Читать онлайн Собачелла бесплатно

Художник Вера Коротаева

– Андрей Колганов, двадцать девять лет, женат, двое сыновей.

– Стоп, стоп. Не то. Совсем не то. Ну мы же с вами договаривались. – Журналистка скрестила руки на груди и встала между камерой и бородатым мужчиной, сидевшим на скамейке около большого деревенского дома. Тот устало улыбнулся и вопрошающе посмотрел на девушку. Она едва скрывала раздражение.

– А что говорить-то?

– Что, что… – заворчала журналистка. – Андрей, еще раз вам повторяю: никаких… никаких там родился, крестился, женился… только живой рассказ. Никому эта сухая информация не нужна. Ну, как вы к этому пришли? Почему занимаетесь собаками? Зачем вам это, в конце концов? Разве так непонятно?!

Девушка царапнула заточенным ноготком по микрофону. Обреченно, будто разговаривает с умалишенным, не способным понять элементарные вещи, спросила:

– Ну? Работаем или как?

Андрей Колганов кивнул. Вытер пот, выступивший из-за бьющих в лицо софитов, и приготовился рассказывать.

Журналистка повернулась к оператору:

– Поехали, ребята.

* * *

Руль противно постанывал на каждом повороте. Приходилось сильно нажимать на него плечом, чтобы менять направления. От этого вся моя и без того нескладная фигура сгибалась вдвое. Да. В этот момент я был совсем не похож на матерого гонщика, героя двора, покорителя строек и прочих интересных непролазных местечек.

Я гнал вокруг дома на стареньком «Олимпийце». Это было наследство, доставшееся от папы. Когда-то он сам носился на нем по этим дворам. Для двенадцатилетнего мальчишки, мечтающего о новеньком Stels, владение таким раритетом считалось позорным. Но выбирать не приходилось – другой велик родители мне покупать не хотели. Масло в огонь подливало еще то, что мой двухколесный драндулет явно знавал лучшие времена. Черный треугольник сиденья навсегда замер в одном-единственном положении, очень высоко для меня, поэтому ехать приходилось стоя. В колесах не хватало чуть ли не половины спиц, а проржавевшая цепь постоянно слетала с шестерни. Разгоняться на таком велике было опасно. Но кто в этот момент думал об опасности? Я гнал что было силы. Лето, каникулы, свобода – все это должно было закончиться совсем скоро. У меня оставалась в запасе всего неделя. А планов гора! Сегодня днем, пока родители на работе, мы собирались с друзьями улизнуть на речку, на «запретку». Так у нас называли местное водохранилище. Купаться там, конечно, не разрешали. Но мы знали одно местечко – заводь, – в которое редко заглядывала охрана, и умудрялись безнаказанно наведываться туда раз по двадцать за лето. А еще за ту неделю надо было «сделать» Ваньку Маковкина, одноклассника, в Counter-Strike. Мы жили на одном этаже, так что интернет родаки решили нам подключать вместе. Для учебы. Вместо этого мы с ним рубились по сети в стрелялку. Я играл за полицейских, он за террористов и каждый раз успевал взорвать бомбу раньше, чем я до нее добирался. Следующий бой был намечен на послезавтра. Если выиграю, Ванька обещал подарить новенький диск «Звездных войн». При проигрыше мне пришлось бы отдать ему световой меч джедая, привезенный папой из командировки. И, судя по предыдущим боям, у меня были все шансы остаться без отцовского подарка.

Я представил меч в Ванькиных руках и на секунду потерял управление, выпустил руль. Велосипед тут же вильнул в сторону. Меня понесло к кустам. Оказаться кверху ногами в колючках – то еще удовольствие. Поэтому я вцепился в руль и рывком развернул велик. Мой драндулет заскрипел и стал заваливаться. Я даже толком не успел сгруппироваться перед падением. Так и пробороздил боком асфальт. Больно обожгло ладони и лицо, заныла левая нога. Я с трудом поднялся. Руки содраны в кровь, левый рукав ветровки – в лохмотья. Мама опять будет ворчать из-за ссадин и порванной одежды. Она всегда так… Но это мелочи. Был бы цел велик. В отличие от меня, его пластырем и зеленкой не вылечишь.

Я повернулся к велосипеду. Он вроде был в порядке. Но под задним колесом… Кошка! Под моим колесом лежала кошка! Как же я ее не заметил во время маневра?! Я подошел поближе, но не решился до нее дотронуться. Только аккуратно убрал велосипед в те самые злосчастные кусты, на которые едва не напоролся. Кошка жалобно замяукала, но встать животное не пыталось. Она была перемазана кровью, и, судя по увеличивающейся бурой лужице на асфальте, кровь все еще текла из открытой раны.

И что мне с ней теперь делать?! Я огляделся в поисках помощи, но, как назло, поблизости никого не было. А кошку срочно надо было показать врачу! И тут меня осенило. Ветеринарша! Живет же одна в нашем доме. Я пулей рванул к подъезду. Никогда прежде так не бегал. Никогда. Казалось, что даже на велике ездил с меньшей скоростью, чем сейчас. На своих двоих.

– Не знаешь, Собачелла дома? – крикнул я знакомому пареньку, выходившему из нашего подъезда.

Он удивленно пожал плечами:

– А на что она тебе?

Отвечать было некогда. Я юркнул в подъезд и непослушными пальцами надавил кнопку лифта. Кабина отозвалась где-то далеко наверху. Помявшись около дверей еще с полсекунды, я пулей влетел на лестницу. Второй, четвертый, седьмой… Чем ближе я подбирался к нужному девятому этажу, тем резче становился отвратительный запах собачьих испражнений и тем сильнее колотилось мое сердце.

Перед дверью Собачеллы замер. Сейчас я стану первым человеком из нашего двора, кто решился заговорить с этой теткой. Именно заговорить. А не бросить вслед несколько фраз, подкрепленных обидными прозвищами, как это делали все окрестные мальчишки. И даже не отчитать нецензурными словечками за тошнотворную вонь, идущую из ее квартиры, как это делали все взрослые.

Здесь, на девятом этаже, в квартире номер сто двадцать три жила некая Степанова Клавдия Дмитриевна. Какашкин СКлаД. Собачелла. Гавкалка Петровна. Было еще одно – Ветеринарша – самое безобидное из прозвищ. Эта странная тетка держала дома целую стаю собак и кошек. Соседи ее, мягко говоря, недолюбливали. Даже травили. Впрочем, и она их не особо жаловала. После очередного скандала с жильцами специально водила свою ватагу погулять на клумбу перед домом, помочь цветоводам с удобрениями.

Жила Собачелла одна, дружбу ни с кем не водила и из всего окружающего мира нормально общалась только с местным участковым Петром Сергеевичем. Он был частым гостем в проблемной квартирке.

Совать к ней нос ужасно не хотелось, но выбора не было.

– Чего надо? – услышал я ледяной голос. Собачелла, широко распахнув дверь, стояла на пороге и сверлила меня взглядом.

В носу противно защекотало от запаха экскрементов, уши заложило от собачьего лая. Я растерялся и хотел уже привычно рвануть вниз, выкрикивая на ходу: «Собачелла-дурачелла»! Но вовремя опомнился.

– Кошка… – еле выдавил я.

– Что кошка? Какая кошка? – Она раздраженно зашипела: – Родители подослали? Сами зайти не могут, шпану отправляют… Во народец! Чего застыл, как лопатой ударенный? Мои кошки дома сидят, а по подъездам гадят коты Троекуровых. Пусть с ними и разбираются. Все! Брысь отсюда!

Она попыталась захлопнуть дверь, но в тот момент у меня сработала вратарская привычка – неожиданно для Собачеллы и себя самого я сунул ногу в щель, как бы отбивая удар.

– Нельзя «брысь»! Кошка там… У пятого подъезда. Она того… беременная! – Я еле произнес последнее слово, аж зарделся весь.

– Что с ней? – тон Собачеллы изменился.

– Сбили, – уклончиво ответил я. Мне почему-то показалось, что, если я сознаюсь Собачелле в наезде, живым отсюда не уйду.

– Так что ты тут мямлишь как идиот?! Показывай скорее!

Она с треском захлопнула дверь квартиры и уже неслась вниз по ступенькам. Как была – в тапочках и халате.

– Что стоишь, ушибленный? Бегом! – на ходу крикнула мне Собачелла.

Ослушаться я не посмел. И, перепрыгивая через ступеньки, помчался на спасение искалеченной кошки.

* * *

– Держи крепче! Давай! На задние нажимай, вырывается же!

– Да давлю я.

– Сильнее жми, хлюпик! Тебя совсем не кормят, что ли?

Я пыхтел от натуги и со всей силой прижимал к столу кошачьи лапы. Сбитая мной мурка лягалась, как бешеная лошадь. Пришлось замотать кошку в полотенце и навалиться сверху, подпереть пушистый зад животом. За это я тут же получил очередную словесную оплеуху.

– Что творишь, ушибленный? Аккуратнее там. Не видишь, что она беременная? Сейчас еще котята полезут.

Собачелла колдовала над кошкой уже добрых полчаса. Поставила укол, промыла рану на лапе, а теперь накладывала шину – привязывала к сломанной кошачьей конечности две перекладины от детской кроватки, которые мне пришлось доставать из мусорного бака. Делала она это ловко, как настоящий врач. Сразу было видно, что не впервой. Не зря же многие звали ее Ветеринаршей, а участковый водил к ней своего пуделя, когда бродячие псы порвали тому ухо.

Я был на побегушках: носился по свалке в поисках подходящего материала для шины, отмерял и отрезал бинты и, самое сложное, старался успокоить разъяренную пациентку. Но победителем из этой битвы я так и не вышел. Видимо, в отместку за переломанную лапу мурка в кровь изодрала мне руки. Досталось и любимой синей футболке. Мама потом долго ругалась, пришивая на место оторванный с мясом карман.

Я и сам не понял, как Собачелле удалось затащить меня в свою квартиру. Здесь было неуютно, хоть и чисто. Несмотря на немыслимое количество животных, Собачелле как-то удавалось поддерживать порядок. По крайней мере, на кухне. Дальше меня не приглашали, а я и не рвался. Знал только, что квартира должна быть трехкомнатной, как у наших знакомых. Собачелла жила как раз над ними, только на восемь этажей выше. Ремонт здесь не делали, наверное, целую вечность. Деревянные двери были выкрашены белой краской, стены на кухне и в коридоре до половины синей. Причем весьма неприятного грязного оттенка. На полу – линолеум в заплатках. На потолках – лампочки вместо люстр. В углу прихожей я заметил внушительную связку ошейников. К некоторым вместо поводков была привязана обычная бельевая веревка. А вот собак мне разглядеть не удалось. Только носы, упирающиеся в стекло двери гостиной. Видимо, Собачелла держала животных именно там. Когда я застыл на пороге, соседка тут же приказала следовать за ней на кухню, спасать кошку.

Собачелла закончила перевязку. И, оторвавшись от бинтов, вдруг устало посмотрела на меня:

– Как хоть тебя зовут?

– Андреем.

– Андрюшкой. Дюшкой, значит. Хорошее имя.

Сказала она это как-то непривычно мягко. Без грубости. Я оторопел и начал рассматривать соседку, будто впервые ее увидел. Оказывается, Собачелла была не такой уж страшной, как мы всегда считали. И даже не старой. Наверное, даже помладше моей бабули. Лицо у нее было грубое и морщинистое, огромный орлиный нос и темные, почти черные, глаза. Почему-то в ту минуту они показались мне добрыми. Она мазала кошке разодранный лоб зеленкой и что-то приговаривала. А еще – дула на рану. Так мне часто делала мама, когда я был маленьким. И от всего того Собачелла становилась какой-то другой – теплой, домашней. Не злой, вонючей теткой, которую мы время от времени дразнили. Ну, вони, конечно, хватало. Особенно сейчас, когда я находился в самом ее центре.

– Ты не в курсе, чья она? Как оказалась на дороге? Надо найти хозяина, пока не окотилась.

– Уличная вроде, – буркнул я. – В подвале рядом с третьим подъездом живет.

Расспросов об аварии я боялся больше всего. Сознаваться было страшно и стыдно. И я тихонько молил о том, чтобы она не поняла, чей это велик торчал в кустах около пятого подъезда. Но Собачелла как будто забыла об этом.

– Себе возьмешь? За ней уход нужен.

Я неуверенно пожал плечами, представляя, что будет, если заявлюсь домой с бездомной беременной кошкой за пазухой.

– Все ясно! Как всегда… Сбить собьют, а потом на помойку.

Собачелла вновь стала собой. Я весь сжался, не понимая, откуда она узнала о моей тайне.

– Ладно, ты хоть ее на улице не бросил, не то что некоторые…

– Да это не я… – Я начал было по привычке оправдываться, но почему-то замолчал. Врать не хотелось. Да и кому тут соврешь. Собачелла и так все знала.

Она погладила задремавшее животное.

– М-да… Ну что ж! Кошка так кошка! Да еще и с прибытком. Будешь жить у меня. Пойдем, мявка, я тебя с коллективом познакомлю.

Собачелла подхватила кошку и прошла в гостиную, где ее ждали собаки. Псы встретили их радостно. Самые маленькие и говорливые залились визгливым лаем и всё пытались допрыгнуть до рук Собачеллы. Собаки побольше приветственно махали хвостами. На кошку никто не рычал и не кидался. Собачье братство, объединенное общим горем беспризорности, с легкостью приняло в свои ряды новую подопечную.

* * *

– Ленина, Садовая, Кольцевая… Так! Еще две улицы остались.

Половина района пройдена. До школы мне надо было успеть обежать еще несколько дворов и остановок – расклеить объявления. Моросил противный осенний дождь. И, чтобы не намочить листы, я прятал их под курткой. Но бумага все равно напиталась влагой. Когда я доклеивал последние объявления, на них мало что можно было прочитать: «От… в хорошие… и котят. Красивые, к лотку приу…» И далее несколько размытых цифр из номера телефона Собачеллы.

Да! Я опять плясал под ее дудку. Совершенно невообразимым для меня образом странная собачница из сто двадцать третьей квартиры заставляла меня выполнять все ее указания. Я даже родителей слушался через раз, а тут…

Как-то утром пару недель назад меня разбудил телефонный звонок. На календаре суббота, на часах половина седьмого. Трубку взяла мама. Немного помолчав, она зашла ко мне в комнату и протянула телефон. Провод длинной скрученной змеей шмыгнул по постели.

– Не знаю, какие у тебя могут быть дела с Клавдией из сто двадцать третьей, но мне это уже не нравится. На, поговори, все-таки взрослый человек звонит, некрасиво заставлять себя ждать. – И она приложила мне трубку прямо к уху. Я тут же придавил ее сверху подушкой, чтобы не свалилась. Держать самому было лень. Да еще спать хотелось до смерти, потому я не сразу понял, кто звонит и что от меня надо.

– Алло?

– Здорово, ушибленный. У тебя пополнение. Анфиса окотилась. Ноги в руки и дуй ко мне – знакомиться с крестниками.

– Кто? – Сквозь сон до меня еще туго доходили ее слова.

– Анфиска. Кошка твоя. Живо сюда. Дело есть.

– У-у-у, – буркнул я и отключился.

Минут через пять телефон снова зазвонил. Уже под самым ухом. Оказывается, я не убрал палец с кнопки, так и заснул.

– Да! – подскочил я как ужаленный.

– Ну, чего копаешься? – сердилась на том конце провода Собачелла.

– Иду, – выкрикнул я и вскочил с кровати.

Наспех умылся, натянул штаны и футболку, схватил со стола бутерброд и крикнул на ходу:

– Мам, мне к Славке надо. Это по докладу. На понедельник задали.

Мама ответить не успела, дверь за мной захлопнулась раньше. Славка Кваксин был моим лучшим другом и одноклассником, жил на два этажа выше, и утренний побег в гости не мог вызвать подозрений. Вот только повод придумал я неважный. Мама потом меня долго терзала с этим докладом. Интересовалась темой и оценкой. Даже спрашивала у Славки. Хорошо хоть, я вовремя его предупредил.

Я мигом вбежал на девятый этаж. Не то чтобы мне очень хотелось еще раз побывать у Собачеллы, да и новорожденные котята меня особо не интересовали. Я, признаюсь, тогда струсил, что она позвонит нам еще раз и расскажет родителям про сбитую кошку.

– Пришел? – Собачелла, как всегда, встретила неприветливо.

Я растерянно кивнул. Пришел, куда тут денешься! Она молча запустила меня в квартиру. Животных в коридоре не было. Собачелла опять заперла их в гостиной. Никто не лаял. Псы тихо поскуливали из-за двери. Ждали, когда хозяйка разрешит им выйти.

Мы прошли на кухню. На полу, под ржавой батареей, с которой кое-где отвалились куски краски, стояла коробка. Внутри копошились комочки с розовыми носами. Они были какие-то прилизанные, сморщенные, совсем не похожие на кошек.

– Ух ты! – Я, видимо, присвистнул от удивления, потому что Собачелла вдруг улыбнулась, легонько подтолкнула меня в сторону ванной комнаты.

– Руки помой.

– Да я уже… – попытался возразить я, но потопал к крану.

Они шевелились! Мокрые, смешные, неуклюжие… Они лезли друг на друга прямо по головам и громко причмокивали в поисках еды. Я завис около коробки с котятами надолго. Гладить их было страшно. Такие маленькие… Просто засовывал руки внутрь и замирал, когда в них упирались мокрые носы.

– Отойди. Мать пришла, – услышал я за спиной голос Собачеллы. Она держала Анфису. Ту самую сбитую кошку. Лапа была еще замотана бинтами, а на животе у кошки красовалась цветастая повязка. Почуяв мать, котята заторопились к ней. Они тыкались мордами в повязку, но не находили съестного и жалобно пищали.

– Чего это?

– Чего-чего… Бандаж. Повязка такая, после операции надевают. Мастит у Анфиски вскрылся вчера. Она на улице сколько пробыла? Долго! Застудилась, теперь котят кормить не может. Поэтому, мил друг, на тебе бидон и шурсь за молоком! В восемь бочка приезжает. В очередь первый лезь, чтобы сверху взять. Сливочек!

Собачелла сунула мне в руку зеленый в белый горох бидон, в карман джинсов запихала бумажку, рублей сто, кажется, и подтолкнула к выходу:

– Чего оторопел опять?! А ты думал, я тебя позвала на котят любоваться?! Сейчас! Много тебе чести.

И, видя, как я замешкался на пороге, добавила:

– Дуй скорее. Разберут все. Мелким еда нужна.

Я пулей вылетел из подъезда. Знал, куда бежать. Мы каждую субботу покупали привозное молоко из бочки. Белое, пенистое, душистое. Не порошковое, как называла его мама. В очереди я был вторым. Впереди стоял Антон Иванович, мамин коллега по работе. Ему меня видеть было необязательно. Вдруг еще родителям скажет или попросит передать что-то. А ведь по легенде я сейчас был у Славки, писал доклад. Я весь сжался за спиной Антона Ивановича и поворачивался строго туда, куда он. Влево, вправо, даже присесть пришлось. Если бы Антону Ивановичу приспичило посмотреть назад, я бы, наверное, исполнил что-то в духе Нео из «Матрицы», какой-нибудь приемчик из его боя с агентом Смитом.

Но Антон Иванович не оборачивался. Он поговорил с продавщицей о погоде, сделал ей какой-то неуклюжий комплимент, протянул деньги, поставил полную банку с молоком в пакет и пошел к своему жигуленку. Тот был припаркован неподалеку.

– Уф, пронесло, – выдохнул я. – Не заметил.

Я приободрился. Весь вытянулся. И, мне даже показалось, чуть подрос в этот момент. Но не тут-то было. Тетя Таня, грузная черноволосая продавщица в белом чепце и переднике, которая знала в наших дворах каждого как облупленного, оказывается, видела все мои приседания. И пристала с расспросами:

– Андрюха, чего рыщешь? Со взрослыми не здороваешься?

– Здрасте, – ответил я, вдруг вновь став маленьким. Теперь я не возвышался над тетей Таней, а почти уткнулся носом в ее передник и рассматривал на нем желтые молочные пятна.

– Мне здрасте, а Антону Ивановичу? Иль нашкодил чего, шалопай?

– Не нашкодил.

Я протянул ей бидон. Зеленый в белый горох.

– Тара у вас новая. А прежний чего? Расколотил? Небось шмякнулся где-нибудь с бидоном, помял. Вы же носитесь как оглашенные! Мать-то где?

– Дома, – ответил я полушепотом. Уж очень мне хотелось скорее убраться от этой бочки, от тети Тани и ее пропахшего скисшим молоком передника.

– Глаза-то подними, когда со взрослыми разговариваешь. Передай ей, что больше тебе, охламону, молоко не отпущу. Это последний раз. Пусть сама ходит или учит тебя вежливости, прежде чем в люди выпускать.

Молоко из большой блестящей плошки плюхнулось на дно бидона, заструилось белым потоком. Грохнула крышка, и тетя Таня вперилась в меня взглядом:

– Ну?

– Чего? – не понял я.

– Деньги!

Про деньги я забыл, так хотелось скорее улизнуть. Нашарил в кармане жеваную бумажку и протянул продавщице.

– Мятая, – недовольно сказала она и подала мне полный бидон. – Сейчас сдачу сдам.

Тетя Таня отвернулась к своей бочке. Там на приступочке стояла банка, туго набитая бумажками и мелочью. Я воспользовался моментом и аккуратно, чтобы не выплеснуть молоко из бидона, стал ретироваться. Сначала потихоньку, потом все быстрее и быстрее.

– Куда-а-а! Сдачу забери, а то мамка скажет, что я тебя обсчитала.

Я уже бежал к подъезду. По пути пару раз споткнулся, больно ударился коленом, но бидон не выпустил. Поднялся и помчал что было силы. Только бы успеть спрятаться, пока меня не догнал зычный голос тети Тани и все вокруг не узнали, что я охламон и хам, и что я забыл сдачу, и что вообще приходил сегодня утром за молоком.

Темнота подъезда скрыла меня от любопытных глаз прохожих, которые пытались рассмотреть, кого на этот раз распекает молочница. И только тогда я понял, что половина молока из бидона сбежала и растеклась белой лужей на асфальте.

За это мне влетело от Собачеллы. А чуть позже и от мамы. По несчастливой случайности вскоре после моего побега она тоже отправилась за молоком и там выслушала все про меня, себя и всю нашу семью. Это был скандал. Мне запретили выходить из дома целую неделю. Бабушка провожала меня в школу, а потом встречала после уроков. Я старался распрощаться с ней где-нибудь подальше от калитки, но под хихиканье и перешептывание одноклассников она упорно шла со мной до дверей. Если бы можно было провалиться сквозь землю, со мной бы это случилось раз сто за одно такое путешествие. Еще мне, конечно же, запретили ходить к Собачелле.

– Нашел с кем дружбу водить?! Собачница, помоечница. Научила пацана врать. А что дальше будет?! По подворотням слоняться начнешь? – кричал отец.

Мама ругалась меньше. Даже похвалила меня за то, что хотел помочь котятам. Но с Собачеллой велела больше дел не иметь и забыть туда дорогу.

Да я и сам, честно говоря, после случившегося не очень-то хотел возвращаться в пропахшую псиной конуру Собачеллы. Столько проблем из-за какой-то тетки и ее собак!

«Нашла дурака молоко ей таскать да по поручениям бегать», – думал я не без бравады. Вот только по ночам какое-то тревожное чувство не давало мне уснуть. Мне казалось, что я забыл сделать что-то важное, поступил как-то неправильно, и от этого становилось тоскливо. Я лежал в постели и перебирал события прошедшего дня. Вроде все как всегда. В школе, дома, во дворе я вел себя, конечно, неидеально, но не вытворял ничего такого, за что можно было получить нагоняй от совести. Передумав обо всем на свете, я утыкался носом в подушку и дышал в нее, чтобы появилась ямка с теплым воздухом – драконья пещера. Туда можно было нашептать все свои страхи и плохие поступки. Тогда дракон их поймает и не выпустит наружу. Этому меня научила мама, когда мне было лет пять. Раньше такой способ хорошо помогал. А сейчас… Я дышал, дышал и думал о двойке по английскому, сломанном пенале одноклассницы Наташи Погодиной, разодранной штанине новых брюк, невымытой, но составленной на место так, чтобы не видела мама, посуде и много еще о чем. Но мысли все равно приводили меня к Собачелле и Анфисе. Я закрывал ладонями пещеру, это было обязательное условие, а то дракон мог выбраться, переворачивал для надежности подушку и ложился сверху. Вот тут-то ненужные мысли начинали меня одолевать с особой силой.

«Ну сбил… Ну котята… Ну маленькие, кормить надо. А Собачелла на что? Она взрослая. А я ребенок. Я ничего не могу сделать. Она может».

Но совесть колола нещадно.

«Ты обманул ее. Обещал помочь и сбежал», – говорила она мне.

«Мне родители запретили», – отвечал я совести, поглубже зарываясь в подушку.

«Котята пропадут без молока, а Собачелла уже старенькая, чтобы уследить за всеми животными».

«Я их спас. Если бы я не сбил Анфису, они бы жили в подвале. И умерли с голоду», – на ходу выдумывал я себе оправдания.

«Герой!» – смеялась в ответ совесть. Громко и ехидно.

Тогда я надевал наушники и включал Rammstein, чтобы больше этого не слышать. Помогало это ровно до следующего вечера. Как только выключался свет и надо было засыпать, совесть приходила, садилась рядышком на кровати и нашептывала мне про странную соседку из сто двадцать третьей квартиры.

Через неделю, когда наказание уже подходило к концу и мне разрешили ненадолго выбираться из дома одному, без бабушки, я столкнулся в подъезде с Собачеллой.

– Уже выпускают? – сочувственно спросила она, когда я попытался прошмыгнуть мимо. Видимо, все в доме знали историю с молочницей.

Я кивнул и собрался бежать дальше.

– Ты это… извини, что отправила тебя тогда. Не думала, что так все получится. Ну что, мир? – и она протянула мне ладонь. Грубую, похожую на мужскую, с грязными неровными ногтями. Не как у мамы.

Меня бросило в жар. Наверное, никто из мальчишек не слышал такого от Собачеллы. Я был первым. Вообще-то, ей не за что было извиняться. Сам виноват.

– Друзья?

Все еще не веря своим ушам, я пожал ее руку. Друзья?! Я и Собачелла?! Странная какая-то выходила дружба, но не отказывать же. А вдруг у нее вообще больше нет друзей?

– Друзья, – ответил я. – А как там…

– Анфиса? Уже лучше. Бандаж пока не сняли, ставлю ей уколы. А вот котят приходится кормить из пипетки. Двое уже глаза открыли. Заходи, если хочешь, посмотри сам. В понедельник, после школы. Если, конечно, родители разрешат.

Я кивнул и попрощался с Собачеллой. Ага, разрешат они. Отец орать будет так, что соседи сбегутся.

Все выходные я не находил себе места, думал, как поступить. Обманывать больше никого не хотелось. Обман, он вон как мне прошлый раз… боком вышел. Но и подвести Собачеллу тоже не мог. Мы же теперь были друзьями.

В воскресенье вечером, когда я уже ложился спать, отец объявил, что утром уезжает в командировку. Он вечно мотался куда-то на три месяца, на вахту, на Север. Я не особо вникал. Когда маленьким был, переживал. Плакал даже. Зато каждое его возвращение становилось для нашей семьи маленьким праздником. Словно в оправдание за долгое отсутствие, отец привозил горы подарков. Я был счастлив, но потом быстро сообразил, что замена неравноценна. Славка с отцом по выходным в баскетбол на площадке играл, зимой отец его на лыжах с собой брал кататься или на подледную рыбалку. А я всегда сидел один дома, смотрел, как мама печет пирожки. С мамой, конечно, тоже было хорошо, но… А когда мне исполнилось десять, отец не приехал на день рождения. Говорил потом, что дороги замело и не пробраться было. Я даже сначала поверил. Уж очень мне хотелось в это верить. Но потом, ночью, когда они думали, что я сплю, и тихо ругались на кухне, четко слышал слова мамы:

– Как ты мог забыть?! Я же писала…

Я тогда достал из кармана отца перочинный нож и изрезал футбольный мяч, который он мне все-таки подарил. После этого мы с отцом месяц не разговаривали. Еще через два он снова уехал. История забылась, но отношения у нас так и не наладились. Каждый мой промах он воспринимал как личную обиду и считал, что я хочу ему насолить. Я же все пытался делать втихаря, чтобы он не узнал и мне лишний раз не досталось.

На этот раз я решил действовать через маму. Когда утром понедельника за отцом захлопнулась входная дверь, на цыпочках пробрался в ее комнату. Мама причесывалась.

– Мама, ты красивая, – начал я издалека сложный разговор.

– Ого! У меня чуть расческа не выпала, Андрюша. Нечасто такое от тебя можно услышать. Спасибо, сыночек, – улыбнулась она и попыталась меня поцеловать. Я ловко вывернулся.

– Самая красивая мама в мире. Самая-самая.

Тут я, видимо, перестарался. Мама как-то странно посмотрела на меня, отложила расческу и сказала:

– Та-а-ак. Рассказывай, сын! Что случилось?

– Да, ничего. Я что, просто так тебе этого сказать не могу?

Мама медленно покачала головой.

– Ну-у… вообще-то есть одно дело…

– Я жду.

– Собачелла.

– Что?

– Не что, а кто. Собачелла. Ну Клавдия Дмитриевна которая. Мы с ней друзья.

– Что? – снова удивленно спросила мама. Она резко поднялась и зашагала по комнате, зачем-то снова схватила расческу и принялась теребить ее в руках. Потом так же резко остановилась и посмотрела на меня: – Колганов Андрей Владимирович, что это еще за история?! Ты обещал! Обещал мне, обещал отцу, что никогда больше не будешь даже близко подходить к этой женщине! Она же ничему хорошему тебя не научит.

– Мам, она добрая, животных любит, – защищался я. – Что вы ее все так ненавидите?!

– Не твое дело, мал еще рассуждать.

– Мама, я кошку сбил…

– Какую кошку? – Мама насторожилась. Подошла ближе, взяла меня за подбородок и посмотрела прямо в глаза. – Какую кошку, Андрей?

– Бездомную. На велосипеде. А она спасла. Это ту, у которой котята. Я им за молоком ходил. Ну, помнишь?

Мама, видимо, помнила.

– А Собачелла… Клавдия Дмитриевна что? Знает, что это ты?

– Да.

– И никому не рассказала?

– Нет. Я же говорю, мы с ней друзья. Она хорошая очень.

– Хо-ро-шая, – произнесла мама по слогам. – Да. Не самая плохая. Тут я с тобой согласна.

– Мама, она меня в гости пригласила, на котят посмотреть. Можно я схожу? И помогать ей буду? У нее, кроме меня, нет друзей, мне кажется. А она одна там с собаками. И еще котята эти… Ты знаешь, они же кушать не могут. Она их из пипетки молоком кормит.

– Из пипетки?

– Да. Они маленькие. Двое уже глаза открыли.

– Ну если из пипетки… – Мама прижала меня к себе и вдруг серьезно так спросила: – А если я запрещу, ты же все равно пойдешь, да?

Я молчал. Но мама и так все знала.

– Пойдешь… И на котят посмотреть, и за молоком, и к собакам. Говорила же я отцу, давай зверюшку заведем, ребенку надо, а он… – Она будто забыла обо мне и разговаривала сама с собой. – Вот это история…

Она устало опустилась на стул и взяла мою руку:

– Давай тогда так, Андрей. Помогай. Животным помогать – хорошее дело, а уж людям тем более. Только чтобы отец не знал. Не надо ему. На то свои причины есть. Когда-нибудь сам узнаешь.

Какие могут быть причины?! Я даже не стал вслушиваться в эти слова, меня они не волновали. Главное, мама была со мной заодно! Теперь можно ходить к Собачелле не скрываясь. Целых три месяца, пока отец в отъезде. Что произойдет потом, меня тогда мало заботило. Три месяца казались чуть ли не целой вечностью.

Через пару дней по поручению Собачеллы под холодным осенним дождиком я шел по району и расклеивал промокшие объявления.

«Улица Кольцевая. Вроде здесь все», – подумал я, погуще намазывая клеем неподдающийся листок. Он рвался в руках и никак не хотел цепляться на доску, приколоченную кем-то около подъезда. Она пестрела заголовками: предложения о работе, услуги сантехника, продажа квартир. Объявления, налепленные одно на другое, смешивались в один малопонятный текст. Видимо, их обрывали, оставляя только корешки, которые намертво держались на доске.

– Это ты чего там лепишь?

Кто-то стоял позади меня. Я сразу почувствовал недоброе. По спине тонкой струйкой побежал холодный пот. Или это дождь пробрался за шиворот?! Слева подошел еще один. По тени, которую отбрасывала его фигура, я понял, что он был выше и крепче меня. Справа возвышалась стена, и отступать мне было некуда.

– Котятки?! – услышал я насмешливый голос. – Ути-пути! Какой хороший мальчик.

Слева кто-то гоготнул. Громко и противно.

– А он… этот… ботаник!

– В натуре, ботаник, они ж кошечками-мышечками всякими занимаются.

Такой расклад не сулил ничего хорошего, надо было как-то выбираться.

«Если проскочить между ними, шансы есть», – подумал я, но не успел ничего сделать.

– Чего молчишь, когда с тобой нормальные пацаны разговаривают? Опупел, ботаник?

Меня швырнуло к мусоропроводу. В нос ударил запах прокисшей еды и еще чего-то жутко противного. Почему-то сразу подумалось, что вот сейчас рядом пробежит здоровенная крыса и заденет меня тонким склизким хвостом. Меня передернуло от этой мысли. Что-то заструилось по ноге. Кровь. Во время падения я, вероятно, зацепился за выступающий из бетона стальной крюк. Поднял глаза и увидел самую настоящую «крысу». Не животное, а человека. Коренастого мальчишку года на три старше меня. Так, по крайней мере, мне показалось в тот момент. Он поставил меня на ноги одним рывком, и я заглянул в его глаза, темные, бешеные. Точно как у зверя перед нападением. Рядом противно хихикал второй.

– Понял теперь, как себя надо вести? В глаза смотри, я сказал. Чтобы тебя, ботан, на нашей улице больше не было.

Ботан! Дурацкая кличка, получить которую я боялся всегда. Во дворе у нас был один такой – жалкий, забитый Петька Пуговкин. Родители что, специально решили над ним поиздеваться, когда к такой нелепой фамилии придумали такое нелепое имя? Петя. Ладно бы Петр! Но Пуговкин был именно Петей, Петюней, как его звала мама. За этого Петюню ему доставалось еще больше.

Я таким быть не хотел! Это я знал твердо. Наверное, потому, что понимал, внутри меня тоже живет вот такой Петюня, и боялся выпустить его наружу. Дворовая жизнь сурова. Хочешь, чтобы тебя уважали, держись до последнего. Стоит только дать слабину – не простят, затюкают. Я не любил разборки. Каждый раз, когда приходилось отстаивать себя или друзей, во мне что-то предательски сжималось, съеживалось до размера какого-нибудь насекомого – комара или осы, которых, маленьких и жалких, можно было прихлопнуть одной рукой. Но я не показывал виду. Наоборот, чтобы заглушить в себе это отвратительное чувство, ошалело влезал во все драки и дворовые потасовки. У осы было жало. И в случае опасности она нападала.

Но то были, скорее, детские шалости. Никто никого не бил всерьез. А теперь, столкнувшись нос к носу с реальной опасностью, мой Петюня дал о себе знать. Перетрусил я страшно. Даже заикаться стал. До того самого момента, как этот коренастый назвал меня ботаном. Покорно кивнуть и уползти с позором в сторону означало спастись, но навсегда стать Петюней. Я обязан был ответить! Выпустить жало.

Руки мои в тот момент висели плетьми, ими я управлять не мог. Поэтому набрал побольше слюны и смачно плюнул обидчику в лицо. Не знаю, откуда смелость взялась. Он заревел как бешеный бык, швырнул меня на бетонную плиту, и тут началось… Я мало что понимал. На одном из нападавших были резиновые сапоги. На втором ботинки. Черные, с толстыми металлическими крючками. Ими прилетало больнее всего. Сопротивляться больше не имело смысла. Я лежал на ступеньках и ждал, когда все закончится.

* * *

Дыхание… Частое и прерывистое. Что-то холодное и влажное уткнулось мне в руку. Всполохи прояснявшегося сознания подсказывали, что меня кто-то обнюхивает. Животное. Я не видел его, глаза были залеплены чем-то противным и не открывались, но кожей я ощущал, как щетинистые усы щекотали ладонь. Крыса! Фу… Я резко дернулся и сел. Зверь с писком попятился назад. По крайней мере, мне показалось, что он ретировался. Разлепить веки удалось с трудом. Я сидел один на бетонной плите около чужого подъезда. Рядом растоптанные вещи, клочки бумаги и небольшая бурая лужица. Кровь. Моя кровь. От этой мысли передернуло. Крови я боялся до обморока. Голова гудела, ноги и руки ныли и отказывались слушаться. Будто меня каток переехал. Моих обидчиков уже не было. «Гады! – мелькнуло в голове. – Двое на одного!» Внутри все клокотало от возмущения и обиды, но я был горд собой. Не сдался. Не превратился в Петюню и ботана, но, наверное, со стороны сейчас выглядел весьма жалко.

Я попытался встать, но меня шатнуло обратно. На четвереньки. Уже что-то. Так хоть ползти можно до ближайшей лавочки. Вот только передохну. Глаза закрылись сами собой. И тут я вновь услышал, как кто-то дышит рядом. Фырчит и немного поскуливает. Через секунду мокрый шершавый язык скользнул по моей щеке.

– Булька, куда ты меня притащила, зараза? О божечки! Дюшка!

Перед моим лицом появились чьи-то ноги. Это была Собачелла. Я узнал ее по голосу, а еще по ботинкам. Тяжелым, мужским, стоптанным со всех возможных сторон, суровым, как она сама. С ней была Булька – мелкий волосатый клубок с выпученными глазами. Какая-то дикая помесь разных пород. Ее знал весь двор. С ней Собачелла гуляла чаще всего. Булька была собакой доброй, навязчивой и говорливой. Но сейчас она, как ни странно, молчала. Жалобно поскуливала и суетливо бегала рядом.

Я, наверное, впервые так обрадовался соседке. Даже попытался улыбнуться. Пусть лучше она меня в таком виде застанет, чем мама или кто-то из одноклассников. Собачелла, конечно, не подарок. Но одно я знал точно – секреты она хранить умеет. А еще – причитать не станет и не посмеется, как некоторые, над моим положением.

– Эка тебя угораздило! Ну вставай, ушибленный. Теперь тебе уж точно это прозвище подходит.

Собачелла взвалила меня на себя, хоть я и пытался сопротивляться. И мы пошли. Медленно, вяло, с остановками. Надо было добраться до дома. Всю дорогу Собачелла что-то говорила, о чем-то спрашивала. Я хоть и был в невменяемом состоянии, но искренне этому удивился. Обычно от нее и десяти слов не добьешься. Только рявкает.

– Булька тебя учуяла. Мы так-то по соседнему проулку шли, по делам. Она рванула сюда, во дворы. Я уж подумала, опять пошла помойки обнюхивать. Жрет что попало, потом по несколько дней лежит, лапу поднять не может. Эй, ты чего совсем-то ноги не передвигаешь? Думаешь, я тебя на себе тащить буду? Ну вот… Другое дело. Не раскисай. Нечего. Со всеми бывает. И не так метелят. А ты, кстати, как вляпался-то вообще? Ладно, не отвечай. Вижу, что трудно. Мычи только иногда, чтобы я видела, что ты в сознании. Вообще бы тебя в больничку надо. Но это с матерью. Пусть сама решает. Мне эти заморочки не нужны. И так вон тащу тебя. Слушай, да ты никак с Заболоцким встретился? Местный тут паренек такой, блатной весь. От горшка три вершка, а самому лет тринадцать. Лупит всех вместе со своими дружками. Мозгов нет, а самооценку поднимать как-то надо. Ничего. Подлечишься и за себя ответишь. Обязательно надо таких на место ставить. Мать будет уговаривать в милицию пойти, не вздумай. Сам свои проблемы решай. Не сможешь – тухляк ты, а не мужик. Кулаки не выросли, мозгами дави. Они у тебя на месте. Хоть раз слабость свою покажешь, заклюют. И не только Заболоцкий с прихвостнями. Все остальные. Да и сам к себе уважение потеряешь. А это знаешь как страшно… – Собачелла тяжело вздохнула. – …Когда сам себя не уважаешь. Пришли. Сползай, ушибленный. Давай-ка ко мне пока. Я тебя хоть в божеский вид приведу. А то заявишься домой таким страшилищем, мать не узнает. Переживать будет. Что головой машешь? Напугаешь ее до смерти. Давай уж не только о себе думай. О других тоже заботиться надо. А то выросли… эгоисты.

* * *

Оказывается, к запаху можно привыкнуть. Когда я в третий раз переступил порог квартиры Собачеллы, меня уже не воротило от вони. Да и не до того мне было. Соседка, видимо, прониклась моим бедственным положением: открыла гостиную, уложила меня на диван и шикнула на собак, чтобы не мешали. Те послушались. Все! Без исключения! Даже суетливая Булька улеглась около стены рядом с другими обитателями этого дома. Сколько их было? Восемь, десять… Посчитать так и не удалось. Глаз болел и начал заплывать, но мне было жутко интересно. Поэтому, пока Собачелла ходила за зеленкой и другими примочками, я пытался рассмотреть собак. Точнее, мы с ними разглядывали друг друга. Я их, они меня. Псы были разные. В основном, конечно, дворняжки. Коричневые с белыми пятнами. Белые с черными пятнами. Рыжие, серые, лохматые, гладкошерстные, щенки и взрослые собаки. Больше всего меня удивило, что среди них были и породистые. Четыре немецких овчарки с седыми мордами и проплешинами на боках. Откуда они здесь? Такие, наверное, когда-то в выставках участвовали, медали получали. Красавцы. Я был как-то на собачьей выставке, знаю. После этого год выпрашивал у родителей собаку. Мечтал, как гордо буду выхаживать с ней по двору, а она, большая и гладкая, будет позвякивать медалями и во всем меня слушаться. Мечта разбилась о папино строгое «нет». Даже хомяка или кошку завести не разрешили. Никакой живности. А тут вот их сколько! Лежат, следят за каждым моим движением. Строго, но незлобно. Даже с жалостью. Как будто все понимают.

Вошедшую в комнату хозяйку псы встретили так, словно не видели сто лет. Вилянием хвостов и радостными мордами. Но Собачелла снова приказала им лечь. Те послушались, и она взялась за меня. «Сядь, встань, сними, повернись…» Командовала как хотела. Даже обидно стало. Собака я ей, что ли? Приходилось терпеть. И не зря. Собачелла меня подлатала как надо. Вычистила штаны и куртку, постирала и высушила футболку, натерла какими-то вонючими мазями проступающие синяки, залепила ссадину под глазом. Наверное, только поэтому у мамы не случился сердечный приступ, когда я вечером тихонько, бочком попытался проскочить от входной двери в свою комнату. На самом пороге я был, конечно же, остановлен, рассмотрен, отруган, обцелован и отправлен ужинать.

Есть не хотелось. Болела голова, и все время тошнило. Сотряс я все-таки заработал. Мама поохала-поахала и на следующий день повела меня к врачу. Оттуда я вернулся только через десять дней.

Никогда не любил больницы. Это просто какое-то адское испытание. Скука смертная. Часами валяешься на кровати, смотришь в потолок и ничего не делаешь. Бегать по коридорам нельзя, в спортзал, который находился в подвале больницы, ходить нельзя, читать и смотреть телевизор тоже. На улице показываться вообще строго-настрого запрещено. «У тебя же сотрясение! Полный покой», – раз по сто на дню повторяла медсестра. Будто я успевал за это время забыть про свой диагноз.

Но были и плюсы. Я не ходил в школу! Что может быть приятнее, чем валяться в постели, когда другие зубрят алгебру и пишут километровые диктанты. Пару раз ко мне забегал Славка. Рассказывал про школьные дела, про шухер, который устроила во дворе моя мама, пытаясь выяснить, кто меня избил. В версию со случайным падением она, конечно же, не поверила. Но и правды выведать ей не удалось. А вот Славке я рассказал все. В подробностях! Ведь он был моим лучшим другом. Про Заболоцкого знали и во дворе. Но Славка представит все так, будто это была драка, а не просто вдалбливание меня в асфальт.

А еще за эти дни я придумал, как отомстить своим обидчикам.

Спустя несколько дней после выхода из больницы мы со Славкой поймали Заболоцкого в подъезде и устроили ему темную – специально выбили ради этого все лампочки, запаслись бабушкиной старой наволочкой, которую потом накинули на голову Заболоцкому. Проделывали мы все это вдвоем, как он с приятелем пару недель назад. Немного помутузили, потом вылили на голову бидон молока. Заболоцкий как раз возвращался от продавщицы тети Тани, и молоко было у него с собой. Он вопил как резаный и выглядел не таким уж и крутым, каким был во дворе при своих друзьях. Мне он даже показался жалким.

Все это мы провернули молча, боялись себя выдать. Признаюсь, это была трусость, ведь мы прекрасно понимали, что будет, если правда раскроется. Заболоцкий и его шайка не простят! И будут мстить. Поэтому, оставив грязного и мокрого врага на ступеньках лестничной клетки, мы со Славкой тайными тропами побежали в свой двор, по кустам перебрались через детскую площадку, чтобы нас, липких от молока и взбудораженных битвой, никто не заметил, и отправились ко мне – приводить себя в порядок и обсуждать произошедшее. Потом мы долго обходили стороной район обитания Заболоцкого и компании.

Нас он все же вычислил. Но гораздо позже.

* * *

– Ребята, перерыв. Аккумулятор разрядился. Сейчас поменяю. Погуляйте пока.

Оператор выключил камеру и принялся рыться в громадном чемодане с техникой. Журналистка громко фыркнула, кивнула «герою» – Андрею Колганову и зло зашептала в ухо оператора:

– Раньше не мог подготовиться? Теперь точно здесь до утра торчать.

Ее коллега недовольно отмахнулся и продолжил заниматься своим делом.

– Раз перерыв, приглашаю всех в дом, пообедать. Проголодались с дороги, наверное. От города до нас далековато. Сейчас Тоня – жена моя – накроет на стол.

Андрей поднялся с лавки. Осветитель, обрадованный таким предложением, бодро шагнул по направлению к дому, за ним засеменил водитель съемочной группы.

– Управлюсь и тоже подойду, – отозвался оператор.

– А вы? – Андрей улыбнулся журналистке, которая с надменным видом стояла около оборудования и, похоже, идти никуда не собиралась.

Девушка покачала головой, вытащила из сумки бутылку с йогуртом:

– Спасибо. Все свое.

Оставшись одна, она присела на лавочку и тихо выругалась.

Застряли. В этой чертовой глуши. И похоже, до завтра. Угораздило же ее попасть в эту богом забытую деревню. Как там она называется? Перелуки? Хотя чему удивляться? С ней всегда так. Именно ее шеф-редактор отправляет на самые «тухлые» съемки. И это в то время, когда другие делают крутые материалы: встречаются со звездами, снимают Олимпиады или какой-нибудь экшен. А у нее собачки… Бред!

Девушка закрыла глаза и представила, как она несется на разбитом камазе по кавказскому серпантину. Рядом чернобровый водитель в глухо надвинутой на глаза кепке на ломаном русском вперемешку с отборным матом пытается сказать, что у машины напрочь отказали тормоза. К горлу подступает тошнота, сердце колотится как сумасшедшее. Паника! И хочется самой что есть силы рвануть руль и остановить эту проклятую колымагу. На соседнем сиденье притаился друг и оператор Денис. Он весь бело-серый от безумной тряски и пыли, которая через выбитые стекла накрывает его волной на каждом повороте. Дэн закостеневшими от страха руками прижимает к себе камеру и тихо матерится. Удар, скрежет колес по острым камням, противный запах резины, еще удар… Это водитель пытается остановить тяжелую машину о борта заграждения. Старенький, видавший виды камаз того и гляди развалится прямо на ходу, так и не сумев затормозить. Но выдерживает суровый натиск. И машина замирает на самом краю дороги, одним колесом повиснув над километровой пропастью. Так начинается их путешествие на войну, в Южную Осетию.

Девушка вздохнула… Да… Было бы здорово побывать там, испытать все это самой и привезти горячий материал из горячей точки. Только увы! Все, что представляла молодая амбициозная журналистка Аня Арзамасова, на самом деле произошло не с ней, а с ее женихом Сеней Казаковым. Историю с камазом он рассказал ей по возвращении из обстрелянной Осетии в августе две тысячи восьмого. С Семеном они работали вместе, на одном провинциальном канале. За это время успели друг в друга влюбиться, расстаться, опять сойтись и даже начать жить вместе.

В общем, жизнь личная била у Аньки ключом, а вот профессиональная лилась тусклой, тонюсенькой струйкой, еле-еле пробиваясь сквозь камни тщеславия других корреспондентов и редакторский цензор. Не то что у ее Семена. К моменту их знакомства он уже был довольно известным в городе журналистом, успешным телеведущим. Визит политика, крушение вертолета, ограбление банка и даже сопровождение гуманитарного груза в зону военных действий – все доставалось ему. С работой он всегда справлялся на отлично. А Аньке оставалось тихонько завидовать, наблюдая, как любимый человек снимает самые сливки.

Это не значит, что она не любила своего Семена. Любила, даже очень. Радовалась его победам и искренне желала ему успешной карьеры. Но внутри все же сидел маленький червячок непризнанного гения. И когда Сеня приходил домой с очередной церемонии награждения за журналистские заслуги, этот червячок начинал больно-больно грызть Анькино самолюбие.

Ей казалось, что она тоже может так! Что она достойна, но не признана! Что всему виной узкое мышление главного редактора, который не доверял ей важные, интересные темы! Что она способна сделать это даже лучше, гораздо лучше…

А еще ей очень хотелось вести вечерние новости. Она представляла, как стоит в студии за стойкой в свете софитов. Вся такая строгая и красивая. В руках планшет с текстом, в ухе наушник, а в складках платья спрятан маленький микрофон. Все смотрят только на нее. Десятки тысяч телезрителей, затаив дыхание, ждут ее выхода в эфир.

Продолжить чтение