Читать онлайн Нейлоновые хомуты бесплатно

* * *

Я на тебе как на войне,
А на войне как на тебе.
Глеб Самойлов

Жизнь гражданская

Война для Мира началась неожиданно, как-то уж слишком внезапно – если, конечно, она вообще может быть ожидаемой для обычного обывателя. Прошла пара лет, как он отслужил в армии и устроился в строительную фирму. Туда его позвал друг детства Алекс, работавший там вместе с отцом-бригадиром.

Было обычное будничное утро. Мир проснулся от звона будильника – пора было собираться на работу. В соседней комнате спала бабушка. Стараясь не шуметь, Мир тихонько пробрался на кухню и начал готовить яичницу. По телевещателю, звук которого был на минимуме, диктор зачитывал новости, причём самые что ни на есть нехорошие. Началась война, эта грёбаная война! Сколько же раз впоследствии он будет называть её именно так!..

Впитав в себя вместе с завтраком эти скверные новости, Мир отправился на работу. В маршрутном автобусе народ активно обсуждал свежие события. У Мира зазвонил телефон. Это был его друг Алекс.

– Алло, я уже еду, – ответил Мир. – А тебя, похоже, не будет, раз звонишь?

– Да, Мир, сегодня меня на работе не будет, дела у меня появились! Отец попросил купить хомуты, ну эти, большие, помнишь? Одной упаковки хватит, купи, пожалуйста!

– Да конечно, без проблем. Что за дела, почему не будешь?

– Потом, всё расскажу потом, ладно? Там строительный магазин недалеко…

– Да знаю я где, не переживай, куплю. Ну всё, пока, лентяй, прогульщик, до встречи!

Лентяем Мир считал Алекса вполне искренне. Да впрочем, и справедливо, поэтому тот на него и не обижался. Алекс часто опаздывал на работу, а зачастую и вообще не выходил. Отец-бригадир злился на сына, но поделать ничего не мог, не увольнять же отрока? Миром же он был доволен: парень был трудолюбив и пунктуален. В сердцах родитель нередко ругал своего сына-гуляку, ставя в пример Мира: вот бы, мол, мне такого сына, а не тебя, эгоистичного баловня. Эти нравоучения Алекс воспринимал довольно спокойно: он любил и уважал как отца, так и своего друга. К тому же он хорошо знал себя, свою ненадёжную натуру и ничего с этим поделать не мог: вечно искал приключений на свою задницу, в том числе обожал заводить короткие романы с девушками. В них он мгновенно влюблялся, готовый на всё, чтобы добиться взаимности, а получив своё, едва ли не мгновенно утрачивал интерес к объекту недавнего вожделения. Алекс был душой любой компании, мог кутить напропалую, не зная никаких ограничений, из-за чего временами и вляпывался во всякие неприятности.

Однажды Мир и отец Алекса полночи просидели в полиции, давая свидетельские показания в защиту непутёвого сынка бригадира. Алекс проходил сначала соучастником, а позже перешёл в статус свидетеля одной драки, в которой сильно пострадал парень, впоследствии ставший инвалидом. Так вот, за эти полночи бригадир и Мир очень сблизились. Отец Алекса сказал тогда Миру: «Хороший ты парень, и сорванцу моему повезло, что есть у него такой друг! Я очень сочувствую тебе по случаю смерти твоей мамы, что умерла от чумы; сочувствую по поводу гибели на войне твоего отца, когда ты был ещё совсем маленьким! В этом мире то война, то чума, то холера, то ещё какая хрень! Всё для того, чтобы простым и честным людям не жилось, а выживалось! Ну, всё это лирика, конечно, да и куда меня понесло! Главное, что я хочу тебе сказать, Мир: так не должно было быть в твоей жизни, ты достоин лучшего! Вот посмотри на моего оболтуса, ведь баловали его и я, и мамка! Всё детство проблем не знал, что хотел, всё получал! Один ветер в голове! А девки какие вьются вокруг него? Одна краше другой! И ведь не надо никого, только погулять и приключений на свою задницу найти!.. Ох, что-то опять меня несёт не туда… Так что же я хотел сказать? А, вот! Верю я и надеюсь: всё у тебя будет хорошо! И девушку найдёшь себе ты достойную, и семью создашь, и счастливы будете!»

«Спасибо большое вам!» – ответил тогда Мир. «„Дай бог“ надо говорить, „дай бог“!» – напутствовал бригадир.

Вскоре автобус подъехал к нужной остановке, и Мир вышел. Правда, ему пришлось сначала прогуляться в обратном направлении, чтобы попасть в строительный магазин. Быстро выбрав там пачку больших белых хомутов, Мир поспешил на свой строительный объект. По дороге он, посматривая время от времени на прозрачную упаковку хомутов, размышлял: «Какие же они простые в конструкции: гибкие, эластичные и одновременно прочные! И какие ведь нужные! Ими можно что угодно обжать, притянуть, соединить – временно или надолго. Да мало ли чего ещё можно сделать!..»

Рабочий день пролетел в суете, но с пользой: сделано было немало. Вечером на пороге дома Мира встречала бабушка. Он нежно поцеловал её в щёчку, а она прошептала:

– Тебя этот охламон Алекс ждёт на кухне. Ты не поверишь, что он сделал со своей гривой, придурок! Сам увидишь, иди! Ужин на плите. Наверное, уже остыл – разогреешь!

– Спасибо, ба!

– Здоро́во, друг! – донёсся из кухни голос Алекса.

– Привет! Я только руки помою, – сказал Мир и направился к умывальнику. – Вот это да! Где твоя шевелюра? Вши погрызли? – спросил он, увидев Алекса. Его друг, ловелас и любимец девушек, сидел за столом, и на голове его не было никаких признаков той роскошной шевелюры, которая напоминала блестящую чёрную гриву благородного арабского скакуна. Будучи худощавого телосложения, обритым он и вовсе стал походить на дистрофика, да ещё и ушастого.

– Мир, я накладываю и тебе, и себе, твоя ба такой вкуснятины наготовила, просто слюнки текут. Пока тебя ждал, чуть позвоночник к желудку не прилип!

– Да, конечно, я уже иду! – ответил Мир, проходя на кухню. Друзья не мешкая приступили к ужину.

– Ты зачем голову обрил, дурик?

– Я на фронт записался, на войну. Сказали, на неделе позвонят, позовут! – ответил Алекс, не поднимая головы от тарелки и продолжая жадно уплетать ужин.

Мир посмотрел на друга. Он хорошо его знал – все его повадки, плохие и хорошие, его строптивый характер. И он знал: если что-то придёт в эту дурную голову, так там и останется, не выбьешь уже ничем.

– А как родители отреагировали?

– Они пока ещё не знают, ты первый, кому сказал… Поедешь со мной? Там набор ещё идёт.

– Я? Даже не знаю, что и сказать… Ты сам-то хорошо подумал?

– Будем бить этих киборгов! Вернёмся героями! Девушек себе заведём на освобождённых территориях. Ты как?

«Да тебе здесь, что ли, девушек мало?» – только и успел подумать Мир, посмотрев в горящие глаза друга, как тот продолжил:

– Ну, что скажешь, Мир? Такая возможность помочь Отчизне, Родине… Ты со мной?

– Ты забыл, как меня зовут? И мне с таким именем предлагаешь на войну?

– Так мы и идём воевать с киборгами как раз ради того, чтобы был мир во всём мире, Мир!

Мир пожал плечами, явно затрудняясь с ответом. Вскоре друзья попрощались. Алекс с неохотой отправился домой, осознавая, что там ему предстоит очень непростой разговор.

Эту ночь Мир практически не спал. Алекс ошарашил его своими планами. Квартира, где жили они с бабушкой, находилась на втором этаже, окна спальни смотрели на дорогу. Свет фар проезжающих мимо автомобилей падал на часть стены, где висели семейные фотографии, прямо напротив кровати Мира. В центре было фото шестилетнего Мира с мамой и папой, на коленях у которого он сидел. Рядом висел снимок родителей, где отец был в военной форме. Чуть в стороне – фотография мамы, самая свежая из всех. Мир вспоминал последние дни матери, которая покинула этот мир меньше года назад; как их двоих, заразившихся чумой, забирали в больницу. Бабушку эта напасть тогда только чудом не коснулась. Мир хоть и тяжело, но всё-таки перенёс болезнь, а вот мамы через пару дней в больнице не стало. Он так и не смог тогда увидеть её там и поговорить с ней в последние часы её жизни. А теперь она смотрела на него со стены. Смотрела недовольно, укоризненно, чувствуя всё то неладное, что творилось в голове сына.

Не выспавшись и чувствуя себя совершенно разбитым, Мир отправился на работу. А там с самого утра бригадир был в каком-то уж очень плохом настроении. Все, кто его издалека видел, старались не попадаться ему на глаза.

– А, Мир, вот ты-то мне и нужен. Как твои дела? – поинтересовался отец Алекса.

– Всё норм, готов к работе!

– Вот скажи-ка ты мне, на кой ляд сынок мой собрался на войну? Что он там потерял, откуда ему вообще эта мысль пришла? – бригадир говорил громко и раздражённо.

– Без понятия! Не знаю! – ответил Мир, мотая головой.

– Видите ли, киборгов он бить собрался! Без него будто некому! У нас армия есть для этого. Было время, и он послужил, слава богу, не было тогда войны. Всё, хватит! А киборги, шмиборги, демоны, черти всякие – упыри, одним словом, всегда будут тявкать на Родину нашу и кусаться! Били их всегда и будем бить, но войска же для этого есть, куда он лезет? Мир, что ты молчишь?! – всё так же эмоционально и на повышенных тонах спросил бригадир.

Мир пожал плечами, а бригадир, глядя ему в глаза, продолжил:

– Или ты тоже собрался? Мир?! Даже и не думай! Один ты совсем у бабушки, её пожалей: зятя потеряла, дочь потеряла! И мой оболтус никуда не поедет – не пущу, уговорю, вразумлю, понял?

– Да я вроде и…

– Вот именно, не надо тебе этого, и другу своему объясни, пожалуйста. Как уж получится, но объясни! Всё, Мир, иди работать: объект к сдаче, по срокам опаздываем! А ещё сынку моему ремня бы всыпать, все нервы мне измотал. Не пущу, не поедет! На работу не ходит, ему бы работать наконец-то научиться! Лодырь, бездарь, лентяй! Вояка мне тоже нашёлся! – уходя, возмущённо ругался отец Алекса, размахивая руками и бормоча себе под нос. Таким злым и одновременно растерянным Мир его никогда не видел.

* * *

Через пару недель Алексу и Миру позвонили со сборного пункта. Мир тоже записался добровольцем, решившись на это после предложения друга. Родителям Алекса было тяжело это принять, были уговоры, истерики, ругань, но вскоре они смирились с выбором сына и даже в последний день его гражданской жизни организовали проводы, пригласив и Мира с бабушкой. Та тоже с великим огорчением встретила новость о предстоящем отъезде внука на фронт и даже с неделю не общалась с ним. Наконец, приведя нервы в порядок, она обняла Мира, поцеловала, благословила и взяла с него обещание, что он будет себя беречь. Приглашение родителей Алекса бабушка отклонила.

На проводах было много родственников и друзей. Старшая сестра Алекса пришла со своим трёхлетним сынишкой-непоседой, который так и вился вокруг дядьки. Алекс любил своего племяша и сам охотно играл с ним весь вечер. А ещё сестра привела свою подругу, коллегу. Мир, будучи хорошо знакомым с семьёй Алекса, раньше её никогда не видел. Вот рядом с ней его и посадили, заочно сосватав. Алекс то и дело подмигивал другу, намекая на «лакомый кусочек» по соседству.

Весь вечер гости и родственники ели, пили, говорили тосты. Самый содержательный и эмоциональный из них был произнесён отцом:

– Не так-то часто мы собираемся все вместе, радуемся друг другу, общаемся, едим за одним столом, выпиваем! И вот это случилось! Хотя, скажу честно, сегодняшнее застолье меня мало радует: сами понимаете, уже завтра сына на войну отправляю, что же в этом приятного! Баловали мы наше дитя, растили как могли! Ох, как же он нервы нам потрепал, пока рос: шантрапой ведь был, непослушным, хулиганом, да и сейчас-то мало что изменилось!

За столом прокатился смешок, но у большинства глаза увлажнились, а мама Алекса так и вообще еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Отец тем временем повторил:

– Всё так же нам нервы треплет, ничего не изменилось!

– Ну папа, хорош, я же… – попытался было влезть Алекс, но отец, оборвав его жестом, продолжил:

– И что я хочу вам сказать? Одному я всё же рад – вижу, что сын наш вырос, стал мужчиной и принял самостоятельное решение, возможно, впервые в своей жизни. Решение, которое нас огорчает, пугает, поэтому вряд ли мы теперь будем спокойно жить и спать! Но это его решение, решение взрослого человека, которое мы обязаны уважать и принять!

В этот момент прозвучал звон стекла. Это трёхлетний племянник чокнулся своим стаканчиком с компотом о фужер дяди Алекса, выдав, сильно коверкая слова: «Дядя, давай!»

– Вот именно, дядя, давай! Давай, будь мужчиной, береги себя, помни о нас, помни о том, что ты очень нам нужен – нужен маме, нужен папе, сестре, племяннику и всем-всем нам! Помни о том, что мы с мамой ждём внуков от тебя! Так давайте выпьем за то, чтоб мы здесь, на этом самом месте, вновь собрались тем составом, что и сейчас, по возвращении Алекса домой! Алекса и, конечно же, Мира, лучшего друга моего сына!

Все потянулись друг к другу рюмками и фужерами, и даже племяш со своим компотом. Выпили, закусили. Алекс пошептался с сестрой – речь шла о её подруге, что сидела рядом с Миром, – и выдал свой тост:

– Надежда!

– Что? – смущённо откликнулась девушка, услышав своё имя. Не обращая на это внимания, Алекс продолжил:

– Надежда, очень сильно нам с Миром нужна надежда! Что дома нас будут ждать мама, папа, бабушка. Да, Мир? Дедушка, сёстры, братья, любимый племянник и другие близкие нам люди. А ещё надежда на то, что нас дождутся красивые девушки! Вот Миру уже повезло, его красавица Надежда рядом с ним. Наверное, и ждать будет?

– Алекс, хорош смущать мою подругу и пороть чепуху! Лучше скажи, почему ты не позвал свою подружку, ну или хотя бы одну из них? – оборвала вопросом неуместную шутку новоявленного добровольца его сестра.

– А вот с этим я ещё не определился! А пойдёмте-ка, молодёжь, на улице прогуляемся! Кто за? – предложил Алекс, пытаясь разрядить неловкую атмосферу, что сам и создал.

– Я – за! – ответила его сестра, поддержав приглашение выйти подышать свежим воздухом.

– Я, я, я тоже за, я тоже на улицу хочу! – заканючил племяш.

– А вот ты дома останешься с бабушкой и дедушкой, уже поздно. Пора тебе, сынок, спать укладываться, бабушка тебе сказку расскажет! – ответила мама малыша, доверительно-вопросительно посмотрев в сторону своей мамы.

Мальчик попробовал было повозмущаться, да так и остался с бабушкой. Молодёжь в полном составе вышла на улицу. Мир изрядно запьянел, поэтому неудивительно, что, когда он посматривал на Надежду, с которой его познакомили в этот вечер, в его глазах она становилась всё краше и краше, – он был практически в неё влюблён. Девушка была не против ответить взаимностью и тоже переглядывалась с Миром, мило ему улыбаясь. Этого не мог не заметить Алекс, который сразу же поспешил прокомментировать свои наблюдения:

– А вот и наши голубки! Прям друг от друга глаз оторвать не могут! Так умчитесь же вы вдаль, в ночь прекрасную, покидая нас, упиваясь обществом друг друга!

– Ты даже стихами заговорил, Алекс! Я и сам об этом думал и скажу честно: спасибо, друг, без твоих советов прям никак! – Отшив острого на язык друга, Мир повернулся к девушке и предложил: – Надежда, разрешите вас пригласить прогуляться!

– Да мне как раз пора уже домой, ты проводишь меня? – ответила та.

Мир согласился. Попрощавшись со всеми, пара стала удаляться.

– Надежда, я доверяю вам своего друга, обязательно верните мне его в целости и сохранности! Мир, не проспи: в шесть утра нас ждут на сборах! – вдогонку им прокричал Алекс.

Какое-то время ни парень, ни девушка не осмеливались начать разговор. Наконец длительному молчанию положила конец Надежда:

– Мир, ты на войну пойти как решился, зачем тебе это?

– Как-то вот так вот взял да и решился немного Родине помочь, чем смогу! Поверь, Надежда, думал об этом решении не один день! – ответил Мир, вспомнив свои бессонные ночи, проведённые в мыслях о возможном отъезде. Прогулка на свежем воздухе действовала на Мира, перебравшего со спиртным, отрезвляюще, но от этого Надежда, как ни странно, не становилась для него менее привлекательной: похоже, он был действительно очарован ею.

– Понятно. Значит, осознанно?

– Можно и так сказать. Или, вернее, так оно и есть. Надежда, – сменил Мир тему, – а я вас раньше с сестрой Алекса не видел, вы очень красивая. Как давно вы дружите?

– Спасибо! Да ты и не мог меня видеть. Я всего полгода как работаю в этой конторе, и мы как-то сразу с ней сдружились! А вот в гостях я впервые, да ещё и сразу в родительском доме оказалась! А в нём мне, получается, жениха приготовили! – ответила Надежда и засмеялась.

– Поверь, для меня это тоже было неожиданностью! Ну и как вам жених? – спросил Мир, запрыгнув на довольно широкую каменную ограду цветника. Расставив в стороны руки, он стал медленно кружиться, демонстрируя со всех сторон своё тело.

– Да так себе! С пивком потянет, так вроде говорят! – скривив шутливую гримасу, вновь засмеялась Надежда. – Но знала бы, что в гостях такая подстава будет, точно не пошла бы!

Приятная улыбка девушки, вьющиеся русые волосы и даже небольшие морщинки возле глаз, едва заметные при свете уличных фонарей, когда она звонко смеялась, – всё казалось прекрасным в этот вечер Миру. Он спрыгнул с ограды, едва не сбив Надежду, и обхватил её за талию, чтобы удержаться самому и не опрокинуть спутницу.

– Да, это было бы печально, тогда я не увидел бы тебя! – воскликнул он.

– Молодой человек, вообще-то у меня есть настоящий жених, а не подставной, как вы! Куда это вы так приблизились?

– Ух ты, вот это сюрприз! И где же он?

– Объелся груш!

Их губы слились в страстном поцелуе. Кто первый проявил инициативу, было уже неважно. Они упивались друг другом, как и советовал Алекс, не обращая никакого внимания на проходивших мимо людей. Весь мир замер для этих двоих, были лишь он и она, и больше никого вокруг. Устав от поцелуев, Надежда попыталась вырваться из рук Мира, который никак не хотел покидать мир, где были только они вдвоём. Дыхание его сбилось, но тут девушка задала вопрос:

– А почему Мир? Почему тебя так назвали?

– Мама так захотела. Папа был военным, много воевал, а мама всегда мечтала о мире, о мире во всём мире, поэтому я и стал Миром! – ответил Мир по-прежнему неровным голосом из-за охватившего его до дрожи возбуждения.

– Ну что, пошли? Проводи меня до дома! – полностью освободившись наконец-то из объятий Мира, попросила Надежда.

Мир кивнул головой. Девушка взяла его за руку, и они побрели по улице. Путь их был недолог.

– Вот мы и пришли! Вот и мой дом! – воскликнула Надежда.

Очарованный, пронзённый стрелой Амура, Мир вновь попытался приблизиться к объекту вожделения, но его спутница решительно отступила на шаг назад:

– Я так понимаю, вы так просто, молодой человек, от меня не отстанете?

– Сам не знаю, что со мной творится! Руки не слушаются, сами так и тянутся к тебе, красотка. А про губы вообще молчу: словно магнитом их тянет к твоим! – шутливым тоном ответил Мир, шагнув вперёд. Красотка снова отступила назад, протянув руку Миру.

– Ну раз так, что тут поделаешь? Пошли ко мне, будем лечить твои непослушные руки и губы магнитные…

Мир взял Надежду за руку, и они направились к ней домой. Эта ночь пролетела словно мгновение. Он помнил, как стягивал с девушки одежду и возился с бюстгальтером, как ласкал её груди и жадно целовал губы, как, подобно беззубому упырю-кровососу, губами впивался в её шею. Помнил её руки, прижимающие его, скользящие по спине и ниже, когда он вошёл в её лоно, наращивая темп фрикций. Помнил её томные вздохи, запах её тела, её прекрасного тела; улыбку, блеск в глазах и пронизывающий насквозь взгляд. Помнил, как одновременно достигли оргазма и тяжело потом дышали. А ещё были разговоры о чём-то неважном. Смятая постель. Раскиданные повсюду вещи. И вновь ласки, поцелуи, влажные от пота тела. Ещё один оргазм, а за ним ещё и ещё… Ночь показалась волшебным сном. Часы показывали около пяти утра. Пора было уходить.

– Мир, может, никуда не поедешь? Останешься? Подумай хорошенько, зачем тебе эта война? – спросила Надежда.

Накинув халат на голое тело, она подошла к уже почти одетому Миру и, обняв его сзади, поцеловала в шею. Мир развернулся и попытался в ответ поцеловать её в губы, но она слегка отстранилась. Глядя прямо ему в глаза, она снова заговорила:

– Оставайся сейчас здесь – и всё будет хорошо!

Он смотрел в её светлые глаза, прокручивая в голове, словно киноплёнку, всё то, что было связано с Надеждой, начиная с их знакомства в квартире родителей Алекса. На душе был такой кавардак! Дела сердечные, нежданно-негаданно появившиеся вдруг ниоткуда, вонзились в разум и сердце острой занозой, вызвав смятение, повергнув в хаос. Что делать и как быть – извечный вопрос человека на его жизненном пути. Вот и перед Миром теперь был этот вопрос, на который он не знал точного ответа. Но он не мог, теперь уже точно никак не мог свернуть с намеченного пути, как бы это ни было тяжело. Объяснить это долгом, обещанием или чем-то ещё он даже не пытался – нет, дело было совсем не в этом. Это была бы измена, измена самому себе: мужчине, однажды сказавшему «да, я смогу», обратного не дано.

– Мне надо там быть, я там нужен! Прости, я не смогу остаться и быть здесь и сейчас с тобой, но я обязательно вернусь, война же не вечна!

– Иди, а то опоздаешь! И прости ты меня тоже: я не буду ждать! Ты, конечно, можешь узнать мой номер телефона, но не надо! Не надо мне звонить или писать, я тебя очень об этом прошу: я всё равно не отвечу!

Надежда сухо поцеловала Мира в губы и отступила назад. Глаза её заволокла пелена слёз, голос стал обрывистым и жёстким:

– Я очень рада была нашему знакомству, но что-то пообещать тебе не смогу, извини! Желаю тебе вернуться целым и невредимым! Иди уже, пока!

Мир смотрел на неё в полной растерянности. Перед ним была словно какая-то другая девушка, совсем не та, с которой он познакомился вчера, не та, что была ночью. Хотя, конечно же, в душе он прекрасно понимал, что это один и тот же человек. Но вот что двигало ей, заставляя принять такое странное, как ему казалось, решение, – это являлось для него в данный момент хитроумной загадкой.

– Прости меня, если что не так, я никак не хотел тебя обидеть ничем! – произнёс Мир, по-настоящему сбитый с толку.

Надежда прошла к выходу и отворила перед ним двери:

– Иди уже, я ни в чём тебя не виню!

– Тогда до встречи, до свидания! – Переступая порог, Мир улыбнулся девушке, но та старалась не смотреть на него.

– Ещё раз повторю, – безжалостным тоном сказала она, – прошу тебя, не звони мне и не пиши. Всё, пока, и я очень надеюсь, что всё у тебя будет хорошо!

Надежда решительно закрыла за Миром дверь. Но вдруг вновь отворила её:

– И ещё, Мир. Хочу быть честной с тобой. Вчера я говорила про жениха. Так вот, он у меня действительно есть, и, возможно, мы с ним и в самом деле поженимся. А что до того, что у нас с тобой было… Так уж получилось, и можешь думать теперь про меня что угодно. Вот теперь я тебе всё сказала. Прощай!

Выйдя на улицу, Мир быстрым шагом направился к дому: нужно было забрать вещи и попрощаться с бабушкой. В голове царило полное смятение, на сердце – не пойми что. Он шёл и гадал, чувствовал ли он себя этой ночью и вправду влюблённым, или это ему просто от избытка серотонина голову вскружило. Одно он знал твёрдо: равнодушным к Надежде он не останется. В памяти его она теперь надолго.

– Доброе утро, Мир! – встретила его на пороге бабушка, усталая после бессонной ночи. Поцеловав, позвала к столу: – Пошли завтракать, гуляка, проголодался, небось!

– Ба, дорогая, ты что, совсем не спала?! Прости меня за всё, за все переживания! Вот вернусь – а это так и будет, ты не тревожься – и заживём, обещаю! Прабабушку из тебя ещё сделаю!

– Да уж, дождёшься от вас, вояк горемычных! Как мать-то твоя не хотела, чтоб ты, как папка твой, военным стал, а ты туда же! Опять война эта проклятая! Да сколько уже можно? Бедным людям житья никакого! – ворчала бабушка.

– Ба, всё будет хорошо! Пойдём-ка лучше поедим! Чего ты там такого вкусненького наготовила?

– Блинчики с начинкой завернула, пирожков тебе в дорогу ещё вчера напекла! Чайник, поди, ещё горячий, наливай!

Они прошли на кухню. Мир стал торопливо пить чай с блинчиками: время поджимало. Бабушка ворчала на жизнь, на проклятую войну, наставляла внука, чтобы тот берёг себя, одевался тепло, не мокнул, не мёрзнул, не голодал. Просила бога, чтобы тот был с Миром, чтоб оберегал его. Мир любящими глазами благодарного внука смотрел на неё, а в голове сменяли друг друга картинки вчерашнего вечера, ночи, раннего утра. Все они были связаны с Надеждой. Зазвонил телефон: это Алекс переживал, не опоздает ли друг. Успокоив его, Мир попрощался с расплакавшейся бабушкой, схватил заранее приготовленный рюкзак, засунул туда пирожки и помчался в пункт отправки. Тяжёлые думы комом лежали у него на душе.

В пункте сбора было много народу. Отметившись, Мир стал искать Алекса. Но тот сам нашёл его:

– Привет, герой-любовник! Ну, рассказывай, как ночка прошла?

– Хорошо, Алекс. Ты уже оформился? Как родители?

– Да конечно, оформился. Проводили меня как? Сам знаешь, без маминых слёз не обошлось, а так всё нормально. Кстати, вон уже наш автобус пришёл, идём грузиться. Ну, как тебе Надежда, рассказывай! И где твоё мне спасибо, что я сестру попросил с кем-нибудь тебя познакомить? А то на войну так девственником бы и уехал! Или у вас не было ничего, а, друг, колись?! – шутил Алекс, пока они усаживались в автобус. Что касается девственника, так это он, конечно, просто так брякнул: знал ведь прекрасно, что у Мира были девушки – само собой, далеко не в таком количестве, как у него, но всё же были.

– Спасибо тебе, Алекс, всё было отлично! Но ты же знаешь: я не болтун, как ты! Рассказывать ничего не буду. Так спать охота, просто вырубает, давай поспим! – ответил Мир, удобнее откидываясь на спинке.

– Ещё друг называется! Я для него, а он… Ну хоть ждать-то тебя пообещала?

– Да, пообещала… – ответил Мир, закрывая глаза и желая лишь одного – чтобы друг отстал с вопросами. Пытаясь уснуть, он вспоминал то Надежду, то плачущую бабушку. Автобус, тронувшись с места, прокатился по знакомым улицам города и выехал на трассу. Усталость наконец-то взяла своё, и Мир забылся в глубоком сне.

Эта грёбаная война

Война – это ад на земле. Ад, созданный самим человеком в вечном его стремлении «доминирования, авторитаризма, гегемонии и прочей мерзкой сути отдельной кучки сильных мира сего. А простой человек, солдат лишь заложник ситуации. Где война для него становится кровавой лотереей, лотереей ценою в жизнь. Взрывы, разрывы, подрывы и их осколки, огонь, разрушения, свист пуль, пронизывающих пространство, – всё это пытается тебя убить, покалечить, если ты на войне…» – записал Алекс в своей маленькой записной книжке и, прочитав вслух Миру, продолжил:

– Мысль моя не закончена, как будто чего-то ещё не хватает. Как считаешь, друг?

– Наверное… Философ у нас ты, тебе виднее. Вот когда допишешь мысль свою, вновь мне и прочитаешь! – ответил Мир, напомнив другу, что когда-то тот поступал в институт на философский факультет. И даже отучился там один курс. Потом, правда, бросил, чем был очень недоволен его отец и частенько ему об этом напоминал.

– Ну, давай, Мир, подключайся! Что сам-то думаешь, мысли свои скажи? О войне скажи что-нибудь.

– Война – это плохо, это больно! – уколовшись иголкой, ответил Мир.

– Это я уже слышал! Ещё будут описания войны? Мир, отчего так жидко-то? Сколько мы уже здесь? Скоро полгода будет, а ты – «плохо, больно»… Где скабрёзная, юродивая, абсурдная действительность?

– Нет, меня уволь! Сам, всё сам! Видимо, прав был твой отец, ругая тебя за то, что бросил институт. Вон сколько мыслей в тебе сидит! Сколько их появилось, родилось, как только пули над головой начали свистеть да мины прилетать!

– И не говори! Война эта шороху мыслям даёт… Вот вернусь, когда всё закончится, пойду заново учиться! Знал бы ты, Мир, сколько там красоток было на факультете: и тёмненьких, и светленьких, и рыженьких! Ох, какая огненная шатенка была там одна! Чего я только ни делал, всё равно меня отшила! Эх, золотые были времена! – вспомнил Алекс. Здесь, на войне, в нём проснулся мыслитель, и он завёл дневник – записную книжку, которой доверял свои размышления, наблюдения и даже фантазии.

– Вот именно: учиться, учиться и ещё раз учиться, как кто-то там когда-то завещал… – пробубнил Мир, продолжив мысли Алекса. Он сидел в одних трусах на пустых ящиках из-под боеприпасов и уже заканчивал латание прохудившейся формы. Их подразделение располагалось в укрытии изрядно потрёпанного артиллерией завода на окраине разрушенного войной города. Кроме Мира и Алекса, в одном из многочисленных его цехов находилось ещё с десяток боевых товарищей. Обустроив мало-мальский быт, каждый солдат занимался чем-то своим: Алекс размышлял, Мир чинил одежду, один из товарищей брился; другой, натаскав воды и найдя подходящую тару, затеял стирку и здесь же развешивал бельё; другой чистил и приводил в порядок личное оружие, а кто-то готовил еду. Остальные несли дежурство на подступах к городу, где была вероятность прорыва врага.

На территории завода зашумели траки боевых бронемашин – это свои вернулись с боевого задания. Машины лихо промчались по исковерканным улицам завода, соединяющим его производственные помещения, спеша найти своё укрытие в зданиях.

Прибывшие боевые группы шумно, с руганью и ором, стонами раненых, изнемогающих от боли, стали выгружаться. Тех, кто не мог идти на своих двоих, уносили на носилках; пострадавшие меньше – с перевязанными руками, ногами, головами – добирались до безопасного места сами. По рации поступила команда: «Всем в укрытие, в небе вражеские жужжи!»

– Парни, не высовывайтесь на улицу: жужжи с яйцами и камикадзе летают! – крикнул один из проходивших мимо бойцов с перебинтованной головой и исчез в коридорах цеха.

И действительно, сразу же после его слов воздух содрогнулся от мерзкого, писклявого, натужного звука пропеллеров жужжи-камикадзе. Выписывая зигзаги в небе над заводом, периодически зависая на одном месте, жужжа искала, куда ударить. И вот в какой-то момент она устремилась камнем вниз… Взрывом была разрушена часть небольшой пристройки одного из зданий. Послышался душераздирающий крик боли: кого-то ранило, и человек взывал о помощи. Громкие стоны перекрыл очередной отвратительный визг пропеллеров. Это был уже другой камикадзе, который, выписывая зигзаги, пролетел мимо и бахнул где-то на другом конце завода.

– «Тайда» ранило, что ли! – предположил один из бойцов.

– Точно, где «Тайд»? Он же уходил за водой, всё со стиркой своей возился! – подтвердил «Философ» – конечно же, этот позывной был присвоен Алексу.

– Взорвалось вроде как раз в здании, где бочка с водой! – вторил другу Мир, чей позывной был идентичен имени.

– Ты, ты и ты со мной! – скомандовал старший группы, появившийся в цеху, как только прогремел взрыв. Затем он доложил по рации командованию, что, предположительно, ранен «Тайд» и что он с бойцами выдвигается на эвакуацию: потребуется помощь.

Четверо бойцов, включая Мира и Алекса, вглядываясь в небо и прислушиваясь к посторонним звукам, покинули свой цех и отправились на помощь «Тайду». Нашли его они под развалинами разрушенной стены: парню прижало ноги кусками бетона, железа и кирпичей. Правую руку чуть ниже локтя срезало, и она висела лишь на коже. Кровавая дыра зияла на месте правого глаза: он вытек из глазницы. «Тайд» стонал от боли. Товарищи освободили его ноги, затянули их жгутами. Мир занялся повреждённой рукой. Он затянул её жгутом в районе подмышки, но не знал, что делать дальше с практически отрезанной рукой. Кто-то подсказал, что нужно просто пока положить её раненому на грудь. Покончив с этими манипуляциями, «Тайда» оттащили под крышу здания. Тут подоспели ещё пара бойцов и медик и сразу же включились в оказание первой помощи. Обе ноги раненого были тоже сильно повреждены, из одной торчала кость. Было много крови, смешавшейся с пылью, которая ещё не успела до конца осесть после взрыва. Хорошо хоть, не были задеты артерии, иначе её могло быть куда больше. То и дело все откашливались, набрав полные лёгкие пыли. Запах крови ударил Миру в нос: он сильно в ней перепачкался, пока возился с рукой раненого. «Тайд» продолжал стонать, проклиная всех и вся.

Пока другие занимались обработкой ран, поставив «Тайду» укол обезболивающего, Мир временно оказался не у дел. Его немного тошнило, и кружилась голова. Он осмотрелся вокруг, и ему стало не по себе – от этого запаха крови, от вида оторванной руки, от страданий и мучений боевого товарища. Жуткая действительность войны предстала перед ним во всей своей неприглядности, и привыкнуть к ней не было никакой возможности. Остаться равнодушным не смог бы даже сильно очерствевший человек.

Взгляд Мира остановился на его друге «Философе», который вместе с командиром перевязывал ноги «Тайду», и это навело его на мысли о том, что вот ещё совсем недавно этот повеса и настоящий баловень жил в какой-то другой, параллельной вселенной. Он являл собой человека, которому не было особого дела до окружающих, на первое место он всегда ставил свои личные хотелки, а теперь вон оно как всё изменилось… Да и у самого Мира, если на то пошло, сейчас не было ничего общего с прошлой жизнью, так что иногда приходилось задумываться: а точно ли ты находишься всё на той же планете? И вот оно, доказательство параллельной реальности: опять этот мерзкий звук, как будто из другого мира, звук пролетевшей рядом жужжи-камикадзе. Все они сейчас были в укрытии, и под крышей их вряд ли бы заметила эта мерзость, оскверняющая небо, но даже сам её звук был отвратителен. Камикадзе улетел дальше, бахнув где-то недалеко так, что стены здания содрогнулись. Мир посмотрел на место, откуда вытащили «Тайда»: там на груде ломаного кирпича стояло железное ведро, почти полное воды, видимо, его и нёс для стирки «Тайд». Стояло оно на куче очень криво, и удивительно, как оно до сих пор не упало и вода из него не пролилась. Рядом лежало второе ведро – пластиковое. Поломанное и всё в трещинах, оно было совершенно пустым. По воде в железном ведре пробегала лёгкая пульсирующая дрожь, что было следствием работы артиллерии и миномётов где-то не очень далеко. Вот на поверхность воды упал мотылёк, не пойми откуда взявшийся. Устремившись по наклонной к краю ведра, он заторопился выбраться. Туда же подлетела птичка – красивая такая, с цветным оперением – и уселась на край ведра, собираясь то ли напиться, то ли мотылька схватить. Но планам её не суждено было сбыться: ведро тут же навернулось. Видно, её лишь крохотного веса только и не хватало, чтобы это случилось. Испуганная птичка стремительно улетела. Вода вылилась, а мотылёк, оказавшись на земле, сделав несколько взмахов, высушил свои крылья и тоже вознёсся ввысь.

– Всё, мужики, на носилки бойца – и вперёд! – скомандовал медик, закончив с перевязкой почти оторванной руки и гла́за «Тайда». Товарищи раненого, кинув мягкие носилки на пол, переложили туда «Тайда», который стонал и ругался из-за мучительной боли, не покидавшей его. Вшестером они взялись за ручки носилок и понесли бойца.

– А ты, док, давай вперёд – посмотри, что там! – сказал командир.

– Хорошо! Вы ему только уснуть не давайте, разговаривайте с ним! – порекомендовал медик, отправившись на разведку обстановки.

– Терпи, «Тайд», терпи! Позовёшь ещё нас на свою свадьбу, погуляем! Мы тебе с парнями тонну порошка подарим стирального, надолго вам хватит! – шуткой подбодрил командир раненого, вызвав улыбку и смешок у остальных.

– Кому я теперь, на хрен, такой нужен буду – урод, инвалид?! – сквозь зубы простонал «Тайд», корчась от боли.

– Нужен будешь, нужен! Не переживай за это, женим тебя обязательно! А меня свидетелем сделаешь – ну, только чтоб свидетельница была красивая, это тоже обязательно! – решил вставить и свои пять копеек «Философ».

– Мужики, обратно бегом, там жужжа с яйцами! – прокричал медик. Он первым выбрался по обломкам из здания и теперь наскоро забега́л обратно.

Бойцы, притормозив, попятились назад. Стало слышно жужжу. За спиной медика в нескольких метрах от него упала с неба и разорвалась граната, взрывная волна от которой занесла в здание часть осколков стекла и обломков стен вместе с пылью.

– Все живы? – прокричал командир.

– Да вроде все! – ответил кто-то. На какие-то мгновения наступила тишина. Лишь негромко постанывал «Тайд».

– Ерунда! Меня чуть в плечо царапнуло! Жужжа ещё там, надо в здание двигаться! – произнёс медик, показывая рукой направление.

– Да, верно, пошли, парни! – подтвердил командир. И группа эвакуации двинулась по цеху, маневрируя между станками и всевозможным заводским оборудованием. Под ногами хрустели осколки стекла, которыми был повсюду усеян пол: в цеху были большие окна, большинство из них было разбито. Снаружи доносились звуки жужжи. Не видя цели, она, словно по наитию, преследовала их, неторопливо двигаясь по небу в том же направлении.

– Вот же тварь, нас караулит, чтоб второе яйцо скинуть! – с ненавистью в голосе доложил медик, двигаясь ближе к окнам цеха, откуда он мог наблюдать за жужжей.

Начались прилёты по территории завода: активизировалась вражеская артиллерия. Стены и ещё не полностью вылетевшие стёкла в окнах цеха бросало в дрожь после каждого прихода. Звуки разрывов снарядов были слышны далеко окрест.

– Вот и киборги проснулись!

– Суки, сто двадцать вторыми бьют!

– Эта тварь жужжа улетела куда-то, не вижу и не слышу её! – снова доложил медик.

– Это хорошо! Парни, поторопимся, выходим на улицу – и быстро, быстро до бомбоубежища! – скомандовал командир.

– Как ты, «Тайд»? Держись, брат! Не спим, не спим! О свадьбе думай, представляй! У меня вот теперь она из головы не выходит, как представлю, какая свидетельница меня там ждёт! Ох, аж воображение будоражит! – напомнил о себе «Философ».

– Иди ты на хрен, «Философ», со свадьбой своей! Как же больно! Вколите лучше ещё мне обезболивающее! – послал Алекса «Тайд», продолжая стонать от боли.

– Всё, не ругайся! Терпи, брат, потерпи, скоро доберёмся, там ещё вколют!

Оказавшись на улице, группа ускорила шаг. Обстрел завода артиллерией продолжался, иногда снаряды разрывались совсем близко. Ближе к заводскому бомбоубежищу, между зданиями и фонарными столбами, на большой высоте были растянуты маскировочные сети – маскировка от жужжей и барьер для жужжей-камикадзе. Добравшись наконец-то до своего укрытия, группа смогла передохнуть, очутившись в безопасности под толщей земли и бетона. На душе сразу стало гораздо спокойнее. Здесь был организовано некое подобие медпункта, где оказывалась помощь раненым до момента их эвакуации подальше от фронта. В этот день медпункт был переполнен: много бойцов пострадало во время выполнения боевого задания, с которого группа недавно вернулась, да ещё добавлялись те, кого ранило на самом заводе. Передав «Тайда» в надёжные руки, его товарищи переместились ближе к входу в бомбоубежище, пережидая артобстрел.

– Во, и наша арта проснулась! – сказал кто-то, услышав, что артиллерия открыла ответный огонь по врагу.

Показавшиеся в небе истребители шумно пролетели над заводом. Прилётов от артобстрела по нему становилось всё меньше.

– Привет, мужики! Вот, держи, «Философ», дарю: будешь свои стишки и песенки на ней дудеть! – Боец с перебинтованными руками протянул Алексу губную гармошку.

– Да я и не умею. Спасибо, конечно!

– С твоими-то талантами научишься! Бери, брат! Вот так берёшь – и дуешь, всё просто! – показал боец, наиграв фрагмент мелодии, после чего вручил инструмент Алексу.

«Философ» принял подарок и, покрутив его в руке, убрал в один из кармашков, что были на его бронежилете. В бомбоубежище тем временем спускалась ещё одна группа эвакуации с раненым на носилках. У того был распорот живот, так что кишки торчали наружу. Будучи в сознании, он сам придерживал свои внутренности, чтобы те не расползлись. Это довольно неприятное зрелище в очередной раз напомнило всем о «прелестях» войны. После длительного молчания один из бойцов вспомнил о «Тайде»:

– А помните, как «Тайд» однажды после ночного выхода куда-то там упал и весь в дерьме чьём-то вывозился?!

– Да помню! Как он там орал! Ругался! Это надо было видеть! – откликнулся кто-то.

– А нам всю ночь потом спать мешал со стиркой своей! Всё, что было на нём, перестирал ночью. И ведь порошка где-то умудрился достать! Воды нашёл, в бочках каких-то стирался, полоскался!

– Достал нас тогда, это точно: матерился и стирался, матерился и стирался!

– Про порошок ты это точно сказал: он его где угодно достанет – стиральный!

– Это же он тогда десять килограммов его где-то стащил?

– Он! Он тогда только что с гражданки на войну прибыл, к нам в подразделение попал! Вот тогда ему «Тайд» позывной и дали!

– Ну всё, о «Тайде» поговорили, дай бог ему здоровья, вылечится! На войне мы уж его больше точно не увидим! Хоть бы с головой там, на гражданке, жил, не буха́л, себя нашёл! А ты, «Философ», теперь просто обязан на инструменте научиться играть и песенку свою нам какую-нибудь спеть, подыгрывая на губной гармошке! Ну всё, поутихло. Пора, парни, и обратно, кому-то скоро на дежурство – товарищей менять. Пошли! – подытожил командир, направившись к выходу. За ним потянулись и остальные…

* * *

Через пару недель подразделение Мира и Алекса отправили на боевое задание. Загрузив в бронемашины всё необходимое вооружение, боеприпасы и провизию, ранним утром колонна выдвинулась в сторону врага. Путь лежал по улицам разрушенного города. «Философ», сидя на крыше бронемашины, дудел в губную гармошку, немного поднаторев в этом занятии за прошедшие дни. Мир, находясь рядом с ним, разглядывал развалины зданий, мимо которых они проезжали. Он размышлял о том, как здесь раньше жили люди, пока война не пришла в их дома. Вот здесь был магазин, чья исковерканная, разорванная в клочья железная крыша выползла наружу, большей частью развалившись на дороге. Окна и двери в здании отсутствовали, чёрная сажа осела по краям. И лишь обгоревшая и обстрелянная вывеска «Продукты» давала знать о том, что́ здесь было раньше. Люди ходили сюда, покупали продукты, с наполненными пакетами возвращались домой…

Совсем недалеко – школа, вернее, то, что от неё осталось: пустые глазницы окон, разбитые вдребезги стёкла, сажа на стенах – последствия пожара, часть стен кирпичной кладки разрушена, в оголённых перекрытиях и классах всё выгорело. Оголился и разрушенный лестничный марш. На месте лишь лестница между площадками второго и третьего этажей, а ведь когда-то по всему маршу бегали детишки, торопясь на уроки, и ходили учителя с классными журналами в руках. Крыша школы была вся в дырах. Спортивная площадка с гимнастическим комплексом и турниками, с беговой дорожкой и футбольными воротами, у которых когда-то стоял юркий вратарь, ловя мяч, запущенный соперником по командной игре, казалась нетронутой. Разрушенный ныне магазинчик располагался по соседству, так что школьники были частыми посетителями в нём, покупая всякие сладости, напитки и прочую вкуснятину, не очень полезную растущему организму, во время переменок или по пути домой…

Вот пошли многоквартирные дома – страшные, почерневшие, превратившиеся в угрюмые руины. А ведь в них когда-то жили люди! В небольших квартирках проходили обычные будни и отмечались семейные праздники, звенел детский смех и встречались друзья. Возле подъездов сидели бабули, вяжа шерстяные носки и по уже сложившейся привычке обмениваясь сплетнями. Где-то ещё сохранились заросшие клумбы, оставшиеся без ухода, на которых ещё цвели яркие цветы, – единственная красота, что осталась от прошлой жизни города. Собаки и кошки, лишившиеся хозяев, одичали, снуя по улицам в поисках пропитания. Встречалась искорёженная, прожжённая техника – машины как гражданские, так и боевые. Попадались и плоской формы бывшие автомобили, которые приплюснутыми лепёшками лежали вдоль дороги, раздавленные когда-то танками.

Колонна приближалась к окраинам города, где был его частный сектор, а может, и сросшаяся с ним деревня. Семьи жили здесь раньше в индивидуальных домах, со своим хозяйством, огородом. Жили своими заботами, печалями и радостями, в повседневной суете. И вот теперь от редкого дома осталось что-то целое – большинство было разрушено, причём без каких-либо шансов на восстановление. В заросших палисадниках, садах и огородах было некому собирать урожай плодов и ягод. В глаза бросались всё те же бродячие собаки и кошки, а ещё чей-то некогда домашний скот и птица: козы, телята, свиньи, утки, куры, индюки, подобно дикарям кочующие по огородам и дворам, неограниченные в свободе перемещения благодаря поломанным заборам и воротам… Наконец бывший город, показав свои окраины, остался позади. Впереди открылся вид на речку и разбомбленный бетонный мост над ней – в целости были лишь устои, пролёты упали вниз. Бронемашины спускались по уже накатанной дороге, преодолевая неглубокую речку вброд, и снова поднимались наверх, возвращаясь на дорогу. В прозрачной речушке вились многочисленные стайки рыбок, поплавками на поверхности торчали кувшинки, на некоторых сидели лягушки. Вспугнутые шумом, они спрыгивали с насиженного места; утки же, ругаясь, отплывали подальше. Город умер, природа – нет: она хотела и продолжала жить дальше.

Послышался шум вертолётных лопастей. Затрещали рации командиров, предупреждая о полёте родной авиации. А вскоре и группа боевых небожителей показалась в небе, полетев в ту же сторону, куда двигалась колонна, – в гости к врагу. Бойцы подняли головы, провожая взглядами вертушки. Уже вскоре те выпустили весь свой боезапас по целям и, развернувшись, отправились в обратный путь, на базу. Следом по позициям врага начала крыть артиллерия. Впереди был лес, колонна стала расползаться по разным дорогам. Каждая бронемашина, добравшись до нужной точки, выгружала штурмовые группы бойцов, а потом откатывала обратно, ближе к руинам бывшего города.

– Бойцы, за мной, держим дистанцию! Рации всем включить! – прокричал командир, устремившись в чащу леса. Мир и Алекс, переглянувшись между собой, последовали за ним, как и ещё четыре бойца из их группы. Все они растянулись цепочкой, каждый старался не терять из виду впереди идущего.

Лес не был богат деревьями, преимущественно состоял из кустарников. Бойцы передвигались перебежками, всякий раз осматриваясь и двигаясь дальше, соблюдая дистанцию между собой, – темп задавал командир. Как и следовало ожидать, в небе появилась вражеская жужжа, ведя контроль за местностью. Медленно плывя по воздуху и время от времени останавливаясь, она крутилась вокруг своей оси, всматриваясь камерой вниз.

– Жужжа в небе, всем затаиться! – поступила по рации очередная команда от командира.

Успели спрятаться кто где: кто-то просто прижался к дереву, стараясь не шевелиться, а кто-то занырнул в кусты. Появилась возможность немного отдышаться, отдохнуть после пробежки в нелёгкой экипировке, с оружием и боезапасом. Всё ближе слышались разрывы снарядов: это по врагу работала артиллерия.

– Командир, вижу позиции киборгов! – доложил «Философ», усмотрев в свой прицел врага. Он хорошо спрятался в кустах и, не теряя времени, стал сразу вести наблюдение.

– Доложи, где и что видишь?

– Юго-запад, там холмик такой, справа заросший кустарником. Похоже, там наблюдательный пункт. Вижу каску киборга, торчащую из окопа!

– Так, увидел. Хорошо, «Философ», так держать! Продолжаем наблюдать и прячемся, не высовываемся, без команды никаких действий!

В небе с тыла появилась ещё одна жужжа, но пролетела мимо. А та, первая, ушла в сторону.

– Возможно, наша жужжа, – предположил командир. – Пока лежим, не выдаём себя!

Артиллерия стихла, небо опустело. Наступило подозрительное затишье, радуя отсутствием мерзких, столь неприятных для уха звуков жужжей. Лишь где-то вдали грохотало да гудели жуки и надоедливые мухи. О чём-то своём чирикали птички. О своём думали и бойцы, в ожидании команды вслушиваясь в звуки природы, вспоминая прошлое и стараясь сосредоточиться на чём-то хорошем перед возможным боем. Неожиданно где-то загремело, заставив всех невольно дёрнуться. Никому и в голову сразу не пришло, что это природа грохотнула. И вот уже как-то незаметно сгустились тучи, подул освежающий ветер, за раскатами грома последовали вспышки молний, и робкий поначалу дождь перешёл в настоящий ливень.

– Парни, самое время наступать, дождь нам в помощь. Как слышали? Приём! – раздался голос командира в рациях. Последовали ответные доклады.

Начались редкие прилёты от вражеского миномётного расчёта. Прилетало даже туда, где, как было известно, находились позиции противника: получалось, враг бил по своим. Больше медлить было нельзя, и командир поторопил:

– Всё, парни, вперёд! Не скучиваемся, прикрываем друг друга!

Группа пошла в наступление, началась перестрелка. Один из бойцов, подобравшись поближе, закинул гранату в окопы, а когда та взорвалась, запрыгнул на территорию врага.

– Чёрт подери, так они уже все мертвы! – раздался удивлённый голос.

– Да, точно, я это же вижу! Киборги убиты кем-то до нас! Смело до окопов! – подтвердил другой боец, оказавшись рядом с товарищем.

Вскоре и остальные, мокрые от дождя, возбуждённые от перестрелки, – как выяснилось, бесполезной, – тяжело дыша после интенсивной пробежки, были уже во вражеских окопах и увидели своими глазами мёртвых киборгов, трупов которых, без брони и вооружения, здесь валялось с десяток. Руки их были стянуты за спиной нейлоновыми хомутами, убиты же они были в основной массе выстрелом в голову. Дождь перестал поливать, зато появились мухи. Эти надоедливые твари лезли в глаза, и стало понятно, откуда их тут так много: они слетелись на запах мертвечины.

В небе, полускрытая деревьями, показалась красавица-радуга – словно издёвка природы над теми уродством и мерзостью, на которые способен человек, а точнее, существо, считающее им себя.

– Квадрат двадцать четыре ноль восемь заняли. На месте живой силы не было, обнаружены трупы киборгов со связанными руками! – доложил командир руководству. – А кто вообще начал первым стрелять? – обратился он к группе.

– Это я! А вот и каска, которую я видел! – ответил «Философ», подбирая в окопе пробитую пулей каску, по которой он стрелял и которую автоматной очередью снесло вниз. – Вот же мрази, в глаза лезут! – чертыхнулся он, отмахиваясь от мух.

– Ладно, «Философ» – он-то, понятно, куда метился, а остальным что померещилось? – спросил командир. Со всех сторон посыпались ответы:

– Ну, я лишь ради поддержки, что тут скажешь!

– Все стреляли, и я стрелял!

– Понятно!

– Ну а я гранату кинул!

– Гранату – это правильно! Так и надо было! Кто знает, что тут нас поджидало?! – успокоил командир.

– Кто же киборгов грохнул?

– Свои! Видимо, отказывались воевать или ещё что, кто сейчас разберёт! – ответил командир.

– Да уж, чего только не увидишь! Мужики, будьте осторожнее: могут быть ловушки, растяжки всякие. Особенно холодных не трогаем: под ними могут быть мины или гранаты!

Миномётные прилёты стали усиливаться, артиллерия всё точнее била по окопам. Бойцы присаживались после каждого прилёта, взрывной волной сверху забрасывало землю, камешки, ветки.

– В укрытия, парни, разбежимся, наблюдать не забываем! – отдал команду командир.

Бойцы спрятались по блиндажам, внимательно осматриваясь, чтобы не нарваться на какую-нибудь растяжку, ловушку. Где-то недалеко послышалась перестрелка, звуки автоматных и пулемётных очередей то усиливались, то стихали на несколько минут. Миномёты продолжали работать, порой мины взрывались совсем рядом с окопами. Мир и Алекс скрылись в одном блиндаже. Мокрая одежда на них, подобно холодному компрессу, быстро остудила разгорячённые тела. Скрючившись, друзья сидели, чуть ли не стуча зубами: их бил озноб. Перед блиндажом валялся труп, усеянный мухами; крыса-упырь лакала кровь. Почувствовав рядом живых людей, она заметалась, скрывшись под мёртвым телом.

– Вот же грёбаная война! – не удержался Мир.

– Эта чёртова война, скажу я так! Всю душу вывернула, когда же ты закончишься уже! – поделился Алекс своим видением ситуации.

Находясь на войне больше полугода, оба изрядно подустали, вымотались морально, психологически, физически. Грезившийся Алексу романтический ореол доблестного героя, которому не мешают любовные похождения на освобождённых территориях, померк в первые же дни его пребывания на войне. Друзья присели в блиндаже и, невольно бросая взгляды на труп перед входом, повели диалог, продолжая вздрагивать всем телом от непрекращающегося озноба.

– И не говори. Когда эта грёбана закончится?

– И сразу наш Мир помчится к Надежде! Или нет, не так: вначале, конечно, к своей ба, а уж потом к Надежде. Да, Мир?

– Конечно, к бабушке, дай ей бог здоровья!

– Так и не рассказываешь мне про неё, Надежду свою, ничего, ещё друг называется! Я вот тебе про всех своих рассказывал и рассказываю!

– Да нечего там рассказывать! Давай лучше ты о своих: у тебя историй много, и болтать ты умеешь знатно!

– А давай! Помнишь, когда вы с отцом моим всю ночь в полиции провели, показания давали, из-за драки там всё было?!

– Помню, конечно!

– Всё этот было из-за девушки!

– Естественно! Другого я и не ожидал от этой истории!

– Да слушай ты! Нравилась там мне одна, а у неё парень был. Да и парень-то хороший, спортивный такой, видный – не то что я, дрыщ обыкновенный! Я тогда тусовался в компании, в которой ты никого не знал, только в полиции, наверное, и видел их! Да и откуда тебе знать о них, домоседу такому?!

– Это тот видный стал инвалидом потом?

– Да! Слушай ты уже, домосед, что дальше было! Нравилась она мне безумно, прям до чёртиков её хотел, ночами заснуть не мог, всё она грезилась! Любовь, как я тогда думал, подкралась незаметно, сжимая душу, сердце мне: всё время думал только о ней! Подло, как же подло потом я поступил…

Зависла пауза. Алекс молчал, уйдя в себя. Крыса, вконец оборзев, вновь появилась в роли трупного кровососа. Мир, шуганув её, выбрался из блиндажа и, осмотревшись вокруг, оценил обстановку. Рация молчала, значит, оставалось пока сидеть и ждать. Прилёты от минометов становились всё реже. Мир залез обратно и продолжил разговор:

– Говоришь, подло. В чём же подлость, друг?

– А я стравил их! Парня объекта моего вожделения с боксёром одним! И ведь я-то знал этого боксёра, знал, как он отлично дерётся и что он безбашенный, покалечить может! А он – нет, не знал! Он ведь тоже был спортсменом, уверенным в себе. Только одно дело лыжи – он лыжником был, бегуном, – а другое – когда умеешь бить, сильно бить, точно бить по человеку! Я как опытный манипулятор столкнул их лбами на каком-то пустяке, зацепившись за слова, сказанные невзначай, я их сейчас даже и не вспомню! Я, хитрожопая сволочь, не полез сам драться, понимая заранее, что могу быть опозоренным в её глазах, что, скорее всего, буду битым, а сделал это чужими руками! Как подлец! И что теперь? Одного посадили, другой стал инвалидом!

– Я ведь и не знал всего. А ты молчал про это!

– Вот видишь, не такой уж я и болтун, оказывается, каким ты меня считал! Да и как такое расскажешь, тут похвастаться-то нечем!

– Да уж!

– Да уж! И ведь это не всё! – Замолчав, Алекс достал пачку сигарет и закурил, выпуская клубы дыма, – на войне он стал очень много курить. Дым попал в лёгкие. Прокашлявшись, Алекс продолжил рассказ:

– Она стала моей! Я добился её! Добился после того, как её парень стал калекой! Понимаешь, Мир, насколько всё гадко! Ну каков я человек? Интерес у неё к инвалиду как-то быстро поутих, пропал. И тут на сцене появляюсь я, остальное даже неинтересно рассказывать: дело техники… А теперь у меня перед глазами «Тайд», да и не только он, ты сам помнишь, сколько парней покалечило! Представляю теперь себя на их месте: кому бы я нужен был такой, а? Как бы я хотел вернуться обратно, в ту ночь, когда ты с моим отцом просидел в полиции, и всё исправить! Даже не исправить, а просто изначально ничего не делать, не делать этой подлости, этой гадости!

– Алекс, этого не вернуть! То, что ты уже осознаёшь, что совершил тогда плохое… – попытался было успокоить Алекса Мир, но тот перебил:

– Что уже? Да понимаю я всё! Что было, того не вернуть уже! Уже не быть мне не подлым, коли был им! Уже? Это уже? И ведь как только и уже я добился её, обожаемую мной, желанную, восхитительную… На следующий же день как всё отрубило, пропал всякий к ней интерес! Даже больше скажу: появилось отвращение, омерзение! Отвращение к ней, к самому себе!

– Алекс, я уверен, что ты не хотел, чтоб случилось именно так, чтобы парень тот так сильно пострадал, а другой вообще в тюрьме оказался.

– Разве теперь это важно, как я хотел?! Важно то, как оно получилось! И ведь знаешь, что интересно: настоящую вину за собой я почувствовал только здесь! Это надо было обязательно самому оказаться в жопе, чтоб понять, в какой жопе из-за тебя оказались другие, видимо, это только так работает!

– Здесь многое переосмысливаешь! – подтвердил Мир. Мокрая одежда немного подсохла, согреваемая теплом тела, и стало не так холодно. Поэтому голоса друзей уже не так дрожали, как вначале, когда у них зуб на зуб не попадал.

– Я уже устал всё переосмысливать, как же я устал! Хочется просто ни о чём не думать, а не получается, всё время думается! Мама, папа перед глазами – мне бы сейчас просто перед ними извиниться за всё! Да мне бы перед всеми извиниться за всё!

– Вот вернёмся домой – обнимешь родителей и всё скажешь!

– Конечно, скажу, лишь бы в этой жизни успеть! – ответил Алекс.

– В этой, обязательно в этой, что за пессимизм!

Миномётные прилёты наконец-то перестали досаждать. Перестрелка, время от времени ведущаяся где-то вдали, тоже утихла. Командир заговорил по рации:

– Парни, все ко мне: поступила новая вводная!

Группа собралась подле командира.

– Сейчас выдвигаемся в квадрат четырнадцать ноль девять, на подходе сапёры, они нас проведут!

– Это где какие-то старые руины, что ли?

– Да, верно, руины древней крепости. Враг немного отступил, наша задача – там укрепиться и оборону держать. Ещё несколько групп выдвигается туда!

– А что с этими холодными? Так и останутся тухнуть связанными?

– Пока да. Сапёры нас проведут, потом сюда вернутся. Обследуют трупы на ловушки. А дальше… Командование в курсе, пришлёт кого-нибудь их захоронить!

Пришли два сапёра. Командир жестом показал на трупы, которые их будут ждать по возвращении. Те в ответ кивнули, не останавливаясь, и продолжили следовать к квадрату четырнадцать ноль восемь. Группа, растянувшись цепочкой, последовала за ними.

* * *

Руины древней крепости располагались на небольшой возвышенности. Всё, что ниже её уровня, было пересохшим болотом, плотно заросшим высохшим, мёртвым кустарником с острыми, как пики, ветками. А редкие, некогда живые деревья были обломаны, изорваны осколками артиллерийских снарядов. Местами лес был обгоревшим, почерневшим. От крепости остались лишь небольшие участки каменных стен немногим выше человека. Подразделение, командированное на оборону руин крепости, занималось рытьём траншей, прокладкой связей и строительством блиндажей и наблюдательных пунктов как внутри седых развалин, так и за пределами. Бойцы, по-муравьиному суетясь, вгрызались в землю лопатами, махали кирками, таскали брёвна. Прошёл месяц, как они заняли на этом месте оборону, много успев накопать и построить. Временами досаждали вражеская артиллерия и жужжи с яйцами или камикадзе, от которых бойцы прятались в укрытиях.

– Чтоб я после войны пошёл к бате на работу, опять на стройку? Да ни в жизнь! Я здесь столько накопался и настроился, что всё – с меня хватит! – жаловался «Философ», бросая кирку на землю после утомительной работы: вместе с товарищами он прорубал в каменистой земле яму для будущего блиндажа.

– Теперь можно смело идти в могильщики, копать научился! – подытожил один из его напарников, положив лопату и тоже собираясь отдохнуть.

– Учиться и ещё раз учиться! Тебе это много раз отец твой талдычил, помнишь, «Философ»? Жалуется он теперь! – напомнил Мир. Сам он не был занят копкой, а находился на посту поблизости, время от времени всматриваясь вдаль через оптический прицел, дабы не подпустить врага. В отличие от землекопов он был в полной экипировке.

– Не сыпь мне соль на рану, она и так болит! – ответил Алекс, разглядывая свои полопавшиеся от мозолей руки. – Разве такие руки должны быть у философа? Он должен мыслить, творить. Могли бы меня и освободить от физических утех с киркой да лопатою, мне бы и умственных хватило!

– Да ты и так больше языком мелешь, чем работаешь, ещё чего!

– Так в этом и суть! Ничего вы не понимаете: философ – он и должен много говорить, доносить до масс, так сказать, истину, разжёвывать её!

– Ну, началось, не остановишь! Сейчас нам будет разжёвывать, пока мы копаем! Знаем, проходили! – авторитетно изрёк один из копателей будущего блиндажа. Остальные усмехнулись.

– Да ну вас, тёмный лес! Я, между прочим, песенку – военную, жалостливую – сочинил! Услышать не хотите ли?

– Просим, просим вас, маэстро! Как тут откажешь!

– Песня лирическая, мечтательная, я бы сказал, черновой вариант пока. Называется «Эта грёбаная война!». – объявил «Философ».

– Ну, слушаем, не отстанешь ведь, «Философ»!

Алекс деловито достал свою губную гармошку, чем вызвал у всех очередную порцию улыбки. Из внутреннего кармашка вытащил миниатюрную записную книжку и положил её перед собой. И начал было играть на губной гармошке, попытавшись читать слова с бумаги, но ничего не получилось. Тогда он убрал гармошку, взял в руки кирку, словно гитару, и стал петь, подыгрывая себе на воображаемом инструменте:

Эта грёбаная войнушка,
Эта грёбаная война,
Отпусти ты меня,
И пойду по воле я.

Сильно мира ждём мы здеся,
Здеся мира ждём мы сильно.
Враг отступит, верю я,
И мы вновь задышим вольно.

В этой грёбаной войне,
В этой грёбаной войнушке
Полюбил заочно всех я,
Что дома попадутся мне любя.

Припев он повторил несколько раз, причём довольно забавно растягивая выдуманное слово «сильня», и только в последний раз спел правильно – «сильно»:

На воле вольной и раздольной,
Там, где девки ждут меня,
Буду жить я жизнью полной
И любить всех очень сильня.

В конце он и вовсе разошёлся: оставив на месте записную книжку, стал разгуливать с воображаемой гитарой, словно настоящий артист, по окопам, подходя всё ближе к посту, где находился Мир. Наконец, взобравшись на небольшую возвышенность, он закончил песню. Бойцы оценили столь артистичный этюд, похлопав в ладоши. Артист, держа в руках свой «музыкальный инструмент» – кирку, отвесил публике несколько поклонов.

– Эту песню я посвящаю своему другу Миру! Это его вечное «эта грёбаная война» меня вдохновило на это!

– Точно, он так и говорит!

– Постоянно, я тоже не раз слышал! – подтвердил другой боец.

И тут случилось то, чего никто не мог ожидать. Лишь только артист начал спускаться с постамента, как прозвучал выстрел. Пуля, выпущенная снайпером, прошла сквозь голову Алекса, брызги крови и серого вещества окатили лицо Мира. Тело Алекса мёртвым камнем упало в руки Мира, так что тот под его тяжестью присел в окопе. Бойцы, пригнувшись и похватав своё оружие, заняли стрелковые места, пытаясь разглядеть врага.

– Никому не высовываться, где-то, сука, снайпер!

– Надо бы нашу жужжу пускать! Смотреть, что там?

– Да, конечно, уже запускают! – прокричал кто-то из числа осведомлённых бойцов.

Мир смотрел на Алекса, не веря собственным глазам, не веря в страшную действительность, в то, что друга больше нет. Нет, этого не может быть, это какая-то нереальность, сон; в конце концов, навороченная виртуальная игра, в которой тот погиб. И вот, как только она подойдёт к финалу, всё вернётся на круги своя. Мир будет вновь слушать этого болтуна Алекса, его истории, жалобы, откровения, излагаемые мысли, шутки, рассуждения. По праздникам или ещё каким событиям они вместе будут сидеть за сытным столом его родителей, выпивать, вести беседы. Как всегда, этот сачок Алекс будет забивать на работу, хотя, возможно, ему и не надо уже будет туда ходить: он же твёрдо решил, что пойдёт учиться. А после учёбы и всяких там похождений он обязательно будет заглядывать к нему, Миру, и его «ба», которая всегда его, мягко говоря, недолюбливала, но всё ж таки в дом пускала: как-никак, внука же друг, что тут поделаешь? И, конечно, он будет рассказывать о своих похождениях, о красотках, каждая из которых у него непременно небесной лепоты и лучше её он никого и не встречал. А ещё он, прекрасно зная, что Мир скуп на откровения, всё равно будет допытываться, чем тот живёт, каковы его мысли и планы на будущее, и разумеется, так и не получит ни одного внятного ответа на все свои расспросы. Но с каким удовольствием сейчас Мир пооткровенничал бы с другом, если бы всего этого не случилось! Он прямо сейчас стал бы рассказывать Алексу обо всём, что у него на душе; о том, что когда-то в его жизни было, но во что он друга никогда не посвящал. И даже если рядом будет кто-то ещё, ничего страшного – секретов нет! Алекс внимательно выслушал бы Мира, а потом, высказав своё мнение, непременно стал бы подтрунивать над какими-либо моментами, а он это умел, ох как умел! И как же этого теперь будет не хватать… И каким бы хитрецом, шутником, разгильдяем со стороны Алекс ни казался, он всегда был любящим сыном и настоящим другом. Другом, которого больше нет, и, к сожалению, это суровая и трагическая действительность; настоящая, а не виртуальная реальность – без всякой возможности отмотать плёнку обратно и всё исправить, изменить, не допустить.

И всё это натворила эта грёбаная война, думал Мир, вспоминая все моменты жизни, связанные с Алексом, его слова, поступки и даже мимику и жесты. Время как будто остановилось для него. Перед глазами бегали и суетились бойцы; порой кто-то присаживался рядом, всматриваясь в лицо Алекса и пытаясь нащупать пульс, которого не было. Убедившись в том, что уже ничего не поделаешь, очередной боец уходил, оставив друзей, находившихся теперь по разные стороны света, наедине. Мир хотел было вытереть рукавом лицо, вспомнив, что там кровь Алекса, но только сейчас заметил, что за то долгое время, что он здесь просидел, она успела высохнуть и въесться в его поры. А по лицу кашицеобразной липкой субстанцией размазалось серое вещество. Мир ощущал запах крови и плоти лучшего друга.

– Мир, ты как? Пора «Философа» уносить! Твоё время на посту закончилось, тебя сменят, а ты помоги нам с «Философом»! – отдалённым эхом услышал Мир крик одного из бойцов, а за спиной были ещё другие – те, что с жёсткими носилками, и тот, кто останется на посту. Боевому товарищу пришлось сильно напрячь голос: Мир настолько ушёл в себя, что не хотел слышать, что происходит вокруг. Наконец он посмотрел на крикуна, постепенно и с трудом возвращаясь в реальность, на грёбаную войну:

– Да, что? Куда? А, Алекса надо? Понял, понесли! Кто стрелял, киборги? Их обнаружили?

– Конечно, киборги, кто же ещё! Никого не нашли, жужжей пролетели – ничего не увидели! Похоже, одиночный снайпер – скрылся незаметно, падла! На, вытри лицо! – протянул Миру боец чистую тряпку.

– Хорошо! Вытру! – ответил Мир, взял тряпку и стал с какой-то невероятной силой тереть лицо, как будто надеялся, что тряпка не только выполнит привычную ей работу, но и напрочь сотрёт последние события, которые хотелось бы навсегда предать забвению. От этих избыточных стараний его лицо даже покраснело. Тем временем боец осмотрел одежду «Философа» в поисках документов и, забрав их, обратил внимание на нелепые действия Мира.

– Хорош уже! Надо «Философа» нести! – произнёс боец, видя странное поведение товарища, и протянул руку, чтобы забрать тряпку, – только ради того, чтобы это остервенелое движение руки по лицу прекратилось.

Мир вернул тряпку, приподнялся, помог закинуть тело «Философа» на носилки. Вместе с товарищами они понесли его по окопам, а выбравшись из них, – по лесной тропинке, в сторону фронтового тыла. Лес в этом месте сохранился лучше, хотя и здесь хватало исковерканных осколками и огнём деревьев. Мир шёл четвёртым сзади. Он хорошо видел погибшего друга, его окровавленное лицо с застывшей улыбкой на лице. Кем-кем, а улыбакой он был всегда, вспоминал Мир. И снова не удержался:

– Эта грёбаная война!

– Согласен! – подтвердил рядом идущий боец, услышав сказанные вслух мысли Мира.

– Эта грёбана война, и никуда от неё не деться! – вновь ожесточённо сказал тот.

Бойцы, посмотрев на Мира, переглянулись между собой, но на этот раз никто не стал ему вторить, лишь каждый кивнул в знак согласия. В этот день было облачно, сухо и прохладно: лето уступало место осени. Листва по большей части оставалась зелёной, жёлтого цвета было совсем немного. В небе послышалось: «кур-лы – кур-лы». Это стая журавлей клином улетала на зимовку в тёплые края, крича: «А нам пора, а нам пора, но мы вернёмся, мы вернёмся». А вторил им барабанной дробью дятел, утверждая, что каждому своё: он лично птица оседлая, дом у него один, ему не до всяких там «кур-лы – кур-лы», ему нужно оставаться здесь, по крайней мере до тех пор, пока людишки окончательно не угробят его лес. Послышался гул истребителей, стремительно пронзивших небо и скрывшихся вдали, перебивший то ли спор, то ли разговор столь важных птиц.

– Всё, пришли, кладём! – скомандовал впереди идущий боец.

Они положили тело «Философа» в лесу недалеко от дороги, по которой должен был приехать транспорт и забрать тело, и присели перекурить. Мир остался стоять подле тела друга, думая о родителях Алекса, о том, что их ожидает, когда узнают столь горькую для них новость. А что же он? Что скажет им он, если, конечно, вернётся живым в родной город? Да ничего, потому что и сказать-то ему будет нечего. Он лишь молча вручит им записную книжку их сына. Именно этот неодушевлённый предмет теперь будет самим Алексом: там его мысли, переживания, запечатлённые в строчках, написанных его почерком; там его запах. Записная книжка… Рисуя себе картину встречи с родителями Алекса, Мир вдруг судорожно спохватился: а где же сейчас этот маленький блокнот, этот столь дорогой его другу дневник?

– Мужики, кто помнит, кто видел, где записная книжка Алекса?

– Я видел, она там осталась лежать, где мы блиндаж копали! – откликнулся один боец.

– Где он прощальный концерт устроил! – подтвердил другой.

Послышался шум подъезжающего автомобиля. Бойцы встали и быстро закинули тело погибшего Алекса в транспорт. Автомобиль сразу же помчался обратно. Неожиданно в небе появилась жужжа, скорее всего, вражеская.

– В небе тварь, жужжа!

– Уходим, парни, по-быстрому, сейчас начнутся прилёты!

Бойцы успели пройти совсем немного, как и в самом деле начались миномётные прилёты в ту сторону, куда уехал транспорт. Оказавшись в окопах, Мир отправился обратно к посту – искать записную книжку. Нашёл он её быстро и стал пролистывать, пытаясь разобрать слившиеся буквы. Оказалось, что почерк у Алекса был тяжело читаемый, а он этого раньше и не знал. Мир поймал себя на мысли, как много он вообще не знал о своём друге. В записной книжке попадались картинки, нарисованные рукой Алекса. Довольно изящные наброски женских образов чередовались с рисунками забавных зверюшек – то нереально зубастых, ушастых и рогатых, то одноглазых или, наоборот, многоглазых. Все они когда-то были придуманы неуёмным воображением друга. На одном рисунке была изображена до пояса голая девушка с винтовкой на плече, внизу подпись: «Эта грёбаная война». На обратной стороне листка был написан текст недавно сочинённой песенки…

«Как же всё-таки странно: он так красиво рисовал, а почерк ужасный, причём я не знал ни о том, ни о другом», – в очередной раз поймав себя на этой мысли, Мир закрыл записную книжку. Она была небольшого размера, с ладошку, но листочков в ней было много – в большинстве своём пустых. А сколько бы друг ещё всего нарисовал и написал, останься он в живых!.. Миномётные прилёты добрались и до окопов. Мир убрал драгоценный дневник и скрылся в ближайшем укрытии.

Грёбана война

Этот холод сковывал всё тело, ступни были как ледяные, и сколько их ни три, они не желали согреваться. Наступила зима, а вместе с ней суровая окопная жизнь без тепла, без печки, без горячих лучей солнца. Костёр был неосуществимой мечтой: разведённый, он сразу же стал бы подобен красной тряпке для быка, только здесь вместо разъярённого животного была вражеская артиллерия или ещё что-то вроде неё. Невольно начинаешь считать ночи, пережитые в холоде. Вот и Мир, проснувшись настоящим мороженым куском и выбравшись из блиндажа, принялся интенсивно бегать, приседать в окопе на одном месте, разминая суставы и разгоняя кровь, пока наконец-то ступни-ледышки не согрелись. В небе то и дело появлялись жужжи; вот одна из них зависла рядом, всматриваясь вниз. Услышав её характерный звук, который ни с чем нельзя было спутать, Мир спрятался в укрытии стрелкового наблюдательного поста, где дежурил боец с позывным «Кубик-рубик».

– Ну что, измёрз, суслик, жужжа не дала согреться? – с улыбкой спросил тот.

– Да нет, успел. Когда же эта грёбаная зима-то кончится? Холодно, чёрт подери! – ответил Мир.

– Хм, это что-то новенькое. Обычно грёбаная война у тебя была! – усмехнулся «Кубик-рубик».

– Здесь всё грёбаным становится, и времена года тоже! И пост этот грёбаный – стоять на нём опять, мёрзнуть, киборгов этих грёбаных высматривать, жужжи эти грёбаные и миномёты! Посрать даже толком не дадут, когда захочется. Про сырость эту грёбаную вообще молчу…

– Ну ты и разошёлся, Мир!

После того как погиб Алекс, Мир изменился. Боевые товарищи, конечно, у него были, но друга, такого как Алекс, быть уже не могло. Ему сильно его не хватало. Так искренне общаться он мог только с ним. Вроде ничего толком ему и не рассказывая, он наслаждался теми чистосердечием и душевным теплом, что исходили от Алекса. За долгие годы дружбы и общения Мир к этому сильно привык, на войне же он ещё больше в этом стал нуждаться. Наблюдая за тем, что происходит вокруг, и размышляя над этим, он всё больше склонялся к человеконенавистничеству – философии мизантропии, всё меньше и меньше находя добродетели вокруг себя. Характер Мира стал более сварливым и раздражительным.

– Опять эта гадская жужжа – не вылезешь! – недовольно проворчал он.

– Что, по нужде захотел?

– Я поражён вашей дедукцией, сэр! – ответил Мир. Что-что, а вот чувство юмора, порой довольно циничного, по-прежнему не покидало его даже в сложных ситуациях.

Послышался свист, сопровождающий миномётные прилёты. Мины хаотично разрывались перед окопами и позади них. Разлетаясь, осколки срезали ветки деревьев или оставляли глубокие ссадины на стволах, а те, что побольше, косили целые стволы. Зимние позиции постоянно передвигающегося подразделения Мира располагались в лесном массиве, на территории которого деревья в большинстве своём были ещё живыми.

– Вот и жужжа, сволочь такая, не зря, видимо, висит, раз миномёты ожили!

– Вот и сходил! – снова проворчал Мир, приседая на посту. В выемку обзора он приметил на ближайшем дереве дятла, долбящего ствол дерева. Тот спустился совсем близко к земле и абсолютно никак не реагировал на близкие миномётные разрывы.

– Закон подлости, что поделаешь!

– Зато на дятла посмотри! Ему нет никакого дела до войны, какой-то несчастной войны: тук-тук себе да тук-тук, весь в поисках пропитания. Главное, чтоб было ему где тук-тук делать, пока деревья остались. Вот и задумаешься тут, кто из нас больше дятел долбящий: птица или мы, люди, неустанно долбящие себе подобных, потому что не можем договориться, ужиться друг с другом. Или кому так надо, чтоб мы долбили друг друга?! Во все века мы самые настоящие долбодятлы, уничтожающие всё вокруг! Так что как раз именно люди – дятлы, вот мой вывод. А это – просто «тук-тук-птичка»!

– Тук-тук-птичка? Смешно! Ну ты и философ! Прям как «Философ» был, друг твой погибший!

– Станешь тут философом не по своему хотению! – ответил Мир, невольно вспомнив Алекса.

Послышался свист ответных миномётных прилётов по врагу. А дятел всё тук-тук, тук-тук – только уже перелетев на другое дерево.

– Обмен любезностями прошёл! Жизнь продолжается! – заметил Мир, как только поутихла канонада с обеих сторон.

– Вот теперь и сходить можно по делам своим! И жужжи нет! – посоветовал «Кубик-рубик».

– Чем непременно и надо воспользоваться!

Где-то вдали слышались разрывы, эхом разносясь по лесу и поглощая тишину. А ещё где-то раздавались всевозможные залпы артиллерийских установок, каждая из которых пронизывала воздух своей неповторимой интонацией. Круглосуточный звук войны периодически вставал на короткую паузу, и наступала просто тишина, купаясь в которой ты не мог знать, в какой близи услышишь вновь умолкнувшие было звуки.

– О, с облегчением вас, господин Мир! – поздравил «Кубик-рубик» боевого товарища, как только тот вернулся.

– Спасибо! И вам я советую сходить облегчить душу и не только!

– Всенепременно схожу. Вот только давай чайку попьём, позавтракаем – я тут водички вскипятил! – предложил «Кубик-рубик», разливая кипяток по кружкам.

– Чай – это хорошо, спасибо тебе, милый человек!

Бойцы стали завтракать тем, что нашли в своём провианте. Запивая сухомятку чаем, время от времени они посматривали в сторону врага.

– Война закончится – чем будешь заниматься, Мир?

– Не думал. Вообще-то до этого на стройке работал!

– Ну и как, нравилась работа?

– Вроде да! Нравится что-нибудь делать своими руками и видеть результат своей работы!

– Так, может, вернёшься опять на стройку?

– Возможно. Как-то ещё не думал: дожить до конца войны для начала надо, а там посмотрим! А ты, «Кубик-рубик», чем занимался?

– Кубики Рубика собирал – вот этими руками! – ответил боец, ухмыльнувшись.

– То, что ты кубик Рубика за считаные секунды собираешь, – я это и так знаю! Наслышан! Работал-то кем, если серьёзно говорить?

– Охранником на заводе работал. Ничего интересного! Вот там, чтобы время убить, я кубик Рубика и научился собирать, ну и кроссворды гадал. А ещё у меня были нунчаки на работе, и я ими крутил всяко-разно: какая-никакая разминка, чтоб задницу не отсидеть.

Вот так незатейливо и жил. Дом, работа. Семьёй обзавестись не успел!

Мир представил себе такую картину из жизни «Кубика-рубика» на заводе: одной рукой тот собирает кубик, а другой быстро отгадывает кроссворд. Покончив с этим, надевает соломенную шляпу мастера кунг-фу и берёт в руки нунчаки, благодаря которым ловко разделывается с несколькими ворами, что вытащили с завода нечто ценное.

– Сенсей, – обратился он к парню, – вы меня просто обязаны обучить искусству владения столь опасным оружием, как нунчаки!

– Подтруниваешь? Да я бы научил, тут главное – лоб себе не расшибить!

– Я в каске, не страшно! Я так тебя и представил мысленно в соломенной шляпе мастера кунг-фу! Там, на заводе, где ты работал! – усмехнулся Мир.

– Вот ты смеёшься, а я в детстве мечтал стать мастером боевых искусств, чтобы потом сниматься в боевиках! Ну, об этом, поди, все мальчишки когда-то мечтали.

– Да, была такая дурость в голове! Ну что, мечта сбылась: теперь ты в боевике, чего ещё надо? – сыронизировал Мир.

– Мечта-то сбылась… Вот только как остановить это ужасное кино? Актёр устал и хочет домой!

– А это длинный-предлинный сериал! И роль твоя с длинным-предлинным сценарным текстом!

– Да, Мир, умеешь ты утешить!

– Так я тоже застрял в этом кино! Не самым лучшим актёром, конечно, – где-то в массовке!

– Так мы здесь все массовка!

– В общем, кубик Рубика, я так понимаю, на заводе пригодился. А нунчаки твои, огрел ими кого? – спросил Мир, скорее всего, даже не из интереса, а чтоб найти новый повод для шутки. Времени вполне хватало для порой пустых и бесконечных разговоров на любую тему, порой доходивших до абсурда.

Товарищ задумался, вспоминая:

– Однажды да!

– Я так и думал! Это были два-три вора, которых ты обезвредил, и к тому же на голове в тот момент у тебя обязательно должна была быть соломенная шляпа?! – шутил Мир.

– Ха! Почти угадал! Был поздний вечер уже, и на заводе почти никого. Я достаю инструмент – и давай им крутить, разминаться, как только умею…

– «Киай! Киай!» приговаривая! – улыбаясь, добавил Мир.

– Естественно! – невозмутимо ответил «Кубик-рубик», доставая сигаретку и прикуривая. Сделав затяжку, он продолжил: – И произведя очередной выпад, к чертям собачьим раскалываю врага вдребезги!

На лице Мира застыл немой вопрос. После продолжительного молчания рассказчик выдал:

– А врагом была кружка напарника с вечно недопитым в ней кофе, вечно грязная, чумазая и брошенная где попало! Я её убил – случайно, конечно, – а она мне испачкала, намочила стопку документации на посту. Замаялись потом оттирать и сушить!

– Замаялись?

– Напарник в туалете был в этот момент. Вместе убирались, как появился. Он мне всю плешь за свою кружку потом проел. Знал бы, как сильно я его тогда хотел отмутузить нунчакой, чтоб к порядку приучить! Он вечно с похмелья на работу приходил, сам по себе к тому же грязнуля. Сколько я его прикрывал! Синяк ещё тот – пьяница, лодырь, не дай бог такого напарника! Да и бесполезно всё это – от такого порядка ждать! Я вот порой думаю: может, мы так и будем самыми большими врагами самим себе, пока порядка у нас не будет? – по-стариковски ворчал «Кубик-рубик», вспоминая свои какие-то давние обиды, отчего и понесло его куда-то не туда. Впрочем, тут одно на другое накладывалось, и разговор из одной плоскости легко мог перейти в другую, лишь только кого-то из собеседников захлёстывала вдруг какая-то эмоция, уводящая в воспоминания или ещё куда-то.

– Порядок! – повторил Мир, вспоминая о кавардаке, беспределе, пьянстве, грязи, хаосе и многих других отвратительных вещах, безусловно присутствующих в этом мире, которые война тем более спишет. – Порядок нам только может сниться, но помечтать о нём, конечно, мы можем!

– Это точно! Если свинтусом был, им и останешься – сколько мусора от таких! Всю жизнь свою гадили, пили и будут гадить! – завёлся «Кубик-рубик», ворча всё о своём.

Перфекционисту по натуре своей, «Кубику-рубику» со многими вещами было тяжело смириться. Он многое хотел бы изменить, но это было не в его силах, и он понимал это – как и то, что люди никогда не изменятся, если сами этого не захотят, а хотят они этого крайне редко. Поэтому желчь критика вся и всех в столь тяжёлых жизненных обстоятельствах проявлялась в нём всё более явственно.

Мир молча согласился с товарищем. И тут вдруг как бабахнет! Прилетевший из миномёта снаряд разорвался практически над их головами. Всё кругом затряслось, картинка перед глазами поплыла, слух на время пропал, виски пронзила пульсирующая боль. Сердце сначала словно сжалось, а потом заколотилось с бешеной скоростью; голова закружилась, к горлу подступила тошнота.

– Как ты, «Кубик-рубик», брат?

– Это была плохая серия в этом порнофильме! – ответил тот, массируя виски и смеясь. – Подконтузило!

Где-то подальше произошёл ещё один разрыв миномётного снаряда.

– Вот же твари! Сам-то ты, Мир, как? Цел?

– Соглашусь, что это грёбаная роль, очень вредная, нужно было бы по новой обсудить сценарий с режиссёром! Как же башка теперь трещит! Гудит, словно паровоз внутри, с бешеным машинистом внутри, который постоянно гудит! – пожаловался Мир.

– Размечтался! К режиссёру нам, обычной массовке, не попасть, а сценаристов я бы уволил, была бы моя воля, к чертям собачьим!

– Ты бы ещё, наверное, и продюсеров уволил, а, «Кубик-рубик»?

– Боюсь, эта гидра слишком непростая. Если уж продолжать эту тему, то думаю так: отрубишь одну голову – появятся новые две, отрубишь эти две – появятся новые четыре!

– Ну вот, а ещё меня философом обзывал! – оценил умозаключения товарища Мир.

– А что здесь ещё делать? Только и остаётся, что думать, хоть с ума сойди от мыслей! От нас, фантазёров, мало что зависит! Как башка, Мир? До сих пор машинист там гудит?

– Да ничего, в норме! Фильм с моим участием продолжается!

– Я рад, напарник, что меня не оставляешь, будем и дальше в этом кино сниматься! – подбодрил товарища «Кубик-рубик».

– Гонорар обсудим?

– Ну, это ты к продюсерам!

– Ловко ты меня на хрен послал!

– А то! Именно этому здесь учишься лучше всего!

Зашумела рация: голос командира требовал с каждого поста доклад об обстановке. «Кубик-рубик» быстро нажал на кнопку и доложил, что всё в порядке.

– Ну что, парни, этой ночью нас наконец-то заменят, и мы на отдых! Будьте бдительны, враг не дремлет! Жду доклада каждый час! – прозвучала в ответ хорошая новость от командира.

– Вот и дожили! Помоемся, постираемся, поспим нормально, вонять, как боевые бомжи, перестанем! – размечтался «Кубик-рубик».

– Иди уже отдохни, боевой бомж, моя очередь на посту стоять!

– Это точно: актёр работал, актёр устал! А бомж – это временная роль, надеюсь, не образ жизни! – пробурчал «Кубик-рубик» и боевым бомжом залез в конуру – блиндаж.

Мир остался наедине со своими мыслями, всматриваясь в сторону вражеской территории. После гибели Алекса у него поменялось много напарников, все люди были разные: с кем-то было тяжело найти общий язык, для кого-то характер Мира был просто несносным, а вот с «Кубиком-рубиком» у них как-то сладилось. Можно сказать, появились зачатки дружбы. Настоящей дружбы в представлении недоверчивого Мира.

Наблюдая за природой вокруг, за деревьями, редкими птицами в небе, Мир вспоминал дом, родные края, детство. В лесу постепенно холодало, становилось зябко. Память услужливо подкинула картинку того, как однажды на новогодние праздники они с Алексом и ещё с какой-то соседской детворой забрались на крышу здания на заброшенной стройке. Там нашли где-то пустую бочку, поставили её в центре и развели в ней костёр, испытывая страх оттого, что делают что-то незаконное, и одновременно свойственную детям эйфорию от созерцания большого огня, да ещё и на высоте. Сколько же было радости в их глазах! Огонь в бочке горел, как факел; в «топку» закидывали всё, что только попадалось под руку. И вдруг как бабахнет! Искры посыпались во все стороны, бочку аж разорвало: кто же знал, что внутри могло оказаться?! Шпана-детвора – врассыпную, а один уголёк прилетел по заднице убегающего Мира, прожёг штанину, оставив ожог на пятой точке. Алекс был рядом: быстро сориентировавшись, он снял свою куртку и предотвратил наихудший исход событий. Под крики боли, издаваемые Миром, они покидали стройку, унося ноги от орущего, бегущего за ними старика-сторожа, который после того фейерверка, что случился на объекте, просто не мог не заметить нарушителей. Влипло потом обоим. Поскольку мама Мира была на смене, попу ему лечила бабушка, ругая за испорченные штаны и, конечно же, не забывая при этом нелестно отзываться о его друге Алексе, с которым, мол, нечего шастать: хорошему не научит. Алексу же сильно досталось дома за прожжённую и испорченную куртку…

В лесу начинало темнеть. А сколько сияющих огоньков бывает в городе на праздниках! Горят разноцветные гирлянды на ёлках, иллюминация кругом. Взрываются фейерверки – слышно сразу несколько залпов. В небе – огромное светящееся яйцо Фаберже… Только откуда, к чёрту, в небе взялось яйцо Фаберже?! С трудом выбравшись из дебрей воспоминаний и вновь окунувшись в реальность, Мир схватил рацию и начал кричать:

– В небе фосфор, всем в укрытие!

– Всем спрятаться в боковые углубления в блиндажах, дышать через мокрую тряпку. Кто может, убегайте из зоны поражения; главное, оставайтесь на связи! – проинструктировал командир.

Яйцо Фаберже стало распадаться в небе на яркие белые светящиеся куски, которые полетели вниз. Мир схватил автомат, бутылку с полузамёрзшей водой и шмыгнул в блиндаж к «Кубику-рубику», сорвав при этом тряпку на входе, служившую слабой защитой от холода и света.

– Что случилось, ты как, зачем? – сонный «Кубик-рубик» не понимал, что происходит.

Подсвечивая себе в темноте фонариком, Мир разорвал тряпку надвое и, полив обе половины мёрзлой водой, одну подкинул товарищу:

– На! Если что, дышать так будешь! И прижмись к стенке!

– Что за нафиг!

Показался первый светящийся кусочек от яйца Фаберже, упав подле входа в блиндаж. Мир закрыл лицо мокрой тряпкой, то же самое проделал и «Кубик-рубик», вмиг проснувшись и наконец-то поняв, что происходит. В районе их поста и блиндажа упало несколько фосфорных кусочков. Они удачно приземлились на песок, немного поискрили и потухли, выделяя ядовитый дым. А впереди окопов на небольшом участке загорелся лес. Миру и его товарищу повезло: фосфорная агония лишь краешком задела их. Где-то вдали послышались истошные крики боли, вот там кому-то сильно не подфартило, агония пала на них…

Через какое-то время послышалась автоматная перестрелка. Мир убрал тряпку с лица: воздух вроде был нормальным. То же самое проделал и «Кубик-рубик».

Быстро выбравшись из блиндажа, бойцы стали всматриваться в сторону врага: недалеко от них на лесном участке затухал пожар, оставляя за собой шлейф дыма.

– Всем к бою, быть предельно внимательными: киборги пытаются прорваться! Всем доложить обстановку! – прозвучал по рации голос командира.

– Командир, я «Мир»! Обстановка стабильная, киборгов не наблюдаем! Перед нами затухает пожар!

– Я вижу киборгов пару штук вроде – там, впереди, за прогалком! – сказал «Кубик-рубик», присмотревшись в ночной прицел, и открыл огонь по цели.

– Снял? – спросил Мир, кашляя от дыма, что временами шёл в их сторону. Вглядываясь в свой прицел, он не наблюдал ничего подозрительного.

– Не знаю, больше никого не видел. Может, зверь был?

– Что у вас там, «Мир»? – раздались слова командира.

– Ложная тревога: зайцы бегают! – ответил Мир.

– Нас менять-то будут? – донеслось по рации от кого-то.

– Парни, стоим, держимся ночь – утром, возможно, замена. Слава богу, что нас фосфором почти не задело: у соседнего подразделения много пострадавших, есть погибшие! – ответил командир.

– Им помощь нужна?

– Нет, стоим на месте. К ним выдвинулось подкрепление! – пояснил командир.

Ночь выдалась спокойной, но очень холодной. Обоюдные разговоры «Кубика-рубика» и Мира не грели: нужно было больше двигать ногами. Они ходили по окопам туда-сюда, поглядывая в сторону врага. Встречаясь в очередной раз и немного пошептавшись, вновь расходились – и так всю ночь. Утром подошла смена, о которой говорил командир. Их подразделение заменили полностью, оставалось только выйти небольшими группками в относительно безопасный тыл, а там бы их забрала техника. Путь в тыл проходил через позиции подразделения, сильно пострадавшего от фосфорной атаки. Здесь до сих пор было дымно, лес местами продолжал тлеть, в цветовой гамме преобладал угольно-чёрный оттенок. Некоторые блиндажи сгорели дотла. Выжившие бойцы – чумазые, перепачканные сажей, в обгоревшей форме, пережившие этой ночью настоящий ад, – потухшими глазами смотрели на всё отстранённо. Бойцы, прибывшие к ним на замену, помогали вытаскивать обгоревшие трупы, складируя их вдоль тропинки, которая вела в тыл.

– Парни, не тормозим, шире шаг, нельзя медлить! – торопил командир.

– Эта грёбаная, ублюдская война! – громко выпалил «Кубик-рубик», всматриваясь в изуродованные тела товарищей.

Мир, обернувшись в его сторону, скривил гримасу согласия и ускорил шаг, как наказывал командир. В копилку картинок под названием «Ужасы войны», хранимых его памятью, добавилась ещё одна. В небе с обеих сторон зашумела артиллерия: как же без этих звуков войны! Нужно было спешить. Вскоре их подразделение уже увозили грузовики подальше в тыл – на отдых, на восстановление…

* * *

Приближалась весна. За зиму подразделение Мира поменяло ещё не одну позицию. Были потери, были прорывы, были победы. И вот поставлена новая задача – взять посёлок Светлый, в котором закрепились киборги, удерживая в заложниках мирное население. Стояла ясная, довольно тёплая для ранней весны погода. Группами с разных сторон по лесным тропинкам бойцы приближались к посёлку. Враг обнаружил их, и над головами начали свистеть пули. Отступать команды не было, только вперёд!

Продолжить чтение