Глазами клоуна
Аннотация:
«Я клоун и собираю мгновения», – говорит о себе Ганс Шнир, нищий артист, «свой среди чужих, чужой среди своих», блудный сын богатого общества крупных буржуа, герой одной из лучших, самых пронзительных и горьких европейских книг ХХ века.
Действие впервые опубликованного в 1963 году романа Бёлля, который критики называли «немецким «Над пропастью во ржи», происходит в течение всего лишь одного дня жизни Ганса, но этот день, в котором события настоящего перемешаны с воспоминаниями о прошлом, подводит итоги не только жизни самого печального клоуна, но и судьбы всей Германии, – на первый взгляд счастливой и процветающей, а в действительности – глубоко переживающей драму причастности к побежденному, но еще не забытому «обыкновенному фашизму»…
В нашей библиотеке есть возможность читать онлайн бесплатно «Глазами клоуна» (целиком полную версию) весь текст книги представлен совершенно бесплатно. А также можно скачать книгу бесплатно в формате fb2
Скачать в формате:
Другие книги автора
Последние отзывы
Я очень рад что прочитал эту книгу…главный герой меня очень раздражал, пьёт,курит, ноет без конца что его Мари бросила, да его любая бы девушка бросила, потому что он не знает что такое любовь, он даже не знает как это называется, говорит мы с ней занимались « этим» ,чем этим (?!), он не знает, просто невинной девушки жизнь испортил вот и всё…сидит в тёплой ванне и плачет холодными глазами…надо было самому повзрослеть сначала а потом уже о девочках думать, КЛОУН....целыми днями пьют, курят да в карты играют это типа ЛЮБОВЬ у них была такая смешно, да не до смеха....для меня Ганс Шнир клоун не по профессии, он клоун по жизни, а это увы не лечится…всё…занавес....
Притворство сплачивает воедино тех, кто связан круговой порукой лицемерия.МольерНа сольное представление клоуна по имени Ганс Шнир собрались люди из разных общественных прослоек. Среди них его родители, брат Лео, перешедший в католицизм, бывшая спутница жизни Мари и её муж Цюпфнер, католические знакомые, с которыми Ганса на определённом этапе свела жизнь... и даже его покойная сестра Генриетта, погибшая в самом конце мировой войны. Однако нам предлагают непривычную, перевёрнутую перспективу. Именно клоуну отведена роль зрителя, который оценивает собравшуюся публику и пытается каждому определить его место. На всё это у него есть один день. Свет в зале потушен, представление начинается, дамы и господа!Оставшись без работы и без денег, Ганс возвращается в родной город в надежде найти поддержку. Общество, которое мы видим через призму восприятия клоуна, пронизано лицемерием сверху донизу. Двуличие и ханжество окутывают как общественную, так и частную сферу. Яркий пример - семья самого Ганса Шнира. Его родители всегда были в высшей степени состоятельными людьми, но, как Ганс признаётся отцу, в детстве дети часто оставались голодными.
Ксенофобия матери Ганса не помешала ей после окончания войны занять видное место в комитете по преодолению расовых противоречий. Во время войны она яростно выступала против «жидовствующих янки» и отправила свою совсем юную дочь на защиту немецкой земли.
Двойные стандарты, эгоизм и мелкие подлости так называемых «истинных» католиков (и не только их) показаны убедительно, хотя мне антиклерикальная составляющая романа не показалась особенно резкой.
Нет, если уж лицемерить, то наверняка так, чтобы получить максимум удовольствия, а это значит поставить на католическую карту. С этой картой никогда не проиграешь.Ганс осознаёт, как католические друзья Мари отравляют ей жизнь своими нравоучениями. В этом частном примере отражается проблема общества в целом, где якобы намного легче прожить на пятьсот марок, чем на две тысячи.
Глаза у клоуна широко раскрыты, и он прекрасно подмечает ханжеские попытки защититься от человеческой природы, отрицая естество и манипулируя людьми с помощью угрызений совести. Здесь хочется воскликнуть, что жизнь и без того достаточно запутана, чтобы её ещё осложнять надуманными догматами!
Картинно занимаясь благотворительностью, мать Ганса не упускает любую возможность оплатить свою деятельность на «благо человечества» из общественных фондов.
Несмотря на то что на личном банковском счету моей матери в графе «сальдо» записана шестизначная цифра — все её счета за телефон (и конечно же расходы на поездки в Амстердам и другие города) оплачивает Центральный комитет.Милейшая женщина, эта госпожа Шнир. Даже трагическая смерть родной дочери, кажется, не может поколебать её уверенности в собственной правоте.
Опять же, это не частный случай, не исключение, а вполне распространённое явление.
Клоун знакомит нас и с другим персонажем, который успешно «перекрестился» из убеждённого нациста в защитника прав человека.
Калик — это тот молодчик, который донёс на меня, обвинив в пораженчестве, а потом, когда надо мной устроили суд, потребовал проявить твёрдость, неумолимую твёрдость. Это его осенила гениальная идея мобилизовать сиротский дом для «последней схватки с неприятелем». Я знал, что теперь он важная птица. В вечерней газете говорилось, что «Крест» ему пожаловали за «заслуги в деле распространения демократических взглядов среди молодёжи».Люди, конечно, могут измениться и получить прощение, но для этого желательно, чтобы они раскаялись, а этого у героев романа как-то не наблюдается.Представители описываемого общества находятся во власти множества предрассудков, не позволяя себе открыто выйти за рамки «нормы», нередко установленной кем-то в стародавние времена, о которых большинство этих людей имеет весьма расплывчатое и искажённое понятие... Что подтверждается попытками героев книги обращаться к истории, ссылаясь на Генриха VIII и его сложные матримониальные отношения.
Семья любящих друг друга Сабины и Карла нуждается в деньгах, но это не мешает им заводить детей. Находясь в плену искусственных установок, они лишают себя счастливой повседневной жизни, заменяя простые радости нудными рассуждениями и позволяя раздражительности захватывать домашнее пространство.
Мари очень привязана к Гансу, но она не может принять «жизни во грехе» и того, что её возлюбленный не принимает католичества. Девушка не позволяет себе просто наслаждаться жизнью. Мари и Ганс часто говорят о будущих детях, но Мари не может родить ребенка вне брака.
Попытки компромисса оказываются безуспешными. Конфликт между чувствами и долгом, как его понимает католичка Мари, приводит к печальным последствиям. Это неприятие собственной жизни заставляет её делать аборты, о которых Ганс не догадывается.Большинство персонажей верят, что они всё делают правильно и следуют своим «принципам». Но насколько они в этом искренни, насколько честны хотя бы сами с собой?
Ощутимый налёт фальшивости присутствует в их восприятии естественных сторон жизни.
Деньги — это почти такая же щекотливая штука, как «вожделение плоти». Никто открыто о них не говорит, никто открыто не думает; либо потребность в деньгах «сублимируется», как сказал Мари священник о «вожделении плоти», либо считается чем-то вульгарным; во всяком случае, деньги никогда не воспринимаются в том виде, в каком они нужны человеку: как еда, как такси, как пачка сигарет или номер с ванной.Мы видим, что главный герой проницателен и довольно обидчив. По его собственному признанию, Ганс моногамен, и, полюбив Мари, он не может думать о другой. Для него вернуть девушку - вопрос жизненной необходимости. При этом его отношение к Мари выдаёт собственника, он считает её «падшей женщиной», раз она посмела уйти к другому. Есть в его, вероятно, искренних чувствах, элемент инфантилизма и эгоизма.
Отец, узнав о сердечной драме сына, справедливо советует ему примириться.
Гансу, на мой взгляд, не хватает спонтанности и эмпатии. В этом смысле молодой Шнир сам часть общества с его фальшивой добродетелью, недостатки которого он умело обнажает. Наблюдая и выявляя пороки окружающих, он сохраняет определённую отстранённость. Ганс, видимо, не способен прочувствовать, как важно для Мари её мировоззрение, которое он не разделяет. Он так и не стал сопричастен переживаниям и душевным мукам женщины, живущей рядом с ним.
Здесь мы приходим к вечному вопросу о ценностях. Как правило, не бывает «плохих» и «хороших» ценностей или «правильных» и «неправильных» норм, всё зависит от прилагаемого критерия. Мы можем не разделять систему ценностей, составляющую мировоззренческий стержень Мари, но это не значит, что от такого отношения эти ценности становятся «плохими». Сравнительно «универсальным» критерием, который применим в таких вопросах, можно считать счастье близких. Плохо то, что причиняет им боль. Ганс заставлял любимую им Мари страдать...
У героя, который ещё молод, есть шанс стать лучше, развить в себе умение сопереживать, перевернуть страницу и начать смотреть в будущее.
Ксенофобия матери Ганса не помешала ей после окончания войны занять видное место в комитете по преодолению расовых противоречий. Во время войны она яростно выступала против «жидовствующих янки» и отправила свою совсем юную дочь на защиту немецкой земли.
Двойные стандарты, эгоизм и мелкие подлости так называемых «истинных» католиков (и не только их) показаны убедительно, хотя мне антиклерикальная составляющая романа не показалась особенно резкой.
Нет, если уж лицемерить, то наверняка так, чтобы получить максимум удовольствия, а это значит поставить на католическую карту. С этой картой никогда не проиграешь.Ганс осознаёт, как католические друзья Мари отравляют ей жизнь своими нравоучениями. В этом частном примере отражается проблема общества в целом, где якобы намного легче прожить на пятьсот марок, чем на две тысячи.
Глаза у клоуна широко раскрыты, и он прекрасно подмечает ханжеские попытки защититься от человеческой природы, отрицая естество и манипулируя людьми с помощью угрызений совести. Здесь хочется воскликнуть, что жизнь и без того достаточно запутана, чтобы её ещё осложнять надуманными догматами!
Картинно занимаясь благотворительностью, мать Ганса не упускает любую возможность оплатить свою деятельность на «благо человечества» из общественных фондов.
Несмотря на то что на личном банковском счету моей матери в графе «сальдо» записана шестизначная цифра — все её счета за телефон (и конечно же расходы на поездки в Амстердам и другие города) оплачивает Центральный комитет.Милейшая женщина, эта госпожа Шнир. Даже трагическая смерть родной дочери, кажется, не может поколебать её уверенности в собственной правоте.
Опять же, это не частный случай, не исключение, а вполне распространённое явление.
Клоун знакомит нас и с другим персонажем, который успешно «перекрестился» из убеждённого нациста в защитника прав человека.
Калик — это тот молодчик, который донёс на меня, обвинив в пораженчестве, а потом, когда надо мной устроили суд, потребовал проявить твёрдость, неумолимую твёрдость. Это его осенила гениальная идея мобилизовать сиротский дом для «последней схватки с неприятелем». Я знал, что теперь он важная птица. В вечерней газете говорилось, что «Крест» ему пожаловали за «заслуги в деле распространения демократических взглядов среди молодёжи».Люди, конечно, могут измениться и получить прощение, но для этого желательно, чтобы они раскаялись, а этого у героев романа как-то не наблюдается.Представители описываемого общества находятся во власти множества предрассудков, не позволяя себе открыто выйти за рамки «нормы», нередко установленной кем-то в стародавние времена, о которых большинство этих людей имеет весьма расплывчатое и искажённое понятие... Что подтверждается попытками героев книги обращаться к истории, ссылаясь на Генриха VIII и его сложные матримониальные отношения.
Семья любящих друг друга Сабины и Карла нуждается в деньгах, но это не мешает им заводить детей. Находясь в плену искусственных установок, они лишают себя счастливой повседневной жизни, заменяя простые радости нудными рассуждениями и позволяя раздражительности захватывать домашнее пространство.
Мари очень привязана к Гансу, но она не может принять «жизни во грехе» и того, что её возлюбленный не принимает католичества. Девушка не позволяет себе просто наслаждаться жизнью. Мари и Ганс часто говорят о будущих детях, но Мари не может родить ребенка вне брака.
Попытки компромисса оказываются безуспешными. Конфликт между чувствами и долгом, как его понимает католичка Мари, приводит к печальным последствиям. Это неприятие собственной жизни заставляет её делать аборты, о которых Ганс не догадывается.Большинство персонажей верят, что они всё делают правильно и следуют своим «принципам». Но насколько они в этом искренни, насколько честны хотя бы сами с собой?
Ощутимый налёт фальшивости присутствует в их восприятии естественных сторон жизни.
Деньги — это почти такая же щекотливая штука, как «вожделение плоти». Никто открыто о них не говорит, никто открыто не думает; либо потребность в деньгах «сублимируется», как сказал Мари священник о «вожделении плоти», либо считается чем-то вульгарным; во всяком случае, деньги никогда не воспринимаются в том виде, в каком они нужны человеку: как еда, как такси, как пачка сигарет или номер с ванной.Мы видим, что главный герой проницателен и довольно обидчив. По его собственному признанию, Ганс моногамен, и, полюбив Мари, он не может думать о другой. Для него вернуть девушку - вопрос жизненной необходимости. При этом его отношение к Мари выдаёт собственника, он считает её «падшей женщиной», раз она посмела уйти к другому. Есть в его, вероятно, искренних чувствах, элемент инфантилизма и эгоизма.
Отец, узнав о сердечной драме сына, справедливо советует ему примириться.
Гансу, на мой взгляд, не хватает спонтанности и эмпатии. В этом смысле молодой Шнир сам часть общества с его фальшивой добродетелью, недостатки которого он умело обнажает. Наблюдая и выявляя пороки окружающих, он сохраняет определённую отстранённость. Ганс, видимо, не способен прочувствовать, как важно для Мари её мировоззрение, которое он не разделяет. Он так и не стал сопричастен переживаниям и душевным мукам женщины, живущей рядом с ним.
Здесь мы приходим к вечному вопросу о ценностях. Как правило, не бывает «плохих» и «хороших» ценностей или «правильных» и «неправильных» норм, всё зависит от прилагаемого критерия. Мы можем не разделять систему ценностей, составляющую мировоззренческий стержень Мари, но это не значит, что от такого отношения эти ценности становятся «плохими». Сравнительно «универсальным» критерием, который применим в таких вопросах, можно считать счастье близких. Плохо то, что причиняет им боль. Ганс заставлял любимую им Мари страдать...
У героя, который ещё молод, есть шанс стать лучше, развить в себе умение сопереживать, перевернуть страницу и начать смотреть в будущее.
- Я клоун и собираю мгновения.
Генрих Бёлль 'Глазами клоуна'Послевоенный мир глазами клоуна, собирающего мгновения жизни: на лице грим, чтобы скрыть любое проявление мимики, в душе меланхолия, а в голове мигрень и только глаза клоуна остаются распахнутыми и смотрят на мир из глубины невинной, чистой, почти детской души. Ганс Шнир – нонконформист из рода Чацких. Честность и открытость которых всегда приводят в замешательство других людей и понятно, что Шнир, как и Чацкий у Грибоедова, как гвоздь в стуле - мешает сидеть и жить окружающим. Человек, которому в этом мире нет места. Нигде. Ни в семье, так как она его 'исторгла из своего сердца' за недостойное поведение; ни рядом с женщиной – Мари ушла от него; ни среди друзей, потому что они живут иначе, они умеют примиряться с жизнью и с обстоятельствами, в отличие от Шнира; ни найти утешение в церкви и религии, потому что чем больше рассуждают деятели церкви о морали, нравственности, тем больше проступает их эгоизм и ханжество; ни в профессии, потому что нет ничего ужаснее, чем клоун, вызывающий жалость. Уход Мари, как катализатор ускорил процесс сползания на обочину жизни, пытаясь одним вечером встроиться хоть в одну из систем, Шнир будет обзванивать своих друзей и знакомых, но он – чужой. Чужой потому, что не желает поменять свои убеждения, где-то пойти на сделку с совестью, где-то простить, где-то примириться с окружающей действительностью. Но он не может. Просто не может найти себя в мире обыкновенного фашизма, в мире, где бывшее нацистское государство превращается в демократическое, где бывшие нацисты создают фонды Помощи расам, он не может примириться с тем, что бывшие нацисты в новом мире богатеют, а те, кого гнобили во время войны, теперь, в мирное время живут у грани нищеты. Он не может примириться с матерью, которая, отправив дочь умирать, при известии о её смерти только спокойно продолжила есть суп, матерью, которая соблюдая диету не позволяла детям есть хлеба, пирожных и вдоволь шлепать по лужам, матерью, которая тайно в погребе поедала ветчину, жадно разрывая розовые куски руками и запихивая себе в рот, лишь бы никто не увидел, с матерью, которая однажды 'исторгла его из своего сердца'. В этом мире люди, чтобы не остаться в меньшинстве и не оказаться на обочине жизни очень легко меняют убеждения. В этом мире протестанты и католики вместо того, чтобы примириться и уважать друг друга, ещё больше разжигают межрелигиозные страсти. Потерянное поколение – определение, которое случайно обронила Гертруда Стайн: Все вы потерянное поколение, вся молодежь, побывавшая на войне. У вас ни к чему нет уважения. Все вы сопьетесь.
Трагическое, чувственное и немного нервное восприятие действительности потерянным поколением, поиски истинных ценностей в любви, творчестве, дружбе, в их мире нет места лживости убеждений, войнам, денежным расчетам и миллионам, вернее деньги существуют для того, чтобы их тратить на жизнь, баловать детей и любимых людей, но никогда ценные бумажки не должны ложиться мертвым грузом и придавливать своих владельцев.
Да, Ганс Шнир не прекрасно-положительный герой, не бэтмен, спасающий тысячи людей, он просто потерянный клоун, который и путается в своих убеждениях, и мало верит в то, что они жизнеспособны, но мир, показанный его глазами, заставляет тихонько прикрыть глаза, глубоко вздохнуть, взять гитару и набренчать несколько знакомых мелодий, позвонить подруге и сказать, как ценишь её, обнять близкого человека и положить холодные ладони ему подмышки, чтобы согреться. Мир таков, каким мы хотим его видеть…Глазами клоуна или собственными глазами, оставшись один на один с миром.P.S. Вот ещё что мне пришло в голову: Служкин у Иванова в 'Географе' - это Шнир по-русски, разлива 90-х годов, когда тоже рухнула одна система и ей на смену пришла другая, когда бывшие коммунисты вдруг стали демократами, а хулители церкви неожиданно уверовали, стоя с оплывшими, толстыми и лживыми лицами в храмах. А тысячи людей просто потерялись.
Генрих Бёлль 'Глазами клоуна'Послевоенный мир глазами клоуна, собирающего мгновения жизни: на лице грим, чтобы скрыть любое проявление мимики, в душе меланхолия, а в голове мигрень и только глаза клоуна остаются распахнутыми и смотрят на мир из глубины невинной, чистой, почти детской души. Ганс Шнир – нонконформист из рода Чацких. Честность и открытость которых всегда приводят в замешательство других людей и понятно, что Шнир, как и Чацкий у Грибоедова, как гвоздь в стуле - мешает сидеть и жить окружающим. Человек, которому в этом мире нет места. Нигде. Ни в семье, так как она его 'исторгла из своего сердца' за недостойное поведение; ни рядом с женщиной – Мари ушла от него; ни среди друзей, потому что они живут иначе, они умеют примиряться с жизнью и с обстоятельствами, в отличие от Шнира; ни найти утешение в церкви и религии, потому что чем больше рассуждают деятели церкви о морали, нравственности, тем больше проступает их эгоизм и ханжество; ни в профессии, потому что нет ничего ужаснее, чем клоун, вызывающий жалость. Уход Мари, как катализатор ускорил процесс сползания на обочину жизни, пытаясь одним вечером встроиться хоть в одну из систем, Шнир будет обзванивать своих друзей и знакомых, но он – чужой. Чужой потому, что не желает поменять свои убеждения, где-то пойти на сделку с совестью, где-то простить, где-то примириться с окружающей действительностью. Но он не может. Просто не может найти себя в мире обыкновенного фашизма, в мире, где бывшее нацистское государство превращается в демократическое, где бывшие нацисты создают фонды Помощи расам, он не может примириться с тем, что бывшие нацисты в новом мире богатеют, а те, кого гнобили во время войны, теперь, в мирное время живут у грани нищеты. Он не может примириться с матерью, которая, отправив дочь умирать, при известии о её смерти только спокойно продолжила есть суп, матерью, которая соблюдая диету не позволяла детям есть хлеба, пирожных и вдоволь шлепать по лужам, матерью, которая тайно в погребе поедала ветчину, жадно разрывая розовые куски руками и запихивая себе в рот, лишь бы никто не увидел, с матерью, которая однажды 'исторгла его из своего сердца'. В этом мире люди, чтобы не остаться в меньшинстве и не оказаться на обочине жизни очень легко меняют убеждения. В этом мире протестанты и католики вместо того, чтобы примириться и уважать друг друга, ещё больше разжигают межрелигиозные страсти. Потерянное поколение – определение, которое случайно обронила Гертруда Стайн: Все вы потерянное поколение, вся молодежь, побывавшая на войне. У вас ни к чему нет уважения. Все вы сопьетесь.
Трагическое, чувственное и немного нервное восприятие действительности потерянным поколением, поиски истинных ценностей в любви, творчестве, дружбе, в их мире нет места лживости убеждений, войнам, денежным расчетам и миллионам, вернее деньги существуют для того, чтобы их тратить на жизнь, баловать детей и любимых людей, но никогда ценные бумажки не должны ложиться мертвым грузом и придавливать своих владельцев.
Да, Ганс Шнир не прекрасно-положительный герой, не бэтмен, спасающий тысячи людей, он просто потерянный клоун, который и путается в своих убеждениях, и мало верит в то, что они жизнеспособны, но мир, показанный его глазами, заставляет тихонько прикрыть глаза, глубоко вздохнуть, взять гитару и набренчать несколько знакомых мелодий, позвонить подруге и сказать, как ценишь её, обнять близкого человека и положить холодные ладони ему подмышки, чтобы согреться. Мир таков, каким мы хотим его видеть…Глазами клоуна или собственными глазами, оставшись один на один с миром.P.S. Вот ещё что мне пришло в голову: Служкин у Иванова в 'Географе' - это Шнир по-русски, разлива 90-х годов, когда тоже рухнула одна система и ей на смену пришла другая, когда бывшие коммунисты вдруг стали демократами, а хулители церкви неожиданно уверовали, стоя с оплывшими, толстыми и лживыми лицами в храмах. А тысячи людей просто потерялись.
Ну-с, пришло время заняться неблагодарным делом – копаться в душе, да не простой, а клоунской. Итак, жил-был клоун Ганс Шнир, который, мало того, что, как многие в этом мире, родился не в то время, так еще и пришла к нему черная полоса в виде толстого северного зверька, мех которого регулярно уходит на пошив шуб. Итак, послевоенная Немеция, точнее ее империалистическая половина. Бедняга-атеист Шнир давным-давно соблазнил Марию, и потом жил с ней пять лет, как сейчас принято говорить, гражданским браком. Он ее безумно любил, и продолжает любить. Но такие отношения со временем напрягали Марию все больше и больше, ибо она была католичкой, а жизнь с мужчиной, да еще с атеистом, да еще вне брака в понимании церковных догм есть тяжкий грех, о чем она регулярно получала чудесные капли на свои мОзги (именно так) от друзей, знакомых и прочих доброжелателей, которые исключительно заботились о спасении ее души. В общем, Мария ушла от Шнира, тот запил горькую, от чего немедленно стала страдать его карьера, и в результате остался с одним грошом в кармане (да и тот в порыве злобы вышвырнул в окно), разбитым коленом, почти пустым холодильником, меланхолией и мигренью. Клоуну надо всего ничего – вернуть Марию, и тогда волшебным образом все наладится. Но нет, как назло весь мир против него. И вот Ганс Шнир сидит в своей квартире, звонит всем, от кого может ждать помощи или кто от него может ждать недоброго слова, и все это происходит в течение одного дня, на протяжении всего романа. Послушаем… в смысле почитаем, что из этого вышло.Ганс Шнир: Итак, я калека на несколько месяцев, а ханжи-католики подбили мою жену на прелюбодеяние с Цюпфнером, и вот я без денег… а еще мой наниматель Костерт, сволочь такая, мне бутылку водки задолжал, без которой моя меланхолия с мигренью только усиливается… и боль в разбитой коленке тоже.Фрау Mutter Шнир (мать его): Ох, эти вечные деньги! Деньги, деньги, деньги, деньги, деньги! Ах, ты только и умеешь, что говорить о деньгах! Фиг тебе, а не деньги!Фрау Фредебейль (жена члена католического кружка): я ничего не знаю, все вопросы к мужу, я всё делала по его указке! А вы в Бонне? (о Боже, какой ужас!).Кинкель (член католического кружка): Ба-ба-ба, Шнир, как я рад (чёрт бы тебя побрал), чем могу помочь? Что? Где ваша жена? Извините, любезнейший, но она вам не была и не является женой! Цонерер (импресарио Шнира): Шнир, дружище, не падайте духом, я вас не оставлю, в смысле ни за что не откажусь от вас (еще бы, вы мне деньги приносите). Но для того, чтобы жизнь наладилась, давайте-ка сделаем перерыв на полгода. Все что вам сейчас нужно – начать тренироваться и бросить бухать. Бросить, я сказал!Зоммервильд (член католического кружка): Шнир, Мария вам не жена! Господь с вами, чего вы так беситесь? И почему злитесь персонально на меня? Да, я раскрыл ей глаза на сущность вещей, ну так я же богослов! А твоя Мария с Цюпфнером уехали в Рим. Кстати, не хилую рецензию на вас Костерт написал, хе-хе…Герр Vater Шнир (папаша Шнир, богатый человек, между прочим): Да-а-а, сынок, влип ты, конечно… Ну да что там, я могу тебе помочь… Например, советом. Тут один критик Геннехольм (не обращай внимания, что он гомосексуалист) сказал, что как клоун ты бесперспективен. Надо переходить на пантомиму. Да. Ну и, кроме советов, могу помочь материально. Гимнастический мат в подарок и двести марок в месяц сойдет. Что? Тысячу? Ты что, совсем опух? Ладно, я пошёл. Кстати, ведь Мария тебе не жена, чего ты как маленький?..Бела Брозен (любовница отца): Э-э-э… м-м-м… ну как бы… ну да… я могла бы помочь вам… только вот… вы же понимаете… тут положение щекотливое… я боюсь запутаться во всех этих интригах…Сабина Эмондс (жена друга): Дуй к нам, супом накормим! Приедешь? Обещаешь, что приедешь?Лео (брат Шнира): Брат! Прости меня! Я не могу приехать! Прости! Я стал богословом! У меня есть для тебя деньги! Прости! Шесть марок семьдесят пфеннигов. Ганс! Ах! Боже мой!Ганс Шнир: Идите вы все знаете куда, сволочи? (Берет гитару, идет к вокзалу зарабатывать деньги пением песен).****
Клоун, который начал пить, скатится по наклонной плоскости быстрее, нежели запивший кровельщик упадет с крыши.Когда клоун приближается к пятидесяти годам, для него существуют только две возможности: канав или дворец. Во дворец я не попаду, а до пятидесяти мне надо кое-как протянуть года двадцать два с хвостикомДа простят меня уважаемые лайвлибовцы, любители Белля и прочие читатели, что я в несколько развязной форме передал содержание романа. Но я прочитал (точнее, на 90 процентов прослушал его в аудиоверсии, а все остальное прочел глазами) его полностью, и до сих пор не знаю, как относиться к бедняге Шниру, который в течение одного дня переживает последние пять с лишним лет своей жизни и оказывается совершенно одиноким наедине с толстым северным зверьком. Конечно, его жалко, безумно жалко (Ганса, а не зверька, разумеется). Особенно жалко с позиции человека, живущего в двадцать первом веке, когда нравы стали, прямо скажем, гораздо свободнее, и найти в наше время женщину, которая бросила бы возлюбленного после того, как ей мозги компостировали догматами веры (да простит меня Господь за такую фразочку) – не так то просто. И всё-таки. Весь роман – это позиция клоуна Шнира. Мария там появляется только в его воспоминаниях, и в упоминаниях его собеседников. Соответственно, все те отношения, которые были между ними, мы воспринимаем только с его позиции. Мужем Ганс был, прямо скажем, не идеальным. Примеров мог бы привести много, но достаточно и того, что он проморгал аборт, который сделала Мария. Ну и охлаждение отношений, недопонимание в последние месяцы, судя по его воспоминаниям, тоже имели место. Так вот, хочу я спросить. Может быть Мария от него ушла потому, что ОН ЕЙ НАДОЕЛ?Второе. Характерец у Шнира все-таки не ангельский. На свой острый язык он не всегда воздержан. Вполне понятно, почему он к своим двадцати семи не заслужил всеобщей любви, хотя друзья у него все-таки есть. Ну а если тебя не все любят, чего же жаловаться на жизнь, что не всякий тебе готов помочь? Особенно католики, в которых он вообще не видит ничего хорошего. У него католик – это почти то же самое, что фашист. Вот назови меня кто фашистом – я бы сто раз подумал, прежде чем такому помогать.Третье. Упав духом, Шнир не спешит воспрянуть им, и иногда кажется, что человеку хорошо в таком состоянии. Я не психолог, поэтому я сужу по себе – если бы мне в тугом положении предложили в пять раз меньше, чем мне реально нужно, я бы принял эту помощь, а на вокзал с гитарой все равно бы пошел. Заключение. Это хорошая книга, и я рекомендую ее для прочтения всем, кто еще не читал. Бёлль мастерски изобразил душевные переживания, и люди, которые испытывали подобные ощущения, поймут главного героя. Но если вы что-то подобное испытывали, и при этом ловили кайф, то лучше не читайте. Хотя… какой смысл это писать, теперь уж точно читать будете.
Клоун, который начал пить, скатится по наклонной плоскости быстрее, нежели запивший кровельщик упадет с крыши.Когда клоун приближается к пятидесяти годам, для него существуют только две возможности: канав или дворец. Во дворец я не попаду, а до пятидесяти мне надо кое-как протянуть года двадцать два с хвостикомДа простят меня уважаемые лайвлибовцы, любители Белля и прочие читатели, что я в несколько развязной форме передал содержание романа. Но я прочитал (точнее, на 90 процентов прослушал его в аудиоверсии, а все остальное прочел глазами) его полностью, и до сих пор не знаю, как относиться к бедняге Шниру, который в течение одного дня переживает последние пять с лишним лет своей жизни и оказывается совершенно одиноким наедине с толстым северным зверьком. Конечно, его жалко, безумно жалко (Ганса, а не зверька, разумеется). Особенно жалко с позиции человека, живущего в двадцать первом веке, когда нравы стали, прямо скажем, гораздо свободнее, и найти в наше время женщину, которая бросила бы возлюбленного после того, как ей мозги компостировали догматами веры (да простит меня Господь за такую фразочку) – не так то просто. И всё-таки. Весь роман – это позиция клоуна Шнира. Мария там появляется только в его воспоминаниях, и в упоминаниях его собеседников. Соответственно, все те отношения, которые были между ними, мы воспринимаем только с его позиции. Мужем Ганс был, прямо скажем, не идеальным. Примеров мог бы привести много, но достаточно и того, что он проморгал аборт, который сделала Мария. Ну и охлаждение отношений, недопонимание в последние месяцы, судя по его воспоминаниям, тоже имели место. Так вот, хочу я спросить. Может быть Мария от него ушла потому, что ОН ЕЙ НАДОЕЛ?Второе. Характерец у Шнира все-таки не ангельский. На свой острый язык он не всегда воздержан. Вполне понятно, почему он к своим двадцати семи не заслужил всеобщей любви, хотя друзья у него все-таки есть. Ну а если тебя не все любят, чего же жаловаться на жизнь, что не всякий тебе готов помочь? Особенно католики, в которых он вообще не видит ничего хорошего. У него католик – это почти то же самое, что фашист. Вот назови меня кто фашистом – я бы сто раз подумал, прежде чем такому помогать.Третье. Упав духом, Шнир не спешит воспрянуть им, и иногда кажется, что человеку хорошо в таком состоянии. Я не психолог, поэтому я сужу по себе – если бы мне в тугом положении предложили в пять раз меньше, чем мне реально нужно, я бы принял эту помощь, а на вокзал с гитарой все равно бы пошел. Заключение. Это хорошая книга, и я рекомендую ее для прочтения всем, кто еще не читал. Бёлль мастерски изобразил душевные переживания, и люди, которые испытывали подобные ощущения, поймут главного героя. Но если вы что-то подобное испытывали, и при этом ловили кайф, то лучше не читайте. Хотя… какой смысл это писать, теперь уж точно читать будете.
Генрих Белль - не Ремарк, хотя и проглядывает в его книге пацифизм и непонимание немецкой идейности. Генрих Белль - человек, пишущий о том, кто в тылу, но том, чья душа на войне - войне с непониманием и абсолютно отличающимся большинством, войне с лицемерием и приземленностью, ложью перед собой и другим... Суть "баллады" до ужаса проста - бросила любимая женщина, родителей не уважаешь, друзей нет - остается лишь каждый миг прокручивать в голове прошлое и ощущать свою инаковость. Меня не увлекает чтение по сути нытья, размазанного на всю книгу, но не подчеркнуть талант человека, написавшего все это так, будто сейчас сам находится в подобном состоянии, нельзя, а тем более нельзя не оценить его. Естественно, многое можно сказать о том, что ничего не меняя в себе невозможно изменить произошедшее и то, что есть, что будет, о том, что обмусоливание одного и того же без единой шажка к трансформации не изменит абсолютно ничего, не приведет к желаемому, а уж тем более необходимому. Но, кажется, самое важное здесь не раздавать рекомендации, а задуматься над сложностью существования не таких как все.Мы очень отличаемся от большинства, приблизительно одинаково чувствующего, мыслящего, принимающего решения на практически едином основании. Нас не понимают, осуждая, считают изгоями, ленясь вникнуть в глубину, которая им не знакома (ну как ленясь - это поверхностное - из страха на самом-то деле). Нас не не цепляют ценности, важное из значимое для подавляющей части людей, но мы обращаем внимание на все то, на что намеренно она закрывает глаза. Мы мыслим и чувствуем иначе, а поскольку нас мало, а так как наше мировоззрение не поддается объяснению, - превалирующему числу это кажется страшным - т.е. срочно нужно обесценить, заставив таким образом исчезнуть все отличающее, все, что заставляет выйти из круга "безопасность-пропитание-досуг". Большинству не до духа, не до высших измерений - им бы с приземленным разобраться - как же тут не побояться сравнить себя с теми, кто как-то непонятно так умудрился взлететь туда, о чем оно и не задумывалось.Наблюдающий клоун - иной. На него нельзя положиться в земных делах, его не выходит понять, от него не дождешься понимания проблем житейской материальности. Он миновал эту ступень здесь, он прошел ее уже давно, но жить приходится тут и сейчас. А стало быть приходится столкнуться с тем, что все важное для человечества не представляет ценности, кроме одного - любви, но на любовь по его меркам не способны окружающие, они меряют земным, а он воздушным - жить без любви не способен, но и с ней, такой обычной, не может. Нельзя винить ушедшую женщину Марию - она ждала от их с мужчиной пары каменной стены, подушки безопасности. Нельзя винить Ганса Шнира - он мог дать лишь полеты, на которые мало кто способен. но которые и мало, кому здесь нужны. Ах, если бы избавиться от последней нити жажды привязаться, связующей с землей... Наверное, это и есть тот последний шаг к Нирване...
Приступая к чтению книги, я знал, что роман Бёлля сравнивают с "Над пропастью во ржи" Сэллинджера, более того, есть мнение, что Бёлль, переводивший на немецкий роман американца, подражает ему. Поэтому меня раздирали противоречивые чувства, с одной стороны книга Сэллинждера мне не очень понравилась и не хотелось тратить время на её вариации, с другой - все же хотелось иметь собственное мнение о культовом романе немецкого классика.Слава Богу, мое восприятие книги оказалось иным, привязка с Сэлленджеру показалась мне надуманной. Конечно, в обоих случаях речь идет о конфликте отцов и детей, о бунте против родительского представлении о жизни, но тогда было бы логично объявить обоих писателей подражателями Тургенева :)Бёллю удалось предвосхитить настроения европейской молодежи, которые через каких-то 5 лет после выхода книги выльются в бунт "молодых рассерженных людей".События романа умещаются всего в несколько часов, да и событиями их назвать сложно - весь роман состоит из нескольких телефонных звонков, сделанных главным героем и одной встречи. Но промежутки между этими действиями заполнены рефлексирующим монологом Ганса Шнира.Ганс находится в конфликте со всеми, кто его окружает. У него очень сложные отношения с родителями, с братом, с бывшими друзьями (бывшими, потому что нынешних у него нет), с критиками, с католиками, в среде которых вращается его бывшая девушка, наконец, с самой этой девушкой.Правда, здесь есть один нюанс, он отвергает всех, кроме Марии, но Мария отвергла его. Поэтому этот конфликт иного свойства, но именно он усугубляет и обостряет все другие векторы общения Ганса с окружающим миром.Ведь, Гансу Шниру ничего не нужно от жизни, кроме того, чтобы рядом с ним была любимая женщина и чтобы люди были честными по отношению друг к другу. Но как раз честности он не находит. Все общество пронизано лживостью, опирающейся на традиционность и ханжескую пристойность. Его состоятельная семья - образцовый пример такой тошниловки, мать, держащая детей впроголодь, по ночам обжирающаяся в подвале, а попутно занимающаяся показушной "общественной деятельностью" отец имеющий любовницу, что ни для кого не секрет. Ганс не может простить родителям гибели младшей сестры Генриетты, которую они, во время наступления американцев благословили "защищать Рейх", а ныне изображающих из себя честных бюргеров, не имеющих ничего общего с фашизмом, более того, борющимися ныне за "расовую справедливость".Послевоенная Германия полна типов вроде Калика, поддерживавших в свое время нацистов, а сейчас пытающихся представить себя людьми с "безупречным политическим прошлым". Полно противоречий и общество католиков, с которым Гансу приходится сталкиваться из-за Марии и брата Лео.Все, с кем общается в этот день Ганс Шнир и о ком он вспоминает, все они выглядят самыми настоящими паяцами, кривляющимися и выделывающимися, по сути - клоунами. Ах, да - это же Ганс Шнир - клоун, и имя у него простецкое - Ганс, типа нашего Иванушки, но он единственный, кто является в романе самим собой, все остальные озабочены исполнением своих ролей, они самозабвенно играют вечную старую комедию масок, это они - клоуны.А Ганс не хочет участвовать в этом спектакле, он-то клоун, но он клоун по профессии, он клоун только на арене, в жизни он старается быть человеком, самим собой. В реальной жизни он отказывается юродствовать, но в том-то и заключается трагедия, что окружающие его люди удовлетворены своими ролями и от него требуют того же. Маскарад продолжается, и Ганс готов опуститься на самое дно социальной иерархии, стать нищенствующим уличным музыкантом, но не плясать под чужую дудку, наигрывающую комическую мелодию.Ганс Шнир - всего лишь клоун, который хочет быть человеком, среди людей, предпочитающих быть клоунами.
Белый клоун, белый мученик
Ради смеха пьяно-жгучего
Будет издеваться над собой…
Вечером здесь у него заботы,
Ведь униженье — его работа,
Но посмеется последним наш невидимый герой.«Viva Kalman!» © «Агата Кристи»
Один мучительный день из жизни Ганса Шнира: день, когда он мечется по маленькой квартирке, по закоулкам своего кипящего от ненависти мозга, по всей своей полной отчаяния жизни.
Он неврастеник, это ясно. И мозги у него действительно кипят: каждый взгляд, каждое действие вызывают к жизни лавовый поток воспоминаний — иногда и о том, что в действительности никогда не происходило. Шнир часто говорит о себе «рассвирепел» (вспомнился Моржов Алексея Иванова: «быстро и хладнокровно пришёл в бешенство» — вот очень похоже).
Бёлль — любимый писатель моего папы. Когда ещё он советовал мне эту книгу почитать. Тогда — да, наверное, взяло бы за душу и вывернуло наизнанку. Сейчас — нет. Сейчас таких ГГ в избытке. А в те времена, наверное, Шнир редкостью был: такой откровенный социопат, эгоист и тролль.
Вполне понимаю, почему «Глазами клоуна» издали в СССР (а ведь в ту пору подход к переводам и изданию зарубежной литературы на «партийном» критерии основывался; именно поэтому мы знали Родари и не знали Толкиена). Шнир против войны, против капитала, против церкви. Хотя это его отношение — сугубо личное: война отняла у него сестру, капитал — родителей, а церковь — брата и любимую женщину. Но кто из стоявших у руля стал бы обращать внимание на такие «мелочи».
Взаимоотношения персонажей густо — гуще некуда — замешаны на религии, эту тему предпочитаю не обсуждать лишний раз.
Несмотря на лапидарные описания действующих лиц, они долгое время продолжают оставаться картонными статистами все-на-одно-лицо (и немецкие фамилии тут вовсе ни при чём), да так оно, в сущности, и есть: это люди, которых Шнир ненавидит. Надо ли о них ещё хоть что-нибудь говорить? Жаль мне только, что не получила развития линия отношений Шнира и его импресарио Цонерера: что-то такое тут напрашивалось, вроде «Дягилев/Нижинский» — только, разумеется, труба пониже и дым пожиже.
— С вашей стороны было просто идиотизмом согласиться на снижение гонорара. Контракт есть контракт... и раз произошёл несчастный случай, вы были вправе прервать выступление.
— Цонерер, — сказал я тихо, — в вас действительно заговорили человеческие чувства или...
— Чепуха, — возмутился он, — я вас люблю. Если вы этого до сих пор не поняли, значит, вы глупее, чем я думал, и, кроме того, с вами ещё можно делать деньги. Только перестаньте пьянствовать. Это ребячество.
Цонерер был прав. Ребячество... Он нашёл нужное слово.
На месте Цонерера многие читатели, наверное, нашли бы другое нужное слово — покрепче. Когда Шнир, весь такой отчаявшийся, униженный и оскорблённый, выпросил у Эдгара денег и тут же уехал от него на такси, я просто начала ругаться в голос. Практически ненависть… и тут же эпизод с их (Ганса и его Geschwister) детским постоянным голодом. Хоть плачь. Нельзя же так. Мне остро захотелось спросить у своих детей, помнят ли они, что в детстве им пришлось голодать. И в то же время страшно. Нет, лучше не надо.
Даже в истории с Марией, которую Шнир любил и потерял, не удаётся однозначно ему сочувствовать. Вот то ли «так ему и надо за то, что он такая сволочь», то ли «он такая сволочь, потому что вон сколько на него свалилось». И сама эта неоднозначность — наиболее серьёзный плюс произведения.
Очень интересны и по-настоящему ценны размышления Ганса об искусстве, о его правде, об отношении к нему в обществе, о сущности таланта и горечи его утраты — пусть неявно, но в то же время отчётливо эти темы пронизывают весь текст. И вот это меня за душу взяло, в самую сердцевину попало:…когда я показываю один и тот же номер в десятый или в двадцатый раз, он мне настолько приедается, что на меня нападает — в полном смысле слова — припадок зевоты; с величайшим напряжением приходится сдерживать мускулы рта. Я сам навожу на себя скуку. Стоит мне представить себе, что некоторые клоуны лет тридцать подряд проделывают одни и те же фокусы, как сердце у меня сжимается от страха, словно я обречён съесть мешок муки ложку за ложкой. Все, что я делаю, должно радовать меня самого, иначе я заболеваю.
Перевод мне попался немного дурноватый, периодически спотыкалась о какие-то нелепости. Например, «не имел ничего во рту», в смысле «не ел». По-русски можно же было сказать «не было ничего во рту». Или ещё: «перехватил через край». Извините, или «хватил через край», или просто «перехватил» (но тут путаница со значением о еде). Или об отце Шнира: «Почему, выступая перед экраном телевизора, он говорил о долге перед обществом…» О_о «с экрана телевизора», «по телевидению», «перед телекамерами», в конце концов. «Перед экраном телевизора», извините, один Сергей Юрьевич Беляков из Таганрога выступает :-/Вот ещё о чём следует сказать: «Глазами клоуна» — очень немецкая литература. Конечно, ближайшие ассоциации скорее с Максом Фришем напрашиваются (и не с «Назову себя Гантенбайн», как можно было бы ожидать, а с «Человек появляется в эпоху голоцена»), но я, пока читала, не раз и не два вспомнила Германа Канта. Вот его я читала как раз в то время, когда надо было бы Бёлля прочесть. «Остановка в пути» и «Актовый зал» очень понравились, «Выходные данные» — чуть меньше. А нынче, верная своей привычке «ветвиться», была обескуражена тем, что информации о нём в сети — минимум; с трудом удалось даже установить годы написания вышеперечисленных произведений (соответственно 1977, 1965, 1972), а в Вики на Германа Канта даже отдельной странички нет. Лишь в огромной статье «Немецкая литература» он упомянут в разделе «Литература ГДР» — в общем списке с уничижительной строкой об авторах, произведения которых издавались потому, что были угодны режиму :(Жалею ли я о том, что не прочитала «Глазами клоуна» тридцать лет назад? Да. Жалею ли я о том, что прочитала эту книгу сейчас? Нет.
Ради смеха пьяно-жгучего
Будет издеваться над собой…
Вечером здесь у него заботы,
Ведь униженье — его работа,
Но посмеется последним наш невидимый герой.«Viva Kalman!» © «Агата Кристи»
Один мучительный день из жизни Ганса Шнира: день, когда он мечется по маленькой квартирке, по закоулкам своего кипящего от ненависти мозга, по всей своей полной отчаяния жизни.
Он неврастеник, это ясно. И мозги у него действительно кипят: каждый взгляд, каждое действие вызывают к жизни лавовый поток воспоминаний — иногда и о том, что в действительности никогда не происходило. Шнир часто говорит о себе «рассвирепел» (вспомнился Моржов Алексея Иванова: «быстро и хладнокровно пришёл в бешенство» — вот очень похоже).
Бёлль — любимый писатель моего папы. Когда ещё он советовал мне эту книгу почитать. Тогда — да, наверное, взяло бы за душу и вывернуло наизнанку. Сейчас — нет. Сейчас таких ГГ в избытке. А в те времена, наверное, Шнир редкостью был: такой откровенный социопат, эгоист и тролль.
Вполне понимаю, почему «Глазами клоуна» издали в СССР (а ведь в ту пору подход к переводам и изданию зарубежной литературы на «партийном» критерии основывался; именно поэтому мы знали Родари и не знали Толкиена). Шнир против войны, против капитала, против церкви. Хотя это его отношение — сугубо личное: война отняла у него сестру, капитал — родителей, а церковь — брата и любимую женщину. Но кто из стоявших у руля стал бы обращать внимание на такие «мелочи».
Взаимоотношения персонажей густо — гуще некуда — замешаны на религии, эту тему предпочитаю не обсуждать лишний раз.
Несмотря на лапидарные описания действующих лиц, они долгое время продолжают оставаться картонными статистами все-на-одно-лицо (и немецкие фамилии тут вовсе ни при чём), да так оно, в сущности, и есть: это люди, которых Шнир ненавидит. Надо ли о них ещё хоть что-нибудь говорить? Жаль мне только, что не получила развития линия отношений Шнира и его импресарио Цонерера: что-то такое тут напрашивалось, вроде «Дягилев/Нижинский» — только, разумеется, труба пониже и дым пожиже.
— С вашей стороны было просто идиотизмом согласиться на снижение гонорара. Контракт есть контракт... и раз произошёл несчастный случай, вы были вправе прервать выступление.
— Цонерер, — сказал я тихо, — в вас действительно заговорили человеческие чувства или...
— Чепуха, — возмутился он, — я вас люблю. Если вы этого до сих пор не поняли, значит, вы глупее, чем я думал, и, кроме того, с вами ещё можно делать деньги. Только перестаньте пьянствовать. Это ребячество.
Цонерер был прав. Ребячество... Он нашёл нужное слово.
На месте Цонерера многие читатели, наверное, нашли бы другое нужное слово — покрепче. Когда Шнир, весь такой отчаявшийся, униженный и оскорблённый, выпросил у Эдгара денег и тут же уехал от него на такси, я просто начала ругаться в голос. Практически ненависть… и тут же эпизод с их (Ганса и его Geschwister) детским постоянным голодом. Хоть плачь. Нельзя же так. Мне остро захотелось спросить у своих детей, помнят ли они, что в детстве им пришлось голодать. И в то же время страшно. Нет, лучше не надо.
Даже в истории с Марией, которую Шнир любил и потерял, не удаётся однозначно ему сочувствовать. Вот то ли «так ему и надо за то, что он такая сволочь», то ли «он такая сволочь, потому что вон сколько на него свалилось». И сама эта неоднозначность — наиболее серьёзный плюс произведения.
Очень интересны и по-настоящему ценны размышления Ганса об искусстве, о его правде, об отношении к нему в обществе, о сущности таланта и горечи его утраты — пусть неявно, но в то же время отчётливо эти темы пронизывают весь текст. И вот это меня за душу взяло, в самую сердцевину попало:…когда я показываю один и тот же номер в десятый или в двадцатый раз, он мне настолько приедается, что на меня нападает — в полном смысле слова — припадок зевоты; с величайшим напряжением приходится сдерживать мускулы рта. Я сам навожу на себя скуку. Стоит мне представить себе, что некоторые клоуны лет тридцать подряд проделывают одни и те же фокусы, как сердце у меня сжимается от страха, словно я обречён съесть мешок муки ложку за ложкой. Все, что я делаю, должно радовать меня самого, иначе я заболеваю.
Перевод мне попался немного дурноватый, периодически спотыкалась о какие-то нелепости. Например, «не имел ничего во рту», в смысле «не ел». По-русски можно же было сказать «не было ничего во рту». Или ещё: «перехватил через край». Извините, или «хватил через край», или просто «перехватил» (но тут путаница со значением о еде). Или об отце Шнира: «Почему, выступая перед экраном телевизора, он говорил о долге перед обществом…» О_о «с экрана телевизора», «по телевидению», «перед телекамерами», в конце концов. «Перед экраном телевизора», извините, один Сергей Юрьевич Беляков из Таганрога выступает :-/Вот ещё о чём следует сказать: «Глазами клоуна» — очень немецкая литература. Конечно, ближайшие ассоциации скорее с Максом Фришем напрашиваются (и не с «Назову себя Гантенбайн», как можно было бы ожидать, а с «Человек появляется в эпоху голоцена»), но я, пока читала, не раз и не два вспомнила Германа Канта. Вот его я читала как раз в то время, когда надо было бы Бёлля прочесть. «Остановка в пути» и «Актовый зал» очень понравились, «Выходные данные» — чуть меньше. А нынче, верная своей привычке «ветвиться», была обескуражена тем, что информации о нём в сети — минимум; с трудом удалось даже установить годы написания вышеперечисленных произведений (соответственно 1977, 1965, 1972), а в Вики на Германа Канта даже отдельной странички нет. Лишь в огромной статье «Немецкая литература» он упомянут в разделе «Литература ГДР» — в общем списке с уничижительной строкой об авторах, произведения которых издавались потому, что были угодны режиму :(Жалею ли я о том, что не прочитала «Глазами клоуна» тридцать лет назад? Да. Жалею ли я о том, что прочитала эту книгу сейчас? Нет.
