Читать онлайн Альманах «Истоки». Выпуск 13 бесплатно

Память

Ирина Антонова. Подвиг бескорыстного служения литературе

Нежное тепло сентября. Навстречу мне быстрыми лёгкими шагами приближается Елена Николаевна. Встреча была назначена прямо на остановке троллейбуса напротив Нескучного сада. Елена Николаевна любезно согласилась стать редактором моей первой книжки стихов «Ветер риска», вышедшей в издательстве РифРой.

Вскоре я стала тесно сотрудничать с альманахом «Истоки» и время от времени бывать у неё дома.

Е. Н. Ерёмина (справа) с Г. В. Рой

Ни до ни после я не встречала человека с такой великолепной художественной памятью. Спустя десятилетия она помнила удачные строки многочисленных авторов разных поколений, прошедших через её руки и опубликованных в альманахе. Она умела разглядеть в каждом его потенциал, увидеть всё лучшее… Знания её в области литературы и истории были неисчерпаемы.

Только потом, годы спустя, я узнала, что Елена Николаевна автор удивительной исторической прозы и тонкий самобытный поэт. Запомнились её слова, что проза требует ежедневного труда, иначе теряется внутренний ритм, а это негласное правило построения художественного текста. День Е. Н. был забит до отказа, помимо «Истоков» она писала ещё для журнала «Божий мир», никто не освобождал её от забот по дому, так что на собственное творчество приходилось урывать ночное время…

Собственное творчество она как бы оставляла за кадром, избегала говорить о нём.

Один из углов её комнаты целиком занимала большая коробка, заполненная доверху «дарами авторов» – книгами всевозможных форматов. Это был материализованный памятник её редакторском у труду.

После скоропостижного трагического ухода Г. В. Рой, остро стоял вопрос, кто примет на себя труды по выпуску альманаха. Никто бы это не потянул кроме Елены Николаевны, и она согласилась. Платить за тяжёлый редакторский труд нам было нечем. Это был подвиг бескорыстия и подлинного служения литературе. Тратя последние «ресурсы» зрения и жертвуя своим драгоценным «авторским» временем, Елена Николаевна раз за разом тщательно готовила очередной выпуск альманаха. Она никогда ничего не просила для себя, только ходатайствовала за других. В прежних «Истоках» была рубрика, где печатали отрывки из проповедей выдающихся православных священников и знакомили широкого читателя с «духовной поэзией». Особенно интересны были публикации монахини Олимпиады, с Еленой Николаевной их связывала многолетняя дружба. Она началась ещё задолго до пострига. Сама Елена Николаевна была глубоко верующим человеком, Её как автора интересовала история православия, многие её повести были посвящены жизни и подвигам монахов, причисленных впоследствии к лику святых.

При выпуске альманаха «Истоки» для Елены Николаевны не существовало мелочей: шрифт, примечания, подписи к иллюстрациям подвергались самому строгому редакторскому контролю. Не было у неё и современного снисходительного отношения к опечаткам. Однажды, она показала мне письмо А. П. Чехова. где говорилось, что в опечатках есть что-то провинциальное…

Каждый выпуск альманаха был связан с авралом, сроки поджимали, и всё это непосильным грузом ложилось на хрупкие плечи Елены Николаевны. С конца 2017 года она уже не могла и не хотела заниматься «Истоками». На воплощение её творческих замыслов требовались силы и свободное время. Превозмогая телесные недуги, Елена Николаевна спешила дописать книгу о житие легендарного Игнатия Брянчанинова.

Наши встречи сменились редкими и долгими разговорами по телефону. Ей очень хотелось увидеть новые «Истоки». Я мечтала вырваться к ней, привезти и обсудить очередной альманах. Разные житейские обстоятельства, включая пандемию, не дали осуществиться встрече. При звонке с незнакомого номера телефона неожиданно всплыл образ Елены Николаевны. Звонила выросшая на её руках внучка Катя…

В зимнее тихое утро я пришла проститься с Еленой Николаевной и мысленно попросить прощения. Покой и умиротворение читались в её лице.

Татьяна Хачумова. Елене Николаевне Ерёминой

Не набрать мне вновь знакомый номер,
Сердце, словно дождь шальной, стучит.
Ветер за окном тревожно воет,
Телефон безжалостно молчит.

Не услышу тёплых слов надежды,
Оборвалась шёлковая нить.
Не смогу в тяжёлый час, как прежде,
Доброго совета попросить,

Зарядиться творческим началом,
Обсудить ошибки невзначай.
Было у меня ничтожно мало
Светлых дней, когда мы пили чай.

Будет новый день и будут встречи,
Жизнь, как прежде, примет свой размах.
Свет души останется навечно
В памяти родных, строках, словах.

Владимир Пустовитовский. Дорогая Елена Николаевна

Памяти Е. Н. Ерёминой

Год 2020. Тёплая и снежная зима. Снег на узких дорожках, на прутьях забора, на гроздьях рябины. Говорят, что тёплая и снежная зима – к мору или войне. В этом году к мору. Дама с косой может гордится успехами. Многие ушли из жизни.

Не стало и Елены Николаевны – многолетнего редактора альманаха «Истоки».

Вспоминаю недавнее: я еду по Ленинскому проспекту, потом, медленно поднимаюсь по ступенькам сталинского дома, нажимаю на доисторический звонок и через долгое время мне открывают дверь.

Елена Николаевна! В дверях стоит она. Редкая женщина умеет красиво стареть. Она умеет. Снимаю пальто и прохожу в комнату. В глаза бросается стол, заваленный книгами, иконы, стул, переживший времена Сталина, Хрущёва, Брежнева и других кормчих мировой революции. Хрупкая Елена Николаевна садится на кровать. В комнате только два сидячих места: стул и кровать.

Завязывается беседа… и подо мною, потёртый со всех сторон стул, начинает расти и превращаться в Олимп. А всего то, хрупкая женщина держит в руках «Истоки» и читает из альманаха стихи – мои стихи. Но звучат они по-новому. Тревоги обретают покой, годы – смысл. Кажется, что приоткрывается дверь в соседнюю комнату, где живёт великая тайна происходящего.

Незнакомым голосом начинают разговаривать стол, выцветшие обои, книги с потрёпанными обложками, старые иконы, а главное само время. Так пролетают один, а может три часа.

И вот опять я у дверей. Тепло, переливаемое из одной души в другую, ещё греет. Говорим друг другу: «До встречи». Ощущение, словно я попрощался с небожителем и спускаюсь по лестнице с Олимпа на землю, где царят хаос и неуверенность.

Мудрец как-то сказал, что, живя среди больных, невозможно не заразиться и не заболеть.

Значит завтра хаос и неуверенность проникнут и в меня, но это будет завтра… А пока, в Москве зима. Падает снег. В голове слова, сказанные Елене Николаевне: «До встречи!»

Николай Иодловский. Памяти Елены Ерёминой (Добросердовой)

«Свечу затеплю от лампады…» Елена Добросердова

Свечу затеплю от лампады
И вспомню Вас.
И это будет мне отрадой
Уже сейчас.
Ведь что-то в мире опустело
В какой-то миг,
Тепло внезапно улетело –
Родился стих.
Не позвонить, не слышать голос,
Вопросов нет…
Как будто стало в мире голо –
Остался свет!

«Я о хлебе да о хлебе!..» Елена Добросердова

Я о хлебе да о хлебе!
Ну о чём ещё писать,
Если остальное небыль –
Можно портить и бросать.
Только хлеб – святыня века –
Всё на хлебе и воде.
Воспитайте Человека
И тогда не быть беде!

Ольга Бондаренко. Памяти Елены Николаевны Ереминой

«О чём молчишь, ответь мне, отчий край!..»

О чём молчишь, ответь мне, отчий край!
Сомнением души моей не трогай –
без вин виновным нежности подай,
виновных осуди и покарай
и к правде приведи земной дорогой.

Убогому насущный хлеб подай,
жестокому любви своей додай,
болящему – лекарства его ранам,
Герою – помереть на поле бранном,
дух проводи его в небесный рай.

Тот, кто прощал святую простоту,
кто фарисеев не простил премногих,
мне укажи небесную черту,
где б я, как все, предстала перед Богом.

И тот, кто был и предан, и распят,
живой собрат под ненадёжной сферой,
дай каждому свой Гефсиманский сад,
дух укрепив надеждою и верой.

Дай каждому по Млечному Пути
за то, что жизнь опасна и конечна,
чтоб каждый мог в пути любовь найти,
сказав судьбе: прости… простосердечно.

«Дружит с гнездом терпеливая ива…»

Дружит с гнездом терпеливая ива,
Ласточку прячет под кровлей изба,
Ты же извечно живёшь над обрывом,
Словно не ведая страха, судьба.

Вечно поёшь позапрошлые снеги,
Всех-то жалея, себя не любя.
…Снова взываю к молчащему небу,
словно помогу небес торопя,

снова, Отчизна, молюсь за тебя!
Снова, О Русь, я ищу до рассвета
Первого слова отчий завет,
Чтоб неусыпно шумела без ветра
Древа родного любимая ветвь!

Традиция и современность

Ирина Егорова-Нерли

Аллеи Бунина и дороги Достоевского

«Это то, что в этом мире
Называется судьбой».
Георгий Иванов

Навсегда останется тайной поочерёдное празднование двух замечательных дат русской литературы: 150-летие со дня рождения Ивана Алексеевича Бунина и 200-летие со дня рождения Фёдора Михайловича Достоевского. Произошло своевременно! Случайность? – Закономерность?.. А по сути – событие, требующее нашего внимания.

150 лет – солидный юбилей, подытоживший музейную карту бунинских мест в России… Теперь – будто сама животворящая энергия русской природы говорит с нами строчками его стихов:

Нет, не пейзаж влечёт меня,
Не краски жадный взор подметит,
А то, что в этих красках светит
Любовь и радость Бытия.

По своему философскому значению 200-летие Достоевского – ещё более весомый рубеж в истории литературы, обязывающий не допустить конца света: сберечь наш мир, его божественную красоту и повторить, вслед за писателем, уже в XXI веке: «Время есть: отношения Бытия к небытию», а творчество в этом диалоге та же музыка – «тот же язык, но высказывающий то, что сознание ещё не одолело…»

«Всё может объять человек», – слышит и современный читатель, пронзённый лихорадочным ознобом повествования Ф. М. Достоевского. Но куда может завести метафизика души человеческой – укоренённые в ней зло и Благодать Божия?..

Круглые даты, всемирная слава, острые вопросы, глубокие выводы!.. И в собственной жизни – страшные потрясения невольно подтолкнули на путь прозрения, на лобное место в истории – где Бог и дьявол переплелись в смертельной схватке:

Дуэль титанов – двух веков,
И в каждом чувство и рассудок,
А ритм строки до жути чуток
К пути солдатских сапогов.
Опять, как вещий пароход,
Переплываем все границы…
И, может, стоило родиться,
Чтоб испытать невзгод?..

Не всякая прогулка заканчивается аллеями, не любая тропинка добирается до нужной колеи, ведущей к истине. Жить в ожидании, быть в жизни, стать писателем – значит, выбрать свой путь и остаться самим собой.

И если предчувствие революции охватило Достоевского воинственным порывом изложения (кинематографическая зримость текста!) и философской критикой нигилистов («фантастический реализм»), то Бунин был живым свидетелем исчезновений Великой России, страны его предков – его Родины!

Как жутко сердце замирает!
Как заунывно в этот час,
Сквозь вопли бури долетает
Колоколов невнятный глас.

Предощущение, тоска, одиночество человека… Пушкину и в провидческих снах не приснилась катастрофа дикой смены цивилизации, когда человек – воспетый солнечным гением поэта – стал материалом для эксперимента и, как подметил Достоевский, яд атеизма заменил веру в Богочеловека на религию Человека-божества.

Бунин заглянул в пропасть и пережил «Окаянные дни». Достоевский выявил извращённое отношение к морали и свободе, проник в глубины психологии. Разве не так же «Маленькие трагедии» Пушкина погружают нас в противоречия характеров, в бездны искушений и в минуты вдохновения?

Так уживаются, требуя исповеди, борьба и гармония, порок и святость, гордыня и милосердие, обращение к евангельским сюжетам и цитатам, социальные запросы времени, покаяние, смирение и, конечно, ценность самой жизни. Может, оттого и по-медицински тщательно, описывает Фёдор Михайлович злодеяния человеческие, что не может выдержать необратимый ход их разрушительного действия. Ведь чувство для Достоевского всегда было прежде мысли, а целостность человека, его отзывчивость, право на счастье и любовь, за которую можно отдать жизнь (не больше и не меньше!), как и способность перевоплощаться в духовную суть всех наций, писатель возвёл в программу Пушкинской речи, произнесённой им при открытии памятника поэту в Москве.

Иван Алексеевич Бунин – тоже по духу наследник А. С. Пушкина, классик, сын обедневшего помещика и всё-таки княжеского рода – «нутряной», по его собственному определению. Неслучайно его перевод «Песни о Гайавате» был отмечен Пушкинской премией Академии наук (1903 год). И безусловно – бунинские поэзия и проза сотворены полнокровным волшебством чувства и не дают ровно дышать нечеловеческим осязанием всей ипостаси земной жизни.

Может, так и мелодическое явление Пушкина в России («одной любви музыка уступает…») низвергает зло и спасает душу? Или это удел избранных?.. Но пушкинский завет в словах Моцарта – «нас мало избранных счастливцев праздных, пренебрегающих презренной пользой, единого прекрасного жрецов» – бережёт в мирской жизни И. А. Бунина и Ф. М. Достоевского: сопровождает их ангельскими крыльями жён, таких преданных, как Вера Николаевна Муромцева и Анна Григорьевна Сниткина.

А возможно ли не вспомнить образ старенькой няни, обретающий народную простоту, кротость – благословенный облик «подруги дней моих суровых», поэтически увиденный Буниным:

Они глумятся над тобою,
Они, о Родина, корят
Тебя твоею простотою,
Убогим видом чёрных хат…
Так сын, спокойный и нахальный,
Стыдится матери своей –
Усталой, робкой и печальной
Средь городских его друзей,
Глядит с улыбкой состраданья
На ту, что сотни вёрст брела
И для него, ко дню свиданья,
Последний грошик берегла.

Рядом с описанием деревни совсем органично воспринимаются иные страны, будь то итальянские красоты, греческие корабли или древний мир Востока, где и «Тифлис под лунною чадрою», и «в жарком золоте заката Пирамиды», «а сиреневые дали Нила к югу, к дикой Нубии, к Порогам, смутны, зыбки…» Да, «немало царств, немало стран на свете». Так или иначе, все произведения Бунина рождаются сквозь призму изобразительного изыска – наполняют сосуд настоянного истинной поэзией бунинского вина.

И всё же! Вернуться в своё отечество И. А. Бунину было суждено тропой Слова, которую не перекрывают границы и расстояния. Дорога не терпит остановки, но и мечтательные путешествия поэта заканчиваются борением ищущего духа. Воронеж, Ефремов, Елец, Орёл, Москва, Одесса, Париж, Ницца… Молодость, зрелость, а затем – бегство от революции и гражданской войны, оккупация Франции, и, хотя, по выражению Владимира Набокова, «ХХ век – век бездорожья», но аллеи Бунина кружат из конца в начало: по аллеям уходят, чтоб забыться и пережить неотвратимые драмы века!

Иное – предназначено Достоевскому. Его судьба – дорога сибирских трактов, полосатых столбов, каторжан (4 года каторги!) и, конечно, мечты о воцарении справедливости: больших исторических реформ и опять – бесконечная протяжённость мысли. Как и Бунин, Достоевский опередил своё время: его подлинный сюжет – силы внутреннего мира человека. Его родословная (сын лекаря), его путь из глубины страны (разночинец, награждённый дворянством) и есть Слово, сказанное о доле народа, обречённого на страдания, но не сломленного испытаниями. Я считаю, что и моё обращение к творчеству Фёдора Михайловича – поклон и знамение в моём пути:

Вдосталь, вдоволь нахлебавшись
Человеческих невзгод,
Что найдёт душа – то, кажись,
С ходу в разум не войдёт!
По расколу время воет,
От измены жизнь дрожит,
И ковчег, спасённый Ноем,
Во спасение открыт.
И Мессии ждёт писатель,
Как монах – Благую весть,
Откровения стяжатель
Повторит: «Достойно – есть!
Как для образа земного
Пристань праведных защит –
Досточтимо действо Слова,
Что подобием хранит.
Достоверна и премудра
Искупительная честь:
Ночь пройти, чтоб видеть утро,
Тьму познать – утратив месть.
Бесы кружат – даль опасна,
И вокруг дорог не счесть!
Но найдётся не напрасно
Та одна, что в жизни есть…»
– Достоевский! Глас из бездны
И прозренье на краю:
Как слова молитв победны
В собирающем строю!

Достоевский! Человек – до стояния: достояние России и стояние за человечество! По-евангельски горячо и по-человечески страстно и сердечно! Вещие предзнаменования движут его героями, а боль «русских вопросов» расширяется до мирового предупреждения.

Через кого в мир приходит преступление? Что таит в себе самодовольство и безразличие? – Распад личности? Подмену в сознании людей и неизбежность революции?.. Что скрывается под маской Ставрогина и подчас узнаётся и в наше время?

Не от края грех поехал –
Не от голода злодей!
Вновь ставрогинское эхо
Вылезает из людей.
Ядовитая улыбка
По-змеиному тонка,
Так – гордыня метит шибко
И разит издалека!
Братство вольного злодейства –
Преступление в уме,
Образец для лицедейства –
Этот облик на земле!
Сладострастье, самомненье –
Самовластья «аналой»…
Иль надежда на прощенье –
Крюк, обвязанный петлёй?

Откуда этот ошарашивающий ужас греха и потусторонняя связь искушения и Благодати? – трагическая схватка Святой Руси и наследия карамазовщины? И опять – неправдоподобное дерзкое беснование?..

Революция 1917 года выпустила на открытую арену созданные Достоевским образы Петра Верховенского и Смердякова. Бесы, окружающие Фёдора Михайловича в XIX веке, рванули и за пределы России, а неизбежная раздвоенность – неуловимость добра и зла – стала горьким уроком для всех, кто стоит на пороге своего пути. «Легенда о Великом инквизиторе», выводы Раскольникова, разврат Свидригайлова, демонизм Ставрогина… Сколько примеров! Но нет точных ответов на трудные вопросы – есть прочитанные нами романы Достоевского.

Так в лице писателя сошлись христианин и художник, мыслитель и психолог. Так соединяются, не существуя отдельно, добродетель и сострадание к людям, монашеский постриг и гражданский подвиг – так и нет лёгких дорог для прозревающей души! Как истый проповедник Веры Христовой Достоевский очерчивает зло – от первых шагов до протестантских метаний и падений человеческого духа.

Что в двуединстве мира победит? За что отвечать и перед чем смириться? Всё слилось в едином потоке: путь в жизни и путь в литературе – неразрывно и до конца! Как воскрешение из мёртвых – его возвращение с эшафота и каторги в литературу! Огневой прорыв творчества будто высвечивает перед писателем его тернистую дорогу, а основная идея – обретение веры – вершит судьбы людей. Таков и замысел о человеке – выстраданный Достоевским.

Теперь конфликты его героев и персонажей вырастают до общечеловеческого масштаба. И можно ли достичь счастья ценой человеческих жертв?.. Судьба Раскольникова открывает ворота на широкую дорогу Достоевского – где, споря и до конца не понимая друг друга, идут Братья Карамазовы… Ведь в итоге, по мысли самого писателя (устами старца Зосимы): «Всякий народ всеми за всех виноват, не знают только этого люди, а если б узнали – сейчас был бы рай».

Вера ведёт человека – любовь толкает к таким тайнам, вблизи которых нельзя устоять холодному сердцу…

Христос воскресе! Опять с зарёю,
Редеет долгой ночи тень,
Опять зажёгся над землёю
Для новой жизни новый день.

Как проникновенно в бунинских стихах звучит мотив недосягаемого и каждодневного счастья!.. Не так ли за напряжёнными интонациями, барабанными ударами скульптурного мышления Достоевского проглядывают тонкие иероглифы нежного романтика, бережно сохранившего в памяти лубочные картинки, цельно-гравированные издания на библейскую тему или милые в своей простоте сергиево-посадские игрушки его детства.

Ссылка, солдатчина, безденежье, народная правда-матка… А затем – живая вера и шёпот молитв. Не потому ли у Достоевского – супротив греха – существуют князь Мышкин и Алёша Карамазов, «Тёмные аллеи» Бунина скрывают и смутное, и сокровенное… а понятная обывателю эротика сменяется поэзией женской природы и божественной радостью того мира, в который ступает душа влюблённого… Так, спустя годы, и я прошла эти призрачные аллеи:

По аллеям ходят
Призраки и сны…
Что-то в сердце бродит
От былой весны.
Отчего нам юность
Головы кружит? –
Без оглядки в лунность,
Как в бреду, бежит?
И вовек не знаешь,
Как тот путь дожить,
И всю жизнь мечтаешь
Это повторить.

«Тёмные аллеи» пишутся Буниным живей и зримей, когда в развалинах лежит пол-Европы, когда война доходит до окрестностей Москвы. Голод, старость – у дверей его грасского пристанища присутствие уже поджидающей смерти, а пространство ушедшей, предреволюционной эпохи держит – отголоском Серебряного века – в словесном звучании любви, рассыпанной звонкими самоцветами страстей, характеров и судеб, всё ещё робеющих перед её необъяснимой тягой к совершенству. «Разве бывает несчастная любовь?» – конечно, вместе с главной героиней в рассказе «Натали» спрашивает нас сам Бунин.

Встречаясь на стыке своих юбилеев, И. А. Бунин и Ф. М. Достоевский будто заново узнают друг друга в своём общем ожидании перемен – кажется, ждут и наших открытий?..

Но какие именно перемены нужны России? Могут ли нравственные управлять обществом?.. Достоевский смотрит дальше принятого и дозволенного – его дорога становится трибуной (общественный деятель!): Бунин, попадая в кровавую бойню революции и оценивая результат народной трагедии, прежде сего остаётся певцом природы и стихии чувств – хранителем сердечных тайн, в которых хозяйничает любовь. По их творчеству весь мир и сейчас судит о России.

Однако их строгие лица не менее выразительны и красноречивы, чем бессмертные произведения литературы. Вот и мои художественные впечатления от внешнего облика наших писателей. Так, глядя на кадры кинохроники Нобелевского торжества (1933 год), я вижу своего Ивана Алексеевича Бунина, пережившего горестные годы эмиграции и повторяющейся нищеты. На его лице печать надмирного восклицания, суровая аскеза и скорбящий взор попранного величия – жёсткие в своей печали, пронзительные глаза будто ищут среди потомков единомышленника:

За дворянские обиды,
За огонь в крови –
Кто в лихие годы битвы
Просит о любви.
Будто вышел на прогулку
В незнакомый век,
Вслед стучит по переулку
Одинокий бег.
По земле – земле московской –
Людной Поварской
Бродит гулом отголоска
Возглас вековой.
Помнит вяз иные лета –
Пишется рассказ…
Слышу голос с того света:
Бунин среди нас.

Как и бунинский образ, портрет Фёдора Михайловича Достоевского моё воображение слепило независимо от широко известных фотографий, картин и скульптур:

Достоевский! Черты живые –
Взгляд горяч в неземной глубине:
Будто смотрит сама Россия
С фотографии на стене…

Для меня его лицо – лицо человека, неравнодушного к людям: того, кому можно доверять и которого надо выслушать, чтобы что-то понять в нашем тревожном мире. Так и внешне – вроде ничем не примечательные черты лица, притенённые скользящей дымкой глаза, надёжным куполом завершает открытый лоб мудреца: наверное, чтобы веровать – пожизненные думу думати и, не сворачивая в окольные просторы, идти своей дорогой…

Да, преступление требует наказания, идея – соответствия, Любовь – служения, Вера – подвижничества, прощения и Любви! «Широк человек!» – с волнением повторяет неторопливый читатель, понимающий творчество Достоевского: «Широк в божественном и сатанинском! – и, как подытожил Бунин, «непоколебимо одно: наша твёрдая вера, что Россия, породившая Пушкина, всё же не может погибнуть, измениться в вечных основах своих и что воистину не одолеют её до конца Силы Адовы» (21 июня 1949 года). Таково и назначение писателя в России! Ведь, разделяя все тяготы режимов и произволов самовластья, все явные и скрытые перекосы в правах граждан (с (сословной огромной страны), писатель навсегда остаётся со своим народом в его прошлом и будущем, а в настоящем, по выражению Анны Андреевны Ахматовой, – там, «где мой народ, к несчастью, был».

Когда о Родине кричат,
То ищут истину в уроках:
Двадцатый век! – в твоих итогах
Полно мучительных утрат…

Так – миллионы людей полегли на полях сражений, были расстреляны и сожжены, замучены в тюрьмах и концлагерях… Право вседозволенности – избранности одних народов над другими – залило кровью Россию и Европу, а потому – переступило черту, обозначенную Достоевским и Буниным.

Оттого драгоценна, ювелирна в своей тонкой красоте поэзия И. А. Бунина: как заповедная отдушина, будто прощается с ним – всё время напоминая о себе в его произведениях. Оттого страшно гнетёт чувство недооценённости и невыполнимости того сказочно-яркого восприятия жизни («Тёмные аллеи»), в котором цинизм уступает место молодому задору страсти, беспощадность обстоятельств – безоглядному доверию и нежности, но всё же отчаянию и печали?.. А красота («Чистый понедельник»), не смиряясь с греховностью мира, уходит в монастырские обители, чтоб молиться за всех – и ушедших, и убиенных… Красота смотрит в наступающую темноту ХХ века и не видит опоры в миру, где уже грядут «Окаянные дни».

Разве не эта – сверхдоступная в понимании – красота способна спасти падший мир? Не это ли непостижимое, так близкое Достоевскому, откровение нисходит с грустного лика Сикстинской мадонны?

И русский писатель, заложник своего пророческого дара, остаётся наедине с рафаэлевским шедевром в Дрезденской галерее… Неумолимо летит время! И, соизмеряя подобие и данный с рождения образ, не могу не вступить в их вопрошающее молчание:

Для мирского – желанен поступок,
А в божественном – подвиг велик.
Пусть наш мир и опасен, и хрупок,
Пусть горяч, беспощаден и дик…
Но красот его – нет благодатней,
И надежды встречают в пути,
Если любишь, в беде и утрате
Повторяя: «В ответ не суди…»
Не о том ли душа Рафаэля
Пела в красках на ткани холста,
Так «Сикстинской» святая идея
Неземным совершенством чиста.
– Отчего наши души мельчают? –
Что от алчущих бездн стережёт?..
И мадонны глаза отвечают:
«Если веришь, то чудо спасёт».

P. S. Каждое поколение осмысливает бессмертные идеи Достоевского и Бунина: через весь ХХ век они шли почти рядом, принимая эстафету переходов от равнодушия к оценке, от борьбы за красоту до двусмысленной паузы перед решительным ответом. Наши великие писатели прочитаны и в России, и за границей. Их творческий натиск требует продолжения, которого боятся бесы – от которого шарахаются людские пороки, слабеют недуги и отступает смерть.

Клиника болевых точек России, предварительный диагноз революционных настроений, полярные взгляды интеллигенции, судьбы народов, государств и цивилизаций… Всё современно как никогда! И, хотя труден хлеб писателя, тяга к высшему окрыляет надеждами и открывает глаза в незримое…

Что стоит за безнаказанным преступлением и проповедью греха? Какие беды грозят обществу, если оно поглощено денежной лихорадкой – лишено веры и морали, ставит человека в рабскую зависимость? Почему опасные разделения (положение «униженных и оскорблённых») часто становятся добычей для жестоких интеллектуалов и холодных прагматиков?! И, конечно, вековые пропасти должны быть вовремя отмечены и преодолены мостами политики и культуры. Не это ли предупреждение не услышали в дореволюционной России?.. Может, этим напутствием – во все времена – отвечает нам Фёдор Михайлович Достоевский. Об этом задумывался и с негодованием писал Иван Алексеевич Бунин, потерявший Родину, но не изменивший принципам аристократа и неповторимого лирика.

Как и пушкинские строки – каждый по-своему – почувствовали Бунин и Достоевский, так же и мы недалеко ушли от их страданий, выводов и в своём времени ощущаем глубины и высоты их удивительных прозрений. Оглядываясь на тихие аллеи и ступая на свою дорогу – мы не забываем Слово писателей, подаривших нам и всему миру пограничные рубежи русского сознания.

О, век двадцатый пройден!
Не вынести всего…
Что, состраданью вровень,
Меняет Бытиё?..
Уходят в бездну тени –
Рассвет сияньем чист,
И годы потрясений
Хранит печатный лист.
А где-то – неба Царство,
Далёкий путь во тьме,
Течение пространства
И церковь на холме…

2 мая 2021 года

Тактично соблюдая некоторую разумную дистанцию, спешу заметить, что рисунки (портреты и заставки), оформляющие альманах «Истоки», отражают неслучившийся в земной жизни диспут Достоевского и Бунина. Их близкое соседство и художественное различие почтительно объединяет графика.

Поэзия

Андрей Ивонин

Ивонин Андрей Владимирович родился в Москве 16 июня 1959 г.

Работает в московском театре «Эрмитаж» заведующим художественно-постановочной частью. Член Союза Театральных Деятелей РФ. Почетный работник культуры г. Москвы. Член секции поэзии Московского союза литераторов. Публикации в литературных журналах и альманахах: «Эрфольг», «Новая литература», «Зарубежные задворки», «Русский Глобус», «Наброски», «Многоточие», «Страна Озарение», «Времена года», «Рифмованный мир», «Союз писателей», «Литературная Евразия». Лауреат Большой Международной Литературной Премии «Серебряный стрелец» (2011 г.). Лауреат национальной литературной премии «Поэт года» (2016). Лауреат VII Международной поэтической премии «Образ» (2019). Автор сборников стихотворений «Слово», 2008, «Начало», 2015, «Повторенье пройденного», 2018, «Говори со мной, 2019.

Черновик

Утро, похожее на черновик:
слово, ещё одно слово, помарка.
Комната, лестница, улица, арка,
выход во двор, переулок, тупик.
Годы… зачёркнуто. Счастье… зачёркнуто.
Будто с ног на голову перевёрнута
жизнь. Холодок от реки.
Кухонных диспутов крестики-нолики,
чайник на шатком обшарпанном столике
пишутся с новой строки.
Где я? Забор в рыжеватой окалине.
Богом затерянный дом на окраине.
То ли Братеево, то ли Чертаново.
Всё переписано. Начато заново.

Вот так и бывает

Вот так и бывает: казалось, навечно замрёт
природа, и холодно станет от стыни внутри и снаружи.
И ломкий, колючий, с цветными прожилками лёд
покроет коростовой коркой окрестные лужи.
А где-то под снегом трава, ожидая команды «На старт!»,
для подвигов будущих силу таит в настоящем.
Вот тут-то, внезапно, как выстрел, случается март.
И губы немеют, и сердце колотится чаще.
И ты остановишься вдруг, удивлённо, почти не дыша.
И это бездонное небо тебя с головой накрывает.
И близкой становится чья-то чужая душа.
Вот так и бывает, поверьте, вот так и бывает.

«Воздух вдыхаешь жадно, не надеясь на зрение…»

Воздух вдыхаешь жадно, не надеясь на зрение.
Ветер трогает лоб, но не приводит в чувство.
Полдень рябит в глазах, свет чередуя с тенью.
Сердце наполовину полно, наполовину пусто.

Солнцем спрессованный снег, пока что имеет место.
Лежит, как старое платье, вышедшее из моды,
в глухих подворотнях. Машины, тормозящие резко,
обдают маслянистой жижей зазевавшихся пешеходов.

Чёрно-белая графика ранней весны. И влажен
асфальт. На окраине города, как на краю мироздания.
Так и идёшь, как будто пункт назначения уже вовсе не важен.
Так и живёшь на свете, не приходя в сознание.

«После долгой разлуки…»

после долгой разлуки
заново привыкать к твоему имени
доставать из глубин памяти
разноцветных рыб воспоминаний
как на тёмной лестнице
ногами нащупывая ступеньку за ступенькой
произносить давно забытые слова
узнавать друг друга
соприкасаясь взглядами
губами
кончиками пальцев

«Густое утро пробую на вкус…»

Густое утро пробую на вкус,
на звук и цвет, на ощупь и на запах.
Морозный воздух пахнет, как арбуз.
И будущность стоит на задних лапах
передо мной, и жарким языком
ладони лижет с радостью собачьей.
Мне слёзы застят свет, и в горле ком.
Но день пока не начался, а значит –
всё впереди ещё: и Божья благодать,
и горний путь, и этот мир пред нами,
что можно без конца перебирать
глазами, сердцем, пальцами, губами.

Август

Дело к осени. Август.
Мириадами глаз
Древнегреческий Аргус
Смотрит с неба на нас.

Этот месяц античный
Знает всё наперёд,
По бульварам столичным,
На пева я, идёт.

В колее подворотен
Катит дней колесо.
Словно воздух, бесплотен
И почти невесом

Самолётиком тает
В голубой синеве.
В косы ленту вплетает
Порыжелой листве.

Дням безветренным, летним,
Поубавив огня,
Поцелуем последним
Осеняет меня.

Воробьи

Воробьи возвращаются в город. Щебечут, галдят.
Во дворах мельтешат, копошатся у талых помоек.
Вот, один, как из старого фильма, заправский пират,
а другой, посмотри, с жёлтым клювом, особенно боек.

Среди медленных, важных, клюющих зерно голубей,
они словно шпана беспризорная из подворотни.
День встаёт над умытой дождями Москвой, и синей
бесконечное небо над Бибирево и Капотней.

Шумный город, как фокусник, прячет весну в рукаве.
Светит солнце вовсю, словно летом, уже без утайки.
И повсюду: на тёплом асфальте, пожухлой траве,
рассыпаются шустрой гурьбой воробьиные стайки.

Вон их сколько! Шумят, задираются, прут на рожон.
А недавно ещё пропадали, и где непонятно.
Наступает апрель. Начинается тёплый сезон.
Воробьи возвращаются в город. И это приятно.

«Когда-нибудь этот мир остановится…»

Когда-нибудь этот мир остановится
как старые карманные часы
чей механизм износился от времени
пружина ослабла
шестерёнки проржавели
и стёрлись до основания
а стрелки застыли
или бессильно повисли
на выцветшем циферблате

И некому
да и не у кого будет спросить
который час?

В музее

Метафора амфоры,
древнего быта осколки –
аллюзия времени.
Музейная пыль сродни
космической пыли.
Тени исчезнувших цивилизаций
взывают из темени
прошлого:
Стойте!
Мы тоже когда-то, как вы
любили, мечтали.
Мы были!

Воины и мореходы,
простые крестьяне, строители…
Мастер, корпевший над статуей,
как твоё имя?
Мира навеки ушедшего
безымянные жители
смотрят на нас с фаюмских портретов
глазами живыми.

Вечернее

Помедлив на последнем рубеже,
скупое солнце прячется за крыши.
О том, что дело к вечеру уже,
я промолчу, но ты меня услышишь.
Ты свет зажжёшь, и тьма сойдёт на нет.
Прикроешь в доме окна, чтобы тыщи
ночных гостей, стремящихся на свет,
не вторглись в наше скромное жилище,
в котором только двое: ты и я
живём, как две нахохленные птицы.
Зачитанную книгу Бытия
открыв на заключительной странице,
мы будем молча наблюдать в окно
на дольний мир от альфы до омеги,
как на плывущем к вечности, давно
от берега отчалившем ковчеге,
и плыть, и плыть сквозь заоконный мрак,
в холодное стекло уткнувшись лбами,
и чувствовать всё явственнее, как
ночная тень сгущается над нами.

«Вот тьма над чёрной бездною. Вот свет…»

Вот тьма над чёрной бездною. Вот свет.
Вот прошлого подробная канва.
Вот жизнь длинною в миллионы лет.
А вот небес холодных синева.
Вот перечень всех сущностей земных
от Homo sapiens до губок и амёб.
Вот мальчик, о созвездиях иных
мечтающий, читающий взахлёб
неписанную Книгу Бытия.
Вот мириады звёзд над головой.
Вот Космос. Вот Вселенная. Вот я,
шагающий по гулкой мостовой
внутри большого города, когда
встаёт вопрос, один средь прочих тем:
откуда мы, и движемся куда?
В какую даль стремимся и зачем?
Но сколько о подсказке ни проси
и ни бросай в ночное небо клич,
не хватит ни терпения, ни сил
рассудком Божий замысел постичь.

«Жизнь продолжается и в четырёх стенах…»

Жизнь продолжается и в четырёх стенах,
и в бессвязных обрывках тв-передач, и в горячечных снах;
в темноте душной палаты, в тусклом свечении утренних окон;
в слабом теле, дрожащем, как лист, сохраняющем боль и жар;
в голове, надувшейся, как воздушный шар;
в еле живой душе, внутри тебя свернувшейся в кокон.

Жизнь продолжается несмотря на кривой високосный год,
даже, если дела принимают такой оборот,
что уже нет сил от нелепых фантазий и чаяний лживых.
Но когда твой корабль получает опасный крен
и теряет мачты на фоне больничных стен,
и тогда ты живёшь, пока кровь пульсирует в жилах.

Жизнь продолжается, несмотря на то, что у страха глаза велики; с каждым новым вдохом, с понедельника, с чистой страницы, с новой строки;
как бесценный подарок, дорогая награда, как чудо.
А уставший за сутки санитар-сутенёр, заправляя пустую кровать,
говорит: вот тебе ещё несколько лет, будешь ли продлевать?
Отвечаю: чего бы это не стоило, обязательно буду.

Рисунок Светланы Ринго

Традиция и современность

Ирина Егорова-Нерли. Слово о Станиславе Сергеевиче Говорухине или Белый свет, идущий от земли

Решиться на своё слово о Станиславе Сергеевиче Говорухине – всё равно что почувствовать то потаённое, что закипало и успокаивалось в душе всенародно любимого кинорежиссёра и актёра, продюсера и сценариста, политика и вдумчивого живописца. Осуществить задуманное – значит, выйти за рамки житейских помыслов и хотя бы на короткое время стать отражением ВЕРТИКАЛИ – его человеческой истины. Почему, несмотря на грандиозный, полувековой и обширный по проникновенной глубине творческий путь и охват его деятельности, я выбрала скромное на первый взгляд «лирическое я» этого удивительного человека?.. Наверное, чтобы полнее понять и рассказать читателю о сокровенных мирах, скрытых от лукавого взора и беспощадного ХХ века. Итак – в апреле 2011 года – я познакомилась с художником, пишущим маленькие полотна и согласившемся показать свои работы в Академии художеств. «Истра. Зима» 2008 год, «Февраль» 1999 год, «Тени» 2010 год, «К реке Тверца»… Следуя в каком-то кинематографическом порядке, названия картин продолжали одну зимнюю тему – а в художественном отношении борьбу чёрного и белого, противостояние тьмы и света. Даже не останавливаясь и не читая подписи на узеньких полосках, я постепенно уходила в Россию, укутанную снежным покровом. Что же в итоге? – Зима или фильм-представление о той красоте, которую уже не часто встретишь на околицах малых городов и в пригороде столицы? Да, картина-кадр! Только холст и масляные краски прочнее съёмочной пленки. Краски спокойно и неторопливо распределяются по холсту. Может, эти пейзажи не только увидены – отпечатаны в памяти так четко, как лица родных людей и незаменимых друзей. Недосказанное витает в пустынном зале и колышется в плывущем между картинами воздухе… Река изгибается и поворачивает к чёрной полосе леса – река течёт за горизонт. Истра, так же, как и Тверца, тоже уходит в зимнюю даль.

В том краю встречаются картины
Тишины блаженно неземной:
В них лесов узорные седины
Застывают в шапке ледяной.
Кажется, что снежную обитель
Пощадила времени рука,
И в свои неведомые быти
Убегает узкая река.
И кручина – вовсе не кручина,
И душа в безмолвии замрёт,
Когда в круге облачного тына
Голубое солнце промелькнёт.
Там – снегов пречистые покровы,
Расстилаясь в сумрачной дали,
Вдруг подарят праведное слово –
Белый свет, идущий от земли.

А может ли человек, одержимый творчеством (это нельзя предугадать и предусмотреть!), изменить себе и потерять тот незримый свет, который время от времени заставляет любить, бороться и создавать? – создавать вопреки!

Кому же осталось
Класть долгий поклон?
Нет права на слабость,
Когда одарён.
Нет прав на обиду,
На злобу нет сил…
Кто счастлив по виду –
Тот мудро прожил:
Душой обречённо
Не шёл в суету
И мыслил бессонно
На всю высоту.
И верил, и помнил,
И слышал судьбу –
В небесном бездонье
Привычно ему.

Что улавливает зрение, когда слова ещё не вырвались в стройном порядке повествования? Какая дорога ждёт впереди? Что-то движется около любовно написанных картин и, будто излучая свет, знает ответ на наши вопросы.

А когда –

Сумеешь покориться
Той Вечности – за час,
То заново родиться
Успеешь в этот раз…

Случай, миг или протяжённо – новое полотно. Само рождение художника, а также и писателя, журналиста, публициста, режиссёра – в завершении и общественного деятеля – тяжёлая чаша, недоступная самонадеянной посредственности. Это необъяснимо – выстрадано и благодатно. Так, убегая от городской суеты в ближнее Подмосковье, по воспоминаниям наших детских лет (А это понятно для каждого москвича…) в дачном окне хочется видеть лес и чистое поле. Там, будто отбрасывая всё случайное и ненужное, иногда подымается вверх неяркое свечение и зовёт тишина. Луна, застывшая в ночи. Солнце, обрамлённое морозной дымкой. Дорога на снегу, которая исчезает вдали и заметается позёмкой. То февральское тёмное небо, то взрыхлённые ветром облака… И опять – та же ярко синяя река плавно изгибается и вольно пересекает долины и холмы… Как найти эту свою тропу здесь – в России? Как остаться альпинистом одиноких вершин в том краю, где нет видимых гор, но существуют почти неодолимые преграды для высокой души и доблестных замыслов – где холодно не от долгих зим и непогоды, а от стадного безразличия, порой и презрения властителей мира сего (временщиков!) к человеческой судьбе?.. И, конечно, осознавая нравственные испытания переходной эпохи, в свободные от основной работы часы Станислав Сергеевич потихоньку писал свои картины: за леденящей бесконечностью ощущал тепло, украденное временем перемен – смут, воровства, лицемерия… и всё же надежды? То шумный вихорь над рекой, то вороний гай по утрам или чёрные засохшие деревья вдоль дорог… А где-то ждёт заснеженный Кавказ – где-то спит звёздная ночь, плывущая в беззвучии: будто отложенная про запас плёнка старого кино, которое снимают для себя и забирают в те дали, где не ступает человек и присутствует Бог.

И тебе немножко
Страшно в красоте –
Белая дорожка
Реет в темноте.

Даже не осознавая до конца всё происходящее в тот день, я шла по Пречистенке. И, конечно, была уверена, что эта выставка навсегда останется в моей памяти. На проводах и вблизи бульварных фонарей сидело множество голубей. Птицы, чьё присутствие делает город живым и заполненным природными звуками, замерли в защищённой от движения транспорта и толпы высоте – будто наблюдали за людьми. Птицы ждали чего-то или, как мне казалось, тоже участвовали в стремительном московском дне – тревожили пасмурное спокойное небо. А небо того дня напоминало подмалевок, заготовку для методично и аккуратно работающего художника. Словно проведённые влажной кистью – прямые горизонтальные полосы расплывались в серебристые подтёки. Сам цвет исчез, уступив место голубому воздуху, который пульсировал около лица в преддверье нового ветра.

Щель – проём между входными дверями Парадного подъезда Академии художеств – как долгожданный свет ударила в меня… и, покачнувшись, я поняла, что и небо, и Пречистенка, и особняки, меняющие из столетия в столетие своих владельцев и жителей – всё вокруг вздрогнуло от моего радостного предчувствия ВЕРТИКАЛИ. Может, так – выставка Говорухина приветствовала и провожала своих посетителей? Или – на одно мгновение – я попала в поле действия души художника? «А зачем ему это?» – ответно прозвучало в моей голове. Может, это и есть то самое, подмеченное его другом Сергеем Александровичем Соловьевым желание «что-нибудь такое выкинуть»? Так ведь и остаться художником, когда тебя никто не видит и не слышит – дорогого стоит. Это уже суть характера.

Не потому ли постоянно возникала вырвавшаяся из глубин художественного процесса потребность достучаться – что-то изменить в людях?.. Не так ли в другой – общественной – жизни за этим ударом, грамотным нападением маячил и шукшинский кулак, и солженицынский призыв о сбережении народа, как национальной идеи в России?.. Не могу не вспомнить о писательской любви Александра Исаевича к притчам – «крохам». Разве не перекликаются эти литературные формы с короткими рассказами и живописными миниатюрами Станислава Сергеевича Говорухина, который одним из первых осмелился на документальный фильм «Александр Солженицын»?

Ведь быть художником в полном, широком и свободном смысле этого слова – разве лёгкий выбор? – Не опасное для жизни путешествие, когда ты висишь над пропастью возможного непонимания, а порой и зависти людей, лишённых призвания и яркого таланта.

Для каждого стремленья
Есть множество причин:
Как бойкое прозренье
Мы постигаем в жизнь.
От музыки далёкой
Дыханию сродни
Крик птицы одинокой
И шорох тишины.
Предтеча пробужденья
Пронзительная дрожь…
Тебе дано везенье:
Держись – пока живешь!
Ведь снова Божия сила
Нас выбрала не зря –
Позёмка закрутила:
Здесь небо, там земля.
И солнце, и рожденье,
И высь, и глубина…
Здесь Вечность, там – движенье
Без отдыха и сна.
Из тайны – воплощенье,
Из прошлого – прыжок,
В огне преображенья
Расширенный зрачок:
Как искра из потока,
В мерцанье ледника
Отвесная дорога
Уходит в облака.

Не просто двигаться там, где до тебя никто не ходил, где есть вдохновение – пушкинское, историческое – и навязчивый страх летящих минут человеческой жизни. Горы и город. Кавказ и Москва. Отстранённые и щемящие звуки большого города и московские голуби, будто отгораживающие и сохраняющие для нас территорию ВЕРТИКАЛИ, которая живет в сознании и требует защиты. Так – независимо от нас происходит преображение реальности и движение в образ. А тогда – окружая меня дрожащими переливами звука, медленно таяло и струилось стойкое свечение. Мир – распростёртый и распятый мирскими страстями – восстанавливался и оживал в своей несгибаемой силе, во всём разнообразии старой застройки центра Москвы: многовековой энергией одарённых архитекторов, созидателей пространств, удобных для жизни и предвещающих полёты души, ищущей справедливости и побеждающей холод равнодушия и греховность человеческой природы.

Дым исходит от земли
И окутывает дали:
Что на небе мы нашли? –
Что нечаянно узнали?..
Будто камушки малы
В снежном поле силуэты,
И провалы, как стволы,
Скрытой впадины приметы.

«Такова жизнь», – часто сочувственно, но с оттенком иронии говорят о переживаниях и трудностях. «И да – и нет!» – отвечает мой внутренний голос. Что-то необъяснимое, будто оценивающее каждого прохожего и случайного зрителя, подымается из незримого далека и приобретает черты. Я вижу портрет, не тронутый временем – портрет человека ВЕРТИКАЛИ с грустным и задумчивым лицом, с офицерской осанкой, статью и прямолинейной походкой. Словно глазами Высоцкого из фильма «Вертикаль» (1967 год) Станислав Сергеевич оглядывается на свой и наш жизненный путь: сдвигая брови, смотрит на тревожное небо, обнимающие горы. По столичному привычные кепка, трубка, шарф и пальто… А внутри подтекст и заряд большого художника – напряжённый, обороняющийся взгляд. Отсюда ведь и будоражащая профессиональное сообщество склонность к провокации, к творческому эпатажу – к шокирующим прилюдным высказываниям. Что стояло за всем этим? Конечно, как метко подметил С. А. Соловьев, не только желание «посмотреть на эти вот выражения» наших лиц. Пожалуй, таким мог быть Евгений Онегин ХХ века – во многом разочарованный, но лишённый пошлости и банальности псевдоэлиты в культуре и политике: Онегин, безошибочно цитирующий пушкинские строчки, как мне кажется, встретивший свою «Татьяну» – будущую супругу Галину Борисовну и всё же осуществивший право быть любимым! Без ВЕРТИКАЛИ нет жизни – нет выдержки и борьбы – нет и цельности. Ставить вопрос – значит, обретать своё лицо, противостоять и ждать ответ. Так высокая фигура Станислава Сергеевича ассоциировалась с колонной, обелиском целому поколению тех шестидесятников, которые, как и мои родители шли в горы, чтоб доказать прежде всего себе, что всё мелкое и слабое можно преодолеть и красота вершин доступна человеку.

Горы, камни, человек.
Пропасть, щель, упорный ветер…
А цепочка лезет вверх
За всё лучшее на свете,
Чтоб, минуя перевал,
Как возможно исполину,
Обогнув трезубцы скал –
Покорить свою вершину.

Они шли крепкой цепью дружбы и, как я теперь понимаю, круговой порукой людей, не сломленных своей эпохой – не раздавленных ХХ веком! Конечно, счастливых молодостью и ясностью ответственности друг за друга. У них – не могло быть иначе… А если с собой удалось разобраться, то, как быть с миром – живущим на грани веков и на гребне очередных драм? Актёр уступил место всесторонней личности, режиссёр стал провидцем и целителем, писатель и публицист – политиком:

Не молчите о том, что скрывают:
Равнодушный опасен и глух!
Как нас в жизни легко убивают –
Говорите безжалостно вслух!

Оттого ли в 90-е, как с далёких и всё-таки увиденных вершин, раздавались призывные сигналы – острые по своей позиции названия его фильмов: «Так жить нельзя» 1990, «Вторжение» 1992, «Россия, которую мы потеряли» 1992, «Великая криминальная революция» 1994… Для такого популярного в стране режиссёра честность по отношению к обычным людям и печаль по утраченному (для кого-то отвоёванному и романтическому!) – это не просто съёмка новых фильмов, но и гражданский подвиг: горячий ответ художника на действия разрушителей страны, утративших чувство Родины. Может, не смиряясь с вседозволенностью денег и беспринципностью некоторых бывших «хозяев жизни», он чувствовал обиду за уходящих стариков – за своих покорителей горных вершин, которым не находилось достойного места в те, роковые 90-е… Ведь уважение к старшим – будь то актёрам или режиссёрам – не имели табеля о рангах и заслугах. Здесь проявилась и человеческая симпатия (Борис Андреев, Иван Переверзев…) и сердечная признательность за истинное могущество, воплощенное в таланте и личностном обаянии (Михаил Ульянов, Александр Кайдановский и др.), для этого восторга – нет возраста. Я думаю, в этой черте характера Говорухина кавказские традиции смыкались с купеческой старорусской значительностью в общении, дружбе и особенно в организации застолья. Здесь – труднее найти ему равных! Здесь, минуя века, властвовал дух предков и текла поэтическая речь… Ансамблевое коллективное рождение «кина» предполагает внутреннюю связь всех действующих лиц этого события. Да, изменилась страна, но осталась та же точка отсчёта… И заработал барометр времени. «Не согласен на меньшее», – слышится за озвученным текстом фильмов Станислава Сергеевича… И он спешит, как спортсмен – усиливающий нагрузку и удлиняющий для себя беговую дорожку – чтоб вовремя ответить как художник! Что может быть страшнее потери национальных истоков и величия нравственных побед?.. А в те годы – то, что держало в Великой Отечественной войне, оказалось на лобном месте истории. Говорухин-художник (в публичности и затворе) находит ВЕРТИКАЛЬ В ГОРИЗОНТАЛИ – предстояние незримого в непритязательной русской природе: тоскует о вершинах, скрытых в облаках и туманах средней полосы России, берёт краски, кисти, холст… Течёт другая жизнь! Не безветрие и безлюдье – одушевлённый покой лаконичного пейзажа, напоминающего близких людей: живущих или уже ушедших в белый саван России, успокаивающий землю после лета и яркой плачущей осени. Чеканная лента леса, одинокое дерево, след на снегу, морозное небо и негреющее солнце – всё так полнозвучно в слове и графично в изображении. Отсутствие полутонов, переходных состояний – прямолинейность высказывания – вероятно, и есть то самое мастерство, которое его живопись унаследовала от профессионального киномонтажа. Всё продумано, запоминается и откладывается в памяти. А вокруг – лес… заброшенный, униженный – поваленный ураганами и многолетней бесхозяйственностью. Лес мучается беспорядком: лежит и взывает о возрождении.

Не о том ли вдовы голосили,
Не об этом плакала роса…
Всё тебе на память о России
Говорят поэтов голоса.
Память жжёт и ширится в охвате,
Как пятно живое в диких льдах,
И опять, печалясь об утрате,
Мы живём в грядущих временах.
Человек – мгновение природы
Или суть познания её.
Тыщи лет от поисков свободы
Мается и страждет Бытие.

Так ли и тишина, присутствующая на полотнах Говорухина – тишина после потрясения, после минувшей войны? Ведь мы живем среди упавшего леса, как среди павших воинов, а, значит, и уходящего народа?.. Над сломленными вековыми деревьями встает новая поросль, нуждающаяся в помощи – поросль и выжившие стволы, которые точно ворошиловские стрелки следят за редкими прохожими и ждут своего часа?.. Тема стрелка-защитника, в отчаянии осознавшего необходимость нападения – ещё один знак и путь к своей вершине («Ворошиловский стрелок» 1999). Надо защищать и защищаться! Поступок – выстрел – фильм… Это предупреждение и урок. А может ли художник молчать, когда сквозь всё его существо прошла ВЕРТИКАЛЬ? Когда, «обременённый государственной должностью» в штабе Владимира Владимировича Путина, Станислав Сергеевич оставался сами собой: не думая о сиюминутных выгодах – противостоял и отстаивал… Гораздо раньше – в назидательной форме прозвучала неотвратимость наказания в фильме «Десять негритят» 1987 года. предвиденье – от частного примера до общероссийского масштаба. Ведь главное возмездие внутри человека – возмездие, которого не миновать, как и «место встречи изменить нельзя», нельзя сойти со своей – пусть даже и опасной – тропы. В плотном едином кольце своих фильмов альпинистское восхождение Говорухина – предтеча и явление ВЕРТИКАЛИ, которой не изменило смелое сердце художника и сильного мужчины, знающего цену настоящей дружбы, любви, успеха в профессии и свободного выбора в творчестве. Кем он был и остался для зрителей, сотоварищей и друзей по жизни, для жены и родных? Если принимал и любил – то оставлял у себя, в своём мире и своём кино: чувствовал и ценил индивидуальность, красоту, стойкость характера. А ведь – и рисковал, и разбивался на вертолёте, и выживал – многое смог сделать! Как был одержим горами! Эта приверженность к вечному Кавказу проступала и в запоминающихся фразах героев его фильмов. Через простые слова о счастье гостеприимного свана до нас доходят мысли самого Станислава Сергеевича: как жить, чтобы найти своё счастье? – свои вершины на бескрайнем пространстве нашей страны? Живая душа художника искала диалог с людьми – прислушивалась, понимая, что «Конец прекрасной эпохи» (фильм 2015 года) не должен стать закатом российской судьбы. По стечению жизненных обстоятельств этот фильм был последним для Станислава Сергеевича Говорухина.

Иль для нас метафора России –
Долгий путь сквозь вьюгу миража:
Сквозь поля, леса, дожди косые
В мир иной, где светится душа.

Уходим ли мы – люди? Или – растворяемся в других, чтобы доделать завещанное? Когда можно верить, то хочется повторять вслед за Жюль Верном, а, точнее, и вслед за героями фильма, снятого Говорухиным по роману «Дети Капитана Гранда»: «А мы – способны на большее»? По силам ли нам достучаться до совести, до ответственности за народы, живущие в XXI веке? Или тогда – зачем дана эта красота? И глоток чистой воды, и снежинка на стекле окна, и горы, ждущие нас впереди, и покров, спасающий землю – всё светлое, что есть и будет с нами во веки веков?.. Невольно, даже не вступая в доверительную беседу, мы становимся соучастниками тихой и величавой исповеди художника о неброских окрестностях Москвы, о живописных полях, очеловеченных бедами и войнами – ещё не везде застроенными «успешными» нашими современниками. Там – тишина иногда владеет временем, приучая каждого к тому, что наедине с самим собой мы близки к Вечному и постепенно становимся слухом и оружием своей земли… Эти ощущения нахлынули на меня будто ласкающее дыхание весны, осторожное мерцание спящих в белом покое остроконечных гор. И в сущности: для чего пишутся картины, если скорость наших эмоций уже не подчиняется размеренному течению жизни? Мы торопимся, чтобы успеть то, что надо сделать сейчас и не забыть довести до конца завтра. Может быть, поколение 90-х тоже способно на большее? И говорухинская оценка молодёжи: «Я их ненавижу…» – боль за страну, пережившую перелом веков и оплакивающую своих детей? А что, если этот протест всё же и ступень к прощению? Ведь от ненависти до любви один шаг – шаг над пропастью, через ущелье – шаг к Свету! Оттого, спускаясь с гор, мы становимся другими людьми! – Единожды создав великое кино, рассказ, стихотворение и даже маленькое полотно – получаем пропуск в иное измерение жизни и уже живём по законам ВЕРТИКАЛИ. А голуби, обитающие в наших дворах и встречающие туристов на вокзалах, с привычным курлыканьем, шумно похлопывая крыльями, собираются в стаи, приземляются и взлетают… а потом, как на последних кадрах фильма «Вертикаль», растворяются в московском небе, чтобы вернуться снова.

7 сентября 2019 года

Поэзия

Евгения Славороссова

Из книги «Роза ветров»

В южном городе

Целовались постоянно,
Пререкались независимо,
Было весело и пьяно,
Зло и нежно и пьяниссимо.

В южном городе проветренном,
В марте, зябнущем от холода,
Было счастливо и ветрено,
Ах, как было глупо-молодо!

Ветер яростно пролистывал
Крону смуглого платана.
Я смеялась, ты насвистывал
Итальянца Челентано.

Мы острили непочтительно,
Словно южные пижоны.
Было рядом так мучительно,
Так легко и напряжённо.

Ветер дул, но, как положено,
Цвёл на ветках нежный иней.
А бензин в воде встревоженной
Распускал свой хвост павлиний.

Обольщать весны профессия…
Что прошло и что осталось?
Как с тобой мне было весело!
Я до слёз нахохоталась.

«Бегут буруны к маяку…»

Бегут буруны к маяку,
О щёки ветер трётся колко,
И лодка, лежа на боку,
Спит возле старого посёлка.

Прибой сердитый и рябой,
Дома заброшенные эти,
И, взявшись за руки с тобой,
Мы мчимся по песку, как дети.

И горизонт дрожит вдали,
И тени две на сером фоне,
Как будто мы с тобой вошли
В знакомый фильм Антониони.

И мы смеёмся и бежим
С тобой по режиссёрской воле.
И этот бег неудержим,
И больше жизни наши роли.

И крупным планом два лица –
Любви отчаянная гонка.
И всё равно. И нет конца.
И мы с тобой.
…И рвётся плёнка.

Из книги «Летающий город»

А.К.

Как поведаю об этом?
Не велик, не мал,
Но меня тревожным летом
Обнинск обнимал.

«Где погибель? Где спасенье?» –
Каждый вопрошал.
Но меня в тоске осенней
Обнинск утешал.

Ведь даётся нам по вере –
Взлёт или провал…
Но не зря сердца и двери
Обнинск открывал.

Памяти физика Бориса Кебадзе

Летят на Олимп иль спускаются в Лимб,
Оставив всё лучшее людям.
А мы средь цветущих каштанов и лип
Их помним и плачем, и любим.

В поношенных куртках своих и пальто
Вершили вселенские судьбы.
Ушли налегке они в вечность, зато
Не как беспощадные судьи.

Стремились уменьшить всемирное зло,
Испытаны счастьем и болью.
И грустно теперь на душе, и светло
На долгом пути к Передолью.[1]

«Вдоль сквера Жолио-Кюри…»

Вдоль сквера Жолио-Кюри
Мы шли с тобой, рука в руке,
И зажигались фонари,
Как цепь алмазов вдалеке.

И отступал морозный мрак,
И волновал манящий свет…
Казалось нам, что будет так
Всё длиться до скончанья лет.

И нежность связывала нас
Огнём, мерцающим внутри,
В безлюдный сумеречный час
У сквера Жолио-Кюри.

«Посетить неожиданно Белкино…»

Посетить неожиданно Белкино
В сентябре мы, конечно, не прочь,
Перечитывать «Повести Белкина»
И Свиридова слушать всю ночь,

И вдыхать вместе с сонными липами
Опьяняющий дух старины
В парке, выстланном вздохами, всхлипами,
Над прудами густой тишины.

«В этом городе зарницы и закаты…»

В этом городе зарницы и закаты
Наблюдаю я который день подряд –
Звёзды, тучи и громовые раскаты –
«Это космос», – как подростки говорят.

Словно выплеснул художник эпатажный
Банку краски и размазал по холсту…
Ливни, зной и небоскрёб многоэтажный,
Грозным крейсером плывущий в темноту.

«О, эта обнинская осень…»

О, эта обнинская осень,
Рысиный, пламенный окрас…
Покоя у Судьбы попросим?
А воля? Воля есть у нас.

О, эта огненная осень,
Рассыплет краски задарма.
Мы только взгляд последний бросим…
А у дверей уже зима.

Пир во время…

Кто нынче пирует на троне –
Чума или Вирус в короне?
Чего не хватает в картине?
Сегодня весь мир в карантине.
Кричат карнавальные краски –
На лицах защитные маски,
Опять содрогаются царства,
От этого нету лекарства.
Мы все в неизвестность несёмся…
Но только любовью спасёмся.

* * *

Закоулки, переулки,
Полуночные прогулки,
Ни отрады, ни парада
В круговерти маскарада.
Разрываются все связи…
О, весна в противогазе!
В изумленье дождик замер…
Взгляд стеклянный скрытых камер,
Чуток тайный соглядатай.
Май. Две тысячи двадцатый.

* * *

Босиком средь облаков
Без высоких каблуков,
Я играю и пою
В райском облачном краю.
С нежной пеной на висках,
С бледной розой на щеках.
В мире белых облаков
Нет суровых пропусков.
Тут приволье птичьих прав,
Не грозит здесь грозам штраф.
Строгий масочный режим
В небесах непостижим.
Под кристальной синевой
Код не набираю свой.
Как мне жаль всех вас внизу!
Уроню с высот слезу.
Слёзы капают дождём…
Всё проходит. Подождём.

* * *

Огненный атомный эмират,
Лёгкий летательный аппарат,
Над грязноватою пеной дней
Выбросил горсть бортовых огней.
Он не ответит – когда и где,
Он не расскажет – к какой звезде.
Если сумеешь ты стать огнём,
Сможешь тогда улететь на нём.

* * *

Как два космонавта, в таинственной мгле
Сквозь время летим мы в одном корабле.
Со скоростью мысли, пришедшей ко мне,
Мы мчимся в одном нескончаемом сне.
В Летающем городе – дождь или лёд,
Но вечен любви бесконечной полёт.

* * *

Смысл бытия, от всех сокрытый,
Непостижим, неизмерим.
А мы, как Мастер с Маргаритой,
Над спящим городом парим.

А он и сам летит в пространстве,
Как неземные корабли,
За музыкою звёздных странствий…
И растворяется вдали.

Рисунок Светланы Ринго

Приглашение к путешествию

Ирина Антонова

Калининградские хроники

23 июля в аэропорту Калининграда, бывшего Кёнигсберга, нас ждал поэт, писатель и меценат в одном лице – хозяин гостевого дома «Альбертина» – Борис Нухимович Бартфельд, председатель областной писательской организации в Калининграде (представительство Союза российских писателей). В «Альбертине» должны были встретиться все участники XXIII Международных литературно-образовательных чтений.

Нас, летевших этим рейсом из Москвы, было трое: кандидат философских наук, искусствовед, автор многочисленных статей по архитектуре, поэт и переводчик с английского и немецкого Валерия Исмиева. Мы с ней случайно вычислили друг друга ещё при посадке в самолёт. Третьей оказалась Ольга Харламова, я не была с ней лично знакома, но всегда ждала её публикаций в альманахе «Муза». Мне нравились живописные и музыкальные акценты её поэзии. Очень хотелось её услышать и узнать поближе.

Пейзажи из окна автомобиля удивительно напоминали просторы среднерусской полосы: плакучие ивы среди нескончаемых лугов Неожиданно Б. Н. обратил наше внимание на гнёзда аистов. Они располагались на кровлях домов и в кронах рослых широколиственных деревьев по сторонам дороги. Иногда можно было разглядеть живого аиста, пересекающего крышу.

Через 30–40 минут мы уже были в отеле «Альбертина». Название своё он повёл от старейшего немецкого университета. Убранство дома соответствовало его имени. Аура немецкого средневекового города чувствовалась в самом укладе и убранстве дома, в резных деревянных стульях с головами лошадей, в просторном каминном зале, в стенах увешанных лепными портретами с изображениями прославленных королей, учёных и поэтов Кёнигсберга – некогда культурного и торгового центра великого прусского государства. На протяжении нескольких столетий Россия и Пруссия, два соседствующих государства на Северном побережье Европы, были тесно связаны экономическими и культурными отношениями, сильнее всего эти связи проявлялись в эпоху правления русского царя Алексея Михайловича. В средневековом замке Кёнигсберга один из залов, предназначенный для приёма высоких гостей, так и назывался Московским…

24 июля состоялась первая экскурсия по окрестностям Калининграда. Нашим экскурсоводом выступил основатель калининградской писательской организации, старожил города, известный прозаик и журналист О. Б. Глушкин. По дороге в посёлок Янтарный он рассказал о драматической судьбе края, о становлении и возрождении города из руин, о его переименовании после войны в Калининград. В советское время он часто фигурировал, как «город К.».

Трудно поверить, что именно по этой земле зимой 1945 года гнали последних, истощённых и раздетых узниц лагерей смерти. Позднее их путь назвали «Маршем смерти». Это были молодые девушки еврейской национальности. Почти 7000 человек расстреляли на ледяном побережье Балтийского моря. Только 30 женщин, чудом избежали массовой казни. Они успели поведать миру о «Марше смерти». Эти трагические события легли в основу рассказа О. Н. Глушкина «Анна из Кёнигсберга».

Вечером в Каминном зале прошло обсуждение трёх авторов. Ольга Харламова, ведущая литературной гостиной в ЦДЛ, читала стихи из нового поэтического сборника «Утренний кофе» и дарила слушателям отдельные стихотворения с авторскими иллюстрациями. Она рассказала нам о своей работе экскурсоводом в Кремле. Этот незабываемый опыт лёг в основу её новой книги исторических очерков о Москве.

Детская писательница Н. И. Ярославцева представила нам свои новые красочно иллюстрированные книги и поделилась секретами, как заинтересовать чтением детей.

Прозаик из Тулы Н. А. Хаимова преподаёт английский язык в школе. «Ароматы апреля» её вторая книга. Она прочитала из неё несколько коротких лирических рассказов.

День 25 июля выдался на редкость солнечным и жарким.

Нина Петровна Перетяка – председатель Калининградского фонда Российского отделения культуры и Раиса Минакова – литератор, автор замечательного путеводителя по Калининграду, предложили нам пешую экскурсию по городу. Это была незабываемая прогулка! Многие улицы Калининграда носят имена русских писателей. Наш гостевой дом стоял на улице Демьяна Бедного. Лучами от сквера Тельмана шли улицы Некрасова, Лермонтова, Гоголя. Наши провожатые пояснили, что веерообразная планировка улиц Старого города схожа с планировкой Парижа.

Я ещё никогда не видела такого зелёного города, он буквально утопал в цветах: отреставрированные роскошные виллы 20–30 годов прошлого века и новые стилизованные коттеджи с мансардными окнами и черепичными крышами. Бесконечные аллеи и солнечные лужайки с кустами роз и вновь вошедшей в моду гортензией всех оттенков. Иногда мы просто останавливались перед обычным домом, чтобы запечатлеть очередной живописный балкон, напоминающий клумбу.

Наконец мы вышли к Верхнему озеру, старое название – Обертайх. Интересно сколько потребуется часов, чтобы обойти это удивительно чистое и прозрачное озеро? От воды веяло прохладой. Примерно через час мы достигли старых крепостных стен из красного кирпича. Там же располагался Музей янтаря…

Вечером была встреча с главным редактором Литературной газеты Максимом Замшевым и презентация его нового романа, выдвинутого на премию президента – «Концертмейстер».

Также прошла встреча с прозаиком П. Г. Кренёвым, заместителем председателя Правления Союза писателей России. Павел Григорьевич поделился воспоминаниями о поморском детстве, как стал охотиться с 14 лет. С горечью вспомнил эпизод, как в деревне, борясь с волками, разбросали отравленную приманку, и погибли не волки, а преданные собаки. Все эти впечатления повлияли на его творческую манеру, вошли в сюжеты рассказов и повестей. В память о своём деде священнике П. Г. Кренёв возвёл на свои средства в родной деревушке православный храм.

26 июля мы едем в Гвардейск и Черняховск.

По дороге посещаем домик, где в середине 18 века великий философ Иммануил Кант обучал детей пастора, а по ночам писал свои философские трактаты. Во всю идёт строительство и благоустройство территории музея. Через 4 года в канун трёхсотлетия Канта, сюда должны съехаться гости со всего мира.

На вокзальной площади в полный рост стоит памятник самому молодому советскому генералу Черняховскому, чьё имя получил город.

Экскурсовод-историк рассказывает нам о достопримечательностях здешних мест. Скульптура обнажённого улана на коне – начало 20 века, кирхи, перестроенные в православные храмы, развалины замка. На территории разрушенного замка наше внимание приковывает дуплистая столетняя липа, овеянная легендами. Реставрационные работы ведёт группа молодых энтузиастов. Одна из участниц проекта по восстановлению замка в старинном стилизованном костюме с распущенными волосами, похожая на фею здешних мест, проводит нас по лабиринту средневекового подземелья.

Оказывается, эти места связаны с ещё одним великим именем – полководца Барклая де Толли, героя войны 1812 года. Тёмная липовая аллея, некошеная трава, тишина… Там под чёрным гранитным обелиском покоится сердце отважного генерала.

Вечером в Каминном зале мы слушаем писателя из Уфы Камиля Зиганшина. За свою последнюю книгу он получил премию президента. Он бывший профессиональный охотник и путешественник. Его рассказы чрезвычайно насыщены событиями и достоверны. Он рассказывал про малочисленные племена удыгейцев, про экстремальные условия выживания в тайге, о русских поселениях на Аляске. Тема «Образ животного в современной литературе» обсуждалась всеми участниками чтений. Писатель близко наблюдал в сибирской тайге жизнь диких животных и пришёл к выводу, что хищник. если он не смертельно голоден, никогда первым не нападает на человека. С 1984 года он дал себе слово больше не убивать животных.

Следующим выступал главный редактор журнала «Александр» А. С. Труба.

Невольно вспомнилось, как в разгаре зимы 2017 года Малый зал ЦДЛ неожиданно посетила известная поэтесса Лариса Васильева и загадочно объявила, что готовится новый литературный журнал, где будут бесплатно печатать талантливых авторов. И вот её проект стал реальностью…

27 июля мы никуда не едем. Можно посетить Ботанический сад при местном университете или зоопарк.

Здешний зоопарк основан в конце 19 века и считается одним из лучших в Европе. Вижу у входа металлическую скульптурную пирамиду из четырёх условных фигур: бегемот, лань, енот и белый орлан. Во время штурма города, освобождения его от фашистов, из многочисленных обитателей зоопарка остались в живых только эти четверо. Напутствие и напоминание: война никого не щадит. В зоопарке культивируют редкие деревья, животные резвятся в широких вольерах, но во многие павильоны ещё не пускают посетителей из-за карантина.

На вечер в Каминном зале запланированы три выступления.

Депутат московской городской думы Л. Н. Никитина презентовала свою новую книгу с символическим названием «Дети двадцатого века.».

Прозаик Н. Железняк рассказал, как он стал драматургом и о работе сценаристом в театре Джигарханяна.

А также Валерия Исмиева – искусствовед, кандидат философских наук, автор многочисленных статей по архитектуре, поэт и переводчик английской и немецкой поэзии поделилась своими творческими размышлениями. Прочла несколько собственных стихотворений и переводов.

28 июля едем в Зеленоградск – на курортное балтийское побережье. В библиотеке имени Ю. Н. Куранова, заслуженного калининградского писателя, должны пройти наши чтения: «Классика и мы». В связи с незаконченным карантином мы будем выступать не в самой библиотеке, а в сквере имени Королевы Луизы. В Пруссии её почитали как святую, она была просвещённой королевой, покровительствовала искусствам. Одна из её дочерей принцесса Шарлотта вышла замуж за российского императора Николая Первого и приняла имя Александра Федоровна. Легенда гласит, что здесь она останавливалась по дороге в Россию. Её скульптурный портрет украшает сквер.

В сквере одновременно проходит выставка молодых художников. Перед входом в беседку выставлены несколько ярких живописных полотен в сюрреалистической манере.

По периметру сквозной беседки лавки для слушателей и за её пределами тоже… Слушателей собралось немало. Наше чтение получает отклик…

Три свободных часа. Чтобы осмотреть город, купить янтарные сувениры, перекусить и искупаться в море. Длинный, уходящий в бесконечность, пляж… Пологое песчаное дно. Холодная вода обжигает, но достаточно сделать несколько движений руками, как становится тепло и хочется только плыть…

Вечером творческая встреча с Лолой Звонарёвой. Она рассказывает о журнале «Литературные знакомства», о презентации интересных авторов на его страницах. С университетской скамьи она занималась изучением творчества Симеона Полоцкого, сделала в этой области открытия, многие прежние представления о нём устарели.

Выступает совсем юная поэтесса из Самары Дарья Кириллович. Ей только 15 лет. Она читает свои первые лирические стихи.

После выступления Даши мы слушаем выпускающего редактора детского журнала «Читайка и его друг Совёнок» писателя Д. А. Рогожкина. В артистической манере он исполняет несколько своих стихотворений на исторические сюжеты. Его поэма-стилизация «Сократ и гетера», вышедшая отдельной книжкой со своеобразными иллюстрациями, пользовалась особой популярностью у читателей.

29 июля поездка в Светлогорск (бывший Раушен). Мы собрались возле домика сказочника Гофмана. Его жизнь и творчество неразрывно связаны с этим краем. Бронзовая скульптура из двух мужских фигур, соединённых спинами, символизирует его противоречивую сущность: творческая одержимость хочет восторжествовать над бюргерским существованием.

В гостиной музея Гофмана, стилизованной под его эпоху, Лола Звонарёва предложила тему для беседы о влиянии европейской культуры на наше творчество. Европейская культура в лице её классиков несомненно повлияла на наше восприятие и оценки. Мы часть общей культуры.

Б. Н. Бартфельд отвёл нас к камню, сравнительно недавно установленному в честь нобелевского лауреата немецкого писателя Томаса Манна. До сих пор идут споры, в каком именно здании он здесь останавливался в 30-е годы прошлого века.

Светлогорск поражает роскошью природы: высокие холмы, поросшие широколиственными деревьями, лесное озеро и близость моря. Неслучайно до войны он считался самым престижным немецким курортом, где отдыхала верхушка Третьего рейха.

Настоящим сюрпризом стало посещение нового, почти готового здания Дома творчества для писателей. Б.Н. задумал его номера безвозмездно предоставлять в порядке очерёдности творческим людям. С веранды открывался сказочный вид на озеро. Полное впечатление, что Дом творчества парит над оврагом с плакучими ивами. Естественно, что такая красота располагала к чтению стихов, и каждый прочитал свои произведения.

Вечером в Каминном зале выступал О. Б. Глушкин, рассказывал о своих новых книгах и журналах. Когда-то калининградские писатели выпускали огромным тиражом журнал «Запад России», теперь выпускают небольшим тиражом региональный литературно-художественный журнал «Балтика».

Потом Б. Н. Бартфельд читал нам свой новый рассказ «Деметра».

30 июля поездка в Балтийск – пограничный город. Мы стоим у знаменитой гостиницы «Золотой якорь», на ней мемориальная доска, что в 1963 году здесь останавливался Иосиф Бродский.

Б. Н. Бартфельд читает наизусть знаменитое стихотворение Бродского:

Открытка из города К

Томасу Венцлова

Развалины есть праздник кислорода
и времени. Новейший Архимед
прибавить мог бы к старому закону,
что тело, помещенное в пространство,
пространством вытесняется.
Вода
дробит в зерцале пасмурном руины
Дворца Курфюрста; и, небось, теперь
пророчествам реки он больше внемлет,
чем в те самоуверенные дни,
когда курфюрст его отгрохал.
Кто-то
среди развалин бродит, вороша
листву запрошлогоднюю. То – ветер,
как блудный сын, вернулся в отчий дом
и сразу получил все письма.

У самой пристани плавают белые лебеди, их очень много, они почти ручные.

На горизонте военные корабли. Здесь проходит наша морская граница с Польшей и Литвой.

Среди ярко оранжевых, словно греющих цветом, бархатцев монумент великого Петра Первого, прорубившего окно в Европу.

Мы идём по нескончаемому пирсу и холодные брызги перелетают через каменную ограду. Всюду песчаные дюны, сухие травы, невысокие деревья и цветущий кустарник.

Вечером выступает телеведущая и поэтесса Галина Балебанова. Она превращает выступление в поэтический спектакль «Орлом или решкой». Ей удаются также детские стихи.

Следом читает своё эссе «Небо» юный литератор Анна Королёва. Каждый высказывается и делится с автором историей своего творческого становления. Всем нравится умение Ани Королёвой ярко и выразительно передавать образы окружающего мира. Она уже печаталась в «Серебряных сверчках» – журнале, где авторами являются дети и подростки от 9 до 19 лет. Автор этого проекта Лола Звонарёва, выпускающий редактор – студентка Т. Крапивенко.

31 июля поездка на Куршскую косу. С утра идёт дождь. Довольно прохладно. Куршская коса – природный заповедник. Лес стоит на дюнах. Ходить можно только по деревянным настилам. Карабкаемся под проливным дождём по деревянным ступенькам всё выше и выше. Где-то высоко в дюнах маленькое чудесное кафе над морем, чуть ниже прямо в песке цветёт белый и алый шиповник. Посидеть на открытой веранде не получится, слишком сильный ветер сбросит посуду. Но можно просто так постоять на площадке, почувствовать, как ветер треплет волосы, вздымает волны и шумно бросает их на песок.

Налюбовавшись морем, спешим увидеть танцующий лес. Что это? Это изогнутые, как бы скрученные стволы деревьев, преимущественно сосен, выросших на зыбкой подвижной почве, столь отличные от корабельных. Здесь же на Куршской косе мы посещаем напоследок знаменитый заповедник птиц, музей под открытым небом. Среди деревьев деревянные скульптуры сказочных существ и животных.

Вечером мы опять собираемся в Каминном зале. Слово предоставляют автору единственного в своём роде путеводителя по Калининграду – Раисе Минаковой. Она читает рассказы из своей новой книги. С первых строк запомнился её рассказ-эссе, как она маленькой девочкой вместе с родителями оказалась среди встречающих премьер-министра Индии Джавахарлала Неру и её первое впечатление от увиденного.

После Раисы Минаковой слово предоставили мне. Я рассказала о знаковом российском альманахе «Истоки», задуманном в середине семидесятых годов, как стартовая литературная площадка для начинающих авторов, и пригласила желающих поучаствовать в нынешних «Истоках». Потом читала стихи из своей последней книги «Тени имён на тарусских холмах».

1 августа поездок не запланировано. С утра в Каминном зале Нина Петровна Перетяка знакомит нас с обширной деятельностью Калининградского отделения фонда культуры. Она автор оригинального проекта «Чаепитие с Карамзиным». Русский писатель любил путешествовать, бывал в Кёнигсберге и встречался с Кантом. На экране монитора появляется карета, звучит прозрачная старинная музыка, и мы невольно переносимся в галантный восемнадцатый век…

В оставшиеся незаполненные часы отправляюсь в музей «Мирового океана». Фотографирую экзотических рыб и цветущие кораллы. На балконе музея развешаны рисунки юных художников. Какое обилие талантов. какой незамутнённый взгляд на мир!

Последнее, что успеваю сегодня посетить, Ботанический сад при университете. Он совсем близко от нашей гостиницы. Прохожу через плантацию разноцветных флоксов. Как они нежно пахнут! Но в этом запахе уже чувствуется грустная осенняя нотка. Это цветы нашего Подмосковья. Их запах навсегда запал в сердце…

2 августа: отъезд, отлёт.
Прощай, чудесный гостеприимный город!
Ты будешь мне теперь долго сниться.
Может, ещё когда-нибудь свидимся.

Проза

Александр Серафимов

Превратности судьбы

Супружеская пара с сыном медленно переходили пустынную улицу, когда вдруг стоявший невдалеке чёрный внедорожник марки Нисан сорвался с места и, набирая скорость, помчался по мостовой. В следующее мгновение внедорожник сбил мужчину и женщину, отбросив мальчика на десяток метров в сторону, что и спасло ему жизнь.

Вот уже несколько дней Кирилл лежал без сознания на больничной койке в детском отделении первой городской больницы. Иногда его сознание как бы прояснялось и перед его внутренним взором возникали горящие злобой и ненавистью глаза незнакомого мужчины. Под взглядом этих глаз сердце мальчика сжималось от ужаса, его маленькое тело начинала бить сильная дрожь, а рот кривился в безмолвном крике о помощи. В следующее мгновение его сознание погружалось в полный мрак и только где-то далеко появлялись яркие всполохи света.

Эта дрожь и судорожные конвульсии сильно пугали дежурную медсестру, она тут же вызывала врача, который глядя на мальчика утешал её словами: «Не волнуйся, мальчик переживает момент гибели своих родителей».

– Доктор, вы уверены? Я думаю, что тут другое, его что-то до ужаса пугает, вот он и бьётся в истерике.

– Может быть, очень даже может быть, – кивал головой доктор и, отвернувшись, уходил из палаты, размышляя о том сколько хлопот доставляет ему этот малыш. На второй день после поступления мальчика в отделении появился респектабельный мужчина и потребовал немедленно перевести пациента в отдельную палату с круглосуточным дежурством у его постели медсестры. На все доводы о том, что отделение переполнено и свободных палат нет, мужчина предложил немедленно выписать всех выздоравливающих, остальных потеснить, а если доктор не согласится, его заставят. С этими словами мужчина достал свой мобильный телефон и куда-то позвонил. Через несколько минут в кабинете заведующего отделением зазвонил телефон, и заведующий бросился выполнять поступивший приказ, размышляя о том, что олигархи совсем распоясались, давно потеряли совесть, что им абсолютно наплевать на других детей, а власть и деньги в наше время делают возможным невозможное.

Прошла неделя в сознании Кирилла всё реже стали появляться пугающие его страшные глаза и всё чаще искажённое ужасом лица его матери, когда в последнюю секунду она оттолкнула сына от несущегося на них чёрного джипа. В эти мгновения Кирилл испытывал дикую, ничем не контролируемую ненависть к человеку, сидящему за рулём автомобиля. И более того в его замутнённом сознании появилась отчётливая мысль о том, что рано или поздно он отомстит человеку, лишившему его самых дорогих людей на этом свете, его родителей. Иногда в его сознании всплывали картины, как они с отцом плескались в море, как отец учил его плавать, и в эти минуты он ощущал ласковое прикосновение к его телу тёплой морской воды.

На второй день пребывания Кирилла в больнице появилась домработница Полина, представившись, двоюродной сестрой, она заняла место сиделки у его постели. Глядя на истерзанное, бьющееся в истерике тело мальчика, Полина ощущала сильнейшую нервную дрожь, переходящую в безмолвный крик и с трудом сдерживаемые рыдания. Когда в палате никого не было, она, поглаживая руку Кирилла, неустанно повторяла одну и ту же фразу: «Мальчик мой, родненький мой, ты непременно выздоровеешь, ты, как и прежде, будешь радовать моё израненное сердце, будешь расти, будешь радоваться жизни и постепенно твоя боль оставит тебя».

Полина была поздним ребёнком в семье Вавиловых, темноволосая, широкоскулая, со слегка раскосыми чёрными глазами, невысокого роста она с годами всё больше вызывала у её отца Сергея Сергеевича сомнение в его отцовстве. И было отчего, так как все в семействе, он сам, его жена Вера и старшая сестра Таисья были светловолосы, сероглазы, крепкого телосложения. На все заверения жены, что Полина унаследовала гены якута, за которого её прабабушка вышла замуж и долгое время проживала на приисках в Якутии, Сергей Сергеевич только хмыкал в ответ и махал рукой, как бы говоря, ну чего уж там, всякое бывает. Особенности всего облика Полины с раннего детства наложили своеобразный отпечаток на всю её последующую жизнь. В семь лет она вдруг потребовала от матери, чтобы та непременно записала её в балетный кружок, однако все их попытки оказались неудачными. Везде был один ответ – мы не можем её принять из-за её малого роста и особенностей фигуры, добавляя при этом – ножки у неё кривоваты, понимаете, так сказать, азиатская фигура.

Это был сокрушительный удар для самолюбивой семилетней девочки. Полина надолго замкнулась в себе, стала плохо учиться, и только вмешательство детского психолога помогло преодолеть ей недетскую депрессию. В восьмом классе она влюбилась в молодого учителя истории и твёрдо решила стать учительницей. В девятом классе её любовь угасла, и она увлеклась чемпионом школы по боксу, десятиклассником Валерой, связь с которым кардинально изменила всю её жизнь. Вскоре она, как говорили её подружки, залетела и к началу нового учебного года уже не могла скрывать свою беременность. На все попытки сделать аборт, врачи неизменно отказывались прерывать беременность, ссылаясь на поздние сроки и на непредсказуемость последствий от удаления плода. Беременность Полина переносила тяжело, бесконечные приступы рвоты, слабость во всём теле привели к тому, что она возненавидела своего ещё не родившегося ребёнка и к моменту родов твёрдо решила отказаться от него. После нового года Полина родила мальчика, отказалась кормить его грудью и подписала документ об отказе от ребёнка.

Прошёл месяц после возвращения Полины из роддома. И всё это время, пребывая в каком-то внутреннем оцепенении, она мучилась одним и тем же вопросом, а правильно ли она поступила, отказавшись от ребёнка, и, не находя ответа, утешала себя мыслью, что он попадёт в хорошие руки и получит достойную жизнь, которую она не могла ему дать.

Однажды вечером её матери позвонила сестра и сообщила, что она сильно больна, лежит в больнице попросила приехать присмотреть за хозяйством. На другой день мать уехала в Калугу, и Полина осталась одна с отцом. Вечером после очередного возлияния отец схватил Полину на руки и понес в спальню, приговаривая: «Будешь брыкаться, задушу». Разорвав на ней одежду, он овладел ею и, отвалившись на подушку, захрапел. Встав с постели, Полина оделась, потом прошла в сарай, взяла топор и вернулась в комнату. Затем, подойдя к кровати, занесла топор над телом отца, и в это мгновение услышала голос матери: «Дочка, не делай этого, не бери самый страшный грех на душу, положи топор и уходи». Опешив, Полина огляделась, подумала, что ей померещилось, потом решив, что её мать не выдержит такого удара, положила топор на грудь отца, вышла из дома и пошла куда глаза глядят. Бесцельно бредя, она не заметила, как около неё остановилась машина, и женский голос позвал её: «Девушка, куда направляешься в такую темень, не страшно? А может быть ты ищешь клиента? Так в этих краях их не бывает»

– Я не из таких – резко ответила Полина.

– Тогда садись в машину я подвезу тебя туда, куда скажешь.

– Мне никуда не надо, я бездомная.

– Всё равно садись, поговорим, может быть, я смогу чем-нибудь помочь тебе.

– Меня зовут Софья Петровна, а тебя как?

– Полина.

– Очень хорошо, Полина. Мир не без добрых людей, думаю, всё образуется.

В голосе женщины звучало неподдельное участие, и Полина, поверив ей, села в машину.

– Так, я вижу, что ты не бродяжка, прилично одета, а потому рассказывай, что с тобою приключилось и почему ты ушла из дома.

И тут Полина не смогла сдержать слёз, размазывая их по щекам, она рассказала, что её изнасиловал отец и потому она ушла из дома.

– Теперь идешь в полицию?

– Нет, если его посадят, мать не вынесет этого, у неё слабое сердце, я боюсь за неё.

– Если тебе некуда идти, поехали ко мне, поживёшь у меня некоторое время, а там уже и решим, что делать дальше. Согласна?

– Согласна, спасибо, большое спасибо, Софья Петровна.

Через неделю, когда Полина совсем успокоилась, однажды вечером Софья Петровна сказала: «У меня есть знакомая, хозяйка бюро услуг, можно к ней устроиться, ты как?

– Я согласна, не могу же я без конца сидеть на вашей шее, пора и честь знать.

Так Полина оказалась в Бюро интимных услуг, что располагалось в одной из съёмных квартир недалеко от трёх вокзалов. Отдаваясь очередному похотливому самцу, она не испытывала ничего кроме равнодушия и лёгкой брезгливости. Прошло несколько лет, когда наконец-то Полина осознала всё непотребство своего положения и однажды, собрав свои нехитрые пожитки, ушла из обители разврата.

Вернувшись домой, Полина застала там только свою старшую сестру и её пятилетнего сына Степашку.

От сестры она узнала, что их отец со своим дружком два года назад отравились суррогатной водкой и оба умерли прямо за столом. В это же время её муженёк попался на очередной особо крупной краже и угодил за решётку на семь лет, а ещё через полгода, у матери случился инфаркт, и она скончалась в машине скорой помощи.

– Теперь, сестрёнка, мы с тобой одни на белом свете, сиротки мы, – закончила свой рассказ Таисья и, многозначительно взглянув на сестру, добавила. – А теперь, Полина, давай помянем наших родителей, и ты расскажешь, как ты жила всё это время.

Таисья достала бутылку водки из холодильника, разлила её по рюмкам и предложила: «Давай помянем сначала мать, а потом отца».

– Маму я помяну, – выпив водку, сказала Полина и, помолчав, добавила. – А отца нет, потому как нет у меня отца.

– Это пошто так? Как это так нет отца? – удивилась Таисья.

– А так, после того, что он сделал со мной, нет у меня отца, – крикнула Полина.

– Говори толком, что же он такого сделал, что ты отреклась него?

– Три года назад он изнасиловал меня, понятно?

– Понятно, но почему ты молчала, не заявила?

– Боялась за мать, она бы не выдержала такого позора, её точно бы хватил удар.

– И ты решила податься в бордель? Ну даёшь!

– А ты откуда это знаешь?

– От верблюда. Тебя видел там мой знакомый и рассказал мне. Поначалу я хотела найти тебя, потом махнула рукой, подумала, что так ты решила, значит так тебе надо.

– И правильно сделала, я бы всё равно домой не вернулась, – сказала, как отрезала, Полина. И, помолчав, добавила: «А вот, что делать дальше, не знаю».

– А что тут думать? Если у тебя есть деньги, поступай на платные курсы кондитеров, и твоё будущее обеспечено, голодать уж точно не придётся. Да, кстати, ты видела какой домину отгрохали наши новые соседи Найдёновы? Муж с женой и ребёнком, очень крутое семейство, в общем олигархи, вот у кого не жизнь, а малина. Не только сам, но и его жёнушка по магазинам пешком не ходит, не то что мы, нищеброды.

Полина так и поступила, окончив курсы, она устроилась помощником повара в один из московских ресторанов.

Дней через десять после возвращения домой Полина вышла на улицу и лицом к лицу столкнулась с соседкой, которая собиралась садиться в машину. Увидев Полину, она подошла к ней и, протянув руку, представилась: «Лариса, ваша соседка. Я вот что подумала, мы вроде рядом живём, а до сих пор незнакомы, нехорошо это. Как говорят, добрые соседи лучше дальних родственников, согласна? А ты, как я слышала, Полина?

– Да, я Полина, и полностью согласна с тобой насчет доброго соседства.

Новая соседка Полины, Лариса Найдёнова оказалась почти её ровесницей, простой и славной молодой женщиной, с которой можно было говорить на любые темы, а вовсе не высокомерной олигархшей. Наблюдая как она играет со своим малышом, Полина неожиданно ощутила острую тоску по утерянному ребёнку. Недолго думая, Полина приступила к поиску сына. И вскоре через свою школьную подругу, которая работала в доме ребёнка, к своему изумлению, узнала, что ребёнок Найдёновых является её сыном. Однажды, услышав, что соседи собираются организовать для своих друзей банкет, она тут же предложила свою помощь и, блестяще справившись с заданием, получила приглашение занять место домработницы в их доме. Так Полина оказалась рядом со своим потерянном сыном. Теперь, спустя пять лет после рождения ребёнка и отказа от него она осознала весь ужас своего положения, а тогда в свои шестнадцать, отдаваясь своему любовнику, она не думала о последствиях своего поступка. Теперь с каждым прожитом рядом с сыном днем её материнские чувства только крепли, иногда в порыве этих чувств она на мгновение теряла над собой контроль. В такие минуты она прижимала к себе мальчика и со слезами шептала: «Сыночек мой, милый мой». Услышав невнятное бормотание Полины, пятилетний Кирюша вопросительно смотрел на неё и, отстранившись, убегал в свою комнату.

Приёмный отец Кирилла, Михаил Иванович Найдёнов был незаурядным человеком. Обладая острым умом и независимым характером, он в течение восьми лет возглавлял партийную организацию одного из крупных сибирских городов. Всё шло хорошо, высокий партийный пост и перспективы карьерного роста, плюс дружная советская семья, в один момент рухнули, когда он, тридцативосьмилетний мужчина, безумно влюбился и потерял голову от юной красавицы, которая была моложе его на двадцать лет. Будучи импозантным, красивым мужчиной, он без труда завоевал сердце своей возлюбленной. Это была настолько сильная страсть, что он, не задумываясь о последствиях, бросил свою жену, взрослую дочь и навсегда ушёл из дома. к своей юной возлюбленной. Как водилось в те незабвенные времена, последствия не замедлили сказаться на его карьере. После жалобы бывшей жены в обком партии он был снят с должности первого секретаря и отправлен на хозяйственную работу, и занял пост директора крупного угольного разреза. После развала СССР угольная промышленность, как и многие другие крупные отрасли, пришли в упадок, шахтёры бастовали, перекрывали Транссиб, стучали касками на мосту, а пенсионеры митинговали. Михаил Иванович с женой переехал в Москву и организовал консалдинговую фирму, которая помогала убыточным шахтам и разрезам выбираться из финансовых долгов. К середине девяностых небольшая фирма превратилась в большой угольный холдинг, который вёл торговлю углем с несколькими зарубежными странами. Будучи Генеральным директором холдинга, Михаил Иванович сосредоточил в своих руках контрольный пакет акций и получал большую часть дивидендов, что не давало покоя одному из его заместителей, который считал себя несправедливо обойдённым при дележе прибылей. После усыновления Кирилла Михаил Иванович решил перебраться из душной Москвы на природу и купил небольшой домик в одном из пригородов, который тут же снёс и на его месте построил двухэтажный особняк, который по иронии судьбы оказался рядом с домом Полины и её ст�