Читать онлайн Клан Пещерного Медведя бесплатно

Глава 1

Из-под навеса, огороженного шкурами животных, выскочила обнаженная девочка и побежала к скалистому берегу речки. Ничто не подсказало ей оглянуться. В ее жизни еще не было повода усомниться в надежности своего жилища и того, что ожидало ее внутри.

Она была уже в воде, когда камни и песок вдруг вздыбились под ногами и берег резко откололся. Холодная вода накрыла малышку с головой, но та вскоре выплыла и уверенно погребла к противоположному, почти отвесному берегу. Плавать она научилась раньше, чем ходить, и в свои пять лет без труда держалась на воде: обычно именно так приходилось перебираться через реку.

Немного порезвившись в воде, девочка предалась ее течению. Когда река заметно расширилась и забурлила, разбиваясь о подводные камни, маленькая купальщица встала на ноги и побрела к берегу, где принялась собирать в кучку красивые камешки. Едва завершив свое строение, она вдруг почувствовала, что земля дрожит. Верхний камень сам по себе покатился вниз, и девочка в изумлении вытаращила глаза на трясущуюся и рассыпающуюся пирамидку. Лишь тогда она поняла, что дрожит и сама, но это ее скорее озадачило, нежели встревожило. Оглядываясь в недоумении, она никак не могла взять в толк: что происходит с ее вселенной? Ведь земле не положено двигаться.

Через несколько мгновений каменистое дно сместилось поперек течения, взбаламутив воду, и речная гладь покрылась беспокойными волнами, которые заплескались по берегам. В верховье реки, словно взволнованный некой подземной силой, затрепетал кустарник. В нижнем течении как-то по-странному закачались валуны, а окаймлявшие речку величавые сосны изрядно покосились. Гигантская сосна с обнаженными после весеннего половодья корнями, что росла у самой воды, с громким треском рухнула на другой берег и затряслась на дрожащей земле.

От этого звука девочка вздрогнула. Внутри ее будто что-то перевернулось, и впервые в каком-то уголке сознания она ощутила страх. Она попыталась встать, но не удержалась от качки и упала назад. Вновь поднялась, на этот раз сумела устоять, но не решилась двинуться с места.

Едва она сделала шаг в сторону своего жилища, как тихий рокот сменился грозным ревом. Из разверзшейся перед ней земли пахнуло гнилью и сыростью – так поутру смердят глубокие трещины в почве. Планета, расплавленная под холодной оболочкой, продолжала сотрясаться в конвульсиях, а пропасть становилась все больше и больше, заглатывая в себя комья грязи и камни. Зрелище это повергло ребенка в смятение.

Вскоре навес оказался на краю бездны. Почва под ним отделилась, легкие распорки неуверенно покачнулись, развалились и вместе со всем содержимым исчезли в глубокой дыре. При виде того, как жадная пропасть поглощает все, что для пятилетнего ребенка было нерушимо и значимо, девочку охватил дикий ужас.

– Мама! Мааамааа! – закричала малышка, осознав случившееся.

И не знала она, услышала ль в ответ чей-то возглас или это был ее собственный голос, однако и его заглушил грохот рушившейся скалы. Девочка поползла к краю пропасти, но восставшая твердь откинула ее назад. В надежде найти хоть какую-то опору она что было силы вцепилась в дрожащую вспученную землю.

Наконец страшная пасть захлопнулась, грохот прекратился и все успокоилось. Все, кроме девочки. Уткнувшись лицом в сырую землю, которая только что сотрясалась в припадке, бедняжка вся дрожала от страха. На это у нее была причина.

Она осталась одна во всем мире, одна среди дикой природы. С севера надвигался ледник, навевающий лютый холод. Повсюду в поисках добычи рыскали хищные звери, людей же в степях можно было пересчитать по пальцам.

Земля вновь дрогнула, как бы переваривая заглоченную пищу. В ужасе девочка вскочила на ноги, боясь опять увидеть страшную пасть. Взглянула туда, где был навес, но на его месте валялись лишь комья сырой земли и выкорчеванный кустарник. Со слезами она бросилась к речке и долго плакала, сидя у мутной воды.

Однако сырые берега не в силах были укрыть ее от разбушевавшейся стихии. Последовал еще один толчок, на этот раз более мощный. Волна окатила ребенка и заставила вновь вскочить на ноги. Но где найти спасение, куда бежать от этой ненасытной безумной земли?

Поблизости на скалистом берегу не было ни травинки, но в верховье речки зеленел молодой листвой густой кустарник. Инстинкт подсказывал девочке держаться воды, но преграждавшие путь заросли ежевики казались непроходимыми. Тогда она перевела взгляд в противоположную сторону, где темнел хвойный лес.

Следов землетрясения там почти не было видно, если не считать множества накренившихся деревьев. Некоторые из них упали, иные же, как бы слегка привалились к соседним. Северный лес казался девочке столь же негостеприимным, как и ежевичный кустарник. Она не знала, куда идти, и в нерешительности глядела то в одну сторону, то в другую.

Ощутив толчки под ногами, малышка машинально двинулась вниз по реке. Напоследок она с тоской взглянула на опустевший ландшафт, все еще наивно надеясь увидеть на прежнем месте родной навес, но чуда не свершилось, и девочка что было духу ринулась к лесу.

Подземное брожение еще долго сопровождало ее. Она бежала от этого кошмара, останавливаясь только затем, чтобы попить воды. Выкорчеванные стихией деревья выставили облепленные грязью и камнями корни на всеобщее обозрение, обнажив насиженные места, которые то и дело приходилось обходить.

Ближе к вечеру бурелом на пути стал попадаться все реже и реже, а вода в реке очистилась. Когда совсем стемнело, так что дорогу было невозможно различить, вконец изможденная малышка рухнула наземь. Погрузившись в ковер из опавших хвойных иголок и дрожа от ночной прохлады, она свернулась клубочком, пытаясь уснуть.

Однако, несмотря на усталость, сон к ней не шел. В борьбе с трудностями, которые ей весь день приходилось преодолевать, бедняжка не ощущала ни страха, ни холода. Теперь же они овладели ею целиком. Боясь шевельнуться и даже вздохнуть, она во все глаза таращилась в сгущающуюся тьму.

Никогда прежде ей не приходилось оставаться ночью одной. При встрече с мрачной неизвестностью их всегда выручал огонь. Но к прошлому возврата не было. Не в силах справиться с щемящей болью малышка расплакалась. Вскоре слезы принесли ей утешение, и ее сморил сон. Какой-то ночной зверек обнюхал спящую девочку, но та этого даже не почувствовала.

Проснулась она от собственного крика.

Земля все еще содрогалась, отдаленный рокот ее глубин вернул ребенка к жуткой реальности. Малышка вздрогнула, хотела, было бежать, но с открытыми глазами видно было не больше, чем с закрытыми. Бедняжка не сразу вспомнила, где находится. Сердечко ее сильно забилось: почему ничего не видно? Где те любящие руки, которые всегда успокаивали ее, когда она просыпалась ночью? Постепенно к ней пришло осознание случившегося, и, трепеща от страха и холода, она вновь зарылась в игольчатую постель. Рассвет застал ее в глубоком сне.

Девочка проснулась, когда утро было уже в разгаре, солнечные лучи едва просачивались сквозь густую хвою. Накануне с наступлением сумерек она ненароком отошла от реки далеко в сторону, а поутру, обнаружив себя в лесу, испугалась.

Жажда заставила ее искать воду, и отдаленное журчание вскоре привело ее к речке. Однако и здесь девочку не покидало то же ощущение потерянности, что и в лесу, но, двигаясь вдоль реки, она, по крайней мере, хоть куда-то направлялась, к тому же в любой момент можно было напиться. Если накануне малышка обошлась водой, то теперь ее одолевал голод.

Она знала, что люди едят какую-то зелень и коренья, но не умела отличить съедобные растения от несъедобных. Первый лист, который она рискнула отведать, оказался горьким и больно обжег ей язык. Девчушка тотчас выплюнула растение и, дабы избавиться от неприятного вкуса, прополоскала рот, однако сделать вторую попытку не решилась. Попила еще воды, чтобы приглушить голод, и пустилась дальше в путь. Дремучий лес вселял в нее ужас, и она старалась не удаляться от реки, где ярко светило солнце. Когда стемнело, она вырыла в игольчатой подстилке ямку и, свернувшись, устроилась в ней.

Вторая ночь прошла не лучше первой. Бедняжку всю колотило от холода, а в животе бурчало от голода. Никогда еще ей не было так жутко, так голодно, так одиноко. Пытаясь избавиться от горького чувства потерянности, она гнала воспоминания о прошлом из головы, как, впрочем, и всякие мысли о будущем, от которых едва не впадала в отчаяние. Что толку думать о том, что с ней будет и кто позаботится о ней?

Малышка жила одним мгновением, преодолевая очередное препятствие – речной приток или поваленное дерево. Следовать реке стало для нее самоцелью: не то чтобы это могло куда-то привести, но это давало хоть какое-то направление, какую-то цель ее движению. А значит, было лучше, чем совсем ничего.

Постепенно голод стал брать свое, заглушая все мысли. Девчушка то и дело принималась плакать, и слезы торили белые бороздки на грязном лице. Ее обнаженное тельце сплошь покрылось коркой засохшей грязи, а белокурые волосы, красивые и блестящие, как шелк, спутавшись с хвойными иглами, прутьями и землей, жалко облепили голову.

По мере того как вечнозеленый лес переходил в лиственный, сменялась и почва: под ногами девочки игольчатый ковер уступал место труднопроходимому кустарнику, перемежавшемуся густой травой. От дождя девочка укрывалась под грудой поваленных деревьев, под валуном или выступом скалы, а однажды просто продолжала шлепать по грязи, подставляя пыльное тело под струйки дождя. На ночь она зарывалась в кучу прошлогодних листьев.

Поскольку недостатка в воде не было, обезвоживание, которое могло бы способствовать переохлаждению обнаженного тела, девочке не грозило, и все же силы у нее были на исходе. Голода она уже не ощущала, но время от времени у нее появлялось легкое головокружение, а тупая боль в животе не отступала ни на миг. Но она старалась об этом не думать, не думать ни о чем, кроме реки, просто идти вдоль нее, и все.

Малышка проснулась с первыми солнечными лучами, прокравшимися в ее уютное гнездышко, согретое за ночь. Встала и пошла к реке, чтобы напиться. После дождя ей улыбалось яркое солнце и ясное небо. Через несколько шагов она обнаружила, что берег постепенно забирает вверх. И когда она собралась напиться, то оказалось, что от реки ее отделяет отвесный обрыв. Она начала осторожно спускаться, но, не удержавшись на ногах, кубарем скатилась вниз.

Угодив в кучу грязи у самой воды, слишком усталая, слишком ослабшая и слишком несчастная, она была не в силах пошевелиться. Слезы градом хлынули у нее из глаз, и воздух сотрясли отчаянные вопли. Но их никто не услышал. Плач ее был мольбой о помощи. Но на него никто не откликнулся. Она не хотела вставать, не хотела идти дальше, но что еще ей оставалось делать? Не сидеть же в грязи и плакать?

Успокоившись, она растянулась у воды. Ощутив, что в бок ей впился какой-то корень, а в рот попала земля, она встала и вошла в реку, чтобы напиться, после чего продолжила свой путь, то неистово разгребая ветви кустарника, то ползком пробираясь по заросшим мхом стволам, то рьяно шлепая по воде.

Речка, обогащенная весенним половодьем и притоками, вскоре стала вдвое шире и глубже. Издалека доносился грозный рев, и лишь спустя некоторое время показался огромный водопад, образованный очередным притоком. За ним начинались пороги, и изрядно пополнившееся речное течение становилось бурлящим и быстрым.

Издавая оглушительный шум, вода белой стеной срывалась с высокого берега вниз в пенящийся, выдолбленный падающим потоком бассейн в скале и дальше сливалась с рекой, образуя водовороты и облако водяной пыли. Немногим раньше река, вдоль которой шла девочка, подточила отвесный скалистый берег. В месте, где его пересекал водопад, берег выступал над обрывом, образуя с внутренней стороны водного занавеса воздушный коридор.

Приблизившись, девочка осторожно заглянула внутрь влажного туннеля, после чего ступила за водную завесу. Вода падала, падала, падала, так что у бедняжки закружилась голова, и, чтобы не упасть самой, она вцепилась в мокрую скалу. С диким рокотом обезумевшая стихия неслась вниз, шумно разбиваясь о скалистую стену. Ужас охватил девочку, когда она посмотрела вверх. Медленно малышка поползла вперед.

Она прошла почти весь туннель, когда обнаружила, что, постепенно сужаясь, он вновь превращается в отвесную стену. Проход на этом заканчивался, и ей ничего не оставалось, как вернуться обратно. Девочка остановилась у входа в коридор и посмотрела на срывающийся с отвесной скалы водный поток. Другого пути не было.

Вода в реке оказалась холодной, а течение сильным. Доплыв до середины, девочка, отдавшись воле течения, благополучно миновала водопад и свернула к берегу. Плавание утомило ее, но зато она стала чище, правда, ее спутанным волосам было мало проку от купания. Продолжила она свой путь немного бодрее, но ненадолго.

Для ранней весны день выдался необычайно теплым. На смену лесу и кустарнику пришли обширные прерии. Поначалу солнце радовало малышку своим теплом. Когда же раскаленный шар поднялся выше, его жгучие лучи изрядно поубавили у нее сил. К полудню она уже едва волочила ноги по песчаной тропинке вдоль крутого берега. Вода искрилась, переливаясь солнечными бликами, и в придачу бедняжку обдавал жаром и слепил ярким светом почти белый береговой песчаник.

Впереди на другом берегу реки простирался едва пробившийся сквозь землю травяной ковер, усеянный белыми, желтыми и фиолетовыми цветочками. Но девочку нисколько не радовали прелести распускавшейся природы. Голод и слабость довели ее до исступления. У нее появились видения.

– Я же сказала, что буду осторожна, мама. И всего лишь немного поплавала, а ты куда-то ушла? – бормотала она. – Мамочка, когда мы будем есть? Мне так жарко и хочется есть. Почему ты не шла, когда я тебя звала? Я звала и звала, а ты все не шла. Где ты? Мамочка? Мама! Не уходи! Останься! Мама, подожди меня! Не бросай меня!

Она ринулась за исчезающим видением вдоль обрывистого берега, который все больше удалялся от реки. И слепо гналась за ним, пока, споткнувшись, не упала. Ушиб на нее подействовал отрезвляюще. Она потерла палец и постаралась собраться с мыслями.

Стена выветрившегося песчаника была покрыта трещинами и пещерками. От резкого перепада температур сухая порода крошилась. Девочка взглянула в небольшое отверстие у самой земли, однако оно ее не вдохновило.

Гораздо большее впечатление произвело стадо зубров, пасущихся в пышной молодой траве речной долины. Пока малышка гналась за видением, она не заметила этих буро-рыжих зверей в шесть футов высотой с огромными изогнутыми рогами. Едва она их увидела, как пелена тотчас слетела с ее затуманенного рассудка и ее обуял ужас. Она прижалась спиной к скале, не сводя взгляда с дородного зверя, который, в свою очередь, уставился на нее. Не долго думая она развернулась и бросилась от него прочь.

Бросив мимолетный взгляд через плечо, девочка заметила что-то странное и остановилась. Огромная львица, вдвое крупнее любого из своих сородичей, населивших южные земли много веков спустя, подкрадывалась к стаду диких быков. Когда хищница одним прыжком настигла жертву, малышка невольно взвизгнула.

Пустив в ход алчные клыки и когти, львица в мгновение ока прижала зубра к земле. Тот издал истошный крик, который тотчас пресекся, едва гигантская кошка, щелкнув челюстями, перегрызла жертве глотку. Хлынувшая кровь обагрила львице морду, забрызгав рыжую шерсть. Когда хищница, вскрыв жертве брюхо, оторвала кусок теплого красного мяса, ноги зубра еще дергались в последних конвульсиях.

Девочка остолбенела от страха. Увидев, что за ней наблюдает другой представитель диких кошек, малышка в диком ужасе бросилась бежать. Она попала на территорию пещерных львов. Обычно гигантские львы предпочитали утолять голод здоровенным зубром, крупным оленем или приличной по размерам лошадью, но никогда не снисходили до такой мелюзги, как пятилетний ребенок. Но на сей раз дело обстояло иначе: девочка чересчур близко подошла к пещере, где хныкали два новорожденных львиных детеныша.

Пока львица расправлялась с жертвой, оставленный охранять малышей косматый лев предупредительно взревел. Девочка вздернула голову вверх: на краю пропасти гигантский хищник готовился к прыжку. Охваченная еще большим страхом, она вскрикнула, поскользнулась, упала, поцарапала ногу о валявшийся камень и, развернувшись на четвереньках, понеслась изо всех сил в сторону, откуда пришла.

Пещерный лев лениво спрыгнул вниз – ему не составляло труда настичь маленькую нарушительницу, осмелившуюся приблизиться к их святыне. Двигался он не торопясь, словно был настроен поиграть с ней в кошки-мышки, – куда ей было сравниться с ним?

Повинуясь инстинкту, малышка направилась к маленькому отверстию, видневшемуся в скале у самой земли. Жадно глотая воздух, она проскользнула внутрь пещерки, которая для нее оказалась достаточно велика. На самом деле это была довольно маленькая пещера, скорее, обычная расщелина. Малышка поерзала, стоя на четвереньках, пока спиной не уперлась в стену, готовая в нее врасти.

Взбешенный неожиданной неудачей, лев взревел и принялся лапой выковыривать из норы свою жертву. Девочку заколотило от страха, и она исступленно уставилась на страшные когти. Когда львиная лапа приблизилась к ней и глубоко полоснула по бедру, оставив четыре параллельных кровавых следа, она беспомощно взвизгнула.

Стараясь увернуться от льва, девчушка нащупала небольшое углубление слева и, затаив дыхание, забилась туда. Вскоре в отверстии вновь показалась когтистая лапа, едва не закрыв собой весь проникающий внутрь свет, но на этот раз лев остался ни с чем. Еще долго дикий зверь с ревом ходил взад-вперед у самой пещерки.

Девочка провела там весь день, ночь и большую часть следующего дня. Нога у нее опухла, боль в ране не утихала. В укрытии было так тесно, что невозможно было ни вытянуться, ни повернуться. Она то и дело впадала в бред от боли и голода, ей снились кошмары: землетрясение, львиные когти и она, потерянная и умирающая от страха. Но не раны, не голод, не даже болезненный солнечный ожог, в конечном счете, заставили ее покинуть укрытие. Ее погнала жажда.

С опаской бедняжка выглянула наружу. Неподвластные ветрам редкие вербы и сосны, выстроившиеся вдоль реки, бросали на землю длинные вечерние тени. Собираясь с мужеством, она долго смотрела на тропинку и блестевшую за ней полоску воды. Облизнула пересохшим языком потрескавшиеся губы и еще раз внимательно оглядела местность. Слышался лишь шелест травы. Льва поблизости уже не было. Львица-мать, встревоженная появлением незнакомого запаха у пещеры с малышами, решила подыскать более надежное место.

Девочка выкарабкалась из укрытия и, наконец, выпрямилась во весь рост. В голове у нее стучало, перед глазами прыгали темные пятна. Каждый шаг отзывался болью, из раны на опухшей ноге сочился желто-зеленый гной.

Казалось, она не сможет добраться до воды, но жажда взяла свое. Малышка упала на колени и последние несколько футов преодолела ползком, после чего, лежа на животе, принялась жадно пригоршнями хлебать холодную воду. Утолив жажду, она вновь попыталась встать, но силы окончательно ей изменили. Перед глазами все потемнело и поплыло, голова закружилась, и девочка упала наземь.

Вскоре над неподвижным телом, приглядываясь к очередной добыче, закружил стервятник.

Глава 2

Племя переправилось через реку сразу за водопадом, там, где она расширялась и пенилась, разбиваясь о камни, выступавшие на мелководье. Вместе со стариками и детьми их было двадцать человек. Землетрясение разрушило их пещеру и унесло жизни шестерых соплеменников. Впереди шли двое мужчин, на некотором расстоянии от них – женщины и дети, которых с обеих сторон сопровождали двое пожилых мужчин. Замыкали процессию юноши.

Выйдя на берег, вожатые заметили кружащих в воздухе стервятников. Вполне возможно, что привлекшая их внимание жертва была еще жива, И путники поспешили это выяснить. Раненый зверь, не представлявший интереса для четвероногих хищников, становился легкой добычей для охотников.

В первых рядах шла беременная женщина, по всей видимости, относившая половину срока. Она увидела, как мужчины взглянули на то, что лежало на земле, и направились дальше. «Должно быть, это раненый хищник», – подумала женщина. Мясо плотоядных они употребляли в пищу крайне редко.

Женщина была ростом четыре с половиной фута, ширококостная, коренастая, с босыми мускулистыми изогнутыми ногами, но держалась она прямо. Руки, такие же кривые как и ноги, казались чересчур длинными для туловища; нос выпячивался крючком, челюсть без всяких признаков подбородка выдавалась вперед. Низкий лоб плавно переходил в крупную продолговатую голову, покоившуюся на толстой короткой шее. На затылке торчал костяной нарост, из-за чего голова казалась еще длиннее.

Темные короткие, слегка завивающиеся волосы покрывали плечи и спускались по позвоночному хребту к ногам. На голове они образовывали длинную тяжелую, довольно густую шевелюру. Тело женщины после зимы уже покрылось легким загаром. Большие круглые темные глаза, глубоко посаженные под выступающими бровями, светились умом. С неподдельным любопытством она ускорила шаг, направляясь посмотреть, мимо чего прошли их вожатые.

Женщине было около двадцати – довольно солидный возраст для первой беременности: в Клане начали догадываться о ней задолго до того, как появились видимые признаки новой жизни. Однако, несмотря на свое положение, женщина несла нелегкий груз. За спиной у нее висела корзина, к которой сверху, снизу и сзади были привязаны узлы. К опоясывающему талию ремню, который держал кожаную шкуру со складками и карманами, служившими для ношения всякого рода вещей, были привешены сумки. Из них особенно примечательна была выделанная из шкуры выдры, поскольку на ней сохранились в первозданном виде мех, лапы, хвост и голова зверька.

Помимо рубца на брюшке виднелся единственный разрез на глотке выдры, через который были выпотрошены внутренности и кости животного. Голова зверька служила для сумки крышкой, а красные сухожилия, продетые через отверстия вокруг шеи и туго стягивавшие ее, прикрепляли все приспособление к поясному ремню.

Увидев вблизи существо, привлекшее внимание мужчин-вожатых, женщина на миг оторопела и отшатнулась назад. Оно напоминало животное без шерсти. Женщина вцепилась в висящий на шее кожаный мешочек, дабы отвратить от себя неведомых духов. Нащупав внутри защитный амулет, она наклонилась, чтобы разглядеть странное создание, но приблизиться к нему не решалась, боясь, что это то самое, что ей показалось вначале.

Однако глаза ее не обманули. Стервятников приманило отнюдь не животное, а маленькое, изможденное, странного вида человеческое дитя!

Женщина огляделась вокруг: нет ли поблизости еще чего-нибудь необычного? Обошла вокруг неподвижного тела и тут услышала детский стон. Она опустилась на колени и, позабыв о своих страхах, слегка встряхнула девочку. Увидев ее раздувшуюся ногу и раны от страшных когтей, женщина, которая была целительницей, тотчас развязала сумку, сделанную из шкуры выдры.

Один из вожатых, заметив женщину, склонившуюся над телом девочки, развернулся и направился к ним.

– Иза! Пошли! – приказал он ей. – Здесь следы пещерного льва, к тому же надвигается ливень.

– Это же ребенок, Бран. Раненый, но живой, – проговорила она в ответ.

Бран кинул взгляд на исхудалого ребенка с высоким лбом, маленьким носом и плоским личиком.

– Она не из нашего Клана, – отрезал вожак и повернулся, чтобы идти дальше.

– Бран, но она же совсем ребенок. И к тому же ранена. Если мы ее бросим, она погибнет. – Иза сделала умоляющий жест.

Бран в удивлении уставился на нее. Это был мужчина пяти футов ростом, мускулистый, сильный, с кривыми ногами и изрядно выпяченной грудью. Черты лица у него были резче, чем у женщины, – еще более крупные надбровные выступы и нос. Ноги, живот, грудь и верхняя часть спины были покрыты темными густыми волосами и скорее походили на шкуру животного, нежели на человеческую кожу. Челюсть, начисто лишенная подбородка, скрывалась под пышной черной бородой. На мужчине была такая же шкура, что и на женщине, но короче, с меньшим числом отделений и карманов и закреплялась несколько иначе.

На себе он ничего не нес, если не считать оружия и висевшего за спиной мехового платка, который был привязан к голове широкой кожаной лентой. На правом бедре у него красовалась черная татуировка в виде расширенной кверху буквы U, знака его тотема Зубра. Не нужно было никаких знаков и украшений, чтобы определить в нем вождя. Отсутствие поклажи говорило о его особом положении в Клане.

Он снял со спины длинную дубинку, сделанную из кости передней ноги лошади, и, поддерживая ее бедром, поставил на землю. Иза знала, что он обдумывает ее слова, и, пытаясь скрыть волнение, молча ожидала его решения. Он спустил с плеча тяжелое деревянное копье с острым, закаленным огнем наконечником и поправил висевшую на шее рядом с амулетом болу. Вслед за этим выдернул мягкий ремешок из оленьей кожи с заостренными концами и выпуклостью посредине. Потирая его в руке, Бран стал размышлять.

Не в его правилах было принимать скорые решения, когда дело касалось всего Клана, и тем более сейчас, когда они остались без крова. Проще всего было отказать Изе, но он не поддался этому искушению. Ведь ей хотелось помочь ребенку, подчас она применяла целительную магию далее к животным, особенно к маленьким. «Если не позволить ей сделать это сейчас, она будет очень огорчена, – рассуждал Бран, – и не важно, кто перед ней – свой или чужой, – она видит перед собой только раненое дитя. Верно, именно это и делает ее хорошей врачевательницей.

С другой стороны, как бы там ни было, она всего лишь женщина. Мало ли что она будет огорчена. Она неглупа и будет держать свои чувства при себе. Только раненого ребенка нам сейчас и не хватает! Беда в том, что об этом узнает тотем, а также духи. Как бы доставленное ей огорчение не разгневало их! Если мы найдем новую пещеру… нет, когда мы найдем новую пещеру, Изе предстоит готовить напиток для пещерного обряда. Вдруг из-за своего расстройства она что-то напутает? Разгневанные духи нам все испортят, а они и так чересчур разъярены. Нет, этого допустить нельзя.

Пусть берет ребенка, лишний груз все равно ее скоро утомит, а девчушка уже еле дышит, вряд ли ее спасет даже магия». Вставив ремешок пращи обратно за пояс и подняв оружие, Бран уклончиво пожал плечами. Решать, как поступить с ребенком, он предоставил Изе. Сам же повернулся и пошел прочь.

Иза достала из корзинки кожаную накидку, завернула в нее девочку и с помощью эластичного ремня привязала к себе. Малышка оказалась на удивление легкой. Когда ее подняли, она застонала, и Иза ободряюще похлопала девочку по спинке, после чего пустилась догонять мужчин.

Увидев, что Иза о чем-то говорит с Браном, остальные женщины остановились поодаль. Когда же целительница подняла что-то с земли и привязала к себе, их любопытство возросло и они, сопровождая гортанные звуки бурной жестикуляцией, принялись строить догадки. За исключением сумки из выдры, одежда женщин походила на ту, что была у Изы. Все они несли утварь Клана, которую удалось спасти после землетрясения.

Две женщины из семи в кожаных незатейливых люльках, привязанных к телу, несли детей. Почувствовав влагу, одна из них вытащила голого ребенка и подержала перед собой, пока тот до конца не опорожнился. В пути они не раз меняли детям пеленки. Для впитывания влаги обычно применяли шерсть дикой козы, собранную с тернистых кустов, где обычно укрывались муфлоны, птичье оперение или пух волокнистых растений. Но в дороге проще и лучше было держать детей голыми и время от времени давать им справлять нужду прямо на землю.

Стоило второй женщине вытащить маленького мальчика из люльки, как тот заверещал, требуя спустить его на землю. Зная, что ребенок скоро устанет, мать позволила ему немного побегать. Девочка чуть постарше его, что шла второй после Изы и несла на себе не меньший груз, чем все остальные, то и дело оборачивалась назад и бросала взгляды на юношу, уже почти мужчину, шедшего в конце колонны. Он старался держаться от женщин на расстоянии, присоединяясь к трем завершавшим процессию охотникам. Как бы ему хотелось нести какую-нибудь дичь, вроде того большого, убитого из пращи зайца, что висел за плечом одного из пожилых мужчин!

Однако не только охотники кормили Клан. Едва ли не больший вклад в пропитание племени вносили женщины, к тому же добытая ими пища была более доступной. Пользуясь случаем, они собирали по дороге все, что попадалось: цветы, бутоны и молодые корешки лилий, недавно пробившийся у водоемов рогоз, который без труда вырывался с корнем.

Если бы не нужно было двигаться дальше, женщины старались бы приметить эти места и летом вернуться сюда, чтобы собрать с рогоза созревшие початки. Смешивая его желтую пыльцу с крахмалистым порошком, полученным из кореньев, они готовили пресные лепешки. Из высушенного початка получали пух, а из стеблей плели корзины.

Молодые побеги и листочки клевера, люцерны, одуванчика, предварительно ободранный от колючек чертополох, ранние ягоды и фрукты – все шло в ход. Ловкие женские руки беспрестанно что-то раскапывали заостренными палками. Порой с их помощью переворачивали стволы упавших деревьев, чтобы выудить оттуда тритончика или толстую аппетитную гусеницу. В речках ловили моллюсков, из земли добывали различные луковицы, клубни, коренья. Собирали сухостой и навоз травоядных животных.

В одежде и корзинках женщин для всего этого находился уголок. Крупные листья, такие как лопух, использовали и для обертывания, и в пищу. Хотя летний сбор считался более урожайным, весной тоже можно было сделать изрядные запасы, главное – знать, где искать.

Когда процессия вновь тронулась в путь, пожилой человек, лет тридцати с лишним, прихрамывая, подошел к Изе. Кроме длинного посоха, на который он опирался при ходьбе, у него не было ни оружия, ни другого груза. Его покалеченная правая нога была короче левой, между тем ему удавалось передвигаться на редкость быстро.

От правой руки у него осталась лишь чахлая культя. Несмотря на увечья правой половины тела, левая у него была нормально развита, и потому он выглядел кривобоким. Из-за непомерно крупной головы он с трудом появился на свет, оставшись калекой на всю жизнь.

Так же как и Бран, он приходился Изе родным братом, но был первенцем и, если бы не увечье, стал бы в Клане вождем. На нем было мужского покроя кожаное одеяние и платок из меха выдры, как у других мужчин, который одновременно служил подстилкой для сна. На поясном ремне у него крепилось несколько сумок, а из-под накидки на спине, вроде тех, что были у женщин, выпирал какой-то крупный предмет.

Левая сторона лица калеки была испещрена шрамами, левого глаза не было, зато правый смотрел на мир остро. Несмотря на хромоту, походка его отличалась грацией, исходящей из уверенности в своем положении в Клане. Это был Мог-ур, величайший шаман, самый могущественный и уважаемый человек во всех Кланах. Он глубоко верил в то, что ущербное тело ему дано, чтобы стать посредником между миром людей и миром духов, а не затем, чтобы возглавить Пещерный Клан. В некотором смысле могущества у него было больше, чем у вождя, и он знал это. Имя, данное ему при рождении, теперь помнили лишь близкие родственники.

– Креб. – Иза встретила его почтительным движением.

– Иза? – Его вопросительный жест предназначался ребенку, которого она несла.

Женщина приоткрыла накидку, и Креб увидел маленькое воспаленное личико. Взглянул на распухшую детскую ножку, гноившуюся рану, после чего перевел взгляд на целительницу, в глазах которой прочел нечто важное. Девочка издала стон, и Креб, смягчившись, кивнул в знак одобрения.

– Ладно, – отрезал он гортанным голосом, после чего сделал жест, который означал: хватит уже смертей.

От Креба не требовалось подчинения общепринятым правилам, которые определяли каждому свое место и положение. Он мог идти с кем угодно, включая самого вождя. Мог-ур был выше и вне строгой иерархии Клана.

Удалившись от львиных следов на достаточное расстояние, Бран остановился, чтобы осмотреть ландшафт. За рекой, насколько хватало глаз, простирались обширные степи; вдалеке холмы уступали место травянистой равнине. Редкие, изуродованные ветром деревья лишь усугубляли размеры бескрайней пустоши.

Впереди на горизонте вздымались клубы пыли, поднятые не иначе как огромным стадом животных, и Брана так и подмывало дать охотникам знак пуститься за ним вдогонку. Позади вождя за невысокими лиственными деревьями виднелись верхушки высоких сосен, казавшихся довольно маленькими на фоне безбрежной равнины.

Со стороны реки степи резко прерывались отвесным берегом, который впереди забирал в сторону от течения. Скалистая стена упиралась в подножие величественных гор, вершины которых были покрыты льдом. Под лучами заходящего солнца он сверкал розовыми, красными, сиреневыми и лиловыми тонами, словно драгоценные камни на короне небесного светила. Это зрелище заворожило даже практичного Брана.

Свернув в сторону от реки, он повел Клан к горам, где скорее можно было отыскать пещеру. Люди нуждались в жилище, но еще больше оно требовалось их духам-защитникам, если, конечно, те не покинули их. Духи были разгневаны, и доказательством тому служило землетрясение, унесшее жизнь шестерых человек. Если племя не найдет надежного места, на смену духам-защитникам придут злые и принесут с собой болезни и несчастья. Что вызвало гнев духов, не знал никто, даже сам Мог-ур, хотя он, исправно проводя вечерние ритуалы, старался задобрить их и вселить спокойствие в соплеменников. Волнение овладело всеми, но более всего Браном.

Он ни на минуту не забывал о своей ответственности перед Кланом. Духи с их непостижимыми желаниями всегда ставили его в тупик. Куда увереннее он ощущал себя в реальном мире – во время охоты или в роли провожатого. Ни одна из пещер, попадавшихся им на пути, не отвечала необходимым требованиям, и это приводило его в еще большее негодование. К тому же им приходилось тратить прекрасные теплые дни на поиски жилища, вместо того чтобы делать запасы на зиму. Конечно, они могли на время поселиться и в менее подходящей пещере. Но Бран все же надеялся, что до этого не дойдет.

Они шли вдоль гор, когда стали сгущаться сумерки. Вскоре племя достигло водопада, в брызгах которого радугой переливались солнечные лучи, и Бран объявил привал. Утомленные долгой дорогой женщины, сняв с себя груз, разбрелись в поисках сухостоя.

Расстелив меховую накидку, Иза положила на нее девочку, а сама поспешила за женщинами. Состояние ребенка вызывало у нее опасения. Девочка по-прежнему была без сознания, дышала поверхностно и все реже стонала. Собирая хворост, Иза не переставала думать о том, как помочь бедняжке, между делом поглядывая на травы. Не важно, целебные они были или питательные, знала их Иза или нет – хотя мало что было ей неизвестно, – любое растение имело для Изы свою собственную ценность.

Увидев длинные стебли начавших распускаться ирисов, Иза не долго думая выкопала их с корнем. Вьющийся вокруг дерева хмель навел ее на неплохую мысль, но, поскольку конусообразные плоды еще не созрели, она решила воспользоваться имевшимся у нее сухим порошком. Затем целительница отломила кусок ольховой коры и понюхала. Запах оказался сильным, и Иза, кивнув сама себе, тоже отправила ее в карман. На обратном пути она в придачу ко всему прихватила пригоршню листочков клевера.

Когда поленья были сложены костром, Грод, возглавлявший процессию вместе с Браном, достал завернутый в мох тлеющий уголь и набил им бычий рог. Они умели добывать огонь, но в незнакомой местности проще было разводить костер с помощью углей, нежели всякий раз искать подходящий для этой цели кусок дерева.

Грод тщательно хранил огонь во время всего похода. Каждый новый костер разводился с помощью головешек предыдущего. Необходимо было донести огонь их прежнего жилища до новой пещеры.

Беречь огонь доверялось только мужчине высокого положения. Если бы угли погасли, это означало бы, что духи-защитники их покинули, и Грод, второй человек в Клане, спустился бы до самого низшего положения, но уничижение его не волновало. Он был человеком высокой ответственности и величайшей честности.

Пока Грод аккуратно складывал угли на сухостой и раздувал пламя, женщины выполняли свои обязанности. Они ловко содрали шкуру с дичи – эти приемы передавались из поколения в поколение – и, проткнув тушку острыми зелеными палочками, подвесили над костром на вертеле. Сильное пламя подсушило мясо, не давая вытечь соку, и, когда огонь почти угас, оно со всех сторон покрылось румяной корочкой.

С помощью тех же зеленых палочек и ножей женщины чистили и резали клубни и коренья. В туго сплетенные водонепроницаемые корзины и деревянные чаши с водой бросали горячие камни. Когда те остывали, их вытаскивали и нагревали еще раз в костре, а вместо них кидали другие, уже накалившиеся. Так кипятили воду и варили овощи. Жирные гусеницы сушились до хрустящей корочки, маленькие ящерицы жарились целиком, пока из-под их грубой шкурки, почерневшей и потрескавшейся, не показывалось аппетитное мясо.

Помогая женщинам, Иза одновременно занималась и своими делами. Она кипятила воду в деревянной чаше, изготовленной много лет назад. Вымыла корни ириса, немного пожевала их и бросила мякиш в горячий кипяток. Взяла другую чашу, сделанную из челюсти крупного оленя, растолкла в ней листья клевера, отмерила пригоршню порошка хмеля, наломала на мелкие кусочки ольховую кору и все залила кипящей водой. После этого достала из неприкосновенных запасов кусок твердого вяленого мяса и, поместив его между двух камней, растерла в порошок, который смешала в третьей чаше с отваром овощей.

Женщина, которая всю дорогу следовала за Изой, время от времени поглядывала на нее в надежде, что та ей что-нибудь объяснит. Вообще любопытство раздирало как женщин, так и мужчин, хотя последние тщательно старались скрыть его. Все видели, что Иза подобрала ребенка, и не упускали случая поглазеть на него. И конечно, у них невольно возникали вопросы: откуда взялась эта девочка? куда подевались ее родные? а главное, почему Бран позволил Изе взять ее с собой, хотя малышка явно была не из их Клана?

Эбра, массировавшая загривок и плечи Брана, знала, как никто другой, что у него на душе. Именно ей всегда доводилось принимать на себя основной удар, когда вождь был не в себе, что случалось с ним крайне редко. Его умению владеть собой можно было позавидовать. Только Эбра знала, какие острые вспышки гнева он переживал, хотя всячески старался их не допускать. Но и она не понимала, почему он разрешил взять с собой больного ребенка, ведь это могло разгневать духов.

Несмотря на свое любопытство, Эбра не задавала Изе никаких вопросов, а остальные женщины по своему положению попросту не имели на это права. Никто не беспокоил целительницу, пока она колдовала над своим снадобьем, самой же Изе было не до праздных разговоров. Ее внимание было целиком сосредоточено на ребенке, нуждавшемся в ее помощи. Креб тоже принимал участие в исцелении девочки, чему Иза была очень рада.

Мог-ур доковылял до больной девочки и, опершись посохом на валун, принялся жестами призывать благожелательных духов помочь вернуть бедняжку к жизни. Болезни и несчастья, по их представлениям, таинственным образом указывали на борьбу духов, сражавшихся в человеческом теле. Духи-защитники действовали через магию Изы, но без участия Мог-ура полное выздоровление было невозможно. Целительница служила помощником духов, тогда как заклинатель общался с ними напрямую.

Сама не ведая, почему проявляет такую заботу о совершенно чуждом Клану ребенке, Иза, тем не менее, хотела его спасти. Когда маг закончил свою работу, она взяла девочку и понесла к пруду у подножия водопада. Окунула малышку в холодную воду, чтобы смыть с тела засохшую грязь. Девочка извивалась и корчилась, говорила какие-то несвязные, никому не понятные слова. Чтобы ее успокоить, Иза слегка прижала к себе и стала тихо убаюкивать.

Окуная кусочек пористой заячьей кожи в теплый отвар ирисов, Иза аккуратно промыла малышке раны. Достала из чаши мякиш, приложила его к ранам и, покрыв сверху куском мягкой кожи, привязала тесемками из оленьей кожи. После этого из другой чаши с помощью раздвоенного прутика извлекла листочки клевера и кусочки ольховой коры и положила их остывать.

Креб сделал вопросительный жест в сторону чаши. Не то чтобы Мог-ур требовал от целительницы рассказать о готовящихся снадобьях, а просто проявлял интерес к ее делу. Да и сама Иза была не прочь побеседовать с братом. Он, как никто другой, ценил ее знания и сам использовал в различных целях некоторые из ее трав. Если не считать Сходбищ Кланов, где она встречалась с другими целительницами, поговорить о своем деле она могла только с Кребом.

– Это разрушает работу злых духов, вызывающих нарыв, – произнесла Иза, указывая на обеззараживающий отвар ириса. – Примочки из кореньев вытягивают гной из раны и помогают ее заживлению. – С этими словами она подняла костяную чашу и пальцем проверила, остыл ли отвар. – Клевер укрепляет сердце в борьбе со злыми духами. – В разговоре Иза использовала слова только для того, чтобы подчеркнуть какую-то мысль. Люди Клана еще не перешли на речевое общение и большей частью объяснялись на языке знаков, который изобиловал множеством оттенков и вполне отвечал их требованиям.

– Клевер хорош для еды. Мы пробовали его вчера вечером.

– Да, – кивнула Иза. – И сегодня тоже будем есть. Все дело в том, как его приготовить. Для целебных целей берут много травы и заваривают в небольшом количестве воды, после чего сам клевер выбрасывают. – Креб понимающе кивнул, и она продолжила: – Ольховая кора очищает кровь и прогоняет отравляющих ее духов.

– Но тебе потребовалось еще что-то из запасов.

– Порошок из зрелых плодов хмеля, чтобы малышка успокоилась и уснула. Ей нужен отдых, пока духи будут сражаться друг с другом.

Креб вновь кивнул. Ему было известно снотворное действие хмеля, который, помимо того, применялся, чтобы вызвать приподнятое состояние духа. Хотя Креб всегда интересовался снадобьями Изы, сам он редко посвящал ее в суть своей травной магии. Подобные эзотерические знания были доступны только для Мог-ура и его помощников, но не для женщин и даже не для целительницы. Свойства растений ей были известны гораздо лучше, чем ему, и Креб боялся, как бы она не узнала чего-нибудь лишнего.

– А что в другой чаше? – спросил он.

– Обычный бульон. Бедняжка совсем исхудала. Что, по-твоему, с ней стряслось? Откуда она пришла? Где ее родные? Видать, она бродила не один день.

– Об этом знают только духи, – ответил Мог-ур. – Думаешь, травы на нее подействуют? Ведь она не из Клана.

– Думаю, что подействуют. Другие – тоже люди. Помнишь, как мать рассказывала о человеке со сломанной рукой, который помог ее матери? Наша магия его исцелила, только он долго не мог проснуться.

– Жаль, что тебе не довелось знать мать нашей матери. Она была целительницей редкого таланта, к ней приходили из других Кланов. К несчастью, она покинула нас слишком рано, едва ты, Иза, появилась на свет. О том человеке она сама рассказывала мне, да и мой предшественник Мог-ур тоже. Чужак жил у нас, пока окончательно не набрался сил. Он, должно быть, оказался неплохим охотником, раз его допустили к охоте. Ты права, Иза, они тоже люди, хотя и не похожие на нас. – Мог-ур запнулся, Иза была очень умна и могла сама додуматься до секретов ритуалов, в которые были посвящены только мужчины.

Проверив еще раз, не остыло ли зелье, Иза положила детскую головку себе на колени и стала понемногу кормить малышку из костяной чаши. Девчушка бормотала что-то несвязное, усиленно пытаясь отстранить горькое лекарство. С похлебкой дело обстояло проще. Несмотря на то, что девочка все еще была в бреду, ее истощенное тело жаждало пищи. Дождавшись, когда она уснет спокойным сном, Иза послушала ее дыхание и пульс. Теперь она сделала все, что было в ее силах. Если положение малышки не стало слишком серьезным, она могла выкарабкаться. Последнее слово оставалось за духами и внутренними силами девочки.

К Изе направлялся Бран, вид у него был далеко не благожелательный. Она поднялась и поспешила к женщинам, готовящим еду. Позволив Изе взять чужого ребенка, Бран вскоре и думать забыл о нем, но теперь его одолели сомнения. Хотя по обычаю ему не положено было прислушиваться к тому, что говорили соплеменники, он не мог закрывать на это глаза. Зачем он позволил взять девочку с собой? А что, если чужой ребенок в Клане еще больше разгневает духов? Бран собрался, было остановить целительницу, но Креб перехватил его и отвел в сторону.

– В чем дело, Бран? Чем ты встревожен?

– Иза должна бросить ребенка здесь, Мог-ур. Он не из нашего Клана, и это может разгневать духов. В другой раз я ни за что не позволил бы взять его с собой.

– Нет, Бран, – ответил маг. – Доброта не может разгневать духов-защитников. Ты же знаешь Изу, она ни за что не пройдет мимо больного существа, кем бы оно ни было. И об этом наверняка известно духам. Не зря же ребенок оказался на ее пути?! Возможно, малышка и не выкарабкается, но коли Урсус решит призвать ее в мир духов, пусть на то будет его воля. Не надо ему мешать. Однако бросить девочку здесь – все равно что обречь на верную гибель.

Его слова не нашли отклика в душе Брана. Однако Креб обладал глубоким знанием мира духов, и Бран был вынужден с ним согласиться.

Креб ожидал, пока остальные закончат есть, чтобы приступить к вечерней церемонии. Иза тем временем стелила ему постель и готовилась к утру. Мог-ур временно запретил мужчинам и женщинам спать вместе, пока они не найдут пещеру, дабы все сосредоточили свои усилия на заветной цели.

Однако для Изы данный запрет ничего не значил: ее мужчина погиб во время землетрясения. На погребальной церемонии она, как полагается, оплакала его кончину – чтобы не стряслось ничего дурного, – но несчастной себя не чувствовала. Он был человеком жестоким и часто досаждал ей. Их отношениям не хватало теплоты. Теперь ей предстояло узнать, какое решение насчет нее примет Бран и кто позаботится о ней и будущем ребенке. Надеялась она только на то, что не перестанет готовить для Креба.

После брачной церемонии они по-прежнему делили один очаг с Кребом. Иза чувствовала, что брату тоже пришелся не по нраву ее мужчина, хотя маг никогда не вмешивался в их личные отношения. Сама целительница всегда почитала за честь стряпать для Мог-ура, более того, с братом ее связывали узы нежнейшей привязанности, которую женщины обычно испытывают к своим спутникам жизни.

Порой Иза жалела Креба. Если б он захотел, то обзавелся бы своей женщиной. Однако, несмотря на его магический дар и высокое положение в Клане, ни одна женщина не смогла бы глядеть на его изуродованное тело без содрогания. Иза это знала, как, впрочем, и он сам. Креб никогда не избирал девственниц, и этим вызывал к себе еще большее уважение. Все, в том числе и мужчины, за исключением разве что Брана и Изы, относились к нему с благоговейным страхом. С раннего детства Иза познала его доброту и чуткость. Правда, эту сторону характера он не любил выставлять напоказ.

Но именно это свойство его натуры как раз и возобладало в великом Мог-уре. Мысли о маленькой девочке занимали его больше, чем предстоящая вечерняя церемония. Люди ее типа всегда вызывали у него интерес, но, поскольку его соплеменники старались держаться от Других подальше, ему не приходилось видеть их маленьких детей. Он предполагал, что малышка, вероятно, осталась сиротой после землетрясения, но, как ее сородичи оказались в этих краях, он понять не мог. Ведь Другие жили намного севернее этих мест.

Некоторые из мужчин уже отошли от костра, и Креб поднялся сам, опираясь на посох, чтобы проследить за подготовкой к ритуалу, который являлся привилегией и обязанностью мужчин. В редких случаях женщины допускались к религиозной жизни Клана, но в вечерней церемонии не участвовали никогда. Считалось, что Клан постигнет тяжелое несчастье, если женщина станет свидетелем мужского таинства. Это не просто навлечет на Клан беду, но отвратит от него духов-защитников. Всему Клану будет суждено погибнуть.

Однако беспокоиться на этот счет не было никаких причин. Ни одной женщине не приходило в голову даже приблизиться к месту, где проводился столь важный ритуал. Пользуясь случаем, они обычно позволяли себе расслабиться. Им не нужно было следить за собой и вести себя достойным образом, потакая всем мужским требованиям и нуждам, в особенности если те были чем-то раздражены и вымещали зло на своих спутницах жизни. Другим таким временем была охота. Женщины тоже всей душой хотели найти новое жилище, но от них ничего не зависело. Направление поисков выбирал Бран, а к ним за советом никогда не обращались, да и вряд ли они могли что-либо посоветовать.

Вся ответственность и право принимать важные решения возлагались на мужчин. За последние сто тысяч лет мало что изменилось в Клане, и то, что когда-то было продиктовано жизненной необходимостью, постепенно переросло в непреложное правило. Как мужчины, так и женщины беспрекословно принимали на себя возложенную на них роль, не допуская для себя никакой другой возможности. Изменить человеческие взаимоотношения для них было все равно что отрастить лишнюю руку или изменить форму черепа.

Едва мужчины ушли, женщины собрались вокруг Эбры, надеясь, что к ним присоединится Иза и утолит наконец их любопытство, но целительница очень устала и не хотела оставлять девочку одну. Окинув спящую крошку взглядом, Иза легла с ней рядом.

«До чего же странное на вид это маленькое существо! Пожалуй, вернее было бы назвать его страшненьким, – рассуждала Иза. – Лицо плоское, лоб выпуклый, нос крошечный. И что это за странная кость выступает ниже ее рта? Любопытно, сколько ей лет? Наверное, меньше, чем мне показалось вначале. Меня ввел в заблуждение ее большой рост. Она так худа, что можно прощупать все ее косточки. Интересно, сколько времени она голодала?» Иза сочувственно обняла малышку. Разве могло горячее сердце целительницы, никогда не проходившей мимо нуждающегося в ее помощи существа, остаться равнодушным к этому жалкому, беззащитному, маленькому ребенку?

Мог-ур стоял в стороне, пока мужчины не заняли свои места за камнями, сложенными в небольшой круг внутри круга большего размера, обозначенного факелами. Действо происходило на открытой площадке вдали от лагеря. Выждав, пока все рассядутся, шаман, держа в руке зажженную ароматическую лучину, ступил в середину круга и воткнул светоч в землю напротив пустующего места, позади которого лежал его посох.

Став в центре, Креб выпрямился, опираясь на здоровую ногу, и направил отрешенный, рассеянный взгляд поверх сидящих мужчин в темную даль, словно единственным глазом созерцал мир, сокрытый от взора всех остальных. Облачившись в накидку из оленьей кожи, под которой угадывались очертания его уродливой фигуры, он выглядел внушительно, как будто являл собой некую неземную сущность. Он был похож и одновременно не похож на других. Его физическое несовершенство восполнялось сверхъестественными способностями, которым нашлось священнейшее применение в проведении церемонии.

Вдруг с изяществом фокусника он достал череп. Поднял его высоко над головой и обвел по кругу, чтобы каждый из присутствующих мог разглядеть огромную куполообразную сферу. Мужчины уставились на мерцающий в свете факелов белый череп. Маг поставил его рядом со светочем и сам опустился на землю, замыкая круг.

Сидевший по соседству с ним молодой человек встал и поднял деревянную чашу. Ему едва исполнилось одиннадцать, и церемония его посвящения состоялась незадолго до землетрясения. Гув, еще ребенком избранный помощником шамана, ранее принимал участие в подготовке церемоний, однако участвовать в самом ритуале позволялось лишь мужчинам. Хотя он однажды уже выступал в своей новой роли вскоре после того, как Клан приступил к поискам жилища, юноша все еще волновался. Обретение пещеры для Гува имело особое значение. Он получил бы возможность изучить церемонию освящения жилища, совершенную самим великим Мог-уром, – церемонию, которая выполнялась крайне редко и описать которую было весьма трудно. В детстве Гув боялся шамана, хотя ценил выпавшую ему честь стать его помощником. Но вскоре юноша увидел, что за суровой маской величайшего Мог-ура скрывается доброе и отзывчивое сердце. И глубокое уважение к наставнику постепенно переросло в любовь.

Едва Клан остановился на привал, Гув приступил к приготовлению священного напитка. Для этого он растер между двух камней дурман-траву и, залив ее кипящей водой, оставил остужаться до начала церемонии. Количество и соотношение лепестков, цветков и стеблей растения соблюдались с особой тщательностью.

Гув перелил дурманный отвар в специальную чашу и протянул ее Мог-уру. Маг пригубил зелье из рук помощника, после чего, одобряюще кивнув, сделал несколько глотков. Гув облегченно вздохнул. После этого юноша стал подносить чашу каждому из мужчин в соответствии с их положением, начиная с Брана. При этом следил, чтобы на каждого приходилось, сколько положено, а оставшееся на дне чаши допил сам.

Когда помощник занял свое место, шаман подал всем знак. Тупыми концами копий мужчины принялись бить по земле. Гул становился громче и громче, пока не заглушил все остальные звуки. Едва установился четкий ритм, как мужчины встали и принялись двигаться в такт ему. Шаман уставился на череп, и, словно по его велению, к священной реликвии приковались взгляды всех остальных. Главное было не упустить время, а в этом вопросе он был мастер. Выждав, когда сосредоточенность присутствующих достигнет предела – еще немного, и момент мог быть упущен, – он поднял взгляд на своего брата, вождя Клана. Бран сел на корточки напротив черепа.

– Дух Зубра, покровитель Брана, – начал Мог-ур. Вслух он произнес всего одно слово: Бран. Остальное было сказано жестами руки. За единственным сказанным словом последовали условные движения древнего языка, которым люди общались с духами и с людьми других Кланов, не понимавших их гортанных слов и жестов. Обращаясь к Духу Зубра и извиняясь за все действия, которые могли его оскорбить, Мог-ур молил о помощи. – О Великий Зубр, этот человек всегда почитал духов, всегда соблюдал традиции Клана. Этот человек – хороший вождь, мудрый вождь, славный вождь, отличный охотник, истинный добытчик, волевой человек, достойный Могущественного Зубра. Не покидай его, приведи его к новому жилищу, туда, где будет покойно жить Духу Зубра. Весь Клан просит тотем этого человека о помощи, – закончил святейший муж, после чего взглянул на второго по положению человека в Клане. Бран отошел назад, а его место занял Грод.

Разве можно было позволить женщинам увидеть церемонию, где управляющие ими представители сильной половины человечества молят о помощи невидимых духов, точь-в-точь как мужчин просят о помощи женщины?

– Дух Бурого Медведя, покровитель Грода, – вновь начал Мог-ур. И повторил то же прошение, обращаясь к тотему Грода. Все это время он не сводил взгляда с черепа, а мужчины продолжали отбивать копьями ритм, нагнетая ощущение ожидания.

Каждый знал, за кем следует, поскольку церемония повторялась из вечера в вечер. Тем не менее, все с нетерпением ждали, когда Мог-ур вызовет Дух Урсуса, Великого Пещерного Медведя, своего личного покровителя и самого почитаемого из всех духов.

Урсус являлся тотемом не только Мог-ура, но и каждого члена Клана. Более того, Урсус был основателем Клана. Он был верховным духом, верховным покровителем. Благодаря ему, люди разных Кланов объединились в один народ – Клан Пещерного Медведя.

Когда пришло время, одноглазый шаман подал знак. Мужчины прекратили бить копьями и расселись по местам. Но ритмичный стук, словно пронзив их насквозь, продолжал пульсировать у них в голове.

Просунув руку в небольшой карман, Мог-ур вытащил пригоршню сухого мха. Держа его над огнем светоча, он дунул и одновременно выпустил мох из руки. Окутанный каскадом искр череп ярко засиял, словно бриллиант на фоне темной ночи.

Мужчинам, чье восприятие было обострено дурманом, он казался живым. Где-то по соседству, словно по сигналу, заухала сова, от чего великолепное действо стало еще более устрашающим.

– Великий Урсус, покровитель Клана, – заговорил маг условными знаками, – покажи нам дорогу к новому дому, как некогда Пещерный Медведь велел племени жить в пещерах и носить меховые накидки. Защити Клан от Ледяной Горы и породившего ее Духа Зернистого Снега, а также его приятеля, Духа Бурана. Клан просит Великого Пещерного Медведя оградить его от всякого зла на время поиска нового жилища. Самые почитаемые Духи, твои люди, твой Клан просят Дух Могущественного Урсуса присоединиться к ним, когда они вновь тронутся в путь. – И Мог-ур применил силу своего огромного мозга.

Примечательно, что все эти первобытные люди, с недоразвитыми речевыми органами и лбом, обладали мозгом невероятных размеров – гораздо большим, чем у любой другой человеческой расы, жившей в те времена или появившейся на свет много веков спустя. Они явились вершиной эволюции той ветви человечества, у которой были развиты затылочная и теменная области мозга, управляющие зрением, телесными ощущениями и памятью.

А выделяла их среди остальных представителей человечества невероятная память. Родовые установки вошли у них в плоть и кровь и обрели свойства инстинкта. Огромный мозг являлся кладовой не только их собственной памяти, но и памяти предков. Они умели взывать к знанию своих прародителей, а при особых обстоятельствах пойти еще дальше. Они могли обращаться к расовой памяти, к любому из периодов своей эволюции. Углубившись далеко в прошлое, они усилиями каждого телепатически слагали общую картину памяти.

Но только гигантский мозг физически безобразного человека владел этим даром в совершенстве. Только добрый застенчивый Креб, чей крупный мозг и послужил причиной его уродства, владел способностью собирать в своем мозгу общие частицы памяти сидящих вокруг него людей в единое целое и управлять им. Он мог перенести сознание мужчин в любую область их расового наследия, обратившись сам в одного из их прародителей. Он был Мог-уром с большой буквы и испытывал не мгновенное озарение, но владел истинной силой мистического видения, не зависящей от действия дурманящих трав.

Этой тихой темной ночью группа мужчин, сидевших под звездным небом, переживала не поддающийся описанию мистический опыт. Пребывая в нем, они чувствовали, видели и возобновляли в памяти свое непостижимое начало. В дальних уголках памяти раскапывали недоразвитое сознание морских обитателей, плавающих в теплых соленых озерах, и истинно переживали боль первого безжаберного дыхания в период превращения в амфибий.

Поскольку в Клане почитали Пещерного Медведя, Мог-ур взывал к сознанию своего древнейшего предка, обладавшего признаками двух видов животных. Продвигаясь по ступенькам эволюции вида, мужчины последовательно обретали сознание каждого из своих предшественников. Они ощущали связь с другими формами жизни, и почтение, которое они питали даже к убитым и съеденным животным, порождало духовную близость с тотемами.

По мере приближения к настоящему времени их слитое сознание, вселяясь в ближайших предков, разъединялось, пока каждый из них не стал самим собой. Казалось, их путешествие длилось целую вечность. В некотором смысле так и было, на самом же деле времени прошло совсем немного. Придя в себя, каждый из мужчин спокойно поднимался с места и отправлялся спать глубоким сном без сновидений – все сновидения у них были позади.

Последним встал сам Мог-ур. Он осмысливал в одиночестве пережитый опыт и спустя некоторое время почувствовал, как обычно, какое-то неудовлетворение. В отличие от остальных, для которых глубокое погружение в прошлое наполняло душу восторгом, Креб ощущал, что ему чего-то не хватает. Они не могли заглянуть в будущее. Им даже не приходило в голову думать о будущем. О такой возможности мог помышлять только он.

Никто в Клане не мог себе представить завтрашний день, чем-то отличающийся от вчерашнего, ни у кого не возникало даже мысли что-либо изменить к лучшему. Все их знания и умения сводились к повторению прошлого опыта. Даже очередной сбор пищи на зиму повторял точь-в-точь предыдущий.

В далекое прошлое ушли те времена, когда перемены давались людям гораздо проще. Так, когда-то сломанный камень навел их на мысль, что, откалывая от камня кусочки, можно его заострить. Или, однажды заметив, что при вращении палки конец ее нагревается, кто-то решил узнать, как сильно ее можно нагреть, если вращать быстрее и дольше. Однако с развитием памяти, с увеличением возможностей мозга перемены давались все тяжелее и тяжелее. В тайниках человеческой памяти не оставалось свободного места для новых идей, а головы людей были и без того чрезвычайно большими, так что женщины же с трудом рожали детей. Разве могли они впустить в себя новые знания, это сделало бы их головы еще крупнее?!

Клан неукоснительно соблюдал традиции. Вся их жизнь, начиная с рождения и кончая уходом в мир духов, в строгом соответствии повторяла жизнь предков. Ими двигало бессознательное стремление выжить, которое вопреки отчаянным усилиям спасти расу от вымирания было обречено на провал. Однако противостоять переменам было невозможно, и всякое сопротивление терпело поражение и вело к самоуничтожению.

Люди медленно привыкали к новому. Изобретения случались неожиданно и часто не находили применения. Все необычное, что происходило с ними, разве что принималось к сведению. Если же с большим трудом переменам все же удавалось пробиться в их жизнь, то люди начинали следовать новому курсу столь непреклонно, что изменить его еще раз было практически невозможно. Но раса, не поддающаяся обучению, противящаяся росту, не соответствовала постоянно меняющемуся окружающему миру, ее чрезмерное развитие в одном направлении зашло в тупик. И природа взялась за поиски новых форм.

Созерцая в одиночестве догорающие факелы, Креб размышлял о странной девочке, которую нашла Иза, и его неудовлетворенность постепенно сменилась мрачными предчувствиями. Он уже видел людей ее типа, хотя в большинстве случаев эти встречи не приносили ему удовольствия, но лишь недавно они заставили его призадуматься. Откуда взялись эти люди, было загадкой: в этих краях они были новопришельцами, однако с их приходом все стало меняться. Казалось, они принесли с собой перемены.

Стряхнув с себя ощущение неудовлетворенности, Креб аккуратно завернул череп медведя в накидку, взял посох и, прихрамывая, пошел спать.

Глава 3

Девочка перевернулась на другой бок и беспокойно заерзала.

– Мама, – стонала она, рьяно колотя руками и с каждым разом все громче повторяя: – Мама!

Иза держала ее на руках, тихо убаюкивая мягким голосом. Тепло женского тела и ласковый тон голоса подействовали на ребенка успокаивающе. Ночь прошла довольно спокойно, хотя время от времени у девочки сквозь стон прорывались слова, не понятные людям из Клана. Они легко слетали с ее языка и плавно сливались друг с другом. Иза не могла произнести ничего похожего на большинство из них, ее ухо было просто не способно отчетливо различить их. Поскольку малышка часто повторяла одну и ту же последовательность звуков, Иза решила, что это имя близкого ей человека, а когда поняла, что ее присутствие успокаивает малышку, женщине сразу стало ясно, кого та звала.

«Судя по всему, она совсем ребенок, – размышляла про себя Иза, – и даже не умеет добывать себе пищу. Интересно, как долго она прожила одна? Что стряслось с ее близкими? Возможно, причиной этому землетрясение? Неужели она так долго бродила одна? И как удалось ей отделаться от пещерного льва, заработав всего несколько царапин? – Изе не раз приходилось лечить раны, нанесенные зверями, поэтому она сразу распознала следы громадной кошки. – Верно, ее спасли духи-защитники».

Перед утром, когда было еще темно, жар у малышки спал и она вся покрылась испариной. Чтобы ее согреть, Иза крепче прижала к себе, прежде убедившись, что та хорошо укутана. Вскоре девочка проснулась, но, открыв глаза, из-за темноты ничего не могла разглядеть. Ощутив тепло женского тела, она вновь погрузилась в сон, теперь уже в более спокойный.

Едва забрезжил рассвет и на фоне посветлевшего неба стали различимы деревья, Иза осторожно выбралась из-под меховой накидки, разожгла костер и пошла к ручью набрать воды и заодно прихватить еще кусочек ивовой коры. На мгновение она остановилась и, взявшись за амулет, как всегда, мысленно поблагодарила духов за плакучее дерево: за то, что оно встречалось повсюду, а также за его обезболивающие свойства. Сколько раз ей приходилось готовить ивовый чай, чтобы снять ту или иную боль! Правда, были и другие, более сильные средства от боли, но, помимо всего, они притупляли ощущения. Кора ивы же просто заглушала боль и сбивала жар.

Когда Иза устроилась у костра, бросая в чашу с водой и ивовой корой горячие камни, кое-кто из спящих зашевелился. Вскоре чай был готов; она отнесла чашу к своей меховой подстилке и поставила остужаться в углубление, вырытое в земле. Наклонившись к девочке, Иза убедилась, что дыхание у нее нормальное. Солнечные ожоги на лице превратились в темный загар, и только на носике кожа слегка шелушилась.

Лишь однажды Иза видела похожих людей, да и то издалека. Женщины Клана всегда убегали от них и прятались. На Сходбищах рассказывали неприятные истории о встречах с Другими, поэтому все старались держаться подальше от них, в особенности женщины. Однако в Клане Изы ничего плохого о них не говорили. Она слышала от Креба об обезумевшем от боли человеке, который забрел к ним в пещеру, – у него была сильно повреждена рука.

Он так толком и не выучил их языка и вел себя довольно странно. Любил говорить с женщинами не меньше, чем с мужчинами, а к целительнице относился с огромным уважением, если не сказать с почтением. Однако от этого он не потерял уважения мужчин. Лежа с открытыми глазами рядом с девочкой, Иза еще долго размышляла о Других.

Показавшийся над горизонтом огненный шар коснулся детского личика первым лучом. Веки малышки дрогнули. Она проснулась и увидела перед собой пару огромных карих глаз, глубоко посаженных под выступающими бровями на выдающемся вперед лице, с виду смахивавшем на звериную морду.

Взвизгнув, девочка сильно стиснула веки. Иза притянула ее к себе и, почувствовав, что та дрожит, ласково замурлыкала. Для ребенка в этих звуках было что-то знакомое, но еще более знакомо было тепло женского тела. Постепенно крошка перестала дрожать. Приоткрыла глаза и сквозь щелочки еще раз взглянула на Изу. На этот раз она не завизжала, а широко распахнула глаза и уставилась на совершенно незнакомую ей женщину.

Иза тоже в изумлении вытаращилась на нее. Прежде целительница никогда не видела глаз небесного цвета. В первое мгновение она решила, что ребенок слепой. Иногда у стариков Клана с ухудшением зрения глаза покрывались прозрачной пленкой. Однако зрачки у ребенка двигались как положено, и у Изы отпали сомнения, что девочка ее видит. Должно быть, серо-голубой цвет глаз для нее был совершенно нормальным.

Малышка лежала неподвижно, боясь даже шевельнуться. Когда с помощью Изы она села, боль пронзила ее насквозь и нахлынули страшные воспоминания. Перед ее мысленным взором пронесся чудовищный лев со страшными когтями, полоснувшими ее по ноге. Девочка вспомнила, как, превозмогая боль и страх, ползла к воде, чтобы утолить жажду. Но землетрясение, потеря близких и то, как, голодная и насмерть перепуганная, она бродила одна, начисто стерлись из ее памяти.

Иза поднесла чашку с ивовым отваром ко рту девочки. Та жадно сделала глоток и скривилась от горького вкуса. Целительница предложила ей отпить еще чаю, девочка, боясь сопротивляться, повиновалась. Ободряюще ей кивнув, Иза направилась к женщинам готовить завтрак. Провожая ее взглядом, девочка пришла в еще большее изумление, увидев целый лагерь похожих на Изу людей.

От запаха еды желудок девочки свело в голодном спазме, и, когда женщина принесла ей мясной бульон, густо заправленный крупой, та жадно на него накинулась. Целительница считала, что твердую пищу ребенку давать было еще рано. Очень скоро девочка насытилась, и Иза переложила остаток каши в водонепроницаемый кожаный мешочек, чтобы покормить малышку в пути. После этого она осмотрела девочку, сняв с ноги повязку. Раны подсохли, а опухоль спала.

– Хорошо, – сказала вслух Иза.

От грубого гортанного голоса девочка подскочила: слово, которое она услышала от женщины, скорее походило на рев или даже рык зверя. Но все действия Изы вовсе не напоминали поведение животного, а были, самые что ни на есть человеческие. Пока целительница меняла повязку, к ним подошел кривобокий мужчина.

Такого уродца девочка отродясь еще не видала. Располосованное шрамами лицо, вместо глаза – кожаная повязка. Все эти люди казались ребенку чужими и страшными, но это было еще полбеды. Она не знала, кто они такие и как очутилась среди них, хотя женщина, которая ее кормила, остужала примочку, лечила ногу и своим присутствием вселяла в нее спокойствие, казалась ей знакомой. Но как бы там ни было, главное – теперь девочка была не одна.

Увечный мужчина присел и внимательно посмотрел на девочку. Откровенно любопытный взгляд ребенка его удивил. Взрослые относились к нему с благоговейным страхом, дети боялись, сам же он держался от всех в стороне, что тоже не располагало к общению. Если малыши плохо себя вели, матери грозились позвать Мог-ура. Большинство детей, в особенности девочек, действительно трепетали перед ним, и, только когда становились взрослыми, их страх постепенно перерастал в уважение. Креб с любопытством смотрел на странное дитя, глазеющее на него безбоязненно и с любопытством.

– Ей стало лучше, Иза, – заключил он. Голос у него был ниже, чему женщины, а производимые звуки также напоминали рычание зверя.

Девочка не обратила внимания, что слова сопровождались жестами. Язык их общения был совершенно чужд для нее, и она даже не могла догадаться, о чем они говорят.

– Она еще слаба от голода, – произнесла Иза, – но рана уже заживает. Царапины довольно глубоки, но угрозы ноге не представляют, зараза дальше не распространяется. Это когти пещерного льва, Креб. Ты когда-нибудь слышал, чтобы от разъяренного пещерного льва удалось отделаться одними царапинами? Странно, что она вообще выжила. Должно быть, у нее очень сильный духовный покровитель. Кстати, – добавила Иза, – что ты знаешь о духах Других?

Определенно не женское дело было задавать Мог-уру такие вопросы, пусть она даже приходилась ему родной сестрой. Иза тотчас сделала жест, означавший извинение за самонадеянность. Он не мог посвятить ее в эти вопросы, да она на это и не рассчитывала, но слова о сильном покровителе заставили Креба внимательнее присмотреться к девочке. Хотя он никогда себе не признавался, но мнение сестры многое для него значило и часто совпадало с его собственными мыслями.

Лагерь быстро собрался в путь. Иза нагрузилась корзиной с узлами и, привязав девочку к себе, поспешила вслед за Гродом и Браном. Всю дорогу девочка с любопытством глазела по сторонам, с особым интересом наблюдая за тем, как женщины собирают пищу. Иза частенько давала ей отведать бутончик какого-нибудь цветка или молодой побег, что наводило малютку на воспоминания о том, как то же самое делала другая женщина. Теперь девчушка внимательнее приглядывалась к растениям, стараясь запомнить, чем одни отличаются от других. Перенесенный голод побуждал ее стремиться как можно больше узнать о том, что люди употребляют в пищу. Она очень радовалась, когда указанное ею растение женщина выкапывала с корнем. Иза тоже была рада, что малышка оказалась смышленой. Наверняка прежде эти травы девочке были неизвестны, иначе она могла бы ими питаться.

В середине дня они остановились отдохнуть. Бран стал осматривать очередную пещеру. Иза накормила малышку остатками похлебки и дала пожевать кусочек твердого вяленого мяса. Пещера им не подошла. Когда действие ивового чая прекратилось, нога девочки начала подергиваться от боли. Малышка стала беспокойной, а Иза ласково похлопывала ее по спинке, стараясь уложить поудобнее. Покорно подчиняясь женщине во всем, девочка обвила ее своими безволосыми ручками и склонила голову на широкое плечо. Иза, долгое время не имевшая детей, испытала прилив нежности к сироте. Убаюканная ритмичным шагом женщины, уставшая и ослабленная, малышка вскоре заснула.

К вечеру, обремененная дополнительным грузом, Иза изрядно выдохлась и была рада, когда Бран объявил привал. Девочку лихорадило, щеки у нее пылали жаром, глаза блестели, и целительница, отправляясь на сбор сухостоя, вновь стала подыскивать нужные растения. Иза не знала причины заразы, но умела справляться с ней не хуже, чем с другими недугами.

Хотя выздоровление было во власти духов, это ничуть не умаляло значения магии Изы. Испокон века Клан охотился и собирал растения. Так или иначе, из поколения в поколение собирались сведения о дикорастущих растениях, рассматривались и сравнивались внутренности убитых зверей. Женщины невольно накапливали анатомические сведения, потроша дичь для приготовления обеда.

Обучая Изу, ее мать показывала различные внутренние органы животных и объясняла их назначение, хотя эти знания хранились и у той, и у другой в тайниках памяти. Иза была потомственной целительницей, что определяло высокое положение женщины в Клане. Хотя таинство исцеления было за пределами того, чему можно было научить, тем не менее, мать передавала дочери все свои знания. Каждая последующая целительница не без основания почиталась выше любой из ее опытных предшественниц.

Опыт, накопленный предками, – Иза принадлежала к древней родовой ветви женщин-целительниц, – уже содержался в мозгу новорожденной девочки. Она могла вспомнить все, что знали ее праматери. В отличие от собственных воспоминаний, которые были связаны для нее с определенными обстоятельствами, знания из хранилищ памяти существовали сами по себе, и обращение к ним происходило бессознательно. Но, несмотря на то, что у Изы и ее братьев были общие родители, ни Креб, ни Бран не обладали ее наследственным знанием врачевания.

Память людей Клана различалась в зависимости от пола. Женщинам не требовались охотничьи сведения, а мужчинам ни к чему было обременять свой ум изучением растений. Различия между женским и мужским разумом были заложены природой и закреплены традицией. Это была еще одна попытка природы ограничить размеры мозга, чтобы продлить существование расы. Человек, получивший при рождении знания, не соответствующие его полу, повзрослев, попросту их лишался, поскольку не давал им развиться.

Между тем попытки природы спасти расу от вымирания были обращены против собственной цели. Мужчины и женщины нуждались друг в друге не только для продолжения рода. Они не могли обойтись друг без друга даже в обычной жизни, поскольку не владели знаниями противоположного пола.

Природа наделила людей Клана ясным умом и острым зрением. По мере того как менялся окружающий ландшафт, Иза невольно приглядывалась к растительности. На огромном расстоянии она видела различия в очертаниях листьев или размерах стебельков. Хотя время от времени на глаза ей попадалось растение, которого она прежде не встречала, но будь то цветок, дерево или кустарник, – оно все равно было ей знакомым: в глубине ее невероятно крупного мозга сведения о нем хранила память предков. Однако недавно возникшие виды и сама местность были ей совершенно неизвестны. Изе, как и другим женщинам, хотелось бы обследовать ее более подробно. Их интерес диктовался потребностью выживания.

Каждая женщина умела проверить, съедобно или нет незнакомое растение. Для этого его испытывали на себе. Внешнее сходство растения с уже известными обычно указывало на близость свойств, но бывало и наоборот. Проверка проходила довольно просто. Женщина откусывала кусочек и, если вкус был неприятным, тотчас его выплевывала. Если же нет, то некоторое время держала его во рту, примечая все ощущения: пощипывание, тепло и прочие. Если ничего подобного не наблюдалось, проглатывала его и вновь прислушивалась к ощущениям. На следующий день она съедала больший кусок, и все повторялось. Когда после третьей пробы никаких болезненных ощущений не появлялось, новое растение понемногу вводилось в пищу.

Но для Изы наибольший интерес представляли растения с ярко выраженными свойствами, порой ядовитые, поскольку именно они могли оказаться лечебными. Бывало, женщины приносили ей такие травы, прежде проверив, съедобны ли они. Она с большой осторожностью испытывала их собственными методами, на что уходило немало времени.

Неподалеку от места, где они разбили лагерь, Изе попался алтей – растение с тонким высоким стеблем и крупными соцветиями, – и она решила прихватить его с собой. Его корни вместе с корнями ирисов снимали опухоль и воспаление. Настой же цветков хорошо утолял боль и действовал усыпляюще.

После еды и перевязки девочка сидела, прислонясь спиной к скале, и смотрела на суетившихся вокруг людей. У нее прибавилось сил, и она что-то бойко тараторила Изе, которая ровным счетом ничего не понимала из ее речи. Остальные же бросали на малышку косые взгляды, смысл которых для нее еще долго оставался неизвестным. Вследствие неразвитых речевых органов люди Клана не умели четко произносить звуки. Их немногочисленные слова возникли из предостерегающих криков и служили лишь для эмоционального усиления разговора, состоявшего из жестов, знаков и поз. К тому же потребность в устном общении диктовалась обычаем. Язык знаков был выразительным, но ограниченным по возможностям. С его помощью было непросто описать незнакомый предмет, не говоря уж о чем-то отвлеченном. Поэтому разговорчивость девочки вызывала у всех недоумение и подозрительность.

Детей в Клане очень любили и воспитывали с лаской и должной строгостью, которая была тем больше, чем старше становился ребенок. Малышей баловали как женщины, так и мужчины. Старших детей наказывали разве что тем, что лишали внимания. Когда же ребятишки осознавали, чем отличаются от взрослых, то сами начинали противиться нежностям, которыми обыкновенно осыпали самых маленьких. С ранних лет дети воспитывались в строгих рамках обычая, согласно которому излишнее звукотворчество ребенка не поощрялось. Девочка-найденыш из-за своего роста выглядела старше своих лет, и потому в Клане расценивали ее болтовню как дурное воспитание. Иза, которая узнала ее лучше других, догадывалась, что ей гораздо меньше лет, чем кажется, и поэтому относилась к беспомощности малышки снисходительно. Что же касается разговорчивости, то целительница еще по детскому бреду убедилась, насколько развита звуковая речь у Других. Ощущая, как худенькие ручки доверчиво обвивают ее шею, целительница невольно привязалась к малышке. «Еще будет время обучить ее, как себя вести», – решила женщина, поймав себя на мысли, что думает о ней как о собственном ребенке.

Проходя мимо и наблюдая за тем, как Иза заваривает цветки алтея, Креб присел рядом с девочкой. Малышка его заинтересовала, и, пока шли приготовления к вечернему ритуалу, он решил познакомиться с ней поближе. Девчушка уставилась на уродливого старца с не меньшим любопытством: слишком не похож он был на тех, кого она привыкла видеть с младенчества. Для Мог-ура она тоже была диковиной. Девочка прежде не имела понятия о существовании людей Клана. Однако более всего ее внимание привлекли избороздившие лицо Креба шрамы. За свою недолгую жизнь ей не приходилось встречать столь изуродованного лица. С непосредственностью ребенка она слегка погладила рубец: вдруг с ним что-нибудь произойдет.

При этом Креб невольно отпрянул. Ни один ребенок к нему так еще не прикасался. Да и взрослые тоже. Все боялись, как бы его уродство не перешло к ним. Одна Иза беззаветно ухаживала за братом, когда зимой его одолевали боли в костях. Она не пугалась увечного тела Креба и не трепетала перед его высоким положением. Своим детским порывом малышка коснулась затаенной струны одинокого старческого сердца. Ему захотелось поговорить с ней, но он не знал, с чего начать.

– Креб, – произнес он, указывая на себя.

Иза потихоньку наблюдала за ними, заваривая цветки. Она была рада, что брат проявил участие к девочке и назвал свое имя.

– Креб, – повторил он, похлопывая себя по груди. Девочка кивала, пытаясь понять, чего он от нее добивается. Мог-ур повторил свое имя в третий раз. Наконец она просияла от радости, выпрямилась и улыбнулась.

– Грраб, – произнесла она с раскатистым «р».

Пожилой человек одобряюще кивнул: у нее получилось почти как надо. После этого он указал на нее. Она слегка нахмурилась, не понимая, чего он добивается на этот раз. Он постучал себя по груди, повторил свое имя, после чего похлопал ее. Глаза у нее просветлели, и, расплывшись в улыбке, которую Креб едва не принял за кривую гримасу, она свободно произнесла столь странное звукосочетание, что его немыслимо было не то что повторить, но даже толком разобрать.

– Эай-рр, – робко начал он, – Ээй-лла, Эй-ла? – У него вышло почти правильно. Никто в Клане не смог бы сказать лучше.

Улыбнувшись, девочка радостно закивала. Даже она понимала, что произнести ее имя так, как говорит она, ему все равно не удастся.

– Эй-ла, – заучивая новые звуки, повторил он.

– Креб? – Девочка потянула его за руку и вопросительно указала на женщину.

– Иза, – сказал Креб. – Иза.

– Йии-за, – повторила она. Ей нравилось играть в слова. – Иза, Иза, – глядя на женщину, весело тараторила она.

Иза строго кивнула; звуковое имя для них имело большое значение. Она наклонилась вперед и так же, как Креб, похлопала малышку по груди, желая услышать ее имя еще раз. Девочка повторила, однако Иза даже не знала, как подступиться к странному звуковому сочетанию, произнести которое для ребенка не составляло никакого труда. Девочка немного смутилась, но, взглянув на Креба, решила воспроизвести свое имя так, как он.

– Йай-гха? – с трудом произнесла Иза.

Девочка замотала головой и повторила свое имя снова.

– Ай-йа? – Иза сделала вторую попытку.

– Эй, эй, а не аи, – вмешался Креб. – Эээй-лла. – Он медленно проговорил странный для Изы набор звуков.

– Ээй-лла, – тщательно повторила за ним женщина.

Девочка улыбнулась. Пусть ее имя звучит не совсем правильно, главное, что Иза очень старалась произнести его так, как Креб. Пусть она будет для них Эйлой. Она безотчетно подалась вперед и стиснула Изу в объятиях.

Иза слегка прижала ее к себе и тотчас отстранила. Следовало бы объяснить девчушке, что проявлять чувства на людях неприлично, однако детская непосредственность была приятна беременной женщине.

Эйла была вне себя от радости. Как долго она ощущала себя чужой и одинокой среди этих людей! Теперь же, по крайней мере, ей стало известно, как зовут ухаживающую за ней женщину и на какое имя откликаться самой. Это было только начало. Она обернулась к мужчине, затеявшему с ней разговор. Он уже не казался ей таким уродливым. Ее переполняла радость, и, ощутив прилив нежности к нему, она обвила ручками морщинистую шею, притянула к себе его голову и прижалась к нему щекой: таким образом, она прежде выражала чувства к другому мужчине, о котором хранила смутные воспоминания.

Детский порыв привел Креба в замешательство. Он едва сдержался, чтобы самому не обнять странного ребенка. Но делать это за пределами семейного очага, было против всяких правил приличия. Зато он позволил ей чуть дольше удержать маленькую щечку у бородатого лица, прежде чем снял детские ручки со своей шеи.

Оперевшись на посох, Креб встал. Девочка целиком завладела его мыслями. «Нужно обучить ее нашему языку, – решил он для себя. – В конце концов, нельзя же все взваливать на одну женщину». На самом деле ему просто хотелось проводить с ней больше времени. Сам того не подозревая, он размышлял о ней как о постоянном члене Клана.

Разрешив Изе взять странное дитя, Бран не задумывался о том, что делать с ребенком дальше. Неумение мыслить вперед было не виной его как вождя, а бедой всей расы. Он не мог предвидеть, что на пути им встретится раненый ребенок из чужого племени, не говоря уж о последствиях его спасения. Теперь жизнь девочки была вне опасности, и ему предстояло решать: либо оставить ее в Клане, либо бросить на произвол судьбы, что означало обречь на верную гибель. Но Бран боялся восстановить против себя Изу, у которой хоть и не было никакой личной власти, зато имелась целая армия грозных духов. К тому же ее сторону принял Мог-ур, а уж кто-кто, а он мог призвать любого духа. Бесплотные сущности для Брана представляли мощную силу, и он не испытывал желания портить с ними отношения. Честно говоря, в истории с девочкой его беспокоило только это обстоятельство, хотя он не мог толком осознать эту мысль. Так или иначе, но Клан Брана увеличился на одного человека.

Осмотрев на следующее утро ногу Эйлы, целительница отметила значительное улучшение. Зараза была почти побеждена, а четыре параллельные бороздки заживали, правда, следы от них должны были остаться на всю жизнь. Иза решила, что примочка больше не нужна, и приготовила для девочки только ивовый чай. Когда женщина сняла с малышки меховое одеяло, та попыталась встать. Иза помогла ей, и девочка осторожно ступила на раненую ногу, которая тут же отозвалась болью, но после нескольких шагов ей стало легче.

У девочки, которая оказалась даже выше, чем предполагала Иза, были длинные тонкие и прямые ноги с костлявыми коленками. Поначалу целительница чуть было не решила, что у ребенка что-то не в порядке, поскольку у ее соплеменников ноги были кривыми. Однако если не считать прихрамывания, то Эйле ничто не мешало передвигаться. Должно быть, прямые ноги для нее были таким же нормальным явлением, как и голубые глаза.

Когда они отправились дальше, Иза вновь привязала Эйлу к себе – та была еще не в силах пройти большое расстояние сама, – и женщина спускала ее на землю только во время остановок. У девочки появился хороший аппетит, и, казалось, она немало прибавила в весе. Во всяком случае, беременная женщина была не прочь снять с себя лишнюю тяжесть, в особенности когда дорога стала трудной.

Безбрежная равнина постепенно уступала место холмам. Колонна все ближе подходила к подножию гор, на вершинах которых блестели шапки льда. Лес становился все гуще и гуще, и, кроме северных вечнозеленых деревьев, стали попадаться лиственные с сучковатыми стволами и мощными, густыми кронами. Воздух прогревался гораздо сильнее, чем обычно бывало в это время года, что настораживало Брана. Мужчины сменили накидки на более короткие, с открытым верхом. Женщины же остались в прежних одеждах, потому что так было удобнее нести груз – он не натирал им кожу.

Местность ничем не напоминала степи, окружавшие их прежнюю пещеру. Продвигаясь по тенистым лощинам и поросшим густой травой холмам, Иза все чаще обращалась к знаниям предков, хранившимся в ее памяти. Наряду с дубом, буком, яблоней и кленом встречались хрупкие стройные тонкокорые ивы, березы, грабы, осины, а также высокий ольховник и лесной орех. Казалось, с южным ветерком доносился какой-то звон, который Иза никак не могла различить. На зеленых березах все еще висели сережки, а с фруктовых и ореховых деревьев слетали нежно-розовые лепестки, обещая к осени богатый урожай.

Клану все чаще приходилось пробираться сквозь густую чащу и карабкаться по поросшим всевозможной растительностью скалам. По мере продвижения вверх вновь появились мрачные сосны и серебристые ели, а еще выше – голубые ели. Темная хвоя оттеняла богатую молодую зелень лиственных деревьев. На мшисто-травяном ковре пестрела мозаика всевозможных растений, начиная с щавеля, клевера и кончая крохотными ягодниками, облепившими горные выступы. В лесах преобладали желтые фиалки и розовый боярышник, на высокогорных лугах – желто-белые нарциссы и голубые и желтые цветы горечавки. На затененных участках последние крокусы, гордо подняв голову, прощались до следующего цветения.

Взобравшись по крутому склону на вершину горы, Клан остановился на отдых. Внизу поросшие лесом горы резко обрывались и до самого горизонта простиралась голая пустошь. Отсюда как на ладони были видны пасущиеся в высокой траве стада животных. Если бы охотники путешествовали налегке, без обремененных ношей женщин, им не составило бы труда настичь и убить какого-нибудь зверя. На востоке небо было ясным, но с юга стремительно надвигались грозовые тучи. Казалось, еще немного, и они обрушатся на путников ливнем.

Бран с мужчинами собрались на совет в стороне от женщин, но их обеспокоенные крики и жесты недвусмысленно давали понять, о чем они говорят. А не повернуть ли им назад? Ведь они оказались в незнакомых краях и, что еще важнее, с каждым шагом все больше удалялись от равнины. Тут и там в горных лесах мелькали разные звери, но разве могли они сравниться со стадными животными, пасущимися на сочной траве у подножия гор. Охотиться на открытой местности было гораздо проще: преследуемый зверь не мог скрыться за деревьями. Животные, обитавшие на равнинах, объединялись в стада, а горные четвероногие жители держались либо в одиночку, либо небольшими семьями.

«Скорее всего, придется идти назад, поскольку взобраться на крутые горы все равно не удастся», – подумала Иза. Над обескураженными путниками все сильнее сгущались мрачные тучи. Пока женщины ждали решения мужчин, Иза спустила Эйлу на землю и разрешила походить. Та дошла до горного выступа и скрылась за ним. Иза забеспокоилась: как бы не пришлось ее искать. Бран вот-вот закончит совет и отнюдь не обрадуется, если девочка заставит себя ждать. Иза обогнула выступ и невдалеке обнаружила ребенка, но то, что находилось дальше, привело ее в неописуемое волнение.

Женщина, поглядывая через плечо, поспешила к Брану. Она не смела начинать разговор сама и потому терпеливо ждала, когда закончится мужской совет. Бран не подал вида, что заметил сестру, хотя ощутил ее тревогу. Когда мужчины разошлись, Иза бросилась к вождю и села напротив, устремив взгляд в землю, – поза, означавшая, что она хотела ему что-то сказать. Он мог не дать ей позволения говорить, но тогда не узнал бы, что у нее на уме.

А Бран был заинтригован. Неподалеку он приметил девочку; вообще мало что ускользало от его взора. Решив, что просьба Изы будет касаться ребенка, он уж было собрался отказать ей. Что бы там ни говорил Мог-ур, девчонка все равно была вождю не по душе. Бран поднял глаза и встретился взглядом с Кребом, но, как ни старался, не смог прочесть мысли на бесстрастном лице мага.

Тогда вождь вновь обратил взор на сидевшую у его ног женщину, судя по всему, очень встревоженную. Брана нельзя было упрекнуть в черствости, и к сестре он относился с большим уважением. Несмотря на трудности, которые у нее возникали с ее мужчиной, она никогда не вызывала нареканий. И в отличие от других женщин никогда не обращалась к нему по пустякам. Пожалуй, он позволит ей говорить, это еще не обязывает его выполнить ее просьбу. Бран наклонился к ней и похлопал по плечу.

От его прикосновения Иза вздрогнула. Она даже не заметила, что у нее перехватило дыхание. Он разрешил ей говорить! Бран так долго не отвечал на ее просьбу, что она едва не утратила надежду. Иза встала и, указав в сторону горного выступа, произнесла единственное слово: «Пещера».

Глава 4

Бран развернулся и направился к горному выступу. Обогнул его и в изумлении остановился. Его охватило волнение. Пещера! Да еще какая! С первого мгновения он понял: это то, что они искали, но старался не выдать своей радости и не делать преждевременных выводов. Он стал осматривать пещеру и ее расположение. И так был поглощен этим, что даже не заметил девочки.

Даже с расстояния в несколько сотен ярдов он видел, что пещера достаточно велика и в ней может разместиться весь Клан. Треугольный вход был обращен к югу, а стало быть, и к солнечному свету в течение большей части дня. Как бы в подтверждение этого, солнечный луч, пробившийся сквозь тучи, озарил красноватую почву внутри. С севера и юго-востока пещеру защищали от ветров отвесные скалы. С западной стороны у подножия небольшого склона протекал ручей, что тоже было немаловажно. О лучшем и мечтать было нельзя. С трудом сдерживая радость, Бран подал знак Гроду и Кребу, собираясь вместе с ними ознакомиться с пещерой изнутри.

Двое мужчин пошли за вождем. Иза последовала за ними, чтобы забрать девочку. Пользуясь случаем, она тоже со стороны взглянула на пещеру и осталась ею вполне довольна. Бран был не в силах скрыть своих чувств, и его волнение передалось другим. Все уже знали о пещере и о том, что она снаружи пришлась ему по вкусу. Пробивавшиеся сквозь тучи солнечные лучи, казалось, заряжали атмосферу надеждой, которой полнились души людей, столпившихся в ожидании.

Приближаясь ко входу, Бран с Гродом схватились за копья. Хотя поблизости не было никаких признаков людей, это еще не означало, что в пещере никто не жил. Летавшие внутри птицы громко щебетали. Мог-ур подумал, что птицы – хороший знак. Мужчины шли осторожно и смотрели в оба, изучая помет и свежие следы, самые поздние были оставлены несколько дней назад. Раздробленные огромными зубами задние конечности каких-то животных скорее всего говорили о том, что пещера служила временным пристанищем гиен. Вероятно, хищники приволокли в пещеру одряхлевшую лань, чтобы доесть в спокойной обстановке.

К западу от входа в пещеру виднелся наполненный после весеннего половодья пруд, в который впадал ручеек. Бран направился поглядеть на источник. Тот брал начало за скалой, чуть выше ветхой и крутой стены пещеры, поэтому мимо пещеры протекала кристально чистая вода. Словом, пещера была расположена наилучшим образом, оставалось выяснить, какова она внутри. Наконец двое охотников и маг решились в нее войти.

Проходя в огромное треугольное отверстие, путники посмотрели наверх и осторожно двинулись внутрь вдоль стены. Когда их глаза привыкли к полумраку, увиденное поразило их до глубины души. Высокий сводчатый потолок венчал огромную каменную залу, которая могла бы в себя вместить не один такой Клан. Они стали перемещаться крохотными шагами дальше, ища глазами, нет ли в стенах каких-нибудь укромных уголков. В дальнем конце пещеры по стене сочился еще один ручеек, образуя мрачный пруд, окруженный полосой грязи. Сразу за прудом стена круто поворачивала к выходу. Следуя вдоль западной стены, путники увидели темное отверстие. Бран велел Кребу остановиться, а сам вместе с Гродом подошел ближе и заглянул внутрь. Их встретила беспросветная тьма.

– Грод. – Бран жестом объяснил, что ему нужно.

Пока Бран ждал, его помощник выскочил наружу и, оглянувшись вокруг, направился к серебристой ели. Ее ствол истекал смолой. Грод отломил сучок, и на белом сломе выступили бусинки сока.

Он оборвал омертвевшие ветви, мешавшие расти новым побегам, после чего достал из подола каменный топор и, срубив им зеленый сук, очистил его. Привязав с помощью прочной травы смолистый сук вместе с сухими ветками к концу только что изготовленной палки, осторожно достал из хранившегося у него на поясе рога угольки и с зажженным факелом поспешил в пещеру.

Вместе с Браном, державшим дубинку наготове, Грод вошел в расщелину. Узкий коридор через несколько шагов круто поворачивал и сразу за поворотом заканчивался еще одной пещерой, значительно меньше первой и практически круглой формы. Дальняя стена ее была завалена грудой белеющих костей. Подойдя к куче ближе, Бран не поверил своим глазам. Постарался взять себя в руки, подал знак Гроду, и они оба поспешно удалились.

Мог-ур нетерпеливо ожидал их, опершись на посох. Заметив мужчин, выходящих из расщелины, маг насторожился: нечасто доводилось видеть Брана в таком возбужденном состоянии. По сигналу вождя все трое направились во вторую пещеру. Грод осветил небольшое помещение. Увидев гору костей, Мог-ур прищурился. Бросился к ней и опустился на колени. Порывшись, он нащупал крупный продолговатый предмет. Разгреб прочие кости и достал череп.

Сомнений не было. Фронтальный изгиб черепа полностью соответствовал тому, что Креб носил с собой. Маг откинулся назад, поднял череп и для пущей уверенности почтительно взглянул в глазные отверстия. В пещере жил Урсус. Судя по состоянию костей, медведи обитали здесь не одну зиму назад. Теперь Мог-ур знал, что так взволновало Брана. Лучшего знамения и представить себе было нельзя. Пещера служила жилищем Великого Пещерного Медведя. Каждая скала тут была пропитана духом огромного существа, почитавшегося Кланом превыше всего. Старые кости говорили еще и о том, что долгое время пещера была необитаема и ожидала того дня, когда ее найдут люди.

Найденное Кланом жилище оказалось просторным и удобно расположенным, с дополнительным помещением, которое зимой и летом можно было использовать для вечерних ритуалов, и, помимо всего, дышало непостижимой таинственностью духовной жизни Клана. Мог-ур уже представлял себе будущие церемонии в маленькой пещере. Поиски Клана благополучно завершились, убежище было найдено, а стало быть, и первая охота обещала быть успешной.

Когда трое мужчин вышли из пещеры, на небе ярко светило солнце и резкий восточный ветер разгонял облака. Бран воспринял это как хороший знак. Даже если бы небо разверзлось и обрушилось на землю ливнем, даже если бы гремел гром и сверкала молния, все равно он счел бы это хорошим знаком. Ничто не могло испортить ему настроения и рассеять чувство удовлетворения. Он стоял и смотрел на вид, открывшийся у выхода из пещеры. В расселине меж двух гор сверкала на солнце водная гладь. Как ему раньше не приходило в голову, что они находятся так близко к воде? Теперь понятно, почему здесь так тепло и такая необычная растительность.

Пещера находилась у подножия горной гряды в южной оконечности полуострова, выдающегося во внутреннее море, которое раскинулось посреди материка. Первоначально полуостров соединялся с северной частью большой земли одним широким перешейком, но позже соляная топь образовала еще один подход к высоким горам на востоке. Соляное болото завершалось небольшим внутренним морем в северо-восточной части полуострова.

Горы защищали южное побережье полуострова от зимнего холода и лютых ветров, навеваемых с севера ледником. Дувшие с не-замерзавшего моря ветры, делая мягкой зиму и прохладным лето, обеспечивали теплом и влагой густые широколиственные леса, характерные для районов умеренно холодного климата.

Пещера находилась в наиболее удобном месте, совместившем в себе все преимущества обоих миров. С одной стороны, здесь было теплее, чем в близлежащих краях, с другой – не имелось недостатка в лесе, чтобы согреться зимой. Невдалеке раскинулось море, в котором водилась рыба и прочая живность, а на отвесных скалах вили гнезда и откладывали яйца птицы. Лес был своего рода райским садом, в котором с лихвой можно было запастись фруктами, орехами, ягодами, кореньями, овощами и зеленью. По соседству бежали ручьи со свежей водой. Но самое главное, пещера находилась в доступном для охоты месте: близлежащие степи с их сочной растительностью служили пастбищем стадам крупных животных, которые давали людям не только мясо, но одежду и домашнюю утварь. Клан всегда питался продуктами земли и охоты, а здешняя земля предоставляла это в изобилии.

Бран шел навстречу людям, не чуя почвы под ногами. Лучшего жилища он себе даже не мог представить. «Духи вновь к нам вернулись, – решил он. – А возможно, и вообще не покидали Клан, а просто хотели, чтобы он перебрался в более крупную, более удобную пещеру. Конечно! Так оно и есть! Они устали жить в старой пещере, хотели переселиться в новую, поэтому устроили землетрясение, чтобы выселить Клан. Возможно, погибшие люди испытывали потребность жить в мире духов и, чтобы заполучить свое, привели нас к этой пещере. Они, верно, меня проверяли – проверяли как вождя. Вот почему я никак не мог повернуть назад». Бран был рад, что все так вышло. Если б сомнения не сбивали его с избранного пути поисков пещеры, Бран сейчас не шел бы, а бежал, чтобы сообщить новость.

Представ перед людьми, трое мужчин могли ничего не говорить. Все и так уже всё знали. Иза видела пещеру и, придя от нее в восторг, не сомневалась, каково будет решение Брана. «Теперь он не посмеет бросить Эйлу, – думала она. – Если бы не она, Бран повернул бы назад раньше, чем мы нашли пещеру. Должно быть, у девочки сильный и счастливый покровитель. – Иза взглянула на стоявшую рядом Эйлу, не подозревавшую, что стала причиной всеобщего возбуждения. – Но раз она такая удачливая, почему тогда она лишилась близких? – Иза покачала головой. – Все-таки воля духов непостижима».

Бран тоже посмотрел на ребенка. Увидев Изу, он впервые вспомнил, что это она сообщила ему о пещере, обнаружив ее, когда отправилась вслед за Эйлой. Брана тогда разозлило то, что девчонка гуляла сама по себе, в то время как он велел всем ждать. Но не ослушайся его девочка, они не нашли бы жилья. «Любопытно, почему духи привели ее туда первой? Мог-ур прав, он всегда прав, духов не разгневал поступок Изы и появление в Клане Эйлы. Так или иначе, но они благоволят к девчонке».

Бран скользнул взглядом по калеке, который мог бы занять место вождя вместо него. К счастью для Брана, брат стал в Клане Мог-уром. «Странно, – думал Бран, – что я долгое время не воспринимал его как брата, даже когда мы были детьми». И свыкся он с этой мыслью, лишь став юношей, которому с трудом удавалось владеть собой, – качество, необходимое каждому мужчине, в особенности тому, кому судьбой было уготовано стать вождем. Старшему брату тоже приходилось несладко: его преследовали боль и насмешки оттого, что он не мог быть охотником. Казалось, Креб всегда ощущал, когда Бран был на грани вспышки. Стоило калеке посмотреть на него добрым взглядом или просто сесть рядом, как Брану уже становилось покойнее от его молчаливого понимания.

Дети, рожденные от одной матери, хоть и считались единокровными, но близкие отношения возникали лишь между детьми одного пола, и то только когда они были молоды или в редкие минуты духовной близости. У мальчиков не могли зародиться такие отношения с девочками, а у девочек с мальчиками. Так, у Креба был брат по крови и по духу, у Изы же – только братья по крови.

Порой Бран жалел Креба, но, преклоняясь перед нравственной силой и знанием Мог-ура, забывал о его увечье. Вождь видел в нем даже не человека, а великого шамана, к мудрому совету которого приходилось частенько прибегать. Вряд ли Креб жалел, что не стал вождем, но никто не мог сказать, страдал ли он оттого, что не имел женщины и детей. Иногда его жизнь была согрета женским теплом. Но своей женщины Креб не имел, никогда не учился охотиться, не увлекался занятиями нормального человека, он был магом, Магом с большой буквы.

Бран не имел представления о магии и почти ничего не знал о духах, зато был вождем, имел свою женщину и отличного парня. Ему доставляло удовольствие думать о Бруде и о том, что предстоит вырастить из него достойного вождя. «На следующую охоту – охоту для пещерного пира, – размышлял он, – я непременно возьму его с собой. Эта охота может стать его посвящением в мужчины. Если ему удастся кого-нибудь забить, мы включим обряд его посвящения в вечерний ритуал. Вот уж Эбра им будет гордиться! Он ведь такой сильный и храбрый! Правда, немного своевольный, но со временем непременно научится усмирять свой нрав. Теперь, когда у нас есть жилище, пора подумать о запасах на зиму. Мальчику скоро двенадцать – достаточно взрослый для вечерних церемоний. А они обещают быть особенными. Иза будет готовить напиток.

Иза! Что мне с ней делать? И с этой девчонкой? Какая-то она странная, но Иза к ней привязалась. Верно, потому, что долго не имела своих детей. Скоро у нее будет ребенок, но мужчины, который бы ее содержал, пока что нет. Вместе с Эйлой нужно будет заботиться сразу о двоих. Иза уже немолода, беременна, но имеет положение в Клане и владеет магией растений. Она могла бы оказать честь любому мужчине. Возможно, кто-нибудь и взял бы ее на правах второй женщины, если бы не эта чудная девчонка. Но духи ей благоволят. Хорошо, что я не прогнал ее прочь, не то, чего доброго, они опять разгневались бы и наслали бы землетрясение». От этой мысли Бран содрогнулся.

«Это Иза сообщила мне о пещере и, конечно, заслуживает благодарности, но только не явной. Позволю ей оставить девочку – вот и будет ей благодарность, тем более что ребенок не из Клана. Интересно, как к этому отнесутся духи? У нее нет даже тотема. Как можно позволить ей жить в Клане? О духи! Не понимаю я вас».

– Креб, – обратился Бран к магу.

Тот, удивившись, что Бран обратился к нему по личному имени, заковылял к вождю, чтобы поговорить с глазу на глаз.

– Эта девочка, та, которую подобрала Иза, ведь она не из Клана, Мог-ур, – не зная, с чего начать, приступил к разговору Бран. Креб молча ждал. – Ты мне сказал, пусть Урсус решит, жить ей или нет. Судя по всему, он сделал выбор, а что нам делать с ней теперь? Она не из Клана. У нее нет покровителя. Наши тотемы низа что не позволят никому из другого Клана готовить для них пещеру. Принимать участие в церемонии освящения можно только тем, чьи духи будут в ней жить. Эйла чересчур мала, одна она не выживет, да и Иза хочет ее оставить, но как быть с пещерной церемонией?

Откровенный разговор не застиг Креба врасплох.

– У девочки есть покровитель, Бран, причем очень сильный. Мы пока что его не знаем. Зато знаем, что на нее напал пещерный лев и она отделалась всего несколькими царапинами.

– Пещерный лев! Не всякому охотнику удается так легко от него отделаться.

– Вот именно, к тому же она долго бродила одна, страдала от голода, но не погибла, а оказалась на нашем пути, чтобы в конце концов ее подобрала Иза. И заметь, ты этому не препятствовал, Бран. Она чересчур мала для такого тяжкого испытания, – закончил Креб, – но полагаю, девочку испытывал ее покровитель. У нее очень сильный тотем, и к тому же счастливый. Мы все могли бы разделить ее удачу, если это уже не произошло.

– Ты имеешь в виду пещеру?

– Прежде всего пещеру показали ей. Мы едва не повернули назад, хоть ты привел нас совсем близко к цели, Бран…

– Меня вели духи, Мог-ур. Им нужно было новое жилище.

– Да, конечно, они тебя вели, но все же прежде показали пещеру ей. Я уже об этом думал, Бран. У нас два ребенка, которые не знают своих тотемов. У меня не было времени этим заняться, важнее всего было найти новую пещеру. Думаю, мы проведем ритуал обретения тотема для этих детей сразу после того, как освятим пещеру. Это принесет им удачу и порадует их мам.

– А как быть с девочкой?

– Я поразмышляю насчет тотемов этих двух детей, а заодно и о ней. Если ее тотем явится мне в медитации, я и ее включу в церемонию. От нее почти ничего не потребуется, и мы сразу сможем принять ее в Клан. Тогда вопрос, что с ней делать, отпадет сам по себе.

– Принять ее в Клан! Она же не из наших. Кто подал тебе такую мысль? Этого нельзя делать, Урсус будет недоволен. Ничего подобного мы себе не позволяли, – возмутился Бран. – Я даже не думал делать ее членом Клана, а только хотел узнать, как отнесутся духи к тому, чтобы она с нами пожила до поры до времени.

– Иза спасла ей жизнь, Бран, она хранит частичку души девочки, а это уже делает ребенка частицей Клана. Ребенок был на пороге смерти, но остался жив. Это все равно что заново родиться – родиться в Клане. – Креб заметил, что у Брана заходила челюсть, и поспешил предупредить его возражения: – Случается, что люди из одного Клана переходят в другой, Бран. Ничего необычного в этом нет. Было время, когда молодежь из разных племен образовывала новые Кланы. Помнишь, как на последнем Сходбище два небольших Клана решили объединиться в один? Они вымирали, детей с каждым годом рождалось все меньше и меньше, а те, что рождались, не всегда доживали до года. Так что принимать кого-то в Клан – дело не новое, – обосновал свой ответ Креб.

– Верно, люди порой переходят из одного Клана в другой, но эта девчонка из Других. Ты даже не знаешь, станет ли с тобой говорить ее покровитель. А если и станет, то как ты его поймешь? Я и понять-то ее не могу! Неужели ты в самом деле думаешь, что сможешь это сделать – отыскать ее тотем?

– Я могу лишь попробовать. Обращусь за помощью к Урсусу. У духов свой язык, Бран. Если ей суждено быть в Клане, ее покровитель найдет способ дать мне это понять.

– Пусть даже тебе удастся найти ее тотем, – после некоторого раздумья продолжил Бран, – но кто из охотников захочет взять ее под опеку? Иза с ее будущим ребенком и так будет кому-то в тягость, а охотников у нас не слишком-то много. Ее мужчина – не единственный, кто погиб при землетрясении. Его участь разделили сын женщины Грода, а ведь он был совсем еще молодой и сильный. А также мужчина Аги, он оставил без опеки двоих детей и ее мать. – Горечь промелькнула в глазах вождя при воспоминании о потерях Клана. – И еще Ога, – продолжил Бран. – Сначала погиб мужчина ее матери, а вслед за ним в пещере умерла и сама мать. Я предложил Эбре взять девочку к нам. Ога вот-вот станет женщиной. Я собираюсь ее отдать на попечение Бруду, он будет рад. – Рассуждая, он на мгновение ушел от темы. – Мужчинам и без чужой девчонки хватает забот, Мог-ур. Прими я ее в Клан, кто тогда согласится взять к себе Изу?

– А кому ты собирался отдать ее до того времени, как девочка вырастет? – спросил одноглазый калека. Бран почувствовал неловкость, но не успел ответить, так как Креб продолжил: – Не стоит обременять охотников, Бран. Об Изе с девочкой позабочусь я.

– Ты?

– А почему нет? У меня будут жить одни женщины. По крайней мере, пока. Разве я, как шаман, не имею права на долю от каждой охоты? Прежде я никогда об этом не заявлял, но теперь могу это сделать. Чем взваливать груз забот на одного охотника, пожалуй, будет лучше каждому охотнику выделять определенную долю мне. Я давно собирался поговорить с тобой насчет отдельного очага для меня с Изой, пока ее не возьмет к себе кто-нибудь из мужчин. Мы с ней давно делим один очаг, мне трудно будет отойти от многолетней привычки. К тому же Иза врачует мои больные суставы. Если у нее родится девочка, я позабочусь и о ней. А если мальчик… ну, тогда и будем решать.

Бран недолго поразмышлял над его словами: «А почему бы и нет? Так будет даже проще. Только зачем Креб это делает? Не важно, где будет жить Иза, она все равно будет заботиться о его здоровье. Зачем человеку его возраста вдруг брать на себя хлопоты о маленьких детях? Может, он чувствует ответственность за девочку?» Брану была не по душе мысль принять в Клан чужого ребенка – лучше бы такой вопрос вообще не возникал, – но жить рядом с человеком, на которого законы Клана не распространялись, было еще хуже. Уж лучше сделать ее членом Клана и научить, как подобает вести себя женщине. Словом, Бран не видел причин чинить брату препятствия.

– Ладно, если ты найдешь ее покровителя, мы возьмем ее в Клан, Мог-ур. И пусть она будет с тобой, по крайней мере, до тех пор, пока Иза не родит. – Первый раз Бран поймал себя на том, что желает, чтобы у Изы родилась девочка.

Приняв решение, Бран ощутил, будто с его плеч свалился груз. Ему долго не давал покоя вопрос, что делать с Изой, но он всякий раз его откладывал на потом. Тогда у него были заботы поважнее. Вместе с Кребом он не столько принял важное решение как вождь Клана, сколько решил личную проблему. С того момента, как погиб мужчина Изы, Бран сколько ни прикидывал, куда пристроить ее с будущим младенцем, склонялся к тому, что придется их вместе с Кребом брать к себе. На его попечении уже были Бруд и Эбра, а теперь еще Ога. Лишние люди у очага не вселяли в него энтузиазма. Ему негде было бы даже отдохнуть. К тому же вряд ли такое решение понравилось бы его женщине.

Эбра неплохо ладила с сестрой Брана, но не настолько, чтобы жить у одного очага. Женщина Брана втайне завидовала Изе. В любом другом Клане Эбра имела бы положение первой женщины. Но Иза принадлежала к непрерывной ветви женщин-целительниц, которых почитали в Клане выше всех остальных. У нее было собственное положение, не зависящее от заслуг ее мужчины. Когда Иза подобрала девочку, Бран боялся, что на него ляжет забота и о ней. Вождю даже не приходило в голову, что Мог-ур может взять всю ответственность за них на себя. Креб не был охотником, но имел массу других достоинств.

Сбросив с себя груз забот, Бран поспешил к соплеменникам, чтобы сообщить им то, о чем они уже догадывались.

– Наш поход закончен. Мы нашли пещеру, – означал его жест.

– Иза, – Креб обратился к ней, когда она заваривала ивовый чай для Эйлы, – сегодня вечером я не буду есть.

Иза понимающе кивнула. Она знала, что он собирался перед церемонией медитировать. А перед этим он никогда не ел.

Клан разбил лагерь рядом с ручьем у подножия пологого холма, ведущего в пещеру. Прежде чем поселиться в новом жилище, нужно было провести особый ритуал освящения. Но вряд ли его можно было провести как следует: все были слишком взволнованы и чуть ли не каждый находил для себя повод хоть одним глазком заглянуть внутрь будущего жилища. Женщины, собиравшие хворост, в основном находили его у входа в пещеру, а мужчины шли следом, якобы приглядывая за ними. Народ был возбужден от радости. Такого настроения у них не было со времени землетрясения. Снаружи пещера всем очень нравилась. И хотя трудно было разглядеть, какова она внутри, все же новое жилище казалось гораздо просторнее прежнего. Женщины с восторгом взирали на кристально чистый ручей: теперь им не придется далеко ходить за водой. И с трепетом предвкушали пещерный ритуал, один из немногих, к участию в котором допускались представительницы слабого пола.

Креб удалился от всех в тихое местечко, чтобы ему никто не мешал все обдумать. Проходя мимо ручья, несущего свои воды в море, он вновь ощутил теплый южный ветерок, теребивший ему бороду. На ясном вечереющем небе едва виднелись убегавшие вдаль облака. Пробираться сквозь густую и пышную растительность было довольно трудно, но он этого почти не замечал, потому что был глубоко погружен в свои мысли. Неожиданный шум в кустах заставил его встрепенуться. Единственной защитой от неприятеля ему служил походный посох, правда, в сильной руке Креба и он был грозным оружием. Мог-ур держал его наготове, когда из кустов донеслось фырканье и хрюканье, ветки зашевелились и послышался треск.

Перед ним во всей красе предстал огромный сильный зверь на коротких крепких ногах. По обеим сторонам его морды торчали острые клыки, скорее походившие на бивни. Креб узнал его сразу, хотя прежде никогда не видел. Кабан. Враждебно покосившись на калеку, дикая свинья нерешительно потопталась на месте, после чего, не удостоив шамана вниманием, вскоре ушла восвояси. Облегченно вздохнув, Креб двинулся дальше вдоль ручья. Он остановился на узком песчаном берегу, расстелил накидку и, положив на нее череп, сел напротив. После нескольких формальных жестов, призывающих Дух Урсуса, он мысленно сосредоточился на младенцах, которым нужен был духовный покровитель.

Дети всегда вызывали интерес у Креба. Сидя среди соплеменников, он любил со стороны наблюдать за малышами. Одному из младенцев, рослому крепышу, было всего полгода. С рождения он то и дело издавал грозный крик, в особенности, когда просил есть. Обнюхав носиком мамочку, зарывался в ее грудь и, отыскав сосок, предавался приятному занятию, урча от удовольствия. Точь-в-точь как недавно повстречавшийся Кребу кабан. При этой мысли маг невольно улыбнулся. Кабан – достойное и умное животное. Страшные клыки представляли большую опасность, когда зверь приходил в ярость, а короткие ноги в случае чего могли развить удивительную скорость. Любой охотник счел бы за честь иметь такой тотем. В этих краях кабану жилось очень привольно. Его дух вполне мог найти себе укромное место в новой пещере. «Конечно, не кто иной, как кабан, – покровитель мальчика, – решил Креб, – не зря же этот зверь повстречался мне на пути».

Креб остался доволен выбором и тут же перешел ко второму ребенку. Им была Оуна, родившаяся накануне катастрофы, во время которой у ее матери погиб мужчина. Ворн, четырехлетний брат малышки, остался единственным «мужчиной» у их очага. «Аге скоро потребуется другой мужчина, который мог бы позаботиться к тому же и о ее матери, – размышлял Мог-ур. – Но это решит Бран. Мое дело – думать об Оуне, а не о ее матери.

Девочке нужен покровитель поизящнее, – продолжал Креб, – и не сильнее, чем у мальчика, иначе он может изгнать из нее плодотворящую сущность, и она не будет иметь детей». Тут он вспомнил об Изе. Ее тотем Антилопа оказался слишком сильный и долгое время неподвластный покровителю ее мужчины. Хотя, возможно, ему так и не удалось сломить ее. Мог-ур не раз об этом думал. Тайны магии были открыты Изе больше, чем кому-либо другому, но счастья в жизни с мужчиной ей это не принесло. По многим причинам Креб не винил ее. Она всегда была во всем безупречна. Теперь целительница осталась одна. А Креб хоть и не станет в полном смысле ее мужчиной, но будет заботиться о ее пропитании.

Стать ее мужчиной Креб не мог – это означало нарушение традиций Клана. К тому же он давно не испытывал потребности в женщине. С Изой ему всегда было уютно, долгие годы она заботилась о нем, но в их отношениях оставалась некоторая отчужденность, от которой он надеялся теперь избавиться. Возможно, благодаря Эйле. Вспомнив, как детские ручки обвили его шею, Креб ощутил прилив тепла. «Ладно, об этом после, – сказал он себе, – прежде всего Оуна».

Малышка была тихим ребенком и всегда серьезно таращила на него крупные круглые глаза. Разглядывала она все подряд, будто проявляла ко всему огромный интерес. Перед внутренним взором Креба появилась сова. «Не слишком ли сильна эта птица для девочки? Хотя сова – хищник, но охотится только на маленьких зверьков. При таком тотеме у женщины мужчине нужно иметь покровителя посильнее. Не исключено, что именно такой мужчина ей и будет нужен. Сова так сова, – заключил он. – Каждой женщине нужен мужчина с сильной защитой, – продолжал размышлять Креб. – Не потому ли я не нашел себе избранницу? Какую силу может представлять собой косуля? У Изы покровитель гораздо сильнее». Давно Креб не думал о доброй, застенчивой косуле как о своем тотеме. Кстати, она, как и кабан, тоже обитала в здешних чащах. Мог-ур был одним из немногих, имевших два тотема: у Креба им была косуля, а у Мог-ура – Урсус.

Урсус Спелаус, пещерный медведь, – косматый травоядный гигант, вдвое выше и втрое тяжелее своих плотоядных собратьев, самый крупный из всех известных на земле представителей этой породы. Обычно он спокоен, и нужно сильно постараться, чтобы разъярить его. Но как-то однажды взбешенная медведица-мать напала на беззащитного мальчика-калеку, в забытьи бродившего вблизи ее детеныша. Беднягу, подранного, истекающего кровью, с изуродованным лицом и вырванным глазом, вскоре нашла мать и спасла ему жизнь. Огромное чудовище раздробило ему руку, и ее пришлось отрезать ниже локтя. Вскоре после этого случая Мог-ур, его предшественник, избрал мальчика в преемники. Шаман сказал, что Урсус испытывал Креба и счел достойным своего покровительства, в знак чего отнял у мальчика глаз. Оставленные шрамы полагалось носить с гордостью, поскольку они тоже были знаками нового тотема.

Урсус никогда не позволял своему духу войти в женщину и зачать ребенка. Своей защиты Пещерный Медведь удостаивал лишь избранных, причем далеко не каждый из них после страшного испытания оставался жив. Глаз был слишком дорогой ценой, но Креб ни о чем не жалел. Он был Мог-уром. Ни один маг не владел подобной силой, которая, по его глубочайшему убеждению, досталась ему от Урсуса. Теперь же Мог-ур просил у него помощи.

Взявшись за амулет, он просил Духа Пещерного Медведя представить ему тотем девочки из чужого племени. При этом он был далеко не уверен, что получит ответ. Креб сосредоточился на девочке, вспоминая то немногое, что знал о ней. «Эйла прилюдно проявила ко мне расположение, невзирая на страх и осуждение со стороны других. Редкая черта для девочек, которые при моем приближении обычно прячутся за мам. Она любознательна и быстро всему учится. – В сознании у него стала вырисовываться какая-то картинка, но он от нее отмахнулся. – Нет, этого не может быть, она же девочка, а это не женский покровитель». Отогнав от себя видение, он стал повторять все сначала, надеясь, что получит другой ответ.

Перед его внутренним взором возникла бескрайняя степь и стая пещерных львов, лениво греющихся на знойном летнем солнце. Среди них были два детеныша. Один, весело прыгая по высокой траве, с любопытством совал свой нос в норки грызунов и при этом насмешливо рычал. Это была будущая львица, главный охотник стаи. Это она будет приносить добычу своему спутнику жизни. Подскочив к косматому собрату, она стала подбивать его на игру. Но, не добившись результата, стала задирать взрослого льва, шлепая лапой по его морде. Делала она это нежно, можно сказать даже любя. Тот опрокинул ее и, прижав лапой к земле, стал лизать длинным шершавым языком. «Пещерные львы тоже воспитывают детенышей в любви и строгости», – подумал Креб, любуясь картиной домашнего блаженства.

Мог-ур попытался избавиться от видения и вновь сосредоточиться на девочке, но картина осталась прежней.

«Урсус, – обратился Креб за помощью, – неужели Пещерный Лев? Женщине нельзя иметь такого сильного покровителя. Она же не сможет найти себе достойного мужчину».

Никто из их Клана не имел такого покровителя, да и в других Кланах таких людей были единицы. Он вновь восстановил перед собой образ высокой девочки с прямыми ручками и ножками, плоским лицом, выпуклым лбом и бледной безволосой кожей. Даже глаза у нее горели ярче обычного. «Из нее вырастет некрасивая женщина, – подумал Креб. – Такая, пожалуй, не приглянется ни одному мужчине». И мысль о том, что и его избегали женщины, даже когда он был моложе, невольно промелькнула у него в голове. «Возможно, ее тоже ждет такая участь. Что ж, поскольку Эйле придется прожить жизнь без мужской защиты, ей нужен сильный духовный покровитель. Но неужели Пещерный Лев?» Он постарался припомнить, не было ли когда в Клане женщины с таким тотемом.

«Но она из другого Клана, – напомнил он себе, – и, несомненно, дух-защитник у нее очень силен, иначе она не осталась бы в живых. Пещерный лев задрал бы ее насмерть. Он напал на нее, но не убил… хотя, может, и не нападал? Может, он ее испытывал?» Вдруг Креба осенила догадка, и все сомнения развеялись. Теперь он был уверен. Даже у Брана не останется сомнений. Пещерный Лев пометил девочку четырьмя параллельными рубцами, которые останутся у нее на всю жизнь. Именно такой знак Пещерного Льва Мог-ур вырезает на теле юноши во время церемонии посвящения – четыре параллельные полосы на бедре!

Они вырезались на бедре юноши, но она была девочкой с теми же знаками. И как ему это раньше не пришло в голову? «Должно быть, лев знал, что в Клане отнесутся к ней с недоверием, поэтому во избежание ошибки пометил ее сам, причем знаками, принятыми в Клане. Так он решил изъявить Клану свою волю. Он хотел, чтобы она жила с нами. Для этого он отнял у нее родных и близких. Но зачем?» И Мог-ур ощутил то же неприятное ощущение, что испытал после церемонии в день, когда нашли девочку. Он бы назвал его дурным предчувствием с оттенком некой безмятежной надежды.

Мог-ур стряхнул с себя это ощущение. Еще никогда прежде тотем не проявлял себя так явно. Именно поэтому Креб пребывал в некой безмятежности. «Значит, покровитель девочки – Пещерный Лев. Он избрал ее так же, как Урсус избрал меня», – заключил Мог-ур, уставившись в пустые глазницы черепа. Всякий раз, постигая волю духов, он не уставал восхищаться тем, как они заявляли о себе. Теперь все стало на свои места. Он был спокоен и одновременно потрясен. Зачем девочке потребовалась такая сильная защита?

Глава 5

Темная листва деревьев шуршала под легким ветерком, вырисовывая причудливые тени на вечернем небе. Лагерь стих, готовясь ко сну. Иза сидела подле спящей Эйлы у тлеющего костра и раскладывала перед собой содержимое карманов, то и дело, поглядывая, не показался ли Креб. Он пошел в незнакомый лес один, без оружия и в случае опасности не смог бы даже защитить себя. Беспокойство Изы нарастало с каждой минутой.

Пока еще не стемнело, она обследовала окрестности, собираясь пополнить запасы целебных трав. В новой пещере ей будет отведен для них специальный уголок. А пока она обходилась тем, что было в сумке, в разных отделениях которой хранились средства первой помощи: сушеные листья, цветы, коренья, клубни и древесная кора. Без сумки Иза не ступала ни шагу и скорее рассталась бы с одеждой, чем с этой бесценной ношей.

Наконец вдали показался хромающий мужчина, и у Изы отлегло от сердца. Она бросилась подогревать еду и кипятить воду, чтобы заварить ему любимый травяной чай. Приблизившись к костру, он опустился на землю рядом с Изой, которая складывала маленькие мешочки в большой.

– Как дела у девочки? – осведомился он.

– Уже лучше. Боль почти прошла. Она спрашивала о тебе.

В душе порадовавшись, Креб сказал:

– Сделай ей к утру амулет, Иза.

Целительница покорно кивнула и принялась суетиться с едой. Она не могла усидеть на месте, ее переполняла радость. Эйла останется с ними. Значит, Креб общался с ее духовным покровителем. Сердце целительницы сильно забилось от волнения. Матери двух других детей уже приготовили амулеты. Они были уверены, что на вечерней церемонии узнают тотемы своих детей. Младенцам это предвещало удачу, а молодых мам буквально распирало от гордости.

«Любопытно, почему Креба так долго не было? Должно быть, узнать покровителя Эйлы оказалось непросто». Изу подмывало расспросить о нем Мог-ура, но она подавила свой порыв. Ответа все равно не последовало бы, да и ни к чему было опережать события: скоро это станет известно всем.

Она положила Кребу еду и налила ему и себе чай. Они сидели молча, пребывая в атмосфере любви и тепла. Кроме них, весь лагерь спал.

– Поутру охотники отправляются на охоту, – произнес Креб. – Если им повезет с добычей, то церемонию проведем на следующий день. Успеешь подготовиться?

– Я проверила сумку. У меня есть все, что надо. Я подготовлюсь. – Иза подняла мешочек. Он отличался от других: буро-коричневого цвета с красно-желтым порошком, смешанным с медвежьим жиром, применявшимся для выделки медвежьей кожи, из которой был сделан сам мешочек. Женщины Клана никогда ничего не подкрашивали этим священным цветом, но каждый член Клана хранил комочек красной охры в своем амулете. Обладательницей священнейшей реликвии была Иза. – Завтра утром я совершу обряд очищения.

Креб снова что-то промычал. Это была принятая в Клане уклончивая форма ответа мужчины женщине. Ей как бы давали понять, что ее услышали, но не придали большого значения словам. Немного помолчав, Креб поставил свою чашку и посмотрел на сестру.

– За тебя и девочку, а также за твоего будущего ребенка, если родится девочка, теперь будет отвечать Мог-ур. Ты будешь жить у моего очага, Иза. – С этими словами он, оперевшись на посох, поднялся и поковылял спать.

Иза хотела, было встать, но, ошеломленная известием, словно приросла к месту. Услышать такое она ожидала меньше всего. Хотя своего мужчины у нее не было, в Клане были и другие, которые могли бы взять на себя заботу о ней. Как она ни старалась не думать о том, что с ней будет, мысли эти не шли у нее из головы. Да и какая разница, что у нее на душе, если Бран все равно не станет ее слушать? Все, что она себе рисовала, либо ее не устраивало, либо было почти неосуществимо.

Так, например, она могла бы стать женщиной Друка. Он остался один, потеряв мать Гува во время землетрясения. Иза уважала Друка. Никто не умел мастерить такие инструменты, как он. Далеко не каждый в Клане мог вытесать из кремня топор или кирку, а у Друка к этому делу был сущий талант. В его руках камень обретал любую желаемую форму. Его ножи, кирки и прочие орудия труда высоко ценились в Клане. Будь на то воля Изы, она выбрала бы Друка. С матерью Гува у него были теплые и нежные отношения.

«Но, скорее всего, – рассуждала Иза, – ему отдадут Агу. Она моложе и уже имеет двоих детей. Недалек тот день, когда ее сыну, Ворну, потребуется наставник для обучения охотничьим приемам, а малышке Оуне – взрослый мужчина, чтобы заботиться о ней, пока она вырастет. Возможно, Друк изъявит желание взять под свою опеку и Абу, престарелую мать Аги. И тихой, размеренной жизни мастера придет конец. У Аги нет той чуткости, которой отличалась мать Гува, но Друку все равно нужна женщина. К тому же недалек час, когда Гув отделится и станет жить своим очагом».

О Гуве как о будущем мужчине Изы не могло идти и речи. Он был чересчур юн, почти мальчик, и еще не знал женщины. Бран ни за что не дал бы ему старую женщину, да и сама Иза скорее относилась бы к нему как к сыну.

Иза могла бы присоединиться к очагу Грода и Уки или даже к Зугу, прежде жившему с матерью Грода. Грод, человек чопорный и необщительный, но отнюдь не жестокий, был глубоко предан Брану. Иза не возражала бы стать даже его второй женщиной, если бы не Ука. Сестра Эбры не могла простить целительнице того, что в Клане ей оказывали почитание, скорее положенное женщине вождя. К тому же, похоронив юного сына, Ука так глубоко по нему тосковала, что смягчить боль утраты не могла даже ее дочь Овра. «Да, у этого очага хватает горя», – заключила про себя Иза.

Вряд ли можно было рассчитывать на очаг Крага. Ика, его женщина и мать Борга, была открытой и приятной в общении. Беда заключалась в том, что они с Крагом были очень молоды, а с ними жил старик Дорв, бывший мужчина матери Ики, с которым у Изы не складывались отношения.

Оставался Бран. Стать его второй женщиной Иза не могла, поскольку приходилась сестрой, да и не хотела, поскольку имела свое положение в Клане. У очага Брана, по крайней мере, ее ожидала бы лучшая участь, чем судьба той пожилой женщины, что, наконец, нашла пристанище в мире духов во время землетрясения. Та, что пришла из другого Клана, давно потеряла своего мужчину и кочевала от одного очага к другому, будучи всем обузой. Это была самая обыкновенная женщина, не имевшая ни положения, ни заслуг.

Возможность делить очаг с Кребом даже не приходила Изе в голову. Ни один человек в Клане не вызывал у нее большего уважения. «И Эйла ему пришлась по душе. Лучшего выхода придумать нельзя, – размышляла Иза. – Но если у меня родится мальчик, ему понадобится охотник-наставник, которого Креб заменить не сможет.

Я могла бы кое-что выпить и потерять ребенка, – продолжала рассуждать она, – и тогда у меня точно не было бы мальчика». Она постучала себя по животу и покачала головой: слишком поздно, могут возникнуть осложнения. К тому же ей хотелось иметь ребенка и, несмотря на возраст, беременность протекала гладко. Ребенок, судя по всему, должен был родиться нормальным и здоровым, а в Клане очень ценили детей. «Лучше буду молить тотем, чтобы родилась девочка, – решила Иза. – Он знает, что я всегда ее хотела. Если только он пошлет мне дочку, я со своей стороны сделаю все, чтобы она родилась здоровой».

Иза знала, что рожать в ее возрасте небезопасно, поэтому ела ту пищу и целебные травы, которые помогали избежать неприятностей. Хотя ей еще не доводилось стать матерью, целительница знала о беременности и уходе за ребенком больше любой другой женщины. Она принимала все роды в Клане и делилась знаниями со всеми женщинами. Но существовали и тайные сведения, которые передавались только от матери к дочери. Даже под страхом смерти она не открыла бы их никому, тем более мужчине. Узнай он их, непременно наложил бы на них запрет.

Секрет хранился только благодаря тому, что ни один человек не расспрашивал врачевательницу о ее магии. Откровенно говорить на эту тему издавна считалось неприличным, а со временем стало запретным. Прояви кто-нибудь интерес к этому, ей пришлось бы поделиться своими знаниями. Сама же Иза об особых магических средствах никогда не заговаривала, но на вопрос мужчины, если бы таковой возник, была бы вынуждена ответить – женщина не имела права отказывать мужчине, а лгать люди Клана не умели. Их язык общения, включавший в себя многообразные, едва различимые друг от друга жесты, движение и мимику, мгновенно обнаружил бы малейшую фальшь. К тому же говорить неправду никому даже не приходило в голову. Самое большее, на что они были способны в этом смысле, – это нарочито отмалчиваться, что обычно становилось явным, но, тем не менее, не запрещалось.

Иза никогда не упоминала о том, что узнала от матери и что применяла постоянно. Она владела магией предотвращать беременность, другими словами, предотвращать проникновение тотема мужчины в плоть женщины. При этом мужчина, с которым она жила, даже не догадывался, почему у нее до сих пор нет детей. Считалось, что женщина не беременеет, если тотем мужчины слишком слаб и не может одолеть тотем женщины. Желая унизить сожителя, Иза принимала специальные травы. Она хотела, чтобы он и все в Клане думали, будто зачаточный элемент его тотема чересчур слаб и не способен сломить ее защиту, как бы мужчина ее ни бил.

Предполагалось, что мужчина прибегает к побоям, чтобы покорить женский тотем, но Иза знала, что ее сожитель получал от них удовольствие. Поначалу она думала, что, если у нее не будет детей, он отдаст ее другому мужчине. Она ненавидела самодовольного хвастуна задолго до того, как заняла место у его очага. Узнав, что ее отдают под его опеку, она в отчаянии бросилась за помощью к матери, но та ей могла лишь посочувствовать. Однако вопреки ожиданиям Изы сожитель никому ее не отдал. Она была целительницей, женщиной высокого положения в Клане. Повелевая ею, он тешил свое самолюбие, а когда возникли сомнения в его мужской полноценности и силе тотема, стал пускать в ход кулаки.

Хотя побои с благими намерениями в Клане не возбранялись, Иза чувствовала, что Брану было не по нутру. Она могла поклясться, что на месте прежнего вождя Бран ни за что не отдал бы ее этому негодяю. Побороть женщину еще не значит доказать свою мужественность, считал он. Женщине ничего не остается, как подчиниться. Сражаться с заведомо более слабым соперником или, идя на поводу у женщины, давать волю гневу – недостойно настоящего мужчины. Ему положено повелевать женщинами, поддерживать порядок, охотиться и приносить добычу, управлять своими чувствами и стоически переносить боль. Ленивую и дерзкую женщину не грех и поколотить, но только не из злости и не смеха ради, а в назидание другим. Хотя рукоприкладство в Клане было разрешено, мало кто из мужчин взял его за правило. Однако мужчина Изы был одним из таких.

Когда Креб стал жить с ними у очага, мужчина Изы окончательно похоронил мысль отделаться от нее. Помимо того, что она была целительницей, Иза еще и стряпала для Мог-ура. Если бы ушла Иза, с ней ушел бы и Мог-ур. Но мужчина Изы воображал, будто все в Клане думают, что великий шаман раскрывает ему свои тайны. На самом же деле Креб общался с ним разве что из вежливости и в большинстве случаев даже не удостаивал внимания. В особенности, когда заметил на Изе красочные синяки.

Между тем Иза продолжала прибегать к травной магии. Но когда все же забеременела, решила не противиться судьбе. Видно, чей-то дух все же пересилил ее магию и покровителя. Вполне возможно, что он принадлежал тотему ее сожителя. Одного Иза теперь не могла взять в толк: если его духовный покровитель наконец взял над ней верх, почему он тогда покинул ее сожителя, едва землетрясение разрушило пещеру? У Изы тогда оставалась одна надежда. Она молилась о девочке, с одной стороны, чтобы сбить с негодяя спесь, а с другой – чтобы продолжить родовую ветвь целительниц. Хотя, если б мужчина Изы был жив, она охотнее оборвала бы эту линию на себе, нежели завела ребенка. Родись у нее сын, ее мужчину распирало бы от самодовольства, а в случае появления дочери оставалась бы некоторая неудовлетворенность. Теперь же Иза мечтала о дочери только затем, чтобы делить очаг с Кребом.

Отложив в сторону сумку с травами, Иза забралась под меховое одеяло, под которым мирно почивала девочка. «Эйла, должно быть, родилась в рубашке, – рассуждала целительница. – Пещера найдена, и малышка будет жить с нами, со мной и Кребом. Возможно, она принесет удачу, и у меня родится дочь». Иза обняла девочку и прижалась к теплому тельцу.

После завтрака Иза поманила к себе Эйлу, и они пошли вверх по ручью. На другом берегу женщина заметила небольшую лужайку и, перебравшись вброд через ручей, увидела несколько растений, высотой в фут, с темно-зелеными листьями, плотно облепившими стебель, увенчанный колосом маленьких зеленых цветочков. Целительница откопала красный корень лебеды и направилась к болотистому берегу тихой заводи, где отыскала хвощ, а чуть дальше – мыльный корень. Эйла шла следом, изнемогая от любопытства. В ее головке теснилось множество вопросов, но она не могла их задать.

Когда они вернулись в лагерь, Иза наполнила туго сплетенную корзинку водой и бросила в нее стебли хвоща и горячие камни. Сидя рядом на корточках, Эйла не сводила с нее глаз. Женщина достала заточенный камень и отрезала от своей накидки небольшой круг. С помощью другого заостренного инструмента проделала по краю несколько дырок. Содрала с соседнего куста длинный и тонкий кусок коры и продела его в отверстия вместо тесемки. После чего, предварительно примерив длину к шее Эйлы, быстрым движением ножа, изготовленного Друком, Иза отхватила кусок веревки, державшей на талии ее накидку. Все это заняло не больше минуты.

Когда вода закипела, Иза взяла в охапку все собранные ею травы, прихватила плетеную чашу и вместе с девочкой поспешила к ручью. Они дошли до места, где течение становилось тихим, а берег пологим. Отыскав камешек и расплющив им смоченный мыльный корень, она получила мыльную пену. После этого вытащила из одежды все мелкие предметы и разделась. Последним Иза сняла с себя амулет и аккуратно положила поверх всего.

Взяв девочку за руку, Иза завела ее в ручей. Эйла была в восторге: она любила воду. Когда малышка вся намокла, женщина вытащила ее и, усадив на камень, стала намыливать от спутанных прямых волос до пят. Окунув ребенка в холодную воду, Иза зажмурила глаза, желая, чтобы ее действие повторила девочка. Не понимая, что от нее требуется, Эйла повторила мимику Изы, полагая, что следует закрыть глаза. Девочка наклонила вперед голову, и целительница стала промывать ее отваром хвоща. В волосах ребенка ползали крошечные твари – не зря голова у ребенка чесалась. Иза втерла в волосы отвар хвоща, еще раз промыла и, расплющив корень лебеды вместе с листьями, вновь намылила голову и прополоскала волосы, после чего повторила весь процесс над собой. Ребенок тем временем играл в воде.

Пока они обсыхали на берегу под теплыми лучами солнца, Иза с помощью прутика с ободранной корой расчесывала девочке спутанные пряди. Красивые, почти белые и блестящие, как шелк, волосы Эйлы вызывали у целительницы восхищение и удивление. Кроме них, малышке нечем было похвастаться. Однако Иза ничем не выдала того, что думала. Даже покрытая загаром, кожа ребенка оставалась более светлой, чем у людей Клана. «До чего же непривлекательное создание эта девчушка с голубыми глазами, – изумлялась про себя женщина. – Ее соплеменники, безусловно, тоже люди, но на редкость безобразные. Бедное дитя! Трудно ей будет найти себе мужчину.

В противном случае, на каких правах она будет жить в Клане? Как бы ей не оказаться на месте той старушки, что погибла во время землетрясения. Будь она мне родной дочерью, у нее было бы особое положение. А не научить ли мне ее своим тайнам? Это стало бы ее достоинством. Родись у меня дочка, я смогла бы обучать их одновременно. Если же на свет появится мальчик, продолжить мое дело будет некому. В один прекрасный день Клану потребуется новая целительница. Если Эйла овладеет моей магией, возможно, она займет мое место и не исключено, что тогда кто-нибудь согласится взять ее к себе. Уж коль ее приняли в Клан, почему она не может стать моей дочерью?» Сама того не замечая, Иза размышляла об Эйле как о своем ребенке.

Солнце на небе уже было высоко, и Иза, вспомнив, что ей предстоит готовить напиток к церемонии, решила, что нужно поспешить закончить амулет.

– Эйла! – окликнула она девочку, которая намеревалась вновь забраться в воду.

Та тотчас примчалась к ней. Взглянув на ее ногу, Иза отметила, что рана затянулась коркой и хорошо заживает. Поспешно завернув девочку в накидку, Иза поспешила обратно к пещере. По дороге она остановилась, чтобы достать деревянный колышек для копания и недавно сделанный ею кожаный мешочек. Еще когда Эйла навела их на пещеру, Иза приметила канаву с красной почвой на другой стороне ручья. Теперь же, палкой отковыряв оттуда несколько кусочков земли, она подняла их и отдала Эйле. Та какое-то время недоуменно смотрела на странные комочки, после чего рискнула прикоснуться к одному из них. Иза положила один из них в мешочек и заткнула за пояс. Оглядевшись вокруг, целительница заметила вдали человеческие фигуры. Это возвращались с охоты мужчины.

* * *

Много веков назад гораздо более примитивные люди, чем Иза и Бран, стали достойными соперниками четвероногих хищников. Наблюдая, например, за тем, как волки сообща приносят добычу, в несколько раз превосходящую их по размерам и силе, они брали их методы на вооружение. Впоследствии, применяя вместо когтей и клыков оружие и разного рода приспособления, люди научились побеждать огромных зверей, обитавших в их краях. Обстоятельства подстегивали их к движению по пути эволюции.

Чтобы не спугнуть добычу, была разработана целая система охотничьих сигналов и жестов, которые впоследствии развились в средство общения. Предупредительные крики, изменившись по тону и громкости, наполнились различным содержанием. И хотя в той ветви человеческого рода, к которой принадлежали люди Клана, устная речь не получила развития, это не умаляло их достижений в области охоты.

Встав с первым лучом солнца, шесть охотников какое-то время созерцали восход, стоя у подножия горной цепи неподалеку от пещеры. Поначалу на горизонте показались робкие вестники будущего дня, которые вскоре заявили о себе в полную силу. На северо-востоке в облаке лессовой пыли двигалась по золотисто-зеленой равнине темно-бурая масса косматых с изогнутыми рогами зверей, оставляя за собой широкую взрытую борозду. Охотники, которым теперь не мешали женщины и дети, рванулись навстречу стаду зубров и очень скоро преодолели разделявшее их расстояние.

Выйдя из-за холмов и приближаясь к добыче, они перешли на мелкую рысцу, пока не оказались совсем рядом. Тут охотники припали к земле и принялись выслеживать громадных зверей. Это были огромные горбатые с узкими боками животные, изогнутые рога которых доходили до ярда в длину. Едва звериные ноздри учуяли запах человеческого тела, как земля затряслась под отчаянным топотом копыт. Бран, прикрыв рукой глаза от пыли и изучая каждого пробегавшего мимо зверя, выжидал удобного случая. На лице у него застыло выражение непосильного напряжения. Лишь пульсирующие жилки над застывшими скулами выдавали бешеный стук сердца. Это была самая важная в его жизни охота. Она была сродни первой охоте, но от ее исхода зависело не посвящение в мужчины, а их будущее проживание в новой пещере. Успешное ее завершение не только принесло бы мясо для пиршества, являвшегося частью пещерной церемонии, но подтвердило бы то, что духи тоже с благодарностью вошли в новое жилище. Вернись охотники назад с пустыми руками, это означало бы, что духи не приняли нового дома, и Клану пришлось бы искать более подходящее укрытие. Это было бы предупреждением, что пещера приносит несчастья. Вид огромных зубров вдохновил Брана. Они были воплощением его тотема.

Бран кинул взгляд на охотников, в нетерпении ожидавших его сигнала. Ожидание давалось им труднее всего, но нетерпение могло привести к плачевным результатам. Если бы непогрешимость человека зависела целиком от его воли, то именно таким стал бы в охоте Бран. Он перехватил взгляд Бруда и на мгновение усомнился, стоит ли передавать главный удар сыну своей женщины. Но тут же вспомнил, какой гордостью светились глаза юноши, когда его готовили к главной в жизни охоте. «Неудивительно, что он нервничает, – решил про себя Бран. – Это решающая схватка не только для него, но и для всего Клана». Бруд, заметив на себе взгляд Брана, быстро взял себя в руки, чтобы ничем не выдать внутренней тревоги. Он даже не представлял себе, каким на самом деле огромным был зубр, – горб его выдавался более чем на фут над головой юноши. Не представлял он также, какую невероятную силу являет собой стадо диких быков. Если б его для начала хотя бы поддержали словом! «А вдруг я промахнусь? Или нанесу плохой удар и он уйдет?» – эти мысли постоянно вертелись у Бруда в голове.

Куда подевалось чувство превосходства, с которым он недавно расхаживал перед глазеющей на него с обожанием Огой и делал вид, что не замечает ее? Еще бы, ведь она всего лишь ребенок, да к тому же девчонка. Правда, скоро Ога вырастет и станет женщиной. И должно быть, неплохой женой. Теперь, когда у нее погибли мать и мужчина матери, девочке потребуется хороший охотник, чтобы позаботиться о ней. Бруду льстило то, как она старалась во всем ему угодить, как старательно выполняла малейшее его желание, хотя он еще не был мужчиной. «И что только она обо мне подумает, если я оплошаю на охоте? Вдруг я не пройду церемонию посвящения? А что подумает Бран? И все остальные? Что, если нам придется покинуть замечательную пещеру, которую благословил Урсус?» Бруд крепко сжал копье и схватился за амулет, моля Мохнатого Носорога дать ему силы и мужества.

Если бы в дело вмешался Бран, зверь не ушел бы живым. Но вождь внушал юноше, что судьба Клана в его руках и, если тот хочет в свое время занять его место, необходимо взять всю ответственность на себя. Бран обязан был дать ему такую возможность, но решил все же держаться поблизости, чтобы, если потребуется, убить зверя самому. Хотя все же надеялся, что до этого дело не дойдет. Парень был слишком гордым и такого унижения мог не стерпеть, но для вождя теперь важнее была пещера.

Бран вновь устремил взгляд на стадо. Быстро поймал глазами молодого бычка, отделившегося от общей массы. Он был крупным, почти взрослым животным, но по-детски неопытным. Выждав, пока зверь оторвется от своих сородичей, Бран подал знак.

Охотники мгновенно рассредоточились, соблюдая определенное расстояние друг от друга, и Бруд стал впереди всех. Бран наблюдал за ними со стороны, не упуская из виду отставшего зубра. Вождь вновь подал знак, и охотники двинулись на стадо, крича и размахивая руками. Перепуганные животные стали тесниться с флангов к центру стада, прижимая бегущих внутри. Не теряя времени, Бран кинулся наперерез отбившемуся от стада зубру и погнал его в сторону.

Пока отставшие, роя копытами землю, старались догнать стадо, Бран мчался изо всех сил за одиноким бычком. Шлейф поднятой стадом пыли расползался вокруг и забивался вождю в глаза, нос и рот. Брана начал душить кашель. На последнем издыхании его сменил в погоне Грод.

Зубр быстро сменил направление, но отовсюду на него сжимающимся кольцом надвигались охотники, и заплутавший зверь развернулся и бросился бежать в сторону Брана, все еще задыхавшегося, но подоспевшего вовремя, чтобы замкнуть круг. Огромное стадо зубров обратилось в паническое бегство, их беспричинный страх приумножался с каждым шагом. Лишь один зубр оказался в ловушке и несся как очумелый от двуногого существа, значительно уступавшего ему в силе, но несравнимо превосходившего решимостью и умом. Грод гнался за ним из последних сил, и сердце охотника готово было выпрыгнуть из груди. Пот бороздил покрытое пылью лицо и стекал по белесой бороде. У него уже стали подкашиваться ноги, когда наконец его сменил Друк.

Охотники обладали огромной выносливостью, однако молодой зубр казался неутомимым. Друк, самый высокий в Клане и невероятно длинноногий человек, бросился в погоню со свежими силами. Зубр чуть было не рванулся вдогонку за удаляющимся стадом, но охотник заставил его сменить направление. Ко времени, когда на место изможденного Друка заступил Краг, зверь был уже явно измотан. Охотник обрушился на зубра с запасом свежих сил и слегка полоснул сбоку острием копья. Раненый зверь рванулся от него как ошалелый.

Когда же на смену Крагу пришел Гув, прыти у мохнатого животного значительно поубавилось. Бычок безумно метался из стороны в сторону, а Гув то и дело подзадоривал его тычками копья, лишая последних сил. Наконец наступил черед Бруда. Он заметил, что к зубру направляется Бран, и с диким визгом бросился к огромному зверю. Но тот уже был загнан и едва шевелился, а вскоре и вовсе стал недвижим. Голова у него повисла, шкура была вся взмылена, изо рта валила пена. Молодой охотник, держа наготове копье, приблизился к измученному зверю.

Бран опытным взглядом мгновенно оценил положение. В голове теснились вопросы: «Парень волнуется из-за того, что впервые должен убить, или просто чересчур перевозбужден? Достаточно ли истощен зверь? Бывало, старый хитрый зверь, изможденный до потери сил, в предсмертную минуту мог убить или здорово ранить охотника, в особенности неопытного. А не оглушить ли зубра болой? Голова его совсем упала, дыхание ослабло, конец совсем близок». Но если бы Бран применил болу, он умалил бы значение решающего удара юноши. Поэтому вождь решил оставить последнее слово за Брудом.

Парень молниеносно взобрался на громадную мохнатую тушу и поднял копье. Вспомнив в последнее мгновение о своем тотеме, Бруд нанес решительный удар. Копье глубоко вошло в бок зубра, пронзив грубую шкуру и сломав ребро. В предсмертной битве зверь чуть было не отомстил обидчику. Однако Бран во избежание подобного исхода подскочил на помощь и изо всех сил стукнул зубра дубинкой по голове. Удар решил судьбу молодого бычка. Тот повалился на бок, посучил в воздухе копытами и больше не двигался.

После недолгого оцепенения юноша разразился победным криком. Он это сделал! Он первый раз в жизни убил зверя! Теперь он стал мужчиной!

Бруд ликовал. Он вырвал копье, глубоко вонзившееся в зверя, и ему в лицо струей хлынула теплая соленая кровь. Бран с гордостью похлопал Бруда по плечу.

– Отличная работа, – означал его жест. Бран был счастлив, что теперь ряды охотников пополнятся еще одним членом – дюжим охотником, сыном его жены и сыном его сердца.

Пещера отныне принадлежала им. Они закрепят свою победу на вечерней церемонии, но главное Бруд уже совершил. Их тотемы будут довольны. Встречая остальных охотников, которые с радостными кликами приближались к поверженному зверю, юноша поднял вверх окровавленное копье. Бран вытащил нож, чтобы вскрыть зубру брюхо и вытащить внутренности. Разрезав свежую печенку на небольшие кусочки, он раздал их охотникам. Эта еда предназначалась только для мужчин. Считалось, что свежая печень придает силу и острое зрение. После этого Бран вырезал у мохнатого зверя сердце и похоронил его в земле – дар, который он обещал своему тотему.

Вместе со вкусом теплой печенки Бруд впервые ощутил вкус мужской зрелости, и от счастья сердце у него едва не выскочило наружу. Теперь на пещерной церемонии он станет мужчиной, возглавит охотничий танец, будет принимать участие в мужских вечерних ритуалах. Уже за то, чтобы видеть на лице Брана выражение гордости за своего питомца, он был готов отдать жизнь. Для Бруда это были минуты триумфа. После церемонии он станет героем дня. Все только и будут восхищаться его охотничьей отвагой. Это будет его ночь. А глаза маленькой Оги засияют невыразимой преданностью и благоговейным почтением.

Мужчины связали ноги зубра чуть выше коленных сухожилий. Грод и Друк скрепили свои копья, а Краг и Гув – свои, образовав таким образом два усиленных шеста. Один из них продели между передними ногами бычка, другой – между задними. Грод с Друком взялись с двух сторон за передний шест, Краг с Гувом – за задний, а Бран с Брудом, неся в одной руке копье, ухватились другой за рога. Вождь подал знак, и все шестеро поволокли тушу к пещере, едва отрывая ее от земли. Обратный путь оказался более долгим. Обремененные тяжелой ношей, мужчины с трудом передвигались по степи вверх к подножию гор.

Издалека за ними наблюдала Ога. Навстречу охотникам вышел весь Клан и в молчаливом приветствии сопроводил их до самой пещеры. Процессию возглавлял Бруд – это означало, что он убил зверя. Даже Эйла, которая не понимала, что происходит, ощущала витавшее в атмосфере радостное волнение.

Глава 6

– Сын твоей жены – молодец, Бран. Чисто сработано, – произнес Зуг, когда охотники сбросили груз с плеч у самой пещеры. – Таким охотником можно гордиться.

– Он проявил мужество и силу, – жестом ответил Бран, положив руку на плечо юноши и сияя от гордости. Бруд наслаждался славой.

Зуг и Дорв с восхищением изучали огромную тушу молодого зубра, не без тоски вспоминая собственный азарт и радость победы, то, что, невзирая на все опасности и разочарования, таила в себе эта большая игра. Не имея возможности охотиться наряду с молодыми и в то же время не желая оставаться в стороне, они все утро провели в близлежащих лесах в поисках более мелкой добычи.

– Да вы с Дорвом, как я погляжу, не теряли времени зря. Запах жареного мяса разносился чуть ли не за полпути отсюда, – продолжал Бран. – Вот устроимся в новой пещере и непременно поищем местечко вам для занятий. В Клане каждый не прочь овладеть пращой так, как ты, Зуг. Скоро Ворн подрастет, и ты начнешь его учить.

Вождь ценил вклад, который вносили старики в пропитание Клана, и не упускал случая сказать им об этом. Бывало, что большая охота заканчивалась неудачно, и мясную пищу в Клан приносили одни старики. В снежное время года, когда всем надоедало вяленое мясо, а замороженные запасы подходили к концу, свежее мясо гораздо проще было добыть с помощью пращи.

– Конечно, нет ничего лучше молодого зубра. Но мы все равно прихватили с собой несколько кроликов и толстого бобра, – в свою очередь заметил Зуг. – Еда готова, и мы ждем только вас. Кстати, я тут неподалеку приглядел одну лужайку – неплохая будет площадка для занятий.

Зуг после смерти жены жил вместе с Гродом. Оставив ряды охотников Брана, он не переставал совершенствовать свое искусство метания. Людям Клана труднее всего давалось владение пращой и болой. Их мускулистые, ширококостные, крючковатые руки обладали не только невероятной силой, но и ловкостью и были способны раздробить даже кремневую гальку. Развитие суставов рук и в особенности то, как прикреплялись мышцы и сухожилия к костям, позволяло развить наряду с немыслимой силой невероятную точность удара. Но в этом заключалось и их слабое место. Те же суставы ограничивали движения рук, не позволяя им сделать полную дугу и хороший бросок. Отсутствие рычага – вот чем приходилось расплачиваться за силу.

Копья у них еще не стали метательным оружием, и наносить ими удар можно было только с большой силой и на близком расстоянии. Если для пользования копьем или дубинкой не требовалось почти ничего, кроме хороших мускулов, то на овладение пращой или болой уходили годы напряженного труда и сосредоточения. Праща представляла собой полоску эластичной кожи, посреди которой помещали круглый камешек; взяв полоску за оба конца, раскручивали ее над головой, чтобы придать метательному снаряду начальное движение. Зуг не зря гордился своей сноровкой в обращении с пращой. Льстило ему и то, что Бран предложил обучать этому мастерству юношей.

Пока Зуг с Дорвом охотились в горных лесах, женщины тоже промышляли в округе, и в результате их совместных усилий была приготовлена еда, издалека искушавшая своими ароматами шестерых охотников. Охота разожгла у них зверский аппетит, но им не пришлось долго ждать. После сытной еды мужчины, устроившись на отдых, не без удовольствия принялись пересказывать Зугу и Дорву в волнующих подробностях приключения прошедшей охоты. Принимая сердечные поздравления, довольный собой Бруд держался на равных со всеми мужчинами. Не ускользнул от его внимания восторженный и несколько застенчивый взгляд Ворна. До нынешнего утра у них с Ворном были равные права. Мальчик оставался его единственным приятелем среди детей Клана с тех пор, как Гув вступил в ряды охотников.

Помнится, совсем недавно и Бруд ошивался вблизи мужчин, вернувшихся с охоты. Больше парень не будет смотреть на них со стороны и с завистью слушать охотничьи рассказы. Теперь ни мать, ни другая женщина не заставят его помогать в своей работе. Отныне он стал охотником, а значит, и мужчиной. И окончательно закрепит его новое положение вечерняя церемония, на которой будет освящаться пещера, а стало быть, весь ритуал пройдет особенно торжественно.

Поначалу его ожидало низшее положение среди мужчин. Но со временем оно могло измениться. Бруд был сыном вождя, и в один прекрасный день бразды правления скорее всего перешли бы к нему.

Случалось, Ворн досаждал ему, но нынче Бруд решил проявить великодушие. Однако поначалу молодой охотник прошествовал мимо приятеля, словно не замечая, каким трепетным ожиданием светятся глаза четырехлетнего мальчика.

– Послушай, Ворн, ты уже достаточно взрослый, – стараясь подражать взрослым, с некоторой заносчивостью произнес Бруд. – Пожалуй, сделаю для тебя копье. Пора начинать обучать тебя охотничьей сноровке.

Ворн ликовал от восторга, выражение его устремленных на юного охотника глаз было откровенно льстивым.

– Да, – радостно кивнул тот, – я достаточно взрослый, Бруд, – застенчиво добавил он и, указав на увесистое копье с темным, окровавленным наконечником, спросил: – Можно мне его потрогать?

Бруд воткнул копье в землю перед мальчиком. Тот осторожно прикоснулся к запекшейся крови зубра.

– Тебе было страшно, Бруд? – осведомился он.

– Бран говорит, все охотники волнуются на первой охоте, – уклончиво ответил тот, не желая признаваться в своих страхах.

– Ворн! Вот ты где! А кто будет помогать Оге собирать сухостой? – вмешалась в их разговор Ага, заметившая, что ее сын ускользнул от женщин и детей. Ворн поплелся вслед за матерью, то и дело оглядываясь на своего нового идола.

Все это время Бран не сводил глаз с сына своей женщины. «Из него выйдет хороший вождь, – с гордостью размышлял он, – потому что парень не забыл про приятеля, хотя тот еще совсем ребенок. Придет день, когда мальчик тоже станет охотником, а Бруд – вождем, и Ворн не забудет его доброты».

Бруд смотрел Ворну вслед. Всего день назад Эбра также позвала юношу помогать по хозяйству. Переведя взор на женщин, которые выкапывали яму, Бруд невольно испытал желание улизнуть прочь, чтобы не попасться матери на глаза, но тут заметил на себе взгляд Оги. Мать больше не будет ему приказывать. Он уже не ребенок, а мужчина. «Теперь она мне будет подчиняться, – сказал Бруд сам себе, слегка при этом выпятив грудь. – Будет… или не будет… но Ога на меня уже смотрит».

– Эбра! Дай мне попить! – направляясь к женщинам, властным тоном произнес он. В душе он все же побаивался, что мать заставит его принести дрова. Фактически он становился мужчиной лишь после вечерней церемонии.

Эбра взглянула на сына глазами, полными гордости. Ее родной мальчик сегодня исполнил свой долг и стал мужчиной. Она быстро вскочила с места и поспешила к ручью, кичливо поглядывая на женщин, дескать: «Смотрите все, какой у меня сын! Ай да мужчина! Ай да бравый охотник!»

Материнское рвение и гордость за сына польстили ему не меньше, чем смущение Оги, которая при виде его склоняла голову и провожала восхищенным взглядом. Довольный ответом Эбры, Бруд сменил оборону на благосклонность и довольно проурчал.

Огу глубоко потрясла смерть матери, погибшей вскоре после своего мужчины. Девочка, их единственный ребенок, была нежно любима обоими. Эбра относилась к ней хорошо, но Ога побаивалась Брана. Он оказался строже мужчины ее матери, к тому же на его плечах лежал тяжкий груз ответственности. Пока Клан искал пещеру, Эбра больше всего заботилась о муже, а до осиротевшего ребенка почти никому не было дела. Как-то вечером, увидев, что Ога сидит одна и отрешенно смотрит на костер, Бруд опустился на землю с ней рядом. Сердце девочки забилось от радости: гордый юноша, почти мужчина, впервые в жизни удостоил ее вниманием. С тех пор она жила одной мечтой – вырасти и стать женщиной Бруда.

Теплый солнечный день клонился к вечеру. Ни одно дуновение не нарушало лесного покоя. В тишине, кроме жужжания мух, слышно было лишь, как женщины рыли яму для жарения мяса. Эйла сидела рядом с Изой, глядя, как та ищет в своей сумке красный мешочек. Весь день девочка ходила за женщиной по пятам, теперь же Изе предстояло удалиться с Мог-уром, чтобы совершить кое-какие приготовления к завтрашнему ритуалу, в котором целительнице отводилась важная роль, – теперь он уже непременно должен был состояться. Она отвела светловолосую девочку к женщинам, копавшим неподалеку от пещеры яму, которую позже предстояло оградить камнями, чтобы костер в ней мог полыхать всю ночь. Утром в него поместят освежеванную, разделенную на четыре части и завернутую в листья тушу зубра, прикроют сверху травой и слоем земли и оставят печься до позднего вечера.

Рытье ямы было долгим и утомительным делом. Заостренными палками лишь взрыхляли землю, после чего руками сгребали на кожаную подстилку и выбрасывали. К счастью, яма выкапывалась раз и навсегда. Время от времени ее только очищали от лишнего пепла. Покуда женщины рыли землю, Ога и Ворн под чутким наблюдением Овры, дочери Уки, собирали у ручья камни и сухостой.

Когда к женщинам подошла Иза, держа за руку Эйлу, все бросили работать.

– Мне нужно уйти с Мог-уром, – объяснила она жестами и слегка подтолкнула девочку к ним. Сама же повернулась и пошла прочь, но Эйла, как обычно, последовала за ней. Тогда Иза замотала головой и, еще раз направив ребенка к женщинам, поспешно удалилась.

Оказавшись впервые в обществе женщин без Изы, девочка смутилась и растерялась. Она стояла на месте как вкопанная, то тараща глаза на свои ноги, то с опаской поглядывая вокруг. Все, позабыв о приличиях, разглядывали тощее длинноногое существо с удивительно плоским лицом и выступающим лбом. Женщины уже давно сгорали от любопытства, но в первый раз им довелось увидеть ребенка вблизи.

Затянувшиеся смотрины наконец нарушила Эбра, чье молчаливое движение предназначалось Овре:

– Она могла бы носить дрова. – И молодая женщина направилась к месту, где было много поваленных деревьев. Ога с Ворном с трудом оторвали бы их от земли.

Овра поманила сначала двоих детей, потом сделала такой же знак Эйле. Девочке казалось, что она поняла смысл жеста, но точно уверена не была. Повторив условный жест, женщина повернулась и направилась к деревьям. Двое ребятишек из Клана приблизительно возраста Эйлы лениво двинулись за Оврой. Увидев, что они пошли, Эйла неуверенно последовала за ними.

Когда дети добрели до деревьев, Эйла остановилась поодаль, наблюдая за тем, как девочка с мальчиком собирают сухие ветки, а Овра каменным топором рубит огромный ствол. Отнеся охапку сухостоя к яме, Ога поволокла к куче дров обрубок бревна. Увидев, как той тяжело, Эйла кинулась на помощь и подхватила его с другой стороны. Оказавшись лицом друг к другу, девочки на мгновение замерли.

Внешне чрезвычайно разные, они были чем-то невероятно похожи. Происходя от одного и того же предка, они обе представляли хотя и разные ветви его потомства, но стоящие на высокой ступени умственного развития. Подчас одно колено обгоняло другое, но никогда не уступало тому в мудрости, и не такая уж большая пропасть разделяла их. Тем не менее, незначительные различия имели следствием слишком разные судьбы.

Держа бревно с разных концов, Ога и Эйла подтащили его к куче дров, после чего бок о бок направились назад. Женщины, прервав работу, проводили их взглядом. Обе девочки почти не отличались ростом, но та, что чуть выше, была вдвое старше другой. Одна из них была худенькой, с прямыми руками и ногами и красивыми светлыми волосами. Другая – упитанной, кривоногой, со смуглой кожей и темными волосами. Женщины невольно сравнивали их, но сами девочки, как это обычно бывает у детей, различий между собой не замечали. За работой, которую они превратили в игру, дети быстро подружились.

В тот же вечер они отыскали друг друга и ели вместе. Не желая их разлучать, Иза забрала Эйлу спать лишь поздним вечером. Проводив ее долгим взглядом, Ога отправилась в свою меховую постель подле Эбры. Мужчины с женщинами еще спали раздельно. Запрет Мог-ура действовал до следующего дня.

Иза открыла глаза с первым лучом солнца. Какое-то время она лежала, слушая птичье приветствие зарождающемуся утру. «Скоро, – размышляла она, – мы будем просыпаться среди каменных стен. Совсем неплохо спать на открытом воздухе в такую замечательную погоду, но куда покойнее и безопаснее находиться за каменными стенами». Тут Иза вспомнила о том, что ей предстояло сделать. Мысли о пещерной церемонии разволновали ее, и она бесшумно встала.

Креб уже не спал. Иза даже подумала, что он вообще не ложился, потому что застала его у костра в той же задумчивой позе, в какой оставила прошлым вечером. Она начала греть воду. Когда чай из мяты, люцерны и крапивы был готов, рядом с Мог-уром уже сидела Эйла. Иза накормила девочку остатками вчерашней еды. Мужчинам и женщинам в этот день есть было не положено.

На кострах готовились всевозможные яства, ароматы которых не давали никому покоя до позднего вечера. Женщины достали из узлов посуду и прочую хозяйственную утварь, которую удалось спасти из-под обломков старой пещеры. Изящные водонепроницаемые корзины, искусно изготовленные с использованием разных приемов плетения, применялись как для черпания воды из пруда и приготовления пищи, так и для переноски вещей. Подобное назначение имели и деревянные чаши. Реберные косточки использовались для помешивания, тазовые служили тарелками наряду с тонкими пластинами из дерева. Кости черепа обычно превращались в черпаки, чашки и миски. Склеенная смолой и укрепленная сухожилиями березовая кора складывалась и раскладывалась множество раз.

В кожаном горшке, висевшем на ремнях над костром, кипел ароматный бульон. Необходимо было тщательно следить, чтобы жидкость бурлила не слишком сильно. Языки пламени не касались котелка, поэтому температура была невелика и загореться он не мог. Эйла смотрела, как Ука помешивала бульон с кусками мяса от бычьей шеи, диким луком, мать-и-мачехой и прочими кореньями. Отведав его на вкус, Ука добавила измельченные стебли чертополоха, грибы, бутоны и корни лилии, кресс-салат, почки молочая, мелкий сладкий картофель, клюкву, привезенную из старой пещеры, и для густоты – завядшие цветки однодневных лилий.

Твердые, волокнистые, заранее измельченные корни рогоза после варки вынимались. К получившейся кисельной жидкости добавляли прошлогодние ягоды черники и поджаренные земляные орехи, после чего все охлаждали в корзинах с холодной водой. На горячих камнях, лежащих вблизи огня, выпекали пресные темноватые лепешки. На одном костре в горшке с бульоном варились листья лебеды, молодого клевера и одуванчика, на другом – медовый соус из сушеных яблок и лепестков шиповника.

Изу в особенности порадовал Зуг, вернувшийся с охоты с белой куропаткой. Низко летающие тяжеловесные птицы, являвшиеся хорошей мишенью для пращи, были любимым лакомством Креба. Аппетитную тушку фаршировали кореньями и зеленью, в которой куропатка откладывала свои яйца, и, завернув в листья дикого винограда, запекали в небольшой ямке, огороженной камнями. С зайцев и упитанных хомяков предварительно сдирали шкуру, потрошили, после чего зажаривали над горящими углями. Завершали картину предстоящего праздника горы сверкавших на солнце красных бусинок земляники.

По случаю важного ритуала готовилось достойное пиршество.

При этом Эйла не находила себе дела. Весь день она бесцельно слонялась одна. Иза и Креб почти все время отсутствовали, а если и появлялись, то им было не до нее. Оге нашлась работенка: она помогала женщинам готовить. Словом, заниматься Эйлой ни у кого не было ни времени, ни сил. Получив от суетившихся женщин несколько недовольных тычков, она стала держаться от них подальше.

Едва на красную почву перед входом в пещеру легли длинные вечерние тени, как в предвкушении грядущего ритуала в Клане воцарилась тишина. Все собрались вокруг большой ямы, где запекались ноги зубра. Эбра с Укой сгребли в сторону присыпанную сверху землю, а также мягкие подгоревшие листья и извлекли дышащее паром священное мясо, настолько нежное, что оно легко отделялось от костей. Резать и подавать мясо входило в обязанность женщины вождя, и Эбра с нескрываемой гордостью преподнесла первый кусок сыну.

Бруд, явно не страдавший ложной скромностью, с высоко поднятой головой вышел вперед, чтобы взять свою порцию. Затем мясо было роздано мужчинам, за ними – женщинам и лишь потом – детям. Эйла была последней из них, но это не имело значения: мяса с лихвой хватало всем. И вновь в воздухе повисла тишина: изголодавшийся Клан жадно набросился на еду.

Праздничный ужин длился неспешно. Кое-кто вставал и подходил к яме за очередным куском мяса или лишней порцией любимого блюда. Труды женщин не пропали даром, они были вознаграждены не только одобрительными откликами соплеменников, но и тем, что в ближайшие дни были свободны от стряпни. После ужина все отправились отдыхать перед долгой вечерней церемонией.

Когда над землей сгустились сумерки, настроение довольства и умиротворения сменилось ожиданием. По знаку Брана женщины, наскоро убрав остатки пиршества, собрались вокруг незажженного костра у входа в пещеру. Вождь бегло оглядел их, проверяя, все ли стоят на местах в соответствии со своим положением. Напротив женщин в подобной иерархической последовательности выстроились мужчины – все, кроме Мог-ура.

Бран, который находился ближе других ко входу, подал Гроду знак, и тот торжественно достал из бычьего рога тлеющий уголь. Важно было сохранить огонь старой пещеры: непрерывность горения символизировала непрерывность жизни Клана. Разжигая костер у новой пещеры, они как бы провозглашали ее своим жилищем.

В холодном климате человеку необходимо было поддерживать огонь. Полезные свойства имел даже дым. Его запах создавал ощущение безопасности и домашнего уюта. Проходя через пещеру, дым поднимался под высокий свод и выдувался через трещины и отверстия, изгоняя различные невидимые и, возможно, враждебные силы и пропитывая все своим духом – духом человеческого жилья.

Зажжение огня являлось важным ритуалом для очищения и провозглашения пещеры своим жилищем. Однако обычно к нему присоединялись и другие ритуалы, которые можно было считать частью пещерной церемонии. Один из них, проводившийся обычно Мог-уром с мужчинами, заключался в ознакомлении духов тотемов с их новым пристанищем. Женщины тем временем праздновали новоселье по-своему, а Иза готовила напиток для мужчин.

Удачная охота уже доказала, что духи приняли новую пещеру, а пиршество подтвердило то, что она стала их постоянным домом, пусть даже Клану и пришлось бы временно ее покинуть. Все члены племени имели при себе амулеты, поэтому духи тотемов могли следовать за ними повсюду и в случае надобности прийти на помощь.

Дабы лишний раз не тревожить духов, вслед за пещерной церемонией обычно проводили и некоторые другие, которые в такой день приобретали большую значимость и, в свою очередь, закрепляли за Кланом эту территорию. Каждая из церемоний имела строгий распорядок, и от случая к случаю в них менялись лишь участники.

Мог-ур, обычно посовещавшись с Браном, создавал сценарий празднества так, чтобы оно было органическим целым. На сей раз предстояло провести церемонию посвящения Бруда и церемонии назначения тотемов троим детям, после чего, конечно, следовал благодарственный ритуал. Но, прежде всего, нужно было зажечь огонь у пещеры – это означало бы, что духи сделали пещеру своей.

Сознавая всю важность задачи, Грод, опустившись на колени, положил тлеющие угли в сухостой и принялся раздувать костер. Все в Клане, затаив дыхание, невольно наклонились вперед, наблюдая за тем, как языки пламени скользят вверх по сухим веткам. Огонь занялся, и вдруг совсем рядом с костром появилась чудовищная фигура. Казалось, ее вот-вот охватит ревущее пламя. Горящее красное лицо на фоне жуткого белого черепа будто висело в воздухе и оставалось невредимым среди разбушевавшейся огненной стихии.

Поначалу Эйла не заметила его появления, а когда поймала взглядом, то от страха у нее перехватило дыхание. Иза, чтобы успокоить ее, сжала ей руку. Вся земля будто задрожала в такт равномерному стуку копий и ударного инструмента, в форме деревянной чаши, на котором наяривал Дорв. В это мгновение к костру подбежал новоиспеченный охотник. Эйла при этом отскочила назад.

Бруд припал к земле и устремил взор вдаль, закрывая глаза от воображаемого слепящего солнца. К нему присоединились остальные мужчины, как бы воспроизводя картину охоты. Благодаря тому, что на протяжении многих поколений язык знаков являлся единственным средством общения, искусство пантомимы красочно передавало острые ощущения охотников. Действо захватило даже чужую пятилетнюю девочку. Женщины как бы перенеслись в жаркую и пыльную степь, где они могли ощутить топот копыт, заставляющий землю содрогнуться, и удушающий запах пыли, а также разделить торжество победы над зверем. Это была редкая привилегия для них – вкусить частицу священной жизни охотников.

С самого начала спектакль возглавил Бруд. Это была его охота и его ночь. Он ощущал, какие проникновенные чувства овладевали женщинами, ощущал их дикий страх и придавал спектаклю еще больший драматизм. Оказавшись в центре внимания, он стал непревзойденным актером. И играл на чувственных струнах женщин, все сильнее разжигая в них страсть, так что под конец их охватил едва ли не эротический экстаз. Не меньше был потрясен и сам Мог-ур, стоявший по другую сторону костра. Он слышал много разговоров об охоте, но лишь во время этой церемонии мог сполна представить себе все ощущения. «Молодец парень, – подумал Креб, огибая костер, – по праву заслужил знак своего тотема. Пожалуй, такому не грех немного поважничать».

Торжественно завершив действо вместе с последним ударом копья, юноша оказался лицом к лицу с великим магом. Мог-ур в своей роли тоже был мастер. Он намеренно выжидал, пока улягутся страсти после охотничьего танца и воцарится атмосфера ожидания. Его нескладная, кривобокая фигура, покрытая медвежьей шкурой, смотрелась внушительно на фоне мерцающего огня. Окрашенное красновато-желтой краской лицо со зловещим единственным глазом выглядело расплывчатым пятном и, казалось, принадлежало некоему демону.

Тишину ночи нарушали лишь потрескивание огня, шорох листвы и далекий крик гиены. Бруд тяжело дышал, глаза у него горели частично от напряжения после охотничьего танца, частично от гордости и возбуждения, но более всего от неотступно возрастающего страха.

Хотя он знал, что его ждет, ему с каждым мгновением становилось труднее подавлять нарастающую дрожь. Пришло время вырезать на теле юноши знак тотема. Прежде он даже не думал об этом, но теперь, как выяснилось, у него затряслись поджилки, и пугала его не только боль. Больший ужас внушала ему атмосфера таинственности, которой окружил его шаман.

Юноша ступал на порог мира духов, встреча с которым для людей была куда страшнее, чем с гигантским зверем. Одно дело – зубр, который, несмотря на размеры и мощь, по крайней мере, являлся существом осязаемым, человек мог с ним справиться. Совсем другое – невидимые духи, которым под силу было заставить разбушеваться земляную стихию. Не только Бруд содрогался, вспоминая о недавнем землетрясении. Только священные мужи, шаманы, брали на себя смелость обращаться к запредельному миру. А суеверный молодой охотник мечтал лишь о том, чтобы величайший из Мог-уров поскорее покончил с этим кошмаром.

Словно отвечая на безмолвную мольбу Бруда, маг воздел к небу руку и уставился на растущую луну. После чего, проделав несколько плавных движений, стал бесстрастно призывать духов. Все его красноречивые жесты были обращены к неземному, хотя и не менее реальному миру. Однорукий Мог-ур выработал свой собственный язык знаков, изобиловавший множеством оттенков, по выразительности жестов превосходивший тот, которым владело большинство мужчин Клана. Когда он закончил, Клан знал, что находится в окружении духов-защитников, а также множества незнакомых духов. Бруда почти колотило от страха.

Неожиданно быстро, так что у некоторых перехватило дыхание, маг достал из-под своего одеяния нож и поднял его над головой. Резко опустив его на грудь Бруду, он в последнее мгновение остановился. Быстрыми насечками он вырезал на теле юноши две изогнутые, соединенные в одной точке линии, изображавшие рог носорога.

Когда нож вошел в кожу, Бруд зажмурился, но не дрогнул. Красные ручейки побежали вниз по груди юноши. К магу подошел Гув, держа чашу с бальзамом, изготовленным из нутряного жира зубра, смешанного с обеззараживающим пеплом ясеневого дерева. Мог-ур нанес его на рану, чтобы остановить кровь и убедиться в правильности формы шрама. Знак означал, что Бруд стал мужчиной, а его защитником был грозный и непредсказуемый Мохнатый Носорог.

Когда все страшное осталось позади и юноша вернулся на свое место, он остро ощутил, что приковывает к себе внимание, и это доставило ему немалое удовольствие. Еще долгое время женщины и мужчины в задушевных беседах будут вспоминать его отвагу и ловкость, проявленные во время охоты, его потрясающий танец во время церемонии, а также то, как мужественно он принял нож Мог-ура. Возможно, эти истории превратятся в легенды, которые будут передаваться из уст в уста в течение длинных зим или на Сходбищах Кланов. «Если бы не я, – размышлял Бруд, – пещера не стала бы нашей. Не убей я зубра, не было бы у нас этой церемонии и пришлось бы искать новую пещеру». И Бруд ощутил, что всем происходящим Клан обязан исключительно ему.

Эйла, созерцая обряд с благоговейным страхом, была не в силах сдержать дрожь при виде того, как страшный человек полоснул ножом по груди Бруда и из раны потекла кровь. Когда же Иза потащила девочку к Мог-уру узнать, что он с ней будет делать, та упиралась изо всех сил. К шаману подошли также Ага с Икой, держа детей на руках. Эйла обрадовалась, что они стали напротив них.

На сей раз Гув держал в руках туго сплетенную корзину, окрасившуюся от долгого употребления, поскольку в ней держали священный порошок, смешанный до пастообразного состояния с животным жиром. Мог-ур взглянул на серебряную луну, светящую над головами стоявших перед ним женщин, и сделал несколько формальных жестов, призывая духов обратить внимание на малышей, которым суждено было познакомиться со своими тотемами. Окунув палец в красную пасту, он нарисовал на бедре мальчика спираль в виде хвоста дикой свиньи. Мог-ур пояснил смысл знака, и по Клану пробежал тихий одобрительный ропот.

– Дух Кабана, под твою защиту отдается мальчик по имени Борг. – Закончив манипуляции, шаман достал маленький мешочек на длинном ремешке и надел его на шею ребенку.

Ика, преклонив голову, дала понять, что очень довольна. Это был сильный, уважаемый дух, которому присуща справедливость. После этого Ика отошла в сторону.

Маг вновь окунул палец в красную корзинку и на сей раз нарисовал пастой на ручке Оуны круг.

– Дух Совы, под твою защиту отдается девочка по имени Оуна. – Он надел на ребенка подготовленный матерью амулет. Когда Мог-ур назвал сильный тотем, вновь раздался одобрительный шум толпы.

Ага была счастлива. У ее дочки тоже была сильная защита, а стало быть, и ее будущему спутнику жизни следовало иметь не менее могущественный тотем. Мать надеялась, что это не создаст непреодолимых препятствий, и ее дочь сможет иметь детей.

Когда Ага с дочкой покинули арену действий, все с любопытством уставились на Изу, которая подняла на руки Эйлу. Девочка уже не испытывала страха. Она понимала, что все скоро закончится и что внушительная фигура с красным лицом – не кто иной, как Креб. Она узнала теплый блеск его взгляда.

К удивлению всего Клана, обращение Мог-ура к духам на этот раз отличалось от предыдущих. Такими жестами он пользовался во время наречения ребенка на седьмой день после рождения. Чужой девочке не только открывался ее тотем, но ее собирались принять в Клан! Окунув палец в пасту, Мог-ур провел линию от середины лба, где у людей Клана сходились надбровные выступы, до кончика носа.

– Девочку зовут Эйла. – Шаман произнес ее имя медленно, чтобы его могли расслышать как люди, так и духи.

Иза обернулась к соплеменникам. То, что Эйлу взяли в Клан, удивило ее не меньше, чем всех остальных. От радости у нее сильно забилось сердце. «Теперь она стала моей дочерью, моим первым ребенком, – пронеслось в голове у Изы. – Когда дитя получает имя и становится членом Клана, на руках его держит только мать. Неужели прошло только семь дней, как я нашла ее? Думаю, что так, но лучше спросить у Креба. Кто же еще может стать ее матерью, если не я?»

Все члены Клана, проходя мимо Изы, державшей Эйлу на руках, кто как мог повторяли имя девочки. Наконец Иза повернулась к магу. Он вновь воздел к небу глаза и призвал духов. Все в ожидании замерли. Ощущая устремленное на него внимание, Мог-ур медленным жестом, который еще сильнее распалял любопытство, отщипнул кусочек красной пасты и начертил ею на ноге девочки красную полосу прямо поверх одного из ее шрамов.

Что бы это значило? Что это был за тотем? Клан терялся в догадках. Шаман вновь обмакнул палец в пасту и провел им поверх второго шрама. Эйла почувствовала, что Иза дрожит. Бран, стиснув зубы, уставился на чертившего третью полосу мага, но тот избегал его взгляда. Когда же был сделан последний штрих, у Клана не оставалось сомнений, чей это был знак, только никто не мог в это поверить. Все же тут было что-то не так. И, глядя Брану в глаза, Мог-ур сделал заключительное движение:

– Дух Пещерного Льва, под твою защиту отдается девочка по имени Эйла.

После этих слов развеялись последние сомнения. Мог-ур повесил амулет девочке на шею; его соплеменники тем временем никак не могли прийти в себя от удивления. Разве такое возможно, чтобы у девочки был сильнейший из мужских тотемов? Пещерный Лев?

Взор Креба, устремленный на суровый взгляд Брана, был неумолим. Всего мгновение длилась невидимая схватка двух волевых людей. Мог-ур знал, чем грозит покровительство Пещерного Льва для девочки, хотя для нее иметь такой сильный тотем было совершенно невероятным. Однако маг лишь подчеркнул отметину, которую сделал сам Пещерный Лев. Бран никогда не расспрашивал брата об откровениях, но сейчас почему-то ощущал какой-то подвох. Хоть ему это и не нравилось, но пришлось смириться, поскольку он еще никогда не видел более явного подтверждения тотема. Он первым отвел глаза, но радости при этом отнюдь не испытывал.

Бран и так едва согласился принять девочку в Клан, а теперь еще ее тотем – это было уж слишком. Все, что выходило за общепринятые рамки размеренной жизни Клана, Брану было не по нутру. «Больше никаких отклонений не будет, – решил он. – Пещерный Лев или не Пещерный Лев, но девчонка стала членом Клана, а значит, обязана жить по его правилам».

Иза была потрясена. Продолжая держать ребенка на руках, она покорно склонила голову. Раз Мог-ур так сказал, значит, так и есть. Она знала, что у Эйлы сильный тотем, но чтобы Пещерный Лев? Только теперь Иза до конца осознала случившееся. «Без сомнения, женщина с таким сильным тотемом никогда не найдет себе спутника жизни», – думала она, утверждаясь в решении обучать Эйлу целительной магии, чтобы та имела личное положение в Клане. Креб дал девочке имя и открыл тотем, а целительница взяла на себя заботы о ней. «Разве этого не достаточно, чтобы считать Эйлу своей дочерью? Родить ребенка – это еще не все». Тут Изе пришла мысль о том, что в скором времени она может вновь предстать перед Мог-уром с ребенком на руках. Она, которая так долго была бездетной, станет матерью сразу двоих детей.

Все в Клане, вне себя от изумления, бурно жестикулируя, делились впечатлениями. Иза безотчетно прошла на свое место, не переставая быть мишенью удивленных взглядов женщин и мужчин. Невзирая на приличия, они продолжали пялить на нее глаза, и более всех один из них.

Взгляд Бруда исторгал столько презрения, что Иза испугалась за малышку и постаралась прикрыть ее от злого глаза. Юноша больше не привлекал к себе внимания. Был забыт его отважный подвиг, который закрепил за Кланом новую пещеру, а также его великолепный танец и то, с какой стойкостью он перенес боль, когда Мог-ур вырезал на его теле знак тотема. Обеззараживающая целебная мазь жгла ему рану сильнее ножа, но никто даже не замечал, как мужественно он претерпевал боль.

Его вообще никто не замечал. Обряды посвящения проходили довольно часто. Ими никого нельзя было удивить. Другое дело – потрясающее известие о тотеме девочки. Бруд уже слышал, что кто-то предлагал ей войти в пещеру первой, дескать, потому, что она сама ее нашла. «Пещерный Лев так Пещерный Лев, ну и что с того? – раздраженно размышлял Бруд. – Разве она убила зубра? Этой ночью героем должен быть я». Бруд находился бы в гуще событий, принимал бы восторги и поздравления Клана, если б ему не перешла дорогу Эйла.

Иза поспешила с девочкой к лагерю, а Бруд, проводив их недобрым взглядом, переключил внимание на Мог-ура. Скоро, очень скоро он станет участником тайного мужского ритуала. В чем он состоит, Бруд не знал, но слышал, что ему предстоит впервые познать истинную память. Это станет последним этапом его посвящения.

Добравшись до ручья, Иза торопливо скинула накидку, достала деревянную чашу и красную сумочку с сушеными кореньями, наполнила чашу водой и направилась к костру, который взметнул языки пламени ввысь, после того, как Грод подкинул в него дров.

Когда целительница во второй раз предстала перед магом, на ней, кроме амулета и испещрявших тело красных полос, ничего не было. Большой круг подчеркивал наполненность ее живота. Два маленьких подчеркивали контуры грудей; от вершины каждой из них вверх шли линии, которые сходились за плечами на спине в форме буквы «V». Подобными кругами были обведены ягодицы. Помимо того, на теле красовались загадочные знаки, служившие ей и мужчинам защитой. Участие женщины в ритуале считалось опасным, но в данной церемонии ее присутствие было необходимым.

Иза находилась так близко к Мог-уру, что могла разглядеть бусинки пота на его лице, – он стоял напротив костра в тяжелой медвежьей шкуре. Маг подал едва уловимый знак, и она, подняв чашу, повернулась лицом к Клану. Это была очень старая чаша, которую применяли исключительно для этого обряда. Множество лет назад женщины-целительницы вырезали ее из сердцевины дерева и любовно отшлифовали шершавыми камнями. Окончательную зеркальную гладкость придали путем обработки грубыми стеблями папоротника. От долгого употребления чаша покрылась белесым налетом.

Иза взяла в рот пригоршню кореньев и принялась разжевывать грубые волокна, стараясь не проглотить ни капли слюны. Наконец она выплюнула мякиш в чашу с водой и помешала раствор, который окрасился в молочно-белый цвет. О могущественных свойствах этого корня знали только целительницы из рода Изы. Растение было хоть и редкое, но довольно известное, и его свежевыкопанные корни обладали невыраженным дурманящим действием. Его сушили по меньшей мере два года, вешая корнем вниз в отличие от большинства других трав. Хотя готовила снадобье женщина-целительница, пить его должны были исключительно мужчины.

Вместе с эзотерическим знанием свойств растения, которое передавалось целительницами от матери к дочери, рассказывалась и старинная легенда о том, что некогда это растение применяли только женщины. Однако мужчины похитили у женщин церемонии и ритуалы с его использованием, строго-настрого запретив слабому полу употреблять этот корень. Не могли они украсть только секрет его приготовления. Целительницы были не склонны посвящать в него кого-либо, кроме своих прямых потомков по женской линии, и эта преемственность уходила в глубокую древность. Даже теперь напиток давался только взамен чего-нибудь такого же ценного.

Когда все было готово, Иза кивнула Гуву, и тот вышел вперед с чашей дурманного чая, который обычно готовился для мужчин, но на сей раз предназначался женщинам. После торжественного обмена чашами мужчины удалились в малую пещеру.

Оставшись наедине с женщинами, Иза каждой поднесла дурманный чай. Сама целительница часто использовала подобный настой для снятия или притупления боли, а также для сна. Несколько иначе приготовленный, он действовал успокаивающе на детей. Женщины могли по-настоящему расслабиться, лишь когда им не докучали дети. А такое бывало, если те находились во власти сна. Поэтому в редкие дни, когда женщинам даровалась возможность участвовать в церемонии, Иза обеспечивала малышам крепкий сон.

В этот вечер женщины загодя уложили детей в постель, после чего сами вернулись к костру. Подоткнув вокруг спящей Эйлы меховую полость со всех сторон, Иза, перевернув чашу, на которой Дорв отстукивал охотничий танец, принялась отбивать медленный ритм, меняя высоту тона путем перемещения палочки вверх и вниз. Первой вскочила Эбра; вытанцовывая сложные движения, она пошла вокруг Изы, которая, постепенно ускоряя темп, все сильнее будоражила чувства женщин. Вскоре все они включились в хоровод, возглавляемый женщиной вождя.

По мере того как ритм ускорялся и усложнялся, женщины все больше раскрепощались. Даже самые скромные в обычной жизни сбрасывали с себя накидки и пускались в откровенно эротический танец. Никто не заметил, как Иза прекратила стучать и присоединилась к ним, – у каждой ритм продолжал пульсировать внутри. Сдерживаемые в повседневной жизни чувства выплескивались наружу. Напряжение сменялось блаженством внутренней свободы, и это очищение давало женщинам силы принять свое обыденное, подавленное условностями быта существование. Они скакали, прыгали, вертелись, как безумные, почти до самого рассвета, когда, вконец изможденные, свалились с ног и уснули на месте.

С первым проблеском зарождавшегося дня, пройдя мимо распростертых на земле женщин, отправились спать мужчины. Они сняли с себя напряжение охоты. Их церемония отличалась сдержанностью и глубиной, поскольку была обращена к внутреннему миру.

Когда солнце поднялось над вершинами гор, из пещеры вышел Креб и окинул взором голые тела спящих женщин. Однажды он стал свидетелем женского праздника, но не из любопытства. Мудрый старый маг понимал их потребность самовыражения. Но мужчины даже не представляли, чем женщины изнуряли себя так, что буквально валились с ног, а Мог-ур не выдавал их тайны.

«Нельзя ли обратить женский разум к его истокам? – спрашивал себя Мог-ур. – У них совершенно иное сознание, хотя не утратившее способности взывать к памяти предков. Сохранилась ли у них расовая память? Не могли бы они участвовать в церемониях наравне с мужчинами?» Мог-ур задавался этими вопросами, но никогда не искушал духов, чтобы узнать это наверняка. Участие женщины в священной церемонии могло разрушить Клан.

Креб побрел к костру и сел на постель. Взглянул на белокурые волосы Эйлы, раскинувшиеся на подстилке Изы, и это навеяло на него воспоминания о землетрясении. Как этой странной девчушке удалось так быстро завоевать его сердце? Креба тревожило враждебное к ней отношение Брана. Не ускользнули от мага и злые взгляды Бруда. Эти раздоры довлели над ним в течение всей церемонии.

«Бруд не оставит ее в покое, – размышлял Креб. – Мохнатый Носорог вполне подходящий тотем для будущего вождя. Пусть Бруд и отважный малый, но чересчур своевольный и гордый. В один миг он бывает спокоен, разумен и даже мягок и добр. В другой – вдруг становится одержим слепым гневом. Надеюсь, он не положит глаз на Эйлу.

Какие глупости, – продолжал спорить сам с собой Креб, – разве сын женщины Брана позволит себе печалиться из-за какой-то девчонки?! Ведь он будущий вождь, да и Бран этого не одобрил бы. Бруд стал мужчиной и обязан уметь сохранять самообладание».

Старый калека лег и только тогда понял, как устал. Ему не удавалось скинуть с себя напряжение с самого землетрясения, но теперь, наконец, он мог расслабиться. У них была своя пещера, которую одобрили духи, и Клан, как только проснется, начнет ее обживать. Маг зевнул и, растянувшись на подстилке, закрыл глаза.

Глава 7

С чувством затаенного благоговения перед обширным пространством пещеры Клан впервые переступил порог своего нового жилища, но довольно скоро все почувствовали себя в ней как дома. Быстро отошли в прошлое воспоминания о старой пещере и неутомимых поисках новой, и чем больше люди осваивались в непривычной обстановке, тем больше она нравилась им. Готовясь к долгим холодам, которые наступали за коротким жарким летом, они окунулись в повседневные заботы: охоту и сбор пищи, которой в местных лесах имелось в изобилии.

В буйных ручьях плескалась серебристая форель, и при некоторой сноровке ее можно было поймать руками; под скалистыми выступами или торчавшими над водой корнями деревьев частенько пряталась другая опрометчивая рыба. В устье ручья обитали во множестве осетры и лососи, набитые черной и красной икрой, а на дне внутреннего моря встречались страшный тифлонус и черный живоглот. Стоя по колено в воде, рыболовы гнали рыбу в сторону сетей, сплетенных из длинной шерсти животных и привязанных к веревке. Чтобы пополнить запасы сушеной рыбы, они проходили добрых десять миль вдоль морского берега. Моллюски и ракушки, помимо того, что добавляли к обеду лакомый кусочек, служили хозяйственной утварью. На скалистых выступах морского побережья гнездовали птицы, люди собирали там яйца, а иногда удавалось подстрелить камнем олушу, чайку или крупную гагарку.

Коренья, толстые стебли, листья, бахчевые и бобовые плоды, ягоды, фрукты, орехи и зерновые растения собирались в период созревания. Листья и цветы сушились и применялись для заварки чая, а также из них делали краску. Когда мороз осушал прибрежную полосу, на ней выступали соляные разводы, которые люди собирали и запасали на зиму.

Мужчины часто уходили на охоту, В близлежащих степях, богатых сочной травой, где изредка попадались низкорослые деревца, паслись бесчисленные стада животных. Здесь обитал гигантский олень, рога которого, как у самых крупных зубров, достигали одиннадцати футов. Степные лошади редко забегали так далеко на юг, но зато на полуострове встречались ослы и онагры – нечто среднее между лошадью и ослом, – а их здоровенные сородичи, лесные лошади, предпочитали жить в одиночку или небольшими семьями в горных лесах, окружавших пещеру.

Раскинувшуюся у подножия гор рощу, плавно переходившую в степи, населяли темно-коричневые и черные зубры, предки будущего домашнего скота. Лесные носороги – родственники их бесшерстных потомков, приспособившихся к более холодному климату, – частично перекрывали территорию других представителей рода, предпочитавших кормиться травкой в роще. И те и другие имели более короткие, торчавшие вверх рога. В отличие от них мохнатый носорог, подобно волосатому мамонту, был здесь временным обитателем. Длинный рог у них крепился на покатой спереди, низко расположенной голове, приспособленной для раскапывания трав под снегом. Толстый слой подкожного жира, длинные ярко-рыжие волосы, а также мягкий подшерсток – все это было результатом привыкания к суровым погодным условиям. Естественной средой обитания для него были северные, высушенные морозом прерии, лессовые равнины.

Лессовые равнины образовывались в тех местах, где землю покрывал ледник. Там была низкая влажность, редко выпадал снег и постоянно дул ветер. Осыпавшаяся со скал известковая порода – лесс – переносилась от края ледника на сотни миль. Короткая весна растопила снег и слой вечной мерзлоты настолько, чтобы молодая трава могла быстро укорениться и дать побеги. Она вырастала и вскоре высыхала, превращаясь в стоячее сено, которое на территории многих тысяч акров служило кормом животным, обитателям холодной части материка.

Степи полуострова привлекали шерстистых зверей лишь поздней осенью. Летом здесь было слишком жарко, а зимой не хватало пищи – землю покрывал плотный слой снега. Многие животные зимой отправлялись на север к более холодным, но зато сухим лессовым равнинам. Летом большая часть из них возвращалась обратно. Травоядные, которые щипали кусты, кору или лишайник на лесистых склонах, жили в условиях, не приспособленных для обитания больших стад. Такие места облюбовали лесная лошадь, лесной носорог, дикая свинья и некоторые виды оленей: рыжие олени, или лоси, кочевавшие небольшими табунами; застенчивые косули с простыми, оснащенными тремя отростками рогами; более крупные коричнево-белые пятнистые олени, а также олени американские.

На высокогорных лугах паслись муфлоны – бараны с крупными рогами, а еще выше скакали над самой пропастью альпийские и горные козлы, а также серны. Горный пейзаж расцвечивали быстрые, с острыми крыльями певчие птички, которые подчас становились добычей охотников. Но куда чаще люди довольствовались толстыми, низко летающими куропатками и тетеревами, подстреливая их из пращи. По осени в устроенные на земле ловушки нередко попадались прилетавшие с севера гуси и утки. В потоках теплого воздуха парили в небе пернатые хищники и охотники до мертвечины, обследуя низлежащие леса и луга.

В окрестностях пещеры водилось множество мелкого зверья, дававшего людям пищу и одежду: норки, выдры, росомахи, горностаи, куницы, лисы, соболи, еноты, барсуки и маленькие дикие кошки, позже превратившиеся в домашних, а также белки, дикобразы, зайцы, кролики, кроты, выхухоли, нутрии, бобры, скунсы, мыши-полевки, лемминги, белки, живущие на земле, тушканчики, огромные хомяки, пищухи и некоторые другие, не получившие названий и вымершие в далекой древности животные.

Значительно сокращали их численность более крупные хищные звери, такие как волки и родственные им, но гораздо более свирепые дикие собаки, а также представители кошачьей породы: рыси, гепарды, тигры, леопарды, горные барсы и пещерные львы, вдвое превосходившие любое другое животное. У пещер охотились всеядные бурые медведи, однако их громадных братьев – травоядных пещерных медведей – в этих краях больше не было. Расширяла сферу своего обитания вездесущая пещерная гиена.

В этом холодном древнем Эдеме с его невероятно богатым многообразием форм жизни на долю человека приходилась лишь незначительная часть. Не наделенный природой особыми данными для выживания и вынужденный поэтому развивать свой огромный мозг, он был самым слабым из тех, кто добывал себе пропитание охотой. Но, несмотря на видимую неполноценность, отсутствие когтей и клыков, и на то, что двуногий ловчий не обладал скоростью и силой зверя, он завоевал уважение остальных представителей животного мира. Один его запах издалека отпугивал более сильные создания природы, заставляя свернуть с избранного пути, пусть даже до этого они прожили долгое время в непосредственной близости. Способные и опытные охотники Клана были сильны как в защите, так и в нападении, и, если что-то угрожало безопасности Клана или же ему требовалась теплая зимняя одежда, они подстерегали ничего не подозревающего хищника.

Стоял теплый и ясный день начала осени. Деревья, понемногу ронявшие свой убор, еще не утратили яркости красок. Над остатками прошедшего пира лениво жужжали мухи. Свежий морской ветерок напоминал о бурлящей подводной жизни, а на залитый солнечным светом горный склон над входом в пещеру листва отбрасывала трепещущие тени.

Теперь, когда Клан обрел жилище, обязанностей у Мог-ура убавилось. Время от времени от него требовалось проводить охотничью церемонию и ритуал по изгнанию злых духов в помощь магии Изы в случае, если кто-то болел или был ранен. Охотники ушли на охоту, прихватив с собой нескольких женщин, чтобы те подготовили мясо для хранения, – в сушеном виде его легче было доставить в пещеру. Разрезанное на куски, оно быстро теряло влагу под постоянным степным ветром и жарким солнцем. Дым от костра, где горели навоз и сухая трава, в основном служил для того, чтобы не дать мухам отложить в сыром мясе личинки и тем самым предохранить его от гниения. На обратном пути большую часть груза несли женщины.

Со времени вселения в новую пещеру Креб, не пропуская ни дня, обучал Эйлу языку Клана. Простейшие слова, которые для малышей обычно оказывались трудными, она повторяла с легкостью, однако усвоить сложную систему жестов и знаков оказалось выше ее сил. Старик, сколько ни напрягал свой мозг, никак не мог придумать, как донести до нее их значение. Девочка была не на шутку расстроена.

Она ощущала, что чего-то недопонимает, но жаждала общения. У нее не было сомнений в том, что соплеменники разговаривают друг с другом не только посредством слов, но и как-то иначе, однако как именно, она не могла взять в толк. Дело в том, что Эйла не понимала их жестов. Они казались ей не более чем бессвязными движениями, ей даже не приходило в голову, что вообще возможно говорить руками.

Креб начал догадываться о причинах ее непонимания, хотя в это и трудно было поверить. «Должно быть, она не догадывается, что все движения наделены смыслом, – думал он, гуляя с ней вдоль журчащего ручья. – Вот в чем ее беда. Или же ей просто не хватает ума постичь наш язык». Хотя Эйла во многом отличалась от них, но, насколько успел заметить Креб, умом обделена не была, и, тем не менее, оказалась не способна понять простейшие знаки. Креб решил, что остается только одно: показывать их в преувеличенном виде. Протоптанная людьми тропинка привела старика с девочкой на его излюбленную лужайку. Здесь рос огромный дуб с обнаженными корнями, возле него Мог-ур мог отдохнуть. Начиная урок, он указал посохом на дерево.

– Дуб, – быстро ответила Эйла.

Креб кивнул в знак одобрения и направил посох в сторону ручья.

– Вода, – сказала девочка.

Старик кивнул вновь, после чего сделал движение рукой и повторил слово.

– Текущая вода, речка, – означали жест и слово вместе.

– Вода? – неуверенно произнесла Эйла, недоумевая: она уже говорила это слово и он остался доволен, а теперь спрашивает ее вновь. Девочку охватило сильное беспокойство. Все повторялось сначала. Она знала, он добивается от нее чего-то еще, но чего именно, не понимала.

Креб отрицательно затряс головой. Он проходил это упражнение с ней много раз. И опять указал на ноги.

– Ноги, – был ответ Эйлы.

– Да, – кивнул маг, подумав про себя, что нужно как-то заставить ее видеть, а не только слышать. Он встал, взял ее за руку и сделал несколько шагов, оставив посох лежать на месте. – Ноги, – произнес он, а жестом старался ей объяснить. – Ноги двигаются, идут.

Она вся напряглась, стараясь прислушаться, не ускользнул ли от нее какой-нибудь звук.

– Ноги? – дрожащим голосом произнесла она, догадываясь, что это не то, что он хочет от нее услышать.

– Нет, нет, нет! Идут! Ноги двигаются! – повторил он в очередной раз размашистым жестом. Подошел к ней снова и показал на ноги, уже отчаявшись добиться ее понимания.

Эйла чувствовала, что из глаз у нее вот-вот хлынут слезы. Ноги! Ноги! Она знала: «Слово сказано правильно, но почему тогда он трясет головой? Лучше бы он не вертел рукой перед моим лицом! Что я делаю не так?»

Пожилой человек вновь подошел к ней, указал на ноги, сделал движение рукой и произнес слово. Она остановилась и уставилась на него. «Он снова разводит рукой, причем так явно, будто хочет этим что-то сказать, и снова повторяет то же слово», – рассуждала девочка про себя. Креб пригнулся и, глядя ей прямо в лицо, перед глазами рукой произвел движение. Жест, слово. Жест, слово.

«Чего он хочет? Чего от меня добивается?» Она хотела его понять и знала, что он пытается что-то донести до нее. «Зачем он двигает рукой?» – спрашивала себя девочка.

Вдруг до нее дошло: «Его рука! Он то и дело размахивает рукой!» И она неуверенно подняла руку.

– Да, да! Вот именно! – Креб едва ли не закричал от радости. – Делай знак! Ноги идут! Движутся! – повторял он.

Озаренная внезапной догадкой, девочка внимательно следила за его движением, стараясь подражать ему. «Креб сказал „да“! Это то, что ему нужно! Движение! Он хочет, чтобы я повторила движение».

Она вновь произнесла слово и сделала жест, все еще не понимая, что это значит, но, по крайней мере, сообразив, что от нее требуется слово сопровождать жестом. Указав на двигающиеся ноги, Эйла повторила сочетание из слова и жеста.

И тут ее осенило! Она обнаружила связь! Двигаться на ногах! Идти! Вот что он имел в виду! Она словно прозрела! И вспомнила, что люди Клана все время шевелили руками. «Уж не разговаривали ли они таким образом? Так вот, значит, как они между собой общаются. И верно, поэтому произносят так мало слов. Неужели они говорят руками?»

Креб сел. Эйла стояла напротив, пытаясь справиться с охватившим ее возбуждением.

– Ноги, – сказала она, указывая на свои ноги.

– Да, – довольно кивнул он.

Она встала и прошлась вперед, после чего вернулась, сделала жест и произнесла:

– Ноги.

– Да, да. Именно! То, что надо! – подтвердил он. Наконец она поняла!

С минуту помолчав, девочка бросилась бежать по лужайке, развернулась и, приблизившись к Кребу, остановилась, слегка запыхавшись, и стала ждать, что он скажет.

– Бежать, – показал он рукой. Это движение было похоже на первое, но все же от него отличалось.

– Бежать, – старательно повторила она рукой. Она все поняла!

Креб был вне себя от радости. Жест был груб, лишен изящества, которым были наделены даже дети Клана, но главное – она ухватила суть. Мог-ур так сильно закивал, что чуть не свалился с места. Развеселившаяся Эйла кинулась к нему и горячо обняла.

Старый шаман невольно осмотрелся вокруг. Столь пламенные порывы не принято было проявлять за пределами домашнего очага. Но вокруг них никого не было. Калека ласково прижал девочку к себе, впервые в жизни ощущая прилив тепла и упоения.

Перед Эйлой открылся целый мир познания. Природа наделила ее артистизмом и мимическим талантом, которые она добросовестно применяла, подражая движениям Креба. Он мог показать ей лишь упрощенные варианты ручных знаков, оттачивать же их приходилось Изе. Эйлу, как всех маленьких детей, обучали различным понятиям, начиная с выражения простейших нужд, но девочка овладевала всем гораздо быстрее. Она так долго была лишена общения, что решила восполнить этот недостаток как можно скорее.

Как только она начала понимать язык Клана, заметно переменилось ее восприятие жизни. Эйла постоянно следила за общением людей, пытаясь ухватить, о чем они говорят. Поначалу к тому, что девочка на всех пялила глаза, относились снисходительно и журили ее как ребенка. Но время шло, и неодобрительные взгляды в ее сторону недвусмысленно давали понять, что больше этого терпеть нельзя. Уставиться на кого-либо, так же как и подслушивать, считалось неприличным. По обычаям Клана было положено отводить взгляд, когда другие вели личный разговор. И возник этот вопрос однажды вечером в самом разгаре лета.

После ужина все сидели у семейных очагов. Солнце ушло далеко за горизонт, и в последних его отсветах, шелестя под легким ветерком, вырисовывались контуры листвы. У входа в пещеру горел костер, отвращавший от людей злых духов и хищников. Сквозь мерцание огня в струях поднимавшегося дыма и теплого воздуха плавно извивались деревья и кустарники. На скалистой стене пещеры завели свой танец свет и тени.

Эйла сидела на огороженной камнями территории Креба, уставившись на семейство Брана. Упражняясь в роли взрослого мужчины, Бруд вымещал досаду на матери и Оге. С самого утра день начался у него неудачно, а позже стало и того хуже. После долгих часов выслеживания лисы, шкуру которой Бруд обещал принести Оге, он упустил зверя. Брошенный им камень спугнул лису, и та бесследно растворилась в кустах. Взгляды Оги, преисполненные понимания и прощения, лишь подливали масла в огонь. Он мог снести от нее все, что угодно, только не это.

Уставшие после трудового дня женщины заканчивали свои дела, и Эбра, которой то и дело мешали доделать работу, рассердившись, дала знать Брану. Вождь давно заметил непотребное поведение Бруда. Тот имел на это право, но мог бы проявить к женщинам большую чуткость. Зачем было заставлять их бегать за каждой ерундой, когда они без того заняты и валятся с ног от усталости?

– Бруд, оставь женщин в покое! У них и без тебя хватает дел, – жестами осёк его Бран.

Получить такой нагоняй, да еще от самого вождя и в присутствии Оги, для Бруда было невыносимо. Он удалился от остальных в дальний угол и тут поймал на себе пристальный взгляд Эйлы. Не важно, что она ухватила лишь суть небольшой домашней перебранки, весь ужас заключался в том, что в присутствии этой дурнушки его отчитали как ребенка. Это был сокрушительный удар по его болезненному самолюбию. «У нее даже не хватило воспитанности отвести взгляд, – подумал он. – Ну раз ей наплевать на вежливость, то и мне тоже». Это была последняя капля, переполнившая чашу его терпения. Ратуя за соблюдение обычая Клана, он пронзил ненавистную девчонку злорадным взглядом.

Креб чувствовал, что в семье Брана возник небольшой разлад. Ему было ведомо все, что творилось в Клане. Чаще всего он воспринимал все как посторонний шум, но то, что касалось Эйлы, заставило его насторожиться. Он мог себе представить, сколько злости накопилось у Бруда, раз он, невзирая на все, чему его всю жизнь учили, уставился прямо на чужой семейный очаг. «Бруд относится к ней слишком враждебно, – подумал Креб. – Ради ее же блага придется поучить малышку, как себя вести».

– Эйла! – резко окликнул ее Креб. От звука его голоса она едва не подскочила на месте. – Не гляди на других людей! – добавил он знаками.

– Почему? – удивилась она.

Нельзя глядеть, нельзя таращиться. Людям это не нравится, – пытался ей объяснить Мог-ур, чувствуя, что Бруд с нескрываемым удовольствием краем глаза наблюдает за тем, как девчонка получает взбучку от Мог-ура.

«И все же он к ней слишком мягок. Ничего, придет время, и я ей еще покажу, как следует себя вести женщине».

– Давай поучимся говорить, – знаками предложила Эйла. Она все еще была изумлена и слегка обижена.

Кто-кто, а Мог-ур-то точно знал, почему она за всеми наблюдала, но все же решил сделать внушение. Да и Бруд, увидев, как ее ругают за неприличное поведение, слегка поумерил свой гнев.

– Эйла, прекрати глазеть, – означал строгий взгляд Креба. – Это плохо. Эйла не перебивает, когда говорит мужчина. Это плохо. Эйла не глядит на другие семьи. Это плохо. Плохо. Понимаешь?

Креб был резок. Он хотел, чтобы она это поняла. Мог-ур заметил, что Бруда позвал Бран, и настроение у молодого человека явно улучшилось.

Эйла была подавлена. Еще никогда Креб не был с ней груб. Ей казалось, ему нравится, что она осваивает их язык. Теперь же он велел ей не смотреть на других, а значит, ей не придется больше учиться. Слезы боли и обиды так и хлынули у нее из глаз.

– Иза! – встревоженно позвал ее Креб. – Иди сюда! У Эйлы что-то случилось с глазами.

У людей Клана глаза слезились, только когда в них попадала соринка, а также в случае простуды или глазной болезни. Но чтобы плакать от огорчения – такого Кребу еще не приходилось видеть. Иза быстро подбежала к ним.

– Погляди! У нее слезятся глаза. Может, попала искра? Лучше проверь, – настаивал он.

Иза тоже не на шутку забеспокоилась. Подняв веки Эйлы, она стада пристально рассматривать глазницы девочки.

– Глаз болит? – спросила она. Целительница не обнаружила никаких признаков его поражения. Все было в порядке, но глаза продолжали слезиться.

– Нет, не болит, – шмыгая носом, произнесла Эйла. Она не понимала, почему они так забегали вокруг нее, но ощущала их заботу, несмотря на то, что Креб недавно сердился на нее.

– Почему Креб разозлился, Иза? – всхлипывая, спросила она.

– Ты должна усвоить, Эйла, – с серьезным видом начала объяснять Иза, – невежливо смотреть на чужой очаг, смотреть, о чем там говорят. Эйла должна знать, что, когда говорит мужчина, женщина смотрит вниз, вот так. – И Иза ей показала как. – Когда мужчина приказывает, женщина выполняет. И никаких вопросов. Таращат глаза только маленькие. Эйла большая. Люди сердятся на Эйлу.

– Креб сердится? И не будет обо мне заботиться? – И она вновь разразилась слезами.

Иза не понимала, почему у девочки слезятся глаза, но ощущала, что та не в себе.

– Креб будет заботиться об Эйле. И Иза тоже. Креб учит Эйлу. Нужно многое узнать. Эйла должна узнать правила Клана. – Она нежно обняла девочку и вытерла ей глаза кусочком кожи, после чего посмотрела в них, чтобы проверить, все ли в порядке.

– Что случилось у нее с глазами? – осведомился Креб. – Она больна?

– Она думает, что ты ее не любишь. Она думает, что ты на нее разозлился. Должно быть, поэтому она расстроилась. Возможно, светлые глаза, такие как у нее, слишком слабые, но, насколько я могу судить, они здоровы, да и сама она говорит, что глаза не болят. Думаю, они слезятся от печали, Креб, – пояснила Иза.

– От печали? Она так огорчилась из-за того, что я ее не люблю? И поэтому потекли слезы из глаз?

Мог-ур был поражен до глубины души, он испытывал непонятные чувства. Неужели она так слаба здоровьем, хотя по ней этого не скажешь? Первый раз в жизни он видел, чтобы кто-то плакал, узнав, что он его не любит. Кроме Изы, к нему еще никто так не относился. Люди его боялись, испытывали благоговейный страх, уважали, но чтобы буквально до слез жаждать его любви – такого еще не бывало. «Возможно, Иза права, у девочки слабые глаза, но зрение нормальное. Все-таки нужно ей как-то сказать для ее же блага, как следует себя вести. Бран выгонит ее, если она не усвоит наших правил. Это в его власти. Но это не значит, что я ее не люблю. Я ее люблю, – впервые признался он себе, – как это ни странно, я очень ее люблю».

Эйла поплелась к калеке, нервно поглядывая на свои ноги. Стала напротив него и только тогда подняла печальные глаза, еще мокрые от слез.

– Я больше не таращу глаза, – жестами сказала она. – Креб на меня не сердится?

– Нет, – ответил ей он. – Я вовсе не сержусь, Эйла. Но ты принадлежишь Клану, принадлежишь мне. Ты должна знать наш язык, но также должна знать правила Клана. Понимаешь?

– Принадлежу Кребу? Креб на меня не сердится?

– Нет, я люблю тебя, Эйла.

Расплывшись в улыбке, она бросилась к безобразному старику и обняла его, после чего устроилась у него на коленях и крепко прижалась.

Креба всегда интересовали дети. Став Мог-уром, он редко встречал, чтобы тотем ребенка не был безоговорочно воспринят матерью. Ему приписывали сверхъестественные способности, однако его истинный талант заключался в умении наблюдать и воспринимать увиденное. На его глазах рождались и вырастали дети, женщины и мужчины их баюкали и утешали. Но сам он, старый и покалеченный, никогда не знал счастья держать на руках ребенка.

Выплакав свою печаль, малышка уснула. Рядом с Мог-уром она ощущала себя в безопасности. Он вытеснил в ее душе другого человека, память о котором сохранилась лишь в дальних уголках сознания. Креб смотрел на спокойное доверчивое личико, и в его душе расцветала любовь. Он не смог бы любить ее сильнее, будь она даже его собственным ребенком.

– Иза, – позвал он целительницу и, прежде чем передать ей девочку, на мгновение обнял Эйлу. – Верно, из-за болезни она утомилась, – сказал он, когда женщина ее уложила. – Для пущей уверенности осмотри еще раз ее глаза завтра утром.

– Хорошо, Креб, – кивнула она.

Иза любила брата. Она знала, что за его угрюмой наружностью скрывается добрая душа, и была за него очень рада: теперь ему было, кого любить и было, кому любить его. После этого случая добрые чувства к девочке у нее еще больше окрепли.

С детства Иза не была такой счастливой. Омрачал ее радость лишь страх, что ее будущий ребенок может оказаться мальчиком. Сына ей пришлось бы растить вместе с охотником. Поскольку она приходилась сестрой Брану, а их мать была женщиной вождя, то ее сын мог бы стать вождем в том случае, если с Брудом что-нибудь случится, а у Эбры не будет больше сыновей. Брану придется отдать ее с ребенком кому-нибудь из охотников либо взять к себе. Хотя она ежедневно молила свой тотем послать ей либо девочку, либо мертворожденное дитя, избавиться от снедавшего ее беспокойства не удавалось.

Благодаря терпению Креба и усердию Эйлы за лето она научилась понимать не только язык Клана, но и их обычаи. За первым уроком, отучившим ее глазеть на людей, когда не положено, последовало много других, не менее сложных. Особенно трудно оказалось привить ей женское послушание, поскольку для этого пришлось обуздать природное любопытство и неугомонную энергию.

Многое научились понимать и Креб с Изой. Так, например, они уже знали, что слегка растянутые губы и чуть приоткрытые зубки у девочки означают то, что она счастлива. Но все продолжали сокрушаться по поводу странной слабости девочкиных глаз, когда та была чем-то огорчена и начинала плакать. Иза относила эту особенность за счет светлого цвета глаз, только не знала, свойственно ли это качество одной Эйле или вообще Другим. На всякий случай Иза промывала девочке глаза отваром бело-голубого растения, что росло в близлежащих лесах. Оно питалось гниющей древесиной, и его лишенные зелени глянцевые листочки при прикосновении чернели. Но Иза не знала лучшего средства от воспаленных глаз и всякий раз, когда девочка плакала, промывала ей глаза остуженным отваром стеблей этого растения.

Плакала Эйла редко. Хотя слезы обеспечивали ей внимание, она всячески старалась их сдерживать. К тому же они не только пробуждали беспокойство у любимых ею людей, но делали ее не похожей на остальных, а ей хотелось быть такой, как все. Соплеменники понемногу привыкали к ней, но по-прежнему с настороженностью относились к ее странностям.

Эйла, в свою очередь, тоже познавала Клан и вживалась в него. Мужчины питали к ней интерес, но считали ниже своего достоинства выказывать его особе женского пола, хотя и столь не похожей на других, впрочем, и она платила им тем же. Больше других ею интересовался Бран, но она его пугала. Он был с ней строг и не шел на сближение. А Эйле было даже невдомек, что остальным Креб казался куда неприступнее Брана и, что всех изумляла близость Мог-ура и странной девочки. Но один человек ей был особенно неприятен – тот, что делил с Браном очаг. От его взгляда ей всегда становилось не по себе.

Прежде всего, ей пришлось познакомиться с женщинами. За исключением случаев, когда Эйла находилась в обществе Креба или когда отправлялась с целительницей собирать травы, они с Изой обычно проводили время среди женщин. Поначалу Эйла попросту ходила за Изой по пятам и смотрела, как женщины сдирают с животных шкуру, выделывают кожу, разрезают ее по спирали и получают один длинный ремень, плетут корзины, подстилки и сети, вырезают из дерева чаши, собирают дикие плоды, готовят еду, заготавливают к зиме мясо и растительную пищу и выполняют все желания мужчин. Эйла проявляла ко всему рвение, и женщины охотно обучали ее не только языку Клана, но и всякому полезному ремеслу.

Хотя в физической силе она уступала женщинам и детям Клана и обладала хрупким телосложением, ее ловкости и гибкости можно было позавидовать. Тяжелые работы были ей не под силу, зато для своего возраста она необычайно проворно плела корзины. У нее зародились теплые отношения с добродушной Икой, и та давала девочке подержать Борга. По натуре довольно замкнутая, Овра, так же как и Ука, была особенно добра к девочке. Обе женщины потеряли во время землетрясения близких людей, поэтому горе Эйлы вызывало у них сочувствие. Девочке недоставало только друзей-ровесников.

Дружеские отношения с Огой распались вскоре после церемонии. Ога разрывалась между Эйлой и Брудом. Несмотря на то, что Эйла была немного младше Оги, у них нашлось бы о чем поведать друг другу, но Бруд недвусмысленно выказывал свое отношение к новенькой. Ради своего избранника Оге пришлось пожертвовать дружбой с Эйлой. Они почти не общались, за исключением случаев, когда работали вместе. Не встретив отклика на свои попытки подружиться, Эйла вскоре оставила Огу в покое и больше к ней не приставала.

Играть с Ворном Эйла не любила. Он был на год младше ее, но, подражая в игре взрослым, все время норовил ею командовать, а Эйле подобные отношения были не по нутру. Когда она взбунтовалась, это вызвало возмущение как мужчин, так и женщин, и в особенности Аги, матери Ворна. Она гордилась тем, что ее сын пытается вести себя, как подобает мужчине. А ненависть к девочке со стороны Бруда ей была известна не хуже, чем всем остальным. «В один прекрасный день, – рассуждала она, – Бруд станет вождем, и, если он будет по-прежнему благоволить к моему сыну, Ворн станет вторым по положению человеком в Клане». Ага не гнушалась ничем, чтобы услужить Бруду, вплоть до того, что, когда тот оказывался поблизости, начинала шпынять девочку. Если Ворн играл с Эйлой и появлялся Бруд, Ага тут же отсылала сына куда-нибудь.

Вскоре Эйла освоила язык Клана, в особенности ей помогли в этом женщины. Правда, один особый знак она выучила путем собственных наблюдений. Она продолжала смотреть на людей, разве что не так явно, – не могла же она оградить себя от всего, что происходит вокруг.

Однажды она видела, как Ика играет с Боргом. Ика сделала ему знак и повторила его несколько раз. Ребенок в ответ замахал руками, подражая матери. Когда же у него это получилось мало-мальски похоже, Ика, обратив на него внимание женщин, похвалила сына. Позже Эйла видела, как Ворн подбегал к Аге и приветствовал ее тем же жестом. Даже Овра начинала беседу с Укой с такого же движения рук.

В тот же вечер Эйла тихо приблизилась к Изе и, когда та подняла на нее глаза, обратилась к ней вновь выученным жестом. У той от удивления широко раскрылись глаза.

– Креб, – начала Иза, – когда ты научил ее называть меня матерью?

– Я не учил ее этому, Иза, – ответил тот. – Должно быть, она научилась этому сама.

– Ты сама это выучила? – обратилась Иза к девочке.

– Да, мать, – повторив тот же жест, ответила она.

Эйла точно не понимала значения знака, но могла об этом догадываться. Она заметила, что этим движением дети обращаются к женщинам, которые их опекают. Хотя у нее из памяти стерлись воспоминания о собственной матери, их не забыло ее сердце. Ту, которую девочка любила и потеряла, теперь заменила Иза.

Долго не имевшая детей женщина вдруг ощутила прилив материнских чувств.

– Дочка моя. – Иза в порыве нежности, что случалось с ней крайне редко, обняла Эйлу. – Мое дитя. С самого начала я знала, что она моя дочь, Креб. Помнишь, я говорила тебе? Она дарована мне духами, я в этом не сомневаюсь.

Креб с ней не спорил. Возможно, она была права.

После этого вечера у девочки почти прекратились ночные кошмары. Чаще всего ей снились два сна. Один о том, как она скрывается в маленькой расщелине, спасаясь от огромных острых когтей. Второй – более неопределенный и более страшный. Это было ощущение дрожащей земли и болезненное ощущение потери. Она кричала во сне на своем, уже почти забытом языке, а когда просыпалась, припадала к Изе. Поначалу Эйла почти неосознанно прибегала к родной речи, но со временем, когда освоила язык Клана, странные слова слышались от нее только во сне. Постепенно они ушли и из ее снов, но после ночного кошмара у нее постоянно оставалось ощущение одиночества.

Промелькнуло короткое жаркое лето, и на его смену пришла осень. Наступили первые утренние заморозки, напоив воздух свежестью; оделись в багряно-янтарные одежды некогда зеленевшие леса. Затяжные осенние дожди, перемежающиеся снегом, лишали деревья богатства красок, предвещая близость холодов. Чуть позже, когда на ветках удерживались лишь самые цепкие листья, словно последнее воспоминание о летнем тепле, ненадолго показывалось яркое солнышко, но вскоре суровый ветер навевал сильный холод, и с тех пор люди почти не выходили из пещеры.

В тот день Клан высыпал на площадку у входа в пещеру, наслаждаясь последними лучами солнца. Женщины сеяли зерно, собранное с низлежащих степей. Резкий ветер вздымал вверх желтые листья, словно пытаясь вдохнуть жизнь в то, что осталось от летнего богатства. Женщины слегка подкидывали в мелких корзинах зерно, мякину сдувало порывами воздуха, меж тем как полноценные тяжелые зерна падали обратно на дно.

Иза стояла за спиной Эйлы и, взяв девочку за руки, обучала, как подбрасывать вверх зерно, чтобы не уронить его вместе с соломенной шелухой.

Эйла, чьей спины касался твердый, выступающий живот Изы, вдруг почувствовала его внезапный спазм, который заставил женщину замереть на месте. Вскоре Эбра с Укой отвели беременную в пещеру. Девочка стрельнула глазами в сторону мужчин, которые, прекратив разговор, проводили трех женщин взглядом. Эйла боялась, как бы тем не досталось от мужчин за то, что они бросили работу. Но мужчины, непонятно почему, отнеслись к этому благосклонно. Рискуя навлечь на себя их гнев, Эйла отправилась вслед за женщинами.

Иза отдыхала на меховой подстилке, а по обеим сторонам от нее находились Эбра и Ука. «Почему вдруг Иза разлеглась посреди дня? – подумала Эйла. – Уж не заболела ли она?» Заметив ее беспокойный взгляд, Иза жестом постаралась успокоить девочку, но Эйле от этого не стало легче, в особенности, когда она увидела приемную мать во время очередной схватки.

Разговор женщин не представлял собой ничего особенного – они говорили то о запасах на зиму, то о перемене погоды. Но Эйла подметила в их жестах и знаках какую-то тревогу. «Что-то не так», – подумала она, решив про себя, что ничто не заставит ее уйти оттуда, пока она не дознается, в чем дело.

Ближе к вечеру вернулись с прогулки с детьми Ика и Ага. Чтобы подбодрить Изу, они вместе с Оуной подсели к ней. Женщины толпились у постели целительницы, а Овра с Огой тем временем сгорали от любопытства. Хотя дочь Уки еще не имела своего мужчины, она уже была женщиной и знала, что в ней тоже может вырасти новая жизнь. Оге также вскоре предстояло стать взрослой во всех отношениях, поэтому и ту и другую остро интересовало все, что происходило с Изой.

Когда Ворн увидел, что Аба подсела к дочери, у него возник вопрос, почему все женщины собрались у очага Мог-ура. Он пооколачивался вокруг, после чего забрался к Аге на колени и уселся рядом со своей сестрой. Оуне пришлось посадить его к себе. Однако ничего особо интересного он не увидел: целительница просто отдыхала и все, поэтому мальчик убрался восвояси.

Вскоре и женщины стали расходиться: пора было готовить еду. С Изой осталась одна Ука, а Эбра с Огой, не отрываясь от дел, тайком поглядывали за целительницей со стороны. Эбра сначала принесла пищу Кребу и Брану, а после Уке, Изе и Эйле.

Овра приготовила ужин мужчине своей матери, но, едва Грод отправился к очагу Брана, где находился также Креб, вернулась вместе с Огой к постели Изы и села рядом с Эйлой, которая за все время не двинулась с места.

Иза лишь пригубила чай, Эйла тоже была не голодна. Целительница повертела пищу, но из-за очередной судороги, сведшей живот, съесть ее не смогла. «Что же случилось с Изой? Почему она не готовит Кребу ужин? Почему Креб не призовет на помощь духов, чтобы ей стало лучше? Почему он с остальными находится у очага Брана?»

Иза тужилась сильнее и сильнее. Между схватками она едва успевала сделать несколько быстрых вдохов и вновь крепко хваталась за руки женщин. В Клане никто не спал. Мужчины, собравшись вокруг вождя, казалось, обсуждали что-то важное. Однако их истинный интерес выдавали взгляды, тайком брошенные в сторону Изы. Время от времени женщины подходили к ней, чтобы проверить состояние, иногда они ненадолго задерживались. Весь Клан объединился в духовной поддержке Изе, которая трудилась над рождением новой жизни.

Было уже совсем темно, когда женщины вокруг нее резко засуетились. Эбра расстелила шкуру, а Ука помогла Изе устроиться на корточках. Тяжело дыша, роженица сильно тужилась и кричала от боли. Эйла сидела рядом и тряслась, Ога и Овра сами стонали, до боли сочувствуя Изе. Наконец женщина, глубоко вздохнув и стиснув зубы, напряглась изо всех сил, и в потоке вод показалась макушка детской головки. Еще одно титаническое усилие, и голова вышла целиком. Дальше все оказалось проще, и вскоре на свет появилось мокрое, сморщенное, крошечное дитя.

Увенчало роды выплеснувшееся на землю кровавое месиво. Изможденная Иза вновь легла, а Эбра, очистив рот новорожденного ребенка от слизи, положила его на живот матери. Иза похлопала его по ножкам, и ее первенец издал свой первый громкий крик. Эбра с помощью красных сухожилий перетянула крохе пуповину и откусила ту ее часть, которая вела к детскому месту. Показав ребенка Изе, Эбра встала и пошла к своему очагу сообщить вождю, что целительница благополучно разрешилась от бремени. Сев напротив него, она преклонила голову и устремила взгляд на ямочку на своем плече.

Глава 8

– К сожалению, сообщаю, – начала Эбра с принятого жеста, выражающего огорчение, – у Изы родилась девочка.

Однако новость была воспринята без огорчения. Бран облегченно вздохнул, хотя внешне ничем себя не выдал. Все, что предложил Мог-ур относительно их сестры и в особенности Эйлы, вождя весьма устраивало, и он был не намерен ничего менять. Креб взял на себя труд по обучению новенькой девочки, и это на удивление хорошо у него получалось. Эйла познавала законы Клана. Сам Креб был не просто доволен известием Эбры, он был вне себя от радости. Впервые за свою долгую жизнь он вкусил тепло и любовь семейного очага, а рождение у его сестры девочки означало, что они теперь не расстанутся. Иза же, наконец, могла спать спокойно. Несмотря на поздний возраст для беременности, роды прошли нормально. Она знала многих женщин, которым пришлось куда тяжелее, чем ей. Некоторым из них грозила смерть, а кое-кто из них умер, к тому же бывало, что дети не выживали. Ей казалось, что головки новорожденных чересчур велики для того, чтобы роды протекали нормально. Однако больше всего она боялась, что у нее родится мальчик. Для людей Клана неуверенность в завтрашнем дне была хуже всего.

Иза отдыхала. Ука завернула новорожденного в пеленку из мягкого кроличьего меха и передала матери. Эйла сидела не шевелясь и не сводя с Изы любопытного взгляда. Женщина поманила ее к себе:

– Иди сюда, Эйла. Хочешь посмотреть на малышку?

Эйла нерешительно подошла ближе.

– Да, – кивнула она.

Иза открыла ребенку личико, чтобы показать Эйле. Дитя было точной копией Изы, на головке виднелся темный пушок, а на затылке заметно выпячивался костяной холмик, который у взрослых был прикрыт густыми волосами. Головка ребенка, хотя и продолговатая, все же была немного круглее, чем у взрослых, а лоб, начиная с еще неразвитых надбровных выступов, был резко скошен к затылку. Эйла дотронулась до щечки малышки, и та инстинктивно обернулась, делая сосательные движения.

– Она красавица! – жестами изобразила Эйла, с восхищением пожирая глазами маленькое чудо. – Иза, она хочет что-то сказать? – осведомилась она, глядя, как кроха засучила ножками.

– Пока что нет, но скоро ты будешь вместе со мной учить ее говорить, – ответила Иза.

– Здорово. Я буду учить ее говорить. Так же, как вы с Кребом учили меня.

– Я знаю, что будешь, – сказала мать, прикрывая ребенка.

Девочка продолжала сидеть возле Изы. Эбра завернула детское место в заранее приготовленную кожу и положила все в укромный уголок, чтобы Иза позднее могла его закопать в потайном месте. Если бы ребенок родился мертвым, то его бы захоронили там же и никто бы о нем не обмолвился. Сама роженица не стала бы на людях скорбеть о потере, а остальные разве что отнеслись бы к ней с большим вниманием и сочувствием.

Положение матери было бы куда обременительнее, если бы ее ребенок родился уродом или по каким-то причинам его не принял вождь Клана. Ей пришлось бы либо похоронить его, либо бросить на произвол судьбы. Уродливому ребенку редко оставлялась жизнь, а в случае если это была девочка – почти никогда. Мальчика-первенца по желанию главы очага оставляли в Клане на семь дней. Тот, кто выживал за это время, по закону Клана, получал имя и становился его полноправным членом.

Первые дни после рождения жизнь Креба висела на волоске. Роды были трудными, и его матери пришлось тяжело. Ее мужчина был вождем, поэтому участь мальчика целиком зависела от него. Однако он скорее думал о матери, нежели о ребенке, чья крупная мужская голова и неподвижные конечности с самого начала были повреждены при родах. Сама мать, потеряв много крови, была очень слаба и находилась между жизнью и смертью. Вождь не мог потребовать, чтобы она избавилась от ребенка: на это у нее попросту не было сил. Обычно если мать не в состоянии была сделать это, то ребенок переходил в распоряжение целительницы, однако мать Креба сама была в Клане целительницей. Поэтому он остался с матерью, хотя надежды на то, что он выживет, ни у кого не было.

Молоко у его матери прибывало медленно. Когда вопреки всем ожиданиям он не умер, одна кормящая женщина сжалилась над ним и стала прикармливать. Вот так началась жизнь Мог-ура, святейшего из святых мужей, искуснейшего и могущественнейшего мага Клана.

К Изе направлялись оба брата. Бран властным жестом отослал Эйлу прочь, и та послушно удалилась, но краем глаза продолжала наблюдать за происходящим. Иза приподнялась, раскутала ребенка и, стараясь не смотреть на мужчин, передала его Брану. Мужчины внимательно осмотрели девочку, которая, лишившись теплой пеленки, громко расплакалась. Они, в свою очередь, старались не смотреть на Изу.

– С ребенком все в порядке, – жестом заключил Бран. – Пусть остается с матерью. Если он проживет семь дней, то будет принят в Клан.

Хотя Иза в этом не сомневалась, тем не менее, после решения вождя ей стало покойнее на душе. Только одно ее беспокоило. Она боялась, что дочь будет несчастна оттого, что у ее матери нет мужчины. «В конце концов, он же был жив, когда я ждала ребенка, – заключила Иза, – да и Креб заботится о нас не хуже». И больше Иза не возвращалась к этой мысли.

Следующие семь дней Иза провела у своего очага и покидала его только затем, чтобы справить нужду и захоронить детское место. Все, за исключением Эйлы и Креба, вели себя так, будто ребенка не существовало. Однако чтобы Иза могла отдохнуть, женщины приносили ей еду и, пользуясь случаем, украдкой поглядывали на малышку. Через семь дней у Изы должно было остановиться кровотечение, а до этого на ней лежало своеобразное женское проклятие. Так же как во время месячных, ей позволялось общаться только с женщинами.

Иза все время посвящала уходу за ребенком, а если хватало сил, то занималась благоустройством очага Креба, оборудуя кухню, место для сна, приема пищи, а также уголок для хранения целительных трав. Теперь вместе с Кребом их стало четверо.

Благодаря особому положению Мог-ура в Клане он занимал наиболее удобное место в пещере: достаточно близкое к выходу, чтобы мог проникать свет, но не настолько, чтобы задувал зимний ветер. Его очаг имел и еще одно достоинство, за которое Иза была благодарна Кребу. Он был защищен от сквозняков каменным выступом стены. Более открытые места, несмотря на ограждения и постоянный огонь, все же продувались сильнее. Болезнь суставов в особенности обострялась у Креба зимой, когда в пещере было сыро и холодно. Иза предусмотрела, чтобы его постель – углубление в земле, выстеленное соломой и сухими листьями, которые сверху покрывались меховой шкурой, – находилась в укромном месте.

Одной из немногих обязанностей мужчин, помимо охоты, было сооружение некоего подобия дверей при входе в пещеру: в землю вбивались шесты, а на них натягивались шкуры. Кроме того, вход тщательно обкладывался гладкими камешками, защищавшими пещеру от снега и дождя. Полы в каждом очаге были голыми, а вместо стола и стульев использовались плетеные циновки.

Рядом с постелью Креба находились две неглубокие канавки с соломой, устланные шкурами, которые днем использовались как накидки. У Креба это была шкура медведя, у Изы – антилопы, а у Эйлы – совсем новая шкура снежного леопарда. Вместо привычных мест обитания высоко в горах он ютился недалеко от пещеры. Гув, которому улыбнулась удача, отдал добычу Кребу.

Большинство людей Клана носили на себе что-либо связанное с животным, символизирующим их защитный тотем: кожу, осколок рога или клык. Креб решил, что белая шкура снежного леопарда для Эйлы будет как раз то, что надо. Хоть этот зверь и не был ее духом-защитником, но принадлежал к той же породе, что и ее тотем; к тому же Креб считал маловероятным, что охотники когда-нибудь принесут в качестве добычи пещерного льва. Без особой причины никто не стал бы посягать на такого гигантского хищника. До того как Иза вернулась к обычным делам Клана, она успела очистить кожу от мездры и сделать девочке новую пару башмаков, и та с нетерпением ждала повода, чтобы их обновить.

Чтобы уменьшить боли от сокращения матки и чтобы прибывало молоко, Иза заваривала себе чай из цитварного семени. Готовясь к рождению ребенка, она насушила эти продолговатые листочки с цветами еще год назад. Сменив пористую кожаную прокладку, которую носила во время месячных и после родов, Иза собралась было отправиться в лес, чтобы закопать там грязную. Она поискала девочку, чтобы та приглядела за малышкой на время отсутствия мамы.

Но Эйлы нигде не было. Она в это время искала небольшие круглые камешки у ручья. Иза как-то заикнулась, что ей не хватает камней для кипячения воды, вот девочка и решила их набрать у ручья, пока вода не замерзла. Стоя на коленях на краю берега, Эйла подыскивала гальку подходящего размера. Вдруг, подняв глаза, она заметила, как в кустах мелькнуло что-то белое. Раздвинула ветки и увидела лежавшего там маленького кролика. На его поломанной лапке запеклась кровь.

Раненый, изнемогавший от жажды зверек не мог передвигаться и пугливо озирался по сторонам. Верно, какой-то волчонок, упражняясь в охоте, ранил кролика, но поймать не смог; юный хищник собрался было броситься за ним вдогонку, но тут его кликнула мать, и поскольку тот был не слишком голоден, то оставил преследование и отправился на зов. Кролик на время затаился в кустах, но, когда уже можно было выбраться, оказалось, что он насквозь промерз и не может двигаться. Несмотря на то, что рядом бежала вода, он умирал от жажды. Жизнь в нем едва теплилась.

Эйла взяла меховой комочек на руки и пригрела его. Она держала его так же, как дитя Изы, завернутое в кроличью шкурку, и детеныш кролика был для нее все равно что ребенок. Укачивая его, она села на землю и тут заметила кровь на лапке, к тому же та была неправильно изогнута. «Бедненький, – пожалела она кролика, – у тебя сломана лапка. Может, Иза ее исцелит, как когда-то исцелила мою». Позабыв о камнях, Эйла понесла раненого зверька в пещеру.

Иза слегка вздремнула, но, услышав шаги Эйлы, сразу же открыла глаза. Девочка протянула ей кролика, показывая на его рану. Иза жалела маленьких зверьков и всегда оказывала первую помощь, но никогда не приносила их в пещеру.

– Эйла, животным не положено находиться в пещере, – начала Иза.

У девочки рухнули надежды. Прижав к себе кролика и наклонив голову, она повернулась к выходу не в силах справиться со слезами.

– Ладно, – сжалившись над девочкой, сказала Иза, – раз уж ты его сюда принесла, я на него взгляну.

Эйла просияла и протянула зверька Изе.

– Он хочет пить, дай ему воды, – жестами выразила Иза.

Эйла наскоро налила в чашку воды. Целительница отщепила от куска дерева лучину и привязала к ней недавно нарезанные кожаные полоски.

– У нас вода на исходе. Эйла, сходи за водой. Потом мы приступим к лечению. Для начала нужно промыть рану. – Женщина поворошила поленья в костре и бросила туда камни.

Схватив корзинку, Эйла помчалась к пруду. Вода придала крольчонку сил, и, когда девочка вернулась, он уже грыз зернышки.

Вернувшийся вскоре Креб был поражен, увидев Изу с ребенком, а Эйлу с крольчонком на руках. К лапке зверька была привязана щепка, а взгляд Изы говорил: «Что я могла поделать?» Сама же Эйла была целиком поглощена живой куклой и не заметила, как Креб с Изой молча перекинулись знаками.

– Зачем она притащила сюда кролика? – спросил Креб.

– Он был ранен. Эйла хотела, чтобы я его полечила. Она не знала, что нельзя приносить зверей домой. У нее были благие намерения, Креб, думаю, у нее есть все задатки целительницы. – Иза остановилась. – Мне хотелось бы поговорить с тобой о ней. Видишь ли, она такая некрасивая девочка.

Креб посмотрел в сторону Эйлы.

– Она очень милая, хотя, ты права, внешне неказистая, – признал он. – Но при чем тут кролик?

– Кто на нее позарится? Ее не захочет ни один мужчина с достаточно сильным тотемом, потому что ему есть из кого выбирать. А что станет с ней, когда она повзрослеет? Какое у нее будет положение в Клане без своего мужчины?

– Я думал об этом, но что мы можем сделать?

– Если она станет целительницей, у нее будет свое положение в Клане, – предложила Иза, – а для меня она все равно что родная дочь.

– Но она совсем из другого рода, Иза. У тебя есть своя дочь, которая продолжит твое дело.

– Знаю, теперь у меня есть дочь, но почему бы мне не обучить своему ремеслу и Эйлу? Разве не я держала ее на руках, пока ты давал ей имя? Разве не ты тогда же объявил ее тотем? Значит, она и есть моя дочь. Она стала членом Клана, разве не так? – Иза говорила пылко, но вдруг осеклась, боясь услышать от Креба нечто неприятное. – Видишь ли, Креб, я думаю, у нее к этому делу есть способности. Она всем интересуется, все расспрашивает, когда я кого-нибудь лечу.

– Я еще не встречал никого, кто задавал бы так много вопросов, причем обо всем на свете. Ты должна ей объяснить, что это неприлично.

– Но погляди на нее, Креб. Она смотрит на раненого кролика и жаждет ему помочь. Это признак настоящей целительницы, либо я в этом ничего не смыслю.

Креб на мгновение задумался.

– То, что она стала членом Клана, не меняет ее происхождения, Иза. Она рождена для Других. Она не сможет постичь то, что дано тебе. Ведь у нее нет твоей памяти.

– Зато она все быстро схватывает. Ты же сам видел. Гляди, как быстро она выучилась говорить. Уму непостижимо, сколько всего она уже знает. К тому же у нее хорошие добрые руки. Когда я накладывала щепку, она держала кролика, и тот ей доверился. – При этом Иза слегка наклонилась. – И потом, Креб, мы с тобой уже не молоды. Что будет с ней, когда нас не станет? Ты же не хочешь, чтобы она кочевала от одного очага к другому, не имея своего положения, как самая последняя женщина в Клане?

Креб не раз думал об этом, но так и не пришел к определенному решению.

– Иза, ты действительно считаешь, что можешь ее обучить? – спросил он, все еще сомневаясь.

– Можно будет начать прямо с кролика. Я покажу, как нужно за ним ухаживать. Уверена, она научится. Я смогу научить ее. В конце концов, не так уж много существует разных ран и болезней, а она еще молода и может все запомнить. Наследственная память ей даже не понадобится.

– Мне нужно об этом поразмыслить, Иза, – ответил Креб.

Эйла, что-то мурлыча, качала крольчонка. Она видела, что Иза с Кребом разговаривают, и вспомнила, как Креб часто помогал Изе в целительной магии. Девочка поднесла пушистого зверька Мог-уру.

– Креб, ты не попросишь духов, чтобы они помогли кролику поправиться? – обратилась она, положив меховой комочек у его ног.

Мог-ур увидел ее искренне озабоченное личико. Ему никогда не приходило в голову обращаться к духам за исцелением животного. Хоть он считал это несколько глупым, но не мог ей отказать и, оглядевшись, быстро совершил несколько пассов.

– Теперь с ним точно будет все в порядке, – решительно заключила Эйла и, увидев, что Иза нянчит ребенка, спросила ее: – Мама, можно мне подержать малышку? – Кролик был приятным теплым комочком, но с настоящим ребенком не сравнить.

– Вот так, хорошо, – сказала Иза, передавая ей дочку, – держи ее аккуратно, как я тебя учила.

Эйла баюкала малышку точь-в-точь, как только что кролика.

– Как ты ее назовешь, Креб? – спросила она.

Иза тоже изнемогала от любопытства, но ни за что не решилась бы спросить. Они делили с Кребом один очаг, он заботился о них, и право называть младенцев, родившихся в его семье, оставалось за ним.

– Я пока что не решил. А тебе, Эйла, надо знать, что не положено задавать слишком много вопросов, – пожурил ее он, хотя ему явно пришлось по душе, что девочка доверяла его магическому дару, пусть далее речь шла о кролике. Обернувшись к Изе, он сказал: – Думаю, не будет большого вреда, если кролик побудет здесь, пока заживет лапка. Это безобиднейшее существо.

Ощутив прилив радости, Иза молчаливо согласилась. Она не сомневалась, что Креб позволит ей обучать Эйлу, хотя прямо он никогда об этом не сказал бы. Единственное, что нужно было Изе, это убедиться, что он ее не остановит.

– Интересно, как она производит такой звук? – Сменив тему, Иза прислушалась к мурлыканью Эйлы. – Не сказать, что он неприятный, но уж очень странный.

– Это одно из отличий Других от людей Клана, – жест Креба нес в себе глубокую истину, – наряду с прочими странными звуками, к которым Эйла то и дело прибегала, пока не научилась говорить правильно, и отсутствием у Других наследственной памяти.

Овра принесла им вечернюю еду. Увидев кролика, она удивилась не меньше Креба. Но глаза ее округлились еще больше, когда Эйла, отдав ребенка Изе, взяла на руки маленького зверька и стала качать, как младенца. Овра краем глаза взглянула на Креба, но тот, казалось, ничего не замечал. «Разве ж она ему мать? Надо же такое удумать, нянчить животное! Девочка, видать, малость не в себе. Уж не считает ли она, что это человек?»

Вскоре к ним зашел Бран поговорить с Кребом. Тот его уже ждал. Они удалились к общему костру, что горел у порога пещеры.

– Мог-ур, – нерешительно начал Бран.

– Да.

– Я тут кое о чем подумал. Пора провести брачную церемонию. Я решил отдать Овру Гуву, а Друк согласился взять Агу с детьми, с ними также будет жить Аба. – Бран не знал, как подступиться к вопросу о кролике.

– Я давно ждал, когда ты это сделаешь, – ответил Креб, нарочито обходя животрепещущую тему.

– Я хотел подождать. Не мог же я позволить себе обременить двух охотников, пока не закончилась охотничья пора. Когда, думаешь, лучше этим заняться? – Бран боролся с искушением взглянуть на домашний очаг Мог-ура, а Креба это даже забавляло.

– Я собираюсь вскоре дать имя дочери Изы. Можно вслед за этим провести брачную церемонию, – предложил Креб.

– Я так им и передам, – ответил Бран.

Блуждая глазами по пещере, он кидал взгляды то на сводчатый потолок, то на землю, то в глубь пещеры, то на выход – словом, куда угодно, только не на нянчившую кролика Эйлу. Приличия не позволяли ему смотреть на чужой очаг. Но, с другой стороны, разве он мог узнать о кролике, не увидев его. Бран судорожно размышлял, как завести о нем разговор. Креб терпеливо ждал.

– Что у тебя делает кролик? – быстро начал Бран, сознавая, что обстоятельства складываются не в его пользу.

Креб медленно обернулся в сторону своего семейства. Иза прекрасно понимала, что происходит. Она была занята своим ребенком и надеялась, что ее не будут отрывать от дел. Эйла, причина раздора, вообще ничего не замечала вокруг.

– Это безобидное животное, Бран, – отозвался Креб.

– Но откуда оно взялось в пещере? – не унимался вождь.

– Его принесла Эйла. У него сломана лапка, и девочка хотела, чтобы Иза его исцелила, – ответил Креб как ни в чем не бывало.

– Никто никогда не приносил животных в пещеру, – не унимался Бран, начиная раздражаться оттого, что не может привести более веского довода.

– От него никакого вреда. И он здесь надолго не задержится, только пока заживет лапка, – веско заметил Креб.

У Брана не было основательной причины настаивать, тем более что кролик находился в пределах семейного очага Мог-ура. Обычаи не запрещали держать в пещере животных, но никто еще до этого не додумался. Да и дело было не в кролике, а в Эйле. Брана пугала ее непредсказуемость. А ведь она была еще ребенком. Он не мог себе представить, чего ждать от нее, когда она вырастет. Бран не имел понятия, как с ней обращаться, и даже не знал, как поделиться своими сомнениями с Кребом. Ощущая недовольство брата, Мог-ур выдвинул еще один довод в пользу кролика.

– Во время Сходбища Клан-хозяин держит у себя в пещере медвежонка, – напомнил он Брану.

– Это совсем другое дело. Ведь это Урсус. Его готовят к празднеству. Медведи стали жить в пещерах раньше людей, а кролики в пещерах не живут.

– Но медвежонка тоже туда приносят.

Бран не нашелся, что ответить. Не будь в Клане Эйлы, этот вопрос не возник бы вообще. Но в словах Креба был определенный смысл, и вождь, поняв зыбкость своих возражений, решил оставить тему в покое.

* * *

День, предшествующий церемонии наречения, выдался солнечным и холодным. У Креба уже начало ломить ноги, предвещая приближение непогоды. Пока не зарядил снег, он решил насладиться прогулкой вдоль ручья, прихватив с собой Эйлу. Девочке очень хотелось обновить свои башмачки, которые Иза только что смастерила из шкуры зубра. Очистив шкуру от мездры и пропитав для непромокаемости жиром, женщина выкроила из нее два круга, пробила по контуру дырочки, вставила в них бечевки и затянула по ноге девочки мехом внутрь.

Эйла гордо вышагивала в новых башмачках подле Креба. Поверх нижней накидки она надела новенькую шкуру снежного леопарда, а на голову – целую шкурку кролика, лапки которого служили ей завязками. Девочка то забегала вперед, то возвращалась назад. Креб шел медленно. Каждый из них был занят собственными мыслями.

Креб думал, как назвать дочь Изы. Он любил сестру и хотел, чтобы имя понравилось ей. «Но только не в честь родных ее мужчины», – решил он. Вспомнив о мужчине Изы, Креб ощутил дурной привкус во рту. Жестокость негодяя приводила его в бешенство, но было и кое-что другое, чего не мог простить ему Мог-ур. Будучи еще мальчишкой, он однажды назвал Креба бабой за то, что тот не мог охотиться. И только страх перед могуществом Мог-ура удержал его от дальнейших насмешек. «Хорошо, что у Изы родилась девочка, – думал Креб. – Рождение мальчика было бы для него слишком большой честью».

Но больше эта сволочь не будет путаться на пути у Креба. Не без удовольствия Мог-ур перенесся мыслями к семейному очагу, в котором занимал теперь положение мужчины-кормильца, чем стяжал к себе еще большее уважение со стороны других мужчин. Теперь он проникся интересом к охоте и охотничьим церемониям, поскольку от него требовалось обеспечивать пропитанием подопечных.

«Да и Иза стала счастливее», – отметил про себя Креб, вспомнив, каким вниманием и заботой окружила его сестра. Она во всех отношениях, кроме одного, стала его женщиной. Ближе нее у него никого не было. Эйла не переставала радовать его. Обучая ее, он всякий раз открывал в ней новые способности, и его охватывал азарт учителя, имеющего дело с блестящим и пытливым учеником. Малютка тоже приносила ему массу счастливых переживаний. Держа ее на руках и глядя на неустанно шевелящиеся ручки и блуждающие по сторонам глазки, он не мог постичь одного: как из этого маленького чуда вырастает взрослая женщина.

«Она продолжит ветвь Изы», – рассуждал он. Их мать была самой прославленной целительницей Клана. К ней приходили люди из других племен, она их исцеляла или давала снадобья. Иза была не менее известна, и ее дочь имела все возможности стать достойной наследницей древней и выдающейся ветви целительниц.

В своих размышлениях Креб невольно вспомнил о матери их матери. Она всегда была к нему ласкова и добра, а когда родился Бран, заботилась о нем больше, чем мать. Она тоже славилась искусством врачевания и как-то исцелила чужака. «Жаль, Иза не застала ее в живых. – Тут Креб остановился. – Вот же оно! Я назову ребенка ее именем», – обрадовался он.

После этого Креб переключился на брачную церемонию. Перед ним предстал образ его помощника, тихого и серьезного Гува, которого Мог-ур очень любил. Его тотем, Зубр, был достаточно силен для Бобра Овры, поэтому не стоило беспокоиться, что она не сможет иметь детей. Овра была работящей женщиной и никогда не вызывала нареканий, а Гув – хорошим охотником, он сумел бы ее обеспечить. Из них получалась хорошая пара.

«Но станет ли он когда-нибудь могущественным Мог-уром?» – спросил себя Креб и отрицательно покачал головой. Он понимал, что Гув никогда не сможет достичь его могущества. Для этого Кребу пришлось пожертвовать всеми земными радостями и сосредоточить все усилия на развитии сверхъестественных способностей. Только благодаря этому он стал Мог-уром, который управлял сознанием Мог-уров других Кланов на священнейшей церемонии Сходбища Кланов. А иметь дело с искушенными шаманами было далеко не то же самое, что с мужчинами своего Клана. Креб уже подумывал о следующем Сходбище, хотя до него было далеко: они собирались раз в семь лет, а последнее состоялось за год до их поселения в новой пещере. «Если я до него доживу, оно для меня будет последним», – вдруг осознал Креб.

Он вновь вернулся мыслями к брачной церемонии, на сей раз касающейся Друка и Аги. Друк был опытным охотником и давно доказал свою доблесть. А как инструментальный мастер он не знал себе равных. Он был таким же угрюмым и серьезным, как и Гув, сын его погибшей женщины. Они с парнем вообще во многом походили друг на друга, и это давало Кребу повод думать, что Гува зачал дух тотема Друка. У той пары были удивительно теплые отношения, которые Друку вряд ли когда-нибудь удалось бы возродить вместе с Агой. Но одинокие люди нуждались в спутнике жизни, и Ага уже доказала свою плодовитость, поэтому все говорило за то, чтобы они жили вместе.

Вдруг дорогу Кребу и Эйле перебежал кролик. Девочка вспомнила о раненом зверьке в пещере и вернулась мыслями к тому, о чем думала все это время, – к ребенку Изы.

– Креб, а как ребенок попал внутрь Изы? – спросила она.

– Женщина поглощает дух мужского тотема, – ответил Креб, все еще погруженный в собственные мысли. – Он сражается с духом ее тотема и если побеждает, то оставляет в ней частицу себя для зарождения новой жизни.

Эйла огляделась, удивившись вездесущности духов. Правда, ни одного поблизости не приметила, но поверила Кребу на слово.

– А дух любого мужского тотема может попасть внутрь женщины? – продолжала допытываться она.

– Да, но одолеть его может только тот, который сильнее. Иногда тотем мужчины обращается за помощью к другому тотему и позволяет ему оставить свою сущность. Однако чаще всего это делает дух тотема мужчины, который делит с ней кров, – он к ней ближе всех, хотя часто сам нуждается в помощи. Если мальчик имеет тот же тотем, что и мужчина матери, это значит, что ребенок будет счастливым.

– А дети бывают только у женщин? – не унималась Эйла.

– Да, – кивнул он.

– Чтобы у женщины были дети, ей нужно иметь своего мужчину?

– Нет, бывает, она поглощает мужской дух до брачной церемонии. Но если до рождения ребенка она не обретет своего мужчину, значит, ребенок будет несчастным.

– А я могу иметь детей? – В вопросе звучала надежда.

Креб подумал о ее сильном тотеме. Он был чрезвычайно жизнеспособен. Даже с помощью другого духа вряд ли удалось бы его сломить. «Скоро она сама это поймет», – решил он.

– Тебе рано еще знать об этом, – уклонился он от ответа.

– А когда будет не рано?

– Когда станешь женщиной.

– А когда я стану женщиной?

Кребу казалось, что ее вопросам не будет конца.

– Когда дух твоего тотема вступит впервые в борьбу с другим духом, у тебя появится кровотечение. Это знак того, что его ранили. Частица сражавшегося духа останется внутри тебя, чтобы подготовить твое тело к будущему зачатию. У тебя начнут расти груди, появятся другие изменения. После этого твой дух будет постоянно вступать в борьбу с другими. Когда же в положенное время кровотечение не наступит, значит, дух, который ты заглотила, покорил твой дух и зачал новую жизнь.

– А когда именно я стану женщиной?

– Вероятно, когда семь или восемь раз зима сменит лето. Обычно девочки становятся женщинами уже к семи годам.

– А сколько до этого ждать? – настаивала она.

Терпеливый Креб глубоко вздохнул:

– А ну-ка иди сюда, я попробую тебе объяснить. – Он поднял посох и вынул из кармана нож. У него не было уверенности, что она поймет, но он надеялся предотвратить ее дальнейшие расспросы.

Для людей Клана числа представляли собой непостижимую отвлеченную реальность. Большинство не могли мыслить дальше трех: ты, я и кто-то еще. Однако это никоим образом не характеризовало их ум. Так, к примеру, Бран мгновенно сознавал, что среди двадцати двух соплеменников кого-то не хватает. Для этого ему стоило только подумать о каждом из них, что он делал невероятно быстро и совершенно бессознательно. Но постичь смысл того, что значит «один», мало кому давалось. «Как этот человек может быть «один» и в то же время другой может быть «один»?» – Этот вопрос возникал едва ли не у каждого.

Неспособность к отвлеченному и обобщенному мышлению распространялась и на другие области жизни. В Клане все имело свои имена. Они знали дуб, иву, сосну, но не соединяли их в одно понятие: у них не существовало слова «дерево». Разные почвы, камни, даже мокрый и сухой снег – все имело свое название. Люди Клана могли себе это позволить благодаря богатой памяти и способности постоянно пополнять ее, практически ничего не забывая. Язык у них пестрел всякого рода оттенками и описаниями, но начисто был лишен отвлеченных понятий. Абстракция была чужда самой природе и обычаям людей Клана, а также пути, по которому шло их развитие. И если в силу жизненной необходимости требовалось чему-то вести счет, как то: времени между Сходбищами Кланов, возрасту соплеменников, длительности обособленного положения после брачной церемонии и первым семи дням от рождения ребенка, – они целиком полагались на Мог-ура.

Креб сел, плотно прижав посох ногой к скале.

– Иза говорит, что ты немного старше Ворна, – начал он, – а Ворн прожил год рождения, год хождения, год пестования и год, когда его оторвали от груди, – пояснил он, делая за каждый год по отметине на палке. – Для тебя мне нужно добавить еще одну царапину. Вот сколько тебе сейчас лет. Если я приложу к каждой отметине по пальцу, мне хватит для этого одной руки. Видишь?

Вытянув пальцы, Эйла сосредоточенно смотрела на царапины. Вдруг лицо ее прояснилось.

– Значит, мне столько лет! – радостно объявила она, показав ему свои пять пальцев. – А сколько мне осталось до того, как у меня будет ребенок? – спросила она, интересуясь больше вопросом продолжения рода, нежели счетом.

Креб был потрясен. Как ей так быстро удалось схватить его мысль! Она даже не спросила, зачем насечки нужны под пальцами и какое отношение те и другие имеют к годам. Чтобы втолковать это Гуву, пришлось не один раз возвращаться к началу. Креб сделал еще три царапины на палке. Имея в наличии всего одну руку, он сам осваивал следующее действие с трудом. Эйла посмотрела на свою левую руку и тут же, зажав большой и указательный пальцы, вытянула три остальных.

– Значит, когда мне будет столько? – растопырив все восемь пальцев, спросила она.

Креб закивал в знак подтверждения. Но то, что за этим последовало, изумило его еще больше. Самому Мог-уру пришлось для этого упражняться не один год. Она опустила правую руку и оставила вытянутыми три пальца левой.

– А через столько лет я стану взрослой и смогу иметь детей, – уверенная в своем заключении, заявила она.

Шаман был поражен до глубины души. Немыслимо, чтобы ребенок, к тому же девочка, смог так легко дойти до этого! Он был так потрясен, что едва не забыл предупредить о возможной неточности предсказания.

– Вероятно, это произойдет не так рано, а, скажем, через столько или даже через столько лет. – И он нацарапал еще две черточки. – А может, и еще позже. Точно не знает никто.

Эйла, разжав большой и указательный пальцы, слегка нахмурилась.

– А как мне знать, когда мне станет еще больше лет? – осведомилась она.

Креб подозрительно посмотрел на нее. Она касалась области, которая даже для него самого представляла трудности. И он уже начал жалеть, что затеял данный разговор. Бран вряд ли бы пришел в восторг, узнав, что девочке ничего не стоит овладеть магией цифр – магией, доступной одним Мог-урам. Но Креба раздирало любопытство, окажется ли следующее действие по зубам ребенку.

– Приложи все свои пальцы поверх насечек, – велел он ей. После того как она это сделала, он нанес еще одну царапину и прикрыл ее своим мизинцем. – Когда у тебя кончатся пальцы, тебе нужно будет представлять на этом месте палец другого человека, затем два его пальца и так далее. Поняла?

Девочка напряженно думала. Она взглянула на свои пальцы, затем на пальцы Мог-ура – и неожиданно расплылась в счастливой улыбке и отчаянно закивала головой. После этого она на радостях кинулась к Кребу и сильно стиснула его в объятиях.

– А потом в ход пойдут пальцы кого-то еще, а потом кого-то еще, верно? – спросила она.

Для Креба это был настоящий удар. Голова у него шла кругом. Он сам с трудом мог считать до двадцати, а все, что было свыше, именовалось неопределенным «много». И то, что с такой легкостью постигла Эйла, являлось ему как озарение в течение глубоких медитаций. Неожиданно осознав, какая огромная пропасть лежит между его разумом и разумом этой девочки, он не мог прийти в себя, поэтому не сразу кивнул в ответ на ее вопрос.

– Скажи мне, как это называется? – Чтобы сменить тему, он взял в руку посох.

– Ива, – ответила она, – кажется.

– Правильно, – подтвердил Креб. Он положил руку ей на плечо и, глядя прямо в глаза, произнес: – Эйла, будет лучше, если о нашем разговоре ты никому не расскажешь. – Он указал на отметины на деревяшке.

– Хорошо, Креб, – согласилась она, чувствуя, как это для него важно. Она научилась понимать движения его души лучше, чем кто-либо другой, если не считать Изы.

– Пора возвращаться, – сказал он. Ему хотелось побыть одному и все обдумать.

– Неужели уже пора? – взмолилась она. – Здесь так чудесно!

– Да, но мы уходим. – И, оперевшись на посох, он встал. – А упрашивать мужчину, когда он принял решение, нехорошо, Эйла, – пожурил ее он.

– Да, Креб, – ответила она, склонив голову, как примерная ученица.

Поначалу они шли рядом, но вскоре неуемная энергия Эйлы дала о себе знать, и она стала бегать туда-сюда, между делом поднимая с земли палки и камешки и упражняясь в их названии. Он отвечал ей безотчетно, с трудом справляясь с сумятицей, царившей у него в голове.

Ночную мглу прорезал первый луч солнца, и вместе с ним в пещеру проник свежий запах первого снега. Иза лежала с открытыми глазами, всматриваясь в вырисовывающиеся знакомые очертания пещеры. В этот день ее дочь должна была получить имя и стать полноправным членом Клана, с этого дня она считалась живущим, жизнеспособным существом. В этот день заканчивалось принудительное отчуждение Изы, хотя до окончания кровотечения круг ее общения ограничивался одними женщинами.

Девушкам положено было проводить первые месячные в отлучении от Клана. Если же таковые выпадали на зимний период, то девушки все это время оставались в отдаленном месте пещеры, а в первый весенний цикл покидали ее. Жить без защиты Клана, без оружия девушке было страшно и небезопасно. Это считалось своеобразным испытанием, которое знаменовало собой ее повзросление, подобное посвящению юноши, но не завершалось никаким ритуалом. Несмотря на то, что для защиты от хищников у девушек был огонь, не каждая из них возвращалась обратно, – бывало, позже соплеменники обнаруживали ее останки. Матери разрешалось посещать ее раз в день, чтобы принести еду и поддержать духом. Если же девушки не оказывалось на месте или она была мертва, мать до определенного времени держала это в секрете.

Борьба, которую духи вели в теле женщины за право зачатия новой жизни, для мужчин представляла глубочайшую тайну. Во время кровотечения сущность женского тотема обладала наибольшей силой и побеждала всякий мужской тотем, выбрасывая из себя зачаточную сущность. Если в этот период женщина обращала взгляд на мужчину, его дух мог вовлечься в борьбу, обреченную на поражение. Именно по этой причине женщине положено было иметь более слабый тотем, чем мужчине, поскольку даже слабый тотем черпал огромную мощь из ее источника жизненной силы. Женщины являлись носителями этой силы, поэтому в них и зарождалась новая жизнь.

Физически мужчина был крупнее и сильнее женщины, но в страшном мире невидимых духов женщина обладала гораздо большими возможностями. Мужчины были убеждены, что их физическое превосходство над женщинами служило для поддержания равновесия. Чтобы его не нарушить, женщине не позволялось сполна использовать духовные силы. Она была почти полностью отстранена от духовной жизни Клана, дабы не подвергаться искушению применить заложенные в ней природные способности.

Молодые люди после церемонии посвящения убеждались в том, какие страшные последствия могли обрушиться на Клан, если бы женщина хоть мельком увидела их мистические видения. В памяти еще были живы легенды о том, что некогда магией общения с миром духов владели женщины. Когда юноши осознавали, какие возможности заложены в женщине, они начинали смотреть на нее другими глазами и с особой серьезностью относиться к возложенной на них ответственности. Женщину нужно было защищать, обеспечивать, заботиться и полностью подавлять, в противном случае было бы нарушено равновесие между физическими и духовными силами, что повлекло бы за собой гибель всего Клана.

Поскольку во время месячных духовные силы женщины считались наиболее мощными, она на это время отлучалась от мужчин. Ей не позволялось касаться пищи, которая предназначалась для мужчин, разрешалось выполнять лишь второстепенную работу: собирать дрова или выделывать шкуры для женской одежды. Мужчины при этом не обращали на нее никакого внимания и даже не делали замечаний. Если она ненароком оказывалась в поле зрения мужчины, то он смотрел на нее невидящим взором, словно ее не существовало.

Подобное наказание на первый взгляд казалось жестоким. Женское проклятие было сродни смертному проклятию – наивысшему наказанию, назначаемому членам Клана за серьезные преступления. Наложить смертное проклятие мог только Мог-ур по приказу вождя. Хоть это было опасно для шамана и всего Клана, отказать Мог-ур не имел права. Для всех соплеменников осужденный становился как бы невидимым. Он переставал существовать для них, как если бы был мертв. Близкие оплакивали его смерть, прекращали выделять ему пищу. Некоторые из осужденных покидали Клан и больше не возвращались. Но большинство, уверовав в свою смерть, прекращали есть и пить и отправлялись в мир духов.

Подчас смертное проклятие накладывалось на определенный срок, но даже в этом случае оно нередко заканчивалось смертным исходом. Однако если же человеку удавалось выжить, он вновь становился полноправным членом Клана, даже не теряя прежнего положения. Считалось, что он искупил свою вину и его преступление перед обществом забыто. Тем не менее, преступления в Клане были явлением исключительным, а следовательно, и смертные проклятия накладывались тоже крайне редко. Хотя женское проклятие частично и временно отстраняло женщину от жизни Клана, многие принимали его с радостью, поскольку в это время удавалось отдохнуть от бесконечных требований и назойливых взглядов мужчин.

Иза с нетерпением ожидала церемонии наречения, после которой с нее снимался ряд ограничений. Целительнице порядком наскучило сидеть безвылазно у очага Креба, вместо того чтобы наслаждаться последними теплыми деньками. Она просто не могла дождаться, когда же Креб сообщит ей, что он готов и весь Клан собрался у входа в пещеру. Обычно наречение проводилось утром, вскоре после восхода солнца, когда духи, защищавшие Клан ночью, еще находились рядом. По сигналу Мог-ура она поспешила ко всем остальным и, устремив взгляд в землю, стала напротив шамана, затем развернула и подняла ребенка перед собой. Тем временем, глядя поверх ее головы, Мог-ур совершал магические жесты, призывая на помощь духов, после чего торжественно приступил к священному действу.

Окунув палец в чашу с красно-желтой пастой, которую держал Гув, Креб провел на лице малышки полоску от места, где сходились брови, до кончика носа.

– Уба, имя девочки Уба, – объявил Мог-ур.

Оказавшись в потоке холодного воздуха, гулявшего у входа в пещеру, девочка издала здоровый громкий крик, который тут же потонул в гуле всеобщего одобрения.

– Уба, – повторила Иза, качая малышку на руках. «Прекрасное имя, – подумала она, – жаль, что мне не довелось знать женщину, в честь которой оно дано».

Чтобы познакомиться с новым членом Клана, а также ознакомить с ней свои тотемы, все соплеменники проходили мимо девочки и каждый повторял ее имя. Иза стояла не поднимая головы, дабы ее взгляд ненароком не упал на кого-нибудь из мужчин. После этой церемонии Иза запеленала девочку в кроличью шкурку и привязала к себе. Та сразу же перестала плакать. Иза вернулась на свое место среди прочих женщин, после чего началась брачная церемония.

Для этого обряда применялась мазь из желтой охры. Гув преподнес чашу Мог-уру, и тот крепко прижал ее к себе увечной рукой. Гув не мог помогать шаману в церемонии, так как являлся одним из главных ее участников. Он стал напротив Мог-ура и ждал, когда Грод выведет вперед дочь своей женщины. Уку переполняли противоречивые чувства: гордость за то, что дочери достался достойный мужчина, и горечь оттого, что та покидала родной очаг. Овра, облаченная в новые одежды, шла бок о бок с Гродом, скромно преклонив голову и сияя от радости. Скрестив ноги, она села напротив Гува, по-прежнему не поднимая глаз.

Окунув палец в мазь, Мог-ур начертил на теле Гува над знаком его тотема символ его избранницы, что означало союз их тотемов. После этого он обмакнул палец в чашу во второй раз и изобразил символ тотема Гува поверх символа тотема девушки, подчеркивая тем самым главенствующую роль мужчины.

– Дух Зубра, тотем Гува, ты сильнее Духа Бобра, тотема Овры, – начал изображать знаками Мог-ур. – Да будет воля Урсуса, чтобы так было всегда! Берешь ли ты эту женщину, Гув?

Вместо ответа Гув похлопал Овру по плечу и пригласил войти в специально огороженное валунами место, которое отныне становилось пристанищем семейства Гува. Овра вскочила и последовала за ним. Выбора у нее не было, ее даже не спрашивали, согласна ли она соединить судьбу с Гувом. Новой паре полагалось оставаться в уединении четырнадцать дней и все это время спать раздельно. По истечении этого срока их союз скреплялся на церемонии, проводимой одними мужчинами в малой пещере.

В Клане считалось, что соединение мужчины с женщиной происходит в запредельном мире. Если это таинство начиналось в присутствии всех соплеменников, то завершалось оно исключительно в мужском кругу. Секс в первобытном обществе был столь же естественным и неудерживаемым явлением, как еда и сон. Взрослые занимались им открыто, и дети, глядя на них, постигали наряду с прочими обычаями и навыками все его премудрости с раннего возраста. Часто юноша, еще не получивший посвящения, но уже достигший половой зрелости, проникал в лоно девочки, у которой еще не начались месячные. Обычно вид крови от разрыва девственной плевы пугал его, и после этого он больше ей не досаждал.

Мужчина мог совокупляться с любой из женщин. Давний обычай накладывал лишь запрет на совершение полового акта с родной сестрой. Обычно после брачной церемонии молодая пара более или менее хранила верность друг другу, однако для мужчины считалось вредным сдерживать свои потребности вместо того, чтобы удовлетворить их с той, которая оказывалась рядом. Женщина на его предложение отвечала легкими застенчивыми жестами, которые расценивались как приглашение. Новая жизнь, согласно их убеждению, возникала в повсеместной борьбе сущностей тотемов и не имела никакой связи с сексуальными отношениями.

Вторая церемония соединила Друка с Агой, и те удалились к себе. К ним на время вход был закрыт для всех, за исключением живущих с ними за одним очагом, те могли входить и заходить когда пожелают. Когда супружеская пара исчезла в пещере, женщины обступили Изу с ребенком.

– Иза, она просто прелесть, – начала Эбра. – Честно говоря, узнав, что ты после такого долгого бесплодия наконец забеременела, я немножко за тебя волновалась.

– Меня оберегали духи, – ответила Иза. – Сильный тотем, наконец, сдавшись, произвел на свет здоровое дитя.

– Как бы тотем Эйлы не сослужил ей дурную службу. Ведь он у нее такой сильный, да и сама она совсем не похожа на нас. У нее может родиться калека, – заметила Аба.

– Эйла везучая, она принесла мне удачу, – отрезала Иза, осматриваясь, не слышала ли девочка их разговора. Та же вертелась возле Оги, державшей на руках Убу, и сияла от гордости, будто малышка была ее собственным ребенком. Она не обратила внимания на замечание Абы, а Изе вовсе не хотелось обсуждать подобные темы прилюдно. – Разве не она принесла удачу нам всем?

– Не так уж тебе повезло, иначе у тебя родился бы мальчик, – выразила Аба свою точку зрения.

– Я хотела девочку, Аба, – заявила Иза.

– Иза! Как ты можешь такое говорить! – Женщины были потрясены: такое признание им не часто доводилось слышать.

– Я ее понимаю, – вступилась в ее защиту Ука. – Сына ты нянчишь, лелеешь, ухаживаешь, а он вырастает и покидает тебя. Если он не погибнет на охоте, то смерть подстережет его где-нибудь еще. Половина мужчин умирает в самом расцвете лет. Хорошо, что Овра поживет со мной еще некоторое время.

Все ощутили сострадание к матери, потерявшей во время землетрясения сына, она все еще не могла оправиться от горя.

– Интересно, как мы перезимуем в этой пещере? – Эбра решила уйти от скорбной темы.

– Охота оказалась удачной, мы достаточно запаслись пищей. Сегодня, вероятно, мужчины идут на охоту в последний раз. В кладовой полно места, и мы можем там всё заморозить, – сказала Ика. – Смотрите, кажется, наши охотники слегка засуетились. Пожалуй, им нужно немного подкрепиться перед дорогой.

Женщины неохотно оставили Изу, а сами отправились готовить утреннюю еду. Эйла уселась рядом с целительницей, и та, держа малышку одной рукой, второй обняла девочку. Иза была рада, что, наконец, выбралась из пещеры и ей улыбается ясное морозное утро. Рада тому, что у нее родился здоровый ребенок и он оказался девочкой. Рада тому, что Клан нашел жилище и Креб взял ее под свою опеку. Рада тому, что рядом с ней сидела необычная светловолосая девчушка. Иза посмотрела на Эйлу, потом на Убу. «Дочки, – подумала она, – они обе мои дочки. Не только Уба, но и Эйла непременно овладеет магией растений. Я в этом не сомневаюсь. Кто знает, возможно, когда-нибудь Эйла станет знаменитейшей из всех женщин-целительниц».

Глава 9

«Дух Пушистого Снега сошелся с Духом Зернистого Снега, и вскоре далеко на севере у них родилась Ледяная Гора. Она росла и росла, отбирая у земли тепло и лишая жизни зеленую траву. Возненавидел блестящего ледяного ребенка Дух Солнца и решил его погубить. Но об этом узнала сестра Зернистого Снега Грозовая Туча. И в самый разгар лета объявила войну небесному светилу во имя спасения Ледяной Горы».

Эйла, держа Убу на руках, следила за тем, как Дорв излагает знакомую легенду. Несмотря на то, что девочка знала ее наизусть, она была целиком поглощена любимой историей. Однако полуторагодовалого ребенка больше интересовали длинные светлые волосы Эйлы, в которые она запустила свои шаловливые ручонки. Эйла выпутала пряди из детских кулачков, не отвлекаясь от рассказа пожилого мужчины, который приковал внимание всего Клана к своей драматической пантомиме.

«Случалось, что победу одерживало Солнце и растапливало толстый холодный лед, лишая жизни Ледяную Гору. Но проходили дни, и верх вновь брала Грозовая Туча, закрывая собой Солнце и ограждая Ледяную Гору от губительного тепла. Летом Ледяная Гора истощалась и сморщивалась, зато зимой ей на помощь приходила мать, которая вместе со своим дружком придавала своему детищу новые силы. Каждое лето Солнце вновь пыталось разрушить Ледяную Гору, но ту вновь выручала Грозовая Туча. К началу новой зимы Ледяная Гора становилась больше, чем в прошлый раз. Она росла вверх и вширь, закрывая собой все новые и новые земли.

Ледяная Гора несла с собой страшный холод. Выли страшные ветры, кружили снежные вихри, надвигаясь на земли, где жили люди. Снег падал и падал, а Клан дрожал и теснился у огня».

Словно дополняя своими звуками легенду, за стенами пещеры просвистел ветер, и по спине Эйлы от волнения пробежали мурашки.

«Клан не знал, что делать. „Почему духи наших тотемов больше не защищают нас? Чем мы прогневали их?“ И Мог-ур решил отправиться на поиски духов, чтобы поговорить с ними. Долгое время он не возвращался. Соплеменники ждали его и ждали, но никак не могли дождаться.

Самыми нетерпеливыми были молодые, и в особенности Дарк.

– Мог-ур никогда не вернется, – говорил он. – Нашим тотемам не понравился холод, и они навсегда покинули нас. Нам тоже пора уходить.

– Мы не можем уйти из нашего дома, – сказал вождь, – здесь всегда жил наш Клан. Здесь обитали наши предки. Это жилище духов наших тотемов. Они не покинули нас. Они стали несчастны снами, но вдали от дома они станут еще несчастнее. Мы не можем оставить родной кров и взять их с собой. Да и куда мы пойдем?

– Тотемы уже бросили нас, – не унимался Дарк. – Они вернутся, если мы найдем лучшее жилье. Можно следовать за перелетными птицами на юг или на восток земли Солнца. Мы найдем место, где нас не настигнет Ледяная Гора. Она надвигается медленно, мы же будем мчаться, как ветер. Ей ни за что нас не догнать. А оставшись здесь, мы все вымерзнем.

– Нет. Мы должны дождаться Мог-ура. Он вернется и скажет, что нам делать, – настаивал на своем вождь.

Но Дарк не слушал его совета. Он долго убеждал своих соплеменников пойти с ним, и, в конце концов, большинство согласилось.

– Остановитесь, – упрашивали их остальные. – Подождите, пока вернется Мог-ур.

Дарк был неумолим:

– Мог-ур не найдет духов. Он никогда не вернется. Пора уходить. Пошли с нами искать место, где не сможет жить Ледяная Гора.

– Нет, – отвечали те, – мы будем ждать.

Матери, отправившиеся вместе с Дарком, тосковали по дочерям и сыновьям, которые остались и, казалось, были обречены на верную гибель. Прошло много дней и ночей, но Мог-ур не возвращался. Людей охватило смятение: не следовало ли им отправиться вслед за Дарком. И вот однажды Клан увидел, как к нему приближается какой-то зверь, которого не пугает вид горящего костра. Люди оторопели и насторожились. Такого животного им еще не приходилось видеть. Однако, когда тот подошел ближе, они узнали в нем своего Мог-ура. На нем была медвежья шкура. Он, наконец, вернулся, чтобы рассказать людям о том, что поведал ему Урсус, Дух Великого Пещерного Медведя.

От Урсуса люди научились жить в пещерах, носить звериные шкуры, охотиться, летом собирать и запасать пищу на зиму. Они навсегда запомнили то, что сказал им Урсус: как бы Ледяная Гора ни старалась изгнать их из-под родного крова, сколько холода и снега ни напускала она на людей Клана, они ни за что не сдвинулись с места, ни за что не свернули со своего пути.

В конце концов, Ледяная Гора отступила. Она отчаялась и перестала сражаться с Солнцем. За это на нее рассердилась Грозовая Туча и перестала ей помогать. Ледяная Гора покинула чужие земли и вернулась к себе на север, а вместе с ней ушел и сильный холод. Одержав победу, Солнце, ликуя, преследовало ее до самого севера. Не имея возможности скрыться от него, Ледяная Гора потерпела полное поражение. И долгие-долгие годы на земле не наступала зима, а стояло сплошное длинное лето.

Однако Зернистый Снег, тоскуя по своему потерянному ребенку, совсем ослаб. Тогда Пушистый Снег, чтобы завести новое дитя, обратился за помощью к Духу Грозовой Тучи. Та сжалилась над своим братом и решила помочь Пушистому Снегу набрать силу и закрыла собой Солнце. Тем временем Пушистый Снег стал разбрасывать свои духовные частицы, которые поглощал Зернистый Снег. Так родилась новая Ледяная Гора. Но люди помнили, чему научил их Урсус. Ледяной Горе никогда не удастся прогнать их из родного жилища.

Что же случилось с Дарком и теми, кто ушел с ним? Одни говорят, что эти люди стали добычей волков и львов, другие утверждают, что они нашли себе пристанище на дне глубоких вод. Третьи сказывают, что они достигли земли Солнца, но их посягательство на чужие земли привело небесное светило в ярость, и оно спустило на людей огненный шар, который их уничтожил. Отступники погибли, не оставив после себя никакого следа».

– Вот видишь, Ворн. – Эйла услышала, как Ага после легенды о Дарке в очередной раз наставляет своего сына. – Ты должен всегда слушать, что тебе говорят мать и Друк, а также Бран и Мог-ур. Нельзя покидать Клан, иначе можно погибнуть.

– Креб, – Эйла подсела к старику, – а что, если Дарк и его люди нашли другое место? Он исчез, но никто не видел, что он умер. Ведь он мог выжить?

– Верно, никто не видел, что он умер, но очень трудно охотиться, когда вас всего двое или трое. Если летом им и посчастливилось бы подстрелить несколько малых зверюшек, то без крупной добычи прожить зиму едва ли возможно. А до земли Солнца нужно идти не один год, а значит, пережить много зим. Тотемам тоже нужно жилище. Они даже могут покинуть бездомных людей. А кто хочет, чтобы его покинул тотем?

Эйла невольно схватилась за амулет.

– Но меня не покинул тотем, даже когда мне негде было жить.

– Потому что он тебя испытывал. И в конце концов он нашел для тебя жилище, ведь так? Пещерный Лев очень сильный тотем, Эйла. Он избрал тебя и, возможно, будет защищать всю жизнь, но тотему лучше, когда он живет в пещере. Если ты к нему обратишься, он тебе поможет. Он может подсказать тебе, как лучше поступить.

– А как я об этом узнаю, Креб? – спросила Эйла. – Я же никогда не видела Духа Пещерного Льва. Как понять, что тотем хочет что-то сказать?

– Увидеть ты его никогда не сможешь, потому что он часть твоего существа. И все же он говорит с тобой. Тебе только нужно научиться его понимать. Если ты решила что-то сделать, он тебе будет помогать в этом. Он подаст тебе знак, если ты сделаешь правильный выбор.

– Какой знак?

– Трудно сказать. Обычно это что-нибудь своеобразное. Возможно, это будет камень, которого ты прежде не видела, или корень особой формы, которая для тебя будет иметь особое значение. Тебе подскажут это ум и сердце, но не глаза и уши. Только ты сама в силах понять знак своего тотема, никто другой тебе не поможет в этом. Когда же тебе удастся найти знак тотема, положи его в свой амулет. Он принесет тебе удачу.

– А у тебя есть знаки тотема в амулете, Креб? – спросила девочка, поглядывая на пухлый мешочек, висящий на шее шамана. Ребенок на руках Эйлы начал ворочаться, и она передала его Изе.

– Да, – кивнул он, – например, зуб пещерного медведя, который был мне дан, когда я был еще помощником шамана. Не какой-то расколотый или выбитый из челюсти, а совершенно целый, без каких-либо признаков порчи зуб. Он лежал на камнях у самых моих ног. Это был знак Урсуса, что я сделал правильный выбор.

– А мой тотем подаст мне знак?

– Этого никто тебе не скажет. Возможно, когда ты будешь стоять перед важным выбором, ты об этом узнаешь сама. У тебя теперь есть амулет, поэтому твой тотем всегда сможет найти тебя. Старайся никогда не терять амулет, Эйла. Ты получила его в день, когда узнала свой тотем. В нем содержится частичка твоего духа, по которому он узнает тебя. Без него тотем после своего путешествия не найдет обратной дороги. Он потеряется и будет искать себе пристанище в мире духов. Если ты потеряешь амулет и не найдешь его вскоре, ты умрешь.

Сжимая маленький мешочек, висящий на шее, Эйла невольно содрогнулась. Но больше всего ее интересовало, когда ее тотем подаст ей знак.

– Как ты думаешь, был ли Дарку знак от тотема, когда он отправился искать землю Солнца?

– Этого никто не знает, Эйла. Это всего лишь легенда.

– Мне думается, что Дарк был смелым, раз он решился на поиски нового жилища.

– Возможно, он был смелым, но очень глупым, – ответил Креб. – Он бросил Клан и землю предков и пустился в опасное путешествие. И ради чего? Только затем, чтобы найти что-то новое. Он не мог усидеть на месте. Кое-кто из молодых считает Дарка смелым, но с возрастом начинают думать иначе.

– Думаю, мне он нравится за то, что он не похож на других, – заявила Эйла. – Я люблю эту легенду больше всех.

Увидев, что женщины отправились готовить вечернюю еду, Эйла вскочила и поспешила за ними. Креб покачал ей вслед головой. Стоило ему подумать, что девочка осваивает жизнь Клана, как она тут же говорила или выкидывала нечто такое, что заставляло его лишний раз удивляться. Не то чтобы она делала что-то плохое или неположенное, просто она мыслила и поступала не так, как все. Легенда повествовала о том, как губительны всякие попытки свернуть с проторенной дороги, но Эйла восторгалась лишь историей о безрассудном юноше, жаждущем найти новые пути. «Удастся ли ей когда-нибудь избавиться от этих странных настроений? – спрашивал себя Креб и с восхищением добавлял: – Зато обучается она всему очень быстро».

К семи-восьми годам девочки Клана обычно осваивали все женские занятия. Многие к этому возрасту созревали как женщины и вскоре начинали семейную жизнь. С тех пор как Эйла попала в их Клан, прошло всего два года, а девочка за это время не только научилась искать пищу, но также обрабатывать и заготавливать ее для хранения. Она овладела и другими навыками, если не так хорошо, как старшие более опытные женщины, то, по крайней мере, лучше большинства молодых.

Она умела выделывать кожу, мастерить из шкур накидки, карманы и мешочки всякого назначения. Ловко вырезала ремни по спирали из цельной шкуры. Ее бечевки из звериного ворса, сухожилий, волокнистой коры или кореньев, в зависимости от надобности, были либо тугими и крепкими, либо тонкими и изящными. А корзины, подстилки и сети, сплетенные из травы, корней и коры, были просто загляденье. Ее умение изготовить грубый топорик или ловко расщепить кремень, превратив его в нож или скребок, поражало даже Друка. Эйла искусно вырезала чаши из дерева и полировала их до совершенства. Могла добывать огонь, вращая зажатую меж ладоней заостренную деревянную палку на небольшом куске дерева, пока тлеющие угли не разгорались. Гораздо проще эта утомительная трудная работа выполнялась вдвоем, поскольку было важно, чтобы заостренная палка давила на деревяшку с одинаковой силой. Но самое удивительное оказалось то, что Эйла каким-то чудом постигла целительское искусство Изы.

«Да, Иза была права, – подумал Креб. – Она всему научится, не имея памяти предков».

Эйла резала батат на куски и бросала их в висящий над костром кожаный горшок с кипящей водой. После того как она вырезала из сладких клубней все испорченное, от них почти ничего не осталось. В глубине пещеры, где находилась кладовая, было прохладно и сухо, тем не менее, овощи начали рано сохнуть и портиться. Несколько дней назад Эйла увидела у замерзшего ручья небольшую струйку воды – верный признак того, что лед вот-вот начнет трескаться, – и девочка невольно размечталась о весне. Она никак не могла дождаться, когда появится первая зелень, набухнут почки и когда, надрезав кору кленов, можно будет испить сладкого сока. Его собирали и долго варили в больших кожаных котелках до состояния сиропа или даже сахара. В готовом виде его сохраняли в березовых бочках. Береза тоже давала сок, но не столь сладкий, как клен.

Не только Эйле наскучила долгая зима. С утра уже несколько часов подряд с моря дул теплый ветер. Тающий снег водой стекал по свисавшим над треугольным входом в пещеру длинным сосулькам. Стоило ветру переменить направление, как температура падала, и эти сверкающие ледяные стрелы, разросшиеся за время холодной зимы, вновь замерзали. Однако дувший с моря теплый воздух обращал мысли каждого к грядущей весне.

Женщины за приготовлением пищи вели оживленные разговоры. К концу зимы запасы пропитания истощились, и хозяйки, объединив все, что осталось, стряпали вместе, но ели, за исключением особых случаев, по-прежнему порознь. Зимой всегда устраивалось больше праздничных обедов, чем летом, – нужно было как-то коротать время, – но с приближением весны они становились скуднее и скуднее. Тем не менее, голод Клану не грозил. Время от времени охотникам под прикрытием пурги удавалось подстрелить какого-нибудь маленького зверька или престарелого оленя, и хотя свежего мяса хватало ненадолго, ему всегда были рады. К тому же в Клане еще в достатке имелось вяленое мясо. Женщины беспрестанно рассказывали истории.

«…но ребенок оказался калекой. – Аба повествовала об одной женщине. – Мать унесла его из Клана, как велел ей сделать вождь, но она не могла предать его смерти. Она взобралась высоко на дерево и привязала малыша к одной из верхних веток, куда не могли добраться даже кошки. Когда она его оставила, он заплакал, а к ночи он так проголодался, что завыл, как волк. Никто не мог уснуть. Он кричал и выл день и ночь, а вождь злился на его мать, но, пока ребенок кричал и выл, она знала, что ее ребенок жив.

Когда наступил день наречения, на рассвете мать взобралась на дерево и увидела, что ее ребенок не только жив, но стал нормальным и здоровым. Вождь поначалу был против ее ребенка, но, поскольку тот выжил, нужно было дать ему имя и принять его в Клан. Мальчик вырос и стал вождем и всегда был благодарен матери, что она спрятала его там, где никто не мог достать. Став взрослым и отделившись в свою семью, он продолжал отдавать матери часть своей добычи. За всю жизнь он ни разу пальцем до нее не дотронулся, никогда голоса не повысил, а относился с почтением и уважением», – закончила Аба.

– Разве может ребенок обойтись без пищи первые дни жизни? – спросила Ога, глядя на своего сына Брака, который только что уснул. – И как он мог стать вождем, если его мать не была женщиной вождя или будущего вождя?

Ога гордилась своим здоровым сынишкой, и Бруд был еще больше горд тем, что его женщина так скоро после брачной церемонии родила ему сына. Суета вокруг малыша, которому суждено было продолжить род вождей, не оставляла равнодушным даже несгибаемого Брана.

– А кто стал бы вождем, если бы у тебя не было Брака? – задала, в свою очередь, ей вопрос Овра. – Или у тебя были бы одни дочери? Может, мать мальчика стала женщиной помощника вождя, а может, с вождем что-то случилось. – Молодая женщина немного завидовала Оге. Овра до сих пор не имела детей, несмотря на то, что они с Гувом стали жить вместе гораздо раньше, чем Ога с Брудом.

– И все-таки я не могу взять в толк, как калека от рождения мог вдруг стать нормальным и здоровым? – не унималась Ога.

– Думаю, все это придумала женщина, у которой был ребенок калека и которая мечтала, чтобы он стал нормальным, – сказала Иза.

– Но это старинная легенда, Иза. Она пережила не одно поколение. Видать, в те времена бывало всякое, чего теперь быть не может. Разве узнаешь наверняка? – Аба попыталась встать на защиту своей истории.

– Да, в давние времена кое-что было по-другому, но думаю, Ога права. Калека не может вдруг стать нормальным, да и вряд ли какой ребенок выживет несколько дней без пищи и ухода. Но это древняя история. Кто знает, может, в ней есть доля правды, – заметила Иза.

Когда еда была готова, Иза отнесла ее к очагу Креба, а Эйла, подхватив малышку, пошла за ней. После родов Иза похудела, прежняя сила к ней не вернулась, поэтому нянчить Убу приходилось в основном Эйле. Девочек объединяли особые узы привязанности. Уба всюду следовала за Эйлой по пятам, и та, казалось, никогда не тяготилась ее обществом.

После того как все поели, Иза стала кормить Убу, но та вскоре закапризничала. Иза раскашлялась, отчего ребенок стал еще беспокойнее. В конце концов, пришлось отдать ее Эйле.

– Возьми ребенка. Спроси, может, ее покормят Ога или Ага? – раздраженно попросила Иза, заходясь в очередном приступе кашля.

– Тебе нехорошо, Иза? – осведомилась Эйла.

– Просто я слишком стара для такого маленького ребенка. У меня пропало молоко, вот и все. Уба хочет есть. В последний раз ее кормила Ага, но, боюсь, она уже покормила Оуну и у нее осталось мало молока. Ога говорила, что у нее молока больше, чем надо. Отнеси-ка Убу к ней. – Иза чувствовала на себе пристальный взгляд Креба и, когда Эйла ушла, умышленно отвела глаза в другую сторону.

Эйла приближалась к очагу Бруда, склонив, как положено, голову. Она знала, что малейшая оплошность может вызвать его гнев. Несомненно, он не преминет воспользоваться любым поводом, чтобы отругать или ударить ее, а Эйла не хотела, чтобы из-за этого пострадала Уба. Ога охотно согласилась покормить дочь Изы, но все это время Бруд не сводил с них глаз, поэтому женщины не проронили ни слова. Когда девочка насытилась, Эйла отнесла ее к себе и, сидя у стены, долго укачивала на руках, что-то мурлыча себе под нос, пока та не уснула сладким сном. Эйла давно не говорила на своем родном языке, но привычка напевать по-своему, держа на руках ребенка, у нее до сих пор сохранилась.

– Я уже старая женщина, Эйла, поэтому часто ворчу, – сказала Иза, когда та уложила малышку. – Я была слишком стара, когда рожала, у меня уже почти не осталось молока, а Убу еще рано отлучать от груди. Ей не миновал еще даже год хождения, но ничего не поделаешь. Завтра я научу тебя, как готовить пищу для малышей. Я не хочу отдавать Убу другой женщине, тем более что я могу без этого обойтись.

– Отдать Убу другой женщине! Как ты можешь ее отдать, ведь она же наша!

– Эйла, я тоже не хочу ее отдавать, но она должна получать достаточно питания, а я его дать не могу. Не можем же мы ее держать без еды. Ребенок Оги еще мал, поэтому у нее довольно много молока. Когда же Брак подрастет, молока хватит, только чтобы кормить его одного, – пояснила Иза.

– Жаль, что я не могу ее кормить.

– Видишь ли, Эйла, хоть ростом ты уже большая, но еще не стала женщиной. И, по всей видимости, это произойдет не так скоро. Мамами могут стать только женщины, а молоко бывает только у мам. Мы начнем постоянно прикармливать Убу и посмотрим, как пойдут дела. Но прежде я хочу, чтобы ты кое-что узнала. Пища для малышей готовится особым образом. Она должна быть мягкой, потому что молочные зубы не могут все хорошо пережевать. Зерна, перед тем как варить, следует тщательно растолочь, вяленое мясо растереть в порошок и прокипятить в небольшом количестве воды, чтобы образовалась кашица, свежее мясо очистить от грубых прожилок, а овощи измельчить. У нас остались еще желуди?

– Последний раз я видела горстку, но почти все порченые, к тому же их воруют мыши и белки.

– Попробуй найти немного целых. Нужно будет снять с них горечь, размолоть и добавить к мясу. Батат для малышки тоже подойдет. Не знаешь, где найти моллюсков? Они по размеру для нее были бы то, что надо, и она бы с них начала учиться есть. К счастью, зима заканчивается, а весной еда станет более разнообразной.

Девочка слушала Изу с напряженным вниманием. Сколько раз, в особенности за прошедшую зиму, целительница благодарила судьбу за то, что у нее есть такая помощница. Не за тем ли была дана ей во время беременности Эйла, чтобы заменить мать ее позднему ребенку? Но причиной немощи целительницы был не только возраст. Хотя она никогда не жаловалась на свое здоровье и не упоминала о боли в груди и о том, что частенько кашляет кровью, но Креб видел, что дела у нее неважные. Он тоже чувствовал приближение старости и с трудом переносил зиму. Почти все время он провел в своем углу, греясь у факела.

Густая грива шамана уже подернулась сединой. Двигаться с воспаленными суставами и увечной ногой было для него сущим наказанием. Оттого что его зубы часто заменяли недостающую руку, они изрядно стерлись и стали болеть. Правда, Креб уже давно приучил себя к страданиям и боли. И он по-прежнему все тонко чувствовал и потому тревожился за состояние Изы. Он смотрел на Изу, когда та говорила с Эйлой, и поражался, как иссохло ее прежде здоровое тело. Лицо вытянулось, померкшие глаза были обведены темными кругами, из-за чего еще сильнее выделялись надбровные дуги. Руки исхудали, волосы побелели, но более всего Креба волновал ее непрекращающийся кашель. «Скорее бы пришла весна, – думал он. – Ей нужно тепло и солнце».

Наконец зима отступила, и на землю обрушились потоки весеннего ливня. Снег давно сошел в окрестностях пещеры, но с гор вдруг понеслись снежные лавины. Почва, пропитавшаяся талой водой, превратилась в вязкое месиво. Лишь вымощенные камнями дорожки у входа помогали поддерживать пещеру сухой.

Но разве могла грязь, заполонившая все вокруг, удержать людей в пещере? Едва пригрели землю ласковые лучи солнца, и с моря подул теплый весенний ветерок, как весь Клан высыпал на свежий воздух. Пока до конца не растаял снег, они бродили по нему босиком или шлепали по холодной топкой земле в промокающих, даже не пропитанных жиром башмаках. У Изы прибавилось забот: весной появилось больше больных простудой.

По мере того как весна вступала в свои права, и солнце постепенно высушивало землю, оживлялась и жизнь Клана. Если зимой, чтобы скоротать время, соплеменники посвящали себя спокойной работе: рассказывали легенды и перемалывали сплетни, мастерили оружие и орудия труда, – то весной их ожидало множество более деятельных занятий. Женщины отправлялись на сбор первой зелени и почек, а мужчины готовились к предстоящей важной охоте.

Уба целиком перешла на новую пищу, а грудь сосала разве что по привычке или затем, чтобы вкусить материнского тепла и заботы. Иза стала меньше кашлять, но дальние походы ей были не по силам. Креб возобновил прогулки с Эйлой вдоль ручья. Весна для девочки была любимым временем года.

Поскольку Иза обычно не уходила далеко от пещеры, Эйла отправлялась в горы сама, чтобы пополнить запасы трав. Изу беспокоило то, что девочка была там одна, но женщины собирали съедобные растения, а целебные травы росли совсем в другом месте. Иногда Иза ходила вместе с Эйлой и показывала новые для нее растения, а также уже известные, но едва появившиеся из земли, чтобы позже девочка знала, где их искать. Хотя Убу обычно несла Эйла, несколько таких прогулок совсем лишили сил Изу и, несмотря на то, что женщина тревожилась, приходилось все чаще отпускать девочку одну.

Эйла получала большое удовольствие от общения с природой в одиночестве. Вдали от вездесущего ока Клана она наслаждалась вкусом свободы. Порой ей приходилось работать вместе с женщинами, но она была рада каждому случаю удалиться одной в лес на поиски трав. Эйла приносила не только знакомые растения, но также и неизвестные, чтобы Иза могла ей рассказать об их свойствах.

Бран не имел ничего против: ведь кому-то нужно было собирать травы для целительной магии Изы. Болезнь Изы для него была так же очевидна, как и для Креба. Но стремление Эйлы ходить в леса в одиночку его настораживало. Ни одна женщина Клана никогда не получала от этого удовольствия. Если Изе требовалось отыскать в лесу нечто особенное, она делала это скрепя сердце и старалась как можно скорее вернуться обратно. Эйла никогда не увиливала от работы и не нарушала обычаев Клана, поэтому придраться к ней было нельзя. Но Бран никак не мог смириться с тем, что у девочки было иное мировосприятие, другой подход к жизни, иные, чем у его соплеменников, мысли, и это заставляло его держаться с ней настороженно. Когда бы девочка ни возвращалась из своих походов, она всегда приносила полную охапку или корзину трав, а поскольку в них была острая нужда, Бран не мог возражать.

Иногда Эйла возвращалась в Клан не только с растениями. Хотя к ее странным, поначалу изумлявшим всех походам постепенно привыкли, люди не уставали удивляться, когда, помимо трав, та приносила полечить какого-нибудь раненого зверька. Кролик, которого она притащила в пещеру вскоре после рождения Убы, был только началом ее целительства. За ним последовало множество других животных. Казалось, звери чувствовали, что она хочет им помочь. А Бран был не в силах отменить единожды заведенный порядок. Отказали ей только раз – когда она приволокла в пещеру волчонка. В Клане принято было относиться к хищникам как к врагам. Сколько раз раненое животное, которое упустили охотники, попадалось в лапы плотоядного представителя фауны! Разве мог Бран позволить девочке лечить хищника, который в один прекрасный день увел бы у них из-под носа добычу.

Однажды, когда Эйла выкапывала из земли какой-то корень, из кустов выскочил кролик с немного искривленной лапкой и стал обнюхивать ей ногу. Она замерла, боясь спугнуть его, после чего осторожно протянула руку и приласкала пушистого зверька. «Уж не тот ли ты самый Уба-кролик? – подумала она. – Видать, ты вырос и стал совсем здоров. Надеюсь, теперь ты стал гораздо осторожнее? Людей тоже надо остерегаться. И подальше держаться от костра», – продолжала его наставлять она, поглаживая по спинке. Что-то спугнуло зверька, и он бросился бежать сначала в одну сторону, после чего одним скачком развернулся и помчался туда, откуда появился.

– До чего быстро ты несешься! Трудно представить, что кто-то может тебя поймать. Да ты еще и умудряешься менять направление! – смеялась вдогонку ему Эйла. А про себя отметила, что за долгое время она впервые громко хохотала. Девочка редко смеялась среди соплеменников, дабы избежать их подозрительных взглядов. В этот же день ей будто смешинка в рот попала.

– Видишь, Эйла, кора этой дикой вишни совсем трухлявая. Она уже не годится, – сказала как-то утром Иза. – Принеси сегодня свежей, ладно? Если пройти немного на запад от полянки, что на другом берегу ручья, увидишь вишневую рощицу. Знаешь, о чем я говорю? Бери ту кору, что внутри, сейчас она полна целительных соков.

– Хорошо, мать, я знаю, где это место, – ответила девочка.

Стояло прекрасное весеннее утро. На смену отцветавшим белым и лиловым крокусам распускались ярко-желтые нарциссы. Едва пробившаяся редкая травка покрыла бурую землю тонким прозрачным ковром. Зелеными точками покрылись голые ветки деревьев и кустарников, но краше всех были распушившиеся ивы. И завершало благостную картину ласковое солнце, пригревающее землю.

Оказавшись одна, Эйла стряхивала с себя скованность движений и, предаваясь радостному ощущению свободы, мчалась во всю прыть вниз с холма и вихрем взлетала на следующий. Между делом девочка примечала все, что росло на пути, с тем, чтобы собрать растения позже, когда они вырастут.

«А вот и молодой лаконос, – говорила она себе, проходя мимо болот, на которых прошлой осенью собирала темно-красные ягоды. – Прихвачу-ка я несколько корешков на обратном пути. Иза говорила, что они к тому же хорошо помогают Кребу от боли в суставах. А Изе нужна кора дикой вишни от кашля. Ей уже лучше, но она еще такая худая. А Уба стала большой и тяжелой, Изе скоро будет ее не поднять. А что, если в следующий раз мне взять Убу с собой? Все-таки хорошо, что мы не отдали ее Оге. Малютка вот-вот начнет говорить. До чего будет здорово, когда она вырастет и мы сможем сюда ходить вместе! Гляди, как распушилась ива! Надо же, сейчас ее почки точно сделаны из меха, а потом вырастут и станут зелеными. А небо сегодня голубое-голубое. Воздух так и пахнет морем. Интересно, когда мы пойдем ловить рыбу? Вода, наверное, скоро станет совсем теплая, и можно будет поплавать. Интересно, почему никому не нравится купаться? В море вода соленая, не то что в реке, но до чего приятно, когда чувствуешь себя в ней пушинкой. Скорее бы мы пошли ловить рыбу! Неплохо бы поймать крупную морскую рыбу, но мне по вкусу и яйца. Я была бы не прочь слазить за ними на какую-нибудь скалу. А какой в горах воздух! Ой, белка! Глянь, скачет на том дереве! Вот бы мне так!»

Так Эйла бродила по холмистым лесам добрую половину утра. Опомнившись, что уже поздно, она бегом побежала за корой дикой вишни для Изы. Приближаясь к полянке, девочка услышала голоса и вдали увидела мужчин. Она собралась, было уносить ноги, но в нерешительности остановилась: Изе нужна была вишневая кора. «Мужчинам вряд ли понравится встретить меня здесь. Бран, верно, рассердится и не позволит мне больше отлучаться из Клана одной. Но ведь Изе нужна кора! Может, они скоро уйдут. Интересно, что они тут делают?» Она притаилась за большим деревом и стала подглядывать из-за густо сплетенных голых веток.

Охотники упражнялись во владении оружием перед первой весенней охотой. Зимой Эйла наблюдала за тем, как они мастерили новые копья. Для этого срубали тонкие, гибкие и прямые деревца, очищали их от веток, обтесывали и обугливали один конец на костре, после чего заостряли обожженный конец с помощью кремневого скребка. Закалка огнем предохраняла острие от раскола и повреждения. Эйла поморщилась, вспомнив, какую вызвала суматоху, дотронувшись до одного деревянного копья.

Ей сказали, что женщинам нельзя касаться не только оружия, но и инструментов, которыми его обрабатывают. Правда, Эйла не видела никакой разницы между ножом, которым вырезают кожаные полоски для пращи, и ножом, которым кроят одежду. Чтобы успокоить охотника, который делал то копье, оскверненное ею, решили обжечь его вторично, а Иза с Кребом долго ругали девочку, пытаясь внушить ей чувство вины за свое постыдное поведение. Женщины были в ужасе от ее поступка, а сердитый взгляд Брана говорил сам за себя. Но более всего Эйле досаждала злорадная усмешка на лице Бруда, подливавшая масла в огонь общего осуждения.

Девочке стало неловко скрываться в кустах и оттуда подсматривать за мужчинами. Кроме копий, они принесли с собой и прочее оружие. Пока стоявшие вдалеке Дорв, Грод и Краг обсуждали преимущества копья по сравнению с дубинкой, остальные упражнялись во владении пращой и болой. Среди них был Ворн. Бран решил, что уже пришло время обучать мальчика азам обращения с пращой, и Зуг приступил к первым урокам.

Когда Ворну исполнилось пять лет, охотники стали брать его с собой на полянку. Обычно он метал в землю или прогнивший пенек маленькое копье, дабы привыкнуть к оружию. Ворн всегда охотно шел со взрослыми, но на этот раз его ожидала более сложная задача – научиться владеть пращой. Для этого в землю вбили шест и принесли с ручья кучку гладких и круглых камешков.

Зуг как раз показывал мальчику, как держать за оба конца кожаный ремень и как вкладывать камень в середину старенькой пращи. Она уже совсем износилась, и Зуг собрался было ее выбросить. Но тут Бран предложил начать занятия с Ворном, и пожилой человек решил, что праща еще послужит мальчику, если ее укоротить.

Эйлу захватил урок Ворна. Она не меньше мальчика увлеклась объяснениями Зуга. Когда Ворн сделал первую попытку, праща у него запуталась и камень выпал. Ему трудно было правильно раскрутить оружие, чтобы придать камню достаточную центробежную силу. Камень у мальчика выпадал прежде, чем ремень успевал набрать нужную скорость.

Бруд наблюдал за ними со стороны. Молодой охотник покровительствовал Ворну и был предметом его поклонения. Маленькое копье для Ворна Бруд сделал сам, и подросток таскал его повсюду и даже брал в постель. Бруд держался с ним на равных, давая советы о том, как правильно держать копье и наносить удар. Но теперь Ворн с восхищением смотрел на старого охотника, и Бруду становилось слегка не по себе. Ему хотелось быть единственным наставником мальчика, и он злился на Брана за то, что тот велел Зугу взять его в ученики. Видя, что Ворн терпит одну неудачу за другой, Бруд вмешался в ход урока:

– Послушай, дай-ка я покажу тебе, Ворн. – И Бруд отодвинул пожилого охотника в сторону.

Зуг отошел в сторону, уступив место самонадеянному юнцу. Все остановились в ожидании, и в том числе Бран. Вождю не понравилось бесцеремонное отношение Бруда к лучшему стрелку в Клане, к тому же он просил давать уроки Зуга, а не Бруда. «Хорошо, что он проявляет интерес к подрастающему поколению, – рассуждал Бран, – но зашел он слишком далеко. Учить Ворна следует лучшему из лучших, а Бруд прекрасно знает, что в этом деле он далеко не мастак. Парню следует усвоить, что хороший вождь должен с умом использовать способности каждого члена Клана. Зуг стреляет из пращи лучше всех и может обучать мальчика, пока остальные мужчины на охоте. До чего же Бруд самонадеян, он становится просто невыносим! Как я могу дать ему высшее положение в Клане, когда он так себя ведет? Как будущему вождю Клана, ему следует думать о себе в последнюю очередь».

Бруд взял у мальчика пращу, вставил в нее камень и метнул его в сторону шеста. Снаряд приземлился, не долетев до цели, – обычное явление для мужчин Клана. Нужно было преодолеть природную негибкость плечевых и локтевых суставов, чтобы рука могла описать в воздухе большую дугу. Неудачный бросок разозлил Бруда, и тот почувствовал себя неловко. Он ощущал, что к нему приковано всеобщее внимание. Чтобы доказать, что он сможет это сделать, молодой охотник быстро заправил новый камень и повторил попытку. И снова промазал, только на сей раз снаряд ушел далеко влево.

– Ты пытаешься учить Ворна или хочешь сам взять несколько уроков? – с иронией осведомился Зуг. – Я мог бы переставить шест поближе.

Бруду с трудом удалось сдержать гнев. Кому понравится стать мишенью насмешек Зуга? К тому же юный охотник сам заварил эту кашу и в результате оказался в дураках. Бруд схватил и бросил еще один камень, но на этот раз перестарался – тот перелетел цель.

– Если ты немного подождешь, пока мы закончим урок с Ворном, я с удовольствием поучу и тебя. – Предложение Зуга было сделано с большим сарказмом. – А я уж подумал, что ты в этом деле мастер.

Гордость молодого человека была задета, и он от защиты перешел в наступление.

– И как только Ворн может научиться метать камни с этой старой паршивой пращой? – возмутился Бруд, с презрением швырнув кожаный ремень в сторону. – Из этого старья никому не удастся попасть в цель. Ворн, я сделаю тебе новую пращу. Вряд ли ты научишься чему-нибудь с помощью этого барахла. Да и вообще, какой из старика толк, если он даже не охотник?

Оскорбление достигло цели. Отстранение мужчин от охоты всегда было большим ударом по их гордости, и, чтобы не утратить в себе охотничий дух, Зуг неустанно совершенствовал свое мастерство во владении сложным оружием. Когда-то он являлся помощником вождя, так же как теперь сын его женщины, и поэтому был особенно уязвим.

– Уж лучше быть старым, но мужчиной, чем мальчишкой, возомнившим себя мужчиной, – ответил Зуг.

Этого Бруд снести не мог. Удар по самолюбию переполнил чашу его терпения. Он толкнул старика и сбил с ног. Не пытаясь подняться с земли, Зуг сел, широко раскрыв глаза от удивления. Такого он от Бруда не ожидал.

Охотники никогда не применяли друг к другу физическую силу, подобное наказание годилось только для женщин, не понимавших других форм внушения. Мужчины же давали выход своей огромной энергии во время состязаний в борьбе, в бросании копья, в стрельбе из пращи или во владении болой – во всем, что служило совершенствованию их охотничьего мастерства. Охотничья сноровка и самообладание считались мерилом мужского достоинства в Клане, само существование которого было продиктовано необходимостью выживания. Поведение Бруда поразило его самого не меньше, чем Зуга. И прежде чем он осознал происшедшее, лицо его вспыхнуло от стыда.

– Бруд! – взревел вождь.

Бруд съежился от страха и поднял глаза. Никогда ему еще не приходилось видеть Брана таким разъяренным. Вождь направлялся к нему, строго следя за каждым своим движением и жестом.

– Твоя детская выходка непростительна! Не будь ты по положению на самой нижней ступени в Клане, я бы сейчас же туда тебя определил. Скажи, прежде всего, кто позволил тебе вмешиваться в урок мальчика? Кого я просил обучать Ворна – тебя или Зуга? – Глаза вождя сверкали от гнева. – И ты себя называешь охотником? Да ты не смеешь даже называться мужчиной! Даже у Ворна больше выдержки, чем у тебя! Любая женщина умеет лучше держать себя в руках! Значит, вот как ты, будущий вождь, собираешься управлять людьми? Как можно доверить тебе Клан, когда ты не можешь совладать даже с собой! Не обольщайся насчет своего будущего, Бруд! Зуг прав. Ты мальчишка, возомнивший себя мужчиной.

Бруд был сломлен. Никогда в жизни ему не приходилось так сильно краснеть перед лицом всех мужчин и, главное, перед Ворном. Как ему хотелось сорваться с места и спрятаться где-нибудь в кустах! Он не в силах был пережить такое. Бруд скорее согласился бы помериться силами с пещерным львом, нежели навлечь на себя гнев Брана – человека, который гневался крайне редко и так же редко находил для этого повод. Одного взгляда вождя, управлявшего Кланом с беспримерным достоинством, мудростью и неколебимой выдержкой, уже было достаточно, чтобы внушить повиновение, как мужчине, так и женщине. Бруд покорно склонил голову.

Бран посмотрел на солнце и дал всем знак, что пора уходить. Охотники, ставшие невольными свидетелями того, как вождь отчитывал Бруда, наконец, облегченно вздохнули. Бран быстрым шагом направился к пещере, и все остальные – за ним. Бруд замыкал шествие, с его лица все еще не сошла краска стыда.

Эйла, припав к земле, боялась шелохнуться и даже вздохнуть. Больше всего она боялась, что ее заметят. Она видела то, что женщинам видеть не положено. Бруда ни за что бы не стали ругать в присутствии женщины. Каким бы ни был повод, охотники перед лицом женщин проявляли мужскую солидарность. Однако благодаря этому эпизоду девочка увидела мужчин с той стороны, о которой прежде не подозревала. Не такие они всемогущие и неустрашимые люди, которые ведут себя безнаказанно, как ей раньше казалось. Им тоже нужно было подчиняться законам, и ничто им не сходило с рук просто так. Один Бран всегда держался на высоте. Она не понимала, что его связывали путы куда более крепкие, чем всех остальных: законы и обычаи Клана, бесполые непредсказуемые духи, управлявшие силами природы, а также собственное чувство ответственности.

Эйла долго не решалась выбраться из укрытия, опасаясь, как бы кто не вернулся. Трепеща, она все же вышла из-за дерева. Несмотря на то, что для нее оставалась загадкой мужская натура, из всего случившегося она вынесла одно: Бруд был унижен, как обычная женщина. И эта мысль тешила ей душу. Эйла возненавидела высокомерного юнца за все непростительные выходки по отношению к ней, за оскорбления, часто незаслуженные, в ответ на малейшую ее провинность, за синяки, которые она от него получала, когда попадала под горячую руку. Как она ни старалась, но не могла ему угодить.

Проходя через лужайку, Эйла перебирала в памяти подробности происшедшего. Приблизившись к шесту, она заметила валявшуюся на земле пращу, которую в злости швырнул Бруд. Ее забыли подобрать перед уходом. Она уставилась на нее, боясь прикоснуться. Это было оружие, и ее бросало в дрожь от одной мысли, что Бран может обрушить свой гнев на нее, как только что на Бруда. События, свидетелем которых она стала только что, не шли у нее из головы, и полоска кожи на земле напомнила о том, что Зуг рассказывал Ворну и как трудно было тому выполнить указания учителя. «Неужели это действительно так трудно? Интересно, будь я на месте Ворна, получилось бы у меня?»

Устрашившись собственного безрассудства, она огляделась, чтобы удостовериться, что вокруг никого нет: вдруг кто-нибудь, увидев ее, сможет догадаться, что она задумала. «Даже Бруд не сумел этого сделать», – подумала она, не без удовольствия вспомнив его неудачные попытки попасть в шест и унизительные замечания Зуга по этому поводу.

«Представляю, как бы он взбесился, узнав, что я сделала то, что не удалось ему!» Ей нравилось думать, что она в чем-то преуспела больше Бруда. Еще раз оглядевшись, она нагнулась и подняла пращу. Ощутив в руке эластичный кожаный ремешок старенькой пращи, она вдруг подумала о наказании, которое на нее обрушится, если кто-нибудь увидит ее сейчас. При этой мысли она чуть не выпустила пращу из рук, в страхе озираясь по сторонам. Тут ее взгляд упал на кучку камней.

«Любопытно, получится ли у меня попасть камнем в шест? О, Бруд сошел бы с ума, если б у меня это вышло. Даже не знаю, что бы он сделал. Креб сказал бы, что я поступила дурно. А я и так поступила дурно, потому что прикоснулась к оружию. И что плохого в том, чтобы прикоснуться к куску кожи? И все только потому, что из него бросают камни. Интересно, Бран побьет меня? Насчет Бруда не сомневаюсь. Он был бы рад случаю меня поколотить. А как бы он взбесился, если б узнал, что я сегодня видела. Интересно, разгневались бы они еще сильнее, если б узнали, что я из пращи еще и стреляла? Семь бед – один ответ. И все-таки удалось бы мне попасть в шест или нет?»

С одной стороны, она жаждала выстрелить из пращи, с другой – ее останавливало то, что этого делать нельзя. Это было запрещено. Она это знала. Но ей очень хотелось попробовать. «Какая разница – одним дурным поступком больше или меньше? Да и вообще никто об этом не узнает – кроме меня, здесь никого нет». Она еще раз посмотрела вокруг и направилась к кучке камешков.

Заправила один из них в пращу и стала вспоминать, что говорил Ворну Зуг. Аккуратно сложила оба конца кожаного ремня вместе и крепко сжала их в руке. Петля слегка натянулась и повисла. Эйла долго мудрствовала, не зная, как поместить камень внутрь. Он то и дело выпадал, едва она начинала движение. Тогда девочка стала напряженно воспроизводить в памяти, как это делал Зуг. Сделала еще одну попытку и почти что удержала камень, но, как только праща стала подниматься, голыш из нее выпал.

В следующий раз ей удалось придать праще некоторое движение и выстрелить на несколько шагов. Приободренная удачей, она взялась за следующий камень. После нескольких неудачных попыток она, наконец, преуспела, – правда, снаряд не попал в цель, но был к ней уже ближе. Постепенно у нее появилась сноровка.

Перекидав все камни, она собрала их и все повторила по второму кругу, а потом по третьему. В четвертый раз ей удалось удержать и метнуть большую часть голышей. Когда оставалось три камня, она взяла один из них, зарядила в пращу, раскрутила и бросила. Бум – снаряд попал в цель и резко отскочил от шеста. Эйла запрыгала от радости.

«Получилось! У меня все вышло!» Это была чистая случайность, но она не умаляла веселья девочки. Следующий камень ушел слишком в сторону, хотя и пролетел далеко за шест, а последний приземлился всего в нескольких футах от нее. Но если ей удалось однажды попасть в цель, значит, удастся и еще раз, – в этом она не сомневалась.

Она стала вновь собирать камни, но заметила, что солнце уже клонится к горизонту. Эйла вспомнила, что ей нужно принести Изе кору дикой вишни. «Как получилось, что прошло столько времени? – размышляла она. – Неужели я пробыла здесь целый день?» Сунув пращу в карман, она ринулась к вишневым деревьям, стесала с помощью ножа внешний слой коры и оторвала несколько длинных и тонких полос от внутреннего. После чего бросилась изо всех сил бежать в пещеру, но близ ручья перешла на походку, приличествующую женщинам. Она и так провинилась тем, что задержалась, поэтому не хотела давать лишний повод для гнева.

– Эйла! Где ты была? Я вся изволновалась. И уж решила, что на тебя напал какой-то зверь. Я собиралась просить Креба и Брана, чтобы они пошли тебя искать, – принялась бранить ее Иза.

– Я все смотрела и смотрела, где что растет, забралась дальше лужайки. – Эйла, чувствуя себя виноватой, начала оправдываться. – Яне заметила, что уже поздно. – Она не врала, но и не договаривала правду. – Вот тебе кора вишни. Лаконос растет там же, где вы его собирали в прошлом году. Помнишь, ты говорила, что его корни хорошо помогают Кребу от боли в суставах?

– Да, примочки с его отваром уменьшают боль. Из ягод хорошо заваривать чай. Их сок способствует росту и рассасыванию опухолей, – начала было Иза, но вдруг осеклась. – Эйла, не старайся заговаривать мне зубы. Ты знаешь, что не следовало так долго пропадать и заставлять меня тревожиться. – Она уже не сердилась, потому что девочка вернулась цела и невредима, но Иза хотела, чтобы впредь такого больше не повторялось. Она всегда волновалась за девочку.

– Обещаю, больше без твоего разрешения такого не будет. Просто я слишком поздно опомнилась.

Едва они вошли в пещеру, как их тут же заметила Уба и побежала на своих толстых кривых ножках к девочке. Эйла подхватила пытавшуюся вскарабкаться к ней на руки малышку и закружила в воздухе.

– Можно мне как-нибудь взять Убу с собой, Иза? Я далеко уходить не буду. Я могла бы ей кое-что показать.

– Она еще слишком мала для этого и едва начинает говорить, – ответила целительница, но, увидев, как обе дочки любят общаться друг с другом, добавила: – Но думаю, можешь как-нибудь взять ее с собой для компании, только не уходи слишком далеко.

– О, конечно! – Эйла, держа малютку на руках, прижала Изу к себе. После чего подняла Убу высоко и засмеялась, на что та радостно захлопала глазками. – Разве не здорово, Уба? – сказала Эйла, опуская крошку на землю. – Мама разрешила мне взять тебя с собой.

«Что случилось с ребенком? – недоумевала Иза. – Не помню, когда еще я видела ее такой возбужденной. Что за странные духи сегодня витали в воздухе? Сначала раньше обычного вернулись мужчины и не вели в своем кругу разговоров, а вместо того разошлись по своим углам и почти не обращали внимания на женщин. Кажется, ни одной женщине от них сегодня не досталось. Со мной был любезен даже Бруд. Потом Эйла пропадала где-то целый день, а когда вернулась, жизнь била в ней ключом. Она была готова обнимать всех подряд. Ничего не понимаю, что происходит».

Глава 10

– Да? Чего тебе? – недовольно прожестикулировал Зуг.

День был на удивление жарким, несмотря на то, что было только начало лета. Зуг, сильно потея и умирая от жажды, орудовал тупым скребком над сушившейся на солнце огромной оленьей шкурой. Он был не в настроении с кем-либо говорить, тем более с плосколицей дурнушкой, которая уселась с ним рядом, смиренно ожидая, когда ее заметят.

– Не желает ли Зуг попить воды? – осведомилась Эйла, скромно устремив взгляд на ямочку на его плече. – Эта девочка была у ручья и увидела, что охотник трудится на солнцепеке. Эта девочка подумала, что охотник, верно, хочет пить, она вовсе не хотела ему мешать, – произнесла Эйла, соблюдая все правила обращения к мужчине. Она протянула березовую чашку и прохладный, намокший бурдюк с водой, сделанный из желудка горной козы.

Зуг утвердительно что-то промычал, удивившись заботливости девочки, налившей ему чашку воды. Сам он не мог оторваться от дела, и ему даже не удавалось поймать взглядом женщину и попросить напиться. А шкура уже почти высохла. Чтобы она приобрела необходимую мягкость и эластичность, крайне важно было трудиться над ней не прерываясь. Охотник проводил взглядом девочку, а та поставила бурдюк с водой неподалеку в тени, после чего притащила охапку грубой травы и мокрые корни и приготовилась плести корзину.

Хотя с тех пор как Зуг с сыном своей первой женщины стал жить одной семьей с Укой, она всегда выказывала ему уважение и откликалась по первому требованию, но редко предвосхищала его желания в отличие от той, которая безвременно погибла. Ука в первую очередь заботилась о Гроде, а Зуг в душе тосковал по незначительным знакам внимания, которых теперь лишился. Время от времени Зуг поглядывал на сидевшую невдалеке от него девочку. Она молча сидела и делала свое дело. «Мог-ур хорошо ее воспитал», – подумал он. Она наблюдала за ним краем глаза, пока он натягивал и скоблил влажную шкуру.

Позже, уже совсем вечером, он сидел напротив входа в пещеру, устремив взгляд вдаль. Все охотники ушли, а с ними ушла Ука и еще две женщины. Зуг питался в семье Гува и Овры. Глядя на молодую женщину, уже совсем взрослую и имевшую своего мужчину, и вспомнив, что не так давно она ребенком сидела на руках Уки, Зуг невольно задумался о скоротечности времени – времени, лишившего его силы охотиться вместе с мужчинами. Сразу после ужина он вышел из пещеры и теперь сидел, погрузившись в свои мысли, когда на глаза ему попалась Эйла с плетеной чашей в руках.

– Эта девочка набрала больше малины, чем мы можем съесть, – произнесла она, когда он ее заметил. – Не найдется ли у охотника в животе немного местечка, чтобы она не пропала?

Зуг с явным удовольствием, которое ему не удалось скрыть, согласился. Пока он ел сладкие сочные ягоды, Эйла сидела молча поодаль, после чего забрала у него пустую корзину и поспешно удалилась. «Не понимаю, почему Бруд называл ее непочтительной, – подумал он, провожая ее взглядом. – Не нахожу в ней ничего дурного, если не считать ее внешности».

На следующий день Эйла вновь напоила Зуга прохладной водой, когда он работал, и села плести корзинку. Позже к нему подошел Мог-ур.

– Жарковато заниматься таким делом на солнце, – начал он.

– Я готовлю для мужчин новые пращи и одну – специально для Ворна. Чтобы кожа приобрела эластичность, нужно выделывать ее постоянно, тогда, пока она сохнет, жир будет впитываться равномерно. Поэтому лучше всего это удается на солнце.

– Уверен, что охотникам они придутся по вкусу, – заметил Мог-ур. – Все знают, что в этом деле тебе нет равных. Я видел, как ты занимаешься с Ворном. Ему повезло, что у него такой учитель. Очень сложно овладеть этим мастерством. Должно быть, изготавливать пращу тоже настоящее искусство.

Услышав лестные слова Мог-ура, Зуг засиял от удовольствия:

– Завтра я начну их резать. Взрослые размеры я знаю, а вот Ворну придется ее сначала примерить. Праща должна быть по руке, чтобы удар был точным и сильным.

– Иза с Эйлой сейчас стряпают. Иза учит девочку, как готовить по моему вкусу белую куропатку, ту, что ты принес мне на днях. Не отужинаешь ли с нами сегодня вечером? Эйла просила меня сказать тебе об этом, да и я тоже буду рад тебе. Порой мужчине хочется побеседовать с мужчиной, а меня окружают одни женщины.

– Зуг будет ужинать вместе с Мог-уром, – с нескрываемым удовольствием ответил старик.

Хотя совместные пиршества, а также обеды двух семей устраивались часто, особенно если они были в родстве, сам же Креб редко приглашал гостей к своему очагу. Он впервые за всю жизнь обзавелся собственным углом и по-настоящему отдыхал в женском обществе. Но Зуга он знал с детских лет и всегда любил и уважал его. Зуг обрадовался приглашению, и Мог-ур пожалел, что не сделал этого раньше. Хорошо, что ему подсказала Эйла. И, в конце концов, куропатку им принес Зуг.

Иза чувствовала себя неловко в обществе гостей. Она волновалась и суетилась, всячески стараясь угодить. Из трав она умела приготовлять не только целебные снадобья, но и приправы. Знала, что и в каком количестве надо положить, чтобы усилить вкусовые качества пищи. Кушанье удалось на славу. Эйла, ни во что не вмешиваясь, следила за стряпней целительницы особенно внимательно. И Мог-ур остался ими очень доволен. Когда мужчины наелись до отвала, Эйла поднесла им чай из ромашки и мяты, – Иза знала, что он помогает пищеварению. Весь вечер толстощекая малышка Уба переползала с рук Креба к Зугу и дергала их за бороды. Иза с Эйлой предвосхищали каждое их желание. Все это позволило мужчинам расслабиться и почувствовать себя моложе, и они ударились в воспоминания. Зуг был восхищен счастливым семейством Мог-ура и даже немного завидовал ему. Сам же Креб прежде даже не мечтал о такой жизни.

На следующий день Эйла внимательно наблюдала со стороны за тем, как Зуг примеряет пращу по руке Ворна, как он объясняет, почему важно заострять концы определенным образом и почему они должны быть не слишком длинными и не слишком короткими. Она следила за тем, как он вкладывал мокрый камень в петлю и как при этом провисала кожа. Когда девочка принесла ему воды, Зуг собирал оставшиеся обрезки кожи.

– Не хочет ли Зуг использовать как-то эти обрезки? Они такие мягкие, – спросила она.

Зуг почувствовал расположение к внимательной, чуткой девочке:

– Нет, обрезки мне больше не нужны. Тебе они нравятся?

– Эйла будет очень благодарна. Самые крупные, думаю, можно будет использовать.

На следующий день Зуг даже жалел, что работа его была уже закончена, – ему не хватало заботливой Эйлы, тихо работавшей рядом с ним. Он видел, как она отправилась в лес с корзинкой и палкой для выкапывания растений. «Должно быть, она пошла собирать травы для Изы, – подумал он. – Все-таки не понимаю я Бруда. – Зуг недолюбливал молодого человека, старик не забыл их стычки. – Почему он к ней вечно придирается? Девочка трудолюбива, почтительна и предана Мог-уру. Ему повезло иметь такое семейство, как Иза с Эйлой».

Вспоминая вечер, столь приятно проведенный с великим Мог-уром, Зуг впервые отметил, что пригласить его в гости предложила Эйла. Он проводил высокую длинноногую девчушку взглядом. «Жаль, что она дурнушка, – подумал он, – иначе в один прекрасный день могла бы составить счастье какому-нибудь мужчине».

Смастерив из обрезков кожи новую пращу взамен той, что совсем износилась, Эйла решила подыскать себе место для тренировок подальше от пещеры. Она все время боялась, что кто-нибудь застанет ее при этом занятии. Девочка отправилась сначала вдоль ручья, который протекал мимо пещеры, после чего направилась по берегу притока, пробираясь вверх через густой кустарник.

Путь ей преградила каменная стена, за которой поток образовывал каскад небольших водопадов. Ниспадавший по уступам, острые края которых поросли толстым пушистым мхом, водный поток делился на тонкие длинные ручейки; разбиваясь о преграды, они поднимали в воздух облака водяной пыли. Перед тем как продолжить путь к большой реке, ручьи собирались внизу в неглубоком бассейне. Стена была расположена параллельно течению. Эйла прошла вдоль ее основания обратно, в сторону пещеры, и вскоре заметила, что дальше отвесная скала становится более пологой, по крайней мере, настолько, чтобы на нее можно взобраться, а дальше ее поверхность совсем выравнивается. Вскарабкавшись наверх, Эйла вновь продолжила путь вдоль ручья.

Чем выше она поднималась, тем больше попадалось ей на пути сосен и елей, затянутых тускло-зеленым лишайником. По высоким деревьям и переливающемуся всевозможными оттенками зеленого цвета мшистому ковру, покрывавшему землю, камни и бревна, резво скакали белки. Сквозь густую хвою пробивалось яркое солнце. Вскоре лес стал редеть, хвойные деревья уступали место лиственным, которые, в свою очередь, сменялись кустарником. Наконец Эйла оказалась на открытой местности. Это была небольшая полянка, служившая подножием темной скалистой горы, на которой местами пробивалась скудная трава.

Из скалистой стены возле ореховой рощи, буйно разросшейся у подножия горы, бил большой родник – источник вьющегося по лугу ручья. Поверхность горы была изрешечена глубокими трещинами, куда скатывались снежные лавины, а позже появлялись вновь в виде ключей кристально чистой воды.

Эйла пересекла высокогорный луг, хлебнула большой глоток холодной воды из источника, после чего ее внимание привлекли гроздья еще неспелых орехов, покрытых зеленой колючей кожурой. Она сорвала одну, очистила орех и, расколов зубами, достала белоснежное зернышко. Недозрелые орехи ей всегда нравились больше, чем те, что сами падали на землю. У нее разыгрался аппетит, и она принялась собирать орехи в корзину. Вдруг за листвой ее взору открылась темная дыра.

Осторожно пробравшись сквозь кусты, она обнаружила маленькую пещеру, спрятанную среди буйной растительности. Отодвинула в сторону ветки и, заглянув внутрь, решилась обследовать убежище изнутри. Приглушенные солнечные лучи падали на одну стенку внутреннего пространства, откуда тусклый свет разливался по всей пещерке. Она была футов двенадцати в глубину и наполовину меньше в ширину. Если бы Эйла у входа вытянулась во весь рост, то могла бы коснуться свода. Он поначалу плавно опускался, а ближе к концу круто обрывался к грязной, но сухой земле.

Это было всего лишь отверстие в скалистой стене, но достаточно большое, чтобы в нем могла свободно поместиться девочка. Она нашла тайник с гнилыми орехами, несколько штук валялось у входа, по всей видимости, их уронили белки. Было совершенно очевидно, что никто из более крупного зверья здесь не мог обитать. Довольная своей находкой, Эйла радостно затанцевала по пещере, которая словно для нее была создана.

Выйдя наружу, девочка взглянула на голую скалу, после чего, взобравшись немного наверх, выглянула из-за острого выступа. Далеко вдали в расщелине меж двух гор сверкала водная гладь внутреннего моря. Внизу рядом с вьющейся серебряной лентой ручья виднелась крошечная фигура. Эйла находилась над пещерой Клана. Спустившись вниз, она обследовала лужайку со всех сторон.

«Это то, что надо, – решила она. – Здесь я могу упражняться, а если пойдет дождь – спрячусь в пещере. Пращу тоже можно держать здесь. Тогда не придется волноваться, что она попадется на глаза Кребу или Изе. К тому же тут растут лесные орехи. Позже можно будет запастись ими к зиме. Мужчины никогда не охотятся так высоко в горах. Это будет мое место». Она побежала к ручью и стала собирать голыши, чтобы опробовать новую пращу.

При каждом удобном случае Эйла взбиралась на свою тренировочную площадку. Она отыскала более короткий, хотя и более крутой путь к лужайке и нередко спугивала то пасущуюся там горную козу, то серну или оленя. Однако те вскоре привыкли к ней и не убегали, а переходили на другую сторону полянки.

Научившись попадать из пращи в шест, Эйла поставила себе более сложную задачу. Она наблюдала за тем, как Зуг учил Ворна, и старалась применить советы и приемы мастера. Для нее это была обычная, порой забавная игра, а для большего интереса она сравнивала результаты Ворна со своими. Стрельба из пращи не слишком ему нравилась, и он часто пропускал советы учителя мимо ушей. Гораздо больше его увлекало копье, ему даже удалось убить несколько змей и дикобразов. Он не отдавался стрельбе из пращи целиком, как Эйла, это умение ему давалось с трудом. То, что она превзошла в мастерстве Ворна, наполняло ее чувством гордости и удовлетворения, и эта перемена в Эйле не ускользнула от Бруда.

Женщинам полагалось быть послушными, рабски покорными и нетребовательными в запросах. Высокомерный молодой человек воспринимал как личное оскорбление, когда женщина не трепетала при его приближении, словно это угрожало его мужскому достоинству. Он быстро находил, к чему придраться, и тут же отвешивал ей оплеуху только затем, чтобы насладиться рабским страхом в ее глазах.

Эйла старалась во всем потакать ему и покорно исполнять все прихоти. Она не сознавала, что вследствие долгого бродяжничества по лесам и полям в ее походке ощущалась независимость, а овладение трудным мастерством прибавило ее манерам уверенности. Она не понимала, почему он цепляется к ней больше, чем к остальным. Бруд сам не знал, чем она ему так досаждала. Причина крылась в самой ее натуре, и она не в силах была что-либо изменить, как не могла изменить цвет своих глаз.

Он затаил на нее зло еще со дня своего посвящения, когда она лишила его славы, но главная причина крылась в том, что она была не из Клана. Лишенная врожденного раболепного страха, она принадлежала Другим – более молодому, более жизнеспособному, более деятельному племени, не стесненному рамками бесчисленных традиций, которые должен был тщательно хранить мозг. Ее разум пошел по другому пути развития. За ее высоким крупным лбом помещался мозг с развитой фронтальной областью, поэтому она обладала иным пониманием мира. Она умела воспринимать новое, приспосабливаться к нему, выдвигать идеи, которые людям Клана и не снились. А главное, таким, как она, суждено было естественным путем вытеснить древнюю вымирающую расу.

На каком-то глубинном подсознательном уровне Бруд ощущал, что у них с ней разные судьбы. Эйла представляла угрозу не только ему как мужчине, но самому его существованию. Его ненависть к ней представляла собой ненависть старого к новому, остановившегося в развитии – к идущему вперед по пути эволюции, уходящего – к заступающему на его место. Раса Бруда уже не поддавалась переменам. Она исчерпала себя. Ей некуда было расти дальше. Эйла стала частью нового эксперимента природы, и, несмотря на то, что она старалась подражать поведению женщин Клана, это была всего лишь искусная маска, продиктованная инстинктом самосохранения. Она неустанно искала окольные пути для самовыражения. И хотя она на каждом шагу старалась угодить невыносимому юнцу, внутри ее назревал бунт.

Однажды утром Эйла отправилась к ручью за водой. Мужчины сидели напротив входа и обсуждали предстоящую охоту. Радуясь, что некоторое время не будет видеть Бруда, она сидела на берегу с чашкой в руках, погрузившись в свои мысли. «Почему он всегда так несправедлив ко мне? Почему он ко мне всегда придирается? Я тружусь не меньше других. Делаю все, что он хочет. Никто из мужчин ко мне так не цепляется, как он. Оставил бы он меня в покое!»

– Ухх! – невольно вскрикнула она от увесистого удара Бруда, который застиг ее врасплох.

Все остановились и, посмотрев на нее, отвели взгляд. Девушке, которая вот-вот станет женщиной, нельзя было кричать оттого, что ее огрел кулаком мужчина. Покраснев от стыда, она повернулась к обидчику.

– Что бездельничаешь и глазеешь попусту, лентяйка! – обрушился он на нее. – Я велел тебе принести чаю, а ты как не слышала. Сколько раз я должен тебе повторять?

Она еще сильнее залилась краской. Ей было не по себе оттого, что у нее в присутствии всего Клана вырвался крик, и она кипела от злости. Она не спешила, как обычно, выполнить приказ Бруда, а встала как ни в чем не бывало, метнула на обидчика холодный, полный презрения взгляд и медленно отправилась за чаем. Весь Клан так и ахнул. Как она осмелилась на такую дерзость?

Бруда обуяла дикая ярость. Он кинулся за ней, обогнал и ударил кулаком прямо в лицо. Удар сбил ее с ног, после чего последовал новый. Она съежилась, стараясь защитить себя руками, а он все продолжал ее бить. Ей едва удавалось сдерживать стоны, хотя при таком наказании невозможно было молчать. Бруд впал в неистовство и наносил все более сильные удары, желая вырвать у нее из груди крик. Эйла, стиснув зубы, с трудом превозмогала боль, но всеми силами старалась не доставить ему подобного удовольствия. Через некоторое время она была уже за гранью болевых ощущений.

Все словно заволокло красным туманом. Наконец Эйла осознала, что ее больше не бьют. На помощь к ней подоспела Иза. Оперевшись на женщину и почти не помня себя, Эйла поковыляла в пещеру. Ее то охватывал приступ боли, то вновь наступала бесчувственность. Она смутно ощущала, как Иза прикладывала прохладные примочки и приподняла ей голову, давая выпить горькое снадобье, после чего девочка погрузилась в глубокий сон.

Проснулась она перед рассветом, в костре еще теплились угли, и в их слабом свечении вырисовывались знакомые предметы. Эйла попыталась встать. Все ее мышцы и кости восстали против такого насилия. С губ невольно слетел стон, и тотчас у ее постели оказалась Иза. В глазах целительницы светилось глубокое сочувствие к девочке. Она никогда не видела, чтобы кого-то так жестоко избивали. Даже бывший мужчина Изы никогда не позволял себе такого. Она была уверена, что Бруд убил бы Эйлу, если бы его не остановили. Она не думала, что станет свидетельницей такого ужаса, и желала больше никогда такого не видеть.

Когда Эйла вспомнила, что произошло, ее охватили ненависть и страх. Она знала, что ей не следовало быть такой дерзкой, но все равно это не оправдывало такой жестокости. И почему он вдруг впал в такую ярость?

Бран пребывал в холодном, безмолвном гневе, так что все соплеменники старались по мере возможности обходить его стороной. Хотя он не одобрял поведения Эйлы, поступок Бруда потряс его до глубины души. Парень имел право наказать девочку, но зашел в этом деле чересчур далеко. Он даже не выполнил приказа Брана, и тому пришлось оттаскивать его силой. И что хуже всего, Бруд лишился самообладания. Из-за девчонки он дошел до белого каления.

Бран думал, что случай на тренировочной площадке больше не повторится. Однако теперешняя мальчишеская выходка отягощалась еще тем, что Бруд обладал силой взрослого мужчины. Впервые Брана одолели сомнения насчет избрания Бруда вождем. Удар оказался для Брана невыносимым. Бруд не только был сыном его женщины и детищем его сердца. Вождь считал, что в парне воплотился его собственный дух, вот почему он любил его больше жизни. Бран чувствовал, что молодому человеку были чужды муки совести, и винил в этом себя. Видно, вождь что-то упустил, не так его воспитывал, не сумел научить, как себя вести, проявляя к нему излишнюю благосклонность.

Прежде чем приступить к разговору с Брудом, Бран выждал несколько дней. Он решил все хорошенько обдумать. Все это время Бруд находился в нервном возбуждении, почти не покидал домашний очаг и даже почувствовал облегчение, когда Бран велел ему следовать за ним, хотя от волнения его сердце едва не выскочило из груди. Больше всего на свете молодой охотник боялся гнева вождя, но на сей раз Бран обратился к нему совершенно бесстрастно.

Простыми жестами он сообщил молодому охотнику, о чем он думал последние дни, сообщил, что в его поступке винит себя. После этого Бруду стало невыносимо стыдно. Каким-то непонятным образом он вдруг ощутил любовь и душевные муки Брана. Увидел перед собой не прежнего гордого вождя, внушавшего ему уважение и страх, а человека, который его любил и глубоко в нем разочаровался. Бруда стали терзать угрызения совести.

Устремив на Бруда тяжелый взгляд, Бран сообщил ему о своем решении. Как ни трудно далось оно вождю, но интересы Клана следовало соблюдать прежде всего.

– Ты вновь сорвался, Бруд. Если повторится еще хоть что-нибудь подобное – можешь забыть, что ты сын моей женщины. Ты призван занять мое место, но я скорее отрекусь от тебя и подвергну смертельному проклятию, нежели передам Клан в руки человека, который не имеет над собой власти. – Ни один мускул не дрогнул на лице вождя при следующих словах: – Еще раз замечу малейшее проявление твоего оскорбленного мужского достоинства – пеняй на себя. Не видать тебе места вождя как своих ушей. Знай, я не выпущу тебя из виду и буду присматриваться к другим охотникам. Уметь держать себя в руках для вождя недостаточно. Я должен убедиться, что ты стал настоящим мужчиной, Бруд. Если я подберу себе на смену кого-то другого, ты обязательно займешь самое низшее положение в Клане. Я ясно выразил свою мысль?

Бруд не мог в это поверить. Отречься от него? Смертельное проклятие? Выбрать вождем кого-то другого? Стать навсегда самым последним человеком в Клане? Этого он вынести не мог. Однако выражение лица Брана не оставляло сомнений.

– Да, Бран, – кивнул Бруд, побледнев.

– Наш разговор останется между нами. Принять такие перемены всем будет непросто, а я не хочу давать повод ненужным толкам. Но будь уверен, я свое слово сдержу. Вождь должен ставить интересы Клана превыше всего – заруби это себе на носу. Вот почему ему так необходимо самообладание. Он несет ответственность за безопасность Клана. У вождя меньше свободы, чем у женщины. Он должен делать много того, что ему не хочется. И если понадобится, может отречься от сына своей женщины. Понимаешь?

– Понимаю, Бран, – ответил Бруд. На самом деле он не все понимал. Как может вождь иметь меньше свободы, чем женщина? Ведь вождю все подвластно, он может приказывать как мужчинам, так и женщинам.

– Ступай, Бруд. Я хочу побыть один.

Прошло несколько дней, прежде чем Эйла смогла встать с постели, но еще долго с ее лица не сходили страшные синяки. Поначалу она боялась попасться Бруду на глаза и, увидев его, всякий раз шарахалась в сторону. Однако, окончательно выздоровев, Эйла заметила в нем перемены. Он больше не цеплялся к ней, не изводил ее, а явно избегал. Со временем, когда боль была забыта, девочке едва не стало казаться, что ее побили по заслугам. А позже она убедилась, что Бруд окончательно оставил ее в покое.

Жить ей стало гораздо легче. Она не сознавала, какой груз тяготел над ней, пока не сбросила его, и только после этого ощутила себя свободной, хотя, как и у всех женщин, жизнь ее была ограничена рамками вековых традиций. В каждом ее движении, в походке, переходящей в бег, свободно висящих руках и высоко поднятой голове – во всем ощущалась внутренняя раскованность. Иза понимала, что девочка счастлива. Однако у остальных членов Клана ее непривычные манеры вызывали косые взгляды. Они не могли воспринять ее бурную энергию и непосредственность.

К всеобщему удивлению, Бруд стал избегать ее, и эта тема обсуждалась в Клане на все лады. Из обрывков разговоров, свидетельницей которых оказалась девочка, она сделала вывод, что Бран чем-то сильно пригрозил Бруду на случай, если тот вновь ее ударит. Очень скоро она убедилась, что молодой человек не отвечает даже на ее явные издевки. Поначалу она просто слегка дала волю своему естественному отношению, а позже взяла за непреложное правило незаметно ему досаждать. Ведь не явная наглость, а именно дерзкие мелочи пробуждали в нем зверя. Она ненавидела его всеми фибрами души и хотела ему отомстить за причиненную обиду. При этом она ощущала, что находится под защитой Брана.

Клан был довольно малочисленным, поэтому, как ни хотел Бруд держаться от девчонки подальше, иногда ему все же приходилось давать ей указания. Она нарочито не торопилась их исполнять. Если никого поблизости не было, девочка, скорчив рожу, поднимала на него глаза и наслаждалась тем, как он борется со своим внутренним демоном. Когда же кто-то находился рядом, в особенности Бран, Эйла вела себя крайне осторожно. Она не испытывала желания навлечь на себя гнев вождя; тем не менее с наступлением лета разрасталась и ее явная вражда с Брудом.

Однажды, поймав на себе взгляд невыразимой ненависти, Эйла сделала вывод, что избрала верную тактику. В его глазах она встретила враждебность жесточайшего начала, действие которого было сродни физическому удару. Бруд полностью винил ее за то, что оказался в теперешнем положении. Не будь этой девчонки, над ним не висела бы угроза смертельного проклятия. Хоть он и старался сохранять самообладание, его раздражала ее бьющая через край радость жизни. Было совершенно очевидно, что ее поведение нарушает все установленные правила. Но почему этого не видели другие мужчины? Почему они ее не могли проучить? Он ненавидел ее с каждым днем все больше, но ничем не выказывал своего чувства в присутствии Брана.

Вражда между Брудом и Эйлой хоть и приобрела подспудный характер, но ожесточилась еще сильнее, и поведение Эйлы вопреки ее ожиданиям стало достоянием Клана. Соплеменники одного не могли взять в толк: почему Бран не положит этому конец. Мужчины, восприняв негласное указание вождя, ни во что не вмешивались и даже не препятствовали Эйле себя вести более вольно, чем следовало, однако подобное положение дел не устраивало ни мужчин, ни женщин.

Бран не одобрял поведения девочки, он видел все ее якобы незаметные проделки и с болью наблюдал, как терпит это Бруд. Бунт и дерзость никому не сходили с рук, тем более женщинам. Ему нестерпимо было видеть, как девчонка бросает вызов мужчине. Такого еще не позволяла себе ни одна женщина Клана. Они были довольны своим положением и не кривили душой – это было их естественное состояние. Внутренне они ощущали, что нужны Клану. Мужчины не смогли бы освоить их ремесло, так же как женщины не сумели бы научиться охотиться. Для этого у них не было родовой памяти. Зачем женщине было бороться против своего положения – ведь это все равно, что бороться против естественных потребностей? Если бы Бран судил только по действиям, он бы решил, что Эйла – мужчина, несмотря на то, что она овладела некоторыми женскими навыками и даже проявила склонность к магии Изы.

Чем больше это беспокоило Брана, тем больше он старался ни во что не вмешиваться, потому что видел, какую борьбу ведет сам с собой Бруд. Дерзость Эйлы помогала молодому охотнику учиться искусству властвовать собой, столь необходимому будущему вождю. Бран прежде серьезно подумывал о новом преемнике, но, когда речь заходила о сыне его женщины, у него пробуждалось сочувствие. Бруд был бесстрашным в охоте, и Бран гордился его храбростью. Если бы Бруду удалось избавиться от своего единственного недостатка, из него вышел бы хороший вождь.

Эйла не сознавала до конца, какое напряжение создалось вокруг. Тем летом она была счастлива, как никогда. Пользуясь предоставленной ей некоторой свободой, она в свое удовольствие бродила по лесу, собирала травы и упражнялась в стрельбе из пращи. Она не уклонялась от каждодневных обязанностей – этого ей не позволяли, – но одна из них заключалась в сборе растений, и это давало девочке повод лишний раз улизнуть из пещеры. Хотя теплое лето благотворно сказалось на здоровье Изы, прежние силы к ней так и не вернулись. Иза и Креб беспокоились о девочке. Как-то раз целительница, решив, что дальше так продолжаться не может, собралась пойти за травами вместе с Эйлой, чтобы поговорить с ней с глазу на глаз.

– Уба, пошли, мать ждет. – Эйла подняла малышку и надежно привязала к себе.

Они спустились с холма, перебрались через ручей и двинулись по тропинке, протоптанной стадами животных и людьми. Когда они вышли на луг, Эйла не долго думая кинулась к высоким желтым цветам, похожим на астры.

– Это девясил, Эйла, – прокомментировала Иза, – обычно растет на открытых участках. Видишь, листья у него овальные и заостренные по концам, темно-зеленые с одной стороны и блеклые – с другой. – Иза стала на колени, чтобы показать цветок. – Жилки у него толстые и мясистые. – Для наглядности Иза разорвала листок.

– Да, мама, вижу.

– Используются корни растения. Оно многолетнее, но лучше собирать его на второй год поздно летом или осенью, когда корни однородные и твердые. Берут пригоршню измельченного корня на половину небольшой костяной чашки воды и заваривают. Охлаждают и пьют до двух чашек в день. Настой очищает легкие от слизи и очень полезен при кровохарканье. Он также выгоняет из тела воду и способствует потению. – Выкопав палкой корень, Иза села на землю и, бурно жестикулируя, продолжила: – Корень нужно высушить и измельчить в порошок. – После этого она выкопала еще несколько корешков и бросила их в корзинку.

Одолев еще один холм, Иза вновь остановилась. Уба, уютно свернувшись в гнездышке, уже спала.

– Видишь тот маленький желтоватый с фиолетовой серединкой цветок, что формой смахивает на воронку? – Иза показала на другое растение, которое было не больше фута высотой.

Эйла коснулась его:

– Это?

– Да. Это белена. Очень полезна для целительных нужд, но есть ее нельзя. Она очень ядовита.

– А какую часть у нее используют? Корень?

– Почти все. Корни, листья, семена. Листья у растения крупнее цветов и растут один над другим вокруг стебля. Обрати внимание, Эйла. Листья бледно-зеленые, на концах похожи на пики. Гляди, какие чудные ворсинки посредине. – Иза коснулась ворсинок, и Эйла пристально стала их рассматривать. Тогда Иза сорвала листок и помяла в руке. – Чувствуешь запах?

Эйла принюхалась: лист издавал сильный пьянящий аромат.

– Он улетучивается при высушивании. Чуть позже на растении появится много маленьких коричневых семян. – Иза выкопала похожий на картофель сморщенный корень в коричневой кожуре, под которой виднелась белоснежная мякоть. – Разные части используются для разных целей, но все они хорошо помогают при боли. Его заваривают и пьют как чай или делают примочки. Отвар расслабляет мышцы, успокаивает и погружает в сон.

Эйла, собрав несколько растений, подошла к растущему по соседству алтею и сорвала с высоких стеблей розовые, красные, белые и желтые цветки.

– Алтей хорошо успокаивает, помогает при простуде, заживляет маленькие ранки и царапины. Нектар цветков снимает боль, но действует усыпляюще. Корень заживляет раны. Я лечила им тебя, Эйла.

Нащупав на бедре четыре параллельных шрама, девочка неожиданно представила себе, что бы с ней было, если бы не Иза.

Некоторое время они шли молча, наслаждаясь теплым солнцем и обществом друг друга. Однако глаза Изы все время изучали местность. Уже заколосившаяся трава в поле высотой им по грудь слегка волновалась под легким ветерком. Вдруг Иза что-то увидела и стала пробираться к участку ржаных колосьев, у которых были темно-фиолетовые семена.

– Гляди, Эйла. – Целительница указала на один из стеблей. – Вот так рожь не должна расти, это болезненные семена, но нам повезло, что мы их нашли. Это называется спорынья. Понюхай их.

– Жуткий запах, напоминает испорченную рыбу.

– Но эти болезненные семена обладают магической силой, которая в особенности нужна беременным женщинам. Они помогают ей быстрее разродиться. Они способствуют сжатию и могут остановить схватки. И могут даже избавить женщину от ребенка, что бывает нужно, когда женщина еще кормит грудью или когда прошлая беременность протекала с осложнениями. Женщине нельзя рожать одного ребенка за другим. Для нее это вредно – может пропасть молоко и некому будет кормить ее младенца. Дети часто умирают в возрасте до года, и матерям необходимо заботиться о тех, кто уже выжил и имеет возможность вырасти. Спорынья – только одно из растений, которые могут избавить женщину от нежелательной беременности. Она также хорошо помогает и после родов: выгоняет старую кровь и возвращает родильным органам первоначальное состояние. Вкус у нее не столь противный, как запах, но, если ее использовать с толком, она очень может пригодиться.

– Она такая же, как белена, – может быть и ядовитой, и целебной, – отозвалась Эйла.

– Так часто бывает. Как правило, все ядовитые растения при разумном использовании очень целебны.

На обратном пути Эйла остановилась и показала на сине-фиолетовые цветы около фута высотой.

– Это иссоп. Кажется, из него получается хороший чай от кашля, да?

– Да, и к тому же он придает чаю приятный аромат. Почему бы тебе не прихватить его с собой?

Эйла вырвала несколько растений с корнем, а по дороге стала обрывать с них листочки.

– Эйла, от этих корней на следующий год выросли бы новые цветки. Если вырывать цветы с корнем, следующим летом они больше не вырастут. Если не собираешься использовать корни, лучше обдирать со стеблей одни листочки.

– Я об этом не подумала, – с раскаянием произнесла Эйла. – Больше так делать не буду.

– Даже когда используешь корни, никогда не выдергивай их все до одного: пусть на следующий год они принесут новые цветы.

Они подошли к ручью, и в болотистом месте Иза показала Эйле еще одно растение.

– Это сладкий тростник. Он очень напоминает ирис, но по свойствам совсем не похож на него. Отваренный корень хорош от ожогов, иногда его жуют от зубной боли, но его нельзя давать беременным. Они могут потерять ребенка, правда, когда я давала его пить с этой целью одной женщине, этого не произошло. Хорошо помогает работе кишечника. Видишь, как отличаются эти растения.

Они остановились отдохнуть под сенью широколистного клена. Эйла сорвала листок, свернула его в кулек и зачерпнула воды из ручья. И из этой самодельной чашки дала Изе напиться.

– Эйла, – начала Иза, – тебе следует выполнять все, что велит Бруд. Он мужчина, это его право тобой командовать.

– Я делаю все, что он говорит, – оправдываясь, ответила она.

Иза покачала головой:

– Но делаешь не так, как надо. Ты делаешь это с вызовом, досаждаешь ему. Когда-нибудь ты об этом пожалеешь. Придет день, и Бруд станет вождем. Тебе придется делать все, что скажут тебе мужчины, – любой из них. Ты – будущая женщина, у тебя не будет выбора.

– По какому праву мужчины командуют женщинами? Чем они нас лучше? Они даже не могут родить ребенка! – запальчиво прожестикулировала она.

– Так уж сложилось. Клан всегда жил по таким законам. А ты теперь принадлежишь Клану, Эйла. Ты моя дочь. И должна вести себя как положено девочке из Клана.

Эйла виновато понурила голову. Иза права: она дерзила Бруду. Что только было бы с Эйлой, если бы ее не нашла Иза? А если бы Бран не позволил ей взять девочку с собой? А Креб не принял в Клан? Эйла взглянула на женщину – единственную мать, которую она помнила. Иза была уже в годах. Тело ее увяло. Кожа на некогда мускулистых руках обвисла, волосы поседели. Креб с самого начала казался Эйле старым, и Эйла не замечала в нем особых перемен. Иза же не на шутку ее беспокоила, однако целительница всякий раз отмахивалась от нее, когда речь заходила о здоровье.

– Ты права, Иза, – сказала девочка. – Я нехорошо себя веду с Брудом. Отныне я буду стараться ему услужить.

Малышка, которую несла Эйла, сморщилась и открыла глазки. И, сделав жест, обозначавший «хочу есть», она запустила пухленький кулачок себе в рот.

– Уже поздно, – сказала Иза, взглянув на небо, – и Уба голодная. Нам пора возвращаться.

«Жаль, что Иза не может со мной ходить в лес чаще, – размышляла Эйла на обратном пути. – Мы могли бы больше времени проводить вместе, к тому же она мне так много всего рассказывает».

Хотя Эйла дала себе зарок ублажать Бруда, на деле это оказалось не так-то просто осуществить. У нее вошло в привычку не обращать на него внимания. Поскольку она не торопилась выполнять его приказания, он обычно обращался к кому-то еще или делал сам. Ее не пугали его тяжелые взгляды, она чувствовала себя защищенной от его гнева. Хотя она прекратила ему досаждать, дерзость в обращении с ним для нее стала привычной. Слишком долго она позволяла себе таращить на него глаза или не замечать того, что он от нее хочет, вместо того чтобы скромно склонять голову и откликаться по первому требованию. Желание дерзить ему у нее возникало внезапно. Но гораздо страшнее была ее бессознательная ненависть к Бруду. Он чувствовал, что она потеряла к нему уважение. На самом же деле она попросту избавилась от страха.

Время ветров и зимних холодов было не за горами. Эйла не любила пору, когда листья начинали менять окраску, хотя золотая осень и радовала ее взор, а богатые урожаи фруктов и орехов никому из женщин не давали скучать без дела. У нее редко выпадал случай удалиться в свое тайное убежище, чтобы припрятать там кое-что на зиму. Время бежало так быстро, что она не заметила, как подоспела зима.

В один из дней поздней осени она привязала к себе корзинку, прихватила палку для копания и отправилась к своему тайнику, собираясь припасти немного орехов. Добравшись до места, она скинула корзинку и зашла в пещерку за пращой. В ее игрушечном жилище было много домашней утвари и даже старенькая пуховая постель. На деревянной полке, укрепленной на двух скалистых выступах, находились чашка, сделанная из березовой коры, несколько тарелок-ракушек, кремневый нож и камни для колки орехов. Она достала из накрытой плетеной корзины пращу и отправилась к ручью. Напившись воды, Эйла принялась искать камешки.

Девочка сделала несколько пробных выстрелов. «Ворну далеко до меня», – радовалась она всякий раз, попадая в цель. Вскоре ей это занятие наскучило, и она стала собирать в густом кустарнике орехи. Все у нее было хорошо. Иза поправлялась, Уба росла прямо на глазах. У Креба летом боли всегда утихали, и Эйла обожала гулять с ним у ручья. Стрельба из пращи для нее была любимой игрой, и девочка неплохо преуспела в этом. Для нее не составляло труда попасть в шест, скалу или ветку, но ее немного беспокоило то, что она играет с запретным оружием. А самое главное, ее больше не мучил Бруд. Собирая орехи, она думала, что так будет продолжаться всю жизнь.

Порывы ветра срывали с деревьев жухлые листья, и они, медленно кружа, плавно спускались на землю, прикрывая упавшие зрелые орехи. На голых ветках все еще висели спелые фрукты, не собранные для зимних запасов. Золотистые восточные степи колыхались под ветром, словно растревоженное, вспененное море, а виноградные заросли продолжали манить взор сладкими и сочными гроздьями.

Мужчины, как обычно, обсуждали предстоящую охоту – одну из последних этой осенью. Их собрание продолжалось с раннего утра, поэтому Бруда послали попросить кого-нибудь из женщин принести им воды. У входа в пещеру сидела Эйла и мастерила из палочек и обрезков кожи корзинку для сушки винограда.

– Эйла! Принеси воды! – приказал он ей и собрался идти.

Девочка связывала решающий узел, прижимая недоделанную корзину к себе. Если бы Эйла шевельнулась, все сооружение рухнуло бы и пришлось бы начинать все сначала. Нерешительно оглядевшись, нет ли поблизости кого-нибудь из женщин, она вздохнула, медленно встала с места и пошла искать большую корзину для воды.

Молодой человек, взбесившись оттого, что девчонка не торопится идти за водой, порыскал глазами вокруг в поисках женщины, которая проявила бы большее рвение. Но неожиданно передумал. Прищурившись, взглянул на Эйлу.«По какому праву она ведет себя так нагло? Разве я не мужчина? Разве ей не положено подчиняться мне? Насколько я помню, Бран никогда не говорил мне, что я обязан терпеть такое неуважение. Он не наложит на меня смертельное проклятие, если я заставлю ее сделать то, что ей положено. Какой вождь позволит женщине бросать ему вызов?» У Бруда внутри будто что-то перевернулось. Ее дерзость зашла слишком далеко. «Нет, ей это так просто с рук не сойдет! Она будет мне подчиняться!»

В считанные доли секунды он настиг девочку. И не успела она встать, как тяжелый мужской кулак сбил ее с ног. За одно мгновение удивление на ее лице сменилось гневом. Она посмотрела вокруг и увидела наблюдавшего за ними Брана, чей безучастный взор убедил ее, что защиты от него она не дождется. Увидев гневный взгляд Бруда, подогреваемый ее злостью, она не на шутку перепугалась.

Эйла поспешно увернулась от второго удара и кинулась к пещере за корзиной. Бруд, сжав кулаки от злости, проводил ее взглядом, стараясь по возможности сдерживать гнев. После чего перевел глаза на мужчин и увидел бесстрастное лицо Брана. Оно не выражало ни участия, ни осуждения. Бруд не выпускал Эйлу из виду, пока она, набрав воду, не закинула ношу за плечо. Он заметил страх в ее глазах и то, как она засуетилась, когда он замахнулся на нее во второй раз. Благодаря этому он слегка успокоился. «Я ей слишком много позволял», – подумал он.

Когда Эйла, согнувшись под тяжестью ноши, проходила мимо него, он толкнул ее так, что она едва удержалась на ногах. Лицо ее залилось краской гнева. Она выпрямилась, метнула на него быстрый презрительный взгляд и замедлила шаг. И на нее обрушился еще один удар. Она пригнулась, приняв его на плечи. Все это происходило на глазах всего Клана. Девочка посмотрела на мужчин, и взгляд Брана погнал ее вперед быстрее кулаков Бруда. Приблизившись к охотникам, она стала на колени и, не поднимая головы, принялась наливать воду в чашку. За ней к мужчинам медленно подошел Бруд, страшась того, что скажет ему Бран.

– Краг говорит, что видел, как стадо двигалось на север, Бруд, – произнес Бран, когда молодой человек вернулся на свое место.

«Все в порядке! Бран на меня не сердится! Да и почему, собственно говоря, он должен злиться? Я поступил по справедливости. Почему он должен наказывать мужчину, проучившего нерадивую девку?» От облегчения Бруд глубоко вздохнул.

Пока мужчины пили воду, Эйла кинулась к пещере. Большинство соплеменников вернулись к своим делам, только Креб поджидал ее у входа.

– Креб! Бруд опять едва не побил меня, – знаками пожаловалась ему она. Она смотрела на любимого ею человека, и улыбка постепенно спадала с ее лица: никогда прежде он на нее так не глядел.

– Ты всего лишь получила то, что заслужила, – произнес он с мрачным видом. Повернулся и отправился к своему очагу.

«Почему Креб злится на меня?» – забеспокоилась она.

Позже тем вечером Эйла подошла к Мог-уру сзади и обвила руками его шею – жест, от которого всегда оттаивало его старческое сердце. Однако на сей раз, он остался к нему безучастным и продолжал смотреть вдаль холодным и отсутствующим взором.

– Не беспокой меня, девочка. Пойди поищи себе какое-нибудь занятие. Мог-ур размышляет, ему некогда тратить время на всяких дерзких девчонок, – коротко отделался он от нее.

Глаза ее наполнились слезами. Ее больно ударил ответ Мог-ура и даже немного напугал. Это был не прежний, любящий ее Креб. Это был Мог-ур. Впервые в жизни она поняла, почему великий Мог-ур вселяет почти во всех благоговение и страх. Он отдалился от нее. Одним взглядом и несколькими жестами он выразил свое осуждение и недовольство, которых она прежде от него никогда не знала. Он больше не любил ее. Она хотела его обнять, сказать, как сильно его любит, но боялась. И побрела к Изе.

– Почему Креб так на меня зол? – спросила ее девочка.

– Я уже говорила тебе, Эйла, что тебе следует делать то, что велит Бруд. Он мужчина и имеет право командовать тобой, – мягко произнесла Иза.

– Но я делаю все, что он хочет. Я всегда ему подчинялась.

– Ты противишься его приказаниям. Ты же знаешь, что дерзишь ему. Ты ведешь себя не так, как положено послушной девочке. Это отражается на Кребе и на мне. Креб считает, что плохо тебя воспитывает, позволяет слишком много свободы. Он думает, что раз он позволил тебе вольное обращение с ним, то ты сочла себя вправе так же вольно вести себя с другими. Бран тобой тоже недоволен, и Креб это знает. Ты все время бегаешь, как ребенок. А ведь по возрасту ты почти женщина. Ты произносишь какие-то жуткие звуки. А когда тебя просят что-нибудь сделать, ты не торопишься. Тобой недовольны все. Ты осрамила Креба.

– Я не знала, что я такая плохая, – ответила Эйла. – Я не хотела быть плохой, я даже не думала об этом.

– Но следовало бы подумать. Ты уже не ребенок, чтобы так себя вести.

– Все это потому, что Бруд был всегда жесток ко мне и сильно избил в тот раз.

– Не важно, жесток он с тобой или нет. На это его воля. Как мужчина, он имеет на это право. И может бить тебя, когда ему заблагорассудится, и так сильно, как захочет. Когда-нибудь он станет вождем, и тебе, Эйла, придется ему подчиняться. Ты должна будешь делать все, что он пожелает. У тебя нет выбора. – Иза посмотрела на вытянувшееся лицо дочери. «Почему ей это дается так тяжело?» – спросила себя она и ощутила горечь и сочувствие к девочке, которая с таким трудом принимала ее слова. – Уже поздно, Эйла, иди спать.

Девочка отправилась в постель, но уснуть ей долго не удавалось. Она долго вертелась, прежде чем ее окончательно сморил сон. Наутро она проснулась рано, взяла корзинку с палкой для копания и ушла еще до завтрака. Ей нужно было побыть одной, чтобы все обдумать. Уединившись на своей секретной лужайке, Эйла достала пращу, хотя стрелять ей особенно не хотелось.

«Это все из-за Бруда, – думала она. – И почему он ко мне привязался? Что я ему такое сделала? Он всегда меня недолюбливал. Он, видишь ли, мужчина, а чем, собственно, они лучше женщин? Подумаешь, будущий вождь, не такой уж он великий. В обращении с пращой ему далеко до Зуга. Я и то стреляю не хуже его и уж точно лучше Ворна. Мальчишка часто промазывает, да и Бруд, наверное, тоже. Помнится, в тот день, когда он выпендривался перед Ворном, ему ни разу не удалось попасть в цель».

Она в запальчивости принялась стрелять из пращи. Один из камней попал в кусты и спугнул спящего дикобраза. В Клане редко охотились на маленьких ночных зверьков. «Сколько было шума, когда Ворн подстрелил дикобраза! – вспомнила Эйла. – Да если я захочу, я тоже смогу». Распушив иглы, зверек семенил к песчаному холму, что находился у ручья. Эйла вставила в пращу камень, прицелилась и выпустила его. Медлительный зверек оказался легкой мишенью, он тотчас свалился на землю.

Довольная собой, Эйла бросилась к добыче. Однако, коснувшись ее, она поняла, что он не убит, а только ранен: из головы сочилась кровь. Охваченная волнением, она готова была отнести его с собой, чтобы полечить в пещере, как уже не раз поступала с ранеными животными. Ей уже не было радостно, ей стало жутко. «Зачем я в него стреляла? Ведь я совсем этого не хотела. Я не могу принести его в пещеру. Иза сразу поймет, что его ударили камнем. Она не раз видела зверюшек, подбитых из пращи».

Девочка в недоумении смотрела на раненого зверька. «Мне нельзя было охотиться, – продолжала рассуждать она. – Что толку от этой пращи? Креб и так злится на меня, а что будет, если он узнает? А если узнает Бран? Мне даже нельзя было прикасаться к оружию, не то что стрелять из него. Неужели Бран меня выгонит? – Эйлу переполняли страхи и угрызения совести. – Куда же я пойду? Ведь я не смогу жить без Изы, Креба и Убы. Кто обо мне позаботится? Я не хочу уходить».

Слезы хлынули у нее из глаз.

«Я была плохой. Очень плохой, и Креб на меня разозлился. Я люблю его и не хочу, чтобы он меня ненавидел. Ну почему он так на меня злится? – Слезы ручьем текли по ее щекам. Она легла на землю, продолжая рыдать над своей горькой судьбой. Продолжая то и дело всхлипывать, девочка села и вытерла рукой нос. – Больше я не буду плохой. Я буду только хорошей. И стану делать все, что Бруд ни пожелает. И никогда не прикоснусь к праще!…» Для убедительности она швырнула оружие в кусты, после чего схватила корзинку и помчалась обратно в пещеру.

Иза издалека заметила девочку:

– Где ты была? Пропадала все утро и вернулась с пустой корзинкой.

– Я обо всем подумала, мать, – совершенно серьезно начала Эйла, – и решила, что ты права. Я была плохой. Но больше такого не повторится. Я буду делать все, что захочет от меня Бруд. Я буду вести себя так, как положено, и больше не буду бегать. Как ты думаешь, если я стану хорошей, Креб будет меня опять любить?

– Не сомневаюсь в этом, Эйла, – ответила Иза, мягко похлопав девочку по плечу. «Вновь эта слезоточивость, стоило девочке подумать, что Креб ее не любит, – отметила про себя Иза, глядя на заплаканное детское лицо и опухшие глаза. Сердце целительницы дрогнуло. – Ей все гораздо труднее дается, потому что она на нас непохожа. Возможно, теперь это даже к лучшему».

Глава 11

Эйлу словно подменили. Она стала кроткой, послушной и всегда готовой выполнить приказания Бруда. Мужчины отнесли это на счет ужесточившейся дисциплины и были вполне удовлетворены. Пример Эйлы лишний раз подтверждал то, что было для них непреходящей истиной: мягкое обращение с женщинами порождает у них лень и дерзость. Им требовалась сильная рука. Они, слабые и безвольные существа, были не способны владеть собой так, как сильные представители человечества. Мужчинам же положено было управлять ими и держать в руках, чтобы те могли производить на свет потомство и таким образом вносить свой вклад в сохранение рода.

Не важно, что Эйла была всего лишь девочкой и родом из чужого племени. По возрасту, она вполне могла сойти за женщину, а ростом выдалась выше большинства из них, к тому же ее ждала женская участь. Женщинам же всегда доставалось, когда мужчины, боясь проявить мягкотелость, проводили свою философию в жизнь.

Однако Бруд это делал с особым рвением. Хотя он был достаточно крут с Огой, это было цветочками в сравнении с нападками на Эйлу, которые последнее время еще более ужесточились. Он постоянно держал ее на прицеле, травил, изводил как мог, заставлял бегать за каждой мелочью, а при малейшем нарушении или вовсе без повода давал затрещину, причем все это доставляло ему удовольствие. Некогда она задела его мужское самолюбие, теперь он платил ей тем же. Слишком долго она отказывалась ему повиноваться, слишком долго бросала ему вызов! Сколько раз он боролся с собой, чтобы не отвесить ей тумаков. Теперь настал его черед. Он заставил ее подчиниться своей воле и не собирался менять своего намерения.

Эйла ублажала его как могла. Она даже старалась предвосхитить его требования, однако это приводило к обратным результатам, и Он обрушивался на нее с обвинениями: дескать, не бери на себя то, чего знать не можешь. Едва она ступала за пределы очага Креба, как Бруд был тут как тут, а без надобности оставаться весь день за каменным ограждением личной территории Мог-ура она не имела права. Время было хлопотное – заканчивались последние приготовления к зиме. Нужно было еще много сделать до наступления холодов. Иза сполна запаслась травами, поэтому Эйла не имела возможности покинуть окрестности пещеры. К тому же Бруд за целый день сгонял с нее семь потов, и к вечеру она валилась с ног.

Иза не сомневалась, что переменам в Эйле способствовал не страх перед Брудом, а любовь к Кребу. Целительница поведала Мог-уру о странной слезоточивости, вновь напавшей на девочку при мысли о том, что он ее не любит.

– Ты же знаешь, Иза, она зашла слишком далеко. Должен же я был что-то сделать? Если бы ее не приструнил Бруд, это сделал бы Бран. Бруд превратит ее жизнь в пытку, а Бран может заставить покинуть Клан, – ответил Креб. Однако слова Изы навели его на мысль об удивительной силе любви, которая пересилила страх. Эти размышления занимали его несколько дней. После этого разговора Креб оттаял к девочке почти сразу. Оставаться беспристрастным – единственное, что он мог сделать.

Первые пушистые снежинки сменяли холодные дожди, к вечеру, когда температура падала, они переходили в град и мокрый снег. В преддверии наступающих холодов лужи покрывались льдом, но с юга начинал вновь дуть теплый ветер, и переменчивое солнце, пригревая землю, к полудню растапливало хрустящую корку льда. С конца осени до начала зимы Эйла ни разу не нарушила приличествующего женщине послушания. Она выполняла все капризы Бруда, вскакивала по его малейшему требованию, в присутствии мужчин скромно склоняла голову, следила за своей походкой, не только не смеялась, но даже не улыбалась и была совершенно безропотна, однако все это давалось ей с трудом. И хотя Эйла постоянно себя убеждала, что была не права, и принуждала себя к повиновению, внутренне она не могла смириться со свалившимся на нее бременем.

Она похудела, потеряла аппетит, даже у очага Креба ее почти не было слышно. Даже Уба не могла вызвать улыбку на ее лице, хотя Эйла, вернувшись вечером, первым делом хватала ее на руки и не выпускала до тех пор, пока обеих не сваливал сон. Иза тревожилась за нее и в один ясный день, наступивший вслед за непогодой, решила, пока зима окончательно не вступила в свои права, выпустить девочку на волю.

– Эйла, – громко произнесла Иза, когда они вышли из пещеры, стараясь опередить приказание Бруда, – я проверила свои запасы, и среди них не оказалось снежноягодника от боли в животе. Его легко узнать. Это куст с белыми ягодами, которые висят на нем после того, как он сбросит листья.

Иза не сказала, что ей хватает других средств от этой болезни. Увидев, что Эйла бросилась в пещеру за корзинкой, Бруд нахмурился. Но он знал, что травная магия Изы была куда важнее его бесконечных приказаний, как то: принести ему воды, чаю или кусок мяса; или меховую шкуру, которую он намеренно забыл в пещере и которой собирался согреть ноги; или колпак для головы; или яблоко; или пару камней с ручья для колки орехов, потому что его не устраивали те, что валялись у пещеры; или что-нибудь еще. Когда Эйла показалась из пещеры с корзинкой и палкой для копания в руках, он был вынужден гордо удалиться.

Эйла бросилась в лес, радуясь случаю уединиться. По дороге она смотрела по сторонам, но не мысли о снежноягоднике занимали ее. Шла она в неопределенном направлении и не заметила, как, двигаясь вдоль маленького ручья, оказалась на мшистом склоне. Неосознанно взобравшись наверх, она очутилась на своей горной лужайке. Эйла не была здесь с того дня, как ранила дикобраза.

Она села на берегу ручья и стала безотчетно бросать в воду камешки. День был холодным. Накануне в горах выпал снег, и земля меж деревьев покрылась толстым белым ковром. Воздух был прозрачен и, подобно сверкавшему крошечными кристалликами снегу, искрился на солнце, сияющем на бездонном лазурном небе. Но Эйлу не радовали красоты зимнего пейзажа. Он наводил ее на мысли о том, что скорые холода загонят Клан в пещеру и до самой весны она не сможет избавиться от Бруда. Когда солнце поднялось выше, с веток посыпался снег.

Впереди ждали ее долгие зимние дни в пещере, где не было никакого спасения от Бруда, «Что бы я ни делала, – размышляла она, – как бы ни старалась, все напрасно. Что мне делать?» Вдруг ее взгляд упал на валявшуюся на земле истлевшую шкуру и кучку иголок – все, что осталось от раненого дикобраза. «Должно быть, он стал добычей гиены или росомахи, – подумала она и с горечью вспомнила день, когда подбила бедного зверька. – Лучше б мне никогда не брать в руки эту несчастную пращу. Креб пришел бы в ярость. А Бруд… Бруд, если бы узнал, не разозлился бы, а скорее обрадовался. Ему представился бы повод поколотить меня. Он был бы счастлив узнать. Но он не знает и ни за что не узнает». Сознание того, что она сделала нечто запретное, что давало ему полное право придраться к ней, о чем он не догадывался, неожиданно согрело ей душу. Она ощутила удовлетворение, подобное выполненной работе или удачно выпущенному камню из пращи.

Вспомнив о брошенной праще, она решила ее поднять. Полоска кожи промокла, хотя, к счастью, еще не успела сгнить. Держа в руках эластичный ремешок, она наслаждалась ощущением его мягкости. Переместившись в памяти ко дню, когда она первый раз взяла пращу в руки, она невольно расплылась в довольной улыбке: в тот день Бран обрушился на Бруда за то, что тот ударил Зуга, а молодой охотник не смел и пикнуть. Однако не одна она умела вывести его из себя.

«Но только на мне он может отыграться сполна, – с горечью отметила Эйла, – потому что я девочка. Бран не на шутку рассвирепел, когда Бруд ударил Зуга. А меня он бьет, когда ему заблагорассудится, и Брану хоть бы хны. Нет, все-таки это несправедливо, – заключила она. – Иза говорила, что Бран дал Бруду нагоняй и запретил меня бить, и тот не стал этого делать, когда Бран рядом. Оставит он меня когда-нибудь в покое, или так будет продолжаться всегда?»

Она поднимала камешки и бросала их в воду. И между делом бессознательно заправила один из них в пращу. Улыбнулась, приметила на ветке единственный неопавший листок, прицелилась и выпустила камень. Когда тот сбил листок, она ощутила сладкое чувство удовлетворения. После чего собрала несколько камней и пошла к середине лужайки, где продолжила стрельбу по мишени. «Я могу попасть куда захочу, – подумала она и неожиданно нахмурилась. – Какой от этого толк? Я никогда не стреляла по движущейся цели. Дикобраз не в счет – он почти стоял на месте. Я даже не знаю, выйдет ли это у меня. А если я научусь охотиться по-настоящему, какой от этого толк? Я не смогу ничего принести с собой в пещеру. Моя добыча пойдет на прокорм волка или гиены, а эти воры и так крадут нашу пищу».

Для Клана мясо было жизненно необходимо, поэтому людям приходилось постоянно проявлять бдительность по отношению к хищникам – большим кошкам, волкам и гиенам и прочим. Порой они успевали украсть из-под носа охотников убитое животное. Даже когда мясо вялили или, заготавливая к зиме, рубили на куски, в любой момент могла подкрасться гиена или трусливая росомаха. Поэтому подкармливать своей добычей хищников Эйла решительно отказалась.

«Бран не позволил мне даже принести в пещеру раненого волчонка. А сколько их перебили наши охотники, хотя шкуры нам были совсем не нужны? От хищников нам только беды. – Она недолго размышляла над этой мыслью, на смену пришла другая: – Этих хищников можно убивать из пращи, за исключением крупных. Помнится, Зуг говорил об этом Ворну. Он говорил, что лучше применить пращу, тогда не нужно будет подходить к ним близко».

Эйла вспомнила, как Зуг превозносил достоинства оружия, которым сам владел мастерски. Действительно, охотник с пращой находился на безопасном расстоянии от страшных когтей и клыков, но Зуг забыл упомянуть, что в случае промаха он оказывался безоружным один на один с волком или рысью. Правда, охотник подчеркнул, что охотиться на более крупное зверье неразумно.

«А что, если я стану охотиться только на плотоядных? Мы не едим их мяса, поэтому для нас это не станет ущербом, – размышляла она, – пусть даже, в конечном счете, с ними разделаются стервятники. Ведь охотники так и поступают.

О чем это я? – Эйла потрясла головой, стараясь отделаться от недозволенной мысли. – Ведь я же будущая женщина, мне не положено охотиться, не положено даже касаться оружия. Но я умею стрелять из пращи! Несмотря на то, что мне этого делать нельзя, – с гордостью отметила она, – из этого может выйти прок. Если я буду убивать росомах, лис или этих паршивых гиен, они перестанут красть наше мясо. Подстрелю-ка я какую-нибудь гадину, а там поглядим, что из этого выйдет…» – И Эйла вообразила, что расправляется с хитрым зверем.

Все лето она тренировалась в стрельбе из пращи, и, хотя это была всего лишь игра, она знала, что истинная цель любого оружия не шест, не ветка и не скала, а живая мишень. Ей требовался новый вызов. А без него интерес к этому занятию у нее стал охладевать. Спустя много веков, когда на земле появится развитая цивилизация и людям не придется охотиться, чтобы выжить, зародится дух состязания во имя самого состязания. В Клане состязание было искусством выживания.

Хотя Эйла не могла открыть для себя истинную причину своего интереса, ей было горько расставаться с любимым занятием, и она мучительно искала, где бы применить его. Ей нравилось развивать в себе ловкость и координацию рук и глаз, а более всего она гордилась тем, что научилась всему сама. Девочке требовались новые, более крупные достижения, предоставить которые могла только охота, но для этого Эйле необходимо было подыскать вескую причину.

С самого начала обучения стрельбе Эйла воображала, как однажды вернется в Клан с добычей и как раскроются глаза соплеменников, увидев, что она принесла с собой. Но случай с дикобразом дал ей понять, что такое вряд ли возможно. Эйла не могла принести убитое ею животное и похвастаться удалью. Она была девчонкой, а им охотиться не положено. Девочка понимала, что, убивая соперников Клана по охоте, она будет делать достойное дело, пусть даже о нем никто не узнает, и у нее появится веская причина совершенствовать свое мастерство.

Чем больше Эйла думала об этом, тем больше убеждалась, что нашла верное решение, но, тем не менее, у нее оставалось чувство вины.

Она мучилась угрызениями совести. Иза с Кребом ей столько раз говорили, что женщине нельзя трогать оружие. «Но я не просто его трогала, – думала она, – я из него стреляла. Это очень дурно. А охотиться из него, верно, и того хуже?» Борясь с противоречивыми чувствами, она взглянула на пращу и неожиданно приняла решение.

– Я буду! Буду это делать! Я научусь охотиться! Но буду убивать только хищников! – выразительно произнесла она, для убедительности подкрепляя решение жестами. Вспыхнув от возбуждения, она помчалась к ручью собирать камни.

Подыскивая гладкие и круглые голыши подходящего размера, она неожиданно натолкнулась взглядом на странный предмет. С виду он походил на камень, но также напоминал морскую ракушку. Она подняла его и стала рассматривать. Все же это оказался камень в форме ракушки.

«До чего странный камень, – подумала она, – никогда не видела такого раньше!» Вдруг Эйла вспомнила, о чем однажды ей рассказывал Креб, и мороз пробежал у нее по спине. От волнения подкосились ноги, и она была вынуждена сесть на землю, не спуская глаз с окаменевшего моллюска.

«Креб сказал, – вспоминала она, – что тотем может помочь мне принять решение. Если оно правильное, дух подаст мне знак. Креб сказал, что это может быть нечто необычное, но никто не скажет, что именно. Человек узнает знак не умом и не сердцем, ему скажет об этом внутренний голос».

– Великий Пещерный Лев, это твой знак? – спросила она, пользуясь принятыми в обращении с духами жестами. – Не хочешь ли ты мне сказать, что я приняла верное решение? Не хочешь ли ты сказать, что мне можно охотиться, хоть я и девочка?

Она сосредоточенно уставилась на моллюска, стараясь медитировать так, как это делал Креб. Эйла знала, что иметь такого сильного покровителя очень необычно для женщины, но никогда прежде не задумывалась об этом. Забравшись под накидку, она нащупала четыре параллельных шрама на ноге. «Почему Лев избрал именно меня? Это сильный тотем, мужской тотем. Зачем же ему понадобилась девочка? Зачем я подобрала старую пращу, которую выкинул Бруд? Никто из женщин к ней близко не подошел бы. Что толкнуло меня это сделать? Может, мой тотем? Может, он хотел, чтобы я выучилась охотиться? Охотятся только мужчины, но у меня мужской тотем. Конечно! Так и должно быть! У меня сильный тотем, и он хочет, чтобы я охотилась».

– О Великий Пещерный Лев, пути духов неведомы мне. Я не знаю, почему ты хочешь, чтобы я охотилась, но я рада, что ты подал мне знак. – Эйла развязала кожаный мешочек, в котором хранился амулет, и положила туда окаменелость. Повесив амулет на место, она ощутила, что тот заметно потяжелел, словно тотем прибавил значимости ее решению.

Она больше не испытывала угрызений совести. Ей было разрешено охотиться, этого хотел ее тотем. И не важно, что она девочка. «Я такая же, как Дарк, – размышляла она. – Он ушел из Клана, несмотря на то, что все говорили ему не делать этого. Мне думается, он нашел лучшее место, где его не может настигнуть Ледяная Гора. Наверное, он создал новый Клан. Должно быть, у него тоже был сильный тотем. Креб говорит, что трудно жить с сильным тотемом. Прежде чем что-то дать, он испытывает человека, чтобы узнать, достоин ли тот этого. Креб говорит, что поэтому я чуть не умерла до того, как меня нашла Иза. Интересно, испытывал ли тотем Дарка? А не захочет ли мой тотем еще раз испытать меня?

Испытание может быть тяжелым. А вдруг я его не выдержу? Как я узнаю, что он меня испытывает? Что такого ужасного может он заставить меня сделать?» Эйла стала думать о трудностях, которые ей встречались в жизни, как вдруг ее осенило.

«Бруд! Бруд дан мне как испытание! Что может быть хуже, чем провести всю зиму у него на побегушках? Если я выдержу это, если я окажусь достойной моего тотема, он позволит мне охотиться».

В пещеру Эйла вернулась совсем другим человеком. Иза заметила это, но не могла сказать, что, собственно, в ней изменилось. Она оставалась не менее послушной, но выполняла все с большей легкостью и уже внутренне не сжималась при приближении к ней Бруда. Она не смирялась со своей участью, а принимала ее. Но то, что к ее амулету кое-что прибавилось, заметил только Креб.

Близкие радовались, что девочка к началу зимы окончательно обрела нормальное состояние. Хотя она сильно уставала, к ней вернулась улыбка и даже смех, которым она давала волю, играя с Убой. Заметив, что ее амулет чем-то пополнился, Креб догадался, что девочка приняла какое-то решение и получила от тотема знак. Теперь она проще стала относиться к своей участи, и Мог-ур мог, наконец, облегченно вздохнуть. Он понимал, что повиновение Бруду ей давалось с большим трудом, но ей еще предстояло научиться владеть собой.

Зимой на восьмом году жизни Эйла стала женщиной. Однако в физическом смысле ее тело оставалось прежним – стройным, угловатым, без каких-либо признаков перемен. Но именно той зимой Эйла простилась с детством.

Порой жизнь ее была столь невыносима, что она задумывалась, стоит ли ее продолжать. Подчас, просыпаясь поутру и глядя на знакомые очертания пещеры, она мечтала уснуть вечным сном. Но всякий раз, когда ее охватывало отчаяние, амулет, который она сжимала в руке, как бы давал ей силы прожить еще день. Снег и лед постепенно сдавали свои позиции, приближалась пора, когда Эйла могла вволю гулять по лесам и полям, наслаждаясь зеленой травкой и теплым ветерком.

Подобно своему тотему, Мохнатому Носорогу, Бруд был человеком упрямым и мог в любой момент вспылить. Стоило ему ухватиться за что-нибудь, как сдвинуть его с этого пути становилось практически невозможно, – непреклонность, характерная для всего Клана. Постоянные придирки, издевки и затрещины, которыми он изо дня в день награждал Эйлу, невозможно было скрыть, это происходило у всех на глазах. Многие из соплеменников считали, что девочку стоило немного приструнить, но почти никто не одобрял усердия, с которым делал это Бруд.

Бран все еще беспокоился, как бы девчонка вновь не разбудила в Бруде зверя, однако тот в последнее время являл собой едва ли не образец сдержанности, и у вождя немного отлегло от сердца. Бран надеялся, что со временем сын его женщины не уступит ему в самообладании, и решил пока в это дело не вмешиваться. К концу зимы вождь невольно проникся к странной девушке уважением – такого рода чувство он некогда испытывал к сестре за то, что она безропотно терпела побои своего мужчины.

Так же как Иза, Эйла стала примером женского смирения. Как полагается женщине, она покорно сносила все невзгоды. Когда девушка непроизвольно хваталась за амулет, Бран и многие другие воспринимали этот жест как глубочайшее почтение к духовным силам, перед которыми они все трепетали. И к ее женскому образу добавлялась еще одна положительная черта.

Амулет давал ей веру, она почитала духов, но относилась к ним по-своему. Она знала, что тотем испытывает ее, и, если она окажется его достойна, он позволит ей охотиться. Чем больше Бруд изводил ее, тем больше у нее прибывало уверенности в том, что с началом весны она сможет приступить к новому занятию. Она намеревалась превзойти в этом мастерстве не только Бруда, но и самого Зуга. Она хотела стрелять из пращи лучше всех в Клане, пусть об этом даже никто не узнал бы. Эта мысль взращивалась ею всю зиму, – так же незаметно росли окаймлявшие вход в пещеру сосульки, находившиеся на границе тепла и холода, за холодное время года вытянулись, превратившись в массивный, полупрозрачный, ледяной занавес.

Эйла приступила к обучению еще зимой. Она невольно присутствовала при охотничьих разговорах, во время которых мужчины вспоминали прошлый опыт и обсуждали стратегию на будущее. Хотя Эйле приходилось быть рядом с Брудом, она использовала любую возможность, чтобы выполнять свою работу где-нибудь поблизости. В особенности ей нравились охотничьи истории Дорва и Зуга. В ней вновь проснулся интерес к старому охотнику. Она по-женски всячески ему угождала, а гордому и суровому охотнику, так же как Кребу, для радости немного было надо: чуть-чуть внимания и тепла хотя бы от этой странной и неказистой девчушки.

Зуг не остался слеп к тому, с каким интересом она воспринимала его воспоминания о былых подвигах, – в молодости Зуг был помощником вождя, а теперь его место занял Грод. Она его слушала молчаливо, внимательно и с глубоким уважением, а лицо у нее всегда выражало восторг. Подзывая к себе Ворна, чтобы рассказать об уловках или охотничьих приемах, старик знал, что девочка постарается устроиться где-то поблизости, хотя сам всегда делал вид, что не замечает этого. «Пусть слушает, раз нравится, – думал он. – Что в этом дурного?

Будь я моложе, – продолжал размышлять он, – и будь я добытчиком, пожалуй, сделал бы ее своей женщиной. Когда-нибудь ей нужен будет мужчина, а с такой внешностью найти его непросто. Зато она молодая, достаточно сильная и почтительная. У меня есть родня в других Кланах. Если б мне хватило сил отправиться на очередное Сходбище, я бы за нее похлопотал. Когда Бруд станет вождем, она здесь не захочет оставаться. Конечно, нельзя ей потакать – мало ли кому что хочется, – но тут винить ее не стану. Надеюсь только, что не доживу до этого дня». Зуг недолюбливал Бруда и не забыл его оскорбительной выходки. Он считал беспричинными нападки молодого охотника на девочку, к которой питал самые теплые чувства. «Хоть ее и следует воспитывать, но Бруд перешел все пределы. К тому же она всегда была с ним вежлива. И вообще, разве может юнец знать, как обращаться с женщинами? Да, я непременно за нее похлопочу. Если не смогу пойти сам, дам кому-нибудь поручение. Эх, если б не была она такой дурнушкой!»

Как бы трудно ни приходилось Эйле, все складывалось не так уж плохо. Дел было немного, поэтому спешки никакой не было. Бруд исчерпал все, что можно было ей поручить, и в результате ничего не осталось. Поскольку он не встречал с ее стороны сопротивления, постепенно его нападки стали ослабевать. Была и другая причина, которая помогла Эйле пережить зиму.

Поначалу Иза решила обучать девочку целительству, чтобы у той была веская причина не покидать пределов очага Креба. Однако Эйла обнаружила явный интерес к делу, и Иза стала проводить уроки постоянно. Осознав, насколько ее приемная дочь отличается по способностям от людей Клана, целительница стала жалеть, что не начала занятий раньше.

Будь Эйла ее собственной дочерью, Иза, обратившись к тому, что хранилось в детском разуме и называлось памятью предков, сейчас начала бы ее учить, как этим пользоваться. Однако Эйла с трудом вспоминала, что происходило со дня рождения Убы, поскольку ее сознательная память имела ограниченные возможности. Иза проходила с ней одно и то же по нескольку раз, постоянно проверяя, все ли она правильно усвоила. Сообщала девочке сведения из собственного опыта и из опыта предков, всякий раз поражаясь, каким кладезем знаний является ее собственный мозг. Раньше она об этом не задумывалась и прибегала к памяти только при необходимости. Подчас ей казалось, что невозможно передать известные ей сведения приемной дочери и сделать ее настоящей целительницей. Но интерес Эйлы не угасал, и Иза была решительно настроена, во что бы то ни стало дать ей надежное положение в Клане. Уроки проводились ежедневно.

– Что помогает от ожогов, Эйла?

– Сейчас вспомню. Равное количество цветков иссопа и золотой розги высушить и измельчить в порошок. Намочить, положить на повязку и привязать к ожогу. Когда повязка высохнет, полить ее холодной водой, – выпалив, Эйла ненадолго задумалась. – Цветки и листья мяты хорошо помогают при ожогах паром. Их нужно намочить в руке и приложить к больному месту. От ожогов хороши также примочки из отвара рогоза.

– Отлично, что еще?

Девочка порылась в памяти и добавила:

– Гигантский иссоп. Разжевать свежие листья вместе со стеблем и приложить к ожогу или же намочить сушеные листья. И еще… ну конечно, отвар цветков желтого чертополоха. Использовать в остывшем виде для примочек.

– Он хорош и для ран и ссадин, Эйла. Не забывай также о хвоще. Из его золы, смешанной с жиром, получается прекрасная мазь от ожогов.

Под руководством Изы Эйла научилась готовить и вскоре стала почти постоянно стряпать для Креба, ну и, конечно, для себя, что обязанностью не считалось. Она старательно размалывала зерна, чтобы его старые зубы могли их разжевать. Аккуратно раскалывала орехи, перед тем как подать их Мог-уру. Иза обучила ее готовить обезболивающий отвар и примочки, помогающие при боли в суставах, и Эйла узнала, как применять различные средства для исцеления этого тяжкого недуга, которым зимой страдали все старики, принужденные жить в холодных пещерах.

Прошла половина зимы. Снег завалил вход в пещеру на несколько футов в высоту. Толстый белый покров препятствовал выходу теплого воздуха наружу, однако сверху продолжал свистеть ветер. Настроение Креба, как никогда, менялось от одной крайности к другой: то он молчал, то брюзжал, то извинялся и раскаивался, то снова замыкался в себе. Эйла не понимала, что с ним происходит, но Иза догадалась. У Креба болел зуб, боль была страшная.

– Креб, дай мне взглянуть на твой зуб, – попросила его Иза.

– Ерунда. Обычная зубная боль. Немного побаливает, и все. Что, я не могу потерпеть небольшую боль? Думаешь, я не знаю, что такое боль, женщина? Подумаешь, немного болит зуб!… – отрезал Креб.

– Ладно, Креб, – склонив голову, ответила Иза.

Но он тотчас заговорил примиряюще:

– Иза, я знаю, ты только хотела помочь.

– Если ты мне дашь на него посмотреть, я буду знать, что предложить тебе. Как я могу сделать это, если ты не разрешаешь мне даже на него взглянуть?

– Чего на него смотреть? – продолжал он препираться. – Такой же гнилой зуб, как все остальные. Завари-ка лучше чай из коры белой ивы, – промычал Креб, после чего сел на постель и уставился в пустоту.

Кивнув, Иза отправилась готовить чай.

– Женщина! – не дождавшись, крикнул ей Креб. – Где твой ивовый чай? Почему так долго его несешь? Не могу размышлять. Не могу даже сосредоточиться.

Иза поспешно схватила костяную чашку, знаком велев Эйле следовать за ней.

– Я уже несу, но не уверена, что отвар ивы тебе поможет. Дай мне лучше взглянуть на зуб, Креб.

– Так и быть. Ладно. Смотри. – Он открыл рот и указал на больной зуб.

– Видишь, как глубоко уходит черная дырка, Эйла? Десна опухла, в ней накопился гной. Боюсь, зуб придется вырвать, Креб.

– Вырвать! Ты же сказала, что просто хочешь на него взглянуть, чтобы дать мне что-нибудь от боли. Разве ты говорила, что будешь его вырывать? Ладно, дай мне что-нибудь от боли, женщина!

– Хорошо, Креб, – согласилась Иза. – Вот твой ивовый чай.

Эйла с изумлением наблюдала за развитием событий.

– Кажется, ты сказала, что ивовый чай мне не слишком поможет?

– Ни он и никакой другой. Можешь попробовать пожевать сладкий тростник, он может немного ослабить боль. Хотя лично я сомневаюсь.

– Тоже мне целительница! Не может справиться с зубной болью.

– Я могла бы попробовать выжечь боль, – будто невзначай бросила Иза.

Креб вздрогнул.

– Давай рогоз, – ответил он.

На следующее утро лицо у Креба опухло и отекло, отчего его внешность приобрела еще более жуткий вид. От бессонной ночи глаз покраснел.

– Иза, – простонал он, – сделай что-нибудь с этим зубом.

– Дал бы мне вчера его удалить, сегодня боли уже не было бы. – И Иза пошла, мешать варящуюся в чаше ячменную кашу, которая слегка попыхивала.

– Женщина! Неужто у тебя нет сердца? Я не спал всю ночь!

– Знаю. И мне не давал.

– Ну сделай же что-нибудь! – взорвался он.

– Хорошо, Креб, – ответила Иза. – Но вырывать зуб нельзя, пока не спадет опухоль.

– И больше ты ничего не можешь придумать? Только вырывать?

– Можно попробовать еще одно средство, но я не уверена, что смогу сохранить зуб, – сочувственно произнесла она. – Эйла, принеси-ка мне вон тот пакет с обожженными щепками от дерева, в которое попала молния прошлым летом. Мы вскроем десну и попробуем уменьшить опухоль, а зуб потом все равно придется убрать. К тому же, может, удастся выжечь боль.

Указания, которые Иза давала Эйле, заставили Креба содрогнуться, но, тем не менее, он покорился судьбе: что может быть хуже зубной боли?

Иза порылась в пакете со щепками и выбрала из них две.

– Эйла, раскали конец одной из них. Он должен быть черным, как уголь, но еще достаточно прочным, чтобы не сломаться. Сгреби тлеющий уголь из костра и держи над ним щепку. Но для начала я хочу, чтобы ты посмотрела, как я буду вскрывать десну. Раздвинь его губы.

Эйла сделала, как ей велели, и продолжала смотреть в открытый рот Креба, полный испорченных зубов.

– Мы проткнем десну острой щепкой между зубами, чтобы пошла кровь. – И Иза подтвердила свои слова действием.

Креб стиснул кулак, но не издал ни звука.

– Теперь, пока эта щепка намокает, пойди прокали другую.

Эйла стремглав помчалась к костру и сделала то, что просила Иза. Женщина взяла у нее палочку, оглядела ее критически и, кивнув, велела Эйле вновь держать губы Креба. Целительница вставила горячую щепку в полость зуба. Креб дернулся, и Эйла, услышав шипение, увидела, как из большой дырки зуба пошел пар.

– Готово. Теперь подождем и посмотрим, не пройдет ли боль. Если нет, то зуб придется вырвать, – прокомментировала Иза, смазывая десну порошком из сушеной герани и нарда. – Жаль, у меня нет поганок, они хорошо помогают в таких случаях. Иногда ими убивают нерв, после чего вытаскивают его. Тогда не нужно удалять зуб. Лучше использовать свежие грибы, но неплохо действуют и сушеные. Собирать их нужно в конце лета. Если мне они попадутся на будущий год, я покажу их тебе.

– Ну как, зуб еще болит? – спросила Иза на следующий день.

– Уже лучше, Иза, – уверил ее Креб.

– Но он еще болит? Креб, если боль до конца не прошла, он раздуется снова, – убеждала его Иза.

– Да… пожалуй, еще болит, – признался он, – но уже не так сильно. Правда, уже меньше. Может, подождем еще денек, а? Я обратился за помощью к духам. Я просил Урсуса уничтожить плохой дух, вызвавший боль.

– Разве ты первый раз просил Урсуса избавить тебя от боли? Думаю, Урсус хочет, чтобы ты расстался с зубом прежде, чем он остановит боль.

– Тебе ли знать Великого Урсуса, женщина? – раздраженно сказал Креб.

– Эта женщина не имела права так говорить. Этой женщине неведомы пути духов, – склонив голову, ответила Иза и, взглянув на брата, добавила: – Но любая целительница знает, что такое зубная боль. Она не прекратится, пока не вырвешь зуб, – уверенно заключила она.

Креб повернулся спиной и поковылял к своей постели. Сел на нее и закрыл глаз.

– Иза! – позвал он немного спустя.

– Да, Креб?

– Ты права. Урсус хочет, чтобы я расстался с зубом. Давай вытаскивай его.

Иза засуетилась вокруг Креба и протянула ему чашку:

– Возьми, Креб, выпей. Это уменьшит боль. Эйла, там рядом с пакетом с щепками лежит небольшой колышек и длинный кусок сухожилия. Тащи их сюда.

– Откуда ты знала, раз уже успела подготовить свое снадобье?

– Я знаю Мог-ура. Трудно расстаться с зубом, но, если того захочет Урсус, Мог-ур повинуется. Это не самая большая жертва, которую он принес Урсусу. Тяжело жить с сильным тотемом, но, не будь ты его не достоин, Урсус не избрал бы тебя.

Кивнув, Креб выпил напиток. «Он из того же растения, которое помогает мужчинам обратиться к своей памяти, – подумал он. – Но кажется, Иза его кипятила. Это скорее отвар, чем настой. Его можно использовать по-разному. Чем он круче заварен, тем сильнее действует. Дурман – это истинный дар Урсуса». Креб начал ощущать дурманящее действие травы.

Иза вновь велела Эйле держать Кребу рот, а сама осторожно поместила острый деревянный колышек к основанию больного зуба. Резко ударила по нему камнем, чтобы раскачать зуб. Креб подскочил, но боль оказалась не столь сильной, как он ожидал. Затем Иза обвязала зуб одним концом сухожилия, а второй попросила Эйлу прикрепить к шесту, вбитому в землю, он служил частью рамки, на которой сушились травы.

– Теперь отклоняй его голову назад, Эйла, пока не натянется шнур! – приказала Иза девочке, после чего резко дернула за сухожилие. – Есть! – Она держала в руке сухожилие, на котором болтался коренной зуб.

Целительница посыпала ранку сушеным корнем герани, пропитала маленький кусочек кроличьей кожи обеззараживающим раствором и дала ему подержать во рту.

– Возьми свой зуб. – Иза протянула болтающийся на веревочке коренной зуб все еще не пришедшему в себя Мог-уру. – Дело сделано.

Он сжал его в руке, а когда лег в постель, бросил на землю.

– Подарок для Урсуса, – пробормотал он заплетающимся языком.

Клан был свидетелем того, как Креб приходил в себя после операции, проведенной Изой с помощью Эйлы. Поскольку рана у него быстро заживала, все лишний раз убедились, что присутствие девушки благотворно воспринималось духами. После этого к ее помощи относиться стали с большим доверием. За прошедшую зиму она научилась лечить ожоги, порезы, ушибы, обморожения, простуды, боль в животе и множество других распространенных мелких недугов.

Со временем больные стали обращаться с небольшими жалобами к Эйле так же охотно, как и к Изе. Все видели, что девочка собирала для Изы травы и что целительница обучала ее своей магии. Эйла вскоре прижилась в Клане, и соплеменники даже пришли к выводу, что хоть она и родилась для Других, но в один прекрасный день станет их целительницей.

Стояла самая холодная пора, едва минул день зимнего солнцестояния, и еще далеко было до первых признаков весны, когда у Овры начались родовые схватки.

– Еще слишком рано, – сказала Иза Эйле. – Она даже не доносила ребенка до весны и совсем недавно ощутила его шевеление. Боюсь, роды пройдут неудачно. Как бы ребенок не родился мертвым.

– Овра так хотела ребенка, Иза. Она так обрадовалась, когда узнала, что беременна. Неужели ничего нельзя сделать? – спросила Эйла.

– Мы сделаем все, что сможем, но порой мы бываем бессильны, Эйла, – ответила целительница.

Начало родов Овры взбудоражило весь Клан. Женщины старались поддержать роженицу духом, мужчины с нетерпением ждали поблизости. Землетрясение унесло с собой жизни нескольких членов Клана, и нужно было восполнить потери. Поначалу каждый лишний рот доставлял лишние хлопоты мужчинам и женщинам, но зато, когда те становились старыми, малыши вырастали и заботились об их пропитании. Продолжение рода было превыше всего, поэтому так высоко ценилась каждая человеческая жизнь. Люди были нужны друг другу, поэтому их волновало то, что женщина Гува может потерять ребенка.

Но Гув беспокоился за нее больше, чем за ребенка, и готов был на все, лишь бы помочь ей. Он не мог вынести ее мучений, тем более что надежд на благополучный исход почти не было. Она мечтала иметь ребенка, среди женщин она единственная оставалась без детей. Даже целительница, несмотря на свой возраст, стала матерью. Овра, узнав о беременности, не помнила себя от радости, теперь же Гув подумывал о том, как облегчить ее горе.

Друк, как никто другой, понимал молодого человека. Когда-то он испытывал подобные чувства к его матери, хотя у нее роды прошли нормально. Теперь же он вполне довольствовался новой семьей, к которой уже привык. И надеялся, что Ворна заинтересует его инструментальное ремесло. Забавляла Друка и маленькая Оуна, в особенности сейчас, когда ее отняли от груди и она старательно изображала взрослую. Когда Друк с Агой заключили союз, Оуна была совсем крохой, и Друку казалось, что она живет с ними едва ли не с рождения.

Пока Иза готовила необходимые средства помощи, Эбра с Укой сопереживали роженице. Ука, которая очень тревожилась за свою дочь, сочувственно сжимала ей руку. Ога отправилась готовить вечернюю еду Брану, Гроду и Бруду, Гува пригласили поесть с ними. Ика вызвалась было помочь, но, поскольку Гув от предложения отказался, ее помощь не потребовалась. Гув и думать не мог о еде, но Аба, в конце концов, уговорила его немного перекусить, когда тот пришел к их очагу.

Ога, нервничавшая из-за Овры, уже пожалела, что отказалась от помощи Ики. Подавая чаши с горячим супом, она вдруг споткнулась. Кипящая масса ошпарила плечо и руку Брану.

– Аааааах! – вскрикнул он и, стиснув зубы, скорчился от боли.

Все обернулись и затаили дыхание. Молчание нарушил Бруд:

– Ога! Вот недотепа! – Он не мог вынести того, что это случилось по вине его женщины.

– Эйла, поди помоги ему, я не могу сейчас отойти, – попросила Иза.

Бруд чуть было не накинулся на Огу с кулаками.

– Нет, Бруд, – жестом остановил его Бран. Жирный горячий суп продолжал распекать кожу, и вождю стоило больших усилий не показать, как ему больно. – Она нечаянно. Кулаками делу не поможешь.

Ога вся съежилась у ног Бруда, трясясь от страха и унижения.

Эйле прежде не приходилось лечить вождя, и она не на шутку испугалась. Ринулась к очагу Креба, схватила деревянную чашу и помчалась к выходу из пещеры. Набрала снега и поспешила к вождю.

– Меня послала Иза, она не может сейчас бросить Овру, – начала она, преклонив колени. – Не позволит ли вождь этой девочке оказать ему помощь?

Бран кивнул. Он не слишком одобрял то, что Эйлу обучают магии растений, но сейчас у него не было выбора. Дрожа, она приложила комок снега к багровому ожогу, чувствуя, как при этом расслабляются мышцы Брана. После этого вновь убежала, отыскала сушеную мяту и залила ее горячей водой. Когда листья намокли, она остудила настой в чаше со снегом и вернулась к больному. Рукой нанесла средство на обожженные места, ощущая, как вождю постепенно становится легче. Было еще очень больно, но уже терпимо. Бран одобрительно кивнул, и у девочки слегка отлегло от сердца.

«Кажется, ей неплохо дается магия Изы, – подумал Бран, – и она научилась себя вести, как полагается женщине. Видать, ей просто требовалось немного повзрослеть. Случись что с Изой до того, как подрастет Уба, мы можем остаться без целительницы. Все-таки Иза мудро поступила, что начала обучать Эйлу».

Вскоре Эбра сообщила вождю, что у Овры родился мертвый мальчик. Он кивнул и разочарованно покачал головой. «И ко всему еще мальчик, – подумал он. – Овра, вероятно, вне себя от горя. Все знают, как она хотела ребенка. Надеюсь, у нее еще будет такая возможность. Кто бы мог подумать, что тотем Бобра окажется таким строптивым?» Несмотря на то что вождь был глубоко потрясен известием, он не проронил ни слова, дабы о трагедии никто не упоминал. Однако Овра оценила его сочувствие, когда несколько дней спустя он зашел к ней и сказал, чтобы она набиралась сил, не важно, сколько для этого потребуется времени. Хотя мужчины нередко собирались у очага Брана, сам он к ним почти не хаживал, а Женщин удостаивал вниманием и того реже. Овра была тронута его заботой, но ничто не могло заглушить ее боль.

Иза настаивала, чтобы Эйла продолжила лечение Брана. Когда же ожог стал заживать, Клан проникся к девочке еще большим доверием. Эйла почувствовала себя свободнее в присутствии вождя, ведь, в конце концов, он был такой же человек, как все.

Глава 12

С завершением зимы пришел конец сонному ритму жизни Клана. Оживала природа, а вместе с ней и деятельность людей. Не то чтобы весь период холодов люди пребывали в зимней спячке, но жизнь их текла более вяло. Они больше ели, больше спали, обрастая слоем жира, предохранявшего их от холода. С приходом тепла к людям возвращалась былая энергия, и они не могли дождаться, когда, наконец, вырвутся из заточения.

Из кореньев сушеного ясменника – травы, напоминающей рожь, и порошка богатого железом желтокорня Иза готовила бодрящий напиток, который был необходим и детям, и взрослым. Полный свежих сил, Клан вырвался из пещеры навстречу весне.

Третья зима, проведенная в новой пещере, оказалась для Клана не слишком трудной. За это время умер во время родов только сын Овры, а членом Клана он не считался. Дочка Изы подросла, и ей требовалось уже меньше внимания; зимние страдания Креба были не более тяжелыми, чем обычно. Ага и Ика вновь забеременели, и, поскольку первые роды у них прошли благополучно, Клан рассчитывал на скорое прибавление. Сбор молодых побегов, кореньев и почек шел полным ходом, мужчины готовились к первой охоте. Намечалось весеннее пиршество в честь духов, пробудивших новую жизнь, и защитных тотемов Клана – им воздавалась благодарность за прошедшую зиму и выражалась надежда, что следующая пройдет столь же благополучно.

У Эйлы имелась своя причина благодарить тотем. Зима пошла ей на пользу. Хотя ее ненависть к Бруду лишь усилилась, Эйла научилась с этим справляться. Да и его сковывали определенные рамки, переступить которые он не мог. Изучая целительную магию, Эйла начала питать к ней искренний интерес. Чем больше она узнавала, тем больше хотела еще узнать. Теперь, когда она научилась разбираться в лечебных растениях, их поиск привлекал не только как повод уединиться, но и сам по себе. Пока свистели ветры и завывала вьюга, она терпеливо ждала. Но едва появились первые признаки потепления, как терпение ее иссякло. Грядущую весну она предвкушала как новый жизненный этап: ей предстояло научиться охоте.

Едва пригрело солнышко, как Эйла отправилась гулять по полям и лесам. Отныне она не прятала пращу в маленькой пещере, а таскала ее с собой – пряча либо в складках накидки, либо в корзинке под листьями. Учиться охоте без наставника было нелегким занятием. Звери были быстрыми, почти неуловимыми, а поразить движущуюся мишень оказалось куда сложнее. Когда женщины выходили на поиск пищи, они производили такой шум, что вспугивали прячущегося зверя. Эйле нужно было покончить с этой привычкой. Сколько раз она злилась на себя, когда упускала из-за этого зверя! Но со временем она обрела сноровку.

Эйла училась выслеживать зверя путем проб и ошибок, перенимая опыт мужчин, за которыми ей иногда удавалось подглядывать. У нее был наметан глаз на малейшие различия растений, теперь же эту способность ей предстояло развить в отношении зверей, а стало быть, примечать каждую мелочь: помет, едва различимые следы, примятую траву или сломанную ветку. Она стала различать следы разных животных, познакомилась с их повадками и средой обитания. Хотя травоядные представители четвероногих не ускользали от ее зрения, главный интерес для нее представляли хищники, ее будущие жертвы.

Она всегда следила за тем, в какую сторону отправлялись мужчины, хотя не слишком опасалась наткнуться на Брана с охотниками, – они обычно охотились в степях. Эйла же не осмелилась бы стрелять в зверя на открытой местности. Гораздо больше ее беспокоили Зуг с Дорвом, которые порой встречались им с Изой в лесах. Они вполне могли избрать для охоты то же место, что и она. Ей нужно было постоянно быть начеку, чтобы не попасться им на глаза. Даже двинувшись в одном направлении, они могли не раз сменить его и застать ее с пращой в руках.

Когда же Эйла научилась бесшумно перемещаться, она иногда увязывалась за ними на безопасном расстоянии, обретая таким образом охотничью сноровку. Преследовать охотников было куда сложнее, чем зверя, но для нее это была хорошая тренировка. Она научилась ступать совсем беззвучно и превращаться в тень, если кто-то ненароком ее обнаруживал.

Овладев искусством преследования, научившись тихо передвигаться и различать затаившегося зверя, Эйла сочла себя готовой приступить к действию. Как бы ни искушали ее травоядные зверюшки, попадавшиеся на глаза, она обходила их стороной. Тотем позволил ей охотиться только на хищников, и она была не намерена поступать против его воли. Прошла пора буйного цветения деревьев, и на ветках уже росли фрукты, но Эйла все не решалась сделать первый шаг.

– Прочь! Шу! Брысь!

Выйдя из пещеры, Эйла увидела, как женщины, рьяно размахивая руками, гонят вон приземистого мохнатого зверя. Росомаха ринулась было в пещеру, но, заметив Эйлу, с рычанием шарахнулась в сторону. Проскользнула меж ног женщин и тотчас исчезла из виду с куском мяса в зубах.

– Вот гад! Я повесила мясо сушиться, – разъяренно жестикулировала Ога, – и только отвернулась, как этот паразит тут как тут. Он тут все лето ошивается и наглеет с каждым днем. Хоть бы Зуг его подстрелил! Хорошо, что ты вовремя вышла, Эйла. Иначе он заскочил бы в пещеру. Представляете, сколько было бы вони, если бы паршивец забился в угол!…

– Сдается мне, что это она, а не он, Ога, и что у нее где-то поблизости целый выводок детенышей, которые, должно быть, уже подросли.

– Только этого нам не хватало! Выводок этих паразитов! – не могла успокоиться Ога. – Зуг и Дорв вместе с Ворном с утра ушли на охоту. Чем гоняться за хомяками с куропатками, лучше бы убили эту гадину! От росомах один только вред!

– Не только, Ога. Есть и польза: их мех не индевеет на морозе от дыхания. Из шкур выходят хорошие шапки и капюшоны.

– Такая-то шкура мне как раз и нужна!

Эйла повернулась, чтобы идти обратно к себе. Делать ей было совершенно нечего, а Иза просила ее спуститься вниз и кое-что принести. Тогда Эйла решила заодно выяснить, где находится нора росомахи. Ухмыльнувшись, она сбегала в пещеру за корзинкой и вскоре уже помчалась через лес туда, где недавно скрылся зверь.

Обнаружив сначала отпечатки когтистых лап на земле, а чуть дальше помятую траву, девочка вышла на след животного. Совсем недалеко от пещеры она услышала какой-то гвалт и стала пробираться дальше, стараясь, чтобы не шелохнулась ни травинка. Вскоре ее взору предстали четверо детенышей росомахи, дерущихся за кусок мяса. Девочка осторожно достала пращу и заправила в нее камень.

Эйла ждала подходящего момента. Незнакомый запах, донесенный легким ветерком, заставил хитрую зверюгу насторожиться. Росомаха подняла морду и стала принюхиваться, нет ли поблизости опасности. Этого мгновения Эйла и ждала. Не успела та и дернуться, как девушка выпустила камень. Удар угодил в цель, мохнатый зверь упал на землю, а детеныши бросились врассыпную.

Эйла вышла из укрытия и направилась к жертве. Росомаха, с виду похожая на медвежонка, достигала трех футов в длину, с грубой бурой шерстью и пушистым хвостом. Эти звери отличались бесстрашием, не брезговали мертвечиной, могли отобрать добычу даже у хищников, которым уступали по размерам, воровали у людей мясо и все, что могли уволочь, забираясь даже в кладовые. Особые железы у них испускали сильное зловоние – сущее проклятие для Клана, – с которым не могли сравниться даже гиены, которые хоть и слыли трупоедами, но в основном охотились за добычей сами.

Выпущенный Эйлой камень попал росомахе чуть выше глаза. «Больше ты не будешь красть у нас мясо, – с чувством выполненного долга, переходящим в ликование, отметила про себя девочка. Это была ее первая добыча. – Отдам-ка я шкуру Оге. – И Эйла взяла нож, собираясь содрать ее с убитого зверя. – Вот она обрадуется, когда узнает, что воровка больше ее не потревожит. – Но тут девушка остановилась. – Что это со мной? Я не могу отдать Оге шкуру. Как, впрочем, и никому другому. Не могу даже оставить ее себе. Мне нельзя охотиться. Узнай кто-нибудь, что я убила росомаху, трудно представить, что со мной будет». Опустившись на землю подле своей жертвы, Эйла запустила пальцы в ее длинношерстный мех. От ее восторга не осталось и следа.

Это была ее первая охота. И хотя добычей стал не зубр, убитый тяжелым копьем, но зато и не подстреленный Ворном дикобраз. Однако ее не ожидали ни почести, ни празднество по случаю вступления в ряды охотников, ни хвалебные взгляды, ни даже поздравления, которыми награждали Ворна за его скромную добычу. Вернись она в пещеру с убитой росомахой, все бы только ужаснулись, а она была бы строго наказана. И не имело никакого значения то, что ей это нравилось и неплохо получалось, и даже то, что она могла принести пользу Клану. Женщинам нельзя было охотиться. Этим следовало заниматься только мужчинам.

Эйла глубоко вздохнула. «Я так и знала, знала все с самого начала, – сказала она себе. – Прежде чем взяла в руки эту пращу, я знала, что мне нельзя этого делать». Один из детенышей росомахи, который оказался посмелее остальных, вышел из укрытия и стал обнюхивать голову убитого зверя. «От молодняка будет не меньше вреда, чем от их матери, – продолжала размышлять девочка. – Они уже не беспомощны, и двое из них наверняка выживут. Хорошо бы избавиться от трупа! Если оттащить его подальше, запах привлечет за собой детенышей». Эйла встала и поволокла тушу за хвост в глубь леса. После этого стала собирать растения.

Росомаха была лишь первой из убитых ею мелких хищников и трупоедов. Вскоре ее жертвами стали куницы, норки, хорьки, выдры, ласки, барсуки, горностаи, лисы и небольшие черно-серые дикие кошки. Убивать плотоядных животных было куда сложнее, чем более благородных травоядных, но зато это помогло Эйле быстрее овладеть охотничьими навыками. Хищники были более шустрыми, более ловкими, более умными и более опасными зверьми.

Эйла вскоре превзошла Ворна в искусстве стрельбы из пращи. Не только потому, что он считал пращу стариковским оружием и не горел желанием овладеть ею, но ему эта сноровка давалась гораздо хуже, чем девушке. Мальчик по природе не был приспособлен к подобным движениям. Эйла добилась скорости, силы и точности броска благодаря тому, что ее рука создавала полный рычаг. Она уже не сравнивала себя с Ворном, а дерзновенно приближалась к мастерству Зуга. Причем происходило это чрезвычайно быстро, что делало ее чересчур самоуверенной.

Лето с его палящей жарой, порой сменявшейся грозовыми ливнями, подходило к концу. День выдался жарким, невыносимо жарким. В воздухе не ощущалось ни единого дуновения. Накануне выпал град размером с голыш; вспышки молнии, выхватывавшие из тьмы очертания горных вершин, создавали воистину зловещую картину. Наутро в лесу стало необычайно сыро и душно. Высохшие заводи ручьев превратились в вязкую топь, над которой жужжали несметные скопища комаров и мух.

Эйла преследовала рыжую лису, бежавшую краем леса вдоль небольшой поляны. Девочка обливалась потом и уж подумывала, не оставить ли зверя в покое, а самой вернуться в пещеру и выкупаться в ручье. Обогнув небольшой скалистый выступ, она остановилась попить воды там, где ручей, извиваясь между двумя валунами, образовывал мелкий пруд.

Когда она подняла глаза, у нее перехватило дыхание. Припав к скале и размахивая коротким хвостом, прямо на нее смотрела рысь.

Представительница небольших кошек, с длинным туловищем, короткими лапами и кисточками на ушах, так же как ее северный сородич, появившийся на свет множество веков спустя, могла одним махом преодолеть пятнадцать футов. Она питалась зайцами, кроликами, крупными белками и другими грызунами, но при желании могла загрызть молодого оленя, не говоря уж о восьмилетней девочке. Однако стояла жара, и люди не были ее привычной добычей, поэтому рысь не торопилась переходить в нападение.

Пока Эйла смотрела кошке в глаза, первый приступ страха сменился дикой дрожью. «Кажется, Зуг говорил Ворну, что из пращи можно убить даже рысь, – вспомнила она. – Он предупреждал, что не стоит замахиваться на более крупного зверя, но камнем можно уложить волка, гиену и даже рысь. Я точно помню, как он произнес: рысь». Она еще не пыталась охотиться на среднего по величине хищника, но не прочь была попробовать, тем более что хотела стать лучшим в Клане стрелком из пращи. «Если рысь мог убить Зуг, это смогу сделать и я, причем прямо сейчас, когда лучшей мишени просто не придумаешь». Молниеносно она приняла решение.

Не сводя глаз с рыси, Эйла осторожно нащупала у себя в складках одежды самый крупный голыш. Мокрыми пальцами крепко сжала концы ремня и вставила камень. Быстро, чтобы не упустить момента, прицелилась в точку промеж звериных глаз и швырнула камень. Но зверь уловил движение ее руки и успел увернуться. Снаряд лишь вскользь задел голову рыси, вызвав острую боль, но не более того.

Когда Эйла потянулась за новым камнем, она заметила, как напряглись мышцы крупной кошки. Инстинкт заставил девочку отскочить в сторону, когда рассвирепевшая рысь бросилась на свою обидчицу. Эйла оказалась в грязи, а ее рука случайно натолкнулась на большой сук без веток и листьев, дрейфовавший по ручью, тяжелый от пропитавшей его влаги. Эйла схватила дубинку прежде, чем разъяренная рысь успела опомниться и сделать очередной прыжок. Раскрутив палку, девочка, что было силы, огрела ею рысь по голове. Оглушенный зверь перевернулся, на мгновение припал к земле, после чего, тряся головой, медленно двинулся к лесу. Его бедной голове и так здорово досталось.

Эйлу всю трясло, она долго не могла перевести дух. Когда она клала пращу на место, коленки у нее подкосились и ей пришлось снова сесть. Зуг никогда не осмелился бы охотиться на такого опасного зверя в одиночку или не имея под рукой другого оружия. Но Эйла почти всегда попадала в цель, она стала чересчур самоуверенной и даже не задумывалась, что может случиться, если она промахнется. Потрясение оказалось столь велико, что она едва не вернулась в пещеру без корзинки, которую оставила там, где начала выслеживать лису.

– Эйла! Что случилось? Ты вся в грязи! – Иза встретила ее у пещеры. Девочка была бледна как смерть, – должно быть, ее кто-то напугал.

Эйла не отвечала, только мотнула головой и скрылась в пещере. Иза знала, что девочка что-то скрывает и хотела было допытаться до правды, но потом передумала, надеясь, что та ей все расскажет сама. К тому же Иза не хотела слишком настаивать.

Она беспокоилась оттого, что ее приемная дочь ходит по лесу одна, но, кроме Эйлы, некому было собирать травы, которые были так необходимы. Сама Иза ходить в лес уже не могла, Уба была еще слишком мала, другие же женщины в этом деле ничего не понимали и не имели ни малейшего желания вникать. Приходилось отпускать Эйлу одну. Однако если бы Иза услышала от нее какую-нибудь ужасную историю, у нее лишь прибавилось бы волнений за девочку. Поэтому оставалось только желать, чтобы Эйла не задерживалась в лесу так долго.

Весь вечер девочка находилась в подавленном состоянии и рано легла спать, однако уснуть ей долго не удавалось. Случай в лесу не шел у нее из головы, и в ее воображении становился еще ужаснее, чем на самом деле. Задремала она только под утро.

Проснулась Эйла с криком.

– Эйла! Эйла! – позвала ее Иза, слегка потряхивая, чтобы пробудить от страшного сна. – Что случилось?

– Мне приснилось, будто я сижу в маленькой пещере и спасаюсь от пещерного льва. Не волнуйся, Иза, уже все нормально.

– Тебя давно не мучили кошмары, Эйла. Почему же они вернулись опять? Тебя кто-то напугал?

Девочка, кивнув, опустила голову, но рассказывать не стала. В пещерном полумраке было не видно ее пристыженного выражения. С того дня как тотем подал ей знак, ее ни разу не посещало чувство вины из-за занятий охотой. Теперь она стала сомневаться, был ли вообще знак от тотема. Может, она просто его выдумала, и ей не было дозволено охотиться, тем более на таких опасных зверей. С чего, собственно говоря, она решила замахнуться на рысь?

– Мне всегда было не по душе то, что ты где-то бродишь одна, Эйла. И всякий раз подолгу. Знаю, тебе иногда нравится побыть наедине с собой, но меня это беспокоит. Разве нормально, когда девочка где-то пропадает невесть сколько времени? Лес таит в себе много опасностей.

– Ты права, Иза. Лес таит много опасностей, – ответила Эйла. – В следующий раз я возьму с собой Убу или Ику, если она захочет со мной пойти.

Эйла вняла совету Изы, и у целительницы немного отлегло от сердца. Девочка бродила вокруг пещеры, а когда отправлялась за растениями, долго не задерживалась. Не находя попутчиков, Эйла волновалась. Ей всюду мерещились засевшие в засаде звери. Она начала понимать, почему женщины никогда не ходили в лес в одиночку и всегда удивлялись ее стремлению уединиться где-то за пределами пещеры. Прежде она была слишком наивна, чтобы думать об опасностях. Но стоило ей однажды напугаться – а это приходилось пережить почти каждой женщине, – как она стала относиться к окружающей природе с большим уважением. Опасность представляли не только хищники, но и кабаны с их острыми клыками, и лошади с сильными копытами, и олени с крупными рогами, и горные козы, и овцы – все они могли нанести человеку тяжелые увечья. Как вообще Эйле могло прийти в голову взять в руки оружие? Теперь охота вызывала у нее страх.

Ей даже не с кем было договорить об этом. Никто ей не рассказывал, что ужас парализует чувства, в особенности, когда выслеживать опасного зверя. Никто не вдохновил на новую попытку, покуда испуг не завладел ею целиком. Мужчины знали, что такое страх. Они никогда не говорили о нем, но каждый из них испытывал его много раз в жизни. Охота на мелкую дичь не шла в счет – там молодые охотники только учились владеть оружием. Право же называться мужчинами они обретали, лишь по-настоящему познав и преодолев страх.

Для женщины дни, проведенные за пределами пещеры, были тоже своеобразным испытанием на смелость, разве что более мягким. В некотором смысле ей требовалось немало мужества, чтобы провести несколько дней и ночей в одиночестве: ведь она знала, что бы ни случилось, на помощь рассчитывать не приходится. С самого рождения девочку всегда окружали и защищали люди. Обычай посвящения бросал ее на произвол дикой природы без всякой возможности себя защитить. Поэтому, чтобы стать взрослыми, девушки, так же как и юноши, должны были пройти испытание страхом.

Первые несколько дней Эйла и подумать не могла о том, чтобы уйти далеко от пещеры, но вскоре ей это надоело. Если зимой она поневоле была прикована к жилищу Клана, то в хорошую погоду привыкла свободно гулять по окрестностям. Теперь же она нигде не находила себе покоя. В лесу, вдали от защиты Клана, ей становилось не по себе от страха, вблизи пещеры – не хватало приволья и уединения.

Однажды, собирая в одиночку травы, она добрела до своей пещерки и взобралась на высокогорную лужайку. Излюбленное место подействовало на девочку умиротворяюще. Тут у нее был свой мир: своя пещерка; свой лужок, и даже стадо косуль, которое часто здесь паслось, ей казалось своим. Звери стали почти ручными и не боялись девочки. На открытой площадке она ощущала себя в безопасности – здесь негде было затаиться хищнику. Неожиданно на Эйлу нахлынули воспоминания. Именно здесь она впервые выпустила из пращи камень, здесь убила дикобраза и здесь обнаружила знак тотема.

Праща у нее была с собой: Эйла боялась оставлять ее в пещере, чтобы та случайно не попалась на глаза Изе. Немного поколебавшись, девочка собрала горстку камней и сделала несколько пробных выстрелов. Недаром же она так долго занималась этим, пытаясь превзойти мужчин. Случай с рысью вновь всплыл у нее в памяти.

«Если б у меня был еще один камень, – думала она, – я бы тут же выстрелила и не промахнулась, рысь бы и шевельнуться не успела. – Эйла держала в руке два голыша и смотрела на них. – Если б можно было выстрелить вторым камнем сразу за первым. Интересно, говорил ли что-нибудь об этом Зуг? – Она напряженно порылась в памяти. – Возможно, и говорил, да меня не было рядом, – решила она. – Если я сумею заправить второй камень при движении пращи вниз сразу после того, как выпущу первый, я смогу его выбросить при движении вверх. Интересно, как это получится?»

Эйла сделала несколько попыток, но они оказались такими неловкими, словно она впервые взяла в руки пращу. Тогда она стала отрабатывать ритм: ловить пращу на спуске, держа второй камень наготове, на ходу вставлять его в карман и сразу выстреливать. Голыши часто падали, а если ей удавалось их подбросить, страдала точность. Но для нее важно было то, что способ оказался осуществимым. Она стала отрабатывать его каждый день. Охота все еще пугала ее, но освоение нового метода возродило в ней интерес к оружию.

Когда леса оделись в многоцветье красок, Эйла стреляла двумя камнями так же метко, как и одним. Снаряды отстукивали по вбитому в землю шесту упоительное твак-твак, и Эйла при этом ощущала прилив сладостного тепла. Никто никогда не говорил ей, что выпускать камни из пращи друг за другом невозможно только по той причине, что раньше этого не делали, а следовательно, и не удастся сделать и ей. Именно поэтому она и научилась новому способу метания.

Как-то ранним теплым утром, спустя год с того момента, когда поздней осенью Эйла приняла решение охотиться, она собралась пойти на свой лужок за орехами. Приблизившись, она услышала дьявольский хохот гиены, а когда взобралась наверх, увидела мерзкую зверюгу, копавшуюся во внутренностях старой косули.

Зрелище привело девочку в бешенство. Как осмелилась эта тварь вторгнуться на ее лужок и напасть на ее косулю? Она собралась было прогнать гиену, но вскоре одумалась. У этой хищницы были такие сильные челюсти, что могли запросто перекусить ногу лошади, и не так-то просто было заставить ее убраться от своей жертвы. Эйла быстро сняла корзину, достала пращу и, отступая к краю обрыва, стала искать глазами камни. Туша была уже наполовину съедена, но движение девочки неожиданно привлекло внимание тощего пятнистого зверя величиной с рысь. Гиена встрепенулась, учуяв чужой запах, и повернулась в сторону Эйлы.

Девочка была наготове. Выйдя из-за выступа, она швырнула первый камень и тут же второй – хотя во втором особой необходимости не было, первый уже сделал свое дело. Урок с рысью для Эйлы не прошел даром. На всякий случай она заправила в пращу третий камень и держала в руке еще один. Гиена скрючилась и больше не шевелилась. Девочка огляделась, нет ли поблизости другого хищника, после чего, держа пращу наготове, направилась к неподвижно лежащему зверю. По дороге она прихватила целую кость от оленьей ноги с висящими на ней ошметками недоеденного мяса. У гиены был пробит череп – двигаться она больше не могла.

Глядя на убитого зверя, лежащего у ее ног, Эйла выронила дубинку. Осознание случившегося приходило к ней медленно. «Я убила гиену, – говорила она себе, – убила из пращи. Не какую-то там зверюшку, а гиену, которая могла запросто загрызть меня. Значит, теперь я стала охотником? Настоящим охотником?» То, что она испытывала, было не торжество, не ликование по случаю первой охоты и далее не удовлетворение от победы над сильным зверем. Ее чувство было гораздо скромнее и глубже. Это было сознание того, что она преодолела себя. Оно пришло к ней как духовное откровение, как мистическое видение. С глубоким почтением она обратилась на древнем языке, принятом в Клане, к духу своего тотема:

– Великий Пещерный Лев, я всего лишь девочка, и духовные пути неведомы мне. Но теперь, думаю, я кое-что поняла. Рысь была для меня испытанием побольше, чем Бруд. Креб всегда говорил, что с сильными тотемами непросто жить, но он никогда не обмолвился о том, каким величайшим внутренним богатством они одаривают человека. Креб никогда не говорил мне, что ощущаешь, когда, наконец, понимаешь это. Испытание – это не то, что трудно сделать, а осознание того, что ты можешь это сделать. Спасибо, Пещерный Лев, что ты избрал меня. Надеюсь, я всегда буду тебя достойна.

Эйла продолжала ходить в лес всю осень, пока деревья не сбросили с себя многоцветную листву. Изучая повадки зверей, она выслеживала свои будущие жертвы, однако теперь относилась к ним с большим уважением – как к живым существам и как к опасным соперникам. Сколько раз она уже собиралась было выпустить камень, но какая-то внутренняя сила вдруг удерживала ее от ненужного броска в безобидного для Клана зверя, чья шкура ей была вовсе не нужна! Ею двигало желание стать лучшим стрелком из пращи в племени, но она не знала, что уже достигла этого. Единственным способом дальнейшего совершенствования своего мастерства была охота, поэтому Эйла и приступила к ней.

Однако ее успехи не остались незамеченными и стали приводить мужчин в смятение.

– Я опять обнаружил росомаху, вернее то, что от нее осталось, неподалеку от тренировочного поля, – знаками объяснил Краг.

– А я наткнулся на склоне горы на клочья меха, видать, волчьего, – добавил Гув.

– Да это ведь хищники, сильные звери, они не могут быть женскими тотемами, – вмешался в разговор Бруд. – Грод говорит, нужно сказать Мог-уру.

– Маленькие и средние хищники и ни одной большой кошки. Олени, лошади, козы, овцы и даже кабаны становятся добычей больших кошек, волков и гиен. Но кто охотится на самих мелких охотников? Никогда не видел, чтоб их погибало столько, – заметил Краг.

– Я и сам не прочь узнать, кто их убивает. Хорошо, что вокруг стало меньше гиен и волков, но если нас… Может, Грод сам поговорит с Мог-уром? Вдруг это проделки какого-нибудь духа? – От этой мысли молодого человека бросило в дрожь.

– Но если это дух, то добрый ли он, тот, кто хочет нам помочь, или злой, разгневанный на наши тотемы? – озадачился Гув.

– Вот ты, Гув, и выясни. Даром, что ли, ты помощник Мог-ура? – предложил Краг.

– Пожалуй, нужно войти в глубокую медитацию и посовещаться с духами, прежде чем ответить.

– Ну ты говоришь почти как Мог-ур, Гув. Все вокруг да около, – подколол его Бруд.

– А ты бы как ответил, Бруд? – парировал Гув. – Можешь сказать более определенно? Ну, говори, кто убивает зверей?

– Я не Мог-ур и не собираюсь им быть. Нечего меня и спрашивать.

Эйла находилась поблизости и едва сдерживала улыбку. «Теперь я стала духом, осталось только выяснить, добрым или злым».

К ним незаметно подошел Мог-ур, который наблюдал за их спором со стороны.

– У меня пока что нет ответа, Бруд, – сказал он языком знаков. – Но я поразмышляю об этом. Могу сказать только одно: духи так обычно не поступают.

«Духи, – думал Мог-ур, – могут принести жару или холод, снег или дождь, прогнать стада, навлечь несчастья и болезни, вызвать гром с молнией или землетрясение, но не убивать зверей поодиночке. Не иначе как за этим стоит человек». Эйла встала и отправилась в пещеру; Мог-ур посмотрел ей вслед. «Что-то с ней не так, – продолжал размышлять Креб. – Она сильно изменилась. И он увидел, как Бруд проводил ее злобным взглядом. – Бруд тоже заметил. Может, все это из-за ее походки, ведь она совсем не похожа на нас и к тому же еще растет». Однако внутренний голос твердил Кребу, что дело не в этом.

Эйла действительно очень изменилась. Чем больше она овладевала пращой, тем более ее движения приобретали уверенность и грациозность, не свойственные женщинам Клана. Двигалась она бесшумно, как опытный охотник, искусно управляла всеми мышцами юного тела, полностью полагалась на внутренние ощущения и всегда заранее знала, что Бруд собирается ее позвать, хотя ловко притворялась, будто не видит его. Она быстро вскакивала по его команде, и, как бы он ее ни бил, в глазах у нее не было ни капли страха.

В отличие от бунтарских выходок более раннего возраста ее самоуверенность и самообладание едва ли бросались в глаза, но, тем не менее, не укрылись от Бруда. Казалось, она знала нечто такое, чего не знал он, и по собственной воле снизошла до повиновения ему. Он искал любую зацепку, чтобы наказать ее, но не находил.

Всякий раз, когда он пытался показать свое превосходство, она непонятно каким образом оказывалась на высоте. Его это раздражало и приводило в бешенство; чем больше он придирался к ней, тем больше выходил из себя и за это еще больше ненавидел ее. Однако со временем он приставал к ней все реже и реже и даже старался держаться от нее подальше, за исключением тех нечастых случаев, когда хотел потешить мужскую гордость. К концу осени он возненавидел ее еще сильнее. «Когда-нибудь я ее сломаю, – поклялся он себе. – Когда-нибудь она заплатит за мое уязвленное самолюбие. О да, когда-нибудь она обо всем пожалеет».

Глава 13

Наступила зима. Вместе с погрузившейся в зимнюю спячку природой стихла и жизнь ее обитателей. Эйла с нетерпением ждала наступления холодов, потому что в теплое время Изе некогда было обучать ее целительству. С первым снегом они возобновили уроки. Сонное время года прошло как обычно и близилось к завершению.

Весна оказалась поздней и сырой. Тающие в горах снега смывались ливневыми дождями, а вышедшие из берегов ручьи сметали на своем пути деревья и кустарники. Образовавшийся в русле затор заставил ручей отклониться в сторону протоптанной Кланом тропинки. Солнце недолго радовало землю своим теплом. Не успели зацвести деревья, как на них обрушился град и сделал тщетными все надежды на будущий урожай. Наконец природа будто сменила гнев на милость: ранним летом взамен фруктов отлично уродились овощи, корневые, бахчевые и бобовые растения.

Из-за непогоды Клан пропустил время ловли лосося, поэтому летом все с радостью откликнулись на призыв Брана отправиться за осетром и треской. Хотя соплеменники часто проделывали дальний путь к внутреннему морю за моллюсками, а также в горы за птичьими яйцами, охота за крупной рыбой была одним из немногих занятий, требующих участия и мужчин, и женщин.

У Друка для предстоящего путешествия была своя причина. Весенние дожди вымыли из горной породы осколки кремня, а половодье вынесло их и раскидало по берегам. Он уже нашел несколько подходящих образцов и надеялся еще пополнить свои запасы высокопрочного камня. Было проще обтесать кремень прямо на месте, нежели тащить тяжесть в пещеру. Какое-то время Друк ничего не мастерил для Клана. Поэтому когда инструменты приходили в негодность, людям приходилось изготовлять их самим. Каждый умел сделать нечто пригодное для хозяйства, но мало кто мог сравниться в этом деле с Друком.

Сборы шли в приподнятом настроении. Не так часто целиком весь Клан покидал пещеру. В предвкушении романтики похода все были взволнованы, в особенности дети. Бран рассчитывал посылать каждый день одного-двух мужчин обратно в пещеру, чтобы проверить, не случилось ли чего за время их отсутствия. Даже Креб мечтал сменить обстановку, хотя он редко уходил далеко от пещеры.

Женщины чинили и удлиняли сети, используя лозу, волокнистую кору, грубую траву и длинную шерсть животных. Хотя сухожилия были гораздо более прочным материалом, для этой цели они не годились. Так же как кожа, они деревенели в воде и плохо впитывали смягчающий жир.

Ранним летом огромные осетры, длиной в двенадцать футов и весом в тонну, поднимались из моря, где проводили большую часть жизни, на нерест в ручьи и реки. Усы этой акулообразной рыбы, расположенные по обеим сторонам беззубого рта, придавали ей устрашающий вид. Тем не менее, питалась она только беспозвоночными и мелкими рыбками, обитающими на морском дне. Более мелкий ее сородич, треска, обычно весом не более двадцати пяти фунтов, но иногда достигавшая двух сотен и больше, летом мигрировала на север в более мелкие воды. Хотя она обычно рыскала в поисках пищи у морского дна, но подчас показывалась на поверхности и даже заходила в пресные ручьи.

На четырнадцатый день осетрового нереста устья ручьев кишели рыбой. Здесь она была не столь крупна, как та, что метала икру в больших реках, однако рыбакам едва хватало силы вытащить сети на берег. В ожидании нереста Бран каждый день посылал кого-нибудь к морю. Как только первая огромная белуга вошла в ручей, он объявил, что на следующий день они отправляются в путь.

Эйла проснулась, ощущая радостное волнение. Еще до завтрака она связала спальные меха, собрала пищу и кухонную утварь в корзину и положила поверх всего большую шкуру, чтобы можно было ею укрыться. Иза как раз упаковывала сумку с травами, с которой никогда не расставалась, когда девочка выбежала из пещеры узнать, все ли уже готовы идти.

– Скорей, Иза, – вернувшись, поторопила она целительницу. – Все вот-вот тронутся в путь.

– Успокойся, детка. Море никуда не денется, – ответила Иза, затягивая шнурок на сумке.

Эйла закинула корзинку за спину и подняла Убу. Иза пошла за ними вслед, после чего обернулась проверить, не забыла ли чего. Когда она покидала пещеру, у нее всегда возникало ощущение, будто она что-то упустила. «Если что, Эйла вернется и принесет», – успокоила она себя. Большинство соплеменников уже вышли из пещеры; когда Иза заняла положенное ей место в процессии, Бран дал всем знак идти. Едва они тронулись в путь, как Уба стала требовать спустить ее на землю.

– Уба не ребенок! Хочу идти сама! – с детской самоуверенностью заявила она.

В свои три с половиной года Уба во всем подражала взрослым и не позволяла, чтобы ее баловали, как маленькую. Росла она прямо на глазах. Казалось, еще немного, и она станет женщиной. За четыре года она многому научилась и, подсознательно ощущая свою зрелость, стала готовиться к обязанностям, которые ей предстояло выполнять в скором времени.

– Ладно, Уба, – согласилась с ней Эйла. – Но никуда от меня не отходи.

Они шли под горку вдоль ручья по вновь проложенной тропе, огибавшей затор. Дорога была легкой – правда, на обратном пути придется куда труднее, – и к полудню они уже добрались до широкого морского побережья. С помощью плавника и кустарника за линией прилива выстроили временные укрытия. Разожгли костер, разложили сети. Рыбалка должна была начаться на следующее утро. Когда разбили лагерь, Эйла отправилась к морю.

– Я пошла в воду, мать, – сообщила она.

– Почему тебе так нравится быть в воде, Эйла? Это опасно, к тому же ты всегда далеко заплываешь.

– Да ведь там чудесно, Иза. Я буду осторожна.

Иза всегда волновалась, когда Эйла плавала. Кроме нее, никто в Клане не любил и не умел этого делать. Из-за тяжелого костяка тело с трудом удерживалось на воде, и они панически боялись глубины. Чтобы поймать рыбу, нужно было зайти в воду, но никто не решался ступить туда, где было выше пояса. Пристрастие Эйлы к плаванию считалось ее природной особенностью, причем не единственной.

К девяти годам Эйла была выше всех женщин в Клане, она уже достигла среднего роста мужчин, но между тем не проявляла никаких признаков половой зрелости. Изе казалось, что ее приемная дочь никогда не перестанет расти. В Клане даже пошли слухи, что сильный тотем мешает девушке вовремя расцвести. «Неужели она так и проживет жизнь, будучи непонятно кем – не мужчиной, но и не полноценной женщиной?» – удивлялись все.

Проводив взглядом Эйлу, направлявшуюся к морю, Креб подошел к Изе. Вытянутое тощее тело, крепкие мускулы и длинные, как у жеребенка, ноги делали девочку нескладной, но ее кажущаяся неуклюжесть совершенно скрадывалась благодаря пластичным движениям. Она старалась подражать раболепной походке женщин Клана с их изогнутыми короткими ногами, но безуспешно. Как Эйла ни старалась семенить, все равно шагала она, как дюжий мужик.

Но Эйла выделялась среди остальных женщин не только за счет длинных ног. Ее отличала уверенность в себе, которая прочим даже и не снилась. Она была охотником, да еще таким, что сравниться с ней не мог никто из мужчин. Разве могла она изображать перед ними рабскую покорность, которой на самом деле не ощущала? Искренность, с которой женщины Клана вверяли себя мужской воле, делала их привлекательными. Эйлу же, с ее долговязым телом без каких-либо признаков зрелости и к тому же, несмотря на сомнительные внешние данные, наделенную самонадеянностью, мужчины считали дурнушкой и даже не смотрели на нее как на женщину.

– Креб, – начала Иза, – Аба с Агой говорят, что она никогда не станет женщиной, потому что у нее очень сильный тотем.

– Она станет женщиной, Иза, обязательно станет. У Других тоже вырастают и взрослеют дети. То, что ее приняли в Клан, не могло изменить ее природу. Вероятно, девушки у них созревают гораздо позже. Даже у нас в Клане некоторые оперяются только на десятом году жизни. Не лучше ли подождать до этого возраста, чем придумывать всякие глупости? Это просто смешно! – возмутился он.

Иза успокоилась, но продолжала с нетерпением ждать, когда в ее приемной дочери проявятся хоть какие-нибудь женские признаки.

Эйла зашла в воду по пояс, окунулась и размашисто поплыла в море. Свобода движений в водном пространстве доставляла ей массу наслаждения. Она не помнила, как выучилась плавать, и даже думала, что умела это всегда. Через несколько футов дно резко уходило вглубь: вода стала холоднее, а цвет ее более насыщенным. Девочка перевернулась на спину и на время покорилась воле волн. Когда соленая вода плеснула ей в рот, Эйла вновь перевернулась и направилась к берегу. Наступающий отлив отнес ее к пресноводному ручью. Плыть стало тяжелее из-за встречного течения. Ощутив под собой песчаное дно, она стала на ноги и побрела к берегу. Преодолев стремительно несущийся поток, она, наконец, выбралась на сушу и, усталая, но освежившаяся, плюхнулась отдыхать у костра.

После вечерней еды Эйла села у моря и, уставившись вдаль, задумалась о том, что происходит под водой. Чайки то с криком кружили в воздухе, то пикировали вниз, то плавали по шумным волнам. Белые стволы плавника создавали причудливые очертания на фоне безжизненного песчаного пейзажа. В безбрежных морских просторах отражались длинные лучи заходящего солнца. Картина навевала неопределенные, неземные ощущения. Чудовищные формы выброшенных морем деревьев обретали все более устрашающий вид, пока не померкли в безлунной мгле.

Уложив Убу спать, Иза вернулась к небольшому костру, у которого под звездным небом сидели Эйла с Кребом.

– Что это такое, Креб? – Эйла указала вверх.

– Огоньки на небе. Каждый из них служит очагом чьего-то духа в ином мире.

– Неужели в мире так много людей?

– Это огни людей, ушедших в мир духов, и тех, кто еще не родился. А также огни духов тотемов, но большинство тотемов имеют не один огонь. Глянь туда! – Креб показал пальцем. – Это дом самого Великого Урсуса. А видишь эти? – Он показал в другом направлении. – Это огни твоего тотема, Эйла, Пещерного Льва.

– Я обожаю спать, когда на небе горят огоньки, – сказала Эйла.

– Но только не когда дует ветер и валит снег, – вмешалась Иза.

– Уба тоже любит огоньки, – произнесла девочка, показавшись из темноты.

– Я думал, ты уже спишь, Уба, – сказал Креб.

– Нет. Уба смотрит на огоньки вместе с Эйлой и Кребом.

– Нам всем пора уже спать, – заметила Иза. – Завтра будет трудный день.

Рано утром люди Клана натянули сеть поперек ручья. Вместо поплавков для нее использовали тщательно вымытые и высушенные пузыри осетров, выловленных в прошлом году, а в качестве груза – камни. Бран с Друком протянули сеть к противоположному берегу, и вождь подал знак. Взрослые и дети пошли в воду. За ними направилась Уба.

– Нет, Уба, – сказала ей Иза, – тебе нельзя, ты еще маленькая.

– А почему Оуне можно? – закапризничала та.

– Она старше тебя. Ты будешь нам помогать, когда мы вытащим рыбу. А сейчас нельзя, это опасно. Даже Креб стоит у самого берега. А ты стой здесь.

– Хорошо, мама, – разочарованно согласилась она.

Выстроившись большим полукругом, люди двигались медленно, чтобы как можно меньше баламутить воду, затем остановились, ожидая, пока песок осядет на дно. Эйла, расставив ноги и сопротивляясь сильному течению, стояла посреди ручья ближе всех к морю и ждала сигнала от Брана. Вдруг в нескольких футах от себя она увидела проплывавшую крупную темную рыбу. Это был осетр.

Бран поднял руку, и все затаили дыхание. Как только он резко опустил ее, все принялись кричать, бить руками, вспенивая воду. Весь этот шум и хаос на самом деле служили определенной цели. Клан, постепенно сужая круг, загонял рыбу в сети. Бран с Друком шли с дальнего берега, а все остальные не давали ей вернуться обратно в море. Края сети сомкнулись, и серебристая добыча беспомощно заметалась в постепенно сокращающемся водном пространстве. Случалось, чудовищные рыбы пытались прорваться через сети. Поэтому люди всем миром навалились и потащили их к берегу.

Вдруг Эйла подняла глаза и увидела, что Уба стоит по колено в воде и тянется к девочке через сеть с извивающейся рыбой.

– Уба! Марш отсюда! – накинулась на нее Эйла.

– Эйла! Эйла! – Уба кричала что было мочи, показывая рукой в море. – Оуна!

Эйла едва успела увидеть мелькнувшую головку Оуны перед тем, как та исчезла под водой. Девочка была всего на год старше Убы. Сильное течение сбило ее с ног и понесло в море. В общей суматохе никто из взрослых не заметил этого. Только Уба, наблюдавшая за старшей подружкой с берега, увидела неладное и принялась отчаянно звать на помощь.

Эйла нырнула в мутный ручей и поплыла в сторону моря так быстро, как только могла. Ей помогало течение, но то же течение уносило малышку все дальше. Детская головка показалась из воды и вновь исчезла. Расстояние между ними стремительно сокращалось. Но нужно было перехватить тонущую девчушку до места впадения ручья в море, чтобы ее не затянуло на большую глубину мощное подводное течение.

Вода становилась соленой. Темная головка вновь показалась и опять исчезла из виду. Эйла отчаянно нырнула за ней, ощутив, насколько прохладнее стала вода. Нащупав волосы, она крепко вцепилась в них рукой.

Легкие Эйлы едва выдерживали нагрузку, поскольку она не успела отдышаться перед очередным погружением под воду. Таща за собой ценный груз, девочка ощущала нарастающее головокружение. Голова Оуны показалась над водой, но малышка все равно была без сознания. Эйле никогда еще не приходилось тянуть за собой человека, к тому же нужно было доставить утопающую на берег как можно скорее. Одной рукой держа Оуну и стараясь не окунать ее голову, Эйла довольно ловко гребла другой.

Став на ноги, Эйла увидела, что навстречу им в воду двинулся весь Клан. Девочка подняла худенькое тельце Оуны и передала Друку. Только тогда она поняла, насколько устала. Креб сразу оказался рядом. С другой стороны, к ее удивлению, Эйлу подхватил под руку Бран и помог выйти на берег. Друк спешно двигался впереди них, и к тому времени, когда Эйла вышла из воды, Иза, положив ребенка на песок, уже откачивала воду из легких.

Это был первый случай в Клане, когда кто-то чуть не утонул. Тем не менее, Иза знала свое дело. Не однажды люди находили вечное пристанище на холодном дне, но на этот раз море лишилось своей жертвы. Выплевывая изо рта воду, Оуна закашляла, веки ее вздрогнули.

– Детка моя! Детка моя! – запричитала Ага, кинувшись к дочери. Она подняла девочку и прижала к себе. – А я уж думала, она умерла. О моя доченька, моя единственная девочка!

Друк взял ребенка у нее из рук и понес к лагерю. Вопреки обычаям Ага шла с ним рядом, похлопывая и поглаживая едва не погибшую дочку.

Эйлу все провожали многозначительными взглядами. Еще ни разу не удавалось спасти человека, которого уносило течением. То, что Оуна осталась жива, было настоящим чудом. После этого случая никто уже не смел ухмыльнуться за спиной Эйлы, когда она предавалась своему странному занятию. «Ей везет, – говорили они. – И вообще она везучая. Разве не она нашла пещеру?»

Рыба билась в последних конвульсиях. После того как Клан бросился навстречу Эйле с Оуной, некоторые все же вспомнили об улове, большей частью еще находившемся в сетях, и, вернувшись в ручей, вытащили его на берег. Женщины принялись чистить рыбу.

– Икра! – выкрикнула Эбра, вспоров брюхо огромной белуге. Все бросились поглядеть на крупную рыбу.

– Смотрите! – Ворн ткнул пальцем в крошечные черные шарики.

Свежая икра была для всех лакомством. Обычно каждому доставалось по пригоршне черной икры с первого улова, так что удавалось наесться до отвала. Икру со следующего улова засаливали и заготавливали впрок, но со свежей она не шла ни в какое сравнение. Эбра остановила мальчика и обратилась к Эйле:

– Бери вначале ты.

Ощутив себя в центре внимания, Эйла смутилась и обвела всех взглядом.

– Да, Эйла, бери первой, – поддержали Эбру остальные.

Девочка посмотрела на Брана. Он кивнул. Она застенчиво приблизилась к рыбе, зачерпнула пригоршню черных икринок и, поднявшись, попробовала икру на вкус. По сигналу Эбры все радостно накинулись на рыбу. В этот день они пережили трагедию, но, поскольку все закончилось хорошо, у них было ощущение праздника.

Эйла медленно шла к укрытию. Она знала, что ей оказали честь. Смакуя сытную икру, девочка вкушала оказанную ей признательность. Это было незабываемое ощущение.

После того как рыбу вытащили на берег и оглушили, мужчины отошли в сторону, предоставив работу женщинам. Кроме острых ножей для потрошения и разделывания, женщины вооружились специальным инструментом для скобления чешуи. Это был нож, тупой с одной стороны, так что его легко можно было держать в руке, и с выемкой на конце, чтобы пальцем регулировать давление и не сдирать вместе с чешуей кожу.

Вместе с осетром в сети попались треска, пресноводный карп, несколько крупных форелей и даже немного раков. Улучив момент, на рыбьи потроха налетели птицы. Рыбу развесили сушить или коптиться над костром, заградив сетями. Таким образом, они тоже хорошо сохли и было видно, где требовалась починка. К тому же сети защищали трудно доставшийся улов от пернатых воришек.

К окончанию рыбной ловли все обычно были уже пресыщены вкусом и запахом рыбы, но в первый вечер с нетерпением ожидали совместного пиршества. В особенности любили свежую треску с ее нежным белым мясом, ее заворачивали в большие листья с травой и запекали на углях. Хотя никто и словом об этом не обмолвился, Эйла знала, что ужин был устроен в ее честь. Женщины предлагали ей лучшие куски, а Ага преподнесла изготовленное с особой любовью блюдо.

Солнце скрылось за горизонтом, и почти все разбрелись по своим местам. Иза разговаривала с Абой по одну сторону большого костра, а напротив них Ага и Эйла молча наблюдали, как играют Оуна с Убой. Груб, годовалый сын Аги, насытившись материнским молоком, мирно почивал у нее на руках.

– Эйла, – обратилась к ней женщина, – я хочу, чтобы ты знала. Я не всегда хорошо к тебе относилась.

– Ага, – перебила ее девочка, – ты всегда относилась ко мне как положено.

– Да, но это не одно и то же, – возразила Ага. – Я говорила с Друком. Он привязался к моей дочери, хотя она родилась не у его очага. Друк говорит, что теперь ты будешь носить с собой частицу души Оуны. Я в этом деле ничего не смыслю, но Друк говорит, когда один охотник спасает жизнь другому, то у него остается частица души спасенного человека. Они становятся друг другу как братья. Я рада, что у тебя будет частица души Оуны. Я рада, что она осталась жива и может разделить ее с тобой. Если мне когда-нибудь посчастливится иметь еще одну дочь, Друк обещал назвать ее Эйлой.

Эйла была ошеломлена признанием и не знала, что ответить.

– Ага, чересчур много чести для меня. К тому же Эйла – чужое имя, оно не из тех, что приняты в Клане.

– Теперь уже не чужое.

Ага поднялась и собралась идти к себе.

– Я пошла, – сказала она.

Вместо знака «до свидания» Ага сделала прощальный жест, который люди Клана применяли лишь в редких случаях. Как правило, они уходили не прощаясь. В Клане не принято было выражать благодарность, для этого даже не существовало жеста. Они испытывали ее и воспринимали обычно как выражение признательности человека более низкого положения к тому, кто стоял хотя бы на ступень выше. Люди помогали друг другу, потому что это был их образ жизни, их обязанность, это было необходимо для того, чтобы выжить, но они никогда не раздавали друг другу благодарности. Свою признательность они выражали в виде ценных даров или благосклонного отношения. Так, до самой смерти Оуна будет чувствовать себя в долгу перед Эйлой. Сначала Ага, а когда ее дочь вырастет, то она сама будет бережно хранить в себе частицу души Эйлы. Ага не просто отдавала дань, но таким образом говорила «спасибо». Вслед за своей дочерью встала и Аба.

– Иза всегда говорила, что ты везучая, – произнесла она, проходя мимо Эйлы. – Теперь и я в это верю.

Когда пожилая женщина удалилась, Эйла подошла к Изе и села рядом.

– Иза, Ага сказала, что я буду носить в себе частицу души Оуны, но ведь я только вытащила ее из воды, а дыхание вернула ты. Значит, ты также спасла ее, как и я. Разве ты не будешь носить частицу ее души? – спросила девочка. – Ты должна носить частицы множества спасенных тобой душ.

– А почему ты думаешь, что у меня их нет? Я потому и целительница, что ношу в себе частицы всех душ Клана – как мужчин, так и женщин. А через свой Клан и всего большого Клана. Целительница помогает людям прийти в этот мир и заботится о них на протяжении всей жизни. Когда женщину посвящают в магию растений, каждый отдает ей частицу своей души, не важно, спасала она его от смерти или нет. Когда же человек умирает и отправляется в мир духов, – продолжала Иза, – целительница теряет часть его души. Некоторые считают, что она после этого вынуждена усерднее трудиться, но большинство целительниц и без того стараются. Далеко не каждая женщина может стать целительницей, и не каждая дочь может наследовать ее положение в Клане. Для этого у женщины должно быть что-то такое внутри, из-за чего она хочет помогать людям. У тебя это есть, поэтому я стала тебя обучать своей магии. Впервые, я это поняла, когда ты вскоре после рождения Убы притащила в пещеру раненого кролика. Ты даже не задумывалась об опасности, когда бросилась спасать Оуну. Целительницы нашего рода имеют наивысшее положение в Клане. Ты тоже будешь принадлежать к нашей ветви, Эйла.

– Но ведь я тебе не родная дочь, Иза. Ты единственная мать, которую я помню, но рождена я не тобой. Разве могу я продолжить вашу ветвь? У меня нет вашей памяти. Я даже толком не понимаю, что это такое.

– Наша ветвь имеет наивысшее положение в Клане, потому что мы всегда были лучшими. Моя мать, ее мать и все мои прародительницы, насколько я помню, слыли лучшими целительницами. Каждая из них передавала своей последовательнице опыт и знания. Ты тоже наша, Эйла, и я обучила тебя. Ты будешь владеть моими знаниями. Возможно, не всеми – я сама не подозреваю, сколько всего знаю, – но тебе их будет достаточно, потому что у тебя есть кое-что еще. У тебя есть дар, Эйла. Мне думается, ты тоже из рода целительниц. И когда-нибудь станешь лучшей в нашем деле.

У тебя нет нашей памяти, детка, но ты умеешь думать и распознавать, что болит у человека. Если знаешь, что болит, можно оказать помощь, а ты знаешь, как это сделать. Я не подсказывала тебе, что нужно приложить снег к ожогу Брана, когда его ошпарила Ога. Возможно, я поступила бы так же, но тебе я этого не говорила. Твой дар, твой талант, возможно, не уступает нашей памяти, а может, и превосходит ее – кто знает? Хорошая целительница есть хорошая целительница. Остальное – не важно. Ты продолжишь нашу ветвь, потому что из тебя выйдет хорошая целительница, Эйла. Ты будешь достойна своего положения, ты станешь одной из лучших.

Жизнь Клана вошла в привычный ритм. Одного улова хватало, чтобы загрузить женщин работой на целый день. Больше происшествий не было, но Оуна участия в ловле не принимала. Друк решил, что ей лучше подождать до следующего года. К концу осетрового нереста рыбы становилось все меньше и меньше, а у женщин появлялось больше времени для отдыха. По берегу вытягивались ряды сохнущей рыбы, вялить которую требовалось несколько дней.

В долине ручья Друк собирал осколки кремня, смытые с гор и вынесенные половодьем на берег. Иногда он мастерил из них инструменты прямо в лагере. В один из таких дней, незадолго до возвращения в пещеру, Эйла увидела, что он пришел с узелком к бревну, за которым обычно работал, и сама, склонив голову, села напротив него. Она любила наблюдать за тем, как ловко кусок кремня в его руках превращается в орудие труда.

– Эйла хотела бы посмотреть, если мастер не возражает, – показала она жестами, когда Друк обратил на нее внимание.

Он кивнул в знак одобрения.

Эйла устроилась на бревне и стала молча следить за его работой. Она уже не раз наблюдала за ним. Друк знал, что она проявляет к его делу искренний интерес и не будет ему помехой. «Если бы Ворн был так заинтересован», – думал Друк. Никого из молодежи не увлекало изготовление инструментов, а Друк, как искусный мастер, мечтал кому-нибудь передать свой опыт.

«Может, этим заинтересуется Груб», – размышлял Друк. Он был рад, что у его женщины вскоре после того, как она отняла от груди Оуну, родился мальчик. Друк никогда не жил такой полноценной жизнью, как сейчас, и ничуть не жалел, что согласился взять к себе Агу с двумя детьми. Даже Аба была ему не слишком в тягость – пожилая женщина всегда заботилась о нем, когда ее дочь занималась детьми. Правда, Аге недоставало чуткости, которой отличалась мать Гува, и Друку с самого начала пришлось указать ей свое место. Зато она была молода, полна здоровья и принесла ему сына, на которого Друк возлагал большие надежды. Сам же мастер обучился своему ремеслу от мужчины матери своей матери и теперь мог оценить, как приятно было старику, когда подросший Друк стал проявлять к его делу интерес.

Эйла часто наблюдала за работой мастера, и Друк видел изготовленные ею добротные инструменты. У девочки были явные способности. Вообще женщинам не разрешалось делать оружие и инструменты для его изготовления, поэтому они давно уже не мастерили и орудий труда. Не было никакого смысла обучать этому ремеслу девочку, если из нее все равно не получился бы настоящий мастер. Однако Эйла уже владела некоторой сноровкой и умела изготовлять полезные в быту приспособления. Уж лучше было иметь девочку-подмастерье, чем совсем никого. Друк прежде рассказывал ей немного о своем деле.

Мастер развязал узелок и разложил инструменты. Взглянул на Эйлу и решил поведать ей кое-что о камне. Путем многолетних проб и ошибок предшественники Друка узнали, что кремень – лучший камень для орудий труда.

Эйла слушала его открыв рот. Главным свойством камня считалась твердость, ведь им нужно было резать, скрести и разделывать туши животных и всякого рода растения. Твердыми являлись многие минералы из семейства кварцев, но кремень в отличие от них обладал еще одним свойством. Он был хрупким и легко раскалывался. Эйла застыла в изумлении, когда Друк, стукнув камнем о камень, разломил один из них пополам, обнажив сердцевину из инородного материала.

Третье качество кремня Друку было трудно объяснить. Он определял его чутьем, выработанным за долгие годы работы с камнем. Годился ли кремень для обработки, Друк узнавал по тому, как тот раскалывался, другими словами, насколько он был однородным.

Большинство минералов расщеплялось вдоль поверхности, то есть параллельно кристаллической решетке. Им невозможно было придать сложную форму. Обнаружив это свойство, Друк чаще стал применять черное вулканическое стекло. Оно было гораздо мягче других минералов, зато обладало однородностью и скалывалось в любом направлении.

Кристаллическая решетка кремня была хоть и строгой, но очень мелкой, что делало его тоже однородным, поэтому его обработка зависела только от сноровки, а Друк обладал особым талантом. Таким образом, кремень был, с одной стороны, достаточно твердым и мог резать толстые шкуры и грубые волокнистые растения, а с другой – достаточно хрупким и мог приобретать остроту стекла. Друк показал Эйле это свойство на осколке кремня, хотя она уже множество раз убеждалась в остроте кремневых ножей.

Развернув перед собой шкуру с инструментами, Друк задумался. Сколько лет он оттачивал полученные им от учителя знания! Каким опытом нужно было обладать, чтобы различить под поверхностным слоем мела высококачественный кремень! Сколько времени ушло на то, чтобы научиться находить места, где минерал лучше и имеет меньше инородных вкраплений! Возможно, когда-нибудь и у него появится ученик, которому все это будет интересно узнать.

Эйла решила уже, что он забыл про нее. Друк сидел с закрытыми глазами, держа в руках амулет. Ее удивило, что он продолжил свои размышления на языке жестов:

– То, что я сейчас собираюсь делать, очень важно. Бран решил охотиться на мамонтов. Осенью, когда пожелтеют деревья, мы отправимся на север. Нужно, чтобы нам очень повезло и охота завершилась успешно. Для этого духи должны быть к нам благосклонны. Сейчас я буду делать оружие и инструменты для его изготовления. Мог-ур придаст им силу, но сперва нужно их смастерить. Добротное оружие послужит хорошим знаком.

Эйле казалось, что он говорит сам с собой, поэтому она старалась сидеть тихо, чтобы ничем не потревожить Друка. Теперь, когда ей стала известна важность предстоящей задачи, она была почти уверена, что он попросит ее уйти.

С тех пор как Эйла показала Брану пещеру, Друк думал, что девочка приносит удачу, а спасение Оуны лишний раз убедило его в этом. Он стал относиться к ней как к своеобразному камню или зубу, который иногда человек получает от тотема и хранит на счастье в амулете. Везло ли самой девочке, он не знал, но то, что в такой ответственный час она решила последить за его работой, считал благоприятным знаком. Краем глаза он заметил, что Эйла сжимает в руке амулет. Должно быть, она просила свой сильный тотем оказать ему покровительство, и за это Друк был ей благодарен.

Друк сидел на земле, разложив на коленях шкуру с инструментами. Держа осколок кремня в левой руке, правой он взял камень овальной формы – он достался мастеру после долгих поисков и служил уже много лет в качестве молота. Расщепив меловой осколок, мастер обнаружил внутри темно-серый кремень хорошего цвета и с небольшим количеством примесей. После этого Друк стал придавать ему форму топора. Отлетевшие вниз осколки, тупые с одной стороны и заостренные с другой, вполне могли служить режущими предметами в быту. Каждый из них оставлял после себя на камне глубокие насечки.

Отложив в сторону каменный молот, Друк взял вместо него костяной и принялся аккуратно обтесывать зазубренный край будущего топора. Отлетавшая стружка теперь была более тонкой и с ровными и незаостренными краями.

Вскоре кусок кремня превратился в топор около пяти дюймов длиной, относительно тонкий в поперечном сечении, зауженный с одной стороны, с прямыми острыми краями и довольно гладкими поверхностями. Таким топором можно было рубить дерево и вытесывать чаши, разделывать добычу и отбивать куски от кости мамонта. Он мог использоваться везде, где требовался острый ударный инструмент.

Это было древнейшее и простейшее орудие труда, которое предки Друка производили в течение веков. Он разгреб гору стружки и выудил оттуда несколько крупных кусков кремня с прямыми острыми краями, которые могли пригодиться для резки шкур и мяса. Однако изготовление топора для Друка было лишь разминкой. Впереди его ждала более сложная и искусная работа, для которой он подобрал кремень с наилучшей зернистой структурой.

Мастер вновь собрал все внимание и приступил к очередному делу. Установил между ног вместо наковальни крупную кость от конечности мамонта и поместил на нее кусок кремня, крепко держа его рукой. Вновь взял каменный топор и, обтесав камень со всех сторон, придал кремню форму гладкого яйца. После этого положил заготовку набок и, перемещая ее по кругу, принялся скалывать с нее верхушку, пока не образовалась ровная овальная поверхность.

На этом Друк остановился и, закрыв глаза, сжал амулет. Для следующего решающего шага требовалась не только сноровка, но и удача. Он потянулся за костяным топором. Эйла затаила дыхание. Он собирался отколоть кусок от кромки овальной плоскости. Крепко прижав заготовку к наковальне, Друк нанес костяным молотком резкий удар. Когда отвалился кусочек камня, Друк спокойно вздохнул. Нацелил вновь молоток на некотором расстоянии от получившейся выемки и снял тонкую аккуратную стружку. Она получилась продолговатой с острыми кромками, плоской внешней поверхностью и скругленно-гладкой изнутри.

Друк вновь оценивающе взглянул на заготовку. После чего развернул ее и сделал выемку с противоположной стороны. Через несколько секунд на толстом конце кремневой заготовки появилось шесть выемок. Прежде чем придать осколкам окончательную форму, он разложил их перед собой и внимательно осмотрел. Таким образом, благодаря применению нового способа он получил из камня величиной не более топора целых шесть режущих предметов.

Небольшой, почти круглый осколок он заострил с одной стороны и сделал тупым с другой. Вышел нож с безопасной рукояткой. Для верности он снял с него еще несколько стружек и, оценив результат, остался вполне доволен своей работой. Второй осколок в несколько секунд тоже был превращен в нож.

Сделав насечки на почти прямой кромке самого большого осколка, мастер получил зубчатый режущий инструмент. Из небольшого, наиболее круглого обломка получился скребок для выделки шкур. Следующий осколок приобрел глубокую зазубрину на режущем ребре, чтобы точить наконечники деревянных копий. И, наконец, на последнем, самом тонком осколке он сгладил острые кромки, оставив острым конец. Такой инструмент мог служить шилом или сверлить дырки в кости и дереве. Каждый из инструментов Друк смастерил так, чтобы его было удобно держать в руке.

Все это время Эйла, затаив дыхание, не сводила с Друка глаз.

– Возьми. – Он отдал ей скребок и два широких острых обломка из отходов от топора. – Тебе это может пригодиться, если пойдешь с нами на охоту на мамонтов.

У Эйлы загорелись глаза. Никогда Эйла не держала в руках такого ценного дара. Неужели ее могут взять с собой? Ведь она еще не женщина, а на охоту берут женщин и грудных детей, потому что их нельзя отлучать от матери. Но Эйла давно была взрослой и уже не раз сопровождала мужчин на охоту. «Меня могут взять с собой, – с восторгом думала она. – Конечно, возьмут, я почти уверена в этом».

«Девушка сохранит их, – размышлял Друк, – и если пойдет с нами на охоту, то обновит инструменты при разделке добычи».

Друк отряхнул стружки и пыль с лежащей у него на коленях шкуры, завернул в нее старые инструменты, в том числе наковальню, каменный молот и костяной молоток, и крепко связал узел шнуром. День был еще впереди, а Друк уже закончил работу. Орудия у него удались на славу, но он не хотел злоупотреблять удачей.

– Иза! Иза! Смотри! Мне это дал Друк. Я даже видела, как он их делал. – Эйла на бегу жестикулировала правой рукой, поскольку в левой несла инструменты. – Он сказал, что охотники осенью идут на мамонта, и он делает оружие специально для этого случая. Он сказал, мне это пригодится, если я пойду с ними. Как ты думаешь, меня могут взять?

– Могут. Но только не пойму, почему это тебя так обрадовало? Это очень тяжелая работа. Нужно перетопить все сало и высушить мясо. Ты даже не представляешь, сколько у мамонта мяса и сала. Идти придется очень далеко, а на обратном пути все это тащить на себе.

– О, тяжелой работы я не боюсь. Мне бы посмотреть на мамонта. Я его видела только мельком, да и то издалека. О, Иза, как я хочу пойти!

– В здешних краях мамонты почти не встречаются. Летом тут им очень жарко, а зимой слишком много снега, который мешает пастись. Давненько мы не ели мяса мамонта. У него вкусное и нежное мясо и уйма жира, который идет на что угодно.

– Думаешь, меня возьмут, мама?

– Бран никогда не делится со мной своими планами, Эйла. Я впервые узнала от тебя об охоте, – ответила Иза. – Но думаю, раз Друк сказал, что это возможно, значит, так оно и есть. Он благодарен тебе за спасение Оуны, поэтому сообщил об охоте и подарил инструменты. Он замечательный человек, Эйла. Счастливчики те, кого он одаривает такими вещами.

– Я постараюсь сохранить их до самой охоты. Я обещала ему это.

– Отлично, Эйла, ты правильно решила.

Глава 14

Мамонты обычно появлялись на юге ранней осенью. Подготовка к охоте на гигантского мохнатого зверя взбудоражила весь Клан. Предполагалось отправиться на северную часть полуострова, туда, где он соединялся с материком. До завершения охоты деятельность оставшихся в пещере мужчин замирала. Если бы охотникам повезло вскоре найти и забить мамонта и при этом обойтись без жертв, в чем никакой уверенности не было, то они на несколько месяцев обеспечили бы себя мясом и ценным салом.

Они уже достаточно запаслись мясом на ближайшую зиму и могли бы не беспокоиться на этот счет до следующего охотничьего сезона. Однако охота на мамонта, даже с риском для жизни, была необходима, чтобы заготовить впрок отменное мясо, и отказ от нее был для них непозволительной роскошью. Через два года ожидалось Сходбище Кланов. Все лето уйдет на то, чтобы добраться до Клана, который устраивает великое празднество, и вернуться обратно. По прошлому опыту Бран знал, что необходимо позаботиться о запасах задолго до того, как состоится Сходбище, дабы следующую за ним зиму не пришлось голодать. Именно по этой причине он решил назначить охоту на мамонта. Сушеное мясо, овощи, фрукты и крупы при правильном хранении могли хорошо пролежать два года.

В преддверии охоты в Клане царила атмосфера возбуждения и суеверия. Исход дела в большей степени зависел от удачи, поэтому люди искали знамения в сущих мелочах. Каждый боялся сделать что-то не так, проявляя особую осмотрительность в том, что касалось духов. Ведь разъяренный дух мог принести несчастье. Женщины старательно готовили еду, поскольку подгоревшая пища считалась дурным знаком.

На вечерних церемониях мужчины горячей мольбой пытались умилостивить бесплотных духов; Мог-ур то и дело прибегал к своей могущественной магии за костяным ограждением маленькой пещеры. То, что протекало гладко, расценивалось как хорошее предзнаменование, а каждая неудача вызывала тревогу. Все были на грани, а Бран давно лишился сна и уже жалел о том дне, когда принял роковое решение.

Вождь собрал мужчин, чтобы обсудить, кто пойдет с ними.

– Я собираюсь оставить одного из охотников для защиты жилища, – начал он. – Нас не будет здесь месяц, а то и два. Пещеру нужно кому-то охранять.

Охотники старались не встретиться с Браном взглядом. Каждый боялся, что выбор падет на него.

– Бран, тебе понадобятся все охотники, – начал Зуг. – Пусть у меня нет былой силы в ногах и я не могу охотиться на мамонта, но мне хватит ее, чтобы вонзить копье, уж не говоря о праще. У Дорва слабый глаз, но сильные мускулы. Он тоже сможет защищать пещеру копьем и дубинкой. Покуда мы будем поддерживать огонь, к нам не забредет ни один зверь. Так что за нас не волнуйся – мы справимся. Тебе сейчас нужно думать об охоте. Конечно, я не могу решать за тебя, но думаю, тебе стоит взять всех охотников.

– И я так считаю, Бран, – прищурившись и слегка подавшись вперед, подхватил Дорв. – Мы с Зугом сможем защитить пещеру, пока вас не будет.

Бран посмотрел на Зуга, потом на Дорва и снова на Зуга. Вождь не хотел лишаться никого из охотников. Он не хотел делать ничего, что сокращало бы надежды на успех.

– Ты прав, Зуг, – наконец заключил Бран. – То, что вы с Дорвом не можете охотиться на мамонта, еще не значит, что вы не сможете защитить пещеру. Нам повезло, что вы еще крепки телом. А я рад, что бывший помощник вождя вразумил меня своей мудростью. – Не грех было лишний раз похвалить старика.

Охотники облегченно вздохнули. Оставаться никому не хотелось. Они жалели стариков, лишавшихся охоты, но также были им глубоко благодарны за то, что те взяли ответственность за жилище на себя. Мог-ур, как известно, тоже охотником не был. Бран видел, что шаман для самозащиты укрепил свой походный посох и про себя причислил его к двум другим защитникам. Втроем они вполне могли заменить одного охотника.

– А теперь давайте решим, кого из женщин мы берем, – продолжил Бран. – Прежде всего, Эбру.

– И Уку, – подхватил Грод. – Она сильная, опытная и не обременена маленькими детьми.

– Да, Ука нам подходит, – одобрил Бран. – А также Овра, – произнес он, глядя на Гува. Помощник кивнул в знак согласия.

– А как насчет Оги? – спросил Бруд. – Брак уже ходит и на будущий год пора отлучать его от груди. С ним не нужно слишком возиться.

– А почему нет? – недолго поколебавшись, произнес Бран. – Женщины за ним приглядят, а Ога – женщина трудолюбивая. Она нам пригодится.

Бруд очень обрадовался. Ему льстило то, что вождь хорошо отзывался о его женщине. Молодой охотник приписывал ее заслуги своему воспитанию.

– Кое-кто из женщин останется, чтобы приглядеть за детьми, – продолжал Бран. – Скажем, Ага и Ика. Груб и Игра еще слишком малы, чтобы проделать долгий путь.

– За ними присмотрят Аба и Иза, – предложил Краг. – Игра вряд ли будет им слишком в тягость. – Большинство мужчин не хотели расставаться со своими женщинами и становиться в дороге обузой чужим женщинам.

– Не знаю, как Ика, – вступил в разговор Друк, – но Ага на этот раз пусть остается. У нее трое детей, и, если даже она возьмет с собой Груба, по ней будет очень скучать Оуна. А вот Ворн был бы не прочь пойти.

– Пусть Ага и Ика остаются, – решил Бран, – и Ворн тоже. Ему нечего делать с нами. Женщинам от него мало проку, тем более что он будет без матери, а за ним нужен глаз да глаз. Успеет еще увидеть охоту на мамонта.

Выждав подходящий момент, Мог-ур предложил:

– Иза стала слаба, да и Уба еще малый ребенок, но я не вижу причины, почему бы не взять Эйлу.

– Она еще не женщина, – возразил Бруд, – и, кроме того, духам вряд ли понравится, что с нами пойдет чужачка.

– Но зато она выше любой из женщин и ничуть не слабее их, – выступил в ее защиту Друк, – к тому же усердно работает, руки у нее неплохие, да и духи ей благоволят. Вспомните, как мы нашли пещеру. Или случай с Оуной? Думаю, Эйла принесет нам удачу.

– Друк прав. Она сильная и шустрая в работе. У нее нет малых детей, а Иза к тому же немного обучила ее целительству. Это нам может пригодиться, хотя, будь Иза здоровее, я предпочел бы взять ее. Словом, Эйла идет с нами, – заключил Бран.

Когда весть дошла до Эйлы, она на радостях не могла усидеть на месте. Пакуя и перекладывая вещи, девочка постоянно приставала к Изе с расспросами, что ей взять с собой.

– Не нужно так много брать, Эйла. Если охота удастся, на обратном пути груза значительно прибавится. Но я для тебя кое-что подготовила. И это, думаю, тебе следует прихватить с собой.

Когда Иза протянула ей небольшой мешок, у Эйлы от счастья навернулись на глаза слезы. Он был сделан из цельной шкуры выдры – с головой, хвостом и лапами. Иза попросила Зуга изготовить его и держала подарок до поры до времени в очаге Друка.

– Иза! Моя личная сумка для трав! – воскликнула Эйла и обняла целительницу. Девочка тотчас села и по примеру Изы стала пересматривать содержимое всех карманчиков и пакетиков. Эйла открывала каждый из них, нюхала то, что в нем находилось, и вновь завязывала прежним узлом.

Иногда трудно было отличить одну траву от другой, хотя к особо опасным травам во избежание ошибки примешивали сильно пахнущие безобидные растения. Поэтому для верности каждое целебное средство завязывалось определенным узлом и шнуром. Пакетики с одними растениями были перевязаны веревкой из конского волоса или волоса другого животного, чья шерсть была примечательна по цвету и качеству. Другие – шнуром из кожи, сухожилий, древесной коры или лозы. Узнать, что где лежит, можно было по цвету и виду шнура и типу узла.

Сложив мешочки и пакетики в сумку и привязав ее к себе, Эйла немного полюбовалась ею, после чего сняла и положила рядом с походной корзинкой. Все было готово, но Эйла не могла решить, что делать с пращой. Девочка боялась оставлять оружие в пещере – вдруг его обнаружит Креб или Иза. Можно было спрятать пращу в лесу, но как бы ее случайно не откопал и не разодрал какой-нибудь зверь. Поэтому Эйла решила взять ее с собой и хорошо спрятала в складках накидки.

Едва забрезжил рассвет, вернув листве многоцветье красок, как охотники двинулись в путь. Они уже одолели первый перевал, что был к востоку от пещеры, когда осветившее горизонт зарево разлилось золотом по бескрайним просторам. К разгару утра охотники вышли в степь. Бран задал быстрый шаг, каким мужчины обычно двигались на охоту. Однако женщинам мешал груз, хоть и легкий, но обременительный при скорой ходьбе.

Шли они обычно до захода солнца и проделывали в день гораздо больший путь, чем когда всем Кланом искали пещеру. В дороге ничего не готовили, а только кипятили воду для чая и питались припасами, какие мужчины брали с собой на охоту: вяленое мясо, перемешанное с салом, и сушеные фрукты, сформованные в виде маленьких лепешек. Концентрированная походная еда прекрасно восстанавливала силы.

С продвижением на север по ветреным степям резко холодало. Однако стоило включиться в ходьбу, как все быстро согревались и даже не успевали замерзнуть за время коротких остановок. Мышцы, особенно у женщин, окрепли и перестали болеть.

Идти становилось труднее. Путь по равнине преграждали глубокие овраги и залежи известняка, которые обнажило недавнее землетрясение. В ущельях, порой заканчивавшихся тупиком, с отвесных стен с грохотом срывались валуны. В некоторых лощинах текли ручейки и даже речки. Рядом с водой встречались искореженные ветром редкие сосны, лиственницы и ели, перемежавшиеся низкорослыми березами и ивами. Только там, где овраги превращались в речные долины, защищенные от беспрерывного ветра, и где было достаточно влаги, произрастали хвойные и мелколиственные деревья, более похожие на своих южных сородичей.

В пути обошлось без приключений. Спустя десять дней Бран замедлил шаг и послал гонцов обследовать местность. Поскольку охотники находились близко к перешейку, то могли очень скоро найти мамонта.

Остановившись на привал у небольшой реки и отправив Бруда с Гувом на разведку, Бран с нетерпением дожидался их возвращения. От того, какую весть они принесут, зависело его решение: разбивать лагерь на ночевку или идти дальше. На землю уже спускались вечерние тени. Сильный ветер теребил бороду Брана и хлестал накидкой по ногам. Он стоял поодаль от остальных и, прищурившись смотрел вдаль.

Вдруг на горизонте показались две бегущие фигуры. Неожиданно Брана охватило волнение. Он либо учуял, либо понял по их движениям, с чем они возвращались, но задолго до того, как услышал голоса, вождь уже знал, что они кричали:

– Мамонт! Мамонт!

Люди обступили их.

– Огромное стадо на востоке, – возбужденно жестикулировал Бруд.

– Далеко? – спросил Бран.

Гув поднял руку вверх и обвел небольшую дугу, что означало «несколько часов ходьбы».

– Показывай, куда идти. – И Бран велел остальным следовать за ним. До захода было еще достаточно времени, чтобы успеть добраться до стада.

Солнце клонилось к горизонту, когда охотники увидели вдали темное движущееся пятно. «Большое стадо», – подумал Бран, объявив привал. Чтобы не искать ручей в темноте, решили обойтись водой, прихваченной с прошлой стоянки. Главное, они нашли мамонтов. Теперь дело было за охотниками.

Перенеся стоянку на более удобное место вблизи ручья, окаймленного по берегам двойными рядами кустов, Бран собрал мужчин, чтобы выработать новую тактику. Методы охоты на зубра были неприменимы для шерстистого толстокожего гиганта. Мужчины принялись обследовать окрестности в поисках подходящего ущелья, узкого, заваленного в конце валунами. Хорошо было бы, чтобы таковой нашелся неподалеку от медленно движущегося стада.

Ранним утром следующего дня Ога, преклонив голову и дрожа от волнения, села напротив Брана, а Овра с Эйлой с нетерпением поджидали ее поодаль.

– Что ты хочешь, Ога? – спросил Бран.

– Эта женщина хочет тебя попросить, – нерешительно начала она.

– Да?

– Эта женщина никогда не видела мамонта. И Овра с Эйлой тоже. Не позволит ли нам вождь подойти поближе, чтобы на него посмотреть?

– А как же Эбра с Укой? Они тоже хотят посмотреть на мамонта…

– Они говорят, что уже насмотрелись на них и идти не хотят, – ответила Ога.

– Мудрые женщины видели мамонтов. Мы пойдем по ветру. Нельзя подходить слишком близко и пытаться окружить стадо, иначе спугнем зверя.

– Мы близко подходить не будем, – пообещала Ога.

– Ну да, когда вы его увидите, думаю, вам этого и не захочется, – закончил Бран.

«Небольшая прогулка женщинам не повредит, – подумал он. – Дел у них пока немного, зато прибавится потом, если, конечно, духи пошлют нам удачу».

Женщин взволновало предстоящее приключение. Хотя каждая из них мечтала увидеть мамонта, именно Эйла уговорила Огу попросить об этом вождя. За время похода все трое заметно сблизились. Прежде ни Ога, ни Овра почти не общались с девушкой. Тихая и сдержанная по натуре Овра считала Эйлу еще маленькой, а Ога избегала ее из-за Бруда. К тому же обе женщины жили со своими мужчинами, были хозяйками очага, Эйла же оставалась ребенком, не познавшим еще их бремени ответственности.

Только этим летом, когда девушку стали брать в охотничьи походы, женщины заметили, что она выросла, хотя Эйла уже давно была выше любой из них. Даже охотники стали относиться к ней как к взрослой. Особенно часто обращались к ней Краг и Друк, поскольку их женщины остались в пещере, а им не хотелось лишний раз просить о чем-то женщину через ее спутника, хотя на деле это правило не всегда соблюдалось. Молодые женщины, объединившись благодаря интересу к охоте, успели подружиться. И Эйла, у которой, кроме Изы, Креба и Убы, близких отношений ни с кем в Клане до сих пор не завязалось, была этому очень рада.

Рано утром, оставив Брака с Эброй и Укой, Ога в компании с Эйлой и Оврой отправились в путь вслед за охотниками, которые ушли незадолго до них. В дороге женщины, бурно размахивая руками, весело делились впечатлениями. Но когда они приблизились к стаду мамонтов, их разговор враз оборвался. Остановившись, все трое засмотрелись на шерстистых гигантов.

Толстокожий зверь был хорошо приспособлен к холодным условиям. Сверху его защищал густой мягкий подшерсток и рыжая шерсть длиной до двадцати дюймов, изнутри – трехдюймовый слой подкожного жира. Холод вызвал также изменения и в его теле. Высотой около десяти футов, плотные, крепко сбитые мамонты имели массивные, величиной в половину длины туловища, заостренные куполом головы. На загривке голову от холки отделяла глубокая впадина. Спина резко понижалась к более коротким задним ногам. Но более всего впечатляли его длинные изогнутые бивни.

– Глянь туда! – Ога показала рукой на старого мамонта. Его белые бивни изгибались кругом, достигая целых шестнадцати футов в длину.

Оставляя за собой вспаханную борозду, он рвал траву вместе с камышом и, запихивая грубые стебли в пасть, страшно скрежетал зубами. Зверь помоложе, с более короткими бивнями, вырвал с корнем лиственницу и стал объедать с нее ветки и кору.

– Ужас, какие они здоровущие! – с содроганием прожестикулировала Овра. – Я даже не представляла, что такие бывают. Как же их убивают, если к ним нельзя даже приблизиться с копьем?

– Не знаю, – с ужасом проговорила Ога.

– Лучше б мы не приходили сюда, – сказала Овра. – Охота будет опасной. Как бы кого не ранило! А вдруг пострадает Гув? Что я тогда буду делать?

– Бран все рассчитал, – вступила в разговор Эйла. – Думаю, он даже не начнет охоту, если не будет до конца уверен в успехе. Как бы я хотела поглядеть!

– А я нет. Не хочу даже близко находиться. Скорее бы это все закончилось. – Ога не забыла, что мужчина ее матери погиб на охоте незадолго до землетрясения, которое сделало ее сиротой. Она слишком хорошо знала, что опасность всегда остается, как бы тщательно Бран все ни взвесил.

– Пошли-ка лучше назад, – предложила Овра. – Брану не понравится, что мы подошли так близко. Даже ближе, чем я думала.

И они повернули назад. Поспешно удаляясь, Эйла то и дело оглядывалась. Обратный путь прошел в молчании – у всех пропало настроение говорить.

Бран велел женщинам готовиться к тому, чтобы на следующий день, после того как уйдут мужчины, перебраться в более отдаленное место. Он нашел подходящее для охоты ущелье, идеальное во всех отношениях, но расположенное далеко от мамонтов. И счел хорошим знаком, что звери движутся на юго-запад и к концу следующего дня окажутся невдалеке от выбранного им места.

На следующее утро едва охотники высунули носы из низких палаток, как их обдал холодом жгучий ветер, раздувавший во все стороны падающий пушистый снег. Однако непогода не могла омрачить острого предвкушения грядущего дня. Им предстояла охота на мамонта. Женщины наскоро приготовили чай. Тем временем мужчины топтались вокруг с копьями в руках, разминая мышцы. В воздухе витало напряжение.

Грод взял из костра уголек и, вложив его в рог зубра, привязал к поясу. За ним то же самое повторил Гув. Все туго обернулись накидками, но не теми, которые носили сверху, а более легкими, чтобы не стеснять движений. Холода никто ощущал – они были слишком возбуждены. Бран, в последний раз, быстро напомнил план действий.

Каждый из них, закрыв глаза, взялся за амулет, поднял незажженный факел, сделанный накануне вечером, и все тронулись в путь. Эйла вожделенно смотрела им вслед: как бы она хотела пойти за ними! Но пришлось присоединиться к женщинам, которые уже начали собирать траву, навоз, ветки и сухостой для костра.

Охотники быстро настигли стадо. После ночного отдыха мамонты уже продолжили свой путь. Мужчины, припав к земле, скрылись в высокой траве, в то время как Бран любовался проходящими мимо животными. «Хорошо бы забить того старого мамонта со здоровенными бивнями», – отметил он про себя, но вскоре передумал. Зачем им такие крупные бивни, которые будут лишним грузом? У молодого зверя и бивни поменьше, и мясо понежнее. Однако считалось, что чем больше бивни у мамонта, тем больше славы у охотников.

С другой стороны, молодой зверь для них представлял большую опасность. Более короткими бивнями он не только вырывал деревья с корнем, он мог воспользоваться ими как грозным оружием. Бран терпеливо выжидал. Не для того он столько времени готовился и проделал такой длинный путь, чтобы зачеркнуть все одним махом. Он ждал подходящего момента и скорее перенес бы охоту на завтра, нежели поставил под сомнение успех всего дела. Остальные ждали тоже, хотя кое-кому не хватало терпения.

Снег прекратился, облака стали рассеиваться, пропуская сквозь себя теплые лучи восходящего солнца.

– Когда же он, наконец, даст знак? – тихо проворчал Бруд, обращаясь к Гуву. – Гляди, как высоко уже солнце. Встали чуть свет, а теперь торчим тут без дела. Чего он ждет?

– Бран ждет, когда наступит подходящее время, – заметил ему Грод. – Что, по-твоему, лучше: уйти отсюда с пустыми руками или немного подождать? Учись терпению, Бруд, бери с вождя пример. Когда-нибудь на его месте будешь ты. А Бран – хороший вождь и хороший охотник. Тебе повезло, что есть, у кого учиться. А чтобы стать хорошим вождем, одной смелости мало.

Наставления Грода пришлись Бруду не по душе. «Когда я стану вождем, он моим помощником не будет. Да и вообще он уже стар». Молодой человек немного отодвинулся и, слегка вздрогнув от порыва сильного ветра, приготовился ждать.

Когда Бран, наконец, подал сигнал «Готовься!», солнце уже было высоко на небе. Охотников внезапно охватило волнение. Чуть отстав от стада, все больше забирая в сторону, шла беременная мамонтиха. Она была довольно молодой, хотя, судя по длине бивней, вынашивала детеныша не в первый раз. Длинное и громоздкое тело не давало ей быстро передвигаться. В случае успеха охотников ожидало бы вкусное сочное мясо.

Вдруг самка мамонта направилась в сторону, где осталась трава, не съеденная ее сородичами. Именно этого момента Бран и ждал: зверь отбился от стада. И вождь подал сигнал.

Достав горячий уголь, Грод поджег факел, который держал наготове, и раздул яркое пламя. Друк зажег от него еще два факела, один из которых передал Брану. Увидев сигнал, к ущелью бросились три молодых охотника. Они включатся в охоту позднее. Бран с Гродом ринулись вслед за самкой мамонта, поджигая по дороге сухую траву.

Мамонты не имели природных врагов, если не считать человека. Только самые маленькие и самые старые могли стать добычей хищника. Пожары в степях, вызванные естественными причинами, длились не один день и разрушали все на своем пути. Пожар, устроенный по вине человека, был не менее губительным. В момент опасности мамонты инстинктивно прижимались друг к другу. Нужно было быстро отрезать мамонтихе путь к стаду огнем. Бран с Гродом, на какое-то время, оказались между беременной самкой и ее сородичами, рискуя пасть жертвой любой из сторон.

Запах дыма привел мирно пасущееся стадо в замешательство. Самка кинулась было к остальным, но поздно: их отделила огненная стена. Стадо, спасаясь от настигающей их стихии, бросилось бежать на запад. Пожары в степи были неподвластны человеку, но охотников это не беспокоило – ветер дул в другую сторону.

Тогда перепуганное животное, визжа, повернуло на восток. Но там поджидал Друк, который, размахивая горящим факелом, погнал его к юго-востоку.

Краг, Бруд и Гув, самый молодой и быстрый охотник, бежали впереди самки мамонта и боялись, как бы она не обогнала их. Бран, Грод и Друк пытались настичь ее сзади, молясь, чтобы та не свернула в сторону. Но обезумевший зверь слепо несся вперед.

Приблизившись к ущелью, Краг свернул туда, а Бруд с Гувом остановились у его южной оконечности. Схватившись за бычий рог, Гув молил свой тотем, чтобы не погас уголь. К счастью, тот еще теплился, однако раздуть пламя запыхавшимся охотникам оказалось не под силу. Тут им сыграл на руку ветер. Продолжая молить духов о помощи, они бросились навстречу бешено несущемуся гиганту, размахивая перед его носом дымящимися факелами. У них была опасная задача – загнать животное в ловушку.

Учуяв запах дыма, бегущая от огня самка мамонта судорожно бросилась в сторону и через мгновение оказалась в ущелье, Бруд с Гувом прыгнули за ней вслед. Обнаружив ловушку, она дико взвыла.

Охотники настигли ее в мгновение ока. Бруд достал острый, заточенный самим Друком нож и, полоснув им по левой задней ноге, перерезал животному сухожилия. Воздух сотряс страшный крик. Теперь мамонтиха не могла никуда двинуться. Гув, следуя примеру Бруда, треснул ее молотом по правой ноге. Она упала на колени.

Из-за валуна выскочил Краг и вонзил копье прямо в пасть мечущегося в агонии зверя. Инстинктивно защищаясь, тот изрыгнул на безоружного охотника поток крови. В этот момент подоспели и остальные. Бран, Грод и Друк окружили умирающего гиганта со всех сторон и воткнули копья почти одновременно. Бран проткнул ему глаз. Самка мамонта издала последний крик и рухнула наземь.

Осознание случившегося к охотникам пришло не сразу. В неожиданно наступившей тишине шестеро мужчин перекинулись взглядами. От радостного волнения их сердца забились быстрее прежнего, и все разом разразились победным криком. Они сделали это! Они убили огромного мамонта!

Шестеро мужчин, довольно слабые создания природы в сравнении с четвероногими хищниками, применив сноровку и смекалку, убили гигантского мамонта. Каким бы сильным, быстрым или хитрым ни был зверь, он был не способен на такой подвиг. Бруд прыгнул на спину лежащего животного, а за ним Бран. Вождь горячо похлопал молодого охотника по плечу, после чего вытащил свое окровавленное копье и высоко поднял его вверх. Четверо остальных присоединились к ним и заплясали от радости на спине поверженного зверя.

«Ни один человек не ранен, – рассуждал Бран, обходя зверя по кругу, – даже ни одной царапины. Это большая удача. Должно быть, тотемы нами довольны».

– Нам надо отблагодарить духов, – объявил он мужчинам. – Когда мы вернемся в пещеру, Мог-ур проведет особую церемонию. А сейчас мы возьмем внутренности – каждый получит по куску – и столько же принесем Зугу, Дорву и Мог-уру. Остальное причитается Духу Мамонта, так сказал мне Мог-ур. Мы захороним это здесь вместе с неродившимся детенышем. Мог-ур также велел не прикасаться к мозгу – в нем еще обитает Дух. Кто первым нанес удар? Бруд или Гув?

– Бруд, – ответил Гув.

– Тогда тебе, Бруд, первый кусок, хотя успех охоты принадлежит всем.

Бруда с Гувом послали за женщинами. Одним титаническим усилием задача мужчин была выполнена. Теперь наступал черед женщин. На них ложилась утомительная работа по разделке и заготовке мяса. Женщины вытащили из утробы животного почти сформировавшегося мамонтенка. Шкуру же пришлось сдирать с помощью мужчин – она была слишком велика, и справиться с ней можно было лишь общими усилиями. Некоторые части туши отрезались, чтобы позже положить их на хранение в каменные ниши пещеры. Все остальное оградили кольцом костров – с одной стороны, чтобы не заморозилось, а с другой – чтобы оно не стало легкой добычей какого-нибудь хитрого зверя.

Отведав, наконец, свежего мяса, они, уставшие, но счастливые, вскоре погрузились в сон. Наутро, пока мужчины возобновляли в памяти волнующие минуты прошедшей охоты и восхищались доблестью друг друга, женщины трудились не покладая рук. Неподалеку находился ручей, и, разрубив тушу на приемлемые части, они перебрались поближе к воде, оставив на съедение хищникам в основном то, что нельзя было отодрать от костей.

Все части мамонта находили применение в Клане. Из грубой шкуры мастерили добротные башмаки, которые носились лучше и дольше других, а также горшки и ремни. Ее растягивали на распорках, сооружая укрытия, и помещали у входа в пещеру. Мягкий подшерсток использовался вместо подушек, постелей и даже в качестве впитывающего материала для младенцев. Из длинной шерсти плели веревки. Пузыри, желудок и кишки превращались в емкости для хранения воды, суповые горшки и прочую хозяйственную утварь, а порой даже служили непромокаемой одеждой.

Особой ценностью обладал мамонтовый жир. Люди нуждались в нем как в источнике силы, поскольку мясо оленей, лошадей, зубров, бизонов, кроликов и птиц, которыми Клан обычно питался, было, его почти что, лишено. Помимо того, жир служил топливом для каменных ламп, слегка согревавших и освещавших жилище, пропиткой для одежды, основой для всякого рода мазей. Жир помогал поджечь сырое дерево, на нем можно было в случае надобности приготовить пищу. Где только его не применяли!

Каждый день женщины смотрели на небо. При ясной погоде мясо на ветру высыхало за семь дней. В таком случае к копчению не прибегали: было достаточно холодно и оно не успевало испортиться. К тому же в этой местности не так-то просто было отыскать сушняк для костра. В случае облаков, дождя или мокрого снега заготовка мяса продолжалась бы втрое дольше. Поэтому все надеялись на сухую ясную и холодную погоду. Только после того, как гора тонко нарезанного мяса до конца высыхала, можно было трогаться в путь.

Толстая мохнатая кожа очищалась от подкожного жира, кровеносных сосудов, нервов и прочего. Куски сала помещали в огромные кожаные котелки и растапливали над огнем, после чего жир сливали в кишки и завязывали в виде колбас. Шкуру вместе с шерстью разрезали на приемлемые части и, туго свернув в ролики, крепко замораживали, чтобы донести до пещеры. Позже, зимой, ее очистят и выделают. Около лагеря гордо торчали отломанные бивни. Их тоже собирались тащить с собой.

Пока женщины трудились, мужчины охотились на мелкое зверье или охраняли сушеное мясо. Переместившись ближе к воде, они привлекли хищников, падких на чужую добычу. Одна огромная пятнистая гиена повадилась таскать у них мясо по нескольку раз на день, и охотники, как ни старались, не могли ее подстрелить. Это стало раздражать всех.

Эбра с Огой уже заканчивали резать мясо на ломтики для сушки. Ука с Оврой разливали жир в кишки, которые Эйла прежде выполоскала в ледяном ручье. Мужчины стояли возле бивней и размышляли, стоит ли им подбить из пращи тушканчика или нет.

Брак сидел возле матери и Эбры и играл в камешки. Вскоре ему это наскучило, никто из женщин не заметил, как он отправился на поиски приключений. Зато глаз на него нацелил кое-кто другой.

Душераздирающий визг ребенка заставил всех обернуться.

– Мой малыш! – закричала Ога. – Гиена схватила моего мальчика!

Мерзкая хищница, не разборчивая в выборе и не брезгующая мертвечиной, схватив зубами руку ребенка, волоком тащила его за собой.

– Брак! Брак! – Бруд кинулся вдогонку, а за ним все остальные мужчины. Он вытащил пращу – копье было слишком далеко, – зарядил ее камнем и выстрелил. – О нет! – в отчаянии закричал он, промахнувшись. – Брак! Брак!

Вдруг с другой стороны послышались два последовательных удара: твэк, твэк. Оба камня угодили в голову гиены, и та рухнула на землю.

От удивления Бруд остолбенел и, повернувшись, увидел бегущую к мальчику Эйлу. В руках у нее была праща и два камня наготове. Это она убила гиену. Она столь долго изучала повадки зверей, училась на них охотиться, что для нее это стало естественным. Услышав визг Брака, она, не думая о последствиях, схватила пращу, быстро отыскала два камня и выстрелила. Главное для нее было остановить гиену.

Только после того, как она, подбежав к мальчику, высвободила из пасти его руку и обернулась, до нее дошел весь ужас случившегося. Она выдала себя с головой. Все узнали, что она владеет пращой. Ее прошиб холодный пот. «Что со мной будет?» – впервые испугалась она.

С ребенком на руках Эйла побрела к лагерю, стараясь не встретиться взглядом с глазеющими на нее соплеменниками. Первой оправилась от потрясения Ога и побежала к ней навстречу, протягивая руки, чтобы принять мальчика. Вернувшись в лагерь, Эйла принялась осматривать руку Брака, по-прежнему не поднимая на остальных глаз. Рука и плечо мальчика были сильно повреждены и плечевая кость сломана.

Она еще никогда не вправляла кости, но видела, как это делала Иза. К тому же целительница на всякий случай обучала ее этому, полагая, что такое может случиться с охотником. Но кто мог подумать, что пострадает ребенок? Поворошив поленья в костре, Эйла достала сумку с целебными травами и принялась кипятить воду.

Мужчины никак не могли оправиться от изумления и поверить в то, чему только что стали свидетелями. Первый раз в жизни Бруд был благодарен Эйле. Он понял лишь то, что сына его женщины вырвали из рук внезапной страшной смерти, и дальше этого его мысли не шли. Однако Бран углядел в этом деле и другое.

Вождь сразу понял, что ему предстоит принимать невероятное решение. По традиции Клана, ставшей законом, всякую женщину, взявшую в руки оружие, следовало предать смерти. Никаких оговорок, ссылок на особые обстоятельства не было. Обычай был очень древним и не подлежал сомнению, но к нему не обращались уже на протяжении многих поколений. В связи с ним рассказывали легенды о том, что женщины общались с миром духов прежде, чем это право отобрали у них мужчины.

Этот обычай закреплял различия между мужчинами и женщинами Клана. Ни одна женщина, обладавшая несвойственными ее полу наклонностями охотиться, не оставлялась в живых. Таким образом, в течение веков мужские черты в женщинах были истреблены в корне. И поскольку женщины начисто лишились способности защитить себя, это сказалось на выживаемости расы. Но таковы были законы Клана и пути его развития, а Эйла теперь числилась его членом.

Бран любил сына женщины Бруда. Никто так умиротворяюще не действовал на вождя, как Брак. Малыш дергал его за бороду, тыкал любопытными пальчиками в глаза, и Бран все ему позволял. Какую гордость испытывал вождь, когда мальчик мирно засыпал у него на руках! Неизвестно, остался бы ребенок жив, если бы не Эйла. Как мог Бран предать смерти девочку, которая спасла Брака от смерти? Но спасла она его с помощью оружия и должна была умереть.

«Как она это сделала? – удивлялся Бран. – Зверь был от нее дальше, чем от мужчин. – Бран подошел к мертвой гиене и потрогал запекшуюся кровь на смертельных ранах. – Раны? Две раны? – Он не мог поверить глазам, но вспомнил, что видел два камня. – Как ей это удалось? Никто в Клане не умел выпустить два снаряда так быстро, так точно и с такой силой. Чтобы уложить гиену наповал с такого расстояния, нужна немалая сила».

К тому же никто еще не убивал гиену из пращи. С самого начала вождь был уверен, что попытка Бруда обречена на провал. Хотя Зуг говорил, что это возможно, Бран все равно сомневался. Однако никогда не перечил старику, дабы не умалять его достоинств перед Кланом. Однако Зуг оказался прав. «Неужели из пращи можно убить волка или рысь, как утверждал Зуг? – размышлял Бран. Вдруг его глаза расширились, потом сощурились. – Волка или рысь? Или росомаху, или дикую кошку? барсука? хорька? гиену! – Бран вспомнил, сколько мертвых хищников им в последнее время попадалось на пути.

Ну, конечно! – Теперь ему все стало ясно. – Это ее рук дело! Всех их убивала Эйла. Как она добилась такой сноровки? Она женщина и хорошо владеет женским ремеслом, но как она научилась охотиться? И почему избрала хищников? Ведь они очень опасны. И почему вообще взялась за оружие?

Будь она мужчиной, ей бы мог позавидовать любой охотник. Но она не мужчина. А если женщина берет в руки оружие, ее предают смерти, иначе это может разгневать духов. Разгневать духов? Но она слишком давно этим занимается, но почему-то до сих пор не вызвала их гнева. Более того, нам только что удалась охота на мамонта и никто на ней не пострадал. Духи не только не разъярены, а даже довольны нами».

Вождь в недоумении покачал головой. «Духи! Мне вас не понять! Если б здесь был Мог-ур! Друк говорит, Эйла приносит удачу. Думаю, он прав. С тех пор как в Клане появилась она, наши дела пошли на лад. Если духи так ее почитают, их может слишком огорчить ее смерть. Но это же закон Клана! Зачем только она попалась нам на пути! Может, она и приносит счастье, но у меня от нее столько головной боли! Нет, нельзя принимать решение, не посовещавшись с Мог-уром. Вернемся в пещеру, а там видно будет».

Бран пошел к лагерю. Эйла уже дала мальчику болеутоляющее снадобье, промыла раны обеззараживающим раствором, вправила кость на место и укрепила ее с помощью влажной березовой коры, которая должна была высохнуть и держать кость, пока та не срастется. От Эйлы же требовалось следить, чтобы рука не слишком опухала. Девочка видела, как Бран осматривал убитого зверя, и дрожала от страха, когда он приблизился к ней. Однако вождь прошел мимо, не обратив на нее внимания, и она поняла, что не узнает своей судьбы до возвращения в пещеру.

Глава 15

Охотничий отряд двигался на юг, и времена года словно повернули вспять – от зимы к осени. Низко нависшие снежные тучи заставили людей ускорить сборы: они боялись, что их застигнет первый настоящий туман. Но на южном конце полуострова было так тепло, что порой казалось, что природа сделала невероятный поворот и теперь наступает весна. Правда, бутонов и новых побегов было не видать, но высокие травы качались в степи, как золотистые волны, а верхушки лиственных деревьев, еще не успевшие облететь под порывами ветра, выделялись на фоне вечнозеленой хвои багряными и медовыми пятнами. Издалека они казались цветущими, но то было обманчивое впечатление. Большинство лиственных деревьев уже сбросило убор. Зима готовилась к решительному нападению.

Возвращение домой оказалось более долгим, чем путь к пастбищу мамонтов. Люди, обремененные ношей, уже не могли передвигаться быстрым походным шагом. Эйла тоже тащила мясо убитого мамонта, но не поклажа давила ее своей тяжестью. Чувство вины, тревога, страх гнули ее к земле. Никто не упоминал о случившемся, но никто и не забыл о нем. Нередко, вскинув голову, Эйла ловила на себе чей-нибудь любопытный взгляд. Встретившись с ней глазами, глядевший поспешно отворачивался. С Эйлой почти не разговаривали, к ней обращались лишь в случае крайней необходимости. Она ощущала, что окружена отчуждением и всеобщим порицанием, и страх ее все возрастал. За весь путь она обменялась с соплеменниками лишь несколькими словами, но этого было достаточно, чтобы понять, какая кара грозит ей за преступление.

Люди, оставшиеся в пещере, ожидали охотников с нетерпением и беспокойством. С того самого дня, когда, по расчетам, отряд мог уже вернуться, на горном выступе, откуда открывался вид на степи, стоял обычно кто-нибудь из детей.

С утра настала очередь Ворна нести караул. Мальчик занял место на гряде и устремил пристальный взгляд вдаль, но вскоре ему наскучило смотреть на степь. Ворну не хватало его приятеля Борга, чтобы немного развлечься, он принялся в одиночестве играть в охотника и так яростно вонзал в землю свое копье, по размерам лишь немного уступающее взрослому, что его закаленный в огне наконечник затупился. Вдруг, случайно бросив взгляд вниз, к подножию горы, мальчик увидел долгожданных путников.

– Бивни! Бивни! – показал он жестами, влетая в пещеру.

– О чем ты? – переспросила Ага. – Какие бивни?

– Они возвращаются! – вне себя от волнения сообщил Ворн. – Бран, Друк и все остальные. Я видел, они несут огромные бивни.

Все, кто был в пещере, бросились навстречу охотникам. Когда отряд приблизился, стало ясно, что не все обстоит благополучно. Охота принесла удачу, но лица охотников вовсе не светились ликованием и гордостью. Шли они тяжело, понурившись. Иза посмотрела на Эйлу и мгновенно поняла: случилось нечто ужасное и это ужасное связано с ее дочерью.

Охотники передали часть своей ноши встречавшим. Однако причина подавленного настроения все еще оставалась тайной. Эйла, опустив голову, карабкалась вверх по склону, стараясь не обращать внимания на взгляды, которые соплеменники исподтишка бросали в ее сторону. Иза не знала, что и подумать. Она всегда боялась, что ее приемная дочь выкинет что-нибудь непозволительное. Ледяное излучение страха, исходившее от Эйлы, свидетельствовало: самые худшие ожидания Изы подтвердились.

Оказавшись в пещере, Ога и Эбра первым делом отнесли раненого ребенка целительнице. Иза срезала березовую кору, которой была закреплена поврежденная рука мальчика, и тщательно ее осмотрела.

– Вскоре рука станет такой же крепкой, как и прежде, – объявила она. – Правда, рубцы у него останутся на всю жизнь. Но раны уже затягиваются, и кость вправлена как следует. Думаю, сейчас лучше вновь закрепить ее березовой корой.

Женщины вздохнули с облегчением. Они знали, Эйла еще неопытна в делах врачевания, и тревожились, доверив ей Брака. Охотнику необходимы две руки, сильные и здоровые. Если Брак станет калекой, ему не быть вождем, как было уготовано ему от рождения. Если он не сможет охотиться, ему не быть и настоящим мужчиной. Ему придется влачить жалкое существование вечного недоросля, достигшего телесной зрелости, но так и не принесшего в Клан своей первой добычи.

Бран и Бруд тоже радовались, что с мальчиком все в порядке. Однако вождь принял это известие со смешанным чувством. Ему предстояло принять нелегкое решение. Эйла не только спасла мальчика от смерти, благодаря ей он сможет вести полноценную жизнь. Но оставить ее проступок без последствий было невозможно. Бран сделал знак Мог-уру, и они вместе вышли из пещеры.

Рассказ Брана встревожил и опечалил Креба. Он сознавал свою ответственность за Эйлу и не сомневался, что в случившемся есть и его вина. Было и еще одно обстоятельство, заставлявшее старого шамана упрекать себя. Узнав об убитых хищниках, которых находили охотники, он сразу понял: духи здесь ни при чем. Ему даже пришло в голову, что это проделки Зуга или кого-нибудь другого. Несомненно, все это было странно. Но Креб был уверен: хищников убивает человек, а не дух. Не ускользнули от него и перемены, происшедшие с Эйлой. Теперь-то он хорошо понимал их причину. Женщины, все до одной, не способны передвигаться неслышной поступью охотников, при ходьбе они неизменно поднимают шум. А Эйла множество раз приближалась к нему потихоньку, настолько незаметно, что он вздрагивал от неожиданности. Но хотя он замечал в ее поведении много необычного, все это не возбудило в нем подозрений.

Сейчас он корил себя за то, что его ослепила привязанность к Эйле. Он и представить себе не мог, что она дерзнет охотиться. Способен ли он теперь выполнить свой долг, спрашивал себя старый шаман, достаточно ли он безупречен? Ведь его чувство к этой девочке оказалось сильнее забот о безопасности Клана, о расположении духов-защитников. Заслуживает ли он по-прежнему доверия соплеменников? Достоин ли своего Великого Покровителя Урсуса? Следует ли ему оставаться Мог-уром?

Эйла совершила страшный, непростительный проступок, и позор падает на него, Креба. Он должен был расспросить ее, едва заметив неладное. Напрасно он давал ей столько свободы, не проявляя необходимой суровости. Но что толку сокрушаться впустую – упущенного не вернешь. Теперь Кребу предстояла мучительная обязанность. Бран примет решение, Мог-ур исполнит его. Он свершит проклятие над девочкой, которую любит всей душой.

– Мы лишь предполагаем, что тех хищников убивала Эйла, – заметил Бран. – Завтра мы расспросим ее обо всем. Одно мы знаем наверняка: она убила гиену и у нее есть праща. Судя по тому, как ловко она владеет оружием, она долго совершенствовалась. Поверь, она метает камни искуснее самого Зуга, она, женщина! Как ей удалось достичь такого мастерства? Я давно подозревал, что она наполовину мужчина, и не я один. Ростом она уже со взрослого мужчину, но до сих пор не достигла женской зрелости, и, судя по всему, никогда не достигнет. Как ты думаешь, Мог-ур?

– Эйла всего лишь девочка, Бран. Настанет день, когда она, подобно всем остальным девочкам, станет женщиной. Но эта девочка посмела взяться за оружие.

Сказав это, Мог-ур крепко сжал челюсти. Он не мог себе позволить цепляться за вымысел, пусть даже спасительный для Эйлы.

– Ладно, оставим это, – не стал вступать в спор вождь. – Надо выяснить, давно ли она начала охотиться. Но это можно отложить до утра. Мы проделали долгий путь и устали. Скажи Эйле, что утром мужчины будут говорить с ней.

Креб, прихрамывая, побрел в пещеру. Подойдя к своему очагу, он знаками сообщил Изе, что завтра утром Эйла должна предстать перед вождем и охотниками, и удалился в прибежище духов. К очагу он не возвращался всю ночь.

Женщины молча провожали глазами процессию, удалявшуюся в сторону леса. Вслед за мужчинами Клана плелась Эйла. Всем было не по себе, а в душе у Эйлы царил полный сумбур. Конечно, она знала, что женщинам запрещено охотиться, и все же не отдавала себе отчета, насколько страшное преступление совершила, взявшись за оружие. «Знай я, что вина моя так велика, отказалась бы я от охоты? – спрашивала она себя. – Нет. Я слишком хотела охотиться. Но я вовсе не хочу стать добычей злых духов». Представив их себе, девочка содрогнулась.

Страх ее перед невидимыми губителями был столь же велик, как и вера в спасительную силу духа-покровителя. «Неужели даже Дух Пещерного Льва не смог защитить меня, – терзалась Эйла. – Видно, я все же совершила ошибку, – пронеслось у нее в голове. – Мой покровитель ни за что не подал бы мне знак, разрешающий охотиться, будь ему известно, что за это меня предадут смертельному проклятию. Наверное, он отвернулся от меня, как только я в первый раз дерзнула взять пращу», – пронзила Эйлу ужасная догадка.

Дойдя до небольшой поляны, мужчины устроились по обе стороны от Брана на поваленных стволах и валунах, а Эйла опустилась на землю у ног вождя. Бран коснулся ее плеча, позволяя поднять на него глаза, и безотлагательно приступил к делу.

– Скажи, Эйла, это ты убивала хищников, которых охотники находили в лесу? – задал он первый вопрос.

– Да, – кивнула девочка.

Отпираться было бессмысленно: тайна ее вышла наружу и охотники сразу поймут, если она попытается ввести их в заблуждение. К тому же ложь претит ей, так же как и всем ее соплеменникам.

– Как ты выучилась владеть пращой?

– Зуг выучил меня.

– Зуг! – изумленно повторил Бран.

Все взоры устремились на старого охотника. Тот решительно воспротивился навету.

– Никогда я не учил ее, – заявил он.

Эйла поспешила разъяснить недоразумение.

– Зуг не знал, что я учусь у него, – сообщила она. – Я тайком наблюдала, как он обучал Ворна, и все перенимала сама.

– Давно ли ты охотишься? – изрек Бран следующий вопрос.

– Два лета. Я взялась за пращу три лета назад, но в первое лето я не охотилась, только училась владеть ею.

– Да, три лета назад Ворн тоже впервые взялся за пращу, – подтвердил Зуг.

– Мы с ним начали учение в один день, – сообщила Эйла.

– Откуда тебе известно, с какого именно дня обучается Ворн? – в недоумении спросил Бран.

– Я была там. Наблюдала за ними.

– Где «там»?

– На полянке для метания. Иза послала меня в лес набрать коры вишни. Но когда я подошла к зарослям вишни, то увидела охотников, – пояснила Эйла. – Уйти я не могла: Изе была нужна кора. Тогда я затаилась и стала ждать, когда уйдут мужчины. Я видела, как Зуг дал Ворну первый урок.

– Значит, ты видела, как Зуг дал Ворну первый урок, – вмешался Бруд. – А ты уверена, что это был именно первый?

Бруд слишком хорошо помнил тот день. И воспоминание о стычке на лужайке снова вызвало краску стыда на его щеках.

– Да, я уверена.

– А что ты видела еще?

Бруд злобно прищурил глаза. Жесты его стали отрывистыми и резкими. Бран тоже припомнил, что произошло в тот день на метательном поле. Мысль о том, что свидетельницей столь позорного случая стала женщина, отнюдь не была приятна вождю.

Эйла замешкалась.

– Я видела, как другие мужчины тоже упражнялись в метании камней из пращи, – попыталась она выкрутиться.

Взгляд Брана посуровел. Эйла заметила это и решила не хитрить.

– Я видела, как Бруд толкнул Зуга на землю, – добавила она. – И ты очень разгневался, Бран.

– Ты видела? Ты видела все? – настаивал Бруд.

Он побагровел от стыда и смущения. Почему из всех соплеменников именно она, эта несносная девчонка, стала свидетельницей его унижения. Она видела, как Бран грубо отчитал его. С досадой Бруд припомнил, что в тот неудачный день ему отнюдь не сопутствовала меткость. Да ведь и гиену, схватившую сына его женщины, он не сумел убить. Гиену убила она, Эйла. Девчонка, одержавшая над ним верх.

Признательность, которую он еще недавно испытывал к Эйле, улетучилась без остатка, а ненависть вспыхнула с новой силой. «Я был бы рад, если бы ее обрекли на смерть, – твердил он про себя. – Она заслужила это». Мысль о том, что свидетельница его позора останется в живых, казалась ему невыносимой.

Бран не сводил глаз с сына своей женщины. По лицу Бруда можно было понять, что душу его захлестнули обида и ярость. «Да, скверно вышло, – думал вождь. – И как раз тогда, когда неприязнь между Брудом и Эйлой могла, наконец, прекратиться». Он вновь обратился к девочке:

– Ты сказала, что начала обучаться в тот же день, что и Ворн. И как ты обучалась?

– Когда вы скрылись, я вышла на поляну для метания и увидела пращу, которую Бруд бросил на землю. После того как ты разгневался на Бруда, все позабыли о ней. Сама не знаю почему, но мне вдруг захотелось попробовать метнуть камень. Я вспомнила наставления, которые Зуг давал Ворну, и попыталась последовать им. Это оказалось нелегко. Я провела там целый день. Позабыла обо всем, не заметила, как наступил вечер. Наконец камень попал в цель. Я думаю, это вышло случайно. Но все же я решила, если буду много упражняться, сумею овладеть пращой. И я спрятала ее.

– Полагаю, из наставлений Зуга ты поняла, как сделать новую пращу?

– Да.

– И все лето ты упражнялась?

– Да.

– Когда ты дерзнула охотиться, почему ты избрала своей добычей хищников? Выследить их труднее, к тому же встреча с ними опасна. Мы находили в лесу убитых волков и даже рысей. Зуг всегда утверждал, что из пращи можно убить столь крупных зверей. Ты подтвердила его правоту. Но почему только хищники?

– Я знала, что никогда не смогу принести свою добычу в пещеру. Знала, что женщинам не положено даже прикасаться к оружию. Но я хотела охотиться. Хотела хотя бы попробовать. Хищники досаждают нам, они похищают наши запасы. Я решила, что, убивая их, я принесу Клану пользу. К тому же мне не жаль было оставлять их шкуры в лесу, ведь мясо хищников не годится в пищу.

«Что ж, это она разъяснила, – подумал Бран. Она не разъяснила другое: как ей пришло в голову охотиться. Она женщина. У женщин не должно возникать подобных желаний».

– Ты знала, что метать камень в гиену с такого дальнего расстояния опасно? – осведомился он. – Вместо нее ты могла убить Брака.

Впрочем, когда Бран увидел, что зверь схватил ребенка, он был готов пустить в ход свою болу, хотя тут вероятность размозжить мальчику череп увесистым камнем была куда больше. Но мгновенная смерть лучше смерти в пасти гиены, к тому же тело мальчика осталось бы им и они погребли бы его должным образом – с соблюдением всех обрядов, сопутствующих переходу в мир духов. А если бы гиена скрылась со своей добычей, им вряд ли удалось бы найти даже обглоданные кости Брака.

– Я знала, что непременно убью гиену, – ответила Эйла.

– Ты не могла знать. Гиена была слишком далеко.

– Для меня не далеко. Мне случалось убивать зверей с такого расстояния. Я никогда не даю промаха.

– Я различил на трупе зверя следы двух камней, – заметил Бран.

– Да, я метнула два камня, – подтвердила Эйла. – Я делаю так с тех пор, как на меня набросилась рысь.

– На тебя набросилась рысь? – Бран не скрывал, что это его поразило.

– Да, – кивнула Эйла и рассказала о своем столкновении с гигантской кошкой.

– С какого же расстояния ты попадаешь в цель? – спросил Бран. – Нет, не говори. Лучше покажи нам. Праща с тобой?

Эйла кивнула и поднялась. Все направились к дальнему концу поляны, туда, где среди камней петлял маленький ручеек. Эйла подняла с земли несколько камешков подходящего размера и формы. Круглые летели дальше и точнее попадали в цель, зато камешки с зазубренными краями поражали добычу наповал.

– Я попаду вон в ту маленькую белую скалу за валуном, – показала Эйла.

Бран кивнул. Это расстояние примерно в полтора раза превышало то, на которое мог метнуть камень самый лучший охотник. Эйла тщательно прицелилась и один за другим выпустила из пращи два камня. Зуг направился к скале, чтобы проверить меткость Эйлы.

– На белом камне две отметины. Она попала в цель оба раза, – оповестил он, вернувшись. Взгляд его светился от изумления и гордости.

«Конечно, она женщина, – думал старый охотник, – и ей не положено даже прикасаться к праще; законы Клана строги и незыблемы. Но, как бы там ни было, она владеет оружием мастерски». Хотя он не знал, что Эйла училась у него, иметь такого ученика – честь. Он и сам не прочь у нее поучиться, перенять прием, которым она метает два камня один за другим. Истинным наставником можно счесть лишь того, кто воспитал учеников, превзошедших его в искусстве. Эйла его превзошла.

Тем временем Бран заметил в траве какое-то шевеление.

– Эйла! – окликнул он. – Вон кролик! Убей его!

Она взглянула туда, куда он указывал, и увидела маленького зверька, торопливыми скачками пересекавшего поляну. В мгновение ока она уложила его на месте. Других доказательств ее меткости не потребовалось.

Бран устремил на девочку изучающий взгляд. «В ловкости ей не откажешь», – признал он про себя. Конечно, подобное пренебрежение древними законами непростительно. Но, прежде всего, Бран неизменно думал об интересах Клана, о его безопасности, спокойствии и благоденствии. У него мелькнула мысль, что Клану не повредит лишняя добытчица. «Нет, это невозможно, – тут же одернул он себя. – Даже думать об этом кощунственно».

Креба меткость Эйлы не восхитила, а расстроила. Если у него еще оставались робкие сомнения, Эйла уничтожила их. Теперь он видел сам: она опытная охотница.

– Скажи, как ты осмелилась впервые взять пращу? – спросил он, бросив на девочку тяжелый, суровый взгляд.

Эйла растерянно покачала головой и потупилась:

– Не знаю. – Никогда еще сознание того, что она огорчила Креба, не причиняло ей такой боли.

– Ты не только взяла оружие. Ты посылала камни в цель. Ты бивала зверей. Разве ты не знала, что женщинам это запрещено?

– Мой покровитель послал мне знак, Креб. То есть я подумала, то это знак. – Она торопливо развязала узелок на своем амулете. – В от день, когда я решила охотиться, я нашла вот это. – И она протянула Мог-уру небольшой камень.

Знак? Ее покровитель послал ей знак? Охотники недоуменно переглянулись. Конечно, это меняет дело. Но все же как мысль об охоте закралась ей в голову?

Шаман повертел в руках камень. Необычный, спору нет, по форме напоминает диковинную морскую раковину. Но все же это всего лишь камень. Вряд ли можно счесть его знамением. Однако он тут не судья. Знамения понятны лишь человеку и его покровителю. Никто не в состоянии увидеть знамение, которое предназначено не ему. Мог-ур вернул Эйле ее амулет.

– Креб, – она с мольбой обращалась лишь к нему одному, – я думала, мой покровитель проверяет меня. Думала, он посылает мне испытание, заставляя Бруда донимать и мучить меня. Я решила, если буду сносить это испытание терпеливо, мой покровитель позволит мне охотиться.

Насмешливые взгляды устремились на молодого охотника. Всем было любопытно, как он воспримет утверждение Эйлы. Неужели она действительно вообразила, что ее покровитель использует Бруда, чтобы испытать ее? Бруд не знал куда деваться.

– Когда на меня набросилась рысь, я решила, что это новое испытание, – продолжала Эйла. – Я была так напугана, что едва не бросила охотиться. А потом мне пришло в голову, что я могу заранее приготовить два камня и пустить их один за другим: если промахнусь в первый раз, непременно попаду во второй. Я решила, что мой покровитель подсказал мне это.

– Понимаю, – изрек священный муж. – Мне нужно время для размышления, Бран.

– Нам всем предстоит поразмыслить над тем, что мы узнали. Встретимся завтра утром, – объявил вождь. – Девочка не будет присутствовать при нашей беседе.

– О чем тут размышлять? – возразил Бруд. – Она заслужила наказание, и все мы знаем какое.

– Да будет тебе известно, Бруд, это наказание чревато опасностью для всего Клана. Прежде чем я обреку ее на смерть, я должен убедиться, что это действительно справедливое решение. Встретимся завтра.

На обратном пути в пещеру мужчины оживленно обсуждали случившееся.

– Впервые слышу, чтобы у женщины возникло желание охотиться, – заметил Друк. – Возможно, дело тут в ее покровителе. Для женщины он чересчур силен.

– Когда Мог-уру открылось, что ее избрал Пещерный Лев, я не стал ему возражать, ибо лишь ему ведомы желания духов, – сообщил Зуг. – И все же я сомневался, что Пещерный Лев мог стать покровителем женщины. Теперь я уверен в этом. Мог-ур был прав, как и всегда.

– А может, она наполовину мужчина? – предположил Краг. – Об этом давно поговаривают.

– Она и по виду не похожа на женщину, – добавил Дорв.

– Всякому ясно, она самая обычная женщина, – досадливо перебил Бруд. – И она заслужила смерть.

– Наверное, ты прав, Бруд, – согласился Краг.

– Даже если она наполовину мужчина, ей не следовало охотиться, – сурово изрек Дорв. – По моему разумению, ей вообще не место в Клане. Она не похожа на нас.

– Я всегда так считал, Дорв, – отозвался Бруд. – Не понимаю, почему Бран медлит с решением. Будь я вождем, я свершил бы то, что необходимо, не откладывая.

– Такое решение нельзя принимать второпях, Бруд, – возразил Грод. – Спешить ни к чему. Один день ничего не изменит.

Бруд обогнал его, не удостоив ответа. «Вечно этот старик меня поучает, – в сердцах думал он, – вечно становится на сторону Брана. Почему Бран отложил решение? В чем тут сомневаться? К чему тянуть? Видно, Бран стареет и уже не годится в вожди».

Эйла, понурив голову, брела вслед за мужчинами. Добравшись до пещеры, она отправилась прямиком к очагу Креба, уселась на свою подстилку и устремила недвижный взгляд в темноту. Иза уговаривала ее поесть, но в ответ Эйла лишь покачала головой. Уба не понимала, что происходит, но чувствовала: какая-то беда стряслась с высокой светловолосой необычной девочкой, ее обожаемой сестрой и старшей подругой. Малышка подошла к Эйле и вскарабкалась к ней на колени. Эйла прижала ее к себе и принялась тихонько покачивать. Каким-то образом Уба догадалась, что ее близость успокаивает Эйлу. Она сидела у нее на коленях, пока не уснула. Иза забрала у Эйлы спящего ребенка и отнесла на свою подстилку. Вскоре она улеглась сама, но не смогла сомкнуть глаз. Сердце ее терзала тревога за эту странную девочку, ставшую ей дочерью, – девочку, которая сидела сейчас в оцепенении, уставившись на посверкивавшие в костре угли.

Утро выдалось холодным и ясным. Ручей подернулся ледком, и поднявшееся солнце не сумело растопить ледяную корку, которая каждую ночь затягивала лужу у входа в пещеру. Судя по приметам, близилась холодная пора, когда людям придется безвылазно сидеть в пещере.

Иза не знала, спала ли этой ночью Эйла. Проснувшись, она обнаружила, что девочка по-прежнему недвижно сидит на своей подстилке. Эйла подавленно молчала, вряд ли отдавая себе отчет даже в том, что творилось у нее на душе. Она вся превратилась в ожидание. Креб вторую ночь подряд не возвращался к своему очагу. Иза различала силуэт шамана у темной расщелины, служившей входом в его святилище. Он оставался там до наступления утра. После того как мужчины покинули пещеру, чтобы решить судьбу Эйлы, Иза приготовила для девочки чай, но Эйла упорно молчала в ответ на все уговоры и расспросы. Хозяйственные хлопоты заставили Изу выйти, а вернувшись, она обнаружила, что чашка с остывшим чаем так и стоит перед Эйлой. «Девочка ведет себя так, словно уже мертва», – кольнуло Изу в сердце. Стоило ей подумать о том, что ожидает Эйлу, у нее перехватывало дыхание.

Бран отвел охотников в укромное место, защищенное от резкого ветра валуном. Прежде чем открыть совет, он приказал развести огонь. Пронизывающий холод подгонял бы мужчин, побуждая их поскорее покончить с делом, а вождь хотел услышать суждение каждого. Когда все уселись, он сделал знак, призывающий духов-покровителей. Мужчины поняли, что предстоит не обычный разговор, а важный совет, который должен проходить по всем правилам.

– Девочка по имени Эйла, принадлежавшая нашему Клану, при помощи пращи умертвила гиену, которая схватила ребенка. Уже три года Эйла использует оружие. Она женщина. По законам Клана женщина, взявшая в руки оружие, должна быть предана смертельному проклятию. Кто хочет говорить?

– Друк хочет говорить, Бран.

– Друк может говорить.

– Когда целительница нашла эту девочку, мы скитались по лесу, лишенные пещеры. Духи тогда разгневались на нас, они раскачали землю и разрушили наше жилище. Но что, если они не были злы? Что, если они просто хотели переселить нас в лучшее место? Хотели, чтобы в пути мы нашли эту девочку? Вид у нее диковинный. Она не похожа на нас. Вдруг это знамение, посланное духами-защитниками? С тех пор как она с нами, Клану сопутствует удача. Думаю, она приносит счастье, она и ее могущественный покровитель. Да, она необычна, и то, что ее избрал Пещерный Лев, необычно тоже. Мы сочли ее странной, когда она без страха вошла в морскую воду. Но не будь Эйла столь странной, Оуна ушла бы в мир духов. Эйла всего лишь девочка, она рождена не у моего очага, но я чувствую к ней расположение. Лишившись ее, я был бы опечален. И я благодарен Эйле, что она не дала Оуне утонуть. Эйла не похожа на нас. Она родилась среди Других. Мы мало знаем о ней. Теперь Эйла принадлежит Клану, но не Клан дал ей жизнь. Не знаю, почему ей захотелось охотиться. Женщинам Клана запрещено охотиться, но, возможно, женщинам других племен это позволено. Конечно, это не оправдывает проступка Эйлы. Однако, не возьмись она за пращу, Брак был бы сейчас мертв. Его ожидала ужасная смерть. Одно дело, когда от зубов хищника погибает охотник, другое – ребенок. Смерть Брака была бы потерей для всего Клана, не только для Брана и Бруда. Если бы гиена свершила то, что намеревалась, мы не сидели бы здесь, размышляя, как покарать преступницу. Мы оплакивали бы мальчика, который в будущем мог бы стать вождем. Думаю, Эйла заслужила наказание. Но мы не вправе предать ее смертельному проклятию. Я все сказал.

– Зуг хочет говорить, Бран.

– Зуг может говорить.

– Друк прав. Мы не должны обрекать на смерть того, кто только что спас чужую жизнь. Эйла не похожа на нас. Она родилась среди Других, и она думает иначе, чем женщины Клана. Поэтому она дерзнула взяться за пращу. Во всем же остальном она вела себя так, как положено женщине Клана. Эйла всегда была послушна, почтительна и всем могла служить примером.

– Это ложь! Она дерзкая, своевольная девчонка! – не вытерпел Бруд.

– Сейчас говорю я, Бруд! – гневно оборвал его Зуг.

Бран сверкнул глазами в сторону молодого охотника, и Бруду пришлось сдержать переполнявшую его злобу.

– Да, – продолжал Зуг, – когда Эйла была младше, она не всегда относилась к тебе должным образом, Бруд. Но ты сам тому виной, недаром ты был единственным, кому она отказывалась подчиняться. Ты вел себя с ней, как неразумный ребенок. Неудивительно, что она не питала к тебе уважения, которого заслуживают лишь взрослые мужчины. Что до меня, она всегда беспрекословно выполняла все мои распоряжения. Никто из других охотников тоже не может упрекнуть ее в дерзости или лености.

Бруд был готов испепелить старого охотника на месте, но сдержался и промолчал.

– Спору нет, она не имела права браться за пращу, – продолжал Зуг. – Но, признаюсь, за всю жизнь мне не доводилось видеть, чтобы кто-нибудь обращался с этим оружием столь же ловко, как она. Она сказала, что обучалась у меня. Я не знал об этом. Скажу откровенно, каждый наставник может гордиться таким способным учеником. Теперь я и сам могу у нее учиться. Она хотела охотиться, чтобы помогать Клану. Зная, что ей нельзя приносить свою добычу в пещеру, она нашла другой способ приносить пользу. Она родилась среди Других. Но сердцем и помыслами она принадлежит Клану. Ради Клана она забывает о себе. Бросившись в воду за Оуной, она не думала об опасности. Да, она умеет передвигаться по воде, но я видел сам: ей нелегко было вытащить ребенка. Море могло забрать их обеих. Она знала, ей, как женщине, запрещено охотиться. В течение трех лет ей удавалось делать это тайно. Но когда хищник схватил Брака, она пустила в ход оружие, забыв о том, что ее может постигнуть суровая кара. Эйла владеет пращой искуснее любого охотника. По моему разумению, пренебречь ее умением – непростительная глупость. Я считаю, если мы разрешим ей охотиться, это пойдет на благо всему Клану.

– Нет! Нет! – Бруд даже подпрыгнул от ярости. – Она женщина! Женщины не должны охотиться!

– Бруд! – с достоинством произнес старый охотник. – Я еще не закончил. Ты будешь говорить после меня.

– Не смей перебивать Зуга, Бруд! – предупредил вождь. – Если ты не знаешь, как подобает вести себя на совете, тебе лучше покинуть его.

Бруд, собрав всю свою выдержку, опустился на место.

– Праща далеко не самое грозное оружие, – вновь заговорил Зуг. – Лишь после того как старость лишила меня сил и я уже не мог охотиться с копьем, я взялся за пращу. Настоящим охотникам больше пристало другое оружие. Я полагаю, мы можем позволить Эйле охотиться, но только с пращой. Пусть праща станет оружием стариков и женщин, по крайней мере, этой женщины.

– Зуг, тебе, как и всем нам, известно, что овладеть пращой куда труднее, чем копьем, – возразил Бран. – Много раз, когда охота не приносила удачи, ты со своей пращой добывал для Клана мясо. Ни к чему ради спасения девочки принижать славное оружие. Для того чтобы овладеть копьем, нужны лишь сильные руки, – добавил вождь.

– Не только. Еще нужны быстрые ноги, крепкая грудь и много смелости, – возразил Зуг.

– Еще больше смелости потребовалось Эйле для того, чтобы пойти с пращой на рысь, – вступил в разговор Друк. – Слова Зуга кажутся мне справедливыми и разумными. Пусть Эйла охотится, но только с пращой. Думаю, духи не будут этому противиться. До сих пор Эйла приносила нам удачу. Вспомните охоту на мамонта!

– Я не уверен, что это решение будет благоразумным, – веско произнес Бран. – Я не знаю, можем ли мы оставить ее в живых, не говоря уже о позволении охотиться. Тебе известны законы Клана, Зуг. От веку ни одна из наших женщин не бралась за оружие. Почему ты решил, что духи не будут разгневаны, если мы нарушим древний закон?

– Ни одна из женщин Клана не бралась за оружие, ни одна, кроме этой. Думаю, неспроста духи позволили ей стать столь искусной охотницей. Пусть же теперь с нашего позволения делает то, что в течение трех лет она делала втайне.

– Что ты скажешь, Мог-ур? – повернулся к шаману Бран.

– Что он может сказать? Ты забыл, что она выросла у его очага? – вновь не утерпел Бруд.

– Бруд! – взревел Бран. – Неужели ты дерзнул обвинить Мог-ура в несправедливости? Значит, ты полагаешь, что он мало заботится о Клане? Как смеешь ты не доверять шаману? Великому Мог-уру?

– Не надо, Бран, – остановил вождя Мог-ур. – Бруд прав. Все знают, как я привязан к Эйле. Мне непросто быть справедливым. Да, это так, хотя я постараюсь забыть о своем чувстве к ней. Но я не уверен, что у меня хватит на это сил. С тех самых пор, как вы вернулись с охоты, я в уединении предавался размышлениям. И прошлой ночью мне открылись знания, которых я не ведал раньше, возможно, потому, что в них не было нужды. Давным-давно, еще до того, как люди объединились в Клан, женщины помогали мужчинам охотиться. – Слова шамана были встречены недоверчивым ропотом. – Верьте мне, это правда. Мы устроим обряд, и знания эти откроются всем вам. Так вот, когда люди только учились изготовлять необходимые орудия, и всякий вновь родившийся еще не был наделен памятью, сходной с нашей, женщины охотились на зверей наравне с мужчинами. Тогда мужчины не делились с женщинами своей добычей. Подобно матерям-медведицам, женщина сама добывала пропитание для себя и своих детей. Лишь спустя годы мужчины начали охотиться не только для себя, но и для женщин с детьми. С той поры, когда мужчины стали заботиться о детях и делиться с ними мясом, берет свое начало Клан. С той поры он растет и приумножается. Раньше, если мать погибала на охоте, ребенок ее умирал от голода. Но так было лишь до того, как вражда между людьми прекратилась и они объединились, чтобы охотиться вместе. Так возник Клан. Но даже тогда некоторые женщины продолжали охотиться – то были избранницы духов. Ты говоришь, Бран, что женщины Клана никогда не прикасались к оружию. Ты не прав. В прежние времена женщины охотились, и духи одобряли это. Но то были иные, древние духи, не те, что покровительствуют Клану ныне. Не знаю, будет ли верно назвать их духами Клана. То были могущественные духи, но они давно уже удалились на покой. Их почитали, благоговели перед ними, но и страшились их. Они не были злыми, хотя и обладали великой силой.

Мужчины оцепенели от изумления. Шаман говорил о временах древних, забытых и неведомых. И рассказ его разбудил дремавшие в душах страхи, так что многие невольно содрогнулись.

– Думаю, что ныне никто из женщин, рожденных в Клане, не возымеет желания охотиться, – продолжал Мог-ур. – Думаю, никто из них не сумеет овладеть оружием. Теперь, спустя много лет, женщины изменились, и мужчины тоже. Но Эйла не похожа на женщин Клана. Другие отличаются от нас больше, чем это открыто взору. Если мы позволим ей охотиться, уверен, никто из женщин не захочет последовать ее примеру. То, что она взялась за оружие, удивило их так же сильно, как и нас. Я все сказал.

– Кто еще хочет говорить? – осведомился Бран.

Впрочем, вождь не был уверен, что действительно готов выслушать новые суждения. Слишком много неожиданного уже было сказано, вполне достаточно, чтобы сбиться с толку.

– Гув хочет говорить, Бран.

– Гув может говорить.

– Я лишь помощник шамана, мне неведомо все, что открыто Мог-уру. Но, думаю, он учел не все обстоятельства. Возможно, он напряг все силы, чтобы подавить свою привязанность к Эйле. Он ушел в воспоминания о далеких днях, позабыв о девочке, потому что опасался: устами его заговорит любовь, а не разум. И он ничего не сказал о ее покровителе. Подумайте, почему эту девочку избрал столь могущественный дух, которому пристало покровительствовать лишь мужчине? – спросил Гув и продолжал, не дожидаясь ответа: – Пещерный Лев уступает в силе только Великому Урсусу. Он превосходит в могуществе мамонта. Пещерный Лев охотится на мамонтов, правда, только на старых или детенышей. Но он способен победить мамонта. Однако не лев убивает его.

– Ты противоречишь сам себе, Гув, – сделал нетерпеливый жест Бран. – То ты говоришь, что лев убивает мамонта, то – нет.

– Мамонта убивает не лев. Его убивает львица. Мы забыли об этом, когда говорили о духах-покровителях. Пещерный лев-самец обычно охраняет свое логово и детенышей. Кто же добывает пищу? Самый крупный из хищников, самый свирепый из всех охотников – Пещерная Львица! Самка! Разве вам неизвестно, что она приносит добычу самцу и детенышам? Лев тоже способен охотиться, но все же главное его дело – охрана. Все мы поразились, когда Пещерный Лев избрал девочку. Но никому не пришло в голову, что покровитель Эйлы не Пещерный Лев, а Пещерная Львица. Самка-охотница! Поэтому Эйлу и обуяло столь странное для женщины желание! Вы помните, ей было знамение? И это знамение послала ей Львица. Львица оставила отметины на ее левой ноге. Да, это необычно, когда женщина охотится. Но еще более необычно, когда она имеет подобного покровителя. Не уверен, что суждение мое истинно, и все же примите его в расчет. Охотиться Эйле позволил ее покровитель, будь то Лев или Львица. Посмеем ли мы противоречить столь могущественному духу? Дерзнем ли покарать ее за то, что она следовала велениям своего покровителя?

У Брана голова шла кругом. Еще одно неожиданное мнение. Вождю нужно было время, чтобы собраться с мыслями. «Конечно, Пещерная Львица охотится, – рассуждал он про себя. – Но разве покровитель может быть самкой? Разве не все духи принадлежат к мужскому роду? Но помощник шамана, который проводит свои дни, размышляя об обычаях духов, решил: девочка пожелала охотиться, потому что так принято у породы, к которой принадлежит ее покровитель. И лучше бы Гув не упоминал о том, что они могут рассердить столь могущественного духа, воспротивившись его желанию».

Женщина, осмелившаяся охотиться, – поразительное, невероятное явление. И мужчинам приходилось ломать голову, приходилось волей-неволей раздвигать границы своего понятного, привычного, знакомого мира. Каждый говорил о своем, о том, что его заботило и волновало, каждый делал лишь небольшой шаг за пределы старых представлений. Но Брану предстояла почти невыполнимая задача – учесть все. Долг повелевал ему выслушать все суждения охотников и принять единственно верное решение. Если бы он мог спокойно поразмыслить и сделать вывод! Но дело не терпело отлагательств.

– Кто еще хочет говорить? – изрек вождь.

– Бруд хочет говорить, Бран.

– Бруд может говорить.

– Все эти выдумки очень занятны. Но, по моему разумению, они годятся только для того, чтобы развеять скуку в холодные зимние вечера. Законы Клана незыблемы. Не нам изменять их. Пусть эта девочка родилась среди Других. Ныне она принадлежит Клану. А женщинам Клана запрещено охотиться. Они не имеют права прикасаться не только к оружию, но и к инструментам, которыми изготовляют оружие. Все мы знаем, какой кары достойны те, кто нарушил закон. Эйла должна умереть. Возможно, в давние времена женщины действительно охотились, но это ничего не меняет. Самка пещерного льва ходит на добычу, но это не оправдывает преступления Эйлы. Медведицы и львицы могут охотиться, женщины – никогда. Мы люди Клана, а не львы и не медведи. У Эйлы могучий покровитель. Кое-кто считает, до сих пор она приносила нам удачу. Но закон един для всех, и это не должно спасти ее от кары. Даже то, что она спасла сына моей женщины, не должно смягчить ее участь. Нам следует чтить и блюсти традиции. Женщина, взявшаяся за оружие, обречена на смертельное проклятие. Так повелось издревле, так будет теперь. К чему тратить время в пустых спорах? Ты можешь принять лишь одно решение, Бран. Я все сказал.

– Бруд прав, – произнес Дорв. – Не нам менять древние законы Клана. Одно отступление повлечет за собой другое, и вскоре мы утратим опору. Нарушение закона карается смертью. Эта девочка должна умереть.

Кое-кто из охотников закивал головой в знак согласия. Бран не спешил с ответом. «Бруду трудно возразить, – думал он. – Тот, кто нарушил закон, заслужил смерть. Но Эйла спасла жизнь ребенка, жизнь Брака. Однако чтобы спасти его, она взялась за оружие». Мнений было высказано немало, но вождя по-прежнему терзали сомнения, так же как и в тот злополучный день, когда Эйла выхватила пращу и убила гиену.

– Прежде чем я скажу свое слово, я учту каждое слово, сказанное вами, – произнес вождь. – А теперь все вы должны дать мне ответ – ясный и определенный.

Мужчины, сидевшие вокруг огня, сжали одну руку в кулак и выставили перед грудью. Движение сверху вниз означало утвердительный ответ, движение из стороны в сторону – отрицательный.

– Грод, – обратился вождь ко второму охотнику в Клане, – считаешь ли ты, что девочка по имени Эйла должна умереть?

Грод замешкался. Он понимал, как трудно сейчас вождю. В течение многих лет он был ближайшим помощником Брана, и из года в год его уважение к вождю возрастало. По лицу Брана он видел, что его обуревают противоречивые чувства. Наконец Грод решился. Кулак его взлетел вверх и опустился.

– Грод говорит «да». Что скажет Друк? – повернулся Бран к мастеру-оружейнику.

Друк без колебания сделал жест из стороны в сторону.

– Друк говорит «нет». Что скажет Краг?

Краг поочередно взглянул на Брана, Мог-ура и на Бруда и поднял кулак вверх.

– Краг говорит «да», – оповестил вождь. – Что скажет Гув?

Молодой помощник шамана, не медля ни мгновения, сделал кулаком широкий жест перед грудью.

– Гув говорит «нет». Что скажет Бруд?

Прежде чем вождь успел произнести его имя, Бруд взмахнул кулаком вверх-вниз. Бран едва взглянул в его сторону. Он не сомневался в ответе Бруда.

– Бруд говорит «да». Что скажет Зуг?

Старый охотник гордо выпрямился и сделал решительный жест из стороны в сторону.

– Зуг говорит «нет». Что скажет Дорв?

Кулак второго старейшины Клана устремился вверх, и, прежде чем он опустился, все уставились на Мог-ура.

– Дорв говорит «да». Что скажет Мог-ур? – вопросил Бран. Мнение всех собравшихся было известно вождю заранее. Всех, кроме Мог-ура.

Душу Креба раздирали сомнения. Он чтил законы Клана и корил себя за поступок, который совершила Эйла, за то, что не уследил за ней. Вина его в том, что он слишком любил Эйлу. Вдруг сейчас любовь затуманит его рассудок, вдруг чувства окажутся сильнее долга по отношению к Клану? Кулак шамана медленно двинулся вверх. Да, подсказывал ему разум, за то, что она совершила, есть только одна расплата – смертельное проклятие. Но прежде чем Мог-ур закончил утвердительное движение, кулак его, словно повинуясь чьей-то неведомой воле, дернулся в сторону. Обречь Эйлу на смерть было выше его сил. Но если решение будет принято, он беспрекословно выполнит то, что повелевает ему долг. К счастью, выбирать не ему. Выбор – дело вождя. Только вождя.

– Охотники не пришли к согласию, – провозгласил Бран. – Мне одному предстоит принять решение. Теперь мне известно, что думает каждый из вас. Я буду размышлять о том, что вы сказали сегодня. Мог-ур сказал, вечером мы устроим обряд. Тем лучше. Мне необходима помощь духов. Всем нам нужна их защита. Завтра утром вы узнаете, что я решил. Завтра утром это станет известно Эйле. А теперь ступайте, готовьтесь к обряду.

Мужчины ушли, и Бран остался у костра в одиночестве. Тучи, подгоняемые холодным ветром, проносились по небу. Зарядил ледяной дождь, но Бран обращал на него внимания не больше, чем на гаснущие в костре огоньки. В сумерках он поднялся и, тяжело ступая, направился к пещере. Эйла недвижно сидела на том же месте, что и утром. «Она ожидает худшего, – заметил про себя вождь. – Чего еще она может ожидать?»

Глава 16

Ранним утром Клан собрался на поляне перед пещерой. Резкие порывы восточного ветра обдавали пронизывающим холодом, но небо сияло яркой голубизной. Однако лучи солнца, показавшегося над горным хребтом, не могли разогнать царившее в Клане уныние.

Люди избегали смотреть друг другу в глаза. Руки праздно висели вдоль тел, никто не заводил разговора. Понурившись, люди разбредались по своим местам, страшась узнать участь необычной девочки, ставшей для них своей.

Уба ощущала, что мать ее вся дрожит. Порой Иза так крепко сжимала ручонку дочери, что причиняла ей боль. Уба понимала, не только холодный ветер виной тому, что мать бьет озноб. Креб приблизился к проему пещеры. Никогда еще великий шаман не производил столь устрашающего и внушительного впечатления. Его изборожденное глубокими шрамами лицо казалось высеченным из гранита, а единственный глаз хранил ледяную непроницаемость. Бран сделал знак, и шаман вошел в пещеру медленно, словно изнемогая под тяжестью невидимого бремени. Он подошел к своему очагу, взглянул на девочку, застывшую на подстилке, и, собрав всю свою волю, приблизился к ней.

– Эйла, Эйла, – тихонько окликнул он. Девочка вскинула на него глаза. – Время настало. Ты должна идти.

Ни проблеска чувств не светилось во взгляде Креба.

– Ты должна идти, Эйла, – повторил он. – Бран принял решение.

Эйла покорно кивнула и поднялась. Затекшие ноги плохо повиновались ей. Но она не ощущала боли. Безмолвно шла она вслед за Мог-уром, уперев глаза вниз, на землю, хранившую множество людских следов: отпечатки ног, босых и обернутых в шкуры, круглые отметины, оставленные палкой Креба, борозду, прочерченную его иссохшей ногой. Внезапно перед глазами у нее оказались ноги Брана в пыльных кожаных обмотках. Эйла остановилась и опустилась на землю. Почувствовав, как рука вождя коснулась ее плеча, она заставила себя поднять голову и взглянуть ему в лицо.

Прикосновение Брана вывело Эйлу из оцепенения, и вновь неизбывный ужас овладел ею. Перед ней было знакомое лицо вождя – низкий скошенный лоб, мохнатые брови, крупный крючковатый нос, всклоченная борода. Но суровость, исходившая обычно из холодных глаз Брана, исчезла, сменившись нескрываемой печалью и состраданием.

– Эйла, – вслух произнес вождь и тут же перешел на язык церемониальных жестов, используемый в особо важных случаях, – ты принадлежишь Клану. Клан хранит свои древние законы. С тех пор как возник Клан, их передают из поколения в поколение. Ты родилась среди Других, Эйла. Но теперь ты одна из нас. И должна следовать законам, которые для нас священны. Во время охоты на мамонта мы видели, как ты взяла пращу и пустила из нее камень. Ты призналась, что давно охотишься с пращой. Законы наши гласят, что женщины Клана не смеют браться за оружие. За нарушение этого закона полагается суровая кара. Таковы обычаи Клана, незыблемые и неизменные.

Бран склонил голову и пристально взглянул в полные отчаяния голубые глаза девочки.

– Мне известно, что заставило тебя тогда на охоте метнуть камень, – продолжал он. – Но мне неизвестно, что заставило тебя впервые взяться за оружие. Однако, если бы не ты, Брак, мальчик, принадлежащий Клану, покинул бы мир живых. – Бран выпрямился и неторопливыми, особенно отчетливыми жестами, так, чтобы видели все, торжественно заявил: – Вождь Клана благодарен девочке, спасшей ребенка, которому со временем предстоит стать преемником вождя.

Люди, замершие в ожидании, удивленно переглядывались. То, что мужчина у всех на виду благодарил женщину, само по себе являлось событием исключительным. Но в то, что вождь Клана принес благодарность девочке, не достигшей даже еще женской зрелости, трудно было поверить.

– Наши законы не допускают отступлений, – продолжал Бран. Он сделал знак Мог-уру, и тот скрылся в своем святилище. – У меня нет выбора, Эйла. Мог-ур разложил сейчас священные останки и говорит с теми, чьи имена нельзя произносить вслух. Когда он закончит, ты умрешь, Эйла. Предаю тебя проклятию. Смертельному проклятию.

Эйла почувствовала, что кровь застыла у нее в жилах. Иза испустила пронзительный вопль, превратившийся в горестный стон, и метнулась к своей обреченной дочери. Внезапно Бран поднял руку, и завывания Изы оборвались.

– Я не закончил, – сделал знак вождь.

В наступившей тишине люди обменивались недоуменными взглядами. Что мог добавить Бран к тому, что уже сказал?

– Законы Клана незыблемы. Я вождь, мой долг блюсти их. Женщина, прикоснувшаяся к оружию, подлежит смертельному проклятию, это так. Но законы не говорят, что это проклятие должно длиться вечно. Эйла, твое проклятие продлится, пока луна не совершит полный круг. Если духи будут к тебе благосклонны, к окончанию этого срока ты вернешься и вновь будешь жить среди нас.

Такого не ожидал никто. Потрясенные люди повскакали со своих мест.

– Бран прав, – заявил Зуг. – Законы не настаивают, что проклятие должно быть вечным.

– Это все равно что вечное! Разве можно вернуться, пробыв в мире духов так долго – пока луна совершит полный круг. Если бы проклятие длилось всего несколько дней, тогда она, пожалуй, вернулась бы, – предположил Друк.

– Прокляни ее Бран на несколько дней, он отступил бы от древнего закона, – пояснил Гув. – Некоторые шаманы утверждают, если проклятие продолжается недолго, дух обреченного на смерть не успевает перейти в иной мир, он бродит вокруг мира живых, выжидая, когда ему удастся войти в него вновь. А значит, и духи зла остаются поблизости. Бран обрек Эйлу проклятию, хотя и не бесконечному, но такому длинному, что можно счесть его вечным. Он сохранил верность закону.

– Не проще было бы проклясть ее навечно и покончить с этим делом? – вступил в разговор взбешенный Бруд. – Законы гласят: такое преступление карается смертью. Нечего изворачиваться и придумывать для нее временное проклятие. Она должна быть предана смерти. Ей не место среди живых.

– А ты полагаешь, она вернется к живым, Бруд? Неужели, по-твоему, это возможно?

– Меня не волнует, возможно это или нет. Я хочу знать, почему Бран не проклял ее должным образом. Или ему изменили мудрость и дальновидность?

Решение Брана привело в недоумение не только Бруда. Но в отличие от него люди Клана не сомневались в мудрости вождя. Их занимало другое: если Бран предал Эйлу временному проклятию, значит, он полагает, что у нее есть возможность – пусть даже самая слабая – вернуться из мира духов.

Всю ночь Бран мучился без сна, пытаясь найти выход. Эйла спасла жизнь ребенка. Несправедливо, что она должна умереть за это. Вождь любил Брака и был до глубины души признателен Эйле. Но в таком деле он не имел права давать волю собственным чувствам. Закон обрекал Эйлу на смерть. Но как забыть другой древний закон – платить за добро добром. Эйла вырвала Брака у смерти, и теперь в нее вошла частица его духа. Она спасла чужую жизнь и заслужила награду – заслужила, чтобы жизнь была дарована ей самой.

Лишь когда в проеме пещеры забрезжил рассвет, вождя осенила догадка. Сильные духом порой возвращаются, когда истекает срок их проклятия. Конечно, то была слабая надежда, даже и не надежда, а лишь искорка ее. Чтобы отплатить Эйле за спасение мальчика, вождь пошел на единственно возможную уступку. Он понимал, это слишком ничтожная награда, но ничем другим не мог помочь Эйле. И все же искорка надежды лучше, чем полная безнадежность.

В воздухе повисла гулкая тишина. В проеме пещеры возник Мог-ур, сам подобный смерти, – грозный и неумолимый. Ему не было нужды что-либо объявлять. Проклятие свершилось. Мог-ур исполнил свой долг. Эйла покинула мир живых.

Вопль Изы разрезал безмолвие. Вслед за ней зарыдала Ога, потом Эбра. Вскоре все женщины оглушительно причитали, выражая Изе свое сочувствие. Увидев, что ее приемная мать обезумела от горя, Эйла бросилась к ней, чтобы утешить и успокоить. Она уже хотела обвить руками шею Изы, как вдруг та отпрянула и повернулась к ней спиной. Она словно не замечала Эйлу. Девочка не понимала, что произошло. Она устремила недоумевающий взгляд на Эбру, но та, казалось, смотрела сквозь нее. В растерянности Эйла повернулась к Аге, потом к Овре. Люди перестали ее видеть. Когда она приближалась, они отходили или отворачивались, но не для того, чтобы уступить ей дорогу, а так, словно шли по своим делам, не обращая на нее внимания. Эйла подбежала к Оге и вплотную приблизилась к ней.

– Это я, Эйла. Я стою здесь, перед тобой. Неужели ты меня не видишь? – жестами спрашивала она.

Взгляд Оги прошел сквозь девочку, словно та была прозрачной. Затем Ога повернулась к ней спиной и пошла прочь, никак не подав вида, что заметила Эйлу.

Эйла увидела, что к Изе направляется Креб, и устремилась к нему.

– Креб! Это Эйла! Я здесь! – отчаянно жестикулировала она.

Старый шаман, не останавливаясь, слегка посторонился, чтобы не коснуться девочки, упавшей ему в ноги. Казалось, он принимал Эйлу за бревно или камень.

– Креб! – рыдала Эйла. – Почему ты не видишь меня, почему?

Вне себя от ужаса, она вновь кинулась к Изе.

– Мать! Мать! Посмотри на меня! Посмотри! – умоляла она, размахивая руками перед глазами Изы.

Иза вновь испустила горестный вопль и принялась яростно колотить себя в грудь кулаками:

– Моя дочь! Моя Эйла! Дочь моя умерла. Она ушла от нас. Бедная моя, бедная Эйла. Ее нет среди живых.

Тут взгляд Эйлы упал на Убу, которая в смятении жалась к ногам матери. Эйла опустилась перед малышкой на колени:

– Ты ведь видишь меня, правда, Уба? Я здесь, перед тобой!

По глазам Убы Эйла поняла, что та ее видит. Но в следующее мгновение Эбра схватила ребенка в охапку и понесла в пещеру.

– Пусти! Я хочу к Эйле! – вырывалась Уба.

– Эйла умерла, Уба. Она ушла от нас. Это не Эйла говорила с тобой, это ее дух. Он должен отыскать дорогу в мир духов. Если ты заговоришь с ним, он заберет тебя с собой. Нельзя смотреть на дух умершего – ты навлечешь на себя беду. Отвернись, Уба! Или ты хочешь, чтобы с тобой приключилась беда?

Обессиленная, Эйла рухнула на землю. До сих пор она плохо представляла себе, что это такое – смертельное проклятие. Она воображала нечто ужасное, но действительность оказалась хуже всех ее ожиданий.

Для всего Клана Эйла перестала существовать. То был не заговор, затеянный, чтобы напугать провинившуюся девочку. Люди не притворялись – они действительно не верили, что с ними говорит живая Эйла. Перед ними был дух, не утративший зримых очертаний, дух, все еще придававший видимость жизни телу. Но Эйла умерла. Люди Клана считали смерть не прекращением бытия, но переходом на другой его уровень. Все знали, что жизнь телу придает обитающий в нем незримый дух. Если дух оставил тело, человек, мгновение назад живой, умирал, но в теле его не происходило никаких перемен – лишь дыхание его замирало и члены коченели. Существо, некогда бывшее Эйлой, больше не принадлежало к миру живых. Ему предстояло найти путь в иной мир. Тело, видимая часть ее существа, пока еще оставалось теплым и подвижным, но это не делало его живым.

Вскоре тело осознает, что дух оставил его, и застынет навсегда. Никто в Клане, даже Бран, не верил в возвращение Эйлы. Опустевшая оболочка никогда не обретет жизнь, пока духу не будет позволено вновь войти в нее. Но тело, лишенное жизни, не сможет есть и пить и быстро разрушится. В этом не сомневался никто. А если те, кого любил умерший, убеждены в его смерти, телу незачем больше поддерживать свои силы.

Но пока дух слоняется около пещеры, придавая телу видимость жизни, посланцы иного мира, пришедшие за ним, тоже бродят поблизости. Они способны причинить вред живым, способны забрать с собой другие жизни. Известно, что зачастую те, к кому был особенно привязан обреченный на смертельное проклятие, прежде всего его женщина или мужчина, вскоре следуют за ним. Людей Клана не заботило, заберет ли дух Эйлы ее тело с собой или оставит здесь ставшую ненужной оболочку. Но всем хотелось, чтобы дух умершей покинул обиталище живых, покинул как можно скорее.

Эйла смотрела на окружавших ее соплеменников, таких знакомых и привычных. Они сновали туда-сюда, принимаясь за свои обыденные дела, но в воздухе ощущалось какое-то напряжение. Креб и Иза вошли в пещеру. Эйла вскочила и бросилась за ними вслед. Ей не препятствовали, но кто-то поспешно оттащил в сторону Убу. Хотя дети и находятся под особой защитой, искушать духов зла ни к чему. Иза собрала все вещи, принадлежавшие Эйле, – ее одежду, посуду, меховую подстилку, подушки из сухой травы – и вытащила наружу. Креб выхватил из большого костра, разложенного перед пещерой, горящую ветку. Иза свалила все пожитки Эйлы около кучи хвороста. Эйла прежде не заметила ее. Затем женщина торопливо скрылась в пещере, а Креб тем временем принялся разводить огонь. Он молча совершал над костром и вещами таинственные движения, смысл которых был Эйле неизвестен.

С нарастающим ужасом она наблюдала, как Креб начал бросать в пламя все ее вещи, одну за другой. Эйла, переступившая закон, не удостоилась погребальной церемонии. То, что делал Креб, являлось частью постигшей ее кары, частью смертельного проклятия. Все напоминавшее об Эйле подлежало уничтожению. В жилище не следовало оставлять ничего, что могло удержать дух умершей. Эйла смотрела, как языки пламени лижут заостренную палку, которой она выкапывала из земли коренья, корзинку, в которую она собирала целебные травы, ее подушки и одежду. Она видела, как дрожали руки Креба, когда он потянулся за ее меховой накидкой. На мгновение он прижался к накидке лицом и кинул в огонь. Слезы застилали Эйле глаза.

– Креб, я люблю тебя, – жестами сказала она, встав прямо перед ним.

Но старый шаман по-прежнему не замечал ее. Внутри у Эйлы что-то оборвалось, когда он взял ее сумку из шкуры выдры, ту самую сумку целительницы, что Иза смастерила перед самой охотой на мамонта, и бросил в дымящийся костер.

– Нет, Креб, нет! Оставь мою сумку! – взмолилась Эйла.

Но было уже поздно. Пламя пожирало свою добычу.

Этого Эйла не смогла вынести. Ослепнув от рыданий, она кинулась вниз по склону, в гущу леса. Сердце ее разрывалось от тоски и одиночества. Она мчалась не разбирая дороги, продираясь сквозь заросли, и ветви хлестали ее по лицу, царапали руки и ноги. Ей было все равно. Она угодила в лужу ледяной воды, но не почувствовала, что ноги ее промокли насквозь и онемели от холода. Наконец она споткнулась о поваленное дерево и упала. Растянувшись на промерзлой земле, она молила, чтобы смерть поскорее избавила ее от мучений. У нее ничего не осталось. Клан изгнал ее, те, кого она любила, отвернулись. Ей незачем жить. Они сказали, что она мертва. Так оно и есть.

Эйла была в таком состоянии, что смерти ничего не стоило исполнить ее желание. Забыв обо всем, кроме своего горя и страха, она ничего не пила и не ела с того времени, как вернулась с охоты, то есть больше двух дней. Одета она была кое-как, не по погоде, промокшие ноги ломило от холода. Ослабевшая девочка могла стать легкой добычей любого хищника. Но внутри ее жило чувство более властное, чем жажда смерти. Именно это чувство спасло ее несколько лет назад, когда землетрясение лишило пятилетнего ребенка дома и семьи. Пока Эйла дышала, любовь к жизни пересиливала в ней желание умереть.

Повалившись на землю, девочка поневоле немного отдохнула. Некоторое время она не двигалась, потом собралась с силами и подняла голову. Ее сотрясала дрожь, многочисленные ссадины на ее теле кровоточили. Упав, Эйла уткнулась лицом в мокрые листья. Теперь она облизала губы, почувствовала на языке капельки влаги и осознала, что мучительно хочет пить. Никогда в жизни она не испытывала такой сильной жажды. Журчание воды поблизости заставило ее вскочить на ноги. Припав к ручью, Эйла долго и жадно пила ледяную воду. Наконец она оторвалась от ручья и поднялась. Зубы ее выбивали дробь, ноги закоченели, и каждый шаг причинял ей боль. В голове у нее было легко и пусто. Ходьба немного взбодрила Эйлу, и все же озноб пробирал ее до костей.

Она не знала точно, в какой части леса оказалась, и двинулась, куда глаза глядят. Однако ноги сами понесли ее знакомым путем. Эйла забыла о времени, она не представляла, долго ли идет. Но, вскарабкавшись по крутому склону, она увидела водопад, грохочущий в туманной дымке, и поняла, что местность ей знакома. Редкие хвойные деревья, росшие вперемежку с березами и ивами, расступились, и Эйла очутилась на своем маленьком горном лугу.

Она не была здесь давным-давно. Начав охотиться, она приходила сюда лишь затем, чтобы поупражняться в метании двух камней одновременно. Луг был местом для тренировки, не для охоты. Появлялась ли она здесь нынешним летом, пыталась вспомнить Эйла. Вроде бы нет. Отодвинув толстые, переплетенные между собой ветви орешника, которые надежно закрывали вход в крошечную пещеру, Эйла пролезла внутрь.

Пещера оказалась даже меньше, чем ей представлялось. «Вот она, моя старая меховая подстилка», – отметила про себя Эйла. Она сама тайком принесла ее сюда. Как это было давно! Земляные белки устроили в подстилке гнездо, но, когда Эйла вытащила шкуру наружу и хорошенько встряхнула, выяснилось, что она почти не повреждена. Конечно, от старости подстилка утратила мягкость, но в пещере было сухо, и это предохранило мех от гниения. Эйла завернулась в шкуру и, всем своим продрогшим телом, ощущая приятное тепло, вернулась в пещеру.

Там она обнаружила большой кусок кожи – старую облезшую накидку. Она принесла ее сюда, чтобы набить травой и сделать подушку. «Да ведь тут у меня был еще нож, – припомнила Эйла. – Цел ли он? Я спрятала его где-то поблизости от этого выступа». Заметив в пыли кремневый клинок, Эйла схватила его, обтерла и принялась резать на части кожаную накидку. Скинув с ног промокшую насквозь обувь, она вытащила завязки и продернула их сквозь отверстия в выкроенных кусках кожи. Теперь у нее была новая обувь. Для тепла она набила ее сухой травой, сохранившейся в накидке, а старую разложила сушиться. Покончив с этим, Эйла бросила взгляд вокруг.

«Мне необходим огонь, – вертелось у нее в голове. – Сухая трава послужит хорошей растопкой. – Она сгребла траву в кучу и сложила у одной из стен. – Хорошо, что стены сухие. Можно отколупнуть камешек, чтобы добыть огонь. О, вот моя чашка из коры березы. Она вполне подойдет для добывания огня. Нет, она пригодится для воды. А это что? Корзинка, но совсем прохудилась. А вот и моя старая праща! Я и забыла, что оставила ее здесь. Наверное, тогда я как раз сделала другую, а эту бросила. – Эйла внимательно осмотрела пращу. – Слишком мала, к тому же ее погрызли мыши. Нужна новая». Вдруг Эйла, пронзенная неожиданной мыслью, в оцепенении уставилась на кусок кожи, который все еще держала в руках.

«Меня предали смертельному проклятию вот из-за этой штуки. И теперь я мертва. Но если это так, зачем мне заботиться об огне и оружии? Мертвым ничего не надо. Но мне холодно и хочется есть. Разве мертвецам бывает холодно? Разве их мучает голод? Откуда мне знать, как чувствуют себя мертвецы? Неужели мой дух покинул меня и отправился в иной мир? Сказать по правде, я никогда раньше не замечала, что он со мной. Креб говорит, духи недоступны взору, нам дано лишь говорить с ними, но не видеть их. Почему Креб больше не видит меня? Значит, я и в самом деле мертва? И ни к чему беспокоиться об огне, еде и воде! Но ведь я хочу есть!

Что, если я возьму пращу и добуду себе мяса? Почему бы нет? Меня уже предали смертельному проклятию. Хуже этого ничего быть не может. Только моя старая праща никуда не годится. Из чего бы сделать новую? Остатки накидки не подойдут. Эта кожа слишком жесткая, а мне нужна мягкая и упругая».

Эйла обшарила взглядом пещеру. «Пока у меня нет пращи, мне не убить зверя, из шкуры которого можно сделать новую пращу, – пронеслось у нее в голове. – Где взять подходящую кожу?» Так ничего и не придумав, Эйла в отчаянии опустилась на землю.

Вдруг взгляд ее упал на собственные руки, бессильно лежавшие на коленях, на то, чем были покрыты эти колени. Тут ее осенило. Набедренная повязка! Она из мягкой кожи, и от нее вполне можно отрезать кусок. Обрадованная, Эйла вновь принялась осматривать свое пристанище. «Вот старая палка для выкапывания корней. Надо же, и она здесь. И тарелки из раковин. Как удачно, что они уцелели. Ох, как хочется есть. Если бы тут нашлось что-нибудь съедобное… Как же я забыла, – спохватилась Эйла, – в этом году я не собирала здесь орехи, и на земле вокруг пещеры их наверняка полным-полно».

Эйла не осознавала, что жизнь вновь завладела всеми ее помыслами. Она набрала орехов, принесла в пещеру и до отказа набила свой ввалившийся от голода живот. Потом она размотала кожаную набедренную повязку и вырезала из нее кусок для пращи. Ей не удалось сделать карман для камней, но все же эта праща вполне подходила для охоты.

Никогда прежде Эйле не приходилось охотиться, чтобы добыть себе пропитание. Кролик, которого она выследила на лугу, оказался проворным, но не настолько, чтобы уйти от пущенного камня. Эйла припомнила, что проходила мимо бобровой запруды, и отправилась туда. Как только водяной зверь показался из своей хатки, она метким броском уложила его на месте. На обратном пути она заметила у ручья небольшой серый булыжник. «Этот камень подойдет», – сообразила она. Выковырнув камень из земли, она потащила его с собой. Свою добычу Эйла оставила в пещере, а сама отправилась в лес собирать хворост.

«Да, еще необходима палка, чтобы высечь огонь, – вспомнила она, вернувшись. – Совершенно сухая палка. А все, что попадается в лесу, пропиталось влагой». Эйла заметила свою старую копалку. Как раз то, что надо. Добыть огонь в одиночку оказалось нелегко – обычно она делала это на пару с другой женщиной. Но, наконец, деревяшка слегка задымилась, она бросила ее в приготовленную сухую траву и принялась что есть мочи раздувать. Усилия ее были вознаграждены: траву лизнул робкий язычок пламени. Эйла подсовывала в огонь хворостинку за хворостинкой, потом бережно огородила костер камнями. Когда он разгорелся как следует, она сунула в огонь несколько крупных ветвей, и веселые отблески пламени заиграли на стенах пещеры.

«Неплохо бы сделать посудину для варки, – размышляла Эйла, разделывая кролика и добавляя к его нежному мясу кусочки жирного бобрового хвоста. – Еще мне нужна новая палка для выкапывания кореньев и корзинка. Креб сжег мою корзинку! Он сжег все, даже мою сумку из шкуры выдры! Зачем он сжег мою сумку целительницы? – Слезы выступили на глазах Эйлы и заструились по щекам. – Иза сказала, я умерла, – неотрывно преследовало ее страшное воспоминание. – Я умоляла ее хотя бы взглянуть на меня, но она сказала, что я умерла. Почему она не замечала меня? Я стояла прямо перед ней, но она меня не замечала». Девочка разрыдалась, уронив голову на руки. Однако вскоре она выпрямилась и вытерла глаза. «Если я хочу сделать копалку, мне прежде нужен топор», – решительно прервала она поток собственных грустных мыслей.

Пока кролик жарился на углях, Эйла, ударяя камнем о камень, выдолбила себе топор – не зря она так часто наблюдала за работой Друка. Она срубила еловую ветку, заострила ее на конце и сделала копалку. Потом она отправилась в лес, набрала еще хвороста и сложила его в пещере. Невозможно было дождаться, пока мясо будет готово, – от него исходил такой запах, что рот Эйлы наполнялся слюной, а в животе бурчало. Она в жизни не пробовала ничего вкуснее, чем этот недожаренный кролик.

Когда Эйла, наконец, утолила голод, уже совсем стемнело. «Хорошо, что мне удалось добыть огонь», – подумала она. Надежно оградив пламя, чтобы оно не погасло до утра, девочка улеглась поодаль и закуталась в старую меховую подстилку. Но хотя она была чуть жива от усталости, сон не шел к ней. Эйла лежала, уставившись на огонь, и все печальные события минувшего дня оживали перед ее глазами. Она сама не заметила, как слезы вновь потекли по щекам. Ей было так страшно, так бесприютно. И хуже всего, она была совсем одна. С тех пор как Иза подобрала ее, Эйла ни разу не проводила ночь вдали от людей. Наконец усталость взяла свое. Глаза Эйлы сомкнулись, но сны ее были тревожны и грустны. Во сне она звала Изу, выкрикивая то самое слово на давно забытом языке, которым когда-то звала другую женщину. Но никто не пришел, чтобы утешить отвергнутую людьми девочку.

Дни шли за днями; чтобы выжить, Эйле приходилось трудиться не покладая рук. Как и после землетрясения, она осталась одна, и рассчитывать на помощь не приходилось. Но Эйла не была уже тем беспомощным пятилетним ребенком, что едва не погиб в лесу. За годы, проведенные в Клане, она много работала и многому научилась. Она сплела плотные корзинки для варки и для воды, потом еще одну – для трав, клубней и кореньев. Выделав шкуры убитых животных, она соорудила из мягкого кроличьего меха стельки для обуви, теплые чулки, которые держались на ногах при помощи завязок, и рукавицы – меховые мешки, стягивающиеся на запястье, с прорезями для большого пальца. Из найденного у ручья кремня она смастерила необходимые инструменты, набрала травы и устроила себе мягкую, удобную постель.

На лугу росло множество трав, пригодных в пищу. Эйла набрала семян и зерен, орехов, ягод, жестких маленьких яблок, съедобного папоротника, накопала сочных крахмалистых клубней. К радости своей, она отыскала молочную вику – растение, в чьих зеленых стручках скрываются вкусные круглые горошины. Природа, окружавшая ее, давала ей все необходимое для жизни. Вскоре Эйла решила, что ей нужна новая меховая накидка. Самая суровая зимняя пора еще не наступила, но уже сильно похолодало. Эйла знала, снег не заставит себя ждать. Прежде всего, она подумала о мехе рыси – с этим зверем у нее были особые отношения. Но потом она спохватилась, что мясо рыси несъедобно, а ей необходим не только мех, но и пища. Сейчас она могла охотиться хоть каждый день и у нее не было затруднений с мясом, но надо было подумать о запасе: близилось время, когда снеговые заносы заставят ее сидеть в пещере безвылазно. Следовало заранее позаботиться о том, чтобы заготовить мясо впрок.

Эйле вовсе не хотелось убивать робких и беззащитных зверюшек, что разделяли ее уединение, к тому же они были слишком малы. Но она сомневалась, что из пращи ей удастся подбить оленя. К удивлению своему, она обнаружила, что небольшое оленье стадо до сих пор пасется на одном из ближайших горных лугов. Раз так, стоит попытать счастья прежде, чем животные спустятся ниже, решила она. Камень, который Эйла пустила, подкравшись к стаду как можно ближе, сбил самку оленя с ног, а мощный удар дубинкой прикончил добычу.

Мех убитого зверя оказался пушистым и мягким – природа заботливо подготовила зверя к долгой зиме. Эйла устроила себе отличный ужин. Запах свежего мяса привлек в пещеру вороватую росомаху, ее тут же настиг метко пущенный камень. Случай этот напомнил Эйле, что первой ее добычей стала именно росомаха, похищавшая мясо у Клана. Ога рассказывала ей, что мех росомахи никогда не леденеет от дыхания и из него получаются превосходные шапки. «На этот раз росомаха сослужит мне службу», – рассуждала про себя Эйла, разделывая тушу пожирательницы падали.

Куски мяса она разложила в огненном круге снаружи пещеры, чтобы оно быстрее сохло и было недосягаемо для хищников. Исходивший от мяса дымок приятно щекотал ей ноздри. В глубине пещеры она выкопала маленькую ямку – слой земли в горной расщелине был неглубок. Она выложила ямку чистыми камнями из ручья, поместила туда мясо, которое уже успело высохнуть, и завалила кладовую тяжелыми обломками скалы.

Меховая накидка, которую Эйла смастерила, пока сушилось мясо, насквозь пропахла дымом. Но она прекрасно защищала от холода, по ночам вместе со старой подстилкой служила одеялом. Из прочного желудка оленя Эйла сделала сосуд для воды, из жил – веревки. Теперь она была обеспечена жиром: в огузке зверя хранился обильный запас сала, нагулянного за лето. Пока мясо не высохло полностью, Эйла постоянно опасалась, что пойдет снег. Она даже спала снаружи, в центре огненного круга, чтобы поддерживать пламя ночью. Когда вся вяленая оленина была, наконец спрятана в кладовую, девочка вздохнула с облегчением.

Вскоре небо затянули тяжелые косматые тучи, и несколько ночей подряд луне не удавалось проглянуть сквозь них. Теперь Эйла тревожилась, что не сумеет определить, сколько времени провела вдали от людей. Слова Брана до сих пор звучали у нее в ушах: «Если духи будут к тебе благосклонны и позволят покинуть иной мир, ты сможешь вернуться и жить среди нас, когда луна совершит полный круг». Эйла далеко не была уверена, что находится сейчас в «ином мире». Она знала только, больше всего на свете ей хочется оказаться среди людей. Возможно ли это? Вдруг, когда она вернется, выяснится, что она осталась для людей невидимой? Но Бран сказал, она вновь будет жить с Кланом, а Эйла привыкла верить словам вождя. Но как же она поймет, что пришло время возвращаться, если луна скрыта тучами?

Она вспомнила, что Креб однажды показал ей, как считать дни, делая отметины на палке. Старый шаман хранил в пещере множество палок с зарубками, и Эйла догадалась: с их помощью он определяет, сколько времени прошло между теми или иными важными событиями. Никто, кроме Креба, не смел прикасаться к этим палкам. Однажды Эйла из любопытства решила завести свою палку и делать на ней отметины. Она знала, что фазы луны постоянно повторяются, и ей захотелось проверить, сколько зарубок придется сделать, прежде чем луна совершит полный круг. Но Креб, застав Эйлу за этим занятием, отругал ее и отнял палку. Благодаря полученному нагоняю этот случай глубоко запал в память Эйлы и теперь, когда она ломала голову над тем, как сосчитать дни, пришел ей на ум. Она решила всякий раз с наступлением темноты делать на палке зарубку. Почему-то, стоило ей сделать очередную отметину, слезы застилали ей глаза, хотя она изо всех сил пыталась сдержать их.

Здесь, в уединении, глаза ее увлажнялись часто. Любая мелочь пробуждала воспоминания о днях, когда она жила среди людей, окруженная любовью и теплом. Испуганный кролик, прыжками пересекавший тропу, заставил вспомнить о длинных неспешных прогулках с Кребом. Эйла представляла себе его изборожденное шрамами, искореженное любимое лицо, и слезы струились по ее щекам. Если на глаза Эйле попадалось какое-нибудь растение из тех, что она собирала для Изы, она вспоминала наставления своей приемной матери, разъяснявшей ей целебные свойства трав, и опять начинала всхлипывать. А когда она вспомнила, что Креб сжег ее сумку целительницы, всхлипывания перерастали в рыдания. Но тяжелее всего Эйле приходилось по ночам.

Днем она привыкла бывать одна – и прежде она нередко бродила по лесам и лугам в полном одиночестве, собирала травы или охотилась. Но она успела забыть, каково находиться вдали от людей по ночам. Сидя в своей крошечной пещерке, Эйла смотрела на огонь, на отблески пламени, пляшущие на темных стенах, и до слез тосковала о тех, кого любила. Иногда сильнее всего ей не хватало маленькой Убы. Тогда она туго сворачивала накидку и вполголоса мурлыкала себе под нос, словно на руках у нее спал ребенок. Одежды и пищи у Эйлы было вдоволь, но она нуждалась в людях.

В одну из ночей на землю бесшумно опустился первый снег. Поутру, выйдя из пещеры, Эйла невольно вскрикнула от восторга. Сверкающий белый покров сделал мир неузнаваемым. Эйла вдруг оказалась в удивительной стране, стране причудливых очертаний и диковинных растений. Кусты скрылись под пушистыми шапками, ели облачились в белые одеяния, голые ветви деревьев, опушенные снегом, серебрились на фоне ярко-голубого неба. Эйла оглянулась на цепочку собственных следов, прорезавших пушистую восхитительную белизну, и бегом пустилась по снежному незапятнанному одеялу, петляя и кружась, покрывая снег затейливым узором. Заметив на снегу отпечатки лап какого-то мелкого зверька, она тут же пустилась по следу, но вскоре забыла о своем намерении и вскарабкалась на низкий каменный выступ, с которого ветер успел смести весь снег.

За спиной ее возвышалась горная гряда, цепь блестящих вершин, белых на синем. Они искрились и переливались на солнце, словно драгоценные гигантские камни. Бросив взгляд вниз, Эйла увидела, что еще не вся земля скрылась под белым покровом. Холмы, между которыми вздымались бирюзовые, увенчанные пенными гребнями морские волны, превратились в огромные сугробы. Но на востоке темнели степи, по-прежнему обнаженные. Эйла различила крошечные людские фигурки, суетившиеся на белом пространстве внизу, прямо под ней. Значит, в Клан тоже пришел первый снег. Ей показалось, что одна из фигурок прихрамывает. И сразу она вспомнила о своем изгнании. Магическое очарование заснеженного мира исчезло. Эйла спустилась вниз.

Второй снегопад и вовсе не доставил Эйле удовольствия. Одновременно с ним ударили морозы. Стоило Эйле высунуться из пещеры, как разбушевавшийся ветер вонзал ей в лицо сотни острых иголок. Буран продолжался несколько дней. Снегу навалило столько, что проем пещеры оказался почти полностью закрытым сугробами. Но девочка проделала лаз, орудуя плоской бедренной костью оленя. Целый день она провела в лесу, собирая хворост. Эйла израсходовала свой запас хвороста, пока сушила мясо, и теперь ей приходилось пробираться с вязанкой на спине сквозь снежные заносы. Она чуть не падала от усталости, но не давала себе отдыха. Эйла знала, еды ей хватит надолго, а вот насчет хвороста она оказалась не слишком предусмотрительной. Если ее пещеру занесет и она не сможет выбраться, ей нечем будет кормить огонь.

Эта мысль вновь заставила Эйлу испугаться за свою жизнь. Ее убежище слишком высоко в горах, с замиранием сердца думала она. Если пещера станет для нее ловушкой, зиму ей не пережить. Запасы у нее есть, но на всю холодную пору их не хватит, а подготовиться к зиме как следует, у нее не было времени. В сумерках Эйла вернулась в свое жилище, решив весь следующий день снова собирать хворост.

Утром она услышала завывание вьюги и обнаружила, что вход в пещеру завален полностью. Эйла с ужасом осознала, что страхи ее подтвердились, – она оказалась пленницей. Ей захотелось проверить, насколько глубоко под снегом она очутилась, и, отыскав длинную ветку, она проделала в снегу отверстие. Из него потянуло холодом, и, закинув голову, Эйла увидела, что с неба по-прежнему валят мохнатые снежные хлопья. Ветку она оставила в отверстии, а сама вернулась к огню.

Счастливая мысль измерить высоту сугроба спасла Эйлу. Ветка не давала снегу запорошить отверстие, и благодаря этому в тесное жилище Эйлы проникал свежий воздух, необходимый и огню, и ей самой. Если бы не дырка в снегу, девочка вскоре забылась бы сном и уже не очнулась. Эйла знала, что ей грозит опасность, но не имела понятия, до какой степени эта опасность велика. Некоторое время спустя, выяснилось, что ей больше не нужен огонь, – в пещере и так было не холодно. Снег не пропускал мороз и ветер, и Эйла согревала крошечное пространство теплом своего тела. Но ей нужна была вода, поэтому приходилось поддерживать огонь, чтобы растапливать снег.

Теперь, когда она не могла покинуть свое пристанище, лишь тусклый свет, струившийся сквозь отверстие в сугробе, говорил о том, что настал день. Всякий раз, как свет этот меркнул, Эйла делала новую зарубку на своей палке.

У нее оставалось много времени для раздумий. Целыми днями она сидела недвижно, уставившись на огонь. В ее замкнутом, тесном, как могила, мирке костер был единственным живым созданием – по крайней мере, он двигался и от него исходило тепло. Эйла с любопытством наблюдала, как сухие ветки одна за другой превращаются в пепел. «Наверное, у огня тоже есть дух, – размышляла она. – Креб говорил, когда человек умирает, дух его отправляется в иной мир. Неужели я сейчас в ином мире? Но он ничем не отличается от того, где я жила прежде. Только здесь мне ужасно одиноко. А может, дух мой сейчас не со мной, а где-то в другом месте? Как узнать это? Я совсем не ощущаю, где он, мой дух, со мной или вдали от меня. Может, он сейчас в Клане, рядом с Кребом, Изой и Убой. Но я проклята, значит, я умерла.

Почему же мой покровитель подал мне знак, разрешая охотиться? Ему ведь было известно, что за это меня предадут проклятию. А если он вовсе не давал мне знака? Но зачем тогда он позволил мне обмануться? Или он вновь проверял меня? А вдруг он меня оставил? Как же так, сначала он сам избрал меня, а потом оставил? Но может, он не оставил меня? Чтобы спасти меня, он отправился в мир духов. И сейчас сражается с духами зла. Он сильнее меня и скорее победит их. А меня он послал сюда ждать. Значит, он по-прежнему оберегает меня? Но если я не умерла, то я жива. Я жива, но я совсем одна. Я не хочу быть одна».

Эйла заметила, что огонь проголодался. Да и сама она была не прочь поесть. Девочка взяла еще одну сухую ветку из своего стремительно убывающего запаса и сунула в костер, а затем подошла к отверстию в снегу и подняла голову. Похоже, стемнело, и пора делать очередную зарубку, решила она. Неужели буран не угомонится всю зиму? Она вырезала еще одну отметину и приложила к зарубкам сначала пальцы правой руки, потом левой, потом вновь правой и так, пока не пересчитала все отметины. «Завтра луна закончит свой круг. Я могу вернуться домой, – с замиранием сердца сказала себе Эйла. – Но пока буран не стихнет, мне не выбраться». Эйла вновь выглянула в дырку. В сгустившейся темноте ей удалось разглядеть мохнатые хлопья снега, летящие наискось. Грустно покачав головой, девочка вернулась к огню.

Утром, едва проснувшись, она бросилась к отверстию. Пурга разбушевалась еще пуще. «Похоже, снег собирается валить без конца, – сокрушалась Эйла. – Но ведь это невозможно. Я так хочу оказаться дома. Вдруг проклятие все же окажется вечным и я не смогу вернуться, даже если буран прекратится? Сейчас я еще жива, но тогда умру наверняка. Умру совсем скоро. Я с трудом выдержала, пока луна совершит один круг. Целую зиму мне не пережить. Все-таки почему Бран ограничил срок моего проклятия? Я не ожидала этого. А что, если бы в мир духов отправился не мой покровитель, а я сама? Удалось бы мне вернуться оттуда? С чего мне взбрело в голову, что дух мой здесь, а не в ином мире? Может, мой покровитель защитил лишь мое тело, но не дух? Может, дух мой давно покинул меня? Не знаю. Я ничего не знаю. В одном я уверена: если бы Бран предал меня бессрочному проклятию, мне пришел бы конец. А сейчас я могу вернуться.

Но как? Даже если я вырвусь из снежного плена, будет ли мне позволено вновь жить с людьми? – Дни, проведенные в одиночестве, заставили Эйлу повзрослеть, и теперь она многое воспринимала по-другому. – Бран сказал, что благодарен мне за спасение Брака, и он не кривил душой, – рассуждала она. – Да, ему пришлось проклясть меня. Таковы древние законы Клана, и он не мог переступить через них, даже если и хотел бы. Но он дал мне возможность вернуться. Не знаю, жива или мертва я сейчас. Разве мертвые способны дышать, есть и спать? – По телу Эйлы пробежала дрожь, хотя в пещере было тепло. – По-моему, когда человек умирает, его оставляют все желания, – сказала она себе. – И я не знаю почему.

Я была готова умереть, но вернулась к жизни. Когда я лежала на земле там, в лесу, убежав от людей, смерть подошла ко мне совсем близко. Если бы не вера в то, что я смогу вернуться, я бы не поднялась. К чему бороться за жизнь, если придется влачить ее в одиночестве? Бран сказал, я вернусь, если духи будут ко мне благосклонны. Какие духи? Мой собственный дух? Или мой покровитель? Не все ли равно. Духи вселили в меня желание выжить. Может, это мой покровитель спас меня. Может, я не умерла, потому что надеюсь оказаться среди людей. А может, и то и другое. Конечно, и то и другое».

Эйла не сразу осознала, что она уже не спит. Она провела рукой по лицу и почувствовала, что глаза ее открыты. Тогда кромешную душную тьму прорезал горестный вопль. «Я мертва, – с ужасом догадалась Эйла. – Меня предали смертельному проклятию, и теперь я умерла. Никогда мне не выбраться отсюда, не вернуться к людям. Слишком поздно. Духи зла обманули меня. Они внушили мне, что я жива, привели меня в безопасное убежище, но на самом деле я умерла». Девочка затрясла головой, отгоняя жуткие мысли. Не зная, что теперь делать, она закуталась в меховую подстилку и сжалась в комок.

Минувшей ночью Эйла плохо спала. То и дело она просыпалась, и сейчас на память ей приходили отрывки странных, тревожных снов. Ей виделись отвратительные духи зла, землетрясение, на нее набрасывалась рысь, внезапно превращавшаяся в пещерного льва. И всю ночь перед глазами у нее валил и валил снег. В пещере стоял необычный промозглый запах. Именно этот запах, ударив в ноздри Эйлы, заставил ее понять, что не все ее чувства умерли. Зрение отказало ей, но обоняние все еще служит. В следующее мгновение, охваченная страхом, девочка вскочила и ударилась головой о скалистую стену пещеры.

– Где моя палка? – знаками спросила она в темноте у самой себя. – Раз сейчас ночь, я должна сделать на ней зарубку.

Она отчаянно шарила руками во мраке, пытаясь отыскать палку, как будто сейчас это было важнее всего. «Мне не найти палку. Как же теперь быть? – пронеслись у нее в голове сумбурные мысли. – Я должна вырезать отметины каждую ночь. Или сегодня я уже сделала это? Если я не найду палку, я не узнаю, что пришло время возвращаться. Нет, все не так. – Эйла покачала головой, пытаясь привести мысли в порядок. – Время уже пришло. Я могу отправляться домой. Но я мертва. И снег валит по-прежнему. Он будет валить вечно. Да, а ветка? Там, в отверстии? Надо посмотреть, не прекратилась ли метель. Но я ничего не вижу в этой кромешной тьме».

Эйла опустилась на четвереньки и на ощупь поползла по пещере, постоянно натыкаясь на стены. Оказавшись у проема, она заметила, что сверху сочится тусклый слабый свет. Ветка должна быть где-то здесь. Эйла вскарабкалась на куст, росший в пещере, нащупала длинную ветку, уходившую наружу, и тряхнула ее. В пещеру повалились целые пласты снега, а наверху блеснул кусочек ярко-голубого неба. Из проема потянуло холодом. Буран, наконец, угомонился, ветер стих, но напоследок снег совершенно засыпал вход.

Благодаря холодному снежному воздуху сознание Эйлы прояснилось. «Снегопад прекратился, – поняла она, и сердце ее заколотилось от радости. – Наконец-то можно идти домой. Но как отсюда выбраться? – Эйла принялась шевелить веткой в проеме, пытаясь расширить его. Тяжелый ком снега свалился прямо на девочку, запорошив ей лицо. – Надо быть осторожнее, иначе меня завалит, – сообразила она. – Стоит все как следует обдумать». Эйла спустилась вниз, еще раз взглянула на чистое небо, сияющее в отверстии, и расплылась в улыбке. Ей не терпелось немедленно вырваться из заточения, но она заставила себя сесть и собраться с мыслями.

«Жалко, что погас огонь, – вздохнула она про себя. – Сейчас было бы неплохо выпить горячего чаю. Но в сосуде наверняка осталась вода. Да, конечно. – Эйла утолила жажду. – Приготовить сегодня ничего не удастся. Но один день вполне можно обойтись без еды. Кроме того, есть вяленое мясо. Так что я не буду голодной». Вскочив, Эйла подбежала к проему убедиться, что небо по-прежнему ясное. Надо решить, что взять с собой. Мясо ей ни к чему: в Клане после удачной охоты на мамонта мяса с избытком.

На Эйлу опять навалились непрошеные воспоминания: охота на мамонта, происшествие с гиеной, смертельное проклятие. «Примут ли меня люди? – свербила ее неуемная тревога. – Увидят ли они меня? А что, если нет? Куда я пойду? Но ведь вождь сказал, я смогу снова жить в Клане. Значит, так и будет», – успокаивала себя Эйла.

«Хватит терзаться попусту, – одернула она себя. – Так, праща мне больше не понадобится, это точно. А что делать с корзиной для трав? Креб сжег мою старую корзинку. Но эту брать с собой не стоит, она не нужна до лета, а за это время я сплету себе другую. Всю одежду надену на себя и захвачу ножи и топор. Больше ничего не надо». Эйла отложила вещи, которые решила взять с собой, и принялась одеваться. Обмотала ноги мягкими шкурками кролика, надела обе пары обуви, натянула чулки из кроличьего меха, затем рассовала по карманам накидки все свои ножи и плотно завернулась в нее, нахлобучила шапку из шкуры росомахи, затянула завязки рукавиц и направилась к выходу. Вдруг, словно вспомнив нечто важное, она остановилась и стащила рукавицы.

Ей пришло в голову, что напоследок она должна навести в пещере чистоту. Она сама не знала, почему это необходимо, но чувствовала, что нельзя оставлять в беспорядке ставшее ненужным жилище. У Эйлы была врожденная тяга к опрятности, и Иза, содержавшая в образцовом порядке свой запас целебных трав и снадобий, поддерживала и усиливала эту тягу. Девочка проворно разложила все вещи по своим местам, вновь завязала шнурки на рукавицах и решительно шагнула к заваленному снегом проему. Она не сомневалась в том, что выберется, хотя сама не знала как. Но теперь ничто не помешает ей вернуться в Клан, к людям.

«Лучше воспользоваться отверстием, проделанным веткой, лаз снизу мне никогда не прорыть», – смекнула Эйла и вскарабкалась на ореховый куст. Ветка все еще торчала в сугробе, и Эйла потрясла ее, чтобы расширить дыру. Взгромоздившись на толстый сук, который лишь слегка прогнулся под ее тяжестью, она высунула из отверстия голову. У нее перехватило дыхание. Горный луг было не узнать. Повсюду, насколько хватало глаз, расстилалось ровное снежное покрывало. Все вокруг казалось незнакомым. «Как бы мне не утонуть в снегу, – забеспокоилась Эйла. – Вон его сколько намело. Мне будет не пройти». Девочка была близка к отчаянию.

Но, как следует оглядевшись вокруг, Эйла поняла, что все не так страшно. Вон те березки, поблизости от старой пихты, наверняка они лишь немногим выше, чем она сама. Значит, снег не так уж глубок. Да, но надо еще вылезти отсюда. Напрягая все силы, Эйла протиснулась в дырку и, оказавшись наверху, пластом растянулась на снегу, чтобы не утонуть в сугробе.

Потихоньку она встала сначала на колени, потом на ноги и сразу провалилась в снег почти до пояса. Все же она пошла вперед, с трудом продираясь сквозь заносы. Поскольку Эйла надела сразу две пары обуви, передвигалась она до крайности неуклюже. Но зато ступни ее стали огромными и, подобно снегоступам, не давали ей завязнуть в сугробах.

И все же идти было тяжело. Эйла с трудом вытаскивала ноги, то и дело проваливаясь. Она направилась к ручью. На льду, сковавшем его русло, снег был не так глубок. Ветер нанес огромный сугроб у входа в пещеру Эйлы, зато в других местах смел снег дочиста. Эйла замешкалась. Она не знала, как лучше поступить: двинуться по ручью, сделав изрядный крюк, или избрать короткую, но более опасную дорогу. Ее снедало нетерпение, и она решила пуститься напрямик, не отдавая себе отчета в том, как велик риск.

Эйла спускалась вниз медленно и осторожно. Солнце было уже в зените, а она преодолела едва половину пути, хотя летом уходила с горного луга в сумерках и успевала вернуться в пещеру до темноты. Мороз не ослабевал, но в ярких лучах полуденного солнца снег казался теплым, и, утомленная, Эйла начала забывать об осмотрительности.

Преодолев скалистую гряду, с которой весь снег сдуло ветром, она съехала по почти отвесному гладкому склону и оказалась на каменистой тропе. Мелкие камешки, посыпавшиеся под ее ногами, повлекли за собой другие, более увесистые, за ними стронулись со своих мест еще и еще. Один из камней, угодив в снежный холм, сдвинул вниз огромный пласт снега. В то же мгновение ноги Эйлы утратили опору. Она не успела понять, что произошло, как, закружившись, кубарем полетела вниз по склону, увлекая за собой снежные каскады. Вокруг грохотал обвал.

Креб лежал без сна. Иза тихо приблизилась к нему и поставила перед ним чашку с чаем из трав.

– Я знала, что ты не спишь, Креб. Выпей горячего, прежде чем вставать. Этой ночью буран стих.

– Да, стих. В проеме пещеры видно ясное небо.

Они сидели рядом, прихлебывая чай. В последнее время Креб и Иза старались держаться поближе друг к другу, хотя разговаривали мало. Без Эйлы у их очага стало тоскливо и пусто. Пока Эйла была рядом, они не задумывались о том, сколько она приносит радости и тепла. Креб и Иза пытались поддержать и утешить друг друга, но это им плохо удавалось. Уба теперь часто капризничала. Никто не мог убедить ребенка, что Эйла мертва. Уба постоянно спрашивала, когда же вернется Эйла, и всякий раз за едой устраивала игру, пряча куски для Эйлы. Потом она принималась хныкать и требовала еще, чем выводила из себя и без того расстроенную Изу. Целительница бранила дочь, а после горько жалела об этом. В эту зиму Изу вновь начал мучить кашель, не дававший ей спать по ночам.

Трудно было поверить, что за столь короткое время человек может постареть так, как Креб. Он больше не приближался к своему святилищу – с тех пор как он разложил там в два ряда кости пещерного медведя, просунув одну из них в левое глазное отверстие медвежьего черепа, и вслух произнес ужасающие, отвратительные имена духов зла, святилище словно отталкивало его. Он не мог заставить себя вновь взглянуть на магические медвежьи останки. Ему уже не хотелось при помощи плавных медленных пассов, исполненных тайного смысла, призвать благожелательных духов, испросить их расположения. Все чаще он задумывался о том, что ему пора сложить с себя священные обязанности и передать их Гуву. Он даже сообщил Брану о своем намерении. Вождь попытался отговорить Креба:

– А что тогда будешь делать ты, Мог-ур?

– Что делают люди, когда к ним приходит старость? Я уже не могу подолгу сидеть в этой холодной пещере, прибежище духов. Кости мои ноют все сильнее.

– Не спеши, Креб, – возразил Бран. – Обдумай все как следует.

Но Креб был тверд. Он счел, что настал день объявить о грядущих переменах в Клане.

– Теперь Гув будет нашим Мог-уром, Иза, – первым делом поделился он с самым своим близким человеком.

– Тебе решать, Креб, – только и ответила она.

Иза знала, переубеждать его бесполезно. С тех пор как Кребу пришлось навлечь на Эйлу смертельное проклятие, у него пропало желание говорить с духами.

– Время уже пришло, да, Креб? – перевела она разговор на другое.

Креб сразу понял, о чем она.

– Да, Иза. Время пришло.

– Но как она узнает об этом? Небо давно затянуто тучами, и луны не видать.

Когда-то он учил девочку считать годы, которые пройдут до той поры, как она вырастет и сможет родить ребенка, вспомнил Креб. А потом, став постарше, она сама как-то сосчитала, за сколько дней луна совершает полный круг.

– Если она жива, она поймет, что пора вернуться.

– Но буран нанес столько снегу. Как она найдет дорогу домой?

– Не думай об этом, Иза. Эйла мертва.

– Я знаю. – Иза сделала безнадежный жест.

Креб смотрел на сестру, ощущая исходившую от нее печаль, и ему мучительно хотелось поделиться с ней своей собственной тоской.

– Наверное, об этом не следует говорить, Иза. Но время прошло. Дух Эйлы покинул этот мир, духи зла тоже оставили нас. Они больше не угрожают Клану. Прежде чем уйти, дух Эйлы говорил со мной. Он сказал, что любит меня. Он был так похож на живую Эйлу! Я готов был поверить, что она не умерла и сама обращается ко мне. Но дух того, кто предан смертельному проклятию, особенно опасен. Он может обмануть любого из нас и утащить с собой. И знаешь, мне… мне почти хотелось, чтобы со мной так и случилось.

– Я понимаю, Креб. Когда дух ее назвал меня матерью, я… я… – Иза в отчаянии всплеснула руками не в силах продолжать.

– Знаешь, дух Эйлы умолял меня не сжигать ее сумку целительницы. Вода выступила у него на глазах, как у Эйлы, когда она была жива. Мне было так горько. Если бы я не успел прежде бросить сумку в огонь, я отдал бы ее духу. Но он не стал искушать меня больше. Он ушел.

Креб поднялся, закутался в меховую накидку и потянулся за своим посохом. Иза наблюдала за ним с удивлением: в последнее время старый шаман редко покидал свой очаг. Креб подошел к выходу из пещеры и встал там, уставившись на снег, поблескивавший на солнце. Когда настало время завтракать, Иза, не вытерпев, подошла к нему.

– Здесь слишком холодно, Креб, – сказала она. – Тебе нельзя стоять на сквозняке.

– Впервые за много дней небо прояснилось. Так приятно увидеть солнце.

– Да. Но все же иногда возвращайся к огню, чтобы согреться.

В течение дня Креб несколько раз подходил к своему очагу и, отогревшись, ковылял назад, к проему. Но по мере того как сгущались сумерки, он все дольше задерживался у огня. Наконец землю окутала темнота. За ужином Креб сообщил Изе:

– Сейчас я пойду к очагу Брана и скажу, что отныне нашим Мог-уром будет Гув.

– Да, Креб, – склонила голову Иза. Теперь она не сомневалась: у них не осталось никакой надежды.

Иза принялась убирать посуду и остатки еды, а Креб поднялся, чтобы идти к вождю. Внезапно от очага Брана донесся испуганный крик. Иза вскинула глаза. В проеме пещеры стояло диковинное создание, с ног до головы запорошенное снегом, и отряхивалось.

– Креб! – выдохнула Иза. – Что это?

Мгновение Креб пристально смотрел на видение, чтобы удостовериться, что это не дух зла. Единственный его глаз распахнулся от изумления.

– Эйла! – крикнул он и, хромая, бросился навстречу пришелице из мира духов. Креб позабыл обо всем: о своем посохе, о достоинстве и важности, подобающих Мог-уру, об обычае, в соответствии с которым всякое проявление чувств за пределами собственного очага считалось неприличным. Задыхаясь от радости, он прижал девочку к груди.

Глава 17

– Эйла? Это в самом деле Эйла, Креб? Это не ее дух? – повторяла потрясенная Иза, когда старый шаман подвел замерзшую, заиндевевшую девочку к очагу. Иза боялась поверить своим глазам, боялась, что Эйла, которая только что казалась живой, вдруг растает в воздухе, превратившись в мираж.

– Это Эйла, – успокоил ее Креб. – Срок проклятия истек. Эйла победила духов зла. Она вернулась к нам.

– Эйла! – Иза сжала девочку в объятиях и моментально промокла от снега, впрочем, не только от снега. По щекам Эйлы текли потоки счастливых слез. Уба, подоспев, принялась теребить Эйлу за накидку.

– Эйла, Эйла вернулась. Уба знала, Эйла не умерла, – с гордостью твердила малышка, убедившаяся, что была права вопреки всем выдумкам взрослых.

Эйла схватила ее и так стиснула, что Уба завизжала и затрепыхалась.

– Ты промокла, – сообщила она, когда ей, наконец, удалось высвободить ручонки.

– Эйла, скорее сними с себя мокрую одежду! – распорядилась Иза.

Она сновала туда-сюда, подбавляя хворосту в огонь, отыскивая для Эйлы сухой мех. Обыденные хлопоты помогали целительнице скрыть обуревавшие ее чувства.

– Снимай скорее, иначе простудишься насмерть!

И, тут же сообразив, что в нынешних обстоятельствах слова ее звучат странно, Иза в смущении взглянула на девочку. Но Эйла улыбалась.

– Ты права, мать. Я могу простудиться, – кивнула она, сняла накидку и шапку и принялась распутывать намокшие, заледеневшие завязки на обуви. – Я умираю с голоду. Весь день не ела, – заявила Эйла, закутавшись в старую накидку Изы.

Накидка, сухая и теплая, была Эйле сильно коротка и узка.

– Я вернулась бы раньше, но в горах меня застиг обвал. Я едва выбралась из-под снега. Пришлось повозиться, – пояснила она.

Иза изумилась, но лишь на мгновение. Скажи Эйла, что ей пришлось пройти сквозь огонь, Иза приняла бы это как должное. Возвращение Эйлы служило лучшим доказательством того, что она неуязвима. Чем может повредить какой-то горный обвал человеку, побывавшему в ином мире? Иза потянулась за накидкой Эйлы, чтобы повесить ее сушиться, но вдруг, отдернув руку, подозрительно уставилась на незнакомый олений мех.

– Откуда у тебя эта накидка, Эйла? – спросила она.

– Я сделала ее сама.

– Она… из этого мира? – с трепетом допытывалась Иза.

Эйла улыбнулась:

– Из какого же еще? Это шкура оленя. Я ведь умею охотиться. Разве ты забыла?

– Не надо об этом, Эйла! – перебила ее встревоженная Иза. Затем, повернувшись так, чтобы жесты ее были не видны никому из посторонних наблюдателей, она спросила: – Неужели твоя праща с тобой?

– Нет, я ее оставила. Но разве дело в праще? Все и так поймут, что я охотилась. Ведь Креб сжег все мои вещи. Мне нужны были новые. Накидку без шкуры не сделаешь. А ты знаешь сама, шкуры на деревьях не растут.

Креб молча слушал их разговор, все еще не смея до конца поверить, что Эйла вернулась. Ему доводилось слышать истории о людях, преданных смертельному проклятию и вернувшихся в мир живых, но до сих пор он считал их сказками. Теперь он заметил, что Эйла изменилась. Она повзрослела и словно стала увереннее. Еще бы, после всех испытаний, выпавших на ее долю! Да, и оказывается, она помнит то, что случилось, когда она была мертва. Помнит, как он, Креб, сжег ее вещи. А что она помнит еще? Неужели мир духов?

«Духи! – вскинулся он, осененный внезапной мыслью. – Я должен снять смертельное проклятие, должен убрать священные кости».

Креб поспешил в святилище, где медвежьи кости все еще образовывали магический узор, означающий смертельное проклятие. Он осветил маленькую пещеру факелом, и дыхание у него перехватило от удивления. Череп пещерного медведя сдвинулся, и длинная кость уже не торчала из пустой глазницы. Смертельное проклятие было снято.

Множество мелких зверьков разделяли с людьми их жилище, пользуясь теплом и воруя людские запасы. Наверняка один из них, проскользнув мимо, задел кость или череп. Но Креб полагал иначе. С содроганием сделав знак, защищающий от злых духов, он убрал медвежьи кости в дальний конец святилища, где хранилась целая груда чудодейственных останков. Выходя из прибежища духов, старый шаман столкнулся с Браном.

– Вождь, случилось нечто необычайное, – сообщил Мог-ур. – Я не был в святилище с тех пор, как наложил проклятие. И никто не заходил сюда. Сейчас я пришел снять проклятие, но оно уже было снято.

Во взгляде Креба светилось изумление и благоговейный трепет.

– Кто, по-твоему, снял проклятие?

– Покровитель Эйлы. Срок проклятия истек, и Пещерный Лев снял его, чтобы девочка могла вернуться.

– Наверное, ты прав. – Бран собирался что-то добавить, но замер в раздумье.

– Ты хотел поговорить со мной, Бран?

– Да, я хотел поговорить с тобой наедине. – Вождь вновь замешкался. – Прости, сегодня я видел, что произошло у твоего очага. Девочка вернулась. Это чудо.

Не только Бран, но и все люди Клана позабыли обычай, в соответствии с которым следовало отводить глаза от чужих очагов. Любопытство пересилило все правила и запреты. Все были потрясены. Никому прежде не приходилось встречать оживших мертвецов.

– Не вини себя. Сегодня особенный день. Я все понимаю, – ответил Мог-ур и двинулся восвояси.

– Я хотел поговорить с тобой не только об этом. – Вождь поднял руку, удерживая шамана. – Я подумал про обряд. – Вождь смолк. Мог-ур терпеливо ждал, пока он подыщет нужные слова. – Теперь, когда Эйла вернулась, нам нужно устроить обряд.

– В этом нет нужды, Бран. Угроза, висевшая над Кланом, миновала. Духи зла ушли. Нам ни к чему просить сейчас особой защиты.

– Я говорю про другой обряд.

– Какой же?

Так и не объяснив ничего толком, Бран сменил тему:

– Я видел, как она разговаривала с тобой и с Изой. Ты заметил, Мог-ур, она стала другой.

– Другой? Что ты имеешь в виду? – не понимая, к чему клонит вождь, насторожился Мог-ур.

– У нее сильный покровитель. Помнишь, Друк говорил, ей сопутствует удача и она приносит удачу Клану. Вижу, он прав. Будь это иначе, она не вернулась бы. Теперь она и сама чувствует свою силу. И поэтому она изменилась.

– Да, это так. Я заметил эту перемену. Но не понимаю, при чем тут обряд?

– Помнишь совет, который я собрал после охоты на мамонта?

– Тот, где мы говорили с ней?

– Нет, второй, уже без нее. С тех пор как она ушла, я все время вспоминаю наш разговор. Не думал, что она вернется. Но я решил, если так случится, это означает только одно: ее покровитель обладает даже большим могуществом, чем мы предполагали. Я долго размышлял, как нам поступить, если она вернется.

– Как нам поступить? Но нам не о чем беспокоиться, Бран. Духи зла скрылись. Эйла вновь с нами, и все пойдет так, как прежде.

– Нет, не все. Я хочу кое-что изменить. И для этого нужен обряд.

– Какой обряд? – недоумевал Мог-ур. – Впредь ты можешь относиться к ней иначе. Но для этого не нужен обряд. Что ты решил изменить? Как я могу устроить обряд, если мне не известна его цель.

– Мог-ур, пока Эйла среди нас, ее покровитель оберегает весь Клан. Разве мы не должны исполнять желания наших покровителей? Прошу тебя, Мог-ур, устрой обряд, если только это возможно.

– Бран, твоя просьба лишена смысла.

Вождь всплеснул руками, отчаявшись объяснить свое намерение. С тех пор как Эйла покинула Клан, он днем и ночью думал о том, что его соплеменники высказали на совете. И пришел к выводу, который не давал ему покоя.

– В мире творится необъяснимое, а ты хочешь, чтобы я сохранял здравый смысл. Кто мог ожидать, что Эйла вернется. Деяния духов недоступны моему пониманию. Желания их скрыты от меня. Но тебе они открыты. Почему же ты отказываешься помочь мне. Впрочем, ты прав, я сам не знаю, чего хочу. Я должен все обдумать как следует.

Бран повернулся и отправился к себе, оставив шамана в полной растерянности. Сделав несколько шагов, вождь обернулся.

– Скажи девочке, я хочу ее увидеть, – произнес он напоследок.

Удивленно покачивая головой, Креб вернулся к своему очагу.

– Бран хочет увидеть Эйлу, – сообщил он.

– Она должна идти прямо сейчас? – спросила Иза, которая пододвигала девочке все новые лакомства. – Или прежде она может поесть?

– Я уже сыта, мать. Больше не могу проглотить ни кусочка. Я пойду к вождю.

Эйла приблизилась к очагу Брана и опустилась у ног вождя, склонив голову. На нем была все та же обувь из шкур, поношенная и потертая. В прошлый раз, когда Эйла смотрела на эти ноги, ее снедал ужас. Теперь она была спокойна. К собственному великому изумлению, Эйла осознала, что вообще перестала бояться Брана. Но ее уважение к вождю многократно возросло. Она ждала. Казалось, прошло невероятно много времени, прежде чем он заметил ее присутствие. Наконец Эйла почувствовала на своем плече прикосновение тяжелой мужской руки и подняла голову.

– Вижу, ты вернулась, Эйла, – неуверенно начал Бран. Он явно не знал, о чем говорить с воскресшей из мертвых.

– Да, вождь.

– Твое возвращение удивило меня. Я не ожидал, что увижу тебя вновь.

– Эта девочка тоже не ожидала, что вернется, вождь.

Бран окончательно смешался. Ему хотелось поговорить с ней, но он не решался спросить о том, что его занимало, и не знал, как окончить разговор. Эйла, почтительно подождав несколько мгновений, по всем правилам обратилась к вождю:

– Эта девочка хочет говорить, Бран.

– Ты можешь говорить.

Эйла помедлила, подбирая наиболее точные выражения для того, что накопилось у нее на душе.

– Эта девочка рада, что вернулась, Бран. Там, вдали от вас, мне было очень тоскливо и страшно. Я думала, что никогда уже не окажусь среди людей.

Бран хмыкнул. «Кто же думал иначе», – промелькнуло у него в голове.

– Мне пришлось трудно, но мой покровитель не оставил меня. Сначала я много работала и у меня не было времени для раздумий. Но когда я не смогла выходить, мне осталось лишь размышлять над тем, что случилось.

«Она много работала? Не могла выходить? Что же там творится, в этом мире духов?» Бран уже собирался спросить напрямую, но внезапно передумал. Он поймал себя на мысли, что не желает знать об ином мире ничего.

– И тогда я поняла.

Эйла смолкла, не решаясь продолжать. Ей хотелось сказать, что она благодарна Брану. Но это особая благодарность, не та, что сродни покорности и безропотности, не та, что испытывают все женщины Клана к охотникам, дающим им пропитание. Ей хотелось обратиться к человеку, а не к вождю, и сказать ему спасибо за то, что он дал ей возможность выжить. Но она не знала, возможен ли такой разговор между ними.

– Бран, эта девочка… благодарит тебя. Помнишь, ты сказал… сказал, что благодарен мне за жизнь Брака. Я благодарна тебе за свою собственную жизнь.

Бран, откинув голову, бросил пристальный взгляд на сидевшую перед ним девочку – голубоглазую, светловолосую, плосколицую. Разве мог он рассчитывать на ее благодарность? Он, предавший ее смертельному проклятию. Но она сказала, что благодарна за свою жизнь. Значит, она все поняла. Поняла, что у него не было другого выхода. Поняла, что он сделал все, что от него зависело. Да, эта странная девочка проницательнее, чем умудренные опытом мужчины-охотники, проницательнее, чем сам Мог-ур. Брана на мгновение пронзило доселе не испытанное чувство. Ему вдруг захотелось, чтобы Эйла была мужчиной. Больше ни к чему ломать себе голову, решил он, ни к чему расспрашивать Мог-ура о неведомом обряде. Он знает, как поступить.

– Понятия не имею, что они там замышляют, – заявила Эбра. – И по-моему, охотникам известно не больше нашего. Одно скажу, никогда прежде я не видела Брана в таком волнении.

Женщины, собравшись вместе, готовили угощение для предстоящего празднества. Никто не знал, какова его причина, – Бран сообщил лишь, что вечером они справят обряд. Теперь женщины, теряясь в догадках, засыпали Эбру и Изу вопросами.

– Мог-ур провел в прибежище духов целый день и половину ночи, – сообщила Иза. – Наверное, он беседовал с духами. Когда Эйла ушла от нас, он не приближался к святилищу, а теперь не выходит оттуда. Когда он говорит с духами, порой забывает обо всем, даже о еде. А взяв в рот кусок, забывает проглотить его.

– Но если Мог-ур справляет ритуал в святилище, зачем Бран полдня расчищал место в глубине пещеры? – спросила Эбра. – Я сказала ему, что сделаю это сама, но он прогнал меня прочь. Зачем вождю понадобилось выполнять женскую работу?

– Что же они затеяли? – недоумевала Иза. – Я видела несколько раз, как Мог-ур и Бран о чем-то совещались. Заметив меня, они оборвали разговор, словно это запретное занятие. В честь чего они готовят это празднество сегодня ночью? Я видела, Мог-ур заходил в глубь пещеры, в то место, что расчистил Бран. Из святилища он направился прямо туда. Мне показалось, он что-то несет, но было слишком темно, и я ничего толком не разглядела.

Эйла, хотя и не вступала в разговор, наслаждалась людским обществом. Минуло пять дней после возвращения, но ей по-прежнему с трудом верилось, что она вновь в Клане, вновь стряпает вместе с другими женщинами, словно и не было смертельного проклятия. Однако окружающие теперь относились к Эйле по-иному. Рядом с ней женщины ощущали смущение и неловкость. Многие полагали, что она мертва и только кажется живой. Они боялись заговорить с человеком, побывавшим в мире духов. Но Эйла, охваченная радостью, не замечала всеобщей настороженности. Увидев, что Ога взяла на руки Брака, чтобы покормить его грудью, она обратилась к молодой женщине:

– Как рука Брака, Ога?

– Взгляни сама, Эйла. – Ога стянула с мальчика накидку, открывая его руку и плечо. – Иза сняла повязку из березовой коры за день до того, как ты вернулась. Рука зажила, но пока она немного тоньше, чем другая. Но Иза говорит, все будет в порядке, рука скоро окрепнет.

Эйла осмотрела зарубцевавшиеся раны и осторожно ощупала кость. Мальчик не сводил с нее больших испуганных глаз. Женщины старались избегать разговоров, даже отдаленно связанных с тем, что перенесла Эйла. Зачастую то одна, то другая начинала фразу, но, спохватившись, опускала руки. Непринужденность, царившая обычно между женщинами, когда они все вместе занимались делом, исчезла.

– Рубцы все еще багровые. Но со временем они исчезнут почти без следа, – заметила Эйла. – Скажи, Брак, а ты сильный мальчик? – обратилась она к ребенку. Тот важно кивнул. – Покажи, какой ты сильный. Пригни мою руку. Нет, нет, вот так, – поправила она, когда он схватился за ее запястье здоровой рукой. Мальчик старался изо всех сил. Эйла слегка сопротивлялась, но, убедившись, что он свободно владеет раненой рукой, поддалась. – Да, Брак, ты очень сильный. Настанет день, и ты станешь отважным охотником, таким, как Бруд.

Мальчик, выпустив руку Эйлы, сначала отвернулся, но, когда Эйла сгребла его в охапку, не стал возражать. Она несколько раз подбросила ребенка в воздух и принялась качать на коленях, приговаривая:

– Брак – большой мальчик. Такой тяжелый, такой крепкий.

Однако, посидев несколько мгновений на коленях у Эйлы, ребенок обнаружил, что груди ее пусты, и заверещал, требуя, чтобы его вернули матери. Оказавшись на руках у Оги, он немедленно принялся сосать, с любопытством поглядывая на Эйлу.

– Ты счастливица, Ога. У тебя замечательный сын.

– Если бы не ты, Эйла, никто бы не назвал меня счастливицей. – Ога отважилась, наконец, начать разговор, которого все они так страшились. – Я так толком тебя и не поблагодарила. Сначала я слишком тревожилась за сына и не знала, что сказать. Да и тебе было не до того. А потом… потом ты ушла. Я и сейчас не знаю, как тебя отблагодарить. Я не надеялась, что увижу тебя снова. Мне трудно поверить, что ты опять с нами. Конечно, законы запрещают женщинам прикасаться к оружию. Мне не понять, почему тебе захотелось охотиться. Но я… Мне повезло, что ты нарушила закон. Не могу выразить, как мне было тяжело, как горько, когда ты… когда ты ушла. И я рада, что ты вернулась.

– Я тоже рада, – добавила Эбра. Все остальные женщины закивали, присоединяясь к ней.

Эйла была потрясена, увидев, что ради нее соплеменницы позабыли об условностях и правилах поведения. Она с трудом сдерживала подступившие слезы, зная, что ее способность источать воду из глаз всех приводит в недоумение.

– Я рада, что вернулась, – сказала она, и непослушные слезы заструились у нее по щекам. Иза давно уже поняла, что влага на глазах Эйлы – проявление сильных чувств и переживаний, а не болезни. Да и другие женщины привыкли к этой ее странной особенности и теперь смотрели на девочку с участием.

– Расскажи, как было там, Эйла? – спросила Ога, устремив на Эйлу взгляд, полный сострадания и трепета.

Эйла задумалась.

– Одиноко, – ответила она, наконец. – Одиноко и тоскливо. Я так скучала по всем вам. – Женщины совсем пригорюнились, и Эйле захотелось немного развеселить их. – Я скучала даже по Бруду, – добавила она.

– Там и в самом деле было одиноко, – ухмыльнулась Ага. И она выразительно взглянула на смущенную Огу.

– Я знаю, Бруд порой бывает резок и груб, – начала та. – Но он мой мужчина. И ко мне он относится неплохо…

– Ни к чему оправдываться, Ога, – мягко прервала ее Эйла. – Все знают, что Бруд заботится о тебе, как подобает мужчине. Ты должна им гордиться. Он будет нашим вождем. Он смелый охотник. Во время охоты на мамонта он первым нанес рану огромному зверю. Если он невзлюбил меня, ты тут ни при чем. Я и сама отчасти виновата. Надо признать, я не всегда вела себя с ним как должно. Сама не знаю, как возникла его неприязнь ко мне, не знаю, как положить ей конец. Как бы то ни было, я сделаю все, что от меня зависит. А тебе не о чем переживать.

– Бруд чересчур вспыльчив, – заметила Эбра. – Он не похож на Брана. Мог-ур не ошибся, когда сказал, что Бруда избрал Мохнатый Носорог. Надеюсь, случай с тобой пойдет на пользу и ему, Эйла. Он должен учиться держать себя в руках. Хорошему вождю это необходимо.

– Не знаю, – покачала головой Эйла. – Наверное, не будь меня рядом, он не выходил бы из себя так часто. Похоже, я пробуждаю в нем самые дурные чувства.

В воздухе повисло неловкое молчание. Обычно женщины не позволяли себе столь откровенно обсуждать недостатки мужчин. Но зато теперь исчезло отчуждение между ними и Эйлой. Иза мудро решила, что настало время заговорить о другом.

– Никто не знает, где у нас сладкие клубни? – спросила она.

– Мешки с ними лежали в глубине пещеры, как раз в том месте, что расчистил Бран, – откликнулась Эбра. – Боюсь, не видать нам теперь сладких клубней до следующего лета.

Бруд, стоя поодаль, наблюдал за Эйлой, сидевшей среди женщин. Он нахмурился, когда она рассматривала руку Брака и играла с мальчиком. Разумеется, он помнил, что именно она спасла жизнь сына его женщины. Помнил он и о том, что она стала свидетельницей его унижения. Возвращение Эйлы потрясло Бруда не меньше, чем прочих его соплеменников. Поначалу он присматривался к ней с некоторой опаской и вскоре тоже заметил, что она изменилась. Креб счел, что Эйла повзрослела, Брану казалось, она обрела уверенность в своей силе и удаче. Бруд же решил, у нее прибавилось высокомерия и наглости. Во время своего снежного заточения Эйла убедилась не только в том, что способна выжить в одиночку. Долгие одинокие размышления научили ее более терпеливо относиться к мелким неприятностям, которые ежедневно преподносит жизнь. После всех испытаний, выпавших на ее долю, она не слишком расстраивалась из-за каких-нибудь нагоняев – тем более что получала их так часто и успела к ним привыкнуть.

Эйла не кривила душой, когда сказала, что скучала по Бруду. Его бесконечные придирки были все же лучше полного одиночества, которое она вынесла. Первые несколько дней даже неотступный взгляд Бруда, следившего за каждым ее шагом, не тяготил ее. На третий день их отношения, казалось, вошли в привычное русло. Однако кое-что изменилось: теперь Эйле не приходилось постоянно пересиливать себя, чтобы подчиняться Бруду. Она беспрекословно выполняла все его распоряжения, но в покорности ее проскальзывал откровенный намек на обидное снисхождение. Как ни старался Бруд, ему не удавалось задеть ее по-настоящему. Напрасно он награждал ее оплеухами и бранью, напрасно распалял себя – Эйла оставалась непроницаемой. Некоторые его приказы были совершенно бессмысленны, но она слушалась их. При этом, хотя и ненамеренно, Эйла добилась, что Бруд порой испытывал чувство, так хорошо знакомое ей, – чувство отвергнутого, изгоя. Она подчинялась ему и в то же время вела себя так, словно его не существовало. Он захлебывался от бешенства, но его злоба, казалось, доставляла ей меньше беспокойства, чем укус блохи, после которого она хотя бы чесалась. В результате ненависть Бруда к Эйле возрастала день ото дня, и это грозило ей большой бедой.

Бруд не мог смириться с пренебрежением. Внимание было для него необходимо как воздух. Невозможно было уязвить его глубже, чем, перестав замечать. Его не слишком волновало, внушал ли он уважение или страх, восторг или отвращение, – лишь бы оставаться в центре внимания. Он не сомневался, Эйла выказывает ему пренебрежение, потому что видела его позор. Отчасти он был прав. Эйла знала, что Бруд, как и всякий мужчина в Клане, волен помыкать ею, как ему заблагорассудится. Но она сознавала также, что власть его над ее жизнью небезгранична. Телесно Бруд был силен и крепок, но Эйле выпало немало случаев убедиться, что дух его недостаточно могуч. Эйла не только отказывалась платить Бруду дань уважения, не только презирала его в глубине души. Она похищала у него то самое людское внимание, которого он так жаждал.

Когда пятилетним ребенком она появилась в Клане, все разговоры вертелись вокруг нее. Все в ней было необычно. То, что ее избрал столь сильный покровитель. То, что великий Мог-ур взял ее к своему очагу. То, что ценительница обучила ее своему ремеслу. Потом Эйла вытащила из воды Оуну. Потом убила гиену и спасла жизнь Брака. И, наконец, вернулась из дома духов целая и невредимая. Всякий раз, стоило Бруду проявить незаурядную отвагу и стяжать почет и восхищение, появлялась эта девчонка и отнимала то, что принадлежало ему по праву.

Бруд издалека бросал на Эйлу испепеляющие взгляды. «Зачем только она вернулась? – спрашивал он сам себя в бессильной злобе. – Теперь все словно с ума из-за нее посходили. Впрочем, так было всегда. Когда я убил зубра и стал настоящим охотником, разве кто-нибудь восхищался мной? – с досадой вспоминал Бруд. – Нет, все поражались, что девчонку избрал Пещерный Лев. Разве она вышла на мамонта? Разве ее едва не затоптал гигантский зверь? Разве она перерезала ему сухожилия? Нет, она всего лишь бросила пару камней и прикончила жалкую гиену, но этого оказалось достаточно. Обо мне все позабыли, а ради нее Бран устроил целый совет. Только разговоры были впустую – Бран не сделал того, что следовало. И вот она опять здесь, и все глазеют на нее с восторгом. Почему, почему она всегда становится у меня на пути?»

– Креб, что тебе сегодня не сидится на месте? Давно я не видела тебя в таком беспокойстве. Суетишься, словно юноша, которому предстоит впервые взять себе женщину. Может, сделать тебе успокоительный отвар? – спросила Иза, заметив, что шаман в очередной раз вскочил, собираясь в святилище, но внезапно передумал и опустился на свое ложе.

– С чего ты взяла, что я беспокоюсь? Я просто хочу как следует подготовиться к ритуалу и немного поразмыслить, – смутившись, ответил Мог-ур.

– Подготовиться к ритуалу? Ты наш шаман уже долгие годы, Креб. Думаю, любой ритуал ты можешь справить во сне. И разве удобнее размышлять, слоняясь туда-сюда? Почему ты не хочешь выпить отвар?

– Не надо. Не нужны мне никакие снадобья. А где Эйла?

– Где-то здесь. Ищет мешок со сладкими клубнями. Зачем она тебе?

– Да так, просто спросил, – неохотно ответил Креб.

На этом разговор прервался. К очагу их подошел Бран и сделал Мог-уру знак. Шаман немедленно поднялся и вслед за вождем удалился в глубь пещеры. «И что только замышляют эти двое?» – недоумевала Иза, покачивая головой.

– Время настало? – спросил вождь, когда они оказались в том самом месте, что он расчистил накануне. – Все готово?

– Приготовления закончены. Но мне кажется, солнце должно опуститься ниже.

– Кажется? Я полагал, ты знаешь наверняка! Разве во время размышления тебе не открылось, как совершать этот ритуал? Все должно произойти как подобает. А ты, выясняется, ни в чем не уверен.

– Мне многое открылось во время размышления, – с достоинством ответил Мог-ур. – Но я видел обряд, который свершался в давние времена и в другой стране. Там не было снега. Наверное, в той стране снег не выпадает даже зимой. Поэтому не так-то просто правильно выбрать время. Я знаю лишь, что солнце должно опуститься ниже.

– Ты не говорил мне этого прежде! Значит, ты не уверен, что свершишь все, как должно. Может, нам стоит забыть об этом ритуале? Это нелепая затея.

– Но я уже беседовал с духами. Мы разложили священные камни. Духи ждут нас.

– Мне не слишком нравится, что мы сдвинули камни со своих мест. Наверное, следовало устроить обряд в пристанище духов. Вдруг они рассердятся, что мы заставили их покинуть привычную обитель, Мог-ур?

– Бран, мы с тобой уже обсудили это и решили, что лучше передвинуть камни, чем призвать Древних Духов в пристанище духов-покровителей. Оказавшись в святилище, Древние Духи могут не пожелать покинуть его снова.

– А почему ты так уверен, что они не останутся с нами навсегда, если мы разбудим их? Вдруг они не уйдут? Это слишком опасно, Мог-ур. Лучше забудем про ритуал.

– Они могут задержаться, – согласился Мог-ур. – Но после того как священные камни займут свои прежние места, они увидят, у них больше нет пристанища, и покинут нас. Духи-покровители прикажут им уходить. Однако ты вождь, и тебе решать. Если ты изменил свое намерение, я попытаюсь успокоить духов. Они ждут ритуала, но это не означает, что мы должны непременно его устроить.

– Нет, ты прав. Мы должны выполнить задуманное. Духи ждут. Но охотникам может не понравиться то, что им предстоит увидеть.

– Кто вождь нашего Клана, Бран? Уверен, охотники поймут: все свершилось по справедливости, в соответствии с велениями духов. И они свыкнутся с переменой.

– Ты полагаешь, Мог-ур? Надеюсь, ты прав. Но сейчас я больше тревожусь не об охотниках. Как воспримут это духи-покровители? Последнее время нам неизменно сопутствует удача. Порой это страшит меня. Я боюсь, что вслед за этим последуют неисчислимые бедствия. Боюсь прогневить духов. Мы должны неукоснительно выполнять все их желания. Делать все, чтобы духи были нами довольны.

– Мы так и поступаем, Бран, – успокаивающе заметил Мог-ур. – Пытаемся выполнить все их желания. Те желания, что открыты нам.

– А как ты думаешь, духи поймут нас? Вдруг кому-то мы угодим, а другие сочтут себя оскорбленными?

– Мне не дано знать всего, Бран. Не дано проникнуть во все желания духов. – Шаман ощущал исходившую от вождя тревогу. Он понимал, Брана сейчас одолевают серьезные сомнения. – Когда речь идет о духах, никто не может судить с уверенностью. Мы всего лишь люди. Я, Мог-ур, всего лишь человек. Мы лишь пытаемся узнать желания духов. Но ты сам сказал, сейчас нам сопутствует удача. Это означает, наши покровители довольны нами. Если бы они спорили и сражались друг с другом, жизнь Клана не текла бы столь счастливо. Когда еще Клану удавалось убить мамонта и не поплатиться за это жизнью кого-нибудь из охотников? Никто даже не был ранен! А удача в охоте зависит от множества случайностей. Вы могли впустую рыскать по лесам в поисках стада и упустить лучшее время. Но все сложилось в нашу пользу. Даже Брак остался жив.

Вождь пристально посмотрел в сосредоточенное лицо шамана. Затем он выпрямился. Взгляд его говорил о том, что он отбросил колебания, – в глазах Брана сверкала решимость.

– Я позову охотников, – объявил он.

Женщинам было приказано держаться подальше от того места в глубине пещеры, что расчистил Бран, и даже не смотреть в ту сторону. От Изы не ускользнуло, вождь собирает охотников, но это ничуть ее не обеспокоило. У мужчин свои дела, и их, женщин, это не касается. Но, когда, случайно подняв голову, она заметила, что двое охотников с разрисованными охрой лицами устремились к Эйле, у нее упало сердце. Что им опять нужно от Эйлы?

Девочка ведать не ведала, какова цель вечернего ритуала. Она перебирала сваленные в углу у дальнего очага корзинки и короба, пытаясь найти среди них мешок со сладкими клубнями. Вдруг прямо перед ней возникло лицо вождя, покрытое причудливыми красными узорами. У Эйлы дыхание перехватило от изумления.

– Ни звука. Не сопротивляйся! – приказал Бран.

Эйла даже не успела испугаться, как мужчины завязали ей глаза и поволокли в глубь пещеры.

Охотники с недоумением наблюдали, как Бран и Гув тащат девочку. О том, чему посвящен сегодняшний обряд, они знали не больше женщин. Но в отличие от женщин мужчины не сомневались, что им не придется долго томиться от любопытства. Когда они расселись вокруг камней, принесенных из святилища, Мог-ур предупредил, чтобы никто не двигался и не раскрывал рта. Он дал каждому охотнику по две длинные кости пещерного медведя и велел скрестить их и держать перед собой. Тут все поняли: сегодня предстоит необычный ритуал – опасность чрезвычайно велика, если им требуется такая могущественная защита. Увидев Эйлу, охотники начали догадываться, откуда исходит эта опасность.

Бран опустил девочку в центре круга, как раз перед Мог-уром, а сам сел у нее за спиной. По мановению руки шамана вождь снял с глаз Эйлы повязку. Девочка заморгала, озираясь по сторонам. В свете факелов она различила Мог-ура и перед ним священный череп Пещерного Медведя. Вокруг нее сидели мужчины со скрещенными костями в руках. От ужаса Эйла сжалась в комок. Ей хотелось провалиться сквозь землю.

«В чем моя вина? – вертелось у нее в голове. – Я не прикасалась к праще. Я не совершала никаких проступков». Эйла судорожно припоминала все, что случилось в последние дни, но ей не в чем было упрекнуть себя.

– Не двигайся. Молчи! – приказал ей Мог-ур.

Страх сковал Эйлу, так что она вряд ли смогла бы пошевелиться, даже если бы захотела. Глаза ее полезли на лоб от изумления, когда она увидела, как Мог-ур поднялся, отбросил свой посох и принялся совершать магические движения, умоляя Урсуса и духов-покровителей удостоить людей своим расположением. Значение этих жестов было скрыто от Эйлы, но старый шаман поразил ее.

Она привыкла видеть в нем изувеченного пожилого человека, который при ходьбе припадал на одну ногу и тяжело опирался на посох. Одна половина его тела усохла, зато другая, здоровая, была чрезмерно развита. Эйла и раньше замечала, что, хотя Креб владел лишь одной рукой, жесты его становились величественными и выразительными, когда он говорил с духами во время обрядов. Но теперь над священным черепом возвышался всемогущий маг, не имеющий ничего общего с тем человеком, которого она знала с детства.

Неуклюжий калека исчез. Плавные движения великого Мог-ура были подчинены завораживающему ритму и неодолимо притягивали взор. Со стороны казалось, будто он исполняет причудливый, диковинный танец. На самом деле Мог-ур говорил с духами, сокрытыми от глаз непосвященных. Обращаясь к невидимым слушателям, для него более реальным, чем сидящие перед ним соплеменники, шаман обретал красоту, достоинство и внушительность. Великий Мог-ур Клана Пещерного Медведя напрягал свой чудодейственный дар, призывая на необычный обряд самых грозных, самых почитаемых духов.

– О Древние Духи, Духи, которых мы не смели тревожить с тех пор, как развеялся туман, скрывающий начало наших дней, ныне придите к нам. Мы призываем вас, мы смиренно просим вашей помощи и защиты. О Великие Духи, чьи имена столь чтимы, что не дерзаем произносить их, пробудитесь от глубокого сна и внемлите нашей просьбе. Мы хотим принести жертву, дабы умиротворить ваши древние сердца. Дайте нам знать, что вы ее примете. Откликнитесь на мой призыв! Дух Ветра! Оооха! – Услышав сокровенное имя великого духа, Эйла содрогнулась. – Дух Дождя! Шхиина! Дух Тумана! Ээээха! Придите к нам! Будьте к нам милостивы! Среди нас есть тот, кто побывал в вашем мире и вернулся, ибо таково было желание Великого Пещерного Льва.

«Он говорит обо мне, – осенило Эйлу. – Свершается великое таинство. Но зачем же здесь я, женщина? И кто они, эти духи, – недоумевала она. – Раньше я никогда о них не слыхала. Их имена похожи на женские. А я считала, что все духи – мужчины». Любопытство начало пересиливать объявший Эйлу страх. Мужчины, столь же неподвижные, как и лежащие перед ними камни, тоже впервые слышали имена духов, которых призывал Мог-ур. Но эти имена были им откуда-то знакомы. Стоило им услышать их, и память предков всплыла из глубин их сознания.

– О самые чтимые из древнейших, пути духов неисповедимы для нас, мы всего лишь люди. Нам не дано знать, почему столь могучий покровитель избрал женщину. Нам не дано знать, почему заставил ее следовать вашим древним обычаям. Но мы не смеем противиться его воле. Ради нее он сражался с духами зла в ином мире, одержал победу и позволил ей вернуться к нам. Он сообщил нам о своем желании, которое надлежит исполнить. О Могущественные Духи Прошлого, ныне Клан живет по обычаям, отличным от ваших. Но та, что сидит среди нас, следует вашим законам. О Древние Духи, примите ее и защитите. Защитите вместе с ней и весь наш Клан.

Мог-ур повернулся к Эйле.

– Подвинь ее ближе ко мне! – приказал он.

Оторопевшая Эйла ощутила, как сильные руки Брана подняли ее и поставили прямо перед шаманом. Бран намотал на кулак длинные светлые волосы девочки и запрокинул ее голову. У Эйлы перехватило дыхание. Краешком глаза она видела, что Мог-ур извлек из складок своего одеяния остро наточенный нож и высоко занес его над головой. Похолодев от ужаса, она смотрела, как приближается к ней одноглазое лицо шамана, как приближается неумолимое лезвие. Когда нож коснулся ее обнаженной шеи, Эйла едва не потеряла сознание.

Ее пронзила резкая боль, но испуг сдавил ей горло, не давая кричать. Однако Мог-ур сделал лишь небольшой надрез в углублении между ключицами. Когда брызнула кровь, он приложил к ранке кусочек кроличьей шкурки. Подождав, пока мех насквозь пропитается кровью Эйлы, Мог-ур отнял его от ранки, промыл порез какой-то едкой жидкостью из чаши, которую ему поднес Гув. Лишь тогда Бран отпустил Эйлу.

Словно завороженная, она наблюдала за действиями Мог-ура. Он опустил промокший от крови кусок шкурки в каменный сосуд, наполненный маслом. Помощник вручил шаману факел, тот поджег масло. Вскоре комок меха превратился в уголек, от которого исходил резкий запах. Бран поднял накидку Эйлы, обнажив ее левое бедро. Мог-ур опустил палец в то, что осталось в каменном сосуде, и провел четыре черные линии над каждой из четырех багровых отметин, прорезавших ногу Эйлы. Девочка была в полном смятении. Происходившее напоминало обряд посвящения мальчика в мужчины. Но при чем тут она? Ее вновь оттащили назад. Мог-ур воззвал к духам:

– Примите эту кровь, о самые почитаемые из Духов. Вы знаете, что ее Покровитель, Дух Пещерного Льва, велел ей следовать вашим обычаям. Вы знаете, что мы чтим вас и трепещем перед вами. Вы знаете, что обычаи ваши не забыты. Возвращайтесь же в свой глубокий сон и будьте к нам милостивы.

«Кажется, ритуал закончился», – с облегчением вздохнула Эйла, когда Мог-ур обессиленно опустился на землю. Она так и не поняла, зачем ее заставили принять участие в столь странном действе. Но выяснилось, что таинство еще не завершено. Бран сделал ей знак подняться. Эйла торопливо вскочила на ноги. Из складок своей накидки вождь вытащил овальную пластинку из бивня мамонта, покрытую красными узорами.

– Эйла, лишь сегодня, когда Древние Духи защищают нас, тебе позволено стоять среди мужчин как равной. – Слова вождя были так необычны, что Эйла не верила своим ушам. – Это не означает, что отныне ты равна мужчинам. Ты женщина и останешься женщиной впредь.

Эйла покорно опустила голову. Она не сомневалась, что останется женщиной до скончания своих дней, и не понимала, зачем вождю понадобилось сообщать ей об этом.

– Это частица бивня мамонта, которого мы убили недавно. То была удачная охота. Мы победили могучего зверя, и никто из охотников не пострадал. Кость освятил сам Урсус, Мог-ур собственноручно расписал ее священным красным цветом. Это сильный охотничий талисман. Каждый охотник имеет свой талисман. Каждый охотник носит его в своем амулете. Тебе известно, Эйла, чтобы стать охотником, мальчик должен принести в Клан свою первую добычу. Лишь тогда его признают мужчиной. Давным-давно, во времена Великих Духов, которые сегодня явились к нам и еще не успели нас оставить, женщины Клана охотились наравне с мужчинами. Нам не дано знать, почему твой покровитель велел тебе следовать этому древнему обычаю. Но такова его воля, и мы должны ее выполнить. Ты уже принесла свою первую добычу. Мы признаем тебя охотницей. Но ты женщина, и тебе следует вести себя как подобает женщине во всем, кроме одного. Отныне ты – Женщина, Которой Дозволено Охотиться. Но помни, твоим оружием должна оставаться лишь праща.

Эйла чувствовала, как щеки ее зарделись. Неужели это правда? Может, она плохо поняла Брана? Ведь за то, что она дерзнула взять пращу, ее обрекли на испытание, которое она не надеялась вынести. А теперь ей позволили охотиться. Охотиться не таясь, открыто. В это трудно поверить.

– Вот он, твой талисман. Положи его в свой амулет.

Эйла послушно сняла с шеи кожаный мешочек, где лежали кусочек охры и причудливый камень, дрожащими пальцами взяла у Брана костяную пластинку, опустила ее внутрь, затянула завязки и вновь повесила мешочек на шею.

– Молчи о том, что произошло здесь. Прежде чем начнется празднество, я сам оповещу об этом Клан. Это празднество в твою честь, Эйла. В честь твоей первой добычи, – произнес вождь. – Надеюсь, следующая твоя добыча будет более съедобной, чем гиена, – добавил он, и веселые огоньки блеснули в его взгляде. – А теперь отвернись.

Эйла повиновалась приказу. Глаза ее вновь закрыла повязка. Двое мужчин вывели девочку из пещеры. Сняв повязку, они поспешно вернулись в круг охотников, но Эйла успела различить, что это Бран и Гув. «Может, все это только сон, – пришло ей на ум. – Нет, вот она, царапина на шее, а в кожаном мешочке на шее прощупываются три предмета. – Эйла задрала накидку и уставилась на темные липкие линии у себя на бедре. – Охотница! Теперь я тоже охотница и могу добывать мясо для Клана. Так захотел мой покровитель, и люди подчинились его воле». Она сжала в кулаке амулет, закрыла глаза и обратилась к своему покровителю.

– О Великий Пещерный Лев, как смела я усомниться в тебе! – произнесла она ритуальными жестами. – Смертельное проклятие было тяжелым испытанием, самым тяжелым из всех, что ты послал мне. Но награда того стоила. Я благодарна тебе за то, что ты избрал меня. Я знаю, Креб прав: тому, у кого столь могучий покровитель, предстоит трудная жизнь. Но я рада этому.

Ритуал потряс не только Эйлу, но и охотников. Все они были убеждены, что девочке было необходимо позволить охотиться. Все, кроме одного. Бруд задыхался от ярости. Если бы не грозное предупреждение Мог-ура, он покинул бы пещеру, не дожидаясь конца ритуала. Он не желал принимать участия в обряде, дарующем женщине особые права и привилегии. Исподтишка он бросал на Мог-ура свирепые взгляды. Что же касается Брана, то при мысли о нем Бруд просто исходил желчью.

«Ясно, чья это выдумка, – негодовал молодой охотник. – Бран всегда покровительствовал этой девчонке, всегда за нее заступался. Когда я наказал ее за непокорность, он угрожал мне смертельным проклятием. Мне, сыну своей женщины! А ведь тогда девчонка заслужила побои. Точно так же, как потом она заслужила смертельное проклятие – настоящее, вечное смертельное проклятие. А теперь ей разрешили охотиться, поставили вровень с мужчинами. Как такое могло взбрести в голову Брану? Видно, к старости он утратил ясность ума. Недолго ему оставаться вождем. Настанет день, когда вождем буду я, – с замиранием сердца предвкушал Бруд. – Тогда Бран уже не сможет взять ее под свою защиту. И ей придется забыть про особые права. А если окажется, что это ей не по нраву, пусть убирается прочь».

Глава 18

Зима, когда Женщина, Которой Дозволено Охотиться, заслужила свою привилегию, ознаменовала десятый год ее жизни. В ту же зиму Иза заметила в девочке перемены, предвещающие наступление женской зрелости, и вздохнула с облегчением. Контуры худощавого детского тела Эйлы стали более плавными: бедра ее округлились, на груди вспухли два бугорка. Целительница поняла, что страхи ее были напрасными, – ее приемной дочери не суждено оставаться вечным ребенком. Соски Эйлы припухли, лобок и подмышки покрылись волосками, и вскоре настал тот день, когда она увидела на своей накидке пятно крови. Ее покровитель впервые вступил в борьбу с другим духом.

Эйла знала: ей не бывать матерью – покровитель ее слишком силен и вряд ли уступит. Но с тех самых пор, как появилась на свет Уба, она мечтала о собственном ребенке. Разумеется, с испытаниями и запретами, которые налагал на нее могущественный Пещерный Лев, спорить не приходилось, но это не мешало Эйле в глубине души сожалеть об уготованном ей бесплодии. В Клане с каждым годом прибавлялось детей, и, когда матери их бывали заняты, Эйла с удовольствием возилась с ними. И всякий раз, возвращая ребенка матери, Эйла ощущала легкий приступ горечи. Но, по крайней мере, теперь она была женщиной, а не диковинным ребенком, переросшим всех взрослых.

В Клане у Эйлы была подруга по несчастью – Овра. Несколько раз ей не удалось выносить ребенка, хотя ее покровитель легко сдавался и внутри ее возникала жизнь. Но, видно, потом Бобер, покровитель Овры, спохватывался и проявлял излишнюю неуступчивость.

Судя по всему, Овра тоже была обречена на бездетность. Сблизившись в дни охоты на мамонта, Овра и Эйла часто проводили время вместе, особенно с тех пор, как Эйла тоже стала взрослой женщиной. Тихая Овра говорила немного, от природы она отличалась сдержанностью, в противоположность веселой, общительной Ике. Но они с Эйлой понимали друг друга с полуслова, и вскоре взаимопонимание переросло в дружбу. Гува эта дружба только радовала. Люди Клана знали, что молодой помощник шамана и его женщина очень привязаны друг к другу, и поэтому жалели Овру еще сильнее. Чем больше ее мужчина сочувствовал ей, тем острее ей хотелось угодить ему и произвести на свет ребенка.

Ога, к великому удовольствию Бруда, вновь готовилась стать матерью. Она понесла вскоре после того, как отняла от груди трехлетнего Брака. Похоже было, что она не уступит в плодовитости Аге и Ике. Двухлетний сын Аги скорее всего собирался пойти по стопам Друка – любимой игрой малыша было обтачивание камешков. Старый мастер сделал Грубу маленький каменный молоток, и теперь, когда Друк работал, мальчик неизменно вертелся поблизости, собирая осколки камня и подражая оружейнику. Маленькая дочь Ики Игра во всем походила на мать – эта пухленькая веселая девчушка всех радовала своей приветливостью и добродушием. Клан Брана разрастался, людей в нем становилось все больше.

Ранней весной Эйле вновь пришлось провести несколько дней вдали от Клана, в своей маленькой горной пещерке, – для нее наступило время женского изгнания. После томительного смертельного проклятия это недолгое отлучение казалось ей пустяком. Она коротала время, совершенствуясь в метании камней, – за долгую зиму ее охотничьи навыки ослабели. Она все еще не могла привыкнуть, что ей нет нужды упражняться с пращой втайне. Эйла вполне могла сама добыть себе пропитание, но все же она с нетерпением ждала встреч с Изой. Каждый вечер целительница приходила в условное место неподалеку от пещеры Клана. Она приносила Эйле вдоволь всяких лакомств, а главное, благодаря свиданиям с ней юная женщина не чувствовала себя одинокой и отвергнутой. Ночи вдали от людей по-прежнему наводили на нее страх, но мысль о том, что изгнание скоро кончится, прогоняла тоску.

Иза всегда приходила в сумерках, и, для того чтобы не заблудиться на обратном пути, Эйла брала с собой факел. Целительница до сих пор не могла без трепета смотреть на накидку из шкуры оленя, которую ее приемная дочь принесла из «иного мира», и Эйла решила оставить шкуру в своей маленькой пещерке. Как и все девочки в Клане, Эйла узнала от матери обо всем, что подобает знать женщине. Иза снабдила ее полосками мягкой, хорошо впитывающей влагу кожи, которые прикреплялись к поясу, и рассказала, какие ритуальные действа Эйла должна сотворить, прежде чем закопать пропитанную кровью кожу глубоко в землю. Она также объяснила, как Эйле следует вести себя, если мужчина изберет ее для утоления своей надобности. Теперь, когда Эйла стала женщиной, ей предстояло в полной мере выполнять все обязанности, лежащие на женщинах Клана. О многих вещах, имеющих для женщины особый интерес, Эйла уже знала: ведь Иза сызмальства обучала ее искусству целительницы и рассказывала о родах, о том, как выкармливать младенцев, о снадобьях, облегчающих боль, которая приходит вместе с женской кровью. Теперь, когда Эйла выросла, Иза сообщила дочери, какие позы и движения считаются особенно соблазнительными и как разжечь возникшее у мужчины желание. Упомянула она и о долге женщины перед своим собственным мужчиной. Иза добросовестно передала Эйле все, чему в свое время ее научила мать. Но в глубине души она сомневалась, что такой безнадежной дурнушке, как Эйла, когда-нибудь пригодятся эти знания.

Лишь одну тему Иза обходила молчанием. Большинство девочек Клана, к тому времени как для них наступала пора зрелости, уже имели на примете какого-нибудь юношу. Говорить об этом прямо было не принято, но мать неизменно узнавала о склонности дочери и сообщала о ней своему мужчине, – если только она сохраняла с ним добрые и доверительные отношения. Охотник, в свою очередь, сообщал о выборе молодой женщины вождю, и вождь принимал решение. Обычно он шел навстречу желанию женщины, если только у него не было никаких других соображений на ее счет и в особенности если ее избранник тоже выказывал к ней особое расположение.

Конечно, так случалось не всегда. У самой Изы все сложилось далеко не столь безоблачно. Обычно у женщин, достигших брачного возраста, все разговоры с матерями сводились к теме выбора мужчины, но Иза ни словом не обмолвилась об этом с Эйлой. В Клане не было ни одного охотника, не имевшего женщины. Да и окажись такой, вряд ли он положил бы глаз на Эйлу. Так или иначе, в качестве второй женщины ее пока никто не просил. Впрочем, сама Эйла отнюдь не проявляла интереса к мужчинам. До тех пор пока Иза не заговорила с ней об обязанностях взрослой женщины, ей и в голову не приходило, что ей тоже необходим постоянный спутник жизни. Но, расставшись с Изой, она долго размышляла над ее словами.

Солнечным весенним утром, вскоре после окончания своего женского изгнания, Эйла отправилась за водой к огромной талой луже поблизости от пещеры. Рядом никого не было. Опустившись на колени, Эйла уже собиралась зачерпнуть воды, как вдруг замерла, неприятно пораженная. Косые лучи утреннего солнца, скользя по недвижной водной поверхности, превратили ее в зеркало. Из воды на Эйлу смотрело незнакомое лицо. Никогда прежде ей не доводилось видеть своего отражения. В окрестностях пещеры почти не было стоячих водоемов, лишь бурлящие ручьи, и обычно Эйла не успевала взглянуть на воду, прежде чем взбаламутить ее гладь сосудом.

Молодая женщина долго изучала свое лицо. Плоское, с круглыми щеками, высокими скулами. Шея длинная, тонкая, на подбородке крошечная ямочка, губы пухлые, нос тонкий и прямой. Ясные серо-голубые глаза, опушенные длинными ресницами, чуть более темными, чем золотистые волосы, мягкими волнами рассыпавшиеся у нее по плечам. На чистом высоком лбу ни намека на выступающие надбровные дуги – пушистые брови того же оттенка, что и ресницы, очерчивали над глазами два ровных полукружия. В смятении отпрянув от лужи, Эйла бросилась в пещеру.

– Что случилось, Эйла? – обеспокоенно спросила Иза. Стоило взглянуть на молодую женщину, чтобы понять: она вне себя от горя.

– Мать! Мать! Я только что глядела в лужу! Я уродина! Я настоящая уродина! – в отчаянии повторяла Эйла. Бросившись Изе на грудь, она разразилась рыданиями.

Всю свою жизнь Эйла видела вокруг себя только людей Клана – по крайней мере, никаких других она не помнила. По ее представлениям, человек должен был выглядеть так, как ее соплеменники. И вдруг выяснилось, что она совершенно не похожа на всех остальных людей.

– Мать, я не знала, что я такая уродина! Я не знала! Какой мужчина захочет меня взять! У меня никогда не будет мужчины! У меня никогда не будет ребенка! Никого не будет! И зачем только я родилась таким страшилищем!

– Эйла, Эйла, – с участием бормотала Иза, прижимая дочь к себе. – По-моему, ты не так уж некрасива. Просто ты отличаешься от всех нас.

– Я уродина! Уродина! – Эйла яростно замотала головой, не желая слушать утешений. – Взгляни только на меня! Я такая высоченная, выше, чем Бруд и Гув. Почти с Брана ростом. И такая страшная. Кому нужна огромная уродливая женщина! – Из глаз Эйлы вновь хлынули потоки слез.

– Эйла, прекрати! – приказала Иза, хорошенько тряхнув дочь за плечи. – Что толку сокрушаться, ты ведь не можешь изменить свою внешность. Ты родилась не в Клане, Эйла, ты родилась среди Других. Поэтому ты похожа на них. И с этим надо смириться. Да, возможно, ты и в самом деле останешься без мужчины. Тут ничего нельзя поделать. С этим тоже надо смириться. К тому же ни к чему горевать заранее, вдруг кто-нибудь пожелает соединиться с тобой. А если и нет, ничего страшного. Ты будешь целительницей, моей преемницей. И даже если ты останешься без мужчины, ты всегда будешь окружена уважением и почетом. Следующим летом состоится Великое Сходбище. Ты знаешь, на земле есть другие Кланы, кроме нашего. Надеюсь, в одном из них ты найдешь себе мужчину. Может, не юношу своих лет, а зрелого охотника. Но все равно ты не будешь одна. Знаешь, Зуг к тебе очень расположен. Тебе повезло, что ты заслужила его доброе отношение. Он уже говорил о тебе с Кребом. У Зуга есть родственники в другом Клане, и он просил Креба рассказать им о его особом расположении к тебе. Зуг уверен, мужчина, который пожелает тебя взять, не прогадает. И об этом он сообщит своей родне. Он сказал даже, что охотно взял бы тебя сам, будь он моложе. Так что не отчаивайся.

– Зуг сказал, что взял бы меня? Меня, такую уродину? – недоверчиво переспросила Эйла, и лучик надежды блеснул в ее глазах.

– Да, Зуг так сказал. Наверняка найдется мужчина, который захочет с тобой соединиться. О тебе хорошо отозвался почтенный охотник, к тому же ты моя преемница. Не беда, что ты не похожа на нас.

Робкая улыбка, тронувшая было губы Эйлы, погасла.

– Но если так случится, мне придется оставить наш Клан! Я не хочу расставаться с тобой, с Кребом и Убой!

– Эйла, не забывай, я уже стара. И Креб тоже немолод. Через несколько лет Уба вырастет, у нее появится свой мужчина. Что ты будешь делать тогда? – возразила Иза. – И не забывай, настанет день, когда нашим вождем станет Бруд. Боюсь, ты не уживешься с ним. Так что тебе лучше переселиться в другой Клан. И Великое Сходбище – отличная возможность для этого.

– Да, мать, ты права. Когда Бруд станет вождем, мне придется тяжело. Но и без тебя мне будет не легче, – нахмурившись, сказала Эйла. Неожиданно лицо ее прояснилось. – Но до следующего лета еще целый год. Пока рано переживать.

«Да, год, всего лишь год, – с грустью подумала Иза. – Моя Эйла, моя дочь. Когда ты доживешь до моих лет, ты поймешь, год пролетает быстро. Ты не хочешь покидать меня. Ты не знаешь, как я не хочу расставаться с тобой. Как я буду по тебе тосковать! Если бы только в Клане нашелся для тебя мужчина! Если бы только Бруд никогда не стал вождем…»

Но Иза не стала делиться с дочерью своей печалью. Эйла вытерла глаза и вновь отправилась за водой. На этот раз, опуская в лужу сосуд, она отвернулась от зеркальной глади.

Позднее, на исходе дня, Эйла, стоя на опушке леса, смотрела сквозь заросли на поляну перед пещерой. Несколько человек копошились у входа – они переговаривались, занимаясь своими делами. Эйла поправила двух убитых кроликов, которые висели у нее на плече, бросила тревожный взгляд на заткнутую за пояс пращу и спрятала ее в складках накидки. Но, внезапно передумав, она вытащила оружие на всеобщее обозрение. Нерешительно переминаясь с ноги на ногу, Эйла не сводила глаз с пещеры. «Бран сказал, я могу охотиться, – убеждала она себя. – Не зря же они справили ритуал. И объявили меня Женщиной, Которой Дозволено Охотиться». Набравшись смелости, Эйла гордо вздернула подбородок и вышла из своего зеленого укрытия.

Люди, суетившиеся около пещеры, вылупив глаза уставились на молодую женщину с двумя кроликами на плече. Казалось, им не выйти из оцепенения до скончания дней. Наконец, оправившись от первого потрясения, люди осознали, что погрешили против правил поведения, и начали торопливо отворачиваться. Лицо Эйлы пылало, но она шла прямиком к проему, словно не замечая того, что творится вокруг. Выйдя, наконец, из-под обстрела изумленных взглядов, которые исподтишка бросали на нее соплеменники, она вздохнула с облегчением. В полумраке пещеры было намного проще не обращать внимания на любопытных.

Когда Эйла приблизилась к очагу, Иза вытаращила глаза от изумления. Но она быстро взяла себя в руки и отвернулась, ни словом не упомянув про добычу Эйлы. Целительница не знала, как к этому отнестись. Креб, сидевший поодаль на медвежьей шкуре, так погрузился в свои размышления, что вообще не заметил Эйлу. На самом деле он прекрасно видел, как она вошла в пещеру, но, прежде чем она оказалась у очага, шаман успел придать своему лицу отсутствующее выражение. Окруженная всеобщим молчанием, Эйла робко положила кроликов около огня. Но тут вбежала Уба. Увидев кроликов, девочка вовсе не пришла в замешательство.

– Неужели ты сама убила их, Эйла? – восхищенно спросила она.

– Да, – кивнула Женщина, Которой Дозволено Охотиться.

– На вид они такие жирные и наверняка вкусные. Мать, мы съедим их сегодня на ужин?

– Думаю, да, – кивнула Иза, так и не поборов неловкости.

– Я сейчас их разделаю, – предложила Эйла, поспешно вытаскивая нож из кармана накидки.

Несколько мгновений Иза молча наблюдала за ней, потом подошла и забрала нож у нее из рук.

– Отдохни, Эйла. Ты добыла кроликов, я их разделаю.

Эйла послушно передала кроликов матери, и та содрала со зверьков шкурки, разрезала мясо на куски и подвесила жариться над огнем. Эйла, смущенная не меньше, чем Иза, все еще не знала, куда девать глаза.

– Сегодня у нас будет славный ужин, Иза, – заметил Креб, по-прежнему избегая напрямик выражать свое отношение к охотничьим трофеям Эйлы. Что до Убы, она не ведала подобных сомнений.

– Кролики – это здорово, Эйла, – с детской непосредственностью заявила она. – А в следующий раз постарайся убить куропатку. – Как и Креб, девочка обожала лакомиться нежным и жирным мясом этих птиц.

Когда Эйла вновь принесла в пещеру свою добычу, потрясение уже было не столь велико. Вскоре все привыкли, что она охотится. Теперь, когда у очага Креба появился свой охотник, шаман зачастую отказывался от своей доли в добыче других охотников. Он брал лишь мясо крупных животных, которых могли убивать только мужчины.

Этой весной у Эйлы было много дел. Хотя теперь она охотилась, ей, как и прежде, приходилось наравне с другими выполнять женскую работу и к тому же собирать травы для Изы. Но сил у нее хватало, и она все делала с удовольствием. Пожалуй, никогда прежде Эйла не чувствовала себя такой счастливой. Ее радовало, что теперь она охотится не таясь, радовало, что она стала, наконец, взрослой и ее отношения с другими женщинами обрели теплоту и доверительность.

Две старшие женщины в Клане, Эбра и Ука, прониклись расположением к Эйле, преодолев, в конце концов, свое недоверие к рожденной среди Других. Ика всегда относилась к Эйле по-дружески. А с тех пор как Эйла вытащила из воды маленькую Оуну, признательность Аги и ее матери не знала границ. Что до Овры, она стала настоящей подругой Эйлы. Даже Ога тянулась к Эйле, несмотря на то что у Бруда Женщина, Которой Дозволено Охотиться, вызывала приступы бешенства. В юности Ога была очень привязана к своему мужчине, но годы и безудержные вспышки гнева, которым был подвержен Бруд, охладили это чувство. Привязанность сменилась привычкой и безразличием. После того как Эйла стала охотиться в открытую, неприязнь к ней Бруда не знала удержу. Он постоянно донимал Эйлу, пытаясь вывести ее из себя, но она притерпелась к его злобным нападкам и равнодушно воспринимала все его происки. Теперь ей казалось, Бруд уже не в состоянии причинить ей серьезных неприятностей и огорчений.

Солнечным весенним днем Эйла отправилась на промысел, решив добыть куропаток, которых так любил Креб. Весна была в самом разгаре, все вокруг покрылось зеленью. Заодно она намеревалась поискать целебных трав. Утром она бродила в лесу неподалеку от пещеры, а потом направилась к просторному лугу. Там юная охотница заметила двух низко летевших куропаток, один за другим она выпустила два камня, и птицы упали на землю. Эйла подобрала их, опустилась на колени и принялась шарить в высокой траве, надеясь найти гнездо с яйцами. Жареные птицы, начиненные их собственными яйцами, кореньями и травами, были любимой едой Креба. Найдя гнездо, Эйла испустила клич восторга, бережно обернула яйца в мягкий мох и спрятала их в глубокой складке своей накидки. Сегодня ей явно сопутствовала удача. В порыве беззаботной радости Эйла вприпрыжку пересекла луг и взлетела на вершину холма, поросшего свежей мягкой травкой.

Запыхавшись, она опустилась на землю, проверила, целы ли яйца, и вытащила кусок вяленого мяса, чтобы подкрепиться. Желтогрудый жаворонок, устроившись на ветке прямо над ее головой, выводил ликующую трель, потом поднялся на крыльях и продолжил свою песнь в воздухе. Парочка воробьев озабоченно чирикала, порхая в зарослях черники на краю луга. Две серые черноголовые галочки беспрестанно сновали вокруг своего дупла в старой пихте у ручья. Коричневые крошечные крапивники с оживленным щебетом тащили веточки и сухой мох к дуплу в старой искривленной яблоне. Розовый цвет, сплошь осыпавший дерево, говорил о его неоскудевшем плодородии.

Эйла наслаждалась покоем и уединением. Она с наслаждением грелась на ласковом весеннем солнышке, на сердце у нее было легко, в голове – ни одной тревожной мысли. Она думала лишь о том, какой чудесный выдался денек и как ей хорошо. Эйла даже не подозревала, что поблизости есть кто-то еще. Вдруг на землю перед ней упала чья-то тень. Эйла подняла глаза и встретила злобный взгляд Бруда.

Мужчины в тот день не собирались на промысел, но Бруд решил поохотиться в одиночестве. Мяса в Клане хватало, и охота была лишь предлогом побродить по залитому солнцем весеннему лесу, так что Бруд выслеживал дичь не слишком усердно. Издалека заметив Эйлу, сидевшую на холме, он не стал упускать возможность застигнуть ее в минуты праздности и выбранить за лень.

Увидев Бруда, Эйла немедленно вскочила, но это лишь распалило его злобу. Она была выше его ростом, и ему вовсе не нравилось смотреть на женщину снизу вверх. Сделав Эйле знак опуститься на землю, он собирался задать ей нагоняй. Но когда она села, ее равнодушный, пренебрежительный вид окончательно вывел его из себя. О, как ему хотелось разбить стену непроницаемости, которой она себя окружила. Будь они в пещере, он отправил бы ее с поручением и испытал бы хоть краткий миг торжества, наблюдая, как она кинется выполнять приказ.

Бруд огляделся вокруг, не зная, что придумать. Сидя у его ног, молодая женщина с ледяной невозмутимостью ожидала, пока он обрушит на нее потоки брани и отправится восвояси. «Теперь, когда она стала женщиной, она еще противнее, – свирепея, подумал Бруд. – Женщина, Которой Дозволено Охотиться! Как только Брану взбрела в голову подобная чушь!» Заметив убитых Эйлой куропаток, Бруд с досадой вспомнил, что сам он сегодня остался без добычи. «Как дерзко смотрит эта уродина! Наверняка презирает меня, ведь я, охотник, стою перед ней с пустыми руками. Что бы такое приказать ей? Послать за чем-нибудь? Но за чем? Кстати, теперь она взрослая женщина. А взрослая женщина годится еще кое для чего».

Бруд подал особый знак, и глаза Эйлы округлились от изумления. Она могла ожидать от него всего, только не этого. Иза объяснила ей, что мужчины занимаются этим лишь с женщинами, которых находят привлекательными. А уж в том, что Бруд считает ее страшилищем, сомневаться не приходилось. От Бруда не ускользнуло, что его требование ошеломило Эйлу. Ее смятение разожгло его желание. Он вновь подал знак, требуя, чтобы она приняла позу, позволявшую ему утолить свою надобность, позу соития.

Эйла прекрасно понимала, чего он ждет. Иза все объяснила ей в подробностях, к тому же, подобно всем детям Клана, Эйла каждый день наблюдала, как совокупляются взрослые. Дети во всем подражали взрослым и нередко играли в соитие, точно так же, как играли в охоту. Изображая взрослого, маленький мальчик, взгромоздившись на свою подружку, принимался ерзать туда-сюда. Эйлу подобное зрелище всегда приводило в недоумение. Она не понимала, зачем надо заниматься этим.

Такие игры приводили к тому, что многие девочки в Клане лишались девственности задолго до наступления зрелости. Не только подросшие мальчики, вполне развитые телесно, но еще не принесшие первой добычи, но и взрослые охотники находили удовольствие в сношении с юными красавицами. Правда, большинство юношей, вырастая, считали ниже своего достоинства играть в подобные игры с малолетними девчонками.

У Эйлы в Клане не было товарищей по играм. Правда, Ворн приходился ей почти ровесником, но Эйла еще в детстве отпугнула его раз и навсегда. К тому же Ворн ей не особенно нравился. Он во всем подражал Бруду и потому был с Эйлой груб и заносчив. Несмотря на стычку, происшедшую в первый день его обучения, мальчик обожал Бруда. Он не питал ни малейшего желания играть с Эйлой во взрослых, и никто другой тоже. Ей еще ни разу не довелось хотя бы изобразить соитие. Как ни странно, Эйла, выросшая среди людей, для которых совокупляться было так же естественно, как и дышать, оставалась девственницей.

Сейчас ее обуревала паника. Она понимала, что исполнить требование Бруда необходимо – такова обязанность женщины. Но она не могла преодолеть отвращения к нему. К великой своей радости, Бруд заметил, что щеки Эйлы залились краской. «Да, это неплохая мысль», – похвалил он себя. Видя ее растерянность, он возбуждался все сильнее. Эйла попробовала подняться, но он приблизился к ней вплотную и толкнул, заставив вновь опуститься на землю. Эйла замерла, чувствуя, как Бруд обдает ее своим горячим дыханием.

Наконец он пришел в нетерпение, повалил Эйлу и задрал свою набедренную повязку, обнажив затвердевшую напряженную плоть. «Что это ей вздумалось заартачиться? – с раздражением думал он. – Она должна быть счастлива, что мужчина снизошел до нее, уродины. До сих пор на нее никто не польстился». Задыхаясь от злобы и желания, он сорвал с нее накидку.

Когда Бруд навалился на Эйлу, внутри ее словно что-то оборвалось. Она чувствовала, что не может утолить его надобность. Это было слишком мерзко. Она позабыла обо всем: о том, что обязана повиноваться мужчине и охотнику, о том, что за непокорность ожидает суровое наказание. Выскользнув из-под Бруда, Эйла вскочила на ноги и уже хотела броситься наутек, но спастись от Бруда ей не удалось. Он схватил ее, швырнул на землю и мощным ударом кулака разбил ей губы. Забава нравилась Бруду все больше. Как часто ему хотелось ударить эту дрянь, но приходилось сдерживаться. Здесь никто не помешает ему, никто не придет ей на помощь. К тому же у него была веская причина: она отказывалась выполнить его законное требование, дерзко отказывалась.

Эйла точно обезумела. Она отчаянно пыталась вырваться, но Бруд опять ударил ее. Он и сам не ожидал, что сумеет довести ее до такого исступления. Теперь, когда это удалось, похоть его все распалялась. Наконец-то он ее проучит, наконец-то отплатит ей за все. Он наносил сокрушительные удары, с наслаждением наблюдая, как она съеживается, стоит ему занести кулак.

Голова у Эйлы кружилась, из разбитых губ и носа хлестала кровь. Она брыкалась, извивалась, но Бруд крепко прижимал ее к земле. Напрасно она колотила по его волосатой груди – тело Бруда было твердым как камень. Ее сопротивление довело до крайности охватившее Бруда возбуждение. Никогда он не испытывал ничего подобного – ярость усиливала желание, желание прибавляло силы кулакам. Упиваясь испугом и унижением Эйлы, он осыпал ее ударами.

Эйла почти теряла сознание, когда он разодрал ее накидку и раздвинул ноги. Одним грубым толчком он глубоко проник внутрь ее. Крик боли, сорвавшийся с ее губ, придал остроты его наслаждению. С лихорадочной поспешностью стремился он удовлетворить сжигавшее его желание, заставляя ее кричать еще и еще. Наконец вожделение оставило его.

Несколько мгновений Бруд лежал недвижно, придавив Эйлу всей своей тяжестью. Потом он поднялся, удовлетворенно отдуваясь. Эйлу душили рыдания. Соленые слезы жгли свежие ссадины на ее окровавленном лице. Один ее глаз уже успел заплыть, превратившись в узкую щелку. Кровь струилась по ее ногам, и где-то глубоко внутри она ощущала саднящую боль. Бруд бросил на нее пренебрежительный взгляд. Он добился своего. Никогда раньше соитие с женщиной не доставляло ему такого удовольствия. Взяв свое оружие, он гордо направился к пещере.

Эйла долго лежала, уткнувшись лицом в землю, и судорожно всхлипывала. Постепенно рыдания ее стихли, она села и ощупала свои разбитые, опухшие губы. На пальцах осталась кровь. Все ее тело болело, снаружи и внутри. Эйла заметила кровь у себя на ногах, алые капли на траве. «Неужели мой покровитель снова вступил в бой? – удивилась она. – Нет, вряд ли, время еще не пришло. Это Бруд ранил меня. Он не только разбил мое лицо, он повредил мне внутренности. Но другим женщинам не больно, когда мужчины утоляют с ними свою надобность. Почему же Бруд ранил меня? Наверное, дело в том, что я не такая, как все».

Эйла медленно поднялась и поплелась к ручью – каждый шаг давался ей с трудом. Она тщательно смыла всю кровь, но это не облегчило ноющей боли, терзавшей ее тело, и не утолило смятения, царившего в ее душе. «Почему Бруд захотел сделать это со мной? – продолжала недоумевать Эйла. – И почему мужчины причиняют боль женщинам, которые им нравятся? Да, но ведь все женщины, кроме меня, получают от этого удовольствие. Они всегда радуются, когда мужчина подает им знак, и с готовностью выполняют то, что он хочет. Не представляю, как можно получать от этого удовольствие? Но Ога никогда не сердится, даже если Бруд утоляет с ней свою надобность по нескольку раз на дню».

Внезапно Эйлу пронзила жуткая мысль. «Что, если Бруд захочет совершить это со мной еще раз? – подумала она в отчаянии. – Нет-нет! Больше я этого не вынесу. Лучше вообще не возвращаться домой. Но куда мне идти? В маленькую горную пещеру? Это слишком близко от пещеры Клана, там меня найдут. И все равно мне не выжить там зимой. А больше мне некуда деться. Я не хочу жить одна, без Изы, Креба и Убы. Как же быть? Если Бруд вздумает вновь утолить со мной свою надобность, мне придется ему подчиниться. Женщины не отказывают в этом мужчинам. Но я не такая, как все. Пока я была девочкой, он не требовал этого от меня. Зачем только я стала женщиной? Я так радовалась, когда мой покровитель впервые вступил в бой. Лучше бы я оставалась девочкой до конца жизни. Что толку быть женщиной, если я все равно не могу родить ребенка? Чтобы мужчины мучили меня, когда им взбредет в голову? Не понимаю, для чего им это надо».

Солнце уже садилось, когда Эйла решила вернуться в пещеру. Яйца куропаток, которые она так бережно хранила, разбились, испачкав всю ее накидку. Она оглянулась назад, на ручей, и вспомнила, с каким легким сердцем наблюдала сегодня за птицами. «Так недавно я была счастлива и беззаботна, а кажется, что давно, очень давно», – думала она с горечью.

Чем ниже опускалось солнце, тем сильнее тревожилась Иза. Несколько раз она, не утерпев, отправлялась навстречу Эйле, но вскоре возвращалась, не зная, где ее искать. «Женщине нельзя бродить по лесу одной, – сокрушалась целительница. – Никогда мне не нравилось, что Эйла ходит на охоту. Вдруг на нее напал хищник? Вдруг она ранена?» Креб тоже беспокоился, хотя и не подавал виду. Когда темнота сгустилась, заволновался даже Бран. Иза первой увидела Эйлу, которая брела со стороны скалистого кряжа, еле передвигая ноги. Целительница уже собиралась отругать дочь за то, что та заставила всех переживать. Но стоило ей вглядеться в Эйлу, и руки ее опустились прежде, чем сделать жест упрека.

– Эйла! Ты ранена? Что произошло? – спросила, наконец, перепуганная Иза.

– Меня избил Бруд, – с каменным лицом ответила Эйла.

– Но за что?

– Я не хотела ему подчиниться.

И, явно не желая дальнейших расспросов, молодая женщина вошла в пещеру и направилась прямиком к очагу Креба.

«Что же случилось? – терялась в догадках Иза. – Эйла вела себя так благоразумно, беспрекословно выполняла все приказания Бруда. С чего ей вздумалось ослушаться его? И почему Бруд не сказал мне, что встретил ее в лесу? Он же видел, что я места себе не нахожу. Бруд вернулся давно, солнце было еще высоко. Почему же Эйла так запозднилась?» Украдкой бросив взгляд через разграничительные камни в сторону очага Бруда, Иза увидела, что вопреки всем правилам поведения он в упор смотрит на Эйлу и на лице его застыла довольная ухмылка.

Креб тоже понял: что-то неладно. От него не ускользнуло ни разбитое лицо Эйлы, ни ее безнадежный взгляд, ни высокомерное выражение Бруда. Старый шаман знал, что с годами ненависть Бруда к Эйле разгоралась все жарче, что непроницаемая покорность молодой женщины раздражала Бруда сильнее, чем ее по-детски беспомощный протест. Но то, что произошло между ними сегодня, вселило в Бруда уверенность в своем превосходстве над Эйлой. При всей своей проницательности Креб не догадывался, в чем тут дело.

На следующее утро Эйла, боясь покинуть свой очаг, долго тянула с завтраком. Но все же ей пришлось выйти. Бруд уже поджидал ее. Воспоминание о вчерашнем случае возбуждало его – Бруд был полон желания и жаждал удовлетворения. Когда он подал Эйле знак, ей захотелось броситься прочь сломя голову. Но все же она сломила себя и приняла нужную позу. Напрасно молодая женщина пыталась сдержать крики – боль была так пронзительна, что они сами срывались с ее губ. Люди, оказавшиеся поблизости, бросали на странную пару удивленные взгляды: они не могли понять, с какой стати Эйла кричит и с какой стати Бруда вдруг потянуло на нее.

Бруд упивался вновь обретенным господством над Эйлой. Он каждый день принуждал ее к соитию, хотя все вокруг поражались, зачем ему некрасивая женщина, к которой он всегда питал неприязнь, когда у него есть собственная миловидная подруга. Со временем близость с Брудом перестала причинять Эйле телесную боль, но ее отвращение не ослабевало. Ради этого очевидного отвращения Бруд и преследовал ее. «Наконец-то я поставил ее на место, – думал он с гордостью. – Теперь она узнала, что такое мужчина. Больше она не сможет сделать вид, что ей нет до него дела». То, что Эйла ненавидела и боялась его, отнюдь не огорчало Бруда. Так было даже лучше. Он с удовольствием наблюдал, как она сжимается от страха, как пересиливает себя, чтобы ему подчиниться. Даже воспоминание об этом зрелище возбуждало в нем желание. Бруд всегда отличался недюжинной мужской силой, теперь же она возросла, как никогда. Каждое утро, если Бруд не отправлялся в дальний охотничий поход, он совокуплялся с Эйлой. Иногда то же самое повторялось и днем, и по вечерам. Иногда надобность возникала у него и по ночам, но тогда он утолял ее со своей женщиной. Бруд был в самом расцвете молодости и здоровья, и чем противнее он был Эйле, тем большее удовлетворение он испытывал во время близости с ней.

Эйла потускнела, пала духом, лишилась прежней живости. Угрюмая, понурая, она ни в чем не находила радости. Ненависть к Бруду вытравила в ее душе все прочие чувства. Подобно огромному леднику, который впитывает в себя всю влагу с окружающих его земель, ненависть эта иссушила Эйлу.

Она всегда содержала себя в чистоте, часто купалась в ручье и мыла волосы, следила, чтобы в них не завелись вши. Зимой она даже растапливала в большом сосуде снег для мытья. Теперь Эйла стала неопрятной: волосы ее висели безжизненными сальными прядями, она подолгу носила одну и ту же накидку, не обращая внимания на грязь и пятна. Даже к урокам Изы Эйла утратила интерес – искусство исцеления больше не привлекало ее. Она почти не разговаривала, неохотно отвечала на вопросы, редко охотилась, а если все же отправлялась в лес, возвращалась с пустыми руками. У очага Креба поселилось уныние.

Иза вся извелась, глядя на свою приемную дочь. Она не понимала, в чем причина столь разительной перемены. Ясно было, что горе Эйлы связано с Брудом. Но, в конце концов, он мужчина, он оказал ей внимание, и странно, что оно подействовало на нее так ужасно, удивлялась Иза. Она старалась держаться к ней поближе, не сводила с нее глаз. Увидев, что дочь тошнит по утрам, Иза испугалась, вообразив, что в Эйлу вселился дух зла. Но не зря Иза слыла опытной целительницей. Она первой заметила, что Эйла давно не скрывалась в уединении, предписанном законом для женщины, чей покровитель вступает в битву. С этого времени она стала наблюдать за дочерью еще внимательнее. Ей и самой не верилось, что ее опасения справедливы. Однако к тому времени, как народилась новая луна и лето вступило в пору расцвета, у Изы не осталось больше сомнений. Однажды вечером, когда Креба не было у очага, целительница сделала Эйле знак подойти поближе:

– Нам с тобой надо поговорить.

– Да, Иза. – Эйла послушно поднялась со своей меховой подстилки и опустилась на землю рядом с Изой.

– Когда твой покровитель в последний раз вступал в битву, Эйла?

– Не помню.

– Вспомни, Эйла. Это очень важно. Сражались духи с тех пор, как отцвели деревья?

Молодая женщина задумалась:

– Не знаю точно. Может, один только раз.

– Так я и думала. И по утрам тебя тошнит, правда?

– Да, – кивнула Эйла. Она полагала, что причина этой тошноты – отвращение, которое вызывал у нее Бруд. При мысли о совокуплении с ним ей становилось так мерзко, что она не могла удержать в себе завтрак.

– А груди у тебя болят?

– Немного.

– И соски твои в последнее время припухли, да?

– Вроде припухли. Но почему ты спрашиваешь?

Целительница устремила на дочь пристальный, серьезный взгляд:

– Эйла, я не представляю, как такое могло случиться. В это невозможно поверить. Но я уверена, это правда.

– О чем ты?

– Твой покровитель проиграл битву. У тебя будет ребенок.

– Ребенок? У меня? – недоверчиво переспросила Эйла. – У меня никогда не будет детей. Мой покровитель слишком силен.

– Но он проиграл битву. Не представляю, как это могло случиться, но у тебя будет ребенок, – повторила Иза.

Безучастные, потухшие глаза Эйлы вдруг засияли радостным изумлением.

– Разве это возможно? Только бы ты не ошиблась, Иза! У меня будет ребенок! Это замечательно, замечательно!

– Эйла, не забывай, у тебя нет мужчины! – остановила ее Иза. – Не думаю, что в Клане найдется охотник, который возьмет тебя даже как вторую женщину. А женщине, у которой нет мужчины, лучше сне рожать. Ребенку ее, порой всю жизнь, сопутствуют несчастья. Тебе надо скорее принять снадобье, чтобы изгнать ребенка прочь. Думаю, хорошо поможет омела. Знаешь, растение с маленькими белыми ягодками? Самое надежное средство и не слишком опасное, если только принимать его правильно. Я сделаю тебе отвар из листьев и добавлю несколько ягод. Это придаст твоему покровителю сил справиться с новой жизнью. Конечно, ты будешь чувствовать себя не лучшим образом, но зато…

– Нет! Нет! – Эйла яростно затрясла головой. – Это ни к чему, Иза. Я не стану принимать отвар омелы и никаких других снадобий тоже. Я не хочу изгонять ребенка. Пусть он появится на свет, мать. С тех пор как родилась Уба, мне хотелось своего ребенка. Но я считала, это невозможно.

– Но подумай, вдруг ребенок родится несчастливым! А то и увечным!

– Нет, нет, ни за что! Не бывать этому! Я сделаю все, чтобы он родился здоровым. Вспомни, ты же сама говорила, если могущественный покровитель, наконец, сдается, он помогает женщине дать жизнь крепкому и сильному ребенку. Я буду о нем заботиться, и с ним никогда не случится ничего плохого. Иза, я должна родить. Ведь больше мой покровитель наверняка не уступит. Нельзя упускать единственный случай.

Взгляд Изы встретился с умоляющим взглядом молодой женщины. С тех пор как Бруд овладел Эйлой, она впервые оживилась, подумала целительница. Разумом она понимала: надо настоять, чтобы Эйла приняла снадобье. Женщине, у которой нет мужчины, не стоит рожать, если можно избежать этого. Но Эйла так хочет ребенка. Лишившись его, она впадет в уныние, еще более беспросветное, чем прежде. К тому же она права: другого случая стать матерью у нее не будет.

– Хорошо, Эйла. – Жалость к дочери одержала верх в душе целительницы. – Будь, по-твоему. Только пока не говори никому, что понесла. Скоро и так все станет ясно.

– О Иза! – Эйла сжала мать в объятиях. Она, наконец, поверила, что чудо свершилось, и лицо ее просияло. От избытка чувств она не могла усидеть на месте. – А что ты будешь готовить на ужин? Давай я тебе помогу!

– Мясо зубра. – Иза глазам своим не верила. Перед ней была прежняя Эйла, веселая, неугомонная. – Если хочешь, порежь его на куски.

Обе женщины принялись за работу. Радость и счастье вернулись к их очагу. Руки женщин не знали ни мгновения покоя – они готовили и разговаривали одновременно.

– А я ничего не знала про омелу, мать, – заметила Эйла, у которой вновь проснулся интерес к целительству. – Ты говорила мне, что ребенка из женщины могут изгнать спорынья и сладкий тростник, а про омелу никогда не рассказывала.

– Я не могу рассказать тебе обо всем, Эйла. Но ты и так уже знаешь немало, хотя тебе предстоит учиться всю жизнь, всю жизнь открывать свойства растений. Пижма тоже помогает изгнать ребенка, но она опаснее, чем омела. Для отвара надо использовать все растение целиком – цветы, листья, корни. Воды берешь вот столько. – Иза указала на отметку на одном из своих мерных сосудов. – И кипятишь, пока не останется вот столько… – Целительница взяла маленькую костяную чашку. – Одной чашки обычно хватает, чтобы добиться результата. Иногда помогают и цветки хризантемы. Они менее опасны, чем пижма и даже чем омела, но они не так надежны.

– Если покровитель женщины склонен к тому, чтобы изгонять из нее детей, лучше использовать хризантему, – вставила Эйла. – Без крайней нужды, ни к чему прибегать к опасным снадобьям.

– Ты права, Эйла. А сейчас будь внимательна, я открою тебе еще кое-что. – Иза бросила взгляд по сторонам, чтобы убедиться, что Креба нет поблизости. – Ни один мужчина не должен знать об этом. Эта тайна открыта только целительницам, да и то далеко не всем. О том, что узнаешь сейчас, не рассказывай даже женщинам. Ведь если мужчина спросит у своей женщины напрямик, ей придется все открыть ему. Лишь у целительницы никто не посмеет спрашивать. Если мужчины узнают, что мы владеем такими чарами, они могут наложить на них запрет. Ты поняла?

– Да, мать! – кивнула Эйла. Загадочные слова Изы донельзя разожгли ее любопытство.

– Тебе самой эти чары скорее всего не пригодятся. Но ты будешь целительницей и потому должна знать их. Иногда женщине удается разродиться лишь с большим трудом. Такой женщине лучше впредь не иметь детей. Бывают и другие причины. Тогда целительница может дать женщине особое снадобье, не открывая, для чего оно. Некоторые растения обладают чудодейственными свойствами, Эйла. Они придают покровителю женщины невероятную силу, и он становится непобедимым.

– И такая женщина уже никогда не понесет, да, Иза? Неужели любой покровитель способен стать непобедимым? Даже самый слабый? Но Мог-ур тоже может призвать свои чары и придать силы покровителю мужчины?

– Конечно, может, Эйла. Потому-то мужчинам и не следует знать об этом средстве. Я сама использовала его после того, как меня отдали мужчине. Мой мужчина был мне не по душе. Я хотела, чтобы он отдал меня другому. Надеялась, он не станет держать у себя бесплодную женщину.

– Но у тебя есть ребенок. Ты родила Убу.

– Может, чары слабеют, если прибегать к ним долго. А может, мой покровитель не захотел больше сражаться. Он пожелал, чтобы я родила. Мне не дано знать. Ничто не действует вечно. Есть силы более могущественные, чем любые чары. Желания духов полностью не открыты никому, даже Мог-уру. Кто бы мог подумать, что твой покровитель проиграет битву, Эйла? – Целительница вновь опасливо огляделась по сторонам. – Ты знаешь вьюнок с маленькими желтыми цветами?

– Золотую нить?

– Да, именно. Иногда его еще зовут душителем, потому что он губит дерево, на котором растет. Надо высушить его листья, растереть их, потом взять пригоршню, добавить чашку воды и кипятить до тех пор, пока отвар не примет цвет сухой травы. Пить по два глотка в день, но лишь когда покровитель женщины не сражается.

– Но этот отвар используют также для припарок. Он заживляет раны и укусы насекомых.

– Верно, Эйла. Поэтому ты должна всегда иметь его под рукой. Если делать с ним припарки, он лечит раны. Если принимать внутрь, он придает силы покровителю женщины. А когда покровитель вступает в бой, женщине следует принимать другое средство – отвар из корня шалфея, все равно, сушеного или свежего. Женщина должна пить его каждый день, пока скрывается в уединении.

– Это то самое растение с зазубренными листьями, которое помогает Кребу от ломоты в костях?

– То самое. Для цели, о которой я тебе говорила, подходят и другие растения. Но я сама их не пробовала. Мне рассказала о них целительница из другого Клана, с которой мы делились знаниями. Есть один корень – здесь, поблизости, он не растет, но при случае я покажу его тебе. Надо разрезать его на кусочки, растереть и высушить, чтобы он превратился в порошок. Потом порошок этот смешивается с водой. Женщина должна принимать его, пока покровитель ее не сражается.

Войдя в пещеру, Креб увидел, что обе женщины о чем-то увлеченно беседуют. Ему сразу бросилось в глаза, что Эйла ожила. Она улыбалась, взгляд ее светился вниманием. «Уныние ее словно рукой сняло», – с облегчением подумал старый шаман, ковыляя к своему очагу.

– Иза! – громко крикнул он. – Похоже, вы собираетесь уморить меня голодом?

Иза, застигнутая врасплох, так и подскочила на месте. Но Креб не придал значения смущению сестры. Он был так рад, увидев прежнюю Эйлу, что почти не замечал ничего вокруг.

– Ужин будет готов совсем скоро, – сказала Эйла, расплылась в улыбке и вдруг бросилась Кребу на шею. Старый шаман давно не был так счастлив. Только он опустился на свое ложе, в пещеру вбежала Уба.

– Я хочу есть! – первым делом сообщила она.

– Ты всегда хочешь есть, Уба! – И Эйла со смехом сгребла девочку в охапку и закружила ее в воздухе. Уба визжала от восторга. За все лето Эйле впервые захотелось поиграть с ней.

После того как с едой было покончено, Уба вскарабкалась Кребу на колени, а Эйла и Иза принялись убирать посуду. Креб довольно вздохнул, наслаждаясь домашним уютом и покоем. «Конечно, Клану необходимы мальчики, будущие охотники, – рассуждал он про себя. – Но мне больше нравятся девочки. Им ни к чему быть отважными и суровыми. И так приятно, когда они сворачиваются калачиком у тебя на коленях». Пожалуй, Креб был бы не прочь, чтобы и Эйла по-прежнему оставалась маленькой девочкой.

На следующее утро Эйла проснулась, окутанная мягким теплом ожидания. «У меня будет ребенок», – вспомнила она, едва открыв глаза. Потянувшись на подстилке, Эйла скользнула рукой по своему животу. Внезапно ее охватила жажда деятельности. «Схожу-ка я к ручью, – решила она, – мне давно пора вымыть волосы. – Она вскочила, но тут же к горлу ее подкатил ком тошноты. – Нужно поплотнее набить живот, – подумала Эйла, – может, тогда внутри что-нибудь останется. Чтобы ребенок родился здоровым, я должна побольше есть». Все же ей не удалось удержать в себе завтрак, но некоторое время спустя она опять перекусила и почувствовала себя лучше. Забыв обо всем, кроме происшедшего чуда, она вышла из пещеры и направилась к ручью.

– Эйла! – К ней вразвалку приблизился Бруд и с глумливой усмешкой подал обычный знак.

Эйла вздрогнула. Бруд и все неприятности, связанные с ним, совершенно вылетели у нее из головы. Вчера и сегодня утром у нее было о чем подумать и кроме Бруда – например, о том, как она будет кормить и укачивать ребенка, своего собственного ребенка. «Что ж, пусть возьмет то, что ему надо», – промелькнуло у нее в голове. Только бы он не слишком тянул, она так спешит, ей надо побыстрее вымыться.

Бруд мгновенно ощутил, что-то изменилось. Она смотрела на него спокойно и безучастно, как и прежде. Страх, с которым она шла на соитие, исчез. А именно страх и отвращение Эйлы придавали близости с ней неповторимый вкус. Теперь она подчинилась ему с готовностью, словно ей не было нужды пересиливать себя. При всей своей безропотности она держалась так отрешенно, словно ничего не чувствовала. Она и в самом деле ничего не чувствовала. Мысли ее витали далеко, и она не замечала, что Бруд входит в нее, точно так же, как раньше не замечала его оскорблений и оплеух. Непроницаемая безмятежность вновь окружала ее стеной.

Бруд с досадой понял, что прелесть насилия утрачена безвозвратно. Возбуждение его исчезло, и лишь с большим трудом ему удалось распалить в себе желание. Не получив никакого удовольствия, он оставил Эйлу. Унижение душило его. «С таким же успехом можно было утолять свою надобность с камнем, – в бешенстве думал он. – Напрасно я снизошел до этого страшилища. Эта дрянь настолько дерзка, что даже не оценила чести, которую оказал ей будущий вождь».

Вскоре Ога с облегчением поняла, что Бруд освободился от непостижимого влечения к Эйле. Впрочем, она не ревновала, да и причин для ревности у нее не было. Ее мужчина ни разу не дал ей понять, что недоволен ею и собирается прогнать прочь от своего очага. Что до мужской надобности, то Бруд, как и любой мужчина, вправе утолять ее с любой женщиной, в том, что он выбрал другую, не было ничего особенного. Ога не понимала только, почему он неизменно требует удовлетворения от Эйлы, хотя именно ей, неизвестно почему, близость с ним не доставляла ни малейшего удовольствия.

Безучастность, которую вновь обрела Эйла, уязвила Бруда до глубины души. Только он решил, что нашел безотказный способ ее унизить, только открыл верный источник удовольствия, как источник этот иссяк. Теперь мысли о грядущей мести преследовали его еще неотвязнее.

Глава 19

Когда признаки того, что Эйла понесла, стали очевидными, весь Клан пришел в изумление. Никто не мог поверить, что новая жизнь зародилась внутри женщины, избранной столь могущественным духом. Люди терялись в догадках, покровителю кого из мужчин удалось одержать победу над Пещерным Львом, – то было большой честью для любого. Некоторые полагали, что в одиночку такое не под силу никому и победа над Пещерным Львом – дело нескольких, а возможно, и всех духов, защищающих мужчин Клана. Но наиболее верными казались два мнения, причем молодые охотники, как правило, склонялись к одному, а пожилые – к другому.

Мужчина, бок о бок живущий с женщиной у своего очага, имел основания полагать, что дети ее появляются на свет в результате победы именно его покровителя. Женщина неизбежно проводила большую часть времени именно в обществе того мужчины, который привел ее к своему очагу, и, разумеется, это увеличивало вероятность проглотить дух его покровителя. Впрочем, если битва оказывалась упорной, покровитель мужчины призывал на помощь другой дух, если таковой оказывался поблизости. Все же сила того, кто проник в женщину первым, имела решающее значение. Дух-помощник мог гордиться, что принимал участие в зарождении новой жизни, но главная честь победы принадлежала не ему. С тех пор как Эйла стала женщиной, рядом с ней чаще всего находилось двое мужчин – Мог-ур и Бруд.

– Говорю вам, это Мог-ур, – утверждал Зуг. – Только его покровитель сильнее, чем Пещерный Лев. К тому же Эйла живет у очага Мог-ура.

– Урсус никогда не позволяет женщине глотать свой дух, – заметил Краг. – Неужели ты думаешь, что Пещерного Льва одолел Пятнистый Олень?

– Да, с помощью Пещерного Медведя. У Мог-ура два покровителя, и, конечно, они сражались заодно. Никто не говорил, что Урсус позволил женщине поглотить свой дух. Но он принимал участие в битве, – горячо возразил Зуг.

– Тогда почему она не понесла еще зимой, сразу как стала женщиной? Она ведь и тогда жила у очага Креба. Нет, это случилось после того, как Бруд начал утолять с ней свою надобность, хотя, убей меня, не понимаю, что он в ней нашел. Лишь после этого в ней возникла новая жизнь. Мохнатый Носорог – очень сильный покровитель, и с помощью других духов он вполне может одолеть Пещерного Льва, – убежденно заявил Краг.

– Не иначе как покровители всех мужчин Клана объединились, чтобы одержать верх над Пещерным Львом, – вступил в разговор Дорв. – Вопрос в другом: кто теперь возьмет Эйлу к своему очагу? Никто не откажется от чести победить покровителя этой женщины. Но кому нужна она сама? Бран велел спросить, не пожелает ли кто из охотников взять Эйлу. Если она останется без мужчины, ребенок ее будет обречен на несчастье. Сам я слишком стар, чтобы сделать ее своей женщиной. И скажу откровенно, ничуть не жалею об этом.

– Я бы охотно взял ее, будь я в силе и имей я свой очаг, – заявил Зуг. – Она некрасива, это верно. Но зато она трудолюбива и почтительна. К тому же она знает, как заботиться о мужчине, а для жизни вместе это куда важнее, чем красота.

– Я ее не возьму, – решительно затряс головой Краг. – Не хочу делить очаг с Женщиной, Которой Дозволено Охотиться. Мог-ура это не заботит, ведь сам он никогда не ходит на промысел. Но только представьте себе: вдруг я вернусь из лесу с пустыми руками. Не слишком приятно есть мясо, которое добыла твоя женщина. К тому же у моего очага и так хватает едоков – Ика и двое детей, Борг и Игра. Хорошо еще, Дорв пока сам добывает себе мясо. Всякий скажет, Ика, моя женщина, еще слишком молода, чтобы брать вторую.

– Я не против того, чтобы взять Эйлу, – заметил Друк. – Но у моего очага тоже много едоков – Ага, Аба и дети, Ворн, Оуна и Груб. Где мне прокормить еще одну женщину с ребенком. Может, ты возьмешь ее, Грод?

– Нет. Если только мне не прикажет Бран, – отрезал Грод. Второй охотник в Клане относился с предубеждением к женщине, рожденной среди Других. При взгляде на нее ему становилось не по себе.

– А что, если сам Бран возьмет Эйлу? – предложил Краг. – Ведь это он позволил ей остаться в Клане.

– Если мужчина берет вторую женщину, не следует забывать про первую, – вставил Груб. – Все знают, с каким благоговением Эбра относится к тем, кто владеет чарами целительства. Иза давно уже обучает Эйлу. Со временем та станет целительницей. Каково Эбре будет делить очаг с молодой женщиной, занимающей в Клане более почетное положение? Я бы сам взял Эйлу. Когда я стану Мог-уром, мне не придется много охотиться. К тому же Эйла убивает только мелких животных, и достоинство мое не пострадает, если время от времени она принесет к очагу кролика или хомяка. Овру тоже не будет задевать, если моя вторая женщина займет в Клане более высокое положение, чем она, первая. И с Эйлой они отлично ладят. Но Овра так хочет иметь своего ребенка. Ей тяжело будет все время видеть рядом новорожденного, тем более что мать его, по всеобщему убеждению, была обречена на бесплодие. Я уверен, новую жизнь в этой женщине зародил дух покровителя Бруда. Поэтому именно Бруду следует взять ее. Печально, что он не желает сделать это.

– Я вовсе не уверен, что это покровитель Бруда, – возразил Друк. – А что скажешь ты, Мог-ур? Ничто не мешает тебе сделать Эйлу своей женщиной.

Все это время старый шаман, по своему обыкновению, молча наблюдал за разговором.

– Я размышлял об этом, – откликнулся он. – И я уверен, ни Пятнистый Олень, ни Урсус не зарождали новую жизнь внутри Эйлы. Возможно, покровитель Бруда, Мохнатый Носорог, здесь тоже ни при чем. Желания духа, избравшего Эйлу, всегда были для нас тайной. Нам не постичь того, что произошло. Так или иначе, Эйле необходим мужчина. Дело не только в том, что ребенок может родиться несчастливым. Кто-то должен взять на себя ответственность за его воспитание. Я слишком стар для этого. Если родится мальчик, я не смогу обучить его охотиться. Эйла тоже не годится в наставницы своему сыну, ведь она владеет только пращой. К тому же мне трудно представить, что Эйла станет моей женщиной. Это все равно, что Гроду взять себе Овру, оставив своей первой женщиной Уку. Для меня Эйла – дитя, выросшее у моего очага.

– Однако порой мужчины берут себе даже дочерей своей первой женщины, – возразил Дорв. – Нельзя соединяться лишь со своими сестрами.

– Да, духи не запрещают мужчинам брать дочерей своих женщин. Но нельзя сказать, что они взирают на это благосклонно, – заявил Мог-ур. – У большинства мужчин не возникает желания соединиться с женщиной, которая выросла у их очага. Что до меня, я всю жизнь обходился без женщины. Вряд ли стоит заводить ее на склоне лет. Иза заботится обо мне, и я вполне доволен своей жизнью. Мужчине следует время от времени утолять надобность со своей женщиной. Но я давно не испытываю подобной надобности. Смолоду я научился подавлять ее. И вряд ли я буду подходящей парой для молодой женщины. Но возможно, сейчас мы попусту ломаем головы. Как знать, может, Эйле и не понадобится мужчина. Иза утверждает, ей тяжело будет выносить ребенка. Покровитель ее сейчас вновь выказывает свою силу. Мне известно, Эйла хочет стать матерью. Но для всех нас будет лучше, если этого не случится.

Мог-ур говорил правду. Эйла носила на редкость тяжело. Иза все сильнее опасалась, что ребенок родится увечным. Когда женщины, не доносив, выкидывали уродцев, Иза всегда полагала – это к лучшему. Зачем в муках производить на свет детей, от которых потом приходится избавляться. Эйлу долго мучила утренняя тошнота, и даже поздней осенью, когда живот ее округлился, она с трудом удерживала в себе пищу. Заметив на одежде и подстилке Эйлы кровавые пятна и сгустки, Иза обратилась к Брану с просьбой освободить молодую женщину от работы. Вождь дал согласие, и теперь Эйла целыми днями лежала около очага.

Уверенность Изы в том, что Эйле нечего рассчитывать на здорового ребенка, крепла с каждым днем. Про себя целительница молила, чтобы ее приемная дочь выкинула. Она не сомневалась, что с помощью снадобий добиться этого будет нетрудно, хотя, судя по животу Эйлы, ребенок внутри ее рос и развивался. Но Иза тревожилась за дочь. Ребенок забирал у нее слишком много сил. Руки и ноги у Эйлы становились все тоньше по контрасту с животом, вздувшимся горой. Она с усилием запихивала в себя лакомые кушанья, которые готовила для нее Иза. Под глазами у Эйлы залегли темные круги, густые блестящие волосы поредели и потускнели. Эйла беспрестанно мерзла, точно тело ее лишилось способности сохранять тепло. Почти все время она проводила у огня, свернувшись под грудой меховых накидок и одеял. Однако она и слушать не хотела о средстве, которое положило бы конец ее страданиям.

– Иза, я хочу родить. Я должна родить. Помоги мне, – умоляла она. – Знаю, ты можешь помочь. Я сделаю все, что ты скажешь. Только помоги.

Сердце у Изы разрывалось от жалости. Но уже давно все лекарственные растения приносила ей Эйла, а сама целительница редко покидала пещеру. Лишь сильные снадобья, которые постоянно принимала Иза, помогали ей бороться с застарелым недугом, терзавшим ее грудь. Однако всякий раз с приближением зимы ей становилось хуже. И все же ради Эйлы она решила отправиться на поиски корня, предотвращающего выкидыш.

Ранним утром целительница вышла из пещеры и направилась в верхние леса. Солнце вовсю сияло в безоблачном небе. Иза подумала, что день предстоит теплый, из тех, что изредка выдаются даже поздней осенью, и не стала обременять себя лишней одеждой. Она не собиралась задерживаться, рассчитывая вернуться прежде, чем солнце поднимется высоко. Пройдя по тропинке, пересекающей ближний лес, она свернула с нее, некоторое время следовала вдоль ручья, а потом принялась взбираться вверх по склону. Вскоре выяснилось, что сил у нее намного меньше, чем она надеялась. Иза быстро запыхалась, и ей приходилось часто отдыхать, пережидая приступы кашля и удушья. На исходе утра погода резко переменилась. Холодный ветер с востока принес темные тучи, и, достигнув предгорья, они обрушили на землю потоки дождя вперемешку со снегом. В мгновение ока Иза промокла насквозь.

Наконец в сосновом бору она отыскала нужное ей растение. Дождь к тому времени начал стихать, превратившись в ледяную морось. Содрогаясь от озноба, Иза выкопала корень из влажной вязкой земли. На обратном пути кашель досаждал ей еще сильнее, так что на губах выступала кровавая пена. Окрестности пещеры были Изе не слишком хорошо знакомы; леса, окружавшие прежнее жилище Клана, она знала намного лучше. Она сбилась с пути, пойдя вдоль другого ручья, и ей пришлось плутать по лесу, чтобы найти тот, что приведет ее к дому. Темнота уже сгущалась, когда промокшая и продрогшая до костей Иза вернулась в пещеру.

– Где ты пропадала, мать? – встревоженно спросила Эйла, поднимаясь ей навстречу. – Ты вся дрожишь. Сейчас я принесу тебе сухую накидку.

– Я отыскала для тебя вот этот корень, Эйла. Хорошенько вымой его и жуй… – Иза смолкла, пережидая очередной приступ кашля. Глаза ее лихорадочно блестели, лицо пылало. – Жуй его сырым. Он поможет тебе доносить ребенка.

– Так это из-за меня ты бродила под дождем? Зачем? Я лучше потеряю ребенка, чем тебя. Разве ты не знаешь, что тебе нельзя выходить!

Эйла давно поняла, что Иза нездорова, но до сих пор она не представляла, как серьезен ее недуг. Ухаживая за матерью, молодая женщина позабыла обо всем, даже о своем будущем ребенке. Эйла почти не ела и не спала, лишь ненадолго забываясь дремой на подстилке рядом с больной. Уба во всем помогала ей.

Уба впервые столкнулась с тем, что близкому ей человеку угрожает смерть, и это стало для нее сильным потрясением. Когда Эйла готовила для матери снадобья, девочка не сводила с нее глаз и нередко давала ей советы, извлекая из глубин своей родовой памяти те знания, что по наследству достались ей от предков. Но не только Уба потеряла покой. Весь Клан беспокоился за старую целительницу. Никто не был уверен в искусстве ее молодой преемницы. Но Эйле не было дела до того, что думают люди. Ее без остатка поглотили заботы о женщине, заменившей ей мать.

Эйла припоминала все наставления самой Изы, она расспрашивала Убу, пытаясь проникнуть в сокровищницу ее родового сознания. Но больше всего она полагалась на собственное чутье. Тот особый талант к врачеванию, который Иза заметила, когда Эйла была еще ребенком, теперь расцвел в полной мере. Эйла умела распознавать недуги. Малейшего намека ей было достаточно, чтобы понять, в чем причина нездоровья и как устранить ее. Из всех, кто жил с ней в пещере бок о бок, лишь она одна была наделена этой способностью. Болезнь Изы обострила и развила целительский дар Эйлы.

Она не только использовала те проверенные средства, о которых знала от Изы, но и, действуя по наитию, пробовала те, что обычно использовались для других целей, и придумывала новые. Неизвестно, что помогло Изе больше: бесчисленные ли снадобья, неусыпные попечения дочерей или горячее желание выжить, – но к тому времени, когда зима намела у входа в пещеру первые сугробы, Иза поднялась на ноги. Теперь она вновь занялась Эйлой. Молодая женщина нуждалась в этом, как никогда.

Усилия, которые затратила Эйла, чтобы вернуть Изу к жизни, не прошли для нее даром. Она уже свыклась с постоянной ноющей болью в спине и с кровавыми пятнами на одежде. Нередко посреди ночи она просыпалась от судорог в ногах, ее по-прежнему часто рвало. Каждый день Иза ожидала выкидыша. Она не представляла, как может ребенок расти в чреве столь изнуренной матери. Тем не менее, он рос. Живот Эйлы все раздувался, и ребенок колотил ножками так сильно, что мешал ей спать. Ни разу прежде Иза не видела, чтобы женщина носила так тяжело.

Однако Эйла не жаловалась. Она боялась: вдруг Иза сочтет, что страдания сломили ее и она готова отказаться от ребенка? Впрочем, время для этого было упущено. К тому же теперь, после всех пережитых трудностей, Эйла еще больше уверилась: если на этот раз она не родит, ей не бывать матерью.

Лежа на подстилке, Эйла смотрела в проем пещеры – весенний дождь смывал там остатки сугробов. Уба уже принесла ей первый цветок крокуса. Сережки на ивах превратились в листья, и на ветвях появились бутоны, когда пасмурным весенним вечером на одиннадцатом году жизни Эйлы у нее начались роды.

Первые схватки были слабыми. Эйла прихлебывала отвар из коры ивы и спокойно переговаривалась с Изой и Убой. Она была счастлива, что время ее, наконец, пришло, и уверена, что завтра будет держать на руках своего ребенка. Иза не разделяла уверенности Эйлы, но старалась ничем не выдать своих опасений. Как это часто случалось, разговор между Изой и ее дочерьми перешел к тайнам целительства.

– Мать, а что за корень ты принесла мне в тот день, когда ходила под дождем и вернулась больная? – спросила Эйла.

– Его называют корень гремучей змеи. Хорошее средство от выкидыша, только жаль, не всегда удается его использовать. Жевать корень надо, пока он свежий, а созревает он поздней осенью. Но ведь далеко не всем женщинам выкидыш грозит именно в это время. А если корень высушить, он теряет свои целебные свойства.

– А как он выглядит, этот корень? – осведомилась Уба. После болезни матери девочка стала особенно интересоваться лекарственными травами, которыми ей в будущем предстояло исцелять людей. Иза и Эйла передавали ей все, что знали сами. Обучать Убу во многом было проще, чем Эйлу. Все знания хранились у девочки в мозгу, и, для того чтобы извлечь их, достаточно было лишь легкого напоминания.

– Это растение бывает мужским и женским, – пояснила Иза. – Стебель у него длинный, он торчит из толстого пучка листьев и покрыт маленькими цветочками. У мужских растений цветочки белые, у женских – зеленые и поменьше размером. Корень надо брать только у женских.

– Да, Иза, в тот день ты задала нам страху! Я места себе не находила… Ох, подождите, подождите, опять…

Целительница не сводила глаз с Эйлы, стараясь понять, насколько сильна боль. На этот раз схватка длилась дольше.

– Когда я вышла, стояла прекрасная погода, – вновь заговорила Иза. – И я думала, день будет погожим. Но вышло иначе. Погода осенью меняется быстро. Кстати, Эйла, я все забываю спросить у тебя. Может, мне померещилось в жару, но, кажется, ты клала мне на грудь припарку из тех трав, которыми мы лечим суставы Креба.

– Да, ты права.

– Но я не учила тебя, что такие припарки помогают от грудных недугов.

– Я сама решила попробовать. Припарки, которые мы делаем для Креба, прогревают тело до костей и заставляют кровь бежать сильнее. Я подумала, вдруг они разобьют мокроту и облегчат кашель. Кажется, так они и подействовали.

– Это хорошее средство, Эйла.

Молодая целительница объяснила все очень убедительно, но Иза сомневалась, что ей самой пришло бы в голову применить подобное средство. «Похоже, я не ошиблась, – подумала Иза. – У Эйлы настоящий дар. Со временем она обретет опыт и станет искуснее. Я по праву назову ее своей преемницей. Надо поговорить с Кребом. Недалек тот день, когда я отправлюсь в лучший мир. Теперь Эйла взрослая женщина, и после меня она будет целительницей Клана, если только переживет роды».

После завтрака к очагу Креба подошла Ога со своим младшим сыном Гревом на руках. Усевшись рядом с Эйлой, она принялась кормить ребенка грудью. Потом к ним присоединилась Овра. В перерывах между схватками все три женщины оживленно беседовали, не упоминая, однако, о близящихся родах. В то утро все женщины Клана побывали у очага Креба. Некоторые оставались там лишь на несколько мгновений, чтобы выразить Эйле свою поддержку и участие, другие подолгу сидели около роженицы. Вокруг Эйлы постоянно находилось несколько женщин. Креб с утра покинул свой очаг. Он возбужденно прохаживался по пещере, изредка обмениваясь несколькими словами с проходившими мимо мужчинами. На этот день намечался охотничий поход, но Бран приказал отложить его. Он заявил, что в лесу еще слишком сыро, но все понимали – дело тут в другом.

После полудня схватки у Эйлы усилились. Иза приготовила для нее отвар корней, облегчающий родовые муки. Когда солнце скрылось за горизонтом, схватки следовали одна за другой почти беспрерывно. Эйла лежала на своей подстилке, обливаясь потом, и судорожно сжимала руку Изы. Она пыталась сдерживать крики, но, когда сумерки спустились на землю, боль одержала над ней верх. Эйла корчилась и пронзительно визжала при каждой новой схватке. Женщины не могли вынести этого. Все, кроме Эбры, вернулись к собственным очагам. Они пытались отвлечься, занявшись своими обычными делами, но всякий раз, как из груди Эйлы вырывался очередной вопль, все взгляды устремлялись к очагу Креба. Мужчины, собравшиеся у очага Брана, тоже прекратили всякие разговоры. Сам вождь сидел с непроницаемым лицом, уставившись в огонь. Стоило кому-нибудь завязать беседу, крик Эйлы обрывал ее.

– Бедра у нее слишком узкие, Эбра, – с горестным вздохом сообщила Иза. – Ребенку трудно будет пройти.

– Может, стоит выпустить воды? Иногда это помогает, – предложила Эбра.

– Я думала об этом и решила, что торопиться не стоит, – сухие ей не вынести. Я надеялась, воды отойдут сами. Но она теряет силы, а дело не двигается. Наверное, лучше выпустить воды сейчас. Дай мне вон ту острую палочку из вяза. У нее опять начинается схватка. Когда кончится, я выпущу воды.

Эйла, завывая от боли, выгнула спину и вцепилась в руки женщин.

– Эйла, сейчас я попытаюсь тебе помочь, – произнесла Иза после того, как боль отпустила роженицу. – Ты поняла меня?

Эйла кивнула.

– Я выпущу воды, а ты должна подняться и сесть на корточки. И сразу начинай тужиться. Тужься изо всех сил.

– Попробую, – слабо махнула рукой молодая женщина.

Иза взмахнула наточенной палочкой из вяза. Хлынули воды, и сразу же началась новая схватка.

– Вставай на корточки, Эйла! – приказала целительница.

Вместе с Эброй они помогли изнуренной роженице подняться на кожаной подстилке – такие подстилки всегда подкладывали под женщину во время родов.

– Тужься, Эйла. Тужься сильнее.

Но Эйла только стонала.

– Она слишком слаба, – заметила Эбра. – У нее не хватает сил на настоящие потуги.

– Эйла, напряги все свои силы, – молила Иза.

– Не могу, – сделала знак Эйла.

– Ты должна. Иначе ребенок умрет. – О том, что смерть грозит и самой Эйле, Иза умолчала. Она увидела, как напряглось тело роженицы. Началась новая схватка. – Давай, Эйла, давай! Тужься! – повторяла целительница.

«Я не позволю своему ребенку умереть, – пронеслось в голове у Эйлы. – Если я потеряю его, других детей у меня не будет». Она сама не знала, откуда у нее взялись силы. Боль все возрастала. Эйла, тяжело переводя дух, схватила руку Изы, ища у матери помощи. От напряжения на лбу у нее выступили крупные капли пота. Перед глазами у Эйлы все плыло. Ей казалось, она пытается вывернуться наизнанку и кости ее при этом хрустят и ломаются.

– Хорошо, Эйла, хорошо, – подбадривала Иза. – Уже головка показалась. Еще разок потужься как следует.

Эйла вновь глубоко вздохнула и напряглась. Она тужилась, ощущая, как рвутся ее кожа и мускулы. Наконец в потоках густой темной крови появилась голова ребенка. Иза немедленно схватила ее. Самое тяжелое было позади.

– Еще чуть-чуть, Эйла. Совсем чуть-чуть.

Эйла собрала последние силы. Внезапно все вокруг заволокла темнота, и, потеряв сознание, она рухнула на подстилку.

Иза перерезала пуповину и перевязала ее особой жилой, выкрашенной в священный красный цвет. Она хлопала по подошвам крошечных ножек, пока скулящий плач не перешел в громкий рев. «Живой, – вздохнула с облегчением Иза и принялась обтирать новорожденного. Тут сердце ее упало. – За что? – с ужасом подумала она. – К чему все эти бессмысленные страдания? Эйла так хотела ребенка». Иза завернула новорожденного в мягкую кроличью шкурку, заранее приготовленную Эйлой, потом сделала для молодой матери припарку из измельченных во рту корней, которые хранились в лоскутке непромокаемой кожи. Эйла застонала и открыла глаза.

– Ребенок жив, Иза? Мальчик или девочка? – сразу спросила она.

– Жив, Эйла. Это мальчик, – сказала целительница и тут же добавила, не желая возбуждать у молодой матери напрасной радости: – Он родился увечным.

Слабая улыбка сползла с лица Эйлы.

– Нет! Нет! – отчаянно вскрикнула она. – Не может быть! Дай мне взглянуть на него!

Иза подала ей ребенка:

– Я давно боялась этого, Эйла. Когда женщина тяжело носит, ребенок редко рождается здоровым. Такое горе, такое горе.

Молодая мать развернула кроличью шкурку, пристально вглядываясь в свое дитя. Ножки и ручки у мальчика были намного длиннее и тоньше, чем у Убы, когда она появилась на свет. Но пальчиков было столько, сколько надо, и все признаки мужского пола тоже оказались на месте. Однако головка ребенка действительно выглядела необычно. Она намного превосходила нормальные размеры – это и послужило одной из причин тяжелых родов. Новорожденный с трудом пробивался в этот мир, и головка его немного повредилась, хотя в этом не было ничего тревожного. Изе доводилось встречаться с подобными последствиями родов, и она знала – они проходят бесследно. Но форма головы, ее строение – это не выправится никогда. Ребенок останется уродом. Тонкая, хрупкая шейка никогда не сможет держать огромную голову.

Как и у всех, рожденных в Клане, у ребенка Эйлы были выступающие надбровные дуги, но высокий выпуклый лоб разительно отличал его от соплеменников. Затылок его тоже словно был срезан и скруглен самым странным образом, нос казался необычно маленьким. Челюсти развиты хуже, чем у младенцев, рожденных в Клане, к тому же ниже рта выступала какая-то кость, на взгляд Изы уродующая лицо мальчика. Когда Иза взяла ребенка, головка его беспомощно повисла, и целительница инстинктивно поддержала ее, горестно покачивая головой на короткой толстой шее. «Да, вряд ли этот мальчик когда-нибудь сумеет сам держать голову», – сокрушенно думала она.

Оказавшись на руках матери, ребенок сразу же принялся тыкаться носиком ей в грудь, словно проголодался еще до рождения. Эйла помогла ему взять сосок.

– Не надо, Эйла, – мягко остановила ее Иза. – Ни к чему поддерживать в нем жизнь, которую скоро придется отнять. Если ты покормишь его, тебе тяжелее будет с ним расстаться.

– Расстаться с ним? – Эйла вскинула на целительницу недоуменный взгляд. – Зачем мне расставаться с моим сыном?

– Иначе нельзя, Эйла. Таков закон. Если женщина произвела на свет увечного ребенка, она должна от него избавиться. И чем быстрее, тем лучше. Бран все равно прикажет сделать это.

– Но Креб тоже родился увечным. И ему позволили жить, – возразила Эйла.

– Мужчина его матери был вождем Клана. Поэтому он сохранил жизнь ее первому сыну. У тебя нет мужчины, Эйла, за твоего сына никто не замолвит слово. Я предупреждала тебя – ребенок обречен на несчастье. Его увечье подтвердило мою правоту. Зачем сохранять ему жизнь, впереди его ждет одно горе. Лучше сразу покончить с ним, – убеждала Иза.

Сделав над собой невероятное усилие, Эйла оторвала ребенка от груди, и тут же слезы брызнули у нее из глаз.

– О Иза! – проговорила она сквозь рыдания. – Я так хотела ребенка. У всех женщин есть дети. А я и надеяться на это не смела. Я была так счастлива, когда нежданно-негаданно понесла. Помнишь, как тяжело мне пришлось! Но я все вынесла, потому что думала только о ребенке. Во время родов я так мучилась, думала, ребенок никогда не появится на свет. Но когда ты сказала, он может умереть, ко мне пришли силы, чтобы его спасти. А теперь ты говоришь, он все равно должен умереть. Зачем же я так страдала? Мать, прошу тебя, не отнимай у меня ребенка, не отнимай!

– Я знаю, как тебе трудно, Эйла. Но другого выхода нет. – Иза была непреклонна, но сердце ее разрывалось от сострадания.

А ребенок искал грудь, которую у него внезапно отняли, он хотел сосать, хотел материнского тепла. Пока что у Эйлы еще нет материнского молока, пришло на ум Изе, оно придет день или два спустя. Соски ее выделяют сейчас густое молозиво – оно необходимо ребенку, в первые месяцы жизни оно сделает его невосприимчивым к болезням. Не найдя соска, малыш сначала захныкал, потом разразился оглушительными воплями, суча ножками так, что кроличья шкурка развернулась. Эйла не выдержала. Она поспешно дала ему грудь.

– Я не могу, – решительно произнесла она. – Не могу от него избавиться. Мой сын родился живым. Он дышит. Может, он и увечный. Но он сильный и крепкий. Слышишь, как он кричит? Разве слабые дети кричат так громко? Он уже вовсю шевелит ножками. А посмотри, как он сосет. Я хочу, чтобы он был со мной. Я ни за что не убью его. Лучше я уйду прочь из Клана. Я умею охотиться, я добуду себе пропитание и сама позабочусь о своем сыне.

Иза похолодела от ужаса:

– Эйла, что ты надумала! Куда ты пойдешь? Ты слишком слаба, ты потеряла столько крови!

– Куда пойду? Не знаю, мать. Куда-нибудь. Все равно куда. Но я не позволю лишить его жизни.

Иза поняла: молодая мать неколебима в своем намерении и отговаривать ее нет смысла. «Но Эйла чуть жива, – в отчаянии думала целительница. – Все ее попытки спасти ребенка обречены. Она только попусту уморит себя». Мысль о том, что Эйле придется подчиниться обычаям Клана, заставила Изу содрогнуться. Но она не сомневалась – иначе нельзя.

– Эйла, не сходи с ума! – взмолилась целительница. – Дай его мне. Если ты не в состоянии от него избавиться, это сделаю я. Брану я объясню, что ты слишком ослабела после родов. Он поймет. – Иза протянула к ребенку руки. – Давай его сюда. Чем скорее ты с ним расстанешься, тем скорее его забудешь.

– Нет! Иза, отойди! – Эйла яростно затрясла головой, изогнувшись так, чтобы защитить ребенка своим телом. Одной рукой она прижимала ребенка к груди, другую использовала для разговора, пустив в ход упрощенную жестикуляцию Креба. – Я не расстанусь с ним! – твердила она. – Я на все готова, лишь бы спасти его.

Уба, никем не замечаемая, внимательно наблюдала за происходящим. Она сидела в уголке во время мучительных родов Эйлы. Впрочем, ей и раньше случалось видеть рожающих женщин. В Клане таинства жизни и смерти не скрывались от детей, во всех событиях они принимали участие наравне со взрослыми. Уба всей душой любила Эйлу, которая была для нее подругой и наставницей, сестрой и матерью одновременно. Видя, как страдает Эйла, она страшилась за ее жизнь. Но намерение Эйлы оставить Клан испугало Убу еще больше. Она сразу вспомнила о прошлой разлуке, когда все вокруг твердили: Эйла умерла и больше не вернется. Уба не сомневалась: если Эйла опять уйдет, они уже никогда не увидятся.

– Не уходи, Эйла! – не выдержав, вмешалась в разговор девочка. – Не уходи. Мать, не позволяй Эйле уйти.

– Я не хочу уходить, Уба. Но иначе мой ребенок умрет, – пояснила Эйла.

– А может, тебе подвесить его высоко на дерево? Помнишь, так сделала мать в той истории, что рассказывала Аба. Если он проживет семь дней, Бран разрешит оставить его в живых, – предложила Уба.

– История Абы – выдумка, – перебила ее Иза. – Ни один ребенок не протянет семь дней на холоде без материнского молока.

Но Эйла пропустила эти слова мимо ушей. Наивное предложение Убы подсказало ей спасительный выход.

– Не все в этой истории выдумка, мать.

– О чем это ты?

– Если мой ребенок проживет семь дней, Брану придется оставить его в Клане, так ведь? – взволнованно спросила Эйла.

– Что это тебе взбрело в голову? Неужели ты решила спрятать его где-нибудь, в надежде, что он проживет семь дней? Брось эти глупости.

– Я не собираюсь прятать его одного. Но я знаю место, где мы с ним можем спрятаться вместе. Там мы переждем семь дней. А когда для него наступит День Обретения Имени, мы вернемся. И Брану придется сохранить жизнь моему сыну. Здесь поблизости есть маленькая пещерка…

– Нет! Прекрати, Эйла! И думать об этом не смей! Ты не должна нарушать обычаи Клана. Этому нет оправдания. Если ты уйдешь тайком, ты прогневишь Брана. Он отправит на поиски охотников, и тебя быстро приведут назад. Ты не должна нарушать обычаи, Эйла, – веско повторила Иза. Она поднялась, направляясь к огню, но, сделав несколько шагов, обернулась: – И Бран непременно спросит, известно ли мне, где ты прячешься.

Никогда в жизни Иза не переступала законы и не перечила воле вождя. Ей и в голову не приходили подобные мысли. Правда, она тайком давала женщинам снадобья, предупреждающие зачатие. Но так делали до нее поколения целительниц, от которых она унаследовала знания. К тому же хранить тайну еще не означает проявлять непокорность. В Клане не было закона, запрещающего прибегать к древним чарам. Никто не расспрашивал о них Изу, а она никогда о них не упоминала. Но Эйла замыслила настоящий бунт, и этого Иза никак не могла одобрить.

Однако и осудить дочь она не могла. Эйла так отчаянно хотела ребенка, что при мысли о том, сколько страданий ей пришлось вынести, сердце Изы сжималось. Только страх за жизнь ребенка придал Эйле сил во время родов. Целительница изучающе взглянула на новорожденного. «Эйла права, – решила она. – Мальчик уродлив, но он силен и крепок. Креб тоже родился увечным, а теперь он великий Мог-ур. К тому же это первый сын Эйлы. Будь у нее мужчина, он попросил бы вождя, чтобы ребенка оставили в живых. Нет, никто не стал бы просить за такого ребенка», – оборвала себя Иза. К чему пустой самообман? Она не будет лгать ни себе, ни другим. Она просто воздержится от разговоров.

Иза знала, что о рождении увечного ребенка следует сообщить Кребу или Брану. Но это казалось ей предательством по отношению к Эйле. И хотя намерение Эйлы ужасало ее, выдать дочь было выше ее сил. Лучше впервые в жизни нарушить закон, решила Иза.

Целительница опустила в сосуд с водой несколько раскаленных камней, чтобы приготовить для Эйлы отвар спорыньи. Молодая мать задремала, прижимая к себе сына. Некоторое время спустя Иза ласково потрясла ее за плечо:

– Выпей это. – Она протянула Эйле чашку со снадобьем. – Я завернула послед и положила его вон в тот угол. Сегодня отдохни, но завтра обязательно закопай его глубоко в землю. Бран уже знает. Эбра рассказала ему. Он решил, не стоит на виду у всех осматривать ребенка и потом приказывать тебе избавиться от него. Он считает, ты сама сделаешь все, что надо, после того как закопаешь послед.

Иза сообщила все это дочери намеренно. Эйла должна была знать, сколько времени осталось в ее распоряжении.

После того как Иза отошла от нее, молодая мать уже не смогла уснуть. Лежа с открытыми глазами, она решала, что ей взять с собой. «Подстилку, – перечисляла она про себя, – и кроличьи шкурки для ребенка, побольше шкурок, ведь придется менять их. Еще нужны полосы из мягкой кожи, – припомнила она, – у меня ведь идет кровь. И конечно, не обойтись без пращи и ножей. Да, надо обязательно захватить с собой еды, хоть на первое время. И сосуд для воды. Уйти придется до рассвета, значит, собрать все следует заранее».

Утром Иза приготовила куда больше еды, чем требовалось для четверых. Накануне Креб вернулся к своему очагу поздно и сразу улегся спать. Теперь он избегал взгляда Эйлы, не зная, что сказать ей, как ее утешить. «Все же покровитель ее слишком силен, – размышлял про себя старый шаман. – Он не смирился с поражением. Поэтому она потеряла столько крови, пока носила. Поэтому и ребенок родился увечным. Жаль Эйлу. Она так хотела этого ребенка».

– Иза, еды здесь хватит на целый Клан, – заметил Креб. – Куда нам столько?

– Это для Эйлы, – смущенно потупившись, ответила Иза.

«Изе надо бы иметь много детей, – подумал Креб, – она так привязана к обеим своим дочерям. Но она права, Эйле необходимо набраться сил. Немало времени пройдет, прежде чем она окрепнет. И вряд ли когда-нибудь она родит здорового ребенка», – подавил он горький вздох.

Стоило Эйле встать, все закачалось и поплыло у нее перед глазами. Она ощущала, как теплые ручейки крови текут у нее по ногам. Каждый шаг причинял ей боль, а нагибаться было настоящей мукой. Осознав, что она намного слабее, чем рассчитывала, она едва не впала в отчаяние. «Как же я заберусь наверх, в горы? – вертелось у нее в голове. – Но я должна уйти! Если я не уйду, Иза заберет у меня сына и лишит его жизни. А без сына и мне не жить. Я ни за что не отдам своего ребенка, – твердо сказала она себе, отгоняя страх и слабость. – Я доберусь до пещеры, хоть ползком доползу».

Когда Эйла отправилась в путь, моросил мелкий дождь. Кое-что из вещей она сложила в корзинку для сбора трав и прикрыла сверху зловонным свертком с последом, кое-что спрятала в карманах и складках накидки. Ребенок был надежно привязан у нее на груди. На воздухе волна головокружения схлынула, но тошнота то и дело подкатывала к горлу. Эйла свернула с тропы и, углубившись подальше в лес, принялась при помощи палки копать глубокую яму. Она так ослабела, что едва справилась с этим. Закопав сверток с последом, она, как приказывала Иза, выполнила необходимые ритуальные движения. Взгляд ее упал на сына: прижавшись к ее груди, он спал, безмятежно посапывая. «Никто не зароет тебя в землю, мой сын», – мысленно пообещала она. И, собравшись с силами, она принялась карабкаться по крутому склону, не замечая, что за ней следит пара зорких глаз.

Вскоре после ухода Эйлы Уба незаметно выскользнула из пещеры. Девочка понимала, что Эйле угрожает опасность, – не зря она готовилась стать целительницей. Она видела, как слаба Эйла, и боялась, что в пути та потеряет сознание. Запах крови немедленно привлечет к ней хищников. Сначала Уба хотела вернуться в пещеру и сказать об этом Изе, но потом решила, что лучше не оставлять Эйлу одну, и незаметно пошла вслед за ней. Когда Эйла скрылась в лесу, чтобы схоронить свой сверток, Уба потеряла ее из виду, но потом увидела вновь на открытом участке ведущей вверх тропы.

Эйла тяжело опиралась на палку. Она часто останавливалась, пытаясь отогнать тошноту и справиться с головокружением, темной пеленой застилавшим ей глаза. Кровь струилась по ногам, но она была не в состоянии сменить промокшую насквозь кожаную полосу. С удивлением она вспоминала, как прежде взбиралась наверх бегом, даже не запыхавшись. Теперь путь до горного луга неимоверно удлинился. Но она упорно шла и, лишь чувствуя, что готова потерять сознание, опускалась на землю. Как только приступ дурноты проходил, она поднималась и снова устремлялась вверх.

Вскоре ребенок проголодался и заплакал, но крик его доносился до Эйлы словно издалека. Она не стала даже останавливаться, чтобы покормить сына. В голове у нее засела одна мысль: во что бы то ни стало добраться до горного луга, до заветной пещеры, а там – будь что будет. Уба держалась на расстоянии, так чтобы не попасться Эйле на глаза. То было напрасной предосторожностью: перед взором Эйлы стоял красный туман и она едва видела на шаг перед собой. Ноги у нее дрожали и подкашивались, когда она достигла, наконец, своей цели. Спотыкаясь, она пересекла луг, из последних сил раздвинула ветви, скрывавшие вход в маленькую пещеру, которая уже не в первый раз служила ей убежищем. Оказавшись внутри, Эйла рухнула на оленью шкуру, не обращая внимания на то, что накидка ее насквозь пропиталась кровью. Прежде чем она успела приложить ребенка к груди, усталость одержала над ней верх и она впала в забытье.

К счастью, Уба поднялась на луг прежде, чем Эйла скрылась в пещере, иначе девочка вообразила бы, что молодая мать с ребенком растворились в воздухе. Старые разросшиеся ореховые кусты, сплетаясь, полностью скрывали горную расщелину даже сейчас, весной, когда их ветви еще не успели покрыться зеленью. Уба бегом пустилась домой. Она отсутствовала дольше, чем рассчитывала, – ведь Эйла плелась невыносимо медленно. Уба боялась, мать отругает ее за то, что она пропадала весь день. Но Иза словно не заметила, что дочь вернулась позже обычного. Утром она видела, как Уба отправилась вслед за Эйлой, и сразу поняла, что на уме у девочки. Но знать наверняка Иза ничего не хотела.

Глава 20

– По-моему, Иза, ей давно пора вернуться, – заметил Креб. Весь день он бродил по пещере, не находя себе места.

Иза кивнула, не поднимая глаз от оленьей ноги, которую она рубила на куски.

– Ох! – внезапно вскрикнула она, порезав палец.

Креб устремил на нее изумленный взгляд. Иза так искусно орудовала каменным ножом, он не помнил, чтобы ей случалось пораниться. «Бедная Иза, – вздохнул про себя старый шаман. – Если я, мужчина, так переживаю, каково ей. Неудивительно, что у нее все валится из рук».

– Я уже говорил с Браном, Иза, – сообщил он. – Бран полагает, пока не стоит посылать охотников на поиски. Никто не должен знать, где женщина избавилась… в общем, где она это совершила. Если мужчина увидит, как она это делает, ему не избежать беды. Но Эйла так слаба. Я боюсь, вдруг она лежит где-нибудь под дождем? Может, ты пойдешь поищешь ее, Иза? Вряд ли она ушла далеко. Насчет ужина не беспокойся. Я подожду. Только поторопись, скоро стемнеет.

– Я не пойду! – отрезала Иза и принялась сосать кровоточащий палец.

– Не пойдешь? – поразился Креб. – Но почему?

– Мне не найти ее.

– Откуда ты знаешь, ты даже не пробовала! – Старый шаман не знал, что и подумать. Отказ Изы поставил его в тупик. «Странно, что она до сих пор не бросилась на поиски. Изе вечно мерещатся всякие страхи, она должна была давно уже рыскать по лесу, заглядывать вовсе канавы и ложбинки. А она вся извелась, но искать Эйлу не собирается. Тут что-то не так». – Иза, ответь, почему ты не хочешь поискать Эйлу? – опять спросил он.

– Это ни к чему. Мне не найти ее.

– Почему ты так уверена? – настаивал старый шаман.

Женщина подняла на него глаза, полные испуга и тревоги.

– Эйла прячется, – нехотя призналась она.

– Прячется? От кого ей прятаться?

– От всех. От Брана, от тебя, от меня, от всего Клана.

Креб окончательно растерялся. Загадочные, полные недомолвок ответы Изы лишь сильнее сбивали его с толку.

– Иза, прошу, не темни. Зачем Эйла прячется? Прячется от всех и даже от тебя? Сейчас ей не выжить в одиночку.

– Она хочет сохранить жизнь ребенку, Креб. – Руки Изы поспешно жестикулировали, а глаза умоляли о снисхождении. – Я сказала ей, что матери следует избавиться от увечного ребенка. Но ты знаешь, как она хотела его, как мечтала о нем. И она решила уйти из Клана и скрываться до тех пор, пока для ее сына не наступит День Обретения Имени. Тогда Брану придется оставить мальчика в живых.

Взгляд Креба посуровел. Он сразу понял, что Иза была соучастницей преступления Эйлы.

– Да, Иза, ты права. Бран оставит ее сына в живых. У него не будет другого выхода. А потом он предаст Эйлу смертельному проклятию за дерзкое попрание законов Клана. И на этот раз проклятие будет вечным. Тебе известно, что происходит с мужчиной, которого женщина вынуждает поступить против воли? Он теряет себя. Бран не должен этого допустить. Иначе он утратит уважение охотников. Но даже если он проклянет Эйлу, он не поправит дело. Этим летом состоится Великое Сходбище. Как явится туда Бран, вождь, потерявший себя? Из-за Эйлы весь наш Клан будет опозорен. Как она решилась на такое?

– Это все из-за истории, которую рассказывала Аба. О матери, подвесившей увечного сына на дерево, – ответила потрясенная Иза. Рассудок несчастной женщины помутился от раскаяния. Почему же раньше она не подумала о страшных последствиях своевольного поступка Эйлы, корила она себя.

– Старушечьи сказки! – сердито отмахнулся Креб. – Аба сдуру забивает головы молодым всякой ерундой, а те рады слушать.

– Она решилась уйти не только из-за Абы, Креб. Из-за тебя тоже.

– Я-то тут при чем? Разве я рассказывал ей глупые сказки?

– Нет. Но ты родился увечным. Тебя оставили в живых. И теперь ты великий Мог-ур.

Слова Изы заставили вздрогнуть хромого, кривобокого шамана. Он знал, что ему сохранили жизнь благодаря цепи счастливых совпадений. Да, ему, великому священному мужу, сопутствовала удача. Мать его всегда говорила: то, что его оставили в живых, – это настоящее чудо. Значит, Эйла хочет, чтобы подобное чудо повторилось и для ее сына. Но ей никогда не заставить Брана поступить по ее указке. Право вождя выбирать, право вождя решать. И никто не смеет посягать на это право.

– А ты, как ты могла, Иза? Почему ты ее не остановила?

– Я умоляла ее одуматься. Говорила, если она не в состоянии избавиться от ребенка, это сделаю я. Но она точно обезумела. Не хотела меня и близко подпустить. О, Креб, она так страдала, чтобы произвести этого мальчика на свет.

– И все же ты позволила ей уйти. Ты надеялась, что все выйдет так, как она замыслила. Почему ты ничего не сказала мне или Брану?

Иза горестно затрясла головой. «Креб прав, – твердила она про себя, – мне следовало все открыть ему. А теперь они погибнут оба, Эйла и ее сын».

– Тебе известно, где она скрывается, Иза? – с каменным лицом осведомился Креб.

– Нет. Она говорила о какой-то маленькой пещере, – с замиранием сердца ответила женщина.

Старый шаман резко повернулся и заковылял к очагу вождя.

Эйлу разбудил пронзительный крик ребенка. Вокруг было темно. В пещере давно уже не разводили огонь, и воздух там пропитался холодом и сыростью. Эйла вышла помочиться и поморщилась, когда горячая струя обожгла ее изрезанную плоть. Вернувшись, она порылась в корзинке, на ощупь нашла чистый кусок кожи для себя и мягкую шкурку для ребенка. Потом она попила воды, закутала сына в свою накидку, легла, дала ему грудь и снова забылась. Когда она очнулась, на стенах пещеры играли блики солнечного света, проникавшего сквозь переплетения ветвей. Она покормила ребенка и поела сама.

Еда и отдых прибавили Эйле бодрости. Она села, прижав к себе сына, и стала обдумывать, как жить дальше. «Прежде всего, надо набрать хвороста, – решала она. – И еды у меня немного. Как раз сейчас появился свежий клевер, хорошо бы найти его. Да и вика наверняка пустила побеги. По деревьям в эту пору бежит сок, и кора у них сладкая, особенно у кленов. Нет, клены так высоко в горах не растут. Но здесь есть березы и пихты. И еще лопухи, мать-и-мачеха, одуванчики и папоротники – все это годится в пищу. К тому же со мной праща, а здесь водятся кролики, бобры и земляные белки». В эти мгновения предстоящая жизнь в уединенной пещере не слишком пугала Эйлу: сейчас тепло и у нее есть с собой все необходимое. Но стоило ей встать, снова хлынула кровь и голова у нее предательски закружилась. Взглянув на свои ноги, она обнаружила, что кровь запеклась на них толстой коркой, а обувь и одежда сплошь покрыты темными пятнами. Только тут она осознала, что оказалась в отчаянном положении.

Когда головокружение прошло, Эйла собралась к ручью, чтобы смыть кровь. К тому же необходимо было набрать хворосту. Но она не знала, что делать с уснувшим ребенком: оставить его в пещере или взять с собой? Женщины Клана никогда не покидали маленьких детей без присмотра. Если не мать, то какая-нибудь другая женщина непременно находилась поблизости. Эйла боялась за сына. Но куда она денет его, когда будет мыться? И без него она сможет принести больше хвороста и воды.

Она выглянула сквозь переплетения орешника, удостоверилась, что поблизости никого нет, раздвинула ветви и выбралась наружу. Земля была влажной, а поблизости от ручья превратилась в жидкую грязь. В тенистых уголках все еще виднелись островки снега. Дрожа от свежего восточного ветра, который принес с собой дождевые тучи, Эйла разделась и вошла в ледяную воду. Она смыла с себя кровь, выполоскала одежду и окровавленные полоски кожи. Мокрый мех почти не давал тепла, и, вновь закутавшись в свою накидку, она никак не могла согреться.

В лесу, со всех сторон окружавшем горный луг, Эйла наломала сухих веток. Колени у нее подгибались, в глазах темнело, и она хваталась за стволы, чтобы устоять на ногах. Виски ломило, она постоянно сглатывала ком тошноты. Теперь она поняла: нечего было и тешить себя мыслями об охоте и сборе трав. Изнурительная беременность, тяжелые роды, мучительный путь в гору забрали ее силы почти без остатка.

Когда Эйла вернулась, ребенок встретил ее надсадным криком. В пещере было холодно и темно, и он требовал материнского тепла. Эйла схватила сына на руки и тут же вспомнила, что забыла у ручья сосуд с водой. Пришлось опять оставить ребенка и плестись к ручью. В пути ее застиг дождь. Оказавшись наконец в пещере, она в изнеможении повалилась на землю, натянула на себя и на сына влажную меховую накидку и мгновенно провалилась в тяжелый сон. Эйла была так изнурена, что даже огоньки страха, беспрестанно вспыхивавшие в ее душе, погасли.

– Я всегда говорил, что эта женщина дерзка и непокорна! – Сознание собственной правоты придавало Бруду спеси. – Но меня не желали слушать. Все вы становились на ее сторону, придумывали для нее оправдания, шли навстречу всем ее сумасбродным желаниям. Дошло до того, что ей позволили охотиться. По-моему, нет никакой разницы, силен ее покровитель или нет. Она женщина, значит, не должна прикасаться к оружию, и все тут. Я уверен, Пещерный Лев вовсе не желал, чтобы она переступила закон. Ей самой взбрело это в голову, ей и больше никому. Теперь-то вы поняли, что получается, если потакать женщине? Она возомнила, что может заставить Клан принять увечного выродка, которого она произвела на свет. Надеюсь, на этот раз никто не будет искать для нее оправданий. Она снова нарушила закон, снова пренебрегла традициями и обычаями Клана. И вине ее нет прощения.

Бруд на глазах раздувался от гордости. Наконец-то он мог с полным правом заявить: «Я вас предупреждал!» Он твердил об этом с таким самодовольством, что вождь уже несколько раз досадливо морщился. Над Браном и так нависла угроза потерять себя, а сын его женщины своим бахвальством лишь подливал масла в огонь.

– Нам известно твое мнение, Бруд, – оборвал вождь молодого охотника. – Довольно об этом. Когда она будет здесь, я сделаю все, что необходимо. Ни одна женщина не заставит меня поступить против воли. А ту, что дерзнет хотя бы попытаться, ждет суровая расплата. Завтра утром мы опять отправимся на поиски, – перешел Бран к делу, ради которого собрал охотников. – Осмотрите как следует все укромные места. По словам Изы, Эйла собиралась спрятаться в какой-то маленькой пещерке. Знает кто-нибудь о маленькой пещерке поблизости? Далеко Эйле не уйти, она слишком слаба. Нив степи, ни в дальних лесах искать нечего. Отправляйтесь в горы, там могут быть пещеры. Дождь смыл следы Эйлы, но, возможно, где-то они остались. Вы должны найти ее во что бы то ни стало.

Иза, вне себя от тревоги, ожидала, пока окончится совет. Она собрала всю свою храбрость, чтобы поговорить с Браном, и, увидев, как мужчины расходятся, решила – время настало. Подойдя к очагу вождя, она опустилась у его ног и склонила голову.

– Что тебе нужно, Иза? – спросил Бран, коснувшись ее плеча.

– Эта недостойная женщина хочет говорить с вождем.

– Ты можешь говорить.

– Эта женщина сознает свою вину. Она должна была сообщить вождю о том, что намерена сделать молодая женщина, – по всем правилам начала Иза. Но чувства переполнили ее, и она забыла об условностях. – Бран, Эйла так хотела ребенка. Никто не ожидал, что в ней когда-нибудь зародится новая жизнь. Пещерный Лев так силен, как он мог проиграть битву? Эйла была счастлива, когда узнала, что понесла. Ей пришлось тяжело, но она ни разу не пожаловалась. Во время родов она едва не умерла, Бран. Только страх за жизнь ребенка придал ей сил. Она знала, других детей у нее не будет. И хотя сын ее родился увечным, она не смогла с ним расстаться. Боль и горе лишили ее рассудка, Бран, Она позабыла обо всем. Знаю, у меня нет никакого права просить. И все же молю тебя, Бран, оставь ей жизнь.

– Почему ты не пришла ко мне раньше, Иза? Сейчас ты надеешься, что твоя мольба дойдет до меня. Почему же ты не просила прежде? Разве я был суров с Эйлой? Я знал, что роды ее были мучительны. Человек отводит глаза от чужих очагов, но, кроме глаз, есть уши. Во всем Клане нет никого, кто не знал бы, каких страданий стоило Эйле рождение сына. Или ты думаешь, сердце у меня из камня? Если бы ты пришла ко мне вовремя, рассказала о горе Эйлы, о том, что она замышляет, неужели я не внял бы твоей просьбе? Я оставил бы безнаказанным ее намерение убежать и спрятаться, счел бы его бреднями женщины, обезумевшей от родовых мук. Я осмотрел бы ее сына. И хотя у Эйлы нет мужчины, если увечье мальчика не слишком велико, я оставил бы его в живых. Ты сама лишила меня этой возможности. Ты решила все за вождя. Видно, благоразумие изменило тебе, Иза. Раньше ты никогда не забывала о долге. Я считал тебя достойнейшей из женщин. В одном лишь тебя можно упрекнуть: ты непозволительно пренебрегала собственным недугом. Я знаю, насколько он тяжел, хотя ты и пытаешься это скрыть. Но, видя, что ты избегаешь всяких упоминаний о своей болезни, я никогда не говорил с тобой об этом. Прошлой осенью я был уверен; ты покинешь нас и отправишься в мир духов. Эйла полагала, что ребенок, которого она носит, – первый и последний для нее. Скорее всего, она права. И все же, когда ты слегла, Эйла позабыла обо всем. Она вырвала тебя у смерти. Я был поражен, когда понял, что на этот раз ты останешься с нами. Возможно, Мог-ур уговорил духов, чтобы они погодили забирать тебя. Но ты осталась в живых не только благодаря Мог-уру, Иза. Я знал, что Мог-ур попросит для Эйлы позволения стать целительницей Клана, и намеревался удовлетворить его просьбу. Она стала бы твоей преемницей, люди платили бы ей уважением, как платили тебе. И хотя Бруд, мой преемник, невзлюбил Эйлу, я всегда считал ее хорошей женщиной, почтительной и работящей. Я знал, Бруд досаждает ей. Как видно, именно он виной тому, что в начале прошлого лета Эйла впала в уныние, хотя многое тут неясно мне. Бруд отважный и сильный охотник, и у женщины нет причин считать его внимание оскорбительным. Как бы то ни было, ему не следовало сводить счеты с Эйлой. Но возможно, сын моей женщины прав, и я был к ней слишком снисходителен. Иза, явись ты ко мне заблаговременно, я обдумал бы твою просьбу. Тогда сын Эйлы мог бы жить. Теперь слишком поздно. Если Эйла вернется, когда для ее сына наступит День Обретения Имени, они оба умрут.

Весь следующий день Эйла тщетно пыталась развести огонь. Со времени ее прошлого пребывания в пещере здесь сохранилось несколько сухих палок. Но напрасно она терла палку между ладонями: у нее не хватало сил разогреть ее как следует и куски дерева не дымились. Эйла не знала, что это спасло ее. В поисках беглянки Друк и Краг поднялись на горный луг. Разведи Эйла огонь, они немедленно обнаружили бы ее убежище по запаху дыма. Когда охотники проходили мимо, Эйла и ее сын крепко спали в пещере. Друк и Краг приблизились к проему, скрытому ветками орешника, – если бы ребенок захныкал во сне, он выдал бы себя и мать.

Не только неприятность с огнем обернулась для Эйлы удачей. Весенний дождь, без устали моросивший весь день, превратил землю в жидкую грязь. Низкое серое небо нагоняло на Эйлу тоску, но зато дождь смыл все ее следы. Охотники, вышедшие на поиски, были опытными следопытами, они знали, как выглядят отпечатки ног всех людей в Клане. К тому же, если бы Эйла, как намеревалась, стала бы собирать съедобные коренья и травы, разрытая земля заставила бы охотников насторожиться. Лишь крайняя слабость Эйлы спасла ее от преследователей.

Проснувшись, Эйла выбралась из пещеры и увидела человеческие следы у родника, из которого брал начало ручей. Охотники останавливались здесь утолить жажду. У Эйлы душа ушла в пятки. После этого случая она с опаской выходила из своего укрытия. Стоило ветру шевельнуть ветки у входа, по телу Эйлы пробегала дрожь. Она напряженно прислушивалась к каждому звуку, и в тишине ей мерещились человеческие шаги.

Еда, которую Эйла захватила с собой, подошла к концу. Она обшарила корзинки, в которых хранила свои запасы в тягостные дни смертельного проклятия. Но найти ей удалось лишь несколько гнилых орехов и помет мелких грызунов, уничтоживших ее кладовые. Обнаружила она также и остатки еды, которую приносила ей Иза в пору женского изгнания, но они тоже сгнили и испортились.

Тут Эйла вспомнила, что в глубине пещеры, в каменной выемке, спрятано вяленое оленье мясо. Она проворно раскопала заваленную камнями ямку. Мясо оказалось в целости и сохранности, но Эйла понимала: оно выручит ее ненадолго. Вдруг ветки у входа закачались. Сердце у Эйлы замерло.

– Уба! – опешив от удивления, вскрикнула она в следующий миг. – Как ты нашла меня?

– Когда ты ушла, я кралась следом. Я боялась, вдруг с тобой что-нибудь случится. Вот тебе еда и отвар, от которого прибавляется молока. Его приготовила мать.

– Так Иза знает, где я?

– Нет. Но она догадалась, что я тебя выследила. И она вовсе не хочет, чтобы я рассказала ей, где ты. Иначе ей придется сообщить об этом Брану. Ох, Эйла, Бран так зол на тебя. Каждый день он посылает за тобой охотников.

– Я видела их следы у родника. Но они не заметили мою пещеру.

– Бруд только и делает, что хвастается. Он, мол, заранее знал, какая ты скверная. С тех пор как ты ушла, Креба не видно и не слышно. Он не выходит из пристанища духов. А мать ужасно расстроена. Она хотела, чтобы я предупредила тебя: не возвращайся, – сообщила Уба, устремив на молодую женщину полный участия взгляд.

– Но если Иза не говорила с тобой обо мне, откуда ты это знаешь?

– Вчера вечером и сегодня утром она наготовила больше, чем надо. Но не слишком много – наверное, боялась, что Креб что-нибудь заподозрит. Потом она сделала отвар и принялась причитать и сетовать, словно сама с собой. Все твердила, как она по тебе горюет, но при этом смотрела прямо на меня. Несколько раз она повторила: «Если бы кто-нибудь передал Эйле, что ей нельзя возвращаться. Бедная моя Эйла, бедная моя дочь, она так слаба, и ей наверняка уже нечего есть. Ее ребенку нужно молоко, а я не могу даже передать ей отвар», ну и все такое. А потом она ушла, но перед этим отвар перелила в сосуд, а всю еду сложила в корзинку. Конечно, в тот день, когда ты ушла, она поняла, что я отправилась вслед. Я вернулась поздно, но она не стала меня бранить. Знаешь, Бран и Креб страшно разозлились на нее за то, что она не рассказала им про тебя. Не представляю, что бы они сделали, если бы догадались, что она знает больше, чем открыла им. Но меня никто не расспрашивает. Ведь на детей, особенно на девочек, не обращают внимания. Эйла, я знаю, мой долг – сказать Кребу, где ты. Но я не хочу, чтобы Бран предал тебя проклятию. Не хочу, чтобы ты умирала.

Все внутри у Эйлы болезненно сжалось. «Что же со мной будет?» – в отчаянии спрашивала она себя и не находила ответа. Она понимала, ей, изнуренной, измученной, не выжить вдали от людей, тем более с ребенком. Ее надежда вернуться, когда для сына наступит День Обретения Имени, не оправдалась. Что же делать теперь? Она схватила ребенка и прижала его к груди. «Неужели я не спасу тебя от смерти, мой сын?» – бессмысленно твердила она.

Уба сочувственно смотрела на молодую мать, которая, казалось, не замечала сидевшую рядом девочку.

– Эйла, можно мне взглянуть на ребенка? – робко спросила она. – А то я еще ни разу его не видела.

– Посмотри, конечно, – поспешно откликнулась Эйла. Ей стало стыдно, что она позабыла о девочке, ради нее проделавшей дальний путь. А ведь Уба многим рисковала. Если в Клане узнают о ее поступке, ей грозит суровое наказание. Наказание, которое может разрушить всю ее жизнь. – Хочешь подержать его?

– Можно?

Эйла положила ребенка на колени Убы. Девочка принялась нерешительно распеленывать его, вопросительно поглядывая на Эйлу. Та одобряюще кивнула.

– По-моему, Эйла, не такой уж он и увечный. Когда вырастет, то не будет калекой вроде Креба. Просто он очень тощий. Ну и голова, конечно, странная какая-то. Но ведь и у тебя странная голова. Ты не похожа на людей Клана.

– Это потому, что я родилась не в Клане, Уба. Иза нашла меня в лесу, когда я была совсем маленькая. Она говорит, я родилась среди Других. Но теперь я принадлежу Клану, – с гордостью произнесла Эйла, и тут же по ее лицу пробежала тень. – А может, уже не принадлежу.

– А ты скучала по матери? Не по Изе, а по своей настоящей матери? – спросила Уба.

– Я не помню другой матери, кроме Изы. Не помню, что было со мной до того, как я оказалась в Клане. – Эйла внезапно побледнела. – Уба, куда мне теперь податься? Неужели мне придется жить в лесу одной, без людей? И я никогда больше не увижу Изу и Креба? Неужели мы с тобой видимся в последний раз? Что мне делать, Уба? Я не могу обречь своего сына на смерть!

– Не знаю, чем тебе помочь, Эйла. Мать говорит, Бран потеряет себя, если ты заставишь его принять и Клан своего сына. Если женщина заставит мужчину поступить против воли, другие мужчины перестанут уважать его. И даже если Бран проклянет тебя, он не вернет утраченное уважение. Я не хочу, чтобы ты уходила от нас, Эйла. Но если ты вернешься, тебя неминуемо ждет смерть.

Молодая женщина не сводила глаз с испуганного лица Убы, не замечая, как по щекам ее текут слезы. Обе одновременно бросились друг другу в объятия.

– Тебе лучше идти, Уба. А то в Клане заметят, что тебя долго нет, – сказала, наконец, Эйла.

Девочка передала ей ребенка и поднялась.

– Уба! – окликнула Эйла, когда та уже раздвигала ветки орешника. – Я рада, что повидалась с тобой напоследок. И передай Изе… передай нашей матери, что я люблю ее. – Слезы вновь хлынули из глаз Эйлы. – И Креба люблю тоже.

– Передам, Эйла. – Девочка бросила на нее прощальный взгляд. – Мне пора, – сказала она и торопливо устремилась прочь.

После ухода Убы Эйла вытащила из корзинки еду. Там было не так много, но вместе с вяленой олениной припасов хватало на несколько дней. А что потом? Эйла не могла об этом думать. Вихрь смятения лишал ее рассудка, затягивал в черную дыру безнадежности. Ее расчетам не дано сбыться. Не только жизни ее ребенка, но и ее собственной жизни угрожает опасность. Она поела, не ощущая вкуса пищи, выпила немного отвара, улеглась, прижав к себе сына, и забылась глубоким сном. Как ни тяжело было у нее на душе, изможденное тело властно требовало отдыха.

Ночью Эйла проснулась, встала и допила холодный отвар. Она решила принести воды – в темноте можно не бояться, что ее заметят посланные на розыски охотники. Эйла нащупала в темноте сосуд для воды. На мгновение ей показалось, что она не найдет выхода, и ее охватил приступ ужаса. Потом она различила, как сквозь ветки светится ночное небо, и быстро выбралась наружу.

Месяц, который то и дело скрывали пробегавшие по небу тучи, почти не давал света. Но глаза Эйлы, привыкшие к пещерному сумраку, различали во мгле смутные очертания деревьев. Она слышала шепот воды в роднике, различала, как посверкивает и серебрится крошечный водопад, ниспадающий со скалы. Прежние силы еще не вернулись к Эйле, но голова у нее больше не кружилась, и ходьба уже не причиняла ей боли.

Ни один человек не видел, как под покровом ночи Эйла нагнулась к роднику. Но несколько пар сверкающих глаз наблюдали за каждым ее движением. Ночные хищники утоляли жажду из того же родника, что и она. Никогда с тех пор, как пятилетней девочкой Эйла в одиночестве бродила по лесам, она не была столь легкой добычей. Отчаяние заставило ее позабыть об осторожности, и, погруженная в свои мрачные раздумья, она не замечала того, что творится вокруг. Запах, исходивший от нее, привлекал хищников. Но Эйла еще прежде доказала, что отнюдь не беззащитна и умеет метать камни, наносящие сокрушительные удары. Хищники, в чьих владениях находилась пещера Эйлы, опасались ее и сейчас, когда она ослабела, все еще не решались к ней приближаться.

– Не могла же она провалиться сквозь землю, – сердито жестикулировал Бран. – Даже если она захватила с собой еду, запасы ее не вечны. Вскоре ей придется выйти из своего укрытия. Обойдите все окрестности, обшарьте их шаг за шагом. Если она мертва, я должен в этом удостовериться. Пусть она стала добычей хищников, тогда вы найдете следы расправы. Она должна быть здесь до Дня Обретения Имени. Иначе наш Клан не пойдет на Великое Сходбище.

– Значит, эта дрянь лишит нас Великого Сходбища? – ухмыльнулся Бруд. – Не понимаю, зачем было оставлять ее в Клане? Она родилась среди Других. Будь я вождем, я никогда не принял бы ее. Будь я вождем, я запретил бы Изе ее подбирать. Почему все так слепы, когда дело касается этой скверной женщины? Разве она впервые проявляет непростительное своеволие? Нет, она сызмальства пренебрегала законами и обычаями Клана. Почему никто не запретил ей приносить животных в пещеру? Почему она бродила по лесам в одиночку, что не подобает девочке? Она выследила нас, когда мы занимались на поле для метания камней, но это никого не рассердило. А как ее наказали, уличив в использовании пращи? Обрекли на временное смертельное проклятие. А потом, когда она вернулась, встретили с почетом. Дошло до того, что ей позволили охотиться. Слыханное ли дело – женщина Клана сама добывает мясо. Представляю, как отнесутся к этому в других Кланах! Конечно, она вообразила, что может все, даже навязать нам своего увечного сына. Да, на Великое Сходбище нам теперь лучше не ходить – позору не оберешься. Что ж, сами виноваты.

– Бруд, все это мы слышали много раз, – досадливо оборвал молодого охотника Бран. – Я уже обещал, на этот раз проступок ее не останется безнаказанным.

Бесконечные сетования Бруда не только выводили вождя из терпения. Эти докучливые упреки бередили душу Брана, и все чаще он с тревогой спрашивал себя, не изменило ли ему здравомыслие. Быть может, Бруд прав, и он непозволительно попрал идущие издревле законы и обычаи. А они не терпят отступлений. Раз за разом Эйла совершала все более серьезные нарушения и, в конце концов, полностью вышла из повиновения. Да, наверное, он был к ней чересчур снисходителен. А ведь она пришла неведомо откуда. У всех других почтение к законам Клана в крови, у нее – нет. Да, следовало проявить суровость, сломить ее своеволие. А может, он и в самом деле напрасно позволил целительнице подобрать Эйлу тогда, много лет назад. Как бы то ни было, зря сын его женщины постоянно твердит о промахах и упущениях вождя.

Остальные охотники тоже не остались глухи к ворчанию Бруда. Многие теперь полагали, что Эйла хитростью затуманила им глаза и только взгляд Бруда оставался пронзительным и ясным. Когда Брана не было поблизости, молодой охотник откровенно намекал, что вождь слишком стар и уже не способен управлять Кланом с прежней прозорливостью. Мужчины внимали ему с сочувствием. Теперь, когда над Браном нависла угроза потерять себя, им овладела неуверенность. К тому же он ощущал, что почтение, которое питали к нему охотники, убывает с каждым днем. Сама мысль о грядущем Великом Сходбище была для него невыносима.

Эйла покидала пещеру лишь для того, чтобы принести воды. Огня она так и не развела, но шкуры защищали ее от холода. У нее еще оставались припасы, которые принесла Уба, и вяленое мясо – сытное, но такое жесткое, что она жевала его с трудом. Впрочем, голод делал вкусной любую еду; Эйле не надо было охотиться или собирать коренья, и она могла отдохнуть, а как раз в этом она нуждалась больше всего. Она была молода и здорова, годы тяжелого труда и охоты закалили и укрепили ее, и теперь тело, освобожденное от необходимости отдавать все свои соки растущему плоду, быстро восстанавливало силы. Эйла стала меньше спать, но у нее появилось больше времени для тревоги. Во сне она хотя бы не терзалась от мрачных предчувствий, которые не отпускали ее наяву.

Эйла сидела у входа в пещеру со спящим сыном на руках. В уголке рта ребенка сочилась белая молочная струйка. Груди Эйлы были полны молока. Тучи, проносясь по небу, то и дело скрывали полуденное солнце, но островок у горной расщелины неизменно оставался в пятне света. Эйла не сводила глаз с ребенка: он ровно дышал, а иногда сонно помаргивал или чмокал губами, будто сосал грудь. Она изучающе разглядывала сына и даже повернула его головку, чтобы лучше рассмотреть ее сбоку.

«Уба сказала, что мальчик мой не кажется ей увечным, – думала Эйла. – Мне тоже. Просто он не такой, как все. Да, так и сказала Уба. Он не похож на людей Клана. Но ведь и я не похожа на них. – Эйла отчетливо припомнила собственное отражение в луже талой воды. – Мой сын выглядит странно, но все же не так странно, как я сама».

Эйла вновь оглядела ребенка, во всех подробностях представляя свое отражение. «У меня тоже высокий лоб, как и у него, – вспоминала она, проводя рукой по своему лицу. – У ребенка какая-то кость выступает ниже рта, как и у меня. Но у него выпирающие надбровные дуги, как у всех людей Клана. У всех, кроме меня. Если я отличаюсь от людей Клана, значит, и мой сын должен отличаться. Он похож на меня, в этом нет ничего удивительного. Я родилась среди Других, но сын мой родился в Клане. Он взял и мои черты, и черты людей Клана.

Я уверена, он вовсе не урод. Таким и должен быть мой сын. Духи соединились, чтобы он появился на свет. Он не мог выглядеть иначе. Но чей же покровитель зародил тебя во мне, мой сын? Наверное, то был не один покровитель. Ни у одного мужчины в Клане нет защитника сильнее, чем у меня. Кроме Креба, конечно. Неужели моего ребенка породил дух Великого Пещерного Медведя? Я ведь живу у очага Креба. Нет, вряд ли. Креб говорит, Урсус никогда не позволяет женщинам проглотить свой дух. Но если это не Креб, то кто же?»

Внезапно Эйла вообразила Бруда, нависшего над ней, и затрясла головой, отгоняя эту картину. «Нет! Только не Бруд! Его покровитель не мог зачать моего сына. – Она содрогнулась от отвращения, вспомнив, как будущий вождь принуждал ее утолять его мужскую надобность. – Я ненавижу Бруда, – твердила она про себя. – Каждый раз, как он приближался ко мне, я едва не задыхалась от ненависти. Хорошо хоть, он больше не хочет утолять со мной свою надобность. Надеюсь, это желание больше никогда не взбредет ему в голову. Как только Ога терпит это? Как терпят все остальные женщины? Почему у мужчин возникает такая странная надобность – заталкивать свою плоть туда, откуда появляются дети, в отверстие, предназначенное для родов, а не для мужской плоти, горячей и твердой? Мужская плоть не имеет никакого отношения к детям. Да, – решила Эйла, – на свете нет ничего бессмысленнее совокупления. – И вдруг в голову ей пришла неожиданная мысль. – А что, если это как-то связано: утоление мужской надобности и появление на свет ребенка? Конечно, – размышляла она, – детей способны рожать только женщины. Но они рожают и девочек, и мальчиков. Вдруг мужчина, заталкивая в женщину свою плоть, зачинает ребенка внутри ее? И не дух покровителя мужчины, а его собственная плоть порождает новую жизнь? Значит, ребенок принадлежит не только женщине, но и мужчине? Что, если надобность возникает у мужчин именно для того, чтобы дети появлялись на свет? Поэтому и женщины утоляют ее с такой готовностью? За всю мою жизнь мне ни разу не случилось увидеть, чтобы женщина проглотила дух, – рассуждала Эйла. – И никто не видел этого. Зато все видели, как в женщину входит мужская плоть. Никто не предполагал, что у меня будет ребенок, что мой покровитель уступит. И все же я понесла, когда Бруд стал утолять со мной свою надобность.

Нет! Это неправда! – Эйла старалась отогнать неприятную догадку прочь. – Не верю, что ребенок мой появился на свет благодаря Бруду. Креб прав. Он никогда не ошибается. Я проглотила дух, дух этот вступил с моим покровителем в битву и победил его. А может, в меня вошел не один дух, а духи-защитники всех мужчин Клана? – Она прижала к себе сына, словно его пытались у нее отнять. – Ты мой, – повторяла она про себя, – мой, и больше ничей. Бруд здесь ни при чем. И дух его покровителя тоже ни при чем». Испуганный ребенок проснулся и заплакал. Эйла принялась покачивать его и тихонько мурлыкать, пока он не утих.

«Наверное, мой покровитель знал, как сильно я хочу ребенка, и поэтому сдался сам, – пришло ей на ум. – Но зачем он подарил ребенку жизнь, ему ведь было известно, что придется сразу отнять ее? Если я не похожа на людей Клана, мои дети не будут на них похожи. Скольких бы детей я ни родила, их всех сочтут увечными. Будь у меня свой мужчина, ребенок все равно походил бы на меня. Значит, мне не суждено стать матерью. Всех моих детей обрекут на смерть. Впрочем, стоит ли горевать об этом? – опомнилась она. – У меня больше не будет детей, мне самой осталось жить совсем немного. Мы с тобой умрем вместе, мой сын».

Эйла укачивала ребенка и чуть слышно ворковала себе под нос, не замечая, что слезы текут у нее по щекам. «Что делать, как спасти его? – Вопрос этот горел у нее в мозгу. – Если я вернусь, когда для моего сына наступит День Обретения Имени, Бран проклянет меня. Иза передала, что возвращаться нельзя. Но куда мне деться? Я еще не окрепла, чтобы охотиться. Да и какая охота с ребенком! Своим плачем он отпугнет добычу, а оставлять его одного я боюсь. Положим, я и без охоты найду еду – травы, ягоды, коренья. Но нам нужно столько всего, помимо еды: подстилки, одежда, посуда, а главное – жилище.

Где мне искать пещеру? В этой оставаться нельзя – зимой ее заметает снегом, к тому же нам опасно жить вблизи от Клана. Рано или поздно нас обнаружат. Я не уверена, что мне удастся найти другую пещеру. И когда я отправлюсь на поиски, охотники могут выследить меня и поймать. Даже если мне повезет и я найду пещеру, запасу вдоволь еды на зиму, наберусь сил, чтобы охотиться, мы с тобой будем совершенно одни на всем свете, мой сын. Но тебе нужны другие люди, не только мать. Нужны дети, с которыми ты будешь играть. Нужны мужчины, которые научат тебя охотиться. А что, если со мной случится беда? Что станет с тобой? Ты пропадешь один в лесу. Я тоже едва не пропала, но меня нашла Иза. Нет, нет, мой сын, ты не должен остаться один. И я не хочу жить без людей, – всхлипывала Эйла, зарывшись лицом в одеяльце из мягкой шкурки. – Если бы я могла вернуться домой! Если бы вновь увидеть Убу и Креба. И Изу, мою мать. Но мне нельзя возвращаться. Бран прогневался на меня. Из-за меня над ним нависло несчастье – он может потерять себя. Поэтому он непременно предаст меня проклятию. Но я не знала, что поступок мой так опасен для Брана. Я просто не хотела, чтобы моего ребенка убили, Бран был ко мне добр. Он позволил мне охотиться. Я совершила ошибку, пытаясь вынудить его поступить против воли. Надо было молить его сохранить жизнь ребенку! Если я вернусь прямо сейчас, до Дня Обретения Имени, Бран не потеряет себя. Время еще есть. Я считаю по пальцам, осталось целых два дня. Возможно, если я приду сама, гнев Брана стихнет.

Но что, если нет? Если Бран откажет мне? И отнимет тебя, мой сын? Тогда я тоже не буду жить. Если ты умрешь, я умру тоже. Если Бран обречет тебя на смерть, пусть и меня предаст проклятию. Обещаю, мой сын, ты не отправишься в мир духов один. Мы уйдем вместе. А сейчас я вернусь в Клан и буду молить Брана сохранить тебе жизнь. Другого выхода нет».

Эйла поспешно побросала в корзинку все свои вещи, перепеленала ребенка, привязала его себе на грудь и решительно раздвинула ветки у входа. Как только она выбралась наружу, взгляд ее упал на что-то блестящее. У ног ее лежал сверкающий камень. Она подняла его. То был серный колчедан – три маленьких круглых самородка, сросшихся друг с другом. Эйла повертела находку в руках, завороженная ее сверканием. Сколько раз она входила и выходила из пещеры, но заметила этот необычный камень только сейчас.

Эйла сжала самородок в руках и зажмурила глаза. «Вдруг это знамение? – пришло ей в голову. – Вдруг эту диковину послал мне мой покровитель?»

– Великий Пещерный Лев, значит, я поступила верно? – спросила она при помощи ритуальных жестов. – Ты хочешь, чтобы я вернулась? Значит, я по-прежнему достойна тебя и ты лишь посылаешь мне новое испытание? О Пещерный Лев, пусть это будет знамение. Знак того, что сын мой останется жить.

Дрожащими пальцами Эйла развязала шнур, стягивающий кожаный мешочек-амулет, который она носила на шее, и опустила причудливый серный колчедан внутрь – к расписной пластинке из бивня мамонта, небольшому камню и куску охры. С замирающим сердцем она двинулась вниз, к жилищу Клана.

Глава 21

Уба стремглав вбежала в пещеру.

– Мать! Мать! – жестикулировала она вне себя от волнения. – Эйла вернулась!

Иза переменилась в лице:

– Нет! Не может быть! И ребенок с ней? Уба, разве ты не виделась с Эйлой? Разве ты ничего не передавала ей?

– Я виделась с ней, мать. Сказала ей, что Бран в великом гневе и что ей нельзя возвращаться, – боязливо оглядевшись по сторонам, ответила девочка.

Иза бросилась к выходу и увидела, что Эйла медленно направляется прямо к Брану. Она опустилась на землю у ног вождя и склонила голову, своим телом защищая ребенка.

– Она вернулась слишком рано. Видно, сбилась со счета, – обратился Бран к Мог-уру, который, хромая, изо всех сил спешил к ним.

– Она не сбилась со счета, Бран, – ответил старый шаман. – Она вернулась раньше намеренно.

Вождь пристально взглянул на Мог-ура, удивляясь столь неколебимой уверенности. Потом он с некоторой опаской посмотрел на молодую женщину у своих ног и снова устремил глаза на шамана:

– Ты уверен в надежности своих амулетов? Срок ее женского уединения еще не истек. После родов он длится дольше.

– Это могущественные амулеты, Бран. Они сделаны из кости Урсуса. Тебе ничего не угрожает. Ты можешь говорить с ней, – ответил Мог-ур.

Бран внимательно посмотрел на молодую женщину, которая, сотрясаясь всем телом, прижимала к себе ребенка.

«Я должен проклясть ее немедля! – подумал он в приступе мгновенной ярости. – Но День Обретения Имени для ребенка еще не наступил. Что, если Мог-ур прав и она вернулась раньше намеренно? Ребенок ее, как видно, жив, иначе зачем бы она принесла его с собой. Конечно, дерзость ее непростительна. И все же почему она вернулась раньше срока?» Наконец любопытство одержало верх над гневом. Бран коснулся плеча Эйлы.

Эта недостойная женщина совершила тяжкий проступок. – Эйла не поднимала головы, лишь руки ее делали ритуальные жесты. Она боялась смотреть на вождя, все еще не уверенная, что он согласится ее выслушать. Ведь сейчас ей следует находиться в изгнании, женщинам после родов строжайше запрещено разговаривать с мужчинами. – Если вождь позволит, эта женщина хочет говорить с ним.

– Ты не заслужила этого, женщина. Но Мог-ур умолил духов защитить нас. Если я позволю тебе говорить, духи не рассердятся. Да, вина твоя велика. Что ты можешь сказать в свое оправдание?

– Эта женщина благодарна вождю за разрешение. Она знает законы Клана. Целительница сказала ей, что следует избавиться от ребенка. Но эта женщина не подчинилась. Она скрылась, чтобы вернуться, когда для ее сына наступит День Обретения Имени и вождю придется принять его в Клан.

– Ты вернулась слишком рано, – с торжеством в глазах перебил ее Бран. – День Обретения Имени для твоего ребенка еще не настал.

С тех пор как Эйла скрылась, Бран жил под гнетом мучительных опасений и лишь теперь вздохнул с облегчением. Закон обязывал его принять ребенка в Клан, только если тот проживет семь дней. Но срок этот еще не минул. Он не поступит против своей воли. Он сохранит себя и останется самым уважаемым человеком в Клане.

Эйла бессознательно вцепилась в шкуру, в которую был завернут ребенок.

– Эта женщина знает, что День Обретения Имени еще не наступил, – заявила она. – Но она поняла: ей не следовало вынуждать вождя принять этого ребенка. Не женское дело решать – жить ребенку или умереть. Это дело вождя. И поэтому эта женщина здесь.

Глаза Брана встретились с горящими решимостью глазами Эйлы. «По крайней мере, она вовремя одумалась», – отметил про себя вождь.

– Но если ты знаешь обычаи Клана, зачем ты принесла с собой увечного ребенка? Иза сообщила, ты не в состоянии выполнить свой долг матери. Значит, сейчас ты готова расстаться с ребенком? Ты хочешь, чтобы целительница свершила вместо тебя то, что предписывает закон?

Эйла помедлила, нагнувшись над ребенком:

– Эта женщина отдаст сына, если таков будет приказ вождя. – Пальцы ее двигались еле-еле, словно каждое движение причиняло ей боль. Ей казалось, что нож вонзился ей в сердце. – Но эта женщина обещала своему сыну, что он не отправится в мир духов один. Если вождь решит, что ребенка следует умертвить, эта женщина будет просить вождя предать ее смерти. – Вдруг, отбросив все правила и церемонии, она взмолилась: – Прошу тебя, Бран! Сохрани жизнь моему сыну! Если он умрет, я не хочу жить!

Ее отчаяние удивило вождя. Он знал, изредка женщины хотят сохранить жизнь даже увечным и уродливым детям. Но обычно они стараются как можно быстрее и незаметнее избавиться от них. Увечный ребенок бросает тень на свою мать. Он ставит под сомнение ее способность производить на свет здоровых детей. Такая женщина никогда не будет желанной у очага мужчины. Даже если увечье не настолько серьезно, чтобы угрожать жизни ребенка, он никогда не займет достойного положения в Клане. Калеке не найти себе пару. А женщине придется тяжело в старости, если дети не смогут о ней заботиться. Конечно, в Клане она не умрет с голоду, но участь ей предстоит незавидная. Невероятно, чтобы женщина сама просила лишить ее жизни вместе с увечным сыном. Материнская любовь сильна – это известно всем. Но не настолько же, чтобы последовать за ребенком в мир духов.

– Ты хочешь умереть вместе с увечным сыном? Но почему? – спросил Бран.

– Мой сын не увечный. – В глазах Эйлы блеснул вызов. – Просто он не похож на всех остальных. Ты видишь сам, я тоже не похожа на людей Клана. И даже если мой покровитель опять проиграет битву, все мои дети будут такими, как я. Такими, как мой сын. Никому из них не будет позволено жить. Тогда и мне жизнь не нужна.

Бран с сомнением взглянул на Мог-ура:

– Ребенок должен походить на того мужчину, чей покровитель зачал его. Разве не так?

– Так. Но не забывай, у Эйлы могущественный покровитель, скорее подходящий мужчине, чем женщине. Поэтому он так яростно сражался. А когда Пещерный Лев понял, что ему придется уступить, он пожелал стать частью новой жизни. То, что говорит Эйла, не лишено смысла. Я должен поразмышлять над этим.

– Но почему ребенок родился увечным?

– Это часто происходит, когда покровитель женщины слишком силен. Тогда она тяжело носит и производит на свет калеку, – пояснил Мог-ур. – Меня больше удивляет другое: почему это мальчик? Если покровитель женщины сдается неохотно, обычно рождается девочка. Но мы еще не видели ребенка, Бран. Думаю, надо взглянуть на него. «Стоит ли тратить время? – мысленно возразил вождь. – Не проще ли незамедлительно предать ее проклятию и избавиться от ребенка?» Своим заблаговременным возвращением и раскаянием Эйла избавила вождя от мук уязвленной гордости. Но он был далек от того, чтобы простить ее преступление. Из-за Эйлы он оказался под угрозой потери себя. Уже не в первый раз она доставляет ему хлопоты и переживания. Сейчас она осознала свою вину, но кто знает, чего ждать от нее в следующий раз. А ведь как постоянно напоминает ему Бруд, близится Великое Сходбище.

Да, он позволил Изе подобрать странную маленькую девочку и оставить ее в Клане. Такова была его воля. Но в последнее время Брана все чаще тревожила мысль: как отнесутся на Сходбище к тому, что в их Клане оказалась женщина, рожденная среди Других? Теперь, оглядываясь назад, он поражался, сколько рискованных решений он принял! В свое время каждое из них казалось вполне оправданным. Даже то, что он позволил женщине охотиться. Но пожалуй, если взглянуть на все это со стороны, его сочтут ниспровергателем древних законов. Эйла совершила проступок, и она понесет суровое наказание. Он предаст ее проклятию и положит конец всем терзаниям на ее счет.

Но не следует забывать: смертельное проклятие подвергает серьезной опасности весь Клан. Однажды из-за Эйлы ему уже пришлось привлечь к жилищу Клана духов зла. Как бы то ни было, ее добровольное возвращение избавило его от бесчестья. Возможно, Иза права, и страдания, перенесенные во время родов, затмили рассудок молодой матери. Он сказал Изе: если бы его заблаговременно попросили оставить ребенку жизнь, он внял бы просьбе. И вот Эйла просит его. Умоляет его. Она вернулась, сознавая, что за проступок ей грозит кара. Она не скрывается от расплаты. Но она хочет, чтобы сын ее жил. По крайней мере, следует взглянуть на ребенка. Ни к чему принимать решение второпях. Бран сделал Эйле знак отправляться к очагу Креба, резко повернулся и скрылся в пещере.

Эйла бросилась в объятия Изы. По крайней мере, она напоследок свидится с женщиной, заменившей ей мать, пронеслось у нее в голове.

– Сейчас все вы внимательно осмотрите этого ребенка, – объявил Бран. – При обычных обстоятельствах я не стал бы утруждать вас и принял бы решение сам. Но я хочу знать мнение каждого. Смертельное проклятие – это страшное испытание для всех, живущих в Клане. Не следует подвергать Клан угрозе, если есть возможность избежать ее. Впрочем, если вы решите сохранить ребенку жизнь, я все равно могу подвергнуть проклятию его мать. В таком случае одной из ваших женщин придется выкормить и вырастить его. Но думаю, если мы позволим жить ребенку, Эйла понесет менее суровую кару. Завтра для мальчика наступит День Обретения Имени. Медлить с решением нельзя. Мог-уру нужно время, чтобы подготовиться к проклятию, – если я изберу для Эйлы именно это наказание. Все должно быть окончено прежде, чем поднимется солнце.

– Увечье его слишком велико, Бран, – начал Краг, едва взглянув на ребенка. Ика все еще кормила младшего, и возможность заполучить приемыша отнюдь не привлекала охотника. – Беда не только в том, что у него уродливая голова. Он никогда не сможет держать ее. Что за мужчина из него выйдет? Что за охотник? Он не сумеет добывать себе пропитание и всегда будет для Клана обузой.

– А может, с возрастом шея у него станет крепче? – возразил Друк. – Если Эйла умрет, она заберет с собой часть духа Оуны. Ага считает себя должницей Эйлы. Думаю, она возьмет ее сына, хотя, конечно, вряд ли ей хочется растить увечного ребенка. Но если она согласится, я тоже не стану возражать. Впрочем, ребенку, который будет для Клана обузой, жить ни к чему.

– Шея у него длинная и тощая, а голова огромная. Нет, вряд ли он выровняется, – заметил Краг.

– Я ни за что не возьму его к своему очагу, – запальчиво заявил Бруд. – Не стану даже спрашивать у Оги, согласна ли она. Я не позволю, чтобы у сыновей моей женщины, Брака и Грева, был увечный брат. Уверен, с Браком не случится ничего дурного, даже если Эйла заберет с собой крошечную частичку его духа. Не знаю, Бран, зачем ты затеял этот совет. Ты обещал без промедления предать ее проклятию. Но лишь потому, что она вернулась немного раньше, ты вновь готов оставить ее вину безнаказанной. Ты даже готов принять в Клан ее сына-урода. Скрывшись, она выразила свое презрение тебе и всем нам, – продолжал он, все более распаляясь. – То, что она вернулась в Клан по своей воле, не делает ее проступок менее тяжким. О чем тут рассуждать? Этот ребенок родился увечным. От него надо избавиться, а ее предать проклятию – и дело с концом. Почему ты вечно теряешь время, заставляя нас собираться и ломать головы, придумывать, как избавить ее от наказания? Если бы я был вождем, я бы давно ее проклял. Она дерзка и непокорна, к тому же заражает своеволием других женщин. Иначе как объяснить, что ради нее Иза нарушила свой долг? – Бруд жестикулировал возбужденно и торопливо, подгоняемый овладевшей им ненавистью. – Она заслужила проклятие, Бран. Неужели ты полагаешь, что можно обойтись менее суровой карой? Но это безумие. Или ты ослеп? Она никогда не вела себя так, как подобает достойной женщине. Будь я вождем, ее бы давно здесь не было. Нет, она бы даже не появилась в Клане. Будь я вождем…

– Пока ты не вождь, Бруд, – с каменным лицом оборвал его Бран. – И не будешь им никогда, если не научишься владеть собой. Эйла всего лишь женщина. Не понимаю, почему ты так опасаешься ее? Чем она может навредить тебе, мужчине и охотнику? Она должна беспрекословно тебе повиноваться, другого выбора у нее нет. Ты только и твердишь: «Будь я вождем, будь я вождем». По моему разумению, из человека, который так боится женщины, что готов поставить под угрозу весь Клан, лишь бы свести с ней счеты, вряд ли выйдет хороший вождь. – Бран с трудом сдерживал приступ ярости. Но он чувствовал, что настал момент поставить сына своей женщины на место.

Охотники изумленно переглядывались. Злобная стычка между вождем и его преемником встревожила их. Конечно, на этот раз Бруд зашел слишком далеко, но все уже привыкли к его вспышкам. А вот Бран был неузнаваем. Никогда прежде они не видели, чтобы вождь вышел из себя. Никогда прежде он не выражал сомнения, что сын его женщины впоследствии возглавит Клан.

Несколько мгновений двое мужчин испепеляли друг друга взорами. Бруд первым опустил глаза. Бран обуздал свой гнев. Над ним уже не висела угроза потерять себя, он был вождем и собирался остаться вождем впредь. Что до молодого охотника, его терзали сомнения. Он впервые понял: неколебимая уверенность в том, что со временем он займет место Брана, была напрасной. И в душе его поднялась волна бессильной горечи. «Бран по-прежнему благосклонен к Эйле, – с досадой думал Бруд. – Но почему? Я – сын его женщины, а она – уродина, к тому же родившая увечного ребенка». Но Бруд попытался проглотить оскорбление и взять себя в руки.

– Этот охотник сожалеет, что неверно выразил свои опасения, – заявил он по всем правилам этикета. – Вождь не понял его. Настанет день, когда этот охотник возглавит охоту, если только вождь сочтет его достойным этого. Что он будет делать с мужчиной, неспособным держать голову?

Бран пристально и сурово взглянул на сына своей женщины. Жесты Бруда выражали покорность, но выражение его лица и вызывающая поза говорили о другом. В чрезмерно почтительном ответе слышался вызов, и это рассердило вождя больше, чем откровенная дерзость. Все ухищрения Бруда оказались напрасными: Бран видел его насквозь. Но он досадовал не только на молодого охотника. Он укорял себя за недавний гнев. Своими надоедливыми замечаниями, которые ставили под сомнение дальновидность и проницательность вождя, Бруд задел его гордость, а этого Бран не мог стерпеть. И все же сейчас вождь с раскаянием думал о том, что не следовало давать волю ярости и у всех на виду унижать сына своей женщины.

– Ты высказал свое мнение, Бруд, – сдержанно заметил Бран. – Я знаю, если этот ребенок вырастет калекой, он станет обузой для вождя, который придет мне на смену. И все же решение принимать мне. И я поступлю так, как сочту разумным. Пока что я не сказал, что ребенок будет оставлен в живых и что мать его избежит кары. Прежде всего, я забочусь о Клане, а не об этой женщине и ее сыне. Смертельное проклятие опасно для всех нас. Духи зла приблизятся к нашему жилищу. Они могут принести несчастье. Не забывайте, мы уже призывали их раньше. Я полагаю, увечье этого ребенка слишком велико и он не должен жить. Но Эйла слепа, когда дело касается ее сына. Желание иметь ребенка помутило ее рассудок. Вернувшись, она обратилась ко мне с просьбой: если я решу отнять жизнь у ребенка – предать ее смертельному проклятию. Я просил вашего совета, ибо полагал: осмотрев ребенка, вы заметите то, что ускользнуло от моего взгляда. Смертельное проклятие, будет ли оно для Эйлы наказанием или исполнением ее чаяний, это слишком серьезно. Тут нельзя торопиться.

Обида на вождя, бушевавшая в душе Бруда, немного улеглась. «Возможно, Бран не так уж благосклонен к ней», – решил он.

– Ты прав, Бран, – с покаянным видом заметил молодой охотник. – Прежде всего, вождю следует думать о безопасности Клана. Этот человек благодарен, что мудрый вождь развеял его заблуждение.

Бран тоже вздохнул с облегчением. Никогда он всерьез не думал о том, чтобы отказать Бруду в праве наследования. Он всем сердцем был привязан к сыну своей женщины. Сохранять самообладание порой бывает нелегко, вспомнил Бран собственный приступ ярости. Конечно, Бруд чрезмерно вспыльчив, но с годами это пройдет.

– Я рад, что ты признал свое заблуждение, Бруд. Когда ты станешь вождем, ответственность за благоденствие и процветание Клана ляжет на твои плечи, – заявил Бран, давая всем понять, что не собирается нарушать законы преемственности.

Не только Бруд, но и все охотники рады были услышать это. Они опять обрели уверенность в незыблемости Клановой иерархии, в незыблемости своего собственного положения. Ничто не могло встревожить их сильнее, чем предчувствие грядущих перемен.

– Именно о благополучии Клана я и пекусь сейчас, – произнес Бруд. – Зачем в Клане мужчина, неспособный охотиться? Какую пользу сможет принести сын Эйлы? Она проявила непокорность и заслужила наказание. Если она сама жаждет смертельного проклятия, надо удовлетворить ее желание. Эйла презирает законы Клана. Она недостойна жить. Ее увечный сын тоже недостоин жить.

Вокруг раздался одобрительный ропот. Бран прекрасно понимал, что за разумными утверждениями Бруда скрывается низменное желание отомстить, но счел за благо не говорить об этом. Ни к чему вновь разжигать только что улегшуюся вражду. Злобная стычка со своим преемником была для Брана так же неприятна, как и для остальных.

«По сути Бруд прав, и надо выразить согласие с его мнением, – решил вождь. Но колебания не оставляли его. – Да, проклясть Эйлу – самый разумный выход, – убеждал он себя. – От нее слишком много неприятностей. Конечно, это причинит Изе страшное горе. Но я не обещал ей пощадить Эйлу и ребенка, я лишь сказал, что обдумаю, возможно ли это. Я не обещал даже взглянуть на ребенка, когда Эйла вернется. Да и кто мог ожидать ее возвращения? Никогда не знаешь, чего от нее ожидать, в этом и беда. Но вдруг тоска по Эйле приблизит конец Изы? Что ж, у нас останется Уба, дочь Изы, ее преемница. К Великому Сходбищу девочка сумеет овладеть искусством целительницы.

С Эйлой уйдет частичка духа Брака. Насколько это опасно для мальчика? Впрочем, Бруд об этом не тревожится, значит, и мне тревожиться нечего, – размышлял Бран. – Я согласен с сыном моей женщины: Эйла заслужила суровую кару. Столь сильная привязанность к увечному ребенку безрассудна. Это все старушечьи сказки, они задурили ей голову. Она даже не замечает, что произвела на свет урода. Да, рассудок изменил ей. Конечно, во время родов она очень страдала, но что из этого? Мужчинам приходится не легче. Порой, получив на охоте тяжкие раны, они возвращаются в пещеру без посторонней помощи. Но Эйла всего лишь женщина. Неудивительно, что она не вынесла боли и утратила ясность ума. Хотел бы я знать, где она скрывалась эти несколько дней. Она говорила о какой-то пещере в горах. Должно быть, это поблизости – она едва не умерла во время родов и не смогла бы уйти далеко. Но почему тогда мы не отыскали ее убежища?

Если я сохраню Эйле жизнь, мне придется взять ее на Великое Сходбище, – пришло в голову Брану еще одно соображение. – Как отнесутся к ней другие Кланы? Нет, ни к чему оставлять в живых ее и увечного ребенка. Надо покончить с обоими. Без Эйлы Бруд наверняка станет спокойнее и выдержаннее. Он бесстрашный охотник. Ему не хватает лишь самообладания и чувства ответственности. Возможно, мне стоит проклясть Эйлу ради Бруда, ради того, чтобы сын моей женщины стал достойным вождем. Да, это самый верный выход, единственно верный выход. Против него не найти возражений…»

– Я принял решение, – сделал знак Бран. – Завтра для ребенка наступит День Обретения Имени. Как только начнет светать…

– Бран! – перебил его Мог-ур. Он впервые вступил в разговор.

С тех пор как Эйла родила, Мог-ур редко показывался на людях. Дни и ночи он проводил в святилище, пытаясь получить у духов объяснения тому, что произошло. Мог-ур знал, Эйле приходится пересиливать себя, чтобы следовать законам и обычаям Клана. Но ему казалось, она преуспела в этом. Как видно, нечто, скрытое от его взора, заставило ее решиться на столь отчаянный поступок.

– Прежде чем ты скажешь последнее слово, вождь, Мог-ур хочет говорить.

Бран пристально взглянул на старого шамана. Но Мог-ур, как и всегда, был непроницаем. Бран никогда не мог понять по лицу Мог-ура, что у того на уме. «Неужели он думает разубедить меня, – удивился вождь. – Он ведь знает, я твердо решил предать Эйлу проклятию».

– Мог-ур может говорить, – произнес он.

– У Эйлы нет мужчины. Но она выросла у моего очага, я всегда заботился о ней. Я чувствую ответственность за нее. Если вождь позволит, я буду говорить как ее мужчина.

– Говори, Мог-ур, раз таково твое желание. Но что ты можешь добавить к тому, что известно всем нам? Я знаю, как сильна привязанность Эйлы к ребенку. Знаю, сколько мук ей пришлось вынести, чтобы он появился на свет. Мне известно также, что Изе тяжело будет перенести смерть Эйлы и, скорее всего смерть эта приблизит ее конец. Я припомнил все, что служит для Эйлы оправданием. Но проступок ее непростителен. Она пренебрегла законами Клана. Ее ребенок родился увечным и не сможет стать охотником. Бруд прав: ни Эйла, ни ее сын недостойны жить.

Мог-ур медленно поднялся и поднял вверх свой посох. От его закутанной в косматую медвежью шкуру фигуры исходили величие и мощь. Лишь самые старые охотники и Бран помнили то время когда Креб еще не был Мог-уром. Великим Мог-уром, мудрейшим из людей, постигающим веления духов, самым могущественным шаманом в Клане Пещерного Медведя. Во время обрядов и ритуалов все с благоговением взирали на всесильного мага, наделенного чудесным даром. Он говорил с невидимыми духами, куда более грозными, чем разъяренные хищники, – с духами, которые самого отважного охотника способны превратить в дрожащего труса. Среди собравшихся мужчин не было ни одного, кто не испытывал гордости при мысли, что столь великий шаман оберегает их Клан своими чарами. Не было ни одного, кто не трепетал бы перед его властью и неизъяснимым могуществом. И лишь Гув осмеливался думать о том, что со временем станет его преемником.

В одиночку, чуждый всяким страхам, Мог-ур стоял между людьми Клана и пугающей темной неизвестностью. Он сам был частью этой неизвестности. Ореол тайны окружал его и за пределами святилища. Даже когда он мирно восседал у своего очага рядом с хлопочущими женщинами, никто не думал о нем как об обычном человеке. Он был больше чем мужчина, больше чем охотник. Он был Мог-ур.

Великий шаман переводил свой пронзительный глаз с одного охотника на другого. Все, не исключая Бруда, вспомнили в этот момент, что женщина, обреченная на смерть, пользуется особым расположением Мог-ура, и содрогнулись в душе. Мог-ур использовал свою чудодейственную силу лишь во время обрядов. Но теперь он решил прибегнуть к ней.

– Если женщина производит на свет увечного ребенка, ее мужчина имеет право просить у вождя сохранить жизнь новорожденному, – произнес он, устремив взгляд на Брана. – Прошу тебя, Бран, оставь в живых сына Эйлы. Прошу тебя, ради ребенка оставь в живых его мать.

Все доводы в пользу смертельного проклятия, которые еще недавно казались вождю такими убедительными, вдруг улетучились, а колебания его ожили вновь. Неведомая власть, исходившая от Мог-ура, была так сильна, что Бран с готовностью склонился бы перед ней и выполнил просьбу шамана. Но он тоже обладал волей, не позволяющей беспрекословно подчиниться кому бы то ни было. Не пристало вождю с легкостью изменять свои решения на глазах у охотников. И вопреки велению сердца Бран вознамерился стоять на своем.

Мог-ур понял по лицу Брана, что тот подавил в себе сомнения и сохранит верность своему слову. Великий шаман внезапно исчез. Потусторонние силы оставили его. Перед вождем стоял старый человек, закутанный в медвежью накидку, кривобокий и хромой. Он с трудом сохранял равновесие без помощи посоха. Наконец он заговорил – простыми, примитивными жестами, присущими обыденной речи. Взгляд его был непреклонен и в то же время полон страдания.

– Бран, Эйла живет у моего очага с тех пор, как она вошла в наш Клан. Всякий согласится со мной, что женщины и дети смотрят на мужчину, у очага которого живут, как на пример для подражания. Глядя на него, они судят о том, каким следует быть человеку. Эйла судила об этом, глядя на меня. Я калека, Бран, – продолжал Мог-ур. – Но Эйла выросла у моего очага и привыкла к моему обличью. Неудивительно, что теперь она не видит уродства своего сына. У меня нет глаза и руки, половина моего тела отказалась служить и иссохла. Я всего лишь половина человека. Но, живя со мной бок о бок, Эйла не замечала этого. У ее сына здоровое тело. У него два здоровых глаза, две здоровых руки, две здоровых ноги. Эйла знала, мне было позволено жить. Почему же она должна была счесть своего сына недостойным жизни? Я отвечаю за Эйлу, Бран. Все проступки, которые совершила она, – упрек мне. Когда она впервые нарушила законы Клана, я не винил ее в этом. Я даже убедил тебя принять ее проступок как должное, Бран. Я Мог-ур. Ты доверяешь мне, полагаешь, что мне открыты желания духов. Тогда мне казалось, я верно истолковал их желания. Эйла вела себя так, как подобает женщине Клана, хотя порой ей было нелегко. Теперь я понимаю, что проявлял к ней излишнюю снисходительность. Я не сумел внушить ей, как строго она должна блюсти свои обязанности. Я редко бранил ее и ни разу не ударил. Я позволял ей делать все, что заблагорассудится. Теперь она платит за свои ошибки. Но, Бран, как я мог относиться к ней сурово? У меня никогда не было женщины. Ничто не мешало мне выбрать себе женщину. Ей пришлось бы жить у моего очага, но я не сделал этого. Знаешь почему, Бран? Знаешь, какие испуганные взгляды женщины бросали на меня украдкой? Как они старались не попадаться мне на глаза? Когда я был молод, у меня, как и у всех мужчин, возникала надобность, которая оставалась неутоленной. Потом я научился подавлять ее. Я поворачивался к женщинам спиной, чтобы они не видели – я подаю им знак. Женщины избегали меня, при виде меня они содрогались от отвращения. Я не хотел заставлять их утолять надобности этого уродливого тела. Но Эйла, впервые увидев меня, не отвернулась. Она потянулась ко мне, чтобы коснуться моего лица. Она не почувствовала ни страха, ни отвращения. Она первая обняла меня. Я родился в этом Клане. Здесь прошла вся моя жизнь. Но я так и не стал охотником. Какой охотник из однорукого калеки? Я был для Клана обузой. Меня дразнили, издевались надо мной, говорили, что я не мужчина. Теперь я Мог-ур. Никто не посмеет говорить со мной непочтительно. Однако обряд посвящения мальчика в мужчину никогда не устраивался для меня. Я сказал, что я половина человека, Бран. Нет, я вообще не человек. Только Эйла увидела во мне человека, а не великого шамана. Эйла полюбила меня. И я люблю ее, люблю как дочь женщины, которой у меня никогда не было.

Креб распахнул накидку, обнажив свое кособокое, перекореженное, иссохшее тело и вытянул вперед обрубок руки, который обычно скрывал.

– Бран, перед тобой тот, кого Эйла не считала калекой. Тот, в ком она видела человека. Тот, кого она любила. Взгляни на меня, брат. Мне было даровано право жить. Неужели сын Эйлы не имеет этого права?

Предрассветная мгла еще не рассеялась, когда люди Клана начали собираться на площадке перед пещерой. Капли утренней росы блестели на камнях и на листьях деревьев, крошечными бусинками сверкали в волосах и бородах людей. Ложбины тонули в тумане, и лишь горный хребет на востоке смутно темнел в белесой дымке.

Эйла лежала на своей подстилке, безучастно наблюдая, как Иза и Уба суетятся вокруг очага. Ребенок спал рядом с ней, сладко почмокивая губами. Эйла всю ночь не сомкнула глаз. Радость встречи с Изой быстро померкла, сменившись гнетущей тоской. Весь минувший день, томительный и бесконечно долгий, женщины у очага Креба почти не разговаривали, только обменивались взглядами, полными тревоги.

Этой ночью Креб не вернулся к своему очагу. Эйла видела, как он вышел из святилища, чтобы присоединиться к мужчинам, которых собрал Бран. Заметив ее, он торопливо отвернулся, но она успела поймать на себе полный любви и жалости взор. Вскоре после окончания совета Креб опять поспешил в прибежище духов. Эйла с Изой обменялись понимающими взглядами, и сердца у обеих сжались. Бран принял решение, догадались они. Креб должен подготовиться к тому, что предстоит завтра.

Иза принесла молодой матери чай в костяной чашке, из которой Эйла пила в течение всей своей жизни в Клане, и опустилась на землю рядом. Уба тоже подошла поближе. Им нечего было сказать Эйле в утешение. Все, что они могли, – оставаться с ней до конца.

– Все уже собрались. Нам тоже пора, – наконец подала знак Иза, забирая у Эйлы чашку, которую та даже не пригубила.

Эйла кивнула, поднялась, привязала сына. Глаза ее блестели от слез, когда она взглянула на Изу и Убу. С коротким вскриком отчаяния она простерла к ним руки. Все трое на мгновение прижались друг к другу и, терзаемые тяжелыми предчувствиями, направились к выходу.

Эйла шла, уставившись в землю, покрытую отпечатками босых ног и ног в обуви из шкур. Вдруг она с ужасом припомнила, что все это уже было: два года назад она, не поднимая глаз, плелась вслед за Кребом, чтобы услышать слова смертельного проклятия. «На этот раз меня проклянут навечно, – с отчаянием подумала она. – Наверное, я обречена на проклятие с рождения. Иначе почему мне предстоит пройти через это во второй раз? Но теперь я с готовностью расстанусь с жизнью. Я знаю растение, которое заставит меня и сына уснуть и больше не проснуться в этом мире. Мы вместе отправимся в мир духов».

Она приблизилась к Брану и опустилась на землю у его ног, уставившись на знакомую пыльную обувь. «Светает, – заметила Эйла про себя. – Скоро поднимется солнце. Брану надо спешить». В это мгновение она почувствовала, как он коснулся ее плеча, вскинула голову и взглянула в его непреклонное бородатое лицо. Вождь безотлагательно приступил к делу.

– Эта женщина злонамеренно пренебрегла законами Клана и должна быть наказана, – сурово произнес он. Эйла безропотно кивнула. – Эйла, женщина Клана, отныне ты проклята. Никто не увидит и не услышит тебя. Как того требует женское изгнание, ты скроешься от людей. Пока луна не совершит полный круг, тебе возбраняется выходить за пределы очага Мог-ура.

Эйла глазам своим не верила. Женское изгнание вместо смертельного проклятия! Люди не отвергнут ее, не прогонят прочь. Ей всего лишь предстоит пожить в уединении у очага Креба. Разве это беда, что в течение одного лунного круга ее не будут замечать? Ведь с ней останутся Иза, Уба и Креб. Потом она вернется к людям, как всякая другая женщина. Но вождь еще не закончил:

– В наказание за дерзость и своеволие тебе отныне возбраняется не только охотиться, но даже упоминать об охоте. Запрет этот не будет снят, пока Клан не возвратится с Великого Сходбища. До тех пор пока листья не опадут с деревьев, тебе возбраняется без крайней необходимости уходить далеко от жилища Клана. Каждый раз, отправляясь за целебными травами, ты должна сообщить мне, куда уходишь, и вернуться без задержки. И ты покажешь мне горную пещеру, в которой скрывалась.

– Да, да, конечно. Я сделаю все, что требует вождь, – с готовностью закивала Эйла. Счастье переполняло ее. Но вождь заговорил вновь, и слова его словно пронзили Эйлу ледяной иглой. Восторг ее мгновенно улетучился, сменившись холодной безысходностью.

– У тебя есть увечный сын. Он и был причиной твоего непокорства. Запомни, ты не должна заставлять мужчину, тем более вождя, поступать против воли. Всем женщинам не следует делать этого, – изрек Бран и подал знак, смысл которого был непонятен испуганной женщине.

Эйла, в тоске прижимая к себе сына, взглянула туда, куда смотрел вождь. «Я не отдам им своего ребенка, не отдам», – твердила она про себя. Из пещеры, прихрамывая, вышел Мог-ур. Вдруг он распахнул свою медвежью накидку, и она увидела расписанный охрой плетеный сосуд, который Мог-ур прижимал к себе искалеченной рукой. Эйла поняла, что это означает, и, зардевшись от радости, устремила на Брана недоверчивый вопросительный взгляд. Она все еще сомневалась, что это правда.

– Женщины могут лишь просить мужчин, – завершил свою речь вождь. – Мог-ур ждет, Эйла. Отныне твой сын принадлежит Клану, и он должен обрести имя.

Эйла вскочила, бросилась к шаману, опустилась у его ног, торопливо развернула ребенка и протянула ему. Мальчик, пригревшийся у материнской груди, пронзительно завопил, оказавшись на холодном утреннем воздухе. Крик его был встречен первыми лучами солнца, блеснувшего сквозь дымку над горной грядой.

Имя! Об этом она не смела и мечтать. У нее не было времени гадать, какое имя Креб изберет для ее сына. Мог-ур совершил несколько ритуальных жестов, призывая себе в помощь духов-покровителей, потом опустил руку в сосуд и зачерпнул красной краски.

– Дарк, – во всеуслышание объявил он, перекрывая своим голосом вопли замерзшего и голодного ребенка. – Этот мальчик нарекается именем Дарк.

Мог-ур провел по лицу ребенка красную линию – от места соединения надбровных дуг до кончика крошечного носика. Свершив это, он вручил ребенка оторопевшей от радости матери.

– Дарк, – повторила Эйла, прижимая сына к груди и согревая его своим теплом. «Как герой древнего сказания. Креб вспомнил, что это моя любимая история», – с благодарностью подумала она.

Многие люди в Клане были удивлены, что Креб дал ребенку столь редкое имя. Хотя для мальчика, чья жизнь с рождения висела на волоске, извлеченное из глубин древности имя безрассудного смельчака, возможно, было самым подходящим.

– Дарк, – веско произнес Бран, словно закрепляя это имя за ребенком.

Эйла с признательностью взглянула на вождя, и ей показалось, она различила проблеск нежности на его суровом лице. Вдруг все вокруг расплылось. Напрасно Эйла пыталась сдержать слезы – ей пришлось низко опустить голову, чтобы скрыть их от окружающих. «Неужели это не сон? – вертелось у нее в голове. – Мой ребенок будет жить! Он обрел имя. Бран принял тебя в Клан, мой сын. Но может, я сама себе вообразила все это? – Она вспомнила причудливый серный колчедан, который нашла на горном лугу. – Да, то было знамение, теперь это ясно. Великий Пещерный Лев, ты вновь послал мне знамение». Из всех талисманов, хранящихся в заветном кожаном мешочке, необычный камень обрел для нее наибольшую ценность.

– Дарк, – услышала Эйла голос Изы и подняла голову. Глаза целительницы были сухи, но лицо ее сияло.

– Дарк, – вслух повторила Уба и добавила жестами: – Я так рада, так рада!

– Дарк. – На этот раз имя прозвучало презрительно. Эйла увидела, как над ней мелькнуло злобное лицо Бруда.

Внезапно она припомнила свою невероятную догадку о том, что ребенка внутри женщины зачинает мужская плоть. Неужели рождением сына она обязана Бруду? Мысль эта заставила Эйлу вздрогнуть. Она была слишком поглощена собственными переживаниями и не заметила ничего, что произошло между вождем и его преемником. Молодого охотника так и подмывало восстать против принятия в Клан увечного сына ненавистной ему женщины. Лишь суровый приказ вождя пресек его вспышку. С напряженной спиной и сжатыми кулаками Бруд удалился.

«Как Бран решился на это? – в исступлении спрашивал сам себя Бруд. Он скрылся в лесу, лишь бы не видеть зрелища, взбаламутившего всю его душу. – Как он решился на это? – Ярость, обуревавшая Бруда, требовала выхода. Он пнул бревно, и оно покатилось вниз по склону, ломая кусты. – Как он решился на это? – Бруд схватил палку и запустил ее в дерево. – Как он решился, как решился? – Не зная, что еще сокрушить на своем пути, Бруд принялся колотить кулаками по мху. – Вождь позволил жить Эйле и ее отродью! Как он осмелился?!»

Глава 22

– Иза! Иза! Иди скорее сюда! Посмотри на Дарка! – Эйла схватила целительницу за руку и потащила в пещеру.

– Что случилось? – обеспокоенно спрашивала та. – Он опять подавился? Или поранился?

– Нет, нет, наоборот. Взгляни только! – гордо заявила Эйла, когда они оказались у очага Креба. – Он держит голову.

Мальчик лежал на животе, поглядывая на женщин большими темными глазами, которые уже утратили мутность, присущую глазам новорожденных, и обрели глубокий коричневый оттенок, свойственный людям Клана. Он с трудом удерживал на весу свою большую голову, наконец, она закачалась и опустилась на меховую подстилку. Тогда мальчик засунул в рот кулачок и принялся, причмокивая, сосать его, не обращая ни малейшего внимания на поднявшуюся вокруг суматоху.

– Если он уже сейчас держит голову, он совсем выровняется, когда подрастет, правда ведь? – с умоляющим видом спрашивала Эйла.

– Загадывать рано, Эйла, – откликнулась Иза. – Но это добрый знак.

К очагу, хромая, приблизился Креб. Судя по его рассеянному, отсутствующему виду, мысль его блуждала где-то далеко.

– Креб! – воскликнула Эйла, подбегая к старому шаману. – Дарк уже держит голову. Скажи ему, Иза.

Целительница кивнула.

– Гм! – пробурчал Креб. – Если мальчик так окреп, думаю, время настало.

– Для чего?

– Для ритуала Обретения Покровителя. Дарк еще слишком мал, но у меня уже было видение. Его покровитель пожелал открыться мне. Нет причин откладывать ритуал. Потом все будут слишком заняты сборами в дорогу. А ритуал надо справить до Великого Сходбища. Дарку нельзя отправляться в путь, не имея покровителя, иначе с ним может случиться несчастье. – Мог-ур взглянул на целительницу, и на ум ему пришло какое-то важное соображение. – Иза, у тебя достаточно корней для таинства? – спросил он. – Не знаю, сколько Кланов прибудет на Сходбище. В прошлый раз один Клан собирался перебраться в другую пещеру, дальше на восток. Им будет труднее добраться. Старый Мог-ур Клана был против, но вождь хотел найти другое жилище. Непременно запасись корнями.

– Я не пойду на Великое Сходбище, Креб, – печально заметила Иза. – Такой дальний путь мне не по силам. Мне придется остаться здесь.

«Напрасно я завел этот разговор, – упрекнул себя Креб, пристально взглянув на исхудавшую, ссохшуюся, почти совершенно седую целительницу. – Изе и в самом деле не добраться в такую даль. Как я раньше об этом не подумал? Она слишком слаба. Этой осенью все были готовы к тому, что она оставит нас. Не знаю, как Эйле удалось ее вытащить. Что же делать теперь? Только целительницам из рода Изы известен секрет чудодейственного напитка. Уба слишком молода. Напиток должна готовить взрослая женщина. Эйла! Что, если доверить это Эйле? Ведь вскоре она, так или иначе, будет целительницей!»

Креб посмотрел на молодую женщину, возившуюся с ребенком. В этот момент внешность ее показалась ему особенно необычной. Примут ли ее на Сходбище? Он попытался взглянуть на нее отстраненно, глазами людей из других Кланов. Длинные золотистые волосы, плоское лицо, высокий лоб. Тело взрослой женщины, но слишком худое, вытянутое, лишь живот все еще слегка выступает после родов. Ноги длинные, прямые как палки. И она куда выше всех мужчин в Клане.

«Нет, она не похожа на женщину Клана, – сокрушенно думал Креб. – Она привлечет к себе всеобщее внимание, и боюсь, не слишком дружелюбное. Лучше нам вообще обойтись без таинства. Все равно Мог-уры откажутся от напитка, приготовленного Эйлой. Не стоит и предлагать им. Если бы только Уба была чуточку старше. Все же Изе следует сообщить секрет напитка обеим дочерям, приемной и родной. Хотя Мог-уры вряд ли согласятся, чтобы напиток готовила девочка, не достигшая еще женской зрелости. Надо поговорить с Браном. Я призову духов-защитников, и мы одновременно устроим ритуал Обретения Покровителя для Дарка и ритуал посвящения Эйлы в целительницы».

– Я должен увидеться с Браном, – сказал Креб и торопливо направился к очагу вождя. На ходу он добавил, обернувшись к Изе: – Думаю, тебе стоит научить Эйлу и Убу готовить священный напиток из корней. Хотя вряд ли твои наставления пригодятся им на Сходбище.

– Иза, мне никак не найти сосуд, который ты приготовила в подарок целительнице Клана хозяев! – Эйла уже перерыла кучу одежды, еды и посуды, сложенную около ее постели. – Я все обыскала.

– Ты уже положила его в сумку, Эйла! Успокойся. Время еще есть. Бран не отправится, пока не поест. Ты тоже сядь и поешь, а то все остынет. И ты садись завтракать, Уба. – Иза покачала головой. – И что вы так суетитесь? Все было собрано еще вчера вечером.

Креб сидел на своей подстилке, покачивая на коленях Дарка, и с любопытством наблюдал за последними приготовлениями.

– Ты сама суетишься не меньше, Иза, – заметил он. – Почему бы тебе не поесть вместе с нами?

– После вашего ухода у меня будет достаточно времени для еды, – ответила целительница.

Креб тем временем поднял малыша себе на плечо, и Дарк с довольным видом озирался по сторонам со своего возвышения.

– Посмотри, какая у него сильная шея, – сказала Иза. – Теперь он держит голову без всякого труда. Кто бы мог в это поверить? Но со дня Обретения Покровителя он крепнет на глазах. Дай-ка мне подержать его, Креб, ведь я расстаюсь с ним на все лето.

– Не зря Серый Волк требовал, чтобы я скорее устроил ритуал, – изрек Креб. – Он хотел помочь мальчику.

Старый шаман снова опустился на подстилку, оглядывая маленькое семейство, признающее его своим главой. Всю жизнь он мечтал о семье, и всю жизнь ему приходилось гнать прочь эти мечты. Но вот на склоне лет он обрел уют и тепло: две преданные женщины и подрастающая девочка окружают его заботами. А в придачу у них появился славный смышленый мальчик. Мальчик, которого он качает на коленях, как прежде качал обеих девочек. Он уже говорил с Браном о будущем сына Эйлы. Вождь не должен допустить, чтобы мальчик, выросший в его Клане, не овладел охотничьими навыками. Бран принял ребенка в Клан, зная, что он будет жить у очага Креба, где некому обучать его. Вождь чувствовал ответственность за Дарка. Во время ритуала Обретения Покровителя он объявил, что, если мальчик вырастет достаточно сильным, он сам обучит его охотиться. Эйла была счастлива услышать это. О лучшем наставнике для сына она и думать не могла.

«Серый Волк достаточно могущественный покровитель для мальчика, – размышлял Креб. – Хотя тут кое-что не ясно. Есть волки, живущие стаями, и есть волки-одиночки. Дух кого из них избрал Дарка?»

Наконец вся поклажа была собрана и увязана. Иза в последний раз прижала к себе малыша, который спрятал личико у нее на груди, и помогла Эйле надежно привязать мальчика. Потом она что-то извлекла из складок накидки.

– Теперь это принадлежит тебе, Эйла. Ты стала настоящей целительницей, – сказала она, передавая молодой женщине расписанный красными узорами кожаный мешочек, в котором находились чудодейственные коренья. – Ты все запомнила? Будь внимательна, ничего не упусти. Конечно, было бы лучше все показать тебе на деле. Но священный напиток готовят только для таинства. Его нельзя выливать. Чары напитка используют лишь для самых важных ритуалов. Запомни, чудодейственная сила не только в корнях. Ты должна тщательно подготовиться к таинству сама.

Эйла кивнула, взяла драгоценный мешочек и опустила его в свою сумку целительницы. Эту сумку из шкуры выдры Иза вручила приемной дочери в день, когда состоялся обряд посвящения Эйлы. Стоило Эйле взглянуть на новую сумку, она вспомнила, как Креб предал огню все ее вещи. И сейчас, вздрогнув, она сжала в руке свой амулет и нащупала пять талисманов, что там хранились: кусок черного марганца, причудливой формы камень, серный колчедан, расписную пластинку из бивня мамонта и красную охру.

Во время ритуала тело Эйлы расписали черной краской, приготовленной из растертого в порошок растопленного камня, смешанного с жиром. Теперь она приняла в себя частицу духа каждого человека, живущего в ее Клане, стала вместилищем частицы духа Урсуса, великого покровителя всего Клана Пещерного Медведя. Лишь для самых великих обрядов тело целительницы покрывали черными узорами. Лишь целительнице дозволялось носить в своем амулете священный черный камень.

Эйла очень переживала, что приходится покидать Изу. Приступы мучительного кашля сотрясали изможденное тело старой целительницы все чаще.

– Как ты будешь без нас, Иза? – спросила Эйла, обнимая мать на прощание. – Ты кашляешь все сильнее.

– Зимой мне всегда хуже. Но в теплую пору недуг отступает. Беспокоиться не о чем, у меня вдоволь корней девясила. Наверное, вы с Убой вырыли весь девясил поблизости. Да и черной малины в этом году, как видно, будет не набрать, раз вы принесли мне столько корней. Снадобий у меня хватит. Ничего со мной не случится.

Но Эйла знала, целебные отвары приносят Изе мало облегчения. Она долго держалась лишь благодаря снадобьям, но теперь болезнь брала свое, и все чары целительницы уже не могли с ней справиться.

– В дождливые дни не выходи из пещеры. И старайся поменьше работать, – убеждала мать Эйла. – Хлопот у вас будет немного, мы оставили вдоволь хвороста и съестных припасов. Зугу и Дорву придется лишь поддерживать огонь, чтобы к пещере не приближались звери и злые духи. А стряпать будет Аба.

– Да, да, – кивала головой Иза. – Поспеши, Эйла. Бран готов тронуться в путь.

Эйла отправилась на свое обычное место в хвосте шествия. Но все смотрели на нее в ожидании.

– Эйла! – окликнула Иза. – Клан не сможет идти, пока ты не займешь должное место.

Робко потупившись, Эйла встала впереди всех женщин. Она не могла свыкнуться с недавно обретенным высоким положением. Щеки ее горели. Ей казалось несправедливым, что теперь она стоит впереди Эбры. Эйла бросила извиняющийся взгляд на женщину вождя. Но Эбра привыкла, что она вторая женщина Клана. Конечно, ей казалось странным вместо Изы видеть перед собой Эйлу. Это наводило Эбру на грустные размышления о том, доведется ли ей самой отправиться на следующее Великое Сходбище.

Иза и еще трое стариков, не способных вынести тяготы дальней дороги, проводили Клан до горной гряды. Они долго стояли там, глядя в долину. Наконец люди внизу превратились в крошечные точки. Тогда старики вернулись в опустевшую пещеру. Аба и Дорв не ходили уже и на предыдущее Сходбище. Оба и не предполагали, что им удастся дожить до нынешнего. Зуг и Иза впервые пропускали столь важное событие. Зуг до сих пор изредка выходил на промысел с пращой, но обычно возвращался с пустыми руками. Дорв почти ослеп и не покидал пещеру.

Хотя день выдался теплый, все четверо устроились у огня. Разговаривать никому не хотелось. Внезапно Иза разразилась судорожным кашлем. Сплюнув кровавую мокроту, она отправилась к своему очагу, чтобы лечь. Вскоре остальные последовали ее примеру. Волнения долгого пути, радость встречи с друзьями и родственниками из других Кланов – все это было теперь не для них. Они знали, нынешнее лето покажется им бесконечным.

Клан двигался на восток. Свежесть раннего лета сменилась палящим зноем, когда они оказались в степях. Деревья и кусты, покрытые молодой листвой, ели и пихты с нежно-зелеными мягкими иголочками на кончиках веток больше не встречались. На всем открытом глазу пространстве, до самого горизонта, землю скрывали высокие, уже успевшие выгореть на солнце травы, которые доходили человеку до пояса. Бескрайний небесный свод сиял голубизной. Лишь иногда налетали короткие грозы, громовые раскаты которых доносились издалека. Источники встречались редко, и у каждого путники непременно останавливались, чтобы наполнить все свободные сосуды, – поблизости от того места, где их застигнет ночь, ручья могло не оказаться.

Бран шел скорым шагом, и многие поспевали за ним с трудом. Но им предстояла трудная дорога – пещера Клана хозяев находилась на востоке материка, высоко в горах. Особенно тяжело приходилось Кребу, но предвкушение Сходбища и Великих таинств, которые будут там справлены, придавало ему бодрости. В слабом уродливом теле, терзаемом бесчисленными недугами, жил могучий дух. К тому же горячие солнечные лучи, снадобья, приготовляемые Эйлой, избавляли старого шамана от боли в суставах. Благодаря длительной ходьбе даже его хромая нога окрепла.

Дни шли за днями, сливаясь в одну неразличимую вереницу. Становилось все жарче, и постепенно солнце превратилось в раскаленный огненный шар, иссушающий землю степей, сжигающий на корню травы. Небо словно подернулось тусклой пыльной пеленой. В течение трех дней ветер приносил дым и пепел с охваченного пожаром участка степи, и глаза у людей болели и слезились. Им встречались огромные стада зубров, олени с великолепными ветвистыми рогами, лани, сайгаки. Несметные множества животных разгуливали на беспредельных просторах равнин.

Задолго до того, как путники приблизились к заболоченному перешейку, соединяющему полуостров с материком, впереди возникли очертания грандиозного горного хребта. Далее наименее выдающиеся вершины покрывали сверкающие ледяные шапки, неподвластные зною, которым дышали долины. Степи сменились пологими холмами, поросшими ковылем и овсяницей. Благодаря обилию железных руд земля здесь имела священный охристый оттенок. Бран понял, что уже недалеко до соляного болота.

Два дня они брели через гнилую топь, над которой кружились мириады москитов. Наконец люди достигли материка, и чахлая болотная поросль уступила место благодатной прохладе тенистых дубовых лесов. Потом на смену дубам пришли густые буковые заросли, среди которых изредка мелькали каштаны. Вскоре путники оказались в смешанном лесу, где росли увитые плющом тис и самшит. Когда люди добрались до еловой чащи, лианы почти исчезли. Западная часть континента была самой влажной, и ее сплошь покрывали непроходимые девственные леса.

Порой люди замечали, что в зарослях мелькают лесной зубр, красный олень или косуля. Они видели кабанов, лис, барсуков, волков, рысей, леопардов. Но ни разу им не повстречались белки. Эйла удивилась, что среди животных, населяющих горы, не хватает такого распространенного зверька. Однако отсутствие белок было с лихвой возмещено встречей с пещерным медведем.

Бран вскинул руку, приказывая Клану остановиться, и указал вперед: там огромный косматый медведь чесал спину о дерево. Все, даже маленькие дети, с благоговением взирали на гиганта. Вид у зверя и в самом деле был внушительный. По величине он в два раза превосходил бурых медведей, обитавших в окрестностях пещеры Клана, и был намного выше самого высокого мужчины. Благодаря огромной голове и косматой шкуре он казался еще больше. Медведь лениво терся о корягу, словно не замечая людей, застывших в нескольких шагах от него. Впрочем, ему нечего было их опасаться. Люди знали: даже бурые медведи, живущие в их родных лесах, способны одним ударом мощной лапы переломить хребет оленя. Чего же ждать от такого великана? Лишь его собственные родичи – медведь-самец во время периода спаривания или медведица, оберегающая детенышей, – могли помериться с ним силой.

Но не только впечатляющие размеры зверя ввергли людей в трепет. Перед ними был сам Урсус, их великий покровитель и защитник, воплощавший в себе дух Клана. Даже останки его обладали магической силой, отгоняющей любое зло. Они ощущали неразрывную связь с Урсусом, он объединял людей, заставляя их преодолевать трудности опасного пути ради Великого Сходбища. Дух Урсуса делал их единым народом, Кланом Пещерного Медведя.

Наконец зверю надоело тереться спиной о дерево, а может, зуд у него прошел. Выпрямившись во весь свой исполинский рост, он сделал несколько шагов на задних лапах, потом опустился на все четыре, так что косматая морда едва не касалась земли, и тяжеловесной рысцой припустил прочь. Несмотря на свою мощь, грозный зверь был наделен довольно мирным нравом и редко нападал первым.

– Это был Урсус? – спросила потрясенная Уба.

– Да, Урсус, – подтвердил Креб. – А когда придем на Сходбище, увидим еще одного пещерного медведя.

– Неужели в пещере Клана хозяев действительно живет медведь? – полюбопытствовала Эйла. – Он ведь такой огромный.

В соответствии с древним обычаем Клану, принимающему у себя Сходбище, следовало поймать в лесу медвежонка и вырастить его.

– Сейчас он, наверное, живет в клетке рядом с пещерой. Но когда он был маленьким медвежонком, жил в пещере среди людей. Его нянчили, как ребенка, баловали, у каждого очага его ждало угощение. Многие Кланы утверждают, что их медведи начинают понемногу говорить знаками, как люди. Когда мы принимали у себя Великое Сходбище, я был слишком мал и ничего толком не помню. Так что не знаю, правда это или нет. Когда медвежонок подрастет, его сажают в клетку, иначе он может ненароком поранить кого-нибудь. Но ему по-прежнему отдают лучшие куски, и каждый, проходя мимо его клетки, приветствует его. Медведь должен знать, что люди его любят. Во время Медвежьего Ритуала ему будет оказана великая честь. Он доставит наше послание в мир духов.

О Медвежьем Ритуале слышали все, даже те, кто впервые шел на Великое Сходбище или был слишком мал во время предыдущего. Но после того как им довелось увидеть Урсуса своими глазами, рассказы воспринимались совсем по-другому.

– А когда мы вырастим в своей пещере медвежонка? – спросила Уба.

– Когда настанет наш черед принимать Великое Сходбище. Правда, иногда случается так, что Клан, чье время пришло, не в состоянии принять Сходбище у себя. Тогда можем вызваться мы. Но Кланы редко уступают честь стать хозяевами Великого Сходбища, хотя порой охотникам приходится отправляться в дальние края, чтобы поймать медвежонка. Да и столкновение с разъяренной медведицей грозит им смертельной опасностью. На этот раз Клану хозяев повезло: медведи живут в окрестностях их пещеры. Прежде нынешние хозяева помогали другим Кланам ловить медвежат. Теперь пришел их черед. В наших лесах пещерные медведи не водятся. Но видно, раньше они обитали там. Ведь впервые войдя в пещеру, ставшую нашим жилищем, мы нашли там кости Урсуса, – пояснил Креб.

– А что, если с Кланом, которому предстоит принять у себя Сходбище, произойдет что-нибудь непредвиденное? – спросила Эйла. – Со времени прошлого Сходбища мы переселились в другое место. Если бы теперь мы были хозяевами, как бы другие Кланы отыскали нас?

– Мы послали бы гонца в ближайший Клан, те – в ближайший к ним. Со временем новость распространилась бы между Кланами. Все узнали бы, где наша новая пещера. А если нет, возможность принять у себя Сходбище передали бы другому Клану.

Бран подал знак, и люди опять тронулись в путь. Проходя мимо дерева, о которое чесался Урсус, Креб внимательно осмотрел его и извлек из расщелин коры несколько клочков бурой шерсти. Он бережно спрятал их в карман своей накидки – старому шаману была известна чудотворная сила частички живого Урсуса.

Путники поднимались все выше. Тропу теперь обступали не величественные ели и пихты, а низкорослые деревья гор. Вновь перед людьми открылось захватывающее зрелище: сверкающие горные вершины, которые они впервые видели издалека, еще в долине. По земле стлался можжевельник, и тут и там розовела цветущая азалия, в траве пестрели цветы самых разнообразных оттенков – оранжевые, лиловые, пунцовые, голубые. Южный Хребет со времен Эпохи Оледенения оказался спасительным прибежищем для животных и растений.

Иногда в зарослях чахлых деревьев проносились серны и муфлоны, чьи головы украшали тяжелые рога. Путники пересекли широкий горный луг и увидели проторенную тропу, ведущую вниз по крутому склону. Охотникам из Клана хозяев приходилось уходить на промысел далеко от жилища, в равнины, но они мирились с неудобствами, так как не сомневались: пещерные медведи, обитающие поблизости, приносят им удачу. Со временем они научились выслеживать даже неуловимых и осторожных лесных зверей.

Увидев, что прибыл Клан, возглавляемый Кребом, люди бросились навстречу, чтобы приветствовать гостей. Но, увидев Эйлу, они словно приросли к земле. Позабыв о правилах поведения, которые им внушали сызмальства, люди таращились на удивительную женщину во все глаза. Особое недоумение вызвало то, что она занимала почетное место, впереди всех женщин Клана. Креб предупреждал Эйлу, что к ней могут отнестись настороженно, но все же она не ожидала столь откровенного изумления. Не ожидала она и такой толпы. Эйла в жизни не видела подобного множества людей.

Клан остановился у просторной клетки, сделанной из крепких толстых кольев, надежно скрепленных между собой. В клетке сидел медведь, – пожалуй, он даже превосходил величиной того, что они повстречали в лесу. В течение трех лет люди вдоволь кормили зверя из своих рук, и медведь вырос спокойным и смирным. Он так разжирел, что с трудом поднимался, а большую часть времени проводил, лениво развалившись в клетке. Клан, вырастив громадного прожорливого зверя, совершил истинный подвиг преданности покровителю. Даже многочисленные дары, приносимые другими Кланами: еда, шкуры, оружие, – не могли возместить всех затрат и усилий. Но среди людей, явившихся на Сходбище, не было ни одного, кто не испытывал бы зависти к хозяевам. Каждый Клан с нетерпением ждал, когда настанет его черед выкормить медвежонка, стяжать великий почет и обрести особое расположение духов.

Медведь встал и вперевалку приблизился к решетке – он хотел взглянуть, что вызвало такую суматоху, и рассчитывал на угощение. Уба, оробевшая при виде огромного зверя и смущенная множеством незнакомых людей, протиснулась поближе к Эйле. К гостям вышли вождь и Мог-ур Клана хозяев. Сразу после приветствия последовал недовольный вопрос:

– Зачем ты привел на Великое Сходбище женщину, рожденную среди Других, Бран?

– Она принадлежит нашему Клану, Норг. Это целительница, преемница Изы, – ответил Бран, сохраняя наружное хладнокровие.

Среди людей, неотрывно следивших за разговором, поднялся ропот, десятки рук взметнулись в недоверчивых жестах.

– Это невозможно, – возразил Мог-ур Клана хозяев. – Как может принадлежать Клану женщина, рожденная среди Других?

– Она принадлежит Клану, – заявил великий Мог-ур столь же твердо, как и Бран. Он устремил пытливый взгляд на вождя Клана хозяев. – Или ты подвергаешь сомнению мои слова, Норг?

В поисках поддержки Норг посмотрел на своего шамана, но тот растерянно отвел глаза.

– Норг, мы пришли издалека, – изрек Бран. – Люди мои устали. Сейчас не время для долгих разговоров. Или твой Клан отказывает нам в гостеприимстве?

В воздухе повисла напряженная тишина. Ответь Норг утвердительно, Клану Брана пришлось бы возвращаться восвояси. То было бы грубым попранием законов гостеприимства, но, позволив Эйле войти в свою пещеру, Норг признал бы ее женщиной Клана. По крайней мере, позиции ее на Сходбище немного укрепились бы. Норг снова посмотрел на своего Мог-ура, потом перевел взгляд на могущественного одноглазого чародея, Великого Мог-ура, и на вождя самого почитаемого Клана. Как смел он усомниться в словах самого Мог-ура?

И Норг сделал своей женщине знак показать Брану место, отведенное для его Клана. Сам он отправился вслед за Мог-уром и Браном, решив, как только представится случай, выяснить, каким образом женщина, рожденная среди Других, очутилась в их Клане. Пещера Клана хозяев на первый взгляд показалась гостям менее просторной и вместительной, чем их собственная. Но выяснилось, что жилище Клана Норга представляет собой множество отсеков и коридоров, уходящих глубоко в гору. Тут с избытком хватало места для всех гостей, хотя некоторым Кланам пришлось расположиться в темных отсеках, далеко от входа. Клану Брана, в соответствии с его высоким положением, отвели второй от входа отсек. Лучший занимал только Клан хозяев. Несколько Кланов, прибывших раньше, довольствовались более темными помещениями, это же сохранялось для Клана Брана. Если бы Клан опоздал, никто не занял бы его места до самого начала Медвежьего Ритуала. Лишь когда исчезли бы всякие сомнения, что наиболее почитаемый Клан не прибудет, второй по положению Клан занял бы его место. Клан Пещерного Медведя в целом не имел вождя. Но среди входящих в него Кланов соблюдалась строжайшая иерархия, точно так же как и внутри каждого Клана. Соответственно, вождь наиболее почитаемого Клана мог считаться главой Клана Пещерного Медведя, ибо он являлся человеком, занимающим в нем самое высокое положение, однако он не обладал беспредельной властью. Кланы, управляемые независимыми вождями, жили слишком обособленно. Однако же они подчинялись одним законам и почитали одних духов. Раз в семь лет они собирались на Великое Сходбище, где решалось, какое место займет каждый Клан в иерархии и кто станет самым достойным, самым уважаемым вождем.

Для того чтобы определить, насколько Клан заслуживает почета, учитывались многие обстоятельства. Во время Сходбища устраивались магические обряды и охотничьи состязания, которым придавалось не менее важное значение, чем священным ритуалам. Состязания эти не только способствовали совершенствованию жизненно необходимых навыков – они предотвращали междоусобные столкновения, так как в них находил выход воинственный пыл. Охотники боролись за первенство во всем: в рукопашных схватках, искусстве владения пращой и палицей, метании болы, беге с копьем, плясках, изготовлении орудий, рассказывании легенд. Они разыгрывали целые представления, требующие проявления всех умений, ловкости, мужества и силы.

Женщины тоже вносили свою лепту, хотя их соперничество не было столь ответственным, как состязания мужчин. Великий праздник давал возможность узнать, насколько искусны стряпухи из разных Кланов. Дары, принесенные гостями, выставляли на всеобщее обозрение, и по ним судили о мастерстве женщин из того или иного Клана. Подарки поражали своим разнообразием: тут были и мягкие, умело выделанные кожи, и роскошные меха, и плотные плетеные сосуды, не пропускавшие воды, и изящные ажурные корзины для кореньев и ягод и короба из древесной коры, и веревки из жил и шерсти животных, деревянная и костяная посуда, обувь, одежда. Сравнивались не только изделия женщин, но и дети, произведенные ими на свет. Но если в соревнованиях охотников первенство присуждалось во всеуслышание, то здесь оно не провозглашалось, хотя различие между просто добротной работой и работой на редкость искусной не ускользало от множества пытливых глаз.

Достоинства Мог-ура и целительницы каждого Клана тоже влияли на его положение в иерархии. Никто не мог превзойти Креба в магической силе, никто не мог превзойти Изу во владении чарами целительства. Оба они способствовали тому, что за их Кланом сохранялось неоспоримое первенство. Впрочем, Клан был первым на протяжении жизни нескольких поколений, и Бран, став вождем, чувствовал себя увереннее, чем его соперники. Важнейшим условием первенства Клана были мудрость, проницательность и благоразумие его главы. Как и состязание женщин, борьба между вождями была негласной, хотя имя победителя ни для кого не являлось тайной.

В заслугу вождю ставились ловкость и сноровка его охотников, мастерство и беспрекословная покорность женщин – это доказывало, что у вождя сильная воля и твердая рука. Учитывалась и верность традициям Клана. Но главным образом почет, которым окружали того или иного вождя, зависел от его собственного характера. Бран понимал, что на этот раз ему придется нелегко. Приведя на сход Эйлу, он утратил незыблемую почву под ногами.

Во время Великого Сходбища возобновлялись старые знакомства, люди встречались с родственниками из других Кланов и обменивались слухами, историями и легендами, весьма скрашивавшими холодные зимние вечера. Молодые мужчины и женщины, которым не находилось подходящей пары в их собственных Кланах, могли поискать счастья в других. Мужчина имел право взять себе женщину из другого Клана лишь с согласия своего вождя. Для женщины же такой выбор считался честью, особенно если на нее положил глаз представитель более чтимого Клана. Правда, разлука с домом, с родными и друзьями причиняла ей немало горя. При мысли о том, что ее ждет подобный удел, Эйла заранее печалилась. Впрочем, несмотря на лестный отзыв Зуга и высокое положение целительницы, занимаемое Эйлой, Иза сомневалась, что ее приемная дочь найдет на Сходбище свою судьбу. То, что у Эйлы есть сын, говорило бы в ее пользу, будь он здоровым, но увечный ребенок лишь отвращал от нее мужчин.

Однако сейчас мысли Эйлы были заняты вовсе не поисками пары. Она пыталась набраться смелости и выйти из пещеры под град любопытных и подозрительных взглядов. Вместе с Убой она уже разобрала всю поклажу и устроилась у очага, которому предстояло на много дней стать их домом. Хлопоты не заняли много времени: женщины Клана Норга позаботились, чтобы камни для очага и сосуды с водой находились поблизости. Эйла, вспомнив советы Изы, постаралась, чтобы ее способности не остались незамеченными, и ее искусные изделия уже привлекли всеобщее внимание. Она умылась, переоделась в чистую накидку и принялась кормить сына грудью. Уба меж тем нетерпеливо ерзала в ожидании. Девочке хотелось побыстрее исследовать окрестности пещеры и посмотреть на людей из других Кланов, но выходить одна она не решалась.

– Не тяни, Эйла, – упрашивала Уба. – Все уже давно вышли из пещеры. Ты могла покормить Дарка попозже. Или сделать это на солнышке. Что хорошего торчать в темноте?

– Не покорми я его сейчас, он вскоре раскричится. Знаешь сама, как громко он кричит. Люди решат, что я плохая мать, – ответила Эйла. – Зачем мне еще больше портить мнение о себе? Креб предупреждал, в других Кланах удивятся, когда увидят меня. Но мне и в голову не приходило, что из-за меня хозяева могут не принять нас и что все уставятся на меня, точно на чудовище.

– Ну, в конце концов, они же приняли нас. Креб и Бран объяснили им, что ты женщина Клана. Ты же не можешь все время просидеть в пещере. Рано или поздно тебе придется выйти. Здешние люди быстро к тебе привыкнут, точно так же как и мы. Поверь, я совершенно не замечаю, что ты не похожа на всех остальных людей.

– Потому что я появилась в Клане еще до твоего рождения, Уба. А эти люди видят меня в первый раз. Ну ладно, ты права, хватит прятаться в пещере. Идем. Не забудь захватить что-нибудь вкусненькое – угостить медведя.

Эйла поднялась и, поглаживая по спинке Дарка, задремавшего у нее на плече, направилась к выходу. Проходя мимо очага Норга, она увидела его женщину и сделала жест, выражающий глубокое уважение. Женщина Норга ответила приветственным жестом и торопливо взялась за работу, явно смущенная тем, что Эйла заметила ее любопытный взгляд. Приблизившись к проему, Эйла глубоко вздохнула и гордо вскинула голову. Лучше всего не обращать внимания на всеобщее изумление, подбадривала она себя. Она женщина Клана, такая же, как и все прочие женщины.

Но стоило ей выйти на яркий солнечный свет, решимость ее поколебалась. Казалось, все люди, прибывшие на Сходбище, толпились у входа в пещеру. Сотни глаз, устремленные к выходу, ожидали, когда покажется диковинная женщина, которую почему-то называли женщиной Клана. Некоторые пытались скрыть свое любопытство, но многие забыли о правилах учтивости или решили пренебречь ими для такого случая. Увидев Эйлу, они уставились на нее, открыв рты. Эйла почувствовала, как щеки ее вспыхнули. Чтобы скрыть свое замешательство, она принялась возиться с ребенком, висевшим у нее на груди, устраивая его поудобнее.

Тогда изумленные взгляды устремились на Дарка. Внешность Эйлы так поразила людей, что поначалу они не обратили внимания на ее сына. Откровенные жесты и гримасы не оставляли сомнений в том, что собравшиеся не в восторге от ребенка необычной женщины. Люди понимали, что он и не должен походить на их собственных детей. Если бы Дарк был точной копией Эйлы, все восприняли бы это как должное. Что бы там ни утверждали Бран и Мог-ур, никто не сомневался: Эйла – одна из Других. Значит, и сын ее должен выглядеть так, как подобает рожденному среди Других. Но некоторые черты роднили ребенка с людьми Клана, и потому его уродство особенно бросалось в глаза. Все недоумевали, почему столь увечного ребенка оставили в живых. Он бросал тень не только на свою мать, но и на Брана, излишне снисходительного вождя.

Избегая смотреть в подозрительные, недоброжелательные лица, Эйла вместе с Убой направилась к клетке пещерного медведя. Увидев их, косматый увалень неуклюже поднялся и просунул лапу сквозь прутья клетки, ожидая угощения. Эйла и Уба отпрянули, увидев громадную лапу с толстыми тупыми когтями, предназначенными природой для выкапывания корней и клубней, которыми медведь питается на воле. При помощи таких когтей не заберешься на дерево, но пещерный медведь в отличие от бурого все равно слишком тяжел для этого. Лишь медвежата его достаточно ловки и проворны, чтобы лазать по деревьям. Эйла и Уба положили припасенные для медведя яблоки рядом с толстой решеткой.

Зверь, выращенный, словно балованное дитя, умел вести себя с людьми. Хотя он не знал, что такое голод, он научился выпрашивать лакомства. Поднявшись на задние лапы, он сделал передними умоляющий жест. Эйла едва не улыбнулась, увидев проделки мохнатого хитреца. Но она вовремя вспомнила, что надо следить за своим лицом, и сдержалась.

– Он и правда умеет говорить, – обратилась она к Убе. – Видишь, как он просит? У тебя есть с собой еще яблоко?

Уба вручила ей жесткий маленький плод. На этот раз Эйла приблизилась к самой клетке и протянула яблоко медведю. Он сунул угощение в пасть и потерся о прутья своей громадной косматой головой.

– Видно, ты просишь, чтобы я тебя почесала, сластена, – сказала Эйла.

Ее предупреждали, что в присутствии необычного питомца Клана хозяев нельзя упоминать его имя. Если назвать его Урсус или пещерный медведь, он сразу вспомнит, кто он такой, вспомнит, что, хоть люди и вырастили его, родился он в лесу. Тогда он превратится в дикого зверя, и Медвежий Ритуал, да и все празднество, будут испорчены. Эйла почесала у медведя за ухом.

– Что, приятно, лежебока? – спросила она и потянулась к другому уху, которое медведь с готовностью ей подставил. – Ты вполне можешь сам почесать у себя за ушами, да, видно, ленишься. Просто ты любишь, чтобы с тобой возились, толстый баловень, правда?

Эйла неторопливо почесывала огромную голову, но, когда Дарк тоже протянул ручонку и вцепился в густой коричневый мех, ей пришлось поспешно отскочить от клетки. С самого детства Эйла приносила в пещеру раненых зверюшек, возилась с ними и ласкала их. Сейчас перед ней был зверь во много раз больше, только и всего. К тому же от медведя ее отделяла надежная, крепкая решетка. Собственный ее страх улетучился без следа, но рисковать сыном она не могла. Стоило крошечным пальчикам Дарка коснуться медведя, зубастая пасть и толстые когти сразу показались Эйле грозными.

– Как ты осмелилась подойти к нему так близко? – с содроганием спросила Уба. – Я бы ни за что не смогла.

– Да он безобидный, точно малый ребенок. Но я забыла про Дарка. Эта громадина может серьезно ранить его, даже если легонько коснется лапой в знак приветствия. Сейчас, когда он просит угощения и ласки, он такой забавный и мирный. Но лучше его не сердить.

Бесстрашие Эйлы поразило не только Убу. Весь Клан, замерев, наблюдал, как она разговаривает с огромным зверем. Некоторые гости, особенно поначалу, бросились прочь не в силах вынести этого зрелища. Конечно, прибывшие на сход мальчики уже подбегали к клетке, и некоторые, упиваясь своей смелостью, дотрагивались до медведя. Что до охотников, они не привыкли обнаруживать свой страх, как бы он ни был силен. Но мало кто из женщин, за исключением представительниц Клана хозяев, решился бы подойти к зверю да еще почесать у него за ухом. Разумеется, люди не могли сразу изменить свое отношение к Эйле. Но храбрость ее вызвала невольное уважение.

Вдоволь насмотревшись на Эйлу, люди разбрелись кто куда, но время от времени она ловила на себе косые взгляды. Маленькие дети по-прежнему откровенно таращились на нее, но Эйла успела притерпеться к этому. В конце концов, решила она, детей всегда привлекает необычное. К тому же в их откровенном любопытстве не ощущалось подозрения или злобы.

Эйла и Уба направились к тенистому местечку под выступом скалы, на дальнем краю широкой поляны перед пещерой. Отсюда они могли наблюдать за происходящим у входа, не нарушая правил достойного поведения.

Эйла и Уба всегда были очень близки. Уба видела в Эйле и подругу по играм, и сестру, и мать. Но с тех пор как Уба начала всерьез обучаться целительству и в особенности после того, как она навестила Эйлу в горной пещере, молодая женщина стала относиться к девочке как к равной. Теперь они делились друг с другом всеми тревогами, радостями и заботами. Убе вскоре исполнялось шесть лет – возраст, когда появляется интерес к противоположному полу.

Они сидели в прохладной тени, уложив Дарка на меховую подстилку. Мальчик размахивал ручонками и покачивал головой, осматриваясь вокруг. Во время путешествия он начал гулить. Никто из детей Клана не издавал подобных воркующих звуков. Лепет Дарка и беспокоил Эйлу, и был ей приятен. Уба увлеченно обсуждала старших мальчиков и молодых мужчин, а Эйла добродушно подтрунивала над ней. Словно повинуясь негласному соглашению, они не говорили о паре для Эйлы, хотя по возрасту та куда больше подходила для соединения с мужчиной. Обе были рады, что утомительный путь остался позади, обеим не терпелось увидеть Медвежий Ритуал – ведь и та и другая впервые попали на Великое Сходбище. Пока они болтали, к ним приблизилась незнакомая молодая женщина и, явно робея, на языке ритуальных жестов, понятном всем людям Клана, попросила позволения сесть рядом с ними.

Эйла и Уба с радостью приветствовали незнакомку. С тех пор как они прибыли на Сходбище, к ним впервые обратились столь приветливо, они заметили, что на груди у женщины привязан ребенок. Он спал, и мать старалась не потревожить его.

– Эту женщину зовут Ода, – по всем правилам сообщила она, опустившись на землю, и осведомилась об их именах.

– Эту женщину зовут Эйла, эту девочку зовут Уба, – сообщила Уба.

– Эгха? Никогда не слышала такого имени. – Грубоватые жесты Оды немного отличались от тех, к каким привыкли Эйла и Уба, но они с легкостью ловили смысл ее высказываний.

– Это не имя Клана, – ответила Эйла. Она понимала, что ее странное имя вызовет немало трудностей. Даже у них не все произносили его правильно.

Ода кивнула и вскинула руки, явно намереваясь что-то сообщить, но потом внезапно передумала. Наконец она указала на Дарка.

– Эта женщина видит, у тебя есть дитя, – нерешительно сказала она. – Твое дитя – мальчик или девочка?

– Это мальчик. Его зовут Дарк, как героя древнего сказания. Тебе известно это сказание?

В глазах Оды неожиданно мелькнула радость.

– Этой женщине известно сказание, – сообщила она. – Но в нашем Клане такое имя встречается редко.

– В нашем тоже. Но мой сын необычный. Ему подходит редкое имя, – с гордостью заявила Эйла.

– У этой женщины тоже есть дитя. Дитя ее – девочка. Ее имя Ура, – произнесла Ода. Она никак не могла побороть смущения.

Повисло неловкое молчание.

– Твой ребенок спит? Эта женщина хотела бы посмотреть на Уру, если мать девочки позволит, – сказала Эйла. Она не знала, о чем говорить с этой доброжелательной, но на удивление робкой женщиной.

Просьба, как ни странно, привела Оду в замешательство. Наконец, словно приняв важное решение, она опустила своего ребенка на колени Эйлы. У той глаза полезли на лоб от изумления. Ура была совсем мала – вряд ли луна успела совершить полный круг с тех пор, как она появилась на свет. И она как две капли воды походила на Дарка, словно приходилась ему сестрой.

Эйла ощутила, как земля уходит у нее из-под ног. У женщины, похожей на всех женщин Клана, родился ребенок, похожий на ее собственного. Она-то воображала, ее Дарк – особенный, потому что взял черты людей Клана и ее собственные черты. Но видно, правы Креб и Бран, ее сын просто увечный, как и дочь Оды. Ошеломленная горем, Эйла не могла сделать ни единого жеста. Наконец Уба прервала затянувшееся молчание:

– Твой ребенок очень похож на Дарка, Ода. – От неожиданности девочка перешла с ритуальных жестов на обыденные, но Ода поняла ее.

– Да, – кивнула она. – Эта женщина очень удивилась, когда увидела дитя Эгхи. Поэтому я… поэтому эта женщина захотела поговорить с вами. Я не знала, мальчик или девочка дитя Эгхи, но надеялась, что мальчик.

– Почему? – удивилась Эйла.

Ода бросила горестный взгляд на дочь, которую Эйла по-прежнему держала на коленях.

– Моя дочь увечная, – сказала она, избегая встречаться глазами с Эйлой. – Я боялась, когда она вырастет, ей будет не найти мужчину. Кому нужна увечная женщина? – Внезапно Ода устремила на Эйлу глаза, полные мольбы. – Когда я… когда эта женщина увидала твое дитя, Эгха, она обрадовалась… Она надеялась, что это мальчик, потому что… ты понимаешь сама, твоему сыну тоже будет нелегко найти женщину.

До сих пор Эйла не задумывалась о том времени, когда Дарку понадобится подруга. Но это правда, решила она, найти женщину ему будет нелегко. Теперь она догадалась, к чему клонит мать Уры.

– Твоя дочь не страдает недугами? – спросила она.

– На вид Ура слишком худа, но она сильная девочка, – потупившись, ответила Ода. – Только шея у нее слабая. Но со временем она окрепнет, – убежденно добавила она.

Эйла вопросительно взглянула на Оду, спрашивая разрешения развернуть ребенка. Та кивнула. Девочка оказалась более плотной и коренастой, чем Дарк. Строением тела она напоминала детей Клана, только кости были тоньше. Как и у Дарка, у нее был высокий лоб, прямой нос, надбровные дуги выдавались лишь слегка, но подбородок отсутствовал. Шея у девочки оказалась короче, чем у Дарка, но все же намного длиннее, чем у обычных детей. Эйла приподняла ребенка, привычным движением поддерживая его затылок, и увидела, что девочка, точно так же как раньше Дарк, с усилием пытается удержать голову на весу.

– Не сомневайся, Ода, со временем шея у девочки окрепнет, – заверила Эйла. – Когда Дарк родился, шея у него была еще слабее. А сейчас погляди на него!

– Ты думаешь, она сможет держать голову? – с надеждой спросила Ода. – Эта женщина просит целительницу самого почитаемого Клана решить, может ли девочка по имени Ура стать в будущем женщиной сына целительницы? – вернулась она к ритуальному языку, как того требовала важность момента.

– Я уверена, Ода, твоя дочь будет самой подходящей женщиной для Дарка.

– Значит, ты расскажешь о ней своему мужчине и попросишь его поговорить с вашим вождем.

– У меня нет мужчины.

– О-о! – Ода не могла скрыть разочарования. – Боюсь, твоему сыну будут сопутствовать несчастья. Кто же обучит его охотиться?

– Дарку не грозят несчастья, – горячо возразила Эйла. – Не все дети, рожденные женщинами, у которых нет мужчины, обречены на неудачи. Я с детства живу у очага Великого Мог-ура. Сам он не охотится, но наш вождь передаст моему сыну все свои навыки. Дарк будет хорошим охотником, он сумеет прокормить свою женщину и ее детей. У него сильный покровитель. Мог-уру открылось: моего сына избрал Серый Волк.

– Как бы там ни было, лучше мужчина, обреченный на несчастья, чем вообще никакого, – с готовностью закивала Ода. – Покровитель, избравший Уру, еще не открылся нашему Мог-уру. Но Серый Волк – это сильный дух. Он победит покровителя любой женщины.

– Кроме Эйлы, – вставила Уба. – Ее покровитель Пещерный Лев.

– Как же в тебе возникла новая жизнь? – недоверчиво осведомилась Ода. – Мой покровитель – Хомяк. И то он сражался изо всех сил, когда я носила Уру. В первый раз мне было куда легче выносить дочь.

– Я тоже носила тяжело, – заметила Эйла. – Так у тебя есть еще одна дочь? Она не увечная?

– Она не была увечной. Но сейчас она ушла в иной мир, – с горечью ответила Ода.

– Поэтому Уре и сохранили жизнь? Меня удивило, что тебе позволили оставить увечного ребенка.

– Я не хотела, чтобы она жила. Мой мужчина заставил меня оставить Уру. В наказание, – призналась Ода.

– В наказание?

– Да, – кивнула женщина. – Когда я носила, я хотела родить девочку, а мужчина мой хотел мальчика. Я так любила свою первую дочь. Я хотела девочку, точно такую же, как первая. Мой мужчина сказал, это желание не достойно хорошей матери. Поэтому Ура и родилась увечной. Наверное, если бы я хотела мальчика, как и положено всякой женщине, ребенок был бы здоровым. Мой мужчина заставил меня сохранить увечную дочь, чтобы все видели: я дурная женщина. Но он не прогнал меня прочь. Все равно никто не взял бы меня.

– Не думаю, что ты дурная женщина, Ода, – с участием глядя на собеседницу, возразила Эйла. – В желании иметь дочь нет ничего недостойного. Когда Иза, моя приемная мать, носила Убу, она тоже хотела девочку. Она сама мне рассказывала, что каждый день просила своего покровителя о девочке. А как погибла твоя первая дочь?

Краска смущения выступила на щеках Оды.

– Ее убил мужчина. Мужчина, похожий на тебя, Эгха. Один из Других.

«"Один из Других", – эхом отдалось в голове у Эйлы. – Мужчина, похожий на меня». Она ощутила, что мурашки покрыли ее до корней волос. Ода готова была сквозь землю провалиться от неловкости.

– Иза говорит, я родилась среди Других. Но я ничего о них не помню. Теперь я принадлежу Клану, – сказала Эйла, чтобы подбодрить ее. – Но как произошла беда с твоим ребенком?

– Я и еще две женщины сопровождали мужчин в охотничьем походе. В тот раз мы ушли на север дальше, чем обычно. Рано утром мужчины оставили стоянку и ушли на промысел, а мы, женщины, принялись собирать сухую траву и хворост. Там было множество мух, и мы знали: для того чтобы побыстрее высушить мясо, нам придется поддерживать огонь день и ночь. Внезапно на нашу стоянку ворвались те мужчины, Другие. Они хотели утолить свою надобность, но ни один из них не подал нам знака. Все произошло так неожиданно. Мужчина схватил меня и бросил на землю прежде, чем я успела принять нужную позу. Он был груб и нетерпелив. Я не успела отвязать ребенка, который спал у меня за спиной. Когда мужчина повалил меня, накидка моя порвалась и ребенок упал. Но тот, Другой, ничего не заметил. Когда он кончил, еще один мужчина захотел утолить со мной свою надобность. Но тут первый заметил на земле мою дочь. Он поднял ее и отдал мне, но она уже умерла. Падая, она ударилась головой о камень. Потом один из мужчин издал какие-то странные громкие звуки, и все Другие скрылись. Когда охотники вернулись, мы рассказали им о том, что произошло, и они решили незамедлительно отправляться назад, в нашу пещеру. Мой мужчина тогда был добр ко мне. Он тоже горевал по моей дочери. А вскоре я поняла, что мой покровитель опять проиграл битву. После того как дочь моя ушла в иной мир, мне ни разу не пришлось скрываться в уединении. Думаю, мой покровитель пожалел меня и потому сдался так быстро. Я решила, что у меня снова будет девочка. Но мне следовало желать мальчика – мальчики нужнее Клану.

– Потерять ребенка – страшное горе, – вздохнула Эйла. – Не представляю, что было бы со мной, останься я без Дарка. Его ведь едва не отняли у меня. Я расскажу о твоей дочери Великому Мог-уру. Он всей душой привязан к моему сыну. Наверняка он уговорит Брана принять Уру в наш Клан. Да Бран и сам не будет возражать, чтобы Дарк и Ура соединились. Когда мой сын вырастет, вождю не придется ломать голову, какую женщину отдать увечному мужчине.

– Эта женщина очень благодарна целительнице, – церемонно ответила Ода. – Обещаю, Эгха, что обучу свою дочь всему, что ей следует знать. Она будет достойной женщиной, не такой, как ее мать. Клан Брана по положению выше нашего. Уверена, мой мужчина согласится отдать туда мою дочь. Может, когда он узнает, что для Уры уже есть мужчина в Клане Брана, его гнев на меня утихнет. А то он каждый день твердит, что дочь моя будет для Клана обузой и никогда не займет достойного положения. Когда Ура вырастет, ей не придется тревожиться, что никто не возьмет ее. Женщине, оставшейся без мужчины, приходится нелегко.

– Я это знаю, – откликнулась Эйла. – Как только представится случай, я поговорю с Великим Мог-уром.

Ода ушла, а Эйла погрузилась в грустные размышления. Уба чувствовала, что Эйле не до нее, и не пыталась отвлечь ее разговором. «Бедная Ода, – думала Эйла, – у нее было все, что нужно женщине для счастья: мужчина, здоровый ребенок. И вдруг явился тот, Другой, и все разрушил. Почему он не подал знак? Неужели он не видел, что на спине у Оды привязан ребенок? Эти Другие так же грубы и жестоки, как Бруд, даже хуже. Бруд наверняка позволил бы женщине опустить ребенка на землю, прежде чем утолять свою надобность. Эта мужская надобность, кто ее только выдумал! Мужчины Клана, Другие – все они одинаковы!»

Мысли Эйлы постоянно возвращались к Другим. «Кто они, эти люди, похожие на меня? – с тревогой спрашивала она и не находила ответа. – Иза говорит, я родилась среди Других. Почему же я ничего о них не помню? Где они живут? Любопытно было бы взглянуть, как выглядят мужчины, похожие на меня». Эйла припомнила свое отражение в луже талой воды и попыталась представить мужчину с такими же чертами. Но стоило ей подумать о мужчине, как перед глазами у нее вставал Бруд. Вдруг вихрь догадок взметнулся у нее в мозгу. Внезапное озарение прояснило царившую в ее душе путаницу.

«Тот мужчина! Один из Других! Ну конечно же! Ода сказала, он утолил с ней свою надобность и, после этого ей уже ни разу не пришлось скрываться в уединении. Она родила Уру. А я родила Дарка после того, как Бруд утолил свою надобность со мной. Тот мужчина и я, мы оба родились среди Других, а Ода и Бруд родились в Клане. Нет, Ура не увечная, и сын мой не увечный. В этих детях черты Клана соединились с чертами Других. Тот мужчина, из-за которого погибла первая дочь Оды, зачал Уру внутри ее. А Бруд зачал Дарка. Его плоть вошла в меня, а не дух его покровителя. Но ведь с Одой были другие женщины. Другие тоже утолили с ними свою надобность. Но те женщины не родили увечных детей. Правда, мужчины только и делают, что утоляют свою надобность. Если бы всякий раз после этого появлялись на свет дети, их просто некуда было бы девать. Наверное, в том, что говорит Креб, тоже есть правда. Покровитель женщины должен проиграть битву. Но для этого ей вовсе незачем глотать дух. Этот дух входит в нее вместе с мужской плотью и побеждает ее покровителя.

Почему же именно Бруд начал новую жизнь внутри меня? Я хотела ребенка, и Пещерный Лев знал о моем желании. А Бруд всегда меня ненавидел. И Дарка он ненавидит тоже. Но никто из мужчин, кроме Бруда, и не смотрел в мою сторону. Я слишком уродлива. Бруд утолял со мной свою надобность лишь потому, что знал: мне это противно. Наверное, Пещерному Льву было известно, что покровитель Бруда способен одержать победу. Это сильный дух. У Ога уже двое сыновей. И оба они, Брак и Грев, зачаты плотью Бруда, как и мой сын.

Значит, они братья? Как Бран и Креб? Наверное, плоть Брана зачала Бруда внутри Эбры. А может, и нет. Это мог сделать любой мужчина. Хотя вряд ли. Мужчины редко подают знак женщине вождя – это неуважительно по отношению к главе Клана. Бруд тоже не хочет ни с кем делить Огу. Во время охоты на мамонта Краг все время использовал Овру, Гув не возражал, он понимал: Крагу необходимо утолить свою надобность. Даже Друк несколько раз совокуплялся с Оврой.

Как странно вышло, – подумала она. – Не будь Бруда, Дарк не появился бы на свет. Может, мой покровитель заставил Бруда подать мне знак? Я утоляла его надобность с отвращением. Но, как видно, мой покровитель вновь захотел испытать меня. Что, если у него не было другого способа даровать мне сына? Мой покровитель все предусмотрел. Он послал мне знамение, сообщил, что Дарк останется в живых. Если бы Бруд узнал, что зачал Дарка, он сошел бы с ума от злобы. Он так ненавидит меня и сам дал мне то, чего я желала больше всего на свете».

– Эйла! – Голос Убы прервал поток ее мыслей. – Бран и Креб только что вошли в пещеру. Уже поздно, нам пора готовить ужин. Креб, наверное, голоден.

Дарк уснул на своей подстилке. Он захныкал, когда Эйла подняла его, но быстро успокоился, уютно устроившись у материнской груди. «Наверняка Бран разрешит Уре войти в наш Клан и стать женщиной Дарка, – размышляла Эйла по дороге в пещеру. – Эти двое действительно подходят друг другу. Мать девочки даже не представляет, сколько у них общего. А вот как быть со мной? Где найти мужчину, который подходил бы для меня?»

Глава 23

На следующий день прибыли два запоздавших Клана, и Эйла опять оказалась под обстрелом недоуменных взглядов. На Сходбище собралось две с половиной сотни человек, но высокая светловолосая женщина всегда была на виду. Однако, несмотря на ее диковинное обличье, никто не мог упрекнуть ее в том, что она ведет себя не так, как следует.

Эйла тщательно следила за собой и не выказала на людях ни одной из тех странностей, что порой проявлялись в привычной обстановке родной пещеры. Она ни разу не рассмеялась, ни разу не улыбнулась. Ни разу слезы не выступили у нее на глазах. Ходить она старалась плавно, избегая резких, стремительных движений, чтобы не выдать своих охотничьих навыков. Впрочем, хотя Эйла являла собой образец всех мыслимых женских добродетелей, это никого не привело в восхищение. Собравшиеся на Сходбище никогда не встречали женщин, которые вели бы себя иначе, и не знали, что Эйле подобное поведение стоит особых усилий. Тем не менее, люди смирились с присутствием Эйлы и, как предсказывала Уба, вскоре привыкли к ее необычной внешности. К тому же им предстояло столько важных дел, что женщина, даже на редкость странная, не могла долго занимать их внимание.

Хотя пещера Клана хозяев была просторной, разместить в ней такое множество людей оказалось непросто. Тесное сожительство требовало от прибывших на Сходбище согласия и взаимовыручки. У вождей всех десяти Кланов прибавилось забот и тревог.

Люди нуждались в пище, и, следовательно, охотникам приходилось отправляться на промысел. Внутри каждого Клана царила строгая иерархия, но, когда мужчины из нескольких Кланов собирались в один отряд, неизбежно возникали сложности. Каждый Клан занимал определенное положение, и потому выбрать предводителя отряда не составляло труда. Но кого из двух охотников, каждый из которых в своем собственном Клане был третьим, признать более опытным? Надо было все скрупулезно обдумывать, чтобы никто не счел себя оскорбленным. Правда, когда начались состязания, достоинства каждого охотника стали очевидны всем, и все же вожди всякий раз немало ломали головы, прежде чем отправить отряд на охоту.

Не все обходилось гладко и у женщин. Они толпами выходили на поиски съедобных растений, и каждая стремилась собрать все самое лучшее. В результате они быстро опустошали окрестности, возвращаясь при этом с полупустыми корзинами. Конечно, у каждого Клана имелись принесенные с собой запасы, но всем хотелось свежей зелени. Женщины Клана хозяев, чтобы сохранить съедобные растения поблизости от пещеры, задолго до Сходбища начинали уходить на сборы далеко к северу. И все же, несмотря на подобную самоотверженность, окрестные леса и луга не могли удовлетворить нужды всех прибывших. Хотя хозяевам не приходилось совершать дальнего путешествия и времени для того, чтобы приготовиться к зиме, у них было больше, они знали, что запасы надо сделать до начала Сходбища, – после его завершения им вряд ли удастся найти хоть один съедобный клубень.

С водой затруднений не было, так как поблизости от пещеры протекал ручей, питаемый горным ледником, но хворост приходилось беречь. Если не было дождя, костры разжигали на открытом воздухе, и женщины вместе готовили пищу на весь Клан, а не только на своих домочадцев. И все же во время Сходбища в ближайших лесах не только подчистую выбирались сухие ветки и сучья, но и уничтожались полные сил деревья. Не один год требовался для того, чтобы восполнить нанесенный природе урон. Леса вокруг пещеры хозяев после окончания Сходбища становились неузнаваемыми.

Сложность состояла не только в том, чтобы обеспечить всех пропитанием, еще надо было найти место для всех людей, выбрать подходящие площадки для советов и состязаний, для празднеств и плясок. Для того чтобы Сходбище удалось, вожди должны были немало поразмыслить. Устройство требовало длительных обсуждений, а обстановка соперничества не всегда способствовала согласию. И хотя непререкаемые законы и обычаи Клана предотвращали большинство столкновений, у вождей был повод проявить ум, прозорливость и способность к пониманию.

Не только Великий Мог-ур наслаждался в это время общением с теми, кого считал себе ровней. Бран тоже радовался возможности вступить в негласную борьбу с другими вождями и доказать, что среди них именно он обладает наибольшим влиянием, именно он, с непревзойденной глубиной, толкует древние законы, именно ему несравненная сила характера позволяет настоять на своем, а неизменная мудрость – вовремя уступить. Бран отнюдь не был вождем-самодуром. Он знал, когда проявить твердость, когда снисходительность, когда обратиться к охотникам за советом, когда взять ответственность на себя. Во время Сходбища главы Кланов признавали одного из вождей первым среди равных. И уже несколько раз этим первым оказывался Бран. Он стал самым почитаемым вождем Клана Пещерного Медведя с тех самых пор, как возглавил свой собственный Клан.

Если бы угроза, нависшая над ним по вине Эйлы, осуществилась, Бран не только потерял бы себя, а значит, всеобщее уважение – он усомнился бы в своей способности принимать разумные и справедливые решения. Случись так, он не осмелился бы отправиться на Сходбище, встретиться с другими вождями. Но сейчас он верил: уступка, которую он совершил для Эйлы, отнюдь не являлась нарушением законов Клана. Он лишь воспринял их осмысленно, а не слепо. Теперь, когда опасность миновала, расположение вождя к Эйле укрепилось.

То, что она пыталась навязать ему свою волю, непозволительно, с этим никто не спорит. Но она поступала в согласии с законами Клана – так, как она их понимает. Она не собиралась разрушать устои, рассуждал Бран. Конечно, женщине следует знать свое место. Но всякому видно, теперь она стала рассудительнее и осознала свои ошибки. Когда она показала Брану горную пещеру, в которой скрывалась вместе с сыном, он поразился, что женщина, ослабевшая после родов, чуть живая от потери крови, смогла уйти так далеко. Ее стойкости и выносливости может позавидовать любой мужчина. А стойкость, решительность и отвагу Бран ценил в человеке прежде всего. И хотя Эйла была женщиной, он не сомневался: она обладает этими свойствами в полной мере.

– Будь с нами Зуг, мы бы наверняка выиграли состязание в метании из пращи, – заметил Краг. – Никто не может сравниться с Зугом.

– Кроме Эйлы, – осторожно возразил Гув. – Жаль, что ей нельзя состязаться.

– Мы одержим победу и без женщин, – оборвал его Бруд. – К тому же состязание в метании пращи – не самое важное. Метание болы куда важнее, и тут первым, без сомнения, будет Бран. А самое главное – бег и метание копий.

– Мы уже убедились, что Вурд бегает быстрее всех, – сказал Друк. – Думаю, он и копьем владеет неплохо. А Горн отлично управляется с палицей.

– Ничего, все рты пораскрывают, когда мы покажем нашу охоту на мамонта, – запальчиво заявил Бруд. – Победа от нас не уйдет.

Охотничьи представления являлись важной частью многих ритуалов. Но нередко они устраивались без всякой подготовки, по вдохновению, после особенно удачной или опасной охоты. Бруд их обожал: в центре всеобщего внимания он чувствовал себя как рыба в воде и умел заразить зрителей своим возбуждением и азартом.

Но подобные представления были не только захватывающим зрелищем, но и настоящим уроком охотничьего мастерства. Их участники, воплощая самые рискованные и упоительные моменты схватки со зверем, демонстрировали свои испытанные приемы. Это был самый надежный способ поделиться опытом. Клан, одержавший победу в борьбе, удостаивался звания первого, и ему по праву принадлежали уважение и почет. Но все участники состязаний получали свою награду – они развивали умения и навыки, необходимые, чтобы выжить.

– Мы победим, Бруд, если ты возглавишь охотничий танец, – вступил в разговор Ворн. Десятилетний юноша, почти мужчина, Ворн по-прежнему преклонялся перед будущим вождем. Бруд поощрял и разжигал это восхищение, иногда позволяя Ворну принимать участие в беседе взрослых охотников.

– Да, победа наша близка, – заявил Друк. – Но возможно, удача отвернется от нас. Горн очень силен. Во время схватки с ним тебе пришлось тяжело, Бруд. Я не был уверен, что ты одержишь верх. Второй охотник Клана Норга может гордиться сыном своей женщины. Во время прошлого Сходбища Горн был еще мальчиком. А сейчас он самый сильный охотник в Клане Норга.

– Сил у него хватает, это верно, – подтвердил Гув. – Поэтому он так мощно орудует палицей. Но Бруд проворнее и не многим уступает ему в силе. Горну не обойти Бруда.

– А Нуз ловко управляется с пращой. Наверняка, уступив в прошлый раз Зугу, он решил: больше этого не случится – и много упражнялся. Кому приятно, когда его побеждает старший по возрасту, – добавил Краг. – Если бы Нуз и с болой так же поработал, он стал бы достойным соперником Брану. Вурд хороший бегун, спору нет, но ты едва не догнал его, Бруд. Вас разделяло всего несколько шагов.

– А Друк самый искусный из всех мастеров, – изрек Грод. Этот немногословный охотник редко вступал в разговор.

– Отобрать свои лучшие изделия и принести на Сходбище – это одно, Грод, а смастерить что-нибудь на глазах у множества людей – это совсем другое, – пояснил Друк. – Должен признать, этот молодой мастер из Клана Норга тоже знает свое дело.

– Это единственное состязание, Друк, где возраст не помеха, – подбодрил старого оружейника Гув. – Ты не в первый раз показываешь свое умение, а твоему сопернику это внове. Ему будет не по себе под любопытными взглядами, а тебя ничто не отвлечет от работы.

– Кроме умения, нужна еще и удача.

– Удача нужна нам всем, – вставил Краг. – Жаль, что с нами нет старого Дорва, – он рассказывает самые занятные истории. Всем прочим сказителям до него далеко.

– Много ты слышал других сказителей? – возразил Гув. – Тут трудно судить. Даже женщины порой рассказывают любопытные истории.

– Но все же ни одна сказка не сравнится с охотничьим танцем. Я тут недавно видел, как охотники из Клана Норга обсуждают охоту на носорога. Заметив меня, они сразу перестали, – сообщил Краг. – Наверняка они представят, как победили этого зверя.

К мужчинам робко приблизилась Ога и сообщила, что ужин готов. Охотники, которым не хотелось прерывать увлекательную беседу, досадливо отмахнулись от женщины. Ога ушла, надеясь, что вскоре голод даст себя знать. Ведь чем дольше женщинам придется ждать охотников, тем позднее они смогут присоединиться к своим товаркам из других Кланов, которые нынешним вечером собираются рассказывать истории и сказки. Оге не хотелось пропустить ни одной. Лучшими сказительницами по праву считались старухи – они знали множество легенд и, рассказывая, жестикулировали не только руками, но и лицом, мастерски передавая все захватывающие моменты повествования. Как правило, их истории содержали назидание, обращенное к молодым. Но все они были одинаково увлекательны: от грустных щемило сердце, от счастливых на душе становилось легко, а смешные помогали спокойнее относиться к неловкостям, которых хватало в жизни у каждого.

Ога вернулась к огню, разложенному неподалеку от пещеры.

– По-моему, они вовсе не хотят есть, – сообщила она.

– Да нет, они уже направляются к костру, – заметила Овра. – Надеюсь, они покончат с едой побыстрее.

– А вот и Бран идет. Значит, совет вождей закончился. Но где же наш Мог-ур? – осведомилась Эбра.

– Я видела, как он зашел в пещеру вместе с другими Мог-урами, – сказала Ука. – Наверное, сейчас они в здешнем прибежище духов. И неизвестно, когда вернутся. Неужели всем нам придется ждать Мог-ура?

– Я оставлю ему ужин в сторонке, – заметила Эйла. – Он всегда забывает поесть, когда готовится к обряду. И так привык к холодной еде, что, думаю, она теперь ему больше по вкусу. Он не рассердится, если мы не станем его дожидаться.

– Поглядите, женщины уже начинают. Мы пропустим первую историю! – забеспокоилась Оуна.

– Тут ничего не поделаешь, Оуна, – оборвала ее Ага. – Мы не можем уйти, пока мужчины не поедят.

– Не переживай, Оуна, женщины будут рассказывать истории всю ночь, – примирительно заметила Ика. – А завтра мужчины представят свои самые удачные охоты, и нам будет дозволено посмотреть. Это удивительное зрелище!

– Я бы лучше послушала истории, – возразила Оуна.

– Бруд сказал, наш Клан представит охоту на мамонта. Он уверен, на этот раз мы вновь будем первыми. Бран позволил ему возглавить охотничий танец, – сообщила Ога, и глаза ее вспыхнули от гордости.

– О, наверняка это будет потрясающе, – подхватила Эйла. – Я до сих пор помню обряд посвящения Бруда в охотники. Тогда он тоже возглавил танец. Я еще не умела говорить и почти ничего не понимала, но смотрела раскрыв рот.

Наконец подошли мужчины. Женщины, подав им ужин, терпеливо ждали, пока они покончат с едой, лишь изредка бросая беспокойные взгляды в дальний конец поляны, где все уже расселись вокруг рассказчиц.

– Эбра, ступайте слушайте свои сказки, – распорядился Бран. – Нам надо кое-что обсудить.

Женщины торопливо подхватили детей и поспешили в дальний конец поляны. Одна из рассказчиц как раз начинала новую легенду:

– И тогда Мать Великого Ледника…

– Быстрее, – заволновалась Эйла. – Это легенда о Дарке. Моя самая любимая.

– Все это знают, Эйла, – откликнулась Эбра.

Женщины из Клана Брана, стараясь не шуметь, опустились на землю. Вскоре история захватила всех.

– Она рассказывает немного по-другому, – чуть погодя, заметила Эйла.

– Каждый сказитель переиначивает легенду на свой лад, – пояснила Ука. – И все же суть остается прежней. Ты привыкла к рассказу Дорва. А женщины больше говорят о матерях – и не только о Матери Великого Ледника, но и о матери Дарка и других молодых охотников. Представляешь, как горько было матерям расставаться со своими сыновьями!

Эйла вспомнила, что сын Уки погиб во время землетрясения. Да, поэтому ей так близка печаль матери, потерявшей свое дитя. Легенда, зазвучавшая по-новому, вдруг наполнилась иным смыслом и для самой Эйлы. Неприятная мысль заставила ее нахмуриться. «Сына моего зовут Дарк не случайно, – пришло ей в голову. – Неужели придет день, когда я расстанусь с ним? Нет, никогда. У меня едва не отняли его, но сейчас все плохое позади», – успокаивала она себя.

Легкий ветерок взъерошил волосы Брана и остудил его потный лоб. Вождь тщательно вымерял шагами расстояние до пня на поляне перед пещерой. Но свежесть, которой на мгновение повеяло в воздухе, оказалась обманчивой. Ветер стих, не облегчив духоты знойного летнего полудня. Воздух был недвижен, так же как и толпа, окружившая поляну.

Бран, отступив, замер, сжимая правой рукой рукоятку болы. Три тяжелых камня, обернутых в кожу, с веревочными хвостами разной длины были разложены на земле. Бран страстно желал победить – и не только потому, что его успех способствовал бы первенству Клана. Ему важно было доказать другим вождям, что с годами он не утратил ни силы, ни ловкости.

Появление на Сходбище диковинной женщины не прошло для Брана бесследно: позиции его пошатнулись, он понял, люди его Клана и он сам привыкли к необычной внешности Эйлы, но всем прочим понадобится немало времени, чтобы воспринять ее как должное. Даже уважение, которое весь Клан питал к Мог-уру, казалось, уже не было столь благоговейным. Ему так и не удалось убедить других шаманов, что Эйла – целительница, преемница Изы. Мог-уры склонялись к тому, чтобы вообще отказаться от священного напитка, не желая позволять Эйле готовить его. То, что Клан лишился столь почтенной и искусной целительницы, как Иза, тоже делало положение Брана более уязвимым.

Бран знал: если его Клан не одержит верх в большинстве состязаний, ему не бывать первым. И хотя охотники Клана хорошо показали себя, до окончательной победы было еще далеко. К тому же даже неоспоримое первенство в борьбе не обеспечивало Клану Брана главенства в иерархии. Приходилось учитывать множество других обстоятельств. Клан хозяев всегда имел определенное преимущество перед гостями, и на этот раз охотники Норга прекрасно выступили во всех видах борьбы. Даже если в состязаниях они окажутся лишь вторыми, в конечном счете, наиболее почетное место может остаться за ними. Норг, наиболее серьезный противник Брана, несомненно, сознавал это. И сейчас Бран собрал в кулак всю свою волю к победе.

Прищурившись, он смерил взглядом расстояние до пенька. Едва различимое движение его глаз не ускользнуло от затаивших дыхание зрителей. В следующее мгновение фигура Брана превратилась в вихрь – один за другим все три камня, раскрученные могучей рукой, ударились о пень. Едва выпустив из рук болу, Бран понял, что ни один бросок не был слишком удачным. Камни отскочили от пня, не обвившись вокруг него веревочными хвостами. Бран отошел, чтобы поднять свое оружие, а Нуз тем временем занял его место. Все знали: если Нуз вообще не попадет в цель, победа останется за Браном. Если камни, пущенные Нузом, тоже отскочат от пня, соперники предпримут вторую попытку. Но если веревочный хвост хоть раз обовьется вокруг пня, в этом состязании победит Нуз.

Бран стоял в стороне, сохраняя на лице бесстрастное выражение. Ему хотелось коснуться своего амулета, но он не позволял себе этого, лишь мысленно посылал мольбы покровителю. Нуз не обладал подобной выдержкой. На виду у всех он сжал в ладони маленький кожаный мешочек, висевший у него на шее, и на мгновение закрыл глаза. Несколько стремительных движений – и камни взмыли в воздух. Закаленное самообладание Брана помогло ему не выдать своей досады, когда он увидел, что хвост закрутился вокруг пня. Победа осталась за Нузом. Возможность первенства для Клана Брана становилась все более призрачной.

Предстояло новое состязание. На поле вынесли три шкуры: одну привязали к трухлявой коряге, чья зазубренная макушка была чуть выше человеческого роста, другую расстелили на толстом поваленном бревне у опушки леса, придавив камнями, а третью разложили прямо на земле. В результате все три шкуры образовали треугольник с более или менее равными сторонами. Для участия в этом виде борьбы каждый Клан избрал одного охотника. Соперники заняли места около шкуры, расстеленной на земле. Другие охотники с копьями в руках – обычно копья делали из тиса, но встречались и березовые, и ясеневые, и ивовые – направились к двум оставшимся мишеням.

Первыми в борьбу вступили два молодых охотника из Кланов, занимающих невысокое положение. Стоя плечом к плечу, они сжали копья и замерли, не сводя глаз с Норга. По мановению его руки оба устремились к коряге и вонзили копья в шкуру, целясь в то место, где находилось бы сердце зверя, если бы шкура по-прежнему облекала его тело. Потом, выхватив запасные копья у своих соплеменников, поджидавших их у мишени, оба бросились к поваленному бревну и поразили его. Один из охотников явно вырвался вперед. Он первым схватил новое копье, целясь в самую середину, вонзил его в шкуру, расстеленную на земле, и, ликуя, воздел руки.

После нескольких отборочных забегов осталось пять охотников. Теперь трое из них должны были сражаться с представителями наиболее почитаемых Кланов. Тот, кто пришел в этом забеге последним, в следующем вступал в бой с теми двумя, кто его пропустил. Потом двое победителей соревновались между собой за право участвовать в решающем забеге. В результате тремя наиболее сильными противниками, вступившими в окончательную схватку, оказались Бруд, Вурд и молодой охотник из Клана Норга Горн.

Единственный из трех, Горн совершил четыре забега и валился с ног от усталости, в то время как его соперники сделали лишь два. Горну было нелегко добиться права участвовать в завершающем соревновании, и его стойкость и мужество вызвали всеобщее восхищение.

Охотники уже выстроились, готовые броситься к цели, когда Бран неожиданно выступил вперед.

– Я полагаю, Норг, борьба будет более справедливой, если мы дадим Горну отдохнуть, – заявил он. – Молодой охотник из твоего Клана заслужил это.

Собравшиеся встретили слова Брана одобрительными кивками. Только Бруд злобно насупился. Разумеется, он лишался преимущества, которое давала ему усталость соперника. Но просьба Брана лишний раз доказывала справедливость и беспристрастие вождя. За несколько мгновений Бран сумел взвесить все «за» и «против». «Конечно, если Бруд проиграет, – решил он, – Клан наш безнадежно отдалится от первенства. Зато, если он выиграет, люди убедятся не только в благородстве Брана, но и в том, что он не сомневался в победе сына своей женщины». На самом деле Бран вовсе не ощущал подобной уверенности – отдохнувший Горн вполне мог оставить Бруда позади. И все же вождь был убежден, что только честная победа достойна Бруда и его Клана.

На исходе дня зрители снова собрались у поля для состязаний. Возбуждение, охватившее зрителей, накалилось до предела. Три молодых охотника, свежие, полные сил, разминали мускулы и покачивали копьями, чтобы найти наиболее удачное положение для броска. Гув вместе с двумя мужчинами из других Кланов занял место у коряги. Краг и еще двое направились к поваленному бревну, Бруд, Горн и Вурд выстроились на одной линии, в ожидании знака устремив глаза на Норга. Вождь Клана хозяев поднял руку, резко опустил ее, и охотники сорвались с места.

Вурд сразу же вырвался вперед, но Бруд буквально наступал ему на пятки. Горн поначалу сильно отстал. Когда Бруд поразил гнилую корягу, Вурд уже схватил второе копье. Но Горн, словно обретя второе дыхание, вдруг прибавил скорости и почти настиг Бруда. Вурд тем временем ушел далеко вперед. Первым добежав до поваленного бревна, он вонзил копье в шкуру. Однако оружие ударилось о скрытый под шкурой сучок, отскочило и повалилось на землю. Вурд поднял копье и стремительно нанес второй удар, но Горн и Бруд уже успели его обойти.

Оба устремились к последней мишени. До зрителей доносился не только топот их ног, но и стук их сердец. Горн вырвался вперед. Увидев перед собой мощную спину соперника, Бруд пришел в ярость. Все его мускулы работали на предельном напряжении, легкие едва не разрывались. Все же Горн первым добежал до расстеленной на земле шкуры. Однако когда он занес копье для удара, Бруд проскользнул под его рукой и первым вонзил свое оружие в самую середину туго натянутой шкуры. Копье Горна поразило цель на мгновение позже. Это мгновение решило исход борьбы.

Охотники из Клана Брана, торжествуя, окружили победителя. Взор вождя светился от гордости. Сердце его колотилось так же бешено, как и сердце Бруда. Он словно сам совершил изнурительный забег вместе с сыном своей женщины. Несколько томительных мигов ему казалось – поражение Бруда неизбежно. Но молодой охотник выложился до конца и победил. Это было одно из важнейших состязаний, и победа Бруда вновь вернула Клан на передовые позиции. «Я старею, – размышлял Бран, – в метании болы я уступил более молодому. Но сын моей женщины в самом расцвете. Он не уступит никому. Возможно, настало время передать ему Клан. Что, если объявить прямо здесь, на Сходбище: отныне Бруд – вождь нашего Клана! Если Клан наш вновь станет первым, Бруд вернется домой с великой честью. И он заслужил это. Да, так я и сделаю, – все больше укреплялся Бран в своем намерении. – Сейчас, немедленно я объявлю Бруда вождем».

Бран подождал, пока уляжется шквал восторга, и направился к сыну своей женщины. Он заранее предвкушал радость Бруда. За победу Бруд получит достойную награду. Получит по праву.

– Бран! – увидев вождя, взорвался Бруд, не дав Брану вымолвить ни слова. – С чего тебе взбрело в голову отложить состязание? По твоей милости я едва не проиграл. Не отдохни Горн, я обошел бы его с легкостью. Видно, ты не хочешь, чтобы Клан наш был первым, – раздражительно заявил молодой охотник. – Наверное, дело тут в том, что ты знаешь – к следующему Сходбищу тебе не бывать вождем. Ты слишком стар. Но, по крайней мере, ты должен передать мне Клан, занимающий почетное место.

Бран, ошеломленный этим злобным наскоком, отступил назад. Ему стоило немалых усилий сдержать свое негодование. «Бруд ничего не понял, – с горечью подумал вождь. – И вряд ли когда-нибудь поймет. Наш Клан окружен сейчас почетом. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы сохранить первенство. Но что будет, когда вождем станешь ты, Бруд? Останется ли наш Клан лучшим?» Глаза Брана, мгновение назад сиявшие радостью, потухли. Но вождь не подал виду, что на душе у него тяжело. «Наверное, Бруд просто слишком молод, – убеждал он себя. – Время и опыт пойдут ему на пользу. А может, я не сумел объяснить толком, почему решил отложить состязание». Бран пытался забыть, что в таких случаях не требуется долгих разъяснений.

– Бруд, если бы ты сражался с усталым и ослабевшим соперником, победа твоя не была бы столь убедительна, – спокойно и веско произнес вождь. – Другие Кланы сомневались бы, что ты способен победить его, находясь с ним в равном положении. Теперь твое превосходство очевидно. Ты победил в честной борьбе, сын моей женщины.

Несмотря на всю свою досаду, Бруд почувствовал прилив беспрекословного уважения к вождю. Сейчас, как и во времена, когда Бруд впервые вышел вместе со взрослыми на охоту, похвала Брана была для него дороже всего на свете.

– Ты прав, Бран, – поспешно закивал Бруд. – Я погорячился. Ты, как всегда, поступил по справедливости. Теперь никто не усомнится в моей победе. Все видели: я сильнее Горна.

– Да, это важная победа. Осталось только Друку выиграть состязания мастеров. Наша охота на мамонта наверняка будет признана лучшей, и мы опять станем первыми, – с пылом заявил Краг. – Тогда тебя выберут для Медвежьего Ритуала, Бруд.

Бруд в окружении охотников направился к пещере. Бран долго смотрел ему вслед. Горн в толпе мужчин из Клана Норга тоже возвращался в пещеру. Один из старых охотников одобряюще похлопал его по плечу.

«Второй охотник Клана Норга может по праву гордиться сыном своей женщины, – с горечью подумал Бран. – Бруд обошел Горна в забеге, но, боюсь, он уступает ему в благородстве и великодушии». Бран сумел скрыть свою печаль от посторонних взоров, но он не мог прогнать ее прочь. Вождь был привязан к Бруду всем сердцем, и тем мучительнее он переживал боль обиды и разочарования.

– Охотникам из Клана Норга не занимать смелости и смекалки, – признал Друк. – Неплохо придумано: вырыть яму на пути носорога к водопою и прикрыть ее сверху ветками. Пожалуй, нам стоит использовать эту хитрость. Конечно, когда носорог попадет в ловушку, прикончить его не так просто. Этот зверь, если его разъярить, опаснее мамонта. Невозможно предсказать, как он поведет себя. Охотники Клана Норга отлично все показали в своем танце.

– Все же их охоте не сравниться с нашей охотой на мамонта, – возразил Краг. – Но Горн, бесспорно, заслужил честь участвовать в Медвежьем Ритуале. Он и Бруд – два самых сильных соперника в нынешних состязаниях. Я даже боялся, что на этот раз нам не бывать первыми. Клан Норга нам почти не уступал. А кто будет третьим участником Медвежьего Ритуала, как ты думаешь, Грод?

– Вурд хороший охотник. И все же я предпочел бы Нуза, – откликнулся Грод. – Думаю, Бран придерживается того же мнения.

– Выбрать между ними трудно. Но, по моему разумению, высокой чести больше заслуживает Вурд, – заметил Друк.

– Теперь, когда состязания окончены, Мог-урам и их помощникам предстоит готовиться к обрядам и таинствам, – сказал Краг. – Гува мы не увидим до самого празднества. Этим вечером Бруд и Гув не будут ужинать вместе с нами. Надеюсь, женщины не сочтут, что, раз так, следует приготовить поменьше. Я не прочь, как следует подкрепиться. Ведь потом придется голодать до самого пиршества.

– Думаю, окажись я на месте Бруда, мне бы не слишком хотелось есть, – заметил Друк. – Конечно, быть избранным для Медвежьего Ритуала – это великая честь. Но завтра утром Бруду понадобится вся его отвага.

С первыми рассветными лучами пещера опустела. Женщины встали еще затемно и принялись за работу при свете костров. На приготовления к празднеству уже было затрачено немало усилий, а впереди предстояло еще больше хлопот. Когда над вершинами гор вспыхнул сверкающий диск и залил пещеру золотистыми лучами, все ее обитатели от мала до велика были уже на ногах.

Предпраздничное возбуждение никому не давало усидеть на месте. Теперь, когда состязания окончились, мужчины могли отдохнуть, но им было не до того. Их беспокойство передавалось мальчикам-подросткам, те, в свою очередь, взбаламутили младших. К немалому недовольству занятых делом женщин, дети без конца крутились у них под ногами.

Переживания были на время забыты, когда женщины подали просяные лепешки, испеченные на горячих камнях. Этот скудный завтрак был поглощен с подобающей случаю торжественностью. Такие просяные лепешки пеклись раз в семь лет перед Медвежьим Ритуалом. Они являлись единственной пищей, которую все люди Клана, за исключением грудных детей, позволяли себе до празднества. Разумеется, лепешки не утоляли, а лишь разжигали голод, особенно томительный из-за соблазнительных запахов, исходивших от многочисленных костров. По мере того как близился час Медвежьего Ритуала, возрастало и волнение. К полудню оно достигло своего пика.

Креб не сказал ни Эйле, ни Убе, что одной из них следует приготовиться к священному обряду, который состоится после празднества. Они поняли, что Мог-уры не сочли их достойными. Не только Эйла и Уба горько сожалели, что Иза оказалась не в силах выдержать тяготы пути. Напрасно Креб убеждал Мог-уров позволить одной из дочерей целительницы приготовить напиток из корней. Шаманы страстно желали свершить обряд как должно и испытать чары чудодейственного зелья. Но все же Эйла казалась им непозволительно странной, а Уба – юной. Они по-прежнему отказывали признать Эйлу женщиной Клана и тем более целительницей, преемницей Изы. Ведь значение магического обряда в честь Урсуса было огромным. Последствия его, хорошие или дурные, долго сказывались на всех людях Клана. И Мог-уры опасались навлечь на своих соплеменников неудачи и бедствия. Риск был слишком велик.

Отказ от традиционного обряда усугублял сомнения относительно первенства Клана Брана. Несмотря на победы, одержанные охотниками в состязаниях, присутствие Эйлы заставляло относиться к Клану с предубеждением. Многие восприняли ее появление на Сходбище как кощунственный вызов традициям. Убежденность Брана в собственной правоте, неколебимость, с которой вождь отвергал все возражения, не позволяли безоговорочно осудить его. Но Бран вовсе не был уверен, что, в конечном счете, сумеет одержать верх.

Вскоре после того, как просяные лепешки были съедены, вожди всех Кланов собрались у входа в пещеру. Недвижно, в полном молчании они ожидали, пока все взоры обратятся к ним. Наконец люди, охваченные праздничной суетой, заметили, что вожди готовы начать Ритуал. Тишина, распространившись словно круги по воде, охватила поляну перед пещерой. Каждый охотник спешил занять место, соответствующее положению Клана и своему собственному положению. Женщины, побросав дела и кое-как утихомирив детей, торопились вслед за мужчинами. Час Медвежьего Ритуала настал.

Первый удар дубинки о деревянный барабан, подобно раскату грома, разбил безмолвие. И тут же, медленный величавый ритм был подхвачен мощным равномерным гулом, исходившим из полого бревна, и глухими ударами деревянных копий о землю. Отрывистая дробь сливалась в сплошной мощный звук, который мгновение спустя распадался на разрозненные удары. Волны напряжения накатывали одна за другой, ожидание становилось почти невыносимым.

Внезапно все стихло. Словно возникнув из воздуха, у клетки пещерного медведя появились десять Мог-уров, облаченных в медвежьи шкуры. Великий Мог-ур стоял в одиночестве по другую сторону клетки. В воздухе вновь повисла звенящая тишина, хотя в ушах у людей все еще отдавались громовые раскаты барабана. В руках Мог-ур держал особый инструмент – плоский кусок дерева с привязанной к нему веревкой из жил. Взявшись за конец веревки, он принялся раскручивать ее. Свист, вначале едва слышный, быстро перерос в оглушительный рев, от которого по спинам у собравшихся забегали мурашки. То был голос Пещерного Медведя. Он властно требовал, чтобы все прочие духи покинули Ритуал, посвященный лишь ему, Урсусу. Люди знали, сейчас ни один из духов-защитников не сможет прийти к ним на помощь. Они всецело полагались на милость Урсуса, Великого Покровителя Клана.

К громовому реву внезапно присоединился резкий высокий звук – заливистая трель, от которой бросило в дрожь самых отчаянных смельчаков. Этот потусторонний, неземной звук, прорезавший раскаленный воздух, поразительно напоминал голос бестелесного духа. Эйла стояла в передних рядах и видела, что трель эта исходит из необычного инструмента, который один из Мог-уров держал у губ.

То была флейта, сделанная из кости огромной птицы. Она не имела отверстий для пальцев, и, для того чтобы играть на ней, приходилось беспрестанно открывать и закрывать ее раструб. Но умелый игрок извлекал из этого нехитрого инструмента причудливую мелодию. Для Эйлы, так же как и для всех прочих, эта музыка была настоящим чудом. Чарующие звуки флейты завораживали, казалось, они прилетели по велению шамана из мира духов. Такие звуки могли рождаться лишь во время священного Ритуала. Если рев, который извлекал из своего инструмента Великий Мог-ур, был подобен голосу пещерного медведя из плоти и крови, звуками флейты с людьми изъяснялся дух Урсуса.

Даже шаман, играющий на флейте, трепетал перед магической силой звука, исходившего из костяной трубки, которую он смастерил своими руками. Секрет изготовления флейт и игры на них ревниво оберегался Мог-урами его Клана на протяжении многих поколений. Шаман-музыкант, владеющий этой тайной, был окружен особым почетом. Он уступал первенство лишь Кребу, облеченному несравненным могуществом. Но мнение его было чрезвычайно весомым, а к Эйле он относился с безоговорочным неприятием.

Громадный медведь, тяжело переваливаясь, ходил по клетке из угла в угол. Сегодня его не накормили и не напоили. Он, не знавший до сих пор мучений голода и жажды, не мог понять, что означает подобное обращение. Толпа, от которой исходил запах возбуждения и тревоги, непривычные звуки барабанов и флейты раздразнили зверя.

Увидев, что Мог-ур, прихрамывая, приближается к его клетке, медведь поднялся на задние лапы и жалобно взревел, сетуя на людскую невнимательность. Креб невольно вздрогнул, но быстро взял себя в руки и подошел к клетке вплотную. Лицо его, покрытое, как и у всех шаманов, толстым слоем белой краски, было непроницаемо, но сердце бешено колотилось. Ничем не выдав своего волнения, Креб откинул голову и пристально взглянул на обиженного медведя. В руках Мог-ур держал сосуд с водой, в котором нетрудно было узнать человеческий череп. Сунув мрачный сосуд в клетку, Мог-ур чуть отступил, ожидая, пока медведь выпьет воду.

Медведь мгновенно осушил сосуд. Тут же к клетке приблизились молодые охотники с новыми копьями в руках. Вожди тех самых Кланов, охотники которых не удостоились великой чести, выбрали по три молодых человека, которым предстояло помогать свершению Медвежьего Ритуала. Внезапно из пещеры выбежали Бруд, Горн и Вурд. Они замерли у самой двери клетки, пока еще крепко-накрепко запертой. Тела их, прикрытые лишь набедренными повязками, были сплошь расписаны белыми и красными узорами.

Несколько глотков воды не утолили жажды огромного зверя. Но, увидев людей у своей клетки, медведь обрадовался: он надеялся, что его вдоволь накормят и напоят. Но напрасно он делал лапами просительный жест, который на протяжении всей его жизни действовал безотказно. На этот раз люди не вняли просьбе зверя.

Мелодия флейты резко оборвалась на тревожной ноте. Теперь ни один звук не нарушал томительного молчания. Креб вытащил из клетки череп и направился к остальным шаманам, застывшим у входа в пещеру. Повинуясь невидимому сигналу, Мог-уры одновременно воздели руки, на языке ритуальных жестов обращаясь к Урсусу:

– Прими эту воду как знак нашего почтения и благодарности, о Могущественный Покровитель. Наш Клан верен твоим заветам. Мы живем в пещерах, они защищают нас от снега и зимней стужи. Зимой мы, подобно тебе, не покидаем своего жилища, согреваясь меховыми шкурами и питаясь тем, что запасли летом. Ты был одним из нас, ты разделял с нами жилище и видел, что мы блюдем твои законы.

Мог-уры с одинаково бледными лицами, в одинаковых медвежьих накидках двигались с изумительной согласованностью. Их плавные, неторопливые жесты были исполнены величия и красоты. Движения однорукого Мог-ура, особенно изящные и выразительные, несколько выбивались из общего ритма, придавая слаженному представлению особую многозначность.

– Среди всех Великих Духов мы почитаем тебя первым. Умоляем тебя, о Всесильный Покровитель, заступись за нас в мире духов. Расскажи там о храбрости наших мужчин, о покорности наших женщин, дабы, когда настанет наш черед возвратиться в иной мир, там приняли бы нас с готовностью. Умоляем тебя, огради нас отдухов зла. Мы преданы тебе, о Великий Урсус. Мы с гордостью называем себя Кланом Пещерного Медведя. Ступай же с миром, о Величайший из Духов.

В первый раз на глазах зверя Мог-уры назвали его по имени. И тут же охотники, окружавшие клетку, просунули копья сквозь прутья и принялись тыкать священного зверя. На мохнатой толстой шкуре не выступило ни капли крови: клетка была слишком велика и охотники не могли вонзить копья глубоко. Зверь не получил серьезных ран, но боль привела его в неистовство. Пронзительный рев могучего медведя заставил собравшихся содрогнуться. Многие в ужасе отпрянули назад.

Бруд, Горн и Вурд тем временем вскарабкались на решетку и перерезали кожаные ремни, скрепляющие двери клетки. Обезумевший от боли зверь поднялся на дыбы, так что его косматая голова почти достигала края решетки. Он устремился к двери – одного мощного толчка хватило, чтобы она превратилась в груду кольев. Клетка была открыта. Разъяренный громадный зверь вырвался на свободу.

Охотники, вооруженные копьями, образовали защитный круг между взбешенным зверем и испуганными зрителями. Женщины, борясь с желанием броситься наутек, прижимали к себе младенцев, а дети постарше сами жались к матерям. Мужчины готовились в случае необходимости немедленно броситься на помощь беззащитным женщинам и детям. Но ни один человек в Клане не поддался страху и не двинулся с места.

Стоило медведю разрушить дверь, Бруд, Горн и Вурд одновременно спрыгнули с ограды прямо на зверя, который не ожидал нападения. Бруд взгромоздился ему на загривок и, вцепившись в густой мех, оттягивал голову медведя назад. Вурд, вскочив зверю на спину, обхватил шею медведя руками и потянул вниз его подбородок. Совместными усилиями они заставили зверя распахнуть зияющую пасть, и тут же Горн, сидевший у медведя на плече, сунул дубинку между его зубами. Медведь сжал челюсти. Бревно, которое он моментально искрошил, сбило и повредило его устрашающие клыки.

Но хитрость охотников отнюдь не обезоружила зверя. Он с легкостью смахнул людей, цеплявшихся за его мех. Грозные когти глубоко вонзились в бедро Горна, и молодой охотник забился в страшных лапах. Крик невыносимой боли, вырвавшийся из груди Горна, был оборван сокрушительным ударом, переломившим ему спину. Одна из женщин испустила горестный вопль, увидев, как зверь отбросил прочь безжизненное тело отважного охотника.

Мужчины, вооруженные копьями, окружили медведя со всех сторон. Одним взмахом когтистой лапы он сбил с ног троих, а четвертому нанес ужасающую рану, пропоров ему ногу до кости. Охваченный болью и страхом, охотник корчился на земле не в силах даже закричать. Остальные толпились вокруг зверя, пытаясь поразить его копьями.

Испуганная Эйла прижимала к себе Дарка, содрогаясь при мысли, что зверь может расшвырять охотников и наброситься на зрителей. Но, увидев, что один из охотников упал, истекая кровью, она позабыла о своих опасениях. Передав ребенка Убе, Эйла стремглав кинулась на поле схватки, растолкала мужчин и оттащила раненого в сторону. Она, зажав одной рукой вену у него на бедре, вцепилась зубами в край своей накидки и свободной рукой отодрала от нее кусок.

Наложив жгут, она принялась обтирать кровь с ноги раненого. Тут на помощь к ней подбежали еще две целительницы, которые обогнули поле схватки стороной. Втроем они отнесли раненого в пещеру. Поглощенные борьбой за его жизнь, женщины даже не заметили, что священный зверь пал, наконец, под ударами копий.

В тот момент, когда с медведем было покончено, женщина Горна вырвалась из объятий соплеменников, которые пытались утешить и успокоить ее, и бросилась к телу, распростертому на земле. Припав к мертвому, она замерла, спрятав лицо у него на груди. Потом она поднялась на колени и сделала несколько отчаянных жестов, умоляя своего мужчину подняться. Ее мать и женщина Норга уговаривали ее отойти от тела. К ним приблизился Великий Мог-ур. Наклонившись, он осторожно приподнял голову женщины и заглянул ей в лицо.

– Не горюй о нем, – произнес он. Его единственный глаз был полон участия и жалости. – Горн удостоился великой чести. Его избрал Урсус. Вместе они отправятся в мир духов. Вместе с Великим Духом Горн заступится за нас в ином мире. Дух Пещерного Медведя всегда выбирает лучших, самых отважных и сильных. Праздник Урсуса будет и праздником Горна. Люди Клана никогда не забудут о его бесстрашии, о его мужестве. На каждом Великом Сходбище они будут вспоминать о нем. Дух Урсуса пребудет с нами вечно. Дух Горна тоже не оставит нас. Он будет ждать тебя. В мире духов вы встретитесь и снова обретете друг друга. Но ты должна быть достойной своего мужчины, такой же смелой и стойкой. Оставь печаль и проводи его в иной мир с радостью. Этой ночью мы, Мог-уры, окажем Горну великие почести. В каждого из людей Клана войдет частичка его отважного духа.

Вняв его словам, женщина попыталась совладать со своим горем. Она хотела быть достойной своего мужчины, как повелел ей священный муж. Кособокий, одноглазый человек, могущественный чародей, перед которым трепетал весь Клан, сейчас вовсе не казался ей страшным. Она с благодарностью взглянула на него, медленно поднялась и отошла на свое место. Да, ей не о чем печалиться. Разве Мог-ур не сказал, что Горн будет ждать ее? Что настанет день их встречи? И она старалась думать лишь о грядущем счастье в ином мире и забыть о тоскливых одиноких днях, что ожидали ее впереди.

Тем временем женщины вождей и вторых охотников принялись сдирать с медведя шкуру. Кровь они собирали в особые сосуды, над которыми Мог-уры совершали ритуальные жесты. После этого помощники Мог-уров обошли толпу, поднося сосуды ко рту каждого человека. Мужчины, женщины, дети – все познали вкус свежей горячей крови, текшей в жилах Урсуса. Матери открывали рты грудным младенцам и касались их языков смоченными кровью пальцами. Эйлу и двух целительниц, хлопотавших вокруг раненого, позвали, чтобы и они получили свою долю. Пострадавший охотник возместил потерю собственной крови глотком медвежьей. Люди Клана причастились кровью своего покровителя, чтобы острее ощутить свое единство друг с другом.

Женщины, на которых были устремлены все взоры, работали быстро и сноровисто. Они бережно соскребли со шкуры толстый слой подкожного жира: он обладал магическими свойствами и Мог-урам всех Кланов предстояло получить свою часть. Голову оставили нетронутой. Пока женщины укладывали мясо в ямы, выложенные камнями, где оно должно было скоро поджариться, помощники шаманов подвесили шкуру медведя на шесте возле пещеры. Отсюда незрячие глаза Урсуса могли увидеть празднество в его честь, празднество, где он был почетным гостем. После того как шкура медведя заняла подобающее место, Мог-уры подняли тело Горна и торжественно унесли его в глубь пещеры. Стоило им скрыться, Бран подал знак – и толпа ожила. Дух Урсуса отправился в иной мир с соблюдением всех надлежащих церемоний.

Глава 24

– Как она решилась на это? Никто не осмеливался приблизиться к Урсусу. Но ей, видно, неведом страх, – изрек Мог-ур Клана, к которому принадлежал раненый охотник. – Она не сомневалась, Урсус не причинит ей вреда. Поэтому в самый первый день она смело подошла к клетке. Я уверен, Великий Мог-ур прав: Урсус принял ее. Она воистину стала женщиной Клана. Наша целительница сказала, если бы не она, охотник неминуемо ушел бы в иной мир. Она не только владеет знаниями, ей от рождения открыты чары исцеления. Я думаю, она подлинная преемница Изы.

Мог-уры собрались в маленькой пещере глубоко в горе. Каменные светильники – мелкие плошки, наполненные медвежьим жиром, с фитилями из сухого мха – создавали круг света, за которым стояла непроглядная тьма. Слабые отблески пламени вспыхивали на скалистых стенах пещеры, выхватывая из мрака влажно поблескивающие сталактиты – вечные, неподвластные таянию сосульки, которые, свисая со свода пещеры, тянулись к своим собратьям, растущим снизу. Некоторым удавалось соединиться. Известковые капли, накапливаясь на протяжении веков, превращались в стройные колонны, достигавшие сводов. Одному сталактиту не хватало расстояния, едва ли превышающего волосок, чтобы коснуться сталагмита, который поднимался ему навстречу. Однако должны были миновать столетия, прежде чем они срастутся.

– В первый день всех нас изумило бесстрашие, с которым она подошла к Урсусу, – заметил другой шаман. – По моему разумению, нам следует дать согласие. Но осталось ли у нее время, чтобы свершить все надлежащие приготовления?

– Время еще есть, – откликнулся Великий Мог-ур. – Но нам следует поспешить.

– Она родилась среди Других. Как можно признать ее женщиной Клана? – вступил в разговор Мог-ур, владеющий искусством игры на флейте. – Другие есть Другие, Клан есть Клан. Ты говоришь, Великий Мог-ур, когда вы нашли ее, на ноге ее виднелись отметины, оставленные покровителем. Почему вы решили, что это дело Пещерного Льва? Пещерный Лев не избирает женщин.

– Откуда тебе известно, кого удостаивает своим расположением Пещерный Лев? – убежденно возразил Великий Мог-ур. – Он избирает тех, кого пожелает. Когда мы нашли ее, она была близка к тому, чтобы уйти в лучший мир. Благодаря Изе она осталась в живых. Ты полагаешь, маленькая девочка способна вырваться из когтей Пещерного Льва, если она не находится под защитой его духа? Он оставил метки на ее теле, чтобы никто не сомневался: она избрана. Если бы он не хотел, чтобы Эйла стала женщиной Клана, он не наградил бы ее этими шрамами. Не знаю, почему у духа возникло такое желание. Я не берусь судить о помыслах и деяниях духов. Но подчас с помощью Урсуса мне открываются их пути. Возможно, кому-то из вас открыто больше, чем мне. Могу лишь сказать, что Эйле известна тайна чудодейственных корней. Иза посвятила ее, ибо считает своей дочерью. Вы знаете мое мнение. Нам не следует отказываться от священного ритуала. Однако решать вам. Поторопитесь же.

– Ты говоришь, у вас в Клане считают, что ей сопутствует удача? – осведомился Мог-ур Клана Норга.

– Скорее, она приносит удачу Клану. С тех пор как мы нашли ее, удача не покидает нас. Друк полагает, Эйла необычайное знамение, посланное нам духами-защитниками. Возможно, она и сама тоже удачлива, на свой особенный лад.

– Да, это действительно необычайно: женщина, рожденная среди Других, становится женщиной Клана, – заметил один из Мог-уров.

– Сегодня она, несомненно, принесла нам удачу. Благодаря ей молодой охотник останется жить, – произнес шаман из Клана, к которому принадлежал раненый. – Я согласен с Великим Мог-уром. Позор, если мы откажемся от чудодейственного напитка, не имея на то веских оснований.

Несколько шаманов кивнули в знак согласия.

– А как полагаешь ты? – обратился Великий Мог-ур ко второму по положению шаману. – Ты по-прежнему убежден, что мы вызовем недовольство Урсуса, позволив Эйле приготовить напиток?

Все взоры обратились на шамана. Останься он неколебим в своем неприятии Эйлы, это решило бы все. Одно возражение определяло участь ритуала. Для того чтобы он состоялся, Мог-урам следовало достичь полного согласия. Шаман в задумчивости уперся взглядом в пол. Потом он пытливо посмотрел в глаза каждому из собравшихся:

– Возможно, ее участие в ритуале разгневает Урсуса, возможно, нет. Сомнения не оставляют меня. Но я вижу, все остальные желают прибегнуть к чарам напитка и полагают, что она одна способна приготовить его. Что до меня, я предпочел бы родную дочь Изы, хотя она слишком молода. Но если все принимают женщину, рожденную среди Других, я не стану протестовать.

Великий Мог-ур поочередно взглянул на каждого шамана, и каждый кивнул в знак согласия. Подавив вздох облегчения, Креб с усилием поднялся и, хромая, направился к выходу. Он миновал множество коридоров и сводчатых залов, освещенных факелами и каменными светильниками, и оказался в той части пещеры, где расположились на жительство Кланы.

Эйла с Дарком на коленях сидела около раненого. Рядом устроилась Уба. Женщина молодого охотника неотрывно смотрела на спящего, лишь иногда устремляя на целительницу взоры, полные благодарности.

– Эйла, поспеши. Тебе следует приготовиться к ритуалу. Времени осталось мало, – распорядился Мог-ур. – Но смотри, будь внимательна. Ничего не упусти. Как только будешь готова, придешь ко мне. Уба, отнеси Дарка Оге, она его покормит. Эйле сейчас некогда.

Эйла и Уба оторопело уставились на шамана. Они не ожидали подобного поворота событий. Выйдя, наконец, из оцепенения, Эйла кивнула и бросилась к своему очагу, чтобы переодеться в чистую накидку. Мог-ур повернулся к молодой женщине из другого Клана, которая по-прежнему с беспокойством смотрела на своего спящего мужчину.

– Мог-ур хочет знать, как себя чувствует молодой охотник?

– Эгха сказала, он останется в живых и даже сможет ходить. Но поврежденная нога уже не станет такой сильной, как прежде.

Жесты, которыми изъяснялась женщина, существенно отличались от тех, что использовались в Клане Мог-ура. Когда с ритуального языка она переходила на повседневный, Эйла и Уба с трудом понимали ее. У Великого Мог-ура было больше опыта общения с представителями других Кланов, но все же он прибегнул к ритуальному языку, чтобы выражаться более точно:

– Мог-ур хочет знать, кто покровитель молодого охотника?

– Горный Козел.

– Молодой охотник был столь же быстроног, как и его покровитель?

– Люди считали его быстроногим. Но сегодня ловкость изменила ему. Что будет с ним теперь? Как сможет он охотиться? Как добудет для меня еды? – Охваченная тревогой, молодая женщина незаметно для себя забыла о ритуальном языке.

– Молодой охотник будет жить. Это важнее всего, – изрек Великий Мог-ур.

– Но он так горд. Если он не сможет охотиться, то пожалеет, что не отправился в иной мир. Он был хорошим охотником, со временем стал бы вторым охотником в Клане. Теперь ему никогда не занять почетного положения. Люди перестанут уважать калеку.

– О чем ты говоришь, женщина? – с напускной суровостью оборвал ее Мог-ур. – Охотник, отмеченный Урсусом, всегда будет окружен особым уважением и почетом. Твой мужчина доказал, что достоин почестей. Он едва не отправился в иной мир вместе с Урсусом. Урсус не останавливает свой выбор на недостойных. И хотя Дух Пещерного Медведя решил оставить твоего мужчину в этом мире, он наградил его почетными отметинами. Твоему мужчине выпала честь считать Урсуса своим покровителем. Его шрамы – знак избранности. Он должен носить их с гордостью. Ни он, ни ты никогда не останетесь без пропитания. Мог-ур поговорит с вождем вашего Клана. После каждой охоты твой мужчина будет получать свою долю добычи. Возможно, он сумеет охотиться сам. Проворство горного козла вряд ли вернется к нему, но он будет ходить неспешно, подобно медведю. Гордись же, женщина, гордись той честью, что оказал твоему мужчине Урсус!

– Неужели он избран Урсусом? – с трепетом спросила женщина. – И отныне Пещерный Медведь стал его покровителем?

– Да, теперь у него два покровителя – Урсус и Горный Козел. И оба будут его оберегать, – заверил ее Мог-ур. Он заметил, что живот женщины слегка выдается под накидкой. «Неудивительно, что она так сокрушается», – подумал он и спросил: – У этой женщины есть дети?

– Нет, но мой покровитель уже проиграл битву и во мне возникла новая жизнь. Я надеюсь родить сына.

– Ты достойная женщина. Не сомневаюсь, ты будешь хорошей матерью. Оставайся рядом со своим мужчиной и, когда он проснется, передай ему слова Мог-ура.

Молодая женщина кивнула, провожая глазами устремившуюся к выходу Эйлу.

Река, протекающая неподалеку от пещеры Клана хозяев, весной превращалась в разъяренный поток. Осенью она тоже разливалась, хотя и не столь бурно, но все же вырывала с корнем могучие деревья и смывала громоздкие камни, которые с грохотом устремлялись вниз по течению. Даже в спокойном настроении река, бурлившая посередине каменистого, летом наполовину пересыхавшего русла, сохраняла мутный зеленоватый оттенок, свидетельствующий о ее ледниковом происхождении.

Эйла и Уба, едва устроившись на новом месте, обыскали все окрестности в поисках растений, обладающих моющими свойствами. Они знали, если одна из них будет избрана для участия в ритуале, растения понадобятся ей для омовения.

Дрожащими от волнения руками Эйла накопала мыльного корня, хвоща и мари. Внутри у нее все сжималось, пока она варила из трав и корней подобие мыла. Меж тем в Клане стало известно, что Мог-уры дозволили диковинной женщине готовить священный напиток. Новость эта резко изменила отношение к Эйле. Уважение, которое вызвал ее отважный поступок во время Медвежьего Ритуала, теперь многократно возросло. Никто уже не сомневался, что она наследственная целительница, преемница Изы. Вождь того Клана, к которому принадлежали родственники Зуга, сожалел, что в первый день наотрез отказался принять женщину, рожденную среди Других. В конце концов, рассуждал он теперь, лестным отзывом Зуга не стоит пренебрегать. Будет совсем неплохо, если кто-то из мужчин возьмет Эйлу хотя бы как вторую женщину. Искусная целительница – настоящая ценность для Клана.

Однако Эйла была слишком занята и не заметила, что опять стала центром всеобщего интереса. Она не просто тревожилась. Моментами ее охватывал панический ужас. «Мне не выполнить все как должно, – с отчаянием думала она по пути к реке. – У меня так мало времени. Вдруг я что-нибудь забуду? Вдруг ошибусь? Тогда я навлеку позор на Креба. Я навлеку позор на Брана. Я навлеку позор на весь наш Клан».

Вода в горной реке обжигала холодом, но это немного успокоило Эйлу. Она тщательно вымылась и, усевшись на камне, ненадолго позабыла о своих опасениях. Пока легкий ветерок сушил ее длинные светлые волосы, Эйла наблюдала, как горные вершины, розовеющие в лучах заката, тонут в глубоком пурпуре вечернего неба. Волосы ее еще оставались влажными, когда она вновь надела амулет, завернулась в накидку, рассовала по складкам и карманам все необходимые вещи и поспешила назад в пещеру. Навстречу ей попалась Уба с Дарком на руках, но Эйла лишь торопливо кивнула им.

Женщины хлопотали без устали, не обращая внимания на необычно шумливых и непоседливых детей. Кровавый ритуал умерщвления пещерного медведя взбудоражил юные души. К тому же дети проголодались, и соблазнительные запахи горячей еды не давали им покоя. Матери были заняты своими делами, и детям, росшим в обстановке строгих запретов и ограничений, выпала редкая возможность насладиться безнадзорностью. Самые бойкие мальчуганы похватали кожаные ремни, которыми крепилась клетка медведя, и обмотали их вокруг своих запястий как знаки доблести. Другие пытались отнять у них добычу, и целые стайки детей наперегонки носились вокруг костров. Утомившись от игр, мальчики принимались дразнить девочек, которым полагалось нянчить младших братьев и сестер. Некоторые девочки могли сами постоять за себя, другие бежали жаловаться матерям. Около пещеры царили шум и суматоха. Даже строгие окрики той или иной женщины не производили впечатления на разошедшихся детей.

Не только дети томились от голода. Запахи лакомых кушаний заставляли пускать слюнки и взрослых. Предвкушение великого празднества и вечернего обряда распаляло всеобщее возбуждение. Кожаные мешки, полные заранее сваренных сладких клубней, хлебных корней, земляных орехов, уже висели поблизости от костров в ожидании пира. Самые изысканные приправы были приготовлены из дикого лука, стручков и грибов. Женщины намыли горы латука, листьев одуванчика и лопуха, чтобы подать их сырыми с горячим медвежьим жиром и солью.

У каждого Клана были свои излюбленные блюда. В одном особенно вкусно готовили грибы с луком и сушеным оленьим мхом. Способ приготовления этого кушанья держался в строжайшей тайне. Другой Клан принес с собой множество шишек, и теперь женщины калили у костров крупные орехи.

Стряпухи Клана Норга запекали каштаны, собранные на горных склонах, а из колотых орехов, обжаренных зерен и жестких диких яблок делали подобие каши, которую приходилось долго варить на медленном огне. Черника и голубика вокруг пещеры были выбраны дочиста.

Женщины Клана Брана в течение нескольких дней размалывали принесенные с собой зерна и орехи, тщательно вымачивали смесь, чтобы отбить горечь, и выпекали из нее лепешки. Потом эти лепешки пропитывались сладким кленовым сиропом и сушились на солнце. В Клане хозяев тоже ранней весной собирали кленовый сок, кипятили его и запасали впрок. Поэтому женщины Клана хозяев очень заинтересовались, увидев у гостей берестяные сосуды, предназначенные для хранения кленового сахара и сиропа. В Клане Норга никогда прежде не пробовали лепешек с кленовым сиропом, и здешние стряпухи решили обязательно перенять это лакомство.

Уба, привязав Дарка за спину, вместе с другими женщинами трудилась не покладая рук. «Когда только мы успеем съесть все это?» – удивлялась она при виде такого изобилия.

Дым костров таял в недвижном воздухе ночи. Звезды были тусклы, и легкий туман скрывал свод небес. Только что народившийся месяц еще не обрел силу, и лишь отблеск пламени отгонял от пещеры тьму, в которой тонули окрестные леса. Готовые кушанья держали неподалеку от огня, чтобы они не остыли. Женщины скрылись в пещере. Они переоделись в чистые накидки и пользовались моментом, чтобы отдохнуть перед празднеством.

Однако возбуждение пересиливало усталость и гнало женщин на воздух. Они сновали туда-сюда, с нетерпением ожидая начала обряда и пира. Наконец в проеме пещеры возникли шаманы в сопровождении десяти помощников. Тут же воцарилась тишина. В безмолвии люди торопливо занимали места, пытаясь встать так, чтобы хорошо видеть происходящее.

Напротив входа в пещеру с надлежащей торжественностью разложили огромный костер. Женщины вождей наиболее почитаемых Кланов по знаку Мог-ура отодвинули камни, прикрывавшие ямы с медвежьим мясом. Грудь Брана раздалась от гордости, когда он увидел, что Эбра подошла к яме первой.

Положение Клана Брана окончательно определилось после того, как Мог-уры дозволили Эйле участвовать в ритуале. Теперь Клан и его вождя окружало даже большее уважение, чем прежде. Все без исключения убедились в невероятном: высокая светловолосая женщина принадлежит Клану и является целительницей, наследницей знаний Изы. Все поняли: Бран был прав, когда неколебимо стоял на своем, он исполнял волю Урсуса. Если бы он хоть как-то выказал, что сомневается в собственном решении, уважение, которое он стяжал, не было бы столь глубоким.

Ароматные пары, исходившие от мяса, заставляли урчать пустые животы. Женщины вождей сняли медвежатину с рогатин. Рядом наготове лежали груды деревянных и костяных тарелок. Вынесли и огромные миски с кушаньями, над приготовлением которых стряпухи трудились весь день. Вперед выступили Бруд и Вурд с костяными блюдами в руках.

– Это празднество в честь Урсуса и в честь Горна, избранника Великого Пещерного Медведя, – изрек Мог-ур. – Урсус делил жилище с Кланом Норга. Он видел, люди верны его законам и обычаям. Он узнал, как силен и отважен Горн, и счел его достойным спутником для себя. Теперь они вместе отправятся в мир духов. Бруд и Вурд, за свою доблесть, мужество и стойкость вы удостоились великих почестей. Урсус испытал вас, и вы вышли из испытания со славой. За это вам даруется право поднести Урсусу угощение. В последний раз он разделит с Кланом трапезу. Да пребудет Урсус с нами до скончания дней.

Два молодых охотника подошли к мискам с едой и отобрали все самое лучшее, не прикасаясь лишь к мясу. В отличие от своих диких собратьев пещерный медведь, выросший в неволе, не знал его вкуса. Наконец блюда были опущены перед медвежьей шкурой, висевшей на шесте.

– Мы испили крови Урсуса, теперь отведаем его плоти и будем едины с ним, – провозгласил Мог-ур.

Слова его послужили благословением к началу пира. Бруд и Вурд первыми получили по куску медвежьего мяса. Затем настал черед всех остальных. Некоторое время над поляной раздавалось лишь довольное чавканье. Мясо выкормленного отборной пищей медведя было нежным и жирным, голод делал еще вкуснее тщательно приготовленные плоды и овощи. Пир оправдал все ожидания,

– Почему ты не ешь, Эйла? – спросила Эбра. – Ты же знаешь, все мясо надо непременно съесть сегодня.

– Знаю, Эбра. Но я не голодна.

Эйла переживает, – с набитым ртом вставила Уба. – Хорошо, что Мог-уры выбрали для ритуала не меня. А то мне бы тоже кусок в горло не полез.

– Все равно, Эйла, попробуй мясо, – сказала Эбра. – Каждому следует съесть хотя бы кусок. Ты давала Дарку бульон? Он обязательно должен его выпить – это приобщит его к Клану.

– Да, я ему дала. Но он выпил совсем немного. Ога недавно накормила его. Ога, Грев не голоден? А то у меня груди разболелись – так они полны молока.

– Мне надо было подождать тебя, Эйла, но они оба так проголодались. Завтра ты покормишь их обоих.

– Да, молока у меня хватит на четверых. А сегодня вечером дети не запросят есть. Будут спать без просыпа. Им ведь тоже дадут дурманного отвара, как и всем людям Клана. Уба покажет тебе, сколько им можно выпить, Ога. Я, сразу как покончим с едой, пойду к Кребу и не вернусь до самого конца ритуала.

– Смотри не слишком задерживайся. Наш танец начнется сразу после того, как мужчины удалятся в пещеру. Целительницы будут отбивать ритм. Танец женщин на Великом Сходбище – это событие, которое нельзя пропустить.

– Вряд ли я сумею отбивать ритм. Правда, Иза пыталась меня учить. И здесь целительница из Клана Норга показала мне, как это делается. Но у меня не было случая попробовать самой, – заметила Эйла.

– Ты стала целительницей совсем недавно, – вступила в разговор Овра. – Конечно, Иза в первую очередь обучала тебя чарам врачевания, а не танцам. Хотя танцы – это тоже чары. Целительницы должны знать многое.

– Жаль, что Изы нет с нами, – вздохнула Эбра. – Я рада, что Мог-уры приняли тебя, Эйла. Но я скучаю по Изе.

– Я тоже скучаю по Изе, – горячо откликнулась Эйла. – Мне так не хотелось расставаться с ней. Недуг ее очень серьезен, хотя она и не подает виду. Надеюсь, сейчас она вдоволь отдыхает и греется на солнышке.

– Когда настанет время отправляться в иной мир, Иза уйдет, и с этим ничего не поделаешь. Никто не может противиться зову духов, – заявила Эбра.

Эйла вздрогнула, хотя ночь была теплой. Тревожное предчувствие вдруг овладело ею, словно дуновение прохладного ветерка внезапно напомнило о близком конце лета. Тут Мог-ур сделал знак, и, так и не совладав с волнением, она скрылась в пещере.

Чаша Изы, древняя чаша, служившая поколениям целительниц, лежала на меховой подстилке – Эйла заранее вынула ее из сумки. Молодая женщина достала заветный мешочек, расписанный красными узорами, и высыпала на подстилку его содержимое. В переменчивом свете факелов она долго рассматривала каждый корень. Несмотря на все объяснения Изы, Эйла не могла точно определить, сколько корней потребуется, чтобы приготовить напиток для десяти Мог-уров, ведь чудодейственная сила отвара зависела не только от количества корней, но и от их величины и возраста.

Эйле ни разу не довелось видеть, как готовит священный напиток сама Иза. Целительница много раз повторяла, что он предназначен только для великого обряда. Дочери целительниц обычно овладевали их чарами, не только наблюдая за своими матерями и внимая их наставлениям, знания хранились в их родовой памяти. Но Эйла родилась среди Других. Наконец она отобрала несколько корней и, поколебавшись, добавила еще один, чтобы знать наверняка – напиток подействует. Потом она отправилась к тому месту у проема, где хранилась свежая вода в сосудах. Креб приказал ей ждать там. Тем временем священнодействие началось.

Барабанная дробь и глухие удары копий оземь, трель, извлекаемая из длинной полой трубы, оповестили о том, что настал час обряда. Помощники шаманов обносили мужчин чашами, полными дурманного отвара. Испив магического зелья, мужчины образовали круг. Движения их обрели ритм и согласованность. Женщины подались назад. Их время еще не пришло. Снедаемая беспокойством, Эйла ослабила завязки накидки. Она вся превратилась в ожидание. Танец мужчин становился все более неистовым и самозабвенным.

Когда на плечо Эйлы опустилась чья-то рука, она едва не подскочила от неожиданности – так бесшумно Мог-уры вышли из глубины пещеры. Но испуг Эйлы улегся, когда она узнала Креба. Шаманы в безмолвии приблизились к шесту, на котором висела медвежья шкура. Великий Мог-ур шел впереди. На мгновение Эйле показалось, что пещерный медведь ожил и, распахнув свою грозную пасть, готов наброситься на хромого чародея. Но то был обман зрения.

Эйла видела, как по мановению руки священного мужа деревянные инструменты стихли. Люди замерли, пораженные тем, что Мог-уры возникли у шеста словно из-под земли. Однако внезапное появление шаманов тоже было обманом зрения, и Эйла видела, как им удалось его достичь.

Мог-ур замер. Ожидание все возрастало. Наконец Мог-ур удостоверился, что все взоры устремлены на шкуру пещерного медведя и на шаманов, стоявших рядом. Тогда он подал знак, неприметный для других, но не ускользнувший от пристального взгляда Эйлы. Она проворно скинула накидку, наполнила чашу водой, зажала в кулаке корни и, глубоко вздохнув, направилась к всемогущему одноглазому магу.

Стоило Эйле войти в круг света, в толпе поднялся изумленный ропот. В меховой накидке, многочисленные складки которой скрывали контуры ее фигуры. Эйла отличалась от соплеменников не так разительно. Обнаженная, она поражала своим несходством с женщинами Клана. Люди Клана обоих полов были приземисты и крепко сбиты, а тело Эйлы, несмотря на раздувшиеся от молока груди, казалось необычайно тонким и хрупким. Тонкая талия, округлые бедра, длинные прямые руки и ноги – ничто в ней не напоминало женщин Клана. Даже черные и красные круги и узоры, покрывающие ее тело, не делали его более похожим на тела соплеменников. Лицо ее, лишенное надбровных дуг и выступающих вперед мощных челюстей, показалось собравшимся еще более плоским, чем обычно. Высокий лоб и маленький прямой нос особенно бросались в глаза. Густые светлые волосы, доходившие Эйле до середины спины, блестели и переливались в свете костров. Такие волосы – ненужное и бесполезное украшение для безнадежно уродливой женщины, счел про себя каждый.

Но наибольшее удивление вызвал рост Эйлы. Обычно она ходила торопливо, опустив голову, как приличествует женщине Клана, и рост ее был не особенно заметен. Сейчас, когда она стояла напротив шаманов, ее рост поразил всех. Наклонив голову, она могла увидеть макушку Мог-ура. Эйла была выше, и намного, чем самый рослый мужчина в Клане.

Мог-ур совершил несколько церемониальных движений, испрашивая защиты духов. Эйла положила себе в рот сухие, жесткие корни. Жевать их оказалось нелегко, ведь у нее не было сильных челюстей и крупных крепких зубов, как у людей Клана. Иза предупреждала ее, что выступающий из корней сок не следует глотать ни в коем случае, но Эйле не удалось избежать этого. Она не знала в точности, когда корни следует счесть достаточно размягчившимися, и жевала, пока у нее не свело скулы. Выплюнув, наконец измельченные корни, она ощутила, что в голове у нее гулко и пусто. Опустив кашицу в чашу с водой, Эйла принялась размешивать ее руками. Некоторое время спустя в сосуде образовалась однородная белая жидкость. Тогда Эйла передала чашу Гуву.

Каждый из помощников шаманов, ожидающих, пока Эйла свершит свои чары над корнями, держал в руках сосуд с дурманным отваром. Гув вручил свой сосуд Эйле, а чашу с белой жидкостью поднес Мог-уру. Меж тем другие помощники шаманов тоже отдали сосуды с дурманом целительницам своих Кланов. Мог-ур пригубил чудодейственный напиток.

– Он чересчур крепок, – сообщил он Гуву. – Следи, чтобы отпивали не слишком много.

Эйла и другие целительницы направились к женщинам своих Кланов и дали им отведать дурмана. Последние капли в сосуде Эйла осушила сама. Ее охватило странное чувство отстраненности – казалось, будто она смотрит на себя издалека. Старшие целительницы взяли барабаны и начали отбивать жесткий отчетливый ритм. Эйла, словно завороженная, наблюдала за размеренными взмахами деревянных палок. Целительница Клана Норга предложила ей барабан. Поначалу Эйла только прислушивалась, робко похлопывая по своему инструменту, но потом разошлась и принялась колотить в полную силу.

Эйла позабыла обо всем, она не замечала времени. Вскинув голову, она с удивлением увидела, что все мужчины исчезли, а движения танцующих женщин полны свободы, истомы и страсти. Повинуясь неодолимому желанию присоединиться к ним, она отбросила барабан. Он покатился по земле, завертелся на месте и остановился. Внезапно форма инструмента напомнила Эйле о чаше Изы, драгоценной древней чаше, доверенной ее попечениям. «Где эта чаша теперь? – с ужасом подумала Эйла. – Вдруг ее разобьют? Вдруг она потеряется?»

Она представила себе лицо Изы, и слезы выступили у нее на глазах. «Чаша Изы. Я не уберегла ее, – корила себя Эйла. – Не уберегла прекрасную древнюю чашу, которая досталась Изе от матери, чашу, которая передавалась из поколения в поколение». Эйле привиделась череда целительниц, уходившая в туманное прошлое. Все они походили на Изу как две капли воды, и каждая держала в руках бесценный сосуд, побелевший от времени. Потом целительницы исчезли. Перед мысленным взором Эйлы маячила лишь чаша. Неожиданно она треснула и раскололась надвое. Внутри у Эйлы все сжалось. «Нет, нет! Я должна спасти чашу Изы», – твердила она про себя.

Эйла покинула круг женщин и нетвердой походкой направилась к пещере. Ей казалось, она никогда не доберется до проема. Не дойдя до входа, она принялась перебирать костяные тарелки и деревянные миски с остатками пиршества, но драгоценной чаши среди них не оказалось. Проем пещеры так и притягивал ее. Она двинулась на свет факелов, горящих внутри. Вдруг кто-то преградил ей путь. Эйла оказалась в лапах мохнатого грозного создания. Дыхание у нее перехватило. Прямо на нее смотрели пустые глаза пещерного медведя, зубастая пасть распахнулась. Отпрянув от страшного зверя, Эйла бросилась в глубь пещеры. Она сделала несколько шагов, и взгляд ее упал на какой-то предмет, поблескивающий в темноте. Он лежал неподалеку от входа, там, где Эйла ожидала знака Мог-ура. Опустившись на колени, она бережно подняла чашу Изы и прижала к себе. На дне еще оставались размягченные корни и молочно-белая густая жидкость. «Они выпили не все, – в страхе подумала Эйла. – Я сделала слишком много. Не сумела верно рассчитать. Но как поступить с тем, что осталось в чаше? Иза много раз повторяла, что выливать священный напиток непростительное кощунство. Поэтому она и не стала мне показывать, как его готовить. А я сделала слишком много. Вдруг кто-нибудь узнает про мою оплошность? Тогда все решат: я не целительница, не преемница Изы, не женщина Клана. И наш Клан заставят покинуть Сходбище. Как же быть? Как быть? Я выпью напиток сама! Вот и выход», – с облегчением вздохнула Эйла.

Она торопливо поднесла чашу к губам и осушила ее. Чудодейственный напиток и так был крепок, а густой осадок на дне обладал еще более мощным действием. Эйла, пошатываясь, направилась во второй отсек пещеры. Сквозь сумбур в ее голове смутно брезжила одна неотвязная мысль: чашу необходимо надежно спрятать. Но прежде чем Эйла добралась до своего очага, чары напитка завладели ею полностью.

Внезапно Эйла перестала понимать, где она. Незаметно для себя она уронила драгоценную чашу прямо на камни, окружавшие очаг. Во рту она ощущала неведомый доселе вкус – вкус древнего, первобытного леса, влажной плодородной земли, гниющего дерева, гигантских листьев. Стены пещеры словно раздвинулись, отступая все дальше и дальше. Эйле казалось, она превратилась в насекомое и ползет по земле. Теперь она замечала все мелочи, ранее ускользавшие от ее взора: каждый камешек, каждую пылинку, легчайшие отпечатки ног. Краешком глаза она уловила какое-то движение – это паук взбирался по своей шелковой нити, сверкающей в свете факелов.

Огонь притягивал Эйлу неодолимо. Как зачарованная смотрела она на пляшущие языки пламени, на черный дымок, уходящий к сводам пещеры, которые тонули в кромешном мраке. Подойдя к факелу поближе, Эйла увидела в нескольких шагах еще один и двинулась на манящее пламя. Стоило ей дойти до него, она заметила впереди другой факел, потом еще и еще – они уводили ее все глубже в пещеру. Вскоре факелы сменились маленькими каменными светильниками, но Эйла не обратила на это внимания. От ее затуманенного взгляда ускользнул просторный подземный зал, где сидели мужчины, погруженные в глубокое забытье, и тесный отсек, где в беспамятстве лежали мальчики-подростки, впервые допущенные к участию в обряде наравне со взрослыми.

Влекомая лишь огнем, Эйла переходила от одного светильника к другому. Огни провели ее через узкий коридор, за которым открывался обширный сводчатый зал, и снова поманили в узкий проход. Она то и дело спотыкалась на неровной почве и хваталась за влажные стены, которые начинали предательски кружиться. Войдя в очередной коридор, она различила впереди розоватое сияние. Проход оказался невероятно длинным, она брела по нему целую вечность. Иногда ей представлялось, что она со стороны смотрит на светловолосую молодую женщину, которая пробирается по сумрачному подземному коридору. В голове у Эйлы царила густая темная пустота. Перед ней словно распахнулась ужасающая безмерность небытия, и она невольно содрогнулась.

Наконец Эйла достигла освещенного конца коридора. Впереди несколько человек сидели на полу, образовав круг. Остатки осторожности, сохранившиеся в затуманенном мозгу Эйлы, заставили ее остановиться и притаиться за каменным выступом. В залитом светом подземном зале десять Мог-уров справляли священный ритуал. Они открыли праздничный вечерний обряд, в котором принимали участие все мужчины Клана, но завершить его доверили своим помощникам. Сами же шаманы удалились в святилище, чтобы приобщиться к таинству, скрытому даже от тех, кому предстояло прийти им на смену в будущем.

Перед каждым из Мог-уров, закутанных в медвежьи шкуры, стоял череп пещерного медведя, в нишах по стенам тоже виднелись магические черепа. В центре круга Эйла заметила какой-то предмет, покрытый темными волосами, но не сразу поняла, что это. Вдруг ее пронзила страшная догадка. Лишь благодаря действию напитка, сковавшего ей горло, она не закричала. То была голова Горна.

Помертвев от ужаса, Эйла наблюдала, как Мог-ур из Клана Нор-га камнем проделал отверстие в затылке погибшего охотника. Показалась розовато-серая масса – мозги Горна. Шаман безмолвно свершил над головой несколько ритуальных знаков, потом запустил руку в отверстие, зачерпнул немного вязкого вещества и передал голову следующему Мог-уру. В глазах у Эйлы темнело от отвращения. И в то же время жуткое зрелище властно притягивало ее взгляд. Каждый из шаманов держал на ладони частичку мозгов человека, убитого грозной лапой пещерного медведя.

Голова у Эйлы кружилась, словно перед ней разверзлась бездонная пропасть. Она судорожно сглатывала, чтобы сдержать тошноту. Но когда священные мужи Клана принялись поедать человеческие останки, Эйла сорвалась с обрыва и устремилась в гулкую зияющую тьму.

Крик рвался из ее груди, но она лишилась голоса, лишилась зрения, лишилась всех чувств. Тело ее отказалось служить ей. Но в своем оцепенении она не могла избавиться от леденящего кровь кошмара. Не разжимая губ, она кричала, умоляя о помощи, но напрасно. Страх сжимал ее все крепче, увлекая в черную бездну.

Неожиданно она вновь обрела почву под ногами. Какое-то новое ощущение, блеснувшее в ее мозгу, повлекло ее прочь из затягивающей пустоты. Внутри ее ожили чувства, но она с изумлением догадалась, что они принадлежат не ей, а кому-то другому. Самым сильным из этих чувств была всепоглощающая любовь, но к ней примешивался страх, гнев и даже любопытство. Потрясенная Эйла поняла, что в сознание ее проник Мог-ур и завладел всеми ее помыслами. Всем своим существом она испытывала странное стеснение; в этом духовном слиянии, не достижимом на физическом уровне, было что-то захватывающее и упоительное.

Чары магического напитка из корней обострили способности, от рождения заложенные во всех людях Клана. Бессознательные знания, инстинкты, дарованные от природы, слагались у них в память, общую, родовую память. Люди Клана умели взывать к знанию своих предков и в моменты, когда чувства их обретали особую пронзительность, могли сливаться в едином сознании. Мог-уры, чей дух привык покидать телесную оболочку, настойчиво развивали свои врожденные способности. Каждый из них проникал в другого, соединяясь с ним в одно целое; лишь Великий Мог-ур обладал несравненным даром мистического видения.

Он не только умел раздвигать пределы своей памяти и впускать внутрь себя воспоминания других. Через его мощное сознание осуществлялась связь прошлого и будущего, единение прародителей и потомков. Поэтому слияние, переживаемое мужчинами его Клана во время обрядов, было особенно полным и всеобъемлющим. Мог-ур вбирал в свой гигантский мозг память сидевших вокруг него людей, и каждый ощущал, что неотрывен от остальных, и испытывал восторг, который дает лишь духовная близость. Белая жидкость из чаши Изы уничтожила все преграды, помыслы шаманов открылись Мог-уру, и их единение вовлекло в себя и Эйлу.

Тяжелые роды искалечили тело Мог-ура, но телесная его немощь возмещалась невероятным развитием мозга, который обрел сверхъестественную силу. Этот кривобокий, хромой человек являлся венцом, к которому стремилась природа, создавая людей Клана.

Ныне эта ветвь человечества исчерпала свои возможности развития. Чтобы выжить в стремительно меняющемся мире, людям Клана требовалось измениться самим. Но, подобно гигантским животным, к которым они питали благоговейное почтение, люди Клана были не способны к коренным переменам.

Они достигли высокой степени общественного развития, заставляющего их заботиться о больных и незрячих, и высокой степени развития духовного, заставляющего их хоронить мертвых и чтить своих покровителей. Они обладали мозгом невероятных размеров, но были лишены лба. Природа отказала им в возможности решительного рывка. На протяжении нескольких столетий Клан не двигался вперед, лишь повторял опыт прошлого. Он был обречен разделить судьбу мамонтов и громадных пещерных медведей. Сами того не зная, люди с каждым днем приближались к угасанию, уготованному им в недалеком будущем. Искалеченный Креб вобрал в себя всю духовную мощь, отпущенную человеку природой, но и он был бессилен что-либо изменить.

Эйла ощущала, как потоки чужой крови сливаются с ее собственными. Могучее сознание великого чародея озарило самые темные уголки ее сознания. Блуждая в памяти Эйлы, Мог-ур обнаруживал, что пути слияния, привычные для людей Клана, закрыты. Но он выискивал малейшие проблески общности, использовал любую возможность проникновения. С пугающей ясностью Эйла вдруг поняла, что это он удержал ее от падения в бездонную пропасть. Более того, управляя сознанием других Мог-уров, он не позволял им удостовериться в ее присутствии. Она ощущала, Мог-ур един с прочими шаманами, – для нее же все они оставались чужими. Они, в свою очередь, догадывались: помимо них, Мог-ур связан с кем-то еще. Но им не дано было знать, что это Эйла.

Как только Эйла поняла, что Мог-ур спас и защитил ее, она прониклась тем священным трепетом, с которым шаманы совершали ужаснувший ее акт каннибализма. Ей открылось, что для них он являлся истинным причастием. Раз в семь лет люди упорно преодолевали тяготы далекого пути, чтобы ощутить себя единым народом, Кланом Пещерного Медведя. Люди Клана сообща владели своим родовым наследием, и все ритуалы, справляемые на Сходбище, обладали для них одинаковым смыслом. Никто из шаманов не сомневался, что таинство, которому они предавались, благотворно для всех их соплеменников. Вкушая мозг молодого охотника, ушедшего в иной мир вместе с Урсусом, они насыщались его доблестью, а через них, людей, наделенных особым расположением духов, этой доблестью насыщались и все остальные.

Эйла не ошиблась, ощутив, что Мог-уром владеют страх и гнев. В соответствии с древней традицией участвовать в ритуалах позволялось только мужчинам. Стоило женщине хотя бы краешком глаза увидеть самый заурядный ритуал, Клану этой женщины грозили беды. Но глазам Эйлы открылся отнюдь не заурядный ритуал. То, что она проникла в подземное святилище, могло означать лишь одно: впереди весь Клан ожидают неисчислимые несчастья.

Эйла была женщиной, к тому же она была одной из Других.

Теперь Мог-ур знал это наверняка. В тот самый момент, когда он понял, что она здесь, внезапное озарение открыло ему, что она не принадлежит Клану. Мгновение спустя он осознал все ужасающие последствия свершенного Эйлой кощунства. Ей не могло быть прощения. В Клане не существовало наказания, соответствующего столь страшному преступлению. Даже смертельное проклятие не было достаточно суровой карой. Мог-ур не успел решить, как наказать Эйлу, – им овладело неудержимое желание узнать побольше о ней и о Других.

С удивлением он ощутил, что она испугана и молит о помощи. Другие отличались от них, но отличия эти были не столь уж разительны. Мог-ур чувствовал: ради спасения Клана ему необходимо понять, каковы они, представители другой человеческой породы. Любопытство, которым Мог-ур был наделен сильнее, чем его равнодушные ко всему новому соплеменники, пересилило ужас. Эйла всегда оставалась для него загадкой. И сейчас ему представился случай ее разгадать.

Связав воедино познание десяти шаманов и покорный дух Эйлы, он увлек их в бездны истории, к первоисточникам бытия.

Эйла опять почувствовала на губах вкус древнего леса и вслед за тем вкус теплой солоноватой воды. Видение ее не обладало такой отчетливостью, как у остальных, – слияние было для нее внове, она впервые возвращалась к своим началам, и воспоминания ее скрывала мутная дымка. Но на самом глубоком уровне воспоминания ее оказались теми же, что и у людей Клана. «Истоки у нас общие», – понял Мог-ур.

Эйла превратилась в комочек слизи, омываемый животворными морскими водами. Постепенно тело ее приобрело форму и очертания, биение жизни стало увереннее. Она ощутила резкую боль, выйдя из воды и впервые глотнув воздуха. Теперь ее окружал непроходимый лес, она пряталась в зарослях, спасаясь от гигантских животных, сокрушающих все на своем пути. Потом страшный зной сжег лес, превратив его в пустыню. Гонимая засухой, Эйла вновь оказалась на берегу моря. Спасительные воды скрыли ее, они неузнаваемо преобразили ее тело, смыв с него косматую шерсть. И вот она опять покинула море, а близкие ее сородичи, которые тоже дышали легкими, а не жабрами и вскармливали детенышей молоком, остались в воде.

Оказавшись на суше, Эйла стала ходить прямо, на задних конечностях, а передние высвободились для работы. Глаза ее обрели остроту, и у нее появились зачатки лба. Отныне тропа ее разошлась с тропой Мог-ура. Все же они двигались в одном направлении, и каждый видел другого. Однако расхождение неумолимо увеличивалось. Наконец, чтобы следовать вместе с Эйлой, Мог-уру пришлось разорвать духовную связь с другими шаманами. Теперь лишь два сознания сохраняли единство – сознание пожилого мужчины, рожденного в Клане, и молодой женщины, рожденной среди Других. Если раньше Мог-ур вел Эйлу, теперь он только следил за ее движением, а она видела, куда идет он. В мире меж тем все преображалось до неузнаваемости. Жара сменилась холодом, землю сковал лед, необычайно крепкий, непробиваемый. Эйла чувствовала: от этого ледяного края ее отделяет не только время, но и пространство, – он располагался далеко на западе, неподалеку от огромного моря, во много раз превосходившего то, что окружало их полуостров.

Потом ей привиделась пещера, обиталище пращуров великого шамана, не отличимых по виду от него самого. То было смутное видение, размытое далью, – теперь ее отделяло от Мог-ура бездонное ущелье. Пещера располагалась внутри отвесной скалы над долиной, по которой петляла река. На вершине Эйла различила громадный валун – он навис над самым краем скалы, словно уже собрался падать, но вдруг примерз к месту. Разбушевавшиеся воды и содрогание земной коры забросили этот камень на скалу, давшую приют людям. Неожиданно картина померкла, но Эйла не могла извлечь ее из памяти.

Ею овладела глубокая, неизбывная печаль. Она осталась одна. Путь ее уходил куда-то вверх, и Мог-ур был не в состоянии разделить его с ней. Опять перед ней мелькнула пещера, а затем череда странно упорядоченных пейзажей, не похожих на творения природы. Огромные каменные коробки возвышались на земле, опутанной бесконечными каменными лентами. По этим лентам с невероятной скоростью мчались диковинные животные, а в небесах летали огромные птицы, которые не двигали своими тяжелыми крыльями. Эйла не понимала, что означает этот причудливый мираж. Стремясь вернуться в настоящее, она немного промахнулась, и ей открылся облик грядущего. Внезапно сознание ее прояснилось, обретая прежние границы. С недоумением оглядевшись по сторонам, она обнаружила, что прячется за каменным выступом у входа в подземное святилище, где свершают таинство десять шаманов.

Великий Мог-ур вскинул голову и устремил на нее пытливый взгляд. В его единственном темно-карем глазе она различила отражение той печали, которую испытывала в этот миг. Слившись с ней, он открыл для нее пути, невозможные для него самого. Он не видел картин будущего, но осознал – это будущее ему не принадлежит. Оно принадлежало Эйле и подобным ей. Мог-ур был не в состоянии осознать причины своей обреченности. Но он с содроганием понял: угасание неотвратимо.

Креб не умел мыслить абстрактными категориями. Лишь с большим трудом он научился считать до двадцати. Но его могучий дух обладал способностью к прозрению и всеохватности. Он знал, мозг его наделен куда большей силой, чем мозг Эйлы, память его является истинной сокровищницей родового знания. У них с Эйлой были общие истоки, но она принадлежала к другой ветви человечества. Мог-уру было открыто больше, чем любому в древнем Клане, он разбудил и направил воспоминания Эйлы. Но человеческая порода, давшая жизнь Эйле, была юной, бесстрашно идущей навстречу неизведанному, вкусившей новое. Племени Эйлы предстояло развиваться, племени Мог-ура – вымирать.

– Убирайся! – крикнул он.

Эйла вздрогнула от неожиданности. Ее поразило, что он кричит во весь голос. Мгновение спустя до нее дошло – он вообще не разомкнул губ. Она почувствовала его приказ, а не услышала его.

– Убирайся прочь! Немедленно!

Эйла стремглав бросилась по коридору. Некоторые каменные светильники, догорев, с шипением гасли, но все же света было достаточно, чтобы не заплутаться. Пробежав через подземные залы, где лежали в забытьи мужчины, Эйла не услышала ни звука. Она миновала проход, освещенный оплывшими факелами, и выскочила на открытый воздух.

Небо светлело, предвещая близкий восход, но темнота еще не рассеялась. В голове у Эйлы было ясно, действие напитка окончилось. Но ею владела невероятная усталость. Увидев распростертых на земле женщин, изнуренных бешеной пляской, она торопливо улеглась рядом с Убой. Сбросив с себя накидку во время ритуала, Эйла так и не успела одеться, но, подобно всем прочим женщинам, не замечала утреннего холода.

К тому времени, как в проеме пещеры показался Мог-ур, Эйла уже провалилась в тяжелый сон. Прихрамывая, он приблизился к ней, коснулся ее спутанных белокурых волос. Страшная тяжесть давила его душу. Нельзя было допускать ее, корил он себя. Надо было умертвить ее на глазах других Мог-уров, ведь она совершила непростительное злодеяние. Но какой в этом прок? Ее смерть ничего не изменит, не отвратит от Клана грядущих бедствий. Зачем же лишать ее жизни? Эйле не суждено разделить удел Клана. Но он не может перестать любить ее.

Глава 25

Гув вышел из пещеры, сощурился от яркого утреннего солнца, потер глаза и сладко потянулся. Оглядевшись по сторонам, он увидел, что неподалеку на бревне, сгорбившись, сидит Мог-ур. Почти все факелы и светильники погасли; Гув забеспокоился, вдруг кто-нибудь не найдет в темноте выхода из пещеры. Надо спросить у Мог-ура, не следует ли наполнить светильники жиром и зажечь новые факелы, решил он. Но, подойдя к Мог-уру поближе, он различил, как посерело лицо старого шамана, как бессильно поникли его плечи, и остановился. Не стоит беспокоить Мог-ура, лучше сделать все самому, сообразил Гув.

«Мог-ур стареет на глазах, – размышлял помощник шамана, направляясь в пещеру с запасом фитилей, факелов и сосудом, полным медвежьего жира. – Он уже не тот, что прежде. Путь на Сходбище дался ему нелегко, а обряды забрали все его силы без остатка. Странно, – подумал Гув, – никогда раньше у меня и мысли не было, что Мог-ур – немощный старик».

Один за другим из пещеры появлялись мужчины. Все, протерев заспанные глаза, принимались удивленно пялиться на женщин, все еще погруженных в беспамятство. Мужчины не могли понять, в чем причины столь необычной усталости, свалившей женщин с ног. Одна из женщин, проснувшись, прежде всего, бросилась за своей накидкой. Затем она принялась расталкивать остальных, чтобы они поскорее оделись.

– Эйла! – Уба легонько толкнула молодую женщину. – Эйла, проснись!

– Мммм, – только и ответила Эйла, поворачиваясь на другой бок.

– Эйла, Эйла! – Уба потрясла сестру за плечи. – Эбра, мне никак не разбудить ее!

– Эйла! – во весь голос крикнула женщина вождя и хорошенько тряхнула Эйлу.

Та с трудом открыла глаза, попыталась сделать какой-то знак, но веки ее вновь сомкнулись, и она свернулась клубочком.

– Эйла, Эйла! – не отставала Эбра.

Молодая женщина открыла глаза.

– Ступай в пещеру, доспишь там. Здесь тебе нельзя оставаться. Мужчины уже выходят, – распорядилась Эбра.

Пошатываясь, Эйла направилась к пещере. Несколько мгновений спустя она вернулась, бледная и испуганная. Остатки сна слетели с нее.

– Что случилось? – спросила обеспокоенная Уба. – На тебе лица нет. Ты что, повстречалась со злым духом?

– Уба! Ох, Уба! Чаша! – Эйла опустилась на землю и закрыла лицо ладонями.

– Чаша? Какая чаша, Эйла? О чем ты?

– Она разбилась, – пояснила Эйла.

– Разбилась? – в недоумении переспросила Эбра. – Стоит ли убиваться из-за разбитой посуды! Сделаешь себе новую чашу.

– Нет, нет. Такой мне не сделать. Это чаша Изы, та, что досталась ей в наследство.

– Чаша матери? Ее ритуальная чаша? – изменившись в лице, повторяла Уба.

С течением лет дерево, из которого была сделана чаша, стало хрупким и ломким. В нем возникла трещина, до времени незаметная под слоем белой краски, но удара о камни оказалось достаточно, чтобы чаша раскололась надвое.

Эйла была так расстроена, что не ощутила на себе пристального взгляда Креба. Известие о том, что древняя чаша разбита, подтвердило мрачные догадки Великого Мог-ура. «Так и должно было произойти. Больше мы не будем прибегать к чарам священного напитка, – решил он. – Минувший обряд был последним. Тайну корней я унесу с собой, скрыв ее даже от Гува, Клан забудет об их чудодейственной силе».

Старый шаман тяжело оперся на посох и поднялся, морщась от ломоты в больных суставах. «Я провел всю свою жизнь в холодных святилищах, – думал он. – Настал черед Гува. Возможно, он еще молод. Но я слишком стар и жажду покоя. Через пару лет Гув будет готов к тому, чтобы стать Мог-уром. Непременно будет. Кто знает, сколько я еще протяну…»

Бран сразу заметил, с Мог-уром творится что-то неладное. Но вождь полагал, причина уныния старого шамана – упадок сил, неизбежно наступающий за праздничным одушевлением. К тому же Мог-ур наверняка догадывался – заканчивается его последнее Великое Сходбище. Бран понимал, что старый шаман с трудом выдержит обратный путь и из-за него Клану придется двигаться медленнее.

Перед отбытием вождь решил отправить охотников на промысел. Надо было пополнять запасы Клана хозяев свежим мясом, а у них позаимствовать вяленого, необходимого в дороге.

После успешной охоты Бран заторопился домой. Несколько Кланов уже покинули Сходбище. Теперь, когда состязания и празднества остались позади, все помыслы вождя устремились к родной пещере, к оставшимся там старикам. Он пребывал в добром расположении духа. Никогда прежде он не подвергался столь серьезному риску утратить свое почетное положение. Тем убедительнее стала его победа. Вождь был доволен собой, доволен своим Кланом, доволен Эйлой. Она оказалась превосходной целительницей. Впрочем, он давно знал, на нее можно положиться. В самом деле, она истинная преемница Изы – точно так же забывает обо всем, когда чьей-то жизни угрожает опасность. Конечно, Мог-ур пустил в ход немало доводов, чтобы убедить шаманов допустить Эйлу к участию в ритуале. Но она сама победила всеобщую неприязнь, когда бросилась на помощь молодому охотнику. Раненый вместе со своей женщиной намеревался остаться в Клане хозяев до полного выздоровления. Скорее всего, ему предстояло провести здесь зиму.

Мог-ур словно позабыл о кощунственном вторжении Эйлы в подземное святилище. Лишь один-единственный раз он упомянул о случившемся. Эйла суетилась у своего очага, поспешно собирая вещи, – на следующее утро Клан должен был отправиться в путь. В пещеру, прихрамывая, вошел Креб. Уже несколько дней Эйла с горечью замечала, что он избегает ее. И сейчас, увидев ее, он резко повернулся, торопясь уйти. Но она бросилась к нему и опустилась у его ног. Взглянув на ее склоненную голову, он тяжело вздохнул и коснулся ее плеча.

Она подняла глаза и поразилась, как сильно Креб сдал за эти дни. Морщины и рубцы, бороздившие его щеки, словно стали еще глубже, а нависающие брови бросали на лицо мрачную тень. Седая борода превратилась в мохнатые клочья, а низкий скошенный лоб казался выше из-за поредевших волос. Но сильнее всего ее потрясла печаль, которой был полон его взгляд. «Что я наделала, – содрогнулась Эйла. – Если бы я могла все исправить, если бы вернуть ту ночь. Я и близко не подошла бы к пещере!» Ее глаза прирожденной целительницы отмечали признаки болезни, терзавшей тело Креба. Но она понимала, что телесная боль меркнет в сравнении с той, что она, Эйла, причинила душе Мог-ура.

– В чем дело, Эйла? – спросил он.

– Мог-ур, я… я… – Наконец она набралась смелости. – О Креб! Я вижу, я виновата в твоем горе. Поверь, мне тяжело, очень тяжело. Как же быть теперь? Хочешь, я сама пойду и во всем признаюсь Брану. Я сделаю так, как скажешь ты. Только прикажи.

«Ты ничего не можешь исправить, Эйла, – с грустью подумал он. – Ты – это ты, и с этим ничего не поделаешь. Тебе не дано уничтожить зло, которое ты сотворила, сама того не ведая. Наш Клан погибнет, подобные тебе останутся в этом мире. Клан Пещерного Медведя вышел из глубин древности. Мы хранили наши традиции и чтили Великого Урсуса, но время, отведенное нам на земле, истекло. Наверное, все свершается как должно, в соответствии с велениями духов. И не ты виновница нашего печального удела. Но зачем тогда духи послали тебя к нам? Для того чтобы через тебя открыть мне судьбу Клана? Земля, которую мы покидаем, щедра и милостива. Многим поколениям она дарила все, что необходимо для жизни. Для твоего племени тоже настанет черед покинуть ее. И вам придется с этим смириться».

– Ты можешь сделать только одно, Эйла. – Медлительность жестов Мог-ура подчеркивала значение того, что он говорил. Взгляд его был холоден и спокоен. – Забудь о том, что видела.

Он выпрямился, насколько позволяла ему больная нога, и, стараясь не опираться на посох, удалился. В этот миг в нем воплотилось все достоинство древнего Клана.

– Бруд!

Молодой охотник повернулся на оклик. Женщины Клана в спешке готовили завтрак. Бран сообщил, что сразу после еды они тронутся в дорогу. Мужчины пользовались последней возможностью перемолвиться словом с охотниками из других Кланов. Предстояла семилетняя разлука, и они знали, не всем приведется дожить до следующей встречи. С восхищением припоминали они минувшие состязания и обряды, оживляя в памяти захватывающие подробности.

– Ты превосходно показал себя в состязаниях, Бруд. Не сомневаюсь, к следующему Сходбищу ты будешь вождем.

– Возможно, на следующем Сходбище первым станет ваш Клан, – раздувшись от гордости, ответил Бруд. – Но на этот раз удача сопутствовала нам.

– Да, вы избранники удачи. Ваш Клан – самый почитаемый Клан. Ваш Мог-ур – самый могущественный Мог-ур. Даже целительница у вас самая лучшая. Повезло Клану, в котором есть такая целительница, как Эйла. Далеко не всякая отважилась бы приблизиться к разъяренному зверю, чтобы спасти раненого охотника.

Бруд, нахмурившись, отошел от своего собеседника. Заметив вдалеке Вурда, он поспешил ему навстречу.

– Вурд! – воскликнул Бруд, сделав приветственный жест. – Ты отлично показал себя в состязаниях. Я был рад, что для Медвежьего Ритуала избрали тебя, а не Нуза. Нуз – отважный охотник, но он уступает тебе.

– Однако ты, Бруд, по праву был назван первым. Ваш Клан заслужил самое почетное место. Даже ваша целительница отличилась, хотя поначалу она не слишком пришлась мне по душе. Тебе повезло – когда ты станешь вождем, рядом будет хорошая целительница. Надеюсь только, она прекратит расти. Сказать по правде, я не привык смотреть на женщину снизу вверх.

– Да, эта женщина чересчур высока, – неохотно откликнулся Бруд.

– Но это пустяки. Важно то, что она знает свое дело, так ведь?

Бруд едва заметно кивнул и, не желая больше поддерживать разговор, пошел прочь. «Эйла, Эйла, как мне опостылела эта Эйла!» – с досадой твердил он про себя, пересекая поляну перед пещерой.

– Бруд, я как раз хотел поговорить с тобой! – остановил его вождь одного из Кланов. – Ты знаешь, у женщины моего Клана есть дочь, страдающая тем же увечьем, что и сын вашей целительницы. Со временем она будет для него самой подходящей женщиной. Я уже говорил с Браком, и он дал согласие принять ее, когда она вырастет. Но он посоветовал мне узнать твое мнение. Ведь когда девочка достигнет зрелости, вождем Клана будешь ты. Мать обещает, что вырастит ее достойной женщиной, которой не стыдно будет войти в лучший Клан и соединиться с сыном лучшей целительницы. Что ты на это скажешь, Бруд?

– Мне все равно, – отрезал Бруд. В другое время он не преминул бы воспротивиться, но все эти разговоры об Эйле так ему надоели, что он больше слышать не хотел этого имени.

– Кстати, Бруд, ты отлично выступил в забеге с копьями, – заявил вождь Клана Оды.

Бруд не увидел этого, так как уже повернулся к нему спиной. Гордой походкой он прошествовал к пещере. Около самого входа сидели две женщины и о чем-то оживленно судачили. Бруд знал, ему следует отвести взгляд, но не двинул головой, сделав вид, что не замечает женщин.

– Поначалу я не поверила, что она женщина Клана. А уж когда я увидела ее ребенка… Но она подошла к клетке Урсуса без всякого страха, словно жила в Клане хозяев. Я бы ни за что не осмелилась!

– Я говорила с ней. Она приветлива и разумна. По-моему, она отличается от нас только по виду. Вот только вряд ли она найдет когда-нибудь мужчину. Уж слишком она высока, да и лицом не вышла. Какой мужчина захочет глядеть на свою женщину снизу вверх, даже если она искусная целительница и окружена почетом.

– Одна женщина говорила мне, в их Клане не прочь принять Эйлу. Но они хотят все как следует обсудить. Если кто-нибудь из охотников даст согласие взять ее, они пришлют за ней гонца.

– Да, но Клан Эйлы живет теперь в другой пещере. Говорят, она сама нашла эту пещеру, еще когда была маленькой девочкой.

– Это где-то неподалеку от моря. Там много проторенных троп. Опытный гонец без труда сумеет их найти.

Бруд, стиснув зубы, прошел мимо. Как бы ему хотелось надавать тумаков этим бездельницам, у которых только и забот, что болтать. Но они не принадлежали к его Клану. Мужчина имел право задать взбучку любой женщине, но все же сделать это без ведома вождя ее Клана считалось нарушением приличий. Конечно, если проступок женщины был серьезен, никто не думал о вежливости. Но, хотя сплетницы и вывели Бруда из себя, остальные могли не понять, в чем их вина.

Войдя в пещеру, Бруд сразу увидел Норга.

– Наша целительница утверждает, ей не сравниться в искусстве с Эйлой, – говорил вождь Клана хозяев.

– Не зря Иза считает ее своей преемницей, – ответил Бран. – Она передала ей все, что знает сама.

– Уж кто-кто, а Иза способна обучить хорошую целительницу. Жаль, что ее нет с вами.

– Да. Иза больна, и это одна из причин, по которой я тороплюсь домой. Нам предстоит долгий путь. Вы очень гостеприимны, Норг, но дом есть дом. Нынешнее Сходбище было одним из лучших. Оно запомнится людям надолго, – заявил Бран.

В бешенстве сжав кулаки, Бруд отвернулся как раз в тот момент, когда Норг принялся восхвалять отвагу и силу сына женщины Брана. «Эйла, Эйла, Эйла. Все словно с ума посходили. Можно подумать, это Сходбище устроили ради Эйлы. Но разве ее первой избрали для участия в Медвежьем Ритуале? Разве она вспрыгнула на загривок грозному зверю? Нет, она стояла в стороне, в полной безопасности. Все твердят, она спасла жизнь охотнику, но что из этого? Скорее всего, он никогда не сможет ходить. На нее противно смотреть – тощая, высоченная, плосколицая. Да еще и произвела на свет увечного выродка. Люди не знают, как она дерзка и своевольна дома!»

Как назло, на глаза ему попалась Эйла, которая несла несколько свертков. Она споткнулась под ненавидящим взглядом Бруда. «Чем я опять провинилась?» – в смятении спрашивала она себя. Во время Сходбища Бруд, казалось, перестал ее замечать.

Бруд был сильным мужчиной с крепкими кулаками. Но вред, который он мог причинить Эйле, далеко не исчерпывался побоями. Сын женщины вождя, он давно уже готовился стать вождем. И сейчас, наблюдая за смутившейся Эйлой, он предвкушал будущую месть.

С завтраком было покончено. Женщины проворно уложили посуду. Всем, как и Брану, не терпелось скорее отправиться в дорогу. Эйла попрощалась с другими целительницами, с женщиной Норга, со всеми, с кем успела познакомиться на Сходбище. Привязав ребенка себе на спину, она заняла место впереди женщин своего Клана. Вождь дал сигнал к отправлению, и они двинулись. Не доходя до поворота, Клан остановился – все бросили прощальный взгляд на пещеру хозяев. Люди Норга смотрели им вслед.

– Да пребудет с вами Урсус! – сделал знак Норг.

Бран кивнул, повернулся и зашагал вперед. Пройдет семь лет, думал он, прежде чем они опять увидят Норга и людей его Клана. А может, эта встреча была для него последней. Только духу Великого Пещерного Медведя известно, что ждет впереди.

Как и предполагал Бран, обратный путь давался Кребу с трудом. Его уже не воодушевляло радостное ожидание. Напротив, силы старого шамана подтачивали грустные размышления о тайне, открывшейся ему во время священного обряда. Бран наблюдал за ним с возрастающей тревогой. Он понимал, Великий Мог-ур страдает не только от телесной слабости, но и от упадка духа. Креб еле волочил ноги. Он не поспевал за остальными, и множество раз Брану приходилось останавливать Клан и посылать за старым шаманом кого-нибудь из молодых и сильных охотников. А вождю не терпелось оказаться в родной пещере, но все же он замедлял свой шаг, подлаживаясь под Креба. Мог-ур, казалось, утратил интерес к чему бы то ни было. Несколько вечерних обрядов, устроенных по настоянию Брана, он провел неохотно и вяло. Жесты его были до странности небрежны и безучастны, словно дух великого мага витал где-то далеко. Бран заметил также, что Креб и Эйла держатся друг от друга в отдалении. Эйла казалась понурой, и походка ее утратила живость, хотя молодой женщине было не занимать сил. Между этими двумя что-то произошло, догадался вождь.

С самого утра люди брели через высокие поблекшие травы. Оглянувшись назад, Бран опять не увидел Креба. Он уже собирался отдать приказ одному из охотников, но передумал и повернулся к Эйле.

– Ступай, приведи Мог-ура, – распорядился он.

Приказ вождя удивил Эйлу, но она покорно кивнула, передала ребенка Убе и поспешила назад по увядшей траве, примятой множеством ног. На этот раз Креб отстал особенно сильно – он медленно ковылял, тяжело опираясь на свой посох. Видно было, что каждый шаг дается ему с болью. После того как он, отверг страстный порыв терзаемой раскаянием Эйлы, она не знала, как с ним держаться. Она видела, что искореженные суставы заставляют его страдать, но он наотрез отказывался от всех ее снадобий. Эйла вся извелась, глядя на него, но настаивать не осмеливалась. Увидев ее, Креб остановился.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он.

– Бран велел мне привести тебя.

Креб что-то пробурчал себе под нос и вновь побрел вперед. Эйла плелась следом. Наконец, не в силах вынести мучений Креба, она обогнала его и опустилась на землю у его ног. Кребу поневоле пришлось остановиться, но, прежде чем коснуться плеча молодой женщины, он долго смотрел на ее склоненную голову.

– Эта женщина хочет знать, чем она прогневила Мог-ура.

– Ничем, Эйла.

– Тогда позволь, я помогу тебе! Раньше ты никогда не отказывался. – Эйла осеклась и опять перешла на ритуальные жесты. – Эта женщина умеет исцелять недуги. Ее печалит, что Мог-ур не принимает ее помощи. О Креб, позволь мне облегчить твою боль, – вновь сорвалась она на повседневный язык. – Я так люблю тебя. Для меня ты все равно, что мужчина моей матери. Ты всегда заботился обо мне, заступался за меня. Тебе я обязана жизнью. Не знаю, почему ты меня разлюбил. Но я люблю тебя по-прежнему.

И слезы, горькие отчаянные слезы хлынули у нее из глаз.

«Почему, стоит только ей решить, что я не люблю ее, из глаз ее течет вода? – думал Мог-ур, и сердце его сжималось. – Почему я не могу вынести этого и готов сделать все, лишь бы ее утешить? Неужели у всех Других такие слабые глаза? Она права, раньше я позволял ей лечить себя, и нет причин отказываться от ее помощи сейчас. Да, она не женщина Клана. Она родилась среди Других и принадлежит им доныне, хотя сама она да и все прочие полагают иначе. Но она и в самом деле целительница. Ей не дано стать истинной преемницей Изы, но чары исцеления подвластны ей. Она делала все, что в ее силах, чтобы стать женщиной Клана. Я видел, ей приходилось тяжело. Но я не ведаю, как тяжело ей было на самом деле. Не впервые вода застилает ей глаза. Но сколько раз она сдерживалась. Сколько раз таила свое горе. Лишь когда ей кажется, что я не люблю ее, она не в силах сдержаться. Ей слишком горько. Если бы я решил, что она разлюбила меня, мне тоже было бы горько. Почему я так привязался к рожденной среди Других?» Креб пытался увидеть, в ней представительницу далекого и непонятного племени. Но перед ним была Эйла, дитя, выросшее у его очага.

– Поспешим, Эйла. Бран ждет нас. Вытри глаза. И на стоянке сделай мне отвар из коры ивы, целительница.

Эйла просияла сквозь слезы, поднялась и подошла к нему. Креб, поколебавшись, оперся на ее руку.

Увидев их, Бран сразу понял, что дело пошло на лад. Он немного ускорил шаг, хотя Клан все еще передвигался медленнее, чем хотелось бы вождю. Старый шаман по-прежнему казался сумрачным, но все же он немного воспрянул духом и старался не слишком задерживать соплеменников. Да, между этими двумя, несомненно, что-то случилось, но теперь, похоже, у них мир, думал Бран. И все благодаря тому, что он догадался послать Эйлу за Мог-уром.

Теперь Креб принимал помощь и заботы Эйлы. Но преграда, возникшая между ними, так и не исчезла. Он помнил, что Эйле не дано разделить печальную участь Клана, и не мог преодолеть отчужденности. Казалось, прежняя теплота и доверительность их отношений утрачены безвозвратно.

Дни стояли по-летнему жаркие, однако ночи становились все прохладнее. Увидев на западе контуры заснеженных вершин, утомленные путники приободрились. Расстояние, отделяющее их от дома, убывало слишком медленно, хотя они не давали себе отдыха. День за днем они шли на запад, а горная гряда на юге полуострова все еще виднелась далеко впереди. Но, так или иначе, они приближались к родным краям. Сверкающие хребты вырисовывались все более отчетливо, и уже можно было различить голубоватые расщелины ледников и темно-красные отложения горных пород.

Люди двигались без остановок, лишь под покровом темноты они разбили лагерь в степях. С первыми проблесками солнца все снова были на ногах. Иссохшие степи постепенно сменились зелеными лугами и перелесками. Заметив травоядного носорога, который важно прошествовал мимо, не удостоив людей взглядом, путники поняли, что дом близко. Нетерпение гнало их вперед по тропе, петляющей у подножия холма. Наконец, обогнув знакомый хребет, они увидели свою пещеру. Сердца у всех заколотились быстрее. Клан вернулся домой.

Аба и Зуг поспешили к ним навстречу. Сияя от радости, Аба приветствовала свою дочь и ее мужчину, обняла старших детей и взяла на руки маленького Груба. Зуг кивнул Эйле и устремился сначала к Гроду и Уке, потом к Овре и Гуву.

– А где Дорв? – спросила Ика.

– Он отправился в мир духов, – ответил Зуг. – Глаза его потухли, и он уже не мог различить наших жестов, когда мы пытались с ним разговаривать. Тогда он стал тосковать. Думаю, когда духи позвали его, он отправился с ними охотно. Мы предали его земле и пометили это место, чтобы Мог-ур совершил над ним погребальный обряд.

Эйла в тревоге озиралась по сторонам.

– Где же Иза? – спросила она.

– Иза очень больна, Эйла, – ответила Аба. – С тех пор как на небе народилась новая луна, она не встает.

– Иза! Нет! Нет! – Эйла бросилась в пещеру. Добежав до очага Креба, она сбросила свою поклажу и склонилась над Изой, лежавшей на меховой подстилке под грудой шкур. – Иза! Иза! – окликнула она сквозь слезы.

Старая целительница открыла глаза.

– Эйла, – произнесла она осипшим, едва слышным голосом. – Духи милостивы ко мне, – через силу сообщила она жестами. – Я дождалась вас.

И она протянула к Эйле исхудалые руки. Эйла обняла ее, прижав к себе уставшее тело. От Изы остались лишь кости, обтянутые сухой морщинистой кожей. Волосы ее поседели, глаза и щеки ввалились. Женщина, которой недавно исполнилось двадцать шесть лет, казалась глубокой старухой.

– Зачем только я пошла на Великое Сходбище! – со слезами на глазах твердила Эйла. – Я должна была остаться здесь и заботиться о тебе. Я ведь знала, что ты тяжело больна. Как я могла тебя покинуть?

– Не терзайся понапрасну, Эйла, – остановила ее Иза. – Тебе ни к чему винить себя. Расставаясь с вами, я знала, что скоро умру. Ты ничем не помогла бы мне, даже если бы осталась. Мне уже никто не поможет. Я только хотела увидеть всех вас еще раз, прежде чем отправиться в мир духов.

– Нет, нет, ты не умрешь! Я не дам тебе умереть! Я тебя вылечу! Ты еще долго не уйдешь в мир духов! – горячо возразила Эйла.

– Эйла, Эйла. Ни одна целительница, даже если она владеет могучими чарами, не способна победить смерть.

Волнение вызвало у Изы бурный приступ кашля. Эйла бережно приподняла больную и поддерживала ее, пока кашель не затих. Затем она свернула свою меховую подстилку, подложила Изе под спину, чтобы той было легче дышать, и принялась осматривать снадобья, стоявшие у изголовья.

– Я не вижу девясила. Почему ты не пьешь его отвар?

– Девясил у меня весь вышел, Эйла, – слабо откликнулась Иза. Кашель лишил ее последних сил. – Отвара мне требовалось много, а выйти и пополнить свой запас я не могла. Аба пыталась накопать для меня девясила, но вместо него принесла корни подсолнечника.

– Побегу за девясилом, – сказала Эйла и устремилась к выходу. Навстречу ей попались Креб и Уба с Дарком на руках. – Иза больна, и у нее не осталось даже девясила, – с горечью сообщила Эйла. – Пойду наберу немного. В нашем очаге нет огня, Уба. Зачем только я отправилась на Великое Сходбище! Нельзя было покидать Изу.

Слезы прочертили серые полосы на припудренных дорожной пылью щеках Эйлы, но она не замечала этого. Не теряя времени, она побежала вниз по склону, а Креб и Уба поспешили к своему очагу.

Эйла вброд переправилась через ручей и оказалась на лугу, где рос девясил. Опустившись на землю, она руками принялась выкапывать из земли целебные корни. На обратном пути она вымыла руки в ручье и заторопилась домой.

Уба уже развела огонь, но вода, которую она поставила кипятиться, была едва теплой. Креб, стоя над Изой, совершал исполненные магического смысла движения. С прежней страстью он умолял всех известных ему духов-защитников укрепить дух Изы и не забирать ее так скоро. Уба устроила Дарка на меховой подстилке. Малыш уже начал ползать и теперь, встав на четвереньки, направился прямиком к матери, которая крошила на мелкие кусочки корни девясила. Он вскарабкался к ней на колени и потянулся губами к соску. Но Эйла опустила его на землю. Сейчас ей было не до сына. Не обращая внимания на его обиженный рев, она положила корни в воду и добавила в сосуд несколько раскаленных камней, чтобы вода закипела быстрее.

– Дайте мне Дарка, – попросила Иза. – Я хочу посмотреть на него поближе. Он так вырос.

Уба подхватила ребенка и отнесла его к Изе. Та усадила Дарка на колени и принялась покачивать. Но мальчику вовсе не хотелось сидеть на руках у незнакомой старухи, и он принялся вырываться.

– Он силен и здоров, – довольно заметила Иза. – И голов удержит без всякого труда.

– Представляешь, у него уже есть женщина, – с гордостью сообщила Уба. – Пока это маленькая девочка. Но когда она вырастет, ее отдадут Дарку.

– Ничего не понимаю. Какая девочка? Дарк совсем мал, к тому же он увечный. Неужели кому-то захотелось отдать за него дочь?

– На Сходбище мы познакомились с женщиной из другого Клана. Ее дочь тоже увечная. Она очень похожа на Дарка. По крайней мере, голова у нее точь-в-точь такая же. В первый день эта женщина сама подошла к нам и спросила, не согласится ли Эйла, чтобы Дарк и ее дочь соединились, – пояснила Уба. – Ода, мать девочки, очень переживала, что дочь ее никогда не найдет себе мужчину. Бран и вождь Клана Оды обо всем договорились. Скорее всего, после следующего Сходбища девочка переселится в наш Клан, даже если к тому времени она не достигнет женской зрелости. Эбра сказала, девочка может жить с ней до тех пор, пока они с Дарком не вырастут. Ода была счастлива. Особенно после того, как Эйле позволили приготовить священный напиток.

– Значит, Мог-уры все же признали Эйлу ценительницей и моей преемницей? Я так боялась, что они отвергнут ее, – сказала Иза и обессиленно опустила руки. Разговор утомил больную, и все же в окружении близких она чувствовала себя более бодрой если не телом, то духом. Немного отдохнув, она спросила: – Как зовут девочку, предназначенную для Дарка?

– Ура, – ответила Уба.

– Хорошее имя. Звучит приятно. – Немного отдохнув, Иза задала давно волновавший ее вопрос: – А Эйла? На Великом Сходбище не нашлось мужчины для нее?

– Тот Клан, где живут родственники Зуга, не прочь ее взять. Сначала они отказались наотрез. Но после того как Эйлу признали целительницей, решили подумать. Только времени уже не оставалось, мы торопились в дорогу. Может, Эйлу они и возьмут, но не думаю, что они захотят принять Дарка.

Иза кивнула и утомленно закрыла глаза.

Эйла меж тем резала мясо, чтобы приготовить для матери бульон, то и дело нетерпеливо заглядывая в сосуд с отваром для корней. Однако снадобье все еще не приобрело нужного цвета и запаха. Дарк, жалобно хныча, подполз к Эйле, но она опять отказалась взять его на руки.

– Дай его мне, Уба, – сделал знак Креб.

Оказавшись на коленях Креба, мальчик затих, занявшись бородой старого шамана. Но скоро эта забава ему наскучила, он вырвался из рук Креба и снова двинулся к матери. Ребенок устал и проголодался, но Эйла, хлопотавшая у огня, казалось, не замечала, что он с плачем теребит ее за ногу. Креб, опираясь на посох, поднялся, потом отбросил палку и сделал Убе знак подать ему Дарка. С трудом ковыляя без своей опоры, он направился к очагу Бруда и протянул ребенка Оге.

– Мальчик голоден, а Эйле сейчас не до него – она готовит снадобья для Изы. Ты не покормишь его, Ога?

Молодая женщина кивнула, немедленно взяла ребенка на руки и дала ему грудь. Бруд злобно сверкнул глазами, но угрюмый взгляд, который метнул на него Мог-ур, заставил его сдержаться. Неизбывная ненависть Бруда к Эйле не распространялась на человека, который заботился и защищал ее сызмальства. Бруд слишком трепетал перед Мог-уром, чтобы ненавидеть его. Однако еще в детстве он обнаружил, что священный муж, всеми помыслами устремленный в мир духов, редко вмешивается в житейские дела Клана. Ни разу он не отчитал Бруда, не потребовал, чтобы тот оставил Эйлу в покое. Но Бруд не имел ни малейшего желания вступать со старым шаманом в открытое столкновение.

Вернувшись к своему очагу, Креб принялся перебирать сваленные в кучу вещи в поисках сосуда с медвежьим жиром – причитавшейся их Клану долей топленого сала зверя, умерщвленного во время Ритуала. Уба поспешила на помощь шаману. Отыскав сосуд, Креб отправился в свое святилище. Он знал – надежды нет, и все же хотел применить все подвластные ему чары, чтобы сохранить жизнь Изы.

Отвар, наконец, был готов. Эйла переливала его из чашки в чашку, чтобы поскорее остудить. Она уже напоила Изу бульоном, бережно поддерживая ее голову, – точь-в-точь как поила Иза изнуренную голодом и раной пятилетнюю девочку. Это немного оживило больную. С тех пор как Иза слегла, она почти не ела, да и раньше зачастую не прикасалась к пище, которую ей приносили. Для Изы минувшее лето оказалось долгим и тоскливым. Никого не беспокоило, поела она или нет, и она забывала о необходимости подкреплять свои силы. Старики, оставшиеся в пещере, замечали, что она тает на глазах, но не знали, как помочь ей. Когда для Дорва наступили последние дни, долг целительницы заставил Изу подняться. Но старейшина Клана угас быстро, и все искусство Изы могло лишь немного облегчить его предсмертные страдания. Смерть Дорва повергла всех остальных в уныние. Каждый вспомнил о том, что недалек тот день, когда и ему придется оставить этот мир. Со времени землетрясения смерть впервые посетила их Клан.

Эйла, устроившись у изголовья Изы, дула в чашку с отваром, беспрестанно пробуя, не остыл ли он. Уход за больной поглотил все ее внимание, и она не заметила, что Креб унес Дарка, а после и сам ушел в прибежище духов. Когда к очагу Креба приблизился Бран и молча встал поодаль, Эйла даже не обернулась. Тяжелое клокочущее дыхание Изы говорило о том, что конец близок, но Эйла не желала верить в это. Она упорно рыскала по закоулкам своей памяти в поисках спасительного средства.

«Надо попробовать припарки из коры пихты, – вспомнила она. – Да, и отвар тысячелистника – пусть Иза подышит его паром. Можно еще заварить сухую чернику. Нет, это помогает только при обычной простуде. Что же может подействовать? Может, корни лопуха?» Эйла была полна решимости влить в Изу все известные ей целебные отвары и с ног до головы обложить ее припарками. Нельзя было пренебрегать ни одним средством, способным продлить жизнь женщины, заменившей ей мать. Эйла гнала прочь мысль о том, что скорая смерть Изы неотвратима.

Уба тоже была озабочена болезнью матери. Но все же от девочки не ускользнуло, что Бран удостоил их своим посещением. В соответствии с обычаями Клана мужчине не следовало приходить к чужому очагу в отсутствие хозяина. Увидев вождя, Уба засуетилась и принялась разбирать разбросанные в беспорядке вещи, переводя обеспокоенный взгляд с Брана на Эйлу. Но им, казалось, и дела не было до ее растерянности. Уба не знала, как поступить. Креб ушел, Эйла словно ослепла. Наверное, ей самой стоит приветствовать вождя?

Бран пытливо разглядывал трех женщин – старую целительницу, Эйлу, ее преемницу, столь несхожую с людьми Клана, и Убу, которая шла по их стопам. Бран с детства был привязан к своей сестре. Все радовались рождению Изы, баловали и ласкали ее – ведь их мать прежде уже произвела на свет здорового мальчика, которому со временем предстояло стать вождем. С ранних лет Бран ощущал себя защитником Изы. Будь его воля, он ни за что не отдал бы ее тому мужчине, хвастуну и задире, который вечно донимал их брата-калеку. Но у Изы не было другого выбора, и она приняла свою участь безропотно. Хотя с тех пор, как мужчина ее погиб, она как будто воспрянула духом. Как бы там ни было, она всегда оставалась достойной женщиной и превосходной целительницей. Клан осиротеет без нее.

«Как выросла дочь Изы! – подумал вождь, пристально посмотрев на Убу. – Совсем скоро она станет взрослой женщиной. Пора подыскивать для нее пару. Надо отдать ее не просто достойному охотнику, но тому, к кому она чувствует расположение. Для охотника тоже намного лучше, когда его женщина предана ему всей душой. Лишь у одного молодого мужчины в Клане еще нет подруги – у Ворна. Оуна тоже подросла, но ее нельзя отдать Ворну, который доводится ей братом. Придется Оуне ждать, пока Борг станет мужчиной. Впрочем, не будет беды, если она произведет на свет ребенка прежде, чем соединится с Боргом. Кстати, этот парень старше, чем Оуна. Неплохо бы ему проявить побольше рвения, обучаясь охотничьим навыкам. Если он настолько взрослый, чтобы утолять свою надобность с женщинами, значит, для него настало время принести первую добычу. Что до Ворна, он наверняка будет хорошим мужчиной для Убы. Друк хорошо воспитал его. И я замечаю, Ворн частенько вертится вокруг Убы. Всякому ясно: он к ней неравнодушен». Как и обычно, все мысли Брана были заняты Кланом, судьбами и интересами людей, за которых он ощущал ответственность.

Отвар девясила наконец остыл. Эйла разбудила задремавшую Изу и заставила ее выпить снадобье. «Похоже, на этот раз Эйле не удастся вытащить Изу, – пришло на ум Брану, когда он посмотрел на изможденную старую женщину. – Почему только она так быстро одряхлела? – недоумевал вождь. – Из нас троих она самая младшая, а выглядит старше Креба». Ему припомнилось, как давным-давно Иза вылечила его сломанную руку. Тогда ей исполнилось примерно столько же лет, сколько Эйле, когда она спасла Брака. Но Иза в ту пору уже достигла зрелости и жила со своим мужчиной. «Да, с тех пор рука почти не доставляла мне неприятностей, – с благодарностью подумал Бран. – Вот только в последнее время иногда ноет. Я ведь тоже старею. Недалек тот день, когда я не смогу выйти на охоту. И тогда вождем станет Бруд.

Готов ли он к этому? Спору нет, на Великом Сходбище он хорошо показал себя. Я хотел даже объявить его вождем прямо там, на празднестве, перед всем Кланом. Он доблестный, смелый охотник. Все говорили, что мне повезло с преемником. Мне и в самом деле повезло. Я так боялся, что Урсус изберет Бруда, чтобы вместе с ним уйти в мир духов. Конечно, это большая честь, и все же я рад, что честь эта миновала сына моей женщины. Горн тоже был отважным и сильным охотником. Его уход – большая потеря для Клана Норга. Мы гордимся теми, кого избирает Урсус, и все же горюем по ним. Сын моей женщины не удостоился великих почестей, зато он остался с нами. Бруд не ведает страха. Пожалуй, он чересчур безрассуден. Молодому охотнику безрассудство пристало, но вождю необходимо здравомыслие. Он должен заботиться о благоденствии всего Клана. Должен решать, как устроить охоту так, чтобы она принесла удачу, и при этом избегать напрасного риска. Наверное, мне стоит время от времени поручать Бруду возглавить охотничий отряд. Пусть приучится все хладнокровно обдумывать, пусть перестанет кичиться своей смелостью. Самообладание и ответственность – вот главные доблести вождя.

Почему, только стоит Бруду увидеть Эйлу, он становится вспыльчивым и вздорным? Разве он не понимает, что унижает себя, опускаясь до стычек с женщиной? На вид Эйла не особенно привлекательна, но все же она женщина, и к тому же смелая и решительная женщина. Хотелось бы мне знать, возьмут ли ее в Клане родственников Зуга? Я так к ней привык, что, если она покинет нас, мне будет ее не хватать. Такая целительница, как Эйла, принесет пользу любому Клану. Я позабочусь о том, чтобы ее приняли достойно. Сейчас, когда Иза больна, Эйла забыла обо всем, даже о своем сыне, ребенке, за которым готова была последовать в иной мир. Чтобы спасти раненого, она решилась приблизиться к пещерному медведю. Не многие способны на такое. Эйла не уступает Бруду в бесстрашии. И с годами она научилась владеть собой. Раньше она часто срывалась, однако на Великом Сходбище держалась безупречно. Она заслужила все похвалы, которыми ее осыпали».

– Бран, – слабым голосом окликнула Иза, приподнимаясь на подстилке. Она по-прежнему чувствовала себя старшей женщиной очага и беспокоилась о том, чтобы как следует принять почетного гостя. – Уба, приготовь вождю чаю, – распорядилась она. – Эйла, подай Брану подстилку. Эта женщина сожалеет, что не может сама услужить вождю.

– Оставь, Иза. Я пришел не для чая. Просто мне захотелось тебя увидеть, – сказал Бран, усаживаясь рядом с больной.

– Давно ты здесь? – спросила Иза.

– Нет. Эйла была занята. Мне не хотелось тревожить ни ее, ни тебя. На Великом Сходбище все сожалели, что тебя нет с нами.

– Сходбище прошло удачно?

– Наш Клан опять признан лучшим. Охотники победили почти во всех состязаниях, Бруда первым избрали для участия в Медвежьем Ритуале. Эйла тоже хорошо показала себя. Она заслужила множество похвал.

– От похвал мало проку. Когда человека слишком хвалят, это может рассердить духов. Лучшая награда для Эйлы – знать, что она хорошо показала себя и принесла честь своему Клану.

– Да, Иза, Эйла принесла нам честь. Ее признали целительницей, женщиной Клана. Твоя дочь не посрамила тебя.

– Ты прав, Эйла – моя дочь, такая же, как Уба. Духи были милостивы ко мне, они подарили мне двух дочерей, и обе пошли по моим стопам. Обучать Убу начала я сама, закончить предстоит Эйле.

– Нет, нет! – перебила ее Эйла. – У тебя будет время передать Убе все, что ты знаешь сама. Теперь есть кому поднять тебя на ноги. Вот увидишь, скоро ты будешь здорова, – с пылом убеждала она. – Скоро ты сама примешься обучать Убу.

– Эйла, девочка, духи зовут меня, и мне придется уйти вместе с ними. Они были так добры, что выполнили мое последнее желание и позволили перед смертью увидеть всех вас. Не годится заставлять их ждать.

Бульон и целебные отвары подкрепили больную. Блестящие от жара глаза, пламенеющие на щеках багровые пятна придавали ей обманчиво оживленный, помолодевший вид. От лица ее словно исходило сияние, но то был не свет жизни. Брану уже случалось видеть нечто подобное. Он догадывался: это дух просвечивает сквозь истончившуюся оболочку и, значит, вскоре оставит бренное тело.

Ога до темноты нянчилась с Дарком и только поздним вечером принесла уснувшего ребенка к очагу Креба. Уба уложила Дарка на меховую подстилку. Девочке было одиноко, тоскливо, но она не знала, к кому обратиться за утешением. Креб лишь ненадолго вышел из своего святилища, смесью охры и медвежьего жира начертал на теле Изы таинственные письмена, сотворил над ней магические знаки и снова скрылся.

Уба разобрала вещи, разложила их по местам, приготовила ужин, к которому никто не прикоснулся. Она старательно придумывала себе дела – занятые руки немного отвлекали от тяжелых дум. Вскоре с работой по хозяйству было покончено. Оставалось только сидеть и смотреть, как умирает мать. Наконец Уба свернулась в комочек на подстилке Эйлы и задремала, прижимая к себе ребенка. Девочка согревала малыша своим теплом и находила у него успокоение.

А Эйла без устали хлопотала вокруг Изы, предлагая ей все новые средства и снадобья. Она боялась отойти от матери хотя бы на шаг, боялась, Иза уйдет навсегда, стоит ей отвернуться. Этой ночью не только Эйла не сомкнула глаз. Во всем Клане лишь маленькие дети спали крепким сном. Пещера погрузилась во мрак, люди сидели у очагов, уставившись на затухающие угли, или ворочались на своих подстилках.

Ночь выдалась туманная, облака затянули небо, скрыв звезды. Сумрак, царивший в обиталище людей, за пределами пещеры превращался в непроглядную тьму. Окрестные леса тонули в ней без следа. Перед рассветом, когда ночная мгла еще не рассеялась, Эйла очнулась от неглубокого забытья и подняла голову.

– Эйла, – хриплым шепотом позвала Иза.

– Что, Иза? – Эйла склонилась над больной. Глаза старой целительницы блестели в отсветах догорающего очага.

– Я хочу кое-что сказать тебе, прежде чем уйду навсегда, – произнесла Иза, и руки ее упали на меховое одеяло. Разговор требовал от нее невероятных усилий.

– Тебе нельзя разговаривать, мать, – возразила Эйла. – Постарайся уснуть. Поговорим утром, когда тебе станет лучше.

– Нет, девочка. Не будем откладывать. До утра я не дотяну.

– Не говори так. Ты будешь жить. Ты не покинешь нас!

– Эйла, я ухожу, и ты должна с этим смириться. Не перебивай меня. Времени мало. – Руки Изы вновь упали. Эйла смотрела на мать, оцепенев от горя. – Эйла, ты всегда была мне дороже всех на свете. Сама не знаю почему, но это так. Даже мысль о разлуке с тобой казалась мне невыносимой. Но теперь я ухожу. Недалек тот день, когда Креб вслед за мной отправится в мир духов. Бран стареет. Скоро вождем станет Бруд. Эйла, ты знаешь сама, он не даст тебе житья. Дочь моя, любимая моя дочь, ты владеешь чарами целительства. В любом Клане ты займешь достойное положение, даже если у тебя никогда не будет мужчины. Но ты женщина, Эйла, и мужчина тебе необходим. Ты не принадлежишь Клану. Ты родилась среди Других и осталась одной из них. Уходи отсюда, девочка, отыщи людей своего племени.

– Уйти? – переспросила изумленная Эйла. – Но куда я пойду, Иза? Я не знаю, кто они, Другие, не знаю, где искать их.

– Другие живут к северу отсюда, на большой земле за полуостровом. Моя мать рассказывала мне, что один из них, мужчина, которого исцелила ее мать, пришел с севера. – Иза смолкла, но несколько мгновений спустя, собрав последние силы, решительно повторила: – Здесь тебе оставаться нельзя, Эйла. Уходи. Найди людей своего племени, найди своего мужчину.

Внезапно руки Изы упали, веки ее смежились. Она глубоко вздохнула и опять открыла глаза.

– Скажи Убе, что я любила ее. Но ты моя старшая дочь, и ты особенно дорога мне. Я всегда, всегда… любила тебя больше всех.

Дыхание Изы превратилось в слабое клокотание, которое постепенно затихло.

– Иза! Иза! – отчаянно закричала Эйла. – Мать, не уходи! Не покидай меня! Прошу, не уходи!

Вопль ее разбудил Убу, она вскочила и бросилась к Изе.

– Мать! Нет! Нет! Мать моя умерла! Мать моя оставила меня!

В поисках поддержки девочка устремила на Эйлу горестный взгляд.

– Она сказала, что любила тебя, Уба.

Глаза Эйлы были сухи. Она еще не до конца осознала всю непоправимость случившегося. Креб, услышавший крик Эйлы в своем святилище, хромая, приблизился к умершей. Всхлипывая, Эйла прижалась к нему. Все трое, охваченные горем утраты, обнялись. Креб и Уба ощутили на своих лицах слезы Эйлы. Сами они не умели плакать, но скорбь их была не менее глубокой.

Глава 26

– Ога, ты не накормишь Дарка еще раз?

Орущий ребенок, которого Креб держал на руках, мешал ему изъясняться, но Ога все поняла без слов. «Эйле пора самой покормить сына, – подумала она. – Вредно так долго не опорожнять груди. Но Мог-ур, похоже, совсем извелся от переживаний – Иза умерла, а Эйла обезумела от горя». Ога не стала прибавлять ему хлопот.

– Конечно, я покормлю его, – кивнула она и взяла Дарка на руки.

Креб побрел к своему очагу. Эбра и Ука уже унесли тело Изы, чтобы подготовить его к погребальному обряду. Эйла по-прежнему сидела недвижно. Волосы ее повисли жалкими космами, на щеках темнели грязные полосы, оставленные слезами и дорожной пылью. Она так и не сменила накидку, в которой проделала весь долгий путь с Великого Сходбища. Креб несколько раз опускал ей на колени голодного ребенка, но Эйла, словно оглохнув и ослепнув, не замечала сына. Любой женщине известно, что крики ребенка, в конце концов, заставят мать очнуться от самой глубокой печали. Но Креб был мужчиной. Он знал, что в случае нужды женщины часто кормят чужих детей, и не хотел, чтобы Дарк страдал от голода. Поэтому он относил малыша то к Аге, то к Уке. Но их дети уже подросли, и молока у них было в обрез. Но у Оги, сыну которой лишь недавно пошел второй год, молока хватало, и она кормила Дарка с готовностью. Что до Эйлы, она, томимая душевной мукой, не обращала внимания на свои окаменевшие, налитые болью груди.

Мог-ур взял свой посох и удалился в глубь пещеры. В дальнем необитаемом углу были грудой сложены камни, а на покрытом пылью полу уже выдолбили неглубокую впадину. При жизни Изу, искусную целительницу, окружали почет и уважение. Высокое положение умершей и близость ее к духам, позволившим ей овладеть магическими чарами, обязывали похоронить ее внутри пещеры. Если кости Изы найдут покой в обиталище Клана, духи, помогавшие ей, пока она была жива, не оставят ее соплеменников своими благодеяниями и сама Иза в ином мире будет оберегать тех, с кем разделяла жилище. К тому же хищникам не удастся добраться до ее останков.

Мог-ур осыпал могилу тертой охрой и принялся совершать над ней ритуальные движения. Освятив землю, которой предстояло принять Изу, он направился к какому-то предмету, скрытому мягкой шкурой, и снял покров, обнажив тело умершей целительницы. Ее руки и ноги были согнуты и связаны красными веревками, так чтобы тело приняло позу ребенка в утробе матери. Шаман испросил у духов милости, потом опустился перед мертвой на колени и принялся натирать окоченевшую плоть смесью охры и жира пещерного медведя. Иза, свернувшаяся в позе неродившегося младенца, нагая, покрытая красной краской, отождествляемой с кровью, проливаемой при родах, должна была войти в иной мир тем же путем, каким вышла из него.

Никогда еще погребальный обряд не был так тяжел для Мог-ура. Он потерял не только сестру. Иза знала его, как никто другой. Он никогда не жаловался, но ей было известно, как велики его страдания. Она сочувствовала ему, она любила его мягкую, отзывчивую душу, восхищалась его величием, могуществом и волей. Она заботилась о нем, она умела облегчить его боль. Благодаря ей он познал семейные радости. И хотя теперь, натирая ее тело охрой, он впервые прикасался к нему, она воистину была его женщиной – преданной и самоотверженной подругой, которую судьба дарует не всякому мужчине. Но она ушла, оставив его в одиночестве.

Креб вернулся к своему очагу с посеревшим от усталости лицом. Эйла по-прежнему сидела около опустевшей постели Изы, устремив взгляд в пустоту. Но, когда Креб принялся перебирать вещи умершей, она встрепенулась.

– Зачем ты их трогаешь? – спросила она, не желая расставаться ни с чем, что имело отношение к Изе.

– Ищу сосуды и чаши, в которых Иза готовила снадобья. Все, что помогало ей исцелять, надо похоронить с ней вместе. Духи этих вещей будут сопутствовать ей в ином мире.

– Давай я сама.

Отстранив Креба, Эйла собрала деревянные плошки и костяные чашки, в которых Иза отваривала и настаивала целебные травы, каменные ступки, в которых она растирала и измельчала коренья, сумку целительницы, сделанную из шкуры выдры, посуду, из которой Иза ела и пила. Все это она сложила на подстилку. Вещей, необходимых Изе при жизни, оказалось не так много.

– Изе помогали исцелять не чашки и миски! – с досадой произнесла Эйла.

Охваченная внезапной мыслью, она сорвалась с места и бросилась из пещеры. Креб проводил ее грустным взглядом.

Эйла переправилась через ручей и устремилась в луга, куда она так часто ходила вместе с Изой. Заметив заросли диких роз, она отломила несколько цветков, потом нарвала цветов тысячелистника, отвар которых облегчает боль и избавляет от лихорадки. Она носилась по лесам и лугам, собирая цветы и травы, которые использовала Иза, – чертополох, крестовник, дикие гиацинты.

Все эти растения Эйла часто приносила Изе, и та готовила из них чудодейственные снадобья. Но сейчас она отбирала лишь те, что были украшены яркими благоуханными цветами. Неудержимые слезы струились по ее лицу при воспоминании о том, как они с Изой вместе ходили за травами. Эйла набрала такую огромную охапку, что с трудом удерживала ее в руках. Вдруг она заметила неподалеку переплетенные ветви лесного хвоща, покрытые мелкими цветочками. Тут же в голову ей пришла удачная мысль, так что она даже улыбнулась сквозь слезы.

Вытащив из кармана накидки нож, Эйла срезала ветку, уселась на краю залитого мягким осенним солнцем луга и принялась оплетать ветку цветами, превращая ее в причудливый многокрасочный венок.

Люди Клана, оторопев от изумления, наблюдали, как Эйла, войдя в пещеру со своей гирляндой, направилась прямо к могиле матери и положила цветы рядом с телом Изы.

– Они помогали Изе исцелять! – заявила она, словно вызывая всех остальных на спор.

Но Мог-ур одобрительно кивнул головой. «В самом деле, – думал он, – цветы – главные помощники Изы, она знала все их свойства, все их секреты. Конечно, она будет рада, если они последуют за ней в мир духов. Хотелось бы знать, растут ли цветы там».

Вслед за цветами в могилу опустили посуду и одежду Изы. Люди Клана принялись засыпать углубление камнями, а Мог-ур тем временем совершал магические знаки, умоляя дух Великого Урсуса и дух Сайгака, покровителя Изы, проводить ее в иной мир.

– Подождите! – вмешалась вдруг Эйла. – Я кое-что забыла. – Она кинулась к очагу Креба, вытащила из своей сумки целительницы две половинки расколовшейся ритуальной чаши, поспешно вернулась и опустила их в могилу. – Наверное, Иза хочет взять ее с собой. Ее все равно нельзя больше использовать.

Мог-ур вновь кивнул в знак согласия. Эйла права, ритуальную чашу больше нельзя использовать. Никто, кроме него, даже не представляет, до какой степени Эйла права. И Мог-ур возобновил свои магические телодвижения. Когда последний камень был опущен, женщины Клана сложили на вершине каменной пирамиды сухой хворост. На этом огне полагалось готовить еду для поминальной тризны. После этого ему не давали погаснуть в течение семи дней. Огонь должен был высушить мертвое тело, сделав из него мумию, и тем самым предотвратить разложение.

Костер вспыхнул, и Мог-ур жестами произнес погребальную речь, которой люди Клана внимали, затаив дыхание. Он поведал духам, как в Клане любили целительницу, избавлявшую от боли, побеждавшую недуги, которые были для людей окутаны тайной, как и сама смерть. Ритуальные жесты, которые использовал Мог-ур, были традиционны для погребального обряда, но необычный пыл, с которым он совершал их, неизбывная печаль, которой был полон его взор, говорили больше, чем магические знаки.

Глаза Эйлы оставались сухими. Она, не отрываясь, смотрела на пляшущие языки пламени, на плавные, полные невыразимой грации и красоты движения однорукого шамана и чувствовала, что души их вновь сливаются. Мог-ур словно вошел в нее и выразил ее скорбь, ее тоску и отчаяние. Но не только Эйла и Креб были едины в своем горе. Эбра первой испустила горестный вопль, ее примеру последовали другие женщины. Уба, прижимая к себе Дарка, пронзительно завыла. Растворившись в общем порыве, она обрела облегчение. Лишь Эйла хранила безмолвие – печаль ее была так глубока, что не находила выхода.

Она долго стояла недвижно, словно завороженная игрой пламени, и очнулась от небытия, лишь, когда Эбра потрясла ее за плечи:

– Эйла, поешь. Это последняя трапеза, которую Иза разделит с нами.

Эйла взглянула на женщину вождя невидящими глазами, послушно взяла протянутую деревянную тарелку, положила в рот кусочек мяса, но, попытавшись проглотить его, едва не подавилась. Вдруг она резко вскочила и устремилась на открытый воздух. Оказавшись за пределами пещеры, Эйла понеслась прочь, продираясь сквозь заросли кустарника и спотыкаясь о камни. Она ослепла от рыданий, но ноги сами понесли ее знакомой тропой к маленькой пещере на горном лугу, убежищу, где она столько раз находила спасительный приют. Неожиданно, будто опомнившись, она повернула в другую сторону. С тех пор как она показала свое пристанище Брану, пещера словно перестала принадлежать ей. К тому же слишком много томительных воспоминаний было связано с теми днями, когда она скрывалась здесь вместе с новорожденным Дарком. Эйла вскарабкалась на вершину утеса, который защищал пещеру Клана от студеных зимних вихрей и от пронзительных ветров осени.

Резкие порывы ветра едва не сбивали Эйлу с ног. Она опустилась на колени. Здесь, вдали от людей, наедине со своей тоской, она принялась заунывно причитать, покачиваясь в такт биениям своего раздираемого скорбью сердца. Креб, поспешивший из пещеры вслед за Эйлой, различил ее темный силуэт на фоне освещенных закатом облаков. Издалека до него доносились ее стенания. Старый шаман не мог понять, почему Эйла ищет одиночества, почему отказывается разделить свое горе с остальными. Печаль притупила присущую Кребу чуткость, и он не догадывался, что Эйлу терзает не только боль утраты.

Ее мучило ощущение собственной вины. Она упрекала себя в том, что оставила Изу и отправилась на Великое Сходбище. Она, целительница, покинула больную, нуждавшуюся в ее помощи, покинула женщину, заменившую ей мать. А когда помощь требовалась ей, Иза забывала о себе. Чтобы найти корень, сохранивший Эйле ребенка, она блуждала в горах под проливным дождем. Тогда она слегла, и это, без сомнения, приблизило ее конец. Эйла чувствовала, что виновата не только перед Изой, но и перед Кребом. С тех пор как она нечаянно проникла в тайное святилище там, на Сходбище, его что-то гложет. Помимо угрызений совести Эйлу мучила лихорадка. Она давно уже ничего не ела, а груди ее стали твердыми как камень. К тому же, как истинная целительница, она испытывала горечь, впервые в жизни не сумев совладать с недугом. Будь рядом Иза, она успокоила бы дочь, объяснив, что все людские ухищрения бессильны перед смертью. Но Иза ушла.

Сейчас Эйле, как никогда, нужен был сын. Он не только избавил бы ее от телесных страданий, облегчив переполненные груди. Заботы о ребенке отвлекли бы ее, вернули к жизни. Но, когда Эйла вернулась в пещеру, Дарк крепко спал рядом с Убой. По просьбе Креба Ога снова накормила малыша. Эйла долго ворочалась на своей подстилке. Сон не шел к ней, но, поглощенная печалью, она не осознала, что причина тому лихорадка и боль.

Утром, когда Креб проснулся, Эйлы уже не было в пещере. Она снова отправилась на вершину утеса. Креб с тревогой смотрел на темнеющую в вышине фигурку. Но снизу он не мог различить, что Эйла больна.

– Может, мне сходить и привести ее? – спросил Бран, обеспокоенный поведением Эйлы не менее Креба.

– Не стоит. Она хочет побыть одна. Не будем ей мешать, – возразил Креб.

Однако, взглянув на вершину утеса некоторое время спустя, он не увидел Эйлы. Волнение его росло, и вечером, когда Эйла так и не вернулась, он попросил Брана поискать ее. Кребу пришлось горько пожалеть о том, что он отговорил Брана сходить за Эйлой раньше, – вождь вернулся с молодой женщиной на руках. Тоска, отчаяние, лихорадка совершили свое дело. Уба и Эбра вызвались ухаживать за целительницей Клана. Эйла была в беспамятстве. Она то дрожала от озноба, то горела в жару и, стоило коснуться ее раздувшихся грудей, вскрикивала от боли.

– У нее пропадет молоко, – заявила Эбра. – Дарк ей уже не поможет. Молоко спеклось, ребенку его не высосать.

– Но Дарк еще слишком мал. Ему не обойтись без молока. Что с ним станет? Что станет с Эйлой? – в испуге спрашивала Уба.

Иза сумела бы помочь беде. Сумела бы это и сама Эйла, будь она в сознании. Даже Уба смутно припоминала – существуют притирки и отвары, способные все исправить. Но Уба была слишком молода и не решалась возражать Эбре, тем более женщина вождя говорила так уверенно. Вскоре жар спал, но молоко у Эйлы пропало. Она не могла больше кормить сына.

– Увечному выродку не место у моего очага, Ога! Твоим сыновьям не нужен такой брат!

Бруд в ярости потрясал кулаками. Ога съежилась у его ног.

– Но, Бруд, это всего лишь маленький ребенок. Ему необходимо молоко. Ага и Ика не могут выкормить Дарка. А у меня молока с избытком. У меня его всегда вдоволь. Если я откажусь кормить сына Эйлы, он умрет с голоду.

– Меня это не волнует. Пусть умирает. Его вообще не следовало оставлять в живых. Я сказал, у моего очага он жить не будет.

Ога вдруг перестала дрожать и пристально взглянула на своего мужчину. Она все еще не верила, что он действительно запретит ей кормить сына Эйлы. Конечно, он будет рвать и метать, но, в конце концов, уступит. Он не способен на бессмысленную жестокость. Все знают, он ненавидит мать Дарка. Но не будет же он настаивать, чтобы ребенка заморили голодом.

– Бруд, вспомни, Эйла спасла жизнь Брака. Неужели ты хочешь погубить ее сына?

– За то, что она спасла Брака, ее наградили сверх всякой меры. Ей подарили жизнь, хотя она совершила непростительное преступление. Ей даже позволили охотиться. Я ничем ей не обязан.

– Нет, ей не дарили жизнь, – возразила Ога. – Ее предали смертельному проклятию. Но она вернулась из мира духов, потому что так захотел ее покровитель.

– Если бы ее прокляли, как следует, она бы не вернулась. И не произвела бы на свет этого ублюдка. Если ее покровитель так о ней печется, почему у нее пропало молоко? Каждый скажет, сын ее обречен на несчастья. Он лишился материнского молока – для ребенка не может быть большего несчастья. Он принесет несчастье к моему очагу. Я не допущу этого, Ога! Все, разговор окончен.

Ога отпрянула назад и смерила Бруда холодным взглядом.

– Нет, Бруд! – произнесла она. – Разговор не окончен.

Привычные робость и смирение внезапно слетели с Оги. Злобное выражение на лице Бруда сменилось недоуменным.

– Ты можешь запретить Дарку жить у твоего очага. Это твое право. Но ты не можешь запретить мне кормить его. Мое право – кормить своим молоком любого ребенка. Ни один мужчина не помешает мне. Эйла спасла жизнь моему сыну, и я не дам ее сыну умереть. Хочешь ты того или нет, но Дарк будет молочным братом моим сыновьям.

Бруд оцепенел от изумления. Ему и в голову не приходило, что его женщина способна проявить своеволие. Ога всегда была так покорна, полна уважения к своему мужчине. Откуда в ней эта строптивость? Бруд глазам своим не верил. Мгновение спустя его растерянность переросла в бешенство.

– Как смеешь ты перечить своему мужчине, женщина! Я прогоню тебя прочь!

– Если ты прогонишь меня, Бруд, я возьму своих сыновей и уйду. Возможно, кто-нибудь из охотников пожелает взять меня. Если же нет, я буду умолять Мог-ура позволить мне жить у его очага. Но я выкормлю ребенка Эйлы!

Вместо ответа Бруд сбил ее с ног ударом кулака. Обуревавшая его ярость требовала выхода. Он подскочил к Оге, намереваясь ударить ее еще раз, и вдруг резко повернулся. «Ничего, ее научат уважать своего мужчину», – твердил он про себя, направляясь к очагу Брана.

– Эйла взбаламутила всех наших женщин. Сначала она заразила своим своеволием Изу, теперь внушила дерзкие мысли моей женщине, – заговорил он, едва переступив через камни, ограждающие очаг вождя. – Я запретил Оге кормить сына Эйлы, сказал, что ее сыновьям не нужен увечный брат. Знаешь, что она ответила? Что выкормит его, несмотря на мой запрет! Что Дарк станет братом ее сыновьям, хочу я того или нет. Ты можешь в это поверить? Ога, моя женщина, всегда была такой послушной и смирной.

– Ога права, Бруд, – ответил Бран, стараясь держать себя в руках. – Твоя женщина может кормить любого ребенка, какого пожелает. Тебя это не касается. Мужчина не должен соваться в женские дела. У него есть более важные заботы.

Очередная вспышка Бруда огорчила вождя до глубины души. Он понимал: Бруд уронил свое достоинство, вмешавшись куда не следует. Да и кому еще кормить Дарка, если не Оге? Мальчик принадлежит Клану, на Медвежьем Ритуале он вкусил плоти и крови Урсуса. И Клан должен заботиться о нем. Даже женщину, которая пришла из другого Клана и не произвела на свет ни одного ребенка, не оставят без пропитания после смерти ее охотника. Конечно, удел ее будет довольно жалким, всякий назовет ее обузой, но, пока в Клане есть мясо, она получит свою долю.

Бруд может отказаться взять мальчика к своему очагу. Если Дарк поселится с ним, на Бруда ляжет обязанность добывать ему еду и обучать его наравне с сыновьями Оги. Отказ от лишних хлопот не делает Бруду чести, но вождь был готов к этому. Неприязнь, которую Бруд питает к Эйле и ее сыну, известна всем. Но запретить, своей женщине кормить ребенка, принадлежащего Клану? Трудно было ожидать этого даже от Бруда.

– Значит, ты полагаешь, что непокорство и злонамеренность Оги следует оставить без наказания? – дрожа от злобы, спросил Бруд.

– А как полагаешь ты, Бруд? По-твоему, мальчика надо уморить голодом?

Бруд вспыхнул и потупился, не решаясь ответить утвердительно.

– Дарк принадлежит Клану, Бруд. Голова у него не такая, как у всех, но он сильный и крепкий ребенок. И станет охотником, когда вырастет. В другом Клане подрастает девочка, которая в будущем соединится с ним. Ты дал на это согласие. Почему же ты впал в исступление, узнав, что твоя женщина собирается кормить Дарка? Неужели ты не способен относиться к Эйле так, как подобает мужчине? Почему ты не даешь ей спокойно жить? Почему ты, мужчина, унижаешь себя, сводя счеты с женщиной? Или я ошибся, Бруд, и тебя нельзя назвать мужчиной? Тебе нельзя доверить Клан?

– Я просто не хотел, чтобы у сыновей Оги был увечный брат, – в замешательстве ответил Бруд. Угроза, прозвучавшая в словах вождя, мигом сбила с него спесь. Он пытался оправдаться, но ему не удалось придумать ничего убедительного.

– Бруд, разве все мы не братья? Разве в каждом из нас не живет частичка всех людей Клана? Разве охотнику не следует, рискуя собой, спасать жизнь другого охотника? Сейчас или потом Дарк станет братом сыновьям Оги. Или ты против древнего обычая?

Бруду нечего было ответить. Он не мог признать, что ненависть к Эйле по-прежнему затмевает его разум. Не мог признать, что так и не выучился владеть собой и, значит, не достоин быть вождем. «Зачем только я отправился к Брану? – мысленно корил он себя. – Я опять забыл. Он всегда берет ее сторону. На Великом Сходбище он так гордился мной, а сейчас опять сомневается, стоит ли доверять мне Клан. И она всему виной».

– Хорошо, пусть Ога кормит сына Эйлы, – заявил он. – Но я не позволю, чтобы Дарк жил у моего очага. – Бруд знал, это его право, и не собирался поступаться им. – Ты полагаешь, увечье мальчика пройдет с годами, но я думаю иначе. Я не уверен, что он сможет стать охотником. И не желаю нести ответственность за его обучение.

– Будь по-твоему, Бруд. Я обещал перед всем Кланом, что сам обучу мальчика охотиться. Я принял его в Клан, я в ответе за него. Дарк будет охотником. Я сделаю для этого все, что в моих силах.

Бруд резко повернулся и направился к своему очагу, но, увидев, что туда же спешит Креб с Дарком на руках, вышел из пещеры. Лишь убедившись, что никто из соплеменников его не увидит, он дал выход своей досаде. «Все из-за Мог-ура, из-за этого старого калеки», – пронеслось у него в голове. И тут же, испугавшись мести вездесущего шамана, он попытался прогнать крамольную мысль.

Несмотря на всю свою отвагу, Бруд страшился духов сильнее, чем все прочие охотники в Клане. Он испытывал трепет перед человеком, который общался с духами накоротке. Ведь один, даже самый храбрый, охотник не способен противостоять целому сонмищу неведомых существ, в ведении которых находятся людские несчастья, болезни и смерть. Поэтому лучше не гневить шаманов, ведь им открыты желания и намерения духов. На Великом Сходбище молодые охотники частенько пытались нагнать друг на друга страх кошмарными историями о Мог-урах, которые, обидевшись на недостаток почтения, насылали на провинившихся неисчислимые бедствия. По воле шаманов копья ломались в решающий момент, когтистые лапы и острые клыки хищников наносили ужасающие раны. Увечья и страдания становились уделом тех, кто дерзнул вызвать недовольство священных мужей. Правда, в Клане Бруда ничего подобного не случалось. Но не следовало забывать, что именно их Мог-ур обладает несравненной властью.

И все же порой Бруду казалось, что старый шаман скорее достоин насмешек, чем уважения. Всем остальным искореженное тело и изборожденное шрамами лицо Мог-ура внушали благоговение. Тем, кто не знал его, он представлялся не человеком, а диковинным посланцем мира духов. Бруд ухитрялся извлекать выгоду из страха, который охотники из других Кланов испытывали при виде Мог-ура. Наслаждаясь их испуганными взглядами, он утверждал, что ни во что не ставит шамана. Но бравада оставалась лишь бравадой. Весь Клан питал непререкаемое почтение к пожилому хромоногому человеку, не способному даже охотиться. И в глубине души Бруд не сомневался в его магической силе.

«Хорошо, что Мог-ур стар, – часто думал Бруд. – Когда я стану вождем, шаманом будет Гув». Гув был ровесником Бруда, его товарищем по охоте. Помощника шамана не окружал ореол неземного могущества, и Бруд не сомневался – лестью или силой он заставит Гува соглашаться со всеми своими решениями. О том, чтобы подчинить себе Мог-ура, нечего было и мечтать.

«Больше я не дам вождю повода усомниться в моем мужестве и выдержке, – обещал себе Бруд, слоняясь по ближнему лесу. – Ни к чему подвергать себя опасности утратить расположение Брана. Но придет день, когда вождем стану я. – При этой мысли Бруд сразу воспрянул. – Тогда всем придется подчиниться моей воле. И Бран уже не сможет защитить Эйлу. – Предвкушая скорое торжество, Бруд припоминал все свои обиды на Эйлу: – Она настроила против меня вождя, она настроила против меня даже Огу, мою женщину. Много раз она выказывала мне пренебрежение, много раз похищала славу, принадлежащую мне по праву». – Он упивался этими воспоминаниями. Придет день, когда он отплатит за все свои обиды. И тогда она пожалеет, что духи привели ее в Клан.

Не только Бруд досадовал на Мог-ура. Креб и сам укорял себя – он полагал, что молоко у Эйлы пропало по его вине. Конечно, он хотел лишь добра ей и ребенку, а причинил непоправимое зло. Он ничего не понимает в женщинах, в том, как устроены их тела. Лишь на склоне лет ему довелось жить у одного очага с матерью и младенцем. Откуда ему было знать, что, когда женщина кормит грудью, это необходимо не только ребенку, но и ей самой. Никто не сказал ему об этом, никто не предупредил.

И надо же было такой беде случиться с Эйлой, сокрушался Креб. Неужели причина тут в том, что сын ее с рождения обречен на несчастья? Измученный раскаянием, Креб упрекал себя в дурных намерениях, которых на самом деле у него не было и в помине. Правда ли, что он беспокоился о голодном ребенке, спрашивал себя старый шаман. Или хотел причинить боль Эйле, отомстить ей за то, что она, сама того не ведая, навсегда лишила его душевного спокойствия? Достоин ли он Урсуса, своего великого покровителя? Он, Мог-ур, унизившийся до жалкой мести. Ему следовало служить людям Клана образцом духовного величия. Возможно, Клан, чей Мог-ур столь ничтожен в своих помыслах, достоин своего печального удела.

Предчувствие неминуемой гибели, уготованной его племени, тоска по умершей Изе, чувство вины перед Эйлой – все это погрузило Мог-ура в неизбывное уныние. Он чувствовал, что земная жизнь – самое тяжелое испытание, выпавшее на долю его духа, – близится к концу.

Эйла ни в чем не упрекала Креба, она винила лишь себя. И все же ей тяжело было смотреть, как сын ее сосет грудь другой женщины. Она была благодарна Оге, Аге и Ике, которые пришли к ней на помощь. Но, как правило, она просила Убу отнести ребенка к другой женщине и побыть у чужого очага, пока Дарк не насытится. Эйла ощущала, что с утратой молока ослабела связь, соединяющая ее с сыном. Она по-прежнему горевала по Изе, корила себя за ее смерть и переживала за Креба. Но старый шаман так глубоко ушел в себя, что она боялась его тревожить. Каждую ночь, прижимая к себе спящего Дарка, Эйла мысленно благодарила Бруда. Если бы он согласился взять к своему очагу ее ребенка, она лишилась бы даже этих недолгих часов близости с сыном.

В ненастную осеннюю пору Эйла вспомнила про свою заброшенную пращу. Охота была хорошим предлогом побыть наедине с собой. В последний год Эйла почти не охотилась и утратила навык, но, когда она снова взялась за оружие, к ней быстро вернулись прежняя ловкость и меткость. Она зачастую уходила в лес рано утром, оставляя Дарка на попечении Убы, и возвращалась затемно. Свежий воздух и движение пошли ей на пользу. Правда, она столкнулась с одним небольшим затруднением. Тело ее достигло полного расцвета, и тяжелые груди, которые тряслись и дрожали, когда она гналась за добычей или перескакивала через препятствие, причиняли ей много неудобств. Эйла заметила, что мужчины носят набедренные повязки, защищающие наиболее чувствительные части их тела, и вырезала из кожи широкую полосу, которая завязывалась на спине и поддерживала грудь. Теперь ей ничто не мешало, и она не обращала внимания на любопытные взгляды, которые соплеменники бросали на ее необычный наряд.

Охота укрепила силы Эйлы и немного отвлекла ее от грустных размышлений, хотя печаль по-прежнему камнем лежала у нее на сердце. Уба чувствовала, что у их очага поселилась тоска. Девочка скучала по матери, а Креб и Эйла замкнулись в своих переживаниях. Лишь Дарк, по-детски жизнерадостный, напоминал о том счастье, которое раньше казалось Убе незыблемым. Даже Креба неунывающему мальчугану иногда удавалось вывести из оцепенения.

По своему обыкновению, Эйла с утра отправилась на охоту, а Уба хлопотала по хозяйству в глубине пещеры. Накормив Дарка, Ога принесла его к очагу старого шамана. Креб был один, и ему пришлось самому возиться с ребенком. Сытый и довольный, Дарк не имел ни малейшего желания спать. На четвереньках он подполз к Кребу и, вцепившись в его накидку, встал на свои мягкие неокрепшие ножки.

– О, вижу, ты скоро пойдешь! – жестами выразил одобрение Креб. – Зима еще не кончится, а ты уже будешь вовсю бегать по пещере, мой мальчик!

И он легонько похлопал малыша по круглому тугому животику. Уголки губ мальчика поднялись, и он издал тот странный звук, который прежде Кребу доводилось слышать лишь от одного существа. Он рассмеялся. Старый шаман опять похлопал мальчика, тот в ответ радостно захихикал, потерял равновесие и шлепнулся на свой круглый задик. Креб помог ребенку встать на ножки и принялся пытливо разглядывать его.

Ножки у малыша по-детски пухлые, кривые, но не до такой степени, как у других детей в Клане. Даже сейчас видно – кости узкие, вытянутые и прямые. Наверное, решил Креб, когда Дарк вырастет, он будет таким же высоким, как Эйла. Когда он родился, шейка у него была такой слабой, что казалось, он никогда не сможет держать голову. Но и у Эйлы тонкая длинная шея. Голова у мальчика не совсем такая, как у матери. Хотя высокий лоб, несомненно, от нее, Креб повернул головку Дарка, чтобы взглянуть на нее сбоку. Да, лоб он явно взял у Эйлы. Но брови, глаза, обширная затылочная часть – все как у людей Клана. Эйла права, понял Креб. Ее сын вовсе не увечный. Просто в нем ее черты соединились с чертами людей Клана. Может, так происходит всегда, пришло в голову старому шаману. Духи соединяются, давая жизнь новому существу. Духи-покровители мужчины и женщины. Поэтому на свет появляются и мальчики, и девочки, Креб в замешательстве покачал головой. Конечно, тут есть над чем поразмышлять. Долгой холодной зимой мысли старого шамана часто возвращались к сыну Эйлы. Он догадывался, что странный мальчик появился в Клане неспроста, но не мог определить, каково его предназначение.

Глава 27

– Но, Эйла, я совсем не такая, как ты. Я не могу охотиться. Куда я денусь, когда стемнеет? – растерянно повторяла Уба. – Эйла, мне страшно.

Лицо девочки выражало смятение. Эйле оставалось только пожалеть, что ей нельзя разделить изгнание с Убой. Убе еще не исполнилось восьми лет, и мысль о том, что ей придется провести несколько дней в полном одиночестве вдали от родной пещеры, приводила ее в ужас. Но это было необходимо – покровитель Убы впервые вступил в бой.

– Помнишь ту маленькую пещерку, где я пряталась вместе с Дарком? Отправляйся туда, Уба. Там ты будешь в безопасности. Каждый вечер я стану тебя навещать и приносить тебе поесть. Поверь, эти несколько дней пролетят быстро. Не забудь взять с собой подстилку и уголек от костра, чтобы разжечь огонь. Там поблизости есть ручей. Конечно, тебе будет немного не по себе, особенно по ночам. Но подумай только, теперь ты взрослая женщина. Скоро ты соединишься с мужчиной и наверняка родишь ребенка – своего собственного ребенка, – утешала Эйла.

– Как ты думаешь, кого выберет для меня Бран?

– А кого бы ты хотела, Уба?

– В Клане лишь у одного охотника еще нет женщины – у Ворна. Хотя Борг тоже скоро станет охотником. Разумеется, Брану виднее. Вдруг он решит отдать меня кому-нибудь из старших как вторую женщину. Но, честно говоря, я предпочла бы стать женщиной Борга. Мы с ним часто играли вместе. Знаешь, как-то раз он попытался по-настоящему утолить со мной свою надобность, но у него ничего не вышло. С тех пор он меня сторонится. К тому же он скоро станет взрослым охотником, ему не пристало играть с девочками. Но ведь в Клане есть еще и Оуна. Она давно достигла зрелости, и с Ворном ей соединиться нельзя, он ее брат. Бран отдаст ее или старшему охотнику как вторую женщину, или изберет для нее Борга. Так что моим мужчиной скорее всего станет Ворн.

Эйла тоже размышляла о выборе пары для Убы и пришла к такому же выводу.

– Ворн давно уже стал взрослым мужчиной, наверняка ему не терпится взять себе женщину, – заметила она. – Скажи, он тебе по душе?

– Он делает вид, будто меня не замечает, но исподтишка бросает на меня такие взгляды! По-моему, он неплохой.

– Бруд его привечает. Судя по всему, со временем Ворн станет вторым охотником в Клане. Ты, как целительница, и сама займешь почетное положение, но для твоих будущих детей это очень важно. Когда Ворн был мальчишкой, он мне не слишком нравился. Но думаю, ты права. Он действительно неплохой. Когда Бруда нет поблизости, он даже играет с Дарком.

– Все рады поиграть с Дарком, кроме Бруда, конечно, – откликнулась Уба. – Все любят твоего сына.

– Да, и у каждого очага он как дома. Несколько женщин кормили его грудью, и теперь всех женщин в Клане он зовет матерями, – сказала Эйла. Лицо ее слегка омрачилось и тут же просияло. – Помнишь, как он явился к очагу Грода, словно жил там с рождения?

– Еще бы не помнить. Я пыталась отвернуться, но ничего не могла поделать со своим любопытством. Дарк подошел к Уке, назвал ее матерью, а потом направился к Гроду и забрался к нему на колени.

– Да, Грод прямо оторопел от удивления. А Дарк сполз у него с колен и двинулся к копьям Грода. Наверняка Грода не слишком обрадовало такое бесцеремонное вторжение. Но когда неугомонный мальчишка схватил самое большое его копье и попытался поднять, вся злость Грода прошла. Он поскорее отнял у Дарка копье, а тот заявил: «Дарк охотится, как Грод».

– Если бы Грод не забрал у Дарка копье, малыш наверняка вытащил бы его из пещеры.

– Теперь маленькое копье, которое сделал для него Грод, он кладет рядом с собой, когда ложится спать, – с улыбкой заметила Эйла. – Грод ведь молчун – это всем известно. Я не знала, что и подумать, когда он явился к нашему очагу. Он едва кивнул мне, подошел к Дарку, вложил в его ручонку копье и даже показал, как правильно держать его. Потом произнес: «У мальчика, который хочет охотиться, должно быть свое копье» – и был таков.

– Как жалко, что у Овры нет детей, – вздохнула Уба. – Грод был бы счастлив, если бы дочь его женщины произвела на свет сына. Может, потому он так привязался к Дарку, что в Клане нет мужчины, который предъявлял бы на твоего сына особые права. Бран тоже любит Дарка. А Зуг уже учит его метать камни из пращи. Дарк растет у очага, где нет охотника, но тебе нечего опасаться – у него не будет недостатка в наставниках. Мужчины Клана, все, кроме Бруда, относятся к Дарку так, что каждого можно счесть мужчиной его матери. – Уба помолчала. – Скорее всего, так оно и есть, Эйла, – немного смутившись, добавила она. – Дорв часто повторяет: «Покровители всех мужчин соединились, чтобы одолеть твоего Пещерного Льва».

– Тебе пора идти, Уба. – Эйла замяла неприятный для нее разговор. – Дождь кончился. Я тебя немного провожу. Заодно наберу земляники. Она уже поспела, и по пути нам встретится целая земляничная поляна. А вечером я приду тебя проведать.

Желтой охрой Гув вывел знак, изображающий покровителя Ворна, так что под ним скрылось изображение покровителя Убы. Теперь все сразу могли увидеть, кому она принадлежит.

– Ты согласен взять себе эту женщину? – изрек Мог-ур.

Ворн коснулся плеча Убы, она поднялась и вслед за ним скрылась в пещере. Креб и Гув проделали тот же самый ритуал для Борга и Оуны. Те тоже удалились в пещеру – им предстояло провести несколько дней в уединении, у своего очага. Легкий ветерок играл свежей листвой, еще не успевшей пожухнуть под жарким летним солнцем. Люди стали расходиться. Эйла взяла Дарка на руки, но он завизжал, требуя, чтобы его опустили на землю.

– Хорошо, Дарк, иди сам, – согласилась она. – Только отправляйся прямиком домой, пора завтракать.

Пока Эйла возилась у огня, Дарк разгуливал по пещере. Его так и тянуло к новому очагу, где обосновались Ворн и Уба. Но Эйла догнала малыша, схватила в охапку и оттащила прочь.

– Дарк хочет к Убе, – надувшись, заявил мальчик.

– Нельзя, Дарк. Никому сейчас нельзя ходить к Убе. Но если ты будешь послушным и все съешь, я возьму тебя на охоту.

Это обещание заставило малыша мгновенно забыть про свою обиду.

– Дарк послушный, – сказал он. – А почему нельзя к Убе? Почему она не ест вместе с нами?

Она больше не живет у нашего очага, Дарк. Теперь она женщина Ворна и живет вместе с ним, – объяснила Эйла.

Не только Дарк скучал без Убы. Кребу и Эйле тоже не хватало ее. У очага стало пусто, и натянутость их отношений ощущалась особенно остро. Обоих мучили угрызения совести: каждому казалось, что он причинил другому непоправимый вред и тот никогда не простит его. Не раз Эйла, увидев, что старый шаман понуро сидит на своей подстилке, хотела подойти к нему, обвить руками его седую косматую голову, прижаться к нему, как она делала в детстве. Но она боялась, что это вызовет у него лишь раздражение, и останавливала себя.

Креб тоже тосковал по утраченной теплоте. Он сам не сознавал, до какой степени отчуждение, возникшее между ним и Эйлой, истерзало его душу. Когда он замечал боль в глазах Эйлы, отдающей своего сына другой женщине, ему тоже хотелось подойти к ней, но он не давал воли чувствам. Будь рядом Иза, она помогла бы им преодолеть возникшую по недоразумению пропасть, но, предоставленные сами себе, они все больше замыкались в своем одиночестве. В то первое утро без Убы обоим было особенно неловко.

– Ты хочешь еще, Креб? – спросила Эйла.

– Нет, нет. Не беспокойся, я сыт.

Эйла принялась убирать посуду. Дарк меж тем уплетал вторую порцию похлебки, черпая из раковины моллюска и ложкой, и обеими руками. Мальчику недавно пошел третий год, но он обходился почти без грудного молока. Правда, время от времени он сосал Огу и Ику, которая недавно произвела на свет очередного ребенка. Ему нравилось сидеть у них на руках, ощущать близость полных молока сосков. Обычно вновь родившая женщина прекращала кормить старших, но для Дарка Ика делала исключение. Казалось, он был ей за это благодарен и чувствовал, что злоупотреблять ее добротой нельзя. Он никогда не высасывал все до конца, словно понимая, молоко необходимо новорожденному. Убедившись, что он тоже имеет право сосать, он выпускал грудь.

Ога тоже не отказывала ни Греву, ни Дарку, хотя молока у нее почти не осталось. Оба малыша с удовольствием забирались к ней на колени, и каждый брался за свой сосок. Но вскоре они забывали о молоке и принимались с упоением тузить друг друга. Дарк был немного младше Грева, но в росте почти не уступал приземистому, коренастому сыну Оги. Когда они боролись, победа неизменно оставалась за Гревом, но в беге наперегонки Дарк с легкостью обходил своего приятеля. Мальчики были почти неразлучны и никогда не надоедали друг другу.

– Ты хочешь взять Дарка с собой, Эйла? – спросил Креб, чтобы прервать затянувшееся молчание.

– Да, день сегодня такой погожий, – ответила она, вытирая перемазанные руки и мордашку сына. – Я обещала ему, что мы пойдем вместе на охоту. Конечно, с ним я вряд ли что-нибудь добуду. Ничего, зато соберу кое-какие травы.

Креб что-то пробурчал себе под нос.

– Ты бы тоже вышел из пещеры, Креб, – добавила Эйла. – Ступай погрейся на солнышке.

– Да, пожалуй, я выйду. Немного позже.

Может, ей удастся вытянуть его на воздух, предложив прогуляться до ручья, как они делали прежде, подумала Эйла. Но старый шаман казался таким неприступным. Ничего не сказав, она взяла Дарка на руки и направилась к выходу. Креб сидел, потупив взор. Убедившись, что остался один, он неохотно потянулся за своим посохом, но потом решил, что прогулка потребует слишком больших усилий, и вновь опустился на подстилку.

Тревога за Креба не оставляла Эйлу, пока она с Дарком на руках и корзиной для трав за спиной углублялась в лес. Она видела, что духовные и телесные силы Мог-ура стремительно идут на убыль. Он стал более рассеянным, чем обычно, и ей приходилось по нескольку раз отвечать ему на один и тот же вопрос. Даже в ясные солнечные дни он безвылазно сидел у своего очага. Долгие часы он проводил, погрузившись в раздумья, и порой засыпал сидя.

Отдалившись от пещеры, Эйла перешла на более широкий и свободный шаг. Прекрасный летний день, радость движения заставили ее позабыть о своих заботах. Она дошла до поляны, опустила Дарка на землю и принялась собирать целебные растения. Некоторое время мальчик сосредоточенно наблюдал за ней, потом зажал в кулачке несколько стеблей клевера, вырвал их из земли и с гордостью принес матери.

– Ты замечательный помощник, Дарк, – похвалила она, складывая клевер в свою корзину.

– Дарк принесет еще, – пообещал малыш и вприпрыжку пустился по поляне.

Сидя на корточках, Эйла видела, как ее сын зажал в ручонке несколько травинок и что было силы потянул. Трава поддалась с неожиданной легкостью, и Дарк шлепнулся на землю. Он сморщился, собираясь зареветь скорее от растерянности, чем от боли. Но Эйла подбежала к нему, сгребла в охапку, подбросила в воздух и закружила, прижав к себе. Дарк заливался счастливым смехом. Она поставила сына на ноги и сделала вид, что хочет опять схватить.

– Убегай, я тебя поймаю, – сказала она. Дарк, хохоча, пустился наутек на своих пухлых ножках, а Эйла на четвереньках с рычанием пустилась за ним вслед. Догнав малыша, она позволила ему вскарабкаться на нее верхом. Оба смеялись без умолку. Эйла тискала сына еще и еще, наслаждаясь его радостью.

Эйла позволяла себе смеяться, лишь, когда оставалась наедине с Дарком. Мальчик быстро смекнул, что ему тоже не следует улыбаться или хохотать на людях. Хотя Дарк называл всех женщин в Клане матерями, сердце его было отдано Эйле безраздельно. Только рядом с Эйлой он всегда был счастлив. Он обожал уходить с ней вдвоем в лес, где она принадлежала только ему. Еще он любил необычную игру, в которую играл только с матерью.

– Ба-ба-на-ни-ни! – закричал Дарк во весь голос.

– Ба-ба-на-ни-ни. – Эйла в точности повторила этот бессмысленный набор звуков.

– Но-на-на-га-го-да, – издал он новую трель.

Эйла послушно вторила ему. Потом она снова принялась тискать и подбрасывать сына. Ей нравилось слышать, как он смеется, – он заражал ее своим весельем и беззаботностью.

Отпустив Дарка, Эйла издала еще несколько звуков, то были совсем особенные звуки. Эйла сама не знала, почему так происходит, но, стоило ей услышать их, на нее накатывала волна горячей нежности и к глазам подступали слезы.

– Ма-ма-ма-ма, – протянула она.

– Ма-ма, – повторил Дарк. Она привлекла сына к себе и подхватила на руки. – Ма-ма, – снова произнес Дарк.

Вскоре ему надоело на руках, и он начал вырываться. Дарк подолгу оставался в материнских объятиях только ночью – во сне он крепко прижимался к ней. Эйла украдкой смахнула слезу. Этой ее странности Дарк не унаследовал. Вода никогда не затуманивала его большие темно-карие глаза – точь-в-точь такие, как у всех людей Клана.

– Ма-ма, – окликнул Дарк. Когда они были вдвоем, он часто звал ее этим необычным сочетанием звуков, особенно если она сама напоминала ему об этом. – Давай охотиться! – жестами попросил он.

Она уже показывала Дарку, как держать пращу, и собиралась сделать для него свою, маленькую, но ее опередил Зуг. Старый охотник давно не выходил на промысел, но обучать мальчика принялся с пылом. Это было приятно Эйле. Она не сомневалась: со временем Дарк не уступит ей во владении этим оружием. Своей маленькой пращой он гордился так же, как и своим крошечным копьем.

Заткнув пращу за пояс, который летом составлял всю его одежду, и, сжав в руке копье, он важно шествовал вокруг пещеры и наслаждался всеобщим вниманием. Грев тоже получил свое маленькое оружие. Одобрительные взгляды неизменно сопровождали забавную пару юных охотников. Все говорили, что из них выйдут настоящие мужчины. Малыши и в самом деле уже чувствовали себя мужчинами. Дарк быстро сообразил, что маленькими девочками можно помыкать как угодно, а при случае и большими женщинами тоже, – взрослые относились к этому снисходительно, а то и с одобрением. Все взрослые, кроме матери.

Дарк знал, его мать особенная. Только она умела смеяться, издавать причудливые приятные звуки, только у нее были блестящие светлые волосы, шелковистые и мягкие на ощупь. Она не кормила его грудью, но каждую ночь он неизменно засыпал подле нее. Наверное, она была женщиной, потому что обычно она вела себя так, как все остальные женщины. Но она не походила на них. Она была выше всех мужчин в Клане, и еще она охотилась. Пока что Дарк не вполне представлял себе, что такое охота. Он знал только, это занятие, дозволенное мужчинам и его необычной матери. Больше всего ей подходило имя, которым он ее звал, странное сочетание звуков – Ма-ма. И Мама, удивительное, обожаемое существо с золотистыми волосами, отнюдь не приходила в восторг, когда сын пытался ею командовать.

Эйла вложила в ручонку Дарка маленькую пращу, показывая, как приладить камень. То же самое ему показывал Зуг. У Дарка уже кое-что получалось. Потом Эйла вытащила свою собственную пращу, нашла несколько мелких камешков и метнула их в ближайшие валуны. Дарку нравилось, как камешки отскакивают, он просил Эйлу метать еще и еще. Но вскоре это развлечение ему наскучило. Эйла принялась опять собирать целебные травы, а Дарк носился вокруг. На обратном пути они наткнулись на заросли малины и наелись до отвала.

– На кого ты похож, страшилище! – Эйла со смехом вытерла липкий сок с довольного личика Дарка, его ручек и круглого животика. Это оказалось не просто. Ей пришлось взять сына на руки, отнести его к ручью и как следует вымыть. Потом она сорвала большой лист лопуха, свернула из него подобие чашки, напоила Дарка и утолила жажду сама. Усталый малыш зевнул и потер глаза. Она расстелила накидку в прохладной тени дуба, уложила его и сама полежала с ним рядом, пока он не уснул.

В тиши жаркого летнего полдня Эйла сидела, прислонившись спиной к дереву, и наблюдала за беспрестанным порханием бабочек и стрекоз, прислушивалась к неумолчному щебетанию птиц. Мысли ее вернулись к событиям нынешнего утра. «Надеюсь, Уба будет счастлива с Ворном, – подумала она. – Хоть бы он не обижал ее. Без Убы у нашего очага стало пусто. Впрочем, она здесь, в пещере, совсем рядом. Но уже не с нами. Теперь она будет готовить еду для своего мужчины. Будет спать с ним рядом, после того как минет их уединение. Хорошо бы она понесла поскорее. Наверняка она хочет ребенка.

А я, что будет со мной? Посланники из другого Клана так и не явились к нам. Может, они не нашли нашу пещеру? А скорее всего никто не пожелал меня взять. Что ж, оно и к лучшему. Зачем мне мужчина, которого я в глаза не видела? Правда, те, которых я вижу каждый день, мне тоже не нужны, а я им тем более. Я такая высоченная. Даже Друк едва достает мне до подбородка. Иза боялась, я никогда не перестану расти. Я и сама начинаю этого бояться. Бруд меня ненавидит. Его раздражает, что в Клане есть женщина выше его ростом. Но он не досаждает мне с тех пор, как мы вернулись с Великого Сходбища.

Бран стареет. Недавно Эбра просила у меня снадобий от ломоты в костях – это для него. Скоро Бруд станет вождем, а Гув – Мог-уром. Он и сейчас справляет большинство ритуалов. Кребу давно уже в тягость его обязанности. С тех пор как я… как я увидела… Зачем только меня понесло тогда в пещеру? Сама не помню, как я там очутилась. Лучше бы я не ходила на Великое Сходбище. Не покинь я Изу, она прожила бы еще несколько лет. Все равно я не нашла себе мужчину. Правда, Дарк нашел женщину.

Все-таки удивительно, что Уру оставили в живых. Видно, духи предназначили ее специально для Дарка. Те мужчины, Другие, о которых рассказывала Ода… Кто они? Иза говорила, я родилась среди Других и осталась одной из них. Но я ничего о них не помню. Что случилось с моей родной матерью? Может, у меня были братья и сестры? Где они теперь?» Эйла почувствовала, что в животе у нее тоскливо засосало. С содроганием она вспомнила прощальный наказ Изы. Думать о смерти Изы было слишком тяжело, Эйла пыталась отогнать мучительное воспоминание, но тщетно.

«Иза велела мне уходить, – вертелось у нее в голове. – Она сказала, я не принадлежу Клану. Сказала, мне надо найти Других, людей своего племени, своего мужчину. Здесь Бруд все равно не даст мне житья. А Другие, по словам Изы, живут на севере, на большой земле за полуостровом.

Но как я уйду? Здесь мой дом. Здесь мой сын. Я не могу оставить Креба. Что, если мне не удастся найти Других? Или они не захотят принять меня? Кому нужна такая уродина? Вряд ли кто-нибудь из Других воспылает желанием сделать меня своей женщиной.

Креб стал совсем дряхлым. Недалек тот день, когда он уйдет в иной мир. С кем я буду делить тогда очаг? Мы не можем жить вдвоем с Дарком – одному из охотников придется взять меня к себе. А если никто не согласится, взять меня будет вынужден вождь, Бруд. Он, конечно, вовсе не хочет, чтобы я поселилась у его очага. Но он может на это пойти, чтобы мне досадить. Нет, этого я не вынесу. Лучше жить с мужчиной из другого Клана, мужчиной, которого я в глаза не видела, чем с Брудом.

Наверное, мне и в самом деле стоит уйти. Дарка я заберу с собой. Но вдруг в пути со мной случится беда? Что станет с ним? Мой сын останется один-одинешенек, как я в детстве. Мне повезло, меня подобрала Иза. Но Дарк может оказаться менее везучим. Мне нельзя забирать его, он родился здесь, он принадлежит Клану, хотя в нем и живет частичка моего духа. К тому же, если я заберу Дарка, я причиню горе Уре. В другом Клане Ода готовит свою дочь в женщины моему сыну. Конечно же, она уверяет девочку, что ей нечего переживать из-за своего увечья, – у нее все равно будет мужчина. Нет, я не должна разлучать Дарка и Уру, они так друг другу подходят.

Но без Дарка я никуда не пойду. Лучше жить у очага Бруда, только бы вместе с сыном. Значит, я остаюсь здесь, и будь что будет». Эйла смотрела на спящего ребенка, пытаясь смириться с неизбежным, принять свой удел безропотно, как и подобает женщине Клана. На носик Дарка опустилась муха. Не открывая глаз, он сморщился и отогнал ее.

«Все равно я понятия не имею, куда идти, – размышляла Эйла. – На север? Но к югу отсюда только море, а вся земля к северу. Я могу бродить всю жизнь, так никого и не встретив. А вдруг Другие окажутся еще хуже, чем Бруд? Ода рассказывала, что они злые и грубые, заставили ее утолять их надобность, не позволив даже отвязать со спины ребенка. Лучше уж оставаться здесь, с Брудом.

Уже поздно, – спохватилась Эйла. – Пора домой».

Она разбудила сына, подхватила его на руки и направилась к пещере, стараясь забыть о Других. Но мысли о них крепко засели у нее в голове.

– Ты сейчас очень занята, Эйла? – осведомилась Уба, подходя к очагу Креба.

По ее смущенному и радостному лицу Эйла сразу поняла, что произошло. Пусть Уба сама расскажет, решила она.

– Нет, я вовсе не занята. Я всего лишь смешивала клевер и мяту – хотела попробовать, что получится. Погоди, я поставлю воду для чая.

– А где Дарк? – спросила Уба, пока Эйла мешала угли и опускала в сосуд с водой раскаленные камни.

– Играет с Гревом. Ога присматривает за ними. Эти двое жить не могут друг без друга.

– Наверное, потому, что Ога выкормила их обоих. Посмотреть на них – словно два брата, рожденные вместе.

– Да, только братья, рожденные вместе, всегда очень похожи, а Дарк с Гревом – нет. Помнишь, у одной женщины на Великом Сходбище было два совершенно одинаковых сына? Их невозможно было различить.

– Иногда двое, родившиеся вместе, бывают несчастливыми. А троих, рожденных вместе, обычно не оставляют в живых. Как женщина может выкормить сразу троих – у нее ведь всего два соска? – поинтересовалась Уба.

– Только если ей помогут другие женщины. Одной и двоих-то выкормить нелегко. Нам с Дарком повезло, что у Оги было вдоволь молока.

– Надеюсь, у меня молока тоже будет вдоволь, – произнесла Уба. – По-моему, Эйла, мой покровитель сдался.

– Я так и подумала. Скажи, Уба, с тех пор как у тебя появился мужчина, тебе хоть раз пришлось скрыться в уединении?

– Нет. Наверное, покровитель Ворна слишком долго набирался сил. Он сразу одержал победу.

– Ты уже сказала Ворну?

– Хотела подождать, пока не узнаю наверняка. Но он сам догадался – заметил, что я давно не скрываюсь в уединении. Он очень рад, – с гордостью сообщила Уба.

– Тебе хорошо с Ворном, Уба? Он добр к тебе?

– Да, очень. Он так обо мне заботится. А когда узнал, что я понесла, сказал, что давно меня ждал. Сказал, хорошо, что у меня будет ребенок. Оказывается, он всегда хотел меня и просил, чтобы меня ему отдали еще прежде, чем я достигла зрелости.

– Тебе повезло, Уба.

Эйла промолчала о том, что в Клане не было другой женщины, подходящей Ворну по возрасту. «Кроме меня самой, конечно, – промелькнула у нее досадная мысль. – Но зачем я Ворну? Зачем ему высоченная уродливая женщина, когда он может получить миловидную Убу, родную дочь и истинную преемницу Изы. Переживать мне не о чем, – успокоила себя Эйла. – Разве я хотела стать женщиной Ворна? Просто меня тревожит, что будет со мной и моим сыном, когда Креб отправится в иной мир. Без сомнения, я сделаю все, чтобы это случилось не скоро. Но, похоже, Кребу надоело жить. Он почти не выходит из пещеры. Если он не станет себя заставлять, близок тот день, когда он и не сможет выйти».

– О чем ты задумалась, Эйла? В последнее время ты часто грустишь.

– Меня очень беспокоит Креб, Уба.

– Он стареет. Он ведь намного старше матери, а она давно отправилась в иной мир. Мне очень не хватает ее, Эйла. Так тоскливо, как подумаешь, что вскоре Креб отправится за ней вслед.

– Мне тоже тоскливо, Уба, – с горечью откликнулась Эйла.

Эйла трудилась не покладая рук. Почти каждый день она отправлялась на охоту, а, вернувшись, дотемна хлопотала по хозяйству, словно боялась хотя бы мгновение посидеть праздно. Каких только дел она себе не придумывала: перебирала свой запас целебных трав, рыскала по лесам и лугам, чтобы его пополнить, без устали наводила чистоту у очага. Она плела корзинки и коврики, мастерила деревянные миски и тарелки, вырезала из меха новые накидки, обувь, рукавицы и шапки для будущей зимы, скручивала из сухого мха фитили для светильников, выдалбливала из камня ножи, скребки, топоры, делала ложки и черпаки из раковин, найденных на морском берегу. Когда наставал ее черед, она отправлялась с охотниками на промысел и сушила мясо, вместе с другими женщинами собирала плоды и коренья, молола и растирала зерна и орехи, чтобы Кребу и Дарку было легче жевать их. И все же у нее оставалось достаточно времени для тревог.

Креба Эйла окружала беспрестанными попечениями. Никогда прежде она не уделяла ему столько забот. Она готовила особые лакомые блюда, чтобы возбудить его аппетит, придумывала новые припарки и отвары, чтобы облегчить его хвори, заставляла его греться на солнце и гулять с ней неподалеку от пещеры. Старому шаману ее хлопоты явно были приятны. Казалось, он чувствовал себя немного бодрее. Но все же обоим не хватало прежней близости и теплоты. Те времена, когда они, гуляя, коротали время в разговорах, миновали. Теперь они шли молча, лишь изредка обмениваясь словами, и избегали любых проявлений чувств.

Старость вплотную подступила не только к Кребу. Настал день, когда Бран, стоя на вершине хребта, проводил уходящих охотников взглядом. Внезапно Эйла заметила, как сильно он сдал. Борода и волосы Брана были белы как снег, лицо прочертили глубокие борозды, вокруг глаз залегла сеть морщин. Но, хотя тело Брана утратило прежнюю силу, ему еще далеко было до дряхлости. Когда охотники скрылись из виду, вождь вернулся в пещеру и остаток дня безвылазно просидел у своего очага. Когда настало время следующей охоты, Бран возглавил отряд, но потом остался вновь. На этот раз не пошел на охоту и Грод, верный помощник вождя.

Однажды на исходе лета Дарк сломя голову ворвался в пещеру:

– Мама! Мама! К нам идет человек!

Вместе со всеми обитателями пещеры Эйла поспешила к выходу. Действительно, со стороны морского берега к жилищу Клана приближался какой-то незнакомец.

– Эйла, как ты думаешь, это за тобой? – в волнении спросила Уба.

– Я знаю не больше твоего.

Эйлу обуревало смятение. Ей хотелось, чтобы гонец явился за ней, и в то же время она боялась этого. Вождь вышел навстречу посланцу и повел его к своему очагу. Вскоре Эйла увидела, что к очагу Креба приближается Эбра.

– Бран ждет тебя, Эйла, – сообщила она.

Сердце у Эйлы упало. С трудом передвигая внезапно ослабевшие ноги, она направилась к очагу Брана и ни жива, ни мертва опустилась у ног вождя. Он коснулся ее плеча.

– Это Бонд, Эйла, – сообщил Бран, указав на гостя. – Он проделал долгий путь из Клана Норга, чтобы посоветоваться с тобой. Мать его больна, и целительница их Клана не способна облегчить ее недуг. Она сказала, ты владеешь более сильными чарами, ты можешь помочь.

На Великом Сходбище все имели случай убедиться в искусстве и знаниях Эйлы. Гонцу нужна была целительница, не женщина. Это немного кольнуло Эйлу, но досада быстро сменилась облегчением. Бонд провел в Клане несколько дней и сообщил за это время множество новостей. Молодой охотник, обязанный Эйле жизнью, перезимовал в пещере Клана Норга. К весне он поправился настолько, что почти перестал хромать и вместе со своей женщиной двинулся домой. Женщина его произвела на свет крепкого здорового мальчика, которого нарекли Креб. Эйла подробно расспросила Бонда о недуге его матери и дала ему сверток с целебными травами, а также множество советов, которые тому надлежало передать целительнице своего Клана. Эйла отнюдь не была уверена, что ее снадобья окажутся более действенными, но не могла хотя бы не попытаться помочь матери столь преданного и храброго сына.

Появление Бонда заставило Брана всерьез задуматься об участи Эйлы. До сих пор он откладывал решение ее судьбы, надеясь, что какой-нибудь охотник из другого Клана все же пожелает ее взять. Но если один путник сумел найти их пещеру, другим это удалось бы тоже. Однако со времени Великого Сходбища минуло немало времени, а гонцы не давали о себе знать. На соединение Эйлы с мужчиной из другого Клана рассчитывать явно не приходилось. Надо было искать ей пару среди своих.

«Но пока жив Мог-ур, спешить незачем, – успокаивал себя Бран. – Скоро вождем станет Бруд, и ему волей-неволей придется взять Эйлу к своему очагу. Хорошо бы только он сам понял – это его долг и иначе нельзя. Что ж, – думал Бран, – пусть сын моей женщины принимает решение. Судя по всему, он сумел совладать со своей неприязнью к Эйле, она уже не вызывает у него прежних вспышек раздражения. Наверное, теперь, когда Бруд научился владеть собой, он готов к тому, чтобы возглавить Клан». И все же душу Брана омрачала тень сомнения.

Лето пролетело, и вскоре на смену многоцветью осени пришла студеная пора. Как водится, с наступлением холодов жизнь в Клане замедлилась. Уба без затруднений относила две трети своего срока, но ближе к концу ощутила, что шевеление новой жизни внутри ее прекратилось. Она старалась не обращать внимания на ноющую боль в спине и судороги в ногах. Но, заметив на своей накидке пятна крови, поспешила к Эйле.

– Давно ребенок перестал шевелиться? – озабоченно спросила Эйла.

– Несколько дней назад. Что делать, Эйла? Ворн так радовался, что я понесла. Я не хочу терять ребенка. Носить осталось не так много. Я должна родить весной.

– А тебе не случалось упасть, Уба? Или поднять что-нибудь тяжелое?

– Нет, Эйла. Ничего такого не было.

– Ступай к своему очагу и ложись. Я приготовлю тебе отвар березовой коры. Будь сейчас осень, я отыскала бы корень гремучей змеи, который так помог мне самой. Но из-под снега его не выроешь. Ничего, что-нибудь придумаем. Ты тоже постарайся что-нибудь припомнить, Уба. Тебе известно больше, чем мне, ты унаследовала знания Изы.

– Я уже спрашивала у своей памяти, Эйла. Но по-моему, средства, способного оживить ребенка в утробе матери, не существует.

Эйла промолчала. Как и Уба, она понимала, что ребенка не спасти, и горячо сострадала молодой женщине.

Несколько дней Уба провела на своей подстилке, надеясь, что снадобья совершат чудо, и сознавая, что все они бессильны ей помочь. Боль в спине стала почти нестерпимой, лишь благодаря успокоительным отварам Уба погружалась ненадолго в тяжелый тревожный сон. Но судороги не переходили в схватки, роды не начинались. Овра почти не покидала очаг Ворна и, как могла, утешала и поддерживала Убу. Ей самой много раз пришлось терять ребенка, не доносив, и она понимала, каково женщине, на долю которой выпадает подобное испытание. С годами Овра увяла и поблекла, но по-прежнему оставалась приветливой и отзывчивой. Эйла была рада, что Гув так снисходителен к своей женщине. Любой другой прогнал бы ее прочь или взял себе вторую. Но бездетность Овры не ослабила привязанности, которую питал к ней Гув. Он видел, как она извелась, чувствовал, что ей тяжело будет делить очаг с другой женщиной и ее детьми. С тех пор как стало ясно, что Овра никогда не произведет на свет живого и здорового ребенка, Эйла давала ей секретное снадобье Изы. Покровитель Овры не уступал теперь ни одной битвы, и она избавилась от напрасных мук. Эйла не говорила Овре, для чего предназначено снадобье, но та догадалась сама и была признательна целительнице.

Холодным хмурым утром на исходе зимы Эйла осмотрела Убу и поняла, что больше тянуть нельзя.

– Уба, – тихонько окликнула она. Девочка открыла глубоко запавшие глаза, под которыми залегли темные круги. – Тебе надо выпить настой спорыньи, Уба. Он вызовет схватки. Твоего ребенка не спасти. Если ты не избавишься от него прямо сейчас, ты тоже умрешь. Ты молода, Уба, у тебя еще будут дети, – убеждала Эйла.

Уба переводила полный горечи взгляд с Эйлы на Овру.

– Хорошо, – наконец кивнула она. – Ты права, надежды нет. Ребенок умер во мне.

Убе пришлось вынести много бессмысленных страданий. Несмотря на то, что она выпила настой спорыньи, схватки начались только спустя некоторое время. Опасаясь, что они могут прекратиться, Эйла не давала роженице снадобий, утоляющих боль. Все женщины Клана побывали у очага Ворна, выразили сочувствие Убе, но, зная, что она мучается впустую, они не оставались надолго. Лишь Овра помогала Эйле.

Когда мертвый ребенок появился на свет, Эйла поспешно завернула его в кожаную подстилку.

– Это мальчик, – сообщила она Убе.

– Дай мне взглянуть, – попросила изнуренная роженица.

– Не надо, Уба. Ни к чему растравлять себя. Ты лежи спокойно, отдыхай. Я сама от него избавлюсь. Ты слишком слаба.

Брану Эйла сказала, что Уба слишком обессилела и она сама совершит с мертвым ребенком все, что следует. Обо всем остальном она умолчала. Лишь ей да Овре было известно – Уба родила не одного мальчика, а двух, нераздельно сросшихся вместе. Увидев жалкое и отвратительное создание, отдаленно напоминающее человечка со множеством ручек и ножек, обе женщины с трудом сдержали тошноту.

В отличие от случая с Дарком тут не приходилось сомневаться в увечье. Оставалось только радоваться, что сросшиеся уродцы родились мертвыми и никто не видел их. Эйла знала, на Овру можно положиться. Пусть в Клане думают, что Уба родила мертвого, но обычного ребенка, решила она.

Эйла надела теплую накидку, меховую обувь и, утопая в снегу, отошла от пещеры подальше. Оказавшись в лесу, она развернула сверток и оставила его содержимое на виду. Будет лучше, полагала она, если от этого не останется и следа. Повернувшись, Эйла успела краешком глаза уловить легкое движение в зарослях. Запах крови уже привлек хищников.

Глава 28

– Хочешь на ночь остаться с Убой, Дарк? – спросила Эйла.

– Нет! – Малыш решительно затряс головой. – Дарк будет спать с Мамой.

– Ничего, Эйла, пусть идет к тебе. Он и так провел со мной целый день, – сказала Уба. – А что это за странное имя, которым он тебя зовет?

– Не знаю. Просто ему так нравится, – неохотно ответила Эйла, отводя взгляд.

С детства она запомнила, что людям Клана дозволяется производить губами звуки лишь в случае необходимости, и теперь чувствовала себя виноватой – она ведь играла с сыном в недозволенную игру. Уба не настаивала, хотя и видела – Эйла что-то недоговаривает.

– Как-то раз мы с Дарком были в лесу и принялись выкрикивать всякие звуки, – помолчав, призналась Эйла. – Эти показались ему подходящими для меня. Знаешь, он может издавать множество самых разных звуков.

– Он в тебя. Мать рассказывала, когда ты была маленькая, ты умела издавать диковинные звуки, особенно пока не научилась говорить. Я сама помню, как ты качала меня на коленях и тихонько мурлыкала.

– Да, но, когда я выросла, я позабыла, что означают все эти созвучия. Мы с Дарком просто играли.

– По-моему, в такой игре ничего плохого нет. Это ведь не мешает ему говорить, как все люди, – заметила Уба. – Что за корни, одна гниль, – добавила она, отбрасывая в сторону почерневший корень. – Угощение на завтрашнем празднестве будет не слишком обильным: сушеное мясо, вяленая рыба да гнилые зерна. Почему только Бран не подождал, пока появится свежая зелень?

– Тут дело не только в желании Брана, – возразила Эйла. – Креб говорит, сейчас самое подходящее время – первое весеннее полнолуние.

– Любопытно, с чего он взял, что уже наступила весна? – спросила Уба. – Один день не отличишь от другого – дождь с утра до вечера.

– Мне кажется, ему сказали об этом закаты. Много дней подряд он наблюдал за солнцем. Ведь даже во время дождя видно, когда оно садится. А ясными ночами Креб смотрел на луну. Ему открыто многое из того, что нам представляется неразрешимой загадкой.

– Жаль, что Креб не будет больше Мог-уром, – вздохнула Уба.

– Да, очень, – подхватила Эйла. – Он и так целыми днями сидит не двигаясь. Что он станет делать теперь, когда ему не придется справлять ритуалы? Я знала, рано или поздно он объявит Мог-уром Гува. Но все же завтрашнее празднество не принесет мне радости.

– Все это так непривычно. Сколько себя помню, нашим вождем был Бран, а Мог-уром – Креб. Но Ворн говорит, пришло время, когда молодые должны сменить их. Бруд и так долго ждал.

– Наверное, он прав, – кивнула Эйла. – Ворн всегда уважал Бруда.

– Знаешь, Эйла, Ворн очень добр ко мне. Он совсем не бранил меня, когда я потеряла ребенка. Он сказал даже, что попросит Мог-ура своими чарами придать сил его покровителю и тот быстро снова одержит победу, – призналась Уба. – И поверь, Ворн хорошо к тебе относится. Он сам советовал мне попросить у тебя позволения взять Дарка на ночь. Он видит, мне приятно, когда Дарк рядом. По-моему, теперь даже Бруд к тебе переменился, – добавила она неуверенно.

– Да, в последнее время он оставил меня в покое, – ответила Эйла.

Она умолчала о том, что от взгляда Бруда кожа ее покрывается мурашками. Этот взгляд она ощущала даже спиной.

Вечером Креб и Гув долго оставались в прибежище духов. Эйла, перекусив и накормив Дарка, отложила в сторону ужин для Мог-ура, хотя и сомневалась, что, вернувшись, он даст себе труд поесть. Нынешним утром она пробудилась, охваченная неизъяснимым беспокойством, и, по мере того как день клонился к закату, неприятное чувство все усиливалось. У Эйлы сохло во рту, пещера казалась ей тесной и душной. Заставив себя проглотить несколько кусков, она вскочила, бросилась к выходу и застыла там, глядя на низкое серое небо, извергающее потоки дождя на землю, которая превратилась в непроходимую грязь. Когда она вернулась, Дарк уже засыпал, свернувшись комочком на подстилке. Почувствовав, что она улеглась рядом, он прижался к ней и пробормотал: «Мама».

Эйла обняла сына, ощущая под своей рукой биение маленького сердца. Ей не спалось – она долго смотрела на причудливые тени, которые отсветы догорающего костра бросали на шероховатые стены пещеры. До самого возвращения Креба она так и не смогла заснуть. Затаившись в своем углу, она слышала, как он, хромая, добрался до подстилки и улегся.

Проснулась она от собственного крика.

– Эйла! Эйла! – Креб тряс ее за плечи, словно хотел, чтобы с нее слетели остатки дурного сна. – Что с тобой, девочка? – спросил он, не сводя с нее встревоженных глаз.

– Ох, Креб, – всхлипнула она, обвивая его шею руками. – Опять этот сон. Он не приходил ко мне много лет.

Креб чувствовал, что ее сотрясает дрожь.

– Что случилось с Мамой? – испуганно спросил Дарк, усевшись на подстилке. Никогда раньше он не слышал, чтобы Мама так кричала. Эйла успокаивающе погладила сына по голове.

– Что за сон, Эйла? – спросил Креб. – Опять про пещерного льва?

– Нет, другой. Теперь я припоминаю его лишь смутно. – Эйла вновь вздрогнула. – Креб, к чему этот сон? Я думала, что навсегда избавилась от ночных кошмаров.

Креб привлек ее к себе, и Эйла благодарно прижалась к нему. Оба вдруг вспомнили, что давно не сидели так, и обнялись крепче.

– Креб, Креб, мне так часто хотелось тебя обнять. Но я боялась, что ты рассердишься и оттолкнешь меня. В детстве, когда я была непослушной девчонкой, я часто тебя огорчала. Я знаю, сейчас тебе тоже есть, за что на меня сердиться. Но я люблю тебя, Креб.

– Эйла, даже когда ты была маленькой, мне трудно было бранить тебя за твои проступки. Я никогда не мог по-настоящему на тебя рассердиться, я слишком люблю тебя. Я люблю тебя и сейчас. Мне так жаль, что по моей вине у тебя пропало молоко.

– Но твоей вины тут нет, Креб. Я сама во всем виновата. Я и не думала тебя упрекать.

– Зато я корил себя множество раз. Но я не знал, что молоко пропадет, если женщина долго не кормит ребенка. Ты хотела побыть наедине со своей печалью; я думал, лучше не тревожить тебя лишний раз.

– Откуда тебе было знать про молоко, Креб? Мужчины не разбираются в таких вещах. Они не прочь повозиться с ребенком, когда он весел и сыт, но, стоит ему захныкать, спешат вернуть его матери. К тому же Дарку не навредило то, что он остался без материнского молока. Посмотри, какой он сильный и крупный, никто бы и не подумал, что для него еще не кончился год отнятия от груди.

– Но, Эйла, я видел, что тебе больно, что ты не можешь кормить ребенка сама.

– Тебе больно, Мама? – прервал Дарк, который до сих пор не мог успокоиться.

– Нет, Дарк. Маме не больно. У Мамы все хорошо.

– Почему он зовет тебя этим словом, Эйла?

Эйла слегка зарделась:

– Мы с ним играли – выкрикивали разные созвучия. Эти ему понравились, и он решил звать меня так.

Креб понимающе кивнул:

– Да, всех женщин в Клане он зовет матерями, а для тебя придумал особенное имя. Наверное, для него оно означает мать.

– Для меня тоже.

– Когда Иза нашла тебя, ты умела издавать губами множество созвучий. Наверное, люди твоего племени изъяснялись вслух.

– Люди моего племени – это люди Клана. Я женщина Клана.

– Нет, Эйла. – Креб жестикулировал неспешно и веско. – Ты не женщина Клана. Ты одна из Других.

– То же самое сказала мне Иза перед тем, как умереть.

Креб вскинул на нее изумленный взгляд:

– Неужели Иза тоже знала это? Она была на редкость мудрой женщиной, Эйла. Мне самому открылось, что ты принадлежишь Другим, лишь в ту ночь, когда ты проникла в потайное святилище.

– Поверь, Креб, я не замышляла ничего дурного. Сама не знаю, как я там очутилась. Понимаю только, я совершила что-то ужасное. Мне казалось, что после этого ты меня разлюбил.

– Нет, Эйла, я тебя не разлюбил. Я не разлюблю тебя никогда.

– Дарк хочет есть, – неожиданно заявил малыш. Он никак не мог забыть пронзительный вскрик матери, и оживленный разговор между Кребом и Эйлой был ему не по нраву.

– Неужели ты проголодался? Погоди, сейчас найду для тебя что-нибудь.

Креб неотрывно наблюдал за Эйлой, которая копошилась около потухшего огня. «Зачем духам понадобилось, чтобы она оказалась в Клане? – размышлял он. – Она родилась среди Других, Пещерный Лев защищал ее со дня появления на свет. Почему он привел ее сюда? Почему разлучил с людьми ее племени? Всех поразило, что он сдался и позволил ей родить ребенка, а потом не уберег от потери молока. Люди решили, так случилось потому, что сын ее обречен на несчастье. Однако по Дарку этого не скажешь! Крепкий, здоровый, веселый мальчик, все его любят. Возможно, Дорв прав, и духи всех мужчин Клана соединились, чтобы одолеть Пещерного Льва. Права и Эйла – сын ее вовсе не увечный. Он похож на нее и похож на людей Клана. Он умеет издавать губами причудливые звуки, как Эйла. Она родила его, но он принадлежит Клану».

Внезапно Креб ощутил, как кровь отхлынула у него от лица и по спине забегали мурашки. Ребенок, соединивший Клан с Другими! Что, если духи привели сюда Эйлу именно для этого? Чтобы она родила Дарка! Наш Клан обречен, ему уготована гибель, но племя Эйлы будет жить. Да, так поведали мне духи. Но что станет с Дарком? Он принадлежит и Другим, и Клану. А Ура, она не случайно так на него похожа! Она родилась после того, как один из Других утолил свою надобность. Значит, покровители их так сильны, что способны сразу победить покровителя женщины Клана? Да, это похоже на правду. Если женщин, рожденных среди Других, избирает Пещерный Лев, каковы же покровители у мужчин? В Уре Клан тоже соединился с Другими. А может, среди нас появятся еще дети, подобные Дарку и Уре? Если эти дети останутся жить, Клан не исчезнет бесследно.

Наверное, Клан наш был обречен прежде, чем Эйла увидела таинство, не предназначенное для женских глаз. В ночь духи просто открыли мне, каков удел моего племени, – нам предстоит покинуть землю. Но частичка Клана сохранится, она будет жить в таких, как Дарк и Ура. Хотел бы я знать, унаследовал ли Дарк память предков? Будь он немного постарше, я устроил бы для него обряд. Впрочем, это не важно. Наделен он памятью или нет, он неразрывно связан с Кланом. Эйла, девочка моя, любимое мое дитя, ты приносишь счастье, я понял это, как только увидел тебя. Теперь я знаю, для чего ты попала к нам. Ты – наше спасение. Нас ждет гибель, но мы не умрем полностью».

Эйла принесла сыну кусочек холодного мяса. Когда она опустилась рядом с Кребом, он оторвался от своих размышлений и пристально посмотрел на нее.

– Знаешь, Креб, порой мне кажется, что Дарк не только мой сын, – задумчиво произнесла она. – С тех пор как у меня пропало молоко, он переходил от очага к очагу, от одной груди к другой, и теперь он повсюду как дома. Каждый рад накормить его. Словно детеныша пещерного медведя, его растит весь Клан.

Она ощутила на себе печальный и нежный взгляд Креба.

– Да, Эйла, так оно и есть, – откликнулся он. – Дарк – сын всего Клана. Единственный сын всего Клана.

Первые проблески рассвета проникли в проем пещеры. Лежа без сна, Эйла смотрела на сына, мирно посапывающего рядом с ней. Судя по ровному дыханию Креба, он тоже спал. «Как хорошо, что мы с Кребом поговорили», – подумала она, ощущая, что с души у нее свалился камень. И все же беспокойство, терзавшее ее весь вчерашний день, не унималось. Внутри у нее что-то тоскливо сжималось, ей казалось, что стены пещеры наваливаются на нее и душат. Не в силах лежать на месте, она вскочила, торопливо оделась и устремилась к выходу.

Оказавшись на свежем воздухе, она вдохнула всей грудью. Здесь, за пределами пещеры, тревога ее улеглась. Ледяной дождь хлестал по-прежнему, накидка Эйлы мгновенно промокла, но, все же, дрожа от холода, она пошлепала по размытому склону вниз, к ручью. Островки снега, почерневшего от копоти множества костров, таяли, и ручейки мутной воды вливались в бурный весенний поток, уже взломавший ледяные оковы.

Кожаная обувь Эйлы насквозь пропиталась грязью, к тому же на полдороге она поскользнулась и упала, перепачкав накидку. Волосы облепили ее спину длинными влажными прядями. Она долго стояла на берегу ручья, смотрела на бурлящую темную воду, на льдины, увлекаемые неведомо куда.

Стуча зубами, Эйла вскарабкалась по склону вверх. Небо, сплошь затянутое тучами, немного посветлело на востоке, над горной грядой. Внезапно Эйла почувствовала, что невидимая стена преградила ей вход в пещеру. Она с трудом преодолела себя.

– Эйла, ты вся мокрая. Зачем ты выходила в такой дождь? – удивленно спросил Креб, добавляя в огонь поленьев. – Снимай свою накидку и садись к очагу, хорошенько согрейся, а не то захвораешь.

Эйла переоделась и села рядом с Кребом. Некоторое время оба молчали, но теперь их молчание было проникнуто теплотой и пониманием.

– Креб, я так рада, что мы с тобой поговорили. Знаешь, я ходила сейчас к ручью. Лед уже тронулся. Скоро лето, мы опять будем подолгу гулять.

– Да, Эйла. Скоро лето. И мы будем подолгу гулять.

По телу Эйлы снова пробежала дрожь. Вдруг она с ужасающей отчетливостью поняла, что они с Кребом больше не будут гулять никогда. Поняла, что ему это известно тоже. Она протянула к нему руки, и они обнялись, словно перед неминуемой разлукой.

Вскоре дождь превратился в легкую морось, а к полудню небо слегка прояснилось. Слабые солнечные лучи пробились сквозь толщу туч, но они не могли согреть и высушить землю. Несмотря на унылую погоду и на то, что запасы в Клане подходили к концу, вечером предстояло празднество. Повод был чрезвычайно важный. Оге и Эбре предстояло принять участие в ритуале, во время которого семилетний Брак будет объявлен преемником вождя.

Ога не находила себе места от волнения. То и дело она вскакивала и проверяла, как там угощение, которое готовилось на нескольких кострах. Эбра пыталась успокоить ее, но ей и самой было не по себе. Брак, стремясь доказать, что он уже вполне взрослый, командовал не только детьми, но и женщинами, озабоченно снующими туда-сюда. Бран положил этому конец, отозвав мальчика в сторону, чтобы проверить, готов ли он к вечернему ритуалу. Эйла стряпала наравне с другими женщинами, к тому же вечером она должна была приготовить дурманное питье. Креб сказал, что чудодейственный напиток из корней им нынче не потребуется.

К концу дня небо прояснилось полностью, лишь изредка по нему проносились всклоченные облака. Полная луна залила своим холодным светом голый лес, еще не успевший по-весеннему оживиться. В глубине пещеры за самым дальним очагом сложили огромный костер и окружили его факелами.

Эйла в одиночестве сидела у себя, уставившись на потрескивающий огонь. Ей так и не удалось избавиться от томительного беспокойства. Томительное ощущение гнало Эйлу из пещеры, и она уже решила пойти к проему, поглядеть на луну. Но тут Бран подал знак к началу празднества, и вместе со всеми Эйла неохотно поплелась к ритуальному костру. Каждый занял надлежащее место. Когда люди затихли, из прибежища духов появился Мог-ур, по пятам за ним следовал Гув. Оба были облачены в медвежьи шкуры.

Последний раз в своей жизни великий священный муж призвал духов-покровителей, испрашивая их расположения и благосклонности. Груз лет будто слетел с Мог-ура. Давно уже он не совершал магических телодвижений с такой истовостью. Зрелище это завораживало и вызывало трепет. Напряжение, охватившее людей, благоговейно взирающих на чудодейственное представление, забирало все духовные силы без остатка. Рядом с Кребом Гув казался жалким подражателем. Он был достоин того, чтобы стать Мог-уром, но никто не мог сравниться с самым могущественным из всех шаманов, когда-либо служивших Клану. Ныне Великий Мог-ур завершил свое служение. Когда он отступил, давая место Гуву, Эйла не удержалась от слез. Глаза людей Клана были сухи, но они плакали сердцами.

Пока Гув совершал магические жесты, означающие, что отныне Бран передает Клан Бруду, Эйла унеслась мыслями в прошлое. Она смотрела на Креба и вспоминала, как впервые увидела его изборожденное шрамами одноглазое лицо и протянула руку, чтобы коснуться его. С каким терпением Креб учил ее изъясняться жестами, как радовался, когда дело пошло на лад. Эйла подняла руку, чтобы коснуться своего талисмана, и нащупала крошечную отметину на шее – это Мог-ур надрезал ей кожу, чтобы кровью Эйлы ублаготворить Древних Духов, дозволивших ей охотиться. Она содрогнулась, вспомнив свое кощунственное вторжение в тайное святилище. Да, она виновата перед Кребом. Но минувшей ночью взгляд его был полон не укора, а любви, печали и сокровенного знания.

Обряд, ознаменовавший передачу власти новому поколению, завершился праздничным пиршеством, но Эйла едва прикоснулась к еде. После трапезы мужчины удалились в святилище, чтобы справить обряд, недоступный женским глазам. Эйла вручила сосуд с дурманным питьем Гуву, отныне Мог-уру. Женщины начали свою пляску, но Эйла, охваченная тоской, отбивала ритм рассеянно и вяло. Она лишь пригубила дурманный отвар, и он почти не оказал на нее действия. Как только танец закончился, она удалилась к очагу Креба, легла и вскоре забылась беспокойным сном. Вернувшись, Креб долго смотрел на нее и на ребенка, уснувшего в ее объятиях.

– Мама пойдет сегодня на охоту? Мама возьмет Дарка? – первым делом спросил мальчик, соскочив с подстилки. Пещера только начинала просыпаться, но неугомонному малышу не терпелось начать новый день.

– Если мы и пойдем, то после еды, Дарк. Иди-ка сюда. – Эйла поманила к себе сына. – А может, сегодня обойдемся без охоты. Хотя сейчас и весна, но еще слишком холодно.

Покончив с едой, Дарк увидел, что его приятель Грев уже встал, и, мигом забыв про охоту, побежал к очагу Бруда. Эйла смотрела ему вслед, и нежная улыбка невольно тронула ее губы. Но улыбка эта сразу погасла, стоило Эйле заметить, как покосился на ребенка Бруд. Мальчики вместе выскочили из пещеры. А Эйла опять ощутила, что стены наваливаются на нее всей тяжестью. Ей казалось, она задохнется, если не выберется немедленно на воздух. С бешено колотящимся сердцем она поспешила к выходу и несколько раз глубоко вздохнула.

– Эйла!

Она вздрогнула, услышав голос Бруда, быстро обернулась и склонила голову перед новым вождем.

– Эта женщина приветствует вождя, – сказала она, используя ритуальные жесты.

Обычно Бруд избегал стоять с ней лицом к лицу. Она была намного выше самых высоких мужчин в Клане, а Бруд не отличался ростом. Он едва доставал Эйле до плеча, так что ему приходилось смотреть на нее снизу вверх. Она знала, это его раздражает.

– Сегодня никуда не уходи. Вскоре я соберу весь Клан.

Эйла послушно кивнула.

Люди неторопливо стягивались на поляну перед пещерой. Взошло солнце, и все были рады случаю погреться в его лучах. Клану пришлось подождать, пока Бруд важно прошествовал на место, на протяжении многих лет занимаемое Браном.

– Отныне я ваш вождь, – начал он.

Заявлять об этом не было никакой нужды. Все поняли: впервые выступая перед Кланом в новом положении, Бруд испытывает неуверенность.

– Теперь, когда у Клана есть новый вождь и новый Мог-ур, настало время и для других перемен, – продолжал Бруд. – Да будет вам известно, что отныне вторым охотником в Клане является Ворн.

Люди согласно закивали. Никто не сомневался, что Бруд выберет Ворна, который благоговел перед ним с детства. Лишь Бран слегка нахмурился. «Все-таки Ворн еще слишком молод, – подумал он. – Бруду следовало немного подождать, прежде чем возвышать его над зрелыми и опытными охотниками. Впрочем, вождю виднее».

– Грядут и другие перемены, – возвестил Бруд. – В нашем Клане есть женщина, не принадлежащая мужчине. – Эйла ощутила, как щеки ее вспыхнули. – Кто-то должен добывать для нее пищу. Я не желаю, чтобы мои охотники брали это бремя на себя. Теперь я вождь и я отвечаю за нее. Эйла будет второй женщиной моего очага.

Эйла ожидала этого, но все же, когда ожидания подтвердились, сердце ее упало. Бран неотрывно смотрел на нее. «Наверное, Эйле не слишком по душе перебираться к очагу Бруда, – решил он. – Но сын моей женщины поступил правильно. Я не ошибся, он хороший вождь». И Бран с гордостью посмотрел на своего преемника.

– У нее есть увечный сын, – снова заговорил Бруд. – Знайте, что с этого дня ни один увечный ребенок, рожденный в Клане, не будет оставлен в живых. Принять это решение меня заставляет не злоба, а забота о благе Клана. Если Эйла родит нормального ребенка, ему будет позволено жить.

Креб, стоявший у самого входа в пещеру, видел, как Эйла побледнела и ниже склонила голову, чтобы скрыть обуревавшие ее чувства. «Можешь не сомневаться, Бруд, у меня больше не будет детей, – повторяла она про себя. – Средство Изы не подведет. Не знаю, появляются ли дети благодаря тому, что в женщину входит дух-покровитель мужчины или мужская плоть. Так или иначе, тебе не удастся зародить во мне новую жизнь. К чему производить на свет детей, обреченных на смерть только потому, что тебе они кажутся увечными».

– Я сообщаю об этом заблаговременно, – изрек Бруд, – чтобы потом не докучали напрасными просьбами и мольбами. Увечным детям не место у очага вождя.

Эйла вскинула голову. «К чему он клонит? – недоумевала она. – Если мне придется поселиться у его очага, мой сын будет жить со мной».

– Ворн изъявил согласие принять Дарка к своему очагу. Его женщина привязана к мальчику, несмотря на его увечье. И второй охотник Клана позаботится о Дарке.

В толпе пронесся недовольный ропот, множество рук вскинулось в протестующих жестах. Дети не должны разлучаться с матерью, пока не вырастут. Как может Бруд принять Эйлу и отказаться от ее сына? Эйла сорвалась с места и бросилась к ногам нового вождя. Он коснулся ее плеча:

– Я еще не закончил, женщина. Прерывать вождя непозволительно, но на этот раз я прощаю тебя. Ты можешь говорить.

– Бруд, не отнимай у меня Дарка. Он мой сын. Дети не могут без матери, – взмолилась она. Отчаяние заставило ее позабыть обо всех правилах обращения к вождю.

Бран, наблюдавший за этой сценой, побагровел от гнева. Вся его гордость за Бруда улетучилась без следа.

– Ты собираешься учить вождя, как ему поступать, женщина? – с глумливой ухмылкой осадил Эйлу Бруд. Он давно предвкушал этот миг, и все вышло именно так, как виделось ему в мечтах. – К тому же тебя нельзя считать матерью Дарка. Скорее уж Ога его мать, а не ты. Разве ты выкормила его? Он и сам не знает толком, кто его мать. Всех женщин в Клане он зовет матерями. Ему все равно, где жить, он ест у каждого очага.

– Я не смогла выкормить Дарка, но все же он мой сын, и ты это знаешь. Каждую ночь он засыпает рядом со мной.

– Ну, у моего очага он спать не будет. Пусть живет у очага Ворна – тем более женщина Ворна для него тоже «мать». Я уже сказал Гуву… Мог-уру, что сразу после сбора мы справим ритуал, на котором ты будешь названа моей женщиной. Откладывать ни к чему. Сегодня же ты переберешься к моему очагу, а Дарк – к очагу Ворна. Теперь ступай на свое место.

Смолкнув, Бруд обвел глазами Клан и увидел Креба, опиравшегося на посох. Взор бывшего шамана был полон презрения.

Но еще большим презрением полыхал взгляд Брана. Вне себя от ярости он смотрел, как Эйла понуро вернулась на свое место. Бывший вождь с трудом сдерживался, чтобы не оборвать своего преемника. Бруд не просто рассердил Брана, он до глубины души уязвил бывшего вождя. «Сын моей женщины, я вырастил тебя, – с содроганием думал Бран. – Я научил тебя охотиться, сызмальства я готовил тебя к тому, чтобы ты стал достойным вождем. Но, едва получив власть, ты воспользовался ею, чтобы свести счеты. Отомстить женщине за обиды, которые ты сам измыслил. Где раньше были мои глаза? Как мог я так жестоко обмануться в тебе? Теперь я понимаю, почему ты поспешил возвысить Ворна. Вы с ним в сговоре. Ты отплатил ему за согласие принять сына Эйлы. Навязав охотникам молодого и неопытного предводителя, ты подверг их напрасному риску. Но тебя заботит лишь месть. Бруд, Бруд, разве такие чувства пристали вождю? Неужели тебя радуют страдания матери, разлученной с сыном? Эйле и так пришлось перенести немало невзгод. А ты хочешь отнять у нее единственную отраду – возможность по ночам прижимать к себе ребенка. Есть ли у тебя сердце, сын моей женщины?»

– Я еще не закончил, – вновь вскинул руки Бруд, пытаясь завладеть вниманием недоумевающих, сбитых с толку соплеменников. Наконец все взгляды устремились на него. – Не только я занимаю теперь более высокое положение. У нас появился новый Мог-ур. Отныне ему принадлежат особые права. Я решил, что Гув… что Гув переберется к очагу, у которого прежде жил бывший шаман Клана. Креб же с этого дня поселится у самого дальнего очага.

Бран грозно сверкнул глазами в сторону Гува. Значит, и этот заодно с Брудом? Но Гув, растерянный и смущенный, яростно затряс головой.

– Я не хочу жить у очага Мог-ура, – заявил он. – Пусть он останется там, где жил с тех пор, как мы обосновались в этой пещере.

Люди смотрели на нового вождя с возрастающим недоверием.

– Я так решил, значит, ты переберешься! – властно прервал Гува Бруд, явно раздосадованный отказом.

Ощутив на себе испепеляющий взор Креба, Бруд внезапно осознал, что Великий Мог-ур лишился своей магической власти. Стоило ли бояться хромоногого старика? В то же мгновение в голову Бруду пришла мысль отомстить Кребу за свои прошлые страхи. Он рассчитывал, что Гув ухватится за его предложение с радостью. Ворн ведь был счастлив, что вождь сделал его вторым охотником. Наверняка Гув станет сильнее уважать вождя, оказавшего ему такую услугу, рассуждал Бруд. Меж тем Бран, не в силах больше сдерживать себя, уже намеревался вмешаться. Но его опередила Эйла.

– Бруд! – крикнула она прямо со своего места. Вождь вскинул голову. – Не делай этого! Оставь Креба в покое. – Сознание своей правоты придавало Эйле смелости. – Кребу необходимо тепло. В глубине пещеры слишком сыро, и там постоянные сквозняки. Ты знаешь, как в холода Креб страдает от ломоты в костях. – Эйла позабыла о себе, о своих бедах. Сейчас она была целительницей, исполненной заботы о больном. – Всякому ясно, это из-за меня. Ты хочешь причинить мне боль, навредив Кребу. Делай со мной все, что угодно, Бруд, но Креба не трогай.

Эйла приблизилась к вождю. Теперь она возвышалась над ним, бросая упреки ему прямо в лицо.

– Кто позволил тебе говорить, женщина? – перебил ее Бруд.

Сжав кулаки, он ринулся к ней, но она отпрянула, удар пришелся в воздух, и разъяренный Бруд едва устоял на ногах. Выпрямившись, он снова кинулся на Эйлу.

– Бруд! – Громовой окрик Брана заставил нового вождя замереть. Бруд привык подчиняться этому голосу, особенно когда в нем слышался гнев. – Мог-ур останется у своего очага до тех пор, пока ему не придет время отправляться в иной мир. Это произойдет скоро и без твоего содействия. Он служил Клану верой и правдой. Все мы обязаны до конца дней окружать его уважением и почетом. Что ты за вождь, если ты не понимаешь этого? Что ты за мужчина? Мужчина не мстит женщине, которая не причинила ему никакого вреда, да и не смогла бы сделать этого. Нет, Бруд, ты не вождь.

– Ошибаешься, Бран. Сейчас вождь я. А тебе пора забыть, что ты был им когда-то. – Бруд вспомнил, что теперь он главный в Клане, и к нему вернулась прежняя спесь. – И решения принимаю я. Ты всегда становился на сторону этой недостойной женщины, потакал ей во всем. Я положу этому конец! – Охваченный вспышкой дикой злобы, Бруд жестикулировал торопливо и невнятно. – Ей придется беспрекословно выполнять все мои приказы. Иначе я предам ее проклятию. Настоящему проклятию, а не временному. Ты сам видел, она дерзка и своевольна, она посмела мне возражать. И все же ты защищаешь ее. Ничего, я не дам ей спуску! Она уже заслужила проклятие. И она его получит! Гув! Прокляни ее! Прокляни немедленно! Мы должны, наконец, покарать ее в назидание всем прочим! Никто не смеет возражать вождю. Женщина, тем более уродливая, должна знать свое место. Ты понял меня, Гув? Прокляни ее!

Креб давно уже пытался привлечь внимание Эйлы, остановить ее и предостеречь. Ему было совершенно все равно, где жить – у самого удобного очага в пещере или у самого худшего. Как только Бруд объявил, что делает Эйлу своей второй женщиной, Креб понял, что добром это не кончится. Бруд не стал бы по доброй воле взваливать на себя лишнюю обузу, не будь у него на то особых причин. Но то, что случилось, превзошло самые мрачные ожидания Креба. Холодное отчаяние овладело им, когда он увидел, что Бруд приказывает предать Эйлу проклятию. Не в силах вынести этого отвратительного зрелища он побрел в пещеру и, прежде чем Эйла снова взглянула в его сторону, исчез в проеме.

Безобразная вспышка вождя привела в ужас не только Креба. Люди Клана возбужденно жестикулировали, выражая свое неодобрение. Некоторые, подобно Кребу, отходили в сторону, не желая видеть происходящего. Другие, наоборот, смотрели во все глаза – они и думать не думали, что такое возможно, что законы и традиции, определяющие их жизнь от первого до последнего вздоха, не столь уж незыблемы.

Неожиданно все пошло наперекосяк. Сначала Бруд проявил неоправданную жестокость, вознамерившись разлучить Эйлу с сыном и приняв кощунственное решение лишить Креба обжитого очага. Потом Эйла, позабыв о смирении, приличествующем женщине, накинулась на вождя. Бран бросил презрительное обвинение в лицо тому, кого вчера сам объявил главой Клана. И в довершение всего Бруд, поддавшись приступу неистовства, потребовал проклясть Эйлу. Было от чего растеряться.

Эйлу сотрясала дрожь, и она не сразу ощутила, что земля под ее ногами тоже начала содрогаться. Лишь заметив, что люди вокруг стали терять равновесие и падать, она поняла – в природе творится что-то страшное. Изумление на лицах людей сменилось испугом. До Эйлы донесся глубокий зловещий рокот, исходящий из самых недр земли.

– Дааарк! – завопила она, озираясь по сторонам в поисках сына. Но Уба уже схватила ребенка и прижала к себе. Эйла побежала к ним, но вдруг, пронзенная новой жуткой мыслью, повернула в другую сторону.

– Креб! Он в пещере!

Эйла принялась карабкаться по пришедшему в движение склону, пытаясь добраться до проема. Увесистый камень сорвался со скалы над самой ее головой, наскочил на дерево, которое треснуло от сокрушительного удара, и, грохнувшись об землю, разлетелся на куски. Эйла, оглохшая и ослепшая от страха, ничего не замечала. Обрывки далеких воспоминаний, наполнявших кошмарами ее сны, вдруг ожили. В реве землетрясения она сама не разобрала, как с ее губ сорвалось слово давно забытого языка:

– Маамааа!

Земля внезапно провалилась у нее под ногами и снова вспучилась. Эйла не удержалась на ногах и упала. Поднявшись, она увидела, что потолок пещеры обвалился. То, что некогда было высоким сводом, обрушилось вниз градом камней. Один за другим обломки скалы срывались со своих мест. Огромные валуны, подскакивая, устремлялись по склону и обрушивались в заледенелый ручей. Горная гряда на востоке раскололась, половина ее рассыпалась на глазах, точно куча песка.

Со стен пещеры срывались обломки, сыпались пыль и щебень. А вокруг высокие пихты раскачивались, словно неуклюжие великаны, пустившиеся в пляс, а лиственные деревья простирали трепещущие обнаженные ветви, в испуге внимая громовой погребальной песне земли. Поблизости от проема, напротив талой лужи, скала треснула, и в мгновение ока зияющая щель извергла из себя камни и гравий, которые засыпали вход в пещеру. Грохот обезумевшей земли и разбиваемых неведомой силой скал заглушал крики охваченных смертным ужасом людей. Они и сами не слышали своих голосов, оглохнув от невыносимого шума.

Внезапно стихия угомонилась. Последние камни, подскакивая, сорвались с вершины скалы, и все стихло. Оцепеневшие от страха люди постепенно приходили в себя и осматривались вокруг, пытаясь понять, что же это было. В поисках защиты и опоры они потянулись к Брану. Они привыкли доверять ему, во всем на него полагаться и теперь ждали от бывшего вождя помощи и поддержки.

Но Бран молчал. За годы, что он был вождем, он принял лишь одно решение, гибельное для Клана, – решение передать власть Бруду. Теперь он ясно видел, что был слишком снисходителен к сыну своей женщины, и скорбел об этом всей душой. Даже свойства, которые раньше казались Брану достоинствами Бруда, – отвага, презрение к опасности, – воспринимались сейчас как проявление самодовольной бравады и безрассудства. Но Бран понимал: сделанного не воротишь, слишком поздно смещать Бруда и избирать себе другого преемника.

Впрочем, поступи он так, Клан наверняка одобрил бы его. Однако Бран полагал, у Бруда осталась еще последняя возможность вернуть себе доверие и уважение людей. «Что ж, сын моей женщины, – с горечью думал Бран, – ты был полон гордыни, когда заявил, что ты вождь и отныне лишь тебе предстоит принимать решения. Принимай же их поскорее. Людям сейчас особенно нужен вождь. Покажи им, на что способен. Я не буду вмешиваться».

Клан понял, что Бран не намерен возвращать себе главенство, и выжидательные взгляды устремились на Бруда. Люди были верны традициям, они привыкли чтить вождя как самого мудрого и проницательного человека в Клане, привыкли, чтобы он принимал ответственность на себя, распоряжаясь их жизнью по своему усмотрению. До сей поры Бруд, сам того не сознавая, тоже всецело уповал на опыт и дальновидность Брана. В эти мгновения он был отнюдь не прочь, чтобы Бран вернул себе прежнее положение. Как и все его соплеменники, Бруд растерялся и нуждался в поддержке. Но в считанные секунды ему пришлось осознать, что бремя власти легло на его плечи всей тяжестью. И, поняв это, он попытался действовать.

– Все живы? Кто-нибудь ранен? – спросил он.

Казалось, со множества губ одновременно сорвался вздох облегчения. Люди убедились, что их вождь готов выполнять свой долг. Семьи торопливо собирались вместе. Как ни удивительно, выяснилось, что никто не пострадал. Смертоносный камнепад никому не причинил повреждений более серьезных, чем синяки и царапины. Но вскоре люди увидели, что не все в сборе.

– Где Эйла? – раздался испуганный крик Убы.

– Я здесь.

Эйла спустилась по склону. В этот миг она забыла, что повлекло ее к пещере.

– Мама! – Дарк вырвался из объятии Убы и побежал к матери.

Она бросилась к нему навстречу, схватила на руки и крепко прижала к себе.

– Уба, ты не ранена? – первым делом спросила Эйла, приближаясь к людской толпе.

– Нет. Так, несколько ссадин.

– А где Креб? – спохватилась Эйла, передала ребенка Убе и опять устремилась к пещере.

– Эйла! Куда ты? Не ходи в пещеру! Тебя завалит!

Но Эйла не видела обращенных к ней предостерегающих жестов. К тому же ничто сейчас не могло остановить ее. Она протиснулась в заваленный камнями проем и поспешила в то место пещеры, где прежде был очаг Креба. Мелкие камешки то и дело срывались с разрушенных стен. Однако та часть пещеры, где они жили с Кребом, была почти невредима. Креба там не оказалось. Эйла обыскала всю пещеру. От большинства очагов остались лишь руины. Так и не найдя Креба, Эйла помедлила у небольшого проема, ведущего в прибежище духов, и вошла туда. В святилище царил кромешный мрак. Искать там без факела она не могла и решила сначала посмотреть, нет ли Креба в глубине пещеры.

Целый град мелких камешков обрушился на нее сверху. Эйла отскочила в сторону. Зазубренный обломок валуна, сорвавшись со стены, оцарапал ей руку. Она вдоль и поперек обшарила дальний отсек, где хранились запасы Клана, заглянула за все мешки и короба, обследовала каменные выступы и расщелины. Отчаявшись, Эйла уже собиралась вернуться за факелом, как вдруг увидела Креба.

Смерть настигла Великого Мог-ура около погребальной пирамиды Изы. Он лежал на боку, поджав ноги, – в позе ребенка в утробе матери. Его просторный череп, вместилище магических знаний и сокровищ родовой памяти, был разбит тяжелым камнем, который валялся неподалеку. Судя по всему, смерть Креба была мгновенной. Эйла опустилась на колени рядом с бездыханным телом. Слезы хлынули из ее глаз.

– О, Креб, Креб, зачем только ты пошел в пещеру? – знаками вопрошала она, раскачиваясь из стороны в сторону и вслух повторяя имя погибшего. Потом, повинуясь внезапному порыву, Эйла вскочила на ноги и совершила над Кребом ритуальные знаки, которые он во время погребального обряда совершал над Изой. Ослепнув от слез, высокая белокурая женщина простирала руки, изгибая их с той грацией и выразительностью, что неизменно отличали ушедшего навсегда священного мужа. Магический смысл этих движений был скрыт от Эйлы, но она и не стремилась проникнуть в него. Она лишь отдавала последнюю дань человеку, ставшему для нее отцом.

Стоило Эйле появиться в проеме пещеры, все взгляды обратились к ней.

– Он мертв! – жестами сообщила она.

Как и все остальные, Бруд не сводил с Эйлы глаз. Сердце его сжималось от страха и дурных предчувствий. «Ведь это она отыскала пещеру, – вспомнил Бруд. – Духи всегда были к ней благосклонны. Я вознамерился проклясть ее, и тогда они затрясли землю и разрушили пещеру. Значит, они разгневались на меня? И лишили Клан жилища в знак своей немилости? А что, если люди решат – это новый вождь навлек на них кару?» В глубине своей суеверной души Бруд трепетал перед плохими предзнаменованиями. Но его изворотливый ум быстро подсказал ему выход. Надо обвинить во всем Эйлу, прежде чем кто-либо успеет обвинить его. Пусть люди решат, что она разозлила духов.

– Посмотрите на эту недостойную женщину! Она всему виной! – провозгласил он. – Она нарушила законы Клана. Она вызвала гнев духов. Вы все видели, она осмелилась возражать вождю. Духи наказали нас за ее дерзость. Мы должны безотлагательно предать ее проклятию. Тогда духи вернут нам свое расположение. Они поймут, что мы по-прежнему почитаем их, и укажут нам новую пещеру, еще лучше прежней. Непременно укажут. Я это знаю. Прокляни ее, Гув! Прокляни!

Все повернулись к Брану, ожидая, как он отнесется к новой выходке Бруда. Упрямо сжав челюсти, бывший вождь уперся глазами в землю. Жилы на его шее вздулись от напряжения – так трудно ему было сдержаться и не оборвать своего зарвавшегося преемника. Не получив от Брана ответа, люди в испуге переводили взгляды с Бруда на Гува. Но Гув растерялся не меньше, чем все остальные. Он не верил своим глазам. Неужели Бруд действительно хочет проклясть Эйлу, когда за одно намерение свершить это духи покарали их так жестоко? Но Бруд не унимался:

– Я вождь, Гув! А ты Мог-ур! Я приказываю тебе немедленно наложить на нее проклятие! Смертельное проклятие!

Гув резко повернулся, выхватил из костра, который они развели, пока Эйла была в пещере, горящую ветку, поднялся по склону и исчез в проеме. Он осторожно пробирался меж развороченных валунов, то и дело уворачиваясь от камней, которые срывались сверху. Гув знал, что новый толчок может обрушить на его голову увесистый обломок скалы. Наверное, это было бы к лучшему, думал он. Лучше умереть, чем выполнить требование вождя. Добравшись до прибежища духов, он разложил в два ряда священные кости Пещерного Медведя и свершил над ними ритуальные движения, а затем просунул одну из костей в глазное отверстие медвежьего черепа. Проделав это, он вслух изрек чудодейственные слова, известные лишь Мог-урам, отвратительные имена духов зла. Теперь, исполненные губительной силы, они приблизились к Клану.

Эйла по-прежнему стояла у входа в пещеру. Гув прошел мимо, скользнув по ней невидящим взглядом, и направился к Бруду.

– Я Мог-ур. Ты вождь. Ты приказал предать Эйлу смертельному проклятию. Я выполнил твой приказ, – сообщил он и повернулся к вождю спиной.

Люди замерли, отказываясь поверить, что проклятие действительно свершилось. Вопреки древним законам все произошло с недопустимой поспешностью. Бруду следовало обсудить свое решение с охотниками, объяснить, что толкнуло его на жестокое деяние, чреватое опасностью для всего Клана. И разве Эйла действительно заслужила проклятие? В чем она провинилась? Да, она возразила вождю, забыв о смирении, подобающем женщине Клана. Но разве подобный проступок достоин столь строгой расплаты? Эйла защищала Креба, она добивалась справедливости. А как поступил с ней Бруд? Разлучил ее с ребенком и лишил старого шамана очага, чтобы досадить ей. А теперь, по соизволению духов, все люди Клана лишились своих очагов. Злоба затмила рассудок Бруда. Как он решился на столь опрометчивый шаг? Духи всегда были милостивы к Эйле, она приносила Клану удачу. Бруд навлек на Клан беду, приказав Мог-уру предать ее проклятию. Что же будет теперь? Бруд прогневил духов-защитников и призвал духов зла. А Всемогущий Мог-ур отправился в иной мир и уже ничем не поможет своим соплеменникам.

Эйла, поглощенная печалью, даже не замечала, что творится вокруг. Впрочем, она видела, как Бруд велел ее проклясть, видела, как Гув сообщил: «Проклятие свершилось». Но ее затуманенный горем разум отказывался этому поверить. Наконец до нее дошло, что отныне ей нет места среди людей, и новая боль пронзила ей сердце.

Ее предали смертельному проклятию! Но за что? Разве она причинила кому-нибудь зло? Люди Клана, до сих пор не оправившиеся от многочисленных потрясений сегодняшнего дня, тоже не сразу осознали, что Эйла покинула этот мир. Оцепеневшая, равнодушная в своей отрешенности, Эйла наблюдала, как один за другим соплеменники начинали смотреть сквозь нее. Краг первым перестал ее замечать. Потом она стала прозрачной для Уки. Вот и Друк устремил на нее невидящий взор. Но Ага отвела глаза, значит, она еще видела Эйлу.

Эйла не двинулась с места, пока Уба, ослепшая, подобно всем прочим, не принялась причитать по умершей матери ребенка, которого она держала на руках. «Дарк, Дарк! – рыдала душа Эйлы. – Мой сын, мой единственный сын! На всем свете у тебя осталась лишь Уба. А я проклята, я должна с тобой расстаться. Что тебя ждет? Уба любит тебя, но разве она в силах противостоять Бруду. А Бруд выместит на сыне ненависть, которую питал к матери». Отчаянный взгляд Эйлы остановился на Бране. Бран! Лишь он один способен защитить Дарка.

Эйла приблизилась к великодушному, справедливому и благородному человеку, который до вчерашнего дня возглавлял Клан, опустилась на землю у его ног и склонила голову. Несколько мгновений спустя она поняла, что он никогда больше не коснется ее плеча. Подняв глаза, она увидела – он смотрит поверх ее головы, на языки костра за ее спиной.

«Если захочет, он разглядит меня, – решила Эйла. – Непременно разглядит. Креб помнил все, что я говорила ему, когда меня предали проклятию в первый раз. И Иза помнила».

– Бран, я знаю, ты полагаешь, я умерла и превратилась в бесплотный дух. И все же взгляни на меня. Умоляю, не отводи глаз! Меня предали проклятию так быстро. Обещаю тебе, я покину Клан, не буду тревожить живых. Но я боюсь за своего сына. Ты знаешь сам, Бруд его ненавидит. Что с ним станется? Не забудь, Бран, Дарк принадлежит Клану. Ты сам позволил сохранить ему жизнь. Прошу, защити его! Только ты можешь спасти моего сына. Не дай Бруду извести его.

Глядя сквозь коленопреклоненную женщину, Бран неспешно повернулся к ней спиной. Он делал вид, что ничего не заметил и просто направляется по своим делам. Но Эйла успела различить в его глазах понимание, увидела кивок, которым он ответил на ее призыв. Да, он внял мольбе духа матери Дарка и пообещал ей не оставить мальчика своими попечениями. Проклятие пало на голову Эйлы так стремительно – она не могла вверить ему сына заранее. Он не стал противиться жестокому и неоправданному решению Бруда, чтобы не лишать нового вождя остатков людского уважения. Но он не позволит сыну своей женщины причинить вред сыну Эйлы.

Эйла поднялась с колен и направилась к пещере. Несколько мгновений назад она не представляла, как ей теперь поступить. Но, пообещав Брану покинуть Клан, она осознала – это единственный выход. Усилием воли она загнала скорбь по Кребу в дальний уголок сознания. Позже у нее будет время предаться горю, а сейчас надо думать о том, как выжить. Она уйдет. Возможно, в мир духов, возможно, нет. Так или иначе, путь предстоит далекий, и надо собраться как следует.

Ворвавшись в пещеру в поисках Креба, она не обратила особого внимания на разрушения и сейчас неузнающим взглядом обвела то, что прежде служило Клану жилищем. «Хорошо еще, все люди оказались снаружи», – вздохнула она про себя и поспешила к очагу Креба, стараясь не думать об опасности, которой себя подвергала. Конечно, камень, сорвавшийся со стены, может положить конец ее жизни, но, если она не захватит с собой необходимые в дороге вещи, она погибнет непременно.

Сдвинув валун, упавший прямо на ее подстилку, она принялась увязывать в шкуру все, что могло ей пригодиться, – сумку целительницы, пращу, две пары обуви, кожаные штаны, рукавицы, шапку, меховую накидку, чашку, миску, сосуд для воды, ножи и топор. В глубине пещеры сохранились невредимыми запасы сушеного мяса, фруктов и жира, несколько коробов из березовой коры, наполненные кленовым сахаром и орехами. Конечно, сейчас, в скудную весеннюю пору, еды в Клане осталось немного. Но на первое время она не останется без пищи. Стряхнув пыль со своей корзинки, Эйла наполнила ее едой.

Потом она взяла шкуру, в которой носила Дарка за спиной, и зарылась в нее лицом, чувствуя, как слезы струятся у нее по щекам. Эта шкура не нужна ей больше. Ей уже никогда не придется носить Дарка. И все же Эйла захватила шкуру с собой. Пусть хоть что-нибудь напоминает ей о сыне. Потом она оделась потеплее. До лета еще далеко, в степях холодно. А на севере наверняка еще зима. Она не представляла в точности, куда пойдет, знала только – ей надо пробираться на север, на большую землю за полуостровом.

В последний момент она решила захватить большой кусок кожи, который во время охотничьих походов служил ей подобием палатки. В сущности, кожа не была ее собственностью. Эйла не сомневалась, что имеет полное право взять все свои вещи, – все равно им уготована гибель в огне. Она сознавала, что ей по справедливости принадлежит и часть запасов пищи. Палаткой же владел Креб, а значит, и все люди, живущие у его очага. Креб умер. Эйла была уверена: он с радостью бы отдал ей все, что может пригодиться в изгнании.

Она положила кусок кожи в корзину, укрепила поклажу за спиной и потуже затянула завязки. Слезы вновь выступили у нее на глазах, когда она остановилась посреди разрушенной пещеры, которая на протяжении многих лет была для нее родным домом. Эйла знала: ей не суждено вернуться. Чреда разрозненных воспоминаний промелькнула в ее сознании, самые важные события ее жизни на мгновение оживали перед глазами. Мысли Эйлы опять вернулись к Кребу. «Прости, что я причинила тебе боль, Креб, – вздохнула она. – Возможно, со временем мне откроется, в чем моя вина перед тобой. Я рада, что между нами не осталось недомолвок и, отправляясь в иной мир, ты был уверен в моей любви. Я никогда не забуду тебя. Никогда не забуду Изу. Никогда не забуду Клан». Смахнув слезы, Эйла вышла из пещеры.

Никто не взглянул в ее сторону, но каждый почувствовал – она снова рядом с ними. Эйла остановилась около большой талой лужи, чтобы наполнить водой сосуд, и опять на нее нахлынули воспоминания. Прежде чем взбаламутить зеркальную поверхность, она остановилась и с напряженным вниманием вгляделась в собственное отражение. Странно, но на этот раз она вовсе не показалась себе уродливой. Впрочем, Эйла смотрелась в лужу не для того, чтобы увидеть свои черты, – ей необходимо было запомнить, как выглядят Другие.

Дарк меж тем отчаянно вырывался из объятий Убы. Он ощущал – случилось что-то непоправимое, и это касается его матери. Мальчик не понимал, в чем дело, и ему было страшно. Выскользнув наконец из рук Убы, он бросился к матери.

– Ты уходишь, – с укором заявил он. Увидев поклажу за спиной матери, Дарк понял, что она покидает Клан, и обиделся, что она ничего не сказала ему. – Ты надолго уходишь, Мама?

Поколебавшись долю мгновения, Эйла протянула к сыну руки, схватила его и прижала к себе, пытаясь сдержать рыдания. Потом она опустила малыша на землю и села на корточки так, чтобы смотреть прямо в его глубокие темно-карие глаза.

– Да, Дарк. Я ухожу. Я должна уйти.

– Возьми меня с собой, Мама! Я хочу с тобой! С тобой!

– Не могу, Дарк. Ты останешься здесь, с Убой. Она о тебе позаботится. И Бран тоже.

– Я не хочу оставаться без тебя, – твердил мальчик. – Я хочу быть с тобой. Не уходи, не бросай меня!

К ним уже спешила Уба. Несмотря на весь свой страх перед духом, она была твердо намерена забрать у него ребенка. Эйла в последний раз обняла сына:

– Я люблю тебя, Дарк. Помни об этом всегда. Я люблю тебя. – И она передала его Убе с рук на руки. – Стань моему сыну матерью, Уба, – произнесла она, пристально глядя в глаза испуганной женщины. Против воли Уба ответила ей сострадательным горестным взглядом. – Стань ему матерью. Прошу тебя, сестра.

Бруд, наблюдавший за ними, пришел в неистовство. Эта женщина мертва, она стала бесплотным духом. Почему же она ведет себя не так, как подобает мертвой? И кое-кто в Клане общается с ней как с живой.

– Она мертва! – в исступлении заявил он. – Вам всем должно быть известно, что она умерла!

Эйла направилась прямиком к Бруду. Встав напротив, она посмотрела на него сверху вниз. Ему трудно было сделать вид, что он ее не замечает. Теперь, когда она возвышалась над ним, а не сидела, потупившись, у его ног, ему никак не удавалось отвести глаза.

– Нет, Бруд, я не умерла! – с вызовом произнесла Эйла. – Не тебе решать, жить мне или умереть. Ты можешь прогнать меня. Ты можешь отнять у меня сына. Но жизнь моя не в твоей власти.

Ярость боролась в душе Бруда с испугом. Он уже занес кулак, не в силах противиться соблазну ударить непокорную женщину. В следующее мгновение он отдернул руку, боясь прикоснуться к Эйле. «Это хитрость, – твердил он про себя. – Это происки злых духов. Я предал ее проклятию, значит, она мертва».

– Ударь меня, Бруд! Давай сразись с духом! Ударь меня и сразу поймешь, что я жива!

Чтобы не смотреть на дерзкого духа, Бруд повернулся к Брану. Он не знал, куда девать руки. Хотя он не притронулся к духу, все же, подняв кулак, он признал, что видит его. Он страшился, что на голову его падут несчастья, и попытался переложить вину на Брана. Вдруг духи поверят ему и накажут бывшего вождя, надеялся Бруд.

– Не думай, Бран, что я ничего не видел. Прежде чем войти в пещеру, она обратилась к тебе, и ты ей ответил. Ты говорил с духом. Ты навлечешь на Клан беду.

– Если я и навлеку беду, то лишь на себя. И разве есть беда страшнее той, что уже со мной случилась? Но как ты увидел, что она обратилась ко мне, Бруд? Как ты увидел, что она вошла в пещеру? Зачем ты потрясал перед духом кулаками? Ты сам признал, что она по-прежнему существует для тебя. Она одержала над тобой верх. Ты сделал все, что мог. Ты предал ее смертельному проклятию. Она оставит мир живых, но победа за ней. Эйла женщина, но она сильнее тебя, Бруд, сильнее, отважнее и решительнее. Она достойна звания мужчины куда больше, чем ты, сын моей женщины. Я хотел бы, чтобы не ты, а Эйла стала моим преемником.

Эйла во все глаза смотрела на бывшего вождя, пораженная его страстной речью. Дарк звал ее, вырываясь из рук Убы. Это было невыносимо. Эйла торопливо повернулась, чтобы уйти. Проходя мимо Брана, она сделала жест, выражающий глубокую благодарность. Оказавшись на вершине холма, она бросила на Клан прощальный взгляд. Бран поднял руку, словно для того, чтобы почесать нос. Но она знала – он благословляет ее в путь, посылая ей вслед те же самые слова, что произнес Норг, когда они покидали Великое Сходбище: «Да пребудет с тобой Урсус!»

Последнее, что услышала Эйла, скрывшись за поворотом, был отчаянный вопль Дарка:

– Маамаа! Мааамаа!