Читать онлайн Сновидец. Грейуорен бесплатно

Только уделяя достаточно времени пристальному изучению объекта, анализируя формы и края теней, а также отмечая их соотношение со светом, вы добьетесь убедительного сходства.
Уильям Л. Мохан, «Подробное Руководство по Рисованию человеческой Головы»

Должно пройти много времени, прежде чем человек станет похож на свой портрет.
Джеймс Макнейл Уистлер

Если сон отражает реальность, то и реальность является отражением сна.
Рене Магритт

Maggie Stiefvater

Graywaren

Пролог

Эта история началась много-много лет тому назад, когда двое сновидцев прибыли в рай.

Ниалл Линч и Мор О-Коррах приобрели прекрасный укромный уголок в сельской местности Вирджинии. Пологие бескрайние поля. Поросшие дубами предгорья. И призрачные горы Блу-Ридж в роли стражей, стоящих на горизонте. Владение этим утопающим в зелени прибежищем казалось Ниаллу и Мор увлекательной затеей. Впрочем, фермерский дом в самом сердце владений изобиловал залежами барахла, оставшегося от предыдущего владельца, умершего до их приезда. А многочисленные хозяйственные постройки, давшие этому месту название «Амбары», оказались в еще более плачевном состоянии. Краска давно облупилась с покосившихся стен.

Но для Ниалла и Мор это место стало их личным королевством.

– Уверен, все образуется, – сказал Ниалл с присущим ему оптимизмом.

Ниалл был очаровательным молодым человеком, красивым, обходительным и красноречивым. Если бы существовала возможность убедить хлам в доме и сараях самостоятельно убраться вон, то Линч, несомненно, тот, кто справился бы с этой задачей.

Мор (в то время ее звали иначе) заметила:

– Придется следить, чтобы малыш не заблудился в здешних зарослях.

Мор – бойкая юная особа, решительная и лишенная всяких сантиментов. Годом ранее девушка остригла свои золотистые волосы до подбородка, поскольку локоны ей мешали. А месяц назад она поступила так же и с собственным прошлым.

Внезапно Ниалл широко улыбнулся, заправляя за ухо длинную прядь волос, прихорашиваясь и позволяя собой любоваться.

– Ну как, тебе нравится?

Мор поудобнее перехватила сидящего на руках юного Диклана и прищурилась, пристально оглядывая владения. Все выглядело, как и говорил Ниалл. Место было чудесным. Невероятным. Множество миль отделяли их от ближайшего соседа и океан от ближайшего родственника.

Однако не это она считала самым важным.

– Не узнаю, пока не усну здесь, верно? – ответила девушка.

И Ниалл, и Мор были сновидцами – буквально. Заснув, через некоторое время они просыпались, осознавая, что их сон стал явью. Магия! Магия редкая настолько, что им никогда не приходилось встречать человека, ею обладающего… или, по крайней мере, признающегося в этом. Да и стоит ли удивляться? Не секрет, что всегда найдутся сомнительные личности, готовые использовать сновидца в своих корыстных целях.

На самом же деле о подобной эксплуатации было легче говорить, чем сделать. Сновидение – дело скользкое. Зачастую Ниалл и Мор сбивались с пути, блуждая по собственному подсознанию. Намереваясь, к примеру, приснить денег, парочка вполне могла проснуться с пригоршнями стикеров с напечатанными на них словами «фунт» и «доллар».

Самыми продуктивными снами оказывались сны целенаправленные.

А самыми целенаправленными были сны о лесе.

Лес.

На первый взгляд он напоминал обычный лиственный лес, но, стоя посреди его чащи, Мор понимала, что здешние корни проникают гораздо глубже. Сквозь почву. Сквозь камни. Они уходили глубже, чем подвластно пониманию человека. Не в поисках воды, а чего-то иного. Всякий раз оказываясь во сне в Лесу, девушка не сомневалась, что здесь обитает нечто разумное. Однако оно всегда оставалось скрытым от ее взгляда. Мор лишь слышала его. И чувствовала.

Чем бы ни было это существо, его очень интересовала Мор. А Мор интересовало оно.

– Разумеется, не волнуйся, – ответил Ниалл, протягивая ладонь к ее руке. – Ты отыщешь здесь Лес.

Ведь Лес снился и ему. И тоже проявлял к нему любопытство.

(Ниалла интересовал Лес, но больше его интересовала Мор.)

Он приложил массу усилий, чтобы найти место, где можно видеть чудесные, ясные сны и запросто бывать каждую ночь в Лесу. В глубине души он надеялся, что девушка также влюбится в красоту этого места, в обещание, насколько прекрасным может быть здесь их совместное будущее. Однако Линч знал, чего она хочет на самом деле.

Итак, в ту первую ночь, пока Мор грезила, Ниалл ждал. Когда солнце наконец взошло над горизонтом, девушка присоединилась к своему юному спутнику на шатком крыльце фермерского дома. Ниалл протянул руки к Диклану и обнял мальчика, любуясь окутанными туманом полями.

Он не спрашивал Мор, снился ли ей Лес той ночью. Он знал ответ. Они грезили о Лесе; Лес грезил о них.

– Любовь моя, прошлой ночью я услышал в Лесу слово, – сказал Ниалл. – Не английское и не ирландское.

– Я тоже видела слово, – ответила Мор. – Начертанное на камне.

Девушка вывела буквы в пыли на перилах ровно в тот момент, когда парень произнес вслух:

– Грейуорен.

1

Кража предмета искусства могла стать поводом для веселья.

Не в смысле для смеха, а произойти странным, забавным образом. Различные виды правонарушений входят и выходят из моды, но преступления в сфере искусства неизменно привлекают к себе внимание.

Можно подумать, что ценители категоричнее прочих осудят кражу или подделку, однако на самом деле именно они находят эти события особенно интригующими. Своего рода гипертрофированная оценка произведения. Восприятие искусства как настольной игры, командного вида спорта. Большинство людей никогда не украдут статую и не подделают картину, но им интересно знать, как это делают другие. И, в отличие от ситуаций с похищением сумочки или ребенка, разумное количество симпатий очевидцев вполне может оказаться на стороне вора.

Ставки никогда не были столь высоки. Предметы искусства всегда представляли ценность, но никогда обладание ими не было вопросом жизни и смерти.

Однако мир изменился.

Теперь, если кто-то владел произведением, значит, кто-то другой им не владел.

И это стало вопросом жизни и смерти.

Никто даже не взглянул в сторону Брайда, держащего свой путь в Музей изящных искусств. Фигура рыжеволосого мужчины в серой, не по сезону легкой для зимнего Бостона куртке, прячущего руки в карманы и поеживающегося от холода, проворно поднималась по лестнице и казалась неприметной на фоне массивных колонн. Мужчина совсем не походил на человека, в недавнем прошлом устроившего несколько грандиозных катастроф и намеревающегося в ближайшем будущем похитить нечто ценное. Однако он был и тем и другим.

Отчаянные времена, и все такое.

Прошло лишь тридцать шесть часов с тех пор, как десятки тысяч людей и животных по всему миру погрузились в сон. Они уснули все разом, одновременно. Неважно, бежали ли они трусцой по тротуару, подбрасывали своего ребенка в воздух или ступали на эскалатор: люди засыпали. Самолеты падали с неба. Грузовики срывались с мостов. Морские птицы дождем сыпались в океан. Не имело значения, сидели ли спящие в кабине самолета или за рулем автобуса; без разницы, кричали ли их пассажиры; уснувшие продолжали спать. Почему? Никто не знал.

Точнее, знали немногие.

Брайд быстрым, четким шагом проследовал к билетной кассе. Он подышал на озябшие пальцы и вновь слегка поежился. Скользнул зорким взглядом в одну сторону, затем в другую, и снова в первую, задерживая взгляд ровно настолько, чтобы приметить охранника, замешкавшегося у туалетов, и экскурсовода, ведущего группу в соседний зал.

Девушка-кассир не сводила глаз с экрана.

– Входной билет? – спросила она.

В выпусках новостей бесчисленная череда экспертов сыпала фразами вроде: нарушение обмена веществ, природно-очаговая инфекция и выбросы ядовитого газа, пытаясь найти объяснение внезапно впавшим в кому людям и животным. Однако версии сменяли одна другую, поскольку специалистам требовалось объяснить еще и причины выхода из строя сотен ветряных мельниц, автомобилей и прочих приборов. Не связано ли это, как предположил один из экспертов, с промышленным саботажем на Восточном побережье, нанесшим ущерб в миллиарды долларов? Вероятно, все это целенаправленная атака на промышленность. Возможно, завтра появится новая информация от властей.

Однако к утру новых данных от правительства так и не поступило.

Никто не взял на себя ответственность. Уснувшие продолжали спать.

– Мне нужен билет на Венскую выставку, – сказал Брайд.

– Билеты распроданы до марта, – ответила девушка тоном человека, неоднократно повторявшего эту фразу. – Могу внести ваш электронный адрес в список ожидания.

Билеты на уникальную передвижную выставку Венского сецессиона художников закончились в первый же день объявления о ее открытии. Что было неизбежно. Ее центральным экспонатом стало сногсшибательное полотно Густава Климта «Поцелуй», никогда раньше не покидавшее родины. Большинство людей уже видели эту картину, даже полагая, что с ней незнакомы. Она изображала влюбленную пару, окутанную позолоченным покрывалом и полностью поглощенную друг другом. Мужчина целует женщину в щеку. Его волосы украшены листьями плюща; руки благоговейно касаются женщины, безмятежно стоящей на коленях среди цветов. По выражению ее лица легко догадаться, что она обожаема. Насколько обожаема? Трудно судить. Предыдущая картина Климта, менее известная, была продана за сто пятьдесят миллионов долларов.

– Мне нужно попасть сегодня, – сказал Брайд.

– Сэр… – сотрудница за стойкой подняла взгляд на Брайда, впервые на него посмотрев. Она сомневалась. И всматривалась слишком долго в его глаза, в его лицо.

– Брайд, – прошептала девушка.

В день, когда самолеты упали с неба, изменилась жизнь не только уснувших. Сновидцы, которые встречались гораздо реже, чем их творения, утратили способность приносить вещи из мира грез. Многие еще не знали об этом, поскольку редко видели сны. А кто-то уже смирился с неудачами (и во сне, и в жизни).

К некоторым из них Брайд приходил во сне.

– Венская выставка, – тихо повторил Брайд.

Сомнений не осталось. Кассир сняла с шеи свой бейдж.

– Приложи, эм, палец к фотографии.

Когда Брайд уходил, накидывая шнурок на шею, девушка прижала ладонь ко рту и подавила вскрик.

Порой очень важно узнать, что ты не одинок.

Пару минут спустя Брайд с невозмутимым видом снял «Поцелуй» со стены посреди оживленной выставки Венского сецессиона. Он сделал это со спокойной уверенностью человека, имеющего на это право. Возможно, именно поэтому никто из присутствующих сперва не понял, что происходит.

Затем сработавший датчик веса включил сигнализацию.

Вор, вор, вор, – пронзительно взвыла она.

Вот теперь посетители обратили внимание.

Брайд пошатнулся, держа в руках картину размером с его рост. Развернувшаяся сцена представляла собой настоящее произведение искусства: ладная, аккуратная фигура светловолосого мужчины с ястребиным носом и прекрасная, изящная картина.

Угол рамы со стуком коснулся пола. Брайд потащил полотно к выходу.

Стало очевидно, что экспонат пытаются украсть. С бесценными шедеврами так не обращаются.

И все же никто из очевидцев не попытался его остановить; они просто смотрели. В конце концов, разве не для этого создавалось искусство? Посетители наблюдали, как человек ненадолго остановился, вытащил из кармана предмет, напоминающий бумажный самолетик, и швырнул его в экскурсовода, спешащего к экспозиции. Едва ударившись о грудь сотрудника музея, самолетик растекся, превратившись в вязкую массу, намертво приклеившую мужчину к полу. Следующая служащая получила в лицо облако искрящейся пудры, пронзительно завизжавшей и вспыхнувшей, стоило частицам коснуться ее кожи.

Третий работник остановился как вкопанный, когда из пола под его ногами стремительно выросли трава и колючий терновник, выпущенные из обычного на вид теннисного мяча, брошенного Брайдом.

Брайд упорно продвигался вперед.

На каждом повороте ему встречалось все больше охранников, и с каждым шагом он продолжал сбивать их с толку, извлекая из кармана все больше странных предметов, словно являя миру собрание работ неизвестных мастеров. Это были красивые, странные, пугающие, поражающие воображение, громкие, извиняющиеся, стыдливые, восторженные безделушки – подарки, полученные за последние тридцать шесть часов. Дары тех, кто думал, что одинок, пока с ними не связался Брайд. Прежде он легко мог приснить новое оружие, чтобы задержать охрану, но не сейчас. Приходилось довольствоваться чужими снами.

Однако их запасов оказалось недостаточно, чтобы выбраться из музея.

Из глубины здания доносился треск раций, рев сигнализации, а впереди ждали бесчисленные лестницы.

Он был далек от спасения.

Нельзя просто так зайти в один из крупнейших музеев мира, выбрать картину Климта, снять ее со стены и унести с собой.

Идея, заведомо обреченная на провал.

– Неужели вы не хотите, чтобы все проснулись? – рявкнул Брайд на зевак.

Его слова подействовали на окружающих гораздо сильнее, чем все присненные гаджеты. Он призывал вспомнить о тех, кого нет рядом, о спящих, крепко-крепко спящих. В гостевых спальнях домов близких и родственников. В детских комнатах с оптимистично приоткрытыми дверями и радионянями с севшими батарейками. В гериатрических палатах, отведенных для спящих, которых никто не опознал.

Горстка людей ринулась вперед, чтобы помочь Брайду вынести картину.

И вот теперь действо по-настоящему стало произведением искусства. Брайд и группа посетителей с «Поцелуем» на плечах миновали стенды, освещающие процесс создания полотна, непростую судьбу картины и акты бунтарства, присущие автору, вновь и вновь совершаемые им на протяжении творческого пути.

Сперва пять, затем шесть, и, наконец, семь человек несли картину, прорываясь к выходу, в то время как еще одна группа посетителей пыталась заблокировать охрану.

На парадной лестнице МИД процессию встретили сотрудники полиции с поднятыми пистолетами.

Теперь, когда подаренные сны закончились, Брайд стал обычным человеком, крепко сжимающим в руках знаменитую картину. Потребовалась всего пара офицеров, чтобы избавить его от шедевра. Неудивительно, что попытка кражи провалилась. Странно, что это заняло столько времени. Но в этом вся суть искусства: сложно предсказать, ждет задумку успех или провал.

В тот момент, когда полицейские вели закованного в наручники Брайда к патрульной машине, нарушитель внезапно запнулся.

– Осторожно, – произнес один из офицеров вполне доброжелательным тоном.

– Мы не хотим, чтобы кто-то пострадал, – добавил его коллега.

Позади них музейные работники торопливо возвращали «Поцелуй» в здание. И чем дальше полотно уносили от Брайда, тем медленнее становились его шаги.

– На что ты только рассчитывал, чувак? – вновь заговорил первый офицер. – Нельзя же просто зайти в музей и забрать картину.

– Это все, что я смог придумать, – ответил Брайд.

Он уже мало напоминал мужчину, который вошел в музей ранее. Его взгляд утратил свою силу. Брайд осел на землю. Человек, в чьих карманах не осталось снов.

– Однажды, – сказал он офицерам, – вы тоже уснете.

Спать.

2

Каждый человек мечтает о власти… Реклама убеждает потребителя, что он важен и значим… Учителя твердят ученикам: мы верим в тебя… Познай свою силу… Будь лучшим… Ты сможешь… Ложь… Власть, чем-то схожа с бензином или солью… Кажется, что ее в избытке, но на всех не хватает… Острые лезвия жаждут власти, чтобы получить простор для резки… Тупые лезвия стремятся к власти, чтобы защитить себя от острых… Острым лезвиям она необходима для исполнения их предназначения… Тупые же пытаются ее заполучить, чтобы просто занимать место в коробке… Мы живем в отвратительном мире… Коробка полна безобразных лезвий, созданных неизвестно для чего…

– Натан Фарух-Лейн,

Безупречное лезвие, страница 8

3

Эй, проснись и пой.

Диклан Линч проснулся рано. Он не завтракал, поскольку утренний прием пищи неизменно гарантировал ему раздражение желудка. Он пил кофе, который тоже вызывал изжогу. Однако без утреннего ворчания кофеварки он не имел веской причины встать с постели вовремя. Как бы то ни было, Мэтью однажды сказал, что утро пахнет кофе, поэтому даже теперь оно должно продолжать пахнуть кофе.

Сварив кофе, Диклан позвонил Джордан Хеннесси – ее рабочий день заканчивался в то же время, когда начинался его. Слушая гудки в трубке, он старательно стирал кофейную гущу со стойки и отпечатки пальцев с выключателя. Диклану многое нравилось в бостонской квартире, особенно ее расположение в районе Фенуэй, всего в миле от Джордан. Однако старинному зданию никогда не стать столь же стерильным, как безликое жилище, оставленное в Вашингтоне. Диклан любил порядок. Но редко его получал.

– Поцци, – тепло поприветствовала Джордан.

– До сих пор наяву?

С каждым днем этот вопрос звучал все серьезнее.

– Потрясающе, – ответила она. – Невероятно. Толпа, затаив дыхание, наблюдает за происходящим; никто не знает, чего ожидать.

Наяву, наяву – почему она бодрствует, когда другие заснули? И что он будет делать, если завтра это изменится?

– Хочу увидеть тебя сегодня вечером, – сказал он.

– Знаю, – ответила девушка и повесила трубку.

Эй, проснись и пой. Заметив пару морщинок на рубашке, Диклан повесил ее в ванной и включил душ. Из зеркала на него смотрел молодой Диклан Линч. Совсем не похожий на того, которого он видел в отражении всего несколько месяцев назад. Тот неприметный человек словно был собран из деталей серийного производства: идеальная белоснежная улыбка, ухоженные темные кудри, сдержанность, уверенная, но не агрессивная манера держаться. Этот новый Диклан врезался в память. Во взгляде его голубых глаз притаилось нечто необузданное, готовое вырваться из-под контроля.

Он никогда не думал, что чем-то похож на Ронана, но теперь…

(Не думай о Ронане.)

Одевшись, накачавшись кофеином и потушив пожар в желудке, Диклан взялся за дело. С тех пор как перебрался в Бостон, чтобы быть поближе к Джордан, он оказывал услуги высококлассного специалиста по присмотру. Клиенты оставляли ему свои телефоны. На выходные, на месяц, на время поездки, отпуска или отбывания тюремного срока. А порой и насовсем. Не все в мире высоких ставок умели легко и непринужденно вести беседу с клиентами, не поддаваясь эмоциям и не давая ненужных обещаний. Поэтому они поручали Диклану говорить за них.

На протяжении всей своей жизни он совершенствовал искусство превращения чего-то захватывающего в максимально скучное.

Его заказчикам требовался неприметный помощник, прекрасно разбирающийся в тайнах живительных магнитов – редких предметов искусства, способных разбудить спящих. И этим человеком стал Диклан. Он знал, что людей, подверженных риску заснуть, следует называть «зависимые». Знал, что нужно проявлять тактичность, интересуясь происхождением зависимого. Ни в коем случае не стоило упоминать сны или магию, поскольку большинство клиентов обзавелись зависимыми в результате брака. Но были и те, кому «иждивенцы» достались по наследству, а кто-то и вовсе приобрел зависимого ребенка или супруга на черном рынке. Как правило, такие клиенты не ведали о том, почему их близкие оказались подвержены риску заснуть. Их это не интересовало. Они лишь хотели знать, как не дать своей семье погрузиться в сон.

Диклан прекрасно их понимал.

Он сверил часы и позвонил Адаму Пэрришу.

– Узнал что-то новое?

Звук голоса Адама то появлялся, то пропадал; парень шел.

– Лей-линия по-прежнему отсутствует. Везде. Без изменений.

– Есть известия от…

Адам не ответил. Что означало «нет». Плохой знак. Адам Пэрриш – человек, о котором Ронан заботился больше, чем о ком-либо на свете. Если Ронан не звонил ему, значит, вообще никому не звонил.

– Ты знаешь, где меня найти, – сказал Диклан Адаму и повесил трубку.

(Жив ли Ронан?)

Эй, проснись и пой. Диклан шагнул на улицу навстречу шумно просыпающемуся Бостону, лязгу мусоровозов, шипению автобусов и крикам птиц. Пар клубился у его рта, пока он спешно открывал автомобиль, только чтобы снять с зеркала заднего вида висевший там флакон освежителя воздуха.

Он вел себя совершенно непринужденно.

Просто освежитель воздуха. А не все мои сбережения. Ничего особенного.

– Доброе утро! – окликнула его соседка. Она работала врачом-ординатором. Диклан изучил ее биографию. Ее и всех людей, живущих по соседству. Предупрежден, значит, вооружен. – Так… с вашим братом все в порядке? Марсело сказал, что мальчик упал в обморок?

Она могла оказаться сном или сновидцем; о некоторых вещах не расскажут в биографии. Маловероятно, но не невозможно. Когда-то давно Диклан считал, что сны присутствуют только в его жизни. Теперь благодаря выпускам новостей он знал, что есть и другие. Не так много. Но больше, чем он представлял.

И уж точно больше, чем живительных магнитов.

– У него пониженное давление, – спокойно солгал Диклан. – Это наследственное. Передалось от матери. Вы случайно не работаете с такими пациентами?

– Ох! Хм, нет, я специализируюсь на болезнях кишечника, – ответила она, ткнув пальцем в свой живот. – Рада, что с парнишкой все порядке.

– Спасибо за беспокойство, – вновь солгал Диклан.

Вернувшись в квартиру и отойдя на безопасное расстояние от окон, он открыл флакон и извлек спрятанный в нем серебряный кулон. Чудесная, изящная вещица в форме лебедя, обвитого вокруг цифры семь. Кто знает, что означал этот символ когда-то? Наверное, что-то очень важное, иначе сейчас кулон не представлял бы такой ценности. Диклану вспомнилась история о семи лебедях, которую рассказывала Аврора, однако он никак не мог вспомнить, о чем в ней говорилось. Похоже, в хранилище его памяти отлично сохранились только рассказы отца.

Живительный магнит в виде кулона стоил невероятно дорого.

Он не переставал скучать по всем произведениям искусства, которые пришлось продать, чтобы заполучить вещицу.

– Пора в школу! – крикнул Диклан, поднимаясь по лестнице в комнату Мэтью. Споткнувшись о пару огромных уродливых кроссовок на пороге, он попытался через них перешагнуть. Однако яркая дутая обувь, видимо, жаждала крови и поэтому отправила Диклана в полет.

Бормоча ругательства, он приземлился, ухватившись за край матраса; золотистые кудри Мэтью не шелохнулись на подушке.

– Мэтью, – позвал Диклан. В желудке вновь забурлила кислота.

Семнадцатилетний парень в кровати казался семилетним мальчиком. В этом и заключалась магия ангельских черт его лица. Он продолжал сладко спать. Диклан приложил кулон с лебедем к шее брата. Кожа Мэтью была теплой и живой на ощупь.

– М-м-м… – мальчик сонно вскинул руку и сжал цепочку кулона. Крепко. Словно спасательный круг. А разве не так и было? – Уже встаю.

Диклан выдохнул.

Магнит все еще работал.

– Поторопись, – сказал он. – У тебя двадцать минут.

– Мог бы разбудить меня раньше, – заскулил Мэтью.

Но Диклан не мог. Самые мощные магниты, как правило, были и самыми неудобными: «Мадам Икс» Джона Сингера Сарджента, «Поцелуй» Климта, «Черный ирис III» Джорджии О'Кифф. Эти и прочие «улыбки Моны Лизы» украшали стены музеев или принадлежали корпорациям и сильным мира сего. Магниты, обладающие чуть меньшей силой, попадали в руки присненных генеральных директоров и богатеньких наследниц. А также неприсненных директоров и наследниц, купивших себе присненных детей или супругов. Поэтому в оборот черного рынка попадали не самые ценные экземпляры магнитов. Они были слабее, не отличались долговечностью, красотой или удобством… а главное, они все равно стоили невероятно дорого. Отныне, когда каждая греза нуждалась в живительном магните, чтобы не заснуть, цены даже на самые захудалые экземпляры в считаные дни взлетели до небес.

Так что Мэтью получал кулон с лебедем перед завтраком и отдавал его сразу после школы. Мальчик не видел заката уже несколько дней; и еще долго не увидит выходных. Кулон должен прослужить до конца учебного года. Диклану был не по карману еще один живительный магнит. Он едва смог позволить себе этот.

(Его мучило чувство вины, он тонул в нем, погряз целиком и полностью.)

– У меня гипотермический вопрос, – заявил Мэтью пару минут спустя. – То есть гипотетический.

Мальчик появился на пороге кухни с виду почти готовый к учебе. Он даже умылся и, стараясь не запачкать пол, держал свои зверски уродливые кроссовки в руке.

Мэтью подлизывался.

– Нет, – сказал Диклан, доставая ключи от машины. – Мой ответ – нет.

– Можно мне вступить в школьный D&D клуб?[1]

Диклан силился вспомнить, что такое D&D. В голове мелькнула мысль, что это как-то связано с кнутами и кожей. Однако вряд ли это в духе Мэтью, даже в его нынешнем бунтарском возрасте.

– Клуб волшебников? – спросил он.

– Ага, там нужно притворяться, что сражаешься с троллями и прочими упырями, – ответил Мэтью.

Диклану не нужно было притворяться, что он сражается с троллями и прочими упырями. Ему хотелось притвориться, что это не так. Он хотел меньше D&D. И больше В&В[2].

– Ты спрашиваешь, потому что они собираются по вечерам или в выходные?

Если бы только Мэтью мог бодрствовать без магнита, как Джордан, но никто не знал, как у нее это получалось…

– Только по средам. Среда ведь считается днем?

– Мне нужно подумать об этом.

(Он предпочел бы вообще ни о чем не думать.) (Жив ли Ронан?)

Эй, проснись и пой. Диклан подвозил брата до его новой школы; ему приходилось постоянно контролировать передвижения Мэтью. В день, когда грезы заснули, Диклану потребовалось несколько часов, чтобы отыскать место, где отключился Мэтью. Еще одного такого дня он просто бы не пережил. Не вынес бы неизвестности.

– Ты уже подумал о D&D? – напомнил Мэтью.

– Прошло всего двенадцать минут. – Диклан въехал на школьную парковку, где за рулем каждого второго автомобиля сидел человек лет сорока-пятидесяти. Родители, которых не забили до смерти монтировкой на собственной подъездной дорожке, прежде чем их дети достигли совершеннолетия.

Диклан чувствовал себя на сорок или пятьдесят.

(ЖивЛиРонанЖивЛиРонанЖивЛиРонанЖивЛи…)

– Ну, так что? – повторил Мэтью.

– Мэтью, выметайся, – ответил Диклан. У него зазвонил телефон. Его телефон, настоящий, а не телефон клиента. – Не пей газировку за обедом. И не висни на дверце моей машины. Здесь не спортзал.

Телефон продолжал трезвонить. Диклан ответил.

– Диклан Линч.

– Это Кармен Фарух-Лейн.

Во рту внезапно пересохло. Последний раз он разговаривал с ней совсем недавно, когда сообщил, где найти Ронана, чтобы она могла захватить Брайда и освободить брата от его влияния. Все так запутано.

Чувство вины раздирало изнутри.

(Ронан, Ронан, Ронан.)

Мэтью по-прежнему висел на дверце. Диклан махнул на него рукой, чтобы мальчик отправлялся на занятия, но Мэтью замер на месте, прислушиваясь к разговору.

– Происшествие не афишировалось, – сказала Фарух-Лейн. – Но, возможно, до тебя дошли слухи, что несколько дней назад Брайда арестовали в МИДе.

Диклана затошнило. Разум услужливо нарисовал картину многочасовой перестрелки и Ронана, распростертого в луже крови с каким-нибудь проклятым сном в руке.

Пожалуйста, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет.

– Ронан?..

– Нам нужно встретиться, – сказала Фарух-Лейн.

Голова закружилась от облегчения. Она не сказала: «Твой брат мертв».

– Где?

Девушка назвала место.

Диклан уставился на руль автомобиля. Пыльная кожа блестела лишь в тех местах, где остались следы его пальцев. Он измучился бороться с пылью. Стоило отвлечься, как все вокруг мгновенно превращалось в грязь и беспорядок. Все, о чем он мечтал, – это день или два, когда все не разваливалось бы на части, стоило ему отвлечься. А может, час или два. Или просто пара минут.

(Ронан, Ронан, Ронан.)

– Дикло, – пискнул Мэтью, – что случилось?

Эй, проснись и пой.

– Садись обратно в машину, – ответил Диклан. – Ты не идешь сегодня в школу.

4

Апокалипсис был предотвращен, но предчувствие конца света все равно не оставляло.

И кто ты теперь?

Та, кто предотвратила апокалипсис.

Кармен Фарух-Лейн продолжала себе это твердить, однако на ум ей неизменно приходил иной ответ.

Фарух-Лейн и Лилиана ждали Диклана Линча, сидя в машине на парковке Медфордского центра помощи. Седовласая Лилиана, расположившись на пассажирском сиденье, вязала что-то из бирюзовой пряжи в тон тканевой повязке на ее голове и тихонько напевала себе под нос. Старушка отлично умела коротать время. Темноглазая Фарух-Лейн сидела на месте водителя и, вцепившись пальцами в руль, сжимала его до побелевших костяшек. Она коротать время не умела.

Кто ты теперь?

Та, что убила своего брата.

Диклан Линч изо всех сил старался уберечь от гибели своего брата, смертоносного Зета, а она сделала все возможное, чтобы оборвать жизнь своего.

Фарух-Лейн понимала, что их ситуации сильно отличались. Натан пускал в ход присненное оружие, чтобы убивать своих жертв, а после помечал каждое место преступления парой раскрытых ножниц; в то время как Ронан попал под прицел из-за преступлений, которые мог совершить, и апокалипсиса, который он мог устроить. Однако была у них и общая черта: они оба обладали властью, слишком большой для одного человека. Поэтому решение исключить их из уравнения имело смысл. Исключить всех могущественных Зетов.

А значит, Модераторы и Фарух-Лейн продолжали убивать, снова и снова и снова…

Знаешь, кого проще всего контролировать? – спросил ее однажды Натан. – Людей, которые в прошлом уже становились жертвами манипуляций и теперь изо всех сил пытаются не повторить этот опыт.

Фарух-Лейн осмотрелась по сторонам. После прохлады раннего утра день неожиданно выдался теплым, слишком теплым для Массачусетса в это время года. Хмурое небо, нависшее над голыми ветвями деревьев, казалось каким-то странным, словно не соответствовало сезону. Пешеход, спешащий по тротуару вдали, напомнил ей о брате. О том, как быстро и целеустремленно шагал Натан, чуть склонившись вперед, словно фигура на носу корабля.

Хватит думать о прошлом, – велела она себе. – Сосредоточься на настоящем.

Все закончилось. Штекер выдернут. Грезы остановлены. Пожар потушен. Мир спасен.

Ведь так? Так.

Из-за этой заварухи она потеряла семью. Лишилась карьеры. Души. И что же в конце концов положило конец бесконечной череде убийств? Краткий сон за чашкой горячего шоколада погасил источник силы Зетов. Не взрыв, а скорее всхлип.

– Это было слишком просто, – призналась Фарух-Лейн. – Сплошное разочарование.

– То, что мы сделали, не далось нам легко, – заверила ее Лилиана в своей особой манере, провязывая петлю за петлей. Ритмичный стук ее спиц напоминал тиканье секундной стрелки часов. – Я, к слову, рада, что все это уже позади и мы можем спокойно жить дальше.

Лилиана – в прошлом подружка-провидица, а теперь, видимо, просто подруга. До отключения силовой линии у нее периодически возникали опасные видения о грядущем апокалипсисе, в результате которых Лилиана меняла свой возраст, перемещаясь по временной шкале в пределах трех эпох. Но, с тех пор как силовая линия исчезла, видения прекратились. Похоже, для предсказаний, как и для грез, требовалась энергия линий.

С одной стороны, радовало, что можно больше не бояться возникающей во время видения звуковой волны, способной взорвать человека изнутри. Однако Кармен огорчало, что их отношения с провидицей начались, когда она была в среднем возрасте, а теперь продолжались с внезапно постаревшей Лилианой. Раньше Фарух-Лейн не беспокоило, что подруга иногда превращалась в старушку, поскольку она так же быстро возвращалась к прежнему возрасту. Но теперь и силовая линия, и видения исчезли, а значит, провидица так и останется в этой поре. Годы ничуть не умаляли спокойной элегантности Лилианы, и все же она выглядела на несколько десятков лет старше Фарух-Лейн.

К тому же без предсказаний они оказались в абсолютном неведении о том, что ждет их в будущем.

– Кажется, я уже забыла, что такое спокойно жить, – сказала Фарух-Лейн. – Можешь поверить, что когда-то я зарабатывала на жизнь, планируя будущее для других?

– Полагаю, будущее сложится само собой, – ответила Лилиана.

Провидица отложила вязание, взяла Фарух-Лейн за руку и сжала их ладони вместе. Как и всегда, ее прикосновение сразу принесло чувство покоя. Загадочного умиротворения. Кармен не сомневалась, что Лилиана помимо дара предвидения обладает некой магией, волшебством, позволяющим человеку рядом почувствовать себя лучшей версией самого себя. Внезапно девушке вспомнилось, как при их первой встрече Лилиана говорила что-то о том, что люди невероятно хрупкие существа. Подобные заявления обычно произносились лишь смеха ради или если говоривший считал себя не совсем человеком.

И Лилиана не смеялась.

– Ты помнишь, что будет дальше? – спросила Фарух-Лейн. В ее голове с трудом укладывалось, как именно провидица перемещается по временной шкале. Девушка понимала, что лишь одна из версий Лилианы является истинной, правильно воспринимающей время. Две другие либо оглядывались назад на уже произошедшие события, либо с нетерпением ждали будущего, которое предстояло наверстать.

Раньше у пожилой Лилианы часто возникали крохотные обрывки воспоминаний, которыми она охотно делилась. Но сейчас женщина просто сказала:

– Давай подумаем, что приготовить на ужин. Хеннесси говорила что-то о карри, и, по-моему, это отличная идея.

– Надеюсь, мы не совершили ошибку, оставив ее одну, – пробормотала Фарух-Лейн. – Я не слишком верю, что она захотела подольше поспать. Она только и делает что спит.

– Бедняжке придется проспать полжизни, чтобы наверстать упущенное.

Голос Лилианы переполняла жалость, ведь прошлая жизнь Хеннесси действительно заслуживала сочувствия. На протяжении многих лет девушке снился один и тот же непрекращающийся кошмар; она провела годы со знанием, что способна сделать этот ужасный сон явью. Пожалей же ее, – велела себе Фарух-Лейн. – Посочувствуй! Однако хватило лишь пары дней, чтобы Кармен выяснила, что Хеннесси самый невыносимый человек из всех, кого она когда-либо встречала.

Вот доказательство: Хеннесси была громкой. Похоже, она считала, что если монолог того стоит, значит, он должен быть произнесен на максимальной громкости, желательно с высоты предметов мебели, крыш автомобилей и домов. Бескрайний океан слов.

А еще Хеннесси отличалась непредсказуемостью. В первую же ночь после того, как она отключила силовую линию, девушка на несколько часов пропала. Без предупреждения. Ничего не объяснив. Ровно в тот момент, когда Фарух-Лейн и Лилиана пытались решить, стоит ли отправляться на ее поиски, Хеннесси вернулась сама. Она приехала за рулем странного автомобиля без номеров, чем-то напоминающего свою вечно болтающую и кричащую владелицу. Его выхлопная труба постоянно ревела и грохотала, если только он не был заперт под замок в гараже. С виду машина казалась или очень дешевой, или очень дорогой. Фарух-Лейн побоялась спрашивать, откуда она взялась.

И еще доказательство: Хеннесси оказалась настоящим вандалом. Ей требовался постоянный присмотр, иначе она как дикая лисица начинала крушить все вокруг. За те несколько дней, что они провели под одной крышей, вода неизменно перетекала через края ванной, огонь вырывался из духовки, в окнах разбивались стекла, а соседи изумленно наблюдали, как Хеннесси рисует огромную копию «Крика» на двери гаража под аккомпанемент ревущей из салона ее автомобиля (по всей видимости, краденого) музыки. Фарух-Лейн уже и не надеялась вернуть страховой депозит.

И еще одно: Хеннесси, похоже, пыталась умереть. Ну, или, по крайней мере, не проявляла достаточной осмотрительности, чтобы остаться в живых. Она прыгала с высоты, не гарантирующей шанс на выживание. Ныряла под воду, не имея запаса воздуха в легких. Пила напитки, злоупотребление которыми могло навредить человеку. Пробовала еду, выплевывала ее обратно и начинала есть что-то другое. Она носилась с ножницами в руках, и если вдруг умудрялась упасть и порезаться, то спокойно изучала рану, с любопытством, а не с ужасом заглядывая под распоротую кожу. Порой она смеялась так сильно, что Лилиана начинала плакать от жалости.

Кармен казалось, что последние несколько дней растянулись на годы.

Однако Фарух-Лейн не могла просто выставить за порог пресловутого Зета. Ведь под предлогом спасения мира они с Лилианой отняли у единорога его рог и ничего не дали ему взамен.

Кто такая Хеннесси теперь, без ее сновидений?

А кто такая Фарух-Лейн?

Та, кто предотвратил апокалипсис.

– А вот и он, – мягко произнесла Лилиана.

Подъехавший серый «Вольво» припарковался неподалеку от них. За рулем автомобиля сидел Диклан Линч. Его златовласый младший брат Мэтью занимал пассажирское сиденье. Две трети братьев Линч.

– Пусть все идет своим чередом, – посоветовала Лилиана. – Это первый шаг.

Ты предотвратила апокалипсис.

Достав из кармана на дверце пару поздравительных открыток, Фарух-Лейн направилась к Диклану. Они встали по одну сторону линии разметки, начерченной на асфальте. Казалось, ситуация располагала к рукопожатию, однако никто из них не протянул руку, а после затянувшегося молчания сделать это стало слишком неловко, поэтому Фарух-Лейн просто вздохнула в знак приветствия.

– Он мертв? – спросил Диклан без предисловий.

Вместо ответа девушка протянула ему первую из двух поздравительных открыток.

Диклан открыл ее. И прочел слова, напечатанные внутри: «С Днем святого Валентина любимых сына и сноху!»

Чуть ниже следовала приписка почерком Фарух-Лейн:

«После стычки в розовом саду я ничего не слышала о Модераторах. Я больше не подчиняюсь их приказам, но, возможно, за мной продолжают следить. Они могут проверять звонки, сообщения, личные вещи и вести наблюдение, поэтому я записала для тебя все что знаю».

Тишина со стороны Модераторов совсем не успокаивала, а скорее пугала. Ведь они превратились в призраков не только для нее. Когда федералы сообщили ей об аресте Брайда, они сказали, что сперва безуспешно пытались связаться с другими Модераторами, и только потом позвонили ей. Куда же они подевались? Модераторы чем-то напоминали спам или грибковую инфекцию, которые сами по себе не исчезают.

Она протянула Диклану вторую открытку.

Внутри карточки тоже было поздравление (Оказывается, ты нравишься мне гораздо больше, чем я предполагал! С годовщиной, любимая!). Однако прочитать надпись не представлялось возможным, поскольку каждый сантиметр внутри открытки был занят рукописным изложением всего, что Фарух-Лейн знала о сложившейся ситуации.

Диклан прочел. Его лицо ничего не выражало.

Он оглянулся через плечо на Медфордский центр помощи, а затем на золотоволосого младшего брата, наблюдавшего за ними с усердием пса, которому велели ждать в машине.

Кармен ему сочувствовала. Жалость к Диклану Линчу, подавляющему любые внешние проявления собственной боли, далась ей гораздо легче, чем к Хеннесси, от которой волнами исходило страдание, стоило только девушке зайти в комнату. Фарух-Лейн не понимала Хеннесси, но знала, что такое любовь к брату.

Наконец Диклан бесстрастным тоном пробормотал:

– Не стоило мне звонить.

– Я дала слово. Пообещала устранить Брайда и вернуть тебе брата. Я не сдержала обещания. И сейчас это все, чем я могу помочь.

Он пристально изучал ее взглядом, а затем цокнул языком. Характерный, особый жест. Звук принятого решения. Диклан достал из кармана пиджака визитку и записал на ней два номера телефона и адрес.

– Не хочу чувствовать, что остался в долгу.

Фарух-Лейн взяла карточку.

– Должна ли я поблагодарить?

– Думаю, это поможет тебе найти ответы на некоторые вопросы.

Кармен понятия не имела, какие ответы, по мнению Линча, ее интересуют, но произнесла:

– Что ж, тогда спасибо.

Парень слегка покачал головой.

– Все по справедливости. Теперь мы снова квиты.

– Как шпионы на мосту, – пробормотала Фарух-Лейн.

– Нет, как единственные здравомыслящие в этой ситуации люди, – поправил ее Диклан. Он по-прежнему казался энергичным и собранным, однако в его манере держаться появилась некоторая тревожность; он размышлял над тем, что она написала в поздравительной открытке. Волнение на краткий миг стерло годы с его лица, и на долю секунды он стал невероятно похож на своего брата Ронана.

Точнее, на Ронана, каким она видела его в последний раз. Не теперь. Фарух-Лейн завершила встречу рукопожатием.

– Удачи, мистер Линч.

– Удача, – с горечью произнес Диклан, – единственное, что мне точно не светит.

5

Ронану Линчу снилось Кружево.

Он двигался в нем. Парил сквозь него.

Ветви смыкались над его головой.

Тени сливались под ним.

Свет, переливающийся в океане, сеть тонких линий на поверхности, все сплелось и спуталось, образуя причудливые узоры.

Эй, я тебя знаю, – подумал он.

Я тоже тебя знаю, – ответило Кружево.

А потом сон исчез, и он оказался в море пустоты. В мире, где не существовало ничего, по крайней мере, ничего, что могли бы уловить органы чувств.

Вскоре в темном море появилась движущаяся яркая фигура. Сложно сказать, двигался ли он к ней или она к нему, но как только объект приблизился, он обнаружил, что это скопление сияющих потоков, волнистых, как морские водоросли.

Они были прекрасны.

Ему захотелось подобраться ближе, и, в конце концов, у него получилось. Дрейфуя, он влетел в ближайшее переплетение сияющих струй. Стоило только их коснуться, и его захлестнули удивительные образы. Он оказывался в самых невероятных местах: в особняках с высокими потолками; на кладбищах, утопающих в зелени; на затонувшем в океане корабле; в сумрачных каютах с рядами коек; в темных тесных сейфах; в сияющих прозрачных водах озер; в музеях по ночам; в спальнях, освещенных солнцем.

Он старался задержаться на каждом месте как можно дольше, жадно впитывая окружающую обстановку, но его неизменно оттягивало обратно в море пустоты.

В какой-то момент он понял, что все эти места реальны.

Но не для него. Они настоящие для тех, кто в них обитал. Для их жителей. Для людей.

Их он тоже счел прекрасными.

Казалось, людей к нему тянуло. Они не сводили с него глаз. Склонялись к нему так близко, что он мог разглядеть слезы, повисшие на ресницах, или услышать прерывистые вздохи. Его бережно держали в ладони. Целомудренно касались губами. Благодарно прижимались щекой. Чье-то сердце билось рядом с его сердцем. Его разглядывали, обнимали, носили, обменивали, вешали на шеи и запястья, надевали, клали в ящики, прятали в коробки, роняли в растекающиеся лужи еще теплой крови, дарили, крали, его хотели, желали, жаждали.

Со временем он понял, что люди видят не его. Они смотрят на предметы, из которых он за ними наблюдает: на живительные магниты. Для людей он был картиной в мраморном зале, медальоном на груди, скульптурой гончей, которую обнимали целые поколения детей, сломанными часами на камине. Он был кольцом на пальце и носовым платком в кармане, гравюрой и инструментом, которым ее вырезали. И даже больше, он был всем, что наполняло магнит: любовью, ненавистью, жизнью и смертью. Всем, что делало живительный магнит магнитом.

Живительный магнит, живительный магнит, заветное слово: живительный магнит. Знал ли он об их существовании до того, как оказался в этом месте? Наверняка где-то глубоко внутри его таилось это знание. Ведь благодаря им билось сердце мира. Они так прочно вошли в жизнь социума, что оказались тесно связаны со всем, во что люди верили и чего хотели.

Он не мог насытиться магнитами, как и те, кто смотрел на него с другой стороны. И поэтому пытался как можно дольше оставаться внутри каждого предмета. Его привлекали не только виды и звуки человеческого мира, но и эмоции. Всякий человек, глядя на живительный магнит, испытывал собственный калейдоскоп чувств. Гнев, любовь, ненависть, волнение, разочарование, горе, ожидание, надежда, страх.

И эти чувства он также считал прекрасными.

В пустом море, в котором он дрейфовал, не существовало ничего подобного им. Они казались чудесными и в то же время ужасными. Всепоглощающими, многогранными. Он невольно задумался, каково это – испытывать столь сильные чувства. И неожиданно вспомнил, что некоторые из них ощущались приятнее других.

Теперь он пребывал в замешательстве. Он это вспомнил?

Однако как следует поразмыслить над этой загадкой он не успел, поскольку вдруг попал в новый живительный магнит и понял, что видит перед собой знакомое лицо: Хеннесси. Оказывается, он позабыл, что может узнавать людей. А ее он точно знал! Ее лицо, имя, теплые слезы на его плече.

Она находилась в студии, в окружении как уже готовых, так и еще не законченных портретов. Видимо, его привлекло скопление энергии, исходящей от собранных здесь магнитов. При этом небольшой заряд окружал и саму Хеннесси. Девушка покрывала лаком установленный перед ней холст, отчего воздух вокруг потрескивал. Похоже, сам акт создания живительного магнита тоже являлся своего рода магнитом, уроборосом[3] творца и творения.

Постепенно он осознал, что на самом деле смотрит не на Хеннесси, а скорее на Джордан. В ее манере не хватало присущей Хеннесси суматошности. А кроме того, он понял, что знает человека, чей портрет стоял перед ней на мольберте. Изображенный на холсте молодой человек расслабленно сидел в кресле, перекинув через колено пиджак, небрежно сцепив пальцы и чуть отвернув лицо, прятал улыбку, готовую расцвести на губах. Это был…

Диклан.

Вслед за этим именем на ум пришло еще одно: Мэтью. Почему они вспомнились ему одновременно? Диклан. Мэтью. Братья. Точно, они братья.

Они…

Они его братья. Теперь он вспомнил. Вспомнил…

Вздрогнув, Ронан Линч вспомнил себя.

Он не всегда существовал здесь, в пустоте. Он был человеком. С телом. И именем.

Ронан Линч. Ронан Линч. Ронан Линч.

Студия Джордан стремительно испарилась прямо на его глазах; шквал эмоций швырнул его обратно в море пустоты. Он отчаянно сопротивлялся.

Джордан! – закричал он.

Однако его голос не имел звука, а живительные магниты не были открытым окном.

Ронан Линч. Ронан Линч.

Что, если он вновь себя забудет? А вдруг уже забывает? Случалось ли это с ним прежде? О боже, как долго он здесь находится, снова и снова забывая и вспоминая, забывая и вспоминая?

Он вновь обрел себя, паря в темном пустом море.

Его охватила тревога. Разум наполнили воспоминания о долине, изобиловавшей сараями и амбарами, о загонах, полных вечно спящего скота. Он пытался искать здесь живительные магниты. Нет. Он пытался их создать. Если бы только у него получилось сделать магнит для Мэтью. И для матери. Это бы все изменило. Даже разрушенную семью, семью Линч.

Как он мог все это забыть? Что еще ему предстоит вспомнить?

Ронан Линч чувствовал себя темным коридором, который неспешно, дюйм за дюймом освещал свет.

Он обратил свой взор на живительные магниты, ярко сияющие в темноте.

Раньше его вело любопытство. Бесцельно.

Теперь же он точно знал, что искал.

Диклан, Мэтью, Ронан. Братья Линч.

Парковка, покрытая коркой грязного льда. Автомобили, заляпанные брызгами соли. Голые кроны декоративных деревьев. Низкое плоское здание, окруженное чахлым кустарником. Поздняя зима или ранняя весна.

Ронан не мог с уверенностью сказать, сколько времени потратил, перебирая живительные магниты; время в бесконечном море текло иначе. Поначалу поиск шел мучительно медленно, но постепенно становилось все легче. И теперь он мог пожинать плоды своего труда: его сознание медленно вливалось в воздух парковки, где он мельком увидел две знакомые фигуры, направляющиеся к раздвижным дверям здания.

На шее одной из них висел живительный магнит – подвеска в форме лебедя. Не самый мощный экземпляр из всех, в которых успел побывать Ронан, но достаточно сильный. По крайней мере, сильный настолько, чтобы Ронан мог чувствовать себя вполне комфортно под ярким солнцем Новой Англии и следовать за вещицей, словно привидение.

Он не ощущал, тепло или холодно на улице, но мог улавливать информацию иного рода, для сбора которой его нынешняя форма подходила идеально. Он различал гул линий электропередачи в нескольких ярдах от себя. Ощущал, как в милях отсюда бушует океан. И чувствовал странную мертвенность в атмосфере; не предмет, а скорее пространство, где раньше этот предмет находился. Отсутствие энергии силовой линии.

Ронан проплыл по воздуху вслед за Дикланом и Мэтью, вошедшими в двери невысокого здания. Его потряс вид братьев. Мэтью выглядел старше, намного старше, чем тот долговязый старшеклассник, каким он его помнил. Угрюмое выражение лица младшего брата смягчала лишь копна золотистых кудрей, аккуратно уложенных на его голове. А вот Диклан показался ему гораздо моложе, чем Ронан помнил. Обычный парень лет двадцати, выглядящий старше из-за дорогого костюма и сдержанных манер.

Диклан совершил что-то ужасное по отношению к Ронану, да?

Название поступка внезапно вспыхнуло в его голове, хотя подробности по-прежнему оставались загадкой.

Предательство.

Злился ли Ронан на брата? Все казалось таким далеким. Возможно, гнев придет позже.

Оказавшись внутри, Диклан и Мэтью прошли мимо рядов инвалидных колясок и пустующих кресел, зарегистрировались у женщины за окошком из плексигласа, а затем проследовали за массивную широкую дверь. С противоположной стороны коридор занимали носилки и прочие медицинские приспособления. Его слух улавливал противное жужжание флуоресцентных ламп. С первого взгляда обстановка напоминала ветеринарную клинику или больницу, одно из тех заведений, в которых пол моют чаще, чем где-либо еще. Однако, похоже, это место не было ни тем, ни другим. Ронан по-прежнему не понимал, что его братья здесь делают.

Мэтью тоже выглядел озадаченным.

– Зачем мы сюда пришли? Здесь воняет, как от старой коробки из-под сока.

Диклан, не сбавляя шага, направился к лифту в конце коридора.

– Тебе стоило сказать Джордан, – посетовал Мэтью.

– Мэтью, пожалуйста, не сейчас, – ответил Диклан.

Лифт доставил их на второй этаж, столь же безлюдный, как и первый. Возле комнаты под номером 204 Диклан с загадочным видом сверился с поздравительной открыткой и набрал на клавиатуре 4314.

Замок с лязгом открылся.

Старший Линч вел себя настолько непринужденно, что только когда он шикнул на Мэтью «поторапливайся», Ронан понял, что они совершают что-то противозаконное.

Дверь, снова лязгнув, захлопнулась за их спинами.

В палате 204 царил полумрак, свет проникал сюда лишь из-под медицинских шкафов, выстроившихся у стены. Комнату разделяла занавеска. С ближайшей ко входу стороны стояла аккуратно застеленная кровать для медсестер. И хотя то, что находилось за занавесом, оставалось скрыто от глаз, Ронан его почувствовал. Нечто в этой комнате с мучительным голодом тянулось к живительному магниту Мэтью.

Мальчик беспокойно заерзал.

Диклан нашел выключатель. Флуоресцентные лампы ожили, когда он отдернул занавеску, открывая взорам…

– Это… – прошептал Мэтью, – Брайд?

Воспоминания обрушились как лавина. Казалось, чем больше Ронан вспоминал, тем сильнее давил груз прежней жизни. Наваливался на него.

Брайд, наставник Ронана, тот, кто отыскал Ронана и Хеннесси и возглавил их разрушительную кампанию по укреплению силовых линий, тот, кто познакомил их с другими сновидцами, жаждущими обрести надежду. Присненный сновидец, имеющий план.

Брайд, лежащий на больничной койке, казался таким ничтожным. Покрытым пылью. Его лодыжки и запястья привязали к поручням кровати, на спинке которой висел пластиковый файл с документами, словно лежащий здесь человек был товаром, выставленным на продажу, или трупом, ожидающим вскрытия. Однако он не умер. Он просто спал.

Мэтью уставился на мужчину.

– Почему он привязан к кровати?

– Его арестовали. Он пытался украсть картину.

Ронана охватило раскаяние. Как и прежде, сильная эмоция почти выбросила его обратно в море пустоты, но, приложив усилия, он уцепился за развернувшуюся перед ним сцену. Лучше быть здесь, испытывая это отвратительное чувство, чем снова оказаться в кромешной тьме, не чувствуя ничего.

– Эй, Дикло! – встревоженно воскликнул Мэтью. Брайд открыл глаза.

– Отлично, – произнес старший Линч.

Брайд даже не взглянул в их сторону. Он сосредоточил внимание на неровной поверхности потолка. Его горло дрогнуло, когда мужчина сглотнул. Он казался абсолютно поверженным.

Диклан склонился над Брайдом. Голос Линча оставался бесстрастным, но его взгляд метал молнии.

– Я буду краток, поскольку не желаю тратить больше энергии магнита, чем потребуется для того, чтобы ты, кусок дерьма, не заснул. Где Хеннесси?

Брайд лишь слегка покачал головой.

– Этого мало, – сказал Диклан.

– Придется довольствоваться этим. Она бросила нас в розовом саду.

Ронан вспомнил, что она фактически сбежала от них тем вечером. Они попрощались позже, во сне. Хеннесси обвела вокруг пальца и Ронана, и Брайда, приснив шар, который отключил силовую линию. Она понимала, что из-за ее поступка Джордан заснет, а Ронан и вовсе может погибнуть. Но все равно пошла на это.

Злился ли он теперь?

Нет, все по-прежнему казалось очень далеким.

– Вопрос номер два, – потребовал Диклан. – Что случилось с Ронаном?

– Очевидно, вам ничего о нем неизвестно, – ответил Брайд.

– Ты можешь играть в эти игры с Ронаном, но со мной этот номер не пройдет, – отчеканил Диклан. – Он был рядом с тобой всего несколько месяцев. Со мной почти всю жизнь. Я провел свое детство, пытаясь оградить его от опасности. А что сделал ты? Разрушил его жизнь. Уничтожил все, чего он смог добиться.

– Ответь мне, старший брат, – сказал Брайд. – Ты пытался уберечь его от опасности или не позволить ему стать опасным?

Мэтью перевел взгляд с Брайда на Диклана и обратно.

– Ты ничего не знаешь о Ронане, кроме того, что он сам вложил в твою голову, – ответил Диклан.

Брайд оскалил зубы в легкой ухмылке.

– Тогда скажи мне, что значит: «Грейуорен».

Слово повисло в воздухе.

Грейуорен. Ронан стал ближе к разгадке этого слова, чем когда-либо прежде. Что-то в этом огромном пространстве, в том, чтобы смотреть на мир через живительные магниты…

– Спираль сужается, закручиваясь, как раковина улитки, но в игре еще остались свободные квадраты для прыжка. Прыжок, прыжок, прыжок, и ты в центре. Эта игра… – Брайд замолчал, скривив губы, от чего его лицо приняло несчастное выражение. Отвернувшись, он прошептал:

– Даже свет здесь издает шум.

Мэтью часто заморгал. Его глаза заблестели.

– Диклан, – хныкнул он. Сложно сказать, расстроило его, что Брайд забирает энергию его магнита, или что мужчина на больничной койке выглядит таким опустошенным. В конце концов, у него было столько же общего с Брайдом, как и с Дикланом.

– Ответь мне, Брайд, – потребовал Диклан. – Не говори загадками. Что не так с Ронаном?

– Все просто. Он намного сложнее устроен, чем я. Что от меня требовалось? Сделать все это стоящим для него. А что должен был сделать он? Гораздо больше. – Брайд взглянул на Мэтью. – Что ты чувствуешь?

– Я хочу домой, – прошептал мальчик старшему брату.

Прости, – сказал Ронан сновидцу, привязанному к кровати, но его голос по-прежнему никто не слышал.

– Я ничего не чувствую, – проговорил Брайд.

Свет погас. Диклан отвернулся, не проронив больше ни слова. Когда дверной замок снова лязгнул, закрывшись за спинами братьев Линч, Брайд сглотнул и уставился в темный потолок.

Ронан не хотел оставлять бывшего наставника здесь в одиночестве. Он начинал понимать, что, создав Брайда, обрек его на жизнь в аду, в мире, который он был призван ненавидеть. Ронан не наделил его ни толикой оптимизма, ни элементарным умением радоваться. Так что Брайду предстояло самостоятельно научиться испытывать счастье, уже оказавшись наяву.

Впрочем, вряд ли он чему-либо научится, запертый в палате и привязанный к кровати.

Ронана вытолкнуло из комнаты ровно в тот момент, когда Брайд заснул.

Живительный магнит Мэтью увлек его в другой больничный коридор, где Диклан вновь изучил поздравительную открытку. На этот раз, просто сверяя номер комнаты, код доступа не требовался. Ронан ощутил нестерпимую, мучительную жажду, исходящую от того, кто ждал их по другую сторону двери, на которой рядом с номером красовалась табличка: «Джон Доу». Всем известное прозвище неизвестного пациента или жертвы.

Мэтью обхватил себя руками.

– Можно я подожду тебя в машине?

– Не суетись, ради бога, – ответил Диклан, поворачивая дверную ручку. Но Мэтью нервничал, и Ронан тоже. Он также не желал заходить в эту комнату. В глубине души он уже знал, что находится по ту сторону двери. Просто не хотел, чтобы это стало правдой.

Диклан распахнул дверь, открывая взору внутреннее убранство комнаты. Обитатель этой палаты тоже спал.

Им оказался Ронан Линч.

6

Эй, проснись и пой.

– Значит, вы воровка, – сказала Сара Мачковски. – Так получается? Я не уберегла свое лицо и вы его похитили?

В художественной галерее «Мачковски и Либби» на улице Ньюбери, всего в паре миль от Диклана и Медфордского центра помощи, взгляды присутствующих сосредоточились на Джордан Хеннесси. Двое ее собеседниц были облачены в элегантные костюмы; Джордан Хеннесси в длинном гобеленовом пальто поверх белой майки выглядела воистину как творческая личность. Цветочный рисунок наряда повторял розы, вытатуированные на ее шее и пальцах, а светлый жилет подчеркивал смуглую кожу. Укротив свои афролоконы, девушка собрала их в пучок, и он вел себя прилично, но только пока. Ее лицо напоминало поэму, а улыбка светилась лукавством.

– Не волнуйтесь. Оригинал все еще при вас, – беззаботно ответила Хеннесси.

«Мачковски и Либби» являлась одной из старейших и самых престижных галерей Бостона, и выглядела она соответствующе, ловко сочетая ультрасовременное освещение и запах вековой плесени. Многостворчатые окна галереи выходили на оживленный, заполненный туристами тротуар. Внутреннее пространство исторического здания разделялось на множество небольших залов с высокими потолками, в каждом из которых висели картины, объединенные не стилем, а размахом. На прикрепленных под ними табличках были указаны авторы, но не цены. Полотна, собранные на первом и втором этажах здания, воплощали собой успех, о котором большинство начинающих художников могли только мечтать. Однако Хеннесси пришла сюда не ради этого. Она явилась за тем, что по слухам, хранили на чердаке.

– Что вы использовали здесь? – спросила Мачковски, просматривая портфолио Хеннесси, папку, полную как подлинных работ, так и репродукций.

– Яичную темперу, – ответила Хеннесси. – Так делала моя мама.

Яичная темпера не отличалась легкостью в работе. Есть ли необходимость художнику в наши дни знать, как использовать столь устаревшую технику? Точно нет. Фальсификатору? Возможно.

– Необычно, – сказала Мачковски. – Множество нестандартных решений.

Женщина нахмурила брови, подражая изображению перед собой: собственному портрету, наспех написанному Хеннесси. Девушка провела бессонную ночь, разыскивая в Интернете владелицу галереи, изучая ее на фотографиях и на видео, пытаясь понять не только, как выглядит лицо незнакомки, но и как оно передает эмоции. Поначалу портрет, выглядящий как темпера, должен был стать хитрым и забавным способом привлечь внимание Мачковски. Однако сейчас, наблюдая, как Сара касается еще липкого портрета и безучастно растирает краску между пальцами, Хеннесси сочла свой поступок неуклюжим и детским. Ведь она стояла посреди реальной галереи, а не на вечеринке или Волшебном базаре.

Ныне живущие художники, выставленные здесь, смогли выйти победителями в войне, где оружием служили дипломы художественных школ и навыки сетевого хейта. В одном из залов наверху продавался Ренуар, настоящий Ренуар. А Хеннесси заявилась сюда со своими дешевыми трюками.

Но ты и есть торговец дешевыми трюками, – напомнила она себе. Хеннесси пришла не для того, чтобы ее работы отобрали для галереи. Она появилась здесь как Джордан Хеннесси, два человека в одном, Джордан плюс Хеннесси, чтобы заключить сделку с дьяволом и заполучить живительный магнит. Условия не подлежали огласке, но были ей известны. В обмен на возможность пользоваться живительным магнитом (даже не владеть им!) она будет вынуждена работать на Боудикку, синдикат, состоящий исключительно из женщин, который, смотря кого вы спросите, мог защищать интересы своих талантливых клиентов… или эксплуатировать их в своих целях. Боудикка целую вечность пыталась завербовать Джордан Хеннесси, не ведая, что предлагает сделку то Джордан, то Хеннесси. Джордан не желала в этом участвовать. Ей не нравилось чувствовать себя в ловушке. Хеннесси также не поддалась искушению. Боудикка не добилась от них ровным счетом ничего.

И теперь они владели тем, что хотела Хеннесси.

Мачковски вернулась к изучению портфолио. Хеннесси включила в него копии и подделки в самых разных стилях, на бумаге, на холсте. А также образцы подделанных печатей, скопированных подписей и источников, придуманных для ее прошлых фальшивок.

Внимание Мачковски привлекла аккуратная копия «Витрувианского человека» да Винчи, идентичная оригиналу пятнадцатого века, за исключением того, что изображенный на рисунке обнаженный мужчина держал сигарету.

– Берни говорил, что вы забавная. Мать многому вас научила, прежде чем… скончалась? – спросила женщина.

Дж. Х. Хеннесси. «Джей», как ее называли. Мать. Призрак в комнате.

«Мачковски и Либби» представляли работы Джей в Бостоне вплоть до самой ее смерти, поэтому разумный вопрос приобрел еще больше смысла.

Просто не отвечай, – сказала себе Хеннесси. Однако она никогда не прислушивалась к советам, даже к собственным.

– Старая добрая мамуля. Чему она меня научила? М-м-м… не оставляй не потушенные сигареты на пианино, не смешивай таблетки на школьной вечеринке, оставайся холостой, умри молодой.

Мачковски поджала губы, не сводя глаз с картины.

– Мне всегда было интересно, – сказала она, – каково это – быть ее дочерью. Значит, в обычной жизни ее поведение ничем не отличалось?

Хеннесси замялась.

– Я надеялась, что ее поведение – это обычное притворство. Игра на публику, – сказала Мачковски. – Сочувствую. Вам, наверное, нелегко пришлось.

Проницательность женщины неожиданно показалась Хеннесси неприятной. Она здесь не для того, чтобы ее заметили. Она пришла не в поисках сочувствия со стороны незнакомки и тем более не ради воспоминаний о ее детстве, которое, как ей казалось, со стороны выглядело не таким уж и ужасным. Имело ли для нее значение, что кто-то задумывался о ее детских страданиях?

Она предпочла бы ответ «нет». Так проще. Но по тому, как у нее перехватило дыхание, Хеннесси поняла, что ответ утвердительный. Для нее это было важно.

– Как думаете, вы в нее пошли? – спросила Мачковски.

Хеннесси моргнула, на мгновение скрыв свой пылающий взгляд, и сверкнула широкой пустой улыбкой.

– Вы видите сходство?

– Ваша техника более старомодна, – ответила Мачковски. – Вы используете цвет, словно старец. Если бы я поместила ваши работы рядом с работами вашей матери и не знала где чьи, то предположила бы, что вам гораздо больше лет, чем ей. Однако вы хорошо передаете мимику. Гораздо правдивее.

Похвала сбила девушку с толку еще сильнее, чем сочувствие. Хеннесси была фальсификатором, копиистом, стоящим посреди галереи, полной оригинальных работ. Она снова добавила непринужденности в голос.

– Ну и кто теперь забавный? Обязательно передам ваши комплименты Сардженту. Ведь это его талантом вы восхищаетесь.

– Я вижу ваш почерк в набросках, – ответила Мачковски. – В точности линий. Джей никогда не уделяла должного внимания изучению техники. Или наблюдению за людьми. Вижу, вы уделили этому достаточно времени.

Сердце Хеннесси сжалось от внезапно охватившей ее скорби. В прошлом она принесла бы эти слова в свое логово и передала бы девушкам с ее лицом. Она повторила бы их как можно точнее, чтобы девочки могли не только насладиться заслуженным каждой из них комплиментом, но и позже при случайной встрече с Мачковски сыграть роль уже знакомой с ней Хеннесси.

Однако девочки были мертвы. Не будет ни буйного веселья, ни дикого смеха, ни вялого одобрения. Лишь тишина. В мире осталось всего две Джордан Хеннесси, и они не желали друг с другом разговаривать.

До сих пор.

Живительный магнит поможет двум выжившим Джордан Хеннесси стать равными, и тогда все наладится.

– Джо! – позвала Мачковски, аккуратно складывая поддельные эскизы. Она откинула голову назад, чтобы ее услышали в соседнем зале. – Джо! Кай, Джо Фишер там?

– Только что пришла, – отозвался голос.

– Отправь ее сюда, – попросила Мачковски. – Вы надолго в городе? – спросила она, обращаясь к Джордан.

– Теперь я здесь живу, – солгала Хеннесси и небрежно добавила: – Неподалеку от Гарднера.

– Обожаю Гарднера, – пробормотала Мачковски. – Джо, иди познакомься с нашей гостьей.

Джо Фишер оказалась молодой особой, выглядящей настолько безупречно, словно по ее персоне прошелся горячий утюг. Девушка держала наготове телефон, будто он в любой момент мог ей понадобиться, чтобы отослать экстренное сообщение. При виде гостьи в ее глазах мелькнуло узнавание.

– Джордан Хеннесси.

Ой-ой.

Хеннесси впервые ее видела. А значит, у Джо Фишер и Джордан имелась некая история, в которой ей предстояло сориентироваться на ходу. Задача привычная, но достаточно сложная – собрать двух Джордан Хеннесси воедино.

– Джо, – сказала Хеннесси. – Вот мы и встретились снова.

Мачковски с довольным видом наблюдала за их общением.

– Итак, вы знакомы, – сказала она. – Тогда, наверное, вам уже известно, что Джо помогает развиваться перспективным и начинающим художникам. Талантам, не имеющим ни опыта, ни возможности выставляться в этой галерее или на других наших площадках. Она помогает ввести их в курс дела, что ускоряет процесс. Джо, мне пора на следующую встречу, поэтому взгляни на работы и дай мне знать, что думаешь.

В зале остались лишь Хеннесси, Джо Фишер и искусство вокруг них.

– Для человека, не желающего иметь с нами дела, ты слишком часто появляешься на нашей территории, – заметила Джо. – Решила стать знаменитостью?

– Я подумала, вам нужен фальсификатор, – ответила Хеннесси.

Джо небрежным жестом указала на стены вокруг.

– А я решила, тебя интересует это.

– Ведь о чем с детства мечтает любой человек: о фальшивой карьере в области искусства.

– «Пособие по экономике для чайников», автор Джордан Хеннесси, – бросила Джо Фишер.

– Оу.

– Чем, по-твоему, занимается Боудикка? – спросила Фишер. – Ты действительно понимаешь или все твои знания об этом почерпнуты из комиксов? Мы объединяем под своей крышей талантливых и влиятельных людей, чтобы другие талантливые и влиятельные люди могли без труда их отыскать. И забираем небольшой процент за свои хлопоты. Вот и все. По факту мы просто кучка бизнесменов, стремящихся добавить в этот мир гармонии и при этом заработать на платеж по своей ипотеке.

– Ипотеке! У тебя нет ипотеки, – отмахнулась Хеннесси. – Но есть погибший комнатный цветок, домашний массажер и двухлетний договор аренды на квартиру, в которой ты не ночуешь.

Джо Фишер сверкнула глазами.

Хеннесси широко улыбнулась и добавила:

– «Путеводитель по взрослой жизни для чайников», автор Джо Фишер.

– Полагаю, мы начали не с той ноты, – проговорила Джо, ей явно потребовалось приложить над собой некоторое усилие, чтобы вновь обрести присущую ей любезность. – Ты хочешь попасть в нашу галерею, попробовать эту жизнь на вкус. Ездить по миру на открытия выставок и писать прижизненные портреты знаменитостей. Не вижу причин, почему нет. Ты красива, умна и достаточно талантлива. К тому же не слишком стара, чтобы показаться скучной. Ты будешь отлично смотреться на фотографиях. Однако ты не понимаешь, что к чему и кто есть кто. Ты преступница, которой нужен живительный магнит. Поэтому без нашей помощи тебе не видать ни магнита, ни той жизни, о которой мечтаешь. Итак, ты подпишешь договор или нет?

– С чего ты взяла, что мне все это нужно… – Хеннесси покрутила пальцем в воздухе, намекая на галерею, жизнь, перспективы. – Может, мое заветное желание – быть неприметным копиистом у вас на подхвате.

Джо Фишер прищурилась, глядя на собеседницу, затем склонила голову набок и прищурилась сильнее.

– О. Теперь понимаю. Ты – не она.

– Что?

– Ты другая. В тот раз я имела дело с твоим близнецом. Сестрой. Зависимой. Без разницы, кто она. У девушки грандиозные планы. А ты? Дарование? Или просто исполнитель?

Они знали.

Знали.

Она хранила эту тайну всю свою жизнь, являя миру лишь одну Джордан Хеннесси, в единственном лице. А теперь ее секрет раскрылся. Наверное, это было неизбежно. К моменту как Джордан прибыла в Бостон, Боудикка уже знала, что Джордан Хеннесси – сновидец. А учитывая, что конец прошлого года Хеннесси провела, уничтожая государственную собственность в компании Брайда и Ронана, а Джордан на пару с Дикланом Линчем зажигала на светских арт-тусовках по всему Бостону…

Их секрет раскрыли, потому что они перестали его хранить.

– Я сейчас пытаюсь придумать оправдание, – сказала Хеннесси. – Что-нибудь остроумное и убедительное. Просто дай мне минутку.

– Знаешь, не стоит. Мы хранили твой секрет столь же бережно, как и ты. Боудикка хранит много чужих тайн, – проговорила Джо Фишер. – Я не знаю причин, и меня не интересует, почему вы изображаете одного и того же человека, но из-за этого наша беседа выглядит поистине глупо. Можешь притворяться и дальше, но тебе не кажется, что стоит назвать мне свое имя, чтобы я правильно тебя понимала?

– Хеннесси, – ответила девушка, чувствуя облегчение, что больше не надо играть роль Джордан, половинки Джордан Хеннесси. – Я Хеннесси. Джордан действительно хотела здесь выставляться или это очередная бредятина от Боудикки?

– Джордан милая. – Джо Фишер ухмыльнулась. – Итак, у вас обеих есть половинка. Джордан и Хеннесси. Джордан Хеннесси. Знаешь, ты совершенно на нее не похожа. Мне следовало сразу догадаться. Так он для тебя? Живительный магнит?

Вопрос был задан не с целью оскорбить, но его суть полностью противоречила комплименту Мачковски. Разумеется, в глазах Джо Фишер именно Хеннесси выглядела зависимой. Одна половина Джордан Хеннесси вела себя как личность, как человек, наделенный властью. Она ворвалась в Бостон, боролась за место под солнцем в здешнем мире искусства, заводила связи, работала над собственными полотнами и дразнила Боудикку перспективой обрести наследие, а не просто построить карьеру. А затем появляется вторая девушка, которая притащилась сюда под видом первой и пытается выторговать жалкий кусок.

Впрочем, самым ошеломляющим чувством, поразившим Хеннесси, стало не разочарование, а захлестнувшая ее с новой силой волна скорби. Она скучала по Джордан и ее неиссякаемому оптимизму. В последние месяцы их совместной жизни Хеннесси думала лишь о том, как выжить и повеселиться в процессе. Джордан же прогуливалась по галереям, мысленно представляя свои работы на их стенах.

– Мой хорек. Он для моего хорька, – сказала Хеннесси. – Я чертовски привязана к этому созданию. Ты когда-нибудь смотрела на свои носки с мыслью: вот бы они любили меня в ответ? Так что для меня это не просто хорек, она…

– Неважно, – перебила ее Джо. – Давай продолжим.

Не успела дискуссия перейти в более продуктивное русло, как внимание Хеннесси привлекла знакомая фигура, застывшая в потоке незнакомцев, шагающих по тротуару за окном. Девушка тоже заметила Хеннесси и не сводила с нее глаз.

Это была Джордан. Настоящая Джордан.

– У вашего предложения есть срок? – спросила Хеннесси.

Джо Фишер скривила лицо, словно ей в глаз и в нос одновременно попала соринка. Она тяжко вздохнула.

– Две минуты.

– Ха-ха, – ответила Хеннесси. – Но, если серьезно, сколько у меня времени?

– Я не собираюсь сотрясать воздух, пытаясь тебя уговорить. Если решишься сделать шаг, приходи на Волшебный базар на следующей неделе в Нью-Йорке. К тому времени выбор будет невелик, поскольку магниты разлетаются как горячие пирожки. Я не собираюсь повторять наше предложение, но думаю, что ты ведешь себя глупо и недели вполне достаточно, чтобы ты это осознала.

Джордан провела ребром ладони поперек своего горла, без слов говоря Хеннесси: «Завязывай!»

– Придержи эту мысль, – сказала Хеннесси. – Мне нужно пообщаться с моей половиной.

7

Джордан вспомнила, как Хеннесси впервые сбежала из дома.

В то время они жили в уютном пригороде Пенсильвании, в двухэтажном доме, принадлежавшем отцу Хеннесси. Незадолго до этого Билл Дауэр завершил гоночную карьеру и теперь преподавал спортивное вождение в Поконо, в часе езды от их жилища. Скромная жизнь, маленький дом и тихий пригород, в котором без труда укрылись четыре одинаковые девочки: Хеннесси, Джордан, Джун и Мэддокс.

Тюрьма, созданная Хеннесси.

После смерти Джей Билл Дауэр еще какое-то время жил в Лондоне… точнее, он позволил Хеннесси еще какое-то время пожить в их лондонском доме. Как и до смерти жены, он садился в машину и исчезал, отсутствуя большую часть года. Домработницы, на попечение которых он оставлял Хеннесси, сбегали, как только за его спиной захлопывалась дверь. Конец этому настал, когда количество арестов Хеннесси достигло пугающей цифры. Осознав, что город, где родилась его покойная супруга, не сулит ничего, кроме бесконечных проблем, Билл Дауэр прихватил проблемную дочь и перебрался в дом своего детства в Пенсильвании. Что стало настоящим испытанием для Хеннесси и ее девочек, поскольку план включал в себя разные гостиничные номера и паспорт, несколько раз отправленный по почте через Атлантику. Причем сама Хеннесси отправилась первой, а Джордан – последней. Ведь Хеннесси могла на нее положиться – для того чтобы их секрет и дальше оставался секретом, всегда требовалась масса бумажной волокиты.

Пенсильвания! Джордан и Джун были не настолько похожи на Хеннесси, как Мэддокс, но в одном девочки оказались единодушны: они ненавидели Пенсильванию.

И поэтому использовали ситуацию по максимуму. Прогуливали занятия в школе. Катались на машинах Билла Дауэра. Сбегали на несколько часов в клуб, где танцевали по двое, а иногда и втроем, но только если третьей была Джун. Поскольку она выпрямляла волосы, отчего в полумраке клуба превращалась в совершенно другого человека. Они творили. В частности, Джордан и Хеннесси. Созданные ими работы приносили деньги, а их общее имя обрело вес в определенных кругах.

Хеннесси продолжала грезить. Она приснила Альбу, некоторое время спустя разбившуюся на машине. Приснила Фарру, просуществовавшую ненамного дольше своей предшественницы.

– Отличный способ отвертеться от работы над наброском Лейтона, – прокомментировала Хеннесси самоубийство Фарры. Она намеренно вела себя грубо, поскольку Джун, снедаемая чувством вины, не переставала плакать. Ведь именно она первой познакомилась с женатым мужчиной, впоследствии разбившим сердце Фарре.

– Ты сволочь, – заявила Джун Хеннесси, без стеснения используя слово на букву «с». – Пойди, присни себе гребаное сердце.

– Да, крошка, – начала Джордан. – Прояви немного…

– Давай, закончи предложение, – парировала Хеннесси. – Кстати, а где же твои слезы, Джордан? Ни одной не заметила. Сперва смылась Альба. Теперь мы должны носить траур по Фарре? Собираешься делать это каждый раз, когда кто-то умирает? Тогда запасайся черным. А вообще, я бы предпочла, чтобы вы все уже на хрен сдохли. Скорее бы вы все умерли, чтобы мне не приходилось постоянно пялиться на свое гребаное лицо. Как же меня бесит, что природа-матушка позволила всем вам выбраться из моей головы.

Джун уставилась на нее. Наконец, придя в себя, девушка произнесла:

– Ты нас не достойна.

Джордан промолчала, не согласившись с ее словами, но и не возразив. На этом все и закончилось.

В ту ночь Хеннесси сбежала.

Она не отвечала на звонки и не перезванивала. Однако никто из девочек не заснул, поэтому они были уверены, что Хеннесси жива. Джун и Мэдокс опасались, что она уже никогда не вернется, но Джордан знала ее гораздо лучше. Угнав машину, она отправилась в ночной рейд по всем местам, где они любили тусоваться с Хеннесси. Железнодорожный вагон, когда-то переоборудованный в дом на колесах, а затем окончательно пришедший в негодность. Железный мост, на который они любили взбираться просто потому, что он не был предназначен для того, чтобы на него кто-то взбирался. Узкий проулок между зданием средней школы и спортзалом; обладая достаточной сноровкой, можно было упереться ногами в одну стену, спиной в другую, и забраться на самый верх, чтобы курить прямо над головами учителей, не понимающих, откуда пахнет сигаретным дымом.

В конце концов, она обнаружила Хеннесси под мостом, где они периодически занимались настенной живописью и вели беспорядочную войну с граффитчиками. На этот раз мерзавцы с баллончиками закрасили почти половину скрупулезно воссозданной Хеннесси «Тайной Вечери» (каждое лицо на картине художница заменила своим). Однако вместо того, чтобы в очередной раз восстановить изображение, девушка выводила на стене обстоятельный ответ.

– Желтый или синий? – как ни в чем не бывало спросила Хеннесси.

Джордан неторопливой походкой подошла ближе.

– Синий, – как ни в чем не бывало ответила она.

Позже девочки спросят Джордан, как она смогла ее найти. Правда лежала на поверхности: Хеннесси хотела, чтобы ее нашли.

Джордан провела с Хеннесси больше времени, чем остальные девочки, просто потому, что появилась на свет задолго до них, и поэтому наблюдала подобное поведение не впервые. Хеннесси сбежала, потому что завидовала. Она завидовала Фарре, что та умерла. Завидовала, что Джун оплакивала ее смерть. Завидовала, что Джордан попыталась за нее вступиться. Так что Хеннесси наговорила гадостей и сбежала. Не слишком далеко, но достаточно, чтобы снова выйти победителем в этой игре. Цель заключалась в том, чтобы как можно дольше удерживать внимание Джордан.

Вскоре после инцидента девочки покинули их, все вместе. Джордан не сомневалась, что этим все и закончится. Все Хеннесси были связаны друг с другом незримыми нитями. Сны не могли покинуть сновидицу, ведь чтобы не заснуть, они должны быть уверены, что она в порядке. Сновидица тоже не могла расстаться со своими грезами, поскольку, не видя их перед собой, как ей быть уверенной, что она еще жива?

Итак, они встретились снова.

С тех пор как Джордан поселилась в Бостоне, они виделись всего лишь раз, и его хватило, чтобы Хеннесси вновь наговорила гадостей и сбежала. Как обычно. На самом деле она не имела в виду ничего из сказанного. Просто ей нужно было уйти, чтобы потом снова вернуться. Чем сильнее оттянешь резинку, тем быстрее она вернется обратно.

Однако теперь все изменилось.

– Ты похудела, – сказала Хеннесси, когда дверь галереи захлопнулась за ее спиной.

– Что ты здесь делаешь?

– Ни привета? Ни поцелуя? Даже без языка? Мы сто лет не виделись, и ты даже не скажешь, как потрясающе выглядят мои волосы?

Потрясающе она не выглядела. Хеннесси выглядела взвинченной. Трудно сказать, чем это было вызвано, воздействием препаратов или тем, что она просто оставалась собой. Ее взгляд казался пустым, а губы все так же недовольно поджатыми, хотя она и пыталась улыбаться. Прошло не так много времени, но разлука странным образом изменила восприятие Джордан. Внезапно девушку потрясла реальность существования Хеннесси, ее двойника. Джордан. Хеннесси. Джордан Хеннесси. У нее мое лицо, – подумала Джордан. – У нее мое тело.

Только сейчас она осознала, что раньше всегда думала: у меня ее лицо, у меня ее тело.

Все действительно изменилось.

– Полчаса назад мне позвонил знакомый с вопросом, как все прошло, потому что меня заметили входящей в двери «Мачковски и Либби», – сказала Джордан. Ей и в голову не пришло придумать объяснение своему визиту; как быстро позабылись реалии прошлой жизни. – Что ты там делала?

– Знакомый? – Хеннесси задорно подергала бровями.

Ее веселье вызвало у Джордан лишь желание влепить ей пощечину.

– Да, знакомый. Ты его не знаешь, верно? Потому что не живешь в городе. Ты никого здесь не знаешь.

Хеннесси одарила ее великолепной широкой улыбкой.

Улыбка обеих девушек была великолепна.

– Теперь знаю. Джо Фишер – очаровательная мелкая сучка.

От мысли, что люди будут общаться с Хеннесси, принимая ее за Джордан, щеки девушки вспыхнули. Хеннесси, болтающая с владельцем галереи, с которым Джордан столкнется на коктейльной вечеринке через пару недель, с продавцами в магазине художественных принадлежностей, с Дикланом.

Оглянувшись на толпы туристов, слоняющихся по улице, Джордан схватила Хеннесси за локоть и ринулась сквозь толпу на тротуаре. Сумка-портфель шлепала ее по боку в такт их шагам.

– Не стесняйся, дай волю рукам! – подбодрила ее Хеннесси.

Джордан промолчала. Она не сбавила шага, пока не свернула в узкий переулок в конце квартала. В прохладном полумраке воняло мусорными баками и тухлой рыбой, но хотя бы не было лишних зрителей. Она оттолкнула от себя Хеннесси.

– Ты не имеешь права вот так врываться в мою жизнь!

– Говорит та, которая десяток лет жила в моей, – ответила Хеннесси. – В любом случае ты должна понимать, что я делаю это для тебя. Пытаюсь достать живительный магнит.

– Для меня? – переспросила Джордан, недоверчиво усмехнувшись. – Ты явилась туда, чтобы вверить мою жизнь в руки Боудикки в обмен на магнит? Какая самоотверженность! А где ты была три дня назад? Я могла давным-давно спать где-нибудь в чистом поле. Я могла умереть.

– Но не умерла же, – ответила Хеннесси. – Взгляни на себя! Пышешь здоровьем. Глаза горят. Хвост трубой. Разве может красота весны сравниться с влюбленной женщиной? Ты поэтому не заснула?

Значит, вот как.

Именно так раньше начинались их бесконечные перепалки. Джордан уже видела, что Хеннесси жаждет запустить свои когти в Диклана и во что бы ни стало превратить его отношения с Джордан во что-то грязное и одноразовое, отвратительное и порочное.

– Нет, – проговорила Джордан.

– Ты о чем?

– Нет. Этого не будет, – сказала Джордан. – Зачем ты приехала на самом деле?

– Я здесь, потому что ты меня искала, – ответила Хеннесси. – Не ты оставила мне три голосовых сообщения с вопросом, где я? Не ты писала на старые добрые форумы, пытаясь выяснить, не видели ли меня в дебрях Массачусетса? Разве ты не ждала, что я волшебным образом вновь появлюсь в твоей жизни?

Ее слова не были ложью, но они не были и правдой. Почему Джордан так долго все это терпела? Потому что ей пришлось. Нет, это вранье. В конце концов, Хеннесси оставалась ее лучшей подругой… лучшей подругой, которая пожелала ей смерти. А теперь, спустя несколько дней как все грезы заснули, решила побеспокоиться о ее благополучии.

– Это сделала ты, верно? – внезапно спросила Джордан.

– Что именно?

Джордан не понимала, почему так уверена, она просто знала. Это был самый ужасный поступок, который мог прийти ей в голову, поэтому девушка не сомневалась, что ее догадка верна.

– Силовая линия, уснувшие грезы. Твоя работа, да? Не знаю как, но ты это сделала. Уничтожила линию, чтобы перестать грезить. Ведь так?

Она застала Хеннесси врасплох. Ее необычайно словоохотливая половина на мгновение лишилась дара речи. И Джордан окончательно убедилась в своей правоте. Проще всего отрицать. Объяснение и оправдание требуют времени. Девушка точно уловила момент, когда Хеннесси справилась с шоком и начала придумывать дерзкий ответ.

Джордан ее опередила:

– Скажи, силовая линия мертва навсегда? Возможно ли исправить то, что ты натворила?

– Наш разговор вдруг стал немыслимо скучным, – ответила Хеннесси.

Внезапно Джордан совершенно иначе взглянула на то, как на протяжении последних дней она снова и снова оставляла голосовые сообщения. Ей казалось, она звонила, чтобы убедиться, что с Хеннесси все в порядке, чтобы успокоить ее, заверить, что Джордан не уснула. Однако теперь она подумала, что дело вовсе не в этом. Может, она звонила, чтобы узнать наверняка, покончила ли наконец Хеннесси с собой. Тогда Джордан смогла бы перестать оглядываться назад и продолжить спокойно жить дальше. Наверное, это были и не телефонные звонки вовсе. А букет цветов на могиле некогда любимого друга.

– Ты столько лет твердила, что хочешь, чтобы я жила собственной жизнью, что я заслуживаю жить по-настоящему. Но всякий раз, стоит мне сделать шаг в этом направлении, ты все портишь, – сказала Джордан. – Это моя жизнь. Понимаешь? Мы больше не один и тот же человек! Я хочу хорошую студию, шикарные галереи, модные тачки и большое будущее. И я хочу Диклана. Ты не обязана желать того же, что и я. Потому что это мои мечты, понимаешь? Неужели ты не можешь просто за меня порадоваться? Проявить хоть немного уважения моему счастью?

– Я не испытываю ни капли уважения к картинам с сиськами, с которыми ты делишь свою студию, – ответила Хеннесси. – Глядя на них, я ощущаю, как исчезают мои собственные.

И тут Джордан перестала даже злиться. Она чувствовала лишь разочарование.

– Так ты можешь исправить то, что наделала, или нет?

Хеннесси промолчала, молча перебирая сухие листья, нападавшие на крышку одного из мусорных баков.

– Ты считаешь, что лишила меня воспоминаний о Джей, потому что ненавидела ее, но знаешь, что я об этом думаю? В глубине души ты решила ими не делиться, потому что боялась, что я пойму, как сильно ты на нее похожа.

В глазах Хеннесси тлело пламя.

Джордан видела, что она изо всех сил старается подобрать ответ, который ранит так же глубоко. И поэтому снова ее опередила:

– Я больше в тебе не нуждаюсь, Хеннесси. Возможно, я на мгновение решила, что это не так. Но ошиблась. Ты отвратительна и превращаешь в грязь все, к чему прикасаешься. Все кончено.

– Ну, конечно.

– Сделай одолжение: сотри мой номер. И убирайся из моего города.

– Отличная сцена для фильма, – заметила Хеннесси.

Джордан шагнула назад.

– Это конец.

В глазах Хеннесси вспыхнули искры.

– Ты еще передумаешь.

В точности как она. Мнение Хеннесси не отличалось постоянством.

Однако на самом деле Джордан мало чем напоминала Хеннесси. Уже нет.

И кажется, впервые в жизни она стала той, кто уходит.

8

Неподалеку от места, где Джордан Хеннесси рассталась с Джордан Хеннесси, дела у Диклана Линча тоже шли неважно. После того как он забрал Ронана из центра помощи, его день довольно быстро пошел наперекосяк. Десятиминутный крюк в аэропорт, чтобы забрать срочную посылку клиента, обернулся двухчасовой задержкой, поскольку из-за случившейся в туннеле аварии они застряли в пробке под Гаванью. Машины впереди, машины позади. Повсюду, насколько хватало глаз, горели красные стоп-сигналы.

Трое братьев Линч наконец-то вновь собрались вместе. Диклан за рулем. Мэтью, беспокойно ерзающий на пассажирском сиденье. И безмолвный Ронан, неподвижно сидящий на заднем сиденье.

Конечно, все это казалось неправильным. Это всегда будет казаться таковым.

Ронан спал, когда его братья вошли в палату в центре помощи.

Он так и не проснулся, когда к нему подбежал Мэтью и обнял его за голову.

Ронан не проснулся, пока Мэтью помогал Диклану донести его безжизненное тело до машины. И даже пока младший брат поправлял его руки и так и эдак, пытаясь придать ему вид Ронана, небрежно отдыхающего на заднем сиденье. Мальчику никак не удавалось передать присущую бодрствующему Ронану свирепость. Впрочем, принятые им меры привели лишь к тому, что брат стал напоминать труп на портрете викторианской эпохи.

Однако он не был трупом. Он обошелся гораздо дороже, чем труп. Диклану некстати вспомнилось, как он устраивал в кресло в Амбарах не то живое, не то мертвое тело Авроры Линч.

Как же он умудрился родиться в этом адском беличьем колесе.

– Не произноси ни слова, пока мы не окажемся дома, – велел Диклан Мэтью, стоило им покинуть центр помощи. – Пожалуйста, дай мне подумать.

Тишина продержалась, пока в туннеле не загорелись тормозные огни. Медленно подъехав ближе, они тоже остановились. Пять минут спустя Мэтью заерзал. Через десять начал оборачиваться на Ронана. Через пятнадцать…

– Почему он спит? – спросил он.

– Я не знаю, – ответил Диклан.

– Он что, сон?

– Не знаю.

– Тогда почему моя лебединая штуковина его не будит?

– Не знаю.

– Значит, он всегда был сном?

– Мэтью, я не знаю. – Телефоны Диклана гудели наперебой. Машины впереди не двигались. Машины позади не двигались тоже. Ему был нужен план на этот случай, но он никак не мог собраться с мыслями. Оказалось, что он больше, чем просто сложная машина.

– Почему он истощает моего лебедя, но не просыпается? – посетовал Мэтью.

Истощает? Диклан скрыл тревогу. Он рассчитывал, что если Ронан так и не очнулся, значит, живительный магнит на него не действует. А в результате оказался заперт в туннеле с двумя изголодавшимися по силовой энергии персонами и одним магнитом.

– Не знаю.

– А что ты знаешь?

Диклан недоумевал, почему вечный сон достался Ронану, а не ему.

– Я знаю, что этот магнит обошелся мне в целое состояние, я не смогу купить еще один. А значит, этот надо использовать разумно, если ты хочешь дожить до конца учебного года.

На лице Мэтью внезапно отразился ужас.

– Ты хочешь, чтобы я проспал все лето?

– Давай не будем забегать вперед, – ответил Диклан, слишком поздно осознав свою ошибку. Телефоны продолжали гудеть. Какой-то придурок позади них посигналил. Что ж, Бостон, похоже, сегодня никто никуда не поедет. Эй, проснись и пой, проснись и пой. – Мне надоело слушать выхлопную трубу идиота перед нами. Давай включим радио.

Но Мэтью уже закусил удила.

– Погоди секунду. Одну драгоценную секундочку. И вообще, что ты собираешься с ним делать, когда мы вернемся домой? Будешь хранить его в чулане, как старую мебель? Или как М…

– Мэтью, – прервал его Диклан, – ты можешь вести себя тихо? – В салоне машины мгновенно воцарилась тишина. Когда-то давно Ниалл Линч неизменно начинал свои истории с этого вопроса, произнесенного с особой интонацией. «Ты можешь» – нараспев, затем скороговоркой: «вести себя тихо». Мальчики забирались на кровать Мэтью, чтобы послушать рассказ отца, а Аврора устраивалась рядом в кресле. Порой Диклан задумывался, как такое недолговечное создание, как семья Линч, могло оставить после себя столь сильное впечатление. Близок день, когда часть жизни, проведенная без них, станет дольше, чем с ними, но воспоминания о семье по-прежнему полностью владели им.

Притихший на пассажирском сиденье Мэтью, словно ребенок, спрятал ладони под колени и втянул шею в плечи.

– Давным-давно, задолго до того, как ты появился на свет, до того, как на свет появился я, до того, как появился отец моего отца, и даже раньше, Ирландией правили несколько королей, – продекламировал Диклан. Поначалу он отчетливо улавливал в своих словах отцовскую интонацию, но не смог себя заставить от нее избавиться. Умение рассказывать истории оказалось едва ли не единственной родительской заслугой Ниалла.

– Нет, – запротестовал Мэтью. – Только не старую историю.

– Все эти истории старые.

– Я точно помню, что не все.

Ниалл изредка разбавлял старые сказки новыми, но их сюжет оставался прежним: отважный юный герой Мэтью случайно попадает в неприятности, а неисправимый балагур Ниалл неизменно появляется в последний момент и успевает его спасти. Порой в историях появлялись и Диклан с Ронаном. Старший брат в роли ворчливого служителя закона, а средний – вершителя хаоса.

Диклан понимал, о чем просит Мэтью, но у него не хватало ни смелости, ни фантазии, чтобы выдумать подобную историю на ходу. Впрочем, он точно знал, о чем мечтает мальчик. Мэтью хотел историю о недолговечном создании. Жаждал сказку о том, как хорошо им жилось когда-то.

Вздохнув, Диклан окинул взглядом нескончаемую вереницу машин и начал:

– Однажды отец подарил мне грезу.

Мэтью удивленно распахнул глаза.

– Я забрал ее c собой в Агленби, – продолжил Диклан. – А потом в свой таунхаус. И привез ее сюда. Я легко избавлялся от других грез. Продавал их, обменивал. Не знаю, почему сохранил эту. Может, просто потому что она красивая. Моне… Ты знаешь Моне? Наверняка. Он написал водяные лилии, их видел каждый. Так вот, Моне однажды сказал: «Каждый день я открываю все больше и больше прекрасных вещей. Этого достаточно, чтобы свести меня с ума». Или, может быть, «свести кого-то с ума». Неважно. Мне кажется, в этом все дело. Греза оказалась настолько прекрасной, что я стал одержим ею. Я сошел с ума.

И продолжал сходить, ведь по прошествии стольких лет он все еще ее хранил. У него осталось лишь две грезы, которые он не продаст никогда. Первую подарил отец. А вторую, представляющую собой сгусток света, много месяцев назад дал ему Ронан.

– И что же это за греза? – прошептал Мэтью.

– Мотылек. Огромный. Размером с папину ладонь. Белого цвета или зеленого, а может, и того, и другого. Он цвета залитого лунным светом сада, вот какого цвета. Мотылек был сном. А значит, Ниалл мог придать ему любой окрас, какой бы ни пожелал, даже если такого цвета не существует в природе.

– У мотылька были такие красивые глаза. Большие, как… – Диклан поднял руку, показывая пальцами размер крупного шара. – Черные, блестящие и умные, как у свиньи.

– Фу!

– Нет, нет. У мотылька были такие же пушистые ресницы, как у тебя, – добавил он, и Мэтью легонько коснулся своих ресниц. – И длинные, словно покрытые перьями, усики. Он не выглядел отвратительным, просто животное, только и всего. Он был… прекрасен.

– Мотыльки – это насекомые, – пробормотал Мэтью.

– Их крылья напоминают гобелен. В следующий раз, когда увидишь мотылька, взгляни на него поближе, присмотрись внимательно. Только не трогай, – сказал Диклан. – Мне всегда хотелось к нему прикоснуться, но папа запрещал. Он говорил, что если дотронуться до крыльев, то можно повредить тонкий пух мотылька, и он уже никогда не сможет летать. Но, Мэтью, невозможно увидеть мотылька и не пожелать к нему прикоснуться. Почувствовать кончиками пальцев его бледно-зеленый мех.

– М-м-м, – протянул притихший Мэтью. Он прикрыл глаза, словно тоже представлял перед собой мотылька. Впереди замигали стоп-сигналы, но они лишь выдавали чье-то раздражение, а не указывали на изменение дорожной ситуации.

Может, сделаем для него домик? – спросил Диклан у Ниалла. – Коробку? Чтобы он был в безопасности?

Он станет биться о стенки, – ответил Ниалл. – Ведь мотыльки стремятся летать. Их век короток. Он должен взлететь, исполнить свое мотыльковое предназначение, а потом его съедят или он улетит к солнцу. Так поступают все мотыльки. Да, и как накормить твоего нового друга? У него вообще есть рот?

На глаза Диклана навернулись непрошеные слезы, то ли от осознания мимолетности существования этого прекрасного создания, а может, просто от его красоты. Поэтому Ниалл быстро добавил:

– Можно сделать одну из стенок коробки стеклянной, тогда его будет видно, и никто до него не доберется. Конечно, если ты хочешь.

– Отец сделал для мотылька небольшую коробочку. Своими руками, без помощи снов, – продолжил Диклан. В то время это казалось ему невероятно важным. Ниалл поклялся, что не приснил коробку, а сколотил и отшлифовал в мастерской. Однако годы спустя вспоминая свою настойчивую просьбу, чтобы коробка непременно была настоящей, а не присненной, Диклан снова чувствовал жжение в глазах. Он хотел бы вернуть свои слова обратно. – Чтобы я мог носить ее с собой и любоваться грезой, когда захочу.

Первое время мотылек бился о стенки, а потом понял, что ему не выбраться. Когда погиб Ниалл, греза, разумеется, заснула и уже не тревожилась о том, в коробке она или на воле.

– Он все еще у тебя? – спросил Мэтью.

– Я проверял на нем твой кулон. Если хочешь, покажу тебе, когда вернемся домой, – сказал Диклан и почти сразу пожалел о своем предложении. Еще один сон, тянущий энергию из магнита. Интересно, сколько еще грез он сможет выдержать? Магнит. Сколько еще грез сможет выдержать магнит?

– О нет! Диклан! – воскликнул Мэтью.

Мальчик повернулся, вглядываясь в полумрак на заднем сиденье. Неподвижная фигура Ронана не сдвинулась с места, но кое-что все же изменилось: из его глаза медленно текла тонкая черная струйка.

Ночная грязь.

Ронан не раз навещал Диклана и Мэтью в их доме в округе Колумбия. Но поскольку Вашингтон располагался слишком далеко от силовой линии, парня неизменно настигал приступ ночной грязи, вынуждая бежать прочь из города. Ночная грязь диктовала правила, многочисленные и с каждым разом все более жесткие. Ронан должен был грезить, иначе начиналась ночная грязь. Он был вынужден постоянно возвращаться к силовой линии, иначе начиналась ночная грязь. Он был вынужден грезить все чаще и дольше, иначе начиналась ночная грязь. Он был вынужден оставаться на силовой линии, иначе начиналась ночная грязь.

И сейчас Ронан нарушал все эти правила. Он не мог грезить, поскольку не мог очнуться. К тому же линии, к которой он должен был вернуться, больше не существовало. Остался лишь стремительно слабеющий живительный магнит Мэтью.

– О нет, – повторил мальчик.

Еще одна струйка черного просочилась из глаза, стремительно догоняя первую. Ронан не двинулся с места. Движение в тоннеле тоже. Лишь уничтожающая сновидца темная жидкость стекала по его лицу.

Теперь Диклан понял, почему Брайд пытался вынести Климта.

Он нацелился на всемирно известный магнит, ведь обычный с проблемой бы не справился. Бездонная пропасть жаждала все больше, и больше, и больше.

Хватит, – подумал Диклан. – Достаточно.

Мэтью дрожал. Костяшки его пальцев побелели. Он с такой силой сдавил пальцами виски, что Диклан видел красные полумесяцы, остающиеся на коже от ногтей. Мальчик негромко издавал какой-то звук. Его взгляд остекленел. Однажды, вскоре после того, как Ронан дал Диклану сгусток света, с братом случился настолько сильный приступ ночной грязи, что даже его грезы начали сочиться черной жидкостью. Все, включая Мэтью. Сейчас грязь не текла, но, похоже, мальчик помнил тот случай.

– Мэтью, успокойся, – сказал Диклан. – Мы справимся.

– Нет, – ответил Мэтью. Звук его голоса эхом разнесся в салоне. – Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет.

У каждого есть предел возможностей, – сказал как-то Диклану один знакомый. Этот человек не был его отцом, скорее одним из множества мужчин, которых Диклан в подростковые годы объединил в абстрактное подобие фигуры родителя. Среди них встречались учителя, консультанты, работодатели, просто знакомые, мастера по ремонту мелкой бытовой техники, педиатры, дантисты, библиотекари. Их объединяло то, что они любили давать советы. Порой Диклана отводили в сторонку на вечеринке, а иногда с ним делились опытом под ворчание кофеварки в комнате отдыха. Или он получал письмо по электронной почте с темой вроде «не могу выкинуть из головы наш разговор».

Диклану постоянно встречались люди, которые, в отличие от Ниалла Линча, с радостью делились с ним премудростями жизни.

Когда люди достигают предела своих возможностей, – сказал Диклану этот человек, рассматривая ручки в ящике своего стола и выбирая наиболее достойный экземпляр орудия, – они увязают. Конечно, не следует путать почти предел и реальный максимум. Порой человек оказывается опасно близок к нему, но все еще находит в себе силы. Однако для того, кто действительно достиг предела своих возможностей, не имеет значения, ослабнет ли давление, пусть даже на мгновение. Машина уже несется в сторону обрыва. С виду может казаться, что человек в полном порядке, но это далеко не так. Случается любая, даже самая незначительная мелочь и… щелк! Именно в этот момент ты должен сделать свой ход.

Диклан давно позабыл, говорил тот парень о бизнесе, политике или свиданиях. Он помнил лишь фразу. Предел возможностей.

– Нет. Нет. Нет. Нет, – твердил Мэтью как заведенный, постепенно наращивая громкость. – Нет. Нет. Нет. НЕТ. НЕТ. НЕТ. НЕТ. НЕТ! НЕТ! НЕТ!

Мальчик достиг предела возможностей. Его голос больше не напоминал человеческий. Он звучал как вещь, бездумно, непрерывно издающая сигнал о надвигающейся катастрофе.

Диклан не думал. Он просто сорвал кулон с лебедем с шеи Мэтью.

Казалось, его рука точно знала, где схватить, чтобы пальцы зацепились за цепочку, и как дернуть, чтобы щелкнул замок.

Мэтью не успел среагировать, Диклан проворно распахнул дверцу автомобиля и выскочил в гулкий туннель. Он отступил к стене на шаг, на два, затем на три и обернулся, оценивая расстояние до машины. Сердце бешено стучало в груди. Вокруг нестерпимо воняло выхлопными газами и дохлой рыбой.

– Диклан? – проговорил Мэтью.

Мальчик пристально смотрел на брата через распахнутую дверь автомобиля. Он не предпринял ни единой попытки помешать Диклану забрать кулон; ему не приходило в голову, что брат может так с ним поступить. На лице мальчика было написано полное недоумение, взгляд потускнел. Он кивнул. Мэтью не впервые проигрывал бой с этим незримым врагом, поэтому знал, что сопротивление бесполезно. Откинувшись на спинку сиденья, он не сводил глаз с брата.

Мальчик судорожно вздохнул, закрыл глаза… и заснул.

Диклан замер у сырой стены туннеля, чувствуя под ногами гул застрявших в пробке машин. Он повторял себе, что если не сохранит магнит, останется единственным на свете братом Линч. Убеждал себя, что Мэтью ни за что не согласился бы добровольно отдать вещицу. Твердил, что поступил правильно.

Однако его не оставляло чувство, что на этот раз он предал обоих братьев.

Больше никогда, – сказал он себе.

Однако никогда не говори никогда.

Заметив, что оказался в центре внимания скучающих водителей, Диклан отвернулся к стене и сделал вид, что его тошнит. Он вытер рот, подошел к багажнику и засунул магнит в дальний от пассажирского сиденья угол. Потом демонстративно достал бутылку с водой, словно желание напиться стало единственной причиной открыть багажник.

А затем вернулся за руль автомобиля, в салоне которого теперь царила тишина.

Оба его брата спали.

Телефоны перестали звонить. К сожалению. Он бы с удовольствием схватил сейчас трубку и разобрался с какой-нибудь решаемой проблемой, вычеркнул хотя бы что-то из списка. Однако он знал, что вопросы, улаженные сгоряча, на деле редко оказывались действительно решенными. Именно поэтому у него все еще была работа.

Так что вместо этого он вдохнул ртом десяток-другой раз, потянулся мимо мирно спящего Мэтью, достал из бардачка антацид, принял несколько таблеток и запил их водой из бутылки. Затем протер верхнюю часть руля, на которой скопилась пыль. Пролистал присланные Джордан фотографии «Поцелуя», на котором она заменила лицо героини своим. И только дождавшись, когда пройдет боль в желудке, он обратился к списку контактов, чтобы снова приступить к составлению плана, претворению его в жизнь и успешному завершению.

В машине было тихо, очень тихо.

Диклан уставился в окно на застрявшие в пробке машины. Он уже никуда не спешил. Бороться бессмысленно. Он нажал на кнопку вызова.

Как только на том конце провода взяли трубку, Диклан сказал:

– Мне нужна твоя помощь.

9

Как ты узнал об этом месте?

– Удачная догадка.

– Похоже, тебе часто везет.

– У меня хорошая интуиция.

Ронана снова втянуло в мир бодрствования.

Сложно было судить, в помещении он находится или на улице. Единственным источником света служил фонарик телефона; он освещал лишь безвольное тело Ронана, и ничего больше. Как и в прежние времена, его сознание парило над физической оболочкой. Ронан вдруг обнаружил, что весьма трепетно относится к своему человеческому телу. Только взгляните на этого бедного засранца, лежащего на земляном полу. Посмотрите, с какой любовью его кожа украшена татуировками. Он мог сколь угодно долго размышлять, как сильно ненавидит свою жизнь и свое тело, но каждый рисунок на его теле служил маленьким доказательством, что в глубине души он любил свое тело, заботился о нем и пытался изменить его по своему вкусу.

Из глаз, носа и ушей Ронана сочилась черная жидкость.

Благодаря своему нынешнему положению Ронан наконец понял природу ночной грязи, как не осознавал ее раньше. Приступ вызывало не отсутствие силовой энергии, а скорее избыток энергии мира человеческого. Два вида энергии существовали в равновесии, одна противостояла другой. Его тело, лежащее сейчас внизу, было создано для мира с иной атмосферой, мира, в котором царила магия. Без нее этот мир медленно убивал Ронана. Это не было ни хорошо, ни плохо. Побочный эффект его пребывания здесь, только и всего.

Луч фонарика метнулся в сторону, осветив пространство коридора без окон, способного спровоцировать приступ клаустрофобии. Одна из стен представляла собой кирпичную кладку с остовом каркаса. Другая была из шлакоблока, обильно раскрашенного в цвета, достаточно яркие, чтобы победить темноту. Позади тела Ронана виднелись изображения разноцветной чешуи, когтей и изогнутого хвоста, однако общая картина оставалась скрытой.

По всей видимости, это был тот самый живительный магнит, что привел сюда сознание Ронана. Фреска. Вся стена позади распростертого на земле тела казалась живой благодаря гудящей в ней энергии. И пока она успешно сдерживала ночную грязь.

– Почему это место замуровано? – спросил первый голос. Диклан.

Ронан узнал его.

– Какое?

– Что какое?

– Прости, я не слышу этим ухом. Что ты сказал?

Луч фонарика вновь метнулся, остановившись на лице второго собеседника. Его лицо выглядело изможденным, а заостренные черты напоминали скорее рисунок, нежели живого человека. Парень бессознательным жестом коснулся уха длинными худыми пальцами. Его волосы были неровно подстрижены, а наряд из отутюженного хлопка и гладкой шерсти слишком шикарным для пыльного подземелья.

Ронана охватил восторг.

Еще до того, как парень назвал свое имя, на него обрушилась одна-единственная мысль: все будет хорошо.

Второй голос принадлежал Адаму Пэрришу.

– Для чего здесь построили вторую стену? – спросил Диклан.

– Я предполагаю… – Адам замолчал, затем начал заново, успешно скрывая вирджинский акцент. – Думаю, она появилась, когда возводили пристройку наверху, поскольку потребовалась большая площадь для опоры. Картина – фреска, изначально украшала фасад. Но затем построили новую наружную стену, и фреска оказалась скрыта за ней.

В памяти всплывали воспоминания о несколько ином образе Адама, более юном, менее утонченном. Картинки, притягательные как живительные магниты, проносились перед глазами Ронана. Школа Агленби, ненавистный трейлер, пустая квартира, заброшенный склад в Вирджинии, пологие склоны бескрайних полей вокруг Амбаров. Ночные поездки, волнительные прогулки в темные пещеры, напряженные взгляды из-за школьных парт, прижатые ко рту костяшки пальцев, крепкие объятия на прощание.

Воодушевление Ронана уступало место чему-то более сложному. Он начал вспоминать, что между ними все закончилось плохо. Отчасти хотелось винить в этом Адама – Ронан помнил, как почувствовал себя непонятым и использованным, – но в глубине души он осознавал, что причиной проблем стал он сам. Какое бы будущее ни сулило их яркое, бурное прошлое, теперь оно стало невозможным.

– У тебя есть идеи, почему он спит? – спросил Адам. Парень взглянул на тело и отвел взгляд. Теперь Ронан увидел, что Адам настолько далек от него, насколько это вообще возможно: он даже стоял впол‑ оборота, словно уже уходил.

В отличие от Адама, Диклан не содрогался, глядя на беспомощное тело брата, хотя выражение его лица оставалось мрачным. Он поспешно наклонился вперед и рукавом пиджака стер с лица Ронана следы ночной грязи.

– Я надеялся, что ты знаешь. Не мог же наш отец его приснить. Тогда магнит понадобился бы ему гораздо раньше.

Адам провел пальцем по зашитому краю кармана брюк; там не было дыры, но именно в этом месте она любила появляться. И тогда Ронан заметил часы Адама. Впервые ему удалось воскресить воспоминание так же легко, как и раньше, когда он был в своем физическом воплощении. Он приснил эти часы для Адама, когда тот уезжал в Гарвард. Это было самое близкое к признанию в любви, что он смог придумать; язык, на котором люди привычно выражали привязанность, всегда казался Ронану не подходящим. Неуклюжим. Напыщенным. Фальшивым. Ронан изъяснялся другим языком, а свой словарный запас почерпнул из просмотренных на YouTube фильмов. Но часы… часы показывали время в том часовом поясе, где находился Ронан, и кричали о том, что он хотел бы сказать:

Думай о том, где я, – говорили они. – Думай обо мне.

Сейчас стрелки часов не двигались.

Адам по-прежнему не смотрел на Ронана.

– Кстати, а где Бензопила?

– Фарух-Лейн не упоминала о птице, – ответил Диклан.

– Ронан будет в ярости, если с ней что-то случится.

Диклан пробурчал что-то о том, что брат не в том положении, чтобы предъявлять претензии. Ронан пропустил его слова мимо ушей и вместо этого попытался восстановить свои воспоминания о Бензопиле. Крылья, когти. Деревья. Кабесуотер. Линденмер. Опал. Слова и образы, связанные с присненным вороном, стремительно возвращались. Скоро, – подумал Ронан. – Он вернет себе их все. И снова станет Ронаном Линчем.

Ему просто нужно проснуться. Каким-то образом.

– Я дам тебе ключ от помещения, – сказал Адам Диклану. – Только приходи, когда в магазине никого нет, и тогда проблем не будет.

– Как часто ты здесь работаешь?

Адам покачал головой.

– Ох, нет. Я не смогу. Не стану… Я показал тебе это место, но не собираюсь, типа, не смогу сюда приходить…

Тон Диклана стал холодным и деловым.

– Он собирался переехать сюда ради тебя.

Они стояли лицом к лицу, а между ними пролегла пропасть. С одной стороны – страна взрослой жизни, где жил Диклан, на лице которого сейчас читалось разочарование и осуждение. С другой – туманный мир, объединяющий в себе все то, что осталось в юности. Там остался и Адам. Он неуверенно нахмурил брови, еще раз посмотрел на Ронана и снова отвел взгляд.

– Послушай, – сказал Адам, – Ронан сделал свой выбор. И он выбрал не меня.

Это показалось Ронану глубоко несправедливым. Мир сделал выбор за него. Черное пятно на рукаве Диклана служило тому доказательством. Предоставленный самому себе, Ронан выбрал Адама, он не сомневался, что выбрал его. Разве он не приехал в Кембридж, хотя ненавидел города и обожал Амбары? Разве он не играл в карты с новыми гарвардскими друзьями Адама, хотя ненавидел и их тоже? Разве он не составил список квартир, которые собирался осмотреть, разве он не пытался?

– Ронан был не в себе, – сказал Диклан. – Он находился под влиянием Брайда.

– У него неприятности в школе, ты просишь Ганси их уладить. – Тон Адама был сухим, горьким, хорошо знакомым Ронану. – Ронан попадает в передрягу здесь, ты винишь Брайда. А ведь если разобраться, именно Брайд его жертва. Он делал то, для чего был создан.

Диклан скорчил гримасу.

– Грезы – самостоятельные люди. Они могут принимать собственные решения.

– Жаль, что Ронан спит и не слышит тебя, – сказал Адам. – Было время, когда эти слова много бы для него значили.

Сколько раз Ронан и Диклан ожесточенно ссорились из-за их спящей матери Авроры. Сколько яда было пролито. Сколько безумных ночных поездок совершил Ронан, пытаясь убежать от аргументов брата: Аврора была никем без Ниалла, а значит, и с ним она тоже была никем. Сколько он потерял дней, которые мог провести с матерью. Только из-за того, что Диклан приложил все усилия, пытаясь свести к минимуму ее влияние как личности, вместо того, чтобы копнуть глубже в мир грез и узнать о существовании живительных магнитов. Что, если, что, если, что, если?

Диклану хватило благоразумия принять страдальческий вид.

– В любом случае, хорошо, что теперь я об этом знаю, – сказал он.

– Да, я тоже так думаю, – признал Адам. Он снова взглянул на Ронана, явно борясь с самим собой, и наконец пересек коридор и подошел к нему. Присев на корточки, парень расстегнул ремешок присненных часов. Ронан сразу же догадался, что происходит.

Нет.

Он положил ставшие бесполезными часы на запястье Ронана.

Нет.

Застегнул ремешок, проверяя, не слишком ли туго его затянул.

Нет.

Осторожно, не привлекая внимания Диклана, Адам бережно провел пальцами по покрытому шрамами запястью Ронана, по тыльной стороне его руки. Адам сглотнул. Он прощался.

Ронан почувствовал новую эмоцию: страдание.

Адам, нет.

Внезапно Адам низко склонился над распростертым телом Ронана и почти коснулся его уха губами. Слова предназначались только Ронану, а в тесном коридоре Диклан мог уловить даже шепот.

– Post tenebras lux, – прошептал он.

Свет следует за тьмой.

И добавил:

– Tamquam…

Alter idem, – подумал Ронан. У него не было голоса. Голосом обладало тело, безвольно лежащее на полу коридора, неспособное проснуться и хоть что-то сказать.

Итак, Адам сдался без боя. Он протянул Диклану ключ.

В памяти Ронана почему-то возникло четкое воспоминание, не связанное ни с одним другим. Простая деревянная маска с круглыми отверстиями для глаз и разинутым ртом. Она не казалась страшной, но, глядя на нее, почему-то становилось жутко.

– Спасибо за временное решение проблемы, – сказал Диклан, не потрудившись скрыть презрение в голосе. Он сжал ключ в кулаке.

– Если тебе снова понадобится помощь, – сказал Адам с порога, – не звони мне.

10

Хеннесси снилось Кружево.

Сон о Кружеве не был таким, как прежде. Раньше он неизменно начинался в темноте. Хеннесси не имела веса в этой версии иллюзии. Ни винтик в машине, ни травинка в поле. Возможно, пылинка в сердитом глазу скачущего монстра, моргнул – она исчезла. Но не более того.

Медленно сон озарился, и свет обличил то, что было там все время. Вещь? Сущность. Ситуация. С зазубренными геометрическими замысловатыми и неровными краями, как снежинка под микроскопом. Оно было огромным. Огромным не как шторм или здание завода, но огромным, как горе или стыд.

На самом деле Кружево было не тем, что можно увидеть. Скорее тем, что можно почувствовать.

Затем – и это стало худшей частью сна – Кружево ее заметило. Как ужасно понимать, что тебя заметили. Как ужасно не осознавать, насколько чудесной была жизнь до того, как Кружево ее заметило, потому что теперь осталось только после. Кружево тянулось к ней, разрастаясь, подобно кристаллам, тонким, как бумага, и острым, как бритва. Его ненависть к Хеннесси была всеобъемлющей. Оно ненавидело ее. Ненавидело саму ее суть. Но больше всего Кружево ненавидело, что Хеннесси владеет тем, в чем оно нуждалось.

Она могла быть для него дверью. Стоило лишь Хеннесси поддаться, и Кружево смогло бы появиться наяву, чтобы уничтожить все живое.

Долгие годы девушка бросала ему вызов, и на протяжении всех этих лет Кружево наказывало ее за непокорность. Зазубренные края пронзали ее кожу, как тонкие иглы, оставляя после себя миллионы крошечных, сочащихся кровью проколов. Она становилась проницаемой. Как Кружево.

Однако с тех пор, как Хеннесси отключила силовую линию, все изменилось. И не только потому, что она при всем желании не смогла бы приснить Кружево.

Само Кружево изменилось.

Засыпая, теперь Хеннесси по-прежнему видела фигуру с зазубренными краями, продолжающую разрастаться и заполнять собой темноту. Оно по-прежнему было острым и смертоносным. И все еще представляло реальную угрозу. Однако дело было в другом. Страх пропал. Она чувствовала, что видит во сне не настоящее Кружево, а лишь воспоминание о нем. Без пронизывающего ужаса и боязни поддаться минутной слабости и уничтожить мир. Монолог Кружева теперь напоминал список дурных мыслей, и без того крутящихся в голове Хеннесси.

Ты разрушила отношения с Джордан, – шипело оно. – Без тебя ее ждет прекрасное будущее. Но ты ведь и сама это знаешь, верно? Как только ты останешься в зеркале заднего вида, она не вспомнит о тебе ни на секунду. А ты будешь скучать по ней вечность. Достаточно времени, чтобы решить, что хуже: умереть в одиночестве или провести в одиночестве жизнь.

– Опять поешь старую песню, ее слова мне давно знакомы, – ответила Хеннесси.

Кружево взбесилось. Тело пронзила боль. И она позволила, ведь это всего лишь боль. Хеннесси умела с ней справляться.

Только боль. Никакого страха.

* * *

Девушка, вздрогнув, проснулась.

– Ох, а вот и она, – проговорила Хеннесси.

Буквально в паре дюймов от нее сияли огромные карие глаза Кармен Фарух-Лейн. Как обычно, ее прекрасный взгляд был полон осуждения, от чего девушка напоминала карающего ангела. Он заметил, что Хеннесси проснулась, и прищурил свои поразительные глаза.

– Нельзя круглые сутки спать, – сказала Фарух-Лейн.

Типичная Кармен Фарух-Лейн. Хеннесси знала девушку всего несколько дней, но чтобы ее раскусить, много времени не потребовалось. Кармен Фарух-Лейн любила правила. Любила правила, придуманные людьми. Любила правила, придуманные давным-давно и другими людьми, из другой ветви власти. Тогда ей не приходилось много думать о том, насколько умны эти люди, придумывающие правила.

Вот лишь некоторые правила, которые Фарух-Лейн уже попыталась навязать Хеннесси: питаться следовало ежедневно в одно и то же время, не разбрасывая при этом недоеденные куски по всему дому. Спать следовало ежедневно в одно и то же время, не проваливаясь в сон урывками по всему дому. Одежда должна соответствовать температуре воздуха за окном. Укороченные топы не лучший вариант для холодной погоды. Меховые пальто – не домашняя одежда. Мебель должна использоваться в соответствии с замыслом ее создателя. На диванах сидеть можно, на столешницах – нет. Стоять можно на табурете, но не на столе. Для сна предназначены кровати, а не ванны.

Зеты всегда «за» убийство, кроме случаев, когда они «против».

Правило Хеннесси почему-то не показалось Фарух-Лейн смешным.

– Восьмичасовой сон – выдумка для работяг, – поделилась с ней Хеннесси. – Если спать восемь часов, и не больше, остается шестнадцать, простая математика, шестнадцать, верно? Восемь плюс шесть получится… да, правильно, время, чтобы работать на дядюшку Сэма. Сорокачасовая рабочая неделя и восьмичасовой сон – они пара, понимаешь? Они женаты по воле корпораций, давших им в приданое страдание; человек должен жить подобно леопарду, лежащему весь день на дереве, кроме…

– Кармен, я приготовила нам с собой бульон! Хеннесси, думаю, тебе тоже понравится, – донесся из кухни мягкий хриплый голос Лилианы.

Именно так на данный момент обстояли дела в их неблагополучной семейке. Мать Фарух-Лейн устанавливала правила. Вторая мать – Лилиана, деликатно разряжала обстановку. И прилежная приемная дочь Хеннесси, вызванная на беседу, поскольку провинившиеся Матери лишили ее оружия и теперь пытались загладить вину, кормя с ложечки правилами и любовью.

Хеннесси не вчера родилась. Она знала, что такое обуза.

Последние несколько дней они втроем жили в доме с черепичной крышей в отвратительно уютном пригороде Бостона. Было очевидно, что дом выбрала Лилиана, поскольку ей он нравился больше всех. Она напоминала степенную древнюю богиню в женском обличье. Ее кожа выглядела настолько бледной, что при свете дня казалась зеленоватой. Лилиана почти всегда носила бирюзовую ленту, с помощью которой убирала свои белоснежные волосы назад. Хеннесси могла с уверенностью сказать, что не существовало домашней работы, которая не пришлась бы этой женщине по душе. Она часами варила бульоны. Вязала шарфы, свитера и сумки для шарфов и свитеров. Обожала горячие напитки и так называемые специи для глинтвейна. Комнатные цветы распускались от ее прикосновения. Дети успокаивались от ее взгляда. В общем, от Лилианы исходили настолько сильные вибрации любви и покоя, что Хеннесси поначалу тоже успокаивалась, а теперь чувствовала себя так, словно ей на лицо положили подушку, а ноги вот-вот перестанут брыкаться. И похоже, Лилиана с Фарух-Лейн пребывали в отношениях «роман мая с декабрем». Хеннесси не осуждала, просто у нее были вопросы.

– Нам нужно уладить одно дело. Не желаешь составить компанию? – спросила Фарух-Лейн.

– Я вступила в стадию отрицания желаний, – ответила Хеннесси. – Мне кажется, именно это имел в виду Будда, когда сказал: «желание – корень всех зол».

Лилиана появилась из кухни и протянула Хеннесси дымящуюся дорожную кружку. Она выглядела как самая идеальная бабушка, которую только можно представить, ее глубоко посаженные глаза лучились мудростью и добротой.

– Хочешь поговорить о своих чувствах? Милая, у тебя на лице написано, что пока нас не было, что-то случилось.

Лилиана повела себя так мило, что Хеннесси сразу же захотелось сделать ей гадость. Она попыталась сдержать свой порыв.

– В кружке суп? Я должна его проглотить? Похоже, я не в настроении для супа.

– Он полезен, – сказала Лилиана, а Фарух-Лейн добавила:

– Для человека, который три дня ничего не ел, а только пил пиво. Дешевое пиво.

Но Хеннесси лишь отмахнулась от их слов и спросила:

– А что за дело, о котором шла речь? Реальная работа или просто забавная фигура речи, подразумевающая что-то увлекательное вроде похода в клуб или кражи лошади?

– Диклан Линч дал мне адрес, который стоит проверить.

Услышав имя, Хеннесси отшатнулась.

– Не хочу иметь с этим ничего общего.

Фарух-Лейн насторожилась.

– Значит, ты в курсе, что нас там ждет?

– Что? Ты о чем? Нет, это означает, что он скучный парень со скучным лицом, я не желаю связываться с этой отвратительной персоной, не хватало еще, чтобы его скучные флюиды или еще какое дерьмо запачкало мою ауру. На твоем месте я бы прихватила с собой спрей от насекомых, тебе гарантированно придется отбиваться от его занудных штучек, которые окружат тебя, как только подойдешь к нему слишком близко.

– Даже не знаю, Хеннесси, – усмехнувшись, ответила Лилиана. – Судя по твоим словам, это будет настоящее приключение.

Фарух-Лейн не дала Хеннесси шанса нахмуриться.

– Если ты с нами, тогда вставай. Хочешь остаться, оставайся. Я тебе не мать.

Легко вскочив на ноги, она ловко скрутила волосы в небрежный пучок, от чего на Хеннесси повеяло восхитительным цветочным ароматом. Поистине удивительно, как много времени за последние пару дней Хеннесси потратила на фантазии о Фарух-Лейн. И мысли о том, как эти фантазии могут быть разрушены суровой реальностью.

Лилиана потрепала Хеннесси по щеке, словно маленького ребенка. Всякий раз, когда она так делала, девушка невольно ощущала легкий всплеск радости.

– Я сегодня купила тебе принадлежности. Все до единой, о которых ты упоминала, – сказала Лилиана. Хеннесси не помнила, чтобы они обсуждали что-то, что можно купить за деньги. – Они в подвале.

– Встречный вопрос: как мне вместо них получить свой меч? Я хорошо себя вела, мамочка, можно уже мне его взять? Я даже приберусь в своей комнате.

Фарух-Лейн застегнула молнии на ботинках провидицы.

– Я обещала, что верну его, когда ты протрезвеешь. Но этого так и не произошло.

Ее Достопочтенные Мамаши испытывали чувство вины, поскольку ради спасения мира Хеннесси пожертвовала способностью сновидеть. Девушка осталась с ними вовсе не потому, что ей некуда было пойти. Она застряла здесь из-за меча.

Одного из двух, или возможно, уже одного; Хеннесси и Ронан приснили их одновременно. Его клинок с выгравированными словами «Превращены в кошмары» сиял солнечным светом. Меч Хеннесси с гравировкой «Из хаоса» лучился силой ночного неба. Оба орудия могли уничтожить что угодно, кроме друг друга. Какими же самонадеянными и глупыми были когда-то Ронан и Хеннесси. Зачем в наше время нужен меч? Принимать крутые позы. Делать вид, будто знаешь, что делаешь. Молниеносно срезать цветы.

Однажды с помощью этого меча Фарух-Лейн спасла Хеннесси жизнь. Сновидица была парализована, и Кармен вместо того, чтобы позволить куску Кружева расправиться с ней, схватила клинок и превратила монстра в ничто. Фарух-Лейн оставила меч себе. Собственно, у нее он до сих пор и хранился. Зачем Модератору понадобилось это делать?

Хеннесси не знала ответа, но собиралась держаться поблизости, пока не выяснит.

– Серьезно, это ведь мой меч, и то, что ты его от меня прячешь, просто отстой! – прокричала она вслед Фарух-Лейн, отправившейся в спальню за пальто.

Лилиана протянула Хеннесси коробку с песочным печеньем. Хеннесси понятия не имела, где она прятала его все это время, но такова уж была Лилиана. Уют в каждом кармане.

– Положи что-нибудь в свой желудок и сразу почувствуешь себя лучше.

– Нарисуй портрет Лилианы, и я верну тебе меч, – сказала Фарух-Лейн, возвращаясь в комнату. – Или хотя бы протрезвей. Выбор за тобой.

Хеннесси выгнула шею и прокричала над спинкой дивана:

– Просто для ясности. Значит, я пишу портрет Лилианы, по-прежнему оставаясь в полном раздрае, и все равно получаю свой меч? Что-то я не вижу логики. Прежде чем я уйду в завязку, хотелось бы убедиться, что ты меня не надуришь.

Фарух-Лейн придержала для Лилианы дверь.

– Постарайся не спалить дом.

Лилиана присоединилась к Кармен.

– Желаю хорошо провести время, дорогая.

Они ушли, а Хеннесси вновь закрыла глаза. Но вскоре с досадой обнаружила, что кое в чем Фарух-Лейн оказалась права. Она не могла спать круглые сутки.

Девушка медленно прикончила коробку печенья, размышляя о том, что за глупую охоту за сокровищами затеял Диклан Линч, отправив на нее Лилиану и Кармен. Потом опустошила кружку с бульоном, гадая, сколько на самом деле провидице лет. Она была самым старым человеком, которого Хеннесси когда-либо видела, не считая людей на черно-белых фотографиях. После она прошла на кухню и взяла банку содовой, чтобы запить привкус бульона во рту. Хеннесси размышляла о словах Мачковски, осведомленной, что она дочь Дж. Х. Хеннесси.

Затем девушка спустилась в подвал взглянуть, что за принадлежности купила ей Лилиана.

Она потянула за шнур единственной над лестницей лампочки, и вспыхнувший свет озарил почти все помещение. В центре комнаты Лилиана установила мольберт с холстом и оставила поднос с красками. Крошечная студия расположилась напротив старой стиральной машины и сушилки. В целом получилось очень в духе Лилианы, продуманно и ненавязчиво. Даже если Хеннесси так и не вспомнила, чтобы когда-то упоминала в разговоре принадлежности для рисования.

А вдруг получится, подумала Хеннесси. Вдруг она сможет творить. Только представьте себе выражение лица Фарух-Лейн, когда она вернется и увидит, что Хеннесси действительно взяла в руки кисть.

Хеннесси замерла на месте, слегка касаясь пальцами шнура от лампочки и балансируя на закругленном краю ступеньки. Ей вспомнились слова Джордан о подозрении, что Хеннесси, видимо, очень похожа на Джей.

Мама?

Ты не будешь по мне скучать, – сказала Джей.

И спустила курок.

Хеннесси снова дернула за шнур, погрузив подвал в темноту.

Она хотела выпить пива. Мысленно рисовала путь на кухню за бутылкой. Составила перечень причин, почему от пива ей станет гораздо лучше. Перечислила все доводы, почему заслужила его.

Но не пошла за пивом.

Она не хотела, чтобы Джордан оказалась права.

Она дернула за шнур в третий раз и направилась к мольберту.

11

Не позволяй ей тебя изводить, – сказала Лилиана, пока они вдвоем катили по узким дорогам Пибоди штата Массачусетс. Солнце опускалось за крыши и деревья, отчего ветхие дома и здания отбрасывали кривые тени на асфальт. – Не подавай ей дурной пример.

– Дурной пример? Да она сама сплошной дурной пример!

– Как и все мы, разве нет? – Лилиана указала на парковочное место рядом с разбитым тротуаром. – Кажется, это здесь.

Внезапно включившееся радио на полной громкости заиграло какую-то оперу. В последнее время такое случалось все чаще и чаще. Отлично, Парцифаль, – подумала Фарух-Лейн. Она бросила взгляд на полуразрушенный склад с надписью ATLANTIC SELF STORAGE, а затем сверилась с визиткой, которую дал ей Диклан. Теперь она поняла значение цифр. Первая – номер бокса. Вторая – код доступа. Информация ничем не отличалась от той, которую она дала ему о Брайде. Информация за информацию. Шпионы на мосту.

Единственные здравомыслящие люди, – прозвучал в ее голове голос Диклана.

Как только они ступили на поросший травой тротуар, Фарух-Лейн вздрогнула. Не только из-за того, что на улице снова похолодало, а потому, что волосы у нее на затылке встали дыбом. Ей показалось, что за ними кто-то наблюдает.

– Как думаешь, что нас там ждет? Ты знаешь? – спросила она.

Лилиана лишь покачала головой.

Внутри безлюдный склад, разделенный на пронумерованные боксы, представлял собой бетонный лабиринт из синих металлических дверей размером с гаражные ворота. В помещении оказалось немного теплее, чем на улице. Отсек, на который указал Диклан, располагался на дальней стороне склада.

Кармен стало не по себе. Она ждала подвоха.

Ты остановила апокалипсис, – напомнила она себе.

– Все хорошо, – мягко сказала Лилиана.

Смутившись, Фарух-Лейн прокрутила в голове последние несколько секунд, пытаясь понять, действительно ли произнесла эти слова вслух. К ее немалому стыду, она не помнила. Поколебавшись, девушка призналась:

– Не знаю, что со мной творится. Мне кажется, я схожу с ума.

Лилиана заключила Фарух-Лейн в объятия. Несколько долгих минут они молча стояли в пустом коридоре, пока Кармен наслаждалась исходящим от провидицы неземным покоем. Лилиана вдохнула аромат ее волос, а затем прошептала:

– Ты удивительный человек, Кармен. Всегда так сильно стараешься, даже если не знаешь, ради чего.

Даже если речь об убийстве людей.

Уткнувшись в ее плечо, Фарух-Лейн приглушенным голосом спросила:

– Лилиана, ты сон?

Между вопросом и кивком Лилианы не прошло и секунды. Это не было секретом; просто Фарух-Лейн никогда не спрашивала.

– Кто тебя приснил?

– Она давно мертва, – ответила Лилиана. – Ты мне чем-то ее напоминаешь. – Фарух-Лейн сочла эту мысль неприятной и отстранилась. К своему удивлению, она обнаружила, что Лилиана выглядит весьма довольной. Забавляясь, женщина покачала головой. – Меня приснил мужчина, похожий на стервятника. Я не расстроилась, когда он умер. Мне просто стало интересно, можно ли заставить тебя ревновать. А, вот и она, твоя чудесная улыбка. – Лилиана коснулась губ Фарух-Лейн.

Кармен легонько поцеловала ее палец.

– Не знала, что ты такая шутница.

Внезапно ей пришло в голову:

– Твой сновидец умер? Тогда почему ты не заснула?

– Провидцы могут бодрствовать и без своих создателей, – ответила Лилиана. – Это и делает нас Провидцами.

– Парцифаль знал? – задумалась Фарух-Лейн. Юный Провидец никогда не упоминал об этом. К тому же он был настолько твердолобым и упрямым, что Кармен с трудом представляла, кому он мог присниться.

– Скорее всего, да, – ответила Лилиана. – Мы сами выбираем такую жизнь. Выбираем дар провидения, чтобы никогда не заснуть.

Фарух-Лейн не удивилась бы, если после слов Лилианы в коридоре хранилища зазвучала бы опера. Этот разговор несомненно мог привлечь внимание призрачного Парцифаля. Однако этого не произошло. Рев и грохот грузовика снаружи вернули ее внимание к насущному вопросу.

– Давай обсудим это подробнее за чашкой чая, когда вернемся домой, – сказала она Лилиане. Удивленная провидица ответила ей широкой неподдельной улыбкой. – Но пока постой в сторонке. Не знаю, что нас ждет за этой дверью.

Она снова взглянула на визитку, затем опустилась на колени на холодный бетонный пол и набрала код на цифровом замке. Негромко пикнув, замок открылся, позволив девушке поднять дверь вверх, словно обычные гаражные ворота. Скрежет эхом разнесся по складу.

Бокс оказался занят. Занят Модераторами.

Локк. Бизнес-консультант, руководитель проектов. Выполнял роль лидера и координатора.

Николенко. Обезвреживание боеприпасов взрывного действия. Завербована для обучения владению оружием.

Рамси. Инвестиционный менеджер по стратегии международных брендов. Привлечен для разработки стратегии программ и богатый опыт в области путешествий.

Васкес. Отставной офицер разведки. Завербован для выслеживания Зетов по их личным данным.

Беллос. Спецназ. Силовая поддержка.

Хеллерман. Психиатрическая медсестра. Привлечена для работы с Провидцами.

Фарух-Лейн рухнула на колени.

Она даже не успела приготовиться к падению; не ожидала, что ноги ее не удержат, пока они не подкосились. Ударившись коленями о бетон, Кармен вытянула руку и уперлась в пол, чтобы не распластаться окончательно.

Ее трясло. Она прерывисто дышала, словно пробежала марафон.

Девушку потрясла сила собственной реакции.

Это были те самые люди, с которыми Фарух-Лейн еще недавно работала. В нескольких ярдах от нее лежал Локк. Именно он завербовал ее когда-то и без устали взывал к ее чувству долга.

Знаешь, кем еще легко манипулировать? – раздался в ее голове голос Натана. – Теми, кто считает, что все делает правильно.

Аккуратно расположенные на бетонном полу Модераторы лежали на спине с вытянутыми вдоль тела руками.

Они спали.

Картина выглядела куда более загадочной, чем заснувший Ронан Линч или заснувший Брайд. Модераторы безжалостно истребляли Зетов и язвительно отзывались о грезах. И кем в итоге они оказались? Грезами в хранилище, спящими, как все остальные сны.

Разум Кармен кричал, что здесь что-то не так.

Что-то не так.

И это что-то здесь.

Наконец она поднялась на ноги и отряхнула колени. Стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее, она обратилась к Лилиане:

– Извини. Я просто… Просто…

– …ненавижу их, – закончила за нее Лилиана.

Да.

От этой мысли она почувствовала свободу. Она ненавидела их. Ненавидела. Ненавидела. Не слишком сложный вывод, но, безусловно, верный. И, казалось, важный.

– Что будешь делать теперь? – спросила Лилиана.

По крайней мере, на этот вопрос ответ был простым.

– Мы выясним, какой была реальная цель Модераторов, – ответила она.

12

Для Ронана время протекало странно.

Не существовало ни закатов, ни рассветов, разделяющих дни. Никакого расписания, отмеряющего недели. Пока он пребывал в живительном магните, минуты текли совершенно обычно, но стоило вернуться в темное море, как он переставал понимать, сколько минут прошло между магнитами.

Он не часто перемещался между ними теперь, когда увидел своих братьев. Вместо этого Ронан старался держаться поближе к магниту, поддерживающему жизнь в его бессознательном теле. Бесчисленные минуты он проводил в темном коридоре, прислушиваясь к шуму механиков, работающих по ту сторону стены, и страстно желая, чтобы его навестил Диклан. Желая, чтобы хоть что-то прогнало тьму. Желая проснуться. Иногда он позволял себе уплыть обратно в темное море и находил другой магнит, чтобы ненадолго увидеть солнце, но всегда возвращался.

Впусти меня, – твердил он своему телу. – Проснись. Проснись.

Неизвестно, сколько времени прошло, когда в коридоре внезапно забрезжил свет.

Он исходил от маленького электрического фонарика, перемотанного потертой изолентой. Человек с фонарем шагнул на порог, и Ронан разглядел его обувь. Оказалось, что это вовсе не эффектные туфли Диклана, из-за которых его ступни казались длинными, как у эльфа, а пара потертых кожаных кроссовок.

Пожалуйста.

Ронан не смел надеяться.

Адам Пэрриш тихо прикрыл за собой дверь и, сжав в вытянутой руке фонарик, направился к телу Ронана. Другую руку парень прижимал к груди, как будто берег ее или держал что-то близко к сердцу. Он осторожно наклонился над Ронаном, изучая следы ночной грязи. Затем опустил фонарь. Опираясь на одну руку, он неловко сел на землю и скрестил ноги.

Ронан вглядывался в его черты. Бесцветные брови, светлые ресницы, необычные скулы, задумчиво поджатые губы. Пряди волос, неровно лежащие на лбу, которые он по-прежнему стриг перед зеркалом, несмотря на свой модный наряд. Ведь стрижку не купишь с чужого плеча. Даже форма его рук казалась Ронану до боли знакомой. Обветренные ладони Адама с внутренней стороны были исписаны цифрами, почти стершимися от воды и времени.

– Ш-ш-ш, – сказал Адам.

Но он обращался не к Ронану. Парень медленно расстегивал куртку, чтобы достать растрепанный черный сверток.

– Ты поранишься, – сказал Адам, затем выругался. Сверток его укусил.

Это была Бензопила.

– Тише, – предупредил Адам, когда присненный ворон высвободился из его хватки. Он резко возмущенно каркнул и упорхнул в темноту; сердце Ронана взмыло ввысь вместе с ним. Над головой послышался звук хлопающих в воздухе крыльев и скрежет когтей о стены. – Взгляни, кто здесь. Бензопила. Посмотри, кто это: Керау.

Услышав слово «Керау», ворон мгновенно вернулся, вынырнув из темноты.

– Смотри, – мягко произнес Адам.

Перья на шее Бензопилы взъерошились, превратившись в карикатурный воротник. С тихим урчанием птица врезалась в неподвижную грудь Ронана. Как же он хотел ее обнять. Он больше не испытывал физических ощущений, но помнил их. Прохладную сухую текстуру ее перьев. Вес птицы на его плече.

Разумеется, он не мог взять ее в руки, и как только Бензопила это поняла, устроила концерт. Поначалу она просто квохтала и раскачивалась. Потом стала щипать швы рубашки, а когда это не помогло его разбудить, начала клевать пальцы.

Как только укусы стали серьезней, Адам поспешно наклонился вперед и, шикнув на птицу, схватил ее. Он накрыл ладонями шею и крылья, стараясь держать пальцы подальше от клюва, и усадил Бензопилу себе на колени прямо напротив Ронана.

– Просто посмотри немного, хорошо? Дай себе время осознать.

Она сопротивлялась почти минуту. Адам терпеливо держал, время от времени поглаживая большим пальцем ее затылок.

– Ш-ш-ш, – снова прошептал он. Ронан никогда не видел, чтобы Адам так тесно общался с Бензопилой. Однако та легкость, с которой он справлялся с вороном, и то, как спокойно она к этому относилась, подсказывали, что, видимо, подобное случалось и раньше.

– Он просто спит. Как только что спала и ты. Если я тебя отпущу, обещаешь вести себя хорошо? Не заставляй меня жалеть о своем решении.

Медленно, не разжимая рук, он опустил ее на земляной пол перед собой. Птица притихла, приоткрыв клюв от обиды, что ее приструнили. Наконец Адам выпустил ее из рук. Бензопила встряхнула перья, словно никакой суеты не было в помине. Теперь, когда ее паника отступила, осталась лишь радость воссоединения; Ронан слышал сложные, неясные, противные, булькающие звуки, которые она издавала забавляясь. Птица принялась деловито расхаживать взад и вперед, дергая за шнурки на его ботинках, запрыгивая Ронану на грудь и спускаясь по его руке, а затем начала клевать землю вокруг его тела.

Все это время Адам внимательно наблюдал за ее маневрами. При виде ее проделок беспокойство на лице парня сменилось невольной улыбкой.

Птица взгромоздилась на ботинок Ронана и задрала голову, глядя на Адама.

– Атом, – произнесла Бензопила глубоким, странным птичьим голосом.

Адам тихонько засмеялся.

– Привет.

После чего они оба, казалось, успокоились. Адам устроился поудобнее, прислонившись спиной между балками новой стены. Его ноги переплелись с длинными ногами Ронана, хаос юных тел. Затем он вздохнул и, закрыв глаза, коснулся затылком стены.

Да, – подумал Ронан. – Побудь со мной…

– Наверное, я идиот, – спустя некоторое время произнес Адам. Его голос вспугнул Бензопилу, выпустившую карательную струю испражнений в опасной близости от его руки. – Бензопила! Перестань! – он отодвинулся в сторону и поднял взгляд на Ронана. – Знаю, я сказал, что не собираюсь сюда приходить. Я действительно так думал. Не потому, что ты того не стоишь…

Он запнулся. Сложно сказать, потому ли, что не хотел заканчивать предложени, или потому, что осознал, что говорит вслух.

Адам продолжил:

– Наверно, я не мог перестать думать о Бензопиле. Я знал, что где бы тебя ни нашли, она должна быть поблизости. Если только уже не погибла. Или ее выбросили, или съели, с ней могло случиться что угодно. Я был неподалеку и не мог выкинуть эти мысли из головы. Мне нужно было хотя бы посмотреть. А потом, когда я нашел ее – поверить не могу, что нашел, наверное, повезло, ведь со стороны она выглядела как обычный мусор, – я продолжал думать о том, как бы она обрадовалась, увидев тебя. Эта мысль не давала мне покоя…

Адам снова замолчал, а на Ронана внезапно и неудержимо обрушилось воспоминание о молитве.

Не о заученном тексте, что читают прихожане в церкви. А о том, как он молился в одиночестве. Измученный. Растерянный. Эти молитвы зачастую обрывались многоточием, ведь Ронан не переставал задаваться вопросом, есть ли кто-нибудь на том конце провода.

Адам не знал, слышит его Ронан или нет.

Я тебя слышу.

Вдруг на колени Адама беззастенчиво шлепнулась Бензопила. Он повозился с пиджаком пару минут, доставая из кармана нитки, чтобы она выхватывала их из пальцев и перекидывала через себя – незатейливая игра, придуманная за секунду.

– Помнишь, когда-то я спросил, что бы ты сделал, если бы случайно приснил еще одного меня? – резко спросил Адам. – Я много думал об этом. Как бы я отнесся к другому Адаму. Позволил бы ему жить моей жизнью, как поступила Хеннесси? Или убил бы его, пока он не прикончил меня? И знаешь к чему я пришел? Двойник уже существует. Я создал его. Я – это он. Думаю, есть реальная версия меня, которая осталась с тобой, каждый день навещает Линденмер и старается узнать как можно больше о силовой линии и прочем. А может, он уехал с Ганси и Блу. Или учится в Вашингтоне и приезжает домой на выходные. Однако победил другой Адам, он убил всех остальных Адамов и остался один. Тот самый, что приехал в Гарвард, чтобы ходить на занятия, писать рефераты, покупать вафли со своим Плаксивым клубом и притворяться, что с ним никогда не случалось ничего плохого и у него есть ответы на все вопросы.

Адам замолчал и внезапно, со злостью, стал ковырять пальцем кожу на правой руке, пока из почти зажившей раны не показалась крошечная капелька крови. Он сердито смахнул ее, словно досадуя, что струп поддался.

– Я лгу им всем. Лгу Ганси. Блу. Своим профессорам. И не могу остановиться. Я словно, словно… Не хочу, чтобы этой версии меня досталось хоть что-то от других версий, неважно, хорошее или плохое. Поэтому в любой момент, когда мне необходимо прошлое, я попросту его придумываю. Новые родители, новый дом, новые воспоминания, новые причины потери слуха, новый я. Я перестал понимать, что творю. Черт. Ты был для меня хранителем моей реальности. А затем я начал лгать и о тебе, и все это, все это…

Он надолго замолчал, глядя в темноту.

– Я нашел этот коридор, когда искал место для гадания. Диклан спрашивал, и вот ответ на его вопрос. Ты ведь знаешь, что в Кембридже не было силовой энергии. Я обнаружил ее здесь. Гораздо больше, чем предполагал, – сказал он немного спокойнее. С чуть более заметным акцентом. Его прежним вирджинским акцентом, согревающим душу Ронана подобно жаркому солнцу. – Здесь я мог видеть ясно. Я знал, что это рискованно, что я могу не вернуться, знал, что там есть Кружево, но все равно пошел на это. Я ничего не искал. Просто так сильно скучал, я просто скучал…

Он постучал ботинком по ботинку Ронана.

Я тоже.

Адам снова возился со своими руками, костяшки пальцев побелели и покраснели оттого, как яростно он сжимал пальцы.

– Никак не могу понять, ненавижу я место, где живу, или ненавижу тот факт, что так и не смог его полюбить. Мне должно было здесь понравиться. Но вместо этого я хочу уехать. Сажусь каждый день на велосипед и еду, еду, но куда?

Он не плакал, только быстро потер глаз тыльной стороной ладони.

– В общем, я не могу винить тебя за то, что ты обманывал самого себя и создал Брайда. Потому что я создал фальшивую версию себя, причем сделал это наяву. Мы оба лжецы. Я не знаю, что делать. Я скучаю… – он закрыл глаза. – Скучаю по уверенности в том, куда я иду.

Затем он закрыл глаза и все-таки немного поплакал. Никаких слез, лишь те страшные судорожные всхлипы, какие издает тихо плачущий человек. Наконец он успокоился и несколько томительных минут просто сидел, снова и снова проводя пальцами по своему глухому уху.

Ронан ничего не мог поделать. Абсолютно ничего.

Проснись, – думал он. – Проснись, проснись. – Но в его теле не дрогнул ни один мускул.

Адам поднял Бензопилу и, невзирая на ее протесты, сунул птицу обратно за пазуху. Затем подобрал фонарик.

Tamquam, – подумал Ронан, взбешенный от мысли, что Адам расстроен, и в то же время испытывая эйфорию от его возвращения. Еще совсем недавно Ронан хотел узнать, на что похожи эмоции, и теперь он получил их все сразу.

Перед тем как закрыть за собой дверь, Адам произнес в темноту:

– Alter idem.

13

На долгие годы Амбары стали раем для Мор и Ниалла.

Это было великолепно – обладать такими просторами.

Раздолье полей! Раздолье сараев! Раздолье лесов! Раздольная жизнь! Растению не вырасти больше размеров своего горшка, а прежним Мор и Ниаллу их горшки стали малы.

Они с восхищением наблюдали за сменой времен года. Первое лето подарило столько часов палящего солнца и проливных дождей, что казалось, в сутках их больше двадцати четырех. Все вокруг зазеленело как в сказке. Осень выдалась пронзительно красной. По утрам над скошенными полями, почти скрывая их из виду, клубился белый туман. Вечерами в воздухе пахло дымом невидимых костров и разносился стрекот сверчков, прощающихся с летним зноем. Снег зимой валил так основательно, что казалось, белое Рождество – норма в этих краях (а это было не так). И когда наконец Мор и Ниаллу наскучило скрываться от стужи в фермерском доме, в лесу распустились весенние папоротники, из-под недавно отремонтированного крыльца выглянули крокусы, а над головой раскинулось чистое и безмятежное небо нового года.

Было чудесно наблюдать, как Диклан подрастает на земле, которая в будущем станет его королевством. Он рос спокойным ребенком, послушным мальчиком, с почти инстинктивным умением избегать угроз, подстерегающих любого малыша. Не было нужды переоборудовать фермерский дом для его безопасности. Однажды Диклан слегка подавился соской, и после этого случая каждый раз приходилось доказывать, что все, что кладут ему в рот, является едой. Он был смышленым малышом.

Грезить здесь было великолепно. И вскоре Амбары начали загромождаться всякой ерундой. Ниалл вбил себе в голову, что хочет стадо крупного рогатого скота. Он потратил уйму времени на чтение книг о коровах. Он вел разговоры о коровах, смотрел программы о коровах, рисовал коров, пытаясь спровоцировать свое подсознание на сны о коровах, коровах, коровах. Однако приснить их у него не слишком получалось. Чаще всего он просыпался с пустыми руками или с прихваткой в форме коровы и прочими коровьими безделушками. Но время от времени трюк все же удавался, и тогда Мор в ярости обнаруживала, что у них поселилась еще одна корова, а разномастное стадо перед домом медленно, но верно растет.

И было здорово не являться объектом охоты. Хоть на время.

Как-то раз Ниалл ворвался в дом с неожиданной для него прытью. Ниалл не отличался целеустремленностью. Скорее он был из тех, кто любит блуждать, из тех, кому с любой дорогой по пути. Мор дремала на потертом диване; он встряхнул ее, чтобы разбудить.

– Она нашла нас. Не знаю, как ей это удалось, – сказал Ниалл. – На самом деле, конечно, знаю. У нее на это нюх. Внутри ее магнит жадности, который безошибочно ведет ее на север. Прямиком к нам! Ты оказалась права. До чего же пронырлива эта ведьма. Ты когда-нибудь видела женщину, которая жила бы так далеко от пряничного домика, чтобы с такой регулярностью пожирать детей? Ты еще не проснулась? Пресвятая Мария, моргни, если ты меня слышишь.

Мор была парализована, это случалось и с ней, и с Ниаллом после удачного сна. Во время такого паралича сновидец всегда наблюдал за собой сверху, как будто его тело больше ему не принадлежало. Зная об этом, Ниалл поднял глаза к потолку, пытаясь угадать, откуда на него смотрит Мор. Он беспокойно ерзал, дожидаясь, когда она шевельнется. Вырвал из ее рук серебристо-голубые дубовые листья.

Им обоим часто снился Лес.

– Почему ты решил, что она нас нашла, ты что-то узнал? – спросила Мор, придя в себя.

– В «Лотос Март», – ответил Ниалл, имея в виду единственную заправку в Сингерс-Фоллз, крошечную станцию без названия, пристроенную к автомастерской. Здесь продавали сэндвичи с картофельным салатом и карри, к которым пристрастились Ниалл и Мор. – Динеш сказал, что приходила женщина, которая разговаривала так же, как мы. Я спросил, как она выглядела, и он ответил, что она похожа на меня. Имея в виду… – он похлопал себя по груди. – Разумеется, не себя.

– Это может означать все, что угодно, – сказала Мор, поднимаясь с дивана. С подушек вокруг нее посыпались желуди. – Черноволосая женщина со странным акцентом.

Ниалл удрученно оглядел гостиную, рассматривая разбросанные грезы, захламляющие комнату. Они не утруждались соблюдать секретность в стенах дома. Внезапно он спросил:

– Кстати, где он? Где Диклан?

– Задремал, – ответила Мор. – Я предложила ему прилечь со мной на диване, но ты же знаешь, как этот ребенок любит следовать правилам. Он сказал: «Спать можно только в кровати». Я спросила, чем тогда, по его мнению, он занимался недавно в машине, и он даже не улыбнулся. – Любовь моя, ты правда думаешь, что это она?

Любовь – так Мор называла Ниалла. И каждый раз это слово звучало так, словно она произнесла его впервые. А ту, о ком шла речь, звали Мари Линч, она была матерью Ниалла. Эта женщина принадлежала к той породе, что опасна далеко не для всех, а как правило, лишь для тех, кто связан с ней кровными узами.

– Это она, – прервал его новый голос.

У нее были столь же темные волосы, как у Ниалла. И его пронзительные голубые глаза. Его рост. Но если благодаря своей энергетике он казался живым и обаятельным, то эта женщина выглядела бессердечной и властной.

Она крепко сжимала в руке ладошку Диклана. Мальчик не протестовал. Он только взглянул на своих родителей со слишком серьезным для малыша выражением лица и каким-то усталым взглядом, казалось, говорившим, что он знает о том, как опасен мир, и очередной раз в этом убедился.

Ниалл и Мор не сводили глаз со своего сына.

– Спасибо за теплый прием, – сказала Мари. Как заметил Динеш из «Лотос Март», в ее речи действительно слышался тот же акцент, что у Ниалла и Мор. – Ничто так не порадует мать, как то, что ее бросили торчать на холоде.

Они не видели мать Ниалла с тех пор, как покинули Ирландию. Мари не была единственной причиной их отъезда, но входила в тройку главных, особенно после смерти отца Ниалла (водка постепенно стерла его личность, как время стирает буквы на вывеске).

Любил ли ее Ниалл?

Ненавидел ли он ее?

Он надеялся никогда ее больше не видеть, что, впрочем, не могло послужить убедительным ответом на эти вопросы. Его мать представляла собой злодейку из разряда самых близких, тех, чье присутствие одновременно и отравляет, и становится необходимым человеку, поддавшемуся на ее уловки. В больших дозах оно, несомненно, убило бы Ниалла Линча, но и в слишком малых тоже могло бы.

Мор бросила многозначительный взгляд на своего молодого мужа, руки которого нервно подрагивали. Не свойственным ему ледяным тоном. Ниалл спросил:

– Как ты нас нашла?

– Диклан, птенчик мой, иди сюда, – позвала Мор.

Малыш попробовал вырвать руку из хватки Мари Линч. Но она держала крепко, хотя, очевидно, уже утратила к нему интерес.

Ее взгляд был прикован только к юной паре сновидцев перед ней. Прижав другую ладонь к груди, она обратилась к Ниаллу:

– Думал, мы не узнаем, что ты переправляешь вещи идиоткам-сестрам этой женщины? И вообще, Ниалл, почему после всего, что произошло, ты посылаешь вещи ее семье, а не своей? Я приехала посмотреть, есть ли хоть какая-то надежда, что ты вспомнишь о нас, мальчик, или ты по-прежнему в плену ее злых чар.

Мор даже не поморщилась от ее обвинения.

– Ой, хватит притворяться, Ма, – сказал Ниалл. В Керри потребовалось бы гораздо больше времени, чтобы добиться от него такой прямоты, но ведь они давно не в Керри, верно? Горшок опрокинулся, и корни разрослись на воле.

– Что? – голос Мари Линч зазвучал резче. – Что ты сказал?

– Не делай вид, что приехала сюда не ради чужой собственности, – ответил Ниалл. – Я хорошо тебя знаю.

– Меня совсем не радует то, что я вижу тебя таким, – сказала Мари. – И тем более не нравится видеть, как ты идешь против Бога, живя во грехе с этой женщиной. Ни один родитель не потерпит такого. Надеюсь, ты понимаешь, что я закрываю на это глаза только потому, что ты мой сын? Терплю, даже если не одобряю, но что насчет убийства? Должна ли я смириться и с этим тоже?

Не только грезы заставили Ниалла и Мор пересечь океан.

Семью Линч и семью Карри – именно такой была девичья фамилия Мор – связывала общая граница владений и совместные грязные делишки. Во-первых, мерзкий промысел в Белфасте, в котором были замешаны отец Ниалла и отец Мор. А во-вторых, отвратительные делишки дяди Мор, которого она ненавидела по причинам всем известным, но никем не озвученным. Того дяди, который умер в ночь, когда Ниалл вернулся после долгих месяцев работы в Манчестере; в ночь, когда, проведя столько месяцев врозь, они наконец воссоединились с Мор и, желая наверстать упущенное время, отправились на танцы; в ночь, когда все видели, как Ниалл покидал вечеринку, в ярости крича, что в Керри еще не перевелись змеи. Парень не мог поверить в количество раздвоенных языков, увиденных им сегодня! Мор плакала, когда он уходил, а если вы знали Мор, то знали, что она никогда не плачет.

Да, все прекрасно понимали, что произошло с Майклом Карри. Ведь какова вероятность, что он допустил небрежность в обращении с пилой именно той ночью, когда Ниалла Линча видели мчащимся в своем маленьком хетчбэке в сторону его мастерской?

– Ты многое вытерпела, прежде чем он плохо кончил, верно? – тихо спросил Ниалл.

Мари оставила вопрос без ответа.

– Было бы неплохо получить в ответ каплю признательности, немного уважения, поддержки. Хоть какую-то благодарность, ведь, несмотря на то что твой старик отец слег в могилу, я приехала, чтобы узнать, как твои дела.

– Благодарность, – эхом отозвалась Мор. – Так и скажи, «деньги».

Превратить грезы в деньги было легче сказать, чем сделать. Ни Ниалл, ни Мор не могли детализировать свои грезы настолько, чтобы гарантировать, что присненное ими богатство выдержит проверку микроскопом. Поэтому долларовые купюры не рассматривались как предмет грез. Впрочем, золото и драгоценные камни тоже. С виду они казались настоящими, но вовсе не были идеальными. Стоило надавить посильнее, и подделка без труда обнаруживалась. Именно этого остерегались Ниалл и Мор.

И все же Мари Линч каким-то образом их нашла.

– Это правда? – подавленно спросил Ниалл. – Снова деньги?

– Я хотела увидеть сына, – ответила Мари. – И своего внука. Думаешь, меня беспокоит, что ты не женат? Или считаешь, меня волнует все то, что ты сказал и сделал той ночью, в отличие от всех предшествующих лет? Дело не в деньгах. Не позволяй ей внушать тебе, что дело в деньгах.

И Мор и Мари слишком хорошо знали Ниалла, чтобы не заметить смятение на его лице. Любовь – излюбленный вид оружия. В ней так много ловушек: понимание, что она условна, желание верить, что она реальна.

– Полагаю, сперва ты потребуешь оплатить твои билеты на самолет, – сказала Мор.

Мари лишь наградила ее злобным взглядом.

– Поверить не могу, что мы снова на это пойдем, – сказал Ниалл, что означало: Мари добилась своей цели.

Жаль только, что она потребовала не дубовые листья и желуди. В конечном итоге Ниалл прогнал десять голов своего скота через полштата, чтобы продать их на аукционе. Он едва сдерживал слезы, не желая, чтобы их пустили на мясо, и скрестил пальцы в надежде, что его коровы будут взрослеть и вести себя как обычный скот. Отдав деньги матери, он отвез ее в аэропорт, надеясь, что никогда больше ее не увидит, но в глубине души зная, что встреча непременно состоится вновь.

Существо в лесу прошептало, что это позор, настоящий позор.

Опустевшие поля выглядели ограбленными.

Рай, чудесный рай, ну почему они должны его покинуть?

14

Фарух-Лейн была очень взволнована, получив свою первую работу. Не последнюю должность в «Альпин Файненшиал», а подработку, на которую устроилась во время учебы в старших классах. В то время как ее сверстники нанимались сворачивать буррито и продавать модные топы, Фарух-Лейн устроилась временным помощником в местную бухгалтерскую фирму. Они не собирались принимать на работу старшеклассницу, но девушка так уверенно держалась на собеседовании, что сотрудники сочли указанный ею возраст опечаткой.

Кармен преуспевала в своей должности. Она выполняла одни и те же рутинные задачи четко, точно и в срок. На фоне работы благоразумные правила родителей теперь казались ей ненадежными и недальновидными. А философские разглагольствования Натана и вовсе напоминали ахинею.

Фирма стала ее святилищем. Здесь существовало только правильное и неправильное, черное и белое.

Проработав всего три недели, Фарух-Лейн в ходе проверки документов обнаружила, что главный бухгалтер обманул фирму на пятьдесят тысяч долларов. Она сообщила об этом на утренней планерке. Провинившегося с громким скандалом тут же уволили.

А несколько дней спустя тихо уволили Фарух-Лейн.

Впрочем, урок не уменьшил ее тяги к справедливости. Просто научил, что люди много говорят о правилах, но это не значит, что они их придерживаются.

Например, Модераторы.

После того как она обнаружила их спящими на складе, Фарух-Лейн принялась собирать любую информацию о них. Она начала с хранившихся в УБН данных на каждого участника группы, в том числе и на нее, и продвигалась все дальше с тем же усердием, с каким когда-то исследовала Зетов. Ее интересовало, есть ли у Модераторов что-то общее друг с другом.

Если они были грезами, следовало выяснить, приснил ли их один и тот же человек.

Однако насколько она могла судить, все Модераторы принадлежали к разным слоям населения. И казалось, каждый из них имел за плечами многолетнюю историю пребывания в обществе с доказательствами в виде телефонных счетов, школьных табелей и записей о зачислении на службу. Во всяком случае, не создавалось впечатления, что их создали с каким-то грандиозным умыслом.

– Со мной играют, – сказала Фарух-Лейн Лилиане. – Кто-то попросту меня разыгрывает.

Лилиана, расположившаяся в кресле в углу гостиной, подняла взгляд. Она то ли мастерила, то ли гладила что-то пушистое, двумя блестящими щетками прочесывая нежно-голубой клубок меха.

– Мне кажется, ты ошибаешься.

– Да, – сказала Фарух-Лейн. – Наверное. Я главная простачка в этом театре абсурда. Всех членов команды отобрали за их полезные для проекта навыки, помимо того, что они имели опыт общения с Зетами. А почему взяли меня? В качестве талисмана на удачу.

– Но у тебя отлично получалось находить Зетов.

– Только тогда, когда они этого не знали. Я еще не показала себя. И… ей обязательно слушать музыку так громко? – Фарух-Лейн заткнула пальцами уши, но все равно слышала музыку, доносившуюся из подвала: какая-то озлобленная девица под неистовый бит пела что-то про войну.

– По крайней мере, она чем-то занята.

– Кроме наркотиков. – Фарух-Лейн открыла таблицу, в которой перечислила всех известных ей жертв Модераторов. Тех, кого Кармен помогла выследить, и тех, кого упоминал первый Провидец, с которым она работала. Список получился длиннее, чем она ожидала. Ей не нравилось смотреть на эти строки, но она не стала отводить взгляд. Она тоже была в этом замешана.

– На днях она спросила, сколько мне лет, – сказала Лилиана. – И не кажется ли мне, что ты в поисках «горячей молодой штучки».

Фарух-Лейн пыталась понять, когда Модераторы впервые приняли решение об убийстве Зета. Федеральные контакты оказались не столь полезными, как она рассчитывала; очевидно, Модераторов передали в ведение Управления по борьбе с наркотиками посредством Министерства внутренней безопасности и ЦРУ. Никто не желал официально нести за них ответственность, но и распускать их тоже не спешили.

Фарух-Лейн оторвала взгляд от экрана.

– Она имела в виду себя?

Лилиана одарила ее задорной улыбкой.

– Мне нужно их разбудить, – внезапно выпалила Фарух-Лейн. – С помощью, как его называют: живительного магнита.

Лилиана отвлеклась от расчесывания меха. Женщина выглядела обеспокоенной.

– Я предпочитаю жить без них и дальше, а ты?

– Я не могу оставить все как есть. Из-за них погибли люди. А я помогала им искать жертв. Мне нужно знать, зачем они это делали. – Фарух-Лейн помолчала. Так резко пойти на попятную было совсем не в духе Лилианы. – Верно? Или я что-то упускаю?

Лилиана, казалось, погрустнела.

– Нет, ты права. Видимо, я привыкла идти самым безопасным путем. Ты же выбираешь вариант, приемлемый для тебя с точки зрения морали. Думаю, стоит попробовать пожить, следуя твоему правилу.

Отложив ноутбук в сторону, Фарух-Лейн подошла к Лилиане и поцеловала ее в висок.

– Не волнуйся, ради тебя я выберу безопасный путь. Если мы… ох уж эта музыка.

Фарух-Лейн пересекла комнату и спустилась в подвал, вызывая в памяти образ, который всегда помогал ей сохранять спокойствие. Перышко, плавающее на безупречно гладкой поверхности озера. Я – перышко. Я – перышко.

Как только она оказалась у подножия лестницы, ее приветствовал вид Хеннесси, сгорбившейся на табурете словно горгулья и покрывающей краской холст в окружении внимательной публики, состоящей из раздавленных банок из-под газировки и пива. Она курила. В центре рабочего стола валялась дохлая мышь, уложенная настолько идеально, что, очевидно, ее поместили туда специально.

И, само собой, из старого радиоприемника гремела музыка.

Фарух-Лейн выдернула шнур из розетки.

– Я пытаюсь работать.

– Когда я могу забрать свой меч? – спросила Хеннесси, не отрываясь от холста.

– Полагалось выполнить ряд условий. А ты не выглядишь трезвой.

Хеннесси продолжала наносить краску на холст.

– Условия выполнены, милочка!

– Значит, я могу взглянуть на портрет?

С широченной ухмылкой на лице Хеннесси отодвинулась на стуле, подпуская Кармен ближе к картине. Девушка выглядела такой довольной, что Фарух-Лейн не сомневалась – ее ждет очередная пакость. Неужели она действительно собирается отдать смертоносное оружие в руки такой сумасшедшей личности, как Хеннесси, просто потому, что та написала портрет? Фарух-Лейн пообещала. Так что стоит хотя бы взглянуть на результат.

Картина оказалась ужасной.

И в то же время потрясающей.

Хеннесси еще не закончила. Отдельные элементы были доведены почти до совершенства, в то время как другие только обретали форму. На каждой горизонтальной поверхности вокруг валялись предварительные эскизы. Женщина на холсте не улыбалась. Она стояла, опираясь ногой на перекладину стула, а локтем на его спинку. На ней был деловой костюм с распахнутым пиджаком, позволяющим увидеть блузку под ним, соблазнительно развевавшуюся на ветру. Никакой голой кожи, только шелк, но и этого оказалось чересчур.

На портрете была изображена не Лилиана. На нем была Фарух-Лейн. Хеннесси с невероятной точностью удалось передать позу, которую Фарух-Лейн время от времени невольно принимала. Костюм ей не принадлежал, но был вполне в ее вкусе. Руки принадлежали ей, горло тоже, как и четко очерченные пухлые губы.

Портрет был невыносим.

Вовсе не потому, что он плохо удался, и не потому, что его героиней стала не Лилиана, а она. Почти осязаемая мягкость шелка, прикрывающего ее грудь, тоже была ни при чем.

Он был невыносим, потому что Хеннесси изобразила в ее глазах яркий отблеск пламени.

В зрачках ее двойника с портрета безошибочно мерцал огонек разгорающегося пожара, на который героиня безучастно взирала. Неужели этой женщине плевать, что мир в огне? А может, она подожгла его сама?

– Ты… – начала Фарух-Лейн. Однако не нашла слов, чтобы закончить предложение, не выдав Хеннесси своей реакции, на которую та безусловно рассчитывала. Поскольку девушка по-прежнему сидела рядом, откинувшись на спинку стула в крайне типичной для себя позе, и выглядела счастливой, как никогда, в полной мере наслаждаясь реакцией Фарух-Лейн.

– Я не понимаю, почему ты так себя ведешь, – проговорила наконец Фарух-Лейн. – Не знаю, чего ты от меня хочешь, – она почувствовала, как ее щеки вспыхнули от собственных слов. – Все, о чем я просила – написать портрет Лилианы. А вместо этого ты нарисовала такое…

– Ты очень перспективная девушка, – сказала Хеннесси, округляя гласные на американский манер, как это делала Фарух-Лейн. – Не понимаю, почему ты вот так разбрасываешься своим талантом.

– Ты… – начала Фарух-Лейн. – Отвратительна, – закончила она.

– А я все гадала, как долго твое чувство вины будет играть мне на руку.

Фарух-Лейн тотчас же пожалела, что поддалась на провокацию и дала волю чувствам.

– Я не так выразилась, – сказала она.

– О, нет, ты не оговорилась, и я наслаждалась каждой секундой этой пронзительной честности. Кстати, что ты хотела? Зачем спустилась в мое логово?

Фарух-Лейн попыталась вспомнить. Радио. Электронная таблица.

– Я спустилась в прачечную.

– Мне не по нраву, когда меня считают прачкой, – ответила Хеннесси. – Впрочем, предлагаю сделку. Я достану для тебя что-нибудь, чтобы разбудить Модераторов, если позволишь мне выстрелить каждому из них в лицо после того, как ты с ними закончишь.

– И что я должна на это ответить?

Хеннесси пожала плечами.

– Чего ты хочешь взамен на самом деле? Денег? О… ты заработала свой меч обратно и теперь хочешь еще и шар? Ты к этому ведешь?

– Шар! Ты это предложила, не я. Какая же ты грубиянка, – ответила Хеннесси. Она снова была во всеоружии. И впервые за долгое время неимоверно наслаждалась собой. – Все, что от тебя требовалось, просто попросить.

15

Ронан навестил Джордан. Он страдал от одиночества.

Ему хотелось быть ближе к людям, которых он знал, но никто из его знакомых не владел живительным магнитом. А проводить время в компании незнакомцев казалось едва ли интереснее, чем парить в море пустоты. Однако этот вариант имел свои плюсы, обитая даже в случайном магните, он мог не беспокоиться о том, что снова забудет себя.

Впрочем, Джордан не была для него посторонней. Он не знал ее так хорошо, как Хеннесси, но все равно был рад ее видеть. Наблюдая за тем, как она рисует, Ронан невольно вспоминал, насколько хороша была в этом Хеннесси. Она не раз поражала его воображение случайными набросками. Ее орудием могло стать что угодно. Выброшенная кем-то старая шариковая ручка, пыль, скопившаяся на приборной панели, косметика из круглосуточного магазинчика, растаявшие конфеты, остатки кетчупа. Стоило ей раскрыть рот, она производила впечатление злобной и остроумной девушки, но в ее творениях был виден лишь ее блестящий ум.

Ронан парил в студии, с трудом удерживаясь в ее пространстве. Он знал, что малейшее волнение мгновенно отправит его обратно в пустоту. Требовалось приложить немало усилий, чтобы задержаться здесь, но он справлялся. Ронан парил поблизости, даже когда взошло солнце, Джордан закончила работу и легла спать. Он оставался рядом и когда день стал клониться к вечеру, а девушка проснулась, чтобы снова взяться за кисть.

Техника Джордан была не столь беспорядочной и более основательной, чем у Хеннесси. Она поставила перед собой задачу не заснуть и усердно трудилась ради своей цели. Ни одно из окружающих ее полотен не являлось живительным магнитом. Но, похоже, это не имело значения. Именно попытки создать магнит удерживали девушку наяву. Ронан был очарован ее мастерством. Это немного напоминало то, как в прошлом Адам использовал силовые линии в Генриетте. Он приложил немало усилий, чтобы научиться фокусировать невидимую энергию, но дело было не только в этом; он обладал даром. Джордан много трудилась, но также имела талант.

Была ли Хеннесси столь же талантлива?

Как только начался рабочий вечер Джордан, в студии появился Диклан. Он был в костюме. Не в старомодном сером костюме, который носил обычно, а в строгом черном костюме современного покроя. Он прошествовал через студию и остановился у компьютера Джордан, любившей во время работы перебирать свою коллекцию музыки.

– Не хочу, чтобы ты сегодня работала, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты привела себя в порядок и через сорок минут была готова к выходу. Нет, через тридцать пять.

Джордан за мольбертом лишь вскинула бровь.

– Серьезно?

– Я хочу быть счастливым, – ответил Диклан будничным тоном. – Меня порядком утомило чувство вины. Я хочу пригласить тебя на ужин, а потом отправиться на открытие выставки Шнее.

Она скорчила гримасу.

– Шнее! Ну и засранец. Я не пойду на его открытие. Ради него я точно не стану клеить накладные ресницы.

– А после, – продолжил Диклан, словно не слышал ее тираду, – я устрою грандиозную публичную сцену, сделав тебе предложение на вечеринке, что полностью затмит открытие экспозиции.

Ронан испытал такой шок, что едва не сорвался обратно в пустоту. Лишь подобравшись поближе к еще не просохшей картине на мольберте, ему удалось удержаться. Диклан! Собирался обручиться? Он еще в детстве заявил Ронану, что никогда не женится. Это случилось ровно перед тем, как Диклан попытался избавиться от обручального кольца Авроры, протолкнув его в сливное отверстие раковины. В старшей школе и в Вашингтоне он слыл мрачным и бесчувственным бабником, парнем-невидимкой с такой же неприметной девушкой. Чтобы на ком-то жениться, пришлось бы стать видимым, по крайней мере, для одного человека, а Диклан не желал идти этим путем.

Джордан скривила губы и соскользнула с табурета. К изумлению Ронана, она вовсе не выглядела удивленной, и его осенило, что тема их будущего обсуждалась и раньше.

– Давай лучше я прямо сейчас избавлю тебя от этого костюма?

Они слились в объятии, Джордан зарылась пальцами в волосы Диклана, а он крепко прижал ладони к ее спине. Пару мгновений спустя они начали медленно покачиваться в такт музыке. Затем спонтанно исполнили несколько красивых па. Диклан вынудил ее откинуться назад, и Джордан застыла в танце.

Линч улыбнулся и поспешно отвернулся, пряча от нее лицо, как привык прятать и многие свои секреты. Однако Ронан успел заметить и понять, что никогда в жизни не видел на лице брата подобной улыбки. Она не предназначалась Джордан, но расцвела на его губах благодаря ей.

Затем, безо всяких разговоров, они разошлись в разные стороны. Диклан снял пиджак, улегся на оранжевый диван и, достав телефон, принялся разбираться с почтой. Джордан вернулась на свой табурет и, вполголоса подпевая песне, продолжила работу. Они не отправились ужинать, не сорвали открытие выставки и даже не сняли с Диклана костюм. Все это не имело значения.

Ронан осознал, что его брат счастлив.

Внезапно он увидел его будущее так ясно, как никогда не мог видеть свое. Диклан спустя десять, двадцать лет, в Бостоне, с Джордан, в своей квартире, в ее студии, затем в таунхаусе, на чердаке с белыми стенами, завешанными резкими, мрачными полотнами, от которых на глаза брата наворачивались слезы. Коктейльные вечеринки, открытия галерей, полеты над Атлантикой, аукционные дома, кудрявая дочь. Телефон, полный контактов людей, уверенных, что Диклан – тот, кто им нужен. Жена, которая выглядит за рулем его автомобиля лучше, чем он. Художница, чье имя не покидает заголовки газет. И костюм, фото которого он когда-то вырезал и спрятал в коробке под кроватью. Совсем не та жизнь, о которой брат болтал, будучи подростком, но разве это имело значение, ведь уже тогда Диклан был лжецом.

Ронан задержался здесь надолго, наблюдая за скучной, но уютной сценой. Они оба работали до поздней ночи. Наконец живительный магнит ослаб настолько, что не смог больше удерживать его в студии.

Он размышлял о своем будущем, которое когда-то было желанным.

И задавался вопросом, чего же он хочет на самом деле.

– Раз, два, три, – произнес Адам. – Четыре, пять, хорошо, шесть, семь…

Ронан снова оказался в коридоре, созерцая свое неподвижное тело.

Вернулся Адам с ручным фонариком. Приблизившись, Ронан увидел, что парень раскладывает на земле перед его телом странные предметы. Семь камней. Кусок блестящей меди. Моток проволоки (возможно, гитарной струны?). Темно-синюю миску для супа. Нахмурившись, Адам склонился над предметами, средним и безымянным пальцами вычерчивая в пыли вокруг них знаки. Время от времени он замирал, глядя в пространство, напряженно размышляя, а затем добавлял к узору еще одну линию или точку.

Наполнив чашу до краев водой из бутылки, он шагнул в тень и спрятал пустую тару.

Вернувшись, Адам уселся в середине созданного им узора, стараясь его не нарушить.

Он поводил руками над верхушками камней, на мгновение задумался, а затем слегка передвинул их на земле.

Наконец Адам потянулся к миске с водой и поставил ее перед собой.

Ронан понял, что Адам собирается попробовать гадать.

Ужасная идея. Гадание даже в идеальных условиях было делом рискованным. Впервые Адам решился отправить свое сознание в эфир, чтобы шире взглянуть на мир, еще когда учился в школе. Порой посмотреть на ситуацию извне, за пределами времени и пространства оказывалось достаточно, чтобы получить представление о грядущем. Он отточил этот навык под присмотром своей наставницы Персефоны – ясновидящей, в конце концов погибшей во время одного из таких сеансов. Это действо напоминало сон, только наяву. Да, во сне сознание тоже блуждало в пространстве, отделившись от тела, но при пробуждении оно легко возвращалось обратно. В гадании же не существовало момента пробуждения. Гадатель наяву изгонял свой разум из тела, и нередко случалось так, что, забравшись слишком далеко, сознание уже не возвращалось. Чтобы избежать подобной участи, стоило проводить сеанс в присутствии другого человека – наблюдателя, который должен был вывести гадателя из транса, пока погружение не стало слишком глубоким. И пока не погибло покинутое им тело.

Впрочем, зрителей у Адама не нашлось.

– Жаль, нельзя научить Бензопилу кусать меня по команде, – сказал Адам в тишине, очевидно, подумав о том же, о чем и Ронан. – Хотя, может, и получится, если потратить на это время. Полагаю, это станет моим следующим проектом.

Он свел брови.

– Понятия не имею, получится ли у меня войти в транс с помощью одной лишь энергии живительного магнита. Но я сделал все возможное, чтобы ее усилить. – Он снова принялся возиться с камнями. – Я должен посмотреть, смогу ли…

Адам, не надо.

Адам глубоко вздохнул.

Склонился над миской с водой, казавшейся черной в тусклом свете фонарика. Он сглотнул.

Адам, нет.

Его взгляд стал отрешенным. Адам смотрел на воду и одновременно мимо нее. Его сознание отделялось от тела. Ноздри раздувались, губы беззвучно двигались. Ронан хорошо его знал, поэтому сразу понял, что парень раздосадован нехваткой энергии.

Но Адам снова глубоко вздохнул, вновь передвинул камни и попытался еще раз.

Ронана охватило волнение. Он не мог решить, где ему лучше оставаться. На месте, ожидая, когда выражение лица Адама станет пустым, сигнализируя о том, что его план сработал? Или же в темном море, рядом со скоплением магнитов, где он сможет лично убедиться, что задумка Адама удалась, и проследить, чтобы парень не заблудился в одиночку в темноте?

Шли минуты, Ронан метался взад и вперед, а Адам упорно оставался на месте. Наконец, совершенно выбившись из сил, Ронан бросился в море пустоты.

В глубине души он надеялся, что Адам до него не доберется.

Но отчасти надеялся, что он его найдет.

16

Пару дней назад в здание вломились, – сообщила Джо Фишер. – В настоящее время все экспонаты вывезены в безопасное место, пока здесь усиливают охранные системы.

Хеннесси потребовалась минута, чтобы сообразить, что Джо Фишер пытается объяснить, почему за тем, как они пытаются переступить порог особняка, следят три камеры видеонаблюдения. Хеннесси ничуть не удивилась. В подобных домах такое не редкость. Особняк, принадлежащий Боудикке, был расположен в Честнат-Хилл, неподалеку от Бостона. Он представлял собой внушительное кирпичное строение времен Тюдоров. Его изумительный фасад скрывался за металлическими воротами, словно за железной маской.

– Они ничего не вынесли, но разгромили фойе, – сказала Джо Фишер. Девушка, как и прежде, не выпускала телефон из рук, и казалось, уделяла ему больше внимания, чем Хеннесси. – Такие дела. Камеры всюду. Улыбнись, тебя снимают.

Хеннесси так и сделала.

– Ладно, пойдем внутрь, я только… – Джо Фишер закрыла собой клавиатуру, набрала код и впустила их в дом, по-прежнему сжимая в руке телефон.

Фойе поражало своим архитектурным великолепием и абсолютной пустотой с точки зрения убранства. Между открытыми балками едва просохла краска, а некоторые из них и вовсе выглядели новыми. Какой бы погром здесь ни случился, ущерб, похоже, был существенным.

– Я думала, живительные магниты хранятся в галерее, – заметила Хеннесси.

– Все так думают, – с жалостью в голосе ответила Джо Фишер, словно сокрушаясь, что Хеннесси оказалась такой же глупой, как и все остальные. – Это часть мер предосторожности.

– И все же мы здесь. Любуемся на следы вторжения.

– Попытки всегда будут, – сказала Джо. Она сделала акцент на слове «попытки», намекая, что с попытавшимися случилось что-то ужасное. – Сразу прерву тебя, пока ты не наболтала глупостей. Ты же Хеннесси, верно? Не Джордан. Ты та, с кем я встречалась в галерее. Не утруждайся лгать, у меня скоро начнется следующая встреча, поэтому совершенно нет времени.

– Я лучшая Хеннесси из всех возможных, – ответила девушка. – Абсолютная Хеннесси.

– А где же Джордан?

– Между Израилем и Саудовской Аравией, с Сирией в качестве забавной маленькой шляпки[4].

Джо Фишер долго изучала Хеннесси, склонив голову набок, а затем произнесла:

– О, я поняла. Ты та, которая сволочь. Точно. Что ж, наше предложение подразумевало полный комплект. Мы полагали, вы работаете в паре. Сделка касалась ваших совместных трудов.

– Я и есть полный комплект, – сказала Хеннесси. – Ты что, меня не слушала? Абсолютная Хеннесси. Сделка с двумя равна сделке со мной одной.

– Соглашение с вами обеими, – отчеканила Фишер, жестом приглашая Хеннесси следовать за ней, – означало, что вы будете творить для широкой публики, поражая всех своим талантом как две юные звездочки, но также время от времени в частном порядке подделывать работы не только для Боудикки, но и для наших клиентов. Заказчики, которые с нашей помощью у вас появятся, безусловно, будут понимать, что имеют дело с первоклассным мастером, не только лучшим копиистом на всем Восточном побережье, но и с многообещающим портретистом и так далее.

– Продолжай. Нет, я серьезно. Давай. Не стесняйся, выкладывай все как на духу.

Джо Фишер не стала продолжать. Вместо этого она указала на мужчину в сером костюме, с немигающим взглядом застывшего у лифта.

– Он вооружен.

– Круто, – ответила Хеннесси.

Она шагнула к охраннику, обвила руками его шею и поцеловала в губы.

Мгновение спустя Хеннесси приземлилась спиной на пол, воздух покинул ее легкие. Джо Фишер взирала на нее сверху вниз, сжимая в одной руке телефон, а в другой электрошокер.

– Мне им воспользоваться?

– Зависит от того, довольна ли ты результатом, – выдохнула Хеннесси. Поднявшись на ноги, она, прихрамывая, поплелась вслед за Джо Фишер в лифт. – Я всего лишь решила проверить, как вы относитесь к юмору.

– Отрицательно, – ответила Джо Фишер, нажимая кнопку лифта.

Кабинка двинулась вниз. Парень с пушкой ехал с ними, хмуро поглядывая на Хеннесси. Этот мрачный взгляд предназначался не ей, но она стала причиной его появления. Как только двери кабинки открылись, Джо Фишер указала на место на полу рядом с лифтом. Мужчина послушно, словно дрессированный пес, подошел и встал где ему велели.

– Стоять, – сказала ему Хеннесси. – Хороший мальчик. Кто у нас хороший мальчик?

Они оказались в помещении, в прошлом служившем винным погребом. Здесь все еще пахло вином, но большую часть пространства занимали мольберты и витрины, искусно подсвеченные красным и золотистым светом. На некоторых были представлены украшения, на других – одежда, картины, фрагменты керамики. Однако многие витрины пустовали.

Джо Фишер наблюдала, как Хеннесси изучает обстановку.

– Значит, ты и правда та, другая.

– Джордан уже это видела?

– Да. Выходит, вы двое реально разбежались?

– Никто не говорит о «разбежались», Джо Фишер, – пробормотала Хеннесси, делая шаг вперед.

Но они действительно разделились. Было так странно представлять Джордан здесь одну, без нее, изучающую все возможные варианты остаться наяву и прикидывающую, насколько она готова отказаться от свободы ради жизни без Хеннесси. При мысли об этом Хеннесси бросило в жар. У Джордан случился бы апоплексический удар, узнай она, что Хеннесси выдавала себя за нее. Но кем она сама притворялась, стоя перед этими магнитами? Хеннесси разделила свою жизнь пополам, освободив в ней место для Джордан. И раз Джордан заслужила собственную жизнь, отдельную от Хеннесси, не значит ли это, что Хеннесси тоже имела право на жизнь, свободную от Джордан?

Она никогда раньше не смотрела на их ситуацию с такой точки зрения. Даже не помышляла об этом.

– Живительные магниты любят все. – Джо Фишер протянула ей планшет. Она коснулась экрана, оживляя его. – Мы постоянно пополняем ассортимент, но спрос сейчас высок как никогда. Вскоре мы отправимся с этой коллекцией в Нью-Йорк, и можешь не сомневаться, большая ее часть будет там раскуплена.

Хеннесси листнула страницу на планшете, и на экране появился первый лот – снимок «Автопортрета» Мелиссы К. Лэнг. Ему соответствовал первый магнит экспозиции – старинное зеркало, рама которого была частично отломана в стиле неугомонного ученика художника.

– Значит, суть сделки в том, что мы соглашаемся на вас работать и получаем одного из этих малышей?

– Получаете в пользование, – поправила ее Джо Фишер. – Вы сможете пользоваться одним из магнитов, цена которого эквивалентна стоимости оказанной вами услуги. Разумеется, вы также будете получать зарплату, бонусы и прочее. На данный момент мы не предоставляем страховку, но можем порекомендовать вам агентов, которые знакомы с нашими…

– Понятно, – перебила Хеннесси и пристально взглянула в лицо Джо Фишер. – Ты тоже пользуешь один из них или тебя приобрели иным путем?

Хеннесси пришлось по душе, что Джо Фишер не дрогнула от вопроса, хотя в ее взгляде вспыхнули злость и удивление.

– Благоразумие, – холодно произнесла Джо Фишер, – одна из черт, которую Боудикка высоко ценит и не представляет возможным иметь соратника, ею не обладающего.

– Значит, что-то другое. Нечто похуже. Или наоборот, лучше. Любопытно, – сказала Хеннесси. – К тому же я пока вам не соратник, Джо Фишер. Ненавижу держать язык за зубами бесплатно. Кстати, о халяве, не хочешь сходить куда-нибудь сегодня вечером, хорошо провести время? Я могу долго обрабатывать, но проходят годы, и это приносит свои плоды.

Джо Фишер медленно выдохнула и, проигнорировав слова Хеннесси, жестом указала на экспонаты.

– Как ты вскоре заметишь, живительные магниты расположены в порядке возрастания их ценности. С наибольшей вероятностью предметом соглашения станет один из лотов, расположенных неподалеку от тебя. Магниты, выставленные поодаль, могут быть включены в условия сделки только в поистине экстренном случае. Такая возможность существует. И, да, использование двух последних, наиболее ценных экспонатов даже не обсуждается.

Хеннесси ухмыльнулась.

– Ладно, давай посмотрим.

Медленно ступая по проходу между витринами, она размышляла о том, что Джордан наверняка смогла бы определить, насколько сильны эти магниты, просто прошагав мимо них. В отличие от Хеннесси, заметившей только, что все представленные предметы лишь благодаря своей ценности вызывали гораздо больший интерес, чем того заслуживали. Как и сказала Джо Фишер: «Живительные магниты любят все». Хеннесси задумалась, какой мощности магнит должен понадобиться, чтобы разбудить Модераторов. Пусть даже ненадолго. А еще, насколько трудно было бы стащить один из экспонатов. И не живительный ли магнит украшал раньше стену на верхнем этаже, где теперь остался только пустой квадрат. Украли его в ночь взлома, повредили или просто вывезли.

К тому же ей не давал покоя вопрос, чем на самом деле для нее могла обернуться сделка с Боудиккой.

Если бы Хеннесси добровольно сдалась в рабство в обмен на живительный магнит, необходимый для благого дела, изменила бы Джордан свое мнение о ней? Простила бы ее? Наверное, именно так рассуждала Джей, продумывая очередную стратегию по удержанию Билла Дауэра.

Хеннесси остановилась напротив предпоследнего лота. Это был первый из двух экспонатов, оказавшихся слишком ценными, чтобы рассматриваться в качестве предмета сделки. Если верить описанию в планшете, он представлял собой флакон с чернилами ручной работы. Если верить глазам Хеннесси, перед ней стояла маленькая стеклянная бутылочка в форме женского тела, наполненная темной пигментированной жидкостью. Эти чернила были из разряда материалов, настолько великолепных сами по себе, что только самый смелый мастер рискнул бы истратить их на работу, которая по итогу могла оказаться уродливее, чем истраченный на нее великолепный материал.

Джо Фишер оказалась права. Хеннесси понравились магниты.

Предвкушая удовольствие, она повернулась к самому ценному живительному магниту в коллекции Боудикки.

И надолго застыла на месте. У нее не укладывалось в голове.

Разумеется, она чувствовала магниты, как, например, чернила; ощущала, что они ей нравятся. Однако это не шло ни в какое сравнение с эмоциями, овладевшими ею сейчас.

Молчание затянулось.

Это было потрясающе.

Это было ужасно.

И тогда Хеннесси начала смеяться. Она хохотала, не в силах остановиться. Хохотала до тех пор, пока не перехватило дыхание, а потом отдышалась и посмеялась еще немного.

Главным сокровищем коллекции Боудикки оказалось огромное полотно под названием «Джордан в белом», изображающее маленькую темнокожую девочку, позирующую в белом одеянии.

– Что смешного? – спросила Джо Фишер.

– Меня больше не интересует сделка, – сказала Хеннесси. – Потому что эту картину написала я.

17

Пиши картину для одного человека.

Однажды Хеннесси подслушала, как коллега художник дал Джей этот совет. Тогда он показался ей совершенно бесполезным, поскольку все, что делала Джей, и так посвящалось одному лишь Биллу Дауэру. И позже, когда Хеннесси сама начала заниматься живописью, она по-прежнему считала эти слова полной ерундой, ведь почему художник должен подстраиваться под чье-то мнение? Со временем она пришла к выводу, что эти слова имели другой смысл – простой призыв к конкретике, к тому, что стоит прислушиваться к мнению узкого круга лиц, а не пытаться угодить всем. В тот момент Хеннесси уже стала копиистом, а не настоящим художником, так что смысл этого совета уже не имел для нее значения.

Но, увидев коллекцию живительных магнитов Боудикки, она вспомнила те давние слова и приняла их всерьез. Так что Хеннесси творила для одного человека.

Точнее, для одной мыши.

Девушка нашла ее в углу подвала. Сперва внимание Хеннесси привлек хвост грызуна, хотя поначалу она не сразу поняла, что это хвост. Хеннесси подготавливала подаренный Лилианой холст, когда краем глаза уловила блеск в углу. Заинтересовавшись, она соскочила с табурета и среди пыли и паутины обнаружила присненную мышку. Ей не составило труда узнать в ней грезу не только потому, что грызун спал, а его пушистые маленькие бока мерно поднимались и опускались, но и потому что хвост мыши был покрыт чистым золотом. Паразит! Подумала Хеннесси. Но даже при этом была несколько очарована. Ей стало интересно, что за разум приснил такую приметную мышь.

Подняв зверька за позолоченный хвостик, девушка уложила его на рабочий стол рядом с мольбертом. Маленький талисман.

После встречи с Джо Фишер Хеннесси была решительно настроена его разбудить.

Она не знала наверняка, что именно делало «Джордан в белом» магнитом, но у нее имелась пара идей на этот счет. Картина была оригиналом, созданным под влиянием сильных эмоций. Портрет обладал удивительной точностью. Незаконченный портрет Фарух-Лейн показался Хеннесси отличной возможностью проверить эту теорию. Ведь он тоже был подлинником. Она начала его писать под давлением обстоятельств. И он также обладал поразительным сходством. Хеннесси испытала неописуемый восторг от реакции на ее работу Фарух-Лейн. Эта женщина не переставала не только гореть, но и упорно это отрицать.

Хеннесси рисовала всю ночь.

Она трудилась до изнеможения, преодолевая усталость, пока искра ее вдохновения разгоралась все ярче.

Так было и с «Джордан в белом».

Текли часы, портрет постепенно приобретал законченный вид, но между «Джордан в белом» и «Фарух-Лейн, Горящая» все еще существовала огромная разница – по мнению мыши, живительным магнитом по-прежнему оставался только один из них. Греза продолжала неподвижно лежать на рабочем столе рядом с мечом, который принесла Фарух-Лейн, пока Хеннесси встречалась с Джо Фишер.

Хеннесси сменила тактику и опять вернулась к эскизам. Суть работы легко ускользала с последними мазками кисти. Возможно, стоило обратиться к подлинной силе ее ранней работы.

Мышь продолжала спать.

В порыве исступления Хеннесси воссоздала «Джордан в белом», усовершенствовав работу матери; вероятно, «Фарух-Лейн, Горящая» не помешало бы усилить сходство. Она подправила лицо. Улучшила текстуру блузки. Переделала фон.

Мышь продолжала спать.

Сперва Хеннесси даже позабавило, как настойчиво что-то от нее ускользает.

Затем она озадачилась, что же именно она упускает.

Потом расстроилась, поскольку исчерпала все идеи.

И, наконец, просто разозлилась.

Почему то, что с легкостью далось ей в детстве, когда она почти не владела навыками, не выходит сейчас, когда она умеет в разы больше? Неужели ее творению не хватало надрыва? А может, это мазки кисти ее матери, скрытые под работой Хеннесси, превратили «Джордан в белом» в живительный магнит?

Хеннесси начала швырять вещи. Сперва тюбик с краской. Затем кисть. Потом палитру, бумаги, табуретки.

Истерика не приносила облегчения, но и не слишком удручала, поэтому Хеннесси продолжала ее, пока не подняла голову и не обнаружила, что у нее появилась компания.

Фарух-Лейн скрестила руки на груди, умудряясь даже в шелковой пижаме выглядеть подобающе деловой встрече. Взъерошенная Лилиана с участливым видом куталась в накинутое на плечи одеяло.

– Хеннесси, сейчас полпятого утра, – хриплым, полусонным голосом сказала Фарух-Лейн.

И только? До рассвета оставалось больше времени, чем Хеннесси предполагала.

– Ночь – время, когда творят гении, в то время как жалкий мир посредственностей спит…

Фарух-Лейн махнула рукой, жестом приказывая девушке заткнуться. Она перешагнула через устроенный бардак, аккуратно минуя тюбик краски, из которого на бетонный пол вытек небольшой червячок зеленой краски.

– Нет. Не смей начинать свой очередной монолог. Молчи.

– Что случилось, милая? – сонным голосом ласково спросила Лилиана.

Фарух-Лейн снова подняла руку.

– Нет. Не отвечай. Ничего не говори. Ничего не делай. Замри.

Она развернулась на пятках и поднялась обратно наверх, оставив Лилиану и Хеннесси наедине. Провидица, по-прежнему завернутая в свой плащ-одеяло, присела на нижнюю ступеньку, терпеливо поджидая Фарух-Лейн. Вскоре девушка вернулась с нераспечатанной пачкой карточек в одной руке и перманентным маркером в другой. Она не спеша сняла с карточек пленку, нашла мусорное ведро и выкинула в него упаковку – настоящее бунтарство посреди разгромленного подвала. После чего бросила стопку карточек и маркер на стол рядом с Хеннесси.

– Я использовала этот метод с некоторыми из моих клиентов, – сказала она. – Тебе запрещено говорить. Я буду задавать вопросы, а ты писать или рисовать ответ на карточке. Над ответом можно думать сколько угодно, но чтобы его записать, у тебя есть ровно десять секунд.

Хеннесси была не в настроении заниматься самодеятельностью.

– Почему бы…

– Нет, – перебила ее Фарух-Лейн. – Молчи. Не нарушай правила. Ты прекрасно знаешь, что это неприемлемо. Сядь и заткнись, иначе я положу конец этому затянувшемуся эксперименту. Я сдам тебя за промышленный вандализм, и ты будешь иметь дело с законами реального мира. Мы пытаемся выяснить, наступит ли конец света, и у меня больше нет сил терпеть твои выходки.

Хеннесси села. И заткнулась.

Подняв с пола опрокинутый грязный стул, Фарух-Лейн поставила его на ножки и оперлась на его спинку. Вряд ли она бы этому обрадовалась, но ее поза сейчас точно повторяла изображение на портрете.

– Вопрос первый, – начала она. – Кто ты?

Хеннесси нацарапала свой автограф и подняла карточку вверх, демонстрируя ее как рекламный плакат. С широкой глуповатой улыбкой на лице. Нелепо размахивая руками.

Лилиана тихо одобрительно рассмеялась.

Фарух-Лейн нет.

– Второй вопрос: чего ты пытаешься здесь добиться?

Эта задачка оказалась сложнее. Объяснение, что она хочет создать живительный магнит и помочь разбудить Модераторов, получалось слишком длинным, чтобы записать его за десять секунд. Так что Хеннесси наспех набросала на карточке двух мышек: одну спящую, а другую бодрствующую. Она не смогла удержаться и не покрасоваться, поэтому спешно обмакнула палец в мокрую палитру с красками и нанесла на карточку широкий мазок, заменив им тело мышки. Затем схватила маркер и добавила мелкие детали.

– Красиво, – пробормотала Лилиана.

Фарух-Лейн только нахмурилась.

– С чего ты взяла, что у тебя получится?

Потому что, судя по всему, ей удалось это сделать в детстве. До того, как она потратила десяток лет на то, чтобы научиться рисовать, как старые мастера, чьи работы украшают музеи по всему миру. До того, как стала величайшим копиистом на Восточном побережье. А кроме того, ей казалось, что если сейчас у нее ничего не получится, значит, она действительно подарила Джордан многообещающее будущее той девочки, оставив себе лишь дерьмовое прошлое.

Хеннесси не собиралась делиться этим с Фарух-Лейн, поэтому написала: «Раньше получалось».

– Ты беспокоишься о мыши? – неумолимо продолжила Фарух-Лейн. – Ты устроила здесь погром, потому что эта мышь так для тебя важна?

Хеннесси очень хотелось ответить привычной колкостью, но она лишь взглянула на спящую мышку и покачала головой.

– Ты на самом деле хочешь помочь разбудить Модераторов? – спросила Фарух-Лейн. – Ответь честно.

Хеннесси с удивлением осознала, что ей плевать, почему они убили ее девочек. Их уже не вернешь. Вряд ли спящие Модераторы, запертые на складе, способны снова причинить ей вред. Скорбь погасила ее любопытство.

Хеннесси покачала головой.

– Тогда почему ты так расстроена?

Хеннесси снова покачала головой.

– Вопрос не предполагал ответ «да» или «нет», – сказала Фарух-Лейн и упрямо поджала губы, превратив их в тонкую линию.

Теперь Хеннесси жаждала извергнуть на нее монолог. Настал один из тех моментов, когда без слов уже не обойтись. Лекция о бинарности[5] и пространная, бессвязная болтовня о прелестях амбивалентности[6] сейчас пришлась бы как нельзя кстати. Погружение в поток, переполненный значимыми словами настолько, что они теряли всякий смысл.

Но поскольку монолог оказался под запретом, пришлось подумать над ответом.

Почему она разгромила подвал? На мольберте стоял прекрасный портрет красивой женщины, так что дело было отнюдь не в качестве ее работы. И не в том, чтобы помочь Джордан не заснуть, поскольку Джордан, похоже, прекрасно справлялась с этой задачей сама. Причина крылась не в желании разбудить мышь, не в желании разбудить Модераторов. Речь шла не о гипотетическом конце света.

Ведь ее миру уже пришел конец.

Джордан ее бросила. И Джордан не ошиблась. Хеннесси действительно походила на свою мать. Точно так же, как Джей безумными выходками пыталась привлечь внимание Билла Дауэра, Хеннесси бесконечно втягивала Джордан в авантюры, чтобы удостовериться, что та никуда от нее не денется. Как только груз страха и мучений упал с плеч Джордан, она начала новую жизнь.

Но когда со страхом и мучениями распрощалась Хеннесси, от нее попросту ничего не осталось. Она была не чем иным, как дерьмом, в которое постоянно вляпывались люди.

Именно Джордан оказалась настоящей Джордан Хеннесси.

Она всегда стремилась стать лучше, а Хеннесси вечно искала способ не быть несчастной. Джордан успешно справлялась со своей задачей, тогда как Хеннесси тонула. Она утратила заложенную в ней с детства способность создавать произведения искусства, которые удерживали грезы наяву. А еще она отключила силовую линию, чем, скорее всего, прикончила Ронана Линча.

Джордан удалось вырваться на свободу, и Хеннесси была за нее рада.

– Хеннесси, – напомнила о себе Фарух-Лейн.

Глаза нестерпимо жгло, когда Хеннесси провела пальцем по карточке, тонким слоем нанося кроваво-красную краску. Затем схватила маркер и подрисовала линии, превращая пятно в анатомическое изображение сердца, истекающего кровью. Под рисунком она сердито написала: «САМО, МАТЬ ТВОЮ, СОБОЙ».

Настоящая причина ее расстройства крылась в том, что ее сердце было разбито, оно было разбито, разбито, разбито. Ведь она так отчаянно хотела обрести свое место в жизни, как это сделала Джордан, но у нее никак не получалось. Она швырнула карточку через стол прямо в Фарух-Лейн.

Мышь проснулась.

18

Мэтью проснулся.

Он был в ярости.

Ему никогда не снились сны, поэтому отрезок времени между тем, как он заснул в туннеле и снова открыл глаза, был пустым. Абсолютно пустым. Просто пауза. Временная яма. Настроение могло измениться к моменту пробуждения, если человеку снился сон, приятный сон. Но Мэтью проснулся в своей спальне с одной-единственной мыслью: Диклан сорвал с его шеи живительный магнит.

– Доброе утро, – проговорил Диклан, уже покидая спальню.

Как ни в чем не бывало! Словно сегодня самый обычный день! И как будто ему нечего стыдиться!

Мэтью вскочил с кровати и обнаружил еще одну неприятную истину: он по-прежнему был полностью одет. Его нечищенные зубы покрылись налетом. Диклан просто притащил его в спальню как мешок с мукой и бросил на кровать. Зачем он вообще утруждался? Все равно Мэтью бы даже не почувствовал, если бы брат оставил его скрюченное тело в машине. Но нет, им надо было притворяться, что Мэтью чудесным образом выспался как все нормальные люди. Ронан не раз говорил Мэтью, что Диклан – лжец, но Мэтью никогда особо не прислушивался. Что в этом страшного, если брат немного в чем-то приврал?

Но теперь он все понял. Ложь Диклана представляла собой масштабную, тщательно спланированную, трехмерную постановку, в которой Мэтью исполнял свою крошечную роль.

Доброе утро! В знак протеста Мэтью решил не переодеваться. Он натянул яркую разноцветную куртку-бомбер, которую, как он знал, Диклан терпеть не мог, а затем прошествовал через Брови Старикана (так Мэтью называл здание) в гостиную (Стыдливую лень) (он дал имена и комнатам), чтобы посмотреть, как чувствует себя Ронан после пробки в туннеле. Диван пустовал. Мэтью не представлял, где еще может быть Ронан – в Бровях Старикана имелось только две спальни.

Его сердце забилось чаще то ли от радости (Ронан проснулся! Все будет хорошо!), то ли от досады (Ронан проснулся ночью и ушел! Ничего хорошего уже никогда не случится!). Мальчик заглянул в кабинет Мистера Жадность, но и здесь брата не оказалось.

В Веселом Обжорстве он обнаружил Диклана, который одной рукой наливал себе кофе, а другой быстро прокручивал электронную почту на телефоне. На экране стоящего перед ним ноутбука в двух открытых окнах отображались два разных почтовых ящика.

– Где Ронан? – спросил Мэтью.

– Я отвез его в место, где есть то, что ему нужно. Где ему будет лучше, – ответил Диклан, не поднимая глаз.

– Что это значит? Куда? Ты мог бы взять меня с собой.

Мэтью приготовился с ходу отвергнуть любые оправдания Диклана, но брат, похоже, уже потерял интерес к разговору. Поставив кружку с кофе, он схватил телефон и начал яростно печатать ответ. Затем набрал номер и приложил трубку к уху.

– Мы ведь это обсуждали, – сказал Мэтью. – Ты обещал относиться ко мне иначе! Как…

– Диклан Линч на связи. Я проверил нашу переписку и хотел бы незамедлительно убедиться, что мы на одной волне в вопросе приоритетности данной ситуации. В документах на этот контейнер не должно фигурировать имя моего клиента. Вся информация, связанная с этим контейнером, должна проходить через компанию C. Longwood Holdings. Думаю, вы можете представить, как бы вы себя почувствовали, если бы ваш домашний адрес и имена детей оказались напечатаны во всех грузовых манифестах. По меньшей мере, неприятно, когда совершенно незнакомые люди узнают, что у вас есть, – Диклан взглянул на экран ноутбука, где появилось окно чата, – сестра, о которой вы никогда не упоминали, и она помещена в центр помощи. – Он сделал паузу. Выслушал собеседника. – Рад, что мы смогли так быстро разрешить это недоразумение. Не могли бы вы прислать мне новый трек-номер и прочую информацию, чтобы я обновил свои данные? Спасибо.

Диклан положил трубку, отхлебнул кофе и сразу же повернулся к ноутбуку, и все это одним плавным движением. Казалось, он совершенно позабыл о возмущении Мэтью.

– Поешь, возьми ноутбук, и я объясню, что тебе понадобится для учебы. – сказал брат.

Мэтью не стал завтракать и не отправился за ноутбуком. Он прищурился, глядя в окно, пытаясь понять, который час.

– Разве мы не опаздываем?

Диклан пробормотал несколько слов, печатая их на клавиатуре, а затем сказал:

– Я нашел оптимальное решение. Мне удалось зачислить тебя в онлайн-школу, которая, знаю, о чем ты подумал, имеет аккредитацию. Я оформил все документы, так что ты получишь диплом государственного образца.

Мэтью подумал совсем не об этом.

– Не знаю, как я не додумался до этого раньше, – сказал Диклан. – Безусловно, это идеальный вариант. Ты можешь выполнять задания частями, не выходя из дома, и тратя на это гораздо меньше часов в неделю, чем в очной школе. Это сэкономит энергию живительного магнита, и ты успеешь окончить школу вовремя, как и хотел.

Постепенно до Мэтью стало доходить, что имел в виду Диклан. Он будет бодрствовать ровно столько, чтобы выполнить задание за всю неделю, а потом спать до начала следующей.

И еще медленнее он осознал, чтобы организовать это, Диклану, должно быть, потребовалось больше одного дня.

– Как… долго я спал? – спросил Мэтью.

Ему стало дурно.

Телефон Диклана зажужжал, оповещая о входящем сообщении; брат принялся набирать ответ большим и указательным пальцами.

– Диклан, – повторил Мэтью. – Как долго?

Казалось, только сейчас старший Линч уловил что-то неладное в тоне младшего и, моргнув, поднял на него взгляд.

– Что? Не смотри на меня так. Это не навсегда. Я тружусь не покладая рук, чтобы достать еще один живительный магнит. Ты поел? Мне нужно познакомить тебя со школьным интерфейсом, чтобы максимально эффективно использовать время твоего бодрствования сегодня.

И тогда Мэтью его ударил.

Он изумился. Но не силе удара. Ниалл научил своих мальчиков драться еще в раннем детстве. И хотя с тех пор Мэтью ни разу не приходилось применять эти навыки, оказалось, что его руки, кисти и плечи на каком-то подсознательном уровне все еще помнят эти уроки.

Нет, Мэтью поразило то, что удар вообще произошел. Что его рука сжалась в кулак, который отправился в полет, а полет завершился приземлением на лице брата. От удара Диклан упал со стула и растянулся на спине на кафельном полу. Носы его модных брог[7] указывали на потолочный светильник. Его дыхание сбилось (Мэтью это слышал), а ключи от машины выпали из кармана (Мэтью это видел). Секунду спустя опрокинутая кофейная чашка скатилась со столешницы и с грохотом присоединилась к своему владельцу на полу.

Мэтью ошарашенно наблюдал, как его рука сразу после того, как ударила Диклана, схватила с пола ключи от машины. Он словно стал совершенно другим человеком. Как будто он стал Ронаном.

– Как тебе такое, нравится?! – дерзко крикнул Мэтью.

Скользя носками по полу, он галопом помчался к двери, остановившись только затем, чтобы сунуть ноги в резиновые сапоги. Диклан держал их у порога, чтобы не испачкать брюки в случае грязной работы. Мэтью услышал, как брат позвал его:

– Мэтью, я…

Но Мэтью уже выскочил на пронизывающий утренний холод. Воздух обжигал легкие. Сердце колотилось так быстро, что стало больно в груди. Мэтью казалось, что его преследует нечто гораздо страшнее, чем Диклан.

Что, интересно, он собирался делать? Сбежать из дома? Поводок, связывающий его с Дикланом, растянется ровно настолько, насколько хватит силы живительного магнита. В конечном счете Диклан был прав. Мэтью ничего не мог сделать без…

И тут его осенило, куда он отправится.

Бросив последний взгляд на дверь и убедившись, что Диклан пока не подоспел, мальчик сел в машину и, немного повозившись, сообразил, как ее завести (замочной скважины нет! Ах да, кнопка. Все равно не работает! О, точно, нога на тормозе!). Слегка виляя из стороны в сторону, Мэтью выехал со стоянки и направился вниз по дороге.

Телефон зажужжал. Остановившись перед знаком «Стоп», мальчик рискнул взглянуть на экран. Диклан прислал сообщение: «Не угробь мои колеса».

Мэтью не ответил. Вместо этого он ввел адрес в приложение «Карты» на своем телефоне и попытался настроить громкую связь через динамики автомобиля. Машины позади принялись сигналить, поэтому, так и не успев справиться с задачей, он положил телефон на колени и, следуя указаниям приложения, медленно поехал дальше.

Пришло еще одно сообщение от Диклана: «Полагаю, далеко ты не уедешь, поскольку машине нужен бензин, а ты не прихватил заодно и мой бумажник».

Мэтью и в этот раз не ответил, продолжив петлять по улицам Бостона. Эта машина без сомнений принадлежала Диклану, потому что она явно по-прежнему была на его стороне. Она так и норовила застать мальчика врасплох и сбежать обратно к своему хозяину. Машина срывалась с места на зеленый свет, перепрыгивала через бордюры, резкими рывками тормозила на сложных перекрестках. Мэтью был абсолютно уверен, что несколько раз она поменяла местами педали газа и тормоза. На его взгляд, она определенно жульничала с переключением передач. В какой-то момент машина выкатилась на нейтральной передаче на середину перекрестка, а затем начала громко сигналить на каждый проезжающий мимо автомобиль. И судя по всему, ей не нравились велосипедисты. Она неизменно бросалась к ним с тихим рычанием, а затем, как только ей показывали средний палец, откатывалась назад.

Мэтью слегка вспотел.

Раздающиеся со всех сторон гудки доставляли немало неудобств, пока Мэтью не сообразил, что если опустить окно и виновато улыбнуться, водители тоже опустят стекла и улыбнутся в ответ. Даже велосипедисты прощали свои обиды, стоило ему крикнуть: «Понятия не имею, почему эта машина так взъелась на велосипеды!» Как бы Мэтью не относился к своему присненному очарованию, но оно оказалось очень кстати.

Снова от Диклана: «Если тебя остановят без прав, ты никогда не сможешь их получить».

Последние несколько лет Мэтью постоянно ощущал себя мостом между двумя зданиями, одно из которых безмятежно возвышалось, а другое горело в огне.

После смерти их отца (его убийства) Ронан немного обезумел. Если раньше он порой хандрил, то после смерти Ниалла такого, как ни странно, уже не случалось. Мэтью никогда больше не видел его грустным, только свирепо рассерженным или свирепо улыбающимся. Каждое произнесенное им слово теперь резало словно бритва. Диклан, который и раньше казался тихим, превратился в благодарно принимающую соболезнования статую. В неподвижное тело, на груди у которого Мэтью мог порыдать. В спокойный голос, отвечающий на звонки из школы, из похоронного бюро или от представителей властей. Мэтью все больше времени проводил с Дикланом, особенно после того, как Ронан переехал из общежития Агленби на склад своего друга Ганси. Все это время Диклан спокойно объяснял брату, что Ронан неплохой человек, просто его подкосила смерть Ниалла, и теперь он делает все возможное, чтобы разрушить собственную жизнь, а заодно и их, потому что думает, что так ему станет легче. Диклан рассказал, что, по сути, Ниалл сам виновен в случившемся с ним, причиной стала его небрежность, ложь, безрассудство и несдержанность. Ронан же, в свою очередь, поведал Мэтью о том, каким лжецом являлся Диклан и каким удивительным человеком был Ниалл.

Теперь Мэтью задумался о том, что, пожалуй, перепутал братьев. Что если горящее здание – вовсе не Ронан?

О чем еще лгал Диклан? В чем ошибался?

Во всем?

Диклан написал: «В следующий раз найди себе собственный магнит».

Заметив магазин пончиков, Мэтью ухитрился резко развернуть машину к окошку быстрого обслуживания. Раздался тихий скрежет, когда он подъехал достаточно близко, чтобы заказать пончики и расплатиться с помощью наличных, которые Диклан хранил в консоли для оплаты дорожных сборов.

Справившись с задачей, мальчик почувствовал себя чуточку героем, а пару минут спустя еще и большим молодцом, поскольку ему все же удалось въехать на стоянку Медфордского центра помощи. Мэтью затормозил напротив дверей, понял, что припарковался криво, трижды попытался исправить положение и в конце концов переехал на новое место, загнав машину в подтаявшую лужу.

Оказавшись внутри, Мэтью расписался в журнале. Женщина за стеклом регистратуры одарила его мятной конфеткой, а он в ответ угостил ее пончиком.

Затем он зашагал по коридору в сторону палаты Брайда.

Торжествуя, ввел пароль.

Мэтью проснулся в ярости; Брайд проснулся подавленным. Он уставился в потолок, не проявляя никакого интереса к тому, кто разбудило его на этот раз.

– Привет, помнишь меня? – спросил Мэтью. – Я брат Ронана. Наверное, в некотором роде и твой тоже. Никогда об этом не задумывался, но мне кажется, наши волосы похожи. Только твои как будто немного грязнее. Не в плохом смысле!

Брайд не выглядел счастливым.

– Что это за безумный мир, в котором дети воскрешают богов.

– Точно, – согласился Мэтью.

– Зачем ты пришел?

Мальчик подергал ремни на запястьях Брайда, удерживающие мужчину на кровати, а затем оглядел палату в поисках ножниц.

– Я хочу поговорить о том, каково быть грезой.

Брайд закрыл глаза.

– И, – сказал Мэтью, – я принес тебе пончики.

19

Ронан был не один.

С ним было Кружево.

Оно медленно двигалось в темноте. Ронан не сразу понял, как его распознал, ведь теперь оно выглядело иначе. Вместо зазубренных краев и неровных дыр оно превратилось в структуру, более подходящую для передвижения в море пустоты. Его новая форма уже не напоминала кружево, а больше походила на молнию, застывшую в момент вспышки, или узоры трещин на отполированном мраморе. Оно приняло форму энергии. В сущности это напоминало живительные магниты, представленные в темном море в виде тонких белых линий. Однако линии Кружева были черными.

Оно плавно скользило к парящему Ронану, распространяя волны любопытства, подозрительности и осуждения.

Он подался назад, но Кружево продолжало ползти в его сторону.

Оно общалось с ним. Или, скорее, пыталось общаться. Не словами. Кружево использовало какой-то язык, приемлемый в здешнем море, или, возможно, характерный для того места, откуда оно прибыло. Ронану показалось, что Кружево в море пустоты такой же гость, как и он сам.

Каким бы ни был этот язык, Ронан подозревал, что, если постарается, сможет на нем заговорить. Но он также догадывался, что, сделав это, снова забудет самого себя. Владеть и той, и другой информацией казалось задачей не из легких.

Складывалось ощущение, что в языке Кружева не существовало слов для обозначения чувств.

Как и в человеческом языке не было слов, чтобы описать Кружево.

Темные, зазубренные нити сущности, пытаясь понять Ронана, окружили его словно заросли. Он наконец понял, почему и Адам, и Хеннесси, столкнувшись с Кружевом, пребывали в полнейшем ужасе. Оно было огромным, чуждым и бесчеловечным.

Посмотри, посмотри на себя. Неужели оно того стоило? Разве тебя не предупреждали?

С трудом Ронан все же уловил смысл слов Кружева.

Он спросил:

– О чем?

Сущность не сразу его поняла. Она обвилась вокруг Ронана, пытаясь перевести слова на свой язык.

Говори с нами, как умеешь.

Ронан не стал отвечать. Он вдруг уловил знакомый запах. Точнее, не запах, а его эквивалент в море живительных магнитов, где обонянию места не нашлось. Он принадлежал Адаму Пэрришу. Ронан понятия не имел, сколько времени прошло с тех пор, как Адам начал гадать в полумраке коридора.

– Убирайся отсюда. Я кое-кого жду, – сказал Ронан.

Кружево тоже. Похоже, они ждали одного и того же человека. Его вдруг поразила ужасная мысль, что с минуты на минуту здесь появится Адам и столкнется с Кружевом. Пэрриш, вооруженный лишь собственным разумом, окажется совершенно беззащитен, при этом в тускло освещенном коридоре не было никого, кто смог бы вернуть его в сознание.

Когда Ронан впервые оказался в море живительных магнитов, ему потребовались все его силы, чтобы собрать воедино разрозненные обрывки воспоминаний. К тому же, в отличие от Адама, он был сновидцем, а значит, благодаря своему дару и многолетней практике гораздо легче приспосабливался к местной атмосфере. Но Адам… сначала Кружево вытянуло бы из Адама то, что ему в себе нравилось, а затем позволило бы всему, что он в себе ненавидел, растворить его личность в кричащем небытии.

По крайней мере, таков был план. Ронан слышал, как Кружево бормотало об этом. И о том, как оно ненавидит Адама. Ронан чувствовал излучаемую сущностью ненависть так же ясно, как запах Адама, который становился все сильнее.

– Он не для тебя, – сказал Ронан.

И не для тебя, – ответило Кружево.

Ронан проигнорировал замечание.

– Оставь нас в покое.

На сей раз, вместо того чтобы отступить, Ронан взорвался. Раньше он даже не догадывался, что на такое способен. В темном море, среди живительных магнитов, у него попросту не было причин так реагировать на что-то. Но сейчас Ронан видел, как от него, подобно черной молнии, исходит темная энергия. Кружево отпрянуло, но он не остановился. Запах Адама усиливался, и Ронан взорвался снова, и снова, и снова.

Он загнал Кружево вглубь, еще глубже, в самую глубину тьмы.

– Держись от него подальше, – прорычал Ронан и, разъярившись не на шутку, рискнул повторить на языке Кружева: Держись от него подальше!

Ретировавшись, сущность продолжала огрызаться: Он не для тебя. Все это не для тебя, Грейуорен.

А затем оно исчезло. И в ту же секунду Ронан понял, что Адам Пэрриш прибыл в море живительных магнитов.

Вводная часть, содержащая тезис: Несмотря на трудное детство, отмеченное невзгодами, Адам Пэрриш превратился в преуспевающего первокурсника Гарвардского университета. В прошлом он часто сомневался в себе, боялся, что станет таким же, как его отец. Переживал, что его корни, уходящие в трейлерный парк, станут очевидны окружающим. И идеализировал богатство. Теперь он наконец выстроил для себя новое будущее, в котором никто не должен знать, откуда он родом. Однако прежде чем стать самодостаточным юношей, посещающим Гарвард, Адам испытывал глубочайший интерес к теории силовых линий и даже был сверхъестественным образом связан с диковинным лесом, расположенным вдоль одной из них. Впрочем, в последнее время он сосредоточился исключительно на реальном мире, используя лишь намек на магию, чтобы дурачить студентов дешевыми трюками с гаданием на картах таро. Вот уже несколько месяцев он не чувствует себя самим собой, но с ним все будет в порядке.

Далее следуют три пункта, подтверждающих вышеуказанный тезис.

Пункт первый: Адам понимает, что страдания – явление зачастую временное, даже если они кажутся постоянными. «Все проходит» и так далее[8]. И хотя время, проведенное в колледже, может показаться целой жизнью, по факту это всего лишь четыре года. А четыре года – целая жизнь только для морской свинки.

Пункт второй, вытекающий из первого: Магия не всегда благотворно влияла на Адама. В старших классах он часто использовал ее как способ убежать от реальности. В глубине души он опасается, что склонен к ней, как его отец к насилию, и поэтому со временем станет изгоем. Отказавшись от магии, он пытается стать частью «немагического» мира, то есть Плаксивого клуба.

Пункт третий, самый убедительный: Гарвард – то место, где Ронан Линч существовать не может, ему не выжить здесь ни в физическом, ни в социальном смысле. Не имея четкой границы, Адам несомненно продолжит возвращаться к Ронану Линчу снова и снова, тем самым увязая в прежних привычках. Он никогда не добьется финансовой независимости и всеобщего признания, о которых мечтал.

Тезис, заново сформулированный на основе информации, собранной для его доказательства: пусть сейчас жизнь не радует, и Адам Пэрриш в погоне за тем, что было для него когда-то важным, кажется, лишился главного в настоящем, но у него все будет хорошо.

Заключение, подытоживающее прочитанное и объясняющее, почему читателю важно это знать: с ним все будет в порядке. С ним все будет в порядке. С ним все будет в порядке. С ним все будет в порядке.

– Пэрриш, – сказал Ронан.

Адам казался слишком маленьким среди окружающего его мрака. До сих пор Ронан не осознавал масштабов сияющих живительных магнитов; на их фоне Адам выглядел крошечным пятнышком. Странным пятном, не похожим ни на что вокруг, явно выпавшим из своего мира. Он являл собой скопление округлых сильных чувств, конечное, распадающееся на фрагменты существо. Без тела, служившего им сосудом, его мысли разбегались в миллион разных сторон. Можно было понять встревоженное выражение его лица. Ронан поспешил к нему, направляя разбежавшиеся фрагменты мыслей обратно к центру. Потребовалось совсем немного времени, чтобы Адам потерял себя здесь; или, может, Ронан не совсем понимал, как влияет время на Адама.

– Пэрриш, – повторил он. – Адам.

При звуке имени облик Адама прояснился. Скопление мыслей вновь предстало в образе худощавого молодого человека, в разуме которого они поселились еще в Массачусетсе. Адам уже не казался невесомым облаком идей, скорее человеком, парящим в космосе. Он стал Адамом Пэрришем.

Отметая прочь тревоги, душу Ронана охватил трепет счастья. Адам пришел за ним. Проделал трудный путь. Он не сдался. Рискнул всем.

Тем не менее Адам, не поднимая глаз, медленно отступал от Ронана. Прижав подбородок к груди и отведя взгляд в сторону, он все дальше уплывал в темноту. Словно по какой-то причине пытался незаметно ускользнуть. Несчетное количество времени спустя он опять начал фрагментироваться, его мысли снова отделились от формы Адама Пэрриша.

– Нет! – рявкнул Ронан, кружа вокруг Адама и не давая его мыслям разбежаться. Он собрал их в кучу. – Ты идиот. Давай же, соберись!

– Ты пытаешься помочь? – вежливо спросил Адам. Он смотрел куда угодно, только не на Ронана.

– Я пытаюсь тебя спасти!

– Спасибо, но, думаю, мне лучше уйти, – сказал Адам, снова пытаясь ускользнуть. И тут Ронан понял, что происходит, и рассмеялся.

– Ты меня не узнаешь?

Поскольку, очевидно, Ронан ничем не напоминал тело, оставленное им в коридоре, тело по имени Ронан Линч. Сейчас он выглядел как сущность, способная проплыть по морю тьмы к живительным магнитам. Адам казался ему крошечным пятном; а он, наверное, казался Адаму громадиной. Подобно Адаму, представшему здесь в виде рассыпающейся коллекции ярких мыслей, с трудом собранных Ронаном в человеческую форму, Ронан в этом странном месте принял истинную форму своей сущности.

– Ты… – Адам поколебался, а затем еле слышно спросил: – Кружево?

Линч не ожидал такого ответа.

Энергия вырвалась из него, выражая его боль и досаду.

Адам вздрогнул.

Он испугался. Испугался Ронана. Остыв, Ронан попытался взглянуть на себя глазами Адама. Он напрягался, извивался, постигал. От него потянулись темные силуэты. Словно чернильные ветви деревьев, они раздваивались и расщеплялись, пока не исчезали во мраке. Его мысли ничем не напоминали дрейфующие сферы сознания Адама. Метнувшись в сторону, чтобы снова собрать мысли Адама, Ронан пришел к выводу, что Пэрриш оказался прав: он и правда походил на существо, которое недавно прогнал.

Он ничего не понимал.

– Ронан? – внезапно спросил Адам. – Ты Ронан?

Ронан с облегчением ответил:

– Да.

– Можешь стать поменьше? Или подсказать, куда обращаться? Ты повсюду. – Парень вдруг засмеялся, громко и с недоверием, в его смехе еще чувствовался недавний страх. Адам обернулся, оглядываясь вокруг.

Приложив усилия, Ронан насколько смог скрутил и сжал ветви своей формы. И был вознагражден направленным на него взглядом Адама.

– Только не вздумай опять свалить, потому что теперь я тебя не держу, – сказал Ронан. – Так лучше?

– Поверить не могу, – ответил Адам. – Ты выглядишь, как…

– Знаю, как Кружево, – огрызнулся Ронан.

– Нет, я просто, ты просто… выражаешься как придурок. Но выглядишь как сгусток энергии. Это разрывает мой мозг. Так это… это действительно ты? – его лицо помрачнело. – Или я принимаю желаемое за действительное…

Ронан не мог винить его за недоверие. Ведь совсем недавно, когда Адам неожиданно приехал в Амбары, чтобы порадовать его в день рождения, первое что пришло Ронану в голову: действительно ли это Адам? Разница заключалась в том, что в прошлом случае Адам убедил его, подробно описав каждое свое действие, приведшее в Амбары. А Ронан сейчас не мог ничего объяснить. Он и сам до сих пор не понимал, как сюда попал и почему оказался заперт в ловушке вне своего беспробудно спящего тела.

– Не проси тебя переубедить, – сказал Ронан. – Если бы я был Кружевом, то постарался бы заморочить тебе голову, говоря именно то, что, по моему мнению, ты хочешь услышать. Используй свою ерунду. Ту самую, которая помогает тебе гадать. Ты ведь не раз это делал и остался жив. Интуиция. Вот это слово. Используй интуицию. Что ты чувствуешь?

Любимый вопрос Брайда сорвался с губ, прежде чем Ронан успел осознать, что думает по этому поводу. И в этот миг яркие сферы мыслей и воспоминаний Адама снова засияли в темном море.

Дерьмо! Ронан нырнул, развернулся, раскрылся, стремительно окружая Адама. Он взял сферы в кольцо, огибая их словно колючий забор, пока Адам не вернул себе прежний облик. Затем отступил; он не хотел снова напугать Пэрриша.

– Подожди, – сказал Адам и поднял руку. – Не надо. Позволь мне…

Он протянул руку ладонью вверх и медленно поплыл к Ронану. Парень, очевидно, все еще был напуган, однако приблизился настолько, что смог провести пальцами по колышущимся перед ним нитям энергии, из которых состояла здешняя форма Ронана. Его лицо оставалось столь же сосредоточенным, как в момент, когда он раскладывал камни для гадания.

Эффект соприкосновения их сознаний. В мыслях Ронана возникло поразительно четкое воспоминание. Столь же яркое, как и в момент, когда это случилось. В тот день Ронан впервые приехал в Гарвард, чтобы удивить Адама новостью, что он переезжает в Кембридж. Он был полон предвкушения от предстоящей встречи, а в итоге они разминулись на тротуаре. Они друг друга не узнали.

В тот момент Ронан решил, что всему виной то, как сильно изменился Адам за время, проведенное вдали от дома. Он стал по-другому одеваться. Иначе себя вести. Даже избавился от своего акцента. И, наверное, Адам почувствовал то же самое; Ронан стал старше, проницательнее и еще более нелюдимым, чем раньше. Однако сейчас, в этом странном море, ни один из них не напоминал прежних Адама Пэрриша и Ронана Линча, какими они знали друг друга. Адам в виде собрания мыслей, едва способного принять человеческую форму. И Ронан Линч – воплощение необузданной темной энергии, чуждой и необъятной. И все-таки Ронан узнал Адама в тот же миг, как их сознания соприкоснулись. Шаги Адама по лестнице. Его удивленный возглас, когда он прыгнул в выкопанный ими пруд. Раздражение в его голосе; безжалостное, суховатое чувство юмора; его хрупкая гордость; его свирепая преданность. Все это облекалось в сущностную форму, не имеющую ничего общего с тем, как выглядит его физическая оболочка.

Разница между этим воссоединением и встречей в Гарварде заключалась в том, что в Кембридже, они оба были фальшивыми. Прятались за масками, скрывая правду от всех, включая самих себя. Но спрятаться сейчас было невозможно. Здесь были только их мысли. Только правда.

Ронан. Ронан, это ты. Я сделал это. Нашел тебя. С помощью одного лишь магнита. Я тебя отыскал.

Ронан не знал, подумал ли Адам об этом или сказал вслух, но это не имело значения. В его словах безошибочно читалась радость.

– Tamquam, – сказал Ронан.

И Адам ответил:

– Alter idem.

Когда-то Цицерон написал эту строчку о своем дорогом друге Аттике. Qui est tamquam alter idem. Мое второе «я».

Ронан и Адам не могли обняться, поскольку их нынешние формы не имели настоящих рук, но это казалось пустяком. Их энергии метались, смешивались и кружились, яркий свет живительных магнитов и кромешная тьма Кружева. Они оба молчали, слова были лишними. К чему говорить, если их мысли сплелись в одно целое. Обойдясь без неловких фраз, они разделяли свою эйфорию и потаенные страхи. Поворошили прошлое и простили друг друга. Поведали о том, что произошло с каждым из них, с тех пор как они виделись в последний раз – хорошее и плохое, ужасное и чудесное. Слишком долго их отношения казались туманными. Однако сейчас между ними царила ясность. Они снова и снова кружились вокруг и сквозь друг друга, уже не Ронан-и-Адам, а скорее одна сущность, вместившая их обоих. Они радовались и грустили, злились и прощали, они были желанны, они были желанны, они были желанны…

20

Всякое лезвие рождается из сырого металла. У острых и у тупых лезвий одно начало… Пока лезвие не отточено и не собрано воедино, невозможно сказать, какое из них будет резать, а какое – просто занимать пространство… Каждое из них должно быть испытано. С маслом справится любое лезвие. Некоторые могут резать дерево… А реже всего встречаются лезвия, способные разрезать другое лезвие… Какой прок от ножниц, спрятанных в ящик… Чтобы узнать, на что они способны, их нужно использовать…

– Натан Фарух-Лейн,

Безупречное лезвие, страница 10

21

Заря еще не занялась, а Фарух-Лейн и Хеннесси уже спешили к складам «Атлантик». На приборной панели автомобиля покоилась карточка с нарисованным на ней кровоточащим сердцем. Они сорвались в путь почти мгновенно, не будучи уверенными, сколько продержится энергия в случайно созданном Хеннесси магните. Лилиана с неохотой осталась дома. По ее словам, она опасалась слишком долго находиться рядом с магнитом Хеннесси, поскольку он мог спровоцировать у нее видение. Фарух-Лейн считала, что подсказка из будущего им бы не помешала, но даже она согласилась, что не стоит рисковать, истощая живительный магнит, пока они не разбудят Модераторов.

Они миновали Пибоди, на улицах которого царила мертвая тишина. Редкие машины, встретившиеся им на дороге, казались притихшими, словно в такую рань даже шум города еще не проснулся. В этот предрассветный час в воздухе витал запах приключений, страха и предвкушения, как отголосок не столько дней, проведенных Фарух-Лейн в охоте на Зетов, сколько времен утренних школьных экскурсий.

Упражнение с карточками давно закончилось, Хеннесси вновь могла говорить вволю, но девушка еще не произнесла ни слова. Сидеть рядом с молчаливой Хеннесси казалось непривычным. Ее монологи, по наблюдениям Фарух-Лейн, мало чем отличались от видений Лилианы. Тот же убийственный шквал звуков, скрывающий за собой истинную картину. Настоящая Хеннесси таилась глубоко внутри под этими приступами болтливости.

Что за безумие, подумала Фарух-Лейн, когда из радио в салоне автомобиля внезапно полились тихие звуки оперы. Она потратила столько времени на охоту за Зетами, а теперь едва ли не самый могущественный из них сидит рядом с ней в машине, мчащейся на встречу с ее бывшими, ныне спящими, боссами.

Она взглянула на свою попутчицу, полагая, что та по-прежнему отрешенно смотрит в окно, однако обнаружила, что Хеннесси внимательно изучает ее профиль.

– Что? – спросила Фарух-Лейн.

– Почему ты меня не пристрелила? – спросила Хеннесси. – В доме Рианнон Мартин. Когда ей выстрелили в лицо. Почему ты решила стать моим героем?

Фарух-Лейн с трудом удавалось воскресить в памяти тот день. Не потому, что воспоминания причиняли боль, а потому что они просто отсутствовали. Для Фарух-Лейн большая часть времени, проведенного с Модераторами, оказалась именно такой: испещренной пробелами. Все эпизоды жестокости слились для нее в одну затяжную сцену смерти, начавшуюся и закончившуюся Парцифалем Бауэром. Юным провидцем, любившим слушать оперу, в честь которой его назвали. Фарух-Лейн провела с Модераторами не один месяц, но в основном в ее памяти осталась лишь одна картинка. Как тело провидца превращалось в бесформенный ужас, когда он пытался контролировать видение, способное связать Кармен с кем-то, кто в будущем станет для нее важен.

Лилиана. Он имел в виду Лилиану. На нее указало видение.

– Я не стреляла никому в лицо, – ответила Фарух-Лейн. – Моя работа заключалась в другом.

– Как благородно.

– Я не сказала, что она была благородной.

– Так ты считала меня угрозой для мира или нет?

Фарух-Лейн молча включила поворотник и спокойно оглядела перекресток. Убедившись, что машин нет, девушка медленно свернула на очередную дорогу, тускло освещенную голубым светом.

– Мне сбегать за твоими карточками? – спросила Хеннесси.

Фарух-Лейн с трудом подыскивала слова.

– Ты казалась такой сильной.

Хеннесси истерично расхохоталась, для пущего эффекта колотя рукой в дверь.

– Смейся сколько угодно, но я спасла твою жизнь с помощью меча, способного рассечь что угодно, – сказала Фарух-Лейн. – И его приснила ты. В этом твоя сила.

– Итак, спрошу еще раз: почему ты не выстрелила мне в лицо, если верила, что мы собираемся уничтожить этот мир? – выпалила Хеннесси в ответ.

– Думаю, тебе просто стоит сказать спасибо, что я этого не сделала. И кстати о стрельбе, я видела, как ты положила меч в багажник. Оставь его в машине. Ты не будешь отрубать головы Модераторам.

Подобный поворот в их разговоре означал, что они обе были крайне раздражены к тому моменту, как Фарух-Лейн припарковала машину неподалеку от склада. В полной тишине они подошли к нужному боксу. Хеннесси молча стояла рядом, держа карточку в руке, пока Кармен набирала код. На этот раз шок Фарух-Лейн при виде спящих Модераторов оказался не таким сильным, ведь она уже знала, с чем столкнется за дверью. Однако было по-прежнему неприятно видеть их неподвижные тела, безмолвно лежащие там, где их оставили, и терпеливо поджидающие, когда дверь откроется вновь.

Они действительно были грезами.

Ей стало не по себе.

Хеннесси сделала один-два-три шага вперед, положила карточку и так же быстро ретировалась. В ее глазах полыхала ярость. Пальцы на руках невольно сжимались, словно когти хищника, готового атаковать.

Эти люди убили всех, кто был ей дорог, кроме одного человека.

Фарух-Лейн порадовалась, что велела ей оставить меч в машине. Вряд ли она смогла бы помешать Хеннесси убить Модераторов. И не уверена, что стала бы ее останавливать.

Она не хотела это проверять.

Внезапно раздавшийся скребущий звук заставил Фарух-Лейн вздрогнуть.

Локк проснулся.

Он вытянул руку в сторону от своего распростертого тела. Пошарил по бетону, пока пальцы не наткнулись на карточку.

Локк прижал находку к груди.

Он так и не открыл глаза.

И не сел.

Но он точно не спал. Видимо, энергии карточки хватило только на это.

– Кармен, – произнес он глубоким голосом. Фарух-Лейн отшатнулась. – Это ты? Я чувствую запах твоих духов.

– Ты – греза. Все это время ты был сном, – упрекнула она. Фарух-Лейн попыталась взять себя в руки. Сейчас не время для эмоций. Силы магнита едва хватило, чтобы разбудить Локка. – Все остальные Модераторы тоже? Все, кроме меня?

– Именно так, – ответил Локк.

– Вы лицемеры!

– Не впадай в истерику, Кармен. Убийство Зетов можно было бы счесть лицемерием, если бы мы сами были Зетами. А поскольку мы – грезы, это вовсе не лицемерие… все не так просто. – Его сонная манера речи выбивала из колеи. Глаза мужчины оставались закрытыми, ни один его мускул не дрогнул, кроме пальцев, словно в поиске утешения прижимающих карточку к груди. – Где я? Что произошло?

Пожалуй, впервые именно Локк оказался в неведении.

– Я предпочитаю сама задавать вопросы. Как тебе удавалось не заснуть раньше?

– У меня было несколько магнитов. Брайд отнял один из них во время нашего рейда, но остальные все еще работали бы…

Возможно, они все еще работали бы в мире, где есть силовая линия. Но без этой глубинной энергии другие источники, должно быть, очень быстро истощались.

Она спросила:

– Вас всех приснил один сновидец?

– О, нет, – ответил Локк. – Мы сироты, как и ты. Твои биологические родители умерли; наши сновидцы тоже мертвы. Некоторые из нас не видели своих сновидцев столетиями. Николенко существует за счет магнитов уже почти тысячу лет. Единственное, что нас всех связывает, – общая цель. Земля такая холодная. Я на улице? Сколько времени прошло? Порой это длится долго. Если посчитать, сколько лет нам пришлось проспать, то некоторые Модераторы окажутся гораздо старше, чем ты могла бы подумать.

Почти тысячу лет.

Магия по-прежнему находила способ выдернуть ковер у нее из-под ног.

– Зачем убивать Зетов, если тебя создал один из них?

– Ты слишком сентиментальна, Кармен.

– А ты слишком сонный, – сказала Фарух-Лейн. Ее голос прозвучал так холодно, что она невольно вспомнила огонь в глазах женщины на созданном Хеннесси портрете.

Локк вяло засмеялся.

– Справедливо. Значит, мы собираемся заключить сделку? Ты поэтому меня мучаешь? Это переговоры?

– Нет, – вклинилась Хеннесси из коридора. Она слегка повысила голос, чтобы ее услышали. Затем шагнула вперед, желая продолжить разговор. Фарух-Лейн показалось, что девушка изо всех сил старается не вспылить, проявляя невероятную для нее сдержанность. – Это допрос.

– Кто это говорит?

Хеннесси проигнорировала его вопрос и продолжила:

– Ты и твои соратники спите в темном боксе на складе. Никто, кроме нас, не знает, где вы. Время идет своим чередом, минуя вас. Силовой линии больше нет, так что без чертовски сильного магнита вам никогда не проснуться. Теперь это твоя жизнь. Или, скорее, твоя смерть.

– Никогда не думал, что в тебе есть жестокость, Кармен, – обратился Локк к Фарух-Лейн, словно это она с ним разговаривала. – Уверен, теперь, так легко заточив нас в тюрьму, ты понимаешь причины наших поступков. У нас нет власти. Ее никогда не хватает на всех. Зеты вечно грезят и умирают, а когда они находят свою смерть, что становится с их грезами, с нами? Чтобы бодрствовать без сновидцев, мы вынуждены бороться за оставшиеся крохи энергии. Перенаселение – вот проблема. Слишком много… – Локк говорил все медленнее; он изо всех сил боролся со сном, однако безуспешно. – Слишком много безответственных Зетов. Слишком много голодных грез. Но… ведь сны ни в чем не виноваты. Она не просили… никогда не просили… у них никто не спрашивал, хотят ли они появиться в этом мире. Проблема в Зетах, которые никогда не остановятся. Мы должны их истребить, и тогда грезы, уже пришедшие в этот мир, получат больше энергии. Своего рода стерилизация.

Хеннесси громко хмыкнула.

Ради этих людей Фарух-Лейн взяла в руки оружие. Она следовала за ними по всему миру. Парцифаль Бауэр погиб во имя устроенного ими геноцида. Кармен с ужасом вспоминала, как провидец умолял ее пощадить одного из Зетов. Они оба понимали, насколько чудовищно происходящее. Но почему тогда согласились в этом участвовать?

– А апокалипсис… тоже ложь?

– Нет, невозможно инсценировать… видения. Есть один Зет, который собирается… который хочет… он хочет… чтобы вспыхнуло пламя, – сказал Локк. Паузы между его словами становились все длиннее. – Это послужило хорошим поводом. Справедливым объяснением. Послушай, мы знали… знали, что это слабое оправдание. Мы поверили ему, потому что сами этого хотели.

– Ему? – переспросила Фарух-Лейн. Она осознала, что с ужасом ждет ответа, желая и одновременно не желая его слышать. – Если инициаторами стали не Модераторы, тогда кто? Назови имя.

Пожалуйста, скажи «Брайд».

Она знала, что он назовет другое имя.

– Зет, – ответил Локк. – Можешь смело назвать нас лицемерами… мы выполняли приказы Зета. Зета имеющего план. Ты… как никто другой… должна понимать, как притягательно… следовать чужому плану.

Хеннесси прорычала:

– Чьему плану? Хватит скромничать, мать твою.

Локк долго молчал, затем снова пришел в себя. Его пальцы подрагивали, сжимая карточку.

– Ты знаешь… кто он.

Кармен хотела сказать «Брайд». Хотела сказать «Ронан Линч».

Но знала, что ни одно из этих имен не будет верным. Говоря начистоту, она давно знала ответ. И похоже, на протяжении многих лет просто боялась взглянуть правде в глаза. Невозможно бояться того, во что хоть самую малость не веришь.

Ее голос звучал слишком тонко; слова застревали в горле.

– Он мертв. Я видела, как ты в него выстрелил.

– Двойник. Он понимал, что… легче… скрыться, когда тебя считают мертвым.

Натан. Натан. Натан.

Стук сердца отдавался в ушах.

– Он серийный убийца, – произнесла наконец Фарух-Лейн. – Не тот человек, чьему плану стоит следовать!

– Не бывает идеальных героев, – ответил Локк, его голос прозвучал на удивление бодро.

Однако закрыв в следующий раз глаза, он уже их не открыл.

Локк снова заснул, а рисунок в его руках снова стал простой карточкой, лишенной энергии, ненадолго сделавшей ее чем-то большим, чем кусок бумаги.

Ты как никто другой должна понимать, как притягательно следовать чужому плану.

Самое ужасное во всем этом, что Фарух-Лейн знала, что Натан прав. Она оказалась ничем не лучше Модераторов. Кармен поверила в их план, поскольку хотела найти ответы, но в глубине души она всегда понимала, что это ошибка.

– Что это значит? – спросила Хеннесси.

– Апокалипсис наступит по вине моего брата, – ответила Фарух-Лейн.

Две минуты спустя взорвалась первая бомба.

22

Бомба оказалась необычной.

Заложенный глубоко внутри здания механизм тикнул ровно двадцать три раза, а затем взорвался.

В самом взрыве ничего необычного не было.

Ударные волны прокатились по зданию, испепеляя потолки, полы, лестничные клетки и стены, ровняя с землей все, вплоть до вывески на фасаде, гласившей «МЕДФОРДСКИЙ ЦЕНТР ПОМОЩИ».

Физический урон на этом закончился, но бомба еще не закончила свою работу.

После первой волны, уничтожившей здание и перепугавшей половину Бостона, из эпицентра взрыва вырвалась еще одна волна. Невидимая и гораздо более масштабная. Она затронула каждого человека на многие мили вокруг.

У тех, кто бодрствовал, возникало видение.

Тем, кто спал, начинал сниться сон.

Все они видели одно и то же.

Сначала как взорвался Медфордский центр помощи. Они наблюдали за происходящим с позиции бомбы. Видели, как здание, все невостребованные грезы и ночной персонал центра превратились в пепел.

Затем картина разрушений растаяла, сменившись сиянием иного вечера. Они увидели бойню на забитой машинами автостраде между штатами. В воздухе стояло марево от выхлопных газов и дыма. Зрители, наблюдавшие сцену, двигались вдоль обочины, стараясь не встречаться взглядом с пассажирами в машинах. Люди бежали из города, в который когда-то вела эта автомагистраль.

Он горел в огне.

Все, кроме автострады, поглотило пламя. Город в огне. Весь мир в огне.

Он никогда не погаснет, – шептал огонь. – Он уничтожит все.

Пожирать, пожирать.

Каждый, кто пережил это видение, ощутил дрожь предчувствия. Видение не было похоже на кошмар. Скорее на обещание.

Те, кто не спал, ошеломленно мотали головами.

Те, кто спал и мог проснуться, вскочили, дрожа от адреналина.

Те, кто спал и не мог проснуться, снова погрузились во тьму.

Люди пока не выяснили, кто заложил бомбу. Но, по меньшей мере, один человек точно знал, чьих рук это дело.

Кармен Фарух-Лейн всегда и везде узнала бы работу своего брата Натана.

Ронан Линч, валяющийся в пыли у стены в темном коридоре, не проснулся, но по его неподвижной щеке скатилась самая обычная одинокая слеза.

Началось.

23

Какое-то время Амбаров было достаточно.

Ниалл и Мор всегда находили чем себя занять. И разумеется, они сновидели. Иногда ради удовольствия, просто проверить собственные силы. А порой они грезили о вещах, которые можно продать, чтобы продолжать отправлять домой деньги. Ведь они не хотели повторного визита Мари.

Они смирились с тем, какими сновидцами им суждено быть. Ниалл сновидел чаще, но его грезы в основном оказывались бесполезными. Ему снились неустанно звонящие телефоны и часы с одной и той же цифрой, двенадцать раз напечатанной на циферблате. Временами ему снились живые существа, что никогда не удавалось Мор. Иногда они выглядели как коровы, но чаще всего как то, что нельзя представить живым, вроде маленьких двигателей, которые нужно гладить и любить, чтобы они работали. Однако такие грезы, похоже, затрачивали больше энергии снов. Поэтому, приснив что-то живое, Ниаллу приходилось неделями ждать, чтобы сны вновь стали плодотворными.

Мор умела сновидеть точнее, но и гораздо медленнее. Она представляла предмет, который хотела бы получить, а затем грезила о нем много-много раз, стараясь удержать в мыслях все возможные черты этого предмета, чтобы принести его в мир бодрствования именно таким, каким она его задумала. Каждая бороздка на крышке бутылки тщательно продумывалась, прежде чем Мор попыталась бы принести ее в мир. В отличие от Ниалла, сыплющего ошибками направо и налево, грезы Мор обычно появлялись именно такими, какими она их задумала. Потому что она тратила уйму времени, чтобы как следует их продумать. Впрочем, была одна деталь, присущая всем ее грезам. Мор никогда ее не планировала, но та неизменно появлялась: в ее грезах жила боль. К примеру, она могла приснить флакон духов, изящный канцелярский набор или пару удобных сабо… и все они таили в себе боль. Крышка флакона впивалась в ладонь, любые строки, написанные канцелярскими принадлежностями, вызывали слезы, а сабо непременно натирали мозоли.

Мор настолько привыкла к боли, что уже не замечала ее, но Ниалл по возможности старался не пользоваться грезами Мор. Не потому, что не переносил боль, а потому, что не желал задумываться, как она смогла к ней привыкнуть.

Они сообща управлялись с хозяйством. Ниалл, ностальгирующий по преуспевающей ферме, на которой вырос, намеревался заполнить эту дыру в своем сердце Амбарами и даже больше. Вскоре на полях и в амбарах поселилось столько скота, сколько Ниалл и Мор могли самостоятельно содержать. Ниалл был не слишком искусным бизнесменом, но изо всех сил старался превратить животноводство в средство к существованию, надеясь, что в таком случае им больше не придется зарабатывать на жизнь с помощью грез. Он скучал по временам, когда это казалось весельем.

И, само собой, они растили Диклана. Он был покладистым ребенком, но все равно еще ребенком. Мор никогда не выходила из себя, но становилась сама не своя, если забота о сыне слишком долго мешала ей грезить. Диклан чувствовал это, а Ниалл тем более, и поэтому у него вошло в привычку повсюду таскать сына с собой.

Не лучшее место для ребенка, услышал он, подвозя свой скот к скотобойням.

Зато мне не придется плакать в одиночестве, – ответил Ниалл, чтобы рассмешить других фермеров. Он испытывал нежную привязанность к своим коровам и очень не любил отправлять их на тот свет, даже если это избавляло двух сновидцев от тяжести бремени капитализма. – Рано или поздно ему все равно придется узнать, что он ест, я не собираюсь растить его дурачком.

Казалось, такая жизнь может продолжаться вечно. Пока однажды Ниалл, сам того не ведая, не принес в дом заразу. Не настоящую болезнь, но контакт в телефоне, слово, нацарапанное на обороте фермерской расписки, прямоугольная визитка с изображением женского лица с нарисованным поверх него крестом.

– Что ты думаешь о том, чтобы быть богатым? – как-то раз спросила Мор Ниалла. Он провел утро, ухаживая с Дикланом за своими животными, и теперь лениво отдыхал на диване. Диклан никогда не бездельничал и поэтому сейчас тихонько сидел в углу, раскладывая по цветам коллекцию пластинок.

Ниалл рассмеялся.

– Зачем мне деньги? Разве похоже, что мне чего-то не хватает?

Мор сказала:

– Я позвонила по одному из номеров с той визитки, которую ты принес. Мне стало интересно, что они могут предложить. Влиятельные люди из высших кругов. Прямо как в фильме про шпионов.

– Поставь эту пластинку, Диклан, – сказал Ниалл. – Ту, что у тебя в руках. Справишься сам или тебе помочь?

– Ты меня слушал? – спросила Мор.

– Да, слышал, – ответил Ниалл. – Но чем мы можем помочь влиятельным людям из высших кругов?

– Стать одними из них. Лес сказал, что это может нам помочь. Он говорил тебе об этом?

Говорил, но Ниалл не придал значения. В голосе Леса звучало столько азарта, что Ниалл невольно начинал нервничать. Тот же азарт горел в глазах Мор, от чего он тоже нервничал, но не мог отмахнуться от нее, как отмахнулся от Леса. Ниалл не хотел, чтобы ей наскучил он или Амбары. Поэтому кивнул и попросил ее рассказать больше.

Именно это слово в последнее время все чаще твердило им существо в Лесу: больше.

Долгое время Лес оставался лишь фоном их снов. Просто дерево то тут, то там на горизонте сна о чем-то совершенно ином. Запах осенних листьев. Шум дождя в густых кронах. Но в последнее время он подбирался все ближе. Ниалл обнаруживал, что во снах пробирается сквозь заросли, чтобы добраться до поляны, на которой пасется его скот. Мор снилась скрытая в чаще леса прогалина, где свисающие с деревьев лианы касались ее лица.

Лес настигал их снова и снова. Удерживал Ниалла, не давая ему проснуться. Нет, не удерживал. Скорее прижимался к нему, пытаясь выскользнуть, как собака в приоткрытую дверь.

Однажды ночью, дождавшись, когда Диклан уснет, Ниалл и Мор попытались увидеть один сон на двоих. Они очутились в Лесу, существо притаилось где-то поблизости. Странно, подумал Ниалл, что поначалу лес напоминал заросли возле дома его родителей, где он вырос. Потом превратился в лес, типичный для Вирджинии, вроде того, что раскинулся по обе стороны подъездной дороги к Амбарам. Но сейчас он выглядел совершенно иначе, будто лес из неведомой страны, где Ниалл никогда не бывал. Здесь произрастали огромные, необъятные старые деревья. Они выглядели слишком громадными в сравнении с существами вроде Мор и Ниалла. Словно принадлежали другому месту или времени. Времени, когда жили великаны. Возможно, так оно и было, подумал Ниалл. Казалось, они появились на свет в далеком прошлом, задолго до того, как люди стали доминирующим видом, когда все на Земле было большим, когда даже воздух и земля казались другими.

Он чувствовал, что сущность в Лесу соглашается с ним, подавая эту идею так, как умеют все сны. Когда кажется, что ты додумался сам, а на деле лишь следуешь заданным маршрутом.

Во сне Мор спросила у Леса, как получить больше, стать чем-то большим. Существо жадно прислушивалось. Ниалл чувствовал, как жажда и любопытство пронизывают каждую ветку и каждый корень. Оно ответило Мор.

Оно хотело выбраться отсюда.

Корни и ветви, какой путь вел наверх? Кому принадлежал этот сон? Им снилось существо из Леса или они приснились ему?

– Если мы ему поможем, – сказала Мор, – он даст нам то, что мы хотим.

– И что же мы хотим? – спросил Ниалл.

Мор ответила:

– Большего.

24

Со стороны казалось, что апокалипсис все еще в разгаре.

Когда-то район, в котором прогремел взрыв, был приятным местечком с большими, аккуратными старыми домами, тротуарами, очищенными от наледи и грязного снега. Теперь в дальних от эпицентра домах не осталось целых стекол, а ближайшие оказались обрушены или завалены обломками. Медфордский центр помощи полностью исчез с лица земли. Место, где он раньше располагался, напоминало нечто среднее между пепелищем лесного пожара и автостоянкой; территорию огородили временным металлическим забором, поскольку поиски выживших и тел погибших все еще продолжались.

Сотни. О таких цифрах шла речь. Здесь погибли сотни людей. Все, кто находился в здании на момент взрыва, считались мертвыми. Люди. Спящие. Грезы. Какие бы разногласия не существовали между ними в прошлом, теперь их всех объединяло нечто общее.

Еще больше людей собралось вокруг временного ограждения. Они вытягивали шеи, пытаясь хоть что-то рассмотреть, или снимали видео, в то время как офицеры в форме пытались их отогнать. Кроме обломков, там не на что было смотреть или снимать, но Хеннесси понимала их любопытство.

Представшая взору картина напоминала адский сон наяву.

Апокалипсис.

Хеннесси совсем позабыла, что бывают сны без Кружева. Только не у нее. И только не без вмешательства в ее подсознание Брайда или Ронана Линча.

И все же, как только они покинули склад и вернулись к машине, ее разумом овладела яркая галлюцинация. Она вторглась так же уверенно, как это делало Кружево. Спустя время, придя в себя, Хеннесси ощутила себя опустошенной, как после обычного кошмара. Она увидела апокалипсис… апокалипсис, вызванный не Кружевом.

Хеннесси чувствовала, как все меняется. Менялись сны о Кружеве, менялось ее отношение к собственному творчеству, менялся мир.

Хеннесси, Фарух-Лейн и Лилиана приехали к месту взрыва. Благодаря удостоверению Управления по борьбе с наркотиками Фарух-Лейн мгновенно проникла за желтую ленту. Хеннесси находила долю мрачного юмора в том, что Модераторам удавалось осуществлять свою охоту на сновидцев под крылом именно этого департамента. Ведь во имя борьбы с наркотиками можно было творить почти любые бесчинства; просто гениально. К тому же разве нельзя отнести сны к разряду психотропных веществ? Причудливые маленькие сферы Брайда точно можно.

И, разумеется, эту бомбу тоже.

– Не уверена, что у нашей подружки Кармины Бураны[9] все гладко, старушка, – сказала Хеннесси Лилиане, наблюдая за происходящим с гражданской стороны полицейской ленты. В воздухе стоял странный, неприятный запах. Пахло тайной, которая внезапно раскрылась.

Ветерок трепал длинные белые волосы провидицы. Она с беспокойством взглянула на Фарух-Лейн, безучастно слушающую парня из команды по разбору завалов. Все в позе Кармен казалось странным, словно кто-то собрал ее образ только по письменному описанию.

Лилиана пробормотала:

– С помощью такой бомбы ее брат убил их родителей.

– Хреново, – заметила Хеннесси. Это объясняло ее реакцию на видение. Взгляд Фарух-Лейн стал абсолютно пустым. Она молчала всю дорогу от склада, не отвечая на слова Хеннесси. Словно ничего не слышала.

– Она хороший человек, – сказала Лилиана. Женщина нахмурилась, глядя вдаль, откуда по-прежнему доносился привычный шум города. Как и всегда казалось невозможным, что обычный день идет своим чередом всего в паре кварталов от места трагедии. – Она добрее меня.

Хеннесси резко обернулась, заинтригованная ее словами, но Лилиана не стала продолжать.

Наконец к ним присоединилась Фарух-Лейн.

Она сказала:

– Хеннесси, мне нелегко это говорить, но в этом здании под арестом содержался Брайд. Это центр помощи. На данный момент ни один выживший не найден.

Брайд не мог умереть. Не прочитав ей последнюю лекцию. Нет, только его смерть каким-то образом не столкнет ее и Ронана лбами ради их же просветления.

– Он хитрый лис, – сказала Хеннесси наигранно шутливым тоном. – С ним никогда не угадаешь, как он умудрится ускользнуть, словно дельфин в маргарине. Столько метафор! Вот это утро!

Лилиана с жалостью посмотрела на Хеннесси, а когда Фарух-Лейн заговорила, ее голос звучал так же устало, как у Локка на складе.

– Он был прикован к кровати.

Хеннесси с легкостью представила картину. Печальную картину.

Она могла бы сейчас вспомнить любой из случаев, когда Брайд заставил ее чувствовать себя дерьмово, но вместо этого почему-то вспомнила, как нечаянно показала чудовищное Кружево пятерым детям-сновидцам. Их мать пришла в ярость; она сочла Хеннесси монстром и не постеснялась сообщить ей об этом. Брайд отослал Ронана и Хеннесси к машине. Они не успели уйти далеко, поэтому Хеннесси услышала его слова, обращенные к матери детей: «Ты должна помнить, что сновидец тоже когда-то был ребенком, и не так давно».

Хеннесси. Он имел в виду Хеннесси. Это были самые добрые слова из всех, что она слышала от него в свой адрес, но они не предназначались для ее ушей. Будь с ней мягче, подразумевал он. Очень важно отнестись к ней с пониманием.

– Я собираюсь тебя обнять, – предупредила Лилиана.

И заключила Хеннесси в объятия.

Девушку окутало невероятным ощущением тепла. Она застыла с широко раскрытыми глазами и повисшей на ее шее Лилианой, смотря поверх обломков здания.

– Никаких следов его присутствия, – сказала Фарух-Лейн, подчеркнув слово его, от чего становилось понятно, что она имеет в виду Натана, а не Брайда. – Но орудие, безусловно, его рук дело. А значит, все наши усилия оказались напрасными.

Лилиана отпустила Хеннесси.

– Я так не считаю.

– Но это так, – сказала Фарух-Лейн. – Только задумайся. Похоже, у него есть запас снов. А если есть у него, то и у любого другого сновидца может быть припасено достаточно грез. Возможно, вечный огонь уже горит в банке в Топике или в шахте Западной Вирджинии, просто мы об этом не знаем. Все, что мы предотвратили, – появление новых грез. Так или иначе, но я не смогла остановить единственного человека, которого, как мне казалось, я точно остановила. А теперь взгляните.

Все обратили взоры к руинам. Пару минут женщины молча разглядывали обломки, каждая наедине со своими мыслями по поводу зрелища перед ними. Вдруг Хеннесси резко втянула воздух.

– Ох, черт, – сказала она, ее взгляд был прикован к чему-то на противоположной от обломков стороне.

Лилиана и Фарух-Лейн проследили за ее взглядом и увидели автомобиль. То, что осталось от автомобиля. Его все еще можно было опознать, даже с выбитыми стеклами и проломленными обломками здания крышей и дверями.

– На что ты показываешь? – спросила Лилиана.

Хеннесси ответила:

– На машину ублюдка Диклана Линча.

25

Поначалу Диклан терпеть не мог Мэтью.

С тех пор как Ронан в детстве приснил младенца, Аврора Линч изо всех сил старалась убедить Диклана полюбить своего нового младшего брата. Сперва она взывала к его любопытству, потом к состраданию, затем к чувству долга. Разве тебе не интересно посмотреть, каким он вырастет? Неужели ты не замечаешь, как он улыбается тебе и ждет, чтобы ты улыбнулся в ответ? Тебе не кажется, что он заслуживает такого умного старшего брата, как ты?

Нет, Диклану не казалось.

Мэтью был ошибкой: сном, которому удалось выскользнуть из головы Ронана, несмотря на все усилия Диклана предотвратить это.

К тому же Мэтью оказался узурпатором, братом, мечтающим стать для Ронана гораздо лучшим товарищем, чем Диклан.

Нет, Диклан не собирался его любить.

Самое обидное, что все вокруг уже были от него без ума.

Мэтью, присненный для любви и объятий, неизменно получал любовь и ласку со всех сторон. Он был беспредельно счастлив. Даже когда Диклан отказывался с ним играть, улыбаться ему в ответ или обнимать его, малыш просто невозмутимо шел своей дорогой.

Никакие уговоры Авроры не помогли переубедить Диклана проявить к ребенку хотя бы каплю тепла, а не просто терпеть его присутствие. Аврора и сама была грезой, которой его попросили подыграть. И он не собирался подыгрывать еще одному сну.

Спустя несколько лет после того, как у них появился Мэтью, семья Линчей отправилась в путешествие в Нью-Йорк (штат, а не город). Они часто совершали такую поездку, обычно чтобы повидаться с людьми, которых мальчикам было велено называть тетей и дядей (сейчас Диклан понимал, что они таковыми не являлись). Как правило, эти визиты совмещались с рабочими делами Ниалла, но в этот раз они прибыли на ежегодный конкурс и фестиваль ирландской музыки. Все трое мальчиков с разной степенью увлеченности освоили музыкальный инструмент, поэтому для них это стало отличным поводом выбраться из дома и показать свое мастерство. Кроме того, это было, пожалуй, единственное место, куда они с семьей приезжали надолго; Ронан часто начинал болеть, если они отправлялись куда-то еще, и поэтому им приходилось прерывать поездку и возвращаться домой. (Уже будучи взрослым, Диклан задавался вопросом, не ночная ли грязь становилась тому причиной.)

Шумные павильоны фестиваля переполняли толпы людей. Резвились гармони. Визжали скрипки. Лаяли трубы. Хныкали мандолины. Мимо проносились танцовщицы с завитыми в кудри локонами; мамаши с охапками кудрявых париков спешили следом.

Ниалл и Ронан торопились вперед, рассекая толпу. Сын оттеснял людей с пути своим футляром с инструментом, на что Ниалл лишь весело шутил и извинялся. Диклан и Аврора шли позади, а Мэтью между ними. Толпа становилась все гуще, и Мэтью потянулся к руке Диклана.

Все случилось именно так. С одной стороны шла Аврора, с другой – Диклан. Мэтью мог выбрать любого, но он протянул руку Диклану. Малыш не просил у брата защиты; он не сомневался, что и так ее получит.

Диклан опустил взгляд на Мэтью. Мэтью улыбнулся.

И в этот момент он понял, что Мэтью не похож ни на кого из Линчей. Всех членов их семьи связывали тайны, прошлое и жизни, проведенные под масками. Пусть Мэтью всего лишь сон, но в нем не было ни грамма притворства. Мэтью был искренним.

Диклан взял его ладошку и крепко сжал.

– Я думаю, Мэтью мертв, – сказал Диклан. – Похоже, дела обстоят именно так.

Оранжево-черная ночь уже давно опустилась на город, настало время, принадлежащее Джордан. Проведя день в разъездах с места на место в погоне за ответами, совершив и приняв бессчетное количество звонков, Диклан попросил высадить его у полицейского участка, решив дожидаться новостей здесь. Джордан хотела остаться с ним, но была вынуждена вернуться в студию и рисовать, чтобы не уснуть к моменту, когда появится информация. И вот он наконец вернулся в студию. Они могли бы с большим комфортом поговорить в его квартире, но Джордан понимала, почему он здесь. Дома его обычно поджидал Мэтью, но сегодня мальчика там не было.

Джордан сказала:

– Ты не знаешь наверняка. Твоя машина стояла на парковке. Только и всего.

Вздохнув, Диклан открыл электронную почту и передал ей телефон. Пока Джордан читала письмо, он снял пальто и накинул его на один из пустых мольбертов. Он повесил его очень аккуратно. Разгладил несуществующие складки, ткань пальто была не из тех, что мнутся. Он повесил его осторожно, чтобы не повалить мольберт, который был не из тех, что легко опрокидываются.

– Значит, камера наблюдения в соседнем квартале засняла, как человек, похожий на Мэтью, входит в здание, – произнесла Джордан. – Но даже если это был он, не факт, что он все еще там оставался.

Диклан открыл свою сумку и вытащил сверток ткани, который тут же начал распрямляться.

– Спасатели нашли это под обломками. В полиции сказали, что я могу ее забрать.

Джордан посмотрела на разноцветную куртку-бомбер Мэтью, ставшую почти серой от сажи.

Диклан держал куртку твердой рукой, но концы ее рукавов чуть дрожали.

Девушка покачала головой.

– Этого не может быть.

Диклан понимал, что, несмотря на ее слова, вера постепенно покидает Джордан.

Но не покидает Диклана.

В глубине души он всегда знал, что именно так все и закончится. Плод, выросший из семян, посаженных его отцом. Диклан изо всех сил пытался превратить урожай в нечто иное, чтобы в итоге получился не Диклан Линч – человек, потерявший всю семью. Но, похоже, это было предрешено. Он оказался выносливее других Линчей, на свое счастье или на беду, и поэтому продолжал жить, пока вокруг него погибал остальной фруктовый сад. Всю свою жизнь он готовился к тому, что останется последним.

Эдвард Мунк – художник, подобно Диклану, снедаемый тревожными предчувствиями, – однажды написал такие строки:

Хищная птица поселилась в моих мыслях.
Ее когти впились в мое сердце.
Ее клюв вонзился в мою грудь.
Шорох ее крыльев помрачил мой разум.

Разум Диклана помрачила ночная грязь. Когти впились в его сердце, но обнаружили, что оно исчезло.

– Диклан… – начала Джордан, но замолчала, просто вложив телефон в его протянутую ладонь. Она яростно взялась писать новую картину, краской говоря то, что не могли выразить слова.

Диклан принялся звонить.

Сперва он выяснил, кто из его клиентов готов похлопотать, чтобы завтра вечером он смог попасть на Волшебный базар в Нью-Йорке, поскольку Диклан не подавал заявку на приглашение.

Затем связался с несколькими клиентами, которым регулярно требовался трансфер из аэропорта Логан в Нью-Йорк, и сообщил, что, если ему предоставят автомобиль, он готов совершить поездку.

Как только Диклан убедился, что в его распоряжении есть автомобиль, он позвонил Джо Фишер из Боудикки и включил громкую связь, чтобы Джордан могла слышать их разговор. Диклан и Джо болтали без умолку, добродушно подшучивая друг над другом и пытаясь договориться, чем она может ему помочь и что он готов ей дать взамен. (Не могли бы вы организовать нам встречу с вашим братом? Вас интересует возможность получить доступ к личным вещам Ронана и моего отца, хранящимся в нашем фамильном доме?) Диклан вновь столкнулся с тем, что давно уже знал: цифры не помогут ему получить желаемое, уже не помогут. Они хотели больше бесполезного трепа, то есть обсудить условия. Он договорился о встрече с Барбарой Шатт на Волшебном базаре, где сможет привести ей свои доводы лично. Боудикка порекомендовала ему быть готовым к разговору об Амбарах. А кроме того, не приходить без Джордан Хеннесси.

Диклан позвонил своему адвокату, муж которой заснул одновременно с Мэтью, и поручил изменить завещание, вписав Джордан Хеннесси наследницей его дома и всего имущества. Он предупредил, что зайдет через пятнадцать минут и подпишет бумаги.

После связался с человеком, хранившим для него оружие, и сказал, что будет у него через сорок минут, чтобы забрать пистолет и металлическую флягу, которую под страхом смерти запретил открывать.

После чего повесил трубку и спрятал телефон в карман.

– Отвези меня к Ронану, – попросил он Джордан.

Они отправились в Уолтем, в гараж, где на полставки работал Адам Пэрриш или уже не работал, после того как помог Диклану спрятать в этих стенах тело Ронана. Они прошлись по гравию до главной двери, освещенной холодным светом лампочки. Вокруг не было ни души. Воспользовавшись ключом, который дал ему Адам, Диклан открыл боковую дверь, включил фонарик на телефоне и шагнул в темный коридор.

Он подошел к телу Ронана. Свежих следов ночной грязи на лице брата он не обнаружил. Только две прозрачные слезинки скатывались из-под его сомкнутых век. Ронан всегда скрывал свои чувства.

Диклан опустился на колени перед телом брата.

– Как думаешь, он меня слышит?

Джордан не ответила. Наморщив лоб и прикусив зубами костяшку татуированного пальца, она внимательно наблюдала за братьями.

Диклан снова повернулся к Ронану и ровным голосом сказал:

– Ты был прав. Я ошибался. Я облажался. Все испортил. Таков расклад. Брайд сказал, что я не оберегал тебя от опасностей, а оберегал от того, чтобы ты стал опасным. Не думаю… Нет. Это так. Правда. То, что он сказал, было правдой. Я сдерживал тебя всю жизнь, потому что боялся. С самого детства я до смерти боялся, когда ты засыпал, и при любой возможности пытался тебе помешать. Больше не стану. Я отправлюсь в Нью-Йорк и достану живительный магнит, достаточно мощный, чтобы тебя разбудить.

Ронан не шелохнулся, лишь одна из дорожек на его щеке вновь заблестела от влаги, когда по ней скатилась новая слеза.

– Найди его убийцу, Ронан, – сказал Диклан. – Найди того, кто убил Мэтью, и позаботься, чтобы они навсегда забыли о счастье.

Они с братом никогда не обнимались, но Диклан на секунду положил ладонь на теплую макушку Ронана и добавил:

– Будь опасным.

Закончив с этим, он повернулся к Джордан, тут же обвившей его шею руками.

– Ты не пойдешь со мной, – сказал Диклан. – Пусть забирают Амбары. Пусть забирают все что угодно. Но тебя они не получат.

Джордан заключила его лицо в ладони и молча уставилась на него. Они оба так долго носили маски, но сейчас между ними не было фальши.

– Я знал, что этим закончится, – мягко сказал он. – Джордан, я всегда это знал. Наша история всегда была трагедией.

– Поцци, это не так, – ответила она.

– Не твоя история, – сказал Диклан. – Семьи Линч. Братьев Линч. Все было предрешено задолго до моего рождения.

– Моя судьба тоже. Но я ее переписала. «Я увидел ангела во мраморе…

– …и резал камень, пока его не освободил», – закончил Диклан цитату Микеланджело. – Да, Джордан, ты смогла.

Но он так и остался в каменной ловушке.

26

Раньше Ронану снились сны о том, что он умер.

Не кошмары, а хорошие сны. Они посещали его так давно, что он уже точно не помнил, когда ему впервые приснилось, что он мертв. Ронан отчетливо запомнил один из них, сон из далекого прошлого. Он сидел на мессе, тесно прижавшись к боку Ниалла, хотя, пожалуй, уже был слишком взрослым для этого. Семейство Линч присутствовало в полном составе. Ронан устроился рядом с отцом. По другую сторону от Ниалла сидела Аврора, рядом с ней Мэтью, а затем, замыкая ряд, Диклан. В те времена Ронан уже достаточно серьезно относился к мессе, поэтому ему и в голову бы не пришло уснуть во время бесконечной проповеди, но сегодня он был измотан. Накануне его посреди ночи разбудил Диклан.

– Я избавлюсь от него, – прошипел Диклан с безумным взглядом. Ронан не успел понять, о чем он говорит, а брат уже покинул его спальню. Мальчик сразу позабыл про сон, который ему снился, в его памяти остался только образ Диклана, нависшего над его кроватью, непохожего на самого себя, оскалившего зубы и испуганно рычащего. После он несколько часов не мог заснуть, боясь увидеть кошмар с жутким Дикланом в главной роли.

Однако на следующее утро в церкви страх уже его не тревожил. Атмосфера церкви Святой Агнессы всегда его успокаивала. От крепкой фигуры отца, сидевшего рядом, пахло лимоном и самшитом. Мать развлекала Мэтью, складывая пальцы в фигуры, отбрасывающие тень в виде животных на спинку скамьи перед ними. Диклан изучал информационный бюллетень, нахмурив брови, словно в корне не соглашаясь с тем, как церковь ведет свои дела, но все равно желая быть в курсе. Бог. Бывая в церкви, Ронан неизменно ощущал присутствие бога с большой буквы «Б». Особенно в дождливые дни, как сегодня, когда в церкви царили тишина и полумрак, жуткие сценки на витражах темнели, от чего стекло поблескивало как драгоценные камни. Мерцающий свет в зале, наполненном дымом свечей и ароматом благовоний, постепенно убаюкивал.

Ронан всегда находил утешение в боге с большой буквы «Б». С годами мир с его правилами, то и дело противоречащими друг другу, казался ему все более бессмысленным. Однако осознание, что существует некто, знающий, как все это устроено, приносило облегчение.

Почему я такой? – молился Ронан, до боли преклоняя колени. – Укажи путь, которым я должен следовать.

Бог так и не ответил, но Ронан относился с уважением к его молчанию. Отцы редко бывали рядом. У них хватало других дел.

Во время мессы он уснул, и ему приснилось, что он умер.

И это был чудесный сон.

Не для всех, разумеется. Во сне мертвый Ронан увидел, что семейство Линчей опечалила его кончина, однако не понял почему. Потому что они по нему скучали или потому, что он не взял их с собой. Последний вариант он мог понять. Ведь смерть привела его в то место, которое, по его мнению, и было Раем. Райские кущи сильно напоминали Амбары, только гораздо ярче.

Старый фермерский дом заливал яркий свет, подчеркивая каждую резную деревянную деталь: грубый цветочный узор на перилах лестницы, набалдашник трости в виде собачей головы, ястреба и зайца в картинной раме над камином в гостиной. Свет обнаружил в шкафах керамические тарелки и чайные чашки из Ирландии, кружевные занавески на кухонном окне, сушеную лаванду на антикварном умывальнике в комнате его родителей.

При жизни Ронана в Амбары редко приезжали гости. Теперь же, после его смерти, он видел, как за окном по подъездной дорожке шествовали люди. Их была огромная толпа – пожалуй, сотни, – и все они, вынырнув из-за деревьев в конце дороги, извилистым путем стекались к дому. До чего удивительными были эти гости! Одетые во всевозможные наряды. Всех рас, возрастов, полов и размеров. Некоторые из них, казалось, не люди вовсе. Например, слишком вытянутые, долговязые сущности, облаченные в струящиеся одежды. А еще те, чьи головы венчали короны или рога. Некоторых из гостей, подобно девочке-сироте, подружке Ронана из его сна, щеголяли копытами.

Но никто из пришедших его не пугал, ведь Ронан видел, что они собрались здесь ради него. Кое-кто уже заметил его маячившего в окне и помахал рукой.

Сердце Ронана разрывалось от радости. Радости и облегчения. Слава богу, – подумал он во сне, – что мир на самом деле оказался именно таким. В глубине души он чувствовал, что так и должно быть. Ведь было бы странно, если бы здесь собрались только обычные люди. Словно он был создан для чего-то иного, обречен искать что-то большее, но так и остался ни с чем. А эта разномастная компания, пришедшая отпраздновать вместе с ним, с их непохожими друг на друга тенями, отбрасываемыми на любимые им поля… его сердце прошептало: ну конечно, разумеется. Он просто не нашел при жизни всех деталей, а теперь получил доступ ко всему, что прежде было скрыто от него и глубоко запрятано.

Спасибо, спасибо, спасибо, – думал Ронан. Он готов был расплакаться от чувства облегчения, огромного облегчения.

Мальчик бросился вниз по лестнице, распахнул двери Амбаров, и его окружила удивительная толпа. Кто-то из гостей возвышался над всеми, словно гора, кто-то быстро проносился мимо, оставляя за собой шлейф незнакомых запахов. Женщины украсили себя невиданными для Вирджинии цветами. Мужчины смеялись и напевали на незнакомых ему языках. Прихожая на первом этаже заполнилась не обувью, а дикими лианами, папоротниками и деревьями. У дверей стоял элегантный мужчина с рыжеватыми волосами и выразительным ястребиным профилем. Он приветствовал продолжающих прибывать гостей, стараясь уделить внимание каждому. На каждой плоской поверхности Амбаров вдруг появилась еда, нездешняя и в то же время знакомая. Все казалось таким ярким, отчетливым. Никаких тайн. Вроде бы ничего не изменилось, но стало видимым, заметным. Ронан не мог с уверенностью сказать, что именно отмечали собравшиеся, его похороны или крещение, но в любом случае праздник получился радостным и замечательным. В непредсказуемом мире людей Ронан чувствовал себя неприкаянным и беспомощным. Здесь, в стране мертвых, он стал королем.

Кто-то схватил его за руку, решительно переплетая его пальцы со своими. Ронан опустил взгляд на этот собственнический жест. Костлявая жилистая ладошка мальчишки идеально вписалась в его ладонь.

Голос прошептал ему на ухо: «Numquam solus».

Во сне он знал, что это значит: «Ты не одинок».

Ронан так сильно хотел умереть.

Ронан уничтожал живительные магниты.

Не специально, но уничтожал.

Так или иначе, в одно мгновение он потерял их все.

Когда видение апокалипсиса пронеслось сквозь каждого жителя Бостона, оно достигло и Ронана с Адамом. Странным образом оно переплелось с откровением Диклана о том, что Мэтью мертв. В причудливом ощущении времени, присущем морю магнитов, эти два события слились в одно целое.

Ронан содрогнулся от ужаса.

И в ту же секунду, уловив этот крошечный миг уязвимости, Кружево атаковало. Ронан не успел толком сообразить, что произошло, но в защитном ограждении вокруг Адама образовалась брешь.

Раздался хриплый шум, невнятный, громкий и одновременно низкий.

А потом Адама не стало. Он просто исчез.

Ронан в полном одиночестве парил посреди темного моря. Не считая мерцающих магнитов, его окружала абсолютная пустота. От Кружева не осталось и следа. И никаких признаков сознания Адама.

Постепенно Ронан с ужасом начал осознавать, что шум, который он слышал, был криком Адама. Всякий раз, вспоминая этот звук, ему казалось, что страшные хрипы в нем звучат все громче. Он продолжал воспроизводить его в своей голове. Снова и снова, снова и снова, словно наказание этим звуком могло стереть его вину.

Мэтью мертв. Адам пропал.

Он отчаянно хотел вернуться в прошлое. Ненадолго, на секунду-другую. Предотвратить взрыв ему, конечно, было не под силу. Но он смог бы удержать Адама. И стереть звук его крика из своей реальности. Однако, несмотря на странности, происходящие со временем в море магнитов, изменить его ход вряд ли получится.

Что сделано, то сделано. Ронан потерял их обоих, одного за другим.

Мэтью мертв. Адам пропал.

Именно тогда он начал уничтожать живительные магниты.

Он метался от одного магнита к другому, отчаянно пытаясь разглядеть Диклана, или Адама, или Мэтью. Выглядывая из картины, скульптуры, гобелена, обручального кольца, он тщательно осматривал каждое помещение, в котором оказывался.

И в каждой комнате кричал.

Поначалу он пытался выкрикивать имена братьев, потом заметил, что зовет и Адама тоже, затем Бога, и наконец, просто кричит. Статические помехи и шум. Не звук, издаваемый человеком, но у него и не было человеческого рта.

Комната за комнатой.

Магнит за магнитом.

Когда он кричал, слабые магниты мгновенно испускали дух, погружая своих уязвимых владельцев в сон.

Мощные магниты, казалось, излучали его послание, поскольку присутствующие вздрагивали и переглядывались, пытаясь понять, чувствует ли кто-нибудь кроме них перемену в атмосфере.

Ронан не нашел Мэтью. Не нашел Диклана. Не нашел Адама.

Он застрял в ловушке.

Всю свою жизнь он осуждал Диклана за то, как хладнокровно брат шел на крайние меры ради их безопасности. А ведь именно Ронан в первую очередь должен был об этом позаботиться. До того, как отключили силовую линию, он обладал огромной силой. И должен был оберегать свою семью, а не наоборот. Вместо этого он повел себя как капризный ребенок. Он выбрал своей целью защиту мира, который толком ничего для него не значил, вместо того чтобы защищать свою семью, которая была для него всем.

Но как он мог их защитить, если все, что касалось его способностей, должно было оставаться тайной?

Он жил, словно герой старой ирландской истории, имеющий два гейса. Первый велел ему сновидеть так отчаянно, чтобы рано или поздно правда о нем вышла наружу. Второй предписывал ему никогда и никому не раскрывать свою истинную сущность.

Его вообще не должно было быть. Его существование было невозможно. Он не был создан ни для бодрствования, ни для сна. Своим сновидением он погубил Мэтью и Адама.

Ронан кружился и метался среди живительных магнитов, бросался в темное море. Кричал, разрываясь на части. Все это не могло произойти на самом деле. Наверное, ему это просто приснилось. Возможно, он все еще старшеклассник, урывками дремлющий на старом складе. Или маленький мальчик, чутко спящий под одной крышей с еще живыми родителями. А может, он бог, которому приснилось, что он ребенок, которому снится, что он бог…

Что было реальностью? Он создал реальность.

Он проснулся или все еще спал?

27

В этом году Волшебный базар в Нью-Йорке проходил в «Дженерал», старом отеле неподалеку от Пятой авеню. Здание идеально подходило для проведения Базара; ведь после его завершения место обычно сгорало дотла. Предположительно это делалось для того, чтобы сжечь любые доказательства сделок – Диклан смутно догадывался, что и трупы в том числе, – и возможно, речь также шла о мошенничестве со страховкой, поскольку выбирались здания в той или иной степени старые.

Диклана мало интересовало, почему сгорали здания или кто их сжигал. Черный рынок представлялся ему книгой, страницы которой по мере углубления в чтение становились все мельче и темнее. Поэтому Диклан предпочитал перечитывать лишь несколько первых глав. В предпоследний раз, когда он был на Волшебном базаре, еще до того как он взял с собой Ронана (это была ошибка?) (он точно где-то просчитался) (его карточный домик рухнул не без причины), один торговец антиквариатом, которого Диклан знал всю свою жизнь, сказал ему: «Диаспора всегда предпочитает идеализировать родину». Диклан не понял, чем спровоцировал подобное заявление. Волшебный базар не был его родиной. А он не был Ниаллом Линчем. Диклан мало походил на членов своей семьи. У него вообще не было семьи.

(Мэтью умер.

Мертв навсегда.

Больше не нужно планировать его учебу, незачем варить кофе по утрам, теперь Диклан может заниматься чем угодно или вообще ничего не делать.

Мертв.)

При входе в «Дженерал» швейцар в неприметном черном костюме распахнул дверь и жестом пригласил Диклана внутрь. Небольшой вестибюль внутри оказался ничуть не современнее, чем здание девятнадцатого века, в котором он располагался. Однако пара охранников перед стойкой регистрации выглядела шокирующе современно в кевларовых жилетах и защитных шлемах. Их словно по ошибке вклеили в картину интерьера с обоями рисунка «пейсли», обшарпанными деревянными полами и древними светильниками с полными плафонами дохлых насекомых.

– Приглашение, – сказал охранник.

Диклан показал с трудом добытое приглашение, которое тут же просканировали считывающим устройством. Что-то новенькое. Идея сканера при входе показалась Диклану вульгарной и уродливой, словно Волшебный базар ничем не отличался от обычного концерта или выставки. Чем станет черный рынок без его куртуазных ритуалов и искусства? Настоящее преступление. На подобный рынок Джордан бы не удалось проникнуть, с ностальгией подумал Диклан, хотя и не желал, чтобы ее место было здесь, а не в галерее.

– Оружие? – спросил второй охранник, начиная обыскивать Диклана.

– Я не впервые на Базаре, – ответил он. Оружие всегда было под запретом на рынке. Идея заключалась в том, что в этом месте каждый обладал равной властью. Оружие нарушало этот принцип.

Один из охранников нашел в кармане костюма Диклана серебряную фляжку. Ту самую, которую Диклан договаривался забрать по пути на рынок.

Мужчина поднял фляжку.

– Что это?

Диклана затошнило. Однако, не подав виду, он привычно спокойным голосом ответил:

– Ты знаешь, что это.

Охранник встряхнул фляжку и прислушался к плеску внутри. Алкоголь на рынке не был под запретом. Как и живительные магниты, к числу которых относилась фляга. Пусть очень слабый, но все-таки магнит.

Не вздумайте ее забрать, подумал Диклан.

Они не стали. Охранник сунул вещицу обратно в карман Диклана и сказал:

– Пройдите в эту дверь. Лифт для особых гостей в конце коридора. Вам на десятый этаж.

Диклан толкнул тяжелую противопожарную дверь и оказался в узком коридоре с низким потолком.

Первое, на что он обратил внимание, – дешевые рамки со старомодными черно-белыми фотографиями Нью-Йорка, развешанные между каждыми дверями по всему коридору. Они выглядели такими откровенно уродливыми, что почти превратились в искусство.

Следующим, что бросилось ему в глаза, стала крыса. Они долго дискутировали с Мэтью о крысах, когда жили в Вашингтонском доме, потому что брат хотел завести грызуна. В качестве домашнего питомца. Диклан утверждал, что Мэтью никогда не пришла бы в голову эта идея, если бы он хоть раз увидел уличную крысу. Мэтью ответил, что уличная крыса отличается от домашней только тем, что ее никто не любит. Эта крыса, украдкой пробирающаяся вдоль стены, чтобы прошмыгнуть потом в какую-нибудь щель, отличалась от домашней крысы по множеству причин. Она была огромной. И грязной. Ее глазки сверкали какой-то холодной предприимчивостью. Если бы Мэтью сейчас ее увидел, то понял бы, что жизнь на улице накладывает свой отпечаток.

(Вот только Мэтью здесь не было, его больше нигде не было.)

Третье, что увидел Диклан, шаг за шагом продвигаясь к цели, – вереница людей, расположившихся вдоль стены неподалеку от лифта в конце коридора. Они сидели в совершенно идентичных позах, перед каждым стояла аккуратная табличка. Их рты были заклеены кусками клейкой ленты. В основном это были женщины. Диклан не сомневался, что происходящее дело рук Боудикки.

Неприятное зрелище. Оно означало, что на Базаре переступили еще одну черту, и Диклану это не понравилось. Разумеется, на Базаре случались расправы; любая нерегулируемая отрасль рано или поздно порождала насилие, которое становилось еще одним видом порядка. На настоящих Волшебных базарах было запрещено оружие и проявление клановости, поэтому обычно жестокость оставалась за кадром. Ее не выставляли напоказ всем прибывшим, неважно, пришли они за крадеными вазами или за услугами наемных убийц. Когда-то на Базар можно было прийти, к примеру, со своим десятилетним сыном, как поступал Ниалл Линч, и притвориться, что это просто секретный клуб для людей, считающих легальный мир немного скучным.

Эта сцена была очевидной демонстрацией силы со стороны Боудикки.

Власть поменялась.

У первых пяти пленников (а они были именно пленниками; их запястья сковали пластиковыми стяжками) отсутствовали уши. То есть до недавнего времени они были, но затем их без лишней осторожности отрезали. Таблички перед заключенными гласили: «Я УСЛЫШАЛ ТО, ЧТО НЕ ДОЛЖЕН БЫЛ СЛЫШАТЬ».

Диклан изо всех сил старался не смотреть на пленников, пока шел по коридору к лифту. Их явно выставили напоказ. Он не желал в этом участвовать; смотреть на них ему казалось равносильным пособничеству.

Еще труднее было отвести взгляд от следующей группы узников. Этим повезло куда меньше, чем первым. Их лишили рук. Таблички гласили: «Я ВЗЯЛ ТО, ЧТО МНЕ НЕ ПРИНАДЛЕЖАЛО».

Одной из пленниц оказалась Энджи Оппи. Теперь она мало напоминала ту роскошную воровку и посредницу, которую он помнил по предыдущим Базарам. Ее алые губы скрывала клейкая лента. Одежда была порвана и заляпана кровью. А руки, выше и ниже локтей перетянутые несколькими стяжками, превратились в тупые забинтованные обрубки. Осознать это оказалось так же трудно, как принять смерть Мэтью. Он был жив, а теперь умер. У Энджи были руки, а теперь их у нее нет.

Диклан замедлил шаг.

Они не дружили, но и врагами тоже не были. По сравнению с большинством людей, у них было много общего. А это уже кое-что.

Диклан поймал ее взгляд.

Энджи едва заметно покачала головой. Ее взгляд метнулся к двери, через которую только что вошел Диклан. Не оборачиваясь, он понял, что в коридоре за его спиной кто-то стоит, возможно, один из охранников.

У Диклана свело живот.

Он пошел дальше.

Коридор тянулся бесконечно.

Пострадали не только эти люди. Память о его детстве оказалась безвозвратно разрушенной. Пройдя мимо покалеченных пленников, он осознал, как сильно привязался к ритуалу похода на Базар с отцом. В то время рынки напоминали собрание революционеров, а не кровавые поля сражений. Ему казалось, будто он примкнул к шайке Боудикки, впустил зло в свою жизнь. Он не мог отделаться от этой мысли.

Последнюю группу несчастных разместили возле лифта, так что в ожидании кабины приходилось стоять с ними рядом.

У них не было глаз.

На табличках надпись: «Я ВИДЕЛ ТО, ЧТО НЕ ДОЛЖЕН БЫЛ ВИДЕТЬ».

Диклан не смог с собой совладать. Он рассматривал пленников, ожидая лифт.

Его внезапно осенило, что он ищет среди них свою мать. Не вырастившую его Аврору Линч. А Мор О-Коррах, свою настоящую мать, биологическую мать, женщину, которая стала прототипом присненной Авроры. У него не было причин считать, что она может оказаться среди пленников, кроме того факта, что она работала на Боудикку. Он приложил столько усилий, чтобы найти ее, размышлял Диклан, а она даже не захотела его увидеть. Мор прислала вместо себя грезу, выглядящую точь-в-точь как Ниалл в молодости, и предупредила Диклана держаться подальше и беречь Ронана.

Что ж, он не справился с задачей, верно?

Двери лифта открылись, и он увидел последнюю узницу. Долговязая юная девушка привалилась к обшитой панелями стенке кабины. Для нее не понадобились стяжки и скотч. Она спала.

На табличке возле ее колена сообщалось: «Я ЗАБЫЛА, ЧТО Я БЕСПОМОЩНА».

Диклан заставил себя шагнуть в лифт. Он слышал собственное дыхание, словно ему на голову надели мешок.

Двери плавно закрылись.

Он нажал кнопку десятого этажа.

Диклан возненавидел каждую секунду этой поездки. Происходившее напоминало какое-то безумие.

Табло под потолком лифта мигало все время, пока кабина, ветхая, как и весь отель, ползла вверх.

Как только загорелась цифра девять, девушка приоткрыла глаза. Совсем немного. Только на мгновение. Но стоило на табло вспыхнуть цифре десять, глаза пленницы распахнулись. Живительные магниты, – догадался Диклан.

Особое приглашение позволило ему подняться на десятый этаж, заполненный живительными магнитами, и какой-то из них оказался настолько мощным, что смог разбудить девушку в лифте. Не настолько, чтобы пробудить ее тело, но достаточно, чтобы пробудить ее разум.

Двери лифта распахнулись, девушка вздохнула, и Диклан понял, что ее посадили в лифт в качестве наказания. Или пытки. Выбирайте слово сами. Сколько бы ни продлился Волшебный базар, она будет подниматься в кабине лифта вверх, приходя в сознание, а потом раз за разом снова погружаться во тьму.

А после она сгорит вместе со зданием?

Диклан колебался.

– Лот 531, – прошептала девушка. – Это я. Ставка высока.

Он вышел из лифта.

И оказался в окружении живительных магнитов. Когда-то здесь располагался номер люкс, теперь же каждая комната превратилась в экспозицию предметов искусства. Стеклянные полки были заполнены ювелирными изделиями, серебром и фрагментами скульптур. Бронза на постаментах. Рисунки в тубусах. Картины за бархатным канатом. Платья и жакеты, туфли и перчатки, искусно украшенные бисером, драгоценными камнями и вышивкой. Даже выставленная здесь кровать с изумительной резьбой, покрытая эффектными стегаными одеялами и гобеленами, явно была магнитом.

У каждого дверного проема стоял громила с оружием наперевес.

Какими бы ни были ставки на Волшебных базарах раньше, сейчас они многократно возросли.

Диклан оказался лицом к лицу с Магриттом.

Для него стало такой неожиданностью увидеть картину в подобном антураже, что он не смог изобразить привычное равнодушие. Знаменитое полотно, официально названное «Сын человеческий», большинству людей, далеких от искусства, было известно как «Человек в котелке», что на самом деле являлось названием другой, менее известной картины Магритта с изображением голубя. На выставленном здесь полотне был изображен анонимный бизнесмен в темном пиджаке, красном галстуке и шляпе-котелке. Он стоял лицом к зрителю на фоне каменной кладки. Его руки безвольно свисали вдоль тела, а один из локтей был слегка согнут в неправильную сторону. Черты его лица полностью скрывало парящее перед ним зеленое яблоко.

Во время учебы в старших классах с Дикланом приключился период умеренной одержимости этой картиной. Или скорее одержимости тем, что говорил о своей работе сам Магритт, он считал, что зритель отчаянно хочет увидеть лицо мужчины не потому, что оно наверняка интереснее яблока, а потому, что, в отличие от яблока, оно скрыто. Диклан записал слова Магритта на первой странице своей тетради по английскому языку за ту четверть и до сих пор помнил их слово в слово как стих из Библии.

– Красавец, не правда ли? – спросила Барбара Шатт, бочком придвинувшись к Диклану. Представительница Боудикки, как всегда, выглядела обманчиво безобидной в невзрачной блузке с криво приколотой, оскорбительно безвкусной булавкой в виде петуха. У края бокала с шипучим напитком в ее руке лопались крошечные пузырьки воздуха.

– Сперва ты смотришь на нее и думаешь: вау, это картина! А потом понимаешь: опаньки, я ведь уже видел ее раньше, это та самая картина.

Они стояли плечом к плечу, настолько близко, что Диклан слышал, как она сопит носом, и чувствовал запах ее духов.

Он сказал:

– Все видимое скрывает под собой что-то другое, и мы всегда хотим увидеть то, что скрыто за видимым.

– Откуда это?

– Это слова Магритта.

– О! Ты умница. А в моей голове нет места цитатам. Вот шутки другое дело! К примеру, послушай: почему нос не может быть длиной двенадцать дюймов?

Диклан промолчал. Пауза затянулась, пока он наконец не сообразил, что должен что-то ответить.

– Почему?

– Потому что тогда он был бы ногой![10] – она смеялась так громко, что едва не расплескала свой напиток. – Вот умора! Кстати, а где твоя подруга Джордан? Решила взглянуть на ожерелья? А может, смотрит кольца, если ты понимаешь, о чем я, парниша?

– Она не пришла, – ответил Диклан и сразу понял, что она знала об этом.

В свете этой новости ему пришлось пересмотреть свое мнение о ней.

– Ох, милый, но мы так хотели, чтобы она пришла, – сказала Барбара Шатт. – Дело не в том, что мы не рады такому красавчику, как ты! Но…

– Когда мы просим о чем-то, и вы соглашаетесь, мы ожидаем, что просьба будет выполнена, – вмешалась в разговор Джо Фишер. Сегодня она собрала свои прямые волосы в очень тугой пучок, поэтому ничто не скрывало ледяное выражение ее лица. – И думаю, сделка заключалась в том, что вы приедете сюда с Джордан Хеннесси и информацией о собственности вашего отца.

– Мы еще не заключили сделку, – возразил Диклан. – Предполагалось, что сегодня мы обсудим условия. Я ясно дал это понять.

– Ой, я не поняла по телефону, – сказала Барбара Шатт Джо Фишер. – А ты поняла? Черт возьми, похоже, это тоже большое, жирное «нет». Мне очень жаль, что вы проделали такой долгий путь, но мы ничем не сможем вам помочь.

Диклан постарался говорить как можно спокойнее.

– В Амбарах есть немало вещей, которые могут вас заинтересовать. Решение Джордан – это ее выбор, не мой. Она не имеет никакого отношения к моим делам.

К его изумлению, Барбара Шатт и Джо Фишер просто отвернулись от него и направились по своим делам, увлеченно болтая на ходу. Видимо, он должен был побежать за ними и умолять, чтобы они могли снова ему отказать.

Он сказал, повысив голос:

– Значит, так вы заканчиваете разговор со своими клиентами?

Обе женщины остановились и повернулись к нему.

Барбара Шатт сказала:

– Милый, твой отец умер, а брат исчез. Остался только ты. Ты услада для моих глаз, если понимаешь намек, но в остальном какой с тебя прок?

– Пожалуйста, выпроводите этого человека, – сказала Джо Фишер охранникам.

И его действительно вывели под конвоем из двух охранников. Снова в лифт, где проснувшаяся девушка проговорила: «Лот 531». Один из охранников ударил ее ногой по лицу. Греза тихо постанывала, пока кабина не опустилась ниже и коллекция магнитов не перестала на нее воздействовать. Назад по коридору, мимо пленников Боудикки, включая Энджи без рук. Обратно в вестибюль, где стояли люди в кевларе, призванные убедиться, что только обладатели соответствующих капиталов могли получить доступ к новому ценному товару.

Он снова оказался на темном тротуаре. Вокруг шумел ночной Нью-Йорк: гудки машин, сирены, крики. По кварталу гулял ветер. Позже он раздует пламя пожара до небес.

Диклан долго стоял посреди тротуара, дрожа от холода. Совсем недавно он был окружен живительными магнитами, которые могли бы сделать жизнь Мэтью бесконечно проще, предотвратить их ссору, остановить его…

(Он мертв.)

И «Сын человеческий»… Диклан не сомневался, что, будь у него этот шедевр, он смог бы разбудить Ронана. А если он разбудит Ронана, тогда… тогда…

(Он мертв, он мертв, он мертв.)

Он вдруг почувствовал, что существует некая версия его самого, которая, наверное, никогда не сдвинется с этого тротуара. Она будет стоять здесь вечно, пока его сердце не перестанет биться, сколько бы времени это ни заняло.

Но вместо этого он расправил плечи. Глубоко вздохнул. Он чувствовал себя опустошенным.

Он написал Джордан: «ты была историей, которую я выбрал».

Затем Диклан вернулся в отель.

– Что тебе нужно? – спросил один из охранников.

– Я кое-что забыл, – ответил Диклан и достал свой телефон. – Вы не подскажете, что это значит?

Когда мужчина склонился, чтобы посмотреть на экран, Диклан выхватил из его кобуры пистолет и выстрелил во второго охранника.

Первый отшатнулся, потянувшись за пропавшим пистолетом, Диклан подстрелил и его тоже. Затем снял с его пояса нож и подобрал пистолет второго охранника.

Как только он распахнул противопожарные двери, ведущие в коридор, пленники повернули головы в его сторону.

Не проронив ни слова, Диклан двинулся по коридору, на ходу срезая ножом стяжки с запястий несчастных.

Лифт открылся. Над лотом 531 стоял охранник.

Диклан застрелил и этого. Подобрал его пистолет и вытащил лот 531 в коридор.

Он повернулся к пленникам.

– Бегите, – сказал он. – Почему вы все еще сидите? Они мертвы. Забирайте ее. Убирайтесь отсюда.

Из дверей неподалеку повалили люди в форме. Раздались выстрелы. Отстреливаясь, он забежал в лифт.

Десятый этаж. Он направлялся на десятый этаж.

Вверх.

Руки и обувь Диклана были забрызганы кровью. Чужой. Он слышал крики на этажах, мимо которых проезжала кабина.

Двери лифта открылись. Седьмой этаж, не десятый. Опять охрана. Он открыл огонь, одновременно нажимая кнопку лифта.

Вверх.

На девятом этаже двери снова открылись. Еще больше охранников. Они приближались, не оставляя времени закрыть двери.

Диклан ударил ножом того, что оказался ближе, застрелил следующего и выскочил из лифта, откатываясь к стене. Ему вслед посыпались выстрелы.

Ему встречалось все больше стрелков, пока он продвигался по коридору к лестнице, а затем поднимался наверх, выше и выше. Оставляя позади груду трупов. Иногда двери комнат, мимо которых он проходил, на мгновение приоткрывались, но завидев стрельбу, их снова захлопывали. Вверх по лестнице, вверх.

Десятый этаж.

Его окружили живительные магниты и охрана, а у него закончились патроны.

«Сын Человеческий» смотрел на него из-за яблока.

(Мертвы, все мертвы.)

Диклан достал из кармана серебряную фляжку и отвинтил крышку. Как только в него полетели пули, из горлышка фляги вырвались существа. Дым и одновременно гончие, темные и грозные, заклубились над ковром. Твари залаяли, из пастей хлынул свет, яркий как солнце, подпитывающий их изнутри.

Они умирали с голоду.

Псы набросились на охранников, пожирая летящие пули. Они не осторожничали.

Это были солнечные песики Ронана, присненные защищать его братьев, но способные разорвать и их, как только закончатся злодеи. Все, что они знали – это убивать.

Диклан нащупал незапертую дверь и едва успел проскользнуть внутрь, как за его спиной раздались крики. Дверь оказалась чуланом. Стоя в темноте, он жадно хватал ртом воздух. Звук его дыхания и стук сердца почему-то казались громче отвратительных звуков, доносившихся из-за двери.

Когда наконец все стихло, Диклан для верности отсчитал шестьдесят секунд.

Затем снова открутил крышку фляги и рискнул вернуться в комнату.

Все пространство было усеяно телами; среди них, тяжело дыша, кружили по-прежнему голодные псы. Из открытых пастей тварей вырывалось адское пламя; на их призрачных мордах не виднелось ни пятнышка крови, хотя судя по коврам, ситуация должна быть обратной.

– Пора, – сказал Диклан, – заканчивать.

Услышав голос, стая бросилась к нему, оскалив огненные пасти, голодные и ненасытные. На секунду Диклан подумал: вот и все.

Но солнечные псы закружились вихрем и аккуратно, словно видео в режиме перемотки, вернулись во фляжку.

Диклан плотно завинтил крышку.

В накрывшей комнату мертвой тишине он, перешагивая через трупы, направился к «Сыну Человеческому». Пытаясь представить, как везет полотно в машине, возвращаясь в Массачусетс. Представляя, как принесет его Ронану, который навсегда застрял в ловушке в том темном коридоре. Думая о том, что скоро снова увидит Джордан.

Но все это осталось скрытым за тем, что он видел перед собой.

– Нет, – сказала Барбара Шатт. – Вы уже достаточно натворили, молодой человек.

Женщина появилась из лифта. Ее лицо тоже было забрызгано кровью. Чужой.

– Дело уже сделано, – сказал Диклан.

В ответ Барбара Шатт приподняла брови и посмотрела мимо него. Возможно, она блефовала, но Диклан, проследив за ее взглядом, обернулся.

Позади него стояла фигура с пистолетом в руках. Он успел лишь заметить, что это его мать – Мор О-Коррах.

И она в него выстрелила.

28

– Как думаешь, что Лесу от нас надо? – спросил Ниалл. Он сказал «Лес», потому что Мор называла существо из их снов так же. Однако знал, что в действительности они имели дело не с лесом. Это слово просто обозначало место, где обитало существо, и отображало, насколько огромным оно было. Корни в одном мире, ветви в другом. Хотя оставалось неясным, где находились они, в ветвях или в корнях. Ниалл предположил, что на стороне, где ближе солнце, но не исключено, что под землей.

Обычно сны о лесе навевали именно такие мысли. Ниаллу это было не по душе. Он чувствовал, как его мозг закипает от этих мыслей, готовый сломаться под тяжестью осознания масштабов бытия. Его разум не был создан для таких открытий.

– Не знаю, правильный ли это вопрос, – ответила Мор. – Скорее, просто что ему надо?

– В чем разница?

– Почему он здесь? Зачем разговаривает с нами, вместо того чтобы заниматься своими делами там, откуда он явился?

Ниалл спросил:

– Думаешь, он демон?

Мор бросила на него тяжелый взгляд. Она по-прежнему считала глупым его увлечение религией, ведь они оба умели приносить вещи из снов. Но он считал, что мир полон тайн, о которых не упомянут на мессе. И он был счастлив быть одной из них. Ниалл нуждался в вере, что у кого-то помимо него, Мор и Леса есть план, и поэтому собственный ему не понадобится.

– Скорее бог, если говорить в таком ключе, – ответила она. – Чем бы оно ни было, думаю, оно крайне любопытно. Иногда мне кажется, что оно хотело бы быть нами. Человеком. Оно жаждет увидеть больше; вот почему оно постоянно нас подталкивает.

– Увидеть больше чего?

– Больше нашего мира. Я лишь хочу сказать, мне кажется, оно не отказалось бы от пары ног.

– Ну, моих оно точно не получит… мне нужно кормить коров! – отрезал Ниалл. Он сохранял непринужденный тон, но оба знали, что ему не по себе от этого разговора. Они настолько сблизились с существом из Леса, что идея подарить ему свои ноги казалась уже не такой невероятной, как прежде. Ниалл позвал Диклана и сунул ему в руки пару перчаток.

– Пойдем, малыш, поможешь мне. Твоей маме нужно побыть одной, – сказал он и вышел из дома.

Ему казалось важным давать Мор пространство. Потому что все чаще он думал, что если не даст ей немного свободы, она заберет ее себе всю. Наладив контакт с Боудиккой – так называли себя люди, скрывавшиеся за визиткой, которую получил Ниалл, – Мор начала совершать вылазки за пределы Амбаров. Поначалу она уезжала на час или два, потом на полдня, затем на день, а после и на несколько дней. Она исчезала без предупреждения и возвращалась так же, без объяснений и извинений, как кошка. И каждый раз по возвращении ее глаза светились силой и задором, так что Ниалл не мог с этим бороться. Чем бы Мор ни занималась, она нуждалась в этом, и кто он такой, чтобы ей запрещать? Как и Лесу, ей хотелось иметь пару ног и пространство, чтобы их использовать, и Ниалл не собирался сажать ее на цепь.

Однако это тяжело воспринял Диклан. С его любовью к строгим правилам и тщательно продуманным планом он все чаще и чаще не мог на нее положиться. Планы, в которые была вовлечена Мор, нередко срывались, поскольку она снова внезапно исчезала.

– Мари, – сказал Ниалл однажды ночью, когда она вернулась поздно и забралась к нему в постель, – ты не думала когда-нибудь взять большого Ди с собой в поездку?

– Мор, – ответила она. В действительности ее звали Мари Карри, в браке она стала Мари Линч, как и мать Ниалла. Факт, который она всегда ненавидела.

– Что? – ему показалось, она сказала по-английски more – больше, а не по-ирландски Mór – большой.

Она ответила:

– Я решила сменить имя. Мор О-Коррах отлично звучит, тебе не кажется? Я стану Мари Мор, а твоя мать пусть будет Мари Биг. Победа за мной.

– Ты больше не хочешь быть Линч?

– Я больше не хочу быть Мари Линч.

Ему показалось, что Мор ухитрилась незаметно вклинить в разговор одну из болезненных тем своих снов, но Ниалл просто сказал:

– Ладно. – Он не собирался называть ее именем, которое ей было не по нраву. Она бы не на шутку обиделась.

– Ты на меня не сердишься?

Одно другому не мешало. Ниалл тихо ответил:

– Я хочу, чтобы ты была счастлива. Я счастлив, когда счастлива ты.

Темная вирджинская ночь хозяйничала в их спальне, принеся с собой привычные им звуки – стрекотание сверчков, шум деревьев, тревожный лай лисицы в поле.

Мор приподнялась на локте и спросила:

– Ты действительно имеешь в виду то, что сказал, да? Ты испытываешь такие сильные чувства. Могу я поделиться с тобой тем, о чем никогда никому не рассказывала?

Ниалл поцеловал ее в щеку. Мор смотрела на него, широко раскрыв глаза.

– Мне кажется, у меня их нет, – сказала она.

Ниалл покачал головой, слегка улыбнувшись, не понимая, что она пытается сказать.

Она продолжила:

– Нет, правда, когда ты говоришь, что рад за меня, рад, что я счастлива, я вижу, что ты это чувствуешь. Ты говоришь это не потому, что тебе что-то от меня нужно; внутри тебя действительно есть чувства.

Ниалл тоже поднялся.

– Любовь моя, я не понимаю, что ты пытаешься сказать. Ты что-то говоришь мне только потому, что я хочу это от тебя услышать?

– Точно, да! – она обрадовалась, что он догадался, и вовсе не стыдилась. – Но дело в том, что я долгое время считала, что ты поступаешь так же. Я думала, все так делают. Словно мы все участвуем в грандиозном спектакле, в котором, если тебя спрашивают, как у тебя дела, ты должен отвечать «хорошо». Но, выходит, на самом деле все не так, верно? Потому что, когда ты говоришь, что любишь меня, ты действительно испытываешь это чувство, да?

Ниалл погладил ее пальцы, желая убедиться, что они настоящие, что он не спит, ему не снится кошмар, и это его настоящая жена. Он чувствовал легкую нервозность, как в ночь, когда они решили бежать из Ирландии.

– А ты нет? – спросил он.

– Не думаю, не так, как все люди, – ответила она. – Одни полагают, что любить – это больно, других любовь делает счастливыми. Я просто наблюдала, как люди говорят «я тебя люблю», и решила попробовать быть как все и научиться делать это правильно. Я так долго притворялась, что такая же, как все. Но я не думаю, что люблю… скорее испытываю интерес. Трудно судить, ведь я не могу залезть к тебе в голову, но кажется, ты чувствуешь иначе.

Ниалл медленно проговорил:

– Значит, ты кто-то вроде психопатки?

Она весело рассмеялась.

– Социопатка, полагаю, поскольку у меня есть совесть! Я изучила вопрос. К счастью для тебя, я дружелюбная социопатка.

– Значит, когда ты признавалась мне в любви, ты никогда не говорила всерьез?

– Мне было бы жаль, если бы ты умер, – призналась она. – Прежде я никогда об этом не беспокоилась. Я представляла, что мои сестры умерли. Или мать. И старалась понять, расстроюсь ли я из-за этого. Твердила себе, что конечно расстроюсь, но в душе всегда знала, что это не так. Думаю, я могу огорчиться, но для этого нужен повод гораздо серьезнее, чем для большинства людей. Я никогда и никому об этом не рассказывала, кроме тебя.

Тогда она его поцеловала, но теперь он не имел понятия, что бы это значило.

– Давай дадим Лесу то, что он хочет, – сказала она, внезапно разволновавшись как девчонка, – и тогда он даст нам то, что хотим мы.

Ниалл не понимал, действительно она взволнована или просто пытается добиться его согласия. Он спросил:

– И чего же мы опять хотим?

– Всего, – ответила она.

Ниаллу вполне хватало Амбаров, Мари Линч и Диклана. Но он чувствовал, что рискует лишиться одного из пунктов списка.

– Чего он хочет? – спросил он.

– Грейуорен.

Откуда взялось имя? Это случалось прежде? А что, если да? Он не желал знать ответ ни на один из этих вопросов.

Но Ниалл любил Мор и боялся ее потерять, поэтому сказал:

– Хорошо.

29

По мнению Лилианы, проблема в старости заключалась в том, что чувства становятся менее острыми, приглушенными. С каждым днем все труднее вспомнить, какими яркими и значимыми они казались когда-то. Каково лишиться сна от предвкушения. И как больно кого-то терять.

Лилиана хорошо помнила проявления чувств, но в последнее время ей все чаще казалось, что она лишь разыгрывает те чувства, которые когда-то испытывала. Она так много видела, так много пережила и слишком часто прощалась.

В компании Кармен Фарух-Лейн она вспоминала, какими необъятными ее чувства были когда-то. А так же напоминало, как мало их осталось у нее теперь.

В дни, последовавшие за взрывом бомбы Натана, Фарух-Лейн захлестывали эмоции. Они словно поменялись ролями с Хеннесси, которая вдруг стала молчаливой и сосредоточенной. А еще безжалостной в своих атаках на искусство в подвале. Она пыталась, терпела неудачу, пыталась, терпела неудачу и снова пыталась создать еще один живительный магнит. Фарух-Лейн, напротив, превратилась в неиссякаемый источник шума. Куда бы она ни направилась, Кармен всюду включала оперу, если только опера не начинала играть сама. На кухне заливались теноры, пока она задумчиво смотрела в заднее окно на маленький гараж. Волнующие контратеноры лились через динамики в продуктовом магазине. Сопрано траурно завывали в салоне машины, когда она ехала в полицейский участок, чтобы обсудить новости о взрыве и охоте на Натана. Баритоны грозно урчали над головами растерянных сотрудников автокафе. Меццо-сопрано звучало громче, чем могли выдержать ее наушники, пока она, обливаясь потом и задыхаясь, трусцой оббегала квартал. Опера, опера, опера. Фарух-Лейн и ее призрак. Только они могли понять друг друга, почувствовать всю невыносимость ситуации.

Лилиана поймала Фарух-Лейн за локоть после одной из пробежек и мягко удержала ее на месте. Кожа Фарух-Лейн одновременно горела и мерзла – противоречие, ставшее возможным благодаря забегу на несколько миль холодным ранним утром.

– Кармен.

Фарух-Лейн проговорила:

– На моих руках столько крови.

Она вела себя невыносимо. Ее нельзя было уговорить или переубедить. Невозможно заставить умерить свои чувства. Она кипела во время завтрака. Тлела, принимая душ. Горела и обугливалась весь день до тех пор, пока ей не удавалось наконец заснуть. Все, о чем она могла говорить или думать, это о том, что она натворила, что сделал Натан и что теперь предпринять, чтобы этого не повторилось.

Однажды вечером Фарух-Лейн столкнулась с Хеннесси, поднимающейся из подвала.

– Хеннесси, ты можешь снова включить силовую линию?

– Что? – хором воскликнули Лилиана и Хеннесси.

– Шар работает в обратную сторону? – спросила Фарух-Лейн. – Если бы силовая линия снова заработала, ты смогла бы приснить что-нибудь, чтобы найти его и уничтожить. Или хотя бы помочь привести его к нам. Выяснить, есть ли у него бомба побольше или что-нибудь еще хуже…

– Стоп, стоп, стоп, – ответила Хеннесси. – Притормози, как сказал бы Папа Римский. Во-первых, нет, шар – игрушка одноразовая, ее можно выбросить или пустить в переработку, смотря насколько далеко ближайшая свалка. Он – кнопка выключения, а не рубильник. Во-вторых, я не тот сновидец, каким вы меня считаете. Я способна лишь сыграть одного из них по телевизору. Клянусь, все, что я могу тебе предложить, – это мой меч. В-третьих, неужели ты швырнешь меня Кружеву ради того, чтобы остановить своего брата? В-четвертых, я хочу писать как скаковая лошадь, можно я уже пойду?

В ответ телевизор над камином разразился тревожной арией.

Все это напомнило Лилиане о том, как давно она не испытывала таких сильных чувств.

В один из особо погожих деньков Хеннесси и Лилиана стояли на маленьком крыльце, наблюдая, как Фарух-Лейн с горящими глазами пылесосит салон машины, из которой на всю улицу воет опера. Хеннесси стряхнула пепел с сигареты и выпустила кольцо дыма в сторону Кармен.

– Красивое зрелище, не правда ли? Все равно что смотреть, как вулкан по одному уничтожает невинных жителей деревни, пока они спят в своих кроватках.

– Она винит себя, – сказала Лилиана.

– Прекрасно! Ей, блин, стоило бы. Фраза «я выполняла приказ» – неспроста не стала девизом скаутов. – Хеннесси повернулась, оперлась на локти и посмотрела на Лилиану. Со своей огромной шевелюрой, в винтажном пальто и кожаных штанах Хеннесси выглядела совершенно неуместно на крыльце коттеджа, словно ее занесло сюда для шутливой фотосессии. Лилиане пришло в голову, что Хеннесси почти, но не совсем ее противоположность. – Как думаешь, Провидица, мне стоит беспокоиться о рождественских подарках в этом году?

– Я беспокоюсь, – сказала Лилиана.

На самом деле имея в виду: я помню, каково это – беспокоиться.

– Знаю, невежливо не спросить у женщины про возраст, – продолжала Хеннесси, – так сколько тебе лет? Ой, подожди, наверное, я что-то перепутала. Но какая уже разница, так что сколько тебе лет?

Она спрашивала далеко не первый раз. И не пятый. И даже не седьмой. Лилиана поинтересовалась:

– Почему ты все время об этом спрашиваешь?

Хеннесси прикурила еще одну сигарету от первой и сунула обе в рот. Она заговорила, а с ее губ, как клыки вампира, свисали две сигареты.

– Потому что в последние дни у меня было много свободного времени, чтобы еще раз обдумать решение отключить силовую линию. Да и вообще, знаешь ли, поразмыслить о том опыте, который привел меня к моменту, когда я решила провернуть это прямо посреди кафе. И мне кажется, что идея всецело принадлежала тебе. Разумеется, наша старая добрая Фрукла тебя поддержала. Потому что быть слегка легковнушаемой, чтобы не иметь дела с последствиями собственных фиговых идей – это ее главная фишка, не так ли?

– Все не совсем так…

– Пожалуйста, Лилиана, оставайтесь на линии, вам ответит первый освободившийся оператор, а пока ты ждешь, послушай меня: как ни крути, отключение линии было чертовым экспромтом. – Хеннесси бросила взгляд на Фарух-Лейн, из динамиков по-прежнему лились рулады на итальянском. – В смысле, кто знает, верное это было решение или нет. Возможно, это поможет в будущем. Апокалипсис предотвращен! Спасено восемьсот миллиардов человек, или сколько там проживало на планете на тот момент. Как ни крути, а цифра приличная, даже учитывая, что при этом погибло людей гораздо больше, чем от бомбы Натана. И все же думаю, ты согласишься, что нужно иметь определенный склад характера, чтобы решиться на такое, да? Ни доли сомнений. Давай, нажми на кнопку Хеннесси, соляные столпы в деле. Наверное, так мог поступить либо настоящий придурок, либо кто-то с сердцем настолько черствым, что оно давно превратилось в гребаный сухарь. И так далее, и так далее, так сколько тебе лет, Лилиана?

Провидица чувствовала себя зажатой между двумя штормовыми фронтами. Атака оперы с одной стороны и Хеннесси с другой.

– Это было непросто, – сказала Лилиана.

Девушка выдержала ее взгляд.

– Я знала, что это было непросто, – поправила себя Лилиана.

Удовлетворенная, Хеннесси затушила сигареты. Похоже, она не ожидала, что Лилиана выразит сожаление или внесет какую-то ясность. Она сказала:

– Как думаешь, копы способны добраться до ее брата, пока мы сидим тут и играем в дочки-матери? По шкале от единицы до абсолютной мерзости, насколько плохо надеяться, что ситуация разрешится сама и без нашего участия?

Сперва Лилиана попыталась сообразить, что бы Хеннесси хотела услышать от нее в ответ, а затем спросила себя, что думает об этом на самом деле. Она покачала головой.

Хеннесси оттолкнулась от перил, позади нее грянула старинная ария Генделя. Изогнув бровь, девушка взмахнула рукой в воздухе, словно дирижируя оркестром.

– Сколько тебе было, Лил, когда написали эту музыку? Когда ты собираешься поступить правильно?

– И что по-твоему я должна сделать?

Хеннесси, пожав плечами, прошествовала мимо нее в коттедж.

– Ну, большинство из нас давно простились с насиженными местами.

30

Мэтью Линч никогда раньше не проводил столько времени, спрятавшись в мебели.

В детстве, когда он играл с братьями в прятки в Амбарах, ему нередко приходилось довольно долго сидеть в укрытии. В спальне родителей стоял шкаф, в котором мог спрятаться маленький ребенок. В гостиной был сундук, в котором помещался ребенок неразумных размеров, если сперва вытащить оттуда одеяла. Несколько комодов, обитающих в гараже, предназначались для самых смелых. А сломанная стиральная машинка в одной из хозяйственных построек для по-настоящему отчаянных.

Обычно это длилось считаные минуты. Самое большее – часы, если крышка машинки защелкнулась и Мэтью застрял внутри.

Но не дни.

Дни – слишком долгий срок, чтобы тихонько сидеть внутри стола, тем более когда твоя единственная компания – Брайд в противоположном углу.

По-моему, в комнате уже никого нет! – жестами показал Мэтью Брайду. В прошлом году мальчик изучил курс американского языка жестов, пытаясь компенсировать свой позорный провал по французскому. Он искренне обрадовался возможности с кем-то попрактиковаться, хотя Брайд и не торопился осваивать язык.

Мужчина уставился на Мэтью, его глаза блестели в полумраке. Он расположился как можно дальше от мальчика, примерно в метре от него. Стол, в котором они прятались, был около трех метров в длину, с глухими стенками из материала, похожего на МДФ[11]. Свет проникал лишь через узкие щели плохо подогнанных стыков и случайные зазоры в местах, где боковины стола встречались с износоустойчивым ковром на полу.

Наверное, нам уже можно разговаривать! – показал на пальцах Мэтью.

Брайд, не сдвинувшись с места, ответил, особенно ловко изобразив последнее слово: «Я занят».

Он не был занят. Он ничего не делал. Здесь нечем было заняться.

Брайд оказался совсем не таким, как ожидал Мэтью.

Для начала, его, похоже, совершенно не интересовали преступления. Исходя из того, что он о нем слышал, Мэтью решил, что первым делом после освобождения из центра помощи Брайд захочет что-нибудь уничтожить или украсть, а заодно завербовать Мэтью и в придачу пару прохожих в свою секту. Однако ничего подобного Брайд не сделал. Вскоре после того, как Мэтью умыкнул его из Медфордского центра помощи, Брайд совершил единственный более или менее похожий на криминал поступок. Он воспользовался сдачей Мэтью с игровой приставки, чтобы взять такси и отправиться в город на поиски Буррито – незаметного автомобиля, присненного Ронаном. Потратив несколько часов на поиски, Брайд психанул и пнул чей-то «Мерседес». Он оставил вмятину, но не оставил записки. Бандит.

А кроме того, он вовсе не был страшным. Судя по тому, как Диклан говорил о нем, Мэтью ожидал, что он окажется жутким злодеем. В школе им часто рассказывали, что диктаторы зачастую не кажутся пугающими при личной встрече, наоборот, они производят впечатление классных ребят, людей, с которыми интересно потусоваться. Внешне Брайд выглядел крутым, но вел он себя определенно не круто. Он подолгу молчал, насупив брови на обветренном лице и спрятав руки в карманы куртки. А когда все же заговаривал, то произносил длинные фразы, которые никак не укладывались в голове Мэтью. Они говорили о чем-то другом, как вдруг Брайд отвлекался и выдавал: «Сознание – это карта всех мест, где мы когда-либо бывали и будем, и все же никто из присутствующих с ней не сверяется, и поэтому она утеряна». И тогда Мэтью спрашивал:

– Ты никогда не читал о клинической депрессии?

К тому же Брайд вовсе не казался одержимым Ронаном. Мэтью переживал, что он решит отыскать брата и снова заморочить ему голову. По словам Диклана, именно этим Брайд раньше и занимался. Однако Брайд выглядел искренне печальным всякий раз, слыша его имя. Сам он упомянул его лишь однажды, в самый первый вечер, когда зашел в какой-то паб и вышел оттуда с огромной пачкой денег. Он пробормотал: «Спасибо, Ронан Линч». И больше ничего.

– Знаешь, я никогда раньше не любил музеи, – театральным шепотом сообщил Мэтью. Он был уверен, что в галерее ни души, однако не на все сто процентов. – Не понимал, какой в них смысл. Когда в школе приходилось ехать на экскурсию, я сочинял в голове песни. Однажды я придумал песню о мануальном терапевте. Мне просто понравилось, как звучит фраза «мануальный терапевт». Кстати, ты в курсе, есть ли у тебя кости?

В данный момент они вдвоем были в музее.

Им пришлось здесь быть.

Побег из Медфордского центра помощи прошел без сучка и задоринки. Как только они отвязали Брайда от кровати, он поспешно застегнул свою синюю ветровку до самого подбородка, от чего она стала похожа на форменную куртку, накрыл кровать простыней, положил сверху пару стульев, искусственный цветок в горшке и бросил сверху планшет. Затем они с Мэтью, как тележку, выкатили кровать из палаты, словно они пара рабочих, которым велели передвинуть мебель по вполне прозаичным причинам. Не встретив никого в коридоре, они двинулись к служебному выходу и выкатили мебель к мусорным бакам. Мэтью достал ключи от машины, но Брайд сказал, что копы поймают их в считаные минуты, хочет ли он быть пойманным уже через пару минут?

Их не поймали, но кулон с лебедем не продержался долго.

Они вышли из магазина, где купили одноразовый телефон, но еще не успели его включить. Вдруг кожа вокруг глаз Брайда натянулась, он проговорил:

– В этом месте не стихает вой – лучше бы я умер. Зачем я только согласился сюда прийти.

Мэтью не помнил, что случилось после.

Он очнулся уже здесь, под музейным столом посреди выставки Климта в МИД. Сюда их привели девушки Ханна и Клэр, а еще парень по имени Муса. Двое из них работали в музее, а третий был студентом художественного факультета, но Мэтью никак не мог вспомнить, кто из них кто. Очевидно, Брайд приходил к ним во снах, поэтому они приносили ему и Мэтью бутерброды, пока он не «придумает что-нибудь».

И это «что-нибудь» Брайду только предстояло придумать.

Мэтью начал вести маленький дневник; его дал ему Брайд. Он поинтересовался у мальчика, станет ли тот записывать свои мысли, а не болтать вслух, если Брайд купит ему ежедневник. Получив положительный ответ, мужчина немедленно выдал Мусе денег из пачки наличных из паба, чтобы парень купил в сувенирной лавке книжицу.

В основном Мэтью записывал то, что говорил ему голос.

Он слышал этот голос уже много лет, особенно часто после того, как силовая линия начала немного барахлить, а Ронан то и дело истекать ночной грязью. Голос всегда говорил одно и то же, например: Мэтью, ты слушаешь? Мэтью, есть и другой способ, Мэтью, найди меня, и Мэтью, разве ты не хочешь большего?

Здесь, в музее, голос звучал каждую ночь. И Мэтью слушал. Все равно заняться ему было нечем. Из-за камер наблюдения и охранников они не могли бродить по музею даже после закрытия. Все что оставалось, свернуться калачиком и спать, как Брайд, или свернуться калачиком и слушать, как Мэтью.

– О чем пишешь? – тихо спросил Брайд.

– О том, что говорит мне голос, – ответил Мэтью. Не бойся, Мэтью. Это проще, чем ты думаешь.

– Голос? Так ты его называешь? – сказал Брайд. – Хотя уже неважно. Мир еще не умер, но с тем же успехом мог быть мертв, таская собственный труп из кафе в актовый зал на концерт альт-рока, не способный ни на что, кроме как удерживать себя наяву, но не больше.

– Не расстраивайся, что не можешь жить как раньше, – ободряюще сказал Мэтью. Он вырвал чистую страницу из дневника. – Ханна принесла еще одну ручку. Может, станет легче, если ты что-нибудь нарисуешь?!

– Мир вот-вот вспыхнет огнем, а мы развлекаемся всякой ерундой и рисуем картинки, мочась в бутылки в темноте. – Однако он сел прямо и взял протянутый лист.

– Вот видишь, как классно мы проводим время, – мягко сказал Мэтью.

– Я создан не для того, чтобы классно проводить время, – ответил Брайд. Он изобразил на бумаге нечто, похожее на торнадо, словно кто-то пытался отнять у него ручку, пока он рисовал. – Место, которое вы называете миром, – всего лишь его половина. Вторая скрыта по другую сторону зеркала. Все равно что любить ночь, никогда не видя дня. Это обрывок фразы. Часть книги. Половина чего угодно. Бодрствовать и спать: теперь это две разные вещи. Но существует реальность, где два этих состояния идеально сплетены в одно. То ощущение, которое ты испытываешь, когда слышишь голос, разве ты не чувствуешь, что чего-то не хватает?

– Да, сто пудов! – сказал Мэтью. – Хотя одно время я думал, что это чувство от того, что мне пора перекусить. Расскажи мне еще о голосе.

– Голос с той стороны зовет тебя по имени. А по другую сторону ты взываешь о чем-то. Как знать, кто услышит твой зов. Глупцы с обеих сторон слушают, подступают ближе, желая… – Брайд закрыл глаза. – Не знаю, правда ли то, что мне известно.

– Давай пока притворимся, что это так, – предложил Мэтью. – Просто действуй, говори все, что приходит на ум. Выплевывай, как сказал бы Диклан.

Брайд, казалось, неправильно понял концепцию плевка. Он продолжал:

– Я стар или молод? Я больше не знаю, реальны ли мои воспоминания, что такое реальность. Имеет ли значение, что мне не тысячи лет, если меня приснили?

Мэтью тоже размышлял об этом, совсем недавно, когда впервые узнал, что он – сон. Он нравился людям, так было всегда. Его таким создали? Или он сам заслужил их любовь? Какая, в конце концов, разница? Он поделился этим с Брайдом, который по-прежнему выводил на бумаге торнадо, все больше и больше. Голос продолжал говорить. А Мэтью подытожил:

– В общем, у большинства людей есть характерные черты, которые делают их теми, кто они есть. Например, рыжие волосы или что-то другое. И что в этом такого?

– Ничего, – угрюмо ответил Брайд.

В этом и заключалась основанная проблема бесед с Брайдом. Он либо становился нудным, либо начинал грустить. Мэтью не так уж сильно возражал против того, чтобы сидеть здесь, под столом. Реальный мир уже с трудом припоминался, когда существовал этот – маленький и незыблемый. Сложно представить, что где-то там был Диклан, взбешенный тем, что Мэтью угнал его машину, что где-то там был Ронан, загадочным образом спящий.

Мэтью, ты хочешь стать свободным? Ты слушаешь?

Мэтью продолжал стенографировать, тихонько мурча себе под нос, повторяя слова на разные лады, чтобы немного развеять скуку.

Брайд резковато спросил:

– Ты не боишься голоса. Тебя не пугает то, о чем он просит?

– А он просит меня что-то сделать?

– Да.

– Я этого не понял.

Брайд сказал:

– Если ты пойдешь у него на поводу, это тебя изменит. Изменит навсегда.

Мэтью спросил:

– А тебя изменит?

– Голос не меня просит.

– Почему нет?

– Наверное, он знает, что я отвечу «нет». Я не заинтересован в том, чтобы не заснуть. Для меня важно, чтобы мир не спал. Не я, а мы. Грезы и сновидцы. Представь, каким бы стал этот мир, если бы тебе не приходилось вымаливать собственную жизнь у картины.

– Чувак, ты самый унылый тип из всех, кого я когда-либо встречал, – заявил ему Мэтью. – Как будто над твоей головой все время висит туча. Если мне надо научиться грустить, то тебе стоит поучиться радоваться. Может, ты нарисуешь что-то другое вместо этой штуки, не знаю, шиншиллу, что ли. Хотя твой рисунок тоже неплох.

– Что такое шиншилла?

– Странный ты человек, – сказал ему Мэтью. – Вроде столько всего знаешь, и в то же время такой глупый.

Брайд, кажется впервые, слегка улыбнулся. Его улыбка напоминала улыбку Ронана, а значит, на мгновение Брайд стал чуть счастливее, однако теперь погрустнел Мэтью.

Ты же знаешь, что не получится прятаться вечно. Брайд, ты ведь понимаешь, что всему приходит конец.

Лицо Брайда застыло в напряжении.

– Он разговаривает с тобой! – воскликнул Мэтью. – Почему он заговорил с тобой сейчас?

Мэтью, ты слушаешь? Брайд, ты меня слышишь? Мэтью, есть другой выход. Брайд, это единственный путь. Мэтью, найди меня. Брайд, ты знаешь, как это сделать. Мэтью, разве ты не хочешь большего? Брайд, разве ты не мечтаешь освободиться от него?

Мэтью не успевал записывать.

– Почему он так много болтает?

Наклонившись вперед, мужчина провел пальцами под ухом Мэтью. Вздохнув, он изучил пятно ночной грязи на своей коже. Такая же черная жидкость сочилась из уголка глаза Брайда.

Он сказал:

– Потому что теперь он знает, что мы слушаем.

31

Фарух-Лейн горела и терзалась.

Ей нужно было действовать, но никаких действий не предпринималось. В прошлый раз, когда Натан убил их родителей, она взяла в руки оружие и присоединилась к Модераторам, чтобы попытаться все исправить. Теперь же никаких Модераторов не существовало. А местные правоохранительные органы не собирались строить столь же грандиозные планы, хотя и были заинтересованы в поимке Натана не меньше Модераторов.

Да, Натан оставался номером один на повестке их дня; да, они ознакомились с докладной запиской, в которой сказано, что человека, ликвидированного в Ирландии под именем Натана, ошибочно идентифицировали; да, сообщите, если он с вами свяжется, и если вспомните что-нибудь важное, что сможет помочь розыску; нет, вы больше ничем не можете посодействовать расследованию.

Разумеется, она ничем не могла помочь.

Фарух-Лейн следовала велению своего сердца, а оно, как выяснилось, не самый надежный ориентир.

Только две вещи Кармен знала наверняка: Натан сделает это снова. И все это происходит из-за нее.

Бомба в Медфорде взорвалась буквально через пару минут после того, как она покинула хранилище, почти сразу после признания Локка в том, что ими руководил кто-то другой. Словно это открытие вызвало дух Натана. Гораздо вероятнее, что он следил за ней… но как долго?

Ее не оставляла жуткая мысль, что все это время Натан хранился рядом с Модераторами. Она просто не заметила, что он лежит в темноте на полу и молча ее поджидает.

Она снова и снова прокручивала в голове события на складе, пытаясь найти зацепку, которая подтолкнула бы ее к следующему шагу. И только спустя несколько дней, посреди ночи, вдруг вспомнила, что совершенно упустила из виду еще одну пару глаз: Хеннесси. Ну, конечно, с ней была Хеннесси! Не исключено, что она тоже в этом замешана. Все возможно. Абсолютно все! В глубине души Фарух-Лейн понимала, что лает не на то дерево, но уже не могла остановиться, не могла перестать искать повод для действий, искать пункт, который можно вычеркнуть из списка, и лицо, в которое можно выстрелить. Если она сейчас ничего не предпримет, внутри ее случится что-то ужасное. Она чувствовала это.

Поэтому Кармен вскочила с кровати и спустилась в подвал, чтобы учинить допрос.

К ее удивлению, Хеннесси убрала за собой бардак, оставшийся после ее истерики, но заменила эту напасть новым бедствием: стихийным нашествием холстов, эскизов, палитр с красками, обернутых полиэтиленовой пленкой, и диванных подушек, уложенных в виде уютного гнездышка для сна. Но, в отличие от результатов ее истерики, в этом беспорядке явно прослеживалась система. Он занимал все пространство, не лишая его рабочего места.

В данный момент Хеннесси стояла под яркими лампами, работая над автопортретом. Картина представляла собой причудливое, забавное произведение искусства. Длинные переплетенные линии, вытянутые и кривые, образовывали умышленно искаженную фигуру. Не упыря Хеннесси, а смешливой девушки, которой она порой бывала.

Рядом на рабочем столе стояла клетка для хомяка, в которой, ритмично постукивая золотым хвостом по пластику, бегала в колесе присненная мышь. Что-то в подвале излучало достаточно силовой энергии, чтобы не дать ей заснуть.

Фарух-Лейн без обиняков спросила:

– Как Натан узнал, что мы на складе? Там никого не было, кроме нас с тобой.

Хеннесси, стоявшая к ней спиной, ответила, не потрудившись отвести взгляд от портрета:

– И всех Модераторов.

– Они спали. С нами разговаривал Локк. Значит, остаемся только ты и я.

Царап, царап, царап. Хеннесси растушевала тени под глазами.

– Безусловно.

– Мы бы наверняка услышали, если бы на склад вошел кто-то посторонний.

– Итак, ты пришла к выводу, что это сделала я? – сказала Хеннесси. Ее голос звучал беззаботно. Она продолжала рисовать. – Тогда, полагаю, делай то, что должна.

Фарух-Лейн понимала, что ведет себя неразумно, и знала, что Хеннесси тоже это понимает, и от того чувствовала себя еще более неразумной. Обычно в такие моменты начинала звучать опера.

И тут она заметила знакомую ткань, небрежно брошенную на край стола и перепачканную красной краской.

– Это моя блузка?

Царап, царап, царап. Хеннесси прорисовывала татуировки на шее героини портрета.

– Она валялась на полу.

– Наверное, выпала из сушилки!

– Я верю в правило десяти секунд: если что-то упало на пол и пролежало там больше десяти секунд, можно смело это выбрасывать. Кстати, она все еще пахла тобой.

Блузка выглядела испорченной, но Фарух-Лейн из принципа подошла и схватила ее. Однако, возвращаясь на место, она замедлила шаг. Из тени на противоположной стене на нее смотрел массивный портрет Фарух-Лейн. Хеннесси его закончила.

Кармен не смогла удержаться и не взглянуть поближе. Это казалось невозможным, но с тех пор, как она видела портрет в последний раз, он стал еще лучше. Ее глаза – ошеломительные, светящиеся жизнью, влажные, мерцающие, смотрели на нее с холста. Волосы выглядели осязаемыми и блестящими.

И выражение лица. Это все еще была Фарух-Лейн, но лучше. Теперь ее портретная версия не просто бездушно пылала. Она горела целеустремленно, уверенно, преданно, честно, неумолимо, мощно. Могущественно. Фарух-Лейн никогда не обладала могуществом.

По-прежнему царапая холст, Хеннесси непринужденно продолжила:

– Помнишь того Зета, которого вы с парнями пристрелили в Пенсильвании, ее звали Рианнон Мартин? Ей снились зеркала. Только они. Она ни разу не приснила ничего другого. Ничего, что могло бы привести к концу света, но как ты, наверное, заметила, для Модов это не имело значения. Она редко грезила; на каждую вещицу у нее уходили годы. Что касается этих зеркал, они были такими замечательными. Представляешь? Им нравились люди. Говорят, что зеркала не лгут, так вот эти тоже не лгали, они просто были чертовски милыми. По-другому не скажешь. Они показывали черты, которые ты в себе любишь, выделяя их на фоне того, что тебе в себе не нравится.

Хеннесси говорила о портрете, Фарух-Лейн это понимала и хотела бы стать женщиной, изображенной на картине. Она мечтала, чтобы ее видели именно такой. А пока находила этот прекрасный портрет красивой женщины необычайно вдохновляющим.

Однако это было нечто большее. Не просто красивая картина. Не только приятное зрелище. Она была полна кипучей жажды. На лице девушки появились новые мазки краски, придавая ему взволнованный вид. Ее кожа казалась теплой на ощупь.

Кармен протянула руку к картине и провела пальцами в миллиметрах над ее поверхностью. Ей отчаянно хотелось прикоснуться. Висок, щека, подбородок, горло.

Хеннесси схватила ее за запястье.

Фарух-Лейн не слышала, как она пересекла комнату.

– Я не собиралась трогать… – начала она, но Хеннесси дернула ее за руку и притянула к себе. Хеннесси ее поцеловала.

Не сладким поцелуем Лилианы.

Всепоглощающее чувство, безграничное.

Каждая секунда этого поцелуя решительно подчеркивала, что Хеннесси-человек испытывает к Фарух-Лейн точно такие же чувства, как и Хеннесси-художник.

Из всех динамиков в доме грянула опера. Зазвучали струны. Вступил клавесин. Раздался голос, чистый и высокий, словно безоблачный день.

Каждая клеточка в теле Фарух-Лейн вспыхнула огнем, живым и ярким, как мазки кисти на портрете.

«Фарух-Лейн, Горящая».

Кармен отшатнулась.

– Ты не… Разве можно… Зачем ты так поступаешь?

– Ты уронила блузку, – сказала Хеннесси.

Фарух-Лейн не нашлась что ответить.

– Лилиана, – выдавила она наконец.

Хеннесси пожала плечами.

Придушенно пискнув, Фарух-Лейн отступила назад, ее губы все еще пылали. Она вся горела. Развернувшись, девушка ринулась вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Ей вдогонку неслись смущающие звуки арии. Это было ужасно. Она сгорала от ярости, но злилась она не на Хеннесси, а на себя.

Хеннесси есть Хеннесси. Но Фарух-Лейн считала себя человеком, имеющим принципы, характер, самообладание.

В кого она превращалась?

«Фарух-Лейн, Горящая».

Проблема заключалась в том, что ей могла понравиться эта новая Кармен. Но чем это может быть чревато для остального мира?

На верхней ступеньке она столкнулась с Лилианой.

Провидица осторожно взяла ее за запястье, которое совсем недавно сжимала Хеннесси, затем окинула взглядом растрепанный вид Фарух-Лейн.

– Лилиана, – сказала Фарух-Лейн. – Я…

Провидица ее перебила:

– Нам нужно поговорить.

Они ехали недолго. Всего несколько минут до парка Ред-Рок, небольшого заповедника, расположенного на мысе, выступающем в океан. Красивое место. Днем, даже в холодное время года, трава еще зеленела, а с невысоких декоративных деревьев уже опала листва. Однако ночью парк казался пустынным и неприветливым из-за ветров, непрерывно дующих из открытого океана. Большинство людей не решились бы прогуляться здесь в этот час и в такую погоду.

И все же Лилиана провела Кармен по тротуару до самого края мыса. Спрятав руки в карманы огромного уродливого пальто, когда-то подаренного ей водителем грузовика, провидица застыла над обрывом, задумчиво глядя на океан. Водная гладь была не совсем черной. Яркий свет Бостона мешал океану спокойно спать.

Фарух-Лейн нервничала и дрожала, обхватив себя руками. Она готовила ответную речь, догадываясь, что скажет Лилиана. И все из-за Хеннесси!

Фарух-Лейн знала это. Она не чувствовала себя виноватой за то, что Хеннесси ее поцеловала. Кармен мучила совесть за те чувства, которые этот поцелуй в ней пробудил.

– Все началось с голоса, – произнесла наконец Лилиана. – Могу лишь сказать, что он отличался. Он не принадлежал человеку. Кому-то другому. Чему-то, что обращалось ко мне напрямую, иначе я его не слышала. Не знаю, слышал ли его кто-нибудь еще, он всегда заговаривал со мной, когда я была одна. Но, думаю, даже если бы его кто-то услышал, его все равно бы не поняли. Он говорил на языке снов.

Фарух-Лейн недоуменно нахмурилась.

Но Лилиана продолжила, все так же глядя в бесконечную даль океана.

– Я испугалась, когда голос впервые ко мне обратился. Тот сновидец, о котором я тебе рассказывала, заболел. Я догадывалась, что он долго не протянет. Все сновидцы тоже болели, и они умирали, так что я знала, что рано или поздно это случится и с ним. Я давно желала ему смерти, но не совсем искренне, ведь понимала, что без него засну. Но голос кое-что поведал мне. Он указал другой путь. Пообещал, что не позволит мне заснуть в обмен всего лишь на одну услугу.

– Лилиана…

Провидица покачала головой и продолжила:

– Он сказал, что если я буду хранить его кошмары, то смогу бодрствовать вечно.

Видения. Она говорила о видениях. Кошмары? Но…

– Догадываюсь, о чем ты подумала. О том, что кошмары нереальны, и это правда. Обычно они – лишь часть воображения. Но не совсем. Кошмары показывают людей, которых ты знаешь. Места, где ты побывал. Ситуации, которые пережил. Возможно, детали отличаются, но всегда есть правдивая часть, иначе кошмары бы так не пугали. – Она тяжело вздохнула. – Вот почему видения чаще всего правдивы. Видение – это воображение, не замутненное влиянием человеческой природы и пронизанное нечеловеческими чувствами, это грезы о наихудшем сценарии событий, который в реальности нередко оказывается верным.

– Зачем ты мне это рассказываешь? – спросила Фарух-Лейн. – Почему сейчас, когда…

У нее с трудом получалось все осознать: что Лилиана не собиралась говорить с ней о Хеннесси, что в юности ее заманили в Провидцы. Наверное, то же случилось и с Парцифалем в детстве.

– Сколько лет было другим Провидцам? – спросила Лилиана. – Кто-нибудь из них был так же стар, как я?

Фарух-Лейн покачала головой в темноте. Она не знала, видела ли Лилиана ее жест, но это не имело значения; вопрос был риторическим.

– Потому что рано или поздно все они приняли решение. Ты видела его результат. Они обратили видение вовнутрь, поскольку устали причинять боль людям всякий раз, когда голосу снится кошмар. Но только не я. Каждый раз я выбирала вариант, который сохранял мою жизнь. На протяжении многих лет.

– Я не осуждаю тебя за это, – сказала Фарух-Лейн.

– Знаю, – ответила Лилиана. – У меня были причины, что, впрочем, не дает права судить о моем поступке. Но настал момент, когда мне пора остановиться.

– Что?

– Если мир погибнет, мой эгоизм окажется напрасным. – Лилиана сбросила пальто дальнобойщика и встала на самом краю мыса. Непостижимо старая, изящная женщина с решительным взглядом. Она достала из кармана лист бумаги и показала его Фарух-Лейн. Это был один из странных, стилизованных автопортретов Хеннесси, выполненный растушеванным углем. – Я украла его у Хеннесси, но думаю, она меня простит; возможно, даже будет польщена. Силы этого магнита хватит, чтобы вызвать видение, которое я обращу вовнутрь и таким образом усилю его мощность.

Пульс Фарух-Лейн ускорился.

– Лилиана, ты не обязана этого делать.

– Ты не хуже меня знаешь, что апокалипсис станет делом рук твоего брата, – сказала Лилиана. – И понимаешь, что именно тебе предстоит его остановить.

По щекам Фарух-Лейн заструились слезы. Не прошло и секунды после слов Лилианы, как они брызнули из глаз. Тело не дало ей шанса им противостоять.

– Мы найдем живительный магнит посильнее. Ты не должна…

– Мне нужно, чтобы ты увидела предсказание, – проговорила Лилиана. – Поэтому, как только видение возникнет, я обращу его вовнутрь, а ты прикоснешься ко мне. Только так.

– Нет, не так! – Фарух-Лейн показалось, что Лилиана несправедливо ее наказывает за то, что она позволила Хеннесси себя поцеловать. И тут же поняла, что эти мысли пришли ей в голову, чтобы гнев облегчил для нее принятие правды. – Неважно, существуют ли другие способы, верно? Ты уже приняла решение.

Лилиана одарила ее своей прекрасной улыбкой, радуясь, что ее поняли.

– Ты сделала меня счастливой настолько, насколько может мечтать человек. Напомнила мне, каково быть молодой. Полной чувств. И любви к людям. Я ни о чем не жалею.

Фарух-Лейн не протестовала, лишь тихонько плакала, когда Лилиана ее обняла.

Провидица прошептала ей на ухо:

– Смотри внимательно.

И тогда появилось видение.

Их захлестнули образы, обжигающие, внезапные, точные.

Вскоре осталась только Фарух-Лейн, сжимающая в руках обмякшее тело очень, очень старой грезы и потрясенная тем, что сейчас произошло, и тем, чему только предстоит случиться.

32

Хеннесси снилось Кружево. Подлинное Кружево.

Она создала живительный магнит и теперь спала буквально в двух шагах от него, поэтому ничто не мешало Кружеву ее навестить. Дверь с треском распахнулась.

Как и прежде, сон медленно прояснялся, обнажая зазубренный край сущности. И снова внутри ее поднялся неподвластный ее сознанию, первобытный ужас. Побочный эффект от взгляда на Кружево, на нечто, столь отличное, нее самой. А также от волны исходящей от Кружева ненависти, означающей, что ее тоже заметили.

И вновь оно зашипело привычную, злобную песню. Что Хеннесси бесполезная, ужасная и жалкая. Умудрилась испортить отношения со всеми вокруг. Фарух-Лейн сбежала от нее как от огня. А незадолго до этого она прогнала и Джордан. Хеннесси так похожа на свою мать. Неужели она об этом не знала? Разве не потому она лишила Джордан воспоминаний? Чтобы посмотреть, какой она могла бы стать без них.

Сейчас это звучало не так убедительно, как прежде.

В голове Хеннесси всплывали строки ее же песни: Хеннеси создала самый мощный магнит в коллекции Боудикки в Бостоне! И Хеннесси может нарисовать магнит снова. Хеннесси может превращать магию в искусство, магию в искусство. Хеннеси красками создает нечто большее, чем обычная магия снов.

Хеннесси обладала могуществом даже без своих грез.

Ложь, которую ты твердишь себе, чтобы отвлечься от грядущей катастрофы, – сказало Кружево. Слова прозвучали, как жалкое оправдание, придуманное на ходу. Они не смогли пошатнуть ее уверенность: наяву она была столь же сильна, как Ронан во сне. Контролируя. Обладая магией. Владея тайнами. Создавая то, чего не существовало раньше.

И в глубине души она не сомневалась, что нравится Кармен Фарух-Лейн.

– Что ж, давай закончим эти танцы, – крикнула Хеннесси, обращаясь к Кружеву. Ее голос звучал громко, громче, чем когда-либо во сне.

Кружево медленно, причудливо извивалось вдали, но не приближалось.

– Ты всегда нападаешь на меня, это все, на что ты способно, да? Ты выполняешь свою работу, а я свою. Похоже на сделку, верно? Так давай сделаем это!

Она двинулась в сторону Кружева. Землю вокруг усеивали ажурные обрывки, сверкающие и тонкие, как лист бумаги, лезвия. Они резали одежду и ноги, но Хеннесси продолжала идти.

Вернее, она побежала.

Кружево велело ей не приближаться. Твердило о том, насколько она отвратительна. Бесполезна. Беспомощна.

– Тогда почему тебя волнует мое присутствие? Зачем ты продолжаешь приходить в мои сны? Кто кому нужен?

Я заставлю тебя подчиниться, я убью всех, кто тебе дорог, теперь это в моей власти, я готов…

Хеннесси подбежала к краю Кружева.

Оставаясь на месте, оно вздымалось и росло необычным, присущим только снам образом.

По опыту Хеннесси знала, что если оно потянется к ней, то пронзит ее тысячу раз, заставляя тело взорваться болью.

Но на этом все. Только боль. Верно? Если оно не затрагивает разум, то это всего лишь физическая боль.

Она бросилась на Кружево.

Боли не было.

Кружево взвыло и задрожало, но не укололо ее. Напоминало острый крючок, который причиняет боль, только когда за него дергаешь, или на акулью шкуру, шершавую, если погладить против чешуек.

Хеннесси оказалась внутри сущности. Со всех сторон ее окружали кружевные формы. С этого ракурса она наконец разглядела, что они ничем не отличаются от ажурных теней, отбрасываемых светильниками в старой лондонской студии ее матери. Попав сюда, бормоча себе под нос, она поняла, что глубокий голос Кружева на самом деле принадлежал ей. Оно использовало ее мысли против нее самой. Все его оружие было ее собственным.

И на протяжении многих лет оно эффективно выполняло свою задачу.

В этот момент она заметила, что здесь есть кто-то еще. Фигуру освещал яркий свет, проникающий сквозь Кружево.

Хеннесси прикрыла глаза от резкого свечения

Он свернулся калачиком, обхватив себя руками, притянув татуированную шею к коленям, словно пытаясь уменьшиться в размерах. Он сидел к ней спиной, но, даже не видя его лица, Хеннесси узнала бы его где угодно.

33

Он проснулся или все еще спал?

– Ронан Линч, – сказала Хеннесси. – Нам надо поговорить.

34

Хеннесси видела воспоминание.

Мужчина, очень похожий на Ронана, спал в уютной спальне. Белоснежное одеяло на кровати. Каштановые кудри на подушке. Белые льняные занавески, развевающиеся на окнах в ярком утреннем свете. Темные половицы, испещренные солнечными лучами. Белый вязаный коврик у кровати. И темный чемодан на нем.

Лишь кровать поражала буйством красок. Спящий на ней мужчина был измазан кровью и усыпан крошечными голубыми цветами в форме звездочек. На полу валялись горстки лепестков, перепачканных кровью. Зрелище казалось странным, словно такая сцена должна быть скрыта покровом ночи, но за окном сияло ясное утро.

Ронан стоял в квадрате солнечного света возле окна, его лицо светилось на солнце. Он наблюдал за спящим человеком. Ронан выглядел моложе. Хеннесси никогда его таким не видела, поэтому сперва даже не узнала парня с длинными волосами и пухлыми щечками. Но вдруг выражение его лица прояснилось, и Хеннесси увидела мужчину, которым он станет.

Ниалл открыл глаза. Его кожа светилась от солнечного света. Они оба казались ангелами.

– Мне снился день, когда ты родился, Ронан, – сказал Ниалл сыну.

Он вытер кровь со лба, показывая Ронану, что под ней нет раны. На его руке не было обручального кольца.

Ронан, казалось, хотел что-то сказать, но потом передумал и выпалил нечто совершенно другое:

– Я знаю, откуда берутся деньги.

Ниалл смотрел на своего сына с такой нежностью, что Хеннесси почувствовала, как в ее душе автоматически поднимается гнев. Она по-прежнему с трудом могла смотреть на проявление любви, тем более со стороны родителя.

– Никому не говори, – сказал Ниалл.

За окном беспокойно зашевелилось Кружево. И Хеннесси вдруг заметила второго Ронана – знакомого ей Ронана, свернувшегося калачиком на полу в изножье кровати. По его фигуре рассыпались ажурные тени, поскольку этот Ронан, настоящий Ронан оставался в тени Кружева.

На самом деле Хеннесси видела не воспоминание. Это был сон.

Она справилась.

Смогла самостоятельно изменить сон. Раньше Брайд и Ронан помогали ей грезить о чем-то ином. Они старательно учили ее хитростям и приемам, позволяющим управлять своим подсознанием.

И, в конце концов, оказалось, что это проще простого. Почти как рисование на холсте.

Хеннесси прошлась по половицам, украшенным кружевной тенью, и встала рядом со взрослым Ронаном.

– Привет, бро, – сказала она, пытаясь разрядить обстановку. – Хочешь поговорить об этом?

Ронан не поднял головы, продолжая неподвижно сидеть на полу. Он не шевелился так долго, что его мрачная фигура постепенно наводила ужас. Чем дольше Хеннесси на него смотрела, тем меньше он казался ей человеком. Наконец она задумалась, почему вообще решила, что он похож на Ронана Линча.

Она собралась с духом и коснулась его плеча.

Он закричал.

Хеннесси отпрыгнула назад от неожиданности.

Ронан продолжал кричать.

Подняв голову, он кричал, кричал, кричал. Слезы текли по его лицу, голос охрип, но он не умолкал. Пространство сна наполнилось звуком. Он усиливался, пока свет и тени не запульсировали с ним в унисон. Страдание и отчаяние хлынули вверх по зазубренным корням Кружева, отчего оно разрослось еще выше и стало сильнее.

Ронан продолжал кричать. Он ни разу не сделал вдох. Во сне можно кричать вечно, не нуждаясь в дыхании.

Хеннесси не знала что делать.

Возможно, стоит проснуться, подумала она. Силовой линии не существовало, а значит, не было опасности принести что-нибудь с собой в реальный мир. Физическое тело Ронана где-то спало, предположительно не в состоянии проснуться без силовой линии. Так что ему тоже грозило что-то приснить.

Или она могла просто оставить его здесь. Кричать и дальше. Очевидно, он был не в состоянии с этим справиться, но и прекратить это он не мог. Теперь это стало его способом существования.

Глядя на Ронана, она вспомнила тот день, когда они приехали на ферму серверов, чтобы уничтожить ее. Брайд тогда оказался в ловушке. Захваченный звуком, приводившим его в ужас, не в силах убежать или оградиться, он беззвучно кричал до тех пор, пока ферма серверов не превратилась в руины. В каком-то смысле, подумала Хеннесси, Ронан уже кричал, когда они познакомились. Она не замечала этого, потому что кричала тоже.

Имеет ли это значение? Чем они обязаны друг другу?

Между ними столько всего произошло. Ронан лгал ей и себе о Брайде. Она обманула его и отключила силовую линию. Предполагалось, что у него есть все ответы; предполагалось, что она перестанет лажать. Однако она просто не умела.

Он все еще кричал. Невероятно, но его крик не ослабевал, боль не утихала, возвращаясь снова и снова.

Ронан начал трансформироваться, превращаясь в некое подобие Кружева из нитей, шипов и когтей. Оно покрыло его кожу. Но оно было внутри его, рвалось наружу, а не наоборот. Хеннесси подпитывала свое Кружево, сталкиваясь с ним. Ронан похоронил свое внутри.

Ронан Линч превращался в зазубренное ветвистое чудовище. Как и всегда при встрече с Кружевом, привычный невыразимый ужас начал разрастаться в ее груди.

Хеннесси его обняла.

Неизвестно, откуда взялся в ней этот порыв. Хеннесси не числилась среди любителей пообниматься. В детстве ее редко обнимали, кроме случаев, когда этот жест использовался в качестве психологического оружия. А Ронан Линч не выглядел как человек, который мечтал об объятиях. Дарить заботу и принимать ее – две большие разницы.

Сперва казалось, что ничего не происходит.

Ронан продолжал кричать. Объятия не прибавили ему человечности. Сейчас он походил на Брайда больше, чем когда-либо, но не Брайда в человеческом обличье. Он казался сущностью из мира снов, ненавидящей все на свете.

– Ронан Линч, чертов засранец, – сказала Хеннесси.

Однажды он тоже ее обнял. Тогда она не думала, что это поможет, но ошибалась.

Поэтому Хеннесси обвила его руками и продолжала обнимать, хотя в какой-то момент он стал еще меньше напоминать Ронана Линча. Спустя некоторое время крик наконец сменился тишиной.

Она чувствовала, как он дрожит всем телом. Подобно карандашному наброску, выражая страдание мельчайшими деталями.

Вскоре все закончилось, осталась только тишина.

Внезапно она обнаружила, что он крепко обнимает ее в ответ.

Была какая-то странная магия в том, как один человек обнимает другого, которого давно никто не обнимал. И еще один кусочек волшебства заключался в понимании, что ты всю жизнь неверно использовал слова и молчание.

Наконец Ронан сказал:

– Тебе не снится Кружево.

– Оно мне надоело, – ответила Хеннесси. – Ты собираешься просыпаться?

Он выглядел таким мрачным, каким она никогда его не видела.

– Я не могу проснуться самостоятельно.

– Почему нет? Ты – греза?

– Я уже и сам не знаю, кто я. Думал, что знаю. Как оказалось, я ни черта не знаю. – В его словах не звучало бахвальство. Никаких острот. Только чистая, неприкрытая правда.

Они не просили друг у друга прощения. Для них это было лишним.

Помолчав, Ронан сказал:

– Многие умерли. Натан собирается убить остальных. Я не могу проснуться. Я лишился всего. Теперь это все, что мне осталось.

Хеннесси отступила на шаг. Он вновь напоминал того сновидца, которого она встретила когда-то, того, у кого, как она думала, есть ответы на все вопросы. Ее первый настоящий друг с непохожим на нее лицом. Она спросила:

– Если бы я сказала, что собираюсь помочь тебе выбраться отсюда, ты бы поверил мне, Ронан Линч?

– Ты одна из немногих, кому бы я поверил.

35

На следующую ночь, после того как Мор показала Ниаллу свое истинное лицо, они уложили Диклана спать и вышли на улицу, чтобы вместе погрезить в полях, как они обычно делали в Ирландии.

Им снилось существо в Лесу.

Лес объяснил, что их сны – это как просьба к другому месту, месту, где Лес пустил свои корни. Вот откуда возникла их способность переносить сны в мир бодрствования. Чем дальше сновидец протягивает руки к этому месту, тем проще ему принести грезу. Поэтому два места становились одним целым, как дерево, соединяющее землю и небо. Корни тянутся в воздух, а ветви уходят в почву. Сновидец мог так же. Зарыться поглубже. Но чтобы сделать это…

– Я знаю, чего ты хочешь, – сказала Мор Лесу.

Ниалл почувствовал, что существо в Лесу ответило им уже привычным способом. Образами, чувствами, ощущениями, выходящими за рамки человеческих. Он мог представить себе дерево, ветви и корни которого оставались на виду. Ветви стремились увидеть, что скрывается под толщей земли, а корни рвались исследовать солнце. Мор принадлежала к числу таких же искателей. Как и существо в Лесу. Они оба жаждали большего от другой стороны. Их мучил голод.

Ниалл же просто хотел быть человеком, хотел, чтобы все было просто, хотел быть счастливым…

– Почему ты хочешь покинуть то место, откуда пришел? – спросил Ниалл.

Больше.

Он увидел, как это желание отразилось на лице Мор.

Итак, они грезили вместе, все трое – Мор, Ниалл и то, что скрывалось в Лесу. Что им снилось? Грейуорен. Подобно «лесу», это было лишь название того, что находилось за гранью понимания.

Он выглядел как ребенок, чуть младше Диклана.

Облик грезы был вкладом Мор. Благодаря своему умению грезить точно она представила его до мельчайших деталей. Он выглядел точь-в-точь как Ниалл на детских фотографиях. Человеческий ребенок. Самое безобидное существо на свете, малыш с ярко-голубыми глазами Ниалла.

Не считая того, что эти глаза были слишком яркими, слишком выразительными. Они напомнили Ниаллу о прошлой ночи, когда Мор рассказала ему, что чувствует не так, как все остальные. Ему показалось не лучшей идеей придать сущности из Леса форму, которая даже не расстроится, если его семья погибнет.

Поэтому вкладом Ниалла стали чувства.

Чувства, чувства, столько чувств, сколько он смог вообразить, и все возможные способы их проявления. Он вложил в присненного ребенка все чувства, какие только смог придумать: любовь и ненависть, страх и восторг.

И существо из Леса – существо, обитающее в Лесу, все дальше уходившее от родных мест, – влилось в ребенка. Когда оно потянулось к малышу, как корни, как когти, как лианы, как вены, как извилистые дороги в полуночном лесу, оно задрожало от вновь обретенного страха. Оно ощутило странное чувство, словно накопленный им опыт сжимается и растягивается, приспосабливаясь к новому дому. Оно могло представить и вспомнить многое, с чем разум ребенка не справился бы, поэтому с этой частью пришлось расстаться. Человеческий малыш оказался наполнен огромным количеством разнообразных чувств, которые Лес не мог себе даже представить.

Это оказался ужасающий опыт для всех его участников.

Все трое не сомневались, что такое никогда не случалось прежде.

Никто из них даже на мгновение не задумался о том, что они стали частью закономерности, цикла, состоящего из жажды, воплощения и разрушения, жажды, воплощения и разрушения. Ни один из них не задался вопросом, почему слово Грейуорен существовало до этой ночи.

Когда Ниалл и Мор проснулись в поле, густая трава вокруг них оказалась усыпана воронами и голубыми лепестками, в воздухе пахло металлом. Обретя наконец способность двигаться, Ниалл поднялся на ноги. Его ботинки утонули в грязи, вокруг них хлюпала кровь. Земля была пропитана ею.

Мор встала напротив него. За ее брюки цеплялся голубоглазый карапуз, перемазанный кровью и облепленный лепестками. Остатки мудрости существа из сновидения покидали его взгляд, поскольку начиналась его жизнь наяву. Остались лишь тоска и чувства.

Мор отцепила пальцы ребенка от брюк, чтобы взглянуть на него.

Малыш заплакал.

Она просто продолжила его разглядывать. Он ее сон? Или Ниалла? А может, Леса?

Сердце Ниалла выло от ужаса, но он опустился на колени и протянул ребенку руку, а затем, не добившись реакции, протянул и другую. Малыш поколебался мгновение и, спотыкаясь, подошел к нему. Они оба были покрыты еще теплой кровью и маленькими яркими цветами. Птицы в кронах окрестных деревьев подняли переполох, крича и ликуя. Этот момент показался Ниаллу и Мор знаменательным. Необычайным. Они постоянно пользовались магией, но уже давно она не напоминала настоящее волшебство. И, безусловно, никогда они не испытывали подобных ощущений. Эта ночь все изменила. Для них. Для мира. И для другого мира тоже.

– Грейуорен, – сказала Мор.

Ниалл взглянул в голубые глаза, на страдальчески поджатые губки. В этом теле теперь обитало то, что когда-то было существом из Леса. Ниаллу показалось очень важным, чтобы оно почувствовало себя человеком.

– Нет, – поправил ее Ниалл, несмотря ни на что, крепко обнимая ребенка. Ему также показалось важным, чтобы малыш почувствовал себя любимым. – Ронан.

36

Диклан Линч был жив.

Жив и крайне этим недоволен.

Его тело раздирало от боли во всех мыслимых местах. Голова гудела. Плечи свело судорогой. В животе урчало от голода. А в боку при каждом вдохе разгорался пожар.

На потолке над головой играли блики света. В воздухе пахло плесенью старого здания. Где-то звучало пианино. Судя по несовершенству звука, настоящее, не запись.

Он собрался с духом и повернул голову; даже этот крошечный жест заставил его вздрогнуть от боли. В его воображении возник образ капли краски, которая упала в стакан с водой и, постепенно расплываясь, окрашивает весь стакан. Такой была его боль.

С трудом переводя дыхание, Диклан попытался сориентироваться.

Он оказался в просторной обшарпанной квартире. За огромным окном виднелись фасады магазинов в центре города. Он узнал вывеску на здании, в котором находился, разглядев на ней часть слова «ПИАНИНО». Кто-то устроил его с подушкой и одеялом на полосатом диване, будто он словил простуду, а не пулю. Он мог бы усомниться, что помнит все случившееся на Волшебном базаре, если бы не приподнял одеяло и футболку (чужую) и не увидел очень аккуратную, профессиональную повязку на боку, а рядом с диваном – больничное судно. Диклан не помнил ничего с момента, как его подстрелили. И, по правде говоря, не был уверен, что когда-нибудь вспомнит. Адреналин начисто стер из его головы все, что произошло после того, как солнечные псы Ронана вырвались на волю.

Диклан поискал свой телефон. Он исчез. Бумажник тоже.

Он снова закрыл глаза.

– Эй, парень, как самочувствие? – мягко спросил голос. Диклан слишком хорошо его знал. Интонацию, акцент и это прозвище.

Этот голос вызвал боль иного рода.

Диклан распахнул глаза. Возникшее перед ним лицо очень походило на лицо Ронана, не считая обрамлявших его длинных волос. А еще оно почти не отличалось от лица их погибшего отца, только на двадцать лет моложе. Это был новый Фений, присненная копия Ниалла в молодости. Неизменная, нестареющая.

– Похоже, ты хорошо поправляешься, – продолжил новый Фений, – учитывая обстоятельства.

Диклан облизал губы. Они показались ему сухими как половик. Он уперся рукой в диван и попытался оттолкнуться, чтобы сесть.

Нет. Его тело не сдвинулось ни на йоту. Бок протестующе взвыл, но тоже не поддался.

Новый Фений сказал:

– Скажи спасибо своей матери за отличный выстрел. Задеты только мягкие ткани. Ни кишки, ни желудок, ни печень, ни один орган, с которым шутки плохи, не пострадал. Да и крови ты потерял немного, учитывая размер дыры. Только посмотри, как ты обливаешься потом от боли. Тебе нужно обезболивающее.

В животе Диклана громко заурчало.

– Или бутерброд.

– Никаких лекарств, – сказал Диклан. – Хочу мыслить ясно.

Новый Фений рассмеялся резким, лающим смехом, вызвавшим шквал воспоминаний об удивительном смехе Ниалла.

– Ты несколько дней провалялся в отключке от препаратов, парень, какой смысл отказываться сейчас?

Пианино заиграло очередную сонату, и Диклан потер лицо рукой. Затем приложил к лицу и вторую ладонь, загораживаясь от света. Обычно, потерпев неудачу, он разрабатывал новую стратегию, другой механизм преодоления трудностей, вносил корректировку, от которой жизнь стала бы лишь чуть дерьмовее, чем прежде. И, казалось бы, получив что-то хорошее от жизни – счастье с Джордан, – он должен был стать выносливее. Но вышло все наоборот. Неважно, в чем тут было дело, в том, что он узнал вкус счастья, или в помутнении от лекарств и ранения, или в горе от потери Мэтью, или в его неспособности спасти Ронана от ночной грязи, но Диклан оказался совершенно раздавлен. Он не мог сесть; да и не очень-то хотел. Он хотел снова провалиться в небытие и никогда оттуда не возвращаться.

– Ну же, Диклан, – сказал новый Фений, – позволь, я что-нибудь тебе принесу. Мне больно видеть тебя таким. Давай для начала взглянем на солнечный свет.

Он приподнял раненого и подсунул ему под спину подушки, действуя из лучших побуждений, но в ту же секунду тело Диклана пронзила боль. Он мучительно вскрикнул, чувствуя себя абсолютно униженным.

– Диклан, – с сожалением сказал новый Фений, положив ладонь на висок Диклана, как в детстве всегда делал Ниалл. Если бы Диклан закрыл глаза, то смог бы представить, что перед ним его отец. Но это был не он. Этот человек, созданный по образу и подобию Ниалла Линча, жил собственной жизнью. В прошлый раз Диклан встречался с новым Фением, когда разыскивал Мор О-Коррах, пытаясь выяснить, чувствует ли она к нему хоть каплю привязанности, в отличие от его нынешней семьи. Тогда, как и сейчас, у нового Фения была с собой аккуратная сумка, с которой он, видимо, никогда не расставался. Диклан заметил ее на полу рядом со стулом, который Фений придвинул к дивану. Ему стало любопытно, что в ней. Наверное, оружие. Или деньги. Что еще может представлять ценность? В данный момент это все, что он смог придумать.

– У тебя есть имя? – спросил Диклан. – Не новый Фений. Настоящее имя.

Новый Фений улыбнулся.

– По одному для каждого, кого встречаю. Может, и ты подаришь мне новое имя?

– Я знаю его настоящее имя, – прозвучал голос из дверного проема. – Но оно не для тебя.

Это была Мор О-Коррах. Собственной персоной.

Воспоминания о ней никак не подготовили его к тому, что он сейчас увидел: женщина, похожая на Аврору Линч, кралась к нему через комнату. Мускулистая и настороженная, она представляла собой результат совершенно иного образа жизни, нежели вела Аврора. Ее глаза сверкали, как у хищника, что шокировало в сравнении с нежной Авророй, воспитавшей Диклана, как родного сына. Ирландский акцент в ее речи был едва уловим, но это, по крайней мере, имело смысл – Мор прожила на этом свете гораздо дольше, чем ее клон, созданный Ниаллом.

Она протянула ему стакан воды.

– Ты знаешь, кто я?

Диклан опустошил стакан, но все еще чувствовал жажду. На его взгляд, новый Фений вряд ли имел опыт ухода за жертвами огнестрела. Он и сам не понимал, стало ему от этого лучше или хуже.

– Мор О-Коррах. Моя биологическая мать.

– Хорошо, – ответила она. Оставалось загадкой, что она нашла в этом хорошего. Мор уставилась на Диклана. – Значит, ты – Диклан Линч, сын Ниалла Линча. Было довольно забавно наблюдать за твоей стрельбой в отеле. Не думала, что ты на такое способен.

– Ты поэтому меня спасла?

– Не знаю, – ответила она. – Понятия не имею, почему это сделала. Вы все такие интересные. Ты. Твои братья. Вы как реалити-шоу, от которого я не в силах оторваться.

– И ты решила, что я должен остаться в эфире. – Диклан не хотел, чтобы его слова прозвучали горько, но с треском провалился. Он единственный продолжал играть в этом шоу. Мор должна была спасти Мэтью. Спасти Ронана. – Он сгорел? Отель. Его сожгли?

Она приподняла бровь.

– Конечно. Но пленники спаслись благодаря тебе.

Диклан покачал головой. Он не собирался становиться героем.

– Почему ты меня не убила? Я давно был бы мертв, для тебя лучше не придумаешь. Наверняка тебе это дорого обойдется. Жди неприятностей.

– Пока нет, – ответила она. – Боудикка считает, что ты умер. И какое-то время тебе придется оставаться мертвым, пока мы не уладим кое-какие вопросы. На данный момент они мной не довольны, я стала для них бесполезной, поэтому они уже ищут причину, чтобы лишить моего нового Фения живительного магнита.

Разумеется. У нового Фения есть магнит. Ведь его сновидец – Ниалл, мертв. А живительный магнит служил отличным способом держать Мор на поводке.

Ну, насколько это вообще возможно.

– Ты можешь кое-кому позвонить от моего имени? – спросил Диклан. Он был не настолько глуп, чтобы потребовать свой телефон. – Она наверняка уже слышала.

Мор сказала:

– Если они узнают, что я ослушалась, мне будет очень больно. Они заставят меня убить тебя, на этот раз медленно и по-настоящему. Если, конечно, я хочу сохранить себе нового Фения. Думаю, ты понимаешь, кого из вас двоих я выберу.

Диклан взглянул на нее, чтобы понять, не нарочно ли она пыталась его задеть. Как оказалось, нет. Она просто озвучила факт: ты для меня ничего не значишь. Он важен. Ты знаешь, кого из вас двоих я выберу.

Диклан не позволил ее уколу себя задеть; ничего нового она не сказала. Она годами жила, не вспоминая о нем.

– Она никому не скажет. Я доверяю ей свои секреты.

Мор хмуро взглянула на нового Фения, который тихо прошептал:

– Копиистка.

Женщина резко ему кивнула, Фений достал телефон и позвонил. Но через мгновение опустил трубку.

– Наверное, она не возьмет трубку на звонок с незнакомого номера.

Возьмет. Возьмет, особенно если знает, что Диклан был в отеле, когда началась перестрелка.

Но она не ответит, если заснула.

Он почувствовал прилив тошноты. От боли или раздражения сегодняшней встречи, а может, от напоминания о том, что ждало его за пределами этой квартиры. И о том, что его не ждало.

Мор посмотрела на него ясным внимательным взглядом.

– Ты расстроился? Из-за наших отношений? Между тобой и мной?

Диклан не ожидал, что она спросит прямо. Конечно, он расстроился. Он всегда переживал из-за этого. Почему она так поступила? Почему? Почему? Он был совсем ребенком. Ведь матери созданы, чтобы любить безоговорочно. А отцы, чтобы знать ответы на все вопросы. Ему не досталось ни того, ни другого. Он невозмутимо ответил:

– Мне любопытно. Я помню, как ты уходила.

– Помнишь? Ты был такой маленький.

– У меня хорошая память. Тебя это огорчило? Было трудно уйти?

Голос Мор звучал неопределенно.

– Я не помню.

Ее слова казались ложью, произнесенной с невозмутимым видом.

– Ты не помнишь, огорчило ли тебя расставание с сыном?

– У меня плохая память, – сказала она.

– Ты знала, что отец заменил тебя другой женщиной, похожей на тебя как две капли воды?

Она нахмурилась.

– Да, наверное. Этого я тоже не помню.

– Ты не помнишь, приснил ли твой муж клона, чтобы играть с ним в семью?

– Меня нередко подводит память, – ответила женщина.

– Диклан… – начал новый Фений.

Но Диклан продолжил:

– А потом, полагаю, он приснил нового Фения, чтобы тебе тоже было с кем поиграть в семью?

Мор довольно долго стояла, уставившись на Диклана, пока он не понял, что на самом деле она задумчиво смотрит сквозь него.

– Ему пришлось. Новый Фений должен знать об этом.

Видимо, это стало для Диклана последней каплей: потрясение от потери Мэтью; неудачная попытка достать магнит для Ронана; выстрел и новость о том, что ему придется жить дальше; квартира, в которой он застрял словно в ловушке, испытывая невыносимую боль; время, потраченное на поиски своей биологической матери лишь для того, чтобы узнать, что он не настолько важен для нее, чтобы она помнила детали.

Диклан отвернулся к спинке дивана и закрыл глаза, скрывая единственную слезинку, скатившуюся из-под его века на плечо. Он не шевелился, пока не услышал звук ее удаляющихся шагов, а затем скрежет, когда Фений придвинул стул еще ближе к дивану.

Новый Фений сказал:

– Я же предупреждал тебя, что встреча с ней не лучшая идея, верно? Она сложный человек. Мир тоже непрост. Ты должен понять, что ей не все равно; все не так, как тебе кажется.

Диклан промолчал.

Наклонившись, новый Фений поднял с пола потрепанную за долгие годы службы сумку и положил ее себе на колени. Он похлопал по ней длинными руками, так похожими на руки Ниалла и Ронана.

– За время, что ты собирал информацию, ты слышал что-нибудь о том, чем я занимаюсь для Боудикки?

Диклан покачал головой.

Новый Фений щелкнул замочком.

– Эта сумка, Диклан, полна воспоминаний, которые я забрал у людей. Воспоминаний о том, что не давало им спокойно жить. Они продолжали оглядываться назад, вместо того чтобы двигаться вперед.

Он внимательно наблюдал за реакцией Диклана, ища признаки недоверия. Но в таких вопросах Диклан не мог себе позволить роскошь усомниться.

– Первые воспоминания, которые я положил в эту сумку, принадлежали Мор. Следующие – твоему отцу. Она не лгала, сказав, что не помнит. Они оба многое мне отдали.

Диклан осторожно прижал пальцы к ране, когда в боку снова запульсировала боль. Он чувствовал себя таким заурядным в этом мире грез и сновидцев.

– Не уверен, хочу ли я знать, зачем.

– Ах, Диклан, – сказал новый Фений. – Безразличие не избавит от боли.

– Тогда почему бы ей не вернуть воспоминания обратно в свою голову?

Новый Фений открыл сумку. Она оказалась наполнена струнами, блестящими как струны инструмента, но мягкими как волосы. Он доставал их одну за другой, держа большим и указательным пальцами, показывая Диклану и отбрасывая обратно в сумку.

– Воспоминания из этой сумки сможет пережить вновь только другой человек; таковы правила. Не знаю почему. Люди, которые отдают мне воспоминания, обычно завещают их кому-нибудь или используют для посредничества, но Ниалл и Мор попросили меня сохранить их по иным причинам.

Диклан почувствовал головокружение и легкость. Реальный мир казался таким далеким от этой квартиры с журчанием пианино, биологической матерью и мужчиной с мешком воспоминаний.

– Они попросили меня сберечь их, потому что думали, мы думали… – Новый Фений замолчал. – Ну, пожалуй, я всегда надеялся, что они попадут к тебе.

37

Ронан.

На протяжении следующих недель и месяцев Ниалл и Мор изо всех сил пытались привыкнуть называть необычного ребенка по имени, поскольку ситуация становилась невыносимой, они никак не могли заставить себя относиться к нему как к человеку.

С той ночи их сны изменились.

Грезы стали масштабнее.

И плодотворней. Ниаллу гораздо легче удавалось сосредоточиться на том, чего он хотел, а значит, уменьшилось количество своеобразных присненных механизмов, едва пригодных для чего-либо. Мор стала значительно чаще видеть свои необычайно точные сны.

Кроме того, их грезы обрели глубину.

Теперь, когда Ниалл и Мор погружались в сон, они чувствовали связь с чем-то за пределами Леса, по другую сторону, откуда происходили его корни. К ним приходили образы того, как это место выглядит. Видения о том, что они не могли постичь. Видения мира, абсолютно не похожего на их собственный. И дело вовсе не в том, что он напоминал чужую планету, даже это описание для него казалось слишком конкретным. Этот мир был непостижим, соткан из чувств, которыми они не владели.

А иногда случались вещи еще страшнее. Ниаллу и Мор снились видения, похожие на предчувствия. Они словно видели свой мир, но после того, как нечто с другой стороны прорвалось и преобразило его. Все вокруг стало музыкой, дождем, корнями деревьев и океаном. И это было так прекрасно, что Мор и Ниалл кричали, не в силах остановиться.

Подобные сны приходили к ним, только если рядом был Грейуорен. Ребенок. Проводник, одной рукой тянувшийся в их мир, другой хватавшийся за место, откуда он пришел.

Ронан, напоминали они себе.

Ронан.

Казалось, пора бы уже к нему привыкнуть, но вместо этого их ужас продолжал расти.

Однажды днем, спустя несколько месяцев после того, как его приснили, мальчик проснулся окруженный крошечными цветами в форме звездочек, которых еще минуту назад поблизости не было.

Когда-то в своем мире существо из Леса тоже было сновидцем.

И теперь оно снова начало грезить.

Ниалл и Мор никогда не задумывались, что их дар мог иметь отражение на другой стороне и что когда существо из Леса переберется сюда, оно сможет принести эти способности с собой.

Подсознание сновидца и без того было странным местом. А теперь представьте себе его грезы, когда оно вырастет. Когда оно вспомнит. Если оно вспомнит.

Если он вспомнит.

Ронан, напоминали они себе.

Ронан.

Той ночью Мор прошептала Ниаллу:

– Мы должны убить его, пока не стало слишком поздно.

– Но ты лишишься своей новообретенной силы, – заметил он.

– Она того не стоит, – ответила Мор. – Той, что мы владели раньше, было вполне достаточно.

Ниалл почувствовал облегчение.

Не потому, что она предложила убийство, а потому что Ниалл понял, она действительно его любит. Он не знал, почему это не пришло ему в голову раньше, ведь совсем не важно, что она испытывает привязанность не так же, как он. Любовь для нее выражалась в признании, что она чувствует иначе, но доверяет ему эту правду. Ее любовь проявлялась в том, что она хотела, чтобы Ниалл узнал ее настоящую, а не любил ту маску, которую Мор носила ради него. Возможно, ее чувства никогда не станут похожими на те, что он ей дарил, но это не меняло их сути.

– А нам обязательно его убивать? – спросил Ниалл. – Может, просто отправим его куда-нибудь подальше? Откажемся от него?

– В нем слишком много силы, – ответила она. – Как думаешь, что может произойти, если на него наткнется злой сновидец и использует его в недобрых целях? Что если он решит приснить ядерную бомбу? Представляешь, что произойдет, если он это сделает?

С такой точки зрения ситуация казалась очевидной. Грезы Ниалла чаще всего были столь причудливыми и бессмысленными, что ему не приходило в голову, что кто-то другой с помощью этой силы может представлять опасность для остального мира. Ронан представлял собой не просто воплощение древнего существа, когда-то обитавшего в Лесу. Ронан мог стать оружием или тем, кто владеет оружием.

Идея казалась ужасной, но надо было что-то предпринимать, пока ребенок не вырос.

Однако войдя в комнату, где спал Ронан, они обнаружили, что он не один.

С ним был Диклан. Мальчик свернулся калачиком рядом с малышом и положил ладошку ему на бок. Они решили, что их сын спит, но стоило половице скрипнуть под ногой Ниалла, как Диклан распахнул глаза. Он так пристально посмотрел на родителей, что они невольно поежились от стыда. Разумеется, Диклан ни о чем не догадался, его лицо всегда имело такое выражение, даже когда он был совсем маленьким.

– Ему было одиноко, – объяснил Диклан.

– Откуда ты знаешь? – спросил Ниалл.

Диклан осторожно отодвинулся от ребенка и подошел к родителям.

– Он плакал.

Ниалл запустил руку в кудри Диклана, стараясь вести себя легко и непринужденно.

– Я ничего не слышал.

Диклан ответил несколько надменно:

– Он плакал молча.

Ниалл и Мор занервничали. Вскоре они отправили Диклана спать в его комнату, а сами еще долго сидели молча. Затем они спорили.

Любовь все меняла. Ниалл не успел привязаться к странному, опасному ребенку, но он любил своего сына, а его сын любил Ронана.

Итак, Ронан остался в живых.

И Амбары разбогатели.

На ферме деньги тратятся иначе. Достаток здесь не бросается в глаза, а статус не играет роли. Но все же, когда после долгих лет застоя появляется излишек средств, это бывает заметным. Заборы в три доски становятся заборами в четыре крашеных доски. У крыш появляются четкие, аккуратные края. В хлеву заводятся мыши, привлеченные мешками зерна и перспективой сытой жизни. Стада растут, потому что не нужно сразу продавать телят. Появляются животные не для работы, вроде декоративных пород уток, пузатых свинок и собак. Мебель в доме фермера становится все более удобной и красивой. А бытовая техника – все современней. Кафель и светильники отныне приобретают экзотические формы, их заказывают издалека из-за красоты, а не в погоне за дешевизной.

Обычно, когда фермер процветает, он нанимает работников, чтобы иметь возможность путешествовать, оставляя хозяйство в надежных руках. Но большинство ферм не хранили столько тайн, сколько Амбары, полные брошенных за ненадобностью грез. Поэтому сперва их хозяйство разрослось в погоне за идеалом фермы из фантазий Ниалла, а потом снова уменьшилось, когда животных, которых нельзя оставить одних на несколько дней, пришлось продать. Но они заменили их присненными версиями, которых не беспокоило одиночество.

Поездки стали вынужденной мерой, ведь семья Линч не хотела прекратить свое существование. Мор часто уезжала по работе с Боудиккой. Она говорила, что поездки помогают узнать, какие вещи пользуются спросом, подсмотреть идеи новых необычных безделушек, чтобы позже их приснить. Все это было ложью. Боудикка лишь хотела, чтобы она продолжала видеть сны, пронизанные тайной болью, и Мор прекрасно с этим справлялась.

Но…

Ронан.

Вот настоящая причина, по которой Мор уезжала. Диклан и Ронан подрастали, а Ниалл души не чаял в своих мальчиках. Он влюбился в них окончательно и бесповоротно, так что и представить не мог, что сможет так любить кого-то другого, даже Мор. Они были его сыновьями, он был их отцом, а вместе они были семьей. Он воспитывал их мужчинами по своему образу и подобию, и мальчики любили его за это.

А Мор любила только Диклана. Она никогда не смогла бы полюбить Ронана.

Ей так и не удалось увидеть в нем ребенка.

Для нее он навсегда остался им: Грейуореном.

К тому же ей больше не удавалось полноценно грезить о противоположном мире. Поскольку временами ей казалось, что она просит о еще одном Грейуорене. Еще, еще, еще.

Мир изменился до неузнаваемости, окончательно превратившись в хаос.

* * *

Однажды в летний полдень Ниалл наблюдал, как Мор снова грузит в машину вещи для очередной поездки, хотя она вернулась только накануне.

– Мне нужно уехать, – сказала она.

Обстоятельное заявление. Ниалл сразу понял, в чем тут дело.

– А как же Диклан? – начал он.

– Я больше так не могу, – ответила она. – Это сводит меня с ума. Я готова повеситься. Вдруг мы случайно сделаем это снова?

– Не сделаем, – сказал Ниалл.

– Что, если он нас заставит?

Ниалл посмотрел через двор на Диклана и Ронана, сидящих на траве. Старший изо всех сил пытался не смеяться, пока младший с возмущенным видом размахивал перед ним одуванчиком.

– Теперь он просто ребенок. Обычный маленький мальчик.

Мор сказала:

– Прошлой ночью он приснил утенка. Ему уже снятся живые грезы? Я свернула ему шею.

– Как-то раз мне тоже приснился утенок, – сказал Ниалл. – Свернешь шею и мне?

Она отмахнулась от его шутки.

– Он может приснить армию. Или целую толпу Грейуоренов.

– Ронан всего лишь мальчик, – сказал Ниалл. – Он ничего не помнит. Он знает только то, что мы ему говорим.

– Пусть так, но если о нем узнает Боудикка… – Мор покачала головой. – Они его используют. И будут пользоваться им, пока не придумают новые способы применения его силы и не уничтожат мир в придачу. Вряд ли они знают, как обращаться с такой силой. Это была ошибка. Огромная ошибка, но теперь уже слишком поздно.

Она знала, что если дело дойдет до решительных мер, Ниалл скорее помашет ей вслед, чем перережет горло Ронану, чтобы они смогли вернуться к прежней жизни.

А значит, все кончено. Грандиозный эксперимент в раю завершен.

Ниалл сказал:

– Ты будешь по мне скучать.

Мор молча смотрела на него. Она не возразила.

– Я могла бы забрать с собой Диклана, если так будет проще.

Ниалл покачал головой. С этим она тоже не стала спорить.

Он сказал:

– Я буду скучать по тебе.

Мор взглянула на Ронана с выражением, полным отвращения и страха.

– Лес поможет нам облегчить расставание. Если ты хочешь сохранить этому жизнь, Лес, другая сторона, могут сделать ее сносной. Знаешь, мы не должны скучать друг по другу. Мы должны все забыть.

В силу того, что Ниалл хорошо знал Мор и ее сновидения, он уже догадывался, о чем она думает. О Ниалле, который отправится с ней. И о Мор, которая останется здесь. И, возможно, еще о сумке для хранения старых воспоминаний, чтобы они никогда больше не повторяли подобного (не создавали бога, не влюблялись).

– Все это будет не по-настоящему, – сказал Ниалл, но его сердце разрывалось от боли, ведь он знал, что сделает все, о чем она попросит.

– Разве ты не видел? Наши грезы наяву, – сказала Мор. – Мы создаем реальность.

Пока они разговаривали, к ним подошел Ронан и теперь цеплялся за ногу Ниалла. Мор посмотрела на ребенка, но он спрятал лицо, уткнувшись в джинсу. Она отшлепала его из-за утенка, и малыш еще ее не простил.

Ниалл мягко положил ладонь на голову Ронана.

Потом посмотрел на Диклана, проверяя, достаточно ли он близко, чтобы слышать их разговор. Но мальчик увлеченно собирал оборванные одуванчики и складывал их в аккуратный ряд.

Итак, решение было принято.

После Лес исполнил их желание. Они просили его не словами, а скорее мыслями. Ниалл отправился в мир снов, потому что у него лучше получалось справляться с живыми грезами, а Мор появилась, чтобы уточнить их пожелания. Она попросила Лес помочь Ниаллу создать ее копию, но более нежную, чтобы Ниалл наконец почувствовал себя любимым. Ниалл же попросил Лес сделать свою копию моложе, совсем как тот Линч, с которым Мор сбежала из Ирландии.

И Лес дал им сумку, в которую они могли сложить свои воспоминания, любые, на их выбор.

Первым, что Ниалл отправил в сумку, стало воспоминание о дне, когда родился Диклан. Этот момент был настолько счастливым, что он боялся, его сердце не выдержит, если он и дальше будет его вспоминать.

Это воспоминание Мор положила в сумку не в первую очередь, но, в конце концов, оно тоже туда попало.

А начала она вот с чего:

Ронан.

38

– Я всегда думал, что ее любимчик – Ронан, – сказал Диклан.

Пожалуй, это было самое нелепое, что можно было сказать в данной ситуации.

Самый бессмысленный вывод из всех возможных.

Но он уже прозвучал.

Диклан и новый Фений не сдвинулись с места с начала их беседы. Фений все так же сидел на деревянном стуле, придвинутом к дивану. А Диклан расположился на диване, держа в руках переплетение воспоминаний. Новый Фений, с необычайным мастерством перебирая струны, доставал только нужные. А затем аккуратно привязывал их к Диклану, соблюдая хронологию событий с того момента, как Мор приехала в Амбары с сыном, до того дня, когда она покинула ферму без него.

Ниалл остался, выбрав Диклана, жизнь рядом с сыном, столько, сколько отмерено. И жизнь с Ронаном, ведь Диклан заботился о нем, как никто другой.

Потребовалось всего несколько минут, чтобы пережить воспоминания, но казалось, что минули годы. Логика грез. Время во сне.

Диклан изменился, он уже не был тем человеком, что прежде.

Оказывается, отец любил его, обожал, ценил. Он отказался от всего ради Диклана.

– Ты должен был догадаться, что ты любимый сын, – сказал новый Фений. – Разве я не… он не брал тебя всегда с собой?

– Но он все время суетился вокруг Ронана. – Ниалл без конца твердил, что они похожи как две капли воды. Что Ронан его копия.

Диклан в явном замешательстве нахмурил брови и попытался пересмотреть свои воспоминания. Ронан был вылитым Ниаллом. Потому что его таким приснили.

– Он одобрял и хвалил Ронана за любой поступок, помнил каждое произнесенное им слово и озвученное вслух желание.

– Потому что было крайне важно, чтобы Ронан знал, что его любят так же, как и тебя, – сказал новый Фений. – Ведь последствия обиды… Он должен был расти, чувствуя себя сыном, а не монстром или домашним питомцем.

Проблема в том, подумал Диклан, что в конечном итоге Ронан все равно считал себя монстром и питомцем. Он представлял опасность для мира и для себя самого. Всю жизнь его растили как человека, а потом, когда он повзрослел, объявили, что нет, пожалуй, человека из него все же не получится. Возвращайся в Амбары и довольствуйся малым.

– Я не виню его, – сказал Диклан, подразумевая вовсе не Ниалла.

– Нельзя винить и Мор, – взволнованно заметил новый Фений. – Она действительно тебя любила. Ей нелегко пришлось. Если бы только видел, если бы…

– Ее я тоже не виню, – перебил Диклан. – Я не осуждаю. Легко, наблюдая за финалом трагедии, рассуждать, как было лучше поступить. Она сделала все, что смогла, – он продолжал, но не потому что решил непременно донести это до нового Фения, а потому, что ему самому нужно было услышать, как он произносит это вслух. – Я видел то, с чем она столкнулась. И знаю, каково это – жить в страхе. Пытаться сдержать волну прилива, о существовании которой знаешь только ты. Никто не вправе ее осуждать. Она та, кого… она именно тот человек, которого я надеялся найти, когда впервые начал ее искать.

Новый Фений смотрел в сторону. В дверях застыла Мор.

– Ты говорил это, зная, что я тебя слышу? – спросила она, уже догадываясь, каким будет ответ.

Трудно было сказать, что за мысли крутятся в ее голове. Она отличалась от Авроры. Нежной Авроры, такой понятной и предсказуемой.

– Я не смогла избавиться от всех воспоминаний о тебе, – сказала Мор. – Для этого из моей памяти пришлось бы забрать слишком много лет. Я бы окончательно запуталась, пытаясь собрать свою жизнь воедино. Поэтому кое-что я все-таки помню. Ты всегда был практичным. Даже будучи совсем крохой. А еще справедливым. – Она помолчала, перебирая в памяти кружевные обрывки воспоминаний. – И храбрым.

Диклан понял, что она ожидала от него гнева. Обиды. Ненависти и осуждения. Все это он испытывал прежде, до того, как увидел ее историю. Теперь эти чувства исчезли. Он тоже любил сны и их создателей. Мор не ошибалась в том, насколько опасны бывают сновидцы. Возможно, она не всегда относилась к ним справедливо, но только потому, что не существовало правильного и неправильного способа. Задолго до их появления на свет планету уже населяли грезы и не-грезы, и то, что годилось для одних, не обязательно пришлось бы по душе другим.

– Где сейчас Грейуорен? – спросила Мор.

– Умирает, – ответил Диклан. – Ронану нужен живительный магнит, его я и пытался достать.

Мор О-Коррах отвернулась и посмотрела в окно. Сейчас она невероятно напоминала женщину с портрета, присненного Ниаллом. «Темная Леди». Вздернутый подбородок. Руки на бедрах. Вызывающая поза.

Диклан хотел бы, чтобы его отец влюбился в такую женщину.

Она и была той женщиной, в которую его отец влюбился.

Самой большой ложью Диклана за все эти годы стало то, как упорно он твердил себе, что ненавидит отца.

Ведь на самом деле, всякий раз повторяя себе эти слова, он подразумевал совершенно иное: я по нему скучаю.

Мор О-Коррах указала подбородком на Диклана.

– Упакуй его как следует. Собери вещи и все, что может понадобиться, в три сумки, не больше. Будь готов в любой момент.

– Что ты задумала? – спросил новый Фений.

– Вчера во время перестрелки я украла у Боудикки чернила, – сказала Мор. – Я взяла их для тебя, любимый, но боюсь, тебе придется еще немного подождать.

39

Испытайте неопробованное лезвие… Будет ли оно резать… Единственный вопрос… Можно ли заставить его резать… Если оно меня порежет, я приму лучшую форму… Истинную форму… Меньше шума… Легче думать… Никакой усталости… Я разлагаюсь с возрастом или это мир разлагается… Нужно начинать сначала… Ненавижу это… Научится ли она резать… Или ей придется покинуть ящик… В любом случае это лезвие будет переделано, переделано, переделано… Ящик опрокинулся… Отныне только острые лезвия… Надеюсь, она справится… Я не хочу [неразборчиво].

– Натан Фарух-Лейн,

Безупречное лезвие, последняя страница

40

Хеннесси проснулась.

В подвале было темно. Что имело смысл. На улице стояла ночь.

У нее болела голова, словно расстояние, которое преодолели ее мысли, чтобы найти Ронана Линча, изрядно ее истощило. А до этого еще и Кружево. И поцелуй.

Присненная мышка шуршала лапками по опилкам на дне клетки. Ее, как и Хеннесси, прельщал ночной образ жизни.

Здесь не должно быть так темно.

Постепенно эта мысль сформировалась в ее голове. Она легла спать, когда на улице уже стемнело. А значит, все рабочее освещение, которое отключается вручную, а не с помощью шнура в доме наверху или выключателя в подвале, должно быть включено. Чьих это рук дело? Она не могла себе представить, чтобы Фарух-Лейн или Лилиана спустились вниз, выдернули все шнуры, щелкнули всеми выключателями и повернули все регуляторы.

Вдобавок в доме стояла тишина. Наверное, отключили электричество. Ни гудения. Ни щелчков. Только тихий стук мышиного хвоста по стенкам клетки. Брайду бы точно понравилось, подумала Хеннесси, ведь судя по тишине, человечество вымерло.

Она лежала неподвижно еще несколько минут, размышляя о наставнике. Вспоминая, как сидела на парящем ховерборде с Брайдом и Ронаном Линчем и смотрела на мир, раскинувшийся в сотнях футов под ними. Она подумала о его смерти. Брайда разорвало на куски.

Бедный ублюдок, подумала она. В конце концов, мир добрался до него.

Хеннесси услышала, как где-то наверху закрылась дверь. Ничего необычного, но от чего-то волоски на ее руках встали дыбом. Наверное, потому, что звук показался ей слишком осторожным. Вороватым.

Глупости. Скорее всего, фирма, сдающая дом в аренду, не оплатила вовремя счет за электричество, и поэтому его отключили. Может, это Фарух-Лейн или Лилиана, прикрыв дверь, вышла на улицу, чтобы тихонько позвонить и уладить проблему.

Или Модераторы вернулись в сознание, чтобы убить ту Хеннесси, до которой не смогли добраться в прошлый раз.

Теперь Хеннесси окончательно проснулась.

Стараясь не шуметь, она спустила на бетонный пол подушки, с помощью которых превращала диван в кровать. Взяла с рабочего стола свой меч. И начала осторожно подниматься по лестнице, ставя ступни боком, вплотную к подъему ступеней, чтобы дерево случайно не скрипнуло.

Она прокралась до самого верха и остановилась. Прислушалась. Сжала, снова расслабила пальцы вокруг рукояти меча.

Ничего не слышно. Ничего не видно.

В доме царил мрак. Не просто потемки, а какая-то странная темнота. На микроволновке не светилось время, не горел ночник на стене.

Ни Фарух-Лейн, ни Лилианы поблизости не наблюдалось. Их пальто исчезли с вешалки, но чемоданы остались на месте. Хеннесси почувствовала, как внутри зарождается… не страх, поскольку эта эмоция никогда не давалась ей просто. А настороженность. Она понимала, что не видит всей картины, но то, что было перед ней, кричало об опасности. Ей пришла в голову мысль позвонить Фарух-Лейн. Однако идея ослабить бдительность и достать телефон или подать голос, чтобы задать вопрос, показалась ей опрометчивой. Поэтому она решила проверить, стоит ли машина у дома.

Шаг, второй, третий по темному коридору. Хеннесси потянулась к ручке и обнаружила, что дверь приоткрыта. Не к добру. Фарух-Лейн и Лилиана были не из числа людей, упускающих подобное из виду. Крепко сжимая рукоять меча и стараясь не высовываться из-за двери, она приоткрыла ее и осмотрелась.

На пороге лежала пара раскрытых ножниц, направленных прямо на нее.

Вот черт, – подумала Хеннесси.

Мгновение спустя взорвались две бомбы.

41

Это были необычные взрывы.

Первый представлял собой звуковую волну.

Она возникла в самом центре Бостона, вырвалась из Музея изящных искусств. Годы, десятилетия звука, сжатые до нескольких секунд, прокатились по толпе посетителей на выставке Климта.

Оглушительный шум опрокинул выставочный стол и, отразившись от стен, сорвал с них картины. Он сносил временные заграждения. Пронзал каждое живое существо в пределах слышимости.

Кто-нибудь, выключите эту музыку! Из-за нее у меня идет кровь из ушей.

Звук убивал изнутри. Вскоре в музейных залах не осталось ни одной живой души. Убегающие мыши, дремлющие белки и спящие под крышей голуби попадали замертво, их внутренности превратились в кашу.

В эпицентре взрыва появилось зловещее видение, но лишь один человек остался в живых, чтобы его увидеть.

Второй взрыв разрушил небольшой арендный дом в районе Линн, неподалеку от побережья.

Бомбу заложили в духовку. Взрыв был такой силы, что сорвал дверцу с петель. Она угодила в кухонный стол и вместе с ним пробила стену. Оставшиеся стены облупились со стороны двора и улицы. Кухонная плитка и светильники взлетели в небеса. Потолок задрожал, половицы раскололись, воздуховоды испарились, крыша провалилась.

Столько энергии и так мало места. Прочь, прочь, прочь. Бомбе потребовалось меньше секунды, чтобы закончить работу – освободить пространство вокруг только для себя.

Когда звук второго взрыва эхом прокатился по окрестностям, кошмарное предчувствие охватило каждого человека в округе.

Видение развивалось по аналогии с предыдущими. Сначала люди увидели сам взрыв, разнесший на куски дом в районе Линн. Затем они с мест в первом ряду наблюдали за эпицентром, где решительная молодая особа сжимала в руках пылающий синий меч. Когда в нескольких футах от нее взорвалась бомба, девушка начала размахивать клинком вокруг своего тела, словно клоун на родео, выполняющий трюки с веревкой.

Она должна была мгновенно погибнуть.

Но она не умерла.

Передняя кромка лезвия рассекала беспорядочно летящие обломки и пламя. Мерцающий след синего и серебристо-серого ночного света, тянущийся за клинком, поглощал взрыв.

Девушка оказалась в кольце клубящейся ночи. Тьма и полночь внутри. Взрыв и отблески пламени снаружи. Сверхъестественное силовое поле.

Вокруг нее обрушился дом.

Она продолжала кружить с мечом в руках.

Было что-то завораживающее в размеренном взмахе ее клинка, в мрачной улыбке на ее лице.

Видение, как и всегда, изменилось, перескочило из настоящего в будущее. Все, кого раньше охватило предчувствие взрыва, теперь увидели город в огне и охваченных ужасом жителей. Колышущаяся пелена дыма. Жадное, неутолимо голодное пламя, шепчущее: пожирать, пожирать.

Наконец видение закончилось, улица перед МИД затихла, дом в районе Линн превратился в руины.

Хеннесси рылась в обломках, пока не нашла сплющенную клетку для хомяка. Она отложила меч в сторону и постаралась придать клетке более или менее трехмерную форму, затем заглянула внутрь. Чудесным образом присненная мышка осталась невредимой; она обернула вокруг себя позолоченный хвостик, словно броню. Однако она заснула, поскольку все работы Хеннесси превратились в пепел.

Взяв искореженную клетку, девушка направилась к своей машине, в боку которой торчала пробившая металл дверная ручка.

– Твою мать, – пробормотала Хеннесси. Она бросила меч на заднее сиденье, поставила клетку с мышью на пассажирское, а затем позвонила Фарух-Лейн.

42

В детстве Диклана всегда преследовал страх разоблачения. Им было запрещено упоминать о грезах Ниалла и Ронана, населявших Амбары. Рассказывать, откуда брались деньги. Обсуждать, где родился Мэтью. Приглашать друзей к себе в Амбары; Ронану к тому же запрещалось ночевать вне дома.

Аврора и Ниалл часто говорили о магии, но только о той, что существовала в сказках на ночь, повествующих о богах и монстрах, королях и святых. Волшебство в этих историях являлось в виде бездонных котлов. Разумных борзых. Кровожадных копий. Лошадей, наделенных невероятными способностями. Кабанов, обладающих тайными знаниями. И солнечных лучей настолько прочных, что на них можно повесить пальто.

Но никогда о мальчиках, приносящих сны в реальность.

Даже при самых очевидных обстоятельствах в их семье никогда не говорили о сновидении вслух.

Диклан хорошо помнил день, когда однажды заболел и остался дома. Его мучила отвратительная смесь насморка и лихорадки, лишая сна, но и мешая нормально бодрствовать. Он лежал в одиночестве на диване. Ниалл отсутствовал уже несколько недель. Куда, зачем, никаких вопросов, как обычно. Ронан отправился на учебу в местную школу; Аврора была наверху, где, тихонько напевая, возилась с Мэтью, пока слишком юным для школы.

В разгар безмятежного полудня распахнулась дверь, и в комнату вошел Ниалл. Его глаза ввалились, а кожа посерела от усталости.

Он поднял Диклана с дивана и крепко обнял. От одежды отца исходил едкий, неприятный запах, словно он прошел через ад, чтобы вернуться домой. Но Диклан терпел, когда Ниалл гладил его кудри и прижимал костяшки пальцев ко лбу, чтобы проверить температуру.

– Бедный парень, – сказал он.

Диклан словно тряпичная кукла повис на плече Ниалла, пока тот снимал ботинки у холодного камина и бросал ключи от машины на край стола. Он пришел в себя, когда его отец опустился на диван и положил голову. Они устроились вместе в уютном коконе из одеял и подушек, устроенном для заболевшего Диклана.

Ниалл испустил длинный дрожащий вздох.

Диклан весь день не мог толком поспать, но в объятиях своего любимого своенравного отца он наконец заснул.

Проснувшись позже, мальчик обнаружил, что все вокруг завалено кусочками металла.

Драгоценности. Сотни колец Кладдах[12] с изображением двух рук, держащих сердце, заполнили комнату. Их было так много, что вдоль стен образовались горы металла. Аврора пробралась через комнату, поцеловала Ниалла в губы и прошептала:

– Посмотри, какой бардак ты устроил, хулиган. Потребуется вечность, чтобы все это убрать.

Малыш Мэтью радостно завопил наверху:

– Па-иисия!

Полиция. Полиция?

И, конечно же, по извилистой подъездной дорожке Амбаров медленно катилась патрульная машина, останавливаясь через каждые несколько метров. Что им здесь нужно? Этого никто не знал. Известным было лишь то, что машина неуклонно приближалась к дому, непостижимым образом заваленному драгоценностями. Кольца Кладдах вызывали вопрос, а Диклан понимал, что ответ на него – грезы — должен оставаться тайной.

Не проронив ни слова, Ниалл исчез на кухне.

Аврора затеяла игру в сокрытие улик, торопливо напевая и призывая мальчиков в такт ее песне зачерпывать звенящие кольца Кладдах и отгребать их в коридор. Позабыв о своей болезни, Диклан с помощью кастрюли наполнял кольцами мусорное ведро. Мэтью бросал кольца в золу камина.

Тихий визг тормозов за окном возвестил о прибытии патрульной машины.

Аврора замерла.

Нижний этаж по-прежнему выглядел как сокровищница дракона.

В комнату вбежал Ниалл, держа в руках какую-то бархатную сумку. Он сказал:

– С дороги, ребята, с дороги. Не знаю, насколько глубокое дно у этой штуки.

Он раскрыл сумку так, что ее верхняя часть превратилась в зияющую пасть монстра, а затем направил ее на ближайшую кучу колец Кладдах.

Магия, волшебство.

Мешок начал есть. Он проглотил ближайшую к нему кучу колец, затем украшения с пеплом из камина. Засосал кольца, спрятанные под столиком. Он поглощал все, на что указывал Ниалл, и не увеличивался в размерах, невзирая на количество съеденного.

Аврора вскрикнула:

– Ниалл, не позволяй ей сожрать лампу!

Диклан догадался, что мгновение назад отец исчез, чтобы приснить эту сумку; секретное решение секретной проблемы, уроборос молчания, пожирающий собственный хвост.

После стука в дверь выяснилось, что к ним пожаловали всего-навсего сотрудники отдела по контролю за животными, разыскивающие потерявшуюся собаку. Ничего необычного на территории фермы они не заметили. Героически присненная сумка проглотила все кольца и лампу в придачу. Спустя время, отправившись в очередную командировку, Ниалл прихватил сумку с собой. Несомненно, он продал ее тому, кто больше заплатил; вероятно, криминальным авторитетам, использующим ее для исчезновения тел. В любом случае, она сослужила свою службу.

Диклан практиковался в скрытности всю свою жизнь.

Но не когда не упражнялся в доверии.

– Диклан сказал, что мы можем тебе доверять, – сказал новый Фений. – Он не ошибся?

– Что с ним случилось? – спросила Кармен Фарух-Лейн. Она заглянула в окно с пассажирской стороны маленького автомобиля, на котором Мор, Диклан и новый Фений приехали из Нью-Джерси. Встреча была назначена в захолустном болотистом парке штата, расположенном в пятнадцати милях к северу от Линна. Они разговаривали в полнейшей темноте; обе машины потушили фары, в пределах видимости не наблюдалось ни одного здания. Отличное место для соблюдения конспирации.

– Я его подстрелила, – сказала сидящая за рулем Мор. – И сделаю то же самое с тобой, если ты не ответишь на вопрос.

В голосе Фарух-Лейн прозвучал ужас.

– Он ранен?

– Разумеется, он ранен, – ответил новый Фений. – В тебя что, никогда не стреляли?

Диклан сидел на заднем сиденье, откинув голову на подголовник и слегка прижав ладонь к пульсирующему боку. Сложно не думать о том, что в тебя стреляли. Любая мысль в его голове начиналась и заканчивалась этим. Казалось, что боль уже исходит не от раны; она пронизывала каждую часть его тела, как огненное солнце агонии, сияющее в нем до самых кончиков пальцев, глаз, приоткрытых губ, словно адское пламя солнечных псов. Новый Фений пообещал дать ему лекарство, которое надолго его вырубит, но Диклан не мог отключиться, не убедившись, что все под контролем.

Ты можешь доверить это дело нам, – сказал ему новый Фений.

Диклан не умел доверять.

– Это меняет дело, – пробормотала Фарух-Лейн.

Мор спросила:

– Каким образом?

– Я не рассчитывала, что он так… ослаб. Думала, мы пойдем вместе.

– А как еще, по-твоему, он должен себя чувствовать после пулевого ранения? – спросила Мор, похоже, решив, что Фарух-Лейн немного туго соображает. – Разве он тебе не сказал? Боудикка считает, что он умер. Они уже недосчитались одного живительного магнита. И вот-вот обнаружат, что я исчезла. Как только Боудикка соединит эти детали, головоломка для них сложится. Если кто-нибудь из их связных увидит кого-то из нас… я ясно излагаю?

Фарух-Лейн поджала губы. Да, ситуация яснее ясного. И, нет, ей это не понравилось.

Диклан задумался, почему она хотела, чтобы он поехал с ней. Может, она боялась Ронана. Или, зная, насколько ценен магнит, хотела, чтобы он был рядом, в качестве сопровождения и свидетеля, что она доставила вещицу по адресу. А может… Боже, – подумал он, – как же больно, как больно. Все вокруг начинало казаться нереальным.

– То есть вы считаете, что за мной следить не будут, – сказала Фарух-Лейн.

– Мы отъедем немного дальше на запад и позаботимся, чтобы нас заметили, устроим им увлекательную погоню, – сказал новый Фений, похлопывая по дверце маленькой машины. – Мы ускользнем от них, как только убедимся, что ты справилась с заданием.

Что за штука жизнь: Диклан оказался в машине, за рулем которой сидела недавно стрелявшая в него женщина, и передавал драгоценный магнит одной из тех, кто в свое время заставил его брата податься в бега.

Он бы с радостью сам отнес чернила Ронану. А если бы не смог, то попросил бы помощи у Джордан. Но она не отвечала на звонки нового Фения, а Диклан никогда бы не рискнул приехать к ней в такой компании. Он видел вереницу пленников в отеле. И знал, чем чревато оказаться пойманным с украденным у Боудикки живительным магнитом. Он ни за что не впутал бы в это Джордан, а значит, ему нужен кто-то еще, кто-то, кому он доверяет.

Но все остальные, кому он доверял, либо спали, либо погибли.

– Итак, еще раз, – сказала Мор, – Диклан не ошибся на ваш счет, мисс Фарух-Лейн?

Дернув подбородком в сторону второй машины, скрытой во тьме, Фарух-Лейн резко ответила:

– Полагаю, Диклан доверяет мне по той же причине, что и сновидец, с которым я приехала: я поняла, что играю не за ту команду, и остановилась. Нам… необходимы сновидцы, чтобы остановить все это. Мне нужно, чтобы Ронан проснулся, так же сильно, как и тебе.

– Тебе решать, Диклан, – сказал новый Фений.

Фарух-Лейн придвинулась к окну рядом и наклонилась, чтобы взглянуть на Диклана. Его потрясло, насколько она изменилась с момента их последней встречи. Исчезла лощеная, профессиональная женщина, которой, казалось, не касался хаос мира вокруг. Сейчас ее прическа пребывала в беспорядке. Девушка явно недавно плакала, ее веки выглядели опухшими, а лицо уставшим. Диклану стало грустно из-за нее, поскольку он знал, что без адской борьбы она бы никогда не позволила своему внешнему виду выдать душевное смятение.

Диклан видел, что Фарух-Лейн, глядя на него, похоже, пришла к такому же выводу о нем.

– Мне не по себе от этой ситуации, – сказала ему Фарух-Лейн. – Ты хорошо знаешь этих людей? Ты пленник? В тебя стреляли. Они в тебя стреляли! Они собираются отвезти тебя куда-нибудь, чтобы избавиться от тела?

– Господи, – сказал новый Фений голосом, ужасно похожим на голос Ниалла.

– Звони гребаному социальному работнику, – добавила Мор голосом, совершенно не похожим на голос Авроры.

– Заткнись, – рявкнула Фарух-Лейн, не пытаясь смягчить свой тон. На самом деле сейчас говорила не Фарух-Лейн, а просто Кармен. – Нам не до шуток.

Таким смелым способом она провела своеобразную черту. Мы: Диклан и Фарух-Лейн. Они: Мор и новый Фений. Она ведь не ошиблась, верно? У него было гораздо больше общего с ней, чем с грезой и сновидцем, носившими лица его родителей. К тому же для них обоих слишком многое стояло на кону.

Груз ответственности давил на него снаружи.

Боль разрывала изнутри.

– Послушай. – Диклан хотел бы найти слова получше, но у него их не было. Ему и без того казалось, что он вырывает каждое из них из собственной раненой плоти. – Ты говоришь сейчас о том, что осталось от моей семьи. Думаю, ты знаешь, каково это. На что бы ты пошла, чтобы не быть единственной, кто выжил? Я не могу…

Ее глаза заблестели, а затем прояснились.

– Я знаю.

Диклан кивнул.

Как по команде, новый Фений протянул ей через окно чернила. Затем он повернулся к Диклану, держа между большим и указательным пальцами таблетку, и резко сказал:

– Ни минутой больше, парень. Мне тяжело видеть тебя в таком состоянии.

На таблетке красовалось имя Мор.

– Присненная? – едва слышно спросил Диклан.

– Она усыпит тебя надолго, – ответил новый Фений. – Тебе это нужно.

Диклан так отчаянно этого хотел. Так сильно жаждал верить, что кто-то другой позаботится о том, чтобы мир не сгорел дотла. Как же сильно он хотел снова стать сыном, ребенком, позволить кому-то другому взвалить на себя это бремя. Нести его груз.

– Диклан, – резко сказала Мор, – ты больше ничем не сможешь помочь. Твои ходы в этой игре закончились. Оставь.

Это была ее лучшая попытка изобразить его мать.

Закидывая таблетку в рот, Диклан представлял, как бархатная сумка, присненная его отцом, пожирает секреты.

Боль не исчезла сразу. Все произошло с точностью до наоборот. В затылке запульсировала новая боль, ничуть не похожая на пулевое ранение. На мгновение ему показалось, что он находится на обдуваемом ветрами берегу ледяного океана. Над головой мелькнули крылья птиц. В затылок вонзился камень. Его раздирало изнутри. В рот попал песок. Воздух наполнился криками.

И он вновь оказался в машине, боль стремительно уступала место сонливости.

Напряженный взгляд Мор пригвоздил Диклана к сиденью. Сон медленно затягивал его в свой мир.

– С ним все будет в порядке? – спросила Фарух-Лейн.

– У тебя есть дело, – холодно ответила Мор. – У нас тоже.

В темноте нетерпеливо заурчала другая машина.

– Она права, – сказал новый Фений. – Нам всем пора в путь.

Фарух-Лейн шагнула назад, сжав в сложенных будто в молитве ладонях пузырек с чернилами.

– Я сделаю это.

– Еще кое-что, – проговорил Диклан, едва машина тронулась с места. – Скажи Джордан, что я скоро вернусь.

Он успел лишь заметить, как она нахмурилась в красном свете задних фар, а затем сон избавил его от боли.

43

Ронан Линч испытывал боль.

Не невыносимую боль. А скорее жжение, зуд, словно с него нежно, но настойчиво снимали бритвой верхний слой.

Он наполовину проснулся. Почти был в сознании.

Настал момент истины, и он осознал, что у него есть выбор.

Ронан Линч.

Грейуорен.

Он чувствовал не только обжигающий жар, но и холод в груди, животе, ладонях. Во всем этом было что-то знакомое. Запах ореха пекан, самшита, тихой грусти и недосягаемого счастья.

Таков был мир, в котором он существовал как Ронан Линч. Мир, который он построил вместе с Ронаном Линчем. Мир безграничных эмоций и ограниченной власти. Мир покатых зеленых холмов, пурпурных гор на горизонте, мучительной влюбленности, эйфорической обиды, пахнущих бензином ночей, рисковых дней, могильных плит и канав, поцелуев и апельсинового сока, дождя на коже, солнца в глазах, легкой боли, с трудом добытого чуда.

По другую сторону лежал мир, в котором он жил как Грейуорен. Мир, который он покинул, простирался дальше, чем обитала любая из сущностей, дальше моря живительных магнитов, дальше леса, в котором все еще жили его воспоминания. Он умолял исследовать его глубже, забыть о корнях, покинуть пределы места, где воспоминания еще следовали по пятам. Воздух этого мира был музыкой. Вода – цветами. Каждый миг рождались новые оттенки. Этот мир не поддавался описанию человеческими словами; их системы слишком отличались.

Боль все сильнее обжигала кожу Ронана. Он вспоминал, что у него есть кожа.

Ронан принадлежал обоим мирам.

Но ни тому, ни другому полностью.

Здесь, в море живительных магнитов, в пространстве между мирами, он мог выбрать любой из них.

Почему он не просыпается? Я думала, он сразу проснется?

Он мог отказаться от эксперимента под названием «Ронан Линч». Вернуться на другую сторону. Он знал, что его там ждет. Он покинул бы пределы той формы, которую имел в темном море магнитов. Стал бы искрящимся и обжигающим, способным за долю секунды пересекать вселенные и время. Грейуорен – так бы его звали. Хотя имя звучало бы иначе, ведь Грейуорен – просто перевод его имени на человеческий язык. Уместиться в головах людей эта концепция смогла бы только, уменьшившись в разы. Грейуорен, – говорили бы ему. – Грейуорен, рады снова тебя видеть.

В этом мире он был и в то же время не был таким как все. Некоторые его обитатели, мельком увидев мир людей, тосковали по месту, где никогда не были. Лишь немногие пробивались сквозь сны, чтобы стать чем-то большим, но их корни по-прежнему тянулись к воспоминаниям об этом месте. И только один заботился об обоих мирах столько, сколько они существовали. Грейуорен.

Он не знал, почему его волновали оба мира одновременно. Похоже на врожденный изъян.

Он был весьма… далеко, когда я в прошлый раз его видела. Ронан Линч, ты ведь вернешься, да?

Он мог отказаться от Грейуорена. Вернуться в мир людей, поселиться в уединенном месте и постараться продержаться там как можно дольше. Забыть о существовании кого-то еще, зависящего от силовой линии. Словно турист в мире людей, он знал бы лишь вкус радости и успеха, пока мир наконец не победит его. Жизнь человека длится всего несколько десятилетий, но, как оказалось, это очень долгий срок, когда ты и есть человек.

Голоса звучали все отчетливее.

Давай же, Ронан Линч. Ради тебя я прошла сквозь Кружево, придурок. Ты нужен мне сейчас.

Грейуорен, – звали голоса с другой стороны. – Пожалуйста, вернись. Мы не хотим, чтобы ты страдал.

Но этого ему было мало. Он всегда хотел большего.

Пора повзрослеть и разобраться с этим дерьмом. У нас нет времени! Проснись!

Грейуорен, – звали голоса, – вернись, этому миру скоро настанет конец.

Неожиданно Ронан рассердился на оба голоса. Он злился на себя. Обе стороны говорили ему, кто он. А он им верил. Сколько раз он спрашивал: ответьте мне, кто я?

Но ни разу не попробовал решить сам.

Это не выбор.

Он проснулся.

44

Неподалеку гудел обогреватель. Ноздри наполнил запах бензина, масла и консервированных фрикаделек. Щека онемела; он лежал на потертом рабочем столе, озаренный холодным, но приветливым утренним светом. По плечу растекалось теплое жжение.

Ронан уже забыл, каково находиться в собственном теле.

Он поднялся и сел, резко вдохнув от остроты и яркости ощущений, затем повернулся, чтобы посмотреть, что с его рукой.

– Погоди, придурок, убери свои лапы. Надо сначала заклеить, – сказала Хеннесси. Она появилась в поле зрения с рулоном полиэтиленовой пленки в одной руке и полотенцем в другой. На скамейке позади нее лежали ее меч, пистолет для татуировок и маленькая стеклянная бутылочка в форме женского тела. – Скажи «привет» своей руке, наполненной живительным магнитом.

Ну конечно. Теперь он узнал знакомую горячую боль, которую чувствовал во сне – последний раз он испытывал ее, когда ему делали татуировку на спине.

Но этот рисунок был совершенно новым. Потеки крови и чернил все еще покрывали его кожу от плеча до запястья.

Ронан потянулся к татуировке, но замер. Кончики его пальцев были грязными, покрытыми толстым слоем бесцветной пыли, как у машины, долгие годы простоявшей немытой. Его голая рука была чистой, как и грудь, но джинсы и ботинки тоже испачкались. Он коснулся своей головы и почувствовал, что его волосы покрыты пылью, хотя по-прежнему коротко острижены.

– Покажи мне, – сказал он. Его голос казался рычанием, незнакомым, непривычным.

Хеннесси осторожно стерла кровь, чтобы показать татуировку. Невозможно было не поразиться ее реалистичности и постоянству. Ронан ожидал, что Хеннесси вытрет кровь и чернила, под которыми покажется голая кожа, но вместо этого всю его левую руку от плеча до запястья покрывал темный рисунок, напоминающий кольчугу.

Нет, змеиную кожу.

Каждая нарисованная чернилами чешуйка имела насыщенный темно-зеленый цвет. Светлая кожа виднелась только в пространстве между краями связанных друг с другом пластинок.

Казалось, прошла вечность с тех пор, как они с Хеннесси наткнулись на змею в заброшенном музее. Брайд велел им рассмотреть рептилию, изучить ее, запомнить каждую деталь на случай, если позже они захотят увидеть ее во сне. Они так и сделали. Но Хеннесси бодрствовала, а не грезила, когда рисовала на его коже эти чешуйки.

– Офигеть, – сказал ей Ронан. – Это так круто.

Девушка одарила его подобием улыбки.

– С возвращением, Ронан Линч.

Он все еще чувствовал себя непривычно, снова став Ронаном Линчем. Время в этом мире вело себя иначе; здесь оно имело значение. Человек не имел в своем распоряжении бесконечных темных моментов, которые нужно заполнить; жизни людей были такими короткими, такими суетными…

– Где Адам?

– Что? – спросила Хеннесси.

– Адам. Мой Адам. Адам! – Он пересек гаражный отсек и оказался в узком мрачном коридоре, где хранилось его тело до того, как он пришел в сознание и спрыгнул с рабочего стола. Место показалось ему грязным и пыльным, в таком можно хранить труп, а не брата. Все, что он здесь обнаружил – отслужившая свое фреска, теперь просто краска на стене, перевернутая чаша для гадания и разбросанные камни.

– Он был здесь, – настаивал Ронан. – Его тело все еще должно быть где-то здесь.

Хеннесси сказала:

– Ронан…

– Где Диклан? Может, он его убрал.

Но Диклана подстрелили. Ронан это помнил; он видел, как это случилось. Видел, когда умер Мэтью… Он прижал руки к холодной стене коридора. Все это представлялось настолько невероятным, что Ронану захотелось изо всех сил пнуть чашу для предсказаний в противоположную стену. Он мысленно представил, с каким грохотом она ударится о шлакоблок. Осколки стекла. Но Ронан закрыл глаза, и даже в этой темноте перед его взором все еще стояли яркие нити живительных магнитов. Яркие сферы сознания Адама. Пинки – это то, как реагировало его тело в юности, в детстве. Но он больше не ребенок. Он вообще едва ли Ронан Линч. Поэтому нет смысла перенимать ненужные привычки этого тела.

– Адама здесь нет, – сказала Хеннесси. – Его не было, когда мы приехали. Я пыталась быть с тобой помягче, потому что ты только что вернулся из великого небытия. Но ничего не поделаешь: дела обстоят плохо, и ты нам нужен.

– Нам? – переспросил Ронан.

Он открыл глаза и обнаружил, что в коридоре появился еще один человек. Она выглядела гораздо более растрепанной, чем когда он видел ее в последний раз с Модераторами, но он сразу ее узнал: Кармен Фарух-Лейн. И тут же ощутил укол воспоминания о смерти Рианнон Мартин.

– Что ты здесь делаешь? – прорычал Ронан.

Она не вздрогнула от его тона. Просто серьезно посмотрела в ответ.

– Выслушай ее, Ронан Линч, – сказала Хеннесси.

Он не представлял, что такого она могла бы сказать, чтобы хоть как-то изменить ситуацию между ними.

– Незадолго до того, как твой брат дал мне живительный магнит, чтобы тебя разбудить, – начала Фарух-Лейн, – я была с Лили… с провидицей во время ее последнего видения. Я видела конец света. И своего брата, благодаря которому это случится. А еще я видела…

Она сделала паузу.

– Адам и Джордан у Натана.

45

Джордан помнила, что посещала музей Метрополитен, но это воспоминание принадлежало не ей.

Этот кусочек памяти казался безупречным. Она видела себя поднимающейся по лестнице музея в морозный осенний день. Высоко в небе цвета ультрамарина, словно тончайшие мазки кисти, белели крошечные облака. Джордан не могла вспомнить, оживленной ли была улица, пришли они в музей пешком или приехали на машине, что происходило до или после. Но помнила, что ее взгляд приковали тени, создававшие четкие, строгие формы на фасаде музея и под каждой из его длинных лестниц. Она размышляла о цветах, которыми бы их раскрасила. И о том, как темные края взаимодействуют со светлыми, чтобы заставить взгляд поверить, что эти два абсолютно разных цвета на самом деле не один и тот же объект в разном освещении.

Дальше воспоминание, как это часто бывает с памятью и снами, превращалось в калейдоскоп фрагментов, в обрывки видов египетских залов и доспехов, пока наконец оно не обрело четкий фокус на очень знакомой картине. «Мадам Икс» Джона Сингера Сарджента.

Портрет, который Джордан теперь часто копировала во всевозможных размерах, в реальной жизни оказался большим, чуть крупнее, чем в натуральную величину. А эмоциональное присутствие Мадам Икс ощущалось еще сильнее. Женщина с бледной фарфоровой кожей и чуть покрасневшими ушами одной рукой подобрала юбку черного платья с глубоким декольте, а пальцами другой элегантно оперлась о стол. И хотя ее лицо было обращено в сторону, открытые плечи тем не менее призывали зрителя оценить красоту ее тела, изящные линии ее бледной шеи. Видеть ее, но не знать: Мадам Икс.

Джордан вспомнила, как запрокинула голову назад, чтобы рассмотреть полотно целиком. Затем к ней подошла ее мать Дж. Х. Хеннесси и взяла ее за руку, чтобы они могли насладиться «Мадам Икс» вместе.

Именно так она поняла, что это воспоминание ей не принадлежит. Джордан никогда не знала Дж. Х. Хеннесси; ее приснили уже после того, как Джей покончила с собой.

Это было воспоминание Хеннесси.

Кем бы стала Хеннесси без Джей?

Джордан.

Джордан пришла к выводу, что ее пребывание в клубе «Шарлотт» оказалось бы вполне приятным, если бы не пыль, бомбы и тело.

Здание было великолепно. А разве могло быть иначе? При его строительстве использовались лучшие архитектурные решения девятнадцатого века, а затем на протяжении десятилетий для поддержания молодости его совершенного облика прибегали к лучшим средствам ортодонтии, косметической хирургии и красивым нарядам.

Акценты из темного дерева носили причудливый отпечаток эпохи арт-деко. В оформлении стен использовались удивительные нежные цвета: зеленый, голубой, тускло-сиреневый. Потолки двадцати-тридцати футов высотой украшала отделка из прессованной меди и отреставрированные фрески. Мебель имела потертый вид, присущий только антиквариату, принадлежащему людям достаточно богатым, чтобы бесцеремонно пользоваться им по назначению. Коллекция полотен на стенах комнат впечатляла настолько, что с трудом верилось, что подобные экземпляры могут храниться в частном собрании. Джордан находилась в одном из старейших зданий на Биконстрит.

Она знала, где оказалась, потому что однажды уже была в клубе «Шарлотт» и запомнила этот поход навсегда. Ее предыдущий визит в этот эксклюзивный светский клуб состоялся под ложным предлогом. Она пробралась на мероприятие только для того, чтобы убедиться, что на стене клуба действительно висит одна из созданных ими копий Эдмунда К. Тарбелла.

Подделка висела здесь и сейчас, хотя в здании уже несколько месяцев не проводились вечеринки. Фасад здания обнесли строительными лесами и накрыли пластиком, скрыв от глаз внутреннее убранство.

Скрыв пыль, бомбы и тело.

– Наверное, я не стану их использовать, – сказал ей Натан, указывая на бомбы, в ночь, когда привез ее сюда.

Бомбы разных форм и размеров громоздились вдоль каждой стены и винтовой лестницы в здании. Одни из них были приземистыми, как погребальные урны. Другие плоскими и прямоугольными, с печатью сбоку, как спичечные коробки. Некоторые представляли собой цилиндры с острым носом, наподобие ракет. А некоторые были утыканы шипами, напоминая булавы. Но все они имели совершенно одинаковый цвет, тусклый серый, как у линкора. И на каждой, словно по трафарету, была написана цифра 23.

Джордан не потребовалось объяснять, что это бомбы. Они сами сказали ей об этом, когда она проходила мимо.

– Значит, они лежат здесь для красоты? – спросила она. Бомба, прошептал квадратный предмет рядом с ней.

– Они напоминают мне о том, что реально. Присаживайся. Я заказал на вечер ужин, чтобы немного тебя успокоить, – он говорил так спокойно, как ни в чем не бывало, словно она беспокоилась о неудавшейся поездке, а не о том, что ее похитили.

Он провел ее через один из огромных дверных проемов в зал, где стоял длинный обеденный стол, рассчитанный на сорок человек, но сервированный двумя тарелками, расположенными через четыре места друг от друга. Похоже, он предвидел, что она не соблазнится ужином, потому что не стал распаковывать пластиковые коробки с едой до ее появления. В этом не было смысла, она все равно к ним не притронулась. Джордан молча наблюдала, как он поглощает свою порцию.

Он не пытался ее переубедить, просто пожал плечами, сложил коробки в стопку и сказал:

– Мы можем продолжить разговор завтра. Спальни расположены наверху. Выбирай любую, которая тебе понравится.

Разумеется, она не двинулась с места. Как только он ушел, Джордан бесшумно направилась по коридору к одной из входных дверей.

Но стоило ей потянуться к дверной ручке, тихий голос произнес: бомба.

Джордан посмотрела вверх, откуда исходил голос, и обнаружила стального цвета круг, прикрепленный над дверью, который она поначалу приняла за пожарную сигнализацию. Перед ее взором белым светом светилась цифра двадцать три. Джордан медленно отошла от двери.

Бомба, – предупредил другой предмет позади нее.

Она вернулась в середину коридора и двинулась туда, откуда пришла. Три серых предмета, по форме напоминающих дедушкины часы, хором заголосили: бомба, бомба, бомба.

Сначала она подумала, что Натан сразу же ее убьет. Однако, когда она задала ему прямой вопрос, он ответил:

– Я понимаю, почему ты так решила. Но я всего лишь избавляюсь от твоих копий.

И в этот момент Джордан поняла, что он принял ее за Хеннесси. Ну, конечно, принял. Она оставалась в сознании без живительного магнита поблизости.

– Ты ведь не против? – спросил он. – Ничего страшного, если тебя это не устраивает. Я все равно это сделаю. Просто подумал, что, возможно, ты будешь рада от них избавиться. Ну, знаешь, освободить пространство. Сэкономить ресурсы.

Таким бывал Натан по ночам. Худощавый, высокий мужчина примерно тридцати лет, с элегантными манерами и глазами, прикрытыми тяжелыми веками, с красивыми длинными ресницами, темными, как и его волосы. Как только садилось солнце, он становился приятным, вежливым, участливым, жаждущим разговора, даже если Джордан не горела желанием общаться.

– И скольких ты уже достал? – спросила Джордан. Бомба, – сказала ближайшая к ней дверь.

Он обрадовался ее вопросу.

– Только одну с тех пор, как перебрался сюда. Кстати, сколько их было всего, ты помнишь?

Только одну. Хеннесси. Похоже, он имел в виду Хеннесси. Неужели? Джордан уже не грозило заснуть, но если бы Хеннесси умерла, то она наверняка бы почувствовала. Хеннесси была частью Джордан, и наоборот.

Неважно, что они расстались. Ей становилось дурно при мысли о Хеннесси, медленно умирающей в одиночестве, как убитые девчонки.

– Я сбилась со счета, – ответила Джордан.

Натан обвел пальцем вокруг, словно указывая на все бомбы в здании и говоря: я тебя прекрасно понимаю.

Джордан небрежно спросила:

– Как ты убил ту копию?

И снова Натан ткнул пальцем в сторону бомб. Затем раскрыл и опять сжал пальцы, будто управляя марионеткой, и с печальной улыбкой признался:

– Не люблю, когда они… оставляют грязь.

Джордан тихо сказала:

– Верно.

По ночам Натан заказывал еду, включал музыку, смотрел телевизор в баре на втором этаже.

Днем он вел себя иначе.

Он становился затворником, скрываясь где-то в здании. Порой Джордан слышала, как он расхаживает в комнате у нее над головой. Когда ей все же удавалось мельком его увидеть, он что-то бормотал себе под нос, яростно строча пометки в дневнике.

Именно дневной Натан принес с верхнего этажа тело.

Сперва Джордан приняла его за труп. Человек казался мертвым. Рука, волочившаяся вслед за телом по персидскому ковру, имела нездоровый цвет. Тело было настолько обмякшее, как большинство людей не смогли бы расслабиться при жизни. Но когда Натан опустил Адама Пэрриша на нижнюю ступеньку лестницы, Джордан увидела, что грудь парня все еще едва заметно поднимается и опускается. Он был тощим, как жердь, а его глазницы походили на пещеры.

Джордан впервые ощутила нечто похожее на настоящее отчаяние. Казалось, они продолжают ходить по кругу над своим разрушенным будущим, не имея возможности ничего исправить.

Натан осмотрел свои руки, перепачканные чем-то темным. Кровь? Нет. Ночная грязь, глубоко въевшаяся в линии его ладоней. Он вытер их о свои брюки, а затем достал из заднего кармана свой маленький дневник. Бормоча, он начал перечитывать свои прошлые записи, произнося слова если не вслух, то одними губами.

– Не по плану. Не смог привезти его сюда. Ронан Линч. Пришлось его оставить. Он начал умирать в машине. Отнес его обратно в коридор, чтобы это прекратилось. Студент Гарварда тоже не в порядке. Неважно. Уже недолго осталось. Все встает на свои места.

Затем Натан принялся яростно писать в блокноте, продолжая проговаривать вслух.

– Студент, наверное, долго не протянет. Принес его вниз на всякий случай. Время почти пришло. Все начинает казаться знакомым.

Он захлопнул дневник.

Не взглянув больше на Адама, дневной Натан вышел из комнаты. Как только он удалился, Джордан поспешила осмотреть парня. Явных повреждений она не заметила, но он даже не вздрогнул, когда она позвала его по имени и ущипнула. Когда Диклан в последний раз упоминал, что разговаривал с Адамом по телефону? Слышали ли они что-нибудь о нем с тех пор, как Ронана определили в коридор? Она не помнила. На мгновение Джордан задумалась, не присненная ли это копия Адама, но она также быстро отбросила эту идею. Когда грезы засыпали, жизнь в их телах становилась на паузу; они не старели и не нуждались в еде и воде. А лежавшее перед ней тело явно истощалось. Из-за болезни? Или это последствия гадания?

– С ума сойти, – сказала она телу Адама. – Не знаю, приятель. Это плохо. Мы в действительно скверной ситуации.

Остерегаясь Натана, Джордан прокралась к бару и высыпала пару пакетиков с сахаром в стакан с водой. Она вернулась к Адаму и усадила его. Его тело, казалось, совсем ничего не весило, а кожа была сухой и горячей на ощупь. Она влила сахарную воду ему в рот, мучительно медленно, потирая его щетинистое горло, чтобы заставить его проглотить. Девушка опустошила почти четверть стакана, когда ей показалось, что парень может захлебнуться. Лучше, чем ничего, подумала она.

Джордан понемногу начинала уставать. Несмотря на количество произведений искусства в здании, ни одно из них, похоже, не являлось магнитом, а она не рисовала уже несколько дней. Наверное, ей стоило что-нибудь придумать. Если проявить изобретательность, можно сделать краски из приправ и рисовать пальцами вместо кистей.

Но она не чувствовала в себе ни капли изобретательности. Ее не покидали мысли, что Хеннесси, возможно, погибла. А конец света стремительно приближается.

В тот вечер Натан принес кексы из местной пекарни и с явным удовольствием съел свой, сидя через четыре стула от Джордан, которая изо всех сил пыталась не уснуть лицом в тарелке.

Ей казалось, что она тоже захлебывается в сахарной воде.

Вскоре после этого Джордан попыталась убить Натана. Она вооружилась ножом из бара и бросилась на него, когда он трудился над своим дневником. Но, судя по всему, он предвидел такое развитие событий, потому что, едва она приблизилась к нему на расстояние в пару футов, что-то спрятанное под его рубашкой сообщило: бомба.

Джордан резко затормозила, ее туфли заскрипели по паркету.

Мужчина обернулся и слегка раздраженно сказал:

– Скоро все закончится. Как только силовая линия восстановится.

До сих пор Джордан не рисковала приставать к нему с разговорами, не зная, что может его спровоцировать, но сейчас ей показалось, что терять ей уже нечего. Поэтому, вместо того чтобы, как обычно, ретироваться, она спросила:

– И что потом?

– Ты займешься тем, чем занимаешься всегда, а я буду делать то, что делаю, – сказал Натан. Он улыбнулся широкой мальчишеской улыбкой, на его лице читалось искреннее облегчение, словно с его плеч свалился тяжкий груз. – Наконец-то.

Джордан совсем не понравилось, как это прозвучало.

– И чем же я занимаюсь?

– Грезами о Кружеве, – ответил Натан. – Оно считает, что ты не сможешь себя остановить.

Даже сейчас Джордан смутно представляла себе, что такое Кружево, кроме того, что оно наводило абсолютный ужас на Хеннесси, человека, которого мало что пугало, и смерть в том числе. Так что она постаралась скрыть свое невежество.

– Хм-м. А что сделаешь ты?

Натан вытянул руку, почти коснувшись камина рядом с креслом. Лежавший на каминной полке стальной кот проговорил: бомба.

– Большую бомбу.

И снова Джордан поразило выражение его лица. Облегчение.

Вот и все, подумала она. Апокалипсис. У меня перед глазами. Столько времени, столько сомнений, погибшие сновидцы. И вот она. Большая бомба.

Она спросила:

– Зачем?

– Не смотри на меня так. Тебя это не коснется, – ответил он. – Бомба избавит только от бесполезных. А ты, как я уже говорил, очень полезна.

Проблема заключалась в том, что Джордан больше не могла притворяться полезной. Не могла притворяться Хеннесси.

Она засыпала.

Чтобы оставаться начеку, ей приходилось проговаривать про себя последовательность каждого действия. Сахарная вода для Адама подразумевала десять шагов до задней лестницы, ведущей в бар. Левая рука на перилах. Правая толкает дверь. Стакан стоял вверх дном на барном полотенце справа, где она поставила его, ополоснув водой в прошлый раз. Наполнить стакан. Добавить… сахар. Где-то здесь должны быть пакетики сахара. Стоп… или она уже насыпала? Еще немного не помешает. Вода по-прежнему льется. Неужели она забыла выключить кран?

На полу за барной стойкой лежали черные, покрытые жесткой щетиной ковры. Джордан не слишком хотелось укладываться на пол, вовсе нет, но ведь ковры лежали здесь, и она полежит.

Вставай, – велела она себе. И все равно устроилась на ковре. Не слишком удобно, конечно, но сейчас не время придираться. Все обойдется, если просто встать и перестать спать.

Вставай. Она знала, что если сейчас не поднимется с ковра, то не проснется уже никогда.

Джордан вдруг обнаружила в нескольких дюймах от своего носа пару мужских туфель. Она не заметила, как он подошел; наверное, задремала.

– Умная штучка, – сказал Натан.

46

Мы зовемся Модераторами, потому что это то, чем мы являемся, и то, в чем заключается наша работа. Важно помнить, что мы не законотворцы, не стражи порядка, не судьи и не палачи. Мы не наводим порядок, мы поддерживаем баланс. Наша цель – убедиться, что власть не сосредоточена в руках нескольких избранных, особенно тех, кто может причинить миру вред. Мы умеряем. Наши действия направлены только против тех, кто навязывает свою волю, явно подтасовывая колоду. Это одинокое и необходимое призвание, которое, будем надеяться, исчезнет задолго до нас. А до тех пор Модераторы должны помнить, что мы есть друг у друга.

Процесс модерации Зета прост.

Шаг первый. У Провидца возникает видение. Структура видения стандартно выстроена в обратном хронологическом порядке. Первая часть включает в себя апокалипсис: город, огонь и т. д. Вторая часть показывает ближайшее будущее Зета. Обычно этот Зет физически находится недалеко от Провидца, но необязательно. Водоемы и электрические помехи могут вызвать видение о Зете, находящемся гораздо дальше от Провидца.

Последнее видение Лилианы предсказало конец света.

Фарух-Лейн видела каждую деталь. Лилиана прикоснулась к ней, поэтому Кармен пережила видение, как свое собственное: ее сознание перенеслось от продуваемого ледяными ветрами побережья в настоящем к яркому, полыхающему огнем будущему. Последнему будущему, которое когда-либо наступит. Конец всему.

Видение начиналось так же, как и все предыдущие. Пламя пожирало город. Люди бежали. Миру пришел конец.

Затем видение немного отступило назад, показывая не финал, а то, что происходило незадолго до этого.

Она увидела красивый старый район города. Высокие деревья. Низкая преступность. Много денег. Мало жителей. Здание на реконструкции со скрытым под пластиком фасадом. Она видела картины на стенах. Стеллажи со стальными серыми коробками. Адама Пэрриша, распростертого на лестнице. Джордан или Хеннесси, растянувшуюся за каким-то длинным предметом мебели. Она видела Натана.

Она видела Ронана Линча.

Вспышка. Взрыв.

Огонь. Пожар.

В будущем все были мертвы.

В настоящем умерла только Лилиана.

Шаг второй. После опроса Провидца местная команда Модераторов проводит работу по установлению локации, описанной в видении. Затем местные либо удаленные команды Модераторов определяют ID Зета и по возможности выясняют маршруты передвижения Зета. Безопасность превыше всего! Не приступайте к следующему шагу, не сверившись с командой, чтобы убедиться, что разработанный план максимально безопасен! Мы работаем вместе. Помните, что мы – Модераторы, а не Герои.

Фарух-Лейн с головой погрузилась в изучение деталей видения, как делала всегда, работая с Модераторами. Это предсказание оказалось легче, чем предыдущие, потому что последнее видение Лилианы отличалось исключительной ясностью, а также потому, что Фарух-Лейн получила возможность пережить его лично, а не работать с его скупым описанием.

Ей стало немного легче от осознания, что жертва Лилианы не была напрасной. Фарух-Лейн быстро сузила поиски места фигурировавшего в видении до района Бэк-Бэй, одного из самых шикарных кварталов Бостона. После чего ей потребовалась короткая вылазка на место, чтобы убедиться, что ремонтные леса только одного здания выглядят в точности как в видении.

Там был Натан.

И конец света.

Шаг третий. Совместно с командой разработайте план модерации Зета. Схема должна быть максимально продуманной и простой; не следует демонстрировать широкой общественности сцены жестокости и насилия. Мы – Модераторы, а не террористы. В идеальных условиях Зет должен быть подвергнут модерации в нерабочее время, в тихом месте, а затем удален как минимум двумя Модераторами после подробного документирования на сайте.

(форма документации для сайта приведена в приложении.)

Фарух-Лейн не располагала командой Модераторов или арсеналом оружия. У нее были лишь Хеннесси и Ронан. Двое сновидцев, лишенных возможности сновидеть. Хеннесси имела при себе присненный меч, а Ронан владел маленьким перочинным ножиком, который при открытии выпускал когти и крылья. В остальном они обладали тем же могуществом, что и любой человек. Парочка порылась в карманах на предмет чего-нибудь забытого, но тщетно.

Хеннесси сказала:

– Хотела бы я сейчас иметь при себе один из тех гадких маленьких шаров Брайда, которые устраивают бардак во времени.

И тогда они обнаружили свои маски для сна, с помощью которых когда-то мгновенно засыпали. Раньше эти маски являлись неотъемлемой частью хаоса, который они оставляли после себя. Теперь они стали просто напоминанием, лекарством от бессонницы.

Фарух-Лейн вдруг вспомнила, какой ужасающей силой обладала эта парочка в компании с Брайдом, когда их питала силовая линия. Их возможности были ограничены только собственным воображением.

Теперь они были двумя бывшими сновидцами, не утратившими своего бесстрашия.

Погожим солнечным днем Фарух-Лейн, Ронан и Хеннесси подъехали к зданию. Это был рабочий день. На улице царила тишина. Люди повсюду занимались своими привычными делами, теми, которые основывались на принципе «после сегодня наступит завтра». Даже те немногие, кто оказался в числе наблюдавших видение апокалипсиса, не смогли бы предположить, что солнечный день из предсказания наступил уже сегодня. Фарух-Лейн тонула в противоречивых предчувствиях. Согласно видению, она и Зеты будут здесь, когда начнется конец света. И вот они прибыли на место. Произойдет ли апокалипсис, если они никогда не войдут в здание? Или видение показало бы такой вариант развития событий? Причина и следствие сегодня казались настолько же неясными, насколько ясным выдался день.

Остановившись у входа в «Шарлотт», Ронан заколебался.

– Хотел бы иметь при себе свой меч? – спросила Хеннесси.

– Я хотел бы не потратить столько времени впустую, – ответил он.

– Время с тобой не проходит даро-о-о-о-о-о-ом, – тихонько пропела Хеннесси слова какой-то песни, которую Фарух-Лейн не узнала.

– Пам-пам-пам-пам-пара-а-ам, – саркастично подпел Ронан, заканчивая рифф и показывая Хеннесси, что он понял намек. – Если наступит конец света, этот парень перестанет выпускать альбомы.

– Простое счастье.

Фарух-Лейн заметила, насколько им привычно это мрачноватое подтрунивание. Очевидно, они отточили свое мастерство словесных баталий за то время, что воевали с Модераторами и с Кармен в том числе. Похоже, Ронан здесь не единственный, кто сожалеет о потраченном впустую времени, подумала Фарух-Лейн. Она положила руку на рукоятку пистолета у себя на поясе. Стоя на ступеньках здания, она думала: Вот и все. Этот раз последний.

– Смотрите, – сказала Хеннесси. – Входная дверь не заперта.

Важные примечания: Зеты непредсказуемы. Кто-то из них сдастся сразу же. Другие будут сопротивляться, как обычные люди. А некоторые пустят в ход свои грезы, что мгновенно сделает ситуацию опасной. Модераторы должны оставаться начеку. Предотвратить трагедию можно на этапе составления плана, если предварительно исследовать виды грез, к которым имеет склонность Зет. Помните, мы – Модераторы, а не мученики.

Входная дверь оказалась незапертой, потому что Натан Фарух-Лейн их ждал. В роскошном фойе горели все светильники. На широкой лестнице лежали два тела: Джордан, свернувшаяся калачиком, и прислоненный к перилам Адам с безвольно повисшей головой.

Стены вокруг были заставлены предметами цвета стали, которые тут же начали твердить: бомба.

Натан с пистолетом на коленях сидел в нескольких шагах от тел.

Он наблюдал, как вошли Ронан, Хеннесси и Фарух-Лейн, и помахал пистолетом, призывая их закрыть за собой дверь.

Фарух-Лейн закрыла.

Бомба, бомба, бомба.

Натан сказал:

– Кармен всегда делает то, что ей говорят.

Взгляд Ронана вспыхнул от ярости.

– Я уже устал ждать, – продолжил Натан. – У меня есть то, что нужно вам. У вас есть то, что нужно мне. Я хочу, чтобы ты приснила Кружево, и тогда можешь забрать свою вещь, если конечно пожелаешь. – Это было адресовано Хеннесси; он имел в виду Джордан. Вещь. Затем он повернулся к Ронану. – А ты должен пробудить силовую линию, и тогда получишь обратно это тело.

Он говорил об Адаме.

Натан посмотрел на свою сестру.

– Ну, а ты… мне просто стало интересно, рискнешь ли ты когда-нибудь сделать хоть что-то для себя.

Фарух-Лейн почувствовала, как его слова ужалили, не успев даже обдумать их правдивость. Таковы были их отношения на протяжении многих лет; она постоянно пыталась завоевать его уважение, а он всегда ей в нем отказывал. Несмотря ни на что, между ними ничего не изменилось.

– Пробудить силовую линию? – усмехнулась Хеннесси. – Боюсь, такой заказ не принимается. Мы не сможем разбудить для вас силовую линию. Может, выберете что-то взамен? Фри, печеный картофель, салат на гарнир, вечность в аду?

Натан, перешагнув через тела, спустился к ним.

– Не лги мне.

– Она говорит правду. – Фарух-Лейн продемонстрировала свой самый профессиональный тон. Самообладание было единственной броней, которой она владела. Кармен видела, как в него выстрелили. По ее приказу. Он знал об этом. И сейчас направлялся прямо к ним. – Мы отключили линию. Обратно ее не пробудить.

Натан остановился в четырех футах от них. Что-то под его рубашкой проговорило: бомба. Подняв пистолет, он направил его в лоб Фарух-Лейн.

– Разбудите линию, и все закончится.

Брат и сестра уставились друг на друга.

– Это невозможно, – упорствовала Фарух-Лейн.

Натан нажал на курок.

В заключение: Из-за характера наших задач некоторые стычки могут показаться личными. Они таковыми не являются. Отношения существуют лишь между Зетом и вами; и модерация – между Зетом и миром.

Все в комнате, за исключением Натана, вздрогнули.

Пистолет лишь тихо щелкнул; владелец не снял его с предохранителя.

Тело Фарух-Лейн пронзили пули, пущенные ее сердцем.

– Помнишь, как ты стреляла в меня, Кармен? Ох, верно, ты ведь приказала кому-то другому спустить курок. Итак, вы двое, вам нужны эти штуковины на лестнице или нет? – спросил Натан. – Пробудите линию. Кружево сказало мне, что это возможно.

– Кружево лжет, – ответила ему Хеннесси. – Оно говорит тебе то, что ты хочешь услышать, приятель.

– Я могу это сделать, – сказал Ронан.

Все это время, даже когда Натан спускался по лестнице, Ронан не сводил глаз с тела Адама Пэрриша. Он и сейчас был сосредоточен на нем, его поза выдавала, как он стремится добраться до Адама. Если бы Фарух-Лейн ничего не знала о них, то все равно догадалась бы об этом по форме пространства между неподвижным телом Адама и напряженным как сжатая пружина телом Линча.

Все взгляды обратились к Ронану.

– Он прав, я могу это сделать, – хрипло сказал Ронан. – Когда я был младше, мы провели ритуал, чтобы разбудить силовую линию. Мы договорились с… существом… сущностью, которая помогла нам это сделать.

Он вздернул подбородок. Гнев, бурлящий в его взгляде, заставил бы отступить любого, но только не Натана.

– И ты можешь сейчас поговорить с одной из этих сущностей? – едва слышно спросил Фарух-Лейн. – Той, что способна разбудить линию?

Ронан ответил:

– Я и есть одна из этих сущностей.

47

Хеннесси смотрела на Ронана, стоящего в центре величественного фойе в круге света. Солнечные лучи рассеивал пластик, окружавший строительные леса снаружи здания. Ей вспомнилось, как они с Брайдом едва не потеряли Линча из-за ночной грязи. Сознание Ронана отправилось блуждать, отделившись от тела – не слишком далеко, как она поняла, но достаточно, – и Брайд настоял, чтобы Хеннесси пришла в сон и помогла вернуть Линча.

К тебе его притянет скорее, нежели ко мне, – сказал тогда Брайд, и после Хеннесси еще долго ломала голову над этой фразой.

Но теперь она поняла.

Ронан Линч решил остаться человеком. Его влекло к этому с самого начала и продолжало тянуть сейчас. Ведь кто такой Брайд? Еще одна греза. Кто такая Хеннесси? Человек. А кем был Ронан? Тем, кто разрывался между ними.

В том сне Хеннесси и Брайд карабкались все выше и выше, пока не отыскали копию Ронана, свернувшуюся калачиком внутри полого ствола дерева. Он выглядел старше. Его волосы тронула седина. Могущественный и печальный. Ронан, повидавший мир. Но стоило ему открыть глаза, Хеннесси сразу поняла, что перед ней все тот же знакомый ей парень Ронан. Он разрывался между мирами.

Сейчас в мире наяву Ронан выглядел одновременно молодым и старым. С одной стороны, он казался молодым человеком с раздражающе зудящей свежей татуировкой, воинственным разворотом плеч и вызывающей манерой топать ботинками по деревянному полу.

И в то же время в его глазах мерцало что-то древнее. Он больше не выглядел как тот, кто разрывается между. Он был и тем, и другим одновременно; никакого диссонанса.

– Я и есть одно из этих существ, – сказал он.

Хеннесси ему поверила.

– Сначала отдай нам Адама и Джордан, – сказал Ронан. Его слова прозвучали не как просьба. – В любом случае вокруг бомбы. Мы никуда не денемся, верно?

Натан пожал плечами.

– Ладно, забирайте.

Сообща они быстро перетащили Джордан, а затем и Адама.

Хеннесси проверила пульс Джордан – с ней все было в порядке, она просто спала, не в силах проснуться даже рядом с живительным магнитом под кожей Ронана. Поскольку, чтобы поддерживать его в сознании, требовалось слишком много энергии. Хеннесси стало жутко от вида Джордан в таком плачевном состоянии. Она должна была жить сказочной жизнью, найти свое место, создавать сногсшибательные портреты, господствовать в мире искусства. А не лежать, свернувшись калачиком на полу клуба «Шарлотт» под бомбами и старой подделкой Тарбелла.

– Прости меня, Джордан, – прошептала Хеннесси.

Поднявшись на ноги, она увидела, что Ронан стоит на коленях рядом с бесчувственным телом Адама и тоже что-то шепчет ему на ухо. Адам не проснулся, но Ронан, похоже, на это и не рассчитывал.

Он повернулся к Хеннесси, и ее поразило выражение его лица. Она ожидала увидеть печаль, но вместо этого на его лице читалась неприкрытая ярость. Она бурлила в нем, как тот огонь, что Хеннесси изобразила на портрете «Фарух-Лейн, Горящая». Весь тот огонь и еще немного.

– Довольно, – сказал Натан. Он слегка поднял руки, указывая на серые бомбы, выстроившиеся вдоль стен. Бомба, бомба, бомба. – Разбуди линию, Грейуорен.

Ронан поднялся на ноги.

Он шевельнул пальцами, призывая Натана, Фарух-Лейн и Хеннесси отойти в сторону.

Ронан склонил голову. Хеннесси видела, как задвигались его губы. Казалось, он молится. Интересно, подумала она, кому сейчас молился Ронан Линч?

Затем он поднял руки перед собой, словно держа в сложенных чашечкой ладонях один из шаров Брайда.

Натан наблюдал за ним, как завороженный.

– Не делай этого, – внезапно выпалила Фарух-Лейн. – Если он взорвет мир, ты все равно не получишь желаемого! Я привела тебя сюда не для того, чтобы воплотить видение в реальность, а для того, чтобы ты смог все изменить. Ронан! Это не…

Раздался выстрел; она замолчала.

Ронан не остановился. Ему требовалась невероятная концентрация, чтобы выполнить задуманное. Он раскрыл ладони, как страницы книги. Напряг руки, будто держал в них что-то тяжелое.

Воздух в комнате стал видимым.

Хеннесси никогда прежде не задумывалась о движении воды, облаков, молний, о том, что структура этих видимых вещей служит подсказкой о существовании невидимых. Сейчас перед ее глазами предстал мир, где струящиеся, искрящиеся потоки энергии, дрейфующие яркие сферы и нити частиц вливались в море, по которому все они циркулировали каждый день. Темнота стала видимой. Невидимое – видимым.

Энергия возрастала.

– Хеннесси, – прорычал Ронан, и Натан внезапно понимающе улыбнулся, предвкушая зрелище. – Приготовься.

Она знала, что Кружево будет ждать.

Ты уже проходила через это однажды. Преодолела весь путь до Ронана Линча. Не забывай. В тот раз ты его победила.

Все изменилось.

Она изменилась.

Хеннесси больше не испугается.

Ронан резко вытянул руки подальше от тела, будто держал в ладонях что-то горячее.

В следующее мгновение фойе засияло красками, каких Хеннесси не видела никогда прежде. Она не сомневалась, что это зрелище будет преследовать ее всю оставшуюся жизнь. Разумеется, если они выживут.

Силовая линия ожила.

– Советую тебе вести себя хорошо, – прорычал Ронан Натану.

– Конечно, – ответил Натан.

Три сновидца разом погрузились в сон.

48

Во сне царила суматоха.

Поначалу все выглядело, словно сновидцы и не покидали клуб «Шарлотт». Но затем Натан попытался проскочить вверх по лестнице в свой собственный уголок пространства сна.

Ронан и Хеннесси бросились в погоню.

Было нетрудно заметить, насколько отличались друг от друга стили их грез.

Сон в исполнении Натана выглядел точным и правдоподобным. Здесь ничто не отличалось от реальности. Сновидец вносил изменения только при крайней необходимости. Лестница, созданная его подсознанием, ничем не отличалась от той, с которой они недавно спустились, вплоть до потертых перил, рисунка ковра и тени люстры на ступенях.

Сновидение Хеннесси отличалось преувеличенной реалистичностью. Ее цвета играли ярче, чем в реальности, а тени залегали глубже. Люстра и перила растянулись и изогнулись, превратившись в элегантные живописные версии самих себя. Натан поставил ногу на ступеньку и внезапно обнаружил, что по вине Хеннесси оказался в совершенно другом месте; лестница теперь вела в комнату с картины Вермеера. Женщина, стоявшая у окна в лучах солнечного света, повернула голову и посмотрела на приближающегося к ней Натана.

Сны Ронана переполняли эмоции. Натан сунул руку под стол на картине Вермеера; в его руках появился стального цвета табурет, который едва Натан его создал, проговорил: бомба. Внезапно, наводя ужас, громыхнула музыка. Она обрушилась на Натана как шторм. Он попытался отстраниться от этого ошеломляющего чувства, но на его лице читался страх. Пальцы, сжимающие табурет, слабели; подсознание Ронана отбросило бомбу в сторону.

– Мне нужно преимущество на поле, Хеннесси, – сказал Ронан, надеясь, что она его услышит, надеясь, что она поймет. Все внимание Линча было сосредоточено на том, чтобы непрерывно вырывать бомбы из рук Натана, который снова и снова их хватал. Со стороны Фарух-Лейна было очень умно решить, что вся его взрывчатка может иметь любую форму. Ему не приходилось тратить время на то, чтобы держать в голове определенную картинку. Так что бомбой мог стать абсолютно любой предмет; Натану оставалось лишь придумать характер разрушений.

– На этом поле, – ответила Хеннесси.

Сон расплылся как акварель, превращаясь в новую картину: теперь это был пейзаж, но без земли. Сновидцы падали сквозь бесконечное грозовое небо, их окружали только тучи и сверкающие молнии. Хитро, – подумал Ронан, – ухватиться здесь не за что. Однако это была не просто хитрость, а нечто особенное. Хеннесси вспомнила, как Ронан выглядел во сне до того, как она его обняла. Он невероятно походил на Кружево, когда парил в море живительных магнитов. Поэтому она догадалась, в какой атмосфере ему будет легче добиться успеха. Она чувствовала себя не слишком комфортно среди причудливо клубящихся облаков, но знала, что потусторонней половине Ронана такой сон должен понравиться. А еще она знала, что Натан, скорее всего, будет застигнут врасплох.

Хеннесси оказалась права.

Натан с дикими воплями летел сквозь небо.

Он начал звать Кружево.

Сущность, казалось, только этого и ждала. Она начала расти и растягиваться, посылая перед собой волны ужаса, и, как обычно, двинулась к Хеннесси, пытаясь ее окружить.

Кружево затянуло все небо.

Ронан попытался сконцентрироваться и удержать сон о небе. Но ему не удавалось сосредоточиться и одновременно следить, чтобы Кружево не напало на Хеннесси. Вскоре сущность заметила, что его внимание переключается, и постаралась увести Хеннесси как можно дальше, тем самым пытаясь разделить их.

В это время Натан начал готовить новую бомбу. Непохожую ни на одну из заложенных в клубе «Шарлотт». Эта была огромной. Самой большой из всех. Ронан чувствовал, как создатель дает цель своему творению уничтожить все в мире, кроме сновидцев.

Ронан изо всех сил сконцентрировался и обрушил на Натана поток ложных целей, превратив его произведение в бомбу, полную крякающих уток, бомбу, полную спущенных воздушных шариков, бомбу, полную смеха, бомбу, полную надежды.

– Ты ведь тоже этого хочешь, Грейуорен, – воскликнул Натан. – Прекрати вмешиваться.

– Не знаю, что Кружево обо мне рассказывало, – ответил Ронан, – но далеко не все из этого соответствует истине.

Со стороны Кружева раздался сдавленный крик.

Так кричал Адам, когда его оторвали от тела.

Звук был очень четким, невероятно точным, он идеально повторял голос Адама, поэтому Ронан сразу догадался, что этот крик прозвучал не сейчас. Это был всего лишь повтор момента из прошлого. Кричала не Хеннесси в настоящем, а Адам в прошлом. Не то, что он мог предотвратить сейчас. А то, что он не предотвратил тогда.

Ронан понимал, что его просто пытаются отвлечь.

Однако уловка сработала.

Его выпады в сторону Натана становились все менее изобретательными, он начал повторяться. Фарух-Лейн ловко отражал атаки, вкладывая в бомбу все более сложные и смертоносные детали.

И вот уже Кружево принялось нашептывать Ронану. Я так легко забрал у тебя Адама. Как будто в глубине души ты всегда стремился от него отказаться. Скажешь, это не имеет значения, потому что уже в прошлом? Так давай повторим то же самое с Хеннесси.

Оно рассказало Ронану, что видело, как Адам усилил энергию линии, и призналось, как ненавистна ему мысль, что человек способен обладать знаниями и навыками, которыми оно не владеет. Поэтому оно собиралось разобрать сознание Адама на мысли, вытянуть из них знания, а остатки развеять по ветру. В тот момент, когда Кружево украло Адама у Ронана, оно уже начало рвать его на части. Оно спросило, понравилось ли Ронану шептать на ухо мертвецу. Ведь Адама уже не вернуть. Его мыслей осталось слишком мало, чтобы оживить его тело.

Сон изменился.

Ронан слышал голос во сне.

Ты знаешь, что мир устроен не так.

Он был везде и нигде.

Ночью мы видели звезды. В те времена при свете звезд было светло, даже когда заходило солнце. Сотни фонариков, висящих в небе. Достаточно светло, чтобы есть, достаточно, чтобы сочинять легенды, достаточно, чтобы отправлять туда людей.

Ты этого не помнишь, потому что родился слишком поздно.

Возможно, я тебя недооцениваю. Твоя голова полна снов. Они должны помнить.

Какая-нибудь часть твоей души еще смотрит на небо и тоскует?

Ронану снился сон, который он видел прежде. Он был в темноте. Он включил свет, увидел зеркало. И себя в нем. Ронан из зеркала позвал: «Ронан!»

Он вздрогнул и проснулся в своей старой спальне в Амбарах. Спина покрыта потом. Руки гудят. Бубух-бубух – сердце бьется о ребра. Обычный страшный сон. Луны не было видно, но он чувствовал, как она наблюдает, отбрасывая тени за неподвижными ножками стола и над распростертыми лопастями потолочного вентилятора. В доме царила тишина, остальные домочадцы спали. Он поднялся и налил стакан воды из-под крана в ванной. Выпил, налил еще.

Зажег свет и уставился в зеркало. Там снова был он. Ронан из зеркала вновь произнес: «Ронан!»

И он опять проснулся, на этот раз по-настоящему.

Магия. Теперь это слово утратило цену. Сунь четвертак в прорезь и получи магический фокус для себя и для друзей. Большинство людей не помнят, что это такое. Разрезать человека пополам и вытащить кролика из шляпы – не магия. Достать карту из рукава – тоже. Всякое «следите за руками» тут ни при чем.

Если ты когда-нибудь смотрел в огонь, не в силах отвести взгляд, это было оно. Если ты когда-нибудь смотрел на горы, затаив дыхание, это оно. Если ты когда-нибудь смотрел на луну и ощущал слезы на глазах, это оно. То, что между звезд и между корней, то, что заставляет электричество просыпаться по утрам.

И оно, блин, ненавидит нас.

Обычно, когда просыпаешься, становится очевидным, что сон был всего лишь иллюзией. Но этот сон о сновидении… все казалось таким реальным. Половицы, холодная, потрескавшаяся плитка в ванной, журчание воды в кране.

В этот раз, когда он встал, чтобы налить стакан воды, по-настоящему налить стакан воды и выпить, чтобы прогнать наваждение, он был уверен, что будет поражен ощущением касания пальцев ко всему, мимо чего проходил, напоминая себе, насколько своеобразна реальность наяву. Неровность оштукатуренных стен. Гладкость отполированного изгиба спинки стула. Легкий порыв воздуха из двери Мэтью, когда он толкнул ее, чтобы увидеть спящего младшего брата.

Ты не спишь. Ты не спишь.

На сей раз в ванной он обратил внимание на луну, едва различимую сквозь жалюзи, на тусклое ржавое пятно у основания старого крана. Это детали, подумал он, которые спящему мозгу выдумать не по силам.

Ронан включил свет и увидел зеркало. Свое отражение в нем. Ронан из зеркала произнес: «Ронан!»

Он снова проснулся в своей постели.

В битве, которая нам предстоит, есть две стороны, и на одной из них – пятничная распродажа, бесплатный вайфай, модель этого года, только по подписке, теперь еще удобнее, отсекающие шум наушники, по машине каждому «зеленому», дальше тупик.

На другой стороне магия.

Ронан, спотыкаясь, снова выбрался из постели. Он окончательно запутался, проснулся он или еще спит, и был ли он когда-нибудь вообще бодрствующим или спящим. Что реально?

Ты сделан из снов, и этот мир не для тебя.

– Ронан, – сказал Брайд, схватив за руку Ронана, снова бредущего в ванную. – Ронан, хватит.

В коридоре дома его детства, в сновидении в его голове, Брайд стоял перед ним, держа его за обе руки и крепко их сжимая.

– Ты мертв, – сказал Ронан. – Ты не настоящий.

Брайд произнес:

– Не вынуждай меня повторять.

Ты создаешь реальность.

– Ты не сможешь помешать ему создать бомбу, – сказал Брайд. Он изменил сон, и теперь они оказались возле фермерского дома. Заглянув в окно, словно в кукольный домик, Ронан обнаружил Натана в спальне Мэтью. Сновидец яростно трудился, заканчивая создание бомбы, способной уничтожить всех людей и все грезы в мире. – Я присню шар, который по возможности замедлит взрыв. Так мы выиграем время, чтобы придумать, как его остановить. Пожалуй, сейчас это единственное, что я могу предложить.

Сквозь темнеющее над их головами небо, извиваясь, прорывалось Кружево. От чего небеса все сильнее напоминали море живительных магнитов. Где-то там, спрятанная за Кружевом, осталась Хеннесси. Возможно, сущность уже разорвала ее на части, как и обещала.

Посреди фермерского дома стоял Натан с бомбой в руках. Он мог создать ее какой угодно, но она выглядела, как дневник. Надпись на открытой странице дневника гласила: Мы живем в отвратительном мире… Коробка полна безобразных лезвий, созданных неизвестно для чего…

– Прости, что солгал, – сказал Ронан Брайду.

Брайд разжал левую ладонь. В его руке лежал готовый шар. Оп положил свободную ладонь на щеку Ронана.

– Грейуорен, пора повзрослеть.

Натан исчез. Бомба тоже. Он проснулся, а значит, только что принес бомбу в реальный мир.

Мгновение спустя исчез и Брайд.

По ту сторону Кружева раздался голос Хеннесси, ясный и полный отчаяния.

– Ронан Линч, помнишь, мы видели, как случится конец света?

Он понятия не имел, о чем она говорит, а потом, поскольку во сне они могли слышать мысли друг друга, понял: огонь.

Пожирающий, неутолимый, бесконечный огонь.

Но ведь Натан создал не его, верно? Он приснил одну из своих ужасных, безжалостных бомб. Поэтому, когда видения предсказывали конец света в огне, означали ли они, что конец света случится из-за огня.

Или присненный пожирающий огонь – единственное, что способно поглотить взрыв, прежде чем он накроет Бостон?

Впрочем, у Ронана не было никакой уверенности, что он сможет контролировать нечто подобное. Такое случалось прежде с другими его грезами. Крабы-убийцы. Солнечные псы. Мэтью. Брайд. Если что-то было для него действительно важно, он обязательно все портил. А сейчас ситуация была крайне серьезной. Видение показало горящий город, бегущих людей и пожирающий все на своем пути огонь.

Фарух-Лейн сказала, это выглядело как кошмар, но необязательно им было, – подумала Хеннесси, и ее мысли громко, словно крик, прозвучали в голове Ронана. – Не веди себя сейчас, как обычный человек, Ронан Линч.

Он вспомнил, как только что разбудил силовую линию. Поступок, в возможность которого еще пару лет назад он бы никогда не поверил. Подумал о том, что больше никогда не почувствует себя беспомощным, потому что больше не собирается лгать самому себе, прятаться от правды лишь потому, что боится принимать решения, боится допустить ошибку.

Он – Грейуорен, и он принадлежит обоим мирам.

Как только он стал погружаться в образ опустошающего огня, который так или иначе никогда не выходил у него из головы, он мельком заметил Кружево, вращающееся изо всех сил.

Слегка отклонившись в сторону, Кружево показало Ронану, что пока он грезил об огне, оно собрало в кучу сферы, составляющие разум Адама Пэрриша. И поднесло их поближе, чтобы он смог увидеть. Дотянуться. Спасти. Превратить снова в Адама Пэрриша. Последний шанс спасти Адама и вернуть его сознание в тело, оставшееся наяву.

Все, что от него требовалось, просто погасить огонь, который он начал разжигать.

Выбор за тобой, – сказало Кружево.

49

В то первое лето Амбары стали раем для Ронана Линча и Адама Пэрриша.

Бросив школу, Ронан провел зиму на ферме, обновляя потускневшие от времени хозяйственные постройки и сломанные заборные столбы. Весной его друзья закончили учебу, а Ганси и Блу отправились путешествовать на год. Адам, однако, приехал в Амбары. Он остался не навсегда – Пэрриш по-прежнему жил в своей квартире над церковью в Генриетте и проводил много времени в гараже, – но бывал здесь довольно часто. Когда Ронан не спал, а Адам не работал, они все время были вместе.

Амбары не стали чем-то новым ни для одного из них, но свобода самостоятельно решать, когда прийти или уйти – это было для них неизведанным королевством.

– Это ужасная идея, – сказал Адам, когда Ронан предложил вырыть пруд для купания на одном из пологих полей. – Вода будет уходить слишком быстро; в ней расплодятся комары; она будет вонять коровьим дерьмом; мы никогда не сможем прокопать скалу.

– С таким настроем, нет, – ответил Ронан, преисполненный новообретенного оптимизма. Он стал очаровательным молодым парнем, красивым, напористым, красноречивым. И если эту яму вообще возможно вырыть, то он был тем сновидцем, который это сделает.

Адам окинул будущую яму для купания невозмутимым взглядом. Ронан верил, что это осуществимо, и это единственное, что имело значение. Благодаря снам или упрямству Ронан создавал реальность, как хорошую, так и плохую.

С недавних пор Адам осознал, что Ронан – слабое место в его амбициозных планах, поскольку трудиться сразу в двух направлениях гораздо сложнее, чем в одном, но он не смог отговорить себя от отношений. Каждую ночь, оставшись в одиночестве в квартирке над церковью Святой Агнессы, он пытался, но терпел неудачу всякий раз, увидев снова Ронана. Он любил Ронана и в уединенные зеленые просторы Амбаров. И несмотря на то что Адам никак не мог придумать, как совместить свою привязанность с планами на будущее, на это лето он отбросил все сомнения.

Он просто решил пока наслаждаться настоящим вместе с Ронаном.

Лето в Вирджинии выдалось жарким и упоительным. Они выезжали в горы. Пробовали починить машину Адама. Перебирали старые сны в сараях. Сжигали еду на кухне. Вырыли пруд, но неудачно, поэтому пришлось снова копать. Потом они научили плавать Опал – маленькую присненную Ронаном грезу с копытцами. А затем, используя потрепанную пару крыльев, позаимствованную во сне, по очереди парили над прудом и прыгали в воду.

Это время они словно жили в раю, видя прекрасные сны.

Ронан практиковался в сновидении в длинном сарае и всегда запирал его, когда уходил. Он трудился над все более сложными грезами, грезами, в которых тесно переплетались погода, эмоции и магия. В то лето он создал систему безопасности для Амбаров.

Он мечтал приснить лес. Прежний лес Ронана, расположенный на силовой линии, был уничтожен, когда погибла его мать. Тогда же он впервые столкнулся с ночной грязью. Он, конечно, не мог создать себе новую мать, но Ронан мог приснить лес на новом месте. Место сновидений. Он собирался исполнить задуманное до того, как Адам уедет в колледж.

Колледж и лес являлись понятиями одного рода, поскольку оба несли в себе и надежду, и страх. Чем же закончится это лето?

Адам не мог оставаться в Амбарах вечно.

Ронан не мог покинуть Амбары навечно.

Они мчались навстречу кошмару. По мере того как дни становились все короче, их ссоры вспыхивали все чаще. Редко из-за колледжа. В основном из-за снов. На самом деле сны здесь были ни при чем. Конечно, всему виной стал колледж. Ронан никогда не стал бы просить Адама не уезжать или поступить в местный колледж. А Адам никогда не стал бы говорить Ронану, что не хочет иметь отношения на расстоянии, потому что ему надоело быть несчастным, уставшим и измученным попытками найти компромисс. Вот почему они спорили о лесе, который собирался приснить Ронан, о машине Адама. Спорили из-за того, что им стоило отправиться в поездку с Ганси и Блу. Поскольку разве не заметно, что их дружба уже не та, что раньше?

В действительности они ссорились из-за того, что у них не было будущего. Они не могли решиться сделать шаг, и оба знали об этом.

Ронана непременно атакует ночная грязь.

Мир менялся одновременно с ними.

На исходе лета Ронан приснил новый лес. Одновременно с ним Адам приступил к гаданию, чтобы присутствовать при этом событии. Несмотря на то что Ронан его предупредил, что это может оказаться опасным, ведь он намеревался создать лес, способный себя защитить.

Новое творение Ронана очень напоминало леса, покрывающие хребты синих гор к западу от Амбаров. Только новый лес был больше. Глубже. Он представлял собой целый мир. Линденмер. Сновидение подразумевает стремление, и Ронан пожелал, чтобы его лес просуществовал долго. Чтобы он подсказал ему, как строить свою будущую жизнь в роли сновидца. И чтобы этот лес смог выжить без него. А еще, чтобы лес хотел его.

(Разумеется, речь шла об Адаме.)

А потом наступила осень. Осень, когда на ветру кружились листья и гостеприимно распахивались двери колледжей. Год шел на убыль.

Их рай, это лето – все оказалось сном. А люди обычно не жили бок о бок со снами. Они засыпали, просыпались и снова вспоминали о сне только к вечеру. Они существовали порознь.

– Я уезжаю, – сказал Адам, повторяя слова, которые произносил уже не раз. – Но пока ты здесь, я всегда буду возвращаться.

– Я буду здесь, – ответил Ронан. – Я всегда буду здесь.

Они твердили это друг другу снова и снова. И чем менее правдиво звучали их заверения, тем чаще они их повторяли. Магия – это стремление. Разговоры тоже.

Ни Ронана, ни Адама не обучали сложному и тонкому искусству иметь будущее. В прошлом они освоили лишь науку выживания.

В конце концов, Адам, как и планировал, уехал в Гарвард. Ронан остался один в компании с Бензопилой, поскольку даже Опал – его маленькая греза с копытцами, переехала жить в Линденмер, где ей было самое место. Стоя на крыльце родного фермерского дома, Ронан наблюдал, как по полям медленно стелется осенний туман. Он напомнил себе, что вовсе не одинок; уже через пару дней ему предстояло отправиться в Вашингтон, чтобы вместе с братьями посетить церковь. Правда, из-за ночной грязи остаться надолго у него все равно не получится.

Ты сделан из снов, – подумал он, – и этот мир не для тебя.

Угрюмые поля Амбаров уже казались зимними.

Рай, чудесный рай, ну почему он должен его покинуть?

50

Это была необычная бомба.

Все в ней казалось нетипичным.

То, как начало разрываться ее ядро посреди клуба «Шарлотт», имело больше общего со взрывом от видения Провидца, чем с взрывчатыми веществами любого рода. От бомбы, лежавшей на лестнице рядом с Натаном, начала расходиться смертоносная взрывная волна. Оружие было начинено не только осколками, бомбами и острыми мерзкими лезвиями, предназначенными для кромсания плоти, но и всепоглощающей ненавистью Кружева.

Оно ненавидело этот мир.

Ненавидело его расточительных…

бесполезных…

ненасытных…

саморазрушительных…

самоуничтожительных…

жадных…

унылых…

подлых…

узколобых…

губительных…

жестоких…

пассивных…

неадекватных…

шумных…

бесцельных…

фальшивых…

обитателей, негодующих и истребляющих, пользующихся и увядающих, оставляя после себя только еще больше дерьма.

Все они останутся в прошлом благодаря этой бомбе. Она порежет их на куски, а ужас и ненависть превратят их тела в кружевные трупы. Мир снова станет благословенно пустым, в нем появится место для возвращения истинного. Больше никаких лишних ножниц в коробке. Никаких унылых жизней, отнимающих ресурсы у тех, кто приносит пользу.

Однако бомба работала очень медленно. Она оказалась в ловушке серебряного шара Брайда. Маленькая сфера, все еще покачиваясь, лежала на полу рядом с лестницей, с которой скатилась.

Джордан Хеннесси – сон, а не сновидец, проснувшаяся сразу после пробуждения силовой линии, обрела прежнюю прыть и теперь металась у двери. Странные стальные предметы, уложенные вдоль стен, заголосили: бомба, бомба, бомба, собираясь взорваться, как только до них долетят осколки кошмарной бомбы Натана. Поэтому Джордан начала вытаскивать людей из здания и относить их подальше от взрывчатки.

Сначала Адама, который по-прежнему оставался без сознания. Она схватила его за подмышки и поволокла вниз по лестнице, мимо строительных лесов, закрытых пленкой, и дальше по тротуару.

Затем Хеннесси, которая уже не спала, но все еще оставалась парализованной из-за какой-то присненной грезы.

Наконец она добралась до Ронана Линча, но засомневалась, стоит ли его будить и мешать его грезам. Он собирался просыпаться? Возможно, именно сейчас он создает средство для устранения медленной бомбы Натана; не помешает ли она, потревожив его? Джордан не знала правил невидимой битвы за их жизни, развернувшейся сейчас в мире снов.

Ошеломленный, заторможенный Натан медленно поднялся и сел; он уже отошел от сонного паралича из-за присненной бомбы. Но все еще не мог нормально двигаться. Подобно своей бомбе, он угодил в ловушку коварного, замедляющего время шара Брайда. Не сводя глаз с Ронана, Натан потянулся за пистолетом.

Но, прежде чем он успел обхватить оружие пальцами, на полу рядом с Джордан раздался негромкий хлопок.

Фарух-Лейн, лежавшая на боку в луже собственной крови, застрелила Натана. И упала обратно на спину.

Джордан не заметила ее сразу, не знала, что она жива.

В тот момент, когда она вытаскивала Кармен из здания, шар Брайда наконец истощился.

Бомба вырвалась на свободу.

Бомба

Здание содрогнулось от взрыва. Конец света больше не приближался. Он уже наступил.

И вдруг появился огонь.

51

Ронан был парализован, как всегда после удачного сна.

Как и на протяжении последних недель, он парил над своим телом, глядя на него сверху вниз. Его тело лежало на полу фойе в модном клубе «Шарлотт»; присненная маска, помогавшая ему мгновенно погружаться в сон, соскользнув, упала рядом на паркет. Сейчас он выглядел иначе, нежели когда лежал в коридоре. Там он казался заброшенным, пыльным, замершим в ожидании.

Этот Ронан Линч выглядел могущественным даже в сонном параличе. В его немигающем взгляде горела неистовая решимость. Он не мог шелохнуться, но никому не пришло бы в голову принять его за труп. Ронан Линч, парящий над Ронаном Линчем, взглянул вниз и подумал: Вот и правильно.

Кругом бушевало пламя.

Самая впечатляющая из всех присненных им грез. Он смог наяву достичь моря магнитов, чтобы пробудить силовую линию. Однако отправившись во сне за огнем, Ронан зашел гораздо дальше, чем когда-либо прежде. Ему показалось, что даже Грейуорен никогда не погружался так глубоко в тот мир, где Ронан позаимствовал энергию, необходимую для создания такой сложной грезы, как этот огонь.

Совершить подобное путешествие, одновременно удерживая в голове идею пожара, стало бы непосильной задачей для одного сновидца. Пламя должно было обладать могуществом, но при этом не спалить Бостон дотла. Пожирать бомбы, но не стены. Поглотить каждую частичку взрыва новейшей бомбы Натана, но не чувства людей, которых оно коснется. Не трогать кожу, деревья и острые предметы, не являющиеся частями бомбы. Оно должно было пожирать только бомбу, словно она единственное, что может утолить его голод.

И, поглотив ее, огонь должен был успокоиться.

Пожар должен был погаснуть. Нельзя допустить, чтобы он вырвался на волю, захватил весь мир и уничтожил все живое. Независимо от того, насколько страдает Ронан из-за измученного, опустевшего тела Адама; независимо от того, какую боль ему причиняют воспоминания о прекрасной улыбке Мэтью; независимо от чувств, которые породили в нем слова Диклана: «Будь опасным».

Ронан изо всех сил пытался удержать замысел огня, пока черпал необходимую энергию из недр другого мира. Как вдруг он понял, что вокруг собрались обитающие здесь сущности и с любопытством за ним наблюдают. Те, кто никогда не преодолевал темное море пустоты, чтобы проявиться на другой стороне. Те, кто лишь с грустью смотрел сквозь магниты и тосковал по месту, где никогда не бывал.

Грейуорен зарычал на них:

– Неужели вы не хотите, чтобы они выжили?

Когда Ронан прокладывал обратный путь, вокруг искрилась энергия, а стайка сущностей не переставала ему напоминать, от чего огонь должен был избавить и что он должен был пощадить. Они добавили свое любопытство, тоску и любовь к миру, который видели лишь мельком, и помогли Ронану воплотить все это в грезу, появившуюся посреди фойе клуба «Шарлотт». Огонь казался непосильной задачей для одного сновидца. Но теперь эта греза принадлежала не только Ронану.

Таков был огонь, поглотивший бомбу Натана Фарух-Лейна.

Пожирать, пожирать.

Он сожрал ужас. Настолько он был голоден.

Пожирать, пожирать.

Съел бомбы, выстроившиеся вдоль стен. И все равно остался голодным.

Пожирать, пожирать.

Съел острые мерзкие лезвия из сердца бомбы. Ему никогда не насытиться.

Пожирать, пожирать.

Он съел ненависть.

Пожирать, пожирать.

Огонь погас.

52

Когда Хеннесси наконец обрела возможность двигаться, вокруг царила суматоха. Детали случившегося в клубе «Шарлотт» пока оставались скрытыми от широкой общественности за метрами пленки, покрывающей фасад здания. Однако тот факт, что на тротуаре у клуба лежала истекающая кровью женщина, никто не скрывал.

Джордан, трудившаяся не покладая рук с момента пробуждения, остановила проезжавшую мимо машину. Правда, для этого ей пришлось буквально прыгнуть под колеса, поскольку водитель и не думал останавливаться. Как только автомобиль с визгом затормозил, девушка жестом изобразила телефонную трубку, прижатую к уху. Водитель, проявляя осторожность, лишь немного приоткрыл окно. Джордан сразу закричала:

– Позвоните 911! В женщину стреляли!

Прибыла полиция; за ней «Скорая». Затем появились телефоны и фотоаппараты.

Однако к тому времени единственной, кто остался у клуба «Шарлотт», была медленно слабеющая на тротуаре Кармен Фарух-Лейн, перепачканная собственной кровью.

Впрочем, сновидцы и их близкие не ушли далеко. Они остановились всего в паре кварталов от клуба, в бостонской Эспланаде – парке, окруженном рекой Чарльз. Деревья по-прежнему были голыми, но солнце на удивление пригревало, когда они укладывали Ронана на сухую траву.

Ему потребовалось немало времени, чтобы избавиться от сонного паралича. Но это вовсе не казалось странным, ведь он возвращался издалека.

Как только его опустили на землю, Хеннесси повернулась к Джордан и, не проронив ни слова, обняла ее. Она не могла припомнить случая, когда бы они обнимались от счастья. На протяжении долгих лет Джордан не раз заключала ее в объятия, но всегда ради утешения, когда дела в очередной раз шли наперекосяк.

– Я думала… – начала Джордан.

– Тс-с, – перебила ее Хеннесси, отстраняясь. – Дерьмо вот-вот примет слишком трогательный оборот, а я хорошо потрудилась, чтобы насладиться зрелищем, которое сейчас случится.

Джордан Хеннесси и Джордан Хеннесси повернулись и стали наблюдать за разворачивающейся перед ними сценой.

Ронан Линч медленно зашевелился и попытался сесть, но его тело еще не полностью проснулось, поэтому он зашатался. В его голосе звучало недоверие, когда он спросил:

– Адам?

Адам, все это время тихо сидевший рядом с Ронаном, слабо усмехнулся. Ронан в отчаянном порыве обхватил его за шею и крепко обнял. Хеннесси и Джордан смотрели, как эти двое стоят на коленях в траве, прижавшись друг к другу. Потрясающий, необыкновенный момент на фоне картины повседневной жизни, продолжающейся вокруг. Топот бегунов по тротуару парка. Шум машин на мосту. Голоса, раздающиеся в городе неподалеку от них.

В прошлом Хеннесси наверняка было бы неприятно видеть, с какой благодарностью Ронан коснулся шеи Адама. Наблюдать, какой покой и облегчение отразились на лице Пэрриша, когда он прижался к Ронану и поднял взгляд в голубое небо. Смотреть, как Ронан что-то шепчет Адаму на ухо, от чего тот, вздохнув, закрывает глаза.

Но не теперь.

Теперь она только сказала:

– Когда я вижу моменты, подобные этому, в котором двое влюбленных воссоединяются вопреки всему, их чувства настолько чисты, а их привязанность настолько глубока, что они буквально способны пересечь время и пространство ради друг друга, то все, о чем я могу думать, это: поверить не могу, что эта парочка теперь в долгу перед Джордан Хеннесси до конца своих гребаных жизней.

Ронан поднял на нее глаза. Она больше ничего не сказала, предоставив ему возможность самостоятельно додуматься, что произошло дальше после того, как он оставил Адама в Кружеве и отправился на поиски огня. Он покинул Адама, чтобы спасти мир, но ведь Пэрриш остался в том мире не один, верно? Там все еще была Хеннесси, опутанная сущностью, впившейся в ее разум и нашептывающей ей ядовитые слова. К несчастью для Кружева, она в нем больше не нуждалась. И пока Ронан все глубже погружался в другой мир, чтобы создать огонь и остановить бомбу, Хеннесси деловито собирала сферы разума Адама, запихивала их обратно в его сознание и перетаскивала все это поближе к реальному миру. Момент истины настал, когда она встряхнула парня, разбудив его. Еще секунду она сомневалась, удалось ли ей собрать Адама… правильно. Но тут он пришел в себя и сразу же принялся искать Ронана. Хеннесси поняла, что у нее все получилось. Кто бы мог подумать? Что однажды она сможет не только игнорировать Кружево, но и спасти от него кого-то. Даже двоих, если считать с Ронаном Линчем, которого она тоже недавно отыскала среди Кружева.

– Ты реально чокнутая, – сказал он ей.

– Взгляни лучше на это, – ответила она, роясь в кармане куртки. – Я приснила новую маску для сна.

Вещица, болтающаяся у нее на пальце, имела узор, очень напоминающий прожилки мрамора или кружево.

Ронан покачал головой. Несколько долгих минут они сидели на траве, прислушиваясь к звукам города вокруг. В небе ярко светило солнце. Зима еще не закончилась, но судя по всему, осталось недолго, что тоже радовало.

Наконец Ронан произнес:

– Шар, который замедлил бомбу…

– Ты его видел? – спросила Хеннесси.

Ронан нахмурился.

– Я уже не знаю, чему верить.

Хеннесси мысленно прокрутила события.

– Я видела только шар. Он появился перед тем, как ты проснулся.

– Его могла создать ты.

– О шаре я точно не думала. Премного благодарна, но я была самую малость занята Кружевом. С удовольствием бы присвоила себе эту заслугу, но мой разум был до чертиков занят, спасая твоего приятеля от безумия и смерти.

Адам спросил:

– Джордан, а ты что-нибудь заметила? Ты видела Брайда?

Девушка покачала головой.

– Вокруг творилось такое сумасшествие, приятель.

Ронан знал, почему хочет, чтобы это было правдой; он не собирался так с собой поступать.

– Я уже получил больше, чем рассчитывал. Пожалуй, этого достаточно.

Хеннесси не могла с ним не согласиться. Она спросила:

– Что будем делать дальше?

Джордан вскинула руку вверх, жестом отвечая: «все, что угодно».

53

Свой первый день после возвращения в Амбары Диклан проспал. Огнестрельное ранение – нелегкий труд, как и бегство от Боудикки, как и попытки обуздать горе и тревоги, поэтому весь первый день, а может, и дольше, Диклан только спал, спал и спал. Лежа в своей детской кровати, он видел сны о том, что не прошло и дня с тех пор, как он жил здесь в кругу своей семьи. Он заново переживал беззаботные дни детства, когда просыпался и ссорился с братьями, бродил по полям и ходил в школу. Когда его будил отец, потому что «знаю, парень, еще очень рано, но если ты хочешь поехать со мной, то самое время вставать».

Проснувшись, наконец он понял, что был здесь счастлив до того, как все пошло наперекосяк. Его детство, несмотря ни на что, было счастливым. Шокирующее, ослепительное, словно солнце, осознание; ведь он так настойчиво убеждал себя в обратном. Твердил себе, что ненавидит отца, что их мать – невидимка, Амбары ужасны, а грезы отвратительны. Лишь так он смог выжить, лишившись всего этого.

Так Диклан Линч стал лжецом.

На второй день его пребывания в Амбарах – или, по крайней мере, на второй день, который он не проспал в Амбарах; по сменившейся за окном погоде он заметил, что спал гораздо дольше, чем один день, – он потратил уйму времени на то, чтобы преодолеть подъездную дорожку. Его окружили звуки и запахи весны. Поля оживали яркими цветами. В воздухе пахло теплой землей.

В конце пути Диклан столкнулся с присненной Ронаном невидимой системой безопасности, той самой, которая заставляла как злоумышленников, так и гостей вновь проходить через свои худшие воспоминания. Однажды он тоже забрел в ее сети. И с тех пор всякий раз приходил и уходил, пробираясь в обход через лес. Однако теперь воспоминания уже не так ранили, поэтому он стоял на краю ловушки, собираясь в нее шагнуть.

Рядом остановилась машина нового Фения.

– Мор говорит, тебе надоело лечиться.

Бросив еще один взгляд в конец подъездной дорожки, где находилась система безопасности, Диклан согласился прокатиться, и новый Фений устроил настоящий аттракцион, преодолев задним ходом весь обратный путь до фермы.

На третий день пребывания Диклана в Амбарах пошел дождь. Небо и деревья скрыла промозглая серая пелена. Пока новый Фений и Мор слушали в гостиной поцарапанные пластинки с записями ирландских групп, Диклан перебирал открытки в своей комнате. Они приходили со всех уголков земного шара. Его отец писал: «Как жаль, что тебя здесь нет. Береги братьев».

После полудня домой приехал Ронан.

Дождь прекратился, небо стало невероятно голубым и таким ярким, как никогда прежде. По обеим сторонам подъездной дорожки внезапно распустились нарциссы, образуя золотую тропу, ведущую в таинственный весенний лес.

Ронан без лишних церемоний вошел в фермерский дом, вытер у порога ботинки и повесил куртку. Он не только стал выглядеть старше, в нем изменилось что-то еще. Теперь, когда он встречался взглядом с Дикланом, с его стороны это меньше походило на вызов, скорее на пристальное изучение. По-прежнему неловко, но прогресс очевиден.

Диклан и Ронан молча обнялись, никаких слов, извинений, объяснений, вообще ничего, просто объятие. Пока Ронан наконец не нарушил молчание:

– Я кое-кого тебе привез.

Дверь снова открылась, и на пороге появились сначала Адам, а затем Джордан.

– Поцци, – сказала она, и Диклан улыбнулся ей во весь рот, всем телом, ни от кого не пряча своей ухмылки.

На четвертый день пребывания Диклана в Амбарах Мор и новый Фений отправились на встречу с Боудиккой. Ронан приснил грезу, которую им было поручено передать. Сначала он показал этот сон Диклану, но, даже увидев его со стороны, брат не смог понять, что это такое. Это была книга. А может, птица. Или планета. Зеркало. Слово. Крик. Громкая угроза. Дверь. Закрученный спиралью день, поющее письмо – что бы это ни было, оно не имело смысла. Диклан чувствовал, что, пытаясь понять этот сон, он начинает сходить с ума. Очевидным было одно – сила, стоящая за этой грезой. Тот, кто мог создать такую вещь, обладал невиданной силой.

– Передай им, чтобы оставили мою семью в покое, – сказал Ронан Мор. – Или следующую я доставлю лично.

На пятый день Диклан, прихрамывая, снова вышел на подъездную дорожку. Все, кроме него, еще спали. Прохладный туман низко стелился над травой. Белую пелену то тут, то там пронизывали светящиеся круглый год огоньки приснившихся когда-то Ронану светлячков. Птицы, скрытые в кронах деревьев, приветливо перекликались друг с другом, казалось, они слетелись отовсюду и ниоткуда. Диклан добрался до конца дорожки и остановился перед системой безопасности.

Он не понимал, почему его так тянуло к ней.

Но предположил, что его привело сюда любопытство, желание знать, какое из его воспоминаний система сочтет самым худшим. Ведь самые страшные и печальные воспоминания теперь утратили для него прежнюю остроту.

Диклан провел пальцами по боку, проверяя рану и набираясь храбрости.

Он шагнул в самый центр грезы Ронана.

Система безопасности мгновенно выдала ему худшее воспоминание. Совсем не то, которое он ожидал. Он вспомнил момент, когда узнал, что отец в завещании оставил ему не Амбары, которые Ниалл очень любил, а таунхаус в Вашингтоне, о наличии которого никто даже не догадывался. Потому что когда-то Диклан сказал ему, что хочет стать политиком – желание, которое Ниалл ни в малейшей степени не понимал. Парень, – сказал он, – ты хоть представляешь, чем занимаются политики?

Диклан вышел из системы безопасности и обнаружил, что его поджидает Джордан.

Он уселся прямо посреди дороги, бережно прижал руку к раненому боку и впервые с тех пор, как умер Ниалл, заплакал. Джордан молча присела рядом, чтобы он не плакал в одиночестве. Вскоре из леса вышло множество странных животных и зарыдало, составляя ему компанию. Когда Диклан наконец выплакался, к ним подъехал Ронан, чтобы забрать измученного брата и Джордан и отвезти их обратно на ферму.

– Я тоже по ним скучаю, – сказал Ронан.

На шестой день домой вернулся Мэтью.

(Мэтью вернулся. Мэтью вернулся. Мэтью вернулся.)

Это случилось глубокой ночью. Обитатели дома резко насторожились, когда задняя дверь внезапно распахнулась. На пороге появился с трудом узнаваемый младший Линч. Его волосы были коротко и неровно подстрижены, лицо осунулось, а одежда и обувь покрыты грязью.

– Я шел пешком, – просто сказал он.

Братья тут же кинулись к нему.

– Ты не мог позвонить? – требовательно спросил Диклан, после того как Мэтью закончил утирать слезы.

– Я думал, ты взбесишься.

– Что случилось с Брайдом? – спросил Ронан.

– Он прислушался к голосу, – ответил Мэтью. – И типа стал Провидцем. Сменил возраст и все такое.

– А ты не послушал? – спросил Ронан.

Мэтью пожал плечами.

– Брайд сказал, что мне лучше обратиться за помощью к вам, ребята, а не к голосу. Он сказал, что вам не все равно.

Диклан понял, что Брайд вернул ему обоих братьев; он также осознал, что Брайд всегда был словно мелководье, опасное лишь для тех, кто не способен устоять на ногах или хочет утонуть по своей воле.

На седьмой день братья Линч обнаружили, что они снова друзья.

Эпилог

пять лет спустя

Это история о братьях Линч.

Их было трое, и если вам не понравился один, всегда имело смысл попытать счастья с другим, поскольку тот Линч, который показался кому-то слишком кислым или сладким, мог как раз прийтись вам по вкусу. Братья Линч, сироты Линч. Все они были созданы снами, в той или иной мере. А еще они были дьявольски красивы, все до единого.

Спустя четыре года после самой ужасной ссоры в их жизни братья собрались в Амбарах по случаю летней свадьбы. Свадьбы в узком кругу. Позже состоится большое и пышное торжество, но нынешняя церемония предназначалась для семьи и друзей, которые по праву уже могли считаться членами семьи. Лишь ограниченное количество лиц имели право, минуя недавно усовершенствованную Ронаном систему безопасности, посещать Амбары.

Кто эти лица? Мор О-Коррах и новый Фений, разумеется. Со временем они стали единственными постоянными жильцами Амбаров, оставаясь здесь круглый год и ухаживая за обитающими на ферме существами, включая изредка появлявшуюся маленькую девчушку с копытами.

Ричард Кэмпбелл Ганси Третий – закадычный друг Ронана вернулся в страну для участия в свадьбе, как и Блу Сарджент. Они только что окончили один и тот же курс социологии с двумя совершенно разными специализациями. И им обоим не терпелось поделиться полученными знаниями с любым, кто готов был слушать, однако, кроме них двоих, желающих послушать не нашлось. Они безостановочно болтали о траншеях, артефактах, потайных дверях, деревьях и каких-то там первоисточниках.

Генри Чень и его мать, Сондок, тоже сегодня были здесь. Генри порой был другом семьи, а Сондок периодически – партнером в делах Диклана. Когда они не вели себя как закадычные друзья, то непременно устраивали ожесточенные распри. К счастью для всех присутствующих, на момент свадьбы они находись на дружеской волне. В их последнее противостояние оказались вовлечены два континента, семь стран и ящик с содержимым, слишком ценным для страховки. Чтобы поставить точку в этом деле, потребовались международные суды, захватывающая игра в поло и один развод.

Присутствовали также Калла, Мора и Гвенллиан, экстрасенсы с Фокс-Вэй, 300, которые помогли Ронану во времена учебы в школе. Их заставили поклясться, каждую по очереди, не вмешиваться в процесс и держать свои предчувствия при себе, однако требование их лишь раззадорило. Они то и дело тыкали пальцами в людей, шептались и хохотали, как припадочные. Калле доверили провести церемонию, поскольку она единственная оказалась достаточно ответственной, чтобы вовремя оформить бумаги. Но и здесь она не сдержалась и разразилась громким фыркающим смехом во время торжественной церемонии на лужайке позади дома.

Конечно же, здесь был Мэтью, которому из-за свадьбы пришлось отложить отъезд на летнюю стажировку. Он проходил неоплачиваемую производственную практику на ферме по выращиванию сладкого картофеля в Северной Каролине. Оставалось загадкой, чему именно его там будут учить, но куратор пообещал, что за практику он получит баллы, и поэтому Мэтью поехал.

Ну, и само собой молодые: Диклан и Джордан, самая не неожиданная свадьба десятилетия. Джордан отказывалась выходить замуж, пока не продаст картину за пятизначную сумму, и к тому же твердила, что чек с именем Диклана не считается. Медовый месяц обещал быть в духе дикланизма: они собирались вернуться в Бостон, но договорились не работать целых два дня.

Хеннесси присутствовала, но недолго. Обычно она колесила то туда, то сюда по направлениям, которые прорабатывала вместе с Ронаном. Они отыскивали места, в которых нужно было научить людей создавать искусство, способное разбудить их ото сна. У нее был забронирован билет в Калифорнию на следующее утро. Как и у Кармен Фарух-Лейн.

И, конечно же, Ронан и Адам. Ронан как раз вернулся с силовой линии в Теннесси, а Адам только что приехал из Вашингтона. Он наслаждался своей новой работой, хотя никто толком не знал, в чем она заключается. После Гарварда он дважды переводился, прежде чем его безо всякого опыта приняли на работу в организацию, чья электронная почта оканчивалась на «точка гов». Непонятно, чем они занимались и чего хотели от Адама, но очевидно, они чувствовали, что Адам хорошо подготовлен. Пэрриш так часто путешествовал по работе, что ни у него, ни у Ронана не было постоянного адреса, они жили то тут, то там. Ронан умел открывать перед ним любые двери (обычно со сновидцами по ту сторону), а у Адама имел возможность оплатить эти двери корпоративной кредитной картой. И, конечно, у них оставались Амбары; всегда были и будут.

Летом Амбары становились раем. Поля утопали в сочной зелени и полевых цветах. Привезенные Джордан и Хеннесси магниты разбудили стада Ниалла, которые теперь тихо мычали на пастбищах. На дереве у свежевыкрашенного фермерского дома спели тяжелые сливы. Листья окрестных деревьев, скрывающих тихую ферму от посторонних глаз, приподнялись, показывая светлую обратную сторону, что предвещало возможную грозу. Однако пока в голубом небе высоко парили облака.

Ронан и его друг Ганси стояли на заднем крыльце и, облокотившись на перила, наблюдали, как хихикающие экстрасенсы готовятся к церемонии, расставляя букеты с цветами. Стащив кусок сыра с подноса с закусками, Ронан время от времени отламывал от него кусочек и бросал Бензопиле, царапающей когтями перила.

– Хочешь так же? – спросил Ганси. Он указал подбородком. На все. На свадьбу.

– Да, – ответил Ронан. – Думаю, что да.

– Ну, это радует, – сказал Ганси.

– И что это значит?

– Я задал этот же вопрос Адаму, он ответил то же самое.

Они наблюдали, как Мэтью и Генри сражаются со столом с закусками. Было трудно сказать, чем это закончится, но парни выглядели очень решительными.

– Так приятно вернуться домой, – сказал Ганси.

Ронан изучал своего друга, теперь понимая его жизнь и смерть лучше, чем раньше. Когда-нибудь, подумал Ронан, стоит попросить Ганси рассказать ему об этом, о том, каково это быть им. Но не сейчас. Впереди у них было достаточно времени. Годы. Поэтому он просто сказал:

– Да. Я скучал по тебе и Сарджент, вечно бубнящей о всякой фигне.

– А я скучал по твоим остроумным репликам.

– В Агленби были отличные учителя. Я рад, что тебя не убили во время той истории с Пандо в прошлом году.

– А я рад, что тебя не убили во время апокалипсиса, – ответил Ганси. Он помолчал, наблюдая, как колибри кружат над цветами, растущими над крышей гаража. – На днях мы с Блу пришли к выводу, что быть подростком действительно отстойно.

Ронан лишь глубоко вдохнул через ноздри и выдохнул через рот.

– Ага.

Спустя мгновение Ганси кивнул сам себе, а затем протянул руку, чтобы стукнуться с Ронаном кулаком. Это напоминало язык далекой страны.

– Пойдем отпразднуем, что твой брат не женится на Эшли. Смотри!

Он указал на ястреба, пикирующего с неба, растопырив когти. Прекрасное существо, лохматое и свирепое. Что-то в его облике выдавало почтенный возраст.

Ронан протянул руку, чтобы подозвать его к себе, как Бензопилу, но ястреб резко взмыл в небо. Через мгновение он превратился в точку в облаках, а затем и вовсе исчез.

После церемонии, когда почти все гости разъехались по домам, компания сидела на лужайке среди светлячков, наблюдая, как Джордан и Диклан изучают свадебные подарки. Ни невесту, ни жениха почему-то не позабавили подарки от Ронана и Хеннесси: два почти одинаковых меча с надписями на рукояти: «превращены в кошмар» на одном, и «из хаоса» на другом.

– И что нам с ними делать? – спросил Диклан.

– Что-то старое, что-то новое, что-то взятое взаймы и что-то, способное прорубить стену, – ответила Хеннесси.

Джордан выждала, пока все подарки будут открыты, чтобы вручить Диклану свой. Ронан видел, как пристально брат смотрит в глаза Джордан, прежде чем открыть крошечную коробку. Внутри оказалась картина размером с почтовую марку, на которой была изображена женщина с ласковым взглядом и золотистыми волосами.

Джордан сказала:

– Это живительный магнит.

– Для чего?

Бросив взгляд на Джордан, Мэтью протянул ему последнюю коробку.

На ней не было оберточной бумаги. Внутри стеклянного короба ручной работы лежал огромный мотылек.

Вокруг Диклана вились огоньки светлячков, когда он, сглотнув, открыл короб. Он осторожно положил магнит на мохнатую спинку насекомого. Мотылек тут же ожил и захлопал крыльями. По лицу Диклана скатились две слезы. Он не потрудился скрыть их или вытереть. Он просто поднял короб к великолепному вечернему небу и прошептал:

– Прощай, папа.

И, наконец, когда почти все уснули, Ронан и Адам лежали на одной из крыш и смотрели, как звезды на небе становятся ярче. Не отрывая взгляда от неба, Ронан протянул Адаму что-то в ладони. Это было кольцо. Не отрывая взгляда от неба, Адам взял его и надел. Они вздохнули. Звезды двигались над ними. Мир казался таким огромным, как прошлое и как будущее, а их маленькое настоящее висело посередине.

И все было замечательно.

Конец

Благодарности

Эта серия в различных проявлениях присутствует в моей жизни уже более двадцати лет. Как можно в ее заключение уместить все благодарности на одной странице? Кажется, что список должен быть либо очень длинным, либо совсем коротким. Думаю, в первом случае мне точно не хватит страниц, поэтому я буду максимально краткой:

Я благодарна:

• читателям, которые выросли вместе с моими героями;

• Дэвиду Левитану и команде Scholastic за то, что позволили мне рассказать эту историю до конца;

• Лоре Реннерт за то, что на протяжении десяти лет она курировала эту серию книг;

• Уиллу Паттону за то, что оживил аудиокниги;

• Адаму Дойлу и Мэтту Гриффину за их иллюстрации;

• Бренне, Саре, Бриджит, Виктории, Анне, которые читали и перечитывали снова;

• Ричарду Пайну за то, что освободил место для будущих грез;

• Моей семье, особенно когда ночная грязь казалась непреодолимой;

• Эду, который знает, кто я.

1 Dungeons & Dragons (D&D, DnD; «Подземелья и драконы») – настольная ролевая игра в жанре фэнтези, выпускается с 1974 года.

2 Bed & Breakfast – тип гостиницы, где предлагается ночлег и завтрак.

3 Уробо́рос – свернувшаяся в кольцо змея или ящерица, кусающая себя за хвост. Один из древнейших символов, обозначающий вечность, бесконечность и цикличность природы жизни.

4 Имя героини Джордан идентично названию страны «Иордания» (Jordan).

5 Двойной, состоящий из двух компонентов.

6 Двойственность отношения к чему-либо, в особенности двойственность переживания, выражающаяся в том, что один и тот же объект вызывает у человека одновременно два противоположных чувства.

7 Броги – обувь с декоративной перфорацией.

8 Автор имеет в виду легенду о царе Соломоне, согласно которой на кольце Соломона были выгравированы слова: «Все проходит, пройдет и это».

9 «Кармина Бурана» – кантата, написанная в 1935 и 1936 годах Карлом Орфом на основе 24 стихотворений из средневекового сборника «Кармина Бурана».

10 Игра слов: feet – фут мера длины, равная 12 дюймам, и foot – нога.

11 МДФ – плита из мелкодисперсной фракции дерева.

12 Тип традиционного ирландского кольца, которое преподносится в знак дружбы, а также используется в качестве обручального кольца.

Продолжить чтение