Читать онлайн Нерусский новый русский – 1 бесплатно
БИОГРАФИЯ
ПрапрапраДед
Я думаю, в России процентов шестьдесят людей, а может и много больше, практически ничего не могут сказать про своих прадедов. Ни имени, ни кем они были! Естественно, о людях, которые были в роду еще ранее, совсем нет информации. Допустим, средний человек родил ребенка в двадцать пять-тридцать лет. В пятьдесят пять может стать дедом, а в восемьдесят два и прадедом. Еще добавим несколько годиков, пока правнук начинает что-то понимать и запоминать. В России до этого возраста доживают немногие, вот и не знаем мы, как правило, ничего про своих прабабушек и прадедушек. А если и доживают они, то не всегда получается иметь ту форму, которую правильно оставлять на память правнуку, а, следовательно, и другим поколениям. Да и многого пожилой человек не помнит уже или изложить нормально не может. Выручает правда, что после смерти прадедов, деды и родители могут что-то пересказывать из того, что от них слышали, но к сожалению, объем информации крайне скуден. Когда правнук уже сам на склоне лет, обычно информация прабабушек совсем теряется. Человек давно придумал способы лечения от этого «Альцгеймера поколений» – это летописи и хроники.
Конечно, кроме самых великих книг, таких как Тора и Библия, существуют миллионы исторических документов и произведений искусства, в которых описаны те или иные предки человеческие, но время неумолимо побеждает и хоронит по капле эти остальные источники информации. Меняется язык, какие-то языки пропадают вовсе. Меняются виды удобных носителей этой информации для новых поколений и, конечно, на новые носители и языки перекладывается только небольшая часть. В обычных семьях не ведут все равно никаких хроник, поэтому большинство людей абсолютно оторваны от своего рода и его истории. Немного жаль понимать, что твой правнук ничего не будет знать про тебя. Ни то, какой ты был, ни то, чем ты жертвовал ради его дедушек и бабушек, мам и пап. Время стирает подавляющее большинство нас, а также и память про нас, в пыль. Даже про известных людей идут все время споры o том, кем они были на самом деле, что из себя представляли. Большинство информации все равно часто не узнать.
Нашей семье колоссально повезло с моим дедом по папе. Этот добрый и умный человек не только выбрал замечательную бабушку, но и воспитал прекрасных детей, моего папу и мою тетю. Судьба рано ударила деда по здоровью, наверное, трещина пошла из-за тяжелой жизни и плохого питания, какую-то роль, может, сыграла плохая генетика. Будучи еще молодым мужчиной, дед перенес инсульт и оказался частично парализован. Выброшенный с работы в вакуум инвалидной жизни, он не мог бездействовать и направил энергию и время в замечательное русло. Дед написал историю нашего рода, которую он узнал от своих родителей и родственников. Это стало бесцен ным подарком всей семье! Я с детства зачитывался и заслушивался удивительными историями из разных слоев времени, про исходивших с моими родственниками! Тот факт, что брат Гарик организовал исследование генеалогического древа семьи, когда люди ездили в другие города и пытались найти в архивах царских времен документы о наших родственниках, скорее всего произошел из-за вдохновения мемуарами деда. Да и я всю свою сознательную жизнь жил с обязательством продолжить книгу деда про наш род, чем в данную секунду и занимаюсь. Если бы с детства я не думал о том, что кто-то из нас должен продолжить его мемуары, то может, и мысль о том, чтобы писать, так и проходила бы на расстоянии мимо меня, как и мимо других жителей земного планктона.
Надеюсь, что следующие поколения найдут в себе силы и время не утерять информацию про кровушку в наших венах… Любопытно, как генетика влияет на то, чем занимается человек в этом мире. Вот, например, мой прадед проиграл все свое состояние в казино в «Монте Карло». Прошло сто лет, и мой брат стал картежником, который, кроме периодического обувания попадавшихся лохов, попадался сам и проигрывал колоссальные суммы! Что это, случайность? Бабушка моей жены жила в семье священника и вот опять же через век, брат жены, имея в своей жизни достаточно разнообразные периоды от научных изысканий, бизнеса и до чиновничества, приходит глубоко в веру и начинает погружаться туда все больше и больше. Что это, случайности опять?
Сложно себе представить, что идеология незнакомых нам прадедов передается через семью. Скорее, характер человека, его расположенность к тем или иным видам времяпрепровождения зависит от нашей генетики, от преимуществ и недостатков, которыми нас наградили предки.
Далее я позволю себе опубликовать мемуары деда, может, где-то что и подправлю, без изменения сути. Сильно сокращу, чтобы не терзать терпение читателя разными подробностями, которые могут быть интересны только потомкам наших героев. Чёрте в каких царских годах, в середине девятнадцатого века, в городе Житомире материализовался непонятно, как и откуда молодой парень с моей красивой еврейской фамилией… Но об этом мы будем говорить во втором томе, а пока мне хочется рассказать о родителях и себе.
Папа.
Знакомство
После войны отец, молоденьким мальчиком, закончил институт и попал работать по распределению в больницу и начал там осваиваться. Вообще, сам он родился и жил в городе Горьком, нынче вернувшем себе название Нижний Новгород. Память моя умалчивает о том, где и как, но да это и неважно, вошла в его поле зрения замечательная, по его словам, девушка. Красивая и умная, да и все остальное, что в таких случаях обычно перечисляется. Теперь вместо тесной комнатки в родительском доме, папаня путешествовал по кинотеатрам, кафе-мороженицам и паркам культуры и отдыха, как тогда они назывались! Надо было чем-то удивлять и покорять богиню. Возникла необходимость быть вместе, а с ней и пришла пора знакомиться с родителями.
Вот, правда, была сложность, Фея была из Москвы. Да и поработав в Горьком совсем недолго, уехала домой. Всей семьей обсуж дали, где и как купить отрез на костюм, к какому портному идти. Первая версия костюма вызвала недоумение и стойкое ощущение, что портной точно что-то перепутал и этот костюм сшит инопланетянину или зверю какому из местного зоопарка. Однако, материал был явно наш. Портной уверял, что все так и задумано, показывал способ, как можно забраться внутрь изделия и еще до примерки уверял, что сидит он лучше некуда! Немного поубивав друг друга, сторонам удалось добиться переделки и в общем новый костюм как-то получился похожим на человеческую одёжу. Итак, молодой мальчик, в детстве носивший прозвище «Краса пляжа», вышел на остановке «Москва». «Краса пляжа» позанимался в институте штангой, набрал профессиональных знаний, узнал, что такое обильное женское внимание, и стал вполне интересным и состоявшимся гражданином Советского Союза. Нетерпение и жажда овладения столицей и благами нового послевоенного времени наверняка колотили сердце молодого доктора.
У нас были родственники, у которых папа и остановился на праздники и отгулы, взятые на работе. Итак, для знакомства с семьёй избранницы на следующий день батяня прибыл в какой-то сталинский красивый дом, поднялся по, на удивление, чисто-намытой лестнице и уставился на красивую, солидную, добротную дверь. Что-то было не так…
Наша семья в Горьком жила в половинке старого деревянного домика системы «изба» с удобствами во дворе и маленьким чердаком, где вялили мясо на зиму. Мысли были, наверное, о том, лучше ли в нем, в «таунхаусе» тех времен, или в коммунальных квартирах с водопроводом и туалетом. Так, собственно, и жила вся страна, а тут на двери вообще был один звонок! Сверив еще раз адрес доставки собственной персоны и переместив костюм на нужное место, папа позвонил. Много фильмов и книг рассказы вает нам о том, как бедняки попадали во дворцы к султанам и королям и дивились там павлиньим котлеткам, а также всему осталь ному… Не знаю, был ли знаком папа с такими сказками, но вошел он в обычную пятикомнатную квартиру обычного высокопоставленного чиновника с парой-тройкой человек прислуги. Прислуга открыла, приняла плащ на вешалку. Пожав в некотором недоумении руку, зачем-то протянутую отцом, проводила в гостиную.
Тут все было, как в царские времена – просторно, нарядно и чинно. Помню из папиного рассказа, что был он поражен больше всего шпротами, наверно, они играли в этом действии роль «икры заморской баклажанной»! Естественно, подающий сзади, из-за плеча официант вызывал у отца периодический столбняк и заикание. Однако, где наша не пропадала! Через полчаса отец уже смог поддерживать нить разговора и ощущать вкус провианта. Так он узнал о том, как живут в других мирах цари, короли, а также сталинские чиновники.
Взаимоотношения с Катей, так звали избранницу, продолжались. На одном из семейных обедов папаня избранницы заговорил о жилье молодого врача. Речь стояла о том, что невозможно будет молодым жить в общаге. Батяне был выдан какой-то адрес и телефон с неукоснительным требованием съездить и поговорить о жил. площади.
Отец прибыл в отдел распределения жилья, где стояли толпы подающих челобитные заявления на постановку на очередь. Люди держали в руках и зубах пачками документы, и было понятно, что не один день. Периодически проходили какие-то переклички по спискам и номерам. Далее тех, кому повезет, ждало многолетнее ожидание комнат или даже квартир! Отец понял, что он опростоволосился и ничего ему здесь не светит.
Видимо, направляя его сюда, главнокомандующий полутесть просто не знал правду жизни о том, что на самом деле здесь происходит, или надеялся на самостоятельность и серьезность героя-любовника, который сам должен был знать, какие пачки документов он должен был собрать и принести! Помявшись, отец развернулся и начал протискиваться назад, к улице, как вдруг увидел у лестницы странный холл с охраной, а внутри кабинет с табличкой директора. В таких случаях автоматически читаешь фамилию, как на памятниках, на кладбище, может не всегда, но частенько. Фамилия оказалась знакомой, она же была записана им на листочке, под диктовку потенциального тестя. Помучавшись в сомнениях, батяня все ж подошел к охраннику и начал бормотать, что он к директору. На вопрос, по какому поводу, он ответил, что он от такого-то. Фамилия хлестанула охранника по лицу, ничего более не спрашивая, он проводил к кабинету и, открыв дверь, доложил. Человек в кабинете спешил к двери, с далеко вытянутой вперед рукой. Странно, что его чисто русское лицо с картофельным носом украшала огромная грузинская кепка-аэродром. Для чего она была одета в теплом кабинете, было не ясно. На верхней губе были подозрительно похожие на самые знаменитые в стране усы. На стенах красовались портреты вождя с трубкой, Сталина, скачущего на коне против перепуганных немцев и Сталина с Лениным, указывающих руками в одном и том же направлении–то ли на север в Соловки, то ли в коммунистический рай!..
«Вы уж нас простите, дорогой мой, но ни одной трешки нет вообще сейчас, всё Гор. ком забрал! Берите пока двушку, а мы чуть позже вам поменяем, когда следующие дома сдадут. Тут месяц ждать осталось, уж не обессудьте, любезный».
Не очень верилось в происходящее, но явные догадки, о чем идет речь, все же крутились в голове… Паспорт у бати был, его тут же забрали. Папа отвечал на вопросы, при каждом вопросе обещая этим добрейшим людям принести подтверждающие документы потом. Какая-то женщина пошла что-то оформлять. Появился чай с диковинными шоколадными конфетами, а еще через пятнадцать минут и бумага под названием «ордер». Все было как во сне. Прощаясь со ставшим ему за это короткое время таким близким и родным начальником, отец почувствовал, что тот хочет его обнять и расцеловать. В некотором смущении дело ограничилось все же долгими комплиментами и тряской рук. Совершенно ошеломленный папаня вышел на улицу и куда-то побрел с бесценным сокровищем в кармане. Тогда это было равносильно миллиону долларов для простого человека сегодня! Отцу нужен был свежий воздух, чтобы все переварить и успокоиться.
Папа.
Знакомство
в
Сочи
Обремененный ордером на квартиру, отец продолжал встречаться с Катей и посещать «царские» ужины и обеды. На одном из семейных ужинов «предводитель дворянства» завел разговор об отпуске и сообщил, что предлагает молодым съездить в Крым на недельку-другую. Естественно, путёвки доставал и оплачивал он. Отец улетал в Горький с тяжелым чувством. Видя всю жизнь перед собой своего отца, который был достаточно властным и самостоятельным мужчиной, несущим ответственность за всю семью, папа, конечно, автоматически скопировал для себя это, как норму, и видел себя таким же.
В Москве ему такой роли никак не доставалось, там главой семейства выступал Катин папа. Отец чувствовал себя бедным родственником, слабым и ничего не решающим. Эта роль мучала его, он не мог представить в ней себя – «Красу пляжа», такого умного и талантливого врача с высшим образованием! Высшее тогда было далеко не у многих, кстати. Ордер от Московской квартиры был оставлен у Кати, конечно. Через месяц пришла пора брать отпуск и лететь в Крым с возлюбленной. Отец мучился, он не мог лететь за чужой счет. В конце концов он отказался. Катя улетела с подругой, тем самым плюнула немножко в душу молодому и гордому избраннику. Батяня встал в позу. Так закончилась романтическая история его любви. Больше он в Москву не летал. Однако, замерзая зимой в семь утра в трамваях по пути на работу, думаю, он не раз вспоминал Москву, милую и красивую Катю, парадные обеды с рябчиками, новенькую двухкомнатную и так далее и тому подобное… Какой стерженек не дает прогибаться под ветром в таких ситуациях? Гордость или самовлюбленность, граничащая с зазнайством, когда надо, чтобы за тобой бегали и упрашивали, как бывало в детстве, сложно сказать.
Прошло несколько лет. Отцу было в районе тридцати, а он был все не женат. В те годы это было странно. Женились намного раньше, тут же рожали и жили дружной советской ячейкой общества, ну или не дружной. Родители отца, естественно, нервничали и промывали ему мозг про каждую, попадавшуюся им на глаза, его и не его девушку. Девы менялись, ни одна из них не заслуживала быть женой. Дед с бабушкой, наверно, понимали, что холостой образ жизни стал привычным для батяни, что с каждым годом шанс изменить его все меньше и меньше.
Я называю этот психологический момент «синдромом холостяка». Не раз испытывал на себе и наблюдал на друзьях. Человек привыкает к самостоятельному укладу жизни и если вдруг какая-либо избранница залипает в его буднях, то она является раздражителем и причиной постоянного дискомфорта. У одинокого человека все привычно расположено на своих местах, даже если внешне это напоминает беспорядок. На самом деле для закоренелого холостяка это порядок, его личный и собственный. Ком грязного белья на полу, с которым он периодиче ски работает сообразно его схеме. Его личные вещи, раскиданные по квартире, но только он знает, куда и что он может кинуть и где, что искать и так далее.
И вот, представим себе, появляется женский человек и, повинуясь своему собственному психозу, начинает что-то беспардонно стирать, убирать и раскладывать. Теперь ты постоянно мучаешься и ищешь свою ложку и носки по полчаса. Иногда ты обнаруживаешь, что это инородное существо, постоянно обиженное на недостаток внимания и понимания, вообще сидит в твоих носках и слюнявит твою ложку! Какого хрена!? А твоя привычная жизнь, состоящая из определенных участков провождения времени с друзьями, девами, дома, работы и так далее, теперь вынуждена деформироваться постоянно! Убить бы немного ее топором, дык испачкается жилплощадь и общество, не понимающее, как ужасно она издевалась над холостяком, не поддержит тебя, а исключит ведь из Комсомола!
Но вернемся к батяне. Он жил себе и работал. Наступил заслуженный, трудовой отпуск и, наверное, не один, а с кем-то из друзей отец рванул в Сочи! Не помню особенно, что там происходило интересного, возможно, все было стандартно. Как-то раз, идя по пляжу, папаня остановился, как вкопанный. Жизнь непредсказуема. На пляже хохотала его Катя, та самая любовь из Москвы, которая волею судеб осталась недосягаемой и недоступной все эти годы из-за гордости и обид, из-за расстояния и тяжести положения нищеброда, рядом с ее папашей. Папаня бежал к ней, схватил и стал трясти в объятьях. Катя с совершенно обалдевшим видом, опешившая от неожиданности, влепила отцу что-то типа пощечины и начала возмущенно кричать какую-то ахинею. Это была Мила. Девушка, как две капли воды, похожая на папину любовь. Следующие десять дней превратили нашего альфа-самца в носителя пляжных подстилок и бегуна за кукурузой и сладкой ватой. Помню, ответной реакцией была стирка и глажка ему какой-то рубахи, это вошло как доказательство взаимности в архивы семьи. Отпуск подходил к концу. В те годы общались либо письмами, которые шли неделями, либо телеграммами. На телеграфе оплачивалась каждая буква. Поэтому народ сокращал всю информацию по максимуму.
Вспоминаются анекдоты про то, как отправитель измучил телеграфистку повторяя сто раз вопрос: «Точно ли Баден-Баден пишется два раза?», или про гениальные телеграммы из слов:
«Целую двести». Самое распространенное было, конечно, экономить на знаках препинания, поэтому телеграммы иногда расшифровывали и толковали всем двором! Милочка была из Ленинграда, отец схватил ее мертвой хваткой и уговорил поехать с ним в Горький. Он дал домой телеграмму:
«Все хорошо. Еду, не один».
Казалось бы, ничего особенного, а в Горьком начался переполох! Ну с кем он может ехать? Зачем он так написал? Он точно хотел нас подготовить и предупредить. Телеграмму разве что в синагогу раввину не носили толковать, хотя откуда нам знать, может и носили! В общем всем было ясно, что едет он скорее всего с девушкой, про друзей-то чего писать и предупреждать. Раз едет с девушкой, аж из Сочи, значит все серьезно! Значит невеста! Значит определился наконец наш «Краса пляжа»! Как встретить? Что делать? Как не ударить в грязь лицом?! Поддержать Жанночку, чтоб невесте все понравилось! «Свадьбу надо готовить», – сформулировал кто-то четко и ясно. Дальше действительно начался сюрреализм! Как говорит, всю жизнь сестра отца Неля: «Ну какие же мы дураки были!? Ну просто уму непостижимо!»
К моменту приезда отца были собраны все родственники, многие приехали черте откуда! На улице около нашей родовой избы был накрыт огромный стол. Для всех близких, друзей и соседей, каких-то сослуживцев с работы деда, да еще хрен знает кого! Многие шили платья и костюмы! Скорее всего такие же перекособоченные, как шил отец перед Москвой, и скорее всего у того же придурка. Портных в то время было немного, профессия была в цене! Удовольствие сделать свадьбу – вещь не дешёвая. Жили-то бедно. Все накопления семьи были грохнуты на мероприятие, чтоб не ударить в грязь лицом! Уж больно давно этого ждали! Дед продал какое-то фамильное серебро, еще какие-то деньги занял. Далее все напоминало фильмы Кустурицы. Толпа на платформе, уже подвыпившая по поводу такого праздника, с аккордеонистом и какими-то кусками оркестра, которых удалось найти. Ряженные с караваем хлеб-соль! Никому неизвестные инвалиды в колясках. Толпа разносортной мишпухи* с кучей шлемазлов**. Бегающие и плачущие дети и глухие, еле передвигающиеся старики!
Все шумно и в нетерпении ждали! Совершенно ничего не ожидающие, отец с двадцатитрехлетней Милочкой, выгрузили два чемодана и пошли по платформе.
«Смотри, праздник тут какой-то, прямо на вокзале что-то происходит!» – переговаривались они, вглядываясь в яркую и шумную толпу на платформе. Вдруг грянул оркестр, пусть даже и не попадающий ни в одну ноту! Шумный трубач оглушил Милу, подстукнув инструментом по голове. Частично знакомая отцу толпа накинулась на них с цветами и обниманиями. Что могли двое сделать против такого количества народу? Поздравления, приветственные слова, зачитываемые от директора завода, где работал дед! Никто не слушал молодых, их здесь затолкали, зацеловали и понесли, практически зажав, домой к столу! Все это сумасшествие было совершенно без повода и причины, но остановить всех этих людей было просто невозможно и страшно неудобно, ни отец, ни мать не решились на это! Никого не смутило, что на свадьбе со стороны невесты не было ни одного человека, даже матери ее. Так поженили моего отца с моей мамой. Переведя дух, они сели через пару дней в поезд и поехали в Ленинград, рассказывать все маминой маме… Через девятнадцать лет они заработают на отдельную двухкомнатную квартиру, и мы переедем в нее.
Чуть-чуть
истории
Мне это рассказывала мама… Где-то в деревне какой-то, когда мама была маленькая, бабушка приносила ей каждый день стакан молока и ставила, чтобы мамочка выпила проснувшись. Жили бедно, поэтому стакан был только один – для малышки. Если заходил туда мой прадед, который был глухонемой почему-то, то он, не думая, выпивал молочко. Каждый раз, поймав эту ситуацию, моя бабушка Галя ругалась на него, как только могла ругать отца! Стыдила его, что как же совесть его до такой степени мала, что он ребёнка молоко каждый раз выпивает. А дед писал всегда на листочке одно и тоже: «Она ещё за свою жизнь молока вдоволь напьётся, а я старый, сколько мне осталось?!».
Вставал и уходил куда-то под кипение бабушки.
Наступил сорок первый, война, моего деда, отца мамы и брата бабушки (тоже по маме) призвали, естественно, в армию. Не знаю, как и почему, но дед оказался политруком! Немцы окружили Ленинград, и началась блокада. Брат бабушки Абрам Маркович каким-то образом получил информацию о происходящем и настоял об эвакуации своей жены и сестры (моей бабушки) с двумя дочками, моей мамой Милой и моей тётей Ирой. Маме было пять лет, а Ирочке итого меньше. Уехав на поезде с двумя чемоданами и парой мешков вещей, эти несчастные женщины оказались в чужой деревне. В чьей-то избе им удалось каким-то образом договориться о закутке за занавеской, где они и жили. Оказалось, что работы в деревне не найти и купить хлеб можно было продав за копейки на рынке что-то из того немногочисленного гардероба, который несчастные женщины привезли с собой. Ужас, в который они там попали, усугублялся ещё и злостью, переходящей в ненависть от местного населения. Никому там были не нужны, в этой голодной и холодной, еле живой, деревне чужие, молодые, городские женщины, одна из них ещё и очевид ная еврейка. Все четверо голодали, как в это время и жители, оставшиеся в Ленинграде. Все непрерывно болели. В какой-то из дней, глядя на умирающую маленькую дочь и понимая полную безнадёжность ситуации, бабушка, чтобы уменьшить расход хлеба, попробовала повеситься. Что-то там пошло не так, уж не помню, веревка, по-моему, порвалась, да и пришел кто-то в дом после этого, ну, в общем, оставил Господь её в живых, и как-то прожили они там эту эвакуацию, хотя рядом и хоронили непрерывно остальных Ленинградцев.
Что удивляться после этого, что и мама, и бабушка всю жизнь экономили на всем!? И не мог я, будучи взрослым, переделать, конечно, мать и заставить её покупать, например, нормальные яблоки. Она ехала с отцом на дорогой машине из хорошего большого загородного дома в «Пятерочку», находила там самые дешёвые порченые яблоки, а дома вырезала из них гнилые кусочки. Так и прожила всю жизнь, экономя и откладывая на чёрный день и никогда не позволяя себе тратить копившиеся деньги!
Вернёмся к её отцу, моему деду политруку, звали его Михаил. Как я написал выше, его призвали в начале войны, в сорок первом. Немцы ведь очень быстро подошли к Ленинграду и окружили его кольцом. Из коммуналки на Техноложке дед, поцеловав жену и маленькую дочку, ушел навсегда с большим рюкзаком.
Наши приняли решение прорвать блокаду. Из каких-то соображений это было в районе «Невской дубровки», тогда это место почему-то называлось «Московской дубровкой», немного странное изменение названия, ну да это не важно. Первая попытка прорыва не увенчалась успехом, технически значительно более оснащённый противник, да и с опытными боевыми солдатами отбил нашу атаку и положил в землю много народу, расстреляв из пушек и пулемётов. Атака эта проводилась силами девятой дивизии, полком, где был мой дед. Посовещавшись, наши решили доказать товарищу Сталину, что его приказ о прорыве быть невыполненным не может, и подтянули дополнительный отряд для повторной попытки. Немцы в свою очередь были уже на стороже в этом месте. Им ведь было не понятно, почему наши напали именно здесь, поэтому они, подозревая тактические задачи или другие ценные для нас здесь активы, усилили кольцо в этом месте. Вторая атака также захлебнулась в немецком свинце, только полегло уже намного больше людей. По цепочке докладывали армейские начальники наверх друг другу о повторной неудаче. Только Сталину эта информация не дошла. Страх непосредственно перед ним останавливал человека, который должен был это сказать. Он знал, что самодур и хитрец может пустить его в расход, как гонца принесшего плохую новость, или для демонстрации железной воли и порядка, чтоб другим неповадно было отступать! Всё это мы с матерью прочитали через семьдесят лет после войны, в мемуарах одного генерала, участника тех событий. Человека, который был в цепочке докладывавших наверх в сторону вождя о наших поражениях. Человек этот описывает круги ада, которые повторялись и повторялись. Наши кидали все больше народу на каждую следующую попытку, постепенно вооружая их все большим количеством железа! В какой-то момент подтянули танки для атак именно здесь, но всё было тщетно. Немец, не понимавший причины непрерывных попыток прорыва в одном и том же месте, стягивал каждый раз сюда все больше и больше сил и техники. Каждый раз это было на несколько порядков мощнее, чем добавляли наши. Земля по воспоминаниям очевидцев была сплошным слоем покрыта телами ребят. Никто не лез убирать трупы после очередной захлебнувшейся атаки. Это было также смертельно опасно, как подняться и идти под шквальным огнём. Поэтому учётом погибших там занимались очень приблизительно, какие-то рапорты на сотни людей пересылались с формулировкой «пропал без вести». Работой политруков было поднять людей в атаку. Всем было известно там, что уже много дней, несмотря на любые стандартные попытки подготовки атак огнем артиллеристов или самолётами, мы встречали значительно более сильные удары в ответ. Даже когда наши запускали уже танки вперед и за ними заставляли бежать людей, все видели и знали наперед, что там будет. Противник каждый раз выпускал танков в несколько раз больше и обрушивал ещё перед этим такой шквал своей артиллерии на наши машины, что разрушал их все до единой! Как мог политрук поднять замерзшего голодного человека из окопа? Какие слова он должен был найти для людей, чтобы они встали и пошли на расстрел!? Наверное, это были и угрозы расстрела своими за неисполнение приказа. Наверное, это были разговоры о детях и других родных людях, за которых человек должен был встать. В какой-то момент политрук должен был показать на своём примере, как это должно работать. Должен был встать и пойти в атаку вместе с людьми…
Мы никогда не узнаем, как он погиб: идя в атаку с поднятыми бойцами, пытаясь расстрелять тех, кто не мог или не хотел высунуться из окопа, или в попытке остановить старшего по званию от убийств несчастных людей! Мы знаем, что он просто был там, откуда не было выхода. Погиб с тысячами невинных людей по решению трусов и идиотов!
Бабушке пришла стандартная маленькая бумажечка «пропал без вести». Всю войну и всю жизнь после, бабушка и мама обивали пороги военкоматов в попытке узнать хоть что-то про судьбу деда. Надежда умирает последней. Надежда про отца и мужа, наверное, не может умереть вообще…
Копатели копают уже более семидесяти лет в Невской дубровке. Земля просто заполнена костями и железом до сих пор. Интернет – незаменимый помощник, по запросам дивизии и полка, выбросил какое-то количество информации, возможно даже ранее она была просто засекречена. Прочитав где-то в две тысячи десятом в интернете опубликованные мемуары генерала, о которых я упоминал ранее, я распечатал и принес их старушке матери. Она плакала, как будто это было вчера. В один из дней моя жена взяла маму и нашего маленького сынишку, и поехали к мемориалу и захоронениям в Невской дубровке. Бродили и ходили там достаточно долго. На одном из общих захоронений они прочитали: «Белозёров Михаил Дмитриевич». Мама стояла и плакала, уже старушкой она нашла отца, которого искала всю жизнь! Нашла.
Я
точно
знаю,
что
младенцы,
не
умеющие
говорить,
знают и
понимают
слова!
Мои первые чёткие воспоминания из детства. Я в пеленках с родителями на руках, завернутый в какие-то одеяла. Мне безумно жарко. В голове какие-то артисты из телевизора. Я их даже как-то идентифицировал. Мне безумно жарко. Я пытаюсь шевелиться и вынуть руки из своего одеялового склепа, но никак и никто не понимает, как мне хочется сказать: «ДУРАКИ! ДУРАКИ РАСПУСТИТЕ ОДЕЯЛО. ДАЙТЕ ОХЛАДИТЬСЯ!».
Мы на платформе «Мельничный ручей», я знаю эту платформу. На улице зима. Я все это помню. Дураки…
Вся
соль
в
друзьях
У моего друга в детском садике Сереги Малышенко (он был сыном нашей воспитательницы), но это просто так получилось… Вдруг появился спичечный коробок, и он оттуда что-то ел!? Я, конечно, поинтересовался: «соль!?». Есть соль в садике из спичечных коробков?! Зачем!? Но на вопрос: «хочешь попробовать» – я, конечно, попробовал…
Какого же было удивление мамы, когда она зашла в кухню, всю засыпанную спичками и солью.
В общем, я пришёл на следующий день в садик с своим коробком и сам с удовольствием стал привыкать и привык есть соль. Я ведь не знал, что это белый яд.
Женское
коварство
На тихом часе в садике лежим с девочкой… Да, вы не поняли! Друг напротив друга. Наверно, это Лена Мазина была. Ну она языком чешет, как любая баба, понятное дело. Спать не даёт.
Это же потрясающая ошибка совдеповских садов класть в одну комнату мальчиков с бабами! Естественно, никто в этих садах не спал и не собирался.
Ну, слово за слово, уж и не помню, кто это первый предложил… Вряд-ли, конечно я, так как я был мальчик очень приличный.
«Показывай», – говорит она.
Ну, еврейский мальчик ей, конечно, в ответ:
«сначала ты, дорогу…дорогуша. А уж я потом». Она:
«нет ты. Нет ты. Нет ты. Нет ты. Ты. Ты. Тыыыы».
В такие моменты многие мальчики начинают уставать и искать выход из помещения. Но тогда в садике я побоялся выйти в пижаме на Московский проспект, в общем, хрена думаю с тобой золотая вобла, смотри с чего лепили александрийскую колонну! Оттягиваю, понимаешь, свою резинку и, на-а!! Ну та в проход между рядами кроваток наших лицом повисла, как в невесомости! Одни щиколотки её за матрас как-то держат! Хватит, думаю тебе морщинки, складочки мои прелестные изучать. Как бы глаза у тебя от удивления не треснули! Оперирую обратно резинкой. Я тогда уже научился это делать профессионально…
«Ну давай,» – говорю: «твой выход. Ну… Ну!!!».
И тут-то впервые в жизни я узнал, что такое женское коварство! Так меня впервые развела женщина. Учтите, они это умеют с детского сада! Я – лох, стал скандалить. Пришла воспитательница.
«Что? – говорит, – что орешь?»
А я на неё смотрю так. Смотрю и думаю: «Ведь не поймёт ДУРА, что тут происходит, как не объясняй. С какой стороны ни заходи, у взрослых всех с мозгами не ахти».
«Лена обманула!» – говорю. Она мне: «В чем?».
«Ну не показала мне то, что обещала…», – так просто я…
– «Что?»
«Неважно» – отвечаю.
Ну, вообщем, и наказали меня ещё… Типа, безупречно глупый ребёнок шумит без причины!
Не
еврей!
Во дворе какая-то, видимо, размолвка случилась, и мальчик назвал меня евреем… а я-то не еврей.
Ну я ему сказал: «Сам ты – еврей», – а он чего-то опять!
Ну ссорились-ссорились, он в свое «еврей да еврей», как-то прям навязчиво. Как-то прям…
Прихожу домой, то да се. Обедать сели. Я говорю:
«Чегой-то, бабушка, там с третьего подъезда Серёжа, его вроде зовут, меня сегодня евреем каким-то обзывал и обзывал. Прям привязался к нему к этому еврею.».
Ну бабушка как-то примерзла на несколько секунд и говорит:
«Понимаешь, Димочка, тут такое дело… а мальчик-то этот правду говорит, внучек, Еврей ты…».
Суп перестал быть куриным. Солнечный свет не сильно, но тоже как-то притупил сам себя тучкой. Моя родная, самая любимая бабушка, моя защитница от дверей шкафов, родителей и всех бед на свете вдруг говорит, что тот мерзкий мальчик со двора, тот вонючий слизняк-обзывала прав!? И я… Я – еврей!!?? Как?!
«И я, Димочка, еврейка, и Нелля, и Илюша, и мама твоя, и папа. Мы все, Димочка, евреи!».
«Вы может и евреи, а я НЕЕЕТТ!!!» – сказал я весь в слезах!
Еврей
Прошло пару тройку лет, и вновь уже другой мальчик обзывал во Всеволожске на даче меня евреем. А я уже знал, что он говорит правду… Время уже расставило все на свои места.
Острая необходимость выбить из его рук и рта бутерброд с докторской росла в течение десяти или двадцати секунд и затмила все окружающее пространство… Колбаса уже валялась по канаве вдоль забора, а я все костылял ему по убегающему на двух жирных ногах затылку.
Не прошло и часа, маманя жирдяя-колбасника нашла нас и, громко орошая окружающее пространство криками, от которых прибыло цветы на грядках, воздействовала на мою Бабушку. Бабуля в изумлении обратилась ко мне прямо в момент концерта, и я немного робко пожаловался, что он меня дразнил евреем.
– «Вы, пожалуйста, гражданка, идите, займитесь воспитанием своего сына, дабы данная ситуация не повторилась» – защитила меня бабушка металлическим голосом, которого я никогда ранее от неё не слышал! «Молодец, Димура!» – добавила она.
С этого момента и цветы, и жуки, и я начали усиливать магнитное поле бабушки, и это неуклонно начало перемещать шум, вместе с его источником, набитым необъяснимо большим количеством дерьма, к забору, а впоследствии и за него…
В
6
лет
Поездка
с
папой
в
Очамчири
Отдали ребёнка мужику (ну в нашей семье с детьми особо не нянчатся). Где-то, в городишке каком-то, зашли кушать в забегаловку, папа заказал там разной еды.
«Это тебе суп, сынок, кушай».
Так я узнал, что грузины (все кавказцы для меня тогда были грузины) не нормальные! И что означает на нашей планете слово «харчо»!
Спросить я не мог! Часть супа была во рту, часть на подбородке, а часть на столе! Слезы в глазах.
«Папа! Папа! Ужас какой-то! Это не суп! Ошибка какая-то. Туда что-то добавили. Перепутали! Весь рот жжет!» – пытался мычать я с открытым от бровей до груди ртом.
«Да нет, сынок. Он просто перченный. Так здесь готовят»
«Зачем портить суп? Зачем сыпать перец в него? Это же потрясающая ошибка. Его же теперь нельзя есть! Не может быть!?» – крутилась в мозгу одна и та же мысль…
Там
же,
на
югах
в
каком-то
большом
доме,
где
мы
в
гостях
Бегаю во дворе, играю с какими-то детьми и вижу, что-то прикреплено к потолку уличной кирпичной арочки. На цепочке, на колечке, да еще и блестит. Начинаю рассматривать: вижу, это— какой-то тройной большой крюк. По форме вещь мне напомнила игрушечный корабельный якорь. Становится очевидно, что ничего в этой жизни-то мне, собственно, и не надо, совсем, кроме этого «якоря». На самом деле, это был тройной крюк для ловли рыбы. А так как были мы на Чёрном море, то БОЛЬШОЙ крюк, висел он высоко. И мне было его не достать. Но не уходить же в окружающую пустоту без самого нужного предмета!
Сколько раз может прыгать маленький мальчик за очень нужной ему вещью, до которой ему не допрыгнуть?! Ну три или четыре раза, наверно… Ну, если эта вещь похожа на ценную, и мальчик из еврейской семьи, и он уже оббежал весь двор, и никаких лестниц и стульев нет, то мальчик может: во-первых, тоже начать прыгать, во-вторых, прыгать пока не научится прыгать, и, в-третьих, прыгать пока его, мальчика, куда-нибудь не унесут. Но есть и еще один вариант развития сценария, который обычно, с еврейскими мальчиками и редко случается – это допрыгнуть. Учитывая, что в нашем случае висел рыболовный тройник, вероятность редкого сценария значительно повысилась, и, может, на десятый или двадцатый прыжок мальчик наконец огласил замечательные цветущие Абхазские окрестности безутешным воем.
Предназначенным для фаршированной рыбы-русалки (вот, кстати, оказывается, почему в мифологии их часто называют
«сиренами» – за столь мощные голосовые способности) крюком блесны можно было любоваться сквозь ноготь указательного пальца.
Папа и кто-то из друзей были врачи, демонтировав висящую на цыпочках и цепочках шумную конструкцию с потолка арки, ее внесли в дом. Крюк, как и положено любому уважающему себя рыболовному крюку, был оснащён гарпуном, поэтому просто вынуть его было очень затруднительно, о чем я неоднократно, крайне убедительно, сигнализировал из своего полуобморочного рева сменой тональностей. Шло обсуждение идеи о протыкании вперёд под ногтем, чтоб вывести конец крюка с гарпуном наружу, а там уже откусить гарпун, чтоб без помех вынуть крюк назад. При попытке нажатия, вызывались из меня абсолютно идентичные, самые, конечно, горькие звуковые волны. В общем, ситуация была безвредная вроде бы для жизни, но как-то крепко разрушающая психику.
После обсуждения принесли меня в комнату к швейной машинке. По какому-то чуду к ней прицепили точильный диск (как это сделать в темпе не представляю себе, но, к сожалению, мой мозг не сохранил конструкцию этого волшебства). Срезали сам тройник. Страшнее этой процедуры точно ничего не бывает. Помню, как сейчас! Оставили только крюк в пальце. Так как я не помню самого вынимания крюка, то, очевидно, потерял сознание. А папу почему-то никогда не спрашивал. Но, наверное, протащили-таки вперёд под ногтем насквозь.
Всю свою жизнь, беря в руку рыболовные крюки и блесны, я моментально превращаюсь в пружину внимания…
Сгущенка
и
дружба
Саша Шумилов, мой дошкольный друг (жил во дворе напротив меня), хотя впоследствии мы и оказались в одном первом классе, был как-то сильно здоровее меня. Ну это к делу не имеет отношения.
В те времена, дефицита и пустых магазинов, была такая фишка у советских людей – варить сгущенку. Интересно, конечно, кто и как это изобрёл!? Обычно ведь технологии изготовления продуктов подсказываются либо случайно, типа, утонул корабль с алкоголем, а через много лет бутылки подняли, а там «ого-го уже что»! Или сырок забыли в пещерке, потом нашли, с голодухи попробовали, а плесень – «вау»! Либо научные эксперименты, когда перед народом очкастым задачи нарезаны конкретные, как сохранить тот или иной продукт или как его отходы использовать, чтоб обогатиться.
Но с вареной сгущенкой как получилось?! Сложно представить алкаша, который, варя макароны, случайно обронил в кастрюлю банку сгущенки, или такого ботана-исследователя, который вдруг решил отдать десять или двадцать лет жизни на такой прекрасный продукт, как сгущенка. Он сыпал туда таблицу Менделеева ежедневно, замораживал ее, крутил в центрифуге и смешивал ее с обувным кремом, точно зная, что в конце туннеля–нобелевская премия… Но думаю, без алкаша вареной сгущенки, случайно сложенной около печки, всё-ж не изобрести.
В общем, Сашка в свои 7 лет уже тоже был осведомлен о гениальном, забытом страной алкаше. А, правильнее сказать, о наследии, которым он одарил население Совка. И, недолго думая, обнаружив в закромах синенькую банку, тут же бросил её в кастрюлю, ну и, естественно, испытывая скорейшую необходимость получения варенки в кратчайшие время, плиту включил на максимум!
Чего, естественно, Сашка не знал, так это того, что зависимость улучшения вкуса от времени варки не бесконечна. Писнувшая слегка под себя от совершенно внезапного взрыва в кухне, мать Сашки подлетела в кровати, даже не успев открыть глаз! Сашка, каким-то образом, на инстинктах понял, что взрыв, это и есть тот момент в данном дне, когда нужно максимально ускорить ход дальнейшего течения событий. Между слепым прыжком его огромной разъярённой матери-убийцы из дальней комнаты их коммуналки в сталактитовую пещеру, где ранее была кухня, Саня успел:
хватануть ртом ком сгущенки, который прилип около выключателя света;
взвизгнуть обожжённым ртом;
плюнуть часть слизи на пол;
взвизгнуть от обожженного подбородка, на который сгущенка переместилась изо рта;
поскользнуться;
упасть лицом с сгущенкой на пол со сгущенкой;
взвизгнуть;
вскочить на колени;
схватить с пола или стены ком номер два и выброситься на лестницу.
Волной от мыслей матери Сашка был в момент выброшен во двор с своего последнего этажа. На бегу он делал движения похожие на перекидывание горячего предмета из руки в руку, когда человек не хочет обжечься… Я как раз в этот момент вяло ковырял палкой дырку в асфальте, или, как понимали мои родители, это препровождение времени – гулял. Когда Саня подлетел ко мне во дворе, как раз началась трансляция обращения матери с неба к сыну божьему, ею ранее бесполезно рожденному. В этой трансляции жители Технологического района узнали: кто он, зачем он, что с ним будет, когда он вернется, и кем он станет после этого!
Так как предложения, извергаемые перепачканной сгущенкой убийцей, были удивительно длинными и наполненными, то требовались и периодически заборы воздуха. Саня стоял лицом к небу и покорно внимал. Я, как и положено еврейскому мальчику, на всякий случай спрятался за ним. В паузы забора воздуха я слышал Сашкин голос: «На-на, бери-бери, ешь». Руки Сашки за спиной были разжаты, черные от грязи, в них была намазюкана сгущенка. Папа требовал от меня все шесть лет моей жизни непрерывно мыть руки. Семья врача все-ж. Я знал поименно каждого микроба, который мог покарать мое здоровье и долголетие, если я не применю достаточно мыла при очередном мытье. А тут эта грязная слизь и ее, типа, как бы, сейчас, именно в такой важный момент, надо съесть. Ведь Саня для меня принес, а его сегодня за это казнят! Как же получается, если не съем, бессмысленная смерть и все из-за меня!
Я весь перекошенный ковырнул подушечкой своего розового указательного пальца в слизь с волосами. Все мое тело передернула судорога.
«Еще-еще, бери!» – шептал Саня. Я ткнул тем же пальцем еще пару раз. «Ну!? Ну? Вкусно?» – шептал Саня. Я честно лизнул грязь: «Очень вкусно. Спасибо тебе большое!» – сказал я, вытаскивая волосы незнакомых мне людей, а, возможно, и зверей изо рта.
Луна-парк
Как-то раз, в Горький приехал Луна-парк и двоюродный брат Гарик повел меня кататься на аттракционы. Я был, конечно, очень сосредоточен и внимателен: таких парков в России не было, все это было уникальной и очень волнующей возможностью познакомиться с другим миром! Я интересовался, сколько чего стоит, и отказывался от аттракционов под причиной «надо подумать». Брат уже не знал, что и делать, и начал меня активно пытать, боюсь я или что? И тут выяснилось, что я считаю мелочь и планирую, на какие аттракционы мне хватит, а на какие – нет!
Несчастье
С самого детства помню, что в семье были машины. Первый Москвич 412 папа купил в год моего рождения или что-то около того. Залез в долги, но это стоило: машина – чудо прогресса! Говорят, он больше стоял, чем ездил, его все время чинили. Отца выручал дядя Боря, муж моей тетки, у них машина уже была, он и завел отца на тачку. Рукастый был мужик, и вообще – это была очень близкая нам замечательная семья. Выручали и другие мастеровые приятели. У одного из них, Жени Гуревича, были ногти – телевизоры, я не уверен, но, наверное, это заболевание какое-то… Концы пальцев расширены и покрыты боль шими выпуклыми ногтями. Я мог таращиться часами на быстрые пальцы незаменимого спасителя Жени, который ими ловко ковырялся с мотором у нас в гараже. Эти большущие пальцы умели подобраться в недосягаемые щели движка или удерживали малюсенькие винтики и пружины. Так я и стал автомобилистом. Отец, как и все, стремился к лучшей жизни, и поняв через годик, что наш Москвич вовсе не создан для езды, а имеет свои собственные меланхолические планы на жизнь в уютном гараже, исхитрился и поменял машину на жигули: вот с этого момента наша семья и начала ездить с удовольствием и ветерком!
Стремления отца, однако, никуда не пропали, и иногда машины менялись на другие, наверное, поновее или получше, так он и крутился, не забывая что-то подзаработать на выгодных продажах и покупках. Все наши родители, бабушки и дедушки, стояли в многолетних очередях на квартиры и машины, впрочем, как и многие знакомые, и если раз в несколько лет кому-то приходило письмо счастья, то это означало настолько большой куш, что жизнь владельца прямо менялась, как при супер-выигрыше в лотерею! Ведь на так называемом в то время «чёрном рынке» все это стоило в полтора или два раза дороже!
Помню, как возбужденный эмоциями отца, я весь счастливый в пять лет рассматривал новенькую ВАЗ 21011, которую мы приобрели. Отец обсуждал цвет, он был какой-то не белый, а молоч ный! Какие-то мелочи были в диковинку в этой чудо-машине, то ли добавили новейшую, ультрасложную систему – обогрев заднего стекла, то ли неимоверный наворот в виде радиоприёмника, ну, в общем, все были в восторге.
Было лето, у нас гостила бабушка из Горького. Мы куда-то ехали по Пискаревскому. Огромный сто тридцатый ЗИЛ на светофоре, не тормозя, въехал в зад нашей одиннадцатой, на одиннадцатый день, после её приобретения. Есть что ли всё-ж магия цифр?! Или аура кладбища пыталась затащить нас в иной мир. Все произошло около кладбища. В машине была почти вся семья, двое родителей спереди, и я с бабушкой сзади.
Кузов машины потом долго стоял у нас на даче, он представлял из себя гармошку, восстановить его было невозможно, зачем и почему он там стоял – не знаю. Отец и мать были пристегнуты, поэтому практически не пострадали, у бабушки сломались шесть ребер, а у меня об переднее сиденье нижняя челюсть… ну про сотрясение мозга можно не говорить.
Ночь, ребёнка без сознания держит на руках папа, я с разорванным ртом заливаюсь кровью. Кто-то из проезжающих машин открыл дверь ЗИЛа, и оттуда вывалилась какая-то спящая пьяная тварь.
При переломе у меня развалился сустав крепления челюсти к черепу, хрящ, прямо полностью, как-то отпал или отделился, челюсть не держалась. Мне залили пластик между задних зубов с ужасным душащим химозным запахом и вкусом. Когда он застыл, получилась «шина», она прожила во рту минимум полгода. Далее, чтоб закрыть рваный, со швами рот и придать мне более умный вид, примотали челюсть к голове бинтами, и так, в образе то ли космонавта в белом шлеме, то ли египет ской мумии, я продолжил житье-бытье. Сначала меня кормили бульонами через нос, но попозже стали заливать жидкое топливо и через щель во рту.
Папа был врачом, как я уже писал ранее, и непрерывно обсуждал спасение челюсти. Наконец стало понятно, что главный светила в челюстно-лицевой науке – профессор Балон.
Вспоминается анекдот: «нет такого слова, которое не может служить еврею фамилией».
Как всегда, к хорошему специалисту стояла очередь, и помню, как мы сидели в ней, несмотря на врачебные знакомства. Я уже был в курсе всех кошмарных перспектив о взрослом мне с большой головой и левой нижней челюстью шестилетнего ребёнка. Балон, как и все предыдущие, воткнул пальцы мне в уши и стал прощупывать суставы и смотреть снимки. Вердикт был ужасен: операция необходима, но шанс, что питание кости, а оно ответственно и за рост челюсти, восстановим не более двадцати пяти процентов. Для меня значительно больше ужаса было в операции, и я немедленно начал нытье, что надо попробовать без нее, и что я не хочу, и так далее. А для родителей, понятное дело, несчастьем стал вердикт о мальчике для цирка уродов…
В центральной районной больнице Всеволожска, где работал отец, была Инесса Андреевна, очень приятная тетя, которая все время осматривала меня ещё до Балона. Она не согласилась со светилом и, к моей большой радости, в тот момент уговорила отца подождать с операцией. Аргумент о том, что её, операцию, ещё успеем сделать, сработал, несмотря на риски, затягивая это дело, процент удачи понижался. Меня возили к Инессе все время, и она разрабатывала мне челюсть. Мы пытались двигать челюсть влево, вправо и вверх, вниз, хотя может это был и просто периодический осмотр для решения об операции. Инесса считала, что сохранился кусочек хряща, и он может как-то скрепить дружбу костей, подрасти или регенерировать что ли, и тогда через него пойдет питание и рост кости. И она была права!
Что-то улучшилось. В рот стали попадать разные продукты маленькими кусочками и порциями, и я размельчал их резцами или здоровой стороной. Инесса спасла меня от уродства и мучительной, одинокой, никому не нужной бесполезной жизни, полной страданий и понимания своей отверженности обществом. Потом, когда она станет стоматологом и будет заведовать зубным кабинетом в совхозе «Щеглово», я, сначала с мамой, а потом и один, стану навещать ее раз в полгода или в год. Хотя мотаться туда занимало полдня. Я доверял ей сверлить свои зубы и рвать из них нервы, несмотря на пренеприятнейшие эмоции и ощущения, которые сопровождали всех владельцев зубов в те годы. Я входил в этот кабинет, и она обнимала меня, как своего ребёнка и мы вместе гордились тем, что я росту не по годам, а по часам и получаюсь ладным и приятным человечком. (Свое мнение, читатель, держи при себе.) Это были встречи ребёнка со второй мамой и оба знали, что любят друг друга и ждут. Понятно, что пальцы в уши засовывались каждый раз, и я двигал челюстью в привычных направлениях, а моя спасительница ощупывала хрящ, как редчайшую драгоценность, и о чем-то думала, возможно, о медицине, а, возможно, о чудесах…
Над пьянью, которая въехала в нашу жизнь на ЗИЛе, был какой-то суд, по-моему, его осудили, насколько, не помню, это очень справедливо, ведь он принес нам тяжкие телесные, выражаясь юридическим языком.
Впоследствии, если когда-то где-то меня просили открыть рот, я всегда гордо заявлял, что широко открыть не смогу, так как я уникален, и пытался рассказать свою историю, не всегда слушали, конечно, но я пытался. Лет десять ещё я мог щелкать челюстью. Хруст шёл изнутри головы и надо сказать вызывал любопытство слушателей. Все знают фильмы про супергероев, Бэтмена, челове ка-резинку, огненного человека и так далее. Я же стал щелкунчиком! Если бы я поехал в Америку, уверен меня бы взяли в кино, вместе с этими всеми чудесными ребятами спасать мир от злых сил. Чем именно может суперщелкунчик помочь в экстремальной ситуации?! Да это не моя забота, а Голливудского сценариста.
За бабки, которые ему платят уверен он решил бы любую задачу. Однако, что-то не допетрили мы с родителями срубить деньжат и не съездили к сожалению, за Оскарами… Я писал письма на Шаболовку, с предложениями заменить в новый год, в «Голубом огоньке», Пугачеву, или Ротару на мои удивительные щелчки в микрофон перед страной. Но кто-то не понимал там, что может быть интересно по-настоящему народу, или почта не дошла. Тогда я дозвонился, но выслушав меня только частично, недав мне рассказать даже про пьяный ЗИЛ, меня прервали ответом, что щелкунчик будет в другой программе и в другое время! В ответ на мои робкие попытки щёлкать в трубку, там повесились. Я был ошеломлен! Мысль лихорадочно искала объяснений. Мог ли кто-нибудь еще во вселенной издавать щелчки головным прибором!? Навер ное просто дурят народ. Выходит к микрофону мошенник в кон церте, а они под фонограмму бьют за кулисами деревянным молоточком, по голове какой-нибудь терпеливой домашней кошке, возможно принадлежащей самому мерзавцу- двойнику. Вторая версия была ещё хуже. Возможно пьянь на ЗИЛе уже отсидела за таран других жигулей с ребёнком!? Освободилась и напала на нас. Тогда это уже сложнее, конкурентов придётся не искать и разоблачать, а искать и нейтрализовывать! Ломать челюсть, или ещё чего похуже! Мечты рушились на глазах.
Неповторимая способность при жизни среди Землян куда-то атрофировалась. До сих пор, при очень открытии, что-то там вылезает в бок из сустава, и видна разница механизма здорового и спасенного. Но на перекос морды лица травма не повлияла, кривизна есть, но в пределах обычной нормы асимметрии, озлобленных суровой жизнью Совка остальных жителей страны. Более того, челюсть продемонстрировала неоднократно, что по ней можно бить без последствий боксерскими перчатками, каратистскими накладками и даже голыми руками и ногами. Мозг, правда, из-за этого часто получал диагноз – сотрясение, а челюсть пока не подводила!
Впереди, дорогой читатель, тебя ещё ждёт множество детальных описаний моих самых разных хворей и болезней, которые сопровождают медленную смерть наших организмов в плодородном слое планеты, приготовься и получай удовольствие от того, что у тебя не все это было.
Мрачный
бобёр
Во втором классе школы я неожиданно подвергся перевоспитанию в семье моей тети и со скрипом, смазанным детскими слезами, стал отличником.
И как следствие – правильным мальчиком.
И вот сижу я такой весь в белой рубашечке, в галстучке в классе пишу что-то. Захотелось в туалет по грандиозным делам. Ну, думаю, потерплю. Материал же записываем. Потерпел. И ещё потерпел. И ещё. Чувствую до перемены не дотянуть похоже. Ну, тяну руку. Тяну, тяну, и чего-то не складывается, уж не помню почему. То ли не доставала рука до учителя, то ли заподозрила учила, что я почему-то слинять без дела хочу. Но факт остается фактом, что не выпустили меня!
Материал урока мной уже совсем не усваивался. Хотя я и пытался что-то записывать второй, не вытянутой рукой каким-то совсем чужим почерком… Давление и на мозг, и на скамейку неудержимо увеличивалось. Учила по-прежнему не обращала внимания на налитые, выпученные из лица глаза. И вот, в какой-то момент, ладонь моя вдруг сдалась и сжалась в кулак и, мелко трясясь, начала опускаться на парту. Веки с трудом натянулись и накрыли окружающий меня мир. Чечетка замерла, и процесс неудержимо начал перемещать меня в ад! Почерк вернулся, и я даже начал соображать, о чем мерзкая вражина нам преподавала. Дети с удивленными вытянутыми лицами начали оглядывать класс, училка начала запинаться. У нее ведь тоже на лице был бугор с двумя дырками от ноздрей или для них. Черт ее знает…
Некоторая иллюзия, что я распространяю «счастье» в небольшом, набитом людьми пространстве инкогнито по-прежнему не покидала меня. Так мы и учились 40 человек дальше чему-то, видимо, очень важному, пока не раздался звонок. Этот звонок буквально взорвал класс! Дети вскочили и пихали все в портфели кучами, не разбирая, разрывая листы и ломая ручки! В этом хаосе только один человек действовал чинно и медленно, ни на секунду, не теряя достоинства, и ни на миллиметр, не перемещая нижнюю туловищную часть тела – это был я! Мне уже некуда было торопиться, и что самое ужасное, у меня не было хорошего выхода из ситуации! Я не понимал, как мне избавится от столь внезапно обрушившегося на меня и совершенно не нужного мне богатства. И вот, когда из бутылки вылетело вместе с пробкой все шампанское, и я остался один в непригодном для существования живых существ помещении, я начал робкие эксперименты.
Перемещение меня и всего остального в вертикальную позицию, к моему счастью, далось без негативных новостей. Походка прямоногого робота тоже оказалась очень удачным методом сохранения чистоты в школе. Удерживая сегментарную неподвижность, я неуклонно перемещался по перемене в спасательный школьный гадюжник. Когда же закончится этот рассказ, думают сейчас чопорные очкастые дамочки, поправляя осиные гнезда, зачесанные и налепленные, как они думают для красоты, у них на головах?! А вот нескоро – отвечу я вам! Запершись наконец в кабинке, я смог оценить объёмы бедствия. Моему обозрению было представлено идеальное лошадиное седло, вылепленное по индивидуальному заказу какого-то ковбоя-гнома с кобурой для карликового пистолета во фронтальной части! Лепешка не поддалась никаким аккуратным воздействиям ни с одной стороны, и стало ясно, что карликовый мозг, видимо, меньше ее, и поэтому проигрывает в этой партии. Избавится от нее силой мысли или каким-то бесконтактным способом, не превратившись в говнобомжа, было невозможно.
Задача была решена медленным, аккуратным водружением пистолета обратно в кобуру, а карлика – на лошадь. Звук звонка сообщил об окончании перемены и необходимости принятия решения, куда скакать на перекрестке богатырю-маломерку. Направо пойдёшь – домой попадаешь, но прогуляешь урок… но приблизишься к спасению чести. Налево пойдёшь – в класс попадешь, но в говне пропадешь… но не прогуляешь. В общем, честный, аккуратный мальчик в белой рубашечке, в брючках со стрелочками и в галстучке медленно, но верно прямоногим шагом вернулся в класс!
МЧС тогда не было, и никто его не вызвал. Доучившись, как и всегда до конца дня, я медленно и осторожно начал путь домой. Немного смущало, что из брюк за мной на снег уже сыпался песок, но мне кажется, это было мелочью в тот день. Дома была одна бабушка. Я скользнул в туалет, совмещенный с ванной, и второй раз проиграл мозговой штурм, как быстро и без потери достоинства и чистоплотности превратиться в хорошего мальчика. Я включил воду и начал набирать ванну. Не помню, снял ли я белую рубашечку или оставил, но в ванну я залез в застегнутых штанах и посыпанных песчаником собственного производства носках. Когда грязевая ванна набралось до подбородка, я начал приподнимать его, чтобы вода не затекала в рот. Идея была проста, протекая сквозь ванну и меня, вода должна была вытекать через верхнюю горловину, унося ненужные мне в моей жизни более элементы. Через час бабушка начала проявлять беспокойство и недоумение по поводу моей сверхчистоплотности, выразившейся в сформировавшейся очереди в ванну. Ещё через час оборону уже стало держать невозможно, так как с работы вернулась вся семья и, попав в мою утреннюю ситуацию, в отличии от меня, не намеревалась ни тянуть руки, ни заполнять штаны. Дверь уже ходила ходуном! Я вынужден был капитулировать. Но как?!
Шоколадный принц проследовал от ванны до двери, слив из штанов пару литров коричневой жидкости, а после открытия моментально бросился назад купаться! Озадаченно смотрели на меня все мои родственники, несмотря на стоящий смрад, робко озвучивая версии о дегтярном мыле, окрасившем мир санузла… Но времени у них тоже было не вагон. Санузел ведь был один на всех. Полноценно использовать его с поселившемся в нем мрачным бобром, было невозможно. Я явно привносил какой-то дискомфорт, поблескивая глупыми глазами над поверхностью с проточной водицей. Именно так я называл жижу в которой теперь обитал. Далее уж не помню, кто и как мучился со всем этим, но меня переспорили. Никакой бред про диффузию воды и продукта жизнедеятельности, выкрикиваемый мной с уверенным видом, никого не тронул. Затычка была удалена с своего места, а ещё через полчаса, сверкая белизной, я уже в окружении молча смотрящих на меня родственников уплетал куриный суп. На мои просьбы передать ещё хлебушка, или соли, никто почему-то не реагировал.
Скатерть
Родители купили новенькую скатерть. Мне кажется, что это было существенным событием, ведь ничего было не достать, а скатерть жила у нас посредине комнаты по несколько лет. Обычная нынче, клеёнчатая, тогда это были нано-технологии того времени, не совпадающая ни по узору, ни по цвету, ни с одной вещью в мире. Но в то время это было важной деталью в жизни! И вот, всем родным и знакомым уже рассказали про крепдешин, который где-то кто-то достал, и про нашу новую скатерть по блату договоренную, уникальную, единственную и последнюю. И я, наигравшись в Ваньку-встаньку и в две свои машинки, полез за стол её ещё раз посмотреть. Я трогал её, мял и разглаживал. Стучал по ней ложками. Но всего этого было абсолютно недостаточно…
В какой-то момент я почувствовал, что необходимо сделать что-то очень важное и нужное, что-то под стать самой этой важной скатерти! Может сделать испытание ее?! Выдержит ли она, например, надрез!? Я взял нож и порезал её аккуратно-аккуратно, ведь это была совсем новая и очень ценная скатерть. Два надреза сантиметра по два под углом друг к другу позволили отогнуть уголок и заглянуть внутрь на второй слой сложенной скатерти.
Мы часто смотрим на поступки детей и не можем ничем их объяснить, кроме глубокого идиотизма. Вы думаете сейчас, что, наверное, этот случай как раз такой. Так я вам скажу, что так оно и есть!!! Глубочайшего, ничем даже может быть и неизлечимого идиотизма.
Итак, испытывая крайнюю степень волнения, как и любой учёный, который впервые делает что-то, что никто до него не делал, я продолжал размышлять над тем, что ещё можно добавить в эксперимент для того, чтоб без помех сорвать нобелевскую премию или какую-нибудь другую. В результате долгих гениальных умозаключений, все это, конечно, не могло привести меня ни к чему другому, я, взяв в руки шариковую ручку, сделал единственное возможное и правильное в этом опыте действие… Я написал мелко и очень ровно внутри разреза 4 буквы «ДИМА»… Не три, как написал бы какой-нибудь плохой мальчик, или даже ты, читатель! После этого то ли дьявол перелетел дальше, то ли от вздоха выровнялась какая-то впадина или складка в мозгу, но я понял, что эксперимент с большим успехом закончен полностью! Я очень аккуратно сложил отогнутый треугольник назад, несколько раз пригладил его рукой и пошёл жить дальше. Мир ждал меня, без моих поступков, он не мог существовать далее ни минуты. День или два семья существовала обычным ритмом, ругаясь на холостых оборотах и бытуя во всех сложностях и прелестях советского времени. И вот, одним тихим ужином глаза мамы замерли в одной точке, и она явно потеряла на мгновение способности двигаться и говорить. Суп проливался из приоткрытого рта прямо на стол. Такое впечатление на неё произвёл плод моих манипуляций со скатертью. Не веря глазам, она медленно и как-то не решительно протянула руку и очень аккуратно потрогала разрез. И о ужас! Это-таки был он. Очень тихое и нарочито спокойное вопрошание об авторстве последовало не сразу. А, видимо, только после осознания всей пропасти случившегося несчастья! Отец, не поверив, вскочил вместе со старшим братом, и они начали активно трогать разрез рукой, не веря своим глазам. В результате быстрых, коротких, перекрестных обвинений все двое родителей, найдя очевидного виновника, обрушились на старшего брата. Стало очевидно, что сегодня его убьют… Больше всего, видимо, их раздражало, что он не признавался, что это сделал! Сволочь, да и только, чего уж тут говорить! Аргумент о том, что не мог же это сделать Димочка, тоже повторялся неоднократно (я ведь маленький). Я испытывал смешанные чувства: вроде как я – падла, ведь я молчу в момент, когда из-за меня казнят невиновного, но инстинкт самосохранения был тогда сильнее моего мужества, и я не мог решиться сказать! Нажравшись, падла отвалилась от вибрирующего стола к ящику с игрушками и невозмутимо начала или начал (как хотите) играть в свою машинку, иногда поглядывая на сцены убиения сородича Иванами Грозными. Слава богу, хоть сам в него ножи не втыкал… Каким-то чудодейственным образом семейный самосуд был перенесён на следующий день. И все уснули, кто, сладко храпя, а кто, нервно подергиваясь и постанывая. На следующий день я забыл про скатерть униженных и обиженных и занимался дальнейшим развитием земной цивилизации, пока вечером кто-то из родителей не решил хоть как-то исправить Мишину мерзкую выходку с расчленением семейного имущества. Вооружившись «Моментом» или «ПВА», что там было, не помню, родитель отогнул треугольник и неосознанно вытянул лицо и голову по вертикали, увидев надпись! Да еще и столь странную!
«ДИМА»! Несмотря на красоту букв и, само собственно, замечательное имя, в голове «клеителя» взрывались эмоции: как может старший брат быть таким подлецом!? Мало того, что он испортил жизнь семьи, так он ещё и столь нагло клевещет на невинного младенца! Однако, прежде чем идти за топором, внимание убийцы привлекло жужуканье моей машины, которая, обладая недюжинными способностями, прыгала с пола на диван и обратно. У машины были супер способности, я все это изобрел задолго до Бетмена! Чисто для проформы и для очистки совести перед убийством, просто проходя мимо, мне был брошен риторический вопрос: «Сынок, ты же не писал ничего в разрезе скатерти?! Там внутри разреза?! Ну там на новой скатерти?!…»
Машина упала на дубовый паркет и неуклюже повернулась к верху беззащитным брюхом. Кровь пропихнулась сквозь все вены и артерии к голове. Я молчал… Напротив меня остановились две огромные взрослые ноги! Каждая пыльная тапка приоткрыла на меня свои рваные рты и противными войлочными зубами начала проявлять беспокойство и недоумение по поводу гробовой тишины. Молчание, исходящее из меня, постепенно окутывало нашу вселенную.
Если сейчас вы читаете эти строки, это означает, что некоторые честные люди выживают в этом сложном и жестоком мире. Более того, я писал этот текст не карандашом зажатым зубными протезами, а как все люди, в смартфон, т.е. мне даже не отрезали руки! И ради справедливости надо сказать, что меня даже не наказали тогда! Со мной вели какие-то беседы!
Интересный факт: если где-то кто-то когда-то режет, например, хлеб не на разделочной досочке, а на столе или на скатерти, то именно в этот момент в мире и устанавливается новый рекорд по прыжкам или силе звуков, издаваемых голосовыми связками! Мной!
Игра
Возвращаясь из школы в третьем классе, как всегда витая в своих мыслях и фантазиях, стараясь миновать лужи ботинками, наверняка безуспешно, как это и бывает с детьми, я был привлечен торчащей из лужи бумажкой необычного цвета. Мозг вернулся на свое место и начал активно работать, сближение с бумажкой возбуждало меня все сильнее. Все сомнений нет! Это деньги. Я схватил Ленина как можно аккуратнее, ведь уже понимал, что мокрый он может и отбросить хвост. А это повредит счастью. Мой большой палец держал его за лобные кости, а остальные бережно теребили все его остальные места. Правда, если я правильно помню, у того моего Ленина кроме башки и нулей вроде никаких других органов и не было. Это был не рубль… не 5… не 10… Это был четвертак! Эйфория! Счастье накрыло меня вместе с волнением, пульс колотил мое тельце. Я знал, что зарплаты у взрослых 120 рублей! Мои накопления, а у меня с детского сада начались накопления, были в районе двух рублей. Вообщем, для меня это была недосягаемая сумма. Луж и весны больше не стало. В светящемся нимбе я летел домой, иногда приостанавливая бег, чтоб достать руку из кармана, разжать и ещё раз взглянуть на причёску Ильича. Какой же он был тогда красивый!
Я не понаслышке теперь любил его, как и все остальные дети страны. Стало как-то очевидно понятно, что когда ты отдаёшь Ильича за мороженное, то он причастен к части удовольствия. Я не понимаю почему современные президенты не используют деньги для своей популяризации? Почему нельзя для доллара поменять бумагу на какую-нибудь ворсистую, волосатенькую и покрасить в рыжий цвет, а вместо Франклина поместить Дональда, нашего с вами, так сказать, укладывающего кирпичи в стену с Мексикой. Я уж не говорю про рубль, тут сюжетов вообще куча! Обнаженный В.В., на коне, вместо кресла, в шлеме, летит внутри истребителя, на соседних креслах, пилотами сидят стерхи и дети задравшие над животиком футболки для поцелуев. Под самолётом Крым и Сочи, связанные огромным мостом. В одной руке вождя коктейль для оппозиционеров, в другой естественно клюшка для битья Америкосов. Бабушки с цветами и иконами, тоже в истребителе, молятся на коленях за следующее продление пенсионного возраста! Но, вернёмся от повышения любви к президентам, к счастливому и теперь богатому ребёнку.
Постукивая головой по двери и нервно крутя не открывающиеся замки, я, наконец, проник домой. «Я дома! – ору, – Кто здесь?!» В ответ тишина. И вот: во второй комнате брат! Господи! Хоть кто-то, с кем можно было поделиться! «Теперь у меня 27 рублей 22 копейки» – звучали неудержимо вопли то тут, то там по всему дому. «Мопед «Рига» с мотором «Д6» стоит 120 рублей, я коплю теперь на него. Осталось немного!» – орал я.
Через какое-то время мы сидели и играли с Мишей в карты, в буру… Он предложил меня научить, и я согласился. Чего нет? Маль чик я был, видимо, очень толковый, так как по большей части тут же начал его обыгрывать, хотя мне было всего девять, а ему восемнадцать, и он-то в буру давно играл. Периодически я бежал во вторую комнату и проверял в шифоньере с игрушками свои деньги под громкие вопли Миши, что это ему надоело, и он сейчас прекратит играть! В итоге, когда я выиграл у него ещё рубль и разум был уже окончательно помутнен, я предложил закончить, но тогда брат мой стал говорить, что у него должен быть шанс отыграться. И так было несколько раз! В какой-то момент я почувствовал что-то неладное. Я начал анонсировать сообщения о необходимости посещения туалета. Тихонько заглянув в соседнюю комнату и забрав сбережения, я пошёл в туалет и закрылся там. Миша ждал… ждал… потом стал общаться со мной через дверь. Когда он понял, что я эмигрировал туда до возвращения с работы родителей, стал ломать дверь. Когда она начала ходить ходуном, я вынужден был выйти. Игра стала в тягость, я начал проигрывать. Ужасное чувство разочарования разрывало голову. Миша вел меня технично. Одну из трех или четырех партий он проигрывал, громко оглашая окружающее пространство криками сожаления. Остальные партии забирал. Я проиграл Мише все! Я не мог поверить, что от 28 рублей не осталось НИЧЕГО. Возможно, это было одним из самых сильных потрясений в моей жизни. Потом уж классу к девятому-то я скопил еще рублей 15, и Миша как-то занял их у меня на неделю или две. Мне, естественно, было приятно одолжить и сделать что-то полезное, но он так никогда их и не отдал. Я не верил, что это может быть. И каждый раз выслушивал новые сроки…
Жевачка
Настоящим счастьем для детей Совка была жвачка! А может и жевачка. Это был дефицит из дефицитов! В тысячу раз ценнее и нужнее какой-нибудь, к примеру, черной икры. В семьях с достатком чуть выше среднего примерно раз в год появлялась, проникнув через железный занавес, маленькая жевательная сигарета, или она могла быть по национальности пластиком или заветным кубиком! Вкус был сумасшедший! В то время собирали жвачки годами.
Я ходил к ребятам специально в гости, в нашем дворе. Это были два брата, и они выносили маленькую коробочку с несколькими разными жвачками, которую копили несколько лет. В плане у них было съесть в новый год по сигаретке (были югославские, что ли, такие жвачки)! Как же это было круто и завидно… Мы просиживали, подолгу рассматривая сокровища и нюхая их! Само событие распечатывания и жевания было важнее любого дня рождения! Так как жвачки было не достать, то жевали неделями! На ночь или во время еды надо было куда-то выложить драгоценность! Дома или за столом – понятно куда, а вот на улице, если судьба одарила тебя конфетой или мороженным, то начинались вариации. Я, например, был кем-то научен не просто таскать в грязной руке, а лепить за ухо! Периодически это, конечно, приводило к сегментарной депиляции и жеванию собственных волос, но что не сделаешь, чтоб на манер Челентано почавкать в лицо какому-нибудь несчастному пионеру, рассказывая одновременно, как как-то раз тебя прокатили на даче на форде знакомые отца, которые ездят в загранку!
Еще, например, жевали смолу. Этот процесс, несмотря на ужасные вкусовые мучения и античистоты, был сравним, наверное, с курением детьми сигарет для приравнивания себя к свободным и все имеющим людям. Ее мы обычно добывали на стройках, обдирая с кровельных материалов и фундаментов.
В обычный, ничего не предвещающий день мама достала жвачку фруктовую и кофейную. Два пластика. Кто-то из сотрудников привез из заграничной командировки. Мама спросила нас с братом: «Кто какую хочет?». И вдруг Миша стал, заламывая руки, кричать, что его всегда обижают и все отдают мне. И в этот раз мне отдадут кофейную, а ему плохую фруктовую! Он ныл и кричал об антисемитизме и всех других возможных и невыносимых притеснениях в семье, которые с утра до вечера ему приходится выносить. Умолял сдать его в детский дом, так как даже это лучше, чем смотреть на то, как меня маленького любят, а его – нет! Мама начала ругаться, пытаясь унять его и объясняя, что младшим надо уступать и в детдоме, и даже в лепро зории, но все было тщетно, он просто визжал! Мне было уже колоссально неудобно брать кофейную, но… и жевать «фруктовое говно» я тоже не мог. Итак, в полнейшей тишине, отворачивая от брата глаза, я очень тихо произнёс «кофейную»… Миша притих и быстро взял фруктовую. Я после пережитого потрясения медленно рассматривал доставшееся мне сокровище. В этот момент как-то странно было, что униженный и оскорбленный брат, довольно чавкая на весь дом, уже скакал по диванам…
Трепеща от важности момента, я поднес к дрожащим ноздрям понюхать тот запах, который потом ещё год будет исходить от фантика, и который можно будет нюхать с друзьями, мечтая о чудесах зарубежных и диковинных.
Странный, ни с чем несравнимый запах непонятно чего прямо как-то неприятно ударил в мозг. Я стал подрагивающими руками разворачивать пластик и, наконец, засунул его в рот! Это было отвратительнейшее и удивительнейшее, тошнотворное дерьмо! Так я впервые узнал вкус лакрицы! Меня реально тошнило. Лицо было похоже на узел, сведенный судорогами. Какой дебил мог это купить для моей матери в заграничной командировке!? Миша уже ржал во весь голос и противно надувал пузыри размером с голову! «Ты сам, ты сам её выбрал. Хотел, чтоб мне плохую?! Будешь знать, как надо мной издеваться!» – вопил он, глядя на мои слезы.
Я вымачивал жвачку в воде неделями, но дрянь была качественная. Я пытался разжевывать в ней барбариски (карамель по-нынешнему), но победить зарубежный завод-изготовитель, мне было не дано. Как только барбариски сжевывались, омерзительный вкус возвращался! Это было, наверное, первое в жизни наказание за эгоизм, и надо признать, – серьёзный урок!
Любов
Я был, наверное, классе в первом, а брат в девятом, и вот вдруг у нас в доме стал появляться ангел! Это была Галя, Мишкина одноклассница. Возможно, они просто дружили, а может это были ухаживания. Не знаю. Знаю, что у меня была первая любовь! Все сжималось и как-то поднималось из живота к груди. Я краснел, пыхтел и потел при ее появлении. Других навыков общения в то время у меня в арсенале просто не было. Это потом я добавил ещё один…
При ее материализации в нашей квартире я прилипал к полу там, где меня это заставало, и прятал взгляд в стену. На самом деле просто никто не знал о моих сверхспособностях! Глядя в стену, я искривлял пространство и направлял специальные лучи из своих глаз и ушей прямо в Галю, таким образом видя и слыша каждый вздох и шорох! Проведя несколько раундов бесед с мамой о необходимости заморозить Галю на 8–9 лет, пока я не подрасту до необходимых размеров для ее, Галиного полно ценного использования, я выяснил, что человеческая цивили зация очень крепко подвела меня и ни хрена не подготовилась к моим запросам. Делать было нечего.
Наглец-старший брат вел себя абсолютно недопустимо, переходя границы приличия по отношению к моей невесте. Это раздражало меня больше всего! А вот мои отношения с Галей, ну как бы это сказать, не развивались что ли, несколько засто порились. Я чувствовал, что должен был как-то себя проявить. В какой-то момент я не выдержал и ринулся действовать! Я подбежал к ничего не подозревающей девушке, резким движением очень быстро поднял ей юбку и, застыв на полсекунды в торжестве обладания, икнув, бросился на утек в спасительный полутораметровый «храм облегчения». Только там «Джери» мог быстро закрыться от ринувшегося за ним «Тома» на щеколду и наде яться выжить до спасения родителями. Миша колотил по двери и бился в неё всем телом, но дверь выдержала!
Теперь начиналась новая жизнь! Я открылся Гале. Она знает теперь, какой я смелый и решительный, а какой я красивый и умный знала и раньше. Ведь это невозможно было не заметить. Наконец, теперь нас с ней ещё и связывает тайна «подъ юбки»!
Подлечиться
В жизни любого человеческого детеныша кипят события и эмоции, причём их количество и сила прямо пропорциональны возрасту… Событий не становится меньше. Мухи так же летают, а стаканы опрокидываются, и близкие люди что-то делают в нашем пространстве. Просто, чем старше человек, тем больше он ко всему этому привыкает, и тем меньше эмоций вызывают эти события (пока не приходит зрелость…).
Классе в первом как-то раз папа сказал мне, занимаясь своими делами и не глядя на меня, что завтра в школу не пойдем, а поедем к нему на работу в больницу немного подлечиться. Я бывал ранее у папы на работе, и было это очень даже приятненько. На работах мало детей, поэтому они сразу становятся центром внимания. А кому же это может не доставить удовольствия!? Все тети и дяди становятся добросладенькими и прямо такими приветливыми, что совершенно не понятно, это как мир всех их сплюнул со всех этих жоповато-мрачных улиц в одно место прямо сюда на работу?! В общем, я с удовольствием со всеми беседовал и рас сказывал всякую важную чушь, пока не пришла какая-то очередная тучка в медицинском халате, и папашенций не сказал мне пойти с ней. Не прекращая засорять эфир шлаком про одноногих драгунов и огнедышащих Виннипухов, я перемещался за тучкой по лабиринтам больницы. В кабинетике каком-то она сообщила мне о необходимости раздеться. После пяти-шести прерываний мной тети в связи с явной ошибкой с раздеванием и переодеванием в какую-то простыню я пошёл на встречу и продемонстрировал секреты отделения одежды от тела. И так приведение из Карлсона незаметно для пошарпанных каблуков, за которыми оно двигалось куда-то дальше по коридорам, махало крыльями и еле слышно порыкивало…
«Так» – сказала очередная врачиха: «Садимся в это кресло».
«Да вы тут все перепутали! Мой папа здесь работает (зав. отделения, терапевт Евгений Владимирович). Вы его, может, знаете. Я с ним приехал просто на работу, ну и там заодно чего-то подлечиться. Чего мне в ваше кресло-то? Зачем? Да-к, а зачем мне вы руки-то ремнями прикрепляете? Вы, наверное, не поняли, я же не больной. Тут ошибка какая-то. Я же сын зав. отделения! Так, а зачем мне рот-то открывать?»
В общем, открыл я рот этим сумасшедшим, поняв, что иначе не отвяжутся. Она давай там чего-то смотреть, копаться, пихать невесть что, и в какой-то момент рванула и оторвала мне из горла кусок мяса! Кусок самого что ни на есть меня! Ужасная, ни с чем не сравнимая боль порвала голову. Ужас бессмысленности и неуправляемости происходящим поражал меня больше всего! Иди отки, перепутав меня с кем-то, делали мне за зря операцию! Без всякого предупреждения и без наркоза, обезболивания и договоренностей! Мне не убежать и не защититься. Я просто ору слезами, захлебываясь в крови. А они продолжают говорить мне, что там есть ещё, что от меня лишнее отрезать! Все мои требования позвать отца остались без внимания, но, правда, и я в рот им забраться к себе не дал! Отрезать мясо снаружи моего тела уродка не стала, то ли слишком заметно и боялась доказательств и милиции, то ли не нравилось это ей, а фетиш её был отрывать по кускам, именно внутренности детям. Не знаю…
В итоге отвезли меня в палату на тележке и сказали спать или ждать, черт знает. Но вырубился я сразу… Вот и вопрос, который остался для меня не решенным на всю жизнь: «А как было правильно?». Да, может в 75-ом году не было каких-то безвредных наркозов. Да, может быть, взрослый врач привык, что операции людей, это всего лишь временные неприятности и, видя их каждый день, считал, что сентиментальничать здесь менее уместно, чем выдрать аденоиды или гланды. Не знаю до сих пор, чего именно там мешало моим родителям быть счастливыми?! Но я тогда воспринял это как какое-то предательство и обман и потерял на какое-то время, наверное, доверие…
Жизнь моя с одной гландой, однако, продолжалась в той же семье, и окружающие меня люди, не зная про это моё уродство, общались и общаются со мной до сих пор, как ни в чем не бывало!
Гаря
и
Миша.
Поджог
Так как мы очень близки с семьей сестры моего отца, то всегда ездили друг к другу навещать и проводить каникулы и даже отпуска вместе. Когда-то Гарик – мой двоюродный старший брат, приехал к нам на каникулы. Гарик почти ровесник брата Миши, поэтому они проводили все время вместе, ездили на велосипедах на озера и к Мишкиным друзьям. Другая близкая семья, моей тети по маме, как я раньше писал, тоже всегда была рядом. Ирочка и Боря. Как-то раз Гаря и Миша оказались в машине дяди Бори, уж не знаю, почему была такая логистика, но оказались. Было им лет по тринадцать. Боря остановился на обочине дороги, чтобы залить бензин. Дело было не на заправке, а именно на обочине. Заправок было тогда еще немного. Он наливал из канистры. В какой-то момент бензин пролился достаточно большой лужей, тогда даже на пистолетах бензоколонок не было еще автоматических отщелкивателей, надо было держать его рукой и не зевать, чтоб отпустить вовремя крючок. Видимо, Боря проспал этот момент и наливая через воронку. Ничего страшного, достаточно обычная ситуация. Что было у Мишки в голове – непонятно! Ведь не маленький уже был парень. Миша достал из кармана коробок со спичками, тут же чиркнул и бросил горящие спички в лужу. Где был этот обычный для всех людей ограничитель, говорящий всем нам, что можно, а что нельзя?! Почему он не работал у него!? Все получилось, как в современных фильмах. Бензин загорелся прозрачными синими языками пламени! Боря заорал на детей: «Бегите!!!». Гарька с Мишкой начали отпрыгивать и побежали. Боря не мог бросить состояние, которое в те годы большинство не могли заработать за всю жизнь, это состояние называлось «Жигули». Не знаю, думал ли он о других людях и машинах, проезжавших мимо, которые, возможно, сидели в своих железных сокровищах, понимая, что едут мимо активированной бомбы!? Наверное, это пронеслось сегментами и кусками в голове… Боря просто был героем, он сорвал с себя пиджак и начал им бить по огню. Бок машины ведь был, как и всегда в таких случаях, облит бензином. Горло бензобака находится над задним колесом, поэтому дорога у пламени была прямая, как по фитилю прямо в бак. Секунды нужны были для перехода огня с нижней части лужи на ее верхнюю. Боря каким-то чудом успел!
Интересно, что делать с таким неразумным ребенком!? Как наказывать? Нельзя же просто поговорить о том, что он сделал, что-то надо было добавить, как-то усилить наказание, чтобы поступок дурака никогда не повторился. Проучить Мишку Боря решил, дав Гарьке поводить машину по Мельничному Ручью, это около нашей дачи. Это было потрясающее удовольствие! Родители ведь редко никуда не торопились, сев в машину. Поэтому такие моменты бывали не часто и были настоящим праздником для нас!
Потеря
Мне было лет семь, когда в доме стали говорить о Геленджике. Сегодня ребенок подумает, наверно, что это квадратный Мерседес, который делает: «жик! жик!» Тогда дети такого не знали. Мои родители, с родственниками и друзьями, решили ехать на трех машинах на юга. Это было очень здорово! Во всяком случае точно настоящее приключение! Я скучаю всю жизнь по тем временам! Одиннадцать близких и веселых людей, объединенных дружбой и едиными интересами, весело и шумно останавливались на обеды и ужины, на ночевки и в магазинах. Путешествие длиною в месяц на Чёрное море! Из них шесть дней ушло на преодоление трех тысяч километров туда и столько же, естественно, обратно. Помню, как я с заднего сиденья все время просил папу добавить газу и обогнать то наших, то чужих, разогнаться еще быстрее, восторг от ста пятидесяти на спидометре наших жигулей!
И вот в одном из кемпингов по дороге я, переночевав в палатке, подцепил вшей, несмотря на все возражения и нытье, что меня эти вши вовсе и не беспокоят. Несмотря на то, что при родителях я корчился и изгибался крючками, но старался не чесаться, меня все же побрили. Это было впервые, когда в зеркале на меня смотрел совсем другой мальчик.
Помню, как мои старшие братья плавали наперегонки в море, до буйков и обратно, а я болел, как будто они выступали на чемпионате мира, поражаясь и завидуя их силе и умению. Помню утес и обрыв под маяком, на котором мы запарковали машины и разбили палатки на эти сказочные три недели, примусы и костры. Ночную ловлю крабов с фонариком и подводную охоту, когда братья приносили рыб, пробитых стрелой от подводного ружья с резинкой! Помню ёжика, с которым я счастлив на фото в альбоме.
Я не смог дать таких путешествий своей семье. Время подкорректировало нашу жизнь и наши отдыхи, разместило нас в гостиницах и ресторанах. Лет через тридцать после Геленджика друг скажет мне в телефонную трубку:
«Поехали в Ярославль, на матч «Зенит-Шинник» на джипе Витала».
Что такое «Шинник» я, хоть и не смотрю никогда футбол, кроме чемпионатов мира, догадался. И ответил: «Вы что там совсем что ли сбрендили? Конечно, же нет!»
Через пять минут мне перезвонил второй друг: «Димас, скажи, а когда еще мы все вместе, друзья, сядем в хорошую тачку и поедем путешествовать по совдеповской трассе? Останавливаться на трассе в кафе и гостиницах? Покупать пирожки и пить квас из придорожных бочек, как в советские времена? Проезжать городки и посёлочки? Когда?»
Я провалился в детские ощущения счастья таких путешествий и, конечно, же сказал: «Да!»
Но про то, что такое Ярославль, дружба и «Шинник», попозже, сейчас пока мы едем в Геленджик.
Остановившись прямо на обочине на обед, наша большая и шумная компания начала хлопотать и обустраивать на травке импровизированный столовый комплекс. Из каждой из трех машин достали наборы «турист», такие складные столики и стульчики, которые были в каждой туристически настроенной советской семье. На столы начали резать все, что можно было резать: хлеб, овощи и фрукты, консервы.
Кто-то с криком выскочил из леса, держа в руках приличный благородный гриб. С этого момента большая часть компании бросилась в лес: жрать-то все равно не давали. Я шел между двумя старшими братьями с надеждой отличиться и найти больше всех и, самое главное, лучшие грибы. В те годы азарт грибника завладевал мной полностью, что-то типа золотой лихорадки. Расстояние между нами было, наверное, метров по шесть. Какая-то густая чаща-полянка выросла прямо по курсу, я полез внутрь, а братья стали отдаляться, обходя ее с флангов. Грибов было маловато, но желание и надежда вели и вели. Иногда мы перекрикивались, как и положено грибникам. Чаща, в которой я пробирался, оказалась какая-то нескончаемая и ужасно густая. Голоса стали дальше. В один из криков я просто не услышал ответа. В желании выбраться я стал забирать в сторону одного из братьев, но голосов было не слышно. Тогда я пошел наоборот к другому брату, подумав, что может они где-то объединились. Через полчаса бесполезных криков и хождений я решил просто вернуться на дорогу к машинам. Через час хода стало реально страшно, так как к машинам я не выходил и не выходил, более того, я не слышал шума трассы, по которому часто ориентируются грибники. Так я потерялся где-то посередине между Ленинградом и Геленджиком. Тысячах в полутора километров от дома. На грибы стало наплевать. Родные стали любимыми и самыми необходимыми на свете. Надежда и понимание, что меня ищут, питала, наверное, меня. Я решил сохранять спокойствие и двигаться по прямой. Ведь километр за километром можно преодолеть любое расстояние, а, следовательно, и лес. Пришлось перейти вброд речку. Теперь по пояс я был мокрый. Начало темнеть. Часок я шел, ревя, пока не кончились слезы. Наконец через несколько часов я вышел в поле, там стояла какая-то изба. Счастье и надежда на спасение начали просыпаться. Я прибавил ходу, проигрывая разговор с местными крестьянами в голове. Все расскажу, если ничем не помогут, буду проситься к ним пока. Самое главное ночевать не в лесу! Я буду им помогать работать, а они меня будут держать за это в доме и кормить. Может быть, люди неплохие, надеялся я. Изба оказалась мертвая с заколоченными окнами. Как ее открыть, чтобы переночевать!? Я ковырял старые доски ставень подручными палками и бился больно плечом в дверь, все было тщетно.
В какой-то момент мне показалось, что я что-то слышу… я прислушивался и прислушивался, да, точно, это шум трассы! Я рванул по полю на еле слышный звук, все время останавливаясь и прислушиваясь. Опять усилилась надежда. Еще через пол часа трасса была видна. Я вышел на нее переполненный эмоциями! Теперь я знал, что испытывали Колумб и Магеллан! Выброс эмоций вызвал новый рев. Грязный, мокрый, плачущий ребенок идет по обочине и голосует машинам. Кому нужен такой туземец, все думали, наверно, что местный детский абориген будет чего-то выпрашивать или просить подвезти к какой-нибудь деревне. Короче, машин было немного, и они не останавливались. Но теперь я знал, что дороги точно куда-то ведут, иначе по ним бы не ехали, а значит я смогу дойти, пусть даже через несколько дней, но смогу! Все же, например, на сто человек в нашей стране может встретиться человек. Настоящий, с мозгом и душой, вряд ли я встречу через столько лет его где-нибудь и смогу поблагодарить, а жаль… Машина остановилась, жигули или москвич, уж не помню. В машине была семья. Прослушав сквозь рев мои попытки рассказать все и сразу, люди посадили меня внутрь и решили везти в милицию. Я, не останавливаясь, непрерывно объяснял все детали происходящего, начиная с того, что мы собирались есть на обед и кому сколько лет и как кого зовут. Навстречу проехала зеленая тринашка дяди Бори. Взрывом соплей орал я водителю, чтобы он тормозил, разворачивался и гнал за ними. Это оказалось не очень просто, Боря тоже куда-то несся. Как выяснилось, наши разбились на три компании. Часть людей прочесывали лес. Две машины ездили по трассе туда и обратно, патрулируя участок в пять-шесть километров, в надежде на то, что я выйду на нее, но вышел я значительно дальше. Муж сестры матери Боря, которого мы встретили, несся с каким-то ментом за вертолетом, о котором удалось договориться, чтобы полетать над лесом! Как мне рассказывали потом, после того, как убивали моего брата, который потерял меня каким-то образом, отец дрожащим, почти плачущим голосом ходил по лесу часами и звал меня. В общем, в тот день никто так и не пообедал, а я чуть не стал Маугли и узнал, как мне нужны мои родные на самом деле.
Провал
У нас на даче была мелиорационная яма. Глубокая, метра полтора-два и столько же в диаметре. Летом в ней разводились лягушки и головастики, водомерки скользили по поверхности воды, опровергая знания и понимание. Будучи маленьким, я часто сидел и рассматривал всю эту активную жизнь. Зимой яма, естественно, замерзала, но я иногда ходил туда в надежде посмотреть на еще одно чудо – заснувших во льду лягушек. Насколько она замерзла? Какой толщины лед? Все эти вопросы всегда копошились в детской голове. Как ты можешь это проверить? Ну конечно, только побив палкой, а потом и ногой по льду. Палка и даже нога у меня были всегда при себе. Я побил, и яма показала, что она совсем зимняя и замерзшая. Как после этого ребенок может остаться на берегу? Наверное, никак. Выйдя аккуратно в центр, я потихоньку расслабился и начал медленно ходить. Лед держал. Что-то нашептывало в голову: «Эксперимент не завершён!»
Естественно, я слегка подпрыгнул, еще раз посильнее, ну и наконец во всю силу. Когда я провалился, голова оставалась над водой. Обожжённый стрессом, я начал лихорадочно хвататься за лед. Все мы знаем, что лед в таких случаях начинает тестировать человека. Во-первых, он ровный и скользкий, и тебе совершенно не за что ухватиться, во-вторых, если уж ты нашел возможности в него упереться, чтоб, давя руками, вытаскивать себя и кучу тяжелой и мокрой одежды, то он вдруг начинает ломаться во всех своих трещинках, которые образовались при первом провале. Мне еще повезло, что у меня не было подводного течения. В общем, постепенно переломал я весь лед в яме, получается, что достаточно активный был ребенок… Я начал хвататься за берег, но вот незадача, берег был выше сантиметров на двадцать, да представлял из себя снег, который под моими заледеневшими руками просто сгребался в мою водяную обитель. Страх перед ругающимися родителями стал к этому времени, видимо, меньше, чем страх смерти, и я начал пытаться орать, но в доме меня не слышали. В ледяной воде силы кончаются очень быстро. Хвататься за снег не гнущимися пальцами становилось все бессмысленнее.
«Прощай, мой будущий читатель. Не напишу я через много лет для тебя книгу!» – подумал я и утонул…
Не бойся, читатель, шучу я, шучу, я просто плохо помню, как я уж там выкарабкался. По-моему, из-под снега я нащупал траву и смог как-то за нее схватиться и по сантиметру подтягиваться и подтягиваться. Впечатление на родителей полузамерзшая сосулька, изображающая работающий отбойный молоток, произвела, надо сказать, глубокое. Разгадать, откуда в таком виде явился снежный человек, чем-то похожий на их ребенка, им не удалось! Дом наш отапливался круглой дровяной печкой от пола до потолка, оббитой волнистыми железными листами. Типовое изделие советских времен. Как-то меня переодели и к этой печи всем организмом прикрепляли, чтоб прогреть внутренности мои окоченевшие. Вот всем нам мои истории – это информация о бесконечной детской и юношеской глупости, в которую даже сложно поверить. Это «сказочное достоинство» надо знать и понимать, когда растишь детей, дабы уменьшить потери и увечья этого бестолкового, суицидо-ориентированного слоя населения.
Театр
Моя мама когда-то давно в школе участвовала в самодеятельности, у них был свой школьный театр, который периодически показывал спектакли. Наверное, это было время, когда она была счастлива, во всяком случае, она много лет говорила мне, чтобы я ценил детство, так как потом буду вспоминать о нем, как о самой замечательной поре. В этом явно отражалось ее счастье детством… Возможно, не реализовано было мамино желание блистать на сцене, и это была одна из причин интереса к театру. Наверное, она смотрела со стороны на актёров как на коллег, или даже примерялась, как бы она сыграла те или иные роли.
Сколько себя помню, столько мы ходили в Мариинку. В то время билеты туда продавались не только обычным способом, а еще и в виде абонементов. Так они, наверное, обходились дешевле. А это было совершенно роковым обстоятельством для нашей семьи! Еврейская Мама просто была не в состоянии ему противостоять! Дешевле же! В абонемент попадало семь-десять спектаклей на определённые даты, типа раз в неделю на шоу. Ужас заключался в том, что спектаклей в репертуаре Мариинки было всего-то штук десять или двенадцать. В абонементах они почти все время повторялись, хотя, наверное, иногда и добавлялись новые. По этим самым причинам на «лебединое» я ходил в то время раз семь, а может и семь в год, да и на все остальное примерно столько же! Неописуемая скука переться и сидеть в душном зале в темноте, где непонятно кто постоянно вертится на цыпочках друг вокруг друга, безо всякой на то причины зачем-то наклоняется и подымает ноги во все стороны света. Действо идет под практически одинаково заунывную для ребенка музыку из скрипок и барабана. Все это просто уничтожало мою маленькую личность, требовавшую мячей и хлопушек. Даже никакие балерины со странно поднятыми юбками, демонстрировавшие «запрещенные» женские трусы, не могли меня развлечь! Оперы проходили ещё хуже! Непонятный звук изо всех головных щелей певцов совершенно не расшифровывался в человеческие слова. О чем полтора часа курлыкали деятели искусства, непрерывно нашептывала мама, но и это не спасало почему-то. Катастрофой было и то, что спать можно было только с открытыми глазами, чего я практически не умел! При любом отключении лампочки, меня тут же трясли, как пло доносящую яблоню в блокаду! Единственной радостью в этом параличе детской жизни была одна или две шуршащие фантиками по мозгу театральных старух конфетки! Все мы с вами знаем этот отдельно взятый момент в спектакле, когда музыка затихает и детский голос вроде и не громко, но так, чтобы слышно было на весь зал, говорит что-то типа «дай». Театральные старухи – выведенный Богом вид человекообразных обезьян. Единствен ное предназначение их носить под очками жабо и прислушиваться к посторонним звукам в театрах. Именно по звукам они находят себе добычу и обрушиваются на неё всеми своими гневными, беззубыми, усатыми ртами и правилами! Тоже, надо сказать, не самое влюбляющее детей в театр приключение.
Как любой маленький человечек, я периодически проверял окружающую действительность на прочность. Например, скандал на тему «буду-не буду» мог касаться каши, гуляния, укладывания и всего, чего угодно. Естественно, пробовались родители на прочность и по театру. Моё еженедельное нытье правда разбивалось раз от раза об их непреклонность. Но однажды я пошёл дальше обычного! Получив парадные брюки и рубашечку для переодевания в театр, я вместо выполнения приказа тихонько открыл раскладной «диван-книжечку». В бельевом отсеке под диваном было все, как обычно, одеяло, подушка и простынка, не хватало только мальчика, который на этом спит. Я добавил себя, и, толкая из ящика спинку дивана, смог-таки закрыть его. Трясясь от страха наказания, я слушал из-под дивана переговоры родителей, потерявших ребёнка в небольшой двухкомнатной квартире! Напряжение нарастало, после проверки пятиэтажной лестницы и обзора улицы с выхода из парадной семейный рокот добавил децибел. Начались срывы друг на друга, от чего я начал выдавать барабанную дробь об фанеру бельевого отсека, меня колотило от страха, ведь я прекрасно понимал, что все это переключится на меня при возвращении блудного сына! Смогу ли я теперь всегда жить здесь в подземелье, когда родители будут дома, а выходить после их ухода на работу? Каким вырастет диванный Маугли? Все эти вопросы роились между бельем и мной. Не выдержав напряжения, я вынырнул из чёрной дыры обратно в Советскую семью. После перфорации сознания руганью я поплыл в театр за конфетой, мелко семеня коленями и подобострастно заглядывая в подбородок маме, в попытке изображения идеального ребёнка…
В другой раз я протестовал в открыто-закрытую! Я просто закрылся в туалете вместе с рубашечкой и брючками и кричал оттуда о неприемлемости понуждения детской личности силовыми методами в искусстве и Советской жизни! Однако, мой бастион как всегда пал!
Когда-то все кончается. Так и у нас, то ли у мамы кончилось терпение, то ли абонементы перестали выпускать. Может родители удачно перечитали двенадцать стульев и задумались о конце книги, где Киса перерезал горло Остапу. Факт остается фактом, меня прекратили «ходить по мукам» и переключились на Эрмитаж…
Лагеря
В Совке все озёра были облеплены пионерлагерями. Как правило они принадлежали Советским предприятиям. На самом деле, достаточно разумная история: отпуск у родителей месяц, как правило, все хотели провести его вместе, а у детёныша в школе каникулы по три месяца. Бабушки не всегда в силах выдерживать активность киндеров, а у кого-то их нет просто, замечательных бабушек, а тут скинул чадо на месяц, или даже на два и всем хорошо. Государству – работник, который не разрывается между кухней и работой; родителю передышка-в отдаче жизни на воспитание вместо досуга; киндеру – новые друзья и соревнования всякие немыслимые! В тресте мелиорации, где трудилась моя мама-юрист, тоже был лагерь. Он находился на шикарном Коркинском озере, совсем недалеко от нашей дачи. Туда меня и сдали, так сказать, для разрядки семейной обстановки. Все было в принципе, как в нашем замечательном черно-белом фильме с Евстигнеевым, где он говорит бессмертное: «Когда я был маленьким…» Мы просыпались под звуки горна, бежали на улицу, где был ряд раковин с рукомойниками над ними, с железной палочкой, для борьбы за струю. Вода была адски холодная! Такая холодная, что я запомнил это на всю жизнь, прямо на каком-то уровне ощущений! День проходил по плану, мы всё время были заняты чем-то пионерским! Кому-то из детей дали с собой одеколоны или духи «Москва», распространённые в то время в магазинах. И вот, в один прекрасный день, какой-то самый продвинутый мальчик-пионер рассказал, что в них спирт. Этот же гений досуга перевернул флакон, наполнил колпачок и опрокинул его залпом в рот. Съежив лицо на несколько секунд в пожилого Бельмондо, пионер согнулся в Бельмондо получившего поддых. Через некоторое время мальчик вернулся на землю и заявил, что сейчас насту пит кайф! Все бросились наливать колпачки! Кайф был нужен любому! Никогда не забуду этот отвратительный, обжигающий вкус во рту. Мы периодически попивали флаконы разных детей, скорее всего пока они не кончились в нашем отряде. Думаю, мало кто ими пользовался по назначению, удивительно, что их вообще давали детям. Почему-то выпивон происходил в наших многокоечных спальных после отбоя, когда кроме болтовни всем абсолютно нечего делать, не спать же право слово! Мы не были исключением и общались, что есть мочи! Когда начиналась беготня и бои подушками, приходил дежурный пионервожатый и страшно ругался, угрожая казнью! Наш отряд никогда не пил, маршируя на плацу, или играя в пионербол! Наверно не было времени, да и боялись, что засекут! Что нужно русскому человеку, когда он выпьет? Конечно, же приключений! Мы уже тогда чувствовали, что во всех приключениях должны участвовать бабы. Что да как надо с ними делать было как-то размыто, но что-то точно надо… Так вот, мы тихонько открывали окно и вылезали в него на холодную тёмную улицу. Подкравшись к девичьим окнам, мы тихонько стучали и царапались. Нам открывали, и мы шепчась залезали туда. Если вдруг наступал шухер – слышались шаги или голос пионервожатого, то мы должны были прятаться под кроватями. Самые наглые мечтали залезть к девочке под одеяло! По-моему, даже кому-то иногда удавалось. Под кроватью рядом с ведром для «пописать и остальное» было, конечно, не очень уютно, но что делать… При открытии двери вожатым, все изображали мертвоспящих, естественно. Когда он или она произносили назидания или угрозы, все типа их не слышали. В одной из таких ситуаций нырнул я под одеяло к какой-то деве и не успел там расплющиться. То ли нога какая торчала не в ту сторону, куда надо, то ли увидел цербер процесс окончания утрамбовки. Возможно, привлекла внимание девочка-бочка с несоразмерно маленькой головой. В общем, сорвали с нас одеяло! Ничего другого я не придумал, как изображать, что я сплю вот тут вот, ну может и по ошибке, но сплю понимаете ли… Никакого эффекта моя игра не произвела. Вожатый не стал на цыпочках красться вон из палаты. Меня вытащили и, сбивая мной все жестяные ведра с их содержимым, потащили в страшную темноту! Ругать меня на весь корпус, где было много спален, было нельзя, вожатый наклонился для тирады и затих, очутившись в моем одеколонном дыхании! Ну прибухнул ребёнок, ну к бабе залез в кровать, устал там и уснул, ну что тут такого собственно!? Оказалось, много что!! Меня таскали по инстанциям на следующий день, все ругались и делали важный вид! Лизу Волкову шестьдесят восьмого года растления таскали отдельно от меня. Бедная добрая девочка, страдала за доброту, вообще никто ей не верил про «он сам пришёл…» Нас подвергли каким-то местячковым репрессиям, которые, по мнению старших, вели к депрессиям. В середине месяца, а это было через несколько дней после постельного безумства, был родительский день. Мы уже давно готовились к нему. Наконец лагерь наводнился взрослыми персонажами с лимонадом и печеньем, и под каждым кустом начался подкорм и общение. Мои не были исключением, прибыли «на веселом» и начали внедрять в меня яблоки и всякое остальное! Наконец запиликал горн, и все начали стягиваться на центральный стадион с трибуной. Директор покричал в рупор, подняли флаги под отдавание чести детьми и музыку. Отряды начали стройными рядами маршировать с песнями и транспарантами, все были при параде, в белых рубашках, шортах и галстуках с пилотками. Потом началось награждение лучших. Тем, кто победил в плавании и в рисовании, вручали торжественно грамоты и значки. Огромное количество невозможного к запоминанию текста с трибуны и т.д. В какой-то момент началась торжественная барабанная дробь и вдруг, (мне кажется именно так) произнесли мою фамилию…
«… Выйти из строя!»
Я, чеканя сандалиями шаг, стараясь расправить перекошенную рожу и тряся головой вышел вперёд. Я знал, где сидят родители, и неминуемо поглядел туда. Счастливые, они расплылись в улыбке, отец, мне кажется, даже привстал! Вот оно, заслуженное торжество, за столько лет мучений и адского труда по воспитанию лучшего на планете человека! Наконец-то!
«За систематическое нарушение режима пионерского лагеря «Орленок», за позорящие звание советского пионера поступки, за осквернение морального облика отряда «Пираты», за попытку растления несовершеннолетних девочек-пионерок…» Казалось, что рупор не заткнется никогда! Я горел синим пламенем. Стоя окружённый толпой хороших и честных людей, на огромном стадионе, мельком приподняв взгляд, я увидел, что отец обнял мать, и что мы были похожи друг на друга теперь, как две капли воды. Их тоже перекосило ударами рупора так, как я больше никогда и не видел! «…исключен! Вернуться в строй!» – услышал я концовку. Я продолжил маршрут обратно в духе охранников мавзолея, надеясь доказать выправкой, что всё это какая-то безумная ошибка! Пробивание песка сандалиями, однако, не помогло, и после заключительного марширования меня отправили в палату собирать чемодан. Не помню, как родители жарили меня на костре и вбивали осиновый кол в сердце, помню только гробовую тишину в машине, когда ехали домой…
Клубника
Наверное, из-за всеобщей нищеты населения Великой Державы в советское время человек с детства пропитывался навыками хватать и запихивать в себя все, что не попадя… Таскали туда-сюда на себе или в электричках и на автомобилях какие-то стулья, доски или банки. Все, что хоть чем-то было лучше обычной земли или продукции, производимой самими организмами граждан… Только этого хватало, видимо, вдоволь. Хотя даже баночки с говном советский человек вечно куда-то пер на трамвае в другой район по прописке. А вот, к сожалению, всего остального было до невозможности мало.
Мне было лет шесть, и я был самым маленьким представителем шоблы из восемнадцати пацанов, которые весело дружили и, как сегодня бы сказали, тусили в одном из загородного поселков Питера. В основном это были дети дачников, которые либо арендовали что-то на лето, либо владели домишками-дачками, что собственно уже было критерием успеха этих домовладельцев. Но пара человек в компании было и местных, думаю именно они и рассказывали нам иногда какую-нибудь важную информацию за партией в дурака на чердаке у Аркашки. В то время как крыша над чердаком непрерывно была накрыта тучкой из дыма, который шёл от наших сигарет. Утро начиналось с получения 20 копеек на мороженое, которые немедленно конвертировались либо в «Беломор» по 11 копеек, вроде, за пачку, либо в «Родопи» или «Бт», которые стоили то ли по 19, то ли по 24 копейки. К обеду пачка сигарет у всех заканчивалась, и мы шли стрелять их у работяг на улицах. При этом мы непрерывно обсуждали, что каждая сигарета укорачивает жизнь на 15 минут. Но когда тебе 8–10 лет, как было основной компании, то у тебя полно этих 15 минут и никакие разговоры о том, как мы перед смертью будем жалеть о каждых этих самых 15 минутах, не работают. И ты тупо делаешь все, как все.
Так вот, думаю, местные сообщали нам, когда и на каком поле созревания, например, турнепса достигают перевыполнения социалистических планов. Мы дружно колесили туда на великах с авоськами и сумками. Не знаю, были ли мои родители знакомы до моего появления на крыльце с двумя сумками, набитыми до отказа турнепсом, с этой растительной культурой? Но мы, мальчишки, с удовольствием грызли эти корнеплоды, так напоминающие редьки и репки, непрерывно удивляясь, как же это может доставаться коровам нашей страны, когда это такая хорошая и вкусная штука!? И почему наши родители не едят его как мы на завтрак, обед и ужин!?
Вообще, гордость от того, что ты не в восемнадцать лет принес в дом первую зарплату, а в шесть можешь накормить своих родителей, пусть даже и коровьего назначения едой до отвала – приятная штука.
Еще около второго Ждановского озера выращивали полями горох. Это было вообще круто. Мы бросали на пару часов велосипеды прямо у края поля и налетали на него не хуже саранчи. Через час обжорства, несмотря на помехи в виде стартующих левитационных процессов, начинали собирать его в мешки и карманы, чтоб утащить с собой и принести домой для себя и родных с целью пощекотать себя «минутой славы».
Как-то раз пришла уже совсем сказочная информация о том, что можно поехать в совхоз, и там тебя прямо официально, ребёнка, принимают в сборщики клубники, пускают на поле. Жри, сколько хочешь, но собери для советских граждан десять ящиков клубники, и тогда тебе ещё, о чудо, разрешают набрать клубники с собой. И не просто, а сколько хочешь! И все это без проблем и риска быть пойманными и осужденными общественным мнением, милиционерами, родителями и черте-кем ещё из детской комнаты милиции, профкома и ЖАКТА… Верилось с трудом, но в шесть или семь лет, даже если с трудом, но верится все равно во все!
В общем, рванули мы в совхоз поправить здоровье клубничкой. Ну что за ерунда: 10 ящиков собрать! Мелочь, да и только, когда в конце туннеля – Нобелевская! От нас пришлось ехать пару или тройку остановок на электричке. И вот мы на месте. Кто-то что-то там нам об этом сказал, и мы на грядках! Но кто это, проводящий обряд посвящения и принятия ребёнка во взрослые трудящиеся? Думаю, что скорее всего – автослесарь по имени Петрович и Бабка доярная, или столовая Михаловна.
А речи, молвленные ими в этот торжественный момент, мы здесь лучше опустим, т.к. не очень они были похожи на то, что говорили на съездах компартии, а все больше перемежались народными излюбленными терминами о силище органов русских телесных, знаменитых деяниями сотворенными!
И вот оно поле. Тут и происходит понимание определения бесконечности. Ты в бесконечном клубничном море сидишь на коленях и выбираешь самое лучшее, самое большое и сладкое. Солнышко светит, вокруг друзья! И вот, вспоминаешь эту идиотскую сказку про ребёнка-неудачника, который даже с волшебством не мог себе на кашу ягод собрать. Ведь у него то дудочка была, то кувшинчик. Ну что за даун ленивый? Ну как же это он в Щеглово-то не ехал, а в лесу этом несчастном утюжил? А про реки молочные и кисельные берега, вот же получается, почти это и есть!
Через какое-то время наевшись вдоволь, я вспомнил про ящик, который все ещё молча и неподвижно лежал в начале грядки. Не-е, сначала – себе, потом – колхозу. Я начал потихоньку наполнять ёмкости, которые предусмотрительно привез с собой, чтоб увезти как можно больше домой! Некоторые ягоды по-прежнему, естественно, закидывались в рот. И вот, два неожиданных открытия: первое – что жрать клубнику бесконечно невозможно и, второе – что время идёт, а объем собранного не очень сильно и растёт. А тут ещё и третья новость, ноги – затекают, спина как-то странно тупит, типа устала. Муть какая-то полезла в голову: «без труда, мальчик, не сожрешь и рыбку из пруда», и тому подобное. Но грузди уже были в корзине, и деваться нам было некуда. Парни-то были старше и уже начали сдавать ящики и перекрикиваться, у кого сколько, и это как-то было тревожно, ведь я все ещё только набирал себе… Худо-бедно набрал наконец все, что было, хотя «худо-бедно» больше подошло б в другую историю, ну да и ладно. Возникла новая проблема. Собирая клубнику в ящик, его передвигать надо по грядкам, например, с шагом в метр, но я ещё перетаскивал все и собранное себе! Как же его оставить там, неизвестно где? Украдут ведь! А там же была самая вкусная, самая большая и зрелая ягодка! Так я и таскал километрами весь свой урожай.
Время обеда, постукивая по желудку, сообщало все назойливее, что забивать клубникой воспоминания о курином супе с вермишелью, оказывается, не получается. Солнце пекло, кожа подгорала, как яичница собственного приготовления. И вот, уже часам к пяти, когда начало как-то тускнеть вокруг, результат был достигнут.
Я помню, как на меня очкарили толстухи в электричке по пути назад. Я был, конечно, под подозрением. Представьте себе, ребёнок, весь перепачканный кровью, все лицо, руки, ноги и даже сандалии-корзинки – непременный атрибут летнего пионера. А ещё, этот зомби-сыроед, сидя в обнимку с грязными в земле полиэтиленовыми пакетами, явно выкапывал что-то с кладбища, а из пакетов льет кровь! Уж не помню сам ли или под угрозами крестов и осиновых кольев, но я был депортирован со всеми своими кровоточащими органами в тамбур поедать человеческие глаза и кишки в одиночестве и полумраке, как и положено пионерам-упырям. Я проливал дальше лужи и думал, как же это так коварно получилось-то, что мешки по 200 или 300 ягод каждый превратились в мешки с одной огромной ягодой, в каждом!? В пакетах было зажаренное на солнце месиво с приличным содержанием земли и травы, многократно утрамбованное волоханьем вдоль километровых грядок, спертое полиэтиленовой не продуваемостью. Но это был мой урожай, таким трудом давшийся, такой первый по своей клубничной эксклюзивности! Такой важный в объяснении родителям, какой я полезный член семьи, какой умный и успешный! Ни о каком сбросе семи клубнико-арбузов на железнодорожные пути во время остановок не могло быть и речи!
Не помню, успел ли я изгадить весь наш миленький загородный домик или меня успели перехватить и нейтрализовать на подступах к Москве, но пакеты были приперты! Можно пред положить радость моих родителей при столкновении с такой моей неожиданной кипучей деятельностью под простым Российским названием «все в дом!».
Курение
Р.S.: всё лето мы курили по пачке в день. Один раз папа доктор, целуя меня, чуть не упал в обморок, опустившись в смог хабариков, скуренных до половины фильтров, которым я постоянно благоухал. Да что говорить, часть их, скорее всего, хоронилась у меня в спутанных кудрях. Пораженный папа прочел мне лекцию о вреде курения и т.д., которая, естественно, не произвела ни малейшего впечатления.
Первого сентября, как обычно, началась школа, и мы пошли с физрукосом в садик «Олимпия» бегать. Какого же было мое удивление, когда я моментально, почти со старта задохнулся, а ребята все убежали вперёд. И вот следующее изображение появляется передо мной: и это девочка, и потом следующая! И так начинает постепенно закрывать осеннее солнышко последняя девочка. Такие девочки есть в каждом классе, они в 2 или 3 раза больше обычных детей, эдакие буйволицы-тучки. Как правило, это результаты наплевательства или безумной глупости родителей. Итак, постепенно покрывая мой безвольно болтающийся язык пылью, подымаемой слоновьими ножками-тумбочками, и она меня тоже обогнала.
Как я добежал – не помню, но курить бросил в этот день.
Цемент
Помню нас в школе водили на спектакль «Цемент»! Это спектакль про цемент! Шел он в ДК им. Горького. Был абсолютно пустой зал и один наш класс. Почему никого не интересовал спектакль с таким загадочным и романтичным названием?! То ли уровень образования и развития населения в восьмидесятом был уже настолько высок, что все всё про цемент знали вплоть до самых мелких нюансов про консистенцию, перевозку и смешивание, то ли народ смотрел описание и, узнав, что спектакль про коммунизм и пролетарские мучения, а не про строительный материал, разочарованно сплевывал и отходил от касс. Люди в эти годы были уже совершенно сыты подобными пропагандистскими яствами в искусстве. Артисты играли только для тридцати пятиклассников и не менее несчастного преподавателя. Внимания детей хватило минут на десять. Заметив, что абсолютно равнодушно к проблеме личного и общественного учительница заснула, мы начали непринужденно общаться друг с другом. Как и положено людям, смеяться хочется именно там, где нельзя, а детям особенно. Мы ржали и кидались бумажками и ручками, а артисты пламенно кричали друг другу что-то про коммунизм, честь и цемент! Не могли они остановиться, бедные, и гаркнуть на нас со сцены. Понимая это, мы наглели все больше, дети начали бегать по залу, перелезать через ряды, кто-то дрался, катаясь по полу в проходах. Может, училка и просыпалась, но увидев такую картинку, да и собственно отсутствие военных действий между артистами и зрителями, жмурила что есть сил дальше, это нам неизвестно. Вот такие были еще в то время пережитки прошлого, наверное, это были остатки программы полит-агитации Коммунистической партией детей, а может быть, учительская и театральная глупость, выразившаяся в полном отставании от времени и реальности.
Лыжи
и
сложности
Помню, в детстве иногда нас заставляли прийти в класс с лыжами, и мы гоняли на физкультурную радость в близлежащий парк. У меня вечно мерз нос и все пальцы, а уж процесс транспортировки лыж между домом и школой превращался в отдельный аттракцион. Лыжи я связывал всегда хреново, а ещё и знал способ их вообще не связывать, как говорится, чтобы с этим не связываться.
По улицам города в эти дни двигалась конструкция, напоминающая ежа или, например, морскую мину. Кроме собственных конечностей и мыслей, из меня в разные стороны света торчали четыре лыжных конца и четыре конца от палок. Руки были как всегда без варежек, которыми настоящие мужики должны были пренебрегать. Соответственно, кулачки прятались в карманах. Лыжи с ужасным скрежетом волочились по земле и каждые двести метров неминуемо выбрасывались на поверхность планеты. Теперь, не разжимая замерзшие кулачки, надо было виртуозно собрать все это барахло и опять зажать под мышкой. Понятное дело, получалось не раньше пятой попытки, но маленький красноглазый Гремлин с рожками появлялся и шептал: «Ты же не слабак, ты же упрямый, ты же не будешь связывать лыжи?!…» По выходным, зимой, иногда на меня одевали неординарное количество слоев футболочек, рубашечек и свитерков и вставляли все это прямо вместе с моей многогранной личностью в лыжи. Пройдя километрик по краю нашей загородной дороги, мы заходили в лес. Там обычно была лыжня, и раз в 20 или 30 минут ещё и встречались лыжники – это такие специальные люди. Наверно, из этих самых лыжников и формировались кружки и секции нашего спорта.
В одну из таких лыже-гулянок, как и положено любому хомосапиенсу, я захотел «за ёлочку». Руководимый многочисленными наставлениями родителей, я аккуратно наступал лыжами по глубокому пухлому снегу к кустикам, стыдливо уходя все дальше от лыжни, дабы никто и никогда, ни при каких попытках подсмотреть не смог бы узнать мои таинства. Мне уж было лет шесть, не маленький все-таки. Попытки снять штаны обернулись неудачей. Они были на подтяжках и назойливо пружинили каждый раз обратно аж к груди. Мой способ скидывать помочи через плечи не получался никак, а снимать на морозе пальто и все свитерки было долго и страшно! Я начал путь обратно, но организм придавливал время все больше и больше. Метров с пятидесяти я стал орать о своей неразрешимой проблеме, и в который раз один из родителей оказался гением и сообщил мне недоступное мозгу решение – отстегнуть двух передних крокодильчиков от штанов.
«Но ведь они уползут к плечам, и не найдем!».
«Чёрт с ними, наденем потом поверх!» – получил я лаконичный ответ.
Итак, подгоняемый собственной задницей, падая в спешке на разворотах лыж среди кустов в снег, я продолжал борьбу за достижение именно дальней ели. Окоченевшими пальцами наконец удалось расстегнулись пасти крокодилов. Пуговица и молния – и дело было решено!
Как же громко и обидно я плакал! Обидно было на всю жизнь, окружающую меня, на родителей, на собственную глупость, обидно на себя! Я шёл и ревел, пробуждая ленинградских медведей в берлогах. За мной, кроме пострадавших задних лыж, тянулись по снегу обгаженные помочи. Такая замечательная и нужная вещь! Штаны, доставшиеся, видимо, от старшего брата, непрерывно спадали. Ситуация вновь была несовместима с дальнейшей жизнью!
Вот когда летом мы ходили в лес за грибами, все было не так. В большой шумной компании с братьями и родственниками мне так хотелось найти самые лучшие и большие грибы, чтоб заслужить уважение и почёт. Когда все устроились на пикник и достали сваренные яички, помидорки и термосы, я побежал опять за дальнюю ель. Я очень торопился, ведь еще нужно было посыпать соли на разрезанный свежий огурчик с пупырышками, взять бутик с докторской и быть вместе со всеми нашими веселыми и родными людьми, показывать самые лучшие грибы из корзинки, а я вот здесь теряю время. Заодно, как настоящий грибник, я, конечно, зорко и внимательно осматривал весь окружающий лес в поиске столь желанной радости от нахождения гриба.
Итак, вот сейчас можно уже бежать обратно, туда на поляну… Как это могло произойти!? Это не укладывается в голове. Прямо за мной был огромный белый гриб, именно огромный. Не заметить такой гриб невозможно. Такого гриба сегодня не нашёл никто! Белые у нас в Питере, вообще честно говоря, редкость. И вот, он стоит передо мной во всей своей красе, украшенный всем тем, что я на него только что сбросил, и сверху этот кусочек мятых «Известий», на котором что-то про сталеваров… Что делать-то!? Я прибежал на поляну засорять ее громкими криками о том, что я нашёл огромный лучший белый, с призывом ко всем бросить все и идти его смотреть, но поляну было уже не поднять, она гудела столь замечательным и желанным перекусом. Естественно, мне сообщили, чтоб я явил чудо народу. И что было делать?! Просто забыть про погребенное золото инков?! Через минуту я подбежал к каждому едоку и прямо к помидоркам и бутербродикам, прямо так близко-близко к лицам, и мой замечательный гриб, прям вместе с газеткой, я принес и показывал!
Дыба
В пятом классе, перейдя в новую школу, я попал за одну парту с парнишкой. Да-нет, правильнее сказать с – детиной одним. Он был на год меня старше и выше почти всех остальных на голову. За неделю мы как-то начали общаться и выяснилось, что, как и у многих других детей, интересы во многом похожи. Путь из школы домой оказался тоже почти схож. И вот, выйдя из школы и угрожая вселенной размахиваемыми портфелями, шапками и всем, что попало в поле зрения нашей кипящей энергии, мы, не затягивая процесса, умудрились поссориться, понятное дело, что из-за какой-то чуши.
Вторая фаза, поочередные оскорбления, наступила незамедлительно. Она проходила неспешно. Раз в несколько шагов один из нас в тишине (машин мы уже не слышали) выпускал изо рта что-то типа «ублюдок безмозговый» или «идиот обкуренный» и т.д. и т.п. И вот, в перечне Леши прошло «еврей…». Я был научен, что в этот момент надо было бить в морду, но, черт подери, этот бугай был выше меня на голову, и я уже видел, как он в течение недели жёстко выдавал пендали всем подряд на переменах. И вот, как-то кулачки мои сжались, но никуда не полетели. Мозг судорожно перебирал, чем же достойно ответить на оскорбление, но ничего, кроме какого-нибудь «урода тупоголового» или подобной безликой чуши, не приходило. Леша по паузе или по тону считал тут же, что попал в яблочко. И, понимая это, начал повторять, именно, это моё колющее и режущее «еврей, еврей, еврей».
Обстановка накалялась больше и больше, но драться почему-то было неохота, и ему тоже. И вот, в какой-то момент кто-то из нас не выдержал и плюнул другому на пальто! Второй идиот тут же ответил тем же! Мы не забывали обзывать друг друга, но теперь необходимо было ещё изыскивать каждый раз какой-то запас давным-давно закончившейся слюны, иначе оскорбление явно не засчитывалось!
Ужас ситуации был в том, что милый, совместный путь домой был несколько километров. На нас не было живого места. Вся одежда, портфели и даже волосы были полностью заплеваны. Да что уж тут, все наши лица были полностью в слюнях! Прохожие останавливались в недоумении, наблюдая за нашим веселым и непринужденным досугом. Возможно, мы промахивались иногда и попадали и в них. Не помню уже точно. Одно меня удивляет, как мы не умерли от обезвоживания…
Так мы подружились с Лешей. Родителям ни одна из моих версий по поводу того, что со мной случилось, почему-то не подо шла. Они, конечно, догадывались, что я побывал в хоботе простуженного слона, но никак не могли понять, откуда этот хобот взялся…
Клинья
и
не
только
Помню в годы застоя, когда ничего ни у кого не было, родители где-то по блату достали кожу. Кожу на пальто или на пиджаки, не знаю, было ли сразу у них понимание, на что. Ну как объяснить сегодняшнему жителю, что такое было в семидесятых ходить в кожаном пальто или пиджаке? Наверное, это что-то типа, как нынче ездить на мерседесе «S» класса послед ней модели. То есть всем ясно даже не только то, что ты крепко очень зарабатываешь, а еще, что ты супермодный человек – бомонд что ли. Человек, который расширил обычные рамки пространства и проник куда-то, куда остальные жители совка были вообще не вхожи. Итак, кроме машины и отдельной квартиры, мои родители должны были лакирнуть свою успешность кожаными одежами. Думаю, они были в восторге от такой удачи, ведь даже, если ты скопил или занял деньги, то такие вещи было почти невозможно достать! Ты должен был знать каких-нибудь грузинских подпольных сапожников, которые где-то в подвалах шьют обувку из этой самой кожи, которую в чемодане привезли их соотечественники, возделав ее где-то там в солнечной стране своей так, как их научил их дед-пастух. Почему в России, где в общем-то было полно колхозов и совхозов, набитых коровами, мясо и молоко, которых шло на прилавки тысяч магазинов, не было кожи? Не знаю, наверное, она шла на экспорт за валюту или вся уходила на огромные обувные фабрики типа «Скорохода»*.
Добытая «родительская кожа» была по сегодняшним меркам отвратительная, какая-то дубовая, не гнущаяся. Каждый сгиб ее сопровождался шумом, как будто согнули жестяной лист. Человек в таком пальто был бы не только виден, но и слышен в любом помещении. Сегодня, чтобы добиться такого эффекта, вам придется залезть в современном кожаном пальтишке в морозилку минус восемнадцать на часик, больше не стоит, иначе можно забыть, что вы там делаете, и все тогда сорвется. Итак, кожа поселилась в шкафу и начала искать себе достойного скорняка-портного! Ошибиться было нельзя, отдав не тому человеку, можно было потерять не только большие деньги, которые она стоила, но и упустить, возможно, и навсегда, шанс щеголять в самом модном и шикарном прикиде! Теперь, всем гостям в середине вечера вместо фамильных сокровищ в виде новых хрустальных изделий демонстрировался хрустяще-шумящий рулон. Все разворачивали, оценивали под люстрой цвет, аккуратно сгибали, видимо, боясь заломать, пробовали тихонько царапать ногтем и цокали языками в восхищении. Можно сказать, покупка работала не хуже любого экспоната искусства, например, ведь картину или портрет не носишь с собой по улице, а вот дома людей дивишь, и от этого получаешь неплохие дозы приятных ощущений. Поиски портного затянулись, кожа лежала уже год или два, но «кто ищет, тот всегда…», как говорится в песне.
Настал момент и сокровище повезли к мастеру. Развернули и застыли в замороженном состоянии. В разных местах по краям ножницами были отрезаны странные треугольники. Что за зверь завелся в шкафу и отъел треугольники, было неизвестно! Двух плащей не получалось теперь, банально не хватало материала! На пиджаки, слава Богу, его было почти достаточно. Мастер пообещал, что что-то придумает, то ли кусочки где-то вставит, то ли короче сделает, а может обрезки у него были от прошлых изделий? Папа и мама щеголяли на праздниках и ответственных мероприятиях в пиджаках много лет потом. Но, вернемся к зверю, изъедающему кожу в шкафах, к этой огромной зуба той моли! Вместо того, чтоб искать ее, вооружившись пистолетом и фонарем в лабиринтах шуб и простыней, родители стали рассматривать Мишкины клешенные джинсы. В конце семидесятых мода Битлов и всяких хиппи-вольнодумцев уже просочилась и в совок. В джинсах внизу в швы были вставлены клинья. Совсем кожаные, почему-то, всем своим видом очень напоминающие будущие родительские пиджаки. Если приложить к ним ухо, то, наверное, можно было услышать тихий шепот: «Мы могли бы быть плащом, плащи моднее пиджаков…»
Вновь бушевала буря! Опять родители рвали и метали. Действительно ли теряются нервные клетки, когда ты хочешь кого-то убить, но разум останавливает и не дает? Наверняка! Мишке было ведь уже лет восемнадцать-двадцать. От таких поступков у близких наступает ощущение полного бессилия, а его сопровождает ужасное сожаление и разочарование в своем самом важном в жизни достижении – в детях…
Еще через полгода мы уехали отдыхать. Мишку оставили одного, в квартире шёл ремонт, он должен был приглядывать за мастером. Когда мы вернулись, пришли гости. Отец по торжественному случаю достал из бара дорогущий эксклюзивный французский коньяк, если мне не изменяет память – «Martel». Вещь берегли там пару лет для какого-нибудь самого важного случая. Видимо, случай настал, то ли юбилей это был, то ли новоселье. Все попросили пустить его по кругу посмотреть. По столу шло два предмета: потрясающей красоты бутылка с вылитой в ней из стекла печатью и удивительная яркая коробка. В совке никто не видел никогда алкоголя, упакованного в индивидуальные коробки. Отцу подарил его спасенный им больной, видимо, какой-то очень непростой человек. Наконец отец разлил гостям по стопочке. Никто тогда про коньячные бокалы ничего не знал, конечно. Был произнесен долгий важный и волнительный тост и все, даже те, кто никогда до этого и не пил алкоголь, бережно поднесли заморское чудо к носу, пытаясь ощутить букет неведанных никогда прежде ароматов. В таких случаях после глоточка идет пауза. Пьющий, нет, вернее вкушающий, должен в тишине ощутить все тонкости и детали прелестного мастерства и достижений выдающихся мастеров. Так было и в этот раз, гробовая тишина повисла над столом. Через несколько секунд люди начали пересматриваться друг с другом в попытке оценить реакции остальных. Кто-то отхлебнул повторно, кто-то по великой русской традиции опрокинул залпом оставшееся в стопке. Люди начали закусывать. Отец стоял, как вкопанный и не садился.
«Женя, садись, это похоже чай. Ничего страшного, главное, что все мы сегодня здесь собрались, зато оливье удался и вообще все замечательно».
Вечером я плакал и просил папу не трогать Мишку. Один-единственный раз в жизни я видел, как отец пытался что-то сделать физически, он кричал, что задушит Мишку собственными руками, а тот вместо раскаяния и просьб о прощении, невозмутимо твердил, что это не он с дружками выпил весь алкоголь в баре и залил везде чай. В бессилии отец попытался изобразить или действительно схватить Мишку за шею, они повалились на диван. Мишка вывернулся, для самбиста это было не очень сложно. Мама почувствовала единственное решение и закричала, чтоб он уходил. Дверь хлопнула под напутствие отца, чтоб он никогда больше и не возвращался. Так Брат покинул отчий дом. Мать дала ему ключ от комнаты в коммуналке, где мы раньше жили, на Техноложке. Когда я ездил в старую школу на троллейбусе, я часто заходил к Мишке. Похоже, шло противостояние между ним и родителями, денег у него не было, и он покупал хлеб, пек из него сухарики, нарезав на кубики и этим питался. Я с удовольствием угощался и даже завидовал ему, что он может есть только сухари! Родители, наверное, ждали, что без денег он вынужден будет вернуться, извиниться и они опять примут его. Все пошло не так. Одинокая самостоятельная жизнь имела уже больше плюсов, чем минусов. Мишка не пришел, конечно, через полгода он явился под уговорами матери помириться с отцом, и какие-то отношения были восстановлены, но жить он остался на Техноложке.
Плакат
Итак, наша скрепленная плевками дружба шла год за годом, и в ее поле в том же пятом классе был включен Фокс. Маленький, худенький, лопоухий, пучеглазый интеллигент-еврейчик. Нет, мы не заплевали его с ног до головы, принимая в друзья. Мы даже не порезали ему вены, чтобы поклясться на его крови в дружбе. Просто он всегда был со всем согласен и слушал любую нашу ересь, с попытками найти в ней положительную суть. Так он и стал нашей частью, тихий, спокойный, честный, все понимающий дружок…
Еще в нашем классе учился двоечник Ромыч. С ним мы совершенно не дружили. Он жил какой-то своей жизнью, в своих грязных ногтях и соплях, и особо с нами не пересекался. Однажды Ромыч притащил в школу плакатик «интерфлюг», была такая зарубежная авиакомпания. Плакат складывался вчетверо или шестеро, при разворачивании можно было любоваться «ТУ 154», летящим в голубом небе. Вообще-то, вроде как ничего особенного, но иностранные буковки, большой, качественный, глянцевый в нищем совке, где ничего тогда кроме газет «Правда» и «Известия», которые даже никто не выбрасывал без использования по второму назначению, не было, в общем, вещица заслуживала внимание. Ромыч тихо сообщил нам, что у него не один такой плакат и поинтересовался, не хотим ли мы у него купить этот плакатик за 40 копеек? Деньги были вполне подъёмные, всего лишь два пломбира в вафельных стаканчиках, на которые нам ежедневно выдавали родители. Но мы уже были взрослые и торопиться не стали. Через несколько раундов переговоров плакат оказался у нас на реализации. Да еще и с договором о прогрессивной скидке в случае опта! Покупки новых клюшек, игр и мопедов начали загружать наши карты памяти и пробуждать румянец на мозгу, а плакат начал непрерывно демонстрироваться тем же одноклассникам, которым мог бы его продать и сам Ромыч… но с нашим энтузиазмом, профессионализмом и авторитетными мнениями дискуссии шли вполне активно!
И вот, разгоняя воздух коридора ушными плавниками и до противного интеллигентненько вытирая носик платочком, ничего не подозревая, выйдя с очередного больничного, семенил прямо на нас маленький, пучеглазенький Фокс. Не помню, поздоровались ли мы с ним в ответ или сразу развернули плакат. Ну, в общем, развернули. Наш «образец этикета» начал тут же кивать головой и нахваливать синий цвет неба и качество бумаги, всячески стараясь изобразить понимание и поддержку… Я совершенно официально заявляю сейчас: «Фокс–провокатор!» Он сам спровоцировал нас на вступление в товарно-денежные отношения с другом! Мы находились в состоянии поиска покупателей с целью обогащения. Разве можно было в такой момент так нахваливать товар!? В общем, мы еле дождались окончания уроков. Схватив под мышки нашего святошу, его портфель, сменку, поперли все это к Фоксу домой, не взирая, естественно, на его робкие попытки переместится в художественную школу на занятия, которые, как вы понимаете, он никогда до этого не пропускал… Сожрав по булке-слойке за 7 копеек каждая (как могли эти булки исчезнуть с рынка – это загадка?!) и выпив чайку, которым приветливый хозяин нас почивал, мы, как-то автоматически находясь в состоянии аффекта, получили с него рубль (понятное дело, родительский, заначенный милыми инженерами в серванте). Плакат Фоксу мы по-честному отдали! И находясь в самых растроганных чувствах, потрясая окаменевшему Фоксу руку с риском отрыва от тела, быстро раскланялись! Итак, практика доказала нам громадную рентабельность нашего нового бизнеса и, как выяснилось, востребованность продукта рынком! Об уроках не было и речи! Тут же, вложив в бизнес, а именно в средства связи, 2 копейки, мы прямо из-под дома Фокса, который, наверняка, абсолютно бледный, все ещё молча и неподвижно сидел на диване рядом с плакатом, мы свя зались с нашим поставщиком товара и договорились о переговорах. Путь из будки телефон-автомата до Ромыча мы преодолели бегом. Ромыч был самым маленьким в классе, еще меньше Фокса, это тоже как-то спровоцировало нас. Вероятно, именно из-за этого его отвратительного качества мы вместо передачи ему 40 копеек забрали у него целую картонную коробку плакатов, честно украденных им на каком-нибудь складе авиакасс или авиакомпании…
Слово забрали это… ну как бы забрали «насовсем». Мы неустанно бегали по школе и показывали плакаты абсолютно всем этим сумасшедшим, придурошным детям, но ни один идиот так и не отдал нам свои денюжки.
Прошла неделя, Фокс восстановил нервную систему. ОРЗ и температура отступили, и он вышел опять с больничного. На все наши опасливые вопросики он сообщил нам всю свою чин-чинарем культурную стружку о том, что и он, и якобы его родители очень довольны его приобретением и тому подобную чушь. Я опять совершенно официально заявляю сейчас: «Фокс-провокатор!». Он сам во второй раз спровоцировал нас на вступление в товарно-денежные отношения с другом! Мы находились в состоянии поиска покупателей с целью обогащения, разве можно было в такой момент так опять нахваливать товар!? Мы опять еле дождались окончания уроков. Опять схватив под мышки нашего святошу, его портфель, сменку, поперли все это к Фоксу домой, не взирая, естественно, на его робкие попытки переместиться в художественную школу на занятия, которые, как вы понимаете, он до этого пропускал всего один раз…
Дьявол овладел нами вовремя уплетания булочки с изюмом и орешками, на корочке сверху посыпанной сахарной пудрой. Черт его бери! 13 копеек, по-моему. Плакат висел на стене посредине гостиной! Разъезжая улица превратилась в Вол- стрит. Обречённо молчащий Фокс дрожащими руками наливал чай. Теперь уже второй плакат стоил 3 рубля… А какого же было хрена так расточаться, что прошлый плакат действительно оправдал надежды семьи!? Прищуривший глаза Дыбин, булькая пузырями, медленно интересовался о том, сколько всего плакатов максимально нужно Фоксу и всем его родственникам для полного счастья!? И увеличится ли количество, если мы сделаем прогрессивную скидку на опт? Мы забрали трешку… Еврейские глазки Фокса заняли на его лице еще больше места, чем обычно… Забрали трешку вместе с нимбом у нашего святоши и отбыли, освещая счастьем зашарканный подъезд. Профессии наши определились тогда. Какие нахрен врачи, инженеры и юристы!? Торговцы плакатами «интерфлюг»! Вопрос был решен!
Долгие лета, пока Фокс жил в той квартире, мы, приходя, любовались плакатом на стене. Но Фокс продал ту квартиру. Надо поинтересоваться у моего друга, а где же он теперь… Мы, как настоящие друзья, больше не продали Фоксу ни одного плаката, а ведь могли сколотить целое состояние, посещая его ежедневно! Ведь остальных покупателей мы так никогда и не нашли…
ПРОнография
Порнография, или как мы ее тогда называли «пронография», появилась в школе классе в седьмом-восьмом, по рукам ходили иногда какие-то картинки. Мы брали их в руки и замирали на несколько секунд. В этот момент происходило фотографирование прямо на мозг! Помимо этого, жизнь шла своим чередом: мы учились, бегали в кино и на спорт. Дыба ещё посещал фотокружок, ну и конечно, уже говорили о бабах и машинах. И вот однажды у меня дома мы полезли зачем-то на антресоль, и Лёша увидел, что какая-то сложная штуковина, стоящая там – это увеличитель! Он в нескольких словах объяснил, что с его знаниями и оборудованием моего отца мы можем сами печатать и проявлять фотографии, не сдавая ничего в ателье. В ход пошёл фотоаппарат «Смена М15», рублей за 10, по-моему, купленный мне мамой. Мы как-то договорились, и нам дали десяток чёрно-белых фоток на денёк. Мы аккуратно сделали фото с фотографий, и началось волшебство! Мы проявили плёнку и на ближайшие недели переместили нашу жизнь в ванну моих родителей. Слава богу, у нас был раздельный санузел, и у родителей была возможность пользоваться хотя бы туалетом. Это и спасло их тогда. Еще из удобств у них была возможность мыть руки в кухне! Что еще надо-то!? Ванны у них больше не было…
Мы ходили по всей школе с видом наркодилеров, отлавливая малышню и ровесников и объясняя, что пломбир в ДК
«Пищевик» и ватрушки в столовой значительно хуже «пронографии». Мы цокали языками и нахваливали формы и внешние данные демонстрируемых, безнравственных, капиталистических, падших женщин и, увлекаясь, рассказывали, что за рубежом все девы и нравы такие, и все там абсолютно без комплексов, и занимаются непрерывно нудизмом и сексом, и кайфуют. Наши теории так быстро открывали рты слушателям, что никто даже не задавал нам вопросов о том, откуда мы все это знаем?! Все-таки в руках-то у нас были доказательства! Именно в этот момент и надо было приобщить поплывшего лошенка к шикарной жизни за бугром и согласиться оказать ему милость и продать наши фотографии по 25 копеек/штука. Этим действием мы как бы принимали его в касту избранных, знающих людей, которые именно сейчас начали восхождение к мечте!
Должен заметить, что школа, это замечательная торговая площадка для начинающих бизнесменов. Здесь действительно работают все законы бизнеса и рынка! Предложение и спрос, маркетинг, и даже конкуренция и рэкет! Законы и менты в виде учителей. Стартовые родительские капиталы, идеи, энергия и сноровка, короче, все тоже самое, как и потом! И границы школ – это регионы субъектов федерации или стран, как кому нравится! Итак, не то чтобы торговля горячо шла, но мы все время пополняли товарный запас и печатали все новую «пронуху».
Возможно, нам был очень по душе этот процесс!? При чем не только из-за того, что мы сами были фанаты нашего товара. Но ведь мы богатели от каждой напечатанной партии! Мы ведь пересчитывали каждый раз сколько у нас товара по ценам продаж! И, конечно, мечтали, на что мы потратим наши капиталы! Самой большой сложностью в нашем производстве были мои родители. Они постоянно приходили с работы и начинали жить в нашей квартире! И сколько им ни объясняй, что в ванне опять печатаются фотографии моей собаки Альмы, которая была у нас в мои 6 лет (потом ее отдали охотнику), они все равно постоянно пытались зайти в ванну или требовали, чтоб мы назвали время, когда наконец ее освободим! В качестве прикрытия бизнеса через несколько часов оккупации ванны я выходил с Дыбой, держа в руке три фотографии Альмы, вымоченные в растворе фиксажа! Остальная продукция пряталась под рубашки и в штаны! Родители, конечно же понимая, что происходит какое-то надувательство, тут же требовали показать, что же мы создали за эти годы в ванной. Я подходил, робко и медленно протягивая им каждый раз одни и те же три фотографии Альмы ужасного качества! Не узнать эти фото было невозможно, ведь на всех трех фото Альму перечеркивали очень четкой и запоминающейся формы кочерги или рельсы! Не знаю, откуда взялись эти дефекты в наших негативах!? То ли мы прошлись по ним ногами, то ли в папу каждый раз кидали охапку листьев в момент фотографирования собаки?! Понимая, что другие собаки могут быть распознаны родителями как поддельные и, не имея других негативов, я вынужден был парализовывать родителей каждый раз эмоционально. Перед выходом из ванной мы смачивали мне щеки водой, рука с фотографиями дрожала, протягивая фото родителям. Я обычно прерывающимся голосом, заикаясь, говорил им прямо в душу: «Как вы могли ее отдать?» А на удивление родителей о том, почему же мы опять несколько часов печатали эти же три фотографии и где же все пачки фотобумаги, купленные вчера, я вынужден был, слегка умирая от скорби, кричать, что у меня нет других негативов Альмы из-за них, а остальные фотографии получились ещё хуже, и эти лучшие – из всех. Битюг Дыба иногда молча присутствовал при моем выступлении, почему-то ни разу не поддакнув даже, со временем потерял интерес к трагедии, и, выходя из ванны, проходил в мою комнату, не обращая никакого внимания на родителей, ему ведь надо было там разложить продукцию…
Именно тогда мы с Лехой поняли, как важно в жизни заниматься любимым делом. Ведь сложно себе представить, если бы мы вынуждены были в темноте под тусклым красным фонарем ежедневно часами писать что-то или вытачивать, мы бы просто измучались и лишились прекрасной поры, называемой «детство»!
«Баня»
—
день
открытых
дверей
Не помню, кто из одноклассников прознал про это и предложил, но мы не могли отказаться. Нас собралось человек пять или шесть. Больше было нельзя. Опасно – заметят. И мы после школы все рванули на Свечной переулок. Узенькая, чёрная, металлическая лестница шла на крышу подстанции по фасаду вертикально, метров наверно семь или десять. Лезть было страшно, но выхода не было. Не мог же кто-то из нас сказать остальным, что он трус. И вот каждый, добравшись до крыши, прыгал на живот и перемещался, крича что-то шепотом к противоположному краю стены. Далее мы доставали из-за пазухи или карманов наши бинокли и подзорные трубы, у кого что было, и начинали их настраивать.
Сердце колотилось ещё сильнее, руки дрожали, на улице, кстати, было не лето, ребята толкали с обоих сторон, и, из-за всего этого, видимость в окулярах появлялась на какие-то секунды. Напротив, были женские бани! Некоторые окна были открыты. Всё оказалось совсем не так, как мы ожидали. Это были общие люксы, хотя, наверное, слово «люкс» здесь никак нельзя применять… Жирные, бесформенные бабки и их такие же дочери и внучки доминировали на 99% среди всего контингента потребителей общественных бань. Видимо, это были жительницы коммунальных квартир, где мытье в ванных или занимание их более пяти минут чревато вышибанием дверей соседями и сливом голых пельменей без дуршлагов в унитазы. Удивление от массового уродства советских женщин было самым, пожалуй, ярким впечатлением. Однако, кто-то из нас непрерывно врал, что там, где-то в глубине, вроде бы дикторша-телеведущая или ещё какая-то очередная Афродита! Все тут же опять начинали отчаянно тереть слезящиеся от перенапряжения глаза и втыкать их в беленькие театральные бинокли. Но, черт побери, ничего кроме усатых Донай в этом кинотеатре не демонстрировалось!
Страх быть пойманными и осужденными комсомолом за очередное нарушение правил морали для советских граждан добавлял адреналина в бинокли, и они били по глазам и носам все сильнее! Но неизменное, гадостное желание подсматривать побеждало пионеров! Кто мы?! Двуликие отбросы общества?! Такие же, как двоечники, дворники, БОМЖи и преступники? Или иногда плохие, но все же пионеры?!
«Сорвали акцию
СССР»
Десятки лет вся страна, как тогда говорилось, «в едином порыве» ходила на демонстрации. Чего и кому мы демонстрировали, сейчас уже многие и не помнят. Наверняка, это был правильный, хорошо продуманный и психологически оправданный ход правительства по отношению к населению. Ведь что надо народу?! Хлеба и зрелищ. Это и были типа зрелища.
«Праздник. Праздник» в интерпретации Бори Моисеева.
Во время демонстрации не будешь открыто пить водку, будешь шагать с плакатиком и неминуемо читать чужие «наши» плакатики, слушать режущие ухо динамики про коммунизм и счастье и этим прописывать код сознательности в мозгу. А что делал бы пролетариат без демонстрации, а?! Коллектив рассеян, нет повода собраться. София Ротару концерт даёт в шахте Донецка, а ты за тысячи километров… На телике балет и суммы собранного урожая по всем трем программам, чтоб им не ладно. Нету зрелищ, скучновато. Так что, наверное, демонстрации – это атрибут не просто дураков той власти, а продуманный «совок». Он не просуществовал бы так долго, если б они были дураки!
Мы в школе тоже должны были радоваться успехам страны на демонстрациях, и нас стройными классами от каждой школы вставляли в тело этой огромной змеи, которая ползла по городу. Но детям скучно шагать часами. А вокруг миллион воздушных шаров, естественно, мы стреляли по шарикам из рогаток и так же естественно загремели на педсовет. Вопрос стоял о диверсии против советского народа! О предательстве Родины, выраженной в попытке сорвать демонстрацию социалистической солидарности хрен знает кого с таким же хрен знает кем! Какой же силой нам надо было обладать, чтоб не рассмеяться, когда ты опять стоишь перед всей этой старушатиной, прикрытой очками и мхом из пучков на макушках и мозгах!
Педсовет
Потеха был на пару лет младше меня, и звали его так по причине сокращения его идиотский личности в часть фамилии. Мне, к сожалению, не повезло, и этот выкидыш пьяного соития жил в соседней квартире. Так или иначе, мы сталкивались периодически и даже начали заходить друг к другу. Для Потного было в кайф конечно, что он знаком и общается с старшеклассником. Думаю, что я был пугающим карательным органом в его рассказах о том, что будет, если кто-то из его одноклассников что-то и как-то дыхнет неправильно в его сторону. Ну, черт с ним…
В школах времена года были перетасованы с временами увлечений. Бывали сезоны, когда все ходили на стройки и плавили из каких-то сеточек свинцовые биты и солдатиков и там же прыгали со строительных лесов в кучи песка. Бывали времена, когда все варили из сахара петушков или собирали фантики и вкладыши от жвачек и играли на них на полах, хлопая по ним ладошками, чтоб перевернуть. Сезоны кубиков-рубиков, монополий, плевательных трубочек для пережеванных бумажек, стрельбы резинками из трусов и черт знает, ещё чего. И вот, кто-то как-то показал на руке, что если всосать сильно кусок кожи и подержать в вакууме, то в результате сосуды в этом месте кожи ломаются, и образуется синяк, в простонародье – засос.
Теперь давайте-ка представим придурков-пубертатов, узнавших столь необычное и новое! Разве могут они просто сидеть и молча смотреть в стену со всем этим внутри костяного шара с глазами?!
В итоге, когда наступала перемена два или три идиота неожиданно набрасывались на какого-нибудь одноклассника и, завалив его прямо на парту, удерживая, ставили ему прямо на шею или руку засос. Все это было действительно весело, и борьба, и процесс брани, и удержание, и крики с шутками всех окружающих. Наконец, нападающие отпрыгивали разом с жертвы, и далее «меченого» можно было уже трогать за живое следующие 3–7 дней, придумывать любые шутки и истории про него.
Так все и веселились. Весь класс, может за исключением пары самых здоровых детин, ходил с засосами. Все это касалось мужиков, конечно, девочек мы уже отрезали тогда от настоящих людей.
И вот однажды, когда мы сотрясали нашим обычным гоготом физкультурную раздевалку и кидались друг в друга кедами и носками, в раздевалке волею какого-то пьяного случая материализовался Пота. Лицо его как всегда излучало глупость, интересующуюся всем, кроме смысла его бесполезной жизни… Поняв, что кидаться Потным мы не можем, мы вынуждены были искать ему какое-то другое применение. Что-то щелкнуло, и я обнял родного соседа. Ребята все поняли и тут же придержали пионера. Я чмокнул его в щеку и завис. Тот замер от неожиданности на какое-то время… Что происходило в этот момент между его двумя нейронами мозга?! Может именно тогда и там между ними и установилась впервые связь! Секунд через несколько он робко пошевелился, но почувствовал, что очень плотно обнят…
«Вот как оно в восьмом Б» – наверное, подумал Потный! Еще через несколько секунд он предпринял ещё пару неудачных попыток. И тут по какому-то творческому мановению я понял, что с румянцем Буратино наш герой будет значительно более ценен для всех нас! Мы перекатили его, в прошлом такую бесполезную голову, на другую сторону, и я вновь завис в вакуумной близости.
Времени каждого засоса хватало на кипящую мыслительную деятельность, и следующий пункт приложения был определен мной на середине лба. Я уже подустал, поэтому на лбу расписывался кто-то из наших. Но перемена все не кончалась. К сожалению, и после всей проделанной работы Пота раздражал нас явной асимметрией, и, как истинный художник, я понял, что нижняя точка креста – это подбородок! Так и было сделано. Повертев нашу модель с четырьмя пока красными кругами на циферблате, мы, очевидно, представили, как все это будет смотреться в серо-фиолетовом через пару дней, и поняли, что картина все же не окончена до конца. Будучи перфекционистами, мы не могли бросить Мону Лизу без улыбки. Последним штрихом следующей счастливой недели Потехи стал синий конец его носа вместе с частью ноздрей. Прозвеневший звонок оставил уши нашего подопечного в девственной нетронутости.
Педагогический совет вызвал моих родителей не в первый раз! Нас уже судили когда-то за нарисованную в «пронографическом» стиле на промокашке в пятом классе Иру Иконникову. Тогда, в пятом, речь шла о сексуальной распущенности и унижение советской морали, и о всех остальных ужасах, связанных с коммунистическими женщинами. Меня тогда размазывали вопросами типа: «Может ты и Валентину Терешкову так нарисуешь?!». Я, конечно же, потупившись и пряча глаза в пол, отвечал: «Ну что вы?! Терешкову – конечно же нет, никогда!»
О чем же говорить теперь?! Жалобу и истерику директору школы принесла сама Потная мать, и ужасом для нашей семьи теперь было сталкиваться с ней на лестнице или в лифте. В качестве бесплатного бонуса эта маманя ещё и присутствовала на педсовете вместе со своим образцом клоунского реализма и со всеми нашими коммунистическими школьными старухами-учительницами. Старухи сверлили диоптриями очков то леопарда, то нас и похоже даже не находили в этот раз слов… Находится в этом немом кино было невыносимо. Как же я тогда сожалел, что попался. Бедная мама! Представляю, какого было ей! Ведь у нас действительно не было ни единого оправдания или даже объяснения…
Кунфу-мунфу
В седьмом классе брат отвел меня в секцию карате. Тренировал там его приятель – Марик Ройтман. Он уже был чемпионом Советского Союза в этом новом для страны спорте. Марик был отличным тренером: добрый, веселый, с шутками, шпагатами, прыжками и даже сальто, он тут же заразил меня карате. Таким и должен быть тренер! Я, естественно, потащил с собой Дыбу, и мы стали заниматься вместе. Я уже тогда был человеком компанейским. Когда мы стали показывать загадочные движения и стойки в школе, народ с удивлением смотрел, пытаясь установить нам правильный диагноз. Люди старались определить, как с нами безопасно общаться без вреда для психического состояния, собственного и нашего. Дальше через нас в нашу секцию попали ещё пара одноклассников. В это время по рукам ходили какие-то наборы черно-белых фотографий с плохо видимыми на них бойцами в разных позах и стойках. Иногда рядом было пояснение, что это такое, как правило, на китайском, но если повезёт, то на английском или даже на русском. Мы подолгу рас сматривали эти методические указания и не без удовольствия отмечали, что с большей частью из них мы знакомы. Легенды про неимоверное мастерство сенсеев, могущих творить чудеса и протыкать людей пальцами, а кирпичи и доски кулаками, довольно часто мешали спать. Дабы приблизиться к недостижимому, приходилось постоянно махать руками над куриным бульоном в кухне, в ванной, перед зеркалом и даже по пути в школу. Все выключатели света и двери теперь включались и открывались только ногами, от чего повелители электричества частенько выглядели грустно перекошенными или повержено пикировали с насиженных мест к матушке земле. Брательник уже ходил с нунчаками и давал мне уроки по верчению и ударам ими о предполагаемые головы плохих горожан. Попозже через год-два карате запретили, а нунчаки прировняли к холодному оружию. Ни для кого это ничего не изменило почти, те кто были в этом спорте не бросили его. Просто теперь тренер просил нас поменьше распространяться о нашей секции. И официально произносилось, что у нас общефизическая подготовка, а не «карате-до», школа «кошки», «тигра», «пьяницы» и всех остальных.
В секции были разновозрастные ученики от шестилетних киндеров до восемнадцатилетних атлетов. Старшие успели завоевать звания чемпион города и что-то подобное и были нашими кумирами. Серёга Хутовой, Олег Басистый, Коган Саша – ребята были крепкими мастерами, шикарно «работали» и демонстрировали нам, кем мы станем, если не будем лениться. От этого шпагатить хотелось все больше и больше. Хотя я никогда так и не смог облизать стопы вытянутых ног, своих имеется ввиду, но они (ноги) были какие-то летучие. Чего хочешь с ними, то и делаешь!
Иногда тренировки вели разные мастера. Была и фамилия легенда нашего спорта – Ларионов. Мне не довелось ни позаниматься у него, ни даже увидеть, хотя иногда мы тренировались в «Олимпе» на Моховой, где он, насколько помню, обитал. Однако, мои усилия приносили плоды. Меня периодически вытаскивали из строя в центр зала для демонстрации движений или ударов, или для показа в паре разных вариаций боя. Понимание того, что показывают на лучших, тонизировало прямо в мозг. Теперь между подогревом бульона и желудком вставали бои с целыми армиями самураев и заодно населением всего Китая, например. Не перебив всех, есть было невозможно!
Тренер Марик еще подрабатывал, стоя на воротах в ресторане
«Баку». Тогда все спортсмены стояли на воротах, надо было как-то поддерживать порядок в заведениях. Весело жить, да еще и зарабатывать. Как-то раз Марик, как рассказал брательник, слегка выпил и в какой-то момент решил стать летающим каратистом, а не обычным скучно-сухопутным. Как в первых фильмах, которые попозже доходили до нас с дикого запада, выполняя свой служебный долг, он решил нанести удар ногой в прыжке, но для усиления эффекта прыгнул с лестницы с высоты второго этажа. Не знаю, попал ли он в нос злодея и осуществил ли повреждение его душе и телу, но себе Марик при приземлении сломал пятку…Помню, что в то смутное время «стрелок» и разборок, Марик по рассказам брата, ездил на «терки» с бойцами из нашей секции. Не знаю, как там у них выходило, но бой они точно могли дать любой бригаде. Беда в том, что можно было нарваться на огнестрел, но, слава богу, им везло. Помню, мы уже не занимались почему-то, но через несколько лет встретили Марика в метро. Тепло и волнение, желание отчитаться, что мы хорошие и успешные, все это захлестнуло, как будто мы встретились с самым близким родственником после разлуки…
Так и должно быть, наверное. Ведь, что-то похожее я испытывал при встречах с своими прошлыми преподавателями, с которыми были нити хороших отношений во время учёбы в школах. Никто в этих взаимоотношениях никогда не фиксирует факт любви или привязанности между учениками и учителями. Это не любовные или родственные связи, где наоборот принято подчеркивать их крепость, часто даже намеренно преувеличивая. Именно поэтому чувства учеников к тренерам и преподавателям так ценны. Они, как совершенно не предполагаемые бонусы, достаются нам. Радости эти – вознаграждение наше за все сложности и трудности, которые обе стороны пережили вместе, побеждая лень человеческих детенышей и их наставников.
А вот у моего брата все было опять почему-то по-другому. Когда они с его нынче покойным другом Сашей Лачиным, два молодых здоровых парня, встретили своего тренера по самбо, по фамилии Недожегов в тёмном дворе, то избили его и засунули в мусорный бак. Сему обстоятельству они были безумно рады, как мести за все издевательства и унижения от тренера. Вот и где здесь сбой в программе развития человеческого сообщества?! Ведь передача навыков и умений исторически позволила человеку эволюционировать именно потому, что и отдающий и принимающий получали удовольствия от результатов своего труда, а и иногда даже от моментов общения! А на удовольствии работают все инстинкты! Именно так и возникла профессия преподаватель. Именно из-за этих чувств столько людей в мире учат и учатся. И даже в России, где правительство не понимает, как важно выращивать образованное и культурное поколение, для счастливой жизни среди них (наших потомков) остаются миллионы бедствующих в нищете учителей. Да, это не новость, об этом все говорят, но ничего ведь не происходит! Дай бог, что бы что-то поменялось когда-нибудь.
Но вернёмся к Марику. Когда через десять лет мы с братом заехали к нему в Филадельфию, где он жил, ему было уже лет тридцать пять, наверное. Но ничего не изменялось. Для того, чтобы проснуться, Марик просто повернулся на бок и выпал с кровати на кулачки. Поотжимавшись от пола, он заверил нас, что уже узнает гостей и улавливает нить разговора! Наш друг был как всегда вышибалой в каком-то местном кабаке и тренером детской секции карате. Его подопечные были чемпионами среди детских команд на первенстве между всеми штатами Америки! И это доказывало, что он – тренер от бога! Надеюсь, он и сейчас такой же, как и был. Шестьдесят – ещё не возраст для людей, которые всю жизнь занимаются спортом. Спасибо за вирус карате, я всю жизнь так и тяну ноги в направлении шпагата, хотя он и, по-хамски не прощаясь, покинул мое общество когда-то. Теперь мой отпрыск бьёт к моему удовольствию маваши и вертушки, надеюсь, он тоже будет инфицирован навсегда…
Пиво
Я был уже классе в девятом или десятом. У меня был модный пуховик «Биверс», в то время это по важности было равносильно сегодняшнему «есть тачка или нет».
Взрослая жизнь уже немного приоткрыла дверь и демонстрировала себя, покручивая бедрами в этой щелочке. Брат был «крутым», на жигуле коричневого цвета. Он работал кладовщиком в баре «Сфинкс» на Васильевском и лихо греб там денежки, накачивая кур перед заморозкой водой и с помощью еще миллиона ухищрений. И вот однажды, и я понадобился.
Суть нашего бизнеса была построена на общественно-бытовом укладе совдеповского алкоголизма и на психологии души русской! По утрам перед школой, встав в шесть утра, я мчался на станцию метро «Василеостровская». Примерно к семи подруливал братишка на своём «Лондо», и мы выгружали из него ящиков шесть! Ставили их стеночкой друг на друга. Толпа рабочих Василеостровского, имени его краснознаменного района, как раз уже в это время начинала превращать площадь перед метро в муравейник, растекаясь по всем близ и даль лежащим предприятиям. Люди шли, держа тёмные чугунные головы руками. После вчерашнего, новый день «сурка» ничего им не обещал. И именно мы были призваны судьбой зажечь в них искру и оживить восход солнца новыми красками! В наших ящиках был долгожданный, чудодейственный эликсир силы и радости. Именно в них была сила, помогающая пролетариату отдать сегодняшний день своей жизни этим чёрным холодным станкам и идиотам с социалистическими лозунгами в зубах, которые уже поджидали их на работе. В наших ящиках было пиво! Какая «Балтика», какой «Степан Разин»?! Ничего этого не было и в помине, были мы и «Жигулевское». Чугунные головы разговаривали чуть больше, чем колпаки на автомобильных колёсах. Диалог состоял из двух файлов: сна- чала – «Одну?… Сколько?», и после приобщения к тайнам Жигулевского, которое, кстати, происходило тут же на месте, иногда мешая общению с следующим «чугунком – «Тару берём?»
Я отрицал такую опцию, и бутылка ставилась на ящики. Со звуковым сопровождением из самых коротких в мире, но отнюдь не теряющих от этого красочности слов. Здесь и был двойной секрет заработка. Понятно, что пивко мы продавали с наценкой и ещё делали наценку на наценку, но просто у нас были запланированы огромные затраты на шикарную жизнь, поэтому мы и принимали ещё бутылки. Если среди «чугунных» появлялся знаток, подозревающий нас в том, что мы сами будем способны сдать бутылки и потратить его полученные богатства в собственном направлении, то он должен был знать слова, которыми можно было бы об этом сказать, что встречалось не часто. Если вдруг такой персонаж все же материализовывался, то я на глазах у всей очереди сбрасывал бутылку с высоты полутора метров в заранее заготовленный у меня в ногах ящик с битыми бутылками. Грохот битого стекла развивал все сомнения! Но бутылки, падающие в песок из битого стекла, никогда не бились. Так мы трудились на благо родины, помогая рабочим запарывать на станках одну за другой заготовки не только после обеда, но и до. В обед понятно в недрах заводов и без нашей помощи рабочие умели разбиваться по трое и находить водочку для смазывания горящих организмов, замученных светлой, но горькой коммунистической перспективой.
Как-то раз, один из покупателей попросил у меня какие-то бумаги, типа разрешение или что-то вроде… Я был абсолютно не готов к этому, но ощущение превосходства над населением пивной страны уже поселилось в моем молодом организме достаточно прочно. Не задумываясь, я предложил плащу в шляпе проследовать одновременно в нескольких направлениях поиска истины, также с возможностью получения опции по приданию ускорения. Плащ зажевал шляпу своей собственной жизнью и вместе с пивом, злобно бухтя, куда-то уплыл. Через пару дней бизнес прекратился. Как объяснил мне Миша, Плащ дошёл до нужного кабинета и что-то там разоблачил. Мы в убытке. Якобы пришлось заплатить кому-то больше, чем заработали за дни торговли. Как выжил пролетариат Василеостровского без нас, остается только гадать!… Такое хорошее дело задушили!
В
1983
г.
или
в
1982
г.
открылась
первая
в
городе
пиццерия
Мы были в восьмом или девятом классе. Никто не знал, что такое пиццерия и собственно, пицца. Все это были загадочные иностранные слова, очень какие-то чарующие и завораживающие. Это был какой-то прорыв Запада сквозь железный занавес. Все равно, как если бы нам разрешили на двадцать восьмом трамвае ехать мимо депо до Нью-Йорка, там 2 часа разоблачать секреты падшего капитализма и назад в школы, институты и на работы.
Мы жили около пиццерии. Она именно так и называлась, своим собственным красивым словом, и тогда это был верх профессионализма продаж! Мы ходили через день мимо и видели очереди, которые достигали метров тридцати или сорока! Старший брат уже тусил в барах и ресторанах, и это взрослое загадочное будущее было нашей мечтой. В какой-то момент мы набрались смелости и решились. День был определен – в субботу. Мы решили, что пойдём туда после завтрака. Часов в 10 мы с Дыбой молча подошли и пристроились в хвост длинной очереди. В карманах лежали все скопленные за всю жизнь деньги, рублей по десять у каждого. Мы чувствовали себя крайне неудобно – это ведь был наш первый поход во взрослое заведение! Мы прекрасно понимали, что нас могут просто взять и не пустить, но шанс же был, и мы стояли. Мы все время прикидывали, сколько же могут стоить неведомые зарубежные яства, и что же мы будем делать, если нам не хватит!? Погода была сносная, что-то демисезонное, и это повышало наши шансы. Через час мы поняли, что очередь не двигается вообще. Все в очереди были естественно взрослые, и мы ежились под их взглядами, прекрасно понимая, что выделяемся в чужом огороде. Но с мечтой не расстаются, и нас ведь было двое! Прошло ещё пару часов, и мы поняли, что с десяти утра до часу дня очередь продвинулась человека на три. Мы ведь все время пересчитывали людей. Успеем ли мы там как раз пообедать, обсуждение этого вопроса шло следующие пару часов. К трём дня ситуация была такая: мы уже были не сороковые, а тридцатые, и это неуклонно начало наводить нас на мысль о какой-то безысходной ситуации! За пять часов – десять человек. Если так пойдёт и дальше, то к десяти вечера мы будем двадцатые, а это означает, что мы уже полдня простояли бесполезно!? Мы не могли бросить мечту и поэтому по очереди сбегали домой поесть. При этом мы запихивали в себя еду в бешеном темпе, давясь и кашляя, а вдруг именно за эти двадцать минут пройдут все тридцать человек разом, и наша очередь пролетит! Часть народа действительно не выдерживала, видимо, у них не было домов в пяти минутах, и нам это дало преимущество. Но в тоже время какие-то подозрительные личности периодически под скорбное воркование очереди взбрасывались и выбрасывались в загадочные створы заведения, и всех «терзали смутные сомнения», как говорил бессмертный Бунша. И ещё я сходил во двор и обнаружил там второй, так скажем, «черный» вход в систему наслаждений. Теперь уже люди, входящие и выходящие из двора, были также ненавистны, как и блатные с основного входа. К 20.45 вышел какой-то «хрен» и остававшемуся в очереди десятку «оптимистов-идиотов» сообщил о своих рекомендациях, а именно, поднять перед собой руки и проследовать по домам с кукишами в каждой из них вместо ожидаемых
неземных наслаждений.
Перед нами было три человека. Наши сердца колотило, как на … да я не знаю, черт подери, почему бы их ещё так могло колотить! Люди спереди выяснили у «хрена», когда же он их запустит. На что тот ответил им, что через двадцать минут запуск прекращается, а освободится ли за эти двадцать минут стол, никому не известно. Задний хвост очереди сбрасывал пары ненормативной лексикой, уходя в темноту советской страны. Парень перед нами, обильно пометив асфальт выделениями своих слюнных желез, тоже не выдержал и отчалил домой или в психиатричку. Постоять девять часов и уйти за двадцать минут до закрытия, будучи третьими, мы не могли. И вот в девять, «хрен» распахнул ларец, и пара счастливчиков всосалась в заветный храм. Я робко прихватил дверь и сиплым от волнения голосом спросил, сможем ли мы ещё сегодня пройти?
«Не-е, пацаны. Все – девять вечера. Больше не пускаем. Нам ведь сидящих внутри надо добить и самим ещё домой потом».
– «А если это… ну чего как… отблагодарим, а-а? Мы весь день отстояли с десяти утра тут» – давился я, разговаривая с «крутым».
«Хрен» дернул дверь, одновременно меряя нас глазницами и заставив потрястись в ознобе ещё пять минут на совсем холодной уже улице, вынырнул вновь: «Мест за столами нет, но у стойки – могу». Вторая часть предложения потребовала разъяснения, и мы, вибрируя нашими позвоночниками от волнения, вковыльнули внутрь. Приглушенный свет, модный музон, безупречный интерьер кабака. Все было впервые! Нас посадили на круглые табуретки – жердочки.
«С чем вам? С курой, грибами, колбасой или говядиной?» – это сейчас это кажется простым вопросом, а тогда, когда ты совершенно не знаешь, что именно ОНО такое самое, с курой или грибами? Мы, однако, виду не показали и еле слышно прошамкали какие-то из предложенных вариантов. Какого же было наше удивление, когда мы получили с курой и грибами обычную круглую булку! Мы ели ее в этом полумраке, как абсолютно дикие люди, пришедшие из джунглей в ресторан на Манхеттен, пытаясь почувствовать каждый миллиметр, каждый миг булки, но ничего не могли почувствовать особенного, как ни напрягали каждый рецептор.
Денег нам хватило, и мы с видом идущих по своим делам серьёзных людей молча вышли на улицу. С одной стороны, мы сделали это, и мы теперь крутые, умудренные опытом пацаны. С другой стороны, никто в этом крутом заведении не втянул нас ни в разврат, ни в перестрелки. Да и пицца не повалила нас на спину чудесами неведомых доселе комсомолом произведений поварского искусства, и это как-то немного разочаровывало… Расставшись, мы побрели обратно в темнеющую «бытовуху», хотя хотелось ну хотя б, как поступают в таких ситуациях пьяные финны, бутылку разбить об асфальт что ли!
В понедельник в школе мы сидели, окруженные потрясенными одноклассниками, и, изображая скуку на лицах, развалившись ногу на ногу, рассказывали про наши подвиги. Но как ты скажешь, что пицца – это булки с курой?! Как?! Так ведь можно уничтожить все мечты и стремления! Поэтому в нашем описании это было что-то, что невозможно ни в сказке сказать, ни пером описать! Что-то такое офигенное и умопомрачительное, что-то с макаронами такое, оно же итальянское, что-то с кетчупом вроде каким-то, но только очень каким-то совсем необычным и вкусным, и курой, и грибами, и маслинами какими-то сумасшедшими, и вообще вам это не описать! Ну и «хрен», понятно дело, в нашем рассказе был нами куплен со всеми потрохами, да и мужики какие-то к нам завестись после нашего уверенного взгляда не решились, а девы – красавицы все на нас пялились, подмигивали и улыбались, как бы приглашая познакомиться. Была в нашем рассказе наша сказочная мечта, и нам и всем она понравилась…
Карты,
деньги,
два
пацана
В старших классах мы начали поигрывать в монополию и иногда в карты. Мы собирались почему-то у Макса в коммуналке и играли в «секу» (это российская версия покера). Сначала играли на спички, но начали и ставить мелочь. Никто из ребят не обладал обычно капиталами сильно больше рубля. Там все начали пробовать и блеф, и перемигивания, по-моему, мы уже посмотрели «Блеф» с Челентано, и все пытались подражать и копировать кумира.
Мы с Дыбой, естественно, договорились на подмигивания и всякие движения, и сигналы. Но нельзя сказать, что это сильно нам помогало. Уж слишком были неопытны… И вот как-то мы догадались, что играть впятером или вшестером, когда двое в доле, хуже, чем вдвоём против одного…
Как-то раз вырисовалась ситуация поиграть против Шефа вдвоём. Был у нас такой одноклассник с кличкой, выросшей из фамилии. Играть пришли к Шефу. У детской «секи» были, наверное, нестандартные правила, а именно: если ты поставишь
«в гору» (в банк, куда скидываются все ставки) денег больше, чем есть у твоего противника, то ты выигрываешь независимо от того, у кого какие карты есть. Это в смысле, что он и хочет ответить ставкой, а нет у него. Было, правда, и исключение из правил: если у того, кого задушили деньгами в картах, был джокер, то он забирал весь банк! И тут же умирал от счастья, напустив под себя лужу.
Страсть к стяжательству и истинная, преданная любовь к деньгам, которая сопровождала меня практически с самого раннего детства (даже на уколы за 10 копеек я бежал с радостью, так распознать смогла меня моя тетя), в тот момент привела меня, что-то типа, к двенадцати рублям накоплений. Это были все разные рубли, разного размера. Целая коллекция: и олимпийский, и с памятником неизвестному солдату, и, конечно, с Ильичами в разных позах, как целиком, так и с отчлененными от мумии головами. Повинуясь наставлениям мамочки, я скрывал свое состояние. Только два друга знали, что Буратино – богатей. А уж когда начали играть, эту информацию нельзя было рассказывать – это же был козырь в рукаве. Я в любой момент мог придушить противников деньгами и выиграть. Конечно, я таскал денежки в маленьком кожаном кошелечке на все игры и ждал своего шанса! У друга Дыбы вроде деньжищ таких не было, но с обычным рублем или двумя, накопленными за счёт многоразового сглатывания топленой слюны, вместо пломбиро эйфории, он тоже явился к Шефу попытать счастье.
Мы активно чесались, сморкались, скрещивали пальцы и тянули губки поцелуем. Это кстати, как сейчас помню, были буби и часто даже понимали друг друга. Но вот незадача –не очень понимали, как дальше это использовать и как ходить, имея информацию. Детский мозг был ватно бессилен перед необходимостью быстрого карточного расчёта шансов. В общем, так- сяк поход в кино может кто из нас и проигрывал, но это было мелочью, в общем-то.
И вот мне пришла очень крепкая карта, почти максимальная. Не прыгать на месте и не орать от счастья я уже умел. Более того, от прихода карты до выигрыша чего-то серьёзного ещё был целый путь. Я всячески тянул время, выживая радость и нетерпение с лица вниз в щекотный, налитый удовольствием живот, и делал вид, что никак не могу решиться поставить в центр стола в общий банк ставку. Тем самым я показывал, что у меня, якобы, слабая карта, и я не могу решиться на неё ставить. Доведя партнёров до возмущения, я как бы неуверенно поставил небольшие деньги. Дыба был оповещен о хорошей карте и скорее всего понимал, что задача теперь сделать по несколько ходов всем, чтоб Шеф максимально долго участвовал и подбрасывал деньги. Это и был блеф. Каждый следующий игрок имел право ответить деньгами и даже увеличить ставку или выйти из игры, потеряв уже поставленное. Все ответили. Круг шёл за кругом, все изображали то же, что и я. Гадские мучения сынов еврейского народа, которым и денежку очень хочется и страшно жаль, если вдруг она безвременно и так несправедливо покинет своего владельца, несмотря на столь мощного душевного его владельца к ней чувства! И вот цель достигнута – на кону уже рубля три, а это значит, что Шеф выкинул в игру рубь. Собственно, примерно все, что у него и было, и Лёша типа пасует, якобы не выдерживает…
Понты – что это?! Попытка возвыситься над равными себе в социальной среде сотоварищами по перерабатыванию пищи в дерьмо! Почему же они доставляют удовольствие?! Да потому что ты как бы высовываешься из толпы на голову выше и всем кричишь: «А я вот не просто, дескать, перерабатываю эту пищу, а вот ещё и полезные микроэлементы, типа, безупречного качества планете даю!» А?! Какого Вам так высунуться?! Все – дерьмо, а ты ещё и пользу. Ну или красивое дерьмо можно!
Все: «Вау! Он такой один среди нас! Вау, он лучший!». Лучший чего-то достиг – ну дык это приятно. Как на соревнованиях победить. Это и есть удовольствие, поэтому оно в той или иной степени не чуждо никому на этой планете, постепенно погибающей от экологической катастрофы, задыхаясь в собственных экскрементах. Зачем лучшие тренируются всю жизнь, чтоб стать лучшими, чтобы высунуться на голову и все типа: «Вау!» Это опять же они – понты. И отличный отличник в учёбе или работе тоже двигается понтами. Так что, как ни крутись, а понты – это движущая сила нашей цивилизации…
Не чужды они были и мне, и я с видом крутого банкира достал свой раздутый кожаный кошелёк и, гремя коллекцией рублей, небрежно бросил на стол рубль. Хотя, чтоб задушить Шефа хватило бы и 20 копеек. Но как говорится, «бабло жгло ляжку». Шефа окатило потом. Капельки приступили к веселому скатыванию с его лба, руки дрожали, но он почему-то тянул время и ерзал на стуле. Я, понимая, что пока он не сбросил карты, видимо, трагедия его как бы не началась, не торопился и сочувственно смотрел на то, как его колотило. Он медленно, молча встал и, пошатываясь, сгорбившись, старчески пополз от стола к серванту. Громкая крышечка фарфоровой сахарницы сообщила нам о своём грехопадении на хрусталь внутри серванта, столь необходимого каждому советскому человеку… Шеф медленно, нерешительно развернулся к нам. Он достал оттуда красненькую, ленински трижды краснознаменную, скомканную десятирублевку. Не знаю, как Дыбу, а меня окатило волной адреналина. Это была ставка в 10 капиталов среднего школьника – огромные для нас деньги, и само появление их в игре привело нас в трепет. Дрожащей рукой Шеф в замедленной съёмке положил деньги на центр стола в кучку к нашим монетам. Сомнений больше не было – шла крупнейшая в школе игра! У меня на руках была сильнейшая карта. Стало очевидно, что Шеф взял мамины деньги, чтоб я не задушил его своими взносами. Более того, он надеялся, что у меня-то нет десяти рублей. Откуда они могут быть у школьника!? Получалось, что он теперь задушит меня и заберет весь банк независимо от того, у кого какие карты. Я ликовал – это было то, на что я никак даже не мог рассчитывать. В лучшем случае мы рассчитывали выиграть примерно рубль, а тут ещё к нему 10! И когда?! Когда у меня такая карта! Я по очереди стал выкладывать по одному рублю свои богатства – это был выход на сцену! Не торопясь, щелкая ими по столу, я разрывал Шефу душу. Ведь он не понимал, сколько у меня рублей. Но раз я их кладу, значит ответить на его ставку десятью могу! Я выложил десятый рубль и стал смотреть на уничтоженного соперника. Шеф, наверно, находился в сознании…
«Меня хотел задушить деньгами… а вот на тебе!»– продержав его так секунд тридцать на острие пропасти, я достал оставшиеся 2 рубля и медленно положил и их на стол. Шеф был задушен! Мы заработали неимоверные деньги. Я ликовал! Трясясь всеми своими молекулами, Шеф открыл карты… Естественно, мы стали смотреть, с чем же он решился так противостоять. У него в картах был джокер! Я даже не сразу понял, что произошло. Шеф, заикаясь, тихо произнёс: «Я выиграл…».
На столе было навалено двадцать пять, мать их, рублей! Шеф каменными руками-экскаваторами, убирающими сугробы, начал грести их куда-то к своему телу, а скорее всего к сердцу!
Дыба орал всю дорогу: «Зачем? Зачем? Ты-идиот добавил эти два рубля!? Как ты не подумал о этой возможности!? Ведь просто ответь ставкой в десять рублей и вскройся! С твоей картой и деньги были бы наши!»
Я шёл в оцепенении, иногда что-то бормотал. Я не понимал, как я мог стать ведущим идиотом планеты. Разница моих действий составила двадцать пять рублей!
Сегодня я знаю – это были понты!
Детектива
В старших классах родители стали иногда оставлять меня одного на выходные. Может кайфовали сами на даче, а может я ныл, что не хочу ехать туда. Не помню. Но факт остается фактом – мне доверяли. Вырос умный, осторожный мальчик. Чего нет?
Миша уже жил отдельно. Папа не выдержал его вранья и воровства коньяков из бара, в которых как назло в самых ответственных моментах при разливе оказывался всегда чай! И в одну из ссор выгнал его в комнату в коммуналке в нашей бывшей квартире. Cсора как-то улеглась, и Миша продолжал коммуницировать с семьёй.
И вот в одну из моих одиноких суббот, естественно под ночь уже, в квартиру ко мне ввалилась шумная компания. Братан был с какими-то невиданными мной доселе Борей-барменом и двумя телками. По моей пятибалльной шкале они тянули на пятерки. Илона вообще была из Таллина! Что, пожалуй, добавляло ей еще полбалла… Сперев очередную бутылку из папиного бара, встроенного в Югославскую мебель, под названием тех времен «стенка», Майкл, несмотря на моё висение у него на руке со всеми причитаниями о ужасах, связанных с его поступком, а теперь и с нашей дальнейшей судьбой, дыхнув дымом и перегаром мне в мозг, уже слегка невнятно поведал, чтоб я однозначно не ссал! И что он все решит. Именно тогда я взял с собой в будущую жизнь на вооружение эти внушительные выражения и не раз впоследствии их использовал. Далее он добавил, что если я собираюсь мешать им веселиться, то имею полное право идти спать прямо под их вопли и музыку. И наконец, будучи, настоящим профи в успокаивании малолетних братьев положил мне по-родственному руку на плечо с сообщением о том, что если меня тоже, как и его, выгонят из дома, то он, так уж и быть, возьмёт меня к себе… Как-то я застеснялся при всей этой крутой разодетой и взрослой компании далее «ссать» и портить вечер, и сел на стульчик в кухне наблюдать, как над столом трясли огромный холодильник «Ока», а из него валились куриные яйца, консервы и вся остальная необходимая к романтической гулянке жратва, оставленная родителями мне на выходные.
Догнавшись до часу или двух ночи, они наконец как-то разделились, и Боря с одной из нимф неумолимо полез в родительскую кровать. Помня ценные наставления брата, я не ссал как мог, и все же попросил Бориса снять туфли, которые похоже не только не один год повреждали панцирь Ленинграда, но явно еще и совсем недавно водили своего владельца по каким-то делам на стройки. К сожалению, ни с третьей, ни с четвёртой попытки мои слова в Борисовом монологе никак не были отражены. Он достаточно громко обращался к Илоне с самыми разнообразными пожеланиями. Надо сказать, крайне перепутано. Выложенные из рубахи на родительские одеяла складочки брюха Борюсика, а именно так его называл мой брат, видимо, должны были завлечь Илону в его засыпающую сексуальность. В безысходной действительности той ночи я вместе с левым ботинком Борюсика покинул-таки родительскую комнату, обескураженный неожиданно выявленными опасными лётными возможностями этого объекта.
А в это время в моей комнате, как и бывает иногда в конце томного вечера, два тела боролись на бабушкиной кровати, и вовсе не за право кто будет лежать у стены. Шум, крики и обвинения по поводу, как говорится, «кто девушку гуляет, тот ее и танцует» не утихали, наверное, ещё часик.
На хрена ты сюда приехала тогда?!
Так вы же нас вынесли просто из ресторана. Да что ты говоришь?! А в машину зачем сели?! Так вы же нас за ноги и за руки грузили!
Я даже вставлял, не выдерживая этой вспыхивающей опять каждые десять минут борьбы, обращения Дон Кихота в защиту Дульсинеи, типа: «Ну Миша, ну может действительно не стоит?! Ну типа, если она не думала» – и так далее…
В итоге, крайне потрепанная, но непобежденная дева Светлана перекочевала ко мне на мой раскладной диван. Взрослая, умная, модная, сексуальная и порядочная, не сдалась же она под неимоверным пьяным напором, уговорами, обвинениями и запугиваниями. А именно так все и было! Так вот, этот идеал залез в труселях и лёгкой футболочке в мою пятнадцатилетнюю вселенную и погладил меня по голове со словами: «Спасибо тебе…». Я был победивший и спасший, хоть и чутка спавший рыцарь! Но теперь при сближении сонливость сбежала, и мысли о возможности вхождения с Дульсветой в новую часть жизни покрыли комнату. Я пролежал до утра, упершись локтем с приподнятой головой на руке, гладя красоту и порядочность по плечу и по голове.
