Читать онлайн Как мы росли бесплатно

Жизнь нужно иногда помешивать, иначе она закисает.

Максим Горький

Выражая себя, мы тем самым выражаем и свою эпоху.

К.Паустовский

Детский сад

В младенчестве, по словам моих родителей, я постоянно кричал, возмущался и плакал. Видимо, еще с самого рождения проявлялся свой характер несогласия с происходящим, даже тогда, когда само происходящее еще не понимал совсем. Честно говоря я до сих пор кричу и плачу, только молча, чтобы никто не слышал.

Только безумное воображение в детстве спасало меня от духоты и несовершенства этого мира. Мне не хотелось, но приходилось использовать его все чаще и чаще, чтобы успокоить свое чувство «как все должно быть», поэтому память постоянно стирала то, что могло меня нечаянно ранить.

О детском саде помню немного. Совсем мало. Помню его двухэтажное кирпичное здание, которое мы обходили за время утренних прогулок по нескольку раз; помню, ограждающий его из металлической сетки забор, защищавший нас от незнакомых взрослых.

Еще помню запах столовой, на первом этаже, из которой доносились запахи то супа, то пригоревшей запеканки. Больше всего мне нравился компот из сухофруктов, я мог его выпить по несколько стаканов сразу. После мне запретили так делать, так как я потом будил всех во время послеобеденного сна.

Нас заводили всех в огромную комнату с полусотней маленьких кроватей, и под либо чтение наставницы, либо под музыкальную сказку, и заставляли спать и видеть сладкие сны. И казалось, что все так делали, но когда наставница выходила за дверь, тут же поднимался гул и все вокруг начинали перешептываться.

Как это обычно бывало, через какое-то время голоса детей становились громче, и некоторые из них уже начинали без стеснения кричать, тут же сразу забегала наставница и наказывала их, за то, что они, мол разбудили всех остальных. Что из-за них одних никто якобы не спит, и несколько раз попадала за это и мне, при том, что я никогда не кричал громче остальных, – просто кровать моя была ближе всех к входной двери, и я часто просто не успевал спрятаться под одеяло перед входом наставницы.

После этого коллективного сна, нас всех выводили в другую комнату, набитую изрядно потертыми и пыльными игрушечками, в которой мы дожидались своих родителей. Интересно было наблюдать, как комната постепенно пустела, после того, как приходили то за одними, то за другими.

А наставница считала своим долгом перекинуться словечком с каждым родителем о дневном поведении их чада. В основном это были разумеется жалобы, а не похвалы. Хвалили всегда только девочек с большими бантами, впрочем всю оставшуюся жизнь их так продолжали хвалить за просто так.

Об утренних прогулках помню не много: собирали всякие осколки от бутылок, и играли ими в щелбаны. С воспитателями гуляли в основном девченки, а мальчишки просто бродили по двору, разбившись на кучки, собирая под ногами всякий мусор, или наоборот отшвыривая его от себя ногами.

Если девченки были не против играли в «картошку» с ними, когда бросаешь мяч и говоришь что-то пока он летит, а если тот, кто его ловит не согласен со сказанным, то должен его отбросить, а если согласен – поймать, и потом бросать другим. Как правило, говорили друг другу гадости, да так длинно, что игрок не успевал уже среагировать.

В то время только прошел по телевизору фильм «Супермэн», где тот летал за зелеными кристаллами на другую планету. Мы тогда тоже считали себя не меньше, чем суперменами, и потому втроем решили порезать себе пальцы грязным стеклом, и соединить их вместе, чтобы наша кровь смешалась и мы стали навсегда неразлучными друзьями. «Кровные братья» – так мы себя называли, кажется.

Тогда мы не знали, что артериальная кровь вытекает из тела и не может смешиваться, но это была дикая романтика. Потом когда мы ссорились, показывали друг другу порезы на пальцах, напоминая о том, что мы когда-то обещали, и тут же успокаивались.

Игр было не много в детском саду, в основном те что навязывали нам воспитатели, а они как правило были из прошлого века. Поэтому мы постоянно выкручивали свои тела на металлических турниках, повисая на них то на одной руке, то на одной ноге.

Падали чаще, чем звезды с неба, и вкус ржавого металла во рту был тогда весьма привычным. В соседнем дворе был полностью деревянный городок, по которому мы любили лазить, и однажды оступившись я упал с него, но упал почему-то вниз головой на землю, но хорошо, что мой вес тогда был маленьким и я не сломал себе шею под тяжестью тела. Я спокойно после этого встал и пошел, а в голове гудело, кружилось, как в поезде и слегка подташнивало, – позже оказалось, что это было сотрясение.

У меня до сих пор хранится фотография, где я стою с букварем, прижав его к груди, на фоне полуденного солнца за спиной в детсаду. Больше всего меня удивляло в ней то, что волосы у меня были желтые-желтые, как солома, как дыня, как лимон, а сейчас черные как ночь. Гены – вещь суровая, они нещадно борются внутри нас, пока мы бестолковые бегаем по двору в детском саду. В итоге победили черные, хотя первыми ходили белые.

В тот период я очень часто болел, и цвет больниц стал для меня родным, даже плохо засыпал без запаха медикаментов тогда. Помню длинный коридор поликлиники, с огромным количеством кабинетов по бокам, в каждом из которых я побыл точно и не раз.

Помню, возили меня даже к одной знахарке, которая чего-то там промычала с закрытыми глазами под свет свечи и сказала родителям то, что они и так знали, содрав с них кучу денег. С тех пор я стал бояться всяких знахарей, больше чем свои собственные недуги.

Ходили мы и на концерты экстрасенсов, которые на расстоянии лечили словом зрителей, и люди тогда почему-то в это верили, один я их только боялся. С детства не люблю так же клоунов, так как к нам, прямо напротив двора часто приезжал бродячий цирк, и мы семьями ходили на их представления.

Больше всего мне нравились дикие, правда несколько измученные звери, а вот клоуны с нарисованными улыбками меня пугали до дрожжи. До сих пор их боюсь, больше чем цыган, которые тоже любят показывать фокусы и наряжаться, но вот улыбку из них не вытянешь.

Тогда родители постоянно нам говорили: «не говорите на улице с незнакомыми людьми», «не принимайте от чужих людей подарки», вот я и обходил всех стороной, даже тех, кого знали мои родители, ведь они так же натянуто улыбались, как и клоуны в цирке.

Все равно эти знакомые потом приходили к нам в гости на праздники, а перед их приходом мы с мамой делали генеральную уборку, обычно в субботу с самого утра и до вечера, чтобы потом повеселиться всего пару часов с гостями, которые не выходили даже из-за стола.

У нас была красная большая звезда, что горела как факел, которую мы надевали сверху на елку, которая стояла покачиваясь в ведре с песком. Весь зал пах лесом первые два дня, а потом снова дешевым пластиком от игрушек и конфетти, которые мы развешивали на елке.

Помню я всегда засыпал до полуночи и меня потом будили и сонного ввели под елку, чтобы показать что мне передал Дед Мороз, не дождавшись меня. Больше всего я радовался игровой приставке, в которую играл ночи напролет, забыв о еде и о сне, пока не сломался джойстик от моих многократных нажатий.

Ходили зимой на каток, только не на коньках кататься, а с ледяной горки на картонке. Отбивали зад знатно, потом не то что сидеть не могли, ходили потом с трудом. Немного позже мне купили снегоход, с которого я съезжал с высокой горы прямо на проезжую дорогу; просто тогда все горки вели на проезжую часть, и другого выбора покататься не было.

Старшие во дворе выходили с самодельными клюшками и играли в хоккей, а я доставал c балкона отцовскую клюшку и выходил с чувством настоящего профессионала, у которого одного есть настоящая клюшка. Конечно, это обижало остальных, и они меня пускали в свою игру, но только для того, чтобы затем проучить. Не забуду до сих пор, когда меня толкнули, и я упал прямо на ледяной бордюр зубами, – этот вязкий вкус грязного снега с кровью и болезненную свежесть от отколотого зуба. Они же продолжали играть, как ни в чем не бывало, даже не обращая внимания на мое лежачее состояние.

Я постоянно терял шапки, варежки и шарфы в угаре зимних игр, и после этого продолжая играть, замерзал до окоченения. Гулял так долго, что приходил домой до такой степень с отмороженным конечностями, что меня сразу относили в горячую ванну, наполненную горчицей, от которой щипало и жгло в глазах.

Мы мелкие, всегда хотели быть поближе к взрослым пацанам, а те только издевались над нами. Они говорили, что покажут нам новые игры, а сами душили и обшаривали карманы, или мазали сажей лицо пока мы ждали чего-то с закрытыми глазами.

Дети по своей сути почему-то жестоки, и я не мог понять почему, – чего им не хватало, чтобы расслабиться в их возрасте. А не хватало им только одного – самоутверждения. Родители их не воспринимали всерьез, вот на более младших детях, они и срывались, которые сами к ним лезли, ведя себя как добровольные жертвы.

Деревня

Моя мама была родом из казацкой деревни на берегу Дона, и каждое лето на три месяца меня туда отвозили, пока в школе были каникулы. Мой беспокойный характер отнимал слишком много времени и сил у родителей, а в деревне моей дурости всегда находилось применение. В то время я привозил с собой кучу книг в надежде на то, что за три месяца все их прочту, но по итогу ни одну из них так не открывал.

Сама деревня у меня в памяти отпечаталась двумя контрастными запахами: горьких лопухов и освежающих сосен. Там где не пахло соснами, всегда пахло лопухами, они росли повсюду, и своим горьким запахом напоминали, где ты находишься. Они росли везде: во дворах, на улицах, вдоль дорог, у магазинов, на озерах, вдоль рек, в общем везде, где не росли сосны.

Лес был царством легенд, заходя в него, сразу же слышались голоса всех, кто в нем когда-то бывал. По верхам его крон гудел далекий ветер, внизу повсюду был расстелен ковер из опавших и уже засохших иголок в пересмешку с шишками.

Мы ходили по этому мягкому покрывалу, вдыхая хвойные ароматы испаряющихся смол, и голову кружило от непривычного количества чистого воздуха. Мы искали красные ягоды, размером с ноготь, из которых бабушка потом делала очень вкусное варенье, которое я потом забирал домой, чтобы угостить родителей.

Но эти ягоды любили не только мы, следы кабанов, которые разрывали своим хряком ямы, были повсюду. Честно говоря, за все время пребывания в лесу, я ни разу не видел ни одного кабана. Дед рассказывал, что зимой в поисках пищи, они постоянно приходили прямо к дому, их следы ног оставались повсюду на снегу.

Несколько раз мне удавалось видеть лис, но они были такими ободранными, что больше походили на больших кошек, чем на диких опасных зверей. Блуждая по лесным тропкам, мы забредали в детские лагеря, куда привозили школьников на лето, тех, у кого не было родственников в деревни.

Однако редко встречали кого-то еще, бродящего с нами по лесу, видимо сам лес был таким огромным, что в нем было легко заблудиться, либо уже надоел всем местным жителям. По лесу мы часто ездили на дедовском мотоцикле, который гудел своим мотором на дальние километры, распугивая птиц.

Ну как ездили, за рулем всегда ехал дядька, которому дед доверял это транспортное средство, а я сидел в люльке довольный, что хвойный ветер хлестал меня по лицу.

Однажды мы попытались вычислить с какой максимальной скоростью я смогу бежать. Для этого я должен был разогнаться, держась за резиновый поручень мотоцикла, и как только мои ноги переставали передвигаться и я падал, дядька засекал на спидометре скорость. Уже не помню, на какой цифре мои ноги теряли связь с землей, но точно помню, что свел себе все коленки, и не раз, так как не успевал во время оцепиться.

Было еще в центре деревне у нас большое озеро с большими утками возле единственного магазина, куда мы ходили просто посидеть, как аристократы в чеховскую эпоху. Иногда кормили этих агрессивных и наглых птиц, которые больно кусались за ноги, если еда была им не по вкусу.

Днем нужно было собирать либо огурцы, либо клубнику, на которые я до сих пор смотреть не могу. Просто когда вы смотрите на них в магазине по высокой цене, они кажутся дефицитными, а когда их плоды простираются на сотни метров вдаль к лесу, то ничего кроме отвращения к ним уже не испытываешь.

В это самое время на улице размещались образцы продуктов, которые были в продаже, и большие грузовые машины сигналили, чтобы узнать цену и объем товара, который они скупали у нашего деда по дешевке, и с наценкой продавали уже у себя в больших городах на больших рынках.

Я любил дожди тогда, потому что во время дождей нельзя было работать, и все сидели дома, играя в карты. А дожди там бывали такие сильные и долгие, что шли по нескольку дней подряд, так что мы даже успевали создавать там целые карточные турниры.

Однако нас детей все реже и реже привлекали к сбору урожая, так как мы слишком много затаптывали здоровых кустов, да еще к тому же пропускали за собой много ягод, прятавшимися за густыми листьями. В итоге за нами нужно было еще раз проходить по тем же местам.

Пока взрослые работали в огороде, мы игрались в дедовские инструменты в мастерской, либо прятались в курятнике, пугая кур, которые переставали от этого потом нестись, а нам за все это влетало от деда.

Однажды на большом дубе напротив нашего дома поселились белки, и мы их с любопытством подкармливали орехами и семечками, пока однажды наш кот не пронюхал о них, и не задрал их всех, раскидав пушистые рыжие тушки на дороге.

Для детской психики это было жестоко, помню я плакал, хотя кота тоже любил. Вечером мы собирались на длинной скамейке возле дома, лузгая семечки до глубокой темноты, здороваясь и обмениваясь слухами с прохожими.

Небо в деревне особенное, на нем раза в три больше звезд чем на городском, и потому кажется, что сквозь эти белые дырочки к нам проникает больше солнца ночью, как сквозь решето. Наверное, поэтому деревенские ночи такие теплые как в воздухе, так и в душе.

Еще лучше наблюдать за звездами, лежа на сеновале, – огромной горе скошенной травы, приготовленной для зимнего прокорма скота. Однако дед все время ругался и гонял нас от туда, а позже я узнал, что трава должна сначала высохнуть, прежде чем ее можно было придавливать, иначе она слипалась и загнивала.

Несколько раз мне даже удалось поработать косой, длинной шваброй с острым закругленным металлическим концом. Одной рукой нужно было направлять само основание, а другой плавно подсекать острым концом траву. Сила там не нужна была, скорее больше изящества, поэтому в старину косили в основном женщины, а мужчины работали на сохе.

Вот и мне удалось распахать сахой пару старых балаганов, – приятно было смотреть, как земля поднимается вверх под острым металлическим якорем, который тащили две мои хилые мальчишеские рученки. Вспоминались картины Льва Толстого в Ясной Поляне.

Дед смотрел на меня и смеялся, позже он сказал, что соху в ручную редко таскали, а чаще запрягали в лошадь. Но мое самомнение, что я настоящий деревенский мужик после этого он уже унять не мог.

Приезжих в деревню из города, местные всегда укоряли в чистоплотности и лености, и каждый из приезжих пытался доказать обратное, что он не хуже их, и тоже может сгодиться, работая на пределе своих возможностей.

Сам я хоть и вырос на берегу Волги, но когда впервые увидел Дон, был заворожен им. Волга как царица, капризная, задирающая нос, кокетничающая, а Дон всегда молчалив, суров и сдержан. Он навсегда меняет каждого, кто следил за его течением, оно как бы шепчет: «Делай как я! Будь спокоен и решителен!».

Дон в тех местах был особенно близок, он огибал своими мокрыми объятиями полностью всю деревню, то есть она в трех сторон омывалась его тяжелыми струями. После того, как мы выполняли оговоренную норму прополки травы в огороде, ближе к вечеру приходили на берег реки купаться.

Берег представлял собой белую полосу песка, покрытую как прыщами кое-где все теми же лопухами и коровьим пометом. Чуть выше пляж окаймлял широкий сосновый лес высотою с десяти этажный дом точно, поэтому по пути нам удавалось еще побродить по нему, и надо признаться бывать в лесу мне нравилось больше, чем купаться.

Даже лежа на песке я постоянно огладывался на лес за спиной, чем смотрел в прохладные воды реки. Меня пьянил запах любого дерева, а запах свежих опилок вообще приводил в неописуемый экстаз.

Как-то раз сидя на берегу, дядька спросил меня: «Как ты думаешь, кто такой человек?». Я был ошарашен, мне тогда было всего 7 лет, не больше точно, что я мог об этом знать. Однако сразу понял, что вопрос был с философским подвохом.

Я запомнил этот эпизод наверное потому, что я в том возрасте так усиленно больше никогда не напрягался, ответив ему достойно: «Люди не знают и никогда не узнают друг друга. Они знают все о технологиях, космических кораблях, а то, что у них под носом, они никогда не смогут разгадать».

Теперь была моя очередь удивлять, дядька не ожидал такого ответа, посмотрев на меня так, как будто пытаясь понять, на каком заборе я это мог прочитать, ведь сам я в таком возрасте не мог такое придумать. Больше он меня в тот день ни о чем не спрашивал, а я ходил довольный тем, что смог ответить ему достойно.

Вообще с ним всегда было весело, он знал наверное наизусть всего Достоевского и Ильфа и Петрова, цитаты из их книг сыпались на нас по поводу и без. Он умел искусно рассказывать истории из своей жизни, называя людей уменьшительно-ласкательными именами, например маму называл на старый манер маменькой, Лену Леночкой, а мужчину мужичком. От такой манеры речи невольно переносишься на сто лет назад, когда вместо машин по дорогам ездили повозки, а борода постоянно залезала в тарелку.

Он был очень верующим, и несколько раз возил нас в известный монастырь со святым природным источником, расположенным недалеко от нашей деревни. Будил он нас в 5 утра, до сбора урожая, и прибыв туда, мы отстояв длинную очередь, окунались в ледяную воду три раза, перекрестившись, растирались на сухо. Ощущения были незабываемые, будто миллион иголок одновременно вонзались в кожу, до сих пор помню все эти ощущения, и запахи деревянных келий, и вкус серебряной воды.

Другим летом с дядькой решили сплавать к роднику, который по слухам бил ключом на том берегу Дона, прямо напротив нашего пляжа. Ему эту историю рассказывали старшие, которые плавали туда по молодости, и вот он решил проверить: правда ли это, – существует ли там загадочный родник или нет. Не столько для пополнения своих питьевых запасов, сколько для безопасности, взяли с собой по две пустые пятилитровые бутылки, которые не тонули и оставались для нас как спасательные буйки.

Чем уже Дон и чем он извилистее, тем сильнее у него течение, и как раз оба эти условия были прямо перед нами. Даже никуда не плавая, можно просто нырнуть на месте и всплыть уже метрах в десяти от прежнего места, – течение нежно брало тебя на руки как младенца и переносило к себе на дно, где оно еще сильнее, а местами еще и закручивалось в водовороты.

Сначала мы плыли с ним вровень, бросая вперед свои руки-бутылки, отталкиваясь от них, а затем я стал отставать, так как мои ноги начало закручивать холодным течением. Вскоре мне удалось их выровнять с поверхностью, и скорость моя увеличилась. Отдалившись метров на сто от прямой линии противоположного берега, я подплыл к густым зарослям камыша, так как тот берег был совсем диким.

Опустив ноги, я оказался стоящим по шею в воде, почувствовал наконец-то дно, я начал успокаиваться, восстанавливая прежнее дыхание. Камыши были настолько плотными, что пришлось идти не между ними, а ползти по ним, навалившись всем телом, порезавшись всем пузом и грудью об их острые края.

Докатившись боком до твердого берега, мне уже оттуда кричал дядька, которые к этому моменту нашел родник, и надо сказать, это было не так трудно сделать, так как его течение за долгие годы подмыло берег, образовав крутой овраг, спускающийся со склона, на котором журчал тоненький, как голос канарейки, ручеек.

Вода оказалась очень насыщенной и прозрачной как стекло, мы набрали по полбутылки ее, так чтобы остаток воздуха все еще поднимал ее вверх, все же не хотелось лишаться такого вспомогательного средства на обратном пути, который на удивление прошел гораздо быстрее и спокойнее.

Дорога назад, как говаривали древние, всегда легче, потому что кажется уже привычнее. Дон облизал наши тела с ног до головы, и мы изрядно подмерзнув от холодного течения в центре, поплелись в гору через лес домой довольные с чистой родниковой водой.

Питомцы

Самыми первыми питомцами в нашем доме были рыбки, маленькие и разноцветные. На металлической трехногой подставке стоял небольшой литров на 20 круглый аквариум. Это было детское увлечение моего брата, помню как мы с ним ездили на птичий рынок, кстати очень популярный в то время, за новыми экземплярами, которые везли в прозрачных одноразовых пакетах в автобусе, и все пассажиры смотрели на нас с удивлением. А они под водой светили разными яркими цветами.

Они были с мизинец не больше, были неоновые, которые мигали в темноте, а были типа сом, который присасывался к стеклянной стенке и как улитка по ней ползал. Корм они ели препротивный, на вид смесь червей и опарышей, мы его как положено хранили в холодильнике, а когда доставали он так вонял, что потом самим есть с час не хотелось. Хотя они зачуяв первые запахи уже подплывали и поверхности воды, и готовились уже отбирать его друг у друга. Были и бойцовские рыбки, которые постоянно дрались друг с другом, но нужно было для этого покупать однополых особей этого вида.

Немного позже не помню как, но у нас уже появился большой прямоугольный аквариум на литров 60, с искусственной подсветкой и ионизацией воды, которая постоянно гудела и пускала пузыри, но к тому периоду интерес к рыбкам у меня уже под угас. Вообще я давно стал замечать за собой, что мне все нравиться такое несуразное, недоделанное, старое, я в нем нахожу что-то восхитительное. А вот ко всему идеальному быстро охладеваю и теряю быстро интерес.

Как-то отцу на работе кто-то подарил уже взрослого кота, убедив его что он уже приучен к лотку, но как оказалась потом, приучен был к тому лотку, который нам не передали. Короче он гадил везде: в тапки, на одежды, в кресло, и все это обнаруживалось, только когда в это вляпывались. Поначалу мы не сомневались, что приучим его к своему лотку, но со временем стали признавать, что это невозможно. Пришлось его отдать в дом престарелых, который стоял у нас на горе над школой.

Однако я успел привязаться к нему, к его пушистой рыжей мягкой шерсти, к его урчанию и вальяжной походке. Поэтому в скором времени нам снова кто-то подарил белого воздушного котенка, тот исправно стал ходить в горшок, и мы все были так рады этому, что не обращали внимание на его чересчур активное поведение. Позже он начал бросаться за ноги, и с силой сдирать с них кожу когтями задних лап, или просто кусал до боли руки. И все это он делал как-то неожиданно, из подтяжка, и по мере того как он рос, удары его и укусы становились все больнее.

Как то вечером он от нас убежал на улицу и не вернулся, по крайне мере так мне сказали. С кошками нам постоянно не везло в семье, но любовь к ним у меня осталась до сих пор, например одна из них сейчас сидит на моем письменном столе, и смотрит как я перебираю пальцами клавиши. Ее присутствие подсказывает мне следующее предложение. Ох уж эти маленькие львята!.

Раньше помню, глядя на кошку, часто представлял, что я поймал в лесу лисенка или тигренка, и вот теперь он живет со мной дома. Ее походка, взгляд, расцветка – все подтверждало эту гипотезу. Самые ласковые из самых жестоких зверей. Мне всегда нравилась их непослушность, которая выдавала в них естественность, и это меня завораживало намного больше, чем, то когда они урчали у меня на груди.

Будучи в деревне я кормил даже коз, помню нарезал кругляшкам ровными им огурцы, а бабушка когда увидела как закричала на меня. И только потом объяснила, что колечками они давятся и задыхаются, нужно было резать треугольниками, чтобы те сами проскальзывали через горло. Кормил кур, принося им молотую скорлупу от их же яиц, которую они с удовольствием клевали.

Собака, которая жила на привези в конуре, была очень злая, но на то она и была сторожевая, чтобы все ее боялись. Когда узнал, что дед ее кормит только сухарями, разбавленными водой круглый год, то не удивился почему она такая злая.

У другого деда, по отцовской линии, жили кролики, я их тоже частенько кормил, ходил и рвал зеленую траву им, а потом пучками просовывал им в клетку, и любовался их дергающимися носами и двумя острыми передними зубами, которые переминали корм. Поскольку они ходили под себя шариками и довольно часто, от клеток исходил сильный и резкий запах еще за несколько метров до приближения к ним.

Кролики размножались быстро, где-то раз в месяц появлялся новый, а старый уходил под нож, но я об этом не знал, когда давал им имена, путая одного с другим. Они были милыми и шустрыми, как зайчики с серыми шубками и длинными висячими ушами. Я даже не задумывался, что потом на праздниках ел одного из них.

Уже в городе на улице мы встречали необычайных насекомых, которых я больше никогда не видел – это жук-олень и жук-носорог. Размером они были со спичечную коробку, но красивые, будто маленький олень или носорог с рогами. Кто-то из мальчуганов забавы ради их убивал и засушивал, используя их панцири как трофеи. Видимо таким образом они и исчезли очень быстро с улицы. Давно не встречал их.

Несколько раз видел орла размером с легковой автомобиль, и коршуна размером с мотоцикл, это было далеко в степи, куда мы раньше ездили за десятки километров от города, ежегодно собирать дикий шиповник и черную смородину, которые мы потом высушивали и заваривали в зимние холодные дни. Позже я узнал, что крупные орлы залетают в наши степи даже из Аравии и Синайского полуострова, – это был их привычный маршрут охоты и миграции.

Что тут скажешь, когда видишь одно крыло размером с человеческий рост и когти на лапах, как ковши у погрузчика, – от такого быстрого и зоркого охотника наверное мало кто ускользал. Чем крупнее птица, тем она почему-то меньше машет крыльями, вот и орлы летали словно в неподвижном состоянии. Казалось что они не летали по небу, а властно восседали на нем, не торопясь оглядываясь по сторонам.

Раньше на даче было огромное множество змей, разных цветов и раскрасок. Попадались толстые желтые, красные шахматные гадюки, черные, серые и были даже зеленоватые. Мы всегда с осторожностью ходили по тропкам вдоль берега, так как знали, что они любят вылезать на берег погреться на солнце, и то что сами они никогда не нападут, если ты случайно на нее не наступишь конечно, и не потревожишь их.

Надо сказать, они тогда были очень смелые и заползали очень далеко от берега, и часто попадались на дачном участке во время прополки сорняков, спрятавшись в траве или сухих ветках. Однажды несколько из них даже поселились у нас в подвале дома, откуда мы их вытравливали химикатами.

Но потом все змеи резко куда то исчезли, ходили слухи, что открывшееся восточные рестораны платили за мясо змей приличную сумму, а потом вроде как их поели бродячие разнорабочие, которые подрабатывали в полях поблизости.

Однажды к нам на дачу залез вор, это кстати был единственный раз, когда к нам на дачу кто-то проник. Так вот он аккуратно снял штапели на окнах, вытащил стекло, залез внутрь, сварил себе макарон, открыл тушенку, попил чая, помыл за собой посуду, затем так же аккуратно вылез в окно и аккуратно вставил стекло обратно. Видимо человек испытывал трудности, и не был склонен к грабежу, жаль только что записку не оставил с благодарностью за вкусный обед, эдакий благородный взломщик.

Родители были рады, что ничего существенного не пропало, особенно что не замерзли после зимы абрикосы и яблони. Больше всего маму тревожили мыши, которые ели корни винограда и прочих декоративных растений, поэтому наши кошки все лето проводили на даче, охотясь за мышами и попутно за ящерицами, которым они отгрызали хвосты и отпускали.

Мышей они тоже не ели, просто их толи надкусывали, толи оглушали и приносили к порогу дома, давая понять хозяину, что вот раньше ты меня кормил, а теперь пришла моя очередь тебя угощать. Бывало находили трупики мышей и под кроватью и на кровати по утрам, настолько сильна была их благодарность за прошлые трапезы, а самое главное за раз могли наловить до пяти мышей, ведь за зиму их наплодилось целое племя в полях.

Кошек нельзя не любить, потому что они грациозны, даже когда падают или зевают. За это то я их люблю: как они едят без помощи лап одним языком, как потом облизываются после трапезы, как спят свернувшись в клубок, как зевают, как их нечаянно разбудят неосторожным звуком или движением. А вот больше всего не люблю их, когда они приходят ластятся рано-рано утром и будят меня, когда лезут между страницами во время чтения интересного романа и отвлекают от мыслей.

Улица

Как говорится, и не зря, улица это второй дом, а не которые прям так и говорят «меня воспитала улица». На ней встречаются люди из разных семей, разных культур, разных возрастов, и с разными интересами, и это все перемешивается, и становится единой ценностью эпохи, в которой мы вырастаем как личности. Друзья, которые делают нас, и не зря наши родители, всегда спрашивали: «С кем ты провел сегодня день?». Они считали, если родители ребенка воспитанные, то и дети будут приличными, это конечно было не всегда так.

Помниться мы любили раскаленными летними днями играть в мяч, который сам плавился от жара. Мы играли в «квадрат», когда у каждого из четверых своя равная зона, и если мяч ударялся о нее и после этого выходил за пределы квадрата, то значит ему минус очко. Расстояния были близкие, и нужно было успевать отбивать, это как контактный теннис ногами вместо ракеток, и мяч чуть побольше. В эту игру мы могли играть целыми днями с самого утра и до самой темноты, потом приходили домой, и заваливались спать все грязные и голодные.

Иногда любили по шкодить, но мы это называли «пойдем зехерить», ну то есть наводить «зехер», видимо от слово «шухер», но точно сам не знаю, откуда это пошло. «Коржили» грузовики, автобусы, трамваи, троллейбусы, это когда перед тем, как он тронется с места, ты запрыгиваешь на него сзади, и бесплатно едешь, стоя на каком-нибудь фаркопе или другом металлическом выступе. Приходилось умещаться на нем и двоим и троим, ведь одному ехать куда-то далеко не хотелось.

Проходя мимо подвала сантехников, толкали к ним огромную металлическую трубу, которая с огромным грохотом и звоном летела вниз, а потом выбегали оттуда ошарашенные сантехники, и бежали за нами до самой горы. Стучали просто в двери или окна и убегали. Другие кидали наполненные водой шары в прохожих с балкона, либо помидоры или яйца, пока их не сдавали соседи и они не получали затрещин. Глупо ведь шкодить, когда тебя так легко вычислить, да еще и бежать тебе некуда.

Мы жили на склоне, но часто ходили на вершину этой горы, там был природный родник и небольшое озерцо от этого родника. От туда был виден весь наш район, и там мы подростки могли быть уверены, что взрослые нас не побеспокоят. Туда ходили в тайне купить, распивать напитки, и даже назначали свидания. Тогда было интересно залезть под каждый куст, пролезть любой туннель, только бы узнать куда он ведет. И никто не боялся ничего, хотя это были девяностые – период с разгулом маньяков и прочих извращенцев повсюду.

Помню у нас на районе завелся маньяк, который якобы ходил в черных очках и белом шарфе. Все только о нем и говорили, и все его видели то тут, то там, гуляющим вроде как с собачкой на привязи. И как назло это была самая промозглая осень: было сколько, ветрено, грязно и очень туманно. Все боялись выходить даже в магазин за продуктами, пока его не поймали в совсем другом районе в какой-то лесополосе какие-то алкаши прямо на месте преступления и чуть его там сами не осудили, но отдали в руки правосудию. Все после этого выдохнули.

В хорошую погоду, когда мы были еще совсем малы, то любили лазить по разным заброшенным местам и уходили так далеко от цивилизации, что рядом почти никого из взрослых не было. Натыкались на заброшенные здания советской поры; на полусгнившие и необитаемые дачи; на огромные мощные электростанции, которые гудели над головами, как вертолеты; на огромные мусорные свалки, от которых воняло за несколько километров и с которых были слышны беспорядочные крики стай голодных ворон. Но больше всего нам нравились глубокие песчаные карьеры, с которых можно было скатываться на картонке, как с ледяной горы.

Раз на одной заброшенной стройке, на которой сам бывал не раз, прыгая по этажам, на одного друга упала плита и задавила его. После этого мы туда больше не ходили, все переживали этот случай как невероятный, никто никогда не думал, что такое может случиться. Вообще смерть в детстве наступала нам на пятки часто. Помню случайно толкнул друга в ссоре, и он упал, отойдя от места по которому через секунду пронеслась машина, тогда он сказал, что я спас ему жизнь, и он будет помнить это всегда, но уже через неделю об этом забыл.

Играли в «куча-мала» или «царь-горы», из которых никто без травм не уходил, с колен и локтей не сходили ссадины никогда. Тогда телефонов еще не было, и мы выходили на улицы одни и просто бродили по дворам, ища себе компанию, в виде тех, кто в это же время так же бродил по улицам. Знакомились легко и без формальностей, потом знакомили с новыми друзьями своих старых. Дети все одинаковые, они все хотят играть.

Нас было трое лучших друзей, и мы часто любили претворяться убогими, один глухим, другой слепым, третий немым, и вот такими мы заходили в магазин и просто выводили из себя продавщиц, когда один пытался объяснить что ему надо, а другие два перевести его мычание в понятные слова. Орали на улице стихи Маяковского и Есенина, не ради денег, а просто так от души. Но чаще всего дрались друг с другом, потому что каждый считал себя лучше остальных и не собирался ни перед кем ни за что извиняться.

**

По выходным, когда родители уезжали на дачу, мы убеждали их, что нам надо учиться. Сами собирались у кого-нибудь дома, включали на всю музыку и пели всю ночь, не давая соседям спать. Нам хотелось выразить себя и свои чувства, которые нас переполняли. На других мы конечно же не обращали внимания. И самое интересно никто из соседей даже никогда на нас никому не жаловался. А если бы раз от родителей влетело, то больше бы так не делали. Какими мы не были тогда смелыми, но родителей боялись больше остальных.

Помню в школе раздали всем бесплатные проездные на трамвай и троллейбус, и наш ореол обитания сразу расширился до их маршрутов, то есть на весь город. Ездили просто так до центра и обратно. Однажды помню во время одной из таких поездок, я увидел в окне девченку в желтой куртке, и сразу влюбился, и говорю другу «давай выйдем!», он мне говорит «еще десять таких сегодня встретишь в центре», и я ему поверил, но так и не встретил. А девченку эту запомнил, потому что понравилась очень, такое со мной бывало постоянно.

Во дворе нашем девченок не было симпатичных совсем, да что там дворе, во всем квартале не было. Было ощущение, что вокруг жили одни только взрослые мужики-алкоголики, да старые бабульки, и нас трое друзей. Наверное, мы тогда никого и не замечали, весь наш мир был по большей части вымышленный.

Однажды зимой пошли на родник, и стали долбить от нечего делать лед на нем, сидя посередине озера, – естественно все провалились и обмерзли. Надо было идти домой сразу греться, а мы как пингвины стояли у подъездной батареи, держась руками и повесив свою одежду на нее, потому что больше всего боялись, что родители об этом узнают и нам за это влетит от них.

И правильно боялись, потому что большинство того, что мы творили, не укладывалось ни в какие рамки, и мы не могли сами разумно объяснить, чтобы логично оправдаться. Мы творили полную бессмыслицу, и самое странное, что мы сами это понимали, но не загонялись по этому поводу, совсем. Это были у нас такие игры.

Вечерами мы собирались на школьном дворе или на стадионе и играли по очереди под гитару до поздней ночи лирические песни под гитару. Каждый хотел удивить остальных новой техникой, манерой исполнения или выбором нестандартной композиции. Иногда собирались толпы проходящих мимо слушателей, а иногда только сами исполнители. Но все всегда пели от души и для себя скорее, чем для кого-то.

Зимой холод загонял нас в подъезды, и там скромно сидя на узких и жестких ступенях мы точно так же продолжали петь свои песни сначала шепотом, а потом входя в кураж хорового пения, уже во весь голос до самой хрипоты. Потом нас со скандалами выгоняли то из одного подъезда, то из другого, но мы не отчаивались.

Иногда любили обсуждать, кто круче, кто кого побьет из пацанов, или у кого родственники богаче, и на какой машине ездят. Девченок даже не обсуждали тогда, считая их всех «бабочками», так как все симпатичные сверстницы встречались со старшеклассниками, или уже со студентами, а нам приходилось только локти кусать.

***

Ходили в бесплатную качалку, но больше для самолюбования, чем напрягать свое тело. Тогда только просачивались в среду школьной культуры мафиозные понятия из фильмов. Я с самого начала не разделял эти интересы. Для меня было неразумно мучить свое тело, поднимая тяжелые металлические предметы.

Тот, кто считал себя по сильнее, считал что имеет права указывать тем, кто по слабее что и как им делать. Так подражая страшим поколениям, наши головорезы быстро поделили район на сектора, дав им кричащие или запугивающие названия. И все местные защищали свои владения от посягательств так называемых чужаков.

Очень часто на улице можно было слышать такие разговоры: – Ты че? – А ты че? – Ты че по моему району ходишь? – А ты че купил этот район? – Я смотрящий за ним! – Ну и смотри мимо!, которые обычно заканчивались таким фразами: – Ну и че? – Ну и все! – Ну и пошел ты? – Сам пошел!, и после этого как два быка с красными глазами расходились в разные стороны.

Обычно те, кто заводили такие разговоры, боялись друг друга сами больше всего. А были такие ребята, которые просто и без лишних слов начинали сразу бить, если ты им просто не нравился, или если ты был с другого района, ведь со своего они всех знали. Обычно, можно было не знать человека лично, но лица всех местных были каждому знакомы.

Одно время каждый летний вечер мы ходили с друзьями на прогулку по нашему району, собирали новые сплетни, делились анекдотами, семечками, сигаретами, пожимали потные ладошки, смеялись, желали удачи и шли дальше. И так каждый вечер по одному и тому же маршруту, и так делали все вокруг, поэтому вечером по аллеям ходили толпы веселых парней, смеющихся и ищущих приключений.

Однажды в кафе на границе двух микрорайонов, по пьянке была драка на бытовой почве, в результате которой был слегка покалечен один из головорезов соседнего района. Через день банда из дюжины спортивного вида парней, приехала в это же кафе и избила случайных ребят с нашего микрорайона в отместку.

Наши всполошились не на шутку, ведь избили первых попавших под руку парней, на месте которых мог быть любой из нас. Все дрязги между местным в миг закончились, начались сборы на ответную месть, это было делом чести, а заодно себя показать. Со всех отдаленных дворов на школьный стадион стали стягиваться к назначенному времени молодые ребята, кто с чем в руках, кто-то тогда насчитал около 200 человек. Выкрикивались из толпы разные предложения, но в итоге решили по старинке идти стенка на стенку.

Через пару часов мы сошлись уже как две древние дружины на пустыре на их территории, в темное время суток. Было немного тревожно находиться хоть и толпой в чужом незнакомом районе, где противники могли подготовить нам множество сюрпризов в виде ловушек и провокаций. Мы долго стояли друг против друга на достаточном расстоянии, выкрикивая ругательства в адрес друг в друга.

Затем было предложено выйти по одному представителю с предложениями, говорю все как в учебниках истории. От нашей стороны пошел мой одноклассник, который уже совершил больше сотни прыжков с парашютом, поэтому не боялся еще одного. Они что-то долго разговаривали, после чего неприятель ударил нашего парламентера, и мы резко побежали толпой на них.

Чего мы не ожидали точно, так это то, что они стали разбегаться по дворам и подвалам, от куда их невозможно было достать. Кто-то из наших догнал кого-то из них и попросил передать, что те повели себя не красиво по отношению к нам, и мы такое терпеть не намерены. Ведь тут главное было донести справедливость.

Конечно, я приукрашиваю, опуская великий русский мат, которого в тот день произнеслось больше, чем было звезд на небе. Короче вернулись все мы живые обратно, за исключением нескольких парней, которые как оказалось просто слиняли под шумок, а не потерялись в драке. После этого инцидента больше конфликтов между нашими микрорайонами не было, что доказывает то, что все боятся больше чем, показывают это.

Хотя конечно все это кончалось не очень хорошо. Помню уже на выпускной поехали в центр города отмечать, и там моего друга, который кстати имел черный пояс по карате, избили толпой до реанимации, из-за чего ему вставили какую-то пластину в череп, которую он наверное носит по сей день. Кстати, с тех пор я его не видел.

Романтика фильмов не имела ничего общего с реальностью, но понимали мы в детстве это не сразу и не все. Я рад, что все это уличное насилие становится уже не модным и диким пережитком, пусть лучше дети в телефоне в игры играют, а не как мы… Некоторых сейчас и на улицу не выгонишь, а нас помню – не загонишь. И самое страшное для нас тогда было – это запрет на прогулки во дворе, мы называли это «домашним арестом». И часто как могли подбадривали такого узника: сидели под окнами, приходили в гости, рассказывали все новости.

Дома

Я до сих пор помню запах пригоревшей на солнце пыли в своей маленькой комнате в родительской квартире. Она выходила во двор соседнего дома, заросшего высокими деревьями, которые когда-то были меньше меня ростом. В моем альбоме до сих пор лежит черно-белая фотография, где я стою в этом дворе рядом с кустами, приходящимися мне по пояс.

Слева у меня в комнате стояли шкафы с разноцветными корешками книг, а справа шкафы с серой одеждой. Красиво одеваться я никогда не любил, поэтому предпочитал всегда блеклые или постельные тона. В детстве, когда родители мне затыкали рот, или кричали за непослушание, я прятался в шкаф с верхней одеждой и сидел там до тех пор, пока они не признают мою правоту и не придут просить меня вылезти.

Но никто за мной не приходил, до меня лишь доносился их смех. Никто не воспринимал мои обиды всерьез. Я мог просидеть так в шкафу по несколько часов, прежде чем сам от туда не вылазил, так и не дождавшись когда у меня придут просить прощения. Так постепенно приходило понимание, что я не один в этом мире живу, и земля крутится вокруг своей оси, – а не моей.

У меня одного из первых во дворе появилась игровая приставка, и ко мне часто приходил друг со своим джойстиком, чтобы мы могли играть друг против друга. Потом родители начали прятать приставку, чтобы я занимался учебой, когда они были на работе, но я все равно ее находил и продолжал напролет играть.

Эти незатейливые персонажи вроде Чипа и Дейла или Червяка Джима с простыми мелодиями не забуду никогда, хотя прошло уже больше 25 лет с тех пор. Перед сном мы на какое-то время взяли за привычку играть со страшим братом партию в шахматы. Честно говоря, победы у нас всегда чередовались, что можно было трактовать как то, что в любом противостоянии, вне зависимости от умственных или иных ресурсов, фактор удачи и усталости, имел ключевое значение.

Вечерами мы собирались всей семьей за просмотром вечерних фильмов, таких как «Пуаро Агаты Кристи», это финальная музыка до сих пор звучит в моей голове, когда моя жизнь превращается в сплошную загадку. Помню смотрели все части «Джеймса Бонда» с Шоном Коннери в главные роли, это были одни из самых увлекательных и динамичных фильмов в то время, хотя это были 90-е, а не 60-е, когда они снимались.

Обычно мы перед просмотром жарили огромную сковородку семечек, и весь фильм их лузгали. Родители сидели на диване вытянув ноги, брат отдельно в кресле спиной на том месте, куда надо садится, я же как самый мелкий член семьи всегда располагался внизу лежа на ковре, и мне очень нравилось это место. Мама постоянно спрашивала, не дует ли мне там, а я постоянно отвечал, что все нормально, почихивая незаметно закрыв нос руками.

Когда появлялись сцены с обнаженкой, родители тут же кричали: «Закрой глаза!» или «Отвернись!». Или просили выйти из комнаты, пока не позовут. Такие запреты еще больше пробуждали во мне любопытство, как говорится запретный плод всегда слаще легко-доступного. В то время помню, ложась спать, мое воображение всегда продолжало рисовать продолжение тех фильмов, которые только что посмотрел.

Летом после школы я зависал на балконе, на который притащил старое широкое раскладное кресло, и пытался сначала там читать что-то, но каждый раз меня так размаривало солнцем, что я сладко вырубался. Просыпался уже только к вечеру, когда приходили с работы родители и нужно было делать уроки.

Это было самое беззаботное время, когда всю тяжесть повседневных забот несли на своих плечах родители, но тогда я не понимая этого, и еще возмущался на странный вкус еды, или не уважение к себе с их стороны. Все дети такие неблагодарные, они считают, что им все всё должны. Мне тогда не нравилась домашняя еда, и я хотел есть рекламируемую еду, и даже мечтал, что когда стану взрослым, буду есть одну курицу-гриль и сникерсы.

Честно говоря, у меня никогда не было карманных денег, поэтому я никогда ничего не мог купить себе в магазине, и всегда мечтал разбогатеть так сильно, чтобы мог бы набирать любые товары в корзину, даже не смотря на их ценники. Забегая вперед скажу, что такое время наступило, но после, я об этом не раз пожалел, так как посадил себе желудок этим фаст-фудом, и долгое время мечтал только о маминой домашней стряпне.

Второй моей берлогой был второй этаж родительской дачи, на который кроме меня с братом никто не поднимался. Он был просторный с большой широкой кроватью от края до края, представляющий из себя просто сложенные друг на друге деревянные ДСП-плиты. Там были прочитаны многие из моих любимых книг впервые, а так же просмотрены многократно самые лучшие сны. Кстати, вы замечали, что сны имеют свойство продолжаться или повторяться в одних и тех же местах несколькими ночами подряд.

Стены были заклеены постерами героев популярных тогда фильмов, типа Сталлоне со спичкой в зубах из фильма «Кобра», или знаменитая боевая стойка Брюс Ли из фильма «Путь дракона». Стена, примыкающая к чердаку была выложена из деревянных квадратиков размером с локоть, и у меня был раньше там свой тайник, я аккуратно нажимал на одну из досок и она падала, там внутри я хранил всякие журналы для взрослых.

Меня всегда завораживала сама возможность манипулировать привычными вещами, делая их вроде как непривычными. Это самодельная таинственность напоминала мне приключения графа Монте-Кристо или тайники средневековых тамплиеров. У каждого должен быть такой чуланчик, где бы он хранил свои секреты, даже от самых близких, и где он мог бы почувствовать себя самим собой. И мне повело, в детстве помимо шкафа в своей комнате, у меня был лаз на дачный чердак.

С другой стороны, кровать упиралась в балкон, который был достаточно просторный, размером с пол самой комнаты, там стояли две кровати, на которых мама сушила ягоды и полезную траву. И не зря, – более раскаленного места не было во всей даче, там при желании в полдень можно было яичницу жарить на стекле.

Однако я всегда засыпал не обращая внимания на этот зной, под запахи испаряющихся ягод и трав, а так же хвойного дерева, которым был обшит весь второй этаж. Ночи, проведенные там, подарили мне самые сладкие и необычные сны в моей жизни. Не знаю почему, но там мое воображение и днем и ночью работало с неимоверной скоростью: я не успевал записывать стихи, как рождались новые, или не успевал переворачивать листы, как уже прочитывал новый увлекательный роман. Это было мое место вдохновения.

Мне казалось, что комната была наполнена не зноем, а самим солнцем, которое меня питало яркостью. С третьей стороны стоял письменный стол, который был моим первым творческим кабинетом, а над ним книжная полка, которая ломилась под другой книжной полкой, и так до самого потолка. Книги были все исписаны ручками по краям или подчеркнуты карандашом, почти в каждой были мои пометки на полях.

А еще помню у нас была большая толстая лестница, соединяющая второй и первый этаж, самодельная разумеется. Долгое время я боялся по ней залазить, так как она была очень крутая, и стояла буквально под 85 градусов к полу, то есть упасть с нее, и получить травму было более чем реально. Но запомнилась она мне по другой причине, поскольку она была из какого-то особенного дерева, и я постоянно слышал, как ее ели какие-то жуки, прям отчетливо слышал, и днем и ночью. Может быть короеды, – не знаю.

В то время я так отчаянно хотел съехать от родителей, чтобы быть подальше от их криков и выяснения отношений, к которым я не имел никакого отношения, что я стал буквально откладывать каждую копейку. Их крики были настолько невыносимы, что я хотел множество раз просто убежать из дому. По крайне мере я так думал по-детски тогда, а по факту все разногласия касались как раз того: на что жить и чем кормить детей.

В любом случае я не ценил ни отношения, ни те места, и понял как они мне дороги, только когда первый раз переехал жить к первой девушке, с которой начал встречаться. Она жила вдвоем с матерью, а я стал третьим, и по внутренним ощущениям лишним. Мне никто не говорил этого вслух, но я чувствовал это требование: «ты обязан купить отдельную квартиру и переехать туда». Пускай говорила это мне моя совесть, но ощущения были все равно не комфортные, ведь достать несколько миллионов молодому парню было нелегко всегда.

Родители конечно настаивали на ипотеке, и обещали помогать, но я не до конца был уверен в том, что мы с этой девушкой подходим друг другу. Слишком часто у нас были конфликты. И слишком разные были цели. Если отношения начинаются, а не заканчиваются с конфликтов, то не жди от них ничего хорошего в будущем. То, что некоторые говорят, что характерами притираются, то не верь, это полная чушь, и откровенная ложь.

Это были одни из самых некомфортный дней в моей жизни, но я имею ввиду конечно, психологический дискомфорт. Было некое ощущение не твоего и непривычного повсюду в их квартире. Квартира была частично без ремонта лет так двадцать, наверное с момента ее строительства, еще в затертые 70-е годы.

И я решил все-таки пока не покупать новую квартиру, а сделать небольшой ремонт в одной из комнат, заодно проверить наши отношения так сказать на прочность. Скандалов стало еще больше, чем раньше, ее не устраивало буквально все: материалы, мои работы, как я вожу мастерком по стене, как я вообще дышу.

Однажды, помню я шпатлевал целый день весь потолок, устал дико, а она приходит и говорит, что ей не нравятся эти едва заметные паутинки и разводы в углах, а я сказал, что «их не будет видно когда она будет спать», она взбесилась и полезла «доделывать». В итоге наследующий день заявила, что весь потолок сделала сама, нет мне не обидно, мне просто стало ясно, что так и дальше у нас будут продолжаться отношения.

У нее не было чувства благодарности, и все же не чужим должен был стать этот человек, а вот то, что она не уважала мой труд и мои старания, меня сильно удручало. Ведь она так и будет мне всю жизнь, как моя мама моему отцу, намекать, что я ничего не делаю, не замечая того, что я делаю достаточно, просто не бью при этом себя в грудь, и не хвастаюсь сделанным. Нет, так не пойдет, нельзя принимать скромность за слабость. Не буду рассказывать почему, но вскоре после этого ремонта мы расстались, и я не жалел об этом ни разу.

Уже тогда я понял, что есть люди, которые созданы для нас и понимают с полу слова, а есть, которые просто не наши, и хоть наизнанку весь вывернись. Любви не надо учиться, просто наша любовь не для все подряд. Те, кто вселяют в нас раздражение и неуверенность, созданы для того только, чтобы мы научились лучше понимать себя. Но наша задача в жизни – найти свою, в прямом смысле половинку: друга, супруга, коллегу, не важно, главное чтобы она подходила нам, как часть одного разбитого зеркала, краешек к краешку.

А близкие, несмотря на то, что они близкие и родные, редко понимают нас так, как некоторые прохожие. Иногда кажется, что человек просто говорит твоими словами, и кажется что это волшебство какое-то. Почему так происходит не знаю, видимо так задумано свыше. Как говорил классик "смерть стоит того, чтобы жить, а любовь стоит того, чтобы ждать!". Поэтому желаю каждому не терять никогда надежду на лучшее.

**

Помню однажды, живя еще у родителей, просыпаюсь под крик матери: «Пожар» Горим!», голова просто звенит от неожиданности, тело ватное. То ли спросонья, то ли от страха я машинально вскакиваю с кровати и чувствую как бешено колотится сердце. Я не до конца понимаю, что происходит и что мне вообще с этим делать.

Родители бегают с криками по квартире и спорят какие документы брать в первую очередь, меня никто не замечает, затем мама резко говорит мне: «Беги по квартирам! Стучи в каждую дверь! И кричи – пожар!». Я сначала ловлю себя на мысли, что это очень глупо, ведь на дворе еще пять утра, – что обо мне подумают соседи? Потом понимаю, что это не тот случай, когда нужно думать об этике переговоров.

Мать резко добавляет: «Что стоишь! Бегом!», и я на этой взволнованной ноте вылетаю в подъезд, и начинаю колотить в каждую дверь с криками «Пожар!», да так завел себя сам этими движениями, что уже не мог остановиться и выбежал уже на улицу и стал там неистово кричать «Горим!», а может и не стал, не важно, одно помню я тогда очень сильно испугался не только за себя, но и за всех близких и окружающих меня людей.

Вскоре все жители двух ближайших подъездов стояли кто с чем во дворе, кто с сумками, кто с животными на руках, кричали дети, шептались бабки, все ждали аварийную службу. С торца здания горел огонь прямо из газовой трубы, как он возник никто не мог понять, видимо была какая-то утечка, но кто ее поджег не ясно, – возможно чей-то окурок с балкона, возможно статическое электричество.

В итоге, пришлось отключить центральное газоснабжение и дождаться когда оставшийся в трубе газ сам собой догорит, и только после этого заделать образовавшуюся щель и возобновить подачу энергии. Простояв полдня на улице, мы все вернулись по своим квартирам к вечеру уставшие, и мысль, что сегодня мы остались чудом живы, вселяла в каждого из нас надежду.

***

Не проснуться боишься солнечным утром,

Засыпая под шорох капель на крыше,

Не убрав с пола сор в набитую урну,

Ведь не насорив – не сделаешь чище!..

Проходя озирайся – ничто не вернется,

День грядущий, день сегодняшний – не братья.

Вспомнив детство – старик улыбнется,

А ребенок – заплачет от безмерного счастья!..

(Автор в 15 лет)

Дача

Самые первые воспоминания о даче мои связаны с проживанием на ней вдвоем с дедом. Он мало говорил, в основном молчал и что-то делал. Он прошел войну, и это было видно по его глазам. Как правило те, кому есть что рассказать всегда больше всех молчат, а те кому сказать нечего, болтают без умолку.

Мы ходили с ним каждый день на берег рыбу ловить, ставили «телевизоры», и чтобы далеко от них не отходить ловили рыбу рядом на удочку. Тогда просто был риск, что мог кто-то чужой проверить твои приспособления и забрать весь улов, если тебя не было радом, – поэтому приходилось сторожить.