй — единственное, что могут сейчас противопоставить противнику мои пехотинцы.

Растянув сотню телохранителей в одну шеренгу, я лишил нас возможности удержать таран врага даже на пару ударов сердца. Но зато мы численностью сравнялись с противником по фронту атаки. Вплотную подведя кирасир к заднему ряду пикинеров, я также получил возможность поддержать их в первые, самые тяжелые мгновения удара тяжелой кавалерии.

— По лошадям! Огонь!

Враг, упрямо скачущий вперед, не решился использовать самопалы, столь стремительно сближаясь с частоколом пик противника — деревянное древко их оружия длиннее, чем у моих пешцев, и обеспечивает успех даже при таране фаланги. Видимо, рассчитали, что не успеют выстрелить, а после сразу ударить в копье… И потому первыми огонь открыли мы.

Синхронный залп нескольких десятков самопалов сопровождает мощнейший грохот, не хуже пушечного. А кроме того, сильный дым, что заволакивает позицию стрелков, и потому в первые мгновения после выстрела я не разглядел результата стрельбы. Зато даже будучи несколько оглушенным, услышал, как дико визжат раненые животные… Через пять ударов сердца дым рассеялся.

— Второй залп по всадникам! Огонь!

Чуть ли не сотня скакунов на всей скорости обрушились на землю, погребая под собой всадников, калеча их и круша кости. Будто налетев на невидимую преграду, гусары первой шеренги не доскакали до пикинеров нескольких шагов, вторая же линия смешалась с павшими и отчасти утратила свой таранный напор. Мои пешцы сумели принять их атаку, не сломав строя — с оглушительным треском ломаются лишь древки пик что с одной, что с другой стороны. Этот звук перекрывает прочие звуки битвы — яростную ругань, крики и стоны сражающихся, звон и лязг сшибающейся стали, мольбы о помощи и истошное ржание покалеченных лошадей.

Третья линия гусар врезалась в пехоту, тараня вторую и третью шеренги пикинеров — первая погибла сразу же, — и в тот же миг грянул второй наш залп. Он смел вылезших вперед лехов, подарив нашим пешцам еще несколько мгновений жизни.

На этот раз пороховой дым заволок ряды гусар. Резкая боль пронзила левое плечо — словно в плоть вонзили раскаленный прут. И ни через удар сердца, ни через два она никуда не ушла, пульсируя уже по всей руке. Тело налилось вдруг непосильной тяжестью, сотрясаемое судорогой, и, чтобы удержаться в седле, я вынужденно лег на холку жеребца, глубоко и часто дыша.

Как же больно…

Лехи прорвали фронт пикинеров справа и слева от нас, окружая сотню телохранителей и уцелевших пешцев. Нечеловеческим усилием я выпрямился в седле, рука нетвердо сжала рукоять палаша… Верный Эрод закрыл меня спереди, по бокам меня оградили другие воины, постепенно выстраиваясь в кольцо; к нему начали стягиваться прочие бойцы.

А еще через сорок ударов сердца лехи окончательно окружили нас.

С трудом удерживаясь в седле, я могу только следить за ходом схватки, сберегая силы на последний миг. Успеваю лишь уловить бешеную пляску клинков да отмечаю, как погибает один, другой — и еще один, и еще другой мой телохранитель, как лехи прорубаются все ближе ко мне, как яростно дерутся, силясь захватить или убить короля мятежников.

Вот гусары приблизились ко мне настолько, что я уже слышу смердящее дыхание схватившегося с Эродом противника. Уже через секунду голова леха, отделенная от туловища молодецким ударом, закувыркалась в воздухе.

Но уже следующий удар неотвратимо обрушился бы на шлем Эрода, сминая броню, если бы в последнее мгновение его не остановила сталь моего палаша. Встреча клинков отразилась острой болью во всем теле — но я удержал свой в руке, а Эрод проломил кирасу на животе гусара точным уколом палаша.

В какой-то момент бешеной рубки я понял, что все пропало. Сил осталось лишь мысленно обратиться к супруге — в надежде, что она услышит мой зов и почувствует, как сильно ее люблю… Как вдруг за спинами лехов раздался такой знакомый и такой ожидаемый нами клич:

— Рогора!!!

Атака кирасир прорвала кольцо, сомкнувшееся вокруг нас, и отбросила гусар, однако на помощь шляхте подошли ландскнехты. В итоге атакующий напор моих гвардейцев завяз в рядах отчаянно сражающихся наемников. В битве наступила пауза, когда ни одна из сторон не может взять верх: на флангах силы примерно равны, меньшая численность фрязей компенсируется их большим боевым опытом. По фронту же противник откатился к самому подножию земляного вала, где сражающаяся пехота смешалась со всадниками, и лехи пока не могут пустить в ход свою артиллерию, боясь зацепить своих. В резерве у Бергарского осталось незначительное число кавалеристов из шляхетского ополчения, у меня — гораздо большее число легких всадников, которых я, однако, просто не могу бросить в бой. Численный перевес на моей стороне, и верх на поле боя мы возьмем. Вот только какую цену придется заплатить?! Прижатые к воде наемники и гусары будут драться до последнего.

Лето 760 г. от основания Белой Кии

Высокий берег Данапра

Принц-консорт Аджей Руга.

Голова по-прежнему легонько шумит при резких поворотах и при попытке рывком встать, а в теле по-прежнему ощущается неестественная, предательская легкость. Но все равно это гораздо лучше, чем валяться с разрубленным алебардой черепом, верно?!

Тогда тяжелый удар противника выбил из меня дух. Но добить фрязю не удалось — справа и слева на прорвавшихся алебардщиков навалились всадники и уничтожили весь десяток. Ценой фактически гибели сотни нам все же удалось сбросить переправившихся наемников в воду, после чего горстка уцелевших отступила, забрав с собой раненых, в том числе и меня. А закрепиться на этом участке у Бергарского так и не получилось: вскоре к месту схватки подоспел отряд Григара — верный помощник смог оставить брод с приходом Когорда.

Король не стал включать моих воинов в войско — во-первых, спешил нанести удар во фланг лехам, во-вторых, справедливо оценил степень нашей усталости после тяжелых и продолжительных маршей, кровопролитных схваток и бессонной ночи, проведенной за земляными работами. Однако фланговый удар нанести не удалось, Бергарский, начав отступать, вскоре изменил маршрут и, упершись в реку, решил дать бой. Брода за его спиной нет, так что и опасаться им нечего.

Или есть?

Дав воинам сутки отдыха, я уже было собрался догонять короля, как разведчики доложили об обнаружении войска противника. Да, за его спиной нет брода, и атаки в тыл опасаться нечего вроде бы… Если не обращать внимания на практически вертикальный обрыв берега, нависающий над узкой и неглубокой полоской песка прямо у левого фланга лехов.

Авантюра, конечно, но… В наших руках оказалось восемнадцать неиспорченных лодок, что фрязи бросили на месте прошлой схватки, еще пяток мы сумели на скорую руку починить. И в мою больную (во всех смыслах) голову пришла очередная «удачная идея».

Как я надеюсь, нам удалось незаметно приблизиться к противоположному от позиций Бергарского берегу — последний переход мы совершили ночью, и уцелевшую тысячу воинов я укрыл в лесистой балке, примерно в половине версты от берега. Лодки же вместе с ударным отрядом мы спрятали среди густо растущих с нашей стороны Данапра ив и камышей.

Днем началась жаркая битва. Я разглядел фланговый маневр Когорда, то, как подались вперед гусары Бергарского и как откатились назад. Но удобного момента, чтобы ввязаться в бой со своей горсткой воинов, я не видел.

До того момента, когда противник снял с вала пушки и начал вручную перетаскивать их к месту фланговой схватки — прямо напротив нас.

— Пошли!

По всей линии камышей раздался легкий шорох подавшихся вперед бойцов, немного неуклюжих из-за долгого ожидания и оттого производящих лишний шум. Впрочем, звуки боя надежно скрывают нашу активность от лехов.

Лодки погружаются в реку практически без всплеска, неплохо прогревшаяся вода приятно холодит зудящее от жары и комаров тело, и я, крепко уцепившись руками в корму, с удовольствием заработал ногами.

По трое с каждого борта, по два пловца с кормы (я, правда, плыву в гордом одиночестве) — и легкие рыбацкие лодки идут по воде будто сами по себе, над гладью реки торчат лишь головы да руки воинов. Без доспехов, в легкой одежде и с ножами за поясом — все оружие укрыто на дне деревенских скорлупок. Но их неказистость сейчас меня совершенно не волнует — лишь бы добраться до берега, желательно незамеченными!

Данапр — широкая, полноводная река шириной не менее четырехсот шагов, с сильным течением на середине русла. Я учел это заранее, и потому мы отплыли значительно выше песчаного откоса. Но миновав едва ли треть требуемого расстояния, я почувствовал, как сильно забились мышцы ног, как тяжело держаться за корму лодки немеющими пальцами — особенно левой, раненой рукой. Я бросил взгляд по сторонам и, отметив чрезвычайное напряжение на лицах плывущих рядом воинов, понял, что проблема не столько в моем ранении, сколько в непосильной тяжести поставленной задачи.

— Гребите!!! Гребите сильнее, дети выдр! Если не хотите погибнуть в воде, гребите!!!

Нельзя сказать, что мой окрик прибавил воинам сил, но лучшие пловцы отряда ускорились сколько возможно, стараясь достигнуть противоположного берега. Поднажал, замолчав, и я.

В какой-то миг мне стало по-настоящему страшно: начало сводить мышцы голени. На моих глазах один из воинов отцепился от лодки и с головой ушел под воду. Ни через три удара сердца, ни через пять он так и не показался над гладью реки.

Я всегда отдавал себе отчет, что могу погибнуть в любой схватке. Но погибнуть в бою — оно как-то привычно, славно и честно. А вот утонуть только из-за того, что переоценил силы и свело ногу… Сгинуть без славы, отдать жизнь за бесценок?!

Это несправедливо!

От осознания собственной слабости и уязвимости захотелось вдруг заплакать. Не так, только не так… Разве это конец достойный принца-консорта, воина и полководца?

И какого же рожна я все время лезу вперед?! Почему бы не поберечь себя ради жены, ради сына? В конце концов, ради отца? Или я неуязвимый герой из древних легенд мармедонцев? Почему меня все время тянет в самую гущу схватки?! Разве я рядовой боец, один из многих, кто десятками и сотнями гибнут в первом же бою?

Как ни странно, последняя мысль меня успокоила. Чтобы ногу не свело, я перестал грести и лег на воду, погрузив в нее лицо. Ощутил легкий привкус тины на губах, но голову вода приятно охладила, и я даже стал получать удовольствие от того, как мое тело мягко несет по глади Данапра.

Да, я могу себя поберечь ради жены и сына. Но разве не ради них я здесь? Не ради ли семьи, не ради ли любимых я должен сражаться, должен рисковать собой в схватке с врагами? И не собственных ли родных, не собственные ли дома, не собственную ли свободу мы защищаем от захватчика, говоря, что защищаем Родину, Отечество? Она ведь у каждого своя, эта родина — дом, в котором родился и живешь, семья, друзья, что с детства тебя окружают и вместе с тобой растут. Любимые, которых мы встречаем на жизненном пути и что рождаются в наших семьях… Но мы неспособны в одиночку защитить все это от захватчика. И десятки, сотни наших маленьких «родин» объединяются в единое целое, когда речь заходит о защите родной земли.

И тогда чем хуже меня бойцы, которые идут на смерть по моему приказу? Чем хуже и недостойнее меня те, кто гибнет в первом же бою, жертвуя собой ради жизни любимых, ради их будущего? Чем бесславна смерть того воина, что, не выдав нас ни звуком, ушел на дно?!

Нет, в бою мы все равны, и раз я чувствую, что должен находиться среди своих в схватке, что должен вести их, разделив с ними опасность как настоящий боевой вождь, — так тому и быть!

Нас заметили, когда мы преодолели более двух третей реки и течение значительно ослабло. Но враг не оценил исходящей от менее двух десятков утлых лодчонок опасности, и по нам ударил жиденький залп всего из полсотни огнестрелов. Впрочем, четыре ближние к противнику лодки основательно продырявило (вместе с гребцами), и они пошли на дно. Однако остальные поднажали из последних сил, и, когда фрязи дали второй залп, мои ноги уже коснулись вязкого ила.

— Вперед!

Второй вражеский залп унес больше жизней, чем первый, я явственно услышал едва ли не два десятка отчаянных вскриков, две пули пробили полусгнившую корму лодки в паре вершков над головой. Но как только залп отгремел, уцелевшие рывком вытолкнули лодки на песок и стали спешно разбирать уже заряженные огнестрелы и самопалы.

— Цельсь!

Как только большая часть стрелков изобразили на берегу некое подобие линии, я скомандовал:

— Огонь!

Грянул залп. В нос ударила удушливая вонь сгоревшего пороха, на пару ударов сердца пространство передо мной заволок густой дым, впрочем, он быстро рассеялся. Результат стрельбы налицо — лихорадочно перезаряжающие оружие аркебузуры не искали укрытий, стоя в рост прямо над откосом, и большая часть их отряда была выбита нашей атакой. Уцелевшие все же вскинули оружие — но и мои бойцы отстреляли не все заряженные огнестрелы.

— Огонь!

На этот раз оба залпа ударили практически одновременно, но с нашей стороны он был едва ли не втрое сильнее. И прежде, чем пороховое облако закрыло обзор, я успел разглядеть, как опрокинулся ландскнехт, которого я взял на мушку своего самопала.

— Бей!!!

В считаные мгновения мы разбираем со дна лодок сабли и шпаги, неиспользованные самопалы, но меньше десятка уцелевших на гребне фрязей бросаются бежать. Что же, высадка удалась, но удастся ли нам хоть немного повлиять на ход сражения?

Десятка три ударов сердца, и мы бегом преодолеваем гребень берега, оказавшись в тылу левого фланга лехов. За мной следует полторы сотни уцелевших воинов — невелика сила, но, если правильно ее применить, возможно, получится повлиять на ход битвы…

Враг уже разместил в собственном тылу батарею из пяти орудий, ставшую как бы основанием геометрической фигуры… Да как же ее? Ах да, трапеция!

Развернутыми ее углами стал строй многочисленных аркебузуров, под две сотни в каждом. Пикинеры же задних рядов оттягиваются на фланги, и по центру их фаланга медленно, но верно «прогибается» к пушкам, якобы под напором наших воинов.

— Назад! Укроемся за гребнем!!!

Вовремя — задние шеренги вражеских стрелков уже развернулись в нашу сторону и дали залп. Но практически все воины успели спрыгнуть за откос, укрывший от пуль.

— Тащите сюда огнестрелы и порох, бьем по батарее!!!

Артиллеристы фрязей развернули орудия в пределах поражения наших огнестрелов. Хоть бы успеть!

Следующий залп врага вновь отгремел над нашими головами. И вновь мы укрылись за откосом берега, стараясь как можно быстрее зарядить огнестрелы.

Взвожу курок с закрепленным в нем кремнем. Уперев ложе приклада в землю, засыпаю нужное количество пороха из рога в ствол, несколько раз стучу ладонью по боку, чтобы утрамбовать его. Вложив круглую пульку в кусочек ткани, забиваю ее в ствол шомполом одним аккуратным, но точным движением — так чтобы она разместилась на пороховом заряде. Положив огнестрел на колено, засыпаю порох на пороховую полку, внимательно проследив, чтобы он попал в запальное отверстие, и плотно закрываю крышку полки.

Все, оружие готово к стрельбе.

На все про все тридцать ударов сердца. Бойцы, что изготавливаются к стрельбе рядом со мной, вполне бывалые воины, все неплохо владеют огнестрелами, так что справляются практически одновременно со мной.

— Цельсь по батарее! По полсотни на одно из трех ближних орудий! Хорунжии, распределяйте людей!

Пушки располагаются на значительном удалении друг от друга, дабы картечный залп собрал максимально кровавую жатву. И из пяти орудий мы сможем достать разве что три ближних — не так и мало, если разобраться. На дистанции в двести шагов глупо и бессмысленно искать конкретную цель среди снующей на батарее артиллерийской прислуги — прицельно попасть можно лишь на вдвое меньшем расстоянии. Потому я даже не пытаюсь совместить мушку с кем-то из лехов, а лишь направляю дуло оружия в сторону третьей пушки под возбужденные крики командиров, делящих цели между бойцами.

— Огонь!

Залп полторы сотни огнестрелов находит среди вражеских артиллеристов богатую жертву — плотность огня из полсотни стволов на одно орудие чрезвычайно высок. У ближней пушки всякое движение пропадает в принципе, у средней и дальней еще наблюдается какое-то вялое шевеление — я успеваю все это разобрать, когда порыв ветра рассеял пороховое облачко над нами.

И в этот миг ударил ответный залп.

Не знаю, сколько аркебузуров стреляли в нас на этот раз. Наверняка весь ближний фланг, никак не менее двухсот стрелков. Залп получился чрезвычайно плотным, и, хотя целиться в нас едва ли было сподручно — над откосом торчали лишь головы, — противник выбил не менее трети моих бойцов. Горячий кусок свинца ударил и меня — что-то больно ожгло щеку, оторвало мочку уха… Опрокинувшись на песок, я зажал рану рукой, ощущая, как что-то горячее струится по пальцам… Боль дикая! Она отдается и в голове, а левое ухо просто не слышит — зато хоть правое сохранило слух.

Излишне громким, надрывным голосом кричу:

— Зарядить оружие! Высовываемся только по моей команде!

Сам же аккуратно приподнимаюсь над гребнем.

От центральной ставки врага в нашу сторону галопом скачет не менее двух сотен шляхетского ополчения. К обстрелянным нами орудиям уже спешат уцелевшие артиллеристы и помощники из числа аркебузуров. И по центру пикинеры фрязей практически расступились, подставляя наших бойцов под картечный залп.

— Приготовились! Целимся так же, бьем по орудиям — и бежим назад, к лодкам!

Закончившие заряжать огнестрелы воины высунулись за гребень, но и аркебузуры изготовились к залпу — на этот раз я внимательно следил за противником.

— Ложись!

Моя команда звучит вовремя — мы едва успеваем нырнуть под защиту откоса, как гремят сотни выстрелов фрязей. Но в этот раз свинцовая смерть лишь обдала наши головы горячим воздухом — и тут же мы вновь поднимаемся над гребнем, разворачивая оружие в сторону противника.

— Залп!

Сотня выстрелов — десятка по три на пушку — наносит противнику не столь страшный урон, как в прошлый раз, но и сейчас большинство артиллеристов падает. А через несколько мгновений строй ландскнехтов прорывают наши пикинеры — по ним бьют лишь два орудия и две сотни стрелков с дальней стороны «трапеции». Левый фланг противника промолчал, спешно перезаряжаясь, и в сторону фряжских стрелков уже бегут десятки панцирных мечников, вырвавшись из монолитного строя нашей фаланги. Но и кавалерия врага практически доскакала до нас.

— Самопалы к бою! Огонь по лошадям!

Еще не закончив команды, я уже поднял заряженный самопал и разрядил его в сторону накатывающей конницы. Следом грянул нестройный залп, отчасти смешавший ряды кавалеристов, выбив большую часть скакунов первой линии. Но остальные практически не сбавили своего бега.

— Укрылись за откосом! Перезаряжай!!!

Я успеваю поймать на себе удивленные и неверящие взгляды ближайших воинов — ведь до того я отдавал совсем другой приказ, который позволял сохранить жизни если не всем, то большинству из нас. Но сейчас мы склонили свою чашу весов к победе, и, если сразу отступим, удар освободившихся всадников вновь изменит баланс сил в сторону врага. Нет, надо связывать их боем максимально долго.

Многочисленные удары копыт толчками отдаются от земли, все более сильные по мере приближения противника. Вжавшись в откос, чуть прикрывающий меня сверху, словно козырек, лихорадочно забиваю пулю в ствол огнестрела. Сейчас…

Рев жеребца над головой оглушает не хуже выстрела и скорее подобен крику потусторонней твари. Если бы я стоял в полный рост, размашистый удар сабли как пить дать располовинил бы мне череп, но удары лехов не достают нас — уж больно низко засели.

Несколько шляхтичей один за другим перемахнули на крохотный пятачок пляжа, за ними следуют все новые бойцы. Ближние к нам всадники уже развернули скакунов, кто воздев сабли над головой, кто вскинув самопалы.

— Бей!

Дружный залп огнестрелов из-под откоса смахнул большую часть противников из седел. В ответ прозвучала лишь пара-тройка выстрелов, и практически сразу последовали еще несколько десятков, ударивших сверху.

На этот раз мне повезло — вставший на гребне лех в упор разрядил самопал в сидящего рядом со мной бойца. Но прежде, чем я успел среагировать, спешенный противник легко спрыгнул и наотмашь рубанул саблей сверху вниз.

Инстинктивно принимаю вражеский клинок на деревянное ложе поднятого на вытянутых руках огнестрела. Лезвие на мгновение застряло в дереве, и, рванув саблю на себя, лех чуть потянул вперед и мое оружие. Не размышляя, длинным выпадом бью вперед, навстречу вражескому замаху, целя стальным дулом в незащищенное горло. Сильный удар вогнал железо прямо в плоть врага, разорвав ее под кадыком.

От удара сабли очутившегося справа леха я ухожу просто чудом, нырнув под клинок. Одним движением выхватываю из ножен саблю и пластаю не защищенный доспехами бок врага.

Выпрямившись в полный рост, сразу же ныряю вниз — грохнувший выстрел лишь горячим воздухом обдал волосы на голове. Рывком распрямляюсь, длинный прыжок вперед — но мою саблю, нацеленную в сжимающую самопал руку, встречает сталь вражеского клинка.

Блок, удар, встречный блок, ответный удар, парирование… Несколько ударов сердца наши сабли со свистом режут воздух, со звонким металлическим лязгом встречаясь и высекая искры. Но длительных схваток в скоротечном ближнем бою не бывает: ударивший из-за спины выстрел свалил моего врага.

Всего мгновение я бездействую, осматриваясь. Вокруг кипит яростная, кровавая схватка.

Вот конный лех с оттягом рубит зазевавшегося рогорца, развалив шею сзади, у позвонков. Но тут же его скакуну режут сухожилия на задних ногах — и бедное животное с отчаянным ржанием падает на круп, сбросив седока. Того, не дав подняться, добивают одним точным ударом.

Два заклятых противника — шляхтич и степной страж — сошлись в жаркой сабельной схватке, но через мгновение мой воин падает с перерубленным горлом, пропустив коварный удар по восходящей снизу.

Слева вновь бьет жидкий залп из нескольких самопалов, сбивший наземь человек пять лехов. Противник ринулся в атаку на прижатых к откосу рогорцев, но последние успели-таки перезарядиться! Однако, привлеченные выстрелами, сверху на них прыгают еще двое врагов, и еще — и тут же замелькали клинки и закричали раненые.

Мощный удар конского крупа отбрасывает меня назад, к откосу, а тяжелый удар о его земляную стенку выбивает из груди воздух. Один прыжок — и потерявший седока жеребец, обезумевший от яростных криков и громких выстрелов, перемахнув гребень, поскакал прочь от места схватки.

У меня вдруг потемнело в глазах. Попытался рывком встать — и будто ощутил несильный удар в районе затылка, а тело охватила пугающая легкость. Не в силах ей сопротивляться, я опрокинулся назад, на такую уютную земляную стенку размытого рекой откоса.

Королевская ставка

Когорд.

Мое внимание привлекло странное копошение на батареях противника. Похоже, лехи снимают с них часть пушек — по-видимому, решили вывести их на передний край. Вообще-то довольно рискованный шаг: мы можем и захватить орудия. Или противник готовит какой-то иной хитрый ход?

Но что делать нам? Вывести сейчас людей из битвы просто глупо, мы подарим противнику лишь больший простор для эффективной стрельбы и утратим всякую инициативу. Значит, пусть сражаются?

— Эрод!

— Да, ваше величество!

— Отправь вестовых к полковникам. Нужно быть готовыми, что лехи вытащат пушки вперед — тогда их и брать.

— Есть!

Верный телохранитель и одновременно личный помощник направился к вестовым. Я же вновь напряженно смотрю в сторону сцепившихся в смертельной схватке воинов.

Ну же, Бергарский, дай осечку, ошибись!

Какая-то непонятная возня на правом от меня фланге в тылу противника. Или мне изменяет зрение, или кто-то ведет огонь от реки. Мои стрелки сумели обойти порядки лехов?

Повторился один или два залпа, четко не разобрать. Некоторое время спустя в глубине порядков лехов раздались пушечные выстрелы. Два выстрела, а через пару секунд и на левом крыле — только там слышится залп как минимум пяти орудий.

— Да будь он неладен!!!

Похоже, Бергарский не ошибся, а сумел обставить меня! Не получилось взять в центре, так он использует теперь орудия на флангах!

Стоп.

Какое-то чересчур хаотичное мельтешение наших знамен на правом фланге, за спинами развернутых фронтом ко мне пикинеров. Наши сумели прорваться? Несмотря на картечь?!

Еще несколько мгновений я теряю, напряженно рассматривая правый фланг. Вновь бьют артиллерийские залпы, причем на обоих флангах вражеской армии, но все-таки на правом творится что-то явно незапланированное для лехов. Последние развернули к тылу задние ряды выстроенных по фронту пикинеров и бросили в бой легкую кавалерию — их знамена и бунчуки стремительно приближаются к моим воинам.

— Барабанщики! Отбивай сигнал: атака всей легкой конницы на правый фланг! — И с ненавистью процедил сквозь зубы: — Посмотрим, Бергарский, посмотрим, как ты будешь изворачиваться…

Три тысячи легкой конницы сумели взять неплохой разгон, прежде чем ударить в истончившуюся фалангу пикинеров на правом фланге. В первых шеренгах скакали бойцы с пиками, и удар ощетинившейся копьями конной массы, построенной клином, проломил казавшийся непоколебимым строй фрязей. В образовавшуюся брешь хлынули воины, вооруженные лишь саблями. Они бешено орудовали клинками. Судя по движению бунчуков и хоругвей, навстречу им атаковало шляхетское конное ополчение. Все смешалось.

Глава 2

Лето 760 г. от основания Белой Кии

Цитадель крепости Волчьи Врата

Принц Торог.

Мы успели занять надвратные башни до того, как вражеская кавалерия, понесшая, как мне хочется верить, немалые потери от огня нашей артиллерии, ворвалась во двор цитадели. Внезапный ночной штурм, несмотря на всю его дерзость и предательство людей Скарда, полным успехом не увенчался. Чего нельзя сказать об атаке на лагеря основных сил, разбитых внутри укреплений.

Что случилось в ту страшную для всех нас ночь? Безусловно, предательство. Как оказалось, люди из бывшей дружины Скардов числились во всех отрядах, их никто специально не проверял. Это они перебили стражу у ворот внешней крепости и внутренней цитадели, пытались убить меня. Что случилось во внешних лагерях, я не могу утверждать наверняка, возможно, помимо уничтожения часовых имело место использование ядов или снотворного. Скорее последнее, так как ядов в таких количествах не раздобыть, в отличие от велоны, сон-травы, обильно растущей у подножий Каменного предела. Почему они не использовали этот же прием при захвате замка? Да потому, что на нашей кухне их людей не было, в крепости кашеварят повара исключительно из степной стражи.

На рассвете мы попытались одним ударом вышибить противника из внешних укреплений. Но лехи намертво засели в башнях, успешно отстреливались, не пытаясь при этом контратаковать, а из лагеря к ним тут же отправилось подкрепление. Причем петли внешних ворот они сорвали направленными взрывами, и, хотя мы и взяли две башни, их вскоре пришлось бросить под перекрестным обстрелом и давлением подоспевших всадников. Лехи уже было вознамерились ворваться в цитадель на плечах отступающих, как сильная контратака лучших мечников под командованием Эдрода отбросила их.

Отказавшись от попыток занять внешние укрепления, я со злости отдал приказ разрушить захваченные башни артиллерией. Следующие полдня мы крушили их из всех орудий, обрушив старую кладку стен до уровня парапета. Вот только этот обстрел обошелся нам в четверть запасов пороха.

На первый штурм-наскок враг пошел следующим вечером. Не знаю, на что лехи рассчитывали — что ближе к ночи мы не будем ждать атаки?! — но отразили мы ее легко и с большими потерями для врага. Командир отряда противника, навскидку в три раза превосходящего наши силы, оставил попытки захватить цитадель. Крепость он окружил пикетами, а основной контингент укрыл в наших же полевых укреплениях, огородившись вагенбургом с открытой стороны люнетов.

В следующие две ночи я боролся с сильнейшим искушением пойти на прорыв в горный проход — ведь таким образом я, с одной стороны, спас бы уцелевший гарнизон (и Лейру с Оликом!), а с другой, даже наличными силами сумел бы надолго запечатать проход в Рогору через Каменный пояс. Да, искушение было велико, и на прорыв я уже фактически решился, но предварительно отправил на разведку самых ловких бойцов из бывших дозорных стражи и правильно сделал. Как оказалось, в самом горле скального прохода нас уже ждала хорошо продуманная засада. Враг успел занять его под покровом ночи, замаскировал артиллерию и даже заминировал часть склонов для того, чтобы вызвать обвал. А в лагере в любой момент дня и ночи ждет своего часа конное ополчение шляхты. К слову, враг окружил крепость не только пикетами, но и секретами, так что вернулись далеко не все посланные разведчики. Зато кто вернулся, привел с собой языков. Кое-что мы узнали именно от них, и я полностью уверен, что пленные не соврали: служба на степном кордоне учит быстро и эффективно добывать требуемые сведения. А раз так, то вариант с прорывом отпал сам собой: ведь враг и так ждал от нас подобного шага, а контакт с моими разведчиками и пропажа собственных людей должны были насторожить его еще сильнее.

Все изменилось с подходом основных сил лехов под предводительством короля Якуба, где-то через неделю после первого штурма. Число врагов возросло втрое, и шляхтичи недолго думая бросили на стены плохо обученное пехотное ополчение. Мы расстреляли их во множестве прямо во внешнем дворе крепости.

Но, возможно, это была лишь затравка — уже неспешно разместив на заранее подготовленных полевых укреплениях батареи, противник обрушил на крепость море огня и стали.

Стены осыпались во многих местах, треть башен цитадели полностью разрушены, мы потеряли несколько пушек, уничтоженных на стенах вместе с орудийной прислугой. Все несколько часов ужасающего ураганного обстрела кладка под ногами буквально ходила ходуном, уши заложило от постоянного грохота, а во двор крепости невозможно было высунуться из-за забивающей дыхание каменной пыли, что висела в воздухе плотным облаком. К слову, каменные осколки, регулярно пронзающие пылевую завесу после попаданий вражеских ядер, ранили не хуже картечи, и в итоге после завершения обстрела мы недосчитались не менее сотни воинов тяжело раненными и убитыми.

Следующий, гораздо более грамотный и продуманный штурм, прошедший под плотным прикрытием вражеских стрелков, мы отражали наполовину оглохшими. Но пороха нам еще хватало, огнестрелов тоже, так что враг и в этот раз откатился от стен, оставив под ними сотни убитых и раненых. При этом часть атакующих пыталась занять (хотя это были наиболее слабые попытки самых немногочисленных сил) западную стену — развернутую к выходу из горного прохода. Их довольно легко отразили в несколько залпов из огнестрелов, но использовать орудия я запретил, с определенным расчетом на будущее.

Ночью, как я и ожидал, противник попытался провести часть сил через проход. Благо что погода стояла ясная, месяц хоть и недотягивал до полной луны, но светил ярко, и шевеление густой массы пехоты разглядеть оказалось несложно. На этот раз уже наши заранее пристрелянные к дороге орудия обрушили на врага море свинца и огня.

Впрочем, я не уверен, что отдал правильный приказ стрелять по показавшимся силам врага сразу, — вполне возможно, да даже наверняка, что лехи опять послали на убой слабенькое ополчение. Но, с другой стороны, как угадать, что вперед пошли лучшие, элитные части дворянской конницы или профессионалы из коронного войска? Может, они как раз и возглавили отряд в надежде, что первыми беспрепятственно проскочат? И что они накрепко перекроют горный проход, отрезав Рогору от крепости? В любом случае утром зрелище пары сотен неубранных вражеских трупов порадовало мое полководческое самолюбие — в этот раз уже я переиграл врага.

Следующие два дня враг безжалостно бомбардировал цитадель. Ядра тяжелых кулеврин крушили стены, а мортиры забрасывали во двор пудовые бомбы, разлетающиеся на сотни смертельно опасных осколков. Ночью, когда, казалось бы, настало затишье и мы вновь подняли на западную стену часть орудий, враг в очередной раз двинул пехоту к проходу. Но, как только мы ударили из пушек, лехи ответили плотным огнем из мортир, ориентируясь на вспышки орудийных выстрелов.

Наших выстрелов.

Мощный взрыв на несколько мгновений превратил ночь в день — вражеская бомба попала в пороховой ящик. В итоге мы сумели спустить со стены лишь треть имеющихся орудий.

Я был готов кусать локти от бессильной злобы. Отец выделил мне лучшие силы рогорской пехоты — целый корпус ветеранов, тщательно продумал оборону, передав всю имеющуюся в королевстве полевую артиллерию, а я так бездарно все потерял! Лишь объятия и увещевания любящей супруги удержали меня от гибельной пропасти отчаяния. На время успокоившись, я прикинул наши шансы на дальнейшую оборону, подсчитал уцелевшие резервы, как материальные, так и людские.

Ну что сказать? Пока что уцелела большая часть гарнизона, в строю осталась примерно тысяча воинов (плюс-минус легкораненые; до нападения было полторы тысячи). Все опытные стрельцы и мечники.

Уцелело чуть менее половины запасов пороха, семь орудий. В глубоких катакомбах под цитаделью, куда нет доступа из внешнего кольца укреплений, сохранился практически весь запас солонины, сухарей, круп, соли и перца. Проход к ним в скальных породах пробить невозможно. Там же располагаются и два источника питьевой воды — так что ни от жажды, ни от голода в ближайшее время нам не погибнуть, измором лехи нас не возьмут.

Оставляют желать лучшего наполовину обвалившиеся укрепления. Однако на третий день мощной бомбардировки не последовало — могу и ошибаться, но, думаю, у противника иссякает основной запас пороха и он попридержал остатки на случай подхода моего отца с королевским войском. Быстрее бы… Я даже не допускал мысли о том, что отец не знает о нападении, как и о том, что мы продолжаем сражаться. Нет, он придет, он обязательно придет, отдать лехам сына-наследника и любимого внука для него просто невозможно. Но сможет ли осилить битву со столь многочисленным противником?

Однако это вопрос будущего. А сегодня, судя по суете внутри лагеря врага и исходя из того факта, что немногочисленные аркебузуры пытаются небольшими группами по два-три человека занять любые доступные укрытия внутри внешних укреплений (они поднимаются по лестницам с наружной стороны и размещаются под нашим редким, но точным огнем), — сегодня враг пойдет на решающий штурм. Ну что же, пусть попробуют, мы кое-что подготовили.

Парапет цитадели разрушен бомбардировкой практически по всему периметру, так или иначе пострадали все башни — так что, когда лехи двинули вперед основные силы коронной пехоты, сверху их встретили огнем лишь немногие стрелки. Правда, лучшие из лучших, и по приказу они выбивают только командиров.

Зато когда противник втащил во двор внутреннего кольца укреплений тяжелую кулеврину, они позволили себя «заткнуть» — враг действует ровно так, как я предполагал.

Несколько ядер расшибают в клочья и так расшатанные ворота, ломают стальную решетку. Еще несколько снарядов лехам приходится потратить, чтобы разбить баррикаду из деревянного хлама, что удалось добыть в полуразрушенной цитадели (ловушка должна выглядеть убедительно). После чего первые бойцы — ландскнехты-доппельсолднеры — с диким, яростным криком врываются во двор цитадели.

А там пусто.

Вся площадь усеяна каменными осколками, деревянными обломками, во многих местах под густой известковой пылью угадываются пятна крови. И ни единой души.

Но вот от донжона бьют первые редкие выстрелы. Падает один, другой наемник, и несколько оторопевшие поначалу ландскнехты с воодушевлением бросаются к воротам башни — из-за укрытий рядом с ней показалось несколько стрелков.

Если первая команда наемников на некоторое время замедлилась, все же почуяв неладное, то следующие за ними фрязи вперемешку со шляхетским ополчением тугим потоком прорываются в ворота, растекаясь по внутреннему двору. Некоторые уже направились к казармам, когда доппельсолднеры практически добежали до ворот донжона, в которых вдруг показался черный зев пушки.

— Пора!

Сотни воинов, до того скрывающиеся в глубине полуразрушенных казарм, одновременно подаются вперед, занимая позицию для стрельбы у множества возникших после бомбардировки проломов и готовых бойниц. Мгновение спустя от донжона бьет гулкий залп картечи, собирая среди фрязей кровавую жатву.

— Залп!!!

Заранее приготовленные к стрельбе огнестрелы дают совсем немного осечек, большинство же изрыгает из длинных узких стволов свинцовую смерть. Во внутренний двор цитадели уже успело ворваться до трех сотен воинов врага, залпы, ударившие с трех сторон (две казармы располагаются у восточных и западных стен, а третья у южной, к которой прилегает донжон), перебили как минимум две трети штурмующих. Сразу за оглушающим залпом последовал уже привычный вой изувеченных, из-за большой скученности людей и малой площади внутреннего двора он показался особенно жутким.

— Перезаряжай!!!

Привалившись к осклизлому и серому от пыли камню, остро торчащему в проломе стены, я направляю в сторону врага дорогой двуствольный самопал. И, как я и ожидал, отчаявшиеся наемники бросились не назад, к открытым воротам, через которые по-прежнему проникают десятки бойцов противника, а к казармам, в надежде что успеют добежать до следующего залпа.

Что же, их расчет оказался верен: многие из них действительно достигли полуразрушенных казарм. Вот только пока большая часть моих бойцов перезаряжают огнестрелы, меньшая готовится встретить врага огнем десятков самопалов — да на кинжальной дистанции, в упор.

— Огонь!!!

Тяжелый толчок в руке — самопал сильно дергается от отдачи, так что его приходится придерживать сверху за рукоять другой рукой. В нос бьет смрад сгоревшего пороха, а сизое облачко после выстрела не дает взглянуть на результат стрельбы. Однако через несколько мгновений оно рассеивается, и я успеваю выстрелить в здоровенного фрязя с двуручной саблей, не добежавшего до меня всего пару шагов.

Первую волну атакующих нас ландскнехтов мы истребили — большая часть погибла от огня самопалов, немногие же прорвавшиеся в казармы были приняты нашими мечниками на клинки. Но за ними уже накатывает вторая волна штурмующих, а их поток через ворота по-прежнему не ослабевает — решили задавить числом, не считаясь с потерями. Только теперь среди атакующих множество бойцов с аркебузами — и стены казармы принимают на себя первый вражеский залп.

Надо сказать, отшатнуться от пролома я успел в последний момент и спиной ощутил вибрацию камня от ударов свинца в укрывший меня «клык».

— Приготовились!

Вновь десятки, сотни моих стрелков размещаются у огневых позиций. То же повторяется в южной казарме, что обороняет Эдрод, то же повторяется и в западной, где командует полковник Рух.

— Залп!

Чудовищный, переходящий залп сотен огнестрелов в очередной раз сотрясает площадь — первой «заговорила» моя казарма, и ее «голос» тут же подхватывают соседи. И вновь сотни воинов противника нашли свою смерть на открытой площадке, где отсутствуют хоть какие-то укрытия.

И вот он, момент истины: или враг отступит и начнет бомбардировку из мортир, обрушив на нас очередной ураган огня и стали, или попробует втащить орудия во двор и постарается расстрелять казармы прямой наводкой. Первый вариант был бы для нас фатальным, второй — победным.

Ну же, что выберешь, враг?!

Поток проникающих в открытые ворота на некоторое время истончился. В битве наступила тягучая, изматывающая нервы и душу пауза, способная обернуться как нашей гибелью, так и нашей победой.

Но вот в воротах показались мерно вышагивающие аркебузуры, они разделились на два потока и уже бегом стали строиться у северной стены. А за ними в проеме ворот наконец-то показались бронзовые бока кулеврин.

— Ждем!!!

Враг под прикрытием собственных стрелков оперативно вытаскивает на площадь шесть орудий, а под аркой врат уже скопились фряжские и лехские мечники, воины с алебардами, секирами, боевыми молотами — бойцы ближней схватки. Вот уже среди пушек забегала орудийная прислуга, готовая вскоре произвести первый убийственный для нас залп.

— Барабанщики! Сигнал!

Стоящие за мной бойцы со всей силы ударили билами по натянутой на медные котлы воловьи шкуры.

Десять ударов сердца спустя им вторит чудовищный грохот, раздавшийся у ворот.

Каменные обломки ударили во все стороны, со свистом рассекая воздух. Мы не поскупились на порох, закладывая его под основания башен с нашей стороны, и сейчас их буквально разнесло. Каменная дробь уничтожает врага хлеще картечи — «снаряды» разрывают людей на куски. Погибли все артиллеристы, неудачно для себя развернувшие кулеврины слишком близко к эпицентру взрыва, надвратная галерея похоронила скопившихся под ней бойцов ближней схватки. Уцелели лишь аркебузуры, прижавшиеся к стенам и отрезанные от своих гигантской каменной насыпью, образовавшейся на месте ворот.

— Приготовились!

В очередной раз воины припадают к бойницам. Ошарашенный, оглушенный враг все же замечает шевеление с нашей стороны — и оба залпа бьют практически одновременно.

Но потери несоизмеримы. С нашей стороны гибнут единицы, которые случайно попали под пули, наудачу выпущенные по казармам, а со стороны противника — десятки бойцов. На ногах, считая и раненых, осталась едва ли полсотня стрелков — и перезарядить аркебузы им уже никто не даст.

— Вперед! К воротам!!!

Дикий яростный рев вторит моей команде. Лучшие мечники Рогоры в считаные мгновения покидают казармы и устремляются к врагу, с нестерпимой жаждой обагрить клинки в его крови.

Схватка заканчивается, едва начавшись. Стрелки лехов мало чего стоили в ближнем бою — тем более сломленные, уже потерявшие надежду они были обречены.

Этот штурм отбит, враг потерял не менее тысячи бойцов против четырех десятков с нашей стороны, не выиграв ровным счетом ничего — наоборот, теперь попасть в крепость стало еще сложнее. Вот только и нам теперь выбраться из нее практически невозможно.

Отцу стоит поторопиться!

Глава 3

Окрестности Лецека

Принц-консорт Аджей Руга.

— Ируг, барсучий ты хвост, не томи! Где торхи?!

Назначенный командиром разведки бывший страж пытается тяжело отдышаться после длительной скачки. Лоснящиеся от пота бока его жеребца ходят словно кузнечные меха, а на губах обильно повисла пена — и все же выносливый зверь держится на ногах. Но все это я отмечаю постфактум, ибо сиюминутная информация сейчас мне гораздо важнее состояния давнего товарища.

— Хух… хух… Господин… мм…

— Да хоть бабушкой своей назови, не тяни!

Выучка, вбитая в сотника (да-да, уже сотника) годами службы в степной страже, наконец-то отзывается в сознании бывалого вояки. Теперь, судя по загоревшимся глазам, он видит во мне не давнего знакомого, которого оберегал в свое время на правах старшего товарища и с которым делил котелок каши у общего костра. Нет, теперь он видит перед собой командира, который вправе требовать, приказывать, вести за собой в бой или даже наказать.

— Есть! Господин полковник, основные силы торхов в половине дневного перехода от нас. Мы выигрываем в скорости и будем в Лецеке уже к ночи.

— Значит, — задумчиво ответил я, — у нас всего одна ночь на подготовку… Твою же! Если они не выполнили моих указаний, все пропало!

Битва у Данапра была нами выиграна. Формально. Ибо несмотря на поражение и фактическую гибель левого фланга своей армии, Бергарский сумел опрокинуть нас на правом фланге и бросить в прорыв уцелевших ветеранов. Имейся в его распоряжении хоть какой-то резерв, и он еще мог бы изменить ход битвы в свою пользу — или как минимум свести ее к ничьей. Но крылатые гусары отчаянно рубились с вдвое превосходящими их числом кирасирами, тонкая фаланга фрязей в центре никак не могла пересилить гораздо менее опытных, но вдвое больших по числу пикинеров Рогоры. А на левом фланге отчасти благодаря мне все смешалось самым причудливым образом — мечники рубили аркебузуров, последние в упор расстреливали пикинеров, а конники с обеих сторон рубили всех и вся, в том числе и друг дружку. Но и здесь пересилило более чем трехкратное численное превосходство легкой конницы, брошенной Когордом в пиковый момент битвы.

И все же… Все же победа была неполной. До тысячи пикинеров, около четырехсот аркебузуров и две сотни крылатых гусар сумели вырваться из кольца и отступить под покровом спустившейся ночи, прихватив с собой пять средних орудий. Остальные пушки артиллеристы взорвали прямо на батарее, когда стало совсем горячо.

Что касается непосредственно меня, то мне крупно повезло с тем обезумевшим жеребцом — тяжелый удар мощного животного, отбросивший меня на стенку откоса, способствовал скорой потери сознания. Это легко объяснимо, учитывая, что совсем недавно я схлопотал удар алебардой по шлему. Одним словом, безвольно валяющийся на песке под откосом, с залитой кровью головой, я не вызвал подозрений у лехских кавалеристов, вынужденных вскоре развернуть оружие против новой опасности. Они оставили на берегу лишь трупы, да тяжелораненых, не способных стонать. Ну и меня, легкораненого, но потерявшего сознание. Просто не заметили, ведь иначе точно бы добили.

Однако и своих погибших они оставили на крохотном пятачке пляжа не меньше, никак не меньше. И надо понимать, что жертва моих людей была не напрасна: мы обеспечили успешные действия наших на левом фланге, не дали лехам заманить наиболее боеспособные части в ловушку, как то случилось на правом фланге. Так что — победа!

После боя, тут же окрещенного битвой у Данапра, Когорд перешел обратно, на высокий берег реки. Практически уполовиненное войско, если учитывать и раненых, что еще смогут в дальнейшем встать под королевский стяг, нуждалось в отдыхе. Поэтому король вновь перекрыл броды через реку сильными отрядами из лучших кавалеристов, а прочих распустил по близлежащим городам и весям. Что же, такова королевская воля, тем более что Бергарский больше не располагает реально угрожающей нам армией.

Как же мы все ошибались.

Почтовый голубь с сообщением Ларга о ночном штурме Волчьих Врат и гибели основных сил армии, прикрывающей Рогору с севера, прилетел на следующее утро после битвы. Надо было видеть лицо Когорда, когда он прочитал его. Новость ошеломила и меня, но король к тому же отец… Я ненароком испугался, что его удар хватит — тесть словно разом постарел на десяток лет. Увы, ситуацию усугубило то, что черные вести пришли с заметным опозданием — Ларг, назначенный комендантом Львиных Врат с уходом Торога на север (Когорд очень надеялся на его организаторские способности в вопросах снабжения и общего крепкого тыла) отправил послание, как только сам его получил. Но не более пяти сотен бойцов, что уцелели в полевых укреплениях во время ночной резни и сумели отступить (увы, не в крепость), вошли в Волчьи Врата только на шестой день после нападения. Они шли с ранеными, темп движения был не слишком высок. Однако собственные их гонцы, что отправились впереди с целью вовремя предупредить о нападение лехов… они не дошли. Никто из них не добрался до Ларга — и Когорд вовсю подозревает горцев.

К нашему горькому сожалению, почтовые голуби не могли миновать горы.

Ларг не решился самостоятельно идти на выручку и оголить еще и Львиные Врата — что вообще-то вполне разумно. И потому сам король был вынужден снять войско с места и ускоренным маршем отправиться на север — вот только армия его, и так невеликая на момент битвы с Бергарским, сократилась еще сильнее. В строю осталась тысяча триста гвардейцев-кирасир, полторы легкой конницы, тысяча триста аркебузуров (Когорд велел собрать все огнестрельное оружие, в том числе и трофейное, раздав его наиболее способным новичкам) и две тысячи пикинеров. И ведь это вместе с легкоранеными, что встали в строй.

Кроме того, король забрал все семь трофейных пушек, захваченных у Бергарского, оставив мне под тысячу бойцов с тяжелыми и средней тяжести ранениями — в основном из числа пикинеров и всадников, — довеском к тем восьми сотням кавалеристов, что я вел в бой все это время. И наказ как можно быстрее «добить войско Бергарского».

Ах-ах! Ну конечно, «добить»! На самом деле с теми наличными силами, что остались в моем распоряжении, я мог лишь вести активную разведку да удерживать броды — и это максимум! Но Когорд это сам прекрасно понимал, поставив задачу «на перспективу». Ибо по его замыслу мой отряд должны были усилить дружины воевод, кавалерийская бригада моего отца с дополнительными силами стражи — и в итоге он должен был вырасти в неслабый корпус под пять тысяч воинов, которому и остатки войска Бергарского на один зубок. Гонца к отцу я отправил в тот же вечер, одновременно с уходом короля.

А утром следующего дня в мою палатку ворвался старый знакомец по моему первому путешествию в Рогору — Ируг.

— Аджей!

— Что?! Ты как ко мне обращаешься, сотник… Ируг?!

— Аджей, торхи прорвали границу и разбили твоего отца!!! Они освободили фрязей, а теперь двигаются к Лецеку!!!

Наверное, в тот миг я сам постарел лет на десять.

Это было невероятно, жутко, страшно — но кочевники собрали огромное по меркам Великого ковыля войско, примерно в семь тысяч воинов. Эта конная масса протаранила границу в районе «Медвежьего угла» и хлынула к ставке отца — и лагерю обезоруженных фрязей, которых мы собрали со всего порубежья по моему совету.

Отец принял бой в открытом поле (ну как открытом — с правого фланга упираясь в густой подлесок, переходящий в непроходимую чащу, а левым в размытый весенними паводками глубокий овраг с крутыми склонами), несмотря на многочисленность сил противника. Построил невеликое войско — впрочем, под его знаменем собралось уже две тысячи опытных стражей — в две линии. Вперед вывел «рейтар» с самопалами и пиками, что должны были завязать схватку, нанести врагу определенный ущерб огненным боем и поравняться силами в ближней схватке, ударив в копье. После чего первая линия должна была отступить, оттянувшись к флангам, открыв врага для залпа «драконов», построенных во второй линии. Одновременно с огнестрелами в центре с флангов должны были ударить по две сотни панцирной конницы — опять-таки у отца закованных в броню всадников было вдвое больше, чем у меня. А уже после в бой включились бы перестроенные и чуть отдохнувшие рейтары.

Да, план битвы фактически повторял схватку в Сердце гор {36}, но разве хорошие идеи на войне устаревают, разве не повторяются победные схемы вновь и вновь, пусть и с незначительными изменениями в исполнении?

Вот только отец не учел того факта, что у кочевников окажется свое огнестрельное оружие — и не меньше, чем у его воинов.

Впрочем, начало битвы не предвещало трагического конца. Рейтары встретили накатывающую массу торхов самопальным огнем, а затем с места в карьер ударили в копье, дотянувшись до пытавшихся развернуться назад лучников-застрельщиков и в одночасье опрокинув их ряды. Так что какое-то время первая линия побеждала «самостоятельно», легко преодолевая сопротивление торхов. Но отец назначил командиром рейтар опытного, бывалого сотника-стража, и он вовремя почуял неладное, остановив «победное» продвижение первой линии, и тут же получил встречный удар торхов, ждущих в ловушке «ложного отступления».

Завязалась жестокая рубка. Рейтары подались назад, отступая вначале понемногу, затем еще чуть-чуть… А когда возникла опасность, что торхи обойдут их с флангов и разглядят нашу засаду, развернулись и бросились бежать, предварительно разрядив прямо в лицо врага вторую пару самопалов.

Вообще-то этот дружный и синхронный маневр мог и насторожить кочевников, но те заглотали наживку, бросились догонять… И со всего маху влетели в засаду, подготовленную отцом. Огонь огнестрелов по фронту нанес значительный ущерб, контратака кирасир опрокинула фланги. Затем последовал еще один фронтальный залп, и в битву вернулись «бежавшие» рейтары, успевшие перестроиться и перезарядить самопалы. Теперь уже смешалось войско торхов: передние ряды, развернув коней, в панике побежали и смяли задние, в итоге вся конная масса подалась назад, истребляемая в спину.

И вот тут-то отец потерял контроль над битвой, позволил увлекшимся схваткой (фактически избиением врага) бойцам продолжить слепое преследование. Но никто не догадывался, что меньшая половина войска торхов, но состоящая из лучших рубак, в большинстве мало-мальски облаченных в доспехи, будет спокойно ждать своего часа, растянув свой фронт боком к месту первой схватки. И когда увлекшиеся погоней рогорцы поравнялись с засадой, во фланг им ударил мощный залп, смешавший ряды воинов и сокративший их численность на треть. Последовала стремительная атака лучших рубак врага, вдвое превосходящих численность рейтар и кирасир.

В общем-то торхи одним ударом опрокинули основные силы рогорцев, и на этом битву можно было бы считать завершенной. Но отец, видя истребление армии, лично повел в схватку успевших в очередной раз перезарядиться «драконов». Их атака отвлекла засаду степняков, те развернулись и тут же получили еще один убийственный залп в лицо. Но их было слишком много, и на этот раз задние ряды кочевников просто разметали тех, чьи ряды расстроил наш огонь. Тяжелая, многочисленная рать торхов врубилась в ряды «драконов», в последний миг успевших набрать собственный разгон для встречного удара.

В это время командиры рейтар и кирасир сумели остановить бегство большей части уцелевших воинов — но и только. Перестроиться они уже не успели — на их отряд навалились всей массой кочевники, вчетверо превосходящие их числом. Те самые, которых они так успешно гнали совсем недавно… Но бывшие степные стражи на этот раз дрались отчаянно, стоя на одном месте.

Однако в этот же момент пал с коня отец, посеченный десятками сабельных ударов. Лучшие доспехи на нем были просто изрублены, а десяток телохранителей, пытавшихся спасти его, погиб целиком — кроме Ируга, сумевшего вытащить раненого полководца из битвы. Отчаянно рубящиеся с торхами «драконы» подались назад. Потом еще и еще. И наконец, не в силах выдержать натиска лучших рубак степняков, бросились бежать — и из пяти сотен уцелело едва ли семь десятков.

А сражающиеся в полукольце остатки войска были окончательно окружены освободившимися из схватки кочевниками. Какое-то время они медлили — как оказалось, перезаряжали собственные самопалы, переданные им лехами, а потом ударили в спину, довершив разгром наших воинов. Остатки кирасир и рейтар не смогли даже прорваться из окружения, несколько десятков жутко посеченных раненых, взятых в плен, торхи, глумясь, разорвали на части лошадьми.

И вот эту новость мне и передал запыленный и ошалевший от скачки Ируг, отправленный отцом.

На некоторое время я впал в ступор, потрясенный произошедшим. Но вскоре привыкший к экстремальным ситуациям мозг заработал с новой силой, выстраивая план ответных действий.

В короткие сроки мы собрали всех без исключения лошадей в округе. Было решено скакать без остановок, в крайнем случае спать в седле — но спешить к Лецеку изо всех сил, стараясь обогнать кочевников. Каждому из четырех сотен лучших наездников, что я взял с собой, досталось по четыре заводных коня — таким образом, меняя лошадей на марше, мы, как я надеялся, все же сумеем обойти войско кочевников. С собой забрали все имеющиеся доспехи, все огнестрельное оружие, что было в отряде. Михалу Кареву и Григару я поручил держать переправы с уцелевшими воинами, но вскоре пришло донесение разведчиков с того берега — Бергарский снялся с временного лагеря и скорым маршем двинулся к «Медвежьему углу». Крепость уже осадили освобожденные фрязи.

Объединившись с ландскнехтами, войско Бергарского вновь станет грозной силой, а заняв крепость, получит к тому же и крепкую тыловую базу, чего допускать никак нельзя. Но и помешать ему я уже не в состоянии — а значит, единственной силой, что сумеет ему противостоять в ближайшем будущем, станет отряд Карева. Поэтому я приказал Михалу собрать все имеющиеся резервы, снять с границы уцелевших стражей (все равно ведь вся степь уже здесь) и приготовиться к блокаде «Медвежьего угла» — в собственных мыслях я уже списал крепость.

А мой отряд во второй половине того же самого дня, когда я получил страшные вести, двинулся в сторону Лецека. Как же тяжело было на сердце…

Немного времени нам подарили сами кочевники — после успешной битвы с бригадой отца и ее фактического разгрома они устроили кровавый загул по всем окрестным селениям, не беря с собой добра, лишь насилуя и убивая. Тяжелые битвы, а торхи как-никак потеряли чуть менее половины войска, для степняков всегда проходят очень напряженно, потому их воинам просто жизненно необходимо выпустить пар, убивая безоружных или жестоко терзая беззащитных дев и баб. Плюс глумления над поверженными в бою — куда ж без этого. Поэтому кочевники выступили только во вторую половину следующих после битвы суток, и поначалу темп их движения был не слишком высок.

То есть получается, выступили они одновременно с нами, с форой в два с половиной дневных перехода.

Почему они выбрали именно Лецек? Думаю, по воле Бергарского. Последний же исходил из банальной логики полководца-стратега — уничтожив промышленный центр Рогоры, враг на долгие десятилетия подорвал бы нашу военную мощь, а значит, лишил бы всякой возможности противостоять любым противникам. Ну а кроме того, Лецек, как ни крути, стал еще и неофициальной столицей королевства: амбициозный план Когорда по восстановлению Белой Кии по-прежнему остается лишь амбициозным планом.

Но сердце-то у меня болело по иной причине. Энтара и Гори, мои любимые, мои родные, моя истинная семья… Нет, я не забывал об израненном отце, но он, со слов Ируга, находится в стабильном состоянии и укрыт в непроходимой чаще надежными людьми. Сердце болело о нем, о его ранах и исцелении — но все же гораздо больше я волновался о будущем любимой жены и сына.

И вот семидневный марш практически без еды и сна подошел к концу. Судя по словам моего нового командира разведки Ируга, мы успели — вот только без отдыха мой отряд сейчас не представляет организованной силы. Если торхи пойдут на штурм этим же вечером, нам придется туго.

Утро следующего дня

Подступы к Лецеку

Батыр Керим.

— Хех, воины! Сегодня ваши клинки вволю напьются крови! Сегодня сотни рогорских баб будут услаждать ваш слух своими воплями и мольбами о пощаде! Но не слушайте их!!! Не щадите ни женщин, ни детей! Берите их и сразу режьте, чтобы ни одна шлюха не родила на свет ребенка торха! Пусть ваше семя ляжет в землю вместе с ними, а рожать нам будут наши женщины!!! Берите их золото, их серебро, их оружие — это жалкое подобие крепости сегодня ваше!!!

Не люблю я этого выскочку Салаха, но раз уж судьба подкинула мне такого вождя… Да, воля рока непредсказуема: порой он выдергивает столь важную полководческую удачу из рук достойных и дарит таким вот оголтелым волчатам, еще не научившимся распоряжаться ни властью, ни воинами, ни даже собственными желаниями. Салах — еще совсем мальчишка, и он именно такой. А судя по тому, что власть досталась ему в незрелом возрасте и рядом нет достойных советников, заставивших к себе прислушаться, он уже не изменится. Шагир был другим. Да, другим… И улыбка удовольствия вновь трогает мои губы, когда я вспоминаю тепло его крови на собственных руках — именно мне пришлось убить его, именно мне, а не щенку Салаху! А значит, его сила, его ум, его воля стали моим достоянием — и когда-нибудь именно я встану во главе кочевья! А ублюдок Салах… Он недостоин, чтобы я обагрил свой клинок его кровью — пусть его удушат где-нибудь на болоте, позорная казнь как раз подходит этому выкормышу змеи!

— Урагша!!!

Громогласный боевой клич воинов степи, подхваченный одновременно несколькими кочевьями, прервал мои сладкие мысли. Он призывает идти вперед, подстегивает к драке сотни бойцов, что в одночасье единой, будто ожившей массой галопом бросаются к городу. На месте остались лишь воины Утгурда — матерый, безжалостный воин и тонкий политик, он легко облапошил Салаха, забрав себе все огнестрелы лехов взамен на отказ от преподнесенного ими золота. Зато Утгурд получил значительное преимущество в силе и благодаря этому стал вождем похода! Теперь он командует степному войску атаку, а своих воинов придерживает — и в этом поступает мудрее Шагира, пытавшегося вести все кочевья за собой. Утгурд уже выиграл битву у Пеш-архана {37}, целиком истребил войско свирепого волкодава, чем поднял свой полководческий авторитет до небес! Под началом такого багатура не зазорно идти в бой, и коли Утгурду суждено стать единым властителем ковылей (чего так жаждал Шагир), я почту за честь преклонить пред ним колено! Конечно, в качестве багатура.

Крепости у Лецека как таковой нет — по окружности города лишь неглубокий ров, его при желании легко перемахнет пешец. На коне, правда, так просто не перескочишь. Но входы на улицы ничем не перегорожены, так что конная масса всадников легко втягивается в беззащитный (по докладам нашей разведки, здесь вообще нет гарнизона) город.

Правда, где-то рядом ошивался небольшой отряд всадников, что имеют каждый по четыре заводных коня, но это всего лишь игра врага, запугивание — хотели таким образом сбить нас с толку, обманув в собственной численности! Но нет, наших разведчиков не обманешь — и трусливые псы убрались в сторону, ускакали вперед, избежав битвы! Да даже если они здесь — что смогут несколько сотен против более чем трех с половиной тысяч степных волков?!

Меня, впрочем, кольнуло неприятное предчувствие, когда мы так легко ворвались в город — раз уж рогорцы выкопали ров, то почему не перегородить улицы? Впрочем, и сама траншея никакой защиты из себя не представляет.

Бешеная скачка, бодрящие крики и боевой рев собратьев по оружию пьянят кровь хлеще кумыса, радость скорой расправы над местными шлюхами все сильнее гонит кровь по жилам. Не зря Утгурд велел придержать штурм до утра — блокировав город со всех сторон, мы никому не дали его покинуть, да и баб драть приятнее при свете дня, чтобы ничто не мешало насладиться их сладкой плотью, ничто не скрывало их красоты!

Между тем улица все петляет между большими каменными домами — ремесленными цехами, как их называют рогорцы. Проходы между домами перегорожены перевернутыми телегами, рогатками и прочим способным задержать нас лишь на короткое время. Что же, всему свое время — разберем и перегородки, но думается мне, что бабы с детьми попрятались за хлипким частоколом старого города. Вот сейчас мы к нему прорвемся и…

Резко затормозившие впереди всадники заставили и меня осадить верного скакуна. Вскоре я разглядел поверх голов собратьев причину остановки — очередная стенка из телег, скрепленных цепями. Ничего, сейчас разберемся и с ней.

Вдруг какая-то тень закрыла от меня солнце. Подняв глаза вверх, я увидел на крышах людей, сжимающих в руках глиняные горшки. Через мгновение они полетели нам под ноги. Один упал ровно у копыт Шагира (назвал скакуна соколом в честь бывшего вождя). Сердце больно сжалось, ибо я узнал этот глиняный горшок в толстой ивовой оплетке с тлеющим фитилем в горлышке.

Яркая вспышка ударила по глазам, и меня пронзила острая боль — сразу во всем теле. Уже смыкая веки, я понял, что падаю вниз вместе с жеребцом.

Лецек

Аджей Руга.

В Лецеке не было воинов — ни одного, если не считать трех десятков телохранителей королевы и принцессы Рогоры, моей жены. Да, несмотря на все мои увещевания, семья не покинула бывшей столицы баронства и нынешней, пусть и неофициальной, королевства. Впрочем, к моменту когда мой гонец прибыл в город, выбор был уже сделан — королева стала знаменем, вокруг которого сплотились для защиты горожане, а Энтара наотрез отказалась оставить мать. Все мужское население записалось в ополчение, внутренний острог и бывший баронский дом-замок спешно готовили к обороне, призывы о помощи были посланы во все крепости стражи.

Но мой план предполагал как более эффективную защиту от кочевников, так и возможность сохранить производственные мощности — корпуса ремесленных цехов. Траншеи по окружности разросшегося города копали все, на работу вышли не только мужчины, но и женщины и даже дети. И эта хлипкая преграда должна была лишь направить кочевников на более или менее широкие улицы — не более того.

Все боковые ответвления были заложены не просто так — семь основных проходов внутри внешнего города должны были привести кочевников к конечной точке их продвижения. Так и получилось. И на всех семи улицах, уже совсем близко к острогу, мы подготовили засады.

Кто такой мастеровой цеха оружейников? Это мастер, ответ кроется в названии. Но этот мастер, если это действительно хороший мастер, должен уметь пользоваться своим произведением. Да, сборка огнестрелов — процесс долгий и многоуровневый, тут каждый отвечает за что-то свое: литье ствола, вытачивание приклада и ложа, подбор кремневого замка. Но все они так или иначе умеют пользоваться огнестрелами, и двести готовых единиц вооружения тут же взяли в руки наиболее опытные стрелки. Кроме того, на литейном заводе было отлито четыре легкие пушки, которые мы приспособили для защиты баррикад, легко набрав из мастеров прислугу. А оставшиеся запасы пороха по моему приказу использовали для создания множества гранат {38}, коими я вооружил оставшихся ополченцев. Плюс мы привезли с собой еще сотню огнестрелов и четыре сотни самопалов помимо личного оружия, что позволило нам неплохо вооружить еще три сотни наиболее подготовленных ополченцев — кому по два самопала, кому по огнестрелу. Так что к моменту утреннего штурма я имел под рукой уже семь сотен вполне боеспособных стрелков — по сотне на каждую засаду — и продуманную тактику обороны.

За первой партией гранат следует вторая, внося в ряды кочевников дополнительную сумятицу. Жуткая какофония взрывов, криков людей и отчаянного лошадиного ржания кажется уже настолько привычной, что я уже и не обращаю внимания, внимательно ловя момент для общего залпа. И кажется, он настал.

— Приготовились!

Десятки воинов с обеих сторон улицы приподнимаются над коньками крыш — до того они укрывались за ними от вражеских стрел. Огнестрелы в руках бойцов склоняются вниз — туда, где все еще на одном месте мечутся торхи.

— Огонь!!!

Гулкий залп в очередной раз бьет по ушам, снизу ему вторят очередные крики раненых, покалеченных людей. И торхи сломлены, масса кочевников с диким воем разворачивается и бежит, оставив на улице десятки трупов.

Но бой не окончен — я понял это спустя пару часов после истребления кочевников. Да, торхи бежали от всех засад, причем там, где были пушки, они понесли еще большие потери. У каждой баррикады они оставили сотню-полторы убитых, раненых и покалеченных, которых мы добили без всякой жалости. Зная повадки этих зверей в человеческом обличье, мы не колебались, ведь они бы точно не пощадили никого в захваченном городе — нам довелось видеть разоренные села, где торхи прошли до нас. Подсчитав погибших, мы определили потери врагов чуть больше чем в восемь сотен — это против двух десятков легкораненых с нашей стороны.

Но их походный, «боевой» вождь оказался хватом: невзирая на потери и общий сломленный дух, он железной рукой навел порядок — даже издалека было видно, как побежавших казнят по жребию.

Во времена древних торхов при бегстве одного из десятка казнили всех поголовно. Сегодня до этого не дошло (а было бы неплохо!), но вражеский полководец тем не менее сумел подтянуть дисциплину подчиненных. Дав им короткий отдых, он бросил половину уцелевших на штурм с трех разных сторон города.

Спешенными.

Поначалу мы отступили к острогу, смирившись с потерей внешнего города. Но когда пламя взметнулось над одним из цехов, я понял, что, сидя за стеной, мы потеряем единственную производственную базу Рогоры.

На вылазку я двинул только своих воинов, оставив три сотни ополчения в остроге — ближняя схватка не для них. Мы же, надев броню и вооружившись саблями и самопалами, двинулись к пожарищу.

Разведка донесла: враг занял ближний квартал, и уже сами торхи ждут нас на крышах, подготовив засаду. У многих в руках самопалы, у некоторых огнестрелы.

Замедлив движение, я принялся лихорадочно думать, что делать дальше. Лезть в заранее подготовленную ловушку было просто глупо. Враг грамотно использовал пожар в цехе как наживку, а я купился… А что бы еще я сделал на его месте?

— Отступаем! Назад, к острогу!

Развернув своих, я попытался оторваться… Поздно. Разделение на три части было необходимо лишь для лучшего маневрирования силами при захвате моего отряда в кольцо. И у вождя торхов это практически получилось — один отряд торхов зашел к нам в тыл, еще один, с правого фланга, приближается.

Что делать?! Да что-что — чего противник от тебя не ожидает!

Атакуем фланговый отряд!

— Ируг, со своей сотней разведчиков занимаешь все местные крыши, и, сколько можете, держите их! Отбивайся до тех пор, пока мы не прорвем кольцо, постарайся подпустить поближе и бей самопалами в упор! Все, кто последуют за мной, отдадут парные самопалы твоим воинам. Справитесь?!

Угрюмый утвердительный кивок служит мне ответом.

Залп самопалов в нашем тылу раздался именно тогда, когда между домов впереди замелькали кочевники, одетые в свои грязные шкуры.

— Бей!

Стремительный рывок вперед — и ближайшие враги оказываются прямо перед носом. Торхи вскидывают луки — но наши самопалы заряжены, и мы успеваем разрядить их во врага до того, как кочевники спускают тетивы. И тут же моя сабля встречается с человеческой плотью, разом прерывая чую-то жизнь.

Да, я снова оказался впереди всех, снова веду бойцов в гущу схватки. Но теперь это кажется необходимым — там, всего в двух верстах, в родовом доме Коргов, любимая супруга со страхом прижимает к себе крошку-сына. Нашего ребенка. Я успел повидаться с ними на бегу, подарив жене несколько горячих поцелуев, погладив по теплой головке сладко спящего малыша, — и поспешил организовывать засады.

Удар сверху вниз — блок со скользящим шагом вправо, ответный удар наискосок в шею достает врага. Пара шагов вперед — опускаюсь на колено, пропуская над головой клинок наскочившего противника, и тут же рублю навстречу, целя в живот. Встаю, блок слева — саблю крепко дергает от удара. Но прежде, чем я успеваю ответить, атаковавшего меня торха сбивает на землю здоровенный панцирник.

Словно очнувшись, я останавливаюсь и пропускаю вперед обтекающих меня бойцов. Они рвутся в драку и с яростью крушат опешивших степняков, не привыкших биться пешими. За спиной отчетливо раздается очередной залп самопалов.

Мы опрокинули встречный отряд степняков, заставив их смешаться и в панике отступить. Закономерно — мои бойцы гораздо лучше обучены, лучше снаряжены и вооружены, гораздо злее в драке — ведь им есть что терять, они дерутся на своей земле!

Но вместо того, чтобы отступить сразу в острог, я развернул свои сотни и ударил во фланг наседающего на бойцов Ируга отряда. Наша атака оказалась для степняков неожиданной и смешала их ряды, что позволило части воинов сотника отступить. К сожалению, десятка два засевших далеко впереди бойцов не смогли покинуть крыши: сотне старого товарища противостояли две группы торхов по четыреста степняков в каждой. И если один из них мы отбросили, то второй лишь усилил нажим, полностью окружив наших погибающих, но не сдающихся соратников.

Однако в итоге все оказалось напрасно. В начале схватки вождь торхов послал в бой еще шесть сотен спешенных степняков, и они не сразу бросились в гущу битвы, а грамотно обошли нас с тыла.

Правда, во фланг им ударил отряд ополченцев, вооруженных огнестрелами — мастеровые решились на вылазку вопреки моему приказу. Но в условиях городского, ближнего боя их оружие оказалось не столь эффективным — слишком малым было расстояние, разделяющее стрелков с врагом. Меньше была и его скученность… И хотя какой-то урон торхи понесли, но обозленные потерями и страхом перед вождем кочевники не бежали, а, наоборот, бросились вперед. Часть ополченцев успела перезарядить оружие, большинство нет — и второй залп не смог отбросить врага. А в ближней схватке у мастеровых не было шансов сдержать яростный напор степняков, враг смешал их ряды и гнал чуть ли не до самых ворот, истребляя в спину. Там, правда, его встретили выстрелами пушек, и отряд степняков откатился назад.

Я разглядел все подробности скоротечной и трагичной схватки со смотровой площадки пожарной каланчи, недавно возведенной из камня по приказу Когорда. Увы, помочь мастеровым мы ничем не смогли — мой отряд наглухо блокировали вдвое превосходящие силы врага.

Ситуация сложилась хуже некуда — у меня осталось чуть более трех сотен бойцов и пороха у нас на два-три выстрела, мы укрылись в каменном цехе оружейников. А окружило нас более полутора тысяч торхов, и, как кажется, надежды вырваться уже нет…

Да когда же появится стража?!

Окрестности Лецека

Сотник степной стражи Сварг.

Сотня идет ровно, неспешным шагом — и в полном молчании. Воины берегут коней перед схваткой, а напряженное ожидание боя свело на нет любые разговоры. Каждый боец в эти мгновения погружается в себя, кто-то вспоминает отчий дом, жену и детей, а кто-то распаляет свою жажду мести. И не важно, за любимых или товарищей — в бою все сгодится.

Выехав чуть в сторону и остановившись, я контролирую проход сотни, дожидаясь, когда покажется хвост колонны. И пока стражи следуют мимо, я невольно вглядываюсь в их лица, с болью отмечая, как мало осталось среди них старых боевых товарищей, с которыми в огонь и воду. И как много среди них еще совсем свежих, практически мальчишеских лиц, едва тронутых юношеским пушком.

Чтобы укомплектовать гарнизоны крепостей хотя бы на две трети, в последний набор стражей забрали всю молодежь вольных пашцев. Вынужденная мера, оправданная лишь тем, что дети в приграничье с детства привыкают к седлу, луку и сабле.

Когда в Орлицу прибыл гонец с черной вестью о гибели отряда барона Руга, у многих буквально опустились руки. Ведь служить под началом легендарного среди стражей воина отправились лучшие из лучших — наши друзья, соратники, братья по оружию! Из ветеранов в крепости остались лишь десятники и сотники, и многих из нас в те дни произвели по службе, в том числе и меня.

Впрочем, сам я страстно завидовал Корду, несмотря на общую просьбу отправить вместе, нас с другом разделили — его включили в отряд барона Руга, а меня нет. Оставили приглядывать за молодняком как одного из самых способных учителей. А теперь он лежит в земле, а я пока еще дышу воздухом и не могу понять, повезло мне или нет.

Черные вести застали нас врасплох — а между тем никакой информации о том, куда пойдут торхи и где находилась королевская рать, не было. Никаких четких приказов в первые два дня не поступало. Зато прискакал гонец, чудом прорвавшийся через кольцо окружения из осажденного фрязями (проклятые предатели!) «Медвежьего угла». И, спешно собрав всех кого можно, мы двинулись на помощь товарищам.

Но едва осилили дневной переход, как нас настиг новый гонец, теперь уже из Лецека. Торхская орда следует к столице бывшего баронства, столицу некому защищать! И тут-то в объединенном отряде начались брожения — одни были готовы плюнуть на Лецек и собирались выручать товарищей даже ценой потери бывшей столицы, другие понуждали подчиниться воле королевы. Но самая многочисленная партия обеспокоилась за семьи, что остались без защиты — ведь большинство стражей были вчерашними вольными пашцами! Короче, чуть ли до драки не дошло. Хоть опомнились вовремя.

В итоге сместили командующего отрядом — разменяв заслуженного, но уже сдающего позиции тысяцкого Вольта (командира Барса) на жесткого и волевого тысяцкого Руда (командира Волка), а после повернули вспять. Порешили, что лучшие бойцы останутся в крепостях, куда соберется все мирное население приграничья. Коли проиграем, пусть торхи сожгут дома и разорят посевы, но взять сильные укрепления им будет не под силу — а значит, близкие уцелеют. Ну а более или менее обученных, потеря которых между тем не будет критична, Руд повел за собой, на выручку Лецеку.

Вот только время… Время мы упустили. И, наверное, поэтому не слишком спешили — в том смысле, что двигались в обычном темпе, а не форсированным маршем, загоняя коней. Расчет был на то, что, скорее всего, мы встретим лишь беженцев и примем только авангардный бой, прикрыв их бегство, а после и сами отступим к крепости.

Но на полпути нас встретил очередной гонец — оказывается, принц-консорт, сын барона Руга, уже занял Лецек и предлагает, сделав крюк (чтобы разведка торхов не обнаружила нас раньше времени), зайти им в тыл и ударить в условленное время. Фактически это был приказ, в том числе приказ о форсированном марше, который Руд… проигнорировал. Нет, он не уклонялся от боя и принял план принца. Но только гнать лошадей, насилуя и людей, и животных перед схваткой с втрое превосходящим противником, он не стал.

Вот чем порой оборачивается излишняя независимость некоторых командиров.

Хотя я думаю, что дело не в характере или своеволии Руда. Просто гибель лучших наших сил убедила его в превосходстве противника — пускай и за счет большей численности. Да, торхи также понесли серьезные потери, но и в наш отряд «наскребли» всего тысячу бойцов! И тысяцкий принял пускай и жесткое, даже жестокое, но по-своему справедливое решение: опоздав к штурму и не вступив в бой с основными силами торхов, мы предоставим им возможность занять город и устроить резню. И вот тогда уже ударим — когда обезумевшие от крови кочевники бросятся насиловать и грабить, превратившись из бойцов в мародеров и насильников. Тогда действительно есть шанс истребить даже втрое большее по численности войско врага — пока они еще опомнятся, что грабитель сам стал жертвой. Да и бойцы, насмотревшись на результат их зверства, будут рубиться втрое яростнее, чем если бы в открытом поле, грудь в грудь — невольно робея перед вражеской многочисленностью.

Вот он, момент истины — лесная дорога скоро оборвется, выведя нас к городу. Но уже отсюда виден густой дымный шлейф — и сердце невольно сжимается от чувства собственной вины. Да, я не командир, и не я принимал столь безжалостное решение. Однако внутри зреет уверенность, что все жертвы торхов, коих я увижу сегодня на улицах разграбленного города, будут зачислены совестью на мой собственный счет.

— Господин сотник! Вас вызывает к себе тысяцкий!

Посыльный Руда выдергивает меня из оцепенения, вызванного тяжелыми думами. Перейдя на легкую рысь, я направился к голове колонны.

— Видите?!

У Руда, смуглого брюнета выше среднего роста (чувствуется примесь степной крови) сильный и немного неприятный, «каркающий» голос, с этакой хрипотцой. Но все это я отмечаю про себя мимолетно, внимая командиру наравне с остальными сотниками.

— Степняки не просто оставили резерв, это их лучшие силы во главе с вождем. Ударим по ним, и те, кто дерется в городе — слышите выстрелы? — словно голову потеряют. Победа в кармане. Только вот если мне не изменяет память, в битве с бароном Руга торхи вели огонь из пяти сотен огнестрелов, а у нас этого оружия нет. И бьюсь об заклад, главные силы их полководца вооружены как раз огнестрелами. Потому делаем так: сотни Карца, Смоля и Глура будут атаковать в центре, лавой {39}, причем к моменту сближения с противником расходитесь насколько возможно широко — пусть дистанция между воинами будет максимальной. На правом фланге располагаются сотни Курга, Сварга, Луцика и Вальга, оставшиеся — на левом. Стройтесь в глубину, чтоб по фронту было максимум четыре десятка бойцов! Приблизившись на дистанцию залпа, центр расходится еще сильнее, крылья забирают в стороны. А как только кочевники отстреляются, окружаем и рубим их и в хвост и в гриву! Пусть торхи умоются кровью за гибель наших братьев!

На слова командира мы отвечаем лишь исполненным мрачного торжества кличем стражи:

— Гойда!

Моя сотня строится сразу за бойцами Курга. Честнее было бы встать рядом друг с другом, но такое построение на порядок сложнее в плане управляемости — наши команды сбивали бы бойцов соседних сотен.

Последние мгновения перед битвой, как всегда, проходят в изнуряющем волнении — к близкому соседству смерти привыкнуть невозможно, и очередная встреча с костлявой всегда вызывает одни и те же чувства.

— В атаку!

— Сотня, вперед!!!

Голос Руда доносится издалека, но его призыв подхватывают другие командиры. Подхватываю и я. Понукаемый легкими толчками пяток жеребец делает первый шаг, затем другой, еще один… И переходит на рысь в общем строю, в одном темпе с тысячей боевых скакунов стражи.

Кочевники заметили нас на выходе из посадок, практически сразу, но из-за не слишком широкого фронта и разреженного центра вряд ли смогли определить реальную численность. Видимо, потому торхи, практически никогда не принимающие бой при численном превосходстве противника, остались стоять на месте, лишь развернувшись в сторону новой опасности. Пять сотен их всадников построились в две шеренги — что же, похоже, и степняки сумели освоить конный строй, столь необходимый для правильного залпа.

В недосягаемости вражеского огня мы не слишком переутомляем жеребцов, и они по-прежнему бегут неспешной рысью. Но близость скорой схватки будоражит кровь, руки сами тянутся к сабельной рукояти, поглаживают двуствольный самопал с колесцовым замком (стоит, зараза, целое состояние — по меркам стражи, естественно).

Но вот следующие впереди всадники ускоряются, увеличивает темп движения и моя сотня. Ветер понемногу начинает свистеть в ушах, а зеленый ковер свежей травы под ногами вскоре сливается в единое одноцветное пятно. Еще чуть-чуть, и мы переходим на галоп, стремительно сближаясь с противником.

Залп!

Вражеский строй окутался пороховым дымом, а в центре нашего войска раздаются многочисленные крики раненых, дикое ржание жеребцов. Но флангам практически не досталось, и сейчас каждый из нас подстегивает скакунов, силясь выжать из них максимум скорости. Мы должны успеть проскочить разделяющие нас сотни шагов до того, как враг перезарядится!

Похоже, что торхи действительно не научились быстро перезаряжать кремневые огнестрелы — в последний момент под вой сигнальных рожков обе шеренги бросаются вперед.

— Урагша!!!

— Гойда!!!

Центры отрядов стремительно сближаются, и наконец они врезаются друг в друга под жуткие, переливчатые вопли кочевников и яростные крики наших бойцов. Им вторят дикий треск копий и лязг скрещивающегося металла. Наши крылья продолжают обтекать торхов, обходя их с флангов и заходя в тыл. Степняки наконец-то понимают, в чем дело, задние их ряды уже разворачиваются в нашу сторону… Вот только нужного для встречи с нами разбега им уже не взять.

Рузук, мощный боевой жеребец, набрав огромную скорость в бешеном галопе, просто таранит легкого скакуна торха, опрокинув его вместе с седоком. Рубящий удар сабли — и противник, показавшийся слева, вылетает из седла.

Довернув кисть, обратным движением встречаю вражеский клинок блоком и тут же перевожу свой, обрушивая резкий удар сверху. Подскочивший враг валится на землю с перерубленной шеей. Торх справа, с искаженным яростью лицом, с оттягом бьет шестопером, целя мне в голову. Резко ложусь на холку жеребца, буквально распластавшись на нем, пропуская удар, и тут же вонзаю обоюдоострую елмань сабли в бок поравнявшегося со мной противника. Кольчуга не выдерживает удара, и сталь клинка погружается в горячую плоть знатного торха — только багатуры вооружены шестопером, это символ власти!

Прорвавшись через строй кочевников, поднимаю клинок над головой, на мгновение останавливая продвижение сотни. Но только на мгновение: мне удалось разглядеть новую цель — десятка три торхов, держащихся особняком в тылу наполовину окруженного отряда и уже разворачивающих коней вспять. Особенно мое внимание привлек грузный всадник в посеребренном доспехе. Рядом с ним держится знаменосец с зеленым стягом, на котором желтыми нитями выткан камышовый тигр.

— Вперед!!!

Сотня срывается с места в галоп, словно спущенная с тетивы композитного лука стрела. Противник замечает нас. Пару минут торхи пытаются уйти — но даже самые сильные их лошади не могут скакать быстрее, неся на себе панцирных всадников. Что же, надо отдать должное вождю торхов — резко остановив отряд, он что-то зло скомандовал, и степняки, изобразив некое подобие строя, вскинули самопалы.

— Ложись!!!

Моему окрику вторит вражеский залп, но бойцы успели разглядеть опасность. К сожалению, не все освоили прием, когда всадник на скаку едва ли не вываливается из седла, свесившись набок, однако сейчас он спас жизнь многим воинам.

Восстановив равновесие в седле, вырываю из кобуры свой самопал.

— Огонь!

Тяну за спусковой крючок. Ударившему выстрелу вторит немногочисленный и нестройный залп из-за спины и сбоку. Впрочем, десяток торхов все же вылетает из седел, в том числе и знаменосец, в которого я целил.

На этот раз Рузук встает на дыбы, как и жеребец батыра торхов. Последний, закрутив саблей стальной круг перед самым столкновением, стремительно, практически молниеносно рубит наискось, как только скакуны становятся на землю, обменявшись ударами передних копыт. Я пропускаю удар, успев лишь уклониться от атаки, но не полностью — острие сабли вскользь зацепило голову, оставив широкую борозду на лбу и вдоль левой половины черепа.

Несмотря на легкость ранения, боль дикая. Сцепив зубы от ненависти, ткнул саблей, целя в лицо. Торх с легкостью отбил выпад и обратным движением рубанул навстречу. Лишь в последний миг я успел фактически лечь на круп коня, пропуская клинок над собой. Выпрямляясь, вырвал самопал из кобуры. Противник успел замахнуться, но грянувший выстрел выбил его из седла.

Пороховая дымка рассеивается, и сквозь нее я вижу, как подал вперед своего скакуна вражеский полководец. Нас более никто не разделяет — и со свирепой яростью я бросаю жеребца навстречу.

Но знатный торх в последний миг перед столкновением уходит чуть влево, одновременно наискось, с оттягом ударив Рузука шестопером по голове.

Верный жеребец истошно заржал, словно заплакал, и, встав на дыбы, тут же упал набок. Но я успел высвободиться из стремян и выскочил из седла, больно врезавшись в землю плечом.

Торх же вырвался вперед. Очередным ударом пернача он размозжил голову мальчишке-стражу, хранимому до того судьбой. Но следующий удар сабли сбоку пропустил — и рухнул на землю.

Легкая сабля прорубила стальной панцирь, но не ранила торха, лишь опрокинув его на землю. Степняк тяжело встает на ноги, хватается за рукоять клинка, что еще не покидал ножен… И лезвие моего кинжала по самую рукоять входит в шею вражеского полководца. Уперев в меня прожигающий ненавистью взгляд узких раскосых глаз, торх медленно оседает на землю. Вскоре они туманятся, но я надеюсь, что степняк разглядел меня напоследок и прочитал мою свирепую ненависть к их проклятому племени!

Лецек

Аджей Руга.

Дикая, яростная рубка кипит внутри ограниченного пространства каменного цеха. Довольно долго мы отбивались за счет самопалов, ведя огонь из немногочисленных окон и отгоняя врага от ворот. Но когда пороха осталось на один заряд, да и то не к каждому стволу, мы позволили противнику сломать их и ворваться в цех.

Правда, их ждал неприятный сюрприз — первую волну прорвавшихся торхов встретил наш последний залп, и на смешавшихся степняков мы навалились сразу с двух сторон, истребив нападающих в считаные мгновения.

К сожалению, более никаких козырей у нас не осталось, и торхи медленно, но верно потеснили нас от прохода, после чего рубка пошла в полутьме производственных помещений. Благодаря узкому пространству цеха они не могут использовать свое численное превосходство — например, охватить нас с тыла и истребить в плотном кольце. Но обольщаться не стоит, разменивая одного павшего воина к двум, даже трем зарубленным торхам, мы все равно не сможем выиграть: к началу схватки противник численно превосходил нас более чем в пять раз.

Уход вправо скользящим шагом — клинок противника просвистел слева, ныряю под удар следующего за ним торха и рублю навстречу от себя. Справа враг наседает на рогорца, тесня его размашистыми ударами, кончик елмани моего клинка, легко чиркнув под шеей, остановил атаку противника. Используя инерцию удара для разворота, оборачиваюсь — и встречаю удар врага блоком клинка, тут же рубанув в ответ. Блок — удар, блок — удар… Затылком чувствую — спину прикрывает свой. И он яростно рубится с наседающими врагами.

Очередной удар не встречаю — пропускаю перед собой, отшагнув назад. Мой клинок подбивает саблю торха под елмань, добавляя инерции — и я тут же, довернув кисть, рублю наискось. Голова торха повисает на шейных позвонках.

Неожиданно напор врага ослабевает. По всему цеху разносятся их отчаянные крики и возгласы, среди которых я различаю единственное: «Назад, назад»… И еще что-то вроде: «Утгурд мертв!»

Сердце, несмотря на общую усталость и продолжительную рубку, забилось еще быстрее, забухало словно кузнечный молот. Еще боясь поверить в это умом, сердцем я понимаю, что произошло.

Стража успела!!!

Глава 4

Окрестности замка Волчьи Врата,

тренировочный лагерь новобранцев

Рузар Вольга, салага пикинерской баталии.

— Коли! Разом!

Натужно хрипя, первая шеренга латных копьеносцев, практически сварившихся в броне на солнцепеке, с силой выбрасывают вперед зажатые в руках древки тренировочных пик. Но уколоть одновременно, разом, у них так и не получилось. Эх…

— Еще! Разом!

И вновь натужный хрип бойцов первой шеренги, и вновь сильный колющий выпад, и вновь вразнобой. Десятник Ург в ярости кривит лицо:

— Вы! Криворукие дети выдр!! Вы — смертники!!! Вы первый ряд — и латы на вашей груди не делают вас неуязвимыми, они лишь последний ваш шанс в бою! А главная ваша защита — это пика в руках! Бить надо разом, колоть всем одновременно, так, чтобы враг не прорвался! Понятно?

Первый ряд отзывается глухим ропотом.

— Так, теперь алебардщики! Готовьсь!

С трудом сглатываю слюну, горло пересохло, словно степной арык в жаркое лето.

— Руби!!!

Стараясь изо всех сил, легко замахиваюсь — и наношу тяжелый удар сверху вниз. В нижней точке удара еле удерживаю топорище на уровне, где должны оказаться головы врагов, прорывающихся к первой шеренге.

— Еще раз!

Замах — удар — остановка.

— Еще!

Замах — удар — остановка.

— Сойдет. Четверть часа отдых. Разойдись!

С трудом доковыляв до поваленного дерева, с тяжелым стоном умостился на отполированном нашими задницами стволе.

— Эй, бойчины! Заслужили. По кругу!

Кремень, матерый боец и старший в нашей четверке воин, единственный, кто уже дрался с лехами, в любую свободную минуту на совесть обучает нас владеть алебардой. Сегодня его усилия дали неплохой результат, раз уж десятник Ург остался удовлетворен нашими ударами, так что довольный старшой протягивает салагам бурдюк с теплой, чуть отдающей плесенью водой. Самое прекрасное пойло из всех, что я когда-либо пробовал в жизни!

Жадно присосавшись к бурдюку, на мгновение вспоминаю вкус домашнего меда, коим щедро поили новобранцев в наш последний день в деревне.

— Налетай, молодежь! Бери сколько хошь, для вас не жалко!

Вацлав, дородный краснолицый староста с редкими поседевшими волосами и куцей, также седой бородкой, лично вытащил на торжище бочонок недурного хмельного меда. Его серые поросячьи глазки светятся торжеством — сегодня известный скряга расщедрился как никогда в жизни. И староста наверняка планирует в ближайшие пару лет кичиться этой щедростью перед селянами. Н-да, а то, что собственных сыновей он спрятал от королевских вербовщиков на охотничьей заимке, Вацлав небось никогда и не вспомнит.

Да и ляд с ним. Медок-то действительно вкусный!

— Танцуй, братцы, пляши! Сегодня последний день красуем!

Войтек, красивый и ладный парень с крепкими, мускулистыми руками и открытым, смелым взглядом пронзительных синих глаз, выскочил в центр круга с большой кружкой меда и тут же бросился вприсядку. Ловкий от природы, Войтек хорошо пляшет и никогда ничего не стесняется, видно, поэтому к нему все девки и липнут.

Ну не все, конечно… Вот Мила, например, стройная девушка с редкой для деревенских молочной кожей, зелеными глазами и огненно-рыжими волосами, что ниспадают до самого пояса… Настоящая красавица, по которой сохнут все деревенские парни. Но даже у смельчака Войтека с ней ничего не получилось, так куда уж мне.

Между тем девушка, словно заслышав мои мысли, обернулась и на мгновение обожгла взглядом. Глухо застонав, припадаю губами к глубокой плошке с медом и жадно хлебаю, не чувствуя ни вкуса, ни крепости…

Однажды на рассвете я случайно подсмотрел, как Мила купается, и не нашел в себе ни мужества выйти из ивняка, где ловил рыбу, ни честности отвернуться. И хотя девушка купалась в тонкой льняной рубахе до колен, когда она вышла из воды, та прильнула к телу так плотно, что я разглядел все — ну или практически все. После этого Мила часто является мне в жарких снах. А ведь в эту ночь они могут стать явью…

Сегодня особая ночь — о чем я ни на мгновение не забываю. Сегодня после танцев парни будут звать понравившихся девушек на сеновал, и многие им не откажут — потому что завтра мы все отправимся на войну. И кто знает, чем дело обернется, доведется ли встретиться после. Так что, презрев вековые деревенские традиции, призывающие беречь девичью честь до свадьбы, в эту ночь многие девы позволят взять себя — без обетов у обрядового камня. Тем более что, даже если кто из них и понесет, никакого позора не будет — война. Мужчины гибнут, а женщины продолжают род, иначе как? Деревня вымрет без детей, так что пусть от своих рожают — а коль отцу посчастливится вернуться живым, дома его уже ждет семья. И уж тут никто не позволит добру молодцу гоголем гулять — разговор, коль заартачится, будет коротким! Свой же отец будет кулаком учить, а то и батогами!

Да, ночь сегодня особая. И потому, собрав всю смелость в кулак, я делаю первый шаг в сторону Милы. А потом еще один и еще… А потом в груди что-то сжимается, и сердце начинается биться так, словно пытается кости сломать.

Не могу я! Не могу к ней подойти! А если и подойду, позвать разделить ночь со мной?! Да я скорее умру от ужаса, чем произнесу эти слова!!!

— Тихо! Тихо!!!

В центр торжища выходит Алес, единственный уцелевший в прошлую кампанию воин из нашей деревни. Впрочем, тогда с вербовщиками ушло всего пять человек, теперь же в дорогу собираются две дюжины новобранцев… Среднего роста, крепко сбитый мужик с тяжелым, ершистым характером, но также безукоризненно честный, Алес заставляет прислушаться к себе. Танцы, музыка, смех в одночасье смолкают, даже староста затыкается. Все напряженно поворачиваются к говорящему.

— Братья! Сегодня тяжелый вечер. Каждая семья, практически каждая, — презрительный взгляд в сторону почерневшего от негодования старосты, — отдает на войну свою кровь. И вряд ли все те, кто завтра переступит порог отчего дома, смогут вернуться!

Где-то за нашими спинами завыла первая мать, не сдержавшая чувств, — старшее поколение также присутствует на торжище. Они уйдут позже — незадолго до того, как договорившиеся парочки начнут расходиться по сеновалам.

— Но давайте вспомним, за что вашим сыновьям, мужьям, братьям и отцам придется драться. Давайте вспомним последние два года — с победы короля Когорда над лехами. Скажите мне, мужи, стало ли нам лучше жить? Али как?!

— Стало!

— Еще как!

— Верно гуторишь, Алес!

Конечно, ветеран прошлой кампании говорит верно. Налоги снизились чуть ли не втрое, люди впервые получили возможность оставлять себе из урожая не только необходимое для выживания, но и излишки, которые можно продать. Или добавить на посев. А благодаря централизованным закупкам короля мы получили первые деньги за проданное нами зерно!

Объединив владычные лены в единое государство, государь отменил внутренние пошлины для купцов, а немногие мастера наконец-то смогли продавать свой товар свободно. На полученные деньги мы впервые покупали что-то из товаров ремесленников и даже выбирали из них.

Король отдал селянам окрестные леса, ранее принадлежавшие лишь владетелям, обеспечив нас практически дармовым деревом. А ведь это и топливо для печей, и материал для строительства домов, и сырье для ремесленников. Одновременно с этим наш мудрый правитель, очень тонко чувствующий предел дозволенного, позволил нам рубить только определенные участки леса в пять лет, после чего полностью засаживать их молодыми деревьями — и лишь после браться за вырубку следующего участка. Таким образом, лес будет все время обновляться. Хитро придумано, верно?

Король позволил селянам свободно охотиться и рыбачить, что ранее было личным правом владетелей, — и, наоборот, ограничил их охотничьи угодья, запретив вытаптывать наши поля во время загонов или погонь за зверьем. Благодаря чему теперь мы даже зимой едим не только постную просяную кашу, что с трудом пережевывается, но и мясо, и рыбу, и даже на масло с молоком нам хватает — чем не жизнь?!

— А теперь лехи хотят обернуть все назад! Вновь назначить советников, вернуть старые налоги и пошлины — и это после того, как карающий кулак их воинов пройдется по нашим землям! Скольких девок и баб они возьмут силой, скольких мужиков зарубят, сколько детишек замучают, прежде чем утолят свою жажду крови?! Прежде чем решат, что достаточно наказали нас за бунт?!

— Не бывать!!!

Гневный рык мужиков наверняка бы меня оглушил — если бы я так же восторженно не орал вместе с ними.

Не бывать!

— А раз так, не плачьте по любимым заранее, а благословите их на святой подвиг защиты родной земли, защиты своего народа! Вас, остающихся здесь, свои семьи… И не стоит вам в этот вечер забываться в пьяном угаре. Пусть новобранцы проведут их с родными, пусть запомнят их… — Алес обернулся к молодым. — Ведь кто-то из вас, мои будущие соратники, может не вернуться домой. Скажите близким все те слова любви, что хотели бы сказать им в свой последний час, и молитесь, чтобы вернуться к родным и вновь их повторить.

Закончив речь в глухой тишине, Алес стремительно покинул торжище, направившись в сторону дожидающейся жены, держащей на руках младшего сына. Завтра он тронется в путь вместе с нами — и пропади я пропадом, если скажу, что не рад такому спутнику!

За ветераном с торжища потянулись и селяне. После слов Алеса уже никто не захотел возобновлять танцы — прав был он или нет, но веселье обрубил напрочь. Бросив быстрый взгляд в сторону Милы, я вновь захотел подойти к ней. Но после речи ветерана о любимых я неожиданно ясно понял, что подойди я сейчас к девушке, то заговорил бы с ней не о сеновале и совместной ночи, а о чувствах, что живут в моем сердце! Сказал бы, что не встречал в жизни ничего и никого прекрасней, чем она, и был бы самым счастливым на свете человеком, просыпаясь каждое утро рядом с ней. Сказал бы, что ее голос — это самая сладкая музыка, что я когда-либо слышал, а запах ее кожи — самый удивительный… Я позвал бы ее к обрядовому камню и…

Обернувшись к матери, Мила быстро, чуть ли не бегом, покинула торжище. Поздно, слишком поздно… Да и какого же… я себе выдумывал?! Вот ведь Алес — вдохновитель, вселил в сердце смелость еще до битвы! Нет, правда, задержись Мила еще на пару минут — и я бы решился подойти!

Вот только… Вот только что бы я услышал в ответ? Что она согласна стать моей женой?! А то как же! По сравнению с ней я ни рыба ни мясо, так… серая мышь. Вот ежели вернусь домой со славой и честью, заматеревшим ветераном, как Алес, вот тогда, может быть… Да, Алесу Мила точно бы не отказала.

И мне не откажет, когда вернусь!

Окрыленный этой мыслью, я отправился домой — провести этот вечер с родными, как и советовал ветеран.

А на следующий день я уже одуревал на марш-броске под беспощадным надзором самого свирепого на свете человека. Твою баталию, сегодня во мне зреет уверенность, что Алес оборвал веселье на площади только потому, что из мучившихся похмельем парней он не смог бы выжать столько, сколько выжал из нас в тот треклятый день! Да… А еще тогда я узнал, что прежде, чем заслужить гордое звание соратников ветерана, мы все должны пройти огонь и воду. То есть просушиться огнем его гнева и заполнить целый пруд своим потом на тренировках! И что все мы пока безусые салаги, и лично он, старшой пикинерской баталии Кремень, будет своими руками делать из нас настоящих бойцов.

И ведь сдержал обещание, зараза.

— Время!

Десятник Ург безупречно точен — впрочем, как и всегда: ведь прошедшие минуты отдыха определяет именно он, как тут быть неточным?! Кремень же, легко распрямившись, весело скалится:

— Кончай нежиться, салаги! Падай в строй!

Ну вот и понеслась…

Глава 5

Лето 760 г. от основания Белой Кии

Цитадель крепости Волчьи Врата

Принц Торог.

Несколько дней после штурма прошли беспокойно — лехи то начинают бомбардировку, вскоре ее прекращая, то изображают очередную атаку. Но бывает и так: высунемся мы во двор после обрывистого завершения бомбардировки, а лехи через несколько минут вновь начинают стрелять — пусть недолго, но несколько бомб и ядер свои жертвы соберут. А приготовления к атаке заканчиваются очередной порцией бомб, выброшенных на этот раз именно на стены, что заняли защитники для отражения штурма.

Были попытки ночного нападения, которые, как я вскоре понял, также являлись разновидностью беспокоящих ударов. И лехи достигли своей цели — уцелевшие бойцы гарнизона практически все время находятся на грани яви и сна, теряя бдительность и внимательность. Кто-то по глупости погибает, вылезая на открытые места, у кого-то сдают нервы — и после завершения бомбежки они в одиночку бросаются на врага.

А помощь так и не пришла.

В какой-то момент я понял, что, несмотря на наличие запасов еды и воды, воины вскоре утратят боеспособность. В атмосферу общего уныния и безнадеги свою лепту вносила дикая, перехватывающая дыхание вонь от сотен разлагающихся трупов, что остались у стен — лехи не спешат убирать тела своих павших. Еще чуть-чуть, и среди гарнизона вспыхнет эпидемия.

А лично у меня ко всему прочему добавилась отцовская боль: практически все время находясь в пещерных катакомбах, Лейра с Оликом начали чахнуть. Сын болеет, а у жены от постоянного напряжения и не слишком разнообразного питания начались проблемы с молоком. Пока еще она кое-как докармливает ребенка — но если молоко пропадет, чем кормить малыша в осажденной крепости? Разваренной и растолченной крупой? Уже пытались…

И что самое страшное, выхода из сложившейся ситуации я не вижу. Жестокие бомбардировки западной стены полностью разрушили парапет. Размещать и поднимать на них орудия стало невозможно, и лехи наконец-то заняли горный проход — а значит, даже если отец поспеет до падения цитадели, то лишь погубит армию в бесплодных попытках вырваться из ущелья. А если и вырвется, на выходе его войско встретит атака многочисленных крылатых гусар.

Решение пришло вечером, когда черная от горя, словно на десяток лет состарившаяся Лейра пришла ко мне и, упершись в грудь сухими, горячими ладонями, горько разрыдалась. Молоко полностью пропало — и наш сын обречен на скорую голодную смерть. И если мне хватит мужества провести с ним последние часы его жизни, я запомню лишь несмолкающий плач голодного малыша, так похожий на жалобное мяуканье.

Мужества мне не хватило.

— Послушай меня, Лейра, послушай!

Крепко встряхнув жену за плечи, я внимательно смотрю ей в глаза, ища в них проблески сознания. Наконец, когда она стала смотреть более-менее осознанно, я заговорил:

— Цитадели не удержать, еще чуть-чуть, и лехи займут ее практически без боя. Ночью я поведу воинов на вылазку. Не думаю, что мы пробьемся, так что главная наша цель — вывести из строя как можно больше орудий да забрать с собой сколько сможем врагов. Когда начнется схватка, лехи постараются нас окружить и наверняка оголят близкие к флангам участки обороны. Возможно, появится лазейка — хотя бы для одного человека. Женщины с ребенком… Ты слышишь?

Лейра лишь смотрит на меня широко раскрытыми от испуга глазами.

— Ты меня слышишь?!

С трудом разлепив потрескавшиеся губы, жена тихо произнесла:

— А ты?

Горько усмехнувшись, я нежно провел ладонью по щеке любимой женщины:

— Я должен вести воинов в бой и свой долг исполню до конца. Здесь мы обречены — и ты с Олеком, и весь гарнизон. Скоро потеряем боеспособность, и тогда все, окончательно все.

Жена, сколько было сил, прижалась ко мне, будто пытаясь вобрать в себя мое тепло. После чего подняла глаза и тронула завязки на платье.

— В последний раз…

— А что Олек?

— Пока спит.

В голосе жены слышалось столько горечи, что я сразу понял, как важно ей сейчас получить хоть немного ласки, хоть немного тепла любимого человека.

Близость была короткой — но мгновения, что мы провели в объятиях друг друга, я никогда не забуду. Каждый миг я чувствовал Лейру — ее дыхание, запах кожи, тепло тела, слышал удары сердца… Эти минуты мы были единым целым, как это предназначено супругам Создателем, — единым, неразделимым целым.

Когда ее чуть влажное тело изогнулось, напрягаясь в миг сладкой истомы, я припал к нежной женской груди, покрывая ее поцелуями, кусая и чуть посасывая соски. Лейра вздрогнула, словно желая отстраниться, но мгновением спустя еще крепче прижалась, полностью раскрываясь под движения моих бедер. И, невольно ускорившись, инстинктивно приближая конец близости, я почувствовал на языке молочную сладость женского молока.

Даже не дав отдышаться распаленной жене, я ее обнял, вновь привлекая к себе:

— Лейра, у тебя есть молоко! Пойдем быстрее кормить Олека!

Глаза жены широко раскрылись; не произнеся ни слова, она сжала грудь, и, разглядев на соске капельку набухшего молока, так же молча бросилась из покоев к ребенку.

Последние минуты, что я провел с семьей, плачущая от счастья Лейра кормила сладко урчащего малыша. И лишь когда я встал, припав губами к горячей головке сына, она испуганно вскрикнула:

— Торог! Не уходи! У меня же есть еще молоко, мы можем еще подождать…

Остановив ее мягким прикосновением к нежной, бархатной коже плеча, я, насколько смог спокойно (но как же мне больно внутри!), объяснил сложившийся расклад:

— Лейра, все кончено. Нам не победить и не удержать крепости. И отец, если попробует прорваться к нам на помощь, лишь погубит войско. А вот если он перегородит горный проход или запрет лехам выход у Львиных Врат, то, по крайней мере, остановит врага. А значит, все наши жертвы были не напрасны.

Ты же, если судьба будет благосклонна, сумеешь сегодня ночью спастись с Олеком. Если прорвешься из кольца блокады, попробуй укрыться в окрестных селениях — быть может, люди сжалятся над одинокой женщиной с грудным младенцем. А если нет, попробуй уйти в горы — и только горцам можешь открыть свое имя.

Да-да, я помню — там идет война. Но кого бы ты ни встретила, они заинтересуются возможностью переправить жену наследного принца и его единственного ребенка в Рогору — естественно, за хорошее вознаграждение. Вот лехи так не поступят… И еще: чтобы сойти за беженку, не бери с собой никаких драгоценностей, оденься в самую простую одежду, чтобы ни у кого не возникло желания тебя ограбить.

И последнее… Лейра, слушай внимательно: этой ночью я сделаю все, чтобы погибнуть с честью. Наутро у тебя не будет мужа — и никаких супружеских обязательств перед ним.

Жестом остановив пытающуюся было возмутиться жену, я продолжил:

— Никаких, кроме материнских по отношению к нашему ребенку. Сохрани его, сохрани любой ценой, пусть даже ценой бесчестья. Даже если придется быть с кем-то из других мужчин… Ты же понимаешь, ты красива, и найдутся те, кто захочет тобой обладать, ты… слушай внимательно!.. Ты не должна погибнуть, не должна обречь ребенка на смерть! Защити его, спаси любой ценой!

Лицо жены исказилось от гнева.

— Да как ты смеешь?!

— Смею! Я знаю, что делают мужчины с беззащитными женщинами, я знаю, что творили твои соплеменники в окрестных селениях! А ведь многие из тех женщин также были чьими-то любимыми, чьими-то женами, чьими-то матерями… Но бесчестье женщины, взятой силой, не значит смерть и не равно бесчестью шлюхи.

Уже в дверях я бросил, стараясь не глядеть ей в глаза:

— Я не допущу этого, покуда жив. Но помни: этой ночью меня не станет. Прощай, любимая.

В ответ раздались лишь глухие, плохо сдерживаемые рыдания.

— Воины! Сегодня настал час нашей славы! Сегодня мы войдем в историю, станем легендой! Сегодня мы примем последний бой — за нашу Родину и Отечество, за Рогору! За близких, кто остался за Каменным поясом и кто нуждается в нашей защите! И пусть шансов на победу нет, наша победа — забрать как можно больше вражеских жизней! Наша победа — разбить их пушки, вселить во врага страх перед нашей яростью! Помните, за кого мы бьемся! Помните, за кого примем смерть, разменяв свои жизни на жизни врагов! За Рогору!!!

— За Рогору!!!

Не все воины хотят умирать — да никто не хочет. Одно дело идти в бой, когда есть пусть крохотный шанс на победу, или исступленно защищать крепость, когда понимаешь, что иного выхода нет, что, если враг займет ее, пощады не жди.

Но когда остается призрачная надежда на помощь, что все же придет, или подленькая мысль, что цитадель будет сдана и уцелевшим ее защитникам сохранят жизнь, — тогда идти на смерть гораздо сложнее. Пусть большинство из них так же, как я, понимают, что помощь уже не пробьется, что враг, ворвавшись в Рогору, зальет кровью нашу землю — кровью их любимых! — надежда на спасение становится отчаянно сильной перед неотвратимым концом.

И когда душа воина терзается нелегким выбором, командир, который привык разделять с ним все военные тяготы и лишения, командир, который десятки раз вел его за собой в схватку, следуя в первом ряду, — этот командир становится живым знаменем и ведет за собой.

Отец был тысячу раз прав…

В загоревшихся глазах воинов, окруживших меня и молча выслушавших, я прочитал: они последуют за мной сегодня, последуют — пусть и на смерть.

Но не всегда нашим планам суждено воплотиться в жизнь: в те минуты, когда основная масса бойцов стала покидать катакомбы, выходя из них через полуразрушенные южные казармы и проломы в донжоне, от северной стены послышались отчаянные крики дозорных и редкая пальба. До того на цитадель обрушилась очередная бомбардировка, мы даже не обратили на нее внимания. Но именно после нее лехи пошли на штурм — не ложный, а настоящий.

В последний свой бой я решил взять не легкую саблю, а родовой меч-полутар с фамильной гравировкой Коргов у рукояти — скрещенное с секирой копье. И теперь, медленно потянув его из ножен, я воздел клинок над головой, прежде чем направить его на противника, спешно спускающегося с завала. Меч указал направление — и сотни моих воинов, ожидавшие приказа, бросились на врага.

Сшиблись яростно. Впереди лехов шли уцелевшие доппельсолднеры фрязей — противник что надо! Ближайший ко мне ландскнехт надвое развалил атаковавшего его бойца могучим ударом двуручника. Без страха прыгнув навстречу, ныряю под очередной размашистый удар фрязя, острием меча полосуя незащищенное бедро. Противник припадает на раненую ногу, потеряв равновесие, — развернувшись, «ударом сокола» перерубаю ему шею.

Следующий фрязь вооружен шпагой и облачен в добротную кирасу. Его стремительный выпад чуть не достал мой корпус — но подшагом влево уклонившись от колющего острия, рублю по шпаге сверху вниз и тут же обратным движением сам колю навстречу. Тяжелый полутар проламывает кирасу, и фрязь оседает на колени. Из его горла ударяет фонтан крови.

Яростно взревев, бросаюсь к леху, воздевшему саблю над поверженным воином. Рубящий удар более легкого клинка играючи сбиваю мечом, атаковав на обратном замахе, отрубаю врагу правую руку, сжимающую клинок. Противник с диким криком падает на землю, разбрызгивая кровь из культи. Не отвлекаясь на ставшего беззащитным калеку, прыгаю навстречу очередному врагу:

— Гойда!!!

Бой длится с вечера до ночи, пару-тройку часов, не меньше. За это время удача в схватке несколько раз переходит из рук в руки: первым, самым страшным и яростным ударом мы опрокинули штурмующих и рубили их до самого завала. Но его вовремя заняли фряжские аркебузуры, и у подножия нагромождения камней на месте бывших ворот нас встретил залп в упор и десятки гранат, отлитых из чугуна. Не менее сотни моих бойцов погибло в этот миг.

Впрочем, врагу ответили из имеющихся под рукой самопалов, а из задних рядов ударил залп стрельцов. И все же нам пришлось откатиться. Тут же с завала хлынул свежий поток врагов, получивших передышку и подкрепление.

Закипела очередная схватка, но я более не стремился в самую гущу — пелена ярости отступила. Вспомнив, что я не только рубака, но и командир, приказал стрельцам вновь занять развалины западной и восточной казарм. В пылу схватки это удалось проделать незаметно.

Под напором противника мои мечники стали медленно пятиться к донжону. Я же внимательно следил за отметкой, указанной стрельцам: как только противник преодолел половину внутренней площади, я подал сигнал в боевой рог, и тут же с обеих сторон в лехов ударило два мощных залпа. Противник смешался, и в этот миг я вновь бросился вперед, увлекая за собой лучших мечников Рогоры.

Это была уже даже не рубка, это была резня: отрубленные тяжелыми клинками конечности противника разлетались во все стороны. Над площадью повис многоголосый вой искалеченных, сливающийся с диким ревом озверевших рогорцев, забрызганных вражеской и своей кровью. Пощады не ждали и не просили — раненых, кто не догадался упасть под ноги, безжалостно добивали, но и те, кто упал, редко избегали смерти. Воины словно не знали усталости, орудуя тяжелыми клинками, за мной же и моими телохранителями в массе врага словно прорубили просеку.

В какой-то момент враг не просто попятился, а побежал — и мы побежали следом, разя лехов в спину и взобравшись-таки на их плечах на завал у ворот! Но не успели еще наши стрельцы расположиться на его кромке, как снизу нам навстречу ударили пикинеры.

Длинные копья с трех— и четырехгранными наконечниками, тяжелые алебарды и некое подобие строя дали противнику солидное преимущество над мечом даже на завалах. В итоге мои мечники вновь откатились к южным казармам, предоставляя врагу возможность втянуться на площадь под встречный огнестрельный залп, но тот учел последние ошибки. Выстроив у северной стенки «ежа», пикинеры принялись спокойно ждать — ждать, когда на завале покажутся многочисленные аркебузуры. И когда из казарм ударил залп, противник тут же на него ответил.

Дважды мы разрядили огнестрелы друг в друга — и все же благодаря лучшим укрытиям мои стрельцы несли гораздо меньшие потери. Но враг изменил баланс сил, втащил на гребень завала шесть легких орудий.

Лехи начали с казарм, и в этот раз их развалины перестали быть надежным укрытием. Стрельцы спешно отступили, отступили и мечники — но лишь для того, чтобы вытащить из катакомб и расположить у проломов донжона собственные уцелевшие орудия. Пороха к ним осталось немного — но нам хватило сбить с завала всю их артиллерию и расстрелять строй пикинеров картечью!

Последовавшая за этим чудовищная бомбардировка обрушила донжон, практически полностью развалила южную казарму. Она длилась чуть более получаса, но это время тянулось словно вечность… Видимо, лехи истратили на этот яростный удар весь оставшийся порох.

Не заваленным остался лишь один узкий проход, через который мы и попытались выбраться, чтобы встретить последнюю атаку врага — солнце практически скрылось за горизонтом, а ночью в развалинах крепости не повоюешь. И лехи не разочаровали — их последняя атака была самой яростной. Поначалу они смогли нас даже потеснить — но по мере того, как из катакомб выбирались новые мечники, мы стали брать верх. Пикинеры смогли отбросить нас лишь до развалин казармы, но здесь их строй сломался, а пика стала чересчур неудобным оружием. Тогда в бой пошло ополчение, что обильно умылось кровью. И только после заката схватка затихла.

Окинув взглядом площадь, я с мрачным удовлетворением ухмыльнулся — здесь лежит не меньше тысячи трупов врага. А за все время осады, я уверен, армия Республики потеряла не менее трети своих воинов — далеко не самых худших воинов.

Но это конец… Да, это конец. Уцелело не более трети бойцов, и лехи прекрасно разглядели, откуда выбирались мои воины в последней схватке. Завтра (ну пусть не завтра — когда подвезут порох) они очередной бомбардировкой обрушат вход в катакомбы, и на этом все. Мы или умрем от голодной смерти, или погибнем, пытаясь выбить их из цитадели, что фактически уже невозможно: враг вновь втащил пушки на гребень завала, аркебузуры проникли на уцелевший парапет стен и заняли развалины восточной и западной казарм.

Неожиданно из сумерек проступила высокая фигура шляхтича — по походке сразу видно, что идет человек благородный, исполненный внутреннего достоинства. В глаза бросилось какое-то несоответствие, и вскоре я понял причину: у леха отсутствовала по локоть левая рука.

— Я граф Золот! И я предлагаю славному гарнизону крепости почетную сдачу в плен на условиях сохранения жизни всем воинам и оказания помощи раненым, а также полного содержания на время войны. Это королевские гарантии, и они распространяются в том числе на принца Торога и его семью!

Я медленно подался вперед:

— Говоришь, королевские гарантии?! Так почему их не озвучил сам король? Я бы тоже нашел что сказать ему!

Лех также сделал шаг навстречу:

— Королевская милость была явлена лишь по моему настоянию — я советник короля Якуба и помню честь рогорцев, что сохранили жизнь нашим раненым после Сердца гор и засады в узком ущелье… Предложение о сдаче в плен стало следствием моих просьб, и потому именно я их озвучил. Принц, будьте разумны, порох для мортир подвезут уже завтра, и после обстрела — я уверен, вы понимаете это не хуже меня — предлагать сдачу будет уже некому. Для вас война окончена так или иначе.

Я чуть покачался на носках, пытаясь сохранить невозмутимость. В нашей ситуации это, казалось, был единственный возможный выход — но с чего вдруг лехам проявлять напоследок подобное благородство? Тем более до того предложений о сдаче не поступало… Последнее я произнес вслух.

— Я уже сказал, принц Торог, это была моя инициатива, и я сумел убедить короля.

— Что же… Я вам не верю.

Лицо леха застыло, словно превратилось в маску.

— Как хотите. Я так понимаю, это окончательный ответ?

Я был готов сказать «да». Но, помедлив мгновение, сказал совсем иное:

— Нет, это не окончательный ответ. Я должен обсудить все с людьми.

— Нечего обсуждать, принц! Или да, или нет, но решать в любом случае вам, ведь вы командир крепости! И к тому же глава семьи… А милость короля, если его предложение отвергнут, будет очень недолговечна…

Твою же! Я чую обман!!! В чем-то есть для лехов выгода в нашей сдаче, и немалая — нутром чую!

Не соглашаться?

Но я не могу обречь любимых на голодную смерть во мраке катакомб, просто не могу… Да и воины, пережив этот день, возможно, взбунтуются, зная (лех озвучил предложение очень громко), что все же есть шанс выжить несмотря ни на что. И ведь их нельзя винить — любой из моих бойцов сделал все возможное, на что способен самый доблестный и самоотверженный воин.

— Хорошо… Я согласен на сдачу. Под королевские гарантии!

Глава 6

Воеводство Рудоса. Лагерь бригады принца-консорта

Аджей Руга.

Косые сильные струи дождя безжалостно барабанят по крыше и стенкам шатра, а вдалеке рокочет гром, похожий на грохот пушечных выстрелов. Но, встав у самого прохода, я с наслаждением вдыхаю воздух, наполненный особенной, что бывает только во время сильного ливня, свежестью. В нем также угадываются запах сырой земли и напитавшихся влагой трав.

Закрыв глаза и еще раз вдохнув этот запах, я словно переношусь в тот единственный день, что я позволил себе провести рядом с любимой женой и ребенком в Лецеке, сразу после разгрома торхов. Тогда шел такой же сплошной дождь.

— Любимый…

— Любимая…

Ласки супруги, ее горячее дыхание, бархатистость кожи и упругость тела. К нему прикасаться так сладко, что хочется делать это лишь нежно… Все пережитое сливается в невероятно сладостный миг, миг торжества супружеской любви. Ни с одной женщиной, кроме как любимой, не познаешь подобного счастья, не познаешь, какую нежность и заботу дарит супруга после долгой разлуки, не познаешь, каким чутким, внимательным и заботливым можешь быть ты сам… Говорят, что в супружестве любовь угасает. Чепуха! В супружестве любовь лишь рождается! А все, что было до того, нельзя назвать иначе как влюбленностью.

Но семья не бывает полной без детей. И только с появлением своего первенца, своего крохи-малыша я это действительно осознал, хотя вернее сказать — прочувствовал.

При совершении брачного обряда мы клянемся хранить верность до гроба, но это всего лишь слова — многие мужчины изменяют женам при первой удобной возможности. Кто-то старается держаться, но, когда наступает продолжительная разлука, а рядом оказываются доступные красотки, ломаются, идут на измену… Когда-то мне казалось, что и я могу поступить так же — например, взяв женщину с боя, как это делают многие наши воины. Но как только я впервые увидел, как жена кормит нашего ребенка, нашего малыша, как заботливо, с какой любовью касается губами его ручек и ножек, как крепко прижимает к себе, укладывая спать, как только сам подержал на руках сладкую, теплую кроху, баюкая перед сном, тогда я понял, что, изменив жене, я изменю и ребенку, предам семью. А такое предательство, пожалуй, будет пострашнее предательства своих в бою.

Не знаю, может, в других семьях мужчины не испытывают к жене и детям подобных чувств, может, у них нет времени и возможности насладиться тихим семейным счастьем, поэтому они им не дорожат… Но у нас именно так, и я дорожу этим больше чего-либо в своей жизни.

Да, это был счастливый день, в который война как будто остановилась, осталась где-то за порогом. Мы вместе ели, вместе играли с ребенком, который уже начал улыбаться и беспрерывно повторять «ма-ма-ма-ма-ма-ма», вместе укладывали его спать и вместе не спали ночью, силясь подарить друг другу весь без остатка душевный жар и тепло тел.

Но все хорошее, как, впрочем, и плохое, когда-нибудь кончается. Мое хорошее кончилось уже на следующий день — когда я узнал, что Бергарский, послав пехоту с артиллерией на штурм «Медвежьего угла», собрал всю оставшуюся кавалерию и скрытно переправился через Данапр, минуя броды. У него было лишь две сотни гусар — но и с этими силами он внезапно атаковал лагерь Карева. Полковник допустил серьезную промашку — будучи уверенным в собственной безопасности по ту сторону реки, он не укрепил лагерь. Атака горстки тяжелой кавалерии вызвала сильнейшую панику, новобранцы разбегались, а раненые, которые шли на поправку, погибли практически все — кто в постели, кто сжимая оружие нетвердой рукой в попытке дать отпор. Михал и Григар собрали вокруг себя сотню бойцов, врубились в ряды лехов, потеснив противника, но их отряд оказался в окружении. Бергарский поднажал, и в упорной рубке гусары перебили смельчаков, вооруженных лишь легкими клинками. Пали на поле брани и мои соратники.

Но и после разгрома лагеря бешеный фрязь не успокоился (видать, зацепило его поражение!) и смело ударил навстречу отряду, державшему один из бродов. Наших было больше, переправы защищали не новобранцы, а опытные бойцы, но таранную атаку тяжелой кавалерии не выдержали и, смешавшись, отступили.

А пехота Бергарского между тем, объединившись у пограничной крепости с освобожденными степняками ландскнехтами, без промедлений пошла на штурм. «Медвежий угол» ведь строился против кочевников и не был рассчитан на противостояние даже средней артиллерии. Так что вскоре ворота крепости были разбиты и фрязи штурмовали сразу с трех сторон — два вспомогательных отряда имитировали у ворот основную атаку, а главный удар пришелся на стену. Фрязи забрались на нее с кошачьей ловкостью по заранее заготовленным лестницам, их атаку прикрывала большая часть аркебузуров. Прорвавшись же за стены, наемники смело бросились в рукопашную и, не считаясь с потерями, целиком перебили отчаянно защищавшийся гарнизон. Немногие уцелевшие рассказали, что потери противника при штурме сравнялись с потерями защитников, так что, уничтожив четыре сотни стражей, враг потерял примерно столько же своих бойцов.

Плюс ко всему оказалось, что и большая часть уцелевшего отряда торхов отступила к «Медвежьему углу», влившись в войско Бергарского, — а это еще около тысячи легких всадников. В итоге армия южного гетмана вновь стала серьезной силой по нашим меркам — тысяча легкой кавалерии, примерно сотня уцелевших крылатых гусар, под четыре сотни аркебузуров (стрелков у них, может, и больше, да оружия не хватает) и до двух с половиной тысяч пикинеров при пяти орудиях.

Реагировать пришлось быстро — я вышел навстречу, мобилизовав сколько можно мастеровых, оставив в Лецеке лишь убеленных сединой мастеров. После битвы с торхами нам в качестве трофеев досталось множество вражеских огнестрелов, впрочем, сотню стволов лехской выделки и две сотни самопалов я отдал эскорту королевской семьи — сто человек степной стражи под началом моего давнего знакомца Сварга. Надо было видеть лицо героя — как-никак именно он убил вождя торхов, — когда он признал в принце-консорте и одновременно своем командующем бывшего подчиненного! Которого к тому же лично изгнал из стражи… Но я помнил его истинное великодушие, помнил, что обязан жизнью старому рубаке, и не стал ворошить старые обиды, а лишь с улыбкой кивнул, признавая, что да, это я, то самый Рут из Керии. Но также дал понять, что не стоит упоминать об этом вслух.

Новоиспеченный сотник все понял и с расспросами не полез, очень серьезно отнесся к задаче сопровождения королевской семьи в Барс — самую защищенную и безопасную в Рогоре крепость. С ними же я отправил всех свободных литейщиков, поставив задачу восстановить производство орудий в пограничном замке. К слову, мастера изрядно меня удивили, закончив отлив еще одного орудия перед самым выступлением и сформировав для него пушкарскую команду под командованием некоего Алойзы (как я понял, старшего литейщиков).

Обезопасив семью, я словно гору с плеч сбросил, после чего действовал спокойно, обдуманно и, надеюсь, грамотно. Пять сотен мобилизованных мастеров Лецека объединил в стрелецкий полк, для их прикрытия во всех окрестных деревнях объявил сбор в пикинерскую баталию.

К сожалению, территория старого баронства Корг становилась источником пополнения всех без исключения наборов в армию Рогоры, так что боеспособных мужчин в окрестностях оказалось немного, даже с учетом беженцев, многие из которых мечтали поквитаться с торхами в бою. И все же четыре сотни пикинеров завербовать удалось.

Остатки своего отряда я свел в собственный кирасирский отряд, а кавалерию Руда переформировал в «драконов», выдав стражам все оставшиеся огнестрелы. Лучшую же сотню разведчиков-кавалеристов, которым не хватило огнестрелов, передал под командование Ируга — их задачей, как легко догадаться, стала разведка и дозоры.

Разобравшись с организационными вопросами, я двинул сформированную бригаду общим числом примерно под тысячу восемьсот воинов навстречу Бергарскому и, остановившись примерно в дневном переходе от врага, занял удобную позицию у развязки дорог, что ведут и к Лецеку, и вглубь Корга, а также к границе, откуда и наступает противник. Наконец, еще один наезженный тракт тянется в сторону Каменного предела, к Львиным Вратам. Как оказалось, это было воеводство полковника Рудоса; впрочем, храбрый воевода сумел привести всего две сотни плохо обученных всадников на дохленьких конях. Так что несостоявшихся наездников мы тут же ссадили и обеспечили пиками, благо что наконечники мастера Лецека заготовили в достатке.

Разослав гонцов с призывами об общем сборе, я загнал армию в землю — возводить полевые укрепления. Попытавшись по максимуму использовать возможности рельефа местности, на возвышающемся над развилкой дорог то ли кургане, то ли просто холме мы начали возводить лагерь, окружив его земляным валом и рвом, впереди же укрепив люнетами. В нем встали основные силы бригады, три сотни стрельцов и пять сотен пикинеров, вся артиллерия с прислугой. Чуть в стороне, на расстоянии немногим более половины версты, в низине рядом с петляющей дорогой, на стыке глухого леса и реки был возведен второй лагерь, его также укрепили люнетами. В нем я расположил остатки пехоты — по две сотне стрельцов и пикинеров — и латную кавалерию. Наконец, в тылу обоих лагерей, прикрывая дорогу на Лецек, мы возвели вагенбург, в котором укрылся Руд со своими стражами-«драконами».

С одной стороны, я разделил силы, сделав свое войско еще более уязвимым, а с другой, — перекрыл противнику любую возможность прорваться, избежав схватки. Все три лагеря расположены таким образом, что гарнизон любого из них способен прийти на помощь осажденным товарищам, ударив в бок или фланг врага, кроме того, я сохранил себе возможность маневра для конницы.

У каждого из трех лагерей я выставил секреты из разведчиков Ируга, оставив под рукой лишь три десятка во главе с сотником — обеспечивать дальнюю разведку. Гонцы уже достигли всех концов страны, принеся утешительные вести: предатель Скард схвачен вместе с домочадцами по приказу Ларга. А тесть, осознав опасность вновь увеличившегося отряда Бергарского, приказал всем формирующимся в юго-восточной половине королевства дружинам усиливать мою бригаду.

Бергарский пришел лишь на следующий день после того, как мы завершили возводить укрепления. Дожди размыли дороги, и противник был вынужден замедлиться, чтобы не растягивать войско по раскисшему тракту. Все три лагеря изготовились к бою, однако гетман юга не спешил атаковать. Поначалу, видя, как лехи разбивают лагерь в полутора верстах от нашего и укрепляют его вагенбургом, я решил, что он просто хочет дать отдых армии, но нет, на следующее утро наемники Бергарского начали спешно возводить редуты вокруг лагеря, и уже вечеру противник закончил фортификационные работы.

Следующие три дня враг выжидал, ждали и мы — никто не торопился оставлять свои укрепления и штурмовать зарывшегося в землю противника. Однако торхов Бергарский выпустил на охоту — кочевники начали грабить поселения со своей стороны. Впрочем, это был не только грабеж — весь захваченный провиант они привозили в лагерь, выполняя роль фуражиров. А лехи специально пропускали в нашу сторону уцелевших беженцев — чтобы те поведали, какие бесчинства степняки творят на нашей земле.

Кулаки у воинов сжимались, но я прекрасно понимал, чего хочет враг и на что провоцирует. Однако при штурме позиций лехов я лишь угробил бы все войско, и на подобный шаг на моем месте решился бы только наивный. Отпадал вариант и внезапной ночной атаки — я еще помнил, чем кончился прошлый «штурм» лехского лагеря.

Но торхи безобразничали недолго. Несмотря на разгром большей части отряда Карева и гибель самого Михала, остатки моего воинства, прикрывавшие броды, сорганизовались, к ним присоединились немногие выжившие при разгроме и часть стражей, что задержалась в пути. Объединенную дружину возглавил один из моих сотников, Феодор Луцик.

В районе действия торхских отрядов он появился внезапно, совершив несколько ночных переходов, сближаясь с врагом, и в один день уничтожил сразу два загона распоясавшихся кочевников, вырезав их целиком, перебив даже сдавшихся в плен. Это дало результат: оставшиеся кочевники заперлись в лагере Бергарского.

Луцик установил связь со мной посредством голубиной почты и, согласовав свои действия, скорым маршем двинулся к «Медвежьему углу». Крепость осталась единственной тыловой базой захватчиков и одновременно хранилищем трофейных припасов, с ее потерей врагу грозила если не голодная смерть, то уж точно сильная нужда. Силенок брать ее у Феодора, правда, не хватило бы — гарнизон насчитывал примерно три сотни легкораненых наемников, — но он и не пытался. «Всего лишь» блокировал укрепление, перерезав единственный путь снабжения основному контингенту Бергарского.

Одновременно ко мне прибыло первое пополнение в триста ополченцев, которых мы тут же начали демонстративно учить пикинерскому строю, выбрав для этого относительно ровную площадку, лежащую примерно посередине между тремя лагерями. Пусть лехи смотрят — баланс сил меняется…

Бергарский счел необходимым среагировать на изменение ситуации: следующей же ночью его лагерь покинуло полторы тысячи ландскнехтов и вся конница, торхи двинулись в арьергарде. Несмотря на все старания моих разведчиков, многочисленные дозоры степняков блокировали все попытки проследить путь герцога, но общее направление движения было и так понятно — «Медвежий угол».

Создалась благоприятная ситуация для разгрома вражеского войска по частям. Я уже был готов отдать приказ о подготовке к ночному штурму, но… Что-то подсказало мне, что незамеченными нам не прорваться, а противостоящие нам силы врага равны моему отряду количественно и наверняка превосходят качественно. Так что я лишь отправил голубя Луцику, да продолжил ждать поступления пополнений и активно обучать уже подошедших.

Так прошло еще два дня, причем на второй поспел еще один отряд, уже в шесть сотен бойцов. Лехи все прекрасно видели, а я не только не скрывал, но и всячески демонстрировал собственное усиление, подталкивая противника к необдуманным шагам… Так что сейчас могу со спокойной душой стоять у входа в шатер и слушать музыку дождя, предавшись сладостным воспоминаниям о семье — все, что было в моих силах, уже сделано. Кроме того, сердце греет радостная новость. Отец прислал гонца с известием, что оправляется от ран и поздравил меня с победой над торхами.

Глава 7

Воеводство Рудоса. Лагерь бригады принца-консорта

Болека Вос, пушкарь.

Проклятый дождь лил как из ведра всю ночь и стал затихать перед самым рассветом. Дрянная погода, особенно для нас — все время приходится проверять, не попадает ли предательская влага на укрытую деревянным козырьком пушку, бережно укутанную добрым куском кожи. Хорошо хоть людей хватает, и Алойзы разбил нас по парам, заставив каждую дежурить не всю ночь, а лишь ее треть.

Так что и я и Вислав, несмотря на «собачью вахту», чувствуем себя вполне бодро, хотя проклятая влага и пропитала насквозь наши жупаны, проникнув под плащи. Но сырой холод уж точно не способствует сладким грезам и предательскому сну на посту.

Мне-то еще что: пушка уперлась в самую стенку укрытия, так что всего и делов время от времени стряхивать с кожаного чехла воду да выгребать промокшую землю из-под лафета. Ну и прикрывать ее от дождя собственным телом с внешней стороны укрытия… А вот Вислав должен бесконечно поддерживать раскаленным фитиль, а это вам не хухры-мухры! Ему все время приходится поддерживать едва тлеющий костер, который, с одной стороны, не должен выдать нашей позиции, а с другой, иметь достаточный жар, чтобы раскалить орудийный фитиль! И это притом, что у открытого огня, разведенного в небольшой ямке, нет никакого достойного укрытия, кроме как прикрывающей нас от противника земляной стенки. Да, непросто ему приходится, ой как непросто… Но ничего. Когда солнце полностью взойдет, наша смена закончится, и тогда…

— Эй, пушкари!!!

Не очень громкий, но отчетливый возглас снизу заставил меня подпрыгнуть на месте — до того это было неожиданно! Но пока я пытался сообразить, откуда он прозвучал и что от нас хотят, нас вновь не слишком терпеливо побеспокоили:

— Вы там что, уснули, что ли, стервецы?! Сейчас поднимемся, без ушей останетесь!

Справа от меня раздался недовольный ропот Вислава:

— Это кто там такой храбрый? Поднимайтесь, сейчас…

— Сейчас ты обделаешься со страха, дурень! Я страж из секрета: фрязи скрытно покинули лагерь и будут здесь через пять минут!

— Что?!

Я даже не понял, кто это изумленно воскликнул — Вислав, я или мы одновременно. Но дальше затараторил уже я:

— Надо трубить тревогу!

— Не горячись, малый, лагерь уже поднимают. Но если дадим фрязям подойти поближе, то и ударим точнее. Вы, главное, не зевайте.

— Откуда идут?

— Раскрой глаза, умник! От лагеря!

Вислав засопел, обидевшись из-за резкого и насмешливого ответа стража, но, напряженно всмотревшись в серую хмарь, я и сам уже рассмотрел какое-то движение со стороны лехов. Не медля более ни минуты, я бросил товарищу:

— Иди поднимай Алойзы и парней, фитиль опусти в угли. Я послежу.

Единственная на нашем равелине пушка заранее приготовлена к бою: нужное количество пороха вымерено и засыпано в ствол, закрыто соломенным пыжом. Картечь в плетеной корзине также забита прибойником, осталось лишь засыпать порох в затравочное отверстие да, наведя пушку на противника, воспламенить его фитилем.

Сердце бешено колотится, в висках бьют молоты: несмотря на то что я добросовестно проверял орудие на всем протяжении дежурства, возник необоснованный, но оттого не менее жуткий страх, что порох отсырел и не воспламенится. Аж мороз по коже.

Размотав кожу (благо дождь наконец-то прекратился!) и вытащив из ствола очень плотный и тугой пыж, что должен был предохранить жерло пушки от влаги, я с облегчением выдохнул: ствол сухой.

— Готов?!

Подбежавший командир оценил ситуацию в одно мгновение. Жилистый и крепкий, чуть долговязый блондин с выгоревшими бровями и красным морщинистым лицом, Алойзы в недавнем прошлом был всего лишь мастером-литейщиком, одним из старших учеников легендарного Браслава. Последний в свое время стал единственным из всех литейщиков колоколов, кто сумел добиться правильных пропорций меди и олова при изготовлении первого орудия для барона Когорда. А сегодня старший в нашей артели стал командиром орудийной прислуги.

— Воцлав, Бруг! Тащите ядра и бомбы! Вислав, контролируй фитиль, он должен быть раскален! Алурт, Вик, на вас порох! Поживее, земляное племя, зададим лехам жару!

— Так там же фрязи! — Вислав, как всегда, не удержался и вставил свои пять крон.

— Да хоть заурская новая пехота! Накрутим им хвосты!

Веселая злость и азарт командира быстро передаются подчиненным. Все члены нашей команды, в недавнем прошлом бывшей крепко спаянным цеховым братством, быстро и споро выполняют свои задачи, словно не покидали родной мастерской. Только теперь мы работаем не мехами, не с восковыми и глиняными заготовками орудия, не с расплавленной сталью — сейчас в наших руках готовая к бою пушка, результат нашего труда. Оружие, несущее смерть врагу и спасение нашим соратникам.

— Болека, ты готов?

Когда-то ярко-синие, а теперь уже несколько выцветшие, серые глаза наставника и командира внимательно на меня смотрят. Да, мы все мастера, и все мы способны пользоваться прицелом-угломером италайского мастера Николы, все мы практически точно способны отмерить нужное количество пороха для стрельбы на требуемое расстояние. Но даже с самой безупречной выверкой прицела не добиться той точности, что дает пушкарю природный талант. Та самая чуйка, что позволяет ему навести орудие точно в цель, слушая лишь самого себя. И такой талант во всей нашей команде есть лишь у меня.

— Назовите лишь дистанцию, мастер!

Несмотря на то что мы уже несколько недель в войске, я все никак не отвыкну называть командира мастером. Но Алойзы этого, кажется, и вовсе не замечает — в отличие от тех же дружинников, стражей или успевших послужить в отрядах воевод.

— Я думаю, что подпустим шагов на триста. Если побегут не назад, а вперед, успеем врезать еще как минимум дважды. А вот и посыльный.

Алойзы резво пошел навстречу молодому запыхавшемуся бойцу, что не иначе как бегом преодолел расстояние от основного лагеря до нашего равелина. Задав парню вопрос, мастер обернулся ко мне и утвердительно кивнул.

Все верно. Триста шагов.

Наемники приближаются к равелину торопливо и практически бесшумно, стараясь не упускать возможность подойти к нам под покровом поднявшегося над землей тумана. Серая утренняя хмарь отлично их прикрывает, и, не предупреди нас секрет стражей, кто знает, как бы дело обернулось. Но дозорные сработали отлично, и фрязи торопятся навстречу собственной смерти.

Несколько легких ударов деревянной киянкой по подъемному клину — и пушка наводится точно на порядки приближающихся ландскнехтов. Вообще-то при стрельбе картечью особо точного прицела и не нужно, достаточно хотя бы примерно навести ствол орудия, дабы не бесцельно рассеять смертельный веер свинцовых пуль над головами врага или не разрядить пушку в землю, под ноги наступающему противнику. Но мы, пушкари, народ суеверный, и раз я показал на пробных стрельбах лучший результат, то мне орудие и наводить.

— Пора.

Негромко поданная Алойзы команда, произнесенная буднично и совсем даже не воинственно в отличие от тех же «огонь», «пали», «бей», не меняет сути происходящего — мы в первый раз будем стрелять в живых людей из собственного творения! Фрязи на свою беду подобрались к земляному укреплению на триста шагов. С бешено бьющимся сердцем я наношу еще один коротенький удар по подъемному клину, а отчаянно бледный Вислав прижимает раскаленный фитиль к пороху затравочного отверстия.

Грохот нашей маленькой пушчонки, по размерам более всего близкой к италайскому фальконету, неожиданно оглушителен. И это с учетом того, что мы уже несколько раз из нее стреляли, а сейчас вовремя зажали уши и раскрыли рты. И все же после выстрела в голове раздается пронзительный свист, а нормально слышать словно мешает плотная пробка. Но даже сквозь нее я улавливаю отчаянные крики покалеченных врагов.

— Заряжай!!!

Команда Алойзы раздается словно издалека, но это не мешает мне тут же броситься с медной лопаткой к пороху. Лишь краем глаза мазнув по стенке равелина, я на мгновение замираю, разинув рот, а после внутренне усмехаюсь. Ну конечно! Стреляла не только наша пушчонка — одновременно с нами по врагу дали полный залп все находящиеся в равелине стрельцы! Вот почему наш выстрел показался мне столь оглушительным!

Несколько окрыленный этим открытием — при подготовке орудия к стрельбе я как-то и забыл, что мы не единственные защитники укрепления, — я споро взялся готовить пушку к новому выстрелу. Лично я отвечаю за отмер и засыпание в ствол нужного количества пороха, что есть важное условие правильной наводки: насыпь чуть меньше — и картечь не долетит до врага, чуть больше — и выстрел уйдет в «молоко». Но как только порох пересыпается из медной лопатки в ствол, меня тут же отстраняет Алурт, трамбуя его пыжом, Воцлав и Бруг, сменив его, укладывают внутрь корзину с картечью, а Вик следом забивает ее прибойником. В это же время Вислав протравником расчищает запальное отверстие и засыпает туда порох.

Зарядка орудия проходит довольно быстро — и бросившиеся вперед фрязи не успевают пройти за это время и полторы сотни шагов. Но Алойзы, покусывая губы, ждет, пока стрельцы успеют изготовиться к залпу.

Напряженно всматриваясь в сторону врага, я легкими ударами в подъемный клин поднимаю ствол пушки на лафете так, чтобы вовремя достать подступающих к равелину фрязей. В голове промелькнула мысль, что Алойзы зря ждет — стрельцы смогут стрелять и сверху вниз, а вот для нас враг вскоре окажется вне досягаемости, отвесно пушку не наклонить.

— Бей!

На этот раз Алойзы кричит громче, яростнее, а наш выстрел на пару мгновений опережает залп стрельцов. И несмотря на пороховое облако, я успеваю разглядеть результат нашей стрельбы — не менее двух десятков пикинеров словно вырывает из плотного строя врага.

Мы успели выстрелить еще раз, прежде чем ландскнехты прекратили атаку и в смятении отступили. Последний же заряд картечи ударил противнику в спину, снова собирая кровавую жатву. Как ни странно, ни воодушевления от первой победы, ни дикого азарта схватки, которые ранее грезились мне в мечтах, я не испытал. Лишь усталость и полное внутреннее опустошение да легкое подрагивание пальцев — последствие пережитого страха.

Но, хотя враг и откатился, оставив на поле не менее трех сотен павших, прекращать битву фрязи даже не подумали. Нет, выстрелы двух пушек — с соседнего равелина по врагу били пушкари Влодека — и залпы не менее двух сотен стрельцов явно охладили их пыл. Но ландскнехтам ни опыта, ни упорства не занимать: за пределами досягаемости наших орудий фрязи спешно перестроились, выдвинув вперед аркебузуров и собственные пушки, средних размеров кулеврины, орудия более дальнобойные, чем наши.

— Воцлав, Бруг! Приготовьте к стрельбе бомбические ядра. — И, недобро сощурившись, командир добавил: — Скоро здесь будет жарко.

Командир, как всегда, оказался прав. По спине пробежала ледяная волна, когда на место нашей первой стрельбы обрушились сразу несколько бомб противника: две перелетели через стену и взорвались внутри укрепления, еще три разворотили нашу позицию. Хорошо Алойзы догадался спрятать всех нас вместе с пушкой в глубине равелина.

— Все, поднимаемся!

Сердце вновь то бешено колотится, то бьется через раз, отчего в груди ненадолго возникает пугающая пустота. Всей командой схватившись за пушку и рывком подняв ее в воздух (тяжелая дура!), мы чуть ли не бегом взбираемся на изуродованную стенку. И тут же справа гремит взрыв: над равелином Влодека, на который пару-тройку минут назад перенесли огонь пушкари врага, поднимается столб пламени.

— Отвоевались парни…

Лицо Алойзы исказилось гневом — Влодек был его старым товарищем и закадычным другом еще со времен обучения у Браслава.

— Заткнем тварей! Вик, разжигай фитиль бомбы! Болека, наводи!

Легко сказать «наводи». Впрочем, примерное местоположение одного из орудий врага я отметил, еще поднимаясь на гребень равелина. Вот только оставшиеся позади наступающих порядков противника пушки пока замолчали, так что стрелять придется именно что «примерно». Конечно, они ответят после первого же нашего выстрела, и второй раз я смогу навести пушку точнее. Если успею.

Если.

— Готов?

Лицо Алойзы сурово и сосредоточенно. А вот я не могу отделаться от ощущения, что что-то сделал не так, не совсем туда направил ствол орудия. Но медлить нельзя, аркебузуры врага скоро подойдут на дистанцию прямого выстрела.

— Да!

— Бей!

Вислав молча ткнул раскаленным фитилем в затравочное отверстие.

Прогорающий порох шипит лишь мгновение — но я успеваю накрыть руками уши и раскрыть рот прежде, чем грохот пушки меня оглушил. Сквозь рассеивающуюся дымку пороха внимательно слежу, куда приземлилась бомба, и определяю точку взрыва по взметнувшемуся вверх фонтану земли.

Чуть в стороне от изначально намеченной цели.

— Алойзы, порох!

Мастер бросается с медным совком к бочонку — мне обязательно нужно отследить ответный выстрел.

И он не заставил себя ждать.

Одна бомба взорвалась в подошве равелина, другая оторвала голову некстати выпрямившемуся Вику и взорвалась уже внутри равелина. Нас обдало фонтаном крови, и вся орудийная прислуга в ужасе уставилась на еще мгновение стоящее тело товарища.

Третье ядро уничтожило с десяток стрельцов всего в полусотне шагов от нас, разорвавшись точно за парапетом стенки. Близкий крик соратников, погибших из-за нашей нерасторопности, заставил моих братьев-пушкарей сбросить оцепенение. Все забегали еще быстрее, в считаные мгновения заряжая орудие.

В висках словно кузнечный молот бьет — ведь еще две вражеских пушки молчат! И я вновь навожу ствол на цель. На этот раз я достаточно точно засек выстрел ближнего к нам вражеского орудия, и во мне уже зреет уверенность, что в этот раз я не промахнусь.

— Болека?! — Мастер срывается на крик.

Еще чуть-чуть довернув лафет и совсем слабо ударив по подъемному клину, я заканчиваю наводку. В этот же миг рождается совершенно немыслимое ощущение собственной связи с целью — словно я сам стал пушкой и выстрел грянет прямо из моей груди!

— Готово!

Не дожидаясь команды Алойзы, дрожащий от напряжения Вислав поджигает затравочный порох.

Мгновенное шипение.

Выстрел.

— Да!!!

Я успеваю засечь, как мое ядро взрывается точно в том месте, куда я целился, ему вторит более мощный взрыв — накрыли! И тут же мои глаза отмечают еще два выстрела со стороны противника.

А в следующий миг мир погас.

Воеводство Рудоса. Лагерь бригады принца-консорта

Аджей Руга.

Фрязи решили попытать счастья перед рассветом, атаковав основное укрепление в «собачью вахту». Но налаженная Иругом система секретов сработала прекрасно, и по приблизившемуся противнику с равелинов ударили картечью, открыли огонь две сотни стрельцов. Ударная группа фрязей смешалась, понеся большие потери, и беспорядочно отступила.

Но с восходом солнца ландскнехты пошли уже на правильный штурм, расставив свои орудия на дистанции прямого огня и прикрыв атаку пикинеров огнем многочисленных аркебузуров.

Сосредоточив огонь всех пяти орудий, они заткнули оба наших на равелинах, потеряв при этом одно свое. Группировка примерно в тысячу человек, около двухсот стрелков и восьми сотен пикинеров, пошла в атаку на укрепления. Вначале стрельцы залпами хорошенько проредили строй копейщиков противника, но затем вступили в огневое противостояние с вражескими стрелками. Пикинеры же, преодолев последние шаги до рва, забросали препятствие заранее подготовленными фашинами и бросились вперед. С обеих сторон ударили гранаты, обе стороны понесли немалый урон, но фрязи упрямо продолжили атаку, сойдясь в рукопашной с нашими копейщиками. И тут же сказалось их качественное превосходство: несмотря на преимущество в виде земляной стенки, за полчаса боя противник преодолел ее и выбил защитников равелинов. Впрочем, с вала по фрязям ударила картечь трех уцелевших орудий, а также залп двух с половиной сотен стрельцов. Противнику пришлось отступить и укрыться с внешней стороны укреплений.

Далее фрязи допустили ошибку — стали перетягивать батарею к равелину, одновременно концентрируя все силы на узком участке атаки. Если они думали, что мы продолжим бездействовать, допустив беспрепятственный штурм основного лагеря, они сильно заблуждались.

Оценив силы противника в поле, я отдал приказ Руду занять со своими «драконами» вражеский лагерь — по моим подсчетам в нем осталось едва ли две сотни бойцов. Одновременно я вывел четыре сотни пехоты из своего лагеря с целью охватить фрязей с левого фланга и тыла, а недавно прибывшему пополнению повелел покинуть укрепления и, построившись позади него, начинать фланговый охват правого крыла лехов. Оставшиеся в лагере получили жесткий приказ не сдавать врагу более ни пяди земли.

По моему замыслу мы должны были окружить измотанных штурмом фрязей до того, как они прорвутся в лагерь, одновременно заняв их единственное укрепление. И все: либо ландскнехты сдаются, оценив безысходность ситуации, либо, если рискнут продолжить, ударим со всех сторон. И тут уже никакое их качественное превосходство не сыграет решающую роль.

Между тем фрязи под огнем наших пушкарей и стрельцов втащили орудия на земляную стену равелина, потеряв при этом два своих. Затем в короткой артиллерийской дуэли потеряли оставшиеся два, но и наши заткнули. Одновременно с этим стрельцы с обеих сторон расстреливали друг друга практически в упор, потери с обеих сторон были просто чудовищными. Но в итоге пикинеры фрязей под прикрытием погибающих товарищей сумели прорваться до внутренней стены лагеря, где их тут же приняли на копья мои бойцы. Разразился страшный близкий бой, более похожий на бойню.

В это же время недавнее пополнение покинуло яростно сражающихся товарищей и, изобразив отдаленное подобие пикинерского строя, начало фланговый охват врага. Четыре сотни «ветеранов» из моего лагеря (научившихся маршировать, не сбивая ногу, всего неделю назад) уже подошли на дистанцию эффективной стрельбы из огнестрела и открыли огонь по левому флангу штурмующих. Фрязи стали вынужденно разворачивать в сторону новой опасности часть пикинеров и уцелевших стрелков.

А «драконы» Руда приблизились к редутам противника, часть начала спешиваться, остальные взяли на прицел молчащие укрепления.

Воеводство Рудоса, лагерь лехов

Войтек Бурс, бывший страж Волка, новоиспеченный «дракон».

Резко осадив Вихря, прыжком соскакиваю на землю, одновременно вырвав из притороченной к седлу кобуры огнестрел. Несколько мгновений уходит на торопливую зарядку, после чего, встав с колена, я делаю первый шаг вперед, с конечной целью обрести свое место в пешем строю полусотни.

Редуты противника, до которых осталась всего сотня шагов и которые нам как раз и нужно занять, молчат. Оно и понятно: враг бросил на штурм главного нашего укрепления все силы. Так что если сопротивление и ожидается, оно будет незначительным — вряд ли здесь осталось больше двух сотен наемников. Тем не менее земляные укрепления врага нужно занять прежде, чем мы войдем в лагерь, — мало ли какую пакость подготовили фрязи?

Я успеваю сделать ровно пять шагов, когда над стенками редутов, сложенных из наполненных землей плетеных корзин, вдруг поднимаются десятки, нет, сотни аркебузуров! А мгновение спустя в нестройную массу спешенных «драконов» и еще оставшихся в седлах всадников бьет многочисленный залп не менее двух сотен огнестрелов.

Ошеломленный происходящим, на пару ударов сердца утратив возможность оценивать ситуацию головой, я подчиняюсь действиям тренированного тела, сумевшего среагировать на опасность. Как только фрязи показались над стенкой редута, я упал на одно колено, вскинув к плечу заряженный огнестрел, и мой выстрел грянул одновременно с залпом врага. Над головой вжикнуло что-то горячее, в нос ударил кислый запах сгоревшего пороха… и свежей человеческой крови. Попал я или нет, не разглядишь, начав перезаряжать оружие, я, чувствуя холодок в груди, отметил, что бойцов, шедших чуть впереди, смело целиком.

А еще через три удара сердца я вновь на мгновение застыл: между телег вагенбурга, окружившего вражеский лагерь, открылось вдруг множество проходов. И тут же сквозь них и в распахнувшиеся ворота в нашу сторону устремились сотни всадников — закованные в сверкающую на солнце броню крылатые гусары и обряженные в грязные шкуры, бешено визжащие торхи. Промедлив всего один удар сердца, я со всех ног бросился к чудом уцелевшему Вихрю: перезарядиться уже не успеваю…

Воеводство Рудоса. Лагерь бригады принца-консорта

Аджей Руга.

В тот миг, когда «драконы» приблизились к лагерю врага, случилось страшное: по спешившимся стражам из редутов ударил многочисленный залп. А полминуты спустя из лагеря лехов галопом выскочили торхи и закованные в броню гусары!

Бастардово племя! Бергарский снова меня провел!!!

Стражи Руда потратили заряд своих огнестрелов, дав ответный залп по редутам, так что встретить атаку вражеской конницы убийственной стрельбой в упор они просто не успели. Противник врубился в расстроившиеся ряды стражи, и если торхов «драконы» приняли на клинки, и приняли достойно, то на правом фланге Руда гусары тут же опрокинули нашу легкую конницу.

Одновременно под грохот барабанов из вагенбурга показались два многочисленных отряда пикинеров — примерно по шесть сотен в каждом. Они сразу начали расходиться в стороны с целью охвата еще сражающихся «драконов».

— Сигнальщик! Бей отход! Отход «драконов»!!!

Но вряд ли Руд в пылу схватки мог услышать отчаянный сигнал, а если и слышал — вряд ли кто смог бы отступить на его месте: опрокинув крыло противника, Бергарский тут же стал окружать отряд стражей, сцепившихся со степняками. А свежие силы пикинеров между тем чуть ли не бегом двигаются вперед, закрывая сражающихся стеной своих копий.

Твою же!

Одно мгновение — всего одно — я оцениваю возможность бросить свою конницу на помощь страже. Но эта затея не имеет смысла. Одно дело ударить в копье по кавалерии врага, окружившей наших, и совершенно другое — прорываться сквозь строй полутора тысяч пикинеров, стремительно выдвинувшихся вперед. Нет, свой единственный резерв я так глупо не потеряю.

— Барабанщики! Сигнал правому крылу — разворачиваться и атаковать пикинеров противника, левому — продолжить охват, но фронт развернуть к новой опасности! Сражающимся в лагере — контратаковать врага!

Воеводство Рудоса, лагерь лехов

Войтек Бурс, бывший страж Волка, новоиспеченный «дракон».

Солнечный блик ударил по глазам — а следом сверху обрушился тяжелый клинок. Запястье правой руки отозвалось острой болью — бросив Вихря вправо вперед, я успел подставить скользящий блок сабли под удар палаша, но удар оказался чересчур силен. Только чудом мне удалось разминуться с остро отточенной сталью.

Противник развернул жеребца, одновременно занося палаш для очередного удара, — и оказался слишком близко. Не видя возможности для замаха, кулаком резко бью в зубы леха, остро жалея, что у моей сабли нет стальной гарды. Пальцы немеют от боли, но не выпускают рукоять клинка. Голова противника на мгновение откинулась назад, но мне этого времени хватило: чуть опустив кисть и слегка подавшись вперед, я прижимаю остро отточенную кромку клинка к незащищенному горлу леха и одним скользящим движением перерезаю его. Под конец сталь противно скрежетнула по шейным позвонкам.

В последний миг я успеваю засечь атаку очередного противника и поднырнуть под рубящий наискось удар клинка. Этот гусар вооружен, как и я, саблей, так что уже второй разящий удар принимаю на блок и, довернув кисть, обратным движением рублю навстречу. Противник легко закрывается блоком. Натянув поводья и поддав пятками в лоснящиеся от пота бока Вихря, я толкаю его вперед. Жеребец чуть прыгает, потеснив скакуна леха, и последний теряет равновесие, нанося очередной удар. Пропустив его и распластавшись на холке коня, я стремительно и точно колю саблей снизу вверх, целя в подбородок острием елмани, и сабля легко прошивает человеческую плоть. В широко раскрывшемся, словно от изумления, рту леха виднеется окровавленная плоскость клинка.

— Руби торхов! Всем рубить торхов! Кочевники уступят!

Хриплый, каркающий голос Руда раздается совсем рядом, справа. Бывший тысяцкий (на старый манер) стражи, а теперь полковник «драконов» все еще пытается управлять битвой и не теряет надежды если не победить, то хотя бы не погибнуть. И он в общем-то прав: гусар не так много, и они уже потеряли свой напор, разрядив самопалы и сломав копья. И хотя крепкие доспехи дают в ближнем бою значительное преимущество, многое решает опыт и умение владеть клинком — что я и доказал в последних двух схватках. А степняки в ближнем бою нам и вовсе не соперники, не выдержат они отчаянной рубки насмерть, подадутся… Командир прав.

— Давайте, братцы, всеми! — Исполненный ярости голос полковника раздается за моей спиной.

Ему вторит слитное:

— Гойда!

Мысленно пожелав товарищам удачи, я принимаю удар очередного клинка на саблю — кто-то же должен прикрыть прорыв.

Воеводство Рудоса. Лагерь бригады принца-консорта

Аджей Руга.

Говорят, если не знаешь, что делать, делай шаг вперед. Я так и поступил, не зная наверняка, как реагировать на стремительное изменение обстановки в бою. К сожалению, иногда шаг вперед — это шаг в пропасть.

Пикинеры фрязей, штурмующие лагерь, неожиданно ослабили напор и отступили к самой стене. Воодушевившиеся защитники попытались перейти в контратаку и выбить врага, но у стенки основательно завязли в бою с грамотно сражающимся противником, прикрывшим тыл.

Высвободив часть сил, фрязи тут же ударили навстречу пытающимся окружить их отрядам. Новичков из пополнения, по первости смело встретивших ландскнехтов в копье, наемники вскоре потеснили, истребив первые ряды. На правом же фланге напор фрязей остудили два залпа в упор. Однако, несмотря на потери, ландскнехты все же дотянулись до прикрывающих стрельцов пикинеров и навязали им ближний бой. Вскоре моим копьеносцам пришлось драться сразу на два фронта — против атаковавших спереди и ударивших во фланг свежих сил врага.

— Барабанщики! Сигнал стрельцам — отступление, пикинерам — держаться до конца! Кирасиры! За мной!

Битва проиграна — факт. Осознав это, я принял единственное возможное решение, и, надеюсь, оно верное: сохранить жизни оставшимся стрельцам и кирасирам, пожертвовав пикинерами.

Впрочем, фрязи тут же попытались достать отступающих на правом фланге стрельцов, сломав строй и бросившись в рукопашную. Свирепо взревев, я больше прорычал, чем крикнул:

— Кирасиры! Бей!!!

Разделяющее нас расстояние мы покрываем галопом в считаные минуты. У копейщиков противника было время изготовиться и встретить накатывающуюся конницу, построив фалангу, но пикинеры немного «зевнули», увлекшись погоней. В итоге они слишком поздно начали сбивать строй под яростные крики командиров.

— Самопалами! — Отдав команду, выдергиваю свой из седельной кобуры. — Бей!

В одно мгновение залп двух сотен кирасир выкашивает первые ряды противника, сломав строй так до конца и не изготовившейся к бою фаланги.

— В копье!

Бросив в кобуру разряженный самопал, перехватываю из-за спины пику, одновременно высвободив носок правой из дополнительной петли-крепления. Уперев древко под мышкой, склоняю граненый наконечник в сторону ближайшего ко мне фрязя. Последний также успевает изготовиться к бою, уперев древко своей пики в землю. Но его никто не прикрывает сбоку…

Рывок стремени вправо — и в последний миг перед столкновением увожу скакуна чуть в сторону, одновременно перехватив древко. Таранный удар пропадает, а вместо него наношу легкий укол в бок. Тем не менее граненый наконечник находит шею фрязя и легко входит в плоть. И тут же вновь перехватываю древко, на этот раз что есть силы сжав его, откидываюсь на заднюю луку седла, а через пару секунд копье сильно рвется из руки от удара в человеческое тело, и мощный жеребец бешено таранит преградивших нам путь людей. Выпустив древко, выхватываю палаш и со страшной силой, с оттягом рублю сверху вниз, раскроив череп ближайшего фрязя, одновременно выпуская рвущуюся изнутри ненависть и отчаяние. И плевать, что опасно, что при таране я едва разминулся с граненым наконечником вражеской пики: кажется, что если сейчас я не выпущу накопившуюся ярость, то просто сойду с ума.

Мы опрокинули ландскнехтов одним ударом, заставили показать спину, а вдогонку им ударил убийственный залп успевших перезарядиться стрельцов. Но на ход битвы эта маленькая победа нисколько не повлияла.

Поражение.

Но не разгром.

На нашу удачу, основной лагерь успели покинуть не только уцелевшие стрельцы, но и часть пикинеров — враг, ослабив нажим, не сумел воспрепятствовать их уходу. Каким-то чудом сумели отступить, сохранив строй, и две сотни пикинеров из пополнения, хотя остальные погибли или были рассеяны.

Проявив чудеса храбрости и воинского умения, прорвался из окружения и Руд с полутора сотнями своих всадников. Перегруппировав стражей так, что на острие прорыва оказались лучшие рубаки, он опрокинул торхов и сумел обойти пытавшихся было развернуться в его сторону пикинеров.

Преследовать Бергарский не стал — в арьергарде я поставил стрелков, заняв с кирасирами позицию справа от отступающего отряда. Его пешцы также устали от боя и уже физически не смогли бы нас догнать, а кавалерия… Герцог сделал бы мне большой подарок, послав в атаку гусар, — уж их бы я встретил!

Враг одержал убедительную победу, сумев обмануть меня хитрым маневром. А все проклятые торхи, помешавшие Иругу (сотник уцелел в битве, его воинов я все это время держал при себе) провести более тщательную разведку.

Теперь же под моим началом осталось лишь три сотни стрельцов, четыре пикинеров, под две легкой конницы и чуть менее двух — тяжелой. Плюс четыре сотни всадников Луцика — теперь блокада «Медвежьего угла» теряет всякий смысл. Все вместе полторы тысячи воинов, причем по большей части легкая конница, не способная вести битвы с линейной пехотой фрязей.

Войско придется создавать заново из тех крох, что еще не успели привести воеводы юго-запада, и крестьян, кого удастся мобилизовать, не обрекая их семьи на голодную смерть. И учить их, учить до изнеможения, чтобы в бою могли показать хоть что-то.

А ведь был у меня шанс, был — при нашем двукратном превосходстве в огнестрелах!!!

Теперь нужно слать голубей Когорду. Если король прикажет, придется вести остатки армии на гибель, силясь догнать Бергарского и навязывая арьергардный бой. Но как по мне, лучше бы тесть позволил послать вдогонку легкую конницу, щипать фуражиров противника и совершать нападения на отставших, не вступая в серьезную схватку. При многочисленности моей кавалерии такое вполне возможно. А самому набрать хотя бы под две с половиной тысячи пехотинцев и хорошенько их обучить, чтобы могли с ландскнехтами тягаться на равных. Вот только Бергарский к этому моменту уже доберется до Львиных Врат.

А с другой стороны — и что дальше? Артиллерии у него не осталось. Конницы кот наплакал — торхи скоро просто разбегутся, я уверен (особенно если пару их отрядов вновь потреплют мои всадники), а гусар у гетмана юга осталось разве что на собственную охрану. Да и пехоту мы сегодня повыбили, сотен пять Бергарский точно потерял при штурме лагеря и попытке атаковать стрельцов на правом фланге, сколько-то погибло на иных участках сражения. Значит, королевской армии герцог не опасен — при желании остатки его воинства разметает кирасирская гвардия.

Правда, польный гетман может повернуть и на Лецек. Ну что же… В таком случае нам останется лишь намертво встать на защиту столицы и погибнуть, уничтожив при этом как можно больше врагов.

Как говорил мой отец: делай что должен…

Глава 8

Окрестности замка Львиные Врата

Король Когорд.

В последнее недели практически каждую ночь мне снится один и тот же давящий, тревожный сон. Годовалый Торог стоит в маленькой детской кроватке, быстро приседает в попытке прыгнуть и громко плачет. Пристально, с отчаянной детской грустью он смотрит на меня своими красными, заплаканными глазками — сын хочет, чтобы папа взял его на ручки…

Это все реальная картина из прошлого. Относительный достаток в дом баронов Корг пришел уже в мое правление, когда мы позволили себе нанять штат прислуги. А в то время, когда Эонтея только стала моей женой и подарила сына, мы заботились о малыше, как и любые иные родители из простолюдинов. И думается мне, что это наиболее правильно — не разрывать связь малыша с матерью, отдав его кормилицам, и не разрывать связь молодого отца с семьей, деля дом на мужскую и женскую половины.

Так вот, иногда Эонтеи просто не было рядом или она настолько уставала за ночь (малыш мог проснуться несколько раз), что просила меня подойти к сыну. Я брал малыша, крепко-крепко прижимал к себе и энергично покачивал на руках, напевая выдуманную колыбельную: «Спи, малыш мой, спи, любимый, глазки закрывай… спи, котенок, спи, ребенок, баюшки бай-бай…» Эти добрые, наполовину забытые картины молодости вдруг воплотились в кошмаре — как ни силился, я не мог сделать во сне последнего шага до кроватки и взять любимого малыша на руки.

Но что самое страшное — кошмар в полной мере воплотился в жизнь.

Мы выступили насколько смогли быстро в условиях сбора только вышедшего из боя войска. Тем не менее, никого не щадя, я навязал армии дикий темп движения, совершая полтора дневных перехода за один день. Кроме того, вперед, на соединение с Ларгом, мы бросили две тысячи легкой конницы, прошедшей боевое крещение в битве со шляхетским ополчением и ландскнехтами.

Силы наши сократились едва ли не вдвое по сравнению с тем, что было до битвы с Бергарским, зато возросло качество уже побывавших в драке бойцов. Благодаря захваченным трофеям я сумел довести численность стрельцов до полной тысячи, разжился артиллерией, а прошедших схватку с фряжскими пикинерами копьеносцев смешал, заново сформировав семь баталий по пятьсот воинов в каждой. С учетом тысячи семисот гвардейцев-кирасир сила выходит немалая — например, горный проход перекрыть сможем надежно.

Только вся проблема заключалась в том, что мне было нужно не просто перекрыть горный проход — мне было нужно деблокировать Волчьи Врата, осажденные королевской армией.

Связавшись с Ларгом посредством голубиной почты (мое нововведение, освоенное всего год назад — хотя на самом деле эта технология скорее воскрешена из славной истории древнего княжества), я приказал ему объявить новый набор в пехоту и формировать из местных призывников пикинерские и стрелецкие части, щедро разбавив их бойцами, отступившими от Волчьих Врат. И все бы хорошо, вот только уже под конец второго перехода практически одновременно прибыли гонцы от Аджея и из «Медвежьего угла»: торхи крупным войском проломили границу и, разбив бригаду Владуша, хлынули в Рогору.

Жуткая новость выбила меня из колеи — я знал, на что способны торхи, дорвавшись до незащищенных земель. Примеры их жестокости и нечеловеческих зверств все еще стоят перед глазами с прошлого вторжения в Республику. А сведения об их количестве и вооружении многочисленными огнестрелами меня просто ошеломили… И все же утром войско продолжило движение к Каменному пределу. Одни только гонцы наперегонки поскакали к высланной вперед легкой коннице с целью развернуть ее и бросить на помощь Аджею. Но пока они настигли их, пока наши кавалеристы развернулись, пока преодолели разделяющее нас расстояние… Одним словом, подкрепление проделало разве что половину пути до Лецека, как Аджей огорошил нас теперь уже счастливой вестью — орда торхов наголову разбита у Лецека, спаслась едва ли четвертая часть степняков.

Что же, прочитав сообщение зятя, я осознал, насколько верным было решение отдать дочь за этого человека, насколько верным был порыв спасти его, рискуя жизнью в битве у Каменного предела. В эти мгновения я безмерно гордился им, и к этому примешивалось какое-то новое, согревающее сердце чувство.

Моя легкая конница получила очередной приказ: вновь разворачиваться и следовать к первоначальной цели — крепости Львиные Врата. А на следующий же день мы получили черное известие — Бергарский объединился с освобожденными фрязями и взял «Медвежий угол».

Впрочем, поразмыслив и списавшись с Аджеем, я не стал уже в третий раз разворачивать легкую конницу, не особо эффективную в схватках с фряжской пехотой. Зять расписал, какую бурную деятельность организовал по формированию нового соединения, и я дал добро — в конце концов, мальчишка зарекомендовал себя и как полководец, и как редкий счастливчик с бесконечным запасом удачи, столь щедро подаренным ему судьбой. Дробить же свою и так малочисленную пехоту я не счел возможным.

Воссоединение с Ларгом было теплым — за прошлые годы я крепко привык к его постоянному присутствию, и вынужденное расставание стало соизмеримо с потерей близкого друга. Впрочем, Ларг им и является. Мое указание о срочном наборе новобранцев запоздало — верный советник приступил к формированию новых частей, как только получил известие о ночном штурме Львиных Врат. Так что к моменту прибытия моего войска нас ждала уже не толпа вчерашних крестьян, а вполне боеспособное пополнение из двух тысяч пикинеров, причем на четверть состоящее из бывалых ветеранов, надежно сплачивающих новичков, да к тому же пять сотен стрельцов, выделенных Лагром из гарнизона крепости. Практически одновременно с пехотой прибыли и двигающиеся по параллельной дороге кавалеристы, а следом голуби принесли очередные черные вести: Бергарский переиграл Аджея и чуть ли не наголову разбил. Но зять все же сохранил наиболее боеспособную часть своего отряда и готов защищать Лецек. Да вот только Бергарский выдвинулся не к Лецеку, а вслед за нами!

Прикинув оставшиеся силы герцога и приняв во внимание план Аджея — без конца клевать фрязей наскоками легкой конницы и перехватывать их фуражиров, — я решил выдвигаться к Волчьим Вратам всеми силами, сохранив Ларгу оставшуюся часть гарнизона в тысячу бойцов. Учитывая также, что на вооружении замка осталось три десятка крепостных орудий, я решил, что этих сил Ларгу будет достаточно, чтобы защититься от возможного штурма.

С пополнением, на треть усилившим мое войско, рискнуть сражаться с армией Республики было бы всего лишь глупостью, но никак не безумием — в конечном счете под мое знамя встало пять с половиной тысяч пикинеров, полторы тысячи стрельцов, более полутора тысяч тяжелой конницы и две легкой. Но также я понимал, что врагу достаточно блокировать горный проход или устроить засаду в горах, чтобы или тормознуть мое войско, или вовсе его уничтожить. Поэтому впереди основных сил пошли лучшие разведчики.

До Сердца гор мы добрались сравнительно легко — помимо беспокоящих налетов горцев, которые практически все были успешно отражены боевым охранением, серьезные препятствия нам не встречались. Несмотря на опасения, удобная для сражения долина оказалась также не занята врагом. Но, разбив в ней лагерь, дальнейшее продвижение войска я остановил: в узкой части выхода из Сердца гор разведчики обнаружили признаки засады. Пришлось ломать голову, как подняться в скалы и сорвать засаду, а ночью к лагерю вышло чуть менее трех десятков горцев — если быть точным, двадцать шесть человек. Всего двадцать шесть сохранивших верность бывшему вождю, Вагадару. Точнее, его сыну Валдару — единственному уцелевшему наследнику.

Молодой воин, успевший, однако, принять участие в боях прошлой кампании и многое переживший, когда на родственников бывшего вождя началась настоящая охота, сумел произвести на меня впечатление. Спокойный, рассудительный, серьезный — без всяких следов юношеской бесшабашности, свойственной молодым бойцам, — и в то же время способный грамотно рисковать, когда этого требует ситуация. Даже если бы я не знал, что он сын Вагадара, я невольно подумал бы про их родственную связь — Валдара с отцом объединяет фанатичное стремление к достижению поставленной цели. Но если Вагадар мечтал создать в Каменном пределе единое государство из разрозненных племен, то его сын мечтает лишь рассчитаться со всеми предателями и убийцами отца. Достойно — и столь же недостижимо.

Стоит отметить, что новоиспеченный союзник не страдает каким-то особенным благородством по отношению к «друзьям» погибшего вождя, и, сложись все иначе, он просто проигнорировал бы наличие засады на нашем пути. Война Рогоры за независимость — не война горцев. Но лехи привлекли к засаде многочисленных сторонников из их числа, не менее трех сотен воинов. А бойцов им дали те самые кланы, что участвовали и в нападении на цитадель Вагадара, и в преследовании его сторонников и родных. Поэтому Валдар и обратился к нам, имея собственную цель — отомстить предателям и убийцам отца, убрать с дороги многочисленных конкурентов.

Горец предложил вполне грамотный план. Как оказалось, в паре верст от горла долины он сумел спустить со скал веревку и замаскировать ее — в непригодном для подъема месте. Но с канатом-то оно стало вполне проходимо! И Валдар предложил использовать его для подъема трех-четырех десятков опытных рубак и стрелков из лука. С их помощью он рассчитывал уничтожить вражеские посты на удобном подъеме и с рассветом поднять в горы крупный отряд, а после ударить в тыл ожидающего в засаде противника. Для успешного воплощения плана мы с рассветом должно были изобразить энергичные приготовления к походу, а по условному сигналу выступить из лагеря к засаде, отвлекая лехов и горцев-врагов.

К слову говоря, противник подготовился знатно, устроив на нашем пути несколько земляных пушек и заложив заряды пороха под склоны. Как только войско втянулось бы в проход, сразу в нескольких местах взорвались бы пушки, а вызванные подрывами обвалы перерезали бы колонну моего войска на несколько изолированных частей, убив и покалечив при этом сотни людей. Практически один в один план нашей прошлой засады. И концовка та же: две тысячи засевших в горах лехов и горцев открыли бы по уцелевшим частый огонь из нескольких легких пушек и многочисленных огнестрелов, а после добили бы отрезанные друг от друга отряды поодиночке.

Но любая засада хороша, пока ее не обнаружили. С помощью моих лучников, прошедших суровую школу уничтожения торхских дозоров в ковылях (как-никак большинство кирасир — бывшие стражи, причем лучшие из лучших), Валдар снял посты горцев.

Они контролировали удобный подъем в собственном тылу, вообще-то нам он был неизвестен, хоть и начинался в Сердце гор — поэтому его защита была скорее перестраховкой. Но тем не менее горцы несли дозор очень внимательно — вот только атаки с тыла не ждали, противнику было просто неоткуда взяться в их тылу. Валдар перехитрил всех, сумев осуществить подъем в скалы практически в непроходимом месте.

После захвата удобного подступа мы скрытно перебросили к подъему кирасир, снявших доспехи еще в лагере. С собой бывшие стражи и лучшие рубаки в отряде взяли лишь сабли и самопалы, оставшееся войско утром принялось изготавливаться к движению. В это же время Валдар провел наших воинов скрытыми в горах галереями, известными только местным жителям, и успешно зашел в тыл засаде.

Каменный предел, окрестности Сердца гор

Валдар, сын вождя горцев Вагадара.

Несмотря на кажущуюся замкнутость, в чертогах карольдов {40} всегда прохладно и довольно свежо. Воздух, пройдя с поверхности сквозь множество даже нам неизвестных колодцев и окон {41}, создает в каменных галереях легкий, приятный сквознячок.

Зим десять назад меня разрубили бы на множество кусков даже собственные воины — привести чужаков в чертоги карольдов считалось одним из худших преступлений, святотатством. Первым подобный запрет нарушил отец, воспользовавшись чертогами для переброски рогорцев к месту засады в узком ущелье — на пике могущества он не боялся даже Совета старейшин. И вот теперь уже я показываю чужакам очередной неизвестный им ранее чертог — для нападения на засаду других чужаков, наших общих врагов. Старейшины приговорят меня к смерти, как только узнают о моем поступке, — меня и моих воинов. Впрочем, это всего лишь формальность: грянувшая в горах резня низвела их власть, а мы и так уже давно приговорены к смерти рвущимися к власти кланами Саалдара, Котрирга и Цуреба.

С этими невеселыми мыслями я остановился у выхода из галереи, жестом приказав остановиться следующим сзади воинам.

— Пора.

Кисть правой руки привычно взялась за потертую, шершавую рукоять цвайхандера — двуручного меча фряжских наемников с парирующими крюками и не заточенным между ними и рукоятью клинком. Это делает безопасной и более эффективной технику «полумеча» {42} — перехват в бою клинка в его середине и нанесение мощных уколов с двух рук. Отец в прошлую кампанию обратил внимание на искусство фехтования ландскнехтов-доппельсолднеров и стал внедрять его в горах — как и их оружие. Нетрудно догадаться, что я был одним из первых, кто стал обучаться бою новым клинком — чуть более легким и сбалансированным, чем наши старые и массивные двуручники.

— Ни звука! Молча за мной. Стрелять, только когда выйдем из галереи!

Рогорцы жестами показали, что поняли приказ. Что же, бойцы все опытные, усваивают быстро. В их глазах читается нетерпение, волнение и предвкушение схватки, но обуревающие чувства бойцов не прорываются наружу ни звуком.

Рядом со мной держатся лишь пятеро бойцов личной дружины — оставшиеся, разбившись на пять групп, выводят рогорцев к другим выходам из галерей. Получается практически по две с половиной сотни бойцов у каждого ростового «окна» — тут надо еще умудриться протолкнуться! А лучше вообще толкучки не создавать.

Между тем короткий коридор заканчивается, полумрак чертогов сменяется ослепительным солнечным светом. На несколько мгновений закрываю глаза, чтобы дать им привыкнуть (и не ослепнуть при выходе из пещеры), после чего начинаю быстро идти вперед, ускоряясь с каждым мгновением.

Уже бегом мы вырываемся из чертогов, оказавшись в глубоком тылу врага. С засевшими у гребня скал противниками нас разделяет не менее ста шагов — и половину дистанции мы преодолеваем в считаные секунды, не издав ни звука. Но вот бойцы из задних рядов врага оборачиваются на странный шорох за спиной, и из их рядов тут же доносятся первые тревожные окрики.

— За Вагадара!

— Вагадар!

— Гойда!

Лехи и предатели-горцы несколько опешили от оглушительного крика накатывающих на них врагов. Тем не менее многие мои сородичи бросились навстречу, воздев над головами тяжелые двуручные клинки, лехи же принялись спешно строиться для залпа.

— Стреляй!

Из-за спины ударил густой залп самопалов — расстояние уже сократилось для эффективной стрельбы, а кроме того, практически все воины Когорда имеют по два ствола. Целили рогорцы в стрелков, и многие преуспели: наш залп расстроил ряды противника и рассеял множество его воинов — зато горцы, перешедшие на сторону лехов и вырвавшиеся вперед, практически достигли моей группы.

Ближний ко мне гигант (он на голову выше меня и значительно шире в плечах) воздел над головой фламберг — тот же двуручник доппельсолднеров, только с волнистой формой клинка. Такой меч наносит страшные рублено-резаные раны, наемники с таким оружием даже не пытаются сдаться в плен — не берут!

Противник со звериной скоростью сокращает разделяющие нас шаги, приближаясь чуть ли не прыжками. Вот расстояние между нами уменьшается до «длинной» {43} фехтовальной дистанции — и тут же враг делает еще один шаг, стремительно обрушивая свой меч сверху вниз. Перекрывшись клинком и неуловимо сместившись с линии атаки противника, стремительно и мощно колю навстречу, заняв «центр». Но сильнейший удар фламберга, зацепившегося за парирующий крюк, чуть ли не вырвал клинок из рук, острие цвайхандера не дотянулось до головы врага.

Противник тут же переводит атаку, крутанув меч и обрушив рубящий удар по горизонтали справа. Принимаю его на плоскость клинка, выставив блок — но мощь врага столь велика, что его удар проваливает защиту, и клинок касается правой стороны моего лица. Он дергает фламберг на себя, разрезая щеку до зубов. Металл задевает кость, боль дикая!

Обезумев от боли и ярости, слепо колю навстречу, вложив в удар вес тела — и враг, оттянув меч на себя, не успевает встретить мою атаку. Меч входит в солнечное сплетение горца, одновременно отбросив его назад.

Противник еще не успел упасть на землю, как его место занимает настоящий фрязь-ландскнехт (несмотря на примерно близкие к габаритам горцев физические кондиции, он обряжен в кричащие красно-зеленые тряпки). Для удара он занес гроссмессер — двуручную саблю со слегка искривленным клинком. Несмотря на то что оружие не получило широкого распространения в горах, недооценивать его не стоит: благодаря смещенному центру тяжести клинок наносит страшные рубящие удары.

Рывком вправо ухожу с линии атаки — но опытный рубака лишь меняет направление удара. Все же я успеваю перекрыться мечом и, крутанув клинок, рублю по горизонтали навстречу с шагом вперед. Противник успевает отпрянуть, пропуская перед собой удар — однако фрязь не «чувствует» камня. Отшагнув и зацепившись за выступ скалы, ландскнехт теряет равновесие, оборачивается — и мой клинок вонзается в его живот.

От горящей боли в правой щеке мутится рассудок и внутри разжигается нестерпимая ярость. Справа на Яруга, бойца моей дружины, навалилось сразу два противника с горскими двуручниками. Отбив выпад одного, он пропускает атаку второго — острие вражеского клинка прорубило висок воина. По-звериному взревев, прыгаю вперед, занеся клинок для удара. Ближний противник успевает развернуться и закрыться блоком, второй рубит по горизонтали навстречу. Ухожу в сторону, нырнув под удар, и на развороте достаю бок врага острием. Противник оседает, зажимая рукой рассеченную плоть, его товарищ бросается вперед, рубанув справа. Встречаю клинок блоком и перевожу атаку, с силой ударив по вражескому мечу. И вновь перевод клинка с одновременным шагом вперед — стремительный рубящий удар отделяет голову врага от шеи.

Крепость Львиные Врата

Король Когорд.

Говорят, что Валдар, получивший в бою страшную, уродующую лицо рану — фламберг противника развалил щеку до челюсти, навсегда обезобразив молодого человека, — дрался как озверевший горный лев, внося в ряды противника панику. Его двуручник унес в схватке более двух десятков жизней. Сокрушив сородичей — горцев из вражеских кланов, он врубился в ряды лехов, вооруженных лишь легкими саблями, где его цвайхандер не знал себе равных, как и пощады.

Засада была уничтожена — удар в спину лехов был настолько неожиданным, что сломил всякую волю к сопротивлению. А во время бегства их практически поголовно изрубили — на узких спусках началась давка, враг не смог вовремя отступить. Но даже при этом потери моих бойцов составили до четырех с половиной сотен тяжелоранеными и убитыми — сохранившие мужество лехи встречали атакующих выстрелами в упор.

Сокрушив засаду, я бросил вперед легкую конницу — занять горный проход до того, как враг организует новую засаду или перегородит завалами в узкой части. Увы, на этот раз противник не пренебрег подстраховкой, и уже на половине дневного перехода от первой засады нас встретила стена вагенбурга из соединенных между собой телег. Противник располагал артиллерией, стену прикрывали многочисленные стрельцы из шляхетского ополчения. Общую численность врага я оценил примерно в тысячу пешцев.

Легкую конницу пришлось отозвать. Их сменил пехотный авангард из двух сотен стрельцов и баталии пикинеров, в узком ущелье они смогли построиться прямоугольником в сорок бойцов по фронту и двенадцать шеренг в глубину. Пехота подошла к препятствию ближе к вечеру — тогда же их догнали спешно посланные вперед артиллеристы.

Несмотря на большую численность орудий (семь единиц), большинство пушек врага были легкими (только три средних) против пяти средних у нас. Так что мои артиллеристы сумели заткнуть противника, потеряв при этом две пушки и разбив часть стены вагенбурга. После чего вперед выдвинулись стрельцы.

По фронту они построились так же, как и баталия пикинеров, добившись глубины в пять шеренг. Первая стреляет, вторая готовится к выстрелу, третья, четвертая и пятая перезаряжаются. Как только залп произведен, стрельцы первой отступают назад, уступив дорогу изготовившимся к залпу товарищам, и начинают спешно перезаряжаться. Таким образом, мои воины обрушивают на противника ливень свинца каждые двадцать секунд.

Лехи пытались отсидеться за разбитыми укреплениями, но мои стрельцы подобрались к самому вагенбургу. Противник попытался дать встречный залп, но после артобстрела он не сумел вовремя сорганизоваться — возможно, наиболее ответственные и способные офицеры погибли или были ранены. Стрельцов встретил не очень плотный залп да вразнобой — и мои воины были к этому готовы, ответив на выстрелы лехов многочисленным и дружным огнем.

Сбив стрелков противника со стены, мои воины сами попытались занять вагенбург — враг среагировал адекватно, шляхта пошла в рукопашную. Однако стрельцы ждали нечто подобное и на контратаку ответили очередным залпом в упор, отбросившим нападавших, и подались назад, чем тут же воспользовались стрелки лехов, открыв на этот раз более организованную стрельбу. Стрельцы понесли потери, но и врагу ответили адекватно, выбив не успевших укрыться противников дружным залпом.

Огневое противостояние привело к потерям с обеих сторон, стрельцы дважды приближались к вагенбургу и дважды откатывались назад, встречая контратаки врага залпами в упор. Наверняка можно сказать, что была выбита и большая часть стрелков противника — и потому стрельцы отступили, уступая дорогу пикинерам.

Рядовой пикинерской баталии Рузар Вольга.

— Держать ногу! Шаг не сбивать!

Мерный рокот, создаваемый на марше сотнями одновременных шагов, звучит неотвратимо и грозно. С мрачным удовлетворением отмечаю, что врагу сейчас ой как неспокойно — от этого самого мерного рокота, издаваемого накатывающей на них баталией.

Хотя на деле сердце в груди бьется с бешеной скоростью, это мой первый бой с врагом — тем самым, поднять руку на которого казалось немыслимым всего три года назад.

Блик солнца, отразившийся от цельнолитого доспеха, больно резанул по глазам. Пикинеры первых двух шеренг — те самые, которые принимают на себя самый мощный удар врага, — облачены в «полуторный» доспех: добротная кираса, защищающая грудь и живот и стянутая сзади кожаными ремнями, наручи и поножи, глухой шлем, целиком закрывающий голову и оставляющий лишь небольшую щелочку для глаз, и наплечники, от одного из которых, собственно, и отразился предательский солнечный луч.

«Смертники» (так жестоко мы порой называем этих воистину бесстрашных воинов) вооружены самыми короткими пиками: первый ряд держит их на уровне бедра, второй — на уровне груди. А прикрываю их всех я — боец третьего ряда, вооруженный алебардой и защищенный лишь стеганой кожаной курткой. Некоторые алебардщики каким-то образом урвали себе баклеры — маленькие, но чрезвычайно крепкие щиты, очень удобные в ближней схватке: баклер держит практически любой удар, а кроме того, им можно бить навстречу словно кулаком. Увы, мне такая роскошь не досталась, левую руку прикрывает лишь хиленький дощатый щиток, наспех сбитый деревенским плотником по просьбе отца.

Пятая и шестая шеренги, наоборот, вооружены самыми длинными пиками — длина копья бойца пятой шеренги зачастую вдвое превосходит длину пики «смертника» и втрое — человеческий рост. Их возможно удержать лишь двумя руками, да и то набирают в эти шеренги самых физически сильных бойцов. Свое оружие они держат не справа, а слева, чтобы не мешать атаке первых рядов: пятая — на уровне бедра и шестая — на уровне груди. Так что на самом деле, как бы ни страшно было двигаться в первых рядах, бойца всегда прикрывает еще три пики помимо собственной, а противника, сумевшего подобраться слишком близко, я всегда могу приголубить ударом алебарды сверху. Ну или же пырнуть его копейным наконечником через плечо товарища.

— Алебардщики! Вперед!

О нет! Я ждал этой команды, как только увидел стену вагенбурга, но как же страшно выходить вперед! Тут и там валяются тела лехов и наших стрельцов, смерть уже собрала кровавую жатву с обеих сторон и не собирается останавливаться — и от этого становится по-настоящему жутко.

— Вольга, остолоп! Вперед! — злым шепотом подгоняет меня Кремень.

Ну что же, чему быть, того не миновать…

С еще сильнее забухавшим сердцем (словно кузнечный молот бьет!) я неуклюже, как косолапый медведь, вырываюсь вперед, зацепив кого-то из товарищей. В ответ раздается брань. Ничего, «смертники», сегодня пришел наш черед погибать за вас.

Вообще-то даже самые мощные кирасы редко когда выдерживают прямой выстрел самопала, не говоря уже об огнестреле. Да и то по факту в кирасы облачена лишь первая шеренга (единственная, что целиком состоит из ветеранов), во второй используют более дешевый и менее качественный доспех. На самом деле наша смена вполне равносильна перед лицом главной и наиболее жуткой лично для меня опасности — вражеских стрельцов.

Но враг за вагенбургом молчит — в том смысле, что над уцелевшими телегами по-прежнему не показались десятки стволов, извергающих в нашу сторону свинцовую смерть… Нет, не показались. И мы медленно, но уверенно сокращаем дистанцию, разделяющую нас с вражескими укреплениями. Сто шагов… Семьдесят… Пятьдесят… Тридцать… Пятнадцать…

И в тот миг, когда мы уже практически приблизились к вагенбургу, над телегами и между ними наконец-то показались стрелки лехов.

Залп!

Наши стрельцы — две шеренги, занявшие место между шестым и седьмым рядами пикинеров — ударили из-за спины одновременно с врагом, а может, даже на мгновение раньше. И несмотря на то, что мы вплотную приблизились к лехам и залп их грянул в упор, на землю повалилось не так и много алебардщиков — по крайней мере, меньше, чем я ожидал, не более четверти от общей численности шеренги. Не верится — но на ногах устоял и я, лишь что-то горячее обожгло левое плечо да волосы сзади обдало теплым воздухом.

— Руби!

В следующий миг я, еще не отошедший от ужаса близкой гибели, в числе первых бросился к сцепленным телегам и обрушил на дерево тяжелый, размашистый удар топорищем алебарды. И еще один, и еще… Несколько секунд я рублю деревянное крепление сцепа как заправский дровосек, охваченный дикой, первобытной яростью загнанного в угол зверя.

— Вольга, сверху!!!

Тень на мгновение заслонила солнце, но, предупрежденный Кремнем, я успеваю вскинуть алебарду и парировать копейное навершие, поймав его в выемку между древком и топорищем. Редкая удача! Металл звякнул о металл, дернув наконечник вправо, рывком отклоняю вражеское оружие и встречным ударом обрушиваю топорище на грудь леха. Тяжелая отдача отзывается в руках — но секира прорубает ребра врага, с жутким воплем опрокинувшегося назад.

— Первая и вторая шеренга — вперед! Прикрывайте алебардщиков! А вы, барсучье племя, рубите проклятые телеги!

Сотник Вагир командует верно — но не так-то и просто доверить свою жизнь даже ветеранам первой шеренги. Оценив наш замысел, лехи густо полезли вперед, ударив в ответ пиками, открыли огонь уцелевшие стрелки. Но и наши стрельцы не зевали и встретили появление врага очередным залпом. Вот только били они поверх голов, и засевшие между телегами лехи отстрелялись безнаказанно.

Я не сразу понял, почему в груди так горячо и больно — будто в нее вонзили раскаленный прут. Разом стало тяжело держать в руках алебарду, а что самое страшное — дышать… И через мгновение я понял, что случилось.

Перед глазами промелькнули родительские лица, лучистые глаза младшей сестренки и нежное, будто обрамленное солнцем веснушчатое лицо Милы — возлюбленной, которой я так и не решился рассказать о своих чувствах. Думал, вернусь с войны героем, приду в ее дом, позову замуж — а уж там ветерану боев с лехами не откажут.

Какой же дурак…

Злость, обида, жалость к себе и особенно к родителям — все промелькнуло в единый миг… и погасло. Пороховое облако между телегами рассеялось, и мне открылось рябое лицо моей смерти — нисколько не выразительное, красное от пристрастия к браге лицо толстого шляхтича с выгоревшими пшеничными усами. Он так и не сошел с места, откуда стрелял, и спешно перезаряжал самопал…

Меня охватила дикая, всепоглощающая ненависть. Это все? Все?! И больше ничего не будет?!

— Умри!!!

Ярость придала сил на последний рывок. Прыгнув вперед, прямо на сцеп, я одновременно выбросил алебарду в длинном выпаде, целя копейным навершием в лицо леха. Древко дернулось от удара. И вновь по глазам ударил солнечный зайчик, отразившийся от стремительно приближающегося сабельного клинка…

Крепость Львиные Врата

Король Когорд.

Рубка у вагенбурга была яростной и предельно напряженной, большинство алебардщиков третьей шеренги пали, разрубая стенку из телег. Но наконец сцепы между телегами были прорублены, и алебардщики отступили, дав дорогу бойцам первых шеренг. Последние мощно ударили в борт разъединенных телег вагенбурга — и, поднатужившись, опрокинули их. Второй дружный удар обрушился на днища повозок, тем самым мои пикинеры расширили расстояние образовавшихся в укреплении проходов.

И вновь на моих воинов устремился рой свинцовых пуль, и вновь навстречу вражеским стрелкам ударил залп вышедших вперед стрельцов. После чего ощетинившиеся копьями «кулаки» пикинеров двинулись вперед. Но и враг встал несокрушимой стеной, осознав, что баталия единственно уязвима при сломе строя в проходах.

Какое-то время рубка шла на равных, за лехами было численное преимущество, и дрались они остервенело. Однако когда в бой пошла вторая половина баталии с полноценным прикрытием алебардщиков, сопротивление врага было сломлено, и лехи откатились от разрушенной стены вагенбурга.

Наконец после третьей, остервенело-яростной контратаки враг отступил — и тут же показал спину, как только стройные ряды пикинеров врубились в смешавшуюся толпу шляхетского ополчения. Разгром довершила своевременно брошенная в бой легкая конница, ждавшая своего часа за баталией и подчистую изрубившая пытавшихся спастись бегством.

После этого боя мы более не встретили ни одной попытки остановить нас в удобном для обороны горном проходе, не обнаружили ни одной засады. Легкая кавалерия вырвалась вперед и на третий день беспрепятственно достигла выхода из Каменного предела.

Нас там ждали — в удобных, возведенных еще моими бойцами редутах, развернув многочисленную артиллерию к выходу из прохода. За редутами расположились тысячи крылатых гусар и прочей шляхетской кавалерии, на правом фланге лехов позицию заняла многочисленная пехота. Только на левом фланге, в стороне от наполовину разрушенной крепости они не развернули крупных соединений, ограничившись малочисленной легкой конницей — словом, сюда и бей, вот где ключ к победе!

Разведчики разглядели штандарт Торога на остатках донжона — вышитого на черном полотне серебряного барса, — а немногочисленные дозорные, оставшиеся на стенах, приветствовали их радостными криками и выстрелами в воздух. И все это показалось мне настолько похожим на ловушку, что я попробовал отправить к крепости кого-либо из людей Валдара — в конце концов, лехи заключили союз с рядом горских кланов и могли принять моего разведчика за своего.

Да, если бы мы были на равнине, все получилось бы гораздо проще — но почтовые голуби через горы не летают, и никакими сведениями об обороне замка я, увы, не располагал. Пришлось довериться лазутчику нового союзника. И пока мои кавалеристы укрепляли проход, спешно готовясь к обороне, а основные силы лишь подтягивались к месту возможной схватки, Валдар самостоятельно отправил разведчика — но не в крепость, а в соседние горские деревни. Вскоре верный вождь горцев известил меня о результатах разведки — последний, решительный штурм крепости состоялся за два дня до прибытия моих всадников, и уже в сумерках под конвоем лехов ее покинула немногочисленная вереница уцелевших защитников. После чего из разрушенной крепости не раздалось уже ни единого выстрела… Зато на следующий день в ней кипели работы по уборке многочисленных трупов, активно разлагавшихся на летней жаре.

Мы не успели. Крепость Волчьи Врата пала.

Только отпустив Валдара, я дал волю чувствам, заревев, как дикий медведь. Я рубил шатер саблей и изрыгал самые мерзкие, площадные ругательства, а когда окончательно обессилел, просто сел на землю, не сумев сдержать трудного и стыдного мужского плача.

Торог, сынок…

Но слезы, как ни странно, помогли выпустить боль и справиться с отчаянием. Естественно, душевные муки никуда не ушли, но я смог перелить их в ярость к врагу. Одно то, что мы не попались в расставленную ловушку, что я удержался от первого родительского порыва бросить всех в бой и любой ценой прорваться к крепости, — уже это было пусть маленькой, но победой, пусть маленькой, но местью. А как только я развернул войско и стал спешно отступать от Волчьих Врат, враг мгновенно бросился вдогонку, развеяв последние пусть и безумные, но все же терзающие душу сомнения. Однако наступательный порыв лехов сдержал крупный обвал, устроенный подорвавшими солидный кусок скал артиллеристами.

Так что мы сумели беспрепятственно отступить, не ввязавшись в затяжные арьергардные бои. Устроив еще три подрыва, мы выиграли время, и к моменту, когда лехи сумели-таки преодолеть Каменный предел, на равнине у Львиных Врат их ждала цепь земляных укреплений, полукольцом окруживших выход из горного прохода. Одним краем они уперлись в каменную стену крепости, также держащей дорогу из гор под обстрелом, другим краем — в скалы. Четырнадцать легких и средних орудий, а также тысяча огнестрелов, захваченных в качестве трофеев в горах, пришлись нам как нельзя кстати.

И только вернувшись из похода от Волчих Врат, я нашел время лично допросить предателя Скарда. Не сказать, что общение было приятным — и все же я пожалел, что не сделал этого раньше. Сильно пожалел.

В пыточный стоит тяжелый запах крови и гниющей плоти, смрад бьет в нос так, что дышать получается только с надушенным платком.

По мере приближения к интересующему меня узнику к неповторимому смраду гниения добавляется тяжелая вонь давно немытого тела. Н-да, ароматы… Старый граф Скард, когда-то вызывавший у меня неподдельное уважение и почтение своей рассудительностью, житейской мудростью и справедливостью настоящего властителя, — сейчас он похож на дохлый кусок мяса. Но, несмотря ни на что, жизнь все еще теплится в нем и сознание Бара не помутилось после пережитого.

И все же неопытные палачи Ларга явно перестарались, выбивая (скорее, вырезая) требуемую информацию. Впрочем, граф не замыкался — по сути, он выложил все, что знал, в первый же день пребывания в застенках. Например, все договоренности о передаче информации были заключены с неким бароном (а позже графом) Золотом — фрязем из пленных, перешедших под знамя Бергарского в Лангазскую войну.

К нам в плен будущий граф попал во время засады в узком ущелье. В бою с горцами ему раздробили левое предплечье — и после того, как в ране начались необратимые процессы, руку пришлось отрезать по локоть. Жизнь Золоту спасли мои лекари в лагере для военнопленных, что в прошлую кампанию мы разбивали здесь же, у Львиных Врат. Поневоле проклянешь свое благородство… Так вот, оправившись, граф успел найти контакт с многими людьми — и в первую очередь, с дворянской элитой Рогоры. А позже этой связью воспользовался Бергарский, планируя новую кампанию.

Но если связь, контакты, способы передачи сообщений Скард выложил подробно, то с именами других заговорщиков началась путаница. Старик со смехом утверждал, что в заговоре приняли участие все бывшие владетели Рогоры, однако позже он менял показания, нередко называя абсолютно разные имена. Одним словом, Бар то ли начал бредить, то ли пытался стравить нас с уцелевшими владетелями, то ли еще что — но результат, естественно, был противоположный. Ларг отправил всем владетелям письма с заявлением о полной лояльности к ним короля и призывом поднять оружие против захватчика.

Чтобы привести Скарда в чувство, его окатили ведром ледяной воды. Но, несмотря на стрессовый способ пробуждения, граф не проявил никакой активности — лишь разлепил веки да издал глухой стон. Однако когда его мутный взгляд уперся в меня, лицо старика прояснилось и приобрело осмысленное выражение. Безусловно, Бар узнал меня.

Скривив губы в ухмылке, пленник наконец заговорил:

— Ну здравствуйте, ваше величество!

— Привет и тебе… предатель.

Разбитое, изможденное лицо Скарда исказилось от гнева — чего я никак не ожидал от человека, прошедшего все пыточные круги.

— Предатель?! Это я-то предатель?! А как назвать тебя, Когорд, человека, который единолично втравил Рогору в войну с Республикой, который вынудил равных тебе дворян признать себя королем под дулами огнестрелов?!

— И я еще тогда объяснил всем вам свой выбор.

— Объяснил?! Да неужели?! Нам ты выбора не оставил! Как и тысячам мужчин, что пали на поле битвы, заплатив жизнью за воплощение твоих королевских амбиций!

— Что?! — Я потерял над собой контроль и опустился до базарного крика. — А три тысячи воинов, лучших пешцев Рогоры, что погибли под Волчьими Вратами из-за твоего предательства, — ты их гибель также спишешь на мои амбиции? Скажешь, что они все равно нашли бы смерть на поле битвы, и в таком случае нет ничего страшного, что смерть пришла немножко раньше?! Пусть бойцов, чей преждевременный конец настал бы только в сражении, пусть их вырежут ночью как свиней — лишь бы Когорд вновь не сумел защитить Рогору от Республики! Так, что ли?!

Последние слова я выкрикнул в лицо Бару, с силой сжав его уцелевшие волосы и потянув их вверх так, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Предатель смутился, попытался отвести разом потускневший взгляд.

— А кто сказал, Когорд, что независимой Рогоре живется хоть чем-то лучше, чем в составе Республики?

— Да как ты смеешь?! Ты своих кметов когда в последний раз-то видел?!

— Да какое мне дело до грязных мужиков! Я говорю о других, о…

— О баронах и графах Рогоры?! Так вот в чем дело… Ну конечно. С установлением королевской власти вы отошли на второй план, а кто и на третий. И что же, это повод для измены — потеря влияния и власти?!

— А разве этого мало, Когорд, разве этого мало? Разве ты не поднял восстание, чтобы добиться большего влияния и большей власти?!

Слова этого тупого (и как я мог раньше обманываться на его счет?) старого индюка родили желание ему врезать — да от всей души, так чтобы его рот наполнился кровью и выбитыми зубами. Но вместо этого, бросив усталый взгляд на все понимающего и потому не лезущего в разговор Ларга, я лишь подвинул к себе стоящий у стенки табурет и медленно на него опустился.

— Бар, я никогда не думал, что ты настолько поверхностен и что мои цели и моя мотивация будут чужды тебе настолько, что ты просто не сможешь понять… Власть, влияние — не буду лукавить, конечно, имеют для меня значение. Но не они делают меня счастливым — а я в этой жизни более всего люблю, желаю, мечтаю быть просто счастливым. И мое счастье — это те мгновения, что я был с семьей, не как король или властитель лена, а как муж и отец.

Простое счастье для любого из людей — не согласен? Правильно, молчи… Но когда-то очень давно я вдруг понял, что, будучи бароном, я не имею права отвернуться от жителей лена и их проблем, не имею права отказать им в защите. И если мое личное счастье заключается в благополучии семьи и тех мгновениях, что я провел в кругу любимых, то счастьем барона-владетеля стала успешная защита подданных от степняков и приумножение их достатка — под моей рукой.

— И ты думаешь, — с насмешкой спросил Скард, — что кто-то из них связал свой достаток и благоденствие с твоим именем?!

— Ну, во-первых, да, я в этом уверен. А во-вторых, в любом случае — самое важное то, что я знаю, как мое правление повлияло на жизнь моих людей.

— Так и правил бы своими счастливыми подданными в собственном баронстве! Зачем было развязывать эту бессмысленную войну?!

— Бессмысленную?! Я одержал в ней верх! И Рогора стала свободной!

— Республика никогда не смирится с этой потерей!

— Без вашего предательства лехи не прошли бы дальше Волчьих Врат!!!

Горло на мгновение перехватило от крика. Пришлось пару секунд помолчать, и я продолжил уже более спокойно:

— Тебе не кажется, Бар, что мы в нашем разговоре ходим по кругу?! Вот ты говорил о том, что Рогоре в составе Республики жилось так же, что ничего не изменилось — а ты хотя бы пробовал сравнить урожаи зерна до и после или узнать об увеличении поголовья скота? Не хотел поинтересоваться, насколько умножились поступления в казну, при условии что мы добились снижения налогов по всей стране? А ты хотя бы раз был в Лецеке с тех пор, как он стал центром ремесел?!

Молчишь, Скард, молчишь… А знаешь, тебе ведь все это было неинтересно, поскольку ты заботился лишь о собственной выгоде. Впрочем, видимо, как и остальные… Главное — что в твоем лене выше вас власти нет, что вы принадлежите к элите Республики, классу, что способен опротестовать даже решения короля! Ах да, рогорское дворянство таких привилегий не имело… Вы же не понимали, не хотели понимать, что ваше положение удельных князьков было крайне шатким, что для лехских шляхтичей в метрополии вы были никем! Пустой звук, пустое место!

Скард резко дернулся в оковах:

— А после того, как ты стал королем, мы лишились и этого! Мы не просто стали никем, мы лишились всего! И что бы ты ни говорил о счастливой жизни своих любимых кметов, уровень нашей жизни ты, видимо, хотел приравнять к ней!

— Скард, я не лишал вас права службы! Сейчас отпрыски владетелей могли бы найти свое место в армии, могли занять положение, достойное их родов, иметь жалованье достаточное, чтобы приобрести все необходимое!

— Только моего отпрыска больше нет!

О-о-о, я долго ждал, когда же он вспомнит о смерти сына.

— Так ты вспомнил о нем — любимом и единственном наследнике рода, павшем в бою с лехами?! Но ведь именно лехский клинок оборвал его жизнь, и его память ты предал, изменив мне и Рогоре!

— Нет! Он никогда бы не сошелся в бою с лехами, если бы не ты!!!

— Довольно! Я вижу, Скард, что мои доводы для тебя пусты, а во всех невзгодах ты обвиняешь только меня. Может быть, ты и прав — хотя бы отчасти. Но я действовал в интересах своего Отечества, а не кучки заправил, поставленных надзирателями над народом — и кем?! Врагом! Но, повторюсь, довольно. Лехи пообещали вам уравнять «свободы» изменивших с республиканской шляхтой?

Пленник усмехнулся, как мне показалось, горько:

— После того как ты лишил нас всякой власти в собственных ленах и снизил нашу долю от налогов в пять раз, предложение Республики взволновало многих.

— Кто присоединился к заговору?

— Все.

Короткий, вымученный ответ Скарда заставил мое сердце дрогнуть — было непохоже, что старик врет. И все же я произнес вполне спокойно:

— Не верю.

И вновь горькая полуусмешка-полуоскал.

— Да сколько угодно, Когорд, сколько угодно… Только если пытать человека, выбивая из него признание, но не верить в правду — то чего добьетесь? Под пыткой человек будет говорить вам все, что угодно, лишь бы вы поверили, лишь бы жертва произнесла то, что хозяева палача желают услышать… Только я, старый дурак, понял это слишком поздно, понял, уже сказав правду!

— Тогда почему все предатели, что повернули свое оружие против наших воинов в Волчьих Вратах, были из числа твоих людей?

Скард даже попытался подняться в цепях:

— Да потому, что яйца есть только у меня! Потому, что все они слушали республиканских эмиссаров, переправленных через горы, но только я решился действовать!

— Так, может, они не захотели принимать участия в заговоре?

— Не смеши! Разве хоть кто-то предупредил тебя, Когорд, об этих переговорах? Хоть кто-то обличил меня? Нет! Все трусливо ждали, чем все кончится, чья возьмет верх! Но теперь ситуация изменилась…

— Почему же?

— Потому, что твой цепной пес, — кивок на Ларга, — взял меня без всякого почтения к дворянскому званию! И все это знают! И все понимают, что под пытками я выдам все и всех, а раз так, не будут ждать, когда вы придете и за ними! Самые слабые уже должны были явиться с повинной — может, такие и есть, я не знаю. Да только вряд ли — раз ты все еще пытаешь меня об участниках заговора! Но кто не явился к тебе с мольбами о пощаде, продавая и перепродавая бывших соучастников, тот уже собрал личную дружину и на всех парах бежит к Бергарскому, и будь я проклят, если это не так!

Он прав, этот старый пень прав…

Встав с табурета, я отвернулся и практически дошел до выхода. Но в дверях развернулся и уже совершенно спокойно обратился к графу Скарду — в последний раз:

— Ты проклят, Бар, своей Родиной и своим народом… А знаешь, почему я говорю «Родиной», а не «Отечеством»? Потому, что ты лишь родился в Рогоре — она твоя родная земля. Но Отечеством — отчим домом, что бережешь, чем дорожишь, за который бьешься до последнего, — она для тебя не стала. Будь иначе, и ты бы не предал.

А знаешь, почему так произошло с тобой, со всеми вами? Никто из вас не знал и не знает истории своей земли, поколений предков, что совершали во имя ее свои подвиги. Когда мы только начали укреплять границы Корга со стороны степи, то в ряде мест натолкнулись на остатки древних укреплений. Меня заинтересовала эта находка, я поручил найти упоминания в летописях — и был поражен! Поражен тем фактом, что до великих торхов Рогора граничила с половами, пченгами, хурзами — каждый из этих кочевых народов был не слабее, а скорее сильнее наших соседей из ковылей, но ни один из них не мог преодолеть существовавшей тогда засечной черты! Ни один! Лишь великие торхи Бату прорвали ее — и то лишь потому, что Рогора была раздроблена на удельные княжества, гибнувшие поодиночке… И в этом крылся ответ!

Я понял, что люблю эту землю — землю древних зодчих, создавших шедевр Белой Кии, и воинов — наших предков! — не щадивших своей жизни, защищая ее. Землю древних мастеров, создававших искусные доспехи и оружие, предметы быта — и не хуже, чем тогдашние лехи, фрязи, ванзейцы! Землю людей, что искренне любили ее и старательно записали ее историю в летопись, подробно рассказав обо всех событиях! И ведь никто из вас не понял, что наша история — это готовая инструкция о том, что и как делать, какие ошибки возможны и как их избежать, просто приняв иной выбор…

И ведь она не что-то безумно далекое и пригодное лишь для стариков-былинщиков — история рассказывает о судьбах и жизнях реальных людей, наших с тобой предков, что любили, дрались, погибали — и все на этой земле, зачастую за нее и во имя ее! Твой прадед, Бар, геройски сражался с лехами во времена восстания Эрика — и пал на стене Львиных Врат, первым на нее взобравшись! А князь Роволд, герой обороны Белой Кии — разве он не твой дальний предок?!

Скард молчит, обвиснув в оковах. Но сознание еще не потерял.

— Знаешь, чего я не нашел в летописных свитках за всю историю Рогоры? Предательства! Потому и не смог его предугадать — я не рассчитывал, что первые люди Рогоры предадут ее! Ее свободу и возможность самой построить свое будущее, не лишившись его вместе с Республикой! У лехов-то будущего нет, точно тебе говорю… Только свободная, независимая Рогора имеет будущее под сильной рукой единственного государя. Это я понял из истории. Еще я очень давно понял, что для лехов мы лишь послушное и презренное орудие — не более. А сближение с ними, в частности со шляхтой, приведет последних наших дворян к полному отрыву от корней и традиций родной земли — и фактически к вырождению. И если я в чем и ошибся, так это лишь в том, что вырождение уже началось.

Прощай, Бар. Тебя ждет участь любого изменника: тебя повесят. Повесят на стене Львиных Врат — так чтобы лехи видели участь предателя! И когда на твою шею накинут петлю, вспомни, кого и что ты предал! Вспомни о прадеде, вспомни о Роволде, вспомни о сыне — ты предал их всех!

На выходе из казематов я неаккуратно задел левую руку. Плечо тут же отозвалось тупой, тягучей болью… Н-да, на постоянных маршах лечить рану как следует времени не было, закрылась — и ладно. Надо бы сегодня пригласить лекаря.

Глава 9

Окрестности Дубца, стольного града Лагранов

Принц-консорт Аджей Руга.

Облако пыли, поднятой копытами сотен лошадей, плотно накрыло порядки моих кирасир. Пыль беспощадно забивается в нос, рот, глаза и уши — так что просто нечем дышать! В очередной раз сплюнув на дорогу забившуюся в рот грязь, я направляю скакуна в сторону, на возвышенность — еще раз оглядеть боевые порядки своего куцего воинства.

Моя идея бросить вдогонку лехам отряды легкой конницы Луцика и Руда поначалу сработала блестяще: уничтожив сотню уцелевших торхов, что уже гораздо спокойнее вели себя, отнимая провиант у населения (зарубили только пару мужиков, пытавшихся заступиться за наспех изнасилованных баб), всадники из стражи фактически оставили Бергарского без фуражиров. А учитывая, что местное население покидало деревни при приближении его воинства, забирая все съестное, что можно было унести или увести, и пряча что забрать уже не получалось, герцогу пришлось направить для сбора провианта крупный отряд в три сотни ландскнехтов. Так временно объединившиеся дружины Луцика и Руда окружили его и целиком истребили — у бойцов во множестве имелись огнестрелы и самопалы, так что лехов просто расстреляли. К моменту когда Бергарский поспел на поле боя, все было кончено… Войско гетмана юга оказалось на грани катастрофы, ему всерьез грозила гибель от голода — а при таких раскладах даже дважды предатели-фрязи рискнули бы явиться к нам с повинной!

Потому, плюнув на свой первоначальный план создать более крупное соединение и старательно его выучить, я дал людям лишь короткий отдых. После чего, оставив в Лецеке раненых, двинулся вдогонку Бергарскому, собрав только три сотни пополнения. Новичков спешно обучали азам пикинерского боя прямо на марше.

Однако на территории графства Скард Бергарский вдруг получил подкрепление в виде возов с едой, собранных старостами, верных старому графу. Это был удар… Но самое страшное случилось чуть позже: одна из двух сотен Руда, ведомая самим полковником, была истреблена ночью людьми баронов! Уцелевшие в резне стражи по прибытии сообщили, что во время случайной встречи накануне вечером воины владетелей приняли стражей за очередной отряд владетелей, а Руд предположил, что встреченные им рогорцы — это подкрепление. Потому, нисколько не сомневаясь, полковник просто «переподчинил» их себе, тут же приказав разбить лагерь и встать на ночлег. Предатели же, быстро смекнув, что происходит, предпочли сделать вид, что подчинились и мирно расположились среди стражей. А поскольку последние старались держаться своей кучкой, не подпуская чужаков к собственным кострам, случайной «утечки» информации не произошло. Степные стражи, великолепные бойцы и чуткие даже по ночам воины, выставили внешнее охранение, предполагая возможной ночную атаку, но никто из них не мог себе даже представить, что враг уже находится внутри лагеря.

Разведчики Ируга сообщили, что на усиление к Бергарскому прибыло едва ли три сотни легкой конницы, набранной владетелями (жалкие предатели!) из верных лично себе людей. Судя по всему, самых жадных, раз предали свой народ, купившись на сладкие посулы. Но ведь отряд Бергарского и так был на треть крупнее моего! По дороге я вобрал в свое воинство еще две сотни новобранцев, зачислив их в пикинеры, но боевые качества новых бойцов оставляют желать лучшего.

Ну а Бергарский, трезво оценивая возможности собственных сил, последовал не к Львиным Вратам, а, развернувшись, форсированным маршем двинулся навстречу моему войску. Нам же, соответственно, осталось лишь одно — улепетывать, старательно избегая встречи с более сильным противником. Вот только долго это отступление продолжаться не могло — более привычные к пешим походам фрязи-ландскнехты так или иначе настигли бы нас, пусть и у врат Лецека.

Тогда-то в голове начал рождаться план — план будущей битвы. И сейчас мы спешно двигаемся к месту, что могло бы послужить нам для его воплощения в жизнь.

Когда-то меня пытались убить недалеко от Дубца, родового гнезда Лагранов. Я надолго запомнил ту лесную дорогу-развилку, на которой. люди озлобившегося графа собирались меня прикончить. Однако в дальнейшем я узнал, что дорожка эта действительно сокращала путь до Львиных Врат и была заброшена только после восстания Эрика Мясника, когда уцелевшие повстанцы опустились до грабежей и стали нападать на торговые караваны. Разбойников, оседлавших торный путь, в конце концов перебили, но оживленный когда-то тракт стал второстепенным, а вскоре и вовсе зачах.

Однако он и сейчас оставался проходимым для всадников!

К вечеру мы наконец-то достигли памятных мест. Всю легкую конницу — единственное, в чем я имею преимущество над Бергарским, — мне удалось отправить по заброшенному тракту. Следуя по нему, ведомые Феодором стражи смогут сделать хороший крюк и безбоязненно зайти герцогу в тыл. А вся пехота принялась в очередной раз возводить укрепления — на этот раз земляной вал со рвом, перекрывающий действующую ныне дорогу. Обоими его концами мы уперлись в близлежащие лесные массивы, а внутри их нарубили засеки — таким образом, чтобы обойти нас крупными силами стало просто невозможно.

В упорных работах прошло два дня. А на третий наконец-то пожаловали лехи.

Впрочем, Бергарский, верный собственной тактике, построил и укрепил лагерь, потратив еще один день на его оборудование. И только на следующий предпринял пока еще слабые — скорее ради разведки — попытки прощупать нашу оборону, нанося беспокоящие удары незначительными силами, заведомо неспособными прорваться за укрепление.

Первые два «штурма» мои воины отбили сравнительно легко: врага точными залпами отбросили стрельцы. Правда, на третий лехи пошли более крупным отрядом, в четыре сотни пикинеров, да под прикрытием сотни аркебузуров. Плотная пальба фрязей вынудила моих стрельцов искать укрытия — а как только они скрылись за валом, на штурм бросились пикинеры, фашинами забросав ров.

Однако на стене их завязали упорной схваткой мои бойцы, в частности большинство алебардщиков, чье оружие наиболее удобно в подобной схватке. И в это же время единственные ворота на валу распахнулись, и в открытый проем буквально вылетели две сотни легких всадников. Кирасиры сняли латы (все равно пули огнестрела они не выдержат), оставили пики, сохранив из вооружения лишь сабли да самопалы, — и, изобразив легкую конницу, обошли завязших в драке пикинеров. Накатывающую волну всадников встретил плотный залп аркебузуров, выбыла едва ли не четверть кавалеристов — но уцелевшие легко ворвались в стройные ряды стрелков и устроили кровавую рубку. И до того, как пикинеры развернулись к новой опасности и достигли места схватки, большинство аркебузуров погибло, а уцелевшие бежали, оставив оружие в качестве трофеев. Моя личная гвардия отступила, потеряв пятьдесят шесть человек убитыми и ранеными, но они вывезли тела всех павших товарищей! Гусары, слишком поздно брошенные Бергарским вдогонку, просто не успели, а пикинеры, безрезультатно пытаясь выручить аркебузуров, получили со стены в спину еще три залпа, оставив у лагеря не менее двух сотен павших.

В этот день вражеские атаки более не повторялись. Зато на следующий Бергарский бросил в атаку все войско.

Теплый, пряный от лесных ароматов воздух с легкими дуновениями слабого пока ветра словно ласкает кожу… Солнце начинает вовсю припекать, прогревая едва ли успевшую остыть за ночь землю.

В такую погоду хорошо бы пройтись по лугу, обильно усыпанному земляникой, собирая спелые красные плоды, ароматные, с неповторимым сладко-дурманящим вкусом. А потом — пойти на речку да половить бы рыбки, пока еще неплохо клюющей после утренней зорьки… Пропечь рыбьи тушки на углях до золотистой корочки, позавтракать — а после нырнуть в уже прогревшуюся воду да самозабвенно купаться, раз за разом ныряя в остужающую прохладу лесного озера или небольшой местной речки, что несет свои воды в Данапр-батюшку…

Но вместо этого приходится облачаться в тяжелый доспех, затягивать застежки кирасы, плотно перепоясываться толстым кожаным ремнем, служащим дополнительной защитой… Взявшись за потертую сабельную рукоять, я немного потянул ее из ножен, подставив солнцу абсолютно чистую сталь. Я ведь сам слежу за верным клинком, сам оттираю кровь после битвы, регулярно натачиваю и смазываю — и, наверное, поэтому он верой и правдой служит мне в каждом бою.

Не подведи и в этот…

Жидкая цепочка стрелков занимает весь периметр вала; за ними строятся пикинеры. Несмотря на традиции баталии, на всей протяженности рубежа обороны мне удается построить воинов лишь в три шеренги: первыми идут алебардщики, за ними построились бойцы с короткими пиками, а позади них — с длинными. У Бергарского, так же равномерно развернувшего свой отряд по всей ширине фронта, пикинеров будет побольше… Хотя они построились всего в четыре шеренги. Если по длине фронта получается под три сотни воинов, в глубину четырех шеренг выходит под тысячу двести… А ведь у Бергарского даже с учетом последних потерь должно быть не менее полутора тысяч копейщиков, если не больше… Хм, значит, на одном участке глубина построения совершенно иная, просто бойцы склонили пики, не выдавая себя. И на этом самом участке Бергарский нанесет удар стальным кулаком плотной пикинерской колонны в три-четыре сотни бойцов, легко прорвав тонкую линию моей фаланги. Так-так…

Обернувшись назад, внимательно смотрю на полторы сотни изготовившихся к бою кирасир. На этот раз тяжелые всадники облачены в доспехи и готовы как к слитному залпу, так и к таранному удару в копье. Но стоит ли разменивать свой единственный резерв на дешевых наемников? Пожалуй, что нет, «кулак» пикинеров я встречу иным способом.

Голубь от Луцика прилетел на рассвете. Четыре с половиной сотни моей легкой конницы готовы к бою и находятся в двух часах неспешного хода в тылу лехов. Как только начнется битва, я отправлю голубя обратно, с приказом атаковать, но даже если птица по каким-то причинам не достигнет воеводы, кавалерия стражей выдвинется вперед, как только заслышит залпы огнестрелов. По идее, за два часа битвы они как раз поспеют к моменту, наиболее удобному для удара в спину.

Правда, за спиной пехоты построилось четыре сотни всадников Бергарского — сила, числом практически равная моему главному аргументу в битве. Но не качеством — баронское конное ополчение гораздо слабее бойцов стражи, а против единственной сотни крылатых гусар мои воины имеют сотню «драконов», вооруженных дальнобойными кремневыми огнестрелами и питающих личную ненависть к лехской гусарии.

Вой фряжских боевых горнов неприятно ударил по ушам — началось!

Мерный шаг пехоты противника завораживает. Моим пешцам, обучаемым на манер ландскнехтов, до оригинала еще слишком далеко. И боюсь, это понимаю не только я, но и вчерашние мастеровые, судорожно сжавшие побелевшими пальцами приклады огнестрелов. А учитывая фактическое равенство моих стрельцов и аркебузуров противника, даже такая мелочь, как недостаток веры в себя и переоценка противника, может обернуться катастрофой. Например, стрельцы дадут залп на пару мгновений позже — или вообще не дадут, если фрязи первыми успеют открыть огонь на эффективной дистанции боя. Или, наоборот, поторопятся, не достав врага, а аркебузуры расстреляют моих воинов уже в упор.

Не должны, конечно: в поле перед валом установлены специальные метки. Ориентируясь на них, мои стрельцы смогут своевременно открыть огонь на удобном для себя расстоянии. Только тут очень важно вовремя дать команду! И не сорваться всем, если у одного оболтуса сдадут нервы и он сделает преждевременный выстрел — например, рука соскочит, хотя я приказал убрать руки со спусковых скоб! А то ведь следом отстреляется вся шеренга, а за спиной у них сменьщиков нет, впрочем, как и у фрязей. А учитывая, что и оружие у нас с противником примерно одинаковое по дальнобойности, все решат нервы. И вовремя поданная команда:

— Бойцы! Вновь мы встречаемся с врагом, вновь будем биться с лучшей пехотой срединных земель! Вам страшно?!

Простой и в то же время насущный вопрос повергает воинов в легкий ступор. Наконец с разных концов шеренги раздается преувеличенно бодрое или, наоборот, неуверенное «нет». Кивнув в ответ, насколько возможно простецки продолжаю:

— А мне страшно! Братцы, до запора страшно — это ж, твою баталию, сам Бергарский со своими гвардейцами! Целый час на толчке тужился, с храбростью собирался!

Кое-где раздаются неуверенные смешки.

— Между тем, парни, это будет не первая, не вторая и даже не третья моя битва, и, надеюсь, не последняя. И с полной уверенностью говорю: бояться перед битвой нормально! Враг силен, в прошлый раз он перехитрил нас и победил — но разве вчера пикинеры не показали спины, разве вчера фрязи-стрелки не убегали с поля боя, поджав хвост?!

— Да, было такое!

— Точно говоришь, принц!

В голосах воинов прорезается не только напускная бодрость, к ней добавляется уже и веселая злость. Я же, выдержав короткую паузу, продолжил, все сильнее распаляя себя и заводя воинов:

— Какими бы они ни были бойцами, помните, за что сражается ландскнехт: за золотые кругляшки, что он пропьет в ближайшем трактире да прогуляет со шлюхами! Их счастье — дорваться до беззащитных жителей взятых с меча городов и деревень, где они смогут убивать и грабить, безнаказанно насиловать, нисколько за то не заплатив! Но я скажу: пусть они заплатят! Пусть заплатят за это право кровью!!! И пусть ее будет столько, чтобы они в ней захлебнулись!!!

— Да-а-а!

— Бей тварей!

— Воины! Помните! За что!! Сражаетесь!!! Вы!!! А бьетесь вы за своих любимых! За своих родных — матерей и отцов, жен и детей, дев, что мечтаете повести к обрядовому камню! За свой дом — и нашу общую землю! Родную землю — Рогору!!!

— За Рогору!!!

— Да-а-а!!!

Со стороны противника доносятся похожие речи, но я со свирепой радостью отмечаю, что боевые кличи фрязей не наполнены такой яростью.

До отметок остается еще прилично — но, почувствовав после собственной речи веселый азарт, я командую:

— Стрельцы! Приготовиться к стрельбе! И ждать команды!!!

Как бы ни были фрязи уверены в себе, у аркебузуров, что вынужденно примут на себя первый удар, нервы играют не хуже, чем у моих бойцов. А ведь этим можно воспользоваться!

— Цельсь!!!

Стрелки врагов уже приметили на валу мою фигуру, облаченную в доспех, слышат мои команды — но большинство фрязей, бьюсь об заклад, не понимают их! Однако в каждой старательно угадывают, когда же мы откроем огонь!

— Бойцы, внимательно слушайте команды! Они должны поравняться с отметинами!

Между тем строй ландскнехтов неотвратимо накатывает. Вот они уже практически поравнялись с метками — фрязям осталось до них едва ли два десятка шагов. Набрав, сколько смог, воздуха в грудь, как резаный ору:

— Ждать!!! — одновременно спрыгивая с вала.

Есть! Аркебузуры встали и, резко оперев огнестрелы на подставки, суетливо открыли огонь. Мои же молодцы удержались от преждевременного залпа… А фрязи между тем не дошли до отметок десяти шагов — и их пули рассеялись, не дотянулись до моих воинов, ударив лишь в подошву вала!

Со стороны аркебузуров раздается короткая команда — и наемники, стремительно развернувшись, исчезают за лесом пик и широкими спинами товарищей. Последние же замирают на месте, без команды не двигаясь вперед.

— Бабы!

— Трусы!!

— Подстилки!!!

Вся шеренга стрельцов бешено улюлюкает вслед дрогнувшим ландскнехтам. Им вторят, заразившись веселым азартом, и пикинеры. В ответ над фряжским строем раздается царапающий слух вой рожков — и фаланга ландскнехтов двинулась вперед! Вперед — без прикрытия аркебузуров!

Вот они поравнялись с отметинами…

Выждав еще одно мгновение — для верности — ору:

— Огонь!!!

Наш залп бьет неожиданно оглушительно. До рези напрягаю зрение, пытаясь оценить результат стрельбы, и с ликованием отмечаю, что выбита практически вся первая шеренга противника!

— Прячься за валом, перезаряжай!

Пока бойцы лихорадочно перезаряжают огнестрелы, я старательно фиксирую приближение врага, выглядывая сквозь аккуратно пробитую в земляной стенке бойницу. Между тем противник практически поравнялся со второй отметкой.

— Гранаты! Гранаты к бою!!!

Стрельцы споро откладывают огнестрелы, поднимая со специально выдолбленных в стенке полок набитые порохом и железным ломом горшки. От зажженных факелов — один на каждые пять человек — бойцы быстро воспламеняют фитили.

— Метай!

Лехи поравнялись с третьей отметкой. Вперед выдвинулись фрязи со своими гранатами — искусно отлитыми маленькими чугунными ядрами, набитыми порохом и свинцовыми пулями. Но именно за то время, какое им потребовалось пройти от второй отметки к третьей, на дистанцию броска, мои бойцы успели изготовить свои бомбы к бою — и отправили их в цель.

Череда разрывов ударила за валом, им вторят крики боли. Со стороны противника также полетели гранаты, сея смерть по эту сторону укрепления — но в гораздо меньшем количестве.

— Огнестрелы готовь!

Аркебузуры врага, перезарядившись и изготовившись к стрельбе, вновь выдвинулись вперед пикинерских шеренг. Сейчас они сильно злятся на самих себя, свою трусость, но еще больше — на нас. А самое главное, они уже контролируют верх гребня вала, и, как только мои воины покажутся над ним, противник сделает убийственный залп.

Именно поэтому над гребнем никто не покажется.

— Сквозь бойницы цельсь!

Десятки небольших бойниц, специально выдолбленных в стенке вала, возможно разглядеть лишь вблизи, поэтому стрельцов, прильнувших к ним со своим оружием, враг не увидел.

— Огонь!

Треть бойцов, заранее предупрежденных, выполняют команду. Их огонь достаточно эффективен — а главное, после нашего залпа фрязи сменили цель и разрядили аркебузы по валу. Что же, пара-тройка пуль действительно влетели в бойницы, калеча и убивая стрельцов. Но большинство же хладнокровно дождались, как аркебузуры отстреляются, и, тут же поднявшись над валом, разрядили оружие во врага.

— От стенки отходим, перезаряжаемся, смещаемся на левый фланг! Пикинеры, готовьсь!

Стрельцы спешно отступают, смещаясь влево по моей команде. Фокус Бергарского не сработал: я разглядел основную массу бойцов «кулака» и вполне готов их встретить шквалом свинца!

Не очень высокий вал, скорее даже земляная стенка, не особенно пригодна для расположения за ее парапетом копьеносцев. Поэтому они подались назад, предоставляя фрязям возможность взбираться наверх, где они станут отличной мишенью для моих стрельцов, и по одному спрыгивать вниз, где их ждут отточенные алебарды и сверкающие на солнце граненые наконечники пик.

Однако проходит одна минута, вторая — а враг над гребнем вала так и не показался. Между тем по первой шеренге моей фаланги будто волна прокатилась — люди отчего-то нервно задергались, кто-то подался вперед. С ужасом осознав, что это может означать, что есть мочи кричу:

— Пикинеры, к стенке! Бейте копьями в бойн…

Вражеский залп заглушил мой крик. Фрязи, заприметив бойницы, откуда велся огонь, догадались использовать их для собственной безопасной стрельбы по противнику. И хотя бойниц не более ста, а аркебузуры понесли значительные потери от нашей стрельбы — огонь из-за стенки выкосил треть алебардщиков первой шеренги.

— Быстрее! Забейте бойницы пиками!

В ответ раздался чудовищный грохот — кусок вала на левой стороне буквально разорвало мощным взрывом, а огромные комья земли разметали стоящих за ним воинов. Никто из полусотни поверженных бойцов не встал, раздаются лишь отчаянные крики боли и вопли о помощи.

— Стрельцы, быстрее к пролому!

Сам же одним прыжком вскакиваю в седло, не чувствуя веса доспеха. Крупный вороной жеребец, дальний родственник Ворона — я назвал его Смолок — лишь довольно всхрапнул, почувствовав вес всадника. По всему выходит, что сегодня нам обоим доведется поучаствовать в схватке…

Стрельцы бегом строятся напротив пролома. Подскакав ближе, не своим от надрыва голосом кричу:

— Стройтесь друг напротив друга! Образуйте коридор! Между вами должно быть два выстрела, два!

Понукаемые мной бойцы не сразу понимают задумку, образуя коридор. По моему сигналу с нашей стороны его «стенки» запирает плотный строй кирасир. Практически идеальная ловушка готова… Вот только сквозь пролом Бергарский двинул не пикинеров, нет. С диким визгом сквозь него прорывается конное ополчение баронов.

Те, кого не жалко.

— Стрельцы! Ждать моей команды!

Легкие всадники во множестве проскакивают пролом и мгновенно разделяются на два потока, что тут же устремляются к обеим «стенкам» ловушки. Более ждать нельзя.

— Огонь!

Грянул залп, отбросивший большинство всадников противника. Многие выбиты из седел, часть стрелков для верности ударила по лошадям — и вновь жалобный крик животных перемежается с людскими воплями боли и отчаянными проклятиями.

— Стрельцы, отступаем! Кирасиры — в атаку!

Полторы сотни тяжелых, закованных в броню всадников бросаются с места в карьер, нацелив на врага дула самопалов. Разрядив оружие по плотной массе врага, кирасиры ударили в копье. Для изменников все закончится в ближайшие мгновения…

Я же, поборов желание лично повести гвардию в атаку, не спешу бросаться в бой. Вряд ли Бергарский не понимает, что легкую кавалерию мы вскоре уничтожим и тогда ее остатки сомнут следующую сзади пехоту. А раз так, весь этот маневр со взрывом стены (не считая чуть ли не полсотни покалеченной пехоты) является лишь отвлечением от основного удара. И возможно, ловушкой: за спинами изменников моих кирасир может ждать точно такой же коридор из аркебузуров.

Моя догадка подтверждается взрывом на правом фланге — и вновь десятки моих воинов просто разметало комьями земли… Твою же баталию, лехи прямо при нас забили бочонки с порохом в подошву вала и подорвали их! А-а-а! Нельзя было их подпускать к стенке, Бергарский вновь меня перехитрил!

До пролома еще бежать и бежать, коридор стрельцы точно не построят!

— Быстрее! Строиться и перезаряжать!

Воины окружают меня и начинают бешено забивать порох и пули в огнестрелы. А между тем в пролом хлынул очередной противник. И это не пикинеры… Во главе гвардии за стену прорвался сам герцог — крылатые гусары легкой рысью минуют вал, ветер красиво играет с огромными «крыльями» за спинами всадников, по нему полощет разноцветные знамена… Завораживающе красивое зрелище. Настолько завораживающее, что мороз по коже…

Да где же там Луцик пропал?!

— Стрельцы, приготовились к залпу!

Одновременно с герцогской охраной на вал наконец-то полезли пикинеры врага — и выбрали для этого самый удачный момент: ошарашенные взрывами, потерями товарищей и прорывом гусарии, мои воины упускают наиболее удобный момент для встречной атаки. И первая шеренга фрязей-алебардщиков, без потерь соскользнув по внутренней стенке вала, тут же вступила в бой.

Встревоженно оборачиваюсь назад, влево — и волосы на голове встают дыбом: кирасиры, смяв легкую конницу, азартно рубят показавших спину изменников и, похоже, не слышали сигнал горна! А между тем за валом их наверняка ждет ловушка!

— Пепел на ваши головы! Стойте!

Пришпоренный Смолок легко срывается на галоп. Поднеся к губам свой личный рог, что есть силы трублю в него, обращая на себя внимание гвардейцев. Похоже, получилось — воины задних рядов стали оборачиваться и тут же криками или хлопками по спинам находящихся впереди товарищей начали их тормозить.

— Кирасиры! Разворот! От вала отойти, самопалы зарядить!!!

Подчинившиеся бойцы отступают от стенки, поворачивают разгоряченных боем скакунов и выстраиваются в две шеренги лицом к гусарам. Гвардейцы спокойно, без суеты берутся перезаряжать самопалы, пропуская вперед бойцов, сохранивших пики. Их не более трети, и все же в бывалых рубаках чувствуется непоколебимая уверенность и готовность драться на равных хоть с гусарией, хоть даже с конными драбантами {44} короля!

А Бергарский между тем не спешит бросать в бой тяжелую кавалерию. Видимо, отметил отсутствие моей многочисленной легкой конницы и что-то заподозрил. Впрочем, возможно, он ждал, как сквозь первый проход ровными рядами двинется бронированный кулак пикинеров — а они двинулись… Все же я не ошибся с определением места первоначальной атаки резервной баталии.

Пикинеры врага, нарастив фалангу с нашей стороны вала уже до трех шеренг, успешно теснят моих бойцов. Алебардщики обеих линий, азартно нарубившись в начале схватки, уступили место бойцам с копьями — и ландскнехты быстро перехватили инициативу за счет гораздо лучшей выучки и опыта. В некоторых местах ряды моей фаланги прорваны.

— Вперед.

Повинуясь негромкой команде, кирасиры легкими уколами шпор посылают жеребцов вначале шагом, что переходит в легкую рысь, а вскоре сменяется тяжелым галопом. Не выдержав, командует атаку и Бергарский — сотня его гусар столь же неспешно подаются вперед.

Сместившись на правый фланг конного строя, что есть силы кричу остающимся сбоку стрельцам:

— Остановите атаку баталии!

Стрельцы спешно разворачиваются к наступающим фрязям.

Ветер свистит в ушах, плотной струей бьет в лицо… Сорвавшись на галоп, мы словно режем воздух, пробиваясь к противнику. И вот до залпа врага остается едва ли пять ударов сердца… Навожу самопал на противника и, потянув за спусковую скобу, кричу:

— Огонь!

Залп с обеих сторон бьет одновременно. Результата своей стрельбы я не вижу. Смалодушничав и уйдя за спины бойцов, я избегаю свинцовой смерти, а Смолок спасает нас, перепрыгнув через свалившегося впереди жеребца, подмявшего собой наездника.

Человек семьдесят уцелевших после нашего залпа гусар сбиваются в плотный кулак, ощерившийся пиками. До столкновения остаются считаные мгновения — и вперед вырываются всадники с копьями. На скаку выхватываю из притороченных к седлу ножен палаш — оружие, на мой взгляд, более удобное в конной схватке.

Удар!

Дикий хруст копейных древков, человеческий крик боли лошадей и звериные вопли воинов — все раздается в единый миг. Две конные массы сшиблись в центре, образуя чудовищную свалку людей и животных, не знающих пощады друг к другу. Схватка настолько яростна, что я могу различить лишь ее отдельные фрагменты: поднятого на пику гусара, кирасира, скачущего с разрубленной головой, великана-леха, одним махом смахнувшего голову моему гвардейцу — и тут же пробитого насквозь страшным ударом палаша… И все это я отмечаю, пока с десятком воинов огибаю эпицентр схватки, заходя лехам в тыл.

Благодаря большей численности мы смогли полуокружить противника, но в задних рядах нас замечают, и навстречу также бросается десяток воинов — силы равны.

Тренированный удар палаша — и граненый наконечник вражеской пики, нацеленной мне в голову, отклоняется вправо. Обратным движением клинка перерубаю шейные позвонки проскочившему за спину леху. И тут же слева на меня обрушивается второй гусар с воздетым над головой клинком. От рубящего замаха тяжелой кавалерийской сабли успеваю отклониться и с яростным воплем прошиваю броню противника встречным уколом.

На пару мгновений противник дает мне передышку. Опустив палаш, я напряженно вглядываюсь в поднятые над гущей схватки знамена. Вскоре глаза находят искомое — золотой гусар Бергарского колышется ровно в центре отряда лехов, уже окруженных кирасирами!

Ну же! Еще чуть-чуть!

Но и противник понимает, в каком незавидном положении оказался. Ядро лехов смещается к флангу кирасир и начинает прорубаться сквозь самую тонкую стенку окружения — и кажется, им это удается… Одновременно с этим к сражающимся всадникам спешат пикинеры фрязей, прорвавшиеся сквозь строй моих бойцов. Уже на бегу они выстраивают фалангу, разом ровняя ряды.

Мастерство, будь оно неладно! Да где же Луцик?!!

И словно заслышав мой мысленный призыв, сквозь пролом в стенке вала хлынули многочисленные всадники в обносках (шик стражи — занашивать дрянную одежду, но владеть украшенными самоцветами саблями с булатными клинками)!

— Рогора!!!

Войтек Бурс, рейтар.

Сквозь неширокую брешь в стенке вала мы словно пролетаем, ни на мгновение не задерживая коней. Вихрь лишь бодро всхрапнул — верный жеребец играет подо мной, сам рвется в схватку.

— Вперед! Самопалы к бою!

Проскочив укрепление, мы практически вылетаем во фланг пикинерской баталии фрязей. Рванув из кобуры самопал (не так давно поменял огнестрел на пару более коротких стволов, сподручных в ближней схватке), дожидаюсь короткой и злой команды сотника:

— Бей! — и тут же разряжаю самопал в сторону фрязей.

Одновременно со мной стреляют десятки товарищей. Не сдерживая бега Вихря, я врезаюсь в поредевший строй наемников. Мгновение — и сабля в моей руке взлетает в воздух, чтобы через удар сердца окраситься красным.

Слева с угрожающей скоростью в меня летит топорище алебарды. Рванув Вихря вперед, перекрываюсь саблей. Тяжелый удар чуть ли не выбил клинок из рук, но прошел мимо головы и корпуса, однако обратным движением противник вырвал у меня саблю, зацепив ее топорищем. А в следующий миг удар пики пронзил грудь верного жеребца.

Вихрь тяжело упал набок, жалобно заржав, словно ребенок, я же успел высвободить ноги из стремян и выпрыгнуть из седла. Сердце болезненно сжалось от потери верного друга, но только на мгновение: ближайший ко мне наемник уже нацелил в мою грудь окровавленное острие пики. Осознавая, что это конец, вырываю из ножен кинжал — пусть умру, но с оружием в руках!

Прощай, Данута, прощайте, детки…

Над головой гремит выстрел, фрязь опрокидывается на спину. Тугая волна воздуха обдает сзади — и обошедшие меня всадники врубаются в сломавшийся строй наемников.

Бегом бросаюсь к потерявшему седока жеребцу, склонившему голову к телу хозяина. Прости, брат, тебе верный конь уже не пригодится…

Принц-консорт Аджей Руга.

Во фланг спешащих к схватке фрязей слитно ударили самопалы, после чего конная масса рейтар одним ударом смяла расстроенные ряды пикинеров. А в тылу резервной баталии Бергарского — мои стрельцы успели дать два залпа в упор, прежде чем на них, оставив пики, кинулись ландскнехты, — показались стражи с огнестрелами.

И Бергарский, непобедимый до того Эдрик Бергарский, одним отчаянным рывком прорвав кольцо окружения всего с десятком телохранителей… бросился бежать! Вслед поскакали легкие всадники — и телохранители, жертвуя собой, ударили навстречу. К плотной стене леса прорвался лишь один всадник, успевший углубиться в чащу прежде, чем его настигли преследователи. Увы, стражи не знали, кого догоняют, и продолжили погоню, лишь услышав мои отчаянные крики.

Несмотря на бегство командующего лехов, битва длилась еще несколько часов: истребив практически всех моих пикинеров, фрязи, сбив строй, начали наступать и на нас. Вот только дураков бросаться на копья ощетинившегося «ежа» у нас нет — и наступающую в строю пехоту раз за разом встречали залпы огнестрелов и самопалов, постоянно жалили стрелы, падающие сверху. А между тем в фаланге ландскнехтов большинство воинов также обходилось без кирас и шлемов — и фрязи несли потери каждый миг… Аркебузуров среди них уцелела лишь горстка (правда, и у меня в строю осталась едва ли половина стрельцов), и противостоять множеству всадников, вооруженных огнестрельным оружием, им оказалось не под силу.

В какой-то момент быстро тающий строй пикинеров встал на месте. Но следующий залп практически в упор заставил врага попятиться. Монолитная фаланга противника стала медленно распадаться, из задних рядов к валу побежали первые сломленные… Их я приказал не трогать. И после следующего залпа в бегство обратилась едва ли не треть наемников, на ходу бросая оружие.

О, их участь была прискорбна! Ибо именно этого я ждал от фрязей — и когда бежавшие удалились от оставшихся в строю так, чтобы последние уже не успели помочь товарищам, вдогонку бросилась легкая конница, быстро настигшая беглецов. Их отчаянные крики до самого вечера стояли в моих ушах.

Уцелевшие, видя избиение соратников, попробовали сложить оружие. Как же! После предательства и тех зверств, что творили наемники в наших деревнях, где жители не успевали бежать?! О, мои воины видели эти картины: насаженных на колья младенцев, подвешенных за грудь молодок, замученных, зверски изнасилованных баб и девочек, которых брали так жестоко, что у погибших бедра были вывернуты в суставах! Про мужиков и смысла говорить нет. И когда ко мне приблизился парламентер фрязей, я без зазрения совести разрубил его до пояса одним ударом палаша. После чего в массу пикинеров ударил очередной залп… и еще один, и еще… Мы расстреливали пытавшихся отступить строем, пока не пали самые мужественные — а пытавшихся бежать трусов, сломавших строй, перерубили в считаные минуты.

Бергарский проиграл! Сам Эдрик Бергарский — мне проиграл!! Мы истребили фрязей!!!

Жаль только, герцог сумел уйти от преследования. Впрочем, теперь на гетмана юга начнется настоящая охота — и его шансы на спасение я расцениваю как самые ничтожные.

Глава 1

Лето 760 г. от основания Белой Кии

Варшана, столица Республики

Когорд Корг, изменник.

Кап… кап… кап… кап… кап…

Капли воды, падающие с сырого, склизкого потолка каземата, бьют по каменному полу с одинаковой изнуряющей частотой, способной, если вслушиваться в их падение, свести с ума. Вот уже пятый день я безвылазно пребываю в каменном мешке, утопленном глубоко под фундаментом королевского дворца. И каждый день практически без движения сижу на узком деревянном топчане, что служит мне и креслом, и постелью, вслушиваясь в размеренную капель с потолка.

Кап… кап… кап… кап… кап…

Камень внутри каземата даже не шлифовали, так что влага, собирающаяся над головой, срывается с острого, словно драконий зубец {45}, выступа. И каждый раз я внимательно отмечаю, как капелька на зубце набирается до определенного размера, а после начинает свой первый — и последний полет.

Вчера мне в голову пришла мысль, что вся наша жизнь — это полет вот такой капли. По крайней мере, свою я на полном основании могу сравнить с ней — рождение, долгая подготовка к делу всей жизни, шаг в пропасть (и в прямом, и в переносном смысле) и по-своему долгий миг полета, когда кажется, что ты способен лететь, словно птица, парить, воплощая мечты и добиваясь славы… Но потом всех нас ждет один конец — как и каплю, падающую с потолка.

Он появился у врат крепости на следующий день после того, как мы получили сообщение Аджея о разгроме Бергарского. Новость, полученная от зятя, придала сил и оптимизма не только мне: несмотря на незначительные силы герцога, одно его имя для многих являлось этаким пугалом, символом бесконечной опасности. И вот принц-консорт нанес гетману юга последний, сокрушительный удар, наведя наконец порядок в нашем тылу. Честь ему и слава!

Когда я дочитал послание, я действительно поверил, что мы выстоим…

И потому однорукий шляхтич-парламентер не вызвал у меня никаких опасений — лишь мрачное торжество победителя, принимающего предложение проигравшей стороны. Но как же я ошибался…

— И что привело ко мне посланца короля? Якуб желает заверить меня в вечной дружбе и предоставить торговые льготы, как в прошлый раз?

На усталом, немолодом лице парламентера не отразилось никаких чувств, разве что губ коснулась легкая улыбка.

— Нет, король Якуб более не желает ничего слышать о дружбе и о каких-либо договорах с вами. Его можно понять: захудалая провинция размером с не самое большое герцогство вдруг объявляет себя королевством, а после захватывает считавшиеся неприступными крепости, громит армию польного гетмана, дает отпор объединенной армии Республики… А когда государство уже всерьез принимает нового противника, готовит тщательно спланированный план по возвращению контроля над мятежными территориями, все идет наперекосяк. Лучший полководец королевства терпит поражение, несмотря на то что его сторону приняли огромные силы кочевников, многие годы не выступавшие столь солидным числом… А вся коронная армия застревает под стенами крепости, что планировалось взять одним внезапным штурмом. Вместо этого ее приходится сровнять с землей, оставив под стенами замка не менее трети пехоты всей Республики. И истратить практически весь запас пороха, подготовленного к войне. Ваш сын сражался как истинный лев, куда там барсу на его знамени. Он сдался, истратив все возможности обороны.

— Мой сын.

Я произнес эти слова довольно тихо, но всепоглощающую ярость и отцовскую боль скрыть не смог. Тем не менее шляхтич понял их правильно, ответив на вопрос, прозвучавший как утверждение:

— Торог жив, как и его семья. Но, как вы понимаете, ненадолго.

Я догадывался о подобном раскладе, но постарался не подать виду, да и сказать ничего бы не смог — горло перехватило.

На этот раз на лице шляхтича все же отразились определенные эмоции, отдаленно напоминающие сочувствие — которому я, впрочем, нисколько не поверил.

— Господин Когорд…

— Ваше величество.

— Мм… Пусть так, ваше величество. Я думаю, что и мы, и вы все вместе понимаем, что Республика фактически проиграла войну. Даже если мы прорвемся через ваше кольцо укреплений под артиллерийским огнем, потери будут несоизмеримы с достигнутым эффектом: мы вернем Рогору, потеряв армию. И хотя король был готов на столь… радикальное решение проблемы, его все же удалось отговорить.

Однако это политическое — все же в первую очередь политическое — поражение, есть уже не просто чувствительная пощечина монарху. Оно является прямой угрозой его правлению. Якуб имеет полное основание опасаться, что шляхта не простит ни ему, ни Бергарскому средств, потраченных на приготовления к войне, ни тем более чудовищных боевых потерь.

— Как я понимаю, под шляхтой вы понимаете магнатов?

— Совершенно верно. И сейчас королю нужен громоотвод, ему нужно пустить кровь, чтобы хоть немного погасить свой гнев… И, как вы понимаете, лучшего кандидата, чем ваш сын, нам не найти.

Сердце предательски сжалось, но внешне я попытался сохранить спокойствие.

— Как к вам обращаться?

Лех учтиво поклонился:

— Граф Золот, ваше величество.

— Так к чему вы мне говорите об этом, граф? Пытаетесь нанести более чувствительный удар? Или надеетесь спровоцировать меня на атаку вашего войска в горном проходе? Бросьте, я понимаю, что это самоубийство — и как бы я ни любил сына, я не стану рисковать армией, а значит, свободой и независимостью Рогоры без малейшего шанса на успех.

— Ваше величество, я понимаю вас и разделяю ваши мысли. На вашем месте я рассуждал бы точно так же.

— Ты не на моем месте.

А вот сейчас прозвучало хорошо! Ледяной тон монарха, от которого мурашки бегут по коже, — вон, лех даже с лица сбледнул!

Впрочем, черты его заострились, словно мой собеседник решился на какой-то отчаянный шаг.

— Все верно, я не на вашем месте. Потому что не хотел бы видеть, как моего сына посадят на кол, предварительно отрезав мошонку, а после будут использовать его в качестве мишени для стрельбы из лука. Но прежде, чем он истечет кровью, его маленького ребенка затопчут копытами лошади — на глазах отца, деда и всего войска Рогоры, а жену изнасилуют самые грязные и мерзкие наемники. После чего ей вскроют живот…

Кровь ударила в голову, красная пелена застлала глаза. Молча, даже не пытаясь взяться за клинок, схватил леха за горло и со всей силы сжал в предвкушении хруста кадыка.

— Вы… можете… а-а-а… не допустить… отпустит…

Ненавидя себя за малодушие, я все же отпустил выродка:

— Тебя, лех, видно, не очень ценят, раз отправили на верную смерть. Ибо свою ненависть я утолю твоей кровью! И когда будут казнить семью моего сына, я на глазах твоего короля и войска Республики устрою столь жуткую казнь ваших пленных, которой мир еще не знал! А персонально тебя… Мучения моего сына будут ничем по сравнению с твоими!!!

Лех, яростно растирая горло, ответил сиплым, приглушенным голосом:

— Если бы не я, ваше величество, казнь вашей семьи состоялась бы уже сегодня! Но я сумел убедить короля на компромисс. Если вы выслушаете меня, то, по крайней мере, получите шанс спасти любимых.

Горло перехватило от ненависти, но я все же сумел протолкнуть сквозь него нужное слово:

— Слушаю.

— Рогора перестает быть королевством, но ей возвращается древний статус Великого княжества, что принимает протекторат Республики. Во главе его становится Торог, его ребенок признается официальным наследником. Он сохранит за собой абсолютную власть над подданными, а кроме того, Рогоре будет разрешено содержать армию любого размера. Львиные Врата остаются под вашим контролем. Всех предателей-дворян великий князь милует, но они покидают страну и селятся в Республике на землях, потерявших владельцев — таким образом, король получит дворян, всецело преданных только ему. Торговые льготы восстанавливаем по старому договору. Единственное условие протектората: великий князь отдает казне десятую часть дохода, сам собирая подати в своих землях — заметьте, никаких «советников» или, не к ночи будь помянуты, наших сборщиков налогов, — и в случае нападения на Республику обязуется привести свое войско на помощь. Только в случае нападения.

Проклятый лех сумел зародить в душе огонек надежды, но слишком все сладко получается… Как сыр в мышеловке.

— Не самые худшие условия. Только вот вы не победили нас в бою, чтобы их диктовать! Но, допустим, я соглашусь на них ради спасения сына. Это все?

Лех помрачнел:

— Нет, не все. Как я уже сказал, королю нужен громоотвод, убедительное доказательство победы, которым протекторат над повстанцами — вы сами это понимаете — быть не может. Так что если вы принимаете эти условия, то для их заключения вам придется сдаться королю. И я предупреждаю, что никакого снисхождения или королевской милости не последует. Только казнь в Варшане при стечении народных масс.

Что же, звучит куда убедительнее… Вот и мышеловка.

— Если я соглашусь, Торог никогда не станет вашим подданным. Ведь это прозрачно.

— Став великим князем, Торог станет и политиком, на плечи которого ляжет ответственность за судьбу государства. И он поймет, что ваша сознательная, добровольная жертва была необходима в этих условиях. Наконец, вас казнят не позорной казнью рядового изменника, а обезглавят как благородного шляхтича, коим вы и являетесь. Вы получите смерть, которой удостаиваются лидеры ракоша {46} — если и этого недостаточно, то, увы, завтра членов вашей семьи — и меня, кстати, тоже — ждет жестокая смерть. Но решение об этом ляжет на вашу совесть, ваше величество.

Кровь вновь ударила мне в голову.

— Вонючие бастарды! Не на моей совести будет эта кровь, а на руках палачей и человека, отдавшего приказ!

— Но вы, ваше величество, знаете, что можете остановить этого человека!

Твою же!!!

— Хорошо, я должен подумать.

— У вас не так много времени…

— У меня столько времени, сколько мне потребуется! Вы лично отвезете мой ответ своему королю — как только я его дам! И молите любые высшие силы о том, чтобы моего сына не казнили до того, как я приму решение!!!

Эх, как же я обманулся… А ведь Ларг был против этой затеи, до последнего против…

— Ваше величество, это безумие!

Раздраженно взглянув на верного советника и товарища, заметно похудевшего и словно состарившегося — в нашем возрасте физическое истощение и новые морщины точно не молодят, — я вновь уткнулся в свиток, старательно выводя на нем собственную подпись при дрожащем пламени свечи.

— Ларг, друг мой, не тебе давать оценку моих поступков — извини за прямоту, но как есть.

— Но Рогора!

— Но мой сын! И внук! Ты всерьез считаешь, что их жизни для меня стоят дешевле, чем Рогора?

Ларг молча поднял подбородок, сжав губы.

— Эх, старина… На самом деле я не знаю, что для меня важнее. И кто я больше — отец или правитель? Но я точно знаю, если, имея шанс разменять свою жизнь на жизни любимых, спасти их, я этого не сделаю — моя жизнь потеряет любые краски, скатится к животному существованию. Каких бы успехов я ни достиг будучи королем, я всегда буду помнить, какую цену за это заплатил. Смотря в лицо жене, я всегда буду помнить, что мог спасти нашего с ней ребенка, но не сделал этого, и даже если она не будет меня за это осуждать — я всегда буду думать, что осуждает. Наконец, глядя в лицо подрастающему сыну Энтары и Аджея, я всю жизнь буду вспоминать другого внука — которого не отважился спасти. То есть я обреку себя на вечные муки, Ларг. И вряд ли из такого короля получится что-нибудь путное, сам ведь понимаешь, я стану лишь тенью себя прошлого. Так что выход-то у меня лишь один…

Сухой и тонкий как жердь Ларг закрыл глаза и ощутимо вздрогнул — словно подавил в себе рвущееся наружу рыдание. И от этого секундного проявления слабости, что позволил себе мой старый соратник, стало не по себе — так что и у самого глаза слегка увлажнились.

— Эй, дружище, ну ты чего? Ты всегда знал, с самого начала нашего заговора знал, чем все это может кончиться. Мы оба приняли эту цену — и вот пришла пора платить. Но погляди, чего мы уже добились! Сидим и скорбим в зале крепости, считавшейся до того неприступной, а теперь находящейся в составе Рогоры!

— Когорд… Я не верю, что лехи сдержат обещание.

С непривычным удовольствием отметив, что старый друг наконец-то воспользовался правом обращаться ко мне по имени, я постарался его разубедить:

— Их требования сложно назвать несправедливыми, а логика решений вполне адекватная. Моя казнь станет символом победы, а Рогора так или иначе получит свободу — пусть и под легким налетом зависимости.

— Протекторат…

— Эрик Лагран вряд мог мечтать и о протекторате, разве не так? Он потерпел поражение — и все равно стал легендой. А кем тогда в памяти людей останусь я?!

— Ты, верно, забыл, что Эрика обманули и предали?!

— И именно поэтому, — я встал и приблизился к Ларгу, протягивая ему свиток, — если что-то пойдет не так и лехи выкинут какой-нибудь номер, ты отправишь это послание голубиной почтой в Лецек, а уже оттуда гонец отправится в Ругию.

— Что это?

— Мой последний завет в качестве короля. Предложение базилевсу Феодору о военном союзе против Республики, с дальнейшим разделением захваченных территорий и принятия нами протектората ругов. Республика надорвалась, если лехи решатся на битву здесь и сейчас, они похоронят остатки армии — и станут легкой добычей. Но даже если нет, они уже понесли такие потери, что вскоре станут слабым противником что для фрязей, что для ругов. И в отличие от протектората Республики в состав Ругии я влился бы охотно — конечно, с сохранением автономии и титула великого князя в составе нового государства. А земли… Мы сможем пополам поделить южное гетманство — и тогда Рогора не просто восстановит свои древние границы, но получит территорию, которая еще никогда не была ее частью!

— Но кто будет править?

— Аджей прибывает завтра со своей кавалерией. Прежде чем я пойду на обмен, я признаю его своим сыном перед лицом армии и лишу его титул приставки «консорт». Он официально станет полноценным наследником и младшим командующим. И если Торога лехи не отдадут, а я уже не смогу возглавить войско… воины поймут, чьи приказы выполнять.

— Да он же мальчишка!

— Мальчишка, который выиграл время для моей армии, удерживая броды Данапра с горсткой воинов, а позже разгромил кочевую орду у Лецека. И, наконец, победил в бою самого Бергарского!

— Он проиграл ему, и только после…

— Так и я о чем! Он победил в решающей битве! И он вполне заслуживает и титул, и звание. А уж если ему действительно придется править… Твой разум и осторожность помогут ему в первые годы — ведь не бросишь же ты юношу одного на троне, верно?!

В ответ Ларг лишь порывисто шагнул навстречу и крепко сжал меня в объятиях. Опять в горле першит, да что такое…

— Старина, что-то мы с тобой совсем раскисли!

Я попытался произнести это как можно мягче, и старый друг утвердительно покачал головой — мол, верно все. Вот только из-под плотно сжатых век пробежали первые влажные дорожки.

Никогда бы не подумал, что столько значу для верного друга…

— Друг мой…

Ларг широко раскрыл глаза: другом я называл его все же не слишком часто, по крайней мере вкладывая в это слово его истинное значение.

— …передай также вот это письмо Эонтее, а это Энтаре. Я не смог с ними проститься, и от этого душа… свербит. Пусть моим прощанием станут эти письма. Ну же, я ведь могу на тебя положиться?!

Вновь крепко смежив веки, Ларг все же выдавил из себя глухое «конечно» и стиснул письма в руке.

Да, старый лис чуял предательство, а я вот не видел дальше своего носа…

Солнце беспощадно палит — так что находиться в доспехах решительно невозможно. И потому я снял их, оставшись лишь в белой холщовой рубахе, что беспрепятственно пропускает воздух — приятно же! А вот лехи конвоя, крылатые гусары, закованы в полную броню, их доспехи чуть ли не за версту от нас отражают лучи яркого солнца.

Так вам и надо, скотам, варитесь в собственном соку!

— Подались… Ну что, Аджей, ты меня понял?

Непривычно серьезный зять страдальчески сморщился:

— Да понял я все… Но, надеюсь, до того не дойдет.

— Ну, тогда прощай, что ли, зятек?!

Несмотря на то что я старался говорить легким, ерническим тоном, голос дрогнул. Но Аджей, не обратив на то внимание, лишь крепко обхватил мое предплечье, сомкнув кисть у локтя:

— Когорд… Между нами было многое, но я никогда не забуду, как ты рисковал собой, спасая меня. Дозволь и мне пойти с вами!

— Аджей, ты чего?! Если что-то пойдет не так, армия потеряет обоих командующих! Нет, ты точно не можешь пойти со мной. И помни мой наказ насчет Ларга: если… Короче, прислушивайся к нему, плохого не посоветует.

Парень еще крепче сжал мою руку:

— Если… Я сделаю все, чтобы отбить вас!

— Пусть так… Береги Энтару.

Зять внимательно посмотрел мне в глаза:

— Я позабочусь обо всех.

— Тогда прощай… сынок.

— Прощай… папа.

Вот такое вот тягостно-дурацкое прощание двух взрослых мужиков, стесняющихся показать свои истинные чувства. Впрочем, кто имеет уши, тот услышит — он признался, что готов следовать за мной хоть к лехам в пасть, а это дорогого стоит. И я просто назвал его сыном — впервые за все время, когда Аджей стал мужем Энтары. Все-таки мне повезло с зятем…

Так, под неторопливые думы я направил коня навстречу лехам… и Торогу. Со мной всего четыре гвардейца, ведомые Эродом. Со стороны противника должно быть столько же… Встречаемся мы ровно на середине долины, простреливаемой орудиями Львиных Врат. Что же, как кажется, никакого обмана быть не должно.

Неспешно сближаясь с вражескими посланцами, я разглядел не пятерых, а шестерых всадников — на левом фланге куцего отряда следует уже знакомая фигура однорукого графа. А ведь это же нарушение договоренностей… Впрочем, лехи договаривались лишь на четверых воинов сопровождения, а калеку вряд ли можно назвать воином. Так что все в пределах…

Неожиданно сердце дало сбой. До последнего подозревая противника в нечестной игре, я наконец-то узнал всадника, едущего посередине отряда. Собственного сына я узнал бы из сотен людей…

Не в силах более сдерживать себя и отчаянно волнуясь, я пришпорил коня, разгоняя его до галопа. Ускорился и сын. Сердце кольнула тревога — вдруг у конвоя есть инструкции на этот счет и кто-то из них пальнет вдогонку?! Но нет, ничего такого — видимо, понимают, что без сына и супруги Торог никуда не денется.

— Отец!

— Сынок!

До хруста костей сжав кажущегося еще таким молодым… ребенка, с удовольствием вдохнул его запах — запах здорового крепкого мужского тела. Сердце радостно забилось — этой встречи я ждал более всего: возможно, лицо Торога станет последним родным лицом в моей жизни, и миг, пока мы вместе, хочется растянуть на как можно более долгий срок.

— Ты повзрослел…

— Отец, — Торог виновато покачал головой, — если бы я знал, что они так поступят, ни за что бы не сдал крепости. Просто понимаешь…

— Да успокойся ты. — Я постарался бодро улыбнуться. — Золот мне все рассказал. И про вашу героическую оборону, и про последнюю бомбардировку, которая завалила бы проход в пещерах, заживо вас замуровав. Ты исчерпал все возможности обороны, а кроме того… Кроме того, ты не был готов жертвовать ребенком. И я понимаю тебя как никто другой.

Сын виновато склонил голову:

— Просто Золот принял сдачу на королевскую гарантию о сохранении жизни всему гарнизону — в том числе и нам…

Я лишь скрипнул зубами.

— Они обманули. Но что поделать, лехи хозяева собственным словам, так что… Где жена и сын?

Торог почернел лицом:

— У них.

— Понятно, значит, заложники… Этого следовало ждать. Но ты должен понимать, что это единственная гарантия твоей лояльности после моей смерти.

Лицо Торога исказилось от гнева.

— Спокойно, спокойно… Ничего уже не изменишь. Они обговорили с тобой, как вы будете видеться?

Сын угрюмо кивнул:

— Да. Они выделят им виллу в Варшане, и когда я буду в столице…

— Вот ведь… свиньи. На короткий поводок…

— Господа! — Из-за спины Торога показался Золот. — Думаю, все договоренности достигнуты, и мы можем обменяться представителями семейства Корг. Если вам есть что сказать своим людям, ваше величество…

— Есть!

Развернув коня к конвою, я обратился к старым соратникам, которые не раз сражались со мной бок о бок:

— Братья! Вы были достойными воинами, и я всегда мог доверить вам свою жизнь. Теперь столь же надежно оберегайте моего сына… Как говорится, благодарю вас за служ…

Исказившиеся лица Эрода и воинов заставили меня оборвать речь — а в следующий миг из-за спины грянули выстрелы. Но прежде, чем я в ярости развернулся к предателям, вырвав саблю из ножен, затылок взорвался дикой болью.

Лето 760 г. от основания Белой Кии

Тремя неделями ранее — долина у замка Львиные Врата

Принц Аджей Корг.

— Что?! Ируг! Скачите вперед, отбейте короля! Барабанщики — тревога!!!

Сотня самых лучших наездников на самых резвых скакунах, что я заранее подготовил как раз на подобный случай, с ходу сорвалась в галоп. А в том, что нас предали, сомнений быть не может — иначе почему они начали стрелять? Теперь все решит скорость…

Однако лехи не торопятся уходить с места короткой схватки — и вскоре мне становится понятно почему. Из горного прохода широким потоком вырывается плотная колонна крылатых гусар, что также без всякой разминки переходят на галоп.

Ну же, Ируг, ну же… вы должны успеть…

Лехи, по всей видимости захватившие и короля, и Торога — отсюда не разглядеть, — начали пока еще медленно пятиться. И хотя расстояние между ними и всадниками Ируга сокращается значительно быстрее, чем с крылатыми гусарами, шансы отбить их тают с каждой секундой.

Вот же… А почему крепость молчит?

Во Вратах за главного остался Ларг — временный комендант крепости. И сейчас ведь самое время ударить по гусарии из пушек, рассеять их ряды!

Молчит… Ну конечно, боится зацепить наших — вот почему лехи так медленно ползут к своим…

Из середины строя вражеской конницы вдруг вырвался точно такой же летучий отряд, наподобие всадников Ируга. Твою ж баталию! Теперь мои точно не успеют перехватить.

А если все же успеют?!

«Я сделаю все, чтобы отбить вас…»

— Барабанщик! Сигнал кирасирам — атака! Разбиться на две колонны и ударить по гусарам с флангов!

Я очень сильно рискую — ведь втянувшиеся в долину гусары так или иначе попали бы под артиллерийский огонь крепости, а уж если они доскачут до полевых укреплений… здесь их просто выкосят залпы огнестрелов и картечь. А потеряв цвет тяжелой кавалерии, лехи лишатся своего последнего козыря. Вот только… Вот только я не могу не попробовать отбить тестя и названого брата, просто не могу!

Ируг доскакал до лехов, захвативших короля, одновременно с легкими всадниками противника. Уверен, что наши накинулись на врага с удесятеренной силой, но… до гусар уже слишком близко…

А вдруг успеют? Вдруг отобьют?!

Не в силах контролировать себя, с чудовищной силой сжимаю поводья, словно пытаясь выдавить из них сок. Еще чуть-чуть, и, кажется, так и будет — столь велико напряжение!

Нет!

Гусары доскакали до бойцов Ируга прежде, чем они развернулись бы вспять. А значит, отбить короля не удалось.

— Посыльный!

— Я!

Мельком взглянув на резвого молодого парня с еще детским пушком на щеках и задорным румянцем, приказываю:

— Срочно скачи в крепость и передай коменданту приказ командующего — открыть огонь по врагу!!!

— Есть!

— Исполняй!

Посыльного как ветром сдуло.

Между тем две колонны кирасир, по семь с половиной сотен всадников в каждой (мои бойцы влились в гвардию) уже доскакали до врага. Над полем раздался мощный многоголосый залп самопалов — а после дикий, яростный клич:

— Рогора!

В центре долины все смешалось. Даже поднявшись на помост, что заранее подготовил себе Когорд, я смог разобрать не слишком много: тяжелые кавалеристы с обеих сторон смешались в жестокой, беспощадной рубке. Но если на то пошло, гусар у лехов не так уж и много, да пока они покинут проход…

В этот момент со стен крепости наконец-то ударили орудия, послав бомбические ядра в гущу конницы врага. Доскакал-таки посыльный! А Ларг, по всей видимости, все же пришел в себя… Так, теперь дела пойдут повеселее. Но для победы нам нужно не просто сдержать атаку гусарии — нам нужно ее уничтожить.

— Барабанщик, труби сигнал — общая атака. Вперед идут баталии, стрельцы и «драконы». Посыльных от командиров ко мне.

Посыльные выслушали мой план и ускакали к полковникам. По сути, все безобразно просто: сейчас лехи обхватывают наших кирасир, пользуясь численным превосходством. Так вот «драконы» пусть утихомирят их парой залпов в бок и спину, а пикинеры под прикрытием стрельцов обойдут массу сражающихся всадников и начнут медленно, двумя дугами-полукольцами стягиваться к входу в долину, полуокружая конницу врага. Последние не смогут ничего предпринять: разгона для прорыва фаланг баталий им уже не взять, а значит, гусар и прочую латную кавалерию шляхты будут медленно, но верно теснить, периодически «бодря» залпами стрельцов. А в середину их построений продолжат лететь ядра наших пушек… Конница так просто не отступит, а из-за массы уже прорвавшихся всадников — коих уже сейчас начнут теснить к выходу из долины — пехота и артиллерия врага не сможет принять в схватке деятельного участия. Так что пусть даже не разгром, но большие, невосполнимые потери лехам обеспечены. Да, за предательство они заплатят сторицей… И на этот раз победу одержу уже я — Аджей Корг, король Рогоры!

Мое самодовольство улетучилось примерно через час, когда все мое войско, кроме легкой конницы и артиллерии, завязло в битве. Неожиданно замолчали орудия на стене Львиных Врат, а в нашем тылу раздался предательски знакомый вой боевых рожков лехов. Внутренне холодея, я развернулся назад и опешил: справа, из-за горного отрога, показалась пехотная колонна врага. И над боевыми порядками держащих равнение бойцов вновь реет столь ненавистный мне стяг: золотой гусар на белом полотне. Все-таки уцелел ты, герцог…

Лето 760 г. от основания Белой Кии

Варшана, столица Республики

Когорд Корг, изменник.

Позже я узнал подробности моего похищения — и грандиозной задумки лехов, которую они сумели блестяще воплотить в жизнь — даже зависть берет!

Итак, граф Золот ехал с оставшимися воинами не просто так, и зря я списал его со счетов. Он отвлек меня, одновременно обратив внимание сопровождающих на мою речь, что дало лехам возможность тайно вытащить взведенные колесцовые самопалы и разрядить их в моих воинов… Твари… А Золот хорошенько приложился по моему затылку кастетом, надетым на единственную руку.

Да уж, никогда нельзя недооценивать противника.

Графа, правда, чуть ли не задавил Торог, волком бросившись на врага, но конвойные вовремя успели сбросить сына с предателя. После чего лехи просто застыли в долине, давая возможность гусарам вырваться из узких тисков гор, нависающих над проходом. И хотя они серьезно рисковали — Ларг мог открыть огонь по выходящим в долину всадникам, — проклятый выкормыш Бергарского все верно рассчитал. Ибо привязанный ко мне Ларг поначалу был просто ошарашен поступком лехов, а после не рискнул стрелять из орудий, в страхе зацепить нас с Торогом.

Далее все было просто: введя в долину конницу, лехи спровоцировали Аджея на встречную атаку. Собственно, брошенным в догоню стражам практически удалось нас отбить — чтобы освободить короля и принца, воины без страха бросались под сабли, будто обретя неуязвимость… и гибли. В пиковый момент схватки бой шел непосредственно над моей бессознательной тушкой, заваленной телами уже павших поединщиков…

Но лехам повезло — нас с сыном сумели вырвать из схватки и увезти, пока кирасиры не врубились в ряды гусар. Сеча там была… лютая. И опять враг все верно рассчитал, вытянув на себя тяжелую конницу, а после и пехоту. Правда, Аджей вполне мог похоронить цвет дворянства Республики на поле у Львиных Врат — но Бергарский, реальный автор устроенной ловушки, имел в рукаве несколько весомых козырей.

И ведь гад, ничего нового-то он не придумал! Оттого вдвойне обиднее, что противник нанес удар моим же оружием! Да, он сумел расположить к себе многих горцев, и часть кланов решили поддержать моего врага непосредственно в битве. Они же показали неизвестные мне и даже Валдару (говорят, сумел с боем прорваться из захваченной крепости) проходы в горах, коими и провели лучшую пехоту лехов в тыл Львиных Врат. Причем на стены крепости опытнейшие скалолазы горцев забрались на своих руках — они атаковали западную, противоположную от развернувшегося сражения. Охраны там практически не было, да и не ожидали там врага несколько дозорных, отвлеченных развернувшейся в долине битвой. Горцы сумели бесшумно снять часовых, а после помогли забраться лехам, спустив канаты. Накопившись в тени цитадели, враг разом ударил на восточную стену, где и расположилась вся крепостная артиллерия.

Ларг пал в битве — еще одна невосполнимая потеря.

Ну а Аджей, видя катастрофически складывающуюся ситуацию, сделать смог немногое: спешил легкую кавалерию и занял укрепления, а после попытался вывести из боя основные силы армии. Это было не так просто, учитывая, как завязли в рубке кирасиры и что баталия и стрельцы не могут отступать быстро, если, конечно, не ломать строя.

Строй они не сломали — иначе тяжелая конница врага мигом бы взяла реванш, — и потому лехи даже не стали их преследовать. Поначалу. Некоторое время спустя они вытащили орудия и начали расстреливать отступающих в спину. А когда те все же сломали строй — вот тут-то все еще многочисленная конница врага и ударила, разом прорвав расстроенные порядки баталий.

Аджей лично возглавил спешенных стражей и сотни новобранцев, что пришли ко мне из южных воеводств, и какое-то время успешно сдерживал атаку горцев и шляхетского ополчения. Но Бергарский бросил в бой опытных рубак, вооружив их значительным количеством огнестрелов и самопалов. Он даже протащил сквозь горы легкие орудия — и один, затем другой, а после и третий редуты пали. Ведь герцог мог позволить себе бить всей массой в одну точку нашей обороны, а попытки Аджея контратаковать что в пешем, что в конном строю разбились о слаженные залпы огнестрелов.

К ночи, когда накал схватки снизился, зять сумел прорваться, выведя из ловушки лишь четверть армии — да и то лишь потому, что нечеловеческим напряжением сил сумел удержать два редута.

А ведь по сути-то все, это конец. Рогора проиграла войну.

Глава 2

Лето 760 г. от основания Белой Кии

Варшана, столица Республики

Когорд Корг, изменник.

Кап… кап… кап… кап… кап…

Неожиданно заскрипели проржавевшие двери каземата, петли которых не знали смазки лет десять, не менее. Неожиданно — потому что ко мне приходят дважды в день, выдать жидкую баланду с куском плесневелого хлеба да сменить парашу, и хотя счет времени я давно потерял, тюремщик не так давно посещал мои «покои».

В камере стало совсем темно — неясное, мерцающее пламя факела было единственным источником света на весь коридор, и сейчас входящий в камеру человек его перегородил. Впрочем, я уже давно привык к этой темноте и неплохо в ней вижу, а потому практически сразу разглядел, что мой новый посетитель — однорукий калека.

Золот.

— Пришли злорадствовать?

— А вы бы стали на моем месте?

Невесело усмехнувшись, я ответил графу:

— Но я ведь не на вашем месте.

На этот раз усмехнулся уже лех:

— Я хотел с вами поговорить, но не уверен, что после столь долгого заточения вы сможете спокойно реагировать на мои слова.

— Ну… Вы ведь будете первым моим собеседником за несколько дней. Хотя бы послушаю человеческую речь.

— А не будете пытаться меня задушить?

В ответ на невеселую шутку я поднял руки, чуть звякнув цепями:

— Мне будет не очень удобно претворить это в жизнь. Впрочем, если вы подойдете чуть ближе… тогда я мог бы вспомнить, как кое-кто ударил меня кастетом по голове. Со спины.

Похоже, мои последние слова прозвучали чересчур угрожающе — голос леха стал значительно более сухим:

— Завтра вас казнят.

— И? Решили попрощаться? Или, быть может, даже извиниться?

— Считаете, есть за что?

— Как сказать… Это ведь вы установили связь с нашими дворянами и толкнули их на предательство?

— Я. И сделал это, еще находясь в плену. Было несложно, вы сами настроили владетелей против себя.

— А идея помочь врагам Вагадара?

— Она лежала на поверхности. Если горцы приняли чью-то сторону, объединились под лидерством единого вождя и у них откуда ни возьмись появилось огнестрельное оружие, напрашивается единственный вывод — кто-то купил расположение этого самого вождя поставками огнестрелов и самопалов. Но очевидно же, что далеко не все были рады подобному повороту и что среди свободолюбивых горцев есть много недовольных. А раз так, достаточно вооружить их и направить против нашего с ними общего противника — поддержавшего вас вождя.

— Торхи?

— Они возненавидели вас еще во время прошлой кампании. Кроме того, они давно переродились из воинов и завоевателей в разбойников и торговцев. Достаточно было сделать им более выгодное предложение — и степняки пошли за нами.

— И тем не менее вы уверены, что извиняться вам не за что?

— Мы воевали, Когорд, вы были нашим врагом, моим врагом, если угодно. И сами в прошлую кампанию применяли не слишком честные ходы, далекие от рыцарской войны. Так за что же я, ваш враг, должен просить прощения?

Кровь начала медленно приливать к голове — чувствую, как жар поднимается со спины к затылку…

— Говоря о рыцарской войне, вы, наверное, забыли о том, что творят наемники в захваченных селениях? Просить же прощения… Ну хотя бы за то, что гарантировали моему сыну и его семье жизнь, а затем угрожали мне их зверской казнью?

Лех на мгновение смешался. Но только на мгновение.

— Как говорят ванзейцы, на войне как на войне.

— То есть можно смело нарушать слово, данное противнику?

На этот раз лех ответил мгновенно:

— Я лишь выполнял приказ.

— Ах, ну да, ну да… Приказ. Короля, ведь верно? А скажите, граф Золот, каково служить монарху, который не имеет понятия о чести? И который легко разбрасывается своими словами, гарантиями, обещаниями — когда это выгодно, а после предает?!

И вновь лех на мгновение замялся.

— Я уже не граф, ваше… Когорд. Я уже герцог.

— О, ваши заслуги отметили? Поздравляю. Но разве это ответ? Вы уходите… Стоп. Так это и есть ваш ответ? Ваше участие в войне вознаграждено высшим сановным званием? А значит, цель оправдала затраченные средства? Хм. Ваши отношения с королем, уж не обижайтесь за прямоту, больше подходят определению хозяин — шавка, чем сюзерен — вассал.

В этот раз Золот ответил уже чуть более резко:

— Довольно!

— Ну почему же? — стараюсь добавить в голос максимум ядовитой иронии. — Вы даете обещания от лица короля и скрепляете договор королевским именем, а после нарушаете их, как будто гарантий никогда и не было… Вот в этом, кстати, и кроется причина моего восстания.

Герцог раздраженно покачал головой:

— Да неужели? Будете выдавать себя за идейного борца за обездоленных или все-таки хотя бы наедине со мной будете искренни? Вы же просто почувствовали, что можете взять власть и прославить свое имя — и сделали это, разве не так?!

— Мне незачем лукавить ни перед вами, ни перед кем-либо еще. Присутствовала ли жажда власти в моих мотивах, желание прославиться? Конечно — зачем врать?.. Хм, а ведь недавно у меня был подобный разговор. Со старым графом Скардом — наверное, помните такого? Он бился в руках палачей, словно трусливая баба, любой ценой пытаясь заслужить мою милость… Так о чем я? Ах да, о жажде власти и славы. Только вот надо понимать, что они не были определяющими в моем выборе.

— Вижу, вы решили выговориться и вам действительно не хватает общения. Ну что же, сейчас я схожу за нормальным креслом, и тогда мы сможем продолжить разговор.

Отсутствовал Золот минут пять — периодически в конце коридора раздавались его злобные ругательства. Наконец герцог вновь появился в дверях, брезгливо держа за ножку грубый табурет тюремщика.

— Как вам трон? Удобно ли сидеть?

Лех, так и не сумевший поставить «кресло» ровно, махнул рукой и уселся прямо так — забавно свесившись на правую сторону. На мою «любезность» лишь досадливо сморщился:

— Юродствуйте сколько хотите. Но когда разговор закончится, я выйду из этой камеры, а вы останетесь в ней — и как там говорят в Рогоре: хорошо смеется тот, кто смеется последним?

— Справедливо. Ну что же, о причинах восстания. Дело-то вот в чем: в составе Республики Рогора была обречена не просто на прозябание, а на медленную и мучительную смерть. И не потому, что она подчинялась вашему королю, а потому, что вслед за лехами стала перенимать ваш образ жизни.

Похоже, мне наконец-то удалось удивить Золота.

— И чем же он так плох?

— Да всем. Вы знаете золотое правило существования государства, изреченное одним мудрым восточным правителем?

— Нет.

— Для выживания государства необходима сильная армия, что защитит ее от внешнего врага. Для создания сильной армии нужно много хлеба, который соберут землепашцы. А чтобы землепашцы собрали много хлеба, нужен справедливый закон.

— Хм…

— Могу растолковать.

— Ну про армию и хлеб понятно.

— Непонятно про закон? Так все просто: чтобы пахари собирали большие урожаи, нужно дать им такую возможность, а не забивать налогами, барщиной, заставляя платить за аренду неподъемные деньги. Только свободный кмет, что работает для себя и во благо своей семьи, отдаст всего себя без остатка труду — видя его результат, осязая его. Но чем богаче пашец, чем больше его урожай, тем больше он платит казне. Да, иногда требуется много денег — и разом; порой прижать кметов просто необходимо. Но если делать это постоянно, взять за правило обирать бедного пашца до нитки, обрекая его ближних на голодную смерть или вечное прозябание… Вы можете обложить его сколь угодно большим налогом, забрать хоть все! Но если забирать уже нечего, сможете ли вы на нем обогатиться? А дав заработать ему состояние и взяв с него лишь разумную долю — разве не получите вы гораздо больше?

— То есть, говоря о законе, восточный мудрец имел в виду справедливый и разумный налог?

— Не только. К примеру, он говорил о справедливом суде. У вас ведь в Республике как: каждый шляхтич хозяин своим людям, каждый судит их как посчитает нужным. Кому-то везет и ему дается рачительный, справедливый хозяин… Но разве многие из дворян сейчас вникают в крестьянские дела? Разве не отдали они свои поместья на откуп безжалостным арендаторам, что закабалили несчастных кметов, не позволяя им и рта открыть в свою защиту? И разве пашец, что ранит или убьет арендатора или, не к ночи будь помянут, шляхтича — разве его не ждет жестокая расправа вне зависимости от того, за что он поднял руку на благородного господина? Защищал близких, вступился за честь жены или дочери, восстал против непосильных поборов — разве хоть кто-то прислушается к его словам, постарается разобраться в ситуации? Конечно нет. Зато господам дано право казнить и миловать. И соверши он расправу по своему усмотрению, пусть даже и над невиновным, пусть даже и ради прихоти — кто его осудит?

— Ваши суждения более пристали романтичному и прекраснодушному юнцу, а не опытному убийце, чей выбор обернулся смертью десятков тысяч людей.

— Я добивался независимости своей страны во имя ее будущего. И раз такова цена…

Шляхтич усмехнулся:

— Цель оправдывает средства?

— Да, оправдывает… Вопрос только в том, какая цель и что за средства… Но я не закончил. Вот скажите, герцог, Творец создал человека — или человека-хозяина и человекоподобного раба?

— Человека.

— Так почему сейчас одни младенцы рождаются в благородной и власть имущей семье, а другие — в дикой и бесправной нищете кметов? Но разве в Его замысле было так, чтобы одни подчинили себе свободу, волю и жизнь других, распоряжаясь ими, словно скотом? Продавая, меняя или проигрывая в карты? И разве они не одинаковы при рождении — младенец благородный и младенец-кмет?

— А вы не видите в этом Его волю — что одни от рождения имеют достаток, а другие нет?

— Я вижу Его волю в том, что люди рождаются равными друг другу. А все то, что, мы друг с другом творим, ложится на нашу совесть. И что бы мы ни делали — в конце пути всех нас ждет справедливый суд. Его суд.

— Так пусть бы Он…

— Что? Сам правил? Воздал нам за все злые дела в этой жизни? Но так оно и происходит; каждый получает то, что в конечном счете заслужил. Правда, перед расплатой заблудшим и ошибающимся дается бесконечное множество шансов измениться и изменить свою жизнь, сделать правильный выбор… Мы ведь каждый день делаем выбор, выбор между добром и злом, пусть даже и в мелочах… А Он до последнего милует нас в надежде, что человек в какой-то миг одумается. И Он правит — но в собственном Царстве, из коего когда-то были изгнаны люди. И в которое попадают лишь те избранные, что сумели прожить честно эту жизнь, сохранив в себе Его образ.

На некоторое время в каземате воцарилось молчание. Первым прервал его Золот:

— Неплохая проповедь. Разве что немного странно слышать ее из ваших уст.

— Как я уже сказал, у меня была цель.

— И вот где вы оказались, — лех повел рукой вокруг себя, — в конце своего пути.

— Пусть так.

— Вот вы говорите о несправедливости жизни лехов… Но разве в других государствах правят как-то иначе? Может быть, в Ругии, Ванзее, Лангазском союзе, Италайе? Разве там нет господ и кметов, всецело им принадлежащих?

— О Ругии не говорите, там все честнее.

— Это как?

— Люди свободны, их судят специально назначенные базилевсом люди, и налоги они платят умеренные, в государственную казну. А местные дворяне имеют с них ровно столько, сколько необходимо для покупки вооружения и крепкого коня. О личной зависимости и праве суда там никто и не слышал. Кстати, вы помните, как появилось рыцарское сословие?

— Будьте любезны, освежите память.

— Охотно. Когда-то на востоке изобрели седло, что стало находкой в военном деле. Упираясь в луку, всадник получил возможность наносить мощный таранный удар копьем, рубить саблей с оттягом… И первыми седло освоили на востоке, в Халифате. Создав мощнейшую конницу, Халифат покорил все восточные и южные земли, вторгся в срединные, покорив Гиштанию. И только король-молот Ванзеи догадался противопоставить им столь же сильную конницу, так же хорошо вооруженную и снаряженную. Вот только… Вот только для ее создания деньги в казне отсутствовали, а седло, хороший конь, кольчужная рубаха с шлемом стоили слишком дорого. И тогда он впервые разделил земли свободных пашцев между лучшими воинами, обязав предоставить с определенного количества дворов средства для снаряжения профессионального воина. Так вот, руги сохранили этот принцип на своей земле, их дворяне лишь служат, получая деньги только на вооружение. И заметьте — они исправно защищают своих людей с оружием в руках.

— Наши шляхтичи…

— Да хватит вам! Ваши шляхтичи идут на королевскую службу, лишь разорившись, да неохотно собираются под коронное знамя по объявлении «посполитого рушения». А витязи ругов действительно служат — своему базилевсу и своей земле, без устали защищая ее во всех войнах. Вот в чем истинный смысл дворянства — служение Родине и государю, защита безоружных и тех, кто не способен себя защитить. А в Ванзее, Италайе, у фрязей, а теперь и в Республике дворянство переродилось в пауков, что высасывают всю кровь из бедных жертв-кметов. Пашцы словно мухи опутаны паутиной законов, лишивших людей простого человеческого достоинства и хоть какого-то права… Правда в том, что истинный дворянин — это защитник людей, самый достойный, честный и смелый из них, посвятивший свою жизнь служению. И в то же время он лишь первый среди равных.

Золот глубокомысленно промолчал.

— А знаете, что еще прямо-таки требовал тот самый восточный мудрец от своих подданных, каков был девиз его правления?

— Я весь внимание.

— В моем царстве каждая женщина должна быть женой и матерью, а мужчина — мужем и отцом; на улицах не должно быть непраздных женщин.

— Ну, не думаю, что есть какие-то противоречия в Республике…

— Да хватит вам! Серьезно? А разве в Республике не набирает популярность новая мода, что пришла к вам из Италайи и Ванзеи?! Разве у вас уже не появились мужеложцы?

— Их немного, и их поведение порицается.

— Ну конечно! А знаете, что порицалось раньше? Блуд до брака да измена супругам. Но сейчас в Варшане вряд ли можно найти добродетельную жену, сохранившую свою невинность до свадьбы — и знавшую объятия одного лишь мужа после клятвы на обрядовом камне. И это я говорю о шляхетках, чье распутство не только порицается, но и мигом становится достоянием сплетен — это хоть немного, но тормозит ваших жен… Но ведь «Варшана никогда не спит»… И разве ночные карнавалы не оборачивались безумными оргиями, где мужчина в маске по обоюдному согласию может взять любую понравившуюся женщину, также укрытую маской?

— И все же я не понимаю…

— А я и не закончил. Весь этот блуд, вся эта животная страсть разрушила, а скоро и добьет супружество в срединных землях. Противоестественная связь мужеложцев стала лишь побочным следствием безмерной похоти и появилась, когда пресытившиеся женщинами вельможи захотели новых ощущений… И при всем при том вы привыкли видеть в объектах своих желаний лишь кусок мяса, в который можно вставить член, — но никак не человека, что способен чувствовать, любить, скорбеть…

— Я наслышан о вашем трепетном отношении к супруге.

— Я был честен с ней всю жизнь и после брачной церемонии знал лишь ее любовь.

— Достойно восхваления… Но это все? Все причины вашего восстания? Угнетение кметов и сохранение брака?

— Но разве этого мало? Ведь залогом будущего государства является его внутренняя устойчивость, а ее основой, как ни странно, — крепкая семья. Все тот же мудрец сказал: самое страшное оружие — рожающая женщина. Та самая, кто родит в счастливом браке много детей — детей, которых прокормит и защитит ее муж. Детей, которые вырастут, видя любовь родителей, и будут мечтать создать собственные семьи, такие же счастливые. Детей, что станут в будущем воинами, пашцами, умелыми ремесленниками, чьи руки будут строить и защищать государство.

А крепкие и справедливые законы, что защищают невиновного и по чести осудят виновного, являются залогом счастья людей, дают им веру в светлое будущее. Это же, в свою очередь, дает им силы творить, развиваться, ставить перед собой цели и добиваться их! А в вашей Республиканской действительности, разбившей людей на кучку господ и толпу нищих рабов… разве в вашей среде много творцов и людей, старающихся добиться большего? Я говорю сейчас не о придворных и военных интригах, не о голом честолюбии, нет. Я говорю все о тех же мастерах, создающих новые орудия труда — или войны, куда уж без нее, — крестьянах, выводящих новые растения и породы скота, дворянах, ставших кто великим полководцем, кто великим ученым. У вас таких много? А разве лучший полководец Республики не природный фрязь?

— Как я уже сказал, речь прекраснодушного, но наивного юнца.

— Ошибаетесь. Это речь правителя, обеспокоенного будущим своего народа и своего государства. И если вы думаете, что моя цель — создать подобное государство, что в будущем имело бы шанс не просто отстоять свою независимость, но стать великим… если вы думаете, что моя цель не заслужила тех средств, коими я ее воплощал… Ну что же, по крайней мере, я с вами не согласен.

— А как же заповеди Творца? Например, не убий?

— У каждого своя ноша и ответственность. Он запрещал людям убивать — убивать бездумно, во имя собственного наслаждения, наживы или прихоти. Но не запрещал защищать себя и своих близких, пусть это и приведет к смерти нападавшего. Однако мы говорим о простом человеке, живущем своими интересами и своей семьи. Государь же печется об интересах народа, и жить он обязан во имя его процветания. Его ноша гораздо тяжелее, а последствия выбора всегда масштабней… и страшнее.

— Так этими же словами вы оправдываете поступок короля Якуба!

— Вы забываетесь, Золот. Слово монарха должно быть нерушимо, как булатная сталь. В противном случае ему просто перестанут доверять, что неминуемо приводит к потере уважения… А кого не уважают, с тем и не считаются. И, какие бы поступки я ни совершал, я ни разу не нарушил слово, которое дал будучи королем!

В каземате вновь повисла тягостная тишина, прерываемая лишь капелью.

Кап… кап… кап… кап… кап…

И вновь молчание прервал лех:

— Завтра вас ждет казнь… Но какой она будет, решать вам.

Устало откинувшись на неровную каменную стену, я с сомнением пожал плечами:

— Это как?

— Король хочет предать вас позорной казни через прилюдную порку, колесование и четвертование. Но если вы признаете свои многочисленные злодеяния перед Республикой, а после публично покаетесь перед Якубом — на коленях, — он заменит все неприятные и недостойные вас процедуры одним лишь отсечением головы.

— Ахахахахах!!!

Лех вздрогнул от моего смеха.

— И вы… хах… думаете… хах… что я настолько глуп или слаб, что сможете меня провести, как ребенка?! Серьезно — я должен публично покаяться, предать все, во что верил и чего добился, и меня все равно казнят, разве что быстро? Да вы идиот, Золот, раз решились такое предложить.

Последнее выражение не особенно понравилось новоиспеченному герцогу, и все же он счел необходимым продолжить увещевания:

— Вы забываете о сыне.

— Да что же… Ну нельзя меня настолько недооценивать! Послушай, если ты и сумел меня провести в прошлый раз, так только потому, что я не знал о горных проходах, ведущих нам в тыл, и в принципе не задумался об этой возможности. Но ведь, по сути, вы лишь повторили мое же действие из прошлой кампании, вот и все! А твои слова насчет сына — пустой и жалкий блеф. Нет, конечно, если твой король кретин и он решит сделать мученика не только из меня, но и из Торога — так вперед и с гимном. Тем самым он подпишет приговор как своей власти, так и Республике в принципе.

— О чем вы…

— Да ладно, Золот! Всерьез считаешь, что я не знаю о результатах битвы — в смысле, ваших потерях? Полторы тысячи гусар из четырех, две тысячи шляхтичей из числа панцирной конницы… Сколько там осталось вашей ударной кавалерии? Тысяч шесть от силы — вместе с гусарией? А пехота? Бергарский потерял больше трети более или менее натренированных пешцев, а в боях с моими сыновьями погибли все ландскнехты. Я знаю, что оставшиеся кондотьеры разорвали контракт с королем после штурма Волчьих Врат. Так что у вас осталось? Король не отступил от Львиных Врат, разгромив армию Рогоры, — он бежал, бежал как можно быстрее в Варшану, создать хотя бы видимость того, что у Республики остались силы.

И в этих условиях вам уже не покорить Рогору силой оружия. Даже если Бергарский с теми жалкими огрызками, что вы ему отрядили, разобьет Аджея в бою и уничтожит крепости стражи, сил взять королевство под контроль ему не хватит. А уцелевшие воины и стражи раздуют такое партизанское движение, что мало вам, вонючим бастардам, не покажется!

Лех промолчал, несмотря на прямое оскорбление.

— Так что мой сын вам нужен сейчас, как вода страннику в пустыне. Да его сейчас даже в Варшане нет, наверняка он с гетманом юга… Ведь лишь его именем вы сможете худо-бедно замирить Рогору и создать хотя бы видимость того, что взяли ее под контроль. И повторюсь, если Якуб полный кретин — то только в этом случае он догадается отправить под нож курицу, несущую золотые яйца. Казните Торога — и вместе мы станем мучениками, знаменем, в тысячу раз более славным и известным, чем Эрик Лагран по прозвищу Мясник. И тогда все ваши жертвы и усилия по захвату Рогоры станут напрасны.

— Допустим так. Но у нас остаются ваш внук и его мать, и…

— Золот, серьезно: еще раз нанесешь мне оскорбление подобной глупостью, и оковы меня не удержат!

Свирепо звякнув цепями, я продолжил:

— Вы ничего не посмеете сделать ни сыну, ни жене Торога. Его сын — это наследник и ваш единственный шанс воспитать будущего великого князя лояльным Республике. А супруга… Пока она цела и невредима, он будет хранить ей верность, а значит, останется связанным сразу двумя поводками. Но если с ней хоть что-то случится… Пока Торог будет горевать, остатки рогорского дворянства, не запятнавшего себя предательством — а может, и кто-то из местной оппозиции, — подсунут под него послушную и ласковую красавицу… И все. Поводка нет, Торог любит другую женщину, семья которой получит определенное влияние на него… А там и дети пойдут. И сын погибшей матери может стать не единственным и не самым вероятным наследником! Так что нет, если хоть немножко мозгов в ваших головах осталось…

Золот молча встал и направился к двери. И обернулся, лишь стоя в распахнутом проеме:

— Завтра ваша казнь, Когорд. Так что прощайте.

— Лех… стой.

Герцог в нерешительности замер. Но я замолчал, и Золот в конце концов раздраженно воскликнул:

— Ну что еще?!

— Я готов подумать над твоим предложением… Если вы приведете ко мне невестку и внука. Пусть они меня посетят сегодня — и завтра утром я дам тебе точный ответ.

— Стоит ли их приглашать сюда? — Золот скептически осмотрел камеру.

— Стоит. Мои глаза настолько отвыкли от света, что я боюсь потерять зрение, выйдя под чистое небо. Пусть здесь — ребенок все равно ничего не запомнит, а мать видела картины и похуже. Только парашу надо… Сам понимаешь.

— Я распоряжусь даже насчет нормальной еды. Но, Когорд, если вы в итоге откажетесь повиноваться, я обещаю, что ваши родные будут наблюдать за четвертованием в непосредственной близости!

Внимательно посмотрев в лицо леха, я внушительно произнес:

— Завтра. Утром. Я. Дам. Ответ. Приведи ко мне моих родных, Золот…

Их не было долго. Слишком долго. В какой-то момент расслабляющая легкость, пришедшая на смену тупой, изнуряющей боли, невыносимо терзавшей левое плечо, отступила. Я здорово испугался, что не успею, но в тот момент, когда я уже был готов отказаться от борьбы и провалиться в обещающий избавление сон, дверь вновь заскрипела.

В дверном проеме четко обрисовался тонкий женский силуэт со свертком на руках. Но, судя по учащенному дыханию женщины и ее нерешимости сделать еще один шаг, она здорово боится. Думаю, даже мне на ее месте было бы не по себе.

— Лейра, не бойся, это не место вашего заточения, не посмеют. Просто я попросил их привести тебя — попрощаться… Золот, если у тебя осталась хоть капелька дворянской чести, оставь нас.

Показавшийся за спиной девушки мужской силуэт глухо отозвался:

— У вас полчаса.

Невестка сделал неуверенный шаг, еще один и еще.

— Аккуратнее, вот тут выемка, у правой ноги… Так, да… Вот стул.

Супруга сына облегченно опустилась на табурет.

— Спит?

— Да…

Крохотный урчащий во сне комок, обильно закутанный в теплый плед, уютно устроился у матери на руках. Эх, хорошо ему…

— Можно?

Лейра аккуратно, стараясь не разбудить резким движением, подала сына. И лишь ощутив на руках его теплое, совсем невесомое тельце, я вновь почувствовал себя лучше.

— Какой маленький! Ути-пути, на руках у дедушки…

Сердце на мгновение захлестнула смертная, беспробудная тоска, заставив его болезненно сжаться. Чуть покачав малыша на руках, я склонился над ним, силясь вдохнуть в себя чистый запах молочного ребеночка, такой тепло-сладкий… мм… Так пах мой маленький Торог…

А ведь все-таки я спас семью сына, решившись на обмен. В противном случае лехи постарались бы спровоцировать нас на атаку их казнью.

— Как молоко?

— Хватает.

— Подкармливать еще не начинала?

— Ему всего полгодика.

— Ну, ты мама, тебе виднее. Мы начали давать Торогу жидкую овощную кашицу месяцев в восемь, а Энтару мать по первости пыталась кормить перемолотыми фруктами — в тот год был добрый урожай яблонь и груш… Так не ела! Представляешь?! Было же так вкусно, даже я облизывался, а эта маленькая привереда не ела! Зато овощное пюре пошло сразу…

Лейра мягко улыбнулась моим словам:

— Как вы?

— Да лучше всех! Незаметно?!

Она смутилась, и я постарался смягчить чуть резковатый ответ:

— Не бери в голову. Я успел повидаться с внуком, а на большее мне и рассчитывать… Хотя стоп! Кажется, Золот в кои-то веки сдержал слово!

По коридору разнесся чудный запах запеченной с пряными травами птицы. В камеру вошли двое вышколенных слуг, поставивших на пол чурбачок и водрузив на него серебряный поднос с мясом и мытыми фруктами в отдельной тарелке. Здесь же, рядом с уткой, прислонившись к еще горячей корочке, лежит тонко нарезанный хлеб — свежайший, хрустящий! И кувшин со сладко пахнущим вином.

Рот мгновенно наполнился обильной слюной, а в глазах, по всему видать, загорелся такой голодный блеск, что Лейра деликатно взяла у меня малыша.

С сожалением отпустив внука с рук, я чмокнул его в пухленькую щечку, раздражив щетиной — Олек тут же заворочался и попытался закрыться маленькой, такой же пухленькой ручкой. Забавный…

— Где вы живете?

— В покоях королевы, в самом дальнем крыле.

Я с удивлением присвистнул:

— Ничего себе! Да они или провоцируют тебя, или не знают, на что способна дочь степного вождя! И скорее второе, вряд ли бы лехи решились рисковать жизнью ее величества.

Лейра понимающе и, как мне показалось, чуть кровожадно усмехнулась.

— Не спорю, мысли приходят всякие. — Она заботливо поправила пледик, укрывающий сына. — Но я не могу рисковать Олеком. Торог… Торог потребовал от меня, чтобы я сохранила жизнь сыну любой ценой. Любой — вплоть до бесчестья.

— Даже так… Впрочем, вряд ли теперь до этого дойдет. Сейчас ты для лехов словно золотая птица в драгоценной клетке. Вместе с сыном вы стали тем коротким поводком, за который можно дергать Торога сколь угодно часто, заставив выполнять практически любые команды.

— Вы думаете…

Я внимательно посмотрел в бездонные, абсолютно черные в полумраке подземелья глаза невестки.

— Я ничего не думаю — помимо того, что ты должна выполнить наказ Торога, как верная и порядочная жена. Сложилось так, как сложилось, мы проиграли. Но то, что и он, и вы живы — поверь, это не худший для всех нас расклад. Так пусть уж лучше золотая клетка и краткие мгновения встреч, чем вот такие вот, — я обвел рукой каземат, — палаты… Да и в сырую землю торопиться не стоит.

Лейра грустно потупилась:

— Вас завтра…

Я лишь заговорщески подмигнул ей:

— Посмотрим.

И подумал: «Не успеют!»

Невестка не стала развивать тягостную тему, и ненадолго мы оба замолчали. Подумав, я решил извиниться перед женой сына:

— Я был не самым лучшим дедушкой…

Но в этот момент Олек выгнулся дугой и, широко распахнув глаза, громко заплакал, оборвав мою речь.

— Тише, тише…

— Можно? Я уже сейчас отпущу вас… Дай еще разок взглянуть.

Взяв теплый и чуть влажный сзади комочек (ну конечно, сходил по-маленькому, а в мокром-то спать как-то не слишком!), я поднял внука так, чтобы его крохотная головка со взъерошенным на макушке темным пушком оказалась напротив моего лица.

— А глаза-то, как у Торога, голубые…

Малыш перестал плакать и, широко распахнув заспанные глаза, внимательно и удивленно на меня воззрился. На несколько ударов сердца он замер, и мне показалось, что между нами установилась какая-то… связь, контакт, узнавание — словно внук изучает меня и пытается запомнить. Но длилось это недолго — Олек вновь закрыл глаза и так отчаянно и горько заревел, что я тут же, несколько поспешно, отдал малыша маме.

— Испугался.

Невестка неловко улыбнулась и встала.

— Лейра… Передай Торогу, когда встретишь, что я очень его люблю. И что ни о чем не жалею. И вот еще… Не позволь им воспитать малыша… лехом. Он должен помнить, откуда он, чья кровь в нем течет и какую ответственность он несет на плечах. Торог не сумеет этого сделать, все эти годы он будет далеко. Надежда остается только на тебя… Прошу, сделай.

Лейра кивнула:

— Прощайте, Когорд… Вы не были плохим дедушкой и уж точно никогда не были плохим отцом.

— Прощай, Лейра… Торог не ошибся, выбрав тебя в жены.

С уходом единственных близких людей сердце вновь болезненно сжалось — так что стало трудно дышать, а тоска словно превратилась во что-то материальное, безжалостно придавив к земле. Все же мне хватило сил поднять кувшин и поднести его ко рту — жадно припав к терпкой влаге легкого вина, я разом ополовинил сосуд. В голове легонько зашумело, и, чуть приободрившись, я с глухим рыком накинулся на еду, разрывая птицу зубами и пальцами, обжигаясь горячим мясным соком.

Как же вкусно…

Я дождался, пока холуи унесли поднос и остатки еды. Отпустил Золота, пообещав утром дать ответ — приняв во внимание все то, что он сделал для меня. После чего достал припрятанную грушу и с наслаждением впился в упругую плоть плода, напомнившего мне о собственной молодости и далеком детстве Энтары.

Доев и с сожалением отбросив огрызок, я, уже не стесняясь, сорвал с себя рубаху и, свернув в маленький упругий валик, положил ее на пол. От наспех перебинтованного левого плеча шибанул отвратительный смрад. Сорвав повязку, я с удовлетворением воззрился на уже почерневшую огнестрельную рану, сочащуюся кровью и гноем. Я так и не залечил ее до конца, во время же захвата лехами рана раскрылась и, нахватав какой-то дряни, воспалилась. Багровая краснота разошлась чуть ли не по всей левой половине туловища…

— А вот теперь, Золот, уже я тебя провел. Не будет завтра вам никакой казни, если только вы не решитесь казнить труп…

С этой злорадной мыслью (как я умело провел тюремщиков!) ложусь на пол, позволив холодным и сырым камням впиться в кожу. Несильная боль вскоре перестает беспокоить, и я, удобно умостив затылок на валике из рубашки, с удовольствием расслабляюсь. В голове приятно шумит от выпитого (с голодухи быстро захмелел), в животе разливается уютная теплота от обильной жирной пищи. Все, теперь уже можно засыпать.

Остаточный вкус груши во рту вновь напомнил о Энтаре. Неожиданно чернота каземата отступила — и я услышал заливистый смех своей трехлетней дочери, юрко убегающей от меня между кустов ируцы. Я ведь запрещал ей есть мелкие синие ягоды, потому что сам не знал, можно ли употреблять их в пищу, — а она ела! Впрочем, местная детвора также любила эту ягодку и смело ела, да и росла ируца совсем рядом с людским жильем. Так что я волновался не очень сильно — разве что животик заболит. Но ведь обходилось…

И вот сейчас я отчетливо слышу ее заливистый смех — и вижу ее, крохотную девчушку в легком сиреневом платьице. Оно мелькает между кустами — и я азартно бросаюсь догонять, так же весело смеясь, вторя дочери…

— Милый, иди домой! Домой!!! Домой… домой…

Голос Эонтеи отчетливо раздается в голове — и я разворачиваюсь и следую к нему. А потом бегу. А потом… Потом я испытываю вдруг невероятное чувство полета — парящей невесомости и струй теплого воздуха, обдающего мое тело… Я летаю — как в детстве, во сне… Да, летаю… Так ведь я же и сейчас сплю!

Отбросив все сомнения, я предался этому восхитительному чувству полета, полета навстречу чему-то — или Кому-то — светлому и лучистому, и… невероятно доброму, уже издалека согревающему своими нежнейше-теплыми лучами…

Глава 3

Осень 760 г. от основания Белой Кии

Замок степной стражи Барс

Польный гетман юга герцог Бергарский.

— Проклятый щенок!

Я с ненавистью воззрился на возведенные напротив моего войска укрепления: высокий вал со рвом, гиштанские рогатки у его подошвы — миновав первое препятствие, воины неминуемо затормозят у жиденького, по сути, укрепления, но ведь затормозят! И станут прекрасной мишенью для стрелков противника.

Вал широкой дугой преградил подступы к крепости — и я уверен, что, лишившись артиллерии, молодой волчонок не преминул заложить в его подошву земляные орудия. А за гребнем нас ждут копейщики… Нет, атаковать в лоб не вариант.

Обойти крепость возможно, но с противоположной стороны ее стены до половины обложены кирпичом и стоят на возвышенности, а крепостной ров отвесно подведен под их подошву. И башен на две больше, противник, имея возможность маневрировать стрелками (в голой степи мне хитрого маневра не скрыть), с успехом будет отражать штурм залпами огнестрелов. Кроме того, у волчонка достаточно конницы, которую он может повести на вылазку в самый разгар боя. Ситуация… А все Торог, будь он неладен! Его отчаянное сопротивление у Волчьих Врат съело наши запасы пороха на восемь десятых, так что в Рогору я углубился лишь с легкой полевой артиллерией — да и ту следует использовать разве что для отражения вражеских атак. Но никак не для правильной осады и штурма!

— Позовите мне великого князя!

Все начиналось неплохо — наше завоевание Рогоры. Разбитый Аджей — как оказалось, официально признанный наследником перед самой битвой, — бежал, силясь спасти горстку уцелевших воинов. Его можно было — и следовало! — догнать на следующий день, ну, может, на вторые сутки погони, и окончательно добить. Но вместо этого Якуб, будь он неладен, закатил победный пир, а после с триумфом удалился, забрав с собой две трети армии и всю целиком панцирную конницу, в том числе и гусар. Государственная необходимость, как же… Впрочем, зерно истины в его опасениях есть, спорить не буду. Да и для восьми тысяч оставшихся мне бойцов достойного соперника не предвиделось, по крайней мере поначалу. Наконец, сопротивление местного населения удавалось легко подавить при помощи имени Торога, оставшегося с моим корпусом. Его имя в Рогоре значит многое, а сам истинный наследник Рогоры плотно привязан к нам семьей. Единственное условие, что поставил передо мной сын Когорда, это сохранение жизни, здоровья, чести и имущества наших подданных. И поскольку это предложение было созвучно моим планам, я издал строгий приказ по армии мирного населения не грабить и бесчестья не творить. А чтобы было понятней, казнил десяток отморозков, что попались на изнасиловании в первой же деревне. Причем слушать никого не стал, а просто среагировал на слова Торога, до которого жители и донесли жалобу. Это убедило воинов, что особой справедливости в подобных вопросах искать не стоит и даже если и будет какой спорный момент, командиры примут сторону обиженных и угнетенных. Что, в свою очередь, заметно поубавило пыл многих горячих и лихих парней, и корпус сумел пройти по встречным землям, не оставив за собой разграбленные пепелища ограбленных и поголовно вырезанных деревень, как это было с ландскнехтами.

Уставшая от войны Рогора оплакивала своих сынов и спешно готовилась к сбору урожая — рабочих мужских рук катастрофически не хватает, и зима для местных будет явно непростой. Осознавая это, я поддержал предложение Торога ограничить до минимума налоги этого года, не выбивать долги из семей, лишившихся кормильцев, и даже брать дань металлическими корами (хотя последнее чистое безумие!).

Отношения с законным наследником Рогоры нельзя назвать радужными — первое время он не хотел никого слушать и только дико ругался, пугая моих переговорщиков. Дошло до того, что ему пришлось связать руки — в приступах гнева Торог бросался на охрану, и это стоило драбантам пары серьезных увечий. В итоге мне пришлось лично идти и увещевать его, с одной стороны, напирая на то, что в Варшане осталась его семья, с другой — взывая к чувству долга теперь уже официально состоявшегося наследника Рогоры, и, наконец, объясняя, что его отец уже решился на смерть, согласившись на сам обмен. И что, в сущности, ситуация особо не отличается от той, что принял Когорд.

Разве что Рогора более не обладает войском, представляющим собой прямую угрозу Республике.

Вообще-то сейчас, постфактум, идея об обезглавливании войска мятежников и последующем его уничтожении ложной атакой по фронту и одновременными ударами с тыла кажется уже не столь радужной. Нет, громкая, грандиозная победа над мятежниками была необходима — иначе международный престиж Республики, и так скатившийся вниз, пал бы дальше некуда. И дело тут не столько в казни вождя повстанцев, сколько в демонстрации силы. Это во-первых. А во-вторых, даже держа Торога на коротком поводке, но сохранив в его подчинении боеспособную армию, мы неоправданно рисковали. Наемников еще нужно успеть нанять, шляхетское ополчение собрать «посполитым рушением» — а рогорцы вполне способны скрытно провести мобилизацию и ударить по южному гетманству. К тому же, даже обеспечив абсолютную преданность Торога, мы не были застрахованы от того, что его просто сместит какой-либо авторитетный и инициативный военный вождь — да хоть тот же волчонок Аджей! Собственно, после официального признания Когордом первый претендент на роль лидера очередного восстания. Наконец, у Торога есть сестра, обладающая определенными правами на престол, и она также могла бы стать ширмой-знаменем для недовольных… Ко всему прочему добавилось мое жгучее желание взять реванш за разгром у Дубца — после суток-то блуждания по местным лесам и двух — бешеной скачки! На скопившееся в тылу повстанцев шляхетское ополчение я вышел чудом уже перед самой битвой — а ведь должен был прийти во главе собственного войска! И все-таки хорошо, что в отряде, который по заранее согласованному плану битвы должен был перейти в мое подчинение, подготовили мое знамя… Так вот, когда я вышел к ним, я горел лютой жаждой крови врага, ибо половину первых суток блуждания в лесах на меня шла настоящая охота — как на дикого зверя…

Вот только битва у Львиных Врат дала нам лишь тяжелую, кровопролитную победу, надорвавшую силы Республики и волю короля. Аджей сумел уйти, сохранив пусть и малую толику, но боеспособного войска — и она в конечном счете стала ядром, вокруг которого сплотились все желающие продолжить борьбу. Теперь у мальчишки, раз за разом встающего на моем пути, собралось под пять тысяч не самых худших бойцов — против восьми моих. А еще у него есть крепость, которой мне, к вящему сожалению, без тяжелой осадной артиллерии и достаточного количества пороха просто не взять! И штурм мне не удастся — понесем слишком большие потери, мятежники отобьются. Если только попробовать вытащить их на себя, в поле… Но ведь волчонок не дурак, набрался полководческого опыта в боях со мной же. Не станет он раньше времени покидать укрепления.

Самое же страшное — проиграю здесь, и никто уже не отправится покорять Рогору в очередной раз! Якуб не решится двинуть в бунтарский край очередную партию шляхты — последние просто не пойдут! А на наемников банально не хватит золота… И зависимости Рогоры от Республики уже не бывать — даже если и удержим Львиные Врата!

Твою же! Сейчас я последними словами ругаю себя за то, что поддался требованию Торога сохранить Лецек — коли Аджей побьет нас, он сохранит производственную базу для вооружения новой армии!

И в чем даже самому себе не хочется признаваться: угроблю под стенами Барса армию — и моя звезда окончательно упадет с неба. Сколько бы битв я ни выиграл, сколько бы славных дел ни осталось за спиной, второе поражение от молодого полководца мятежников будет высмеяно! И плевать, что никто из мнящих себя военачальниками магнатов не смог бы победить с наличным раскладом сил. Моей политической и полководческой карьере конец — как и мечтам когда-нибудь водрузить на голову корону Республики.

Торог… Торог — мой единственный шанс выйти из положения. Да будь он неладен, этот Торог! Обиженный на весь мир мальчишка, замкнувшийся в себе — и почитающий самого себя предателем как родной страны, так и отца. И к тому же всех его начинаний, в коих был его активным сподвижником. Всю дорогу я ублажал его как мог, буквально вылизывая его гордый зад! Ух… Едва ли удалось убедить его самого, что только он способен в качестве полноправного наследника подарить истекающей кровью Рогоре мир. Пришлось ведь пороть плетью шляхтичей — а ведь такого мне никогда не забудут, — когда гонористые дворяне решили, что мои приказы по армии, подкрепленные универсалом великого князя Торога I, на них не распространяются! Устроили пьянку, загуляли с местными бабами, у которых оказались недовольные подобным раскладом мужья… Мужей побили, да только в конечном счете это стоило шляхтичам публичной порки и объявления бесчестья.

Торог настаивал на большем, но я и так перешел черту. Пришлось всячески доказывать дворянам, что мы находимся, с одной стороны, на территории Республики и вести себя словно захватчики нельзя, а с другой — что эти земли находятся в подчинении нового магната, причем с суверенными на них правами. И даже доказывать, что теперь шляхтичи обязаны подчиняться приказам великого князя Торога I!

Но принятые меры в итоге дали свой результат: абсолютная корректность в общении с местным населением, четкое соблюдение собственных правил, а главное, имя нового правителя, которого все и так считали будущим наследником, — все это в общей сложности привело Рогору к повиновению. Были замирены все области, кроме одной — бывшего баронства Корг.

Впрочем, и здесь нас ждало относительно спокойное замирение. Увещевания самого Торога, не желающего, чтобы жители страдали от насилия — а я во всеуслышание предупредил, что любое нападение на наши отряды будет расценено как действие враждебных сил со всеми вытекающими, — дало положительный результат. Даже Лецек отказался от сопротивления под гарантии сохранения ремесленных цехов и заключение выгодных договоров с нашими купцами (Республику представлял я). Собственно, этим и оперировал Торог, добившись от меня сохранения всех без исключения цехов, в том числе оружейных. И я поддался его твердой позиции, и сам поверив, что мы действительно склонили Рогору к миру.

Но как только мы вступили на земли вольных пашцев, все резко изменилось. Собственно, именно на этой территории баронства мы и столкнулись с серьезным сопротивлением — жители покинули насиженные места, самостоятельно уничтожив остатки несобранных посевов, излишки еды — и собственное жилье… Нас встретила пустыня с выжженной землей и засыпанными колодцами, все крепости степной стражи волчонок велел частично разобрать на стройматериалы, а остальное просто сжечь. Так что никакими тыловыми базами мы в здешней степи не обладаем… Наконец, на расслабленное уже мирным маршем войско было совершено несколько дерзких нападений — как днем, так и ночью.

В первую очередь последовало два ночных. Один раз расслабившихся и измотанных тяжелым маршем часовых просто бесшумно сняли. А после нападавшие устроили кровавую резню, подчистую уничтожив хоругвь в три сотни воинов… Несмотря на то что в следующую ночь я утроил посты, последовало еще одно нападение, не столь результативное и вовремя отбитое, но в ночной схватке мы также понесли немалые потери: наутро недосчитались полной сотни бойцов.

Нет, потери были некритичными, но весомо сказались на общем моральном состоянии войска. К тому же люди перестали высыпаться, ожидая очередного нападения «ночных демонов».

Но следующий удар обрушился не под покровом тьмы. Крупный отряд в пять сотен всадников, что я отрядил за продовольствием и питьевой водой, был окружен и поголовно истреблен в половине дневного перехода от основных сил. Конница врага легко обошла нас с тыла! Последняя новость окончательно деморализовала шляхтичей, да и Торог как-то внезапно и нехорошо призадумался.

Ситуацию стоило срочно исправлять: собрав оставшиеся телеги и спрятав в них часть легких пушек со стрелками, я отправил в Корг новый обоз с точно таким же прикрытием. Нападение не заставило себя ждать — на этот раз, правда, ударили уже под ночь, когда мои воины вставали на стоянку. Дождались бы, пока заснут, или разглядели укладывающихся на ночь бойцов засады — и итог мог быть иным. Но рогорцы не выдержали, ударили, как им казалось, в благоприятный момент — и попали под огонь огнестрелов и картечь, под прикрытием которых наша кавалерия успела изготовиться к бою и контратаковать. Разгрома врага не последовало — но откатился он с тяжелыми потерями, на обратном пути обоз уже никто не пытался перехватить. Однако все время движения к Барсу мои дозоры периодически подвергались беспокоящим ударам всадников врага.

И вот она — конечная точка нашего продвижения. Крепость, что взять мне силой не удастся — и уж тем более измором. Скорее сами окочуримся от голода. А значит… Значит, нужно вновь идти на поклон к «великому князю»…

Торог мрачен как никогда, мечется по палатке, словно и не замечая моего присутствия. Увы, в последнее время я был вынужден играть по его правилам, признавая важность и значимость невольного союзника. Так что теперь этот щенок позволяет себе демонстрировать свое пренебрежение!

Ну и плевать. Он мне нужен — и знает это, как знаю и я. И без него мне не перешагнуть через эту ступень, что встала вдруг преградой на пути к короне.

— Ну что, великий князь, готов вести людей в битву?

Торог словно окаменел:

— Что?!

— Да-да, я готов уступить тебе эту честь. Ведь, в конце концов, ты являешься истинным наследником и правителем по праву. А самозванец поднял вооруженный мятеж и угрожает твоей власти… Аджей Руга — последнее препятствие на пути Рогоры к миру и благоденствию!

— Довольно! Отец признал его своим наследником на случай, если вы проведете обмен нечисто. А вы не просто обманули его, вы ударили в спину!

— И твой отец поступал так же, предпринимая любые шаги для достижения цели. Например, моего человека, назначенного в советники, Когорд вероломно отравил, а когда брал Волчьи Врата… Разве не ты вел людей на штурм, когда часовых истребили люди, выдавшие себя за воинов князя Разивилла? Но вот что ты должен помнить: твой отец согласился на условия, выдвинутые нами, и, в сущности, они не изменились и после битвы: ты по-прежнему великий князь Рогоры — самостоятельного государства под формальным протекторатом Республики. А там, — я указал на стенку шатра, обращенную к крепости, — там собралась сражаться и погибать твоя армия, твои люди, ведомые человеком, узурпировавшим твою власть!

От меня не укрылось, как досадливо поморщился Торог при упоминании об Аджее, — видимо, в отношениях названых братьев не все так гладко, и я давлю в верном направлении. Однако выслушав меня, молодой мужчина медленно так, неспешно приблизился — и вперил в меня ледяной взгляд показавшихся мне иссиня-голубыми глаз.

— Как умер мой отец?

Вопрос, заданный довольно тихо, на самом деле словно прогремел — по спине даже побежали предательские мурашки. И это заставило меня ответить более резко, чем следовало:

— А не все ли равно?

— Мне. Не все. Равно. Отвечай, лех.

Гордо вскинув подбородок, я надменно бросил:

— Ты не забыл, с кем говоришь, Торог?

Князь ответил премерзкой, гаденькой такой улыбкой:

— Это ты забываешься, Эдрик. Думаешь, я не знаю, ради чего ты переступил порог моего шатра? Думаешь, не понимаю, что тебе не взять Барса ни штурмом, ни измором? Вся надежда только на меня — что я сумею склонить к миру степную стражу, у коей пользуюсь безграничным авторитетом? И тем самым лишу Аджея ядра войска?

— Так сделай это!

— Ты не ответил на мой вопрос.

Усмехнувшись, я сделал шаг к столу и налил в кубок вина. После чего неспешно, растягивая каждый глоточек неплохого полусладкого, осушил его до дна. И только после ответил застывшему на месте Торогу, уже лопающемуся от еле сдерживаемого гнева:

— Гонец прибыл только вчера — ты знаешь об этом, иначе не спрашивал бы. Твой отец… твой отец сумел напоследок обдурить всех и умер от горячки: пленившие его не уследили, что на теле Когорда имелась огнестрельная рана. Хах, да им подобное даже в голову не пришло, Якуба в первых рядах сражающихся никто никогда не видел! Да… Одному недавно произведенному герцогу крепко так досталось по шее…

— Его тело, Эдрик. Что с его телом?

Я раздраженно качнул головой:

— Торог, пойми, им была нужна показательная, громкая казнь, событие…

— Что с его телом?!!

— Да бросили в костер на потеху зевакам!!! А пепел, собрав, зарядили в пушку и выстрелили им в сторону Рогоры!!!

— Ах вы, твари…

Торог уже дернулся ко мне, теряя над собой контроль. Спокойно скрестив руки на груди, я невозмутимо выждал, пока он приблизится, и без всяких эмоций заявил ему:

— А если ты не хочешь, чтобы в костер бросили твоего сына и затраханную до смерти жену, которую поимеет каждый вызвавшийся на площади зевака, ты сделаешь то, что от тебя требуется.

Князь замер, бешено выпучив глаза и хватая воздух пальцами, — но все же не кинулся. Удовлетворенно отметив, что он контролирует себя, я продолжил — голосом, исполненным ледяного спокойствия:

— Торог, по отношению к тебе я вел себя максимально корректно, практически в буквальном смысле вылизав твой зад — словно я какой-то лакей из разорившихся вассалов… Но это не так.

Я пытался настроить нормальные деловые отношения с тобой — а ведь, между прочим, идея дать Рогоре автономию, да под твоей единоличной властью, принадлежала именно мне. И я хочу стать если не твоим другом, то хотя бы человеком, которому можно довериться, на которого можно опереться — и того же жду от тебя.

Мои слова о твоих любимых — не более чем горькая правда. Ведь если я проиграю битву, Аджей вернет себе контроль над Рогорой. И самое страшное для тебя — Республика будет вынуждена смириться с этой потерей: еще одна попытка покорить эту землю, пусть даже и успешная, не просто подорвет наши силы — ведь это уже случилось! — она буквально похоронит их. И тогда ты станешь ненужным, понимаешь?! Но ведь на ком-то будет нужно отыграться, даже ради того, чтобы просто заглушить горечь столь досадного поражения. И этими жертвами станут не только твои любимые, но и ты сам, и я в том числе, если, конечно, не предпочту смерть в бою позору.

Мы в одной лодке, Торог, нравится тебе это или нет. И сейчас тебе лучше пойти в крепость одному — и ты или убедишь мятежников сложить оружие и подчиниться тебе, или умрешь от их рук. Но в этом случае, быть может — лишь быть может, — твои любимые смогут рассчитывать на снисхождение короля. Все-таки погибнешь, исполняя его волю… Так что скажешь?

Торог мрачно склонил голову:

— Я пойду в крепость.

Осень 760 г. от основания Белой Кии

Замок степной стражи Барс

Принц Аджей Корг, наследник короля Рогоры.

Молча обходя ряды своих людей — вчерашних кметов, мастеровых, вольных пашцев, — я внимательно всматриваюсь в их лица. Что я вижу в них? Страх, напряжение… и отчаянную решимость — решимость драться до конца.

Что держит их здесь сегодня? Что привело их под мое знамя, когда Торог поднял штандарт древнего княжества над войском лехов? Белое перемешалось с черным, вчерашний герой стал предателем… или, быть может, мы — бунтовщиками?

Тяжелое время, полное сомнений. Даже я сам долгое время колебался — а не отказаться ли от борьбы? Лишь разговор с женой убедил меня стоять до конца.

— Я не знаю, Энтара, не знаю… Торог твой брат и первый наследник Когорда, а люди видели его не в оковах, а свободным, среди лехов. Они именуют его великим князем и слушаются, Бергарский по его приказу казнил мародеров и за изнасилование простолюдинок лишил чести шляхтичей, подвергнув их публичной порке! Поверь, если бы ты родилась в Республике, то знала бы, насколько это серьезный шаг.

Жена внимательно посмотрела мне в глаза:

— Я родилась в Рогоре, в семье человека, который посвятил жизнь борьбе за ее свободу.

Я выдержал упрямый взгляд горящих каким-то бешеным огнем глаз супруги:

— Но ведь сам Когорд решился на формальную зависимость от Республики.

Глаза Энтары расширились еще сильнее:

— Какие все же мужчины глупцы! Смотрите на вещи вроде бы и трезво, но не видите очевидного! Лехи ни разу не сдержали слова, данного кому-либо из вас: Торогу они обещали сохранить его жизнь и жизнь семьи — но позже шантажировали отца возможностью их казни. Отцу обещали честный обмен на Торога, сохранение армии под его началом и полную автономию — но тут же подготовили удар в спину. Наконец, сейчас они могут обещать Торогу, что выполнят договоренности с отцом, касающиеся автономии, войска, налогов, невмешательства в дела Рогоры… Но это же очередная ложь! Вся их цивилизованность обусловлена лишь тем, что сегодня лехам в первую очередь важно как можно быстрее замирить нас. И все же они следуют с войском через всю страну, чтобы настигнуть тебя, любимый… Торог им необходим, да, но как только армия Рогоры — то есть все те, кто собрался под твое знамя, — перестанет существовать, необходимость в моем брате отпадет. Зачем позволять сыну мятежника и активному участнику восстания единолично править в княжестве, если эту территорию гораздо легче разбить между верными вассалами и контролировать их, как было раньше? И Торог ничего поделать с этим не сможет! Пойми, Аджей, сдаваться нельзя: что бы ни говорил мой брат и как бы искренне ни верил в свои слова, это очередная ловушка врага. Они дурили, дурят и будут дурить вас, пока вы верите их лживым посулам — но какими бы честными и логичными они ни казались, лехи преследуют только собственные интересы и собственную выгоду! Единственный наш шанс сохранить хоть что-то, за что боролся мой отец, — это выиграть в бою!

Да, Энтара оказалась настоящей дочерью Когорда. Видимо, тесть недооценивал ее, раз до последнего не делился планами о восстании. Впрочем, правильно делал: чем меньше людей знает о таких делах, тем больше шансов на успех.

Супругу, ребенка и убитую горем тещу я отправил с другими беженцами на восток. Оправившегося от ран отца я всеми доступными словами заклял следовать с ними, насилу взяв обещание не отступать от семьи ни на шаг — и при необходимости воспитать моего сына таким же благородным шляхтичем. Расставание с ним было горьким, очень горьким — но только он, я в этом уверен, способен сохранить их жизни.

Не слушая ничьих увещеваний, я отправил с беженцами целую тысячу стражей из нового набора, достаточно неплохо вооружив. И хотя вероятность нападения торхов ничтожно мала — после таких-то потерь! — рисковать любимыми я не счел возможным. Тем более что степь замолчала уж очень подозрительно! Высланные на три дня пути вглубь ковылей дозоры не обнаружили не только ни одного торха, но даже следов их стоянок! А это может означать что угодно, например, потеряв большую часть мужчин, остатки кочевий ушли от наших границ — а ведь этим может воспользоваться другой степной хищник! Сколько их было до торхов? Есть и другой вариант: новый хищник уже пришел — и беззащитные кочевья торхов просто бежали…

С уходом беженцев и молодых стражей под моим началом осталась примерно тысяча всадников, из них две с половиной сотни уцелевших кирасир, сотни три стрельцов, собранных по нитке среди стражи, мастеровых и воинов, спасшихся в мясорубке у Львиных Врат, да чуть свыше двух с половиной тысячи пикинеров. Из которых опять-таки более половины составляют вчерашние кметы.

Я спрашивал себя — а что привело их под мое знамя? А ответ-то прост: месть. Практически все новобранцы столкнулись в свое время или с бесчинством ландскнехтов, или с жестокостью степняков, и тех и других на нашу землю привели лехи. Потеряв любимых или не сумев в свое время защитить их честь, мужики взяли в руки самодельное оружие в надежде, что когда-нибудь все же доведется поквитаться. И что после этого (если выживут, конечно) они вновь смогут считать себя мужиками — а не безвольным скотом, чьих родных можно запросто грабить, обрекая на голодную смерть, насиловать и убивать — порой просто ради потехи…

Да, они будут драться до конца. Вот только чем? Пиками, перекованными из кос? Такое оружие вряд ли возьмет даже самый слабый доспех. Алебардами, изготовленными из обычного плотницкого топора, насаженного на длинное древко?! Еще бы они успели научиться им хоть относительно сносно владеть… Да, строй новичков разбавляет какое-то количество ветеранов — вчерашних желторотых юнцов, постигнувших страшную науку смерти в летних боях. Про доспехи и говорить смешно — если, конечно, не считать броней холщовые рубашки. Расхаживать перед бойцами в кирасе, наплечниках и наручах, словно горящими на жарком солнце, на деле как-то неловко.

И эта фаланга (скорее толпа, изобразившая некое подобие строя) будет отражать атаку на валу. Сколько они продержатся?

Но это только полбеды. Потеряв Львиные Врата, мы лишились остатков заготовленного пороха. После летних битв с торхами его практически не осталось и в крепостях стражи — думали, что удара из степи опасаться больше нечего, а запасы в свое время заготовим… Только вот времени у нас нет. И пороха у нас — из расчета на три выстрела из огнестрела да по одному из самопала… Плюс на один залп каждой из трех наспех отлитых в Барсе легких пушечек. Их я также расположил на валу в надежде хоть немного усилить позицию обороняющихся да сбить с лехов спесь картечным залпом в упор — все осторожнее будут.

Все стрельцы находятся в крепости: если Бергарский купится на показную силу внешнего укрепления (а то вдруг я гранат наготовил да земляные пушки заложил?!) и начнет атаку на южную стену, лехов подпустят поближе, а после хорошенько проредят залпами в упор. Правда, если штурм после этого не захлебнется, отбиваться будем саблями… А на валу, когда враг тормознет у гиштанских рогаток, их встретят лишь стрелы стражей.

Единственная моя надежда на победу заключается лишь в том, что лехи, пойдя на штурм, так или иначе завязнут — или на южной стене, или на валу. И вот тогда-то я поведу на вылазку кавалерию, попробую ударить во фланг штурмующей пехоты и смешать ее — тогда и конница противника не сможет встретить нас достойно. Н-да, такой вариант действительно возможен — вот только надо быть глупцом, чтобы всерьез рассчитывать, что Эдрик Бергарский его не предусмотрел.

Я остановился перед строем бойцов, внимательно вглядываясь в их светлые, чистые и чуть отрешенные лица… Да, когда готовишься погибнуть за что-то действительно стоящее, можно сказать, святое… в такие моменты воины будто бы перерождаются, обретают вдруг душевные качества, которых сами в себе не подозревали. Например, безрассудную отвагу, готовность жертвовать собой, беспощадную ярость к врагу… Именно это состояние охватило сейчас воинов — и ни в коем случае нельзя позволить его спугнуть. Надо что-то сказать — что-то, что тронет их, разожжет уже родившееся в душе пламя мужества и самопожертвования. Надо что-то сказать… Но именно сейчас слова отчего-то застревают в горле, а голова совершенно пуста!

— Гонец от лехов!

Мысленно поблагодарив так удачно посланного Бергарским посланца, я поднялся на гребень вала. От порядков противника действительно отделился статный воин на крупном, ослепительно-белом (скорее даже снежно-белом) жеребце.

— Нет, это не гонец…

А фигура-то воина мне знакома… Очень даже знакома!

— Коня мне!

Торог сильно сдал с нашей последней встречи: горящие когда-то буйным пламенем глаза теперь еле тлеют, чело изрезано множеством морщинок, кожа посерела… Да и вообще, в фигуре знатного бойца и не самого плохого полководца, лучившегося в свое время уверенностью в себе и собственных силах, сквозит теперь какая-то надломленность, обреченность… Интересно, а какие изменения он видит сейчас во мне?

Осень 760 г. от основания Белой Кии

Замок степной стражи Барс

Великий князь Рогоры Торог Корг.

Да, Аджей возмужал… Сейчас на меня внимательно и изучающе смотрит не молодой и неопытный волчонок, коим он когда-то был и коим его именует Бергарский, нет. Передо мной заматеревший хищник, по праву занявший место вождя стаи. По спине пробежал легкий холодок, ибо, оценивая любого мужчину, я неизменно прикидываю: а справился бы я с ним в схватке? Так вот, если раньше мой опыт, интуиция, чуйка бывалого бойца подсказывали — что да, справился бы, то сейчас… Сейчас никакой уверенности нет — отсюда и холодок.

— Здравствуй, Аджей.

— И тебе не хворать, мой названый брат…

В глазах зятя заиграла вдруг уже давно знакомая ирония, и неожиданно словно пелена спала — я увидел его таким, каким он и был на свадьбе сестры: добрым, отзывчивым, честным, немного стесняющимся и оттого чувствовавшим себя несколько неловко. Правда, тогда я был готов выпустить ему кишки (за то, что мальчишка поднял руку на моего отца), но все же первое впечатление осталось в памяти. И потому я не смог сдержать откуда ни возьмись появившуюся на губах улыбку.

— Хех, брат, а ты заматерел!

Аджей, словно и не было этих кратких мгновений прохлады, широко улыбнулся в ответ:

— Ну если ты понимаешь под этим «состарился», то и я могу отвесить тебе точно такой же комплимент!

— Ах ты, зараза!

Несколько секунд мы по-доброму усмехаемся, уже без лишней настороженности разглядывая друг друга… Но вот улыбка медленно сползает с уст названого брата.

— С чем пожаловал, Торог?

— Ты знаешь… Подчинитесь мне и признайте великим князем Рогоры — и лехи уйдут.

— Нет.

От спокойного и невозмутимого ответа Аджея внутри у меня что-то оборвалось. Но все же я попытался до него достучаться:

— Послушай, ты не понимаешь…

— Нет, брат, это ты не понимаешь, — глаза родственника вмиг словно заледенели, — что лехи предадут нас при любом раскладе. Они не сдержали своих обещаний ни тебе, ни отцу — и, поверь, обманут снова. Не будет никакого Великого княжества — лишь жалкая, раздробленная на баронства все та же нищая Рогора, край ссылки для неудачников-дворян…

Из внезапно пересохшего горла (будто в душе не думал так же!) я все же вытолкнул унизительные слова признания:

— Если вы не подчинитесь, а лехи проиграют битву, мою семью ждет жестокая казнь.

Аджей на мгновение опустил взгляд.

— Я понимаю тебя, Торог, как муж и отец, и всем сердцем сочувствую. Более того, будь я на твоем месте — и вряд ли бы нашел в себе душевные силы поступить иначе. Но, брат, я не на твоем месте. Отступим сейчас — и все, ради чего боролся твой отец, ради чего мы с тобой сражались — все пойдет прахом. Не будь я во главе этих людей… Многие из них пришли сражаться, уже потеряв любимых. Сегодня у них есть шанс отомстить врагу за их гибель. И я просто не имею морального права отказаться сегодня от борьбы — как принц и наследник короля Рогоры!

— Что ж, — я неспешно просунул правую руку в темляк {47} сабли, — тогда тебе придется меня убить. Ибо отступить я просто не могу, а моя смерть, возможно, я повторюсь, возможно, купит королевское помилование моей жене и сыну. Но, Аджей, — я потянул саблю из ножен, — я не хочу сегодня умирать. И как бы там ни было, мне, может быть, повезет — и хотя бы в этот раз лехи сдержат свое слово.

— Что же, — принц Рогоры одним хищным движением выхватил клинок, — да будет так! А ведь ты никогда не любил меня, Торог…

— Спорное суждение!

Клинки скрестились с металлическим лязгом, рассеивая оранжевые искры. Кисть отозвалась болью от крепкого удара — кажется, силы равны…

— Стойте! Именем Рогоры {48}, стойте!!!