Читать онлайн Табу бесплатно

Глава 1. Ксения

Когда я в последний раз кончала по-настоящему?

Так, чтобы кричать до хрипоты? Когда это не секундное блеклое наслаждение от собственных пальцев, а темное горячее пламя, в котором плавится тело.

Когда у меня вообще был секс в последний раз? Вот так, чтобы с оттяжкой, чтобы ударять глубоко и резко. Чтобы вздрагивать всем телом, когда его тело врезается в твое, что извивается на влажных от пота простынях?

Ответ очевиден, и меня не радует.

Опустошаю бокал шампанского, не выдерживая рассказов Василисы о том, как она узнала, что такое сквирт. Иду через зал, здороваясь с важными гостями, которые даже не догадываются, о чем я сейчас думаю.

Взглядом нахожу мужа в дальнем конце холла. Сергей занят делом.

Как и вчера. Как и всегда.

Сначала разные одеяла, потом разные комнаты. Так нам казалось удобней. В итоге, мне тридцать три, а я даже не помню, когда в последний раз у меня был секс с мужчиной.

Мне просто нужно немного одиночества и тишины, чтобы выкинуть из головы Василису. Забыть ее сияющий вид, который объясняется не только солнцем, йогой и правильным питанием.

Еще у нее был секс.

Действительно много секса.

Разворачиваюсь и покидаю холл незамеченной.

Не исключаю, что у моего мужа дела обстоят иначе. Наверняка кто-то отсасывает ему во всех этих бесконечных командировках. Я не настолько наивна, чтобы верить в то, что его интимная жизнь тоже поставлена на паузу.

Задевает ли меня это? Нет.

Хотя что меня вообще задевает? Ничего. А значит, дело не только в сексе. Только в том, что я уже давно ничего не чувствую.

Пересекаю галерею и с наслаждением вступаю в полумрак зимнего сада. Надеюсь, когда вернусь, Василиса уже будет делиться другими впечатлениями от поездки.

Радуюсь тому, что в оранжерее немного прохладнее. Голова гудит от выпитого, а может, от мыслей. Сажусь в дальний угол, среди цветущих азалий, надеясь привести в порядок мысли, но в тот же миг понимаю, что план уединиться провалился.

Здесь еще как минимум двое.

И они неслучайно выбрали полумрак зимнего сада.

Судя по сдавленным стонам и шороху одежды, они совсем рядом. Не знаю зачем, но я все равно поворачиваю голову вправо. Свет фонарей бьет прямо в лицо, резко очерчивая точеный профиль мужчины.

Откинув голову, он затылком касается мраморной колонны. Его рот приоткрыт, и он шумно выдыхает в ответ на порочный влажный звук.

Господи, ума не приложу, что должно произойти, чтобы я сделала нечто подобное. В чужом доме. В одежде. Когда тебя в любой момент могут застукать.

Мир помешался на сексе, ей-богу.

Как хозяйка дома, я могу даже громко попросить их убраться, чтобы не мешать мне своим влажным причмокиванием, но внутри почему-то скручивается тугая спираль, а в легких вдруг не хватает воздуха.

Это все шаманское.

Определенно.

Я не вижу девушку, но, очевидно, что она стоит на коленях между разведенных ног мужчины. И эти звуки издает именно она.

Хотя может, то и не девушка вовсе. В нашем мире все возможно.

Я вижу только верхнюю половину тела мужчины, который сидит на такой же скамье, что и я, но под другой колонной. И меня абсолютно завораживает то, как ритмично он двигает правым плечом, вероятно, надавливает на затылок, управляя движениями и контролируя степень проникновения в чей-то рот.

Она давится, хрипит, — а это все-таки женщина, судя по звукам, — но мужчина не знает сочувствия. Кажется, его член заглатывают едва ли не полностью. Кто-то очень старается.

Он заворожено смотрит на происходящее сверху вниз. Темные глаза блестят под полу прикрытыми веками. Его кадык резко выделяется.

Мужчина бегло облизывает губы и сглатывает. Я хочу услышать его стон, но он не стонет. Мычит она. Не понимаю, почему минет дарит столько удовольствия именно ей. Что в этом такого?

Может, она просто задыхается?

Замечаю, как наливаются мышцы на его груди и плечах, когда он, кажется, пытается вогнать ей член до самого горла, судя по звукам. Его терпение на исходе. Мое собственное дыхание сбивается, а рот вдруг наполняется слюной, и я непроизвольно сглатываю.

Слишком громко для того, кто заделался в вуайеристы.

Мужчина тут же поворачивает голову на звук. В мою сторону.

Останавливает на мне свой темный блестящий взгляд.

Свет со двора по-прежнему бьет ему в спину и слепит меня, но не его. Это я почти не вижу его лица, но он прекрасно видит мое. Бежать поздно. Это нечестно, но до этого мига я почему-то даже не учитывала возможность, что меня могут поймать на подглядывании.

Он не отводит глаз. На этот раз от меня.

Я тщетно пытаюсь разглядеть его, ведь это может быть кто-то из знакомых. Но по- прежнему различаю только общие черты лица. У него большой мужской рот, крупный нос, и я вижу, как мелькают белые ровные зубы.

Он еще и улыбается.

Мне.

Ни один из наших с мужем знакомых не стал бы мне так улыбаться. Не в этой ситуации точно.

Я до последнего надеюсь, что он извинится передо мной и остановит девушку, но не тут-то было. Он, наоборот, только быстрее двигает рукой, сильнее надавливая на ее затылок. Она давится громче, мой рот полон слюны, но теперь я даже не пытаюсь ее сглотнуть. Словно даже так я буду сопричастной к происходящему.

Пойманная цепким бесстыжим взглядом, только заворожено гляжу, как каменеют его мышцы, как дергается кадык на шее.

И как он снова улыбается.

Мельком.

Быстро.

Прикрывает глаза и хрипло стонет. Впервые. Я перестаю дышать. Он замирает, напоминая великолепную статую «Мужчина в мгновение оргазма».

Она глотает. Захлебывается, но глотает. Это единственный звук, который нарушает тишину.

Он кончает как-то неправдоподобно долго, словно у него тоже не было секса целую вечность. После он выпрямляется. В чертах лица и тела мгновенно появляется расслабленность, которой не было до этого.

Я жду, что сейчас он поднимет ее с колен, поцелует и отблагодарит, но мужчина только бросает:

— Круто… Можешь идти.

— Мудак, — выплевывает та, что только что давилась его спермой.

Охрипший голос девушки кажется мне смутно знакомым, тогда как мужчины — по- прежнему нет. Она срывается с места, так и оставаясь скрытой растениями. Только слышу, как цокают каблуки, пока она теряется на тропинках зимнего сада.

Мы остаемся одни.

Я и мужчина, за которым я наблюдаю преступно долго, а в саду наконец-то воцаряется полная тишина.

Судя по ленивым движениям, он возвращает белье и штаны на место и только после поднимается. Спасибо и на этом. Но, получается, он выгнал ту, что только что отсосала, еще даже не натянув штанов. Моментально как кончил.

Я не вижу его, но слышу шаги. И понимаю, что он идет прямо ко мне.

Удивительно, ко я совсем не чувствую тревоги или страха. Я хозяйка этого дома и стоит мне щелкнуть пальцем, как здесь появится охрана. В этих стенах у меня столько власти, что я могу даже попросить его повторить представление с какой- нибудь другой женщиной, вот только с меня достаточно и этого.

Кто он такой, раз может позволить себе так обращаться с женщиной? И почему она сделала для него это? Он был в футболке, что странно. Мой мозг только сейчас осознано отмечает эту, без сомнения, важную деталь. Если бы мужчина был нашим гостем, на нем был бы костюм.

Слышу его шаги и снова шорох одежды. Вжикает молния — слишком долго для ширинки. Похоже, он застегнул какую-то верхнюю одежду поверх футболки. Как он вообще оказался в спортивной одежде в нашем доме? Кто пустил его, невзирая на строгий дресс-код? Может, это кто-то из обслуги? Официант, повар, водитель — их сейчас в доме хватает.

Мое дыхание учащается. А во рту снова слишком много слюны. Я сглатываю, и это только напоминает мне о звуках, которые еще пять минут издавала стоя на коленях девушка. И мои щеки, похоже, снова горят маковым пламенем.

Странный гость идет ко мне. Шаги твердые, но тихие. Первым делом, когда он появляется из-за поворота, я смотрю на его обувь. Белые кроссовки резко выделяются в полумраке. Я озадачена. Это дорогие кроссовки, которые не по карману обычному официанту из кайтеринга.

Он очень высокий, выше меня на целую голову. Но здесь я — хозяйка дома и положения, напоминаю я себе. Даже если во мне только метр шестьдесят, это не отменяет того, что я на несколько социальных ступеней выше, чем какой-то официант.

Скрещиваю ноги в щиколотках и продолжаю сидеть ровно, пока он идет прямо ко мне через темные аллеи. Не таясь. Не стесняясь того, что только что трахал в рот другую, пока сам смотрел на меня.

Веду взглядом по свободным спортивным штанам, стараясь не задерживаться на бугре в паху. У него крепкие длинные ноги. Он немного прихрамывает. Может, ногу отсидел, не знаю. Я успеваю заметить, но не успеваю проанализировать значимый факт хромоты, потому что он наконец-то выступает в пятно света, и тогда я отчетливо вижу его лицо.

Моя невозмутимость летит ко всем чертям.

Я запомнила его долговязым мальчишкой, который не расставался с футбольным мячом.

Прошло целых десять лет с нашей последней встречи. Тимур стал шире в плечах и уже в бедрах, но на полных губах играет все та же улыбка. Так он смотрел на своих сверстниц.

А теперь смотрит на меня.

Он — сын моего мужа от первого брака.

Глава 2. Тимур

Даже не успеваю подойти.

При виде меня маленькая любительница подглядывать тут же срывается с места и несется прочь на своих высоченных каблуках.

На самом деле, я не ожидал другого. Так и знал, что окажется трусихой. Смотрю ей вслед — успел заметить, что даже на каблуках, она все равно ниже меня. Тонкая и маленькая, как Дюймовочка, но с таким порочным и голодным взглядом…

Раньше я бы догнал ее быстрее, чем она вылетела из сада. Она на каблуках, а я — в удобной обуви и быстро бегаю. Но не сейчас. После травмы я все еще хромаю на правую ногу, будь прокляты мои связки. Но я хотя бы хожу.

Я успел заметить рост и ноги, но не разглядел все остальное. А мне просто интересно глянуть на Дюймовочку при ярком свете. Увидеть, как она покраснеет или отведет глаза. Она так внимательно следила за мной, так жадно приоткрывала рот, что я думал, помани ее пальцем, и она присоединится.

Выхожу из зимнего сада, куда меня завела Лали. Мне было восемнадцать, когда я уехал из России. Тогда же отец только купил этот дом для своей молодой жены. Без Лали я бы не разобрался, где что в этом особняке. Даже десять лет назад вокруг меня вились местные инста-модельки, что уж говорить теперь. Конечно, они продолжали следить за моей жизнью в Англии. Девочки выросли, стали решительнее. А богатых молодых холостяков в России не так много.

Я даже не рассчитывал, что Лали так просто согласится. Я всего лишь прямо ответил на ее вопрос: «Вау, Тимур, с возвращением! Могу чем-то тебе помочь?»:

— Например, можешь отсосать мне.

Что она и сделала. Вот это я понимаю гостеприимство.

Лали и теперь первая, кого я вижу, когда появляются на пороге холла, забитого гостями. Сначала она думает, что я вернулся за ней, но я отвожу взгляд в сторону, и она моментально скисает.

Прием в разгаре, а я не дурак, чтобы появляться здесь в трениках и кроссах. Отец ненавидит спортивную одежду. И, скорей всего, будет в ярости, если я сейчас через весь зал пойду с ним здороваться.

Я честно не собирался сюда приходить. Хотел отправиться сразу же в свою половину дома, но Лали встретилась мне совершенно случайно.

А потом и маленькая любительница подглядывать за другими.

Лали все-таки задерживает на мне взгляд, но я не смотрю в ее сторону. Видимо, все еще надеется, что я позову ее в спальню, чтобы продолжить. Или решила, что застолбила меня первой? К черту. Если за эти десять лет у нее мозгов так и не прибавилось, то ее даже не жаль.

Неожиданно взгляд напарывается на голые острые плечи.

А вот и любительница подглядывать. Вижу ряд острых позвонков, исчезающих под черным платьем. Спиной ко мне она идет строго прямо, не быстро, но и не медленно.

На ней почти нет украшений, это я заметил еще в саду. Только тяжелые дорогие сережки, которые качаются в такт ее шагам. Представляю ее голую и только в этих сережках.

Верхом на мне.

Сердце замирает, когда я понимаю, что любительница подглядывать прочесала через весь зал… прямо к моему отцу.

Черт! Неужели узнала и настучит?

Неожиданно мой отец приобнимает ее за талию и наклоняется, чтобы расслышать ее слова. Степень моего охуевания моментально зашкаливает.

БОЖЬЯ КОРОВКА?

Но как? Я ведь ее помню! Совсем-совсем другой!

В ней было килограмм восемьдесят, а еще черное платье в красный горошек, которое ей совершенно не шло. Уж точно не также, как это строгое платье с черным кружевом.

А еще у второй жены моего отца было широкое доброе лицо с ясной улыбкой. Как модель с рекламы сливочного масла. И тогда при взгляде на нее я совершенно не понимал, что в ней нашел мой отец. Разве что возраст — ему на тот момент было чуть за сорок. Ей двадцать четыре.

А мне тогда было восемнадцать. И хотя я трахал каждую, у кого была пара сисек и вагина между ног, Божья Коровка, как женщина, не вызывала у меня никакого возбуждения.

Но это тогда… А теперь Божья Коровка изменилась.

Но это именно она заворожено смотрела на то, как я кончаю светской шлюхе в рот.

Моя собственная мачеха.

Я чуть не сбиваю с ног официанта, который пытается прошмыгнуть в зал с полным подносом.

Я понятию не имею, так ли сильно изменился за время своего отсутствия в России. Я мужик, а не баба, чтобы считать каждую морщинку или седой волосок. Но и прошло порядочно — десять лет. Я просто не мог не измениться за это время, так? Но она меня узнала, а вот я ее — нет.

Именно Божья Коровка снова находит меня. Хер знает как. Как будто теперь мы связаны нашей общей порочной тайной. Она поднимает глаза и безошибочно смотрит прямо на меня через забитый гостями зал.

Сейчас это совершенно другой взгляд.

Совсем не тот, каким она смотрела на меня там, в темном зимнем саду. Равнодушные зеленоватые глаза скользят по моей челюсти, и я машинально чешу ногтями отросшую щетину. Она что-то говорит моему отцу, и тот тоже смотрит на меня.

Ну, я не собираюсь извиняться за свой внешний вид. Я только из аэропорта и вошел через черный ход. Собирался предстать перед отцом и мачехой завтра после их приема, когда приведу себя в нормальный вид, но случайно наткнулся на безотказную Лали.

Я прекрасно знаю, что мне нет места на этом светском рауте, и оказался я здесь только потому, что хотел посмотреть в глаза женщине, которая так завела меня.

Черт возьми.

Отец рад меня видеть. Наверное. Но он все равно хмурится.

Кратко киваю ему и показываю знаками, что иду к себе. Не собираюсь присоединяться к этой расфуфыренной компании, пусть не переживает. Но отец что-то бросает Божьей Коровке. Она бледнеет, но быстро берет себя в руки.

Мягко разворачивается на каблуках и идет через весь зал прямо ко мне.

А вот это уже интересно.

Да как же ее звали, блин? Я про себя, как нарек ее Божьей Коровкой, так и звал. Просто не мог забыть тот горошек на внушительном бюсте и широких бедрах.

Теперь все это куда-то делось.

Впиваюсь взглядом в ее фигуру, пока она, мягко лавируя между гостями, идет прямо ко мне.

Сейчас в ней килограмм пятьдесят, не больше. Она низкого роста, но теперь за счет каблуков и отсутствия лишнего веса, даже это никак ее не портит.

Ее длинная шея напряжена. Губы стиснуты. Темные волосы собраны в изящную ракушку. И я снова не могу отделаться от фантазии, в которой ее серьги вздрагивают и качаются, царапая ее плечи, вовсе не из-за ее шагов, а темные волосы рассыпаны по плечам и голой спине.

Чертовщина какая-то.

На ее лице — маска. Божья Коровка глядит ровно, открыто, не стесняясь того, что только что видела. Похоже, для нее все уже в прошлом. И вообще ничего особенного не произошло.

Она действительно сильно изменилась. Очень. Если бы я встретил ее не в доме моего отца, думаю, уже уложил бы на лопатки. Не понимаю, как законными способами можно настолько до неузнаваемости измениться за каких-то десять лет. Я смотрю на точеные ноги и невероятно высокие каблуки, из-за которых ее икры и подъем стоп выглядят просто охуенно. Иметь такие ноги при таком росте — настоящий подарок судьбы.

Она нервничает из-за моего такого бесстыжего разглядывания и, похоже, злится. Скольжу взглядом вверх по ее бедрам, талии, высокой груди. Теперь это… Возможно, двоечка. А может — просто хороший бюстгальтер.

Сколько ей? Что-то около тридцати трех? Ну, у меня были женщины старше… О чем я вообще думаю?

— С возвращением в Россию, Тимур, — Божья Коровка изображает на лице что-то вроде улыбки.

Расслабленно и широко ей улыбаюсь, в отличие от нее. Мне бояться нечего. Я был в своем праве, и теперь знаю ее грязный секрет. Мамочка любит подглядывать.

— Забыл, как вас зовут, — произношу медленно. — Простите.

Кажется, у нее сейчас пар из ушей повалит, но она быстро берет себя в руки. Выдержка ее главный конек.

— Можешь звать меня Ксенией. Иди за мной. Твой отец попросил показать тебе твою спальню.

Пропускаю ее вперед и убеждаюсь, что вид сзади — также неплох. Подтянутая крохотная задница снова заставляет меня задуматься, как же так вышло, что десять лет назад она была совсем другой? Это спорт, диета, пластическая хирургия или все вместе? Или просто игра моего воображения сделала ее толще и страшнее, чем она на тот момент была?

Ксения, хотя я предпочитаю Божью Коровку, сворачивает в проход. Это огромный дом, а я уже знаю, где моя спальня. Мне объяснил дворецкий, но я не расскажу об этом Божьей Коровке.

У них здесь совсем как в королевской семье. Я приехал из Англии и меня этим не удивить, но я не понимаю, на кой черт моему отцу понадобилось столько слуг в России. Может, он прогулял в школе урок истории, на котором рассказывали, что крепостное право отменили.

Мне не нравится идти молча. А еще выдержка никогда не была моей суперспособностью.

— Понравилось то, что ты видела, Ксения?

Ее узкая спина напрягается, а лопатки каменеют. Но не понимаю, на хрена веду себя так с ней по-скотски.

Может быть, потому что я прекрасно знаю, что ей понравилось, но она почему-то делает вид, что это не так.

— Могу повторить. Только для тебя.

Она по-прежнему молчит. Серьги из белого золота легко раскачиваются, доводя меня до изнеможения.

Ее каблуки бесшумно ступают по мягким коврам. В этой части дома пусто. Легкая классическая музыка уже не слышна, как не слышны и голоса. Мы можем уединиться здесь так же, как и в зимнем саду.

Меня оправдывает только тот факт, что я совсем не узнаю эту женщину, которая замужем за моим отцом. Слишком хорошо помню ту веселую хохотушку с платье в горошек. Но на нее у меня никогда не стояло так, как сейчас.

Может быть, у меня начинается лихорадка, а с ней и бред, потому что из-за ее молчания я не могу остановиться:

— В какой момент ты узнала меня? Сразу, как увидела? Ведь ты меня вспомнила, а я тебя — нет. Это нечестно.

Маленькая, но очень гордая Божья Коровка продолжает молчать. Кажется, любые мои слова просто отскакивают от ее узкой спины с выпирающими лопатками. Темные волосы собраны на затылке, отчего ее шея, кажется, еще тоньше и длиннее.

Мне нелегко дается этот маневр, учитывая травмированное колено, но я стараюсь. Обгоняю ее сбоку и замираю прямо перед ней.

— Слушай, может, ты совсем другая жена моего отца?

Она успевает затормозить и не врезается мне в грудь.

Губы, глаза, нос… Я лихорадочно изучаю ее лицо, которое так близко, и с ужасом понимаю, что это те же самые черта лица. Я понимаю это, когда смотрю на нее в упор. Да, это та же самая женщина. Та же Ксения, на которой мой отец женился десять лет назад после того, как отправил меня в Англию играть в местном футбольном клубе.

Тогда у меня была вся жизнь впереди. А теперь — ни жизни, ни карьеры. Только травмированное колено.

В которое мне и прилетает каблуком. Бессердечная женщина точно знала, куда бить. Я сгибаюсь пополам и хриплю:

— Сука.

— Кобель, — не остается в долгу она. — Не пробыл дома и часа, переспал с одной, а что ты делаешь сейчас? Да стоит хоть слово сказать твоему отцу…

— Я просто шучу, Божья Коровка.

— Как ты меня назвал? — шипит она.

— Расслабься, Ксения Не-знаю-твоего-отчества.

— Это плохая шутка, Тимур. Как колено?

— Эта шутка еще хуже, — парирую я. — Мне восстанавливали его год и провели три операции, а сейчас ты врезала по нему каблуком. Сама как думаешь?

— Думаю, жить будешь, — холодно отвечает она, скрещивая на груди руки. — Дверь на твою половину за поворотом. Авось, доковыляешь.

Глава 3. Ксения

— Говорят, мальчик вырос, — играет бровями Василиса. — Не успел прилететь в Россию, а о нем уже ходят легенды.

Пожимаю плечами в ответ. Пока бегу на дорожке не хочу сбивать дыхание разговорами. Да мне и неинтересны ни эти легенды, ни то, где именно этот мальчик вырос. Так и должно быть. У взрослого сына моего мужа своя жизнь, у меня — своя.

За последнюю неделю мы всего однажды пересеклись в доме. В первый и последний раз это было на завтраке. Сергей любит завтракать вместе, когда он дома, а в эту неделю дома он был только один день из семи. Тогда-то за огромным длинным столом в столовой мы с Тимуром и встретились.

В основном говорил Сергей.

Тимур всю свою жизнь отдал футболу, но теперь его карьера была под вопросом. После разрыва крестообразных связок колена вернуться в прежнюю форму было сложно, но кое-кому удавалось. К сожалению, Тимур к ним не относился. Его хромота свидетельствовала о том, что парню следовало хорошенько подумать над тем, чем он займется в жизни.

Сергей давно мечтал о наследнике, который возьмет часть бизнеса на себя. У него был только Тимур. К счастью, для Сергея и к несчастью для Тимура. Уходить в политику, вести закулисные игры и тонкие дипломатические переговоры — все это явно было не то, к чему мог стремиться бывший футболист.

Я надеялась, что у Тимура есть запасные варианты. Но в то утро стало очевидно, что Тимур понятия не имел, чем он собирался заниматься дальше.

— Лали сказала, что Тимур стал настоящим мужчиной, — продолжает Василиса. Несмотря на то, что ботекс у нее вколот во все мышцы лица, она все равно пытается двигать бровями. Выглядит это противоестественно.

Таймер ка велодорожке дает знать о том, что моя тренировка окончена. Это было неизбежно, но я бы предпочла, чтобы это произошло еще позже, когда мы сменим тему.

Я схожу с дорожки и делаю глоток воды. Василиса по-прежнему ждет ответа.

— Ему двадцать восемь, — я сдаюсь, пожимая плечами. — Конечно, он уже занимается сексом.

— Говорят, он переспал за одну только неделю аж с тремя! — оживляется Василиса. — И две из них были одновременно.

Василиса идет по пятам. Судя по всему, следующие полчаса я продолжу слушать сплетни о постельных подвигах моего пасынка.

Мы раздеваемся и ложимся на кушетки. Мастера накрывают полотенцами наши ягодицы, а после бережно отшелущивают каждый миллиметр наших тел.

— Он холостой, молодой и богатый, — отзываюсь я в дыру для лица. — Разве может быть иначе? Они сами раздвигают перед ним ноги.

— Он приводит их к вам домой? — спрашивает откуда-то сбоку неугомонная Василиса.

— Понятия не имею, — отзываюсь в пол. — У нас большой дом, и у него отдельный вход в левое крыло.

Впрочем, сегодня я обязательно узнаю у охраны, как только доберусь до дома, кто проходит на половину Тимура. Просто потому, что не позволю превращать дом в бордель.

— Можно я к вам сегодня заеду?

Господи.

— Хочу на него посмотреть, — продолжает Василиса. — Мне Лали про него все уши прожужжала. Представляешь, у нее еще не было таких больших!

Вот как? Неудивительно, что она так давилась им.

Радуюсь, что лежу лицом вниз и никто не видит моих щек. По ощущениям, кожа горит, как после кислотного пилинга.

— Заезжай, — отзываюсь я, как можно равнодушней. — Понятия не имею, дома ли он. Ты, может, захочешь и на ночь остаться?

— А можно? — радуется Василиса. — Слышала, Сергея сейчас нет в стране. Тебе, наверное, скучно одной?

— Он с рабочим визитом в Финляндии, — только и отвечаю я.

Мне никогда не бывает скучно. Особенно в одиночестве. Мне бывает скучно на светских мероприятиях, банкетах и раутах, рядом с Василисой, у которой один секс на уме, но никогда в одиночестве.

После мы с Василисой рассаживаемся по машинам. Позже ее привезет водитель, а сначала она заедет к себе. Уверена, за сексуальным бельем. Женщины помешались на Тимуре.

Машина быстро доставляет меня домой. Для середины февраля кругом неестественно зеленые лужайки, которые требуют нереальных сил и вложений. Но дорогие машины, одежда и выброшенные на ветер деньги это неотъемлемая часть богатой жизни.

Решаю перекусить на закрытой веранде, а заодно провести несколько конференций с коллегами из-за океана, сверившись с часами. Моя роль в нашем браке предельно проста — благотворительность. Это отнимает колоссальное количество времени, но, к сожалению, не приносит даже половины пользы. Я могла бы сделать больше, даже если бы просто заехала с чековой книжкой в любой детский дом. Но в эти игру играют по другим правилам.

Моя еда правильная, сбалансированная и выращена без применения пестицидов и химикатов. А еще она практически лишена вкуса, не знаю, связано ли это одно с другим. Я ем строго по часам и определенные пропорции и уже забыла, каково это, когда ты ощущаешь голод или наслаждаешься каждым кусочком. Я делаю все, чтобы лишний вес больше никогда не вернулся. Что толку, что я наслаждалась теми жирными беляшами в забегаловке возле Казанского вокзала? Двадцать пять кило лишнего веса. Вот к чему привело это наслаждение.

Как и обещала, после конференции и обеда иду на пост охраны. Получаю список гостей, которые проходили на половину Тимура за эту неделю. Среди паломничества голодных вагин, учуявших холостяка, встречается только одно мужское имя.

Василиса сказала, что он спал только с тремя… Что ж, в списке имен куда больше. Наверное, даже хорошо, что их было только три. И две из них одновременно, сказала ока.

Перед глазами скова возникает его запрокинутая шея. Как наяву помню, как дернулся кадык, когда Тимур сделал рваный вдох и облизал губы перед тем, как кончить.

Ужасное и непристойное воспоминание. Нужно выбросить его из головы.

Предупреждаю охрану о возможном визите Василисы и пешком, по мокрому гравию, мимо ярко-зеленых аллей, на которых никто и никогда не гуляет, направляюсь к дому. На половине пути сворачиваю вглубь ухоженного сада и прохожу мимо пустой лужайки. Здесь Сергей думал построить детскую площадку. И теперь этот пустой участок всегда бросается в глаза.

Вдали темнеет лес, это часть заповедника. Но, разумеется, Сергею позволили построить здесь частный дом. Кто бы ему запретил в этой стране?

Замираю при виде одинокого бегуна.

Это второй раз, когда я снова вижу Тимура.

Он бежит медленно, это скорее быстрая ходьба, но даже издали вижу темные круги пота на его футболке с длинными рукавами. Скорей всего, доктора уже разрешили ему бегать, чтобы разрабатывать связки, но от этого упражнения не стали приятнее.

На нем крепкие ботинки-полукроссовки, тогда как вся остальная одежда донельзя простая. Похоже, именно дорогая обувь и есть его слабость. Что те белые кроссовки, что эти — стоят кучу денег. Он же в них просто месит грязь.

Тимур не бегает по асфальтированным дорожкам или в спортзале в подвале особняка. В его ушах белеют беспроводные наушники, а сам он, петляя между деревьев, добегает до раскидистого канадского клена, прыгает и, схватившись руками, повисает на одной из широких ветвей.

Перехватив ветку удобнее, он начинает подтягиваться.

Не могу отделаться от ощущения, что я опять делаю что-то противозаконное. Я снова подглядываю за ним. Хотя теперь он один, полностью одет и занимается не сексом, а спортом.

Но мое дыхание сбивается, когда мышцы на его плечах и предплечьях вздуваются от напряжения, но он, наверняка царапая ладони о кору дерева, продолжает подтягиваться.

Он делает несколько подходов, и его спина темнеет сильнее. На нем низко сидящие спортивные штаны кофейного цвета, и я заворожено гляжу на оголенные сверху крепкие ягодицы.

Он нарастил поразительную мышечную массу для футболиста. Как будто играл не в европейский футбол, а в американский, таким накаченным он выглядит. Возможно, он уже сделал окончательный выбор не в пользу футбола еще год назад, сразу после травмы. Ведь надеясь вернуться на поле, он не стал бы так сильно качаться. Я знаю, что Тимур любит футбол.

И, пожалуй, это все, что я знаю о нем.

Ладно. Не все.

Еще у него большой член, как донесла светская разведка. Но большой член вряд ли поможет ему с карьерой.

Хотя… Зависит от карьеры.

Ему всего лишь двадцать восемь, а судьба уже отобрала у него то единственное, чем он когда-то бредил двадцать четыре часа в сутки. Я помню, что даже на нашу помолвку он явился с мячом. Долговязый восемнадцатилетний подросток, который постоянно перекатывал его ногами под столом.

Теперь мяча рядом с ним больше нет.

Тимур принимается поднимать ровные ноги, качая пресс. Даже издали я слышу его тяжелые выдохи между подходами. Это сложное упражнение, которое еще сложнее делать, если ты висишь на ветке дерева.

Как очарованная, слежу за тем, как грубыми рывками сокращаются его бедра и ягодицы. Мужская, какая-то животная энергетика, растекается под кожей давно забытым ощущением. Мышцы на его спине играют под промокшей от пота одеждой. В нем столько здоровья и тестостерона, что, наверное, хватит не только на двоих партнерш в постели. Но какая-то чертова связка в колене отправила его жизнь коту под хвост.

Пусть он до сих пор хромает, но в молодом, здоровом и крепком Тимуре все равно куда больше жизни, чем во мне. Мое уродство не так заметно, как его хромота, но я тоже неполноценная. И куда сильнее, чем он.

Я разворачиваюсь и ухожу раньше, чем он сможет заметить меня. Мы не виделись неделю и пусть так и продолжается.

Глава 4. Тимур

— Тук, тук, есть кто дома?

Я только после душа, который принял после тренировки. На моих бедрах полотенце, но вряд ли это должно смущать неизвестную посетительницу, умитывая ее игривый тон, с которым она стучит в мою дверь.

Распахиваю дверь своей половины дома. У меня нет дворецких. И все посетители должны быть готовы к тому, что я могу быть не одет. Иначе могут не приходить.

Опасаться мне нечего. Территория дома охраняется чуть ли не снайперами. И раз уж эта женщина дошла до моей двери, я могу открыть ей беспрепятственно, даже будучи полуголым.

Но полотенце едва не падает у меня из рук. За дверью оказывается та, которую я меньше всего ожидал увидеть. Особенно без одежды. Божья Коровка.

Но стучала в мою дверь не она — мачеха просто топчется сзади. Ее заслоняет прямо на пороге, ослепляя меня глубоким вырезом своей тигровой кофточки, похоже, ее подруга.

— Ой, мы не вовремя? — ахает она, плотоядно улыбаясь.

По моему животу еще сбегают капли. Я стою на пороге, а на дворе не май месяц. Но не выгонять же их?

Да и как? Если это и дом Божьей Коровки тоже. Она отворачивается, тогда как ее подруга уже трахает меня одним взглядом. Мне не нравится быть мальчиком для удовлетворения голодных теток. Пусть наймут жиголо и платят ему. Я трахаюсь только с теми, кого сам хочу.

И подружка Божьей Коровки явно не входит в их число.

Но мне нравится смотреть, как мачеха кусает губу, глядя на свои блестящие туфли. На ней мягкий свитер с высоким горлом, изящные штаны со стрелками, которые делают ее ноги офигенно длинными. И каблуки. Кажется, без них она вообще никуда не выходит. Учитывая ее рост, это понятно.

— Заходите, я только переоденусь.

— Ой, да что ты, — смеется блондинка. — Можешь оставаться и так.

В сердцах закатываю глаза, оставляю дверь открытой и, развернувшись, ухожу в спальню. Слышу, как блондинка громко шепчет:

— Ты видела его тело? У него восемь, мать его, кубиков! Охренеть! Это будет, как минимум, забавно.

Натягиваю спортивные шмотки и футболку без рукавов. Кое-как расчесываю пальцами волосы. Пожалуй, я готов.

— Чем обязан? Меня зовут Тимур, но вы, наверное, это и так знаете.

Блондинка снова ахает и бросает восторженный взгляд Божьей Коровке, но та выглядит так, как будто ее сейчас стошнит.

— Василиса, подруга твоей…

— Мачехи, — подсказываю сам.

Божья Коровка напряжена, как струна, которая вот-вот лопнет. Между нами только пять лет разницы, но на самом деле — пропасть.

Василисе тоже тридцать с небольшим, ей скучно и хочется развлечься. Но лучше я сделаю так, чтобы скучающее выражение навсегда ушло с лица моей мачехи. Потому что я видел — она может быть другой, с горящими глазами и приоткрытыми губами. Еще не знаю, зачем мне снова пытаться вывести ее из себя, и куда это нас приведет, но образ Холодной Королевы, который она напяливает на себя, как привычную маску, пусть оставить для моего отца.

— Хотите выпить?

— Чаю, пожалуйста, — впервые произносит Божья Коровка.

Но никто не бросается исполнять ее желание и, оглядевшись, она вскидывает одну бровь.

— У тебя нет слуг? Я ведь просила Веньямина…

— Да, знаю, — прерываю я ее. — Он приходил, но я отказался. Не привык жить в доме с дворецким и толпой слуг. Я сам могу заварить тебе чаю.

Она смотрит так, как будто сомневается, что я вообще знаю, где кухня в моем крыле. Если она считает, что в академии футбола за мной бегали няньки и подтирали сопли, то она ошибается.

— А есть что-то крепче? — перехватывает мое внимание Василиса.

— Тебе ведь можно? Ну несмотря на… — она кивает на мою ногу, которую я вытянул, сидя в кресле.

— Конечно.

Василиса, кажется, вообще не понимает, что случилось с моими связками. Кажется, для нее я какой-то инвалид на антибиотиках, но ей это и не интересно. Важнее то, что у меня между ног. И чтобы это работало, как следует. А я уже доказал скучающим россиянкам, что хромата мне в постели не мешает.

Поднимаюсь и ухожу на кухню. По пути заглядываю в бар и беру виски. Она не уточняла, что будет. А запасы «Мартини» выдули на пару девочки еще три дня назад, после чего стали очень даже сговорчивыми.

Пусть Василиса скажет спасибо, что не водка. Больше ничего у меня не осталось.

Не знаю, какой чай пьет Божья Коровка, поэтому тыкаю наугад в батарею разноцветных коробочек. Выхожу и протягиваю сначала горячий чай. От сахара она отказывается. Ясно, на диете.

Василиса удивляется выбору алкоголя, но отступать поздно. Она чокается со мной, а потом делает глоток и принимается флиртовать напропалую.

Божья Коровка едва ли сказала с десяток слов за весь час, что безостановочно трындела Василиса. Божья Коровка сидит так, как будто штырь проглотила. Ровно, на самом краешке, расправив плечи, так что ее скромная грудь снова кажется больше. Свитер на ней такой мягкий, что, кажется, она завернулась в облако. Ноги скрещены в лодыжках, разуваться она не стала.

Она пьет свой долбанный чай, как на приеме у английской королевы. С таким же кислым выражением лица, а еще ей совершенно неинтересно, что я рассказываю о жизни в Англии, хотя я делаю это даже не для Василисы. Больше для нее. Один раз за весь час она позволила себе мимолетно улыбнуться, а я чуть не завилял, как щенок.

Тем хвостом, что у меня спереди.

Она вся такая неприступная, строгая и стерильная, что ли. Ее хочется раздеть и как следует оттрахать, чтобы убрать с лица неживую маску. Чтобы бледные восковые щеки вспыхнули настоящим румянцем. И меня рвет на лоскуты при виде нее такой. Она словно живая идеальная мумия.

Но я видел, как горели ее глаза, когда она смотрела на меня в тот вечер. Я, черт возьми, кончил именно из-за ее взгляда, а не стараний Лали. А теперь ее зеленые глаза — как стоячая болотная тина, из которой разве что утопленников вытаскивать.

Да, это было недопустимо. За гранью. Запретно.

Она вторая жена моего отца, красивая картинка рядом с успешным политиком. Но почему я не могу отпустить ее?

Глава 5. Ксения

Я была в левом крыле еще до приезда Тимура, проверяла все необходимое. И тогда эта часть дома была лишена индивидуальности. Разве что можно было уловить запах полироли для паркета, средства для очистки стекол и зеркал. Свежего белья. Сейчас эта часть дома пахнет жизнью.

Я не знаю, почему именно жизнью, но этот терпкий мускусный запах с нотками мяты стойко ассоциируется у меня именно с бьющей ключом жизнью. И исходит он от Тимура.

От его влажных после душа волос, от его кожи. И одежды. Воздух в этом крыле дома уже пропах его гелем для душа, одеколоном и индивидуальным, присущим только ему запахом. Украдкой я делаю глубокий вдох, втягиваю носом воздух, пытаясь разделить его на молекулы. Почувствовать каждый запах в отдельности, чтобы каталогизировать его в своей личной картотеке.

Не уверена, что это так, но я чувствую даже остатки цветочных сладких духов. Если любовницы ходят к нему табунами, то все «Шанели», «Диор» и «Ланком» теперь перемешались в этом воздухе, который совершенно пропитался тестостероном и сексом.

Не знаю, где он занимался с ними сексом, но, наверное, в холле они и качали. Может быть, на этих самых диванах и креслах. А после переместились в спальню. Ведь, наверное, втроем это удобнее делать на кровати?

Он трахал их одновременно или по очереди?

Мой интерес к сексу не имеет никакого двойного дна. Это просто та грань жизни, которая мне не доступна. От которой я не получаю удовольствия и не понимаю, что люди находят в этом. Отчего сходят с ума и позволяют кому-то безраздельно владеть своим телом.

Василиса игриво крутит волосы на пальце, выгибается, чтобы чокнуться с Тимуром очередным наполненным бокалом. Да, он стал чертовски красивым мужчиной. Именно мужчиной. В какой-то момент из долговязого подростка за своим Ла-Маншем вдруг превратился в крепкого, сильного мужчину, от взгляда которого женщины всех возрастов теряют голову.

Мне любопытно наблюдать за ним.

Вот и все.

Хотя я делаю все, чтобы скрыть свой, даже такой интерес. Не могу открыто пялиться на его рот, на красивые крупные губы. Все черты лица Тимура крупные, но это совершенно его не портит. У Сергея, например, нет таких губ, хотя нос у них с Тимуром одинаковый. Я не помню его первую жену, так как никогда ее не видела, но получается, губы и ресницу Тимуру достались от мамы.

Тимур и сам довольно крупный мужчина, а еще высокий и достаточно тяжелый. Не представляю его в постели сверху, потому что такой, как он, должен просто раздавить такую, как я.

Это просто пример. Ничего больше.

Наверное, поэтому в его присутствии мне хочется быть, как можно дальше. Ради собственной же безопасности.

Тимур приносит мне еще один чай, а бутылка виски стремительно пустеет. Василиса уже бросает мне недвусмысленные взгляды. Я не против того, чтобы оставить их наедине.

Избегая смотреть на Тимура, ссылаюсь на неотложные дела. И ухожу.

Когда дверь за мной закрывается, Василиса говорит громко и весело, а Тимура, кажется, ни капли не смущает разница в их возрасте.

Обхожу дом по кругу, поднимаюсь по лестницам на свою пустую половину. Нет поводов менять свое расписание, поэтому я поднимаюсь в спальню, беру купальник. Спускаюсь в подвал, принимаю душ и переодеваюсь. Ныряю в гладкую синеву бассейна и нарезаю круги так, что мышцы скоро вспыхивают огнем.

Мне приятно эта боль. К тому же она единственная, которую я ощущаю.

Плаваю долго. Сердце уже быстрее бьется в груди, но мне все мало. Я зло отталкиваюсь от противоположной стены и плыву. Слишком быстро доплываю до другого бортика, так и не охладившись, и снова переворачиваюсь. Только шум воды в ушах и тяжелое дыхание над водой. Больше ничего не должно меня волновать.

Занялся ли он уже с ней сексом? Или опустил перед собой на колени?

Неужели его большой член стоит этого?

Я видела достаточно богатых мужчин, перед которыми женщины становились шелковыми. Но их поведение всегда чем-то объяснялось — деньги, власть, выгода. Но с Тимуром это правило не работает. Василиса не хочет за него замуж, это я знаю точно. И денег у нее даже больше, чем у самого Тимура. Она просто хочет себе его тело. И член тоже в себе. Пусть и всего на одну ночь.

Но почему?

Что в сексе такого?

Разворот и снова отталкиваюсь ногами. Плыву быстрее, работаю ногами и руками. Когда-то я думала, что мое низкое либидо объясняется лишним весом. Но теперь мой вес близок к идеалу, а либидо все так же стремится к нулю.

Видимо, секрет в чем-то другом. Но я устала искать ответ.

Случайно глотаю воду и, откашливаясь, останавливаюсь. Сердце ходит ходуном, тренировка не вымотала. Наоборот, только разозлила.

Замираю на середине бассейна, покачиваясь на воде. Я не слышу ничего, кроме шума воды. Мне нужно вернуть равновесие. И восстановить дыхание. Но мысли настойчиво возвращают меня в левое крыло дома, где осталась моя подруга.

Может, я должна была запретить ей делать это с собственным пасынком? Впрочем, он ведь давно не ребенок. И я уж точно не вправе контролировать то, куда ему можно совать свой член, а куда нельзя.

Дыхание рваным выдохом вырывается изо рта. Только шум воды и ничего больше, но мои руки почему-то оживают и скользят вдоль мокрого тела. Кончиками пальцев пытаюсь воскресить бесчувственное тело. Вернуть к жизни красивое, но такое бесполезное тело.

Вдруг снова вижу, как наяву, сильную крепкую спину с потемневшей от пота футболкой. Как напрягаются канаты вен и вздуваются от напряжения мышцы. Кто мог подумать, что это зрелище будет завораживать даже сильнее, чем какая-нибудь мировая известность, которых я видела достаточно, но даже при виде Лео Ди Каприо у меня не пересыхало во рту.

Закрываю глаза, качаясь на волнах. Ищу спокойствие, которое ускользает от меня из-за стальных серых глаз. Ни один мужчина не глядел на меня так, как Тимур глядел на ту светскую шлюху. С голодным вожделением. Опасаясь отвести или прикрыть глаза. С жадным искушением рассматривая движения губ и языка.

Какой он на вкус?

Веду пальцами по узкой талии все ниже, отвожу большими пальцами завязки бикини.

Но в тот же момент останавливаюсь.

Что я, Господи Боже, творю? О чем думаю?

Мне тридцать три года, я богата и у меня идеальное тело. Но из-за него я завидую какой-то шлюхе.

Как можно такому завидовать?

Как о таком можно вообще думать? Неужели я забыла, кто я?

Отпускаю трусики и веду по плоскому животу выше. Безошибочно касаюсь едва заметного крохотного шрама чуть ниже пупка. Кожа вокруг него немного неровная.

И об этом я тоже не забыла.

Выбираюсь из бассейна и долго принимаю действительно ледяной душ. Задавливаю в зародыше идею позвонить на пост охраны и узнать, здесь ли еще Василиса. Мне нет до этого никакого дела.

В своих дорогих, покрытых грязью ботинках, Тимур ворвался в мою размеренную жизнь. Мне не стоило видеться с ним сегодня. Я ведь почти вошла в нормальную колею за прошлую неделю. А теперь такое…

Пусть Василиса сама с ним встречается, если у них еще будут встречи.

На этот раз без меня.

Глава 6. Тимур

Божья Коровка прячется от меня всю следующую неделю.

Черт его знает, чем она занята каждый день, пока отца нет дома. Я даже хотел спросить у нее совета, как так вышло, что у безработной Ксении день расписан по минутам, тогда как я сам по-прежнему не знал, чем заняться.

С ее подружкой я спать не стал.

Думал встретиться с Божьей Коровкой и намекнуть, что у нас ничего не было, но она постоянно ускользала. С другой стороны непонятно, почему я решил, что должен перед Божьей Коровкой вообще отчитываться, кого я трахаю или нет.

Василисе я сослался на то, что у меня болит колено. Прослыл в ее глазах чертовым импотентом, но пусть думает, что хочет. У меня не стоит на скучающих теток.

Вернее, стоит только на одну.

Да и та, похоже, не сильно скучает.

Отдинамил подружку Божьей Коровки, но не прошло и суток, как ко мне заехала одна из двадцатилетних пигалиц, у отца которой бизнес с моим отцом, а еще она хотела передать привет от Лали.

Я устал от паломничества светских подстилок и безделицы, от которой готов был лезть на стены, а еще я никогда не был монахом. Она взяла в рот, дала в задницу и вообще всячески старалась, чтобы именно наши отношения стали незабываемыми и вечными. Черта с два.

Уже на следующее утро я не вспомнил даже ее имени, но еще через день ко мне явилась сама Лали. При виде очередной шлюхи я готов был биться головой об стену.

В этот раз я вызвонил Марата. У него был как раз перерыв между сборами и играми, так что его выпустили с базы. Лали удивилась появлению Марата, но уже через полчаса не пожалела, что приехала.

— Серьезно, как может надоесть трахать цыпочек? — спросил Марат, когда мы выпроводили девушку. — Ты чего, Тим? Тебе там яйца не отрезали, когда хирург скальпелем колено чинил?

Я как раз захлопнул дверь за пьяной от оргазмов после тройничка Лали. Зря, наверное, сказал правду. Марат не поймет. У него есть карьера, а еще здоровая нога. И ему никогда не наскучат киски.

— Просто схожу с ума в четырех стенах.

— Скучаешь по играм?

Пиздец как. Променял бы всех отполированных кисок на возможность выйти на поле.

Но вслух ничего не сказал. Мужики не делятся слезливыми историями, а отказ от секса Марат тоже не поймет. Как и то, кого я действительно хочу. Но почему?

— А чем думаешь заняться? Небось, будешь протирать штаны в какой-нибудь отцовский небоскреб? Своя давалка-секретарша, закрытые совещания, шестизначные зарплаты. Красота.

Я налил нам виски.

Офисная работа никогда не была пределом моих мечтаний. Я был спортсменом, но отец никогда не относился серьезно к моим увлечениям, хотя и давал на них деньги. Спонсировал спортивные школы. Присутствовал на открытиях турниров. Но я видел в его глазах, что он ждал, как однажды я наброшу на шею удавку в виде галстука, сожгу к херам спортивные шмотки и начну заказывать костюмы на заказ у крашенных пидорасов. Но я по-прежнему не горел желанием, чтобы какой-то напомаженный мужик с писклявым голосом трогал мою задницу, пока примерял на мне сшитые на заказ брюки.

И все же.

Я был пустым местом. Все титулы и победы остались в прошлом. На горизонте только выжженная земля.

И все из-за гребанной травмы. Я получил ее на ровном месте. На тренировке, блядь.

Даже не на каком-то супер важном матче, на котором я мог бы стоически вытерпеть боль и свалиться на носилки врача под героические аплодисменты зрителей после победного матча.

Хрена с два.

Я рухнул, как подкошенный, пока трибуны пустовали и никто не требовал от меня геройски завершать тренировку.

Диагноз прозвучал как приговор. —

Желание отца исполнилось. С футболом покончено. Я пытался, но не смог. Я приехал домой, как он и обещал мне, когда только отправлял в Англию, ни с чем. Его слова сбывались — мое место было не на Туманном Альбионе, а в России. Рядом с ним.

Хер его знает, почему он так за меня держался. У него была молодая жена, но других детей так и не было. Поначалу я ревновал к потенциальным братьям и сестричкам, но их все не было, а еще я поумнел. Решил, что новый сын отведет от меня пристальное внимание отца. А на жизнь я и так хорошо зарабатывал.

Теперь мои сбережения стремительно таяли.

А других детей Божья Коровка ему не родила.

Почему? Они что, не трахались? Я не хотел даже думать об этом. Но и не мог думать ни о чем другом.

Помешательство какое-то.

6-1

Когда отец дважды приезжал домой, я внимательно следил во время завтрака за поведением Божьей Коровки. Недосып? Темные следы под глазами? Немного охрипший от стонов голос? Счастливые лучистые взгляды, полные благодарности?

Ни черта.

Холодная, неприступная королева, стянутая и застегнутая на все пуговицы. Никогда ее одежду нельзя было назвать вызывающей. Будоражащей воображение. Она одевалась как сельская учительница в разгар климакса, а ведь я видел и знал, что у нее идеальное тело. Спортивное, подтянутое. Может, есть шрамы от операций? Может она все-таки отрезала часть кожи после похудения?

Но потом я убедился, что нет. Я забрел в один из дней в бассейн в основной части дома. Шел дождь, а мне нужно было разрабатывать ногу. Я и так филонил, но колено стало давать о себе знать, так что я проклинал даже лестницы на второй этаж, пока поднимался. Поэтому я решил поплавать.

Правда, бассейн оказался занят.

Я замер, глядя, как она рассекает. Гибкая, стройная, как балерина. Она тянула носки, как будто танцевала на воде. Руки мелькали, не поднимая брызг. Но лучше всего смотрелась попка в черных узких стрингах. В горошек.

Я чуть не заржал в голос, когда увидел горох на ее купальнике.

Божья Коровка развернулась у противоположного бортика и все также на спине поплыла обратно. Все-таки единичка. Могла бы сделать грудь, эдакие силиконовые подушки безопасности, как у ее Василисы. Даже у Лали грудь была не своя, в ее-то двадцать с небольшим.

Я так внимательно следил за тем, как вода бьется о ее грудь, что совсем забыл о том, что не стоило этого делать. Она дернулась всем телом, когда заметила меня, и тут же нырнула в воду, оставляя на поверхности только плечи. Застыла у бортика.

Темные волосы облепили голову. Я впервые увидел ее без макияжа. Да, Божья Коровка и так не красилась ярко, но у нее на губах всегда была помада. Еще к ней ежедневно приезжал стилист, так что наверняка он что-то с ней делал, чтобы это выглядело естественно. Сейчас же ока выглядела, как есть.

Темные круги под глазами действительно были. Но, уверен, с бессонницей из-за секса они не имели ничего общего. Губы бледные, поджатые. Снова. Как же меня бесили ее поджатые губы. Как будто ей было противно мое присутствие.

Я бы купился на это, если бы не видел ее в тот вечер, в полумраке зимнего сада. Голодный темный взгляд, который я перехватил. Она могла смотреть на меня иначе, но больше никогда этого не делала.

— Классная задница.

Она поджала свои чертовы губы только сильнее. Да чтоб тебя, Божья Коровка.

Я подошел к краю бассейна, держа ее взгляд на крючке. Она смотрела только мне в глаза. А ведь я был в одних плавках. И точно помню, как в тот день, когда они с Василисой застали меня после душа, ее глаза метнулись к моему голому торсу. В них промелькнуло что-то похожее, как в тот вечер, но слишком быстро. Слишком мимолетным.

Что я делаю, черт возьми?

И зачем?

Почему мне хочется вытащить на белый свет ту настоящую Божью Коровку? Которой она была десять лет назад, когда хохотала в голос над анекдотами моего отца. Когда смотрела на него с обожанием. Сейчас я ни разу не слышал ее смех. Улыбки видел только заученные, светские. Что с ней произошло такого, что она разучилась улыбаться?

Я опустился на бортик.

— Серьезно, офигенно выглядишь. Неудивительно, что я тебя сразу не узнал.

Ничего не говорит. Только шевелит руками и ногами, чтобы удержаться на воде.

Чертова ведьма, разлепи же свои губы.

— Обычно я бегаю, но сейчас дождь вторые сутки… А мне надо разрабатывать колено.

Холодное молчание. Вообще-то тебе должно быть жалко меня, Божья Коровка. Моя жалостливая история с коленом всегда срабатывала.

— Я уже закончила.

Голос такой же холодный, как сдохшая жаба.

Бессердечная ты сука, Божья Коровка.

Она подтягивается тут же, руками упираясь в бортик. Как будто наслаждается тем, что я не могу отвести глаза в сторону. Просто смотрю как дебил, у которого скоро слюна начнет капать при виде нее, как она ловко подтягивает гибкое тело, ставит одно колено на бортик. Потом второе. Выпрямляется.

С ее тела градом течет вода, я понимаю, что хочу слизать эти капли. И охуеваю с этого желания, потому что в этот момент у входа в бассейн появляется отец.

И эта женщина — его жена. Моя мачеха.

Сука, как же я влип.

Он глядит на Божью Коровку тем же непроницаемым взглядом, который так хорошо мне знаком. Он также выслушивал истории о моих победах, когда я приносил чемпионские медали.

А она стоит перед ним голая, мокрая, и ка коже медленно проступают мурашки.

— Звонят из Костромы, — говорит мой отец. — Просят тебя, там что-то срочное с тем переводом на операцию.

— Спасибо, я иду.

Она вдевает ноги в резиновые тапочки и набрасывает на тело халат до пят. Отец уже исчез. В доме, где полно слуг, ему, наверное, не нравится быть мальчиком ка побегушках.

— Останься на ужин, — вдруг бросает Божья Коровка. — Отцу будет приятно.

Черта с два, хочу ответить я, но вместо этого киваю.

— Ужин в девять.

С этими словами она уходит.

Она хочет меня видеть. Не отец. Если бы отец хотел, он бы сам позвал меня на ужин. А меня хочет видеть именно Божья Коровка.

А я ухожу под воду с головой, потому что впервые во мне так много воздуха, что кажется, я готов взлететь, как чертов шарик.

Глава 7. Ксения

Тимур живет у нас уже вторую неделю, но следующие семь дней Сергей занимается делами в России. А это означает, что семейные завтраки становятся обязательными и ежедневными.

Анжела приезжает только после завтрака, а это значит, что к столу я выхожу, как есть, без макияжа, разве что умывшись и расчесавшись. При резком дневном свете на моем лице видны морщинки в уголках глаз и губ, но меня это никогда не волновало так, как теперь. Через четыре таких завтрака я прошу Анжелу впервые приехать ни свет, ни заря. И в пятницу выхожу при полном макияже, с ним я чувствую себя защищенной.

Но на лице Тимура написано разочарование. Сергей в этот день, по закону подлости, пьет только кофе и уезжает даже раньше, чем мне подают овсяную кашу на воде.

Я остаюсь наедине с Тимуром.

— Ты стала краситься даже к завтраку?

Ковыряю ложкой грейпфрут и легкомысленно пожимаю плечами. Какое ему дело? Хотя внутри меня все дрожит и вибрирует, но, наверное, от голода, а не потому, что он заметил.

Он вдруг перехватывает мою руку. Я пугаюсь его резкого прикосновения и отдергиваю ее, как будто обжегшись.

— Что ты творишь?

— Всего лишь взял тебя за руку. Зато теперь ты сморишь мне в глаза. Нет, не отводи их опять в сторону. Посмотри на меня, Божья Коровка.

Снова. Эта. Дурацкая. Кличка.

Из вредности закрываю глаза. И слышу:

— Блядь! Да что с тобой такое?

— Во-первых, не смей прикасаться ко мне. Во-вторых, меня зовут Ксения. И точка. Никаких насекомых. Никаких кличек. Никакого мата. Ясно?

Он отпускает меня.

— Барыня Ксения Михайловна, — елейно тянет Тимур. — Вашу кашу принесли. Кушайте, пожалуйста.

Открываю глаза. Но никакой каши нет. Обвел вокруг пальца. А ведь как знала! Не слышала же шагов или звона посуды.

В этот момент слышу щелчок дверного замка. Дергаюсь всем телом. Закрыв дверь столовой, Тимур, хищным медленным шагом, идет прямо на меня.

— Встань.

Цепляюсь в белую скатерть до побелевших пальцев. Он это видит, а поэтому просто сжимает мое плечо и рывком ставит меня на ноги.

— Когда я говорю, ты делаешь. Понятно?

Что он себе позволяет? Я медленно качаю головой.

— Нет, ты меня выслушаешь.

Он цедит слова с невероятной яростью, выплевывая их, как шелуху от семечек. Какого черта он такой злой сегодня утром?

— Что, вчера ни одна честная давалка не навестила?

— Блядь, — снова ругается он. — Нет, ты правда хочешь знать именно это? А хотя да… Тебе ведь это понравилось. Хочешь я буду за завтраком рассказать тебе, как мне вчера отсосали?

— Это все?

Он кривит свои губы, а лоб прорезают глубокие морщины. Сейчас я на каблуках, конечно же. И только поэтому могу практически смотреть ему в глаза, мы на одном уровне.

Внутренне я вся дрожу от мысли, как же это должно быть страшно, если он будет нависать надо мной, в то время, когда я буду без обуви. Без спасительных сантиметров, которые добавляют мне значимости.

— Не все.

Его палец вдруг ложится на мои губы. Он давит им так сильно, что кривит мой рот, одновременно с этим размазывая губную помаду по щеке.

— Тебе это не нужно. Поняла? Не по утрам точно. Можешь отправить своего стилиста к чертям, потому что с этим ты выглядишь лет на десять старше.

Вряд ли это правда. У меня тоже есть глаза, и я смотрюсь в зеркало.

Но сейчас я не готова спорить. Не тогда, когда его большой палец все еще на моих губах. Очерчивает контур рта. Проникает внутрь. Скользит по нижней губе, и при этом стальные глаза темнеют под натиском расширяющихся зрачков.

Он стоит так близко, что его запах заполняет мои стерильные легкие. Я не чувствую запах собственной косметики и духов, но я ощущаю запах кожи Тимура. Чертовы нотки мяты и сандала, а еще все тот же мускусный мужской аромат.

Коктейль из секса, пота и чего-то еще, о чем я просто не знаю. И никогда не должна узнать.

Он превратил мое лицо в уродство, но я не могу сбросить его руку и не могу велеть ему прекратить. Он смотрит на мой рот и то, как его палец скользит по моим губам. Задевая щеку, подбородок.

Я почти не дышу. Для меня и так слишком много ощущений. Запахов. Странных необъяснимых вибраций, от которых мои коленки готовы вот-вот превратиться в желе.

Тимур сильнее давит на мою нижнюю губу, заставляя приоткрыть рот.

Его большой палец проникает в мой рот. И мои губы вдруг смыкаются вокруг. Его кожа солоноватая на вкус, и это единственное, что я способна проанализировать. Все происходящее и так находится за гранью моей реальности.

— Оближи.

Я не двигаюсь.

И тогда Тимур убирает руку, но тогда же берет мою руку, высовывает язык и проводит по центру моей ладони.

Я хватаю ртом воздух, не веря в то, что это действительно происходит со мной. И с ним.

Господи. Он только что облизал мою руку. Зачем?

— Видишь? — говорит он. — Это не так сложно.

Тимур снова ведет самым кончиком языка по моей раскрытой ладони, при этом по-прежнему глядя на меня. Мне щекотно, но смеяться не хочется. Мне жарко, влажно, а еще душно. Испорченный макияж ерунда в сравнении с тем, что он сейчас делает со мной. Переступает какую-то очередную грань между нами, а я не уверена, что успею воздвигнуть новые стены. А мне важно, очень важно держаться от него, как можно дальше.

Он крепче перехватывает мою ладонь на этот раз обеими руками, а потом говорит:

— Представь, что я делаю так у тебя между ног.

А после снова лижет раскрытую чувствительную кожу, ведет языком по линиям, читая мое будущее, обрекая меня на то, чтобы помнить, весь остаток жизни помнить каждое чертово мгновение этого нереального утра.

Его голова так низко склонилась над моей рукой, что я могла бы запустить другую, которая безвольно висит вдоль тела, в его жесткие волосы. Потянуть сильнее, показывая, как мне нравится. Или не нравится. Но я стою, как громом пораженная, пока языком он выводит на моей коже восьмерки и круги.

Дверная ручка вдруг дергается.

Дай бог, чтобы это были слуги, а не Сергей.

Это помогает скинуть морок. Второй рукой я бью Тимура по щеке. Удар выходит смазанным и ему вряд ли больно. Но получается хотя бы громко.

Тимур выпрямляется. Хватается за щеку, отпуская меня.

— Не смей. Меня. Касаться, — выплевываю каждую букву с презрением.

Хватаю со стола салфетку и прикрываю лицо. Открываю дверь и едва не сбиваю с ног слуг со своей овсянкой.

Больше никаких чертовых завтраков в семейном кругу.

Потому что мы с ним никакая не семья, как бы Сергею не хотелось обратного.

Глава 8. Тимур

Я больше не могу смотреть на водку, виски и джин, а еще у меня больше не встает. Плевать, какая лакшери шалава на этот раз облизывает мой член. Не мужик и ладно.

— Бля, чувак. Ты что, вообще не уходил отсюда?

С трудом раскрываю глаза. Передо мной стоит Марат. Мы пришли в клуб вместе, но какого черта он делает вид, что уходил, а я остался? Это гребанная шутка?

— Тим, прошло два дня.

Ах, вот оно что. Два дня назад, когда я чуть не трахнул свою мачеху. Пожалуй, если я все еще помню об этом, то я слишком мало выпил.

— Да стой ты! Куда тебе еще? Ты вообще ел хоть что-то?

Пожимаю плечами. Говорят, водка очень калорийная. Мне хватит, чтобы не сдохнуть. Хотя эти шлюхи даже не заметят, если я сыграю в ящик.

Одна из них продолжает трудиться над мои вялым другом. Но там полшестого. Без вариантов. Тяну ее за волосы, заставляя оторваться.

Размазанная помада на ее губах напоминает о том, что я пытался забыть все эти два дня.

— Убирайся. И ты тоже, — бросаю Марату.

Мне мало. А он мешает.

— Чувак, да что с тобой?

Ну, у меня стоит на мачеху. Сойдет?

— Все будет хорошо с твоим коленом, — успокаивает Марат.

Ах блять, у меня же еще и колено. И жизнь пошла по бороде. Нет повода не выпить.

— Завязывай.

Марат отодвигает бутылку в сторону.

— Серьезно, с тебя хватит, Тим. Ты похож на труп. Проспиртованный уродец из кунсткамеры. Давай на выход. Серьезно, два дня? Неужели ты провел на этом диване два дня?

Это было не сложно. Не понимаю, чему он так удивляется.

Ноги меня не слушаются. Чертово колено простреливает острой болью. Все эти два дня я, конечно, его не разминал и не разрабатывал. Секс по-собачьи не в счет.

Кое-как Марат помогает мне встать.

Блядь, я жалок. И от меня несет помойкой. А еще я все равно не забыл, как сильно хотелось убрать с ее лица эту помаду. Она мне так нравилась тем, что по утрам не была накрашенной. Не превращала свое лицо в маску, что я взбесился, когда снова увидел ее боевую раскраску.

Марат грузит меня на заднее сидение своего огромного внедорожника, а после чешет затылок.

— Тебе бы прокопаться, но черт возьми… Засечет пресса, отец тебе пропишет такой пиздец, рад не будешь. А ну, дай свой телефон.

Да просто пусть отвезет меня домой. Или нет. Лучше не домой. Там она. Просто куда-нибудь отвезет, где я смогу сдохнуть. От боли в колене.

И голове.

И где-то между ребер, где сроду ничего не болело.

— Ага, ага. Я понял, — с этими словами Марат садится за руль, трогается, а после я прихожу в себя уже в каком-то стерильном помещении, где все такое белое, что аж глазам больно.

Болит по-прежнему все.

Хочу перевернуться на другой бок, но чьи-то холодные пальцы впиваются в мою руку, не давая мне дернуться.

Сука, теперь у меня еще и белочка. Это ведь не может быть она?

Но надо мной, поджав губы, действительно склонилась сама Божья Коровка. И именно она держит меня за руку. В которую воткнута игла. А над головой раскачивается пакет с каким-то раствором, который, очевидно, должен поднять меня на ноги.

Но вместо этого поднимается что-то еще.

Сейчас? Серьезно?

Нет, я слышал, что мужской организм несколько примитивен, но неужели настолько?

Брови Божьей Коровки медленно ползут вверх, когда она переводит взгляд на мой пах. Мягкие спортивные штаны не скрывают палатку.

И теперь, когда она смотрит на мой член, стояк становится только увереннее.

Вот сейчас, пожалуй, самое время подохнуть. Но колено больше не болит, сердце бьется нормально, хотя и царапается о ребра, как будто стало больше. А в желудке больше не плещется кислота. Ее прикосновение работает куда лучше, чем раствор глюкозы.

— Убери руку.

Мой голос хриплый, посаженный. Как у алкаша. Которым я, собственно, сейчас и являюсь.

— Так это у тебя от того, что я просто взяла тебя за руку?

Но пальцы она все-таки разжимает. Подействует не сразу, ко должно. Закрываю глаза и вспоминаю мокрый рот проститутки.

Вот, помогло.

Дышу ровнее. Напряжение спадает. Отлично.

И тут она снова берет меня за руку. И даже гладит пальцем мою ладонь.

Будь я проклят!

В этот же момент Божья Коровка хмыкает. Впервые. Это еще не смех, но уже кое-что.

— У тебя опять встает, — весело сообщает мне она, как будто я не знаю.

Она убирает руку, и я впервые вижу на ее накрашенных губах что-то отдалено напоминающее улыбку.

Член в штанах дергается. Не стоит благодарности, называется.

— Где я? — откашливаюсь я.

— Мне позвонил Марат. Описал твое состояние. Я не придумала ничего иного, кроме как привезти тебя в клинику к своему косметологу. Я достаточно плачу ему за конфиденциальность, а у меня нет в этом городе знакомых врачей, кто бы не растрезвонил всем СМИ о твоем состоянии. Ну или я могла привезти тебя к бабушке.

Я улыбаюсь в ответ. Бабушка у меня гинеколог, вряд ли это хорошая идея.

— Спасибо.

Короткое слово дается тяжелее всего. В рот словно сено напихали. Каждая буква царапает глотку.

— Не стоило так надираться, — мягко говорит Божья Коровка. — Я думала, ты спортсмен.

— Бывший.

— Но жизнь ведь продолжается.

— Да что ты знаешь о неудачах? — это звучит грубо, но я не могу остановиться.

Она каменеет в углу кабинета. Идеальная в своем облачении, строгая мачеха, которая пришла на помощь пасынку. Стянутые в ракушку волосы, нитка жемчуга на блузке и приталенный пиджак. Юбка старушечьей длины и каблуки.

Я бы поверил, если бы не видел огонь в ее глазах в тот вечер. Но иногда мне кажется, что я сам его придумал. Особенно, когда она смотрит на меня непроницаемыми зелеными глазами.

— Ты в двадцать четыре вышла за моего отца и горя не знала, не так ли? Всегда были деньги. Всегда была орда слуг, готовых исполнить твое желание. Разве тебя когда-нибудь ломали так, что ты не могла подняться с постели по утрам? Отбирали то, чего ты хотела больше всего на свете, и говорили, что больше никогда, больше никогда, блядь, этого не будет! Что ты знаешь о неудачах, Божья Коровка, что взялась меня учить уму-разуму? Ты всего лишь на пять лет старше меня, но ведешь себя, как будто на все двадцать!

C ее лица сбегает вся краска. Губы кривятся, как будто она сейчас заплачет. Но она тут же берет себя в руки. Неприступная, бледная и замкнутая. Ее выдержка бесит меня, потому что рядом с ней я не могу держать себя в руках. А вот она может.

— Я буду в машине, — она разворачивается и уходит.

А я…

Опять все испортил.

***

Божья Коровка снова исчезла.

Теперь я знаю, что все без толку. Бухло не поможет мне в том, чтобы выкинуть ее из головы. Теперь в моей голове только она.

Я вижу ее в каждой случайной встречной. И каждый раз, когда темноволосые незнакомки оказываются кем-то еще, в груди что-то неприятно покалывает.

Чертова реберная невралгия. Доконает меня.

Что мне делать? Хер его знает. Примерно также я ощущал себя, когда только узнал о разрыве связок. Не мог принять. Отрицал. Спорил с врачом, не верил, даже когда смотрел на снимки МРТ. Этого просто не может быть со мной. Не в двадцать восемь на пике карьеры. Я отдал всю жизнь футболку. Покинув Россию в восемнадцать, я был уверен, что никогда не вернусь сюда только ради участия в турнирах. Я никогда не ездил к отцу на каникулы. А кто бы стал, когда тебе уже больше восемнадцати?

Раз в полгода я приезжал только к матери в даунтаун.

Представляю ее лицо, если скажу, что… Гребаный стыд. Что я… что? Хочу отбить вторую жену отца?

А я хочу?

— Тимур, ты слышишь меня?

Отец смотрит на меня. Вот он, тут. Ведь я уже давно не в Лондоне, я в Подмосковье. Мы сидим за одним столом во время очередного чертового бесконечного завтрака, с которых Божья Коровка научилась сбегать, а я — нет.

Твою мать, в какой момент я свернул в этот тупик? И как из него выбраться?

— Поедешь со мной? — повторяет свой вопрос отец, а я смотрю на него и думаю.

Ну ведь, по сути, он мне чужой человек, а?

Конечно, блять. Всего лишь кормит, крышу над головой бесплатно дает, обучение в лучшей академии футбола оплатил и не в Задрипинске, а в Лондоне. Жизнь дал. А так — да, хер пойми, что за мужик сидит напротив и прямо-таки светится от идеи, что я могу заинтересоваться его гребанной работой.

Киваю, потому что в горле пересохло.

Я просто неблагодарный скот, вот я кто. Ну какая нахрен Божья Коровка? Почему мне сдалась именно она?

Натягиваю пиджак, галстук и сажусь в машину.

Мы едем после завтрака мимо дворов и развалин куда-то на север Москвы. А ведь я забыл, что жизнь может быть другой за пределами частных особняков. Знал ли я когда-нибудь реальную жизнь? В высотках, на оплеванных лестничных клетках? Нет. Работал ли я когда-нибудь, чтобы исполнить мечту и играть? Нихуя. Это отец оплачивал каждую мою хотелку, хотя и ненавидел все, что было связано с футболом. Надеялся, что однажды меня отпустит и что это просто прихоть.

Кроме себя и своих связок, мне даже обвинять некого в том, что я просрал такой шанс. Остался у разбитого корыта, так еще и бабу захотел не абы какую. А ту, что уже десять лет зовется моей мачехой.

— А чем… Ксения занимается? — откашливаюсь я, пока мы стоит в очередной пробке.

Отец отвечает, не отрываясь от экрана ноутбука.

— Благотворительностью. В основном… Создает видимость работы. Все, что от нее требуется, это вовремя появляться на нужных мероприятиях и заводить знакомства с нужными мне людьми.

От цинизма его ровного голоса мне вдруг также тошно, как было на третий день запоя. А еще становится предельно ясно, что если соглашусь вставать по будильнику и сменю треники на костюмы, то отцом мне уготована та же роль. Я буду работать на него и его связи. Никакой самодеятельности.

— Но она ведь… очень много работает, — неуверенно говорю. — Ее почти дома-то не бывает.

Отец пожимает плечами, не переставая изучать графики нефтяных котировок.

— Бабские заморочки. Уверен, в салонах и магазинах она проводит куда больше времени, чем на работе.

Мы приезжаем на очередной форум какого-то комитета при поддержке самых главных людей страны, где в течение трех часов тупо сидим и смотрит левые слайды в «PowerPoint», которые обязательно должны помочь бедным и не навредить богатым.

Замечаю, что депутат по правую руку от меня заснул, а журналисты потихоньку смываются, сворачивая оборудование.

— Сейчас вернусь, — говорю отцу, когда спикеры начинают сменять одного другого.

Вываливаюсь через черный ход и адски жалею, что не курю. Просто вливаю в себя черный кофе и молюсь, чтобы это быстрее закончилось. Рядом курят журналисты, не хочу подслушивать, но обрывки фраз сами долетают до меня:

— … Теперь снимаем сюжет про детский дом?

— Не-а, там вроде какая-то спортивная школа. На месте разберемся. Спонсоры будут стадион открывать. В два счета управимся.

Подхватив на плечо тяжелую камеру, они уже двинулись в сторону легковушки, как я окликнул их:

— Эй, мужики. Подкинете до города?

— Такси вызови, мужик. Где черти носят Василису?

— Тимур? — раздается удивлено. — Это ты?

А вот и мой счастливый билет.

Передо мной стоит подружка моей мачехи. Журналистка, кто бы мог подумать. Василиса еще дуется, но у меня только что появился второй шанс.

— Приве-е-ет, — обольстительно улыбаюсь. — Вот так встреча, а я как раз слышал что-то про спортивную школу? Вам ведь в ту же сторону, что и мне?

— Лиса, ты идешь? — окликает ее недовольный оператор.

— Езжайте! Я доберусь на своей.

Василиса отмахивается от него, не сводя с меня глаз.

— Жаль, что времени в обрез, — тянет она. — Ты же понимаешь, что я, в отличие от твоей мачехи, благотворительностью не занимаюсь?

Догадываюсь, что ты пиранья, которая палец по локоть откусит. Поэтому это еще одна причина держать от твоего рта самое дорогое.

— Запрыгивай. Ксения знает, что ты едешь?

От неожиданности я ударяюсь лбом о низкий потолок ее тачки. Божья Коровка будет там?

Что ж, это еще один повод смотаться отсюда к ней. Достаю телефон и пишу отцу смс. Знаю, что они тоже находятся в его черном списке, где безвылазно поселились спортивная одежда.

Но мне двадцать восемь и поздно уже что-либо менять. Я неблагодарная свинья.

Глава 9. Ксения

У меня уже заканчиваются доводы и причины не спускаться к завтраку, а Сергей, как назло, всю эту неделю проводит в городе. Я знаю, что мои отказы вызывают у него недовольство, но из двух зол — на протяжении часа сидеть в обществе Тимура или ругаться с мужем — я выбираю второе.

В конце концов, Тимур его сын, ему с его запоями, работой и алкоголизмом и разбираться.

Каждое утро я просыпаюсь раньше привычного времени и еду в офис, куда обычно заезжала не так часто, но теперь обстоятельства изменились. Туда же приезжает и Анжела, чтобы привести меня в порядок. Вопросов она не задает, не положено, но я все равно почему-то жалуюсь вслух на то, как много у меня дел, что приходится выезжать из дома не накрашенной.

Я намеренно пропускаю время ужина и всегда выезжаю из города так, чтобы гарантировано опоздать. Сергей не из тех, кто станет менять ради меня распорядок дня, а приемы пищи, когда он дома, у нас расписаны буквально по минутам.

Я оформляю доставку полезной еды прямо в офис, потому что не могу на каждый прием пищи ходить по ресторанам. Кто-нибудь обязательно донесет об этом Сергею. Моя еда полезная, сбалансированная и опять совершенно безвкусная в десятках пронумерованных алюминиевых и картонных коробках, которые мне доставляют ежедневно.

Я занимаюсь спортом даже чаще, чем обычно, потому что это единственная возможность законно сбросить кипящую внутри меня ярость.

А злость меня аж распирает. На Тимура, в основном. И меньше на себя. Прибежала, как наседка. Как наивная пустоголовая Лали, которая все равно прибежит к Тимуру, сколько бы раз он не вытирал об нее ноги.

А мне должно быть все равно.

Забота о сыне не прибавит мне плюсов в глазах Сергея. Мой рейтинг давно упал ниже уровня моря и даже в Арктике теплее, чем наши с ним отношения.

Пусть Тимур убивает себя с помощью алкоголя, думаю я, пока кручу педали. Пусть сидит на наркоте, мне плевать, думаю, пока качаю пресс. Мне до него нет никакого дела. Это его жизнь. А он ничего обо мне не знает и не знает, каково это терять все надежды разом. Не знает!

Он, черт возьми, понятия не имеет, каково это терять по- настоящему!

Когда в груди дыра, а вместо чувств выжженная пустыня. Он ни черта не знает!

Я обнаруживаю себя возле боксерской груши, которую бью до кровавых костяшек, без защиты и на глазах у изумленного тренера. Кажется, он спрашивал меня, нужна ли мне консультация или помощь. Но я не услышала. Просто колотила грушу кулаками, стиснув зубы так, что теперь ломит в висках.

Позже, на региональном совещании, куда я отправилась сразу после спортзала, я чувствую себя недоделанным членом секретного Бойцовского Клуба. Нет никакой возможности скрыть синяки на костяшках, а правила приличия не позволяют мне натянуть рукава пиджака настолько сильно.

Я выдерживаю и чрезмерное внимание со стороны коллег, и шушуканий за спиной. И даже опешивший взгляд курьера из доставки, когда я, забывшись, расписываюсь в его планшете.

Ярость продолжает прибывать и затапливать меня с головой удушающей горячей волной. Я злюсь на весь белый свет, но на Тимура больше всего. Это только он виноват в том, как я себя ощущаю.

Это именно он выводит меня из себя, даже несмотря на то, что мы с ним больше не видимся. Он умудряется делать это даже на расстоянии.

Безвкусная белковая еда больше не лезет в горло, и я смахиваю полные, только открытые контейнеры в мусорную корзину. Хочется послать весь мир к черту, а еще закрыть этот ящик Пандоры, который Тимур, сам того не зная, всего лишь приоткрыл.

Столько лет я потратила на то, чтобы не осталось ни единой щели. Чтобы ни что не выдавало то, какой я была. И почему стала именно такой.

После обеда я еду в спортивный интернат, которому удалось выбить из спонсоров новое покрытие и оборудование для стадиона. Новенький газон странно смотрится рядом с облупленным зданием, на капитальный ремонт которого, пожалуй, ушло бы, как на два стадиона. Дети по-прежнему будут жить в спальнях, в которых зимой ужасно сыро и холодно, но зато у них будет новый стадион. В этом суть современной благотворительности. Слишком долго, медленно и редко мы можем исправить что-то жизненно-важное. Официальные лица тянут долгие речи о том, как важен для страны детский спорт, что эти мальчишки — наше будущее.

Это интернат. Дети здесь из бедных семей, большинство никогда не уезжают на каникулы к родителям, потому что ничего, кроме бедности и побоев, их не ждет. Им не привыкать к тяжелым условиям. И даже казенное колючее постельное белье для некоторых лучше, чем грязное дома.

Ярость продолжает кипеть в крови. Сегодня особенно тяжело смириться с цинизмом благотворителей. Они продолжают рассуждать о важности детского спорта, но как будто не видят деревянных крашенных, перекрашенных оконных рам. Интернат стоит в очереди на смену окон, уже третий год. Подождут еще, ведь сегодня им повезло со стадионом. В стране сотни таких учреждений, но даже одно из них нельзя привести в порядок от начала и до конца. От стадиона и до кончика прохудившейся крыши. Нельзя и все.

Последним слово берет директор интернета. По уму, ему бы давно пора на пенсию. Но никто не рвется занимать его место. Он говорит как раз об этом, хотя иносказательно, ведь вслух принято рассуждать только о будущем. Хорошо будет потом, а сейчас нужно только потерпеть.

Этот человек отдает последнюю копейку на благо интерната и мальчишек. На них новенькая форма, двух цветов, потому что сразу после речей они сыграют на новом покрытии. И многие стоят и переминаются с ноги на ногу, блестящими глазами глядя на новые сетки на воротах. На полосы на искусственной траве, которые до сих пор пахнут краской.

Поразительно, но в каждом из этих мальчишек я вдруг вижу Тимура. Когда-то, очень давно, он скорей всего был точно таким же. С острыми коленками, с которых сползали гетры. Нетерпеливо дергал ногой, желая только одного — поскорее оказаться на поле.

Как же так вышло, что ничего этого не осталось в его жизни?

Мне ли не знать, что мы всегда теряем самое дорогое вот так, в одно мгновение, которое проходит черной полосой, меняющей жизнь на «до» и «после». Это не финиш и не старт. Это новый круг с новыми условиями, который ты начинаешь оглушенный и сбитый с толку, и больше нет возможности начать заново. Повернуть время вспять. Побежать обратно, надеясь дважды войти в одну и ту же воду.

Звучит свисток. И нетерпеливые мальчишки срываются с мест. Занимают места на поле. Им еще просто верить в будущее, в то, что когда-нибудь потом все будет хорошо. А чтобы стать счастливыми, им просто нужно сыграть в футбол.

Седой директор разыгрывает мяч.

Я ни черта не смыслю в правилах футбола. Никогда им не интересовалась. Никогда не понимала, что сын моего мужа вообще нашел в этом перебрасывании толпой одного мяча.

Но теперь я понимаю, что так и должно было быть. Просто у каждого человека должно быть именно то, от чего только у него будет чаще биться сердце. Главное, что оно есть. И плохо, когда этого больше нет. Тогда и человека нет. Только оболочка, которая продолжает куда-то нестись, потому что так принято. По привычке жить дальше. А жить уже неинтересно.

Или бессмысленно.

— Да кто, блять, так играет?!

От этого крика даже рев на трибунах стихает. Сначала с лица директора сбегает вся краска, а потом он, наоборот, багровеет, рыща взглядом по трибунам. Нет, я знала, что футболисты из-за азарта матерятся, как сапожники, но чтобы при детях?

Игра на поле продолжается, но мне, думаю, пора идти. Пусть у этих детей все сложится лучше, чем могло бы быть. Не знаю, если я хоть еще один раз попаду в этот интернат…

— Да куда же ты, блять, бьешь?! У тебя что, две ноги левые?

Я словно натыкаюсь на невидимую преграду.

Мне показалось. Нет, мне точно показалось. И мне бы уйти или лучше бежать. А еще лучше просто стереть этот день из своей жизни, но вместо этого я медленно оборачиваюсь на месте, так что вещи моментально становятся хуже некуда.

Седовласый директор велит какому-то мужчине в костюме убраться со стадиона, потому что он совершенно не умеет следить за языком. У него широкие плечи, а еще он очень большой, этот мужчина. Сердце екает и сжимается в груди. Мне показалось, правда:

— Уйти? Да как, блять, уйти?! Кто их вообще учил так играть? Покажите мне этого человека!

— Убирайтесь! Кто вам дал право?! Я их и учил! — орет в ответ директор. — А что поделать, если нет нормальных тренеров, которые готовы работать за копейки! Все такие умные! А вы попробуйте их обучить!

Я хватаю ртом воздух, как пойманная в сеть рыба.

Господи, только не соглашайся. Не соглашайся! Я понимаю, что бегу, пробираюсь к нему сквозь толпу, которая только прибывает. Игра уже остановлена. Пацаны улыбаются и толпятся у ограждения. Нет, нет! Только молчи!

Тимур оглядывает трибуны ненавидящим взглядом. Я понимаю его чувства и в очередной раз поражаюсь тому, какой он высокий и мощный. Он как будто возвышается над толпой, тогда как я безнадежно увязла в ней, словно в трясине.

— Тренеров, говорите, нет? — ревет он. — Да это ведь стыд и позор! Это издевательство вы зовете «Будущим страны»? А я вот возьму и попробую! Дайте мне работу, и я покажу вам, что такое настоящий футбол!

Хватаюсь за спинку пластикового сидения, чтобы устоять на месте. Люди гудят одобрительно. Они любят таких отчаянных смельчаков.

А вот Сергей нет.

Глава 10. Тимур

Вот ведь.

Совсем забыл, зачем сюда приехал. Голова кругом пошла от такого привычного рева зрителей, свежей краски, свистков тренера и звуков игры. Вспомнил настоящую жизнь. To, кем я был до того, как стал никем.

И понял, что не могу иначе. Не выживу. Рухну на дно, где будут бухло, телки и чего похуже. А я ведь хочу жить. Я ведь что-то еще могу, пусть и никогда больше не смогу выйти на поле, как игрок. А дальше искра, буря, безумие.

Очнулся только, когда почувствовал, как чей-то взгляд прожигает в черепе дыру. Еще бы.

Она. Та, что найдет меня в любой толпе.

Маленькая, но такая смелая Божья Коровка. На этот раз почему-то бледная, как смерть. Но зато в глазах молнии. А чем я опять ей не угодил? Что такое? Могла бы и порадоваться!

— Так вы сейчас не пошутили, молодой человек?

Старик, который назвался никчемным тренером этой команды, преградил мне путь к Божьей Коровке.

Я вызвался помочь этим ребяткам. И я помогу. Когда-то это я оказывался от своих слов так просто? Да и было бы что терять. От меня и так ничего не осталось.

— Абсолютно серьезен, запишите мой номер. Завтра приеду с утра к вам и мы все решим, окей?

— Хм… Окей, — саркастически отзывается старик.

— Я действительно приеду! — зачем-то горячо отзываюсь.

— Ну конечно, — он прячет невесть откуда взявшийся блокнот, куда только что записал мой номер по старинке, а не в привычную записную книжку на смартфоне. — Сделаю вид, что поверил. Ну спасибо, что сорвали нам игру. И прощайте.

Он уходит, но я не буду пускаться следом. Знаю, что лучше всего докажу ему свои намерения, когда вернусь к нему завтра и устроюсь к нему на работу.

Черт. Надо было спросить, наверное, паспорт надо взять? Никогда не устраивался на работу.

— А ты крут, красавчик! — какие-то старшеклассницы подмигивают мне и, заливаясь хохотом, убегают.

Надеюсь, мне не надо будет их тренировать тоже? Я только на пацанов согласился, а женский футбол, где в игре куда больше пружинящих мячей, это не ко мне.

Старшеклассницы и мимо внимания Божьи Коровки не ускользнули. Закатила глаза. Губы еще сильнее сжала в линию. В зеленых глазах вот-вот развернется портал в ад.

И я лечу прямо на этот огонь.

Останавливаюсь в шаге от нее. Зачем-то прячу руки в карманы. Черт, почему я нервничаю под ее взглядом? Я мужик и во мне почти два метра ростом, и я в два раза ее тяжелее. А мнусь, как перед училкой, в чьем кабинете я только что разбил окно.

— Ммм… Привет, — осторожно начинаю. — Ты, наверное, злишься, что я оказался тут без приглашения и вообще сунулся… Приподнимает одну бровь, так что я моментально затыкаюсь.

— Наверное?… — с едким сарказмом уточняет она. — Как ты вообще здесь оказался?

— А это я его привезла! — хохочет, подходя ближе, Василиса. — Вот это сюжет! Слушай, знала бы, еще раньше подкинула бы. Тимур, сегодня ты станешь звездой!

С лица Божьи Коровки сбегает вся краска.

— Вася, нет… Ты не можешь!

— Почему? Это моя карьера, Ксю. Еще как могу. Такой сюжет запороть — это было бы настоящим преступлением. Оператор уже отослал в студию, хотят успеть к шестичасовому. А потом еще в итоговом вечернем выпуске повторят. Это же бомба! Сын и в тренеры! Ой, умора!

Василиса подмигивает мне, а Божья Коровка вдруг достает телефон, ждет, а потом ровным, без эмоций голосом, как робот, произносит:

— Сергей. Шестичасовой выпуск новостей. Сюжет о спортивном интернате. Сделай так, чтобы его никто не увидел… Это не ерунда, там Тимур… Да, он здесь со мной. Потом объясню.

Четко. Быстро. Без минуты промедления. Или сожаления. На глазах у подруги.

Они ведь подруги?

Ну, были.

— Ты что творишь, Ксения?! Почему «отменить»?! — несмотря на косметику, Василиса вся покрывается пятнами.

— Тимур не тот человек, о котором ты можешь вот так легко рассказывать в новостях, — отвечает Божья Коровка. — Мне жаль, что ты не подумала об этом. Тимур, мы уходим.

В ее голосе столько власти и металла, что я чувствую себя лет на десять младше и даже едва не ляпаю: «До свидания, тетя Василиса». Божья Коровка впечатывает каблуки в свеженькие ступени стадиона, пока я пытаюсь догнать ее, но тогда же в спину летит:

— Ты за это еще поплатишься, сука! Отвыкла, поди, как это — зарабатывать на жизнь собственным горбом, а не ноги раздвигать перед богатым мужем! Зачем ты так со мной, черт бы тебя побрал! Я ведь думала мы подруги!

На миг остановившись, Божья Коровка мгновенно берет себя в руки и, не оборачиваясь, продолжает подниматься. Говорить ей больше не о чем.

— Это что сейчас было? — уточняю в машине, которая выезжает на трассу.

Следом за нами едет кортеж с охраной. Кажется, я и правда забыл, что в России я не могу быть просто самим собой.

— Это? Реальность, — сухо отвечает она, глядя в окно.

— И много у тебя осталось друзей, Божья Коровка? Если такова твоя реальность.

— Я просила меня так не называть.

— Не то что? Папочке на меня пожалуешься?

Она дергается и впервые смотрит на меня. Я жду остекленевший взгляд сухой мумии, но меня чуть не вышвыривает из машины шторм, бушующий в ее глазах. Впервые, вместо ледяного равнодушия, я смотрю в жерло вулкана, в котором сгораю заживо. Настолько живой она была только в том темном зимнем саду.

А до этого аж десять лет назад, когда смеялась на собственной помолвке. Когда и сама была совсем другая.

Что же произошло с тобой, Ксения, за эти годы? В чем твоя тайна, что изменила тебя до неузнаваемости? Что по щелчку пальцев вычеркиваешь из своей жизни людей и не позволяешь себе эмоций? Словно пойманная врасплох, она отворачивается.

Снова топит огненный взгляд в бескрайних полях за окном, как привыкла это делать. Поражаюсь ее выдержке. Ее стойкости. Она никак не отреагировала на оскорбления Василисы, на мою выходку на стадионе и на мои подколки. Дома ее ждет отец, и он тоже вряд ли будет рад моему решению.

Так что я… Только треплю ей нервы, которые ей еще понадобятся.

— Прости.

Голос звучит тихо. Как вздох. Как шелест.

Она не шевелится, окаменевшая, остекленевшая, как живая мумия. Снова. Чувства выжжены, уничтожены, запрятаны. Не уверен, что она меня вообще слышит.

Смотрю на белое кожаное сидение между нами. На ее длинные пальцы.

Протягиваю руку и накрываю ее ладонь. Переплетаю свои пальцы вместе с ее. Они ледяные на ощупь. Снежная Королева опять победила. Прах феникса развеялся по ветру.

Сильнее сжимаю ее пальцы, пытаясь согреть. И вдруг слышу:

— Ты совсем не знаешь своего отца, Тимур…

Глава 11. Ксения

Ужин проходит в тишине.

Сергей ест настолько бесшумно, как будто кто-то просто поставил его жизнь на беззвучный режим. Я привыкла к ощущению, которое возникает каждый раз рядом с ним, — я словно глохну. А каждая секунда рядом с ним становится густой и душит, как вязкая мокрота.

Тимур, в отличие от отца, ест совсем иначе. Быстро, жадно. Он успел проголодаться, а его вилка то и дело касается тарелки, и фарфор тихо звенит под его напором. Наверное, это невоспитанно, так есть. Но ему плевать.

Гребешки Тимур ест, не разрезая, в отличие от отца, который медленно и степенно разрезает каждый белесый квадратик на десятки крохотных кусочков. Казалось бы, их даже не нужно пережевывать. Но Сергей пережевывает. Долго, старательно, как будто именно от качественной работы челюсти сейчас зависит его жизнь.

После он принимается за спаржу. И если даже гребешкам досталось столько внимания, длинным зеленым стеблям достается еще больше.

Я тоже режу спаржу, как и гребешки, и тоже делаю это бесшумно. Привыкла. А еще совершенно не чувствую вкуса еды. Даже глоток воды приносит больше наслаждения, чем ужин, приготовленный специальным поваром, выписанным Сергеем из Лондона.

Снова касаюсь стакана с водой и делаю небольшой глоток, чтобы это не выглядело подозрительным, хотя только Тимур может заподозрить неладное. Надеюсь, что холодное стекло остудит мои пальцы. Они до сих пор горят от невинного прикосновения Тимура. Можно ли ему держать меня за руку? Это ведь не противозаконно? Но почему тогда так горит кожа?

Ярость, которая стала моим незримым постоянным спутником, никуда не делась. Как плохой советчик, она ехидно замечает, что это не просто рукопожатие, а мачехе не пристало держать за ручку такого великовозрастного пасынка. Но с другой стороны, мне и признаваться Сергею не в чем. Даже история о том, как у Тимура вставало от моих прикосновений, звучит куда захватывающе, чем рассказ о том, как мы держались за руку всю дорогу до дома.

Перед ужином никаких разговоров. Это незыблемое правило нашего дома. У Сергея хватает проблем на работе, но их он предпочитает обсуждать после ужина в кабинете, где иногда позволяет себе ароматную сигару. Наша жизнь расписана по правилам и ритуалам, которые не приносят никакого удовольствия. Хотя, может быть, это касается только меня.

Тимур теряет терпение. Быстро разделавшись с гребешками, он отодвигает тарелку, на которой еще полно спаржи. Он явно голоден, потому что почти ничего не ел. С подозрением косился и на тыквенный суп-пюре, который нам подавали перед этим, и, скривившись, проглотил только пару ложек.

Нужно быть слепым, чтобы не заметить, что Тимур совершенно не подходит к жизни высшего общества, которое заставил плясать вокруг себя его отец. Вот только… Сергей не желает признавать этот факт. Он еще не знает о детском доме и желании Тимура работать там тренером. Скорей всего, он будет говорить с ним об этом за закрытыми дверьми кабинета, куда мне, как и любой другой женщине, нет хода. По крайней мере, я надеюсь на это.

После дрожащей белой панакоты и клубники на десерт, Сергей наконец-то поднимается из-за стола и бросает:

— Иди за мной.

Тимур тут же поднимается, но зачем-то замирает в дверях столовой. Я все еще сижу за столом. Мне прекрасно известно, что меня не звали. А он этого просто не понимает. И в первое мгновение ждет, что я пойду тоже.

— Иди, он тебя ждет, — произношу только, чтобы Тимур ушел как можно быстрее.

— Я не откажусь, — зачем-то горячо говорит он мне.

Пожимаю плечами.

— Не нужно говорить мне это. Твоя жизнь зависит не от меня.

— А если бы зависела?

С удивлением смотрю на этого рослого, широкоплечего мужчину, который готов идти за несбыточной мечтой.

— Что ты сказал?

— Что если моя жизнь очень даже зависит от твоего решения, Божья Коровка. Что бы ты тогда сделала?

11-2

Он так и стоит на пороге. Секунды случайного разговора утекают сквозь пальцы, как песчинки. Ему нужно идти. За сегодня он уже подвел Сергея и ему лучше не делать этого снова.

— Я очень хочу, чтобы ты больше не доводил себя до того состояния, в каком я забрала тебя от твоего друга. Марата, кажется… Не убивай себя собственными же руками, Тимур. Если в твоей жизни еще может быть что-то, за что ты мог бы держаться, то не упусти это. А теперь иди, — не выдерживаю я первой. — Если ты задержишься, разговор будет еще хуже. А он и без того очень непростой.

Но вместо того, чтобы уйти, он быстро закрывает дверь столовой привычным жестом. Совсем, как тогда за завтраком. Огромная комната вдруг сокращается и сжимается, а воздух в ней резко заканчивается.

— Последний вопрос, Божья Коровка.

Широкоплечий Тимур снова занимает все свободное место. А я рядом с ним снова ощущаю себя слишком маленькой, беззащитной.

— Ты сама сказала идти за тем, что мне дорого, так?

— Да, — тихо отвечаю, не понимая, к чему он клонит.

— А что если это не только футбол?

Воздух сгорает в моих легких. Я потеряна, удивлена и мне почему-то хочется улыбаться. Сердце начинает бить быстрее, но я не могу заставить себя поднять на него глаза. Увидеть в его глазах, что просто неверно его поняла.

Мои внутренности плавятся, как мороженое от горячей карамели, когда Тимур, скривившись от боли, опускается передо мной на корточки. Как перед ребенком. Чтобы заглянуть в лицо.

В мои глаза, которые я отвожу в сторону, лишь бы не смотреть на него.

— Посмотри на меня.

Я одновременно в ужасе и в восторге от того, каким суровым и требовательным тоном он произносит это. На ум снова приходит та сцена за завтраком и, неосознанно вспомнив вкус его кожи, ощущение его пальца на моих губах, я моментально облизываю пересохшие губы.

— Послушай, — горячо и сухо шепчет он, — я не знаю, что происходит со мной. С тобой. Но вся эта херня… Блин, я не мастер вести разговоры, ладно? Просто выслушай, Божья Коровка, не убегай и не перебивай.

У меня и в мыслях не было перебивать. А еще я приросла к стулу, и мое сердце бьется где-то в горле, так что я лишена всякой возможности сделать вдох и заговорить. Голова кружится, аромат его кожи и духов окружает, накрывает мои плечи, как мягкий плед. Я не готова слушать его сейчас, но больше всего на свете я хочу, чтобы он продолжал. Мое сердце уже так давно не билось так часто, что даже в груди больно.

Тимур сглатывает, и я, как завороженная, гляжу на то, как движется большой кадык на его шее. Впервые я к нему так близко, что вижу бьющуюся на шее синеватую жилку. Вижу линию челюсти и жесткую поросль щетины. Обвожу взглядом очертания крупных губ. Интересно, какие они на ощупь? А на вкус?

Он стоит непозволительно близко, но границы и нормы поведения начали стираться с самой первой встречи.

Впервые Тимур со мной на одном уровне. Смотрит в глаза и произносит:

— Ты сказала идти за тем, что мне дорого. И всю мою жизнь этим был именно футбол. Я больше никогда ничего не хотел так сильно. И сейчас мне очень не хватает игры, мяча, соперничества и всей это нототении, о которой я могу говорить часами, но это не то, что нужно тебе сейчас… А теперь я потерял все. За какой-то месяц скатился в самый долбанный низ, из которого теперь мне больше никогда не подняться на вершину. Понимаешь? Ты меня понимаешь?

Киваю.

Он отбрасывает сильным движением упавшую на лоб прядь, запускает пальцы в волосы и молчит какое-то время. Но потом ставит руки по обе стороны от моих ног. Касается моего стула, зажимая меня в тиски. Его большие пальцы случайно касаются моих бедер.

— Я вернулся в Россию, потому что больше не мог оставаться там, где потерял все. Но и здесь меня ничего не ждало… Но потом я встретил тебя, Божья Коровка. Скажи, что мне не кажется. Просто скажи, что ты тоже чувствуешь что-то чувствуешь, когда смотришь на меня? Я всегда думал, что меня не трогает ничего, кроме футбола, но вот ты здесь, такая строгая, холодная и неприступная, и, черт возьми… Я схожу с ума по тебе. Я бы уже съехал от отца, если бы не ты. Хочу видеть тебя каждый день, но ты убегаешь. Работаешь вроде как. Хрен знает, чем ты там занимаешься, я все равно не могу поймать тебя. Раньше моим наваждением была игра. А теперь стала ты.

Перед глазами темнеет. Я все еще сижу, задержав дыхание. Как будто даже легкого выдоха будет достаточно, чтобы разрушить хрустальный мираж, что выстраивается между нами. У меня есть выбор — задохнуться или все-таки начать снова дышать. После этих слов мне определенно хочется жить. Хотя бы еще немного. Вдруг это еще не все?

Легкие взрываются от долгожданного кислорода. А с ним в мое тело проникают и запах. Тот самый особенный мужской терпкий запах, который я разбираю на молекулы, чтобы запечатлеть это невероятное мгновение в памяти.

Сандал и терпкая нота апельсина, горечь дыма, хотя Тимур вроде бы не курит. Запах мяты, что исходит от его волос, в которые я неожиданно запускаю свою руку. Жесткие, плотные и упрямые, слегка вьющиеся волосы.

Царапаю кожу головы ногтями и вдруг чувствую, как его пальцы ложатся на мое колено.

— Скажи мне, что я могу… Могу хотя бы надеяться, — шепчет он охрипшим голосом. Как огромный кот, он жмурится от того, как мои ногти царапают кожу его головы. — Мне нужна эта работа, но еще нужна ты.

Лучше бы я задохнулась.

— Не нужна я тебе, Тимур. Ты привык к другим любовницам и другим женщинам. А я совсем не такая. Мне не нужен секс, а это единственное, что ты можешь дать мне. Деньги? Вряд ли. Если ты согласишься работать тренером, то будешь получать столько же, сколько стоит один твой кроссовок. А мне нужно гораздо больше, чем ты можешь дать мне…

Он широко распахивает глаза. В серо-синих глазах клубится тьма. Это гроза, которая обрушится на мир жестоким ледяным дождем. И мне повезет, если он уйдет раньше, чем это произойдет.

Он должен обрушит ее на собственного отца. Ему понадобится оружие в этой войне, так пусть им станет обида на меня. Я играю нечестно, но я не готова к откровениям сейчас.

— Так ты с ним только из-за денег? — цедит Тимур. — Ты ведь даже не спишь с ним, Ксения! У вас даже спальни разные. За что же он тебе платит?

— Разве взрослым людям, чтобы заниматься сексом, обязательно спать ночью под одним одеялом?

Зрачки Тимура расширяются. Я тону в них, как в беспросветном болоте. Это тупик, но я не могла дать этому мальчику, перед которым открывается целая новая жизнь, ложную надежду. Зачем ему такая, как я? Чем раньше он это поймет, тем меньше ошибок совершит. Тем быстрее начнет новую жизнь.

Царапаю ногтями в последний раз кожу его головы. И убираю руку, легко отталкивая его от себя.

Он заваливается назад, но вовремя успевает поймать равновесие.

Я поднимаюсь первой. Смотрю на сервированный стол и произношу ледяным голосом:

— Ты зря стараешься, Тимур… Я давно ничего не чувствую рядом с мужчинами, но это не мешает мне исполнять супружеский долг, когда это необходимо. Наверняка, ты умеешь доставлять удовольствие женщинам… Может быть, даже лучше, чем твой отец, но, Тимур, ты был и остаешься сыном моего мужа. А еще никакой секс, даже самый хороший, не стоит того, чтобы за пятнадцать минут наслаждения потерять все, что у меня есть.

Уходи, ради Бога, уходи. Не расплескав этот шторм в темных глазах, просто уходи к нему. Скажи ему все, о чем молчишь все эти годы, и начинай строить собственную жизнь.

Но стремительный бег моего сердца обрывается, когда Тимур звериным рывком поднимается и разворачивает меня к себе, встряхивая, как куклу, которой я и так давно стала.

— Я бы удивился твоей верности, Божья Коровка, если бы не знал, что она куплена. А во мне действительно плевать на мнение своего отца, — продолжает Тимур, — потому что всю свою жизнь я только и слышал от него, что мои увлечения дерьмо, я сам дерьмо, а единственные деньги, которые будут в моей жизни, это его наследство. И если ты трахаешься только за деньги, тогда, наверное, мне действительно лучше убраться. Я не привык за секс расплачиваться кошельком.

Он шепчет, но для меня его слова звучат так громко, как если бы он говорил в громкоговоритель:

— Скажи ты хоть слово, дай мне хоть каплю надежды, я бы сбросил весь этот гребанный фарфор со стола и разложил бы тебя прямо поверх него. Посреди этой столовой, где мы только что ужинали, слышишь? Я бы довел тебя до оргазма ртом, а потом уложил на живот и оттрахал так, что тебя слышал бы каждый слуга в этом доме. И уж точно услышал бы мой отец. Ты бы кончала подо мной до тех пор, пока не рухнула бы на колени, чтобы позволить мне кончить тебе в рот.

Я должна закрыть глаза. Должна хотя бы отвернуться. Но Тимур держит крепко, а еще одной рукой перехватывает мой подбородок и наслаждается тем, какой эффект на меня производят его слова.

— Это тебе не нужен секс, Божья Коровка? — хмыкает он. — Черта с два, глупая лгунья. Именно тебе секс нужен даже больше, чем мне. Видела бы ты себя сейчас… Видела бы ты свои голодные глаза тогда в саду. Ты можешь врать себе и дальше, а с меня достаточно. Я сделал свой выбор и скорее буду работать за копейки, чем содержать такую, как ты.

Глава 12. Ксения

— Спасибо вам, спасибо! Вы спасительница, вы святая! — женщину оттесняет охрана, но поток благодарности не стихает даже тогда.

Я улыбаюсь и сдержанно киваю по сторонам, пока пробираюсь к машине. Сегодняшний спектакль подобострастной благодарности повторяется нечасто. Сегодня тому виной присутствие Сергея. Хотя именно я была на линии фронта — произносила речи в микрофон, фигурировала главным благотворителем, — все внимание зрителей и журналистов было сфокусировано на скромном участнике в первом ряду. Он поднялся на сцену только однажды, чтобы, как благородный мужчина и верный муж, помочь мне спуститься. Красивая сцена, разыгранная как по нотам.

Мой удел — существовать в его тени, но сейчас Сергей всячески делает вид, что это не так. Улыбаясь в камеры, он рассказывает журналистам, что сам решил сопровождать жену в важном благотворительном мероприятии. Очередная школа, интернат, детский сад, сельский клуб, что угодно. Объектов так много, что дни сливаются в один.

На носу выборы. И даже то, что я делаю сейчас, этого недостаточно по мнению пиар-менеджеров. Не моих. У меня их нет и никогда не будет. У винтиков в безупречной политической махине их не бывает.

Сергей держит меня за руку всю дорогу до машины. Если бы он резко отпустил мою ладонь, это могли заметить. Каждый жест отрепетирован с дотошным соблюдением расписанного сценария. Каждый жест, слово и фраза расписаны с точки зрения, как их могут воспринять со стороны. А все двусмысленности и очерняющие факты вычеркнуты из биографии Сергея.

Все, кроме Тимура.

Тимур — его слабое звено. Отношения с сыном — непривычное поле боя, с которого Сергей постоянно уходит побежденным. Не думаю, что так будет продолжаться вечно. Положение «на щите» не создано для такого мужчины, как он.

Сергей распахивает для меня дверь и наконец-то отпускает мою руку. Только в салоне сжимаю ладонь в кулак, чтобы согреть онемевшие от этого прикосновения пальцы.

— Все прошло замечательно, — слышу, как бросает Алиса, глава пиар-штаба Сергея за миг до того, как дверь захлопывается.

Она всегда суетится возле машины, встречая нас. А после бежит к автобусу, в котором едут сопровождающие. Все по сценарию.

Мы едем к следующему объекту. Еда в алюминиевых контейнерах снова сбалансирована и лишена всякого вкуса. Время расписано по часам. Теперь каждое утро я спокойно одолеваю расстояние в бассейне, четко зная, что Тимур не ворвется и не прервет мою тренировку. Не станет пожирать взглядом мое тело в купальнике и не станет обещать мне того, чего никогда не будет.

Например, секса на обеденном столе.

После разговора с отцом тем же вечером Тимур съехал из левого крыла, и в комнатах, которые он занимал, теперь снова пахнет только полиролью, свежим порошком и средством для чистки окон.

— Все прошло замечательно, дорогая, — вдруг произносит Сергей.

— Ты хорошо справилась.

— Спасибо.

— Новая помада?

С какой стати Сергея вдруг интересует, чем я крашу губы?

— Новая, — соглашаюсь я. — Тебе нравится?

Сергей останавливает свой взгляд на мне. Находит на моем лице губы.

Я слишком хорошо помню ощущение, которое возникало в теле, когда он глядел на меня в первые годы брака.

Сейчас это не тот взгляд, с каким Тимур глядел на Лали в зимнем саду, хотя что-то похожее. Мужское, собственническое, однако снисходительное. Восхищение в глазах Сергея разбавлено настолько, что почти не чувствуется. Так смотрят на любимую собаку, которая пляшет на задних лапах, чтобы добиться хоть капли внимания.

— Тебе идет.

Его комплимент разливается по телу ядом. Каждое взаимодействие с мужем медленно убивает меня и, наверное, однажды я просто упаду замертво, когда концентрация превысит допустимой грани. Других вариантов, чтобы это закончилось для меня, я не вижу. Сергей никогда не даст мне развода. Не в его положении. И дело даже не в выборах, которые уже на носу. За одними выборами следуют другие, за теми — третьи. Ему всегда нужно выглядеть хорошо в глазах избирателей, а я — отличный фон.

И мне некого в этом винить. Только саму себя и свое никчемное тело.

— Я навещал его на днях.

Голос мужа выводит меня из транса, в который я погрузилась, привычно разбирая рабочую почту.

С удивлением смотрю на Сергея. Конечно, я сразу же понимаю, о ком он. Но с того дня, когда он вычеркнул его из своей жизни, лишив финансирования, мы ни разу не говорили о Тимуре.

Даже у стен есть уши, что уж говорить о водителях, слугах. Все эти люди представляют невероятную опасность именно потому, что привыкли быть незаметными.

— И как он?

Сергей играет желваками.

— Согласился работать за еду.

— Что? Но почему за еду?…

— Я вмешался. Не мог же я спокойно сидеть и смотреть, как он гробит свою жизнь. Его не взяли на полную ставку и не будут выплачивать зарплату, потому что у него нет педагогического образования. Директору дали понять выше, что этого не стоит делать.

Конечно, у Сергея есть связи в минобразования. Проще сказать, где их у него нет.

В его руках слишком много козырей, тогда как у Тимура нет ни опыта, ни диплома, только горячее желание играть в футбол. А теперь нет даже зарплаты. Работает за еду, значит… Что ж, по крайней мере, его не вышвырнули на улицу, верно? Какими-то правдами и неправдами, он все-таки сумел уговорить директора интерната позволить ему остаться. Чем он занимается там в таком случае? Лучший нападающий Манчестера метет двор школьного интерната в Подмосковье?

12-1

На том стадионе, во время игры, Тимуру казалось, что мечта — близко. Вот же мяч на поле, вот жадные до игры мальчишки. А вот директор. Попроси — и работа твоя. Лепи из этих будущих чемпионов, что хочешь. Играй хоть так, если на деле от футбола ты отрезан.

Но Сергей лишил его даже такого шанса. Пошел дальше.

Не сказать, чтобы я была удивлена.

Не после того, что я знаю о собственном муже.

— Может… Можно как-то использовать работу Тимура в своих интересах? — аккуратно спрашиваю я. — Ты говорил с Алисой о том, чтобы использовать этот факт в рекламной компании?

— С ума сошла?! — рявкает, но тут же оглядывается на водителя Сергей. — Нет, я не говорил и не буду говорить с ней об этом! Мне не нужен сын-футболист! Слава богу, что у него хотя бы нашлось мозгов жить под материнской фамилией. Когда-то я не соглашался с этим решением, но теперь оно мне на руку… Знаешь, что он сказал мне, когда уходил? Что не возьмет у меня ни копейки! Никогда больше! Что ему даром не нужно наследство, он скорее от голода подохнет. Так вот подохнуть я ему, конечно, не дам. Но сделаю все, чтобы он одумался, вернулся и взял свои слова обратно. Он избалованный мажор, который ни дня не работал, как нормальные люди. Только гонял свой мяч из одного края поля до другого. Долго в реальной жизни он не продержится. Вот увидишь. Кстати, твоя психованная и неугомонная подружка доставляет мне много хлопот. Говорил же тебе не дружить с журналистами.

— Футбол часть его жизни, часть его самого. Это было бы отличным выходом для вас, Сергей. Это твой шанс сохранить хоть какие-то отношения с сыном.

— Не лезь в то, чего ты не понимаешь, Ксения! — отрезает Сергей.

— Это мой сын и я с ним сам разберусь. Без твоей помощи. Были бы у тебя дети, сама бы их и воспитывала. А к моему — не суйся.

Яд в крови превышает допустимую концентрацию.

Но проходит мучительная минута — а я не умираю. И даже по- прежнему дышу.

Выпрямляюсь и киваю, больше не говоря ни слова. Дети — не моя территория. И пусть Тимур давно вырос, а методы, которыми пользуется Сергей далеки от воспитания и скорее напоминают безжалостную осаду, я все равно не имею право вмешиваться в жизнь его ребенка. Ведь сама не смогла произвести на свет ни одного своего.

Сергей не считает, что обидел меня. Это очевидный факт — Тимур только его сын и он не раз уже крыл мои доводы именно тем, что, как отец, лучше знает, как поступать. Моя роль не в том, чтобы давать ему советы.

После целого дня, отыгранного, как по нотам, мы наконец-то возвращаемся домой. Левое крыло, пустое и безжизненное, стоит погруженное в темноту, и за ужином, на котором нам подают лобстеров, три вида салатов и неизменный десерт от шеф-повара, по которому плачут мишленовские звезды, мои мысли возвращаются к Тимуру, который теперь вынужден работать за еду.

Какая еда в том интернате? Чем питаются воспитанники, если государство выделяет меньше сотни рублей в день на одного? Где он спит, что ест, как справляется со своим коленом, если ему приходится действительно много работать?

Надеюсь, он хотя бы не бегает полуголым и не подтягивается на деревьях на глазах у старшеклассниц? И уж тем более ему хватит мозгов, чтобы не спать ни с одой из них?

— Могу я забрать?

Голос официантки возвращает меня с небес на землю. Столовая опустела, а передо мной так и стоит десерт, к которому я так и не притронулась.

Глава 13. Тимур

— И на что же ты надеешься?

Баба Зина стоит на крылечке, греясь на первом весеннем солнышке, пока я выгружаю коробки с замороженными продуктами из красной «девятки». По трем раскрошившимся ступенькам, иногда морщась от боли в колене, я должен занести их на кухню и опустить в покрытый толстым льда морозильник.

Сегодня моя ноша — «Пломбир в стаканчиках».

— Конец учебного года скоро, — отвечает на мой взгляд баба Зина.

Эта женщина с ярко-фиолетовыми волосами просила себя звать так и никак иначе. Представляю, как бы передернуло моих преподавателей в Англии от такого обращения.

До конца года еще уйма времени, но мороженое закупили уже сейчас. Судя по датам на коробках, оно еще и прошлогоднее, оттуда и такие хорошие скидки.

Выстроенное поодаль одноэтажное здание интернатовской кухни давно нуждается в ремонте, но денег спонсоров хватило только на стадион. Он ученикам, конечно, нужнее.

— Так на что ты надеешься, милок? — баба Зина не страдает забывчивостью, а еще ей скучно. Завтрак только кончился и есть еще полчаса прежде, чем она возьмется за приготовление обеда на сто двадцать пять человек.

— На что надеюсь? — переспрашиваю, обходя внушительную бабу Зину в переднике. — Как минимум, на тарелку борща, а как максимум еще на порцию котлет за помощь!

Повариха хмыкает, качая головой. Сеанс доморощенного психоанализа повторяется не в первый раз, но у меня, как не было, так и нет ответов на ее вопросы.

Что же мне делать и на что я надеюсь? А хер его знает.

Мои поступки все отчаяннее напоминают судьбу Колобка- самоубийцы. Я от бабушки ушел и от дедушки ушел, но, кажется, интернат и станет той лисой, которая меня проглотит. Я в тупике. Еще в большем, чем был в отцовском доме.

У меня нет денег и нет работы. К детям меня не пустят. А моих сбережений на счету не хватит надолго, поэтому я пока их даже не трогаю. Я живу в одной из комнат в трехэтажном облупившемся здании для педагогического состава, но, поскольку не являюсь преподавателем, скоро мне придется съехать и оттуда.

Что будет тогда?

Я не знаю.

С отремонтированного стадиона до кухни и теперь доносятся детские крики. Седой директор, Тимофей Палыч, ведет тренировку. На его месте мог быть я, но в интернат нагрянули чинуши с проверкой.

Я знал, откуда уши растут. Сами эти чиновники из министерства не явились бы мою душу так быстро, но вслух ничего не сказал. Правда, Палыч сделал собственные выводы.

Думал, Палыч меня тут же вышвырнет на улицу. Поскольку чиновник явно требовал больше, чем просто показать ему диплом о моем педагогическом образовании, но Палыч, на удивление, вдруг встал на мою сторону. И чиновник ушел ни с чем.

— Знаю, кто их прислал, — сказал он мне, когда чиновник ушел. — Наверняка это Буйнов из районной детской спортивной школы прознал о том, что у нас появился молодой тренер в штате. Конечно, они были здесь, на стадионе, в тот момент, когда ты этот спектакль устроил. Эх, надо было тебе, Тимур, скомороха из себя строить! Пришел бы ко мне тихо на следующий день, я бы тебе и слова кривого не сказал!

Я не стал переубеждать Тимофея Палыча, что директор районной спортивной школы, узнай он обо мне всю правду, скорее перекрестился, обрадовавшись, что я навострил лыжи не в их сторону. Может, и зря. Палыч — мужик хороший, может, лучше было рассказать, кому он собирался противостоять.

Но мне очень не хотелось объяснять, кое-какие детали своей биографии. Да и что греха таить, нравилось быть в глазах директора старой закалки эдаким смутьяном, который следовал своему призванию. Почему он вообще меня взял?: Я рассказал, что работал и играл в Лондонском клубе до того, как получил травму, и в глазах Палыча этот опыт перекрыл все возможные дипломы, полученные на родине, но бюрократия была неумолима.

Оказалось, что нельзя просто прийти с порога и заявить, что ты тренер от Бога. Нужны были документы, подтверждающие это.

И это я еще ни черта не понял после слова «санкнижка» и списка других обязательных требований для кандидата при приеме на работу.

В кои-то веки мне повезло, что мама сразу записала меня под свою фамилию, и теперь хотя бы никто не задавал лишних вопросов о том, почему у меня с очень известным в стране политиком одна фамилия. Понятия не имею, были ли мы с отцом схожи внешне, но, наверное, нет. На телевизоре бабы Зины он мелькал даже чаще, чем я со своей помощью, но сходства прозорливая повариха не замечала.

Когда с коробками было покончено и опустевшая «девятка» умчалась по своим делам, баба Зина вскрыла одну из коробок ножом, выудила покрытый инеем вафельный стаканчик и протянула мне.

— Котлет не обещаю, — сказала она. — Мясо под строгим отчетом, но за тарелкой борща приходи. Заработал.

13-1

Перерыв был окончен. Повариха кликнула помощницу, а я ушел восвояси. Мороженого не хотелось. Но не выкидывать же.

Так и вышел со стаканчиком, который холодил пальцы. Глянул на стадион и с удивлением заметил, что дети предоставлены сами себе. А Тимофей Палыч чуть ли ни пританцовывает перед очередной чиновницей. Ее мне было видно плохо из-за ограждений, но по тому, как заламывал перед ней руки директор, понял, дело плохо.

Не оставят меня в покое. Понятно, что отец так просто меня не отпустит. Всю мою жизнь я слышал, что футбол это не работа и уж тем более не профессия для настоящего мужика. Даже чертова травма и та сыграла ему на руку.

Тимофей Палыч заметил меня и вдруг радостно замахал, словно подзывая. Я пересек заросшую аллею, миновав покрытый ржавчиной памятник юному футболисту, и так и замер на входе перед красавцем-стадионом.

Только не ему я удивлялся.

Перед директором стояла Божья Коровка.

Подтянутая, стройная, на своих вечных каблуках. В узкой юбке до колен, что округляла ее бедра до болезненного спазма в моей груди. Снова эта невралгия совсем не к месту. Темные волосы были собраны на затылке в строгую ракушку, а грудь скрывал плотный пиджак. Из нас двоих именно она подходила больше на роль учительницы, но почему-то в Макаренко заделался именно я.

— А вот и Тимур! — радостно возвестил Палыч.

Ага, это я. И она тоже знает, что это я. Только кто мне объяснит, что она здесь делает?

— Иди, сюда, бедовый! — звал меня директор. — Танцуй, хорошие новости тебе Ксения Васильевна привезла. Курсы для тебя нашла, поможет хотя бы первую корочку получить.

Она покраснела и закусила губу, но быстро взяла себя в руки. Холодно улыбнулась, как будто только из вежливости. И снова сосредоточила свой взгляд на директоре, пока я продолжал жадно ловить ее взгляд.

Ну посмотри на меня, Снежная ты королева. Ну посмотри. Какие курсы? Какую корочку?

Какого хрена? Это уловка? Подстава?

— У тебя мороженое тает… — бросила она мне и снова улыбнулась Палычу. — Может быть, я сама Тимуру обо всем расскажу?

— Конечно! — обрадовался тот. — Тем более, я и сам не совсем понял, о чем вы. А мне детей пора в школу загнать. А ну, сорванцы, стройсь! Не рви сетку, Данилов! Не тебе за нее платить! Спасибо, Ксения Васильевна, за ваше участие. Видишь, бедовый, все-таки не прошел даром твой спектакль. Тронул ты Ксению Васильевну своей самоотверженностью. Ну давай, не заставляй меня краснеть.

Я кивал, пока Тимофей Палыч говорил. И как только он ушел, перевел внимательный взгляд на Божью Коровку.

— Может, объяснишь мне, что здесь происходит?

Она кивнула. Скривилась от гвалта и махнула рукой в сторону аллеи, которая вилась вокруг памятника. Очевидно, там было спокойнее.

— После вас, Ксения Васильевна.

Она закатила глаза и прошла вперед. Казалось бы, всего лишь переступая ногами, ведь именно это действие нужно совершить, чтобы ходить… Но эта ее походка… Эти движения бедер в узкой юбке…

Какая же она, должно быть, маленькая без своих каблуков.

И как же я, проклятье, по ней соскучился.

Она оглянулась, чтобы проверить, иду ли я за ней. И бросила:

— Как дела?

— Сама знаешь, раз пришла.

— А ты сама вежливость, Тимур.

— Конечно. Хочешь мороженое? Ты так на него смотришь.

Она перевела удивленный взгляд на стаканчик с пломбиром в моих руках.

— Ты его уже ел? — спросила с прищуром.

— Нет. Бери.

Поколебавшись, она протянула руку и сомкнула пальцы выше моих. Не думать ни о чем таком.

Не думать.

— Отвернись, — сказала, как только взяла стаканчик себе.

— Что?!

Да ни за что на свете!

— Отвернись! Я не хочу, чтобы ты смотрел, как я… Как я буду…

— Лизать его, — закончил я. — Давай. Оближи его.

— Я скорее выкину этот рожок, чем сделаю это у тебя на глазах.

— Не выкинешь. Я добыл его непосильным трудом. Моя первая в жизни работа, Ксень. Так что лизни его. Пожалуйста. Это же просто мороженое.

Это не просто мороженое, конечно. Это моя ожившая сексуальная фантазия, но я ни за что не скажу ей об этом.

И тут она вдруг поднимает его выше и, аккуратно обхватив губами, медленно посасывает кончик.

Блядь. Я в раю.

13-2

Время замерло. Птицы заткнулись. Мир перестал вращаться. И мое сердце ухнуло куда-то в пятки, когда она, все-таки решившись, приоткрыла рот. Мелькнул розовый язычок, собирая белый подтаявший пломбир.

И даже прикрыла глаза от наслаждения.

— Мммм…. — протянула она. — До чего же вкусно, Господи. Спасибо, Господи. Спасибо за это зрелище.

— Тимур! — тут же прошипела она, из ангела снова превращаясь в мегеру. — Ну здесь же дети, Тимур! Держи же себя в руках!

— О, не переживай за них, — с блаженной улыбкой отозвался я. — Ты не представляешь, сколько всего они уже знают об этой стороне жизни.

— Хотя бы сядь, — прошипела Божья Коровка. — Может, будет не так заметно. Они же сейчас пройдут мимо.

— Ты тогда тоже сядь. Я ведь не могу сидеть, если женщина стоит.

— Черт с тобой, — пробормотала она и все-таки элегантно опустилась на окрашенную зеленой краской скамью. — Ты невыносим.

Ты тоже.

Но пока ты вот так медленно облизываешь пломбир, я могу простить тебе что угодно на свете.

— Хватит на меня смотреть. Ты портишь мне удовольствие.

— Что-то непохоже.

Она снова прикрыла глаза от удовольствия. От тихого стона у меня даже волосы встали дыбом. Не говоря уже обо всем остальном, что и так давно стояло.

Везучий пломбир.

— Это ведь самое дешевое мороженое, правда? — удивленно пробормотала Божья Коровка. — Тогда почему?

— Что «почему»?

— Почему так вкусно? Это самое вкусное мороженое, которое я когда-либо ела, как такое может быть? Ему же красная цена рублей пятьдесят?

— Не в деньгах счастье, — ляпнул я.

И она остановилась.

— Да чего ты? Ешь мороженое, раз тебе вкусно. Я ничего такого не имел в виду.

— Ага, так я тебе и поверю… — с тяжелом вздохом отозвалась она. Провела задумчиво языком по вафельному стаканчику, слизывая белую каплю. — Твой отец не знает, что я тут. А я… Не смогла не приехать. Даже после всего.

— Мне жаль, что так простились. Прости за то, что я такой придурок. Извиняться стало, похоже, грустной традицией. Наши встречи не кончались иначе.

Божья коровка откинула единственную упавшую на лоб прядку.

— Неважно, — отозвалась она. — Я забыла и ты забудь. Тимур, я тогда не успела сказать, поэтому скажу сейчас — ты все делаешь правильно. Поэтому и приехала. Вот это курсы, — она достала из сумочки какой-то клочок бумаги, похожий на оплаченный чек. — Все оплачено на твое имя. Занятия уже начались, но я им клятвенно обещала, что ты нагонишь. И что немаловажно, с этим ты можешь и работать, и учиться одновременно.

Смотрю на чудо в своих руках и не верю своим глазам.

— Как мне отблагодарить тебя?

— Ты уже отблагодарил. Угостил меня мороженым.

Она доела стаканчик и поднялась со скамьи.

— Не могу задерживаться, так что… Наверное пойду.

— Стой. Стой, Божья Коровка. Не беги.

— Тимур!..

— Ксения Васильевна! — с чувством произнес я. — Я еще не выразил вам своей благодарности.

— Я ошиблась адресом? Это театральный интернат? Нет? Так какого черта ты разыгрываешь спектакль, Тимур? Просто дай мне уйти. Мне пора. Пора…

— Пора вернуться к жизни, которую ты ненавидишь.

— Руку убери.

— Не хочу.

— У меня липкие руки после мороженого.

— Да плевать, Ксень. Просто возьми меня за руку. И пройдись со мной кружок вокруг памятника.

— Что? Ты рехнулся? А если кто увидит?

— А никого и нет. Уроки уже идут. Оглянись.

И действительно, только ветер шумел в ветках деревьев.

— Тимур, — тяжело и как-то умоляюще вздохнула она. — Просто отпусти меня.

— Не могу. Ты здесь. А я так давно тебя не видел. Два круга, Ксень. Это не займет много времени. Хотя за такое вкусное мороженое я мог требовать и три.

Она улыбнулась. Широко, ослепительно, так что перед глазами зайчики поскакали, а в груди снова стало слишком тесно. Сердце опять стало раза в два больше, так что с каждым ударом царапало ребра.

— Когда ты гуляла вот так в последний раз?

— Никогда.

— Когда ела мороженое?

— Такое — никогда. Где ты его достал?

Второй круг. Слишком быстро. Слишком маленький памятник, чтобы ходить вокруг него часами.

— Мороженое? — я остановился. — Заработал.

— А заработаешь еще?

— И тогда ты приедешь ко мне снова?

Она опять улыбнулась, а потом, словно спохватилась, и стерла с лица улыбку.

— Я не должна.

— Я знаю. Но у меня мороженое, Ксень. Самое вкусное мороженое. Себя не предлагаю.

— Извращенец.

— Не знаю, о чем ты подумала, но ход твоих мыслей мне нравится. Приедешь?

— Не знаю. Сергей не знает, где я. И что сделала. Понимаешь?

— Понимаю. Помнишь, о чем я тебя спрашивал, Ксень? В тот день в столовой? Одно слово. И ты можешь остаться со мной.

Она расхохоталась.

— За мороженое, Тимур? Бросить все и работать тоже за еду?

Ветер вдруг обдал спину холодом. Ничего удивительного, ранняя весна. Я отпустил ее руку и отошел на шаг назад.

— Пока, Божья Коровка. Знаешь, тебя никто сюда не звал, но ты приехала. И большое спасибо тебе за это. Но уговаривать тебя снова я не стану. Сама решай, как тебе жить. А я свой выбор сделал.

Глава 14. Ксения

— Спасибо вам, спасибо! Вы делаете большое дело! Дай вам Бог здоровья!

Дверца машины отсекает меня от лишнего шума, а машина тут же срывается с места. Я играю роль и иногда переигрываю. Работаю больше, чем нужно. Успеваю за день посетить больше приютов и сиротских домов, чем нужно. Никто не проверяет количество, а я хотя бы так могу сделать больше, чем просто играть по чужим правилам.

Голова раскалывается. В машине, несмотря на кондиционер, не хватает воздуха. Я утратила счет дням и неделям, с головой погрузившись в предвыборную гонку. Так можно делать вид, что не было того мороженого, прогулки за руку вокруг памятника и не было этого странного порыва помочь вопреки желаниям Сергея.

Машина летит домой по свободной полосе, мимо ночных огней. В пустой особняк, в котором сегодня, как и вчера, я опять буду одна.

Еще один порыв — и вот я опять называю уже знакомый водителю адрес. Он не позволяет себе замечаний, хотя скрыть удивление у него все равно не получается. Объяснить работой и благотворительностью ночной визит в интернат уже сложнее, но я в кои-то веки надеюсь на «авось». Забудется, сотрется из памяти после десятка визитов в самые разные учебные заведения.

Выхожу из машины возле запертого забора. На миг теряю всю свою решительность. Нужно позвонить в домофон и объяснить цель своего визита. Тогда она у меня была, это курсы Тимура. А сейчас? Что движет мною сейчас, кроме отчаянного желания снова его увидеть? Просто увидеть. Его магнетизм манит меня, как яркий свет бабочку-самоубийцу. Кажется, что чем ближе я подлечу к нему, тем быстрее разгадаю секрет, который ему известен.

Что такого в том сексе?

Как от него можно терять голову? Могу ли я тоже?… Трясу головой и нажимаю на домофон. Вряд ли стоит озвучивать хоть один из этих вопросов охраннику.

Бессовестно вру о том, что заезжала на днях и забыла любимый шарфик, и что Тимур сам просил заехать за моей вещицей, потому что нашел. История вываливается на охранника лавиной ненужных подробностей, и я прекрасно знаю, что мужчины перестают понимать несвязный женский пересказ едва ли не сразу, так что подсветка быстро загорается зеленым, лишь бы я скорее замолчала.

Открыто.

Я могу идти, но совершенно не знаю, зачем. Зачем я это делаю и почему приехала в интернат среди ночи.

Но пути обратно нет. Я совершенно не знаю, где искать Тимура, но не хочу браться за телефон и вызванивать его. А вдруг он прибежит взлохмаченный, пропахший чужими духами и дешевой косметикой? Что делать тогда?

Я хочу найти его, подглядеть одним глазком за той жизнью, которую он ведет и в которую мне нет хода. Совершенно.

Доверяюсь инстинкту и внутреннему голосу, который безошибочно приводит меня на стадион.

Тимур сидит под одним из фонарей, на пластиковых стульях возле него книги и бумаги, придавленные другими учебниками. Он листает страницы, что-то черкает ручкой в тетрадях и тихо матерится под нос.

Это и есть та сторона жизни тренера, о которой он понятия не имел. Впервые работает не только на поле и не только с мячом. Его карьера футболиста окончена.

Должно быть, он с головой в учебе, в которую должен вникнуть в самый разгар учебного процесса и выучить в краткие сроки то, что другие учили годами. Если бы у него было больше времени, Тимур не сидел бы ночами на стадионе за учебниками, а было бы меньше желания — просто забил еще раньше.

Его отросшие волосы действительно взъерошены, но уж точно не женской рукой. Он то и дело роняет голову на подставленную ладонь, когда хмурится, разбирая витиеватый академический язык учебника анатомии. Крутит атласы, разбирая пучки и переплетения мышц, и кивает, когда находит нужную. Ответ за ответом. Наверное, это какой-то тест.

Жесткие теки подчеркивают скулы и мышцы, которые бугрятся даже сквозь одежду. По тому, как изменился рельеф его тела, понимаю, как долго мы не виделись. Для меня время замирает между нашими встречами. Для него же — жизнь бьет ключом.

Я словно возвращаюсь к нему из прошлого, тогда как он — уже одной ногой в будущем.

Все еще стою, не шелохнувшись. Я нашла его, но больше всего мне хочется снова убежать. Как тогда в парке, когда я застала его за подтягиванием. Мы слишком разные, между нами слишком много преград, и я даже трусливо делаю шаг назад, но каблуки меня подводят.

В тишине их перестук разносится подобно грому.

Тимур поднимает глаза.

Мои нервы натягиваются в струну, готовую вот-вот лопнуть. Он может произнести: «А, это ты» — и тогда я точно пойму, что время упущено. Он отпустил меня, как и обещал, а я просто пытаюсь войти в одну и ту же реку дважды.

— Я сплю? — произносит он ровным, немного охрипшим голосом.

— Нет.

— Тогда, наверное, я умер, — кивает он.

Его кадык на шее тут же притягивает мой взгляд. Тени делают его шею неимоверно притягательной, и во мне будто просыпается вампир, так сильно хочется вонзиться в нее зубами.

Хотя вокруг огромное свободное пространство, каждой клеткой своего тела я ощущаю, как здесь безлюдно. И нет никого, кроме нас.

— Нет, ты жив.

Тимур откладывает учебники с колен и поднимается с пластикового сидения мягким рывком. Как хищник, взявший след жертвы. На нем потертые джинсы и все те же дорогие кроссовки, даже шнурки которых больше, чем его нынешняя зарплата. Длинные рукава футболки закатаны до локтей, а тени подчеркивают тугие вены, обвивающие предплечья.

Большой и тяжелый, он движется прямо на меня с небывалой легкостью. А мне снова страшно и я делаю еще один шаг назад, ко упираюсь спиной в стеку. Дорожка, по которой еще можно было сбежать, оказывается по правую сторону — вроде бы рядом, но даже шаг в сторону я сделать не в силах, да и поздно.

Он нависает надо мной, обволакивая жаром своего тела. Я делаю глубокий вдох и снова разбираю этот момент на молекулы самых разных ароматов. В личном, только моем, хранилище ароматов появляются новые — сейчас Тимур пропах солнцем, воздухом, ранней, но такой теплой весной. От него пахнет сиренью, дождем и грозой. Наверное, так и пахнет свобода. Жажда жизни.

Он сумел вырваться, и теперь изменился даже запах его кожи, который я помнила. Это лишний раз напоминает мне о том, что я со своей стерильной жизнью рядом с ним совершенно лишняя.

Но убегать уже поздно.

14-1

— Раз я не сплю и не умер от скуки от этих зубодробительных учебников, значит и ты… Настоящая? Да, Божья Коровка?

Голос Тимура низкий и хриплый, его вибрации бьют прямо в солнечное сплетение, и мое сердце начинает биться, как пойманная в силки птица.

Когда он вдруг перехватывает мой подбородок, чтобы я ответила на его взгляд, у меня больше нет сил спорить или возмущаться.

Бездонные и темные, как небо над нашими головами, я мигом теряюсь в его взгляде. Тимур с невероятной жадностью рассматривает мое лицо, явно ищет подтверждение хоть каких-то чувств, которые зачем-то привели меня сюда.

Ему нужны объяснения моему появлению, а я не знаю, что написано у меня на лице в этот момент. Разобраться сейчас в своих чувствах невероятно тяжело. Их слишком много и все они диаметрально разные. Противоречивые, сомнительные, постыдные.

— Прости, мороженого нет. Не заработал. Есть только бесконечные тесты и нудные учебники по анатомии, но их облизывать не предлагаю.

— Но почему ты учишься… здесь? На стадионе? Почему так и не снял отдельную квартиру, ведь я знаю, у тебя есть собственные деньги. Ты хорошо зарабатывал, а в России не успел потратить все, хоть и старался. Так почему ты все равно живешь в общежитии?

— А ты представь, как это будет выглядеть в глазах моих воспитанников, если я начну парковать собственный «Геленваген» рядом с разбитой девяткой директора. Как они будут относиться ко мне, если будут знать, что я живу в элитном комплексе, и за вечер на шлюх могу потратить больше своей зарплаты? Станут они меня слушаться? Будет им до дело до моих уроков? Теперь, в России, я больше ничего из себя не представляю. Мое прошлое не имеет для них никакого значения, а как тренер, я только начинаю. Честнее перед ними и самим собой будет жить так же, как мои воспитанники.

— Но ты не сможешь скрывать вечно, кто твой отец.

— Однажды они обязательно узнают, — кивает Тимур. — И будет еще сложнее доказать, что я работаю здесь не для того, чтобы помочь ему с пиаром. Пойми, такие люди, как здесь, в интернате, презирают таких людей, как мой отец. У них на подкорке прописано недоверие к ним. Сейчас мне на руку то, что я живу здесь с ними, они видят меня каждый день. И видят, как я «работаю за еду», как ты выражаешься. А если я стану жить на широкую ногу, то в их глазах я точно стану пустым местом. Я говорил ему, когда ушел из дому, и повторяю тебе теперь — ни он сам, ни его связи, ни тем более его деньги мне не нужны… Но есть еще одна причина, почему я вынужден учиться именно на стадионе…

— Какая же?

— Я здесь, потому что у моего соседа по комнате сегодня будет секс, а у меня — нет… По крайней мере, я был уверен в этом до того, как увидел тебя.

Его большой палец медленно скользит по моему подбородку и ложится на нижнюю губу. Темный взгляд опускается на мой рот.

Голод во взгляде Тимура такой острый, что об него можно порезаться. Он словно ведет по моему лицу лезвием заточенного ножа, заставляя дрожать от страха и неясного нетерпения опасности и обреченности.

— Зачем ты меня дразнишь, Божья Коровка? Зачем являешься каждый раз, когда я уже готов выбросить тебя из головы? Появляешься, как будто только для того, чтобы напомнить, что все остальные и в подметки тебе не годятся. Видела бы ты себя сейчас… Смотришь на меня так… Как будто действительно меня хочешь… Зачем ты это опять делаешь, Ксения? Почему опять смотришь совсем как тогда?

Я не верю, потому что, в принципе, уже очень давно ничего не хотела ни одного мужчину. Я все еще понятия не имею, что люди такого находят в сексе, ведь ни один, даже самый откровенный рассказ Василисы, так и не дал мне объяснений, что побуждает женщину опуститься на колени и открыть рот, позволяя делать со своим телом мужчине, что угодно.

Трясу головой, пытаясь объяснить, что у меня и в мыслях не было его дразнить, но Тимур вдруг запускает пальцы второй руки мне в волосы. Заколка остается в его руке, а волосы рассыпаются по моим плечам.

В тот же миг он собирает мои волосы в свой кулак и тянет назад, вынуждая запрокинуть голову еще сильнее. Кожа головы вспыхивает от боли. Острые ощущения возвращают меня к жизни, как резкий удар током по застывшему сердцу. Мышечная боль от занятий спортом долгое время была единственной болью, что я ощущала после того, как после двух потерь все мои чувства выгорели дотла.

И сейчас впервые другая боль прокатывается по всему телу, и я не могу сдержать стона. И как только он срывается с моих губ, Тимур вдавливает меня в стену еще сильнее.

— Черт бы тебя побрал, Божья Коровка… To отталкиваешь, то прибегаешь. Сначала манишь, потом посылаешь к чертям… Ты хоть понимаешь, что со мной делаешь?

Он ударяет бедрами, и через бесконечные слои одежды я чувствую его желание. И меня пьянит осознание, что это я, только я, так на него действую.

Хриплый шепот обжигает шею. Тимур проводит языком по моей шее, а после прикусывает нежную кожу зубами. Его слова перемежаются жалящими укусами, и от волны ощущений мне не сразу удается их разобрать.

— Только работа помогает отвлечься, но стоит закрыть глаза… И ты опять передо мной. Я в простыню во сне не кончал, наверное, лет с тринадцати. А теперь это просто пиздец, какое фиаско. Я ведь больше не живу один. И даже постельное белье не стираю сам. Да я даже в душе спокойно спустить не могу, потому что душевые тут, мать их, общие… А у меня иногда стоит так, что спать невозможно… Все это время делаю все, чтобы выбросить тебя из головы и мне почти удается, но тут появляешься ты. Настоящая. И смотришь на меня своими глазищами, как будто на атомы разбираешь. Я не могу так больше…

Он перехватывает мою руку и сам опускает ее ниже, на собственную ширинку. Веду невесомо пальцами по жесткой эрекции, и Тимур сильнее впивается зубами в мою шею. Я вскрикиваю от боли и рефлекторно сжимаю его сильнее.

Его хриплый стон проносится по венам, воспламеняя меня, как сухой бесполезный подлесок.

— Пожалуйста, Ксень… Ни одну женщину я не хотел так безнадежно сильно. Никогда не было так, чтобы совсем без вариантов…

Тимур лбом касается моего лба. На его висках блестит пот. Сильный, упрямый, он выбрасывает белый флаг, открыто признаваясь в своем поражении. Признание своих слабостей делает его в моих глазах только сильнее. Он знает свои желания и умеет говорить о них вслух, я же не могу понять и половину этих потребностей. Ни в одном человеке я никогда не нуждалась также сильно, до боли, как он говорит, что нуждается во мне.

Веду пальцами сверху вниз, и этот тяжелый, широкоплечий мужчина дрожит под моей рукой. А после находит в себе силы. Перехватывает мои кисти и отрывает мои руки от себя.

— Выбирай. Это последний шанс, чтобы сбежать, Ксень. Если уйдешь сейчас, то знай, больше можешь не возвращаться. С меня хватит. Лучше я слечу с катушек или умру от спермотоксикоза, чем буду умолять тебя… А если останешься… To сегодня ты сделаешь все, о чем я попрошу. Выбирай, Божья Коровка. Сейчас.

Глава 15. Ксения

Все происходит как во сне. И уж точно не со мной.

В прежней жизни я никогда не совершала опрометчивых поступков. Никогда не ныряла в омут с головой и уж точно не переступала черту, после которой больше ничего не будет, как прежде.

Сейчас эта черта действительно пролегает прямо на полу передо мной. Плевать, что это всего лишь свет фонаря и что вообще-то таких черт здесь, на пыльном полу, много. Мне хватит и одной, чтобы разрушить все.

Разве влечение к другому человеку стоит таких жертв?

Желтый свет такими же полосами ложится на Тимура. Я вижу квадратную челюсть, твердую линию плеч, сжатые в кулаки руки, которые он прячет в передние карманы джинсов. Вижу и причину всех его бед.

Теперь Тимур не хочет ни одну из тех женщин, что после его возвращения на родину слагали легенды о его члене.

Он хочет меня.

Запретный плод, который будоражит воображение. Вот только стоит ему коснуться моего деревянного неотзывчивого тела, и он тут же поймет, насколько ошибался. И как сильно преувеличивал притяжение, которое так манит его сейчас.

Может быть, причина всего лишь в том, что никто до меня еще не давал ему отпор. Он все еще мажор, который привык получать свое любой ценой. Слишком мало времени прошло для того, чтобы перевоспитаться полностью.

В любом случае, я уверена, он будет разочарован.

Но мне и правда не стоит мучить его. Он не поверит на слово, если я скажу, что мое тело не умеет дарить и получать наслаждение, о котором бредят нормальные люди. Он должен убедиться в этом сам.

И после этого… Нам обоим будет легче отпустить друг друга. Наши пути уже опасно пересеклись, так пусть же столкнуться. Чтобы разойтись навсегда.

— Я останусь.

Вижу, как грудь Тимура замирает. Он успел подготовить себя к совершенно другому моему решению. Настолько, что даже переспрашивает:

— Останешься?

— Да.

— Ты уверена?

— А ты? Пять минут назад ты казался таким смелым и решительным, а сейчас…

Он настигает меня в два шага. Это прыжок молодого гепарда, рассчитанный с безжалостной точностью. Жертва обездвижена. Опаляющий взгляд проходится по моему телу, словно выискивая наиболее лакомый кусочек, который стоит отведать первым.

Но вместо этого он подхватывает меня на руки и несет куда-то, как куклу. Походка у него при этом странная. Узкие джинсы явно натирают и давят, а идти быстрее с эрекцией у него не получается, хотя и очень хочется.

Тимур заносит меня куда-то под трибуну, где темно, но свет фонарей режет полумрак на желтые полосы. Тимур опускает меня на какой-то бетонный выступ и тут же командует:

— Раздвинь ноги.

Я не подчиняюсь.

— Сегодня я приказываю — ты делаешь. Уяснила? Никакой самодеятельности, Божья Коровка. Когда-нибудь я позволю тебе делать со мной все, что ты посчитаешь нужным, но не сегодня точно. Ты в моей власти, раз согласилась остаться. И очень ошибаешься, если думаешь, что я буду терпеть твои выходки. Так что раздвинь ноги. Быстро.

Вопреки его приказу я делаю это медленно. Но все-таки делаю. Ведь я согласилась.

Узкая юбка-карандаш натягивается в бедрах, а после ползет по ногам, обнажая кружево чулок. Тимур следит за этим, как завороженный. И после, впиваясь пальцами, подтягивает меня за бедра ближе.

— Проясним. Я не буду спать с тобой здесь, в этих условиях. Но, чтобы прочистить мозги, мне сейчас очень нужны твои руки. Не прошу о большем. Знаю, что ты не готова… Да и не для тебя это, верно?

О большем? Он думал, я опущусь перед ним на колени, как тогда Лали? Чтобы потом он вышвырнул меня из своей жизни, как и любую другую подстилку?

— Сделаешь это? Для меня.

Вместо ответа, к тому же во рту все равно пересохло, киваю. Нерешительно пробегаю пальцами по рукам, плечам и снова возвращаюсь на его талию. Тимур нетерпеливо переступает с ноги на ногу. Его пальцы впиваются в мои бедра, пока сам он медленно целует меня в шею. Ведет языком до подбородка, очерчивая линию моей челюсти. Он не целует меня в губы и не знаю, делает ли он это намерено или случайно. Но под его ртом ощущаю себя самым вкусным мороженым, которое ему доводилось пробовать в жизни, и совершенно не понимаю, каким образом мне вообще удается читать мысли другого человека.

Это невозможно.

Но это происходит.

Каждая клетка моего тела вибрирует от удовольствия, которое Тимур испытывает только от возможности касаться меня. Трогать. Целовать. Облизывать. Кусать. Сжимать ладонями и впиваться пальцами.

Пока его язык выводит восьмерки на моей коже, руки умело справляются с пуговицами рубашки. Распахнув ее, Тимур замирает, нависая сверху. Пальцем медленно очерчивает грудь, а потом быстро оттягивает кружево, наклоняется и вбирает мой сосок в рот. От неожиданности я впиваюсь в кожу его головы ногтями.

Царапаю и скребусь, сама не зная почему, пока он, прикрыв глаза, играет языком, заставляя меня чувствовать то, что я никогда не могла чувствовать. Пальцы ног поджимаются, и одна туфелька с грохотом летит на пол. Горячая пульсация от бьющего в разнобой сердца разливается по всему телу.

Это всего лишь грудь. Но меня выгибает дугой в его руках, когда он переключает свое внимание на второй сосок, не отпуская, впрочем, первый. Он сжимает его двумя пальцами, выкручивает и потирает.

Он отпускает меня только на миг, чтобы еще сильнее задрать мою юбку. Вся моя одежда все еще на мне — рубашка и пиджак болтаются на плечах, а юбка собрана на талии, но еще никогда я не ощущала себя настолько голой, как сейчас.

— Это самый охуенный вид, который я когда-либо видел…

Это самый возмутительный и грязный комплимент, который я когда- либо слышала. Я вспыхиваю вся, от корней волос до кончиков пальцев на ногах, ведь мы в общественном месте, а я сижу перед ним с голой грудью, а прозрачные бикини не скрывают всего остального, куда он так жадно смотрит.

Я представляла себе это иначе. К этому моменту уже все могло закончиться, если бы я не растеклась, как подтаявшее мороженое, от его прикосновений.

Веду пальцами по твердому прессу и сжимаю ремень. Просто коснуться. Сделать это руками. Пусть поймет, что ничего такого во мне нет. И наконец-то отпустит.

Но вместо этого Тимур внезапно опускается передо мной на колени. Мои бедра оказываются у него на плечах.

И вот этого уж точно не было ни в одном из моих планов.

15-1

Дергаюсь всем телом, как будто пытаюсь сбежать с этой тумбы. Но Тимур держит крепко.

Это я… Я должна была…

— Молчи, — хрипло отзывается он. — Просто молчи.

Не нужно просить меня об этом. Я разучилась говорить полчаса назад и эта способность ко мне еще не вернулась. Что он делает? Почему целует кромку чулок… И, о боже, внутреннюю сторону моих бедер?…

Почему я вообще не могу отвести взгляд в сторону? Да хоть бы и закрыть глаза. Ведь я всегда именно так и поступала, когда… Когда это случалось в другой жизни. С кем-то другим.

Все воспоминания напрочь стираются из моей головы от прикосновения влажных губ. Я забываю о том, кто я и почему оказалась здесь. Не помню ни своего имени, ни причин, по которым должна была держаться как можно дальше от этого мужчины.

Мужчины, который прямо сейчас отводит мои трусики в сторону и целует меня впервые. Именно туда.

Господи боже.

Он ведет языком сверху вниз, дразня, пробуя, лаская. Одаривая меня нежностью, которой я недостойна.

Этого не должно было произойти. Только не со мной. Не с ним. Сердце настолько болезненно сжимается в груди, что я всхлипываю.

— Не надо…

Тимур с удивлением поднимает глаза.

— Почему ты плачешь?

Трясу головой так, чтобы волосы скрыли мое лицо. Неважно. Не для этого я здесь. Не для собственного удовольствия. Я хотела отпустить его, а не привязаться к нему еще сильнее.

Тимур поднимается, я же не даю ему себя обнять. Тянусь к ремню, который так и не расстегнула, но Тимур ловит мою руку.

Вырываюсь и возвращаюсь к молнии на его джинсах.

Надо.

Ведь для этого я и осталась. Должна помочь ему выбросить себя из своей головы. Пусть идет вперед, не оглядываясь. И пусть найдет себе другую, из-за которой он сможет по-настоящему сойти с ума.

Тимур пытается спорить, но все меняется, когда я стягиваю с него штаны вместе с боксерами.

Я тоже касаюсь впервые. С неуместным энтузиазмом сжимаю ладонь и резко веду вниз.

Он со скрежетом стискивает зубы.

— Вот так, на сухую?

Не отводя глаз в сторону, каким-то чудом умудряюсь собрать слюну в пересохшем рту и плюю на собственную ладонь, которую после возвращаю обратно на его член. Теперь мои прикосновения должны ощущаться иначе.

Горячий, обманчиво податливый, но на самом деле твердый, как сталь, и да. Действительно большой. Видимо, Тимуру в наследство от отца достался только цвет его глаз. Меня пронзает острая, как игла, догадка, что глубокой занозой уходит под сердце, но сейчас не время и не место думать об этом.

— Эй… Если ты не собираешься оторвать его себе на память, то притормози.

Увлеклась.

Он перехватывает мою ладонь и ведет медленнее, впрочем, показывая, что я могу сильнее сжать его пальцами. Как только я приноравливаюсь к ритму, Тимур отпускает мою ладонь. Упирается руками в тумбу, как будто ему уже так хорошо, что сложно устоять на ногах.

Я сгораю со стыда из-за порочного влажного звука, с которым движется моя ладонь. От пульсирующей под пальцами такой твердой и нежной плоти. По тому, как вздрагивает живот Тимура и как дергается кадык на шее, когда он шумно сглатывает. Понимаю, что он на грани. Ему действительно много не нужно.

Ускоряюсь, внимательно глядя на его блестящие из-под полуприкрытых век глаза. Хочу запомнить этот момент, когда сама доведу его до оргазма. Это именно то, о чем я мечтала еще в саду, но боялась признаться сама себе. Я очень хотела оказаться той, кто доведет этого мужчину до удовольствия. Не способная испытывать удовольствие от секса сама, я хотела хотя бы вблизи увидеть, как меняется лицо Тимура от волны наслаждения. И вот он, млеет от моей руки, вздрагивает, когда я ногтем аккуратно провожу по кромке чувствительной головки. Хрипло стонет мое имя.

Я отчаянно пытаюсь найти ответ, чем так хорош секс, когда его пальцы вдруг отодвигают в сторону мои промокшие трусики. Накрывают мой клитор и каких-то несколько движений… Приводят к тому, что мир перед глазами меркнет.

Этого не может быть. Мы так не договаривались!

15-2

Мои руки вдруг оказываются пусты, а ноги теперь максимально широко раздвинуты. Я почти лежу, пока он продолжает медленно дразнить меня пальцами.

— Что ты… — успеваю выдохнуть я.

— Тебя хочу. В тебя хочу…

Тимур накрывает мои губы своим ртом. Все-таки целует. И после ударяет бедрами. Погружаясь в меня до самого предела.

Мы стонем одновременно.

Глухой, сдавленный стон проносится по венам, разжигая кровь. Тимур ударяет бедрами еще раз, погружаясь глубже, и я впиваюсь ногтями в кожу его головы. Одновременно с этим я захлебываюсь стонами, его поцелуями, умираю от нехватки кислорода и запредельно-острого наслаждения. Такого правильного ощущения наполненности. Все на своих местах. Как будто нет ничего правильнее в целом мире, чем он во мне. А я под ним.

Я сжимаюсь сильнее, а он двигает бедрами чаще. Погружаясь так глубоко, насколько это возможно. Мое тело никогда в жизни не издавало таких ужасных, влажных, хлюпающих звуков, которые, кажется, только подстегивают Тимура двигаться быстрее.

Он приподнимается, перехватывая меня за бедра, и начинает двигаться так быстро, каждый раз погружаясь во всю длину, что мир перед глазами темнеет.

В груди болит так, будто сердце вот-вот лопнет, как воздушный шарик. Крик замирает где-то в легких, где больше нет ни капли кислорода.

Тимур продолжает брать свое после того, как подарил мне всего себя. А я, как эгоистичная шлюха, вместо того, чтобы лежать и наслаждаться его удовольствием, стону, кричу и дрожу всем телом, извиваясь в твердых руках, которые держат меня так крепко, что не позволяют свалиться с тумбы. Фиксируют на одном месте.

Кажется, я вот-вот умру.

Волна спазма прокатывается по телу. Концентрируется между ног, заставляя выгибаться дугой, как натянутая струна. Подставляя себя под его тело, раскрываясь для его члена.

И тогда же Тимур вдруг просовывает руку между нашими телами.

Я моментально каменею. Бедра сжимаются, и даже сердце перестает биться. Только его пальцы имеют значение и то, как он раскрывает меня, трет, пропуская клитор между указательным и средним пальцем.

И тогда же натянутая годами струна лопается.

Взрывается внутри меня, оглушая силой освобождения.

Тимур бьет бедрами сильнее, вздрагивает и замирает. И после едва не падает на меня сверху. По его вискам течет пот, кожа под футболкой влажная на ощупь, и я слышу, как он шепчет:

— Как же охуенно… Как же охуенно, Господи.

Кажется, идея сделать так, чтобы это был худший опыт в жизни Тимура, только что с треском провалилась.

Глава 16. Ксения

Я лежу, ни жива, ни мертва под ним. Впитываю каждой клеткой своего нелогичного тела новую реальность, в которой я только что получила удовольствие от секса.

В теле столько новых сил и желания жить, что, в общем-то, даже плевать, что это только что произошло в самом неподходящем для секса и открытий месте.

Мое тело живое. Мое тело, оказывается, не такое уж дефективное, как мне говорили все эти годы.

Тимур все еще лежит сверху, удерживая на локтях свой вес, чтобы не раздавить меня, как букашку. А еще он все еще находится во мне. В буквальном смысле.

Бью его по плечу, намекая, что пора бы и честь знать.

И понимаю, что язык не слушается. «Слезь с меня» выходит неразборчивым и, может быть, поэтому Тимур меня даже не слушается.

Продолжает нависать. Теперь еще и с довольной улыбкой Чеширского кота.

— Какая же ты красивая, Божья Коровка… — тянет он, как пьяный.

Молча закатываю глаза. Вот уж вряд ли. Косметика скорей всего потекла, помаду мне опять растерли по лицу. На голове черти что. Сейчас я уж точно не могу быть «красивой».

— Не веришь?… А это правда. Мне виднее…

Не вижу, но зато чувствую.

Он все еще твердый. Или заново твердый?

Но как?

— Мало. Мне мало. Слишком долго тебя хотел, чтобы после первого раза отпустить. А если отпущу, то все закончится.

— Все уже закончилось, — выразительно приподняв брови, отвечаю я. Голос хриплый, томный. Совсем чужой.

— Как мне заполучить тебя себе? — вдруг спрашивает он.

Широко распахиваю глаза. И отпихиваю его сильнее.

Тимур на этот раз не спорит. Делает шаг назад, я вскакиваю и тогда же чувствую, как по бедрам течет что-то вязкое и горячее.

В нос тут же ударяет терпкий запах секса. И спермы. Запах исходит от моего тела. Боже.

— Ксения, прости. У меня не было с собой защиты. И я…

Оплавившееся как свеча тело снова превращается в бессмысленный кусок плоти. Снимаю с себя трусики и вытираю внутреннюю сторону бедер. Само собой, носового платка ни у кого из нас нет.

Швыряю грязный комок кружев в Тимура.

Он, к моему удивлению, ловко их ловит.

— Ничего страшного, — произношу, по-прежнему едва ворочая языком.

— Но я в тебя только что…

— Я заметила! И только что сказала — ничего страшного!

От моего визга даже уши заложило. Черт, надо убираться.

Судорожно пытаюсь справиться с пуговицами на рубашке, но руки не слушаются. Просто запахиваю пиджак и распрямляю юбку. Слава богу, на ней вроде бы нет пятен. Если без трусиков дойти до машины смогу, то без юбки — вряд ли.

— Ксения.

Голосом Тимура можно резать камни, но магия уже рассеялась. Больше хриплость его голоса на меня не действует.

— Все нормально, честно. Это не твоя проблема.

— Все НЕ нормально, — интонацией выделяет он. — Какая муха тебя укусила?

— Да какая тебе, в жопу, разница? Ты получил, что хотел?

Тимур сверлит меня серыми глазами.

— Получил.

— Ну вот раз тебе полегчало, то теперь я ухожу. Это же все, на что я могу рассчитывать, верно? Перепихон под трибунами, потому что твой сосед по комнате оказался удачливее и первым забил спальню под свидание. Так вот, это меня не устраивает, Тимур. Я говорила уже это и повторю снова, раз до тебя не доходит. Это мне не подходит!

— У тебя на юбке пятно.

— Да какая разница! — отмахиваюсь я, обнимая саму себя, чтобы скрыть дрожащие руки.

Нахожу на полу слетевшую туфлю.

— В тебе сейчас столько моей спермы, что она скоро начнет течь по ногам.

Она уже течет, я это чувствую.

И этот запах… Чистый запах секса, от которого я столько лет пыталась держаться как можно дальше, чтобы не напоминать себе о том, какая же я неполноценная. Как же я ненавижу этот запах.

— Стой, где стоишь! — я опять ору слишком громко. Но плевать, что он подумает обо мне. Я только что переспала с собственным пасынком, и так понятно, что у меня проблемы с головой. — Ты больше не будешь меня касаться, ясно? Было и прошло. А еще ты прав. Я очень нелогично поступаю. To бегу, то сама же приезжаю к тебе первая. Так вот, на этом все! Я больше не приеду. Можешь жить своей жизнью, Тимур. И тебе совершенно не о чем переживать, ясно? Плевать, что на тебе не было презерватива. Проблем у тебя не будет… А еще…

— Божья Коровка, остановись…

— Больше никакой «Божьей коровки», ясно?

— Нет, не ясно! — вдруг орет он в ответ. — Что с тобой, мать твою?! Только что стонала подо мной так, что я чуть не оглох, а теперь опять изображаешь фригидную стерву? Для кого ты устраиваешь весь этот цирк? Я только что видел и знаю, какая ты можешь быть! Так зачем ты снова держишь себя в ежовых рукавицах?! Зачем живешь с моим отцом, с которым даже не спишь! И не смей мне заливать, что это происходит у вас вне спальни. Что-то я не представляю тебя с ним вот в такой обстановке!

— А ты представь! — ору ему я. — Представь, как твой отец молча трахает меня, а потом уходит к своим секретаршам! Именно это и представь в следующий раз, когда будешь мучатся от непроходимого стояка! Наверняка поможет скинуть напряжение! Тимур опускает плечи.

— Так он… изменял тебе?

— Он изменяет мне до сих пор! Но дело совершенно не в этом, — добавляю тише.

— А в чем?

Когда это он оказался опять так близко? Зачем обнимает и гладит по волосам, если получил от меня все, что хотел? К чему это все, черт возьми?!

И самое главное — как мне его оттолкнуть?

— Тогда в чем тогда дело, Ксень? — тихо спрашивает он. — Что случилось, что ты стала такой? Я помню тебя другой. Помню твой смех, который слышал десять лет назад, но ни разу не слышал за то время, что жил в вашем доме. Почему ты больше не смеешься? Что с тобой произошло, что ты напоминаешь мумию, а не живую настоящую женщину?

— А я и есть ненастоящая женщина…

Кислота в желудке становится нестерпима. Единственным, с кем я говорила об этом, была моя свекровь. Даже мой муж узнавал о моем досадном недостатке уже от нее.

Я никогда не собиралась говорить об этом с Тимуром, но слова вырываются из меня помимо моей воли:

— Я бесплодна, Тимур. И так и не смогла родить твоему отцу ни одного другого наследника, которого он так хотел, потому что тебе не нужен ни он, ни его деньги. Мне не нужен секс и не нужны все эти отношения с мужчинами, потому что я ничего не могу дать взамен. Так что проблем с тем, что ты не удосужился воспользоваться презервативом, у нас не будет, уж поверь мне. А теперь убери руки. И дай мне уйти.

На этот раз он не стал меня удерживать.

Но едва я села в машину и водитель тронулся, я попросила остановиться. Распахнула дверь и едва успела перегнуться, как меня вывернуло на обочину.

Ненавижу запах спермы.

Слишком сильно напоминает о том, какая я ущербная.

Глава 17. Ксения

«Не берись, если не можешь сделать идеально». Я слышала эти слова едва ли не с рождения. Мама и сама придерживалась этого принципа, а потому, благодаря маминым стараниям, научилась читать в три с половиной, писать в четыре и играть на фортепиано раньше, чем все мои сверстники.

В сад я проходила недолго. Поскольку воспитатели в детских садах не требовали от детей идеальных завитушек и палочек в прописях, очень скоро мама вернулась к домашнему обучению, в котором ока могла добиваться безупречного исполнения. Многочасовые занятия на дому в погоне за совершенством привели к тому, что я так и не успела завести друзей, а само детство промелькнуло мимо. Ведь я не должна была играть в бесполезные игры, вроде тех же кукол. Только в те, которые развивали или обучали.

А потом в магазине мама случайно разговорилась со школьной подругой, от которой узнала, что ее дочь в раннем возрасте уже преуспевает в балете. Эта встреча перевернула мамино мировоззрение о том, что не только интеллектуальное раннее развитие делает из ребенка гения.

К тому времени я могла назвать страны мира и их столицы и прочитать «Лукоморье» наизусть, но все мои достижения обесценились только потому, что дома по маминой просьбе я не смогла сесть на шпагат с первого же раза.

— Балет! Точно! — заявила тогда мама. — Вот, чего тебе не хватает.

Я вспомнила ту прозрачную, бледную и хрупкую, как восковая кукла, девочку в магазине и невольно сравнила со своим пухлощеким, коротконогим отражением в зеркале, но ничего не сказала. Ведь я никогда не спорила с мамой.

Разумеется, меня отсеяли после первого же прослушивания. Малоподвижное детство и самый низкий рост среди сверстниц дали о себе знать. Я просто не была создана для балета, а еще просто физически не могла преуспеть в этом спорте, но мама убедила себя: прожить можно и без спорта, а вот без мозгов — нет.

Она возлагала большие надежды на школу. И ее самолюбие было удовлетворено в начальной школе, большую часть времени которой я просто скучала, так как уже знала на зубок изучаемый материал. Мама вся светилась, но потом я перешла в среднюю школу.

К старшим классам оказалось, что даже в классе есть дети умнее меня.

Все, за что бралась моя мама, должно было быть идеальным. И осознание, что собственный ребенок — несовершенен, сильно ударило по самолюбию моей мамы.

— Ну ладно, — утешала больше себя мама, когда я приносила из школы очередную среднюю оценку, — найдешь себя в семье. Посвятишь себя детям и мужу. Будешь лучшей женой, о которой только может мечтать мужчина!

Только повзрослев, я поняла, что мама как раз и выбрала этот сценарий для своей жизни. И готовила меня к такому же.

В университете я так и не смогла выделиться из десятка других начитанных и образованных заучек, да мне уже и не хотелось. К этому времени со спортом и карьерой гения было покончено. Когда я возвращалась домой, мама говорила: «Отлипни от своих конспектов, просто идем со мной готовить».

И я просто училась готовить. Теперь в этом было мое предназначение. Университет я закончила просто для корочки, зато научилась хорошо убирать и могла вывести любое пятно на одежде. Этого, по мнению мамы, для того, чтобы стать лучшей женой, было вполне достаточно.

C Сергеем первым познакомился мой отец. Он был единственным, кто работал всю свою жизнь в нашей семье, и маму это ничуть не смущало. Она говорила, что вдохновляет его и поддерживает, а большего от женщины не ждут.

Именно мой отец и привел Сергея к нам домой, на ужин. Случайно. Хотя не исключаю, что, как только мне исполнилось восемнадцать, мама начала наставлять его о том, что пора искать мне жениха. Идеального. Лучшего.

Сергея был значительно старше меня, на целых двадцать лет, но, когда мама познакомилась с ним, сразу поняла — это он. Отличный, лучший вариант из всех! Ведь ее дочка будет богата, обеспечена, а опытный мужчина куда лучше ненадежных студентов-сверстников, которые могут еще и не одолеть карьерную лестницу.

Сергей умел быть настойчивым. Он заявился сватать меня, даже не получив фактического развода от своей первой жены, но никто ему и слова кривого не сказал. Без пяти минут лидер главной партии страны, он внушал страх и трепет каждому, с кем общался.

Сам Сергей о любви со мной никогда не говорил. Наоборот, честно признался, что ищет молодую жену, которая сможет родить ему еще детей, поскольку первая собиралась увезти его единственного сына в Лондон. А Сергей так хотел нормальную семью.

Я была восемнадцатилетней девственницей из Сургута, у которой не было ни единой адекватной причины отказывать видному политику из Москвы. Особенно, если учесть, что все кругом убеждали меня, что это невероятный шанс, а мать уверяла, что домохозяйка — мой единственный удел. У нашей семьи были деньги, но к порогу квартиры все равно не выстраивалась очередь из женихов.

— Но ведь Сергей старше меня, мам?

— Ничего! Опытный — это даже хорошо, — успокаивала она меня на свадьбе. — Слушай, радуйся, что хоть кто-то вообще посмотрел на тебя, Ксюша. Ты же себя видела в зеркале…

Конечно, видела.

Я так и была низкого роста и теперь во мне хватало лишних килограмм. Я не была красавицей. Собирала волосы в старомодные косы и носила бесформенные платья, которые подбирала мама, чтобы скрыть мои формы.

Кажется, именно такое платье и было на мне во время нашей единственной встречи с Тимуром, из-за которого он до сих пор кличет меня «Божьей коровкой». Что и говорить, очень модный в Сургуте — красный принт с черным горошком, должно быть, в самое сердце поразил пацана из столицы, который одной ногой уже был в Лондоне.

17-1

A любовь… Ну, а что такое любовь?

Хороший секс? Общие интересы?

Я не знала, что заставляет сердце биться при виде только одного человека в целом мире, потому что, по сути, ни в кого так и не влюбилась.

Конечно, мне пришлось измениться, чтобы соответствовать ему. Просто не было другого выхода. А Сергей никогда не забывал о том, чем я ему обязана и кем стала, только благодаря его обществу.

С самой первой ночи супружеский долг превратился в пытку.

У секса со мной, неопытной и неискушенной, была только одна цель

— дети. Никто не учил меня тому, что будет происходить в постели, а для Сергея мое удовольствие никогда не было в приоритете.

Забеременеть мне удалось очень быстро, но, как и с балетом, столкновение лоб в лоб с реальностью не заставило себя долго ждать. На первое УЗИ я шла вдохновленная тем, что вот уж теперь- то я докажу Сергею, какой идеальной матерью и женой я могу быть. Но на УЗИ плод не обнаружили в матке.

Меня увезли на срочную операцию.

Когда меня привезли в палату, опустошенную и уничтоженную, Сергей сказал:

— Не кой, сама ведь виновата.

Конечно, только я была виновата в том, как и куда крепились яйцеклетки в моем теле, а вся его обязанность сводилась только к тому, чтобы вовремя вставить пенис.

Через полтора года, так и не оставив попыток стать идеальной женой, я забеременела во второй раз. И все повторилось. Потеряв левую, а потом и правую фаллопиеву трубу, я окончательно утратила возможность зачать с мужчиной ребенка естественным путем.

Вес после второй внематочной я стала терять с катастрофической скоростью. Аппетит пропал полностью, а у любой еды исчез вкус. Цветы, духи и даже шоколад лишились своих головокружительных ароматов. Мой мир стал серым и безвкусным, как картон.

Отношения с Сергеем испортились окончательно.

После холодного безразличия к моим переживаниям и потерям, после года старательного, упрямого секса, который преследовал только одну цель — оплодотворение, мои чувства к мужу напоминали Долину Смерти. Тогда я переехала в отдельную спальню.

Супружеский долг я выплатила сполна.

В больнице я видела других женщин, которые, даже потеряв оба яичника, не утратили боевого духа и шли на ЭКО, пытаясь снова и снова завести детей. Многих в какой-то момент останавливал финансовый вопрос, но в нашем случае вопрос в деньгах даже не стоял. Загвоздка была только в том, что мой муж — бесчувственный ублюдок.

Истощение и сильнейшая потеря веса привели к тому, что доктора категорически запретили мне беременеть.

Сергей был и оставался до сегодняшнего вечера моим первым и единственным мужчиной. Иногда у него (или все-таки у меня?) даже что-то получалось, но те оргазмы и близко не стояли с тем, что я испытала сегодня.

В темной машине, которая везет меня домой, глядя ка мелькающие за окном фонари, я словно заново проживаю каждый год из десяти, потерянных, погубленных и утраченных лет. И не верю, что та Ксения, которой я была еще утром, и я нынешняя — это все еще одна и та же женщина.

Когда у меня окончательно опустились руки, я наконец-то нашла ответ. Узнала, что в этом сексе такого. Просто я искала правду не с тем мужчиной.

Теперь я понимаю, почему некоторые готовы встать перед мужчиной на колени в любом укромном уголке, как Лали. А другие, как Василиса, хотят переспать с сыном своей подруги, только наслушавшись рассказов о его большом члене.

Машина останавливается возле крыльца, но вместо того, чтобы зайти в дом, разворачиваюсь и иду прямо к пустой зеленой лужайке. Сад подсвечивается, так что мне хорошо видно каждую травинку на этой зеленой лысине, которая одним своим присутствием каждый день напоминала о собственной неполноценности.

«Ты дефектная, ненастоящая женщина, которая даже удовольствие в постели получать не может!»

Выкуси, Сергей.

Каждая хочет встретить опытного мужчину, который знает, что делать с женским телом. Я думала Сергей именно такой. И если ему не удается пробудить меня, то никто и не сможет.

Но оказалось, что мужчине недостаточно просто перетрахать половину шлюх нашей необъятной Родины. И что количество секса не равно его качество.

Спустя десять лет обвинений, очень странно узнать, что вся эта ложь нужна была только для того, чтобы скрыть собственное незнание женского тела.

Дело не только во мне. И не только мое несовершенное тело виновато в наших бедах. А еще оказывается, секс — это нечто большее, чем просто трение половых органов, и что нельзя заводить жену, как какой-то инкубатор собственных сперматозоидов…

Преодолев расстояние, падаю на колени посреди лужайки и принимаюсь уничтожать идеальный газон. Пальцы моментально чернеют, но мне плевать. Этот перфекционизм ландшафтного искусства больше не будет мозолить мне глаза, потому что, черт возьми, никто не совершенен.

Вдали возвышается тот самый дуб, на ветви которого когда-то подтягивался Тимур. Грубая кора и вылезшие из земли корни не мешают ему каждую весну покрываться нежной зеленой листвой и снова радоваться жизни. Его ствол кривоват, а ветви узловатые и скрюченные, но именно эти детали и отличаю его от сотни других дубов.

Именно несовершенства привносят в нас индивидуальность.

Легкие наполняются запахом свежей травы и мокрого чернозема. Я делаю глубокий вдох и осматриваю разрушения. Лужайка выглядит, как поле битвы между кротами.

Но так намного лучше.

Глава 18. Тимур

Пока пацаны выстраиваются шеренгой, не могу отделаться от раздражающего и хорошо знакомого ощущения, что кто-то следит за каждым моим движением.

По мне словно муха ползает.

Дергаю плечом, психую. И вдруг срываюсь, резко осаживая Пашку, который балуется, тычет под ребра соседа, пока все остальные стоят в шеренге смирно.

Худой, как скелет, Паша тут же белеет, а я напоминаю себе слова директора. Каждый воспитанник здесь оказался не просто так. И не потому что жить не может без футбола.

Им просто жить больше негде, кроме этих стен. А Палыч не потерпит на работе тех, кто повышает голос на детей. На каждого из воспитанника интерната сполна орали, унижали и били дома те, кто больше не имеет права зваться их родителями.

— И мы не будем им уподобляться, — закончил Палыч.

Потрепав по загривку, тихо извиняюсь перед Пашкой.

— Три круга, марш, трусцой, — коротко бросаю остальным.

Не дело мне бояться посмотреть в глаза той, чей взгляд уже просверлил мне дыру в черепе. Если только это действительно одна из школьниц… Но если нет?

Когда же ты перестанешь верить в чудеса, Тимур? Вроде слишком взрослый же для такой херни?

Сделав глубокий вдох, резко оборачиваюсь.

Ну вот. Зря боялся.

За мной следит совсем не Божья Коровка. И это не ее взгляд нашел меня на стадионе.

Она больше не придет. Не после того, что было. Какой же я мудак, который умеет думать только членом.

Но и с этой вертихвосткой надо завязывать. Достала.

На ней темные очки и ультра короткая мини-юбка. Голые длинные ноги уже бронзовые от солнца, а губы так искрятся и переливаются, как будто она только что отсосала радуге.

— Уроков, что ли, нет? — бросаю, приближаясь к трибунам. — Предупреждал ведь, Зоя. Не надо приходить на мои тренировки. Я у вас никаких уроков не веду и зачеты принимать вместо Тимофея Палыча не буду. Не надо меня снова упрашивать.

Надувает губы.

— Да помню я, помню. Не тупая. Палыч сам меня к тебе и послал. Стала бы я за тобой бегать, — даже глаза закатила.

Девица, которую я трижды заставал на своем этаже, хотя она даже живет в другом здании, естественно. А уж сколько раз заставал где- то за забором, случайно, во время тренировок и не сосчитать. Вылавливал из-под трибун. Один раз даже зашла в мужскую душевую. Тоже случайно, разумеется.

— Думаешь, я поверю? После того, — загибаю пальцы, — как меня вызывали в столовую, к телефону, на проходную? И каждый раз посылали именно тебя, вот так совпадение. Слушай, я правда, устал. Хватит, Зой. Я в два раза тебя старше. И я совершенно не заинтересован в том, что ты мне можешь предложить.

— А я могу о-о-очень много, — тянет. — Но это так, к слову. Здесь я правда из-за Палыча.

Вот ни минуты не сомневался в ее рабочих способностях.

Уже хочу развернуться, но она ловит меня за руку.

— Тимур… эээ, как вас там? Короче, я не права, что обманывала тебя… эээ, вас так часто. Реально не в ту степь меня несет каждый раз, как тебя… ну вас вижу. Затмение какое-то находит, что ли… Но я поняла уже, что мне отвалить надо. А сейчас Палыч правда зовет. Послал меня, потому что урок у нас был. Да, ладно, я сама тоже вызвалась. Ну не могла иначе! Тянет меня к тебе, ну то есть, вам! Может, у меня этот… Эдипов комплекс?

— Это когда сына тянет к матери, — мрачно отзываюсь. — Скорее у меня будет размножение личности от того количества «вас», которое ты произнесла.

— А тьфу, ну, короче, тогда у меня комплекс наоборот. Не помню уже. Нам психологичка как раз рассказывала. Ну потому что вы старше и почти как отец мне, у меня отец козел был. И один, и второй. И третий тоже. Не умела мать других выбирать, вот…

18-1

***

И что мне с ней делать?

— Правда, зовет? А если я приду, и застану пустой кабинет?

Закатывает глаза с такими острыми стрелками на веках, что аж диву даешься, как это она даже ручку в выпускном классе все еще с трудом держит, а вот со стрелками справляется на «ура».

— Не застанешь. Правда это.

— Последний шанс, Зой. Не знаю, что с тобой будет, если опять обманула.

— Да не, зачем мне на этот раз подставляться? Вижу же, что тебя… ну вас не вставляет мой фасад. Я отвалю, чего уж.

— Побудь с моими пацанами, ладно? Я быстро.

— Заметано.

В коридорах главного здания после яркого полудня темно и холодно, как в склепе. Чертово сердце опять увеличивается в размерах и, как запертый кот, скребется о ребра. Сначала при виде памятника, вокруг которого мы гуляли, а теперь чем ближе кабинет директора, тем меньше в моей грудной клетке места.

Когда ж эта надежда-то умрет? Живучая какая. Прошло почти две недели, ну не будет в том кабинете Ксении!

Той, что украла мои сны.

Каждую проклятую ночь я вижу только ее, как только закрываю глаза. Вижу ее бездонные и темные от желания глаза. Чувствую на своем теле ее руки. Прикосновения губ. А ее жаркий шепот манит, как сирены моряков.

Черт, ну вот не хотел же думать о ней. Еще Зоя с этим своим Эдипом… Поправляю свободные спортивные штаны и мельком смотрю на свои такие дорогие кроссовки. Когда-то для счастья мне было достаточно купить новую пару. А теперь бесполезно. Мое счастье больше не зависит от алкоголя, наркотиков и шлюх.

Дурак, что не погнался за ней.

Должен был поймать. Не упустить. Вместо этого опешил так, как будто она сообщила, что делала операцию по смене пола. И чего, спрашивается, прирос к полу? Ясно же, что что-то не так, раз детей за десять лет так и нет. Секс-то у нее за это время был.

При мысли о Ксении и другом мужчине, кровь закипает мгновенно. А ведь это не какой-то левый хахаль.

Ее муж.

Мой родной отец.

Две стороны медали, а я ревную, как псих.

Стискиваю кулаки. И перевожу дыхание.

Хватит топтаться у кабинета. Пора проверить, не соврала Зойка.

Палыч на месте. Слышу его: «Войдите» — и, распахнув дверь, фокусирую внимание только на седом директоре. Не буду рыскать по кабинету взглядом, как голодный волк, не буду даже пытаться уловить в пыльном сухом воздухе легкий цветочный аромат ее духов. Ее здесь быть просто не может.

— Тимур! — улыбается Палыч. — Проходи, садись. К тебе снова гости!

— Привет Тимур.

От неожиданности вздрагиваю всем телом.

18-2

— Оставьте нас.

Он никогда не просит. Даже директору отец приказывает. Палычу, в его собственно кабинете.

Директор дергано улыбается и одаривает меня многозначительным взглядом. Ну да, сначала Ксения, теперь мой отец — к обычному пареньку такие гости просто так не ездят.

Впрочем, не о мнении Палыча мне стоит беспокоиться. С ним я как- нибудь договорюсь, а вот с отцом уже вопрос… Останавливаю взгляд на нем и впервые смотрю, как на мужчину.

Почему наступил себе на горло и приехал сюда? Что хочет? И самое главное — знает ли о том, что было?

Все, что хотел, я сказал ему перед тем, как съехал. В его власти закрыть интернат, как и вышвырнуть меня на улицу, но почему-то переживать за себя не получается. Все мои мысли крутятся вокруг Божьей Коровки.

Что он сделал с ней, если обо всем узнал? Вдруг именно поэтому она больше не приезжала ко мне?

А если… У них был секс? После меня?

Раньше я никогда не ревновал. У меня не было женщин, за чье внимание я должен был бороться. Они появлялись и уходили, получив свое. Да у меня и отношений-то ни с кем не было! А теперь, при виде собственного отца, я испытываю такую бурю эмоций, что в голове не укладывается.

— Рад тебя видеть. Присаживайся.

Он кивает на второй стул для посетителей так, как будто это его кабинет. Власть всегда была второй натурой моего отца. Бескомпромиссный, жестокий, черствый — никогда не думал, что взгляну на все эти его качества под другим углом. Задумаюсь о том, каково ей жить с ним все это время?

Я не могу ответить отцу тем же. Я не рад ему, но и грубить не буду. Просто промолчу.

Закрыть интернат он мог и без того, чтобы приезжать сюда. А значит, он здесь не для этого.

— Так значит, вот ты где теперь работаешь. И до сих пор не передумал?

Качаю головой.

Интересно, будь мы с отцом хоть немного ближе, я бы испытывал уколы совести после того, что сделал? Почему при виде него единственное, что хочу, так это освободить ее от него, уберечь, спасти?

Я-то сбежал из отцовского дома, и для меня это было несложно, но для Божьей коровки? Почему она все еще с ним? Что ее держит?

— Не буду ходить вокруг да около, Тимур. Тем более, вижу, что ты не особенно разговорчив сегодня. Знаю, что к тебе Ксения приезжала…

Сердце пропускает удар. А между лопатками стекает холодный пот. Отец смотрит на меня в упор, пауза затягивается.

Он сводит брови к переносице.

— Или не приезжала?

— Да! — отвечаю резко. — Приезжала. А ты что, не уверен? Или ты теперь каждый ее шаг проверяешь?

18-3

Вижу, что моя догадка верна.

А еще я только что получил ответ, почему она больше не приезжает. Еще бы. Это самоубийство при таком тотальном контроле. Как я мог не учитывать этого?

И контролировал ли он ее и раньше или только начал?

— Что такое? — продолжаю. — Ты свою жену подозреваешь в чем- то? Она действительно приезжала, волновалась, как я тут. Ты мог бы задать мне нормальный вопрос, а не пытаться вытащить из меня это своей обычной хитростью.

Но вот о курсах, на которые она меня вписала, я благоразумно промолчу.

Как и про ее второй визит и о том, что было между нами.

Лучшая тактика это нападение. И мой отец в совершенстве знает это.

— Не кипятись, Тимур. Поживешь с мое, поймешь, что женщинам нельзя доверять.

— Так ты и ко мне приехал только из-за этого? Ходишь любовников ее выслеживаешь?

Как же легко даются эти слова. Я словно поддеваю его, хочу посмотреть его реакцию. Разозлить.

— Я хотел убедиться, что ты не откажешься от своего решения.

— Я не откажусь.

— Хорошо… Видишь ли, Тимур. Рано или поздно о том, где ты работаешь, узнают в прессе. Эта настырная Василиса, подруга Ксении, уже дыру в черепе мне проела… Эта к тебе хоть не приезжала?

— Ее не видел.

— Хоть что-то, — вздыхает он. — Ты, наверное, знаешь, что сейчас я баллотируюсь на важный пост…

— Если честно, нет, — перебиваю его я. — У тебя что ни год, то какие-то выборы, голосования, опросы. Я уже со счету сбился и не слежу за твоей карьерой.

Отец багровеет, но вовремя берет себя в руки. Он здесь явно не для того, чтобы ругаться, я же — не могу сдержаться. Из-за его недоверия, слежки и внимания, она ко мне теперь точно больше никогда не приедет.

Я ее не увижу теперь. Как она того и хотела.

— На этот раз все серьезно, Тимур. Я баллотируюсь в премьер- министры.

— И я тебе что, мешаю?

— Будь добр, не прерывай. У меня хорошие шансы, но… идеальных кандидатов никто не любит, а последние опросы показали, что мой противник опережает меня. В моем штабе долго думали из-за чего так вышло. И оказалось, что это произошло только за счет того, что его дочь лечится от наркозависимости где-то в Европе. Люди стали ему сочувствовать, представляешь? — кривится он. — Какая-то малолетняя наркоманка совсем с катушек слетела, а он мало того, что не стал скрывать этот позорный факт, так еще и умудрился предать его огласке и воспользовался в своих целях! Я хотел рассказать всем о тебе и твоей работе, но оказалось, что сейчас делать этого никак нельзя. Никто не поверит, что, кроме помешанной на благотворительности женушке, у меня еще и сын работает и живет на пятнадцать тысяч в месяц. Не в этой стране, Тимур.

Представляю, какой это для него удар. Всю жизнь так тщательно полировал свою репутацию, что теперь она выглядит абсолютно неправдоподобно и потому совершенно бесполезна.

Откидываюсь на спинку стула.

— И ты приехал ко мне… Попросить, чтобы я, скажем, нажрался до чертиков, спустив за ночь пару сот тысяч в каком-нибудь клубе, а потом совестливо слег в наркодиспансер и все это желательно на глазах журналистов?

Смеюсь в голос. Судя по выражению его лица, так и есть.

— Плохие новости, папа! Для меня это пройденный этап. Где ты был, когда я пил сутками напролет, потому что думал, что моя жизнь кончена? Почему не приезжал с камерами тогда? Отличный же сюжет вышел бы! Ах да, потому что ты бы скорее пристрелил меня, опасаясь огласки, верно? А теперь локти кусаешь и завидуешь конкуренту, который оказался честнее. Знаешь, чем он отличается от тебя, папа? А он не стыдится собственного ребенка, каким бы тот ни был! Вот так ирония судьбы, да?

На его лице играют желваки, но я не могу остановиться. Думал, что сказал ему все тогда, еще в его кабинете, но оказалось, что обида никуда не делась. Она все еще здесь. Всю мою жизнь он ненавидел мои интересы, говорил свысока о футболе, а теперь я должен помочь ему? Да какого хрена?

— Мне больше неинтересно спаивать лживых друзей и дорогих шлюх. Все, что мне теперь нужно, это — работа. И впервые в жизни, отец, я тебя прекрасно понимаю. Ты ведь тоже вцепился в свою карьеру, как голодный клещ в бродячую собаку. А для меня футбол главное, но ты никогда не хотел понимать этого. За любой проступок меня вышвырнут отсюда на улицу. Могу ли поступить так ради тебя? Нет. Ты того не стоишь!

Дальнейшее происходит быстро и беззвучно. В какой-то миг я просто отлетаю к стене, ударяясь затылком, и только потом сознание прошивает боль.

Рефлекторно касаюсь горящей нижней губы, и на пальцах остается кровь.

— Не смей так говорить со мной, — цедит сверху отец. Он уже поднялся и теперь нависает надо мной. — Слишком мал, чтобы огрызаться. Ты никто, Тимур. И звать тебя никак. Если сначала я радовался твоему возвращению, видел в тебе наследника, то теперь сделаю все, чтобы ты снова сбежал, поджав хвост. Я не позволю разрушить все, к чему я иду всю свою жизнь. А ты постоянно мешаешь. Поступаешь наперекор, и я сыт этим по горло. Ты не продержишься здесь и месяца, помяни мое слово.

Глава 19. Ксения

Один крепкий эспрессо, и я смогу выдержать еще одну пресс-конференцию за день. В ожоговом центре сегодня многолюдно, такого еще не было. А за последний месяц я побывала здесь уже трижды. Это рекорд даже для меня.

Я много работаю, потому что хочу быть полезной. Хоть кому-то. Хоть чем-то. Маниакальная работоспособность, по сути, лишь сублимация собственного несовершенства, но что сделаешь, если единственное, что у меня есть — это деньги.

Кто-то бухает, покупает дома и устраивает вечеринки с фонтаном из шампанского, а я помогаю детям.

Сбалансированная еда в пластиковых контейнерах нужна не из-за диет, а чтобы не рухнуть в какой-то момент без сил, потому что я обязательно забуду поесть. А спорт мне жизненно необходим, чтобы хоть иногда разгружать мозги.

Я придерживаюсь жесткого режима только ради того, чтобы не свихнуться из-за огромного количества работы.

А еще из-за зыбучего, как болото, одиночества.

«Если берешься за что-то, делай идеально».

Да, мам. Я не смогла стать идеальной женой и не быть мне уже идеальной матерью. Единственной попыткой хоть как-то оправдать свое существование для меня стала моя работа.

Другие фонды курируют куда меньше дел. Проводят меньше транзакций и помогают меньшему количеству детей в год, месяц, неделю. Я делаю больше, просто потому что могу. И это единственный выход для меня.

Делаю глоток крепкого эспрессо. Загвоздка только в том, что теперь из-за произошедшего между мной и Тимур нужно работать еще больше. Как-то же можно добиться того, чтобы вечерами не думать о том, о чем думать запрещено.

О его руках.

Пальцах.

Члене.

О том, каково это может быть снова?

О том, как это будет, если Тимур… войдет сзади?

А если сбоку?

А если снова ртом?

Вдруг мой оргазм всего лишь совпадение? Ведь иногда я касалась себя и у меня даже что-то получалось. А вдруг во второй раз снова не выйдет?

Стискиваю хрупкую ручку чашки.

Снова отвлеклась. Каждую минуту, когда мой мозг не загружен работой, я думаю только о нем.

— Ксения Михайловна? Ради бога, извините, что отвлекаю…

Передо мной стоит худая измученная женщина. Я повстречала много таких матерей. Вся их жизненная энергия уходит на то, чтобы вытянуть ребенка из свалившихся на их головы бед. Даже если ребенок неродной. Эти женщины — те, кому действительно нужно ставить памятники.

К сожалению, усыновление не наш вариант. Но Сергей сразу сказал, что не потерпит в доме уродца. Да еще и неродного.

— Пожалуйста, Ксения Михайловна, я не отниму у вас много времени. Меня зовут Ирина, а это посмотрите… Это моя дочь. Света. Ей еще можно сделать пересадку. Мы узнавали. Пожалуйста, мы собрали половину суммы, но этого все равно не хватает для поездки в Германию. Прошу вас. Вы спасли стольких, помогите и нам… Беру картонную папку и смотрю на приколотое фото синеглазой девочки.

— Это старое фото… Снято до того, как…

Вероятно, до того, как девочки получила ожоги.

Женщина начинает плакать. Я хочу обнять ее, успокоить, пообещать, что смогу сделать все, что от меня зависит. Но не могу.

— Отойдите, пожалуйста, в сторону, — произносит охрана. — У вас нет права находиться здесь. Как вы сюда попали? Сюда пропускают только по специальным пропускам.

Они всегда просачиваются, проталкиваются, прорываются. У них еще есть надежда, а ради нее они готовы на все.

— Прошу вас! — кричит женщина. — Вы с мужем сделали столько хорошего! Помогите!

Ее уводят, но папка остается в моих руках. Она смогла. Ее я и протягиваю подошедшей помощнице.

— Проверь и внеси в реестр.

— Всех ведь не спасешь, — вздыхает она.

— Давай без советов, Лидия. Сергей уже приехал?

— Еще нет.

Это не похоже на моего мужа. Он никогда не опаздывает.

Телефон дребезжит в сумочке. Наверное, это Сергей. Но поперек экрана, когда я стискиваю телефон пальцами, горит сообщение:

«Посмотри налево».

19-1

Не могу поверить в его наглость.

Оборачиваюсь так резко, что кофейная гуща выплескивается мне на блузу. Черт!

Сам приехал! Нашел! Да еще и сунулся туда, где в любой момент может появиться его отец! После того, как я ему сказала, чтобы не смел ни на что надеяться, он все равно не оставил меня в покое.

— Я помогу! — подрывается Лидия. — Принесу вам запасную!

Но я уже собрана, хотя все еще в шоке.

— Все в порядке, Лидия, не надо. Я помню, где кабинет. Отлучусь на пару минут, и сама приведу себя в порядок.

Амбал Валера смотрит с неодобрением, но я делаю охраннику знак, чтобы оставался на месте. Протягиваю Лидии чашку, прячу телефон обратно в сумочку и очень стараюсь идти так, чтобы не чеканить каждый шаг.

Я его убью. Точно убью.

Он не должен был здесь появляться!

Мы вообще больше никогда не должны были видеться!

Но Тимур стоит за ограждением, широко расставив ноги и зацепив большие пальцы за ремень джинсов. Прожигает лукавым взглядом.

Еще и улыбается.

— Что ты здесь делаешь? — цежу сквозь зубы, равняясь с ним.

— У нас появился очень весомый повод поговорить, Божья коровка. Вижу по твоему грозному виду, что ты мне совсем не рада. Но поверь, я бы не стал навязываться… Хотя нет, вру. Обязательно стал бы.

Жестом фокусника выуживает из кармана карточку-пропуск и держит ее двумя пальцами. Карточка выписана на имя Сергея.

— Отец забыл. И вот я здесь.

Так вот почему он задерживается.

Но как он отдал эту карту Тимуру? И что у него с лицом? В любом случае, муж может появиться здесь с минуту на минуту, потому что такого, как он, пропустят и без пригласительного. И если он увидит, то мне не удастся объяснить наше милое общение с Тимуром.

— Ксения Михайловна! — доносится откуда-то издали.

Черт! Не сейчас.

— За мной. Быстро! — бросаю, не оборачиваясь.

Тимур, хотя хромает, передвигается по скользкому мрамору куда быстрее, чем я на своих каблуках. Показываю, как добраться до комнаты, которую нам выделили для индивидуальных консультаций. Их мы уже проводили с утра и, очевидно, на нее и не попала мама Светы.

Удивительно, но я хорошо запоминаю только имена детей, которым нужна помощь.

Дверь отрезает нас от навязчивого преследования. Я перевожу дух и уже быстрее и без помощи Тимура иду по застеленному дорожкой коридору. Распахиваю дверь нужного кабинета и пропускаю его первым. Закрываю дверь на замок и перевожу дух. Выхватываю свежую бутылку воды и делаю большой глоток.

Все это время Тимур смотрит на меня, как кот на воробья.

— Итак, — складываю руки на груди. Даже не сажусь, чтобы не думал, что у меня для него полно свободного времени. — Что тебя привело ко мне?

Он морщится.

— Соизволите говорить человеческим языком, барыня Ксения Михайловна, а то от официоза у меня уже изжога.

— Да скажи же ты, зачем приехал! — рявкаю я.

— Ко мне сегодня приезжал отец.

Я каменею.

— Сергей приезжал к тебе в интернат?!

— Полтора часа назад. Но мы не смогли договориться, и он в итоге… потерял пригласительный. Я его на ковре потом увидел.

— Вот так вот взял и потерял. А что у тебя с губой, кстати? И что он спрашивал у тебя?

Тимур коснулся запекшейся на губи крови.

— Да так… Он спросил, правда ли, что ты приезжала ко мне? Ты говорила ему, что ездила ко мне?

— Нет.

Мы оба хорошо знали, что это очень, очень плохо.

— Так это… Он тебя ударил?

— Я сказал, что ты была у меня, — продолжал Тимур, игнорируя мой вопрос, — но не сказал, что было это дважды. Я решил, что совсем врать и все отрицать не стоит. Он не спрашивал прямо, как будто просто проверял мою реакцию, не знаю, как объяснить правильно… И потом, когда я нашел этот пригласительный, то решил, что ты обязательно должна узнать об этом.

— Я поняла. Знаю, как твой отец умеет узнавать то, что ему нужно. Ты рассказал ему про курсы, на которые я тебя записала?

— Нет.

— И про то, что я была у тебя дважды, точно не сказал?

— Точно. Я же не совсем дурак, Божья Коровка, чтобы говорить ему правду.

Внутренности скованы плохим предчувствием. От кого Сергей мог узнать? Кто рассказал ему и что делать, если он уже и так знал про два визита, а Тимур подтвердил только один?

19-2

В голове вертится сотня вопросов, но вслух я почему-то произношу только один:

— Тимур, а как так вышло, что у тебя другая фамилия?

— Мама говорила, что так будет проще не привлекать внимание журналистов.

— И все?

— А что еще? Я как-то давно привык, что у отца другая, громкая фамилия, которую на каждом углу знают. Мне моя не мешает. Думаешь, из интерната кто-то ему настучал?

Прочищаю горло прежде, чем заговорить снова:

— Пока не знаю… Послушай, все, что было между нами, это… Было ошибкой. И я очень дорого за нее заплачу, если Сергей обо всем узнает. Я не знаю, что могу предложить за твое молчание, разве что…

— За мое молчание? — шипит он. — Решила, что можешь заткнуть мне рот отцовскими же деньгами?!

— В твоем положении глупо от них отказываться! А то заладил, что ты в них не нуждаешься!

— Да почему вы все думаете, что именно деньги решают все?

На миг прикрыв глаза, вспоминаю ту измученную женщину в холле. Тимур не сталкивался с чужой болью так часто, как я, чтобы понять, что именно деньги и решают все.

— Тебе не понять. Ты, как сыр в масле катаешься всю свою жизнь, а теперь зачем- то строишь из себя благородного рыцаря, готового голодать и терпеть лишения. При этом у тебя по-прежнему хватает денег на счету, которые ты можешь в любой момент снять!

— Да не нужны мне ваши бабки! Ни от него и уж тем более не от тебя!

— Ори еще громче, Тимур! А то твой отец, наверное, как раз приехал и еще не все расслышал.

Тимур вдруг надвигается на меня большой, рассерженной тучей.

— Как же ты меня бесишь, Божья Коровка! — цедит он. — Своей вот этой маской. Неприступная железная леди без тени эмоций. Сухая и жесткая, как палка! Тебе самой не надоело претворяться?

— Да кто тебе сказал, что я претворяюсь? Это моя жизнь, Тимур! Я вот такая и есть, а не то, что ты там себе выдумал обо мне! Очнись! Вот она я, настоящая! И я очень хорошо знаю, как много значат деньги.

— Нет! Ты не такая!

— А вот и да! Я меркантильная и расчетливая, фригидная сука! И не могу получать удовольствие в постели и не понимаю, зачем людям секс! Даже с тобой!

— Даже со мной? — он приподнимает одну бровь. — Ты сейчас кому врешь? Мне или себе?

— Я вообще не вру!

— Еще как врешь, Божья Коровка. У тебя румянец на щеках… И дыхание сбилось.

Он вдруг касается моей скулы указательным пальцем и ведет ниже, до самого выреза испорченной блузы. Дергает ткань на себя, не заботясь о пуговицах, и после касается кожи на правой груди как раз поверх кружева бюстгальтера.

— Как быстро бьется твое бесчувственное сердце. И мурашки вот эти… Конечно, это говорит только о том, какая ты фригидная. И что тебе не нужен секс. Особенно со мной, да?…

— Что ты делаешь?

Его руки ложатся мне на бедра, пальцы правой руки находят молнию.

— Да выглядит все это, прямо скажу, неубедительно, но у тебя еще есть последний шанс сделать так, чтобы я тебе поверил. А если поверю, то и отстану от тебя навсегда. Ты ведь этого хочешь, да? Чтобы я свалил и не мешал тебе наслаждаться твоей меркантильной жизнью.

Не могу говорить. Не могу сказать, как он все опять неправильно понял.

— Знаешь, какой это способ?

Не могу говорить, сил хватает только качнуть головой. И вообще-то, это было «нет и знать не хочу», но Тимур резко стягивает с меня брюки, а я все еще слишком ошалевшая от того, куда свернула кривая этого разговора.

Это какая-то врожденная суперспособность? Почему за считанные минуты, как мы оказались один на один, на мне опять практически нет одежды?

— Говоришь, что не хочешь меня, Божья Коровка?

Он смотрит мне в глаза, и я очень стараюсь их не закатить, потому что эти самодовольные вопросы до чертиков надоели.

Но в этот момент он отводит мои трусики в сторону.

Прикусываю губу, а по венам уже растекается предвкушение.

— Ты самая идеальная женщина, которую я когда-либо встречал, но еще ты, черт бы тебя побрал, патологическая лгунья! Ты мокрая, Ксень. Совершенно и абсолютно мокрая, но зачем-то продолжаешь лгать мне.

Переступаю с ноги на ногу, по-прежнему глядя в его темно-серые глаза. Пытаюсь сохранить хоть какие-то остатки достоинства, когда его пальцы уже движутся во мне.

— Я не должна хотеть тебя.

Да, вот так правильнее.

— Я тоже не должен, — легко соглашается он. — Но я больше не могу сопротивляться, я уже говорил. Не мог раньше и тем более не могу сейчас. Мне не забыть того, что у нас было. Так что не ври мне больше, Божья Коровка. Хотя не ты. Хватит с меня лжи.

Всхлипываю, потому что едва стою на ногах. Он не убрал руку. Так и дразнит, нагнетая возбуждение. Кажется, я снова слышу, как хлюпает у меня, черт возьми, между ног. Цепляюсь за его плечо, чтобы устоять на ногах. И при этом понимаю, что сама же шире расставляю бедра, насколько позволяют спущенные до колен брюки.

— Прекрати отталкивать меня, потому что я знаю, какая ты можешь быть… Страстная. Горячая. Отзывчивая. И ты вся дрожишь, когда я делаю вот так, — он присоединяет второй палец.

Это не я… Это не может быть про меня.

— Это ты, — горячо отзывается он, потому что я сказала это вслух. — Это все о тебе. А еще ты красивая, и почти голая, но еще не очень довольная. А я хочу тебя увидеть снова, как тогда. С пьяной улыбкой и растрепанными волосами. Без косметики и верхом на мне. Или подо мной. С моим членом во рту. Или в руках.

— Этого не было, — хрипло отзываюсь я.

— Знаю, но вдруг мне повезет?

Мои щеки пылают. Или это я сама горю с головы до ног?

Он улыбается, когда отвечает на мой поцелуй, — и это единственный способ заставить его замолчать.

Поцелуй отключает мое сознание. Я перестаю анализировать каждое мгновение и растворяюсь в его прикосновениях, как сахарная вата в горячем чае. Нависая надо мной, этот большой мужчина ни капли меня не пугает. Скорее наоборот. Я наслаждаюсь тем, какой хрупкой ощущаю себя в его объятиях, с какой бережливой нежностью его сильные руки касаются моего тела.

Больше ничего не имеет значения. Только его пальцы во мне. Тугая пружина сжимается все сильнее, я стону в его рот, ногтями царапая ткань футболки. Хочу коснуться его, ощутить, как между нашими телами исчезнут последние преграды. Отрываюсь от его губ только на мгновение, чтобы закатать до груди футболку. Тимур срывает ее с себя за секунду, но даже этот миг кажется вечностью. Без его рук я сама не своя, и я стону слишком громко, когда он, окончательно избавив меня от брюк, возвращает пальцы обратно.

Тимур набрасывается на мои губы, заглушая всхлипы и стоны. Больно вжимает в стену напротив, подхватывая под бедра, и я сразу же скрещиваю лодыжки у него на талии. Так разница в росте никак не ощущается, и я целую его с еще большим азартом, поскольку теперь мы на равных. Больше нет ничего, что может помешать нам. За пределами этой комнаты даже мира больше нет. Все сгорело в пламени, которое охватило меня с головы до ног.

Порочно-влажный звук первого удара бедер сводит меня с ума. Я вскрикиваю, вытягиваясь в его руках. Пальцы ног поджимаются, и я снова зарываюсь в его волосы. Тяну за жесткие непослушные локоны, словно подгоняя его. Жестче и быстрее. Сейчас.

Он подчиняется. Как настроенный камертон, отзывается на мольбу моего тела. Впечатывает в стену сильнее, погружается до упора и дает мне то, о чем я столько времени мечтала, пока была без него.

Судорога оргазма катком проходится по телу, выгибает дугой даже, несмотря на тяжелого Тимура, который вжимается в меня. Вижу, как дергается его кадык, как он сглатывает и запрокидывает голову, словно мой оргазм ощущается им как собственный.

Он жмурится, не прекращая вращать и двигать бедрами. Множа мои и без того одуряющие ощущения, которые огненными волнами расходятся по телу. Я отпускаю его волосы, потому что понимаю, что сжимала их слишком сильно, но он внезапно возвращает мою руку обратно себе на затылок.

— Мне нравится.

Я провожу по коже головы ногтями, и он стонет от восторга. Едва уловимым движением задевая какие-то очень приятные точки внутри меня, и я отвечаю ему тем же.

От моего стона глаза Тимура расширяются. Он смотрит на меня, слишком пристально, жадно, с восторгом, припадает к моим губам, но тут же отстраняется и глухо стонет.

Замедляется, бьет бедрами сильнее и замирает.

Я снова вижу его так близко в момент оргазма. До чего красивым становится его лицо. Он не хмурится и не кривится. Черты его лица расслаблены. Крупные губы приоткрыты. Будь я скульптором, попыталась бы запечатлеть. Заставила бы кончать для меня бесконечное множество раз, чтобы потом эгоистично им любоваться.

Он перехватывает мой взгляд.

В стальных глазах Тимура разлита нежность, мягкость и радость. Впервые я смотрю на него при хорошем освещении, и теперь вижу даже зеленоватую радужку и темные вкрапления.

Вдруг большим пальцем он давит на мою нижнюю губу и размазывает по щеке оставшуюся помаду. А после удовлетворенно кивает.

— Вот теперь точно похоже, что тебя только что хорошо оттрахали.

Хочу врезать ему по самодовольной физиономии и объяснить, что не собираюсь терпеть его пошлости, но в этот момент раздается стук в дверь.

Глава 20. Тимур

— Блядь.

Очень вероятно, что сейчас Божья Коровка впервые материлась.

Она спрыгивает с меня, срывая с плеч испорченную блузу и ей же подтирается между ног. Моему недалекому члену очень нравится увиденное, и особенно жемчужные капли на внутренней половине ее бедер.

Со всеми женщинами, даже если они были на таблетках, я всегда пользовался презервативами. Но только в Ксеню я хочу входить кожа к коже, а после наслаждаться ее порочным откровенным видом.

В считанные секунды Ксения уже сменила блузу и заправляет ее в подхваченные с пола брюки. Я же так и стою со спущенными до лодыжек спортивными штанами, а с моего члена тянется густая капля.

— Так и будешь стоять? — рявкает Божья Коровка шепотом.

Сейчас она напоминает Шиву — ее руки движутся с какой-то нереальной скоростью, в пальцах мелькают салфетки, кисточки, ватные диски, зеркальце и расческа.

В моем же мире время после обалденного секса остановилось. В теле приятная лень, и меньше всего мне хочется сейчас паниковать. По правде, мне абсолютно фиолетово, кто стоит сейчас за дверью.

Я хочу забрать эту женщину себе.

И все повторить.

Даже если этой мой отец, плевать. Мне нужна она, а ей — это очевидно, — нужен я.

— Штаны, быстро! — шипит Ксеня и переспрашивает громче: — Кто там?

Одновременно с этим она распахивает настежь окно, впуская в пропахший сексом кабинет свежий воздух.

— Марш под стол! — шепот злобной Мегеры заглушает ответ из-за двери. — Сейчас же!

Она хочет, чтобы я спрятался? Господи. Зачем это нужно? Кто там пришел, что нельзя сделать вид, что я уже ухожу? Кому лучше меня не видеть? Но я не расслышал ответа, в отличии от нее.

Лезу, как велено. Под столом тесно. Дешевые офисные столы явно не рассчитаны на то, что под ним станет прятаться мужчина в два метра ростом, но, кроме этого, здесь была только тумба, а в нее я бы точно не поместился.

Слышу пшик, и по кабинету разносится запах ее цветочных духов. Господи, ей бы в шпионы. Так мастерски заметать следы.

— И чтобы ни звука, — произносит Ксения явно для меня.

А после я слышу, как она распахивает дверь.

— Добрый день, Алевтина Петровна! Какими судьбами? Не ожидала вас здесь увидеть!

Час от часу не легче’ Бабушка-то что здесь потеряла? Теперь мне точно из-под стола вылезать не стоит. Ведь я явно вышел из возраста, в котором мог играть в прятки, а логичных объяснений своему появлению у меня нет.

— Ксения! Я тебя обыскалась. Что с тобой? Ты вся горишь. Ты в порядке? Не заболела?

— Ох, давление после кофе поднялось, — врет Ксеня. — Еще и блузку испачкала, пришлось переодеваться. Решила подышать свежим воздухом хотя бы так, — видимо, сейчас она показывает на распахнутое окно.

— М-да. Пахнет странно. Помещение явно нуждается в хорошей уборке, — замечает бабушка.

Прямо вижу, как она при этом морщит свой нос.

— Так какими судьбами, Алевтина Петровна? Вы простите, мне просто надо работать. Должна еще выступить с докладом и…

— О, Ксения, ты еще не знаешь? Присядь.

От тона, каким тоном бабушка говорит это, кровь стынет в жилах. Что за черт? Что произошло? Напряженно вслушиваюсь в их разговор, чтобы не пропустит ни слова.

— Что такое? — встревожено переспрашивает Божья Коровка. — Снова сердце? Вы были у врачей?

Твою мать!

— Нет, — мягко отвечает бабушка. — Дело не во мне. С Сергеем… Случилась беда.

Впиваюсь ногтями в собственные ладони, чтобы не сбросить с себя этот стол и не выдать себя.

— Беда? Что случилось? Он должен был приехать, но… задержался и я…

— Держись, милая. Сергей не приедет. Он сейчас в больнице.

— Но что с ним?

— Его избили. Угрозы для жизни нет, но его лицо… Ты же знаешь, Сережу. Рвался приехать к тебе такой, как есть. Сказал, что это не повлияет на его планы. Такой самоотверженный. Так много работает. Я силой оставила его в палате. Пусть проверят, сделают рентген. Вдруг, не дай бог, сотрясение?

— Так он сейчас в вашей больнице? — мертвенным голосом произносит Божья Коровка.

— Да, конечно. Он сразу сказал, куда его доставить. Я звонила тебе, но не дозвонилась, и Сережа сразу сказал, что ты, наверное, заклята и не стоит тебя беспокоить, но, ты же его знаешь, он просто не любит, когда вокруг него водят хороводы.

Это мой отец-то не любит? Моя бабушка хотя бы знает, какой он человек?

— Послушай, милая, ты еще набери Тимура, пожалуйста. Хоть и далеко, но мальчик должен знать, что случилось с отцом.

Божья Коровка подозрительно долго молчит. А потом все-таки произносит?

— В каком смысле «далеко»? Тимур ведь здесь… В России, — быстро добавляет она.

— Батюшки! — ахает бабушка. — Как так? А когда приехал?

— Недавно, — неуверенно отвечает Ксения. — Наверное, просто не успел вам позвонить. И этот поступок его совсем не красит, — цедит сквозь зубы она.

Да, я не позвонил. Каюсь. Но я думал, кто-то бабушке все равно скажет, что я вернулся! А получается, ни мой отец, ни Ксения с бабушкой отношений не поддерживают. Что мы за семья такая, если друг с другом никто не общается?

— Тогда позвони, конечно… Вот уж не думала, что увидимся! И какой он?

— Кто? Тимур?

— Да. Возмужал? Окреп? Такой слабенький был, помню, тощий. Только гонял целый день по двору мяч, да пылью дышал. Больше ничего не хотел делать.

— Возмужал, — только и отвечает Божья Коровка.

По голосу чувствую, сидит ни жива, ни мертва.

— Так что, поехали? — поторапливает ее бабушка. — Меня водитель Сережи внизу ждет. Вместе и поедем.

— Вы идите, Алевтине Петровна, я вас догоню… Только… Только охрану свою позову. Вы же понимаете, если такое произошло с Сергеем, то я никак не могу ездить без охраны. Ему это не понравится.

— Да, да, конечно! Правильная мысль. Он же с любого три шкуры спустит, если узнает, что с тобой что-то случилось. Не тяни, милая. Ему легче будет, когда ты рядом будешь. Поддержка родных лучше лекарств лечит. Тогда я жду тебя внизу.

20-1

Слышу шорох, шаги, а потом все стихает. Жду, что Ксеня сама подойдет ко мне, но она все не идет. Поэтому выбираюсь из своего укрытия сам. Божья Коровка так и сидит на диване, стиснув кулаки до побелевших костяшек. На ней лица нет. И все мои старания, все мои усилия, чтобы вернуть ее к жизни, только что канули в Лету. Сажусь рядом и касаюсь ее плеча.

— Ксень…

— Что мы наделали, Тимур? Что мы наделали, Господи? Как я Алевтине Петровне в глаза-то теперь смотреть буду? Господи.

— Тихо, не надо.

Пытаюсь ее обнять, но она отталкивает меня.

— Тебе-то что? — продолжает она, как заведенная. — Тебе-то ничего не будет! Мужчинам все сходит с рук. Даже такое. Даже тебе! Обязательно сойдет. Скажут, подумаешь, молодой, горячий, не удержался. А вот мне, Тимур, влетит по полной. Скажут, ах уж эта… Эта что, совсем стыд потеряла? Перед кем ноги раздвигала, не видела?

— Ксения, ты себя накручиваешь. Не надо.

Ее аж колотит. Но при этом она не дает себя обнять.

Не спорю, появление бабушки спустило и меня с небес на землю. Наша связь странная, нелогичная, ее проще осудить, чем понять, но так могут думать люди, которые не знают, в какую мумию рядом с моим отцом превратилась моя Божья Коровка за эти десять лет. Так будут думать те, кто не знает, как поступает мой отец даже с самыми близкими людьми. Даже сейчас… эта больница, это избиение, что за ерунда? В голове не укладывается. Даже если на территорию интерната он вошел без охраны, то бодигарды дожидались его у машины. Где же его избить успели до сотрясения мозга и кто? Да еще и средь бела дня?

Мысли вращаются с бешеной скоростью, машинально касаюсь своей губы, ослепленный внезапной догадкой, но в этот момент диван мягко пружинит. Ксения начинает лихорадочные сборы, складывает папки и документы в рабочий кейс. Движется на автомате, вижу это по ее остекленевшим глазам. По выверенным четким движениям.

Робот. Мумия. Бесцветная тень самой себя.

Неужели она не чувствует, что так больше не может продолжаться? Пусть нам придется шокировать родственников, пусть языки без костей будут чесать все, что им заблагорассудится, но нельзя так дальше жить!

— Ксень, — зову тихо. — Посмотри на меня. Куда ты собралась?

— К нему. Ты слышал бабушку. Я должна ему оказаться поддержку. Помочь выздороветь.

— А он помогал тебе? — сухо спрашиваю я. — Помогал тебе, когда ты узнала о себе правду?

По ее щеке успевает скатиться одна слеза до того, как она ее вытирает ладонью. Ксения молчит.

— Я вот ни минуты не сомневался, Ксень, что его не было рядом с тобой. Не такой он человек, чтобы сидеть ночами напролет у палаты. Чтобы поддерживать и подбадривать. И я это прекрасно знаю, в отличие от бабушки. Знаешь, зачем этот любящий отец приезжал ко мне? Не только чтобы о тебе спросить. Подбивал скандал в прессе устроить. Подпортить ему идеальный имидж, который он сам себе и создал. И все ради голосов избирателей, Ксень.

— Что ты… Что ты такое говоришь? Какой скандал?

— Второй кандидат обошел его по данным соцопросов. Люди стали сочувствовать ему из-за дочери-наркоманки. Тут-то мой отец и вспомнил, что у него есть сын. Вполне подходящая кандидатура для того, чтобы изобразить мажора-алкоголика. Хоть для чего-то я сгодился, представляешь? Столько лет ждал, что отец меня заметит, и вот. Дождался. Жена, как он сказал, помешана на благотворительности, так еще и сын работает за копейки. Никто ему не поверит, так он сказал. Понимаешь?

— Нет.

Поднимаюсь с дивана и иду к ней, беру ее руки в свои. Леденющие на ощупь. Каких-то полчаса назад она горела под моими руками, а теперь снова больше напоминает бескровную оболочку.

— Никто на него не нападал, Ксень. Не думаю даже, что его состояние такое тяжелое, как думает бабушка. Вряд ли есть какие-то необратимые травмы или серьезные переломы. Он за тем ко мне и приезжал, Ксень. Ему нужно было какое- то негативное событие, чтобы вызвать у людей сочувствие. Думал, я спектакль по заявкам устрою, но со мной не вышло. Тебе совершенно не надо туда мчаться. Хватит быть марионеткой. Я более чем уверен, что он разыграл этот спектакль как по нотам.

Ксения ахает, глядя на меня широко распахнутыми глазами.

— Но ведь он как-то узнал, что я была у тебя… — неуверенно начинает она.

— Давай взглянем правде в глаза. Он бы узнал в любом случае. Он маньяк, когда дело касается контроля. Нам просто нужно быть предусмотрительнее. Хорошо, что ты смогла сдержаться и больше не приезжала ко мне в интернат. Потому что я вот совершенно не могу сдержаться, когда дело касается тебя, — веду по ее щеке пальцем.

Маленькая, хрупкая. Первый порыв, глядя на нее, это обнять и защитить даже своим телом, если потребуется. Оградить от всего. По ее поведению и так чувствуется, что в ее жизни было слишком много боли. И мне не хочется снова ее ранить.

— Позволь мне поехать вместо тебя в больницу, Ксень.

— Что? Нет, Тимур! — ахает она. — Я еду с твоей бабушкой. В одной машине! Ты же слышал. Как мне объяснить твое появление?

— Мимо проходил, — пожимаю я плечами.

Она снова закатывает глаза.

— Нет, Тимур, я поеду. И мне кажется, нам, наоборот, не стоит больше видеться, пока мы не разберемся, откуда он узнал…

— Ой, пошло-поехало! Не надоело повторять, как заевшая пластинка, Ксень? Не могу я без тебя, уясни себе это. Не могу. Хочу трахать тебя. Целовать тебя. Хочу быть с тобой!

— Тим…

— Нет, не прерывай меня! С меня достаточно однодневных баб и быстрого перепихона в подворотне! Не спорю, такой секс по-своему хорош, но я больше не хочу других женщин, Ксю! Я тебя хочу! Только тебя, понимаешь? Где угодно и как угодно, но только тебя!

От ее крика чуть барабанные перепонки не лопнули:

— Хватит, Тимур!!

Вижу, как с ее лица исчезает вся краска. Она стоит и едва дышит, а потом медленно переводит испуганные квадратные глаза куда-то за мою спину.

Мое сердце обрывается.

Поворачиваюсь на пятках и убираю дрожащей рукой выбившуюся на лоб прядь волос. На пороге стоит бабушка. Вид у нее такой, как будто в нее молния ударила. Даже волосы, кажется, стоят дыбом.

— Привет, ба! — слишком бодро отзываюсь я. — А я вот тут как раз… мимо проходил!

Глава 21. Ксения

В больницу мы все-таки едем все втроем, но по дороге туда никто не произносит ни слова.

Алевтина Петровна сидит вместе со мной на заднем сидении, но даже не смотрит в мою сторону. От страха у меня трясутся руки, и чтобы не сойти с ума, я берусь за ежедневник. Сначала буквы прыгают перед глазами и не желают собираться в слова, но постепенно работа делает свое дело — внимание переключается. Дыхание выравнивается.

Машина заворачивает на парковку, и только тогда я захлопываю ежедневник. Я снова собрана и готова к дальнейшему.

Тимур выскальзывает из машины первым, чтобы помочь бабушке. Свекровь с тяжелым вздохом берется за протянутую руку, но после не отпускает. Даже я замечаю, как Тимур вздрагивает, когда она впивается ногтями в его руку, чтобы удержать рядом с собой.

Я все понимаю.

И вряд ли бы я вообще приняла его руку теперь, на глазах у свекрови. Даже в таком невинном жесте.

Дверцу мне открывает вовремя подоспевший охранник из первого автомобиля. Вместе с амбалами в черном мы идем через подземные ходы парковки к больнице. Я иду последняя, пока Алевтина Петровна, идущая впереди, расспрашивает Тимура, когда он вернулся и надолго ли?

Когда свекровь слышит, что внук вернулся навсегда, она искренне удивляется его решению бросить Англию. Через плечо она бросает многозначительный колкий взгляд в мою сторону, а мне аж вопить хочется, что я здесь не при чем, но вместо этого прикусываю щеки изнутри.

Я очень даже причем.

Тимуру удивительным образом удается держать себя в руках. Четким голосом он напоминает бабушке про травму связок и для пущей убедительности просит ее утихомирить пыл, а то он за ней со своей хромотой не поспевает.

Алевтина Петровна тащит его за собой на такой скорости, как будто надеется оторваться от меня и затеряться где-то в коридорах больницы.

— Ох, прости… Так чем же ты думаешь заняться в России? — переходит она к следующей партии вопросов.

— Я уже работаю, бабуль.

— Работаешь? — ахает она, когда Тимур доходит до этой части своей новейшей биографии.

— Да. Детским тренером по футболу.

Алевтина Петровна даже останавливается посреди коридора, заставляя охрану сбиться с шага.

— Но зачем тебе работать?… А твой отец об этом знает?

Тимур усмехается, но бабушка не дает ему продолжить:

— Это тебя там избили? На твоей работе? — она касается его рассеченной губы, а меня впервые накрывает холодным ужасом осознания, от чьей руки Тимур действительно получил эту травму.

Тимур не сдерживает себя в выражениях. Но на этот раз ему удалось превзойти самого себя. Если Сергей поднял на него руку, то ему совершенно точно не понравилось то, что он услышал, приехав в интернат. Что, если это связано со мной? Если дело не только в упрямстве Тимура работать по профессии?

И что случилось между отцом и сыном потом, если Сергей угодил в больницу? Кто из них нанес первый удар? Смог ли молодой горячий Тимур, который недолюбливает отца, удержать себя в руках, если именно Сергей был первым?

Голова идет кругом. Тимур впереди меня горячо рассказывает о своих воспитанниках и своей работе бабушке. Такой самоотверженный и восторженный, именно этим он и покорил меня. Я всегда восторгалась людьми, чье упрямство помогает им идти за мечтой хоть на край света. Тимур именно такой. Невзирая на условности, отца, положение в обществе, отсутствия нужного образования, он прошибет любые стены, которые встанут у него на пути.

Но я больше не могу им любоваться. Не имею права. Если это он… Действительно он избил отца… Сейчас в мое сердце будто ввинчивают ржавый кривой гвоздь. Применят силу это не выход. Уродовать чужое тело, чтобы добиться своей правоты, это низко.

Мы доходим до нужной палаты, и вокруг Алевтины Петровны моментально материализуются все врачи, какие только могут быть, чтобы огласить всевозможные отчеты о состоянии сына. Кажется, свекровь поставила на уши всю больницу, к тому же нельзя забывать о статусе Сергея.

Его самого еще нет в одноместной палате, возле которой дежурят парни в форме. Полицейские тут же примечают кровоподтек на губе Тимура или мне так кажется из- за нервов. Отхожу в сторону, чтобы привести мысли в порядок, но уйти далеко мне не удается.

— Только не говори, что ты думаешь, что это я его «разукрасил», — раздается над моим ухом.

21 — 1

— Стой, где стоишь! — пальцы Тимура больно впиваются в мое запястье. — Да хватит уже от меня бегать!

Громкий голос привлекает внимание какой-то медсестрички в коротком халате, и она оценивающим взглядом окидывает Тимура с головы до ног.

Хочется кричать, но мне нельзя с ним сейчас даже разговаривать, поэтому вместо этого пытаюсь прожечь в нем дыру взглядом. To, что Тимур переступил границы дозволенного, до самого Тимура доходит только, когда за моей спиной раздается холодное покашливание.

Проклятье! Только свекрови опять не хватало!

Выдергиваю свою руку из его захвата, машинально потирая запястье другой рукой, и смотрю на Алевтину Петровну. Свекровь в бешенстве — это сразу ясно по тому, как перебегают ее глаза с одного на другого. И как она резко отвечает той самой медсестричке: «Так поторопи их с результатами!»

Ненавижу оказываться в центре внимания, а Тимур словно только этого и добивался. Больше всего на свете сейчас я мечтаю проваливаться сквозь землю. Или еще лучше — очутиться снова там, на том приеме в день его возвращения в Россию. И запретить себе ходить в тот зимний сад, чтобы не видеть то, что было не предназначено для моих глаз. Возможно, тогда я бы не стала медленно сходить с ума по нему. По тому, каким красивым становится его лицо во время оргазма. Не стремилась бы снова увидеть перед собой. И даже — самой добиться этого.

Я бесконечно виновата в том, что совершила. И меня медленным ядом убивает осознание того, что такое простое условие брака, как верность, оказалось мне не по плечу. Собственными же руками я почти лишила себя единственного смысла, который смогла отыскать в своей никчемной жизни. Я не готова терять и его тоже. В моей жизни больше ничего не осталось, кроме фонда, который принадлежит Сергею.

Одним только взглядом Алевтина Петровна выносит мне приговор. Жестокий, бескомпромиссный. Без права реабилитации. Я не должна касаться Тимура. Только не ее родного внука. И не у палаты избитого мужа.

— Коллеги сказали мне, что Сергею нужен отдых, — произносит она ледяным голосом, жестом прерывая Тимура, который снова хотел встрять. — Думаю, ты можешь ехать домой, Ксения. Не стоит навещать его шумной толпой или делать так, чтобы он нервничал. Кажется, ты говорила у тебя много дел. Не будем тебя задерживать. А ты останешься со мной, — обращается она к Тимуру железным тоном. — Мы ведь так давно не виделись, верно?

— Но я… Хочу видеть своего мужа.

— Он приедет домой, его не будут держать здесь долго. Вова, пожалуйста, отведи Ксению Михайловну к машине и проследи, чтобы все было, как полагается.

Один из охранников отделяется от стены безмолвной тенью. Это знак, что мне пора идти. Либо устраивать скандал на глазах у охраны, свекрови и медперсонала и требовать — совершенно внезапно — законное свидание с собственным мужем.

Но я ведь знала, что так и будет, верно? Только мужчинам все сходит с рук. Не глядя на Тимура, который опять все испортил, я просто разворачиваюсь и ухожу.

Глава 22. Тимур

Хочу броситься следом за Божьей Коровкой, остановить ее, обнять и защитить. В ее глазах было столько ужаса от вероятности, что я — именно тот, кто избил ее мужа. Разве мог я с этим смириться? Хотя и должен был. Должен был действовать вежливее, и уж точно не распускать руки при бабушке.

Я делаю рывок следом за ней.

— А ну стой, где стоишь, Тимур, — бабушка держит крепко, как голодный тигр пойманную газель. — Ты же не думаешь, что можешь зажимать ее по углам у всех на глазах?

Не могу? Почему не могу?

Только рядом с ней мое сердце становится таким большим, что царапает ребра. Только рядом с ней мою грудную клетку переполняет радость. Почему же я не могу прикасаться к ней, когда мне так хорошо и только этого и хочется?

Как мне объяснить бабушке, что мне нужна вторая жена моего отца?

Я настолько сильно не привык к отношениям, что в очередной чертов раз не подумал о том, как любой мой поступок аукнется для Божьей Коровки. Даже прикосновение, даже взгляд. Для нее все возвращается в стократном объеме и бьет наотмашь, как сильнейшая пощечина.

Теперь в моей груди вместо горячего сердца твердый холодный ком, который не дает нормально дышать. Раньше мне казалось, что я вполне умею сопереживать чужим страданиям. Оказалось, нет. Ни черта я не умею разделять чужую боль. И только сейчас я ощущаю чувства Божьей Коровки настолько явственно, будто они мои собственные.

За доли секунды я успел увидеть, как жизнь снова ее покидает. Как она становится той самой бесчувственной, бескровной Ксенией.

Мне хочется орать во весь голос, неужели никто не видит этого? Почему никто не видит, как она умирала рядом с моим отцом день за днем и как теперь я медленно умираю без нее, пока она удаляется по коридору?

Как эти люди могли быть настолько слепыми, что не заметили, как день за днем, месяц за месяцем, потеря за потерей, Ксения из румяной и радостной женщины превращалась в бледную тень самой себя. Вот кем она стала рядом с моим отцом. И кем не должна быть рядом со мной!

Но на лице бабушки нет сочувствия или жалости. Только злая решимость, когда она ерошит мои волосы. И говорит нежным тоном, который не вяжется с металлом в ее глазах:

— Какой же ты избалованный, Тимур. Разве не говорили тебе в детстве, чтобы не брал чужого? Нельзя же так! Людей постыдился бы!

— Бабуль, Ксения не вещь и не какая-то игрушка, чтобы…

— Не перебивай меня, Тимур. Не знаю, как в Лондоне, но баб у нас на родине хватает. Может, ты и оголодал в своей Англии, но сейчас явно махнул лишнего. Об отце подумал? Ты-то наиграешься, а ему что делать? Как в глаза жене смотреть? Да и не нужна тебе такая, как Ксения, Тимур. Тебе здоровую надо, чтобы деток завести, остепениться. Заметил ведь, что у них с твоим отцом детей больше не было? Вот и не будет! Не смогла Ксения выносить, а теперь и не сможет больше. А тебе надо перестать скакать по чужим постелям! За ум пора взяться, Тимур. Какой интернат, Господи? Что за тренерство? Раз вернулся, займись отцовскими делами. А если с ним что случится? Видишь, избили. Работа у него тяжелая, нервная. А сердце у него не железное, Тимур, кому оставит все свое нажитое?…

22-1

— Ну идем, идем. Вот он идет в палату! Сережа, как ты?

Бабушка мигом бросается к отцу, а я остаюсь за спинами докторов и охраны. Я-то знаю, что отец совсем не будет рад меня здесь видеть.

У него на скуле красуется синяк под левым глазом, а еще он держится рукой за ребра и морщится, когда поворачивается. Я совершенно точно помню, как он целый и невредимый покинул кабинет Палыча, оставив меня утирать кровь с собственного лица.

Если бы я вскочил раньше и врезал ему в ответ, то уж точно не нашел бы пригласительный, который он выронил на ковре. И тогда не было бы всего, что было.

Обидно, что после всего Божья Коровка решить, что я мог избить отца.

— А Ксения где? Не приехала? — рявкает отец и вдруг безошибочно находит меня среди толпы.

Вид у него становится такой, как будто он в кучу навоза вляпался. Но вокруг слишком много случайных людей, чтобы устраивать мне очередной скандал или врезать первым. Несмотря на вездесущих врачей, успеваю заметить, что за спиной отца не маячит привычная тень охранника.

Оттесняя бабушку, к нему моментально выдвигаются парни в форме. Распахивают дверь палаты, пропуская сначала его, затем бабушку, а уж та затаскивает и меня следом.

— Жена моя где? — снова повторяет отец.

— Дела у нее.

— Вы ее подозреваете в чем-то? — тут же оживляется лейтенант и добавляет под тяжелым взглядом моего отца: — Шучу, шучу. У нее алиби, ее уже проверили. Итак, вы подтверждаете, что нападение на вас было совершенно на территории спортивного интерната номер двадцать три ноль восемь?

— Подтверждаю, — кивает мой отец и снова морщится.

— Этого не может быть! Там учатся дети, в это время идут уроки! Никому из них и в голову бы не пришло нападать при свете дня на взрослого мужчину!

— А вы, молодой человек, простите, кто? — интересуется второй полицейский.

Отец смотрит на меня, не мигая.

— Мое имя Тимур. Я работаю тренером в интернате, — отвечаю твердо.

Бабушка рядом тихо ахает. Я не назвал себя его сыном. Отец тоже никак не поправляет меня. Фактически, мы оба сейчас прилюдно отреклись друг от друга.

После всего я не удивлен, да и не рассчитывал на дружбу. Жаль только, что бабушку никто к такому не подготовил. Она хватается за сердце и смотрит то на меня, то на отца. Но в какой-то момент бабуля, кажется, решает, что отцу, должно быть, что-то известно обо мне и Ксении, поэтому он так зло на меня смотрит.

— В этом захолустье есть камеры наружного наблюдения? — произносит он, переводя глаза на полицейского. — Я им это с рук не спущу, даже будь это церковное подворье. Перетрясу интернат сверху донизу, чтобы найти подонков.

Вспоминаю его слова в кабинете Палыча о том, что он не позволит мне остаться на своем месте. И это — лишь начало его обещаний. Картина изощренной мести окончательно складывается в моей голове. Он воспользовался визитом ко мне, поднял очередную шумиху вокруг своего имени, а теперь его борьба с ветряными мельницами — несуществующими нападавшими, — больно ударит не только по мне. По всему интернату.

— Конечно, есть камеры, — кивает полицейский — Мы сразу наряд отправили. Они звонили, отчитались. Есть одна камера поблизости у булочной. Часть внутреннего двора интерната очень хорошо просматривается.

Отец не может скрыть своего разочарования.

— И все? Одна камера где-то сбоку?

Боится, что его поймают на фальсификации нападения? Но это не похоже на страх, что-то другое мстительно тлеет в глубине его глаз.

— Нет, это не все, — отзывается лейтенант. — На стадионе еще полно камер, а вы сказали, что именно в ту сторону сбежали преступники. Больше похоже, что они все-таки неместные, раз не знали, что на стадионе камерами по высшему разряду оснастили. Каждый метр видно.

Я впиваюсь в дверной косяк пальцами. И перестаю дышать.

— Отлично, — холодным, как могильная плит, голосом произносит мой отец. — Возьмите записи за две недели до события. Вдруг узнаю их лица. Наверняка примелькались. Если в интернате не случалось ничего противозаконного и там учатся одни дети-ангелочки, то и боятся им нечего, так? А если окажут сопротивление, тем более берите.

Две недели. Он хочет изъять записи в том числе и того дня, когда Ксения приезжала ко мне. Оба раза Ксения ходила на стадион. Оба раза мы оба примелькались, как он говорит, перед камерами. Даже сквер, в котором я кормил ее мороженым, мог попасть под обстрел камер. Не говоря уже об остальном, когда камеры наружного наблюдения волновали меня меньше всего на свете.

— Мне надо идти, — выдавливаю из себя.

— Тимур, ты куда? — отзывается бабушка. — Мы ведь еще не поговорили!

— Только вспомнил, я ведь там учеников оставил без присмотра…

— Эй, тренер! А кто вам губу разбил? — подает голос второй полицейский. — Ученики? А вы никого постороннего не замечали на территории?

Не могу ответить. Задыхаюсь.

Вываливаюсь из палаты, едва не сбивая с ног очередную медсестру. В коридоре ловлю обрывки разговора между охранниками: «… будем теперь работать без выходных, пока он себе личную охрану не подберет заново».

— А тех всех уволил?

— Ну а как же? Хорошо живой остался.

Бегу, не разбирая дороги, к выходу. В голове от мыслей тесно.

Удары нанесены с профессиональной точностью. На лице, чтобы видно было. И по ребрам, чтобы больно было по-настоящему. Без случайных и опасных травм. Без уродующих внешность царапин, швов или разрывов.

Прыгаю в первую попавшуюся машину, где скучает припарковавшись у бордюра таксист. Не споря, соглашаюсь на баснословную цену. Достаю телефон. Знаю, что трубку она не возьмет. Но не сказать — я ей тоже не могу.

«Ксень. Я его и пальцем не коснулся. Пожалуйста, верь мне…».

«Ксеня, на том стадионе оказалось полным-полно камер. Я не знал об этом. Должен был, но не знал… Мне очень-очень жаль».

Глава 23. Тимур

— Э-э-э, — тянет таксист, замечая количество ментов в узком проезде.

Мигалки и черно-белые машины я тоже замечаю еще издали. Столпотворение, как будто стреляли в президента Кеннеди, такая вокруг шумиха.

— Я тут выйду, не подъезжайте.

Сую таксисту деньги и выбегаю около соседнего дома. У страха глаза велики. И машин здесь все-таки не так много, как казалось вначале.

Хуже всего то, что работа, похоже, уже окончена. Или близка к окончанию. Часть служивых пасутся возле булочной с кренделями в одной руке и кофе в другой.

Меня никто не останавливает у железных ворот, а внутри вижу, что участок между синими елями огорожен лентой. Кручу головой. Но ясно и так — это место не просматривается никакими камерами. Ели дают отличную защиту от случайных наблюдателей. А отцу не нужны были свидетели подставного избиения, такого громкого разоблачения он бы не допустил.

Сломя голову, через сквер мимо памятника, бегу в сторону стадиона. Детей нет, только парни в форме. Они выходят из невразумительного домика, больше похожего на раздевалку. До тех пор, пока двери не захлопнулись, вижу, как внутри горят и мигают десятки лампочек.

За моей спиной облупленные, с выцветшими крышами дома-общежития, и я так привык к их горестному внешнему виду, что не учел, что на красавце-стадионе все будет по последнему слову техники.

Это моя ошибка. Всецело моя. Она доверилась мне, а я вот так подставил ее.

Тимофей Палыч выходит из коморки последним, закрывает дверцу на ключ. Выглядит седой директор встревоженным и взволнованным. Такого количества полиции у него в интернате, наверное, еще не было.

Вот и все.

Записи у них.

Я опоздал.

Ярко светит солнце, но мне нестерпимо холодно. Телефон молчит. Она проклянет меня, но я должен быть рядом с ней, когда это произойдет.

Когда мой отец, узнает.

Нельзя оставлять ее наедине с ним. Не после того, как я на собственной шкуре узнал, каким он может быть, когда разозлится.

Но и сбежать от Палыча я так просто не могу. Я оставил ему детей, свалил в разгар рабочего дня, а теперь по моей вине в интернате еще долго будут идти обыски. Уверен, отец отыграется на учреждении по полной, чтобы меня вышвырнули на улицу, как он и грозился.

Седой директор замечает меня на пустой трибуне. Поджимает губы.

Да, мое появление в его интернате — одни сплошные неприятности. Палыч поднимается по ступенькам и с тяжелым вздохом опускается рядом.

— О-хо-хо, — вздыхает он. — Надо было, что ли, раньше сказать, чей ты сын, Тимур. Я бы хоть не выглядел дураком в их глазах.

— Простите.

— Нет, я, конечно, сразу догадался, что ты не лыком сшит, — продолжает Палыч. — Сначала Ксения Михайловна к тебе приезжает, потом… Он сам пожаловал! К тебе! Просто не думал, что ты часть семьи. Даже представить не мог… Ну ты кашу и заварил, Тимур. Не знал разве, что перед локомотивом дорогу лучше не перебегать?…

Вот, что это за ощущение. Точно.

Долгие растянувшиеся на часы секунды неминуемой гибели. Как будто я стою на рельсах, а в лицо мне несется на полных порах дышащий дымом локомотив. А меня парализовало от ужаса, так что вряд ли я спасусь, и уже земля под ногами гудит и трясется.

— Простите, — только и могу повторить я. — Я должен был сразу вас предупредить, что со мной будет непросто. Но я так хотел эту работу… Футбол часть моей жизни, а тренировки с учениками стали лучшим, что случалось в моей профессиональной карьере после травмы. Я понял, что мог бы посвятить этому жизнь, плевать даже на заработок, но, к сожалению, из-за меня у вас будут только одни проблемы…

— Это точно, — вздыхает Палыч. — Странный у тебя отец, Тимур. Я бы гордился таким сыном, а он… Обыски зачем-то устраивает. А на губе у тебя что? Откуда?

Я коснулся запекшейся крови. Вдруг почувствовал себя одним из воспитанников Палыча, которые возвращались к нему, бывало, после выходных дома с синяками и кровоподтеками. Палыч ненавидел взрослых, которые поднимали руку на детей. Хоть я сам давно не был ребенком, для седого директора разницы не было.

Но этот кровоподтек теперь портил мою репутацию. Даже в глазах Ксении, что уж говорить о Палыче. Наивным он не был, понимал, что и дети могут дать сдачи.

— Я не бил его, — прямо сказал я. — Не знаю, кто это сделал с ним, но точно не я.

— Не волнуйся, я тебе верю, Тимур. И догадываюсь, что никто из наших не сделал бы этого. Вот так… На взрослого мужика полезть? Но сути дела это не меняет. Менты нас теперь трясти будут долго. Жаль мне твоего отца, Тимур. Совсем он не знает, какой ты человек. И что от жизни хочешь.

— Знает. Я миллион раз ему говорил, но ему плевать на мои желания.

23-1

— Знаешь… Тебе все равно уйти от нас придется, Тимур. Не спорь. Так лучше будет, но ты не расстраивайся. Впереди лето. Все равно ребят в интернате не будет. Я их на лето в Ригу обычно увожу. Там спортивный лагерь в лесу возле моря. Воздух там потрясающий. Правда, зарплата низкая. А требуют взамен очень много. Детей надо развлекать, в футбол, волейбол с ними каждый день играть. Зарядку по утрам, эстафеты по вечерам, «веселые старты» на выходных. А я уже стар для всего этого… Вот бы где молодого тренера найти. На лето. Которого бы ничего в стране не держало, чтобы он мог на три месяца уехать. Не знаешь такого?

Слушаю его и лишний раз вдохнуть боюсь.

— А разве я могу?…

— А отчего ж не можешь? Рига это не Россия, это Латвия. Твой отец не дотянется. Да и дел у него по горло без тебя будет, выборы ведь на носу.

Сижу огорошенный новостью. Сбежать. Получить второй шанс. Показать себя. Шаг за шагом выстраивать новую жизнь. Сам ведь говорил, что готов. За копейки. За еду, лишь бы работать.

Вот только разве меня ничего в стране не держит?

Если я сбегу, кто выступит щитом для Божьей Коровки? Реальность снова касается ледяными пальцами горла. Пробегается по позвоночнику липким ощущением страха. Записи-то ведь уже изъяли, а полицейских ждет интересное видео.

Разве я могу вообще выбирать, какое решение принять? Распрямляю плечи и обвожу стадион взглядом, будто прощаюсь.

— Спасибо за предложение, Тимофей Палыч, но… Не могу я вот так взять и уехать на три месяца. Не могу оставить тут… кое-кого. Я больше не один. И не могу думать только о себе и своей карьере. Всю жизнь именно так и поступал. Играл, играл и строил планы, ни от кого не завися. А теперь… Теперь больше не могу принимать решения в одиночку. Так что, наверное, я откажусь.

Палыч вдруг по-доброму улыбнулся.

— Хорошо сказано, Тимур… Что ж, жаль, что не поедешь. Но ты подумай. До конца мая время есть. Может, что еще изменится.

— Да уж ничего теперь не изменится, — отвечаю со вздохом. Через час, самое большое два, мой отец увидит все собственными глазами.

— Ну, может, ты ее с собой захочешь взять, как знать? — пожимает плечами Палыч.

— Вот, кстати, держи. Чуть не забыл.

Палыч достает из кармана диск с датой «19.04».

День, когда Божья Коровка приехала ко мне во второй раз.

— Но… как? Они же хотели забрать эти даты?

— Они-то, может, и хотели, только я эту запись изъял еще двадцатого утром, как только от охраны узнал, что Ксения Михайловна к тебе заезжала.

Ошалело смотрю на директора. Палыч усмехается.

— Что так смотришь? Я ведь тоже молодым когда-то был. Да и потом… Видел я, как ты ее мороженым кормил. Дважды два складывать умею.

— И как вы к этому относитесь? Она ведь… Мачеха моя.

— Скажешь тоже! Разве она тебя воспитала?

— Нет.

— Или ты, может, с ней из мести, Тимур? Отцу так мстишь?

— Нет! Я ее освободить хочу. Вы не знаете, какой он человек!

— Да нет, — криво улыбается Палыч. — Я уже понял, какой. Держи и спрячь, как следует. Или уничтожь. Что будет правильнее.

Принимаю диск, не в силах еще поверить в то, что происходит это наяву. Палыч спас меня и Ксению. Еще две недели назад подумал о последствиях, чего не сделал я.

— Как мне отблагодарить вас? Это же… Это…

— Это мой тебе подарок, Тимур. Ксения Михайловна, судя по всему, хорошая женщина, а этот… Твой отец… Ну он, одним словом, политик. Такой проглотит и не подавится. Так что тебе, Тимур, если ты собираешься давать ему отпор, да еще и спасать не только себя, надо сначала броню отрастить.

Глава 24. Ксения

— Где ты была?

Голос Сергея вспарывает грудную клетку как осколок взорвавшейся гранаты. Замираю в кресле и поднимаю взгляд от исписанного листа ежедневника.

У подножия лестницы, ведущей на второй этаж, стоит Сергей. Надеюсь, полумрак скроет мое состояние. Хотя подтеки туши я стерла еще в машине салфетками, но нельзя не понять моего состояния. Я так и не нашла в себе силы ответить на смс-ку Тимура. И теперь мне безумно, безумно страшно.

— Рада, что тебя отпустили. Ты в порядке? — Произношу как можно спокойнее.

Галстук на его шее сорван, рубашка распахнута, а рукава закатаны до локтей. Свет бьет ему в спину, и при виде его фигуры меня моментально прошибает холодный пот. Но я успеваю разглядеть у него лице всего один синяк.

Сергей в плохом настроении, мне остается только гадать, связано это с видео наружного наблюдения или он злится только на то, что я так и не появилась в больнице. Конечно, он ждал меня. Я видела припаркованные микроавтобусы главных телеканалов страны. Наверное, мы должны были «случайно» попасть в объективы камер, когда Сергея бы выписали.

— Где ты была, Ксения?

Все-таки не зря он платит столько специалистам по публичным выступлениям. Даже теперь его голос звучит ровно и обманчиво спокойно. Он привык отражать нападки и оскорбления противников, улыбаться в ответ на мат и победителем выходить из любой перепалки. В отличие от него у меня нет часов риторики за плечами. А еще мои нервы взведены до предела.

Подставляю себя под обстрел его глаз, крепче стискивая ежедневник.

— Работала, — пожимаю плечами. — Ничего особенного, как обычно. Сначала задержалась… Потом пришлось в спешке заехать кое-куда, а там я потеряла счет времени, ты же меня знаешь.

— Я звонил. Но ты трубку не брала.

— Правда? — удивляюсь я. — Наверное, телефон сел.

После смс-ки Тимура я вырубила телефон. С меня достаточно было новостей. В считанные часы моя жизнь полетела в тартарары из-за того, что я поддалась низменным желаниям своего никчемного тела.

Я узнала, что люди находят в сексе, но оказалась не готова к последствиям. Раньше надо было думать. Например, когда просила Тимура двигаться быстрее.

Расстояние между нами сокращается. Очень хочется бежать от Сергея по лестнице до двери своей спальни, чтобы запереться на замок, но я остаюсь на месте.

Сейчас я словно впервые вижу собственного мужа. Возраст его не портит, хотя он на двадцать лет старше меня. Сергей все еще по-мужски красив и у него подтянутое тело и, наверное, кто-то даже возбуждается, глядя на него. Особенно, когда он надвигается вот такой, злой, властный и разъяренный. Но только не я.

Мне известно, что он опустился до того, чтобы ударить собственного сына, а после, если верить Тимуру, еще и спланировал собственное избиение.

Сергей медленно опускается на диван рядом со мной. Вытягивает ноги и подставляет под спину подушку. Вижу, как он морщится. Избиение хоть и было липовым, но ведь ему больно по-настоящему. Разве оно того стоило?

— Что случилось с лужайкой? — спрашивает он.

— Садовник сказал, что нашел под лужайкой гнездо. Это кроты ее так изуродовали. Нужно посадить горькие растения, чтобы отпугнуть их. Он подготовит список, чтобы мы могли выбрать, что хотим там видеть.

— Кроты, значит, — только и отвечает Сергей.

Одно неловкое движение, и он снова морщится. В гостиной тишина, привычная для нашего дома, чьи стены не знали смеха или задушевных разговоров. Только потрескивает пламя в камине, который я приказала зажечь, несмотря на то, что сейчас теплые ночи и уже начало мая. Я все равно мерзну.

— Что с тобой произошло? — тихо спрашиваю. — Мне жаль, что я не приехала…

— Тебе не жаль, — отрезает Сергей. — Не люблю притворство. Так что не стоит изображать сочувствия, Ксения. Что это за список у тебя на коленях?

Не в силах выдержать пристального взгляда, снова опускаю взгляд на последние страницы ежедневника, заполненные мелким убористым почерком. Вместо номеров телефонов в ровный столбик я записываю имена. Безликие ФИО для стороннего наблюдателя, но не для меня.

Для меня за каждым именем — драма. За каждой буквой — боль и глухое отчаяние, которые я смогла победить. Только благодаря мне, эти люди начали новую жизнь.

Этот список мой личный мотив жить дальше так, как я живу и никак иначе. Моя собственная жизнь не приносит мне радости, счастья и удовольствия, но ради новых имен в этом списке я стискиваю зубы каждое утро и все еще живу. Моя работа в фонде — единственное, на что я сгодилась в этой жизни, а теперь по собственной же глупости я могу лишиться даже этого.

Веду пальцем по исписанной странице. Последнее имя я записала после утренней конференции, на которой пришла хорошая новость из Израиля. Девочке сделали нужную операцию, успели. Однажды в этом списке должна была появиться и фамилия Светы, но появится ли теперь?

— Это семьи, которым я помогла.

Он аккуратно откидывается на спинку дивана так, чтобы не болели ребра.

— Ты помогла? — уточняет он с ухмылкой. — Хочу напомнить, что деньги, которыми ты распоряжаешься, и фонд, которым управляешь, все это принадлежит мне.

Я молчу. Каждую минуту своей никчемной жизни, я никогда не забывала об этом. Именно его деньги позволяют мне быть хоть капельку полезной, а какого это будет стать снова никем, если он захочет избавиться от меня?

В отличие от меня, Тимур никогда не ценил деньги по-настоящему. Легко относиться к ним пренебрежительно, когда не должен считать каждую копейку. Я же каждый день лишний раз убеждаюсь, как много в этом мире значат деньги. И как много вещей можно изменить, когда умеешь ими распоряжаться.

— Зачем к Тимуру ездила? — вдруг спрашивает Сергей, словно проникая в мои мысли.

Господи, во что я вляпалась теперь, когда ставки так высоки?

Дура, какая же я дура. Не стоили оргазмы того, что я могу потерять, если Сергей узнает правду. Каким бы головокружительным эти оргазмы не были, нельзя было забывать о сотнях спасенных жизней.

24-1

Стараюсь говорить, чтобы голос не дрожал:

— Знала ведь, что будешь недоволен, но не смогла сдержаться. Прости, Сергей. Знаю, что он только твой сын и я не имею права вмешиваться… Но я тоже не железная, пойми меня. Все-таки он нам не чужой. Твой сын сказал, что ему приходится учиться по ночам, а днем работать. Работы очень много, дети — балбесы, учили их до этого очень плохо, — вдохновенно вру. — А еще колено его беспокоит, а на обезболивающие он наседать не хочет, чтобы торчком не стать. Очень правильный у тебя сын, Сергей. И ты хоть представляешь, чем там кормят? Да в тюрьмах и то баланда вкуснее!

— Может, ты ему еще и гостинцев завезла?

Трудно не искать в этом вопросе двойной смысл, но я стараюсь.

— Никаких денег! — сразу понимаю, куда он клонит. — Ты сказал, чтобы он справлялся сам, и я не вмешиваюсь. Просто заехала проведать. Все-таки родная кровь…

— Хорошая ты, Ксения, — неожиданно говорит Сергей. — Даже жаль, что с таким добрым сердцем у тебя оказалось такое бестолковое чрево.

Вот он. Весь Сергей в одной фразе. Он не умеет быть поддерживающим. Не может быть другим. Прав был Тимур, когда спрашивал, а может ли его отец оказывать поддержку. Нет, не может.

— А почему водителя и охрану свою сегодня уволила?

— Так ведь из-за нападения, — уже спокойнее отвечаю я. — Ты всегда говорил, что в случае ЧП первым делом нужно менять обслуживающий персонал, разве не так?

— Так, — нехотя тянет Сергей.

Его избиение мне на руку. Даже если кто-то из них донес ему на меня, теперь мужу придется найти подход к новеньким. Если у меня вообще будет шанс нанять новых.

— Ты успел заметить нападавших?

— Какая-то шпана из интерната. Я это так просто не оставлю. Не смей больше туда ездить, ни ради Тимура, ни ради своей благотворительности. Видишь, уже подарила им стадион, а они как меня отблагодарили?

— Все-таки считаешь, что это кто-то из интернатских? Там такие дети учатся, Сергей, у половины из них рахит из-за постоянного недоедания…

— Послушай меня! — грохочет он. — Это меня избили, а не тебя. А значит, мне решать, кто и где меня избил, ясно? И, кстати, тебе еще нужно будет дать показания, потому что ты не явилась в больницу к любимому мужу. Как бы полиция не выяснила, что тебе есть что скрывать, Ксения. Или что ты сама этих молодцов и наняла.

Сглатываю.

— Что ты так побледнела? Да я пошутил! — смеется он. — Ха-ха, видела бы ты себя. Послушай, Ксения… Я уже просил тебя меньше работать, так? Вижу, что не помогло, раз у тебя нет времени даже на то, чтобы мужа в больнице проведать. Говорил тебе уже и повторю еще раз — хватит помогать каждому убогому на своем пути. Может, ты так грехи свои какие-то замаливаешь или местечко в раю выбиваешь?…

Больно прикусываю щеки изнутри, чтобы не заорать, что только такой человек, как он, ничто не делает без собственной выгоды.

— В общем, все это я уже тебе говорил и не раз. Так что не буду ходить вокруг да около. Мне нужен развод.

Ежедневник валится из моих онемевших пальцев на пол. Даже не поднимаю его, поскольку от шока все мышцы в теле словно закостенели, налившись свинцовой тяжестью. Еще минуту назад я оплакивала разрушенную жизнь, а теперь…

Впереди забрезжила неожиданная свобода? В какие игры он снова играет со мной?

— Повтори еще раз.

— Ты все прекрасно слышала, — отмахивается Сергей. — Я хочу развестись.

Он смотрит на огонь. По выражению его лица чувства не разгадать, а планы не просчитать. По крайней мере, не так сразу.

Он не получил видео? Или за этот день случилось что-то еще, что так серьезно повлияло на его планы? Все-таки не стоило выключать телефон. Может быть, Тимур хотел предупредить меня о чем-то еще, а я, как трусливый страус, запрятала голову в песок.

Может, Тимур успел сделать что-то, чтобы злосчастное видео нашего секса на стадионе не попало в руки полиции? Но как это привело к тому, что Сергей просит развода? Лишь однажды я намекнула, что хочу свободы, и получила выговор, чтобы не смела даже думать об этом, ведь у него уже есть один развод в прошлом, а теперь он сам предлагает мне разойтись?

Сердце обрывается в груди, когда я смотрю на разметавшиеся страницы ежедневника на полу.

— Я слишком много работала, да? Решил остановить меня вот так?

— Много. Но дело не только в этом. Фонд я оставлю тебе, если хочешь.

Сергея проверили на сотрясение мозга или нет? Что с ним?

С какого перепуга он хочет разойтись и оставить мне по доброте душевной многомиллионный фонд, один из самых влиятельных в стране, да еще и не требует ничего взамен?

Тимур говорил о том, что отцу нужна шумиха и желательно негативная, но развод на добровольных началах не создаст нужного инфоповода в прессе. Так какого черта сейчас происходит?

— Ты отдашь мне фонд и дашь свободу. А взамен попросишь?…

— А что мне у тебя взять, Ксения? Ты никто и у тебя ничего нет. Ну сама подумай, зачем мне держаться за тебя, Ксения? Со своим маниакальным желанием помогать детям ты только портишь мне жизнь. А так, я стану завидным холостяком. Разве плохо?

В таком случае, о Сергее, конечно, начнут писать больше в прессе. Куда пошел, с кем встречался, с кем крутит романы. Он их и так крутит, только сейчас ему нужно быть настороже. А в случае развода журналисты молиться на него начнут, но почему у меня такое чувство, как будто я пытаюсь впихнуть неправильный кусочек головоломки в общую картину?

— А как же твой имидж?

— Какой-то там лягушатник*, значит, может со старой женой развестись и на модели жениться, а я чем хуже? Да и что нам может помешать? Детей у нас нет, собственность вся за мной останется, делить нам нечего, только фонд тебе сам отдам. Будешь и дальше детей своих спасать. А хочешь, даже какого-то неполноценного уродца удочеришь. Ты ведь этого, помнится, хотела?

От этих слов я цепенею. Давно похороненная мечта робко расправляет крылья, наполняя сердце призрачным счастьем. Пусть мое неполноценное тело не способно было выносить ребенка, я еще могу стать матерью.

У меня может быть ребенок.

Конечно, если я буду в разводе, то удочерить ребенка, зная нашу систему, будет сложнее, чем если бы я была замужем, но если фонд останется моим, то у меня хватит денег на то, чтобы процесс прошел как по маслу.

И тогда я смогу завести ребенка. Пусть не собственного, пусть приемного, но я смогу услышать из чьих-то уст долгожданное: «Мама». Смогу подарить кому-то свою нерастраченную нежность.

Мысли бегут быстро, и мне приходится сделать над собой усилие, чтобы прекратить фантазировать. Сердце уже стучит быстрее, пульс взлетел до небес. Но не об этом сейчас мне нужно думать.

Что с Сергеем, если он согласился дать мне даже это? Чего он добивается?

— Думал, ты на радостях потащишь меня сразу в ЗАГС, а на тебе лица нет, — недовольно замечает муж. — Что опять, Ксения? Только не заливай о любви до гроба, лишь бы выбить что-то еще, кроме фонда. Не мечтай откусить кусок пожирней, Ксения. Я тебя без ничего замуж взял, а уходишь ты от меня с хорошей организацией…

— Нет, мне ничего не нужно. Я просто…. Не ожидала этого услышать. И когда же ты хочешь развестись?

— После выборов.

— После? — у меня не получается скрыть разочарования. — Но почему после?

После? Почему «после»? Это не имеет никакого смысла. Я пытаюсь просчитать шаги Сергея, но у меня слишком мало информации, чтобы сделать окончательные выводы. Я не знаю, чем закончилось дело с интернатом, Тимуром и той записью. А Сергей явно знает больше. И он никогда не поступает неосмотрительно или во благо других людей. Даже, если он обещает мне свободу и ребенка, в случае развода он получит больше. Загвоздка только в том, что я не могу понять, что именно.

— Ха! Все-таки думала, прямо посреди ночи поедем разводиться?

— Нет, я… Думала, развод тебе нужен, чтобы чаще попадать на страницы газет, и так или иначе поможет с выборами.

Сергей снова хмурится.

— Я и так постоянно попадаю в газеты, благодаря работе твоего фонда. Плюс моя собственная предвыборная кампания. А еще это невразумительное нападение… Нет, сейчас развод просто останется незамеченным. Слишком много инфоповодов тоже плохо, поэтому и решил после выборов. Ладно, — он поднимается, крехтя сквозь зубы. — Пойду спать, если вообще удастся заснуть. Ребра чертовски болят. Идешь наверх?

— Нет, — отвечаю едва слышно. — Я еще посижу.

— Ну посиди, — благосклонно разрешает муж. — Спокойной ночи.

*Лягушатник — здесь: Николя Саркози, после избрания на пост президента Франции, развелся и женился на модели и певице Карле Бруни.

Глава 25. Тимур

Майское солнце по-летнему припекало, а во дворе интерната полным ходом шел последний звонок. Стоя в толпе среди других умителей, я переступил с ноги на ногу. Колено все еще давало о себе знать. Наверное, лет после сорока придется заиметь трость с набалдашником. Иначе не смогу ходить.

С импровизированной сцены ведущие вдохновенно говорили о том, что выпускные экзамены позади. Вспомнил, как принимал их вместе с Палычем. Директор взял меня в оборот. Инструктировал и объяснял нормативы, сроки и оценивание, взвалил именно на меня кипу бумаг для заполнения и отчетности, объясняя это тем, что самому ему некогда.

Я был ему благодарен за это. Я отчаянно нуждался в таком занятии, которое помогло бы отвлечься.

С того дня в больнице я больше не видел Божью Коровку. С моего лица уже сошли синяки, а она так и не отвечала на смс-ки. Я отправил, должно быть, дюжину, умоляя о встречи. Всё без толку. Наверное, она прочла то сообщение, в котором я сказал, что запись с камер у меня, и решила, что с нее достаточно.

Я не понимал, почему она так держалась за свою несчастливую жизнь. Злился на нее, посылал снова смс-ки, за которые потом было стыдно. Но ничего не менялось. Май почти кончился, лето было на носу и мне пора было определяться, ехать или нет в Ригу.

А Ксения… И знать меня не хотела.

— А теперь приглашаем выпускников на прощальный бал! — своим криком ведущая с огромными бантами на голове вернула меня на землю.

Послышался проигрыш уже набившего оскомину вальса Евгения Доги. Целую неделю выпускники репетировали танец, изрядно надоев окружающим.

— Хочу пригласить вас на танец.

Я даже проморгался. Учителя расступились, и передо мной стояла румяная Зоя в ленте выпускницы и преступно короткой школьной форме. Да еще и с ажурными гольфами до колен.

Я не поверил своим ушам и уточнил для надежности:

— Меня?

— Да.

— Но я не танцую, у меня колено и…

— Иди, иди, Тимур! — толкнул меня в спину невесть откуда взявшийся Палыч. — Зое как раз партнера не хватило. Раньше я танцевал вместо парней, но теперь-то у нас есть ты!

Мгновение — и я уже за спасительным кругом учителей. Вокруг кружатся пары, взвиваются ленты выпускников, а передо мной стоит улыбчивая Зоя.

— Я не умею танцевать вальс, — предпринимаю еще одну попытку избежать вальса.

— Как будто кто-то из нас умеет, — хихикнула Зоя. — Обнимите меня. Или так и будем стоять?

Пришлось приобнять ее и влиться в толпу выпускников. Хромота сильно мешала. Я снова сбился с ритма, только портя настроение кружащимся под трогательную мелодию парам.

— Все отлично! — улыбнулась Зоя. — Могло быть и хуже! Спасибо, что согласились. Я и не мечтала о том, чтобы станцевать с вами!

В сердцах закатил глаза. Не греет меня быть героем девичьих грез, но что уж сделаешь. Мы с Зоей даже в чем-то похожи. Наверное, я также веду себя с Божьей Коровкой. Тянусь к ней всеми силами, а она меня только отталкивает.

Кое-как мы одолели еще один круг.

— У вас стало получаться! — засмеялась Зоя, прижимаясь ко мне сильнее. Ну не на глазах же у всех!

Отодвинулся немного, отвел глаза в сторону, чтобы не пялиться в ее вырез, и окончательно сбился с ритма «раз-два-три, раз-два-три», когда наткнулся на суровый взгляд Божьей Коровки.

ЧТО?!

Она-то здесь откуда? И почему именно сейчас?!

Поразительно, сдержанную Ксению при виде моей партнерши аж перекосило. Не успела или не смогла спрятать эмоции за бескровной маской. А как внимательно следит за тем, как и куда я руку ставлю. На талию или нет? А как темнеют глаза, когда я опускаю ладонь ниже! Да неужели ревнует?

Впрочем, я заигрался. Здесь полно лишних глаз. И хотя мне хочется, как следует позлить Божью Коровку, хлопот не оберусь, если сейчас перейду черту. Да и Зоя меня неправильно поймет.

Мучительный танец наконец-то кончился. Ответил невпопад на благодарности, вернулся в строй учителей, но тут же ушел с передовой. Пробрался за спины и, никем незамеченным, вдоль стены главного здания, выбрался за пределы школьной линейки.

Увидел одинокую фигуру в сквере возле памятника. Не знаю, почему, но тут же достал телефон и на ходу настучал соседу смс-ку о том, чтобы не возвращался в ближайший час. Или даже два, если мне повезет.

Убрал телефон, глядя на нее.

И остальной мир перестал существовать для меня. Грохочущая музыка, стихотворения, больше похожие на скороговорки, жидкие аплодисменты — все это осталось позади. Только то, что она ждала меня впереди, имело значение. Только к ней меня тянуло, как магнитом.

Злость, радость, возбуждение и просто любование — для меня все смешалось. Я терял при виде нее голову, а еще аж пальцы подрагивали, как во время ломки, от желания скорее коснуться ее кожи. Вдохнуть запах цветочного аромата, наполнить легкие до предела.

Божья Коровка вздрогнула, услышав шаги. Закусила губу при виде меня и только кивнула, растеряно озираясь.

Ищет камеры. Понятно.

Разумно, предусмотрительно, но ее сдержанное приветствие после нескольких недель разлуки все равно царапнуло сердце. Остановился на расстоянии и тоже кивнул.

— Привет, — сухо поздоровался вместо того, чтобы сжать в объятиях, поцеловать в губы.

— Привет. Мне нельзя быть здесь… Но мы можем поговорить?

— Иди за мной.

25-1

Под сенью зеленых деревьев довел ее до общежития, в котором жили учителя. Вахтеров у нас не было, только охрана на въезде в интернат. Двери стояли нараспашку, вокруг ни души, и все были на линейке.

Не говоря ни слова, Ксения просто следовала за мной. Слышал тихое цокот ее каблуков, которые прибавляли ей роста. На ней снова пиджак и наглухо застегнутая рубашка, несмотря на жару. Наверное, некоторые вещи просто не способны меняться, как бы мне не хотелось обратного.

Завел ее на третий этаж и подвел к нужной комнате. Раскрыл ключом дверь и жестом пригласил внутрь.

— Ты живешь здесь?

— Да.

Вошел следом и захлопнул дверь, провернув ключ в замке. На этот раз никаких непрошеных гостей, хватит с меня.

— Какая кровать твоя?

— Правая.

Ксения кивнула и опустилась на застеленную казенным одеялом койку, при этом потирая ладони так, будто только с мороза. Могу поспорить, если коснусь ее пальцев, они будут ледяными на ощупь. Как и вся она. Снежная Королева вернулась, а я опять упустил момент ее преображения.

Я остался стоять возле двери. Нам действительно стоит поговорить для начала. А если я окажусь слишком близко к ней, то очень велик риск, что все-таки избавлю ее от этой надоевшей скорлупы бизнес- леди. И обязательно добьюсь того, чтобы она снова начала повторять: «Да», вместо надоевшего «Нет».

— Прежде всего, спасибо за то, что видео не досталось полиции.

Как на линейке ведущие зачитывали вслух достижения отличников, так и Божья Коровка теперь словно решила перечислить мои достоинства, а после вручить бесполезную грамоту.

— Во-вторых… Я приехала предупредить тебя, что твой отец по- прежнему очень решительно настроен и не даст ни тебе, ни интернату спуску.

— Это я и так знаю, — пожимаю плечами. — Он мне это в лицо сам сказал. После того, как собственноручно его разукрасил.

Она стреляет испуганным взглядом и с облегчением выдыхает, когда видит, что ссадина на губе зажила. Еще бы. Прошло достаточно времени

— И в-третьих… Пожалуйста, Тимур, не смотри на меня так. Не надо. Я не должна была приезжать, но и расставаться через смс-ки было бы неправильно.

Меня никогда не бросали.

Ни одна женщина не давала мне отворот-поворот, да и не было таких, кто смог бы проникнуть так глубоко мне под кожу. Ни одна, кроме Божьей Коровки, не смогла добраться до самого сердца. Бесполезный комок плоти больше не царапает ребра, раздувшись от счастья. Как в консервной банке ржавым гвоздем, так и мое сердце Ксения продырявила лишь несколькими своими словами. Оказывается, это больно.

Но я почему-то даже смеюсь, хотя мне вообще смешно.

— Так ты здесь, чтобы расстаться со мной? А я уж было надеялся на нечто большее. Могла и раньше сказать, я бы тогда даже дверь не стал запирать.

— Я говорила тебе с самого начала, что наши отношения — это дорога в никуда. У нас не может быть ничего общего, Тимур…

— А я с самого начала говорил тебе, что это не так' Услышишь же меня, Ксения! Я пытался вернуть тебя к жизни, нормальной жизни, а не той лубяной картинке, которую ты привыкла называть своей семьей. Ты говоришь, что мы не подходим друг другу, но сама при этом сбегаешь ко мне при первой удачной возможности. Ты просто трусиха и эгоистка, Ксения, которой плевать на чувства других людей. Вот ты кто.

— Как я могу быть эгоисткой, если ненавижу саму себя, Тимур? — тихо произносит она. — Знал бы ты, насколько сильно.

— И это не меняет того факта, что сейчас ты поступаешь, как законченная эгоистка.

— Да ведь я забочусь о тебе!

— А я просил тебя об этом? — ору в ответ я. — Я и сам могу позаботиться о себе! Но я, проклятье, не делаю ничего из этого, потому что каждый раз оглядываюсь на тебя! Жду тебя. Все надеюсь, что позовешь, попросишь помощи, останешься со мной, в конце концов! А ты каждый раз приходишь, чтобы наоборот посильнее оттолкнуть меня. И это ты называешь заботой? Слишком долго ты общалась с моим отцом, Ксения. У него такое же извращенное представление о том, как это — заботиться о другом человеке.

Ксения закрывает лицо руками. Боже, зачем я ору на нее? Даже на моей узкой кровати, для нее слишком много места, такая она маленькая, когда вся сжимается. Ну как она собирается заботиться обо мне, двухметровом взрослом мужике?

— Почему ты не даешь мне заботиться о тебе? Это я должен защищать тебя, а не наоборот.

— Ты? И как ты будешь заботиться обо мне? Где мы будем жить? Может быть, здесь, втроем с твоим соседом? Заниматься ночью сексом на соседней кровати, тихо, чтобы не разбудить его?

Каждое слово режет, как острый осколок. To же самое, только мягче, мне пытался втолковать Палыч. Я ничего из себя не представляю, чтобы брать на себя возможность защитить кого-то еще, кроме себя. Тем более, от такого человека, как мой отец. Даже курсы мне нашла Ксения, Бог знает как.

Но сейчас я не могу принять правду, не могу подставить и правую щеку. Во мне кипит обида, боль и ревность. Она опять предпочла мне другую жизнь.

— Если бы ты хоть раз дала мне шанс, Ксень, я бы доказал тебе, что могу заботиться о тебе. Если бы ты позволила любить себя, я бы горы свернул. А ты только и говоришь, что о деньгах и выгоде. Да, тренерством я не скоро сколочу миллионы, как мой отец. Да, я поздно начал этот путь и это будет непросто, учитывая, что он мне спуску не даст. Но я все смогу, если только ты будешь рядом.

Ее глаза наполнены влагой до предела, и один легкий взмах ресниц обрушивает водопад слез. Они рекой текут по щекам и собираются на подбородке. Ксения вытирает ей непривычным резким жестом, тыльной стороной ладони, размазывая черные разводы по лицу. И тут же отворачивается к окну, прячась от меня.

Впервые вижу, как она плачет.

А еще это из-за меня.

— Я писал тебе, но ты не отвечала. Мне предложили уехать, Ксень. Если приму предложение, то уеду работать в Латвию, на все лето. Лето уже скоро, и мне нужно дать ответ. Поехали со мной? Ну что тебя здесь держит?

Глава 26. Тимур

Она уже взяла себя в руки. Достала из сумочки пачку салфеток и вытерла потеки туши.

— Я не могу… Все это очень не вовремя.

— Ясно, — киваю. — Не ожидал услышать от тебя ничего другого.

— Подожди, Тимур. Стой… Ты не так меня понял. Мне просто нужно еще немного времени.

— Почему? Что изменится, Божья Коровка?

— Твой отец обещал мне развод. После выборов, Тимур. Я потому и приехала, на самом деле. Нам не нужно полностью рвать отношения, если ты не хочешь этого. Мы можем поставить отношения на «паузу», дождаться выборов, а потом он просто отпустит меня… И это будет спокойнее, лучше. Понимаешь? И у тебя будет время еще раз все обдумать. Я неидеальная женщина, несовершенна, неполноценна и никогда не смогу родить тебе детей, Тимур. Нет! Не надо говорить, что для тебя это ничего не значит. Это сейчас. А потом будет иначе, ты станешь старше и…

— Хватит, Господи! Ты всего на пять лет старше, а снова говоришь со мной, как с ребенком. Не будет детей? Значит, не будет! А захочешь ты и только ты детей, значит, придумаем что-то. Слишком рано это обсуждать, Ксень, а я… Да я просто и не думал о детях. Поверь, когда я тебя вижу, то вовсе не о детях думаю. А несовершенства… Я ведь тоже дефектный, Ксень. Только ты почему-то вечно забываешь об этом.

— Это всего лишь колено.

— Ну знаешь! Всего лишь колено поставило крест на всей моей жизни. Оказался бы я здесь, в этих обшарпанных стенах с койкой, если бы связки не подвели? Очень сомневаюсь. Так бы и гонялся за юбками, а теперь не могу. Хромаю.

Она улыбается, но быстро прикусывает губу и прячет глаза в пол.

Иду через комнату и сажусь рядом с ней. Беру ее ладонь в свою — как и думал, пальцы ледяные.

— А в Ригу ты с кем поедешь?

— Не знаю, вроде как со всей школой. Здесь учатся дети из плохих семей, им некуда деваться.

— И эта… с которой ты при всех обжимался, тоже поедет?

— Ты что, ревнуешь?

— Нет, — быстро отвечает она. — С ума сошел. Было бы к кому!

— Ты бы себя видела, Ксень. Я и не знал, что ты глазами молнии метать умеешь.

— Просто она так вешаешься на тебя, — морщится она. — Это же… Это непрофессионально, Тимур!

— Ну да, конечно. Я-то тут причем?

— А ты поощрял!

— Не знаю, выпускники наверное не поедут, — решил успокоить ее.

— Им ведь поступать надо. Так что можешь спать спокойно.

— Ты дождешься меня?

— Странный вопрос, Божья Коровка. А почему я могу не дождаться? До выборов всего ничего осталось.

— Ну… — ее щеки заалели. — У мужчин ведь есть потребности.

Притянул ее к себе за плечи. Обнял наконец-то так сильно, как хотел с самого начала.

— Эти разговоры о потребностях, которые нельзя вытерпеть, лапша, которую любят вешать неверные мужики своим женам. Никто от воздержания еще не умер. А ты?

— Что я?

— Дождешься меня?

Она тихо рассмеялась.

— Что мне каких-то пару месяцев, Тимур. Я всю жизнь такого, как ты ждала…. Надо же. как громко у тебя сердце стучит!

В груди после ее слов опять тесно. Того и гляди ребра трескаться начнут, как тонкие сухие ветки. Что со мной? Почему воздуха не хватает? Почему в груди так жжет, словно кипятка хлебнул?

Повернул ее лицом к себе, впился в губы, как будто ее воздух единственное, что может помочь мне выжить. Мягкая, податливая, она ахнула мне в рот. Улыбнулась, скользнув язычком по моим губам.

— Я так боялась, что ты меня прогонишь…

— А я боялся, что ты больше никогда не приедешь…

Обхватил обеими руками, приподнял и усадил на свои колени. Не отпуская рта, кое-как справился с ее пиджаком и отбросил в сторону. Она задрожала под моими ладонями. Стиснула талию коленями.

Фригидная, как же. Секс ей не нужен. Мало кто вспыхивал под моими руками с такой отзывчивостью, как она.

Ледяные пальчики пробрались под одетую по случаю рубашку, пробежались по шее, царапая ноготками.

— Боже, как я хочу тебя… — выдохнула она в мои губы. — Совсем теряю голову рядом с тобой.

— Так бросай все. Божья Коровка, — отзываюсь, пока справляюсь с ее пуговицами. — Оставайся со мной, зачем ждать? Если уже согласился на развод, то все равно его даст. Поедешь со мной, будем в море купаться, в волейбол играть…

Она тихо смеется, пока я целую ее в шею и выгибается, ерзая верхом на мне.

— Ну какой волейбол? Ты рост мой видел? Я под сеткой могу, не нагибаясь ходить.

— Любишь ты на себя наговаривать, Ксеня. Идеальный у тебя рост. Мне подходит. Вся ты мне подходишь, такая, как есть. Перестань твердить о своих минусах. Заруби себе на носу, несовершенства делают нас особенными.

26- 1

Она тяжело дышит, пока я раздеваю ее. Снимаю блузу, одним движением расстегиваю лифчик. Соски у нее аккуратные, темные, и она вся приподнимается, вытягивается, когда я провожу по одному из них языком.

Сколько времени у меня уйдет на то, чтобы доказать ей, что она для меня особенная? Я воспользуюсь каждой минутой. Удивительно, как посвятив всю себя благотворительности, она постоянно забывает о себе. Живет, наплевав на проблемы в браке. На отца, который ее ни во что не ставит. На то, что несчастье вытягивает из нее все силы.

Каждый мой поцелуй на ее теле — это выражение моего восхищения. Я готов боготворить ее, если она позволит. Если она не любит себя, я буду любить ее. Если она будет в моих руках, я найду силы, чтобы дать отпор отцу.

Ее светлая кожа на вкус, как сливочный пломбир. Она стонет, не таясь, изгибаясь, вороша пальцами мои волосы, пока я прикусываю и катаю на языке ее соски.

Это чудесное преображение не перестает меня удивлять. Из холодной глыбы льда под моими губами она превращается в отзывчивую и страстную женщину, которая дразнит меня движениями своих бедер.

Моя кожа после работы на стадионе темнее из-за загара, и пальцы резко выделяются на тонкой талии, когда я веду ниже. К застежке на ее брюках. Короткую молнию нахожу спереди, припускаю ее и впиваюсь ртом в кожу на животе. Веду языком вокруг пупка, и Ксения дрожит крупной дрожью в моих руках.

Протискиваю два пальца под трусики, и она ахает, приподнимается и вращает бедрами мне навстречу. Губами я ловлю ее грудь, наслаждаясь громкими стонами, как вдруг Ксения скатывается с моих колен. Замирает на полу, между разведенных ног, и смотрит расширившимися зрачками снизу-вверх.

— Что ты?…

Не успеваю договорить, потому что она проводит по члену, через ткань, а после дергает на себя ремень и как-то молниеносно расправляется со всей остальной моей одеждой.

Не верю своим глазам.

Похоже, я сам себе завидую, обмирая от предвкушения.

Ксения проводит пальцами по всей длине, по выпуклым венам и мельком облизывает губы, а после вбирает головку в рот.

Охренеть.

Это слишком хорошо, чтобы продержаться долго.

— Ксю, иди ко мне, не надо…

— Просто заткнись, — быстро шепчет она. — Ты понятия не имеешь, сколько я мечтала об этом.

Она?

О минете?!

Желание спорить или разговаривать быстро пропадает, стоит ей снова обхватить мой член губами. С вопросами действительно можно повременить. Откидываю голову назад, ртом хватая воздух, умоляя себя сдержаться. Может, мне удастся, если я не буду смотреть.

Но не смотреть я не могу.

Даже в самых дерзких мечтах я не рассчитывал на то, что сегодня мне откроется этот восхитительный вид.

С голой грудью, между моих разведенных ног и прикрытыми веками, румяная Божья Коровка глухо стонет, как будто сама испытывает ту же лавину эмоций, которая вот- вот накроет меня. Вибрации ее стонов подводят меня к краю, а я слишком давно не касался даже самого себя, чтобы вытерпеть этот марафон.

И когда она поднимает взгляд…

Это становится последней каплей.

Я убираю руки с ее волос, чтобы не принуждать к тому, чего ей делать не хочется. Но Ксени опять удается удивить меня. Прикрыв глаза, она глотает все до последней капли, а

После я притягиваю ее к себе, обнимаю. Она водит руками по моему лицу, волосам, смотрит захмелевшим от желания взглядом и улыбается припухшими губами.

— Не представляешь, какой ты красивый, когда кончаешь.

Я давлюсь собственным вдохом и кашляю. Язык не слушается от эмоций, от сказки наяву.

— Это ты красивая, — все-таки выдыхаю. — Вот такая, без косметики. С ярко- красными губами без капли помады…

Ставлю ее на ноги между своих ног и стягиваю с нее штаны вместе с трусиками. Провожу языком, наслаждаясь ее возбуждением. Она стонет и сгибается, скребется пальцами, зарываясь в мои волосы, и выдыхает:

— Да…

Опрокидываю ее на кровать, шире разводя ноги. Ласкаю языком и пальцами, чувствуя, как крепнет мое собственное возбуждение. Воздаю хвалу ее телу, запаху и вкусу. Облизываю каждый сантиметр. Запоминаю реакцию и обрушиваю все свое внимание той части ее тела так, что она выгибается дугой на моей узкой кровати и стонет мое имя.

Ксения еще подрагивает, когда я поднимаюсь выше, нависая над ней на вытянутых руках. Ее глаза распахиваются от удивления, когда я провожу твердым членом между ее ног.

— А вот теперь, довольная и счастливая, ты еще красивее… — целую ее нос, щеки, лоб.

Осыпаю всю поцелуями, надеясь, что однажды она все-таки поверит в свою запредельную уникальность.

— Подожди… — вдруг слышу. — Хочу иначе.

Приподнимаюсь, глядя на то, как она спиной ко мне встает на колени, грудью опускаясь на кровать.

Господи, разве этот день не мог стать еще лучше?

Глава 26. Ксения

Из здания общежития я почти выползаю. Коленки дрожат. С губ не стирается улыбка и, слава богу, что кругом уже ночь.

Надо мной горят желтыми квадратами окна. Вокруг по-летнему теплая ночь, и из открытых окон льется музыка. Из каждого своя. Смех, разговоры и обрывки мелодий наслаиваются, как полосы сахарной ваты на палочку.

В моей воображаемой картотеке, где я храню ароматы наших встреч, ко всем мгновениям, проведенным рядом с Тимуром, теперь присоединяется, наверное, самое лучшее. Я снова разбираю каждую минуту на атомы, стараясь запомнить и этот безветренный воздух, что напоен цветущими сиренью и каштанами, и то, как моя кожа пахнет мужской туалетной водой и ванилью сливочного мороженого. Это был тот же пломбир, каким он угощал меня в прошлый раз. И после него поцелуи были холодными и сладкими.

Учебный год окончен, и с каждым вдохом я заново вспоминаю, каково это, когда впереди только беззаботное лето, сочная черешня и бесконечное чтение пожелтевших от времени книжных страниц. Я бы все отдала, чтобы теперь моей единственной проблемой было, как одолеть список литературы на лето.

Как сложилась бы моя жизнь, если бы меня не отдали в восемнадцать лет совершенно неподходящему мужчине? Если бы мы, пусть и поздно, пусть и разные, но все-таки встретились с Тимуром? При других обстоятельствах, без этого горького привкуса осуждения на губах и без гильотины, нависшей над нашими головами. Когда она сорвется? Никто не знает.

Я никогда не уходила от любовника вот такой, как сейчас. С горящими от поцелуев губами, ступая по земле так легко, как настоящая балерина, которой мне не суждено было быть. Мои щеки полыхают румянцем, стоит закрыть глаза. С ним я делала то, что никогда не делала раньше. Просила его о том, о чем не просила ни одного другого мужчину. Почему же все именно так несправедливо и никак иначе?

Заворачиваю за угол дома, где только лужи света на асфальте фонарей. Тимур хотел проводить меня, но я настояла, что сама дойду до ворот, где меня должно ждать такси. Мы оба не верили, что на Сергея напали на территории интерната, а потому казалось, что бояться мне нечего.

Одинокую сгорбленную фигуру замечаю сразу. Запах курева улавливаю чуть позже. Красная точка не двигается, будто сигарета так и висит на губе.

Просто кто-то курит, прячась в полумраке. Что в это такого?

Когда за спиной раздаются шаги, я тоже ускоряюсь. Не знаю, зачем, ведь я по- прежнему не чувствую страха, но почти сразу же дают знать о себе инстинкт выживания. Я перехожу на бег. Даже успеваю сказать себе о том, какая же я дура и что не стоило отпускать охрану. Лучше бы я ему заплатила, пригрозила или уволила после этого и наняла снова кого-то из новеньких. Пусть бы ждал меня в такси, хоть весь день. Но зато я была бы не одна.

Особенно сейчас, когда меня настигают.

Шею сзади стискивают пальцы, которые адски воняют дешевым табаком. Ожидая меня, он явно скурил не одну. Впереди, прямо за воротами, стоит такси. Вижу лицо таксиста, освещенного приборной панелью. Он смотрит в телефон.

Подними глаза, ну же!

Хочу закричать, но вторая рука зажимает мне рот.

Телепатия — это не мое.

В ту же секунду меня отшвыривают, держа за шею в ближайшие заросли. Кажется, ели. Здесь сыро и темно. Лето и радостная ночь остаются где-то в другой жизни.

Я почему-то думаю только о том, что меня не убьют. Вероятней всего, даже не станут насиловать. Через глухое марево, гул которого нарастает в ушах, слышу звонок телефона в сумочке. Наверное, таксист. Зря я не вызвала его с телефона Тимура.

Мне все-таки стоило согласиться на то, чтобы он провел меня, пусть и до ворот было идти всего ничего.

Я сопротивляюсь, пытаюсь вывернуться и рассмотреть мужчину за моей спиной, но он сбивает меня с ног и я лечу лицом прямо в колючую подстилку из иголок. Хвоя забивается в рот и царапает лицо. Вывернув мне руки, второй рукой он все-таки шуршит собственной одеждой, а после принимается ритмично двигать рукой.

Все заканчивается быстро.

Поле он шарит липкой рукой по моей спине, вскакивает и исчезает, нырнув под еловые лапы. Я остаются лежать на земле. Оказывается, слезы уже затекли в уши, а тело онемело, будто я лежала в сугробе. Может, это вовсе и не было так быстро, как мне казалось.

Как сквозь толщу воды слышу: «Кто здесь?» и вижу перед собой, как скачет резкий белый свет фонарика. Я не знаю, как выгляжу. И что скажу тому, кто нашел меня. И что будет дальше.

Фонарик внезапно падает на землю. Кто-то искренне причитает и пытается помочь мне сесть. Я напоминаю сломанную куклу, которую уничтожил безжалостный хозяин. В то, что у произошедшего может быть другое объяснение, я не верю. Но сейчас не могу до конца обдумать эту мысль, мои мозги застыли, превратившись в бесполезную серую массу.

— Ксения Михайловна, господи, Ксения Михайловна! Вы меня слышите?

Я слышу, но совершенно не могу отозваться. Смотрю в лицо, испещренное морщинами, и только моргаю. Ничего ужасного ведь не произошло, почему же я так реагирую? Разве я не знала, на что он способен? Удивлена, что реальность превзошла все ожидания, когда сама же поступала неправильно? Я нарушила все собственные принципы, когда приехала сюда. И вот результат.

Он знал. Знал, что я появлюсь здесь. А я продержалась долго, почти целый месяц. Но все равно сдалась. Мое несовершенное тело в очередной раз подвело меня.

— Я помогу вам, пойдемте. Вы можете идти?

Тимофей Павлович вроде и по-русски говорит, но как будто нет.

Я встаю на ноги, опираясь на его руку, и он ведет меня так бережно, будто у меня несколько открытых переломов. Может и так, а я просто ничего не чувствую. Мое тело мне снова отвратительно, настолько, как никогда не было. Я вся воняю дымом и кислой спермой, из-за которой меня тошнит.

— Одежду, — кажется, вместе с первым словом я выплевываю и несколько иголок.

— Хорошо. Сейчас, — кивает директор. — И…

— Ни слова.

— Но…

Мы останавливаемся под фонарем, когда я сжимаю рубашку на его груди. Сейчас мне не хватит слов, чтобы объяснить ему, почему Тимур не должен узнать об этом. Но Палыч, как его зовут друзья и коллеги, не дурак.

Вижу по его лицу, как гордость сражается с осознанием суровой реальности.

— Ни слова. Никому.

Я не могу сказать ему, что тогда Тимур точно убьет отца. Собственными руками. Но того уж точно отстоять охранники, а кто спасет Тимура?

Вижу, что все это Тимофей Павлович понимает и сам.

— А полицию?

— Нет.

Нельзя. Нельзя. Ради Тимура. Ради будущего интерната и даже этого седого директора, которого теперь аж трясет от страха.

— Одежду. И такси.

— Может быть, лучше я отвезу вас? — предлагает Палыч.

— Нет.

Мой муж знал, что так будет. Знал, что рано или поздно, я все равно приеду сюда. И это плохо, очень плохо.

Все кусочки головоломки все-таки становятся на место. Находится объяснение и его щедрости, и его добродушию. Он не собирался отдавать мне фонд и не собирался разводиться со мной тихо-мирно. Он мог называть любую цену, важно было, чтобы я просто клюнула на эти обещания. Поверила. Расслабилась.

И совершила ошибку.

И я поступила именно так.

Сейчас любой гинекологический осмотр покажет, что совсем недавно я занималась сексом. И если не сознаюсь в измене и буду настаивать на изнасиловании, тогда интернат закроют в считанные часы.

А пойманную на измене жену он просто уничтожит. Сотрет в порошок и не поморщится. Спасибо, что не попросил насиловать меня по-настоящему, но кто знает, что еще взбредет в его голову?

Сергей зажал меня в угол. Оба варианта для меня — это поражение.

Но я не собираюсь плясать под его дудку. Мне есть за что бороться, ведь он сам обозначил цену, никто за язык его не тянул. Я не буду сдаваться так быстро, зря, что ли, терпела его столько лет?

Мне просто придется сделать вид, что ничего не было.

Не было тяжелого дыхания и липких рук на теле, не было чужой кислой спермы на одежде. А раз не было этого, то придется вычеркнуть из памяти и красоту летней ночи, и сладкие поцелуи, прерываемые жарким восторженным шепотом о моем совершенном теле. Не было страха, паники, позиции жертвы, а с ним и безграничного, яркого, но такого короткого счастья.

Ничего.

Этого.

Не было.

Глава 27. Тимур

Лето в Риге выдалось сухим и жарким.

Капли редких ливней испарялись даже раньше, чем долетали до земли. Траву на стадионе пацаны вытоптали в первые же дни, но и остальная, по краям поля, в прохладе синих елей, все равно напоминала жесткую солому. А соленый воздух, несмотря на близость целого моря, царапал глотку, как в сухой сауне.

После каждой тренировки я был покрыт пылью с головы до ног. Песок скрипел на зубах, глаза саднило от пыли, а кожу не спасали даже солнцезащитные крема.

Но именно там, на поле, когда разнимал галдевших пацанов, которым и зной был нипочем, день за днем я понимал, что не ошибся. И наконец-то нашел свое место.

На вытоптанном стадионе без разметок и профессионального покрытия. Не рядом с игроками, чьи гонорары исчислялись миллионами. Пусть у нас не было трибун с тысячами зевак, а наши зрители рассаживались на траве или забирались на ветви деревьев, но я ни за что не променял бы эту работу на другую.

Мое предназначение оказалось среди этих темных, как негритята, и таких же босых и покрытых пылью, мальчишек разных возрастов, чье сердце было отдано футболу. Они могли играть часами.

Без еды, воды и перерывов. Уставшие, но довольные, более благодарных учеников я еще не встречал.

Приходилось силой уводить их в самый разгар дня, чтобы никто не свалился с солнечным ударом. И все равно они не расставались с мячом, даже когда буквально падали от усталости.

Я учил их всему, что знал, видел и пробовал. Мы собирались в круг в тени, мокрые после купаний в море, и они слушали о Лондоне, о моих товарищах, живых легендах, с открытыми ртами. И часто, обязательно, спрашивали, почему я все бросил? Или не стал тренировать мальчишек там?

Я не мог объяснить им, что, останься я в любом другом месте, то гарантировано бы спился, если бы не Божья Коровка.

Конечно, не она взяла меня за руку и доставила к Палычу, но ее благотворительность и случайное совпадение привели к тому, что я все-таки очутился в интернате.

Мне пиздец, как не хватало ее.

Ладно.

Мне очень не хватало ее. Я очутился не материться. Знаете, этим пацанам только дай волю. Иногда от них я слышала такое, от чего уши в трубочку сворачивались. Приходилось показывать им пример. Держать язык за зубами и даже в моменты азарта не орать благим матом, где каждое слово было нецензурным.

Но в моменты, когда я оставался с самим собой, один на один, я позволял себе признаться — я охуенно скучал по Божьей Коровке.

Даже по редким встречам. Даже по возможности просто видеть ее. Вдыхать ее цветочный запах. Не говоря уже о большем, хотя секс теперь не был главным. Я сходил с ума от желания просто видеть ее по вечерам в своем домике.

Иногда я настолько забывался, что в порывах радости, когда наши забивали годы, даже оборачивался, чтобы найти Ксению взглядом. Как будто она была со мной в Латвии, стояла за моей спиной, а не осталась в Москве, продолжая плясать под дудку моего отца.

Но Ксении, разумеется, не было на пыльном, выжженном солнцем стадионе. Она не ждала меня, сидя в высокой траве, щипая травинку или щурясь на солнце. Не бежала впереди меня на пляж и не обвивала свои ноги вокруг меня в море, пока я поддерживал ее за талию.

В моем воображении она, конечно, всегда была в том купальнике в горошек, в котором она плавала в отцовском доме. Только на этот раз, спрятавшись от детских глаз, я мог бы этот купальник с нее снять и трусики отвести в сторону. Прямо в воде.

Но она все еще принадлежала другому мужчине. А я в нашу последнюю встречу дал ей слово, что буду ждать. И обязательно дождусь, но, видят небеса, ожидание давалось особенно сложно.

Поэтому каждый вечер я писал ей сообщения.

Она так ни на одно не ответила, но я знал, что она читает их. Понимал, почему она выбрала такую тактику. Проще будет сказать, что неизвестный рижанин просто ошибается номером раз за разом. Я не называл ее имени, не вспоминал прошлого, только писал ей, как сильно мне ее не хватает.

И днем, пока мои парни готовились к главной игре — чемпионату среди детских лагерей на взморье, и потом, неделя за неделей, вышибали конкурентов, планомерно двигаясь к финалу, мне удавалось хоть как-то отвлечься. Но ночами и вечерами я был предоставлен сам себе. И очень скоро понял, что просто не могу представить своей дальнейшей жизни без нее.

— Ре tevis atbrauca! К тебе приехали!

Из-за смеси латышских и русских слов до меня не сразу доходит смысл. Сказываются усталость и перегрев.

— Ко мне? — удивился я.

— Да, женщина! Ждет тебя!

Срываюсь и бегу со всех ног к главному зданию, надеясь только на то, что она все- таки прочла мои смс-ки. Колено горит огнем, но мне плевать.

Ведь возможно, уже сегодня я буду засыпать вместе с ней и отец наконец-то ее отпустил.

27- 1

***

Кондиционер гоняет холодный воздух по залу, пока за панорамными окнами ресторана асфальт едва не плавится от жары. Напротив меня за укрытым белоснежной скатертью сидит мама Светы, у которой серьезные ожоги на лице, и чья операция уже назначена. Бумаги дрожат в руках женщины.

— Так, значит, все получится?

Ирина, мать Светы зовут Ирина. И ее дочери нужна пересадки кожи после ожогов на лице.

— Да, на днях фонд проведет необходимую транзакцию в клинику в Мюнхене. Как только их банк, подтвердит оплату, вам назначат дату первой операции. Не волнуйтесь, Ирина. Вы сделали для своей дочери очень многое, осталась финишная прямая.

— Вы спасительница! Спасительница! Дай бог вам счастья! Знаю, что вам может и не пригодится, но вот… Не сочтите за рекламу, учитывая ваши связи, — она краснеет, но все равно протягивает визитку. — Я помогаю людям с поиском жилья, снять-продать. Знаю, что вы не станете пользоваться таким агентом, как я…

— Бросьте. Если мне понадобится когда-нибудь, я позвоню именно вам. Спасибо.

— Вам спасибо, Ксения Михайловна. Спасибо большое. Я пойду.

Она берет бумаги со стола, краснеет и сталкивается с каким-то клиентом, смущается еще сильнее и убегает из ресторана.

Раскрываю ежедневник, который лежал на краю стола, машинально вкладываю между страниц визитку. Вписывать имя ее дочери в мой список еще рано, но в нем за этот месяц и так уже прибавилось достаточно имен.

Их могло и не быть, если бы я решилась уйти от Сергея первая и не стала ждать развода. Стоили они этого месяца ожидания? Я хочу верить, что да.

Допиваю кофе и решаю, что не буду есть в этом ресторане. У еды в таких заведениях совершенно нет вкуса. Уверена, что это только для меня, а остальные вполне правдиво наслаждаются и расхваливают талантливых поваров.

Оплачиваю счет и выхожу на знойную улицу, предварительно нацепив на глаза солнечные очки. Спиной чувствую охранника, который следует за мной бесшумной тенью, пока я иду прямиком к холодильнику с мороженым прямо на перекрестке.

Выбираю самый простой пломбир в вафельном стаканчике. Уже который раз, с наступлением лета, ищу то самое мороженое, которым меня оба раза угощал Тимур.

Отрываю этикетку, но не успеваю распробовать как следует. Спиной чувствую толчок и едва не падаю сама, но на асфальт вместо меня приземляется только стаканчик.

— Аккуратнее!

Это мой охранник тут как тут. Когда оборачиваюсь, Армен уже держит за плечо какую-то покрасневшую от зноя девушку. Ее лицо скрывают солнечные очки, а еще она резво вырывается, мешая рассмотреть, как следует.

— Я случайно! — дергает она плечом. — Отпусти! Не имеешь права меня так хватать!

Понимаю, что улицы в разгар дня абсолютно пустые и налететь на меня с такой силой никак не вышло бы случайно. А еще мне кажется, что я уже где-то ее видела.

Мороженое растекается белой лужей на раскаленном асфальте, а во рту теперь только приторный вкус сахара, от которого вдруг начинает тошнить.

— Сними очки, — приказываю девчонке.

— Буду я тебя слушаться, извращенка!

От ее визга я окончательно теряюсь, поэтому Армен действует за меня — мигом срывает темные стекла с ее лица, но меня ждет разочарование. Девушка не знакома мне настолько хорошо, чтобы узнать ее моментально.

Черт возьми, где я ее видела? Может, она имеет отношение к фонду?

Несмотря на раскаленный добела асфальт, по коже все равно пробегает холодок. Откуда ни возьмись, на улице появляются люди. Шум вокруг нарастает, девица пытается вырваться, и люди достают телефоны. Первым это делает именно продавец мороженого. Такой спектакль, а он в первых рядах.

— Надо уходить, — моментально оценивает обстановку Армен. — Ксения Михайловна, я могу ее с собой взять. В машине и разберетесь.

— Эй! Никуда ты меня не возьмешь! Это похищение! Никуда я с вами не поеду!

— Отпустите девчонку! — раздается из толпы. — Что за произвол?

— Отпусти ее, Армен, — тихо отзываюсь. — Пусть уходит. Не о чем с ней разговаривать.

Телохранитель подчиняется, а после подхватывает меня под локоть и ведет к машине, игнорируя выкрики зевак. В прохладе салона пью воду, стараясь уловить ту беспокойную мысль, которую мне почти удалось поймать за хвост, там, на перекрестке.

Но телефонный звонок не дает сосредоточиться.

— Ксения Михайловна! — чуть не плачет в трубке Лидия. — Срочно приезжайте в офис!

Мы и так держали путь в офис, но теперь до здания, в котором располагается фонд долетаем буквально за пару минут. Со штрафами за превышение скорости разберемся потом.

Вход в офисное здание неожиданно оказывается оцеплен полицией. На мой пропуск ни один из оцепления и глазом не ведет.

— Но почему? Что происходит?

Из-за их спин появляется Лидия. Ее вместе с другими работниками фонда выпроваживают из здания мужчина с нашивками налогового управления.

— Лидия!

— Ксения Михайловна, там обыск! Они ворвались в кабинеты посреди бела дня, вооруженные с автоматами, как рейдеры в девяностые! Господи! Что это творится такое, Ксения Михайловна? Мы ведь ничего не нарушали!

Пытаюсь успокоить верных работников, хотя у самой от проклятого ощущения надвигающейся беды уже волосы дыбом. На завтра в моем ежедневнике с десяток срочных дел, но если фонд окажется парализован ни с одним из них нам не справиться.

— К Сергею, — отдаю распоряжение, когда сажусь обратно в машину.

Еще есть вероятность, что я здесь совершенно не причем. Что все это происки конкурентов, до выборов считанные недели. И пусть это не окажется спектаклем, разыгранным только ради шумихи. Ведь, если завтра фонд не возобновит работу и мы перестанем переводить за рубеж нужны суммы, дети потеряют свои очереди.

Глава 28. Тимур

В кармане своих шорт все это время таскаю с собой заколку Божьей Коровки, которую стащил с ее волос еще в первую ночь на стадионе. Это моя реликвия, единственная добыча, которую я сжимаю сейчас до ломоты в суставах, пока быстрым шагом, насколько позволяет боль в колене, иду к главкому зданию лагеря.

Хромать я теперь буду до конца жизни и, вероятно, в возрасте Палыча, придется таскаться с тростью. После целого дня на ногах мне и теперь тяжело передвигаться по полю, поэтому я стараюсь долго на ногах не стоять, но сдержаться, как правило, не могу. To и дело вскакиваю с колченогой скамейки, куда-то несусь, а вечером даже носки стягиваю, стиснув зубы.

Оглянуться не успел, а мне больше не восемнадцать. Как так быстро? И почему я ничего не успел сделать к этому времени?

Да, мной уже заинтересовались две спортивные школы в Риге, и все, благодаря успехам моих пацанов на поле, но это так медленно и долго… А еще, если бы меня действительно ничего не держало в России, я бы остался в Европе. Здесь было бы проще строить карьеру, не оглядываясь на тень отца. Но в моей жизни есть Ксения, и я не могу без нее.

Замкнутый круг, по которому я хромаю, как подстреленная лошадь.

Надеюсь, что она наконец-то приехала, и тогда я смогу увезти ее с собой. Я не могу дать ей многомиллионный фонд, но могу дать кое-что другое. Но, к сожалению, я все еще не знаю, что из этого Ксения ценит выше всего.

В главном здании прохожу мимо графика матчей. Моя команда на хорошем счету и уверено идет к четверть финалу, а если парни будут играть так и дальше, у нас есть все шансы выйти в финал.

Это невероятная возможность для меня. Палыч говорит, что меня уже заметили, но теперь все зависит от того, как моя команда покажет себя. В моем состоянии тренером быть непросто, но я очень стараюсь. Ради себя, Ксении и нашего будущего.

Забегаю в прохладный холл, пытаясь отдышаться. Моргаю, чтобы привыкнуть к полумраку, едва морщась от резкой боли в колене.

Возле раскидистых пальм в кадках вижу Палыча, он поднимает взгляд и сообщает кому-то:

— А вот и он.

Я не вижу женщину, что приехала и ждет меня. Она сидит в глубоком кресле, которое полностью ее скрывает от меня.

Впиваюсь в гладкий бок заколки так, что она вот-вот треснет, и ускоряюсь.

Огибаю кресло и… выдыхаю удивленно:

— Мама?

Я совсем забыл об еще одной женщине в своей жизни.

Мама изящно поднимается и радостно обнимает меня за плечи, похлопывая по рукам.

— Тим, мальчик мой, я так скучала.

Мама не одобрила мое возвращение в Россию к отцу. Так что вроде бы логично, что она приехала в Ригу. Вот только видеть ее здесь все равно непривычно. Я совсем- совсем не ждал ее.

Мама замечательно выглядит в легком цветастом сарафане и собранных в ракушку светлых волосах.

— Ты не рад мне?

— Что ты… просто удивлен, что ты приехала без предупреждения!

— Оставлю вас, — говорит Палыч. — Приятно было познакомиться, Валерия.

— И мне, — лучезарно улыбается мама. — Спасибо, что помогаете моему непутевому сыну.

Палыч кивает, но больше не улыбается. Он выглядит уставшим и хмурым, странно видеть старого директора таким, ведь еще утром он широко улыбался и смеялся, но мама отвлекает меня, когда я уже хочу догнать сгорбившуюся фигуру.

— Ну что? Покажешь мне, что у вас тут и как? — продолжает с улыбкой мама, когда директор поспешно уходит. — Наверное, весело?

— Да, наверное. А ты надолго?

— Не знаю еще, а что? Я тебе помешаю?

— Нет, просто я работаю здесь, а не отдыхаю. У меня совсем мало свободного времени.

— А я уж было думала, что ты себе девушку завел.

— А даже если бы и завел? — отзываюсь я.

— Познакомишь? Кто-то из местных?

— Притормози коней, мама… У меня есть девушка. Но она осталась в России.

Мама берет меня за руку и молчит.

— Что такое? — не выдерживаю я. — Говори уже. Я ведь тебя знаю. Ты не спрашиваешь, кто она. Это подозрительно.

— Ну… Не хотела тебя расстраивать. Дело молодое, может ведь тебя и не дождаться, ты на все лето ведь уехал.

— Дождется, — хмуро отзываюсь я. — Вот увидишь.

— Посмотрим, — с какой-то странной улыбкой отзывается мама.

Мне вдруг обидно, что я никак не могу ни рассказать маме про Божью Коровку, ни доказать, что Ксения обязательно ко мне приедет. Или что дождется, потому что я и сам в этом не уверен. Чем больше времени она проводит отдельно от меня, тем слабее наша связь. Ведь она так ни разу и не ответила на мои сообщения.

Мы выходим в прохладный сквер, где шумят хвойные.

— Мам, слушай. Давно хотел спросить, но это был явно не телефонный разговор. Слушай, а как так вышло, что ты решила дать мне свою фамилию, когда я родился?

— Ну… Я же тебе уже говорила. Хотела избежать лишнего внимания. В школе, в саду и дальше. У отца слишком громкая и запоминающаяся фамилия, а разразись какой-нибудь громкий скандал, тебя бы сразу вычислили, и журналисты бегали бы за тобой по пятам, а так, смотри. Ты спокойно работаешь тренером и никому до тебя в этой Риге нет дела, а это многого стоит, Тимур. Уж поверь мне.

— И только?

— Это не так мало, как тебе кажется. Ну, покажи мне здесь все, а потом иди, работай, не бойся, я не буду постоянно тебя отвлекать. Не для этого я приехала.

— А для чего?

Мама поправила выбившуюся из прически прядь и улыбнулась, оглядывая синие ели во дворе лагеря.

— Просто хотела убедиться, что ты в порядке, мальчик мой. Хорошо, что у вас здесь так спокойно.

28- 1

«Доступ запрещен».

Моргаю, глядя на красную надпись на крохотном экране. Прикладываю пропуск еще раз, и экран мигает, но через несколько секунд снова вспыхивает красным.

Позади меня стоит заведенная машина. Водитель не смог заехать, поскольку охранная система никак не отреагировали на его чип. Он предположил, что это сбой системы. И вот почему я сама вышла из машины и приложила свой ключ.

Но и теперь ворота, ведущие на территорию дома, остаются закрытыми.

Убираю палец с кнопки вызова. Охрана не отвечает, как будто за ограждением все вымерли. Прикладываю чип в третий раз, но зеленый свет не загорается.

В офисе Сергея не оказалось и мне сказали, что муж просил передать, что ждет меня дома, вот почему я приехала. Но теперь я стою на отшибе возле собственного дома.

И не могу попасть внутрь.

Там моя одежда, документы и драгоценности. Там осталась вся моя жизнь. Я не готова и не готовилась к тому, что Сергей может избавиться от меня сейчас и таким способом. Ведь я поверила в его сказку о разводе.

Возвращаюсь в машину, оглушенная, как рыба подводным взрывом.

— Должно быть, какая-то техническая ошибка. Может, позвоните мужу? — предлагает Армен.

— Я уже звонила… Думаю, он сам наберет меня, как только освободится.

На самом деле, я не думаю, что он занят и что вообще ему есть дело до меня. Мой фонд опечатан, дом заперт, и все, что у меня осталось, это водитель и телохранитель, но даже им платит Сергей. И он до них просто не добрался.

— Что делать дальше, Ксения Михайловна? Куда ехать?

Мне нельзя в офис и нельзя домой. А кроме этого у меня больше ничего не осталось. Больше всего на свете теперь я хочу в Ригу, к Тимуру, но уже поздно.

Нужно было бросать все еще в ту ночь, нужно было вернуться к нему сразу после нападения и признаться самой себе, что нельзя оставаться рядом с мужчиной, которой подсылает к тебе извращенцев, чтобы заставить признать свои ошибки первой.

Тимур был прав, я эгоистка. Я так увлеклась, спасая чужие жизни, что думала, мне все сойдет с рук. Даже измены, о которых Сергей знал. Знал все это время, но просто затаился. А может, это Алевтина Петровна наконец-то рассказала ему правду.

Прошу отвезти меня обратно в город и остановить у первого же банкомата. Там выхожу и проверяю остаток на счете. Даже когда банкомат в третий раз с презрением выплевывает карту с ошибкой, я упрямо сую карту в приемник снова.

— Разуй глаза, ошибку же выдает! — гаркает хмурый мужчина, дожидающийся своей очереди. — Полчаса уже стою, бери свою карту и проваливай!

Привычно ищу глазами Армена, и сердце обрывается. Телохранитель говорит по телефону. Вид у него озадаченный. Кажется, он только что узнал, что в его услугах больше не нуждаются.

У меня нет денег, охраны и крыши над головой. Даже документов, чтобы сесть прямо сейчас на самолет до Риги. Или даже на автобус, плевать, что поездка может занять несколько суток.

Но теперь слишком поздно.

За каких-то несколько часов я лишилась всего, ради чего пожертвовала собственным счастьем. Сергей словно ждал момента, когда Тимур окажется так далеко, чтобы он мог ударить по мне со всей своей безжалостной мощью.

— Ксения Михайловна… — Армен подходит ближе. — Тут что-то странное. Мне сказали, что я могу подойти в офис, получить расчет.

— Мне тоже, — из машины выходит водитель. — Попросили подъехать прямо сейчас.

Оба мужчины сбиты с толку. Фактически, им приказали бросить меня на окраине Москвы за несколько часов до наступления ночи. А вот меня после того, как Сергей уже поступал со мной, это даже не удивляет.

— Подождите минуточку, ладно?

Достаю ежедневник, раскладываю его на капоте. Где эта визитка, она нужна мне сейчас как никогда. Кто бы мог подумать, что именно она сможет спасти меня, а ведь я могла ее выкинуть или оставить на столе в ресторане.

— Ирина? Здравствуйте, извините, что поздно. Это Ксения!

Ирина не верит своим ушам, когда я прошу срочно подыскать очень скромную однокомнатную квартиру. Да, посуточно. На эту ночь. Вру о том, что в доме прорвало канализацию и плевать, что на глазах у водителя и телохранителя, которые уже осознали правду. Муж только что вышвырнул меня на улицу.

Спустя долгие десять минут, Ирина все-таки находи нужное и диктует мне адрес свободной квартиры. Благодарю ее и показываю записанный адрес водителю. Не прошу ни о чем, ему решать, захочет ли он мне помочь, когда уже остался без работы.

— Что ж… Путь не близкий, но скажу, что были пробки, — кивает он.

— У вас есть наличные? — подает голос Армен.

— Кое-что есть, что ты…

Но он уже достает из портмоне несколько купюр и протягивает мне.

— Вот, возьмите еще. И не надо возвращать.

Глава 29. Ксения

Я прячусь за маску равнодушия ровно до того момента, как остаюсь одна в незнакомой квартире. Бессмысленно слоняться по студии в двадцать два квадратных метра долго не выйдет, но я наворачиваю круги до тех пор, пока за окном окончательно не темнеет.

А затем мой телефон начинает звонить, не переставая.

Я просто смотрю на сумку, в которой после одного звонка идет другой, аккуратно достаю его, словно он может взорваться в моих руках.

И ставлю перед собой на барной стойке, которая заменяет здесь стол.

Незнакомые номера звонят один за другим, на почту валятся письма, я вижу только первые строки и в глазах начинает рябить от изданий и СМИ, которые вдруг помешались мной.

Какофония самых разных извещений окончательно уничтожает привычную рутину жизни.

Что-то случилось.

В глубине души я все еще надеюсь, что всех этих журналистов интересую не я. И все дело, как и всегда, только в Сергее. И тогда найдется объяснение и его странному поведению, и тому, что я внезапно оказалась на обочине жизни. И может быть, еще будет шанс вернуть все, как было.

Надежды разбиваются в прах, когда я включаю телевизор.

Поток липкой грязи с экрана, как селевый поток, утягивает меня на дно, забивает глотку, мешает дышать. Падаю на пол, зажимая уши руками.

«Жена кандидата совратила собственного пасынка… Сын от первого брака вернулся в Россию и…. Муж отказался давать комментарии, но мы…….

Не сразу нахожу пульт. Не сразу нахожу в себе силы, чтобы выключить телефон полностью. Сам он не замолчит. А они не успокоятся так быстро.

Пути обратно больше нет.

Сергей разыграл мою жизнь, как пешку. Почему-то не раньше, а именно сейчас отдал мою историю на откуп журналистам, а мне наобещал с три короба, потому что и не собирался выполнять обещанное. Показал, как легко может отобрать то, что и так принадлежит ему.

А я не увижу ни фонда, ни ребенка.

А у долгожданной свободы теперь ощутимый привкус гнили. Извращенка, совратительница.

Они не станут сдерживать себя. Им наверняка еще и заплатят, чтобы они себя уж точно ни в чем не сдерживали.

Не знаю, сколько проходит времени, когда я снова ищу телефон. Заряда совсем мало. За окном светает и на какое-то время я получила передышку в звонках. Наверняка проще будет сменить номер, чем выдержать их атаку.

Нахожу прочитанные смс-ки. Хочу позвонить, но там еще ночь.

Поэтому впервые пишу ответ.

Я эгоистка и дура. Он обо всем знал. И сейчас рассказал всем. Хочу к тебе. Как тебя найти?

Кое-как перебираюсь с пола на так и не разобранный диван, по-прежнему сжимая телефон в руке. Закрываю глаза. В следующий миг меня будит звонок, но мелодия обрывается на полуноте, и я снова тону в сновидениях, в котором я гуляю по побережью вместе с Тимуром. Соленый ветер швыряет в лицо волосы, а он говорит, что я глупая и надо было приехать раньше.

Резкий и громкий свист соловья возвращает меня к реальности, в которой я сплю на диване в чужой квартире. Первые несколько секунд пытаюсь включить телефон, чтобы увидеть смс-ку от Тимура, ведь он обязательно должен был написать ответ, но экран остается темным.

Телефон полностью сел. Какая же мелодия разбудила меня? Квартира снова наполняется истошным птичьим воплем, и сердце взмывает к горлу. Это дверной звонок.

Должна ли я открыть? Нет сил глядеть на себя в зеркало, кое-как только поправляю волосы, но я не собираюсь открывать нежданным гостям, поэтому, махнув на потеки туши, смотрю в дверной глазок.

— Ксения Михайловна, это я! — кричит за дверью мама Светы. — Откройте!

Как же ее звали?

Ира?

Да, точно. Наверное, я должна открыть ей. Это все-таки ее квартира. Ее работа.

Нехотя проворачиваю ключ и отступаю назад. Пока Ира разувается, вытираю косметику с щек влажной салфеткой из сумочки. Ира теребит ремешок клатча и смотрит на меня как-то по-новому. В ресторане она смотрела на меня с восхищением и страхом, сейчас же я перед ней в помятой одежде, со следами обивки дивана, отпечатавшимися на моем лице, а еще… новости.

Я забыла.

Ира знает, теперь я это вижу. Это любопытство пополам со страхом. Действительно ли делала я то, о чем говорили в новостях? Совратила ли я своего пасынка и где был мой муж в это время? А так и не скажешь, это читается в ее глазах, и мне становится плохо. Я не впустила бы журналистов, но сейчас каждый готов продать душу за сенсацию, особенно те, кому нужны деньги.

— Ксения Михайловна, простите, что вмешиваюсь, — деликатно говорит Ирина — Но мне просто нужно знать, снимите ли вы эту квартиру на больший срок? Канализация, как же, читается в призрачной усмешке на губах.

— Нет.

Говорю и сама пугаюсь. Идти мне некуда. По крайней мере, пока Тимур не ответит. Он не оставил мне адреса, и где искать его в Риге, я понятия не имею. Вряд ли там только один спортивный интернат.

А ведь мне нужен загран, чтобы поехать в Европу.

— Ладно, — тянет улыбку Ирина. — Тогда оставите ключи в почтовом ящике, когда готовы будете съехать. Это нужно сделать сегодня до полудня, ладно?

Киваю.

— И простите, что спрашиваю… Но наш договор в силе?

— Не уверена.

— В каком смысле вы не уверены? Вы ведь вчера сказали, что у нас очередь, что мы можем…

— Я помню, — отрезаю. — Но сейчас все транзакции фонда приостановлены. Что будет дальше, я не знаю.

Миг и передо мной вместо вежливого агента по аренде недвижимости снова стоит уставшая, измученная, но готовая изорвать любого, как тигрица, кто встанет на пути у ее дочери.

— To есть мы можем потерять очередь на трансплантацию? Вы не заплатите?

Качаю головой. У меня теперь нет денег даже на саму себя, но вслух я этого не произношу. Вижу, что в ее глазах я не имею права даже требовать сочувствия.

— Ах ты, подстилка, лживая шлюха! — шипит Ирина. — Мы тебе поверили! А ты променяла доверие мужа и его деньги на молодой член! Да и было бы с кем, с его собственным сыном!

— Убирайся.

— Нет, это ты убирайся. Эта квартира моя, а ты здесь никто. Не буду я ждать до двенадцати. Даю полчаса на сборы. Противно стоять рядом с тобой, а будешь упираться, я полицию вызову. Извращенка.

Моих вещей здесь и нет. Собирать мне нечего. Кидаю разряженный телефон в сумочку, обуваюсь и покидаю квартиру.

И впервые за долгие годы я ощущаю зверский, непривычный голод. Потребность в пище настолько затмевает сознание, что остальные проблемы на фоне этого меркнут. Даже учитывая то, что я осталась на улице, с разряженным телефоном, без транспорта и охраны, документов и с ограниченным количеством налички, сейчас меня волнует только еда.

Любая. Даже дешевые «Семейные сосиски» на рекламной растяжке поперек дороги сейчас выглядят лучше всяких деликатесов, так что я нервно сглатываю, когда иду вниз по улице. В ресторан мне путь заказан, и не потому, что я могу там кого-то встретить, хотя и это тоже следует учитывать, но прежде всего, мне следует беречь деньги. Я не знаю, как долго мне придется выкручиваться. Вчера я потратила на посуточную оплату достаточно много денег, если сравнивать эти траты с возможностью снять что-то на более долгий срок.

Еще нужно обязательно зарядить телефон. Я должна как-то связаться с Тимуром, он моя единственная надежда и маяк, который поможет выбраться из этого безумия.

Купить новую симку без документов не выйдет, поэтому придется выкручиваться как-то с этой. Уверена, журналисты продолжают обрывать мой телефон звонками. И нет ничего случайного в том, что им всем стал известен мой номер.

Итак, я должна поесть где-то, где продают дешевую еду. А еще надо найти, где зарядить телефон, не имея при этом собственной зарядки.

Перебегаю полупустую дорогу и попадаю в царство жареной картошки и прогорклого масла. Живот громко выражает восторг запахами «Макдональдса», пока стою в очереди. Я понятия не имею, какой бургер выбрать, потому что никогда не ела такой еды. И диета была последним, что держало меня подальше от ресторанов быстрого питания.

Первым был имидж, разумеется. Сергея разорвало бы на куски, поймай меня журналисты за поеданием дешевого бургера в забегаловке.

А во-вторых, никогда не получая удовольствия от еды, я не понимала, что люди вообще находят в пицце, бургерах и прочих вредных примерах фастфуда. Меня к ним даже не тянуло.

Выбираю бургеры, ориентируясь по цене, а не составу, все равно они примерно одинаковы. Платить приходится наличкой, терминал под экраном отказывается принимать карту. Моя очередь наступает быстро. Получаю поднос с картонной коробкой, стаканом «Колы» и промасленным пакетом с жареной картофельной соломкой и иду искать свободное место.

Голодный рев моего желудка не стихает, но я все еще не могу посвятить себя еде, как бы сильно этого не хотела. Кружу по залу в поисках необходимого и замечаю студента, который сидит, уткнувшись носом в ноутбук, а рядом тянется зарядка для телефона моей модели.

Плюхаюсь рядом и включаю все свое обаяние на максимум, и уже через пять минут мой телефон наконец-то подключен к розетке, а я могу приступить к еде.

Достаю из коробки бургер, который моментально разваливается у меня в руках. Листья салата сыпятся обратно в картонку, а майонез проступает на куриной котлете в толстом панцире кляра. Сначала я стараюсь есть аккуратно, но после забываю обо всем — облизываю соль с пальцев, шумно втягиваю в себя «Колу» через соломинку и даже пальцами подхватываю листья «Айсберга». В конце концов, я за них тоже заплатила.

Представляю, что сказал бы Тимур.

Каждое мгновение ловлю себя на мысли, что было бы, будь он напротив меня. С какой улыбкой смотрел бы, пока я жадно глотаю еду. Так же как, когда я ела то мороженое.

В целом мире только он один умел так смотрел на меня.

Теперь, когда я осталась совсем одна, все мои мысли только о Тимуре. И в какой-то момент понимаю, что испытываю облегчение.

Все уже знают.

Шила в мешке не утаишь и глупо было верить, что нам удастся избежать огласки. Но только теперь мне стало легко и просто. Больше не нужно прятаться, бояться, загоняя даже собственные мысли в темный угол, чтобы не дай бог о них не узнал кто-нибудь еще.

Я могу думать о нас, вспоминая все, что у нас с ним было. Могу мечтать, зная, что мои щеки, наверняка, краснеют из-за этих мыслей. Могу позволить себе то, чего не позволяла себе никогда. Выходка Иры показала мне, что, сколько бы я ни старалась выглядеть хорошо в глазах других, никто из них никогда не будет относиться ко мне, как Тимур. Другие не примут мои слабости и будут только осуждать меня за них. Любое несовершенство в их глазах моментально разрастается до неприличных размеров, и никто не готов прощать мне ошибки.

До сих пор не знаю, правильно ли это крутить роман с собственным пасынком, но я честна перед самой собой — всеми силами я старалась избежать этого. Но так вышло, что лучшим мужчиной в целом свете для меня стал именно Тимур, готовый принять меня со всеми моими тараканами и ворохом проблем.

За соседним столиком сидят девушки, и до меня доносится их щебет: «С сыном собственного мужа! Ты прикинь!». Они почти не поднимают головы от экранов своих смартфонов, не смотрят по залу и даже друг на друга, так что мне нечего бояться. Им и в голову не придет, что звезда скандала может быть рядом с ними.

Журналисты сработали на славу, но Сергей — еще лучше. Подключил абсолютно все новостные каналы, чтобы скандалом заинтересовались все возрастные категории избирателей. От тех, кто читает бумажные газеты и смотрит только телевизор, до тех, кто узнает новости от новостных лент пабликов.

— Простите, но мне надо на пару, — бубнит парень, у которого я одолжила зарядку. До каких-то слоев населения СМИ достучаться все равно не удалось, и слава богу.

— Конечно, спасибо.

Телефон зарядился, и включаю я его с опаской. Шквал смс-ок о не принятых и пропущенных и переполненной голосовой почте тут же оглашает «Макдональдс».

С сожалением замечаю, что смс-ок от Тимура нет. Моя вчерашняя доставлена, но ответа так и нет. Наверное, новости до Риги доходят медленнее.

Телефон начинает вибрировать прямо в моих руках.

Поперек экрана высвечивается имя свекрови.

Глава 30. Ксения

Первый звонок я пропустила.

Но Алевтина Петровна позвонила во второй.

А потом еще.

Неужели ей так сильно хочется облить меня грязью лично? Но зачем, ведь, по сути, она узнала все первой еще до того, как об этом узнал Сергей? Да и что нового я могла от нее услышать, кроме того, что уже слышала в коридоре больницы?

Интересно, это она обо всем рассказала сыну? А почему терпела так долго? Или, наоборот, это он выжидал, даже зная правду?

Хочется сбежать, покинуть ресторан и выкинуть телефон в ближайшую мусорку вместе с картонным мусором и засаленными упаковками, а потом сесть на поезд и умчаться в другую страну, где должно быть лучше, но без паспорта мне никогда не сделать этого.

А еще за окном в считанные минуты стало слишком темно.

Вот ударила первая молния, за ней другая. Столики вокруг стали спешно заполняться людьми, спасающимися от непогоды.

Идти мне некуда. А всю жизнь бежать от свекрови — бесполезно. Если захотят, они меня везде найдут.

Я перезваниваю ей сама. От любопытства, скуки или чтобы окончательно разорвать последние семейные связи, не знаю.

— Ксения, слава богу! Где ты?

В какой-то миг даже кажется, что она действительно волнуется, но я отметаю эту мысль.

— А зачем вам знать, где я?

Ресторан забит под завязку, а моя свекровь не станет устраивать скандал на людях. Не тот она человек, чтобы так низко опуститься. Но она может сдать меня Сергею, если вдруг он решил выведать мое местоположение через мать.

— Помочь тебе хочу, дура, — цедит свекровь. — Где ты? Я приеду. Одна.

Свекровь произносит это абсолютно без злости. У нее было достаточно времени, чтобы смириться с моей изменой. А все высказать мне она могла и раньше.

Называю адрес. Будет даже забавно увидеть высокомерную Алевтину Петровну на пластиковом стуле в «Макдональдсе» в окружении матерящихся студентов.

— Буду через полчаса.

Дождь за окном не стихает, лупит серой стеной по панорамным стеклам, я впервые сыта и мне даже хорошо. У меня есть пути отступления, а с остальным я обязательно справлюсь.

Замечаю на парковке черный внедорожник. И понимаю, что готова ко всему. Если она выйдет не одна, если я почувствую хоть что-то неладное, то буду кричать, сопротивляться и устрою еще больший скандал на глазах у всех. Мне, в отличие от нее, терять уже нечего.

Свекровь выбирается из машины одна, как и обещала. Спешно перебегает залитую дождем парковку и сразу направляется к экрану. Она в курсе, как здесь делают заказы? Откуда?

Свекровь не выглядит озадаченной, когда просматривает меню. По-деловому тыкает в необходимое, как будто точно знает, чего хочет. Может, тянет время? Как я могу поверить в то, что в свободное время, когда ее никто не видит, она обедает бургерами?

Пока ее заказ в работе, она принимается глазами искать меня по залу. Я сдержанно киваю. Она не подходит сразу же, а я уже готовлюсь к любому развитию событий — что она достанет сотовый и все-таки вызовет каких-то амбалов из машины. Не знаю, зачем я могла понадобиться Сергею, если он вышвырнул меня из дома, но после случая в интернате от него можно ожидать чего угодно.

Алевтина Петровна забирает заказ, опускается за мой столик с подносом. Замечаю кофе и какую-то продолговатую коробочку.

— Обожаю их пирожки с вишней, — сообщает свекровь и мешает кофе деревянной палочкой.

— Думаете, я поверю, что вы едите в «Макдональдсе»?

— Почему нет? Не все могут быть такими правильными, как ты, Ксения. Только правильное питание, жизнь по режиму, работа от зари до зари. Но даже в тихом омуте черти водятся, верно?

Я молчу.

Я сбита с толку тем, как она с явным удовольствием пробует хрустящее тесто с вишневой начинкой и запивает его кофе.

— А вот кофе у них всегда был дерьмовым, — кривится Алевтина Петровна. — Знаешь, я всегда гадала, в чем твоя слабость? Моя слабость, как ты видишь, банальна — вредные пирожки из «Макдональдса». А у тебя не было даже этого, Ксения. Но так ведь не бывает. Даже когда ты потеряла сначала одну, а потом и другую трубу, ты и виду не подала, что сломалась. А я-то видела, понимала тебя, куда лучше моего сына. Кое-что мужчинам просто не дано понять… Я наблюдала за тобой и все ждала, думала, дашь слабину, расплачешься, попросишь моей помощи, да хотя бы поддержки, как у другой женщины, но нет. Ты со всем справилась в одиночку. Как будто тебе никто и никогда не был нужен, ко так не бывает… Я внимательно наблюдала за тобой все эти годы и гадала, зачем ты вышла за моего сына, если никогда его не любила. Думала, что у тебя точно есть молодые любовники, а потом поняла, что тебе и секс-то не нужен, как и отношения с другими люди. Только работа. Серьезно, Ксения, как можно столько работать? Ты ведь пахала, как сумасшедшая. Отдавала всю себя чужим людям. И как, Ксения, помогло оно теперь? Где они сейчас все те, кому ты помогла? Что-то я не вижу здесь очереди из желающих протянуть тебе руку в беде.

— Это вы рассказали обо всем Сергею?

— Нет, — Алевтина Петровна скова хлебнула кофе и скривилась. — Это была не я. Так что у тебя с моим внуком, Ксения?

— Возьмите любую газету. Там все написано.

— Я не читаю желтые сплетни, которые разнесла твоя бывшая подружка- журналистка. Спорим, скоро появятся и разоблачительные статьи о том, как ты «мыла» деньги в своем фонде? Пусть их читают те, кому больше нечем заняться. А я здесь и спрашиваю лично тебя, что у тебя с Тимуром?

— Я… люблю его.

Свекровь отодвинула стаканчик с кофе в сторону. Кивнула.

— А он тебя? To, что я слышала, кхм, не было похоже на любовь.

— Мы еще не говорили об этом… Поэтому я могу говорить только за себя. Тимур — тот, кто помог мне снова почувствовать себя живой… Я благодарна ему за это. А что будет дальше, не знаю.

— Ему будет нелегко в России, если он вернется. Сергей от него не отстанет.

— Я знаю.

— Нет, поверь, ты не знаешь всего…

Алевтина Петровна снова потянулась к стаканчику. Глотнула его, как будто это был крепкий алкоголь. Ей словно нужно было набрать прежде, чем решиться и заговорить снова.

Какое-то время мы молчали, а потом она все-таки заговорила:

— Я же гинеколог, помнишь? Ты вот без проблем ходила ко мне на консультации, а мать Тимура, когда забеременела, вдруг заартачилась, не хочу, мол, чтобы за беременностью следила родная свекровь. Проще, мол, перед чужими ноги раздвигать, а так стыдно, — она усмехнулась. — Знаешь, когда дело касалось других женщин, я-то сразу понимала, в чем дело, а здесь мой собственный сын, моя невестка, и я отказывалась видеть правду… До отвратительного банально, правда?

Шумный ресторан отошел на задний план. Я смотрела во все глаза на свекровь и она словно казалась бы мне чужой, незнакомой женщиной. Почему она никогда не была со мной настолько честной и настоящей, как сейчас?

— Значит… — у меня пересохло в горле. — To, что у Тимура никогда не было фамилии Сергея, это не случайность?

— Ага. Конечно, я не стала спорить, отдала ее другому врачу, но потом все равно попросила личное дело. Она говорила одно, а по УЗИ было видно совсем другое. Лера не желала иметь с нашей семьей ничего общего, потому что у нас ничего общего и не было. Да еще Сергей… Он всегда очень плохо к ней относился, — глухо отозвалась Алевтина Петровна. — Я хоть и гинеколог, но знаешь… К чужим врачам с такими синяками не пойдешь, мигом обо всем догадаются. Он не сразу согласился на развод, далеко не сразу. Даже за чужого ребенка держался, но Лер не была такой, как ты, тихой и спокойной мышью. Валерия давала ему отпор, раз за разом, а Сергей не любит этого, ты же знаешь…

— Знаю, — усмехнулась я. — Ведь поэтому он и выбрал меня, потому что я этот отпор никогда не давала. Никому. Ни матери, ни потом мужу. Теперь я хотя бы понимаю, почему он с такой маниакальной жестокостью хотел завести других детей…

— Да, поначалу он надеялся, что ему все равно удастся воспитать Тимура, как ему нужно, а еще, что никто не узнает правды. Но… По мере того, как Тимур рос, стало ясно, что он никогда не будет даже близко похож на отца. Никогда не заинтересуется его делами, бизнесом, наследством, хотя внешне так сразу и не скажешь, что он… ему не родной.

Жаль ее разочаровать, но даже внешне Тимур не похож на Сергея. Я увидела это, когда посмотрела на него другими глазами.

— И отпустил их Сергей только, когда встретил меня и наметил новый план.

— Да, — кивнула свекровь. — Но ты так и не смогла ему родить наследников. И теперь у него нет ничего, кроме карьеры. Кроме последнего рывка, к которому он шел всю свою жизнь. Недостижимый пост, венец его карьеры. Понимаешь, почему он ни перед чем не остановится? Только не теперь. Он так долго шел к этому, что переступит через кого угодно, лишь бы наконец-то добраться.

— С ним-то все понятно. А вот вы, почему здесь?

Она отвернулась и заговорила, глядя на маму с трехлеткой за соседним столом:

— Быть матерью, само по себе, очень сложно, Ксения… Но быть матерью человеку, чьи действия не одобряешь, сложно вдвойне. Годами бьешься, воспитываешь, но потом он поступает так, как считает нужным, а ты можешь только смотреть на это. Например, я очень хорошо понимаю, почему матери убийц и насильников продолжают носить передачки и до последнего отказываются принимать реальность. Видит бог, я не могу от него отказаться, но и смотреть на то, как он одним махом разрушает чужие жизни, тоже больше не могу. И сейчас я допью этот отвратительный кофе, доем пирожок с вишней и поеду к своему единственному сыну, Ксения… Он сейчас в доме, в котором ты прожила почти десять лет и в который ты, Ксения, никогда больше не попадешь. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я?

Глава 31. Тимур

Я стоял и смотрел на лужу, прозванную здесь озером. Где-то на его илистом дне теперь был похоронен мой сотовый.

— Мам, ну как так? Я дал тебе телефон для работы, а ты…

Было странно отчитывать собственную мать за оплошность. Как будто мы поменялись ролями — теперь ребенком была она, а я ответственным взрослым.

Случайность, сказала она, но верил я в это все меньше. Сначала она попросила себе мой телефон под предлогом, что ее сломался, а ей нужно срочно работать, а теперь утопила мою единственная связь с миром и Ксенией. Теперь мой телефон сожрут сомы. Или раки. Искать его бесполезно, ил тут топкий, а вода мутная. Идеальное преступление.

Мама виновато развела руками.

— Я работала, увлеклась, а он просто взял и выскользнул из моих рук. Ну Тимур, ну это всего лишь телефон! Я куплю тебе новый, как только поеду в город. Я такая неловкая, ты же знаешь.

Перед тем, как отдал маме телефон, пришлось почистить все смс-ки. Даже не знаю, ответила мне Ксения или нет.

А теперь у меня даже номера ее не будет, ведь свой российский я включить не могу — роуминг меня разорит. Прежний латвийский восстановить прямо сегодня не выйдет, только самому мотаться с паспортом в город, но самое быстрое это только через несколько дней.

Ну спасибо, мам.

— Хорошо, езжай.

Мама нахмурилась.

— Сейчас?

Да, иначе я за себя не ручаюсь. Лучше ей побыть от меня как можно дальше. Вслух я, впрочем, сказал:

— А что ты так удивляешься? У меня девушка в России осталась, а я должен поддерживать с ней связь!

— Но ведь у тебя сегодня финал! А если я поеду в город, то пропущу игру! Взъерошил волосы в сотый раз за несколько минут.

— Ничего знать не хочу. Я в кампус… Приму душ.

— Не злись, пожалуйста.

Отмахнулся, но потом остановился. Снова посмотрел на нее.

— Мама, зачем ты приехала? Вот честно?

Снова прикусила губу прежде, чем ответить:

— Тебя увидеть.

Ладно. Сама напросилась. Я устал от ее лжи.

— Мам, а знаешь, как зовут мою девушку, которая осталась в России?

— Разве сейчас удачное время для этого разговора? Ты вроде в душ собирался. Опоздаешь на игру, Тимур.

— Ее зовут Ксения.

— Ну и ладно, — кивнула мама, заводя руки за спину. — Ксения так Ксения. Беги, Тимур. Нельзя же на собственный триумфальный финал опоздать. Там будут представители всех спортивных школ Латвии, а ты…

— Мама, — не отступал я. — А знаешь, кто такая Ксения?

Мама сглотнула.

— Что за вопрос вообще? Послушай, Тимур, давай потом…

— Нет, это ты послушай. За все время ты ни разу не спрашивала меня о моей девушке. Ни ее имя, ни какие у нас отношения, ни какие у меня планы. Тогда как в Лондоне чуть ли не женила меня на каждой, когда я приезжал к тебе на каникулы, и пыталась все разузнать о моей личной жизни. А сейчас ничего. Ни одного вопроса, никакого любопытства. Так еще и телефон мой утопила. И знаешь, что мама?

— Что? — сузила она глаза.

— По-моему, ты прекрасно знаешь, о ком я говорю. Иначе не прилетела бы сюда!

Мама отвернулась, поправив без того безупречную прическу, а потом посмотрела на меня.

— Чтобы ты знал, я приехала сюда только, чтобы защитить тебя, Тимур!

— И от чего ты меня тут в глуши защищаешь? От комаров? Клещей? А швыряться телефоном в озеро — это тоже часть твоего плана?!

— Мальчик мой, — выдохнула она, качая головой. — Тебе этого не понять, пока своих детей не заведешь… Поэтому шел бы ты в душ, Тимур. У тебя серьезная игра на носу, а я не хочу портить тебе настроение. После я обязательно расскажу…

— Нет. Сейчас. Ты расскажешь мне обо всем сейчас. За что ты бьешься? Чего я не знаю?

— Очень многого, Тимур. Это долгий и тяжелый разговор, поэтому поверь мне, лучше тебе узнать обо всем позже.

Ах, так?

— Ксения — вторая жена моего отца, мам. Именно с ней я и встречаюсь.

Даже после того, как я сбросил на нее эту атомную бомбу, на мамином лице не дрогнул ни один мускул.

— Ты знала, — прошептал я. — Ты, черт возьми, знала об этом с самого начала!

— Конечно, знала, — резко передернула она плечами. — Там в России, наверное, уже все знают, что она спала с тобой!

Я похолодел.

Не говоря больше ни слова, устремился к центральном зданию. На территории лагеря не было вай-фая, это было одним из условий родителей и дирекции. Так детям позволяли отдохнуть от гаджетов и насладиться природой, как гласили рекламные брошюры. И теперь я проклинал их на чем свет стоит, пока, хромая, напрямую через парковые аллеи, добирался до учительской, в которой были несколько компьютеров, подключенных к Интернету.

— Тимур?! — Палыч при моем появлении аж подпрыгнул, а потом в спешке стал закрывать окна одно за другим. — Что ты здесь делаешь? Ты разве не должен готовиться к игре?

— А я подготовился уже. Как следует, подготовился! Так вы тоже уже все знаете?! Палыч опустил глаза и кивнул.

— Твоя мать просила не говорить тебе. Да я и не знал, как… Тимур, только ради Бога, не смей срываться в Россию сейчас, все не вовремя, но ты не можешь бросить лагерь…

— Покажите. Покажите мне новости.

Палыч кивнул и щелкнул несколько раз мышкой по истории браузера. При виде громкого желтого заголовка на сайте, казалось бы, уважаемого издания, у меня подкосились ноги. Статья была опубликована четыре дня назад. Ровно накануне маминого приезда.

Я рухнул в кресло и закрыл лицо руками.

— Я возвращаюсь, — глухо произнес. — Первым же рейсом.

— Тимур, но финал…

— К черту финал! К черту всех и каждого! — заорал я. — Где она и что с ней там, если она одна?! Каждый, блять, родственник считает своим долгом вмешаться и высказаться! Каждый сует нос не в свое дело, а это только наше с ней дело! Больше ничье!

— Я полностью с тобой согласен, но попробуй здраво оценить ситуацию. Сейчас ты никак ей не поможешь своим возвращением. Только добавишь масла. Журналисты накинутся на тебя, не успеешь ты сойти с трапа самолета.

— Да плевать!

— Нет, Тимур, нет. Разве ты хочешь потерять все, чего добился к этому времени? Хочешь остаться ни с чем? Твои пацаны не будут играть на поле так, как играют с тобой. Я не смогу заменить тебя, да и никто не сможет. Послушай меня, я хотел сказать тебе это после финала, но скажу сейчас. Тимур, меня отстранили от должности директора интерната. За дело, не спорю, но я больше не смогу помочь тебе, если ты так и будешь никем. Ты должен учиться и работать здесь и сейчас, показывать такие результаты, чтобы у тебя отбоя от предложений не было.

Голова шла кругом.

— Почему отстранили? Разве вы не можете это оспорить?

— Нет, если я начну возмущаться, будет еще хуже. Понимаешь, я ведь тоже не святой, а в девяностые каждый крутился, как может, чтобы удержаться на плаву. Есть у меня и свои скелеты в шкафу, которые сейчас неслучайно выплыли на свет, но теперь уже ничего с этим не попишешь. Так что директорского кресла мне не видать. Но я еще могу назначить своего заместителя. Интернатовские учителя однозначно меня поддержат, Тимур, а мы, слава богу, частная организация, пусть и относимся к минобразованию. Но все это возможно только, если здесь и сейчас ты покажешь весь свой потенциал, Тимур. Тогда твое назначение будет оправдано. А если сбежишь… To потеряешь вообще все. Можешь сразу ставить крест на своей карьере тренера, Тимур. Отец тебе жить спокойно не даст, а если ты послушаешься меня, то еще сможешь жить так, как мечтал, а не так, как хотелось бы другим. Но выбор надо делать уже сейчас.

— Разве я не могу сейчас уехать и вернуться? Разве несколько дней значат так много?

— Очень много, — тихо ответил Палыч. — Финал не завтра и не через неделю. Он сегодня, через несколько часов. Они приедут смотреть и оценивать твою игру, Тимур. Это твое первое громкое достижение, раньше наши парни никогда не доходили даже до полуфинала. Я ведь неслучайно тебя позвал с собой, сам так же начинал и уже знаю, как сократить путь. Сегодняшний финал — один из самых коротких путей к желаемому. Ты еще хочешь тренировать мальчишек, Тимур? Еще хочешь работать тренером или будешь раздавать скандальным газетенкам интервью и протирать задницей диваны на ток-шоу?

— Разве это не предательство? Разве я не предам ее тем, что сейчас выберу не ее?

— Тимур, — тихо отозвался Палыч. — Сколько раз ты давал ей шанс быть с тобой? Прости, но я буду откровенен. Она знала, на что шла, когда оставалась в России. Это был ее выбор, Тимур. Сколько раз ты бросал все и мчался к ней? Почему только ты готов положить свою карьеру и жизнь на плаху ради нее, а что же она? Что сделала она ради тебя?

У меня не было ответов. Я и сам не знал, а что же она? Она просила ждать, верила в развод и в то, что отец даст его ей. Но Ксения ошиблась. И ни разу мне не написала, по крайней мере, пока телефон был со мной.

— Не ругайся на мать, Тимур. Она хотела, как лучше. Она и просила меня пока ничего тебе не говорить, и я тоже считаю, что так для всех будет лучше.

Но как это — лучше для меня, для нас и для нее? И почему это три разных ответа на один и тот же вопрос, мать вашу? Разве так должно быть?

Мне сейчас совсем не лучше.

Я себя никогда не ощущал так же хреново, как сейчас. За час до самого важного события моей жизни.

Темней всего перед рассветом. Не забывайте об этом.

Глава 32. Ксения

Воздух в поезде сухой, горячий и воняет гарью. Во всем мире поезда ездят на экологически чистом топливе, но только не поезд «Москва-Рига». Локомотив дымит и воняет, как сто лет назад, на всю округу. И мои волосы и одежда напрочь пропахли дымом.

Странно воспринимать этот вонючий момент, как самый счастливый в моей жизни, но это действительно так. Запоминаю даже горечь на языке и прячу ее в своей воображаемой шкатулке, в которой храню все важные ароматы.

Этот решающий. Вкус пепла, который остался от прежней жизни.

Как только мы покидаем российские границы, вдыхаю едкий смог, висящий в вагоне поезда, всей грудью. Ощущения такие, как будто меня в последний момент вытащили из горящей квартиры.

Но я выжила.

Как только мы въезжаем на территорию Евросоюза, на первой остановке на вокзале проверяю в банкомате европейский счет, карту от которого всегда носила с собой. Все работает нормально.

Я не хранила ни копейки в российских банках, потому что знала, что с той властью, которой обладал мой муж, это бесполезно. И никогда не «светила» европейской картой в России. Как оказалось, не зря.

Каждую вторую зарплату я начала переводить туда сразу после того, как переехала в отдельную спальню. Было несложно пополнять счета, работая в международном фонде. Я отлично знала, какой дерьмовый человек мой муж. И никогда не ждала чудес.

К сожалению, Сергей тоже был не лыком сшит. И наши паспорта он всегда держал в сейфе и запрещал носить с собой.

Паспорт я планировала заказать новый, заявив, что старый утерян. Это тоже не должно было быть проблемой. Вряд ли у Сергея нашлись бы связи прямо в каждом паспортном отделении, чтобы я не справилась с этим, но мне и не пришлось терять время и последние наличные деньги, чтобы проверить это.

В любом случае, я не думала, что все решится с паспортом именно так. Свекровь привезла загран прямо на вокзал за час до отправления. После я потратила почти всю наличку, чтобы купить одежду, билет и воду в дорогу.

Там же, на европейском вокзале, я перевела бывшему телохранителю нужную сумму. Я настояла, чтобы он дал мне номер своей карты. Мир не без добрых людей, и я всегда буду в это верить.

После прибытия на вокзал в Риге я трачу прилично времени на то, чтобы найти нормальное агентство с водителем и машиной. В левую машину с бордюра я не сяду, а ждать региональный автобус — нет терпения. Спортивный лагерь находится в восьмидесяти километрах от Риги. Его точный адрес мне назвали, когда я смогла дозвониться до секретариата интерната.

Пусть я и сильно переплачиваю за комфорт и личного водителя, но каждый потраченный евроцент поможет мне быстрее оказаться рядом с Тимуром. Так что я не раздумываю ни минуты.

Воздух в Латвии терпкий и горячий. Именно так пахнет свобода.

Ветер задувает в машину аромат сосен и соли. Я вижу свое отражение в зеркале заднего вида и понимаю, что улыбаюсь. Просто не могу стереть улыбку со своего лица.

Машина сворачивает на узкую дорожку, и за деревьями сначала мелькает море, а потом исчезает. Вскоре водитель тормозит возле деревянных ворот. Я расплачиваюсь и выхожу.

И меня едва ли не сразу сбивает с ног распахнутая калитка.

— Тимур, одумайся!

— Тимур, остановись!

Женскому крику вторит мужской, а из калитки с легкой спортивной сумкой на плече вдруг вылетает… сам Тимур. Он оборачивается назад и бросает:

— Поздно, машина уже здесь!

Онемевшая, я стою на обочине, возле лопухов и колючей травы, глядя на то, как Тимур, ничего не видя кругом, распахивает багажник, швыряет в него свою сумку и со злостью захлопывает его.

— Эй! — кричит опешивший водитель, глядя на него в зеркало.

Из интерната вылетает светловолосая женщина и седой директор. Оба бросаются к Тимуру, но только Палыч по-прежнему не смотрит по сторонам. Женщина бросает на меня случайный взгляд, а после ахает и зажимает рот руками. Ее глаза становятся квадратными от удивления, не сомневаюсь, что она меня узнала. Но кто она? Работница интернета? На вид ей около пятидесяти, хотя она и очень хорошо выглядит. А потом я замечаю схожие черты лица, которые так глубоко запали в душу.

Неужели это мать Тимура? Но что она здесь делает?

— Остановись, Тимур! Не делай этого! — продолжает увещевать Палыч, совершенно не давая вставить ни слова водителю, который тоже вышел разобраться с этим дурдомом.

Вверх по улице уже пылит другое такси. Водитель серебристого «Дэу» гудит, чтобы этот водитель уступил ему место у ворот, но мой водитель не может уехать, пока у него в багажнике вещи Тимура.

А Тимур переводит взгляд с одной машины на другую, а потом на водителя, который на жаре теряет всякое терпение. Сначала он выговаривает нерадивому пассажиру что-то на латвийском, а после кое-как переходит на ломанный русский:

— Я не за вами приехал! Вещи заберите.

— Нет?… Простите, я решил, что…

Тут Тимур оборачивается к багажнику.

И впервые смотрит на меня.

Солнце бьет ему прямо в глаза. Он моргает. Еще и еще. Снова смотрит на машину, а потом на меня. У меня болят щеки столько улыбаться, но я не могу сохранять серьезное лицо, видя настолько изумленный вид Тимура. У него вытягивается лицо, глаза натурально лезут на лоб, а рот сам собой распахивается.

— Ну дела, — тянет Палыч и сам тянется к багажнику за вещами Тимура.

— Наконец-то! — рявкает водитель.

Между таксистами начинается перебранка, кто кому должен уступить дорогу на узкой тропе.

Кажется, Палыч идет ко второму водителю, чтобы отказаться от заказа и, кажется, даже выплачивает ему неустойку за ложный вызов, по крайней мере, я вижу это до тех пор, пока передо мной не вырастает этот бронзовый великан. Тимур невероятно загорел. Его светлые волосы выгорели, а мышцы выглядят просто каменными.

Забыла, каково это смотреть на него снизу-вверх. Я без каблуков, в дешевых кедах, шортах и футболке, которые купила в дешевом китайском магазине возле вокзала. И рядом с ним снова вспоминаю, каково это ощущать себя маленькой, хрупкой, а еще впервые — в безопасности. В его тени, в его объятиях, в которых он стискивает меня так сильно, что аж ребра трещат.

— Это ты? — шепчет он. — Это действительно ты? Или я заполучил солнечный удар и у меня галлюцинация?

Киваю, теряя дар речи.

— Настоящая… — выдыхает Тимур. — Боже, Ксень, ты настоящая!..

А потом он вдруг отпускает меня и сгибается пополам, руками упираясь в колени.

Сердце взмывает к горлу, и я так пугаюсь, что дрожащими руками помогаю сесть прямо на землю. Боже, он ведь так молод, что с ним может быть?

— Что такое? Что с тобой, Тимур?

Он хмурится и трет кулаком грудь.

— Сердце… Дышать больно, — говорит он. — Рядом с тобой постоянно так… Как будто сердце царапается о ребра.

Тимур вдруг сверкает хитрой белозубой улыбкой и подхватывает меня за талию, усаживая к себе на колени.

— Так ты не умираешь? — отпихиваю его я. — Господи, да ты знаешь, как я испугалась?!

— Ксеня, Ксеня… — качает головой Тимур. — Я уже умирал… Каждый день тут умирал, не надеясь тебя дождаться, но раз сейчас ты здесь… Нет, как раз сейчас я умирать не собираюсь. Просто буду честным. С самого начала при взгляде на тебя у меня сердце становилось таким большим, что даже дышать больно было. Знаешь, что это такое?

— Знаю, — тихо отзываюсь.

Он продолжает держать меня в своих объятиях и на своих коленях. Мы так и сидим на обочине, только теперь остались совершенно одни. Таксисты разобрались и уехали, а как ушли Палыч и мама Тимура, я не заметила.

Мир вокруг притих, как будто тоже затаил дыхание вместе со мной. Я закрываю глаза, коснувшись головой его плеча, и впитываю каждой клеткой своего заледеневшего тела, эту жару, пряный запах нагретых солнцем трав, пыли и сосен. Запоминаю все то, что отныне будет ассоциироваться только со счастьем.

— Прекрасно знаю, Тимур, — повторяю шепотом.

— Знаешь? Откуда? — шепчет Тимур. — Разве у тебя есть сердце, безжалостная Божья Коровка?

— Есть. И оно всегда бьется быстрее рядом с тобой. Мне очень жаль, что я не нашла в себе силы приехать к тебе раньше. Я была эгоисткой, Тимур, а ты был прав. Я не должна жить ради счастья других. Каждый кузнец собственного счастья, и это действительно так. И, если только ты меня не выгонишь, сама я больше никуда от тебя не уйду. Потому что…

Он набрасывает на мои губы, прикусывает, ведет языком. Я задыхаюсь в его губах, объятиях, он мешает говорить, но тут же тянет:

— Так что там дальше?… Говори, говори.

Я хохочу на всю округу. Так громко, как никогда не смеялась. Смотрю в его лучистые глаза и говорю твердо:

— Люблю я тебя, Тимур. Вот что.

— А я люблю тебя, упрямая Божья Коровка, — отвечает он так быстро, что я не успеваю даже испугаться, что сейчас ничего не услышу в ответ.

Он обхватывает обеими руками мое лицо и снова целует.

Глава 33. Ксения

Матч еще продолжается, когда я, не выдерживая накала, сбегаю с полумрак аллеи. Я никогда не была азартным болельщиком, но, похоже, когда спишь с тренером, то игра воспринимается иначе.

Теперь я просто не могу оставаться сдержанной. Ужасно переживаю за Тимура, за каждого паренька в команде, за каждый гол и проигрыш. Они сравняли счет, и теперь будет серия пенальти. Тогда-то я и поняла, что не смогу высидеть, не смогу смотреть на то, как вышагивает, невзирая на боль, вдоль края поля взвинченный Тимур. Лучше подожду где-нибудь еще. Все равно услышу, пойму по реакции трибун, забили наши или нет.

Наши.

Тимур успел рассказать мне, насколько важен этот матч для него. Как важно выиграть, но при этом все, что он мог, он уже сделал. Не он играет на поле, за него это делают мальчики, которые не мыслят жизни без мяча, как и он сам. Но вряд ли эти пацаны осознают, что сейчас решается судьба их тренера.

Вышагиваю вдоль аллеи, нервно поглядывая в сторону залитого белым светом неба. Там на поле сейчас горит весь свет, какой только может, и небо похоже на выцветшую застиранную тряпку.

Краем глаза замечаю какое-то движение в темноте и успеваю подумать, что ничему меня жизнь не учит, но тут же замечаю цветастое платье и выдыхаю.

А приглядевшись, узнаю в женщине, которая курит на садовой скамейке, мать Тимура.

— Садись рядом, раз заметила, — произносит она. — Не убегай. Все равно поговорить нам надо. Так хоть без него.

Сажусь на другой конец скамейки, и тут стадион за нашими спинами взрывается радостными криками.

Мы обе вздрагиваем.

— Забили, — кивает Валерия. — Уже легче.

Я вдруг понимаю, что нас с этой женщиной связывает даже куда больше, чем можно себе представить. Еще мы обе не можем справиться с нервами, когда Тимур выходит на поле, а нам остается только наблюдать.

— К этому можно как-то привыкнуть? — киваю в сторону стадиона.

— Не-а, — качает она головой. — Я так и не смогла. Ни одну его игру не видела до конца. Ухожу со стадиона, каждый раз, когда уже невмоготу и больше всего хочется выбежать на поле, наорать на всех, отобрать мяч и отдать его Тимуру, как будто он снова маленький, а взрослые хулиганы отобрали у него любимую игрушку. Только вряд ли он оценит, если я так сделаю.

— Да, — вздыхаю, глядя в темноту. — А еще он так кричит на них, когда дает указания, что хочется поубивать их всех за глупость, чтобы не доводили его. А как хромает? Невозможно же на это спокойно смотреть, ни минуты не сидит на месте.

— Да-а. Хромота теперь с ним навсегда, — Валерия снова выдыхает дым. — Одна чертова тренировка и все. Теперь он хромой, а все равно не видит жизни без футбола. Упрямый страшно. Нужен он тебе такой, бедный, безработный и хромой, Ксения?

— Да, — отвечаю, не раздумывая. — Теперь я это знаю, он нужен мне любой.

— Похвально, — едко отзывается Валерия. — Хотя тебе много времени понадобилось, чтобы понять это. Тим весь извелся, пока тебя ждал… Я вот не верила в то, что ты приедешь. А с Сергеем что?

Пожимаю плечами. Кажется, я могу быть с ней откровенной.

— Тимур сказал, что осенью мы вернемся в Россию. К этому времени скандал должен сам собой утихнуть. Тогда я и подам на развод.

— И это все, что ты можешь? — кривится она.

— А что мне остается? Если он еще и на выборах сейчас победит… Я честно не знаю, что делать. Есть такая поговорка: «Не трогай дерьмо и тогда сам не вляпаешься»… Так вот если я начну что-то требовать, доказывать, станет только хуже, а я не хочу портить жизнь Тимуру. Этим и так займется его отец.

Да, я специально сказала все так, как сказала. И теперь напряженно жду ответа, но Валерия молчит. Докуривает, а потом вынимает вторую тонкую сигарету из пачки, но просто перекатывает ее в длинных пальцах.

Стадион снова взрывается радостными криками, как будто напоминая нам обеим ради кого нам лучше не ссориться.

— Ты ведь не думаешь, что я приехала к нему, чтобы от тебя защищать? — хмыкает Валерия. — Потому что Тимур, похоже, решил, что это именно так…

— А это не так? Вы даже его телефон утопили.

— На войне все средства хороши, — цинично отзывается Валерия. — Но на самом деле, я здесь не из-за тебя. Я вообще и поверить не могла, что он теперь с тобой. Я ведь помнила только твои первые фотки в газетах. Прости, конечно, но я была в шоке от мысли, что Тимур мог запасть на тебя, как вспомню те платья и ужасную прическу… — она качает головой. — Хотя ты и тогда был красивой, просто по- своему. А еще так улыбалась на тех фотках, когда еще не знала еще, какой ад тебя ждет впереди…

Я прекрасно помню то время, ту прическу и те фотки со светских мероприятий. Все гадали, отчего ж так повезло именно неприметной девочке из провинции — «что он в ней нашел?». Мое происхождение мне припомнили даже теперь — неблагодарная девочка из провинции отомстила мужу, переспав с его же сыном.

— Это потом мне уже Палыч газеты показал, я увидела, что ты изменилась. Но все равно не верила, что у вас это серьезно.

— И почему же вы приехали к нему именно теперь? Это ведь не было случайностью.

— Так, вот только не надо со мной на «вы». Я еще не готова к роли свекрови… Надо же, какой бразильский сериал, да? — качает она головой. — Бывшая моего бывшего стала любовницей моего сына. Кошмар какой-то.

— Ага, обхохочешься. И все-таки ближе к делу, Валерия.

— Конечно, я приехала к Тиму не случайно. Сергей нажил себе достаточно врагов в мире большой политики, которые против того, чтобы он получил сейчас такой желанный пост. Сам Сергей никогда не был праведником и достаточно наследил в России, но если там взятки и запугивания почти помогли, то заграницей всем заткнуть рты уже сложнее… Еще вначале года лондонская пресса начала против него собственное независимое расследование, и теперь журналисты готовились опубликовать серию разоблачительных статей. Я догадывалась, что Сергей сделает все, чтобы отвлечь внимание от скандала, а козырь у него оставался только один, поэтому и приехала сюда, чтобы быть рядом с сыном, если вдруг… Вдруг…

— Если он расскажет о том, что Тимур не его сын, чтобы отвлечь внимание прессы, — кивнула я. — Да, наверное, он поступил бы именно так, если бы мы не «помогли» ему. Получается, моя измена с самого начала была ему на руку.

— Возможно, он заметил происходящее между вами даже раньше, чем вы оба осознали это. Со стороны всегда видней, а Тимур всегда был для него как открытая книга…

Теперь понятно, почему он ждал так долго. Почему подталкивал меня к нему. Валерия покосилась на меня.

— Смотрю, Алевтина Петровна не умеет держать язык за зубами, да? Больше никто в России не знает, что Тимур не сын Сергея. В том числе и сам Тимур.

— Возможно, она, — пожала я плечами.

— Да, брось выгораживать ее. И так понятно, что моя свекровушка не могла остаться в стороне. Все еще злится на меня?

— Я бы так не сказала, что злится. Можно сказать, что она… Пересмотрела свои взгляды на жизнь.

— Да ну? А когда я была замужем, она умудрялась даже его побои оправдывать, — Лера передразнила интонации бывшей свекрови: — «Вертихвостка, а чего ты хочешь? Нечего шляться по ночам!»… Во всем, что происходило, только я была виновата. Бьет — даю повод. Не любит — это я плохая жена. Потеряла первого ребенка после побоев — дала повод считать, что он не от него. А тот был как раз от Сергея, — процедила Валерия, — а он сам его, фактически, убил. Ревновал меня ко всем, как ненормальный. Я была беременна, когда он не рассчитал силы, толкнул меня, а я оступилась, напоролась на угол стола животом… И в итоге выкидыш. Какая сумасшедшая стала бы потом рожать от него? Он тебя бил? Медленно покачала головой.

— Ему нужны были дети. Видимо, он усвоил урок. Но почему Тимур до сих пор не знает всей правды о себе?

— А зачем она ему? — отозвалась Валерия. — Разве он сожалеет из-за того, что переспал с тобой? Может, раскаивается так, что ночами спокойно спать не может?

— Нет.

— Ну вот. Я бы еще подумала, если бы нужно было спасти сына от мук совести, но они его и так не мучают. Поэтому пусть все идет, как идет… Знаешь, это для женщины дети — смысл жизни, а для мужчин, особенно если от случайных любовниц, они ничего не значат. И если Тимур узнает, что у него другой биологический отец, это ничего в его жизни не изменит. А может, станет только хуже.

— Почему? А если настоящий отец стал бы относиться к нему лучше?

— Может и стал бы… — с тяжелым вздохом отозвалась Валерия.

Меня пронзило догадкой.

— Боже… Ты просто не знаешь, кто его настоящий отец.

Валерия перестала комкать вторую сигарету в пальцах, прикурила ее. Втянула полные легкие дыма и сказала:

— Я-то ведь тоже не святая, Ксения. Как только после выкидыша восстановилась, решила, что гори оно все огнем, а я должна отомстить мужу… У меня была спираль, я ни в чем себя не ограничивала. Ни в алкоголе, ни в партнерах, потому что считала, что опасаться нечего. И беременность через несколько месяцев стала для меня самым настоящим шоком…

— А почему Сергей сразу не развелся, если знал обо всем?

— Развестись, значило бы признаться, что он рогоносец. А он же политик. Быть лжецом и врать всем окружающим его вторая сущность. Он убедил почти всех, что это его сын. Собирался воспитывать, как наследника, да вот только Тимур, как ползать начал, так сразу в мяч и вцепился. И плевать он хотел на все, что не было связано с футболом. Только когда Тимуру исполнилось восемнадцать, Сергей сдался. Позволил мне уехать в Лондон, а Тиму поступить в спортакадемию. А сам переключился на тебя.

Стадион взревел за деревьями, и Валерия выкинула недокуренную сигарету, поднявшись со скамейки:

— Пора, мы должны быть рядом.

Я поднялась следом. Из-за разговора я совсем не следила за шумом на стадионе.

— И что дальше? Неужели мы победили? — спросила я, имея в виду игровой счет, но Валерия поняла меня иначе.

— Еще нет, — отозвалась она. — Сначала я хотела поговорить с тобой. Узнать, какой ты человек, Ксения. И зачем тебе понадобился мой сын… От Сергея сбежать к каждому в радость, и уж, поверь, я знаю, почему женщина может переступить через что угодно, лишь бы отомстить мужу-козлу. Я не позволила бы сделать из Тимура разменную монету. Но теперь я вижу, что могу наконец-то сделать так, чтобы Сергей никогда не победил на этих выборах… А теперь пошли! Он ждет нас! Уходить со стадиона в опасные минуты можно, главное потом вовремя вернуться!

Глава 34. Ксения

— А вот сейчас не споткнись! — предупреждает Тимур, но поздно.

В тот же миг цепляюсь за какой-то корень и теряю равновесие. Тимур успевает поймать меня и хохочет, прижимая к себе. Кругом не видно ни зги, стоит горячая летняя ночь, и в воздухе нет ни малейшего намека на прохладный ветерок.

Я начинаю целовать его тут же, и он отвечает мне с довольной улыбкой. Радуется моему напору и желанию.

— А кто-то напился, — тянет он.

Ну, не без этого.

После матча все взрослое население лагеря отправилось отмечать победу команды Тимура. Много шампанского, холодного вина и пива, а еще постоянная рука Тимура на моей талии. По глазам обитателей лагеря было видно, что они в курсе, кто я и откуда. Они с любопытством следили, как реагировала на меня мать Тимура, но у нашего бразильского сериала не оказалось продолжения на потеху толпе, и зрители перестали коситься в нашу сторону.

К тому же Валерия, поздравив сына, ушла пораньше, собирать вещи. Я уже знала, что она живет в одном с Тимуром домике, но никак не форсировала события и в целом решила, пусть идет, как идет.

Впрочем, в такую жару возвращаться в домик мы и сами не спешили.

После успешного матча Тимура ждал разговор с представителями латвийских спортивных школ, я же и тогда просто стояла рядом с ним, пока длились переговоры, и с трудом вникала в спортивные понятия, но даже тогда ловила на себе любопытные взгляды.

Разговор велся частично на английском, частично на русском. И когда мужчины обменялись рукопожатиями и разошлись, седой директор по-отечески крепко обнял своего воспитанника. Для Тимура все закончилось хорошо и даже лучше, чем они с Палычем ожидали.

После мы с Тимуром сбежали, прихватив с собой шампанское. А вот про бокалы вспомнили только на берегу моря, куда Тим довел меня какими-то темными аллеями, напрямик. Луна висела тонким серпом, и не давала много света, но так даже лучше.

Он вывел меня на какой-то дикий морской берег с заросшим песком, пустой и безлюдный, пропахший солью и водорослями. Тимур стянул с себя футболку и расстелил на песке.

И после к этим ароматам добавились сладкий привкус клубники, которую мы запивали терпким шампанским прямо из горла.

— Иди ко мне.

Он лег на спину и притянул к себе, усадив меня сверху. Я поерзала, устраиваясь поудобней, а он коснулся горячими ладонями моих бедер.

— Тише, Ксеня. Иначе я за себя не ручаюсь.

Хихикнула, как девчонка, и стала водить ладонями, изучая твердый пресс, налитые мышцы на груди. Обвела темные плоские соски и очертила пальцами крепкие сильные плечи.

Потом наклонилась и провела по его груди языком. Скользнула выше, покрывая поцелуями шею, пробуя на вкус его кожу и тут же зализывая укусы.

— Ох, опять я дышать не могу, — выдохнул Тимур. — Только на этот раз не сердце защемило. А кое-что ниже.

Я захохотала, а он ловко приподнялся и уложил меня на спину, нависнув сверху. Коленом раздвинул мои ноги и задрал футболку до груди. Стал целовать мой живот до тех пор, пока я не начала задыхаться от стонов и смеха из-за щекотки.

— Громкая Божья Коровка… — промурлыкал он. — Идем купаться?

— Пьяными и ночью? Да ни за что!

— Правильная, да?

— Очень. И всегда была, — вздохнула я. — И тебя не пущу.

— Жаль, это была моя единственная идея, как заставить тебя раздеться.

Раньше, чем он опомнился, я стянула с себя футболку.

— Можно было просто попросить, — рассмеялась я.

Он обхватил мою грудь обеими руками и облизал каждую, глядя мне в глаза. Доводя до изнеможения. Только шорох волн вторил моим не таким уж тихим стонам.

— Никому тебя не отдам, поняла?

Тимур уперся локтями по обе стороны от меня. Провел языком по губам, проник в рот и довел меня до исступления своими французскими поцелуями.

— А я никуда и не уйду, если сам не выгонишь, — прошептала я.

— Не дождешься. Люблю тебя так сильно, что аж страшно. Дышать без тебя не могу. Все верну, слышишь? И прежнюю жизнь, и то, к чему привыкла. Только будь со мной…

Я аж отпрянула.

— Что ты несешь?! Не нужна мне прежняя жизнь, Тимур. Ничего хорошего в ней не было. Не надо стремиться повторять мое прошлое, потому что не деньги сделают меня счастливой. Только ты. Будь собой и найди свой путь. Строй карьеру. Живи жизнь так, как только тебе хочется. И плевать, где придется жить и как. Какой будет моя одежда и даже, если отныне я буду ездить только в метро. Плевать, слышишь? Главное, что я буду с тобой.

Тимур нагнулся и провел языком по шее, а после спросил глухо:

— А дети?

Я судорожно выдохнула.

Крепче обняла его, пряча лицо.

Не было у меня ответов на этот вопрос. В груди кольнуло. Снова подумала, что он достоин лучшей, полноценной женщины, у которой будет столько здоровья, что она сможет родить ему собственную футбольную команду…

— Эй, — он провел носом по моей скуле. — Не надо так усиленно думать. Я спросил об этом не для того, чтобы ты грузилась. Я люблю тебя, помнишь? И если ты согласна на такого тридцатилетнего и хромого неуча, который всю жизнь учился пинать мяч, то и я хочу тебя такую, какая ты есть. Запомни уже, Ксень, не нужна мне другая. Но я счастливой хочу тебя сделать.

— Тимур…

— Подожди. Сам я никогда не думал о собственных детях, Ксень, честно тебе скажу. Ну, какой из меня отец? Ну какие дети? Господи, мне иногда кажется, что мне еще жить и жить, и впереди целая вечность, а вот потом, когда-нибудь можно будет и о детях подумать. А потом я поминаю, что у меня есть ты. И в этот момент что-то меняется, Ксень… Ну какой из меня мужик, если единственное, что я могу тебе дать могу, это секс? А я тебя счастливой хочу сделать, любой ценой. Самой-самой счастливой.

Я закрыла глаза и всхлипнула.

— Ну не надо сейчас, Тимур…

— А когда? Ты пьяна, я чуть-чуть, кругом ночь и в свидетелях нашей слабости у нас только море. По-моему, это самое лучшее место и время. Да и потом… Думаешь, у тебя одной сейчас глаза на мокром месте?

Он собрал губами мои слезы.

— Ш-ш-ш, Ксень…. Прости, прости меня. Опять я все испортил, а мои глупые шуточки ничему не помогают.

— Какой же ты дурень, Тимур, — обвила его шею руками и поцеловала.

Так крепко, как только могла.

— Ксю, — после паузы все-таки спросил он. — Но что-то ведь можно сделать? Ну чтобы они у тебя все-таки были?

— Опять ты об этом?

— Да. Я хочу знать. Расскажи мне, ты ведь точно знаешь, что можно сделать. А я помочь хочу.

Я тяжело вздохнула.

— Можно сделать ЭКО. И можно взять из приюта. Все, других вариантов нет. Но боюсь, что такой, как я, в России обязательно откажут. Совратительницам и извращенкам детей не отдают. Кое-кто постарается, чтобы так и было, а сделать это с его связями не так уж и сложно.

— А ЭКО это что?

Я объяснила смысл процедуры в общих чертах.

— Блин, и даже участвовать не надо? Все сами сделают? — он несколько раз ударил бедрами. — Это же моя любимая часть делания детей!

Я рассмеялась, глядя на звездное небо. У меня даже слезы не высохли, а я уже смеюсь. Удивительная ночь. Потрясающий мужчина.

— В моем случае естественный процесс уже ничему не поможет. Если делать по старинке, то детей у меня не будет.

— Ты знаешь, что это офигенный плюс?

— С ума сошел?

— Не-а, — с хитрой улыбкой ответил он. — Ксюха, да ты вообще не представляешь, как сильно и как часто я тебя хочу! Ты понимаешь, что мы бы разорились на презервативах? Или тебе бы пришлось вечно беременной быть? Не думала об этой стороне своего состояния?

— Не думала, — честно призналась я. — Я никогда не нуждалась в сексе так, как рядом с тобой.

Он втянул в рот один мой сосок, прикусил и потеребил языком, так что я аж выгнулась дугой.

— Ксень, а у меня в планах очень много секса, так что лучше бы нам определиться сейчас с нашим темпераментом. А то потом проблем не оберемся…

— Ну… Не зн-а-а-аю, — протянула я. — Зависит от того, насколько ты хорош в постели, Тимка.

— Тимка? — его аж передернуло. — Меня так с детского сада не называли!

— А думал только тебе можно? To Ксю, то Ксюха, то Ксеня! Ты уж определись. Иногда кажется, что ты просто моего имени не помнишь.

— Ну ты ехидна!

Он поднялся на колени, возвышаясь между моих разведенных ног.

— Так значит, так ли я хорош? Неужели я еще не прошел ваш придирчивый тест- драйв, Ксения?

Я только с улыбкой покачала головой. Ну не станет же он доказывать мне это сейчас? Хватит того, что я уже лежу ночью на пляже без футболки.

Тимур нахмурился, встал сбоку от меня и вдруг расстегнул мои джинсы, мгновенно стащив их до колен.

— Эй!

— Лежи смирно, Ксения Михайловна, раз сама напросилась! — строго сказал Тимур.

— Ты же не разденешь меня…

Но он уже раздел. Стянул с меня джинсы одним резким движением, оставив в трусиках.

— А в чем проблема? Здесь никого нет. А еще это вопрос чести!

— По-моему, ты пьян сильнее, чем я думала, — захохотала я. — Одумайся, Тимур. Не надо мне ничего доказывать, ты… Ох!

Он уже закинул мои ноги себе на плече, отвел трусики в сторону и медленно чувственно лизнул меня. Я вцепилась в его волосы.

— Возражения, вижу, поутихли? — хмыкнул он.

— Тимур… О боже!

Он втянул клитор в рот и сделал что-то еще такое, отчего меня аж подбросило в воздух. Я задрожала, выгибаясь в пояснице.

— Хватит, верю, хватит…

Тимур только покачал головой и добавил пальцы. Сразу два.

Он медленно изводил меня, целуя, лаская, посасывая, дразня. Вынуждая шире разводить ноги, бедрами подаваясь навстречу его языку. Он мог добиться моего оргазма в считанные минуты, но, судя по всему, собирался хорошенько меня помучить.

— Тимур! Пожалуйста…

Он все-таки послушался. Приподнялся, нависая на вытянутых руках. Сверкая в темноте белозубой улыбкой. Слышала, как он приподнялся, справляясь со своими шортами, отодвигая их вместе с бельем.

— Боже, как долго я мечтал об этом… — прошептал он, водя членом между моих ног. — Каждую проклятую ночь мечтал о том, как ты приедешь, и я сделаю тебя своей…

Он развел мои ноги сильнее и ударил бедрами.

Тимур опустился на меня, и я обхватила его талию ногами, скрещивая лодыжки за его спиной, чтобы он наконец-то полностью вошел в меня.

— Видишь, как охрененно? — хрипло произнес он. — Я могу быть в тебе. И нам не нужно думать ни о чем. Ни о презервативах, таблетках, спиралях, мазях и колпачках… Ни о чем таком, Ксеня, что приносит столько головной боли… Я чист, ты тоже, и это настоящий рай на земле.

Я не могла ответить. Только целовала и царапала зубами его плечи, крепче обнимая его, вжимаясь в него каждой клеткой своего тела.

Я никогда не думала о том, что у моего бесплодия могут быть плюсы.

Никогда.

Несовершенство моего тела всегда было отвратительным, недостойным, неисправимым стечением обстоятельств, против которых я была совершенно беспомощна. Из-за этого муж вычеркнул меня из своей жизни, дав мне понять, что только такого отношения со стороны мужчины я и достойна.

Но не теперь, когда Тимур сводил меня с ума своими движениями, когда едва уловимо вращал тазом, задевая какие-то новые точки удовольствия внутри моего дефектного тела. Когда любил меня так, как никто не любил за всю мою жизнь.

Так что я…

Вдруг поверила ему.

Именно тут, на темном пляже, голая, наполовину лежа в песке, потому что футболка давно сбилась от наших активных движений, а клубнику мы, кажется, раздавили.

Изнемогающая, распаленная, офигенно счастливая, я не могла не согласиться с тем, как невероятно ощущать его.

Кожа к коже.

В себе.

Отдаваться ему каждую минуту, если и когда захочется. Любить его, не задумываясь о последствиях. Не чувствуя вины за то, что этот секс со мной никогда не приведет к беременности.

Я вдруг толкнула его со всей силы в грудь, и Тимур сам перевернулся на спину. Я оседлала его, коленями упираясь в песок. Насаживаясь на него еще глубже, сильнее. Получая безграничное удовольствие от того, какая я есть и какой всегда буду.

Он обхватил меня за ягодицы, помогая, но после, когда я взяла темп, стал гладить мое тело. Сильнее отодвинул в сторону трусики и немного потер изнывающий клитор.

Я задрожала, сидя на нем верхом.

— Самая красивая, — прошептал он. — Самая любимая… Давай. Ради меня. А то, кажется, я спьяну вот-вот провалю этот тест.

Я хотела засмеяться, но только распахнула рот в немом крике, потому что его рук принялись вытворять что-то невероятное между моих ног. Рухнула ему на грудь, поцелуями заглушая стоны, а Тимур снова обхватил меня за бедра и стал брать так часто, что после первой волны меня почти сразу же накрыло второй.

— Люблю, — шептал он. — Как же я тебя люблю.

Глава 35. Тимур

Каждый раз, когда оказывался в тупике, я только стискивал зубы и продолжать пробиваться дальше.

Пусть сама Божья Коровка и не сказала всей правды, ее соленые слезы сделали это за нее. Она хотела детей. Еще как хотела.

А единственных детей, которых я мог ей дать, были четыреста двадцать шесть воспитанников спортивного интерната, директором которого я официально был назначен тридцатого августа после долгих препирательств с минобразованием.

Кто-то мог посчитать, что четыре сотни детей вполне достаточно, но я-то знал, что нет.

Я хотел сделать все, чтобы она не только улыбалась младшим и выслушивала просьбы старших, но еще воспитывала своих.

Наших.

И ради этого, каждый раз, когда я получал очередной отказ, я стискивал зубы и пробовал вариант «Б».

А после него «В», а затем «Г».

Когда буквы в долбанном алфавите заканчивались, я переходил на латынь.

И так по кругу.

Но все упиралось в деньги.

В мою основательно испорченную репутацию.

И в моего отца.

В то, что мудак в конце лета все-таки выиграл выборы. И теперь мог настроить против меня столько стен, сколько я не пробил бы за всю свою жизнь. Но после очередного провала я смотрел на нее, пока она возилась с детьми, и понимал, что не могу сдаться.

Я многих подвел в своей жизни, но только не ее.

И я выпроваживал очередного инспектора, который угрожал закрыть интернат за малейшее нарушение. Оспаривал очередной бестолковый штраф. Встречал пятую за месяц пожарную инспекцию и тридцатого по счету мента. Вставлял выбитый, конечно, пьяными соседями забор и вправлял мозги старшеклассникам, у которых чудесным образом появлялись деньги и всякие запрещенные препараты среди вещей в их комнатах.

Отец держал слово.

Не давал мне заскучать и очень старался сделать так, чтобы я вылетел из интерната, как пробка.

Но я держался.

Теперь у меня была Ксения, которую он упустил.

В этой битве я уже победил, оставалось сделать так, чтобы он и сам это понял.

Она сама сказала, что хочет работать и сначала я хотел взять ее к себе. Вовсе не для того, чтобы трахаться на рабочем столе, как она сказала. Помощница мне бы и самому пригодилась, потому что секретаря у Палыча не было, но блюстители морали моментально разразились гневными статьями о том, что такую совратительницу, как она, ни в коем случае нельзя допускать до детей.

Пусть работы в интернате и было хоть отбавляй, Ксении пришлось искать ее за его пределами. И даже с этим она справилась блестяще. Назло всем длинным языкам у нее тоже были свои.

Обставила отца по полной.

Ксеню взяли в центр по поддержке детей и подростков, оказавшихся в трудных жизненных ситуациях. Конечно, я предпочел бы, чтобы она всегда была рядом, но ничего не мог поделать с тем, что приходилось отпускать ее на другой конец Москвы. Правда, не одну. Тем самым провинившимся старшеклассникам я доходчиво объяснял, за какие такие повинности им придется постоянно и главное незаметно сопровождать ее туда и обратно.

Ксения все еще считала, что я не знаю, что с ней произошло той ночью сразу после последнего звонка. Но мне рассказал Палыч. Когда Ксения стала ездить по городу, он пришел с повинной. Понял, что молчать и дальше просто опасно.

Я никогда не питал к отцу нежных чувств, но тогда соблазн придушить его превысил все нормы.

Палыч протянул бутылку водки и сказал:

— Если надо, выжри всю. Залпом и с горла, лишь бы сегодня ты дальше интерната уйти не мог.

— А завтра? — прохрипел я.

— А завтра должно стать легче. И ты примешь меры.

Меры я принял, но желание растереть и выплюнуть мудака, который так легко переступает через близких людей, никуда не исчезло.

Я полюбил ее еще больше за то, насколько сильной при всей своей хрупкости она была. Столько месяцев молчала и теперь никогда сама не рассказала бы правды. Узнай я, то никогда не уехал бы в Ригу, оставив ее одну. И она это тоже знала.

— А ты, Палыч, получается, соврал, когда сказал, что она ничего не сделала для меня, — прохрипел я, вливая в себя водку прямо с горла. — Знал же еще тогда, ради кого она промолчала.

Палыч только развел руками и пододвинул ближе ведро.

— Это еще зачем?

— Увидишь.

Ведро пригодилось, да. Пить я никогда особо не умел, а особенно теперь после долгого периода трезвости.

Сначала бухло, а потом ужасное похмелье не позволили совершить все то, рисовало воображение и из-за чего так чесались руки.

Но ярость не прошла.

Ярость и позволила выстоять.

Месяцы сменяли друг друга, а я все еще держался на плаву. Ксения тоже работала и делала это блестяще, и тогда я пошел на новый виток свершений. Основал «Академию детского футбола».

Шах и мат, товарищ премьер-министр.

И это только начало.

35-1

C открытием «Академии» список необходимых и срочных трат стал расти не по дням, а по часам.

Особенно, если учесть, что у меня и так был чудовищно короткий список тех, кто хотел посещать секции. И еще более короткий тех, кто мог их оплатить. Ведь больше половины желающих были мои же воспитанники, чьи родители не просто так спихнули своих детей на круглогодичное обучение.

Стало понятно, что без спонсоров никак и я стал обзванивать всех меценатов этого города.

«На что вам нужны деньги?» — спрашивали они.

— На развитие детского футбола.

— Зачем? Оставьте недоразвитым, чтобы не мучился, когда вырастет.

Или:

— А остальные проблемы в стране мы уже победили, раз пришло время для футбола?

И даже:

— А, ну то есть, вам стадион какой-нибудь снести надо?

— Нет. Причем здесь стадион?

— Ну как причем? Снести стадион и вместо него многоквартирный дом построить. Разве мы как-то иначе футбол развиваем?

Кому скудоумие не позволяло упражняться в остроумии, те просто бросали трубку.

Но один раз мне позвонили и назвали сумму. Безвозмездно. Я решил, что это розыгрыш. Уловка. Я не собирался вестись на бесплатный сыр в мышеловке. И долго отказывался от странных денег.

С таким упрямством, как будто не надо было срочно шить новую форму, обновлять реквизит, менять покрытие в спортивном зале, а с ним и старые окна на модные пластиковые, перестилать крышу и многое, многое другое. Кажется, дешевле было разобрать интернат по кирпичику и отстроить заново, чем пытаться что-то привести его в божеский вид, но денег хватало только на заплатки и побелку.

Я тянул так долго, что меценат, пожелавший остаться неизвестным, в какой-то момент потерял терпение и приехал ко мне лично.

— Да твою же мать, Тимур! — возвестила бабушка. — Даже хорошее дело сделать не даешь!

После возвращения из Риги я впервые увидел ее именно в этот момент, на пороге своего теперь директорского кабинета, на исходе зимы.

— Так, так, так, — протянул я, сложив руки домиком. — Ну привет бабуля. Чем обязан? Мы больше не в твоем черном списке?

Бабушка закатила глаза, но при этом как-то подозрительно всхлипнула и утерла уголки глаз.

— Да какой еще черный список? Иди уже, обниму непутевого внука,

— прошептала она.

— Внук вообще-то много полезного уже сделал.

— Да-да, наслышана, знаешь ли, про «поднимем российский футбол с колен».

— Э, нет! Я отвечаю только за детский.

— Все начинается с малого, верно? Ох и возмужал, Тимур. Ох и повзрослел!

— Ба, ну плакать-то зачем?

— Старая стала, глаза на мокром месте постоянно. Так что там с футболом? Устроишь экскурсию по своей вотчине? Как нога?

— Подожди, подожди. Слишком много вопросов. Лучше ты мне скажи, а ты уверена, что тебе можно?

Я-то прекрасно знал, как отец любит вымещать злость на близких людях. А кто бабушку потом защитит от него?

— Ты меня путаешь с кем-то, Тимур. Мне лет уже сколько? Можно и без разрешений обойтись.

— Бабуль, я серьезно.

— Так ведь я тоже. Уезжаю я, Тимур, достала эта Москва, сил нет.

— Правда? Куда?

— Да к морю, где теплее. Ну показывай… Идем уже, а я тебе пока кое-что интересное расскажу…

И она рассказала.

После ее визита я сорвался не сразу. Благо, мозгов прибавилось. Но усидеть на месте все равно не смог. Бить я никого не собирался, но посмотреть в глаза хотелось очень сильно.

К университету я подъехал как раз к концу последней пары. Замер поодаль от главного входа и ждать пришлось недолго.

Правда, сначала я ее даже не узнал.

Зойка теперь была очень дорого упакована. Она пересекла университетский двор и остановилась возле тачки. Не самой последней модели, но тоже не из дешевых.

Я вышел ей навстречу, как раз когда она уже выехала с парковки. Засигналила, завопила, чтобы я глаза разул и под колеса не бросался, и только потом застыла с открытым ртом, когда узнала. Подошел ближе. Постучал по стеклу.

Она даже выходить не стала, так затряслась.

— И как живется, Зой? — спросил я. — Вижу, оно того стоило, не жалеешь?

— Н-н-не понимаю, о чем ты… — заблеяла она.

— Хоть когда ты это сделала? Хочу знать, как долго ты продолжала улыбаться мне в глаза, а сама уже продала меня с потрохами.

— Не тебя! — заверещала она. — Не тебя я предавала! А эту… Эту хотела наказать! А тебя… Да чтоб ты знал, я в тебя влюбилась! И до сих пор люблю! Я бы с тобой так никогда не поступила!

— Ага, клянешься в любви, а за спиной тридцать серебряников пересчитываешь. Как хоть на него вышла?

— Да не было никакого плана! Я его как увидела, когда он в тот единственный раз в интернат к тебе приехал, так сразу ему все и выложила.

— Что именно?

— Так как вы вокруг памятника за ручку гуляли, а ты ее мороженым кормил! Мало разве? Сам тоже хорош, Тимур! И что ты в этой старухе бесплодной нашел?

Еще тогда. Еще тогда он все узнал, стучало в голове. Понятно теперь, почему только про один ее визит спрашивал. Только про него на тот момент и знал.

И, как опытному кукловоду, ему удалось разыграть дальнейшее, как по нотам.

— Проблемы? — нарисовался рядом охранник с парковки.

Понял, что Зойка, что одуревшая, сигналит и орет, чтобы я свалил с дороги. Что я и сделал, бросив напоследок:

— Знаешь, судя по машине, ты сильно продешевила, Зой. А он тебя поимел так, что долго теперь не отмоешься.

Она даже выскочила на этот раз, бросив поперек дороги заведенную тачку. Прямо в грязь и лужи ступила своими блестящими сапожками. Шуба повисла на одном плече. Рот скривился так что она опять стала похожа на ту большеротую загорелую Зойку.

— Ненавижу! — орала она. — Ненавижу тебя! Ничего такого я не сделала! Ничего! Все ведь живы? Так что ты от меня хочешь?! Нет у меня богатых родителей, самой приходится выкручиваться, как могу!

— Все живы? — хмыкнул я. — А ты знаешь, что Ксения руководила благотворительным фондом? Жизни детям спасала.

— Ничего подобного! Деньги она там мыла! — у Зойки затряслась нижняя губа. — Он сказал, что ее фонд только прикрытие! И журналисты сколько потом всего раскопали?

— А ты и поверила? Настоящие там были дети, Зоя. И болели тоже по-настоящему. И только благодаря Ксении и ее фонду, получали надежду на нормальную жизнь. Знаешь, что у нее лист ожидания был расписан на три года вперед? А после твоих слов никто из этих людей помощи так и не получил, Зой. Ни один ребенок. Но зато у тебя машина теперь есть красивая, круто же?

Ока покачнулась.

— Я же не знала… Откуда я могла…

— Сейчас вот знаешь. А помочь хочешь?

— Как? Что ты хочешь от меня?! Хочешь машину забирай, только забудь про меня! Думаешь, мне счастье это принесло? Да хрен там!

— Не нужна мне твоя машина. Интервью мне нужно. Твое. Одно. Скажешь, что давили на тебя. Угрожали изнасиловать, если не наврешь с три короба как раз перед выборами.

— Интервью? — она покачнулась на своих каблуках. — Но уже ведь все закончилось! Уже ведь никто ни о чем не помнит! Какое еще интервью?

— Кто надо, тот все помнит, Зой. Предложение мое ты слышала. Времени на раздумья не даю. У тебя его достаточно было, если ничего не надумала, то лишнее уже ничему не поможет.

— Тимур, — совсем тихо отозвалась она, утирая слезы. — Она что, правда помогала детям? Разве такие люди существуют?

— Ксения самый добрый и бескорыстный человек, которого я знаю. Так что существуют.

— Но она же… С тобой… Тебя…

— Совратила? Так в газетах писали? Зоя, да ты на меня посмотри, да? Не понимаю вообще, как в такую чушь могли поверить!

Лицо перекосило от рева, и я подтянул ее шубу, которая так и норовила сползти в лужу.

— Видишь, как все просто? А значит, несложно будет и всех остальных в обратном, верно? Твой единственный шанс, Зой. Давай, не тупи.

— А после этого я буду снова спокойно спать, Тимур? Вздрагивать от каждого шороха перестану?

— Какая же ты дуреха, Зоя. Прекрати уже рыдать. Все, все. Хватит.

— Но я же не зна-а-а-ала!.. Я же поверила-а-а-а!

— Хватит выть. Ответь, ты поможешь?

Она утерла слезы кулаком и решительно кивнула.

Глава 36. Ксения

На работу я прихожу загодя, чтобы успеть напоить чаем с ватрушками пацанов, которые, по напутствию Тимура, следуют за мной по пятам.

Предполагалось, что я не должна замечать этих телохранителей, но и сама привыкла постоянно крутить головой по сторонам, никогда не позволяя себе погрузиться в мысли настолько, как это было в тот раз.

Жизненные уроки нелегко забыть, но я пытаюсь.

Хочу научиться снова доверять. Снова любить. Снова жить. А еще работать.

Я благодарна, что меня взяли в центр поддержки без специального психологического образования и сопутствующих документов. Оказалось, что сильные мира сего все-таки не могут дотянуться до каждого. И если сначала мне везде отказывали, потом на моем пути все-таки стали попадаться люди, которые не страшились моего прошлого.

— Спасибо за ватрушки, Ксения Михайловна! — благодарят мальчики из интерната и убегают на тренировку.

Они будут ждать меня вечером, когда я только выйду за границы нашего центра, и буду сопровождать меня до метро, а после до самого дома. Бесшумными тенями, верными рыцарями. Каждая съеденная ватрушка стоит этого.

Вдруг я замечаю в окне девушку, которая в четвертый раз проходит мимо, явно не решаясь зайти. Тут же подхватываю пластиковую лопатку и лейку, которые я купила как раз для таких случаев, набираю воду и выхожу, целиком заинтересовавшись клумбой у входа в центр.

Девушка с заплаканным лицом как раз разворачивается, но тормозит при виде меня. Просить помощи не так просто, как кажется, даже когда ты в отчаянии. Мне прекрасно это известно. Вот почему я даже не смотрю на нее. Больше внимания уделяю чахлым суккулентам, которые и без моей заботы простояли бы здесь следующие сто лет. Но я старательно и медленно выщипываю несуществующие сорняки, которые еще даже не успели вырасти с прошлого такого спектакля.

Девушка, крепко обхватив саму себя руками, внимательно следит за моими действиями. На вид ей лет восемнадцать. Она очень худая, и даже свободная одежда не может скрыть ее небольшого округлого животика.

И тогда я решаюсь:

— О, привет! Я одна не справлюсь, хочешь мне помочь?

Девушка вздрагивает. Это она в отчаянии и пришла сюда за помощью, и теперь сбита с толку.

— Я? — переспрашивает она. — Нет, не думаю, я спешу…

— Это не займет много времени, — отзываюсь я. — Помоги выкопать здесь ямку, а я пока схожу еще за водой? Держи лопатку.

Она аккуратно подходит ближе. Движения у нее плавные, размеренные. Так двигаются танцовщицы. Даже сейчас она ступает, как балерина по краю сцены: аккуратно, медленно, ритмично.

Выглядит она при этом настолько беззащитной и несчастной, что мне еще сильнее хочется ей помочь. Но давить нельзя.

Надеюсь, что она не сбежит, пока я иду за еще одной порцией воды в здание центра. Когда я возвращаюсь, она все еще стоит возле каменной клумбы. Самозабвенно роет ямку, как ребенок в песочнице. Слезы на ее щеках высохли, она целиком погружена в свои мысли.

— Я выкопала! — она искренне улыбается мне, радуясь выполненному поручению.

Улыбка стирает печаль с ее лица. Она красивая, со светлыми волосами, бледной кожей. Я видела именно таких девочек в прошлой жизни, когда сама пыталась стать такими же, как они. Хрупкие, прозрачные, неземные существа.

Балерины.

Пока опустошаю лейку, снова смотрю на ее живот — я не ошиблась. Она беременна. И в ее возрасте, и при ее профессии, если она действительно балерина, это самая настоящая катастрофа.

— Ох, спасибо за помощь! — горячо благодарю ее, но не переигрываю. — Я бы одна не справилась. Эти суккуленты хоть и стойкие, но нуждаются в такой же заботе, как и все остальные растения. Хочешь вымыть руки?

В моей работе главное не давить, главное помочь им раскрыться, довериться, чтобы после — услышать главную просьбу, которая приводит всех подростков сюда. Каждая минута, проведенная рядом с этой девушкой, делает меня на шаг ближе к тому, чтобы помочь ей.

Она смотрит на свои руки и кивает. Мы заходим в центр, где никто не обращает на нее внимания, поскольку спугнуть этих детей проще простого. Я показываю ей дорогу, говорю без умолку и молюсь, чтобы она не сбежала в самый последний момент.

Она не сбегает. Вымыв руки, она соглашается выпить чаю. Хотя от булочек привычно и резко отказывается, но после… На ее глаза наворачиваются слезы.

— Простите.

— Ничего страшного. Ты можешь съесть одну. Половину. Или просто укусить и не съедать всю, если хочется. Ты, наверное, привыкла к диетам?

Она кивает, а после тянется к булке. Съедает ее даже быстрее, чем с ними расправлялись мои мальчишки-телохранители.

— Я балерина…

Это чувствуется сразу по тому, как она примостилась на краешке стула, как держится, как расправляет плечи и тянет шею.

Но вдруг что-то меняется. Плечи опадают, спина горбится. И она произносит:

— Была… Я не сдам выпускные экзамены, потому что… Потому что…

— Ты беременна.

— Так заметно, верно? — она кусает губу. — Я не знаю, что делать… Живот так быстро вырос, и я и не знала, что это может быть заметно так скоро… Я думала, что успею сдать экзамены, а теперь…

— Отец ребенка знает? Он согласен помогать тебе?

Она качает головой.

— Он… куда-то пропал. Еще до того, как я узнала о том, что беременна. Вряд ли это связано.

Да уж, конечно. У мужчин встроена чуйка на такие вещи.

— Он был старше тебя?

— Нет! Нет, он всего на год меня старше.

Еще хуже.

— А твои родители?

— У меня только папа. Я не знаю, как ему сказать… Даже сбежала к вам из Питера. Папа. Вечно занятой папа раз он до сих пор не увидел очевидного.

А вот домой девочку нужно вернуть, как можно скорее.

— Папа, наверное, тебя ищет?

— Нет. Я ведь учусь в «Академии балета», живу в общежитии. Он даже не знает, что я в Москве…

— Мужчины, — закатываю глаза и стараюсь шутить, хотя вопрос очень серьезный.

— Знаешь, боюсь, тебе придется самой рассказать отцу обо всем. Иначе можно ждать вплоть до родов, он и не заметит.

Она смеется сквозь слезы.

— О, это точно!.. Но как мне жить дальше? Папа будет в бешенстве.

— Только время покажет. Никто не даст тебе ответа сейчас. Ты очень молода и наверняка не последняя балерина, которая вынуждена взять паузу в карьере. Может быть, потом ты еще вернешься на сцену, если этого захочешь. Время пролетит быстро, не заметишь. Ты мне веришь?

— Вам — да, — твердо говорит она. — Вы же смогли… Смогли выстоять. Это ведь все правда? To, о чем столько писали в газетах!

— Ну не все…. Но это я, ты права.

Не вижу смысла отрицать. Подростки часто узнают меня и мне это только на руку. Я живое доказательство того, что жизнь не заканчивается, чтобы не происходило. Сам того не зная, Сергей помог мне даже в этом. Теперь у меня есть история, в которой я победила, и именно эта история помогла мне устроиться на эту работу. И помогает мне каждый день помогать другим.

— Я могу рассказать тебе правду, но это такая долгая история…

— А я никуда не спешу, — она аж подпрыгивает от нетерпения. — Ой… Меня, кстати, Юлей зовут, простите, что не представилась!

— Приятно познакомиться, Юль. Давай я напишу своим, что пока занята, чтобы нас не беспокоили…

А сама набиваю в телефоне своей коллеге: «Сапсан до Питера, пробей цены и время, девочку надо вернуть домой», а вслух говорю:

— Еще булочку? Ты же не ела, наверное?

36-1

***

Когда я, все-таки уговорив Юлю вернуться в Питер, откидываюсь на спинку кресла, за окном уже глубокий вечер, и в тенях под еще голыми ранней весной деревьями угадываются фигуры долговязых футболистов. Ждут меня.

Хватаю сумочку и легкое пальто и уже хочу покинуть кабинет, как мне преграждает путь Тимур.

Сердце моментально обрывается. Он бледен и его аж трясет, когда он хватает меня за руку.

— Господи, Тимур. Что случилось?

Он только трясет головой, тянет меня обратно, захлопнув дверь, и спрашивает:

— Где пульт?

— От телевизора? — удивляюсь. — На, держи.

Тимур включает старый телевизор, который тут для мультиков для детей помладше, но песенка «Даши-путешественницы» сразу же обрывается. Тимур переключает на новостной канал.

И я вижу на экране Валерию.

Она говорит на английском, но снизу идет подстрочный перевод. Буквы не сразу складываются в слова, да и те никак не желают соединяться в осмысленные предложения. Сердце бьется невпопад, а после опять сбивает свой бег, когда Тимур со всей силы швыряет пульт от телевизора прямо в стену.

— Блять, да что он за человек?! Вот скажи мне, Ксень, какого хуя я постоянно последний узнаю обо всем? И когда уже это закончится? Да чтоб он сдох поскорее, сколько ж можно!

Белые буквы ползут по экрану, на котором строгая и красивая Валерия повторяет все то, что я слышала лично от нее: «Бил беременную»… «Выкидыш»…

Срываюсь к Тимуру, которого аж разрывает на куски. Его трясет от ярости, ненависти, и я впервые понимаю, как же, проклятье, повезло, что он каким-то чудом сразу же приехал ко мне. Он хватается за меня, как за спасительный плот и шепчет:

— Он бил тебя? Тоже бил? Какие, блять, еще тайны остались, которые я не знаю? Скажи мне сейчас, Ксень. Хватит.

Тимур уже давно не матерился. Сказывается работа с детьми, но теперь в центре их нет, впрочем, судя по времени, в центре уже вообще никого нет, кроме нас. Обхватываю ладонями его лицо и ловлю обезумевший от боли и ненависти взгляд.

— Никогда, слышишь? Меня он никогда не бил.

Тимур роняет голову мне на плечо, и в этот момент ровный голос Валерии наконец- то сменяется диктором. Сделать тише, не сдвинувшись с места, я не могу, но и оставить Тимура не могу. Он весь дрожит под моими руками.

— Как мне жить-то дальше, Ксень? Как жить, зная, что у меня отец такой бесконечный мудак? Сука, как мне не убить-то его собственными руками? Я же не выдержу однажды…

— Тимур, не надо… Не думай. Мать не предупредила тебя?

— Сказала, что даст разоблачительное интервью, — хмыкает он. — Больше ничего. Блять, я же думал там только махинации с налогами и отмывание денег, но не такое!

— Она рассказала мне все еще в Риге. Хотела знать, вел ли он себя со мной также.

Тимур отшатывается к противоположной стене, а потом удар за ударом сбивает в кровь собственные костяшки.

Не выдержав, я бросаюсь к нему, обнимаю со спины и глотаю слезы.

— Не надо! Не надо…

— Да как «не надо»? А если я такой же? Если мудак, как и он, Ксень? Да он мне жизнь испортил уже тем, что участвовал в зачатии, блять!

— Он не твой отец.

Каждая мышца Тимура под моими руками наливается сталью. Он напрягается, а потом тихо выдыхает:

— Что?

— Сергей не твой отец.

Тимур резко разворачивается, обхватывая меня, чтобы не сбить с ног внезапным разворотом. И смотрит на меня, не дыша.

— Повтори, Ксень. Повтори еще раз. Это тебе тоже моя мать сказала?

— Да.

Слезы бегут по моему лицу, и я не хочу, но все равно нет-нет, да перевожу взгляд ка экран телевизора. Журналисты осаждают кованые ворота, перед которыми когда-то и моя жизнь преломилась надвое.

«Были выявлены многочисленные нарушения»… «Многомиллионные счета в зарубежных банках»… «Семейное насилие».

Валерия сбросила атомную бомбу, как и обещала. Вместе с ней это сделали те, кто копали под Сергея все это время. Они, наконец, добыли доказательства и опубликовали их в российской прессе. Валерия была лишь частью масштабного плана.

Снова поворачиваюсь к Тимуру.

Теперь он совершенно опустошен. Правда еще не дала ему освобождения, но ненависть больше не имеет над ним власти. Тимур больше не ищет уродств в себе и не питает отвращение только потому, что он с Сергеем одной крови.

— Ты даже внешне не был похож на него, Тимур. Ты совсем другой. Не говоря уже о твоих качествах. Тебе не нужно переживать о том, что когда-нибудь станешь таким, как он. Никогда не станешь.

Тимур долго смотрит на экран телевизора, даже не мигая.

Новые кадры показывают, как журналисты осаждают такую знакомую фигуру в аэропорту. Сергей пытается сбежать из страны, но ему это не удается.

Его арестовывают прямо у трапа самолета.

Мы с Тимуром оба смотрим прямой эфир с таким шоком, как будто это высадка ка Марс, где неожиданно нашли целую колонию марсиан.

— Ущипни меня, — прошу я.

— Не-а, это ты меня ущипни. Я за день еще никогда не узнавал столько потрясающих новостей… Ксень, а он знает? Знает, что я не его сын?

— Валерия говорила, что он догадывался, пусть и отрицал этот факт.

— Да не, — тянет Тимур, как будто и не слушал меня. — Конечно, старый козел знал. Он же ненавидел меня. Всю мою жизнь! С рождения, сука, ненавидел, а я в лепешку старался разбиться, чтобы ему понравится. А хер там. Ну мама…

— Только не говори ей, — пугаюсь я. — Она не хотела, чтобы ты знал.

— Могла и не просить о таком, Ксень, — криво ухмыляется он. — Не представляю, как спросить собственную мать, с кем же она переспала тридцать лет назад, лишь бы наставить рога моему отцу?… Боже. Ксень. С моих плеч будто камень свалился, знаешь?

— Знаю. Я так же себя чувствовала, когда от него ушла. Последняя ниточка разорвалась, и ты, как шарик, просто летишь, летишь все выше.

— Ну я не так поэтично, конечно, хотел сказать, я же футболист, помнишь? Только ногами могу, а головой не могу.

— Будет вам заливать, товарищ президент «Детской Академии футбола». Голова у тебя работает, как надо.

— И не только голова, — играет он бровями.

— Не здесь же, Тимур!

Но он уже впечатал меня в собственный же письменный стол.

— Почему нет? Все уже ушли.

— У меня штор нет! А это первый этаж и на улице все видно! И там мальчики…

— Мальчиков я уже отправил по домам. Стоп, какие мальчики? Ты же ничего не должна была знать. Вот шпионы недоделанные.

Но я заткнула его поцелуем.

— Дверь закрой, свет выключи и возвращайся.

— И эта женщина говорила, что ей не нужен секс?

— Ты мне нужен. И секс тоже с тобой нужен.

Вместе со светом в кабинете Тимур погасил телевизор. Вернулся к столу, избавил меня от белья и вдруг остановился.

— Слушай, я же тебе так и не сказал, Ксень. Я же спонсора нашел.

— О боже. Сейчас? Ты хочешь говорить о своем футболе сейчас?!

— Ксень, — он навис надо мной, и свет фонарей освещал его улыбку. — Просто там такой офигенный вариант. Я даже не поверил, когда услышал.

— И сколько этот спонсор даст тебе?

— В том-то и дело, что он не дает мне рыбу. Он готов дать мне удочку. Его зовут Николай Одинцов, он глава фирмы по производству солнечных батарей. И он готов отдать эту фирму мне.

— Звучит нереально. Может, его тоже скоро посадят?

— Я не знаю, честно. По документам вроде все чисто. Я обещал встретиться с ним на одном приеме, но даже идти не хотел, чтобы отца не встретить, а теперь… Теперь это будет даже интересно.

— А можно мы уже потрахаемся?

— Ксения Михайловна, как можно? Вы же работаете с детьми, — улыбнулся наглец. — Желание дамы закон. Только есть еще кое-что.

— Да боже ж ты мой! Теперь-то что?

— Выходи за меня, Ксень. Когда фамилию мою возьмешь, последняя ниточка точно оборвется раз и навсегда.

— Тимур. Ты во мне, я на рабочем столе. И ты решил сделать мне предложение сейчас?

— Ну а когда? — хохотнул он. — Я же все равно на одно колено не встану.

Я захохотала, а он стал двигаться во мне. Со мной. Навсегда.

— Безжалостная Божья Коровка, скажи же это ну…

— Да!.. О боже, да! Я согласна!

Эпилог

Впервые я встретила Ксению в очереди за кофе.

Кто мог знать, что именно в сонной очереди посреди торгового центра я встречу лучшую подругу, о которой не смела и мечтать? Знаков свыше не было. Наоборот, в то утро все шло из рук вон плохо: машина не заводилась, пробка была раньше обычного, а телефон оказался разряжен. Я была раздражена и в полном ужасе от предстоящей встречи. Хотя врачи и запретили кофе, я решила, что стаканчик капучино спасет меня от непреднамеренных убийств и сделает этот день менее ужасным.

А вот Ксения излучала счастье. Это и привлекло сразу мое внимание, потому что не часто услышишь смех в семь утра в понедельник в спящей очереди.

Каюсь. Сначала я решила, что эта парочка все еще под кайфом после афтерпати. Я не верила тогда, что можно настолько ярко светиться от счастье просто потому, что ты любишь и это взаимно. Мы с мужем уже десять лет вместе, и в семь утра я не хочу любви. Я хочу убивать.

А Ксения с Тимуром были как молодожены, хотя на тот момент прошли через многое, что выпало на их долю. И то утро вовсе не было их первым после удачной первой ночи, проведенной вместе. Далеко нет.

Я запомнила их пару, но глаза на лоб у меня полезли, когда я снова увидела их чуть позже.

В приемной центра по оплодотворению.

Выражения лиц остальных пациентов выдавали их с головой. Думаю, я тоже выглядела также. Мы вели нашу войну. И всех нас переполняла отчаянная решимость любой ценой заполучить детей, как будто они были вражескими вымпелами.

Тимур и Ксения выглядели иначе. Они словно были счастливы просто там находиться. Ладно, решила я, наверное, они просто пришли в первый раз.

Понимаете, я-то сидела на тех жестких стульях в ожидании, пока назовут мое имя, уже в третий раз.

Два неудачных ЭКО за плечами, ну как тут улыбаться?

Ничто так не гасит вашего счастья и уверенность в себе, как осознание собственной неполноценности. Все мы, кто сидел в той очереди, были, как будто бы… Ненастоящими женщинами. А наши собственные тела были нашими злейшими противниками.

Значительно позже Ксения рассказала мне, как сильно ненавидела себя раньше. Настолько, что сразу расписалась в собственном бессилии, и до ЭКО у них с мужем после двух внематочных даже не дошло. Отношения умерли к тому времени вместе с чувством собственного достоинства.

Только Тимур не был ее "тем самым" мужем.

Он был сыном ее мужа от первого брака.

Ксения была решительной, отчаянной и уверенной в том, что Тимур будет любить ее любой. И это действительно было так. Ведь в тот самый день, когда я их встретила, они пришли в клинику вовсе не впервые.

Они были там, чтобы провести вторую попытку. Не знаю, почему некоторым Бог дает детей сразу, а другим, только, как следует, проверив их стойкость.

Мы не стали подругами с Ксенией сразу.

Это случилось гораздо позже, когда я встретила Ксению в том центре еще раз. Когда мы обе уже прошли через третью и четвертые попытки.

Сейчас Ксения с Тимуром растят двойню. А у нас с мужем, словно за все наши попытки, родились аж тройняшки.

Я думала, что дети это бесконечное счастье и что, когда они у меня появятся, я тоже буду улыбаться. Даже по утрам. Совсем как Ксения.

Но, спустя восемь лет, когда я закидываю наших повзрослевших мальчишек на утреннюю тренировку к Тимуру, только Ксения по-прежнему встречает меня с невероятно лучезарной улыбкой.

Знаете, когда я услышала ее историю впервые, то поняла, почему ей так легко улыбаться.

Ради собственного счастья она нарушила главнейшее табу общества и выстояла протии предубеждений целой страны. И даже это наверняка было проще, чем наконец-то принять себя такой, какая ты есть.

Я же в семь утра по-прежнему хочу только убивать.

март — июль, 2020 г.