Чевенгур

Как у нас-то в раю жить весело...Хотите кромешного ангста, мрачного абсурда, одухотворённого стимпанка и постапокалиптических пейзажей? В этом смысле «Чевенгур» снова может прозвучать современно. Чем силён роман, так это атмосферой, главное не задохнуться. Почему-то самой лучшей иллюстрацией к нему мне представляется клип, причём весь целиком — и текст духовного стиха, и картинка, особенно панорама рая, — это именно то, что видишь и чувствуешь, когда попадаешь в Чевенгур.Не знаю, что там с Дон-Кихотом, философской трилогией, антикоммунизмом и необольшевизмом, однозначно одно: солнечный город Чевенгур расположен в той особой платоновской вселенной, где каждая травка разумнее наивного человека, а человек живёт, страдает и мучается. Работает для добычи себе пропитания, страдает и мучается. Идёт на поиски лучшей доли, страдает и мучается. Строит коммунизм, страдает и мучается. При всех погодных, социальных и политических изменениях по крайней мере одно в жизни человека остаётся неизменным.В этом и неотъемлемый минус романа: он нескончаемый и сплошной, как пустынная дорога. Идёшь, идёшь, уязвляешь душу страданиями человечества, и точно знаешь, что если у этой дороги и есть конец, то не будет там ни отдыха, ни утешения.
Глубокая революционная ночь лежала над обречённым лесом.

Свершилось, товарищи! В мифическом Чевенгуре коммунизм построен! На страже коммунизма там не только пролетариат, ненавидящий буржуев, но и все силы природы! Солнце восходит и садится, чтобы обогревать коммунистов и согревать их тела. Земля выращивает пищу, чтобы кормить коммунистов и питать их тела. Мухи садятся на потолок, чтобы стимулировать коммунистов вспоминать о небе, усеянном птицами. Чевенгурцы ставят памятники товарищам, пишут биографию Розы Люксембург, одаривают друг друга. И скачет, скачет Копенкин на Пролетарской Силе в светлое и прекрасное будущее, чей флаг гордо реет на горизонте!А если серьезно, то Платонов, как всегда, уникален и необычаен. И я не верю всем критикам и их предисловиям, которые в выпущенной еще в совковые времена книге утверждают, что Платонов, мол, не иронизировал, не издевался, не язвил в адрес самого святого и светлого, но всего лишь честно и без прикрас показывал, как выглядят обыкновенные перегибы на местах. Но только вчитайтесь в эти строки, и все эти заявления покажутся очередной правильной партийной линией - не более:
– А что? – спросил Копенкин. – У вас здесь обязательно читают Карла Маркса? Чепурный прекратил беспокойство Копенкина:
– Да это я человека попугал. Я и сам его сроду не читал. Так, слышал кое-что на митингах – вот и агитирую. Да и не нужно читать: это, знаешь, раньше люди читали да писали, а жить – ни черта не жили, все для других людей путей искали.Я же вижу здесь не столько историю о местных недопониманиях правильного построения коммунизма, сколько повествование о ненужности этого самого коммунизма, его разрушительности, извращенности, противности человеческой сущности. Я вижу, как люди, увлеченные не идеей, но ее необходимостью, становятся способными на убийство, а друзей и соратников выбирают не по душевной склонности, а по классовому признаку. Я вижу, как Дванов вместо семейной жизни с Соней склоняется к очередным поискам смысла жизни, положительный результат коих невозможен из-за бессмысленности царящего строя в период его становления. И я вижу, что Платонова это ужасает так же, как меня, но из-за невозможности критики и громких заявлений, которые доступны мне, ему остается только выписывать эти ужасы на страницах книги, используя самое дорогое и ценное, что у него есть - уникальной метафоричности язык.В очередной раз - браво! Лучший советский писатель.

Ум такое же имущество, как и дом, он будет угнетать ненаучных и ослабленных…Наша власть не страх, а народная задумчивость. Непредсказуемый роман. Он начинается как изображение определенного среза общества во время гражданской войны – мужчины, женщины, дети. Особенное место в начале повествование занимают два сводных брата - Сашка и Прошка. История маленького Сашки Дванова описана с болью, с тоской. Его неустроенное и несчастное детство, его желание закопаться в могилу к отцу и изгнание из «дома» вызывают сострадание, сочувствие. Однако, весь реализм начального повествования неожиданно меняет вектор, и именно в тот момент когда Дванов взрослеет и оказывается в когтях гражданской войны, тон повествования становится сюрреалистичным, а роман «Чевенгур» превращается чуть ли не в сатирическое произведение. Ирония автора, как по мне, заключается в том, что именно в тот момент, когда люди испытывают крайние формы ужаса и кошмара в годы гражданской войны, Платонов интеллектуально шутит, забавляется, вводит абсурд и сюрреализм. Этот ход меня впечатлил, для меня это был эффект разорвавшейся бомбы. Как история сироты превратилась в похождения Дон Кихота? Приключения двух героев по разрушенной, потерянной стране, где в каждой деревушке пытаются найти смысл жизни. И как потом похождения Дон Кихота превратились в социалистический утопизм Чевенгура? Всё безумие началось со слов главного героя, мол, а где социализм? Этот вопрос разрушил его «обыденную» жизнь и он отправился на поиски настоящего социализма, безумия, фантазии, чуда, стараясь преобразить жизни людей.Один из самых поразительных моментов книги для меня был эпизод расстрела буржуазии Чевенгура. Бесчеловечность и кошмар действий коммунистов был облечен в форму вполне обычных и правильных событий. Слова главного героя о том, что душа находится в горле и поэтому нужно стрелять буржуям именно в горло, подводит к осознанию безумия не только событий, но и героев романа.В городе после зачистки и наступления коммунизма осталось лишь 10 человек. Сперва мне показалось, что автор хочет показать, что при 10 человеческих единицах только и возможен коммунизм. И герой Кирей каждое утро выгоняет свой пулемет на возвышенность дабы охранить этот коммунизм. Впоследствии всё-таки явились иные люди, которые несколько увеличили численность жителей Чевенгура.В своих размышлениях и идеях герои романа доходят до крайности, до сумасшествия. Труд раз навсегда объявляется пережитком жадности и эксплуатационно-животным сладострастием, потому что труд способствует происхождению имущества, а имущество – угнетению. Автор метко высмеивает административно-приказную систему СССР. Указывая, что всё можно организовать и душу, и счастье, и радость, и горе. Всё организуется правильными действиями революционных пролетариев. Интересно, что ближе к концу книги, когда коммунизм свершается, то руководители ревкома складывают с себя полномочия и говорят, что вот теперь всё будет хорошо без каких-либо действий. Еда сама появится, тепло тоже, ведь коммунизм же наступил. При коммунизме еда сама в рот запрыгивает, а солнце греет круглый год, зима же упраздняется. -Уж дюже хорошо у тебя в Чевенгуре.
-Пожалуй, верно. Надо нам теперь нарочно горе организовать. Давай с завтрашнего дня займёмся.При коммунизме делать ничего не надо, счастье само придёт. Для кого-то пища в достатке, для кого-то женщины, но при коммунизме это все будет само собой без усилий. А труд это вредное занятие, труд приводит к появлению собственности, а появление собственности к социальному неравенству, что недозволительно. Труд раз навсегда объявляется пережитком жадности и эксплуатационно-животным сладострастием, потому что труд способствует происхождению имущества, а имущество – угнетению. Таким образом, труд это орудие буржуазии и трудиться невозможно для истинного коммуниста.Во время чтения, не отпускало ощущение схожести «Чевенгура» с работами Пелевиным. Чувство, что Пелевин, в лучших его проявлениях, вырос из Платонова. Многое в ритмике произведения, в его художественности было словно заложено в лучшие работы Пелевина, особенно в «Чапаеве и пустоте». В одном из интервью у Пелевина спрашивали про Платонова, но «великий и ужасный» отмолчался никак не прокомментировав вопрос. Общий настрой, тон «Чевенгура» и «Чапаева и пустоты» сложно не заметить.Особенного внимания заслуживает так называемый «язык Платонова». Нарочитое вкрапление в текст романа просторечных или упрощённых слов, неожиданных оборотов и странных словосочетаний. Всё это выглядит так органично и хорошо, что доставляет огромное удовольствие во время чтения. -Держись за мой живот руками. Будем ехать и существовать.Или По наезжей дороге навстречу им шёл пешеход. Время от времени он ложился и катился лежачим, а потом опять шёл ногами…
-…Ноги дюже устали, так я им отдых даю…Такая неправильная речь, возможно, кому-то не очень понравится и будет восприниматься, как затрудняющая чтение, но на меня она произвела обратное впечатление. Не отпускала и вызывала удовольствие до самого конца.
Некоторые критики называют этот роман прокоммунистическим, некоторые анти. По мне, здесь так много насмешек и издевок над большевизмом и революцией, что будь я коммунистом, то повторил бы слова, которые приписывают Сталину - талантливый писатель, но сволочь. В то же время, насмешки эти, не злые и не обличительные, а серьёзные и интеллектуальные, замешанные на философском доведении до абсурда постулатов революции и коммунизма. Это не писал антисоветский писатель, а скорее свой - коммунист. И шутки эти для «своих», а не для «чужих» и, как мне кажется, не против советской власти. Вообще я против суждений в духе - автор пишет против большевизма, против СССР или наоборот – за. Искусство нельзя делить по политическому критерию, это пошло и уместно только для политиков и прочих обманщиков. Стоящее искусство стоит вне этих пределов и в данном случае, сам Платонов наверняка был очень удивлён, когда его записали "контрреволюционную падаль" и "антисоветчика".

Русская Ла-МанчаУслышать новый голос, не притянутый за уши стиля или направления, не сводимый к своему времени, но гармонично с ним уживающийся, голос с Именем и в единственном числе - это то, что каждый раз делит мою жизнь на "до" и "после". Так было с Набоковым, Джоном Донном, Вирджинией Вулф и с другими.Так случилось и с Платоновым. Прочная забытость этого автора меня не удивляет. Даже хорошие студенты-филологи проникаются "Чевенгуром" один на дюжину. Бродский объяснял это в своих "Катастрофах в воздухе" тем, что в околореволюционное время большая литература России выбрала на развилке "Толстой/Достоевский" первого, и его каталогизированный, правильный, дворянски воспитанный подход был принят как более перспективный. Другая проза с тех пор воспринимается как некачественная. Единственный писатель, не принадлежащий к декадентам и беженцам, который шагнул на вторую дорогу, был Андрей Платонов.Да, в нём есть сострадание к человеку, подчиняющее себе язык, переваривающее его, как ему угодно. Как и Достоевский, он доверяет чувству - и слово сдвигается его гуманистичной верой, как гора - христианской.Платонов заимствовал только этот принцип, не набравши с ним, в отличие от многих прямых эпигонов ФМД, крошек журнализма, штамповой атмосферы и душного петербуржества, от которого так скучно бывает у культурненьких Андреева и Белого (коих несмотря на это, я обожаю дико, особенно первого).Ниши, которые создал принцип доверия чувству, Платонов заполнил детским взглядом, остранением, любознательностью и жестокостью. Он окрасил свои страницы в песочный цвет степей, в мертвенную бледность, в молчания, наполненные до краёв вопросами, чаще обращёнными к пустому обезбоженному небу, чем к жизни.Это напомнило мне Дона Кихота, единственную книгу, сопоставимую с Чевенгуром по калейдоскопичности, песочным тонам, грязи, потере корней и двойным несправедливостям. Но главное - по повсеместной слепоте. Хоругвеносный Сашка и его христоматийно кихотский спутник Капенкин творят бессмысленные подвиги, оставляя за собой след из разрушений и гротеска. От этих истрьеток горько, но уж слишком доверчив чувству язык - это как будто бы сидишь на грани весны где-то в произвольной точке пространства, а рядом - босая сирота. И вот вы сидите и молчите. И жизнь становится понятной.

Нахожусь в процессе осмысления романа Андрея Платонова «Чевенгур». Впервые столкнулся с этим автором ещё в средней школе, тех времен я уже не упомню а потому не смогу назвать первое произведение с которым ознакомился, но вот сейчас по студенческому долгу прочёл роман, входящий в своеобразную трилогию, начатую ещё в «Котловане», но этот вопрос ещё нужно будет уточнить, а пока выскажусь по поводу «Чевенгура» и поделюсь мыслями по этому поводу.Платонов конечно автор своеобразный и сложный, не то чтобы он писал о чём-то непонятном, просто он использует сочетание топонимов эпохи с философскими категориями бытия, вкладывая в уста своих героев собственное представление о революции. Идея романа такова, что революция ознаменует «приход к власти дураков», или есть ещё у исследователей такая трактовка, что идёт оправдание послереволюционного ужаса дореволюционным, но суть в том, что Платонов революцию не принимал и пытался это завуалировать, впечатать в текст. При этом видно с какой любовью и тщанием он описывает тяжелые будни народа, не сладко им пришлось в то страшное время, меняется жизнь, меняется власть, уже тогда равнялись на западные образцы чтобы не отставать, а народ как отдельный единый организм осуществляет функцию наполнения жизненного пространства. Каждый представитель нужно и общественной профессии не мыслит своё существование без любимого дела: как конструктор паровозов не мыслит себя без поездов и механизмов, так и крестьянин не мыслит себя без родной земли, на которой работал из поколения в поколение и вот глобальная индустриализация вынуждает покинуть его родные места и идти в город. Но также здесь можно заметить некие черты военного коммунизма, были эпизоды где была продразвёрстка, платили продналог, начинался сталинский период, ознаменовавшийся не только победой в Великой Отечественной войне, но и выполнением пятилетки за четыре года, рост темпов коллективизации привёл к голоду и мору в советской деревне. Страшное было время, но именно в такое время куются сложные и многогранные человеческие характеры.Из всех персонажей наиболее запомнился Саша Дванов и Копенкин, чья одержимость Розой Люксембург придавала ему некий романтический ореол что мне очень импонировало в его образе, ратует за революцию. Здесь каждый держится за идею сотворения социализма и пытается добиться её реализации. В этом стремлении я вижу некий смысл жизни, есть ещё и аллюзии на Христа, но мне их пока углядеть не удалось, что меня не очень радует но нет предела совершенству, будем развиваться и искать. Нравится мне эта версия о мотиве пути к Цели, думаю останусь при ней.Платонов – это не самое лёгкое чтение, к нему нужно готовиться, потому что один из «странных» романов читается нелегко и хотя язык повествователя не особо тяжёл, но можно наткнуться на двусмысленное понимание идиом вроде «революция рожала» и других подобных форм, это усложняет процесс восприятия и слияния с произведением, но это стиль автора и если вы хотите соприкоснуться с его гением, то нужно это преодолеть, затолкать, вкусить и перезагрузить систему ценностей.В качестве итога: Книга порадовала, оставила после себя странное послевкусие, воззвала к размышлениям, заставила мыслить, но никак не прошла мимо меня, учу себя воспринимать любого автора и Платонов хоть и сложным оказался для меня но некоторые его постулаты оказались близки с моими. Оценю в восемь баллов и посоветую хотя бы один раз но пересечь свои дороги с этим произведением, классика как никак! Всем Добра и приятного Чтения!

Текст-гипноз. Шаманский танец со словом, смыслом и образом. Чем дольше ты в нем пребываешь, тем глубже входишь в транс. Больше всего это состояние напоминает то, в котором оказывается ребенок, поймавший на телеэкране фильм ужасов и уже не способный от него оторваться.
«Чевенгур» - энциклопедия русской смерти. Бездонная яма заблуждений. Кладбище мечты об идеальном государстве. Но все это не так важно. А по-настоящему важен язык текста. Это совершенно фантастический, афористичный, русский параллельный язык, перекованный до какого-то священного сияния канцелярит, которым и автор, и герои даже не говорят – тихонько поют. «Закончив чертеж, Шумилин лег на диван и сжался под пальто, чтобы соответствовать общей скудости советской страны, не имевшей необходимых вещей, и смирно заснул».

«Дванов заключил, что этот бог умен, только живет наоборот;
но русский - это человек двухстороннего действия: он может
жить и так и обратно и в обоих случаях остается цел».
А.Платонов, «Чевенгур»Роман Андрея Платонова "Чевенгур" - это скала, карабкаясь на которую легко сорваться. Сорваться, потому что это очень прямолинейное произведение, при этом переполненное подчас парадоксальными образами. Образы вырастают не только из фигур повествования, но из свойственного писателю использования слова в непривычном, но понятном из контекста значении. В своей прямолинейности роман обнажает то, что многие авторы не могли вскрыть при помощи самых красивых и гладко сложенных образов – загадочную русскую душу во всей ее эклектичности и противоречии. Добрую, язвительную и несуразную.«Чевенгур» перекликается с несколькими важными романами XX века. Ни на что не похожий, будто вырванный из почвы, роман Платонова – это «Сто лет одиночества» в эпоху до, во время и после революции, обрусевшее произведение Маркеса, главный герой которого – крестьянский доктор Живаго, ожидаемый в булгаковской Москве Софьей Александровной. Эта Соня напоминает другую мудрую героиню – из Достоевского, который, в довершение переклички, становится героем «Чевенгура» (один из персонажей решил, что при коммунизме каждый может зваться, как ему угодно). Продолжая литературные параллели, можно сравнить лошадь Пролетарскую силу, верой и правдой прослужившую Копенкину, с Росинантом Дон Кихота. Коммунистическое парнокопытное выдумано Платоновым как антоним клячи Сервантеса. Пролетарская сила продолжает свой путь, даже когда все пролетарии побиты и изувечены. Это могучее и верное создание прошло через все произведение и покинуло его, направляясь к безлюдному Чевенгуру после прощания с Александром Двановым.За прямотой мифа автор прячет панораму человеческой жизни. Практически нет жизненных вопросов, которые не затронуты в романе, а между тем, смещая акценты с народа на загадочный город Чевенгур, Андрей Платонов пишет одно из точных описаний наследников славян и скифов. Бездомные сироты, живущие с недостатком любви, компенсируя его трудом («в труде каждый человек превышает себя»), находят город, в котором можно жить с относительным счастьем. Лишенные, в первую очередь, отцовского воспитания, герои романа ищут черты родителя в окружающих людях. Затем вместо жен они находят матерей, сестер и дочерей. Платонов не рисует шарж на новоиспеченных коммунистов – он вскрывает многовековую боль. Носители этой боли безлики, в большинстве не удостаиваются описания, но отчетливо вырисовываются из своих поступков. Объединяет их одно: «…как ни зол, как ни умен и храбр человек, а все равно грустен и жалок и умирает от слабости сил».
При определенном положении труда и отношений между людьми трудно описать роль религии в «Чевенгуре». С одной стороны, храмы используют как самые паршивые здания, мужики тащат кресты с кладбищ, чтобы разжечь печь, но с другой – эпизод с богом ставит под вопрос правильность всех деяний людей. «Попомни меня, - сказал бог и опечалился взором. – Вот мы навсегда расходимся, и как это грустно - никто не поймет. Из двух человек остается по одному! Но упомни, что один человек растет от дружбы другого, а я расту из одной глины своей души». Грустная платоновская ирония в том, что богом именуют человека, который так себя называет. Финал книги показывает, что бог был прав, а отрекшиеся от него большевики и крестьяне – нет. И через новую боль и новые ошибки они пришли к этому.Герои книги - жители охваченных «пламенем» революции деревень и славного коммунистического города Чевенгур - скорее не люди, а рыбы. Но эти рыбы не способны плавать. Отец Александра Дванова (безымянный рыбак, не оставивший сыну даже фамилию – та Саше досталась от отчима) не выдержал такой жизни и прыгнул в озеро Мутево – и поплыл! – только ко дну. Он же чуть ранее скажет Захару Павловичу, который после его смерти будет заботиться о Сашке: «Гляди – премудрость. Рыба между жизнью и смертью стоит, оттого она и немая и глядит без выражения». В конце книги большинство рыб выбросятся на берег. Одни – веря в правое дело коммунизма, другие – как Симон Сербинов – оттого, что революция лучше их, как и наступивший коммунизм. Сербинов считал, что «похож на камень в реке, революция уходит поверх его, а он остается на дне, тяжелым от своей привязанности к себе».
Концовка романа, как и вся композиция, хаотична, но выверена и точна. Начавшись недалеко от озера Мутево, «Чевенгур» завершает свое повествовательное течение там же, недалеко. Это слово только условно отражает положение в пространстве, но очень точно характеризует разные точки на российском просторе. Разрозненный путь героев – Двановых (Саши и Проши, шедших туда порознь), Копенкина, Чепурного и прочих – замедлялся по приближении к загадочному Чевенгуру. В самом городе время будто остановилось. В определенный момент единственным, кто работал и являлся примером рабочего, было солнце. Равняясь на него, жители Чевенгура стали делать различные поделки и чинить дома ради товарища. Ради Якова Титыча Гопнер латает крышу, а потом совместным трудом в городе они стараются построить мельницу и машину для переработки солнечного света в электричество. Остывающая революция вернула крестьян к их привычному труду - созданию таких вещей, как деревянные сковородки, которые отчего-то в огне не горят. Феноменальный мужицкий труд, который перекликается с лесковским «Левшей». Тот герой, конечно, не свет в электричество перековал, но блоху в подковы обул.
Затянувшаяся стадия подготовки чевенгурцев к атаке неизвестного врага напоминает компьютерную игру. Книжная версия Civilization позволяет героям создавать новые механизмы, заготавливать оружие. Однако, как часто бывает, игрок-пацифист, привыкший к равномерному развитию, в столкновении с внешним расчетливым агрессором терпит фиаско.
Созерцательное и динамичное сражение за Чевенгур заканчивает коммунистическую часть истории. Переходя от схватки к схватке, Платонов выжигает из жизни своих героев, как муравьев солнечным светом при помощи лупы. Каждый погиб таким, каким был – с той толикой человеческого в рыбьей сущности чевенгурца. И в завершении Дванов на Пролетарской силе отправляется обратно к озеру Мутеево, находит удочку, забытую тут в детстве, и едет прочь. Тут же сходятся желание покойного Копенкина увидеть Прошу Дванова со слезами на глазах (капиталистический коммунист Чевенгура, расчетливый с самого детства) и просьба Захара Павловича найти Сашу. Теперь Проша, узнавший коммунизм, отказывается от рубля - «Даром приведу». Укрепляя слова с каждой жизнью и событием, Платонов строит величественный мавзолей словам «Человеку нужен человек и это главное». Для того чтобы понять это, каждый герой романа прошел через определенные лишения и смерти.Мифический в своем иносказательном реализме роман, лишенный интеллектуального размышления о судьбах и нравах. Нравы и судьбы разворачиваются без лишних комментариев, в тишине существующих, мыслящих и стремящихся быть друг рядом с другом рыб-сирот.

Издательство "АСТ" по традиции лепит на все свои издания "Чевенгура" репродукцию мунковского "Крика"*, но это неправильно: "Криком" следовало бы украсить "Котлован" - там, действительно, вся земля как будто корчится в агонии невыразимой жути; в "Чевенгуре" же она предстает перед читателем притихшей, отмучившейся - и по этой монотонной мертвой земле, как по пепелищу, оставшемуся после пожара революции, странствуют одинокие советские дон-кихоты в поисках человеческого тепла и социализма (который, может, где-нибудь уже нечаянно получился). НЕЛЬЗЯ не заметить, что Маркес закончил "Сто лет одиночества" ровно через тридцать лет после того, как Платонов написал "Чевенгур"; стало быть, Андрей Платоныч не только стал автором одного из лучших образцов сюрреалистической литературы (вторая часть "Котлована"), вряд ли зная многое о европейском сюрреализме, но и предвосхитил маркесовский магический реализм на несколько десятилетий. Потому что перекликается действительно очень многое**: ирреальная атмосфера, странные герои - чего стоит один только Копенкин, бороздящий просторы новорожденного Советского Союза на богатырском коне по кличке Пролетарская Сила во имя своей Прекрасной Дамы Розы Люксембург, - фантастическое переосмысление реальных исторических событий (и там, и там - гражданская война, кстати), полубессюжетная монотонность повествования, замыкающий кольцо финал, с которым все словно возвращается на круги своя. Да и тема одиночества, в конце концов: она тут в каком-то смысле одна из основополагающих - все здесь сироты, все одиноки и чего-то ищут, а попытки объединиться и породниться никак не удаются до конца - и в конце концов даже и это незрелое, хрупкое единство чевенгурцев сметается с лица земли почти что стихийной силой. Очень-очень мощно, круто и вообще. *впрочем, я давно заметила, что в издательстве "АСТ" готовящиеся к изданию книжки никто не читает, а "Чевенгур" они еще и дивной аннотацией снабдили про судьбу страны в осколке жизни одного человека и бла-бла-бла.
**тут даже есть персонаж, который ест землю!

Платонов один из лучших и самых недооценённых советских писателей. Даже сейчас очень немногие воспринимают его стиль и восхищаются его творчеством. Причин для этого несколько. Во-первых, это сложность изложения мыслей и образов. Стиль Платонова особый. Иной раз отдаёт народной поэзией, сказкой, былиной или думой, а иной, вдруг в речи появляется, какая-то канцелярская казенщина, замешанная на лозунгах и декретах. Это гремучая смесь, но придающая языку Платонова особую оригинальность, которую у никакого другого писателя найти невозможно. Во-вторых, это особенность построения сюжета. В "Чевенгуре" много персонажей и аж три истории. Этот роман составляют по сути три самостоятельных романа, которые перетекают один в другой. Первый о детстве и юности Александра Дванова. Тут можно даже увидеть полностью переосмысленные Платоновым элементы традиционного романа воспитания. Второй о путешествии Александра Дванова и Капенкина по городам и весям Русской степи времен Гражданской войны, очень напоминающий приключения Дон Кихота. И третий, это роман-утопия о Чевенгурской коммуне, в которой построили коммунизм. Такой себе мифический Китеж-град. Третья особенность творчества Платонова-- это грусть и пессимизм, которым проникнуты все его образы, все его мысли, да и весь роман в целом. Что же делать, если человек жив только когда у него есть мечта. У кого её нет, те мертвы, хотя и дышат. Многие русские люди с усердной охотой
занимались тем, что уничтожали в себе способности и дарования
жизни: одни пили водку, другие сидели с полумертвым умом среди
дюжины своих детей, третьи уходили в поле и там что-то тщетно
воображали своей фантазией. Но человек с мечтой, понимает, что достичь её невозможно. Да и, наверное, ненужно. Ведь вдруг случится чудо и достигнешь мечты, тогда некуда будет стремиться и опять же останешься "живым мертвецом". Все эти размышления отдают обреченным трагизмом, который разлит в каждой строке романа Платонова. Этот роман большое явление в русской и даже мировой литературе. Он намного раньше поднял те проблемы, которые после войны начнут волновать Камю, Сартра и прочих экзистенциалистов. Приобщитесь к горькой мудрости Андрея Платоновича. Правда, если у вас хватит на это мужества и сил.