Читать онлайн Дейзи Джонс & The Six бесплатно

Эта книга явилась попыткой собрать из разрозненных кусочков полную и очевидную картину того, как знаменитая в 1970-х рок-группа «Дейзи Джонс & The Six» стремительно взошла к зениту популярности. Книга также рассказывает о том, что привело к прекращению творческой деятельности и внезапному для всех распаду группы во время гастрольного тура в Чикаго 12 июля 1979 года.

В течение последних восьми лет я собирала материалы и брала интервью, встречаясь с бывшими участниками группы, а также членами их семей, друзьями и деятелями музыкальной индустрии, что составляли их окружение в ту пору. Представленная далее история, передаваемая из уст самих героев, составлена из этих интервью и бесед и дополнена сообщениями из электронной почты, записками и фрагментами из песен (полное собрание текстов песен к их альбому «Аврора» можно найти в конце книги).

Как бы я ни стремилась всесторонне и максимально целостно осветить события, вынуждена признать, что это оказалось невыполнимым. Кого-то я просто не смогла отыскать для интервью, кто-то был в большей степени настроен на общение, кто-то – менее, а некоторые, к сожалению, уже ушли в мир иной.

В книге я предприняла попытку вновь объединить участников «Дейзи Джонс & The Six»: первый и последний раз в своей жизни они вместе, словно по очереди, рассказывают историю группы.

Кстати, сразу необходимо заметить, что нередко одно и то же событие – независимо от того, важное оно или совсем незначительное, – из разных уст преподносится по-разному. Правда же, неприметная для рассказчиков, зачастую лежит где-то посередине.

Юная групи[1] Дейзи Джонс

1965–1972

Дейзи Джонс родилась в 1951 году и выросла на Голливудских холмах в Лос-Анджелесе, штат Калифорния. Дочь достаточно известного британского живописца Фрэнка Джонса и французской модели Жанны Ле Февр, Дейзи начала заявлять о себе уже в конце шестидесятых как юная искательница развлечений на знаменитом бульваре Сансет-Стрип.

Элейн Ченг (биограф, автор книги «Дейзи Джонс: Дикий цветок»): Вот тут как раз самое прелестное и подкупающее в жизни Дейзи Джонс – еще до того, как она сделалась «той самой Дейзи Джонс».

Представьте богатую белую девушку, выросшую в Лос-Анджелесе. Она изумительная красавица – причем с самых ранних лет. У нее огромные и пронзительные синие глаза – темные, настоящего кобальтового оттенка. Кстати, известен один забавный казус, который мне очень нравится, – это история о том, как в восьмидесятых некая фирма, производившая цветные контактные линзы, разработала оттенок под названием «Дейзи Джонс». Так вот, эта девушка обладала вьющимися медно-рыжими волосами, такими густыми и пышными… как будто голову окутывало облако! У нее чуточку выступали скулы, рельефно очерчивая контур лица. И у нее был совершенно невероятный голос, который она и не думала развивать, не взяв в своей жизни ни единого урока вокала.

Дейзи родилась в несметно богатой семье, ей было доступно все, чего она только могла пожелать, – художники и артисты, дорогой алкоголь, ночные клубы. Все и вся было в ее распоряжении! И в то же время она росла очень одинокой. У нее не было ни братьев, ни сестер, ни каких-либо родственников в Лос-Анджелесе. Только двое родителей – причем каждый из них настолько удалялся в собственный мирок, что обоим было абсолютно безразлично ее существование. Впрочем, они никогда не стеснялись заставлять ее позировать своим друзьям-художникам. Вот почему осталось так много картин и фотографий Дейзи Джонс в детские годы: бывавшие в их доме художники видели маленькую Дейзи, находили ее удивительно красивой девочкой и изъявляли желание ее запечатлеть. Говорят, сам Фрэнк Джонс не написал ни единой картины с дочерью. Он слишком увлекался обнаженными натурщиками, вместо того чтобы уделять внимание собственной дочке. Да и в целом все свое детство Дейзи, можно сказать, провела в одиночестве.

И при этом она, как ни удивительно, оставалась очень дружелюбным и общительным ребенком. Так, Дейзи часто просила укоротить ей волосы – просто потому, что очень симпатизировала парикмахерше. Она просила у соседей позволения выгуливать их собак. А еще в семье рассказывали в качестве милой семейной шутки, как однажды она попыталась испечь торт на день рождения почтальона.

Только представьте, как отчаянно эта девчушка стремилась к общению – но в ее жизни не находилось никого, кому бы она стала по-настоящему интересна. А в особенности до нее нет дела собственным родителям. И это ее душевно разбивает.

Впрочем, именно это и взрастит из нее впоследствии всеобщего кумира. Все мы любим возводить на пьедестал прекрасных, красивых людей, жестоко обиженных жизнью. И мало найдешь столь очевидно раздавленных реальностью и вместе с тем обладающих столь редкостной красотой людей, как Дейзи Джонс.

Так что ничуть не удивительно, что Дейзи начала искать свое предназначение на бульваре Сансет-Стрип, в этом весьма гламурном и довольно злачном местечке.

Дейзи Джонс (солистка группы «Дейзи Джонс & The Six»): Я могла в любой момент выйти из дома и отправиться гулять по Сансет-Стрип. Мне было около четырнадцати, я терпеть не могла сидеть дома и все время искала, чем бы заняться. Я еще не была достаточно взрослой, чтобы меня пускали в бары и ночные клубы, но я все равно там постоянно ошивалась.

Помню, как совсем еще девочкой я стрельнула сигарету у одного из роуди[2] группы The Byrds. Я в те годы быстро усвоила, что без лифчика тебя все воспринимают старше, чем есть. А еще я иногда носила на голове повязку типа банданы, как у тамошних крутых девчонок. Мне хотелось казаться своей среди шумных фанаток, что толпились на тротуаре, держа в руках косяки и фляжки, и все такое прочее.

Так вот, однажды вечером я стрельнула сигарету у менеджера возле ночного клуба Whisky a Go Go. Курила я тогда впервые в жизни и старательно делала вид, будто все время этим балуюсь. Я, конечно, сдержала кашель – а чего ты хочешь, я же заигрывала с этим парнем как могла! Сейчас даже стыдно представить, как неуклюже я тогда себя вела!

И вскоре к этому роуди подходит еще один парень и говорит:

– Пошли уже, надо ставить усилители. – А потом поворачивается ко мне: – Идем, что ли?

Так я первый раз нелегально просочилась в Whisky.

В тот раз я тусила там часов до трех или даже четырех утра. Ничем подобным я еще в жизни не занималась. Тогда я неожиданно для себя почувствовала, что существую. Я была частью чего-то большого и единого. За одну ночь я по своей внутренней значимости от нуля поднялась сразу к шести. Я пила и курила все, что мне там кто-то предлагал.

Добравшись до дома, я прошагала в дверь, пьяная и обкуренная вдрабадан, и, кое-как поднявшись в спальню, рухнула на свою кровать. Уверена, что родители даже не заметили, что я куда-то отлучалась.

Я же проспалась и на следующий вечер отправилась туда опять, и снова занималась тем же самым.

В скором времени все вышибалы на Сансет-Стрип знали меня в лицо и пускали везде, куда мне заблагорассудится. В Whisky, в London Fog, в Riot House. Никому и дела не было, сколько мне лет на самом деле.

Грег МакГиннес (бывший консьерж отеля Continental Hyatt House): Да знаешь, чел, трудно сказать, сколько времени Дейзи крутилась возле Hyatt House, пока я ее там заприметил. Но отлично помню, как увидел ее впервые. Я говорил по телефону – и тут вижу, как заходит офигенно высокая и притом ужасно тощая девчонка, с большими кольцами в ушах и брякающая браслетами. И эти невероятно огромные, едва не круглые, синие глаза, каких, чел, я в жизни не видал! А еще у нее была потрясающая улыбка. Такая, знаешь, широкая и ослепительная. В отель она зашла под руку с каким-то парнем. Уже не помню, с кем.

Ну да, тогда много девчонок толклось на Сансет-Стрип. Все они были совсем юные, и всем им хотелось казаться старше своих лет. Но Дейзи сильно выделялась из них. Она просто была сама собой, не пытаясь кем-то казаться и кого-то изображать.

После этого я стал замечать, что она частенько бывает в нашем отеле. Она всегда много смеялась, и никогда в ней не замечалось никакой там усталости, измотанности. По крайней мере, когда я ее видел. Для меня это было все равно что наблюдать, как Бемби учится ходить. Она казалась страх какой наивной и беззащитной. И в то же время, знаешь, в ней всегда ощущалось что-то еще, что-то иное.

Я, сказать по правде, даже волновался за нее. В те годы столько мужиков со сцены западали на юных девочек. Рок-звезды, которым было за тридцатник, вовсю спали с подростками. Я не считаю, что это нормально, – просто говорю, как оно было. Сколько лет было Лори Мэттикс, когда она была с Джимми Пейджем? Или взять Игги Попа и Сейбл Старр. Он ведь даже пел об этом, прикинь! Хвастался этим!

Что касается Дейзи, то все без исключения заглядывались на нее – и певцы, и гитаристы, и их техперсонал. Хотя лично я, увидев ее, хотел только убедиться, что с ней просто все в порядке. Как бы незаметно присматривал за ней. Мне она и впрямь запала в душу. Она была как-то выше всего, что там вокруг нее творилось.

Дейзи: Секс и любовь я познала довольно тягостным для себя образом. Я уяснила, что мужчины вольны брать то, что желают, и при этом нисколько не чувствовать себя в долгу. И еще – что некоторые ожидают от тебя лишь одного.

Наверняка были такие девчонки – вроде Синтии-«гипсолитейщицы»[3] или The GTOs[4], – которые вовсе не считали, что ими пользуются. Уж это им виднее. Но для меня по первости выходило одно только разочарование.

Девственность я потеряла с одним… впрочем, уже не важно, с кем. Он был меня старше, играл в одной группе на барабанах. Мы оказались в вестибюле Riot House, и он пригласил меня подняться к нему, занюхать по «дорожке». Сказал, что я – девушка его мечты.

Меня влекло к нему, скорее потому, что он мною заинтересовался. Мне хотелось, чтобы кто-то выделил меня из толпы, увидел во мне нечто особенное. Тогда я просто отчаянно стремилась завоевать чье-то внимание.

Прежде чем я поняла, что происходит, мы оказались у него на кровати. Он спросил, сознаю ли я, что делаю, и я ответила «да», притом что правильно было бы, конечно, ответить «нет». Но тогда все вокруг только и говорили, что о свободной любви, о том, какая классная штука секс. И если ты по-настоящему крут, если по-настоящему «в струе», то непременно должен был любить заниматься сексом.

Все это время я пролежала, глядя в потолок и ожидая, когда же он закончит. Я знала, что должна бы при этом как-то двигаться, однако оставалась абсолютно неподвижной, боясь пошевелиться. Все, что слышалось тогда в номере, – это лишь звук нашей одежды, трущейся о покрывало.

Я совершенно не представляла, что я делаю и зачем вообще делаю то, чего мне делать ну совсем не хочется. Хотя сейчас, учитывая, сколько сеансов психотерапии прошло в моей жизни – а психотерапии у меня было предостаточно, – я все это понимаю. И ясно вижу, что со мной тогда происходило. Мне хотелось крутиться возле всех этих мужчин – этих рок-звезд, – потому что я не представляла, как еще о себе заявить, как сделаться для людей значимой. И я решила, что если желаю в их среде остаться, то должна их удовлетворять.

Кончив наконец, он поднялся. Я расправила на себе платье. И он сказал:

– Если хочешь вернуться к своим друзьям, то все нормально.

На самом деле у меня там не было никаких друзей. Но я поняла: он имеет в виду, что я должна уйти. Что я и сделала.

Тот парень никогда больше со мной не заговаривал.

Симона Джексон (популярная исполнительница музыки в стиле диско): Хорошо помню, как однажды увидела Дейзи на танцполе в Whisky. Все ее замечали, взгляды всех и каждого устремлялись к ней. Если весь прочий мир считать серебряным, то Дейзи была золотая.

Дейзи: Симона стала моей близкой подругой.

Симона: Куда бы я ни шла, я повсюду таскала с собой Дейзи. У меня ведь никогда не было сестры.

Помнится, однажды… Тогда, в 1966-м, на Сансет-Стрип случились серьезные беспорядки, когда все наши дружно отправились к Pandora’s протестовать против копов и введения комендантского часа. Мы с Дейзи тоже сходили туда, попротестовали, встретились кое с какими актерами и отправились с ними тусить дальше в Barney’s Beanery. Оттуда перебрались гудеть к кому-то на виллу, и Дейзи вырубилась там прямо посреди патио. В общем, до следующего вечера домой мы не попали. Ей тогда было где-то лет пятнадцать. А мне, наверно, девятнадцать. И я все думала: «Неужто за эту девочку никто на свете не волнуется, кроме меня?»

Кстати сказать, все мы в ту пору сидели на «ускорителях», даже Дейзи, какой бы юной она ни была. Но если тебе хотелось держаться в тонусе и всю ночь оставаться на ногах, то приходилось что-то да принимать, чаще всего «бенни» или «черных красавчиков»[5].

Дейзи: Самым простым и доступным вариантом были таблетки для похудения. Да это даже никто и не считал тогда за какое-то пристрастие, поначалу мы даже не испытывали от них никакого кайфа. Ну, и с кокаином, конечно, то же самое. При случае никто не отказывался нюхнуть. Это даже не считалось наркоманией. Не считалось ничем особенным.

Симона: Мой продюсер приобрел для меня тогда виллу в каньоне Лорел. Он рассчитывал, что будет со мной спать. Я ему отказала, но он все равно ее для меня купил. И я настояла, чтобы туда перебралась жить и Дейзи.

В общем, шесть месяцев мы с ней делили кровать. И вот что скажу совсем не понаслышке: эта девица никогда не спала. Бывало, я отрубалась в четыре утра, а Дейзи у себя на тумбочке оставляла включенным свет, чтобы еще и почитать.

Дейзи: Я давно страдала ужасной бессонницей, еще с детства. Ребенком я могла вовсю играть в одиннадцать вечера и говорить, что нисколько не устала, но родители всякий раз кричали: «Сейчас же иди спать!» Так что ночью я всегда искала себе занятия потише. У мамы по всему дому валялись книжицы с любовными романами, вот я их и читала. Бывало, шел второй час ночи, у родителей внизу гремела вечеринка, а я сидела тихонько в постели, включив лампу и читая, к примеру, «Доктора Живаго» или «Пейтон-Плейс»[6].

А потом это просто вошло в привычку. Я читала все, что только оказывалось под рукой, без разбора. Детективы, триллеры, научную фантастику. Я была непривередливой.

Примерно в то время, как я переехала жить к Симоне, я нашла у обочины дороги к каньону Бичвуд коробку с биографическими книжками. Одолела их все в мгновение ока.

Симона: Скажу вам, именно из-за нее я начала натягивать по ночам маску для сна. (Смеется.) Но потом и дальше ею пользовалась, потому что выглядела в ней шикарно!

Дейзи: Я прожила тогда пару недель у Симоны, и мне понадобилось съездить домой забрать кое-какую одежду.

– Это ты сегодня утром сломала кофеварку? – спросил, увидев меня, отец.

– Пап, да я здесь даже не живу, – пожала я плечами.

Симона: Я заявила, что ставлю ей единственное условие, чтобы жить со мной: она будет ходить в школу.

Дейзи: В старшей школе мне было ой как непросто. Я понимала: чтобы получать отличные оценки, придется делать все то, что тебе велят. Но я ведь очень хорошо знала, что многое из того, что нам там говорят, – полная чушь. Помню, как-то раз мне поручили сочинение о том, как Колумб открыл Америку, – и я написала, что он никакой Америки не открывал. Потому что он ее не открыл. И схлопотала за это низший балл.

– Но ведь я же права, – возмущенно сказала я учительнице.

На что она ответила:

– Но ты не выполнила задание.

Симона: Она была такой умницей, а ее школьные учителя, похоже, этого даже не понимали.

Дейзи: Все вокруг говорили, что мне старшую школу не закончить, но я все же это сделала. Когда я шла по сцене, чтобы получить аттестат, Симона восторженно аплодировала мне в зале. Она так мною гордилась! И тогда я тоже начала собой гордиться.

В ту же ночь я вытащила аттестат из обложки, сложила в несколько раз и использовала как закладку в «Долине кукол»[7].

Симона: Когда провалился мой первый альбом, компания звукозаписи сразу меня послала, а мой продюсер дал нам пинка с принадлежавшей ему виллы. Я нашла себе работу официантки и перебралась жить к двоюродной сестре в Леймерт-Парк. А Дейзи пришлось вернуться к родителям.

Дейзи: Я просто сложила у Симоны свои вещички и вернулась в родительский дом. Когда я вошла в дверь, мама, куря сигарету, разговаривала по телефону.

– Привет, я вернулась, – сказала я.

– А у нас новый диван, – отозвалась она и продолжила болтать по телефону.

Симона: Вся красота Дейзи – от матери. Жанна была изумительно красива. Помню, я тогда видела ее несколько раз. Огромные глаза, очень пухлые губы. От нее исходила какая-то особая чувственность. Все вокруг вечно говорили, что Дейзи – просто вылитая мать. Да, они были похожи, но я-то знала, что Дейзи об этом лучше даже не заикаться.

Однажды я обмолвилась ей:

– У тебя очень красивая мама.

– Ну да, красивая, – отмахнулась Дейзи. – И больше ничего.

Дейзи: Когда нас выперли из дома, где мы жили с Симоной, я впервые отчетливо поняла, что как-то негоже плыть по течению и сидеть на шее у других людей. Мне было тогда семнадцать, если не ошибаюсь. И именно тогда я впервые задумалась, а есть ли у меня вообще в жизни какая-то цель.

Симона: Иногда, когда Дейзи бывала у меня дома, она принимала душ или мыла посуду. И я слышала, как она поет что-нибудь из песен Джонни Кэша или Дженис Джоплин. Особенно любила петь ее «Мерседес-Бенц». У Дейзи это выходило лучше, чем у кого-либо. Можете себе представить! Я лезла из кожи, пытаясь получить новый контракт на звукозапись: постоянно брала уроки вокала, реально над этим работала – и рядом Дейзи, у которой все это получалось легче легкого. Я прям готова была ее за это возненавидеть! Вот только Дейзи возненавидеть не так-то просто.

Дейзи: Одно из моих излюбленных воспоминаний… Мы с Симоной едем по Ла-Сиенега – кажется, в «бээмвэшке», что у меня тогда была. Теперь там отбабахали огромный торговый центр – а в ту пору там находилась знаменитая студия звукозаписи The Record Plant. Не знаю, куда мы тогда направлялись – может быть, в Jan’s перехватить по сэндвичу. Но точно помню, что слушали мы альбом Кэрол Кинг «Гобелен». И помню, зазвучала песня «У тебя есть друг». Мы с Симоной стали очень громко петь, чуть не заглушая саму Кэрол Кинг. И в то же время я внимательно вслушивалась в текст песни. Я глубоко прочувствовала, о чем там говорилось. Эта песня всегда наполняла меня признательностью к моей драгоценной подруге Симоне.

И меня вдруг охватило такое ощущение душевного покоя, приходящего с осознанием того, что в мире есть человек, который готов ради тебя на все, готов сделать ради тебя что угодно. До Симоны у меня еще никогда в жизни такого человека не было. Слушая тогда в машине эту песню, я даже немного прослезилась. Повернулась к Симоне, открыла было рот, чтобы сказать ей об этом, – и она тут же кивнула: «Я тоже».

Симона: Я чувствовала своим долгом заставить Дейзи что-то делать с таким-то голосом. Но Дейзи ничегошеньки не собиралась делать, если у нее не было на то желания.

К тому времени у нее стал проявляться настоящий характер. Когда мы только познакомились, Дейзи была еще очень наивной, так что [усмехается], скажем так: она стала куда жестче.

Дейзи: Я встречалась тогда с двумя парнями, причем один из них был Уайет Стоун из группы The Breeze. Сразу хочу сказать, я вовсе не испытывала к нему таких же чувств, что он ко мне.

Однажды ночью мы курили травку на крыше его апартаментов в Санта-Монике, и Уайет сказал:

– Я так сильно тебя люблю, и мне совсем непонятно, почему ты меня не любишь.

На что я ему ответила:

– Я люблю тебя так, как вообще способна любить кого-либо.

И это было чистой правдой. На тот момент мне действительно не хотелось обнаруживать перед кем-то свою уязвимость. В более юные годы мне уже довелось почувствовать себя слишком слабой и легкоранимой, и больше мне этого точно не хотелось.

И вот той ночью, когда Уайет отправился в постель, мне никак не спалось. И я увидела листок бумаги с текстом песни, что он сочинил, – причем явно написанной обо мне. Там что-то было про рыжую девчонку и упоминались большие кольца в ушах, что я тогда постоянно носила. А еще припев о том, что у меня большое сердце, но в этом сердце нет любви. И я глядела на написанные им слова и думала: «Но это же совсем не так!» Он абсолютно меня не понял! И вот я постояла немного над его творением, подумала, а потом взяла бумагу с ручкой и записала кое-что, пришедшее мне в голову.

Когда он утром встал, я ему сразу сказала:

– Было бы лучше, если бы припев у тебя звучал как-то так:

Уайет тут же схватил ручку, бумагу:

– Давай-ка еще раз!

– Да я так просто, для примера. Сам иди пиши свою чертову песню.

Симона: «Капелька любви» стала самым выдающимся хитом The Breeze. Причем Уайет утверждал, будто все от начала до конца написал сам.

Уайет Стоун (солист группы The Breeze): Что за вопрос? Столько воды утекло. Кто о таком вообще способен помнить!

Дейзи: Это уже становилось для меня обычным делом. Как-то раз я завтракала в Barney’s Beanery с одним парнем, сценаристом-режиссером. А я в ту пору неизменно заказывала себе к завтраку шампанское. Но в то же время я всегда по утрам чувствовала себя усталой, потому что вечно недосыпала. А потому мне требовался кофе. Но, разумеется, я не могла заказать один лишь кофе, потому что была еще «вздернутой» после таблеток, что постоянно принимала. И не могла просто заказать себе шампанского, иначе меня бы сразу вырубило в сон. Представляешь себе проблему? Поэтому я заказывала одновременно и кофе, и шампанское. И в тех местах, где официанты меня знали, я обычно называла это «вверх и вниз». То есть что-то такое, что меня взбодрило бы, и что-нибудь, способное «пригасить». Так вот, тот парень счел, что это очень забавно и прикольно.

– Непременно где-нибудь это использую, – сказал он, записал на салфетке и сунул в карман.

А я подумала: «Какого черта ты решил, что я сама это однажды где-то не использую?»

Но, естественно, это всплыло у него в следующем же фильме.

Так вот оно тогда и было. Во мне все видели лишь вдохновительницу каких-то великих мужских идей и замыслов.

Ну да и черт бы с ним…

На самом деле именно поэтому я и начала писать что-то собственное.

Симона: Я была единственной, кто пытался подвигнуть ее как-то использовать свои таланты. Все остальные норовили лишь подняться сами за ее счет.

Дейзи: Мне было совершенно неинтересно быть чьей-либо музой. Никакая я не муза.

Я сама по себе – и точка, черт возьми!

The Six

Восхождение к популярности

1966–1972

The Six начинали как блюз-рок-группа The Dunne Brothers («Братья Данн»), сложившаяся в середине 1960-х в Питтсбурге, штат Пенсильвания. Билли и Грэма Даннов вырастила мать, Марлен Данн, после того как их отец, Уильям Данн-старший, бросил семью в 1954 году.

Билли Данн (солист группы The Six): Когда отец ушел, мне было семь лет, а Грэму пять. Одно из моих первых воспоминаний детства – это как папа сообщил нам, что переезжает жить в Джорджию. Я спросил, можно ли мне поехать с ним, и он ответил «нет».

Однако он оставил после себя дешевенькую сильвертоновскую[8] электрогитару, и мы с Грэмом чуть не дрались из-за того, кому на ней играть. Мы тогда только и делали, что на ней играли. Никто нас этому не учил, мы сами ее осваивали.

Потом, став постарше, я порой задерживался в школе, крутясь у пианино в классе пения.

В конце концов, когда мне было где-то ближе к пятнадцати, мама скопила денег и купила нам с Грэмом на Рождество подержанный «страт»[9]. Грэму как раз такую гитару и хотелось, а потому я отдал ее брату, сам же остался при «сильвертоне».

Грэм Данн (соло-гитарист группы The Six): Теперь, когда у нас с Билли у каждого имелась своя гитара, мы вместе начали сочинять песни. Мне хотелось играть на «сильвертоновской», но я считал, что для Билли она значит намного больше. Так что взял себе «страт».

Билли: Вот с этого у нас все и пошло.

Грэм: Билли по уши втянулся в написание песен, вовсю сочинял стихи. Все, о чем он был способен тогда говорить, – это Боб Дилан. Мне лично больше по душе был Рой Орбисон. Думаю, мы оба в те годы грезили о славе – хотели сделаться вторыми The Beatles. Хотя что тут говорить – все тогда метили в The Beatles. В первую голову – в The Beatles, а потом в The Rolling Stones.

Билли: Для меня образцами были Дилан и Леннон. И их альбомы «Свободный Боб Дилан» и «Вечер трудного дня». Это нечто… Я был просто… Эти двое стали моими путеводными звездами, моими ориентирами.

В 1967 году братья Данн, музыканты еще очень молодые, пригласили к себе в группу барабанщика Уоррена Родса, бас-гитариста Пита Лавинга и ритм-гитариста Чака Уильямса.

Уоррен Родс (барабанщик группы The Six): Барабанщику без группы просто никак. Совсем не то, что быть гитаристом или певцом, – тут ты никак не можешь выступать сам по себе. И никакая девчонка не скажет тебе: «О Уоррен, дорогой, сыграй для меня партию ударных из «Эй, Джо!»[10]

Так что, разумеется, чел, я хотел быть в группе. Я постоянно слушал и The Who, и The Kinks, и The Yardbirds и иже с ними. Мне хотелось стать как Кит Мун, или как Ринго, или как Митч Митчелл.

Билли: Уоррен мне с самого начала пришелся по душе. Ну, и Пит сразу легко вошел в группу. Он учился с нами в одной школе, был бас-гитаристом в школьной группе, что играла на нашем выпускном. Когда они распались, я предложил ему: «Пит, давай-ка к нам». Он вообще круто играл, всегда готов был зажигать.

А потом к нам добавился и Чак. На несколько лет старше нас, он приехал бог знает из какой дали. Но все же Пит хорошо его знал и поручился за него. Чак выглядел таким подтянутым, видным – квадратный подбородок, блондин и все такое прочее. А когда мы его прослушали, то выяснилось, что ритм-гитарой он владеет даже лучше меня.

Мне всегда хотелось стать солистом рок-группы, и теперь, когда у нас собралась полноценная команда из пяти человек, я вполне мог попытаться воплотить свою мечту.

Грэм: Все мы стали намного лучше играть, причем довольно скоро. То есть теперь мы только тем и занимались, что упражнялись да репетировали.

Уоррен: День за днем, день за днем. Я утром вставал, хватал свои палочки и отправлялся в гараж Билла и Грэма. И если, когда я шел спать, большие пальцы ныли и саднили – значит, день выдался удачным.

Грэм: Так, а чем еще-то нам было заниматься? Подружек ни у кого из нас не было. За исключением разве что Билли. Все девчонки в округе мечтали с ним встречаться! И могу поклясться, он чуть не каждую неделю влюблялся в новую девушку. Он вообще всегда таким был, влюбчивым.

Помню, в начальной школе, во втором классе, он пригласил на свидание свою учительницу. Мама всегда говорила, что он родился юбочником. Частенько шутила, что рано или поздно это его и доконает.

Уоррен: Мы играли на вечеринках по виллам, играли в барах там и сям. Так продолжалось где-то с полгода. Ну, может, чуть больше. Платили нам обычно пивом. Что для несовершеннолетних не так уж и плохо.

Грэм: В те годы мы чаще клубились не в самых первоклассных заведениях. Не раз бывало, что из-за чего-то вспыхивала драка, и ты боялся попасть, так сказать, под перекрестный огонь. Однажды у нас был небольшой гиг в одном дайверском баре, и там мужик за передним столиком явно перебрал и принялся на всех кидаться с кулаками. Я сижу себе, никого не трогаю, играю свои риффы[11] – и вдруг он подступает ко мне!

Дальше все произошло с молниеносной быстротой. Бумс! – и мужик на полу. Билли его вырубил.

У нас один раз такое уже случилось – еще когда мы были детьми. Я шел в ближнюю лавку «Все по пять и десять центов», и какой-то пацан на меня кинулся, пытаясь отобрать пару пятаков. Билли мигом к нам примчался и уложил того на землю.

Уоррен: Мы быстро смекнули, что не стоит плохо говорить о Грэме, если это может услышать Билли. Знаешь, когда мы только начали играть вместе, Грэм не был таким уж классным гитаристом. Помню, как-то раз мы с Питом предложили Билли:

– Может, имеет смысл заменить Грэма?

На что Билли сказал:

– Еще раз это скажете, и мы с Грэмом заменим вас. [Смеется.]

Если честно, мне это даже понравилось. Классный ответ! «Ну и ладно, – подумал я тогда, – не буду и вмешиваться». Меня, кстати, никогда не напрягало то, что Билли с Грэмом считали группу своей собственной. Мне вообще нравилось ощущать себя в ней всего лишь наемным барабанщиком. Я просто играл в свое удовольствие во вполне приличной группе.

Грэм: Мы в ту пору уже достаточно много где играли, чтобы о нас знали в нашем городке. А Билли как раз начал входить в роль солиста. Он, знаешь, так потрясно выглядел! Да мы все, на самом деле, смотрелись офигенно. Мы тогда вообще перестали стричься.

Билли: Я везде и всюду носил джинсы, обожал ремни с большими пряжками.

Уоррен: Грэм с Питом начали тогда носить тесные, в облипочку, футболки. Я говорил им: «Да у вас же соски в них проступают». Но им это казалось крутым.

Билли: И вот нас наняли однажды играть на свадьбе: очень важное в то время для нас предложение. Играть на свадьбе означало, что нас будет слушать, прикинь, по меньшей мере сотня людей. А мне тогда, кажется, было всего еще девятнадцать.

На прослушивании мы представили перед будущими новобрачными свою наилучшую вещь. Это была самая медленная песня из всего, мною написанного, скорее даже похожая на народную, – песня «Уже никогда». До сих пор содрогаюсь при одной мысли об этом. Честное слово! Писал-то я ее про «Кэтонсвилльскую девятку»[12] и прочее в том же духе. Возомнил себя Бобом Диланом! Но тем не менее нас с этой песней утвердили.

И вот где-то на середине нашего выступления на той свадьбе я вижу в зале мужика, уже за полтинник, танцующего с девчонкой, которой едва пробило двадцать, и думаю: «Интересно, а этот чувак вообще понимает, что выглядит как старый потаскун?»

И вдруг до меня доходит, что это мой отец.

Грэм: Папаша оказался там, на этой свадьбе, с девахой примерно нашего возраста. Мне кажется, я понял это раньше Билли. Узнал его по фотографиям, что матушка хранила в обувной коробке у себя под кроватью.

Билли: Я просто не мог поверить своим глазам! К тому моменту он уже лет десять как нас бросил. И вроде предполагалось, что он живет в Джорджии. И вот этот козел топчется прямо напротив нас, посреди танцевального зала, даже не представляя, что на сцене – его сыновья! Он уже так давно нас не видел, что совершенно не узнал. Ни наших лиц, ни голосов – вообще никак!

Когда мы кончили играть, я проводил его взглядом с танцпола. Он даже не посмотрел на нас. Это ж каким надо быть социопатом, чтобы даже не заметить собственных сыновей, когда они прямо у тебя перед глазами! Как вообще такое возможно?

По моему личному опыту, биология все же должна брать свое. Ты видишь перед собой ребенка – и просто знаешь, что это твое дитя, и не можешь его не любить. Именно так это работает.

Грэм: Билли порасспрашивал о нем кое-кого на свадьбе. Выяснилось, что отец живет от нас всего через пару городков. Дружит с семьей невесты, что-то типа того. Билли аж кипел от злости, все повторяя: «Он ведь нас даже не узнал». А я считал, что он как раз, наверное, узнал нас – просто не знал, что нам сказать.

Билли: Не передать, какая берет злость, когда твоему отцу настолько на тебя начхать, что он не хочет с тобой даже поздороваться! Не могу сказать, что я тогда испытывал какую-то жалость к себе. Я не сидел там, стеная: «Ах, почему же он меня не любит?» Это было нечто другое – более глубокое, обобщающее, что ли. Типа: «Вот, оказывается, каким мрачным бывает этот мир. Находятся такие отцы, что не любят своих сыновей».

И вот что я тебе скажу. Для меня это был урок того, чего ну никак не должно быть.

Грэм: Похоже, он все равно был тем еще алконавтом. Так что скатертью дорога.

Билли: Когда свадьба закончилась и все наши стали паковаться, как выяснилось, я выпил слишком много пива… И вот, проходя мимо бара, я увидел такую женщину! [Расплывается в улыбке. ] Она работала официанткой в баре отеля. Восхитительная красотка! Обалденно длинные каштановые волосы – аж до самой талии – и большие карие глаза. А у меня вообще слабость к карим глазам. Помню, на ней тогда было такое голубое мини-платье. Росточка она была совсем небольшого, и мне это тоже понравилось.

И вот я застыл в вестибюле отеля по пути к своему фургону. А она между тем обслуживала за стойкой очередного посетителя. Знаешь, скажу так, что даже просто немного понаблюдав за ней, можно было сразу сказать, что она ни от кого бы не потерпела никаких сальностей.

Камилла Данн (жена Билли Данна): О мой бог, как же он был хорош собой!.. Стройный и вместе с тем мускулистый, что всегда было в моем вкусе. А еще у него потрясающе густые ресницы. И столько уверенности в себе! И широченная улыбка. Когда я увидела его первый раз в вестибюле, то, помнится, подумала: «Почему же мне-то никак не встретится такой парень?»

Билли: Я прямиком двинул к ней, к самой стойке бара. Можешь себе представить: в одной руке гитара, в другой – усилитель. И сказал: «Мисс, мне б хотелось узнать номер вашего телефона. Пожалуйста». Она выпрямилась за кассой, уперев руку в бок. Смешливо так фыркнула и посмотрела на меня искоса. Не помню, что именно она мне ответила, но что-то вроде: «А вдруг вы совсем не в моем вкусе?»

Тогда я пригнулся к барной стойке и сказал:

– Меня зовут Билли Данн. Я – солист группы The Dunne Brothers. И если вы дадите мне свой номерочек, я напишу о вас песню.

Это возымело действие. Не всякую, скажем, женщину проймешь подобным, но на хороших действует однозначно.

Камилла: Вернувшись домой, я сказала маме, что познакомилась кое с кем. И она спросила:

– Он приличный молодой человек?

А я ответила:

– Вот уж этого пока не знаю.

[Усмехается. ] Приличия как-то никогда для меня не были особо важны.

Летом и осенью 1969 года The Dunne Brothers стали получать больше приглашений на выступления в Питтсбурге и окрестных городках.

Грэм: Когда Камилла начала появляться в нашей компании, я, признаюсь, не думал, что она продержится с Биллом намного дольше остальных. Хотя я с самого начала должен был просечь, что она совсем не такая, как другие. В том смысле, что, когда мы встретились с ней в первый раз, она пришла на наш концерт в футболке с Томми Джеймсом. То есть знала толк в хорошей музыке.

Уоррен: Остальные наши ребята, чел, уже вовсю гуляли по девкам. А Билли вдруг начал выпадать из обоймы. Мы все были с девчонками – а он тихо сидел в сторонке, раскуривая косячок и попивая пиво, дабы хоть чем-то себя занять.

Как-то раз я вышел из дамской уборной, застегивая на штанах молнию, а Билли сидел в холле на диване, смотря по телику «Шоу Дика Каветта». Я сказал ему:

– Чувак, пора бы тебе сменить уже эту девушку.

То есть Камилла всем нам, конечно, нравилась. Она была очень привлекательной и умела говорить все без выкрутасов, прямо в лицо, что мне обычно по душе. Но, видишь ли… Ладно, проехали.

Билли: Прежде я не раз влюблялся чуть не до безумия, называя это любовью. Но когда я встретил Камиллу, это было нечто совершенно иное. Знаешь, она… наполнила для меня мир смыслом. Она даже заставила меня чуть больше полюбить самого себя.

Она частенько приходила на наши репетиции, слушала мои новые вещи – и высказывала порой очень дельные замечания. И в ней присутствовало какое-то удивительное спокойствие, как ни у кого другого. У меня было такое чувство, что пока я с ней рядом, то все у меня будет замечательно. Я словно держал путь на Полярную звезду. Знаешь, мне кажется, Камилле была свойственна какая-то врожденная самоудовлетворенность, согласие с самой собой. Она не родилась с какими-то саднящими кожу осколками на плечах, как многие из нас. Про себя я обычно говорю, что родился разбитым и разломанным. А вот она явилась на свет цельной. Отсюда и появилось мое стихотворение «Разбитые отроду».

Камилла. Когда Билли пришел знакомиться с моими родителями, я немного нервничала. Ведь у тебя есть только один шанс, чтобы создать первое впечатление. А уж тем более с моими родителями. Я сама выбирала ему одежду для выхода, вплоть до носков. Заставила его надеть единственный имевшийся у него галстук.

Родителям он понравился. Сказали, что он обаятельный. И все же мама очень беспокоилась, что я готова вверить себя какому-то пареньку из музыкального ансамбля.

Билли: Пит был, похоже, единственным, кто понимал, зачем мне нужна постоянная девушка.

Чак однажды, когда мы распаковывались перед концертом, посоветовал:

– Скажи ей просто, что ты не однолюб. Девчонки обычно это понимают.

[Смеется. ] С Камиллой такое бы не прокатило!

Уоррен: Чак был реально классным парнем. Умел резать правду-матку от души. С виду вроде бы ничего такого примечательного в нем не было, никаких интересных мыслей в себе не носил. Однако он умел внезапно удивить. Именно он открыл для меня Status Quo. До сих пор их все время слушаю.

1 декабря 1969 года Служба воинского учета США провела жеребьевку по дате рождения, чтобы определить порядок призыва на 1970 год. Билли и Грэм Данны, родившиеся в декабре, получили несказанно большие порядковые числа. Уоррен вообще успел выйти из призывного возраста. Пит Лавинг оказался где-то в середине. А вот Чаку Уильямсу, родившемуся в апреле 1949-го, присвоен был тогда номер 2.

Грэм: Чака призвали в армию. Помню, как мы сидели у Чака на кухне, и он сказал нам, что поедет во Вьетнам. Мы с Билли все пытались придумать, как бы его от этого отмазать. А Чак говорил, что он не трус. Последний раз, когда я его видел, мы играли в баре возле универа Дюкейн. И я сказал ему:

– Как отслужишь, сразу возвращайся в группу.

Уоррен: Какое-то время Билли исполнял партии Чака, но потом мы прослышали, что младший брат Пита, Эдди Лавинг, уже неплохо играет на гитаре. И мы пригласили его на прослушивание.

Билли: Чака никто не мог заменить. Но в то время нас все чаще приглашали выступать, а мне не хотелось постоянно играть на ритм-гитаре. Поэтому мы пригласили Эдди. Решили, что он на какое-то время поможет заткнуть брешь.

Эдди Лавинг (ритм-гитарист группы The Six): Я в принципе неплохо со всеми сыгрался, но знаете, скажу я, Билли с Грэмом хотели лишь, чтобы я просто тупо вписывался в ту форму, которую они для меня заготовили. Мол, играй то, делай это.

Грэм: А спустя три-четыре месяца от одного из давних соседей Чака пришла весть.

Билли: Чак погиб в Камбодже. Не пробыл там, кажется, и полугода.

Так вот сидишь иногда и думаешь: а почему это случилось не с тобой? Что в тебе такого особенного, что ты можешь оставаться в безопасности? Все же в мире много малопонятного, лишенного смысла.

В конце 1970 года The Dunne Brothers выступали с концертом в баре «Pint» в Балтиморе, где присутствовал Рик Марс, солист The Winters. Впечатленный их ярким, необузданным звучанием и попросту симпатизируя Билли, он пригласил парней сыграть на разогреве перед его группой в нескольких концертах гастрольного тура в северо-восточных штатах.

Так The Dunne Brothers примкнули к The Winters, быстро оказавшись под влиянием их игры, а также весьма заинтересовавшись клавишницей этой группы Карен Карен.

Карен Карен (клавишница группы The Six): Когда я впервые встретилась с The Dunne Brothers, Грэм спросил:

– Тебя как зовут?

– Карен, – ответила я.

– А фамилия-то?

Но мне показалось, он спросил опять про мое имя, как будто не совсем расслышав. И я ответила:

– Карен.

Тогда он рассмеялся и сказал:

– Карен Карен?

И с тех пор все меня так и звали: «Карен Карен». Полностью меня зовут Карен Сирко – так указывалось на пластинках. Но «Карен Карен» ко мне прилипло накрепко.

Билли: Ко всему тому, что делали на сцене The Winters, Карен добавляла этакий дополнительный слой, как бы придавала их игре насыщенности, большей сочности. И я начал подумывать, а не надо ли и нам чего-нибудь такого же.

Грэм: Мы с Билли начали даже задумываться… что, может, нам нужно не что-то типа того, а что нам нужна сама Карен.

Карен: Я ушла из The Winters, потому что меня уже по горло достало то, что все до единого в группе подумывают со мною переспать. Я-то хотела лишь оставаться музыкантом!

А еще мне понравилась Камилла. Она временами тусила с нами после концертов, когда приезжала повидаться с Билли. Понимаю, почему он хотел, чтобы она была с ним рядом, и почему постоянно созванивался с ней по телефону. От нее исходила какая-то очень хорошая энергия.

Камилла: Когда они отправились в тур с The Winters, я приезжала к каждому их концерту в выходные и тусовалась с ребятами за кулисами. Проведя четыре часа в машине, я добиралась наконец к нужному месту (причем обычно в этих заведениях все кругом было облеплено жвачкой, так что обувь прилипала к полу), называла на входе свое имя, меня провожали в закулисье – и я разом становилась частью всего происходящего.

Стоило мне войти – и тут же Грэм, Эдди и все остальные громко восклицали: «О, Камилла!», – и Билли немедленно устремлялся ко мне, приобнимал. А когда к ним добавилась и Карен… это лишний раз укрепило мой настрой. Вроде как: «Да, мое место здесь».

Грэм: Карен Карен стала для нашей группы просто изумительным пополнением. Все сразу зазвучало как-то лучше. К тому же она была красавицей! В смысле, в дополнение к своему таланту. Мне всегда казалось, что она немного похожа на актрису Эли Макгроу.

Карен: Когда я говорила, что ребята из The Dunne Brothers не пытались узнать меня поближе, это совсем не относилось к Грэму Данну. Впрочем, я понимала, что нравлюсь ему в равной степени и из-за моей внешности, и из-за таланта, так что его внимание меня не сильно напрягало. На самом деле это было даже очень мило. К тому же Грэм был очень сексапильным парнем, особенно тогда, в семидесятых.

Мне вообще всегда было непонятно, почему все говорили: «Билли – секс-символ поколения». Ну да, у него были темные волосы, темные глаза и высокие скулы. Но мужчины в моем лично вкусе – не такие красавчики. Мне нравится, когда они выглядят немножко брутально, но в душе очень добрые и нежные. Грэм как раз таким и был. С широкими плечами, волосатой грудью, с взлохмаченными каштановыми волосами. Он был симпатичным – и в то же время внешне грубоватым.

Хотя не могу не признать: Билли знал толк в том, как надо носить джинсы.

Билли: Карен оказалась просто классным музыкантом. И этим все сказано. Я всегда говорю, что мне неважно, кто ты – мужчина или женщина, белый или черный, гей или гетеросексуал, или хоть кто угодно. Если ты хорошо играешь – значит, играешь хорошо. Музыка в этом смысле отлично всех уравнивает.

Карен: Мужчины часто думают, будто заслуживают почетной таблички за то, что обращаются с женщинами как с людьми.

Уоррен: Примерно в ту пору Билли начал попивать немножко больше меры. Гудел вроде бы со всеми на равных – но когда все расходились кто куда с девчонками, которых только что подцепили, Билли оставался пить дальше. Хотя по утрам он всегда выглядел как огурчик, а мы все были как очумелые. За исключением разве что Пита. В Бостоне он встретил свою любовь, Дженни, и теперь постоянно переговаривался с ней по телефону.

Грэм: Чем бы Билли ни занимался, он все в своей жизни делает на пределе возможного. Крепко любит, крепко пьет. Даже то, как он тратит деньги – они будто дыру у него в кармане прожигают! И это было, кстати, одной из причин того, почему в отношении Камиллы я посоветовал ему все же не торопиться.

Билли: Камилла иногда куда-то выбиралась вместе с нами, но большей частью ждала меня дома. Она по-прежнему жила с родителями, и я каждый вечер непременно звонил ей с дороги.

Камилла: Когда у него не оказывалось десятицентовика, чтобы позвонить, то он звонил за счет абонента, а когда я брала трубку, быстрым речитативом говорил: «Билли Данн любит Камиллу Мартинес!» – после чего сразу сбрасывал звонок, пока не включился счетчик. [Смеется. ] Мама всякий раз недоуменно закатывала глаза, а мне это казалось очень трогательным.

Карен: Спустя несколько недель после того, как я влилась в их группу, я решительно заявила ребятам:

– Нам нужно новое название.

The Dunne Brothers уже никак нам не подходило.

Эдди: Я давно уже говорил, что нужно новое название.

Билли: С этим названием нас узнавали, у нас было много поклонников. И мне совершенно не хотелось его менять.

Уоррен: Нам никак было не решить, как себя назвать. Кто-то даже, кажется, предложил The Dipsticks. А мне, например, хотелось называться Shaggin’[13].

Эдди: Наконец Пит сказал:

– Шестерым очень трудно сойтись на чем-то одном.

И тут меня осенило:

– А как вам насчет «шестеро» – The Six?

Карен: Мне позвонил один концертный менеджер из Филадельфии, откуда я родом. Сказал, что The Winters отказались участвовать в местном фестивале. И поинтересовался, не хотим ли мы без них сыграть там.

– Еще как хотим! – ответила я. – Только вот называемся мы теперь не The Dunne Brothers.

– И как вас указать на флайере? – уточнил он.

– Пока точно не знаю, но мы вшестером однозначно к вам закатимся.

И мне очень понравилось, как это прозвучало: «вшестером» – The Six.

Уоррен: Прелесть такого названия отчасти заключалась в том, что оно звучало почти как The Sex. Но не припомню, чтобы кто-то из нас когда-то заикался на эту тему. Это было настолько очевидно, что не было надобности как-то заострять на ней внимание.

Карен: Мне и в голову не приходило, что это может звучать как что-то еще.

Билли: The Sex? Да ну! Не, ничего подобного там не звучало.

Грэм: На слух оно воспринималось как seх. По большей части – да.

Билли: В Филадельфии мы тогда впервые выступили как The Six – и сразу же получили предложение дать в городе еще один концерт. А еще один – в Гаррисберге, другой – в Аллентауне. А еще нас пригласили играть в новогоднюю ночь в одном знакомом баре в Хартфорде.

Зарабатывали мы тогда не слишком много. Но я готов был потратить последний доллар, чтобы, пока я дома, сводить куда-нибудь Камиллу. Мы частенько ходили в пиццерию в нескольких кварталах от дома ее предков, а иногда я занимал денег у Грэма или Уоррена, чтобы пригласить ее в местечко получше. Она всякий раз говорила, чтобы я заканчивал с этой ерундой.

– Если бы мне хотелось быть рядом с богачом, я бы не дала свой номер телефона какому-то певцу на свадьбе.

Камилла: Билли обладал удивительной харизмой. И я купилась на это. Я всегда была к такому слаба. Этот его задумчивый, чарующий взгляд, способный растопить душу. Большинство моих подружек выискивали себе парней, что в состоянии преподнести богатое кольцо. А я всегда ждала человека удивительного… способного заворожить.

Грэм: Году в семьдесят первом мы подписались сразу на несколько концертов в Нью-Йорке.

Эдди: Нью-Йорк – это… Это когда начинаешь понимать, что ты что-то все-таки да значишь.

Грэм: Как-то вечером мы играли в баре отеля Bowery, а рядом на улице покуривал сигарету знакомый чувак по имени Род Рейес.

Род Рейес (менеджер группы The Six): Билли Данн был настоящей рок-звездой. Это было сразу по нему видно. Исключительно самоуверенный, он всегда отлично знал, на кого именно в толпе играть, и его песни неизменно заводили аудиторию.

Такая харизматичность – вообще особое качество, присущее лишь исключительным людям. Возьмите, к примеру, девять человек и Мика Джаггера, выставьте их шеренгой – и любой человек, в жизни не слышавший о The Rolling Stones, тут же ткнет пальцем в Мика и скажет: «Вот этот – рок-звезда».

Вот и у Билли такое было. Да и вообще играла группа классно.

Билли: Когда Род подошел к нам после концерта в Wreckage… Это стало для нас поворотным моментом.

Род: Когда я начал работать с их группой, у меня сразу появились кое-какие соображения. Некоторые из них были восприняты хорошо, некоторые… скажем, не очень.

Грэм: Род сказал, что мне следует наполовину урезать свои гитарные соло. Дескать, они интересны лишь тем, кто тащится от самой техники игры на гитаре, а для всех остальных это одна скука.

– Зачем же мне играть для тех, кому плевать на хорошую игру? – не понял я.

– Если хочешь стать мегапопулярным, – сказал Род, – ты должен выкладываться для всех.

Билли: Род мне посоветовал, чтобы я перестал сочинять песни о том, чего я знать не знаю.

– Не надо заново изобретать колесо, – сказал он. – Пиши о своей девушке.

О своей девушке? Легко!

Это был лучший совет во всей моей карьере.

Карен: Мне Род посоветовал носить блузы с глубоким вырезом, а я ему ответила типа: «Ага, мечтай!» На этом все и кончилось.

Эдди: Род начал организовывать для нас концерты по всему Восточному побережью. От Флориды до Канады.

Уоррен: Вот я сейчас скажу тебе, когда для рок-музыканта самая приятная, самая излюбленная пора. Все думают – когда ты уже на самом верху. Ан нет! Вовсе не так. Это когда ты живешь под напряжением и весь кипишь ожиданиями. Классно, когда все видят, что ты куда-то целеустремленно мчишься, что у тебя немерено потенциала и масса перспектив. Потенциал и перспектива – это вообще офигенный драйв!

Грэм: Чем дольше мы мотались по гастролям, тем необузданнее становились. А Билли был не совсем, знаешь… Видишь ли, Билли любил внимание. Особенно со стороны женщин. Впрочем – по крайней мере, на тот момент, – этим все и заканчивалось. Всего лишь вниманием.

Билли: Мне нелегко было держаться равновесия, этакой золотой середины. Любить кого-то, оставшегося далеко дома – и разъезжать по гастролям. Девчонки постоянно пробирались за кулисы, причем познакомиться они желали именно со мной. И я был… я не знал, какими у нас должны быть отношения.

Камилла: Между нами с Билли стали вспыхивать ссоры. Теперь я понимаю, что тогда я добивалась чего-то неосуществимого. Мне хотелось встречаться с рок-звездой – и в то же время я желала, чтобы он в любой момент был для меня в пределах доступа. И ужасно бесилась, когда он не мог делать то, что мне хотелось. Что ж, я была еще молода. Равно как и он.

Порой размолвки заходили так далеко, что мы не разговаривали по несколько дней. А потом кто-нибудь из нас звонил другому, просил прощения – и все между нами возвращалось в прежнее русло. Я любила его и знала, что он тоже меня любит. Хотя это было далеко не просто. Но, как частенько напоминала мне мама: «То, что легко, тебя никогда не привлекало».

Грэм: Как-то вечером мы с Билли были еще у себя дома и грузились в фургончик, собираясь то ли в Кентукки, то ли в Теннесси, то ли еще куда. Камилла пришла нас проводить. И когда Род подъехал к нашему фургону, Билли стал с ней прощаться.

Он отвел волосы с лица Камиллы и приник губами к ее лбу. Помню, он даже и не поцеловал-то ее толком, лишь прижался ко лбу губами. И я тогда подумал про себя: «А я ведь никогда и никем еще так не дорожил».

Билли: Я написал в честь Камиллы свою «Сеньору», и, скажу тебе, публике эта песня очень пришлась по душе. Довольно скоро даже на самых крупных наших концертах народ вставал с мест, принимаясь танцевать и подпевать нам.

Камилла: У меня как-то не хватило духу сказать ему, что формально я все-таки еще «сеньорита». В смысле, не это было главное. К тому же стоило мне один раз ее услышать…

Мне она понравилась. Я очень полюбила эту песню.

Билли: Мы тогда сделали демозапись «Сеньоры» и «Когда на тебя светит солнце».

Род: Фактически все мои контакты на ту пору были в Лос-Анджелесе. И я сказал группе… Было это, если не ошибаюсь, году в семьдесят втором… Я сказал им:

– Надо нам, ребята, двигать на Запад.

Эдди: Все самое клёвое творилось именно в Калифорнии.

Билли: Я лишь подумал: «Что-то сидит во мне такое, что неудержимо тянет туда».

Уоррен: Я готов был махнуть хоть сразу. Сказал:

– Дык, грузимся тогда в фургон!

Билли: Я пошел к Камилле, в дом ее родителей, сел к ней на край постели.

– Хочешь отправиться с нами?

– А что я там буду делать? – спросила она.

– Не знаю.

– Ты хочешь, чтобы я просто повсюду болталась за тобой?

– Можно и так сказать.

Она выждала мгновение, потом ответила:

– Нет, спасибо.

Тогда я спросил ее, останемся ли мы с ней вместе.

– А ты сюда вернешься? – уточнила она.

И я ответил, что не знаю.

– Тогда нет, – ответила Камилла.

То есть дала мне отставку.

Камилла: Я была очень зла тогда. Оттого, что он уезжает. И вспылила. Я не знала, как реагировать на его слова.

Карен: Камилла позвонила мне перед самым нашим отъездом. Сказала, что она порвала с Билли.

– Мне казалось, ты его любишь, – заметила я.

– Но он даже не попытался меня убедить! – вскричала она.

– Если ты его любишь, надо было сказать ему об этом.

– Это ведь он уезжает! – возразила она. – Это он должен как-то улаживать ситуацию.

Камилла: Любовь и гордость – вещи разные.

Билли: А что я мог поделать? Она не пожелала со мной ехать, а я… я просто не мог остаться.

Грэм: И вот мы сложили вещички, сказали маме «до свиданья». Она тогда уже вышла замуж за почтальона. То есть я знал, что его зовут Дейв, но до самой его смерти так и называл его почтальоном. Он ведь доставлял к ней в офис почту. Что тут скажешь – почтальон.

В общем, оставили мы матушку с ее почтальоном и забрались в фургон.

Карен: Мы давали концерты на всем нашем пути от Пенсильвании до Калифорнии.

Билли: Камилла сделала свой выбор, и с досады я постоянно думал: «Ну и ладно, буду, значит, один. Посмотрим, как ей это понравится».

Грэм: Билли прямо с катушек съехал в той поездке.

Род: Надо сказать, вовсе не женщин я опасался тогда в отношении Билли. Хотя и женщин рядом было предостаточно. Но Билли настолько нажирался в хлам после каждого концерта, что к следующему вечеру я его будил самыми настоящими пощечинами – в такой он бывал отключке.

Камилла: Мне было тошно без него. Я злилась на себя, кусала локти. И так каждый день. По утрам просыпалась в слезах. Мама все говорила, чтобы я поехала за ним. Чтобы вернула наши отношения. Но мне казалось, уже слишком поздно было все исправить. Он двинулся по жизни без меня. Он стремился воплотить свои мечты. Чего, собственно, и следовало ожидать.

Уоррен: Когда мы прибыли в Лос-Анджелес, Род разместил нас в нескольких номерах отеля Hyatt House.

Грег МакГиннесс (бывший консьерж отеля Continental Hyatt House): О чел, я бы мог сказать, что, разумеется, помню, как к нам заселились The Six и как они у нас весело проживали. Но я этого не припомню. Тогда столько всего вокруг происходило, столько разных групп у нас перебывало, что и не уследишь. Помню, позднее я встречался с Билли Данном и Уорреном Родсом, но тот момент – их первый к нам приезд – как-то в памяти не отложился.

Уоррен: Род обзвонил своих людей, и мы стали давать более масштабные концерты.

Эдди: Лос-Анджелес был для нас просто улёт! Куда ни глянешь – везде народ, любивший играть музыку, любивший погудеть-повеселиться. Я даже подумал: «Какого черта мы сюда раньше не приехали?!» Девчонки там были раскрасавицы, бухло – дешевое.

Билли: Мы дали сразу несколько гигов недалеко от Голливуда. В Whisky, в Roxy, в P. J’s. Я как раз написал тогда новую песню «Вдали от тебя» о том, как сильно тоскую по Камилле, как далеко я от нее.

Когда мы попали на бульвар Сансет-Стрип, казалось, будто мы действительно очутились наконец на своем настоящем месте.

Грэм: Все мы стали гораздо лучше одеваться. В Лос-Анджелесе хочешь не хочешь, а приходилось реально подниматься над собой. Я начал там носить рубашки с застегнутыми лишь наполовину пуговицами. Мне казалось, это чертовски сексуально.

Билли: Примерно тогда я не на шутку прикипел к… Как это нынче называют? К «канадскому смокингу»? Я носил джинсы и рубашку из денима буквально каждый божий день.

Карен: Мне казалось, что когда я одета в мини-юбку с сапогами или во что-то в том же духе, то не могу полностью сосредоточиться на игре. То есть мне нравилось, как я в этом выгляжу, но все же чаще всего я носила джинсы с высокой талией и водолазку.

Грэм: Карен в этих своих водолазках была просто безумно сексуальна!

Род: Когда ребята начали притягивать к себе достойное внимание публики, я организовал им концертик в ночном клубе Troubadour в Западном Голливуде.

Грэм: «Вдали от тебя» была песня суперская. И сразу ощущалось, что Билли ее глубоко прочувствовал. Билли вообще никогда не умел прикидываться. Когда он страдал от боли или исполнялся радостью – это невозможно было не понять.

В ночь, когда мы выступали в Troubadour, я посмотрел на Карен – она вся была поглощена игрой. Потом посмотрел на Билли – тот пел, изливая свою душу. И я подумал: «Блин, это наш лучший гиг!»

Род: В какой-то момент в конце зала я увидел Тедди Прайса. Тот стоял и с интересом слушал. Мне еще не довелось с ним познакомиться, но я знал, что он продюсер, сотрудничающий со звукозаписывающей компанией Runner Records. У нас с ним даже было несколько общих друзей. После концерта он подошел поближе, отыскал меня и сказал:

– Мой помощник слышал ваших ребят в P. J.’s. Я обещал сходить послушать.

Билли: Мы спускаемся со сцены, и Род подводит к нам нереально высокого и тучного дядьку в очень приличном костюме и говорит:

– Билли, хочу познакомить тебя с Тедди Прайсом.

И первое, что говорит мне Тедди (а ты, может быть, помнишь, что у него был очень сильный аристократический британский акцент):

– У вас чертовски талантливо выходит писать об этой девушке.

Карен: Тогда Билли вел себя как пес, который находит себе хозяина. Билли так хотелось угодить Прайсу, так хотелось получить контракт на звукозапись. У него едва слюни не капали от этого желания.

Уоррен: Тедди Прайс был страшен на лицо как смертный грех. С такой физиономией, которую лишь родная мама способна любить. [Смеется. ] Я, конечно, сгущаю краски. Но все равно он был ужасен. Но что мне нравилось – что сам он, похоже, вообще не парился этим вопросом.

Карен: Вот оно – счастье родиться мужчиной. Отвратная наружность для тебя – еще не приговор.

Билли: Я пожал Тедди руку, и он поинтересовался, есть ли у меня еще такие же замечательные песни, как те, что он только что слышал.

– Да, сэр, – кивнул я.

– И каким вы видите будущее своей группы через пять лет? Или, скажем, через десять?

– Мы станем лучшей в мире группой, – не раздумывая ответил я.

Уоррен: В ту ночь я впервые оставил свой автограф на титьках. Подходит ко мне одна деваха, расстегивает блузку и говорит такая: «Подпиши!» Ну, я прямо на ней и расписался. Знаешь, скажу я тебе, такое запоминается на всю жизнь.

Уже на следующей неделе Тедди навестил музыкантов на их репетиционной площадке в долине Сан-Фернандо и прослушал семь специально подготовленных для этой встречи песен. Вскоре после этого группу пригласили в офис компании Runner Records, представили главному ее руководителю Ричу Палентино и предложили подписать контракт на запись и распространение композиций. Тедди Прайс лично выступал продюсером их альбома.

Грэм: Где-то около четырех часов дня мы подписали контракт, и как сейчас помню: выходим мы на бульвар Сансет, всей шестеркой, солнце сразу бьет по глазам, и впервые чувствуем, как Лос-Анджелес широко раскрывает для тебя объятия: «Вливайся, детка!»

Несколько лет назад я увидел на одном пацане футболку с надписью: «На мне темные очки, потому что мое будущее слишком ослепляет». И я подумал тогда, что тот мелкий грызёныш, что ее носил, и понятия не имеет, о чем там говорится. Он никогда не стоял на бульваре Сансет – так, чтобы солнце слепило глаза, чтобы рядом с тобой были пять твоих лучших друзей, а в заднем кармане лежал контракт на запись первого альбома.

Билли: Вечером вся наша компания отмечала это знаменательное событие в Rainbow, а я ушел из заведения и дошагал до ближайшего уличного телефона-автомата. Только представь: ты достиг, казалось бы, самой дикой своей мечты – и чувствуешь внутри себя пустоту. Все это ничего для меня не значило, пока я не разделю это с Камиллой. И вот я позвонил ей.

Когда послышались гудки, сердце у меня заколотилось как бешеное. Я пощупал пульс – он бился неимоверно сильно. Но когда Камилла сняла трубку, возникло ощущение, будто я опустился в постель после долгого, трудного дня. Даже просто услышав ее голос, я сразу почувствовал себя намного лучше и спокойнее.

– Я тоскую по тебе, – сказал я. – Мне кажется, я не могу без тебя жить.

– Я тоже по тебе тоскую, – отозвалась она.

– Зачем мы это делаем? Ведь нам с тобою предназначено быть вместе.

– Да, я знаю, – ответила она.

Мы оба помолчали, и я спросил:

– Будь у меня контракт на звукозапись, ты бы вышла за меня замуж?

– Что? – встрепенулась она.

Камилла: Окажись это правдой, я бы ужасно обрадовалась за него. Ведь он столько работал ради этого!

Билли: Я спросил ее снова:

– Если бы у меня был контракт на запись альбома, ты бы вышла за меня замуж?

– Ты подписал контракт?! – вскрикнула она.

Вот именно в тот момент я и осознал до конца, что Камилла – моя вторая половина, моя подруга сердца. Новость о контракте на запись моего альбома взволновала ее куда сильнее, чем нечто другое.

– Ты не ответила на мой вопрос, – напомнил я.

– Так ты подписал контракт? Да или нет?

– Ты выйдешь за меня? Да или нет?

Долгое мгновение Камилла ничего не отвечала, потом тихо произнесла:

– Да.

И тогда я тоже ей ответил:

– Да.

Тут она от радости завопила, заулюлюкала.

– Езжай ко мне сюда, милая, – сказал я. – Давай поженимся.