Читать онлайн Мой друг Жабыч бесплатно
Посвящается Марку
– Жабыч, ты детей любишь?
– Периодами.
1
Меня безумно долго ждали, я же никак не получался, как утверждала бабушка.
Она непрерывно доставала отца упреками.
– Семья без детей не семья, – смерив его уничижительным взглядом, продолжала: – У тебя есть образование, хорошая работа, даже очки, а детей вот не научился делать…
На что папа, обворожительно улыбаясь, бодро и оптимистично заявлял:
– Не волнуйтесь, ребенок у нас будет обязательно!
Жизнеутверждающая убежденность бабушку Галантину нисколечко не удовлетворяла. «Твердыми могут быть только просроченные пряники», – горько сыронизировала она и пожаловалась в церкви батюшке Владимиру, что Бог совсем обо мне забыл, на что священнослужитель посоветовал бабушке не гневить Всевышнего, а продолжать молиться и просить чуда.
Пришло время, когда сник даже жизнефил папа. Именно тогда мама ликующе на даче всем сообщила, что к Новому году должен появиться я. Отец на радостях упал на колени, прижал к себе маму. Беспрестанно целовал ее руки и живот. Мама плакала и блаженно шептала:
– Это все слезы апреля.
Лично я никак не мог взять в толк, при чём здесь слезы и почему именно апреля, когда был уже июль. Бабушка же, как подорванная, твердила, что Боженька услышал ее молитвы, что она меня вымолила. На радостях она взяла и отнесла в храм похоронные сбережения.
– Может, все не надо было, – благоразумно посоветовала мама, на что бабушка укоризненно заявила:
– Кто – то на Небе поверил в вас, – и рассказала свою историю.
Когда началась война, закончившаяся великой Победой, бабушкина мама, моя прабабушка, на Троицу дала бабушке, семилетней девочке в то время, десять рублей. Огромные по тем временам деньжищи.
– Пойди в церковь, отдай на храм.
Та решила сберечь денежки, потому что на них можно было купить столько вкусняшек, но ноги все же привели не к магазину, а к церкви. Народу внутри оказалось немного, запах ладана кружил голову, сам храм был красиво расписан. Бабушка подошла к иконе святого Николая, долго на него смотрела и не удержалась, простодушно призналась, что у нее есть деньги, что мать просила ее отдать на храм, но ей хочется сладостей. По ее глазам потекли ручьями слезы.
Подошла печальная женщина в черном платке, ничего не говоря, обняла бабушку – девочку, погладила по голове и тихо прошептала:
– Господи, как же ты, деточка, похожа на Октябриночку, – взяла ее ладони и насыпала в них конфет, а потом еще и карманы ими наполнила. И ушла. Чуть позже подошел к бабушке пожилой священник.
– Ты чего, девочка, плачешь? – спросил он ласково. Бабушка вытащила из кармана, заполненного конфетами, десять рублей, протянула их батюшке и, утерев слезы, уверенно сказала:
– Возьмите на храм, возьмите, пожалуйста…
– Это было испытание, – доказывала бабушка матери. – Господь меня испытывал. С той поры я поняла: Кто – то на Небе поверил в меня. Если бы я тогда не отдала эти деньги, наша семья не пережила бы войну…
Мама также поверила, что Кто – то на Небе ее испытывал…
* * *
Над городом незримо витал предновогодний дух. В магазинах продавались игрушки и мишура, витрины разрисовывались дедами – морозами, снежинками, елочками, по телевизору бесконечно на всех каналах крутили ролик «Праздник к нам приходит». На площадях появились железные каркасы елок, еще не одетых в новогодние наряды, строились ледяные фигуры, горки для катания. Рекламные щиты обещали большие скидки, растяжки поздравляли с наступающим Новым годом, афиши кинотеатров приглашали на новогоднюю комедию.
В городском роддоме в рекреации уже красовалась большая искусственная зеленая красавица, но праздничным настроением не пахло. Утром родилось трое ребятишек, после обеда еще двое, и вот ближе к вечеру своей очереди ждал я. Врач маме так и сказал: – Пора! – И ее на коляске повезли в большую и светлую комнату, посредине которой находился странной конструкции стул с подлокотниками как для рук, так и для ног.
В светлый праздник святого Николая я услышал странный голос, неизвестно откуда появившийся и испугавший меня.
«Долго еще будешь кочевряжиться? – секундная пауза. – Тобиас, пора к свету!»
Приказной тон особо не понравился.
«Ты кто?» – возмутился я.
«Жабыч», – с достоинством ответил голос.
Мне это ни о чем не говорило.
«Кто такой Жабыч?» – после небольшого ступора переспросил я.
«Долго объяснять, – буркнул голос, – времени мало, по – земному буду твоим Ангелом – хранителем».
Я не понимал, о чем говорил невидимый незнакомец. Хотя нет, одну истину уловил: кроме папы, мамы и бабушки, у меня будет еще какой – то Жабыч. Голос папы и мамы я слышал постоянно. Они со мной разговаривали, мне приходилось слушать даже их ссоры. Не единожды возмущенно стучал в живот, бунтуя от их перепалок. Странно, к каждому моему стуку они прислушивались, умолкали и потом неописуемо радовались. Еще чаще спорили, кто у них будет: мальчик или девочка. Папа, естественно, был за меня, а вот мама тихо надеялась на девочку. Бабушка без всякого УЗИ сразу определила: – У нас будет Нежданчик!
– Почему не Долгожданчик? – резонно заметил папа, на что бабушка лишь язвительно фыркнула. Но ни разу никакого голоса Жабыча я не слышал, поэтому для меня его появление было странным, даже загадочным.
«Что такое по – земному?» – поинтересовался я.
«Мир, в который ты вот – вот явишься».
В голосе звучала напряженность и недовольство, словно я задерживал какое – то важное событие.
«Ты назвал меня Тобиасом?»
Ни разу не слышал, чтобы папа или мама называли меня конкретным именем. Я был их «солнышком», «котенком», «зайчиком».
«Имя приснилось твоему отцу. Не нравится?» —
Я промолчал. Жабыч чуть погодя еще добавил: «Тебя ждали целых одиннадцать лет».
Для меня времени не существовало, но количество лет впечатлило – это, наверное, и в самом деле много.
«Ответь на последний вопрос, – обреченно вздохнул я. Мое дыхание почему – то стало прерывистым, будто меня кто – то насильно выталкивал куда – то вверх. Мне же никак туда не хотелось. – Там не будет страшно?!»
Я услышал смех: заразительный и очень приятный.
«Тобиас, когда рядом с тобой Жабыч, – голос звучал торжественно и клятвенно, не поверить ему было невозможно, – ничего ужасного с тобой не случится».
«Но я тебя не вижу!» – запаниковал я не на шутку.
Послышался снова легкий смех, расслабивший меня. Захотелось также улыбнуться, настолько проникся доверием к незнакомому другу.
«Просто знай – я с тобой! Давай, к свету!»
«Ты точно будешь рядом?» – с боязнью напоследок переспросил я.
Ответ последовал мгновенно.
«Обещаю!»
Потом было странное чувство, будто кто – то невидимый дал мне шлепок. Я возмутился и закричал – было больно. Когда открыл глаза – увидел свет… и услышал, как женщина в белом халате сообщала второй женщине в белом халате: – Запиши: особь мужского пола… – на что мама уставшим, приглушенным голосом ответила:
– Мой сын человек, а не особь мужского пола!
* * *
Жабыч позже шепнул на ушко:
«Ты осчастливил своих родителей».
Я в пеленках озадаченно уставился в потолок.
«Если бы я не родился?»
Жабыч задумался.
«Дом живет, дышит, пока по его ступенькам бегают детские ножки», – ответил он, чуть помедлив.
«Почему какая – то тётя в белом халате назвала меня моллюском?»
Жабыч хмыкнул.
«Ты родился всего два восемьсот, – объяснил он. – Я бы тебя назвал глистом».
«Это еще почему?» – мое возмущение было беспредельным.
«Ты родился ростом в пятьдесят восемь сантиметров. Для моллюска много, а для глиста длина как раз подходящая», – Жабыч заразительно рассмеялся.
«Смейся, сколько угодно, – обиделся я. – Для своих родителей я всегда буду солнышком и Нежданчиком».
«Это верно», – вынужденно согласился Жабыч.
2
Жабыч уверял, что познавать жизнь я начну только с пяти лет.
«Что до этого я делал?!»
«Выживал».
Ответ поставил меня в тупик. Смысл слова «выживал» был неясен.
«Как это?»
«Ты семимесячный», – наставительный тон Жабыча раздражал.
Меня и без него есть кому поучать. Мама: игрушки собери, руки перед едой помой, зубки утром и вечером почисти. Еще надо обязательно кашу в садике кушать.
Папа: с девочками в садике вести себя прилично. Маму слушаться, потому что женщины – сложный механизм, который лучше не портить, настроить очень сложно.
Бабушка, заставляя съесть нелюбимый суп, постоянно приговаривала:
– Нежданчик – благовоспитанный мальчик и съест большую тарелку супа. Бабушка очень старалась.
Как после таких слов не выполнить ее просьбу. Бабушка бы обиделась. Она же специально суп приготовила, чтобы он промыл кишки в моем животе, будто они у меня засоряются. Еще терпеть не могу молоко, но меня заставляют его пить. Странное чувство, что, пока бабушка его наливает мне в стакан, оно киснет, поэтому я его не люблю.
Иногда хотелось ненавязчиво напомнить бабушке, что я – Тобиас, а не какой – то «Нежданчик», но, глядя на ее счастливое, одухотворенное и морщинистое лицо, чувствовал – лучше промолчать.
Жабыч прав: «Людей, которых любишь, нельзя расстраивать». И потом, лучше быть Нежданчиком, чем лоботрясом – не обидное, но чудное слово бабули. Зачем его взрослые постоянно употребляют? Жабыч утверждает, что от большой любви.
Нет, я чувствовал: родители меня любят. Мама каждый вечер садилась на мою кровать, нежно обнимала и шептала, что я лучший ребенок на свете, после чего целовала. Приятно и от поцелуя, и от того, что я лучший ребенок на свете. Папа также целовал и говорил, что я его Тобичелли. Бабушка целовала и крестила на ночь.
Пока только один Жабыч ни разу не сказал, что любит меня, только умничал и поучал.
«Почему бабушка любит заявлять: – Нежданчик у нас живучий!»
Жабычу не всегда нравились мои вопросы, но я потребовал ответ. Так нечестно.
Он сам как – то сказал, что его миссия (опять непонятное словечко) – отвечать на мои вопросы, какие бы они ни были.
Вчера хотел узнать, почему мне снятся сны. Жабыч долго не мог доступно объяснить, и все же, как ему показалось, просветил: Сны – это параллельный мир. Они опасны. После чего вопросов стало еще больше.
«Мне теперь не спать?»
Жабыч растерялся, начал мямлить туманное, что сны могут меня заманить к себе и не отпустить. Я никак не мог уяснить, к чему Жабыч клонит, от чего хочет меня обезопасить? От снов?!
«Мне нравится бродить в параллельном мире!» – стоял я на своем.
Жабыч недовольно фыркнул, выразив этим звуком скрытое раздражение, но вынужденно сдался.
«Броди»! – бросил он в сердцах.
«Впрочем, сейчас не об этом. Почему я живучий?!»
«Ты перенес две операции на сердце».
Странно, ничего такого не помню. Оказывается, это нормально – не помнить себя. Бабушка считает, что каждый человек должен с рождения запасаться воспоминаниями, особенно когда наступит темнота. Я спросил, что такое темнота? Она промолчала, правда позже, как – то тихо, сдавленным голосом проговорила: – Мы приходим в свет, чтобы потом уйти во мрак.
У меня уже есть первые воспоминания. Большие изумленные глаза мамы, склоненные надо мной, и бурный восторг.
– Матео, он сказал: «Дай!». Позже мама всё допытывалась у отца, почему я сказал именно «Дай».
Ну не надо искать в простом сложное. Я хотел кушать. В руках мамы находилась обожаемая мной долгожданная бутылочка с молочной смесью. Потом, когда я достиг возраста, когда всё помнят, Жабыч как обычно просветил, что это молоко, только ненастоящее: из белого порошка, разведенного горячей водой.
«Ты – искусственник», – без энтузиазма ответил он. Я научился по интонации голоса улавливать, когда моего друга можно без проблем донимать расспросами.
«Что не так с моим сердцем?»
Я чувствовал, что Жабычу не хочется отвечать, но я настаивал. Мне надо знать, что не так с моим сердцем. Слишком часто слышал, как в доме все только и говорили, что мне необходимо беречься. От чего?
«У тебя был порок, – хмуро отреагировал Жабыч и потом нехотя добавил: – Ты мог умереть».
Мне уже несколько раз приходилось слышать это слово. Оно скорбное, вызывает у всех слезы, отчаяние.
«Это страшно?» – сдавленно уточнил я.
«Очень!»
«Почему?» – как ни странно, но Жабыч не отбрыкивался от меня, как от надоедливого комара, которого хочется прихлопнуть, чтобы не жужжал ночью над кроватью, мешая уснуть.
«Ты бы никогда больше не увидел своих родителей, бабушку, не слышал бы мой голос».
Стало по – настоящему страшно.
«Жабыч, мама, папа, бабушка также могут умереть?!» – голос предательски дрожал.
«К сожалению, да!»
Я даже зажмурился. Как это без мамы, папы и бабушки?
«Не хочу!» – закричал я от ужаса, на глазах заблестели слезы.
«Не от нас зависит», – Жабыч печально понизил голос, он прочувствовал мое паническое состояние.
«От кого?»
«Люди умирают, потому что проживают свою жизнь», – уклончиво ответил Жабыч, заставив меня задуматься.
Его слова никак не укладывались в голове. Как можно жить без родителей, бабушки? Они же для меня всё, и я для них всё. Я их Солнце, их Мир, их Нежданчик.
«Для тебя они никогда не умрут, – принялся успокаивать Жабыч. – Они перейдут жить в твое сердце, пока и ты не перейдешь в чье – то сердце».
Бабушка права: есть разговоры, до которых я не дорос. Однажды я откровенно поинтересовался, почему, как мне казалось, она недолюбливает маму. Бабушка притворилась, что не услышала вопрос. Я понял: взрослые не на все вопросы готовы отвечать.
«Жабыч, знаешь, что я сегодня вечером видел? – мой голос перешел на шепот. – Бабуля на коленях стояла возле кровати, сложила руки и с кем – то разговаривала. Я только не понял с кем, в комнате никого не было.
«Она читала вечернюю молитву», – пояснил Жабыч.
«Что такое молитва?» – не отставал я, услышав новое для меня слово.
«Стихотворение, в котором просят Бога, чтобы он сделал так, чтобы всем, кого любят, было хорошо».
«И Бог это делает?! – поразился я его силе. – Он такой сильный?»
В ответ услышал умиротворенное урчание Жабыча.
«Он не делает, но слушает всех. Людям главное, чтобы их услышали, тогда они сами делают так, чтобы всем было хорошо».
Сказанные слова глубоко проникли в сердце.
«Жабыч, научи меня молиться, – в своем желании я был искренен. – Буду просить Бога, чтобы бабуля всегда жила. Я ее сильно люблю».
«Только бабушку?!» – иронично уточнил Жабыч.
Своей бестолковостью он меня даже удивил, пришлось ему, как маленькому, объяснять простые истины.
«Если я люблю бабушку – значит, люблю всех».
До Жабыча сразу не дошло.
«Как это?» – спросил он.
«Жабыч, ну какой ты непонятливый.
Любит меня поучать, а сам, как говорила иногда мама по отношению к папе: «Тормозишь, дорогой!».
«Я люблю бабулю, бабуля любит папу, папа любит маму. Вот и получается, что, если я люблю бабушку, значит, люблю всех. Если я буду просить, чтобы всегда жила бабуля, значит, хочу, чтобы все жили. Это понятно?!»
«Теперь понял, – голос Жабыча спокоен. – Если ты любишь, тогда тебе не надо молиться, потому что в твоем сердце уже живет молитва».
Жабыч прочувствовал мою озадаченность.
«Любовь и есть молитва», – произнес он.
Жабыч снова говорил сложными понятиями для пятилетнего мальчика.
«Тогда почему бабуля молится, если она всех нас любит?»
«Через молитву она только хочет усилить свою любовь».
«И я хочу!»
Если бы я видел Жабыча, думаю, он бы почесал правой рукой голову, так делает папа, когда мама задает ему сложные вопросы, а он не готов на них ответить.
«Ты завтра утром подойди к ней, обними и скажи, что сильно ее любишь, что даже хочешь научиться молиться, и увидишь, какой счастливой она будет».
Жабыч мог бы мне этого и не советовать, но наш разговор привел к неожиданному открытию.
«Значит, счастье – это когда любишь?!»
Жабычу понравилось мое умозаключение. Как – то спросил бабушку, кто меня сильнее любит. Она ответила: любовь не измеряется. Если человека любят, то его любят и никогда не разлюбят.
«Жабыч, ты счастливый?!»
Послышалось теплое урчание, похожее на солнце, выходящее из – за туч.
«Ты в моем сердце».
Кроме того, что я теперь точно знал, что у Жабыча есть сердце, меня тронули его слова, потому что со мной еще никто не разговаривал так чистосердечно и начистоту. Все считали, что я еще маленький и ничего не пойму. Странные взрослые.
Жабыч прав: мы, дети, всё впитываем в себя. Вот у папы странная походка, у него всегда руки за спиной, будто он не знает, куда ему их девать. Мама достает, что так ходить неприлично, потому что он занимает важное положение. Папа соглашается, улыбается маме, но ничего не меняет. Я научился копировать папу, я же его сын. Еще был случай, когда я второпях надел разные носки. Мама увидела, засмеялась, всплеснула руками: «Весь в папу!»
И я понял: папа также, когда торопится, ходит в разных носках.
«Какое же большое у меня должно быть сердце, если я всех люблю».
«Оно у тебя доброе».
Замечание Жабыча поразило.
«Разве сердце может быть злым?»
«Да, – уверенно заявил Жабыч, – если в нем нет любви».
* * *
Когда бабушка укладывала меня спать, я ей сказал, что очень ее люблю. Она поцеловала меня в макушку.
– Что я буду делать, когда ты умрешь? – по щекам потекли слезы.
Бабушке понадобилось время, чтобы прийти в себя.
– Будешь жить, – уже спокойно ответила она.
– Как можно жить без тебя? – никак не успокаивался я.
Бабушка погладила меня по голове, потом прижала к груди.
– Нежданчик, – прошептала она с нежностью. – Я всегда буду с тобой. Просто, когда умру, стану невидимой, но ты всегда будешь чувствовать, что я рядом.
– Правда? – не поверил я.
– Конечно, – заверила она, еще раз целуя меня в макушку.
Жабыч также пожелал мне сладких снов и дал совет:
«Никогда не бойся любить!»
3
Папа считает, что в шесть лет надо не только отвечать за свои поступки, но и понимать, что необдуманными действиями я навожу в семье хаос. Мама как – то в сердцах воскликнула:
– У Тобиаса нет таланта к покою, – она беспомощно развела руками. – Бабушка права: он ветер!
Ветер – это когда ты все делаешь не по правилам. Взрослым, как и Жабычу, лишь читать мораль. Толком объяснить ничего не могут. Для начала бы понять, что такое хаос, если он провоцирует семейное землетрясение. Я прочитал в занимательной энциклопедии «Всё обо всём». Оказывается, внутри Земли накапливается раскаленная магма. Она может там собираться столетиями, пока не найдет щели, через которые вырывается наружу и взрывается.
Жабыч утверждает: «Человеческая жизнь – сплошное землетрясение». У папы иное мнение: «Семейная разборка – нервный выброс плохих эмоций».
Маму послушать – наша семья вечно в проблемах. Квартира в ипотеке, не знаю этого слова, но осознал, прочувствовал – оно нехорошее. Его боятся, особенно если вдруг не будет хватать денег. Бабушка утверждает, что они обычно заканчиваются в самый неподходящий момент.
С каким бы я вопросом ни обратился, слышу одинаковое:
– Тобиас, не приставай. Не видишь, у нас трудности?
– Какие?
Я обязан знать, какие дома сложности. Я же часть семьи. Вдруг смогу чем – то помочь.
– Тебе еще рано знать взрослые проблемы, – голос мамы сухой и неприветливый.
Его можно заменить одной фразой, которую она при бабушке не произносит: «Не приставай!» или «Отстань!» Мне не нравится, что мама все время пытается меня «отфутболить» от решения домашних проблем.
Я встал в позу. Так папа маме говорит, когда у него не получается куда – то с ней сходить, особенно в ее любимые магазины. «Милая, ну не надо сразу вставать в позу». Папа вообще считает, что все проблемы у нас придуманные. Какие могут быть трудности, если есть я – Тобичелли. Вот если бы меня не было… но мама папу перебивает и утверждает, что мое появление – это исключительно ее заслуга.
– Я – божий дар! – заявил я однажды родителям.
Мамины серые глаза впились в меня как крючки. Она очумела от моего утверждения и растерялась, не зная, как ей реагировать
– Что ты сказал?
Мама напряглась, наморщив лоб, будто боялась, что я признаюсь, что разбил ее любимую кружку, что папа подарил ей на Восьмое марта, или что взял и распшикал ее духи. Один раз я пшикнул их на себя, маме почему – то это сильно не понравилось. Она отчитала меня, я не понимал за что и обиделся.
– Я – божий дар! – более твердым голосом повторил. – Не ругайтесь!
– При чем здесь божий дар? – мама недоуменно смотрела на меня.
– Разве не я ваш спаситель от проблем? – с пафосом поинтересовался я.
Мама, когда теряется, лихорадочно ищет поддержки у папы, но он, улыбаясь, молчал.
– Нежданчик, – бабушка даже очки надела, чтобы лучше меня разглядеть. – У мамы не проблемы, а неправильно организованные хлопоты по домашнему быту. Мама научится с ними справляться, а ты – наше спасение.
Папа, чтобы успокоить маму и не дать ей преждевременно взорваться, зажигает свечи, покупает красное вино, называет маму «лучиком».
– Тобичелли, женщины, они те же маленькие капризные девочки, любят, чтобы о них красиво говорили.
Я запоминаю все, что говорят взрослые. По бабушкиному рецепту, чтобы обезопасить семью от Везувия (это такой большой вулкан, засыпавший красивый римский город Помпеи), надо всегда всем собираться за семейным ужином.
Но я о хаосе. Почему взрослые так его боятся? Удивительное дело, но его может спровоцировать даже такая мелочь, как раскиданные игрушки или недомытая тарелка. Все потому, что мама вернулась домой чем – то недовольная, чаще зарплатой отца. Я приучен к порядку, потому что «порядок дома – гарантия спокойствия и семейной стабильности», поэтому посуду моет папа.
МИР – самый важный пункт семейного благополучия. Папа – юрист, и он за то, чтобы в доме царили традиции и правила. Домашние обнимашки и целовашки – они для семейной гармонии и лекарство от семейной грусти.
Я отвлекся, объясняя приятности.
Хаос дома наступил, когда воспитательница детского сада пожаловалась маме на мое поведение.
«Оно очень деструктивное!»
В энциклопедии «Всё обо всём» я не нашел этого странного слова, от которого у мамы начались приступы волнения.
– Матео, с тех пор как Тобиас связался с этим Матиасом, начались проблемы.
Если бы меня спросили, что именно провоцирует хаосы, – не задумываясь, ответил бы: «Запреты!» Все они построены по одному принципу: не сделаешь – не получишь. Это вызывает недовольство у той половины, которая «не получит».
Жабыч уверен, что постоянно заставлять ребенка неверно, можно добиться эффекта домино. Он еще что – то мудреное сказал, что вызвало у меня уважение. Когда я достал любимую энциклопедию из книжного шкафа, Жабыч возвышенным голосом заявил, что передо мной хранилище старинных свитков о человеческих радостях и страхах.
«Жабыч, это же книжный шкаф!»
«Придет время, ты поймешь, что это именно хранилище».
Спорить не стал: запомнил. Когда папа увидел меня с книгой и задал странный вопрос, что я делаю, с гордостью ответил: – Читаю старинный свиток о человеческих страхах!
Кажется, даже папины очки удивились.
Вернемся к хаосу. Он, оказывается, возник из – за Матиаса, потому что из – за него мое поведение детскому садику показалось «деструктивным».
Бабушка как – то постаралась маме растолковать причину моей «деструктивности».
– Элия, чего ты хочешь от Нежданчика, если он у нас «пеликанчик» (так называется наша группа в детском саду).
Матиас также «пеликашка». Он большой задира. Девочек называет дурами, дерется с мальчишками. Его боятся. Он пристал ко мне во время прогулки. Бросил снежок, потом другой, обозвал. Я не отреагировал. Матиаса это разозлило. Он накинулся на меня сзади и повалил на снег. Принялся мутузить кулаками по спине.
– Почему не защищаешься?
– Зачем, – удивился я. – Чтобы ты еще больше меня обижал?
Жабыч заскулил: «Плохой мальчик, плохой мальчик».
– Значит, ты меня боишься? – удивился Матиас.
– Нет!
– Так не может быть, – Матиас с удивлением уставился на меня. С его темной головы слетела шапка. Волосы от мокрого снега слиплись.
– Все боятся, а ты нет! Тебе же больно!
– Немножко, – признался я.
Лицо Матиаса набралось недетской серьезности. Позже я приметил, оно всегда таким становилось, когда Матиас чего – то не мог понять. Воспитательница кликнула всех возвращаться в детский сад на полдник. Матиас протянул руку, помог подняться и поразил тем, что начал стряхивать с моей куртки снег.
– У тебя чудное имя.
Я не знал, что ответить, только пожал плечами.
– Я «подарок Бога», – задиристо произнес Матиас. – Меня очень долго ждали!
Я не удержался и засмеялся.
– Чего смеешься?
Матиас готов был снова на меня наброситься, но у меня никакого страха не было, только Жабыч не переставал шептать, как заклинание:
«Очень плохой мальчик, не надо с ним разговаривать».
– Мы с тобой долгожданчики, – заявил я Матиасу. – Меня также долго ждали.
«Нехороший мальчик, задира. Не надо с такими водиться», – не переставал гундеть Жабыч.
Матиас впервые улыбнулся. Наверное, ему понравилось, что я назвал нас «долгожданчиками».
В тот день я сделал для себя еще одно открытие: если встречаются вместе те, которых очень ждали – это не случайности, потому что и папа, и Жабыч верят: случайности не случаются случайно.
В Космосе, когда сталкиваются две звезды, происходит большой взрыв, когда же оседает их звездная пыль, из нее образуется планета. У бабушки, как всегда, все проще и доступнее:
– Как дитя вы назовете, так оно и будет жить. Тобиас – это необычно, но красиво, Нежданчик было бы лучше, но такого имени нет.
– Значит, ты, правда, меня не боишься? – миролюбиво переспросил Матиас, когда мы почти подошли к садику.
– Папа говорит, что бояться никого не надо. – Я даже остановился. – Это никому не помогает.
Матиас сделал вид, что усиленно думает, – молчал, потом произнес слова, которые невозможно было не запомнить.
– Если кто – то тебя будет обижать – я всех побью!
Жабыч заистерил: «Нам не нужен такой защитник!»
Я ему первый раз очень резко возразил: «Не тебе решать!»
Когда искали Матиаса, находили и меня, когда искали меня, находили и Матиаса.
Главная воспитательница пожаловалась маме: – Тобиас и Матиас – взрывная смесь.
К чему она это сказала, мы не поняли, нам всего – то было по шесть лет.
* * *
Когда Жабыч узнал от меня, что Матиас теперь мой друг, горестно взвыл: «Только его нам не хватало».
«Не надо так о моем друге, – рассердился я. – Матиас говорит, что друг – это человек с фонариком в руках, освещающий дорогу для двоих. Правда, папа утверждает, что дружба – это встреча разных миров. Он часто рассказывает о своем друге детства Янисе».
«Разве я тебе плохо освещаю дорогу?» – обиженно пробурчал Жабыч.
«Когда дорогу освещают двое – она светлее!»
Жабыч промолчал, не возразил.
4
Бабушка Галантина на строгое мамино: – Тобиас не должен больше контактировать с этим Матиасом – отреагировала молниеносно: – Не много ли запретов для Нежданчика?
Мама промолчала, не спорила. Она считает, что у бабушки золотое сердце пятьсот восемьдесят пятой пробы. Оно могло быть еще драгоценнее, если бы бабушка не учила маму, как жить.
Бабушка маму любит, но, когда злится на нее, заявляет, что у мамы пиратская кровь.
– Корабли – призраки потому и дрейфуют по морям, что твою маму в свое время пираты пожалели, не скинули в море рыбам.
Когда мама меня ругает, я пожимаю плечами. Чего она от меня хочет, если во мне течет пиратская кровь. Папа утверждает, что между мамой и бабушкой такие разговоры – это любезности, на них не стоит обращать внимания.
Удивительно, но Жабыч занимает в перепалке между бабушкой и мамой выжидательную позицию. Он хитер, как лис. Когда мама меня ругает, всегда ее поддерживает, но стоит заступиться папе или бабушке – молчит.
Мне многое нельзя, даже хомячка, потому что от него воняет. В садике в аквариуме у нас живут три веселых хомы, и никакого запаха от них нет. Я люблю смотреть, как они резвятся.
Мама считает, что «НЕЛЬЗЯ» воспитывает. Не
плакать, когда идешь в садик. Говорить всем: «Здравствуйте или доброе утро».
Нельзя иметь мобильный телефон, когда он есть у всех. Телефон – «опасная игрушка, разрушающая хрупкую детскую психику».
У Матиаса также нет телефона.
– У мамы нет лишних денег, чтобы мне его купить, – ответил он. – У тебя есть папа, мама и еще бабушка. Я у мамы один.
Мне не совсем было понятно, какое это имеет отношение к тому, что Матиасу нельзя купить телефон, но Жабыч объяснил:
«Телефон стоит денег, в семье Матиаса их экономят».
«Тогда почему, когда у меня есть папа, мама и бабушка, на мне экономят? Нас трое, и я один, а у Матиаса одна мама и он один».
Жабыч сказал, что математик из меня никудышный. Я с ним не согласился. В моем появлении есть суровая несправедливость – я единственный ребенок в своей семье. С малолетства мне вдалбливали, что раз я «долгожданчик», то не имею права разочаровывать родителей. Я поделился своими умозаключениями с Матиасом. Он согласился.
– У нас с тобой нет никакой альтернативы!
– Совсем никакой?
– Одна есть, но захочешь ли ты ее?
– Какая?
Матиас жутко заинтриговал меня.
– Попроси родителей, чтобы они завели тебе братика или сестренку.
Я задумался. Нужны ли мне братик или сестренка… Сложный вопрос, на который у меня пока нет ответа, но, простите, я снова отвлекся.
Еще нельзя приставать с нелепыми расспросами к маме. Почему вода мокрая? Почему кошка не может говорить, лишь мурчит, а собака лает? Почему деревья убегают и исчезают, когда я еду с папой на машине. Этих «почему» множество, дышать даже трудно. Они распирают мое маленькое сердце. Хорошо, что есть бабушка и папа. Они всегда готовы ответить на мои самые странные вопросы, понимая, как они важны для меня.
Теперь я знаю, почему у бабушки волосы серебряные. Оказывается, они седые. Это от старости. Когда я буду таким же, как бабушка Галантина, волосы у меня будут такие же, хотя они и сейчас не сильно отличаются от бабушкиных. Они белые, как нитки, поэтому дома меня часто, шутя, зовут Альбиносиком, Матиас же – Зя´бой. На утреннике я спел песню. Всем очень понравилось.
– Ты пел как зяблик, – похвалил Матиас.
Зяблик – это голосистая птичка такая. Никогда не слышал, как она поет, но, если Матиас говорит, что красиво, – значит, так оно и есть. После утренника Матиас стал звать меня Зябой вместо Тобиаса. Мне понравилось.
Спор между мамой и бабушкой возник из – за Илгварса. Он бросал камни в кошку Юкку, которая недавно окотилась.
Бабушка в нашем доме подкармливает семь кошек. В любую погоду выносит им еду, раскладывает по одноразовым мискам. Кошек даже звать не надо, приходят, каждая знает свое место. Их можно погладить, поиграть, когда они поедят. Они добрые и ласковые, но несчастные, потому что у них нет дома.
Я вступился за Юкку. Мы с Илгварсом подрались. Нас разнял дядя Мартин, он выносил мусор. И вот тогда Илгварс обозвал меня очень плохим словом, даже Матиас таких не произносит.
– От скверных слов можно заболеть – они заразные.
Так считает мама Матиаса, тетя Мия. Матиас маму очень любит, как и я свою. Матиас придумал свое самое плохое слово: КАКАБАС! Так он обзывает всех, кого считает нехорошими. Есть и другие: ДЫДОХОД – так Матиас называет своего отца.
– Он нас бросил. Он – ДЫДОХОД!
Моя мама считает, что Матиас странный, потому что он назвал папу ХАУМАСОМ, она не знает, что это очень хороший человек.
Матиас обозвал КАКАБАСОМ Юриса из старшей группы за то, что тот специально разбросал мусор из тележки возле садика.
Юрис пожаловался воспитательнице на Матиаса. Она пришла разбираться, но, увидев, что мы с Матиасом почти собрали весь мусор снова в тележку, похвалила, только сказала, что не надо говорить нехорошие слова.
– То, что сделал Юрис, мог сделать только КАКАБАС, – ответил я упрямо за Матиаса.
Воспитательница посмотрела на меня, будто я упал с Луны.
– Тобиас, не надо повторять за Матиасом нехорошие слова, – попробовала она вразумить меня.
– Юрис – КАКАБАС! – не отступал я.
Матиас зачарованно смотрел на меня. Жабыч взвыл, будто его больно ударили: «Тобиас, ты не должен уподобляться Матиасу!»
Мне было совсем непонятно, что такое «уподобляться». Юрис разбросал мусор, который собрал дворник, дедушка Юрген. Меня учили, что труд стариков надо уважать. Юрис сделал плохо. Нельзя делать дурные дела. Я попробовал это объяснить Жабычу, он меня не слушал. Как трудно и тяжело, когда в тебе живет Жабыч. Вот у Матиаса его нет. Представляю, как ему легко.
Воспитательница ушла. Мы дособирали раскиданный мусор. Дедушка Юрген поблагодарил нас.
– Вы хорошие мальчики, а тот – плохой.
– Он КАКАБАС!
Дедушка Юрген худой, волосы у него как сено. С удивлением смотрел на нас.
– Чудные ребята, – проговорил он. Взяв тележку, покатил ее к мусорному контейнеру.
– Тебе большой привет от моих котиков, – вскользь проговорил Матиас по дороге, не глядя на меня.
– От каких котиков? – я опешил и подозрительно покосился на друга, ни капли не понимая, о чем он толкует. Матиас ни разу не говорил, что у него дома живут котики. И потом он произнес «котиков» – значит, их много.
Я даже остановился. Мое изумленное лицо требовало немедленно ответов на поставленный вопрос.
– Волшебных котиков Бастиана, – лицо Матиаса оставалось серьезным, хоть бы смешинка маленькая на нем проскользнула. Ничего подобного. – Ты им понравился.
Бабушка права, когда говорит слово «дозированно». Много информации переварить сразу сложно. Оказывается, это не просто котики, они еще и волшебные, и еще к тому же – это котики Бастиана. Кто такой Бастиан? Откуда взялись эти котики? И вообще всё ерунда. Не может быть никаких волшебных котиков. Матиас меня разыгрывает, но лицо – то серьезное, и еще глаза… Они печальные. Бабушка утверждает: грустные глаза не лгут.
– Тогда и ты им передай, что они мне также нравятся.
Так я первый раз услышал и узнал, что у Матиаса живут волшебные котики Бастиана. Они с ним разговаривают. Никогда не думал, что коты умеют говорить.
– Коты не умеют, – поправил меня Матиас, – а котики Бастиана разговаривают только со мной.
Как ни странно, не удивился. Я же разговариваю с Жабычем, а он со мной. Если бы я кому – то рассказал, что у меня есть Жабыч, меня бы посчитали психом, но я ведь нормальный.
О чем они с тобой говорят?
Обо всем!
Мы также с Жабычем разговариваем обо всем.
* * *
Илгварс на следующий вечер привел свою маму к нам. Не знаю, о чем они говорили, только мама потом допытывалась у меня, что за странное слово КАКАБАС, потому что в садике все так стали звать Илгварса.
– КАКАБАС – плохой мальчик! – ответил я.
– Это Матиас такому тебя учит?!
Я молчал. Мама перестала считать меня благовоспитанным мальчиком. Она так и заявила:
– Тобиас, ты становишься скверным мальчиком! Это на тебя так отрицательно влияет Матиас!
– Илгварс – КАКАБАС, – отчаянно доказывал я. – Он бросал камни в Юкку. – На моем лице появились слезы. Мне было обидно, что мама мне не верит. – Не говори, что Матиас плохой – он ХАУМАС, он хороший!
И вмешалась бабушка.
– Элия! – у нее был очень спокойный, но уверенный голос.
– Кошки КАКАБАСА любить не будут. У них сильно развиты инстинкты самосохранения. Поверь мне как ветеринару. Покалеченная Юма лезет к Матиасу на руки, значит, не боится, чувствует – не обидит. Этот мальчишка не даст Нежданчика в обиду, – с убеждением заверила бабушка. – Но если вдруг обидит, то этот лоботряс получит от меня такую взбучку – надолго запомнит.
Мама сдалась, но слышал, как она с беспокойством пожаловалась отцу:
– Матео, спокойные дни закончились.
– Почему? – не понял папа.
– Этот Матиас…
Папа постарался маму утешить.
– Он хороший мальчик.
– Посмотрим, – неопределенно ответила мама.
Бабушка вечером, перед сном, шепнула:
– Всех КАКАБАСАМИ, Нежданчик, называть не надо, но некоторых полезно.
У меня самая мудрая бабушка Галантина на свете!
* * *
Я так и сказал ночью Жабычу:
«То, что запрещают, как раз и есть самое правильное».
Жабыч упорно доказывал обратное.
«Разве можно чему – то научиться, нарушая правила?»
Я от души рассмеялся.
«Ты же мой стоп – сигнал!»
Жабыч на время потерял дар речи.
«Это еще что за стоп – сигнал?» – переспросил он в неясном ожидании подвоха с моей стороны.
«Остановишь меня, когда я что – то буду делать неправильно».
Жабычу ответ понравился.
5
У папы непонятная профессия: он качает права – он юрист. За это его все дома уважают, даже бабушка прислушивается. Она однажды поинтересовалась, когда в стране будет порядок. И папа ответил: «Когда над порядком будет закон». Бабушка с расспросами больше не приставала. Папа умеет так объяснить, что всем всё сразу становится понятным.
Папа считается в семье главным, но всем заправляет мама, потому что папа дома не хочет качать права – это тяжелая работа, он от нее устает. «Дом для того, чтобы отдыхать, а не работать», – заявил он всем. Мама согласилась, поэтому дома она за главного.
Еще папа не любит с мамой ходить в магазины.
– Женский шопинг хуже кризиса на бирже, – утверждает папа. – Но его не избежать, поэтому к нему надо заранее готовиться!
Когда в доме объявляется экономия, я начинаю понимать из – за чего…
Мама каждый вечер рассказывает папе обо всём, что произошло в доме, пока он находился на работе.
– Семья – это когда вы разговариваете друг с другом, а не молчите или смотрите в телевизор, – убеждена бабушка.
Когда мама заявила папе, что Матиас на меня плохо влияет, он подумал и сказал: – Пусть это будет лучше Матиас, чем кто – то другой.
Ответ маму не устроил. Ее лицо стразу стало строгим.
– Почему? – у мамы хватка, как у прокурора, так всегда говорит папа.
– Он умный мальчик.
Ответ еще больше не понравился маме.
– С чего ты это взял?
Я давно понял: папа – великий успокоитель мамы. Она в разговорах с ним часто бывает чересчур эмоциональной и неспокойной. Бабушка уверена, что папа – мамин огнетушитель.
Когда мама начала на Матиаса катить бочку (это любимая фраза бабушки), папа напомнил ей один случай.
Мы с другом смотрели с балкона на Луну. Папа находился рядом. Он также любил выходить вечерами на балкон и смотреть в небо, разглядывать звезды. Луна висела молодая и серебристая. Мы долго ею любовались. Я спросил, о чем думает Луна, когда ночью смотрит на Землю. Папа ответил, что у Луны слишком мало времени о чем – то думать. Матиас с ним не согласился.
– Луна думает: как хорошо, что есть Земля! – Матиас завороженно смотрел в небо. – Они же, как близнецы, друг без друга не могут!
– Как интересно и необычно рассуждаешь, – похвалил папа, с любопытством разглядывая Матиаса.
Еще помню его реакцию, когда папа первый раз увидел котиков на моем столе и на стене. У него приподнялась бровь, потом появились ямочки на щеках. Папа редко улыбается. Когда я допытываюсь, почему он дома почти не улыбается, отвечает, что у него такой возраст, когда улыбаются редко, но это неправда. Бабушка намного старше папы, но всегда улыбается. Она считает, что человек без улыбки увечный. Глухой, слепой, немой. Поэтому я безмерно удивился, когда увидел на лице папы улыбку, с интересом разглядывающего котиков Матиаса.
– Они такие смешные! – заметил я.
– Они восхитительные, – выдохнул негромко папа.
Матиас часто рисует котиков у меня дома, и потом оставляет.
– Пусть живут у тебя.
Самого красивого, обаяшку, я прикрепил магнитиками к двери холодильника. Котикам у меня вольготно.
– Папа сказал, что твои котики напоминают детство, и улыбнулся.
– Значит, детство – это улыбка, – подытожил Матиас, чем снова удивил папу.
Вид у него был довольно веселый.
– Почему ты рисуешь именно котиков? – поинтересовался папа.
– Они защитники людей, – с готовностью ответил Матиас, будто ждал именно этого вопроса.
Папа снял очки.
– Значит, ты защитник Тобиаса?
Матиас отрицательно покачал головой, заставив отца насторожиться.
– Нет, – уверенно произнес он. – Я его фонарик.
Папа помолчал, собираясь с мыслями, продолжая пристально разглядывать Матиаса, затем потрепал его по голове, сказал:
– Смотри, Тобиас – самое главное и ценное, что у нас есть.
Папина помощь понадобилась, когда мама однажды в моей комнате неожиданно обнаружила Матиаса.
Просто, когда она заходила до этого, друга в комнате не было, и его появление вызвало бурю эмоций, но все по порядку.
Матиас, когда мама дома, ко мне редко заходит. Он кричит в окно:
– Зяба! Зяба! Зяба!
Я выхожу на балкон и сигналю: есть дома мама или нет.
Матиас маму не боится, но остерегается. Мама Матиаса недолюбливает, считает его «последствием солнечной вспышки».
Когда мама дома, Матиас залазит ко мне через балкон и прячется там, когда мы слышим ее приближающиеся шаги.
В тот день мама была дома. Матиас хотел, чтобы мы немного погуляли, но я сразу предупредил, что вряд ли получится. Мама помешана на чистоте и заставила прибраться в своей комнате.
Матиас стоял перед балконом в легкой куртке и резиновых сапогах.
– Давай я тебе помогу, – предложил он. – Вместе уберемся, маму позовешь, покажешь ей чистую комнату, она и отпустит тебя гулять.
– Хорошо, – мне очень хотелось, чтобы рядом был Матиас.
Мне с ним интересно и нескучно. Мой друг ловко, как кошка, взобрался по пожарной лестнице на второй этаж ко мне на балкон.
Мы почти уже собрали все игрушки в коробку, рисунки Матиаса сложили в отдельный альбом, который мне недавно купили.
Мама зашла в комнату тихо и неожиданно. Долго и удивленно разглядывала Матиаса, пытаясь понять, как он проник, потому что дверь в квартиру она никому не открывала.
– Ты как здесь оказался?
Она увидела не до конца закрытую дверь на балкон. Недоверчиво уставилась на нее.
– Через балкон? – осипшим голосом уточнила мама.
– Да! – подтвердил Матиас, еще не до конца понимая ужас своего положения.
Пугающая тишина. У мамы свело дыхание.
– Ты же разбиться мог, – отчаянно воскликнула она, будто увидела перед собой окровавленное, бездыханное тело Матиаса с множественными переломами рук и ног.
– Я умею лазить по балконам, – с душевной простотой успокоил Матиас.
Теперь мама знала, как Матиас незаметно приходит ко мне в гости. Открытие ее нисколечко не обрадовало.
– Ты всегда так приходишь?
Матиас утвердительно качнул головой, отчего лицо мамы сделалось еще напряженнее. Она пристально рассматривала Матиаса, не зная, что с проказником делать. Давно заметил, если мама хмурит брови – это нехорошая примета.
– Зябе скучно одному, – оправдывался Матиас.
Мой друг выбрал неправильную тактику. Бабушка говорит, в таких случаях надо как можно чистосердечней каяться, но Матиас – это Матиас. Он не каялся.
– Зяба – это кто? – с недоумением поинтересовалась мама.
– Тобиас.
Глаза у мамы слегка расширились и округлились
– Значит, мой сын уже не Тобиас, а какая – то Зяба? – уточнила она, нахохлившись.
Маме решительно не понравилась мое новое имя. Матиасу пришлось объяснять, почему я Зяба.
– Птичка такая, хорошо поет.
– Кто хорошо поет? – занервничала мама.
Неужели непонятно? Взрослым всё надо подробно объяснять, как говорит бабушка: «Не разжуешь – не съешь».
– Птичка и Зяба.
Мама не понимала, о чем говорил Матиас. Она вышла на балкон, посмотрела вниз.
– Сапоги резиновые внизу чьи?
– Мои, – теперь удивился Матиас. – Не в
сапогах же заходить в квартиру. Чистоту надо уважать!
– Хорошо, хоть до этого додумался, – мама вышла из комнаты.
Матиас уныло посмотрел на меня.
– Нас, наверное, сейчас очень сильно будут ругать? – предположил он.
– Наверное, – согласился я.
Когда папа зашел в комнату, мама ему уже обо всем рассказала и ждала, что он начнет нам качать права, папа же только с изумлением переспросил:
– Правда, через балкон?
Матиас съежился, отважно приготовился, что его будут ругать.
– Да!
Папа не торопился качать права. У него такая тактика: прежде, чем качать права, обстоятельно во всем разобраться.
– Не страшно?!
– Нет! – бесстрашно ответил Матиас.
Папа молчаливо оценил ответ моего друга.
– Надеюсь, Тобиаса ты этому не научишь?
– Нет, – искренне заверил Матиас. – Зяба боится высоты, ему по балконам нельзя.
Папа довольно кивнул.
– Давай договоримся, ты больше через балкон не заходишь. Для этого есть входная дверь. Она для тебя всегда открыта, потому что ты друг Тобиаса, договорились?!
– Да! – удовлетворенно ответил Матиас.
И тут вмешалась мама.
– Матео, это все, что ты хотел сказать детям?
Мама устремила на папу недовольный взгляд. Ей не понравилось, как он нам прокачал права. Папа улыбнулся, протянул руку и обнял маму.
– Детство без приключений – потерянное время!
– Дядя Матео, приключения – это менять мир и делать его интересным.
На лице Матиаса промелькнуло легкое смущение. Папа одобрительно кивнул. Жабыч горемычно застонал. Мама строго и с осуждением посмотрела на нас. Поджав губы, вяло улыбнулась, но с папой спорить не стала. Это называется – не подрывать его авторитет.
Папа недавно, когда мы с ним снова смотрели в небо и разглядывали звезды, с грустью заметил, что быть отцом очень нелегко.
– У тебя, папа, это отлично получается, – я прижался к нему, как к большому дереву, которое хочется обнять. – Папа, я без тебя сирота! – меня пробило на слезы. – Мир без тебя мне неинтересен!
* * *
Жабыч историю с балконом не одобрил. Отчитал меня по полной. Я как мог защищался, доказывал, что приключения закаляют и воспитывают характер.
«Детский сад», – фыркнул он.
Терпеть не могу, когда Жабыч корчит из себя великого воспитателя. Он почувствовал, что перегнул палку.
«Как мама отреагировала, что ты теперь Зяба?!»
Правильно, когда ситуация выходит из – под контроля, ее необходимо перевести в другое русло. Пересказывать, как мама возмущалась, мне не хотелось, чтобы потом Жабыч надо мной не подтрунивал. Нет уж, ни за что.
«Мужественно!»
«Оно еще не раз ей пригодится, – негромко и с прискорбием произнес Жабыч. Я даже рот раскрыл. – Она боится, что ты станешь таким же странным, как Матиас».
«Почему она считает, что Матиас плохой?»
«Она не считает его плохим».
«Тогда чего так за меня боится?»
«Она считает, что Матиас странный, а это страшнее, чем быть плохим».
«Почему?» – удивился я.
«Плохие люди предсказуемые, а странные…» – Жабыч замолчал, но и без слов было понятно, что он хотел сказать.
«Значит, ты также считаешь меня странным?» – уточнил я, чувствуя, как радостно забилось сердце, и услышал смех Жабыча: негромкий, но очень искренний, будто ему пятки щекотали.
«Странности притягиваются, – и после небольшого молчания, добавил: – Только странные мальчики могут со мной разговаривать».
Я оторопел, не поверил тому, что произнес Жабыч.
«Ты же настоящий?!» – голос от волнения дрожал.
Жабыч довольно заурчал. Добрый знак.
«Если ты меня слышишь и веришь в меня – значит, я есть!»
Как же отлегло на душе и счастливо затрепетало сердце. Конечно, я слышу и верю.
«Жабыч, я правильно понял – люди ведь не любят, когда их считают странными?!»
Наступило долгое молчание. Наверное, я задал чересчур сложный вопрос.
«Странные люди, они самые искренние и добрые. – Жабыч поколебался, потом произнес тоном, который ему представлялся деликатным: – Потом, у странной бабушки не может быть не странный внук», – убедительно заключил он.
«Ты считаешь бабушку странной?!»
«Еще какой! – в голосе Жабыча звучал восторг. – Только она могла заявить твоей маме: «НЕТ НИЧЕГО НЕПРАВИЛЬНОГО!» Настоящая неправильная бабушка!»
* * *
Я бабушке рассказал, почему люблю приходить к Матиасу домой.
– Его квартира пахнет котиками.
Она с тревогой посмотрела на меня, даже очки протерла платочком, но надевать не стала.
– Наша чем пахнет? – осторожно спросила бабушка.
– Нашей семьей, – простодушно ответил я.
Бабушка облегченно выдохнула.
– Это плохо? – поинтересовалась она.
– Нет, – успокоил бабушку. – Думаю, у каждой семьи свой запах, плохо, когда его совсем нет.
– Ты становишься философом, – и бабушка меня обняла.
Я понял, быть философом – это хорошо. Например, меня удивляет, что взрослые наивно считают, что мы их не понимаем. Это не так. Это взрослые нас не понимают или не хотят понимать. Дети понимают всё!
6
Матиас утверждает, что у каждого есть секреты: у взрослых их много, у нас мало, мы же дети.
Я сначала не согласился, с сомнением посмотрел на друга, потому что не понимал, что такое секрет.
– С – е – к-р – е – т, – по буквам произнес Матиас, будто пояснял инопланетянину, всплеснув при этом эмоционально руками. Он всегда так делает, когда что – то доказывает, – это то, что ты не хочешь, чтобы все знали. В первую очередь родители.
По строгому выражению лица Матиаса я понял – это самое главное.
Матиас скрестил руки на груди. Он это делает не специально, привычка такая. Еще он любит хмуриться, словно решает сложную задачку со спичками. Матиас обожает задачки со спичками и мучает меня ими, а до меня не доходит, какую спичку и куда переложить, чтобы, например, получилась цифра «восемь». Матиас щелкает их как орешки, он смекалистый. С ним и в шахматы никто не хочет играть, потому что он у всех выигрывает. У Матиаса в голове, наверное, компьютер, который все за него просчитывает наперед.
Меня Матиас, наверное, считает тугодумом, хотя ни разу даже намеком не показал этого.
Конечно, мне было интересно знать, какие секреты у Матиаса есть, просто до этого я не знал, что они существуют. Дома мама иногда говорила мне выйти из комнаты, потому что у нее состоится серьезный разговор с папой, и он не для детских ушей. Я покорно удалялся к себе. Теперь я понимал: мама с папой секретничали.
Матиас не выдержал моей молчаливости.
– Хочешь увидеть мой шрам? – чуть ли не шепотом спросил. – Мне удаляли аппендицит. – Друг чуть приспустил шорты, мы были в раздевалке в детском саду, и я увидел продолговатый красноватый рубец.
Он произвел на меня сильное впечатление.
– Больно было?
– Не помню, – с улыбкой ответил Матиас. – Я же был под наркозом, но потом болело и очень чесалось, – он поморщился, и я понял: правда, было больно. – Я никому не показывал свой шрам. О нем знает только мама, – доверился Матиас.
Жабыч учит, что чужим верить сразу нельзя. Так было, когда Арнис со слезами сказал, что потерял варежки и ему дома за это влетит. Я ему отдал свои новенькие. Потом узнал, что он солгал. Он специально меня обманул. Ему приглянулись мои варежки, старые он выбросил в мусорный ящик. Дома я сразу сказал, что рукавицы отдал Арнису, потому что он потерял свои. Бабушка только всплеснула руками. «Да ты так рубашку последнюю отдашь». Никто дома меня не ругал. Мама только сказала, что «нельзя быть таким добрым, люди этим будут пользоваться».
Я снял с себя футболку и показал Матиасу два шрама на груди.
– Это же не аппендицит, – с чувством знатока произнес он. – Он там, внизу.
От рассуждений Матиаса на моем лице появилась улыбка.
– Это сердце!
Матиас осторожно потрогал мои рубцы, лицо его сделалось серьезным, словно он решал сложную задачку со спичками.
– Ты мог умереть? – в голосе друга зазвучал испуг.
Я неопределенно дернул плечами.
– Не знаю, я был маленьким! – мне хотелось успокоить Матиаса.
Он снова потрогал рубцы, даже погладил их, отчего мне стало щекотно. Так делала только бабушка, когда мыла мне голову в ванне. Она всегда целовала меня в грудь и сразу крестилась, приговаривая: «Господи, спасибо!»
Лицо Матиаса преобразилось, в глазах появился живой огонек. Он наклонился ко мне и таинственным шепотом, чтобы никто не услышал, хотя кто нас мог услышать в пустой раздевалке, сказал:
– Зяба, это и будут наши первые секреты. Ты же никому не показывал свои шрамы, кроме меня?
– Никому, – очень убедительно ответил я, потому что так оно и было.
– И я никому!
– Где мы их будем хранить?
Матиас озадаченно посмотрел на меня. Правда, секреты надо где – то хранить. И здесь проснулся Жабыч. Было бы странно, если бы он промолчал. Такое дело и без Жабыча.
«Лучший хранитель секретов – это я! Я могила, никому ничего не расскажу, да меня никто и не услышит, если сам не разболтаешь. Когда будешь болтать секреты свои, я буду тебя всячески сдерживать. Секреты разбалтывать нельзя, иначе это больше не секреты и хранить тогда их незачем».
Идея Жабыча понравилась, но у Матиаса нет Жабыча, где тогда хранить его секреты? Их обязательно надо хранить в недоступном ни для кого месте, и теперь, когда мы с Матиасом обменялись своими секретами, они должны храниться в одном месте.
Жабыч, как всегда, со мной не согласился, он вообще редко со мной соглашается.
«Секреты у каждого хранятся отдельно. Вы завтра с Матиасом разругаетесь, а у него будут твои секреты», – вталкивал Жабыч.
«Почему я должен с Матиасом разругаться? – возмутился я. – Мы не можем с ним разругаться».
Теперь очередь удивляться пришла Жабычу.
«Это еще почему?»
«Мы с ним ДРУГИ!»
«ДРУГИ?»
Мое признание Жабыча сразило.
«Что еще за ДРУГИ?»
Растерянность Жабыча позабавила меня.
«ДРУГИ, – уверенным голосом чеканил я, – это, как море без воды, ночное небо без звезд и луны, сердце без человека. ДРУГИ, когда я не могу без Матиаса, а он без меня».
«Когда вы стали ДРУГАМИ?»
В голосе Жабыча еще тлела надежда, что все, что я говорю, неправда.
«Мы с первого дня ими были».
«Такого быть не может».
Я даже испугался, потому что это был вопль беспредельного отчаяния, будто Жабычу сказали, что у меня появился еще один Жабыч.
Мы с Матиасом стали ДРУГАМИ после одного случая. Неловко говорить, но я пѝсался в постель. Нет, не специально. Просыпался – и я мокрый. Повторялось это по два – три раза в неделю. Я всегда из – за этого нервничал, плакал. Бабушка успокаивала, говорила, что чуть подрасту и это пройдет, но не проходило. Мама водила меня к врачам. Они также успокаивали, выписывали таблетки, но я продолжал пѝсаться. Я стал бояться засыпать, особенно во время тихого часа в детском саду. Писаться дома – это дома, где все родные и понимали: я не виноват. В садике – нянечки ворчали, когда меняли постель, и другие дети видели и знали – я писаюсь. Когда просыпался после тихого часа и понимал, что авария случилась, мечтал провалиться сквозь землю. Какое ужасное ощущение, когда на тебя все смотрят. Однажды воспитательница от отчаяния, наверное, воскликнула:
– Тобиас, ты же уже не маленький!
Вся группа рассмеялась. В ушах долго звучало: «Тобиас писается. Тобиас писается…» Это было невыносимо. От стыда хотелось сгореть.
Дома я заявил, что больше в садик никогда не пойду. Это вызвало переполох. Проблема, что домашние все работают, даже бабушка. Правда, полдня. Брать меня в ветлечебницу также не выход, и, к тому же, мама считала, что садик меня развивает.
Я пробовал в тихий час не спать. Иногда мне это удавалось, но, когда я засыпал, все было по – старому. Отчаянию моему не было предела. Однажды я спрятался в каком – то чулане, дал себе слово никогда из него не выходить. Меня нашел Матиас. Он сел возле меня. Какое – то время молчал. Потом взял за руку и сказал:
– Пойдем, тебя бабушка ждет. Она волнуется.
– Никуда не пойду, – глотая слезы, выдавил я из себя.
Матиас взял и заботливо, как бабушка, погладил меня по голове.
– Зяба, я также писаюсь.
– Ты? – не поверил я.
– Мама говорит – это болезнь. Она называется энурез. Она, правда, пройдет.
Слова Матиаса были такими убедительными, что я ему поверил. Он привел меня к бабушке, которая не находила себе места. Никто не знал, где я был.
– Зяба больше не будет стесняться своей болезни, правда, Зяба? – Матиас так это проникновенно сказал, что я кивнул в знак согласия.
– Я больше не стесняюсь того, что писаюсь, – уверенно произнес я.
Бабушка обнимала нас с Матиасом и плакала.
Жабыча насторожило мое молчание. Он нетерпеливо закашлялся. Я прекрасно понял его сигнал.
«Матиас вылечил меня от той болезни».
Я и правда после того случая, когда меня в чулане успокоил Матиас, перестал писаться. Бабушка считала, что мне в этом помогли ее молитвы, но я‑то знал, это не так… Ребенку безумно не хватает того, кто рядом сядет, погладит по голове и тихо, доверительно, но очень уверенно скажет: «Все будет хорошо! Ты справишься, потому что рядом с тобой Я!»
Наверное, я слишком долго молчал, Матиас легонько толкнул меня.
– Чего ты замолчал?
– Не мешай, думаю!
Матиас забыл, что сам часто мне говорит: «Не мешай, Зяба, я думаю!» – и я терпеливо ждал, чего мой друг надумает.
Жабыч осторожно подал голос.
«Если вы в самом деле ДРУГИ, – уважительно изрек он, – тогда вам точно надо иметь свое место для секретов».
Я от радости подпрыгнул, вызвав недоумение Матиаса. Друг удивленно посмотрел на меня как на ненормального, но не мешал дальше думать.
«Какое, подскажи», – взмолился я.
Повисла тишина. Жабычу нравится, когда я его о чем – то прошу. Для начала он всегда делается важным, словно делает мне большое одолжение, и тогда я стараюсь Жабыча рассмешить, но сейчас я ждал его умного совета.
«Тебе бабушка на день рождения подарила копилку – собаку. В нее и складывайте свои секреты. Собака – большой тотем ДРУГОВ».
«Что такое тотем?»
«Талисман! Он будет вас защищать, – продолжал Жабыч. – В твоей копилке есть деньги, которые тебе подарили родители. Ты молодец, что не потратил их сразу. – Я хотел напомнить Жабычу, что это он мне их не позволил тратить, но не стал. – Сходите с Матиасом в «Рио», купите серебряные цепочки с головой собаки. Там такие продаются, когда ты гулял по торговому центру, я их видел. Обменяйтесь этими цепочками. У тебя будет Матиаса, у него твоя, вот тогда у вас и будет настоящий оберег.
Идея Жабыча понравилась. С придыханием пересказал ее Матиасу.
«Супер!»
Теперь у нас есть не только обереги, но и место, куда мы складываем свои секреты: собака – копилка.
* * *
«Тобиас, что ты такого нашел в Матиасе?» – не спалось Жабычу, вот и вопросы задавал странные, но они меня не смущали. Ответ на них давно есть.
«У нас с ним один ритм сердца. Болит у меня – болит и у него».
Жабыч молчал, переваривал сказанное мной.
«У нас с тобой есть что – то общее?»
«Да!» – уверенно отозвался я.
«Что?!»
«Одна душа на двоих!»
«Хорошо сказал», – похвалил Жабыч.
7
Когда родители тревожатся без повода – это всегда напрягает, хотя Жабыч полагает, что родительское волнение, как человеческое сердце: пока в него поступает кровь, оно будет стучать.
После Восьмого марта мама, охваченная недобрым предчувствием, осторожно поинтересовалась у отца:
– Матео, у Матиаса на уме одни котики. Ими завалена вся комната Тобиаса. Меня это беспокоит. – На лице мамы отобразилось тревога, как волна она пробежала по лицу и застыла в ее глазах.
Папа задумчиво промолчал. Он всегда так делает, когда не готов сразу ответить.
На Восьмое марта Матиас в белой рубашке пришел к нам и празднично поздравил маму и бабушку. Подарил цветы и две больших самодельных открытки с котиками: маме, где кошечка, грациозная, в очках, работает за ноутбуком, бабуле – пожилая кошечка сидит на диване и вяжет длинный красный шарф, такой она мне недавно связала.
Сколько знаю Матиаса, он все время рисует котиков. Они у него как люди: ходят на двух лапах, лица человеческие. Особенно мне нравятся его котики – хулиганы, катающиеся по перилам, играющие в снежки и прыгающие через лужи. Совсем как мы – дети. Исключительно рыжие и с большими выразительными глазами.
– Почему рыжие? – поинтересовался я.
– Винс был рыжим, – просветил Матиас.
– Кто такой Винс? – меня распирало от любопытства.
Матиасу нравится, когда его внимательно слушают. Его лицо приобретает значимость, голос становился протяжным, глаза горят, как звездочки в ночном небе.
– Мы как – то с мамой приехали на дачу, – начал живо рассказывать Матиас, – и обнаружили, что там хозяйничает взрослый рыжий кот. Он облюбовал наш диван на веранде. Мы его не выгоняли. Кот утром исчезал, к вечеру возвращался. Мы не сразу подружились. Он даже не позволял себя гладить, шипел, выпускал когти, возмущался, что мы вторглись на его территорию. Позже сосед по даче сообщил, что это кот дедушки Витауса – Винс, но дедушка умер. Дачу продали, новые владельцы дом закрыли, рыжего выбросили. Кот стал бездомным. Долгое время Винс приходил на могилу дедушки и там сидел до глубокого вечера. Все ждал, что дедушка Витаус позовет его домой. Вечером же возвращался и искал, где бы ему приютиться на ночь. Вот наш домик ему чем – то понравился, а может запомнил, как дедушка приходил к нам, когда жива была еще моя бабушка. Мама позволила Винсу у нас жить. Говорила, что он всегда был особенным котом, любил только хозяина, а других не привечал.
Постепенно Винс к нам привык, мы к нему. Он даже стал позволять себя гладить. В доме была печка, когда на улице становилось прохладно, мама ее чуть топила. Один раз она перекрыла задвижкой дымоход слишком рано, когда не прогорели в печке угли. Мы спали, нас спас Винс. Он громко мяукал, а когда понял, что не разбудить, принялся царапать маму, и она проснулась, сразу поняла, что мы чуть не задохнулись угарным газом. Мама настежь открыла входную дверь, окна. Мы спаслись благодаря Винсу. Когда дачный сезон закончился, Винс поехал с нами. Через год он снова вернулся на дачу. Один раз утром он ушел и больше не вернулся, как мы его ни искали. Мама сказала, что коты уходят навсегда, чтобы их хозяин не волновался. Правда это или нет, не знаю, но Винса я больше не видел. Поэтому мои котики рыжие. Может, когда – то они будут другого цвета, посмотрим, – неопределенно сказал Матиас.
На мой день рождения он подарил большой лист, ватманом называется, на котором два котика – один мордочкой похожий на меня, другой на Матиаса – гуляли по улице. От восторга я сказал, что котики волшебные.
Матиаса обрадовало, что подарок мне понравился.
– Мама говорит, они текучие, как вода, пластичные, как каучук, бесшумные, как ниндзя, и при этом топают ночами как лошади.
Я рассмеялся, даже Жабыч хмыкнул.
– Еще они умеют ходить по самым непроходимым узким карнизам, но падают во сне с дивана. И они верные. Еще мама говорит, что, если дома котик, человек будет вдвойне счастливым.
Мне стало грустно.
– Мне не разрешают держать котика в доме, – пожаловался я Матиасу. – У меня аллергия на их шерсть.
– На кошек может, – хмуро заметил Матиас, – но на котиков не может быть аллергии. – Его глаза зажглись.
– Матиас, ты рисуешь котиков, потому что Винс вас спас? – поинтересовался я.
– Нет, – мой друг покачал отрицательно головой. – Я рисую, чтобы утешить маму. Это котики Бастиана.
Сколько тайн у Матиаса, как я мало его знаю.
– Кто такой Бастиан?
– Мой младший брат – близнец. Он умер, когда нам было два года.
Мое сердце сжалось, даже Жабыч заскулил: «Бедный мальчик».
– Мама его очень любила, нет, она и меня любила, – поправил себя Матиас, – но Бастиан – младший. Мама Бастиана ласково называла котиком или солнышком. У него были золотистые волосы, не как у меня черные. Когда Бастиан умер, мама плакала каждый день, часами смотрела на фото братика. И я нарисовал тогда своего первого котика.
– Кто это? – спросила она.
– Бастиан, – ответил я.
Мама расплакалась и сказала:
– Наш Бастиан и правда такой, как твой солнечный котик, и рыжий, как Винс.
Мама повесила котика на холодильник. С тех пор я рисую не рыжих, а солнечных котиков. У меня дома их много. Рисую везде, лишь бы успеть. Они не могут ждать, слишком нетерпеливые. Если я не успею их нарисовать, они убегают.
– Куда убегают?
Матиас задумался, наморщив лоб.
– К себе, наверное, – он пожал плечами. – У них же где – то есть дом. Я их полюбил. Я с ними разговариваю, особенно когда их рисую. Котики Бастиана никогда не молчат.
Папа случайно услышал наш разговор.
– Матиас так серьезно рассуждает, – заявил он матери. – Так говорят дети, которые что – то такое знают о жизни, чего мы с тобой, Элия, не ведаем.
Мать вопросительно посмотрела на отца.
– Мы слишком взрослые, чтобы понимать их мир, – с грустью заключил папа. – Такой друг как раз и нужен Тобиасу.
– Но, Матео, – не удержалась мама, на ее лице застыло беспокойство. – У этого мальчика в голове только одни котики? Он что до смерти их будет рисовать?
Папа приобнял маму за плечи.
– Что в этом плохого?
– Мальчик же когда – то повзрослеет?
– И котики его повзрослеют. Жаль, Элия, что мы не знаем, что в голове у нашего Тобиаса, – грустно заметил папа.
– Надеюсь, что не котики, – не уступала мама.
– Зря, ты так, – папа поцеловал маму в щечку, чтобы успокоить. – У Матиаса светлая душа. Его котики грязи не переносят.
Мама с подозрением взглянула на папу, но больше ничего ему не доказывала. Она прислушивалась к его мнению. Если он верит Матиасу, питает к нему симпатию, значит и ей стоит быть к Матиасу более расположенной.
* * *
Мой день рождения празднуется торжественно, но по – домашнему: я, мама, папа и бабушка. «Лишние ни к чему», – авторитетно заявила мама. Бабушка с ней согласилась. В этот раз я заранее всех предупредил: наш семейный круг расширится – с нами будет Матиас. Мое объявление вызвало растерянность.
