Читать онлайн Атлантический Штамм бесплатно

Тагир Зуфарович Галеев

Дисклеймер:

«В данном художественном произведении

присутствуют описания употребления персонажами алкоголя,

наркотических веществ и табака,

а также отношения персонажей с нетрадиционной сексуальной ориентацией и нецензурная брань.

Некоторые персонажи придерживаются

экстремистских политических взглядов.

Автор заявляет, что всё описанное является

художественным вымыслом, не пропагандирует и не поощряет порнографию, наркотики и их употребление и продажу, нетрадиционные сексуальные отношения, осуждает любые террористические идеологии, а также организации, которые на данный момент признаны в РФ экстремистскими. Любые совпадения с именами людей в реальной жизни случайны и не преднамеренны»

Атлантический штамм.

Экстрактный роман.

Осел, нагруженный золотом,

возьмет любую крепость.

Филипп II Македонский

Часть Первая. НАЧО.

Глава первая.

Вместо пролога.

Я нервничал. Непонятное доселе чувство глодало меня, не давая спокойно завершить маневр на моем маленьком «пежо», пытаясь втиснуться в узкий ряд припаркованных авто возле магазина женской одежды.

Мой отпуск длился уже третий день, и я почти что закончил осмотр всех достопримечательностей этого маленького городка, в который я приехал дабы отдохнуть от бренности бытия. Я не хотел ни с кем общаться, говорить по телефону, пользоваться интернетом, я даже отключил свой мобильник и просто ездил, и ходил по городу, рассматривая вывески или часами просиживая на скамейке в сквере у памятника Моряку.

Наконец-то припарковав свою малолитражечку, я не спеша закурил сигарету и безо всякого смысла уставился в витрину магазина. В нем стояло несколько манекенов, призванных, по всей видимости, изображать красивых женщин. Магазин продавал женскую одежду, и красноречивая вывеска на входе с надписью «exclusive» говорила о том, что покупателей тут не должно быть много. Конечно же, я приехал сюда не с целью прикупить вещичек, меня больше интересовал большой парк, раскинувшийся на берегу сразу же за торговой площадью. Только в нем можно было безо всяких проблем насладиться одиночеством и порассуждать с самим собой о сюжете моего будущего сценария. Продюсер Рокко дал мне сроку не менее месяца, поэтому я мог не беспокоиться о том, что не сдам его вовремя.

Выбросив затушенный окурок в пепельницу-урну, я собрался переходить дорогу в направлении парка, как внезапно нечто привлекло меня в глубине витрины магазина. Смеркалось, а рекламная подсветка изнутри пока еще не включилась, поэтому движение внутри витрины мне показалось не чем иным как игрой теней. Однако же в следующую секунду уже я твердо знал, что там что-то явно происходит, и сам не понимая причины своего беспокойства, вплотную придвинулся к витрине.

Черт побери, но мне показалось, что один из манекенов стал двигаться. Я протер глаза, поморгал и оглянулся на улицу.

В этот предвечерний час в курортном городке было полно народу. В основном пенсионеры, гуляющие с собачонками и кошками либо мамаши с писклявыми детьми, прибывшие сюда со всех концов Франции в поиске отдохновения от шума и гама столицы. Этот кефирный рай был не для молодежи, сюда ехали за покоем, и юных лиц тут встретить было очень сложно.

Вернув свой взор на витрину, я малость ошалел. Манекен исчез. Неужто его успели убрать за те краткие мгновения, что я смотрел на улицу?

Я тотчас же, как и всегда в период нервов, судорожно закурил. В пачке оставалась всего одна сигарета, и я с грустью подумал, что мои попытки бросить курить с понедельника вновь не увенчались успехом. Поднося зажигалку к лицу, я вновь глянул в глубину магазина, в котором к этому времени успели зажечь освещение. Торговый зал был пуст, а эксклюзивные вещи, наверное, именно в силу своей эксклюзивности, лежали на полочках вдоль стен либо висели на крохотных вешалках, оставляя пустое пространство внутри. Типичный люксовый магазин, в которых, как правило, всегда висит табличка «мы не нуждаемся в количестве покупателей»

Такие заведения всегда считают своим долгом открываться именно в курортных городках и всегда на единственной центральной улочке. Логику открытия подобных магазинов я никогда не понимал, но сейчас не об этом.

Я увидел, как посреди большого пустого зала манекен, буквально минуту, назад стоящий в витрине, бодро вышагивает в направлении кассы. Вернее, это была девушка, как две капли воды похожая на манекен, но все же моему удивлению не было предела.

Я тотчас выбросил недокуренную сигарету и вошел в магазин. Пахло свежим ремонтом и каким-то непонятным запахом, который я не смог определить сразу, но от которого волнение мое только усилилось. Мое нервное состояние, преследовавшее меня с самого утра, отныне стало очень настойчивым.

В магазине было пусто. Лишь манекен, удивительным образом превратившийся в девушку, стоял ко мне спиной у кассовой стойки.

Я кашлянул. Манекен обернулся. Тотчас же я понял, что крупно волнуюсь, ибо пот бисером выступил у меня на лбу, несмотря на работающую сплит систему. Наверное, именно тогда, в тот самый миг моя жизнь изменилась и потекла другим руслом, увлекая меня в водоворот тех событий, которые произойдут стремительно и катастрофически прекрасно, если конечно же их можно так именовать.

– Добрый вечер, мсье, – приветствовала она меня в ответ на мое приветствие, и я тотчас угадал, что французский язык не ее родной.

– Добрый, – поперхнулся я приветствием и, чувствуя себя полным дураком, уставился на «манекен».

Она была просто необыкновенна. Волосы воронова крыла, черные как смоль, доставали ей до пояса, а у лба были перехвачены зеленой лентой. Они были настолько прекрасны, что я остановился и не мог вымолвить ни слова, при этом ощущая себя несусветно по-дурацки. Белый костюм свободного кроя еще больше оттенял ее великолепные волосы и я, словно зачарованный, стоял как истукан, чувствуя к великому своему стыду что краснею как мальчишка.

– Могу я вам что-нибудь подсказать? – спросила она.

Я не знал, что ответить. В такие моменты, когда я дико волнуюсь, мой голос всегда хрипит и я жутко от этого комплексую. Алкоголь, выпитый мною вчера, сейчас забурлил в желудке. Я стал проклинать себя, ибо ничего не мог поделать.

Смотреть на нее в упор я не мог, потому что боялся, что она разглядит капли моего пота на лбу. Поэтому я сделал вид, что рассматриваю платье, висящее рядом со мной на плечиках.

– Мсье, это не очень хорошее платье, – произнесла она, и эта фраза меня выбила из ступора.

– Отчего же? – спросил я.

– Оно из прошлогодней коллекции, не рекомендую. Лучше обратите внимание на эти, – она повела рукой в направлении другого ряда

– И вы мне так легко об этом говорите? – удивился я. – Вы же должны продавать любой ценой, разве не так?

– Простите, мсье, но это платье стоит в два раза дешевле, – она посмотрела на меня в упор и тогда я забыл про свой сценарий, про продюсера Рокко Сиффреди и про урчание алкоголя в своем желудке.

Я проговорил с ней целый час, прогуливаясь по магазину. Она мне объяснила, почему я принял ее за манекен. Просто перед открытием своей смены она проверяла, хорошо ли стоят манекены в витрине и в какой-то волшебный миг задержалась на несколько секунд, поправляя его. А я по некой магической случайности в этот момент посмотрел со стороны улицы, абсолютно не подозревая, что падаю в пропасть своего будущего.

Она мне показывала новые платья, объяснив при этом что в магазине стоят камеры слежения, и хозяин чутко следит за ее работой. Оказывается, она работает тут всего месяц и еще даже не получала зарплату. Она говорила с волнительным акцентом, пропуская трудные для нее слова, но язык у меня не поворачивался спросить, откуда она.

Ее смена длилась до 11 часов вечера, и я сам не понимая, что несу, пригласил ее на ужин. Она чрезвычайно быстро согласилась, после чего протянула мне правую руку.

На ней был браслет. В дальнейшем этот браслет будет сводить меня с ума, возбуждая неимоверно. Рука ее была прохладной, и пожимая ее легким пожатием, я чувствовал ее запах, тот самый, из-за которого я потом окажусь там, где я сейчас пишу эти строки.

Как ошпаренный я вышел из магазина и со злостью непонятной мне вышвырнул пачку от сигарет в урну. Курить почему-то мне не хотелось, но дико хотелось пить. Я обернулся в витрину, она стояла у стойки и что-то писала карандашом. Я стоял, как заколдованный и смотрел на нее, подсвеченную изнутри магазина рекламной подсветкой. Я, не столь давно разведенный мужчина, компании женщин последние два года предпочитающий коньяк с сигарой у камина и ноутбук, позволяющий мне творить мои опусы, сейчас чувствовал себя словно первоклассник.

Я сел в свой взятый напрокат «пежо» и поехал в отель. Там я набулькал себе полный стакан коньяка и одним духом осушил его без закуски.

Я знал, что скатываюсь в пучину пьянства. После развода и краха своего дела я озверел и не хотел никого видеть. Но тогда, стоя под горячим душем и чувствуя, как алкоголь благостно растекается по крови, я жутко боялся, что ОНА не придет.

Я выбросил в стирку свои туристические шорты и достал из чемодана хлопковый костюм. Он был изрядно помят и мне пришлось долго его гладить, дабы привезти в божеский вид. Я не знал, зачем я его таскал с собой постоянно, ведь я предпочитал летом шорты, но идти на ужин с НЕЙ в них мне показалось верхом неприличия.

Я побрился и привел себя в порядок. Смотря в зеркало, я понял, что коньяк меня погубит через несколько лет и тем не менее я выпил еще полстакана, прежде чем вышел на улицу.

Уже было темно и зажглись фонари. Курорт был малолюден, пенсионеры и дети разошлись спать. Бродили одинокие парочки редкой тут молодежи и неумолчно ревел рядом Атлантический океан. Ко мне подскочило такси, но я отмахнулся. Решил пройтись пешком, благо было пару кварталов. Мне необходимо было проветриться, ибо выпитый зеленый змий давал о себе знать.

Я пришел в ресторан без четверти одиннадцать. Я не люблю рестораны, предпочитая готовить один и для себя, но сегодня я был сам не свой. Я заказал бутылку «бордо» 1979 года, по пятьдесят евро. В Париже или Нанте оно стоит в два раза дешевле, но ведь тут курорт.

В одиннадцать ноль пять я понял, что схожу с ума. Я выкурил за пять минут пять сигарет и попросил дабы успокоиться кружку пива. В одиннадцать десять я понял, что готов умереть, если ОНА не придет.

Кроме меня, в ресторане сидела подвыпившая дама «слегка за сорок». Не прошло и пяти минут как я сел за столик, как она вызывающим взглядом стала смотреть на меня, не вынимая изо рта длинной сигаретки. На столе у нее стояла почти пустая бутылка бренди, а я не понаслышке знаю, на что способны женщины после бутылки бренди.

ОНА пришла. Появилась внезапно, как ночной туман. Клянусь, я не слышал ее шагов. Я отвлекся на что-то, а когда вернул взгляд, то она сидела за моим столиком и улыбалась.

– Ты специально сел спиной ко входу, да? – спросила она.

– Да. Вернее, нет. Вернее, так получилось, – я запыхался, чувствуя, как во рту у меня все пересыхает, и я становлюсь красным как рак.

– Пиво пить перед вином это дурной признак! – уже тогда она диктовала мне свои условия.

– Тут не было минералки, – я пытался протестовать, но слабо, а через секунду мой мир перевернулся вверх тормашками.

Она прикоснулась к вину лишь однажды, сказав, что алкоголь не любит. Плакали мои пятьдесят евро, но в тот момент я об этом не думал. Она говорила без умолку, стараясь избегать длинных сложноподчиненных предложений. На вид ей было не более двадцати лет, она была свежа как утренняя заря, а вид ее лучистых глаз, обрамленных роскошными бровями, сводил меня с ума. Голос ее звучал так, будто все оркестры мира вмиг заиграли свои лучшие творения, наполняя атмосферу вокруг невообразимо прекрасным звучанием.

Я понял, что трезв как стекло. Она съела легкий салатик, в который официант забыл положить сыр. Мы в шутку попросили книгу жалоб, а когда ее принесли, она что-то написала на непонятном языке.

– Откуда ты? – спросил я.

– Из России. Я живу тут почти год. Пытаюсь найти себя в этой жизни.

– Россия. Это страна, о которой мне рассказывал мне мой дед. Во время Второй мировой войны он воевал в ней в составе авиационной эскадрильи «Нормандия – Неман».

О свое втором деде со стороны отца, оставшемся на территории режима Виши, я предпочел не упоминать.

– А это что такое? – ее вопросы были наивно-прекрасны.

– СССР был союзником Сражающейся Франции по антигитлеровской коалиции. Вместе мы громили нацистов. Наши летчики помогали вашим в деле справедливой войны.

– А разве войны справедливы?

– Да. Есть войны агрессивные. А есть справедливые. Правда, всякий человек по-своему мнит понятие справедливости.

В тот момент я забыл свой развод и свою жизнь. Я упоенно рассказывал ей обо всем, что знаю. Она слушала внимательно, посасывая безалкогольный коктейль через трубочку.

– Ты хорошо знаешь историю. Кто ты? – спросила она и задорно вздернула головой. Этот ее жест впоследствии сводил меня с ума каждый раз, когда ей надо было меня на что-то уговорить. И это всегда срабатывало.

– Я пишу сценарии для исторических фильмов, – соврал я. Не мог же я тогда сказать ей, что на самом деле пишу сценарии для эротических триллеров. А история и иностранные языки на самом деле мое хобби.

– Ты отдыхаешь тут или живешь?

– Отдыхаю. Я приехал чтобы избавиться от суеты мегаполиса.

– А тут я. Мешаю тебе, наверное, – в ее кокетстве была дьявольская привлекательность.

Я тотчас уверил ее в том, что ничуть не мешает. Дичайшее желание разрывало меня на части при виде ее губ, сердце стучало как отбойный молоток. У меня не было женщины два года, так как я очень щепетилен в вопросах секса. Меня отталкивают пьяные женщины и проститутки, а также легкомысленные milfs типа той, что сидела недалеко от нас и всем своим видом показывала, что не против заняться развратом прямо на столике под светом фонарей.

Я понял, что не знаю ее имени.

– Lia, – произнесла она и наивно опустила глазки.

Я назвал ей свое имя, хотя уже представлялся. Вообще, мысли мои путались, несмотря на кажущуюся стройность моей речи. Я умел говорить и знал это. Мы говорили, как сумасшедшие, а я не переставал восхищаться ее божественными чертами.

Пухлые губы на немного кругловатом лице манили словно мед. Она была ярко выраженной славянкой, глаза лучились добротой и легкой смешинкой. Красивые пальцы с розовым маникюром изящно держали бокал, но при всем этом ее движения был немного порывисты, отдавая некоторой резкостью, что разительно отличало ее от женщин, бывших у меня до нее: томных и следящих за каждым своим движением аристократичных метресс.

Непосредственность юности вкупе с необычайной красотой ее лица оглушали, делали меня беспомощным. Я чувствовал огонь в своем паху, а ее манера сосать коктейль из трубочки заставляла меня ерзать на плетеном стуле. При этом мне как искушенному знатоку различных способов женского обольщения, было предельно ясно, что эти ее движения не наиграны, они глубочайше природны, а вся ее ангельская суть является не чем иным, как прямым проявлением ее истинной натуры. Любил ли я ее тогда? Не знаю, но я был сражен наповал и в глубине души с ужасом осознавал, что не вынесу скорого расставания.

Мы закончили ужин и, взяв тарелку с фруктами, вышли из ресторана в направлении побережья.

Она сняла свои легкие туфли и шла босиком по влажной от росы траве. Уже совсем стемнело, и рокот океана стал отдавать отпечатком грозы, как всегда в такое время суток.

Я хотел взять ее за руку, но не смел. Высоко в небе луна вышла из-за облаков, освещая нам путь, ступив на который, я навсегда изменил свою жизнь.

Рев океана становился все явственней, растительность стала реже. Роса испачкала мои хлопковые брюки, а мои ботинки покрылись прибрежным песком. Правда, я все это заметил уже много позднее, а пока я спешно шагал в неизвестность.

Вдоль самого берега стояли каменные скамейки с деревянными седалищами. Народу не было никого, вдалеке вызванивал судовой колокол и одинокий маяк светил на горизонте, подсказывая кораблям путь в гавань. ОНА встала напротив луны, ее силуэт на фоне лунной дорожки отдавал мрамором кожи сквозь легкий костюм. Упругие бедра готовы были разорвать тонкую ткань, легкая рубашка немного выбилась из брюк, обнажив соблазнительно кожу.

Так она и вошла в мою жизнь, на фоне лунного света и рокочущего океана, в темноте, прерываемой светом маяка и под звон колокола, ознаменовав собой бездонность страсти и ангельскую порочность моего дальнейшего жизненного пути.

Я сел на скамью. Ветерок с океана залез мне под пиджак и щекотал мои соски. Она продолжала стоять и смотреть в морскую даль.

– Где ты выучила язык? – спросил я.

– Хорошо училась в школе! А еще я много чего умею. Например, разбить сердце мужчине!

Она уже повернулась и смотрела на меня недвижным взглядом своих дьявольских глаз.

Я чувствовал, что надо встать и уйти. Сердце словно чугунный молот разбивало мне грудную клетку, сверля душу предчувствием глубочайшего душевного кризиса. Но липкое желание взяло меня спазмой за глотку, и я не мог вымолвить ни слова.

– Мое сердце словно камень, – попробовал я сострить.

– А ты знаешь, что вода сильнее камня? – она стояла передо мной, а ветер шевелил ее волосы цвета воронова крыла, внедряя глубоко мне в сердце острейшую иглу грехопадения.

– Детка, я перепробовал много водопадов…

Сильнейшая пощечина ослепила меня.

– Никогда не смей меня так называть! Я не шлюха и не малолетка с марихуаной. Ты меня понял?

– Отлично. Мы знакомы несколько часов, а я уже получаю от тебя оплеухи.

– Тебе что-то не нравится?

Ну что я мог тогда ей ответить. Конечно же, ничего. Я стерпел, и награда была моментальной!

Мы целовались несколько часов подряд без остановки. Над нами гудел океан и волны великой и могучей Атлантики разбивались о прибрежную гальку, шепча о любви и ненависти. В ту ночь я стал другим. Бежать было поздно. Точку невозврата я прошел.

Рассвет застал нас в обнимку. Я снял свой пиджак и укрыл ее зябкие плечи. Вместе с очарованием ночи ушла ее дьявольская подноготная. Теперь она превратилась в маленького хомячка, спавшего у меня на плече.

Маяк потух и солнце огромным осьминогом выползло из-за горизонта. Далеко-далеко впереди я наблюдал корабль под парусами. Чайки вновь огласили берег своим заунывным клекотом.

Я вызвал такси и отвез ее домой. Она жила в двухэтажном отеле в пяти минутах езды от своего магазина. Перед дверью парадного входа она обернулась ко мне, в ее глазах на несколько секунд вновь вспыхнула былая страсть.

– Сегодня у меня выходной, но мне надо выспаться. Жди вечера! – и чмокнув меня в губы, она упорхнула.

Я словно в бреду добрался до отеля. Меня бил озноб, я налил до краев стакан коньяка и медленно выпил, всасывая алкоголь каждой клеточкой своего естества. После чего подошел к зеркалу.

Я был еще весьма нестар, ведь мне только тридцать пять стукнет через годик. Но проклятый коньяк давал о себе знать, я стремительно полнел и раскисал. Дело было плохо. А ведь ОНА не пьет!

Я включил мобильник и набрал номер Рокко. На десятом гудке сонный голос брякнул:

– Чего надо?

– Это я. Сценарий готов будет через неделю.

– Для этого ты мне позвонил, чтобы разбудить ни свет, ни заря??? Снова пьешь?

– Рокко, ты паршивый засранец. Мне надо выговориться.

– Давай позже, – телефон загудел короткими гудками.

Что ж, мне тоже надо было отдохнуть. Я разделся и лег на кровать, предварительно врубив на всю мощь кондиционер. Все мое состояние напоминало мне корабль в шторме, сердце билось, словно загнанный зверь, я ворочался и никак не мог призвать к себе Морфея. Эта девушка сотворила со мной такое, что философы Средневековья именовали дьявольским приворотом. Ведь я действительно был словно околдован, ее чарующий голос звучал у меня в ушах не переставая, черные волосы с необыкновенным запахом, недвижный взгляд стремительных глаз – все это не покидало меня ни на секунду. Я стонал от дичайшего желания, разрывающего мне пах, эрекция мучала меня все время пока мы целовались, и даже сейчас никак не могла отпустить меня.

Я проследовал в душ и долго мылся под струями горячей воды, пытаясь смыть дьявольское наваждение. Вскоре я все же забылся тревожным сном, но проснулся очень быстро, не успев толком выспаться. Lia не давала мне покоя, ни моему духу, ни плоти.

Очнувшись, я тщательнейшим образом привел себя в порядок. Я решил не пить и стойко отвернулся от маячившей передо мной бутылки с алкоголем. Ну его к черту, сказал я себе, надо жить и жить красиво, а то, что я не написал сегодня ни строчки, меня не волновало. Я прекрасно знал, что Рокко зарабатывает гораздо больше, чем отдает мне после выходов фильмов в прокат. Может и немного подождать.

Я сел в свой маленький «пежо» и помчался к ЕЕ дому. Перед тем как выйти из машины, я долго сидел и раздумывал. Что же я ей скажу. Действительно, что?? Ведь мы не договаривались о встрече, несмотря на ее сакраментальное «жди вечера», но ведь как говорится, фразу сию можно толковать, как угодно. И вообще, чего я жду от встречи, спросил я сам себя? У нас не было никаких договоренностей, никаких обещаний, вообще ничего. Мы просто целовались. Может быть, мне следовало быть посмелее и показать ей свое плотское желание?

Я раздосадован был до жути. Ведь я далеко не мальчик и женщины у меня были, но в этой чертовке было нечто такое, что коренным образом перевернуло мою душу с ног на голову, ввергло в жуткий тайфун неизвестно чего. Уйти просто так, не поговорив с ней, я не мог.

Решившись, я двинулся к подъезду. Подойдя к табличке с фамилиями, я опешил. Ведь ее фамилии я не знаю. А имен обычно не пишут. Поколебавшись, я нажал кнопку вызова консьержа.

– К кому Вы? – раздался вежливо-холодный официальный мужской голос.

– Хм, мсье, прошу прощения, я даже не знаю, как зовут вашу …. Ммм….

– Назовите фамилию, мсье.

Эхх, черт, эти дурацкие официальные бюрократические заморочки.

– К сожалению, я не знаю имени. Мадемуазель с длинными черными волосами до пояса, прошу прощения за столь сумбурное описание. Сегодня рано утром она приехала сюда на такси. Работает в бутике эксклюзивной женской одежды рядом с Центральным парком.

– Наверное вы про мадемуазель Эвелину Кови?

– Может быть, весьма вероятно. Имени её я не знаю. Но она мне очень нужна.

– Она съехала три часа назад.

– Как? – от этих слов меня словно перешибло поперек позвоночника, липкий холодный пот заструился к пояснице. Меня зашатало, словно горького пьяницу и чтоб не упасть, я схватился рукой за перила крыльца.

– Она жила примерно семь месяцев. Сегодня оплатила и съехала. Нового адреса не сказала. Сожалею, мсье, что не смог вам помочь чем-то большим.

Я словно в тумане, спустился к машине. Жуткая боль в сердце и ноющие молотки в висках терзали меня словно адские жернова. Я не мог поверить! Было до ужаса противно и гадко на душе.

Я твердо решил, что сегодня напьюсь как последняя скотина, чтобы забыться в усмерть. Решительно нажав на педаль акселератора, я вырулил на дорогу, ведущую в центр, и помчался до ближайшего магазина. Цель моя была предельно ясной: купить побольше алкоголя и уйти в парк, дабы там в полном одиночестве погрузиться в пучину зеленого дурмана.

Городок цвел курортным великолепием. Приятный морской бриз освежал мое разгоряченное лицо. Вдоль дороги не торопясь прогуливались люди, уличные музыканты играли на флейтах и гитарах, развлекая публику. Все были неимоверно веселы, и лишь мне было чертовски хреново на душе.

Впереди светофор начал моргать зеленым, предупреждая о переходе к красному свету. Перекресток был небольшой, и я решил проскочить.

На пешеходном переходе показалась девушка. Я летел прямо на нее.

Визг тормозов, руль выскочил из рук. Многолетняя практика не подвела меня, я сумел вырулить на бордюр, раздался хруст бампера. Я выскочил из авто и оглянулся.

ОНА сидела на корточках, длинные черные волосы были собраны в длинный хвост и закручены в тугой узел. Полный дичайшего отчаяния, я подбежал к ней.

– Простите, Вы в порядке??? – меня трясло словно эпилептика.

– В порядке? Да вы ездите как сумасшедший! – она подняла голову и взгляд ее замер. – Ты???

Вокруг нас стали собираться люди, а я очень не хотел устраивать тут сцен. Полный решимости отчаявшегося, я взял ее за руку.

– Пошли со мной в машину!

– Зачем?

– Пойдем, я окажу тебе помощь.

– Мне не нужна помощь!!! Отпусти, я сама пойду.

Она была одеты в облегающие джинсы и упругая великолепная попка ее нестерпимо просилась сквозь тугую ткань наружу. Подавив неуместное тут желание, я проводил и посадил ее в авто.

Некоторое время мы ехали молча. Волочился по дороге, цепляясь и шелестя, разбитый бампер.

– Почему ты съехала???

– Захотела и съехала. Я не должна перед тобой объясняться.

– Мы же договорились?

– О чем?

– Ты сказала мне, вроде жди вечера.

Она рассмеялась и откинула голову на спинку. Я невольно любовался ею боковым зрением. Истинно по-королевски она откинула руку на подлокотник, другой покручивая выбившуюся из челки черную прядь.

Мы ехали не спешно вдоль бульвара, я все еще не мог отойти от шока, испытанного только что.

– Как ты попалась мне на дороге?

– А как обычно попадают? Ты вообще-то на красный поехал! – она вновь слегка дернула вбок головой, тот самый жест. У меня свело скулы от желания.

– Прости, я задумался. Я ведь вообще-то ехал с мыслью, что больше тебя не увижу никогда

– Скучал? –в ее глазах заиграл озорной огонек.

– С ума сходил! – признался я и словно огромный камень скатился с моей души.

Я снова ощущал себя счастливым. Хотя еще ничего не было, хотя я только что чуть было не стал виновником аварии, я уже был счастлив. Только лишь по тому, что ОНА была рядом.

Мы остановились у кафе. Она заказала омлет и персиковый сок. Я хотел пива, но постеснялся при ней.

Она кушала очень аппетитно, нечто невообразимо грациозное было в ее движения. Браслет на правой руке снова привел меня в трепет.

– Твоя фамилия Кови?

– А-а, все-таки наведался ко мне домой!! Да, это моя фамилия. Правда, ненастоящая. А для аренды отелей и прочего жилья. Настоящую тебе пока знать необязательно.

– Зачем ты съехала?

– У меня кончились деньги. Хозяйка магазина выплатила мне вдвое меньше, чем мы договаривались. Я уже не могла более содержать свое жилье.

– И куда ты собиралась ехать?

– Наверное, мне нужно уехать из этого места вообще. Здесь дорого жить. Я надеялась, что смогу заработать хоть что-то в туристическом месте и накопить на билет в Новый Свет.

– Ого! – я закурил, но тотчас же затушил сигарету, увидев на ее лице тень недовольства.

– Да, я хочу в Америку. Я объездила почти всю Европу. Нигде не могла задержаться. Нужно менять место света кардинально.

– Что ж, это все пока что фантазии. Что ты собираешься делать сегодня? Где ночевать?

– Посмотрю. Пока что мои вещи в камере хранения на вокзале. Если что, при нем есть капсульный отель, а завтра я смогу уехать в Париж.

Меня окатила горячая волна. Если я до этого еще что-то мог с собой поделать, то с этого момента моя жизнь более не принадлежала мне.

– В общем, так! – я твердо взял ее за руку. – Тебя я не брошу. Поедешь со мной. Я известный сценарист, у меня неплохой контракт с одной парижской кинокомпанией. Я смогу тебе помочь.

– Я не содержанка. Если ты надеешься, что я буду спать с тобой за помощь или деньги, то лучше уходи.

Это прозвучало из ее уст столь прекрасно, что я рассмеялся, чувствуя себя абсолютно счастливым человеком.

– Поехали в отель ко мне, у меня там две кровати.

– Нет, я хочу в парк.

Огромный парк, посвященный Моряку, был здесь главной достопримечательностью. По легенде, когда-то в античные времена моряк римского судна после кораблекрушения выполз на этот пустынный берег и основал тут небольшое поселение. Бурное море часто крушило тут маленькие суда и постепенно у него тут собралась небольшая компания таких же бедолаг, после чего они все вместе решили построить тут крепость и порт. Вскоре им это удалось, и они стали брать пошлины с заходящих судов и разбогатели. Как водится, в таких случаях, тотчас же все переругались меж собой и поубивали друг друга, а тот самый моряк взял сундук с золотом и на плоту ушел в море искать новые места обитания. Но морские боги потребовали от него искупительной жертвы и утопили моряка вместе с его сундуком. С тех пор океан в этом месте внезапно стал тихим и спокойным, и уже в 19 веке группа филантропов воздвигла тут памятник Моряку, сидящему на сундуке и плывущему вдаль на плоту.

Все по-разному рассказывали эту легенду, но конец был один у каждого. Когда я рассказал эту историю ЕЙ, она хмыкнула.

– Я реалистка. Не люблю сказки. Я люблю, что бы все было по серьезному!

– Давай присядем.

Мы сели на небольшую скамью в самой гуще парка. Огромные дубы уходили ввысь, могучие кроны оплетали небо тяжелой паутиной. Когда-то тут был нескончаемый лес, в который любили приезжать охотиться французские короли.

– Расскажи про себя, – попросил я, взяв ее осторожно за руку.

– Ну что тебе сказать? Я из самой глубинки России, родители мои развелись, мама уехала на далекий Север. Мне было скучно. Я приехала в Москву, где познакомилась с одним каскадером на мотоцикле. Он выступал на студиях Мосфильма и научил меня кататься на своем байке. Я много где работала, но нигде не могла надолго задержаться, везде ко мне приставали с непристойными… – Она вновь дернула головкой –… предложениями. Мой каскадер снимался вместе со мной в одном фильме про бандитов. Продюсерами фильма были итальянцы. Я познакомилась с одним из продюсеров. Он оказался прекрасным парнем, и я переехала к нему. Жили вместе пару лет, с ним я исколесила Европу.

–Хм, ты шальная девушка. Ты спала с ними? С этими парнями?

– А как ты думаешь? Я что, похожа на монашку? Только не вздумай меня ревновать, иначе не увидишь меня больше никогда!

– Прости, прости, не буду больше! – я нежно гладил ее по запястью, ее красивые пальцы отвечали мне легкими прикосновениями.

Она рассказала, что снималась в эпизодических ролях в разных фильмах категории «Б», но все роли были похожими, типа роли грешницы, приговоренной к костру суровыми инквизиторами. Вскоре ей это надоело, плюс она застукала своего итальянца с девушкой из массовки и после этого она плюнула и уехала вглубь Франции.

В ее рассказе не было чего-то из ряда вон выходящего, стандартный рассказ девчонки, ищущей острых приключений. Тогда, одурманенный ее обаянием, я не почувствовал подвоха.

– Я хочу спать, – сказал она кротко и положила свою голову мне на плечо.

Мы забрали ее вещи с вокзала и приехали в отель в мой номер. Она молчала всю дорогу, ее глаза были сонными и не излучали более того магического притяжения, которое так сразило меня вначале. Я бережно помог ей внести ее объемные тяжелые сумки. Черт, они были дьявольски тяжелы, непонятно, что же могла таскать в них столь юная особа.

Она попросилась в душ. Зажурчали струи воды. Весь как на иголках, я быстренько прибрал кровать, сложил и вынес в коридор грязные стаканы и бутылки. Повесил на дверь табличку «не беспокоить».

Я чувствовал себя как школьник, который привел к себе домой впервые девчонку. Пальцы мелко дрожали, во рту ощущалась неприятная сухость. Я услышал, как душ перестал шуметь и замер весь в ожидании чего-то волнующего.

Она вышла, закутанная в белый халат. Ее мокрые волосы разметались по плечам, создавая жутко-прекрасное сочетание.

– У тебя есть фен? – спросила она.

Я стоял и не мог оторвать от нее глаз. У нее была фигура женщины, о которой я мечтал со школы. Крутые бедра и просто великолепная, вздернутая кверху попа оттягивали на себя часть халата. Ее расческа упала на пол, и она поднялась, чтобы поднять ее, при этом часть ее ноги обнажилась, показав круглую коленку. Про таких говорят: сочный персик.

Я как завороженный наблюдал за ней.

– Оглох? Или мне сушиться полотенцем?

Я принес ей фен, и она ушла снова в душевую. Услышав ровный звук работающего прибора, я вышел на балкон и закурил, чтобы хоть немного расслабиться.

Томное чувство накатило словно мед. Бессонная ночь начала давать о себе знать. Веки стали слипаться. Усталость стала брать верх, несмотря на то что я был дичайше возбужден.

Я вернулся в комнату и увидел, что она прилегла на вторую кровать, которую я заботливо расстелил заранее.

– Давай поспим, – сказала она тихо. Она лежала, укрытая одеялом до подбородка, ее лицо было умиротворено и спокойно. Я подошел и поцеловал ее в лоб.

– Отдыхай, милая. Вечером пойдем погуляем. Я не буду заводить будильник, спи, сколько хочешь.

Я прикрыл жалюзи и включил кондиционер на малую скорость, дабы своим шумом он не будил мою прелестную соседку. Сам же я не раздеваясь улегся в свою кровать и моментально провалился в тяжелый тягучий сон.

Когда я открыл глаза, было темно. Вернее, темно было на улице, а у меня в номере горел ночник. Кондиционер был выключен, балконная дверь была открыта и приятный морской ветерок нес с Атлантики свежесть и бодрость.

Я встал с кровати и огляделся. Ночник горел тусклым ровным светом, освещая мою половину комнаты. В той ее части, где был выход в смежную комнату и проход в душевую, были сумерки.

– Лия! – негромко позвал я.

В ответ было молчание. Ее не было на кровати, белье было смято и отброшено на пол. Я двинулся в сторону смежной комнаты, как внезапно из темноты выступила ОНА.

Я поперхнулся! Она была прекрасна! Ночник освещал ее совершенное обнаженное тело, длинные черные волосы струились по изгибам ее туловища, словно сказочные змеи. Соски небольшой упругой груди стояли торчком. Идеально плоский живот плавно переходил в лоно, скрытое пока что от меня ночным мраком.

Как зачарованный, я смотрел на эту фею, выступившую ко мне из ночной мглы. Она молчала, ее зеленоватые глаза смотрели строго и при этом неимоверно чувственно. Пухлые губы были слегка, самую малость, приоткрыты. Браслет на ее правой руке был единственной частью одежды на ней. Судорожное желание спазмой свело мне снова скулы.

Она подняла руку и дотронулась пальцем до моих губ. Я стоял не шевелясь, наблюдая как она медленно расстегивает мой ремень, снимает джинсы и футболку. На мне остались лишь красные бокстеры. Ее взгляд упал на них. Потом она вновь подняла взгляд на меня.

Он был дик!!!

В зрачках словно играли бесы. Молча она резко сдернула с меня трусы.

Меня обуяла страшная мысль, что отсутствие женского общества последние два года самым негативным образом скажется на мне. Я чувствовал горячую волну сладкой неги, поднимающейся из моих тестикул к бедрам и мелко задрожал.

– Тихо, – прошептала она и впилась мне в губы жадным поцелуем.

Далее словно включилась замедленная съемка как в фильмах, для которых я пишу свои сценарии. Происходящее стало для меня неким откровением, можно даже сказать крещением, яркой квинтэссенцией чувств и эмоций. Она была неистова словно тигрица.

Она чутко поняла, что стоит остановиться и вскочила на ноги. Взгляд ее, наполненный сомнамбулической экспрессией, будто так и просил меня сделать это пожестче.

Я схватил ее за гриву волос!

– Ты … !! – крикнул я, забыв про соседей. – Зачем ты появилась в моей жизни?? Чтобы я тебя отымел?

– ДА, – она ответила шепотом, но таким громким, что он прозвучал громче, нежели мой крик. – Возьми меня скорее! Сделай так чтобы у меня искры из глаз посыпались.

Разум мой затуманился! Я швырнул ее на кровать. Она словно кошка моментально встала по собачьи и пошевелила своей попкой вправо-влево, при этом она посмотрела на меня вполоборота с таким выражением на лице, что любой мужчина на моем месте сделал то же что и я в этот момент.

Я подошел к ней и взял ее за волосы, намотав их на кулак словно поводья. Я вздернул ее волосы кверху так, что ее лицо поднялось и смотрело почти в потолок.

Началась дикая скачка! Словно очумелый, я совершал с ней снова и снова, раздирая изнутри ее лоно, ощущая, как сок ее страсти стекает по мне, смотря как ее роскошная попка бьется об меня, от чего рассудок мой стал мутнеть, и я стал ускоряться все мощнее и жестче, вызывая её гортанные крики.

– Сильнее!!!! – ее крик был словно оплеуха для меня! Я схватил второй рукой ее за шею и что есть мочи притянул к своему лицо. Сама она этом невероятно прогнулась, корчась от неописуемого наслаждения.

Из ее горла понесся какой-то клекочущий звук. С силой продолжая свое дело, я ощутил то, что очень давно не ощущал: женский взрыв.

Мелко-мелко задрожали ее ноги. Сиплым голосом она мне что-то крикнула по-русски, но я естественно не понял, что-то типа blyaaaaaaat!!!! Ее крик стал, словно у птицы, падающей с перебитыми крыльями с огромной высоты. Ноги ее внезапно разъехались в разные стороны, и она соскочила с меня, упав на кровать.

Я понял, что огромное, несусветное возбуждение не дало мне завершить своё. Ничего не соображая, я подскочи к ней и перевернул на спину. Ее глаза смотрели на меня с неприкрытой дерзостью.

Момент моего наслаждения длился неимоверно большой отрезок времени. Волна наслаждения накрыла меня с головой, заставляя корчиться в сладких конвульсиях. Не в силах более находиться в вертикальном положении, я рухнул рядом с ней и затих.

Посмотрел на нее сквозь полуприкрытые веки. Она улыбалась довольной улыбкой.

– Я думала, все соседи попадали с кроватей, – ее голос был тих и нежен, преисполненный при этом каким-то спокойствием. – ты так кричал, боже….!

– Я думал, что провалился в океан блаженства. Милая, ты просто чудо! Такого у меня не было никогда.

– Ну, ты мне еще расскажешь про секс, который у тебя был! Впереди у нас много времени.

Я был счастлив и захотел заплакать. Моя судьба отныне находилась в ее искусных руках. Еще не зная ничего про нее, я осознал, что жить более без нее не смогу.

Она поцеловала меня в губы с неимоверной нежностью. На меня смотрели глаза, полные любви! Да, мы начали любить друг друга уже тогда, в ту жаркую ночь неподалеку от побережья Атлантики. Я ответил ей на поцелуй и крепко прижал к своей груди.

На следующее утро мы собрали вещи и уехали путешествовать.

Начо Видаль. Крепость дю-Ре.

Раннее морозное утро. Я очень люблю такие вот утра, с ядреным морозцем и солнечными бликами на стекле. В такое утро очень хорошо пробежаться трусцой несколько километров, дабы впоследствии выпить бодрящего кофе и приготовить себя к своему дню.

Я смотрел на внешний мир сквозь свое окно, разделенное законодательством нашей страны на ровное количество квадратов. Дальнейший обзор был мне запрещен.

Несмотря на это, было много преимуществ. Мне разрешено гулять в любое время по территории моей клетки, пить сколько угодно чая и курить. У меня были права, которые даются один раз человеку, которого суд приговорил к виселице.

Неделю назад меня осудили на смерть в петле. Мой адвокат сказал, что апелляцию лучше не подавать, ибо слишком многого ждут от моей смерти газеты. Я в касте неприкасаемых, прокаженных людей, даже в зале суда меня держали за решеткой и под вооруженной охраной. Наручниками приковали к стулу. Боятся, наверное, что я брошусь и разобью себе голову о прутья.

Я знаю, что смертный приговор последний раз приводился в исполнение во Франции двадцать лет назад. Обычно преступников типа меня гильотинировали, но еще в восьмидесятых последняя гильотина была разобрана на части, а самым суровым приговором считалось пожизненное заключение. Но для меня изменили Конституцию. Внесли поправку в основной закон страны. Но тут встал вопрос, каким образом меня отправить к Богу?

Собрать гильотину ради единственной казни в стране, где на нее объявлен мораторий, было бы слишком затратной затеей. Против расстрела выступило Министерство Обороны, так как я не являлся солдатом и военные не захотели пачкать честь мундира. Смертельная инъекция тоже не прошла, ибо Французская Гильдия врачей пригрозила отобрать патент у любого, кто выступит в роли палача, да и раствора необходимого не нашлось, а заказывать его в Америке посчитали не заслуживающей честью для меня.

Осталась петля.

Смерть в петля есть, на мой взгляд, есть одна из гуманнейшей среди всех, коих я знаю. Я много читал о сем способе отправки человека на небеса, еще до того, как попал в категорию смертников. Хвала Интернету и сотням тематических сайтов, так что мое образование в этом плане вполне можно считать высшим законченным, а можно даже докторскую диссертацию пришпилить к моему послужному списку!

Конечно же, удушение в петле, как практиковалось, например, во всем мире до середины 19 столетия, есть смерть крайне долгая и неприятная. К тому же, если верить неким чудом выжившим индивидуумам (а такие попадались и их истории выживания в петле я весьма скрупулезно изучил), перед тем как мозг человека начинает приходить в состояние крайнего возбуждения, начинаются весьма неприятные физиологические процессы, описывать которые сейчас я не хочу. Иными словами, смертники гадят под себя самым что ни на есть поганым и грязным способом и что самое в этом всем ужасное, что несколько секунд казнимый это все осознает, и его дух, если выражаться, самым недвусмысленным образом унижается, прежде чем вылететь из тела.

Современные же технологии, хвала ученым (а скорее всего, инженерам, создавшим виселицу нового типа для казней нацистов после 1945-го года) позволяют человеку, волею суда, приговоренного к отправке на небеса, отправиться на оные самым легким способом. Мощное и стремительно-вертикальное падение вниз и вуаля! Перелом шейных позвонков гарантирует мгновенную смерть мозга (может и не совсем мгновенную, но сам-то я уже ничего чувствовать не буду, так что мне далее без особой разницы).

Почему я столь пространно описываю все это? Просто лично я считаю, что такому грешнику как я, это самая что ни на есть, недостойная смерть, слишком легкая и без намека на мучения. Я ее даже не боюсь, я спокойно смотрю в свое ближайшее будущее, жду, когда заскрипят засовы в дверях моей темницы и ко мне войдет тюремный комендант, весьма преклонных уже годов бодрый старичок, тюремный же врач, кстати, очень неплохой господин, навещающий меня 3 раза в неделю и постоянно кормящий меня анекдотами, мой адвокат Филип Пергон, которого я искренне жалею, ибо ему пришлось защищать такого отъявленного негодяя как я. Я с ним очень сдружился за последние восемь месяцев моего пребывания тут, он сидел у меня часами, беседуя на самые пространные темы и видит Бог, мне крайне не будет хватать общения с ним.

И вот, придут все эти три господина и на лицах у них будет эдакая скорбь вкупе с положенной по такому случаю торжественностью. Адвокат Пергон, тот самый малый, что проносил мне коньяк в камеру, вынет из портфеля папку с эмблемой французского правосудия: ликторским пучком в окружении символов «Liberte, Egalite, Fraternite», откашляется и начнет намеренно басом (он всегда старается басом, чтоб казаться мужественнее) читать мне то, что я уже знаю наизусть: «преступления против человечности, морали, унижающие человеческое достоинство и прочая и прочая»

Да, Начо Видаль, то есть я, подонок и изверг, поддавшийся страсти, которая съела меня изнутри, поглотила мою душу, выжрала мне сердце, оставив вместо него обугленный осколок. Я недостоин жить в социуме, ходить в магазины вместе с обычными гражданами своей страны, дышать одним с ними воздухом, пить с ними одну воду и голосовать на выборах тоже недостоин. Я хуже религиозного фанатика, потому как фанатик свято верит в свое предназначение и в справедливость совершаемого им деяния, я же ни во что не верю и не верил, мало того, я совершал все свои поганые дела по имя лишь утоления своего жуткого ЭГО, своих извращенных амбиций и неугасимого желания остроты эмоций! Я ощущаю себя подобно герою Эдгара По, Вильяму Вильсону, этому воплощению эгоизма и похоти, загнанным и совершенно опустошенным нелюдем и смерть в петле для меня всего лишь один из шагов в другой мир, которого я жду с нетерпением, ведь вполне возможно, что это лишь усилит мою чувственность (насчет «того света» я конечно же, все же сомневаюсь в его существовании, но и Колумб сомневался немало, перед тем как сесть на свою каравеллу)

Живу я сейчас весьма сносно, даже комфортабельно. У меня кровать с мягкой постелью, собственный личный унитаз, который я самолично ежедневно выдраиваю до адски белого состояния. У меня окно, разделенное правда, квадратами несвободы, но я вижу небо и даже части крыш. Окно имеет форточку и его можно открывать, когда мне вздумается.

Мне приносят газеты и книги из тюремной библиотеки, я тут почерпнул немало вдохновляющего материала из прошлого нашего города, газеты причем можно заказывать старые, пожелтевшие, они самые интересные. Интернета у меня нет, конечно же, как и ТВ, но оно мне надо?? Я и так знаю, что мир за стенами сошел с ума, а я лишь его часть сей безумной ойкумены, позволившая себе стать смелым и заявить об этом открыто в лицо и принесшего себя в искупительную жертву (мощно я конечно же задвинул, так можно оправдать любое самое мерзкое свое деяние). Хотя ведь никто и никогда из людей последних веков не видел Христа, возможно, сей самаритянин далеко не так бел и пушист, как его оставлял его апостол Павел, но…

Да, мой язык без костей. У меня вдоволь бумаги и чернил, у меня вполне себе хорошее здоровье, позволяющее мне спать по 4 часа в сутки и при этом ощущать себя Гераклом (во всяком случае в плане секса). Да, я здоровяк, несмотря на то что пил алкоголь, курил и нюхал кокаин. Природа и родители одарили меня богатырским здоровьем, позволявшим мне совершать все, о чем я поведал следствию.

Но у меня осталось мало времени, приговор может быть приведен в исполнение в любой день, его объявили семь дней назад, срок апелляции три недели, но у меня особый случай, ради которого изменили законы страны, поэтому мне вдруг срочно захотелось поведать миру о себе, о своей жизни, о том каким образом я пришел к такому финалу. Неизвестно, согласится ли какое-нибудь издательство, даже самое завалящее, печатать это на своих страницах, но ведь могут пройти десятилетия, и возможно моя рукопись узнает свет и люди узнают, как НЕ СТОИТ жить (а может быть и стоит, ведь обо мне говорит сейчас вся пресса)

Я сижу в Тюрьме центрального типа Сен-Мартен-де-Ре в коммуне, находящейся на острое Ре. Тут только одиночные камеры и весьма строгий режим содержания, лишь для меня сделали исключение по требованию родственников моих жертв, мол, они надеются, что комфортное пребывание в клетке заставит меня покаяться в содеянном и сделает расставание с жизнью мучительным. Вот такая вот нелепая логика, эти глупцы воистину думают, что я держусь за жизнь обоими руками, хотя зачем она мне сейчас, когда я уже все в ней испытал?

Тюрьма находится в старой крепости, построенной еще римлянами, так что я можно сказать, чувствую запах легионов Цезаря. У меня несмотря на столь древнее происхождение темницы, есть отопление, есть свет, я даже слышу птиц, гнездящихся под крышей, их птенцов, неистово орущих по утрам. Я коротаю время перед встречей с вечностью весьма с комфортом.

Кстати, расходы на мое содержание добровольно взяла семья Паретто, та самая, чей чьи интересы в течение многих лет пересекались с моими, и чего греха таить, наше содружество в прошлом было для меня весьма прибыльным. Что могу сказать, это рыцарский поступок со стороны Доминико Паретто, но зная старика, я уверен, это лишь дань уважения традициям этих ублюдочных бандитов, эдакий своеобразный кодекс чести, когда главный враг клана перед смертью должен обязательно пожить достойно. Естественно, Паретто сделали меня свои врагом не из-за кокаина, эмбарго на торговлю которым они сами и нарушали регулярно. Я случайно, повторюсь, не специально, убил единственного сына Паретто, а это уж, помилуйте меня, вендетта чистой воды должна состояться, в любом случае.

Итак, после того как мне прочтут приговор, а это читается всегда минут по пятнадцать, а то и по полчаса, меня приготовят к прощанию с бренной жизнью. Кстати, никогда я не понимал вот этих долгих проводов в мир иной. Для чего зачитывать мне десятки глав уголовного кодекса, словно я на экзамене по юриспруденции, ведь в ближайшем обозримом будущем мне явно это ни к чему.

Или это сделано из милосердия, дабы дать жертве насладиться последними минутами воздуха, криками чаек (ах этот гвалт) и прочей романтической чепухи.

В любом случае, я должен в течение данного прочитывания проникнуться, по замыслу создателей сего ритуала, неким искупительным экстазом, проронить слезу и отдаться во власть судьбы. Ну, во всяком случае, так наверняка задумывалось.

После окончания сей процедуры меня должны облачить в цивильный костюм (ну негоже негодяю такого масштаба идти в вечность в шортах и майке), обуть в белые туфли (тоже непонятно, почему белые, вопрос остается открытым) и дать приложиться к кресту священника, который также обязан присутствовать на сем эпохальном событии. Хотя вполне возможно, святые отцы не возжелают провожать меня в ад, а ведь именно туда, по их мнению, я должен отправиться, и заявят об самоотводе. Мне по большому счету, все равно, главное, соблюсти интригу.

Ну а потом меня поведут во внутренний двор тюрьмы, где для меня изготовили уже (а может еще только начали) виселицу, которую предварительно должны протестировать на мешках. Да-да, именно так и подбирают максимально оптимальную для веса и роста преступника веревку, причем, когда казнят подряд нескольких, веревки должны после каждой казни меняться в соответствии с именами казнимых, нанесенными на них и эти же веревки потом кладут в гроб вместе с телом, чтобы так сказать, отправить в добрый путь. С одной стороны, сей порядок появился после казней в Нюрнберге в 40-ых годах прошлого века и я считаю, что это правильно, ну вот никак не захочу я болтаться на веревке после какого-нибудь преступника ниже себя рангом.

А далее…. Далее простор фантазии. Либо я сам взойду на эшафот с мужественным лицом и прокричу напоследок прощание с миром, либо мне наденут на голову мешок вот уже в нем, в полной темноте я уйду туда, где мне самое место.

Вот кстати, стучат в дверь. Паршиво что так быстро. Неужто УЖЕ???

Глава вторая

Под гвалт чаек.

Три вещи меня преследовали с самого рождения: рокот океана, запах рыбы и гвалт чаек! Едва я только сумел различать звуки и запахи, как все три этих явления природы окутали меня с ног до головы и много лет спустя, повидав множество мест, далеких от океана, я по-прежнему слышал в своих ушах крикливых чаек и терпеть не мог рыбы.

Я родился в рыбацком поселке на побережье Атлантики. Даже если сказать точнее, это не совсем побережье, а остров во Французской Бретани под названием Бель-Иль-Мер. В начале XIX века остров какое-то время назывался островом Жозефины по имени супруги моего будущего кумира Наполеона Бонапарта.

Как и пятьсот, и триста лет назад тут также жили рыбаки и таскали сетями рыбу из океана, ничего не изменилось и во время моего рождения, разве что ловля стала промышленной, рыбаки объединились в артели, а небо стали прочерчивать силуэты самолетов; во всем остальном тут мало что изменилось, если конечно верить байкам старожилов, любящих потрепаться о старине.

Рыба и чайки были везде. О них писал еще Александр Дюма в своем романе «Виконт де Бражелон», а теперь напишу и я. Я родился в крохотной деревушке Локмарья, в которой к моменту моего рождения жило двести или триста рыбаков с семьями. Вернее, семейных среди них было мало, женщинам нечего делать на этом полудиком куске суши. Всех дел тут это таскать рыбу сетями с утра и до обеда и потом сдавать эту рыбу на приходящие сюда ежедневно паромы рыболовной компании, в которой трудились все местные рыбаки.

Скучная, однообразная жизнь. Гвалт чаек был повсюду, а чешуя рыбы и ее запах преследовал меня всю жизнь. Во младенчестве я лежал в пеленках, усыпанный рыбной чешуей, она была нас столе, на полу, она витала в воздухе, шелестела в одежде родителей.

Я ненавидел чешую и чаек!! Мне казалось, что их непрекращающийся гвалт вынимал из меня душу.

Кстати, о родителях. Свою мать помню смутно, умерла она еще до того, как я начал что-то соображать. Кладбища у нас в коммуне не было по причине чрезвычайно каменистой почвы, поэтому дощатый гроб, в котором упокоилась навеки, моя мать вместе со злосчастной чешуей, увезли на пароме на материк и похоронили на одном из городских кладбищ. Я был на могиле своей матери всего один раз, будучи уже юношей. Не скажу, что испытывал грусть или печаль, мое сердце казалось, было насквозь просолено вековечными ветрами Атлантики.

Отец был артельным старостой, в артели всегда бывало по десять-пятнадцать рыбаков. Он был судя по всему, авторитетным руководителем, потому как перед ним часто снимали шляпу идущие по улице рыбаки. Не скажу, что мы жили богато, но наш дом был двухэтажным и у нас даже была своя скотина в виде кур и пар коров, за которыми смотрел наемный рабочий.

Уважение рыбаков быстро сошло на нет, когда мой грешный родитель после смерти матери начал глухо пить, уходя в запои на недели. Как я выяснил уже позже, моя мать была для него светочем в окошке, а я стал лишь только обузой. Меня он особо никогда не жаловал, хотя не грешил рукоприкладством, но и воспитанием не занимался. Я был предоставлен сам себе с утра до вечера, бегая с соседскими мальчишками по руинам некоей древней крепости, выстроенной во времена античности дошедшими досюда римлянами, затем заново отстроенной во времена Людовика XIV. Со временем крепость то ли обветшала, то ли ее не достроили, потом англичане в XVIII веке снесли часть ее башен, в итоге остались лишь глубочайшие подземные лазы, ходы сообщений, части стен, среди которых мы устраивали детские войны и разборки.

Моему грешному родителю тотчас припомнили его не очень уважаемое прошлое. Люди вообще сволочи по натуре своей. Сегодня они снимают перед тобой шляпу, а завтра готовы плюнуть в рожу.

Отец моего отца во времена немецкой оккупации Франции не пошел в движение Сопротивления, а остался удить рыбку и также продолжал сдавать ее рыболовной компании в Нанте, где жил на тот момент, то есть по мнению сограждан, стал пособником врага. Сам он так не думал, рассуждая более прагматично. Немцы его не тронули, за рыбу платили неплохие средства, позволявшие ему жить вполне себе сносно, а потому зачем идти куда-то партизанить, решил он. В итоге после освобождения страны ему пришлось ретироваться с насиженного места и укрыться в Локмарье, где он и пустил корни. Он не сдавал евреев, не стучал на соседей, но все равно к нему навеки прицепилось обидное прозвище «вишист1», эдакое клеймо на всю жизнь, которое благополучно перешло на моего отца.

Второй мой дед, летавший в составе эскадрильи «Нормандия», сражавшейся против нацистов на территории СССР, был сбит и погиб за месяц до рождения моей матери. Об этой странице жизни моей семьи на острове никто не знал, ибо все документы сгорели при пожаре, в результате которого мать моя сюда и переехала. А на слово верить на острове не привыкли. Тут царили железные патриархальные законы непростой замкнутой рыбацкой жизни, оспаривать которые было нельзя.

Начав пить, отец моментально превратился в «вишиста», его дом стали обходить, отца исключили из артели и наши дела пошатнулись. Мы продолжали жить в нашем доме, но скотинку пришлось продать, а рыбачить теперь он выходил в море один, выловленного же тунца мне приходилось ездить сбывать самому в соседнюю коммуну Ле-Пале.

Я был с рождения крепок здоровьем, почти не болел, это меня не раз спасало во время детских потасовок. Пойдя в школу в Ле-Пале, я вполне себе испытал весь негатив от «вишистского» прошлого моих предков. Меня часто этим подзуживали и стебались. Казалось бы, война окончилась полвека назад, но все же находились сорванцы, которым казалось, это дело дарило неописуемое наслаждение. Мне приходилось часто драться, доказывая свое «патриотическое» происхождение. Мои врагом стал здоровый как черт Антон Дюбуа, сын мэра Бель-Иль-Мер. Пользуясь превосходством в силе и весе, он на уроках физкультуры часто целил мне мячом в живот или голову, что вскоре сделало его для меня самым ненавистным человеком во вселенной. Мой мир был ограничен нашим островом, коммуной, бесконечным океаном и этим невыносимым гвалтом чаек. И в этом мире был этот проклятый Антон, которого я мечтал повесить на шпиле нашей церкви.

Мне была уготована жизнь рыбака, такого же, как и всем живущим тут. Не буду врать, расписывая каким я был мечтателем, хотящим перевернуть мир. Я был обычным мальчишкой, бегал и дрался, ловил рыбу и скорее всего даже не задумывался о том, что существует иная жизнь, более интересная и насыщенная событиями.

Я любил читать, зачитывался романами Дюма и Жюль Верна. Книги брал в школьной библиотеке. Далее произошел со мной совершенно невероятный случай, давший толчок развитию моей несусветной чувственности. Было на тот момент мне лет двенадцать, может чуть больше.

Как-то раз на остров с помощью паромной переправы приехал в гости к одному из наших соседей кто-то на грузовике с материка, остался ночевать. Мы с соседскими сорванцами, естественно, полезли обследовать сей агрегат, лазили в кабине, в кузове, крутили руль и нажимали педали, благо ключи зажигания шофер забрал с собой. Кабина была огромной, вернее, так нам казалось. Там была масса мест, где лежали различные мужские вещи, до ужаса нам интересные: термос с кофе, электробритва, всякий разный инструмент для ремонта авто, лампочки, фонарики, насос для подкачки шин, газеты и журналы, чтоб коротать время в пробках. Среди вот этой макулатуры я совершенно случайно обнаружил то, что привело меня в неописуемый восторг и, наверное, малость свело с ума: журнал «Плэйбой» (а может, «Пентхауз»). Он был изрядно потрепан, местами страницы порвались, часть была вырвана с корнем, но в целом он содержал то, от чего я испытал настоящий оргазмический взрыв в своем мозгу: ЖЕНЩИН!

Я не видел женщин никогда до этого в своей жизни. Вернее, видел старушек-торговок в Ле-Пале, этих бесполых существ, вечно в платках и пропахших вонючей рыбой. А вот настоящих, прекрасных, роскошных женщин с восхитительной кожей и волосами, томным взглядом и совершенными телами я впервые узрел в том журнале, моментально ставшем для меня сокровищем №1 в мире.

Я решился на тяжкое и самое первое преступление в своей жизни: я УКРАЛ журнал у водителя грузовика, завернул его в бумажный пакет, потом в тряпку и спрятал в одном из бесчисленных подземных ходов старой римской крепости.

Далее моя жизнь изменилась! Откровение, данное Христом Павлу, апостолу, создавшему вскоре новую религию в IV веке нашей эры, меркло перед откровением чувственности, открывшемся мне в те минуты. Увидев впервые женщин-моделей из данного издания, у меня что-то словно щелкнуло в моем полудетском мозгу. Я словно погрузился в пучину новой жизни, наполненной созерцанием женской красоты и совершенства. Безумные фантазии, рождаемые в процессе просмотра этих горячих страниц, полностью выбивали меня из колеи. Дрожь в коленях, тягуче-знойный тремор в паху, невыносимо сладкий привкус во рту чего-то неизведанного – все это обрушивалось на меня постоянно, каждый день!

Я ждал очередного свидания со своими любимицами как манны небесной. Я считал минуты до того благословенного мгновения, когда спущусь в очередной раз в подземелье, откопаю дрожащими руками журнал и приступлю к….

Я наслаждался каждой секундой, каждой страницей, я выучил вскоре наизусть всех девушек, их имена, несмотря на то что журнал был англоязычным, но мне это не мешало. Я не читал и даже не рассматривал, я вкушал их красоту словно пчела вкушает божественный нектар роскошного цветка, я вдыхал запах страниц, при этом мой мозг сам добавлял мне ароматов, и я представлял, как прикасаюсь к совершенным фигурам этих див, целую их пухлые сочные губы, нюхаю ароматы их волос. А ведь как я уже упоминал, я не имел никакого опыта по части женского пола, в классе у меня учились лишь мальчики, девочек в школе не было вовсе, эдакая мужская корпорация с замкнутыми законами, внутренним распорядком и ограниченным кругом мнений.

Девочки обучались в интернате на материке, ибо во времена моего детства считалось что пребывание их на острове не самым лучшим образом скажется на воспитании будущих матерей и жен. Непонятно, к чему была таковая политика нашего Департамента, но ходили слухи что в оном интернате условия были куда жестче, нежели у нас, «на воле». Возвращались девушки на остров редко, ибо материк конечно по сравнению с нашим унынием давал куда больше возможностей для улаживания своей дальнейшей судьбы. От того за невестами юные рыбаки регулярно ездили в Нант, устраивая нередко там бурные потасовки, отчего навсегда за нами закрепилось презрительное прозвище «аборигены».

На острове же категорически нельзя было даже вслух упоминать о девочках, не то что обсуждать, иначе был риск попасть в изгои. Презрительное слово «платч» могло прилипнуть навеки несмываемым пятном.

Ах да, я не упоминал ранее: у нас на острове везде был в ходу только бретонский язык, на классическом французском мало кто говорил, в основном приезжие с материка и слово «платч» (девчонка) среди нас, подростков, считалось наихудшим оскорблением.

Я наслаждался новой Вселенной. Каждое утро, дрожа от холода (по утрам даже летом у нас всегда свежо) я спускался в катакомбы на свидание со своими любимицами. Остроты ощущения добавляло то, что я боялся, что меня могут застукать. Но я был хитер и всегда перепрятывал журнал на новое место. После школьных занятий я шел помогать отцу с выгрузкой, пойманной на утреннем приливе рыбы, и потом снова сломя голову бежал к НИМ, чудным созданиям из неведомого мне доселе мира. У меня естественно появились фаворитки, их было как вспомню сейчас, четверо: две брюнетки, одна рыжая и одна шатенка. Блондинки мне не то что не нравились, я был не в том возрасте чтоб начинать сортировать женщин, скорее всего в том издании журнала просто не попалось мне достойной светловолосой. На всю жизнь я остался горячим приверженцем черноволосых женщин, это стало мой слабостью, хотя чего греха таить, не брезговал я никем!

Так продолжалось около полугода, когда в какой-то момент во время очередного просмотра я взорвался неимоверно мощным вулканом эмоций. Я не знал до этого что такое возможно, а сладко щемящему чувству в штанах я не придавал должного значения. В одно из своих «свиданий» я привычно разглядывал страницы, дошел примерно до второй брюнетки из своих любимиц и вдруг, совершенно для себя неожиданно, как гром среди ясного неба, на меня обрушился потрясающей силы чувственный шторм. Мои штаны, всегда натянутые словно гитарная струна во время подобных занятий, вдруг стали сырыми, ноги крупно задрожали, я подумал, что задыхаюсь и сложился пополам словно после удара под дых, упав на склизкую землю. Несколько минут я просто переваривал что со мной произошло, потом осторожно расстегнул ширинку. Я увидел темное пятно на своих подштанниках и липкую субстанцию, растекшуюся по всей области паха.

На какой-то момент мне стало противно. Я сел и натянул обратно штаны. Собрался с мыслями.

Что со мной произошло? Я ранее не подозревал о существовании каких-то потаённых областей человеческой чувственности. Отец никогда не беседовал со мной о подобных вещах, да и вообще был неразговорчив после смерти матери. Все что со мной происходило в моем изменяющемся в силу возраста организме, я исследовал на свой страх и риск, не спрашивая ни у кого совета. Может быть, именно поэтому я стал тем, кем стал?

Следующее громкое дело случилось со мной поздней осенью. Лили дожди, но я регулярно ходил на «свидания». Журнал мой уже порядком поистрепался, мои красавицы поблекли, постоянное лежание в сырой земле не придавало им лоска, само собой. Естественно, от этого я не стал меньше их любить, а моя фантазия лишь становилась изощрённее. Я научился удовлетворять себя самыми немыслимыми способами, причем приспособился это делать в самых неудобных позах, при любом освещении, в любую погоду. Я стал эмоционально зависим от этого своего рукоблудия, ведь в церкви, куда по воскресеньям меня водил отец, нам регулярно обещали страшные кары ада за «это самое». Каждый раз, облегчившись от своего грешного груза, меня начинали терзать муки совести, я клялся и божился себе что НИ ЗА что больше, но меня хватало на пару дней. Абсолютно магическая, неимоверно мощная сила влекла в подземелье меня вновь, это было выше меня и сейчас, став тем, кем стал, я также постоянно возвращался к своим грязным делам, пока не попал за решетку где и ожидаю своего конца.

Антон Дюбуа застал меня в разгар одного из таких «свиданий». Это стало для меня самым худшим событием, что до этого происходили со мной в жизни. Он застал меня со спущенными штанами, мокрыми руками, то есть «во всеоружии», в самый пикантный момент моего «откровения». Его презрительный крик поразил меня словно стрела охотника поражает на всем бегу оленя.

– Платч!!! – заорал он исступленно, – мальчишка Видаль платч!

– Заткнись! – прошептал я яростным шепотом, судорожно натягивая штаны – замолчи!

– А что, ты боишься?? Эй, парни! Идите сюда, спускайтесь!

То, что произошло дальше, напоминало сцену из третьесортного бульварного романа. Вокруг нас собралась небольшая толпа из его вечных спутников-слуг, готовых по шакальи прислуживать своему вожаку в обмен на некоторые привилегии по части школьной иерархии. Не помню, сколько их было, может трое, а может и шестеро. Но свет померк в моих глазах. Самое страшное что могло случиться со мной, случилось.

В меня стали дружно плевать, бросать комья грязной земли, улюлюкать, оскорбляя неслыханными междометиями. Я настолько был в ужасе, что забился в угол пещеры, и закрыв лицо грязными руками, рыдал навзрыд. Хохот и циничные шуточки, град оскорблений сыпались словно из рога изобилия. При всем при этом меня никто не тронул пальцем, ибо это считалось позорным. Мой журнал разорвали на части и красотки, заляпанные грязными подошвами подонков, покрыли собой пещерный пол.

Эмоциональное унижение стало пострашнее физического насилия.

Спустя какой-то промежуток времени я все же выбрался, когда меня оставили в покое. Сев на камень, я крепко задумался что мне теперь делать. Вся школа уже знала, что со мной произошло и стать «платч» мне не улыбалось, ведь на острове меня знала каждая собака. Не ходить в школу я тоже не мог, ибо в таком случае меня могли насильно сдать в интернат, а ехать на материк в незнакомый мир я боялся, мне ведь было тогда 13 или 14 лет. Патовая ситуация.

Я вернулся домой и сел ужинать. На удивление я заметил, что в доме опрятно, на стол застелена скатерть, стаканы вымыты и внутри, о чудо, рыбой воняет не так сильно. Заскрипели половицы и вошел отец, как-то непривычно чисто одетый и даже борода его была аккуратно подстрижена и от него не пахло алкоголем.

– Начо! Надо было давно тебе сказать, – его голос был приветлив и не скрипел как обычно от дешевого самогона, употребляемого регулярно по вечерам.

– О чем? – задал я правомерный вопрос.

– Знакомься, – и он за руку ввел в кухню весьма молодую женщину.

Черт побери, я малость ошалел. Чтоб отец после смерти матери посмотрел хоть на одну женщину, это был нонсенс.

– Мария, – улыбчиво представилась она и протянула мне руку. Рука была рабочей, мозолистой, но ногти были чистые и от нее не воняло рыбешкой. Это меня сразу же расположило к ней.

– Ммм, оччень приятно, – пробурчал я. – Вы теперь, эээ, у нас будете жить?

– Начо, ну ты зачем так сплеча рубишь? – засмеялся отец, – Мы знакомы с ней всего месяц. Как-то неприлично так сразу вот…

– Если Ваш сын, мсье, меня приглашает, то я согласна хоть завтра – Мария кокетливо улыбнулась, и мы уселись ужинать.

Впервые за много лет я ел по-настоящему вкусный ужин, не опостылевшую уху из тунца, а заботливо приготовленное овощное рагу, сдобренное баварскими колбасками из свинины, пил морс из ежевики.

Мария оказалась прекрасной хозяйкой, работящей и очень успокаивающе действовала на моего сурового родителя. Отец практически перестал пить, снова усиленно стал работать в артели, и через какое-то время его опять избрали старостой и наше благосостояние поползло вверх. Я воистину понял какое магическое воздействие женщина может оказывать на мужчину, если она этого реально хочет. Не знаю, что уж Мария нашла в моем отце, но они казались весьма счастливой парой, ходили держась за руки, он никогда на нее не кричал, а она часто целовала его в лоб.

Идиллия!

Что касается школы, то первые дни после того как Антон Дюбуа застал меня за моим «свиданием» стали для меня настоящим адом. Я не убоялся последствий и пошел в школу, понимая, что, прячась, я лишь дам повод для домыслов. Едва войдя в маленькое здание своей alma-mater, я осознал, что на меня все вокруг показывают пальцем и открыто насмехаются. Кто-то швырнул в меня грязной бумажкой, а кто-то плюнул мне вслед. В классе я сел на свое место за партой и от меня тотчас отодвинулись мои однокашники. Воистину я стал изгоем.

Сам Антон, мнящий себя Цезарем местного уровня, открыто издевался надо мною каждую перемену. Так, я обнаружил что мой старенький рюкзак, где я носил учебники, оказался в школьном туалете. На стул мне подкладывали канцелярскую кнопку, один из «шакалов» Дюбуа, пытаясь выслужиться перед своим господином, пролил на мою тетрадку клей. Пальцем меня никто не трогал, боялись «заразиться позором», а вот мои вещи не щадили. Я возвращался домой угрюмый и морально униженный, внутри меня клокотала истинная ненависть к моему главному мучителю, но толковых планов мести у меня не было, я не мог даже представить, как же я смогу досадить Антону Дюбуа, постоянно находившемуся в кругу свои верных «шакалов» и к тому же являющемся сынком мэра острова.

Шли недели и страсти вокруг меня стали стихать. Так уж дети устроены что долго терзать жертву становится им скучно. От меня постепенно отстали, правда, по-прежнему не здоровались и старались обходить стороной. Но кнопки на стул подкладывать перестали.

Мария полностью обустроилась в нашем жилище. Везде воцарились порядок и чистота. Три раза в неделю она мыла полы, протирала пыль везде, заставила отца выстроить рядом с домом небольшой сарайчик для снастей, чтоб они не валялись по всему дому как это бывало ранее. У нас теперь всегда был горячий ужин, мы завели корову, которую Мария любовно доила и отныне мы пили какао с молоком. С чердака мы с отцом повыкидывали весь хлам, который там скопился за долгие годы, и, вооружившись молотками, обшили полностью его свежей доской, покрасили приятного бежевого цвета краской, вырезали несколько окошек прямо в крыше и у нас получилась уютная мансарда, где в жаркое время я спал или просто балдел, отдыхая от трудов.

Мария мне нравилась все больше. Отец полностью прекратил пить, следил за собой, успехи его артели неуклонно ползли вверх и отмечались регулярно начальством.

Прошел примерно год с тех пор как Мария появилась у нас в доме, а наше благосостояние стало уже бросаться в глаза: вокруг дома яркие цинии радовали глаз в разбитом ею цветнике, дорожка к дому была всегда посыпана свежим песочком, мы поставили новый забор и пустили по нему виноградные лозы.

Мне исполнилось шестнадцать, когда отец неожиданно подкатил к дому на ярко-зеленом мотоцикле «Хонда» со сдвоенным выхлопом. Деловито поставил агрегат у калитки, вытащил ключи из замка зажигания и с важным видом вошел в наш красиво цветущий дворик. Вокруг квохтали куры, была чертовски прекрасная погода! Я рубил дрова рядом с сараем, стараясь залихватскими ударами раскалывать чурку сразу на 4 части, что считалось особым шиком. Обернувшись на звук, я увидел подходящего ко мне отца. Что-то в его лице мне показалось чрезвычайно интересным.

– У кого-то сегодня важная дата, верно? – он непривычно улыбался.

Я смущенно улыбнулся.

– Не умею говорить речей! Это тебе, – и он протянул мне ключи от «Хонды».

Я потерял дар речи! Я конечно же, мечтал о байке, по телевизору регулярно смотрел американские боевики, но чтоб вот так, неожиданно и от кого?? От своего отца, который ранее мне не дарил ничего, кроме уныния!

Мария радостно улыбалась, стоя в нарядном переднике на крыльце. Жестом она пригласила нас на праздничный ужин.

Мой первый взрослый ужин был прекрасен. Мне налили красного сухого вина в узкий бокал. Я выпил, это был мой первый алкоголь в жизни. В голове закружилось. Стало легко и вольготно.

Мы ели, общались и смеялись. Это был самый лучший мой день рождения за всю жизнь. Мне не терпелось оседлать своего стального коня и взмахом руки отец позволил мне выйти из-за стола. Я помчался словно укушенный, во двор.

Моя первая поездка прошла на удивление хорошо. Я упал всего три раза, а уже через час научился управлять мотоциклом столь лихо, словно всю жизнь только на нем и ездил. Веселье и радость переполняли меня, я мчался по улочкам нашей коммуны, распугивая кур и собак, и неумолчный гвалт чаек сопровождал меня бесконечной тирадой.

За пару недель я научился кататься как профессиональный ездок, во всяком случае мне так казалось. Конечно же, не обходилось без казусов и падений, я как-то подвернул ногу, рассекал не единожды щеки и скулы, разбивал нос, но удовольствие того стоило. Это было время боевиков типа Терминатора и Крепких орешков, герои которых не слезали с байков и конечно же они стали нашими кумирами. Мужское сообщество, корпорация рыбаков, где ценилась грубая физическая сила и выносливость, где интеллектуальность была не просто не в моде, а даже преследовалась; тут не могло стать иных героев для подражания. Байки были у многих, мы устраивали гонки друг с другом, падали в пыль и грязь, разбивали себе лица, но здесь могло быть только так!

Еженедельно по субботам мы собирались крикливой шайкой, оседлывали своих стальных коней и мчались по извилистым улочкам наших трех коммун, несмотря на строжайшие запреты взрослых. Но какие к черту запреты, когда юность и гормоны определяли нашу жизнь от заката и до рассвета.

Мне как носителю обидного прозвища «платч», которое, впрочем, кроме как Антоном Дюбуа, в отношении меня более никем не применялось, было просто необходимо вернуть себе утраченный в столь постыдных обстоятельствах статус. Дело в том, что за прошедшие с того случая пару лет я сильно раздался в плечах, ежедневная тяжелая физическая работа в артели у отца и регулярный труд в домашнем хозяйстве сделали меня крайне выносливым юношей. Я мог без остановки пробежать пять километров, отжаться пятьдесят раз, держать руль байка тоже требовало немалых усилий. Как-то раз я серьезно набил морду одному из своих однокашников за то, что он назвал меня моим прозвищем, причем это видели все те, которые обычно ошивались в свите у Дюбуа. С тех пор если меня так и называли, то наверняка только за глаза, ибо законы мужской корпорации диктовали свою волю всем без исключения.

Байки были практически у всех рыбацких детей. Быть без оного означало незавидную участь отщепенца и школьного аутсайдера. Поэтому каждый пыжился отдать дань моде и взгромоздиться на хоть какой-нибудь завалящий мотобайк, хоть бы собранный из всякого хлама, как например мой друг Франциск Канье, сын запойного рыбака, живущий очень бедно, но обладающий недюжинным талантом инженера-механика. Он умудрился собрать свой чудо-байк буквально из остатков трех практически прогнивших немецких мотоциклов, брошенных тут еще со времен войны. Правда, этот стальной монстр жутко гремел, ахал и стрелял невыносимой вонью плохо сгораемого топлива, но это все же было лучше, нежели пешком.

Маршрут наших субботних гонок пролегал в Ле-Пале, начинаясь от церкви и заканчивая выходом в порт у цитадели Вобана. После чего необходимо было развернуться и мчаться что есть дури назад, собираясь вновь у церкви. Главная трудность заключалась в том, что путь был крайне извилист, местами переходил с асфальта на гальку и песок, в которых колеса наших рычащих коней нещадно вязли и считалось особым шиком проехать весь этот маршрут без единого падения и обернуться за 10 минут. В лидерах практически всегда был Антон Дюбуа, но оно было немудрено, ибо с ним рядом всегда ехало пять-шесть его верных вассалов, у которых была задача не выиграть, а расчистить своему хозяину трассу, совершая всяческие пакости остальным участникам гонки. Естественно, сын мэра не мог проиграть, особенно после того, как его отец в год, когда нам всем исполнилось по 17 лет и мы стали официально кандидатами на окончание средней школы, в пятый раз выиграл выборы и в честь этого построил бетонное шоссе до Локмарьи (раньше там была галька и песок). Это событие бурно было отмечено во всех трактирах и пивных нашего острова, а Антона чествовали как сынка благодетеля и возможно, будущего правителя. Да он и сам уже примерялся к амплуа мэра, часто сопровождая отца в поездках на материк для решения всяких административных задач и знакомств с нужными людьми. Иными словами, выигрывать у него в гонке не следовало, во всяком случае так посчитали многие, кто уже поплатился за сию наглость переломами, полученными во время этих нещадных соревнований. Спрашивается, какого рожна надо было мне?

Я был принципиальным сукиным сыном. Моя ненависть к Дюбуа стала неким катализатором всех изменений, происходящих во мне последние годы. Я знал, что месть – это блюдо, подаваемое в холодном виде и копил в себе навыки и умения, которые позволили бы мне уничтожить этого человека в моральном плане. Физически его унижение было бы мне не столь приятным, для меня было важно сломать его как личность, дабы отомстить за то, что он сотворил со мной тогда в пещере.

Я прекрасно откатывал этот маршрут и был уверен в своих силах. Тренировался я ежевечерне, меня пару раз ловила дорожная жандармерия и выписывала мне штраф, за что мне крепко влетало от отца, грозившегося отобрать у меня свой подарок, но я постоянно выкручивался, продолжая совершенствовать свои навыки лихого гонщика.

Как-то в октябре, когда уже лили теплые бретонские дожди, Дюбуа созвал очередную гонку. Этот заносчивый школьный король, коим он себя по праву считал, решил похоже перед завершением школы окончательно показать всем что после того как мы покинем наши школьные классы, мы отнюдь не избавимся от его назойливого диктата. В секретном школьном ящике для писем, который служил нам своего рода средством связи, была брошена бумажка с датой гонки. Она выпадала, как я помню на послезавтра, но всех ждал сюрприз: маршрут был изменен! Мы должны были стартовать в Керсаблане, промчаться по оживленному шоссе D190 до местечка Ангвагэ, после чего съехать с асфальта и по гальке добраться до живописнейшего отеля Морбиян, что в порту Ману де Кольбар.

Никаких сомнений, что Дюбуа откатал этот маршрут заранее вместе со сворой своих самых преданных прихлебателей. Он не имел права на ошибку и решил полностью минимизировать даже самые крохотные риски своего проигрыша.

Никто из участников гонки не посмел возразить против такого неожиданного изменения маршрута, несмотря на то, что за все 2 года что мы этим занимались, маршрут менялся всего один раз. Все промолчали, хотя дураку было ясно, в чем дело. Стадное чувство взяло верх над разумным пожеланием задать вопрос «а почему так?», все предпочли радостно покивать и даже поддакнуть из области «а так ездить даже интереснее». Неистребимо пожелание людей быть ведомой кучкой баранов, любящих служить одному козлу, отдающих ему свою свободу в обмен на призрачные обещания защиты и решение жизненных неурядиц. Чего греха таить, я сам был в шоке и мало того, что не открыл рта в ответ, но даже похлопал на всеобщем собрании накануне гонки. Дюбуа, в красной куртке и черных кожаных штанах, на могучем и знаменитом «харлее» модели VR1000 со 135-сильным двигателем, уже успевшем стать легендарным гоночном супер-байком с телеэкранов, смотрелся среди всех остальных эдаким коршуном среди перепелок. Он авторитетно заявил, что завтрашняя гонка призвана «расставить все по своим местам», при этом выразительно посмотрел на меня. Дело было яснее ясного, наш многолетняя тяжба должна была прийти к финалу и от меня и моего поведения зависело кем я останусь тут жить.

К слову сказать, наша дальнейшая жизнь была во многом предопределена: рыбачить до старости, и многих эта перспектива устраивала, они не видели иной жизни, не стремились что-либо менять, хороший климат и сносная прибыль от продажи тунца позволяли не беспокоиться о будущем, если оно конечно было именно таким. Сразу оговорюсь, что мое извечное стремление к переменам сейчас, в 17-летнем возрасте, стало уже невыносимым и я с нетерпением ждал окончания школы, дабы уехать на материк. Отцу и Марии, я конечно же, этими планами не соизволил делиться и на какие средства я собирался там жить, я тоже представлял плохо. Но замкнутая жизнь на острове, хоть и в комфортных относительно условиях, меня уже не привлекала. Сердце требовало новых острых ощущений.

Наступил день гонки. Это была вновь суббота, как помню. В шесть утра мы все были во всеоружии и верхом на своих стальных конях. Прибыл и мой друг Франциск на своем непрерывно ахающем и стреляющем бензиновой отрыжкой мото-самопале. Всего нас было человек тридцать, половина из которых составляла свита нашего байк-короля. Остальные прибыли чтоб показать свою мужественность и уважительно проиграть будущему мэру острова.

Маршрут я изучить не успел, это был район, в котором я бывал редко и только по неотложным делам. Тут ездили в основном туристы, дабы повидать роскошные виды отеля Морбиян. Шоссе днем бывало обычно занято автобусами и торговыми такси, снующими между коммунами, развозящими морепродукты на рынки и в порт. Утром там было относительно свободно и наш рывок на байках обещал пройти более-менее спокойно. Было одно НО! Шел проливной дождь, причем ветер дул со стороны Атлантики, резкий и колючий, обдавая лица горохом из холодных брызг.

Антон толкнул речевку в своих лучших демагогических традициях. Тот, кто приедет первым, должен был, с его слов, стать безоговорочным вождем молодежи всего острова Бен-Иль. Тот, кто будет последним, должен поставить всем участникам гонки пиво в трактире на выбор победителя и прилюдно выбросить свой байк. Эти унизительные условия все приняли безоговорочно. Я сразу же понял, кто же должен стать тем отщепенцем и аутсайдером, должным напоить всё наше воинство. Для меня это мало значило, месть нашему царьку стала для меня превалирующей идеей.

Под адский рык десятков мощных двигателей мы тронулись. Длина маршрута в один конец составляла около семи миль, большую из которого составлял ровный асфальт. Без особых помех мы, весело обгоняя друг друга неслись по шоссе, распугивая гудками клаксонов и рыком наших стальных коней редких в этот ранний час водителей.

С каждой минутой напряжение возрастало. Я сразу же оказался в первой дюжине, мои сноровка и опыт всё-таки помогли меня относительно легко обойти большинства соперников. Чем ближе мы становились к концу асфальтового отрезка пути, тем больше я замечал, как вокруг меня смыкается плотный круг лакеев Дюбуа. Когда спидометр показал сто десять км в час, один из них вдруг резко стал тормозить, явно намереваясь сдвинуть меня на обочину. Я ловко вывернул руль и локтем задел того за бампер. Мгновение, и грохоча, байкер с проклятиями улетел назад, сбив по пути своего падения еще двоих. Я выдохнул. Первое препятствие я преодолел.

Поворот после Ангвагэ уходил резко севернее, а мы на всей скорости вылетели на гальку и помчались к порту Ману де Кольбар, петляя и поднимая тучи мелкой гальки, перемешивающейся с грязью и создающей безумное тесто, в котором вязли наши колеса. На этом участке нас покинули еще семь или восемь участников гонки, не справившихся с непогодой и крутыми поворотами. Я несся, как одержимый, ветер и дождь хлестали в лицо, руль стал словно частью меня, ноги вибрировали в такт ревущему двигателю. Я не смотрел и не видел перед собой ничего кроме мелькающей красной куртки Антона.

Краем глаза я узрел как еще четверо участников потихоньку свернули в сторону, явно добровольно. Нас осталось восемь человек, среди которых были я, мой друг Франциск, умудрившийся добраться целым и невредимым, Дюбуа и пятеро его верных «шакалов», которые словно по мановению палочки, начали тотчас же строить мне козни, всячески подрезая и пытаясь меня скинуть с тропы.

Кстати, о тропе. Она извивалась подобно гремучей змее на солнце и сползала вниз к морю, так что нам приходилось не мчаться, а практически красться, чтобы не сорваться вниз. Крутейшие повороты с каменистыми обочинами, ставшими во сто крат опаснее из-за проливного дождя, не давали расслабиться.

Я вспотел. Глаза заливала вода. Я остановился на секунду чтоб сориентироваться.

До финиша оставалось менее мили. Нужно было добраться до бетонной ограды с надписью Морбиян, за которой уже начинались владения отеля. Возле меня тотчас остановились трое «шакалов». Рыча движками, они всем видом давали мне понять, что скорее сами спрыгнут с тропы, но далее меня не пустят. Несколько секунд я выжидал, потом резко вдавил педаль акселератора. С рыком раненой львицы моя «Хонда» рванула навстречу двоим из них. Я шел на таран, прекрасно понимая, что в случае неудачи меня выбросит из седла.

Но «шакалы» дрогнули. Один из них уклонился, а второго я сшиб, колесом переехал его по ноге, услышав его раненый вой и помчался прямо по каменистому бездорожью, срезая путь.

Заветный забор был совсем рядом. Мне оставалось может быть метров триста, но вдруг мой двигатель захрипел и замолк. На полном ходу я повалился на мокрую землю, еле-еле успев выдернуть ногу из-под падающего байка. Вскочил моментально на ноги. Огляделся. Сквозь запойную муть ливня я увидел две фигуры у забора, одна из них была в красной куртке.

Я проиграл!!! Дюбуа явно пришел первым.

Грудь терзали обида и горечь. Я сел на землю и сжал голову руками до боли, пытаясь собраться с мыслями.

– Чего расселся, Начо? – ко мне подъехал один из «шакалов», – небось надеешься, что Антон тебя простит?

– Чего? – я уставился на него взглядом, полным недоумения.

– А то ты типа не в курсе?

– Поверь, не понимаю, о чем ты.

– Антону это без разницы, в любом случае ты огребешь! Не спустит он тебе этого, – и «шакал» отъехал.

Я вскочил на ноги, подошел к своему байку. Понял в чем дело. Трубка бензонасоса была грубо выдернута, похоже во время моего тарана, один из моих соперников успел с ней разделаться. Это дело поправимое, я не шибко расстроился, больше интересовало что произошло у финиша.

Оставив свою израненную «Хонду», я пешком двинулся к маячившим фигурам. Дождь стал стихать к этому времени. Вокруг бетонной ограды уже столпилось с десяток наших гонщиков, неспешно подъезжавшим, дабы убедиться кто стал победителем.

Я подошел и ахнул. Возле самой финишной надписи стоял и посматривал на всех мой друг Франциск, тот самый, что каким-то чудом сумел доехать на своем самодельном агрегате в первой дюжине. Я ошалел. Уж про кого думать, но на него не поставил бы и пьяный извозчик. Франц был очень хорошим парнем, здорово со всеми ладил, а меня поддерживал в самый сложный период моей жизни после того самого «пещерного» случая, но вот что до его качеств гонщика…

Тут я понял, в чем дело, и о чем говорил мне накануне один из «шакалов». Только сейчас я заметил, что один из выхлопных глушителей его самодельного байка практически расплавился. Чудо-инженер Франциск сделал то, что подвергло его смертельной опасности, но и сделало чемпионом гонки: он каким-то образом умудрился добавить в движок своего стального коня закись азота NOS, ту самую что так рекламируют фильмы про автогонщиков. Бог его знает, как это ему удалось, как он вообще умудрился ее достать, и мало того, технически это все провернуть, но результат был налицо, прямо перед нами всеми!

В тот самый миг, пока я валялся на земле после того как мне выдрали бензонасос, он похоже, максимально ускорился и на последний метрах обошел Дюбуа, который отвлекся на то, как меня окружили его «шакалы» и серьезно снизил скорость. Франца он, конечно же, всерьез не воспринимал и скорее всего, даже не заметил, что тот сумел вырваться вперед.

Итак, Франциск Канье стал на глазах у всех нас чемпионом этой гонки.

Далее события развивались конечно, не так как изначально было объявлено. Антон Дюбуа не стал никого поить пивом, он просто отмолчался и три дня вся наша подростковая банда обреченно ждала во что выльется это неожиданное для всех чемпионство. Франциск, похоже, сам особо не ожидал что что у него все получится. Он уединился в своей мастерской и занялся ремонтом своего полуразрушенного нещадной гонкой недо-байка. Мы все ходили в школу, работали в своих артелях и старались лишний раз не говорить о произошедшем.

Спустя трое суток в нашем «черном ящике» появилось письмо с призывом всем участникам гонки, а также тем, кто не участвовал, но являлся частью нашего «прибрежного братства» как мы гордо именовали сами себя, собраться после захода солнца у развалин старой римской крепости на диком пляже, неподалёку кстати, от того самого места моего детского позора. Далее было указано, что «собрание проводится с целью точного и окончательного вынесения решения по результатам гонки и определения победителя» и далее много всяких высокопарных слов. По тому как вся молодёжь, а на секунду, это около двух сотен будущих выпускников школы и следующих за нами возрастов, дружно откликнулась на сей призыв и устремилась на означенное место, я понимал, что, если не станет Дюбуа, придет другой вождь. Массе этих людей просто кровно был необходим лидер, тот кто будет вести их и указывать что следует делать, и кого надо бить. Паршивая овечья природа, заложенная каким-то несуразным случаем в нас свыше, была мне до жути отвратна.

Я собрался и поехал, взяв с собой Франциска, который похоже, крайне тяготился своим положением непризнанного чемпионства и был бы рад скинуть с себя тяжкий груз незнакомого доселе ему лидерства.

В назначенный час десятки рычащих байков, освещая тьму лучами мощных фар, образовали на песке большой круг. Вокруг торопились пришедшие пешим ходом, пытаясь дотянуться взглядом через плечи стоявших мотоциклистов. Как-то так повелось, что владелец байка стоял в нашей юношеской иерархии выше нежели тот, кому родители не сумели подарить стального коня. Глупость, средневековье! Однако ж, так и было! Кавалерия всегда считала себя важнее и значимее простой пехоты.

Гремела музыка из принесенных кем-то колонок. Шум и гам далеко разносились по пляжу, черные кожаные куртки байкеров и отливающие серебром стальные каркасы мотоциклов создавали атмосферу ритуала мистического жертвоприношения. С океана дул неспешный осенний бриз. Низкие тучи скрывали луну, отдавая фарам наших байков сугубое право освещать творившееся сейчас.

Я и Франциск стояли во втором ряду, мой друг заметно нервничал, я как мог старался его подбодрить, сам заводясь от происходящего еще больше. Смутное ожидание тревоги щемило под сердцем, заставляя пересыхать слюну во рту.

Шли минуты, а Дюбуа не было. Толпа постепенно стала нервничать, раздались возгласы: «Чего мы все приперлись!!» и всё эдакого плана.

Явно в своих лучших традициях придавать всему театральный эффект Антон появился, когда вся молодёжь, изрядно разогретая пивом и ожиданием, стала уже горланить песни, а некоторые начали расходиться. Выехав прямо на середину круга по людскому коридору, услужливо созданному его «шакалами», на своем мощнейшем «харлее», он встал «на козла», нещадно буксуя задним колесом прибрежный песок, неистово ревя 135-сильным движком, немного жутковато смотрелся в свете десятков фар его кроваво красный кожаный костюм с рисунком нападающей акулы на спине.

Я поморщился. Мой многолетний соперник был в своем репертуаре. Просто выйти в круг он не мог. Необходимо было постоянно подпитывать толпу осознанием его исключительной маскулинности, дабы ни у кого даже не ворохнулась мысль, подвергающая сомнению его лидерство. Вновь почему-то навеяло ассоциации со средневековьем. Я огляделся по сторонам и обнял за плечи Франца, не раскисай, мол.

Покрасовавшись для проформы, Антон слез с байка, поставив его на паркинг. Поднял обе руки вверх. По неписаному закону нашего братства все умолкли. Слышался лишь рык байков и шелест набегаемых с Атлантики волн.

– Все вы в курсе, – начал он свою речь, явно тщательно спланированную за эти дни, – что на последней гонке у нас определился чемпион! Причем, такой которого мы никто и никогда не ожидали увидеть! – смешки в толпе, – Я бы очень хотел поприветствовать его здесь, перед всеми. Пусть он выйдет и покажет нам свое мужественное лицо. Аууу..! Выходи, дорогой друг!!

Все замерли. Я легонько подтолкнул Франца, иди, мол.

– Я рядом, – шепнул я тихонько, – если что, не дрейфь.

Он вышел в круг, озираясь по сторонам. Явно будучи не в своей тарелке, бедолага стал морщиться от яркого света фар. Встав на почтительном расстоянии от Дюбуа, он замер, переминаясь с ноги на ногу.

– А вот и наш чемпион! – возопил Антон, поднимая вверх руку, сжатую в кулак. Рев толпы был ему ответом.

– Что ж ты стоишь, словно не чемпион? Помаши нам рукой всем! Как тебя хоть звать, рыбак??

– Франциск Канье, – робко отвечал мой друг.

– Не сын ли того самого Канье, которого не берут ни в одну из наших славных артелей по причине беспробудного залития глаз?!

Насмешливый рев толпы был ему ответом. Я видел, как суетливо сжался мой друг. Ненависть к Дюбуа вновь нахлынула на меня горячим пеплом. Сжав зубы, я смотрел на этот позорный цирк, изнемогая от ярости.

– Друзья мои! – продолжал издеваться Дюбуа, – этот человек, выигравший гонку, даже не может толком ответить на простейшие вопросы. Он стоит словно пень! Рта раскрыть боится! Эй, чемпион! Ты не обделался под себя там случайно от своего чемпионства???

– Так его, Антонио! – орали «шакалы», намеренно ослепляя Франциска фарами, – пусть докажет, что он чемпион!

– Вы хотите этого??? – вопрошал царек в толпу, явно ожидая получить столь нужный ему ответ.

– Даааа!!! – рев десятков глоток сокрушал осенний морской воздух

– Что ж, господа!! Ведь среди нас нет маменькиных сынков, не так ли? Тут все закаленные океаном морские волки! Мы все бросили сосать мамкину сиську, еще не родившись! Верно???!!!

– Верно, правильно!!! – ухала толпа.

– Мы поймали за свои жизни тунца больше чем вся Бретань!! Или это не так??

– Так!! Именно так!!! – гудела темнота.

– Мы не боимся крови и битв, верно??? Кто тут есть, кто испугается драки? Есть такие??

– Нееет!!! Мы все бойцы! – пьяный ор вошедшей в раж толпы сотрясал Атлантику.

– Тогда я вот что Вам скажу!!! – Антон остановился на минуту, дабы четко уловить настроение собравшихся. Я уже понял, к чему он вел. Для сохранения своего первенства во всем, и что самое главное, для ликвидации сомнений в своем лидерстве на будущее, Антон применил самую что ни на есть проверенную практику: он обратился к низменным инстинктам толпы!

Эдакое гладиаторство. Апелляция к убойным и грязным помыслам людей. Тяга к крови и зрелищам! Понимал, стервец, что в однообразной и болотной тиши островной повседневной жизни именно посыл к жестокости и зрелищам сыграет ему на руку. Видящие изо дня в день лишь тяжелый рыбачий промысел молодые парни были рады любому развлечению, а унизить и оскорбить прилюдно слабака, сделать его аутсайдером, это ли не высший предел удовольствия? Дюбуа не изобретал ничего нового, он применял лишь старые как мир приемы психологического воздействия на массы, многократно и успешно использованные до него всеми известными диктаторами.

– Друзья!!! – продолжил Антон, – я предлагаю нашему чемпиону доказать еще раз, на практике, перед всеми! Что он достоин этого звания. Что он победил не просто благодаря какой-то адской смеси, которую залил в движок своего драндулета! А это, кстати говоря, запрещено правилами гонок! Ведь так??

– Так!! – вторила жаждущая крови темнота.

Ни хрена это было не так и он об этом знал не хуже каждого. Никаких правил – вот наше главное правило. Любой гонщик имел право делать со своим байком что желал, даже навешивать космический двигатель, если мог это, всем было плевать. Это было соревнование на выносливость и сообразительность, не стеснённое никакими регламентами. И Дюбуа знал об этом прекрасно, мало того, он сам это и утвердил несколько лет назад! Но сейчас ему было не до честности. Сохранить лицо вождя перед толпой – вот что его заботило!

Он сыпал издевками и оскорблениями в адрес Франциска, кружа вокруг него и постоянно разогревая толпу ожиданием крови. Мой друг стоя в этом адовом чистилище, не смея поднять голову, словно баран перед закланием.

– Давай, чемпион!! Докажи нам всем что ты таков и есть!!! – кричал он, потрясая кулаками.

– Давай! – гремели пьяные глотки

– Набей мне морду! Подтверди свое чемпионство! Заставь меня упасть на этот чертов песок! Ну?? В штаны наделал?

– Нет!! – ответил я и вышел в круг.

Вся вселенная вокруг словно замерла! Толпа замолчала будто одновременно всем заткнули рты. Десятки пар глаз повернулись ко мне.

Дюбуа ошалел, явно не ожидая такого поворота событий. Возможно, он даже не заметил меня в толпе, будучи слишком увлеченным собой и разыгрываемым им спектаклем.

Я вышел и медленно снял с себя байкерскую куртку. Глаза застилала глухая ненависть к своего персональному врагу. Не знаю, что именно в тот момент меня подвигло, но назад пути уже не было.

– Ого!! Кого я вижу?! Малец Начо решил поиграться мускулами. Вырос никак из своих штанишек?

Я молчал, глядя ему в глаза.

– Друзья! Кто помнит малыша Начо, который три или четыре года назад был застигнут врасплох со спущенными штанами над журналом с голыми тетками?

Половина толпы промолчала. Что-то прокукарекали «шакалы» для поддержания боевого духа своего вождя. Я тотчас почуял настроение собравшихся. Мой неожиданный выход подействовал на всех словно холодный душ. Привыкшие к беспрекословному повиновению подростки растерялись, столь дерзкий вызов всеобщему лидеру стал для них вызовом на претензию на смену вожака.

– Антон, – ответил я спокойно, зная, как его это бесит, – здесь мало кого из тех, кто помнит про тот случай. А если и есть, то чего не бывает в детстве, не так ли? Кто не пялился на голых девиц, пусть первый кинет в меня камень!

Гробовое молчание было ответом. Дюбуа изменился в лице. Он моментально забыл о стоявшем поодаль несуразном чемпионе, полностью переключившись на меня. Также, как и я, он уловил грозное для него настроение толпы и лихорадочно стал пытаться вернуть его на свою чашу весов.

– Начо, ты уверен, что готов вписаться за этого слабака?

– Не был бы уверен, не вышел бы! Ты нарушил свои же правила, Антон! Ты не признал его победу, хотя никто не поставил его чемпионство под сомнение.

– А ты собираешься мне указывать?

– Именно! Потому что ты всех достал. Никому не нужен такой лидер как ты, который врет и не исполняет своих же правил.

– Ты уверен? – голос моего врага стал едким словно уксус.

– Господа! – вскрикнул я, обращаясь ко всем, – Я готов заступиться за своего друга Франциска. Дюбуа намеренно выбрал соперника слабее себя. Это не по-мужски, так что я готов занять место нашего чемпиона в этом поединке. Если я выиграю, то Франциск Канье станет безоговорочным и безусловным лидером гонки, а Дюбуа более не будет иметь к нему никаких претензий! Все согласны?

– Давай, Начо, жми!!! – прокричала часть толпы. Явно определилось, сколько примерно у кого сторонников. Я был подбодрен. Не так уж много фанатов имел Антон среди нашей молодёжи.

Антон вдруг безо всякого предупреждения бросился на меня. Моя речь ставила под сомнение его вождизм, и он явно не мог этого вынести. Мощный толчок в грудь чуть не сбил меня с ног.

Толпа мгновенно взорвалась воем и диким гиканьем. Извечная тяга к насилию, особенно публичному, получила свой выход. Как я и думал, разделилось всё примерно поровну. «Шакалы» конечно же, вылезли в первый ряд и вовсю стали улюлюкать, подзуживая меня всячески, отвлекая от поединка.

Я еле удержался на ногах. Впившись взглядом в соперника, я контролировал каждое его движение. Драться меня никто не учил, разве что отец иногда боксировал со мной во дворе, но сейчас было явно не до классики. Я понимал, что побежденный будет замордован до полусмерти.

Я чуял, что не в моих интересах нападать. Надо было беречь силы. Пусть он дергается. А мы спокойно будем отражать атаки, измотаем врага.

Ноги разъезжались по мокрому песку. «Шакалы» намеренно слепили мои глаза фарами от байков. Было паршиво, но я не был намерен сдаваться.

Несколько ударов его кулаком благополучно ушли в пустоту. Он скинул с себя куртку, оставшись в белой майке. Мой враг был выше и шире меня, мускулы перекатывались под его кожей, но я был более увертлив и ловок. Мы уже минут пять кружили друг возле друга, не нанеся еще по-настоящему серьезных ударов.

Я заметил, что Дюбуа выдыхается. Плюс настроение толпы постепенно менялось в мою пользу, мое имя уже чаще выкрикивалось, кто-то посмел даже крикнуть оскорбление в сторону моего соперника. Как же быстротечна привязанность людской массы. Стоит совсем чуток ослабить вожжи, и вот она, революция!

Я выбрал момент и носком левой ноги прицельно нанес удар в правую коленку Дюбуа. Тот взвыл от нестерпимой боли и тотчас же охромел. У меня появился шикарный шанс прямо тут разделаться со своим давним врагом. И заодно сорвать корону лидера с его чрезмерно возгордившейся головы.

Неожиданно с нескольких сторон темноту прорезали мощные лучи света, а на весь пляж разнеслось: «Стоять всем! Полиция!»

В мгновение ока вся толпа рассыпалась. Байкеры прыгали на своих стальных коней и улепетывали прочь. Началась дикая суматоха и о нашем поединке забыли моментально. Дюбуа тотчас же был подхвачен под руки несколькими своими верными пособниками и уведен от греха подальше так что я потерял его из виду мгновенно. Возмездие не удалось!

Я был в бешенстве, но нужно было как-то выбираться и самому. Я схватил оцепеневшего Франциска и потащил его за собой. Пробившись сквозь толпу, мы добрались до моего верного байка, взгромоздились вдвоем и лавируя между разбегающимися подростками и догоняющими их жандармами, вырулили на шоссе. Нам к счастью удалось вовремя умчаться и не стать пойманными на пляже. Как потом уже выяснилось, полиция была вызвана кем-то из постояльцев располагающегося примерно в трех-четырех милях отеля для дайверов (с недавних пор у нас на острове появилась такая вот забава для туристов с деньгами), их видите ли сильно раздражал звук мотоциклов и крики. В общей неразберихе жандармы успели схватить пару десятков человек, и то в основном тех, кто был пешком.

Вернувшись домой, я тотчас лег спать и уснул мертвецки. Утром перед школой мне пришлось иметь серьезный разговор с отцом.

– Что ты делал на этом вашем сборище? – грозно спросил он.

– Ничего такого. Просто отдыхали и катались, – я решил врать в надежде что вскоре об этом случае все забудут и не придется потом свое вранье оправдывать.

– Ночью ко мне пришли несколько ребят из вашей этой банды. Уже после того как ты вернулся. Они мне сказали, что ты там побил Антона. Это правда?

– Не то чтобы побил. Мы дурачились, задевали друг друга. Со стороны могло показаться, что…

– Послушай! –отец стукнул кулаком по столу. – Мне плевать на то, что ты шляешься ночами потому что днем ты исправно учишься и работаешь. Но мне черт побери, не плевать на то что мой сын колотит сына мэра. Это может плохо кончиться для нас всех.

– Отец! Я ничего такого не планировал. Он начал первый.

– Что за детсад? Первый, второй! Какого черта ты мне это рассказываешь? Сейчас уже никто не будет выяснять кто начал, а кто закончил. Есть жалобы на тебя, и я уверен, что они уже у Жанэ на столе.

Жанэ был нашим комиссаром, главой островной жандармерии и по совместительству начальником порта. Очень важным человеком, ссориться с которым было не с руки. Но что самое главное, он был многолетним другом нашего мэра Жюля Дюбуа, который уже наверняка рассказал комиссару свою версию произошедшего. Дело пахло жареным, но я стал настойчиво убеждать отца, что все устаканится. Естественно, он мне не поверил. Я схватил тетрадки и выскочил из дома, дабы малость проветрить голову.

Перед школой я сделал несколько кругов трусцой по побережью, чтобы успокоиться. Твердо решив, что буду биться за свою правоту, я двинулся на уроки.

Антона не было на учебе. Не было и части класса. Перед вторым уроком вошел директор школы, седовласый ветеран Второй мировой войны, параллельно ведший у нас историю и географию, человек, которого мы все дико уважали.

Он произнес речь, из которой было ясно: прошедшей ночью на пустынном пляже произошел инцидент с участием нескольких молодых людей, которые подрались самым непристойным образом, причем один из них сейчас лежит в больнице с переломом ноги.

Было яснее ясного о ком шла речь. Директор зло посмотрел на меня и вышел, учитель продолжил урок, но я естественно уже не мог даже думать об учебе. Кое-как дождавшись окончания учебного дня, я пошел на задний двор школы, где мы все собирались на переменах. Там собралось с десяток парней, бывших минувшей ночью на пляже. Увидев меня, тотчас все разговоры прекратились. Ощущая тягостное молчание вокруг себя, я подошел вплотную и спросил, обращаясь ко всем:

– Какие новости есть по-вчерашнему делу?

Все молчали. Кто-то смолил сигарету, кто-то демонстративно отвернулся.

– Антон в больничке. Колено ты ему сломал, – ответили из толпы.

– Надеюсь, все видели, что он сам начал эту заварушку? Я лишь вышел защитить Франца.

– Все видели, как ты ударил Антона по ноге, и он завопил от боли! – выкрикнул один из его прихвостней, ошивающихся тут же. – А что до остального, то пусть фараоны устанавливают истину!

Фараонами у нас называли жандармов. Я откашлялся.

– Может, кто-нибудь хочет мне сказать один на один всё, что думает касаемо этого случая? – я решил намеренно идти на обострение в надежде что эта провокация даст мне хоть какую-то зацепку.

– Лучше иди отсюда, Видаль! – пробурчал один из ребят. – Никто не хочет иметь с тобой дела.

– Вы все придурки и трусы, зассали, небось в свои маменькины штанишки!! – заорал я. – Ну, ударьте меня хоть кто-нибудь! Антон ваш идиот и обычный трус, и никто более!

Все разошлись, никак не реагируя на мой выпад. Я сел и крепко сжал голову руками. Дело было хреново.

Спустя несколько дней меня вызвали к Жанэ. Я бестрепетно вошел в его кабинет и сел на предложенный стул.

Про комиссара все знали, что он может быть милашкой, а может стать дьяволом во плоти. При нем преступность на острове сошла на нет, никто не грабил туристов, можно было спокойно гулять ночами. Но при всем при этом все знали, то Жанэ имеет свой финансовый интерес с любого входящего и исходящего судна, будь то гражданское или торговое. Будучи бывшим мальчишкой-партизаном во время германской оккупации, этот седеющий страж порядка считал, что все на острове должны жить по тем уставам и законам, по которым жил он сам. Его многолетняя дружба с Жюлем Дюбуа создала тандем, на который руководство нашего департамента смотрело не только как на гарантию безопасности туристов на острове, но также как на гарантию постоянного выполнения планов вылова тунца и устриц. Это я к тому, что эти двое, мэр и комиссар, были тут хозяевами и никто не смел рта раскрыть без их ведома.

Жанэ некоторое время сидел и молча перебирал бумаги на своем столе. Очки на его морщинистом лице сидели на самом носу, придавая ему вид академика, корпящего над своими научными трудами.

Молчание несколько стало утомлять. Я кашлянул.

– Это ведь твой отец артельный староста Адриан Видаль? – начал комиссар безо всякого приветствия.

– Так точно, господин комиссар, – я отвечал максимально учтиво, стараясь не подавать ему повода для придирок.

– Напомни пожалуйста, а не он ли сын Марселя Видаля? Это ведь твой дед, верно?

– Верно, господин комиссар.

– Ясно. Твой дед же сюда приехал с материка? Он примерно моего возраста?

– Чуть старше, господин комиссар. Примерно лет на десять. Пятнадцать.

– Да-да, вот я читаю архивные записи жандармерии тех годов. В конце сороковых, значит. Прибыл из Нанта. Откуда его попросили уехать местные жители. Ты слыхал об этом что-нибудь?

– Никак нет, господин комиссар, – я уже примерно понимал к чему он клонит. Мне это было не в новинку. Наследие дедовского прошлого всегда висело у нас в семье тяжелой гирей.

– То есть ты не знаешь, что твой дед приехал сюда, потому что в Нанте после войны его здорово доставали местные по поводу его жизни в оккупации? Он не выдержал и уехал на Бен-Иль, при этом указал в анкете, что приехал по состоянию здоровья. Тут родились твой отец и ты. Ты помнишь деда?

– Он умер до моего рождения, господин комиссар. Отец показывал несколько фото. Не более.

– Так. Ну что ж, это дело прошлое! – голос Жанэ стал мягким, каким-то дружеским. Он наконец поднял на меня глаза из-под очков. – Напиши повинную и вопрос закрыт.

– Эээ, не совсем понимаю вас…

– А что именно тебе непонятно? Я понимаю, что внук за деда не ответчик, конечно же. Но посуди сам. Дед служил нацистам, а его внук побил сына нашего мэра. Как думаешь, какого расследования от нас ждут люди?

– Мне кажется, это никак не связано между собой. И дед мой не служил никому, он всего лишь жил и выживал.

– Ты ошибаешься, молодой человек. Понимаешь, – комиссар снял очки и начал их неспешно протирать тряпочкой, – ты не первый, кого я вызвал на допрос. Те, кто был ранее, все показали одинаково: Начо Видаль напал на Антона Дюбуа, вмешавшись в выяснение отношений между ним и Франциском Канье. Ведь так?

– Господин комиссар, дело было не совсем так! Понимаете, я вступился за друга.

– Мотивы у тебя могли быть самыми благородными, но наше дело, дело полиции, устанавливать факты. А факты таковы, что с десяток свидетелей видели, как ты напал на сына мэра. Сломал ему колено, бедолага теперь в больнице на материке. Лежит в гипсе. Вот что ты скажешь его отцу?

Я опустил голову. Я прекрасно понимал, что всё решено до меня. Совершеннейшая и несусветная глупость с моей стороны была влезть в этот конфликт, но разве я мог допустить чтоб мой враг уничтожал моего друга?

Это было моим вторым ударом за всю мою недолгую жизнь. Если считать эпизод с красотками из журнала. И снова Дюбуа меня переиграл. Как всегда, подло.

Я подписал, что от меня требовал Жанэ. Выйдя морально опустошенным и униженным, я забрел на обратном пути к местному торговцу самогоном. Я ранее пробовал алкоголь два или три раза в жизни и то только легкое пиво. В этот же раз я отведал жуткого бретонского пойла, которым заряжались по утрам для бодрости все рыбаки. Но заряжались они порциями по двадцать-тридцать грамм, я же сдуру выпил сразу треть бутылки. Сначала мне показалось, что в меня пролилась геенна огненная. Потом вдруг стало хорошо и приятно. Я сел на осеннюю сырую землю и начал напевать какие-то мотивы, болтать чушь, в общем вести себя как подобает глупейшему юнцу, впервые отведавшему крепкого мужского напитка. Я пытался встать и идти, но постоянно падал, полз на коленках, снова пытался встать, пока наконец не уснул пьяным сном.

Очнулся я уже в темноте и совершенно не мог вспомнить как я сюда попал. Это было крайне поганое ощущение потерянности, когда напрочь отсутствовало восприятие реальности. Первое мое похмелье стало тяжким испытанием для меня. Во рту саднило. Голова гудела словно Атлантика перед штормом. Ощущение, что меня переехал грузовик, не отпускало, все мышцы болели словно после жестокой драки. Я никогда не думал, что алкоголь оказывает столь пагубное влияние на человека, а от того лишь хуже страдал.

Я видел, как отец похмеляется по утрам, когда ему плохо после вчерашних возлияний. Обычно он наливал себе небольшой стаканчик и опрокидывал его одним махом, после чего зажевывал кусочком соленого тунца и шел на работу.

Как я уже говорил ранее, рыбу в силу особенностей своего организма я не любил и вообще всё это морское меню мне порядком надоело, хотя я знал, что на материке в ресторанах люди готовы были платить дикие деньги за то, что мы ели каждый день бесплатно.

Но я все же решил попробовать и отхлебнул часть пойла, оставшегося в бутылке.

То, что я испытал, не описать словами. Из глаз у меня полились слезы, рот наполнился несусветной гадостью, а желудок немедленно исторг из себя всё только что выпитое сейчас и заодно накануне. Я повалился на землю, в жесточайших судорогах выблевывая из себя реки желчи вперемешку с остатками пищи. Меня рвало на протяжении неизвестного количества времени, заставляя изгибаться дугой, в животе словно взрывались мелкие гранаты, поражая своими осколками все внутренности.

Я пролежал еще какое-то время и даже вздремнул. Очнулся уже от реального холода, все-таки была уже поздняя осень. Встав, я понял, что мне стало легче. Очистившись, организм заработал на полную катушку и стал требовать срочно его нагрузить. Я побежал, так как уже все автобусы не ходили и судя по луне, была уже глубочайшая ночь.

Очень хотелось пить, но взять воды было негде. Из Ле-Пале, где меня допрашивал Жанэ, до моей родной Локмарьи было около восьми километров, я бегом пробежал это расстояние по шоссе, примерно за пятьдесят минут, изредка переходя на шаг, чтоб восстановить дыхание. Машин практически не было, проехала пара байкеров, даже не заметивших меня.

Я вбежал в родную коммуну весь потный, с дикой жаждой. Наш дом был слегка освещен дворовыми светильниками и почему-то горел свет на первом этаже, при чем явно ночник. Я удивился, отец всегда ложился не позднее десяти часов, так как вставал всегда в пять утра. Мария же, работавшая в одном из отелей Ле-Пале горничной и ездившая туда на вахтовом автобусе по расписанию, тоже ложилась рано. Возможно, они просто забыли погасить свет, что тоже было немыслимо, бережливый отец вечно за всеми нами щелкал выключателями.

Я осторожно вошел в дом и прокрался на кухню. Открыл холодильник и жадно припал губами к бутылке с прохладной водой. Нечто волшебное я испытал в этот момент, я даже закрыл глаза и несколько секунд просто наслаждался и не сразу услышал какие-то шорохи и звуки, доносившиеся со стороны спальни родителей.

Я давно уже спал на втором этаже, отец же с Марией спали внизу, так как вставали раньше меня и сразу же шли завтракать. Лестница на второй этаж проходила мимо двери в их спальню и поднимаясь к себе, я всегда невольно мог видеть отцовскую постель.

Не скажу, что я ранее подглядывал за ними, никогда даже мысли такой не возникало. Но сейчас, услышав то, что доносилось оттуда, я не раздумывая прокрался и заглянул.

Отец стоял спиной к двери. Я видел его мощный пролетарский торс и часть голого бедра. Перед ним, также спиной к двери, наклонившись чуть вперед и держась руками за стоявший рядом стул, стояла Мария. Но как стояла! Она ритмично двигалась в такт движениям моего отца, который держал ее за волосы, шлепая по ее упругой белокожей пятой точке.

Я ошалел. Не скажу, что я не знал, что такое взрослые игры. Красотки в журнале в свое время сделали свое дело. Но вот чтоб так, вблизи, причем между своими родными…

Я присел на пол и осторожно начал наблюдать. Горячая волна возбуждения нахлынула на меня, сделав ватными ноги и вернув сухость во рту. Наблюдая за тем как мой родной отец мощно и страстно сношал мою мачеху в развратной позе лошадки, я сам того не ведая, почувствовал, что снова сваливаюсь в пучину греха, удесятеряя свое возбуждение многократно.

Мария стонала все громче, ее глаза закатились, это было мне видно из бокового зеркальца, что стояло поблизости. Ее большая грудь колыхалась в ритм движениям, а отцовская правая рука время от времени сочно шлепала ее по бедрам. Видно было, что процесс очень нравился моей мачехе, она наслаждалась каждой секундой, пальцы судорожно впивались в спинку стула. Сочные чавкающие звуки еще больше раззадоривали меня, и я буквально через пару минут почуял что вот-вот взорвусь лавиной сладкого вулкана.

Не в силах более сдерживаться, я отполз в сторонку и лег на спину. Откровение, подобное тому, что я испытывал в тех пещерах, вновь снизошло на меня беззастенчивой лавиной. Я не видел уже происходящего в комнате, но звуки, доносящиеся оттуда и моя богатейшая фантазия, сделали свой дело. Горячий фонтан буквально взорвал меня изнутри, я заревел как бык, схватив себя зубами за воротник рубашки, дабы меня не услышали. Не знаю насколько у меня это получилось, потому что через секунду я уже вскочил на ноги и умчался к себе наверх, а мои любовники даже не заметили, так были увлечены делом.

Прошла пара дней и меня вызвал наши директор месье Грюни́. Также, как и Жанэ, он был ветераном войны с немцами и вишистское прошлое моего деда не давало ему спокойно жить. С порога он уже начал мне грубить, обзывая неонацистом.

– Вы многое себе позволяете, – заметил я ему. – Разве я давал вам повода для такого к себе отношения?

– По-моему, наглец, ты сильно ошибаешься на предмет того, кто есть, кто в этом кабинете! – пробурчал Грюни, глядя на меня взглядом, полным презрения. – У меня лежит признание, подписанное тобою лично у комиссара. Его достаточно для того, чтобы выкинуть тебя из школы.

– А можно его посмотреть? – вежливо попросил я.

– Держи. Это копия! Оригинал конечно же, я тебе не дам, паршивец ты эдакий, – он перебросил мне листок бумаги.

Вчитавшись, я понял, что вляпался по самое не могу. Жанэ ловко надул меня, представив все таким образом, что я стал зачинщиком всего этого события; получалось это что я собрал всю молодежь на пляже и что во время драки я выкрикивал нацистские лозунги. Мало того, сюда же были присовокуплено то, что на днях после занятий я вел себя агрессивно по отношению к другим ребятам, напрашиваясь на драку. Это конечно же, описывался случай, когда я провоцировал своих одноклассников после уроков.

Было дело, согласен. Я вышел на эмоциях. Но что касается остального написанного, то это была чушь полнейшая, о чем я не преминул сообщить директору.

Он расхохотался.

– Неужто ты думаешь, что тебе, внуку вишиста, поверят больше, нежели сыну уважаемого на острове человека?? Если ты вправду так думаешь, значит ты идиот. Хотя, чего ожидать от такого прохвоста! Ты давно был у меня как кость в горле, ты слишком горд. Считай, что ты отчислен!

Я вышел на улицу, словно после бани, пот катился с меня градом. Обида и ненависть клокотали внутри. Дико хотелось кого-нибудь убить!

Надо мной не смолкал гвалт чаек.

Начо Видаль. Крепость дю-Ре.

Скрежет ключа в замке оказался ложной тревогой. Вошел мой милейший адвокат Филип Пергон. Одет он был в куртку и джинсы, что свидетельствовало о неофициальном статусе его визита. Так что я моментально успокоился? В петлю сегодня меня точно не потащат.

Он принес ворох газет для меня. В тех местах, где писалось обо мне и моем деле, адвокат подчеркнул красным карандашом.

– Ну-с, посмотрим! – я погрузился в чтение.

Большинство журналистов и представителей «прогрессивной общественности» требовали моей головы. Причем самым извращенным образом. Читая призывы всех этих учителей, инженеров, врачей, таксистов, артистов и прочих я поражался насколько сильно эти люди могут ненавидеть. Причем метаморфозы с ними произошли буквально за несколько дней, когда суд опубликовал материалы следствия.

Да, моя вина была неоднократно доказана. Да, я убивал людей и делал это цинично и за деньги. Но клянусь дьяволом, я готов биться об заклад, что предложи любому из них те гонорары, которые получал я за свою грешную деятельность, то каждый второй (если не чаще) тотчас же согласились бы.

Ненависть, как и любовь была продажной девкой цивилизации!

Я отшвырнул газеты. Мне показалось что Филип как-то самодовольно улыбается. При этом заговорщицки подмигивая.

– Что? – не сразу понял я.

– Я решил Вас слегка подбодрить сегодня, мсье Видаль, – с этими словами мой адвокат поставил на стол блестящую фляжку.

– С этого и надо было начинать. – потирая ладони, мой алкоголический чертик, живущий внутри последние годы неимоверно возрадовался.

Наливать было не во что, поэтому мы хлебали прямо из фляги. Закусывали принесенными Филипом же карамельками. Дымили сигаретами, коих он принес целый блок (а стало быть, мне еще сидеть в камере времени вполне себе порядочно).

Расслабившись неимоверно, я спросил:

– Вы очень веселы сегодня и уверен, что не только коньяк этому причиной. Может скажете?

– Что ж, не хотел говорить раньше, хотел посмаковать. В общем, дело такое, мсье Видаль. Вчера, вернее позавчера состоялось внеочередное заседание парламента, посвященное вопросу Вашего дела.

– Я польщен неимоверно столь высоким статусом моего дела, раз ему посвящают свое время наши законодатели.

– Именно. Обсуждение длилось целый час. В итоге примерно треть депутатов высказалась за замену Вашего приговора пожизненным заключением. Вы понимаете, к чему это может привести?

– Не совсем. С чего бы проявлять в отношении меня гуманизм?

– Видите ли, – Пергон встал и прошелся по камере, смачно покуривая принесенный им же Мальборо, – через семь месяцев выборы в парламент. Сейчас в силу непопулярности социальной политики последних пары лет действующей партии власти большую силу набрал Левый фронт, и они грозятся на грядущих выборах забрать половину мест в нижней палате.

– И? – я по-прежнему не понимал, к чему он.

– Как известно из материалов Вашего дела, подробностей которого не знает, наверное, только последний бомж с кладбища Пер-Лашез, Вашими жертвами всегда становились представители буржуазии. Всякого рода финансовые воротилы, банкиры, крупные мафиози и прочие, которые, в глазах масс, не кто иные как враги трудового класса. И после невероятной газетной шумихи последних месяцев у Вас нашлись почитатели среди Левого фронта, чей председатель мадам Стефани Легранд во время последнего своего спича в парламенте заявила, что приговор в отношении Вас является в высшей степени несправедливым и требует тщательного дополнительного расследования.

– Если Вы шутите, то зря! – я был крайне взволнован сказанным и тоже заходил по камере.

Некоторое время мы молча курили, скидывая пепел прямо на пол. Далее я взял фляжку с коньяком и сделал внушительный глоток прямо из горлышка.

Подошел к адвокату, вперив в него взгляд. Я уже порядком был нетрезв и чествовал что внутри меня снова просыпается адский чертик.

– А почему бы нам не перейти на «ты»? – спросил я вкрадчивым своим голосом, тем самым, от которого женщины как правило, сходили с ума от страсти.

– Окей, – он явно малость ошалел, но надо дать должное его адвокатской выдержке, быстро взял себя в руки.

– Филип! Ты мне симпатичен. Как человек и специалист, естественно, а не как мужчина, хех.

– Взаимно, мсье… хм, Начо. Ты мне тоже. Я считаю, что преступления, которые тебе приписывают, они, мягко говоря, не так уж ужасны.

– Да ты что? Серьезно? То есть то, что я натворил в с этим продюсером, это, по-твоему не так ужасно?

Он слегка сморщился, но тут же заставил себя улыбнуться.

– Я думаю, всему можно найти объяснение.

– Да ты красавчик! – я похлопал его по плечу и отошел, дабы больше не смущать бедолагу. – Все будет шикарно, ты здорово меня взбодрил. Не забывай, если ты сумеешь отмазать меня от петли, то твой гонорар будет увеличен в пять раз.

Мы посидели еще полчаса, беседуя о пустяках, после чего он откланялся. Явно было, что мой адвокат слегка обескуражен моим столь резко изменившимся поведением, но я лишь посмеялся после его ухода, ведь я как никак чудовище!

Надо спать, коньяк здорово ударил мне в голову. К вечеру засяду за продолжение своего автобиографического опуса.

Глава третья.

Враги и друзья.

Из школы меня все-таки не выперли. Благодаря отцу. Он долго ходил и договаривался с директором, долго и яростно о чем-то они спорили, а я в течение этих дней отлеживался на своей мансарде, на уроки не ходил, а лишь смотрел в потолок и играл в пинг-понг.

Наконец отец вернулся как-то вечером, уставший и здорово выпивший, чего с ним давненько не случалось. Молча сел за стол на кухне и позвал меня.

Я сел напротив, предчувствуя грозу.

Отец долго молча смотрел на меня, сверля взглядом, потом вздохнул и вытащил из-за пазухи плоскую флягу. Поставил на столешницу два деревянных стаканчика. Смотря на меня, налил в оба.

– Пей! – его тон не подразумевал возражений.

Я не спеша поднес емкость ко рту, гадливо сморщился, воняло как из преисподней. Жуткая гадость этот треклятый самогон. Мой умоляющий взгляд не произвел никакого действия на моего сурового родителя. Взглядом он приказал мне выпить.

Выдохнув, я зажмурился и выпил в два глотка огненную жидкость. Моментально прослезился и закашлялся. Из глаз побежали слезы.

Отец молча наполнил до краев второй стаканчик. Кивнул мне: пей, мол.

Сопротивляться было бесполезно. Я выпил и с удивлением понял, что вторая порция пролетела мне в желудок гораздо комфортнее. Вдобавок резко зашумевшая голова и поплывшая картинка перед глазами создали мнимое, но чертовки приятное ощущение комфорта.

Слезы, однако ж, продолжали течь. Не знаю, насколько крепко было это пойло, но жгло оно нестерпимо, в животе у меня словно заработала жаркая кузница.

– Плачешь? Слезы текут? Тяжело тебе и противно? – грозно начал отец.

Я кивнул, вытирая слезы кулаком.

– А думаешь, мне было не противно унижаться перед этим вашим Грюни? Умоляя его не выгонять тебе, сорванца эдакого, пока не получишь аттестат зрелости! Мне было противнее и хуже в десятки раз!

– Прости! Ты же знаешь, что моей вины там нет вовсе.

– Ну неужто ты до сих пор не понял? Что в жизни не мы решаем, кто виноват, а кто прав. Все уже предопределено до нас и за нас. Люди во власти решают всё, они могут втоптать тебя в грязь, а могут вознести до небес. Какого черта только делали революцию, если всё осталось по-прежнему?

Я забыл упомянуть, отец мой в эпоху своей ранней юности был активным членом движения «Красный май» 1968 года, когда десять миллионов человек вышли на самую массовую в историю страны забастовку, дабы выразить протест против голлизма и общей политики государства в отношении молодежи и рабочего люда. С тех самых пор он всегда ждал чего-то более волнительного и интересного в жизни, но вышло как вышло. Он сидел передо мной, пьяный и грузный, рыбак безо всяких перспектив в жизни и мне стало его смертельно жаль. Ведь он дико переживал что я, его единственный отпрыск, пойду по его стопам. Ведь тогда уже был телевизор, мы часто смотрели передачи и фильмы, видели как живут люди в других странах, как многого можно достичь при нужном градусе желания.

Но он проиграл в этой гонке. Он понимал это и сил у него уже не оставалось.

Он тяжко взглянул на меня, но уже безо всякой злобы и раздражения. Налил себе еще один стакан и медленно выпил, после чего встал и пошатываясь, ушел в спальню. Я услышал, как грузно его тело повалилось на кровать и через несколько минут я услышал его могучий храп; как обычно после выпивки он сильно храпел.

Я сидел, обхватив голову руками и не мог справиться с эмоциями. Было гадко и одновременно радостно, что отец все решил за меня. Жалость и презрение разбирали меня по отношению к его жизненному пути, в котором он ничего не добился. Самогон внутри меня рвал и метал, я почувствовал, как к горлу подступила тошнота и выскочил на крыльцо, дабы основательно прочистить желудок.

Долго блевал с крыльца. Утерся рукавом, глядя в сырую землю.

Вроде отпустило. Какая же гадость этот самогон.

Я вернулся обратно в кухню и остолбенел.

Прямо на столе, грациозно закинув ногу на ногу, сидела Мария. Одета она была в легкий халатик, волосы были перехвачены на затылке резинкой, открывая взору сережки в ушах. Ноги были одеты (о боги) в черные чулки в крупную сетку, снизу завершали это великолепие туфли на шпильке.

Сказать, что я был сражен наповал, значит промолчать!

К слову, Мария к описываемому времени весьма похорошела. На работе ее повысили в должности до администратора отеля, теперь более не приходилось убирать за клиентами грязные простыни, и она могла позволить себе носить макияж и каблуки. Ей уже не требовалось вставать ни свет, ни заря, она регулярно высыпалась, и казалось, стала цвести еще сильнее, превратившись в зрелую и дико сексуальную женщину. Неизвестно, замечал ли отец происходящие с ней метаморфозы, все-таки он продолжал стареть, она же, наоборот, с каждым годом распускалась словно запоздалый цветок, источая вокруг дивные ароматы греха.

Не стану отрицать, что я на нее засматривался уже пару лет. Когда я осознал, что моя мачеха влечет меня к себе отнюдь не материнским инстинктом, а совсем другим, диким и ненасытным, я конечно же, опешил. Все-таки она была женой отца и посягнуть на то, что было ЕГО, было для меня табу, я был примерным сыном и возжелать свою мачеху – для меня это было немыслимо!

Но деваться было некуда, она хорошела с каждым днем и явно это понимала, к тому же, как мне показалось, она несколько раз игриво смотрела на меня во время ужинов, кокетливо поворачивалась ко мне свой восхитительной попкой, особенно когда словно нечаянно роняла что-то на пол. Страсть и похоть источала она и вот сейчас, увидев ее в таком сногсшибательном наряде, я живо вспомнил своих любимиц из журнала, в которых я был несколько лет назад по-детски влюблен.

Увидев мое смущение, тихо рассмеялась. Провела пальчиком по пухлым красным губам, маняще обнажила зубы.

– Тебе страшно, малыш? – и сделала движение, показывая, что хочет встать со стола.

– Я… ты….ээээ! – я покраснел как свежеcваренный рак, голова дико зашумела, в висках стало стучать. Я шёпотом проклинал себя последними словами за свою нерасторопность, но мое стеснение только забавляло ее.

– Милый Начо, – проворковала она, медленным движением (о, Иисус всемогущий) будто нечаянно распахивая полы халатика. – Как же ты мне нравишься! Такой сильный и мужественный. И при этом такой стеснительный мальчик…

– Мария, я, наверное, пойду, может кофе … – я нес полную чушь, при этом мысли мчались словно ураган, творя в голове невообразимый кавардак.

– Ну хочешь, я сделаю тебе кофе! Только подумай, что интереснее: кофе или вот это… – при этих словах она потянула пояс халатика и он упал к ее стройным ножкам, открыв моему взору картину, достойную кисти Да Винчи (а может, Боттичелли, я не очень понимал в искусстве)

Её тело представляло собой идеальные «песочные часы». Конечно же, тогда я не знал всех этих модных формулировок, но она действительно выглядела как сошедшая с постамента греческая богиня; у нее были стройные, но при этом сильные ноги с маленькими пальчиками и хорошо выраженными мышцами, очень крепкие лодыжки (все-таки рыбачка), большая и стоячая грудь, от вида которой я впал в экстаз. Безумно притягательно смотрелись ее ключицы, а большая сочная попа в тот момент мне показалась эталоном красоты! Плоский животик и красивый пупок, легкие завитки волос над её «вратами рая», сильные и при этом длинные пальцы на руках. На правой руке было надето кольцо: ИХ обручальное кольцо.

Я зажмурился как от яркого солнца. Открыв глаза, я чуть не сошел с ума: она приблизилась ко мне на расстоянии вытянутой руки.

– Тебе нравится то, что ты видишь, Начо? – ее голос снизился до низкого рокочущего шороха океанских волн.

Я кивнул, ощущая себе при этом полностью околдованным идиотом. В чреслах у меня происходило в этот момент нечто невообразимое. Она конечно же, это заметила. Ухмыльнулась. Черт, как привлекательно она это сделала.

– Ты стал большим и мощным, не так ли? – игриво промурлыкала она, встав ко мне совсем близко. – Может проверим, кто больше, ты или твой отец?

В голове у меня бушевал шторм!

– Хочешь поцеловать меня? – ее губы стали совсем близко к моим. – Или хочешь, чтоб я взяла дело в свои руки? Или еще лучше в рот?

Далее произошло то, что нельзя назвать иначе как цунами! Ибо назвать это соитием у меня не поворачивается язык.

Это было ДЕЙСТВО, бешеная и умопомрачительная схватка двух животных, мощнейшая энергетическая битва, выброс вулканической энергии, соревнование двух темпераментов, да черт побери, можно подобрать сколько угодно эпитетов для этого священного, да, я не побоюсь этого слова, священного соития двух словно обезумевших от похоти индивидуумов.

Мозг у меня полностью отключился, уступив место разнузданному животному бескомпромиссному желанию. Казалось, всё то, о чем втайне мечтал в своих подростковых фантазиях, сбылось одномоментно. Я не занимался сексом, нет! Я пил ее нектар, а ее божественная энергия нисходила на меня словно откровение на апостолов Христа две тысячи лет назад; я, позабыв всё на свете, наслаждался этим фонтаном новых ощущений, новых чувств и эмоций, этим невероятным океаном нежности и одновременно дичайшей иссушающей страсти. Из самых недр моей чувственной натуры всплыли дерзкие и смелые фантазии, которые Мария, как оказалось, взахлеб стремилась удовлетворить!

Да она и сама превратилась словно в огнедышащего дракона, он нее буквально пахло развратом, набросилась на меня с жадностью, ополоумевшей от страсти похотливой самки. Её бесстыдно красные губы целовали меня везде, пальцы раздирали одежду на куски, ногти царапали кожу на моем теле, оставляя кровоточащие рубцы. Она рычала низким рыком дикого зверя, подвывала волчицей, в моменты бесчисленных оргазмов извивалась словно змея, шипя и брызгая слюной; обзывала меня грязными словечками и умоляла в ответ называть ее также. Она просила пожестче бить ее по заднице и шлепать по роскошной груди, хватать за волосы и называть грязной потаскухой! Скидывала со стола посуду и нам обоим было глубоко все равно на то, если вдруг нас застукает отец; в жесточайшем экстазе взаимных ласк мы вели себя как обезумевшие одичавшие звери, страсть лилась водопадом нескончаемых эмоций, затапливая действительность вокруг нас.

Да, я в ту ночь стал мужчиной! Стал им со своей мачехой! Женой моего отца.

После нашей схватки мы лежали словно побитые псы, прямо на полу. Выйди отец на кухню в тот момент, он бы увидел картину, которая его удивила бы и возмутила безмерно.

Вокруг лежала разбитая посуда, осколки чашек и ложки были разбросаны по всем углам. Ночной торшер валялся у крыльца. Кофе пролилось прямо на плиту и тягучий черный напиток стекал на пол. Пахло молоком (оно каким-то чудесным образом выпало из холодильника и тоже пролилось), мужским семенем и самым что ни на есть грубым соитием.

Мы валялись посреди этого всего, измазанные в кофе и молоке, расцарапанные, Мария была растрепана словно попала в шторм, у меня была порвана рубашка и шла кровь из оставленных ею рубцов на моей спине.

Веселая картина, должно быть представилась бы тогда моему родителю.

Но отец спал пьяным сном. Слышен был его могучий храп под тиканье настенных часов в его комнате.

Мы встали и не глядя друг на друга разошлись спать. Мария ничего не стала убирать, а мне было все равно. Я не знал, что скажем отцу наутро, но та священная гамма чувств, испытанная мною, перечеркнула собой любые элементарные правила безопасности.

Я спал тревожным, не приносящим покоя сном. Еще бы, со мной произошло то, что у других мальчишек моего возраста происходило с грязными шлюхами в Нанте, для чего они отправлялись в редкие воскресные экспедиции на пароме.

А я, а Мария…. Господи, это было дерзко и чарующе! Не знаю, знал ли я тогда что такое влюбленность, но самую что ни на есть животную страсть я испытал именно тогда, в самый первый раз своей жизни. Ох, подозревал ли я тогда, куда меня эта страсть в итоге приведет!?

Едва услышав шум на кухне, я бегом спустился вниз. Отец стоял, держа в руках осколки посуды и с удивленным и одновременно виноватым взором обозревая беспорядок. Мария стояла поодаль, сонно потягиваясь, лохматая и абсолютно лишенная ночного флера сексуальности.

– Это всё я? – отец явно ничего не помнил.

– Ну а кто же еще, Адри, – Мария прекрасно играла роль послушной жены – пытался побить Начо, на меня замахнулся. Еле-еле тебя мы вдвоем одолели, ты ж тут устроил Варфоломеевскую ночь.

– Черт меня дери, господи! – отец искренне переживал, его глаза был полны слез. – Вот я скотина, ведь знаю, что мне абсолютно нельзя пить этот треклятый самогон. Ведь я столько лет ни капли в рот… да и пальцем никогда….никого..

Он отвернулся. Мне стало дико и безумно жаль его и одновременно вспыхнул какой-то приступ ненависти к Марии, которая столь беззастенчиво лгала ему, зная, как сильно он всегда переживал из-за своей пагубной привычки. Ведь он действительно ни разу меня тронул даже пальцем, да, он мог крикнуть, мог грубо сказать что-то, но НИКОГДА не позволял себе рукоприкладство. А тут…?

Пока он не видел, она смотрела на меня с усмешкой и вновь открывшейся похотью. Я стиснул зубы и стараясь не смотреть на нее и на ее халатик, подошел к отцу и тронул его за плечо.

– Отец, это всё такая ерунда. Мы с Марией уберем и всё вымоем.

– Можешь сегодня не выходить в артель вечером. Справлюсь сам, – с этими словами отец нахлобучил кепку и не завтракая, выскочил на улицу. Через несколько секунда хлопнула выходная калитка. Гавкнул на прощание наш пес.

– Что смотришь так? Презираешь? – она села на стул, непринужденно зевнула. – Налей-ка мне лучше хорошего крепкого кофе.

Я стоял недвижно.

– Гордый? Или правдолюб? Хи, да ты должен в ногах у меня валяться за то, что я нас обоих отмазала. Или по-твоему, лучше было ему сказать правду? Понравилась бы ему такая правда, Начо? А? Жена кувыркается с сыном, эка невидаль, по-твоему? Да еще как, полкухни разнесли.

– Я прошу тебя помолчать, – я начал умолять.

– Что, не нравится? А чего тогда вылупился на меня словно я враг? Или тебе было плохо вчера? Не понравилось?

Я промолчал, мои губы дрожали и предательски, черт побери, моя мужская сущность снова стала давать о себе знать при виде ее нечаянно распахнувшегося халатика.

Она, разумеется, не преминула это заметить. Рассмеялась каким-то своим особенно развратным смехом.

– Шалун! Да ты многозарядный мальчик, вот это да. Супер! Твой отец дай бог меня дважды в неделю имеет. А мне мало. Мало, понимаешь? Я люблю, обожаю это дело. Люблю чтоб каждый день, везде и всегда. Чтоб драли как последнюю шлюху!

– А ну заткнись!! – закричал я и набросился на неё с целью закрыть ей рот рукой.

Далее все пошло явно не по моему плану. Она немедленно укусила меня, но так что лишь раззадорила. Я схватил ее за плечи и сам того не понимая, начал жадно целовать, покрывать всю ее целиком поцелуями, жадными, страстными, шепча в уши какую-то несусветную чушь про любовь и чувства. Она тотчас же приняла условия игры, вернее, она сама и играла со мной, а я лишь принимал ее правила.

Наш роман разгорелся ярко и страстно, как олимпийский огонь. Два дня в неделю у нее были выходные, и они выпадали на будние дни. Отец рано утром уходил в артель, а я в эти дни пропускал школу. Это были самые сладкие и невыносимо прекрасные дни в моей жизни. Мы занимались с ней любовью везде, где заставала нас страсть, мы пили наш нектар любви жадно, взахлеб, стараясь не проронить ни капли. Мы съедали друг друга, выжигали души взаимной испепеляющей страстью, растворяясь в бешеном круговороте бесчисленных оргазмов. Мы тонули в океане необычайной, как мне тогда казалось, любви друг к другу и водопад бесконечных ласк возносил нас на самый пик блаженства.

В школу я ходил как пьяный. Перед глазами была только она. Я сносно учился, старался не выделяться в нашем прибрежном братстве, перестал ездить на своем байке на гонки. Одновременно я выполнял условия, на которых меня оставил в школе наш непреклонный директор: сидеть тише воды, ниже травы.

Поэтому очень быстро про злоключение на пляже с коленкой Антона Дюбуа все позабыли. Ну как позабыли? Делали скорее всего вид, что все позабыто. Сам Антон не появлялся на учебе с того самого случая. Я не знал где он, а спрашивать не хотел. Ходили слухи что отец его переправил на материк в отличную больницу для детей чиновников, потом стали говорить, что он перешел в другую школу и останется в Нанте.

Я равнодушно реагировал на всё это. Моя жизнь стала яркой и насыщенной вне школы и моих бывших привязанностей. Страсть к мачехе одолела меня как наркотик, она забрала мою душу и сделала из меня зависимого от её ласк слугу. Я делал для неё все что она попросит: убирался по дому, бегал для нее в магазин, стирал ее вещи. В прямом смысле слова она стала для меня богиней, абсолютно безгрешным существом, той самой сущностью что давала мне тот животворящий наркотик страсти и секса, без которого я не мог жить. Ради этих двух дней в неделю я был готов целовать землю под ее ногами, вести себя как последний раб, подметать двор и выносить навоз из коровника, а ведь раньше это делала она.

Спустя много лет сейчас, сидя в камере в преддверии казни, я понимаю, что во многом начало грешному пути, на который я встал, положила она. Не потому что она злодейка. А потому что я очень здорово подсел на этот дурман страсти и похоти, ради которого я потом стал сливать в унитаз свою жизнь.

Все те дни, когда отец бывал дома и мы ужинали вместе дружной семьей, Мария никоим видом не подавала даже намека на то что меж нами горит бешеная страсть. Никаких соблазнительных жестов, поз, словно нечаянных наклонов за чем-то упавшим на пол. Она смотрела на меня, как и раньше, как любящая добропорядочная мачеха, целовала меня в щеку, желала хорошего дня утром перед школой и перед сменой в артели. Любовно смотрела на моего отца, помогала ему бриться по утрам, заботливо вытирая ему пену полотенцем. По-прежнему готовила прекрасные завтраки, варила горячий кофе и всем своим видом показывала насколько она прекрасная супруга.

Сначала я дико стеснялся перед отцом. Несколько раз порывался подойти к нему, рассказать. Но смелость моя испарялась ровно в тот момент, когда я вспоминал прекрасное тело Марии, ее стоны, ее безумные глаза, ее жаркие дикие объятия. Я не мог себе отказать в возможности владеть ею, самой прекрасной женщиной на Земле, как мне тогда казалось. Я был околдован её телом, голосом, её нешуточными навыками в постели (сдается мне, не просто так она стала админом отеля). Я готов был молиться на нее, и потому молчал, никоим образом, не выдавая отцу даже намека на то, что происходит в нашем доме.

К тому же я дико боялся, что она меня бросит. Я стоя на коленях, пил её сущность, источающее безумный нектар любви и шепотом умолял ее быть со мной всегда. Она должно быть, смеялась в душе надо мной, но голосом нежно обещала мне любовь до гроба, целовала меня в голову, при этом вдавливая её глубже между своих ножек, заставляя ублажать её еще слаще, а я радостью штурмовал «райские врата».

На фоне этого своего сумасшедшего романа я как-то совсем перестал обращать внимание на свою школьную жизнь. А тем временем в ней происходили изменения.

Я незаметно для себя стал неформальным лидером класса и не только, а скорее всего всей школы. Ко мне постоянно подходили ученики из младших классов, спрашивали совета в своих спорах, со мной здоровались все без исключения и даже «шакалы» стали относиться ко мне с неким подобием уважения, ведь Антон пропал и не выходил на связь уже два месяца с момента случая на пляже, а подросткам был нужен командир. Никто как я не подходил на роль этого, так как я, во-первых, был физически крепок, а во-вторых и третьих все видели, что именно я побил бывшего лидера и это сыграло свою роль. Конечно же, я мог начать вовсю пользоваться своей новой властью: гонять младших за сигаретами и пивом, устраивать гонки на байках по своим правилам, наказывать и поощрять! Но мне это было не нужно. Я был настолько поглощен романом с мачехой, что всё происходящее в стенах школы проплывало мимо меня словно серые бретонские облака, абсолютно не вызывая эмоций.

От меня как-то отдалился мой друг Франциск Канье, ради которого я пошел тогда ва-банк. Было это в высшей степени странно, и я поначалу переживал и пытался у него выяснить причину столь изменившегося ко мне отношения: он перестал приходить ко мне в гости и звать меня к себе в гараж, в школе конечно же, он здоровался за руку и отвечал мне на односложные вопросы, но не более.

Может, заболел?

Черт с ним, подумал я и полностью отдался стихии разнузданного разврата со своей прекрасной Марией.

Был канун Рождества. Далее начинались каникулы, после которых для учебы оставалось всего два месяца и далее шли выпускные экзамены. Надо сказать, что школа на Бен-Иль Мер была небольшой и поэтому сдавать их выпускники ездили в Нант вместе с другими островитянами бретонских архипелагов. Там, в большом кампусе Нантского университета на берегу реки Эрдр, вчерашние школьники Бретани показывали свои знания и заодно тут же, «не отходя от кассы» проходили вступительные испытания в университет. Факультетов там было много, на любой вкус и цвет, образование при условии получения высшего балла было за счет государства, в остальных же случаях необходимо было оплачивать учебу и не каждому это было по карману. Именно поэтому большинство рыбачьих детей возвращались обратно на архипелаг и занимались до конца жизни тем, что продолжали жизнь и ремесло своих отцов: таскали тунца в артелях.

Перспектива остаться рыбаком до скончания века меня отнюдь не радовала, как я писал выше. Потому я очень активно засел за учебу, штудировал историю, географию и классический французский, намереваясь поступить на факультет гуманитарных наук и языков. Не знаю, почему я выбрал именно это направление, наверное, потому что на остальные требовались знания химии, физики и математики, к которым я с младых ногтей испытывал неприязнь.

Отец, сам ничего не добившийся в этой жизни кроме как должности артельного старосты, мало что смыслил в новом образовании, но надо отдать ему должное, никоим образом не препятствовал мне в подготовке к сессии. Он даже освободил меня от работы в артели при условии, что сдам «на отлично» выпускные экзамены. Про университет он старался не говорить, но как-то обмолвился что если уж я завалю испытания, то «мол, ничего страшного, тебе тут всегда рады».

Я отмалчивался, в душе понимая, что даже при провале не вернусь на остров, слишком уж осточертел мне гвалт чаек и запах рыбы из каждого угла.

Самое неприятное было то, что проверять результаты моих знаний было некому. Отец ничего не понимал, вернее, он понимал когда-то в бытность свою студентом, но все позабыл в силу того, что его выгнали с учебы за демонстрации 68 года, а четверть века, проведенные на острове явно не способствовали его интеллектуальному развитию.

Я пыхтел, осваивая склонения и спряжения, корпел над грамматикой, зубрил правила. Нелегко мне это доставалось, ибо как я писал выше, у нас в ходу был бретон, диалект кельтского языка, завезенный сюда еще в раннем средневековье бежавшими от викингов британцами. Вывески конечно же, на всех зданиях и на всех улицах названия были начертаны исключительно на французском, но все жители болтали только на бретоне, и лишь в Нанте переключались на разговорный французский, но какое отношение разговорный имел к языку Вольтера?

Мне было сложно, я потел, запоминая правила, ибо отбор в храм высокой науки был жестким, я понимал, что при провале никто не будет за меня платить и потому старался изо всех сил, не спал ночами, постоянно повторяя про себя треклятые правила.

Буквально за день до сочельника у нас был последнее занятие в школе в старом году. Директор месье Грюни, похоже, уже крепко поддавший коньяку, сказал пафосную речь в стиле 60-ых годов. Несколько раз он задумчиво останавливался и взгляд его становился недвижен, но мы все, прыская в кулаки, уважительно молчали, ветеран как-никак.

Окончив наконец торжественную часть, Грюни покачнулся и поддерживаемый своим коллегой, нашим учителем физкультуры, труда и по совместительству, биологии, объявил, что во внутреннем дворе школы стоят накрытые столы с рождественскими пирогами, в подарок нам, выпускникам от какого-то ресторатора из Морбияна. Мы, ясно дело, не стали себя долго упрашивать и ринулись во двор. Естественно, одними пирогами дело не обошлось, праздник закипел буквально моментально, так как практически все притащили с собой бутыли с коньячным спиртом или самогоном и начался пир, благо все учителя ушли, оставив нас на попечение старенького сторожа, которому тотчас же налили стаканчик, и он благополучно завалился спать.

Не скажу, что я грустил. Это была чертова прекрасная юность!

Совсем скоро заиграла музыка из принесенных кем-то колонок, появился мяч, и несколько десятков юнцов, изрядно разогретых алкоголем, вовсю ударились в веселый разгул.

Я пил крайне немного, стараясь контролировать ситуацию. Как-никак со мной все обращались как с лидером, хоть и непризнанным и я ощущал свою ответственность за происходящее здесь, к тому же в памяти были свежи угрозы нашего директора касаемо моего поведения. Я старался общаться со всеми сдержанно, самым отъявленным хулиганам велел вести себя потише, дабы мячом не разбили какое из окон, и сев за дальний угол стола, накрытого буквой П в нашем внутреннем дворе, потягивал лимонад, изредка разбавляя его самогоном.

И тут мне попался на глаза Канье. Он оживленно общался с ребятами чуть поодаль, что-то активно обсуждая, в руке его был стакан. Под влиянием внезапно нахлынувшего порыва откровенности, я встал и направился к нему.

Увидев меня, остальные тотчас оставили нас наедине. Я протянул ему руку.

– С рождеством, Франц. – я был полон решимости сегодня расставить все точки над…

– И тебя. Желаю тебе отлично окончить учебу.

– Серьезно? Ты искренне этого мне желаешь?

– Да. А ты сомневаешься? – он был слегка пьян и мне это было на руку.

– Отойдем-ка, – я слегка надавил на его плечо и отвел в сторону от всех.

Гремела музыка, парни развлекались, кто-то уже упился и спал, уронив голову в тарелки. Несколько человек устроили импровизированный матч по волейболу, натянув между двумя деревьями прямо во дворе рыбацкую сеть, мяч свистел, летая туда-сюда.

– Франц, ты мне ничего не хочешь рассказать? – я преградил ему дорогу, зажав между стеной школы углом стола.

– О чем речь? – он пьяновато усмехнулся.

– Речь о том, что я могу плюнуть на нашу дружбу и разбить тебе твое дружелюбное личико прямо сейчас, если ты не расскажешь, с чего ты вдруг стал себя так вести.

– Начо, ты перебарщиваешь. Тебе мерещится чушь.

– Я так не думаю. Я ж не слепой. Ты меня игнорируешь вдоль и поперек, даже отец заметил, что ты перестал к нам заходить. В чем дело?

– Я не понимаю, о чем….

– Еще одна фраза такого плана и я обещаю, что стукну тебя! Отвечай, что произошло? Я за тебя вступился тогда на пляже, или ты забыл?? Это стоило мне очень неприятных разговоров с Грюни и Жанэ, меня чуть не выперли из школы. А ты мне даже спасибо не сказал. Ты считаешь, что это правильно и по-дружески?

– Начо, давай поговорим завтра или после рождества. Мы оба нетрезвы и…

– Доиграешься ты у меня сейчас, – прорычал я и сжал кулак. Неизвестно что бы я сделал в тот момент, если бы неожиданно не раздался протяжный и столь знакомый всем нам свист.

Все как по команде, пьющие и веселящиеся, играющие в волейбол обернулись к воротам. Антон Дюбуа в спортивном костюме, кроссовках и большой сумкой стоял и задорно лицезрел наше мероприятие.

Я тотчас позабыл о Франциске, который не преминул выскользнуть из моей ловушки и присоединиться к толпе. Возвращение моего давнего соперника было столь неожиданным, что я даже не успел как следует разозлиться к этой встрече.

Дюбуа неспешно и с достоинством подошел к нам всем. Моментально его «шакалы» подняли восторженный вой, наперебой поздравляя его с выздоровлением и подобострастно пожимая ему руку. Он же, в свою очередь медленно со всеми здоровался, кого-то даже обнимал, показывая свое расположение, кому-то лишь сухо кивая, а кому-то, не уделяя вообще никакого внимания.

Его тотчас все окружили, галдели, кто-то искренне радовался его возвращению, но большинство (во всяком случае мне так казалось) встретили появление бывшего молодежного короля хмуро. Его замашки, полные снобизма и высокомерия, многих достали, моё же лидерство, спокойное и уравновешенное (на самом деле я был слишком занят романом с мачехой, чтоб заниматься устройством своей протекции над школьной молодежью), устраивало почти всех, ну или большую часть парней. Я свято в это верил, и сейчас испытал шоковое состояние при виде вернувшегося старого лидера, как незаконно захвативший престол узурпатор.

Ведь по большому счету, как ни крути, но отнял эту «корону» я у Дюбуа силой, покалечил его и сейчас я был готов отвечать за свои поступки.

Я отставил стакан с алкоголем и приготовился к драке. Что она произойдет, я не сомневался. Не просто так он заявился сюда, он явно все рассчитал. Он трезв, я хоть несильно, но пьян. Кругом зрители, то есть его стихия! Судя по его виду, задорному и румяному, он явно в отличной форме. Слегка прихрамывает, сильно я его видать в тот раз прищучил.

Я потер кулаки, разминая пальцы. Постарался сконцентрировать силу в руках.

Он не торопясь приближался ко мне, попутно общаясь со всеми, с кем считал нужным. Кого-то хлопал покровительственно по плечу. Он был явно в отличном расположении духа и мне тотчас захотелось его испортить.

Наконец он подошел ко мне. Я стоял, слегка опершись на маленький турник (внутренний двор нашей школы служил нам и спортивным залом)

Протянул руку. Я малость обалдел, пару секунд медлил и все-таки пожал ее. Рукопожатие его было крепким и здоровым.

– Привет, Видаль, – его тон лучился доброжелательством.

– И тебе доброго дня, Антонио, – я назвал его на испанский лад, знал, что это ему нравится и точно не разозлит. Почему-то после первых секунд общения моя агрессия стала очень быстро стихать.

– Хорошо выглядишь. Наслышан о твоих успехах.

О каких именно моих успехах он наслышан, не уточнил.

Я кивнул.

– Присядем? – он приглашающим жестом указал на лавку.

Что ж, почему бы и нет. Сели.

Он вытащил пачку «Мальборо», предложил мне. Я тогда еще не курил и потому отказался.

– Смотри что у меня есть, – с этими словами он извлек из своей объемистой сумки блестящую флягу. – Это тебе на местное пойло. Настоящий коньяк. Будешь?

Я снова кивнул, предоставив ему свободу действий. Ждал подвоха в любой момент.

Он налил на самое донышко в 2 маленьких стаканчика из его же сумки. Протянул мне один.

Чокнулись.

– Будем! За наше будущее! – неспешно выпил и проследил как пью я, – именно! Так и надо! По чуть-чуть, не то что местные балбесы. Глотают всяческую дурь.

Он закурил, смотря мне в глаза. Так близко давно я его не видел. Ненавистное мне, но сейчас такое доброжелательное лицо.

– Антон, – выдавил я, – нам надо, наверное, завершить то, что мы начали тогда… на пляже…

– Конечно. Но сначала позволь мне сообщить тебе кое-что и потом мы продолжим, и ты уже сам решишь каким именно образом.

Он явно держал какой-то козырь за пазухой, и я решил узнать изначально, какой. Я слегка расслабился и откинулся на спинку скамьи.

– Я тебя слушаю.

– Ну для начала давай еще по одной чтоб легче говорилось.

Мы еще выпили. Он заговорил.

– Я получил аттестат на днях. Да-да, чего ты так вылупился? Пока лежал в больнице, куда я угодил по твоей милости, я штудировал учебники. Слава богу, перелом был не шибко серьезный, я через неделю уже ходил. С отцом решили, что возвращаться мне в школу нужды нет. Так что после врачей я прямиком погнал в тот же самый университет, куда и ты планируешь.

Господи, откуда он знает. Кому я мог проболтаться.

– Ну и мне как человеку на самому последнему в нашей иерархии и возможно, будущему главе департамента Атлантическая Луара, сделали скидку. Я получил бюджетное место на кафедре физической активности «Старс». Отец конечно, постарался, ходил, общался с ректором, с деканом. Но и я не промах. Волейбол все-таки помог.

Да, забыл упомянуть, что Дюбуа был абсолютным чемпионом нашего острова по волейболу и многократным призером всяких первенств нашего департамента. Похоже, это его и выручило, явно ж не благодаря интеллекту, по всем предметам он учился крайне посредственно, выказывая способности только по физкультуре и истории.

– Что ж, это событие! Поздравляю тебя, Антонио. Теперь ты у нас студент! – я даже немного возрадовался. То есть я теперь буду тут властвовать единолично.

– Спасибо. Мало того, – продолжал лить мед мой собеседник – я считаю, что коли уж ты выбил у меня первенство в честном поединке, то ты заслужил быть тут лидером. Скоро выпуск и ты должен сохранить свое влияние на нашу молодежь и после школы. Можешь ставить свои законы, на любые темы. Жанэ тебя не тронет.

– Гм, можно яснее? – я был заинтригован и пока не понимал, к чему он клонит.

– Будешь свободен во всех своих начинаниях. Артели тоже будут твои, будешь получать свой процент от каждой отгрузки еженедельно. Сейчас развивается дайвинг, так и с него будешь лупить с туристов, там очень неплохие деньги крутятся. Так через год-два возьмешь себе дом в Ле – Пале, перевезешь отца с Марией, пусть отдыхают. Ну сколько еще твой отец собирается вкалывать? И так здоровья уже нет, я уверен. Ну, что скажешь?

Мысли крутились в голове у меня словно белка в колесе. Я чуял что подвох где-то рядом, но никак не мог его ухватить. Антон Дюбуа предлагал мне стать полновластным хозяином острова Бен-Иль, сколотить свою бригаду молодых бандитов, которые бы помогали мне «решать вопросы», взять в свои руки всю торговлю тунцом и совершенно не думать о нужде. Полиция в кармане, порт со всеми судами тоже. Не жизнь, а рай! Ну конечно, рай в понимании местного значения.

– Конечно же, немного придется делиться с Жанэ и его сыном, который кстати, вполне себе нормальный парень и тоже планирует скоро приступить к должности, в Департаменте его кандидатура уже одобрена. Будете тут вдвоем феодалами жить, свежий воздух, сказка! – Антон докурил и ловко выкинул окурок за забор.

– Послушай, мы с тобой не дети. Неужто ты думаешь, что я вот так просто поверю всему? – я отчаянно хотел узнать, что за камень за его пазухой припрятан.

– Это твое дело. Если не ты, то найдутся другие. Но ты сейчас самый лучший. Не побоялся со мной вступить в драку, этим я тебе скажу, уважение от многих, ты сразу заслужил. Отец мой сразу сказал: тебя не трогать, не мстить, хотя изначально я хотел черепушку-то тебе проломить. Потом я уж согласился ним, что лучше тебя на место босса тут не найти. У тебя будет порядок, я уверен. Никаких проволочек!

– Антонио, говори яснее. Что будет дальше?

– А дальше только одно, – голос его наконец стал жестким, а взгляд колючим, каким я привык его видеть, – ты никуда не уезжаешь с острова и забываешь про свои влажные мечты о Нанте. Там – моя епархия!

И вот тут всё встало на свои места. Черт, как же просто. Действительно, зачем ему соперник в храме высокой науки?

– Банальный подкуп, – процедил я сквозь зубы.

– Можешь называть это как тебе угодно. Только для подкупа это крайне и крайне щедро! Жить всю жизнь, не тревожась о будущем – отличная перспектива, ты не находишь?

– Мое будущее в моих руках, – ответил я.

– В твоих! Ровно до той поры, пока ты согласовываешь со мной свои планы.

– Антон, ты явно хочешь сломать второе колено? – злость закипела во мне, сдобренная алкоголем.

– Я еще не договорил! Есть интересная штука такая, касаемо твоего дружка Франца. Это ведь с ним ты мило чирикал, когда появился я?

Он замечал всё!!!

– Говори, – отрывисто сказал я, готовясь уже в душе к побоищу.

– В тот раз, на гонке. Ну, ты помнишь, как он сказочно её выиграл. В общем, это я ему велел это сделать.

Наверное, в тот момент мое лицо напомнило что-то такое, от чего Дюбуа расхохотался.

– Эк тебя! Мда, согласен, я бы сам тоже был не в восторге. Рушатся надежды, согласен, разочарования и всё такое. Жизнь, черт побери, такая штука. В общем, расклад тут таков был, вернее уговор наш: он выигрывает гонку, ну я ему поддаюсь, пока тебя отвлекали мои люди. После чего я специально устраиваю весь этот цирк на пляже, дабы спровоцировать тебя на драку. Я реально хотел тебя побить уже окончательно, и я знал, что ты поведешься на эту наживку. И ты повелся, ха-ха, весело, не так ли? Я был уверен, что вгоню тебя в песок и унижу перед всем обществом. Ты должен был стать изгоем и маргиналом. Но планы сорвались из-за фараонов, о них я тогда совсем не подумал. Кстати, твой дружок от меня за эту услугу должен был получить мой байк.

Остальное, что происходило на вечере, меня абсолютно перестало волновать. Как в некоем тумане, я продолжал что-то говорить кому-то, пил, кому-то улыбался. Для меня в тот вечер окончательно перестали существовать такие понятия как дружба, доверие. Дюбуа нанес мне самый страшный удар, какой может нанести враг: он разбил мои юношеские грезы вдребезги. Второй раз за мою недолгую на тот момент жизнь!

Первый – это в пещере с девушками из журнала.

Обратно домой я шел, пошатываясь от выпитого и от осознанного. Меня обгоняли байкеры, кто-то пускал ввысь салюты, остров был празднично освещен фонариками, люди готовились отмечать Рождество. Я один ничего не хотел отмечать.

Дюбуа далее сообщил мне что та их затея не удалась по двум причинам. Во-первых, он реально пропустил от меня удар в ногу. Во-вторых, нашествие жандармов. Ни он, ни Франциск не ожидали что туристы из отеля, находящегося в нескольких милях, окажутся такими нежными и звук рычащих байков заставит их вызвать силы правопорядка. Но потом он, видите ли, решил извлечь выгоду даже из своего поражения. Как последнюю шлюху он решил меня купить с потрохами и в будущем, конечно сделать своим лакеем. Ведь было понятно куда он метил: через лет пять-семь самому возглавить департамент Луары и уже тогда, на правах босса, снова начать помыкать мною, унижая и показывая всем, кто тут главный. Ведь для него именно это было приоритетом по жизни: быть только первым во всем. И тут он меня унизил снова, фактически запретив поступать в Нантский университет.

Придя домой, я не застал отца. Он вместе с артелью отмечал сочельник и скорее всего должен был явиться под утро и явно далеко не трезвым.

Мария сидела на кухне и готовилась к завтрашнему событию: пекла мясо в духовке, рубила овощи, в общем, занималась тем, чем обычно занимаются добропорядочные жены рыбаков. Увидев меня, подбежала, вытирая руки фартуком, жарко поцеловала в губы, обдавая терпким запахом легких духов и горячего своего тела. От нее всегда чудно пахло, запах этот, как правило всегда сводил меня с ума.

Я был зол, и она это увидела. Налила мне кофе, нарезала бутербродов. Ласково сидела и смотрела как я ем. Молчала.

– Мне нужно учить французский, – вдруг сказал я, – учить и учить. Зубрить и зубрить.

– Может, ну его, этот университет, – проворковала она и кокетливо покрутила завиток своих волос у шеи, – нам тут так хорошо. Оставайся, брось ты эти мучения. Будешь сношать меня каждый день, отец же твой совсем уже плох по этой части. Скоро у него всё там окончательно, хи… померкнет маяк, в общем.

Я глянул на нее вдруг со внезапно вскипевшей злостью. Эта женщина меня сводила с ума и одновременно, и тогда я это понял, она тормозила меня, своей нарочитой похотью заставляя вариться в ненавидимом мною рыбачьем социуме. Словно вампир, она высасывала из меня все соки, даря немыслимое наслаждение, но при этом ничего не давала взамен, а лишь делая меня зависимым от нее, как от наркотика.

На меня нахлынула дикая злоба вперемешку с похотью. Я вскочил, скомкал и опрокинул скатерть, кофе пролился на пол, разлетелась посуда и ложки. Наотмашь ударил ее по смеющимся развратным губам. Наверное, у меня было страшное выражение лица, потому что она побледнела невероятно. Но это лишь на секунду.

Неожиданно она засмеялась своим низким, таким похотливо-развратным голосом. Взглянула на меня с издевкой. Кровь тоненькой струйкой бежала из ее разбитого носа на шею.

Алкоголь и смех превратили меня в монстра. Я разорвал на ней ее фартук и домашнее платье: словно шлюха она оказалась без трусиков, черт побери. Еще раз ударил по щеке.

– Ты тварь!! – заорал я так громко, что пес во дворе испуганно залаял.

Наверное, ей было больно, жестко и некомфортно, но она никоим образом меня не отталкивала, а лишь подстраивалась под меня.

Началась дикая бескомпромиссная скачка. Я имел её как самую последнюю потаскуху во всех мыслимых и не очень позах, на столе, на стуле, на полу, на лестнице, прижав ее лицом к стене, а она в ответ лишь покрякивала, пуская слюну и подбадривая меня всяческими грязными словечками.

До сих пор поражаюсь, сколько адской страсти было в этой женщине. Она высушивала меня досуха, не оставляя внутри ни капли и при этом сохраняла бодрость духа и желание продолжить еще.

Окончательно выдохшись, я еле-еле оделся и грузно опустился на стул. Увидел равнодушным взглядом, что мы натворили. Снова был бардак, все разбито и разбросано!

Мария, с рассечённой губой, с синяком на скуле, вся в ошметках платья, и при этом великолепно улыбающаяся, довольно смотрела на меня, вытирая руки полотенцем.

– Вот это я понимаю! – она буквально лучилась счастьем, – вот так надо, сынок, драть всякую женщину на своем пути и тогда она сделает для тебя все что угодно! Как например, я. Хочешь, сделаю тебе омлет с сосисками?

– Валяй, – у меня не было сил говорить.

Под утро приполз отец. Вернее, его привезли коллеги по артели в коляске мотоцикла. Он был совершенно пьян, и я вместе с Марией затаскивал его как мешок в дом. Как только рыбаки уехали, она тотчас же велела тащить его в кухню.

– Мне он не нужен со своим храпом! – сказала она строго, глядя при этом на него с нескрываемым презрением –пусть дрыхнет тут.

– Но тут же, – повел я вокруг рукой – все разгромлено.

– Вот и славно! Нам с тобой уже не впервой сваливать на твоего родителя наши с тобой грехи!

Я понял, что начинаю ее ненавидеть.

Начались школьные каникулы, последние в моей жизни. Я помогал отцу в артели, вечерами штудировал учебники по грамматике, запоминал правила. Мария часто заходила ко мне в комнату и мне приходилось отвлекаться. Я никак не мог заставить себя отказаться от нее, от ее безумных ласк и поцелуев, от ее роскошного тела и развратных признаний, хотя после каждого ее визита я жутко себя ненавидел, а ее презирал. Я клялся, что в следующий раз прогоню её и как обычно, не мог сдержать слова!

Я был жутко слаб по женской части, это мне постоянно мешало в будущем! В то время, я неотёсанный юнец, еще не понимал, насколько сильно это мне будет вредить.

Помню, что как-то я сел на байк и навестил Франциска Канье. Заглушив двигатель, я аккуратно припарковался у ветхого их заборчика и вошел во двор. Всюду были признаки крайней нищеты, валялся мусор, жутко воняло из домика. Туда я даже заходить на стал, ибо знал, что отец Франца, скорее всего уже пьян мертвецки и как всегда, обделался под себя.

Из гаража неслось пыхтенье и рычание. Я подошел к распахнутым ржавым воротам и увидел своего бывшего друга, копошащегося над каким-то своим очередным агрегатом. Смердело всякими жидкостями технического плана, я поморщился, ибо не любил грязь с детства.

Он обернулся. Увидел меня и через пару секунд по моему выражению лица понял: я знаю всё.

– Бить будешь? – его тон стал каким-то равнодушно-покорным.

– Сдался ты мне! Руки марать еще. Вон ты на себя глянь. Черный как сволочь. Воняешь на всю округу. Чего ты тут копаешься?

– Делаю двигатель. Хочу научиться ставить новый выхлоп чтоб он выходил наружу вместе с …

– Ладно! Мне это неинтересно! Я так понимаю, ты готовишься к новому байку?

– ?

– Не включай дурака. Харлея скоро тоже разбирать будешь? – я намерено говорил с издевкой.

– Для меня главное совсем не это, ты же знаешь! Я… я хочу поступить на факультет науки и технологии. Ну ты только представь! – его лицо стало одержимым, – какие откроются у меня там перспективы. Через пару лет я соберу такой двигатель, который можно будет поставить в любой байк, да что там байк… С их лабораториями, оборудованием, потенциалом я достигну такого!! Я смогу получить стипендию Эйфеля, ты ведь даже представить не можешь сколько у меня наработок и планов. Эээ, да тебя всю жизнь интересовала только оболочка жизни. А что внутри? В молекулах, в атомах? Как можно управлять электричеством, энергией, творить, создавать!

– Дюбуа пообещал тебе поступление? – саркастически прервал его я.

– Обещал похлопотать. Его отец вроде как с деканом на короткой ноге, – скромно потупил он свой взор.

– Вот вы значит, какие. Все за меня решили. Мою жизнь расписали заранее. А мне по-твоему, какая участь уготована?

– Ну… – запнулся он, – я так понял, ты уже согласился. Продолжить управлять островом. Нужно же кому-то тут оставаться. Ну подумай сам, ведь у тебя нет таких как у меня, талантов! Что ты будешь делать в Нанте? Ты ж вылетишь после первого семестра.

– Это сейчас ты у меня вылетишь из этого гаража, как пробка!! – рассвирепел я, – Сожгу твою хибару и твоего пьянчугу старика в придачу!

В тот момент я был здорово зол и, наверное, исполнил бы задуманное, если б, не дай бог, был пьян! Но я был трезв и от злости опрокинув чан с какой-то жидкостью, выскочил из этого сарая, решив навсегда для себя ни с кем более не заводить дружбы!

Через два дня ко мне пришла полиция. Мария встретила их кокетливо, но была незамедлительно отодвинута в сторону. Двое дюжих жандармов взяли меня под руки и заковав в наручники, увезли в комиссариат.

Как выяснилось позже, жидкость, которую я пролил в гараже у Канье, оказалась ядовитой. Источала некий жутко токсичный фермент, который за пару часов укокошил старика Канье. Сам же Франциск успел уехал вслед за мной и его почти не задело. А его же грешный папаша, очнувшись в доме, поперся в гараж, дабы найти чем опохмелиться, поскользнулся там и упал, ударившись затылком. И всё бы ничего, но его дрянное здоровье не позволило ему быстро выбраться из сарая и пока он там лежал, он надышался парами сего продукта и отдал Богу душу.

И я, и Франциск попали под следствие. Обоим нам вменяли причинение смерти по неосторожности. Соседи видели мой аккуратно припаркованный байк, от того и я тоже попал под подозрение.

По большому счету, наша вина была обоюдной: я виноват был что пролил, он – в том, что вовремя не убрал. Мы сидели за решеткой в одной камере в здании комиссариата, так как на нашем небольшом острове не было даже толковой тюрьмы.

За три дня, что мы сидели вместе, мы почти не разговаривали. Он постоянно лежал, отвернувшись лицом к стене, я же не утруждал себя расспросами. Было ясно, что окончательно пришел конец не только нашей дружбе, но и детству.

Несколько раз нас вызывали на допросы. Не знаю, кто допрашивал Франца, а меня имел удовольствие лицезреть лично сын Жанэ, Марк, здоровый криминального вида молодой человек, буквально недавно вернувшийся с материка, где он окончил (со слов его отца, разумеется) высшую юридическую школу Франции, университет Пантеон-Ассас. По его виду этого было не сказать, он больше напоминал громилу из голливудских фильмов про мафию, но не буду же я его расспрашивать о столь тонких материях.

Марк Жанэ плохо вникал в суть бумажного судопроизводства, зато отлично соображал по части «активного следствия». При первой встрече (всего их было три), он заявил мне что через полгода он станет комиссаром острова и от его слова и воли отныне зависит, не только моя судьба, но и судьба всей моей семьи. Поэтому мне нужно признаться и чем скорее я это сделаю, тем будет лучше для всех.

В первую встречу он меня пальцем не тронул, во вторую он здорово посчитал мне ребра и сломал нос (с тех пор я дышу только через одну ноздрю), а в третью встречу отпустил восвояси.

Это было столь неожиданно, что, когда меня выпустили из участка, я не знал, радоваться мне или рыдать.

Я побрел постепенно в сторону дома. Была мягкая атлантическая зима, снега не было, у меня здорово болело всё тело. Все три дня пребывания в храме правопорядка меня довольно сносно кормили, но унижение, испытанное в кабинете нового комиссара, делало мое состояние до жути ужасным. Я не хотел жить, решил плюнуть и не поступать никуда. Мне вообще стало все равно за свое будущее, какое-то тупое бездонное состояние равнодушия овладело мною.

Дома меня встретил очень сильно изменившийся отец. Вообще, я только сейчас заметил, что за последние полгода он здорово сдал. Как-то высох, пожелтел с лица, его походка стала шаркающей, аппетит убавился, он стал раньше приходить с работы и подолгу лежал, уставившись в потолок.

Сели за стол. Мария приготовила кофе и бутерброды с омлетом. Я жадно молча ел. Насытившись, взглянул на свою семью. Мария смотрела на меня печальным взором, подперев подбородок руками, отец же еле отхлебнул из чашки.

– Где ты гулял эти дни? – неожиданно спросил отец.

– Я… а ты разве…? – я пораженно смотрел на Марию, потом на отца, потом снова на неё. Она подмигнула. Явно он не был в курсе моего ареста.

– Ну съездил парень на материк, загулялся. Молодость-юность, – она ласково и успокаивающе взяла его за руку.

– Хоть бы предупредил, сорванец, – отец говорил тихо. Хотя было видно, что он пытается быть строгим, – ладно! Начо, вчера меня уволили.

Я в шоке уставился на него.

– Да, вот такие дела. Болею я сильно, сын. Силы что-то меня покидают. Я сам попросился на покой. А что? Пенсия у меня уже вот-вот. Проживем. Свое хозяйство, скотина. Да и ты сейчас как аттестат получишь, пойдешь уже на полную ставку в артель, ведь так?

Я сидел словно мешком перешибленный. Снова за меня всё решили. Пока я сидел на нарах, дома явно что-то произошло.

Я встал и ушел к себе. Чуть позже вошла Мария. Подошла сзади и обняла нежно за шею.

– Чего тебе? – я отстранился.

– Вообще-то ты должен упасть на колени и благодарить меня, щенок. Думаешь, ты вышел из кутузки просто так?

– Ты к чему это?

– К тому что Марк Жанэ очень податлив оказался на женскую ласку. Полчаса моих уговоров и результат.

– Ты спала с ним? – я спросил как-то равнодушно.

– А тебе какое дело? – она деловито поцеловала меня в щеку, – можешь не переживать, дело переквалифицировали как несчастный случай. И тебя и твоего дружка отпустили безо всяких отметок. Так что пусть он принесет мне бутылку хорошего чего-нибудь красного, разопьем на троих.

Жизнь оказывалась крайне поганой штукой. Все друг с другом спали за интересы. Мои светлые романтические чувства оказались вновь втоптаны в грязь. Мне уже не было противно, я испытывал лишь чувство легкой брезгливости.

– Иди ко мне! – она требовательно притянула меня на поцелуй.

– Знаешь. После всего я более не буду с тобой это делать!

– Ого, да ты герой у нас! Что ж, твой выбор. Только знай, твое уголовное дело еще пока на острове и не ушло в прокуратуру на материк. В моих силах сделать так, чтоб оно вернулось на стол к Марку Жанэ. Он мне кстати, рассказывал, как выбивал из тебя сопли. Хочешь повторить?

Окружили, обложили со всех сторон, думал я. Кругом подлецы и шлюхи! Остров становился для меня всё более ненавистным, эдакой клоакой из фальши и нечисти.

После мы лежали рядом на полу. Отца не стеснялись. Разбросанная одежда валялась вокруг нас, а Мария порочно смотрела на меня, улыбаясь. Ее совершенная фигура была покрыта капельками пота, плоский мускулистый от физической работы живот поднимался и опускался в такт дыханию. Пухлая грудь призывно краснела альвеолами сосков.

Про себя я отметил уже не впервой, что никогда ранее не видел такой красоты (хотя и женщин у меня не было никогда, чего уж там).

– Ну что ты мечешься, – ласково ворковала она, нежно покрывая поцелуями мое лицо, – ведь всё хорошо. Будем жить и добра наживать. И года не пройдет, как станешь старостой. Дальше – больше. Я говорила с отцом Антона. Ходила к нему. Он не против тебя.

– Не против чего? – мне было даже лень говорить.

– Твоей кандидатуры. На роль босса. Лет через пять станешь мэром, может, через восемь. Вся торговля, туризм, дайвинг в твоих руках. Живи, в масле катайся. Можно свою волейбольную команду сколотить из хороших ребят, будут участвовать на материке. А твой дружок Франц, пусть катится в Нант. Пусть получает гранты. Дюбуа сделает так, чтоб на Бен-Иль проливался постоянно дождь из бюджетных франков. Ну разве не хорошо, а?

– А ты? Ты-то что так стараешься за меня? – я пристально смотрел ей в глаза.

– У каждого сильного мужчины должна быть покорная, но при этом союзная ему женщина. Считай, что у тебя уже есть такая. Тебе разве плохо со мной? Не бойся, быстро я не состарюсь. Буду радовать тебя развратом долгие годы.

– Что с отцом? – перевел я разговор.

Она села и начала деловито натягивать домашнее платье.

– Адриан очень плох. Вчера мы были у доктора, в Ле-Пале. Он направил нас на материк на обследование. Сказал, что дело крайне паршиво и если он и останется жив, то станет инвалидом, дурачком. И это в лучшем случае.

Через два дня мы были на приеме в клинике в Нанте. Черноволосый врач, в очках и дорогих часах на руке, вышел к нам в коридор, неся в руках лист с результатами томографии и еще кучу разных бумажек с печатями и графиками.

Посмотрел на меня и Марию (отец был в палате).

– Вы понимаете, что ему осталось полгода? – его голос был как-то странно спокоен.

– Да вы что?? – Мария, когда хотела, прекрасно играла роль безутешной жены.

– Опухоль размером с мяч для пинг-понга. В височной доле мозга.

Я знал, что отец рано или поздно умрет. Это свойственно людям. Но вот так, так быстро?

– Доктор! Каких-то полгода назад он был здоров как бык! – вскричал я – проверьте еще раз!

– Крайне высокая динамика развития раковых клеток. Пардон, но диагноз не подлежит сомнению. Мы провели все необходимые анализы. Могу выписать Вам уколы для облегчения страдания больного. Последние месяцы его будут терзать жуткие боли. Правда, они не очень дешевые.

Все рушилось. Жизнь становилась серой, даже черной! Отца я любил, несмотря на то, что он никогда по-настоящему не был со мной даже попросту ласков. А теперь я смотрел в его изможденное лицо, искаженное страданиями и слезы, катились по моим щекам.

Возвращение домой и остаток жизни отца стали непрерывной цепью страданий. В течение первого месяца он еще выходил на прогулки вокруг дома, беседовал с соседями, сидел подолгу на кресле качалке и задумчиво смотрел в туманную атлантическую даль. Говорил всё меньше и тише, ел мало и неохотно. Мария, надо отдать ей честь, вела себя как заботливая и любящая супруга, всячески его обхаживала, готовила ужасно несоленые и несладкие каши из протертой крупы для его стремительно умирающего желудка, за руку водила в туалет, меняла на нем белье. Не забывала она и меня, старательно ублажая ночами, нападая на меня с жаркими поцелуями. Поражаюсь до сих пор, какая в этой женщине была сила духа и стремление идти к цели!

Доктор ошибся. Отец расстался с жизнью через три месяца, а не через полгода, за несколько дней до моего выпуска.

На моих глазах здоровый и сильный мужчина превратился в высохший кусок материи. На второй месяц после возвращения из больницы он перестал выходить на улицу. Лежал постоянно на своей кровати, ставшей для него последней постелью в жизни. Перестал смотреть телевизор и слушать радио, жуткая болезнь разъедала его изнутри словно кислота. Он потерял сон и почти перестал говорить.

Иногда он дико и страшно кричал, а его тело словно превращалось в некое полено, которое было невозможно ни разогнуть, ни пощупать. Мария срочно делала ему укол, а когда она была на работе, этим занимался я и то, что я испытывал тогда, не передать никакими строками. На меня смотрели обезумевшие от адской боли, глаза, в которых плескалось страдание. От его тела пахло могилой, кожа лопалась на руках, обнажая вены!

Нам приходилось обкладывать его тело, уже похожее на мумию, льдом, чтобы как-то сбить запах гниющей заживо плоти. Иногда он что-то шептал, просил иногда пить, но его рвало черной желчью, волосы слезали отовсюду словно старый парик.

За несколько дней до своего конца отец утратил разум. Из его глотки неслись какие-то хрюкающие звуки вперемешку с клокочущими остатками речи. Он смотрел на нас непонимающими, абсолютно бессмысленными глазами, из которых струился гной! Ногти отрывались от его пальцев, из ушей вытекала какая-то светло-коричневая жидкость. В его комнате стоял удушающий смрад, мухи летали над еще живым полутрупом, создавая эсхатологическую картину дантова ада!

Смерть стояла передо мной во всей своей неприглядности, ужасающей наготе. Это была первая смерть в моей жизни, и она оказалось ужасной, неоправданно жестокой по отношению к умершему. Гораздо гуманнее было, на мой взгляд, дать ему дозу опиума, достаточную для того чтоб он уснул навечно. Но христианская мораль не позволяла этого, заставляя испить чашу страданий до конца, дабы человек представал перед Богом не с розовыми щечками, довольный и счастливый, а измученный адскими страданиями, проклинающий всё на свете, израненный и покалеченный.

В будущем я никогда не допускал, чтоб мои жертвы мучились таким образом.

Священник буднично отпел его в церкви Ле-Пале. Гроб был закрыт, ибо от лица покойного не осталось ничего человеческого.

Священник сказал дежурную проповедь и почтил ушедшего несколькими фразами в стиле «сколько тунца он поймал» и прочее. Пришло с пару десятков артельщиков. Франциск Канье тоже был среди редкой толпы, стоял и смотрел на то как я и несколько рыбаков выносили черный гроб из церкви, несли его на плечах до старого грузовика, на котором отвезли до парома. Была весна и невыносимый гвалт чаек сопровождал нас неумолчным гулом.

Как и мою мать, отец упокоился на одном из кладбищ Нанта. Рядом с ней не получилось, ибо её могилу мы не нашли по причине крайней запущенности. С самой её смерти ни я, ни отец, ни тем более Мария ни разу не навещали её последнее прибежище.

Гроб опустили в глубокую черную яму и забросали землей. Воткнули табличку с именем и годами жизни. Я расплатился с могильщиками и присел на скамейку рядом с могилой. Сидел и смотрел как комья сырой земли скатываются с верха холмика. Маленькая пташка прилетела и стала клевать безглазых земляных червей, оказавшихся на поверхности после копки.

Было тихо. Мария присела рядом. Протянула мне сигарету и зажигалку.

– Покури, тебе будет легче.

– Спасибо, – моя первая сигарета была горькой и противной, но ударивший в голову никотин создал иллюзию облегчения. Я выпустил дым из ноздрей и закашлялся.

– Нам пора, – она слегка потянула меня за локоть.

– Как осядет земля, поставим обелиск. – уверенным тоном сказал я, – наверное, на следующий год.

– Конечно. Будем приезжать сюда почаще, – она настойчиво тянула меня вон с кладбища.

– Ты ведь будешь навещать меня время от времени? – спросил я.

Она непонимающе уставилась на меня своими бездонными глазами.

– Ну… на каникулах хотя бы.

– Каких каникулах? У тебя послезавтра выпуск и аттестация.

– Ага. И я тотчас же сдаю вступительные испытания туда куда и планировал.

Она взглянула на меня бешеным взглядом. Ну и стерва же крылась в ней под личиной добродетели.

– Я убирала дерьмо за твоим стариком, чтобы остаться в итоге одной на этом треклятом острове? – выпалила она яростно. – Ты жуткий эгоист!

– А что тебе мешает поехать сюда со мной? Я буду учиться и подрабатывать. Все студенты подрабатывают. Через год смогу выйти на стипендию.

– А жить? Где ты предлагаешь жить? Снимать жилье не получится, ты знаешь каковы тут цены. Или ты хочешь, чтоб я снова пошла кухаркой в отель? А может, на панель выйти? А? А что, у меня получится. Дорогой содержанкой я конечно не стану, не тот возраст уже. Но все же!!

– Не неси чепухи. Мы продадим наш дом и все хозяйство. Нам хватит на какое-то время. Можно часть средств отложить в банк под дивиденды.

– Идиот! – она закричала так, что пташка с могилы моего усопшего родителя вмиг унеслась вдаль. – Господи, и кому я отдаю свои самые сочные годы??! Ему предлагают отличную обеспеченную жизнь, перспективу стать уважаемым человеком. Нет, он рвется к каким-то химерам. Ну как вот так? Голова где твоя?

– Ты бы не кричала, – спокойно и как-то лениво произнес я.– уважай хотя бы память отца.

– Он сгнил еще до смерти, твой старик. Боже, я кручусь, верчусь, стараюсь. Дом и хозяйство поставила. Вытащила вас из помойки, когда ты еще сопляком был. И такая благодарность от тебя…

Она рыдала и плечи ее вздрагивали крупной дрожью.

Внутри у меня творился АД. Я разрывался между чувствами к этой женщине и своим безудержным желанием перемен в жизни.

Вдвоем мы вышли с кладбища и сняли на двое суток номер в дешевом мотеле. Занимались развратной любовью. Мария шептала мне на ухо безумные признания, её черные волосы были разбросаны по подушке словно нефтяные брызги. Дикие желания разъедали мою душу, я цеплялся за эту женщину как за наркотик, будучи не в силах отвергнуть её.

Я сдал свою школьную аттестацию на «отлично». На следующий же день в огромном помещении кампуса на берегу реки Эрдр собралось несколько сотен абитуриентов со всей Бретани. Далекая фигура ректора, возвещавшего с галерки о новой жизни в стенах величайшего из университетов Франции, казалась нам фигурой самого Бога.

Начались вступительные испытания.

Начо Видаль. Крепость дю-Ре.

Сегодня мне принесли на удивление вкусный и плотный завтрак. Омлет, морепродукты, салаты из свежих овощей, апельсиновый сок, тосты со сливочным сыром.

Я ел словно окаянный. Несмотря на то, что меня и до этого достаточно неплохо кормили, сегодняшний завтрак был для меня эдаким откровением, своеобразным гастрономическим оргазмом.

Почти доев, я вдруг внезапно остановился. Остатки сока стекали с моих губ, пачкая мою полосатую робу. Мысль, дотоле не приходившая ко мне в голову, поразила меня в самое сердце.

Обычно столь плотный завтрак дают осужденным перед самым приведением приговора в исполнение. Неужто сегодня?

Как подтверждение моих слов, в замке заскрипел ключ. Я набрал полную грудь воздуха, приготовившись увидеть процессию тюремных чиновников. Встал из-за стола, приняв полагающееся по такому случаю выражение лица. Гулко стучало в ушах.

Вошел надзиратель. Он был один и в руках нес теплое пальто.

– Прошу Вас на прогулку, мсье – он был неожиданно вежлив.

Вот это да! Обращение на «мсье» безо всякого «заключенный номер такой-то». Какая-то совершенно непостижимая метаморфоза. Конечно, с последнего визита Филипа Пергона прошел почти месяц, в течение которого я спокойно писал свой опус и старался не думать, что роковая минута приближается с каждым часом. Меня выводили гулять, но безо всякого подобного обхождения.

Я поблагодарил надзирателя и надел предложенное пальто. Оно было теплым и мягким.

В этот раз я гулял почти 3 часа и не в тесном внутреннем дворике крепости, а на просторном плацу. Когда-то в древности здесь, наверное, происходило построение римского гарнизона, о чем говорили древние ветхозаветные плиты пола.

Меня сопровождало двое надзирателей, следующих за мной на почтительном расстоянии.

Я гулял напропалую. Ну как еще выразить это состояние, когда я почти бегом пробежал несколько кругов подряд, прочищая свои прокуренные легкие, с жадностью вдыхая свежий морской воздух. Эх, а ведь в юности я с легкостью пробегал десяток километров без единой остановки.

Когда я устал, я присел на корточки. Ко мне тотчас же подошёл один из моих церберов и предложил проследовать за ним. Я послушался. Меня привели в смежный двор, закрытый со всех сторон решетчатыми стенками. Вдоль них тут стояли длинные скамьи, на одну из которых меня и посадили.

Продолжая пребывать в смятении, я сел и закурил. Неистовый гвалт чаек сопровождал меня отовсюду. Господи, Атлантика никак не могла меня отпустить.

Закутавшись в пальто, я наслаждался каким-то совершенно незнакомым доселе мне состоянием. Это когда вроде как уже ты попрощался с жизнью, полностью переосмыслил всё, извинился искренне перед всеми своими жертвами. И тут внезапно тебе дают какой-то призрачный шанс.

А может, не шанс, а изощренный вид пытки? Может, это итальянцы постарались, дабы воплотить свои ненормальные понятия о вендеттах и прочей чепухе? Мол, дать мне надежду перед самой петлей…

Я сидел и изнывал от непонятных чувств, бушующих у меня внутри. Внезапно около меня возник Филип Пергон, сияющий словно начищенный бак для воды.

– Я вижу, новости будут явно не из плохих? – попытался сострить я.

– Уверен, Вы уже оценили по достоинству свой завтрак сегодня. – мой адвокат сел и закинул ногу на ногу, всем видом показывая свою профпригодность.

– Было дело. Каким образом это взаимосвязано с Вашим визитом? Кстати, что-то я не припомню чтоб Вы частили в последнее время, навещая меня, – съязвил я.

– Вчера я добился! – Пергон сделал свой лицо еще более значительным, – отмены приговора по Вашему делу в связи, внимание, в связи с вновь открывшимися фактами. Суд отзывает приговор и возвращает дело в прокуратуру на доследование.

Наверное, мое лицо представляло собой адскую смесь из эмоций, потому что мой адвокат рассмеялся, причем настолько искренне, что мне захотелось задушить его в объятиях.

– Вижу, что Вам это явно по нраву!

-Филип, если это шутка, то крайне неудачная…

– Полный порядок, – он пересел ко мне на скамью и похлопал по плечу, – если быть до конца честным, то тут не только моя заслуга. На днях Левый фронт провел массовую забастовку по всей стране. Бастовало почти триста тысяч человек. Вам конечно же, об этом ничего не известно, ведь так? В общем, мадам Легранд на внеочередной сессии парламента объявила, вернее, пригрозила что выведет на улицу миллион человек к следующим выходным. Требования как обычно, большей частью, популистские, но чертовски привлекательные для бедных и чернокожих районов. В частности, она снова упомянула Вас в своей речи и потребовала немедленного пересмотра дела.

– Что-то мне не верится, что эта мадам….

– Я тоже так думал до поры, до времени. Но не далее, как три дня назад я имел честь лично встречаться с нею, с этой мадам, мне позвонил ее секретарь и пригласил к ней на приватную встречу. Она оказалась на редкость умной теткой, кстати, не такой уж и старой, как я думал, глядя на нее по телевизору, – Филип самодовольно хмыкнул, смакуя мое удивление.

– Ты меня здорово интригуешь, друг! Скажем так, прибавку к своему гонорару ты заслужил уже точно. Но все же, хотелось бы поконкретнее.

– Мадам Легранд высказалась в таком духе: мол, товарищ Видаль, слышите, она Вас называет товарищем, эдакое марксистское панибратство; в общем, товарищ Видаль приговорен к смерти неправедным буржуазным судом Пятой республики, погрязшей во всех смертных грехах оголтелого капитализма и прочее. Поэтому она готова настаивать на отмене Вашего приговора в обмен на Ваше сотрудничество с Левым фронтом.

– Я политикой никогда не интересовался, – несколько безнадежно ответил я несколько безнадежно.

– Зато политика всегда готова прийти к каждому гражданину. В данный момент у Вас есть шанс избежать петли весьма законными методами. А именно следующими. Левый фронт требует от правительства уйти в отставку и назначить Временный комитет по управлению страной. Президент не должен препятствовать этому, иначе леваки грозятся повторением 68 года, то есть миллионными забастовками, остановками предприятий, роспуском профсоюзов. На предстоящих выборах в парламент левые могут безоговорочно победить, у них есть для этого все шансы, они в таком случае сформируют новое правительство и объявляют полную амнистию всем осуждённым по тяжким статьям уголовного кодекса. Вы ж в данном случае у них как знамя неправедно осужденного.

– Но я убивал людей!

– Смотря каких людей! Банкиры, капиталисты, главы мафиозных кланов, аристократы, министры. Конечно же в глазах простого люда всё это выглядит крайне притягательно. В высшей степени эмоционально, смахивает на истребление зажравшегося буржуазного класса.

– 21 век на дворе, – ухмыльнулся я.

– Левые идеи всегда будут популярны среди народов. Ведь основная идея Нео-марксизма – это то, что государство ПРОСТО так обязано тебя кормить. Только потому что ты ходишь каждый день на работу, а можно и вовсе не работать, и жить на социальные пособия. При этом можно ходить на митинги и быть политическим активистом. Самое дурное в том, что левые не понимают, что деньги на прокорм всей этой оравы бездельников должны откуда-то браться, и они по-детски думают, что взять они их смогут, попросту отобрав у богатых. Либо, что скорее всего, они это понимают и намеренно вводят в заблуждение массы, дабы можно было легче ими управлять. В любом случае, если отбросить лирику, сейчас это Ваш шанс.

– Филип, меня слегка утомила это политическая минутка, – зевнул я, – лучше расскажи, что мы делаем дальше.

– А дальше, – Филип встал и направился к выходу, – будет дополнительное расследование по вашим московским делам. С той мадемуазель Вы там здорово успели покуролесить. Как ее? Ковалевская?

Воспоминания вновь нахлынули на меня страстным дождем. Лия, черт побери, сколько же зла я натворил в этом мире, поддавшись на ее чары. Её природное соблазнительное ведовство (а как еще выразиться, я не знаю) сделали меня игрушкой сначала в ее руках, а потом уже моей преступной похоти и чудовищного эгоизма.

– Филип, а что насчет завтраков? – успел я спросить своего уходящего защитника.

– Ах, да, пардон! Чуть не забыл. Отныне все свое питание и личный комфорт Вы можете оплачивать сами. На Ваш счет открыт личный счет в банке, который обслуживает данную тюрьму. Так что можете заказывать что угодно. Еда будет доставляться из ресторана. Но учтите, я вам советую всегда закладывать десять процентов от каждого блюда на надзирающий за Вами персонал. Потому как им тоже хочется вкусно питаться, а когда они увидят что их подопечный ест как буржуй, хех.. В общем, Вы меня поняли.

– И долго мне еще ждать окончания расследования?

– По закону не менее шестидесяти дней. Так что два месяца точно можете наслаждаться сытными обедами и прекрасным обхождением. Я Вас буду держать в курсе и постараюсь приходить почаще.

С этими словами он удалился. Ветер завывал в бастионах древней крепости, перемежаясь с гвалтом чаек. Моя жизнь выкинула очередной зигзаг.

Глава четвертая.

Огни большого города.

Я медленно выжал педаль тормоза и остановился. Вышел из автомобиля, открыл заднюю дверцу, помог своему изрядно нетрезвому пассажиру выбраться из салона моего юркого «рено». Клиент сегодня был весьма и весьма любезен, и я помог ему дойти до его парадной двери в небольшом таунхасе.

– Спасибо тебе, парень, – просипел он, заикаясь, – нечасто меня столь любезно провожают. Сколько там накапало?

Я назвал сумму.

– Эге, вот тебе еще на пиво, держи, не стесняйся, – он сунул мне сверху положенного тарифа бумажку в двадцать франков.

– Благодарю Вас, мсье, будем рады видеть Вас снова у нас в заведении, – я слегка наклонил голову в знак уважения. После чего сев в свой потрепанный «рено», я покинул район.

Уже почти два года я работал «человеком для особых поручений», и по совместительству таксистом в элитном заведении для нантского бомонда «Чат нуар» на Аллее Дюге Труэн. В числе прочего подвозил самых плодовитых клиентов до дома за отдельную плату. Конечно же, если сверху меня кто-то из них премировал, я не отказывался, бедному студенту как я было не до капризов.

Начну с того, что я не сумел добрать двух баллов, чтобы поступить на бюджетное отделение университета, как я того страстно желал. Где-то я допустил ошибку в экзаменах, либо же меня специально «завалили», дабы сократить места для «аборигенов», как называли тут нас, выходцев с архипелагов Бретони. Но когда я вышел из обширной аудитории, где после окончания испытаний были вывешены списки поступивших, своей фамилии я не обнаружил.

Мария ждала меня у входа, веселая и радостно-возбужденная. Она уже как-то пронюхала, что я провалился и естественно, не скрывала своего стервозного удовлетворения.

– Бежим на автобус, через три часа паром, – ей просто не терпелось вернуться назад, под проклятый гвалт чаек, в рыбацкую обитель наших предков.

– Погоди, давай так, – я твердо решил не уступать, – ты езжай сегодня, а я отчалю завтра. Хочу напоследок еще погулять по городу.

– Я с тобой, – мгновенно возразила она, – поехали в мотель, снимем номер еще на сутки. Всласть покувыркаемся, я высосу из тебя все соки. А вечером пойдем попьем чего-нибудь горячительного, ммм.

– Я хочу побыть один, честно. Я устал. Дай мне немного подкопить силенок, мадам, – я усиленно хитрил, делая вовсю вид, что полностью согласен с ней.

– Тогда отдай мне паспорт, – требовательно заявила она, – я конечно же, верю тебе, но так мне будет спокойнее.

– Зачем? Боишься, что я убегу? – я пытался вовсю острить, ощущая себя при этом полнейшим придурком.

– Начо! Ты еще несовершеннолетний, тебе нет восемнадцати. Я в ответе за тебя, как мачеха. Отдай паспорт, негодник.

Пришлось отдать. Эта женщина была фантастически прилипчива.

И вот оно! Я один. У меня денег ровно на билет на паром обратно, нет документов, только небольшой рюкзачок за плечами с нехитрым моим барахлом.

Мария уплыла на пароме, который я провожал взглядом, пока он не скрылся за поворотом бухты. Повернулся и пошел куда глаза глядят.

Вспоминая сейчас тот момент, момент внезапно наступившего одиночества, когда я впервые остался предоставлен сам себе, без друзей, в большом городе с грошом в кармане, я мысленно восхищался собой. Сейчас, по прошествии стольких лет, я бы уже не был настолько смел чтобы бросать вызов судьбе.

Я не знал, что мне делать и куда идти. В глубине души я понимал, что придется скорее всего вернуться на Бен-Иль. У меня тут не было знакомых, подруг и влиятельных родственников, только лишь неумеренные амбиции и желание нагнуть свою судьбу в позу, в которую обычно вставала Мария, соблазняя меня на кухне.

Я медленно брел по оживленным улицам и не заметил, как наступил вечер. Съел наскоро бутерброд, взятый еще утром Марией в кафетерии, сорвал яблоко с уличной яблони, напился воды из уличной колонки.

Переночевал в небольшом сквере под кустом. Чувствовал себя при этом несколько гадливо, все-таки тут был город, цивилизация и если на острове я мог завалиться спать где угодно и меня бы никто не тронул, то тут…

Солнце только встало, а я уже брел дальше, проходя квартал за кварталом, наблюдая за тем, как мегаполис медленно вступает в рабочий ритм, засасывая в водоворот повседневности тысячи людей.

Я увидел, как большой грузовик разгружается возле круглого здания, судя по всему элитного ресторана. Толстый мужчина в засаленной майке, наверное, водитель, залезал в открытый фургон, доставал оттуда ящики с провизией и бутылками, пыхтя, спускал их на землю, после чего тащил их в раскрытые двери заведения.

Работа была явно ему не нраву, он тяжело дышал, особенно если учесть прилипшую сигарету к его нижней губе.

Я понаблюдал несколько минут за ним, потом подошел.

– Помочь? – негромко предложил я.

Мужчина обернулся, смерив меня усталым и недовольным взглядом.

– Ну давай, коли не шутишь, – он кивнул на фургон, – бери оттуда все ящики с наклейкой «чат-нуар» и тащи в двери.

Я без лишних разговоров запрыгнул внутрь и резво начал таскать ящики. В некоторых побрякивали бутылки, где-то лежали фрукты, где-то мясо. Я понял, что дико голоден, но старался не думать о своем журчащем желудке.

Мы управились за десять минут. Я был тогда физически крепок и мне не составило никакого труда перетаскать с пару десятков ящиков в темный полуподвал ресторана. Управившись, я потер руки и выразительно посмотрел на водителя.

– Чего тебе? – он насмешливо смотрел на меня, его потный лоб блестел на солнце, вызывая у меня дикое желание врезать ему.

Я понял, что мужик явно не желает понимать меня.

– Я вообще-то помог Вам. Сэкономил время.

– Молодец. Спасибо тебе. Могу угостить сигареткой, – он вразвалку пошел закрывать двери своего фургона.

– Может быть, хоть десять франков дадите? А еще лучше двадцать!

– Двадцатку за разгрузку?? Да ты с Луны свалился, не ровен час. Не наглей, парень, – с этими словами водитель захлопнул двери своего фургона и уже собрался идти к кабине.

Не знаю, что бы я сделал в тот момент, я был дико голоден и зол. Наверное, расквасил бы ему физиономию. Сжав кулаки, я размышлял, как же поступить.

– Жан, расплатись с парнем немедля! Я тебе сейчас задницу надеру, – я обернулся. Позади меня стоял пожилой элегантный дядя в белом сатиновом костюме, седые длинные волосы были схвачены на затылке в женский хвост.

Водитель обернулся, на лице его появилось слащаво-подобострастное выражение.

– Луи, пардон. Я думал, парень просто вымогатель. Конечно же, заплачу, не вопрос.

В руке у меня оказалась десятифранковая купюра. Поглядев на меня как на врага народа, водитель, которого назвали Жаном, подбежал к седому и с чрезмерной любезностью пожал ему руку.

– Когда-нибудь ты сдохнешь от своей жадности, – процедил седой и повелительно махнул Жану рукой, езжай, мол.

Когда фургон отъехал за угол, мужчина повернулся ко мне. Он был чертовски элегантен для столь раннего часа. Отглаженные брюки в стрелочку, старомодная рубашка с галстуком, от него пахло дорогим парфюмом.

Я стоял с зажатой в руке купюрой. Мужчина рассмеялся.

– Как тебя звать, бродяга?

Я назвался, робея сам не зная от чего.

– Завтракал уже, Начо? – его тон был из тех, которые не привыкли слышать отказы.

– Никак нет, мсье. Просто хотел немного подзаработать, – я стыдливо потупил взор. Мужчина был мне очень симпатичен, но я дико стеснялся.

– Будь любезен, позавтракай со стариком, – с этими словами он повернулся и пошел внутрь дворика. Я пошел за ним, словно баран на убой, беспрекословно и без возражений.

Вот так я попал в заведение «Чат-нуар», на Аллее Дюге Труэн.

Старик оказался владельцем, и представился мне как Седой Луи. С его слов, сказанных мне много позже той встречи, когда я уже заслужил доверие, он был не только ресторатором, но и человеком, «с которым считались в городе».

Не буду расписывать всех нюансов первых дней работы у Седого Луи. Я ему приглянулся, с его слов, за свою смелость и наглость. Услышав, что я несостоявшийся студент, он тотчас предложил мне работу грузчиком с проживанием в полуподвале его ресторана. Узнав, что у меня нет паспорта, он подумал пару минут, после чего заявил мне:

– Твой паспорт – это дело времени. Для начала мне надо понять, чего ты стоишь. Будешь жить с Фатимом и Якубом в заднем складе. Каждый день горячий душ и питание не менее двух раз в день я тебе обеспечу. Твоя задача – таскать тяжелые ящики каждое утро в пять часов из фургона Жана на склад, а вечером отгружать пустые. У нас заведение широкого профиля, бывает по сотне гостей иной раз. Пьют и едят как не в себя. Нужно много продуктов и алкоголя ежедневно.

Я согласился безо всяких раздумий. У меня не было выбора, да и вся моя предыдущая жизнь проходила под эгидой тяжелого физического труда.

Фатим и Якуб оказались двумя арабами, которые каждый вечер садились на мощный «харлей» и уезжали куда-то на полночи. Больше они ничего не делали, остальное время валяясь на коврах и покуривая кальян с некоей шайтан-травой. Но судя по всему, Луи их ценил, часто они совещались о чем-то в его кабинете на втором этаже, куда меня пока не пускали. Со мной эти двое практически не общались, балакая между собой на своем языке, я для них был чем-то вроде мебели.

Жизнь была вполне сносной. Я работал грузчиком утром и вечером, днем часто выполнял курьерские поручения хозяина, ездил по всяким адресам, передавая посылки в наглухо запечатанных пакетах. Хорошо выучил город, через полгода уже мог прекрасно ориентироваться без карты.

«Чат-нуар» был дорогим заведением. Сюда приезжала публика на немецких дорогих автомобилях, на своем острове я таковых не видывал никогда. Были роскошные женщины, при виде которых у меня начинала капать слюна. Были стильные и крутые мужчины в смокингах, со стальными взглядами и холодными голосами.

Заходить в основной зал мне категорически запрещалось. Вскоре меня нарядили в униформу и велели отгонять клиентские автомобили на парковку позади ресторана. Луи провел со мной инструктаж, основной посыл которого заключался в следующем: в глаза клиентам не смотреть, говорить минимальное количество слов, быть тише воды, не задавать никому вопросов. Брать ключи в полупоклоне, отгонять авто на парковку и сдавать ключи менеджеру Эдмону, отвечающему за сохранность автомобилей.

Работа не сильно уважаемая, но другой я не знал, к тому же это явно было лучше нежели таскать тунца на родном острове. Я постепенно обретал нормальный французский говор, избавляясь от своего бретонского акцента, дабы во мне перестали видеть мигранта с архипелага.

Про Марию, конечно же вспоминал, особенно ночами. Я дико хотел ее, ибо других женщин не знал и тосковал самым постыдным образом. Не знаю, искала ли она меня или уже давно закрутила роман с кем-нибудь иным, могущем ей дать покровительство. Но тоска снедала меня, и чтобы отвлечься, я с головой уходил в работу.

Через десять месяцев меня впервые допустили в кабинет к Седому Луи. Помнится, это было утро, солнце било ярким светом. Старик был жаворонком и приучил к своему режиму весь персонал. В шесть часов утра у него регулярно проводились совещания, и никто не смел опоздать даже на пять минут.

Робея несказанно, я вошел. Кабинет был огромен, где-то в глубине стоял здоровенный как бык шкаф с бумагами, рядом бар с миллионом разных напитков, два длинных дивана. Стол хозяина был в виде полумесяца и весь был завален бумагами.

Седой Луи что-то писал карандашом и щелкал клавишами калькулятора. Никаких компьютеров и мониторов. Он был старомоден, при этом легко перемножал в уме двузначные числа, а из его памяти не могло бесследно исчезнуть абсолютно ничего.

Я стоял истуканом. Знал, что босса нельзя беспокоить, пока он сам не спросит.

– Держи, – вместо приветствия он подвинул мне папку, продолжая что-то писать.

Я подошел. В папке лежал новехонький паспорт и (о боги), документ о зачислении меня в университет Нанта.

Сказать, что я остолбенел, значит ничего не сказать. Я молчал как рыба, при этом громко сопел, эмоции били через край. Град слез хотел вырваться у меня из глаз.

– Благодарить будешь потом, – он наконец поднял на меня глаза, – и учти, я не благотворитель.

– Мсье Луи, я даже не знаю, как я могу…

– Зато я знаю! – он бесцеремонно перебил меня и указал взглядом на стул справа от себя, – садись, потолкуем.

– Значит, так. Ты у меня работаешь уже почти год. Не пьешь, не куришь гадость, не якшаешься со шлюхами. Это хорошо.

Он помолчал. Я сидел, не шелохнувшись и ждал дальнейших проповедей.

– Ты наверняка, уже понимаешь, что мой ресторан не просто место кормежки. Ведь так? – он пристально посмотрел мне в глаза.

Я выдержал стальной взгляд старика.

– Я делаю тот фронт работы, за который отвечаю. Остальное касаться меня не должно.

– Начо, ты чертовски правильно ответил. Эх, все-таки я не ошибаюсь в людях. Итак, мои дела распространяются далеко за пределы нашего квартала. Множество вопросов в городе, которые требуют моего решения и не все эти вопросы связаны с бизнесом питания. Понимаешь, люди в своей массе крайне неинициативны. Им необходимо чтобы кто-то решал за них их проблемы, а в обмен за это они готовы жертвовать частью своей личной свободы. Да что там говорить, всей свободой. И самое главное, это многих устраивает. И когда человечество достигает подобной гармонии, тогда и наступают мир и благоденствие.

Я кашлянул. Явно столь долгая прелюдия была нечто большим нежели пустой тратой слов.

– Как ты, наверное, заметил, – Седой Луи встал из-за стола и стал, не торопясь прохаживаться по огромному кабинету, – у меня работают и арабы, и эфиопы. Я никогда не был расистом, мой отец если что, был ветераном войны с наци. Но есть одно, НО… Франция во власти леваков. Де Голль один раз допустил ошибку, развалив великую империю и впустив к нам на родину полчища чужаков. Согласен, среди них много нормальных людей, с которыми можно иметь дела. И я это делаю. Но также много тех, кто не подчиняется нашим законам и ведет себя неправильно, продавая нашей молодежи драг в черных кварталах, подсаживая их и превращая в послушных рабов. И потом они нападают ради дозы на наших парней и начинаются уличные войны, в результате которых гибнут десятки. Ты читаешь газеты?

– Не совсем. Иногда. Когда перекусываю по пути с адреса на адрес.

– За последние два-три года в Нанте погибло почти четыреста молодых людей, отравленных опиумной дрянью. И это по официальной статистике. Я же знаю ситуацию не понаслышке. Запомни, сынок, с этого момента я могу тебя убить в любой момент, ибо если ты разболтаешь то, что услышишь сейчас, ты не жилец.

Я замер. Не скажу, что я испугался, но все-таки жуть от произносимых слов заставила вспотеть мои ладони.

– Да я шучу, – рассмеялся Луи, в очередной раз поразив меня своей способностью меняться в доли секунды, – ладно, не дрейфь. Ты отныне студент заочного отделения. Прости, но очно учиться у тебя времени не будет.

С этого момента я исполнял другую работу. С погрузкой ящиков и прочей пролетарской кутерьмой было покончено. Мне выделили старенький «рено», на котором я подвозил необходимых Седому Луи, и сильно перебравших в нашем заведении алкоголя клиентов до дома и как бы нечаянно оставлял у них в кармане небольшой пакетик с белым порошком. Наутро я звонил клиенту, пока тот еще не проспался и вкрадчивым голосом просил проверить содержимое его карманов. Далее все развивалось до смехотворного просто. Клиент впадал в панику и начинал метаться, грозя карами небесными. Но через минут двадцать самое большее он давал согласие на встречу. Встречались всегда в людных местах. На площадях и скверах. Обычно ездили мы с Эдмоном, которого к тому времени тоже повысили в ранге, иногда я ездил один.

Конечно же, в пакетике бывал обычно стиральный порошок, на тот случай если клиент решит пойти в полицию, но сам он об этом конечно же, не знал. Сценарий развивался в классическом стиле мафиозных фильмов: мы сообщали что клиент по пьяни вчера предлагал нам дурь по низкой цене. Мы благородно отказались, но так как мы «рыцари без страха и упрека», то мы обязаны донести в соответствующие органы правопорядка. Но можно конечно избежать этого за каких-то смехотворных десять тысяч франков.

Конечно же, так мы делали редко, только если человек по каким-то причинам был до зарезу необходим Седому Луи. Обычно это бывал или чиновник высокого ранга, либо конкурирующий бизнесмен. Изредка Луи позволял себе подобным образом наказать особо зарвавшегося, на его взгляд, человека с неумеренными амбициями. Бизнес и некое подобие благородства перемешивались в коктейль из политики, банального шантажа, наркоторговли и все это варилось в голове седого старика, державшего железной рукой практически весь Нант.

Поступив на факультет языков по протекции своего босса, я понял, что в моей группе студентов из пятидесяти пяти человек сорок были выходцами с Черного континента.

Я, привыкший на своем острове исключительно к европейским атлантическим лицам, был слегка в шоке, особенно когда все они начинали говорить на своих местных наречиях. Только тут я понял насколько прав был Луи, твердя мне постоянно о иноземцах, «захвативших страну».

Сейчас, по прошествии многих лет, я понимаю, что далеко не все так однозначно как представлялось мне тогда. Но когда тебе восемнадцать, в голове бушуют гормоны, и четкая аналитика явно не работает.

На заочном отделении учились те, кто не смог попасть на очное, и не сумел набрать денег на платное обучение. По тогдашним законам, все вузы страны обязаны были брать в свои стены абитуриентов, если они могли предоставить справки политических беженцев из своих родных краев. А также свидетельства невозможности получать образование за плату: родители-инвалиды, неизлечимо больные либо если они состоят в многодетных семьях. Излишне говорить, к какому размаху коррупции это приводило.

Седой Луи в один из своих приступов вдохновения разъяснил мне:

– Ты сам видишь, Начо, как обстоят дела. И да, если ты думаешь, что ты будешь учиться благодаря моему доброму сердцу, то ошибаешься. Мне необходимо настроить трафик поставки гашиша и драга в этом вузе. И самое главное, необходимо это сделать так, чтобы все подозрения полиции падали на черных. В этом тебе будут помогать братья Якуб и Фатим.

– Толкать дурь студентам? – я поразился. – Но ведь Вы сами…

– Я знаю, что я говорил, – прервал он меня, – твоя задача чтобы страдали только черные. Я тебя прикрою на уровне полиции. Все инструкции получишь у братьев.

Вот так. Борец с наркотиками Луи оказывался сам банальным торгашом, ради прибыли готовым продавать драг среди студентов, хоть бы и с другим цветом кожи.

Честно скажу, я тогда совершенно не думал о последствиях. Очень скоро мне с Эдмоном удалось наладить канал поставки опиума в стенах нашего факультета. Причем удалось наладить все таким образом, что мы остались «за кадром», а траффик будто бы шел из стен общежития для мигрантов.

Я сильно рисковал, но я тогда этого не понимал, в голову ударили гормоны приключений и риска. Теперь я понимаю, что случись что, Луи слил бы меня моментально, но мне просто фантастически повезло. Мы сделали всё очень качественно и после завершения «акции» старик по достоинству оценил меня.

Почти четыре месяца непрерывным потоком гашиш и драг шли по нашей схеме через стены общежития. За эту работу я получал по пятьсот франков каждую неделю. Я ощущал себя богачом, но так как не доверял банкам, то все деньги держал в сейфе у Луи, посчитав что так будет надежнее. С каждым разом этот статный сильный старик с железной волей все больше становился мне дорог, а о наших грязных совместных делах я не думал.

К концу первого курса, перед самой сессией к нашему декану нагрянула полиция, спецназ в шлемах и с дубинками. Двери здания наглухо закрыли, всех студентов выстроили вдоль стен с поднятыми руками и раздвинутыми ногами. Начался адски унизительный обыск. Одновременно то же самое происходило в общежитии, где жили поголовно выходцы из Судана и Сенегала.

Через несколько часов всё окончилось. У меня конечно же, ничего не нашли, зато нашли у двух десятков черных студентов. Их всех забрали в комиссариат, а декан задним числом вывесил приказ об их отчислении. Наша с Луи схема сработала идеально: никто не подумал на меня, я был примерным студентом, посещавшим установочные сессии, занимался спортом, а вот двое сенегальцев были уличены в организации наркоторговли в стенах старейшего вуза Франции.

Дело получило широчайший резонанс, газеты гремели, а мэр города Жан-Марк Эро́ получил серьезный камень в свой огород от правительства департамента Атлантическая Луара за попустительство и «закрытие глаз» на наркоторговлю среди мигрантов. Надо сказать, что «глубоко социалистическое» правительство департамента здорово подмочило свою репутацию после этой акции.

Луи вызвал меня к себе и налил мне стакан коньяка.

– Сынок, ты молодец, просто молодец! Ты заслужил премию, можешь открыть конверт!

Я сделал что он велел, внутри лежало пять тысяч франков. Неслыханное для меня богатство.

– Босс, Вы крайне щедры. Неужели я достоин? – сам не знаю, но мой голос растекался словно мед. Проклятая собачья преданность хозяину, бросившему очередную вкусную косточку.

– Мало того, я еще и выхлопотал тебе отпуск. Эдмон тебя подменит. Можешь съездить в Швейцарию. Вот тебе билет на поезд до Асконы. Отдыхай две недели, отель забронирован и оплачен на твое имя.

Тогда мне казалось, что моя жизнь устроена полностью. Будущее рисовалось розовыми красками. Я был счастлив и не скрывал этого.

Незадолго до отъезда я встретил в ресторане Франсуа Лидалю́, известного своими крайне правыми взглядами депутата Национального собрания Франции от нашего департамента. Он был частым гостем Седого Луи, вместе они часто уединялись в кабинете моего босса, что-то обсуждая по несколько часов. Входить в такие моменты к ним строжайше воспрещалось, что бы ни случилось.

Лидалю́ был сыном известного коллаборациониста режима Виши, сумевшего избежать послевоенного суда и благополучно пережившего пик репрессий Де Голля, отсидевшись в Латинской Америке. Конечно же, тогда я об этом не знал, для меня он был всего лишь одним из партнеров моего седого шефа. Лишь позднее я узнал, что вся эта акция с подброской наркотиков в среду обитания чернокожих мигрантов была частью сговора между Луи и Лидалю.

Благополучно сдав сессию на «отлично», я попрощался со своей новой семьей (а вся команда Седого Луи была для меня не кем иным, как настоящей семьей) и сел на поезд до Асконы.

Швейцария произвела на меня оглушительное впечатление своими прекрасными видами. В самом центре Европы находился истинный рай, в котором жили, как казалось, самые счастливые люди в мире. Я катался на велосипеде по долинам Маджа и Чентовалли, управлял парусной яхтой на озере Маджоре. Жизнь моя била ключом, и я ощущал себя на вершине Вселенной.

Отель Иден Рок, где Луи забронировал мне роскошный номер с зеркальными стенами и двигающимся дном бассейна, стал для меня воистину королевской резиденцией. Я, деревенский парень, всю жизнь доселе копавшийся в рыбной чешуе, сейчас пировал словно султан. На завтрак мне подавали омаров, две массажистки ублажали меня всякими видами своего искусства вечером, днем на зафрахтованном на мое имя паруснике я рассекал озерную гладь. На меня проливались меды и сливки от щедрот нантского мафиози, и все земные и неземные боги, казалось, повернулись ко мне своими ясными ликами.

На пятый день моего невыносимо роскошного отпуска я слегка пресытился и решил просто провести его один. Я взял напрокат маленький авто в кузове «купе» и поехал прокатиться в горы. Взяв с собой термос с кофе и бутерброды с морепродуктами и овощами, я взобрался на знаменитый холм Монте Верита, то самое легендарное место, где сто лет назад была основана знаменитая в Европе вегетарианская примитивно-социалистическая колония. Ее члены не носили одежды, отрицали брак и частную собственность, дети были всеобщим достоянием. В общем, странные были люди, но благодаря им сюда регулярно стремились толпы туристов, а виды, открывающиеся с его 350-метровой высоты достойны были того чтобы увидеть их и умереть.

Я долго бродил по окрестностям, выпил весь кофе, сидел на лужайке и чувствовал, что весь мир у моих ног. Наверное, это были самые счастливые дни моей жизни (или я так уже писал?), ибо еще не случилось ничего того, что привело меня туда, где я сейчас пишу свои мемуары.

Слегка утомившись после долгой пешей прогулки, я сел в свой «купе» и вернулся в Аскону. Там я решил прогуляться в старом центре города, именуемом Борго, у кафедрального собора Петра и Павла. Тут запрещено движение транспорта и я гулял пешком, фотографируя красоты на недавно купленный Кодак последней модели, ведь я отныне считал себя богачом.

Рыжая девушка с большими глазами и длинными волосами сидела на ступеньках величественного собора и что-то делала со своим фотоаппаратом, тихо, но смачно ругаясь. На нее оборачивались туристы и я, донельзя чувствовавший себя властелином мира, осмелился подойти к ней.

Как выяснилось, у нее сел аккумулятор. Как и всякая женщина, руководствующаяся эмоциями, она хлопала по аппарату со всех сторон, надеясь, что он оживет. Я объяснил, что его необходимо зарядить, иначе никакие хлопки не помогут.

– Вы думаете? – глаза у нее были воистину огромны.

– Смотрите, у Вас такая же модель, как и у меня. Это очень хороший аппарат, особенно если снимать в движении. Зря Вы его колошматите, от этого он никак не включится.

– Понимаете, зарядное устройство у меня осталось в Сьоне. Я приехала сюда поездом до вечера в надежде снять побольше красивых фото для своего портфолио. Очень обидно, что впереди еще четыре часа, а у меня уже села батарейка. Какая же я дурочка, что не взяла зарядное с собой.

– Вы можете поснимать на мой. У меня тут еще полно места на пленке, около сотни кадров можно сделать. Плюс две катушки пленки лежат в отеле.

– А где Вы остановились?

Я назвал. Глаза ее округлились, а губы стали алыми.

– Ммм, это же место отдыха миллионеров. Вы совсем молоды, а уже можете позволить себе столь роскошный отдых. Папа небось оплатил? – она явно начала кокетничать.

– Я выиграл лотерею, – подхватил я ее правила игры, – и вот теперь вовсю пользуюсь плодами везения.

– А ты тут надолго?

Ого, уже перешла на «ты».

– Еще дней десять буду здесь. Отель забронирован до определённой даты.

– Я сама из Италии. Приехала сюда на каникулы. Еле отпросилась. Живу недалеко от Комо. Классное место, но здесь гораздо круче.

– Я из Нанта. Ты хорошо говоришь по-французски. Я вот по-итальянски не смыслю вовсе.

– Работа заставила выучить. Я фотограф, снимаю для известной студии в Бордо.

– Класс, – я очарованно смотрел на ее смеющиеся глаза, – меня зовут Начо, кстати.

– Елена, – она протянула мне руку с красивыми ухоженными пальчиками, – Елена Гримальди.

Мы прекрасно провели время в тот день, совершенно непринужденно общаясь на разные темы. Она была явно старше меня, ненамного, но все же не моя ровесница, а спросить о возрасте я стеснялся. При всем при том что она была, пожалуй, второй женщиной в моей жизни, которую я мог так близко лицезреть, я не испытывал никакой растерянности или неудобства рядом с ней. Создавалась атмосфера глубокого доверия, словно мы знали с ней друг друга долгие годы.

Наверное, я уже тогда стал влюбляться в нее, но подать виду не смел, слишком уж чистой и непорочной она мне казалась. А может, быть после Марии с ею чересчур откровенной вульгарной страстью в каждом движении все женщины мне должны были казаться именно такими?

Проводив ее на поезд в Сьон, я вернулся в отель и долго лежал, разглядывая огромный аквариум с рыбками у себя в номере. На прощание Елена сообщила мне адрес и название отеля где она остановилась и приглашала в гости с ответным визитом. Я был уверен, что не буду долго ждать и собрался отправиться туда через день, дабы дать своим мыслям успокоиться.

Утром я вышел попить кофе в кафетерий при отеле. Накануне ночью я плохо спал, противоречивые мысли снедали меня изнутри. Мария снилась мне, и я понял, что пора уже отпустить ее из своей головы и своего сердца.

Подойдя к портье, я заказал международный звонок на Бен-Иль.

Я знал, что по субботам (а в тот день была суббота) Мария обычно работала в своем отеле в Ле-Пале в первую смену. После долгих вынимающих душу гудков мужской голос взял трубку.

Я попросил Марию Видаль к телефону.

– Кого? – переспросил голос.

Я повторил, вибрируя нервами.

– А, это, наверное, бывшая администратор. Пардон, мсье, но она уволилась почти год назад.

– Как??? – мое сердце рухнуло куда-то в пропасть.

– Такое бывает. Насколько я знаю, она уволилась в связи с переездом.

Положив трубку, я заказал себе самый крепкий кофе и вышел на солнечную веранду. Прекрасные виды райского городка ласкали мой взор, умасливая шок от только что произошедшего. А собственно говоря почему я должен был ожидать что она будет меня ждать там до скончания века? Ведь столь сочная женщина была просто обречена быть «за кем-то».

Я облегченно вздохнул. Наконец я перевернул эту тяжелую страницу своей жизни. С Марией было покончено. Сердце мое освободилось.

На следующий день, с замиранием дыхания я ждал Елену у ее отеля. Было около десяти утра, я примчался на утреннем экспрессе, купив по пути букет цветов.

Ждал я ее почти два часа, изнывая от нетерпения. Портье сказал, что рано утром она уехала куда-то и взяла с собой фотоаппаратуру.

Наконец я увидел ее, она шла в синих джинсовых шортах и кедах, загорелая, в бейсболке, рыжие волосы мечтательно разметались из-под нее по плечам. В тот момент она показалась мне прекраснее всех на свете.

Несколько испортило впечатление нахождение рядом с ней атлетического вида парня в обтягивающей и подчеркивающей его мышцы футболке. Они что-то щебетали друг другу, как я понял, по-итальянски, и прошли мимо меня.

Я окликнул её.

Она увидела, обернувшись, подбежала, чмокнула в щеку.

– Начо, как я рада! Круто что ты приехал. А мы вот ездили немного поработать на натурной съемке. Это мой партнер по работе, Рокко. Рокко, иди сюда.

Атлет подошел, он ослепительно улыбался и вообще производил впечатление крайне обаятельного парняги.

– Рокко, – он протянул свою крепкую руку. Говорил он с акцентом, причем с очень сильным, – Елена, он тоже из нашей банды? – при этом дружески, как показалось мне ущипнул ее за бедро.

– Начо тут просто проездом, на днях он здорово выручил меня с фотоаппаратом. Начо, Рокко мой продюсер ну и … партнер по съемкам. Я не знала, что ты приедешь так рано и мы решили съездить поработать на природу. Классно поснимали в горах, верно, Ро?

– Ты молодец, звезда моя! – красавец атлет обнял ее за плечи и тоже чмокнул в щеку, – сегодня была шикарная съемка, ты как всегда прекрасна. Ну ладно, мне скоро уезжать, поезд в Милан через три часа. Вы отдыхайте. Елена, увидимся, как вернёшься домой.

Далее он что-то сказал ей по-итальянски, еще раз дружески хлопнул по бедру (или не по-дружески все-таки), попрощался с нами обоими, и подошел к стоявшему неподалёку открытому джипу, битком набитому всяческой съёмочной аппаратурой. Помахав нам, он сел за руль и умчался, весело рыча мотором.

– Классный парень, – оценил я, – явно что он легко сходится с людьми.

– Ты даже не представляешь, насколько, – усмехнулась она, – слушай, я жутко голодна, пошли я тебя угощу в местном ресторане. Тут великолепно готовят рыбку.

– Я… как бы тебе это сказать, терпеть не могу рыбу. Я вырос на рыбачьем острове и меня пичкали этой рыбой с пеленок.

– Не вопрос. Погнали со мной. Пошли, тут можно арендовать авто, сейчас найдем что-нибудь и для тебя.

Райская жизнь продолжилась в самой что ни на есть полной мере. Её ребячество и некоторая мальчишеская удаль завораживали. Она ни грамма со мной не флиртовала, наоборот всеми фибрами души она словно показывала мне что я всего лишь ее друг и останусь таковым в ближайшее время. Я не настаивал, дабы не спугнуть. Она очаровательно заразительно смеялась, закатывая свой огромные глаза, неподдельно наслаждалась общением со мной и откровенно говоря, если бы она в те мгновения поманила меня к себе пальчиком, я не раздумывал бы ни секунды.

Она держала меня за руку, но по-дружески. Я неуклюже как-то сделал попытку прикоснуться к ее губам, но она ловко то ли увернулась, то ли сделала вид что не поняла, что именно я от нее хочу.

В любом случае, мы провели тот день, как я помню, словно старейшие друзья и впечатлений нахватались до предела, во всяком случае я. Мы облазили руины старинного замка Турбийон, построенного аж в XIII веке и разрушенного пожаром в конце 80-х годов XVIII столетия. Со слов Елены, обладавшей немалыми познаниями в этой области, замок сей был признан памятником культурного наследия Швейцарии и всякий кто побывает тут, просто обязан привезти домой кучу фотографий. Мы «щелкались» беспрестанно, я истратил 3 рулона пленки, уже предвкушая как буду всё это дело дома распечатывать и показывать своей новой «семье».

С башен замка мы наблюдали невыносимо прекрасные виды долины реки Роны, после, спустившись, гуляли взявшись за руки, по ее берегам, плавали на лодке и ели мороженое. Наша юная жизнь была неимоверна солнечна и мне в тот момент представлялась некоей смесью из удовольствий и развлечений. Я сполна вознаграждал себя за все лишения детства и такой порядок вещей мало того, что меня устраивал, я был готов его защищать, не желая сил. Седой Луи купил меня с потрохами, кинув кость в красивой обертке, а я счастливый, её радостно схватил, виляя хвостиком.

Я прогулял свой поезд обратно в Аскону и виновато хлопал глазами.

– Я конечно могу уехать за рулем, правда, совсем не знаю тут дорог, – я напропалую кокетничал, и мне показалось что она приняла мои правила игры.

– Брось ты, куда ты на ночь глядя. Тут горные дороги, заплутаешь еще. Погнали ко мне, – ее молодежный стиль общения крайне подкупал меня, – у меня кровать там что твой аэродром.

Горячая итальянка окончательно свела меня с ума и я, совершенно очарованный её неподдельной искренностью, направился вслед в ее скромный по сравнению с моим номер, в котором действительно стояла на удивление просто гигантская кровать в окружении множества погашенных ламп на треногах.

На мой немой вопрос она рассмеялась.

– Я ж фотограф, поэтому у меня столько барахла. Давай, не смущайся, беги в душ.

Я помчался как ошпаренный. Еще бы, роскошная итальянка с рыжими волосами приводит меня в отель и просит поскорее сходить в душ, чего уж размышлять. Все было и так понятно.

Я мылся с наслаждением горячей водой с множеством гелей, дабы мое тело абсолютно не издавало никаких посторонних запахов. Насмотревшись американских фильмов с постельными сценами, в которых главные герои всегда посещали душ перед тем как возлечь с возлюбленной, я копировал их поведение и сам того не заметил, как похоже, чрезмерно увлекся процессом.

Выйдя из душа, я подпоясался полотенцем, подобно Бельмондо, одному из моих любимейших актеров героического кино, и на цыпочках прошествовал в спальню. На мое удивление, тут было темно, лишь слабый свет ночника освещал ту сторону кровати, где судя по всему должен был спать я.

Елена спала крепким сном, завернувшись в одеяло и уже сладко посапывала. Никакого романтизма, никакой ожидаемой страсти.

Конечно же, я все списал на себя и на свою адскую медлительность в душе. Выругав себя последними словами за этот идиотский поступок, я прилег рядышком и тотчас же провалился в глубочайший сон.

Помню, что наутро она разбудила меня веселыми итальянскими песнями, несшимися из динамика её небольшого магнитофона. Я спал как убитый и ярчайшие лучи света, проникающие в спальню, заставили меня крепко жмуриться.

– Начо, соня! Уж кофе весь остыл. Вставай! – она бегала туда-сюда по комнате, собирая небольшой рюкзачок.

Я откинул одеяло и чуть не сгорел со стыда. Я ведь забыл вчера надеть нижнее белье и всё мое мужское великолепие мгновенно вырвалось на волю вольную.

Она словно не заметила моего конфуза, кинув мне халат. Либо она была фригидной, либо не интересовалась мужчинами. Я был несколько обескуражен и с некоторым подобием раздражения надел его на себя. Видать, я переоценил вчера свое мужское обаяние.

– Начо, сегодня предлагаю забраться повыше в горы, – она снова не замечала моего настроения, – нахватаемся свежего кислорода, чтоб голова кружилась. Давай, шевелись.

Через минуту я уже забыл про свое раздражение, затянутый в водоворот ее неподдельного оптимизма.

Не имеет смысла описывать все последующие дни моего отпуска. Скажу лишь что провел я их полностью с ней, не расставаясь ни на минуту. Мы объездили все фантастические места Швейцарии, естественно за мой счет, ибо я не скупился на свой отдых в компании столь прекрасной леди. Побывали в Базеле, на Рейнском водопаде, на Цугском озере. Отсняли километры фотопленки. Снимали недешевые отели, и опять же, всегда Елена делала вид что мы с ней не более чем друзья. Мы спали вместе, и даже в обнимку, но каким-то магическим способом она не позволяла мне заходить далее этой обозначенной ею границы. Она разрешала себя обнимать, целовала меня в щеку и даже ходила при мне совершенно обнаженной, сводя меня с ума своей совершенной фигурой римской богини. Но далее ни-ни.

А я сам в тот момент был слишком неопытен, дабы «брать быка за рога» и молча зло сопел в подушку.

Ей иногда звонили на ее большой черный мобильник с выдвижной антенной, и она лопотала что-то на своей космически быстром прекрасном языке. Я ничего не понимал, но старался внимательно вслушиваться в незнакомые распевы, стараясь уловить по ее интонации суть разговоров. Тогда же я твердо решил, что по возвращении домой займусь изучением итальянского вместо твердолобой латыни, коей нас пичкали на факультете.

Наконец, она уехала в Италию, в Комо. Мы долго прощались на вокзале и мне хотелось плакать. Рыжая бестия завладела моим сердцем, и я страстно умолял её дать мне свой адрес.

Она подумала минутку, потом начеркала мне на бумажке номер телефона.

– Это номер Рокко, если захочешь увидеться, звони ему. Он знает график моей работы. Кстати, через месяц я буду в Бордо, можешь приехать туда, адрес он тебе подскажет.

На прощание, о боги, она одарила меня длинным и невероятно божественным поцелуем в губы! Я испытал нечто фантасмагорическое, широчайшую гамму эмоций, мощнейший энергетический разряд; то, что ранее никогда не чувствовал. На меня извергся водопад ярких ощущений, мозг словно пронзила молния, ушедшая куда-то в землю под моими ногами.

Она махала мне из окна вагона, а я бежал следом словно умалишенный, пока поезд не набрал скорость. Рыжая богиня умчалась в страну муз и поэтов, оставив меня на перроне удрученным и несчастным.

На пейджер вечером того же дня мне пришло сообщение от Луи: «возвращайся, есть работа».

Усталый безмерно после своего насыщенного событиями и чувствами отпуска я медленно шествовал по вокзалу Нанта с небольшим рюкзаком за плечами. Меня встретил Эдмон, мой напарник.

Кстати, об Эдмоне. Он был польским евреем и настоящие его имя и фамилия были Эдвард Валишевский. Пятнадцать лет назад его родители вместе с ним-школьником эмигрировали из Польши из-за репрессий тогдашнего коммунистического правительства, во всяком случае так он рассказывал мне. Осев здесь, отец стал здесь доктором философии, насчет матери же он молчал. В мафиозные структуры юного Эдварда, успешно превратившегося тут в Эдмона Валири́, занесла любовь к приключениям и драйву. Уйдя от своего тирана ученого-отца, Эдмон крайне быстро примкнул к делам седого Луи и за шесть-семь лет работы на него поднялся от простого водителя до его практически правой руки.

Эдмону было двадцать шесть лет, он курил толстые египетские папиросы и был развит интеллектуально: свободно владел четырьмя языками, включая арабский, был крайне очарователен с женщинами, хорошо разбирался в вине и самое главное, был до мозга костей предан Седому.

Я сел в его черный блестящий «ситроен» с кожаным салоном. Рывком взяв с места, он помчался среди потока машин, виртуозно объезжая пробки.

– Пока едем, расскажу вкратце суть, – начал он вместо приветствия, – пару дней назад в районе Дервальер полиция накрыла целый, ты не поверишь, склад драга. Почти пятнадцать килограммов. В самом что ни на есть неожиданном месте, рядом с мостом Жюля-Сезара, что через реку Шезин. Там стоял автомобиль без номеров, жандарм подошел, стал стучать, а внутри никого. Парковка там запрещена, он и вызвал эвакуатор.

– И что далее? – я тоже закурил, проклятая привычка начала засасывать меня в свои дебри.

– А далее машина простояла три дня, решили ее открыть и узнать кто владелец по номерам на двигателе. Ну и что ты думаешь, под капотом лежало несколько пакетов, все под завязку забиты. Явно что это подкинули с целью развязать кампанию в преддверии выборов мэра. Ты ведь знаешь, кто метит на место Эро́?

– Лидалю́? – я показал свою политическую грамотность.

– Именно. Седой давно с ним делает хороший бизнес, и естественно, в наших интересах, поддержать этого фашиста. Если он выиграет, то мы можем получить прекрасную схему по импорту табака и алкоголя с минимальными пошлинами, причем совершенно легально. Ну, Седой тебе сам расскажет.

Разговор с боссом был продолжен спустя полчаса в его кабинете.

– Я так понимаю, ты отдохнул прекрасно. Я рад за тебя, – Луи меня обнял за плечи и крепко пожал мне руку своей молодцеватой хваткой.

– Благодаря Вам. Я искренне благодарен Вам за столь прекрасную возможность повидать рай на Земле.

– Эээ, парень, благодарить будешь делом. Что ж, я верю тебе, что твой отдых пошел тебе на пользу. Впереди крупное дело, Эдмон как я понимаю, уже посвятил тебя?

– Да, я знаю про историю про находку у моста.

– Садись, – Луи кивнул на стул рядом. Это всегда означало, что разговор будет серьезный, – итак, сейчас агенты из парижского отдела по борьбе с наркотиками роют землю носом, да-да, сюда прилетела целая команда из столицы. Ты же знаешь, что главный комиссар города мсье Дрюо наш хороший друг, особенно когда эта дружба сдабривается хорошей регулярной зарплатой от нашего скромного стола. Он мне слил всю информацию и далее также будет держать нас в курсе. Но этого мало. Есть подозрения, что этот огромный груз появился тут не случайно, что его привез с Антильских островов наш второй друг Франсуа Лидалю́.

– Для чего столь огромная партия?

– Потому что Лидалю немного дурак, или же олух, как тебе удобнее назвать. Он столь поверил в себя и в свою победу на предстоящих выборах, что решил привезти сюда товар для будущей торговли, как только станет мэром. Иными словами, будущие прибыли затмили ему глаза, мой юный друг.

– Но ведь выборы только через три месяца.

– Но борьба за избирателя идет уже сейчас. Олух Лидалю даже не смог нормально спрятать товар, либо же его просто кинули проклятые пуэрториканцы, а я уверен, что он именно их нанял для логистики. Возможно, они забрали часть товара и сбежали, или же их кто-то спугнул, и они просто не успели вернуться за товаром. Вариантов масса. Наша задача установить истину. Иначе ищейки из Парижа раскокают весь наш бизнес под горячую руку, словно корзину с яйцами!

Он постепенно начинал злиться, это было видно по тому как он жестикулировал. Явно этот груз был не к месту и не ко времени и нарушал планы могущественного старика.

– Босс, я готов, – я хотел встать по стойке «смирно», но он успокаивающе положил руку мне на плечо, буквально придавив к стулу.

– Найдите с Эдмоном владельца груза. Или узнайте хотя бы кто осуществлял логистику. Я должен знать, кто привез этот сюрприз к нам в город и рушит нам все планы на этот год. Ведь это явная провокация, черт подери.

Я сказал, что всё понял и вышел. Нам предстояло распутать сложнейший клубок, однако ж трудностей мы не боялись.

На прощание Луи не преминул конечно же, в очередной раз меня шокировать своим всезнанием:

– Кстати, та рыжая девка из Комо, она хоть позволила тебе взять её врата рая штурмом? – его юмор был порой до невозможного натуралистичен.

– Откуда Вам известно, босс? – я был в самом что ни на есть совершенном удивлении.

– Неужто ты думал, что мы тебя отпустили бы так надолго одного? Конечно же, ты был под нашим пристальным вниманием. Честно скажу, я искренне переживал за тебя, когда ты начал болтаться с этой Еленой Гримальди.

Старик был могущественен безмерно, всё знал и давал мне понять, что мне от него не скрыться нигде.

– Мсье, я… мы… у нас была дружба. Елена как я понимаю, слишком чиста для быстрых отношений. Я очень хочу ее снова увидеть.

– Чиста?? – Седой Луи хмыкнул, – я навел тут справки касаемо нее. Ты ведь надеюсь, не обижаешься на это, все-таки я твой босс и должен знать с кем ты проводишь время. В общем, подумай неоднократно, прежде чем захочешь снова встречаться с этой мадемуазель. Если тебе интересны детали, то напомни мне попозже, обещаю тебе все рассказать. А теперь иди работай.

Седой Луи не был «классическим» мафиози в прямом смысле этого слова. Он вообще к криминалу пришел достаточно поздно, в зрелом уже возрасте. Мне об этом рассказывал Эдмон в один из приступов вдохновения за стаканом бренди.

Луи не был членом какой-то образованной преступной семьи, не принадлежал ни к какому из известных кланов, всегда держался особняком. Смолоду он был самым что ни на есть левым социалистом, ходил с красной повязкой на руке, голосовал за Де Голля на всех его выборах, а его отец был известным во время войны командиром партизанских бригад.

С его же слов, все изменил 1968 год, когда вся Франция встала на дыбы против диктатуры состарившегося к тому времени прославленного президента Шарля де Голля. Миллионные демонстрации по всей стране, бастующие предприятия и толпы мигрантов, заполонивших города и коммуны как следствие крушения французских колоний, заставили Луи свернуть на путь правого фундаментализма. Он достаточно быстро забыл о своем социалистическом прошлом, стал наводить связи с националистами, при этом оказался хорошим коммерсантом, создав ресторан «Чат нуар», ставший прибежищем его сторонников. Деловая хватка, дипломатичность, умение лично очаровывать людей и находить нужные решения в экстренной ситуации – все это вывело Седого Луи (кстати, седым он был с юности) в когорту самых могущественных людей Атлантической Франции. Бизнес его процветал еще в пору моего детства, интересы Седого простирались от обычного ресторанного питания (всего по побережью Бискайского залива было почти двадцать его заведений, насыщавших туристов прекрасной кухней) до опиума и пиратского копирования фильмов. В его команде только в Нанте было свыше сотни постоянных членов, и каждый отвечал за свой фронт работы, которой было просто валом.

Мы все ощущали себя частью монолитной и могучей империи Седого Луи Гудфруа (его предок был дворянином) и это здорово ласкало наше самолюбие.

К чести нашего босса, его бизнес никогда не пересекался с такими вещами как работорговля, детская порнография, заказные убийства конкурентов. Даже сейчас ему пришлось связаться с опиумом только по причине того, чтобы, с его слов, контролировать его импорт в страну. Последние десять лет наркотрафик из Пуэрто-Рико вырос до небывалых высот, не в последнюю очередь по причине колоссальной коррупции среди насквозь прогнившего морского чиновничества. Практически все они были социалистами, что не мешало им торговать здоровьем наших сограждан направо и налево.

Луи подключился к этому грязному делу и сумел приостановить ввоз опиума сначала в Нант, а потом и на всей территории Атлантики. Это было примерно за четыре года до моего прихода в его империю. Конечно он понимал, что полностью искоренить столь грязное дело невозможно, особенно когда в стране такое огромное количество мигрантов, которые и являлись основными перевозчиками и потребителями отравы.

Но взяв под свой контроль ввоз драга, он свел его к ничтожно малым крохам, перенаправив основные потоки в соседние Германию и Италию. На грандиозной сходке нарко-баронов, произошедшей на острове Йе департамента Вандея за два года до моего появления у него, опять же слов Эдмона, Луи договорился о том, что «его земли» не будут плацдармом для торговли ни среди мигрантов, ни среди французов. В обмен на это он договорился помогать с транзитом в соседние страны, и наши люди регулярно ездили туда, рискуя собой, провозили драг через итальянскую и немецкую границы. Это был рискованный бизнес, но Луи оправдывал этот риск тем что таким образом он защищает Атлантику.

– Пусть лучше передохнут итальяшки с фрицами, – говорил он нам на собраниях в своем огромном кабинете, – но здоровье наших людей, честных и трудолюбивых бретонцев не должно страдать. Мы все – люди единой белой расы, мы любим свою страну и свой народ. Немцы уже давно не немцы, у них всем заправляют турки и арабы, в их школах немецкой речи даже не слыхать. Они проиграли эту войну, зачем их нам защищать?

В его голове удивительным образом сочетались интернационализм (в нашей команде работало полно арабов), левый социализм (все мы зарабатывали примерно одинаково, дабы в «Семье» не возникало зависти друг к другу) и правый самый что ни есть махровый экстремизм, граничащий с фашизмом. Он вовсю привечал в «Чат-нуар» различных политиков правого толка, особенно частыми гостями у нас были члены Национального фронта, созданного в 70-х годах знаменитым Жан-Мари Ле Пеном. Луи безо всякого зазрения совести именовал их своими друзьями, несмотря на то что многие из них придерживались откровенного фашизма и были потомками пособников германских нацистов, как уже упомянутый мною Лидалю́.

Нант стал для меня мощнейшим стартом карьеры, за первые два года жизни здесь и работы на Седого Луи я узнал столько, сколько не мог даже рассчитывать узнать на своем острове среди чаек и рыбной чешуи. Сердце мое горело яснейшим факелом надежды исправить мир – это сказывались гены отца, ну и наказать виновных во всех бедах нашей многострадальной страны. Каким же образом это сделать, я естественно, не знал и полностью доверил свою судьбу в руки стального старика с белыми волосами, в котором видел спасителя отечества и мудрейшего из смертных.

Через день после разговора с боссом мы с Эдмоном и пятью нашими ребятами выехали на поезде в бретонский Брест на встречу с представителем наркокартеля из Пуэрто-Рико, доном Мигелем Эспиноса по прозвищу Краб. Мы везли к нему вопросы, на которые очень хотели получить своевременные ответы.

Мы ехали два часа, во время поездки Эдмон усиленно просвещал меня касаемо предыдущих переговоров.

– Ты помалкивай, говорить буду я. Если будут что-то спрашивать, ссылайся на меня.

– Я еду туда учиться, я прав?

– Именно. Старик наш в тебе очень уверен и просил меня дабы я натаскал тебя как следует в дипломатическом искусстве. Поэтому слушай и запоминай.

За окнами проносились чарующие пейзажи Атлантической Франции.

– Этот Краб, или Эспиноса, еще тот тёртый калач. Ему шестьдесят лет, из которых сорок он занимается торговлей драгом, работорговлей, производством порно и еще черт его знает, чем. Он мафиозо самого высокого пошиба, причем учти, что последние пятнадцать лет он сидел в тюрьме Мо в Шоконене, и при всем при этом умудрялся держать в своих руках весь свой бизнес, не упуская ничего. Его выпустили по амнистии пару-тройку лет назад, и он как бы отошел от дел, но это не так. Официально главой его клана стала его старшая дочь Ирма, еще та стерва. Она была с ним на той самой сходке на острове Йе, я тоже ездил туда в свите Седого.

– Почему Краб, кстати?

– Он обожает крабов на завтрак, обед и ужин. Жрет их как не в себя. Несмотря на то что у него проблемы с желудком, он тем не менее не отказывает себе в этом удовольствии ежедневно.

Далее Эдмон рассказал, что именно Эспиноса первый поддержал Луи в его начинании очистить Атлантическую Францию от наркотиков, несмотря на то, что был главным поставщиком в эти края много лет. Он рассудил, как типичный прагматик, приняв доводы Луи: если продолжать ввозить драг такими же темпами, тогда через пять лет его некому будет тут продавать.

С 80-х годов, когда страну захлестнула очередная экономическая депрессия, вызванная во многом откровенно популистской политикой Франсуа Миттерана, опирающегося на самые трущобные низы, наркотрафик расцвел здесь небывало. По рассказам Седого Луи, в те годы каждая школа, каждый интернат, каждый университет страны были рассадниками заразы. Никакая борьба полиции с наркодилерами не давала результата и прежде всего из-за чрезмерной коррумпированности местных управленцев, глав департаментов и коммун, морских чиновников и даже высших офицеров морского флота. Все пытались нажиться неимоверно на столь огромном потоке наркотиков, но благодаря той самой встрече на Йе, которую мы все про себя именовали «Стальным пактом», дело постепенно выправилось.

Эспиноса согласился перенаправить потоки антильского опиума в Германию и Италию, а Седой взял на себя все вопросы логистики по территории Франции до немецкой и итальянской границ. Мало того, пуэрториканец согласился инвестировать миллион долларов в строительство клиники для лечения наркозависимых в Париже, и скорее всего, во всяком случае, мы так думали, его выпустили из тюрьмы именно после этого.

И вот к этому человеку меня вез мой старший товарищ Эдмон, для того чтобы мы задали вопросы прожжённому жестокому мафиози.

Да, мы рисковали. Но со слов Седого, нас никто не смел бы и тронуть пальцем, так как нарушить «стальной пакт» было бы равнозначно объявлению войны. А этого не хотел никто. Эспиноса болел, у него был, по слухам, рак кишечника, ну или же некая иная тяжелая болезнь. Мучающая его долгими запорами. Из-за которых он, опять же по слухам, не мог «облегчиться» неделями, что вызывало у него дикую агрессию. Эдмон даже пошутил, что мол, надеемся, что приедем к тому моменту, когда «Краб просрется».

Нас встретили люди Эспиносы, поголовно все смуглые парни с серьгами в ушах и банданах. Молча они разместили нас в четырех своих огромных джипах и помчали к морю.

Ехали молча. У самого побережья, в уютной бухточке нас ожидал катер. Мы выгрузились из автомобилей, сопровождавшие нас мафиози вежливо, но настойчиво пригласили нас пройти на него.

– Босс чувствует себя не очень хорошо, – пояснил нам старший, – ему необходим постоянный свежий морской воздух. Он ждет Вас на своем судне.

Эдмон заметно нервничал, а вслед за ним вибрировать нервами стал и я. К тому же наших пятерых ребят быстро оттеснили, оставив нас вдвоем.

Мы пытались протестовать, на что был получен ответ: «Вы наши гости, и мы отвечаем за Вашу безопасность. А разговаривать босс будет только с теми, кто наделен полномочиями».

Спустя пять минут мы уже мчались, рассекая Атлантику. Впереди расстилалась водная гладь. Где-то вдалеке справа по борту маячил крохотный островок. Катер огибал залив с юга и постепенно все больше углублялся в океанские недра.

Липкое чувство сквозило по каждой клеточке моего тела. Ведь нас сейчас легко могли скинуть в воду, привязав камни к ногам, и никто никогда нас не нашел бы. Мы были полностью во власти чужаков, ведущих себя конечно же сейчас сдержанно и корректно, но ведь им просто пока не сказали: фас!

За все время как мы сошли с поезда, мы ни словом не обмолвились с Эдмоном. Было ясно, что переговоры впереди предстоят непростые.

Наконец катер стал сбавлять ход. Рядом с островком Уэссан мы увидели белую двухмачтовую яхту под флагом Франции.

Мы поднялись на палубу. Гвалт чаек снова начал нагонять тоску, напоминая мне о своей недавней полунищей юности. Оглядевшись, мы поняли, что нас тут уже ждали.

Яхта была роскошна, как и всё имущество, которое окружает обычно наркобаронов. Как в лучших фильмах про гангстеров, тут все блистало золотом и королевской роскошью. После апартаментов скромняги Луи мне все это казалось до боли отвратным.

Сам «Краб» ожидал нас на корме, восседая за богато сервированным столом. Батарея из разнокалиберных бутылок и морских деликатесов давала понять, что хозяин не чурается обжорства, мало того, злоупотребляет им.

Выглядел он старо, и честно говоря противно. Жирное брюхо, волосатая грудь, которые не могли скрыться под накинутым на его плечи халатом, лысина. У него была седая недельная щетина и почти белые усы. Узкие глазки начали сверлить нас с первых минут появления.

– Луи мой старый приятель и друг, – он радушно кивнул на стоящие перед ним два плетёных стула, – я вижу, что он вовсю привлекает к своему бизнесу молодежь. Это правильно, ведь новый век уже стучится к нам в двери. – его французский говор был почти безупречен.

Нас предупредили что по первому приглашению садиться нельзя, это мол, может его обидеть. Черт, какие же обидчивые эти пуэрториканцы. Поэтому мы остались стоять, сложив руки перед собой.

– Мы Вас приветствуем, дон Мигеле. Седой Луи просит засвидетельствовать вам его почтение, – мы оба слегка наклонили головы в знак доверия и радушия.

– Передайте ему что я искренне рад, что его молодые посланцы навестили меня в моем скромном убежище. К сожалению, мои болячки не дают мне возможности лично нанести визит моему дорогому другу и партнеру. Проклятые врачи совсем меня в гроб вогнать хотят.

Мы молчали. Знали, что говорить должен он, во всяком случае вначале.

– Тебя зовут Эдмон? – он кивнул моему другу.

– Да, дон Мигеле. Я доверенное лицо Луи.

– Знаю, знаю, – он закашлялся, – про тебя многое известно. Луи не станет присылать ко мне молокососов. Я уверен, что он бы мог и сам приехать ко мне, погостить пару дней, тут такая чудесная сейчас погода.

Жирный волосатый мафиози мечтательно посмотрел куда-то в морскую даль. Он мне стал неприятен с первого мгновения, как я его увидел, но я вынужденно улыбался. Моя работа становилась, черт побери, все более ответственной.

– Я знаю для чего вы здесь, ребята, – его голос стал металлическим, тотчас выдав его натуру, – и я скажу Вам одно: посылка не моя. Я свято блюду пакт. Никто из работающих подо мною дилеров не решился бы на это самоубийственное действо. Никакая прибыль не спасет никогда и никого от моего гнева. Вы слыхали об этом что-нибудь?

Я кивнул, хотя не слыхал. Слава богу, что Эспиноса не заметил моего кивка, иначе если бы он спросил меня, я бы не нашелся что ответить. Эдмон тотчас понял мой промах и переключил внимание на себя.

– Дон Мигеле, о способах Вашей праведной мести наслышан каждый в нашем департаменте и за его пределами, – Эдмон красноречиво показывал свое полнейшее расположение, – мы все здесь уверены, что нам не придется никогда узнать о них вживую.

– Ты очень правильно говоришь, хороший мой, – Эспиноса засмеялся и указал нам на стулья во второй раз.

Теперь уж мы со спокойной душой сели, зная, что проверка пройдена.

– Это твой партнер, я полагаю? – он кивнул на меня, задавая вопрос Эдмону.

– Да, его зовут Начо Видаль. Он работает у нас почти два года. Луи ему доверяет.

Я чувствовал, как меня буквально буравят глаза толстого мафиози. Скажу честно, это было поганое чувство.

– Начо, хмм, откуда ты? – впервые он обратился ко мне лично.

– Я вырос на Бен-Иль, дон Мигеле, – вежливо отвечал я, – и окончил там школу.

– Так, это же остров Жозефины? Тот самый, где форт Вобана?

– Да, дон Мигеле. Тот самый.

– А кого ты знаешь с Бен-Иль? – он прищурился на меня, словно питон на мышь.

Я понимал, что здесь необходимо ответить правильно. Начиналась рулетка.

– Меня как-то допрашивали комиссар Жанэ, а также его сын. По делу о непреднамеренном убийстве.

– Ты знаешь обоих Жанэ? Ах, они прохвосты еще те, – он скрипуче засмеялся, – ээх, давненько я не общался с ними обоими. Старику уже точно пора на покой, а вот его сынок еще тот тип. Он пытался выкупить у меня квоты по торговле драгом. Я его, естественно, послал. Я же работаю с Луи.

Я понял, что не ударил в грязь лицом. А подонок Жанэ-младший еще тогда показывал свое истинное нутро.

– Ладно, господа, предлагаю покушать. Что-то у меня желудок стал урчать, – он стал весел и благодушен, – давайте, пообедайте со стариком.

Перед нами моментально появились столовые приборы. «Краб» начал в прямом смысле жрать, закидывая в себя гигантскими порциями морепродукты, смачно чавкая и создавая вокруг себя амбре из регулярных отрыжек и отвратного испускания сероводородных газов из своего больного кишечника. Эдмон мне кивнул, мол, ешь, но без энтузиазма.

Стол был роскошен. Морепродукты лежали горой, Эспиноса выбирал из груды какого-нибудь очередного омара, отгрызал у него смачно конечность, толстыми пальцами сдирая панцирь. Ел он конечно, сверхотвратно, но все окружающего его телохранители, похоже, давно привыкли к подобному и стояли с каменными лицами.

Остатки поедаемого немедля выкидывались за борт, что побудило огромное количество чаек, постоянно кружить над нашей яхтой. Их гвалт травил мне душу.

Эспиноса говорил о всякой ерунде, вспоминал молодость, трепался в общем, обо всем подряд, только не о делах. Я украдкой взглянул на свой хронометр, мы уже находились тут не менее двух часов. Эдмон под столом больно ущипнул меня за коленку, мол, не смей так при хозяине.

Неожиданно раздалась женская речь по-испански. Мы все дружно повернули голову, к нам шла, покачивая крутыми бедрами, завернутая в длинное полотенце, молодая женщина.

Подойдя к Эспиносе, он наклонилась и чмокнула его в щеку. Слегка приобняв, поглядела на нас, оценивающе проведя взглядом снизу вверх. Мы, как истинные джентльмены, тотчас же встали, приветствуя даму.

– Моя сладкая любимая единственная доченька, Ирма, знакомьтесь, господа, – Эспиноса растекался перед ней словно мед.

Видно было, что его звериный характер становился шелковым при виде этой фигуристой русалки, словно только что вышедшей из морской бездны. У нее был типичный латиноамериканский типаж: невысокий рост, черные как смоль длинные волосы, голос с хрипотцой и просто атомная бразильская попа, с которой того и гляди полотенце грозило соскочить на палубу. Я откровенно засмотрелся и похоже, сделал это с непростительной задержкой, ибо она явно заметила мой взгляд и с легкой насмешкой подмигнула.

– Я тебе глаза выколю!!! – прошипел тихо Эдмон, пока мы стояли, наклонив голову в почтительном полупоклоне, – что ты пялишься на нее, идиот!!

– Господа, прошу Вас уважать мою дочь, как и меня, все что говорит она, значит это говорю я, – Эспиноса позволил девушке присесть себе на одно колено, она при этом что-то щебетала ему по-испански в ухо. На ум мне пришло сравнение: жаба и лебедь! Наверное, на моем лице появилось чересчур мечтательное выражение, потому что Эдмон снова ткнул меня в бок.

– Мы уважаем Вас, дон Мигеле и всю Вашу семью, – ответил мой друг, – дружба наших семей есть залог спокойствия в стране.

– Правильно говоришь, парень, ты прав! Люблю понятливых. Ирма если что, ведет многие мои дела, многие дилеры едут напрямую к ней решать все оперативные задачи. Вам скорее всего часто придется, иметь с ней дело. Душа моя, тебе по нраву эти молодцы? – он обратился к девушке, при этом махнув своей толстой рукой в нашу сторону.

Ирма буквально просверлила нас взглядом. У нее были очень жгучие черные глаза, которыми она казалось, проникала насквозь натуры человека. Я сначала отвел взгляд, но потом заново посмотрел в ее глаза: в них плескался бескрайний Атлантический океан! Она была чертовски привлекательна, хотя красивой назвать ее было сложно, неправильные черты лица, нос с горбинкой, короткие ноги. Но при этом от нее исходила волна мощной энергии, от которой буквально пересыхало во рту.

– Папа, эти двое сопляков должны еще показать на что они способны, – её французский был с сильным испанским акцентом, но говорила она правильно и без запинок.

Мигеле расхохотался.

– Моя маленькая девочка утрет нос еще ни одному боссу, – он откровенно любовался ею, – слышите, парни! Не дай бог ей палец в рот положите, откусит до плеча, – он снова захохотал, но внезапно его лицо скрючилось в гримасе боли, он захрипел, схватившись за живот.

Началась суета. К ему бросились телохранители, но он грозным окриком заставил их остаться на своих местах. Ирма что-то сказала ему, подала ему какой-то пузырек с жидкостью, которую он капнул на язык и на несколько минут застыл, глядя куда-то вдаль.

Мы все ждали. Чайки наверху заунывным гвалтом вынимали мою душу.

Наконец он натужно улыбнулся.

– Проклятая язва меня добивает, а чертовы врачи говорят, что я должен бросить жрать и пить ром. Им дуракам невдомек, что я без этого за пару дней скопычусь. Я с восьми лет так живу и не собираюсь меняться, – толстый наркобарон, похоже, изнемогал в борьбе со своим недугом.

Раздался звонок. Один из его подручных почтительно подошел к своему боссу, неся в руках огромный радиотелефон с просто километровой антенной. Поднес к его уху.

Эспиноса что-то сказал кратко по-испански в трубку. Несколько секунд слушал, судя по всему ответ, после чего кивнул и телефон тотчас же унесли.

– Ирма, найди пожалуйста своему непутевому папаше бумажку и карандаш, – попросил он.

Всё просимое им появилось на столике у него незамедлительно. Мигеле взял карандаш и что-то черкнул на бумажке, после чего попросил Ирму передать ее нам. Мы снова моментально вскочили со своих мест, почтительно наклонив головы. Девушка подошла и словно несколько мгновений размышляла, кому из нас передать бумагу, и вдруг повернувшись ко мне, протянула руку.

– Это для дона Луи, – сказала она своим хрипловатым голосом, – передайте ему что за эту услугу он нам ничего не будет должен. Ну разве что маленькую какую-нибудь просьбу в будущем, – она на полсекунды задержала свою руку в моей, я почувствовал её гладкую молодую кожу. От нее пахло морем и солью, ну и слегка по́том, приятным, щекочущим ноздри. Какой же я конченный бабник, подумал я, даже в такой ситуации.

– Эдмон, твой напарник похоже, приглянулся мой дочурке, – снова захохотал хозяин яхты, – смотри, бумажку ведь не тебе отдала!

– Мы благодарны Вам за доверие, дон Мигеле, – Эдмон постарался с честью выйти из ситуации, – сеньорита Ирма, Вам отдельное почтение от всех нас и дона Луи.

– Ладно, у меня сеанс лечения, – махнул рукой Эспиноса, отпуская нас, – мои люди отвезут Вас в Брест.

И снова море, рев катера. Бескрайняя морская даль вокруг. Миллионы тонн соленой воды. Когда мы огибали яхту, я не выдержал и оглянулся. Ирма стояла на корме с бокалом в руках и пристально смотрела нам вслед.

На берегу нас ожидали наши ребята. Они по-прежнему сидели в одном из джипов под бдительным вниманием смуглой охраны. Завидев нас, заулыбались, явно было что нешуточно переживали за наше возвращение.

Старший из сопровождавших нас пуэрториканцев протянул нам обоим руку.

– Дон Мигеле редко кого так балует своим гостеприимством, мало того, знакомит со своей дочерью. Вы заслуживаете его уважения. Передайте дону Луи наши приветствия и почтение, – он говорил, смешно коверкая французские слова вперемешку с испанскими жаргонизмами, – с вашими друзьями ничего тут ни за что не произошло бы. Мы их покормили даже, заказали пиццу и фанту. Но безопасность босса требует, чтобы на борту были только вы двое, поэтому прошу без обид. Вас отвезти на вокзал?

– Благодарю, мы еще не купили билетов. Доберемся сами, – Эдмон хотел, как и я поскорее избавиться от их назойливого присутствия.

В течение минуты все пуэрториканцы собрались, попрыгав в свои джипы и умчались прочь.

Мы наконец выдохнули.

– Вызови сюда такси, – велел Эдмон одному из наших, – пора ехать домой.

Пока ждали машину, он позвал меня отойти с ним в сторонку. Неспешно прогуливаясь невдалеке от бухты, мы наблюдали бойкую работу прибрежных кафе, таверн, шум и гам отходящих и причаливающих небольших судов. Брест был одним из важнейших портовых городов страны и немудрено что Эспиноса основал тут свою резиденцию.

– У него тут схвачено буквально всё, – негромко рассказывал мне Эдмон, жадно куря свою египетскую папиросу, – мэр, комиссар, начальник порта, все таверны. Он тут негласный хозяин, считай, что мы на его земле. Грамм драга тут невозможно продать, не поставив его в известность. Кстати, давай сюда бумажку.

– Но Ирма отдала её мне, – пытался я протестовать.

– А задание поручил Седой мне, – разозлился мой друг, – и вообще, я хотел тебе набить морду за то, что ты так на нее таращился. Ты мог погубить все наше дело. Ты хоть знаешь кто она?

– Его дочь, – наивно отвечал я.

– Не просто дочь. Она переняла от него все его худшие черты. Обожает смотреть как мучают его врагов, лично отрезала им пальцы, при это дико хохоча. Он её жутко избаловал, хотя надо признать, что интеллекта у нее хоть отбавляй. Когда она официально стала его советницей, дела у них круто пошли в гору, она помогла ему выйти из тюрьмы, сумела наладить множество каналов поставки в Англию. Но она чертовски опасна, пойми ты. Ей нельзя ни в чем отказывать.

– Черт подери, Эдмон, и что теперь. Ведь бумажку реально отдала она мне, а не тебе. По любому Эспиноса спросит потом у Луи, кто передал ему бумагу. Если уж эти пуэрториканцы так блюдут условности, то эту мелочь тоже надо учесть.

– Ммм, ладно, черт с тобой. Но опять же, у Луи буду говорить я. А в бумагу заглядывать не вздумай, это право имеет лишь босс.

Обратно мы ехали почти без разговоров. Я понимал, что Эдмон ревнует, чувствуя мой карьерный рост и скорее всего, он уже начинает ощущать во мне конкурента своему влиянию на Луи. Это было неприятно и в Нанте я собирался с ним это по-доброму обсудить.

Седой был с гостями в разгар вечеринки в «Чат-Нуар». Когда ему доложили о нашем возвращении, он тотчас же оставил всех и прошел с нами двумя в свой кабинет.

– Мигеле мне уже позвонил и вкратце все сообщил, – Луи похоже был доволен результатом нашей миссии, – давайте бумагу.

Я достал ее из кармана и передал ему. Она была сложена вчетверо.

Он глянул буквально на секунду, после чего разрешил посмотреть нам. В бумаге стояло всего одно имя: Антон Дюбуа.

Начо Видаль, отдельный вагон поезда в Париж.

Почему-то я совершенно перестал бояться смерти. Что бы ни случилось сейчас, я абсолютно спокоен. Мне стало глубоко плевать на приговор себе, на свои туманные перспективы. Некое олимпийское спокойствие одолело меня, и я спокойно таращусь в потолок безымянного купе без номера в вагоне поезда, который везет меня в столицу страны.

Четыре недели, то есть практически месяц с последнего визита Филипа я жил как падишах. Мне несколько раз в день привозили еду из ресторанов, алкоголь и табак. Переместили не в камеру, а в большую комнату с диваном, телевизором, большим столом для пинг-понга, душевой и ковром на полу. Мне стало дозволено пользоваться ноутбуком, правда без интернета и я вовсю шпарил свои мемуары, уже не мучаясь с чернилами и бумагой. Меня не будили на побудку утром и не заставляли ложиться по отбою. Когда я попросил гитару, мне ее незамедлительно принесли, и я бренчал на ней словно оглашенный, наплевав на все тюремные запреты.

Я не понимал, с чего вдруг мне подобные милости, да и честно говоря, не хотел быть осведомленным. Возможно, «снаружи» что-то произошло серьезное и я стал разменной картой в чьих-то умелых руках и отныне я стал необходим.

Вот только кому?

Филип так ни разу не навестил меня с момента нашего последнего свидания на прогулке. Я просил, чтоб ему позвонили и пригласили, но мои надзиратели, враз превратившиеся в учтивых дворецких, вежливо, но твердо говорили, что связи с ним нет. Естественно, никого я больше не видел в своих стенах, а потому находился в глубочайшем неведении своей судьбы.

Телевизор в моей комнате был настроен только на один канал, по которому круглые сутки крутили новости. Переключить на другие каналы не было возможности, так как все кнопки кроме одной, отвечающей за выключение, были демонтированы. Первые дни я днями и ночами напролет смотрел новостные выпуски, которые честно говоря, отдавали трагизмом: постоянные беспорядки на улицах французских городов, столкновения с жандармами, поджоги машин и битье витрин магазинов, антиглобалисткие лозунги митингующих, требования отставки правительства и проведения референдума на тему тотального пересмотра курса развития страны – всё это через пару-тройку дней мне порядком наскучило. Я давно уже отошел от подобных треволнений и хотел просто спокойно дождаться решения своей участи, какой бы она не была.

Я заказал множество книг: Достоевского, Дюма, Эдгара По и прочих классиков. Читал запоем. Проглатывал тонны литературных глав, словно восполняя весь тот академический вакуум что сопровождал меня практически всю жизнь. Многие вещи в жизни в свете прочитанного стали для меня поистине евангелическим откровением, эдакой космогонической метаморфозой, я подолгу рассматривал стены и потолок, размышляя обо всем произошедшим со мной, примеряя эмоции от постигнутого в книгах на свои уже прожитые моменты жизни. Порой мне казалось, что я не здесь, не в крепости, а совершенно в ином непонятном мне месте, где мне вот-вот откроются неизведанные до этого тайны мира.

Словом, я совершенно стал утрачивать связь с реальностью. Сначала я засекал время с помощью телевизора, но когда я его выключил, то я порвал в клочья шнур для розетки и своим надзирателем запретил его чинить.

Телевизор унесли. Я остался наедине со своими мемуарами и книгами.

Сегодня утром ко мне заявился сам комендант. Он был в мундире тюремного ведомства и как-то празднично настроен, улыбался и даже, что неслыханно, пожал мне руку.

– Мсье Видаль, Ваше присутствие в своем заведении я буду помнить всегда, – от этих слов сначала у меня захолонуло в груди, мол, всё, конец! Но тотчас же отпустило, ведь слава богу, более не придется ничего ждать.

– Я готов! – я молодцевато встал и оправился, – куда мне следовать?

– Отнюдь не туда, куда Вы подумали, – комендант улыбался словно Санта-Клаус после двух фужеров шампанского, – я лишь пришел предупредить Вас, что вечером Вас отвезут на вокзал в Ля-Рошеле. И далее в Париж на поезде.

– Куда? – мое удивление было столь неподдельно искренним, что комендант успокаивающе взял меня под руку, что на самом деле категорически воспрещалось тюремными правилами, ведь я считался опаснейшим преступником.

– Ночью пришло указание из столицы, из министерства. Вам необходимо отбыть в Париж для совершения следственных действий.

– Но ведь я приговорен уже давным-давно. Господи, какие же мы французы, паскудники. Не можем даже привести приговор в исполнение. Куда делись все якобинцы, черт подери? – я начал смеяться как умалишенный и комендант поспешно покинул мое прибежище.

Мда, судьба совершает очередной зигзаг. Для чего меня везут? С кем хотят встретить? А может, будет публичная прилюдная казнь? Может, все происходящее доныне со мной есть просто гигантский обман?

Мне позволили забрать с собой ноутбук, дабы я мог продолжать свои писательские потуги и одну смену вещей. В купе поезда, куда меня доставили в темных очках и ночью, полностью дезориентируя, я ехал один и как выяснилось позже, весь вагон также оказался пуст.

Сейчас я брожу по совершенно пустынному обезличенному вагону и тщетно пытаюсь что-то рассмотреть в непроглядной ночной мути за окном. Поезд двигается, изредка проносятся слабо освещенные станции, иногда мне удается разглядеть какие-то силуэты деревьев. Я слышу перестук колес, заунывные гудки локомотива. Но более ничего.

Я больше года провел в заключении, в четырех стенах. Находиться сейчас в движении для меня это словно мчаться на ракете в космос покорять дальние планеты. Все необычайно в диковинку и одновременно жутковато.

Мне пришел на ум рассказ Эдгара По «Колодец и маятник». Стало очень страшно и одновременно я испытываю, прилив счастья. Героя По, заточенного в ужасной камере, спас генерал Лассаль. Кто же станет моим Лассалем?

Глава пятая.

Путь к Олимпу.

– За тебя, Начо! – Седой Луи поднял бокал с минералкой (алкоголь он не употреблял).

– За тебя! – хором отвечало два десятка человек, собравшихся в зале ресторана «Чат Нуар» на праздновании моего 21-летия.

Да, я уже свыше трех лет был на службе у самого могущественного мафиози Нанта, да чего там говорить, всего Атлантического побережья. За это время нам (под «нам» я подразумеваю клан Седого, в который входило свыше пятисот уважаемых людей, каждый из которых вел обширный фронт работы) удалось подмять под себя всю торговлю опиумом в Бретани и Аквитании, практически всех глав департаментов и коммун, торговлю тунцом, икрой и всеми морепродуктами, глав портов, и островов архипелагов.

Не стесняясь этого выражения, мы процветали. Нам платили политики левого толка за то, чтоб мы не сильно будоражили умы людей призывами к «национальной забастовке» и правые неофашисты, которых мы успешно пугали социалистической революцией. Нам регулярно отчисляли процент со своих драг-поставок в страны Бенилюкса пуэрториканцы во исполнение условий «стального пакта», владельцы сетей питания на Побережье от Бреста до Бордо, производители пиратских видеофильмов и компьютерных игр, и еще бог знает кто; все, кто собирался открыть мало-мальски успешный бизнес на территории, подконтрольной Седому, приходили к нему за «благословением».

Империя наша разрослась неимоверно, что привело само собой, к росту штата, который необходимо было обучать и контролировать. Новые люди приходили постоянно, многие мечтали попасть на работу в нашу корпорацию, а «Чат нуар» стал своего рода нашим главным офисом, откуда бразды правления простирались уже далее по всем каналам.

Эту нелегкую работу вначале поручили Эдмону, но после того как у него родился сын и он больше времени стал уделять семье, право «кузницы кадров» перешло ко мне. Я пользовался безграничным доверием Седого, стал его настоящей правой рукой, встречался от его имени со многими серьезными людьми, и конечно же, это не всем было по вкусу. У меня завелись завистники из тех, кто пришел в нашу компанию раньше и не смог достичь того, что удалось мне. Мне часто вставляли палки в колеса, пытались всячески меня подставить перед боссом, подкидывали мне драг в надежде уличить в воровстве, но благодаря неимоверному упорству и природной смекалке я всегда выходил сухим из воды и честно говоря, это не лучшим образом сказывалось на моем характере. Я полюбил богатую жизнь, носил дорогой «Ролекс» на золотом браслете, пил марочный коньяк и курил «мальборо» из стального портсигара.

– Начо, ты тот, кто воистину помогает нам всем процветать! – Седой Луи был необыкновенно проникновенен сегодня. Подойдя ко мне, он вручил мне черную блестящую коробочку.

Я открыл, внутри лежали ключи от новенького «мерседеса-купе» с откидным верхом.

Все захлопали. Я, несколько стесняясь, обнял своего босса, похлопав его по спине.

– Луи, благодаря тебе я тот, кто я есть сейчас, – моя лесть всегда была в рамках приличия.

– И не говори. Если бы в то утро ты не подошел бы помочь с разгрузкой… Ой, не будем злоупотреблять лирикой, друг мой. Сейчас есть то, что есть. Только мы в силах решать свою судьбу и многие заслуги, которые ты оказал нам, нашей всей Семье, естественно вознаграждаются. Я всегда говорил, что способный человек у меня всегда станет человеком.

Далее ко мне подходили все по очереди и поздравляли, чокаясь своими бокалами. В тот вечер зал в ресторане был закрыт для остальных посетителей. Я и мои друзья, самые мои близкие на тот момент люди, те, кто решал многое в огромной империи Седого Луи, пили и веселились.

Не дождавшись конца вечеринки, я порядком уже захмелев, покинул всех, сославшись на усталость. Сел в свой новый «мерседес» и в полной мере решил насладиться мощью пятисот-сильного атмосферного двигателя. Вдавив педаль в пол, я помчался на побережье.

Я прекрасно умел ездить и даже во хмелю отлично объезжал дорожные пробки. Жандармов я не боялся, ведь начальник Нантской полиции комиссар Дрюо был нашим хорошим другом на зарплате.

Миновав бывший Замок бретонских герцогов, я припарковался возле побережья Луары прямо у парапета, вышел из своего шикарного авто и уселся, свесив ноги в реку. Компанию мне составила взятая с праздничного стола бутылка марочного коньяка.

Усевшись на парапет, я сделал несколько смачных глотков. Алкоголь благостно растекался по моим жилам. Черт побери, тогда я считал себя очень и вполне себе успешным молодым человеком.

Я владел шикарной квартирой с тремя спальнями в районе Орво, с видами на парк, в котором по утрам бегали красивые спортсменки в обтягивающих лосинах (сам я к сожалению, из-за курения бегать прекратил), у меня было два автомобиля, один из которых у меня появился только что и который я планировал использовать на всю катушку его мощного спортивного мотора; круглый счет в нескольких банках, и самое главное, уважение многих влиятельных людей города и всего департамента. Я был вхож в приемную мэра города мсье Эро́, меня слушали члены муниципалитета, я имел право говорить от имени Луи на различных торжественных сборищах.

Кто еще в 21 год мог похвастаться из моих ровесников подобной карьерой? А ведь я мог по-прежнему ловить тунца и развлекаться с Марией на Бен-иль, слушая ежедневный заунывный гвалт проклятых чаек.

Да, забыл упомянуть, что я недавно успешно закончил свою кафедру университета. Причем на год раньше, что естественно было обусловлено моими широчайшими связями. Седого Луи привечали в стенах моей альма-матер, одного из самых старинных и престижных вузов страны, как филантропа и стойкого борца с драгом среди студентов-мигрантов. Я, как его протеже, неограниченно пользовался всеми благами получения знаний вне очереди. К своей чести готов сказать, что я исправно ходил на установочные сессии и сдавал их в общем порядке несмотря на то, что преподаватели лебезили передо мной. Это не придавало, конечно, им уважения в моих глазах, но я весьма неплохо усвоил программу, мало того, я достаточно овладел итальянским языком, который не входил в программы кафедры. Это позволило мне ездить с важнейшими поручениями Седого Луи в Рим, этот старейший центр некогда величайшей цивилизации на Земле, для встреч с местными представителями коза-ностры. Вначале я ездил с Эдмоном, а после его женитьбы и рождения у него сына, я стал самостоятельно вести переговоры и блестяще справлялся с этим. Наверное, моя природная фантастическая смекалка и упорство сделали свое дело. Седой старик редко к кому проявлял свои чувства, со мной же он становился по-отечески добр, подолгу рассказывал мне о своей юности и о своих планах на то время, когда, с его слов, он станет дряхл и не сможет более руководить нашими делами.

Дело упорно шло к тому, что я мог быть со дня на день объявлен наследником Семьи. Я уже был познакомлен со всеми важными и значимыми представителями криминального и не очень мира Атлантической Франции, меня знали в Риме, обо мне слышали в Швейцарии и землях гордых басков.

Из всех мест, где я успел побывать за истекшие четыре года, больше всего я был впечатлен Римом. Этот город по праву заслуживал звание Вечного, ступая по его мостовым, я словно вдыхал запах почивших здесь великих героев Античности, а в ушах моих четко звучала величавая поступь покоривших всю ойкумену легионов. История Италии меня захватила, в отпуск я стал ездить именно сюда, снимая недорогие и маленькие отели в разных районах Рима и в одиночку бродил по кварталам. Да, история всегда была моей страстью, а любовь ко всему итальянскому заставила меня начать говорить на языке муз и поэтов с величайшим искусством.

Я полностью устранил свой бретонский акцент, прекрасно говорил на классическом французском, а мой итальянский стал предметом моей гордости. Я читал Бокаччо в оригинале, смотрел фильмы с ранней Софи Лорен, бродил по музеям Флоренции и Рима.

Помнится, спустя примерно два года после моей поездки на яхту к Эспиносе (про развязку той истории я напишу чуть ниже) я прибыл на Сицилию, в Палермо. Был я тогда с Эдмоном и еще с несколькими нашими людьми. Цель поездки состояла в обсуждении трафика драга через остров Крит и в целом Грецию, минуя Францию и Южную Италию в пику северно-итальянским семьям коза-ностры в Турцию и Египет. Тогда шла настоящая война между двумя гигантскими потоками опиума кокаина: с Антильских островов, которые курировал клан Эспиносы и из Афганистана, в котором с недавних пор началась гражданская война после знаменитой атаки смертников-исламистов на американские башни-близнецы. Афганский драг был дешевле, талиб2