Читать онлайн Идиосинкразия бесплатно

Выдох.

Сначала кажется, что это какой-то нервный тремор. Это знакомое по бесконечным бессмысленным встречам в офисе подёргивание ногой. Это физическое воплощение усталости от ненужных ритуалов и потерянного времени за объяснением очевидного «нет» или очевидного «да». Потеря времени, размен на суету, эта тревога не успеть в куда как более важное сегодня дело. Нога скачет уже нешуточно, работает и стопа, и голень, бедро начинает приподниматься. Ещё несколько минут подобной пляски и обе ноги подключатся. Только опасение нечаянно стукнуть снизу по столешнице своей высокоамплитудной ногой, раскрыть свою нервозность, только это ещё контролирует тремор. Но минута пролетела и метроном ноги снова в работе. Теперь два раза в секунду. Сначала кажется, что руки не подвластны общему беспокойству. Но иллюзия рассеивается. От присутствия начальника, от духоты и главное от нетерпения вставить своё необходимое слово. Авторучка, бумага, стакан, конфета пытались заткнуть дрожание руки. Дрожание обеих рук. Тщетно. Кисти, запястья, предплечья подхватывают ритм ног. Тряска, дрожь, тремор, судорога, все конечности приходят в движение. Сначала это всё ещё кажется нервной несдержанностью, стрессом, невоспитанностью усидеть спокойно, когда нужно кричать и рвать, действовать. Но всё то же развивается вдали от стола офиса, вне встреч под искусственным светом, вне досягаемости тупой долей чашки кофе. Чашки без рисунка, без бренда, без любви и без кофе внутри. Чашка, которая просто стоит и дрожит от дёргания ноги под столом. Я не в офисе, я дома. Но два раза в секунду моя нога подпрыгивает. Дрожь такая же, дрожь больше, дрожь не имеет под собой той психической причины давления обстоятельств. Она пришла без приглашения и, похоже, остаётся со мной. Тряска стала нешуточной и заставляет обхватить руками себя, поджать ноги к животу и завалиться на диван, на бок, как скомканное одеяло. Оно тоже скоро пойдёт в ход. Дрожащая кисть подцепит накидку и одеяло, потащит на себя. Не раздеваясь я лежу под покрывалом в позе сутулого боксёра и меня колотит. Будто я принимаю сотни маленьких ударов и не могу сопротивляться. Одеяло лезет, ползёт выше, до носа и скоро укрывает с головой. Мне холодно. Озноб. Я не заметил, как к туловищу присоединилась и дрожь зубов. Приходится с силой сжимать челюсть чтобы не стучать ими. Всё тело охвачено волнами зыби. Я теряю контроль и поддаюсь тряске. Ноги и руки, спина и шея заходятся в моторике словно в крике. Затылок стучит по дивану. Про ассоциации с офисом давно забыто. Что это? Что за патологическая напасть? Дыхание изо рта под одеялом горячее. Пальцы, пытающиеся ощупать лоб – ледяные. Никакие подушки и покрывала не утепляют. Мне очень холодно. У меня лихорадка. Так появившаяся без причины и предварительных намёков. В десять минут приковала меня к дивану и нет сил встать и измерить температуру. Тридцать девять или сорок. Я не помню такой тряски. Впервые выходит герпес? Пневмония? Ковид? Что за дрянь может так колотить среди бела дня. Клонит в дремоту, но стук зубов будит. Страшно закрывать глаза, что будет дальше? Шею уже сводит от бесконечного напряжения и спазма, ноги брыкаются и сбрасывают одеяло. Обхватив себя, зажав ладони подмышками, я вскакиваю и в больном танце прыгаю к комоду, где живёт градусник. Но рука трясётся так сильно, что я не могу вставить его себе подмышку. Я почти роняю его, откладываю в ящик и возвращаюсь на диван. По пути собираю всё тёплое, что возможно, включая шарф и свитер и, занимая как можно меньше места под как можно большим числом вещей я стараюсь выжить в этой судороге всего тела. На левом боку начинаю слышать глухие удары сердца, не то чтобы частые, но ощутимые, мощные и сотрясающие свою часть груди. У сердца тоже истерика, буря, сердечный пасадобль. Придавив его всем телом я на пару минут возвращаю контроль хотя бы над мышцами шеи и спины, прикрываю глаза. Просто на секунду чтобы обдумать своё положение. Кухня, чайник, парацетамол, вторая попытка с градусником, логика ещё не отвалилась от меня в бешеном джайве тела. Но я никуда не иду. С прикрытыми веками нисколько не хуже сжиматься в комочек, нисколько не труднее держаться за тёплое покрывало изнутри. Закрытые глаза не видят подпрыгивающих коленок.

Я проснулся под скомканными одеялами в одежде, насквозь промокшей от пота. Здорово пропотел от температуры. Словно настоящий больной человек. Вся наволочка и горло рубашки были влажными. Запах затхлости и духоты парил вокруг меня. Я неспешно встал и открыл окно проветрить эту потную усыпальницу. В теле была слабость, заложенность носа, общая маята и нездоровье. Я побрёл к градуснику, к чайнику, к зеркалу, пытаясь понять масштаб заболевания. Мне также не терпелось сменить всю одежду, в которой меня трясло вчера. Переодевшись, я абсолютно спокойно сел на стул и признался себе. Да, повторилось. Да, вновь. Да, отрицал, притворялся больным, почти умер притворяясь негожим занемогшим непотребством. Лжец. Вру самому себе да так искусно, словно получаю за это денежку и льготы. Я посидел в поддержке кресла какую-то часть часа и ушёл на работу в идеальной клетчатой рубашке под изумительным шерстяным пиджаком. Ушёл и закрыл дверь на верхний замок, узкий как щель между голосовыми связками.

Выдох.

Может быть мне сбежать? Может быть тогда мне станет легче? Сбежать от пасмурного лета, такая задача. Сбежать в осень-фейерверк за далёкими облаками. Устал греться в здешнем лете, хочу греться в чужой осени. Греть ладонью холодный бокал. Проверять холодность воды тёплой ладонью. Смотреть на остывающее солнце. Я перелётный человек. Не могу остаться. Мне нужно увидеть то, другое. Но по пути туда придётся увидеть несовершенства людей, запертых в алюминиевый мяч, что пнула бесовская сила в минус сорок над облаками. Снова туда, где море огней. С моей взращенной пасмурной летней тоской. Я полон, мне пора выплеснуть её в чашу далёкого осеннего моря. С моей системой внутреннего обращения ненависти к людям. С моими сенсорами культурной дистанции, с аллергий на курящих и плюющих. Увидеть снова этот мяч изнутри. Ступеньку под крайним сидением, которой никто не пользуется чтобы удобнее было класть чемодан на верхнюю полку. Приклеенное зеркало, что не ловит ничей взгляд, хотя так удобно снизу посмотреть не осталось ли что-то на дне полки, не выпала ли ерунда из чемодана. Надпись брайлем на уровне моего лба, вероятно предупреждающая прозорливо шарящего по салону слепого о ступеньке или зеркальце. Детей, перелезающих через ряды спинок от одних родичей к другим, мешающие всем, кто имеет дело для внутреннего размышления. Каждый раз они вот-вот собираются упасть или застрять ногой между кресел, но вездесущая бесовская сила удерживает их. Они нужны ей чтобы через годы гадить у моей калитки. Спасательный жилет, что якобы находится под каждым, но сколько не шевели рукой под сидением, никак он не нащупывается. Перетянутая кожа на лицах пассажирок. Она даже загорает иначе. Там куда стянута она темнее, светлее, где её распрямили. Томатный сок умирающий первым. Даже если салон полон чужих диатезных детей, томатный закончится первым. А ведь это даже не сок. Это причастие всякого верующего одновременно в реактивный двигатель и в небесную твердь. И на границе этих суеверий, где пессимизм встречается с верой в чудо, люди пьют томатный сок, как кровезаменитель самоубившегося бога. Мужики с родовой травмой носящиеся по салону с грудничками, будто они родили их в очереди на посадку. Заслоняющие им электрический свет аварийных ламп натянутым платком. Подсовывающие младенца всякому под нос. Неизменно просящие стюардессу об услуге, не входящей в букварь стюардесс. Зачем они летят с ними к морю, с этими компами протоплазмы? Чтобы угробить незрелый иммунитет и раздражать всех встреченных? Я перелётный человек. Я не могу без этого. Плачу мзду наблюдений за странными пузатыми людьми. Это мой входной билет. До посадки и после высадки наши пути мало пересекаются. Однако внутри мяча мы все рагу на огне. Годы тренировок позволяют мне переносить людей часами. Три-четыре часа с наушниками могут быть приемлемыми. Ближе моё холодное море не подошло. Нужно взлетать и ждать несколько часов пока земля провернётся под тушкой самолёта и не подставит под него новую полосу. Тонкую вену серого камня для подставок-ножек. Мы сядем и разойдёмся по своим маршрутам. Кто-то пойдёт под тонкие лепестки светодиодов огромной люстры, что свисает на прозрачных проводах. С высоты холла, им будут махать кружащиеся люстры-вентиляторы. А я, я пойду в любую другую сторону, где людей нет. Именно этих, летевших отдыхать от забот. И тех, кто их встречал. И каких-то между-этих-и-тех. У меня непереносимость людей. Я вписал это на странице своего паспорта и нанёс словно боевую раскраску на своё лицо. Но они не видят, они не читают. Читая бумажонку с обязательно снятой обложкой им не попадается, никак не попадётся та страница, где штамп «непереносимость людей!». И никто, встретив штамп не опускает глаза к наклеенной на столе ламинированной инструкции. В таком-то случае не разговаривать, не препятствовать, не преграждать, отдать паспорт и забыть. Надпись на моём лице они читают как грусть, как депрессию, как ненависть, злость, угрюмость, усталость – всё неверно. Это боевая раскраска непереносимости. Увидел – отойди. Не говори. Не спрашивай. Иначе, иначе, случится как в тот раз или озноб. Опять чёртов озноб словно я человечек, встретивший капельку с вирусами из кондиционера. Не-пе-ре-но-си-мость! Так было, всё это уже попробовано, протестировано и отвергнуто. Алюминиевый огурец с багажом на 23 кг не помогает. Лететь к морю бесполезно. После офиса в клетчатой рубашке мне придётся сделать это. Как же долго я искал рецепт и обнаружил его как в хорошем боевике, лишь на пике обострения, когда стал покрываться маленькими чёрными пятнами по бокам, когда стал слышать те звуки, когда… Впрочем, это никому не интересно. Главное, что я знаю, что сейчас нужно делать. Прощайте пляжи и холодные бокалы, я выхожу на Комсомольской сквозь омерзительную толпу холодных людей-дождевых червей, которых смыло сюда из ливнёвки, обув по пути в уги и накинув сезонные пуховики.