Читать онлайн La convalescence, или Исцеление бесплатно
Тусклый, приглушенный свет экрана,
дымка утомления в глазах.
Завтра снова подниматься рано,
но как много хочется сказать!..
Вы сейчас в сети, а значит, близко –
здесь, на расстоянии руки,
и часами длится переписка
сну и километрам вопреки.
Крайне редко выпадает случай,
чтоб вживую повториться мог
этот одновременно кипучий
и сердечно-мягкий диалог.
Мне довольно этих откровений –
ничего не попрошу у вас…
Только – теплых рук прикосновений
и живого взгляда темных глаз…
(начало исходного файла)
Опять?
Я уже слышу, как ты раздраженно произносишь это вслух, резкими движениями пролистывая документ. И – что скрывать! – при мысли об этом я не могу не улыбнуться.
Да, опять. Слишком коротким было наше объяснение во дворе университета, когда я, стараясь быть рациональной, выдавила только самое важное и услышала в ответ одну-две смущенных фразы.
Не исключаю, что за свои насыщенные двадцать восемь лет ты получил не одно такое признание, но я, наверное, все же побью рекорд по его длине. Есть риск, что она тебя утомит, однако не каждый же день тебе доводится читать пятьдесят страниц о том, какой ты умница и красавец. (Пусть иногда это и невольно проскальзывает в моих едких замечаниях…)
Этот дневник – плод эксперимента. Я начала его в день очередного срыва и вела ежедневно в течение месяца – и когда меня подрубал сон после шести страниц, написанных одним махом, и когда мне казалось, что рассказать тебе особенно нечего. Все осталось в почти неизменном виде, как если бы ты, несчастный, вынужден был слушать мои монологи в каждый из этих вечеров.
Ты волен показывать этот текст тем, кому сочтешь нужным.
Надеюсь, что он хотя бы немного поддержит тебя, когда в том будет необходимость.
1. 17 ноября
Если бы меня попросили пересказать какой-нибудь страшный сон, то я уточнила бы: страшный по сюжету или последствиям?
Хотя что это я. В любом случае я выужу из своего запаса готовых дурацких историй давнишний сон, в котором мы с мамой заходим в черный-пречерный детский сад, затем под звуки зловещего хохота проваливаемся сквозь лестницу и в расстроенных чувствах идем домой. Не очень-то логично, прямо скажем: в реальности я бы безумно радовалась, если бы что-то помешало родителям отвести меня в садик.
Но какие, в самом деле, могут быть последствия у сна? Были случаи, когда я вспоминала какой-нибудь кошмар весь следующий день, и мне было не по себе, да и только. Но вот один вполне безобидный сон заканчивается тем, что мы остаемся наедине у занавешенного окна (как не вспомнить Золя, у которого одно такое свидание завершилось поспешной помолвкой!), и ты вдруг привлекаешь меня к себе и целуешь.
Занавес. Пробуждение – прости за пустую фигуру речи – в холодном поту. «Неужели? Ведь он мне даже не нравится!..»
Неужели это что-то выплыло из подсознания? Возможно: один мой приятель рассказывал, что осознавал некоторые свои влюбленности именно во сне. Правда, мне всегда казалось, что такой coup de foudre1 должен происходить на ранней стадии знакомства, но никак не через год с лишним после первой встречи. Ведь весь первый семестр без этого обходилось!
Хотя, наверное, что-то могло произойти и раньше. Помешало глупое, но счастливое совпадение: утром по дороге в университет я увидела Медного всадника в строительных лесах и на занятии предположила, что на Сенатской что-то снимают. Ты был не в духе и резко высказался об отечественном кино, а потом об актере, по которому я сходила с ума лет в четырнадцать. (Вряд ли тебя бы обрадовало такое соседство среди людей, в которых я была влюблена!) Заступаться за него было бы смешно и бессмысленно, и я промолчала, однако твой блеск в моих глазах на время померк.
После этого восхищение не улеглось, но плавно перетекло из романтического в ироническое русло. Близким и друзьям я читала лекцию о том, как мне удалось преодолеть легкое увлечение тобой: дескать, несмотря на преклонение перед умом, мне не нравится твой характер, а без этого любви не получится. Ха-ха.
Сегодня дошло до того, что Е.А. почувствовала неладное, и после пары мы с ней проговорили по душам не меньше часа. Я призналась ей, что могу влюбиться только в тех людей, на которых смотрю снизу вверх (фигурально: мы ведь с тобой одного роста!). Удивительно, но при этом я их не идеализирую, и их недостатки остаются для меня очевидными. Поэтому, когда она в слабой попытке утешить меня попыталась назвать тебя высокомерным и невротичным (не стоит осуждать ее за это: ты сам знаешь, как она восхищается тобой), это не возымело должного эффекта.
Нет, я понимаю, что ты несовершенен, и, более того, не верю, что у нас могло бы быть счастливое будущее. Пожалуй, я могла бы жить рядом с человеком, который был бы талантлив в какой-то недоступной мне области; однако проблема в том, что ты, как и я, переводчик с французского, и мне до тебя как до луны на велосипеде. Постоянно сравнивая наши успехи, я не смогла бы работать, и вместе с тем тормозила и бесила бы тебя. А не сравнивать невозможно – с самого начала в группе почему-то установилась доброжелательная конкуренция, от которой меня теперь буквально парализует.
В выходные становится немного легче, я могу спокойно говорить о тебе и не так часто думаю; затем я бодро прихожу на занятия – и с твоим появлением чувствую, как вся уверенность и самообладание по капле вытекают из меня. Это происходит не сразу – некоторое время мы можем спорить и обсуждать что-то постороннее, – но ты улыбаешься, понижаешь голос до шепота или, силы небесные, снимаешь очки – и словно удар под дых, думать дальше невозможно ни о чем, кроме тонких пальцев, упрямого колечка волос на затылке (кажется, в последнюю стрижку оно все-таки исчезло!) и глаз – снова цитирую Золя – цвета старого золота. (Смешно, что до недавнего времени я, уже в мыслях слагая о тебе дифирамбы, и не знала, какого цвета твои глаза – у меня плохая зрительная память, а твоих фотографий у меня почти нет!) Это физическое притяжение побеждает все робкие доводы о том, что вообще-то у тебя вздорный и самовлюбленный характер. Сразу же хочется привлечь твое внимание, и я перебиваю, поддразниваю тебя, а по вечерам пишу в чат группы о каких-нибудь заданиях или дедлайнах, чтобы убедиться, что ты прочитаешь мое абсолютно бесполезное сообщение.
Два моих инстинкта остались неосуществленными – тебя не удалось ни догнать или превзойти (феминистский дискурс), ни привлечь (традиционный дискурс). Теперь не остается ничего, кроме как преодолеть это увлечение – мало того, что оно мешает мне жить и учиться, но и, судя по всему, неприятно затрагивает и тебя. Возможно, в следующем семестре, когда занятий почти не останется, станет проще (это если я не успею переболеть к тому времени), но пока я вижу выход только в такой бесплатной психотерапии – может быть, из нее потом получится что-нибудь хорошее, раз из чувств не получается.
Хорошо, что если ты это и прочитаешь, то не раньше конца учебного года. Уже представляю себе это выражение лица…
2. 18 ноября
Продолжаю писать стихи в прозе – благо, это, кажется, отчасти помогает.
Сегодня вспомнилось, как еще год назад я искала твои фото в интернете, чтобы отправить маме (она неплохо рисует и иногда набивает руку на портретах моих знакомых). Дошло до того, что мама и сама попросила твое фото, увидев тебя на скриншоте какого-то онлайн-занятия. Ничего не нашлось, и я объявила, что ты препятствуешь попаданию своих фотографий в интернет еще пуще героя «Молодого папы». А зря, очень зря.
Чего греха таить: мое восхищение перед тобой началось не с твоего интеллекта. Еще до занятий, на получении студенческих, я стояла в очереди «Р–Я» энный час, когда кто-то крикнул из другой части коридора: «Переводчики, французский язык!» (а может быть, не совсем так – уже и не вспомнить!).
Я заорала что-то в ответ и увидела далеко впереди тонкую вытянутую руку, узкий силуэт, профиль, скрытый за медицинской маской – что-то, что теперь слилось в одно впечатление: «о боже, у нас в группе мальчики!». (Нет, на тот момент я уже видела фотографию другого будущего одногруппника, но ты сам понимаешь, что бородатого Гошу трудно назвать «мальчиком»…) Стоило четыре года проучиться в исключительно женском коллективе, и тут такое! А ведь у меня уже успел сложиться стереотип, что французский учат только любительницы круассанов, высокой моды и крышек для айфона с изображением Эйфелевой башни.
Рука опустилась, между нами кто-то прошел, и я окончательно потеряла тебя из виду. Бежать ли за прекрасным миражом? Нет уж, спасибо, не зря же я стояла в очереди три часа… Так знакомство и отложилось до первого сентября. И первое впечатление не подвело: в новой группе все были олимпиадниками, отличниками и практикующими переводчиками, но только к тебе можно было приклеить еще не существовавший тогда мем «сын маминой подруги».
Ну в самом деле: Ирина Петровна дала на перевод ужасающий французский текст со статистикой, группа не знала, куда спрятаться, а «этот сын маминой подруги» разобрался, научил преподавателя, да еще и отчитал авторов учебника за какую-то ошибку! «А зачем ему вообще учиться?» – «Чтобы все его хвалили!». Вряд ли это так – тебе явно пригождается то, что нам дают, хотя очевидно, что без восхищенного фидбека ты бы вряд ли обошелся. Неужели это тоже знак неуверенности в себе?
Я слишком мало знаю о тебе, чтобы делать на основании наблюдений какие-то выводы – довелось же мне уже ошибиться, приняв тебя за человека, для которого наука и работа исключают появление личных отношений. Мне казалось, что ты попросту не захочешь тратить время и силы на эту ерунду (хотя, с другой стороны, твой темперамент говорит об обратном – вспомнить только вспышки твоего смеха…). Поэтому новость о том, что ты встречаешься с кем-то еще, меня удивила и даже немного обрадовала – не могу подавить в себе этот энтузиазм старой кумушки-сплетницы, у которой влюбляются и женятся друзья и знакомые.
Ты кажешься мне похожим на преподавателя по истории французского в моем предыдущем университете – тот же кипучий темперамент, резкие оценки и страсть к своему предмету. Через год он ушел из университета, хлопнув дверью – это неудивительно, а еще через некоторое время женился на своей бывшей студентке (а вот это удивительно!). Впрочем, если представить тебя лет через десять-пятнадцать, то перспектива такого романа – или хотя бы одностороннего увлечения тобой – кажется вполне возможной. Вероятно, ты все еще будешь выглядеть очень молодо, особенно если сохранишь стройность и прекрасные волосы, а какие-то отдельные признаки возраста – тонкие морщины в уголках рта, первая седина – только добавят тебе импозантности.
О боже. «Евгений Владиславович». Звучное, строгое имя. Как для штатного преподавателя, так и для знаменитого переводчика, который раз в полгода подключается к онлайн-конференции и небрежно отвечает на восторженное блеяние учительниц: «Спасибо, а теперь перейдем к делу».
Слабость к твоему имени у меня уже давно, и не только из-за вороха пушкинских ассоциаций, которые оно пробуждает у всякой филологической девицы, но и просто из-за того, как красиво оно звучит по-французски. Теперь мне на глаза то и дело попадаются всевозможные Эжены – не только в нашем учебнике по культуре речи, автор которого явно испытывает похожую одержимость, но и во всем остальном, что я читаю.
Кажется, если я все же покажу этот бред тебе, то ты всерьез посчитаешь, что у меня поехала крыша. Тем не менее, именно теперь я чувствую себя гораздо спокойнее и радостнее, не испытывая потребности ни говорить о тебе с людьми, которые тебя не знают, ни искать в старой переписке упоминания о тебе и редкие фотографии – в основном скрины онлайн-занятий плюс четыре фото с новогодних посиделок. Тебя там почти и не видно, да и я хорошо помню, что ты не хотел фотографироваться – как я прокомментировала эти снимки, «Женя вырывался и кричал».
Думать о том, что ты можешь увидеть этот текст, почему-то приятно, хоть я и не тешу себя надеждой, что ты проникнешься бессвязными отрывками мыслей и испытаешь катарсис. Этого и не нужно – мне не хотелось бы что-то кардинально менять в твоей жизни, поскольку я боюсь, что это повлияет на твою успешность. Но где-то глубоко во мне сидит и инстинкт маленького ребенка, который, в восхищении глядя на прекрасную игрушку, хочет забраться внутрь нее и понять, как она устроена – и в конце концов ломает.
Вот я тебя и объективизировала. Мне очень стыдно.
3. 19 ноября
В прошлый раз, когда я видела снег в Питере, был конец декабря. Я заехала в город на пару дней перед отъездом на семестр во Францию и с трудом смогла вписать в свои планы встречу с группой – в самом деле, уже тогда это было новогодним чудом. Ты тогда задержался, и твою пиццу с пармской (по чьему-то выражению, «пермской») ветчиной заказывала я – и очень радовалась, что нам таки удалось выкроить день для новогодних посиделок.
И все же тогда еще почти ничего не началось, иначе до чего тяжело было бы уезжать на полгода так далеко! Теперь грустно думать даже о зимних каникулах, а потом о семестре с одним занятием в неделю. И это при том, что в выходные мне ощутимо легче, а ни один учебный день за последнее время не обошелся без срыва.
Я объясняла это ощущение Е.А. через избитую метафору зависимости: сразу после занятий начинается абстинентный синдром, когда даже ничего не хочется, только больно и беспросветно тяжело. Но и в момент встречи я чувствую себя подавленной – только в те редкие секунды, когда удается поймать твой взгляд, увидеть улыбку и все, что я уже перечисляла, происходит всплеск эйфории и эстетического восторга, и я не знаю, куда деть глаза, чтобы это не стало очевидно и тебе, и остальным.
До чего же банально.
«А вы садитесь подальше!» – проницательно предложила Е.А.
Ну да, тогда я совсем уж незаметно буду садиться так, чтобы краем глаза наблюдать за тобой – быстрыми ударами пальцев по клавиатуре, резкими движениями рук, когда с плеч сползает куртка («снимайте пальто, здесь вам не изба-читальня!»), перекладыванием футляра для очков с места на место, вправлением карандашей под резинку (и зачем таскать столько карандашей с собой?!). Так я и сажусь на некоторых предметах, и удивительно, что никто еще не сравнил меня с подсолнухом.
Проще всего на парах в «Катакомбах», где можно сесть прямо за твоей спиной и с умным видом внимать преподавателю, ловя каждое твое движение. Зато вечером возникает беспокойство – останешься ли ты до конца дня или сбежишь раньше на работу?
И совершенно особенное ощущение появляется в угловой кабине кабинета 8сн (вот уж в самом деле «Седьмое небо»!). Из нее хорошо видно первую, ту самую, заколдованную кабину, и когда заканчивается видеоролик, можно выдохнуть и бросить взгляд на тебя – а ты продолжаешь беззвучно говорить, сопровождая свои слова ровными движениями рук, а затем срываешь наушники. Через пять минут Е.А. снова будет превозносить тебя и в шутку упрекать за какую-то ерунду, а ты – отнекиваться и перечислять, что именно у тебя не получилось. Ложная скромность? Внезапно прорывающаяся самокритика? Кто же скажет, если твой перевод не слышно!
Потом ты снова наденешь наушники, уже свои, и исчезнешь на три дня – если только в беседе за это время не появится интересных тебе тем. Поэтому я пишу туда все чаще, задавая вопросы, отправляя напоминания…
Теперь удивительно вспоминать, что год назад мы с тобой даже немного переписывались, пусть и на совершенно светские темы, и гораздо больше разговаривали в университете. О себе ты будто и не молчал, но говорил в довольно общих чертах – о невоспитанном коте, которого завела сестра, о мультсериале, стикеры из которого ты присылал в чат, о стажировке в Риме, о любимой кофейне, про которую ты даже делал доклад в прошлом году, пока меня не было…
Поразительно, как устроена память. В самом начале сентября я услышала, как ты говорил о той кофейне, но почти не придала этому значения, однако около месяца назад ноги принесли меня на Фонтанку, и я, нервно посмеиваясь, стала просматривать названия всех ближайших заведений на карте. Оказалось, что та самая кофейня – едва увидев, я узнала название, – находилась буквально в квартале от меня. Я невольно зашла туда, осмотрела интерьер и села в самом стратегически удобном месте, откуда было видно проход в соседний зал и кассу. Атмосфера мне скорее не понравилась, но я упрямо сидела около часа, слушая болтовню студенток соседнего вуза – того самого, где ты учился на бакалавриате. Ты так и не пришел. «Что ж ты врал, что буквально живешь здесь!..».
Я не учусь на своих ошибках. Через несколько дней после этого я снова зашла туда по дороге из архива, но и на этот раз тебя не встретила. А ведь не факт, что я бы рискнула показаться тебе на глаза, даже если бы ты появился! Страх быть навязчивой, дать понять, что я «сталкерю» дорогого мне человека, преследует меня уже много лет, борясь с надеждой хоть на короткую встречу. Последний раз я уступила этому желанию в прошлый четверг, когда после пар мне нужно было ехать в центр – я выбежала из университета раньше всех и встала на остановке через дорогу от Кунсткамеры, а потом, увидев тебя в толпе, заулыбалась, как дура, не вполне понимая, заметил ли ты меня.
Как вообще жить, когда тебе на глаза постоянно попадается сохнущий по тебе субъект? Мне бы не хотелось оказаться в таком положении. Во время французской стажировки я попала в достаточно глупую ситуацию на вечеринке для иностранных студентов, когда после полутора часов знакомства некий руандец – к слову, довольно интересный собеседник – написал, что влюблен в меня и хотел бы на мне жениться. Я проревела весь вечер от злости на себя за то, что, сама того не желая, разбила сердце бедному юноше. Впрочем, вскоре мне удалось убедить себя, что после столь краткого романа он не будет долго страдать, и я добавила его номер в черный список. Счастье, что он жил в другом городе, и после того вечера мы с ним не пересекались.
Хуже, наверное, когда такой человек регулярно с тобой встречается.
Постараюсь вести себя как обычно, чтобы у тебя не было поводов для досады. Хорошо, что теперь есть возможность отвести душу!
И плохо, что у меня нет хотя бы той черно-белой фотографии с твоего профиля в «Зуме» – на скриншотах она совсем низкого качества. Однажды, чтобы решить похожую проблему, я дарила дорогому мне человеку фотосессию, но с тобой это едва ли получится… Так и сижу по ночам, перебирая в голове отдельные детали твоего образа.
Ладно, до этого места ты вряд ли дочитаешь.
4. 20 ноября
Только сейчас поняла, что в начале писем вообще-то принято здороваться. Однако нужно ли это, если в жизни мы с тобой здороваемся и прощаемся лишь по необходимости, столкнувшись лицом к лицу?
Пожалуй, нет. Иначе ты постепенно превратишься в безликого адресата любовных посланий («доброе утро, любовь моя!»), и я забуду, с кем имею дело. Хотя, в самом деле, с кем? Удивительно так непрерывно думать о, в сущности, незнакомом человеке и угадывать за его внешностью мысли, желания, воспоминания.
За год ты будто бы стал сумрачнее, но из-за чего – новостей или каких-то личных поводов для тревоги? А может, это год назад у тебя, как и у всех нас, была эйфория начала семестра, а сейчас все вернулось в нормальное русло?
У меня в голове давно развивается метафора, которая, возможно, смотрелась бы уместно в каком-нибудь романе девятнадцатого века из-за особенностей тогдашней планировки. Суть ее в том, что люди кажутся мне похожими на дома с анфиладой комнат: где-то мы равнодушно проходим мимо фасада, где-то не продвигаемся дальше крыльца или прихожей и только по звону посуды и запахам с кухни догадываемся, что внутри кипит какая-то незнакомая жизнь. И случаются моменты, когда в гостиной, где лежит пара альбомов и висит несколько картин – в общем, находится все то, чем хозяева готовы занять хороших знакомых, – ты начинаешь приглядываться к двери в хозяйские апартаменты и будто бы слышишь чьи-то голоса… Тебя туда не пустят, но ты стремишься нарисовать в своем воображении интерьер комнат по ту сторону двери – и тем хуже, если дверь, кажется, не заперта и поддастся от первого толчка…
Чувствую себя Мопассаном, который вместо виллы на берегу Ла-Манша вынужден жить в комнате питерской общаги – какие там приемные и салоны! Прекращаю умничать.
И даже сейчас я, скорее всего, представляю себе не вполне реального тебя, хоть и стараюсь писать так, как говорила бы именно с тобой, если бы в университете было чуть больше места и времени для разговора с глазу на глаз. Хотя нет, я делаю одно огромное допущение: ты молчишь даже во время долгих пауз, тогда как в реальности это вряд ли было бы возможно. Вспомнить только, как мы перебиваем друг друга на занятиях!
Не обижайся. Мне в самом деле было бы важно услышать твой голос, но здесь это не вписалось бы в законы жанра.
Я снова ощущаю себя под мелким дождем в дальнем углу университетского двора, куда я забралась подальше от знакомых. Тогда я прибежала туда чуть ли не на сорок минут раньше и долго рассматривала крупные капли на ветвях полностью облетевшего дерева, краем глаза следя за теми, кто идет в сторону «Катакомб». Ты пришел под зонтом, но затем его закрыл – и до чего же совестно мне было узнать, что тем вечером ты едва не заболел! А через два дня, снова встретив тебя в университете, я даже постеснялась спросить, как ты себя чувствуешь.
Тогда я, конечно, скомкала очень многое из того, что разжевываю теперь. Мне хотелось покончить с этим как можно скорее, потому что было холодно, вокруг сновали шумные студентки, которые пытались понять, зачем у скульптуры собаки на заду надета карнавальная маска, а прямо перед твоим приходом откуда ни возьмись появился Гоша и удивился: «О, привет, а что ты тут делаешь?». И все же нужно было не раскиснуть и выдать хотя бы часть того, о чем я столько думала – и поэтому мне пришлось смотреть куда-то вбок, на зеленую стену, видя тебя только боковым зрением и даже толком не понимая, какое у тебя выражение лица. Единственной моей целью было высказаться и услышать твое «нет» – и правда, я очень боялась того, что ты можешь отреагировать положительно.
Спасибо за то, что отнесся бережно и внимательно. Из-за этого мне удалось проработать еще три пары, хотя в какой-то момент самообладание немного изменило. Все-таки это первое мое объяснение во влюбленности в очном режиме – в прошлый раз оно произошло в сообщении, и это, конечно, совсем другое дело.
Кажется, мне всегда везло с предметами воздыханий – это были очень чуткие и хорошие по своей сути люди, пусть в моих глазах они и оставались прекрасными, недоступными и немного эксцентричными. Последнее тоже про тебя: вспомнить хотя бы тот случай в мансарде «Высшей школы», когда ты унес домой легендарное объявление «Потолок не трогать!», предварительно потрогав потолок класса (анархист!).
Сейчас, конечно, особый случай: при достаточно частых встречах личное общение так и не завязалось (а если ты, как кажется, решил держать дистанцию, то и не завяжется). Не могу удержаться от ощущения, что пишу сферическому Жене в вакууме – пусть и очень похожему на того, каким я тебя знаю.
Завтра первая встреча с того момента, как я начала сочинять свои ночные эссе. Интересно, как теперь повернется общение?
5. 21 ноября
У меня была одноклассница, которая учила стихотворение Ахматовой «Двадцать первое. Ночь. Понедельник» и читала его с таким пафосом, что теперь я вспоминаю об этом каждый раз, когда календарь выкидывает такую штуку. Вот и сегодня оно очень актуально.
