Читать онлайн Год Свиньи бесплатно
Эта книга не получилась бы без вас. Огромное спасибо: Ксении Викторовой, Соне Волковой, Протоиерею Алексию Сорокину, настоятелю храма святого праведного Лазаря г. Вологды. Семье и родителям. Всем тем, кто в меня не верил
Книга посвящается светлой памяти череповецкого писателя, журналиста, учителя русского языка, автора книг «Чужой», «Невольник чести», «Наши дети» Сидоренко Александра Михайловича, побудившего меня полюбить литературу. И стать автором моей первой серьезной книги!
Утро, конечно, не впечатляло с самого начала. Я сидел в индустриальном – невдалеке от «Закромов» – прямо на грязном сером бордюре. Передо мной лежал побитый, но не сдавшийся взвод открытого баночного пива. Другого на районе не было. Зайди в любую разливуху, особенно в ночное время и бармен позаботится о том, чтобы открыть каждую купленную тобой бутылку. По какой ****? Абсолютно непонятно.
Рядом тусили незнакомые мне типы и терли за жизнь. Местная красотка Маша в обтягивающих лосинах и кислотной футболке давала призрачные намеки на какое-то интересное продолжение вечера. Банальная история. Ее домой не пускал муж. Но малыхе было плевать: вокруг столпилось несколько кавалеров, поэтому она то и дело демонстрировала свои сбитые о железную дверь кулачки и жаловалась, что одинока. Золотое обручальное кольцо и цветная татуировка с пирамидами Гизы на худеньком запястье дополняли ее и без того ущербный образ. Пацаны ее звали Машка Египетская.
Парни были тоже явно не первой свежести. Короткостриженые, в практически одинаковых серых костюмах Adidas. Они пили пиво и рьяно общались на какие-то далекие мне темы, периодически недовольно косясь в мою сторону. На чьем-то телефоне громко играла популярная музыка. На заднике города громоздился завод. Серый въедливый дым неторопливо врывался в атмосферу и смешивался со свежим воздухом. Драконы прожигали время рядом с круглосуточной биржей в надежде разбогатеть и превратиться в волков с Уолл-Стрит. Всё только начиналось.
Я только и делал, что запрокидывал голову назад, чтобы сделать глоток. В какой-то момент – после изрядно всаженного количества алкоголя – становится плевать на вкус и качество. Я положил руку на талию моей новой знакомой. Она улыбнулась и дала понять, что не против продолжения нашей импровизированной вечеринки. Я стал аккуратно водить рукой по ее телу, опускаясь ниже, и был уже практически у цели, но в какой-то момент она меня остановила. Под предлогом немного пройтись я завел Машку за павильон «Шаурма». И спустил штаны. Она послушно встала на колени, зная свое дело. Это явно не был ее первый раз. Я закурил сигарету и стал делать непроизвольные движения вперед. Пепел падал на ее фиолетовые волосы. Мутным взглядом я провожал глазами пролетающие мимо громкие отечественные машины. Унылый район, пропитанный ненавистью и алкоголизмом, дешевым одноразовым хавчиком и точно такими же дешевыми и беспонтовыми чувствами. В какой-то момент мне стало скучно. Я отодвинул ее голову. И направился в сторону круглосуточного магазина. Она крикнула вслед: «Пошел ты!» Я поднял руку вверх и показал чемпионский жест.
Хотите честно? Было чертовски одиноко. Руки сковывало от утренней прохлады. Изо рта валил пар. Казалось, сердце разбито на части, как недавно подаренная кем-то кружка с моим именем.
А дальше, видимо, организм устроил забастовку. Когда открыл глаза, то дом, расположенный напротив, напоминал мне накренившийся после столкновения с айсбергом «Титаник». Мир жил немного наискосок. Я уверенно и целенаправленно шел ко дну. Как тот огромный корабль. Мне стоило с большим усилием подняться. Голова была перегружена как никогда. Пиджак валялся в луже из-под пива, бычков и остатков еды, вырвавшейся наружу. Я поднял его и небрежно отряхнул.
В заднем кармане черных джоггеров лежали скомканные листки бумаги. Распечатанные стихи Лехи Никонова, на концерте которого я был накануне. Это было невообразимое зрелище. Он пил белое вино из горла и, заканчивая читать стих, бросал скомканные листы прямо в стоящих у сцены людей.
Впервые я услышал его в далеком 2008. В задрипанном клубе на окраине города Леха читал «Технику быстрого письма». Высокомерным бешеным взглядом он пронизывал каждого человека, как будто выжигая изнутри. А мы все чего-то ждали, ждали какого-то напутствия.
Я курил одну сигарету за другой. Сердце бешено колотилось в груди. Все должно быть не так! Все должно быть иначе! Я давно отступил от нравственных норм и забрел в тупик. В один момент все побелело. Повисла тишина. Вдруг она резко оборвалась. Ее сменил длинный занудный гудок. Стало жарко. Я сбросил с себя одежду и вышел на проезжую часть. Врубив трек любимых мною в тот момент Anacondaz «Смотри на меня», я встал прямо посреди дороги. Слёзы катились по щекам. Водилы уныло сигналили в мою сторону. Меня пробирало с ног до головы. Казалось, что мой лютый образ жизни пришел к своему логическому концу. Больше не хотелось жить. Я поднял левую руку вверх и, показывая fuck румяному рассвету, стоял в потоке надвигающихся на меня машин.
***
Жил человек в палестинских монастырях, имя старцу было Зосима.
Зосима по уставу монастыря перешел через Иордан, взяв с собой на дорогу немного пищи на телесную потребу и рубища, которые были на нем. И совершал правило, проходя через пустыню. Спал он ночью, опускаясь на землю и вкушая краткий сон, где заставал его вечерний час. Утром же снова отправлялся в путь, горя неослабевающим желанием идти все дальше и дальше.
И когда он пел, не отвращая глаз от неба, видит он справа от холма, на котором стоял, словно тень человеческого тела. Сперва он смутился, думая, что видит бесовское привидение, и даже вздрогнул. Ни разу еще не видал он за все эти дни человеческого лица, ни птицы, ни зверя земного, ни даже тени. Искал он узнать, кто этот явившийся ему и откуда, надеясь, что откроются ему некие великие тайны. Но, когда призрак увидел издали приближающегося Зосиму, он начал быстро убегать вглубь пустыни. А Зосима, позабыв о своей старости, не помышляя уже и о трудах пути, усиливался настигнуть бегущее. Он догонял, оно убегало. Но быстрее был бег Зосимы, и вскоре он приблизился к бегущему.
Когда же Зосима подбежал настолько, что можно было расслышать голос, начал он кричать, поднимая вопль со слезами: «Что ты убегаешь от старца грешника? Раб Бога истинного, подожди меня, кто бы ты ни был, заклинаю тебя Богом, ради Которого живешь в этой пустыне. Подожди меня немощного и недостойного, заклинаю надеждой твоей на воздаяние за труд твой. Остановись и подари мне старцу молитву и благословение ради Господа, не презирающего никого».
Когда достигли они этого места, бежавшее существо спустилось вниз и поднялось на другой берег оврага, а Зосима, утомленный и уже не в силах бежать, остановился на этой стороне, усилив свои слезы и рыдания, которые могли быть уже слышны вблизи.
Тогда бегущее подало голос: «Авва Зосима, прости мне, ради Бога, не могу я обернуться и показаться тебе лицом. Женщина я, и нагая, как видишь, с непокровенным стыдом своего тела. Но, если желаешь исполнить одну мольбу грешной жены, брось мне одежду твою, чтобы я могла прикрыть ей женскую немощь и, повернувшись к тебе, получить твое благословение»1.
***
Дурка
People think I'm insane
Because I am frowning all the time
(Black Sabbath «Paranoid»)
За первые 12 дней пребывания в остром психиатрическом отделении я привык ко многим вещам.
Здесь не работают правила улицы. Бить первого встречного бессмысленно. Один фиг он псих и совершенно ничего не поймет. За такие вещи тебя привяжут к кровати. Как буйного!
Человек на тебя не так посмотрел? Или выкинул грубую шутку в твой адрес? Даже обижаться бессмысленно. Просто пропускай мимо ушей.
Таблетки, которые тебе дают, всегда дели пополам. Эти доктора так и норовят втюхать тебе жесткую дозу. Я первое время принимал всё, как есть, но потом начал осознавать, что состояние ухудшается.
Напоминай себе, каким ты был. Иначе есть риск сойти с ума. Я говорил себе, как здорово было в квартале Красных Фонарей в Амстере, а в Калифорнии примерно часов до двух дня очень пасмурно. И, погружаясь назад, я жалел, что не взял с собой любимый черный худи Adidas Originals. Пиво в Hard Rock Cafe в Дубае самое о****. В стране, где за мелкую кражу отсекают руку, где алкоголь категорически запрещен и царит шариат, я пил лучшее в мире пиво. Часто вспоминал незабываемый blow job от симпатичной милфы2 из Питера. Страсть возникла в одной из подворотен в центре города. Она делала это так профессионально, что я в моменте чуть не потерял сознание. Когда все закончилось, она просто встала с колен, неспешно вытерла губы красным платком и направилась куда-то в сторону Пушкинской. Я остался стоять прямо со спущенными штанами. Она шла уверенно, легкой красивой походкой, не оборачиваясь. А потом вовсе исчезла.
Как моя карьера. Увольнение стало ударом ниже пояса. Из-за психического расстройства было сложно выполнять работу, и меня, особо не задумываясь, тырнули. Теперь я был уже на грани остаться вовсе без штанов.
Кто-то называет кризис временем возможностей. Может быть, так оно и есть. Но в моем случае это был нервный срыв и как следствие – дурка. Первым делом у меня забрали телефон – единственную связь с окружающим миром. Им можно было пользоваться только в строго определенные часы. И с разрешения глав. врача. Но в моем случае на одностороннюю коммуникацию был наложен запрет.
Журналы и газеты здесь тоже особо не жаловали. Но в нашем отделении был телевизор. За какие-то двести рублей можно было договориться с толстым санитаром Лешей, и втихаря посмотреть тупой русский сериал по России-1 либо футбол.
Это в любой будний день, но только не в воскресенье. Потому что по воскресеньям он смотрел Спас. Поэтому и цены изрядно снижались. А иногда по божьей милости Леша и вообще денег не брал. Дело – то благое.
Ставочки этот толстяк тоже любил. Когда поднимал, то просто весь сиял от счастья, много шутил! И даже делал скидки на оказание своих услуг! Но большую часть времени всё равно был задумчивым и угрюмым.
Здесь самое главное – это хороший connect3 с санитарами. Тут они прямо в тренде. Через этих парней можно достать всё, что угодно. Цены, конечно, будут немного выше рыночных, но, уж поверьте, в таких случаях экономить бабки просто-напросто беспонтово.
В первую неделю нахождения в больнице вас сто процентов накачают нейролептиками. Мне постоянно хотелось спать. И это не был сон здорового человека. Вечно снилась какая-то херня.
На дверях в туалеты не было шпингалетов и это дико вымораживало. Если есть желание помыться, то это можно сделать только в строго отведенный банный день и санитарки помогают тебе в этом процессе.
Моя неухоженная борода свисала вниз, потому что пациентам разрешалось пользоваться только одноразовыми бритвами. Но станок становился тупым через тридцать секунд. И я напоминал сам себе героя Тома Хэнкса, прожившего три года на необитаемом острове в фильме «Изгой».
Раздражали две вещи: соседи по палате и излишняя доброта докторов. Если ты психически нездоров, то люди общаются с тобой с особым милосердием и вежливостью. Хотя лично мне это больше напоминало жалость. Я вообще не против жалости. Слышал такую вещь: если к тебе обратился бездомный или уличный алкаш, то отказывать нельзя. Потому что безразличие и равнодушие – это самые поганые чувства. Но и навязывать себя не нужно. Не просят о помощи – пройди мимо. Такая простая философия.
Я сотни раз сталкивался с нае***м, которое мне приносила случайная встреча на улице. Я сотни раз предлагал помощь людям, которые меня об этом не просили. И чем это заканчивалось? Крайне плохо для меня. Общение с девушкой, которая плакала на соседней скамейке, обернулось огромным счётом в баре. В конце она честно сказала, что не планировала меня разводить. Но я сам сделал первый жест. Заплатив по счету, я вышел на улицу и закурил. Со сделки телочке капнул 10% кэшбэк. Она выскочила за мной и сказала, что теперь ее очередь угощать. Но я, улыбнувшись, отказался. Она тащилась за мной два квартала. Я обернулся и спросил – зачем? Ответ был очевиден: это была ее территория. И вдруг получится так, что я захочу еще куда-то зайти?
В стенах дурки приходит понимание ценности вещей, которые происходят в обыденной жизни. Глядя в окно, меня передергивало от злости, когда какой-нибудь мудак, выходя из автобуса, с недовольным е***ом шел в сторону дома, сделав остановку на посещение магазина «Весёлый градус». Я был лишен даже этого. Простых, обыденных мелочей, с которыми люди сталкиваются каждый божий день.
О сигаретах приходилось только мечтать. В таких ситуациях курение даже идет на пользу. Голова отвлекается. И зацикленные звуки проходят.
Зацикленные звуки – это одна из бед. Идешь по улице и в голове с ни*** играет песня стражников из «Волшебника Изумрудного города»: «А вдруг волшебник- это я? А может я? Но не спеши тревогу бить! Всё может быть, всё может быть!»
И ты ее повторяешь бесконечное количество раз. Она не заканчивается. Играют только эти четыре строчки и все. Так может продолжаться не минуту, не две. Это длится часами. Хочется просто сесть на землю и закрыть голову руками. Хочется кричать, биться головой об стену. Но и это не поможет. Внутри играют эти строчки. Ты не можешь думать ни о чем.
***. Хочется просто идти, идти. Выйти из дома и бежать в любом направлении. Лишь останавливаясь каждые двадцать минут на перекур.
Я поступил сюда в психотическом состоянии. В жизни происходил полный Not Fun4. Длился он около двух месяцев. И вот, как итог, я оказываюсь здесь.
Лет в 18 у меня была черная hand made5 рубашка с надписью Not Fun. Ее мне нарисовала знакомая девчонка, она была лесбухой и звали ее Шаман. Кто тогда знал, что пророчество Sex Pistols сбудется и финальная песня в их единственном альбоме6 станет гимном черной полосы моей жизни.
В больнице все окна были закрыты металлическими решетками. По понятным причинам. Психи вообще любят исполнять всякую дичь. Правда, делают это бессознательно. Придя в столовую, вы не найдете привычных нам ножей и вилок, там будут исключительно ложки. Это как будто возвращение в детство. Ты своими маленькими ручками неуклюже и неловко пытаешься разделаться с пищей, но у тебя это не всегда выходит. Каждое движение дается с определенным усилием. Чувство какой-то безысходности врезается в твою голову, и ты начинаешь плакать. Но потом приходит мама и помогает тебе. Но здесь ты один. И мама не придет. И близких рядом не будет. И руки твои давно не маленькие и они трясутся, трясутся от беспомощности, которую ты испытываешь во всём.
Не хочется ни есть, ни пить. А просто лежать и залипать в потолок. Пустой белый потолок. Такой же, как твоя душа.
Выход за территорию строго ограничен, поэтому мысли о побеге я отбросил сразу. Да и куда бежать? Тут тебе ясно дают понять, что от себя никуда не деться.
Палата
Я лежал в палате в окружении трех мудаков разного возраста. Одного звали Вася. Вася сюда попал из-за измены жены. Это был обычный работяга со сталепрокатного завода. Все было как у людей. Ипотека, «Магнит» около дома, двое детей, ну, и, конечно, мечты о счастливом будущем. Тем более, что первый шаг был сделан – куплен участок земли в 10 км от города. Всё упиралось в стройку, в которую наш Василий вкладывал все силы и душу. Дома практически не появлялся. Его любимая же времени даром не теряла и долбилась на их кровати с продавцом из магазина восточных сладостей.
Так наш работник года однажды пришел пораньше домой и был приятно удивлен, когда увидел свою единственную в положении doggy style7, а сзади красовалась большая черная волосатая спина. Сказать, что Василий был изрядно удивлен, ничего не сказать.
Теперь он лежал на кровати возле окна и задумчиво смотрел вдаль.
Периодически он пытался начать разговор, но никто особо не хотел его поддерживать:
«А я думаю, че это она зачастила с орехами и сухофруктами? Я говорю: *** мне твоя курага? Вот ***? Да и орехи за***. Свари пельменей! Сметану положи. В чем проблема? Нет, говорит, полезно. Полезно для сердца. Так, если полезно, че ты сама не жрешь? Мужики, ответьте?»
«Да *** их этих баб разберешь».
«На сладкое пахлава. Я ей говорю, типа это ж хуево для сердца. Один жир сплошной! А она мне знаете, че?»
«Че?»
«Не нравится – не жри! А я ей, сама-то чего не ешь? Она молчит. Долго, говорит, еще строиться будем? Переходит на больную тему. Я ей, типа, давай я работу брошу? И буду х*** там сутками! Она мне – так ты и так х***! А толку-то, Вася? *** ли толку-то? Знал же, что не надо было мне быть с ней. Мамка говорила, мол, не женись ты на ней. Не подходите вы друг другу. Ей бы, понимаете, мужики, Вконтактах своих сидеть да со своими шалавами по кабакам гулять. Вот и нагуляла. Чему тут удивляться?»
Вася отворачивался, бурча себе что-то под нос. На нем были старые потертые треники Adidas с тремя полосками, вытянутая синяя футболка с надписью «Вперед, Россия!», черные ребристые носки. Ну и домашние мягкие тапочки. На тумбочке стоял апельсиновый сок «Добрый» и три бутерброда с сыром и колбасой в полиэтиленовом пакете. Жена принесла.
Я лежал и думал, как вообще так получилось? Еды и напитков на тумбочке и в палате быть не должно! Дебил. Просто. Натуральный дебил! Вот подставит он Леху своей несобранностью – кто мне будет приносить сигареты и Choco-Pie?
Второй – алкоголик Серега. Серега работал таксистом. По хитрым подсчетам он прикинул, что среднестатистический таксист выпивает стабильно два раза в неделю, а учитывая праздники, и того больше. В сумме получается, что полтора месяца (а то и два) человек пьет.
Серега обычно работал без перерыва год, потом брал отпуск в июне, покупал несколько ящиков водки домой, отправлял детей к матери в деревню. Жена готовила несколько кастрюль макарон. И они начинали вечеринку. Такое нехилое party8 тянулось в среднем три недели, затем он брал несколько дней на восстановление, забирал детей с дачи. И возвращался к работе.
В состоянии алкогольного астенического синдрома его привезли сюда. Выглядел Серега неважно. Лежал и смотрел в потолок. Без эмоций, весь какой-то скукоженный и бледный, как поганка.
Третий человек в палате был для меня загадкой. На вид он напоминал этакого брутального мужика. Борода придавала ему грозный вид, как и наголо выбритая голова. Говорил он редко. Да и вообще старался держаться особняком.
Шизофрения как диагноз его категорически не устраивала. Он был глубоко убежден, что имеет таинственную связь с иным миром, который управляет всеми нами. И предстоит еще разобраться: кто тут действительно больной? Мы, которые управляем всей ситуацией, или они, которые за окнами дурки позволяют ситуации управлять нами. Как-то раз проснувшись ночью, я увидел его стоящим у окна. Направив взор в темноту, он с кем-то разговаривал. Затем последовал громкий смех. На черном фоне это выглядело жутковато.
Его все звали Монах, наверное, из-за того, что в одежде он предпочитал только черный цвет. Передвигался очень легко. На нем были огромные льняные шаровары и такая же безразмерная рубашка. Говорил он редко, и его судьба оставалась для нас загадкой. Сколько этот персонаж находился здесь, известно одному Богу. К нему никогда никто не приходил, даже в часы посещения. Одиночество – сто процентов – было его верным спутником по жизни. Мне же одиночество было всегда чуждо.
Сколько мне нужно было провести в дурке, было совершенно неясно.
Из раза в раз я задавал этот вопрос своему психотерапевту, но внятного ответа не получал.
Его звали Александр Сергеевич Ковырялов. Внешне доктор напоминал булгаковского Фагота. Возник он передо мной, правда, не из майского зноя. И бывшим регентом не представился. А, наоборот, показался вполне приличным и интеллигентным человеком. С неба звезд не хапал, рейтинги себе на медицинских сайтах не накручивал. Свое дело знал. Возможно, не так сильно любил, но хорошо и щепетильно относился к своей профессии. В больнице пользовался уважением. Он всегда с большим любопытством смотрел мне в глаза и задавал вопросы, делая пометки в блокноте.
«Медикаментозная терапия – это то, что мы можем дать тебе. Тебе как будто ничего не нужно».
«Мне ничего не нужно».
«Я понимаю, но это всего лишь состояние. И его нужно пережить. Какая у тебя цель?»
«У самурая нет цели, есть только путь».
«Шутишь? Это уже хорошо!»
«Ну, а что хорошего? Нет у меня цели, да и путь мой вроде бы как закончился!»
Доктор улыбнулся. Отвлекся от блокнота. И посмотрел на меня: «Смерть – это то, к чему ты стремился?»
«Нет, но сейчас готов ее принять».
«Только не у меня в отделении. Попытки суицида были?»
«Нет! С чего Вы взяли?»
Он мельком посмотрел на мои руки: «Галлюцинации, бред?»
«Нет!»
«Никогда не возникало ощущения, что за тобой кто-то следит?»
«Ну разве что Большой Брат».
«Это кто? Родственник?»
«Нет, это Оруэл, 1984. Антиутопия9».
«Жена, дети?»
«Нет, да».
«А что случилось?»
«Ушла».
«Работа?»
«Нет».
«Почему?»
«Уволили».
«Плохо».
Он задумался и посмотрел в окно.
«Как с алкоголем?»
«Свободно!»
«Часто?»
«Часто».
«Связи на стороне?»
«Да».
«Наркотики?»
«Периодически».
«Что ты хочешь от меня?»
«В каком смысле?»
«Ну, что ты хочешь, чтобы я сделал?»
«Я не знаю, я же не врач».
«То-то и оно».
«И что мне делать?»
«Хороший вопрос. Многие хотят найти на него ответ. А я не знаю! Жизнь тебе подарила столько возможностей и перед тобой было открыто много дорог. Но ты сейчас здесь, сидишь передо мной. Хотя я уверен, что каких-то несколько месяцев назад сидел в баре, глотал пивко. Обнимал богемных девиц и тебя ничего не беспокоило?»
«Допустим».
«А потом что-то щелкнуло и перевернулось?»
«Возможно!»
Я смотрел на него глазами второклассника, получившего парашу по чтению. Язык не шевелился.
«Не буду читать морали, но жизнь на ближайшее время придется в корне поменять. Будешь находиться здесь ровно столько, сколько потребуется. Таблетки и уколы, которые я тебе выпишу, будешь принимать под надзором наших специалистов. Понял?»
«Да», – я встал и направился в сторону двери. Александр Сергеевич окликнул меня:
«Иди и прими душ. От тебя пахнет, как от бомжа».
«Золотая Буханка Дурака»
Так прошел месяц моего пребывания в дурке. В какой-то момент все стало по-другому. Жутко захотелось есть. Не пресной больничной еды. А нормального, качественного и вредного хавчика. Аппетит – это сто процентов очень хороший звоночек. Но на местную еду я не мог смотреть. В коридоре скучал Леха. Видимо, работы сегодня особо не было. Он задумчиво стоял напротив нашей палаты и залипал в одну точку.
«Здорова, Леха!»
«Сегодня по телеку отбой. Сразу говорю».
«Почему?»
«Потому что, ***, я так сказал. Тебе чего надо?»
«Че, ставочка не зашла?»
«Да, я вообще не понимаю, зачем эти пи*** выходят на поле. Играйте спокойно, нужна была просто ничья! Еб*** ничья! Но нет же, надо было за минуту обосраться!»
«Жестко прогорел?»
«Ну так. Тебе че надо?»
«Мне бы похавать».
«В магаз не пойду. Да и поздно уже. Доставка не работает».
«Лех, я заплачу по двойному тарифу».
«А что нужно?»
«Ты можешь мне сделать сэндвич?»
«Чего сделать?»
«Ну, типа бутера».
«Ты дебил?»
«Странный вопрос, учитывая, что я здесь».
«Что за бутерброд?» – он воровато осмотрелся по сторонам.
«Любимый сэндвич Элвиса Пресли. Называется «Золотая Буханка Дурака».
«И че, он сложно делается?» – задумался Леха.
«Заморочно. Но я все оплачу. Может, бабки хоть как-то отобьешь. Тем более, что завтра футбол».
«Ладно. Диктуй, что там нужно», – он достал из нагрудного кармана блокнот.
«Короче, покупаешь французскую булку, режешь ее пополам и жаришь на сливочном масле».
«Записал».
«Потом наполняешь ее арахисовой пастой».
«Где я, ***, ее найду?»
«В «Веселом градусе» она есть, от нас через дорогу. 24 часа. Потом жаришь бекон в этом же масле».
«О***», – прошептал Леха.
«Кладешь его прямо в сэндвич на пасту, ну и сверху нарезанный банан».
«Чего? Банан?»
«Да, банан».
«А н*** банан?»
«Так указано в рецепте!»
«И Элвис Пресли это жрал?»
«Еще как!»
«Тогда не мудрено, что он так рано сдох. Давай бабки».
Я отдал ему деньги. И пошел в сторону палаты.
Прикол этого сэндвича заключается в том, что Пресли любил смачно смазать его черничным джемом, который я не стал просить покупать Лёху. Иначе бы его схватил инфаркт.
По легенде 1 февраля 1976 года король рок-н-ролла в компании двух корешей – полицейских на частном самолете прилетел в Денвер, штат Колорадо, из своего поместья Грейслэнд. В ангар аэропорта владелец ресторана вместе с шеф-поваром привезли около 30 таких сэндвичей. За каких-то 2 часа они уничтожили их, запивая шампанским «Перье». Затем веселая компания улетела обратно в Мемфис, так и не выйдя за пределы аэропорта. Через полгода Элвис умер от обжорства и злоупотребления медицинскими препаратами. А сэндвич является визитной карточкой Мемфиса.
В палате всё было как прежде. Парни лежали на кроватях и занимались своими делами. Хотя давайте будем честными: ну какие дела могут быть в психушке? Они тупо смотрели в потолок. Царила тишина. Впервые за долгое время на моем лице была улыбка. На миг мне показалось, что всё не так уж и плохо.
Хотя я знал, что это ложное чувство. К вечеру всегда становилось лучше, а утром болезнь снова ворвется в мою жизнь как бумеранг. И я так же буду лежать, устремив взгляд в потолок.
Как поговаривал Венедикт Ерофеев: «Утром плохо, а вечером хорошо – верный признак дурного человека!10»
Тишину развеял Вася:
«А знаете, мужики. Она беременная».
«Да ладно?» – отозвался я.
«Да, вчера пришла и сказала, что, типа, так получилось, что будет ребенок, и не от тебя».
«А ты че?»
«А я *** знает. Стою, молчу. Она мне говорит, что сделает аборт. Что понимает, как прежде уже не будет. Но давай хотя бы детей поднимем. Одна я не справлюсь. А потом всё. Я уйду и больше ты меня не увидишь. И заревела. А я стою, смотрю на нее. Она такая беспомощная. Понял? Я ей, типа, да че ты? Успокойся. Ну, и обнял ее. Она еще сильнее разрыдалась. Стоит, вся дрожит. И я как бы, с одной стороны, понимаю, что прав. Но и внутри как бы всё сжалось. *** знает, что делать».
Наверное, этого Васю в жизни никто так не слушал, как сейчас. В воздухе снова воцарилась тишина. Все смотрели на него. А он сидел и смотрел в одну точку. Даже Монах присел на край кровати.
«А можно же просто взять, мужики, и простить? Как будто ничего и не было. Можно же так? И ***, кто и что скажет. Ребенок родится и останется с нами, и я его воспитаю. А когда он или она вырастет, всё расскажу. Прямо как есть, на духу. И про дачу, и про работу. И что его мама полюбила другого. Так может быть? А ребенок будет меня слушать. А она снова будет реветь. И я скажу, что люди, они же ошибаются в жизни. Каждый же может споткнуться. Но один как бы упал и не может подняться. А не может подняться, потому что ему тяжело. Он понимает, что ошибся. И если пройти мимо и посмотреть как бы свысока, то человеку это не поможет. Он все так же будет лежать, а, может быть, будет скатываться дальше. Пока от него ничего не останется. И люди вокруг будут говорить: Эй, посмотрите на него! Это же дно. Они будут говорить своим детям: Вот так делать не нужно. Так нельзя жить. Но они же не могут прознать жизнь наперед. И без разницы, сколько ты прожил. Никто не может сказать, что будет потом. Поэтому я, наверное, не буду оборачиваться назад. Потому что мне не так много светит впереди. Что я видел в жизни? Армию, завод, дачу. Что видела она во мне? Наверное, ничего. Свадьба по залету? Дети? Бытовуха? И я знаю, что выйду отсюда. Продам эту ебаную дачу. И начну жить заново».
«Думаешь, что-то изменится?» – спросил я.
«Находясь здесь, изменился я. И уже не смогу быть таким, как раньше. Я протяну ей руку. И буду приходить домой. Буду смотреть на то, как взрослеют мои дети. Уволюсь со сталепрокатного. Мне больше это все не нужно».
«Очень важно. Просто принять и простить, как бы больно тебе ни было. Протянуть руку и не предлагать помощь из обычной вежливости. Заставить себя остаться, даже если гордость просит уйти. Ну, и, конечно, любить, но не именно за что-то, а просто так», – прохрипел Монах. Посмотрел по сторонам, поднялся с кровати и задумчиво вышел из палаты.
«Мы раньше с мужиками делали святые распятия, – очнулся Серега. – Разных размеров. Крепкие, что пиздец. У нас пацаны покупали. Потому что все ходим под богом. Причем, я говорю – таким можно и насмерть убить. Времена были такие. Выходишь на улицу. Чисто до ларька дойти опасно, огребешь как не *** делать. Ну, берешь с собой крест под курточку. И *** кто подойдет. А если подойдет, то резко его выхватываешь и бьешь. Шансов у человека нет. Делали разные: можно на шею надеть, можно на стену повесить. И дела шли неплохо. Потом предложил подельник на кладбище выйти. Прямо на надгробия кресты делать. Это же золотая жила. Ну, как мы зашли, так потом и вышли. Ворвались парни с кладбища к нам на производство и нашими же крестами нас избили. И они бьют меня моим же крестом, а я лежу и мне не страшно. Только лицо сына божьего перед глазами щелкает. Подельник уже не совсем живой, а мне хоть бы что. Забрали у нас они всё и уехали. Денег еще должен остался. Долго же я в больнице потом валялся. Но страха у меня не было. Я знал, что выживу. А когда здесь оказался. Помню, открыл глаза и подумал, что всё – мне пиздец. Страшно стало, что всё. Что такой конец у меня. Да, я запойный. Жена запойная. Теща хотела забрать у нас детей, но я не дал. И сейчас я не знаю, что делать. Я знаю, что не смогу не бухать».
