Читать онлайн Стратегический диалог. Мемуары дипломата бесплатно

НАША МЕСТНОСТЬ НАЗЫВАЕТСЯ ЮНЬНАНЬ-ГУЙЧЖОУСКИМ НАГОРЬЕМ. ТАМ ВЫСОКИЕ ГОРЫ И ГУСТЫЕ ЛЕСА, И ПОЧТИ ВЕЗДЕ БЕЗЛЮДНО. ИЗВИЛИСТЫЕ ДОРОЖКИ ПЕТЛЯЮТ МЕЖ ГОР-УЗЕНЬКИЕ ТРОПИНКИ, КРАЯ КОТОРЫХ ЗАРОСЛИ БУРНОЙ ПОЛЫНЬЮ. МОЖНО ДОЛГО ИДТИ ПО ДОРОГЕ И НЕ ВСТРЕТИТЬ НА ПУТИ НИ ЕДИНОЙ ДУШИ.

16 марта 2013 года в 16.08 я вышел из своего рабочего кабинета в резиденции «Чжуннаньхай», поставив точку в своей почти полувековой дипломатической карьере, и стал пенсионером. А 27 марта я вернулся на родную землю, которая взрастила меня и с которой я простился много лет назад. Именно из этих Великих гор я вышел в возрасте восемнадцати лет, потом добрался до Пекина, чтобы когда-нибудь шагнуть за пределы Китая. Я побывал во многих странах мира, я любовался красотами нашей планеты. Все страны хороши по-своему – и большие, и маленькие, и бедные, и богатые, и могущественные, и слабые, но для меня Родина всегда оставалась самой прекрасной, самой близкой моему сердцу.

Лю Бовэнь (советник основателя династии Мин Чжу Юаньчжана) как-то писал: «К югу от Янцзы текут сотни рек, в Гуйчжоу и Юньнане высятся тысячи гор». Именно среди этих «тысяч гор» я и родился в марте 1941 года на горе Шамушань в маленькой горной деревушке Дуймацунь уезда Иньцзян[2] провинции Гуйчжоу. Недалеко оттуда расположена буддийская святыня, горы Фаньцзиншань: в ясную погоду можно увидеть их блестящие пики. Фаньцзиншань покрыты девственным лесом, который простирается на пятьсот с лишним квадратных километров, – настоящее зеленое сокровище, которое мы вряд ли встретим где-либо еще в этих широтах.

Иньцзян считается старым революционным районом, где высоко ценятся традиции освободительного движения. Он также широко известен как родина каллиграфии, здесь родились несколько великих мастеров этого искусства. Например, табличка с названием на воротах парка Ихэюань в Пекине – это произведение иньцзянского каллиграфа Янь Иньляна. Уже несколько веков в нашем уезде стоит павильон Вэньчана, названный в честь мифического покровителя просвещения.

Иньцзян расположен в отдаленном от цивилизации уголке Китая, но когда-то здесь проходил важный торговый путь: отсюда китайские чай, шелк и фарфор отправлялись в страны Южной Азии. В пятидесятые годы первый премьер-министр Индии Джавахарлал Неру в своем разговоре с Чжоу Эньлаем[3] вспоминал, как в юности он вместе с индийским торговым караваном приезжал в древний городок неподалеку от наших мест.

Моя родная деревня (гора Шамушань, деревня Дуймацунь уезда Иньцзян провинции Гуйчжоу)

Встреча со старшим поколением родной деревни по возвращении домой после выхода на пенсию. Март 2013 г.

Отец и мать

Предки рода Дай происходят из района Цзиань провинции Цзянси. Они перебрались в Гуйчжоу где-то в конце эпохи Мин и смешались с местным населением.

Моего деда звали Дай Жугуй. Он был добрым человеком, на моей памяти дед ни разу не выходил из себя и не сердился. Бабушка носила фамилию Жэнь и не имела имени, поэтому ее называли Дай Жэныпи («Дай по фамилии Жэнь»). К пятидесяти годам она совсем ослепла. Дед с бабушкой ушли из жизни в возрасте чуть более шестидесяти лет.

Моего отца звали Дай Хэндэ. Он носил второе имя Цзиньсю и был старшим сыном в семье Дай. Говорили, что только один Дай из поколения моих прадедов получил степень сюцая[4], а после него все были сплошь простые земледельцы. Когда отцу исполнилось восемнадцать лет, дед затеял раздел имущества, но семья продолжала жить вместе. Старый дом семьи Дай представлял собой деревянное строение из трех крыльев: мы жили в восточном крыле, дед – в западном, а посередине нас разделял зал. На верхнем этаже жил еще прадедушка, так что под одной крышей проживали четыре поколения.

Отец какое-то время брал частные уроки, и в нашей деревне все считали его ученым. Сначала мы арендовали чужую землю для посевов. Потом отец стал ходить в окрестные уездные городки и продавать поваренную соль и холстину, зарабатывая на разнице в цене. В гуйчжоуских поселках тогда орудовали разбойники: многие мелкие лавочники подвергались набегам и часто возвращались домой в одном исподнем, успев ухватить с собой только палку коромысла. Отцу повезло, ему не довелось встретиться с грабителями. Еще до освобождения Китая[5]своим упорным и тяжким трудом он все-таки сумел заработать на несколько участков земли. Один из них был достаточно крупным, и когда после 1949 года общество стали делить на классы, нас причислили к крестьянам-середнякам. Теперь мы кормились из двух корзин[6].

Мое детство было тяжелым. Когда я закончил среднюю школу, отец продал одну из наших свиней, чтобы дать мне возможность продолжить обучение. Он говорил: «Маленький мой, если ты согласен хорошенько попотеть и выучиться, то я горы сверну, чтобы дать тебе все это. Но уж если ты с учебой не справишься, меня винить не надо». Думаю, что, не будь у меня такой отцовской поддержки, я бы вряд ли доучился в старшей школе. Отец был очень сильным человеком, насколько я помню, он плакал всего однажды. Возможно, тогда его кто-то сильно оскорбил.

Отец всегда требовал от нас очень многого и в учебе, и в труде. Обычно после ужина он слушал наше чтение наизусть, а если мы что-то забывали, отвешивал затрещины или вообще выставлял на улицу. Мне было всего пять лет, когда отец отправил меня работать в поле. В свой первый день голенький я вместе со взрослыми высаживал рисовые ростки. Иногда, когда приходила страдная пора, отец еще затемно вытаскивал меня и моего старшего брата из кроватей, и мы шли за ним обрабатывать землю. Втроем мы еще час или два трудились под звездами, пока наконец не рассветало. Летом мы, не разгибаясь, пололи сорняки на рисовых полях, а потом со спины облезала обожженная солнцем кожа. В осенние и зимние месяцы мы с братом собирали хворост на всю семью. Все эти пережитые тягости крестьянской жизни приучили меня к изнурительному труду. Отец любил выпить на ярмарках, а потом пьяный возвращался домой и срывался на всех. Однажды, придя домой после работы, я стал просить его пить поменьше, но он не пожелал меня слушать и тут же вспылил: «Старик хочет выпить – тебе-то какое дело!» И все-таки, пусть отец порой и кричал на нас, в обычное время он был очень заботлив. Ребенком я часто болел, и он всегда просыпался затемно, чтобы приготовить для меня лекарство. Его суетящийся силуэт в лучах рассветного солнца стал самым ярким воспоминанием моего детства.

Отец Дай Хэндэ и мать Лю Чэнсян. 1974 г.

С матерью на площади Тяньаньмэнь в Пекине. 1972 г.

Мою мать звали Лю Чэнсян. Она была отменной швеей, вся моя школьная одежда была соткана и сшита мамиными руками. Отец с матерью были одногодками, а дома их семей отстояли друг от друга всего на шесть-семь ли[7]. У родителей матери финансовое положение было попрочнее, чем в семье Дай. Мама вспоминала, как в год их свадьбы через уезд Иньцзян проходила Красная армия, направлявшаяся в Великий поход. Они разбили в деревушке лагерь, а проходя мимо наших дверей, говорили: «Земляки, не бойтесь!» Иньцзян стал местом соединения Второй и Шестой армий. В 1979 году уездное правительство поставило памятник в честь этого события.

Мама была очень трудолюбива, следила за чистотой и прекрасно готовила. Я и сейчас могу почувствовать на языке вкус тех лет, такой же яркий, как мои чувства к маме. Она была прелестной женщиной с забинтованными ножками и кротким нравом, вот только не знала грамоту и не получила хорошего воспитания. Внешностью и характером я пошел в нее, тогда как брат был больше похож на отца. В моих детских воспоминаниях родители не покладая рук трудятся с утра до вечера. Мы уже ложились спать, а мать все продолжала возиться с тканями, да отец во дворе косил траву для свиней. Проснувшись утром, мы обнаруживали, что они уже встали и принялись за работу. Помню, как мама сидела за станком и вертела челнок: от усталости у нее слипались глаза и голова клонилась книзу, как у курочки, клюющей зерно. Каждый вечер я погружался в сон под мерное жужжание этого станка. Когда я учился в шестом классе начальной школы, то каждую неделю возвращался домой, и я отчетливо помню, как мама в ночи вылавливала вошек с моей одежды, обдавала ее кипятком, сушила на бамбуковой жаровне и снова отправляла меня учиться.

Помимо меня в семье были еще старший брат, два младших брата и две маленькие сестренки. Поскольку мальчиков хватало, меня чуть было не отдали живущей по соседству тетке. Отец даже успел согласиться, что я должен расти в той семье и продолжать их род, но я заупрямился намертво. Сейчас всех наших младшеньких уже нет в живых, остались только мы со старшим братом.

Самый младший из нас всю жизнь занимался земледелием. Однажды случился пожар, который постепенно охватил деревню и уничтожил все дома. Эта участь не миновала и наше старое жилище. После пожара братишка повсюду искал ненужные кирпичи и стаскивал их в кучу, чтобы построить новый дом. Наверное, он тогда и надорвался, да к тому же часто выпивал местный самогон – сжег себе желудок и заболел раком. Я повез его на лечение в Пекин и принялся искать деньги на операцию, но врач сказал, что уже поздно, ничем помочь нельзя. Мне оставалось только в слезах везти брата домой. После возвращения он мучился от нестерпимой боли и утопился, не сказав никому ни слова. На момент смерти ему было всего сорок лет. Его жена вышла замуж второй раз, а дети остались на воспитание старшему брату, сестренкам и мне.

Второй младший брат окончил среднюю школу и остался в деревне, где стал преподавать в местной школе. Он был хорошим учителем и приятным человеком. Как-то он подхватил воспаление легких, но не долечился и поспешил выйти на работу. В результате его болезнь обострилась и переросла в туберкулез. Обеспокоенный отец принялся водить его по врачам, но все было безрезультатно. Когда брат умер, проводить его в последний путь пришли несколько сотен человек, и все они говорили, что он был прекрасным человеком, каких мало на этом свете.

Старшая из моих сестер осталась без образования, наверное, потому что тогда больше ценились мальчики, а девочками пренебрегали. В трудные времена, когда еды не хватало, она думала прежде всего об отце и матери и всегда припасала для них что-нибудь съестное. В конце концов у нее начался гепатит, который быстро прогрессировал в цирроз печени. Сестра умерла, еле успев справить свое тридцатилетие. На тот момент я уже работал в Пекине. Вернувшись домой, я пошел на могилу сестренки и горько расплакался. Родители здравствуют, а сестры и двух братьев уже нет с нами… Где это видано, чтобы родители хоронили своих детей!

У второй сестры судьба сложилась чуть менее печально: недавно она умерла от рака в возрасте пятидесяти восьми лет. Перед смертью она работала медсестрой в уездной больнице.

Старший брат родился раньше меня на три года. После образования Китайской Народной Республики, когда в нашем уезде впервые появилась средняя школа, он был в числе первых записавшихся. Закончив обучение, брат сначала какое-то время занимался преподаванием в деревушке в десяти с лишним километрах от нашего дома, а потом присоединился к гидротехнической рабочей бригаде. Тогда ему было всего пятнадцать лет. Затем он поступил в Гуйянское училище водного хозяйства и, отучившись, решил поступать в университет, но я разделял то же стремление, а наша семья не потянула бы сразу двух студентов. Ему оставалось довольствоваться спецкурсом. До самой пенсии брат проработал техником гидроэлектрических систем.

В моем детстве об электрическом освещении не было и речи, да что там, в доме не нашлось бы даже керосинки. По вечерам мы читали при свете масляной лампы: обдирали лучину, обнажая ее мягкий стержень, погружали фитиль в плошку с тунговым маслом и поджигали его. Это был по-настоящему тихий огонек… Как ни странно, при таком тусклом свете я отнюдь не стал близоруким, зрение начало постепенно падать только после того, как я поступил в университет. Думаю, это было связано с недостаточным питанием: мое обучение пришлось на те самые три года стихийных бедствий – Великий китайский голод (1959–1961).

После учебы мы с братом уже не могли трудиться в поле с родителями, но они никогда не жаловались. Да и потом, когда мы вышли на работу, если им случалось заболеть, они старались не упоминать об этом, чтобы лишний раз не беспокоить нас. Однажды отец тяжело заболел и чуть не умер, но даже тогда он молчал до последнего, не хотел отвлекать меня от службы. Покинув отчий дом в стремлении к знаниям в 1959 году, я очень редко приезжал повидать родителей. Я был у них как-то в 1974-м и потом в 1989-м, но в прошедшие между ними пятнадцать лет домой не возвращался. Сначала просто не было денег на эту поездку, а потом из-за рабочих хлопот не оставалось времени. К счастью, родители мыслили прогрессивно и хорошо понимали характер моей работы.

Фото в традиционной одежде родного края – национальном костюме народности туцзя

Отец скончался в 1990 году, мать – в 1991-м. Оба раза я не успел на их похороны, о чем страшно сожалею. Когда весть о смерти отца дошла до посольства КНР в Венгрии, моя супруга молчала об этом целую неделю. Я чувствовал, что она что-то недоговаривает, и наконец она сдалась под натиском моих вопросов. Я долго скорбел, но взял себя в руки и отправился заниматься текущей работой. Быть дипломатом – это особая миссия, и многим моим коллегам тоже случалось оказаться в подобной ситуации. Нельзя одновременно быть почтительным сыном и достойным гражданином своей страны – тут уж ничего не поделаешь. В свой последний приезд к родителям я был поражен тем, как они состарились, и решил остаться подольше, чтобы позаботиться о них. Я пробыл дома четыре дня. Отец хотел, чтобы я сходил с ним посмотреть на могилу, которую он для себя выбрал, но я не пошел, решил, что еще успеется. Родители умерли друг за другом, и их похоронили рядом. Могила находится наверху, на склоне горной долины, откуда открывается прекрасный вид на окрестные просторы. Еще в детстве мы знали, что это волшебное место: ведь даже в разгар зимы там никогда не лежал снег, и никто не мог объяснить почему. Наверное, отец выбрал это место, потому что боялся замерзнуть и решил, что там им будет потеплее.

На бесконечной дороге знаний

Осенью 1952 года я поступил на обучение в полную начальную школу поселка Баньси, который находился в пятнадцати ли от нас.

В те времена пятый класс начальной школы и выше назывались высшей ступенью, а все до четвертого класса включительно – малой. Если в школе вели занятия для пятых и шестых классов, то она считалась полной, если нет – малой начальной. В нашей деревне только три человека отучились в школе, и то всего три года, поэтому получили только малый начальный уровень образования. Я помню, как мы пришли записываться в школу, и я сказал, что хочу ходить в пятый класс. Как назло, пятого класса в том году не было, только шестой. Брали туда по результатам вступительного экзамена, который мы и пошли втроем сдавать. Успешно сдали двое, и я был одним из них.

Сейчас я понимаю, что смог сразу поступить в шестой класс полной начальной школы во многом благодаря тому, что достаточно рано освоил грамоту. Как-то раз во время уборки я случайно наткнулся на книги, по которым занимался в домашней школе. В период «культурной революции»[8] все они были причислены к категории «четырех пережитков»[9], и если бы мой отец, рискуя жизнью, не спрятал их у себя, они давно бы превратились в пепел в руках цзаофаней[10]. Ему удалось спасти пять или шесть книг из домашней школы: «Да сюэ» («Великое учение»), «Чжун юн» («Срединное и неизменное»), «Лунь юй» («Суждения и беседы»), «Мэн-цзы» и что-то еще. Они были скреплены прошивкой, их титульные листы потемнели от времени.

Глядя на эти книги, я невольно вспоминаю, как учился в домашней школе. Рядом с нами жил мой дядя (младший брат деда), который занимался преподаванием. Не имея собственных внуков, он очень любил нас с братьями. Однажды, когда он отправлял меня на занятия, я закапризничал, потому что не хотел идти. Тогда дядя схватил меня за ухо и силком притащил в класс.

Я был совсем маленьким, когда стал ходить в домашнюю школу, и наставники не требовали от меня понимать содержание книг, нужно было просто учить их наизусть. На моих учебных пособиях остались красные пометки, а в конце стояла печать: «Дай Бинго изучил и освоил в таком-то месяце такого-то года». «Изучил и освоил», видимо, значит, что я их вызубрил.

Среди четырех отцовских книг, что я изучил, сохранился и листок со стихотворением, которое я написал примерно в девять лет:

Мое счастье, что я так рано оказался в домашней школе и освоил основы филологии. Иначе мне бы никак не удалось поступить на высшую ступень.

Уже с начальных классов мое образование было достаточно традиционным. Тогда особое значение придавалось формированию правильных политических и моральных взглядов у юного поколения. Поэтому на каникулах мы каждую неделю приходили в школу на день пионера. Я даже оформил подписку на журнал «Хун линцзинь» («Красный галстук») и регулярно просматривал его. Первой прочитанной мной книгой стала «Лю Хулань», за ней последовали «Горы Цзяншань длиной в три тысячи ли», «Дун Цуньжуй», «Хуан Цзигуан»[11] и прочие. Наш классный руководитель начальной школы, которому сейчас уже перевалило за девяносто лет, вспоминает случай, как однажды во время уборки я нашел три цзяо[12] и отдал их учителям.

Хотя начальные школы горных районов Гуйчжоу не взаимодействовали с Советским Союзом напрямую, наша тогдашняя жизнь несла в себе отпечаток советского строя. Можно сказать, что все мое поколение выросло в атмосфере дружбы Китая и СССР. С первых классов наше образование и воспитание было пропитано идеями этих добрососедских отношений. С девяти до восемнадцати лет каждый человек переживает важнейший период формирования мировоззрения и личных ценностей, значительное влияние на наше взросление оказали знания, полученные и в начальной, и в старшей школе, а также царившая в обществе атмосфера советско-китайской дружбы.

В первых классах учителя часто отправляли нас на ярмарку распространять важнейшую идею: «Мы освободились – создан Новый Китай!» Советский Союз выступал в роли нашего старшего товарища, его настоящее было нашим будущим. Мы верили, что в Китае тоже скоро будут тракторы, в каждой деревне! Мы заживем счастливо: электричество и телефон – в каждый дом! Всем по рюмке водки, чашке риса и куску мяса! В общем, нас ожидала сладкая жизнь. Я ясно помню зиму, когда я перешел на последнюю ступень начальной школы. Тогда шли сильные снегопады. Учителя отправили ребят постарше по деревням пропагандировать советско-китайскую дружбу. Валил снег, и на горных дорожках было скользко, мы топтали горные хребты босыми ногами, но все были страшно довольны. Позднее я вступил в школьную Ассоциацию советско-китайской дружбы, мне выдали членский билет и прикололи нагрудный значок, на который я никак не мог нарадоваться. Однажды, еще в начальной школе, я даже написал эссе-оду Сталину, что-то вроде стихотворения, а строчки расположил лесенкой в стиле Маяковского. Понимаете, насколько любили Союз и советских людей в Китае?! Насколько тесны были советско-китайские отношения!

Иосиф Сталин ушел из жизни 5 марта 1953 года. Я тогда гостил в городе у тетки и развлекался игрой на эрху. У меня только-только начало получаться, как к нам ворвался районный чиновник. Он строго отчитал меня: «Такой час, а ты вздумал на эрху бренчать! Ты вообще знаешь, что товарищ Сталин скончался?!» В те времена китайское общество относилось к Советскому Союзу и его руководителям с огромным уважением, а Сталин в глазах китайцев был практически богом. Играть на музыкальном инструменте в день его смерти считалось чрезвычайно легкомысленным занятием и серьезным проступком.

Когда я окончил начальную школу, пришла пора обеспечивать себя самому. На первой ступени средней школы сводить концы с концами по-прежнему было непросто. Учителя стали собирать по четыре юаня в месяц на питание, а тех, кто не сдавал, переставали кормить. В особо трудных случаях школа могла добавить один-два юаня, но никогда не покрывала эти расходы полностью. Однажды меня вдруг перестали кормить, и пришлось с пустым животом идти сорок с лишним километров по горам до дома. Увидев мать, я зарылся ей в колени и заплакал. Она тут же нашла, где взять в долг, чтобы я смог сдать деньги на питание.

Окончив первую ступень средней школы, я встал перед дилеммой: идти на высшую ступень или получать педагогическое образование. Я и не мечтал заняться дипломатией, в будущем хотел стать простым учителем. Поэтому выбор пал на педагогический курс. Педагогов тогда обучали бесплатно, а по окончании курса еще и распределяли на работу, так можно было пораньше начать зарабатывать и кормить семью. Отец специально обратился с этой просьбой к моему классному руководителю, но тот уперся намертво: заявил, что я еще слишком маленький, и, никого не спросив, записал меня на высшую ступень. Я успешно сдал экзамены, но обучение проходил уже не в нашем уезде. Тогда на девять уездов, относившихся к району Тунжэнь провинции Гуйчжоу, было всего три средних школы с высшей ступенью. В нашем уезде Иньцзян такой школы не было, и часть поступивших отправили учиться в уезд Сунтао – за целых триста ли от дома.

Новое здание начальной школы Дуймаси. Старое здание тех лет не сохранилось

Учиться так далеко от дома оказалось очень трудно. Я мог позволить себе вернуться домой только один раз за семестр. В первые годы после становления Нового Китая во многих районах еще не успели проложить государственные дороги, да и о транспорте речи не шло. Путь от школы до дома приходилось преодолевать пешком и, как правило, босиком. Я шел по три с лишним дня, по вечерам останавливаясь на постоялых дворах, чтобы дать отдых ногам.

Наша местность называется Юньнань-Гуйчжоуским нагорьем. Там высокие горы и густые леса, и почти везде безлюдно. Извилистые дорожки петляют меж гор – узенькие тропинки, края которых заросли бурной полынью. Можно долго идти по дороге и не встретить на пути ни единой души. Это было настоящее испытание, путешествие за три-девять земель. Недавно я ездил домой на машине и специально проехался от деревни до уезда Сунтао, на что ушло больше трех часов. Даже сейчас, передвигаясь по трассе, приходится тратить так много времени, а ведь раньше не было ничего и похожего на дорогу! Я ехал в машине, смотрел на проплывающую за окном картину и молча размышлял: вот она, эта дорога, которую за три года и шесть семестров учебы на высшей ступени средней школы я полностью прошел шесть раз! Как-то раз мы отправились домой на каникулы, и по пути я вдруг побелел и покрылся испариной. Ребятам, которые шли вместе со мной, пришлось по очереди тащить меня на спине – так мы преодолели несколько десятков ли по горам. Такие вот невзгоды и тягости нам приходилось преодолевать. Современным детям подобное и не снилось. С самых малых лет мы помногу ходили босиком по горным тропинкам, отчего пальцы на ногах стали кривыми.

На высшей ступени в программе появился иностранный язык, то есть русский. Однако наши уроки не соответствовали никаким стандартам, и мы выходили весьма посредственными знатоками. По слухам, наш учитель вернулся из Синьцзяна, где получил только базовые знания. На уроках он любил поболтать о том о сем, потрепаться на отвлеченные темы – ничего путного. Только в конце второго семестра второго класса высшей ступени школа все-таки получила для нас преподавательницу, которая только-только выпустилась из Гуйянского педагогического института. Ее звали Чэнь Тинхуа, родом она была из Чэнду. С тех пор мы, можно сказать, встали на правильный путь в изучении русского языка.

После окончания средней школы нужно было выбрать специальность и подать заявление на обучение в вузе. Я смутно представлял себе, что же делать дальше, и заполнил заявление в Сычуаньский университет на факультет иностранных языков по специальности «Русский язык и литература». Кажется, это было мое третье заявление. Мы заполняли заявления самостоятельно – некому было помочь нам с выбором, даже родителей рядом не было. А если бы и были, как крестьяне могли принять такое решение за нас?

Когда закончились вступительные экзамены, я, будучи уверенным, что не смогу поступить, сразу же уехал домой и принялся за работу. Как-то раз, пропалывая сорняки, я захотел пить, набрал воды из горного источника и подхватил дизентерию. Постоянный полевой труд и расстроенный желудок истощили меня так, что я даже забыл, что вообще собирался куда-то поступать.

Выпускник высшей ступени средней школы. 1959 г.

С одноклассниками по начальной ступени средней школы в уезде Иньцзян. 1980-е гг.

Однажды во время очередной прополки я распрямился, чтобы перевести дыхание, и вдруг подумал, что результаты экзаменов уже наверняка известны. Тогда я попросил младшего брата: «Когда поедешь в город на ярмарку, посмотри, пожалуйста, не пришел ли приказ о зачислении». Сельская система социального обслуживания была еще совсем не развита: почтовые отделения на местах не утруждали себя доставкой писем и газет. Если кому-нибудь приходило письмо, его бросали в общий ящик, висевший на наружной стене почты, так что любой мог свободно подойти и забрать что хотел. Добравшись до города, братишка тут же увидел мое извещение. Кстати, это служит очередным доказательством честного нрава местных жителей: бог знает сколько дней там провалялось это письмо, но никто его не тронул.

Приказ о зачислении в Сычуаньский университет привел меня в глубочайший восторг. Уже потом я узнал, что стал единственным учеником сунтаоской средней школы, поступившим в университет другой провинции в 1959 году. Сычуаньский университет тогда входил в число немногих ключевых университетов страны. Однако трудности тоже были: чтобы уехать в Чэнду учиться, требовались средства – по моим примерным подсчетам, больше сорока юаней, а таких денег у моей семьи не было.

Получив заветное письмо, я тем же вечером помчался занимать повсюду деньги. Родные тоже подсуетились, но наскребли всего двенадцать юаней. Мой дядя работал в городе, в снабженческо-сбытовом кооперативе, и имел с этого какой-то небольшой доход: он дал мне несколько пачек талонов на питание и немного юаней, но этого по-прежнему было слишком мало. Я отправился в районную администрацию и получил ответ: «Никто тебя не просил поступать в такую даль!»

Тогда я решил вернуться в школу и придумать какой-то выход из положения. Мне, парнишке семнадцати-восемнадцати лет, маленького роста да еще и довольно робкому, было страшновато одному идти больше трехсот ли по горным тропам. Кроме того, я как раз переболел дизентерией и был еще очень слаб. С каждым шагом свернутое за спиной одеяло все сильнее давило на плечи. Тем не менее за первый день я босыми ногами отшагал сто двадцать ли – даже не знаю, откуда силы взялись. А на другой день я поднялся среди ночи и прошел еще несколько десятков ли по темноте вместе с крестьянами, которые шли отдавать налог с зерна. Подняв голову, я наблюдал за луной в небесах: мы шли, и она двигалась с нами, такая настоящая и в то же время такая далекая.

Вот уж не ожидал, что, преодолев трехдневный путь до школы, я услышу от завуча ту же самую фразу: «А зачем надо было поступать в такую даль?» От этих слов у меня из глаз градом полились слезы. Ничего не ответив, я развернулся и ушел. Понятно, что и у школы тогда не было средств! Сорок юаней – немалая сумма, даже по меркам учебного заведения.

Я отправился просить помощи в отдел образования и культуры бюро комиссаров уезда Тунжэнь. Между Сунтао и Тунжэнем уже пустили транспорт, но мне не хотелось тратиться на дорогу, и я продолжил свое пешее путешествие – туда и обратно опять вышло больше трехсот ли. На счастье, эта прогулка оказалась не напрасной: бюро выделило мне пятнадцать юаней. Я был счастлив получить такое сокровище, но денег все равно не хватало, и я отправил домой телеграмму, попросив родных во что бы то ни стало раздобыть для меня еще немного. Уж не знаю, что придумали отец с братом, но им удалось кое-что достать. Новости о том, что я мечусь повсюду в поисках денег на оплату обучения, через моих одноклассников дошла и до преподавательницы русского языка Чэнь Тинхуа, которая поручила передать мне двадцать юаней. В то время она только начала работать, получая в месяц тридцать с небольшим юаней, так что для нее это была очень серьезная трата. Этот поступок я запомнил на всю жизнь. Учительница Чэнь говорит, что я потом вернул ей эти деньги, но это уже не отложилось в моей памяти. Когда ее перевели работать в Чэнду, она часто приглашала меня к себе в гости. Я невероятно ценю сложившиеся между нами теплые отношения учителя и ученика.

Поиск средств отнял у меня много времени, и когда нужная сумма была наконец собрана, в Сычуаньском университете уже начались занятия, а потому я спешно отправился в Чэнду. Однако в те времена выбраться из Гуйчжоуских гор было непросто: сначала на автомобиле через горы Сюшань до рек Цяньцзян и Пэншуй, а потом на деревянной лодке, курсирующей по реке Уцзян. По реке тогда ходили два вида судов: один – обычная открытая лодка из дерева, на веслах сидел простой люд, и она тащилась очень медленно, и второй, который называли цихуацзы, что значит «движимый паром», – это был быстрый пароход. Я добрался до причала слишком поздно: пароход только что отплыл, а следующий рейс был только через пять-десять дней. Оставалась обычная деревянная лодка. Мы спускались по реке целых два с половиной дня, пока наконец не прибыли в Фулин. Уцзян здесь впадала в Янцзы, и, сев в Фулине на большой паром компании «Минь-шэн», можно было подняться по течению и добраться до Чунцина. И вот я, мальчонка, выросший в горной гуйчжоуской деревне, который никогда не проделывал такой долгий путь, постигаю окружающий мир, кажущийся мне таким незнакомым. Стоит лишь закрыть глаза, и из глубин памяти тут же появляется паром «Миньшэн»: он издает протяжный гудок и движется вперед по бесконечной реке Янцзы.

Как только паром причалил к чунцинскому порту Чаотяньмэнь, я стремглав бросился на вокзал Сайюаньба покупать железнодорожные билеты до Чэнду. Направление Чунцин – Чэнду было тогда единственным в юго-западном регионе, и движение по нему пустили меньше десяти лет назад. Я встал в очередь за билетом, но, как назло, когда подошел мой черед, касса закрылась. Разнервничавшись, я вытянул руку, перегородил билетерше проход и принялся умолять ее сжалиться надо мной, но девушка была непреклонна. Я просидел в зале ожидания всю ночь и добрался до Чэнду только на следующий день, на девятый день учебного года в Сычуаньском университете. Все учителя и однокурсники уже решили, что Дай Бинго не собирается учиться. Несмотря на невзгоды моего пути и опоздание на учебу, я все же попал в университетские круги, о которых раньше не мог мечтать даже во сне. С тех пор моя жизнь изменилась навсегда.

В Сычуаньском университете

Сычуаньский университет был старейшим учебным заведением, воспитавшим немало известных людей: Чжу Дэ, Го Можо, Ба Цзиня, Тун Дичжоу, Чжоу Жучана, Бянь Чжилиня, Фэи Юланя, Чжу Гуан-цяня и многих других. После становления Нового Китая в стране насчитывалось всего семь ключевых университетов, они управлялись Министерством образования напрямую. Сычуаньский университет был единственным ключевым университетом общего образования на весь юго-западный регион. Факультет иностранных языков входил в число самых первых учрежденных университетом факультетов. В 1959 году на моем потоке впервые открылся набор на специальность «Русский язык и литература», набрались две группы примерно по двадцать человек. Студенческая жизнь оказалась непростой: уже на второй день учебы мы писали диктант, где я набрал всего два балла (из пяти). Это был незачет, что меня сильно расстроило.

Я стал одним из студентов Сычуаньского университета, а из обуви у меня были одни лишь матерчатые туфли, вручную сшитые мамой. Летом я решил их не трогать – боялся, что к зиме они совсем износятся, и потому частенько разгуливал босиком. Моя одежда тоже была сделана из маминого холста. Поскольку зимы в Чэнду темные и холодные, я, не выдержав морозов, отправился в лавку старьевщика и купил себе ватник, чтобы не мерзнуть. В группе нашелся добросердечный человек, который пожертвовал мне еще одну куртку. Никогда в жизни я не забуду этого студенческого единения душ.

Обычно на инязе преподавали специалисты из Советского Союза, но наше обучение, как назло, пришлось на период ухудшения советско-китайских отношений. Все советские преподаватели уехали, и с нами занимались китайские учителя, многие из которых были студентами, только что распределенными из Пекина. Однако с некоторыми советскими преподавателями мы поддерживали связь по переписке. Иногда они вкладывали в свои письма фотографии. Жаль, что впоследствии все эти письма потерялись. Поступив в университет, я по-настоящему почувствовал разлад в отношениях Китая и Советского Союза. Еще одним неожиданным поворотом стал экономический кризис, начавшийся в стране в это время, из-за чего поесть мяса было затруднительно.

Университетские годы навсегда останутся в моей памяти. Для нас, студентов со сложными семейными обстоятельствами, государство практически полностью брало на себя вопрос питания, а со стипендии можно было сэкономить еще немного денег на покупку словарей и учебных материалов. Я тогда очень любил читать и целыми днями носил с собой холщовый рюкзак: куда притащу его – там и сяду за книгу. После 1959 года экономическая ситуация в стране ухудшилась, многие мои одногруппники постоянно ходили голодными, у кого-то даже начались отеки. Только семь человек чувствовали себя как ни в чем не бывало, и я в том числе. Возможно, так сложилось из-за того, что я не вышел ростом, или потому что мне требовалось совсем мало энергии. Чтобы как-то бороться с проблемой, университет придумал «противоотечное средство»: всех загоняли в просторную парилку, где коптились лекарственные травы. Одним из ярчайших впечатлений этого непростого времени стало также распределение пайков в столовой. Это была почетная и священная миссия, выполнявшаяся студентами по очереди. Миска риса выдавалась на восемь человек, и при разделе требовалась особая аккуратность. Всегда находился тот, кто набирал себе порцию побольше или соскребал снизу лишнее. Еда тогда была на вес золота: каждая рисинка имела значение!

Этот период стал тяжелым испытанием воли и характера. Некоторые студенты не выдерживали голода и просто возвращались домой. За пять лет учебы я ездил в свою деревню всего один раз: поездка обходилась слишком дорого, я бы не потянул больше. Когда я подошел к порогу родительского дома, мама увидела меня, тощего и пожелтевшего, и оцепенела, она еле меня узнала, так сильно я изменился.

Это были летние каникулы 1962 года. Условия жизни в деревне тогда стали понемногу улучшаться. Меня принялись угощать всем самым вкусным, что только нашлось дома. Я целыми днями ел до отвала и спал, спал и ел – кончилось тем, что за полмесяца я набрал шесть килограммов! Когда пришло время возвращаться в университет, отец проводил меня до уездного города Сынань в сорока километрах от дома и посадил на машину. С собой он дал мне мешок жареного гороха и несколько маленьких стеклянных бутылок, наполненных белоснежным свиным салом. Это было что-то невероятное! Я брал в университетской столовой миску обжигающего риса, размешивал с ложечкой жира и посыпал солью… Аромат сводил с ума! Нынешней молодежи чужды подобные радости, а тогда для счастья было достаточно всего несколько бутылочек свиного жира.

Обязательным условием обучения в университете была работа на производстве: примерно по одному месяцу за семестр. Особенно активным считался период летнего сбора урожая, тогда нас отправляли в деревни на окраинах Чэнду жать пшеницу. Факультет иностранных языков даже устроил соревнование, чтобы узнать, кто жнет быстрее и больше остальных. Я вырос в деревне и был привычен к крестьянскому труду больше городских ребят. Мы вставали ни свет ни заря, перекусывали и отправлялись работать. На обед не прерывались, потому что еду нам привозили прямо в поле, так что мы трудились до самой темноты. Без воли и физической силы с такой изнуряющей работой было не справиться. Я уставал так, что не мог разогнуть ноги и поясницу. Сейчас я понимаю, что именно благодаря этой закалке в юношеском возрасте на протяжении последующей жизни все задачи, которые требовали от меня усилий духа и тела, казались пустяковыми. Ну подумайте, если я справился с такими трудностями, чего мне еще бояться?

Во время учебы в Сычуаньском университете. 1964 г.

Переписанный кистью отрывок из дневника Лэй Фэна – подарок моему однокурснику. 1964 г.

Когда мы учились в университете, Мао Цзэдун[13] призвал всех подражать примеру Лэй Фэна[14]. Мы, будучи студентами, с радостью откликнулись на этот призыв. Наша группа даже поставила поучительную пьесу о Лэй Фэне на русском языке. Пару лет назад один мой однокурсник прислал мне отрывок из дневника Лэй Фэна, который я переписал для него в 1964 году, и теперь я бережно храню его. Вот что там было написано: «Ах, молодость… Ты вечная радость! Но истинная молодость принадлежит тем, кто вечно стремится вперед и вверх, кто забывает себя в вечном труде, кто вечно помнит о скромности».

Студенческие годы пролетели незаметно. На четвертом курсе нужно было писать курсовую, и я перевел произведение киргизского писателя Чингиза Айтматова[15]. Темой дипломной работы на пятом курсе я выбрал «Гуманизм Л. Н. Толстого». Вообще в нашем инязе огромное внимание уделялось именно литературе: проводились даже лекции по истории западной литературы, чтению литературных произведений и риторике. Мне это казалось очень увлекательным. За время обучения я воспитал в себе привычку читать газету «Жэньминь жибао» и журнал «Хунци» и тщательно разбирать передовицы. Также я не пропускал ни одного тематического выпуска ежедневной газеты «Сычуань жибао», посвященного искусству или международным отношениям.

В 1960-1970-е годы во всех школах, вузах и государственных органах огромное внимание уделялось воспитанию и образованию детей из рабочих и крестьянских семей, они пользовались политическим доверием. В то время по всей стране не нашлось бы ни одного по-настоящему зажиточного региона, и я, деревенский мальчик из гуйчжоуских гор, чувствовал, что не так уж сильно отличаюсь от городских жителей. Сейчас обстановка кардинально изменилась: университеты набирают абитуриентов, государственные органы – выпускников, но среди них встречается все меньше детей крестьян и рабочих, не так ли? Занимая должность секретаря партийного комитета Министерства иностранных дел, я специально обращал внимание на происхождение наших сотрудников и кадровую структуру ведомства, а также запрашивал у заместителя министра, отвечавшего за управление персоналом, сведения о том, какие регионы и социальные слои представляют сотрудники министерства. На мой взгляд, это вопрос из области не просто техники, а высокой политики.

Однажды, выступая с речью на заседании Госсовета, посвященном реформе образования, я отметил, что в лучших учебных заведениях, где воспитываются политические лидеры Китая, таких как Университет Цинхуа или Пекинский университет, необходимо выстроить сбалансированную систему набора абитуриентов: важно, чтобы там учились представители всех регионов и социальных классов, поэтому необходимо выделить часть мест для бедных западных областей и детей из малообеспеченных семей рабочих и крестьян. Ведь от того, кто будет возглавлять нашу огромную державу и управлять ей, зависит путь Китая и его судьба. Как потом говорили, руководители министерств и ведомств сочли мое замечание разумным и передали его Министерству образования. Сейчас вузы Проекта 2П[16] постепенно увеличивают квоту мест для абитуриентов из малообеспеченных крестьянских семей.

Поступление в институт. Поездка «в низы»

Перед самым выпуском руководство Сычуаньского университета предложило мне и еще нескольким студентам, хорошо проявившим себя в различных областях, сдать экзамены в магистратуру Института иностранных дел. Я тогда собирался остаться в университете и стать преподавателем, но раз уж появилось такое предложение, пошел поступать, хотя не ожидал, что и правда поступлю. Туда набрали пятьдесят бакалавров из одиннадцати ключевых вузов Китая: Пекинского, Народного, Пекинского педагогического, Нанькайского, Цзилиньского, Уханьского, Чжуншаньского, Фуданьского и Сычуаньского университетов, Пекинского и Сианьского институтов иностранных языков. Я слышал, что экзамен пошли сдавать больше тысячи человек со всей страны. Нас всех оценивали по единой шкале, потом отбирали пятьдесят лучших, изучали дело каждого (нет ли политических или семейных проблем), а если он не подходил, добирали на его место следующего в очереди. Среди поступивших пятидесяти студентов не было ни одного «богатенького сынка», у всех были самые обычные родители. Пятнадцать человек окончили университет по специальности «Русский язык», и большинство из них происходили из крестьянских семей. Некоторые ребята впоследствии заняли руководящие посты в дипломатическом аппарате.

В те времена поступить в Институт иностранных дел значило войти в круги МИДа. Мы пользовались всеми привилегиями магистрантов: получали ежемесячную стипендию в сорок два юаня и выплату на учебники и газеты. В Пекине я почувствовал, что условия моей жизни разом изменились в лучшую сторону После приезда в столицу мои пожелтевшие от скудного питания волосы снова почернели. Я впервые попал в столицу и пребывал в приятном возбуждении, все было для меня в новинку. Выйдя из здания Пекинского вокзала, я подозвал велорикшу. Сзади к повозке крепился кузов, куда я поставил взятый из Чэнду бамбуковый короб. Стояла ясная погода, рикша вез меня через площадь Тяньаньмэнь к институту, чтобы я мог доложить о себе, – эта поездка навсегда останется в моей памяти.

Вскоре после начала учебы, в один из дней 1965 года, сверху заявили: прекращайте учить язык, который вы учите, и принимайтесь за «четыре чистки»[17]. Так нас распределили в местечко близ города Вэнь-цзя в уезде Люян провинции Хунань, чтобы мы осуществляли «четыре чистки». Министерство иностранных дел выслало немало людей: меня с товарищами Тан Цзясюанем, Ли Фэнлинем, Чжан Дэгуаном и другими и еще кое-кого из Кабинета переводов, который тогда назывался «переводческим отрядом». Нашей группой командовал товарищ Цун Вэньцзы. Помню, до женитьбы я частенько заходил к нему домой пообедать.

Больше полугода мы проводили «чистку» в Хунане при полном отсутствии каких-либо удобств. По распоряжению свыше нас селили в самые бедные семьи; объедать этих людей категорически запрещалось. Мы питались, жили и трудились вместе с крестьянами, спали все вместе на одной циновке, и даже в лютые зимние морозы как обычно шли в поле работать. За те несколько месяцев я успел сменить три семьи, и все они жили в жутких условиях. Выйдя на пенсию, я поехал в ту самую деревню и пригласил знакомых мне по прошлым временам крестьян на обед. Кто-то вспомнил, как однажды принес Сяо Даю четыре яйца, но тот наотрез отказался есть. Тогда все называли меня Сяо Дай, то есть «маленький Дай».

Хотя с основания КНР прошло уже больше пятнадцати лет, хунаньские деревни по-прежнему оставались бедными. Даже мне, мальчишке, вышедшему из гуйчжоуских гор, это казалось удивительным.

По вечерам мы засиживались на собраниях до глубокой ночи, затем в полной темноте шли ночевать в свои временные крестьянские жилища. Этот опыт работы и ведения быта среди крестьян Хунаня помог мне по-настоящему, со всех сторон увидеть реальную жизнь страны и людей, он укрепил мою привязанность к трудовому народу и закалил навыки общественной деятельности. Впоследствии, уже занимая должность секретаря партийного комитета МИДа, каждый год вместе с чиновниками государственного аппарата я непременно участвовал в специальной поездке по бедным регионам, чтобы изучить обстановку в стране. Мы, дипломаты, обязаны четко знать и понимать собственную страну и свой народ, чтобы всегда помнить, кому мы служим и за что боремся.

После доброго полугода «четырех чисток» в марте или апреле 1966 года мы вернулись в Пекин. Назревала «культурная революция», в пекинских политических кругах царила напряженная обстановка, на «Деревушку в три двора» уже покатилась волна критики[18]. К маю нас вернули в Пекинский институт иностранных языков в качестве членов рабочей бригады. Бригаду возглавлял замминистра иностранных дел и ветеран Великого похода Лю Синьцюань. Всего спустя месяц после основания рабочей бригады в нашем институте, то есть в середине или конце июня, ЦК КПК запустил критику «буржуазного реакционного курса» и потребовал вывести отовсюду рабочие бригады. Маршал Чэнь И тогда по совместительству занимал должность министра иностранных дел. Он сказал: «Уходите да поторапливайтесь!», и мы в спешке ретировались.

Помню, как на следующий день после упразднения бригад маршал Чэнь созвал всех нас в небольшом зале резиденции Чжуннаньхай.

Именно тогда я впервые увидел Чэнь И. Больше всего мне запомнилось, как он воодушевленно заявил что-то вроде:

Вот в каком настроении он пребывал, ему было что сказать о «культурной революции». После этого меня направили работать координатором «восьми главных институтов»[19], но вскоре в верхах решили, что подобная деятельность также относится к «буржуазному реакционному курсу», так что всех координаторов прогнали. Тогда я окончательно вернулся в МИД и попал в отдел по работе с Советским Союзом департамента Европы и СССР.

В немилости

Итак, в 1966 году я официально стал работать в департаменте по делам Европы и СССР (ДЕС) Министерства иностранных дел Китая. Мой департамент был самым старым подразделением министерства и занимался по большей части взаимодействием с Советским Союзом и социалистическими странами Восточной Европы. Первым пост директора департамента получил У Сюцянь. Я начал карьеру в ДЕСе с простого сотрудника и прошел путь до заместителя главы отдела, затем главы отдела, заместителя директора департамента и наконец директора ДЕСа. В советско-китайских отношениях тогда наступил период охлаждения, и мы были отнюдь не в почете. В марте 1969 года произошел конфликт на острове Даманском, и меня отправили на службу в китайское посольство в СССР. Китай и Союз тогда находились на грани войны, мы практически слышали звон скрещенных мечей. Меня терзали большие сомнения, потому что сложно было предугадать развитие событий. Если две державы и впрямь сойдутся в схватке, то я окажусь заложником в чужой стране. Перед отъездом я специально привез отца в Пекин на несколько дней и поделился своими опасениями, что эта поездка не сулит ничего хорошего. Отец меня выслушал, но никак не показал свою тревогу. Мне действительно потребовалось определенное мужество, чтобы собраться и отправиться в Москву.

Приехав в Советский Союз, я с удивлением обнаружил, что ситуация там кардинально отличается от тех настроений, что ощущались в Китае: не было никаких признаков надвигающейся войны. Однако советско-китайские отношения все же претерпели серьезные изменения. Улицу Дружбы перед посольством перекрыли барьерами, пешеходное движение по ней было запрещено. Многие мои коллеги, тоже служившие в Москве, считали, что нужно сообщить в Китай о реальном положении дел в СССР, объяснить соотечественникам, что Союз вовсе не планирует ни с кем воевать. Но некоторые посольские не поддержали это намерение, назвав его «проблемой понимания сути социалистического империализма», п сентября 1969 года председатель Совета министров СССР Алексей Косыгин, возвращаясь из Вьетнама на родину с погребальной церемонии Хо Ши Мина, провел встречу с премьер-министром Китая Чжоу Эньлаем в пекинском аэропорту. Два премьера выразили взаимное согласие с тем, что их странам не стоит вступать в войну из-за пограничных проблем, их следует устранять путем переговоров, а также решили вновь обменяться послами и возобновить торговые отношения. Им удалось вовремя предотвратить сползание КНР и СССР к открытому военному конфликту. 20 октября 1969 года в Пекине состоялись переговоры по пограничным вопросам на уровне заместителей министров иностранных дел, где обсуждались события последних девяти лет. И хотя ни к каким конкретным результатам эта встреча не привела, переговорный процесс все же был запущен, и напряженность в отношениях двух стран стала постепенно спадать.

В китайском посольстве тогда работало больше тридцати человек, и почти все – холостяки и одиночки. Несмотря на неблагоприятную политическую обстановку в стране, коллектив сложился очень дружный. Те, кто знал русский язык, постоянно общались с советскими людьми, узнавали их нравы и быт. Если кто-нибудь выходил на улицу, к нему тут же в качестве сопровождения присоединялся советский агент службы безопасности. Мы познакомились со многими из них. Стоило заблудиться в городе, как они тут же указывали верное направление. Как-то раз мне довелось сопровождать советника Ван Цзиньциня в его поездках в Хабаровск по реке Амур, на озеро Байкал и в черноморский город Сочи. В итоге пара моих очков навсегда осталась на дне Черного моря. Я довольно неуклюж, но для работы все-таки выучился водить машину. Однажды во время уроков вождения я нажал педаль газа вместо тормоза и въехал в дерево на обочине, переломив его. Это стало любимой байкой всех посольских, учившихся водить.

Новогодняя ночь 1972 года[20].

В общежитии посольства Китая в СССР

На Красной площади в Москве в период работы в Советском Союзе. 1972 г.

В 1973 году подошел к концу срок моей службы в посольстве. За это время я ездил домой один раз. Помню, что в ту секунду, когда поезд пересек китайскую границу, из глаз у меня хлынули слезы – я наконец-то вернулся на Родину! А потом проводник принес вкуснейшую саньсяньмянь — лапшу с тофу, креветками и морскими огурцами. Это было незабываемо! Снова оказавшись в Китае, я стал работать в Школе кадров 7 мая при МИДе[21]. Я водил тележку на ручном управлении. Однажды она перевернулась – хорошо, что я успел выскочить, иначе бы остался не мертвым, так калекой. И именно там я первый и единственный раз в жизни заколол свинью. Для этого нужна физическая сила – потом у меня еще долго ныло запястье.

Отработав год с небольшим, я вернулся в ДЕС. Тогда началось ухудшение китайско-американских отношений, а взаимодействие с Советским Союзом еще не наладилось, хотя стороны теперь оставляли себе пространство для дипломатического маневра, избегая категоричных высказываний и решительных действий. Все русскоговорящие специалисты отдела сидели на скамье запасных. После моего возвращения в Пекин товарища Ань Чжиюаня, поверенного в делах посольства в СССР, перевели на должность директора департамента международных организаций (ДМО), и он хотел взять меня с собой. Однако начальник отдела кадров Ван Минею, который когда-то служил заместителем директора ДЕСа, стал настаивать, чтобы я остался. После этого меня еще несколько раз уговаривали перейти в ДМО. В тот период Новый Китай восстановил свой законный статус в ООН, и работы в ДМО было по горло, но я все-таки отказался. Переходить в новую сферу, неважно какую, означает приниматься за работу с нуля, а я предпочел сидеть в запасном составе до конца игры.

Тем временем сотрудники департамента по делам Европы и СССР не теряли времени даром. Попав на скамью запасных, мы принялись разбирать документы: создали архив документов, касающихся советско-китайских отношений, и тщательно изучили несколько важных вех во взаимодействии двух стран. Изучение мы начали с поездки заместителя председателя Совета министров СССР и члена Политбюро ЦК ВКП (б) Анастаса Микояна в поселок Сибайпо по приказу Сталина в феврале 1949 года, а затем взялись за визиты Лю Шаоци и Мао Цзэдуна в Советский Союз, подписание Договора о дружбе, союзе и взаимной помощи[22], события Корейской войны, возврат Порт-Артура и строительство станции длинноволновой связи. У меня до сих пор сохранились хроники советско-китайских отношений 1950-1980-х годов, кропотливо составленные вручную моими коллегами из службы по делам СССР. Огромный объем собранных нами материалов мы передали на рассмотрение высшему руководству ЦК. Эти ценные сведения стали громадным подспорьем в моей дальнейшей дипломатической работе с Россией.

ТРЕУГОЛЬНИК ОТНОШЕНИЙ «КИТАЙ-США – СССР» ОКАЗАЛСЯ ОЧЕНЬ ЗАПУТАННЫМ ЯВЛЕНИЕМ: ЕГО УЧАСТНИКИ СДЕРЖИВАЛИ ДРУГ ДРУГА, НО ПРИ ЭТОМ ЯВЛЯЛИСЬ ВЗАИМОЗАВИСИМЫМИ. ЕСЛИ В СОВЕТСКО-КИТАЙСКИХ ОТНОШЕНИЯХ ПРОИСХОДИЛА МАЛЕЙШАЯ ПЕРЕМЕНА, АМЕРИКА ТУТ ЖЕ ПЫТАЛАСЬ ВМЕШАТЬСЯ И СВЯЗАТЬ НАМ РУКИ. ПОЭТОМУ ВОПРОС ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ СССР И КИТАЯ ПРЕВРАТИЛСЯ В ОЧЕНЬ ЩЕПЕТИЛЬНУЮ ТЕМУ: НЕ БУДУЧИ УЛАЖЕННЫМ, ОН МОГ ПОВЛИЯТЬ НА МЕСТО КИТАЯ В МИРОВОЙ ДИПЛОМАТИИ.

Вся моя жизнь связана с Советским Союзом и Россией. Я пережил, на своем опыте прочувствовал все подъемы и спады в отношениях наших стран. Поступив на службу в МИД, я долгое время работал с СССР. Покинув пост посла в Венгрии и вернувшись на родину, я занимал должности помощника министра и заместителя министра по делам России и стран Восточной Европы, а затем был переведен в Отдел международных связей ЦК КПК. Оглядываясь на сорокалетний период советско-китайских отношений, мы можем сделать важные выводы, по-прежнему полезные для дипломатической работы в настоящее время.

Обратный ход

Советско-китайские отношения можно условно разделить на четыре периода по десять лет: медовый месяц (1949–1959), дискуссия (1959–1969), противостояние (1969–1979) и переговоры (1979–1989).

В 1949 году образовалась Китайская Народная Республика, но страна находилась в бедственном положении. Перед Коммунистической партией встал вопрос, требующий немедленного ответа: каким государством станет Новый Китай? Тщательно изучив историю китайских революций и оценив текущую международную обстановку, КПК приняла решение примкнуть к СССР и социалистическому блоку, а советская модель развития стала образцом для подражания.

Прежде всего, не подлежит сомнению тот факт, что СССР оказал неоценимую помощь в разработке плана первой пятилетки и сыграл большую роль в формировании индустриальной базы Китая. Кроме того, Советский Союз активно выступал за восстановление законных прав Китая в ООН и объединения Тайваня с материковой частью, что имело колоссальное политическое значение для молодой республики. СССР стал старшим наставником Китая, который грезил вырасти в такую же сильную социалистическую страну, зажить в достатке, как и советский народ. В то время все – мода, музыка, театр, литература, кино – формировалось под влиянием Советского Союза, он наложил свой отпечаток на все сферы общественной жизни. Главы двух стран постоянно обменивались визитами, а наши народы связывала тесная дружба.

Однако после смерти Сталина к власти пришел Хрущев, который внес свои изменения во внутри- и внешнеполитический курс страны. У СССР и Китая появились серьезные расхождения в теоретических и практических вопросах, что постепенно стало известно общественности. Из двух побратимов государства превратились в публично скандалящих противников, и такой роковой поворот стал сильным ударом по китайскому обществу С ухудшением двусторонних отношений стал меняться и образ Советского Союза в глазах китайских граждан.

Из сферы идеологии взаимные противоречия перетекли в область национальной безопасности. 2 марта 1969 года на острове Даманском произошло вооруженное столкновение пограничных войск СССР и Китая. 5 марта в Китай по специальной правительственной линии поступил звонок из Советского Союза с требованием переговорить с премьер-министром Чжоу Эньлаем или министром иностранных дел Чэнь И, но оператор с китайской стороны отказался устанавливать соединение. 15 марта произошло новое боестолкновение на острове Даманском. Советское военное командование отправило туда огромное количество бронетехники, танков и вооруженных солдат, которые направили артиллерийский огонь вглубь китайского фронта. Пограничные войска Китая сумели отразить три яростные атаки советских бойцов и защитить свою территорию[23]. 21 марта советская сторона заявила, что председатель Совета министров СССР Алексей Косыгин требует вступить в телефонные переговоры с Мао Цзэдуном или Чжоу Эньлаем, на что оператор дал повторный отказ. Впоследствии Мао Цзэдун с осуждением говорил: «Звонили мне, так почему вы дали отказ, даже не доложив об этом?»

Вечером того же дня временный поверенный в делах посольства СССР в Китае настоял на немедленной встрече с заместителем директора департамента СССР и Европы МИД и вновь потребовал организовать телефонный разговор с руководством страны. Китай ответил на это меморандумом: «В условиях сложившейся ситуации телефонный разговор считаем неуместным. Если советской стороне есть что сказать, воспользуйтесь для этого дипломатическими каналами». Тогда же Мао Цзэдун заговорил о необходимости готовиться к дипломатическим переговорам. Получив послание, Советский Союз предложил возобновить переговоры по пограничным вопросам. В последней декаде марта Председатель Мао вновь заявил: «Нужно готовиться к дипломатическим переговорам – вижу, что время пришло».

13 августа 1969 года произошел новый вооруженный конфликт – у речки Теректы (Кусак)[24]. Мы боялись, что дело зашло слишком далеко, чтобы разрешиться мирно. В стране готовились к самому худшему.

Но, как уже отмечалось выше, п сентября прошла встреча Алексея Косыгина и Чжоу Эньлая, 20 октября – переговоры на уровне заместителей министров иностранных дел.

Стоит отметить, что как только появилась информация о прошедших переговорах, США немедленно захотели возобновить китайско-американские переговоры на уровне послов. Это доказывает, что треугольник «Китай – США – СССР» существовал, а потепление в советско-китайских отношениях вызывало у Штатов беспокойство. В США беспокоились, что, возобновив дружеское взаимодействие, Китай и Советский Союз выступят против Америки единым фронтом. Посол США в Польше сумел перехватить китайского дипломата на выставке моды в Варшаве и выразил надежду на встречу с китайским поверенным в делах – только так удалось установить двустороннее взаимодействие на уровне послов[25]. Улучшение китайско-американских отношений стало одним из важнейших событий на международной арене за период «холодной войны».

По мнению Китая, условия для улучшения китайско-американских отношений были созданы кажущейся угрозой возвышения СССР. Мао Цзэдун ратовал за нормализацию сотрудничества с США из стратегических соображений, а возобновленные переговоры на уровне послов и последовавшая за этим «пинг-понговая дипломатия»[26] были лишь прелюдией к основной стратегии. Замысел председателя Мао состоял в том, чтобы создать в мире «одну единую линию, одно большое поле»[27], то есть объединить США, Японию и Западную Европу, а также многочисленные страны Азии, Африки и Латинской Америки в противостоянии верховенству Советского Союза и защите безопасности Китая, а Штаты с радостью ухватились за эту возможность.

СССР прекрасно понимал, какой вес Китай имеет в советско-американском противостоянии. Для советского руководства была крайне неприятна сама мысль о потенциальном улучшении отношений между США и КНР, и потому оно неоднократно выражало надежду на проведение советско-китайской встречи на высшем уровне. Мы не давали положительного ответа, но и не отвергали возможность благоприятного развития событий. В июне 1970 года член ЦК Коммунистической партии и заместитель председателя Государственного совета Румынии Эмиль Боднараш поехал в Китай с визитом. Советское руководство поручило ему выразить Мао Цзэдуну надежду на прекращение полемики и улучшение отношений. Председатель Мао ответил: «Можем сократить советско-китайскую полемику еще на тысячу лет» и попросил передать привет Косыгину[28]. Проезжая через Москву, Боднараш передал председателю Совета министров слова Мао Цзэдуна. Услышав это, Косыгин улыбнулся и выразил свою благодарность, добавив, что знает, как ответить председателю. Косыгин считался одним из советских руководителей, которые придерживались умеренных взглядов относительно Китая, но попали под давление Хрущева.

Уже после смещения Хрущева (1964) в высших кругах СССР зазвучали идеи о нормализации отношений с КНР. Во времена советско-китайского раскола Советский Союз придерживался весьма неоднозначной позиции. С одной стороны, он оказывал на Китай сильнейшее политическое, военное и экономическое давление, с другой – боялся оттолкнуть в лагерь США и Запада. СССР волновали взаимоотношения Китая с Западом и особенно назревающая «оттепель» между Китаем и Штатами, которая могла бы нанести ему серьезный ущерб. Помню, как еще в период моей работы в советском посольстве МИД СССР внезапно потребовал встречи с нашим руководством. Они не сказали, в чем дело, но дали понять, что это не терпит отлагательства. Из посольства ответили: «Поверенного в делах нет на месте». Советская сторона опять попросила: дайте нам любого дипломатического сотрудника, главное, чтобы он с нами встретился. Советское руководство почувствовало, что в китайско-американских отношениях грядет прорыв. На самом деле развитие отношений между Китаем и странами Запада никогда не оставляло СССР равнодушным. Даже в Яньаньский период в Москве с недоверием относились к наблюдательному посту армии США в Яньани – беспокоились, что мы «якшаемся» с Западом[29].

Во второй половине 1970 года началось улучшение советско-китайских отношений. В октябре 1970 года в должность вступил новый посол СССР в Китае Василий Толстиков. В ноябре ветеран Великого похода и заместитель министра иностранных дел посол Лю Синьцюань отправился в Москву, чтобы принять полномочия. От общения на уровне поверенных стороны перешли на уровень послов.

21 февраля 1972 года, после того как Китай с визитом посетил президент Никсон и был запущен процесс нормализации китайско-американских отношений, Советский Союз почувствовал себя неуютно. Штаты превратились в главных инициаторов, определяющих взаимодействие между Китаем и СССР. 20 марта 1972 года Брежнев выступил с речью на XV съезде профсоюзов СССР, где подчеркнул готовность развивать советско-китайские отношения на основе пяти принципов мирного сосуществования, хотя до этого Советский Союз категорически отказывался их признавать.

В отношениях с СССР Мао Цзэдун всегда оценивал общую обстановку со стратегической точки зрения, в нужный момент добавляя или понижая давление. Оглядываясь на историю противостояния двух стран, прежде всего важно уяснить для себя, как Мао Цзэдун, Дэн Сяопин и другие пролетарские революционеры видели будущее советско-китайских отношений, как определяли и выдерживали меру своего воздействия.

14 июня 1973 года, накануне своего визита в США, Брежнев предложил Китаю заключить пакт о взаимном ненападении и провести по этому вопросу переговоры на высшем уровне, но Мао Цзэдун не дал определенного ответа. К концу года Китай выдвинул два условия: Советский Союз должен, во-первых, вывести войска из Монголии до линии, на которой они находились при Хрущеве, и, во-вторых, признать свои ошибки, начиная с Бухарестского совещания[30].

В марте 1974 года советский вертолет сбился с курса и вторгся в пределы китайского Синьцзяна, где был перехвачен нашей разведывательной авиацией. В декабре 1974 года глава отдела МИД СССР по делам Китая на частных переговорах призвал китайскую сторону вернуть летный экипаж. Получив от посольства докладную телеграмму, председатель Мао велел Министерству иностранных дел проработать возможность освобождения людей. В МИДе связались с соответствующими структурами, изучили вопрос и дали такую рекомендацию: действовать как при контакте с воздушным судном разведки, то есть членов экипажа депортировать, а вертолет изъять. Мао Цзэдун ознакомился с содержанием дела и вынес решение: «Эти трое невиновны – вина лежит на высшем руководстве. Не хватило топлива, сбились с курса, заблудились. Перед отъездом сводите их на обед и отправляйте с миром на родину».

В канун нового 1976 года Китай уведомил СССР, что после расследования версия о сбившемся с курса вертолете была признана достоверной и экипаж может быть свободен, воздушное судно также будет возвращено. Даже в условиях нараставшего конфликта следовало проявлять стратегическую гибкость, чтобы не доводить напряжение до предела.

В январе 1975 года Мао Цзэдун, говоря о попытках СССР оценить вероятность проведения переговоров на высшем уровне, заявил, что последнее слово еще не было сказано и при необходимости можно все переиграть.

В конце 1970-х годов Советский Союз продолжал сигнализировать о своей надежде на улучшение отношений, однако условия для такой смены курса пока что не складывались. 18 января 1976 года министр обороны Георгий Гречко передал своему китайскому коллеге Е Цзя-ньину сообщение, выразив желание вернуть советско-китайские отношения в состояние, в котором они пребывали до 1959 года. В сентябре 1976-го из жизни ушел Мао Цзэдун. В СССР этот момент сочли удачным для восстановления сотрудничества: Москва по собственной инициативе прекратила антикитайскую пропаганду, а Леонид Брежнев отправил китайской стороне телеграмму с соболезнованиями.

В апреле 1977 года во время инспекционной поездки по трем провинциям Северо-Западного Китая Хуа Гофэн[31] подчеркнул, что «самозабвенный запал советских ревизионистов еще не погас» и необходимо вести подготовку к войне. В августе того же года состоялся XI съезд КПК, где Хуа Гофэн в своем докладе заявил: «СССР и США – это очаги новой мировой войны, причем особенную опасность представляет собой социал-империализм». Так Америка впервые «уступила СССР первенство» в наших речах о противоборстве гегемонии. Тогда считалось, что Советский Союз по-прежнему представляет для нас главную угрозу.

После смерти председателя Мао Советский Союз в целом продолжал сочетать в своем подходе военное давление и политические методы. 24 февраля 1978 года Президиум Верховного совета СССР направил Постоянному комитету ВСНП предложение опубликовать совместное коммюнике о принципах взаимоотношений двух стран и провести по этому вопросу переговоры на высоком уровне, но Китай не дал своего согласия. В это же время стремительное развитие в лучшую сторону получили отношения Китая со Штатами, Японией и другими странами Запада. В августе 1978 года Китай и Япония подписали договор о мире и дружбе, который содержал положения о борьбе с гегемонией. В декабре Китай достиг договоренности с США об установлении отношений начиная с I января следующего года. Военно-политическая картина на Дальнем Востоке приобрела новый облик. Впоследствии представители СССР заявляли нам: «Вы не просто говорили о борьбе с гегемонией – вы предпринимали активные действия, заставив нас почувствовать себя в осаде. В такой ситуации нам пришлось сделать соответствующие выводы и подыскать правильный подход».

В январе 1979 года Дэн Сяопин приехал в США и стал первым китайским руководителем, посетившим Америку. 3 апреля Китай уведомил советскую сторону о том, что не собирается продлевать договор о дружбе, союзе и взаимной помощи, и предложил провести переговоры об улучшении советско-китайских отношений с последующим обменом меморандумами. Таким образом, с юридической точки зрения союз между СССР и Китаем был расторгнут.

Оказавшись на политическом поле, где противодействовали два полюса, СССР и США, Китай продолжил оппонировать Союзу и налаживать отношения с Америкой, что стало объективным шансом установить связь с западными странами. Советский Союз беспокоило улучшение наших отношений с Западом: он неоднократно выражал надежду на проведение встреч на высшем уровне, но мы не торопились дать положительный ответ, хотя и не исключали такой вариант развития событий. Что планировал сделать Мао Цзэдун, навсегда останется тайной, однако очевидным было то, что, если Китай хочет пойти по пути сотрудничества с Америкой и Западом, он должен дать им небольшую фору в этой геополитической партии, пробудить еще больший интерес к Китаю. Необходимо выработать общий план и учесть все факторы, чтобы поймать тот самый момент, додержать горшочек на огне, не оставив отношения с Западом «полусырыми», в этом и состоит искусство дипломатии.

Без всяких сомнений, налаживая связи с Западом, требовалось с предельной точностью подойти к отношениям с Советским Союзом. О какой стратегической безопасности можно говорить, когда чужая армия теснит наши северные границы, а над горизонтом постоянно сгущаются тучи? Поэтому уже с 1970-х годов Китай, работая над нормализацией взаимодействия с США и ключевыми западными странами, одновременно обдумывал, как наладить связи с СССР. Однако по причинам различного характера стороны приступили к соответствующим дипломатическим переговорам только в 1979 году. В 1980-е годы мы поменяли концепцию «одной единой линии» и выдвинули постулат «не заключать союзы». Китай развивал отношения с двумя фронтами одновременно, но не впутывал в эти дела стратегию. Только тогда в отношениях между СССР и КНР действительно наметилась тенденция к разрядке.

В сентябре 1979 года ветеран Великого похода и бывалый генерал Ван Юпин, занимавший пост заместителя министра иностранных дел, в качестве главы китайской делегации повез нас в Москву на первый тур переговоров о нормализации отношений, основным предметом которых был вывод советских войск из Монголии. Переговоры продолжались два с половиной месяца, но не принесли никаких результатов. Мы ставили всего два условия: Советский Союз выводит свою армию с территории МНР, а Вьетнам выводит войска из Камбоджи. Но сразу же после этого, в декабре 1979 года, советские войска вошли в Афганистан, и второй тур переговоров, назначенный на начало 1980 года в Пекине, не состоялся. Тогда к уже выдвинутым условиям добавилось третье: широко известное устранение «третьего препятствия», то есть вывод войск СССР из Афганистана.

Помню, что на переговоры в Москву мы летели на советском Ил-62. Не прошло и часа после взлета, как в одном из двигателей произошла поломка. Нам пришлось вернуться в аэропорт Шоуду («Столица») и поменять самолет.

Вот такой был исторический период: между компартиями и правительствами двух стран постоянно возникали все новые противоречия, отношения все время ухудшались, пока наконец не достигли точки невозврата. Это был сложный этап, когда смешались старые и новые разногласия отчасти по вине Советского Союза, отчасти из-за того, что наша оценка внутренней ситуации в СССР оказалась неверна: насчет советских ревизионистов, восстановления капиталистического строя и остального. Кроме того, сильно сказывалось влияние «культурной революции». Но, так или иначе, наша борьба за независимость и суверенитет страны, сопротивление контролю и угрозе со стороны СССР были необходимы. Без этой битвы, этой большой игры невозможно представить формирование независимой, собственной дипломатической линии Китая, да и наше место на международной арене было бы совсем иным. Впоследствии как советские, так и китайские руководители признавали, что обе стороны несут ответственность за этот этап, но этот печальный опыт помог им стать умнее. С точки зрения дипломатической теории с китайской спецификой упомянутый период требует тщательного изучения – это важно для понимания процессов формирования и развития стратегических идей в дипломатии современного Китая.

Лед тронулся

В 1979 году, когда начались переговоры о нормализации отношений, мы практически нигде не пересекались с советскими людьми: были только один самолет, один поезд да одно посольство. Самолет и поезд совершали движения по одному рейсу в неделю вне зависимости от количества пассажиров. Иногда могло ехать всего три-четыре человека. Видимо, это был «политический транспорт». В посольстве работало еще около тридцати с лишним человек, а всей работой заправлял поверенный. В Советском Союзе тогда не было ни одного китайского студента.

По мере нормализации отношений между Китаем и западными странами, сгруппированными вокруг Америки, положение Советского Союза в мире становилось все более изолированным. Его отчужденность на международной арене особенно проявилась после ввода войск в Афганистан, между тем как потребность в улучшении взаимодействия с Китаем только увеличилась. 24 марта 1982 года Брежнев выступил с речью в Ташкенте, выразив надежду на восстановление дружбы. Его выступление заключало две важные идеи: он, во-первых, открыто признавал существование социалистического строя в КНР, а во-вторых, подтверждал поддержку в отношении прав Китая на Тайвань. Применив комплексный подход, Китай вынес свою оценку данного выступления и отреагировал соответствующим образом. 26 марта 1982 года, то есть спустя два дня после речи Брежнева, МИД КНР провел первую со времени образования республики пресс-конференцию, на которой глава отдела информации Цянь Цичэнь выступил в качестве спикера с заявлением: «Мы не оставили без внимания ташкентскую речь генерального секретаря Брежнева от 24 марта о советско-китайских отношениях. Мы категорически отрицаем озвученные им выпады в сторону Китая. Как в отношениях с СССР, так и в международных делах мы придаем значение реальным действиям Советского Союза». Такой ответ означал, что Китай немного скорректировал свою позицию по отношению к СССР. С другой стороны, хотя КНР и США установили официальные отношения, активные прения по поводу тайваньского вопроса по-прежнему продолжались. В совместном китайско-американском коммюнике, составленном на переговорах, США пошли на попятную касательно Тайваня, мгновенно вернув в двусторонние отношения былую напряженность. Это стало еще одним стимулом улучшения взаимодействия между Китаем и СССР.

После III пленума ЦК 11-го созыва центр тяжести в государственной деятельности сместился в область строительства экономики. Во внешнеполитической деятельности тоже произошли определенные изменения: в частности, началась глубокая проработка дипломатического курса «одной единой линии». В 1979 году в Пекине состоялось пятое заседание китайских дипломатических представителей за рубежом. На заседании товарищ Ху Яобан выступил с речью, где подчеркнул: следует изучить мнение о том, что «советский ревизионизм является очагом мировой войны, а самозабвенный запал советских ревизионистов еще не погас», стоит поразмыслить над тем, в действительности ли СССР придерживается ревизионистских взглядов. Хуань Сян, Ли Иминь, другие ораторы тоже высказали свое видение проблемы. Все понимали, что если в отношении давнего и напряженного противостояния двух соседствующих держав ничего не предпринять, это пагубно скажется на национальной безопасности и проведении четырех модернизаций[32]. Разумным будет отдалиться от США и начать постепенное сближение с Союзом, прийти к консенсусу между партиями. Таким образом, если при Мао Цзэдуне Китай и СССР сделали шаг от горячей любви к ледяной ненависти, то период правления Дэн Сяопина, напротив, ознаменовал собой потепление и таяние льдов. И конечно, наблюдая за процессом нормализации отношений КНР со странами Запада, Советский Союз никогда не оставлял попыток восстановления советско-китайской дружбы. Увидев такую активную инициативу, второе поколение партийных руководителей во главе с товарищем Дэн Сяопином верно оценило текущую обстановку и выбрало самый подходящий момент для действия.

13 июля 1982 года, накануне совместной публикации «Коммюнике 17 августа», посол США в Китае встретился с Чжоу Эньлаем и предложил решение вопроса о поставках оружия Тайваню. Штаты делали небольшую уступку: в предложении шла речь о постепенном снижении объемов продаж, однако не содержалось никаких гарантий, что к какому-то определенному сроку эти поставки полностью прекратятся. 14 июля Дэн Сяопин собрал у себя дома старое поколение партийных руководителей и высшее звено МИДа для обсуждения китайско-американских отношений. По его мнению, переговоры с США по данному вопросу на этом можно было завершить. А представители ЦК вынесли на повестку проблему улучшения отношений с СССР. Дэн Сяопин сказал, что Китаю необходимо наладить контакты как с одной, так и с другой державой. Конечно, Китай мог бы связаться с Советским Союзом и сделать какой-нибудь красивый жест в интересах развития двусторонних отношений, но следовало придерживаться принципов: от СССР ждали активных действий. Товарищ Дэн отметил, что устранить хотя бы одно из имеющихся трех препятствий (вывод советских войск из Афганистана, уход от китайской границы и с территории Монголии и воздействие на Вьетнам в вопросе вывода войск из Камбоджи) уже было бы достаточно. В частности, решенный вопрос с вьетнамскими войсками в Камбодже мог бы стать стартовой точкой для восстановления добрососедских отношений. Но, безусловно, самым основным считался вопрос с северными границами Китая, который представлял наибольшую опасность для страны. На совещании было принято решение отправить в СССР опытного дипломата, которым стал директор департамента Европы и СССР Юй Хунлян.

Юй Хунлян отправлялся в Москву с сообщением, суть которого заключалась в следующем: китайская сторона прежде всего признавала позитивную роль речи Брежнева в Ташкенте, выражала желание сесть и спокойно обсудить сложившуюся ситуацию на совещании, чтобы устранить ключевые препятствия, мешающие развитию отношений двух стран, и, разрешив несколько критически важных вопросов, стимулировать нормализацию и развитие связей во всех остальных областях. Начать предлагалось с вопроса о воздействии СССР на Вьетнам. Формальной целью поездки была проверка работы посольств в Москве и Варшаве. Варшаву сюда добавили для прикрытия, потому что не хотели, чтобы весь мир подумал, что мы первые обратились к СССР с просьбой наладить отношения или что две державы опять что-то затевают.

io августа 1982 года Юй Хунлян во главе делегации секретно выехал в Москву. По прибытии он пригласил заместителя министра иностранных дел Леонида Ильичева на ужин, где передал ему свое послание. Ильичев, будто бы не поняв, в чем состоит его смысл, дал ответ в стандартных дипломатических формулировках. Однако присутствовавший на встрече заведующий i-го Дальневосточного отдела МИД Михаил Капица[33] догадался, что это значит. Он сказал: «Это интересно, мы подумаем и дадим ответ», а также задал встречный вопрос: что значит «совещание», о котором говорится в приглашении? Оно состоится лишь после того, как СССР предпримет какие-то действия, или этот вопрос будет обсуждаться только на совещании? Советские представители решили, что не имеют полномочий принимать настолько важные решения, и сообщили о произошедшем в Политбюро и высшему руководству.

Когда 18 августа Юй Хунлян вернулся из Варшавы в Москву и вновь встретился с Ильичевым, все прошло совершенно по-другому. На этот раз заместитель министра иностранных дел устраивал банкет для китайской делегации. Он заявил, что Советский Союз заинтересован в предложении Китая и даст свой ответ после некоторых размышлений, однако надеется, что и китайская сторона, в свою очередь, проявит интерес к их мнению. Ильичев снова повторил предложение советской стороны, подчеркнув, что нельзя вести разговор о суверенитете другой страны за ее спиной. Судя по всему, обе стороны надеялись на улучшение отношений и верили, что на совещании удастся достичь положительных результатов. Замминистра коснулся таких тем, как время и формат совещания, а также уточнил, будут ли обсуждаться еще какие-либо вопросы. Ильичев также предложил сначала организовать совещание на уровне специальных представителей, а затем уже перейти к переговорам на государственном уровне.

20 августа, то есть через три дня после публикации китайско-американского совместного «Коммюнике 17 августа», первый заместитель министра иностранных дел Виктор Мальцев провел срочную встречу с временным поверенным посольства Китая в СССР, где дал официальный ответ на наше устное сообщение, заявив, что советская сторона готова «в любое время, в любом месте и на любом уровне обсудить советско-китайские двусторонние отношения с целью устранить препятствия их нормализации». Касательно вопроса о третьей стране, Советский Союз согласился обсудить его при условии, что интересы этой страны не будут ущемлены. Отсюда видно, как активно СССР включился в диалог после выхода коммюнике. В результате обе стороны согласились сделать основной целью совещания проблему устранения препятствий и нормализацию отношений.

31 августа Китай ответил на согласие Советского Союза и предложил провести в Пекине внутреннее совещание специальных представителей на уровне заместителей министров иностранных дел в первую декаду октября. 4 сентября СССР заявил о готовности начать совещание 5 октября. 8 сентября на встрече с бывшим президентом США Ричардом Никсоном Дэн Сяопин отметил, что политика Китая в отношении СССР остается неизменной: мы по-прежнему считали его страной «социалистического империализма». Конечно же, мы хотели установить контакты как с Соединенными Штатами, так и с Советским Союзом.

В октябре 1982 года в Пекине началось советско-китайское совещание между специальными представителями сторон (уровня заместителей министров иностранных дел). От Советского Союза на совещании присутствовал замминистра Леонид Ильичев, Китай представлял замминистра Цянь Цичэнь. В общей сложности состоялось шесть встреч, которые больше напоминали пробные стычки на передовой – стороны слишком далеко отстояли друг от друга во взглядах, и существенных результатов совещание не принесло. Однако стало понятно, что переговоры о нормализации советско-китайских отношений официально восстановлены. Встречи проложили канал для взаимного обмена мнениями и сыграли важную роль в процессе налаживания контактов. «Застывшие» отношения Китая и СССР – противостояние, полное отсутствие диалога и взаимодействия – наконец сдвинулись с мертвой точки. Я тогда был заместителем главы переговорного кабинета, можно считать, заместителем главы отдела, и в основном составлял справочные материалы для переговоров, еще иногда помогал с переводом, так что мне посчастливилось присутствовать на этом важнейшем историческом событии.

Вскоре после возобновления переговоров, а именно в ноябре 1982 года, скончался Леонид Брежнев, и китайская сторона отправила министра иностранных дел Хуан Хуа на похороны. Тогда произошла его встреча с главой МИД СССР Андреем Громыко – первый официальный контакт министров иностранных дел Китая и Советского Союза за последние двадцать лет.

Со смертью Брежнева реализация дипломатического курса СССР относительно Китая не остановилась: его преемник Юрий Андропов тоже придерживался положительных взглядов на советско-китайское сотрудничество. Две его важнейшие заслуги состоят в следующем: во-первых, состоялась встреча министров иностранных дел двух стран на заседании Генассамблеи ООН, а во-вторых, Советский Союз выдвинул предложение о визите в Китай первого заместителя председателя Совета министров Ивана Архипова. Архипов посетил КНР в конце 1984 года – он был старым другом китайского народа, и мы встретили его с большим почтением. Пробыв у власти совсем недолго, Андропов ушел из жизни. Следующим генсеком стал Константин Черненко, который тоже ратовал за улучшение советско-китайских отношений, но, к всеобщей скорби, и он вскоре скончался. Когда два вышеупомянутых лидера находились у власти, переговоры между Китаем и СССР продолжались, а экономическое сотрудничество начало восстанавливаться, однако в сфере политики и безопасности прогресса по-прежнему не наблюдалось.

Как-то раз в 1983 году – я тогда уже занимал пост главы отдела по делам СССР – директор ДЕСа Ма Сюйшэн вызвал меня в коридор и сказал, что меня в составе рабочей группы отправляют в Аньхой налаживать партийную структуру. Это было так неожиданно, что я спросил, приказ ли это или он хочет услышать мое мнение. Товарищ Ма ответил, что решение уже принято. Тогда я еще предложил снять с меня полномочия главы отдела, так как не знал, как сложится жизнь – возможно, пришлось бы менять род деятельности. Но в отделе кадров МИДа сказали, что пост остается за мной. Всего дважды мне доводилось участвовать в работе на местах: один раз – во время «четырех чисток» в уезде Люян провинции Хунань в 1965 году, и другой – вот в этой партийной поездке в Аньхой. В середине 1980-х годов в партийном аппарате прорастали зерна коррупции. Постоянно работая с жалобами сотрудников низшего звена и простого народа в Аньхое, я почувствовал, что дурные нравы внутри партии приобретают все больший масштаб. В тот период я осознал чрезвычайную важность дела партийного строительства и приобрел редкий опыт социальной практики и партийной закалки, который часто пригождался мне в жизни.

Советско-китайские отношения на пути к нормализации

В начале 1985 года я вернулся из Аньхоя и вновь занялся делами МИДа уже на посту заместителя директора департамента Европы и СССР – теперь в нашей структуре я занимал руководящую должность. В отношениях между Китаем и Советским Союзом наметились новые тенденции. В марте 1985 года генеральным секретарем ЦК КПСС стал Михаил Сергеевич Горбачев. Во внутренней политике он взял курс на так называемые «гласность» и «демократизацию», заявив о построении «гуманного, демократического социализма», а во внешней политике принялся налаживать сотрудничество с США и Китаем и готовить почву для вывода войск из Афганистана. На пленуме ЦК, где Горбачев был избран генсеком, он заявил: СССР надеется, что «отношения с Китайской Народной Республикой смогут значительно улучшиться» и «при обоюдном желании нет ничего невозможного».

Проницательный Дэн Сяопин вовремя ухватился за это новое веяние. В марте того же года Китай отправил вице-премьера Ли Пэна в Москву для участия в похоронах Черненко. В составе делегации его сопровождали министр иностранных дел Цянь Цичэнь, посол Ли Цзэ-ван и я. На траурной церемонии китайская сторона уже не упоминала «социалистический империализм» применительно к Советскому Союзу. Ли Пэн сказал Горбачеву, что Китай и Советский Союз – это две соседствующие державы, а улучшение отношений между двумя социалистическими странами невероятно важно, и пожелал СССР больших успехов в деле строительства социализма. Горбачев, в свою очередь, ответил, что улучшение советско-китайских отношений не должно ограничиваться экономической сферой, необходимо обсуждать политику и повышать уровень диалога. Этот разговор лицом к лицу дал обеим сторонам почувствовать взаимную надежду на прогресс в отношениях.