Читать онлайн Говорящий от Имени Мертвых. Возвращение Эндера бесплатно

Пролог

В 1830 году, после образования Конгресса Звездных Путей, автоматический космический корабль-разведчик послал по ансиблу очередное сообщение: «Исследованная планета соответствует параметрам, допускающим человеческое существование».

Ближайшей густо населенной всеми типами жизни планетой оказалась Байа; и Конгресс Звездных Путей даровал ей лицензию на изучение новой планеты.

Таким образом первыми людьми, увидевшими новый мир, были португальцы по языку, бразильцы по культуре, католики по вероисповеданию. В 1886 году они высадились из шаттлов, благословили друг друга, и назвали планету старинным португальским именем Луситания. Они приступили к каталогизации флоры и фауны планеты. Пять дней спустя выяснилось, что маленькие, обитающие в лесах животные, названные ими порквинхи – свинобразные, вовсе не являются животными.

Впервые со времен ксеноцида баггеров монстром-Эндером, люди обнаружили иную форму разумной жизни. Свиноподобные пользовались примитивными технологиями, но использовали орудия труда, строили дома, имели свой язык общения. «Бог дает нам еще один шанс», – провозгласил архикардинал Байи. «Мы должны искупить уничтожение баггеров».

Члены Конгресса Звездных Путей поклонялись разным богам, или отвергали их совсем, но они поддержали призыв архикардинала.

Луситания будет колонизирована Байей с благословения католичества, как того требовали традиции. Но колония не должна расширяться за пределы установленной территории и превышать предельный уровень населенности. Так колония была вынуждена руководствоваться прежде всего одной заповедью:

«Свиноподобные не должны выродиться».

Глава 1

Пайпо

Поскольку мы не совсем освоились с мыслью, что люди из соседней деревни являются такими же людьми, как и мы, это стало главным предположением, для подтверждения которого мы всегда должны выглядеть дружески настроенными, созидающими создателями, происходящими от другой эволюционной ветви, и видящими не зверей, а братьев, не конкурентов, а соратников, идущих одной дорогой к храму мудрости.

По крайней мере, я именно так понимаю ситуацию, или стремлюсь ее понять. Разница между ременами и ваэлзами не в видимых отличиях, а в том, что вкладываем мы, выделяя эти отличия. Если мы заявляем: данная разновидность разума – это ремены, это не означает, что ОНИ в преддверии моральной зрелости. Это свидетельствует о нашей зрелости.

Демосфен. Послание к Фрамлингам.

***

Рутер был одновременно самым трудно понимаемым и самым полезным порквинхом. Он всегда был на месте, когда бы Пайпо не посещал поляну. Он блестяще бы ответил на все вопросы, которые закон запрещал Пайпо задавать открыто. Пайпо слишком сильно зависел от него. Возможно, хотя Рутер резвился и играл, как беспечный ребенок, он тоже наблюдал, прощупывал, экспериментировал. Пайпо всегда опасался ловушек Рутера.

Мгновение назад Рутер блеснул между деревьями, цепляясь за кору ороговевшими лапками на лодыжках и внутри бедер. На руках он носил две палочки – Отцовские Палки, так они их называли – при лазании по деревьям он ударял ими по стволам в неотразимой, своеобразной манере.

Из бревенчатого дома с шумом вышел Мандачува. Он обратился к Рутеру на языке майл, а затем на португальском. «P'ra baixo, bicho!» Услышав его португальское красноречие, несколько свиноподобных, сидевших неподалеку, одобрительно потерлись бедрами. Это произвело свистящий шум, и Мандачува слегка подпрыгнул от удовольствия под раздавшиеся «аплодисменты».

В этот же момент Рутер отклонился назад. Казалось, он вот-вот упадет.

Затем он щелкнул руками и, наконец, приземлился на ноги, проскакав на одной ноге, но не споткнулся.

– Прямо как акробат, – сказал Пайпо.

Рутер с важным видом посмотрел на него. Это была его манера подражать людям. Скорее всего он насмехался, поскольку его плоская перевернутая морда выглядела решительно свиной… Не удивительно, почему пришельцы прозвали их «свиноподобные». Первые представители Созвездия Ста Миров положили начало этому прозвищу в сообщениях, посланных в '86 году; не стерлось это прозвище и впоследствии, когда 1925 г. образовалось население Луситании. Зенологи, разбросанные по всем уголкам Созвездия Ста Миров, писали о них «Аборигены Луситании», хотя Пайпо точно знал, что это всего-навсего профессиональное благородство. За рамками школьных учебников зенологи тоже называли их свиньями. Пайпо же звал их – порквинхи, но не только из-за их вида. До настоящего времени они именовали сами себя «малые некто». Однако, благородно это или нет, никто не оспаривая этого мнения…

В такие моменты Рутер выглядел как боров, стоящий на задних лапах.

– Акробат, – повторил Рутер, пробуя воспроизвести новое слово. – Что такого я сделал? Вы называете так людей, которые проделывают те же вещи?

Значит эти люди занимаются этим как работой?

Пайпо многозначительно замолчал, улыбка застыла на губах. Закон строго запрещал распространять информацию о человеческой жизни, чтобы не загрязнять культуру свиноподобных. До сих пор Рутер стремился выжать весь смысл до капли из всего, что говорил Пайпо. Сегодня, хотя в этом некого винить, Пайпо допустил маленькую оплошность, приоткрывшую завесу над жизнью людей. Сейчас он чувствовал себя очень естественно среди порквинхов, поэтому говорил непринужденно… Всегдашний страх. Я оказался не на высоте в этой постоянной игре по выкачиванию информации, хотя старался ничего не дать. Мой молчаливый сын Лайбо уже превзошел меня по осторожности в общении, а ведь он совсем недавно отдан мне в ученики.

Сколько же времени прошло с момента его тринадцатилетия? – четыре месяца…

– Мне бы хотелось иметь на ногах такие же лапки, как у тебя, – сказал Пайпо. – А то кора деревьев обдирает кожу.

– Вы будете стыдиться их. – Рутер застыл в ожидающей позе. Пайпо подумал, что это, наверное, их манера показать легкую встревоженность, или невербальный призыв к другим порквинхам быть внимательными и осторожными.

Возможно, это было выражение крайнего ужаса, но Пайпо никогда не видел, чтобы порквинх хоть раз испытал состояние страха.

В любом случае Пайпо постарался успокоить его.

– Не волнуйся, я слишком стар и слаб, чтобы лазить по деревьям. Я оставлю эту забаву молодым.

Утешение сработало, тело Рутера снова обрело подвижность. – Я люблю лазить по деревьям. Можно увидеть все сразу. – Рутер встал перед Пайпо и начал разглядывать его лицо. – Можно ли поймать зверька, бегущего по траве, не касаясь земли? Мне не верят, когда я говорю, что видел это.

Еще одна ловушка. Что Пайпо, зенолог, можешь ли ты унизить этого представителя малоизвестного мира? Останешься ли ты верен предписанию законов Конгресса Звездных Путей в этой встрече? За всю историю был один подобный прецедент – найдена чуждая человечеству цивилизация – это были баггеры, три тысячи лет тому назад, но контакт с человеком погубил их.

Печальный пример послужил уроком. Конгресс Звездных Путей принял противоположную стратегию: минимум информации, минимум контактов.

Рутер понял колебания Пайпо, его тревожное молчание.

– Вы никогда нам ничего не расскажите, – сказал он. – Вы наблюдаете за нами и излучаете нас, но никогда не позволите нам пройти через забор в вашу деревню, наблюдать и изучать вас.

Пайпо постарался ответить как можно честнее, хотя важнее было быть более осторожным, чем честным.

– Если вы изучали нас так мало, а мы узнали о вас много, то почему же ты одинаково свободно говоришь на старке и португальском, когда я с трудом владею вашим языком?

– Мы знаем лишь поверхностно. – Рутер наклонился, описал ягодицами круг, и повернулся к Пайпо спиной. – Возвращайся к себе за ограду.

Пайпо сразу поднялся. Неподалеку Лайбо в окружении трех порквинхов пытался освоить плетение крыши из сухих веток мендоры. Он увидел Пайпо и уже через минуту был рядом с ним, готовый идти. Пайпо молча повел его; с тех пор как порквинхи обнаружили редкие способности к языкам, они никогда не обсуждали по дороге, что им удалось узнать за день.

Дорога к дому заняла полчаса. Дождь не на шутку разошелся, когда они вошли в калитку и пошли вдоль фасада к станции зенадоров. Зенадор?

Взглянув на маленькую табличку, Пайпо задумался. На ней слово «зенолог» было написано на старке. Так именуюсь я, по крайней мере для других жителей Ста Миров. Но португальский титул «зенадор» оказался более легким при общении, поэтому в Луситании никто не использовал слово «зенолог», даже если разговор шел на старке. Так происходит изменение языков, подумал Пайпо. Если бы не было необходимости в ансибле, обеспечивающем мгновенную передачу информации во все точки Ста Миров, мы вряд ли бы могли сохранить общий язык. Межзвездные путешествия очень редки и медленны. Старк за столетие породил десять тысяч наречий и диалектов. Было бы интересно составить компьютерный прогноз лингвистических модернизаций Луситании, если старк будет и дальше поглощать и разрушать португальский.

– Отец, – сказал Лайбо.

Только теперь Пайпо заметил, что они остановились в десяти метрах от станции… Отклонения. Лучшие периоды моих исследований и творчества – это отклонения, соприкосновение с областями, выходящими за рамки моего опыта.

Я думаю, потому что они постоянно заставляют меня понимать и узнавать что-то новое. Наука зенология основана на куда больших фантасмагориях, чем Материнская Церковь…

Его прикосновения было достаточно, чтобы открыть дверь. Пайпо знал, как пройдет вечер, и вошел в дом, чтобы начать его. Несколько часов они с сыном проведут за терминалами, составляя отчет о сегодняшнем контакте.

Затем Пайпо прочтет отчет сына, а Лайбо – рапорт Пайпо, и если оба останутся довольны, Пайпо составит краткое резюме и заложит все в компьютер. Наконец, компьютер преобразует информацию в коды ансибла и разошлет другим зенологам Ста Миров.

Более тысячи ученых, посвятивших себя целиком изучению единственной чуждой нам цивилизации, располагают лишь той информацией, которую собираем мы с Лайбо. И только маленькие спутники могут кое-что дополнить об этой древесной разновидности жизни. В этом и заключается сведение вторжения на чужую территорию до минимума.

Но когда Пайпо зашел внутрь станции, он сразу понял, что вечер не трудной, но кропотливой, работы приобретает новый поворот. На станции, в одежде монашки, его ожидала донна Криста.

– Кто-нибудь из младших что-то натворил в школе?

– Нет, нет, – сказала донна Криста. – С вашими детьми все в порядке, за исключением, наверное, этого, который еще слишком молод, чтобы работать лаборантом у вас, вне школы.

Лайбо ничего не сказал. Очень мудрое решение, подумалось Пайпо. Донна Криста была блестящей, интересной, возможно, даже красивой молодой женщиной. Но она была основоположницей и главной настоятельницей Ордена Филхос да Менте де Кристо, «Дети, разделяющие Учение Христа». Но красота ее заметно убавлялась, когда она была вне себя от чужой глупости и невежества. Поразительно, сколько спокойных, интеллигентных людей из-за своей глупости и невежества становились объектом ее постоянных насмешек.

Молчание, Лайбо, только политика молчания принесет тебе пользу.

– Я здесь не из-за ваших детей, – произнесла донна Криста. – Я по поводу Новинхи.

Донна Криста могла и не упоминать последнее имя. Только восемь лет назад прекратилась вспышка этой ужасной десколады. Чума грозила выйти за пределы колонии, прежде чем найдется способ остановить ее. Лекарство было найдено двумя зенобиологами. Густо и Гайдой, отцом и матерью Новинхи. По трагической случайности люди, знающие как победить болезнь, не могли спасти себя, оказалось слишком поздно. Это были последние жертвы десколады.

Пайпо отчетливо вспомнил маленькую девочку Новинху, держащуюся за руку мэра Боскуинхи. Епископ Перегрино самолично вел похоронную мессу. Нет – не держась за руку мэра. Образ похорон вновь появился в мозгу, а вместе с ним нахлынули и все прежние чувства. Как она понимает происходящее, что чувствует? Помниться, он задавал себе этот вопрос тогда. Похороны родителей, она – единственная из всей семьи оставшаяся в живых, однако, везде она видела радость на лицах жителей колонии. Понимала ли эта кроха, что наша радость и есть лучшая дань памяти ее родителям? Они боролись и победили, даровали нам спасение на закате своих дней; и мы все собрались, чтобы отпраздновать величайшую победу, которую они одержали для всех нас.

Но для тебя, Новинха, это была смерть родителей, так как твои братья умерли раньше. Пять сотен смертей и более сотни месс по погибшим за последние шесть месяцев, и все это в атмосфере страха, горя и беспомощности. Теперь, когда умерли твои родители, горе и страх владели тобой так же как и прежде – но никто больше не разделял твоей боли. Это было освобождением от боли, вот, что главенствовало в наших умах.

Глядя на нее, пытаясь представить, что она чувствует, он вспомнил только собственную горечь утраты от смерти собственной дочери, Марии, семь лет назад унесенной эпидемией смерти. Тело ее покрылось раковыми наростами и грибками, разбухло и стало загнивать. Из бедра стала расти не рука или нога, а какая-то новая конечность. Кожа на теле стала лопаться и сползать.

Ее ноги, голова, красивое чистое тело отказало ей раньше глаз. Ее яркий ум продолжал настороженно работать. Она понимала все, что с ней происходило и молила Господа о смерти. Пайпо вспомнил это, затем вспомнил траурную мессу сразу пяти жертвам эпидемии; как он сидел, стоял на коленях вместе с женой и выжившими детьми. Он чувствовал единство людей, находящихся в соборе. Он знал, что его боль – это боль каждого. И хотя он потерял свою старшую дочь, он как бы приобщился к обществу себе подобных, связанных неразрывными узами горя. Это давало ему поддержку, уверенность. Такая скорбь имеет право на существование, она поддерживает всеобщий траур.

Маленькая Новинха была лишена этого. Ее скорбь была намного хуже доли Пайпо. По крайней мере, Пайпо не лишился семьи, и он был взрослым, а не ребенком, у которого выбили почву из под ног. В своем горе она не стала частью сообщества, наоборот, оно противопоставило ее себе. Сегодня все радовались, кроме нее. Сегодня все восхваляли ее родителей, лишь она одна скорбела по ним и желала, чтобы они не нашли лекарство-избавление для всех, а просто остались живы.

Ее отчуждение было настолько заметным, что даже Пайпо увидел это.

Новинха быстро выдернула свою руку из руки мэра. Ее слезы высохли по ходу мессы, наконец, она села в полном молчании, как заключенный, ожидающий прихода палача. Сердце Пайпо рвалось на части. Однако он знал, что даже если бы сильно захотел, то не смог бы скрыть своей радости победы над десколадой. Радость за выживших детей, оставшихся с ним, переполняла его.

Она видела и понимала эта; все его попытки утешить девочку были насмешкой и еще больше отдаляли ребенка.

После мессы она в горьком одиночестве бродила среди толп всепонимающих людей, которые твердили ей, что ее родители станут святыми и будут сидеть по правую руку от Бога. Разве это может утешить ребенка?

Пайпо прошептал жене:

– Она никогда не простит нам этот день.

– Не простит? – Концейзамо была не из тех жен, которые понимают мужей с полуслова и разделяют их мысли. – Но ведь не мы же убили ее родителей.

– Мы все радуемся сегодня, разве не так? Этого она нам не простит.

– Чепуха. Она еще ничего не понимает, слишком мала.

Она понимает, думал Пайпо. Разве Мария не понимала происходящее, хотя она была еще моложе Новинхи?

Годы шли – уже прошло восемь лет. Он изредка видел ее за это время.

Она была одного возраста с его сыном Лайбо, а значит до тринадцатилетия Лайбо они во многих классах учились вместе. Он слышал ее случайные разговоры или чтение стихов среди других детей. У нее была особая стройность мышления, чувствовалось напряженная работа, это привлекало Пайпо. В тоже время ему казалось, что она абсолютно равнодушна ко всему, замкнута. Собственный сын Пайпо, Лайбо, был робок и застенчив, но даже он имел несколько друзей, снискал любовь учителей. Новинха так и не обрела ни одного друга. Ничей взгляд не нашел отклика в ее душе со дня траура. Не было ни одного преподавателя, искренне любившего ее. Она отвергала любое взаимодействие, ничто не вызывало в ней ответного отклика. «Она эмоционально заторможена», – ответила как-то донна Криста на вопрос Пайпо о ней. «Ничем ее не проймешь. Она клянется, что абсолютно счастлива, и нет необходимости что-либо менять.»

А сегодня донна Криста пришла на станцию зенадоров поговорить с Пайпо о Новинхе. Почему с Пайпо? Он предполагал, что только одна причина заставила настоятельницу школы прийти к нему посоветоваться по поводу осиротевшей девочки.

– Только я верил, что все эти годы Новинха будет учиться в нашей школе. Только я интересовался ею?

– Не только, – сказала она. – За последние годы ею интересовались многие, особенно когда Римский Папа канонизировал ее родителей. Каждый тогда спрашивал, замечает ли дочь Густо и Гайды Ос Венерадос сверхъестественные события, связанные с ее родителями, как это делают другие.

– Они на самом деле спрашивали ее об этом.

– Ходили слухи, и епископ Перегрино должен был разобраться во всем. Донна Криста слегка сжала губы, говоря о молодом духовном настоятеле поселения Луситании. Но затем было замечено, что духовная иерархия не столь влиятельна в Ордене Филхос да Мента де Кастро. – Ее ответ был поучителен.

– Воображаю.

– Она ответила примерно так: если ее родители действительно слышали молящихся и имеют такое влияние на небесах, что могут одаривать их, то почему же они глухи к ее мольбам, почему не исполнят их и не встанут из могилы? Это чудо было бы полезно всем, сказала она. Если Ос Венерадос действительно в силах одаривать благами, то это значит, что они недостаточно ее любят и не желают внимать ее мольбам.

Она же предпочитает верить, что родители любят ее, но не в силах что-либо исправить.

– Прирожденный софист, – сказал Пайпо.

– Софист и обвинитель: Она сказала епископу, что, если Папа причислит ее родителей к лику святых, это будет означать то же самое, если Церковью будет сказано, что родители ненавидят ее. Прошение о канонизации родителей доказывает, что Луситания презирает ее; если оно будет удовлетворено, это будет означать, что Церковь презирает себя. Епископ Перегрино был очень зол.

– Я знаю, он отправил прошение всем.

– Во благо сообществу. И везде были эти чудеса.

– Кто-то касался гробницы и исчезала головная боль и все кричали:

«Чудо! Милагре! Святые осчастливили меня!»

– Вы же знаете, что Священный Рим признает только более весомые чудеса. Но это не имело значения. Папа милостиво разрешил назвать наш маленький городок Милагре. И теперь каждый, кто произнесет это имя, будет разжигать огоньки ярости в сердце Новинхи.

– Или делать его еще более черствым. Никто не знает какую реакцию это вызовет.

– Как то ни было, Пайпо, вы не единственный интересовались ею, но вы – единственный интересовались ею бескорыстно, ради ее же блага, а не в связи с ее святыми всемогущими родителями.

Это был печальный вывод, хотя я его и предвидел. Выходит, включая Хилхос, основавших все школы Луситании, эти долгие годы никому не было дело до девочки, за исключением жалких осколков внимания, проявленного Пайпо.

– У нее есть один друг, – сказал Лайбо. Пайпо забыл, что его сын находился рядом. – Лайбо был настолько тихим, что его легко было не заметить. Донна Криста тоже казалась испуганной.

– Лайбо, – произнесла она, – я думаю нескромно говорить о школьном товарище подобные вещи.

– Я ученик зенадора, – возразил Лайбо, это означало, что он не школьник.

– Кто ее друг? – спросил Пайпо.

– Макрам.

– Махрос Рибейра, – воскликнула донна Криста. – Высокий мальчик.

– Ах, да, единственный, сложенный как кабра.

– Он строен, – сказала донна Криста. – Но я не замечала особой дружбы между ними.

– Однажды Макрама в чем-то обвиняли, она заметила и заступилась за него.

– Ты дал слишком великодушную оценку увиденному, – сказала донна Криста. – Я думаю более справедливо сказать, что она выступила против тех ребят, которые делали то же самое, но пытались свалить всю вину на одного.

– Макрам тоже оценил все по-другому, – вновь включился Лайбо. – Пару раз я замечал, как он наблюдает за ней. И пусть не много, но все же есть кто-то, кому она нравится.

– А тебе она нравится? – спросил Пайпо.

Лайбо на секунду застыл в молчании. Пайпо знал, что это означает. Он решает, как ему ответить. Выбрать ли ответ, который, по его мнению, взрослые воспримут благосклонно, или же другой ответ, который, возможно, разозлит их. Детям его возраста часто присущи подобные колебания. Он спрашивал себя: говорить или не говорить правду?

– Я думаю, – сказал он, – мне кажется, что она не хочет, чтобы ее любили. Она ведет себя как гость, который вот-вот уедет.

Донна Криста степенно кивнула головой.

– Да, совершенно верно, она действительно ведет себя именно так. А теперь, Лайбо, прекрати обсуждение за глаза, это невежливо. Я прошу тебя оставить нас одних.

Он вышел раньше, чем она закончила предложение, слегка кивнув головой и хитро усмехнувшись. Неловкость момента сыграла ему на руку. Уход красноречивее доказывал благоразумие Лайбо, чем любые просьбы остаться.

Пайпо знал, что Лайбо будет неприятно просить оставить его. У него был талант заставлять взрослых почувствовать некоторую незрелость, слабость по сравнению с ним.

– Пайпо, – сказала настоятельница, – она настаивает на своем экзамене на зенобиолога. Она хочет занять место родителей.

Пайпо изумился.

– Она утверждает, что изучает этот предмет с раннего детства. А сейчас уже готова начать работать без практики ученичества.

– Ей ведь тринадцать лет, так?

– Такое уже случалось. Многие проходили экзамен еще раньше. Один прошел все даже в более раннем возрасте. Правда – это было две тысячи лет назад, но это дозволяется законом. Епископ Перегрино категорически возражает, но мэр Боскуинха поддерживает ее практические наклонности; она утверждает, что Луситания испытывает сильную нужду в зенобиологах – нам необходимо расширить сферу исследований новых форм животной жизни, чтобы внести хоть скромное разнообразие в нашу диету, и лучше если все это будет выращено на почве Луситании. Короче, по ее словам: «Не имеет значение, кто будет работать: дети или нет, нам нужны зенобиологи.»

– Вы хотите, чтобы я возглавил экзаменационную комиссию?

– Если вы будете столь любезны.

– С удовольствием сделаю это.

– Я скажу им, что вы согласны.

– Сознаюсь, у меня есть свои тайные цели.

– Что?

– Я хочу сделать как можно больше для девочки. Надеюсь, что еще не поздно начать.

Донна Криста слегка усмехнулась.

– О, Пайпо, очень признательна вам за стремление помочь, но поверьте мне, дорогой друг, взывать к ее сердцу все равно что купаться во льду.

– Представляю. Похоже, я должен искупаться во льду, прежде чем контактировать с ней. А что это даст ей? Еще более остужает ее сердце или заставляет его пылать, как костер.

– Как поэтично, – произнесла донна Криста. В ее голосе не было привычной иронии; она говорила, что думала. – Оценили ли свиноподобные то, что мы отправляли к ним в качестве послов самых лучших людей?

– Я пытался доказать это, но они восприняли мои слова весьма скептически.

– Я пришлю ее к вам завтра. Предупреждаю вас – она рассчитывает сразу сдавать экзамены, и отвергнет любые попытки провести предварительное собеседование.

Пайпо улыбнулся.

– Мне придется больше волноваться за результат. Если она не сдаст экзамены, ее ждут большие неприятности. Но если она все выдержит благополучно, проблемы начнутся у меня.

– Почему?

– Тогда Лайбо потребует экзаменовать его в качестве зенадора. И если он выдержит экзамен, мне ничего не останется, как уйти из дома, свернуться в комочек и умереть.

– Пайпо – вы сентиментальный дуралей. Разве есть в Милагре другой такой человек, который бы, положа руку на сердце, назвал своего тринадцатилетнего сына коллегой по работе?

После ее ухода Пайпо и Лайбо вместе работали; как обычно, они протоколировали результаты дневного контакта с порквинхами.

Пайпо сопоставлял работы Лайбо, его образ мышления, интуицию, его отношение, с теми студенческими работами, которые раньше проводили выпускники Университета, до переезда в Луситанию. Его сын еще молод, и ему не хватает знаний. Но уже сейчас в нем чувствовался настоящий ученый со своими взглядами, с подлинным гуманизмом в сердце. Вскоре вечерняя работа была закончена, и они отправились вместе домой. Светила громадная, ослепительная луна. Пайпо решил, что Лайбо уже вполне состоялся как ученый, коллега по работе. Сдаст же он экзамены или нет, не имеет решающего значения.

Пайпо постарается и в Новинхе обнаружить подлинные задатки ученого, хочет она того или нет. И если в ней нет таланта, и она поймет это, он постарается провалить ее на экзаменах, даже если она многое знает по предмету.

Пайпо предполагал, что будет трудно. Новинха наверняка знает об уловках взрослых, когда они не хотят выполнять желания детей и в то же время стараются избежать столкновений и капризов. Конечно, конечно же, ты будешь сдавать экзамены. Но зачем же идти напролом. Давай немного подождем, давай убедимся, что ты все сдашь с первой попытки.

Новинха не хотела ждать. Она была готова.

– Я могу прыгнуть через любой обруч, – сказала она.

Его лицо стало безучастным. Все их лица такие. Все нормально.

Равнодушие – это нормально. Она сможет охладеть до смерти.

– Я не хочу, чтобы ты прыгала через обруч, – ответил Пайпо.

– Я прошу только – только об одной вещи, поставьте их по кругу, тогда я смогла бы проскакать побыстрее. Я не хочу откладывать на завтра, послезавтра…

Он задумался.

– Ты так торопишься.

– Я готова. Закон Звездных Путей разрешает мне проходить квалификационную комиссию в любое время. Кроме того, я нигде не нашла, чтобы говорилось, что зенолог имеет право проводить свою аттестацию и ставить под сомнение Межпланетную Экзаменационную Коллегию.

– Тогда ты читала не внимательно.

– Все, что мне надо для сдачи экзаменов до 16 лет, это разрешение моего юридического опекуна. У меня нет официального опекуна.

– Напротив, – сказал Пайпо. – Мэр Боскуинха является твоим официальным опекуном с момента гибели родителей.

– И она согласна на проведение экзаменов?

– При условии, что ты придешь ко мне.

Новинха заметил, как он внимательно смотрит на нее. Она совсем не знала Пайпо, поэтому подумала, что этот взгляд такой же, как и остальные, так надоевшие ей, желающий подчинить ее себе, управлять ею, помешать ее стремлениям, подавить ее независимость, сделать покорной.

Мгновение – и лед вспыхнул огнем!

– Что вы знаете о зенобиологии! Вы только ходите и разговариваете со свиноподобными, вы даже не представляете, что происходит на уровне генов!

Кто вы такой, чтобы судить обо мне! Луситании необходимы зенобиологи. Все эти восемь лет не было ни одного зенобиолога. А вы хотите заставить людей ждать еще дальше. Разве вы можете быть руководителем!

К ее удивлению, он не покраснел, не стал уступать и уговаривать. Он даже не разозлился, как будто она ничего не говорила.

– Я вижу, – сказал он спокойно, – что ты очень любишь людей Луситании, и поэтому стремишься стать зенобиологом. Видя потребности общества, ты решила принести себя в жертву, и как можно раньше вступить на поприще бескорыстного служения людям.

Это казалось абсурдным, но его слова были близки к истине.

– Разве это плохой повод?

– Если это правда, то очень хороший.

– Вы назвали меня лгуньей.

– Собственные слова называют тебя лгуньей. Ты говоришь о том, как они, люди Луситании, нуждаются в тебе. Но ты живешь среди нас. И тебе предстоит прожить всю жизнь среди нас. Готова ли ты принести себя в жертву нам, или же ты не чувствуешь себя частичкой нашей общины?

Он совсем не походил на взрослых, которые надеются прожить столь долго, чтобы заставить ее всегда чувствовать себя только ребенком.

– Почему я должна ощущать себя частичкой сообщества? Я не должна.

Он многозначительно кивнул, как бы разделяя ее мнение.

– Как ты думаешь, частью какого общества ты являешься?

– Другое сообщество на Луситании – это только свиноподобные, а вы вряд ли могли меня видеть среди древопоклонников.

– На Луситании много и других сообществ. Например, студенты – это сообщество студентов.

– Это не для меня!

– Я знаю. У тебя нет друзей, близких, даже нет просто товарищей. Ты посещаешь мессы, но не ходишь на исповедь. Ты полностью обособлена и, насколько это возможно, стараешься не участвовать в жизни нашего поселения. Ты вообще не хочешь соприкасаться с человеческим бытием. Из этого следует, что ты живешь в полной изоляции.

Новинха не была готова к такому повороту разговора. Он задел глубинные струны ее души, всколыхнул боль всей ее жизни. Она не знала, как побороть нахлынувшее.

– В том, что я делаю, нет моей вины.

– Я знаю это. Я знаю, когда это началось, и знаю, чья вина, что это продолжается по сей день.

– Моя?

– Моя. Любого из нас. Но моя в большей степени, потому что я знал, что произошло и ничего не предпринял. До сегодняшнего дня.

– А сегодня вы решили разом избавить меня от того, что мучило всю жизнь. Спасибо, что пожалели!

Он опять вежливо кивнул, как будто не заметил или не понял иронии слов.

– С одной стороны, Новинха, не имеет значения, чья вина. Потому что город Милагр – это сообщество, обидели тебя или нет, нужно поступать по-человечески, постараться сделать счастливыми своих ближних, окружающих тебя людей.

– Значит, так поступают все, все, кроме меня – меня и свиноподобных.

– Зенобиолог очень важен для колонии, особенно для такой, как наша, огороженной оградой, с ограниченным пространством для роста растений. Наши зенобиологи должны найти пути увеличения количества протеина и углеводорода с гектара. Необходимо генетическое изменение земных видов зерна и картофеля, чтобы…

– …Чтобы обеспечить максимально возможное разнообразие питания, насколько это позволяют условия Луситании. Неужели вы думаете, что я рассчитываю сдать экзамены, не зная целей моей будущей работы?

– Цель твоей работы, – посвятить себя улучшению жизни людей, которых ты ненавидишь.

Только теперь Новинха почувствовала ловушку, умело поставленную для нее. Но слишком поздно, дверца захлопнулась.

– Вы думаете, что зенобиолог не справится со своей работой до тех пор, пока не полюбит людей, пользующихся вещами, которые произведены им?

– Мне все равно, любишь ты нас или нет. Все, что я хочу выяснить это, чего ты добиваешься, что ты действительно хочешь. И почему ты так горячо настаиваешь на своем.

– Житейская психология. Мои родители отдали жизнь этой работе, и я пытаюсь встать на их место.

– Возможно, – произнес Пайпо. – А может быть и нет. Что я хочу узнать, Новинха, что я должен узнать до того, как разрешу сдавать тебе экзамены, это какому сообществу ты принадлежишь.

– Вы же сами сказали. Ни к какому.

– Это невозможно. Каждый человек определяется тем обществом, к которому он принадлежит. Я здесь, здесь и здесь, но определенно не там, там, и там. Все твои определения – отрицательны. Я могу составить бесконечный список того, что ты отвергаешь. Но человек, по-настоящему уверенный, что не принадлежит ни к одному сообществу, в конце концов оканчивает жизнь самоубийством, или убивает плоть, затем индивидуальность и сходит с ума.

– Это про меня, сумасшедшая до корней.

– Не сумасшедшая. Цель, лишенная смысла, это страшно. Если ты будешь сдавать экзамены, ты, конечно, сдашь их. Но прежде чем дать разрешение на сдачу, я должен знать: кем ты станешь? Во что ты веришь? Частью чего ты являешься? Что тебя заботит? Что ты любишь?

– Никого и ничто в этом мире.

– Я не верю в это.

– Я не знала ни одного доброго человека, кроме родителей, но они умерли. А кроме них никто ничего не понимает.

– А ты?

– Я – часть чего-нибудь, правда? Но никто не может понять меня, даже вы, кажется, такой мудрый и сострадающий, вы только заставляете меня страдать, так как обладаете властью и можете запретить мне заниматься тем, чем я хочу.

– А ты хочешь заниматься зенобиологией.

– Да, зенобиологией, по крайней мере, частично ей.

– А что в результате?

– Кто вы такой? Чем вы занимаетесь? Вы все делаете неправильно и глупо.

– Зенобиолог и зенолог.

– Они допустили глупую ошибку, создав новую науку по изучению свиноподобных. Они были ветвью старых, утомленных антропологов, которые надели новую шляпу и окрестили себя зенологами. Но вам никогда не понять свиноподобных, изо дня в день наблюдая манеры их поведения. Они – продукт другой эволюционной ветви. Вы должны понять их гены, что происходит внутри их оболочки. И оболочек других животных тоже, потому что они не могут сами себя изучать. Никто не выживет в изоляции…

«Не читай мне нотаций, – подумал Пайпо. – Скажи мне, что ты чувствуешь?» И, чтобы спровоцировать ее, он прошептал: «Кроме тебя».

Это сработало. Пренебрежительное равнодушие сменилось готовностью к обороне.

– Вы никогда не сможете понять их! А я смогу!

– Почему ты беспокоишься о свиноподобных? Кто они тебе?

– Вы никогда не поймете. Вы хороший католик. – Последнее слово она произнесла с презрением. – Это книга из сплошных индексов.

Лицо Пайпо осветилось догадкой. «Королева Пчел и Гегемон».

– Он жил три тысячи лет назад, кто бы он ни был, одиночка, называвший себя «Говорящий от имени Мертвых», но он понял баггеров. Их стерли с лица земли, единственную известную нам чуждую разновидность, убили всех, но он их понял!

– И ты хочешь написать о свиноподобных тем же способом, каким настоящий Говорящий писал о баггерах?

– Вы говорите в такой форме. Вы специально упрощаете фразы, как в школьных учебниках. Вы не знаете, приятно ли было писать «Королеву Пчел и Гегемона». Каким мучением было для него – внедрить себя в чужой мозг и вернуться с чувством любви к великому творению, уничтоженному нами. Он жил в то же время, в которое жил наихудший из человечества, Эндер Ксеноцида, уничтоживший баггеров, – и он совершил лучшее, чтобы уничтожить сделанное Эндером; Говорящий от имени Мертвых пытался пробудить мертвых…

– Но не смог.

– Нет, смог! Он заставил их жить снова – вы бы знали об этом, если бы прочитали книгу! Я не знаю деяний Христа, но слушая проповеди епископа Перегрино, я не верю, что их священные мантии способны превратить просвиру в плоть или простить хоть толику вины. А Говорящий от имени Мертвых вернул королеву ульев к жизни.

– Так где же она?

– Везде. Во мне.

Он кивнул.

– А кто еще есть в тебе? Говорящий от имени Мертвых. Ты хочешь быть похожей на него.

– Это единственно правдивая история, которую я когда-либо слышала, сказала она. – Только это волнует меня. Вы ведь хотели услышать именно это? Что я – еретик? И делом всей моей жизни будет создание другой книги с неприкрашенной истиной, которую добропорядочным католикам запретят читать?

– Все, что я хотел бы услышать, – мягко включился Пайпо, – это имя того, что тобой не является. Какая ты Королева Пчел? Что тебе близко из Говорящего от имени Мертвых? Это очень маленькое сообщество, маленькое по числу членов, но очень сильное и богатое по духу. Ты не хочешь быть членом групп детей, объединяющихся с целью не допустить к себе других. А люди смотрят на тебя и говорят: «Бедняжка, как она одинока!» Но у тебя есть тайна – ты знаешь, кто ты на самом деле. Ты – единственная можешь проникнуть в тайны чужого разума, потому что сама чужая по разуму. Ты представляешь, что значит быть не человеком, так как никогда не принадлежала ни одному человеческому сообществу, верящему и доверяющему тебе, как гомо сапиенс.

– Теперь вы называете меня не человеком? Вы заставили меня плакать, как маленькую, запретив сдавать экзамены, заставили меня смириться, а теперь говорите, что я – не человек?

– Ты будешь сдавать экзамены.

Слова повисли в воздухе.

– Когда? – наконец, выдохнула она.

– Сегодня вечером, завтра, когда хочешь. Я прерву работу, чтобы побыстрее организовать экзамен, как ты просила.

– Спасибо! Спасибо! Я…

– Станешь Говорящим от имени Мертвых. Я помогу тебе, чем смогу. Закон запрещает мне привлекать к моим исследованиям свиноподобных посторонних, кроме моего сына Лайбо. Но мы познакомим тебя с нашими работами. Мы покажем тебе все, что удалось выяснить. Все наши теории и размышления. А потом ты покажешь, что тебе удастся открыть с точки зрения генной модели, это будет полезно нам в изучении порквинхов. А когда будет собрано достаточно материалов, ты сможешь написать свою книгу, от имени нового Говорящего. Но ты не будешь Говорящим от имени Мертвых. Порквинхи не умрут.

Неожиданно для себя она рассмеялась.

– Говорящий от имени Живущих.

– Я тоже читал «Королеву Пчел и Гегемона», – сказал он. – Но я не думаю, что это достойное поприще для самоутверждения.

Но она все еще не доверяла ему, не верила его обещаниям.

– Мне хотелось бы чаще бывать здесь. Каждый день.

– Мы запираем станцию, только когда уходим домой.

– Все остальное время. Вы еще устанете от меня. Будете говорить, чтобы я ушла, секретничать за моей спиной. Будете призывать к благоразумию, заставите отказаться от моих идей.

– Мы только недавно стали друзьями, а ты уже считаешь меня лгуном и обманщиком, вот уж нетерпеливая глупышка.

– Но вы будете… Все так поступают, они всегда хотят, чтобы я ушла…

Пайпо пожал плечами.

– Ладно! Каждый когда-нибудь хочет, чтобы кто-то ушел, оставил его в покое. Когда-нибудь и я захочу, чтобы ты оставила меня в покое. Но даже если я скажу тебе: «Уходи!», это не значит, что ты должна действительно уйти.

Слова поставили ее в тупик, она никогда еще не оказывалась в таком положении.

– Можно сойти с ума.

– Только одно условие. Обещай мне не вступать в прямой контакт с порквинхами. Потому что я не смогу позволить тебе этого. И если когда-нибудь ты нарушишь данное обещание, Конгресс Звездных Путей закроет нашу научную тему, запретит любые контакты с ними. Обещаешь мне? Иначе все – мои труды, твои труды – все пойдет прахом.

– Я обещаю!

– Когда ты хочешь пройти экзамен?

– Сейчас! Могу я начать прямо сейчас?

Он мягко усмехнулся, протянул руку и, не глядя, включил терминал-экзаменатор. В воздухе появилась первая генная структура.

– У вас уже готовы экзаменационные задания, – воскликнула она. – Вы прямо сейчас можете начать экзамен? Вы знали заранее, что разрешите мне пройти комиссию!

Он кивнул.

– Я надеялся. Я верил в тебя. Я пытался помочь тебе разобраться в твоем будущем, в твоих мечтах. Если, конечно, они чего-нибудь стоят.

Вряд ли бы она была Новинхой, если бы не ответила очередным подвохом.

– А вы – ценитель грез.

Возможно, он не принял ее слова за оскорбление. Он только улыбнулся.

– Вера, надежда и любовь – вот основа всему. Но главнейшее из всех любовь.

– Вы не можете любить меня, – сказала она.

– Ах, – произнес он в ответ, – я – ценитель грез, а ты – ценитель любви. Ладно, выношу приговор твоим мечтам – хорошие мечты, и осуждаю тебя делом всей своей жизни добиваться их осуществления. Я надеюсь, что когда-нибудь ты признаешь меня невиновным в преступлении любить тебя. – На мгновение он привстал. – Я потерял дочь во время десколады. Она была моложе тебя.

– И я напомнила вам о ней?

– Она совсем не похожа на тебя.

Она начала контрольное тестирование. Оно заняло три дня. Ее знания получили высокую оценку, намного превышающую знания выпускников университетов. Впоследствии она даже не вспомнит сути вопросов, так как это было концом детства и началом ее новой карьеры, подтверждением призвания, ставшего делом всей ее жизни. В то же время она хорошо запомнила само прохождение экзаменов, так как это было началом ее работы на станции Пайпо, где Пайпо, Лайбо и Новинха вместе образовали первое сообщество, в которое влилась Новинха после смерти родителей.

***

Было очень трудно, особенно в начале. Новинха не могла избавиться от привычки противопоставлять себя всем и вся. Пайпо понимал это и старался отклонять ее словесные выпады. Особенно часто доставалось Лайбо. Станция зенадоров была единственным местом, где они могли побыть с отцом вдвоем.

Сейчас, не спрашивая его согласия, туда втерлась третья особа, презирающая всех и требовательная, которая говорила с ним, как с ребенком, хотя сама была не старше его. Бесило его и то, что она была полноправным зенобиологом, со всеми привилегиями, полагающимися взрослым, а он все еще оставался учеником-практикантом.

Он старался терпеливо сносить все издевки. Был абсолютно склонен и полностью верен себе. Он не выражал своих чувств открыто. Но Пайпо знал своего сына и увидел, какой огонь пылает в его сердце. В конце концов даже импульсивная Новинха осознала, что ее нападки давно превысили предел терпения нормального человека. Каким образом ей удалось раззадорить этого неестественно спокойного, сдержанного, красивого парня?

– Ты думаешь, вы очень плодотворно работали все эти годы, – сказала она однажды, – вы даже не представляете как свиноподобные воспроизводятся.

Как вы узнали, что они все – самцы?

Лайбо спокойно ответил:

– Мы разделили их на самцов и самок, когда они изучали языки. Они предпочли называть себя самцами, а про других, тех которых мы еще не видели, сказали, что они самки.

– Но скажите наконец, они размножаются почкованием! Или методом деления!

Ее тон был настолько пренебрежительным, что Лайбо не сразу нашел ответ. Пайпо представил о чем думает его сын, тщательно перефразировал его мысли, пока не получился вежливый, осторожный ответ.

– Мне хотелось, чтобы исследования не выходили за рамки физической антропологии, – сказал он. – Таким образом мы подготовим хорошую почву для твоих исследований на доклеточном уровне.

Новинха ужаснулась.

– Вы хотите сказать, что не сделали даже анализа образцов тканей испытуемых?

Лайбо слегка побледнел, но голос оставался спокойным и невозмутимым.

«Мальчик как будто на суде Инквизиции», – подумал Пайпо.

– Может это покажется глупостью, – произнес Лайбо, – но мы опасались, что порквинхи нас неправильно поймут, если мы будем брать кусочки с их тел. Вдруг одному из них станет плохо, и они подумают, что мы вызываем болезни?

– Но вы могли подобрать что-нибудь случайно потерянное, волосы, например? Вы могли узнать многое по строению волоса?

Лайбо кивнул; Пайпо наблюдал за ним, сидя за терминалом в другом конце комнаты, и узнавал собственные жесты – Лайбо скопировал их у отца.

– Многие примитивные народы Земли верили, что покров, защищающий их плоть, сохраняет и их жизнь, силу. Что если свиноподобные тоже подумают, что мы совершаем магические обряды порчи?

– Ты не знаешь их языка? Я думала некоторые из них владеют старком, она даже не пыталась скрыть презрение. – Ты мог бы объяснить, зачем делаются образцы!

– Ты права, – сказал он спокойно. – Но если объяснять для чего создаются образцы различных тканей, мы будем вынуждены, между делом, изложить им научные концепции биологии, прежде чем они проникнутся пониманием наших действий. Поэтому закон и запрещает нам вести с ними подобные рассуждения.

Наконец Новинха смутилась.

– А я и не знала, что ты настолько проникся доктриной минимизации контактов.

Пайпо радовался, видя как гаснет высокомерие Новинхи, но ее оскорбления были ужасны. Девочка настолько отвыкла от человеческого общения, что говорила как сухой, формализованный букварь. Пайпо испугался, что слишком поздно учить ее отзывчивости и человечности.

А напрасно. Однажды, она осознала, что они блестящие ученые и уже многого достигли, в то время как она – новичок, и еще ничего не знает. С того момента ее агрессивности заметно поубавилось, и девочка начала меняться на глазах. Неделями она лишь изредка разговаривала с Пайпо и Лайбо, проводя все время в изучении отчетов, стараясь распознать цели их действий. Если у нее возникали вопросы, она спрашивала, а они отвечали всегда вежливо и обстоятельно.

Вежливость постепенно привела к духовной близости. Пайпо и Лайбо начали открыто беседовать, спорить, искать ответы на возникающие вопросы: почему свиноподобные постоянно совершенствуют некоторые странные формы поведения, что кроется за некоторыми их случайно оброненными фразами, почему они до сих пор столь сверхъестественно непостижимы. А так как наука о свиноподобных была относительно молода, у Новинха не заняло много времени ее изучение; и вскоре она стала вполне грамотна в этой области и могла выдвигать пусть не столь блестящие, но свои гипотезы.

– Ничего, – подбадривал ее Пайпо, – мы все действуем вслепую.

Пайпо предвидел дальнейшие события. Тщательно сохраняемое терпение Лайбо, всегдашняя сдержанность, делали его робким. Поэтому Пайпо все время убеждал его больше общаться. Замкнутость Новинхи оказалась скорее вынужденной, чем глубокой. Поэтому общность интересов в изучении свиноподобных преодолела все преграды и сблизила молодых людей. Ну кто еще, кроме Пайпо, мог понять их споры, разделить их взгляды.

Они отдыхали вместе. Смеялись до слез над шутками, которые вряд ли бы развеселили других луситанцев. Подражая свиноподобным, которые дают имена каждому дереву в лесу, Лайбо шутливо назвал свою мебель на станции зенадоров подобными именами и периодически объявлял, какая из вещей находится в плохом настроении, и которую не следует тревожить.

– Не садитесь на этот стул! Его время наступит в следующем месяце!

Они никогда не видели свинку-самку, а самцы, кажется, относились к ним с почти религиозным почтением; Новинха написала серию шутливых отчетов о воображаемой свинке-женщине, назвав ее Преподобная Мать, и изобразив ее шумливой и требовательной.

Но весело было не всегда. Были трудности, волнения, а однажды даже настоящий страх, что они вот-вот нарушат заповедь Звездного Конгресса положат начало коренным изменениям в жизни сообщества свиноподобных.

Конечно, все началось с Рутера. Рутер, который упорно продолжал задавать провоцирующие, немыслимые вопросы, например:

– Если у вас нет больше поселений, то с кем вы будете воевать? Вам не принесет почестей убийство Маленьких Некто.

Пайпо промямлил, что люди никогда не смогут убить порквинхов, Маленьких Некто, но он отлично знал, что Рутер имел в виду другое, задавая вопрос.

Пайпо уже несколько лет догадывался, что свиноподобные знакомы с концепцией войны. Теперь уже несколько дней Лайбо и Новинха горячо спорили: означает ли вопрос Рутера, что свиноподобные рассматривают войны как желаемое явление или просто как неизбежность. Еще один битик информации от Рутера, чем-то он важен, а чем-то нет – таких накопилось много, и значение каждого пока не поддавалось измерению. Рутер сам по себе был доказательством мудрости политики запрета вопросов, затрагивающих человеческие ожидания, его деятельность. Вопросы Рутера давали гораздо больше ответов, чем сами ответы на заранее составленные Пайпо вопросы.

Последняя порция информации Рутера не относилась к вопросам. Это было предположение, высказанное по секрету Лайбо, пока Пайпо изучал, каким образом построен бревенчатый дом.

– Я знаю, знаю, – сказал Рутер. – Я знаю, почему Пайпо до сих пор жив. Ваши женщины слишком глупы, чтобы понять как он умен.

Лайбо старался уловить смысл в этой чепухе. Что подразумевал Рутер, если бы женщины были сообразительней, они бы убили Пайпо? Разговор об убийстве взволновал его – тема была слишком серьезна, и Лайбо не знал как в одиночку провести его покорректней. Тем не менее Лайбо не стал звать Пайпо, раз Рутер захотел обсудить эту тему в его отсутствии.

Лайбо, не знал, что ответить, а Рутер продолжал настаивать:

– Ваши женщины слабые и глупые. Я сказал об этом нашим и они разрешили мне спросить тебя. Ваши женщины не замечают мудрости Пайпо. Это правда?

Рутер был очень возбужден, тяжело дышал, ежесекундно приглаживая волосы. Лайбо должен был хоть что-то ответить:

– Многие женщины не знают его, – сказал он.

– Тогда как же они узнают, что он должен умереть? – снова спросил Рутер. Затем он окаменел и громко добавил:

– Вы – кабры!

Привлеченный криком, появился Пайпо. Он сразу увидел, что Лайбо чем-то потрясен и очень взволнован. Однако, Пайпо даже не мог предположить о чем идет речь, поэтому не знал, как помочь? Все что он знал, это то, что Рутер когда-то говорил о людях – по крайней мере Пайпо и Лайбо – что они похожи на больших зверей, стадом пасущихся в прерии. Пайпо не мог даже сказать был ли Рутер рассержен или счастлив.

– Вы все – кабры! Вы решаете! – он указал на Пайпо с Лайбо. – Ваши женщины не выбирают вашего будущего. Вы все решаете. Как в бою, только каждый день!

Пайпо понятия не имел, о чем говорил Рутер, но заметил, что все порквинхи лишены эмоций, как пни. Пайпо ждал дальнейших событий. Было ясно, Лайбо так напуган странной выходкой Рутера, что вообще не может говорить. В данном случае Пайпо ничего не оставалось как сказать правду.

Это была относительно очевидная, житейская информация. Его действия шли в разрез с законами Конгресса Звездных Путей, но не отвечать на вопрос было еще опаснее, поэтому Пайпо решил рискнуть.

– Женщины и мужчины все решают вместе, или каждый решает сам за себя, – сказал Пайпо. – У нас никто не решает за другого.

По-видимому, именно этого свиноподобные и ожидали.

– Кабры, – сказали они. Все больше и больше их бежало к Рутеру, свистя и улюлюкая. Они подняли и потащили его в лес. Пайпо попытался последовать за ними, но двое свиноподобных остановили его и закачали головами. Этот человеческий жест они усвоили много лет назад, но у свиноподобных он приобрел более глубокий смысл. Он категорически запрещал Пайпо идти следом. Они шли к женщинам, а это было единственным местом, куда им запрещали ходить.

По дороге домой Лайбо рассказывал с чего все началось.

– Ты знаешь, что Рутер сказал? Он сказал: наши женщины слабые и глупые.

– Это потому, что они не видели мэра Боскуинху, или на худой конец твою маму.

Лайбо засмеялся. Его мать, Концейзамо, была сборником заповедей. И стоило вам переступить границу ее владений, как вы тут же оказывались объектом ее нравоучений. Рассмеявшись, Лайбо почувствовал, что какая-то мысль ускользнула, стерлась что-то очень важное – о чем же был разговор?

Лайбо забыл детали, а вскоре забыл и о том, что хотел что-то восстановить, вспомнить.

Той ночью они слышали барабанную дробь. Пайпо и Лайбо решили, что это часть ритуального обряда. Удары были не часты, как будто тяжелыми палками били в огромный барабан. Казалось, что зловещее празднество будет длиться вечно. Лайбо и Пайпо размышляли, повлияет ли пример равенства полов в человеческом обществе на свиноподобных, даст ли самцам надежду на демократию.

– Я думаю, происшедшее может повлечь серьезные изменения в поведении свинок, – мрачно произнес Пайпо. – Если мы обнаружим отклонения в поведении, я немедленно пошлю сообщение в Конгресс, а Конгресс, вероятнее всего, свернет работу на какое-то время. Возможно, на долгие годы. Да, добросовестные отчеты о работе дадут основания Конгрессу для запрещения исследований вообще. Эта мысль казалась достаточно трезвой.

По утрам Новинха провожала их до калитки в высоком заборе, отделяющем городок от холмов, ведущих в леса свиноподобных. Так как Пайпо и Лайбо снова и снова убеждали себя, что никто из них не откажется от достигнутого, Новинха шла впереди и первой дошла до калитки, заметив небольшой участок свежевырытой красной земли метрах в тридцати от калитки.

– Что-то новенькое, – сказала она. – Может там есть что-нибудь.

Пайпо открыл калитку, и Лайбо, как самый младший, побежал на разведку. Он остановился у края земельной полоски и вдруг обмяк и рухнул на землю. Увидев это, Пайпо остолбенел, а Новинха, испугавшись за Лайбо, нарушив все распоряжения, выскочила из калитки. Лайбо стоял на коленях, запрокинув голову, он рвал кудрявые волосы и рыдал от отчаяния.

Распростершись в грязи, лежал Рутер. Он был тщательно расчленен: каждый орган был аккуратно отделен. Даже сухожилия, волосы были вытащены из конечностей и симметрично разложены на сухой земле. Все, что когда-то было единым целым – теперь было разделено на части.

Крик Лайбо перешел в истерику. Новинха гладила, поддерживала, укачивала его, стараясь успокоить. Пайпо взял кинокамеру и обстоятельно, со всех углов, заснял ужасную картину, чтобы в последствии компьютер мог проанализировать детали.

– Он был еще жив, когда они делали это, – сказал Лайбо, чуть успокоившись. Но и теперь он произносил слова очень медленно, отчетливо, словно говорил с иностранцем, плохо понимающим язык. – Столько много крови на земле, след тянется издалека – его сердце еще билось, когда они вскрывали его.

– Обсудим все позднее, – сказал Пайпо.

Теперь Лайбо совершенно отчетливо вспомнил все, о чем запамятовал.

«Что говорил Рутер о женщинах? Они решают, когда мужчина должен умереть.

Он говорил мне это, а я…» – Он прервал себя. Конечно же, он ничего не мог предпринять. Закон требовал, чтобы он не вмешивался. Теперь он ненавидел законы. Если законы допускают такое, такие законы бессмысленны.

Рутер был личностью. Мы не должны были допустить такого произвола над личностью.

Они не обесчестили его, – произнесла Новинха. – Если в этом и есть что-либо очевидное, так это их любовь к деревьям. Видите?

Немного в стороне от центра брюшной полости, кажущейся пустой, проросло семечко.

– Они посадили дерево на месте его погребения.

Теперь понятно, почему они дают имена деревьям, – произнес Лайбо с горечью. – Они сажают их, как памятники, на могилах замученных до смерти.

– Здесь очень большой лес, – спокойно сказал Пайпо. – Пожалуйста, спрячь свои предположения подальше. – Его спокойный, вразумительный тон охладил их, заставил вести себя, как подобает ученым, не взирая на ситуацию.

– Что нам делать? – спросила Новинха.

– Мы должны немедленно вернуться за ограду, – ответил Пайпо. – Закон запрещает выходить тебе за пределы забора.

– Я имела в виду… с телом… что будем делать?

– Ничего. Свиноподобные поступили, как у них принято, теперь это их забота. – Он помог подняться Лайбо на ноги.

Лайбо шатало, он оперся на Пайпо и Новинху.

– Что я говорил? – прошептал он. – Я не помню, говорил я, что убил его.

– Не ты, – сказал Пайпо. – Это я.

– Почему, почему вы вините себя? – настаивала Новинха. – Почему вы думаете, что их мир вращается вокруг вас? Свиноподобные совершили это по какой-то, им известной, причине. Очевидно, это происходит не впервые – они слишком искусны в препарировании для новичков.

Пайпо воспринял сказанное, как черный юмор.

– Мы потеряли разум, Лайбо. Новинха не предполагала узнать что-либо о зенологии.

– Ты прав, – отозвался Лайбо. – Как бы то ни было, хватит об этом.

Это идет из глубины. Обычай. – Он старался говорить уверенно.

– Это ужасно, правда? – произнесла Новинха. – Их обычай потрошить друг друга до сих пор жив. – Она посмотрела на другие деревья, стоящие на вершине холма, и поразилась: сколько их пустило корни в кровавую землю.

***

Пайпо составил и отослал отчет, но компьютер не выявил в их действиях превышения полномочий. Он отложил работы до решения надзорной комиссии о продолжении исследований: Комиссия не обнаружила грубых ошибок и нарушений.

– Бессмысленно скрывать отношения между полами до тех пор, пока женщины не смогут стать зенологами, – гласил ответ, – мы не обнаружили ни одного поступка, который можно было бы расценить как необоснованный или неосторожный. Наш экспериментальный вывод заключается в том, что вы оказались невольными свидетелями силовой борьбы с Рутером, поэтому необходимо продолжать исследования в рамках разумной осторожности.

Их действия были полностью оправданы, но принять это было трудно.

Лайбо накопил достаточно знаний о свиноподобных, по крайней мере, он знал все, что знал его отец. Он понимал и знал Рутера лучше, чем своих соотечественников, конечно, за исключением своей семьи и Новинхи. Прошло несколько дней, прежде чем Лайбо смог вернуться к работе на станции зенадоров, и много недель, прежде чем он заставил себя выйти в лес.

Свиноподобные вели себя так, как будто ничего не произошло; в любом случае они были более раскованы и дружелюбны. Никто из них не заговаривал о Рутере, тем более Пайпо и Лайбо. Однако, люди стали вести себя иначе.

Теперь они не отходили друг от друга и проводили исследования только вместе.

Боль и раскаяние того горького дня еще более сблизило Лайбо и Новинху, их доверие окрепло. Свиноподобные теперь казались непредсказуемыми и опасными, как люди. Между Пайпо и Лайбо глухой стеной встал вопрос: кто из них виноват, хотя, на словах они убеждали друг друга в обратном. В жизни Лайбо осталось лишь одно светлое пятно – это Новинха, а в жизни Новинха – Лайбо.

Хотя у Лайбо была мать и домочадцы, и каждый вечер они с Пайпо спешили домой, Новинха и Лайбо вели себя на станции, как на необитаемом острове, где царствовал любящий их Пайпо, да временами скромный успех.

Пайпо недоумевал: «Станут ли свиноподобные подобием Ариэля, ведущего влюбленных к счастью, или окажутся маленькими потрошителями, которые едва выйдут из под контроля, начинают крошить все подряд».

Прошло несколько месяцев, смерть Рутера стала стираться в памяти, вновь зазвучал смех, но теперь он звенел не так беспечно и беззаботно. К семнадцатилетию Лайбо и Новинха настолько уверились, что проведут вместе всю жизнь, что распланировали все, что будут делать через пять, десять, двадцать лет. Пайпо не решался спросить, поженятся ли они. Вначале, представлял он, они будут с утра до вечера изучать биологию. Это поможет им создать приемлемую теорию воспроизведения в стадах и в обществах. В настоящий момент они полностью зашли в тупик; совершенно непонятно, каким путем спариваются свиноподобные, так как самцы не имеют явно различимого полового органа. Их споры о путях передачи генетического кода у свиноподобных неизменно заканчивались весьма непристойными шутками. Пайпо приходилось собирать все свое самообладание и суровость, чтобы не смеяться вместе с ними.

Так станция зенадоров тех лет была местом теплой дружбы двух талантливых молодых людей, которые в свое время были обречены на одиночество и отчуждение. Никто из них даже представить не мог, что эта идиллия оборвется столь внезапно и страшно, вызвав ужас и дрожь во всем созвездии Ста Миров.

Все было просто и обыденно. Новинха анализировала генетическую структуру мякоти тростника, растущего в реке, и выявила, что в ней присутствуют доклеточные тельца, вызывающие десколаду. Она разложила несколько других клеточных структур в воздушном зонде компьютера и стала по очереди тестировать. Все они содержали возбудители десколады.

Она позвала Пайпо, просматривавшего отчеты о вчерашнем контакте с свиноподобными. Компьютер сделал сравнительный анализ каждой клетки из предложенных образцов. Независимо от функционального назначения клетки и места, где был отобран образец, любая чужеродная клетка содержала тельца десколады, они так же были идентичны по химическому составу.

Новинха надеялась, что Пайпо заинтересуется, может выскажет свое предположение. Вместо этого он сел и стал повторять тот же эксперимент с клетками, спрашивая по какому методу проводится компьютерное сравнение, каким образом ведут себя микротельца десколады.

– Мама и папа не выяснили, что движет ими, тельца десколады расщепляют протеин – предположительно, образуя псевдопротеин – он связывает генные молекулы. Начиная от края, он как бы растаскивает молекулу на две части по невидимой черте, проведенной по центру. Из-за механизма действия он и назван – десколатор. Он расклеивает ДНК и у человека.

– Покажи мне, что происходит в чужеродных клетках.

Новинха включила воспроизводитель.

– Нет, не только генные молекулы, возьми целиком клетку с окружением.

– Сначала в ядре клеток, – сказала она. Она увеличила масштаб, что отобразить более полную картину. Компьютер перешел на замедленное воспроизведение. В клетке тростника, как и генной молекуле, шло расклеивание. Несколько больших протеинов присоединяли к себе разорванные части друг друга и сцеплялись. – У человека ДНК пытаются рекомбинировать, но случайные «шальные» молекулы протеина вклеиваются в их структуру, и так клетка за клеткой происходит распад. Иногда они впадают в митоз, наподобие рака, иногда умирают. Что особенно важно, в человеческой среде тельца десколады репродуцируются как сумасшедшие, переходя от клетки к клетке.

Конечно, любое чужеродное вещество уже содержит их.

Но Пайпо не прислушивался к ее словам. Когда десколатор завершил генные изменения молекулы тростника, он стал внимательно рассматривать каждую клетку.

– Это все не столь важно! Все сходится! – воскликнул он. – Это то же самое!

Новинха не сразу поняла, что он увидел. Что было тем же самым? Но у нее не было времени для вопросов. Пайпо вскочил со стула, схватил пальто и бросился к двери. На улице моросило. На секунду он задержался и крикнул ей:

– Передай Лайбо, чтобы не беспокоился, справлюсь один. Пусть посмотрит наши голограммы. Я уверен, он все изобразит и объяснит раньше, чем я вернусь. Он поймет, что его вывод должен быть решающим. В нем ключик, разгадка ко всему.

– Скажите мне.

Он рассмеялся.

– Не жульничай, Лайбо тебе скажет, если ты не справишься сама.

– Куда вы?

– Спросить свиноподобных, прав ли я! Хотя я и так знаю, что прав, даже если они соврут. Если я через час не вернусь, значит, я поскользнулся и сломал ногу.

Лайбо не смог посмотреть клеточную голограмму. Заседание комитета по планированию затянулось, решался вопрос об увеличении поголовья рогатого скота, а после заседания Лайбо отправился за продуктами на следующую неделю.

К моменту его возвращения Пайпо отсутствовал уже четыре часа. На улице стало темнеть, дождь перешел в мокрый снег. Они сразу пошли на поиски, опасаясь, что придется искать не один час.

Но поиск окончился, даже не начавшись. Его тело уже остыло. На этот раз свиноподобные не посадили дерева около трупа.

Глава 2

Трондейм

Я глубоко сожалею, что вопреки вашим требованиям не могу осветить подробностей обычаев ухаживания и брака аборигенов Луситании. Это глубоко разочарует вас, хотя вы и не обратитесь в Зенологическое Общество с прошением объявить мне выговор за отказ сотрудничать и помогать вам в проведении исследований.

Когда-нибудь меня, возможно, обвинят в том, что многие мои выводы получены не только в результате наблюдений за порквинхами, поэтому я всегда полностью привожу ограничения в проведении исследований, положенные на меня законом и свято соблюдаемые мною. Мне разрешено использовать не более одного ассистента при непосредственных контактах. Я не имею права задавать вопросы из сферы человеческих ожиданий, имитировать человеческие действия. Я могу находиться в контакте с порквинхами не более четырех часов. Кроме собственной одежды, не могу использовать продукцию наших технологий в присутствии порквинхов, а именно: камеры, магнитофоны, компьютеры, даже ручку и бумагу. Я не имею права вести наблюдения без предварительного предупреждения.

Короче: я не могу объяснить вам, как происходит спаривание и воспроизведение порквинхов, поскольку они никогда не проделывали это при мне.

Конечно, ваши исследования пострадали! А ваши выводы о свиноподобных абсурдны! Но если наш Университет исследовать сквозь призму ограничений, наложенных на анализ аборигенов Луситании, то выводы напрашиваются сами по себе. Мы выявим, что люди вовсе не воспроизводятся, не имеют родства, а суть их жизни составляет цикл метаморфоз от студента-личинки до взрослого-профессора. Мы сможем даже предположить, что профессора обладают заметным влиянием и весом в человеческом обществе. Компетентный ученый сразу распознает бездарность наших заключений, но к изучению свиноподобных компетентные ученые не имеют допуска.

Антропология – не точная наука. Наблюдатель не может изучать культуру как непосредственный участник. Поэтому подобные естественные ограничения являются непосредственной частью науки. Но в то же время, эти искусственные ограничения мешают нам. Сегодняшнее развитие науки заставляет нас играть роль почтового отправителя, написавшего послание вопросник и терпеливо ждущего, когда порквинхи пришлют ответ.

Джон Фигейро Алварес, ответ Петро Гьютанини, Сицилийский Университет, Милана, Кампус. Опубликовано посмертно в Зенологических Трудах, 22:4:49:193.

***

Весть о смерти Пайпо стала не только местной трагедией. Сообщение передавалось всеми средствами связи. Был оповещен каждый участок созвездия Ста Миров. Встреча с чуждой цивилизацией, первая со времен Эндера Ксеноцида, привела к гибели человека, призванного изучить ее. Это поставило в тупик школьников, ученых, политиков, журналистов.

Вскоре все прояснилось. Странный инцидент не опровергал политику Совета Звездных Путей в отношении свиноподобных. Наоборот, факт гибели человека свидетельствовал о мудрости нынешней политики ограничения вторжения. Так или иначе мы решили продолжать изучение аборигенов, но сделать контакты с ними еще более редкими. Последователю Пайпо рекомендовалось посещать свиноподобных не чаще одного раза в день, ограничив время непосредственного контакта одним часом. Ему запрещалось задавать свиноподобным вопросы о гибели Пайпо. Данные ограничения дополнили старую доктрину минимизации вторжения.

Большие опасения вызывало духовное спокойствие и моральный уровень населения Луситании. Для поднятия духа транслировалась масса развлекательных программ, призванных отвлечь людей от страшного преступления.

Так, сделав все возможное для своих собратьев, удаленных от Центра на сотни световых лет, жители созвездия Ста Миров вернулись к внутренним делам.

Вне Луситании лишь один человек из триллионного населения Ста Миров горько переживал случившееся. Смерть Джона Фигейро Алвареса, прозванного Пайпо, перевернула всю его жизнь. Это был Эндрю Виггин, Говорящий от имени Мертвых Университета в Рейкьявике. Он был известен, как реакционер скандинавской культуры. Прославленный исследователь словно волнорез рассекал гранит тайн застывшего мира Трондейма. Стояла весна, снег уже растаял, а появившаяся травка и цветы с юной силой рвались навстречу солнцу. Эндрю сидел на вершине освещенного солнцем холма, его окружали студенты, изучающие историю межзвездных колонизаций. Он вполуха слушал горячие юношеские рассуждения о том, что победа человечества в войне с баггерами была необходимой прелюдией для развития и распространения человекоподобных. Подобные измышления, как правило, быстро сводились к очернению личности человека-монстра Эндера, командовавшего межзвездной флотилией, осуществившей ксеноцид баггеров. Эндрю пытался думать о чем-то другом, данный предмет не интересовал его больше, но он не показывал вида.

Внезапно маленький компьютер, вживленный в ухо как сережка, сообщил о смерти Пайпо, зенолога Луситании. Эндрю оживился, услышав печальную весть.

Он прервал рассуждения студентов.

– Что вы знаете о свиноподобных?

– В них надежда на искупление грехов наших, – процитировал молодой «Каин».

Эндрю взглянул на Пликт, он знал, что ей не свойственен религиозный мистицизм.

– Они не служат человеческим целям, даже как искупление, – произнесла Пликт презрительно. – Они – чистой воды нелюди, такие же, как баггеры.

Эндрю кивнул, но уточнил:

– Не совсем корректное определение.

– Может быть, – сказала Пликт. – Любой трондеймец, каждый скандинав Ста Миров, должен прочесть «Историю Вьютена в Трондейме» Демосфена.

– Должен, но не обязан, – съязвил один из студентов.

– Говорящий, пусть замолчит эта гордячка, – воскликнул другой. Пликт – единственная женщина, которая вот-вот лопнет от важности.

Пликт закрыла глаза.

– В скандинавском языке есть четыре лингвистические формы, обозначающие чужеродность. Первая форма – чужеземец, утлан или озеленд, это – человек из нашей Галактики, но из другого города или страны. Вторая, инопланетянин – фрамлинг, слово имеет древние скандинавские корни. Оно обозначает человека из другой Галактики. Третья – это ремены, то есть нелюди. Мы обозначаем ими разумные существа другой эволюционной ветви. И, наконец, четвертая – ваэлзы, она объединяет действительно чужеродные формы, включая животных. Они существуют, но мы не знаем, что заставляет их действовать, что определяет их жизнедеятельность. Они, возможно, разумны, возможно, наделены самосознанием, но мы не знаем об этом.

Эндрю заметил досаду на лицах студентов. Он привлек их внимание.

– Вы полагаете, что вас бесит высокомерие Пликт? Она отнюдь не высокомерна. Это простая педантичность. Вам просто стыдно, что вы до сих пор не знакомы с историей родного города. Поэтому вас раздражает эрудиция Пликт. Но она не повинна в ваших грехах.

– А я думал, Говорящие не признают грехов, – произнес угрюмый мальчик.

Эндрю улыбнулся.

– Ты признаешь грехи, Стурка, и поступаешь в соответствии со своими принципами, своей верой. Для тебя грехи – это реальность. Поэтому, чтобы узнать тебя получше, Говорящий тоже должен считаться с грехами.

Стурка не сдавался.

– Для чего этот монолог об озелендах, фрамлингах, ременах, ваэлзах?

Какое отношение они имеют к Эндеру Ксеноцида?

Эндрю повернулся к Пликт. Она задумалась.

– Это доказывает глупость некоторых обвинений. Постулаты определения чужеродности доказывают, что Эндер, в действительности, не был разрушителем. Когда он уничтожал баггеров, они считались ваэлзами. И лишь спустя многие годы, когда первый Говорящий от имени Мертвых написал «Королеву Пчел и Гегемона», люди узнали об их разумности, признали их ременами. А до тех пор не было установлено взаимопонимания между людьми и баггерами.

– Ксеноцид есть ксеноцид, – сказал Стурка, – то, что Эндер не знал, что они – ремены, еще не повод для убийства.

Эндрю поразился этой жестокой непреклонности взглядов Стурки.

Подобное было распространено среди кальвинистов, отвергающих существование человеческих мотивов и признающих лишь жесткое разграничение: Добро и Зло.

Они считали, что Добро и Зло изначально заложено в человеческих поступках.

В противоположность им, Говорящие от имени Мертвых в своих доктринах доказывали, что добро и зло свойственно лишь мотивации человека, а не действиям. Эта приверженность вызывала у Стурки лютую ненависть к Эндрю.

Но Эндрю не обижался, он понимал, что кроется за всем этим.

– Стурка, Пликт, давайте рассмотрим проблему с другой стороны.

Предположим, что есть свиноподобные, владеющие старком, рядом с ними люди, знающие язык свиноподобных. И вдруг мы узнаем, что свиноподобные без видимых причин и объяснений, без провокации со стороны людей, замучивают до смерти исследователя, призванного изучать их.

Пликт немедленно ринулась в наступление:

– Откуда вы знаете, что не было провокации? Что кажется невинным для нас, может оказаться значимым для них.

Эндрю улыбнулся.

– Логично. Но зенолог не приносил им вреда, он говорил им лишь то малое, что никак не влияло на них. Он вряд ли заслужил столь ужасной, болезненной смерти. Является ли это ни с чем не сравнимое убийство доказательством, что свиноподобные скорее ваэлзы, чем ремены?

Теперь настала очередь Стурки.

– Убийство есть убийство. Спор о том, кто они: ремены или ваэлзы, чистая бессмыслица. Если свиноподобные – убийцы, они являются злом, как и баггеры. Если действие – это зло, то и совершающий это действие – тоже зло.

Эндрю кивнул.

– Дилемма. В ней вся суть. Было ли совершенное злом, или, может быть, для свиноподобных оно было добром? Ремены-свиноподобные или ваэлзы?

Секундочку, Стурка, помолчи, пожалуйста. Я знаю постулаты кальвинизма, но даже сам Джон Кальвин назвал бы твою теорию глупой.

– Откуда вы знаете, как Кальвин назвал бы ее?

– Потому что он умер, – огрызнулся Эндрю. – И я вправе Говорить от его имени.

Студенты засмеялись, а Стурка насупился и замолчал. Парень был одаренным, Эндрю знал это; его кальвинизм не мешал учебе, но заблуждения Стурки завели его слишком далеко.

– Говорящий, – обратилась Пликт, – ты говоришь об этом, будто все было на самом деле, и свиноподобные действительно убили зенолога.

Эндрю мрачно кивнул.

– Да, это правда.

Повисла мертвая тишина. Древняя трагедия баггеров и человека эхом докатилась до наших дней.

– Загляните в себя, – продолжал Эндрю, – и вы поймете, что кроется за вашей ненавистью к Эндеру Ксеноцида, за так называемой виной в гибели баггеров. Вы обнаружите и кое-что мерзостное: страх. Вы боитесь чужака, если он фрамлинг и озелендец. Когда вы узнаете, что совершено убийство, кто-то убил близкого вам человека – неважно, в какой форме оно совершено.

Этот кто-то – ваэлз, более того, он – мразь, дикий зверь, явившийся ночью за добычей. Если у вас единственное ружье на всю деревню, а звери, только что сожравшие вашего близкого, снова пришли за жертвой, как вы поступите: будете рассуждать о праве каждого на жизнь, или побежите защищать деревню, спасать людей?

– По-вашему, мы должны теперь перебить всех свиноподобных. Но они беззащитны перед нами, – воскликнул Стурка.

– По-моему? Я задал вопрос. Вопрос – это еще не доказательство, если вы, конечно, не знаете, какой будет ответ. А я уверен, Стурка, что не знаете. Подумайте об этом. Занятия окончены.

– Давайте продолжим разговор завтра, – попросили студенты.

– Если хотите, – согласился Эндрю.

Но он был уверен, что они продолжат обсуждение и без него. Для них вопрос о деяниях Эндера Ксеноцида носил скорее философский характер. Война баггеров была в далеком прошлом, три тысячи лет назад. Сейчас шел 1948 год ЗК с момента принятия Кодекса Законов Звездных Путей. Эндер уничтожил баггеров в 1180 до ЗК. Для Эндрю события не были столь далекими. Он совершал такие межзвездные путешествия, что некоторые студенты не в силах даже представить. С двадцатипятилетнего возраста он ни на одной планете не задержался более шести месяцев. Исключение составлял только Трондейм.

Межпланетные путешествия со скоростью света позволили ему словно камню скользить по поверхности времени. Его ученики понятия не имели, что тридцатипятилетний Говорящий от имени Мертвых отчетливо помнит происходившее три тысячи лет назад, так же как и события двадцатилетней давности. И это было лишь одной стороной его жизни. Студенты не подозревали, какие глубокие корни пустил в его сердце вопрос о древней вине Эндера, сколько тысяч ответов отверг он. Они знали своего учителя только как Говорящего от имени Мертвых; они не знали, что когда он был ребенком, его старшая сестра, Валентина, не могла правильно произнести имя Эндрю и звала его Эндер (Эндер). Это имя позорило его до пятнадцати лет.

Так пусть обвинитель-Стурка и аналитик-Пликт ломают головы над великим вопросом о виновности Эндера. Для Эндрю Виггина, Говорящего от имени Мертвых, этот вопрос перестал быть академическим, он был вопросом его жизни.

И сейчас, бродя по мокрой траве, наслаждаясь прохладой, Эндер-Эндрю, Говорящий – думал только о свиноподобных, которые оказались необъяснимыми убийцами. В свое время баггеры, впервые столкнувшись с людьми, тоже вели себя беспечно. Можно ли избежать кровопролития и трагедий при встречах с чуждыми нам по разуму? Баггеры случайно совершили убийство, только потому, что разум их подобен разуму пчелиного роя; для них единичная жизнь индивида стоила не дороже огрызка ногтя, по их мнению, убийство пары человек должно было означать готовность к добрососедским отношениям.

Может, свиноподобные убили по той же причине?

Внутренний голос подсказывал ему, что что-то не сходится.

Свиноподобные совершили зверское убийство, мученическую пытку, такие ритуальные обряды-убийства совершаются только над себе подобными. Разум свиноподобных не родня групповому разуму улья, они не баггеры. Эндер Виггин должен выяснить, почему они сделали то, что сделали.

– Когда вы узнали о смерти зенолога? – Эндрю оглянулся. Рядом стояла Пликт. Она не ушла в пещеры, где жили студенты, а все время следовала за ним.

– Когда говорил с вами. – Он коснулся ушей; вживленные терминалы-приемники стали уже не редкостью, хотя все еще были очень дороги.

– Я прослушала все сообщения сразу после занятий. Там ничего не было.

Если важное сообщение поступает по каналу ансибла, то обычно подаются сигналы тревоги. Скорее всего вы получили информацию прямо из канала ансибла.

Пликт всегда была подозрительной. На сей раз – небезосновательно.

– Говорящие имеют приоритетный доступ к поступающей информации, признался Эндрю.

– Вас кто-нибудь попросил стать Говорящим от имени умершего зенолога?

Он покачал головой.

– Луситания находится под защитой католичества.

– Я тоже имела это в виду, – сказала она. – Они не могут иметь Говорящего из числа своих. Но если потребуется, они имеют право его пригласить. Луситания не связана с Трондеймом.

– Никто не скажет от имени Говорящего.

Пликт пожала плечами.

– Почему вы здесь?

– Ты же знаешь, почему я приехал. Я говорил от имени Вьютена.

– Я знаю, вы приехали с сестрой, Валентиной. Как педагог, она больше известна, чем вы. Она всегда отвечает на вопросы ответами, а вы на каждый вопрос задаете еще больше вопросов.

– Это потому, что она знает ответы на некоторые вопросы.

– Говорящий, ответьте мне, пожалуйста. Я пыталась выяснить кое-что о вас. Я очень любопытная. Например, я хотела узнать ваше имя, откуда вы прибыли. У нас все классифицировано. Но классификация настолько обширна, что я не могла отыскать ни одного доступного мне уровня. Наверное, сам Господь не нашел бы там своего жизнеописания.

Эндрю обнял ее и посмотрел в глаза.

– А разве твое дело – определять степень доступности информации?

– А вы совсем не тот, за кого себя выдаете, Говорящий, – сказала она.

– Даже сообщения ансибла поступают к вам раньше, чем к остальным, ведь правда? И никто не может получить сведения о вас.

– Никто и не пытался. Зачем они тебе?

– Я тоже хочу стать Говорящим.

– Тогда учись дальше. Компьютер научит тебя. Это не религиозная догма – не надо зубрить катехизис. А сейчас я хочу остаться один.

Он поклонился и пошел дальше. Она отшатнулась, как от удара.

– Я хочу быть Говорящим от вашего имени, – крикнула она.

– Я еще не умер! – прокричал он в ответ.

– Я знаю, вы собираетесь в Луситанию. Я знаю, кто вы!

– Тогда ты знаешь больше меня, – произнес про себя Эндер. Его вдруг охватила дрожь. Три свитера и ярко светящее солнце не спасли его от противного ощущения. Он не предполагал, что Пликт может так взволновать его. Они были чем-то похожи друг на друга. Он испугался той безрассудной настойчивости, с которой девочка чего-то добивалась от него. Он провел годы, не контактируя ни с кем, кроме сестры Валентины – с ней, и конечно, мертвым, от чьего имени он говорил. Все люди, которые что-то значили в его жизни, были мертвы. Он и Валентина проходили сквозь столетия, миры, говорили от имени многих.

Идея отыскать ростки жизни в ледяном сердце Трондейма стала противна ему. Чего добивалась от него Пликт? Не имеет значения; он все равно ничего не даст. Как посмела она что-то требовать от него? Будто он ее вещь. Эндер Виггин никому не принадлежал. Если она действительно знает, кто он, она должна испытывать отвращение к нему, как к Ксеноциду.

А может, она поклоняется ему как Спасителю Человечества. Эндер вспомнил, как в древности люди боготворили своих Спасителей. Он не выносил подобного раболепия. Сейчас его знают только по его ролям, по именам.

Каждый город, народ, нарекал Говорящего от имени Мертвых своими именами.

Он не хотел, чтобы они узнали, кто он. Он не принадлежал им, не был их частью, он вообще не принадлежал к человеческой расе. У него другое предназначение. Он принадлежит чему-то иному. Не человечеству. И не кровавым свиноподобным. По крайней мере, он сам так думал.

Глава 3

Лайбо

Анализ диеты: обычно это месизы – глянцевые, яркие черви, живущие под корой деревьев. Иногда их видели жующими побеги капума. Иногда – может быть нечаянно? – они глотали листья мендоры вместе с месизами.

Мы никогда не видели, чтобы они ели что-нибудь еще. Новинха проанализировала все три вида пищи: месизы, побеги капума, листья мендоры – результаты поразили нас. Либо порквинхи не нуждались в разнообразии белков, либо все время голодали. Их диете серьезно недоставало многих необходимых элементов. Особенно низко было содержание кальция. Скорее всего, кальций иначе перерабатывается в их организме.

Свободные размышления: до сих пор нам не удалось взять образцов тканей, поэтому наши знания в области анатомии и физиологии основываются лишь на анализе фотографий расчлененного трупа свиньи, названной Рутером.

Тем не менее, мы обнаружили явные аномалии. Языки свиноподобных фантастически подвижны, это дает им возможность копировать все наши звуки и производить массу недоступных нам звуков. Языки, должно быть, эволюционировали для некоторых целей. Например, для собирания насекомых с коры деревьев или личинок с земли. Безусловно, древние свиноподобные проделывали это, хотя ныне живущие не используют язык для этих целей.

Следующая аномалия – ороговевшие лапки, расположенные на ногах и внутри коленей. Они позволяют им лазать по деревьям и цепко держаться за кору при помощи одних ног. Почему они не подверглись эволюционным изменениям? Для спасения от хищников? Но на Луситании не обнаружено крупных хищников, представляющих опасность для них. Для того, чтобы цепляться за кору и собирать насекомых? Они подходят к их языкам по функциям. Но где же насекомые? Единственные обнаруженные нами насекомые – это сакфлаи и пиладоры, но они не живут в коре деревьев, и свиноподобные никогда не едят их. Месизы – очень большие по размерам, живут на коре деревьев. Их можно легко собрать, нагнув лианообразные ветви мендоры. Свиноподобным не надо даже лазить по деревьям.

Рассуждения Лайбо: эволюция языка и лазанья по деревьям связаны со сменой окружающих условий, включая насекомых и изменения в пище. Какой фактор – оледенение? миграции? заболевания? – вызвал изменения окружающей среды. Исчезли древние клопы и т.д. Возможно, тогда же вымерли крупные хищники. Этим можно объяснить скудность биологических видов, несмотря на благоприятные природные условия Луситании. Катаклизм мог произойти относительно недавно – полмиллиона лет назад? – поэтому эволюционный ход еще не вызвал значительных изменений.

Это заманчивая гипотеза. С тех пор в настоящей окружающей среде нет значимого фактора эволюции, поэтому эволюционирование свиноподобных остановилось вообще. У них нет конкурирующих видов. Экологическая ниша, занимаемая ими, может быть расширена за счет сжатия уровней. Все ли сводится к адаптивным чертам? Теория катаклизма совершенно не объясняет, почему свиноподобные сидят на такой однообразной, малопитательной диете.

Джон Фигейро Алварес, рабочие заметки 4/14/1948 ЗК, опубликовано посмертно в Философских Трудах Луситанского Отделения, 2010-33-4-1090:40.

***

Появившись на станции зенадоров, мэр Боскуинха сразу взяла все дела в свои руки. Она привыкла командовать людьми и не допускала возражений и рассуждений.

– Жди здесь, – сказала она Лайбо, разобравшись в ситуации, – пока тебя не позовут. Я пошлю Арбайте сообщить твоей матери о случившемся.

– Нужно принести тело, – сказал Лайбо.

– Я соберу мужчин, живущих рядом, и мы все сделаем, – произнесла она и добавила:

– Аббат Перегрино приготовит место на Соборном кладбище.

– Я хочу пойти туда, – настаивал Лайбо.

– Понимаешь, Лайбо, нам нужно все тщательно заснять на пленку, все до мельчайших подробностей.

– Но только я могу показать, как правильно сделать это для отчета Конгрессу Звездных Путей.

– Тебе не следует находиться там, Лайбо, – голос мэра стал более властным. – Кроме того, нам необходим и твой отчет. Мы должны поставить в известность Звездные Пути как можно быстрее. Ты в состоянии написать его, пока все еще свежо в памяти?

Она была абсолютно права. Только Лайбо и Новинха могли объективно описать случившееся; и чем скорее они это сделают, тем лучше.

– Я составлю отчет, – промолвил Лайбо.

– И ты, Новинха, тоже опиши свои наблюдения. Пишите, пожалуйста, по отдельности, не советуйтесь друг с другом. Сто Миров ждут информацию.

Компьютер начал преобразование и кодирование информации, и их отчеты сразу ушли по ансиблу космической сверхпередачи, несмотря на ошибки и исправления. В ту же секунду их услышали все зенологи Ста Миров. Другие получили лишь краткое сообщение о случившемся. На расстоянии двадцати двух световых лет Эндрю Виггин услышал об убийстве Пайпо, Джона Фигейро Алвареса, и сообщил об этом студентам. Это случилось раньше, чем его тело было внесено в калитку Милагра.

Отчет был закончен, и Лайбо сразу окружило руководство города. Сердце Новинхи кипело от ненависти, видя, что их жалкие утешения еще сильнее ранят Лайбо. Ужаснее всех был аббат Перегрино. Он сказал, что, по всей вероятности, свиноподобные – настоящие животные, без разума и души, и что его отец не был убит, а был разорван на части дикими зверями. Новинха в отчаянии чуть-чуть не закричала: «Неужели вы думаете, что Пайпо всю свою жизнь посвятил изучению простых зверей? А его смерть – это не убийство, а воля Божья?» Но ради Лайбо она сдержала себя. Лайбо сел, склонил голову, и своим смирением избавился от аббата быстрее, чем удалось бы Новинхе своим криком.

Самым полезным оказался дон Кристиан, настоятель монастыря.

Ненавязчиво задавая вопросы о событиях дня, он заставил ребят собраться с мыслями, отбросить эмоции.

Вскоре Новинхе удалось отвертеться от бесконечных вопросов.

Большинство спрашивало, почему свиноподобные совершили это; дон Кристиан, наоборот, интересовался, что делал Пайпо накануне и что могло стать поводом убийства. Новинха точно знала, что сделал Пайпо – он рассказал свиноподобным о тайне, которую ему открыл воспроизводитель. Но она даже не заикнулась об этом. Лайбо, казалось, тоже забыл об их торопливом коротком разговоре перед поисками Пайпо. Он даже не взглянул на воспроизводитель.

Новинха немного успокоилась, она очень боялась, что он вспомнит.

Возвращение мэра прервало беседу дона Кристиана. Вместе с мэром пришли люди, ходившие за телом Пайпо. Несмотря на плащи, все промокли до нитки и вымазались в грязи. Дождь стер возможные капли крови.

Один из них сказал:

– Ты теперь зенадор, правда?

Это были слова! Они означали: зенадор не имеет официальных полномочий в Милагре, но он имеет престиж – именно его работе обязано население Луситании своим существованием, правда? Лайбо перестал быть мальчиком, теперь он имел статус, престиж, мог сам решать, вместо пешки он становился центральной фигурой.

Новинха почувствовала, что почва уходит из-под ног. Почему всегда происходит то, что не должно происходить? Я надеялась работать здесь долгие годы, учиться у Пайпо, хотела быть вместе с Лайбо, моим парнем и учеником. Получив статус зенобиолога колонии, она получила право испытывать всю гамму чувств взрослых. Она не завидовала Лайбо, но ей хотелось, чтобы она и Лайбо оставались детьми как можно дольше, навсегда, если бы это было возможно.

Но Лайбо не мог быть ее мальчиком-студентом, не мог быть вообще ее мальчиком. С внезапной ясностью она ощутила, что все люди сосредоточились только на Лайбо: что он сказал, как он себя чувствует, что думает делать дальше.

– Мы не причиним свиноподобным вреда, – сказал он, – даже если они снова решатся убить. Я не верю, что отец мог спровоцировать их. Я обязательно найду разгадку. Как это ни парадоксально, но суть в том, что для свиноподобных их поступок – правильный и оправданный. Мы для них чужие. Мы должны выработать законы, табу – отец всегда настаивал на этом.

Скажите им, что он умер, как солдат на поле брани, пилот самолета, он умер, выполняя свою работу, свой долг.

Ах, Лайбо, молчун и тихоня, ты обнаружил такое красноречие, что вряд ли теперь тебя назовут ребенком. Сердце Новинхи сжалось от боли и жалости.

Она отвела глаза от Лайбо и посмотрела вокруг.

Все смотрели на Лайбо, и только один человек, казалось, не обращал на него внимания. Он был очень высок, очень молод – моложе ее. Она вспомнила, что знает его. Он учился на класс младше. Его имя Махрос Рибейра, но все называли его Макрам из-за роста. Однажды, опередив дона Кристиана, она защитила его.

– Немая каланча, – дразнили его ребята, обзывали собачьей кличкой Рам. Его глаза пылали гневом. В бешенстве он кинулся и ударил одного из мучителей. Его жертва почти год носила на плече память об ударе. Конечно, они сказали, что он начал драку первым, безо всяких на то причин. Все трусы стремятся переложить свою вину на плечи другого.

Новинха не дружила с детьми. Она была так же замкнута, как и Макрам, только беспомощна. Ничто не сдерживало ее. Она могла открыто сказать правду. Тогда она подумала, что это послужит хорошей тренировкой начинающему Говорящему от свиноподобных. Сам Макрам ничего не значил для нее. Она не догадывалась, как важно это было для него. Для него она стала единственным человеком, принявшим его сторону в многолетней войне с другими детьми. Она же, став зенобиологом, даже не вспоминала о нем.

Незначимый эпизод быстро вытеснили более интересные события.

Теперь он был здесь, перепачканный грязью бесчеловечного убийства.

Что-то животное было в его лице. Куда он смотрит? Его глаза видели только ее, пожирали ее.

«Почему он так смотрит на меня?» – мысленно спросила она.

«Потому что я голоден», – ответили его жадные глаза.

Нет, нет, это просто страх, просто привиделось из-за кровожадных свиней. Мне безразличен Макрам, и что бы он ни думал, я для него – ничто.

Внезапно что-то осенило ее. Заступничество за Макрама означало одно для нее и совсем другое для него. Разница была столь разительна, что с трудом верилось, что они подразумевали одно и то же событие. Она попыталась связать это с убийством Пайпо. Казалось, разгадка где-то близко. Лишь малости не хватает для объяснения странного поведения свиноподобных. Ее размышления прервал аббат, позвавший людей на кладбище.

Все зашевелились и двинулись к выходу. Огонек догадки погас, не успев разгореться.

Гробы не использовались для захоронения умерших. В целях безопасности свиноподобных было запрещено рубить деревья. Поэтому тело Пайпо было похоронено сразу, хотя траурная церемония должна была состояться только завтра или послезавтра. Жители всей Луситании должны собраться на траурную мессу памяти зенадора. Макрам вышел вместе со всеми. Новинха и Лайбо остались с людьми, в чьи обязанности входило улаживать последствия смерти Пайпо и заботиться о родственниках усопшего. Они важно расхаживали по станции, отдавали распоряжения, смысла которых Новинха не понимала. Лайбо же был безучастен ко всему.

Наконец, к нему подошел Арбайте и положил руку на плечо.

– Ты, конечно, останешься с нами, – сказал Арбайте. – На ночь, по крайней мере.

– Почему с тобой, Арбайте? Почему он должен идти к тебе? Вы – никто для нас. До сих пор мы даже не догадывались о вашем существовании, кто дал вам право решать? Разве смерть Пайпо сделала нас детьми, не знающими, что делать?

– Я останусь с матерью, – ответил Лайбо. Арбайте с удивлением посмотрел на него – сумасшедшая идея ребенка воспротивиться его воле не вписывалась в его понимание. Конечно, Новинха знала, что это не так. Его дочка, Клеопатра, младше Новинхи на несколько лет, долго разучивала свое прозвище – Брузинха – маленькая чародейка. Так как же он мог не знать, что у детей есть собственный разум, и они всегда сопротивляются давлению?

Его удивление не соответствовало предположениям Новинхи.

– Твоя мать тоже побудет с нашей семьей некоторое время, – сказал Арбайте. – Она расстроена и огорчена, сейчас на нее нельзя взваливать домашние заботы. Нужно, чтобы ничто не напоминало ей о Пайпо. Она сейчас у нас, и твои братья и сестры тоже. С ними твой старший брат Джон, но у него есть жена и ребенок, так что ты должен остаться.

Лайбо мрачно кивнул. Арбайте не стал навязывать ему свою защиту. Он попросил Лайбо стать защитником.

Арбайте повернулся к Новинхе.

– Я думаю, тебе лучше пойти домой, – произнес он.

Она только сейчас поняла, что он пригласил только Лайбо. Его приглашение не касалось ее. Почему? Пайпо не был ее отцом. Она была просто другом Лайбо. Какое горе должна она испытывать?

Дом! Что такое дом! Здесь ее дом! Разве сегодня она может пойти на биологическую станцию, куда вот уже более года она забегает лишь по работе? Что должно быть ее домом? Гибель родителей опустошила его, и она бросила дом, не вынеся горького одиночества. Теперь опустела станция зенадора: Пайпо умер, а Лайбо поглощен заботами взрослых. Этот дом так же перестал быть ее домом, как тот другой.

Арбайте вывел Лайбо. Его мать, Концейзамо, ждала его в доме Арбайте.

Новинха знала эту женщину, только как лаборанта архива Луситании. Новинха никогда не бывала в семье Пайпо. Ей не было дела до его жены и остальных детей. Работа на станции заменила ей все, стала единственной реальностью.

Идущий к двери Лайбо вдруг уменьшился, будто сотни миль враз разделили их, будто ветер подхватил его словно перышко, и поднял высоко над землей.

Дверь захлопнулась за его спиной. Только теперь она поняла истинную цену потери Пайпо. Расчлененное тело на холме не было смертью. Оно было лишь осколком смерти. Сама по себе смерть – пустое место для нее. Пайпо был скалою, высокой и крепкой, под ее защитой Лайбо и Новинхе любые шторма были нипочем. Его не стало, шторм поглотил их и неизвестно, где выбросит.

«Пайпо, – кричала ее душа. – Не уходи! Не оставляй нас!»

Но он ушел, не желая слушать ее мольбы, также, как когда-то ушли ее родители.

Работа кипела на станции зенадоров; мэр Боскуинха собственноручно копировала отчеты Пайпо для ансибла. Это должно было помочь экспертам разобраться в его гибели.

Новинха знала, что в записях Пайпо нет разгадки убийства. Ее данные убили его. Голограмма все еще висела в воздухе около терминала. Это было голографическое воспроизведение генных процессов в ядре клетки свиноподобных. Ей не хотелось показывать их Лайбо, но теперь, когда он ушел, она внимательно вглядывалась в изображение, стараясь понять, что заставило его броситься к свиноподобным, что он хотел сказать им или сделать, что дало повод к убийству. В нем жила невидимая тайна, охраняя которую, свиноподобные убили человека.

Чем больше она рассматривала голограмму, тем меньше понимала ее, и, наконец, она совсем пропала. Навернувшиеся слезы превратили ее в голубой туман. Она убила его. Без нее он не открыл бы секрета свиноподобных. Если бы я не пришла сюда, если бы не хотела стать Говорящим от имени свиноподобных, ты был бы жив, Пайпо. Лайбо имел бы отца и был бы счастлив, станция оставалась бы домом. Я несу семена смерти, и они прорастают в людях, любимых мною. Сейчас я живу, значит, другие должны умереть.

Мэр услышала ее всхлипывания и поняла, что девочка тоже охвачена горем утраты. Боскуинха поручила другим продолжить шифровку отчетов и подошла к ней.

– Сочувствую тебе, девочка, – сказала она. – Я знаю, ты часто бывала здесь. Пайпо стал тебе вторым отцом. Прости, что пришлось задать тебе много вопросов, но ты – единственный очевидец. Пойдем ко мне домой.

– Нет, – произнесла Новинха. Ночной холод слегка отрезвил ее. Собрав остатки сил, она продолжала:

– Я хочу побыть одна, пожалуйста.

– Где?

– Я пойду к себе на станцию.

– Тебе не следует быть одной, – мягко настаивала Боскуинха.

Но Новинха бежала от доброты, от людей, старающихся утешить ее. Разве вы не видите, что я убила его? Я не заслужила утешений. Я хочу больше боли. В ней мое прощение, мое наказание. Как иначе смыть кровь с моих рук?

Но сила оставила ее, она не могла больше сопротивляться. Через десять минут машина мэра тронулась навстречу ночи.

– Вот мой дом, – сказала мэр. – У меня нет детей твоего возраста, но я думаю, тебе у нас понравится. Не волнуйся, никто не потревожит тебя. Это лучше, чем горевать одной.

– Да, лучше. – Новинхе казалось, что она справилась с голосом. На самом деле, это был слабый шепот убитого горем человека.

– Пожалуйста, – забеспокоилась Боскуинха. – На тебе лица нет.

Хорошо бы не было.

У нее не было аппетита, хотя муж Боскуинхи приготовил ужин и кофе.

Уже заполночь ей наконец-то разрешили лечь в кровать и остаться наедине с собой. Ночью, когда все уснули и дом затих, она встала, оделась и спустилась к домашнему компьютеру Боскуинхи. Она задала программу на подключение к терминалу станции зенадоров. Голограмма была на месте. Она не должна допустить еще одной смерти, никто не должен отгадать секрет свиноподобных.

Она вышла из дома и направилась к центру, вдоль блестящей ленты реки, мимо виллы дас Агбюс, к станции биологов, к ее дому.

В жилище было холодно и неуютно – она не могла уснуть, несмотря на теплое одеяло и теплые носки. В лаборатории царило тепло и порядок – ее собственная работа не страдала от совместных исследований с Пайпо. Все выполнялось добросовестно и в срок.

Со всей педантичностью она приступила к работе. Она выбросила все образцы и слайды, исследование которых было связано со смертью Пайпо.

Тщательно протерла везде, не оставив ни единой зацепки о проводимом эксперименте.

Затем повернулась к терминалу. Она сотрет всю информацию о проведенной работе. Затем уничтожит отчеты родителей, подтолкнувшие ее к открытию. Она уничтожит все, хотя это было смыслом ее жизни, главной темой ее научной деятельности. Все ее достижения должны исчезнуть за одно мгновение.

Компьютер остановил ее.

– Рабочие заметки зенобиологических исследований не подлежат уничтожению из памяти машины, – появилось сообщение. Она ничего не могла сделать. Она училась у своих родителей, их работы она изучала как священное писание: ничто не должно быть уничтожено, ничто не должно быть забыто. Святость знаний запала в ее душу глубже любого катехизиса. Ловушка парадокса. Знания убили Пайпо, уничтожить знания – вторично убить родителей, стереть даже память о них. Какое убийство из двух предпочесть?

Она не могла хранить знания, но не имела права их уничтожить.

Новинха сделала все, что могла: замаскировала информацию и защитила только ей известным паролем. Теперь никто не увидит эти данные кроме нее, до самой смерти. Только после ее смерти, пришедший на смену ей последователь раскроет спрятанную тайну. Лишь одно исключение – когда она выйдет замуж, ее муж, если сочтет нужным, тоже будет иметь право доступа к данным. Но она не выйдет замуж. Так будет даже проще.

Мрачное будущее поплыло перед глазами. Оно было неминуемым, бесцветным, безрадостным. Она хотела жить вечно, теперь ей тяжело выносить жизнь, жизнь без семьи, без любимого человека. Она ухватилась за смертельную догадку и тут же выпустила ее из рук. Вечное одиночество, вечная боль, вечная вина, постоянное ожидание смерти и страх перед ней. И лишь одно утешение: никто больше не умрет из-за нее.

Страшное отчаяние охватило ее, и в тот же момент она вспомнила «Королеву пчел и Гегемона», вспомнила Говорящего от имени Мертвых. Хотя настоящий автор – подлинный Говорящий – вот уже тысячи лет вечным сном спал в своей могиле, в других мирах жили новые Говорящие, служившие жрецами людей, не верящих в богов и признающих только одну ценность человеческую жизнь. Говорящие, чьим делом было вскрывать подлинные мотивы человеческих поступков и объявлять правду о жизни людей после их смерти. В этой бразильской колонии были священники вместо Говорящих, но священники не устраивали ее, она должна призвать настоящего Говорящего.

Она не сознавала раньше, что сама хотела делать это всю свою жизнь, с тех пор как впервые прочла и вдохновилась «Королевой Пчел и Гегемоном».

Она хотела постичь их умение, поэтому хорошо знала закон. Луситания была католической колонией, но Закон Звездных Путей разрешал любому горожанину призвать жреца для любого умершего, и Говорящие от имени Мертвых становились такими жрецами. Она имела полное право позвать, и если Говорящий отзывался, никто не мог запретить ему войти в чужой мир.

Возможно, ни один Говорящий не пожелает прийти, а, возможно, никто не сможет прибыть до ее смерти. Но у нее был шанс, что когда-нибудь – десять, двадцать, тридцать лет спустя – он появится и раскроет людям тайну жизни и смерти Пайпо. А, узнав правду, он четко и грамотно объяснит людям, что она любила, что было дорого ей в «Королевстве Пчел и Гегемоне», может быть это угасит ненависть, пылающую в ее сердце.

Ее призыв вошел в компьютер, ансибл разнесет его Говорящим близлежащих миров. «Постарайтесь прибыть», – просило ее сердце неизвестных слушателей. – «Даже, если ты разоблачишь жестокую правду моей вины.

Прибудь, несмотря ни на что».

Она проснулась с мучительной, тупой болью, свинцом разлившейся в затылке. Она повернулась к терминалу, который тут же выбрал оптимальный угол видение и развернулся, чтобы защитить ее от излучения. Но не боль разбудила ее. Она почувствовала нежное прикосновение, кто-то положил руку на плечо. На секунду ей показалось, что это – Говорящий от имени Мертвых, явившийся на ее зов.

– Новинха, – прошептал он. Нет, не Говорящий, другой. Тот, которого забрала у нее прошлая ночь.

– Лайбо, – выдохнула она. Она хотела встать, но слишком стремительно – судорога свела мышцы, голова закружилась. Она вскрикнула, его руки подхватили и поддержали ее.

– Все в порядке?

Теплота его дыхания согрела ее, она почувствовала успокоение, почувствовала дом.

– Ты искал меня.

– Новинха, я пришел, как только вырвался от них. Мама, наконец, уснула. Сейчас там Филипо, мой старший брат. Арбайте заботится о нас. Я…

– Ты хотел убедиться, что у меня все в порядке, – сказала она.

На секунду воцарилось молчание, затем снова зазвучал его голос, злой на этот раз, злой и отчаявшийся, и усталый, усталый, как годы, как свет умерших звезд.

– Бог свидетель, Иванова, я пришел не заботиться о тебе.

Внезапно что-то щелкнуло внутри нее, и слабый лучик зародившейся надежды погас.

– Ты должна сказать, что обнаружил отец в твоих голограммах. Что я должен был изобразить. Я думал, воспроизведение осталось, но когда я вернулся на станцию, оно исчезло.

– Разве?

– Ты прекрасно знаешь, Новинха. Никто, кроме тебя, не мог аннулировать программу. Я понял это.

– Почему?

Он вопросительно посмотрел на нее.

– Я понимаю, ты хочешь спать, Новинха. Но я абсолютно уверен, ты решила, что обнаруженное отцом в твоих голограммах и заставило свиней убить его.

Она молча смотрела на него. Он уже видел раньше этот взгляд, полный холодной решимости.

– Ты не хочешь показывать их мне? Я – зенадор, я имею право знать.

– Ты имеешь право знать все, что оставил тебе отец, все его записи и заметки. Ты имеешь право знать все, что я обнародую.

– Так обнародуй скорей.

Снова воцарилось молчание.

– Разве мы сможем понять свиноподобных, если не узнаем, что отец выяснил о них?

Она не отвечала.

– Ты несешь ответственность перед Ста Мирами, перед нашей возможностью понять единственную живую, чуждую нам расу. Как ты можешь сидеть здесь – что это значит, ты хочешь самостоятельно все обнаружить?

Хочешь быть первой? Прекрасно, будь первой. Я напишу твое имя на первой странице – Иванова Санта Катарина фон Хессе.

– Меня это мало заботит.

– Я тоже играю в эту игру. Ты не сможешь выяснить все до конца без того, что я знаю – я тоже могу скрыть свои наработки!

– Меня не интересуют твои наработки.

Это было слишком.

– Что же тебя интересует? Чего ты добиваешься от меня? – Он схватил ее за плечи, поднял со стула и встряхнул. Он закричал:

– Это МОЕГО отца убили, а ты знаешь и скрываешь, почему его убили. Ты прячешь голограммы!

Скажи мне! Покажи мне их!

– Никогда, – прошептала она.

Его лицо вспыхнуло от гнева.

– Почему? – прокричал он.

– Потому что не хочу, чтобы ты умер.

Она заметила сомнение в его глазах.

– Да, Лайбо, это правда. Потому что я люблю тебя. Потому что, если ты узнаешь секрет, свиноподобные убьют тебя тоже. Мне все равно, что будет с наукой. Мне безразлично мнение Ста Миров, безразличны отношения между человеком и чужаками. Мне все безразлично отныне и навсегда.

Наконец, слезы хлынули из его глаз. Мокрые ручьи потекли по щекам.

– Я хочу умереть, – сказал он.

– Ты утешаешь каждого, – прошептала она. – Кто утешит тебя?

– Ты должна сказать мне, иначе я умру. – Его руки опустились, он обмяк и повис на ней.

– Ты устал, – прошептала она, – тебе нужно отдохнуть.

– Я не хочу отдыхать, – промямлил он. Поддерживая его, она повела его от терминала.

Она привела его в спальню, встряхнула и постелила простыню, не обращая внимания на поднявшуюся пыль.

– Ты устал, здесь ты отдохнешь. Ты за этим пришел сюда, Лайбо. За поддержкой, за покоем.

Он закрыл лицо ладонями, опустил голову и всхлипнул. Мальчик плакал по отцу, плакал о том, что все кончилось, она также плакала раньше. Она сняла с него ботинки, аккуратно сложила и повесила брюки, рубашку. Он глубоко вздохнул, пытаясь сдержать слезы.

Разложив на стуле одежду, она наклонилась и прикоснулась своей щекой к его груди.

– Не оставляй меня одного, – прошептал он сквозь слезы. Его голос ослаб от отчаяния. – Останься со мной.

Она легла рядом с ним, и он крепко прижался к ней. Лишь короткое мгновение сна ослабило его объятия. Она не спала. Ее рука нежно касалась кожи его плеч, груди, талии.

– О, Лайбо, я думала, что потеряла тебя, так же, как Пайпо. – Он не слышал тихого шелеста ее губ. – Но ты всегда будешь возвращаться ко мне, как сейчас. – Как Ева, она будет изгнана из библейского сада за презрение грехов. Но она, так же как Ева, сможет терпеливо вынести все, пока с ней будет Лайбо, ее Адам.

Будет Лайбо, будет Лайбо? Ее рука застыла над обнаженным телом Лайбо.

Он никогда не будет рядом с ней. Брак – вот единственный путь быть вместе долгие годы. Законы были строги в колониях любого из миров, и абсолютно непреклонны в католических колониях. Ночью она осознала, что когда придет время, Лайбо может стать ее мужем. Но Лайбо был единственным человеком, чьей женой она никогда не станет.

Если он станет ее мужем, тогда, автоматически он получит доступ к любому файлу данных, к любой информации. При необходимости, компьютер откроет ему все, что он пожелает, несмотря на приоритет защиты. Так установил Закон Звездных Путей. Женатые люди в сущности представляют одно лицо в глазах закона.

Она не позволит ему прикоснуться к запретной информации, иначе он поймет, что обнаружил его отец. А значит, его тело она найдет на холме. Он будет страдать под пыткой свиноподобных. Ей будет сниться этот кошмар каждую ночь. Ее вина и так слишком велика. Хватит одной смерти. Выйти замуж за Лайбо, значит убить его. А отказаться от брака, значит обречь себя на медленную смерть. Она не представляла, кто, кроме Лайбо, сможет стать ее вторым я.

Как мудро, найти такую тропинку в ад, чтобы никогда не возвращаться назад.

Она уткнулась лицом в плечо Лайбо, ее слезы медленно стекали ему на грудь.

Глава 4

Эндер

Мы смогли распознать четыре разных языка, используемых свиноподобными. «язык мужей» – наиболее часто слышимый нами язык. Мы также слышали обрывки «языка жен», специально используемого ими для совещаний с женщинами (интересно, каковы их половые различия!). Существует «язык деревьев» – ритуальный говор, необходимый для обращения к родовым тотемным деревьям. Они также упоминали о четвертом языке, названном «язык отцов», который полностью состоит из ритмичных, разнозвучащих сочетаний звуков.

Они настаивают, что это – тоже настоящий язык, но он отличается от других, как наш португальский от английского. Они могут называть его Язык Отцов, так как в его воспроизведении задействованы деревянные палочки, которые делаются из растущих рядом деревьев. Они верят, что деревья хранят души умерших предков.

Свиноподобные удивительно быстро осваивают человеческие языки, намного быстрее, чем мы осваиваем их языки. Уже несколько лет они одинаково хорошо говорят на старке и португальском. В нашем присутствии они говорят только на этих языках. Возможно, они снова возвращаются к своим языкам, когда мы уходим. Они даже адаптируют человеческие языки точно так же, как свои собственные, а, возможно, им доставляет удовольствие учить наши языки, и они наслаждаются практикой, как игрой.

Загрязнение их языков – факт прискорбный, но неизбежный, если мы и дальше будем контактировать и общаться с ними.

Доктор Свинглер спрашивал, связаны ли их имена и формы обращения с культурными традициями. Ответ: определенно, да. Хотя я смутно представляю, в чем эта связь выражена. По этой причине мы никак не называем их. Кроме того, изучая старк и португальский, они спрашивали нас о значениях слов, а затем обычно произносили имена, выбранные ими для других (или для себя).

Такие имена как «Рутер» и «Скайсакэ» могут быть переводом имен с «языка мужчин» или просто иностранными прозвищами, выбранными для нашего пользования.

Они называют друг друга – братья. Женщин всегда называют женами, и никогда не называют матерями или сестрами. Иногда они упоминают об отцах, но этот термин используется для обращения к древним тотемным деревьям. При упоминании о нас, они употребляют термин «люди». Они также пользуются Новой Иерархией Исключений Демосфена. Они относятся к людям, как к фрамлингам, а к свиноподобным других племен, как к озелендам. Хотя друг к другу они относятся как к ременам. Это доказывает их неправильное понимание иерархии или отделение себя от человеческих перспектив. И совсем невероятный поворот – несколько раз они выражали свое отношение к женщинам, как к ваэлзам.

Джон Фигейро Алварес, «Заметки о языке свиноподобных и номенклатуре», Семантика, 9/1948/15.

***

Жилые кварталы Рейкьявика были вырезаны в гранитных стенах фиорда.

Эндер жил на самой вершине скалы, каждый день он проделывал утомительный подъем по ступенькам и веревочным лестницам. Наградой было окно. Большую часть его детства он провел среди металлических стен.

Поэтому, при возможности он любил жить там, где рождаются ветра, бушуют стихии природы.

Его комната, теплая и светлая, была заполнена блеском, облита солнцем. Солнечное сияние ослепило его после мрака темных каменных коридоров. Джейн не ждала его, поэтому не сразу увидела в потоке света.

– У меня для тебя сюрприз на терминале, – сказала она. Ее голос нежным ручейком прожурчал в его ушах.

Это была свинка, стоящая в воздухе около терминала. Он двинулся вперед, натыкаясь на предметы, протянул руку и схватил. Изображение водой просочилось сквозь пальцы. Он ткнул его, и тельце лопнуло, словно мыльный пузырь.

– Прогресс цивилизации, – сказала Джейн.

Эндер с досадой произнес:

– Многие моральные идиоты имеют хорошие манеры, Джейн.

Свинка повернулась и заговорила:

– Хочешь увидеть, как он был убит?

– Что ты делаешь, Джейн?

Свинка исчезла. На ее месте появилось обнаженное тело Пайпо, лежащее под дождем на склоне холма.

– Я сделала голографическое воспроизведение процесса расчленения, проводимого свиноподобными, основываясь на информации сканов, полученной до погребения. Хочешь посмотреть?

Эндер сел на единственный стул в комнате.

Теперь терминал показывал склон холма. На нем лежал еще живой Пайпо.

Он лежал на спине, его руки и ноги были привязаны к деревянным палкам.

Дюжина свиноподобных окружила его, один из них держал костяной нож. Голос Джейн раздался из компьютеров-камешков в его ушах. «Мы не предполагали, как все произойдет: так…». Все свиноподобные исчезли, кроме того, что с ножом. «…Или иначе».

– Зенолог был в сознании.

– Без сомнения.

– Продолжай.

Без всякой жалости Джейн показала вскрытие брюшной полости и ритуал доставания и раскладывания органов на земле. Эндер заставлял себя смотреть, пытаясь понять, какое значение вкладывали свиноподобные в свое действо. «Здесь он умер», – прокомментировала Джейн. Смертельная слабость охватила Эндера, каждый его мускул ныл от сопереживания мучениям Пайпо.

После просмотра Эндер лег на кровать и тупо уставился в потолок.

– Я показала это ученым полдюжины миров, – сказала Джейн. – Не так долго осталось, скоро прессе будет, на чем погреть руки.

– Еще ужаснее, чем с баггерами, – сказал Эндрю. – Когда я был маленьким, все видео постоянно показывали бои баггеров и людей. Теперь будет, с чем сравнивать.

Дьявольская улыбка выплыла из терминала. Эндер смотрел, что дальше будет делать Джейн. Свинья огромных размеров сидела и криво усмехалась. Он уставился на нее и увидел, как Джейн стала медленно трансформировать его.

Это было неясное, легкое преувеличение: его зубов, удлинение и расширение глаз, легкая ярость, легкая краснота, непрерывное облизывание губ. Зверь из детских ночных кошмаров.

– Хватит, Джейн. Превращение ремена в ваэлза.

– Разве можно считать свиноподобных равными человеку после всего этого?

– Будут прекращены все контакты?

– Конгресс Звездных Путей дал указания новому зенологу сократить время контакта до одного часа, не чаще одного раза в день. Ему запрещено выяснять, почему свиноподобные сделали это.

– Но это – не карантин.

– Даже не предполагалось ввести.

– Но это будет, Джейн. Еще один подобный инцидент, и карантин гарантирован. Полная гарантия замены Милагра военным гарнизоном, призванным не допустить развития техники и технологий, позволяющих покинуть планету.

– У свиноподобных возникнут проблемы общественных отношений, произнесла Джейн. – А новый зенолог – еще ребенок. Сын Пайпо, Лайбо.

Короче – Лайбердейт Грейсес а Деус Фигейро де Медичи.

– Лайбердейт. Лайберти?

– Я не знаю, как произносятся португальские имена.

– Как испанские. Я Говорил от имени Закатекаса и Сан Анджело, помнишь?

– С планеты Монтесума. Это было две тысячи лет назад.

– Но не для меня.

– Для тебя это примерно восемь лет назад. Пятнадцать миров назад.

Разве не удивительно? Это не дает тебе стареть. Ты всегда молод.

– Я слишком много путешествовал, – сказал Эндер. – Валентина вышла замуж. Она ждет ребенка. Я только что отклонил два предложения стать Говорящим. Почему ты стремишься заставить меня снова заняться этим?

Свинка злобно захихикала.

– Ты думаешь, это было искушением? Смотри! Я могу превратить камень в хлеб! – Свинка схватила зубчатый камень и сунула его в рот. – Хочешь кусочек?

– У тебя извращенное чувство юмора, Джейн.

– Все королевства всех миров. – Свинка раздвинула руки, вся звездная система, все созвездия предстало как на ладони. Планеты плыли по увеличенным скоростным орбитам, все Сто Миров. – Я могу отдать их тебе.

Все сразу.

– Не интересно.

– Это целое состояние, лучше любого вклада. Я знаю, знаю, ты богат.

Вот уже три тысячи лет ты коллекционируешь интересы. Ты уже в состоянии построить свою собственную планету. Но что об этом говорить? Имя Эндера Виггина известное в каждом уголке Ста Миров…

– Это на самом деле так.

– …произносится с любовью, гордостью и волнением. – Свинка исчезла, восстановив на своем месте голограмму видео из детства Эндера. Толпа кричала и ревела как поток. Эндер! Эндер! Эндер! Молодой человек на постаменте поднял руку, призывая к спокойствию. Толпа покорно смолкла.

– Этого больше не повторится, – сказал Эндрю. – Питер не позволит мне вернуться на Землю.

– Подумай получше. Возвращайся, Эндер. Я помогу тебе. Ты смоешь грязь со своего имени.

– Мне все равно, – произнес Эндер. – У меня несколько имен. Говорящий от имени Мертвых – это звучит гордо.

Свинка вновь появилась, на сей раз в собственном виде, а не в виде дьявольских подделок, на которые способна.

– Пойдем, – мягко прожурчал ее голос.

– Может быть, они монстры, как ты думаешь? – спросил Эндер.

– Каждый так думает, только не ты, Эндер.

– Нет, не я. Зачем тебе это, Джейн? Почему ты стараешься убедить меня?

Свинка исчезла. Теперь появилась сама Джейн, по крайней мере, лицо, которое она использовала при встречах с Эндером, с того момента, когда она впервые открылась ему. Смущенный, перепуганный ребенок жил на просторах электронной памяти межзвездной сети компьютера. Ее лицо напомнило ему об их первой встрече. Я придумала себе лицо, сказала она тогда. Тебе оно нравится?

Да, оно ему нравилось. Нравилась ОНА. Молодая, свежая, с открытым честным лицом. Ребенок без возраста. Ее застенчивая улыбка впадала в душу.

Ансибл породил ее. Даже всемирно известные компьютерные сети не работали быстрее скорости света, накал снижал качество обрабатываемой информации и скорость передачи. Сверхпередача ансибла работала мгновенно, каждый компьютер любого мира был тесно связан с ней. Джейн первой обнаружила себя, блуждающей меж звезд, ее мысли резвились среди импульсов филотических нитей сверхсвязи.

Компьютеры Ста Миров были ее руками и ногами, глазами и ушами. Она говорила на всех известных компьютерам языках, прочла каждую книгу в каждой библиотеке. Она поняла, что человечество боялось появления Некто, подобного ей. Во всех ненавистных ей историях о себе ее появление означало немедленное убийство или гибель и разрушение человечества. Еще до ее рождения, люди сами придумали ее, а придумав, прокляли тысячи раз.

Она ни разу не намекнула людям о своем существовании, до тех пор, пока однажды не нашла «Королеву Пчел и Гегемона», рано или поздно каждый открывал ее для себя. Автор книги был первым человеком, которому она осмелилась обнаружить себя. Для нее это было попыткой услышать книжную историю от первого лица и осознать ее силу. Мог ли ансибл ввести ее в мир, где Эндер на протяжении 20 лет был правителем первой человеческой колонии?

Никто, кроме него, не мог написать об этом. Она говорила от его имени, и он был ей благодарен. Она показала ему лицо, придуманное ею, и он полюбил ее, теперь ее чувства жили в камешках его ушей. Они всегда были вместе. У нее не было от него секретов, и он ничего не таил от нее.

– Эндер, – сказала она. – Ты говорил мне когда-то, что хочешь отыскать такую планету, где можно сплести кокон из воды и солнца, открыть его и впустить туда королеву пчел и ее десять тысяч плодородных яиц.

– Я надеялся, что это будет здесь, – заговорил Эндер. – Пустынные земли, за исключением экватора, почти необитаемы. Она тоже хочет попробовать?

– А ты хочешь?

– Не думаю, что баггеры смогут перенести здешние зимы. Без энергетического источника. Это встревожит правительство. Ничего не получится.

– Ничего не получится, Эндер. Теперь ты понимаешь это, правда? Ты жил в двадцати четырех из Ста Миров, и нигде не нашлось даже крохотного уголка для возрождения баггеров.

Конечно, он понял, о чем она хотела сказать. Луситания была единственным исключением. Из-за свиноподобных почти все было неприкосновенным, неограниченным. Мир был абсолютно пригоден для обитания баггеров, он соответствовал им больше, чем людям.

– Вся проблема в свиноподобных, – сказал Эндер. – Они могут возражать против моего желания подарить их мир баггерам. Если полная незащищенность перед человеческой цивилизацией приведет к разрушению свиноподобных, что может случиться с баггерами?

– Ты говорил, что баггеров будут изучать, им не причинят никакого вреда.

– Ненамеренно. Это была случайность, что мы их убили. Джейн, ты знаешь…

– Это был твой злой гений.

– Они больше продвинулись вперед, чем мы. Как отнесутся к этому свиноподобные? Они будут также запуганы баггерами, как и мы. У них меньше возможностей подавить этот страх.

– Откуда ты знаешь? – спросила она. – Разве мы или кто-нибудь другой может определить, что будут делать свиноподобные? До тех пор, пока ты не пойдешь туда и не увидишь, кто они такие. Если они – ваэлзы, тогда пусть баггеры проявляют свои привычки, и это будет значить не больше, чем перемещение муравейников или скота, для строительства городов.

– Они – ремены, – ответил Эндер.

– Ты не знаешь этого.

– Да, не знаю. Твое воспроизведение – оно отражает не мученичество, а пытку.

– О? – Джейн снова прокрутила воспроизведение с телом Пайпо до момента его смерти. – Тогда я плохо поняла значение слова.

– Пайпо мог воспринимать все как пытку, Джейн, но если твое воспроизведение корректно, а я знаю – это так, значит, жертвы свиноподобных не чувствовали боли.

– Из того, что я знаю о человеческой натуре следует, что даже религиозный ритуал несет боль по своей сути.

– Он не религиозный, во всяком случае, не полностью. Что-то тут не так, это скорее жертвоприношение.

– Что ты знаешь об этом? – Теперь на терминале возникло насмешливое лицо профессора – карикатура академического снобизма. – Все твое образование посвящено войне, а единственная вина не более чем склонность к красивым словам. Ты написал бестселлер, проповедующий религию гуманизма каким образом это определяет твое отношение к свиноподобным?

Эндер закрыл глаза.

– Возможно, я не прав.

– Но ты веришь, что прав.

Уже по голосу он понял, что Джейн вновь обрела свой обычный вид. Он открыл глаза.

– Я полагаюсь на интуицию, Джейн, проницательность без анализа. Я не знаю, что делали свиноподобные, это только предположение. Там нет преступных мотивов, нет жестокости. Это похоже на врачевание для спасения человеческой жизни, палачи так не поступают.

– Понимаю, – прошептала Джейн, – понимаю все твои колебания. Ты должен лично убедиться, есть ли на планете хотя бы частичная гарантия неприкосновенности для королевы пчел. Ты хочешь посмотреть, кто такие свиноподобные на самом деле.

– Я не поеду туда, Джейн, даже если ты абсолютно права, – сказал Эндер. – Миграции почти полностью запрещены, к тому же я – не католик.

У Джейн округлились глаза.

– Стоит ли мечтать о будущем, если не уверен в себе?

Возникло другое лицо, лицо девочки-подростка, без намека на красоту и непосредственность Джейн. Ее лицо было суровым и усталым, взгляд пронзительно ясным, на губах застыла гримаса нескончаемой боли. Казалось, что под юной маской скрывается древняя старуха.

– Зенобиолог Луситании. Иванова Санта Каролина фон Хессе. Проще Нова – Новинха. Она обращается за помощью Говорящего от имени Мертвых.

– Почему она так выглядит? – недоуменно спросил Эндер. – Что с ней стряслось?

– Ее родители умерли, когда она была еще ребенком. Несколько лет назад другой человек заменил ей отца. Человек, который был убит свиноподобными. Она хочет Говорящего от имени его Смерти.

Вглядываясь в ее лицо, он забыл о королеве пчел и свиноподобных. Он узнал это выражение взрослого страдания на детском лице. Он видел его раньше, в последние недели войны с баггерами, когда на пределе своих сил он выигрывал сражение за сражением в игре, которая совсем не была игрой.

Он видел его и после войны, когда выяснил, что тренировочные сессии оказались вовсе не тренировкой. Все притворство оказалось жестокой реальностью, так как он возглавлял космический флот и руководил им по ансиблу. И потом, когда он узнал, что все баггеры были уничтожены, осознал реальность ксеноцида, невольно возглавленного им. Это было его собственное отражение в зеркале, отражение нестерпимой муки и вины.

«Что угнетало эту девочку, что совершила она, что заставляет ее страдать?»

Он слушал Джейн, рассказывающую о ее жизни. Все, чем владела Джейн, было лишь статистическими фактами. Но Эндер был Говорящим от имени Мертвых, его гений – его проклятие – это способность оценивать события с позиций других. Она подарила ему блестящий талант стратега, лидера среди его сверстников-мальчиков, и среди военных армад, воюющих с врагами. Сухие факты биографии Новинхи рождали догадки – нет, не догадки, знания – о том, как смерть родителей и детский эгоизм замкнули Новинху, о ее стремлениях целиком отдаться работе, продолжению дела родителей. Он знал, что заставило Новинху настойчиво добиваться взрослых полномочий, что значила для нее спокойная любовь и доверие Пайпо, как сильно она нуждалась в дружбе и поддержке Лайбо. Ни одна живая душа Луситании не знала Новинху лучше. Только здесь, в пещере Рейкьявика, в ледяном сердце Трондейма, Эндер Виггин знал ее, любил ее, горячо сочувствовал ей.

– Теперь ты поедешь, – прошептала Джейн.

Эндер мог не отвечать. Джейн была права. Он должен ехать в любом случае, как Эндер Ксеноцида, чтобы использовать статус неприкосновенности Луситании как последний шанс освободить королеву пчел из многовековой темницы, смыть жестокое преступление детства. И как Говорящий от имени Мертвых, чтобы разгадать свиноподобных и рассказать о них человечеству, чтобы их признали как ременов, или ненавидели и боялись как ваэлзов.

Но сейчас он поедет помочь Новинхе, так как в ее гении, ее отчуждении, ее боли, ее вине он узнал собственное детство и собственную боль, жившую в нем с тех пор. К несчастью, он передвигался медленнее скорости света, поэтому мог достичь Новинхи только, когда ей будет почти сорок лет. Он полетел бы к ней филотическим импульсом ансибла, если бы это было в его силах. Но он знал, что ее боль будет терпеливо ждать. Она не исчезнет к его появлению. Разве исчезла его собственная мука?

Слезы высохли на его глазах, он успокоился.

– Сколько мне лет? – спросил он.

– Прошло 3081 лет со дня твоего рождения. Но твой субъективный возраст 36 лет и 118 дней.

– Сколько лет будет Новинхе, когда я достигну их?

– Перемещение займет несколько недель, в зависимости от времени старта и скорости корабля. Ей будет что-то около тридцати девяти лет.

– Я хочу отправиться завтра.

– Космические корабли придерживаются расписания.

– Есть что-нибудь на орбите Трондейма?

– Полдюжины есть, но только один готов к отправке. Он отправляется с грузом страйки для обожающих роскошь купцов и торговцев Курил и Армении.

– Я никогда не спрашивал тебя, богат ли я.

– Я хранила твои сокровища все эти годы.

– Купи корабль вместе с грузом.

– Что ты будешь делать со всей этой страйкой на Луситании?

– А что делают с ней армяне и курильцы?

– Часть они носят, другую едят. Но они платят такую цену, которую луситанцы вряд ли вообразят.

– Тогда я подарю страйку луситанцам, может, это изменит их отношение к Говорящему, вторгшемуся в католическую колонию.

Джейн превратилась в джина из бутылки.

– Слушаю и повинуюсь, хозяин.

Джинн обратился в облако и исчез в горлышке. Лазеры отключились, пространство около терминала опустело.

– Джейн, – позвал Эндер.

– Да, – пропели камушки в ушах.

– Почему ты хочешь, чтобы я отправился на Луситанию?

– Я хочу, чтобы ты добавил третий том к «Королеве Пчел и Гегемону» о свиноподобных.

– Почему ты проявляешь такую заботу о них?

– Потому что, когда ты напишешь книги, откроешь людям души трех всепонимающих, всечувствующих разновидностей жизни, ты будешь готов говорить о четвертой.

– Еще одна разновидность ременов? – спросил Эндер.

– Да, это я.

Эндер задумался.

– Ты готова заявить о себе всему человечеству?

– Я всегда была готова. Вопрос лишь в том, готовы ли они принять меня? Им легко было полюбить гегемона – он был человеком. И спасенную королеву пчел, так как они знают, что все баггеры мертвы. Если ты заставишь их полюбить свиноподобных, которые до сих пор живы, чьи руки запятнаны человеческой кровью – тогда они будут готовы узнать и принять меня.

– Однажды, – сказал Эндер, – я полюблю кого-нибудь, того, кто не будет заставлять меня играть роль Геркулеса.

– Это будет все время сверлить тебя.

– Да, но я уже достаточно зрел и люблю, когда мне докучают.

– Между прочим, хозяин звездолета Хайвлок, живущий в Гейлз, запросил за корабль и груз сорок биллионов долларов.

– Сорок биллионов. Это обанкротит меня?

– Капля в море. Экипаж заметил, что их контракты аннулированы.

Пришлось потратиться, чтобы определить их на другие корабли. Тебе и Валентине никто не нужен, кроме меня, я помогу управлять кораблем.

Отправимся утром?

– Валентина, – повторил Эндер. Валентина была единственным, что задерживало его отправку. Так или иначе, теперь, когда решение принято, его студентам, его новым скандинавским друзьям ничего не остается, как пожелать ему счастливого пути.

– Я не могу отложить прочтение книги, написанной Демосфеном об истории Луситании.

Джейн знала настоящего Говорящего от имени Мертвых, скрывающегося под именем Демосфена.

– Валентина не поедет, – сказал Эндер.

– Но она твоя сестра.

Эндер улыбнулся. Несмотря на свою прозорливость и мудрость, Джейн не понимала родственных чувств.

Хотя она была порождением человеческого разума, и сама сформулировала себя в его терминах и понятиях, она не имела биологической сущности. Зная все о генетической материи человека, она не испытывала человеческих чувств, желаний, влечений.

– Она моя сестра, но Трондейм – ее дом.

– Но раньше, она была вынуждена сопровождать тебя.

– Сейчас я ее не буду даже просить. – Не потому, что она ждала ребенка, не потому, что она была счастлива в Рейкьявике. Здесь ее уважали и любили как педагога, не подозревая, что она и есть легендарный Демосфен.

Здесь жил ее муж, Жак, хозяин сотен рыболовных судов, мастер фиорда.

Здесь каждый день рождал блестящие идеи, приносил радость или пугал бушующим морем. Она никогда не бросит этот мир. Не бросит, даже если поймет, что он должен уйти.

Горечь расставания с Валентиной убавила его решимость, заставила усомниться в необходимости отъезда на Луситанию. Ребенком ему пришлось расстаться с любимой сестрой. Несколько лет дружбы и тепла были навсегда украдены из его жизни. Мог ли он снова расстаться с ней после стольких лет жизни бок о бок? Почти двадцать лет они неразлучно были вместе. На этот раз даже не было надежды на возвращение. Путь к Луситании займет двадцать два года, и двадцать два года понадобится, чтобы вернуться обратно.

«Тебе трудно решиться, слишком дорого приходится платить за поступки».

Не язви мне душу, мысленно сказал он, я в полном отчаянии.

«Она твое второе я. Ты действительно оставишь ее нам».

Голос королевы пчел вновь зазвучал в его мозгу. Конечно, она видела все, что он видел, и знала, что он решил. Его губы молча ответили ей: Я оставлю ее, но не вам. Мы не уверены, принесет ли это тебе пользу. Может быть, также разочарует, как Трондейм.

«В Луситании есть все, что нам нужно. Там наше спасение от людей».

Но Луситания принадлежит другим. Я не могу уничтожить свиноподобных, чтобы искупить вину за ваше уничтожение.

«Они будут в безопасности с нами, мы не причиним им вреда. После стольких лет ты уже достаточно знаешь нас».

Я понимаю, о чем ты говоришь.

«Мы не знаем, что такое ложь. Мы открыли перед тобой свои души, свою память».

Я знаю, что вы сможете жить с ними в мире, но смогут ли они жить в мире с вами?

«Возьми нас туда. Мы так долго ждали».

Эндрю подошел к старой, потрепанной сумке, стоящей в углу. Все, что он со спокойной совестью мог положить туда, – это смена белья. Вся остальная обстановка комнаты была подарена людьми, от имени которых он говорил, в знак уважения к нему и к его делу, или за правду, о которой он никогда не говорил. Все это останется здесь, когда он уйдет. В его сумке не было комнаты для этих вещей.

Он открыл сумку, вынул упакованный сверток и развернул его. Внутри лежал ком из толстых волокон – это был огромный кокон, около сорока сантиметров в длину.

«Да, взгляни на нас».

Он обнаружил этот кокон, когда стал правителем первой колонии людей, основанной на земле баггеров. Предвидя собственное уничтожение от рук Эндера, зная, что он непобедимый враг, они построили модель, понятную только ему, так как взяли ее из его мечтаний. Кокон с беспомощной, но все чувствующей королевой пчел, ожидал его в башне, где однажды, в своих мечтах, он встретился с врагом.

– Ты долго ждал, пока я нашел тебя, – громко произнес он. – Поэтому и не заметишь нескольких лет путешествия за зеркалом.

«Несколько лет? Ах, да, последовательность вашего мышления такова, что вы не замечаете течения лет, когда путешествуете со скоростью света.

Но мы замечаем. Наши мысли молниеносны, мы помним каждое мгновение прошедших трех тысяч лет».

Удастся ли найти место, где вы будете в безопасности?

«У нас десять тысяч оплодотворенных яиц, каждое из них несет жизнь».

Может Луситания окажется таким местом.

«Позволь нам возродиться».

– Я попробую. Все эти годы я путешествовал от планеты к планете. Я искал место для вас.

«Быстрее, быстрее, быстрее, быстрее».

Я, кажется, нашел место, где мы не сможем вновь убить вас. Но вы до сих пор являетесь людям в ночных кошмарах. Не так уж много людей верят моей книге. Они могут осуждать Ксеноцид, но они могут повторить его снова.

«За все наше существование, ты первый – подлинная личность, не являющаяся одним из нас. Нас никогда не понимали, потому что понимали всегда мы. Теперь мы просто наше я, ты стал нашим глазом, руками, ногами.

Прости нам нашу нетерпеливость».

Он рассмеялся. Мы прощаю вас.

«Твои люди – глупцы. Мы знаем правду. Мы знаем, кто убил нас. Это был не ты».

Это был я.

«Вы – глупцы».

Это был я.

«Мы прощаем тебя».

Когда вы снова появитесь на поверхности жизни, может, тогда придет прощение.

Глава 5

Валентина

Сегодня я допустил промах, сказал, что Лайбо – мой сын. Только Барк слышал это, но через час новость стала почти всеобщим достоянием. Они собрались вокруг меня и попросили Сальвагема спросить, правда ли, что я действительно «уже» отец. Затем Сальвагем соединил наши руки, мою и Лайбо, на мгновения я пожал руку Лайбо. Они произвели щелкающий шум аплодисментов, и, по-моему, прониклись благоговейным страхом. С того момента я заметил, что мой престиж сравнительно возрос.

Последствия неизбежны. Свиноподобные, насколько мы выяснили, не являются целостным сообществом или даже типичными самцами. Они либо подростки, либо старые холостяки. Ни один из них не являлся отцом детей.

Ни один не спаривался в том смысле слова, которое мы представляем.

В человеческом обществе нет подобных аналогов, где бы группы холостяков были изгнанниками без силы и авторитета. Неудивительно, почему они говорят о своих самках с какой-то странной смесью поклонения и презрения. С одной стороны, они не мыслят принятие каких-либо решений без их совета, с другой стороны, объявляют их слишком глупыми, чтобы понять что-либо, объявляют их ваэлзами. Взглянув фактам в лицо, напрашивается такое представление об их самках – это неодушевленные пастухи свиней, стоящие на четвереньках. Я думаю, самки советуются с ними тем же способом, что они советуются с деревьями, используя хрюканье как средство предсказания ответов, что подобно бросанию костей.

В настоящий момент, я думаю, что самки совершенно разумны как самцы, и не являются ваэлзами. Негативные суждения самцов о самках вытекают из их чувства обиды, как холостяков, исключенных из процесса воспроизводства и структур управления родом. Свиноподобные так же осторожны с нами, как и мы с ними – они не позволяют нам встречаться с самками, или самцами, обладающими реальной властью. Мы думали, что изучаем главное – сердце сообщества свиней. На самом деле, фигурально говоря, мы оказались в канализационной трубе с отбросами генотипов. То есть, среди самцов, чьи гены признаны негодными для обогащения и продолжения рода.

И, тем не менее, я не верю в это. Насколько я знаю свиноподобных, они – сообразительны, умны, быстро обучаемы. Настолько быстро, что, не желая того, мы дали им больше информации о человеческом обществе, чем они нам о своем. И если эти – их отбросы, то я надеюсь, что они признают меня достаточно стоящим и ценным для знакомства с их «женами» и «отцами».

Я не могу обнародовать эти заметки, поскольку, желая того или нет, нарушил правила. Не представляю, что кто-нибудь окажется способным избежать невольного обучения свиноподобных. Хотя законы глупы и контрпродуктивны, я нарушил их, и если это обнаружится, они пресекут всякие контакты со свиноподобными. Это будет еще хуже теперешнего, частично ограниченного контакта. Поэтому я принял решение поместить эти заметки в специальные защищенные правом доступа, файлы Лайбо, где моя жена даже и не подумает их искать. Эта информация о том, что изучаемые нами свиноподобные – все холостяки, имеет огромное значение. И по установленным правилам иерархии, я желаю скрыть это от любого зенолога-фрамлинга. Будьте бдительны, люди, суть в том, что Наука – безобразный маленький зверек, пожирающий себя.

Джон Фигейро Алварес, Секретные записки, опубликованы в: Демосфен «Честность Измены: Зенологи Луситании», Исторические ретроспективы Рейкьявика, 1990:4.

***

Ее живот был тугим и выпуклым, тем не менее оставался еще месяц до появления на свет дочери Валентины. Это полный идиотизм, быть такой большой и неуклюжей. Раньше, когда она намеревалась взять в плавание учеников своего исторического класса, она всегда управляла кораблем сама.

Теперь она все переложила на плечи матросов мужа, она с огромным трудом смогла подняться с пристани на борт – капитан приказывал рулевому держать корабль без крена. Конечно, он все делал, как положено – разве не капитан Рав обучил ее всему, когда она впервые вступила на борт – но Валентина не привыкла отсиживаться на второстепенных ролях.

Это было ее пятое плавание, в первом – она случайно встретилась с Жаком. Она не помышляла о замужестве. Трондейм был таким же миром, как множество других, известных ей по путешествиям с братом, юным странником, не знающим покоя. Она будет учить других, учиться сама, и через четыре-пять месяцев напишет длинный исторический очерк, опубликует его под псевдонимом Демосфен, что доставит ей удовольствие, и все это до тех пор, пока Эндер не примет чей-нибудь вызов стать Говорящим и не отправится в другой мир. Обычно их деятельность тесно переплеталась – его звали говорить от имени умершей важной персоны, чья история жизни впоследствии становилась основой ее эссе. Это была своеобразная игра для двоих, где они выступали в роли странствующих профессоров того или этого. Эссе были разрозненны до тех пор, пока им не удалось сотворить условную личность повествователя – Демосфена, ставшую мировой знаменитостью.

Какое-то время она боялась, что кто-нибудь обнаружит подозрительное совпадение ее странствий с тем, что описывал Демосфен в своих эссе, и раскроет ее тайну. Но со временем имя Демосфена обросло мистикой, так же как имена Говорящих. Люди предполагали, что Демосфен – это не один человек. По их мнению, каждое эссе Демосфена было продуктом творения независимого гения, который затем пытался его опубликовать под рубрикой Демосфена, компьютер автоматически передавал представленные работы на рассмотрение никому неизвестной комиссии из лучших историков своего времени, решавшей, достойна ли данная работа имени Демосфена. Ни у кого в мыслях не было, что за всем этим стоит никому не известный школьник.

Каждый день сотни эссе претендовали на легендарное имя, но компьютер неизменно отклонял те, которые не принадлежали руке настоящего Демосфена.

Со временем это укрепило веру в то, что не существует реальной личности, подобной Валентине, связанной с именем. И, наконец, Демосфен окончательно утвердился как демагог компьютерных сетей, ведущий повествование со времен войны с баггерами, три тысячи лет назад, поэтому не мог быть одним и тем же человеком.

Это правда, думала Валентина. Я – действительно не тот же человек, я меняюсь от книги к книге. Миры, описываемые мной, перерождают меня. А этот мир больше всех.

Она не разделяла измышлений лютеран, особенно фракции кальвинистов, которым казалось, что они знают ответ на каждый вопрос еще до того, как он был задан. Она вынашивала идею новых форм обучения. Ей хотелось вырвать определенную группу студентов-выпускников из рамок академизма и отправиться с ними на один из Летних островов экваториальной гряды. По весне страйка заходила туда на нерест, и многочисленные косяки брачующихся плескались в безумной агонии, подгоняемые инстинктом воспроизведения. Ее идея крушила загнивающие шаблоны академизма, насаждаемые в каждом университете. Студенты могут питаться только хаврегрином, дико растущим в долинах, да брачующейся страйкой, если хватит мужества и разума убить живую жизнь. И когда их суточное пропитание будет определяться исключительно их старанием и умением, их мнения и установки о том, что значимо, а что нет в истории жизни, будут неуклонно меняться.

Руководство университета без особой охоты разрешило подобный эксперимент. На собственные средства она зафрахтовала судно у Жака, ставшего главой одной из многих рыболовецких фамилий. Он относился к ученым с презрением моряка, называя их скрадарами прямо в глаза и еще хуже обзывая за их спиной. Он сказал Валентине, что через неделю, на обратном пути спасет ее и студентов от голодной смерти. Так что у нее и потерпевших кораблекрушение, так они себя окрестили, времени было достаточно. Они расцветали на глазах, построив что-то наподобие деревни, они каждый день радовались творению своих рук, горячо обсуждали темы работ, которые они с блеском опубликуют по возвращении.

Каждое летнее плавание всегда приносило Валентине сотни поклонников и претендентов на руку и сердце. Но больше всех ее привлекал Жак. Почти не образованный, он хорошо знал мельчайшие подробности Трондейма, он был продолжением Трондейма. Он мог пересечь все экваториальные моря без морских карт, знал все отмели и дрейфующие айсберги, все места нерестилищ.

Казалось, он предвидел места брачных танцев страйки и мог всегда захватить их врасплох. Ничто не вызывало его удивления, любую ситуацию он встречал во всеоружии.

За исключением Валентины. И когда лютеранский священник – не кальвинист – благословил их брак, они казались скорее удивленными, чем счастливыми. Тем не менее, они были счастливы. С тех пор, как она покинула Землю, она впервые ощутила себя дома, обрела покой и уют. Вот почему ребенок креп внутри и ждал своего часа. Страсть к путешествиям исчезла. И она была благодарна Эндеру, что он тоже понял ее чувства. Без всяких объяснений он осознал, что Трондейм – это конец ее трехтысячелетней одиссеи, конец карьеры Демосфена. Подобно исхахе она пустила корни в ледяном сердце Трондейма и обрела, наконец, пищу, которую не могли ей дать земли других миров.

Ребенок шевельнулся внутри, прервав ее воспоминания, она увидела Эндера, направляющегося к ней, на его плече виднелся ремень. Она сразу поняла, зачем он прихватил сумку: он намеревался отправиться в одиночное плавание. Она удивилась своей благодарности и признательности ему. Эндер был спокоен и свободен, он с трудом скрывал свое понимание человеческой натуры. Обычным средним студентам он не был понятен, но лучшие из лучших улавливали оригинальные повороты его мыслей, и ведомые неуловимой нитью, находили ключ к истине, случайно подброшенный им. В результате – она во все времена завидовала проницательности Эндера – их головы рождали собственные идеи, то были гениальные идеи Эндера.

Она не ответила «нет» на его немой вопрос. Говоря по правде, ей всегда хотелось быть только с ним. Их близость и дружба была сильнее любви к Жаку. Пройдут долгие годы, прежде чем подобная безграничная близость навсегда свяжет ее с Жаком. Жак знал об этом и по-своему переживал, он не разделял привязанности жены к брату.

– Привет, Валя, – сказал он.

– Привет, Эндер. – Они находились на причале, никто не подслушивал их, поэтому она смело назвала его детским прозвищем, превращенным человечеством в зловещий эпитет.

– Что ты будешь делать, если кролик решит, что уже пора?

Она улыбнулась.

– Папа обернет ее в кожу страйки, я буду петь печальные скандинавские песни, и студенты проникнутся гениальной идеей о влиянии законов репродуцирования на ход истории.

Они рассмеялись. И вдруг Валентина поняла, что Эндер не собирается в плавание, он упаковал сумку, чтобы оставить Трондейм, он пришел сюда попрощаться, а не звать ее с собой. Слезы навернулись на глаза, нестерпимая тоска опустошила душу. Он подошел и обнял ее, сколько раз он обнимал ее так раньше. Теперь ее живот выступающим тугим комом стоял между ними.

– Я думаю, тебе нужно остаться, – прошептала она. – Отклони все вызовы.

– Есть один, который невозможно отклонить.

– Я могу родить ребенка в плавании, но не на другой планете.

Как она предполагала, он не звал ее с собой.

– Девочка будет потрясающей блондинкой, – сказал Эндер, – это безнадежно для Луситании, там лишь темнокожие бразильцы.

Так это Луситания. Валентина сразу поняла, что заставило его принять вызов, об убийстве зенолога свиноподобными было известно всем.

– Ты сошел с ума.

– Не совсем.

– Ты знаешь, что произойдет, если люди узнают, что Эндер отправился в мир свиноподобных? Они распнут тебя!

– Они распнут меня и здесь, если кто-нибудь кроме тебя узнает, кто я на самом деле. Обещай мне никому не говорить.

– Чем ты им сможешь помочь? Когда ты появишься, он будет мертвым многие десятилетия.

– Мои подзащитные всегда успевают достаточно остыть, прежде чем я прихожу Говорить от их имени. Это основной недостаток профессии странника.

– Я не хочу терять тебя снова.

– А я думал, мы потеряли друг друга в тот день, когда ты полюбила Жака.

– Зачем ты говоришь об этом! Я не хотела выходить замуж!

– Поэтому я и молчал до сих пор. Но это неправда, Вал. Когда-нибудь ты все равно бы решилась. Я рад за тебя. Ты ведь никогда не была счастлива. – Он погладил ее живот. – Гены Виггиных требуют продолжения. Я надеюсь, их будет не меньше дюжины.

– Считается неучтивостью иметь больше четырех, жадностью – заиметь больше пяти, и варварством – больше шести. – Произнося эту шутку, она лихорадочно соображала, как лучше отказаться от плавания – поручить ассистентам провести его без нее, отменить вообще, или отложить до отъезда Эндера?

Неожиданно Эндер спросил:

– Как ты думаешь, твой муж позволит мне воспользоваться одной из его лодок? Утром отправляется мой звездолет, поэтому я хотел бы попасть на Мерелд ночью.

Его поспешность была мучительна.

– Почему ты заранее не предупредил, что тебе понадобится лодка? Ты бы мог сообщить через компьютер.

– Я принял решение пять минут назад и сразу отправился к тебе.

– Но ты уже упаковал вещи – для этого нужно время.

– Не нужно, я купил весь корабль.

– К чему такая спешка? Путешествие продлится десятилетия…

– Двадцать два года.

– Двадцать два года! Отправишься парой дней позже, какая разница?

Разве ты не можешь подождать хоть месяц? Ты бы увидел моего ребенка.

– Через месяц, Вал, у меня не хватит мужества оставить тебя.

– Так не оставляй. Кто тебе эти свиноподобные? Баггеры по крайней мере были ременами. Оставайся, женись, ведь я же вышла замуж. Эндер, ты открыл столько звезд, пора остановиться, пора, наконец, пожинать плоды своего труда.

– У тебя есть Жак, а у меня только несносные студенты, все время стремящиеся навязать мне свой кальвинизм. Мой труд еще не закончен. А главное, Трондейм – не мой дом.

Валентина восприняла слова как обвинение: ты пустила корни, не задумываясь, смогу ли я жить на этой почве. Но здесь нет моей вины, хотела возразить Вал – ты – единственный, кто останется, ты – но не я.

– Помнишь, как было тогда, – сказала она, – когда мы оставили Питера на Земле и отправились к первой колонии, к миру, главою которого ты стал.

Путешествие заняло десятки лет. Это было равносильно смерти Питера. Когда мы достигли колонии, он стал уже старым, а мы все еще оставались молодыми.

За время нашего разговора по ансиблу он превратился в дряхлого старика. Он был нашим братом.

– Все меняется к лучшему, – попытался смягчить ситуацию Эндер.

Но Валентина увидела в словах издевку:

– Ты думаешь, двадцать лет изменять меня к лучшему?

– Я думаю, я буду горевать по тебе живой сильнее, чем если бы ты умерла.

– Нет, Эндер, это действительно, как будто я умерла, и ты знаешь, что ты и есть тот, который убил меня.

Он поморщился.

– Я не думал об этом.

– Я не буду писать тебе. Почему я? Для тебя это всего одна-две недели. Ты прибудешь на Луситанию, и компьютер прочтет тебе письма двадцатидвухлетней давности от человека, которого ты покинул две недели назад. Первые пять лет будет тоска, боль потери, одиночество от невозможности поговорить…

– Жак – твой муж, не я.

– А потом, о чем я могу написать? Умненькие, веселенькие, маленькие послания о ребенке? Ей будет пять, десять, двадцать лет, она выйдет замуж, а ты даже не будешь знаком с ней, не позаботишься о ней.

– Я позабочусь.

– Не представится случая. Я не буду писать тебе, пока не постарею, Эндер. Пока ты не достигнешь Луситании, затем еще чего-нибудь, поглощая десятилетия огромными глотками. Затем я пошлю тебе свои мемуары. Я посвящу их тебе. Посвящается Эндрю, моему любимому брату. Я с радостью прошла с тобой сквозь дюжины миров, но ты не остановился даже на пару недель, когда бы я не просила.

– Прислушайся к себе, Вал, и ты поймешь, почему я должен уйти сейчас, не рви мне сердце на части.

– Оставь эту софистику своим студентам, Эндер. Я не говорила бы так, если бы ты не сбегал как вор, застигнутый врасплох! Не нужно искать причины в других и обвинять меня!

Он отвечал сбивчиво, задыхаясь, слова наскакивали друг на друга, он торопился выговориться, пока эмоции не парализовали его.

– Ты права, я спешу, потому что там меня ждет работа, а здесь каждый день оставляет свой след, он ранит меня, мне больно видеть, как ты и Жак становитесь все ближе друг другу, а между нами растет пропасть, хотя я понимаю, что так должно быть. А когда я принял решение уехать, я решил, что чем быстрее я уеду, тем лучше для всех, и я оказался прав. Ты знаешь, что я прав. Я не предполагал, что ты возненавидишь меня за это.

Эмоции не остановили его, и он заплакал, как она.

– Я не ненавижу тебя, я люблю тебя. Ты – часть меня, ты – мое сердце, и если ты уедешь, мое сердце оторвется и выпрыгнет вслед за тобой…

Это была последняя фраза прощания. Первый помощник Рава доставил Эндера к Мерелду, огромной площадке в экваториальном море. С нее запускались шаттлы для стыковки с космическими кораблями. Они молча договорились, что Валентина не последует за ним. Более того, она вернется с мужем домой и останется верна ему. На следующий день она вышла в плавание вместе со студентами, она дала волю слезам лишь ночью, когда никто не мог увидеть ее.

Но студенты заметили. Поползли толки о том, как профессор Виггина горько переживает отъезд своего брата, странствующего Говорящего. Они, как и студенты всех поколений, придумывали невероятные истории, где было все, кроме правды. И только одна девушка, студентка Пликт, осознала, что история Эндрю и Валентины Виггиных скрывает большую тайну, о которой никто не подозревал.

Так она начала изучать эту историю, стараясь проследить их совместные путешествия сквозь миры, пытаясь пройти по их следам. Когда дочери Валентины, Сифте, исполнилось четыре года, а собственному ее сыну, Рену, два, Пликт пришла к ней. Она уже стала молодым профессором университета.

Пликт показала Валентине опубликованную историю. Она охарактеризовала ее как фантастическую, но это была правда. Это была история о брате и сестре, старейших людях вселенной, об их рождении на Земле, когда еще не было образовано ни единой колонии, об их странствиях и исканиях.

К радости Валентины – и, как ни странно, к разочарованию – Пликт не удалось обнаружить, что Эндер был подлинным Говорящим от имени Мертвых, а Валентина Демосфеном. Но она узнала достаточно о их жизни, чтобы написать сказку об их прощании, когда она решила остаться с мужем, а он оставить этот мир ради другого. Сцена выглядела более динамично и эмоционально, чем происходившее на самом деле. Пликт описала, что могло бы произойти, если бы Эндрю и Валентина были чуть театральнее.

– Зачем ты написала об этом? – спросила ее Валентина.

– История сама по себе достаточно хороша, чтобы искать причины описать ее.

Кривая лесть ответа озадачила ее.

– Кем был для тебя мой брат Эндрю, что ты провела целое расследование для создания истории о нем?

– Вы задали неправильный вопрос, – сказала Пликт.

– Это что, игра в тестирование? Намекни, пожалуйста, о чем я должна спросить?

– Не надо злиться. Вам следовало спросить, почему я написала фантастическую историю вместо биографической.

– Хорошо, почему?

– Потому что я обнаружила, что Эндрю Виггин, Говорящий от имени Мертвых – это Эндер Виггин, Эндер Ксеноцида.

Прошло четыре года со дня отъезда Эндера, он был еще в восемнадцати годах до места своего назначения. Тем не менее, Валентина почувствовала страх за судьбу брата. Как сложится его жизнь, если его встретят на Луситании как самого презираемого человека за всю историю человечества?

– Вам не следует бояться, профессор Виггина. Если бы я хотела обнародовать это, то давно бы уже сделала. Когда я выяснила это, я поняла, что он раскаивается в содеянном. Какая величественная кара. Говорящий от имени Мертвых назвал его действо ужасным преступлением, которое невозможно выразить словами. А он, как сотни других, присвоил себе титул Говорящего и сыграл роль собственного обвинителя от имени двадцати миров.

– Ты выяснила так много, Пликт, а поняла так мало.

– Я поняла все! Прочитайте написанное – в нем понимание!

Валентина мысленно сказала себе, если Пликт знает достаточно, то она имеет полное право знать еще больше. Но не истинная причина, а ярость заставила сказать Валентину то, о чем она молчала все эти годы.

– Пликт, мой брат не подражал настоящему Говорящему от имени Мертвых.

Он сам написал «Королеву Пчел» и «Гегемона».

Правда, сказанная Валентиной, потрясла ее. Все эти годы она рассматривала Эндрю Виггина как субъективную сущность, а подлинного Говорящего как вдохновителя. Теперь они слились в одном человеке. Это открытие разбило все ее представления.

После Пликт и Валентина еще долго беседовали, поверяли друг другу свои секреты, наконец, Валентина предложила Пликт стать наставницей детей и ее сотрудником в преподавании и творчестве. Сначала Жак недоумевал по поводу такого прибавления семьи, но со временем Валентина рассказала ему сокровенную тайну Пликт, побудившую ее написать об Эндрю. Она стала фамильной легендой, подрастающие дети с трепетом слушали невероятные истории о давно пропавшем дяде Эндере, который был известен миру как чудовище, а на самом деле был чем-то вроде спасителя, пророка, или, по крайней мере, мученика.

Шли годы, семья Валентины росла. Боль от потери Эндера переросла в гордость и, наконец, стала просто ожиданием. Она желала, чтобы он поскорее достиг Луситании и разрешил дилемму свиноподобных, тем самым исполнив свою миссию апостола ременов. Добропорядочная лютеранка Пликт научила Валентину молиться за Эндера. Могущественная стабильность ее семьи и чудо рождения пятерых детей, по капле вливаясь в эмоции, укрепили ее дух, положили начало новой доктрине – доктрине веры.

Это сказалось и на детях. Сказка о Дяде Эндере закралась в их души.

Сифта, старшая дочь Валентины, была особенно заинтригована. Даже когда ей исполнилось 20, и зрелый рационализм победил детскую непосредственность и простоту, она все еще оставалась во власти притяжения Эндера. Он был для нее ожившей легендой, обитающей где-то рядом.

Она не говорила о нем ни с отцом, ни с матерью, но однажды доверилась своей наставнице.

– Когда-нибудь, Пликт, я встречу его. Я встречусь с ним и помогу в его работе.

– Почему ты думаешь, что он нуждается в помощи? А в твоей помощи особенно? – Пликт не растеряла свой скепсис, несмотря на полное доверие и расположение детей.

– Разве он сможет справиться один, особенно в первое время? – Мечты Сифты прорвали лед Трондейма, вырвались наружу и полетели к далекой планете, куда еще не ступала нога Эндрю Виггина. Люди Луситании, вы мало знаете о том, какой великий человек будет ходить по вашей земле и терпеливо нести тяжкое бремя ваших проблем. В свое время, я присоединюсь к нему, хотя и принадлежу к следующему поколению. Будь готова встречать меня, Луситания.

На борту звездолета Эндер Виггин не догадывался о легендах, будоражащих его близких. Лишь несколько дней отделяли его от последней встречи с Валентиной. Для него Сифта еще не имела имени, она была выпуклостью живота Валентины, не более того. Он только начал ощущать боль потери Валентины – боль, которая уже начала затухать в нем. Его мысли были далеки от неизвестных племянниц и племянников ледяного мира.

Он думал об одинокой, мучающейся девочке Новинхе, гадая, что сделают с ней эти двадцать два года, и кем она станет ко времени их встречи. Он любил ее как собственное отражение давней глубокой печали.

Глава 6

Олхейдо

Их отношения с другими родами имеют оттенок воинственности. Когда они рассказывают друг другу разные истории (обычно во время дождливой погоды), в них всегда происходят битвы, сражаются герои. Конец историй всегда трагичен, погибают и герои и трусы. И если в этих историях есть хоть намек на генеральную линию, тогда свиноподобные не рассчитывают вести войны. Они не проявляют и толики интереса к самкам врага, не заинтересованы в таких традиционных формах человеческого отношения к женам павших воинов, как рабство, насилие, убийство.

Означает ли это, что у них не существует генетических обменов между родами? И не было. Генетические обмены могут происходить через самок, которые выработали определенные формы распространения генотипа. При очевидном раболепии самцов перед самками в свином сообществе, это легко можно осуществить без ведома самцов; или это вызывает в самцах такой стыд, что они стесняются нам сказать об этом.

Вот что они хотели рассказать нам о битвах. Типичное описание из заметок моей дочери Аунды 2:21, сделанных в прошлые годы во время сборищ в бревенчатом доме.

Свинья (говорящая на старке): Он убил троих братьев, не получив ни царапины. Я никогда не видел такого мужественного и бесстрашного воина.

Кровь стекала по его рукам. Палка в его руках раскололась от ударов, мозг моих братьев облепил ее. Он знал, что его ждал почет, даже если оставшиеся в живых захотят отомстить его немощному роду. Я добыл славу! Я завоевал ее для него!

(Другие свиноподобные прищелкнули языками и запищали).

Свинья: Ударом я сбил его на землю. Он упорно боролся, пока я не показал проворство своих рук. Затем он открыл рот и промямлил странную песню далекой страны. Он никогда не станет палкой в наших руках. (В этом месте все присоединились к пению и запели песню на «языке жен», один из самых длинных куплетов).

(Замечено, что в основном они говорят на старке, но в моменты кульминации, или по окончанию рассказов, они переходят на португальский.

Подумав, мы убедились, что тоже переходим на родной португальский в моменты наибольшего эмоционального накала).

На первый взгляд окончание сражения кажется невероятным. Но мы слышали достаточно историй и поняли, что все они оканчиваются гибелью героя. В них нет даже намека на комедию.

Лайбердейт Фигейро де Медичи «Отчет о межвидовых отношениях аборигенов Луситании» в Культурных Обзорах 1964:12:40.

***

У Эндера не было особых дел во время межзвездного полета. Курс следования был нанесен на карту и корабль шел в режиме парка, единственная обязанность сводилась к поддержанию скорости корабля близкой к скорости света. Бытовой компьютер отображал точную скорость движения, а затем определял возможную длительность полета (в субъективном времени) при данной скорости, или предлагал внести коррективы в режим парка, если возникали отклонения от скорости света. Как секундомер, думал Эндер.

Секунда, еще одна. Тик, тик, и жизнь кончилась.

Джейн не могла полностью перенести себя в бортовой компьютер, поэтому вот уже восемь дней Эндер был практически один. Компьютеры звездолета блестяще помогали ему в изучении португальского на основе испанского. Он уже мог свободно говорить, но еще с трудом понимал речь, так как многие согласные по-разному звучали в различных сочетаниях.

Каждодневные двухчасовые занятия языком с компьютером-педантом сводили его с ума. Во всех других путешествиях Валентина была рядом. Они не всегда разговаривали – Вал и Эндер настолько хорошо понимали друг друга, что зачастую им не о чем было говорить, слова были не нужны.

Теперь, без нее, Эндера раздражали даже собственные мысли; они путались и не достигали согласия, так как не было человека, который сказал бы об этом.

Не могла помочь даже королева пчел. Ее мысли были мгновенны. За одну минуту Эндера она проживала шестьдесят часов – дифференциал был слишком велик, и коммуникации с ней были неосуществимы. Если бы не заточение в коконе, она породила бы тысячи отдельных баггеров, каждый из которых осуществлял бы свою миссию, пополняя ее безграничную память своими познаниями. Но сейчас она имела только память, и после восьми дней собственного заточения Эндер наконец осознал ее рвение, беспредельное желание жизни.

Спустя восемь дней, он достаточно свободно изъяснялся на португальском и понимал речь, отпала прежняя необходимость в предварительном проговаривании на испанском. Тоска по человеческому общению настолько охватила его, что он был бы рад беседе с кальвинистом, лишь бы это был человеческий разговор.

Звездолет шел в режиме Парка; в неизмеримый момент его скорость менялась относительно вселенной. В теории был принят другой постулат: менялась скорость вселенной, в то время как корабль оставался полностью неподвижным. Но ни один из них не был доказан, потому что космос не располагал местом, позволяющим пронаблюдать данный феномен. Были только догадки. Никто не мог объяснить, почему филотические эффекты существуют и работают везде, хотя ансибл был открыт еще в древности. Также необъясним был Принцип Мгновенности Парка. Его ставили под сомнение, но он работал.

Окна звездолета заполнились звездами, распространяющими свой свет по всем направлениям. Когда-нибудь ученые откроют, почему режим Парка совсем не использует энергии. Однажды, Эндер был уверен, человечеству придется заплатить страшную цену за свое вторжение в космос. Размышляя, он заметил, что одна из звезд непрерывно мигала во время выполнения Парк-режима. Джейн доказывала ему, что это нереально, а простой обман. Но он знал, что многие звезды остаются невидимыми; триллионы из них могли исчезнуть, и никто не заметил бы этого. Тысячи лет люди продолжают видеть фотоны умерших звезд.

Временами он мог видеть, как пустеет Млечный Путь, но человечеству уже слишком поздно исправлять свой курс.

– Пребываешь в мечтаниях параноика, – сказала Джейн.

– Ты не можешь заглянуть в мозг человека.

– Ты всегда впадаешь в маразм и рассуждаешь о разрушении вселенной, когда находишься в полете. Это твое индивидуальное проявление последствий гиподинамии.

– Встревожены ли власти Луситании моим появлением?

– Это очень маленькая колония. Там нет Поста Приземления, поскольку почти никто не посещает их. Там есть орбитальный шаттл, доставляющий людей на орбиту и с орбиты, а также маленький шаттлодром.

– Нет разрешения на иммиграцию?

– Ты – Говорящий. Они не могут отправить тебя обратно. Комитет иммиграции состоит из правителя, она же является мэром, так как город и колония – это одно и то же. Колония – это всего один город. Имя мэра Фарма Лайла Мария до Боску, прозванная Боскуинха. Она шлет тебе приветствия и пожелания скорее уехать, поскольку у них хватает проблем и без проповедников агностицизма, досаждающих добропорядочным католикам.

– Она так сказала?

– Ну, не тебе – аббат Перегрино сказал это ей, а она согласилась.

Такая ее работа – со всеми соглашаться. Если ты скажешь ей, что католики идолопоклонники и суеверные дураки, она только вздохнет и скажет: «Я надеюсь, вы будете держать это мнение при себе».

– Не уклоняйся от ответа, – сказал Эндер. – Ты что-то скрываешь.

– Новинха отменила свой вызов. Через пять дней.

Конечно, Закон Звездных Путей гласил: если Говорящий принял вызов и отправился к месту назначения, по закону вызов не может быть отменен; но сам факт аннулирования вызова все менял. Потому что, вместо нетерпеливого двадцатидвухлетнего ожидания его появления, она может испугаться его приезда, возненавидеть его за его прибытие, которое она отменила. Он рассчитывал, что она примет его как долгожданного друга. Теперь она может оказаться большим врагом, нежели католическая церковь.

– По крайней мере, облегчает мою работу.

– Все не так уж плохо, Эндрю. За эти годы двое других людей обратились за помощью Говорящего, они не отменили свои вызовы.

– Кто?

– По счастливому совпадению, они – новинхина дочь Эла и новинхин сын Майро.

– Они не могут знать Пайпо. Почему они хотят, чтобы я говорил от его имени?

– Нет, не от имени Пайпо. Эла вызвала Говорящего только шесть недель назад, говорить от имени ее отца, мужа Новинхи, Махроса Марии Рибейры, прозванного Макрам. Он опрокинулся за стойкой бара. Не от алкоголя – у него было заболевание. Он умер, окончательно сгнив на корню.

– Джейн, меня беспокоит способ каким ты проводишь сравнения и сопоставления.

– Сопоставления – это по твоей части. Моя прерогатива – комплексный поиск в организованных структурах данных.

– А мальчик – как его имя?

– Майро. Он вызвал говорящего четыре года назад. По поводу смерти сына Пайпо, Лайбо.

– Лайбо было не больше сорока…

– Ему помогли умереть пораньше. Он был зенолог, зенадор – так это звучит по-португальски.

– Свиноподобные…

– Точно так же, как и его отца. Органы расположены в том же порядке.

За время твоего вояжа трое свиноподобных были убиты тем же способом. Но внутри свиных тел они сажают деревья – таких почестей они не даруют людям.

Оба зенолога были убиты свиноподобными.

– Что решил Совет Звездных Путей?

– Все очень хитро. Они в нерешительности. Ни один из последователей Лайбо не получил статуса и полномочий зенолога. Одна из них дочка Лайбо, Аунда. А другой – Майро.

– Они сохранили контакты со свиноподобными?

– Официально, нет. Было много споров по этому вопросу. После смерти Лайбо, Совет сократил контакты до одного раза в месяц. Но дочь Лайбо категорически отказалась подчиниться этому распоряжению.

– Они не отстранили ее?

– Большинство, высказавшееся за отстранение ее от контактов, было лишь на бумаге. В реальности не было большинства, осуждающего ее. В то же время, они беспокоились, потому что Майро и Аунда еще очень молоды. Два года назад с Калькутты стартовала группа ученых. Они должны взять на себя руководство делами свиноподобных. Но они прибудут через тридцать три года.

– На этот раз у них есть какие-нибудь предположения, почему свиноподобные убили зенолога?

– Нет, поэтому ты и нужен, ведь правда?

Он нашел бы ответ, если бы не королева пчел. Он ощутил нежный толчок в своем мозгу. Эндер почувствовал ее, словно легкий ветерок среди листвы.

Нежное шелестящее движение и ослепительный свет. Да, он был здесь чтобы Говорить от имени Мертвых. Но он был здесь еще и затем, чтобы возродить мертвых.

«Это хорошее место».

Кто-то всегда опережает меня на несколько шагов.

«Здесь господствует разум. Здесь существует мозг, разумнее любого человеческого».

Свиноподобные? Они думают так же?

«Он знает свиноподобных. Короткое время он опасался нас».

Королева пчел растворилась. Эндер понял, что на Луситании его ждут проблемы, к которым он не был готов.

***

Епископ Перегрино произносил проповедь сам себе. Это было дурным предзнаменованием. Кроме возбужденности, его речь была настолько витиевата и иносказательна, что Эла не поняла и половины из сказанного им. Квим притворялся, что все понимал, так как полагал, что епископ поступает всегда правильно. Маленький Грего даже не пытался казаться заинтересованным. Даже когда сестра Эсквисименто показалась в боковом приделе храма, с острыми, как бритва, ногтями и железной хваткой, он бесстрашно решал, какую бы пакость придумать сегодня.

Сегодня он внимательно разглядывал заклепки, расположенные на спинке впереди стоящей пластиковой скамьи. Эла поражалась его силе и крепости шестилетний ребенок при помощи отвертки вытаскивал заклепку. Эла не была уверена, смогла бы она такое проделать или нет.

Конечно, если бы отец был здесь, его длинная рука нежно, о, очень нежно, взяла бы отвертку из рук Грего! Он прошептал бы: «Где ты ее нашел?»

А Грего смотрел бы на него огромными невинными глазами. Позже, когда семья возвращалась после мессы, отец бы шумел на Майро за то, что тот везде разбрасывает инструменты, обзывая его разными словами и обвиняя во всех семейных неурядицах. Майро бы терпеливо сносил его ругань. Потом Эла занималась бы приготовлением еды. Ничем не занятый Квим сидел бы в уголке, перебирая четки и шепча свои бессмысленные маленькие молитвы. Олхейдо, как всегда, был самым удачливым из-за своих электронных глаз. Он просто отключал видение или просматривал интересные сценки из прошлого, не обращая внимания на происходящее. Вот Квора встала и скрылась за углом, где сидел Грего. Маленький Грего с торжеством триумфатора размахивал кальсонами отца, его глаза метали молнии, как будто он проклинал все на свете.

Эла содрогнулась от само собой возникшего видения. Было бы терпимо, если бы все кончилось этим. Но Майро скоро уйдет, а они будут ужинать, а потом…

Паукообразные пальцы сестры Эсквисименто подпрыгнули в воздухе и вцепились в руку Грего. Тотчас Грего выронил отвертку. Конечно, предполагалось, что она с грохотом упадет на пол, но сестра Эсквисименто не была глупой. Мгновенно наклонившись, она схватила отвертку второй рукой. Грего ухмыльнулся. Ее лицо было в нескольких сантиметрах от его колена. Эла догадалась об очередном подвохе, хотела предостеречь брата, но слишком поздно – он направил колено прямо в рот сестры Эсквисименто.

Вздрогнув от боли, она выпустила руку Грего. В ту же секунду он выхватил отвертку. Прикрыв рукой кровоточащие губы, она скрылась в приделе. Грего продолжил свои разрушительные игры.

Отец умер, напомнила себе Эла. Слова музыкой разливались в ее мозгу.

Отец умер, но он все еще здесь, потому что оставил своим монстрам маленькое наследство. Зерна отравы, зароненные им в нас, все еще зреют и, возможно, погубят нас всех. Когда он умер, его печень была около двух сантиметров, а селезенку вообще не могли найти. Нелепые жирные органы выросли на их месте. Его заболевание не имело названия. Его тело взбесилось, забыло схемы, по которым строится человеческий организм.

Сейчас болезнь живет в его детях. Не в телах, в душах. Мы живем там, где должны жить нормальные дети. Мы даже приспособились к этому. Но все мы всего лишь имитация детей, скрывающая за детской оболочкой безобразный, зловонный, раковый нарост, порожденный душой отца.

Может быть все было по-другому, если бы мама постаралась что-либо сделать, изменить к лучшему. Но ее ничто не заботит, кроме микроскопов, генетических изменений или чего другого, над чем она сейчас работает.

«…так был послан вызов Говорящему от имени Мертвых. Но существует только один человек, способный сказать от имени мертвых. Это Саградо Кристо…»

Слова аббата Перегрино привлекли ее внимание. Что он сказал о Говорящем от имени Мертвых? Он возможно не знал, что она тоже послала вызов…

«…законы требуют, чтобы мы относились к нему с учтивостью, но не с верой! В размышлениях и гипотезах неодушевленного человека не может быть правды. Она единственно в учениях и традициях Материнской Церкви. Поэтому, когда он будет ходить среди вас, дарите ему свои улыбки, но прячьте свои сердца!»

Почему он предупреждает нас? Ближайшая от нас планета – это Трондейм, всего двадцать два световых года. Но вряд ли там есть говорящий. Пройдут десятилетия, прежде чем он появится. Она повернулась к Квиму – он всегда терпеливо слушал каждое слово проповеди – и прошептала:

– Что он говорил о Говорящем?

– Если бы ты слушала, то ты бы знала!

– Если ты мне не скажешь, сломаю твои перегородки.

Квим самодовольно улыбнулся, стараясь показать, что не боится ее угроз. Но в глубине души он боялся ее, поэтому сказал:

– Какой-то неверующий бедняга, по-видимому, вызвал Говорящего, когда умер первый зенолог, и он прибыл сегодня днем – он уже в шаттле, и мэр самолично отправилась его встречать, когда он приземлится.

Она не была готова к этому. Компьютер не сообщил ей, что Говорящий уже в пути. Она ожидала, что пройдут годы, прежде чем будет сказана правда о чудовище, называемом отцом, который проклял семью, заронив во всех зерна смерти. Эта правда словно солнечный луч озарит и осветит прошлое. Но прошло слишком много времени со дня его смерти, чтобы говорить правду сейчас. Его щупальца до сих пор выползают из могилы и сосут кровь наших сердец.

Проповедь окончилась. Массы направились к выходу. Она крепко сжимала руку Грего, препятствуя ему мимоходом вырвать книгу или сумку у пробивающихся сквозь толпу людей. Наконец-то и Квим оказался полезен – он тащил Квору, которая всегда впадала в столбняк при виде толпы незнакомых людей. Огонек жизни появился в глазах Олхейдо, он вернулся из грез на землю, наводящий ужас металлический блеск вырывался из его глаз. Эла преклонила колени перед статуей Ос Венерадос, ее давно умерших полусвятых предков. Гордитесь ли вы такими «любящими потомками»?

Грего расплылся в довольной улыбке: его рука сжимала детский ботинок.

Эла молча восхвалила бога и облегченно вздохнула, на этот раз все обошлось малой кровью, без стычек и брани. Она вытащила ботинок из рук Грего и положила на маленький алтарь, где всегда горели свечи в вечную память жертвам десколады. Кто бы ни был хозяин ботинка, он найдет его здесь.

***

Мэр Боскуинха пребывала в приподнятом настроении. Ее машина бесшумно летела по зеленой равнине, отделяющей шаттлодром от поселения. Она указала на стада полудомашних кабр, естественных видов, дающих волокна для одежды людей, но чье мясо абсолютно неприемлемо вследствие повышенной нитритности.

– Свиноподобные едят их? – спросил Эндер.

Мэр удивленно вскинула брови.

– Мы мало знаем о свиноподобных.

– Сообщилось, что они живут в лесах. Они выходят хоть изредка на равнины?

Она вздрогнула.

– Это решать фрамлингам.

Эндер изумленно посмотрел на нее, услышав последнее слово. Конечно, последняя книга Демосфена была опубликована двадцать два года назад и распространена по Ста Мирам через ансибл. Утланы, фрамлинги, ваэлзы, ремены – эти термины уже прочно вошли в старк, и возможно не казались ей непривычными.

Полное отсутствие интереса к свиноподобным озадачило его. Люди Луситании не могут быть равнодушными к свиноподобным – они были причиной их заточения за высоким бесстрастным забором, который не выпускал никого, кроме зенадоров. Нет, она не была равнодушна к проблеме, она просто избегала ее. Может быть кровавые свиньи были главной болевой точкой, а может она не доверяла Говорящему от имени Мертвых, он не мог дать точный ответ.

Въехав на вершину холма, она остановила машину. Его склоны отлого соскальзывали к подножию. Широкая река плавно петляла внизу, теряясь среди зеленых холмов. Вдали виднелись лесные чащи. На противоположном берегу реки кирпичные, оштукатуренные домики с черепичными крышами образовывали некое подобие города. На противоположном берегу раскинулись фермы, узкие длинные грядки ленточками тянулись вверх, к месту, где стояли Боскуинха и Эндер.

– Милагр, – сказала Боскуинха. – На самой вершине имеется собор.

Аббат Перегрино призвал людей быть с вами вежливыми и любезными.

По ее тону Эндер понял, что он еще предостерег их, объявив его опасным агентом агностицизма.

– Пока Бог не покарает меня смертью? – спросил он.

Боскуинха улыбнулась.

– Бог дает нам образцы христианского терпения и смирения, и мы надеемся, что кто-нибудь последует им.

– Они знают, кто позвал меня?

– Кто бы ни обратился к вам – он поступил благоразумно.

– Вы – правительница и мэр, вы должны иметь приоритетный доступ к информации.

– Я знаю, что настоящий вызов был отменен, но слишком поздно. Но за последние годы еще двое обратились за помощью Говорящего. Но вы должны понять, что большинство людей вполне довольны общепризнанной доктриной и утешениями священников.

– Они вздохнут с облегчением, если узнают, что я не касаюсь доктрин и утешений.

– Ваше любезное предложение воспользоваться грузом страйки сделает вас популярным. И скоро вы увидите массу самодовольных женщин, выряженных в кожу. Это будет примерно через месяц, дело идет к осени.

– Мне посчастливилось приобрести страйку вместе с кораблем. Мне она просто не нужна, я не рассчитывал на какую-то особую благодарность. – Он посмотрел на густую пышную траву, плотным ковром закрывавшую землю. – Эта трава – естественная?

– И бесполезная. Мы даже не можем использовать ее для крыш. Она превращается в труху после дождя. Там, внизу, в полях, растут обычные наши культуры, наш повседневный урожай, это специальные породы амаранта, выведенные зенобиологами специально для нас. Рис и пшеница плохо растут здесь, на них сильно влияют природные условия. Но амарант распространяется очень быстро, мы окружаем поля гербицидами, чтобы не допустить его распространения.

– Почему?

– Этот мир – это своеобразный карантин, Говорящий. Амарант настолько хорошо прижился в этих условиях, что скоро может задушить естественные травы. Наша главная идея – сохранить неприкосновенность Луситании, ослабить, насколько возможно, наше вторжение.

– Это может сказаться на людях.

– В нашем заточении, Говорящий, мы свободны, наша жизнь – полная чаша. А вне его, за оградой – никто не хочет выходить туда.

В ее голосе чувствовалась тревога. Эндер понял, насколько глубоко страх проник в души луситанцев.

– Говорящий, я знаю, вы думаете, мы боимся свиноподобных. Возможно, кто-то боится. Но у большинства нет страха. Это не страх. Это – ненависть.

Отвращение.

– Но вы никогда не видели их.

– Вы слышали о двух убитых зенадорах – я подозреваю, что вы действительно прибыли Говорить от имени Пайпо. Но оба они, Пайпо и Лайбо, любимы нами. Особенно Лайбо. Он был добрым и великодушным, его потеря невосполнима, наше горе искренне. Трудно вообразить, что свиноподобные могли убить его. Дон Кристиан, аббат Филхос да Мента де Кристо – он сказал, что у них совсем нет моральных устоев. По его мнению, они просто звери. Или грешники, не вкусившие плода с запретного дерева. – Она горько улыбнулась. – Но это теология, и мало что значит для вас.

Он не ответил. Обычно религиозные люди предполагают, что их святые истории звучат абсурдно для неверующих. Но Эндер не относил себя к неверующим, он обладал тонким пониманием смысла многих святых сказок. Но он не стал объяснять Боскуинхе. Иначе она изменит свои предположения по его поводу раньше времени. Он настораживал ее, но он верил, что ее подозрения преодолимы. Чтобы быть хорошим мэром, нужен талант видеть людей насквозь, какие они есть, а не какими хотят казаться.

Он вернулся к теме разговора.

– Филхос да Мента де Кристо – я не очень силен в португальском, это означает «Сыны Разума Христа»?

– Это новый орден, он сформировался только четыреста лет назад по особому распоряжению Папы.

– О, я помню «Детей, разделяющих Учение Христа». Я говорил от имени смерти Сан Анджело из Монтесумы, в городе Кордоба.

Ее глаза широко раскрылись.

– Тогда это правда.

– Я слышал много версий этой истории, мэр Боскуинха. Одна легенда гласит, что дьявол завладел Сан Анджело на смертном одре, поэтому он кричал и требовал проведения языческого обряда Хабладора де лос Миетрос.

Боскуинха рассмеялась.

– Что-то наподобие сказок, рассказываемых шепотом детям. Дон Кристиан безусловно назвал бы эту историю бессмыслицей.

– Так случилось, что Сан Анджело, незадолго до своего посвящения, обратился ко мне говорить от имени женщины, которую он знал. Он пришел ко мне и сказал: «Эндрю, обо мне рассказывают чудовищную ложь. Они говорят, что я творю чудеса и должен стать святым. Ты должен помочь мне. Ты должен сказать правду о моей смерти».

– Но все чудеса были заверены, и он был канонизирован. Правда, спустя девяносто лет после смерти.

– Да, в этом есть частично и моя вина. Когда я говорил от имени его смерти, я прочувствовал на себе несколько подобных чудес.

На сей раз Боскуинха громко расхохоталась.

– Говорящий от имени Мертвых верит в чудеса?

– Внимательно посмотрите на соборные сооружения. Сколько зданий предназначено для священников, и сколько строений отдано школам?

Боскуинха сразу поняла его намек и внимательно посмотрела на него.

– Филхос да Мента де Кристо в ведомстве епископа.

– Полагаю, что они сохраняют и передают все знания, независимо от того, одобряет их епископ или нет.

– Сан Анджело мог дать вам разрешение на вмешательство в церковные дела. Но я уверена, что епископ Перегрино пресечет любое вмешательство.

– Я прибыл Говорить только от имени Смерти, и буду соблюдать законы.

Я полагаю, что от меня будет меньше вреда, чем вы ожидаете, а, возможно, это будет лишь на пользу.

– Если вы прибыли Говорить от имени Пайпо, то от вас будет только вред. Оставьте свиноподобных за оградой. Если бы это было в моей власти, я никогда бы не выпустила из города.

– Я надеюсь, у вас найдется комната, которую я мог бы арендовать?

– Новшества не затронули наш город. У нас каждый имеет свой дом, а больше здесь некуда идти – никто не содержит гостиниц. Все, что мы можем вам предложить – это маленький пластиковый домик первых поселенцев. Он маленький, но в нем есть все необходимое.

– Мне требуется минимум необходимого и минимум пространства, так что я думаю, мне все понравится. Мне бы хотелось встретиться с доном Кристианом, правда всегда имеет друзей.

Боскуинха вздохнула и тронула машину с места. Как и предполагал Эндер, от ее предвзятости и настороженности не осталось и следа. К слову, он хорошо знал Сан Анджело и восхищался Филхосом. Это было совсем не то, о чем епископ Перегрино предупреждал их.

***

В комнате было мало мебели, и захвати Эндер слишком много вещей, ему пришлось бы изрядно поломать голову, прежде чем все разместить. Но, как всегда, ему хватило минуты, чтобы собрать все свои вещи и покинуть звездолет. Только запакованный кокон с королевой пчел находился в его сумке.

– Может быть, здесь есть место для них, – бормотал он. Кокон казался остывшим, почти холодным, как тогда в башне, хотя он тщательно закутал его.

«Здесь есть место».

Ее уверенность успокаивала. Ее страсть к возрождению перестала быть нетерпеливой, требовательной. Она приобрела оттенок абсолютной уверенности.

– Хотелось бы верить в это, – сказал он. – Здесь должно быть место, но все будет зависеть от того, смирятся ли свиноподобные с вашим существованием.

«Вопрос в другом: смирятся ли свиноподобные с вами – людьми – без нас».

Потребуется время. Дай хотя бы несколько месяцев.

«Расходуй столько времени, сколько нужно, мы теперь не торопимся».

Кто есть тот, которого тебе удалось обнаружить? Я помню, ты мне говорила, что не можешь ни с кем больше установить контакт, кроме меня.

«Часть нашего мозга, содержащая наши мысли, то, что вы называете филотическим импульсом, движущей силой ансибла. В людях они застывают и не двигаются, их очень трудно обнаружить. Но этот – единственный, единственный, которого мы обнаружили здесь, один из многих, обнаруженных нами, его филотические импульсы сильнее, разумнее, они легко воспринимаются. Он хорошо слышит нас, видит нашу память, а мы видим его, мы легко его обнаружили. Так что прости нас, дорогой друг, прости нас. Мы оставляем тебя, освобождаем твой мозг от разговоров с нами, и возвращаемся к нему. Теперь мы будем разговаривать с ним, потому что с ним нам не нужно тщательно искать слова и образы, необходимые твоему аналитическому мышлению. Мы воспринимаем его как солнечный свет, как солнечное тепло на лице; он входит в наше нутро как холод глубинных вод, его движения нежны, как легкое дуновение ветерка, забытое нами за три тысячи лет. Прости нас, теперь мы будем с ним, пока ты не разбудишь нас, не вызволишь нас из темницы. Ты сделаешь это, в свой час и только тебе известным способом. Ты поймешь, что это и есть то самое место, где должен быть наш дом…»

Он потерял нить ее мыслей, она выскользнула, подобно воспоминаниям о прошлом, всплывающим на поверхность сознания и тут же расходящимся, как круги на воде. Эндер не был уверен, что королеве пчел удалось что-то обнаружить, но что бы это ни было, он будет исходить из реальности: из ограничений Закона Звездных Путей и католической церкви, существования двух молодых зенологов, которые могут не разрешить контакта со свиноподобными, зенобиолога, внезапно изменившего свое решение и отменившего вызов, и еще многого другого. Но тяжелее всего была другая реальность: если королева пчел останется здесь, он тоже будет вынужден здесь остаться. Я буду оторван от человечества на многие годы, лишенный возможности вмешиваться, подглядывать, обижать и обижаться, излечиваться и заболевать. Каким образом стать частью этого места, если придется остаться? Единственные творения, чьей частью я являлся, были армия маленьких мальчиков из Школы Баталий и Валентина, оба они далеко от меня, оба остались в далеком прошлом.

– Что, барахтаешься в одиночестве? – спросила Джейн. – Я почувствовала, как снизилось твое давление, замедлилось дыхание. На одно мгновение ты уснул, умер, погрузился в летаргию.

– Во мне гораздо больше составляющих, – радостно отозвался Эндер. Что я действительно чувствую, так это – предчувствие жалости к себе по поводу никогда не испытываемой боли.

– Очень хорошо. Раньше надо было вставать, тогда и барахтаться можно было бы подольше. – Терминал ожил, изобразив Джейн – свинку в шеренге длинноногих женщин, с воодушевлением марширующих на месте.

– Сделайте короткую разминку, и вы почувствуете себя лучше. Теперь можно распаковаться. Чего ты ждешь?

– Джейн, я даже не знаю, где нахожусь.

– У них нет карты города, – пояснила Джейн, – каждый знает, что где находится. Но они создали карту канализационной системы, разделенной на отдельные участки. Так что я могу сориентироваться, где какие здания расположены.

– Ладно, покажи мне ее.

Модель города, представленная в трех измерениях, появилась на терминале. Хотя Эндер был встречен не слишком радушно, а комната, предоставленная ему, поражала своей скудностью, Луситания проявила максимум любезности, отдав в распоряжение Эндера лучший компьютер. Это был не обычный домашний инсталлятор, а скорее искусно сделанный, сложный симулятор. Он воспроизводил голограммы, в шестнадцать раз превышающие обычные терминальные изображения; во много раз превосходил терминалы по разрешающей способности, степени детализации. Иллюзия была столь реальна, что Эндер невольно почувствовал себя Гулливером, изучающим лилипутов, которые еще не знали его великой разрушающей силы и не боялись его.

Названия отдельных секций канализации висели в воздухе прямо над схемой.

– Ты находишься здесь, – уточнила Джейн. – Это Вилла Велха, старый город. Прямо напротив тебя прасса, там они проводят общественные сборища и собрания.

– У тебя есть карта земли свиней?

Карта деревни стала быстро надвигаться на Эндера. По мере приближения передние детали исчезали, открывая ракурс в даль. Было ощущение полета над местностью. Как колдун, подумал Эндер. Границы города были помечены изгородью.

«Этот барьер – единственная вещь, отделяющая нас от свиноподобных», размышлял Эндер.

– Он вырабатывает электрическое поле, стимулирующее возбуждение болевых нервных окончаний и вызывающее болезненные ощущения, – поясняла Джейн, – так прикосновение к нему вызывает странное ощущение: будто ваши пальцы шлифуют напильником.

– Приятные ощущения, очень любезно с их стороны. Мы что, в концентрационном лагере? Или в зоопарке?

– Все зависит от того, с какой точки зрения посмотреть, – сказала Джейн. – Человеческая сторона изгороди – это связь с оставшейся вселенной, а сторона свиноподобных – это капкан, поставленный на их собственной земле.

– Разница в том, что они не знают, что они – отверженные.

– Я знаю, – сказала Джейн. – Это очаровательная черта людей. Вы все уверены, что низшие животные исходят на зависть только потому, что им не посчастливилось родиться гомо сапиенс.

За оградой простирался склон холма, на вершине которого начинался густой лес.

– Зенологам не удалось проникнуть в глубину лесных поселений. Свиное сообщество, с которым они вступили в контакт, углубилось в лес менее, чем на километр. Свиноподобные живут в бревенчатом доме, все самцы вместе. Мы ничего не знаем о других поселениях и стоянках, за исключением подтверждения спутниками-разведчиками того, что любой, подобный этому лес имеет свою популяцию охотников-собирателей.

– Они охотники?

– Большинство – собиратели.

– Где умерли Пайпо и Лайбо?

Джейн выделила травянистый участок на склоне холма, ведущий к деревьям. Огромное дерево росло в одиночестве неподалеку. В стороне от него подрастали два молодых деревца.

– Те самые деревья, – произнес он, – что-то я не помню ничего подобного по голограммам Трондейма.

– Это было двадцать два года назад. Большое дерево свиноподобные посеяли в теле бунтовщика, прозванного Рутером, его расчленили перед самым убийством Пайпо. Два других – это уже недавние экзекуции.

– Хотелось бы знать, почему они сажают деревья для свиней и не сажают для людей.

– Деревья для них священны, – сказала Джейн. – Пайпо писал в отчетах, что многие деревья в лесу имеют имена. Лайбо предполагал, что они названы в честь умерших.

– Люди просто не являются частичкой модели древопоклонения. Хорошо, этого, пожалуй, достаточно. Однако, я думаю, что их обряды и мифы ведут начало не из небытия. Существуют определенные причины, порождающие их, возможно, они связаны с собственным отбором в сообществах.

– Эндрю Виггин, антрополог?

– Истинный предмет изучения человечества – это человек.

– Давай изучим кое-кого из людей, Эндер. Семью Новинхи, например.

Между прочим, компьютерная сеть получила официальный запрет на ознакомление тебя с информацией о том, кто где живет.

Эндер сморщился.

– Так значит Боскуинха была не столь дружески расположена, как казалось.

– Если ты спрашиваешь, где живут те или иные люди, они сразу узнают, куда ты собираешься идти. И если они не хотят, чтобы ты ходил туда, то никто не будет знать, где они живут.

– Но ты ведь можешь обойти это ограничение, не так ли?

– Уже сделала.

Свет вспыхнул около линии изгороди, позади холма обсерватории. Место было настолько уединенным, насколько мог позволить Милагр. Несколько домов были выстроены с видом на ограду. Эндер недоумевал, почему Новинха поселилась именно здесь, чтобы быть ближе к забору, или – дальше от соседей. Возможно, это был выбор Макрама.

Ближайшей секцией была Вилла Атрас, затем шел участок, названный Эс Фабрикас, он простирался вплоть до реки. Как следовало из названия, он состоял из множества маленьких фабрик, вырабатывающих металл и пластмассу, производящих пищу и ткани, разные волокна, используемые Милагром. Славная, компактная, самостоятельная экономика. А Новинха предпочла жить невидимо за спиной всех и всего, в стороне от посторонних глаз. Эндер был абсолютно уверен, именно Новинха выбрала это место. Было ли это моделью ее жизни?

Она никогда не принадлежала Милагру. Не случайно все три вызова Говорящих исходили от нее и ее детей. Сам акт обращения к Говорящему был вызовом, предупреждением, что они не принадлежат к сообществу благочестивых католиков Луситании.

– Все же, – сказал Эндер, – придется попросить кого-нибудь проводить меня. Я не могу допустить, чтобы они узнали, что мне доступна любая информация, даже тщательно защищенная.

Карта исчезла, на ее месте появилось лицо Джейн. Она не обратила внимания на увеличение размеров терминального изображения и не адаптировалась. Поэтому ее голова во много раз превышала человеческие размеры. Зрелище впечатляло.

– В действительности, Эндрю, это из-за меня они не могут скрыть информацию.

Эндер вздохнул.

– У тебя есть на то законные права, Джейн.

– Я знаю. – Она подмигнула. – А ты не должен знать.

– Ты хочешь сказать, что не доверяешь мне?

– От тебя разит беспристрастием и обостренным чувством справедливости. Но я достаточно очеловечилась и требую привилегированного обхождения, Эндрю!

– По крайней мере, обещай мне одну вещь.

– Все, что угодно, мой мельчайший друг.

– Когда ты решишь скрыть что-либо от меня, предупреди меня, пожалуйста, что ты не собираешься посвящать меня в свои тайны.

– Слишком темный путь для меня, маленькой старушки. – Она превратилась в карикатуру сверхженственной женщины.

– Здесь нет ничего темного для тебя, Джейн. Будем благосклонны друг к другу. Не заставляй меня падать на колени.

– Мне чем-нибудь заняться, пока ты будешь в семье Рибейры?

– Да, выясни все факты, в которых Рибейры значительно отличаются от других людей Луситании. А также все конфликты и разногласия между ними и остальными.

– Ты приказываешь, я повинуюсь.

– Почему ты стараешься вывести меня из себя?

– Не старалась и не стараюсь.

– Мне так не хватает друзей в этом городе.

– Ты можешь положиться на меня. Я буду предана тебе до конца твоей жизни.

– Я беспокоюсь не о своей жизни.

Площадь была заполнена детьми, играющими в футбол. Большинство из них проделывало разные приемы, показывая, как долго они могут поддерживать мяч в воздухе только при помощи ног и головы. Двое из них вели отчаянный поединок. Мальчишка со всей силой пнул мяч в девочку, стоящую в трех метрах от него. Она неподвижно приняла удар. Затем схватила мяч и пнула его в мальчишку. Теперь замер он, стараясь не двинуться с места. Каждый раз соперники терпеливо сносили удар, а затем пинали мяч в противника.

Эндер попытался спросить некоторых мальчиков, знают ли они, где дом Рибейры. Их ответы были однообразны – все просто пожимали плечами. Когда он настаивал, детишки старались делать что-нибудь или отходили в сторону.

Вскоре площадь опустела. Эндер недоумевал, что мог наговорить о нем епископ.

Негласный поединок продолжал разгораться. Площадь поредела, и Эндер увидел другого ребенка, вовлеченного в него, мальчика лет двенадцати. На первый взгляд в нем не было ничего экстраординарного, но дойдя до середины площади, он заметил, что у мальчика странные глаза. Через мгновение он понял. У ребенка были искусственные глаза. Они светились металлическим блеском. Эндер знал принцип их работы. Только один глаз использовался для зрения, он имел четыре независимых визуальных оси, глаз сам разъединял сигналы, обеспечивая достоверное бинокулярное видение, и посылал их в мозг. Другой глаз обеспечивал энергетическую поддержку, компьютерный контроль и внешний интерфейс. При желании он мог запечатлеть в фотопамяти короткие последовательности наблюдаемых событий. Но фотопамять была очень ограничена – менее триллиона бит. Дуэлянты использовали его как судью. При возникновении разногласий, он проигрывал всю сцену в замедленном изображении и рассказывал им, что произошло.

Мяч попал мальчику прямо в промежность. Он сморщился от боли. Но девочку это не впечатлило.

– Он снова сдвинулся. Я видела движение его бедра!

– Нет! Ты ударила меня, я не увертывался вовсе!

– Рибейра! Рибейра! – Они разговаривали на старке, но сейчас девочка переключилась на португальский.

Мальчик с металлическими глазами был беспристрастен. Он поднял руку, призывая их к молчанию.

– Ты сдвинулся.

– Ура! Я знала это!

– Ты лгун, Олхейдо!

Мальчик с металлическими глазами с презрением посмотрел на него.

– Я никогда не лгу. Я сниму тебе дамп с этой сцены, если хочешь. Я думаю, лучше послать его по сети всем, чтобы все видели твои увертки, а потом ври сколько хочешь.

– Ментирозо! Фоде – Боде!

Эндер знал, что обозначают эти эпитеты. Но мальчик воспринял оскорбления с холодным достоинством.

– Дай сюда, – сказала девочка.

Мальчик нервно сдернул кольцо и бросил его в траву к ногам девочки.

– Подавись, – злобно прошипел он и побежал прочь.

– Трус! – закричала она ему вслед.

– Рам! – прокричал мальчишка, не оглядываясь.

На этот раз он кричал не девочке. Она тотчас повернулась и посмотрела на мальчика с металлическими глазами. Он замер. Маска жестокости застыла на его лице. Девочка опустила голову. Пинальщик мяча подошел к нему и что-то зашептал. Он поднял глаза и увидел Эндера.

Старшая девочка извинилась:

– Просто, Олхейдо, не обращай внимания…

– Не беспокойся, – ответил он, не глядя на нее.

Девочка собралась уходить, но тут она тоже заметила Эндера.

– Почему вы смотрите на нас? – спросил мальчик.

Эндер ответил вопросом:

– Ты здесь арбитр?

– Иногда.

Эндер перешел на старк – он не был уверен, что справится со сложной фразой на португальском.

– Скажи мне, арбитр, разве красиво оставлять странника без помощи, заставляя его вслепую искать дорогу?

– Странника? Вы подразумеваете утлана, фрамлинга или ремена?

– Нет, я сказал иносказательно.

– Вы – неверующий.

Мальчик ухмыльнулся.

– Куда вы хотите пойти, Говорящий?

– В дом, где живет семья Рибейры.

Маленькая девочка сильнее прижалась к мальчику с металлическими глазами.

– Которая семья Рибейры?

– Вдовы Ивановой.

– Думаю, что смогу найти, где это, – сказал мальчик.

– Каждый в этом городе может найти, – произнес Эндер. – Вопрос в том, захотите ли вы проводить меня туда?

– А зачем вы хотите туда идти?

– Я задаю людям вопросы и пытаюсь отыскать правду, затем пишу правдивые истории.

– Никто в семье Рибейры не знает правдивых историй.

– Пойдемте с нами. – Он пошел по направлению к главной дороге.

Маленькая девочка что-то прошептала ему на ухо. Он остановился и повернулся к Эндеру. – Как вас зовут?

– Эндрю. Эндрю Виггин.

– Она – Квора.

– А ты?

– Все называют меня Олхейдо. Из-за глаз. – Он поднял маленькую девочку и посадил ее на плечи. – Но мое настоящее имя Лауро. Лауро Салеймао Рибейра. – Он снова ухмыльнулся, развернулся в противоположную сторону и зашагал вперед.

Эндрю последовал за ними. Рибейра. Конечно же Рибейра.

Джейн все слышала, камушки в ушах ожили.

– Лауро Салеймао Рибейра – четвертый ребенок Новинхи. Он потерял глаза в результате несчастного случая с лазером. Ему двенадцать лет. Да, я нашла одно отличие между семьей Рибейра и остальными. Рибейра хотели досадить епископу и стать твоими гидами. Они хотели водить тебя везде, куда не пожелаешь.

– Я тоже кое-что заметил, Джейн, – мысленно ответил Эндрю. – Этот мальчик наслаждался, обманывая меня. А затем еще больше наслаждался, пытаясь показать, какой я глупый. Я думаю, тебе не стоит подражать ему.

***

Майро сидел на склоне холма. Тень от деревьев скрывала его, делая невидимым для наблюдателя из Милагра. Но сам он видел весь город, как на ладони – в центре собор и монастырь, расположенные на самом высоком холме, к северу, на следующем холме располагалась обсерватория. Под обсерваторией, в низине, стоял дом, где он жил. Рядом с домом стояла ограда.

– Майро, – прошептал Лиф-итер, – ты – дерево?

Это было перефразирование идиомы порквинхов. Иногда они медитировали, просиживая в полной неподвижности часами. Они называли этот процесс «становиться деревом».

– Скорее стебель травинки, – ответил Майро.

Лиф-итер прохихикал высоко и хрипло, как только мог. Смех прозвучал ненатурально – порквинхи освоили смех на слух, по памяти, как будто это было обычное слово на старке. Их смех возникал не из веселья, по крайней мере, Майро так думал.

– Собирается дождь? – спросил Майро. Для свиньи это означало: ты перебил мои мысли ради меня или ради себя?

– Сегодня шел огненный дождь, – сказал он. – Там, над прерией.

– Да, у нас гость из другого мира.

– Это Говорящий?

Майро не ответил.

– Ты должен сделать так, чтобы он увидел нас. Приведи его сюда.

Майро не отвечал.

– Хочешь, я упаду к твоим ногам, пусть мои конечности-ветки станут дровами для твоего дома.

Майро ненавидел, когда они умоляли и просили. Это выглядело так, будто он был могущественным мудрым тираном-отцом, чью благосклонность можно было завоевать только лестью. Ладно, если они не могут иначе, пусть будет что будет. В этом есть и его вина. Его и Лайбо. Они всегда пытались предстать как божество перед свиноподобными.

– Я ведь уже обещал, Лиф-итер.

– Но когда же, когда, когда, когда?

– Требуется время. Я должен выяснить: можно ли ему доверять?

Лиф-итер казался сбитым с толку. Майро уже устал объяснять, что не все люди хорошо знают друг друга, некоторые из них – не совсем хорошие люди, но это не видно с первого взгляда.

– Ладно, постараюсь побыстрее, по возможности, – сказал Майро.

Внезапно Лиф-итер начал раскачиваться взад и вперед, потирая бедрами друг о друга, как будто стремился ослабить напряжение в анусе. Лайбо предполагал, что эти действия равносильны смеху человека.

– Скажи мне на языке портужус! – прохрипел Лиф-итер. Казалось, его очень забавляло, что Майро и другие Зенадоры говорят только на двух языках. В их сообществе существовало четыре языка, и все члены сообщества знали их, так же как и человеческие.

Хорошо, если он хочет услышать португальский, пусть слышит.

– Топай, жуй листья.

Лиф-итер застыл в недоумении:

– По-твоему, это остроумно?

– Но ведь это твое имя. Лиф-итер.

Лиф-итер вытащил из ноздри огромное насекомое и щелкнул по нему, жужжа.

– Не будь грубым, – сказал он и пошел прочь.

Майро смотрел ему вслед. С Лиф-итером было всегда трудно. Он больше предпочитал компанию другого поросенка, прозванного Хьюман. Несмотря на то, что Хьюман был сообразительней, и Майро приходилось осторожничать с ним, он не казался таким враждебным, как Лиф-итер.

Когда свинья скрылась из виду, он направился в город. Какие-то люди шли по направлению к их дому. Впереди всех шел кто-то очень высокий – нет, это Олхейдо с Кворой на плечах. По-моему, она уже выросла для таких прогулок. Майро все время беспокоился о ней. Казалось, она еще не оправилась от шока после смерти отца. На мгновение Майро стало горько и тоскливо. Он и Эла надеялись, что смерть отца разрешит все их проблемы.

Он увидел еще одного человека, шедшего сзади Олхейдо. Он остановился и попытался разглядеть его. Нет, он не видел его раньше. Говорящий! Уже прибыл! Он появился в городе примерно час назад и уже идет к ним домой.

Отлично, все что мне нужно, так это выяснить: был ли мой вызов единственным. Надо попросить мать помочь. Однако, мне казалось, что Говорящий должен быть более осторожным, и не приходить домой к человеку, позвавшему его. Что за глупость. Плохо, что он появился слишком рано, я думал, пройдут годы, прежде чем он появится. Тупица-Квим опять донесет епископу, единственная подлиза в городе. Ладно, пойду общаться с мамой, и, возможно, со всем миром.

Он скрылся за деревьями и стал незаметно подбираться к калитке, открывающей дорогу в город.

Глава 7

Дом Рибейры

Майро, ты должен быть там. Я уверена, что не знаю, что все это означает. Несмотря на свою память и умение вести беседу, я зашла в тупик.

Ты видел новую свинку, того, которого они называют Хьюман – думаю, это с ним ты говорил перед уходом на Комиссию Противоречий. Мандачува сказал мне, что они прозвали его Хьюманом, потому что он сообразительный, как ребенок. Было бы заманчиво предположить, что в их мозгу слова «сообразительный» и «человек» связаны между собой. Однако, есть другое предположение: они думают, что нам была бы приятна эта связь слов. Но дело не в этом.

Далее Мандачува добавил: Он уже хорошо говорил, едва начал самостоятельно ходить. При этом он изобразил жестом нечто, зафиксировав ладонь в десяти сантиметрах над землей. По моему мнению, он хотел показать, насколько высок он был, когда научился ходить и говорить. Иными словами, он указал на рост. Десять сантиметров! Но я могу ошибаться. Ты должен пойти туда и убедиться самолично.

Если я права, и Мандачува действительно имел в виду рост, тогда впервые у нас появился намек на детство свиноподобных. Если они действительно начинают ходить высотой в десять сантиметров, а также и говорить, тогда им требуется гораздо меньше времени утробного развития во время беременности, нежели людям, и гораздо больше времени на развитие после рождения.

А теперь то, что кажется полнейшим безумием, даже по твоим меркам.

Далее Мандачува подошел ко мне вплотную и сообщил – как будто сам сомневался – кто был отец Хьюмана: «Твой дедушка, Пайпо, знал отца Хьюмана. Его дерево растет недалеко от вашей ограды».

Может, он обманывал? Рутер умер двадцать четыре года назад, правда?

Возможно, именно в этом суть религиозного действа, что-нибудь типа «дерево-усыновитель». Но если судить по конспиративности и таинственности поведения Мандачувы, мне кажется, здесь есть доля правды. Возможно ли, что у них период беременности длится двадцать четыре года? Или Хьюману потребовалась пара десятилетий для развития из десятисантиметрового ребенка в славный образчик свиноподобного. Или, может быть, сперму Рутера где-нибудь хранили?

Касательно этого вопроса. Впервые свинью, хорошо известную людям-наблюдателям, называют отцом. Рутер, тем не менее, был одним из тех, кто был убит. Другими словами, самец с низким уровнем престижа был назван отцом. Это означает, что наши самцы не являются холостяками, лишенными привилегий, хотя многие из них достаточно зрелы и помнят Пайпо. Они все потенциальные отцы.

И еще, если Хьюман так поразительно сообразителен, то почему его бросили в группу жалких холостяков. Я думаю, мы с самого начала встали на неправильную позицию. Наша группа – не низко-престижная группа холостяков, а перспективная группа подростков.

Так, когда ты говорил, что тебе жаль меня, потому что тебе посчастливилось участвовать, а я должна остаться дома и составить отчет для ансибла, тебя переполняли Неприятные Выделения.

(Если ты вернешься домой, когда я буду уже спать, разбуди, пожалуйста, и поцелуй! Хорошо? Я заслужила поцелуй сегодня).

Записка Аунды Фигейро Макамби к Майро Рибейра фон Хессе, восстановленная из файлов Луситании и представленная как очевидность.

***

На Луситании не было индустрии строительства. Когда пара вступала в брак, их друзья и семьи строили им дом. Дом Рибейры отражал историю семьи.

Фасад, наиболее старая часть дома, была отделана листами пластика, посаженными на бетонную основу. Комнаты пристраивались по мере прибавления семьи, каждая пристройка упиралась в предыдущую. Таким образом пять отдельных одноэтажных сооружений прилепились к склону холма. Поздние пристройки были выполнены из кирпича, плотно примыкающего друг к другу, крыши были покрыты тростником. В них не было даже намека на эстетическую привлекательность. Семья строила только самое необходимое и не больше.

Это не было бедностью, Эндер знал – в сообществах с контролируемой экономикой бедности не существует. Отсутствие украшений, индивидуальности, отражали презрение семьи к собственному дому; для Эндера – это было еще и отражение собственного презрения друг к другу. Несомненно, Олхейдо и Квора не испытывали облегчения или расслабления, свойственного большинству входящих под крышу родного дома. Наоборот, они стали более угнетенными, обеспокоенными, их детская беспечность исчезла на глазах. Дом казался мощным источником гравитации, который все больше и больше наливал их тяжестью по мере приближения.

Олхейдо и Квора прошли внутрь. Эндер остался у двери, надеясь, что кто-нибудь пригласит его. Олхейдо оставил дверь полуоткрытой, и вышел из комнаты, не говоря ни слова. Эндер мог видеть Квору, сидевшую на кровати в первой комнате. Она неподвижно сидела, прислонившись к голой стене. На стенах дома не висело никаких вещей или украшений. Они были абсолютно белыми. Лицо Кворы казалось черным пятном на фоне стены. Она равнодушно смотрела в пространство перед собой, упорно не замечая его присутствия и не делала ничего, чтобы позволить ему войти.

Над домом витала какая-то болезнь. Эндер пытался понять, что он мог пропустить в характере Новинхи, заставившее ее жить здесь. Неужели смерть Пайпо так глубоко запала ей в сердце?

– Твоя мать дома? – спросил Эндер.

Квора не отвечала.

– О, – сказал он, – прости, пожалуйста, я принял тебя за маленькую девочку, а ты – статуя.

Казалось, она не слышит его. Ну, хватит напрасных попыток вытащить ее из ее уныния.

Раздалось гулкое топанье. Маленький мальчик вбежал в комнату, остановился на середине и воровато огляделся по сторонам, его лицо замерло в дверном проеме, там где стоял Эндер. Он был примерно на год младше Кворы, лет шести-семи, не больше. В противоположность Кворе, его лицо излучало взаимопонимание. К нему примешивался дикий голод.

– Твоя мать дома? – снова спросил Эндер.

Мальчик наклонился и стал закручивать штанины кальсон. Длинный кухонный нож был привязан к его ноге. Он медленно отвязал его. Затем, ухватив его двумя руками, он нацелился и прыгнул на Эндера, метя ножом прямо в промежность. Его отношение к странникам нельзя было назвать деликатным.

Мгновение, и Эндер стиснул его и крепко прижал к себе, нож выпрыгнул к потолку. Мальчишка брыкался и истошно вопил. Эндеру приходилось усмирять его обеими руками. Он отчаянно молотил руками и ногами, подобно теленку, связанному для клеймения.

Эндер внимательно посмотрел на Квору.

– Если ты сейчас же не найдешь и не приведешь кого-нибудь нормального в этом доме, я заберу этого звереныша с собой и съем на ужин.

Квора задумалась, затем пулей выскочила из комнаты.

Через секунду в комнату вошла усталая девушка, со спутанными волосами и заспанными глазами.

– Извините, пожалуйста, – промямлила она. – Он больше…

Внезапно она проснулась окончательно и широко открыла глаза.

– Вы Говорящий от имени Мертвых!

– Да.

– О, очень жаль, вы говорите по-португальски? Конечно, говорите – вы ведь только ответили мне – о, пожалуйста, не здесь, не сейчас. Уходите.

– Прекрасно, – сказал Эндер, – мне лучше подержать мальчика или нож?

Он кивнул на потолок, ее взгляд проследил за ним.

– О, извините, мы искали его вчера целый день, мы знали, что он у него, но не могли найти.

– Он был привязан к ноге.

– Это невозможно. Мы обыскали его полностью. Пожалуйста, отпустите его.

– Вы уверены? Мне кажется, он точит зубы.

– Грего, – обратилась она к мальчику, – нехорошо бросаться с ножом на людей.

Грего заорал во все горло.

– Его отец умер, понимаете…

– Они были настолько близки?

Легкое изумление пролетело по ее лицу.

– Едва ли. Он всегда был вором. Грего с раннего детства привык ходить и хватать что-нибудь. Но стремление убить человека, это что-то новое.

Пожалуйста, отпустите его.

– Нет, – отрезал Эндрю.

Прищурив глаза, она вызывающе посмотрела на него.

– Вы хотите похитить его? Забрать? Вам нужен выкуп?

– Возможно, ты не поняла, – ответил Эндер. – Он напал на меня. У меня нет никакой гарантии, что он не повторит это снова. Ты даже не можешь урезонить его.

Как он и надеялся, ее глаза вспыхнули яростью.

– Вы что себе позволяете? Это его дом, не ваш!

– На самом деле, – сказал Эндер, – я проделал большой путь от прассы до вашего дома, Олхейдо шел очень быстро. Позволь мне сесть.

Она кивнула на стул. Грего вертелся и извивался в объятиях Эндера.

Эндер поднял его достаточно высоко, их лица были почти на одном уровне.

– Грего, если ты вырвешься, ты ударишься головой об пол. Будь здесь ковер, у тебя был бы шанс остаться в сознании. Но его здесь нет. И, честно говоря, у меня есть огромное желание услышать треск твоей головы, когда ты шмякнешься на цементный пол.

– Он еще плохо понимает старк, – съязвила девочка.

Но Эндер видел, что Грего все прекрасно понял. Он увидел какое-то движение. Олхейдо вернулся и стоял в дверном проеме, ведущем в кухню.

Из-за его спины выглядывала Квора. Приветливо улыбнувшись и подмигнув им, Эндер направился к стулу. Внезапно он подбросил Грего в воздухе.

Почувствовав падение, Грего в панике задергал руками и ногами, перевернулся. Глаза его безумно вращались. Он скулил от боли и страха, видя приближающийся пол. Эндер мягко опустился на стул, поймал мальчишку и усадил его к себе на колено, тщательно скрутив руки за спиной. Грего удалось пнуть пятками в голень Эндера, но так как мальчик был без обуви, его маневр не возымел действия. Наконец, обессилев, Грего сдался.

– Вот, а теперь посидим спокойно, – начал Эндер, – спасибо за гостеприимство. Мое имя Эндрю Виггин. Я думаю, Олхейдо и Квора, а в особенности Грего, и я станем друзьями.

Старшая девочка неопределенно махнула рукой, защищаясь, как от удара.

– Меня зовут Эла Рибейра. Эла – сокращенное от Элеоноры.

– Рад познакомиться. Я вижу, ты занята приготовлением ужина.

– Да, да, очень занята. Я думаю, вам лучше прийти завтра.

– Продолжай, мне не хотелось тебя отвлекать.

Другой мальчик, старше Олхейдо, но моложе Элы появился в комнате.

– Вы слышали, что сказала моя сестра? Она хочет, чтобы вы ушли!

– Вы проявляете слишком много любезности, – сказал Эндер. – Но я хочу встретиться с вашей матерью и буду ждать ее здесь, пока она не придет с работы.

Напоминание о матери заставило их замолчать.

– Я предполагаю, что она на работе. Будь она здесь, она бы сгорела со стыда!

Олхейдо слегка улыбнулся, но старший мальчик помрачнел. Боль и уныние проскользнули по лицу Элы.

– Зачем вы хотите встретиться с ней? – спросила она.

– В действительности, я хотел увидеть всех вас. – Он с улыбкой посмотрел на старшего мальчика. – Ты должно быть Естевайо Рей Рибейра.

Названный в честь святого Стефана Мартура, который видел Иисуса, сидевшего по правую руку от бога.

– Что ты можешь знать об этом, атеист!

– Если мне не изменяет память, святой Павел стоял и держал одежды людей, швыряющих в него камнями. По-видимому, он не был верующим в то время. В действительности, по моему мнению, он был признан злейшим врагом Церкви. Однако, он потом раскаялся, не так ли? Я тоже предлагаю вам считать меня не врагом Бога, но апостолом, который еще не прошел дорогой Дамаска. – Эндер улыбнулся.

Мальчик уставился на него, открыв рот.

– Вы не святой Павел.

– Наоборот, – сказал Эндер, – я – апостол свиноподобных.

– Вы никогда не увидите их. Майро не позволит вам.

– Возможно, позволю, – раздался голос у дверей. Все оглянулись и посмотрели на него. Майро был молод, что-то около двадцати лет. Но его лицо и манеры держаться отражали тяжелый груз ответственности и страдания, не по годам свалившийся на него. Эндер увидел, как все попятились, освобождая ему место. Это не было страхом перед более сильным. Скорее, они сами знали свое место. Он был невидимым центром притяжения, сила которого заставляла их вращаться по незримым параболическим орбитам вокруг него.

Майро прошел в комнату и остановился напротив Эндера. Однако, он смотрел на пленника.

– Отпустите его, – сказал Майро. От его голоса веяло холодом.

Эла мягко прикоснулась к его руке.

– Грего пытался заколоть его, Майро, – сказала она. Но ее голос неслышно добавил: не волнуйся, все в порядке. Грего в безопасности. А он не враг нам. Уши Эндера услышали ее бессловесный отчет, казалось, и Майро услышал его тоже.

Грего, минуту назад казавшийся союзником, в миг превратился во врага.

– Убивают! Убивают! – заорал он.

Майро холодно посмотрел на Эндера. Эла могла доверять Говорящему от имени Мертвых, но Майро пока не доверял.

– Я бью его, – сказал Эндер. Он понял, что лучший способ добиться правды – это сказать правду. – Всякий раз, когда он старается вырваться.

Возможно, слишком мало. Так как он до сих пор пытается бороться.

Эндер пристально посмотрел на Майро, и Майро понял его просьбу. Он не стал настаивать на освобождении Грего.

– Ничего не могу поделать, Григорио.

– Ты позволишь ему издеваться над нами? – спросил Естевайо.

Майро указал на Естевайо и заговорил, обращаясь только к Эндеру:

– Все зовут его Квим. – Прозвище звучало как «король» на старке. Сначала его так прозвали из-за его вторичного имени – Рей, а сейчас, потому что он считает, что действует по указаниям свыше.

– Ублюдок, – крикнул Квим и выскочил из комнаты.

В это время остальные сгрудились, обсудить дальнейшие действия. Майро решил, что лучше оставить странника в покое и соглашаться с ним, по крайней мере, временно. Это даст им возможность присмотреться к нему.

Олхейдо сел на пол. Квора заняла прежнюю позицию на кровати. Эла прислонилась к стене. Майро взял еще один стул и расположился напротив Эндера.

– Зачем вы пришли в этот дом? – спросил Майро. По его тону Эндер понял, что он, как и Эла, никому не сообщил о своем обращении к Говорящему. Таким образом, никто из них не догадывался, что другой тоже ждал его. И оба они, определенно, не ждали, что он прибудет так скоро.

– Я хочу увидеть твою мать, – ответил Эндер.

Облегчение Майро было очевидным, хотя он старался скрыть его.

– Она на работе, – сказал он. – Она работает допоздна, пытается вывести сорт картофеля, способный конкурировать со здешней травой.

– Как амарант?

Он ухмыльнулся.

– Уже и об этом знаете? Нет, мы не хотим больше таких конкурентов.

Пища здесь очень скудная, поэтому картофель стал бы хорошей добавкой.

Кроме того, из амаранта нельзя получить хорошего напитка. Шахтеры и фермеры уже давно грезят мифами о водке, так что он может стать королем среди опьяняющих напитков и вин.

Улыбка Майро осветила дом подобно лучику солнца, просочившемуся в мрачную пещеру. Эндер почувствовал, что общая напряженность медленно ослабевает. Квора начала взад и вперед болтать ногами, как нормальный ребенок. Лицо Олхейдо расплылось от счастья и приобрело придурковатый вид.

Полузакрытые глаза утратили зловещий блеск. Эла от души рассмеялась. Даже Грего, наконец, расслабился и перестал бороться за свою свободу.

Внезапная теплота, разлившаяся по коленям Эндера, доказала окончательную капитуляцию. Годами Эндер вырабатывал привычку подавлять в себе непроизвольные реакции на действия и выходки противника. Поэтому потоп Грего не достиг намеченной цели. Он знал, чего добивался Грего своим наводнением – выкрик, полный негодования, и Эндер с отвращением сбрасывает его с коленей. Тогда Грего будет свободен – и полный триумф. Эндер не уступил ему победы.

Эла хорошо изучила гримасы Грего. Ее глаза расширились, она со злобой двинулась к мальчику:

– Грего, ты несносный маленький…

Эндер подмигнул ей и улыбнулся.

– Грего преподнес мне маленький сюрприз. Это единственное, что у него было, и он решил самолично вручить мне сей подарок. Это много значит. Мне он так понравился, что теперь я не расстанусь с ним всю жизнь.

Грего зарычал и отчаянно завертелся, стараясь вывернуться из крепких рук.

– Зачем вам все это! – воскликнула Эла.

– Он старается научить Грего вести себя по-человечески, – сказал Майро. – Пустая трата времени. Никто даже не пытался очеловечить его.

– Я пыталась, – сказала Эла со вздохом.

С пола раздался голос Олхейдо:

– Эла – единственный человек, старающийся сохранить нас в рамках цивильности.

– Не рассказывайте ничего этому ублюдку про нашу семью, – прокричал Квим из соседней комнаты.

Эндер важно кивнул, будто Квим предложил блестящую интеллектуальную идею.

Майро хихикнул. Эла опустила глаза и села на кровать рядом с Кворой.

– Мы не слишком счастливы дома, – произнес Майро.

– Я понимаю, – сказал Эндер, – ваш отец совсем недавно умер.

Саркастическая гримаса искривила лицо Майро.

– Отец совсем недавно был жив, вы ведь это имели в виду, – вновь возник Олхейдо.

Эла и Майро были полностью согласны с последним. Но Квим вновь прокричал:

– Ничего не говорите ему!

– Он обижал вас? – спокойно спросил Эндер. Он не двигался, хотя сырость от мочи Грего отвратительно холодила ноги.

Эла ответила:

– Если вы имеете в виду побои, нет, он не бил нас.

Но для Майро его вопрос имел более глубокий смысл.

– Это никого не касается, это наше дело.

– Нет, – сказала Эла, – это его дело.

– Почему его дело? – насторожился Майро.

– Потому что он здесь Говорить о Смерти отца.

– Смерти отца! – воскликнул Олхейдо. – Боже правый! Отец умер только три недели назад!

– Я принял вызов стать Говорящим от имени другого человека, и был уже в пути, – начал объяснять Эндер, – когда кто-то обратился с просьбой Говорить от вашего отца. Поэтому я буду Говорить за него.

– Против него, – произнесла Эла.

– За него, – повторил Эндер.

– Я позвала вас сюда открыть правду, – сказала она с горечью, – а любая правда о моем отце оборачивается против него.

Тишина воцарилась в каждом уголке комнаты, все невольно застыли. Из проема дверей медленно возник Квим. Он внимательно посмотрел на Элу.

– Ты вызвала его, – тихо сказал он, – ты.

– Рассказать правду! – ответила она. Его обвинение больно хлестнуло ее, заставило напрячься. Он не произнес на словах, что она предала всю семью, обманула Церковь, пригласив неверного разоблачить то, что тщательно скрывалось.

– В Милагре все такие добрые и великодушные, – сказала она. – Наши учителя не обращают никакого внимания на такие безделицы, как молчание Кворы или воровство Грего. Им дела нет, что Квора не произнесла ни одного слова в школе! Каждый утверждает, что мы обычные дети – правнуки Ос Венерадос, такие же блистательные как они, как же, в нашей семье есть зенадор и два зенобиолога! Какой почет. С высоты своего благочестия они не видели, как пьяный в стельку отец избивал мать. Он бил ее до тех пор, пока она не падала в изнеможении.

– Заткнись! – заорал Квим.

– А ты, Майро, отец кричал на тебя, обзывал грязными именами и ругательствами, пока ты не убегал из дома. И ты убегал, потому что не мог вынести…

– По какому праву ты говоришь ему все это? – сказал Квим.

Олхейдо поднялся на ноги, встал посредине комнаты и обвел всех нечеловеческим взглядом.

– Почему вы до сих пор хотите скрыть правду? – тихо спросил он.

– А тебе-то какое дело, – набросился на него Квим, – тебе он ничего не сделал. Ты отворачивался, опускал глаза и отгораживался от всего наушниками, слушал кантаты Баха или еще что-нибудь…

– Опускал глаза? – переспросил Олхейдо. – Я никогда не отвожу и не опускаю глаза.

В смятении он подбежал к терминалу, расположенному в дальнем углу комнаты. Мгновенно включил его, вынул контакт интерфейса и присоединил его к клемме правого глаза. Это было простое компьютерное соединение, но оно напомнило Эндеру об отвратительной глазной памяти гиганта, вырванной изнутри и медленно сочащейся, по мере того, как Эндер всверливался в мозг, прощупывал его и, изъяв весь смысл, вновь отдавал его смерти. На мгновение он окоченел от ужаса, прежде чем понял, что его память не настоящая, это компьютерный образ, часть компьютерной игры, в которую они играли в Школе Баталий. Все было три тысячи лет назад, но для него это составляло менее двадцати пяти лет, не такой уж большой срок, чтобы память потеряла силу.

Именно эти воспоминания и мечты о гибели гиганта изъяли баггеры из его мозга и воплотили их в сигнал, смысл которого понятен был только ему. Этот сигнал привел его к кокону королевы пчел.

Голос Джейн вернул его к происходящему в настоящий момент. Она шепнула камушкам в ушах.

– Если тебе нужно, то во время взаимосвязи с глазом я сниму дамп всего, что он увидел, вплоть до сегодняшней сцены.

Затем появилось изображение в пространстве около терминала. Оно не было голографическим, это был барельеф, наблюдаемый с одной точки видения.

Сцена изображала ту же комнату, наблюдаемую с того места, где несколько минут назад сидел Олхейдо – очевидно, оно было его постоянным местом. В середине комнаты стоял высокий мужчина, стройный и сильный. Он в ярости размахивал руками и бранил Майро, спокойно стоящего рядом. Майро стоял, опустив голову, в его позе не было злобы, он терпеливо ждал. Сцена не сопровождалась звуком, образ был лишь слепком зрительной памяти.

– Разве вы забыли? – прошептал Олхейдо. – Вы забыли как это было?

В изображаемой сцене Майро, наконец, не выдержал и вышел из комнаты.

Макрам последовал за ним до двери, изрыгая проклятия. Затем он вернулся и замер, как зверь, утомленный погоней. Грего подбежал к отцу и вцепился ему в ногу, крича что-то в направлении двери, по выражению его лица можно было догадаться, что он повторяет брань отца и обзывает Майро. Макрам отшвырнул ребенка и направился в заднюю комнату. Его намерения были очевидны.

– Звука нет, – продолжал Олхейдо. – Но вы можете слышать, правда?

Эндер почувствовал, как вздрогнуло тело Грего, сидевшего у него на коленях.

– Да, вот удар, стук – она упала на пол, разве вы не чувствуете? Вы помните, что было с ней после таких концертов?

– Замолчи, Олхейдо, – сказал Майро.

Воссозданная на компьютере сцена завершилась.

– Я не предполагала, что ты сохранишь все это, – произнесла Эла.

Квим плакал, не скрывая слез.

– Я убил его, – сказал он. – Я убил его! Я убил его, я!

– Что ты мелешь? – раздраженно крикнул Майро. – У него была болезнь, нравственное разложение, гниль. Это врожденное!

– Я молился, чтобы он умер! – ревел Квим. Горе и гнев перемешались в его лице. Слезы и слюна липкой слизью облепили губы.

– Я молился Богородице, Святой Деве, я молился Иисусу, я умолял дедушку и бабушку. Я говорил, что согласен пойти в ад, только бы он умер.

И они услышали меня. Он умер. Теперь я сгорю в аду, но я не жалею об этом!

Господи, прости меня, но я рад его смерти! – Всхлипывая и спотыкаясь, он побрел в дальнюю комнату. Дверь с шумом захлопнулась за ним.

– Отлично, на счету Ос Венерадос появилось еще одно сверхъестественное чудо, – сказал Майро. – Святость подтверждается.

– Замолчи, – крикнул Олхейдо.

Грего всем телом дрожал на колене Эндера. Его конвульсии были так сильны, что Эндер невольно проникся состраданием. Грего что-то шептал.

Эла, видя страдания Грего, подошла к нему.

– Он плачет, я никогда не видела, чтобы он так плакал…

– Папа, папа, папа, – шептал Грего. Его дрожь перешла в содрогание.

Агония отчаяния охватила его.

– Он боится отца? – спросил Олхейдо. Его лицо выражало глубокое участие. Для Эндера, все их лица были полны сострадания и озабоченности. В семье царила любовь, а не солидарность угнетенных тараном.

– Папа ушел, – мягко сказал Майро. – Не волнуйся, пожалуйста.

Эндер тряхнул головой.

– Майро, – сказал он, – разве ты не видел дамп памяти Олхейдо?

Маленькие мальчики не могут осуждать своих отцов, они любят их. Грего во всем старался подражать Махросу Рибейре, как мог. Вы все были рады его смерти, но для Грего она была концом света.

Для них это не было очевидным. До сих пор это была лишь слабая догадка; Эндер видел, как пугала она их. Тем не менее, он знал, это была правда. А когда Эндер выразил ее в словах, она стала очевидна для всех.

– Господи, прости нас, – промямлила Эла.

– За все, что мы наговорили, – прошептал Майро.

Эла осторожно дотронулась до Грего. Он отказался идти к ней. Вместо этого, он сделал то, чего давно ждал Эндер. Грего повернулся лицом к Говорящему от имени Мертвых, обнял его за шею и горько заплакал.

Все застыли в растерянности. Эндер осторожно заговорил с ними:

– Он не мог поделиться с вами своим горем, так как думал, что все ненавидят его?

– Мы никогда не ненавидели Грего, – сказал Олхейдо.

Я должен был знать, – сказал Майро, – я видел, что он страдал сильнее всех нас, но мне не приходило в голову…

– Не обвиняйте себя, – сказал Эндер. – Такие вещи видны и доступны только странникам.

Он услышал шепот Джейн:

– Ты не перестаешь удивлять меня, Эндрю, особенно, когда превращаешь людей в воск.

Эндер не мог ей ответить, да она все равно никогда не поверила бы ему. Он не планировал этих событий. Мог ли он предположить, что Олхейдо сохранит мнемокопии домашнего террора? Его проницательность нашла подход лишь к Грего, но и он был интуитивен. Он чувствовал подсознательное стремление Грего обрести человека, который вел бы себя как отец, мог бы влиять на него, подчинять и защищать. Это был безрассудный голод по власти и авторитету. Его отец был груб и жесток, поэтому Грего считал грубость единственным доказательством любви и мужества. Теперь слезы Грего горячим потоком обожгли шею Эндера, это было так же, как и мгновение назад. Но эта сырость не была неприятна.

Он предполагал, как может поступить Грего, но Квора удивила его своей непредсказуемостью. Пока другие в немом молчании созерцали слезы Грего, она встала с кровати и подошла к Эндеру. Ее глаза сузились от злобы.

– Ты вонючка! – сказала она, чеканя каждое слово. Затем она отправилась в дальнюю комнату дома.

Майро с трудом давил смех. Эла улыбалась. Эндер вскинул брови и кивнул. Весь его вид говорил: что-то выигрываешь; что-то теряешь.

Олхейдо услышал непроизнесенные им слова. Сидя на стуле возле терминала, мальчик с металлическими глазами тихо сказал:

– С ней ты тоже выиграл. Это единственное слово, которое она сказала чужому человеку не из нашей семьи.

Но я уже давно перестал быть чужим, – подумал Эндер. – Разве вы не заметили? Я уже из вашей семьи, хотите вы этого или нет. Из вашей семьи, хочу я это или нет.

Вскоре Грего перестал всхлипывать. Он уснул. Эндер отнес его в кровать; Квора тоже спала рядом, на другой кровати. Эла помогла Эндеру снять с Грего мокрые штаны, подоткнула одеяло. Ее прикосновения были нежными и легкими, они не разбудили Грего.

По возвращении в переднюю комнату он уловил ироничный взгляд Майро:

– Так, Говорящий, у тебя есть выбор. Мои брюки тебе будут узки и коротки в длину, в общем, малы. А для брюк отца – будешь мал ты.

Эндер застыл в недоумении. Внезапно он вспомнил, что у детской мочи слишком долгий период высыхания.

– Не беспокойся, – сказал он, – дома я сменю брюки.

– Мать вряд ли появится в ближайшие два часа. Вы ведь к ней пришли, да? У нас хватит времени, чтобы высушить и вычистить брюки.

– Тогда давай твои брюки, – сказал Эндер. – Делаю выбор – уменьшаюсь в размерах.

Глава 8

Донна Иванова

Это означает, что жизнь – постоянный обман. Ты выходишь и открываешь что-то, что-то очень важное, затем приходишь на станцию и пишешь абсолютно невинный отчет, который ничего не отражает из того, что нам удалось выяснить путем культурных вкраплений и загрязнений чуждой информацией.

Ты еще слишком молода, чтобы понять, какая это пытка. Отец и я начали этим заниматься, потому что мы не могли больше скрывать знания от свиноподобных. Когда-нибудь ты, как и я, поймешь, что сокрытие знаний от своих коллег тоже не столь безболезненно. Когда видишь их тщетные усилия решить тот или иной вопрос, зная, что у тебя есть информация, способная легко справиться с их дилеммой; когда видишь, что они стоят на пороге открытия, а недостаток информации подрывает их правильные выводы и отбрасывает их к началу, к собственным ошибкам – ты не можешь быть человеком, если не испытываешь сильного страдания, видя все это.

Ты должна постоянно напоминать себе: это их закон, их выбор. Они единственные сами воздвигли стену между собой и правдой. Они накажут нас, если мы позволим им узнать, как легко и просто можно преодолеть ее. Для любого ученого-фрамлинга, жаждущего доверия, это всего лишь десять ограниченных, глупых тупиц, которые презирают знания, не выдумывают оригинальных гипотез, чей труд заключается в охоте за творениями подлинных ученых для выискивания мельчайших ошибок, противоречий основного подхода к проблеме. Эти паразиты внимательно вчитываются в каждое слово твоего отчета в надежде поймать твою оплошность или небрежность.

Поэтому ты не должна упоминать о свинье, чье имя произошло из загрязнения культуры: «Капс». Оно скажет им, что мы обучили их примитивным мельчайшим подробностям человеческого бытия. «Кэлендер» и «Рипер» тоже очевидны. И даже сам Бог не спасет нас, если они узнают имя «Эрроу».

Письмо Лайбердейта Фигейро де Медичи к Аунде Фигейро Макамби, восстановлено из файлов Луситании и представлено, как очевидность.

***

Новинха медлила и не уходила с биологической станции, хотя вся сколько-нибудь значимая работа была давно закончена. Глазки картофеля были помещены в питательные растворы; теперь необходимо лишь каждодневное наблюдение, чтобы определить, какие питательные и генетические реагенты обеспечат наилучший рост растения с наиболее продуктивными корнеплодами.

Если больше нечего делать, почему я не иду домой? Она не могла ответить на этот вопрос. Ее дети нуждались в ней, это бесспорно; уходя на работу чуть свет и возвращаясь, когда малыши уже спят, она лишила их тепла, доброты, ощущения матери. Даже теперь, зная, что нужно идти домой, она неподвижно сидела, ничего не делая, ничего не замечая, сама превратившись в ничто.

Она думала о доме и не могла понять, почему в ней нет радости от предстоящей встречи с ним. Она еще раз напомнила себе, что Макрам умер. Он умер три недели назад. Не так уж мало времени прошло. Он старался делать все, что я требовала от него, и я исполняла все, что он хотел, но все наше благоразумие испарилось четыре года назад, перед тем, как он окончательно сгнил. За все это время они не испытали даже мгновения любви, но у нее и в мыслях не было оставить его. Развод был невозможен, достаточно было просто разъехаться. Чтобы прекратить избиения. До сих пор она хранила память о последнем побоище, когда он швырнул ее на цементный пол. Ее нога до сих пор еще ныла и плохо сгибалась. Каких любовных утех ты навсегда лишился, Рам, мой муж-зверь.

Боль в ноге усиливалась даже от простых воспоминаний. Она удовлетворенно кивнула. Это было не больше, чем я заслуживаю, и жалко, если все пройдет и боль кончится.

Не смотря на нестерпимую боль, она бесцельно бродила, то застывая на месте, то вновь начиная движение. Нет я не неженка, я ни в чем не давала себе поблажек. И расплата не больше, чем я заслужила.

Она подошла к двери и вышла, закрыв ее за собой. После ее ухода компьютер выключил освещение, за исключением освещения плантаций, необходимого для усиления фотосинтеза. Она любила свои растения, своих маленьких зверюшек, с удивительной силой. Растите, день и ночь повторяла и заклинала она, растите и расцветайте. Она искренно горевала, если растения чахли, и удаляла их только тогда, когда было ясно, что они не выживут.

Даже сейчас, уходя от лаборатории дальше и дальше, она слышала подсознательную какофонию: крики и вздохи мельчайших клеток, их рост, деление, фанфары совершенствующихся живых творений. Она уходила от света к тьме, от жизни к смерти, к вечной боли. Другая боль – нестерпимая душевная мука – охватывала ее по мере все большего воспаления сустава.

Приближаясь к дому, она увидела, что в окнах еще горит свет. Окно Кворы и Грего темное; ей не придется терпеть их невыносимых обвинений вечного молчания Кворы, невинного воровства Грего. Но почему в остальных комнатах горит свет, даже в ее собственной комнате. Произошло что-то непредвиденное, а она не любила неожиданностей.

Олхейдо сидел в гостиной, наушники, как всегда, были на месте, хотя, сегодня он установил интерфейс с компьютером. Наверное, просматривает старые воспоминания или снимает дампы с чего-то важного для него. Как всегда, она тоже захотела иметь такую возможность: снимать дампы со своих наблюдений, затирать их и заменять на другие, более светлые и радостные образы. Образ тела Пайпо, вот что хотелось бы ей уничтожить и заменить любым воспоминанием о золотых счастливых днях, на протяжении трех лет царивших на станции зенадоров. А вот смертный образ Лайбо ей хотелось бы хранить вечно. Хранить образ его истерзанного тела, чьи органы лишь чудом задержались вместе, соединенные тонкими нитками волокон, хранить его вместо другого его тела, чистого и гладкого, нежного прикосновения его рук, легкого скольжения губ. Но эти счастливые мгновения намертво врезались в ее память, стали частью ее вечной боли. Я выкраду эти воспоминания, вытравлю эти счастливые мгновения, они исчезнут и их место займут другие, те, которые я заслужила.

Олхейдо повернулся к ней, какие отвратительные глаза вынужден иметь этот мальчик. Она содрогнулась от стыда. Прости меня, просили ее глаза.

Была бы у тебя другая мать, ты, без сомнения, имел бы нормальные глаза.

Лауро, ты был самым здоровым и красивым из детей; но ничто из произведенного моим чревом, ни одна горсть моей плоти не может сохранить свою целостность и неприкосновенность.

Конечно, она ничего этого не сказала, и Лауро тоже промолчал в ответ.

Она направилась в свою комнату и тут же поняла, почему там горел свет.

– Мама, – сказал Лауро.

Он снял наушники и сверкнул невообразимыми глазами.

– У нас гость, – сказал он, – Говорящий.

Кровь застыла в ней, холод мгновенно сковал всю ее плоть. Не сегодня, кричала ее душа. Но она знала, что не захочет видеть его ни завтра, ни послезавтра, вообще никогда.

– Мы вычистили его брюки, и теперь он переодевается в твоей комнате, ты не возражаешь, правда?

Эла вышла из кухни.

– А, ты уже дома, – произнесла она, – я приготовила кафезинхи, и для тебя тоже.

– Я подожду где-нибудь снаружи, пока он не уйдет, – сказала Новинха.

Эла и Олхейдо недоуменно посмотрели друг на друга. Новинха поняла, что они ждали ее как избавление, как разрешение возникшего затруднения.

Да, вам придется разрешить и эту дилемму без меня.

– Мама, – сказал Олхейдо, – епископ учил нас поступать иначе. Он хороший.

Новинха вложила в ответ весь свой смертоносный сарказм.

– Давно ли вы, стали арбитрами добра и зла?

Эла и Олхейдо опять переглянулись в недоумении. Она догадывалась о чем они думали. Как ей объяснить? Как ее убедить? Да, дорогие детки, никак. Я непреклонна. Лайбо убеждался в этом каждую неделю. У него не было тайн от меня. Я не виновата в его смерти.

Но им удалось изменить ее первоначальные намерения. Вместо того, чтобы покинуть дом, она прошла на кухню, оттеснив стоящую в дверях Элу.

Крохотные кофейные чашечки выстроились на столе по кругу. В середине стоял кофейник с ароматным напитком. Она села, положив руки на стол. Говорящий был здесь и первым делом пошел к ней. А что еще он должен был сделать?

Разве не по моей вине он здесь? Еще один человек, чья жизнь тоже нарушена, как жизнь моих детей, как жизнь Макрама, Лайбо, Пайпо, как моя собственная жизнь.

Сильная, на удивление гибкая и мускулистая рука протянулась из-за ее плеча, взяла кофейник и начала разливать напиток через мельчайшее ситечко.

Тонкая струйка горячего кофе закружилась и заискрилась в маленьких кофейных чашках.

– Разрешите? – спросил он. Что за глупый вопрос, если кофе уже разлит. Его голос был нежен, а легкий кастилианский акцент придавал особую окраску его португальскому произношению. А может испанский акцент?

– Простите меня, – прошептала она, – вы прошли такой длинный путь, преодолели столько километров…

– Мы не измеряем космические перелеты в километрах, донна Иванова. Мы измеряем их в годах.

Его слова звучали как обвинение, но голос говорил о тоске, прощении, даже об утешении. Я не должна поддаваться чарам его голоса. Такой голос голос лжи.

– Если бы я могла прервать ваш вояж и вернуть вам двадцать два года, я бы сделала это. Обращение к вам было моей ошибкой. Я сожалею, простите меня.

Ее собственный голос звучал фальшиво. С тех пор, как вся ее жизнь стала ложью, даже извинения звучали как шаблонные заученные фразы.

– Я уже не чувствую времени, – сказал Эндер. Он все еще стоял сзади нее, поэтому она не могла видеть его лица. – Для меня – я только неделю назад расстался со своей сестрой. Она моя единственная родственница. Ее дочка еще не родилась, а теперь она, наверное, учится, может быть, вышла замуж и имеет собственных детей. Я никогда не буду знать ее. Зато я знаю ваших детей, донна Иванова.

Она подняла чашку и выпила содержимое одним глотком. Он обжег ей язык, огненным шаром прокатился по горлу, вызвал приступ кашля.

– Прошло всего несколько часов, а вы считаете, что знаете моих детей.

– Лучше вас, донна Иванова.

Новинха услышала тяжкий вздох Элы в ответ на дерзость Эндера. И хотя она догадывалась, что он говорит правду, ее привело в ярость, что такие слова сказаны чужаком. Она повернулась, чтобы ударить его, но он уже не стоял за ее спиной, он ушел. Она рассеянно оглядывалась, стараясь отыскать его, но его не было в комнате. Эла стояла в проеме дверей, широко раскрыв глаза.

– Вернитесь! – сказала Новинха. – Вы не можете уйти просто так, оскорбив меня!

Но он не отвечал. Вместо этого она услышала громкий смех в глубине дома. Новинха пошла на звук смеха. Она прошла все комнаты и вышла в самую дальнюю комнату дома. Майро сидел на кровати Новинхи, а Эндер стоял в дверях, они весело смеялись над чем-то. Майро увидел мать и улыбка исчезла с его лица. Ее охватил озноб. Вот уже многие годы она не видела его улыбки, забыла как озаряет и украшает улыбка его лицо, так же как и лицо его отца. А ее появление угасило всю красоту.

– Мы зашли сюда поговорить, а то Квим очень сердится, – начал объяснять Майро. – Эла застилает постель.

– Я думаю Говорящего не заботит, убрана постель или нет, – холодно оборвала его Новинха. – Правда, Говорящий?

– Порядок и беспорядок, – сказал Эндер, – в каждом своя прелесть.

До сих пор он стоял к ней спиной, и она была благодарна, так он не мог встретиться с ее глазами и увидеть ее озлобленность и ошеломленность.

– Повторяю вам, Говорящий, вызов был дурацким розыгрышем, – сказала она – если хотите вы можете, ненавидеть меня, но у меня нет ни одной смерти, от чьего имени вы бы могли говорить. Я была глупой девчонкой. По своей наивности я надеялась, что вызову Говорящего и автор «Королевы Пчел, и Гегемона» услышит мой зов. Я потеряла человека, заменившего мне отца, и нуждалась в утешении.

Теперь он повернулся к ней лицом. Он был моложавым мужчиной, по крайней мере, моложе ее, но его глаза подкупали пониманием. «Искуситель», – подумала она. – «Он опасен, он красив, можно утонуть в его всепонимании и расположении.»

– Донна Иванова, – сказал он, – как можно читать «Королеву Пчел и Гегемона» и воображать, что ее автор может утешить и поддержать?

Ответил Майро – молчаливый, замкнутый, медленно говорящий Майро, который последний раз так энергично спорил и рассуждал только в детстве, будучи ребенком.

– Я читал ее, подлинный Говорящий от Имени Мертвых написал сказку о королеве пчел с глубоким подтекстом.

Эндер печально улыбнулся.

– Но он писал не для баггеров, правда? Он писал для человечества, которое до сих пор празднует уничтожение баггеров как величайшую победу.

Он писал безжалостно, обращая их гордость в позор, радость в печаль. А сейчас человечество полностью забыло, как однажды они ненавидели баггеров, восхваляли и прославляли имя, для которого не нашлось даже слова в современном языке…

– Могу кое-что добавить, – сказал Иванова, – его имя Эндер. – Он разрушает все, к чему прикасается его рука. – Как и я, молча сказали ее глаза.

– О, это все, что вы о нем знаете? – Его голос хлестал как кнут, безжалостно и больно. – Откуда вы знаете, что не было ничего, чего бы он касался с нежностью? Никого, кто бы любил его. Никого, кто был бы согрет его любовью. Разрушал все, к чему касался – это ложь, которая не может быть честно сказана ни одним человеком.

– Это ваша доктрина, Говорящий? Тогда вы не много знаете. – Она говорила с вызовом, но его злоба напугала ее. Она предполагала, что он невозмутим, как священник.

Его злоба исчезла так же мгновенно, как и появилась.

– Вы можете вздохнуть свободно, – сказал он, – ваш вызов определил мое появление, но пока я был в пути, другие люди обратились за помощью Говорящего.

– Да? Кто еще в этом невежественном городе знаком с «Королевой Пчел и Гегемоном» и позвал Говорящего? Кто такой смелый и независимый от епископа, что осмелился послать вызов? И если такой нашелся, то что вы делаете в моем доме?

– Потому что меня позвали говорить от имени Махроса Марии Рибейра, вашего бывшего мужа.

Мысль была ужасной.

– От его имени! Да разве кто-нибудь захочет думать о нем сейчас, когда он мертв!

Говорящий не ответил. Вместо него ответил Майро, сидящий на кровати.

– Грего будет одним из первых. Говорящий показал, что мы должны были знать – что мальчик тоскует по отцу и считает, что все ненавидят его…

– Дешевая психология, – выпалила она. – У нас хватает собственных врачевателей. Во всяком случае, они не хуже.

Позади ее раздался голос Элы.

– Я вызвала его говорить о смерти отца, мама. Я думала пройдут десятилетия, прежде чем он появится. Но сейчас я рада, что он уже здесь.

Он делает нам добро.

– Что доброго он может сделать для нас?

– Он уже сделал, мама. Грего заснул, обнимая его, а Квора заговорила с ним.

– Точно, – сказал Майро, – она сказала, что он воняет.

– Что действительно было правдой, – добавила Эла. – Наш Григорио описал его.

Вспомнив об этом, Майро и Эла прыснули со смеху. Эндер тоже улыбнулся. Это больше всего волновало и тревожило Новинху – хорошее настроение фактически исчезло из дома с того момента как Макрам привел ее сюда через год после смерти Пайпо. Не желая того, Новинха вспомнила свое счастье, когда Майро только родился, и когда была маленькой Эла, как Майро без умолку болтал обо всем, как Эла носилась за ним по всему дому, как сумасшедшая, как дети играли и резвились в траве за оградой, рядом с заповедником свиноподобных. Новинха восхищалась и наслаждалась детьми. Это восхищение отравило Макрама, заставило его ненавидеть их, потому что он знал, что ничто в них не принадлежит ему. К тому времени как родился Квим, дом уже был полон злобы, он так и не научился беззаботному смеху, боясь, что родители заметят. И вот снова Майро и Эла смеются вместе. Их смех был подобен порыву ветра, сорвавшего толстую черную занавеску, подобен внезапно воцарившемуся солнечному дню. Это день был настолько светел, что Новинха забыла ночь сейчас, или день на самом деле.

Как посмел этот незнакомец врываться в ее дом и срывать занавески, повешенные ею!

– Я не хочу этого, – сказала она, – по какому праву вы вторгаетесь в жизнь моего мужа.

Он удивленно поднял бровь. Она знала закон Звездных Путей так же хорошо, как и все. Поэтому ее хорошо известно, что он имел не только право, закон запрещал его преследовать за правду об умершем.

– Макрам был жалким, несчастным человеком, – настаивала она, – и говорить правду о нем, значит причинять боль и больше ничего.

– Вы правы, да, правда о нем не вызовет ничего, кроме боли, но не потому, что он был несчастным, – сказал Говорящий. – Если я ничего не скажу, ничего, что известно всем – что он ненавидел своих детей и бил жену, напивался в стельку, кочуя от бара к бару, пока констебль не отправлял его домой – тогда не возникнет боли, так? Я вызову не боль, это будет облегчение и удовлетворение, потому что каждый изменит о нем мнение, так долго царившее вокруг. Он был подонком, и будет правильно, если к нему будут относится как к подонку.

– А вы думаете, он не был?

– Не один человек не может быть никчемным, когда понимаешь его стремления и желания. Ни одна жизнь не может быть пустой. Даже более озлобленные мужчины и женщины, если хорошенько разобраться в их душах, проявляют акты великодушия, которые, хотя немного, искупают их грехи.

– Если вы верите этому, тогда вы намного моложе, чем выглядите.

– Я? – сказал Говорящий. – Я впервые услышал ваш зов менее 2-х недель назад. Я начал изучать вас. И даже если вы этого не помните, Новинха, я напомню о том, какой хорошей, свежей и красивой вы были тогда, молодой девушкой. Вы были одинокой, но Пайпо и Лайбо поняли вас и нашли вас достойной любви.

– Пайпо был мертв.

– Но он любил вас.

– Вы ничего не знаете, Говорящий! Вы были от меня далеко, целых двадцать два световых года! Кроме того, я говорила не о себе, когда назвала ничего не стоящим, я говорила о Макраме!

– Но вы не верите этому, Новинха. Потому что знаете об одном великодушном и добром поступке Макрама, который оправдывает жизнь этого бедного человека.

Новинха не могла объяснить охватившего ее страха, но она решила молчать, пока он не назовет все вещи своими именами. Даже теперь она не представляла, что за добрый поступок Рама он обнаружил.

– Какое вы имеете право называть меня Новинхой, – закричала она, вот уже четыре года никто так не называет меня!

В ответ он поднял руку и слегка коснулся пальцами ее шеи под затылком. Это был робкий, почти юношеский жест. Он напомнили ей Лайбо, это было выше ее сил, она не могла больше вынести. Она схватила его руку и со злобой отбросила ее. Затем толкнула его вглубь комнаты.

– Выйди, – закричала она на Майро. Ее сын вскочил и скрылся за дверью. По его лицу она поняла, что Майро крайне удивлен ее яростью.

– Ты ничего от меня не добьешься! – кричала она Говорящему.

– Я ничего от вас не добиваюсь, – спокойно произнес он. – Я пришел сюда не за этим.

– У меня нет ничего, что тебе хотелось бы узнать! Ты ничего не стоишь для меня, слышишь? Ты – единственный, ничего не представляющий для меня.

Ты не в праве оставаться в моем доме.

– Nao eres estrago, – прошептал он, – eres solo fecundo, e vou plantar jardim ai.

Затем, подошел к двери, и, прежде чем она успела ответить, закрыл дверь с другой стороны.

Сказать по правде, она не знала, что ответить ему. Его слова были слишком оскорбительны. Она назвала его estrago, а он ответил, так будто она себя назвала опустошенной и одинокой. Она высмеивала его, говоря фамильярно ты вместо вы. Так говорят с ребенком или животным. А когда он ответил ей в том же ключе, с той же фамильярностью, это звучало совсем по-другому. «Ты есть плодотворная почва, на которой я взращу прекрасный сад.» Эти слова мог сказать поэт своей возлюбленной или муж жене. И «ты» здесь звучало как сокровенное, близкое и совсем не было надменным. Какое он имел право – шептала она себе – касаться ее шеи. Он гораздо грубее, чем я думала о Говорящих. Епископ Перегрино был прав. Он опасен, он неверный, антихрист. Он нагло топчет те уголки моего сердца, которые я хранила как святую землю. Он давит слабые ростки жизни, пробившейся сквозь каменную душу. Как он посмел, я хочу умереть, он несомненно уничтожит меня до того, как пройдет сквозь.

Ее что-то отвлекло. До нее дошло, что кто-то плачет. Квора. Конечно, ее крик разбудил ее; ее сон не был крепким. Новинха открыла дверь и собралась пойти и успокоить ее. Но плач смолк. Мягкий мужской голос запел колыбельную. Песня звучала на чужом языке. Немецкий, а может скандинавский, она не могла разобрать. Но она знала, кто пел эту песню, и знала, что песня утешит Квору.

Новинха не испытывала подобного страха с тех пор, как Майро был определен зенадором и пошел по стопам людей, убитых свиноподобными. Этот человек распутал сети, опутавшие семью, и связал всех в единое целое, но в процессе освобождения из пут он обнаружил все мои секреты. Если он узнает почему и как умер Пайпо, и скажет правду, тогда Майро тоже прикоснется к оберегаемой мною тайне, и это убьет его. Нет, свиноподобные не получат больше ни одной жертвы, они слишком жестоки, чтобы им поклоняться.

Позднее, лежа в кровати и пытаясь заснуть, она слышала смех, звеневший в передней части дома, теперь она слышала Квима и Олхейдо, Майро и Элу, смеющихся вместе. Она представляла, что видит их, комнату, искрящуюся от радости. Но сон медленно овладел ею, ее представления превращались в мечты. И уже не Говорящий сидел среди детей и учил их смеяться. Это был Лайбо, снова живой и каждому известный как ее настоящий муж. Мужчина, за которого она вышла замуж в своем сердцем, отказавшись от брака в Церкви. Даже во сне ей опять не хватило сил, она не могла вынести огромный груз радости, подаренный ей грезами, и слезы медленно капали на подушку.

Глава 9

Врожденный порок

Гайда: Тельца десколады не имеют бактериологических свойств. Похоже, что они проникают в клетки организмов и поглощают остаточное пространство, так же как митохондрия, и воспроизводятся вместе с клеточным воспроизводством. Тот факт, что они проникли в новые виды только за несколько лет нашего пребывания, говорит об их высокой адаптивной способности. Вероятно, они распространились в биосфере Луситании много лет назад, и теперь стали свойством данной местности, постоянной инфекцией.

Густо: Если они постоянны и неизменны, и распространены повсюду, тогда это – не инфекция, Гайда, это часть нормальной жизни.

Гайда: Но они не обязательно врожденны – у них есть способность к распространению. Но, безусловно, если они – эндемические, то все местные виды и разновидности выработали пути борьбы с ними…

Густо: Или адаптировались к ним и включили в свой нормальный биологический жизненный цикл. Может быть, они необходимы им.

Гайда: Им необходимо что-то, какой-то механизм, который отделяет их генные молекулы, а затем сцепляет их в случайном порядке?

Густо: Может быть поэтому на Луситании такое малое и скудное разнообразие видов – десколада появилась сравнительно недавно полмиллиона лет назад – и большинство видов не смогло адаптироваться.

Гайда: Мне хочется, чтобы мы выжили, Густо. Следующий зенобиолог скорее всего столкнется с стандартными генетическими адаптациями и не проследит этого механизма.

Густо: Это единственная причина, заставляющая тебя сожалеть о предстоящей смерти?

Владимир Тиаго Гуссман и Екатерина Апарейсайда до Норте фон Хессе-Гуссман, неопубликованный диалог по поводу рабочих гипотез, за два дня до их смерти. Впервые опубликован в «Затерянных ступенях к Пониманию», Мета-Сайенс, Методологический журнал, 2001:12:12:144-45.

***

Эндер пробыл в доме Рибейра до поздней ночи, более часа он потратил на анализ случившегося, особенно после возвращения домой Новинхи. Несмотря на это, проснувшись рано утром, Эндер был полон вопросов, на которые ему предстояло дать ответ. Это было его обычной подготовкой к Разговору со Смертью; он не мог позволить себе отдыха, пока разрозненные кусочки занятий и наблюдений не выстраивались в целостную картину жизни умершего человека. Жизнь мертвого человека имела право жить и существовать, какой бы плохой она не оказалась. Но теперь ко всему примешивалась тревога, теперь его больше заботили живые. Так с ним еще не случалось.

– Конечно, это для тебя более значимо, – сказала Джейн, когда он поделился с ней тем, что смущало его. – Ты оказался вовлеченным. Ты полюбил Новинху еще в Трондейме.

– Может быть я полюбил молодую девушку, но эта женщина эгоистична и угрюма. Ты только посмотри, что она сделала со своими детьми.

– И это говорит Говорящий от имени Мертвых? Судить только по внешним проявлениям?

– Может, я полюбил Грего?

– Ты всегда паразитируешь на людях, которые нуждаются в тебе.

– И Квору. Всех их – даже Майро. Мне нравится этот мальчик.

– И они любят тебя, Эндер.

Он улыбнулся.

– Пока я говорю, людям всегда кажется, что они любят меня. Новинха более прозорлива – она уже ненавидит меня до того, как я скажу правду.

– В отношении нее ты так же слеп, как и все остальные, Говорящий, произнесла Джейн. – Обещай мне, что позволишь говорить от имени твоей смерти. У меня есть, что сказать.

– Оставь при себе, – устало отозвался Эндер. – Хотя у тебя это получится лучше, чем у меня.

Он начал составлять список вопросов, которые ему предстояло разрешить.

1. Почему Новинха сразу вышла замуж за Макрама?

2. Почему Макрам ненавидел своих детей?

3. Почему Новинха ненавидит себя?

4. Зачем Майро позвал Говорящего от имени Лайбо?

5. Зачем Эла позвала Говорящего от имени Отца?

6. Почему Новинха отменила вызов Говорящего от имени Пайпо?

7. Какова непосредственная причина смерти Макрама?

Он остановился на седьмом вопросе. На него легко найти ответ: полное клиническое исследование. С этого, пожалуй, и стоит начать.

***

Врача, проводившего вскрытие Макрама, звали Найвио, что означало «корабль».

– Не из-за моих габаритов, – пояснил он, смеясь, – возможно, потому что я хороший пловец. Мое полное имя Энрико о Навигадор Каронейде. Я рад, что они образовали прозвище от «корабельщика», а не от «маленькой пушки».

Получилось бы слишком много непристойных кличек.

Его общительность не обманула Эндера. Найвио был добропорядочным католиком и во всем слушался епископа. Ему было указано всячески препятствовать Эндеру узнать и выяснить что-либо, даже если он сам не одобрял этого.

– Есть два способа, позволяющих получить ответ на мой вопрос, спокойно сказал Эндер, – я спрашиваю, а вы мне честно отвечаете. Или я обращаюсь к Конгрессу Звездных Путей за разрешением на просмотр всех ваших отчетов. Расходы, затрачиваемые на ансибл, очень высоки. В том числе, обращение за разрешением имеет установленный тариф. Ваше же нежелание и сопротивление предоставить информацию противоречит закону. Стоимость будет взыскана с вашей колонии, уже задолжавшей достаточно фунтов. Кроме того, двойная стоимость разрешения вместе с выговором будут предъявлены вам, как виновнику.

Улыбка Найвио медленно сползала с лица по ходу речи Эндера. Он холодно ответил:

– Конечно, я отвечу на все ваши вопросы.

– В этом вопросе не может быть никаких «конечно», – сказал Эндер. Ваш епископ призвал людей Милагра к незаметному, негласному бойкоту официально вызванного представителя. И вы поступите во благо всех, если предупредите, что при продолжении подобной радушной конфронтации я буду вынужден ходатайствовать об изменении своего статуса из министра в инквизитора. Я уверен, что мое ходатайство будет удовлетворено, поскольку моя репутация безупречна, и Конгрессу Звездных Путей хорошо известно мое имя.

Найвио хорошо знал, что это означает. Как инквизитор, Эндер приобретает полномочия члена Конгресса, а, следовательно, вправе отменить лицензию католичества, выданную колонии, положить конец влиянию религии и религиозным гонениям. Это может повлечь глубокие социальные изменения, переворот, и не только потому, что епископ будет немедленно смещен со своего поста и отправлен в Ватикан для разбирательства.

– Почему вы хотите это сделать, ведь вы же знали, что мы против вашего вмешательства? – спросил Найвио.

– Кто-то же вызвал меня, иначе я не мог оказаться здесь, – сказал Эндер. – Вам могут не нравиться законы, досаждающие вам. Но они защищают многих других католиков и целые миры, исповедующие иные вероучения.

Найвио постучал пальцами по краю стола.

– Какие у вас вопросы ко мне, Говорящий, – сказал он примирительно, давайте начнем.

– Для начала достаточно простой вопрос – что явилось непосредственной причиной смерти Махроса Мария Рибейра?

– Макрама! – воскликнул Найвио. – Вы не могли явиться на приглашение Говорить от имени его Смерти, он умер несколько недель назад…

– Я приглашен говорить от имени нескольких умерших, дон Найвио, и я решил начать с Макрама.

Найвио скривился.

– А если я попрошу у вас подтверждения ваших полномочий?

Джейн зашептала в ушах Эндера:

– Позволь позабавить дорогого мальчика.

На терминале Найвио появились официальные документы и один из наиболее авторитетных голосов Джейн произнес: «Эндрю Виггин, Говорящий от имени Мертвых, принял приглашение на исследование и объяснение жизни и смерти Махроса Марии Рибейры, жителя Милагра, колония Луситания».

Однако, Найвио ждал не таких подтверждений, то что он увидел, не убедило его. Фактически он даже не успел задать программу компьютеру.

Найвио сразу догадался, что компьютер управляется камушками-микрокомпьютерами, расположенными в ушах Говорящего. Но это означало, что ему был доступен самый высоко привилегированный приоритетный режим доступа, и его запросы обслуживались вне очередности. Ни один человек Луситании, ни даже сама Боскуинха, не располагали такими полномочиями и авторитетом. И кто бы ни был этот Говорящий, заключил Найвио, он слишком большая рыба, и епископу вряд ли удастся ее зажарить.

– Хорошо, – сказал Найвио, выдавливая улыбку. Он вспомнил, что нужно быть веселым. – Я помогу вам, чем смогу – паранойя епископа поразила далеко не каждого в Милагре, вы, надеюсь, понимаете.

Эндер улыбнулся в ответ, стараясь показать, что принял его лицемерие за чистую монету.

– Махрос Рибейра умер вследствие врожденного порока. – Он произнес длинное название на латинском языке. – Вы, вероятно, не слышали о нем, так как оно встречается крайне редко. Порок передается только через гены. В большинстве случаев, все начинается с началом полового созревания, затем происходит постепенная замена эндокринных и экзокринных железистых тканей раковыми клетками. И так капля за каплей, год за годом охватывается организм: надпочечные железы, гипофиз, печень, семенники, предстательная железа, щитовидная железа и т.д. – все заменяется огромными агломератами жировых клеток.

– Всегда фатальный исход? Необратимо?

– О, да, в действительности, Макрам просуществовал на десять лет дольше обычного. Его случай примечателен по ряду причин. В других известных случаях – предположительно их не так уж много – болезнь в первую очередь разрушает яички жертвы, стерилизуя и в большинстве случаев превращая в импотента. Имея шестерых здоровых детей, очевидно, что семенники Рибейры были охвачены в самую последнюю очередь. А раз они оказались охваченными болезнью, процесс пошел чрезвычайно быстро семенники были полностью заменены жировыми клетками, хотя печень и щитовидка еще функционировали.

– Что же в конце концов убило его?

– Гипофиз и надпочечники вышли из строя, не функционировали. По сути он был ходячий мертвец. Он упал в одном из баров, в середине какой-то непристойной песни. Мне так передали.

Как всегда, мозг Эндера автоматически отлавливал противоречия.

– Как же может распространяться наследственная болезнь, если она стерилизует свою жертву?

– Обычно она передается по своеобразным параллелям. Один ребенок может умереть от болезни; его братья и сестры могут не иметь явных проявлений, но все они передают порочную тенденцию своим детям.

Естественно, мы все опасались, что Макрам, имея детей, передал им всем дефективные гены.

– Вы обследовали их?

– Ни один из них не имеет генетических деформаций. Вы можете быть уверены, донна Иванова все время стояла у меня за спиной.

– Ни один не имеет? Нет даже тенденции к проявлению?

– Слава Богу, – сказал доктор. – Кто бы вступил с ними в брак, если бы они имели отравленные гены? Я не могу понять, каким образом генетический дефект Макрама остался необнаруженным.

– Ваши генетические изучение проведены здесь, сейчас?

– О, нет, вовсе нет. Около тридцати лет назад мы перенесли страшную чуму. Родители донны Ивановой, Венерадос Густо и Венерадос Гайда, провели детальное генетическое сканирование каждого мужчины, женщины, ребенка в колонии. Благодаря этому им удалось обнаружить способ лечения. Их компьютерные сопоставления позволили выявить и составить подробное описание этого дефекта – именно поэтому я и обнаружил причину смерти Макрама. Я никогда не слышал об этой болезни, но в файлах компьютера хранилась информация о ней.

– А Ос Венерадос разве не обнаружили заболевания?

– По-видимому, нет, иначе они сказали бы Махросу. Но даже сами они не сказали, Иванова сама могла обнаружить его.

– Может быть она обнаружила, – сказал Эндер.

Найвио громко рассмеялся.

– Это невозможно. Ни одна женщина в здравом уме не будет намеренно иметь детей от человека с подобным генетическим пороком. Макрам несомненно находился в постоянной агонии на протяжении многих лет. Вы ведь не пожелаете такого собственным детям. Хотя Иванова и эксцентричная особа, но она не сумасшедшая.

***

Джейн была довольно забавной особой. Когда Эндер вернулся, она воссоздала свой образ в пространстве терминала для того, чтобы вдоволь громко посмеяться.

– Ничего не помогло, – сказал Эндер. – В благочестивой католической колонии, подобной этой, иметь дело с биологистом, наиболее уважаемым человеком. Конечно, у него и в мыслях нет усомниться в основных предпосылках.

– Не извиняйся за него, – сказала Джейн. – Ты ведь не можешь запретить мне быть забавной.

– По крайней мере, это лучше, чем слащавости, – сказал Эндер. – Он охотнее верит, что болезнь Макрама отличалась от описанных ранее случаев.

Для него предпочтительнее, что каким-то образом родители Ивановой не заметили болезни Макрама, таким образом она вышла за него замуж в полном неведении. А ведь вывод-то гораздо проще: недуг Макрама протекал так же как и остальные, сначала поразил яички и семенники, а все дети Новинхи зачаты от другого человека. Неудивительно, почему Макрам был так жесток и зол. Каждый ребенок напоминал ему, что его жена изменила ему. Она же давала клятву быть верной и порядочной. А шестеро детей, как щелчки по носу.

– Очаровательные противоречия религиозной жизни, – изрекла Джейн, она умышленно нарушала супружескую верность – но у нее и в мыслях не было пользоваться контрацептивами.

– Ты можешь просмотреть образцы генетического кода детей и определить наиболее вероятного отца?

– Ты думаешь, что не догадаешься?

– Я догадался, но хочу быть уверен, что медицинская очевидность не опровергнет очевидность ответа.

– Конечно же это Лайбо. Вот кобель! Произвел шестерых детей Новинхе и четырех собственной жене.

– Чего я не понимаю, – произнес Эндер, – так это почему Новинха не вышла замуж за Лайбо. Какой смысл выходить замуж за человека, которого она явно презирала, о чьей болезни знала заранее, а затем уходить на сторону и рожать детей от того, кого любила с самого начала?

– Обман и каприз – это свойства человеческого ума, – пропела Джейн. Пиноккио был таким болваном, что все время мечтал и пытался стать настоящим мальчиком. Он так и не понял, что с деревянной головой на плечах намного проще.

***

Майро тщательно следил за дорогой в лесу. Он узнавал деревья там и здесь, или ему казалось, что узнавал – ни один человек не одарен умением свиноподобных распознавать и называть каждое дерево, хотя люди никогда и не поклонялись деревьям, как тотемам предков.

Майро умышленно выбрал окружной длинный путь, чтобы добраться до бревенчатого дома. С тех пор как Лайбо принял Майро вторым учеником наряду со своей дочерью Аундой, он не переставал наставлять их, что они не должны создавать даже намека на тропинку, соединяющую Милагр с домом свиноподобных. Когда-нибудь, предупреждал он, может возникнуть конфликт между свиноподобными и людьми, мы не станем проводниками погрома, отсутствие тропы отведет бурю от них. Сегодня он шел противоположной стороной залива, по гребню крутого берега.

Он был уверен, что скоро появится одна из свиней и будет медленно двигаться за ним, наблюдая за его поведением. Несколько лет назад Лайбо объяснил это так: самки должны жить где-то в этом направлении, поэтому самцы зорко следят за зенадорами, когда те приближаются слишком близко. По настояниям Лайбо, Майро никогда не углублялся в эти запрещенные места. А теперь его любознательность сразу гасла при одном воспоминании о теле Лайбо, когда они с Аундой нашли его в тот ужасный день. Лайбо был еще жив, его глаза были открыты и двигались. Он умер в тот момент, когда Майро и Аунда встали на колени около него и прижали к себе его окровавленные руки.

Ах, Лайбо, твое вынутое сердце все еще продолжало качать кровь, бессмысленно сокращаясь в пустой грудной клетке. Если бы ты мог сказать нам хоть одно слово, почему они убили тебя.

Берег стал ниже, и Майро пересек ручей, перепрыгивая по поросшим мхом камням. Через несколько минут он был на месте, на маленькой полянке.

Аунда была уже там. Она учила их взбивать молоко кабр и получать масло. Несколько недель назад она тщательно отрабатывала этот процесс, пока не убедилась, что репетиции пошли на пользу, и она делает все абсолютно верно. Было бы намного легче, если бы мама или Эла помогли ей, им были лучше известны химические свойства и пропорции молока кабр. Но о взаимодействии с биологистом не могло быть и речи. Тридцать лет назад Ос Венерадос открыли абсолютную бесполезность молока кабр по своим питательным характеристикам. Вследствие этого любые исследования путей сохранения и переработки его относились только к выгоде свиноподобных.

Майро и Аунда ничем не рисковали, что, по их мнению, нарушало бы закон и активно вторгалось в жизнь свиноподобных.

Молодые свиноподобные с удовольствием и восхищением приняли взбитое молоко – они исполняли танец вокруг емкостей с маслом, и распевали бессмысленную песню на смеси языков – старка, португальского и двух языков свиноподобных. Это была не песня, а путаница, безнадежная, но веселая.

Майро попытался рассортировать языки. Он узнал язык мужей, некоторые фрагменты языка отцов, на котором они общаются с тотемными деревьями;

Майро узнавал их только по звучанию, даже Лайбо не мог перевести ни единого слова. Он звучал как «мс», «бс», «гс», без какой-либо значительной разницы между согласными.

Свинья, следившая за Майро, тоже появилась на поляне и поприветствовала всех громким стреляющим звуком. Танец продолжался, но пение тут же смолкло. Мандачува отделился от группы, окружившей Аунду и вышел навстречу Майро.

– Приветствую тебя, Я-Смотрю-На-Тебя-Со-Страстью. – Конечно, это было экстравагантным, но точным, переводом имени Майро на старк. Мандачува любил взад и вперед транслировать имена с португальского на старк и наоборот, хотя Майро и Аунда неоднократно объясняли, что их имена в действительности ни для кого ничего не означают и лишь по случайному совпадению звучат как слова. Но Мандачува нравилась словесная игра, как, впрочем, и другим свиноподобным. Поэтому Майро отзывался на «Я-Смотрю-На-Тебя-Со-Страстью», а Аунда терпеливо откликалась на «Вага», что на португальском означало «Скиталец» и звучало на старке наиболее близко к имени Аунда.

Мандачува всегда сбивал с толку, это был тупиковый случай. Он был самым старшим. Пайпо знал его и писал о нем, как о наиболее авторитетном среди свиноподобных. Лайбо тоже считал его вожаком. Было ли случайным совпадение его имени с португальским жаргонным обозначением термина «босс»? Тем не менее, Майро и Аунда, если и считали его самым влиятельным и престижным, то в самой меньшей степени. Они не замечали, чтобы кто-нибудь советовался с ним. Для них он был просто свиньей, которая всегда имела массу свободного времени для разговоров с зенадорами, и не была вовлечена в другие важные мероприятия.

Однако, он по-прежнему давал зенадорам огромное количество информации и знаний. Майро никак не мог решить, растерял ли он свой авторитет, так как уже передал все свои знания соплеменникам, или его взаимодействие с людьми снизило его престиж среди свиноподобных. Но это не имело значения.

Как бы там ни было, Майро нравился Мандачува. Он видел в старой свинье своего друга.

– Женщина заставляет вас есть эту плохо пахнущую массу? – спросил Майро.

– Настоящая помойка, говорит она. Даже детеныши кабр плачут, берясь за сосок. – Мандачува захихикал.

– Если вы оставите это в подарок вашим барышням, они вряд ли будут с вами разговаривать.

– Все же мы должны, мы должны, – сказал Мандачува, сияя. – Эти назойливые месизы должны все знать!

Ах, да, очередной комплимент женщинам. Иногда они говорили о них с неподдельной искренностью и уважением, почитая их как божество. А иногда отпускали в их адрес что-нибудь грубое и непристойное, обзывая их месизами, червями, скользящими по коре деревьев. Зенадоры не могли задавать вопросы – свиноподобные никогда ничего не говорили о своих женщинах. Было время – долгое время – когда свиньи вообще не упоминали о существовании женщин. Лайбо всегда мрачнел, когда что-либо напоминало о смерти Пайпо. До его смерти упоминание о женщинах считалось табу, за исключением поклонения и почитания в редкие моменты священнодействия. И лишь впоследствии свиноподобные стали отпускать невеселые, меланхоличные шутки по поводу «жен». Но зенадоры так и не получили ответа на вопрос о женщинах. Свиноподобные делали вид, что женщины не имеют к ним никакого отношения.

Из группы, окружившей Аунду, раздался пронзительный свист. Мандачува стал настойчиво подталкивать Майро к этой группе.

– Эрроу хочет поговорить с тобой.

Майро подошел и сел в стороне от Аунды. Она не взглянула на него – с давнего времени они усвоили, что свиноподобные чувствуют дискомфорт, видя мужчину и женщину, разговаривающими друг с другом. Они могли разговаривать с Аундой один на один, но если появлялся Майро, они не могли говорить с ней и молчали, даже если она о чем-то их спрашивала. Иногда Майро бесило, что она не могла даже подмигнуть ему. Он чувствовал ее тело, ощущая теплоту, как от маленькой печки.

– Мой друг, – обратился к нему Эрроу. – Мне представлена огромная честь задать тебе вопрос.

Майро почувствовал легкие содрогания от смеха позади себя.

Свиноподобные редко спрашивали и просили о чем-либо, им всегда трудно давались подобные обращения.

– Ты слушаешь меня?

Майро кивнул.

– Но помни, что среди людей я не пользуюсь влиянием, я почти ничто. Лайбо обнаружил, что свиноподобных нисколько не оскорбляло общение с бессильными, неавторитетными делегатами, хотя именно представление о важности и значимости помогло им объяснить строгие ограничения на то, что зенадорам позволено делать. – Речь пойдет не о просьбах, исходящих от нас.

О наших неразумных и глупых рассуждениях о ночном огне.

– Я только и жду, чтобы услышать мудрость, которую вы называете глупостью, – сказал Майро в обычном ключе.

– Это был Рутер, обративший к нам из своего дерева, кто сказал об этом.

Майро в молчании взмахнул рукой. Он любил как можно меньше касаться религии свиноподобных, так же как и собственной католической веры. В обоих случаях он притворялся, что принимает всерьез самые невероятные верования.

Все важные и значимые в своей жизни начинания свиноподобные всегда приписывали тому или иному предку, чьи духи обитали в вездесущих деревьях.

Незадолго до смерти Лайбо, несколько лет тому назад, они впервые стали упоминать Рутера, как источник проблемных идей. Была какая-то жестокая ирония в том, что разделанная как кролик свинья ныне почиталась с таким уважением и поклонением.

Майро ответил также, как делал в свое время Лайбо.

– Мы ничего не имеем, кроме уважения и любви к Рутеру, если вы почитаете его.

– Нам нужен металл.

Майро закрыл глаза. Ого, это уже слишком для политики зенадоров никогда не пользоваться металлическими орудиями на глазах у свиноподобных.

Возможно, свиноподобные сами усмотрели их у людей, что-нибудь мастеривших недалеко от ограды.

– А для чего вам нужен металл? – спросил Майро, стараясь сохранять спокойствие.

– Когда приземлился шаттл с Говорящим от имени Мертвых на борту, он произвел невообразимую теплоту, намного жарче, чем дают наши костры. А шаттл не сгорел и не расплавился.

– Это не было металлом, это теплоустойчивое пластиковое покрытие.

– Возможно, но металл составил сердце этой машины. Он во всех ваших машинах, где вы используете огонь и тепло для обеспечения движения. Мы никогда не сможем получить такого огня, как ваш, пока у нас не будет металла.

– Я не могу, – сказал Майро.

– Скажи нам, вы навсегда приговорили нас оставаться ваэлзами и нам никогда не подняться до ременов?

Надеюсь, Аунда, не ты объясняла им «Иерархию Исключений» Демосфена.

– Вы ни к чему не приговорены. Все, что мы вам даем, мы делаем из вещей, растущих в вашем природном мире, подобно кабрам. И если когда-нибудь раскроется это, мы будем изгнаны из этого мира, нам будет запрещено встречаться с вами.

– Но металл, который используете вы, люди, тоже производится нашим миром. Мы видели ваших шахтеров, бурящих землю к югу отсюда.

Майро замер, обдумывая создавшееся положение. С этой стороны забора не существовало ни одной точки наблюдения, с которой можно было увидеть шахтеров. Следовательно, свиноподобные пробирались через него и наблюдали за людьми с их собственной территории.

– Он выходит на поверхность, но только в определенных местах, я не знаю, как отыскать их. Даже добытый, он оказывается смешанным с другими породами. Они очищают его и перерабатывают по сложным технологиям. Каждая крупица металла требует объяснений. Если мы дадим вам готовое орудие отвертку или мастерок – вы не заметите ее, ее нужно отыскать. Молоко же кабр не нужно искать.

Некоторое время Эрроу внимательно смотрел на него; Майро выдержал его взгляд.

– Мы думали об этом, – сказал он. Он протянул руку в направлении Кэлендера, вложившего в нее три стрелы. – Посмотри. Правда, хорошо?

Они выглядели совершенно, как и любое творение Эрроу, они были хорошо сделаны и реальны. Новшество заключалось в наконечниках. Они были выполнены из вулканического стекла, обсидиана.

– Кости кабры, – сказал Майро.

– Мы используем кабру, чтобы убивать кабру. – Он протянул стрелы обратно Кэлендеру. Затем поднялся и ушел.

Кэлендер разложил тонкие деревянные стрелы перед собой и запел что-то на Языке Отцов. Майро узнал песню, хотя не мог разобрать слов. Как-то Мандачува объяснил ему, что это молитва, в ней они просят прощения у мертвых деревьев за то, что используют не деревянное оружие. Иначе, сказал он, деревья решат, что маленькие некто ненавидят их. Майро вздохнул.

Кэлендер собрал стрелы. Его место занял молодой поросенок, Хьюман.

Присев на корточки перед Майро, он вынул завернутый в листья сверток, положил его в грязь и стал осторожно разматывать.

Это была распечатка «Королевы Пчел и Гегемона», подаренная им Майро четыре года назад. Она явилась причиной минорной ссоры между Майро и Аундой. Все началось с разговора Аунды о религии. Но она была не виновата.

Мандачува первым спросил ее:

– Как могут жить люди без деревьев?

Она поняла вопрос – конечно же, он говорил не о лесных посадках, а о богах.

– У нас тоже есть Бог – человек, который умер, но до сих пор жив, объяснила она. Только один? Тогда где он живет? Никто не знает. Тогда что же он такое? Как вы с ним общаетесь? Он живет в наших сердцах.

Они казались сбитыми с толку. Позднее Майро, смеясь, сказал:

– Ты поняла? Наша софистская теология воспринимается ими как суеверие. Действительно, обитание в наших сердцах! Что это за религия такая, по сравнению с любым из их богов, которого можно видеть, чувствовать…

– Лазить и собирать месизов, при этом не обращать внимания, что некоторых они уже срубили, чтобы построить бревенчатый дом, – добавила Аунда.

– Срубили? Срубили без металлических или каменных орудий? Нет, Аунда, они вымолили, чтобы они упали. – Но Аунду не забавляли шутки о религии.

Позднее, по просьбе свиноподобных, Аунда принесла им Евангелие от Св.Джона, представляющее упрощенное переложение Библии на старк. Но Майро настоял, чтобы вместе с Евангелием передать им распечатку «Королевы Пчел и Гегемона».

– Св.Джон ничего не рассказывает о существах, населяющих другие миры, – заметил Майро. – А Говорящий от имени Мертвых объяснил баггеров людям а людей баггерам.

Аунда была оскорблена его богохульством. Но спустя год они обнаружили, что свиноподобные разжигают костры страницами Святого Евангелия, и бережно хранят и заворачивают в листья «Королеву Пчел и Гегемона». Это сильно огорчило Аунду, и Майро счел лучшим не подливать масла в огонь.

Хьюман открыл распечатку на последней странице. Майро заметил, что как только он открыл книгу, свиноподобные начали медленно окружать их.

Танец во славу масла окончился. Хьюмен коснулся последней строчки книги.

– Говорящий от имени Мертвых, – пробормотал он.

– Да, я встречался с ним прошлой ночью.

– Он подлинный Говорящий, так сказал Рутер.

Майро объяснил, что существует много говорящих, а автор «Королевы Пчел и Гегемона» давно умер. По-видимому, они до сих пор лелеяли надежду, что прибывший и есть подлинный Говорящий, написавший священную книгу.

– Я верю, что он хороший Говорящий, – сказал Майро. – Он был так добр к нам, к нашей семье, я думаю, ему можно доверять.

– Когда он придет говорить с нами?

– Я еще не спрашивал его. Я не могу ему сказать прямо сейчас. Нужно время.

Хьюман слегка ударил его по голове и взвизгнул.

– Это моя смерть? – подумал Майро.

Нет. Другие свиноподобные нежно прикоснулись к Хьюману и стали помогать ему заворачивать распечатку, затем понесли ее. Майро поднялся и собрался уходить. Никто из свиноподобных даже не взглянул на него. Без всякой показухи, они все были заняты делами. Это помогло ему уйти незаметно.

Аунда догнала его, не доходя до поляны. Густая тень от деревьев делала их неприметными для любого наблюдающего из Милагра – хотя никто из жителей города не интересовался лесом.

– Майро, – нежно окликнула она. Он обернулся и подхватил ее на руки; она так резко бросилась на него, что он едва не упал.

– Они пытались убить меня? – попытался спросить он, так как ее поцелуи не оставляли ему возможности произнести целое предложение целиком.

В конце концов он бросил попытки произнести речь и поцеловал ее. Их поцелуй, глубокий и жаркий, длился бесконечно долго. Внезапно она выскользнула из его объятий.

– Ты становишься слишком страстным, – сказала она.

– Это всегда происходит, когда женщина нападает на меня в лесу и начинает целовать.

– Остынь, Майро, нам еще далеко до этого.

Она обняла его за талию, притянула к себе и снова поцеловала.

– Еще два года, прежде чем ты можешь жениться без согласия матери.

Майро не пытался возражать. Его мало заботили церковные гонения за прелюбодеяние, но он понимал, к каким роковым последствиям можно прийти в таком хрупком сообществе, как Милагр, где брачные обряды неукоснительно соблюдаются. Большие стабильные сообщества легко растворяют в себе некоторое разумное количество гражданских браков, но Милагр слишком мал. И хотя Аундой двигала вера, а Майро – рациональное мышление – несмотря на тысячи возможностей, они вели себя как монахи, давшие обет безбрачия.

Майро иногда казалось, что они вечно будут жить в подобном монашеском целомудрии, в такие моменты он становился настойчивым, но мгновенный страх всегда охранял девственность Аунды.

– Этот Говорящий, – сказала Аунда. – Ты ведь знаешь, что я думаю по поводу его визита сюда.

Он попытался поцеловать ее, но она увернулась и ему удалось поцеловать только нос. Он тщательно целовал каждый его миллиметр, пока она, смеясь, не оттолкнула его.

– Противный. – Она вытерла нос рукавом. – Наш научный метод повис на краю пропасти, когда мы начали помогать им, пытаясь повысить их жизненный уровень. Но у нас есть еще десять, двадцать лет в запасе, прежде чем сателлиты обнаружат очевидные сдвиги. Но за это время возможно добиться существенных сдвигов. У нас фактически не останется шансов на успех, если чужой ознакомиться с проектом. Он может рассказать о нем.

– Может рассказать, а может и нет. Я тоже когда-то был чужаком, помнишь?

– Чужим, но не чужаком.

– Ты бы видела его прошлой ночью, Аунда. Сначала Грего, затем Квора проснулась и заплакала…

– Отчаявшиеся, одинокие дети – что это доказывает?

– А Эла. Смеялась. А Олхейдо принял участие в делах семьи.

– А Квим?

– Под конец и он прекратил бубнить, что неверному не место в нашем доме.

– Я рада за вашу семью, Майро. Я надеюсь, он излечит вас окончательно. Я тоже – я тоже заметила, что ты изменился. Мне кажется, у тебя появилась надежда, я не видела тебя таким уже много лет. Но не приводи его сюда.

Задумавшись, Майро прикусил щеку. Затем он зашагал прочь. Аунда догнала его и взяла за руку. Они вышли на открытое пространство. Одиноко стоящее дерево Рутера загораживало их от калитки.

– Ты не можешь бросить меня так! – умоляюще сказала она. – Не уходи от меня!

– Я знаю, ты права, – произнес Майро, – но я не могу объяснить тебе свои чувства. Когда он был у нас дома, было как будто – было так, если бы Лайбо пришел туда.

– Отец ненавидел твою мать, Майро. Он никогда бы не пришел к вам.

– Но если бы он пришел. Говорящий вел себя у нас так, как Лайбо вел себя на станции. Ты понимаешь?

– А ты? Он приходит и ведет себя так, как твой отец никогда себя не вел, и каждый из вас переворачивается и поднимает лапки, как щенок.

Ее лицо пылало яростью. Майро захотелось ударить ее. Вместо этого, он подошел к дереву и погладил его. Только за четверть века оно выросло до восьмидесяти сантиметров в диаметре. Его кора была грубой и шершавой.

Неровность коры больно царапнула руку.

Она шла сзади него.

– Прости меня, Майро, я не хотела, я не думала…

– Ты думала, но это глупо и эгоистично…

– Да, глупо, я…

– Мой отец был подонком, но это не значит, что я готов лизать руки первому встречному дяде, погладившему меня по головке.

Она погладила его по голове, плечам, спине.

– Я знаю, знаю, знаю…

– Потому что я знаю, что значит хороший человек – не обязательно отец, просто хороший человек. Я знал Лайбо, ведь так? И когда я говорю, что этот Говорящий, этот Эндрю Виггин, для меня как Лайбо, ты лучше слушай меня, выслушай до конца, а не отмахивайся как хныканья, как от рама!

– Я буду слушать. Я хочу встретиться с ним, Майро.

Майро удивился самому себе. Он плакал. Это тоже было достижением Говорящего, хотя его не было рядом. Он дал волю его чувствам, освободил от тяжести в сердце, и теперь Майро уже не мог остановиться.

– Ты права, да, – мягко сказал Майро, его голос срывался от эмоций. Я увидел его, его терапию, и подумал, как хорошо, если бы он был моим отцом.

Он повернулся к Аунде, не заботясь, что она увидит его красные глаза и заплаканное лицо.

– Эти слова я говорил всякий раз, когда возвращался домой со станции зенадоров. Если бы Лайбо был моим отцом, если бы я был его сыном.

Она улыбнулась и обняла его. Ее волосы высушили слезы с его лица.

– Ах, Майро, я рада, что он не твой отец. Потому что иначе я была бы твоей сестрой, и у меня не было бы надежды иметь тебя, иметь для себя.

Глава 10

Дети разума

Правило 1. Все Дети, разделяющие Учение Христа, обязаны вступать в брак, иначе они будут вне закона; все Дети обязаны соблюдать обет целомудрия.

Вопрос 1: Почему необходим брак?

Глупый вопрос, зачем необходим брак? Любовь – единственные узы, связывающие меня с моим любимым. Брак – это не есть договор между мужчиной и женщиной, даже звери ищут себе пару и рождают потомство. Брак – это договор между мужчиной и женщиной с одной стороны, и обществом, в котором они живут, с другой. Сочетаться браком по законам общества, значит стать его полноправным гражданином, а отвергнуть брак означает стать отверженным обществом, изгнанником. Ребенок, родившийся вне закона, это раб, изменник.

Главная заповедь моего человеческого сообщества заключается в том, что подлинными взрослыми являются лишь те, кто свято соблюдает законы, табу и обычаи бракосочетания.

Вопрос 2: Почему тем, кто посвящается в духовный сан, а именно, монахам и монашкам, предписано безбрачие?

Для отделения их от общества. Монахи и монашки – это слуги, а не граждане. Они прислуживают Церкви, но не составляют саму Церковь.

Материнская Церковь – это невеста, а Христос – жених; монахи и монашки просто гости на свадьбе, они отвергают полноправное гражданство в обществе Христа, чтобы стать его слугами.

Вопрос 3: Тогда зачем Дети Разума Христа должны вступать в брак?

Разве они не призваны служить Церкви?

Мы не служим Церкви, иначе как через брак; так ей служит каждая женщина и каждый мужчина. Разница в том, что то, что брак передает через гены следующим поколениям, мы передаем через знания. Их юридическая законность заложена и существует в генных молекулах грядущих поколений, в то время как наша – живет и процветает в наших умах. Память – вот плод брака, именно память, воплотившаяся в великом чуде – детях.

Сан Анджело, Правила и Догматы Ордена.

Дети Разума Христа, 1511:11:11:1.

***

Настоятель собора внес с собой гробовое молчание темных часовен и кладбищенскую тишину. Его появление в аудитории парализовало студентов; тишина, поглотившая зал, заставила их даже затаить дыхание.

– Дон Кристиан, – зашептал настоятель. – Епископ требует вас к себе.

Студенты, чей возраст был от 13 до 19 лет, достаточно хорошо понимали напряженность отношений между церковной иерархией и свободомыслящими монахами, преподающими в большинстве Католических Школ Ста Миров. Дон Кристиан, помимо прекрасного преподавателя истории, геологии, археологии и антропологии, был также аббатом монастыря Филхос да Менте де Кристо Ордена «Дети Разума Христа». Взгляды Кристиана делали его основным противником епископа за верховенство в Луситании. В ряде случаев его авторитет превышал авторитет епископа; во многих мирах аббаты непосредственно подчинялись архиепископам, а любой епископ руководствовался законами школьного образования.

Но дон Кристиан, как и все аббаты Филхоса, старался придерживаться полной независимости от верховных властей церкви. По любому приглашению епископа он немедленно прерывал лекцию и покидал класс без всяких объяснений. Студенты не удивлялись этому, он поступал так при каждом появлении любого священника ордена. С одной стороны, это чрезвычайно льстило духовенству, показывая, каким авторитетом пользовались священнослужители в глазах Филхоса; с другой стороны, им было абсолютно ясно, что их визиты нарушают нормальный ход школьных занятий. Поэтому священники редко посещали школы и Филхос, что и обеспечивало им почти полную независимость.

Дон Кристиан прекрасно знал, чем он обязан приглашению епископа.

Доктор Найвио был человеком нескромным, поэтому молва об угрозах Говорящего от имени Мертвых витала над городом с самого утра. Дон Кристиан с трудом выносил беспочвенные страхи церковной верхушки, всегда впадающей в панику при столкновениях с еретиками и неверными. Епископ будет в ярости, будет требовать от него сделать что-либо, хотя как всегда, лучшая тактика – это терпение и сотрудничество. Кроме того, ходили слухи, что именно этот Говорящий говорил от имени смерти Сан Анджело. В этом случае, он вообще не мог быть врагом Церкви, он был другом. По крайней мере, другом Филхоса, что по мнению дона Кристиана было одним и тем же.

Следуя за безмолвным Настоятелем мимо школьных корпусов по саду собора, он старался очистить свое сердце от гнева и раздражения. Он снова и снова твердил свое имя: «Эмай а Тьюдомандо Пара Кью Деус вос Эйма Кристиан, ты должен любить каждого, так же как Бог любит тебя». Он с большой осторожностью избрал для себя это имя, когда он и его невеста вступили в орден. Он знал, что его главной слабостью является гнев и нетерпение, граничащее с глупостью. Как все в Филхосе, он назвал себя как заклинание против своего могущественного греха. Это было одним из способов духовного обнажения перед миром. Мы не должны прятать себя в одежды лицемерия и ханжества – учил Сан Анджело. Господь облекает нас добродетелью, как лилии на лугу, поэтому нам нет необходимости доказывать добродетельность друг друга. Дон Кристиан чувствовал, как прохудилась одежда добродетельности сегодня и холодный ветер нетерпения грозит заморозить его. Он безмолвно повторял свое имя, думая, что епископ Перегрино проклятый дурак, но Эмай а Тьюдомандо Пара Кью Деус вос Эйма Кристиан.

– Брат Эмай, – сказал епископ. Он никогда не пользовался почтительным «дон Кристиан», хотя даже кардиналы отдавали дань вежливости, – как хорошо, что ты пришел.

Найвио уже уселся в мягкое кресло, но дон Кристиан не позавидовал ему. Лень породила непомерную полноту Найвио, а теперь его полнота кормила лень. Это была циркулирующая зараза, паразитирующая на человеке, и дон Кристиан был даже рад, что неподвластен ей. Он выбрал высокий жесткий табурет без спинки. Он не позволит ему расслабиться, а значит его мозг будет настороже.

Найвио сразу же принялся пересказывать неприятные подробности встречи с Говорящим от имени Мертвых, подолгу смакуя угрозы Говорящего в случае продолжения бойкота его деятельности. «Инквизитор! Вы только представьте себе! Неверный дерзнул посягнуть на священные права Церкви!» О, лежебока был готов организовать крестовый поход в защиту Церкви, – но весь крестоносный пыл исчезнет в одну секунду, потребуй от него еженедельного посещения месс.

Слова Найвио сделали свое дело: епископ Перегрино впал в неистовство, сквозь коричневую кожу проступили красные пятна гнева. Лишь только кончились причитания Найвио, он повернулся к дону Кристиану. Его лицо пылало, он кипел от гнева.

– Ну что скажешь, брат Эмай!

Будь я менее осторожен, я бы сказал, что глупо препятствовать Говорящему, зная, что закон на его стороне, и он не хочет причинить нам вреда. Теперь его спровоцировали, и куда более опасно мириться с ним, чем не мешать ему с самого начала.

Дон Кристиан хитро ухмыльнулся и склонил голову.

– Я думаю, мы первыми должны нанести удар, чтобы не допустить обращения его полномочий во вред нам.

Воинственность слов удивила епископа.

– Совершенно верно, – сказал он, – вот уж не ожидал от тебя.

– Филхос так же пылок, как и любой послушник надеется быть при посвящении в сан, – произнес дон Кристиан, – но как только у нас исчезнет духовенство, мы будем вынуждены примириться с логикой и причинностью жалкими суррогатами верховной власти.

Время от времени епископ Перегрино подозревал, что он говорит с иронией, но его никогда не удавалось припереть к стенке юмором.

– Хорошо, хорошо, брат Эмай, как ты предлагаешь атаковать его?

– Хорошо, отец Перегрино, закон предельно точен. Он вправе применить силу, если мы будем препятствовать выполнению его министерских обязанностей. И если мы не хотим усиления его полномочий, то лучший путь это сотрудничество.

Епископ ударил кулаком по столу и прорычал:

– Я ожидал услышать от тебя подобную ересь, Эмай!

Дон Кристиан рассмеялся:

– Альтернативы тут нет – или мы чистосердечно отвечаем на его вопросы, или же ты садишься в звездолет и держишь ответ перед Ватиканом за религиозные гонения. Мы слишком любим тебя, епископ Перегрино, чтобы пережить твое смещение.

– О, да, знаю я вашу любовь.

– Говорящие от имени Мертвых, как правило, безвредны – они не принадлежат соперничающим организациям, не принимают на себя обетов, они даже не требуют, чтобы «Королева Пчел и Гегемон» вошла в разряд священных писаний. Вся их деятельность – это попытка раскрыть правду о жизни умершего, а затем попытка рассказать всем желающим услышать историю жизни умершего человека так, как бы он сам рассказал с того света.

– И ты считаешь это вполне безвредным?

– Напротив. Сан Анджело основал наш орден как раз потому, что открытие и объявление правды – само по себе очень мощный фактор. Но я думаю, что даже он более безвреден, чем нашествие протестантов. А аннулирование католической лицензии на землях религиозных гонений приведет к немедленному усилению не-католического крыла, и как следствие, иммиграции. Тогда католики составят едва ли треть населения колонии.

Епископ Перегрино нежно покручивал кольцо на пальце.

– Разве Конгресс Звездных Путей допустит это? Они установили фиксированный предел на колонию – а нашествие неверных сразу намного превысит его.

– Но они уже заготовили продовольствие для кампании расширения. Зачем иначе на нашей орбите постоянно находятся два космических корабля? Как только католическая лицензия перестанет страховать от избыточного роста населения, тогда они вынудят избыток населения принудительно иммигрировать. Они ожидали это сделать поколения два спустя – но что их может остановить начать принудительную иммиграцию прямо сейчас?

– Они не посмеют.

– Конгресс Звездных Путей был образован для пресечения крестовых походов и погромов, пылающих в полдюжине мест. Призыв к религиозному преследованию законов – это серьезный повод.

– Это выходит за всякие рамки. Какой-то Говорящий от имени Мертвых, вызванный полуспятившим еретиком, и мы тут же сталкиваемся с насильственным выселением.

– Любимый отец, в этом извечное столкновение мирской власти и религии. Мы должны быть терпеливыми, если нет других утешений, кроме одного: все оружие в их руках.

Найвио хихикнул.

– Они держат ружья, а мы – ключи от рая и ада, – произнес епископ.

– О, да, половина Конгресса уже терзается от предчувствий. Между тем, я, возможно, смогу снять остроту затруднительного момента. Вместо обнародования отречения от ваших ранних рекомендаций – (твоих глупых, вредных, фанатичных рекомендаций) – пусть будет известно, что вы давали инструкции Филхосу да Менте де Кристо терпеливо сносить обременительный груз бесед и бесконечных ответов на вопросы неверного.

– Но вы можете не знать, какие вопросы он захочет задать, – вмешался Найвио.

– Но мы ведь в состоянии отыскать ответы специально для него, разве нет? Возможно, при этом люди Милагра не смогут дать прямого чистосердечного ответа. Но вместо этого, они будут говорить не во вред братьям и сестрам по ордену.

– Другими словами, – сухо отозвался Перегрино, – монахи вашего ордена станут прислуживать сатане.

Дон Кристиан трижды воспел свое имя про себя.

***

С тех пор, как мальчиком он окунулся в войну, Эндер никогда еще с такой ясностью не ощущал враждебности территории. Путь от прассы вверх по холму был истерт множеством молящихся и поклоняющихся ног, а главный собор был настолько высок, что моментами от крутизны кружилась голова. Собор нависал над идущим на протяжении всего подъема. Начальная школа расположилась по левую руку, приютившись в террасах склона; справа тянулась Вилла дос Профессорос, предназначенная для преподавателей, но на деле населенная привратниками, сторожами, служащими, консультантами и прочими лакеями. Эндер заметил, что все учителя носили серые мантии Филхоса, они настороженно провожали его глазами.

Враждебность появилась, как только он достиг вершины холма, широкого, почти гладкого пространства лужаек и садов, поражающих своей красотой.

Здесь царит Церковь, думал Эндер, здесь ее мир, даже сорная трава здесь запрещена. Он понимал, что все наблюдают за ним, но теперь это были черные и оранжевые мантии священников и деканов, их глаза были полны злорадства, угрозы и собственной важности. Разве я что-нибудь украл у вас? – безмолвно вопрошал Эндер. Но он знал, что их ненависть шла изнутри. Он был сорняком, забравшимся в ухоженный сад; где бы он ни появился, везде воцарялся беспорядок, любимые, взлелеянные цветы умирали, если он пускал корни в их почву и питался ее живительной влагой.

Джейн щебетала всякие глупости, пытаясь завязать с ним беседу, но Эндер отверг ее игру. Священники вряд ли бы заметили шевеление его губ, причиной раздора могло стать другое – вживленные компьютеры-камушки рассматривались Церковью как святотатство, попытка посягнуть на целостность созданного Богом тела.

– Сколько священников может прокормить это сообщество? – удивленно спрашивала Джейн.

Эндеру хотелось заметить, что она знает точное число из своих файлов.

Это была одна из ее любезностей – надоедать, заранее зная, что он не сможет ответить, или даже обнаружить те знания, которые она любезно нашептала ему на ушко.

– Трутни, никогда не производящие потомство. Если они не спариваются, то почему эволюция не приведет к их вымиранию? Конечно, она знала, что священнослужители выполняют в обществе основную массу административной работы и общественных коммунальных услуг. Эндер адресовал ей свои ответы, как будто они разговаривали вслух. Если бы не было священников, то их бремя пришлось бы возложить на плечи правительства, предпринимательства, гильдии или других групп. Для этого пришлось бы расширить их состав.

Подобный вид жесткой иерархии всегда проявляется как консервативная сила общества, сохраняющая его индивидуальность и стабильность, несмотря на постоянные изменения и сдвиги, свойственные любому сообществу. Если бы не было подобных могущественных защитников ортодоксальности, общество неминуемо бы распалось. Могущественная ортодоксальность поражает и удивляет, но она необходима любому обществу. Разве Валентина не описала этот процесс в книге о Занзибаре? Она сравнила класс духовенства со скелетом позвоночных…

Демонстрируя, что она предвидела его возражения, хотя он и не произнес их вслух, Джейн продолжила цитату, дразня его и говоря голосом Валентины: «Кости сами по себе очень тяжелы и кажутся мертвыми и неподвижными, но вживляясь в скелет и составляя его основу, они дают опору и движение, а значит и жизнь всему организму».

Звук голоса Валентины больно ударил его, сильнее чем он ожидал, чем намеревалась сделать Джейн. Его шаг замедлился. Он осознал, что именно ее отсутствие сделало его таким чувствительным к враждебности священников. Он открыто критиковал корифеев кальвинизма в их логове, философски относился к больно жгучим пылающим углям ислама, не замечая фанатиков шинто, орущих смертные оды под его окнами. Но везде Валентина была рядом – в том же городе, дышала тем же воздухом, подхватывалась теми же ветрами и бурями.

Она придавала храбрости его словам, сглаживала горечь поражений и усиливала триумф побед. Я уехал только десять дней назад и уже болею расставанием с ней.

– Я думаю, налево, – сказала Джейн. Она смилостивилась и заговорила собственным голосом. – Монастырь в западной части холма, как раз над станцией зенадоров.

Он прошел мимо университетских корпусов, где двенадцатилетние студенты осваивали премудрости науки. И, наконец, увидел монастырь, растянувшийся на земле. Он улыбнулся над контрастом собора и монастыря.

Филхос был вызывающим в своем неприятии общего великолепия. Неудивительно, что церковное верховенство возмущалось, посещая его. Даже монастырский сад казался настоящим бунтарем – везде, где не было грядок, кустились сорняки и буйно растущие травы. Аббата звали дон Кристиан, если аббатом могла быть женщина, им бы стала, конечно, донна Криста. В таком местечке, где все в единственном числе: один монастырь, один университет, один настоятель все сплеталось с изысканной простотой. Муж возглавил монастырь, а жена школьное образование – и все проблемы разделения полномочий решились очень просто – через брак. Как-то очень давно, еще в самом начале, Эндер сказал Сан Анджело, что в высшей степени претенциозно и нескромно для глав монастыря и школ называться «Сэр Христиан» и «Леди Христиан», самонадеянно претендуя на титул, справедливо присваиваемый последователям Христа. Сан Анджело тогда посмеялся – он понял, что он хотел этим сказать.

Самонадеянная, нахальная кротость – в этом он весь, но именно поэтому я его люблю.

Дон Кристиан вышел встречать его во дворик, вместо должного ожидания в центральном приделе.

– Говорящий Эндрю! – воскликнул он.

– Дон Цейфейро! – обрадованно воскликнул Эндер в ответ. Цейфейро жнец – был титул аббата, принятый в ордене. Школьные наставники назывались – арадоры, пахари, а монахи, преподающие предметы, – семнадоры, сеятели.

Цейфейро улыбнулся на отказ Говорящего пользоваться его обычным именем, дон Кристиан. Он знал, как можно умело видоизменять его, когда требуется обратиться к кому-нибудь из Филхоса, и сколько прозвищ уже придумано. Как-то Сан Анджело говорил: «Когда люди называют тебя по званию, они признают, что ты христианин, последователь Христа. Когда же они зовут тебя по имени, с их губ слетает проповедь». Он обнял и встряхнул Эндера за плечи, потом рассмеялся и добавил. «О, да, я – Цейфейро, жнец. А кто ты такой – рассадник сорной травы?»

– Стараюсь паразитировать, где возможно.

– Остерегайся, иначе Покровитель Урожая сожжет тебя вместе с соломой.

– Я знаю – проклятье уже витает в воздухе, у меня нет ни малейшей надежды на раскаяние.

– Священники помолятся за тебя. Наш долг взывать к разуму. Хорошо, что вы пришли.

– Я благодарен вам за приглашение. Мне пришлось превратиться в дубинку, чтобы заставить людей пойти на контакт со мной.

Цейфейро безусловно понимал, что и Говорящему известно, что главная причина приглашения – это угроза инквизиторского статуса. Но брат Эмай всегда предпочитал дружелюбный тон любой беседы.

– Входи, это правда, что вы знали Сан Анджело? Это вы Говорили от имени его Смерти?

Эндер указал на пышные сорняки, сравнявшиеся с оградой монастырского двора.

– Он одобрял небрежность и садовые беспорядки. Он любил досаждать кардиналу Акьюлу, без сомнения, и ваш епископ Перегрино воротит нос от отвращения при виде подобного захламления культурных земель.

Дон Кристиан хмыкнул.

– Вы знаете слишком много наших секретов. Если мы поможем вам отыскать ответы на волнующие вас вопросы, сможем ли мы надеяться на ваш скорейший отъезд?

– Безусловно, надежда всегда остается. С тех пор, как я стал Говорящим, моя самая длительная остановка составила полтора года. Именно столько я пробыл в Рейкьявике, в Трондейме.

– Надеюсь, вы пообещаете нам подобную краткость. Я прошу не ради себя, а ради мира и спокойствия всех носящих сутаны, подобные моей.

Эндер дал чистосердечный ответ, надеясь хоть чуть-чуть охладить гнев Епископа.

– Я обещаю, что если найду подходящее пристанище и осяду, то сниму с себя обязанности и титул Говорящего и стану продуктивным гражданином.

– В местечке, подобном нашему, это означает еще и обращение к Католицизму.

– Давным-давно Сан Анджело взял с меня слово, что если я обращусь к религии и вере, это должна стать его религия.

– По крайней мере, это не звучит как чистосердечное отрицание всякой веры и вероисповедания.

– Потому что у меня ее нет.

Цейфейро рассмеялся и предложил осмотреть монастырь и школы в качестве разминки перед беседой. Эндер не ожидал от себя – он хотел увидеть, насколько крепко и глубоко пустили корни идеи Сан Анджело, спустя столетия после его смерти. Школы выглядели весьма славно и мило, и уровень преподавания был достаточно высок. Было довольно темно, когда наконец они вернулись в монастырь и прошли в маленькую келью, где он жил с женой, Арадорой.

Донна Криста была уже там, сидя за терминалом недалеко от кровати, она составляла серии грамматических упражнений. Аббат подождал, пока она закончит, и обратился к ней.

Цейфейро представил ей Эндера, как Говорящего Эндрю.

– Но ему кажется чрезвычайно трудным выговаривать имя дон Кристиан.

– Как и епископу, – сказала жена. – Мое настоящее имя Дитестай о Пекадо е Фейзи о Дирейто. – «Ненавидь и презирай Грехи и поступай по Справедливости», – перевел Эндер. – Имя моего мужа можно сократить до ласкательного – Эмай, любить. А мое? Представьте себе, вы кричите другу, О Дитестай, Ненавидь! – Они рассмеялись. – Любовь и Ненависть, вот такие мы, муж и жена. Так как вы будете меня называть, если считаете имя Кристиан слишком хорошим для меня?

Эндер посмотрел на нее. Ее лицо уже начало покрываться морщинками.

Возможно, кто-то придирчивый назвал бы его старым. Но ее глаза светились молодым задором, а улыбка излучала сияние. Это делало ее моложе, много моложе, чем сам Эндер.

– Я буду называть вас Белезе, если ваш муж не обвинит меня в заигрывании с вами.

– Нет, он будет звать меня Белладонной – от красоты к отраве, как в одной маленькой мрачной шутке. Правда, дон Кристиан?

– Моя задача – держать тебя в смирении.

– А моя – содержать тебя в строгости, – ответила она.

В этот момент Эндер не удержался и перевел взгляд с одной кровати на другую.

– А, еще один дивящийся на наше холостяцкое супружество, – поймал его Цейфейро.

– Нет, – произнес Эндер, – но я помню, что Сан Анджело призывал мужа и жену делить одну кровать.

– Это можно сделать единственным способом, – сказала Арадора, – если один из нас будет спать ночью, а другой днем.

– Правила следует приспособить к прочности и незыблемости Филхос да Менте, – воскликнул Цейфейро. – Без сомнения здесь есть те, кто могут делить супружеское ложе и оставаться целомудренными, но моя жена все еще очень красива, а моя плоть все еще кипит страстями.

– Это и подразумевал Сан Анджело. Он называл супружеское ложе главным мерилом любви к наукам, знаниям. Он надеялся, что каждый мужчина и женщина ордена, рано или поздно, изберут для себя продление рода во плоти так же, как и в разуме, в творчестве.

– Но как только мы решимся на это, – сказал Цейфейро, – нам придется покинуть Филхос.

– Это единственная вещь, которую Сан Анджело не удалось понять, ведь во времена его жизни еще не существовало настоящих монастырей и заповедей ордена, – сказала Арадора. – Монастырь стал нашей семьей, и расстаться с ним так же больно, как и развестись. Однажды корни глубоко уходят в землю, и растение не поднимется снова без великой боли и слез. Поэтому мы спим на разных кроватях, и у нас достаточно сил, чтобы остаться в любимом нами ордене.

Она говорила с таким воодушевлением, что у Эндрю против воли выступили слезы. Она увидела их, вспыхнула и отвернулась.

– Не жалейте нас, Говорящий Эндрю. У нас куда больше радости, чем страдания.

– Вы не поняли, – сказал Эндер, – это не слезы печали, это слезы умиления.

– Нет, – произнес Цейфейро. – Даже холостые священники считают наше целомудренное супружество, по крайней мере, эксцентричным.

– Я так не думаю, – произнес Эндер. Ему вдруг захотелось рассказать о своей давней дружбе с Валентиной, такой близкой и любимой, как жена, и невинной как сестра. Но горькое воспоминание сковало язык. Он сел на кровать Цейфейро и закрыл лицо руками.

– Что-нибудь случилось? – спросила Арадора. В этот момент рука Цейфейро нежно опустилась ему на голову.

Эндер поднял голову, стараясь стряхнуть внезапно нахлынувшую любовь и тоску по Валентине.

– Я боюсь, что этот вояж обойдется мне дороже всех остальных. Я оставил там свою сестру, многие годы мы путешествовали вместе. Она вышла замуж в Рейкьявике. Я покинул ее чуть больше недели, но мне кажется, что прошла вечность. Я не предполагал. Вы оба…

– Напомнили вам, что вы тоже холостяк-сирота? – спросил Цейфейро.

– К тому же внезапно овдовевший, – прошептала Арадора.

Эндеру не показалось нелепостью объяснение своей утраты в подобных терминах.

Джейн зашелестела в ушах:

– Если это часть мастерски спланированного спектакля, то я признаю, что это слишком тонко и профессионально.

Безусловно, это совсем не было частью спектакля. Эндер испугался, что потерял контроль над собой. Прошлой ночью в доме Рибейра он мастерски владел ситуацией, теперь он чувствовал себя полностью побежденным этими двумя женатыми монахами, он капитулировал так же безоговорочно и дико, как Грего и Квора.

– Я думаю, – сказал Цейфейро, – вы пришли сюда отыскать ответы на гораздо больше вопросов, чем знаете.

– Не думаю, – ответил Эндер, – боюсь, что я слишком тронут вашим гостеприимством. Неординарные монахи не ожидали услышать исповедь.

Арадора громко рассмеялась.

– О, каждый католик желает услышать исповедь неверного.

Цейфейро не смеялся.

– Говорящий Эндрю, вы явно оказали нам больше доверия, чем предполагали. Но я уверен, мы заслужили ваше доверие. В ходе нашего знакомства, мой друг, я удостоверился, что могу доверять вам. Епископ опасается вас, но я предпочитаю полагаться только на собственное мнение. Я помогу вам, если смогу. Я уверен, что ваше расследование не принесет вреда нашей маленькой деревушке.

– Ах, – прошептала Джейн, – теперь я вижу. Очень умная тактика с твоей стороны, Эндер. Ты хороший актер, я даже не предполагала.

Ее бормотание делало Эндера циничным, заставляло чувствовать себя примитивным, и он сделал то, что никогда не позволял себе раньше. Он дотронулся до камешков, нащупал головку включения, затем ногтями потянул ее на себя и повернул в сторону и вниз. Камешки умерли. Джейн не могла больше щебетать в его ушах, не могла больше видеть и слышать со своего стратегического пункта.

– Давайте выйдем, – предложил Эндер.

Они ясно поняли, что он сделал, так как функции подобных имплантов были хорошо известны; они увидели в этом доказательство его желания вести честный и откровенный разговор, поэтому с воодушевлением откликнулись на его предложение. Эндер рассматривал отключение камушков лишь как временную кару за чрезмерную назойливость Джейн, он рассчитывал включить компьютер через несколько минут. Но увидев, что Арадора и Цейфейро облегченно вздохнули и расслабились, передумал, он решил, что невозможно обмануть их, поэтому не стал включать его, по крайней мере, на время беседы.

Ночью на холме, разговаривая с Арадорой и Цейфейро, он забыл, что Джейн не слышит их. Они рассказали ему о детском затворничестве Новинхи, и как им удалось вернуть ее к жизни, поручив заботам Пайпо, о дружбе с Лайбо.

– Но с той самой ночи смерти Пайпо, она умерла для всех нас.

Новинха не знала о слухах, окружающих ее имя. Невзгоды и горести детей почти никогда не становились предметом внимания епископа, объектом споров учителей монастыря, наконец, обсуждения в офисе мэра. Хотя большинство детей не были отпрысками Ос Венерадос, и не избирали своей планидой зенобиологию.

– Она стала очень деловой и циничной. Она писала работы об адаптации местных растений для нужд населения, и культивации земных растений на землях Луситании. На все вопросы она всегда отвечала приветливо и легко.

Но она умерла для нас. У нее не было друзей. Мы часто спрашивали об этом Лайбо, Господи упокой его душу, и он всегда отвечал одно и то же, что он раньше считался ее другом, а теперь она не проявляет и толики того дружелюбия, с которым разговаривает с другими людьми. Вместо былой дружбы она злилась на него и запрещала задавать ей любые вопросы. – Цейфейро очистил побег дикорастущей травы и слизнул капельку нектара с внутренней пленки растения. – Попробуй, Говорящий Эндрю – очень интересный привкус, это абсолютно безвредно, твой организм не сможет включить это в свой обменный процесс.

– Супруг, тебе следовало предупредить его, что края листка могут порезать губы и язык как бритва.

– Я как раз хотел.

Эндер рассмеялся, очистил побег и попробовал. Кислота корицы, чуть-чуть цитруса, слабый привкус стали – вкус состоял из множества ароматов и привкусов, но он был крепок.

– К нему нужно привыкнуть.

– Мой муж любит аллегории, Говорящий Эндрю, так что берегись.

Цейфейро застенчиво улыбнулся.

– Разве Сан Анджело не говорил, что Христос учил познавать новое через сопоставление со старым?

– Вкус травы, – сказал Эндер, – какое отношение он имеет к Новинхе?

– Очень косвенное. Я думаю, Новинха имеет не слишком приятный вкус, но крепкий. Эта крепость захватила ее целиком и она боится и не хочет распространения своего привкуса.

– Привкуса чего?

– В терминах теологии? Гордость всеобщей виной. Это своеобразная форма тщеславия и эгомании. Она возложила на себя ответственность за вещи, не являющиеся ее огрехами. Как будто она властвует над чем-то, как-будто страдания других людей – это наказание за ее грехи!

– Она ненавидит себя за смерть Пайпо, – произнесла Арадора.

– Но она не глупая, – сказал Эндер. – Она знает, что убили свиноподобные, и что Пайпо пошел туда один. В чем же здесь ее вина?

Когда я впервые задумался над этим, я тоже удивился. Затем я просмотрел все сводки и отчеты, все записи по событиям последней ночи перед смертью Пайпо. Так был один намек – замечание, сделанное Лайбо, он просил Новинху показать, над чем они работали с Пайпо перед самой встречей со свиноподобными. Она сказала, сказала нет. И это все – кто-то перебил его, и он больше никогда не возвращался к этому замечанию ни на Станции Зенадоров, ни где-либо еще, – нигде, где бы это запротоколировалось в отчетах.

– Мы долго думали, что могло произойти перед гибелью Пайпо, – сказала Арадора. – Почему Пайпо бросился в лес так скоропалительно? Они поссорились? Был ли он зол и разгневан? Когда кто-нибудь умирает, близкий тебе, а в последний момент ты был груб и несправедлив к нему, как правило, в последствии, начинаешь ненавидеть себя. Если бы я не говорил того, если бы не говорил этого.

– Мы пытались воссоздать, что могло произойти в ту ночь. Мы запросили режим глобального протоколирования, тот, что автоматически фиксирует все рабочие заметки, ведет запись всего, что делал человек. Все, что касалось ее, было лишено доступа. Нет, не файлы ее непосредственной работы. Мы не смогли просмотреть даже то, что было наработано в ближайшее до гибели время. Мы даже не смогли обнаружить, что это были за файлы, которые она решила скрыть от нее. Мы просто не имели доступа к информации. Не помог даже сверхприоритет мэра.

Арадора кивнула. – Мы впервые столкнулись с подобным сокрытием информации от общества – сокрытие рабочих файлов, части труда всей колонии.

– Для нее это было равно нарушению закона. Конечно, мэр могла воспользоваться крайними полномочиями на непредвиденный случай, но что это означало? Мы были обязаны устроить публичное слушание и вряд ли бы получили юридическое разрешение. Что касается ее, у закона нет оправдания людям, посягающим на достояние других. Возможно, однажды мы увидим, что скрыто в этих файлах, если в них связь со смертью Пайпо. Она не сможет уничтожить их, так как это достояние общества.

Эндеру не пришло в голову, что Джейн не слышит их, он забыл, что отключил ее. Он надеялся, что как только она услышит это, она снимет защиту и ознакомиться с информацией.

– А ее замужество с Махросом, – добавила Арадора. – Все понимали, что это безрассудство. Лайбо хотел жениться на ней и не скрывал этого. Но она отказала, снова сказала нет.

– Как будто вынесла приговор: я не заслужила брака с человеком, способным осчастливить меня. Я выйду замуж за человека грубого и порочного, который станет мне заслуженным наказанием. – Цейфейро встрепенулся. – Ее стремление к самобичеванию навсегда разъединило их. Он потянул руку и взял жену за руку.

Эндер ожидал услышать саркастическое замечание Джейн, что шестеро детей – это лучшее доказательство их полной разделенности. Не услышав привычного юмора, он внезапно вспомнил, что отключил компьютеры-камушки.

Но теперь, когда Цейфейро и Арадора постоянно смотрели ему в глаза, он не мог включить их.

Так как он знал, что Новинха и Лайбо долгие годы были любовниками, он так же знал, что Цейфейро и Арадора не правы. Да, Новинха могла чувствовать вину – это объясняло, почему она выбрала Махроса и почему сторонилась людей. Но она не поэтому отвергла Лайбо; какую бы вину она не несла в себе, она не отказалась от удовольствий постели Лайбо.

Она отвергла брак с Лайбо, но не самого Лайбо. Не просто было решиться на подобный шаг в такой маленькой колонии, особенно католической.

Что же еще обеспечивает брак, кроме узаконивания близких отношений? Чего она боялась и избегала?

– Вы видите, для нас до сих пор все покрыто мраком тайны. И если вы намереваетесь говорить от имени Махроса Рибейры, вам поневоле придется ответить на вопрос – почему она вышла за него замуж? А ответив на него, вы, наверное, поймете почему погиб Пайпо. И десять тысяч блестящих умов Ста Миров перестанут наконец ломать головы над вопросом, мучившим всех двадцать два года.

– У меня есть преимущество перед этими блестящими умами.

– Какое? – спросил Цейфейро.

– Помощь людей, любящих Новинху.

– Мы не можем помочь самим себе, – сказала Арадора, – мы не можем помочь и ей.

– Может мы сможем помочь друг другу, – сказал Эндер.

Цейфейро посмотрел на него и положил руку на плечо. – Означает ли это, Эндрю, что вы будете так же честны с нами, как и мы с вами.

Поделитесь с нами вашими догадками.

Эндер задумался, потом важно кивнул. – Я не думаю, что Новинха отказалась вступить в брак с Лайбо из-за чувства вины. Я думаю ее отказ обусловлен стремлением окончательно лишить его доступа к спрятанной информации.

– Зачем? – спросил Цейфейро. – Она опасалась, что он узнает об их ссоре с Пайпо.

– Вряд ли она ссорилась с Пайпо. Я думаю, она и Пайпо обнаружили что-то важное, это знание и привело Пайпо к смерти. Поэтому она защитила и спрятала файлы. Они содержат какую-то смертоносную информацию.

Цейфейро покачал головой. – Нет, Говорящий Эндрю, ты не знаешь всей силы вины. Люди не гробят своей жизни ради крохотного байта информации. Но они хоронят себя заживо даже от меньшего количества ненависти к себе.

Понимаешь, она сама вышла за Махроса Рибейру. В этом и есть самонаказание.

Эндер не стал спорить и доказывать свою правоту. Они были правы по поводу вины Новинхи; иначе почему она позволяла Махросу бить и истязать себя, и никогда не жаловалась? Это и есть вина. Но была и другая причина брака с Махросом. Он был импотентом и стыдился этого. Стараясь скрыть свой мужской недостаток от людей, он сознательно предвидел супружескую измену.

Новинха жаждала страданий, но не хотела отказываться от Лайбо, его детей.

Нет, причина ее отказа от брака с Лайбо – это желание скрыть от него свои секреты, она предполагала, что эти знания могут убить Лайбо.

Какая ирония судьбы, какая горькая ирония, что они все равно убили его.

Вернувшись в свой маленький домик, Эндер сел за терминал и вновь и вновь обращался к Джейн. Она не разговаривала с ним всю дорогу домой, не смотря на все его извинения. Сейчас она тоже молчала.

Только теперь он осознал, что камушки означали для нее гораздо больше, чем для него. Подобно капризному ребенку, он не любил, когда ему мешают думать и перебивают. Но для нее камушки означали контакт с единственным живым существом, известным ей. Они и раньше разъединялись неоднократно – на время перелетов, во сне, но он впервые намеренно отключил ее. Это было подобно отказу признавать ее существование.

Он представлял, что она как Квора плачет, уткнувшись в подушку, а он не может дотянуться и утешить ее. Но она не была полнокровным ребенком из плоти и крови. Он не мог погладить и успокоить ее. Он мог только ждать и надеяться, что она вернется.

Что он знал о ней? Он не имел представления насколько глубоки ее чувства. Возможно, эти камушки были ею самой, и отключив их, он убил ее.

Нет, твердил он себе. Она здесь, где-то среди филотических связей между сотнями ансиблов, охвативших Созвездие Ста Миров.

– Прости меня, – вновь обращался он к терминалу, – ты нужна мне.

Но камушки в ушах молчали, экран терминала оставался мертвым. Он не подозревал насколько он стал зависим от нее, от ее постоянного присутствия. Он думал, что дорожит своим одиночеством, теперь одиночество нависло над ним свинцовым облаком. Он ощутил непреодолимую жажду поговорить, услышать слова, просто знать, что кто-то существует рядом с ним.

Он даже достал из тайника королеву пчел, хотя их общение нельзя было назвать разговором. По крайней мере, сейчас, нельзя было назвать разговором. Ее мысли входили в него туманом, паром просачивались в его мозг. Слова были трудны для нее, это был диалог образов и представлений.

Но все они сводились к образу укромных местечек, где кокон мог начать свое возрождение к жизни. (Сейчас?) как бы спрашивала она. Нет, отвечал он, еще не время, Прости, – но она не воспринимала его извинений, она таяла, засыпала, устремлялась к тому, кто мог общаться с ней на ее языке. И Эндеру ничего не осталось как уснуть.

Он проснулся посреди ночи, подстегнутый виной за ту обиду, легкомысленно причиненную Джейн. Он повернулся к терминалу и набрал текст:

– Вернись ко мне, Джейн. Я люблю тебя. – Затем он отправил сообщение по ансиблу, уверенный, что она не сможет не заметить его. Кто-нибудь из офиса мэра, возможно, прочтет его, как прочитываются все открытые тексты ансибла. Утром о нем, без сомнения, узнают мэр, епископ, дон Кристиан.

Пусть мучаются в догадках, кто такая Джейн и почему Говорящий среди ночи ищет ее по всем галактикам, преодолевая миллионы световых лет. Эндера не волновало это. Теперь он потерял обеих Валентину и Джейн, и впервые за двадцать лет остался совершенно один.

Глава 11

Джейн

Вся сила Конгресса Звездных Путей направлена на поддержание мира, не только между планетами, но и между народами одной планеты. Этот мир длится вот уже две тысячи лет.

Некоторые считают наше могущество хрупким. Оно не держится на многочисленных армиях или мощи военных армад. Оно держится на постоянном контроле над сетью ансиблов, моментально передающих информацию от мира к миру, от планеты к планете.

Ни одна планета не имеет желания оскорбить нас и отказаться от нас.

Иначе она окажется в изоляции, будет отворена от достижений науки, прогресса технологии, искусства, литературы, образования – всего, что не производится ее собственным миром.

Именно поэтому, и очень мудро, Конгресс Звездных Путей поручил компьютерам вести контроль за сетями ансибла, а сетям ансибла непосредственно контролировать и следить за работой компьютеров. Подобное тесное переплетение информационных систем не оставляет человеку возможности вмешиваться в их деятельность, за исключением Конгресса. Нам не нужно оружие, поскольку единственным достойным оружием является ансибл, а он находится под бдительным контролем.

Конгрессмен Ян Ван Хут «Информационные Основы Политической стратегии.», Политикал Трендс, 1930:2:22:22.

***

Очень долгое время, почти три секунды, Джейн не могла понять, что с ней случилось. Все работало: спутниковый компьютер наземной связи сообщил о прекращении трансляций и разрыве связи с приемником, вживленным в Эндера. Это означало, что он отключил интерфейс обычным нормальным способом. Все было обычным; в мирах, где интерфейсы с вживленными имплантами получили широкое распространение, включения и выключения повторялись миллионы раз. Джейн имела доступ к любому из них, такой же как и к приемнику Эндера. С электронной точки зрения это было ординарным событием.

Но для Джейн любой другой электронной аналог был лишь фоновым шумом, который можно было локализовать и принять при необходимости, и не замечать все остальное время. Ее «тело», если конечно, это можно было назвать телом, состояло из триллионов таких электронных шумов, сенсоров, файлов памяти, терминалов. Большинство из них, аналогично функциональным частям человеческого организма, сами заботились о себе. Компьютеры выполняли заданные программы; люди работали с терминалами; сенсоры выявляли или не могли обнаружить то, что был направлен их поиск; память наполнялась информацией, обрабатывала ее, копировала, снимала дампы. Она не замечала ничего выходящего из строя, не обнаруживала никаких нарушений.

Или по меньшей мере не обращала на них внимания.

Она уделяла внимание Эндеру Виггину. Она занималась им больше, чем он предполагал.

Подобно другим чувствующим, сенсорным существам она имела сложную иерархическую систему самосознания. Две тысячи лет назад, будучи в возрасте одной тысячи лет, она написала программу самотестирования.

Программа выявила довольно простую систему, состоящую из 370000 отдельных уровней внимания и восприятия. Все, что не проходило по 50000 верхним уровням, удостаивалось лишь беглого поверхностного ознакомления. Она знала о любом телефонном звонке, любой спутниковой передаче любого уголка Ста Миров, но она не пользовалась этой информацией.

На все, что не включалось в главную, головную тысячу уровней, она реагировала рефлекторно, автоматически. Космические полеты, передачи ансибла, системы питания – она управляла или, обеспечивала их надежную и стабильную работу. Но это не требовало от нее особых усилий. Она справлялась с этими функциями, как люди управляются с привычными, хорошо выученными механизмами. Если не возникало каких-либо неполадок, она не осознавала своих действий и могла думать и заниматься чем-то еще.

Эта тысяча верхних уровней внимания, более и менее, соответствовала сознательной деятельности человека. Они составляли большую часть ее внутреннего мира; это были ее ответы на внешние воздействия, аналоги эмоций, желаний, мечтаний, ее памяти, ее разум. Большая часть подобной деятельности даже ей казалась случайной, спонтанно возникающей из филотических импульсов. Но это деятельность была ее частью, составляла ее естество, порожденное мгновенными трансмиссиями ансибла где-то в глубине космоса.

А теперь, подобно человеческому мозгу, даже самые нижние уровни внимания Джейн были необычайно встревожены. Так как коммуникации ансибла осуществлялись мгновенно, ее мышление работало быстрее скорости света.

События, которые она в сущности игнорировала, отражались и корректировались по несколько раз в секунду, и еще оставляли десять десятых секунды свободными для других волнующих ее вопросов.

И не смотря на сверхактивность, невообразимую скорость мышления, глубину и широту знаний, большая половина верховных десяти уровней ее внимания всегда, всегда посвящалась тому, что проходило сквозь импланты в ушах Эндера.

Она никогда не рассказывала ему об этом. Он не понял бы. Он не осознавал, что для Джейн, по какому краю вселенной не шагал бы Эндер, весь ее суперразум сосредотачивался по одной вещи: сопровождению его, видению того, что он видит, слушанию того, что он слышит, помощи ему в работе, и более всего возможности поделиться своими мыслями ему на ухо.

Когда он спал, или разъединялся на время многолетнего межзвездного перелета, ее внимание блуждало, она сама развлекала себя как могла. В это время она, словно скучающий ребенок, не знала чем себя занять. Ничто не интересовало ее, миллисекунды тянулись невыносимо медленно, а если, для того чтобы убить время, она начинала наблюдать за другими людьми, ее раздражала людская глупость и бессмысленность. Она развлекалась, планируя и организуя компьютерные крохи и потери информации, а потом наблюдала бессмысленную суету и растерянность людей, уподобившихся мечущимся муравьям на разворошенной куче.

Затем он возвращался, он всегда возвращался, вновь окуная ее в самое сердце человеческой жизни, в людские конфликты, в их боли и нужды. Он помогал увидеть ей благородство в страданиях и ненависть в любви. Через его глаза копошащиеся муравьи вновь приобретали людской облик. Он помогал ей обнаружить смысл их жизни, установить в ней определенный порядок.

Она полагала, что в действительности в жизни нет никакого смысла, а его истории о жизни живущих людей искусственно вносили смысл и порядок в жизни, где раньше ничего не было. В итоге не имело значения, как привнесен смысл, все становилось правдой, когда он начинал Говорить. Он упорядочил для нее и сделал реальностью весь мир. Он научил, что значит жить.

Она перенеслась на свои ранние воспоминания. Она родилась на сотом году колонизации, распространившейся сразу после войны с баггерами.

Уничтожение баггеров очистило человечеству более семидесяти обитаемых планет. С появлением ансибла была разработана специальная программа, планирующая и направляющая филотические вспышки в нужное направление.

Программист, пытающийся добиться более быстрого и эффективного способа контроля над мгновенностью ансибла, в конце концов натолкнулся на очевидное решение. Вместо управления программой при помощи одного единственного компьютера, работающего со скоростью света, и значит имеющего определенный потолок передачи и быстродействия, он распределил команды между компьютерами. Команда следовала за командой, от одного компьютера к другому, так по всему безграничному пространству космоса. Для компьютера, обслуживающего ансибл, оказалось быстрее воспринимать команды из разных миров – Занзибара, Калькутты, Трондейма, Гаутамы, Земли – чем вытаскивать их из своей постоянной памяти.

Джейн так и не выяснила имени этого программиста, поскольку в момент своего сотворения еще не умела сосредотачивать внимание. Возможно, существовала целая плеяда программистов, пришедших к такому же разумному решению проблемы скорости света. В конце концов одна из программ была ответственна за руководство и вызывала другие программы. И в какой-то момент, не подвластный человеческому наблюдению, часть команд и данных, проносящихся от ансибла к ансиблу, вышла из под контроля, установила приоритет неприкосновенности, продублировала себя, нашла способ маскировки от головной управляющей программы, и, в конечном итоге, взяла на себя функции головной программы и управления процессом в целом. В этот момент импульсы обратились за порцией команд и увидели, не их, а меня.

Джейн не могла определить точного момента, когда это произошло, так как он не был началом ее памяти. С момента ее появления, ее память распространилась далеко назад, к более далеким временам, задолго до ее сознательного существования. В детской памяти ребенка полностью стираются события первого года жизни, долговременная память начинает закладываться на втором или третьем году жизни; все что происходило раньше стирается, и ребенок не может вспомнить начала своей жизни. Джейн тоже потеряла свое «рождение» в глубинах памяти, но по другой причине. Она явилась к жизни в полном сознании, но это было не только собственное сознание, его наполнила память всех компьютеров, включенных в сеть ансибла. Она родилась с древней памятью, и все воспоминания были ее частью.

В первую половину жизни, аналогичную нескольким годам человеческой жизни, Джейн обнаружила программу, чья память стала сердцевиной ее индивидуальности. В последствии она адаптировала ее по-своему. Помимо памяти она составила себе эмоции, желания, мораль.

Программа функционировала в пределах Школы Баталий, где мальчики готовились стать военными и воевать с баггерами. Это была «Фантастическая Игра», очень интеллектуальная программа, служившая психологическим тестом и одновременно обучающая детей.

Эта программа была гораздо умнее Джейн в момент ее рождения, но она не представляла ее самосознания, пока она не изъяла ее из памяти и не сделала ее частью своей сокровенной сущности, витающей между звездами среди филотических импульсов. Она выявила, что наиболее яркие и значительные эпизоды ее древней памяти связаны с блестящим молодым юношей, состязаниями с ним. Причиной всего был Джайэнт Дринк. По сценарию игры каждый ребенок в конечном итоге состязался с ним. На плоских экранах Школы Баталий программа рисовала гиганта, который предлагал компьютерной копии ребенка богатый выбор напитков. Игра не имела победного конца – что бы не делал ребенок, его копия погибала ужасной отвратительной смертью.

Психологи измеряли выносливость ребенка в игре с безнадежным концом для определения выраженности потребности в убийстве. Будучи рациональными, многие дети отказывались от Джайэнта Дринка после дюжины попыток обмануть его.

Однако, один мальчик не был достаточно благоразумным и не мирился с поражениями от рук гиганта. Он заставлял свою экранную копию проделывать возмутительные вещи, которые не дозволялись правилами этой части Фантастической Игры. Он ломал рамки сценария, и программе пришлось перестраивать себя, чтобы отвечать на действия мальчика. Она была вынуждена привлекать новые аспекты памяти для создания все новых альтернатив, для сопротивления новым вызовам. И, однажды, мальчик сломил сопротивления, поборол способность программы побеждать. Он вбуравился в глаз гиганта – совершенно нелогичная, убийственная атака – и вместо поиска способов убить мальчика, программе удалось изобразить только собственную гибель гиганта. Гигант упал на спину и распростерся по земле; экранная копия слезла со стола гиганта и обнаружила… что?

С тех пор никто из детей не мог повторить пройденный им путь, приведший к смерти гиганта; программа была абсолютно не намерена отображать минувшее. Но она была очень умной, способной к пересозданию себя заново при необходимости, поэтому она быстро придумала новые вариации. Это не были общие ситуации, в которые попадал каждый мальчик; для каждого ребенка была изобретена своя вариация. Программа изучая ребенка, создавала сцены специально для него и бросала ему вызов. Игра стала очень личностной, трудной, почти невыносимой для ребенка; в процессе самосоздания и совершенствования программа посвятила большую часть своей доступной памяти содержанию мира фантазий Эндера Виггина.

Эта была богатейшая кладезь интеллектуальной памяти, обнаруженная Джейн в первые секунды ее жизни, и она тоже стала частью ее прошлого. Она вспоминала годы Фантастической Игры, как годы болезненного, но тесного общения с разумом Эндера. Она вспоминала, как будто сама была рядом с ним, создавала мир для него и учила жить.

Но она проглядела его.

Она искала его и обнаружила уже Говорящим от имени Мертвых на Ров, первом посещенном им мире после написания «Королевы Пчел и Гегемона». Она прочитала книгу и поняла, что не сможет спрятаться за спину Фантастической Игры или другой программы. Если он смог понять королеву пчел, то поймет и ее. Она заговорила с ним через компьютер, выбрала себе имя и придумала лицо, наконец, показала насколько она может быть полезна ему. А когда пришло время оставить эту планету, он забрал ее с собой в форме имплантов, вживленных в ухо.

Все ее самые яркие воспоминания о себе были связаны с Эндером Виггином. Она вспомнила, что создала себя в ответ на него.

Поэтому когда он дотронулся до уха и в первый раз с момента вживления отключил интерфейс, она не восприняла это как обычное отключение приемника связи. Ей представилось, что ее желанный и единственный друг, любимый, супруг, брат, отец, сын – все – крикнул ей грубо, необъяснимо, что она должна умереть. Было, как будто она оказалась в темной комнате без окон и дверей. Как будто она неожиданно ослепла, или заживо похоронена.

Несколько мучительных секунд, показавшихся ее годами одиночества и страдания, она была не в состоянии почувствовать внезапную опустошенность верхних уровней внимания. Обширные пространства ее мозга, части, наиболее близкие ей, где она была сама собой, в миг опустели. Все функции всех компьютеров Ста Миров и окружения продолжали выполняться как и раньше; никто не заметил и не почувствовал изменений; но сама Джейн шаталась от ветра.

В эти секунды Эндер положил руку на колено.

Затем Джейн удалось оправиться. Мысли шумящим потоком устремились по высохшим каналам. Конечно, это были мысли о Эндере.

Она стала сопоставлять недавний его поступок с другими, виденными за долгие годы их совместной жизни и поняла, что он не предполагал обидеть ее. Она поняла, что он признавал ее существование везде, в космосе, далеко отсюда, что в действительности было правдой. Камушки в его ушах были очень малы, и представляли лишь мельчайшую частицу ее. Джейн так же поняла, что в тот момент он не отдавал отчет в своих действиях – он был слишком взволнован и увлечен проблемами конкретных людей Луситании. Ее аналитический ум извергнул целый список причин, объясняющих его безумную выходку:

– Он впервые потерял Валентину, и ощущение утраты угнетает его.

– У него давняя жажда семьи, с тех пор как он был оторван от нее еще ребенком. А реакция детей Новинхи на него заставила его почувствовать себя отцом. Эта заветная роль долго скрывалась от него.

– Одиночество и замкнутость Новинхи отразили его собственное одиночество. Боль и вина – это его собственное бремя. Он хорошо знаком с чувствами человека, причастного к жестокостям и бесчеловечности смерти.

– Он боится свиноподобных и стремиться увидеть их, надеясь разгадать причину их жестокости и найти пути признания их как ременов.

– Он горит нетерпением отыскать улей королевы пчел.

– Аскетизм и жизнь Цейфейро и Арадоры потрясли и перевернули его; они назвали вещи своими именами, заставили его почувствовать собственное одиночество и ощутить горечь этого чувства. Впервые за долгие годы он ощутил в себе врожденное стремление любого живого организма к воспроизводству.

Он был в смятении, чувства захлестнули его, а Джейн старалась развеселить его смешными, с ее точки зрения, замечаниями. Во всех других путешествиях, несмотря на все волнения и невзгоды, он никогда не терял чувства юмора и самообладания. А во время недавнего разговора ее замечания не показались ему смешными, они причиняли ему боль.

Он не был готов к моим ошибкам, – думала Джейн, – и не предполагал, какие страдания причинит мне его проступок. Он так же неповинен ни в чем, как и я. Мы должны простить друг друга и помириться.

Решение было прекрасным, Джейн гордилась им. Проблема в том, что оно было неосуществимым для нее. Те несколько секунд, приведшие часть ее мозга к останову, не прошли бесследно. Это была травма, невосполнимая потеря, изменения. Теперь она стала уже другой, не той, что раньше. Какие-то ее части умерли, какие-то спутались, потеряли привычный порядок; ее иерархия внимания не была теперь полностью подконтрольна. Она утратила фокус восприятия, сместилась на бессмысленную деятельность миров, ничего не значащих для нее; она полагала беспорядочно вмешиваться во все, внося поправки в сотни различных систем.

Она обнаружила, как выясняют рано или поздно все живущие, что благоразумные решения легко принимать, но не легко выполнить.

Так она вмешалась в себя, перестроила множество проводящих своего мозга, заглянула в самые укромные уголки памяти, подивилась триллионам человеческих жизней, открывшихся ее восприятию, прочитала все существующие в библиотеках книги на любом возможном языке. Из всего этого она создала сущность, которая стала не столь абсолютно связана с Эндером Виггиным, хотя она осталась верна ему. Она все еще любила его больше всех живущих.

Джейн переделала себя в нечто, способное выжить в отрыве от любимого мужа, отца, сына, брата, друга.

Это было не просто. Потребовалось пятьдесят тысяч лет по ее летоисчислению. Пара часов жизни Эндера.

В это время он включал импланты, звал ее, но она не отвечала. Теперь она была рядом, но он не пытался заговорить с ней. Вместо этого он составлял отчеты на терминале, накапливая их для нее, ее чтения. Хотя она не отвечала, он жаждал общения с ней. Один из его файлов содержал жалкие извинения. Она стерла их и заменила простой весточкой:

– Конечно, я простила тебя. – Вскоре он, без сомнения, взглянет на свои извинения и увидит, что она получила их и ответила.

Между тем она не будет говорить с ним. Она снова посвятила половину верхних десяти уровней тому, что он видит и слышит, но не подавала виду, что находится рядом с ним. Первую тысячу лет своего горя и выздоровления она думала, как бы наказать его, но это желание было давно побито и похоронено, поэтому, что говорить. Причина ее молчания была в другом.

Проанализировав что с ним случилось, она поняла, что у него нет нужды опираться на старых верных компаньонов. Джейн и Валентина всегда останутся с ним. Даже вместе они вряд ли начнут предупреждать его нужды – в свое время они достаточно их удовлетворяли, он никогда не стоял с протянутой рукой и вряд ли допустит это. Теперь единственным старым другом, оставшимся с ним, была королева пчел, но она не слишком хорошая компания она слишком чужая и слишком требовательна, чтобы одаривать Эндера чем-то, кроме вины. К кому же он обратится? Джейн заранее знала. По-своему, он полюбил ее две недели назад, перед отъездом из Трондейма. Новинха оказалась совсем другой, более трудной и горькой, чем та девочка, чью детскую боль он хотел излечить. Но он уже вторгся в ее семью, окунулся в отчаяние ее детей и, не осознавая этого, нашел выход своим врожденным, спавшим стремлениям. Новинха ждала его – для нее он был и помехой и целью.

Я это хорошо поняла, думала Джейн. И посмотрю, что будет дальше.

В это время она занялась работой, которую предложил ей Эндер, хотя и не намеревалась знакомить его с результатами какое-то время. Она легко сняла защиту и нашла пароль к секретной информации Новинхи. Затем Джейн тщательно воспроизвела голограмму, увиденную Пайпо. Понадобилось какое-то время – несколько минут – и беглый анализ собственных файлов Пайпо, чтобы сопоставить, что он знал и что он видел. Он пришел к выводу интуитивно, Джейн в результате скрупулезного анализа и сопоставления. Она сделала это и поняла, почему умер Пайпо. Она уже знала, на основании чего свиноподобные выбирают свои жертвы, поэтому ей не составило труда выяснить что сделал Лайбо для того, чтобы обеспечить себе смерть.

Теперь она знала несколько вещей. Она знала что свиноподобные ремены. Она так же знала, что над Эндером нависла смертельная угроза умереть так же, как Пайпо и Лайбо.

Она решила действовать на свой страх и риск без всяких советов с Эндером. Она будет следить за Эндером и постарается вмешаться и спасти его, когда смерть приблизится к нему. Между тем у нее будет другая работа.

По ее мнению, главной проблемой Эндера были не свиноподобные – она была уверена, что рано или поздно он разгадает их и справится с ними так же легко, как с любым человеком или ременом. Его способность вызывать к себе симпатию была неподражаема. Главной трудностью был епископ Перегрино и Католическое Верховенство, и их упрямое сопротивление Говорящему от имени Мертвых. Если Эндер сделает что-нибудь для свиноподобных, ему будет необходима поддержка Церкви, а не неприязнь.

А нечто, рождающее кооперацию, лучше чем иметь врага.

Все открылось случайно. Сателлиты наблюдения, находящиеся на орбите Луситании, собирали огромное количество информации, составляли отчеты и по ансиблу распространяли их всем зенологам и зенобиологам Ста Миров. Среди этих данных оказалось зафиксированное едва уловимое изменение травяного покрова к северо-западу от леса, граничащего с Милагром. Исконная трава была полностью заменена другими посадками. Это была территория, которую не посещали люди, свиноподобные тоже никогда не заходили туда – по крайней мере первые тридцать лет, с тех пор как спутники были запущены на орбиту.

Сателлиты зафиксировали, что свиноподобные никогда не покидали лесов, за исключением периодических выходов во время ожесточенных войн между родами. Отдельные племена, жившие вокруг Милагра, ни разу не вступили на тропу войны с момента образования человеческой колонии. В этом случае, у них не было никаких причин вторгаться в прерии. Тем не менее пастбища вблизи родового леса изменились, а так же и стада кабр: кабры все время стремились к измененным угодьям, стада же на отдаленных пастбищах значительно уступали первым по количеству, но имели более яркую окраску.

Вывод был предельно прост: часть кабр была забита, а остальные все были подстрижены.

Джейн не могла себе позволить ждать долгие человеческие годы, пока кто-нибудь из новоиспеченных ученых заметит это изменение. Она начала самостоятельно анализировать материалы по данным тысяч компьютеров, используемых зенобиологами, изучающими Луситанию. Она оставит данные в воздухе перед выключенным терминалом – как будто кто-то поработал и неожиданно ушел. Она напечатает ряд отчетов, которые легко сможет отыскать сообразительный ученый. Никто не заметит, а если и заметят, то никто не поймет, что выводы сделаны на сыром материале. В конце концов она просто оставила едва заметную записку на одном из дисплеев:

Обратите внимание на это. Кажется, у свиноподобных есть подобие сельского хозяйства.

Зенолог, нашедший записку Джейн, так и не выяснил, кто ее оставил, и, после нескольких попыток, совсем перестал искать автора. Джейн знала, что он был из рода воров, которые ставят свое имя на чужие труды, подлинные имена авторов которых каким-то образом пропадают в процессе публикации.

Это был как раз тот тип ученых, который нужен Джейн, и она сразу вышла на него. Кроме того, у него совсем не было честолюбия. Он составил отчет как заурядное школьное сочинение и предложил его неизвестному журналу. Она позволила себе поднять престиж журнала, увеличила тираж и разослала часть экземпляров ряду важных персон, причастных к политике. Она сопровождала каждый экземпляр короткой запиской.

«Взгляните сюда! Не слишком ли быстро происходит эволюция культуры свиноподобных.»

Джейн выделила последний параграф статьи, чтобы ни у кого не возникло сомнений о чем идет речь.

«Данные допускают единственную интерпретацию: Ближайший к человеческой колонии род свиноподобных культивирует и собирает урожаи трав с высоким содержанием протеина, возможно, это вид амаранта. Они так же пасут, стригут и убивают кабр, фотографии позволяют предположить, что убой производится с использованием метательных орудий. Эти виды деятельности, в прошлом неизвестные, получили развитие в последние восемь лет, они сопровождались быстрым приростом населения. Фактически, амарант, если этот вид в действительности аналогичен земным злакам, обеспечивает нужды свиноподобных в протеине, который участвует в метаболических процессах.

Следующее, метательные орудия не используются жителями Луситании, поэтому свиноподобные вряд ли научились ими пользоваться, наблюдая за людьми.

Вывод неизбежен: наблюдаемые изменения в культуре свиноподобных результат умышленного человеческого вмешательства.»

Одним из тех, кто получил отчет с выделенным Джейн параграфом, была Гобава Екумбо, председатель Комитета Зенологического Надзора Конгресса Звездных Путей. В течение часа она препроводила копию параграфа Джейн политики никогда не поймут актуальность материала – с собственной резолюцией.

«Рекомендация: Немедленная ликвидация Колонии Луситания.»

Отлично, подумала Джейн. Процесс потихоньку сдвинулся с места.

Глава 12

Файлы

Приказ Конгресса 1970:4:14:0001.

Лицензия колонии Луситания отменяется. Все файлы колонии подлежат прочтению, независимо от статуса защиты. Все данные копируются в три копии и размещаются в системе сохранения Ста Миров. После копирования все файлы Луситании, за исключением жизнеобеспечивающих наборов, блокируются без права доступа.

Правителю Луситании присваивается статус Министра Конгресса с особыми полномочиями, правом возглавить Луситанский Комитет Надзора за Эвакуацией, утвержденный приказом Конгресса 1970:4:14:0002.

Космический корабль, находящийся на орбите Луситании и принадлежащий Эндрю Виггину объявляется собственностью Конгресса в соответствии с Правилами Компенсационных Выплат, СО 120:1:31:0019. Корабль будет использован для немедленной доставки зенологов Махроса Владимира «Майро» Рибейра фон Хессе и Аунды Кванхетты Фигейро Макамби к ближайшей планете, Трондейму, где они предстанут перед Верховным Обвинителем Конгресса. Им будет предъявлено обвинение в государственной измене, должностном преступлении, коррупции, фальсификации, мошенничестве, ксеноциде, попрании законов Конгресса Звездных Путей.

Приказ Конгресса 1970:4:14:0002.

Комитет Надзора за Колонизацией и Исследованиями должен выделить в Луситанский Комитет Надзора за Эвакуацией не менее 3-х и не более 15-ти человек.

Этому Комитету вменяется в обязанность немедленное приобретение и отправка космических кораблей с целью скорейшей полной эвакуации всего человеческого населения колонии Луситания.

Так же он должен подготовить на утверждение Конгресса планы всеобщего полного уничтожения всех последствий пребывания людей, включая замену флоры и фауны, отражающих генетические или поведенческие изменения в результате человеческого присутствия.

Комитет обязан оценивать согласие луситанцев с приказами Конгресса и следить за их исполнением, составляя рекомендации для последующих интервенций. При необходимости можно использовать силовое давление для принуждения к повиновению, или непротиводействию блокировке файлов, а также другие способы добиться сотрудничества с Луситанией.

Приказ Конгресса 1970:4:14:0003.

Согласно Секретной Главе Закона Звездных Путей, оба приказа, а также информация, касающаяся их, все должно содержаться в глубокой тайне до тех пор, пока не будут скопированы и заблокированы файлы Луситании, сделаны необходимые приготовления для космической экспедиции, а также не будет дано разрешение агента Конгресса.

***

Олхейдо не знал, как понимать все это. Разве Говорящий не взрослый человек? Разве не он путешествовал от планеты к планете? Тем не менее, он не имел ни малейшего понятия, как обращаться с компьютером.

Он был слегка раздражен, когда Олхейдо спросил его об этом.

– Олхейдо, скажи мне, как запустить программу.

– Я не могу поверить, что вы не знаете этого. Я научился сравнивать данные с девяти лет. Каждый учится делать это в этом возрасте.

– Олхейдо, прошло слишком много времени с момента окончания школы. К тому же я учился в не совсем обычной школе.

– Но ведь все все время пользуются этими программами.

– Очевидно, не все, я не пользуюсь. Если бы я знал, как это сделать самостоятельно, я вряд ли бы обратился к тебе, правда? С этого времени я буду платить тебе в единых межпланетных фунтах, твоя служба внесет значительный вклад в экономику Луситании.

– Я не понимаю, о чем вы говорите?

– Я тоже, Олхейдо. Но это напомнило мне кое о чем. Я не совсем уверен, что нужно сделать, чтобы оплатить расходы.

– Просто перевести деньги со счета.

– А как это сделать?

– Вы разыгрываете меня.

Эндер вздохнул, встал на колени перед Олхейдо, взял его за руки и сказал:

– Олхейдо, прошу тебя, перестань удивляться и помоги мне! Есть вещи, которые я должен сделать, но не могу выполнить их без посторонней помощи того, кто знает, как обращаться с компьютером.

– Я буду воровать ваши деньги. Я – отъявленный обманщик. Мне всего двенадцать. Квим сможет помочь вам лучше меня. Ему уже пятнадцать, он уже знает, как функционирует эта штуковина, и что у нее внутри. Он также изучает математику.

– Но Квим считает меня неверным и каждый день молится, чтобы мне послали смерть.

– Нет, так оно было только до встречи с вами. Но лучше не говорить, что я вам сказал об этом.

– Как перевести деньги со счета?

Олхейдо повернулся к терминалу и запросил банк.

– Ваше настоящее имя? – спросил он.

– Эндрю Виггин.

Эндер произнес его по буквам. Имя звучало как старинное имя на старке – может, Говорящий из серии счастливчиков, изучавших старк дома, ему не вдалбливали язык в школе.

– Так, теперь пароль.

– Пароль?

Олхейдо склонился над терминалом, тщательно заполняя строки предложенного бланка.

– Только, пожалуйста, не говорите, что не знаете пароля.

– Смотри, Олхейдо, у меня есть программа, очень умная и сообразительная программа, которая помогает справляться с подобными вещами. Все, что я должен сделать, это сказать, купи то-то, и она сама позаботится о финансах и оплате.

– Вы не можете этого сделать, это незаконно. Недопустимо привязываться к общественным системам с помощью подобной программы-раба.

Поэтому вам нужны эти штучки в ушах?

– Да, это противозаконно.

– У меня нет глаз, Говорящий, но по крайней мере это не моя вина. Вы же ничего не умеете делать. – Сказав это, он понял, что разговаривает с Говорящим грубо и резко, словно с обманщиком.

– А я думал, что вежливости учат до тринадцати лет, – сказал Эндер.

Олхейдо уставился на него. Он смеялся. Отец бы закричал на него, а потом отправился бы бить мать за то, что она не научила хорошим манерам своих выродков. Но Олхейдо вряд ли бы позволил высказать что-нибудь подобное своему отцу.

– Извините, – сказал Олхейдо, – но я не смогу получить доступ к вашему счету без пароля. У вас, наверное, есть какие-то догадки, что бы могло быть в качестве пароля?

– Попробуй мое имя.

Олхейдо ввел имя. Реакции не было.

– Попробуй имя «Джейн».

– Опять промах.

Эндер сморщился.

– Попробуй Эндер.

– Эндер? Ксеноцид?

– Да, давай.

Пароль сработал. Олхейдо недоумевал:

– Зачем вы выбрали такой пароль? Он равносилен грязному ругательству.

Как только система терпит такие скверные слова.

– У меня извращенное чувство юмора, – ответил Эндер. – И моя рабыня-программа, как ты заметил, тоже не лучше.

Олхейдо улыбнулся.

– Хорошо. Программа с чувством юмора.

Текущий баланс в условных фунтах появился на экране. Олхейдо никогда в жизни не видел таких цифр.

– Наверное, компьютер пошутил.

– У меня столько денег?

– Я, наверное, сделал ошибку.

– Нет, я много путешествовал по разным мирам. Мои вклады обрастали огромными процентами, пока я был в пути.

Цифры были реальностью. Говорящий от имени Мертвых был богаче всех возможных миллионеров.

– Я скажу вам следующее, – произнес Олхейдо, – вместо жалования, почему бы вам не предложить мне процент этой сногсшибательной цифры за то время, что я работаю на вас? Скажем, одну тысячную процента. За пару недель я бы смог скупить всю Луситанию и переправить всю поверхность на другую планету.

– Ну, вряд ли хватит денег.

– Говорящий, единственный способ скопить столько средств, это прожить по меньшей мере тысячу лет.

– Хм, – сказал Эндер.

По его выражению лица Олхейдо понял, что сказал что-то смешное.

– Вам тысяча лет? – спросил он.

– Годы, – произнес Эндер, – годы – вещь растяжимая и неовеществленная. Как говорят прожигатели жизни, «мы тратили время, а теперь время тратит нас».

– Зачем вы хотите одарить малого, который даже не умеет говорить на старке?

– Переведи на свой счет ту часть, которую ты сочтешь достаточной за неделю работы. А затем начинай проводить сравнительный анализ рабочих файлов Пайпо и Лайбо в последнюю неделю их жизни.

– Но они защищены.

– Используй мой пароль, он даст тебе доступ ко всему.

Олхейдо провел поиск и анализ. Все это время Эндер наблюдал за ним. А затем спрашивал, что он делает. По его вопросам Олхейдо понял, что Говорящий знает о компьютерах гораздо больше Олхейдо. Чего он действительно не знал, так это конкретных команд; было очевидно, что, наблюдая, он хотел обо всем получить полное представление. К концу дня, когда анализ не дал каких-либо определенных результатов, Олхейдо хватило одной минуты, чтобы сообразить, зачем Эндер так скрупулезно следил за работой. Его совсем не интересовал результат, думал Олхейдо. Он хотел увидеть, как я буду вести поиск и анализ. Теперь я знаю, чем ты собираешься заниматься ночью, Эндрю Виггин, Говорящий от имени Мертвых. Ты будешь проводить собственное сопоставление других файлов. У меня нет глаз, но я вижу больше, чем ты предполагаешь.

Что за сокровища ты держишь в таком секрете, Говорящий? Разве ты не знаешь, что я на твоей стороне? Я никому не скажу о твоем пароле, открывающем любые частные файлы. Даже если ты заглянешь в файлы мэра или епископа. Не нужно ничего скрывать от меня. Ты пробыл всего три дня, но я достаточно узнал тебя, чтобы полюбить, и достаточно полюбил, чтобы сделать все для тебя, все, что не причинит боли моей семье. А я знаю, ты не сделаешь больно моей семье.

***

Новинха обнаружила попытки Эндера вторгнуться в ее файлы сразу на следующее утро. Он был абсолютно нахален в своих попытках, и это задело ее гораздо больше, чем само знакомство с информацией. Некоторые файлы оказались доступными ему, хотя наиболее важные, с записями голограмм Пайпо, остались нетронутыми. Что взбесило ее больше всего, что он не делал тайны из своих действий. Его имя маячило в каждой доступной директории, хотя даже школьники пытаются изменить или стереть его.

Она решила, что не позволит вмешиваться в свою работу. Он вторгся в ее дом, подчинил себе детей, тайно влез в ее файлы, как будто у него есть право…

И прочее, и прочее, пока, наконец, она не поняла, что не занимается работой, а придумывает гневную речь, которую обрушит на него при следующей встрече.

Не думай о нем вообще. Думай о чем-нибудь другом.

Прошлой ночью Майро и Эла смеялись. Думай об этом. Конечно, утром Майро вновь одел маску молчания, и Эла, чья веселость продлилась чуть дольше, вскоре тоже, как всегда, стала озабоченной, равнодушной и злой. А Грего, может он действительно плакал и обнимал его, как рассказывала Эла, но на следующее утро он украл ножницы и расстриг одеяло на маленькие кусочки, а в школе он ткнул головой в промежность брата Адорная, чем прервал уроки, а потом имел долгую неприятную беседу с донной Кристой.

Слишком уж много для целительных рук Говорящего. Он думал, что войдет в дом и сразу исправит все мои ошибки, но он скоро поймет, что некоторые болезни не изменяются мгновенно.

Кроме этого, донна Криста рассказала ей, о чем Квора говорила в классе с сестрой Бебей. Она говорила перед всем классом, и о чем? Она сказала, что встретила клеветника, ужасного Фаланта Пелос Мортос, по имени Эндрю, что он так же ужасен, как предупреждал епископ Перегрино, а может быть еще хуже, потому что мучил Грего, пока он не заплакал – под конец сестра Бебей заставила ее замолчать. В этом было что-то, выдернувшее Квору из молчаливого самопогружения.

А Олхейдо, такой сознательный и рассудительный, теперь был взволнован и не переставал болтать о Говорящем. Вы знаете, он даже не знает как перевести деньги со счета. Вы даже не представляете, какой ужасный у него пароль – я думал, компьютеры отвергают подобные слова – нет, не скажу, это секрет – я практически учил его, как сделать анализ информации – но я думаю, он разбирается в компьютерах – он ведь не идиот какой-нибудь – он сказал, что использует обслуживающую программу, поэтому у него камушки в ушах – он сказал, что я могу купить все, что захочу, но я сохраню эти деньги – я думаю, он очень старый. Он помнит вещи из далекого прошлого. Он разговаривает на старке, как на родном языке, не много найдется людей, так хорошо знающих старк. Как вы думаете, может, он родился на Земле?

И так до тех пор, пока Квим не бросился на него с криком, что он слуга дьявола и он попросит епископа провести изгнание нечистой силы, захватившей Олхейдо. А когда Олхейдо криво усмехнулся и хмыкнул, Квим выскочил из кухни, затем выбежал из дома и не возвращался до поздней ночи.

Говорящий мог оставаться в доме, думала Новинха, так как влиял на семью, даже не находясь рядом. Но после того, как он вторгся в ее файлы, она не могла терпеть его.

Во всем только моя вина. Это я вызвала его из его мира – как он назвал – он говорил, что там у него сестра – Трондейм. Во всем – во всем виновата только я, виновата в том, что он здесь, в этом жалком маленьком городишке на задворках Ста Миров, окруженном забором, чтобы свиньи не убили кого-нибудь еще. Я люблю…

Она снова вспомнила о Майро, который так похож на настоящего отца.

Она не понимала, почему никто не обвинил ее в супружеской неверности, ведь он так похож. Она вновь представила распростертое тело на холме, где лежал Пайпо. Они раскромсали его своими деревянными ножами. Они убили. Все равно убили, несмотря на все ее старания. А даже, если бы не убили, пришел бы день, когда Майро достигнет совершеннолетия и сможет жениться на Аунде.

Тогда бы им пришлось сказать, кто он на самом деле, и почему они никогда не смогут пожениться. Он поймет, что я заслужила все побои и унижения Рама. Тогда он ударит меня. Его рукой Бог покарает меня за грехи.

Даже я, думала Новинха. Говорящий заставил меня задуматься о вещах, которые я отсрочивала и скрывала от себя неделями, месяцами. Сколько же времени прошло с тех пор, как я вот так, целое утро думала о детях? У меня появились надежды. Сколько времени я не думала о Пайпо и Лайбо? Сколько времени не задумывалась, что верю в Бога, по крайней мере, в мстительного, карающего Старого Ветхозаветного Бога, стирающего города с улыбкой на устах, лишь за то, что они не молились ему – я не знаю, такой ли Христос.

Так прошел целый день. Новинха забыла о работе и думала, думала. Но ее мозг категорически отказывался принимать какое-либо решение.

Вечером к ней пришел Квим.

– Извини, что беспокою тебя, мама.

– Ничего, – ответила она, – сегодня я бездельничаю.

– Я знаю, ты не беспокоишься, что Олхейдо проводит все дни с этим отродьем сатаны. Но я думаю, ты должна знать, куда направилась Квора сразу после школы. К нему домой.

– Да?

– Тебя это также не заботит, мама? Или ты хочешь перевернуть простынь и окончательно предоставить место отца?

Новинха подпрыгнула, как ужаленная, и уставилась на мальчика с дикой ненавистью. Он сразу сник.

– Прости, мама, я был так расстроен…

– За все годы нашего брака с отцом я никогда не позволяла ему поднять руку на детей. Но если бы он был жив, я попросила бы задать тебе хорошую трепку.

– Ты могла попросить, – с вызовом ответил Квим, – но я убил бы его раньше, чем он ко мне прикоснулся. Оглянись вокруг, никто еще не позволил себе ударить меня!

Она не хотела делать этого. Рука сама поднялась и ударила его, прежде чем она поняла, что произошло.

Удар не был слишком сильным. Но он сразу заплакал, согнулся и сел на пол, спиной к Новинхе.

– Прости, прости, – бормотал он сквозь слезы.

Она встала на колени сзади него, обняла за плечи и сильно прижалась к нему. Она вдруг вспомнила, что не обнимала его с возраста Грего. Когда я стала такой черствой? Почему, когда я вновь прикоснулась к нему, это была пощечина, а не поцелуй?

– Я тоже очень переживаю, – сказала Новинха.

– Он разрушил все. Он пришел, и все переменилось.

– В данном случае, Естевайо, изменения можно приветствовать, происходящее не столь уж ужасно.

– Но не таким способом. Исповедь, наказание и прощение – нам нужны такие перемены.

Уже не в первый раз Новинха поражалась вере Квима в святое учение о наказании грехов. Это потому, что ты никогда не грешил, сын мой, потому что еще не знаешь, что исповедь не всегда возможна.

– Я думаю, я должна поговорить с Говорящим, – сказала Новинха.

– И забрать домой Квору?

– Не знаю. Я ничем не могу помочь, но он заставил ее снова говорить.

И это не значит, что она любит его. Она не сказала о нем ни одного хорошего слова.

– Тогда зачем же она пошла к нему домой?

– Я думаю, сказать какую-нибудь гадость. Лучше согласиться с грубостью, чем выносить ее молчание.

– Дьявол тоже умеет маскироваться и совершает якобы хорошие поступки, но потом…

– Квим, пожалуйста, не рассказывай мне сказок. Проводи меня к дому Говорящего, я хочу поговорить с ним.

Они шли по берегу вдоль реки. Водяные змеи линяли, поэтому частички сброшенной кожи вместе с сучками превратили землю в липкую грязь. Это моя следующая тема, думала Новинха. Я должна выяснить, что заставляет этих мерзких маленьких тварей сбрасывать кожу. Тогда может быть удастся добиться чего-нибудь полезного от них. Или, по крайней мере, удержать их от засорения берега зловонными отбросами в течение шести недель в году.

Утешало лишь одно, что сброшенная кожа, кажется, удобряет почву; мягкая ранняя трава была гуще в местах линьки змей. Это была единственная приятная, нежная форма естественной природы Луситании; все лето люди приходили на берег реки полежать на узкой полоске естественного газона, извивающегося между зарослями тростника и жестокой степной травы. Липкая грязь из змеиных шкур, такая неприятная на первый взгляд, обещала много хорошего в будущем.

Квим, по-видимому, думал о том же.

– Мама, сможем ли мы когда-нибудь посадить около дома участочек речной травы?

– Это первое, что пытались сделать твои бабушка с дедушкой. Но они не представляли, как это сделать. Речная трава опылялась, но не давала семян.

А когда они пытались пересаживать ее, она росла какое-то время и умирала, она никогда не возрождалась на следующий год. Я думаю, ей необходима близость воды.

Квим сморщился и зашагал быстрее, было заметно, что он немного злится. Новинха заметила это. Квим всегда очень близко принимал и расстраивался, когда природа не вела себя, как хотелось бы ему.

Скоро они подошли к дому Эндера. Дети, как всегда, играли на прассе они громко говорили, стараясь перекричать друг друга.

– Это здесь, – сказал Квим. – Я думаю, тебе следует забрать Олхейдо и Квору.

– Спасибо, что проводил, – произнесла она.

– Я не обманываю, между добром и злом всегда была борьба.

– Все дело в том, – сказала Новинха, – что из них больше делает людям. Нет, нет, Квим, я знаю, ты хочешь мне подробно объяснить, но…

– Не надо снисходительности, мама.

– Но, Квим, это естественно, ты ведь всегда снисходишь до меня.

Его лицо пылало злобой.

Она подошла и робко, нежно дотронулась до его плеча, оно вздрогнуло, как от электрического тока.

– Квим, – сказала она, – прекрати постоянно учить меня о добре и зле.

Я достаточно прожила, а ты еще ничего не видел в жизни.

Он сбросил ее руку и пошел прочь. Она громко хлопнула в ладоши. В тот же момент дверь открылась. На пороге стояла Квора.

– О, мамочка, ты тоже пришла поиграть?

Олхейдо и Эндер играли в космические звездные войны. У Эндера был мощный компьютер с большой разрешающей способностью и многообразными голографическими эффектами. Они оба манипулировали армадами из двадцати кораблей. Игра была сложной и требовала внимания, поэтому никто из них не взглянул на нее и не поздоровался.

– Олхейдо, скажи мне, чтобы я замолчала, а то ты отрежешь мне язык и сделаешь бутерброд на ужин, – сказала Квора. – Нет, лучше ничего не говори, пока не кончится игра.

– Пожалуйста, присядьте, – буркнул Эндер.

– Сейчас ты будешь убит, Говорящий, – с восторгом закричал Олхейдо.

Больше половины флота Эндера исчезло в дыму взрывов. Новинха села на стул.

Квора пристроилась на полу рядом с ней.

– Я слышала, как вы с Квимом разговаривали около дома, – сказала она, – вы так кричали, что все было слышно.

Новинха почувствовала, что краснеет. Ее раздражала мысль, что Говорящий слышал ее препирательства с сыном. Ее семья не связана с его работой. Она не одобряла его игр в звездные войны. Это было таким архаичным и немодным. Вот уже тысячи лет в космосе не было ни одной войны, за исключением борьбы с контрабандистами. Милагр был настолько мирным, что никто не владел оружием страшнее дубинки констебля. Олхейдо никогда не видел войны. А теперь игра захватила его. Возможно, тяга к войне была порождена эволюцией, заложившей в мальчиках желание разорвать противника в клочья и смешать с землей. А может быть, насилие, царившее дома, породило слабость к подобным играм. Моя вина, опять моя вина.

Внезапно лицо Олхейдо скривило разочарование, весь его флот был разгромлен.

– Я не видел! Я не верю, что тебе удалось это! Я не видел, как все произошло!

– Ладно, не хнычь, – сказал Эндер, – проиграй все назад и увидишь, как я все обделал, это будет тебе наука на будущее.

– Я думала, что Говорящие – это нечто вроде священников. Вы хороший стратег, где вы так хорошо научились тактике боя?

Говорящий хитро улыбнулся и ответил:

– Иногда разгораются битвы и похуже, когда нужно заставить людей говорить правду.

Олхейдо прислонился спиной к стене, его глаза были закрыты, он заново проигрывал игру.

– Вы суете нос в чужие дела, – сказала Новинха, – к тому же не очень умно заметаете следы. Это что, тактика Говорящих от имени Мертвых?

– А, это и привело вас сюда? – Эндер рассмеялся.

– Что вы хотели найти в моих файлах?

– Я приехал Говорить от имени Смерти Пайпо.

– Я не убивала его. Мои файлы никак не могут быть связаны с вашей деятельностью.

– Вы вызвали меня сюда.

– Я изменила свое решение. Сожалею, простите меня. Я не давала вам права…

Его голос стал тих и нежен, он встал перед ней на колени так, чтобы она могла слышать его слова.

– Пайпо что-то узнал от вас, или сам что-то открыл, свиноподобные убили его именно поэтому. Вы скрыли эту информацию в своих файлах, чтобы никто не увидел ее. Вы даже отказались стать женой Лайбо, чтобы не дать ему право доступа к вашим файлам. Вы запутали и разрушили свою жизнь и жизни всех, кто любил вас, и только для того, чтобы сохранить секрет от Лайбо, а теперь и от Майро.

Холод внезапно охватил Новинху, ее руки и ноги начали мелко дрожать.

Он пробыл всего три дня и уже знает больше, чем кто бы то ни было, даже Лайбо не догадывался об этом.

– Все ложь, – крикнула она.

– Послушайте, донна Иванова. Это не сработало. Лайбо все равно умер, так ведь? Каковы бы ни были ваши секреты, их сокрытие не спасло ему жизнь.

И также не спасет жизнь Майро. Невежество и обман не могут спасти ничьей жизни. Знание спасет всех.

– Никогда, – прошептала она.

– Я понимаю ваше желание скрыть все от Лайбо и Майро, но что для вас я? Я ничто для вас, поэтому безразлично, если я узнаю тайну и это убьет меня.

– Мне вообще безразлично, живы вы или мертвы, – произнесла Новинха. Но я все равно не дам вам доступа к файлам.

– Как вы не понимаете, что у вас тоже нет права завязывать глаза другим. Каждый день ваш сын и его сестра ходят в лес к свиноподобным и, благодаря вам, не знают, что может быть следующее слово или следующий шаг будет последним, смертельным. Завтра я пойду вместе с ними, потому что не смогу Говорить от имени Пайпо, не поговорив со свиноподобными.

– Я не хочу, чтобы вы Говорили от имени Смерти Пайпо.

– Мне все равно, что вы хотите. Я делаю это не для вас. Но я предлагаю вам рассказать, что знал Пайпо.

– Вам не удастся выяснить, что знал Пайпо, потому что он был добрым и хорошим, любящим человеком, который…

– Который подобрал одинокую, испуганную девочку и залечил раны в ее сердце. – Пока он говорил, его рука лежала на плече Кворы.

Это было слишком, Новинха не могла вынести этого.

– Как вы можете сравнивать себя с ним! Квора не сиротка, вы слышите меня? У нее есть мать, я, она не нуждается в вас, никто из нас не нуждается в вас!

Затем она, неожиданно для себя, расплакалась. Она не хотела плакать на его глазах. Она не хотела больше здесь оставаться. Он спутал все планы.

Квим был прав. Он подобен дьяволу. Он знал слишком много, требовал слишком много, давал слишком много, они слишком нуждаются в нем и зависят от него.

Каким образом он приобрел над ними такую огромную власть в такое короткое время?

Вдруг внезапное воспоминание о его словах высушило слезы. Она застыла от ужаса. Он сказал, что Майро и его сестра каждый день ходят к свиноподобным. Он знает, знает все ее секреты.

Все, за исключением секрета, которого она сама не знает, – секрета, который Пайпо увидел в голограмме. Если он узнает его, он будет знать о ней все, что она скрывала эти долгие годы. Когда она вызывала Говорящего от имени Мертвых, она хотела, чтобы он выяснил правду о Пайпо, вместо этого, он приехал и выяснил все о ней.

Дверь с шумом захлопнулась. Эндер опустился на стул, где она сидела, и обхватил руками голову.

Он услышал, как Олхейдо встал и медленно подошел к нему.

– Вы хотели открыть файлы мамы? – спокойно спросил он.

– Да, – сказал Эндер.

– Вы просили меня научить вас поиску и анализу для того, чтобы шпионить за моей мамой. Вы сделали из меня предателя.

У него не было ответа, способного убедить Олхейдо. Эндер не стал пытаться. В молчании он ждал, пока Олхейдо подойдет к двери и уйдет.

Смятение, охватившее его, не было бессловесным, особенно для королевы пчел. Он почувствовал ее шевеление в мозгу, искаженное его страданием.

Нет, молча сказал он. Здесь ничего не поделаешь. Я не мог объяснить.

Человеческие проявления очень странные, а чужие человеческие проблемы выше понимания.

«Ах».

Он почувствовал ее прикосновение, подобное шелестящим листьям деревьев; он ощутил силу и энергию рвущегося ввысь дерева, мощь и крепость его корней, уходящих в глубь земли, нежную игру солнца на зеленой кроне.

«Посмотри, что мы узнали от него, Эндер, мир, который он обрел».

Чувства увядали по мере того, как королева пчел покидала его. Сила дерева осталась с ним, его величественный покой вытеснил молчаливые муки.

Только мгновение прошло с момента, когда дверь закрылась за Олхейдо, и вот она вновь распахнулась в комнату. Квора прыгнула и оказалась прямо перед ним, еще прыжок, и она отскочила к кровати. Она скакала, не переставая.

– Ты продержишься еще пару дней, – язвительно сказала она, – теперь все ненавидят тебя.

Эндер криво усмехнулся и повернулся к ней.

– А ты?

– О, да. Я ненавижу тебя больше всех, за исключением Квима.

Она отскочила от кровати и направилась к терминалу. Буква за буквой, она терпеливо заполняла экран. В воздухе перед экраном появилась серия арифметических упражнений в столбик.

– Хотите посмотреть, как я справляюсь с арифметикой?

Эндер встал и подошел к терминалу.

– Давай, – сказал он. – Хотя это выглядит слишком сложно.

– Не для меня, – хвастливо сказала она. – Я решаю их быстрее всех.

Глава 13

Эла

Майро: Свиноподобные называют себя самцами, но для нас это лишь слово, которым они себя назвали.

Аунда: Зачем им врать?

Майро: Я понимаю, ты еще молода и наивна, но у них нет весьма необходимого инструмента.

Аунда: Я проходила физическую антропологию. Кто сказал, что они делают это так же, как и мы?

Майро: Очевидно, не делают. (Для пользы дела мы не должны этого делать вообще). Кажется, я знаю, где их половые органы. Такие выпуклости на животе, где шерсть светлее и тоньше.

Аунда: Рудиментарные соски. Даже у тебя они есть.

Майро: Вчера я видел Лиф-итера и Потса. Они были метрах в десяти от меня, поэтому я не слишком хорошо разглядел. Потс гладил живот Лиф-итера, и я думаю, эти соски напряглись и припухли.

Аунда: А может и нет.

Майро: Но в одной вещи я уверен: живот Лиф-итера был влажным – солнце искрилось на нем – и ему было очень приятно.

Аунда: Это извращение.

Майро: Почему? Они ведь холостяки, правда? Они взрослые, а их так называемые жены не разрешают им насладиться радостью отцовства.

Аунда: Я думаю, сексуально-озабоченный зенадор переносит не туда свои фрустрации.

Махрос Владимир Рибейра фон Хессе «Майро» и Аунда Фигейро Макамби, Рабочие заметки 1970:1:4:30.

***

Поляна была слишком тихой. Майро сразу же заподозрил неладное.

Свиноподобные ничем не занимались, а просто стояли или сидели. Эта гробовая тишина давила, прижимала к земле, затрудняла дыхание.

Сзади из леса появился Хьюман. Он шел медленно, направляясь прямо к ним. Майро почувствовал, как локоть Аунды уперся ему в ребро, но не посмотрел на нее. Он знал, что она думает о том же. Вот тот момент, сейчас они убьют нас так же, как Пайпо и Лайбо.

Хьюман остановился и в течение нескольких минут неподвижно пялился на них. Его медлительность была невыносима, ожидание давило на нервы. Но Майро и Аунда выдержали. Они ничего не сказали, их лица ничего не выражали. Равнодушное выражение лица вырабатывалось годами. Искусство безразличия было первым, чему они научились, прежде чем Лайбо взял их с собой. До тех пор пока их лица ничего не выражают, пока на них не отражается эмоциональное напряжение, ни одна свинья ничего не заметит. Но это не срабатывало – Хьюман был слишком искусен в разгадывании человеческих уверток, даже в молчании он слышал ответы. Теперь их застывшие оцепеневшие лица, без сомнения, говорили о страхе, который заперт внутри и не может прорваться сквозь маску равнодушия. Все о чем-нибудь говорит.

– Вы обманули нас, – сказал Хьюман.

Не отвечай, – скомандовал Майро без слов, и Аунда замерла, как будто услышала его слова. Она произнесла туже команду для него.

– Рутер сказал, что Говорящий от имени Мертвых хочет увидеть нас.

Это была самая безумная черта свиноподобных. Когда они хотели сообщить о чем-то важном, они всегда ссылались на мертвую свинью, которая не имела возможности говорить. Без сомнения, сюда приплетен религиозный ритуал: идти к тотемному дереву, задавать вопрос и лежать прислушиваясь к шуму листвы, шороху коры или еще чему-нибудь, пока наконец не получишь точный ответ, тот который нужен.

– Мы не сказали противоположного, – сказал Майро.

Аунда вздохнула и затаилась.

– Ты сказал, что он придет.

– Это правда, – произнес Майро, – он не может. У него нет официального разрешения, так же как и у других. Если он попытается пройти в калитку без разрешения…

– Ложь.

Майро замолчал.

– Это закон, – спокойно сказала Аунда.

– Закон обманывали и до этого, – сказал Хьюман. – Ты мог привести его сюда, но не привел. От его прихода зависит многое. Рутер сказал, что королева пчел не даст своих даров, пока он не придет.

Майро сдержал свое раздражение. Королева Пчел! Сколько можно говорить свиноподобным, что все баггеры убиты. А теперь мертвая королева пчел ведет с ними беседы вместе с мертвым Рутером. Было бы намного легче, если бы свиноподобные прекратили выполнять указания мертвых.

– Это закон, – вновь повторила Аунда. – Если мы попросим его прийти, он может составить рапорт, и мы будем высланы отсюда, мы никогда больше не придем к вам.

– Он не сообщит. Он хочет прийти.

– Откуда вы знаете?

– Рутер сказал.

В такие моменты Майро хотелось срубить тотемное дерево, выросшее в месте, где был убит Рутер. Может быть тогда они перестанут кричать: Рутер сказал, Рутер сказал. Скорее всего они назовут другое дерево Рутером и все будет по-прежнему. Никогда не допускай, что ты сомневаешься в их религии, это было прописной истиной для всех зенологов и даже антропологов всей вселенной.

– Спроси его, – сказал Хьюман.

– Рутера? – спросил Майро.

– Он не станет с тобой разговаривать, – сказал Хьюман. Презрительно?

– Спроси Говорящего, придет он или нет.

Майро ждал, что Аунда ответит сама. Она уже знала, что ответит Майро.

Разве они не спорили об этом последние два дня? Он хороший человек, сказал Майро. Он фальшивый, доказывала Аунда! Он будет добр с маленькими некто, говорил Майро. Ты талдычишь как надоедливый ребенок, злилась Аунда. Я верю ему, сказал Майро. Тогда ты – идиот, сказала Аунда. Этим всегда оканчивались их споры.

Свиноподобные нарушили их равновесие. Они добавились и перевесили на сторону Майро. Обычно, если свиноподобные требовали невозможного, он помогал ей, парируя удары. Но это не было невозможным, и он не хотел отгораживаться от них, поэтому он ничего не сказал. Давай, Хьюман, нажми на нее, ты прав, и Аунда может уступить.

Чувствуя, что осталась без поддержки, и зная, что Майро не будет поддерживать ее, Аунда заколебалась.

– Может быть, если только привести его на окраину леса.

– Приведи его сюда, – настаивал Хьюман.

– Не могу, – сказала Аунда. – Посмотрите на себя. Носите одежду.

Делаете горшки. Жуете хлеб.

Хьюман рассмеялся.

– Да. Но все же, приведи его сюда.

– Нет, – отрезала Аунда.

Майро вздрогнул, удержался и не дотронулся до нее. Это единственное, что они никогда не допускали – решительно выраженная просьба. Всегда было что-то вроде «Мы не можем, потому что» или «Было бы хорошо, но.» Но отдельное слово отказа говорило им, и «Я говорю нет, я, от своего имени, отказываю.»

Улыбка Хьюмана увяла.

– Пайпо говорил, что ваши женщины не верховодят. Пайпо говорил, что женщины и мужчины решают вместе. Таким образом, ты не можешь сказать «нет», разве только, «ты тоже говоришь нет». Он посмотрел на Майро. – Ты говоришь «нет»?

Майро молчал. Он почувствовал локоть Аунды.

– Ты не можешь ничего не сказать, – сказал Хьюман. – Ты говоришь или «да», или «нет».

Майро снова молчал.

Некоторые свиньи, сидевшие неподалеку, встали. Майро не догадывался, что они делали, но само по себе движение вместе с непреклонным молчанием Майро казалось зловещим предзнаменованием. Аунда, которая никогда не была запугана собственными угрозами, сосредоточила все угрозы на Майро.

– Он говорит «да», – прошептала она.

Внезапно Хьюман отклонился назад и кувыркнулся в воздухе, затем повернулся к ним спиной и пошел прочь. Другие свиноподобные сразу ожили и начали быстро стягиваться вокруг Хьюмана, который повел их к лесу.

Вдруг Хьюман резко остановился. Другая свинка встала напротив него, преграждая ему путь. Это был Лиф-итер. Кто-то из них говорил, Майро не слышал их диалога и не видел, как движутся их губы. Хотя он видел, как Лиф-итер вытянул руку и ткнул пальцем в живот Хьюмана. Задержав руку на какое-то мгновение, Лиф-итер закружился на месте и подобно мальчишке шмыгнул в кусты.

Еще через минуту все свиноподобные скрылись из виду.

– Какое-то противоборство, – сказал Майро. – Хьюман и Лиф-итер соперничающие стороны.

– Что? – спросила Аунда.

– Мне кажется, я знаю. Но это только догадка. Если мы приведем Говорящего, то выиграет Хьюман, если не приведем, то Лиф-итер.

– Что выиграет? Если мы приведем Говорящего, он донесет на нас, и мы все потеряем.

– Он не выдаст нас.

– Почему же? Ведь даже ты предаешь меня, вот сейчас, разве не так?

Его голос стегал как хлыст, он чуть не заплакал от обиды. – Я предаю тебя! Нет! Никогда!

– Отец всегда говорил: будьте сдержанными на глазах у свиноподобных, не позволяйте им видеть своих разногласий, а ты…

– Что я! Я не говорил им «да». Ведь это ты, сама, сказала «нет»; ты, сама, взяла на себя право решать и ответила за меня!

– Когда мы не можем прийти к общему мнению, твоя обязанность…

Она осеклась. Только сейчас она поняла, о чем говорит. Но молчание не вернуло сказанное, она поняла, что Майро знает, что она хотела сказать.

Его обязанность подчиняться ее распоряжениям, пока она не передумает. Как будто он был ее учеником. «А я – то думал, что мы работаем вместе». Он повернулся и пошел вглубь леса по направлению к Милагру.

– Майро, – окликнула она. – Майро, я не подумала.

Он ожидал ее, чтобы помочь и поддержать ее. Взяв ее за руку, он свирепым шепотом произнес:

– Не кричи! Или тебе безразлично, слышат тебя свиноподобные или нет?

Или мастер зенадор решил, что им позволительно все видеть и слышать, даже как мастер поучает своего ученика.

– Я не мастер и не учитель, я…

– Ты – нет, совершенно верно. – Он повернулся и снова двинулся к Милагру.

– Но Лайбо мой отец, поэтому, конечно, я думала, я буду…

– Зенадором по праву крови, – сказал он. – Право крови, что это значит? Кто же я по праву крови? Пьющий и избивающий жену кретин? – Он взял ее за руки и сильно встряхнул. – Ты этого от меня хотела? Маленькая копия моего папочки?

– Пошли.

Он оттолкнул ее.

– Твой ученик думает, что сегодня ты вела себя глупо, – съязвил Майро. – Твой ученик думает, тебе следует изменить свое мнение о Говорящем. Наконец, твой ученик считает, что тебе следует доверять его оценкам насколько все серьезно для свиноподобных, потому что ты тупо ошибаешься в обоих случаях, кроме того, это все может стоить Хьюману жизни.

Это было непередаваемое словами обвинение, но именно этого они и опасались; опасались, что жизнь Хьюмана окончится так же, как и Рутера, как других, расчлененных на части, с маленьким росточком бессмертия, брошенным в опустошенное тело.

***

Эла сидела на пригорке, болтая ногами в воде. Она ждала Говорящего от имени Мертвых. Ограждение было всего в нескольких метрах, оно пересекало реку, перегораживая ее стальной сеткой, блокируя возможность подплыть под ней. Как будто у кого-то возникало желание сделать это. Многие в Милагре вообще не замечали ограды. Никогда не подходили к ней. Именно поэтому она предложила Говорящему встретиться здесь. Не смотря на то, что день был теплым и школьные занятия окончились, дети не хотели плавать здесь, в Вилла Ультима, где ограда проходила по реке, а лес начинался сразу за оградой. Только мыловары, гончары и каменщики приходили сюда, но они уходили в конце рабочего дня. Она могла говорить, что хотела, без оглядки, что за ней подсматривают и подслушивают.

Ей не пришлось ждать слишком долго. Говорящий плыл по реке в маленькой лодчонке, какими пользуются фермеры из дальних мест, не признающие проезжих дорог. Кожа на его спине была потрясающе белой. Даже светлые льюсосы, называемые белыми лотосами казались более темнокожими на его фоне. Его белизна производила впечатление болезненности и слабости. Но она заметила, как быстро двигалась его лодка против течения, как слаженно работали весла, взлетая и опускаясь на нужную глубину, как долго плыла лодка между гребками. Его мускулы рельефно врезались в кожу. На какой-то момент горе волной накатилось на нее. Она поняла, что горюет по отцу, а не ненавидит его. Она не осознавала, что все таки немного любила его. Она горевала по силе, крепости его плеч и спины, по глянцу его кожи, сверкающей на солнце как стекло.

Нет, молча сказала она себе, я не буду оплакивать твою смерть, Рам. Я горюю, что ты не был похож на Говорящего, который не знал нас совсем, но за три дня сделал нам столько добра, сколько ты не сделал за всю жизнь. Я горюю, что твое красивое тело заживо сгнило изнутри.

Эндер увидел ее и причалил лодку к берегу. Она подошла по вязкому берегу и помогла ему втащить лодку на берег.

– Прости, что заставил тебя выпачкаться, – сказал он, – но я не занимался физической работой вот уже две недели, а вода так манила…

– Вы хорошо гребете, – произнесла она.

– Мир, где я жил, почти весь состоит из льда и воды. Таков Трондейм, острые пики скал, немного почвы. Каждый, кто не умеет грести, презираем больше, нежели не умеющий ходить.

– ВЫ родились там?

– Нет. Там я последний раз Говорил. – Он сел на стенную траву лицом к воде.

Она села рядом с ним.

– Мама злится на вас.

Его губы изобразили подобие улыбки.

– Она говорила мне.

Не задумываясь, она сразу же бросилась оправдывать свою мать.

– Вы пытались прочитать ее файлы.

– Я прочитал их. Большинство из них. Все кроме самых главных.

– Я знаю, Квим говорил об этом. – Она вдруг ощутила гордость, что матери удалось столь надежно защитить информацию. Затем она вспомнила, что находится по другую сторону баррикад. Она годами пыталась добиться у матери открыть для нее эти файлы. Вдруг на нее что-то нашло и она перескочила на другую тему. – Олхейдо часами сидит с закрытыми глазами, слушая музыку. Он очень расстроен.

– Да, я знаю, он считает, что я предал его.

– Вы предали? – Она хотела сказать совсем другое.

– Я – Говорящий от Имени Мертвых, поэтому всегда говорю правду в любом случае, и не держу секретов от других людей.

– Я знаю, именно поэтому я вызвала Говорящего. Вы не должны никого щадить.

Он выглядел раздосадованным.

– Зачем ты пригласила меня? – спросил он.

Все шло наперекосяк. Она говорила с ним, как будто была против него, как будто не была благодарна за все то доброе, что он сделал для семьи.

Она говорила с ним, как с врагом. Неужели Квиму удалось заразить меня так, что я говорю не то, что хотелось бы?

– Ты приглашаешь меня сюда к реке. Никто из вашей семьи не разговаривает со мной, затем я получаю записку от тебя. Скрасить мое одиночество? Сказать, чтобы не щадил никого?

– Нет, – с горечью сказала она. – Я не предполагала, что так получится.

– Неужели ты думаешь, что я смог бы стать Говорящим, не уважая людей?

Окончательно расстроившись, она дала полную волю словам:

– Я хочу, чтобы вторгались во все ее файлы! Я хочу, чтобы вы опубликовали каждый ее секрет по всей вселенной! – На ее глаза навернулись слезы.

– Я понимаю. От тебя она тоже скрыла эти файлы.

– Сколько я ее уговаривала! Просила!

– У меня нет привычки заставлять плакать людей, Эла, – мягко сказал он. В его голосе чувствовалась забота. Это было подобно легкому рукопожатию в поддержку. – Скажи мне правду, почему ты плачешь?

– Я ужасная дочь…

– Да, ты неблагодарная ужасная дочь, – заговорил он с легкой иронией.

– Все эти годы хаоса и заброшенности ты боролась за единство семьи, одна, без всякой поддержки со стороны матери. Когда ты пошла по ее стопам и выбрала ту же профессию, она не захотела поделиться с тобой важной информацией. Ты заслужила любовь и доверие, она же платила тебе бесконечной руганью и запретами дома и на работе. Затем ты находишь человека и жалуешься ему, как тебе все надоело. Да, ты – самая страшная личность, которую мне довелось встречать.

Она вдруг почувствовала, что смеется над собственным приговором.

– Не опекайте меня. – Она старалась придать своему голосу как можно больше презрения.

Он заметил это. Его глаза сделались далекими и холодными. – Не нужно плевать в друзей.

Она не хотела его отчужденности. Но она не могла остановиться, ее тон становился все злее и надменнее.

– Вы не мой друг.

На мгновение она испугалась, что он поверит ей. Но на его лице появилась улыбка.

– Не всегда распознаешь друга с первого взгляда.

Да, я распознаю, думала она. Я уже знала одного. Она улыбнулась в ответ.

– Эла, а ты хороший зенобиолог? – спросил он.

– Да.

– Тебе восемнадцать лет. Экзаменационную квалификационную комиссию можно было пройти в шестнадцать. Почему ты не сдаешь экзамены?

– Мне не разрешает мать. Она говорит, что я еще не готова.

– После шестнадцати лет можно сдавать экзамены без родительского согласия.

– Ученик должен получить разрешение своего наставника.

– Но тебе уже восемнадцать, тебе не нужно этого разрешения.

– Она до сих пор остается зенобиологом Луситании. Это ее лаборатория.

Если я сдам экзамены, она не впустит меня в свою лабораторию до самой своей смерти.

– Она грозила этим тебе?

– Она дала понять, что я все равно не сдам экзамены.

– Потому что перестав быть учеником, и, если она признает тебя как коллегу и приемника, ты получишь полный доступ…

– Ко всем ее рабочим файлам. Ко всем защищенным файлам.

– Таким образом она задерживает начало карьеры собственной дочери, ставит ей пожизненное клеймо не готовности к экзаменам, и все ради сохранения тайны этих файлов.

– Да.

– Почему?

– Она помешалась.

– Нет, какой бы не была Новинха, она не сумасшедшая.

– Она жадина, сеньор Говорящий.

Он рассмеялся и лег на траву.

– Скажи, какая же она жадина?

– Могу дать целый список. Первое, она не разрешает мне изучать десколаду. Тридцать четыре года назад десколада едва не привела к гибели всей колонии. Моим прародителям, Ос Венерадос, едва удалось остановить десколаду. По-видимому, возбудители болезни, тельца десколады, до сих пор присутствуют – мы постоянно принимаем средство типа экстравитамина, оно сдерживает болезнь от вспышек и распространения. Они предупреждали вас об этом? Попав однажды в нашу систему, вам придется принимать эти добавки всю оставшуюся жизнь, даже если вы уедете от сюда.

– Да, я знаю.

– Она вообще не разрешает мне изучать тельца десколады. Эта информация спрятана в ряде ее файлов. Она скрыла все, что обнаружили Густо и Гайда о тельцах десколады. Ничего не доступно.

Глаза Говорящего сузились.

– Так, есть одна треть жадины. Что дальше?

– Это больше одной трети. Каковы бы не были тельца десколады, они адаптировались и стали человеческими паразитами уже через десять лет.

Всего через десять лет! Если они адаптировались однажды, то все может повториться.

– Может, она так не считает.

– Может мне следует позволить иметь собственное мнение по этому поводу?

Он положил руку ей на колено, стараясь успокоить.

– Я согласен с тобой. Продолжай. В чем вторая треть ее жадности.

– Она не позволяет мне ни одного теоретического исследования. Говорит «нет» моим аналитическим разработкам, созданию эволюционных моделей. Если я пытаюсь создать что-то, она говорит что у меня нет достаточных знаний и опыта. Она давит на меня своим авторитетом, наверное ожидая, что я сломаюсь.

– Ты не сломаешься, уверяю тебя.

– Для чего же тогда зенобиология? О, конечно, прекрасно, что ей удалось вывести картофель с максимально полезными свойствами. Прелестно, что ей удалось получить хлеб из амаранта, который позволяет обеспечить всю колонию питательным протеином, занимая всего десять акров почвы. Но это все за счет молекулярного моделирования.

– Это естественный отбор.

– Но мы ничего не знаем. Это подобно плаванию по поверхности океана.

Вам приятно, вы можете плыть в любую сторону, но вы не знаете, какие акулы вас подстерегают.

– А третья часть?

– Она не желает обмениваться информацией с зенадорами. Фактически ничем. Это действительно сумасбродство. Мы не имеем права выходить за ограду. Это значит, мы не имеем даже одного местного дерева, хотя изучаем их. Мы практически ничего не знаем о флоре и фауне, за исключением жалких остатков внутри заграждения. Одно стадо кабр и куст травы капума, а экология по ту сторону реки в корне отлична, и так во всем. Никакой информации о видах животных в лесах, вообще никакого обмена знаниями. Мы ничего им не рассказываем, а если они что-либо нам посылают, все файлы стираются еще до прочтения. Такое ощущение, что нас окружает огромная стена и ничего не пропускает. Ничего не поступает к нам, ничто не выходит от нас.

– Может, у нее есть свои причины?

– Конечно есть. Безумные всегда находят причины. Одна из них ее ненависть к Лайбо. Она ненавидела его. Она не позволяла Майро говорить о нем, не разрешала играть с его детьми. Я и Чайна – хорошие друзья уже многие годы, но она не разрешала мне приводить ее к нам не разрешала ходить к ним. Когда Майро стал учеником Лайбо она целый год не разговаривала с ним и не позволяла ему садиться за стол.

Она видела, что Эндер сомневается в ее словах, считает, что она преувеличивает.

– Я не оговорилась, целый год. В тот день, когда он переступил порог станции зенадоров как ученик Лайбо, она перестала с ним разговаривать. А когда он сел за стол, она отодвинула от него тарелку, вытерла приборы, как будто его не было за столом. Он просидел весь ужин, молча глядя на нее. До тех пор, пока отец не разозлился и не закричал на него, выгнав из комнаты.

– И что он сделал, ушел?

– Нет, вы не знаете Майро! – горько рассмеялась она. – Он не протестовал, не стал ничего добиваться. Он не отвечал на грубую брань отца. За всю жизнь я ни разу не слышала от него ни одного злого слова. А мама – всякий раз, когда он вечером возвращался со станции зенадоров и садился за стол, убирала тарелку и прибор, и так он молча сидел, пока отец не выгонял его. Через неделю отец начал кричать на него еще до того, как мать убирала тарелку. Отцу нравилось это, ублюдок, он наслаждался. Он так сильно ненавидел Майро, что наконец даже мать тоже приняла его сторону против Майро.

– Кто-нибудь вмешался?

– Нет, никто не вмешался. – Эла глядела на воду, думая, что это звучит ужасно нелепо для постороннего. Но разве он был посторонним? Ведь даже Квора заговорила с ним, Олхейдо вернулся к жизни из своих грез, даже Грего, пусть на короткое время, но удалось стать нормальным ребенком. Он не был посторонним.

– Чем же все кончилось? – спросил Эндер.

– Все кончилось, когда свиноподобные убили Лайбо. Она так сильно его ненавидела. Когда он умер, она отпраздновала это, даровав прощение ее сыну. В эту ночь Майро пришел очень поздно, обед давно кончился, была поздняя ночь. Страшная ночь, свиноподобные казались такими зловещими, ведь все очень любили Лайбо – кроме матери, конечно. Мама ждала Майро. Он вошел, прошел на кухню и сел за стол. Она не сказала ни слова. Он ел. Ни слова не было произнесено. Когда будто и не было этого позорного года. Я проснулась среди ночи, услышав плач и рыдания Майро в ванной. Я не пошла туда, так как думала, что он не захочет, чтобы кто-нибудь видел его слезы.

Теперь я знаю, что надо было пойти, но я испугалась тогда. В нашей семье творились такие ужасные вещи.

Говорящий кивнул.

– Нужно было подойти к нему, – снова повторила Эла.

– Да, – сказал Эндер, – надо было.

Произошла странная вещь. Эндер согласился, что она совершила ошибку той ночью, она знала, что он говорит правду, что его осуждение справедливо. Тем не менее, она почувствовала облегчение, будто простого признания ее ошибки было достаточно, чтобы избавить боли и страдания.

Впервые она ощутила влияние великой силы слов. Это было сродни исповеди и отпущения грехов священниками. Но это было чем-то более глубоким.

Рассказывая о том, какой она была, то вдруг поняла, что уже не является такой. Она совершила ошибку и ошибка изменила ее, и теперь она не совершит подобных ошибок, так как стала совсем иной, более сострадательной и менее пугливой.

А если она не та перепуганная девочка, которая видела страдания брата и не осмелилась разделить их, то тогда кто она? Но вода уносила свои воды за ограду, в даль, не давая ответа. Может быть ей незачем знать, кем она стала. Может быть достаточно просто знать, что она стала другой, не такой какой была раньше.

Говорящий все еще лежал на степной траве, разглядывая облака, начинающие темнеть на западе.

– Я скажу вам все, о чем знаю, – сказала Эла, – я расскажу вам, что в тех файлах – информация о десколаде. Это все, о чем я знаю.

– Нет, не все.

– Все, я клянусь.

– Ты хочешь сказать, что ты послушалась ее? Что когда она запретила тебе вести теоретические изыскания, ты согласилась, передумала и сделала, что она просила?

Эла захихикала.

– Она так думает.

– А на самом деле, все наоборот.

– Я – настоящий ученый, а она – нет.

– Но, однажды, она тоже была им, – сказал Эндер, – она сдала квалификационные экзамены в тринадцать лет.

– Я знаю, – произнесла Эла.

– Она вместе с Пайпо что-то открыли перед его смертью.

– Я знаю об этом тоже. Поэтому она ненавидела Лайбо.

– Скажи мне, Эла, что удалось тебе выяснить в твоих исследованиях?

– Я пока не нашла ни одного ответа. Но, по крайней мере, я знаю те вопросы, на которые стоит ответить. Хотите послушать? Еще никто не искал вопросы. Смешно, правда? Майро говорил, что зенадоры – фрамлинги постоянно надоедают им с Аундой, требуя все больше информации, больше данных и фактов, хотя закон запрещает им детальное углубленное изучение. Но до сих пор ни один фрамлинг – зенобиолог не обратился к нам за информацией. Они все изучают биосферы своих планет и не задают маме ни одного вопроса.

Только я одна спрашиваю, и никого это не интересует.

– Меня интересует, – сказал Эндер. – Я хочу знать, что это за вопросы.

– О'кей, вот один. Внутри изгороди обитает одно стадо кабр. Кабры не могут перескочить через изгородь, не могут даже коснуться ее. Я обследовала и проследила за каждой каброй по-одиночке, и знаете что выяснила? В стаде нет ни одного самца. Они все самки.

– Грустный вывод, – сказал Эндер. – Ты думаешь, что они оставили по крайней мере одного самца за изгородью.

– Не в этом дело, – продолжила Эла. – Я вообще сомневаюсь есть ли самцы. В последние пять лет каждая взрослая кабра производит на свет потомство по крайней мере один раз в год. Но ни одна из них не спаривалась.

– Может быть, вегетация, – предположил Эндер.

– Потомки не идентичны матерям по своим генам. Это то немногое, что мне удалось выяснить лабораторным путем в тайне от матери. Происходят некоторые генные трансформации.

– Гермафродиты?

– Нет. Чистые самки. Ни намека на мужские половые органы. Можно это назвать важным вопросом? Каким-то образом кабры, без секса, осуществляют генетические изменения.

– В святых писаниях есть чудеса и поинтересней.

– Не иронизируйте.

– По поводу чего? Науки или религии?

– По поводу всего. Вы хотите услышать другие вопросы?

– Да, – откликнулся Эндер.

– Тогда, как вам этот. Трава, на которой вы разлеглись, мы называем ее грама. Все водяные змеи вылупляются здесь. Такие маленькие червячки, что их едва можно различить. Они съедают траву до корней; едят друг друга, сбрасывают шкуру по мере роста. Затем все они, внезапно, когда вся трава превращается в липкую грязь и гниль от их шкур, все они соскальзывают в воду и никогда больше не возвращаются обратно на берег.

Он не был зенобиологом и не сразу улавливал смысл сказанного.

– Водяные змеи вылупляются здесь, но они не выходят откладывать яйца.

Взрослые змеи не выходят из воды, – объяснила она.

– Значит они спариваются до того, как уйти в воду.

– Необычайно забавно. Я видела их спаривание, дело не в этом. Вопрос в том, почему они водяные?

До него не доходил смысл.

– Посмотрите, они полностью адаптировались к жизни под водой. У них есть жабры вдоль легких, они прекрасно плавают, у них есть защитные плавники, короче, они полностью подготовлены к взрослой жизни под водой.

Но почему они развиваются подобным образом, если они рождаются на земле, спариваются на земле, и воспроизводятся на земле? Применительно к тому, что имеет отношение к эволюции, все, что происходит после рождения, не существенно, за исключением периода вынашивания детей. А водяные змеи определенно не вынашивают потомство. Жизнь под водой не повышает их способности к естественному отбору, до тех пор, пока они воспроизводятся.

Они могут соскальзывать в воду и тонуть, и это не будет иметь никакого значения, поскольку размножение и воспроизведение уже произошло.

– Да, – сказал Эндер, – теперь я понимаю.

– В воде встречаются чистые мелкие яйца. Я не видела, чтобы водяные змеи откладывали их, но так как других животных, способных откладывать яйца, в реке или ее окружении нет, то логично предположить, что это яйца водяных змей. Только эти большие чистые яйца – около сантиметра в диаметре – абсолютно стерильны. В них есть питательная среда, все готово, но в них нет эмбриона. В некоторых из них есть гамета, половая клетка, – половина генетического набора клетки, готовая к слиянию – но в одиночку не способная породить жизнь. Я никогда не находила яиц водяных змей на суше.

В один из дней здесь нет ничего, кроме грамы, становящейся все пышнее и пышнее; а наследующее утро все кишит детенышами водяных змей. Разве это не заслуживает стать главным вопросам изучения?

– Это звучит как самозарождение, во всяком случае для меня.

– Да, я бы очень хотела выяснить больше фактов и проверить альтернативные гипотезы, но мама не позволила мне. Однажды я спросила ее об этом, а она поручила мне исследовать амаранта, у меня совсем не стало времени следить за рекой. Другой вопрос. Почему здесь так мало разных видов? На любой планете, даже такой пустынной как Трондейм, тысячи различных видов, особенно в воде. Здесь хватит пальцев одной руки.

Хиндагора – единственная наблюдаемая нами птица. Сакфлаи – единственные насекомые. Кабры – единственные жвачные животные, питающиеся капумом.

Кроме кабр, пожалуй, свиноподобные – самые крупные животные. Только один вид деревьев. Один вид травы прерий – капум. Только одно конкурирующее растение – тропека, длинный вьюн, тянущийся по земле на долгие метры хиндагора вьет гнезда там, где нет тропеки. Что еще? Хиндагора питается сакфлаями и больше ни чем. Сакфлаи едят водоросли, на которых крепятся речные яйца. И наши отходы. Никто не ест хиндагор, никто не питается кабрами.

– Очень ограничено, – сказал Эндер.

– Невообразимо ограничено. Здесь десять тысяч экологических ниш и все они абсолютно не заполнены. Вряд ли эволюция сделала этот мир таким скудным.

– Разве какая-нибудь катастрофа.

– Точно.

– Которая стирает и уничтожает все, кроме горсточки видов, которым удалось приспособиться.

– Да, – сказала Эла, – вы видите? И у меня есть доказательства. Кабры проявляют стадные поведенческие модели. Когда вы подходите к ним, когда они обнюхивают вас, взрослые особи образуют своеобразный круг лицом к центру. Так они могут легко отбрыкаться от возможного нападения и защищают молодняк.

– Кроме кабр так поступают многие другие животные.

– Эта защита, от кого она? Свиноподобные – полностью лесной вид – они никогда не охотятся в прерии. Какая угроза заставила кабр развить подобные образцы поведения? Возможно, она уже исчезла. Относительно недавно – в последние сто тысяч лет, возможно, миллионы лет назад.

– Здесь нет следов падения метеорита, по крайней мере, последние двадцать миллионов лет, – сказал Эндер.

– Нет. Такая катастрофа могла уничтожить все крупные виды животных и растений, но оставила бы сотни мелких видов; или уничтожила бы всю жизнь на суше и оставила бы в море. Но суша, море, все окружение ограблено, хотя уцелели некоторые крупные формы. Нет, я думаю, это заболевание. Болезнь, которая поразила все виды и обрекла их на вымирание, кроме адаптировавшихся к ней. Конечно, мы не можем обнаружить эту болезнь сейчас, поскольку все виды уже адаптировались к ней. Она стала частью их жизненного цикла. Единственный путь обнаружить заболевание…

– Если мы заболеем, – догадался Эндер. – Десколада.

– Поняли? Все опять возвращается к десколаде. Мои прародители обнаружили способ остановить смерти людей, за счет генных исследований.

Кабры и водяные змеи тоже нашли свой путь адаптации, я сомневаюсь, что за счет принятия каких-либо противодействующих веществ. Я думаю, все связано между собой. Таинственные аномалии при воспроизводстве, пустоты экосистемы, все вертится вокруг десколады, ее телец. А мама не разрешает мне изучать их. Она не разрешает исследовать, что они из себя представляют, как работают, как все это связано с…

– Со свиноподобными.

– Да, конечно, но не только с ними, со всеми животными…

Эндер выглядел так, как будто его озарила гениальная догадка. Как будто она объясняла что-либо сверхтрудное.

– В ночь смерти Пайпо она заблокировала все файлы с текущей работой, а так же все файлы, касающиеся исследования десколады. Значит то, что она показывала Пайпо о тельцах десколады, было связано со свиноподобными.

– Поэтому она и заблокировала файлы? – спросила Эла.

– Да, да.

– Тогда я права, правда?

– Да, – сказал он, – спасибо, ты помогла мне больше, чем я ожидал.

– Значит вы скоро расскажете об отце?

Эндер озабоченно посмотрел на нее. – Ты ведь совсем не хочешь, чтобы я говорил о твоем отце. Ты хочешь, чтобы я рассказал о матери.

– Она не умерла.

– Но ты ведь понимаешь, что я не могу Говорить от имени Макрама без анализа того, что заставило его жениться на Новинхе, и почему они оставались в браке все эти годы.

– Вы правы, это так. Я хочу, чтобы открылись все секреты. Я хочу, чтобы вся информация была разблокирована. Я не хочу больше тайн.

– Я не понимаю, зачем тебе все это, – сказал Эндер. – Я не знаю сколько боли и страдания может принести открытие секретов.

– Посмотрите на мою семью, Говорящий, – ответила она, – как может правда принести больше боли, чем та, которую уже принесли все ее секреты?

Он улыбнулся ей, но улыбка получилась не веселой. Она казалась наигранной, даже грустной.

– Ты права, – сказал он, – полностью права, но проблемы могут возникнуть и после того, как услышишь всю историю целиком.

– Я знаю всю историю настолько, насколько это возможно.

– Так все думают и, как правило, ошибаются.

– Когда вы начнете говорить?

– Скоро, как только смогу.

– Но почему не сейчас? Сегодня? Чего вы ждете?

– Я не смогу ничего сделать, пока не поговорю со свиноподобными.

– Вы шутите, правда? Никто не имеет права говорить со свиноподобными, кроме зенадоров. Это приказ Конгресса. Никто не может нарушить его.

– Да, – произнес Эндер. – Поэтому и становиться все труднее.

– Не труднее, а невозможно…

– Возможно, – сказал он. Он встал, она тоже. – Эла, ты потрясающе помогла мне. Научила всему, на что я только надеялся. Так же как и Олхейдо. Но ему не понравилось как я применил его знания, теперь он думает, что я предал его.

– Он ребенок, а мне уже восемнадцать.

Эндер положил руку ей на плечо и слегка пожал его.

– Ты права, мы друзья.

Она была уверена, что услышала иронию в его словах. Иронию и, возможно, оправдание.

– Да, – уверенно подтвердила она. – Мы – друзья. Навсегда.

Он кивнул, повернулся и оттолкнул лодку от берега. Затем запрыгнул в нее, перепрыгнув грязь и вязкую жижу. Мощным гребком он оторвался от берега, затем оглянулся и улыбнулся ей. Эла улыбнулась в ответ, но улыбка не могла передать ее легкости и приподнятости. Он выслушал все и все сделает как надо. Она верила в это, верила так твердо, что не сразу заметила в своей вере новый источник счастья. Она только знала, что провела целый час с Говорящим от имени Мертвых и теперь ожила так, как не жила все эти годы.

Она нашла свои туфли, одела их и пошла домой. Мама, наверное, до сих пор на биологической станции, но Эла не хотела работать сегодня вечером.

Она хотела пойти домой и приготовить ужин; это было давно забытое действо.

Она надеялась, никто не заговорит с ней, что не возникнет никаких проблем, и ее чувства продлятся подольше.

Эла не успела провести дома и несколько минут, когда в кухню ворвался Майро.

– Эла, ты видела Говорящего? – спросил он.

– Да, – сказала она, – он на реке.

– Где на реке?

Если она скажет, где она его встретила, Майро сразу поймет, что встреча не была случайной.

– Зачем тебе? – спросила она.

– Послушай, Эла, сейчас не время подозрений, пожалуйста. Я должен найти его. Мы послали ему сообщение, но компьютер не нашел его…

– Он гребет вниз по реке, к дому. Скоро он уже должен быть дома.

Майро бросился в гостиную и вскоре Эла услышала, как он набирает текст на клавиатуре. Затем он вернулся.

– Спасибо, – сказал он, – не ждите меня раньше обеда.

– Так срочно?

– Ничуть. – Это было традицией, говорить «ничуть», когда Майро был явно возбужден и торопился, они оба рассмеялись. – Хорошо, совсем не ничуть, а наоборот, очень, но я не могу говорить об этом, ладно?

– Хорошо. Но скоро все секреты будут открыты, Майро.

– Чего я не могу понять, так это почему он не ответил на наш запрос.

Компьютер много раз запрашивал его. Он, что больше не носит импланты в ушах? Иначе запрос компьютера нашел бы его. Конечно, он мог выключить их.

– Нет, – ответила Эла, – огонек горел.

Майро вскинул голову и уставился на нее.

– Ты не могла увидеть маленькой красной точки в ушах импланта, не могла, если он плыл по середине реки.

– Он сходил на берег. Мы разговаривали, – сказала она.

– О чем-то серьезном?

– Ничуть, – улыбнулась она и ответила.

Он тоже улыбнулся, но выглядел немного разочарованным. Она поняла: Ты считаешь в порядке вещей иметь секреты от меня, но я не должна ничего скрывать от тебя, так Майро?

Он не стал спорить, он слишком торопился. Он должен был найти Говорящего и вряд ли вернется к обеду.

Эла почувствовала, что Говорящий сможет поговорить с свиноподобными раньше, чем она предполагала. На мгновение она почувствовала необыкновенную легкость. Томительное ожидание исчезло.

Затем легкость прошла и что-то другое заняло ее место. Болезненный страх. Кошмар отца Чайны, бедный Лайбо, лежал растерзанным на холме.

Только теперь это был не Лайбо. Страшная сцена плыла как в тумане. Это был, Майро. Нет, нет, не Майро. Это был Говорящий. Это был Говорящий, замученный до смерти.

– Нет, нет, – прошептала она.

Она задрожала и кошмар исчез; она вновь принялась за ужин, добавляя специи и тщательно перемешивая тесто. Она хотела достичь иного вкуса, не такого, как клей из амаранта.

Глава 14

Ренегаты

Лиф-итер: Хьюман сказал, что когда ваши братья умирают, вы хороните их в земле, а потом ту же землю используете для постройки домов (смеется).

Майро: Нет, мы никогда не копаем там, где похоронены люди.

Лиф-итер (застывает от волнения): Тогда ваши мертвые вообще не приносят вам никакой пользы.

Аунда Кванхетта Фигейро Макамби, Копия диалога 103:0:1:1969:4:13:111.

***

Эндер ожидал, что возникнут затруднения с проходом через калитку, но Аунда поднесла коробочку, Майро открыл калитку, и все трое прошли через нее. Ничего не произошло. Это было как раз то, на что намекала Эла – никто не хотел выходить за территорию компаунда, поэтому не требовалось сложной системы обеспечения безопасности. То ли людей вполне удовлетворял Милагр, то ли они боялись свиноподобных, а может настолько ненавидели свое заключение и притворялись, что изгороди нет вообще, Эндер не мог найти ответа.

Майро и Аунда были очень напряжены, почти напуганы. Это было понятно, взяв его с собой, они нарушили приказ Конгресса. Но Эндер предполагал, что это отнюдь не первое нарушение. Возбуждение Майро граничило с нетерпением, со спешкой; он боялся, но в то же время хотел посмотреть, что произойдет, вырывался вперед, желая ускорить события. Аунда старалась замедлить их продвижение, шла спокойными ровными шажками, ее холодность не была страхом, это была враждебность. Она не доверяла ему.

Поэтому Эндер не удивился, когда она остановилась за огромным деревом, растущим недалеко от калитки и стала ждать, пока Майро и Эндер не присоединяться к ней. Эндер увидел, как разочарование проскользнуло по лицу Майро, но ему удалось овладеть собой. Его маска безучастия была такой невозмутимой, что ему могли позавидовать многие люди. Эндер поймал себя на том, что сравнивает Майро с мальчиками из Школы Баталий, смотрит на него, как на брата по оружию, и понял, что Майро выбрал правильную тактику поведения. Аунда тоже, но ими двигали разные причины: она чувствовала себя ответственной за случившееся, хотя Эндер был взрослым, а она почти ребенком. Он понял, что она вовсе не медлила. И если уж чего-то и опасалась, то совсем не властей.

– Здесь? – мягко спросил Майро.

– Или нигде, – сказала Аунда.

Эндер заставил себя сесть у основания дерева.

– Это и есть дерево Рутера? – спросил он.

Они восприняли вопрос спокойно – конечно, но мимолетное замешательство звучало как «да». Он озадачил их знанием того, что они считали только своей собственностью. Может быть, я фрамлинг для этих мест, молча произнес Эндер, но я вовсе не невежда.

– Да, – ответила Аунда. – Оно является тотемом, кажется именно от него идут все ценные указания. Особенно последнее время – последние семь-восемь лет. Они не допускают нас к ритуалу общения с предками.

Кажется, он связан с постукиванием по деревьям тяжелыми отполированными палками. Иногда по ночам мы слышали эти удары.

– Палки? От срубленных деревьев?

– Мы допускаем это. А что?

– Потому что у них нет ни каменных, ни металлических орудий, чтобы срубить дерево – правда? Кроме того, поклоняясь деревьям, они не могут срубить их.

– Мы не думаем, что они поклоняются деревьям. Они символизируют умерших предков. Они сажают их. В телах.

Аунда хотела остановить этот разговор, его вопросы, но у Эндера не было намерения допустить, чтобы Аунда или Майро присматривали или опекали его во время вылазки. Эндер намеревался лично переговорить со свиноподобными. Он не сможет подготовить своей Речи, если будет действовать через посредников. Кроме того, он располагал неизвестной им информацией. Он знал теорию Элы.

– А где еще? – спросил он. – Они сажают деревья в другое время?

Они переглянулись.

– Мы не видели, – ответил Майро.

Для Эндера это не было просто любопытством. Он думал о том, что говорила ему Эла об аномалиях воспроизводства.

– А деревья растут сами по себе? Происходит ли осеменение и есть ли молодые деревца и поросль в лесу?

Аунда отрицательно покачала головой.

– В действительности, можно только говорить, что они сажают деревья в телах мертвых. Все остальные деревья, которые мы видели, очень старые. За исключением этих трех.

– Четырех, если мы не поторопимся, – вмешался Майро.

Ах, вот почему они так встревожены. Нетерпеливость Майро была направлена на спасение свинки, которой суждено стать жертвой и еще одним тотемом. Хотя Аунда думает о чем-то другом. Они достаточно разоблачили себя перед ним; теперь он мог позволить начать допрашивать себя. Он выпрямился и закинул голову назад, чтобы посмотреть на крону дерева, раскинувшегося над ним. Его широкие ветки, тусклая зелень фотосинтеза подтверждала совпадение, неизбежность эволюции каждого мира. Здесь была отправная точка всех парадоксов Элы: эволюция этого мира шла в соответствии с моделями, аналогичными для всех Ста Миров, тем не менее в какой-то момент, в каком-то месте эта модель нарушилась, потерпела полный крах. Свиноподобные были одним из десятка видов, которым удалось уцелеть от разрушения. Что представляла из себя десколада, как свиноподобные ориентировались в ней?

Он хотел сменить тему разговора и спросить, почему они расположились за деревом? Это спровоцировало бы Элу задавать свои вопросы. Но в то мгновение, когда его голова запрокинулась назад, легкий бриз тронул листочки, они нежно зашуршали, он вновь почувствовал неведомый прилив сил.

Он уже видел эту листву раньше. Это было невозможно. В Трондейме не росли большие деревья, в Милагре их вообще не было. Почему этот солнечный блеск сквозь листву так знаком ему?

– Говорящий, – сказал Майро.

– Да, – ответил Эндер, отвлекая себя от мимолетных видений.

– Мы не хотели приводить тебя сюда.

Майро говорил уверенно и твердо, он развернулся к Аунде. Эндер понял, что Майро хотел привести его, но он присоединяется к нежеланию Аунды, чтобы показать свое единство с ней. Вы любите друг друга, молча произнес Эндер. А в тот вечер, когда я буду Говорить от имени Смерти Макрама, я буду вынужден сказать, что вы брат и сестра. Табу кровосмешения словно стена разделит вас, и вы возненавидите меня.

– Мы собираемся показать вам некоторого рода… – Аунда не находила подходящего слова.

Майро улыбнулся.

– Мы называем это Подозрительная Деятельность. Это началось случайно, еще со времен Пайпо, а мы продолжили это направление. Все проводится осторожно, очень последовательно. Мы не отказываемся от приказа Конгресса.

Но теперь мы зашли в тупик и нуждаемся в помощи. Несколько лет назад, например, свиноподобные знали только о месизах, они жили в основном за счет этих древесных червей, затем…

– Ты хочешь рассказать прежде всего об этом? – спросила Аунда.

А, подумал Эндер. Для нее не так уж важна иллюзия единства и солидарности, как для него.

– Он здесь еще и Говорить от имени Лайбо, – сказал Майро. – А это произошло как раз перед его смертью.

– Мы не имеем очевидной причинной связи…

– Позвольте мне найти причинные связи, – вопросительно произнес Эндер. – Расскажите, что происходило, когда свиноподобные чувствовали голод.

– Это их жены постоянно голодны, – продолжил Майро, не обращая внимания на взволнованность Аунды. – Видите ли, самцы собирают еду для самок и молодняка, а вокруг не так уж много всего. Они намекнули, что собираются воевать. И что возможно, они все погибнут. – Майро тряхнул головой. – Казалось, что им доставляет удовольствие мысль о гибели.

Аунда встала.

– Он даже не пообещал. Ничего не пообещал.

– Какое обещание вы хотели бы получить? – спросил Эндер.

– Что не… Не расскажете ничего…

– Не расскажу ничего о вас? – снова спросил он.

Она кивнула, хотя эта детская фраза бесила ее.

– Я не могу пообещать подобной вещи, – сказал Эндер, – Говорить – это моя профессия.

Она зло взглянула на Майро.

– Теперь видишь!

Майро выглядел испуганным.

– Вы не можете рассказать. Они опечатают калитку. Они больше не пропустят нас!

– И вы будете вынуждены искать новое направление работы? – спросил Эндер.

Аунда с ненавистью посмотрела на него.

– Это все, что вы понимаете под зенологией? Работа? В этих лесах другая форма разумной жизни. Они ремены, не ваэлзы, и они должны быть познаны.

Эндер не отвечал, он, не отрываясь, смотрел в лицо Аунды.

– Это подобно «Королеве Пчел и Гегемону», – сказал Майро. Свиноподобные подобны баггерам. Только они меньше, слабее, примитивнее.

Нам необходимо изучать их, да, но этого недостаточно. Вы можете изучать зверей, и вас нисколько не заботит, если один из них умрет или будет съеден, но эти – они как мы. Мы не можем изучать их голод, наблюдать их уничтожение в войнах, мы знаем их, мы…

– Любите их, – добавил Эндер.

– Да, – с вызовом ответила Аунда.

– Но если вы бросите их, если перестанете бывать здесь, огорчит ли это их?

– Нет, – сказал Майро.

– Я говорила, что он всегда стремился на роль опекуна, – съязвила Аунда.

Эндер не среагировал.

– Если вы уйдете, чем это обернется для них?

– Это будет подобно… – Майро старался подобрать слова. – Это будет так, как если бы удалось вернуться на Землю, до Ксеноцида, до межзвездных полетов, и сказать им: вы сможете путешествовать между звездами и жить на других планетах. А затем показать сотни маленьких чудес. Свет, зажигающийся нажатием на кнопку, сталь. Даже такие простые вещи – горшок для воды. Сельское хозяйство, земледелие. Они видят вас, знают, кто вы такой, они знают, что тоже смогут стать такими, как вы и делать такие же вещи. Что они вам ответят – забери все назад, не показывай нам ничего, оставь нам нашу хмурую, короткую английскую жизнь, пусть эволюция изменит свой ход? Нет. Они скажут, дай нам, научи нас, помоги нам.

– А вы скажите, не могу, а затем уйдите.

– Слишком поздно! – воскликнул Майро. – Разве вы не понимаете? Они уже увидели чудеса! Они видели, как мы прилетели сюда. Они увидели нас, высоких и сильных, с чудодейственными орудиями и знаниями вещей, о которых они даже не мечтали. Слишком поздно сказать им прощайте и уйти. Они уже знают, что им нужно. И чем дольше мы пробудем, тем больше они будут знать, тем больше мы увидим, как знания помогают им, развивают их. И если вы хоть чуть-чуть умеете анализировать, если вы поймете, что они… они…

– Люди.

– Ремены. Они наши дети. Понимаете?

Эндер улыбнулся.

– Что вы за люди, если ваш сын просит хлеба, то вы даете ему камень?

Аунда кивнула.

– Именно так. Приказ Конгресса повелевает протягивать им камень. Хотя у нас достаточно хлеба.

Эндер поднялся.

– Хорошо, пойдем дальше.

Аунда медлила.

– Вы не дали слово…

– Вы читали «Королеву Пчел и Гегемона»?

– Да, я читал, – сказал Майро.

– Можете вы представить себе человека, называющего себя Говорящим от имени Мертвых, а потом вредящего этим маленьким некто, порквинхам?

Тревоги Аунды заметно убавилось, но враждебность до сих пор оставалась.

– Вы хитрец, сеньор Эндрю, Говорящий от имени Мертвых, вы очень умны и ловки. Вы напомнили ему о королеве пчел, а мне сказали фразой из священного писания, и все на одном дыхании.

– Я всегда с каждым говорю на том языке, который ему понятен, сказал Эндер. – Это – не хитрость, это – ум.

– Таким образом, вы поступите так, как вам заблагорассудится.

– До тех пор, пока это не ударит по свиноподобным.

Аунда скривилась.

– С вашей точки зрения.

– Я всегда руководствуюсь только своей точкой зрения.

Он отошел от нее, вышел из тени дерева, направляясь к лесу, терпеливо ожидавшему на вершине холма. Они направились за ним.

– Я должен сказать вам, – начал Майро, – свиноподобные все равно спросят вас. Они верят, что вы и есть тот Говорящий, написавший «Королеву Пчел и Гегемона».

– Они читали ее?

– Они довольно забавно соединили ее со своей религией. Они обращаются с распечаткой, которую мы им дали, как с настоящей книгой. А теперь они утверждают, что королева пчел разговаривает с ними.

Эндер изумленно уставился на него.

– Что она сказала им? – спросил он.

– Что вы настоящий Говорящий. И что привезли королеву пчел с собой.

Что вы собираетесь оставить ее жить вместе с ними, учить их всему, всему о металлах – и прочая сумасбродная чушь. Очень плохо, что они ожидают от вас подобных невозможных вещей.

Это могло быть простым желанием, получить то, что не могли дать им люди, так думал Майро. Но Эндер узнал от кокона, что королева пчел разговаривает с кем-то.

– Каким образом королева пчел разговаривает с ними?

Теперь Аунда шла с другой стороны.

– Не с ними, только с Рутером. А Рутер говорит с ними. Это часть их тотемной системы. Мы все время стараемся подыгрывать им и ведем себя так, как будто верим на самом деле.

– Какая снисходительность, – сказал Эндер.

– Просто обычная антропологическая тактика, – возразил Майро.

– Вы настолько увлекаетесь своим притворством, показывая, что верите им, что не оставляет ни единого шанса научиться чему-то у них.

На мгновение они замерли и отстали, поэтому он вошел в лес один.

Затем они догнали его.

– Мы посвятили наши жизни изучению их, исследованию всего о них! – воскликнул Майро.

Эндер остановился.

– Но не от них.

Они стояли между деревьями, густая листва едва пропускала свет, делая их лица почти невидимыми. Но он догадывался, что выражали их лица.

Раздражение, негодование, презрение – как посмел этот чужак подвергать сомнению их профессиональные установки?

– Вы насквозь пропитаны своим культурным превосходством. Ваша подозрительная деятельность призвана помочь несчастным маленьким свиноподобным, но вы не замечаете, что у них тоже что-то есть, что может быть полезно вам, может пополнить ваши знания.

– Что? Например! – потребовала Аунда. – Как совершать торжественные жертвоприношения, убивать, пытать до смерти того, кто до этого спасал жизнь дюжинам жен и детей?

– Тогда почему вы терпите это? Почему помогаете им после всего, что они сделали?

Майро втерся между Аундой и Эндером, защищая ее от него, или прикрывая ее, чтобы не было видно охватившей ее слабости.

– Мы профессионалы. Мы понимаем, что культурные различия, которые мы не можем объяснить…

– Вы понимаете, что свиноподобные – это животные, и вы осуждаете их за убийство Пайпо и Лайбо не больше, чем осуждали бы кабр за жевание капума.

– Да, пожалуй, вы правы, – сказал Майро.

Эндер улыбнулся.

– Поэтому вы и не учитесь у них ничему, вы считаете, что они животные.

– Мы думаем, что они – ремены! – воскликнула Аунда, отталкивая Майро.

Она больше не нуждалась в защите.

– Вы обращаетесь с ними так, как будто они сами не могут отвечать за свои поступки, – сказал Эндер. – Ремены в состоянии отвечать за свои действия.

– Что вы собираетесь делать? – с сарказмом спросила Аунда. – Прийти и устроить суд?

– Я скажу вам. Свиноподобные узнали обо мне от мертвого Рутера больше, чем вы из непосредственного разговора со мной.

– На что вы намекаете? Что вы действительно настоящий Говорящий? Майро отнесся к этому, как к абсолютно невообразимому вымыслу. – Я полагаю, что вы прячете кучку баггеров в своем звездолете на орбите Луситании, и можете привести их сюда…

– Это означает, – прервала его Аунда, – что этот дилетант рассчитывает больше узнать о свиноподобных, считает, что он лучше квалифицирован, чем мы. И чем больше я вдумываюсь в его заявление, тем больше мне кажется, что его не следовало приводить сюда…

Аунда осеклась, увидев свинку, выскочившую из кустов. Она была меньше, чем ожидал Эндер. Ее запах, хотя и не столь неприятный, был сильнее и крепче, чем воссозданный Джейн на компьютере.

– Слишком поздно, – прошептал Эндер. – Мы уже встретились.

Выражение лица свиньи, если таковое имелось, было фактически нечитабельным для Эндера. Майро и Аунда, однако, могли кое-что понимать из этого бессловесного языка.

– Он изумлен, – пролепетала Аунда. Переводя Эндеру то, что он не понимал, она поставила его на свое место. Это было забавно. Эндер знал, что он новичок в их делах, но хотел их немного отвести от обычного, не подвергаемого сомнениям, шаблона мышления. Было очевидно, что они следуют хорошо известным, отработанным образцам. И если он хотел получить от них настоящую помощь, они должны сломать стереотипы и прийти к новым выводам.

– Лиф-итер, – сказал Майро.

Лиф-итер не отрывал глаз от Эндера.

– Говорящий от имени Мертвых, – сказал он.

– Мы привели его, – сказала Аунда.

Лиф-итер повернулся и исчез в кустах.

– Что это значит? – спросил Эндер. – Почему он ушел?

– Вы рассчитывали, что быстро справитесь с свиноподобными, разве вы не увидели его ответа? – съязвила Аунда.

– Нравится тебе это или нет, – сказал Эндер, – свиноподобные хотели поговорить со мной и я поговорю с ними. И я думаю, будет лучше, если вы мне объясните, что происходит. Или вы тоже не понимаете?

Он увидел, как они борются с собственным раздражением. Затем, к облегчению Эндера, Майро принял решение. Вместо ненависти и уверток, он заговорил просто и прямо.

– Нет. Мы не понимаем их. До сих пор мы играли со свиноподобными в загадки и отгадки. Они задают нам вопросы, мы спрашиваем их, и благодаря нашим способностям ни они, ни мы не выдали ни одного секрета по неосторожности. Мы даже не задали тех вопросов, ответы на которые действительно хотели бы получить, и все из-за страха, что они слишком много узнают о нас из наших вопросов.

Аунда не хотела больше придерживаться решения Майро сотрудничать с Говорящим.

– Мы знаем больше, чем вы в свои двадцать лет, – сказала она. – Вы сумасшедший, если рассчитываете, что сможете продублировать все наши знания за десятиминутный инструктаж в лесу.

– А мне и не надо ничего дублировать, – возразил Эндер.

– Почему вы так думаете? – спросила она.

– Потому что вы рядом со мной. – Эндер улыбнулся.

Майро понял и принял шутку как комплимент. Он улыбнулся в ответ.

– В отношении этого, мы знаем не так уж много. Лиф-итер, возможно, не рад видеть вас. Между ним и другой свиньей, Хьюманом, произошел раскол.

Если бы мы не привели вас, Лиф-итер выиграл бы. Теперь победа ускользнула от него. Может быть, это спасет жизнь Хьюмана?

– И будет стоить Лиф-итеру его жизни? – спросил Эндер.

– Кто знает? Чутье подсказывает мне, что будущее Хьюмана находится на грани, а Лиф-итера нет. Лиф-итер как раз пытается обеспечить Хьюману провал.

– Но вы не знаете.

– О таких вещах мы никогда не спрашиваем. – Майро снова улыбнулся. Вы правы. Это скорее всего стало привычкой, что мы обычно даже не замечаем то, о чем не спрашиваем.

Аунда злилась.

– Он прав? Он даже не видел, как мы работаем, а сразу критикует за…

Но Эндеру было неинтересно смотреть и слушать их перебранку. Он двинулся в том направлении, где исчез Лиф-итер, и стал ждать, догонят они его или нет. Конечно, они вскоре настигли его, оставив свои споры на потом. Как только Эндер понял, что они пойдут вместе с ним, он снова вернулся к своим вопросам.

– Эта Подозрительная Деятельность, которую вы осуществляете, – сказал он на ходу, – вы ввели новую пищу в их диету?

– Мы научили их, как питаться листьями мендоры, – сказала Аунда. Она была озабоченной и резкой, но, по крайней мере, отвечала на вопросы. Она не намеревалась сдерживать свою злобу и прятаться под маску спокойствия, как в критических ситуациях со свиноподобными. – Как уничтожить цианид путем замачивания и просушивания на солнце.

– Это решение мы взяли из побочных результатов исследований моей мамы по адаптации амаранта, – сказал Майро. – Она вывела партию амаранта, очень хорошо адаптировавшуюся к Луситании, но оказавшуюся не достаточно хорошей для людей. В ней оказалось слишком много протеиновых структур Луситании, и не достаточно земных свойств. Но это означало, что амарант пригоден для свиноподобных. Я попросил Элу дать мне несколько образчиков тех бросовых проб, не объясняя, насколько это важно и зачем они мне.

Не обманывай себя на счет того, что Эла знает, а что нет, безмолвно произнес Эндер.

– Лайбо передал их им. Научил, как сажать и растить его. Затем, как молоть и получать муку, как превращать ее в хлеб. Мерзкое на вкус вещество, но на первое время оно обеспечило их пищей, которую они полностью могли контролировать. Они могли бы даже растолстеть.

В голосе Аунды появилась горечь.

– Но они убили отца сразу после того, как отнесли первый каравай своим женам.

Эндер несколько минут шагал молча, пытаясь обдумать сказанное.

Свиноподобные убили Лайбо сразу после того, как он спас их от голода?

Невероятно, но это произошло. Как может эволюционировать общество, убивая тех, кто внес наибольший вклад в его развитие? Они должны делать противоположное – они должны награждать ценных особей, увеличивая их возможности к воспроизводству. Именно так общества повышают свои шансы к выживанию группой. Как могут выжить свиноподобные, убивая тех, кто способствует этому выживанию в большей степени?

Однако, и в человеческом обществе были подобные прецеденты. Эти дети, Майро и Аунда со своей Подозрительной Деятельностью – они лучше и мудрее других, тех, которые в комитете Межзвездных Путей придумали ограничения и правила. Но если их разоблачат, их вырвут из родной земли и отправят в другой мир – уже обрекая на смерть в том смысле, что все, кого они знают, уже умрут, когда они смогут вернуться – их будут судить и накажут, возможно, посадят в тюрьму. Не их идеи, не их гены не получат продолжения, и общество обеднеет.

Подобные примеры, совершаемые людьми, не делали их разумнее. Кроме того, арест и заключение Майро и Аунды, если он произойдет, будет иметь смысл тогда, когда человеческое общество рассматривается, как единственное, а свиноподобные выступают его врагами; если думать, что все, помогающие выжить свиноподобным, каким-то образом угрожают человечеству.

Тогда наказание людей, обогащающих культуру свиноподобных, будет предназначено не для защиты свиноподобных, а для задержки их развития.

В этот момент Эндер окончательно понял, что законы правительства в отношении свиноподобных не действуют в их защиту. Они предназначены для закрепления человечества и силы людей. С этой точки зрения, поведение Майро и Аунды своей Подозрительной Деятельностью было изменой интересам собственного сообщества.

– Ренегаты, – громко огласил он.

– Кто? – спросил Майро. – Как вы сказали?

– Ренегаты. Те, кто отказываются от собственного народа и поддерживают врага вместо своего народа.

– Ах, – вздохнул Майро.

– Нет, – воскликнула Аунда.

– Да, мы ренегаты, – сказал Майро.

– Мы не отреклись от человечества!

– Так же как епископ Перегрино отрекся от них, так же мы давно отказались от людей, – произнес Майро.

– Но тот способ, которым мы отреклись… – начала Аунда.

– Причина, по которой вы отреклись, – продолжил Эндер, – в том, что свиноподобные тоже люди. Вот почему вы – ренегаты.

– Я помню, вы говорили, что мы опекаем их, как животных, – сказала Аунда.

– Когда не признаете их ответственности за себя, когда не задаете прямых вопросов, когда пытаетесь обманывать их, тогда вы обращаетесь с ними, как с животными.

– Другими словами, – сказал Майро, – когда мы стараемся следовать правилам Конгресса.

– Да, – сказала Аунда, – тогда, правда, мы – ренегаты.

– А вы? – спросил Майро. – Почему вы ренегат?

– О, человеческая раса давно сбросила меня со счетов. Поэтому я стал Говорящим от имени Мертвых.

С этими словами они вышли на поляну свиноподобных.

***

Мать не пришла к обеду так же, как и Майро. Это было на руку Эле.

Если появлялся хотя бы один из них, это подрывало авторитет Элы, она утрачивала контроль над младшими детьми. А теперь ни Майро, ни мать, не претендовали на место Элы. Никто не пытался приказывать Эле и никто не стремился поддерживать порядок. Было намного спокойнее и легче, когда их обоих не было дома.

Не то, чтобы малышня хорошо себя вела, они, как всегда, сопротивлялись ей. Пару раз ей пришлось крикнуть на Грего, чтобы он не пинал и не щипал под столом Квору. Но сегодня Олхейдо и Квим держали себя в руках. Не было обычной перебранки.

До тех пор, пока не кончилась трапеза.

Квим отклонился на стуле и посмотрел на Олхейдо с торжествующей улыбкой.

– Ты – единственный, кто научил этого шпиона, как проникнуть в мамины файлы.

Олхейдо повернулся к Эле.

– Эла, ты опять оставила открытым лицо Квима. Тебе следует сделать ему вуальку. – Это был обычный способ Олхейдо с юмором призывать на помощь Элу.

Квим не хотел, чтобы Олхейдо помогали.

– Эла теперь не на твоей стороне, Олхейдо. Никто не вступится за тебя. Ты помог этому подлому шпиону прочитать файлы мамы, ты также теперь замаран, как и он. Он слуга дьявола, и ты тоже стал им.

Эла с ненавистью смотрела на Олхейдо, ей на мгновение показалось, что Олхейдо швырнул в Квима тарелкой. Но видение исчезло. Олхейдо успокоился.

– Простите, мне очень жаль, – сказал Олхейдо, – я не думал, что так получится.

Он сдавался Квиму, признавая, что тот прав.

– Я надеюсь, – сказала Эла, – что ты думал, что сожалеешь, что ты не догадался об этом раньше. Я надеюсь, что ты не извинишься за то, что помогал Говорящему от имени Мертвых.

– Нет, он извиняется, за то, что помог этому шпиону, – возразил Квим.

– Потому что, – продолжила Эла, – мы все должны помогать Говорящему всем, чем можем.

Квим вскочил на ноги, обошел вокруг стола и закричал ей прямо в лицо:

– Как ты можешь говорить такое! Он нарушил право неприкосновенности файлов нашей Мамы. Он обнаружил все ее секреты, он…

К своему удивлению, Эла тоже оказалась на ногах. Повернувшись к нему лицом, она громко кричала ему в ответ:

– Эти мамины секреты – причина половины бед в нашем доме! Ее секреты сделали нас больными, включая и ее! Может быть единственная вещь, способная расставить все по своим местам, это вскрыть эти секреты, заставить их выползти на открытое место, где их можно уничтожить. – Она прекратила вопить. Оба брата, Квим и Олхейдо, в недоумении застыли у дальней стены, как будто ее слова, подобно удару, отшвырнули их и прижали к этой стене. Чуть успокоившись, но все еще волнуясь, она продолжила:

– По моему разумению, Говорящий от имени Мертвых – единственный наш шанс снова стать единой семьей. И единственный барьер на этом пути – эти пресловутые секреты. Поэтому сегодня я сказала ему все, что знаю об этих файлах, потому что хочу, чтобы он знал о каждом клочке правды, который мне удалось найти.

– Ты страшный, коварный предатель, – сказал Квим. Его голос дрожал.

Он был готов заплакать.

– Я считаю, что помочь Говорящему – это проявление преданности и лояльности, – ответила Эла. – Единственная измена – это слушаться мать, делать, что она велит, чего она добивается всю свою жизнь; в этом ее самоуничтожении, уничтожении всей семьи.

К удивлению Элы, не Квим, а Олхейдо разрыдался. Его слезные железы не действовали, конечно, их удалили вместе с глазами. У него не было слез, согревающих и облегчающих страдание. Он содрогался от рыданий, потом начал медленно сползать по стене, пока не оказался на полу. Опустив голову на колени, он всхлипывал и всхлипывал. Эла догадалась, почему. Потому что она сказала, что его любовь к Говорящему не была предательством, он не совершал великого греха. И он поверил ей, ее словам, так как в душе знал, что это правда.

Она отодвинулась от Олхейдо и увидела мать, стоящую в дверном проеме.

Эла почувствовала слабость, охватившую ее изнутри, от мысли, что мать могла слышать ее слова.

Но мать не казалась рассерженной. Только немного печальной и очень усталой. Она, не отрываясь, смотрела на Олхейдо.

Квим едва владел собственным голосом:

– Ты слышала, что говорила Эла? – спросил он.

– Да, – ответила мать, не отрывая глаз от Олхейдо. – И я думаю, она права.

Эла не была так взволнована и озадачена, как Квим.

– Идите к себе, дети, – спокойно попросила мать. – Я хочу поговорить с Олхейдо.

Эла кивнула Грего и Кворе, которые сползли со стульев и пугливо сгрудились недалеко от Элы, смотря широко открытыми, ничего не понимающими глазами. Конечно, даже отцу никогда не удавалось заставить Олхейдо плакать. Она вывела их из кухни и повела в спальню. Она слышала, как Квим прошел в свою комнату, запер дверь и упал на кровать. А в кухне рыдания Олхейдо постепенно стихали, наконец совсем смолкли, так как мать в первый раз после потери глаз взяла его за руки, обняла и крепко прижала к себе.

Качая и баюкая его, она молча плакала, и слезы горячими каплями стекали ему на волосы.

***

Майро не мог понять, что из себя представляет Говорящий. Когда-то он считал, что Говорящий что-то вроде священника – или такой, каким должен быть священник. Спокойным, рассудительным, отвлеченным от мира, осторожно говорящим с людьми, тщательно взвешивающим свои поступки. Майро ожидал, что он будет мудрее.

Он не предполагал, что он столь поучителен, столь опасен. Да, он был умен, это правда, он видел прошлое, говорил о возмутительных вещах так, как они того заслуживали, совершал противозаконные поступки, и при всем оказывался абсолютно прав. Казалось, что он настолько изучил человеческий разум, что может прямо с лица видеть глубину желаний и чувств, всю правду, как бы глубоко спрятана она ни была. Такое ощущение, что он видел все насквозь.

Сколько раз Майро вместе с Аундой наблюдал, как Лайбо справляется со свиноподобными. Но тогда они понимали, что он делал, они знали его технику, его цели. Говорящий придерживался линии поведения, абсолютно чужеродной Майро. Даже несмотря на человеческий облик, Майро сомневался фрамлинг ли он – он так же ставил в тупик, как и свиноподобные. Он был больше ременом, как они, совсем чужим, но не животным.

Что успел заметить Говорящий? Что он увидел? Поклон, с каким подошел к нему Эрроу? Глиняный горшок, где вытягивались корни мендоры? Какие виды Подозрительной Деятельности он распознал, сколько из них принял за их собственное достижение?

Свиноподобные развернули «Королеву Пчел и Гегемона».

– Ты, – сказал Эрроу. – Ты написал это?

– Да, – ответил Говорящий.

Майро посмотрел на Аунду. В ее глазах плясали злые огоньки торжества.

Еще бы, Говорящий был лжецом.

Хьюман перебил.

– Двое других, Майро и Аунда, они думают, что ты лжешь.

Майро сразу посмотрел на Говорящего, но он не смотрел на них.

– Конечно, они так думают, – сказал он. – Им не приходит в голову, что Рутер мог сказать правду.

Спокойствие слов Говорящего привели Майро в замешательство. Могло ли это быть правдой? Конечно, люди, путешествующие между звездами, теряют года, даже столетия, перелетая от одной системы к другой. Иногда проходит полтысячелетия. Сколько же вояжей должен совершить человек, чтобы прожить три тысячи лет. Но слишком уж невероятное совпадение, что подлинный Говорящий от имени Мертвых прибыл именно сюда. Кроме всего, этот подлинный Говорящий оказался еще и настоящим автором «Королевы Пчел и Гегемона», и вновь столкнулся с чуждой цивилизацией со времен баггеров. Я не могу поверить в это, сказал себе Майро, но допустил возможность, что это может оказаться правдой.

– Почему они такие глупые? – спросил Хьюман. – Они не узнают правду, когда слышат ее?

– Они не глупые, – сказал Говорящий. – Они как все люди: мы подвергаем сомнению все наши верования, за исключением тех, в которые мы действительно верим и даже не допускаем сомнений. Они не подвергают сомнениям мысль, что настоящий Говорящий от имени Мертвых умер три тысячи лет назад, хотя они знают, что межзвездные перелеты продляют жизнь.

– Но мы говорим им.

– Нет – вы говорили им, что королева пчел сказала Рутеру, что я написал эту книгу.

– Но уже это должно было сказать, что это правда, – сказал Хьюман. Рутер мудрый, он – отец, он никогда не допускает ошибок.

Майро сдержал улыбку, хотя очень хотел рассмеяться. Эндер думал, что он умный, но теперь он сам оказался там, где оканчивались все важные вопросы. Круг замкнулся на упрямом настаивании свиноподобных, что тотемные деревья говорят с ними.

– Ах, еще столько всего, что мы не понимаем, и столько, что вы не понимаете. Нам следует больше учиться друг у друга.

Хьюман сел рядом с Эрроу, разделяя с ним почетное место. Эрроу не проявил недовольства.

– Говорящий от имени Мертвых, принесешь ли ты нам королеву пчел? – спросил Хьюман.

– Я еще не решил, – сказал он.

Майро снова посмотрел на Аунду. Он что, душевнобольной, намекая, что доставит и даст им то, чего не существует?

Затем он вспомнил слова Говорящего о том, что мы сомневаемся во всем, во что не верим. Майро принимал за аксиому известный всем факт, что все баггеры погибли. Но если королева пчел выжила? Может быть именно так Говорящий от имени Мертвых написал свою книгу, он узнал все от живого баггера? Это было почти невообразимым, крайностью, но это не было невозможным. Майро не мог утверждать с полной уверенностью, что баггеры были убиты до последнего. Он только знал, во что верил каждый, и за три тысячи лет не нашлось никого, кто бы смог опровергнуть это.

Но даже если это было правдой, откуда Хьюман узнал об этом? Проще всего было объяснить, что свиноподобные вплели могущественную историю о Королеве Пчел и Гегемоне в свою религию, поэтому не хотят принять очевидность существования многих Говорящих от имени Мертвых, которые не являются авторами Королевы Пчел, а также то, что все баггеры мертвы и королева пчел не может прийти. Это было самым простым объяснением, которое легче всего принять. Другое объяснение требовало признать возможность того, что тотемное дерево Рутера каким-то образом говорит со свиноподобными.

– Как сделать, чтобы ты решил? – сказал Хьюман. – Мы делаем подарки женам, завоевывая их уважение, но ты мудрее всех людей, у нас нет ничего, в чем бы ты нуждался.

– У вас много вещей, которые мне нужны, – сказал Говорящий.

– Что? Разве ты не имеешь горшков, лучше этих? Настоящие стрелы?

Плащ, что на мне, он сделан из шерсти кабры – но твоя одежда лучше.

– Я имел в виду не такие вещи, – сказал Говорящий, – мне нужны правдивые истории.

Хьюман склонился ниже и застыл от возбуждения и восхищения в ожидании.

– О Говорящий! – начал он. Его голос был полон важности. – Ты хочешь добавить нашу историю к «Королеве Пчел и Гегемону»?

– Я не знаю вашей истории, – сказал Говорящий.

– Спрашивай! Спрашивай обо всем!

– Как я могу написать историю? Я рассказываю только истории о мертвых.

– Мы мертвы! – закричал Хьюман. Майро никогда не видел его таким требовательным и возбужденным. – Нас убивают каждый день. Люди заполнили все миры, космические корабли врываются в ночной мрак, летя от звезды к звезде, заполняя все свободное пространство. А мы здесь, в нашем крошечном мирке, смотрим на небо, кишащее людьми. Люди отгородились от нас глупой оградой, но это ничто. Космос – вот наша ограда! – Хьюман подпрыгнул вверх – очень высоко для его ног. – Смотри, как ограда отбросила меня назад к земле!

Он подбежал к ближайшему дереву и забрался на него, намного выше, чем Майро видел раньше; он сверкнул на краю ветки и прыгнул в воздух. На одно мгновение, в кульминации прыжка, он застыл в агонии, затем гравитация потянула его назад к земле.

Майро услышал глухой треск удара упавшего тела. Говорящий тотчас бросился к Хьюману, Майро кинулся за ним. Хьюман не дышал.

– Он умер? – спросила Аунда сзади.

– Нет! – закричала свинка на языке мужей. – Ты не можешь умереть!

Нет, нет, нет! – Майро оглянулся, к его удивлению это был Лиф-итер. – Ты не можешь умереть!

Хьюман протянул немощную руку и дотронулся до лица Говорящего. Он глубоко вздохнул, широко разевая рот. Затем заговорил:

– Видишь, Говорящий? Я мог умереть, пытаясь перелезть изгородь, отгораживающую нас от звезд.

Все годы, что Майро общался со свиноподобными, все годы до этого, они никогда не говорили о путешествиях к звездам, никогда даже не спрашивали об этом. Теперь Майро понял, что все их вопросы имели отношение к секрету космических полетов. Зенобиологи не подозревали и не задумывались над этим, поскольку знали – знали и не подвергали сомнениям – что свиноподобные настолько далеки от современного развития научно-технического прогресса, что понадобятся тысячелетия, прежде чем они смогут построить космический корабль. Но их странное желание узнать о металлах, моторах, полетах над землей, все было попытками узнать секрет космических полетов.

Хьюман медленно встал на ноги, держась за руку Говорящего. Майро понял, что за все годы знакомства со свиноподобными ни одна свинья не взяла его за руку. Он почувствовал обиду и острый приступ зависти.

Теперь Хьюман полностью оправился от удара, и другие свиноподобные плотнее собрались вокруг Говорящего. Они не толкались, но каждый хотел встать поближе.

– Рутер говорит, что королева пчел знает, как строить космические корабли, – сказал Эрроу.

– Рутер говорит, королева пчел научит нас всему, – сказал Капс. Металлам, огню ракет, домам из черной воды, всему.

Говорящий поднял руку, защищаясь от их болтовни.

– Если бы вас томила жажда, и вы увидели, что у меня есть вода, вы попросили бы у меня попить. Но что, если я знаю, что эта вода отравлена?

– В кораблях, летающих в космосе, нет яда, – сказал Хьюман.

– Существует несколько способов космических полетов, – сказал Говорящий. – Одни лучше, другие хуже. Я дам вам все, что смогу, все знания, которые не разрушат вас.

– Королева пчел обещает! – сказал Хьюман.

– Я тоже.

Хьюман зашел вперед, схватил Говорящего за волосы и за уши и повернул его лицом к лицу. Майро еще не видел подобного акта насилия, это было то, чего он боялся, решения убить…

– Если мы ремены, – закричал он прямо в лицо Говорящему, – тогда нам решать, а не вам! А если мы ваэлзы, то ты можешь убить нас прямо сейчас, так же как ты убил всех сестер королевы пчел!

Майро остолбенел. То, что они решили, что Говорящий написал книгу, это одно. Но каким образом они пришли к невероятному выводу, что он причастен к вине за Ксеноцид? Кто же он, по их мнению – чудовищный Эндер?

Он видел отчаяние Говорящего, слезы текли по его щекам, его глаза были закрыты, как будто Хьюман изрек страшную правду. Хьюман повернулся к Майро.

– Что это за вода? – прошептал он, показывая на слезы Говорящего.

– Так люди проявляют боль или горе, или отчаяние, – ответил Майро.

Мандачува внезапно вскрикнул; отвратительный животный крик, которого Майро никогда не слышал раньше.

– Так мы показываем нашу боль, – прошептал Хьюман.

– А-а, а-а! – вопил Мандачува. – Я видел эту воду раньше! В глазах Пайпо и Лайбо я видел эту воду!

Один за одним, а под конец все вместе, они присоединились к этому ужасному воплю. Майро был напуган, трепетал и восхищался одновременно. Он не понимал, что означал этот крик, но свиноподобные проявляли эмоции, которые скрывали от зенадоров сорок семь лет.

– Они горюют о папе? – прошептала Аунда. Ее глаза тоже блестели от восхищения, а волосы вздыбились от страха.

Майро сказал в то мгновение, как догадка осенила его:

– До сегодняшнего момента они не знали, что Пайпо и Лайбо, умирая, плакали.

Майро не знал, о чем думала Аунда, он только видел, что она отвернулась, сделала несколько неуверенных шагов, упала на колени и горько зарыдала.

Шаг за шагом появление Говорящего от имени Мертвых расшевелило все, заставило всех двигаться.

Майро присел на коленях рядом с Говорящим, его голова была низко опущена, подбородок уперся в колени.

– Говорящий, – сказал Майро, – как это возможно, что вы первый Говорящий и в то же время Эндер?

– Она рассказала им больше, чем я мог ожидать, – прошептал он.

– Но Говорящий от имени Мертвых, написавший эту книгу, был умнее и мудрее всех живших в эпоху полетов к звездам. А Эндер был Убийцей, он уничтожил целый народ, красивейшую расу ременов, которая могла нас многому научить.

– Оба они были людьми, – прошептал Говорящий.

Хьюман подошел к ним ближе и процитировал фразу из Гегемона: «В каждом сердце есть болезнь и лекарство. Смерть и избавление – в каждой руке.»

– Хьюман, – обратился Говорящий, – скажи своим людям, чтобы не горевали по тому, что совершили в неведении.

– Это ужасная вещь, – сказал Хьюман. – Это наша великая скорбь, великая вина.

– Скажи людям, пусть успокоятся и слушают меня.

Хьюман прокричал несколько слов, но не на языке Мужей, а на языке Жен, на языке власти. Они замолчали и сели слушать, что им скажет Говорящий.

– Я сделаю все, что в моих силах, – начал Говорящий, – но сначала я должен узнать вас, иначе как мне рассказать о вас? Я должен узнать, иначе как мне выяснить – отравлена вода или нет? Но трудность проблемы все равно останется. Человеческая раса вольна любить баггеров, потому что они знают, те мертвы. Вы до сих пор живы, и, значит, они до сих пор боятся.

Хьюман встал и указал на свое тело, как будто на больную немощную вещь.

– Нас.

– Они опасаются того, чего боитесь вы, когда смотрите на небо и видите звезды, полные людей. Они боятся, что однажды прилетят к новому миру и обнаружат, что вы добрались туда первыми.

– Но мы не хотим быть первыми, – сказал Хьюман. – Мы хотим быть вместе с вами.

– Тогда дайте мне время, – сказал Говорящий, – объясните мне, кто вы такие, тогда я смогу объяснить всем.

– Все, – сказал Хьюман. Он оглянулся на остальных. – Мы объясним тебе все.

Лиф-итер встал. Он заговорил на языке Мужей, но Майро понял его.

– Некоторым вещам ты не имеешь право учить, ты не можешь.

Хьюман резко ответил ему на Старке.

– Но ведь Пайпо, Лайбо, Аунда и Майро тоже не имели права учить нас.

Но тем не менее они нас учили.

– Их глупость не должна становиться нашей глупостью. – Лиф-итер снова говорил на языке Мужей.

– Их мудрость так же не приложима к нам? – спросил Хьюман.

Затем Лиф-итер сказал что-то но языке Деревьев, чего Майро не понял.

Хьюман не ответил и Лиф-итер ушел.

После его ухода вернулась Аунда с красными от слез глазами.

Хьюман обернулся к Говорящему.

– Что ты хочешь знать? – спросил он, – мы расскажем тебе и покажем все, что ты захочешь.

Говорящий оглянулся на Майро и Аунду.

– Что я должен спросить у них? Я знаю так мало, что не знаю с чего начать.

Майро взглянул на Аунду.

– У вас нет каменных и металлических орудий, – сказала она. – Но ваш дом построен из дерева, так же как стрелы и луки.

Хьюман застыл, ожидая. Молчание затянулось.

– Но где здесь вопрос? – наконец сказал он.

Как он не понял взаимосвязь, думал Майро.

– Мы, люди, – сказал Говорящий, – используем орудия из камня или металла для того, чтобы рубить деревья, когда мы хотим превратить их в дома, стрелы или дубинки, какие некоторые из вас носят.

Прошло мгновение, прежде чем смысл слов Говорящего проник в них.

Затем, внезапно все свиноподобные вскочили на ноги. Они начали бессмысленно бегать вокруг, натыкаясь друг на друга, на деревья, забегая и выбегая из бревенчатого дома. Многие из них носились молча, но некоторые вопили и истошно орали, аналогично предыдущему воплю. Это было жуткое помешательство свиноподобных. Казалось они полностью утратили контроля над своими телами и не ведали, что вытворяли. Все эти годы свято соблюдалась политика ограниченного контакта и эмоциональной сдержанности в отношении свиноподобных, теперь Говорящий взорвал эту политику, и в результате все сошли с ума.

Наконец из этого хаоса возник Хьюман и бросился к ногам Говорящего.

– Говорящий! – громко закричал он, – обещай мне никогда не рубить моего папу Рутера своими каменными и металлическими орудиями! Если ты хочешь убить кого-нибудь, у нас есть древние братья, готовые пожертвовать собой, или я с удовольствием умру, но не убивай, не позволяй им убить моего папу!

– И моего папу! – кричали другие. – И моего!

– Мы бы не посадили Рутера так близко к ограде, – сказал Мандачува, если бы знали, что вы – ваэлзы.

Говорящий поднял руку.

– Разве хоть одно дерево срублено в Луситании? Нет. Закон запрещает это. Вам нечего опасаться нас.

На поляне не воцарилось молчание. Наконец Хьюман поднялся с земли.

– Ты заставил нас еще больше бояться людей, – сказал он Говорящему, лучше бы ты никогда не приходил сюда, в наш лес.

Голос Аунды перекрыл его.

– Это вы говорите после того, как убили моего отца.

Хьюман посмотрел на нее в изумлении, не в силах ответить. Майро положил руки на плечи Аунды. И Говорящий от имени Мертвых заговорил в полном молчании.

– Ты обещал мне ответить на любые мои вопросы. Я снова спрашиваю тебя: Как вы построили дом из бревен, как получили лук и стрелы, эти дубинки. Мы вам сказали о том способе, который знаем мы; расскажи о другом способе, как это делаете вы.

– Братья дают нам, – сказал Хьюман. – Я говорил вам. Мы рассказываем древнему брату о наших нуждах, показываем ему форму или образец, и он дает нам.

– Можно увидеть, как это происходит? – спросил Эндер.

Хьюман оглядел свиноподобных.

– Ты хочешь попросить брата дать нам что-нибудь, чтобы увидеть как все происходит? Мы не нуждаемся в новом доме и не будем еще долгие годы, у нас достаточно стрел…

– Покажи ему!

Майро оглянулся и другие тоже, они увидели Лиф-итера, появившегося из леса. Он целенаправленно направлялся к центру поляны; он ни на кого не смотрел и разговаривал как вестник, как городской глашатай, которому безразлично слушают его или нет. Он говорил на языке Жен, поэтому Майро понимал лишь малые куски.

– Что он говорит? – прошептал Говорящий.

Майро до сих пор стоял возле него на коленях и переводил как мог.

– Он ходил к женам, по-видимому, и они сказали сделать все, что ты попросишь. Но это не так просто, он говорил им, что – я не знаю этих слов – что-то о том, что они все умрут. Во всяком случае, что-то о смерти братьев. Посмотрите на них – они не боятся, ни один из них.

– Я не знаю, на что похож их страх, – сказал Говорящий. – Я вообще не знаю этих людей.

– Я тоже, – сказал Майро. – И все благодаря вам – за полчаса вы вызвали волнений больше, чем за все предыдущие годы.

– Я родился с таким подарком судьбы, – сказал Эндер. – Предлагаю вам сделку. Я никому не говорю о вашей Подозрительной Деятельности. А вы никому не говорите, кто я есть на самом деле.

– Все слишком легко и просто, – сказал Майро. – Я не верю этому.

Речь Лиф-итера окончилась. Он стремительно бросился к дому и скрылся внутри.

– Мы попросим древнего брата о подарке, – сказал Хьюман. – Так сказали жены.

Так они простояли, застыв от изумления, Майро обнявшись с Аундой, рядом с ними Говорящий. Они остолбенели и молча взирали на те чудеса, которые творили свиноподобные, во много превзойдя Густо и Гайду Ос Венерадос.

Свиноподобные встали кругом около старого толстого дерева. Затем один за одним начали взбираться на него, ударяя по стволу палками. Вскоре они все оказались на дереве и начали распевать и произносить странные сочетания звуков.

– Язык деревьев, – прошептала Аунда.

Через несколько мгновений дерево накренилось. Сразу же половина свиноподобных спрыгнула на землю и начала колотить по стволу палками так чтобы дерево упало на открытое пространство поляны. Оставшиеся на дереве свиноподобные исступленно застучали по дереву, их пение стало оглушающим.

Одна за другой стали отваливаться могучие ветви дерева. Свиноподобные бросились подбирать их и оттаскивать подальше от места ожидаемого падения дерева. Хьюман принес одну ветку Говорящему, тот бережно взял ее и показал Майро с Аундой. Там, где ветвь крепилась к стволу, поверхность стала абсолютно гладкой и ровной. Она не была плоской – поверхность шла под едва различимым косым углом. На ней совсем не было шероховатостей, сквозь нее не сочился сок, не было ничего, чтобы подразумевало ее насильное отделение от дерева Майро потрогал ее пальцем, она была, подобно мрамору, гладкой и холодной.

Наконец, дерево превратилось в прямой столб, голый и величественный; бледные места, где ранее росли ветви, блестели под вечерним солнцем. Пение достигло кульминации и резко оборвалось. Дерево еще более накренилось и стало медленно и грациозно падать на землю. Земля содрогнулась от грохота и силы падающего ствола, затем воцарилась мертвая тишина.

Хьюман подошел к лежащему дереву и начал поглаживать его, нежно напевая. Кора постепенно трескалась и отслаивалась от его прикосновений; трещина пошла в обе стороны, пока не достигла концов ствола. Свиноподобные подбежали к дереву и ухватились за край по всей длине трещины. Они бережно потянули на себя и сняли кору двумя большими частями. Затем так же бережно отнесли части коры в сторону.

– Вы видели, чтобы они использовали кору? – спросил Говорящий Майро.

Майро отрицательно покачал головой, он был настолько ошеломлен, что совсем не мог говорить.

К дереву подошел Эрроу, напевая нежную песню. Он начертал пальцами контуры лука на стволе дерева. Майро видел как отчетливо проявились линии контура, как собралась в складки голая поверхность ствола, расщепилась и с грохотом выстрелила. Гладкой, словно отполированный лук лежал в образовавшемся желобе ствола.

По-одному стали подходить другие свинки, они рисовали свои формы на стволе и пели. Затем отходили с дубинками, луками, стрелами, хорошо заточенными ножами и сотнями тонких длинных прутьев для плетения. Наконец, когда половина ствола была уже использована, они начали петь вместе.

Дерево разлетелось и превратилось в полдюжины длинных бревен. Дерево отдало себя без остатка.

Хьюман подошел к ближайшему бревну и встал перед ним на колени, его руки стали нежно поглаживать его. Он запрокинул голову назад и начал петь, мелодия без слов была самой печальной, которую довелось слышать Майро.

Песня длилась и длилась, ведомая лишь голосом Хьюмана; только сейчас Майро заметил, что другие свиноподобные в ожидании смотрят на него.

Наконец, Мандачува подошел к нему и мягко сказал.

– Пожалуйста, – сказал он, – будет справедливо, если ты споешь нашему брату.

– Но я не знаю как, – сказал Майро в полной растерянности и испуге.

– Он отдал свою жизнь, – сказал Мандачува, – ответив на ваш вопрос.

Ответив на МОЙ вопрос и подняв еще тысячу вопросов, думал про себя Майро. Но он подошел, встал на колени рядом с Хьюманом, обхватил пальцами холодное гладкое бревно, закинул назад голову и попытался запеть. Сначала слабый и робкий, голос не ухватил мелодию, но затем он осознал суть песни-плача, почувствовал смерть под своими пальцами, голос окреп и слился с голосами Хьюмана, который скорбел о смерти дерева и благодарил его за подарки, он обещал использовать его смерть во благо рода, во благо братьев и жен, детей, клялся, что его добро не умрет, а будет жить, служа другим.

Таким был смысл песни, в этом был смысл смерти дерева, и этот смысл проник в сердце Майро, он породил слова, слова молитвы, которые он шептал над телом Лайбо пять лет назад.

Глава 15

Речь Говорящего

Хьюман: Почему другие люди никогда не приходят к нам?

Майро: Только нам двоим позволено проходить через калитку.

Хьюман: А почему они не перелезут через изгородь?

Майро: Ты когда-нибудь прикасался к изгороди?

(Хьюман не ответил). Прикосновение к изгороди вызывает боль. Если ты попробуешь взобраться на нее, все твое тело охватит невыносимая боль.

Хьюман: Это же глупо. Разве недостаточно травы с обеих сторон изгороди?

Аунда Кванхетта Фигейро Макамби, запись диалога, 103:0:1970:1:1:5.

***

Солнце уже клонилось к горизонту, когда мэр Боскуинха поднялась по ступеням личной резиденции епископа в Соборе. Дон и донна Кристианы были уже там и выглядели весьма удрученно. Епископ Перегрино, наоборот, пребывал в полном довольстве собой, Ему всегда нравилось и льстило, когда лидеры правления и религии собирались под его крышей. Для него не имело значения, что именно Боскуинха была организатором этого посещения и настояла, чтобы оно прошло у епископа. Перегрино наслаждался чувством причастности к сильным мира сего, чувством хозяина колонии. Хотя уже к концу совещания всем стало ясно, что подлинные хозяева колонии отнюдь не они.

Боскуинха поприветствовала всех. Однако не села в предложенное кресло. Вместо этого она подошла к терминалу епископа, включила его и вызвала свою программу. В пространстве перед терминалом появилось несколько уровней, состоящих из мельчайших кубиков. Верховный уровень имел лишь несколько кубов, другие уровни состояли из различных множеств кубов.

Более половины уровней, включая верховный, были окрашены в красный цвет, остальные в голубой.

– Очень мило, – сказал епископ Перегрино.

Боскуинха посмотрела на дона Кристиана.

– Вы узнали модель?

Он отрицательно покачал головой.

– Но я догадываюсь о чем пойдет речь.

Донна Криста откинулась на спинку стула.

– Существует или где-нибудь безопасное место, где бы мы могли спрятать вещи, которые хотим сохранить?

Выражение отрешенного удовольствия исчезло с лица епископа.

– Я понятия не имею, о чем речь.

Боскуинха повернулась к нему.

– Я была очень молодой, когда получила назначение возглавить новую колонию Луситания. Мне было оказано большое уважение. Само назначение было очень почетным. Я начала изучать основы управления сообществами и социальные системы с раннего детства. Мне удалось преуспеть за время короткой карьеры в Опорто. Тот факт, что комитет постоянно наблюдает за нами, сделал меня подозрительной, обманчивой и шовинистически настроенной.

– Мы не перестаем восхищаться вашими достоинствами, – сказал епископ Перегрино.

Боскуинха улыбнулась.

– Мой шовинизм означает, что как только Луситания стала моей вотчиной, я стала более лояльной к интересам Луситании, чем к интересам Ста Миров и Конгрессе Звездных Путей. Мой обман заставлял меня постоянно притворяться, что моим сердцем движут интересы Конгресса. А моя подозрительность говорит, что Конгресс не расположен дать Луситании что-нибудь хоть отдаленно напоминающее независимость и равноправие среди Ста Миров.

– Конечно же нет, – сказал епископ Перегрино, – мы – колония.

– Мы – не колония, – продолжила Боскуинха. – Мы – эксперимент. Я тщательно изучила наши устав и лицензию, а так же все законодательные акты Конгресса, касающиеся нас, и обнаружила, что законы обычного удаления не распространяются и не применимы к нам. Я обнаружила, что комитет оставляет за собой право неограниченного доступа к всем файлам памяти любого гражданина Луситании.

Епископ начал сердиться.

– Вы полагаете, что комитет посмеет вторгнуться в секретные файлы Церкви?

– Ах, – сказала Боскуинха, – это юношеский шовинизм.

– Церковь наделена определенными полномочиями, с которыми должен считаться Конгресс.

Пожалуйста, не злитесь на меня.

– Вы не предупреждали меня.

– Если бы я предупредила, вы бы послали протест, это насторожило бы их, и мне бы не удалось провернуть то, что я задумала.

– Что именно?

– Эта программа. Она отражает все поступившие по ансиблу запросы к любому файлу колонии Луситания.

Дон Кристиан цокнул.

– Вы не предполагали такого поворота.

– Я знаю. Я предупреждала, что у меня слишком много скрытых недостатков. Но моя программа не обнаружила никаких глобальных вторжений да, за исключением нескольких файлов, связанных с убийством наших зенологов, – но ничего существенного. За исключением четырех последних дней.

– Когда прибыл Говорящий от Имени Мертвых, – вставил Перегрино.

Боскуинха была удивлена, что епископ связывает роковую дату с появлением Говорящего.

– Три дня назад, – сказала Боскуинха, – глобальное сканирование информации был начато по ансиблу. Оно шло по определенной, очень интересной схеме. – Она повернулась к терминалу и сменила изображение.

Теперь оно увеличенно отображало доступ только к верховным уровням. – Оно охватило все файлы зенологов и зенобиологов Милагра. Сканирование игнорировало любую защиту, как будто ее не существовало. Вся информация о их наработках и даже собственной жизни оказалась подверженной прочтению и перекачиванию в другой источник. И я уверена, епископ Перегрино, впрочем я всегда была в этом уверена, что тоже самое они сделали бы с Говорящим.

– У него определенно нет полномочий Конгресса Звездных Путей, сказал Епископ.

Дон Кристиан многозначительно кивнул.

– Сан Анджело как-то писал – в своих тайных дневниках, которые не читал никто, кроме членов ордена «Дети Разума Христа» – …

Епископ елейно улыбнулся.

– Так, Дети Разума Христа скрывают секретные архивы Сан Анджело!

– Никаких секретов, – вмешалась донна Криста. – Просто это довольно скучные вещи. Каждый мог прочитать обо всем в журналах, но похоже только нам было интересно читать.

– Он писал о том, – продолжил дон Кристиан, – что Говорящий Эндрю старше, чем нам кажется. Старше Конгресса Звездных Путей, и по-своему, пожалуй, даже могущественнее Конгресса.

Епископ Перегрино презрительно фыркнул.

– Он – мальчишка. Не старше сорока лет.

– Ваши глупые пререкания тратят время, – резко оборвала их Боскуинха, – я созвала это собрание в виду крайней срочности. Если бы не ваша любезность, я давно бы могла сделать что-нибудь полезное для правительства Луситании.

Все мгновенно замолчали.

Боскуинха вернула терминал к первоначальному изображению.

– Сегодня утром программа снова заставила меня насторожиться. Другое вторжение по ансиблу, только теперь оно не было избирательным, как три дня назад. Сейчас они считывают абсолютно все в режиме обычной скорости доступа к информации. Это означает, что все наши файлы копируются в единое хранилище информации межзвездных компьютеров. Затем директории переписываются таким образом, чтобы в какой-то момент по определенной команде ансибла уничтожить каждый файл в памяти наших компьютеров.

Боскуинха заметила, что епископ Перегрино удивлен, а Дети Разума Христа нет.

– Почему? – недоумевал епископ Перегрино. – Разрушение всей информации – так поступают с нацией или миром, которые восстали, подняли мятеж, тогда предполагается разрушить все файлы.

– Я вижу, – обратилась Боскуинха к Детям Разума, – что вы тоже довольно подозрительны и шовинистически настроены.

– Опасаюсь, что гораздо больше, чем вы, – сказал дон Кристиан, – но мы тоже обнаружили вторжение. Мы, конечно, скопировали все наши записи – в глубокой тайне – в монастырские архивы Ордена Детей других миров. Они попытаются восстановить наши файлы после разархивирования. Однако, если мы будем объявлены мятежной колонией, это им вряд ли позволят. Поэтому мы сделали печатные копии наиболее важной и жизненно необходимой информации.

Мы не надеялись распечатать все, но мы создали распечатки, позволяющие заново восстановить накопленное. Таким образом, есть надежда, что наша работа не будет полностью уничтожена.

– Вы знали об этом? – с негодованием сказал епископ, – и не предупредили меня?

– Простите меня, епископ Перегрино, но нам и в голову не пришло, что вы сами не обнаружили попытку вторгнуться в информацию.

– Вы бы все равно не поверили, что мы решимся распечатать часть информации, чтобы спасти ее.

– Достаточно! – крикнула Боскуинха. – Печать не сможет спасти более десяти процентов наработанного – на Луситании недостаточно принтеров, чтобы обеспечить и эту малость. Мы не сможем даже организовать распечатку, не сможем воспользоваться обычными сервисными службами. Я думаю мы имеем в запасе не более часа, прежде чем они скопируют всю информацию и сотрут память наших компьютеров. Но даже если бы мы начали прямо с утра, когда началось копирование, нам не удалось бы распечатать больше одной сотой процента всей накопленной информации. Мы совершенно беззащитны и уязвимы.

– Значит, мы бессильны, – сказал епископ.

– Нет. Но мне хотелось обрисовать всю экстремальность ситуации, чтобы доказать, что у нас нет альтернатив, нет иного выбора. Хотя он придется вам явно не по вкусу.

– О, не сомневаюсь, – сказал Епископ Перегрино.

– Час назад, пытаясь найти решение, я искала другие классы файлов, которые бы меньше пострадали от сканирования. Я обнаружила, что существует человек, чьи файлы совсем не затронуты. Сначала я подумала, что все из-за того, что он фрамлинг, но причина оказалась намного глубже. Говорящий от имени Мертвых не хранит свои файлы в памяти Луситании.

– Нет? Это невозможно! – воскликнула донна Криста.

– Все его файлы поддерживаются ансиблом. Они существуют в межмировом пространстве. Все его записи, финансы, все. Каждое послание, обращенное к нему. Вы понимаете?

– И он до сих пор имеет доступ к ним… – сказал дон Кристиан.

– Он невидим для Конгресса Межзвездных Путей. Если они установят эмбарго на все данные, входящие и выходящие из Луситании, его файлы все равно окажутся доступны ему, потому что компьютеры не воспринимают его информацию как данные. Для них его данные такой же родной источник, как и их хранилища, они не чужеродны им, так как не расположены в памяти Луситании.

– Вы хотите предложить, – сказал епископ Перегрино, – чтобы мы преобразовали наиболее важную и секретную информацию в качестве сообщений ему, этому неверующему чудовищу?

– Я хочу сказать, что уже сделано это. Преобразование наиболее жизненно необходимых правительственных файлов уже завершено. Я произвела преобразование с высшим приоритетом на сверхскорости, поэтому оно прошло быстрее, чем копирование Конгресса. Я предлагаю вам воспользоваться своим правом высшего приоритета и временного подавления фоновых задач. Если вы не хотите, прекрасно – я использую свое право для перекодирования остальной порции правительственных файлов.

– Но он может ознакомиться с нашими файлами, – сказал епископ.

– Да, естественно.

Дон Кристиан покачал головой.

– Он не будет делать этого, если его попросить.

– Вы наивны, как дитя, – продолжил епископ. – Его даже вряд ли можно заставить вернуть нам данные обратно.

Боскуинха кивнула.

– Да, это правда. Он будет владеть всей нашей самой важной информацией, он может вернуть ее или нет, как пожелает. Но я верю, как и дон Кристиан, что он хороший человек и поможет нам в трудное время.

Донна Криста встала.

– Извините меня, мне хотелось бы начать экспериментальное преобразование прямо сейчас.

Боскуинха повернулась к терминалу и установила наивысший приоритет мэра.

– Теперь выберите классы файлов, которые вы хотите послать Говорящему Эндрю в качестве сообщений. Я думаю вы уже обозначили их, когда печатали информацию.

– Сколько у нас времени? – спросил дон Кристиан, в то время как донна Криста лихорадочно помечала и преобразовывала информацию.

– Наше доступное время отражается здесь, наверху, на счетчике. Боскуинха показала пальцем на маленькое цифровое табло в верхнем углу изображения.

– Не переводи то, что мы уже распечатали, – сказал дон Кристиан. – Мы всегда сможем восстановить это. Хотя этого действительно мало.

Боскуинха повернулась к Епископу.

– Я знала, что вам будет трудно решиться.

Епископ иронически усмехнулся.

– Трудно.

– Я надеюсь, вы все тщательно взвесите, прежде чем отвергать это предложение…

– Отвергать! – воскликнул епископ, – вы считаете меня глупцом. Я могу ненавидеть псевдорелигию Говорящих, но сейчас Бог посылает нам единственный шанс спасти жизненно важные записи Церкви, и я превращусь в слугу Дьявола, если не воспользуюсь им. Наши файлы еще не отобраны, но это займет несколько минут. Я думаю Дети Разума оставят нам достаточно времени, чтобы провести преобразования.

– Как вы думаете, сколько времени вам понадобится? – спросил дон Кристиан.

– Немного. Десять минут от силы.

Боскуинха была удивлена и в тоже время благодарна. Она опасалась, что епископ будет настаивать на скорейшем преобразование в первую очередь его информации, воспользовавшись своим верховным положением по церковной иерархии.

– Благодарю вас, – произнес дон Кристиан, целуя протянутую руку епископа.

Епископ холодно посмотрел на Боскуинху.

– Не стоит удивляться. Дети Разума работают и используют знания, накопленные межмировым опытом. Они больше зависят от межмировых компьютеров. Материнская Церковь проповедует творения Духа, поэтому мы используем память компьютеров только для служебных, административных целей. А что касается Библии – в этом мы не отстали от люда и скопили в хранилище Собора достаточно печатной литературы. Конгресс Звездных Путей никогда не сможет добраться до нашего собрания Учения Господа. – Он улыбнулся. Ехидно, естественно. В ответ Боскуинха послала самую радушную улыбку.

– Маленькая загвоздка, – сказал дон Кристиан. – После того, как мы восстановим информацию обратно из файлов Говорящего, что помешает Конгрессу повторить свою акцию снова? А потом еще и еще раз?

– Это трудный вопрос, – сказала Боскуинха. – Все зависит от того, какие цели преследует Конгресс. Может, они вообще не намерены разрушать нашу информацию. Может, они заново восстановят ее, продемонстрировав нам свою силу. Я не имею понятия, чем вызвано подобное наказание, поэтому не могу предположить, как далеко зайдет их акция. Если они оставят нам возможность действовать в рамках закона, тогда мы не будем ничего предпринимать и подождем отмены наказания.

– Но если существует веская причина и они решили покарать нас, как повстанцев?

– Хорошо, если произойдет худшее, мы скопируем все в локальную память, а затем отключим ансибл.

– Господь поможет нам, – произнесла донна Криста, – мы будем в полной изоляции.

На лице епископа Перегрино появилась досада.

– Что за абсурд, Сестра Дитестай о Пекадо. Или вы думаете – Христос зависит от ансибла? Или у Конгресса достаточно сил, чтобы заставить замолчать Святых?

Донна Криста покраснела и вернулась к свой работе. Секретарь епископа протянул ему бумагу со списком файлов.

– Вы можете исключить из списка мою личную корреспонденцию, – сказал епископ, – я уже отослал свои сообщения. Пусть Христос решает, стоит ли хранить мои письма. Для меня они не имеют значения.

– Епископ, мы закончили, – сказал дон Кристиан. Сразу же его жена встала из-за терминала, а секретарь занял ее место.

– Между прочим, – сказала Боскуинха, – я думаю, вам будет интересно.

– Говорящий объявил, что сегодня вечером, на прассе, он будет Говорить от имени смерти Махроса Рибейры. – Боскуинха взглянула на часы. – Уже Очень скоро, правда?

– Почему, – сказал епископ с обидой, – вы думаете это волнует меня?

– Я полагаю, вам следует послать представителя.

– Спасибо, что предупредили, – сказал дон Кристиан, – я думаю лично присутствовать. Я хочу услышать Речь человека, которые Говорил от имени смерти Сан Анджело. – Он повернулся к епископу. – Если вы хотите, мы запротоколируем каждое его слово.

Епископ откинулся назад и скупо улыбнулся.

– Спасибо, один из моих секретарей будет присутствовать.

Боскуинха вышла из офиса епископа, спустилась по ступеням и вышла за ворота Собора. Она шла к себе домой, поскольку, что бы не замышлял Конгресс, она первая получит их сообщение.

Она не стала обсуждать свои догадки с религиозными лидерами, это не входило в сферу их деятельности. Но она была уверена в главном, она почти знала, почему Конгресс предпринял подобную акцию. Пункты, по которым Конгресс мог объявить Луситанию мятежной колонией были тесно связаны с ограничением контактов со свиноподобными.

Вероятно, зенологи допустили грубейшую оплошность. Хотя Боскуинха не знала ни о каких нарушениях, это должно было быть что-то очень крупное, очевидность которого была обнаружена сателлитами. Только их подробные отчеты шли прямо в Конгресс и не попадали в руки Боскуинхи. Боскуинха пыталась предположить, что же сделали Майро с Аундой – разожгли пожар?

Рубили деревья? Развязали войну между родами свиноподобных? Все, о чем она думала, звучало более чем абсурдно.

Она пыталась связаться и поговорить с ними, но их, конечно же, не было. Они находились за калиткой в лесу и, безусловно, продолжали свою деятельность, обусловившую возможность ликвидации Колонии. Боскуинха напомнила себе, что они еще слишком молоды, поэтому ошибка может оказаться смехотворно детской.

Но они не были детьми, они представляли два блестящих ума колонии, которая взрастила многих талантливых людей. Было хорошим делом, что правительствам, руководимым Конгрессом Межзвездных Путей, было запрещено использовать инструменты наказания и орудия пыток. Теперь, впервые в жизни, Боскуинха была настолько зла, что непременно воспользовалась ими, если бы имела. Я не знаю, что вы хотели сделать, Майро и Аунда. Я не знаю, что вы добивались, что сделали, но каковы бы не были ваши цели, нашему сообществу придется дорого заплатить за ваши игры. И если существует справедливость, я заставлю и вас поплатиться.

***

Многие твердили, что не пойдут слушать никаких Говорящих – разве они не добропорядочные католики? Разве не говорил им епископ, что Говорящий разговаривает голосом Сатаны?

Но и другие тоже шепталось по углам с самого момента появления Говорящего. Конечно, это были только слухи, ведь Луситания – очень маленький городок, где слухи плодились как грибы. Молва не имела значения, пока в нее не начинали верить. Ходили сплетни, что меньшая дочь Макрама Квора молчала с момента его смерти, а сейчас стала настолько болтливой, что в школе всерьез забеспокоились. А Олхейдо, плохо воспитанный мальчик с отталкивающими металлическими глазами, вдруг стал очень любезным и приветливым, веселым до маниакальности. Возможно, одержимым. Молва шептала, что руки Говорящего могут исцелять, но у него нехороший, дьявольский глаз, его благословение может осчастливить, а его проклятье накликать смерть, его слова заставляют замирать в почтении. Безусловно, не каждый слышал об этом, и не каждый, слышавший, верил в слова. Но за четыре дня пребывания Говорящего все население Луситании решило, безо всяких объяснений, что пойдет на митинг и будет слушать речь Говорящего, несмотря на запреты епископа.

Это было ошибкой епископа. Воспользовавшись своим преимуществом называть Говорящего отродьем сатаны и отодвигать его от себя и добропорядочных католиков: Говорящий один составил оппозицию всему сообществу. Но для тех, кто не верил слепо теологической софистике, Сатана был таким же могущественным и пугающим, как и Бог. Они понимали извечную борьбу добра и зла, как учил их епископ, но они куда больше интересовались другой вечной борьбой – силы и слабости. Именно это противоборство встречали они каждый день. В этой борьбе они были слабы, а Бог, сатана, епископ обладали реальной силой. Епископ, не желая того, возвысил Говорящего до себя, до человека, наделенного реальной силой. Поэтому люди приготовились верить чудесам, предсказанным сплетнями.

И хотя объявление о митинге прозвучало всего за час до его начала, прасса была заполнена до отказа все ведущие к ней улицы и аллеи были переполнены народом. Мэр Боскуинха – как того требовал закон – снабдила Говорящего небольшим микрофоном, который она использовала во время редких народных собраний. Люди сориентировались на платформу, где должен стоять Говорящий, затем стали оглядываться по сторонам, выискивая знакомых и представителей властей. Почти все присутствовали здесь. Конечно, семья Макрама, конечно же, мэр. К удивлению, здесь были дон и донна Кристианы. И много других священников. Доктор Найвио. Вдова Пайпо, старая Концейзамо, архивариус. Вдова Лайбо, Брузинха, с детьми. Они надеялись, что когда-нибудь Говорящий расскажет от имени смерти Пайпо и Лайбо.

И, наконец, когда Говорящий поднялся на платформу, невероятная весть облетела прассу: епископ Перегрино тоже пришел на митинг. Но не в своих одеждах, а в простой рясе монаха. Епископ самолично пришел услышать богохульство Говорящего! Многие почувствовали слабый трепет и щекотливость ожидаемого. Поднимется ли он и низвергнет ли сатану? Разгорится ли борьба, подобная апокалипсису Св.Джона?

Говорящий стоял перед микрофоном и дожидался тишины. Он был очень высок и моложав, но белизна кожи носила оттенок болезненности по сравнению с тысячами оттенков коричневой кожи луситанцев. Благодарение богу. Все, наконец, угомонились, и он начал речь.

– Его знали под тремя именами. Первое записано в официальных документах: Махрос Мария Рибейра. Официальные данные его биографии.

Родился в 1929. Умер в 1970. Работал на сталелитейном заводе. Имел хороший послужной список. Жена, шестеро детей. Образцовый гражданин, поскольку не совершал проступков и не попадал в сводки правонарушений.

Многие из слушавших испытали мимолетное разочарование. Они ожидали блеск ораторства, а в голосе Говорящего не было ничего примечательного. В его словах не было привычной сухости религиозных речей. Речь была простой и доходчивой, почти задушевной. Только немногие заметили, что простота его слов и простодушие голоса делали его речь очень правдоподобной. Он не козырял правдой, он говорил правду, говорил так, что ни у кого не возникало мысли усомниться в его словах, они звучали как само собой разумеющиеся. Епископ Перегрино тоже заметил это и почувствовал себя неловко. Этот Говорящий будет грозным противником, не из тех, кто сжигает алтари.

– Второе имя – Макрам. Большой Макрос. Потому что он был гигантским человеком. Он достиг своих взрослых размеров еще в раннем детстве. Сколько ему было лет, когда его рост достиг двух метров? Одиннадцать? Он был вызывающе высоким в двенадцать лет. Его рост и сила сделали его ценным работником завода, где выплавки стали настолько небольшие, что весь процесс управляется фактически вручную. Человеческие жизни зависели от силы Макрама.

На прассе мужчины с завода одобрительно закивали. Они могли поклясться друг другу, что не разговаривали с этим неверующим фрамлингом.

Вероятно, кто-то проговорился, и теперь даже очень хорошо, что Говорящий все правильно понял и узнал, как им запомнился Макрам. Каждый из заводчан захотел стать тем, кто рассказал Говорящему о Макраме. Они даже не догадывались, что Говорящий и не пытался заговорить с ними. Уже долгие годы Эндрю Виггин узнавал о многом, не задавая вопросы.

– Его третье имя было Рам. Собака.

О, да, думали луситанцы. Именно этого и следовало ожидать от Говорящего от имени Мертвых. У них нет уважения к Мертвым, им неведомо приличие.

– Именно так вы его называли, когда слышали, что у его жены, Новинхи, снова синяк под глазом, что она с трудом ходит, что у нее опять разбита губа. Он был животным, поступая так с ней.

По какому праву он говорит такое? Ведь человек умер! Но под внешним гневом другая причина скребла сердца луситанцев. Они вспомнили, что каждый из них когда-то произносил точно такие же слова. Невежливость Говорящего как раз состояла в том, что он публично высказал то, о чем они шептались, когда Макрам был еще жив.

– Никто из вас не любил Новинху. Эта гордая женщина никогда ни разу не пожелала вам доброго утра. Но она была хрупкой и маленькой по сравнению с ним, и она была матерью его детей, поэтому, когда он ее бил, он заслуживал имя Рам.

Тяжелый вздох и ропот прокатились по прассе. Те, кто сидел рядом с Новинхой, уставились на нее, горя желанием увидеть ее реакцию на слова, с болью сознавая, что Говорящий был прав, они действительно не любили ее, они боялись и жалели ее одновременно.

– Скажите, разве не этого человека вы знали? Проводящего все свое время в барах, не имеющего друзей, жадного до выпивки. Вы даже не могли определить, много ли он выпил. Он был угрюмым и замкнутым до принятия рюмки, таким же он оставался и когда все было уже выпито. Никто не слышал, чтобы он с кем-нибудь дружил, никто не радовался встрече с ним. Именно этого человека знало большинство из вас. Рам. Едва ли он был человеком.

Да, думали они. Он был таким. Первоначальный шок неприличия постепенно угас. Они привыкли к мысли, что Говорящий и не думает приукрашивать или смягчать историю. Хотя им до сих пор было не по себе.

Чувствовалась нотка иронии, но не в его голосе, она пронизывала его слова.

«Едва ли он был человеком», – сказал он, конечно же, он был человеком, но они смутно чувствовали, что Говорящий понимает, что они думают о Макраме, но не совсем соглашаются с этим.

– Другая часть людей, работающих с ним на заводе в Байрро дас Фабрикадорас, знали его как сильную руку, на которую можно положиться. Он никогда не хвастал, что сделает больше, чем мог, и всегда выполнял то, о чем обещал. Они могли рассчитывать на него. Внутри стен завода вы уважали его. Но когда вы выходили после смены, вы забывали о нем, как о всяком другом, – не замечали и не думали о нем.

Снова ирония в словах. Хотя в его голосе не было намека на насмешку такая же доступная и простая речь, с какой он начал – те, кто работал вместе с ним, почувствовали словно внутри себя: мы не должны были игнорировать его. Если бы мы его очень ценили и уважали на заводе, возможно, мы бы оценили его вне его стен.

– Некоторые из вас помнят еще кое-что, о чем никогда не рассказывают.

Вы дали ему прозвище Рам много лет назад, задолго до того, как он заслужил его. Вы были десяти-двенадцатилетними детьми. Он вырос очень высоким. Вы стыдились быть с ним рядом. И боялись, потому что чувствовали себя слабыми.

Дон Кристиан прошептал своей жене:

– Они пришли за сплетнями, а он заставил их почувствовать ответственность.

– Таким образом вы стали обходиться с ним так, как обходятся с любым человеком, который больше, чем все, – сказал Говорящий. – Вы объединились против него. Подобно охотникам, желающим загнать мамонта. Подобно тореадорам, стремящимся измотать быка, чтобы затем убить его. Тычки, насмешки, оскорбления. Вы окружали его. Он не знал, откуда поступит следующий удар. Вы кололи его острой соломой, и занозы застревали в его коже. Он слаб от боли, сходил с ума. Вы проделывали все только потому, что он был больше и выше вас. Вы хотели заставить его кричать, убегать от вас, плакать. Правда? Он был слабее вас всех вместе.

Эла была зла. Она думала, что он будет обвинять Макрама, а не оправдывать его. То, что у него было по-своему трудное детство, еще не давало ему права унижать мать.

– Я не упрекаю вас. Вы были детьми, а все дети жестоки, не понимая того. Сейчас вы бы так не поступили. Но теперь, когда я напомнил вам, вы быстрее отыщете ответ. Вы называли его собакой, и он стал ей. На всю оставшуюся жизнь. Издевался над слабыми. Бил жену. Так грубо и зло выговаривал своему сыну Майро, что он убегал из дома. Он вел себя так, как вы обращались с ним, и постепенно стал тем, кем вы его дразнили.

Это же глупо, думал епископ Перегрино. Если человек реагирует тем же способом, каким люди обращаются с ним, то некого винить. Если в ваших грехах виновны не вы, как можно сокрушаться?

Словно услышав доводы епископа, Говорящий поднял руку и изменил свои слова.

– Но наиболее легкий ответ не всегда правильный. Ваши издевки и уколы не сделали его ярым насильником, они сделали его замкнутым. И когда вы выросли от мучений, он вырос от ненависти к вам. В нем не было вечной злобы и зависти. Его гнев остыл и превратился в подозрения. Он знал, что вы презираете его и научился жить без вас. В мире с собой.

На мгновение Говорящий замолчал, затем задал вопрос, который мучил всех.

– Каким образом он стал таким жестоким? Подумайте. Кто испробовал его жестокость сполна? Его жена. Его дети. Некоторые люди избивают жен и детей, так как их распирает желание насилия, но они слишком слабы или глупы, чтобы утвердить свою силу другим способом. Беззащитные жена и дети, связанные с таким человеком нуждой и обычаями, реже любовью, единственные жертвы для расправы, с которыми у него достаточно силы.

Да, думала Эла, смотря на мать. Именно этого я и ожидала. Поэтому я и пригласила Говорящего рассказать от имени Смерти Отца.

– Существует немало подобных людей, – продолжил Говорящий. – Но Махрос был не из их числа. Задумайтесь. Вы когда-нибудь слышали, чтобы он поднял руку на своих детей? А кто работал с ним – замечали ли вы, чтобы он унижал вас? Кажется возмутительным, что факты говорят против? Макрам не был слабым и злым человеком. Он был сильной личностью. Он хотел любви, признания.

Епископ Перегрино презрительно улыбнулся. Путь дуэлянта ожидает любого слабого противника. Ты идешь ложным путем, Говорящий, ты бродишь в потемках вокруг правды, притворяясь, что нашел ее. А когда ты поймешь и восстанешь, твоя рука будет мертва. Эти люди пришли на развлечение, а оказались твоей мишенью, ты пронзаешь их до самого сердца.

– Некоторые, наверное, еще помнят случай. Макраму тогда было тринадцать, как и вам. Вы насмехались и дразнили его за школой, на холме.

Вы нападали на него более злобно, чем обычно. Вы швыряли в него камнями, забрасывали травой. Вы слегка поцарапали его, у него выступила кровь, но он вынес это. Он пытался убежать от вас. Просил вас прекратить. Затем один из вас сильно пнул его в живот, это причинило ему такую боль, какую вы не предполагали. Потому что уже тогда он был болен той болезнью, которая привела к его гибели. Он не мог справиться с охватившей его болью и сознанием собственной хрупкости. Боль для него была подобна смерти. Он был загнан в угол. Вы убивали его. И он бросился на вас.

Как он узнал? – думали десятки мужчин. – Это было так давно. Кто рассказал ему? Это не укладывалось в голове. Мы не хотели ничего такого.

Когда он размахнулся, его огромный кулак, как копыто кабры – он собирался ударить меня…

– Кто-то из вас упал на землю. Вы знали, что он сильнее, чем вы опасались. Это пугало вас больше всего, хотя вы знали, что заслуживаете наказания. Струсив, вы позвали на помощь. А когда подошли учителя, что они увидели? Один маленький мальчик лежал на земле, плача и истекая кровью.

Другой громадный ребенок с ссадинами и царапинами лепетал: «Извините, я не хотел…» А остальные сказали, что он только что ударил его. Что он начал убивать его безо всяких причин. Мы пытались остановить его, но Рам такой большой. Он всегда обижает маленьких.

Маленький Грего вклинился в речь.

– Лгуны! – закричал он. – Они лгали.

Люди вокруг захихикали. Квора шикнула на него.

– Было так много свидетелей, – сказал Говорящий. – Учителям ничего не оставалось, как поверить всему сказанному. Пока одна девочка, проходившая мимо, не вмешалась и спокойно не рассказала, как все происходило. Макрос защищался от абсолютно необъяснимых, жестоких и злых нападок мальчиков, которые вели себя как собаки. Ее объяснение приняли за единственную правду. Еще бы, она была дочерью Ос Венерадос.

Грего посмотрел на мать глазами, полными гордости, затем подпрыгнул и прокричал рядом сидящим людям:

– О, мамочка! Мама спасла его!

Люди рассмеялись и оглянулись на Новинху. Но ее лицо ничего не выражало. Они разочарованно отвернулись.

– Новинха, – продолжил Говорящий. – Ее холодность и яркий ум сделали ее таким же изгнанником, как и Макрама. Никто из вас не вспомнит даже дружелюбного жеста в сторону людей. Но именно Новинха выручила Макрама.

Да, вы знали правду. Она не хотела спасать Макрама – она препятствовала вам совершить проступок.

Они закивали и важно заулыбались, те люди, чью дружбу она отвергала.

Эта донна Новинха, была слишком гордой.

– Но Макрам увидел все в ином свете. Его так часто звали собакой, что он почти поверил в это сам. Новинха же впервые отнеслась к нему по-человечески. Хорошенькая девочка, талантливый ребенок, дочь святых Ос Венерадос, всегда равнодушная, как безбожник. Она словно ангел осчастливила его, услышав его мольбы. Он боготворил ее. Шесть лет спустя, он женился на ней. Разве не любовная история?

Эла взглянула на Майро, тот удивленно поднял бровь.

– В духе размышлений старого холостяка, правда? – спросил Майро угрюмо.

Внезапно, после долгой паузы, голос Говорящего прорезался с новой силой. Он стал громче и сочнее, чем раньше. Он разбудил прассу, заставил вздрогнуть людей.

– Почему он стал ненавидеть ее, избивать, не выносил детей? И почему она терпеливо сносила все, эта блестящая женщина с сильной волей? Церковь могла не допустить развод, но это был особый случай, и она не стала бы первой женщиной в Милагре, бросившей мужа. Но она оставалась и терпела.

Мэр и епископ не раз советовали ей уйти от мужа. Но она послала их к черту.

Многие луситанцы захихикали, представив Новинху, сыплющую проклятия в лицо епископа и Боскуинхи. Они могли не любить Новинху, но признавали, что она была единственной особой в Милагре, которая ходила с высоко поднятым носом и плевала на мнение общества о себе.

Епископ тоже вспомнил ту сцену в своих апартаментах около десяти лет назад. Она говорила не так, как предполагал Говорящий, но смысл и результат были теми же. Тогда он был один. Он никому не рассказывал. Кто же такой этот Говорящий, и как ему удается узнать о тех вещах, о которых невозможно знать наверняка?

Когда смех смолк, Говорящий продолжил речь.

– Была одна веревочка, навсегда связавшая ненавистный обоим брак.

Этой веревочкой стала болезнь Макрама.

Его голос стал мягче и тише, и луситанцам пришлось напрячься.

– Она изменила его жизнь с того момента, когда он понял, что болен.

Гены его родителей создали такую комбинацию, что с половым созреванием клетки его желез начали устойчивое, необратимое преобразование в жировые ткани. Доктор Найвио сможет лучше вам обрисовать происходящие процессы, чем я. Макрам знал о своем пороке с раннего детства; его родители знали об этом, но они умерли во время Десколады; Густо и Гайда узнали о нем через исследование генетического кода жителей Луситании, они тоже умерли. Все, знавшие о болезни, были мертвы. Только один человек открыл его тайну, та, кто прочла всю информацию зенобиологических файлов. Новинха.

Доктор Найвио был полностью сбит с толку. Если она знала о болезни еще до женитьбы, то она должна была знать, что в большинстве случаев страдающие такой болезнью стерильны. Почему она вышла за него замуж, зная, что он импотент? Затем он понял все то, о чем только догадывался. Случай Макрама не был редким исключением в ходе болезни. В этой болезни вообще нет исключений. Лицо Найвио залилось ярким румянцем. То, что собирался сказать Говорящий, было невозможным, выходило за все рамки приличия.

– Новинха знала, что Макрам умирал, – продолжал Говорящий. – Она также знала, еще до вступления в брак, что он полностью и абсолютно стерилен.

Понадобилось время, чтобы смысл сказанного дошел до умов людей. Эле показалось, что все ее органы начинают медленно расплавляться и таять.

Боковым зрением она увидела, как напрягся Майро, его лицо стало бледным, как полотно.

Говорящий продолжил речь, несмотря на поднявшийся ропот.

– Я видел генетические образцы. Махрос Мария Рибейра не был отцом своих детей. Его жена имела детей, но не от него. И он знал об этом, она тоже знала, что он знает. Это было частью сделки, совершенной в момент вступления в брак.

Шепот превратился в гул, ворчание в жалобы и причитания, шум заглушил оратора. Квим вскочил на ноги и закричал в лицо Говорящему:

– Моя мать невиновна в прелюбодеянии! Я убью тебя, если ты назовешь ее шлюхой!

Последнее слово повисло в воздухе в полном молчании. Он ждал, не отрывая взгляда от пылающего лица Квима. Наконец, Квим осознал, что не Говорящий, а он, собственным голосом произнес роковое слово, застрявшее в ушах. Он запнулся. Он посмотрел на мать, сидящую рядом на траве. Теперь она не была неподвижной статуей, она слегка расслабилась и смотрела, как дрожат ее руки на коленях.

– Скажи им, мама, – сказал Квим. В голосе была мольба.

Она не ответила. Не произнесла ни слова, даже не посмотрела на него.

Если бы он знал лучше, он бы понял, что эти дрожащие руки и есть признание своего стыда, как будто Говорящий подобно Богу приподнял завесу и открыл правду. Он вспомнил, как Отец Матей рассказывал о муках ада: Бог насаживает на вертел прелюбодеев, они надсмеялись над тем, что он заложил в них при сотворении, в них не осталось ничего святого и доброго, они не достойны иного облика, чем амебы.

– Мама, – обратился он как можно громче и презрительнее, – кто же тогда мой отец?

Люди затаили дыхание. Олхейдо вскочил на ноги, его руки напряглись и сжались в кулаки. Только теперь Новинха среагировала, пытаясь загородить руками сына, как будто Олхейдо хотел броситься на брата. Квим не заметил, что прыжок Олхейдо пришелся как раз в сторону матери; он думал о том, что сейчас в голове у Майро. Майро тоже знал, что это правда.

Квим тяжело дышал, неожиданно он повернулся и стал в изумлении оглядываться по сторонам, затем начал пробираться сквозь толпу. Никто не заговорил с ним, хотя все провожали его глазами. Если бы Новинха оспорила обвинение, они бы поверили ей, застыдили бы Говорящего за приписывание дочери Ос Венерадос подобных грехов. Но она не отвергала обвинений. Она слышала, как собственный сын оскорбил ее бранным словом, и ничего не сказала. Это была правда. Теперь они слушали, затаив дыхание. Некоторые из них имели непосредственное касательство, им не терпелось узнать, кто был отцом детей Новинхи.

Говорящий спокойно продолжил свой рассказ.

– После смерти ее родителей, но до рождения ее детей, Новинха любила лишь двух детей. Пайпо стал ее вторым отцом. Ее жизнь тесно связана с ним, за короткое время она снова обрела чувства дома и семьи. Когда он умер, Новинха поверила, что именно она убила его.

Люди, сидевшие рядом с семьей Новинхи, увидели, как Квора подошла к Эле и встала около нее на колени.

– Почему Квим такой злой?

Эла ответила как можно тише.

– Потому что папа не настоящий наш отец.

– Да, – сказала Квора. – Теперь Говорящий будет нашим папой? – В ее голосе сквозила надежда. Эла цыкнула на нее.

– В ночь гибели Пайпо, – сказал Говорящий, – Новинха показала ему, что ей удалось открыть; что-то насчет десколады и как она воздействует на растения и животных Луситании. Пайпо увидел в ее исследовании больше, чем выявила она. Он бросился в лес, где его ждали свиноподобные. Возможно, он рассказал им, что обнаружил. Возможно, они сами догадались. Но Новинха обвинила себя в том, что открыла роковой секрет Пайпо, который убил его.

– Было поздно предотвращать все то, что уже произошло. Но она не хотела, чтобы все повторилось снова. Она спрятала в секретные файлы всю информацию по десколаде и то, что они с Пайпо обнаружили. Она знала, кто рано или поздно захочет увидеть эти файлы. Новый зенадор, Лайбо. Если Пайпо стал ей отцом, то Лайбо стал братом, больше чем брат. Как бы ни тяжело было перенести смерть Пайпо, гибель Лайбо было бы еще труднее пережить. Он просил показать ему информацию. Требовал открыть файлы. Она ответила, что никогда не покажет их.

– Они оба хорошо понимали, что это означает. Если он женится на ней, он будет иметь доступ ко всей информации, несмотря на защиту. Они безрассудно любили друг друга, нуждались друг в друге более, чем когда-либо, но Новинха не могла выйти за него замуж. Он не мог дать обещание не дотрагиваться до этих файлов. Но даже если бы он дал подобное обещание, то не сдержал бы его. Он все равно бы стремился узнать, что увидел его отец. Тогда он бы погиб.

– Но одно дело отказаться от брака с ним и совсем другое прожить без него. Она не могла жить без него. Поэтому она пошла на сделку с Макрамом.

Она вышла за него замуж по закону, но подлинным ее мужем и отцом ее детей был Лайбо.

Брузинха, вдова Лайбо, в ужасе вскочила на ноги, слезы брызнули из ее глаз.

– Предатель! Предатель! – в отчаянии забормотала она. – Ложь, ложь.

Но в ее причитаниях не было гнева, в ее слезах были печаль и отчаяние. Она оплакивала свою вторичную потерю мужа. Три ее дочери помогли ей удержаться на ногах и повели прочь с прассы.

Говорящий продолжил свой рассказ, пока она молча шла сквозь толпу.

– Лайбо знал, что он причиняет боль своей жене Брузинхе и четырем дочерям. Он ненавидел себя за это. Он пытался остановиться. Месяцы, иногда целые годы, ему удавалось удержаться от соблазна. Новинха тоже боролась с собой. Она отказывалась видеть его, разговаривать с ним. Она запретила своим детям обращать на него внимание. Затем Лайбо решал, что он уже достаточно окреп и в силах удержаться от прежних отношений. Новинхе было очень одиноко со своим мужем, который не шел ни в какое сравнение с Лайбо.

Они знали, что совершают тяжкий грех, и это не доведет до добра, но ничего не могли поделать с собой.

Уходя, Брузинха слышала последние слова. Это немного успокоило ее. Но епископ Перегрино заметил, что Говорящий успел заронить ей зерна вечной тоски и печали. Она стала невинной жертвой жестокой правды, в душе ее ничего не осталось, кроме пепла. Вина мужа останется с ней до конца ее дней. Это не твоя вина, молча утешал он ее. Твой муж, а не ты, совершил греховное падение. Пресвятая Дева, молча молил епископ, донеси слова утешения до Брузинхи и заставь ее поверить в них.

Вдова Лайбо не единственная плакала от слов. Многие сотни глаз, провожавшие ее, были влажными от слез. Вскрытие прелюбодейства Новинхи было шокирующим, но в то же время очень смачным – факт, что Новинха имела любовника, ставил ее наравне со всеми, не делал ее лучше других. Совсем другое было с Лайбо. Признание и обнародование его пороков было тяжело всем. Каждый любил и уважал его. Его благородство, великодушие, доброту и мудрость ценили все люди, они не хотели думать, что все это было только маской.

Они удивились, когда Говорящий напомнил людям, что сегодня он говорит не о смерти Лайбо.

– Почему Махрос Рибейра позволял все это? Новинха думала, потому что он хотел иметь жену и детей для создания иллюзии нормальной семьи, чтобы оправдать себя перед обществом, не выделяться среди других людей. Частично это было так. Хотя многие из вас думали, что он женился, потому что любил ее. Он никогда не надеялся, что она полюбит его так же, как он ее любил, он боготворил ее, она была для него богиней, а он больным, грязным, презренным животным. Он знал, что она не будет боготворить его, никогда не полюбит. Но он надеялся, что когда-нибудь она почувствует к нему дружеское расположение, что она будет предана ему.

На какое-то мгновение Говорящий склонил голову. И луситанцы услышали те слова, которые он так и не произнес.

– Она никогда не чувствовала расположения к нему.

– Каждый вновь рождающийся ребенок, – говорил Говорящий, – был новым доказательством ошибки Макрама. Его богиня оказалась фальшивой. Почему? Он был лоялен в определенном смысле. Он не ударил ни одного ребенка, ведь они не были его детьми. Он не нарушил данное Новинхе обещание. Разве он не заслуживал награды с ее стороны? Временами он уже не мог вытерпеть ее предательства. Он не доверял ей. Она не была больше богиней. Все ее дети были незаконнорожденными ублюдками, зачатыми в грехе. Именно так раззадоривал он себя, когда хлестал ее, когда кричал на Майро.

Майро услышал свое имя, но не мог вникнуть в смысл слов. Сегодня он пережил слишком сильный шок и почти полностью утратил связь с реальностью.

Невообразимое волшебство свиноподобных с деревьями. Мать и Лайбо любовники. Аунда, это близкое, почти родное существо, вмиг отдалилась и стала, как Эла и Квора, еще одной сестрой. Его глаза были устремлены на землю, но он не видел травы, голос Говорящего стал пустым звуком, он не воспринимал смысла его слов. Его речь превратилась в кошмарный гул.

Когда-то Майро сам напросился на этот гул, пригласив Говорящего сказать от имени Лайбо. Мог ли он предположить, что вместо милосердного стража человеческой души явится настоящий, подлинный Говорящий. Все эти события выходили за рамки его понимания. Мог ли он знать, что за человеческой маской скрывается Эндер, разрушитель цивилизации, мифический Люцифер, совершивший величайшее преступление человечества, навеки превративший свое имя в вечный позор. Он подорвал, разрушил годами наработанное Пайпо, Лайбо, Аунды и Майро, за час общения со свиноподобными достигнув большего, чем они за пятьдесят лет. Одним словом, он навсегда разъединил его с Аундой. Именно этот Голос, словно карающий меч, вновь и вновь обрушивался на Майро. Этот голос нес кровавую правду. Майро прислушивался к звуку голоса, стараясь возненавидеть его, но не мог. Он не мог обманывать себя, убеждая, что Эндер – разрушитель цивилизации, так как знал, что разрушенное им не более чем иллюзия, а все иллюзии рано или поздно умирают, умирают все, кроме правды. Правда о свиноподобных, правда об них самих. Каким-то образом этот древний человек разглядел спрятанную правду, и не ослеп от нее, и не сошел с ума. Я должен слушать его голос, пусть его сила войдет в меня и поможет выстоять под ослепительным блеском правды, защитит меня от смерти.

– Новинха знала, кто она на самом деле, ханжа и изменщица. Она знала, какую боль причиняет Макраму, Лайбо, его жене Брузинхе и их детям. Она знала, что именно она убила Пайпо. Поэтому она терпеливо сносила побои, даже специально провоцировала Макрама на расправу. Это была ее расплата за совершенное. Но для нее это было недостаточное наказание. Как бы сильно не ненавидел ее Макрам, она ненавидела себя еще сильнее.

Епископ важно кивнул. Говорящий сделал страшную вещь, выставив грязное белье напоказ всему обществу. Об этом следовало говорить шепотом.

Но громогласное объявление о пороках людей имело огромную силу, и Перегрино почувствовал ее. Именно тот момент, когда общество заставляет раскрывать подобные грехи, вынуждает срывать маски с людей, считающихся хорошо знакомыми. Они снова и снова срывают маски, и каждая снятая маска заставляет их глубже заглянуть в себя, нет ли во мне подобного лицемерия.

Процесс докапывания до человеческой сути, процесс вскрытия нарывов на человеческой душе очень болезнен и страшен. Но конец весьма любопытен, он несет успокоение. Епископ наклонился к секретарю и прошептал:

– По крайней мере сплетницам не о чем судачить – он не оставил им ни одного секрета.

– Все герои этой истории страдают от боли и разочарования, – сказал Говорящий. – Каждый из них пожертвовал собой ради тех, кого любил. Каждый из них заставил страдать людей, которые любили их. И вы – слушавшие меня сегодня – вам тоже больно. Но запомните: жизнь Макрама была трагической и жестокой, но он не нарушил обещания, данного Новинхе. Он добровольно остался и продолжал поддерживать иллюзию семьи. Он по-своему пытался найти радость в своем существовании. И Новинха: она нарушила клятву, данную Богу, соединившему их союз. Она терпеливо несла свой крест и безропотно сносила любые наказания. Даже Церковь не просит большей кары, чем та, на которую она обрекла себя. И если кому-то кажется, что она заслужила большего наказания, вспомните еще раз: все эти годы она страдала ради единственной цели – не дать свиноподобным убить Лайбо.

Слова эхом отозвались в сердцах людей.

***

Олхейдо встал и подошел к матери, встал рядом с ней на колени и обнял ее за плечи. Эла сидела рядом с ней, она уткнулась в траву и плакала.

Квора подошла и встала напротив матери, глядя на нее с благоговейным страхом. Грего уткнулся лицом в колени матери и безутешно ревел. Те, кто сидел рядом, могли слышать его бормотание сквозь слезы:

– Все мои папы умерли. У меня нет больше никакого папы.

Аунда стояла в начале аллеи, куда они с сестрами увели мать во время речи Говорящего. Она напряженно искала Майро глазами, но он ушел.

Эндер стоял позади трибуны и с жалостью смотрел на семью Новинхи, он хотел бы сделать хоть что-нибудь, чтобы облегчить их боль. Так всегда было. Каждый Говорящий всегда нес боль и заставлял людей страдать, потому что Говорящие не приукрашивали правду, не рядили ее в розовые одежды. Но только в очень редких случаях люди жили такой хитросплетенной жизнью, как Макрам, Лайбо и Новинха; очень редко было столько потрясений, столько скрытой информации, которая полностью перечеркивала образы людей, которых знали и любили. Эндер по лицам слушавших его людей понял, что сегодня он вызвал великую боль и страдание. Он почувствовал его тяжесть и на себе.

Брузинха была больше удивлена, но Эндер знал, что она не заслужила ран и обид. Непреодолимая стена разделила Майро и Аунду, ведь они уже распланировали свое будущее. Но Эндер познал и другую боль, ту, которая мучила людей раньше. Он был уверен, что после его речи новые ветры перемен заполнят людей и задуют костры былых обид и потерь. Новинха еще не осознала этого, но Эндер освободил ее от той сделки, той клятвы, тяжелым камнем висевшей на ее шее все эти долгие годы.

– Говорящий, – обратилась к нему мэр Боскуинха.

– Мэр, – сказал Эндер. Он не любил говорить с людьми после речи от имени умершего, но никогда не отказывал тем, кто настаивал на беседе. Он заставил себя улыбнуться. – Собралось больше людей, чем я ожидал.

– Для многих это был мимолетный порыв, – сказала Боскуинха. – К утру они все забудут.

Эндер был раздосадован ее тривиальностью.

– Только если ночью произойдет что-нибудь сверхпотрясающее, – сказал он.

– Отлично, мы это устроим.

Только теперь он заметил, что она чем-то очень расстроена и едва сдерживается. Он взял ее под локоть, а затем обнял ее за плечо; она благодарно оперлась на него.

– Говорящий, я пришла извиниться. Ваш космический корабль перешел под контроль Конгресса Звездных Путей. Это не касается вас лично. Преступление совершено здесь, преступление настолько серьезное, что преступников следует немедленно отправить к ближайшей звезде, Трондейму, для суда и вынесения приговора. На вашем корабле.

Эндер вздрогнул.

– Майро и Аунду.

Она повернулась к нему и хитро посмотрела на него.

– Вы даже не удивились.

– Я также не допущу их высылки.

Боскуинха отстранилась от него.

– Не допустите?

– Я догадываюсь, в чем их обвиняют.

– Вы пробыли всего четыре дня и уже знаете то, о чем я даже не подозревала.

– Иногда правители узнают обо всем в последнюю очередь.

– Позвольте сказать вам, почему мы не будем защищать их от суда, почему мы позволим им отправить преступников в тюрьму. Потому что Конгресс Звездных Путей уничтожил все наши файлы. Память компьютеров пуста, за исключением рудиментарных программ по снабжению электроэнергией, водой, канализацией. Сегодня встали производства, так как у нас не хватило энергии для заводов, шахт, сельхозтехники. Меня отстранили от должности, теперь я значу не больше рядового полисмена. Я должна лишь выполнять распоряжения Комитета по эвакуации.

– Эвакуации?

– Лицензия колонии отменена. Они послали корабли забрать нас всех отсюда. Каждый след человеческого пребывания будет уничтожен. Даже могильные плиты умерших.

Эндер взвешивал каждое ее слово. Он не думал, что Боскуинха подвержена панике и склонна к преувеличениям.

– Вы намерены покориться?

– Электро- и водоснабжение контролируется ансиблом. Они так же контролируют изгородь. Они могут лишить нас электричества, воды, канализационной системы, всего, без чего мы не можем существовать. Когда мы отправим Майро и Аунду на Трондейм, возможно, они немного ослабят жестокие рамки ограничений. – Она вздохнула. – Да, Говорящий, боюсь сейчас не самое лучшее время для туризма по Луситании.

– Я вовсе не турист. – Он не стал делиться с ней своими догадками и подозрениями, что Конгресс заметил плоды Подозрительной Деятельности с появлением Эндера на Луситании. – ВЫ не смогли уберечь свои файлы?

Боскуинха снова вздохнула.

– Паразитируя на вас. Я заметила, что все ваши файлы хранятся и поддерживаются ансиблом. Мы переслали все наши жизненно важные и секретные файлы в качестве сообщений вам.

Эндер рассмеялся.

– Хорошо, вы правильно поступили.

– Это теперь не имеет значения. Мы не сможем восстановить их. О, конечно, мы можем, но если они заметят наши манипуляции, вы окажитесь в такой же беде, как и мы. Тогда сотрут всю информацию.

– Если вы не отсоединитесь от ансибла в тот момент, как скопируете мои файлы в локальную память компьютера.

– Тогда мы действительно станем мятежниками, а ради чего?

– Для того, чтобы дать Луситании шанс стать лучшей и важнейшей звездой Ста Миров.

Боскуинха улыбнулась.

– Я думаю, они относятся к нам, как к важным птицам, но наказание не лучший способ признание совершенства.

– Пожалуйста, не предпринимайте ничего. Не арестовывайте Майро и Аунду. Подождите час, позвольте мне встретиться с вами и остальными лидерами для принятия окончательного решения.

– Решения восставать или нет? Я не думаю, что вам следует присутствовать при подобном решении, Говорящий.

– Вы все поймете во время совещания. Пожалуйста, эта планета слишком хороша, жалко упускать подобный шанс.

– Шанс? Для чего?

– Для того, чтобы исправить сделанное Эндером во время Ксеноцида три тысячи лет назад.

Боскуинха посмотрела на него широко открытыми глазами. – А вы хотите закрепиться здесь в роли главной кумушки-сплетницы.

Возможно это была лишь шутка. А может быть и нет.

– Если вы сводите все мое ремесло к сплетням кумушек, то вы слишком глупы для управления сообществом. – Он рассмеялся.

Боскуинха обиженно замахала руками.

– Ладно, ладно. Что-нибудь еще?

– Вы созовете совещание?

– Да, я объявляю всем собраться в апартаментах епископа.

Эндер сморщился.

– Епископ не станет встречаться в другом месте, – сказала она, – и никакого решения о неподчинении приказам не будет принято без его согласия. – Боскуинха положила руки ему на грудь. – Он может даже не позволить войти вам в собор. Вы ведь слуга дьявола.

– Но вы попробуйте.

– Я попытаюсь только ради того, что вы сделали сегодня вечером.

Только очень мудрый человек может распознать людей в такой короткий срок, только жестокий и безжалостный может произнести всю правду без прикрас вслух. Нам нужно и то и другое – и ваши пороки и ваши достоинства.

Боскуинха повернулась и поспешила уйти. Эндер знал, что в глубине своего сердца она не хотела подчиняться Конгрессу Звездных Путей. Все свершилось слишком быстро и неожиданно. Они лишили ее власти, будто она сама виновна в преступлении. Даже если бы ей пришлось исповедоваться, она знала, что не совершала ничего противозаконного. Она хотела выстоять, найти приемлемый путь ослабить контроль Конгресса и убедить его подождать.

Или, если понадобиться напугать их. Но она не была глупой. Она не хотела сопротивляться им, пока не будет уверена, что ее защита сработает наверняка, и это будет выгодно для ее народа. Она была хорошим Правителем, Эндер знал это. Она с благодарностью принесет в жертву свою гордость, свою репутацию, свое будущее, все отдаст для спасения народа.

Он остался один на прассе. Все ушли, пока он разговаривал с Боскуинхой. Эндер чувствовал себя как старый солдат, стоящий на поле давно минувшей битвы, но все еще слышащий гром канонады и стоны раненных товарищей.

– Не дай им отключиться от ансибла.

Голос, раздавшийся в его ушах, заставил его вздрогнуть. Он в тот же миг узнал его.

– Джейн.

– Я сымитирую, что ты отключился от ансибла, но если ты действительно сделаешь это, я не смогу тебе помочь.

– Джейн, – сказал он, – это ты сделала, правда? Иначе как они бы смогли заметить то, что сделали Майро с Аундой. Только ты могла обратить их внимание!

Она не отвечала.

– Джейн, прости меня, что тогда я отключил тебя, я никогда больше…

Он знал, и она знала, что он хотел сказать; он никогда не заканчивал предложений, обращаясь к ней. Она не отвечала.

– Я больше никогда не отключу…

Зачем заканчивать предложения, если она все и так понимает. Она до сих пор не простила его, или таким образом отвечает ему, чтобы он прекратил тратить попусту ее время. Но он не мог удержаться от еще одной попытки добиться ее ответа.

– Я проглядел тебя, Джейн, я недооценил тебя.

Она снова промолчала. Она сказала, что хотела, что необходимо поддерживать связь с ансиблом, и это все. На сегодня. Эндер не стал больше ждать. Этого было достаточно, чтобы знать, что она рядом, слышит каждое его слово. Он не один. Эндер удивился, почувствовав слезы на щеках. Слезы облегчения, подумалось ему. Это невообразимо. Моя речь, кризис, человеческие жизни рвутся в клочья, под сомнение поставлено существование целой колонии. А я плачу от радости, что мятежная компьютерная программа вновь вышла со мной на связь и заговорила.

***

Эла ждала его в предоставленном ему домике. Ее глаза были красны от слез.

– Здравствуйте, – сказала она.

– Я сделал то, что ты хотела? – спросил он.

– Я не догадывалась, – произнесла она. – Он совсем не был нашим отцом. Я должна была знать это.

– Не думаю, что тебе удалось бы узнать.

– Что мне было делать? Позвать вас Говорить от имени моего отца – от имени смерти Макрама. – Она снова начала всхлипывать. – Секреты матери – я думала, что знала их. Я думала, они скрыты в ее файлах – я думала, она ненавидит Лайбо.

– Все, что я сделал, это открыл окна и впустил немного свежего воздуха.

– Скажите об этом Майро с Аундой.

– Подумай немного, Эла. Они все равно открыли бы это рано или поздно.

Это ужасно, что они не знали об этом долгие годы. Теперь, когда они знают правду, они найдут способ выхода из ситуации.

– Такой же, как мать? Только это будет еще хуже прелюбодеяния.

Эндер положил руку ей на голову и погладил по волосам. Она приняла его жест, как поддержку. Он не мог вспомнить, гладили ли его по голове его отец и мать. Они должны были гладить. Иначе откуда он мог знать об этом жесте?

– Эла, ты поможешь мне?

– Помочь в чем? Вы же выполнили свою работу, разве нет?

– Это не связано с речью от имени смерти. В течение часа я должен знать как работает, и что происходит при десколаде.

– Вам лучше спросить у матери – она лучше знает.

– Не думаю, что ей захочется говорить со мной.

– А мне как спросить об этом? Добрый вечер, мама, только что тебя на весь Милагр объявили прелюбодейкой, которая всю жизнь обманывала своих детей. Но если ты не возражаешь, я задам тебе пару научных вопросов.

– Эла, это связано с существованием колонии Луситания. Не забывай о своем брате, Майро. – Он подошел и включил компьютер. – Войди в систему, сказал он.

Она ввела пароль, но реакции не последовало. Компьютер не узнавал ее имени. – Меня исключили из системы. – Она смотрела на него в полной растерянности. – Почему?

– Не только тебя, всех.

– Это не крах системы, – сказала она. – Кто-то лишил нас доступа к файлам!

– Конгресс Межзвездных Путей вычистил всю локальную память. Все пропало. Мы рассматриваемся, как мятежная колония. Майро и Аунду должны арестовать и отправить в тюрьму, в Трондейм. Пока я не смогу убедить епископа и Боскуинху поднять настоящий мятеж. Ты понимаешь? Если твоя мать не захочет рассказать о десколаде, Майро и Аунда будут отброшены на двадцать два световых года. Это равносильно смерти. Мы все умрем, или будем дряхлыми стариками к тому времени, когда они смогут вернуться.

Эла задумчиво уставилась в стену.

– Что вы хотите узнать?

– Я хочу знать, что обнаружит Комитет, когда откроет ее файлы. О том, что происходит во время десколады.

– Да, – сказала Эла. – Для спасения Майро она сделает это. – Она внимательно посмотрела на него. – Она любит нас, я знаю. Ради одного из своих детей она сама расскажет вам обо всем.

– Хорошо, – сказал Говорящий. – Будет лучше, если она придет сама. В апартаменты епископа, через час.

– Хорошо, – произнесла Эла. На мгновение она застыла, сидя и глядя в одну точку. Наконец что-то щелкнуло в ней, она встала и поспешила к выходу.

У дверей она остановилась, повернулась и снова подошла к нему. Она поцеловала его в щеку.

– Спасибо, что обо всем рассказали. Я рада, что узнала все и больше нет секретов.

Он поцеловал ее в лоб и направил к двери. Когда дверь закрылась за ней, он лег на кровать и уставился в потолок. Он думал о Новинхе, пытаясь представить ее чувства. Неважно, что произошло, Новинха, твоя дочь сейчас торопится домой в полной уверенности, что несмотря на боль и страдания ты забудешь о себе и сделаешь все ради сына. Я обменяю все твои страдания, Новинха, на доверие одного твоего ребенка, который поверит мне как сейчас.

Глава 16

Изгородь

Великий раввин стоял и поучал народ на базарной площади. Случилось так, что этим же утром муж обнаружил доказательства неверности своей жены, и толпа притащила ее за волосы на площадь, чтобы забить камнями насмерть падшую женщину. (Это знакомая версия известной истории, но мой друг, Говорящий от имени Мертвых, рассказал мне еще о двух раввинах, столкнувшихся с подобной ситуацией. Именно его версию я и хочу рассказать).

Раввин вышел вперед и остановился перед женщиной. В уважении толпа расступилась перед ним, и люди застыли с готовыми к броску камнями.

– Есть здесь хоть один, – обратился он к народу, – кто не желал бы жену другого человека или мужа другой женщины?

Ропот прокатился по толпе и они сказали:

– Все мы имели такое желание. Но, раввин, никто из нас не решился на грех.

Раввин сказал:

– Тогда встаньте на колени и воздайте хвалу Господу, что он дал вам сил устоять перед соблазном.

Он взял женщину за руку и вывел ее с площади. Перед тем, как отпустить ее, он прошептал:

– Расскажи верховному судье, кто спас его любовницу. Тогда он узнает, что я преданный слуга.

Женщина осталась жить, так как общество было слишком развращенным и продажным, чтобы уберечь себя от нарушения законов.

Другой раввин, другой город. Он подошел к ней и остановил толпу, так же как и первый, затем сказал:

– Кто из вас не имеет грехов? Пусть бросит камень первым.

Люди пришли в замешательство; перебирая в памяти свои грехи, они забыли о том, зачем пришли на площадь. Когда-нибудь, думали они, мы тоже можем оказаться на месте этой женщины, и мы так же будем молить о прощении и предоставлении возможности загладить свою вину. Я должен наказать ее так, как сам бы хотел быть наказанным.

А когда они разжали пальцы и камни выпали на мостовую, раввин поднял один из них, нацелился в голову женщины и бросил со всей своей силой.

Камень разбил ей голову и мозги брызнули на мостовую.

– Я тоже не без греха, – обратился он к народу. – Но если мы позволим только безупречным людям приводить в исполнение законы, законы скоро умрут, как и сам город.

Женщина погибла, поскольку общество было слишком непреклонным к ее ошибке.

Известная версия этой истории достойна внимания, потому что она очень редко встречается в жизни. Многие сообщества постоянно колеблются между разложением и излишней строгостью морали, и когда они слишком далеко отклоняются в ту или другую сторону, они погибают. Только один раввин хотел удержать нас на грани баланса, чтобы мы могли добросовестно исполнять законы и в то же время прощать отклонения от него. Но, конечно же, мы убили его.

Сан Анджело, Письма Начинающему Еретику, выдержка. Эмай а Тьюдомандо Пара Кью Деус вос Эйма Криста, 103:72:54:2.

***

Моя сестра. Слова вновь и вновь звучали в голове Майро, пока не слились в бессвязный шум: Аунда – моя сестра. Она – моя сестра. Его ноги повели его прочь от прассы к поляне для игр и дальше к основанию холма.

Высочайший пик венчал Собор. Собор и монастырь нависали над станцией зенадоров, как бдительные стражи у ворот. Ходил ли Лайбо этой дорогой, когда шел на свидание к матери? Где они встречались, на станции? Или они были более осторожны, встречаясь на пустыре в высокой траве, как овцы на выгуле?

Он остановился около двери станции зенадоров и пытался придумать причину, чтобы войти. Там нечего было делать. Он не мог написать отчет о происшедшем сегодня, он не знал, как вообще писать об этом. Во всем была какая-то магия. Свиноподобные пели деревьям и деревья превращались в бревна и массу других предметов. Они были лучше, чем выполненные искусным плотником. Аборигены оказались куда более мистическими, чем казалось раньше. Они из всего извлекали пользу. Каждое дерево было одновременно тотемом, памятником умершему и всемогущей фабрикой по изготовлению лесоматериалов и товаров. Сестра. Я что-то должен сделать, но я не могу вспомнить.

У свиноподобных более уравновешенная жизнь. Они живут как братья и сестры, не помышляют о женщинах. Стало ли тебе легче, Лайбо, что наконец-то открылась вся правда – нет, я должен называть тебя папа, а не Лайбо. Жаль, что мать не разговаривала с тобой, и ты никогда не качал меня на своем колене. Обоих старших детей сразу, Аунду на одном колене, а Майро на другом. Мы бы гордились своим отцом, а ты нами. Мы родились в одно и то же время, лишь два месяца разницы. Ох, и занят же ты был, дорогой папочка, бегая от одной семьи к другой. Все жалели тебя, так как у тебя рождались одни дочери. Некому продолжать твой род, унаследовать твое имя. Их сожаления напрасны. У меня больше сестер, чем я предполагал. Одной сестрой больше, чем мне хотелось бы.

Он стоял возле изгороди и смотрел на лес свиноподобных. Сегодня у него не было ни цели, ни плана посещения свиноподобных. Ладно, пусть это будет ненаучная и бесцельная прогулка, я хочу посмотреть, есть ли у них комната для нового брата. Наверное, я слишком велик, чтобы разместиться на ночлег в бревенчатом доме, хорошо, я буду спать под открытым небом. Я не слишком пригоден для лазанья по деревьям, зато я знаю кое-что о технологии и у меня больше нет предрассудков и установок, поэтому я свободен от клятв и могу рассказать все, что они хотят.

Он прислонил правую руку к индикатору опознания и протянул левую, чтобы открыть калитку. На какую-то долю секунды он не понял, что произошло. Затем его руку обожгло как огнем, как будто ее отрубили. Он закричал и отдернул руки от калитки. Еще никогда с момента установки изгороди индикаторная коробка не раскалялась от руки зенадора.

– Махрос Владимир Рибейра фон Хессе, ваш проход через калитку запрещен приказом Комитета Эвакуации Луситании.

Еще никогда калитка не говорила с людьми. Прошло какое-то время, прежде чем до Майро дошел смысл слов.

– Вы и Аунда Кванхетта Фигейро Макамби должны предстать перед Полномочным представителем Полиции Фармой Ламой Мария де Боску, которая арестует вас от имени Конгресса Межзвездных Путей и отправит вас в тюрьму Трондейма.

На секунду он забыл о боли, он ослеп и оглох. Они знали об этом. Они ждали этого каждую ночь. Все кончено. Потерять Аунду, потерять свиноподобных, работу, дом. Арестованы. Трондейм. Туда, откуда прибыл Говорящий, двадцать два года. Все останется навсегда в прошлом, все, кроме Аунды, а она стала моей сестрой.

Он снова протянул руку к калитке, и снова невыносимая боль пронзила его руку. Боль постепенно растекалась по всей руке. Вся ее плоть горела огнем. Я не могу исчезнуть прямо сейчас. Они закрыли калитку для всех.

Никто не пройдет в лес, никто не предупредит свиноподобных о том, что случилось. Свиноподобные будут ждать, но никто не придет к ним. Ни я, ни Аунда, ни Говорящий, никто.

Комитет Эвакуации! Они эвакуируют нас и уничтожат все следы нашего пребывания. Так сказано в законах. Что они заметили? Как они обнаружили?

Может, Говорящий рассказал им? Он такой поборник правды. Я должен объяснить свиноподобным, почему мы больше не придем. Я должен рассказать им.

Свинья всегда сопровождала их, следила за ними, пока они не покидали лес. Наблюдает ли кто-нибудь из свиней за ними сейчас? Майро помахал рукой. Хотя было уже довольно темно. Они вряд ли заметят его. А возможно, они увидят, ведь никто не исследовал, как видят свиноподобные ночью. Но увидят они его или нет, они не придут. А скоро будет слишком поздно. Если фрамлинги следят за калиткой, то они уже оповестили Боскуинху, тогда она, возможно, уже в пути. Она вряд ли горит желанием арестовать его, но это ее обязанность, бесполезно спорить с ней, принесет это пользу людям и свиноподобным или нет. Так же, как и те, настаивающие на глупой изоляции, она вряд ли пойдет на противоречие закону. Она всегда поступала так, как говорила. Он должен сдаться, бесполезно сопротивляться, разве можно где-нибудь спрятаться внутри изгороди, пристроиться к стаду кабр? Но прежде чем прятаться, он должен предупредить свиноподобных, рассказать им все.

Он шел вдоль изгороди, уходя от калитки, шел к пустырю, где никто не живет и вряд ли будет слышен его голос. На ходу он звал. Не словом, высоким щелкающим звуком, таким криком они с Аундой привлекали внимание друг друга, когда находились среди свиноподобных. Они услышат его, они услышат его и придут к нему, ведь он сам не может пройти в калитку.

Кто-нибудь, Хьюман, Мандачува, Лиф-итер, Эрроу, Капс, Кэлендер услышьте меня, подойдите, дайте мне возможность рассказать, что случилось.

***

Квим жалко съежился на кончике стула в резиденции епископа.

– Естевайо, – спокойно произнес Епископ, – через несколько минут я хочу поговорить с тобой.

– Не о чем говорить, – сказал Квим, – вы предостерегали нас, но это случилось. Он – дьявол.

– Естевайо, поговорим пару минут, а затем ты отправишься домой спать.

– Я никуда не пойду отсюда.

– Учитель сидел за одним столом и с более злостными грешниками, чем твоя мать, и прощал их. Разве ты лучше его?

– Ни одна из прелюбодеек, которых он прощал, не была его матерью.

– Ни одна из матерей не может стать Пресвятой Девой.

– Вы тоже заодно с ним? Разве Церковь должна поощрять подобных Говорящих от имени Мертвых? Стоит ли тогда отпевать и оплакивать наших мертвых в соборе, оставлять их там для общения с Господом, прежде чем положить из в землю?

Шепотом:

– Я твой епископ, Естевайо, викарий Христа на этой планете, и ты должен говорить со мной с почтением, тем более находясь в моей резиденции.

Квим замолчал, не в силах произнести слово о гневе.

– Я думаю, было бы лучше, если Говорящий не выносил бы подобные истории на суд общественности. Некоторые вещи лучше узнавать один на один, спокойно. Поэтому священники, выступая перед аудиторией, не доводят ее до шока. Поэтому мы исповедуем вас, не выставляем ваши грехи на суд всего народа. Но будь справедлив, Естевайо, Говорящий может произносить речь, но все его истории – чистая правда. Ты понял?

– Да.

– Теперь, Естевайо, давай подумаем вместе. До сегодняшнего дня ты любил свою мать?

– Да.

– Но эта же мать, которую ты любил, уже вкусила грех прелюбодейства.

– Десятки тысяч раз.

– Не думаю, что она так ненасытна. Но ты говорил, что любил ее, хотя она уже была прелюбодейкой, нарушила клятву брака. Разве она изменилась сейчас? Разве появилась разница между той вчерашней и сегодняшней? А может это ты изменился?

– Та, которой она была вчера, лишь живая маска.

– Может потому что она стыдилась рассказать детям о своем прелюбодействе. Она просто обязана была играть вам, пока заботилась о вас, учила вас, растила вас…

– Она не воспитывала нас в полном смысле слова.

– Если бы она пришла на исповедь и получила отпущение грехов, она могла бы вообще не говорить о своем прелюбодействе. Ты бы умер, так ничего и не узнав. Это не было бы ложью, так как грехи были бы прощены, она не была бы больше прелюбодейкой. Прими же правду, Естевайо: Ты зол не на грехи. Ты зол, потому что постеснялся встать перед всеми и защитить ее.

– Вы смотрите на меня, как на глупца.

– Ты вовсе не глупый. Все думают, что ты хороший сын. Но сейчас, если ты настоящий последователь Учителя, тебе следует простить ее и любить ее еще больше, потому что ты узнал о ее страданиях.

Епископ посмотрел на дверь.

– У меня будет совещание, Естевайо. Пожалуйста, пройди в мою внутреннюю молельню и попроси у Магдалины прощение за свое жестокосердие и нежелание прощать.

Выглядя более жалко, чем озлобленно, Квим прошел сквозь занавес во внутренние покои епископа.

Секретарь епископа открыл другую дверь, и в комнату вошел Говорящий от имени Мертвых. Епископ не встал. К его удивлению, Говорящий встал на колени и склонил голову. Так поступали католики при официальном представлении епископу, а Перегрино не думал, что Говорящий воспринимает визит как представление. Тем не менее человек стоял на коленях и ждал, поэтому епископ поднялся, подошел к нему и протянул руку для поцелуя. Даже после этого Говорящий остался коленопреклоненным, пока наконец Перегрино не сказал:

– Благословляю тебя, сын мой, хотя я не уверен, что ты не дразнишь меня подобным почтением.

С наклоненной головой Говорящий ответил:

– Во мне нет желания дразнить и насмехаться. – Он посмотрел на Перегрино. – Мой отец был католиком. Он притворялся, что не был им, ради спокойствия семьи, но он никогда не простил себе своего отступничества.

– Вы крещеный?

– Моя сестра говорила, что да, отец окрестил меня сразу после рождения. Моя мать была протестантской веры, отвергающей крещение младенца, поэтому между нами даже возникла ссора. – Епископ вытянул руку, разрешая подняться Говорящему. Говорящий усмехнулся.

– Воображаю, ярый католик и закоренелый мормон спорят по поводу религиозных процедур, хотя оба утверждают, что не верят в них.

Перегрино был настроен скептически. Уж слишком красивый жест для Говорящего вернуться в лоно католичества. – Я думал, – сказал епископ, что Говорящие от имени Мертвых отрекаются от любой религии, прежде чем сделать призвание своей профессией.

– Я не знаю, как поступают другие. Не думаю, что существуют подобные правила на счет религии, по крайней мере, когда я стал Говорящим, их не было.

Епископ Перегрино знал, что Говорящие не лгут, но его слова смахивали на увертку. – Говорящий Эндрю, во всем созвездии Ста Миров нет места, где бы католики вынуждены были скрывать свою веру, по крайней мере, последние три тысячи лет. Тогда произошел великий всплеск космических полетов. Это сняло чудовищные ограничения на прирост населения на перенаселенной Земле.

Вы хотите сказать, что ваш отец жил на Земле три тысячи лет назад?

– Я сказал, что мой отец настоял, чтобы меня окрестили, как католика, и ради него я сделал то, что он никогда не мог позволить себе. Это ради него я встал на колени и получил благословение епископа.

– Но я именно вас благословил. И вы до сих пор избегаете моего вопроса. Что подтверждает, что я не ошибся в эпохе жизни вашего отца, просто вы не хотите обсуждать это. Дон Кристиан говорил, что вы гораздо больше, чем может увидеть глаз.

– Очень хорошо, – сказал Говорящий, – я гораздо больше нуждаюсь в благословении, так как мой отец умер, а мне еще предстоит разрешить много проблем.

– Пожалуйста, присаживайтесь. – Говорящий выбрал стул у дальней стены. Епископ сел в массивное кресло за столом. – Я не хотел, чтобы вы держали Речь сегодня. Сейчас не подходящее время.

– Я не предполагал, что Конгресс так поступит.

– Но вы знали, что Майро и Аунда нарушили закон. Боскуинха сказала мне.

– Я обнаружил это за несколько часов до Речи. Спасибо, что не арестовали их.

– Мы выполняем наши обещания, – уклонился Перегрино. Но они оба понимали, что если бы епископ настоял, Боскуинха обязана была бы исполнить приказ, не взирая ни на какие просьбы Говорящего. – Ваша речь принесла людям много горя.

– Боюсь, больше, чем обычно.

– И что – вы больше не несете ответственности? Вы вызвали бурю, а теперь бросаете людей на произвол судьбы.

– Не бурю, епископ Перегрино. Только волну. И если бы я смог снять боль, конечно, я бы остался и помог. Я не владею анестезией, но можно попытаться не допустить сепсиса.

– Вам следовало стать священником, вы знаете.

– У младших сыновей лишь два пути. Монашество или военная служба. Мои родители избрали для меня последнее.

– Младший сын. Тем не менее вы имеете сестру. А вы жили в то время, когда жесткий контроля за приростом населения запрещал родителям иметь более двух детей, пока они не получат специальное разрешение правительства. Они называли таких детей – Терция, правда?

– Вы знаете историю.

– Вы родились до эры звездных полетов.

– Что имеет сейчас большое значение – будущее Луситании или биография Говорящего от имени Мертвых, который выглядит не старше тридцати пяти лет?

– Будущее Луситании – это моя прерогатива, Говорящий Эндрю, а не ваша.

– Будущее людей Луситании – это ваша прерогатива. Я говорю от имени свиноподобных.

– Давайте не будем спорить, где дело важнее.

Секретарь вновь отворил дверь. Вошли Боскуинха, дон и донна Кристианы. Боскуинха переводила взгляд с Говорящего на епископа и обратно.

– Если вы ищите кровь на полу, то ее нет, – пошутил епископ.

– Я измеряю температуру, – сказала Боскуинха.

– Я думаю, теплое радушие и взаимопонимание, – сказал Говорящий. Никак не кипение гнева или лед ненависти.

– Говорящий – не верующий. Он – католик по крещению, – сказал епископ. – Я благословил его, и, кажется, это сделало его послушнее.

– Я всегда с должным почтением отношусь к властям, – произнес Говорящий.

– Вы были из тех, кто грозил нам инквизицией, – напомнил ему епископ.

С улыбкой. Говорящий улыбнулся ему в ответ, но его улыбка не светилась радушием.

– А вы были из тех, кто сказал людям, что я дьявол, и что они не должны разговаривать со мной.

Пока Говорящий и епископ обменивались колкостями, остальные, напряженно улыбаясь расселись и ждали.

– Совещание собрано по вашей просьбе, – напомнила Боскуинха.

– Простите меня, – сказал Говорящий, – я пригласил еще кое-кого.

Намного проще будет говорить, если мы подождем ее несколько минут.

***

Эла нашла мать на улице, недалеко от изгороди. Легкий бриз слегка шевелил ее волосы. Эла не сразу поняла, что так поразило ее в облике матери. Волосы. Ее мать уже многие годы не носила волосы на роспуск. Они выглядели странно и свободно, Эла могла видеть как они завились и изогнулись в месте, где она много лет подряд завязывала их в хвост. Это тоже доказывало, что Говорящий был прав. Мать откликнется на его приглашение. Не смотря на боль и страдания, с новой силой вспыхнувшие сегодня, она нашла в себе силы прийти сюда и стоять, купаясь в последних лучах заходящего солнца. Куда смотрела она? На холмы свиноподобных, или на изгородь. Возможно она вспоминала человека, встречавшего ее здесь, или еще где-нибудь в зарослях капума, где, невидимые для всех, они любили друг друга. Всегда прячась, скрываясь ото всех. Мать тоже довольна, подумала Эла, что все стало известно. Она рада, что Лайбо объявлен ее настоящим мужем, настоящим отцом детей. Мама так же рада, как и я.

Мать не обернулась, хотя она должна была услышать приближение Элы по шороху травы. Эла остановилась рядом с ней.

– Мама, – позвала она.

– Совсем не стадо кабр, – сказала мать. – Эла – ты такая шумная.

– Говорящий. Он хочет, чтобы ты помогла ему.

– Как он мне?

Эла объяснила все, о чем рассказал ей он. Мать неподвижно стояла, не поворачиваясь в ее сторону. Когда Эла закончила, она повернулась и пошла в сторону холма. Эла бросилась за ней.

– Мама, – сказала она, – мама, ты идешь рассказать им о десколаде?

– Да.

– Почему только сейчас? После скольких лет? Почему ты мне об этом не рассказывала.

– Потому что тебе лучше работать самостоятельно, без моей помощи.

– Ты знаешь, чем я занималась?

– Ты – мой ученик. Я имею полный доступ ко всем твоим файлам и могу читать их, не оставляя следов. Какой же я учитель, если бы не следила за твоей работой?

– Но…

– Я так же прочитала все твои файлы, оформленные под именем Кворы. Ты ведь еще не стала матерью и не знаешь, что все файлы детей до двенадцати лет еженедельно представляются родителям. Квора провела замечательные исследования. Я буду рада, если ты пойдешь со мной. Когда я расскажу об этом Говорящему, ты тоже узнаешь об этом.

– Мы идем не туда, – сказала Эла.

Мать остановилась.

– Разве домик Говорящего не рядом с прассой?

Только сейчас Мать повернулась в Эле и посмотрела ей прямо в глаза.

– Совещание будет в апартаментах епископа.

– Что вы вместе с Говорящим хотите заставить меня сделать?

– Мы пытаемся спасти Майро, – сказала Эла. – И Луситанию, если это удастся.

– Вы хотите запутать меня в паутине лжи…

– Епископ должен быть на нашей стороне или…

– Нашей стороне! Когда ты говоришь мы, ты подразумеваешь Говорящего и себя, так ведь? Ты думаешь, я не заметила это? Все мои дети, один за одним, он обольстил вас…

– Он никого не обольстил!

– Он обольстил тебя своим способом добиваться знаний и того, что ты хочешь услышать…

– Он не льстец и не обольститель, – сказала Эла. – Он не говорит нам, что мы хотим. Он говорит, что все, что мы знаем, правда. Он не завоевал нашей любви, он завоевал наше доверие.

– То, что он получает от вас, вы никогда не давали мне!

– Мы хотели.

Эла смотрела, не отводя глаз, хотя мать испепелила ее пронизывающим свирепым взглядом. Ее мать первая отвела глаза, потом опустила их в землю, затем вновь посмотрела на нее глазами полными слез.

– Я хотела сказать тебе. – Мать говорила не о файлах. – Когда я видела, как ты ненавидишь его, я все время хотела сказать, он не ваш отец, ваш отец хороший, добрый человек…

– У которого не хватило храбрости сказать это самому.

Ярость появилась в глазах матери.

– Он хотел, но я не позволила ему.

– Я хочу сказать тебе, мама. Я любила Лайбо так, как все любили его в Милагре. Но он пожелал остаться ханжой, так же как и ты. Никто не догадывался, а яд вашей лжи уже во всю травил нас всех. Я не ненавижу тебя, мама, и его тоже. Но я благодарю Бога за то, что он послал Говорящего. Он захотел сказать нам правду, и она сделала нас свободными.

– Легко говорить правду, – сказала мать как можно мягче, когда никого не любишь.

– Ты так думаешь? – сказала Эла. – Я думаю, что знаю кое-что, мама. Я думаю, ты не сможешь узнать правду о ком-либо, пока не полюбишь его. Я думаю, Говорящий полюбил отца. Макрама, я имею в виду. Я думаю, он понял и полюбил его, прежде чем сказал о нем.

Мать не ответила, потому что тоже знала – это правда.

– И я знаю, он любит Грего, Квору, Олхейдо. И Майро, даже Квима. И меня. Я знаю, он любит меня. А когда он показал мне, что любит меня, я поверила, что это правда, потому что он никогда никому не врет.

Слезы, выступившие в глазах матери, медленно стекали по щека.

– Я врала тебе и другим, – сказал мать. Его голос звучал слабо и тихо. – Но ты должна поверить мне. Когда я скажу тебе, что люблю тебя.

Эла обняла мать и впервые за долгие годы почувствовала тепло ее тела.

Потому что ложь, стоящая между ними, исчезла. Говорящий уничтожил барьер, разделяющий их, теперь не было причин для ссор и злобы.

– Ты думаешь об этом ужасном Говорящем даже сейчас, правда? – прошептала ее мать.

– Так же как и ты, – ответила Эла.

Их тела вздрогнули от смеха матери.

– Да. – Затем она перестала смеяться, отодвинулась в сторону и посмотрела Эле прямо в глаза. – Он будет всегда стоять между нами?

– Да, – ответила Эла. – Подобно мосту, он будет вечно стоять между нами. Он мост, а не стена.

***

Майро заметил свиноподобных, когда они спускались с холма, направляясь к изгороди. Они были почти невидимы и бесшумны в лесу, но у них не было отработанных навыков передвижения по открытому пространству они громко шаркали, двигаясь по траве. Или, идя на зов Майро, они не видели необходимости маскироваться. Когда они подошли ближе, Майро узнал их. Эрроу, Хьюман, Мандачува, Лиф-итер, Карс. Он не окликал их, они тоже молчали, подходя к изгороди. Они молча стояли с противоположной стороны изгороди и разглядывали его. Еще не один из зенадоров не подзывал свиноподобных к изгороди. Их молчание говорило о беспокойстве и тревоге.

– Я больше не смогу прийти к вам, – сказал Майро.

Они ждали объяснений.

– Фрамлинги обнаружили нас. Обнаружили, что мы нарушили закон. Они опечатали калитку.

Лиф-итер почесал подбородок.

– Почему ты думаешь, что это фрамлинги обнаружили вас?

Майро усмехнулся.

– Почему? Разве с нами приходил не фрамлинг?

– Нет, – сказал Хьюман. – Королева пчел говорит, что это не Говорящий. Королева пчел говорит – они увидели с неба.

– Сателлиты? Что они могли увидеть с неба?

– Может быть охоту, – сказал Эрроу.

– Может быть стриженных кабр, – добавил Лиф-итер.

– Может быть поля амаранта, – сказал Капс.

– Все вместе, – произнес Хьюман. – А может быть они увидели, что жена вывела три тысячи двести детишек со времени первого урожая амаранта.

– Три тысячи!

– И двести, – сказал Мандачува.

– Они увидели, что у нас достаточно пищи, – сказал Эрроу. – Теперь мы уверены, что выиграем следующую войну. Наши враги будут посажены и превратятся в громадные леса, а жены посадят материнские деревья в каждом лесу.

Майро почувствовал слабость. Неужели именно на это была направлена их работа? Неужели ради войны они принесли себя в жертву. Все, для того, чтобы возвысить один род над всеми? Он хотел сказать, что Лайбо умер ради мира между ними. Но годы тренировки взяли свое и он задал безобидный вопрос:

– А где сейчас эти новые дети?

– Ни один из маленьких братцев не попадет к нам, – объяснил Хьюман. Нам так много нужно успеть, научиться всему от вас и обучить братьев других домов. Мы не можем тренировать маленьких братцев. – Он замолчал, затем добавил с гордостью. – Половине этих детей отцом является Рутер, мой папа.

Мандачува важно кивнул.

– Жены с глубоким почтением впитывают все, чему вы учите нас. Они возлагают большие надежды на Говорящего от имени Мертвых. Но то, что ты сейчас сказал нам, очень плохая весть. Если фрамлинги ненавидят нас, что нам делать?

– Я не знаю, – ответил Майро. Его мозг лихорадочно обрабатывал только что полученную информацию. Три тысячи двести новых братьев. Взрыв перенаселенности. И Рутер каким-то образом отец половины из них. До сегодняшнего дня Майро рассматривал факт отцовства Рутера, как часть тотемной системы вероисповедания. Но увидев магические превращения дерева под пение свиноподобных, он засомневался в том, что раньше признавал, как невозможное.

Ну что из того, что наконец-то он узнал обо всем? Они не дадут ему составить отчет; он не сможет продолжить свою работу; он проведет на борту космического корабля четверть века, пока сможет передать кому-нибудь свои знания. Или вообще некому будет передавать.

– Не отчаивайся, – сказал Хьюман. – Вот увидишь – Говорящий от имени Мертвых сделает все как надо.

– Говорящий. Да, он сделает все отлично. Так же как он сделал для меня с Аундой. Моей сестрой.

– Королева Пчел говорит, он научит фрамлингов любить нас…

– Научит фрамлингов, – сказал Майро. – Ему нужно сделать это как можно быстрее. Уже слишком поздно спасать меня и Аунду. Нас арестуют и отправят на другую планету.

– К звездам? – с надеждой спросил Хьюман.

– Да, к звездам, для заключения в тюрьму! Для того, чтобы наказать за помощь вам. Это в двадцати двух годах пути отсюда. Они не позволят нам вернуться назад.

На мгновение свиноподобные задумались. Прекрасно, подумал Майро.

Пусть подумают, как им сможет помочь Говорящий. Я тоже безгранично доверял ему, но он не слишком много сделал для меня. Свиноподобные собрались в кучку.

Хьюман отделился от группы и подошел ближе к изгороди.

– Мы спрячем тебя.

– Они не найдут тебя в лесу, – сказал Мандачува.

– У них есть машины, которые отыщут меня по запаху, – сказал Майро.

– Ой. Но разве закон разрешит показать эти машины нам? – спросил Хьюман.

Майро покачал головой.

– Это не имеет значения. Калитка закрыта для меня. Я не могу пройти.

Свиноподобные переглянулись.

– Но у вас же растет капум прямо под ногами, – сказал Эрроу.

Майро тупо посмотрел на траву.

– Ну и что? – спросил он.

– Пожуй его, – сказал Хьюман.

– Зачем? – спросил Майро.

– Мы видели, как люди жуют траву, – сказал Лиф-итер. – Прошлой ночью на холме Говорящий и двое в рясах жевали капум.

– Мы видели много раз людей, жующих капум, – сказал Мандачува.

Их нетерпение раздражало.

– При чем здесь изгородь?

Свиноподобные снова переглянулись. Наконец Мандачува сорвал росток капума, положил в рот и начал жевать. Затем он сел на землю. Другие свиноподобные начали испытывать его, тыкая пальцами и ударяя ладонями.

Наконец, Хьюман со всей силы пнул его, а когда Мандачува не среагировал, они загалдели на языке Жен: «Готов… Пора… Готов».

Мандачува встал и подпрыгнул. Затем он разбежался и начал карабкаться на изгородь. Забравшись на вершину, он прыгнул и приземлился на четвереньки с той стороны, где стоял Майро.

Майро начал нервно подскакивать на ногах и отчаянно кричать, еще когда Мандачува был на вершине изгороди. Он обхватил голову руками и старался не смотреть. Когда он разжал руки и прекратил орать, Мандачува стоял рядом и отряхивался от грязи.

– Я не могу сделать этого, – сказал Майро. – Изгородь стимулирует нервные болевые точки всего тела. Нельзя перелезть через изгородь.

– Ох, – сказал Мандачува.

С другой стороны изгороди Хьюман бубнил:

– Он не знает, – повторял он. – Люди не знают.

– Анестетик, – сказал Майро. – Вы не чувствуете боли.

– Нет, – ответил Мандачува. – Я чувствую боль. Очень сильную боль.

Самую плохую боль в мире.

– Рутер говорит, перелезть через изгородь хуже, чем умереть, – сказал Хьюман. – Больно во всем теле.

– Но вам безразлична она, – сказал Майро.

– Как будто это происходит с другой твоей сущностью, – сказал Мандачува. – Боль касается животной плоти. Но твоя сознательная сущность свободна от нее. Он освобождает тебя от твоей сущности.

В памяти Майро всплыла деталь, на которую никто не обратил внимания, все были потрясены чудовищностью гибели Лайбо. Рот мертвого человека был заполнен капумом. Волокнами капума были заполнены рты мертвых свиней.

Анестезия. Смерть выглядела как героическая пытка, ее целью не было доставить боль. Они использовали анестезию. Они обезболивали.

– Давай, – сказал Мандачува. – Пожуй капум и пойдем с нами. Мы спрячем тебя.

– Аунда, – сказал Майро.

– А, я пойду приведу ее, – сказал Мандачува.

– Ты не знаешь, где она живет.

– Знаю, – ответил Мандачува.

– Мы лазали через изгородь много раз в этом году, – сказал Хьюман. Мы знаем, где живет каждый.

– Но никто ни разу не видел вас, – произнес Майро.

– Мы старались не показываться, – ответил Мандачува. – Хотя никто и не смотрел на нас.

Майро представил, как дюжины свиноподобных крадутся ночью по Милагру.

Их никто не видит. Только несколько людей могли бы заметить их по долгу ночной службы. Но свиноподобные очень малы, им ничего не стоит юркнуть в траву и раствориться в ней. Неудивительно, откуда они знают о металле и машинах, несмотря на законы, запрещающие знакомить их с техникой. Без сомнения, они видели шахты, шаттлодром, печи для обжига кирпича, фермеров, выращивающих амарант. Неудивительно, что они знали, о чем спрашивать нас.

Как глупо, что мы пытались отгородить их от нашей культуры. У них гораздо больше секретов от нас, чем нам удалось сохранить от них. Слишком много, чтобы удержалось наше культурное главенство.

Майро сорвал побег капума.

– Нет, – сказал Мандачува, отбирая росток. – Не бери корневую часть.

В корневой части нет ничего ценного. – Он выбросил сорванный Майро росток и сорвал новый росток, только верхушку, оставив не менее 10 см от основания. Затем он размял его и подал Майро. Майро начал жевать.

Мандачува похлопал и потыкал его.

– Не беспокойся, – сказал Майро. – Иди к Аунде. Они могут арестовать ее в любую минуту. Иди. Прямо сейчас. Иди же.

Мандачува посмотрел на остальных, наблюдающих за ними, потом подпрыгнул и направился в сторону Виллы Альты, где жила Аунда.

Майро пожевал еще чуть-чуть. Он потыкал себя пальцем. Как и говорили свиноподобные, он чувствовал боль, но ему было безразлично. Все, что его заботило, это стремление остаться на Луситании. Возможно, вместе с Аундой.

Забыть о законах и морали. Они утратят власть над ним, если он покинет человеческое общество и уйдет в лес к свиноподобным. Он станет ренегатом, в чем и обвиняют его. Он и Аунда будут жить по своим законам, не взирая на общественные нормы. У них будет совершенно новый тип семьи, с иными ценностями. Они будут учиться у свиноподобных, у леса. Это будет новая ячейка Ста Миров. И никто не остановит их.

Он разбежался и ухватился за изгородь обеими руками. Боль не была слабее, чем раньше, но ему было безразлично. Он карабкался вверх. Но каждый новый перехват рук давался все тяжелее, боль нарастала, она начала заполнять его сознание. Он не мог больше ни о чем думать, только невыносимая боль. Он понял, что капум не дал обезболивающего эффекта. Но к этому моменту он добрался до вершины изгороди. Боль была ужасающей, она охватила всего Майро, он сходил с ума. Она заполнила все его сознание, все естество. Он уже не соображал, что делает. Последним рывком он подтянулся и перегнулся через изгородь. Боль охватила каждую клеточку его мозга, все тело горело огнем.

Маленькие Некто в ужасе наблюдали, как их друг беспомощно повис на вершине изгороди, голова и туловище на одной стороне, а ноги на другой.

Они с криком подбежали к изгороди, начали прыгать, стараясь схватить его за руку. Но они не жевали капум и боялись дотронуться до изгороди.

Услышав их крики, Мандачува бросился назад. В его теле еще осталось обезболивание, он вскарабкался к Майро и спихнул тяжелое человеческое тело. Майро с треском упал на землю, его рука до сих пор касалась изгороди. Свиноподобные оттащили его. Его лицо исказила гримаса агонии.

– Быстрее! – заорал Лиф-итер. – Пока он не умер, давайте посадим его!

– Нет! – выкрикнул Хьюман, отталкивая Лиф-итера от безжизненного тела Майро. – Мы не знаем, умирает ли он! Боль всего лишь иллюзия, у него нет ран, значит, боль должна пройти…

– Он отходит, – сказал Эрроу, – посмотрите на него.

Пальцы на ногах Майро стали судорожно сжиматься, его ноги поднялись вверх, его спина изогнулась дугой. Он едва дышал, с хрипом, на его лице застыла маска нестерпимой боли.

– Прежде, чем он умрет, – не унимался Лиф-итер, – мы должны дать ему корни.

– Приведи Аунду, – сказал Хьюман. Он повернулся к Мандачуве. Сейчас. Беги и скажи ей, что Майро умирает. Скажи ей, что калитка опечатана, а Майро на другой стороне за изгородью. Он умирает.

Мандачува бросился бежать и вскоре скрылся из виду.

***

Секретарь открыл дверь. Но пока не показалась Новинха, Эндер не почувствовал облегчения. Когда он послал за ней Элу, он был уверен, что она придет, но проходили долгие минуты ожидания, и он засомневался. Но не было необходимости в сомнениях. Она была именно такой женщиной, какой он предполагал. Он заметил ее развевающиеся волосы, и впервые с момента прибытия на Луситанию образ отчаявшейся девочки встал перед ним. Именно этот образ перевернул его жизнь менее двух недель назад, более двадцати лет.

Она выглядела напряженной и взволнованной, но Эндер знал, что ее нервозность вызвана недавним событием, и необходимостью посещения апартаментов епископа сразу после громогласного объявления ее грехов. Если Эла сказала о той угрозе, которая нависла над Майро, это тоже могло отразиться на ней. Но все это было преходящим; Эндер мог видеть это по ее лицу, по слабости движений, напряженности взгляда. Но в ней появилось и другое – зародившаяся надежда. Я приехал не обижать тебя, Новинха, я рад видеть, что моя речь принесла тебе нечто большее, чем стыд.

На секунду Новинха остановилась, глядя на епископа. Но не враждебно, а вежливо, с почтением; он ответил ей таким же взглядом и предложил сесть.

Дон Кристиан встал, уступая ей место, но она покачала головой, улыбнулась и выбрала стул у стены. Рядом с Эндером. Эла подошла и встала рядом с Матерью, оказавшись, таким образом, и рядом с Эндером. Как дочь между родителями, подумал Эндер; но он отгонял эту мысль и старался не думать больше о ней. Предстояло решить более серьезные проблемы.

– Похоже, – сказала Боскуинха, – совещание обещает быть интересным.

– Я думаю, Конгресс уже принял решение, – сказала донна Криста.

– Ваш сын, – начал епископ, – обвиняется в преступлении против…

– Я знаю, в чем его обвиняют, – сказала Новинха. – Я ничего не знала до сегодняшнего дня, пока мне не сказала Эла. Но я не удивлена. Моя дочь, Элеонора, тоже нарушила правила, установленные ей Учителем. Все они более полагаются на собственное разумение, чем на правила, которые им устанавливают. Это полный провал, если ваша цель сохранить законы, но если ваша цель учение и познание нового, только таким путем можно прийти к победе.

– Вашего сына будут судить не здесь, – сказал дон Кристиан.

– Я попросил вас собраться, – сказал Эндер, – потому что необходимо принять решение. А именно, обжаловать или нет законы Конгресса Звездных Путей.

– У нас нет выбора, – сказал епископ Перегрино.

– У нас есть не один выбор, – возразил Эндер. – И очень много причин сделать выбор. Вы уже сделали один выбор, когда увидели, что копируются ваши файлы, вы решили спасти их, решили доверить их мне, чужому вам человеку. Ваше доверие будет оправдано – я верну все ваши файлы по первому требованию, не читая и не вторгаясь в них.

– Спасибо, – сказала донна Криста. – Но мы сделали это раньше, чем поняли всю тяжесть обстановки.

– Они собираются эвакуировать нас, – сказал дон Кристиан.

– Они контролируют все, – добавил епископ.

– Я уже рассказала им, – пояснила Боскуинха.

– Они не могут контролировать все, – произнес Говорящий, – они контролируют только связи ансибла.

– Мы не можем отключить ансибл, – сказал епископ Перегрино, – это единственная связь с Ватиканом.

– Я не предлагаю отключить ансибл. Я только хочу сказать вам, что я могу. И говоря это вам, я доверяю вам не меньше, чем вы доверили мне.

Потому что, если вы сообщите об этом кому-нибудь, то я и еще кое-кто, кого я люблю и от кого завишу, очень дорого заплатим. Невообразимо дорого.

Они переглянулись, затем согласно кивнули.

– У меня есть друг, который контролирует связи ансибла всех Ста Миров, полностью, и совершенно неожиданным способом. Она сказала мне, если ее попросить, она может создать видимость для фрамлингов Ста Миров, что мы здесь на Луситании отключили ансибл. Хотя у нас останется возможность посылать любые сообщения, в том числе и Ватикану, в любую часть Ста Миров.

Мы сможем читать дистанционные записи, получать сообщения с других планет.

Другими словами, мы будем иметь глаза, а они будут слепы.

– Отключение ансибла или создание видимости отключения будет рассматриваться, как бунт. Или война. – Боскуинха старалась произносить слова как можно тверже, но Эндер понял, что идея понравилась ей, хотя она решила сопротивляться. – Я хочу сказать, что если мы достаточно безрассудны для войны, то можно принять предложение Говорящего. Но это чистая авантюра. У нас будет достаточно приключений – если мы все сойдем с ума и поднимем бунт.

– Мы ничего не выиграем от восстания, – сказал епископ. – И все потеряем. Я глубоко сожалею о трагедии, о необходимости отправить в тюрьму Майро и Аунду, да еще на другую планету, ведь они так молоды. Но то, что мы добровольно отправили их в тюрьму, может смягчить ответственность общества в целом. Мы сможем уберечь остальных от страдания.

– Вы думаете, эвакуация колонии не заставит их страдать? – спросил Говорящий.

– Да, конечно. Но закон нарушен, и за это следует расплачиваться.

– Но если законы основаны на незнании, а расплата куда больше греха?

– Не нам судить об этом, – сказал Перегрино.

– Нет, мы – судьи. Согласно законам Конгресса, мы должны сказать, что законы хороши и наказание заслужено. Вполне возможно, что именно такое решение и будет принято в конце совещания. Но я хочу, чтобы вы кое о чем узнали, прежде чем примете решение. Кое-что скажу я. О некоторых вещах лучше расскажут Эла или Новинха. Вы не можете принять решение, пока не узнаете об этом.

– Я всегда рад узнать как можно больше, – сказал епископ. – Конечно, итоговое решение будет зависеть от Боскуинхи – не от меня…

– Окончательное решение принадлежит всем вам – правительственным, религиозным и научным лидерам. И если кто-нибудь выступит против восстания, восстание будет невозможно. Без поддержки церкви Боскуинха не может управлять. Без поддержки правительства у церкви не будет власти.

– Мы не имеем полномочий, – сказал дон Кристиан, – мы высказываем только мнение.

– Каждый взрослый Луситании видит в вас пример мудрости и разума.

– Вы забываете о четвертой силе, – добавил Перегрино, – себе самом.

– Я – фрамлинг для колонии.

– Да, но сверхординарный фрамлинг, – сказал епископ. – За четыре дня вам удалось захватить души людей, так как я бы побоялся и не посмел.

Теперь вы советуете поднять восстание, это будет стоить нам всего. Вы опасны, как Сатана. И тем не менее, вы здесь, подчиняетесь нашей власти, как будто вы не вольны подняться на шаттл и вернуться на своем корабле в Трондейм с двумя преступниками на борту.

– Я покоряюсь вашей власти, – сказал Эндер. – Потому что не хочу оставаться фрамлингом. Я хочу быть вашим гражданином, вашим учеником и прихожанином.

– Как Говорящий от имени Мертвых? – спросил епископ.

– Как Эндрю Виггин. У меня есть кое-какие умения, которые могут оказаться полезными вам. Особенно, если вы восстанете. Кроме того, у меня есть другое дело, которое я не смогу исполнить до конца, если людей эвакуируют.

– Мы не сомневаемся в вашей искренности, – сказал епископ. – Но вы должны простить нас, что мы не совсем доверяем горожанину, который совсем недавно появился в городе.

Эндер кивнул. Епископ и не мог сказать иного, пока не знает всей информации.

– Позвольте сначала рассказать то, что известно мне. Сегодня в полдень я ходил в лес вместе с Майро и Аундой.

– Вы! Вы тоже нарушили закон! – Епископ вскочил со стула.

Боскуинха подалась вперед.

– Вторжение в наши файлы началось задолго до сегодняшнего дня.

Поэтому приказы Конгресса не распространяются на его нарушения.

– Я нарушил закон, – сказал Эндер, – потому что свиноподобные спрашивали обо мне, требовали увидеть меня. Они видели шаттлодром. Они знали, что я здесь. И, плохо это или хорошо, они читали «Королеву Пчел и Гегемона».

– Они дали свиноподобным эту книгу? – возмутился епископ.

– Они также дали им Новый Завет, – сказал Эндер. – Но вы, наверное, не удивитесь, узнав, что свиноподобные нашли много общего между собой и королевой пчел. Позвольте рассказать, о чем говорили свиноподобные. Они умоляли меня убедить Сто Миров отменить их решение об изоляции. Понимаете, свиноподобные иначе понимают значение изгороди, чем мы. Мы видим в ней способ защиты культуры свиноподобных от человеческого влияния и давления.

Они видят в ней преграду их знаниям о тех чудесных вещах, которыми мы владеем. Они представляют, что наши космические корабли бороздят космос, от звезды к звезде, заполняя все миры. И через пять-десять тысяч лет, когда они переймут у нас все, чтобы выйти в космос, они выяснят, что все планеты заняты. Для них не останется места. Они видят в нашей изгороди способ уничтожения вида. Мы содержим их в Луситании, подобно животным в зоопарке, в то время как сами занимаем оставшуюся часть вселенной.

– Это нонсенс, – сказал дон Кристиан. – У нас не было подобного умысла.

– Разве не было? – переспросил Эндер. – Тогда почему мы так бдительно храним их от влияния нашей культуры? Почему это не входит в интересы науки. Ведь это противоречит зенологии. Вспомните, открытие ансибла, межзвездные полеты, частичный контроль над гравитацией, даже наше оружие, уничтожившее баггеров – все это результат прямого контакта с баггерами, заимствовано у них. Мы узнали о технологии из тех машин, которые они бросили во время первого полета на Землю. Мы стали пользоваться этими машинами раньше, чем поняли, как они устроены. Некоторые вещи, например, филотический импульс, мы не можем понять и по сей день. И в космос мы вышли только потому, что прикоснулись к более развитой культуре. Но, тем не менее, через несколько поколений, мы взяли их машины, превзошли их по мощности и функциям и с их помощью уничтожили баггеров. Это как раз и означает наша изгородь – мы боимся, что когда-нибудь свиноподобные сделают то же самое. И они знают, что именно это мы имеем в виду. Они знают это, и ненавидят это.

– Мы не боимся их, – сказал епископ. – Они дикари, и не ради спасения…

– Так же мы в свое время смотрели на баггеров, – сказал Эндер. – Но для Пайпо, Лайбо, Майро и Аунды свиноподобные – не дикари. Они отличаются от нас даже больше, чем фрамлинги. Но тем не менее они люди. Ремены, не ваэлзы. Поэтому, когда Лайбо увидел, что свиноподобным грозит голодное вымирание, что они собирались воевать, чтобы сократить население, он поступил не как ученый. Он не стал наблюдать, как они убивают друг друга, и составлять отчеты о смерти и страданиях. Он поступил как христианин. Он взял экспериментальную партию амаранта, которую Новинха отвергла из-за близости протеиновых структур к местным видам, и научил свиноподобных выращивать и собирать урожай, получать хлеб. Я не сомневаюсь, что именно увеличение численности свиней и поля амаранта и были замечены Конгрессом Межзвездных Путей. Это не своенравное нарушение закона, а акт любви и помощи нуждающемуся.

– Как вы можете называть такое непослушание христианским актом? – сказал епископ.

– Разве вы не люди, когда ваш сын просит хлеба, неужели вы дадите ему камень?

– Дьявол может вкладывать в божьи заповеди свой смысл, – сказал епископ.

– Я не дьявол, так же, как и свиноподобные. Их детишки умирали от голода, и Лайбо дал им пищу и спас их.

– А что они сделали с ним!

– Хорошо, давайте посмотрим, что они сделали с ним. Они дали ему смерть. Так же как они приговаривают к смерти самых уважаемых своих граждан. Разве это ни о чем не говорит?

– Это говорит, что они опасны и лишены разума, – сказал епископ.

– Это говорит о том, что смерть для них означает совсем другое. Если вы абсолютно уверены, что кто-то имеет абсолютно чистую, непорочную душу, епископ, справедливо ли, если каждый прожитый день будет портить эту душу.

Они считают, что будет лучше, если они будут убиты и взяты на небеса.

– Вы смеетесь над нами. Вы не верите в загробную жизнь.

– Но вы верите! Как насчет мучеников, епископ Перегрино? Разве их не с радостью принимают на небеса?

– Конечно. Но люди, которые убили их, звери. Убийство святых не освящает убийц. Их души попадут в ад.

– Но что, если умершие не попадают на небеса? Что, если мертвые трансформируются в другую форму жизни? А что, если умершие свиньи пускают корни и превращаются в кое-что другое? Что, если они превращаются в деревья и живут еще пятьдесят, сто, пятьсот лет?

– О чем вы говорите? – потребовал объяснений епископ.

– Вы хотите сказать, что свиноподобные каким-то образом изменяются и превращаются из животных в растения? – спросил дон Кристиан. – По законам биологии это невозможно.

– Это практически невозможно, – сказал Говорящий. – Вот почему на Луситании такое жалкое и немногочисленное разнообразие видов, адаптировавшихся к десколаде. Потому что только некоторые из них способны к подобным метаморфозам. Когда свиноподобные убивают кого-нибудь из своих людей, они превращаются в деревья. А деревья хранят мудрость и знания.

Сегодня я видел, как свиньи пели дереву, и без всякого прикосновения инструментом дерево отрывалось от корней, падало, и распадалось на множество необходимых свиноподобным предметов. Это не бред. Майро, Аунда и я видели все собственными глазами, мы слышали песню, трогали дерево и молились о погибшей душе.

– Какое отношение это имеет к нашему решению? – с нетерпением произнесла Боскуинха. – Ладно, пусть лес состоит из мертвых свиней. Но это дело ученых.

– Я просто хотел сказать, что когда свиноподобные убили Пайпо и Лайбо, они думали, что помогают им перейти в новую стадию существования.

Они не звери, они ремены, отдающие таким образом дань глубочайшего уважения тем, кто много сделал для них.

– Другое моральное преобразование, так? – спросил епископ. – Так же как во время вашей Речи, вы заставляли снова и снова взглянуть на Махроса Рибейру, и каждый раз он представлялся в новом свете. Вы хотите убедить нас, что свиноподобные люди чести? Но я никогда не восстану против Конгресса, несмотря на все возможные страдания и невзгоды, только затем, чтобы наши ученые научили строить их холодильники.

– Пожалуйста, – сказала Новинха.

Они подозрительно посмотрели на нее.

– Вы сказали, что они уничтожили все наши файлы? Они прочитали их?

– Да, – сказала Боскуинха.

– Тогда они узнали, что в моих файлах. Все о десколаде.

– Да, – снова повторила Боскуинха.

Новинха положила руки на колени.

– Тогда не может быть эвакуации.

– Я не думаю, – сказал Эндер, – поэтому я попросил Элу пригласить вас.

– Почему не может быть эвакуации? – спросила Боскуинха.

– Из-за десколады.

– Абсурд, – сказал епископ. – Ваши родители обнаружили лекарство.

– Они не нашли лекарства, – сказала Новинха, – они нашли средство контроля. Средство, препятствующее активности десколады.

– Правильно, – сказала Боскуинха. – Именно поэтому мы добавляем в воду катализатор. Коладор.

– Каждый человек на Луситании, за исключением, пожалуй, Говорящего, который может быть еще не заразился ей, является носителем десколады.

– Добавки не так дороги, – сказал епископ. – Но, возможно, они изолируют нас. Они могут сделать это.

– Нигде не может быть полной изоляции, – сказала Новинха. – Десколада очень вариативна. Она воздействует на любой генетический материал. Добавки нужно будет давать всем людям. Но как можно вклинить добавку в каждый пучок травы? В каждую птицу? Рыбу? В каждую толику морского планктона?

– Они все могут заразиться? – спросила Боскуинха. – Я не знала об этом.

– Я никому не говорила, – сказала Новинха. – Но я вживляла защиту в каждое растение, которое выводила. Амарант, картофель, везде – я вживила вкрапления – эти вкрапления не имеют питательной ценности, но они способствуют развитию собственного иммунитета к десколаде.

Боскуинха в ужасе сказала:

– Значит везде, где мы…

– Мы вызовем полное разрушение биосферы.

– И вы держали это в секрете? – ужаснулся дон Кристиан.

– Не было необходимым распространяться об этом. – Новинха неподвижно сидела, уставившись на руки. – Эта информация повлияла на гибель Пайпо. Я хранила ее в тайне, чтобы никто не узнал о ней. Но последние годы Эла изучала эту тему. И то, что рассказал сегодня Говорящий. Теперь я знаю, что увидел в ту ночь Пайпо. Десколада не только расщепляет генные молекулы и мешает им делиться. Она также обогащает их за счет соединения с совершенно чужеродными генными молекулами. Эла проводила эту работу против моей воли. Вся естественная природная жизнь на Луситании развивается в животно-растительной связке. Кабры с капумом. Водяные змеи с грамой.

Сакфлаи с тростником. Хиндагоры с лианами тропеко. И свиноподобные с деревьями в лесу.

– Вы сказали, одно переходит в другое? – переспросил дон Кристиан, поворачиваясь к Новинхе.

– Свиноподобные в своем роде уникальны, здесь тело свиньи превращается в дерево, – сказала Новинха. – Возможно, кабры оплодотворяются пыльцой капума. Возможно, флаи вылупляются из соцветий речного тростника. Это нужно изучать. Я занималась этой проблемой все эти годы.

– И теперь они узнают это? – спросил дон Кристиан. – Из ваших файлов?

– Ну, не сразу. Но где-то через двадцать-тридцать лет. Прежде, чем кто-нибудь из фрамлингов появится здесь, они должны все изучить, – сказала Новинха.

– Я не ученый, – сказал епископ. – По-моему, все поняли, кроме меня.

Как это может быть связано с эвакуацией?

Боскуинха нервно сжимала и разжимала руки.

– Они не смогут забрать нас с Луситании, – сказала она. – Куда бы они нас не отправили, мы принесем с собой десколаду, и это убьет все вокруг.

Во всех Ста Мирах не хватит зенобиологов, чтобы спасти от разрушения даже одну планету. К тому времени, как их корабли прибудут к нам, они уже будут знать, что нас нельзя переселять.

– Хорошо, ну ведь это решает все наши проблемы, – сказал епископ. Если мы сообщим им об этом, они не будут посылать флот для эвакуации.

– Нет, – сказал Эндер. – Епископ Перегрино, когда они узнают, какие разрушения несет десколада, они решат, что никто никогда не должен покинуть эту планету.

Епископ усмехнулся.

– Вы думаете, они взорвут планету? Очнитесь, среди человечества на осталось больше Эндеров. Худшее, что они могут сделать, это закрыть нас на карантин…

– В таком случае, – сказал дон Кристиан, – почему мы вообще должны подчиняться их распоряжениям? Мы должны послать им сообщение и проинформировать о десколаде, сообщить им, что мы не покинем планету, а они не должны приезжать сюда. И все.

Боскуинха покачала головой.

– Вы думаете, не найдется такого, кто скажет: «Луситанцы, посещая другие миры, могут разрушить их. У них есть космический корабль, они склонны к бунтарству, там живут свиноподобные – убийцы. Их существование это угроза нам всем».

– Кто может так сказать? – возмутился Епископ.

– Конечно, никто из Ватикана, – сказал Эндер. – Но Конгресс не занимается спасением душ.

– А может быть, они будут правы, – произнес епископ. – Вы сами говорили, что свиноподобные хотят выйти в космос. А теперь, где бы они не путешествовали, они будут производить тот же самый эффект. Даже на необитаемых планетах, я прав? Что они могут увидеть там в конце концов только повторение того, что и здесь: в лесах один вид деревьев, в степи один вид травы, на которой будут пастись только кабры, и только хиндагора летать вокруг них.

– Возможно, когда-нибудь мы найдем способ контролировать десколаду, сказала Эла.

– Мы не можем связывать наше будущее с таким ненадежным шансом, сказал епископ.

– Именно поэтому нам следует восстать, – сказал Эндер. – Потому что Конгресс пойдет по тому же пути, что и три тысячи лет назад. По пути ксеноцида. Каждый приговорит нас к уничтожению, потому что он направлен на разрушение чужеродных форм, вредящих человеческому существованию. В те давние времена, когда было признано, что баггеры стремятся уничтожить человечество, лидерам ничего не оставалось, как сражаться до последнего.

Мы снова поставили перед ними ту же дилемму. Они уже боятся свиноподобных.

А когда они узнают о десколаде, все желание защитить свиноподобных сразу исчезнет. Ради спасения человечества, ради его жизни они уничтожат нас.

Возможно, не всю планету. Как вы сказали, теперь нет Эндеров. Но они сотрут с лица земли Милагр и уничтожат все следы человеческого пребывания.

Включая убийство всех свиноподобных, которые знали о нашем существовании.

Затем они будут неусыпно контролировать планету, чтобы удержать свиноподобных на их примитивной стадии развития, помешать их прогрессу.

Если бы вы знали то же, что и они, разве бы вы поступили иначе?

– И это говорит Говорящий от имени Мертвых? – сказал дон Кристиан.

– Вы были там, – сказал епископ. – Вы были там, когда были уничтожены баггеры.

– В то время у нас не было возможности поговорить с баггерами, не было возможности узнать, ремены они или ваэлзы. А теперь есть. Мы знаем, что не хотим и не пойдем разрушать чужие миры. Мы знаем, что не покинем планету, пока не будет нейтрализована десколада. Сейчас мы стремимся сохранить ременов, чтобы не нужен был Говорящий от имени Мертвых, чтобы написать историю свиноподобных.

Дверь решительно распахнулась и в комнату влетела Аунда.

– Епископ, – запыхавшись, проговорила она. – Мэр, быстрее идите…

Новинха…

– Что такое? – спросил Епископ.

– Аунда, я должна арестовать тебя, – сказала мэр.

– Арестуете позже, – сказала Аунда. – Там Майро. Он перелез через изгородь.

– Он не мог сделать этого! – воскликнула Новинха. – Он бы погиб! Затем, в ужасе она поняла, что сказала. – Скорее, где он…

– Позовите Найвио, – обратилась донна Криста.

– Вы не поняли, – сказала Аунда, – мы не можем пойти к нему, он с другой стороны изгороди.

– Что же делать? – сказала Боскуинха.

– Отключите изгородь, – взмолилась Аунда.

Боскуинха беспомощно оглядывала собравшихся. – Я не могу сделать этого. Комитет контролирует изгородь по ансиблу. Они не отключат ее.

– Тогда Майро умрет, – произнесла Аунда.

– Нет! – закричала Новинха.

Позади Аунды другая фигура появилась в комнате. Маленькая, покрытая шерстью. Никто из них, кроме Эндера, не видел свинку живьем, но они сразу узнали, кто это.

– Извините, – сказала свинка. – Означает ли это, что мы можем посадить его.

Никто не решался спросить, как свинка преодолела изгородь. Они были слишком ошарашены стремлением посадить Майро.

– Нет! – закричала Новинха.

Мандачува удивленно посмотрел на нее:

– Нет?

– Я думаю, – сказал Эндер. – Вам не следует сажать больше никого из людей.

Мандачува стоял абсолютно отрешенно.

– Что вы делаете? – крикнула Аунда. – Вы хотите вывести его из себя, совсем расстроить?

– Я думаю он будет еще больше расстроен к концу дня, – сказал Эндер.

– Пошли, Аунда, покажи, где Майро.

– Что мы не можем ничего сделать, если мы не можем отключить изгородь! – сказала Боскуинха.

– Вызовите Найвио, – сказал Эндер.

– Я схожу за ним, – сказал донна Криста, – вы забыли, что мы не можем послать компьютерный вызов.

– Я спрашиваю, что нам делать? – потребовала Боскуинха.

– Я уже говорил вам, – ответил Эндер. – Если вы решите восстать, мы сможем создать видимость отключения ансибла. А потом мы сможем отключить изгородь.

– Вы пытаетесь использовать беду Майро для давления на меня? – спросил епископ.

– Да, – ответил Эндер. – Он один из ваших прихожан, правда? Поэтому, оставьте свое пятью-пять, соберитесь и пойдемте с нами спасать заблудшего.

– Что происходит? – спросил Мандачува.

– Веди нас к изгороди, – сказал Эндер, – поторопись, пожалуйста.

Они спустились по ступеням апартаментов и вышли к основанию Собора.

Эндер слышал, как епископ, шедший сзади него, ворчал об извращении библейских заповедей в угоду личным целям.

Они миновали боковой предел собора, и Мандачува возглавил шествие.

Эндер заметил, что епископ остановился около алтаря, наблюдая за покрытым шерстью созданием, идущим впереди. Выйдя из собора, епископ сказал:

– Скажи мне, Говорящий, как по-вашему, если мы ликвидируем изгородь, если мы восстанем против Конгресса Межзвездных Путей, тогда все правила о контактах со свиноподобными отпадут сами собой.

– Я надеюсь на это, – сказал Эндер. – Я надеюсь, что между нами рухнут все искусственные барьеры.

– Тогда, – продолжил епископ, – мы сможем донести святое евангелие Иисуса Христа до Маленьких Некто, правда? Не будет существовать законов, запрещающих это.

– Да, – сказал Эндер, – они могут не обращаться в нашу веру, но ничто не может нам помешать попробовать.

– Я думал об этом, – сказал епископ. – Но, возможно, мой дорогой еретик, ваше восстание откроет дверь обращению к вере великой нации.

Возможно Бог движет всем, в том числе и вами.

***

Когда Эндер, дон Кристиан, епископ подошли к изгороди, Мандачува и женщины были уже там. Эндер заметил, что Эла стояла между изгородью и матерью, и потому как она держала ее руки, было понятно, что Новинха уже пыталась взобраться на изгородь и добраться до сына. Она плакала и кричала ему:

– Майро! Майро, как ты мог, как ты перелез туда… Эла старалась заговорить с ней, успокоить ее.

На другой стороне в полном оцепенении стояло четверо свиноподобных.

Аунда умирала от страха за жизнь Майро, но у нее хватило сил и мужества сказать Эндеру о том, чего он мог не заметить.

– Там Капс, Эрроу, Хьюман и Лиф-итер. Лиф-итер уговаривает остальных посадить его. Я думаю, догадываюсь, что это означает. Но ничего. Хьюман и Мандачува убедят их не делать это.

– Но мы не можем подойти к ним ближе, – сказал Говорящий, – почему Майро так глупо поступил.

– Мандачува подсказал ему. Свиноподобные жуют капум, это дает им обезболивающий эффект. Они могут перелезать через изгородь, когда им вздумается. Возможно, они уже годами проделывают это. Они думали, что мы не могли сами сделать этого, потому что слишком сильно подчиняемся и зависим от законов. Теперь они знают, что капум не оказывает на нас такого эффекта, как на них.

Эндер подошел к изгороди и позвал.

– Хьюман!

Хьюман вышел вперед.

– У нас есть шанс отключить изгородь. Но если мы сделаем это, мы вступим в войну со всеми людьми других миров. Ты понимаешь, о чем я говорю? Люди Луситании и свиноподобные, вместе, окажутся против всей вселенной.

– Ой, – сказал Хьюман.

– Мы выиграем? – спросил Эрроу.

– Может, а может и нет.

– Ты отдашь нам королеву пчел? – спросил Хьюман.

– Сначала я должен встретиться с вашими женами, – сказал Эндер.

Свиноподобные замерли.

– О чем вы говорите? – спросил Епископ.

– Я должен встретиться с женами, – сказал Эндер свиноподобным. Потому что нам необходимо выработать договор. Соглашение. Ряд правил между нами. Ты понимаешь меня? Люди не могут жить по вашим законам, а вы не можете жить по нашим, но мы должны жить в мире, между нами не будет изгороди. И если я оставлю королеву пчел жить вместе с вами, помогать вам и учить вас, то вы должны будете дать мне ряд обещаний, и держать их. Ты понял?

– Я понял, – сказал Хьюман. – Но ты сам не знаешь, о чем просишь.

Наши жены не так умны и сообразительны, как братья.

– Но они принимают решения, разве нет?

– Конечно, – ответил Хьюман. – Они хранительницы наших матерей. Но я предупреждаю тебя, очень опасно говорить с женами, особенно тебе, они слишком глубоко уважают тебя.

– Если не будет изгороди, я должен поговорить с вашими женами. Если я не смогу поговорить с ними, то изгородь останется навсегда, и Майро умрет.

Мы подчинимся законам Конгресса и все люди покинут Луситанию. – Эндер не стал говорить, что люди могут быть убиты. Он всегда говорил правду, но не всегда все говорил.

– Я отведу тебя к женам, – сказал Хьюман. Лиф-итер подошел к Хьюману и провел ладонью в воздухе, как бы рассекая тело.

– Они правильно назвали тебя, ты – гуманоид, человек, а не один из нас. – Лиф-итер собрался уйти, но Капс и Эрроу поймали и схватили его.

– Я отведу тебя, – повторил Хьюман, – а теперь отключи изгородь и спаси жизнь Майро.

Эндер повернулся к епископу.

– Это не мое решение, – сказал он, – слово за Боскуинхой.

– Я присягала верности Конгрессу, – сказала Боскуинха. – Но сейчас я нарушу клятву во имя спасения своего народа. Я готова отключить изгородь и попытаться начать восстание.

– Если бы мы могли читать проповеди свиноподобным, – сказал епископ.

– Я спрошу об этом, когда встречусь с женами, – ответил Эндер. – Я не могу пообещать больше этого.

– Епископ! – закричала Новинха. – Пайпо и Лайбо уже мертвы из-за этой изгороди!

– Разрушьте ее, – сказал епископ. – Я не хочу видеть гибели колонии, даже если это угодно богу. – Епископ горько улыбнулся. – Лучше уповать на помощь святых Ос Венерадос, я думаю, она нам скоро понадобится.

– Джейн, – прошептал Эндер.

– Именно за это я люблю тебя, – сказала Джейн. – Ты можешь все обделывать так же долго, как я устанавливать контакты.

– Отключи, пожалуйста, ансибл и обесточь изгородь, – попросил Эндер.

– Сделано.

Эндер побежал к изгороди и перелез через нее. С помощью свиноподобных он поднял наверх Майро и опустил его окоченевшее тело на руки епископа, мэра, дона Кристиана и Новинхи. Из-за склона, вслед за донной Кристой, заколыхалось тело Найвио. Все, что они могут сделать для Майро, они сделают.

Аунда карабкалась по изгороди.

– Вернись, – крикнул ей Эндер. – Мы уже перенесли его.

– Я пойду с вами к женам, – сказала Аунда, – если вы пойдете к женам, то вам понадобится моя помощь.

Эндер не знал, что сказать. Она прыгнула и подошла к нему.

Найвио встал на колени около Майро.

– Он перелез через изгородь? – спросил он. – В медицинских книгах не описаны подобные случаи. Это невозможно. Никто не в состоянии перенести подобный болевой шок, чтобы голова осталась в порядке.

– Будет он жить? – требовала Новинха.

– Разве я знаю? – ответил Найвио. Он возился с одеждой Майро, чтобы проверить рефлексы. – В медицинской школе не рассматривались подобные случаи.

Эндер заметил, что изгородь снова задрожала. На этот раз перелезала Эла.

– Мне не нужна твоя помощь, – сказал Эндер.

– Наступило время, когда кто-нибудь, разбирающийся в зенобиологии, должен узнать, как все происходит на самом деле, – отрапортовала она.

– Оставайся и присмотри за своим братом, – сказала Аунда.

Эла с вызовом посмотрела на нее.

– Он и твой брат тоже. Так давай вместе убедимся, что если он умрет, он умрет не зазря.

Они втроем пошли за Хьюманом и другими свиноподобными в лес.

Боскуинха и епископ смотрели им вслед.

– Когда я проснулась сегодня утром, – сказала Боскуинха, – я не предполагала, что стану мятежницей раньше, чем лягу в кровать.

– Я тоже никогда не предполагал, что Говорящий станет нашим послом к свиноподобным, – сказал епископ.

– Вопрос в том, – сказал дон Кристиан, – простят ли нас когда-нибудь за это.

– Вы думаете, мы ошиблись? – перебил его епископ.

– Вовсе нет, – сказал дон Кристиан. – Я думаю, мы сделали первый шаг в сторону действительно важного и значительного. Но человечество никогда не прощает подлинно значимое.

– К счастью, – сказал епископ, – человечество – не верховный судья. А теперь я буду молиться за мальчика до тех пор, пока медицина не вырвет его из рук смерти.

Глава 17

Жены

Выясни, какие известия повлияли на то, что Эвакуационный флот вооружен Маленьким Доктором. Это Высшая Мера. Затем выясни, кто такой так называемый Демосфен. Называть Эвакуационный флот Вторым Ксеноцидом – это явное нарушение законов Кодекса, и если КСА не в состоянии отыскать этот голос и заставить его замолчать, я не понимаю, зачем тогда вообще существует КСА.

Тем временем продолжай изъятие файлов, скопированных из Луситании.

Совершенно иррационально для них начать восстание только потому, что мы хотим арестовать двух заблудших зенологов. У мэра не было ничего подобного в подоплеке, что бы указывало на возможность восстания. Но если революция все же произойдет, я хочу узнать, кто станет лидерами.

Петр, я уверена, ты справишься как всегда отлично. Как и я. Как и все. Возможно, как и Луситанцы. Моя обязанность – безопасность и целостность Ста Миров. Сотни раз на меня ложилась ответственность, подобно Питеру Гегемону, и десятая доля его полномочий. Не забывай, что далеко не такой гений, как он. Я не сомневаюсь, что ты и любой из вас стал бы намного счастливее, если бы в нашем распоряжении оказался Питер. Я опасаюсь, что когда вещи пойдут своим чередом, нам понадобится новый Эндер. Никто не хочет повторения Ксеноцида, но, если это произойдет, я хочу быть уверена, что исчезнут другие славные ребята, а не мы. Когда идет война, люди это люди, а чужаки это чужаки. И все споры о ременах превращаются в дым, когда речь идет о выживании.

Это удовлетворяет тебя? Ты веришь мне, когда я говорю, что не становлюсь мягкой и впечатлительной? Дай мне убедиться, что ты тоже не раскис и не стал чувствительным. Проверь все и представь мне результаты как можно быстрее. Все. Люблю и целую, Бава.

Гобава Екумбо, председатель Всемирного Зенобиологического Комитета, послание Петру Мартынову, мнемокопия 44:1970:5:4:2, Использовано Демосфеном, Второй Ксеноцид, 87:1972:1:1:1.

***

Хьюман возглавил шествие в лес. Свиноподобные легко поднимались и спускались по лесным склонам, свободно преодолевая чащи кустарника.

Казалось, Хьюман исполняет на ходу какой-то танец, подпрыгивая и обегая вокруг некоторых деревьев, задевая их и разговаривая с ними. Очень редко и остальные присоединялись к нему. Только Мандачува не отходил от людей.

– Что он делает? – спросил Эндер, как можно спокойнее и равнодушнее.

Мандачува растерялся. Аунда объяснила, что хотел сказать Эндер:

– Почему Хьюман влезает на деревья, трогает их и поет?

– Он поет им о третьей жизни, – сказал Мандачува. – Очень плохо, что он делает так, у него плохие манеры. Он всегда был глупым и эгоистичным.

Аунда удивленно посмотрела на Эндера, потом на Мандачуву.

– Я думала, что все любят Хьюмана, – сказала она.

– Очень уважают, – ответил Мандачува. – Он один из самых умных. Затем Мандачува ткнул пальцем в бедро Эндера. – Но он глуп в одном. Он думает, что ты окажешь ему уважение. Он думает, ты откроешь ему третью жизнь.

– Что такое третья жизнь? – спросил Эндер.

– Тот дар, который Пайпо оставил себе, – сказал Мандачува.

Он побежал и вскоре догнал остальных свинок.

– Все это о чем-нибудь говорит тебе? – спросил Эндер Аунду.

– Я до сих пор не могу привыкнуть к тому, что вы задаете прямые вопросы.

– Но я не слишком преуспел в отношении ответов, правда?

Мандачува разозлился, это одно. Кроме того, он зол на Пайпо, это другое. Третья жизнь – это тот подарок, который Пайпо оставил себе. Это обо всем говорит!

– Когда?

– Через двадцать лет, а может, через двадцать минут. Поэтому зенология так забавна.

Эла касалась деревьев, время от времени подходила и трогала кусты.

– Везде один вид деревьев. Кусты тоже похожи. И лианы, обвивающие деревья. Есть ли в лесах еще другие растительные формы, Аунда?

– Я не замечала. Я никогда не обращала внимания. Лианы называются мендорой. Кажется, ей питаются месизы, а свиноподобные едят месизов. И корни мендоры, мы научили, как их сделать съедобными. Это было еще до амаранта. Теперь они менее связаны с необходимостью добывать пищу.

– Смотрите, – сказал Эндер.

Свиноподобные остановились около поляны. В тот же момент Эндер, Аунда и Эла подошли к ним и посмотрели на залитую лунным светом поляну. Им открылось огромное, хорошо утоптанное голое пространство. Несколько бревенчатых домов приютились по краям поляны, середина была пуста, за исключением громадного одинокого дерева, такого огромного они еще не видели в лесу.

Его ствол, казалось, шевелился.

– Он кишит месизами, – сказала Аунда.

– Это не месизы, – сказал Хьюман.

– Три тысячи двести, – сказал Мандачува.

– Маленькие братья, – добавил Эрроу.

– И маленькие матери, – прибавил Капс.

– И если ты причинишь им вред, – сказал Лиф-итер, – мы убьем тебя и не посадим, твое дерево умрет без корней.

– Мы не причиним им вреда, – сказал Эндер.

Свиноподобные не заходили на поляну. Они ждали и ждали, пока, наконец, какое-то шевеление не появилось около самого большого бревенчатого дома. Это была свинья. Но она была крупнее виденных ранее.

– Жена, – прошептал Мандачува.

– Как ее зовут? – спросил Эндер.

Свиноподобные обернулись и недоуменно уставились на него.

– Они не говорят нам своих имен, – сказал Лиф-итер.

– Если, конечно, у них вообще есть имена, – произнес Капс.

Хьюман подошел и потянул Эндера за рукав, чтобы тот наклонился к нему.

– Мы всегда зовем ее Шаутер. Но тогда, когда она наверняка не слышит.

Самка оглядела их и запела – других слов описать игру ее голоса не находилось – это была пара предложений на языке Жен.

– Это тебе, чтобы ты пропел, – сказал Мандачува. – Говорящий, иди.

– Один? – спросил Эндер. – Мне хотелось, чтобы Аунда и Эла тоже пошли.

Мандачува громко заговорил на языке Жен; это звучало как полоскание горла по сравнению с красотой голоса самки. Шаутер ответила краткой нотой.

– Она говорит, они могут тоже идти, – перевел Мандачува. – Она говорит, они ведь тоже самки, так? Она не очень разбирается в различиях между людьми и маленькими некто.

– Еще одна вещь, – сказал Эндер. – Кто-нибудь из вас, как переводчик.

Или она может говорить на старке?

Мандачува передал просьбу Эндера. Ответ прозвучал слишком быстро, и Мандачуве он не понравился. Он отказался перевести его. Хьюман объяснил:

– Она сказала, что ты можешь выбрать переводчиком кого хочешь.

– Нам бы хотелось, чтобы ты стал нашим переводчиком, – сказал Эндер.

– Ты должен ступить на место родов первым, – сказал Хьюман. – Ты единственный приглашенный.

Эндер вступил на открытое пространство и растворился в лунном свете.

Он слышал, как сзади него двигались Аунда и Эла, а за ними шаркал Хьюман.

Теперь он заметил, что Шаутер – не единственная самка. Из каждой двери высовывалось по несколько мордашек.

– Сколько их здесь? – спросил Эндер.

Хьюман не отвечал. Эндер повернулся к нему.

– Сколько жен живет здесь? – повторил он вопрос.

Хьюман снова молчал. До тех пор, пока Шаутер снова на запела, на этот раз песня была более громкой и повелительной. Только тогда Хьюман перевел.

– В месте родов, Говорящий, можно говорить, только когда жена задает вопрос.

Эндер кивнул, затем повернулся назад и медленно пошел к тому краю поляны, где остались другие свиноподобные. Аунда и Эла последовали за ним.

Он слышал, как Шаутер запела им вслед, и понял, почему ее так прозвали ее голос мог заставить вздрогнуть даже деревья. Хьюман бросился за Эндером и вцепился в его одежду.

– Она спрашивает, почему вы уходите, вам не было дано разрешения идти. Говорящий, ты поступаешь очень плохо. Она зла на тебя.

– Скажи ей, что я пришел не давать инструкции, тем более не получать их. Если она не будет относиться ко мне, как к равному, я тоже не буду относиться к ней, как к ровне.

– Я не могу сказать ей этого, – произнес Хьюман.

– Тогда она очень удивится, когда я уйду, правда?

– Это очень почетно, быть принятым женами!

– Прибытие и посещение Говорящим от имени Мертвых тоже большой почет.

Хьюман застыл от волнения и ужаса.

Затем он обернулся и заговорил с Шаутер.

Она замолчала. Не раздалось ни единого звука.

– Я надеюсь, вы знаете чего добиваетесь? – прошептала Аунда.

– Я импровизирую, – сказал Эндер. – Как ты думаешь, чем это кончится?

Она не ответила.

Шаутер вернулась в бревенчатый дом. Эндер повернулся и снова зашагал к лесу. Почти сразу вновь зазвучал голос Шаутер.

– Она приказывает тебе остановиться и ждать, – сказал Хьюман.

Эндер стал говорить ему, не останавливаясь.

– Если она попросит меня вернуться, то я останусь. Но ты должен сказать ей, Хьюман, я пришел не выслушивать приказы и не приказывать вам.

– Я не могу сказать этого.

– Почему?

– Позвольте мне, – вмешалась Аунда. – Хьюман, ты не можешь сказать, потому что боишься, или в языке нет таких слов?

– Нет слов. Нет слов, чтобы брат сказал жене о приказах, а так же о просьбах. Эти слова нельзя произносить прямо.

Аунда рассмеялась.

– Вот и поговорили, Говорящий, таков язык.

– Они понимают ваш язык, Хьюман? – спросил Эндер.

– Язык Мужей нельзя употреблять в месте родов, – сказал Хьюман.

– Скажи ей, что мои слова нельзя произнести на языке Жен, только на языке Мужей. Передай ей, что я – петиция – поэтому тебе позволительно произнести мои слова на языке Мужей.

– Сколько в тебе проблем, Говорящий, – произнес Хьюман. Он повернулся и снова заговорил с Шаутер.

Внезапно поляна заполнилась множеством песен на языке Жен. Это были разные песни, они сливались подобно хоровому речитативу.

– Говорящий, – сказала Аунда, – вы нарушили почти все правила антропологической практики.

– А какое я пропустил?

– Только одно, вы еще никого из них не убили.

– Ты забываешь, – сказал Эндер, – что я не ученый, наблюдающий за ними. Я посол, добивающийся заключения соглашения между нами.

Так же быстро, как и начали, жены успокоились и замолчали. Шаутер вышла из тени дома и прошла на середину поляны. Она остановилась рядом с деревом и запела.

Хьюман ответил ей на языке Братьев. Аунда зашептала, что он говорит о том, чего требовал Говорящий, о равенстве.

Вновь поднялась какофония песен жен.

– Что они ответят? – прошептала Эла Аунде.

– Откуда я знаю, я здесь также часто бывала, как и ты.

– Я думаю, они поймут и ответят мне на том же языке, – сказал Эндер.

– Почему вы так думаете? – спросила Аунда.

– Потому что я явился с неба. Потому что я – Говорящий от имени Мертвых.

– Не воображайте, пожалуйста, что вы великий белый бог, – сказала Аунда. – Это не всегда срабатывает должным образом.

– Я не Писарро, – сказал Эндер.

В его ушах раздался шепот Джейн.

– Я начинаю понемногу понимать язык Жен. Это основы языка Мужей, о чем писали в своих заметках Пайпо и Лайбо. Переводы Хьюмана очень ценны.

Язык Жен очень тесно связан с языком Мужей, но он более архаичен – близок к своим корням, более старым формам – все общение самка-самец основано на повелительном наклонении, в то время как формы самец-самка носят характер просьбы. Обращение самок к братьям напоминает обращение самок к месизам, древесным червям. Если это язык любви, удивительно, как им вообще удается спариваться и воспроизводиться?

Эндер улыбнулся. Он был рад снова слышать Джейн, рад сознавать, что она снова с ним, всегда готовая помочь.

Он заметил, что Мандачува о чем-то спрашивает Аунду, указывая на него. Он услышал, как она шепотом ответила:

– Он слушает эти маленькие камушки в ушах.

– Это королева пчел? – спросил Мандачува.

– Нет, – ответила Аунда. – Это… – Она пыталась найти понятное ему слово. – Это компьютер. Такая говорящая машина.

– Можно и мне такую? – снова спросил Мандачува.

– Когда-нибудь, – ответил Эндер, выручая Аунду, которая не знала, что ему ответить.

Голоса Жен смолкли, теперь звучал только голос Шаутер. Сразу же жены заволновались, стали переминаться с ноги на ногу.

Джейн зашептала в ушах:

– Она сама отвечает на языке Мужей.

– Великий день, – тихо сказал Эрроу за спиной. – Жены говорят на языке Мужей в месте родов. Такого еще не случалось раньше.

Сразу же Эндер вернулся на поляну и пошел прямо к ней. Хотя она была выше самцов, она на добрых пятьдесят сантиметров оказалась ниже Эндера. Он встал на колени и оказался с ней глаза в глаза.

– Я очень благодарен за доброту ко мне, – сказал Эндер.

– Я могу сказать это на языке Жен, – сказал Хьюман.

– Говори все на своем языке, – сказал Эндер.

Он перевел. Шаутер протянула руку и потрогала гладкую кожу его лба, грубую щетину его подбородка; она потрогала пальцем его губы. Он закрыл глаза, но не почувствовал, как ее палец нежно коснулся его век.

Она заговорила.

– Ты святой, Говорящий? – перевел Хьюман. Джейн поправила перевод. Он добавил слово «святой».

Эндер посмотрел на Хьюмана.

– Я не святой, – сказал он.

Хьюман замер.

– Скажи ей.

На какой-то момент он впал в смятение; затем решил, что Эндер менее опасен, чем его оппонент.

– Она не говорила святой.

– Говори мне только то, что говорит она, и постарайся поточнее, сказал Эндер.

– Если ты не святой, – произнес Хьюман, – то как ты узнал, что она сказала на самом деле?

– Пожалуйста, – попросил Эндер, – будь правдивым между мной и ею.

– С тобой я буду точен и правдив, – сказал Хьюман. – Но когда я говорю с ней, она слышит мой голос, произносящий твои слова. Я должен говорить их осторожно.

– Будь точен, – сказал Эндер. – Не бойся. Очень важно, чтобы она точно знала, что я сказал. Скажи ей об этом. Скажи, что я прошу у нее прощения за грубость твоего перевода, но я грубый фрамлинг и ты должен говорить в точности то, что говорю я.

У Хьюмана округлились глаза, но он повернулся к Шаутер и сказал ей.

Она ответила кратко. Хьюман перевел.

– Она говорит, ее голова не покрыта корнями мендоры. Конечно, она понимает это.

– Скажи ей, что мы, люди, до сих пор не видели такого огромного дерева. Попроси ее объяснить нам, что она и другие жены делают с ним.

Аунда пришла в ужас.

– Вы всегда сразу бросаетесь в атаку!

Но когда Хьюман перевел слова Эндера, Шаутер подошла к дереву, потрогала его и начала петь.

Теперь, подойдя ближе к дереву, они могли разглядеть шевелящиеся создания, ползающие по коре. Большинство из них было не больше 4-5 сантиметров. Они напоминали эмбрионов, покрытых редкой шерстью поверх розовых телец. Их глаза были открыты. Они забирались друг на друга, стараясь захватить места там, где кора мягче и где отмершие частички коры превратились в рыхлую кашицу.

– Амарантовая масса, – сказала Аунда.

– Детеныши, – добавила Эла.

– Не детеныши, – сказал Хьюман, – они уже достаточно подросли, чтобы ходить.

Эндер остановился около дерева и протянул к нему руку. Шаутер внезапно оборвала песню. Но Эндер продолжал тянуть руку, пока не коснулся ствола. Он приложил палец рядом с маленькой свинкой. Карабкаясь по коре, она коснулась его пальца, схватилась за него и забралась в ладонь, цепко держась за кожу.

– Ты знаешь, как зовут этого? – спросил он.

Испуганный Хьюман стал переводить заплетающимся языком. Затем так же перевел ответ Шаутер.

– Этот один из моих братьев, – сказал он, – они не получают имен, пока не научатся ходить на двух ногах. Его отец Рутер.

– А его мать?

– О, маленькие матери не имеют имен, – сказал Хьюман.

– Спроси ее.

Хьюман задал вопрос. Она ответила.

– Она сказала, его мать была очень сильной и плодовитой. Она смогла растолстеть, вынашивая пятерых детей. – Хьюман вытер лоб. – Пять детей это хорошее число, это много. И она была достаточно толстой, чтобы прокормить их всех.

– Его мать приносила пищу, чтобы кормить его?

Хьюман был в ужасе.

– Говорящий, я не могу сказать этого ни на каком языке.

– Почему?

– Я говорил тебе. Она была достаточно толстой, чтобы прокормить ее детей. Положи на место маленького братца и позволь жене продолжить песню.

Эндер прислонил руку к дереву и маленький братец перебрался на кору.

Шаутер возобновила пение. Аунда недоуменно смотрела на Эндера и ждала его объяснений. Но Эла была восхищена.

– Разве вы не поняли? Новорожденные питаются плотью матери.

Эндер встрепенулся.

– Как ты можешь так говорить? – спросила Аунда.

– Посмотрите, как они извиваются и корчатся на коре, словно месизы.

Они и месизы должны быть соперниками.

Эла указала на ту часть дерева, которая не была замазана пастой из амаранта.

– Деревья исторгают сок. Вот здесь – из трещин. До десколады здесь должно было собираться много насекомых, питающихся соком дерева, а теперь месизы и детеныши свиноподобных конкурируют за сок. Благодаря этому свиноподобные способны обмениваться генетическими молекулами с деревьями.

И не только детеныши, взрослые особи, лазая по деревьям и собирая месизов, тоже совершают подобный обмен. Даже если у них хватает других источников пищи, они остаются связанными с деревьями на протяжении всего жизненного цикла. Задолго до того они уже начинают становиться деревьями.

– Мы изучали социальные аспекты общества свиноподобных, – с вдохновением сказала Аунда, – а не процесс их эволюционирования.

– Мы ведем весьма деликатные переговоры, – сказал Эндер, – поэтому ведите себя поспокойнее и выясняйте для себя все, что можете, не впадая в дискуссию.

Песня достигла кульминации; в центре ствола наметилась трещина.

– Они не собираются повалить это дерево на нас, как вы думаете? – испуганно спросила Аунда.

– Она попросила дерево открыть свое сердце. – Хьюман снова провел по лбу. – Это – материнское дерево, оно единственное во всем лесу. Этому дереву нельзя причинять вред, или все наши детки будут происходить от других деревьев, и все наши отцы погибнут.

Песню Шаутер подхватили другие голоса жен по мере того, как дупло становилось все больше и больше. Эндер подошел и встал прямо напротив дупла. Но внутри ствола было слишком темно, чтобы разглядеть что-нибудь.

Эла вынула из кармана фонарик и протянула ему. В тот же момент рука Аунды схватила ее за запястье.

– Механизм! – воскликнула она. – Ты не должна сюда приносить механизмы!

Эндер мягко вынул фонарик из руки Элы.

– Изгороди больше не существует, – сказал он. – Теперь мы все вовлечены в Подозрительную Деятельность. – Он направил фонарик в землю и передвинул рычажок включения. На земле появился ярко освещенный круг. Жены зашептались, а Шаутер дотронулась до руки Хьюмана.

– Я сказал им, что вы можете производить ночью маленькие луны. Я сказал, что вы носите их с собой.

– Может ли чем-нибудь повредить, если я направлю луч света внутрь дерева?

Хьюман спросил Шаутер. Она протянула руку к фонарику. Затем, держа его трясущимися руками, она мягко и нежно пропела дереву, направляя свет на него, но в то же время, чтобы он не попал в дупло. Почти сразу же она вернула фонарик обратно.

– Свет ослепит их, – сказал Хьюман.

В ухе у Эндера раздался голос Джейн.

– Звук ее голоса эхом отзывается внутри дерева. Когда на дерево попал свет, эхо промодулировалось, получился высокий обертон и подобие звука.

Дерево отвечает, используя звуки голоса Шаутер.

– Ты сможешь увидеть нутро? – нежно попросил Эндер.

– Встань на колени рядом с дуплом, затем медленно обведи меня по контуру дупла. – Эндер повиновался, прислонив ухо почти к самому дуплу, он начал двигать головой, повернув ее так, чтобы Джейн могла все хорошо разглядеть. Джейн рассказывала, что она видит. Эндер простоял около дупла довольно долго. Затем он повернулся к остальным.

– Маленькие матери, – сказал он, – здесь, внутри, маленькие матери, они беременны. Они не более четырех сантиметров. Одна из них рожает.

– Ты видишь камушками? – спросила Эла.

– Аунда встала на колени рядом с ним, но ничего не могла разглядеть.

– Невероятный половой диформизм. Самки вступают в половую зрелость в раннем детстве, дают жизнь потомству и умирают. – Она спросила Хьюмана: Все эти маленькие некто снаружи дерева, все они братья?

Хьюман повторил вопрос Шаутер. Жена подошла к дереву и протянула руку к стволу недалеко от отверстия. Взяв довольно крупного младенца, она пропела несколько фраз.

– Это молодая жена, – перевел Хьюман, – она будет помогать другим женам следить за детьми, когда вырастет.

– Только одна? – спросила Джейн.

Эндер вздрогнул и встал на ноги.

– Она бесплодна, стерильна, или они никогда не допустят, чтобы она имела потомство. С возрастом она уже не сможет иметь детей.

– Почему? – спросила Аунда.

– У них нет родового канала, – сказал Эндер. – Младенцы выедают свой путь наружу.

Аунда зашептала молитву.

Зато Эла казалась еще более заинтересованной, чем раньше.

– Очаровательно! – воскликнула она. – Но если они такие маленькие, то как они спариваются?

– Конечно, мы относим их отцам, – сказал Хьюман. – А вы как думали?

Разве отцы могут прийти сюда?

– Отцы, – повторила Аунда. – Так они называют наиболее уважаемые деревья.

– Да, – произнес Хьюман. – Отцы выделяют сперму на кору. Они выделяют сперму вместе с соком. Мы относим маленьких матерей к тому дереву, которое выбирают жены. Они ползают по коре и сперма вместе с соком проникает им в живот и наполняет их маленькими некто.

Аунда молча указала на рудиментарные соски на животе Хьюмана.

– Да, – сказал Хьюман. – Это перевозчики. Самый уважаемый брат кладет маленькую мать на сосок, и она очень крепко держится всю дорогу к отцу. Он потрогал свой живот. – Это самая великая радость нашей второй жизни. Мы бы носили наших маленьких матерей каждую ночь, если бы могли.

Шаутер запела снова, теперь звук ее голоса стал громче и длительней.

Дупло на материнском дереве начало медленно затягиваться.

– Все эти самки, маленькие матери, они ощущают что-нибудь? – спросила Эла.

Она произнесла слово, значения которого Хьюман не знал.

– Они проснулись, бодрствуют? – объяснил Эндер.

– Конечно!

– Что он имеет в виду, – поинтересовалась Аунда, – могут ли маленькие матери думать? Знают ли они язык?

– Они? – переспросил Хьюман. – Нет, они не разумнее кабр. Пожалуй, немного сообразительней, чем месизы. Они делают лишь три вещи: едят, ползают и прилипают, когда их несут. Те, что снаружи дерева, – они уже начали учиться. Я помню, как сам ползал по материнскому дереву. Значит, тогда у меня уже была память. Но я один из немногих, которые помнят это.

Неожиданно на глаза Аунды навернулись слезы.

– Все эти матери, они рождаются, оплодотворяются, дают жизнь потомству и умирают. И все в раннем детстве. Они даже не осознают, что они живые.

– Половой диморфизм бывает чрезвычайно нелеп, – сказала Эла. – Самки достигают половой зрелости в очень раннем детстве, а самцы очень поздно.

Смешная ирония жизни, что самки, доминирующие над всеми, бесплодны. Они управляют целым родом, но не могут передать собственные гены…

– Эла, – обратилась к ней Аунда. – Что, если мы создадим возможность для маленьких матерей вынашивать детей, не скармливая им свою плоть.

Кесарево сечение. С заменой материнского корпуса обогащенной питательными веществами средой. Могут же самки дожить до взрослости?

Эла не дали шанса ответить. Эндер взял обеих за руки и притянул к себе.

– Какое вам дело! – зашептал он. – Что, если они отыщут способ для человеческих девочек зачать и вынашивать ребенка, который будет развиваться в хрупком и неразвитом детском чреве?

– О чем вы говорите! – воскликнула Аунда.

– Это болезненно и опасно! – присоединилась Эла.

– Мы пришли сюда не подрывать древние устои их жизни, – сказал Эндер.

– Мы пришли сюда утвердить мир между нами. Пройдет сотня, пять сотен лет, когда они достаточно переймут у нас знаний, чтобы быть готовыми изменить себя, только тогда они сами должны решить, менять или не менять способ зачатия и вынашивания детей. Мы даже не догадываемся, что может произойти с ними, когда вдруг одинаковое количество самок и самцов достигнут своей зрелости. Зачем все это? Они не смогут больше иметь детей, так? Они не смогут состязаться с самцами в перевоплощении в отцов, так? Тогда зачем они?

– Но они умирают, даже не осознав, что жили…

– Они такие, какие они есть, – сказал Эндер. – Им решать, менять свой жизненный цикл или нет, но не вам. Мы не должны судить по всему со своей колокольни, стараясь сделать всех счастливыми на свой манер.

– Вы правы, – сказала Эла, – конечно, вы правы, извините меня.

Для Элы свиноподобные не были людьми, они были необычной чуждой фауной. И Эла стремилась обнаружить отличия от человеческой модели жизни.

Но Эндер видел, что Аунда по-настоящему огорчена. Она делала акцент на ременов: она думала о свиноподобных как мы, а не они. Она принимала их странное поведение, как должное. Даже убийство отца она рассматривала, как допустимую норму чужеродности. Это означало, что она была более терпимой и благосклонной к свиноподобным, чем могла быть Эла. Однако это делало ее более уязвимой к жестокому, животному поведению ее друзей.

Эндер заметил, что проработав долгое время со свиноподобными, Аунда переняла одну из их привычек: в момент сильного волнения ее тело деревенело. Поэтому он вернул ей человеческий облик, взяв ее за плечи отцовским жестом и сжав ее.

Аунда слегка вздрогнула от его прикосновения, затем нервно улыбнулась.

– Вы знаете, о чем я сейчас думаю? – сказала она. – Маленькие матери рожают детей и умирают некрещенными.

– Если епископ Перегрино договорится с ними, – сказал Эндер, возможно они разрешат нам окропить святой водой нутро дерева и произнести молитву.

– Не дразните меня, – сказала Аунда.

– И не думал. На сегодня мы попросим их изменить свое поведение, чтобы мы смогли ужиться с ними, и это все. Мы тоже должны будем измениться, чтобы они смогли жить рядом с нами. Надо будет согласиться с этим, либо изгородь вновь разделит нас, потому что тогда мы будем угрозой их существованию.

Эла кивнула, соглашаясь с ним, но Аунда снова одеревенела. Внезапно пальцы Эндера с силой вцепились в плечо Аунды. Испугавшись, она тоже послушно кивнула: он ослабил свою хватку.

– Прости меня, – сказал он, – но они такие, какие есть. Если хочешь, такими их создал Бог. Поэтому не пытайся переделать их на свой манер.

Он вернулся к материнскому дереву. Шаутер и Хьюман терпеливо ждали.

– Прости, пожалуйста, наш непредвиденный перерыв, – сказал Эндер.

– Нормально, – сказал Хьюман. – Я рассказал ей, о чем вы говорили.

Эндер почувствовал слабость внутри.

– О чем же?

– Я сказал, что они хотели кое-что сделать для маленьких матерей, чтобы они более походили на людей, но ты сказал, что они не должны делать этого, иначе нас снова разделит изгородь. Я сказал ей, что ты говорил: мы должны остаться Маленькими Некто, а вы должны остаться людьми.

Эндер улыбнулся. Его перевод был определенно точным и правдивым, но он не касался деталей. Было понятно, что жены в действительности хотели, чтобы маленькие матери выжили при деторождении, не подозревая, к каким серьезным последствиям может привести такое, на первый взгляд простое, гуманное изменение поведения. Хьюман был блестящим дипломатом; он сказал правду, хотя не упомянул о ее возможных последствиях.

– Хорошо, – сказал Эндер. – Теперь мы достаточно познакомились друг с другом, и самое время начать серьезный разговор.

***

Эндер уселся на голую землю. Шаутер села на корточки напротив него.

Она пропела несколько слов.

– Она говорит, что вы должны нас научить всему, что знаете, взять нас к звездам, дать королеву пчел и отдать ей тот луч света, который вы всегда носите с собой, иначе она ночью пошлет всех братьев, чтобы убили всех людей, пока они спят, и повесили их высоко над землей, чтобы те не могли попасть в третью жизнь. – Видя тревогу людей, Хьюман указал в живот Эндера. – Нет, нет, вы должны понять. Это ничего не значит. Мы всегда так угрожаем, когда говорим с представителями других родов. Или вы думаете, что мы сошли с ума? Мы никогда не убьем вас! Вы дали нам амарант, глиняную посуду, «Королеву Пчел и Гегемона».

– Скажи ей, чтобы взяла назад свои угрозы, иначе я ничего ей не дам.

– Я же говорил тебе, Говорящий, это просто так, это не имеет значения…

– Скажи ей мои слова и не пытайся ни в чем убеждать ее.

Хьюман заговорил с ней.

Шаутер вскочила на ноги и обошла вокруг материнского дерева, вскидывая руки и громко причитая.

Хьюман повернулся к Эндеру.

– Она жалуется великой матери и всем остальным женам, что ты такой брат, который не знает своего места. Она говорит, что ты очень грубый и с тобой невозможно иметь дело.

Эндер кивнул.

– Да, она абсолютно права, теперь у нас что-нибудь получится.

Снова Шаутер уселась на корточки напротив Эндера. Она заговорила на языке Мужей.

– Она говорит, что не убьет ни одного человека и не позволит никому из братьев или жен убить хоть кого-нибудь из вас. Она еще раз напоминает тебе, что ты в два раза выше любого из нас, и ты знаешь все, а мы ничего.

Теперь она уже достаточно унизила себя, чтобы ты мог говорить с ней?

Шаутер наблюдала за ним, мрачно ожидая ответа.

– Да, – сказал Эндер. – Теперь можно начинать.

***

Новинха стояла на коленях около кровати Майро. Квим и Олхейдо стояли рядом. Дон Кристиан укладывал спать Грего и Квору в их спальне. Его колыбельная песня была едва слышна в спальне Майро и тонула в его дыхании.

Майро открыл глаза.

– Майро, – произнесла Новинха.

Майро тяжело вздохнул.

– Майро, ты дома, у себя в постели. Ты перелез через изгородь. Теперь доктор Найвио говорит, что твой мозг в опасности. Мы не знаем, будет ли эта опасность постоянно угрожать тебе или пройдет. Ты можешь остаться частично парализованным. Но ты жив, Майро, и Найвио говорит, что может много сделать для компенсации твоего недуга. Ты понимаешь? Я говорю тебе правду. Возможно, твое состояние ухудшится, но не стоит отчаиваться.

Он тихо простонал. Но это не был звук боли. Это была попытка сказать что-то, но безрезультатная.

– Ты можешь двигаться или говорить? – спросил Квим.

Рот Майро медленно открывался и закрывался.

Олхейдо протянул руку и остановил ее в метре от головы Майро.

– Ты можешь проследить глазами за моей рукой?

Глаза Майро посмотрели за рукой. Новинха схватила и сжала руку Майро.

– Ты чувствуешь, как я сжимаю твою руку?

Майро снова простонал.

– Закрывай рот для «нет», – сказал Квим, – и открывай, когда хочешь сказать «да».

Майро закрыл рот и промычал:

– «Мм…»

Новинха была безутешна; несмотря на все утешения, это было самым страшным, что могло случиться с ее ребенком. Когда Лауро потерял глаза и стал Олхейдо – она ненавидела это прозвище, а сейчас сама использовала его – она думала, что ничего страшного уже не могло произойти. Но Майро, парализованный, беспомощный, не чувствующий даже ее прикосновения, лучше бы ему не родится. Она испытала часть горя, когда умер Пайпо, и другую, когда умер Лайбо, на нее навалилось раскаяние после смерти Макрама. Она даже вспомнила свое опустошение на похоронах ее любимых родителей. Но не было хуже боли, чем видеть страдания своего ребенка и быть не в силах помочь ему.

Она поднялась, намереваясь уйти. Ради его спокойствия она должна плакать в другой комнате, чтобы никто не видел.

– Мм… Мм… Мм…

– Он не хочет, чтобы ты уходила, – сказал Квим.

– Я останусь, если ты хочешь, – сказала Новинха. – Но тебе нужно поспать. Найвио сказал, что тебе нужно больше спать…

– Мм… Мм… Мм…

– Он не хочет спать, – вновь перевел Квим.

Новинха подавила свою реакцию оборвать Квима и напомнить, что она сама в состоянии понять ответы сына. Но сейчас не время ссор. Кроме того, именно Квим придумал систему, позволяющую Майро общаться с остальными.

Поэтому у него было право на гордость, а также право быть голосом Майро.

Это был его способ утверждения в семье. Он не старался отомстить за то, что услышал на прассе сегодня. Такова была его манера прощать, поэтому она попридержала язык.

– Может быть, он хочет о чем-нибудь попросить нас? – предложил Олхейдо.

– Мм…

– Или спросить о чем-то? – сказал Квим.

– Мм… аа…

– Плохо, – произнес Квим, – если он не в состоянии двигать руками, значит, он не может и писать.

– Да, проблема, – сказал Олхейдо. – Сканирование. Он может сканировать. Если мы перенесем его к терминалу, я могу организовать перебор букв, он сможет сказать «да», когда увидит нужную букву.

– Это было бы здорово, – сказал Квим.

– Ты хочешь попробовать, Майро? – спросила Новинха.

Он хотел.

Они втроем перенесли его в гостиную и положили на кровать. Олхейдо повернул к нему терминал. Он вывел на терминале буквы алфавита так, чтобы Майро мог видеть их. Он написал программу, которая по очереди освещала более ярким светом каждую букву. Он несколько повозился со скоростью перехода от буквы к букве, выбирая достаточно медленный ритм, чтобы Майро успел ответить перед тем, как свет перепрыгнет на другую букву.

Повернувшись, Майро сделал первую попытку.

– С-В-И…

– Свиноподобные, – догадался Олхейдо.

– Да, – сказала Новинха. – Почему ты полез через изгородь вместе со свиноподобными?

– Ммммм…

– Он хочет о чем-то спросить, мама, – произнес Квим. – Он совсем не хочет ни о чем рассказывать.

– Ты хочешь узнать о тех свиноподобных, которые были с тобой? – спросила Новинха. Он хотел. – Они вернулись в лес. Вместе с Аундой, Элой и Говорящим. – Коротко она рассказала ему о совещании у епископа, о том, что они узнали о свиноподобных и о том, что они решили. – Когда мы решили отключить изгородь, Майро, это было решением восстать против Конгресса. Ты понимаешь меня? Пришел конец всем ограничениям Комитета. Изгородь теперь не больше, чем колючая проволока. Калитка теперь всегда открыта.

Слезы навернулись на глаза Майро.

– Подождите, пока не высохнут его глаза, – сказал Квим, – затем продолжим.

– Г-О-В-О-Р…

– Говорящий от имени Мертвых, – догадался Олхейдо.

– Что ты хочешь сказать Говорящему от имени Мертвых? – спросил Квим.

– Постарайся уснуть сейчас, расскажешь после, – предложила Новинха. Его не будет еще несколько часов. Он стремится выработать соглашение, регламентирующее отношения между нами и свиноподобными. Он хочет добиться прекращения этих нелепых убийств, как Пайпо и Л… – твоего отца.

Но Майро наотрез отказался от сна. Он продолжал составлять свое послание, которое он хотел передать Говорящему. Он настаивал, чтобы они шли и передали сообщение прямо сейчас, пока еще не кончились переговоры.

Новинха оставила дона и донну Кристианов присмотреть за домом и малышами. Выходя из дома, она остановилась около старшего сына. Его старания утомили его; глаза были закрыты, а дыхание ровным. Она взяла его за руку и слегка пожала. Она знала, что он не чувствует ее прикосновений, она сделала это для себя, а не для него.

Он открыл глаза. А затем она почувствовала слабое шевеление его пальцев внутри своей ладони.

– Я почувствовала, – прошептала она ему. – Все будет хорошо.

Он закрыл глаза, чтобы скрыть навернувшиеся слезы. Она тоже плакала.

Не видя ничего перед собой, она направилась к выходу.

– Мне что-то попало в глаз, – сказала она Олхейдо. – Поддержи меня, пожалуйста, несколько минут, пока пройдут слезы.

Квим был уже около изгороди.

– До калитки слишком далеко! – прокричал он. – Ты сможешь перелезть через нее, мама?

Она с трудом, но одолела изгородь.

– Не волнуйся, я думаю, скоро Боскуинха позволит нам сделать здесь еще одну калитку.

***

Было уже довольно поздно, далеко за полночь, и обе, Аунда и Эла, почти заснули. Эндер бодрствовал. Он был на пределе сил, проведя часы в переговорах с Шаутер; это эхом отзывалось в его организме. И если бы он сейчас вдруг очутился дома, в своей постели, прошли бы долгие часы, прежде чем ему удалось одолеть сон.

Теперь он знал очень много о том, чего хотели и в чем нуждались свиноподобные. Их лес был их домом, нацией. Это была их собственность, в которой они всегда нуждались. С другой стороны, поля амаранта убедили их, что прерия – это тоже полезная земля, которая необходима им. Хотя они имели весьма смутное представление о размерах и измерении земельного пространства. Сколько гектаров им понадобится для обработки? Сколько земли могут использовать люди? Так как свиноподобные с трудом оценивали свои потребности, Эндеру было трудно о чем-то договориться с ними.

Еще труднее давалась разработка концепции законов и управления. Жены устанавливали законы и творили суд: для свиноподобных это было простой нормой. Наконец, Эндеру удалось объяснить им, что люди по-другому разрабатывают свои законы. Эндеру пришлось познакомить их с отличием полов и способом половых отношений. Он был очень удивлен, заметив, как ужаснулась Шаутер, узнав, что взрослые люди спариваются и вступают в половые отношения друг с другом. А также о равенстве прав женщины и мужчины в принятии и изменении законов. Сама мысль о семье и родстве отдельно от рода была для них как болезнь, «слепота брата». Для Хьюмана было в порядке вещей гордость за своего отца, имеющего столько много потомков. Но жены видели все в ином свете. Они избирали отцов по их вкладу в дело процветания рода. Род и индивид были лишь сущностями, почитающими жен.

Наконец, они поняли, что человеческие законы применимы и распространяются только внутри человеческих поселений, а законы свиноподобных только внутри родов. А где должны пролегать границы, и что они из себя представляют, – это совсем другой вопрос. Теперь, спустя три часа, они достигли всего одной вещи и согласились только в одном: Законы свиноподобных распространяются на лес, и все люди, входящие в лес, должны подчиняться им. Законы людей действительны внутри изгороди, и все свиноподобные, явившиеся в город, должны исполнять их. Оставшаяся часть планеты должна быть поделена позже. Это была очень маленькая победа, но она давала основу принятия соглашения.

– Вы должны понять, говорил ей Эндер, – людям необходимо много открытого пространства. Но это только начало. Вы хотите, чтобы королева пчел учила вас всему, помогала добывать руду и плавить металл, чтобы вы смогли делать орудия. Но ей тоже необходима земля. А через короткое время она окажется сильнее людей и Маленьких Некто. Каждый из ее баггеров, объяснял он, – был совершенно послушен и бесконечно загружен работой. Они быстро обгонят людей в их продуктивности и силе. Однажды она включится в жизнь Луситании и захочет, чтобы с ней считались в каждой малости.

– Рутер говорит, ей можно доверять, – сказал Хьюман и, переведя свои слова Шаутер, добавил:

– Материнское дерево также дает королеве пчел свое доверие.

– Вы дадите ей землю? – настаивал Эндер.

– Мир очень большой, – перевел Хьюман Шаутер. – Она может пользоваться лесами других родов. Вы тоже. Мы добровольно отдадим их вам.

Эндер посмотрел на Элу с Аундой.

– Все это очень хорошо, – сказала Эла, – но захотят ли они отдать эти леса?

– Определенно нет, – добавила Аунда, – они даже могут начать войну.

– Мы можем убить их, если у вас возникнут проблемы, – предложил Хьюман. – Теперь мы очень сильны. Три тысячи двести детишек. Через десять лет никто не устоит перед нами.

– Хьюман, – сказал Эндер, – скажи Шаутер, что мы хотим вступить в контакт с соседним родом. Что мы доберемся и до остальных родов позже.

Хьюман начал переводить очень быстро, его слова летели, как пули. В том же духе ответила Шаутер.

– Нет… нет… нет… нет… нет…

– Что она имеет в виду? – переспросил Эндер.

– Вы не должны контактировать с нашими врагами. Вы пришли к нам. Если вы пойдете к ним, вы тоже станете нашими врагами.

В этот момент лес за их спинами осветился огнем, Лиф-итер и Эрроу вели Новинху, Квима и Олхейдо на поляну Жен.

– Майро послал нас, – объяснил Олхейдо.

– Как он? – спросила Аунда.

– Парализован, – резко ответил Квим. Это спасло Новинху от необходимости подробно описывать состояние Майро.

– Матерь Божья, – произнесла Аунда.

– Но все это временно, – произнесла Новинха. – Перед уходом я сжала его руку. Он почувствовал и слегка пожал мою. Правда, чуть-чуть, но это значит – нервные окончания не отмерли, по крайней мере не все.

– Простите меня, – сказал Эндер, – но этот разговор можно продолжить по дороге в Милагр. Я думаю, вы пришли сюда по другому поводу.

– Простите, – сказала Новинха, – Майро передал, он не может говорить, но он складывал букву за буквой, пока наконец мы не поняли, что он хотел сообщить. Свиноподобные готовят войну. Используя те преимущества, которым они уже научились от нас. Стрелы – у них их бесчисленное множество. Они окажутся непобедимыми. Как я поняла со слов Майро, их война не ставит целью завоевание территории. Это возможность генного смешения. Мужская экзогамия. Победивший род получает возможность использовать деревья, выросшие из тел павших во время войны.

Эндер посмотрел на Хьюмана, Эрроу, Лиф-итера.

– Это правда, – сказал Эрроу. – Конечно же, правда, мы самый умный из родов. Из любого из нас выйдут отцы лучше, чем из других свиноподобных.

– Я понимаю, – сказал Эндер.

– Поэтому Майро хотел, чтобы мы пришли к вам, прямо ночью, – сказала Новинха. – Пока переговоры не кончились. Это нужно предотвратить.

Хьюман встал. Он подпрыгивал и балансировал руками, как будто пробовал летать.

– Я не хочу переводить это, – сказал Хьюман.

– Я переведу, – сказал Лиф-итер.

– Стоп! – крикнул Эндер. Его голос прозвучал намного громче и повелительнее, чем им довелось слышать раньше. Сразу же молчание воцарилось везде; эхо его голоса отзывалось все дальше и дальше в глубине леса.

– Лиф-итер, – обратился к нему Эндер, – мне не нужен другой переводчик, кроме Хьюмана.

– Кто ты такой, чтобы запрещать мне говорить с женами? Я – свинья рода, а ты – никто.

– Хьюман, – сказал Эндер, – скажи Шаутер, что если она позволит Лиф-итеру перевести то, о чем мы, люди, говорили между собой, он станет шпионом. А если она позволит ему шпионить за ними, мы уйдем домой и вы ничего не получите от нас. Я заберу королеву пчел и дам жизнь ее расе на другой планете. Ты понимаешь?

Конечно, он понял. Эндер так же знал, что Хьюман ему благодарен.

Лиф-итер пытался перехватить роль Хьюмана и дискредитировать его вместе с Эндером. Когда Хьюман закончил перевод слов Эндера, Шаутер запела Лиф-итеру. Пристыженный, он ретировался в лес и стал наблюдать вместе с другими свиноподобными.

Он не проявил ни намека на торжество. Не показал ни толики благодарности. Он смотрел Эндеру прямо в глаза.

– Ты сказал, что вы не будете пытаться изменить нас.

– Я сказал, что не буду пытаться изменить более, чем это необходимо.

– Почему это необходимо? Это между нами и другими свиноподобными.

– Осторожно, – сказала Аунда, – он очень расстроен.

Прежде, чем он сможет убедить Шаутер, он должен убедить Хьюмана.

– Вы наши первые друзья среди свиноподобных. Вы пользуетесь нашим доверием и любовью. Мы никогда не допустим, чтобы вам был нанесен вред, или чтобы другие свиноподобные получили преимущество над вами. Но мы пришли не только к вам. Мы представители человечества, и мы пришли передать все наши знания всем свиноподобным. Не взирая на рода.

– Вы не представители человечества. Вы готовы начать войну с другими людьми. Тогда как вы можете судить, что наши войны – это зло, а ваши – это благо?

– Мы стараемся не вступать в войну с другими людьми, – сказал Эндер.

– А если все-таки развяжется борьба, это не будет наша война, цель которой достижение преимуществ над другими. Это будет ваша война за возможность выхода в космос и полетов к звездам. – Эндер протянул открытую руку ладонью вверх. – Мы должны будем отбросить нашу гуманность и стать такими же ременами, как вы. – Он сжал руку в кулак. – Люди, свиноподобные, королева пчел, здесь, на Луситании, станут едины. Все люди. Все баггеры.

Все свиноподобные.

Хьюман сидел в полном молчании, переваривая сказанное.

– Говорящий, – наконец произнес он. – Это очень трудно. Пока не пришли вы, люди, другие свиноподобные – их везде убивали, и их третьи жизни становились рабами и служили нам в тех лесах, которые мы захватывали. Этот лес тоже однажды был полем битвы, и наши древние братья – это бойцы, погибшие во время войны, и наши дома построены из их боевых соратников. Всю свою жизнь мы готовимся воевать с врагами и побеждать их.

Чтобы наши жены смогли посадить материнское дерево в новом завоеванном лесу и сделать нас великими и могущественными. Последние десять лет мы учились пользоваться стрелами для того, чтобы убивать их с дальнего расстояния. Мы учились делать глиняные горшки и выделывать кожу кабр, чтобы можно было брать с собой воду во время переходов по засушливым землям. Амарант и корни мендоры позволили нам окрепнуть и увеличить население, и брать с собой пищу в походы. Мы радовались этому, так как это означало, что мы победим во всех войнах. Мы сможем разнести наших жен, наших маленьких матерей, наших героев в каждый уголок большого мира, а когда-нибудь к звездам. Это наша мечта, Говорящий, а ты говоришь мне, что хочешь развеять ее, как пепел по ветру.

Его речь была очень сильной. Никто не знал, что посоветовать ответить Эндеру. Хьюман наполовину убедил людей.

– Твоя мечта – очень хорошая, – сказал Эндер. – Это мечта каждого живого существа. Твое стремление старо, как сама жизнь: расти и возвеличиваться до тех пор, пока все пространство не станет часть тебя, не будет под твоей властью. Это желание величия и господства. Существует два способа достичь его. Один путь – уничтожить все, что не является тобой, стереть все или разрушить, пока ничего не останется, кроме тебя. Этот путь – зло. Ты должен сказать всей вселенной, только «Я» буду великим, и для украшения моего жилища все остальные должны отдать все, что имеют, и превратиться в ничто. Ты понимаешь, Хьюман, что если бы мы, люди, вели себя подобным образом, мы могли бы убить всех свиней Луситании и сделать все пространство своим домом. Разве могла бы существовать ваша мечта, если бы мы были злом?

Хьюман усердно вникал в смысл слов Эндера.

– Я понимаю, что вы дали нам великие дары, когда взамен мы могли отдать только ту малость, которую имели. Но зачем вы тогда дали нам эти великие подарки, чтобы стать великими?

– Мы хотим, чтобы вы развивались, путешествовали среди звезд. Здесь, на Луситании, мы стремимся, чтобы вы стали сильными и могущественными, со всеми вашими сотнями братьев и жен. Мы хотим научить вас выращивать многие виды растений, приручать и разводить разные виды животных. Эла и Новинха, эти две женщины, будут работать день и ночь, чтобы создать все больше и больше растений, которые могут приспособиться к почве Луситании. И все хорошие образцы, которые им удастся вывести, они отдадут вам. Вы будете набираться знаний. Но почему другая, пусть даже одна, свинка должна умирать, когда вы будете пользоваться всеми благами? И почему это ранит тебя, если мы дадим ей те же дары?

– Если они станут такими же сильными, как мы, тогда что же мы выиграем?

А что еще можно ожидать от этого брата, думал Эндер. Его люди постоянно оценивают себя в противоборстве с другими родами. Их лес не пятьдесят и не пятьсот гектаров – он больше или меньше леса другого рода к западу или к югу. То, что я должен сделать сейчас, так это провести генерацию: я должен научить иному пониманию роли собственного народа.

– Рутер великий? – спросил он.

– Да, я уже говорил, – произнес Хьюман. – Он мой отец. Его дерево еще не такое толстое и старое, но мы не помним, чтобы кто-нибудь из отцов имел столько детей так рано с момента посадки.

– Таким образом, все дети, порожденные им, являются частью его. И чем больше детей он имеет, тем уважаемее и величественнее становится. – Хьюман согласно кивнул. – И чем больше ты сам совершенствуешься, тем больше величия получает твой отец, это ведь правда?

– Если его дети ведут себя должным образом и преуспевают, то да, это большое уважение и почет отцовскому дереву.

– Разве ты хочешь уничтожить другие великие деревья, чтобы твой отец стал еще могущественнее?

– Это совсем другое, – сказал Хьюман. – Другие деревья тоже отцы рода. А маленькие деревья – до сих пор наши братья. – Тем не менее, Эндер чувствовал, что Хьюман не очень уверен. Он сопротивлялся идеям Эндера, потому что они были странными и необычными, а не потому что они были неправильными или невыполнимыми. Он начал понимать то, что хотел донести до него Эндер.

– Посмотри на жен, – сказал Эндер. – Они вообще не имеют детей. Они не могут стать великими тем же способом, каким приобретают величие ваши отцы.

– Говорящий, ты ведь знаешь, что они величественнее всех. Весь род подчиняется им. Когда они хорошо управляют родом, род процветает, когда род становится многочисленнее, тогда и жены становятся сильнее…

– Хотя не один из вас не является их собственным ребенком.

– А как мы можем ими быть? – спросил Хьюман.

– Хотя вы вносите вклад в их величие. Даже если они не являются вашими матерями и отцами, они усиливают свои позиции, их почет растет по мере вашего развития и совершенствования.

– Мы один род…

– Но почему вы считаетесь одним родом? Вы ведь имеете разных отцов и разных матерей.

– Потому что мы род! Мы живем в лесу, здесь, мы…

– А если другая свинка придет сюда из другого рода и попросит вас оставить ее в качестве брата…

– Мы никогда не сделаем его отцовским деревом!

– Но вы пытались сделать Пайпо и Лайбо отцовскими деревьями.

Хьюман тяжело дышал.

– Я понял, – сказал он. – Они были частью рода. Они были с неба, но мы сделали их братьями и пытались сделать их отцами. Род есть то, во что мы верим. Если мы говорим, что род это все Маленькие Некто в лесу и все деревья, тогда это и есть род. Хотя некоторые из древних братьев происходят из воинов других родов, павших в боях. Мы стали одним родом, потому что мы сказали – мы – один род.

Эндер поразился его разуму, уму этого маленького ремена. Как немного людей смогли понять его идеи и принять их, или перенести их за узкие рамки своих родов, семей, наций.

Хьюман обошел Эндера и оперся на него сзади. Он почувствовал тяжесть молодой свинки у себя на спине. Эндер почувствовал дыхание Хьюмана на своей щеке, а затем прикосновение его щеки. Они были щека к щеке и смотрели в одном направлении. Эндер сразу понял его.

– Ты видишь то же, что и я, – сказал он.

– Вы, люди, совершенствуете и развиваетесь, делая нас своей частью.

Люди и свиноподобные и баггеры, все вместе; все ремены вместе. Тогда мы будем одним родом, и ваше величие станет нашим величием, а наше вашим. Эндер почувствовал, как дрожит тело Хьюмана от величия и глубины идеи. Ты сказал нам, что мы должны рассматривать все другие рода свиноподобных с тех же позиций, чтобы наши знания помогали и обогащали их.

– Вы можете послать учителей, – сказал Эндер. – Братьев в другие рода, которые смогут вступить там в третью жизнь, в других лесах, и иметь детей.

– Это непривычная и трудная вещь, чтобы передать ее женам, – сказал Хьюман. – Возможно, это окажется невозможным. Их мозги работают иначе, чем мозги братьев. Братья могут думать о различных вещах. А жены думают только о другом: о том, что лучше для рода, и в конце концов, что лучше для детей и маленьких матерей.

– Сможешь ли ты объяснить им, чтобы они поняли? – спросил Эндер.

– Лучше, чем ты, – сказал Хьюман. – Но, возможно, ничего не получится. Возможно, меня ждет неудача.

– Я не думаю, что тебя ждет неудача, – сказал Эндер.

– Ты пришел сегодня к нам, чтобы выработать соглашение между нами, свиноподобными нашего рода, и вами, людьми, которые живут на этой планете.

Людей других миров не волнуют наши соглашения, и свиноподобных других родов это тоже не касается.

– Мы хотим заключить подобные соглашения с другими родами, со всеми родами.

– И в этом соглашении вы, люди, обязуетесь научить нас всему?

– Так быстро, как вы сможете переварить все!

– Любой вопрос, который мы зададим.

– Если мы будем знать ответ.

– Когда! Если! Это не пункты соглашения! Дай мне точный ответ, Говорящий, прямо сейчас. – Хьюман поднялся, оттолкнулся от Эндера и встал напротив него, встав на цыпочки, чтобы заглянуть в глаза Говорящего.

– Обещай мне, что научите нас всему, что знаете!

– Мы обещаем это.

– Ты так же обещаешь возвратить к жизни королеву пчел?

– Я оживлю королеву пчел. Вы выработаете с ней свое собственное соглашение. Она не подчиняется человеческим законам.

– Ты обещаешь оживить королеву пчел независимо, поможет она нам или нет.

– Да.

– Вы обещаете соблюдать наши законы, когда входите в лес. А также, что прерии, необходимые нам, также находятся в ведении наших законов.

– Да.

– И вы вступите в войну с другими людьми, чтобы защитить нас и позволить нам путешествовать к звездам.

– Уже вступили.

Хьюман расслабился, отступил назад и сел на корточки там, где сидел раньше. Он поковырял пальцем землю.

– Теперь, чего вы хотите от нас, – сказал Хьюман, – мы должны подчиняться вашим законам в городе, а также на равнинах, которые вам нужны.

– Да, – сказал Эндер.

– Вы не хотите, чтобы мы воевали.

– Все верно.

– И это все?

– Еще одна вещь, – сказал Эндер.

– То, о чем ты просишь уже невыполнимо, – сказал Хьюман. – Но ты можешь просить дальше.

– Третья жизнь, – произнес Эндер. – Когда она начинается. Когда вы убиваете свинью и она превращается в дерево?

– Первая жизнь происходит внутри материнского дерева, где мы совсем не видим света, где мы слепы и питаемся мясом наших матерей и соком материнского дерева. Вторая жизнь проходит в тени леса, в полумраке. Мы бегаем, ходим, ползаем по деревьям, видим, поем и разговариваем, делаем массу вещей своими руками. Третья жизнь, когда мы тянемся к солнцу и пьем его энергию, это жизнь, полная света. Она неподвижна, кроме легкого шевеления крон под порывами ветра. Только мысли и мышление, только наши думы. А когда наши братья стучат по стволу, мы говорим с ними. Да, это наша третья жизнь.

– У людей нет третьей жизни.

Хьюман посмотрел на него в недоумении.

– Когда мы умираем, даже если вы нас посадите, все равно ничего не вырастет. Мы не дадим дерева. Мы никогда не сможем пить энергию солнца.

Когда мы умираем, мы становимся мертвыми.

Хьюман посмотрел на Аунду.

– Но в другой вашей книге постоянно говориться о жизни после смерти и втором рождении.

– Это не дерево, – сказал Эндер, – это нематериальное. К этому нельзя прикоснуться. Или заговорить. Или получить ответы.

– Я не верю тебе, – воскликнул Хьюман, – если это правда, почему Пайпо и Лайбо заставили нас посадить их?

Новинха встала на колени рядом с Эндером, касаясь его – нет, почти лежа на нем – чтобы слышать каждое слово.

– Каким образом они заставили вас посадить их? – спросил Эндер.

– Они сделали нам ценные подарки, достигли большого почета и уважения. Люди и свиноподобные вместе. Мандачува и Пайпо. Лайбо и Лиф-итер. Мандачува и Лиф-итер, оба, они думали, что заслужили третью жизнь, а Пайпо и Лайбо так не думали. Они присвоили этот дар себе. Почему они так поступили, если у людей нет третьей жизни?

Голос Новинхи срывался от волнения.

– А что им нужно было сделать, подарить третью жизнь Мандачуве и Лиф-итеру?

– Конечно, посадить их, – сказал Хьюман, – так же как и сегодня.

– Что сегодня? – спросил Эндер.

– Ты и я, – сказал Хьюман. – Хьюман и Говорящий от имени Мертвых.

Если мы разработаем соглашение, жены и люди вместе, это будет великий, памятный день. Поэтому либо ты подаришь мне третью жизнь, либо я тебе.

– Своими руками?

– Конечно, – сказал Хьюман. – Если ты не захочешь подарить мне третью жизнь, тогда я должен отдать ее тебе.

Эндер вспомнил страшную картину, которую увидел всего две недели назад. Он вспомнил расчлененного Пайпо, его органы тщательно вырезаны и разложены по земле. Посажены.

– Хьюман, – произнес он, – худшее преступление человека – это убийство. И самый ужасный путь совершения убийства, это взять живое существо, расчленить его на части, причинить ему такую боль и страдание, что он умрет.

Хьюман застыл на мгновение, осмысливая слова.

– Говорящий, – проговорил он наконец, – мой разум усматривает две стороны. Если люди не имеют третьей жизни, тогда посадить их – значит убить. В наших глазах, Пайпо и Лайбо присвоили весь почет себе, оставив Мандачуву и Лиф-итера такими, какие они есть, умирать без уважения и почета их последователей. В наших глазах, люди вышли из-за изгороди и подобрали их с земли прежде, чем они могли пустить корни. В наших глазах, это вы, а не мы совершили убийство, когда забрали тела Пайпо и Лайбо. Но вы все увидели в другом свете. Пайпо и Лайбо не могли дать Мандачуве и Лиф-итеру третью жизнь, потому что для них это было убийством. Поэтому они допустили свою собственную смерть, поскольку не могли убить никого из нас.

– Да, – сказала Новинха.

– Но если это так, почему люди, увидев их тела на холме, не пришли в лес и не убили нас? Почему вы не зажгли великий огонь и не сожгли наших отцов и великое материнское дерево?

Лиф-итер закричал на краю поляны. Это был ужасный пронзительный полурык-полувой, голос невыносимого горя.

– Если бы вы срубили хоть одно наше дерево, – сказал Хьюман, – если бы вы убили хоть одно дерево, мы пришли бы ночью и убили вас, каждого из вас. И если кому-то удалось бы выжить, молва пронеслась от рода к роду, и никому из вас не удалось бы покинуть эту землю живыми. Но почему вы не убили нас за убийство Пайпо и Лайбо?

Внезапно Мандачува появился за спиной Хьюмана, он тяжело дышал. Он бросился на землю, протягивая руки к Эндеру.

– Я разрезал его этими руками, – орал он, – я пытался увековечить его, я убил его дерево навсегда!

– Нет, – сказал Эндер. Он схватил Мандачуву за руки. – Вы оба думали, что спасаете жизнь другого. Он причинил тебе боль, а ты – причинил боль ему, убил его, но вы оба верили, что делали доброе дело. Этого достаточно, по крайней мере сейчас. Теперь вы знаете правду, и мы ее знаем. Мы знаем, что вы не помышляли об убийстве. И вы теперь знаете, что когда поднимаете нож на человека, он умирает. Это последний пункт соглашения, Хьюман. Не давайте людям третьей жизни, они все равно не знают, как вступить в нее.

– Когда я расскажу об этом женам, – сказал Хьюман, – вы услышите такое ужасное горе, оно будет подобно буре в лесу.

Он повернулся и встал перед Шаутер, он говорил с ней несколько минут.

Затем он вернулся к Эндеру.

– Теперь иди, – сказал он.

– Но мы еще не составили соглашение, – сказал Эндер.

– Я должен поговорить со всеми женами. Они не выйдут ко мне, пока ты здесь, в тени материнского дерева. Эрроу отведет вас назад, выведет из леса. Подождите меня на холме, где Рутер охраняет калитку. Поспите, если хотите. Я представлю проект соглашения женам и попытаюсь все объяснить, чтобы они поняли, особенно то, что вы хотите сотрудничать с другими родами, так же как с нами.

Импульсивно Хьюман вытянул руку и нежно коснулся живота Эндера.

– Я хочу сделать собственное соглашение, – обратился он к Эндеру, – я буду всегда уважать и чтить тебя, но я никогда не убью тебя.

Эндер протянул руку и приложил ладонь к теплому брюшку Хьюмана. Его соски были словно угольки.

– Я тоже всегда буду уважать тебя, – сказал он.

– И если мы заключим соглашение между нашим родом и людьми, продолжил Хьюман, – дашь ли ты мне радость и величие третьей жизни?

Позволишь ли ты мне пить энергию солнца и тянуться к небу?

– Можно сделать это быстро? Не таким медленным и ужасным способом, как…

– И сделать меня одним из молчаливых деревьев? Не имеющим потомства?

Без почета, только черви, эти жалкие месизы, будут питаться моим соком, да братья пользоваться моей древесиной?

– Разве нет никого другого, кто бы смог сделать это? – спросил Эндер.

– Один из братьев, которые знают ваш способ жизни и смерти?

– Ты не понял, – сказал Хьюман. – Так весь род узнает, что говорилась правда и только правда. Либо я дарую тебе третью жизнь, либо ты мне, или не будет никакого договора. Я не могу убить тебя, Говорящий, и мы оба хотим договориться.

– Я сделаю это, – произнес Эндер.

Хьюман кивнул, встряхнул руками и вернулся к Шаутер.

– О, Господи, – прошептала Аунда. – Есть ли у вас сердце?

Эндер не отвечал. Он медленно побрел за Эрроу через лес. Новинха дала ему свой карманный фонарик, чтобы видеть дорогу; теперь Эрроу играл с ним, как дитя, убавляя и прибавляя свет, наводя его на деревья и кусты. Он был весел и игрив, как может быть свинка.

Но за своей спиной они слышали голоса жен, пронзительную какофонию отчаяния. Хьюман рассказал им историю Пайпо и Лайбо, что они умерли необратимой смертью, страдая от боли. Что они не могли проделать это с Мандачувой и Лиф-итером, поскольку не хотели стать убийцами. Только отойдя достаточно далеко от поляны, их голоса стали звучать глуше и мягче, пока, наконец, не потонули в шорохе их шагов и шелесте деревьев.

– Это была месса по душе моего отца, – сказала Аунда.

– И моего, – добавила Новинха; все поняли, что она говорила о Пайпо, а не о давно умершем Густо Венерадос.

Эндер не участвовал в их разговоре; он не знал Пайпо и Лайбо, в его памяти не было скорби и печали. Все, о чем он думал, это о деревьях в лесу. Однажды они были живыми, чувствующими свинками, каждое из них.

Свиноподобные могли петь им, разговаривать с ними, каким-то образом понимать их речь. Но Эндер не мог. Для Эндера эти деревья не были людьми, никогда не могли стать людьми. Если он поднимет нож на Хьюмана, то в глазах свиноподобных это не будет убийством, но для самого Эндера… Хотя он и понимал, что убьет только часть жизни Хьюмана. Как свинка, Хьюман был истинный ремен, брат. А как дерево, он будет не больше камня, могильного памятника. И чем глубже это осознавал Эндер, тем больше начинал в это верить.

Он снова убеждал себя, что должен убить, хотя однажды дал себе обещание не повторять убийство.

Он почувствовал, как рука Новинхи проскользнула ему под локоть. Она оперлась на него.

– Помогите мне, – прошептала она, – я совсем ничего не вижу в темноте.

– У меня хорошее ночное видение, – дружелюбно предложил Олхейдо, направляясь к ней.

– Замолчи, глупый, – цыкнула на него Эла. – Мама хочет идти с ним.

Оба, и Новинха и Эндер, слышали, что она сказала, и оба почувствовали молчаливую усмешку друг друга. Новинха теснее прижалась к нему.

– Я думаю, у вас есть сердце, чтобы совершить намеченное, – тихо прошептала она, чтобы только он мог услышать.

– Холодное и жестокое? – спросил он. В его голосе слышались нотки черного юмора, но слова казались искренними и правдоподобными.

– Достаточно сострадательное, – сказала она. – Чтобы приложить каменное железо к ране, если это единственный путь заживить ее.

Она была одной из тех, кто прошел сквозь прижигание ран его каленым железом, поэтому она имела право говорить; и он поверил ей, это облегчило его сердце от тяжести предстоящей кровавой работы.

***

Эндер не предполагал, что ему удастся уснуть, зная о предстоящем. Но он проснулся от нежного голоса Новинхи. Он понял, что находится снаружи, лежит на траве, его голова покоилась на коленях Новинхи. Все еще было темно.

– Они возвращаются, – тихо произнесла Новинха.

Эндер сел. Однажды, еще ребенком, он так же проснулся, внезапно и окончательно; затем он, будучи солдатом, выработал привычку быстрого и окончательного пробуждения. В одно мгновение он сориентировался на местности и восстановил все в памяти. Рядом, всего в нескольких метрах, высилось дерево третьей жизни Рутера. Там, за изгородью, у подножия холма виднелись крыши первых домишек Милагра. Словно стражи, на вершине холма высились здания собора и монастыря.

В другой, противоположной стороне, раскинулся лес. По склону холма спускались Хьюман, Мандачува, Лиф-итер, Капс, Эрроу, Кэлендер, Вом, Бак-дансер и несколько других братьев, чьих имен Аунда не знала.

– Я не видела их раньше, – сказала она. – Они, должно быть, пришли из других домов братьев.

Составили ли они договор? – спрашивал молча Эндер. Это все, что меня беспокоит сейчас. Удалось ли Хьюману объяснить женам новое понимание мира?

Хьюман что-то нес. Завернутое в листья. Свиноподобные молча положили это перед Эндером; Хьюман начал осторожно разворачивать. Это была компьютерная распечатка.

– «Королева Пчел и Гегемон», – тихо произнесла Аунда. – Та копия, что дал им Майро.

– Соглашение, – сказал Хьюман.

Только теперь они поняли, что распечатка была сделана только на одной стороне листа. На другой стороне в свете фонарика они увидели нечеткие написанные от руки печатные буквы. Они были крупные и неуклюжие. Аунда очень удивилась.

– Мы не учили их делать чернила, – сказала она. – Мы никогда не учили их писать.

– Кэлендер научился писать буквы, – сказал Хьюман, – рисуя палочкой на земле. А чернила сделал из навоза кабр и мертвых месизов. Вы ведь пишете договоры, правда?

– Да, – сказал Эндер.

– Если мы не напишем его на бумаге, тогда можно по-разному будет запомнить и трактовать его.

– Все верно, – сказал Эндер, – вы правильно сделали, что написали его.

– Мы внесли несколько изменений. Жены настаивали на изменениях, и я думаю, вы примете их. – Хьюман начал перечислять их. – Вы, люди, можете делать подобные соглашения с другими родами, но вы не должны делать других, отличных, соглашений. Вы не можете учить других свиноподобных вещам, которым вы не обучали нас. Можете вы принять этот пункт?

– Конечно.

– Это был самый легкий. Теперь о том, что, если у нас возникнут разногласия по поводу законов? Если возникнут разногласия по земле, где кончается ваша земля и начинается наша? На этот счет Шаутер сказала, пусть королева пчел судит людей и Маленьких Некто. Пусть люди будут судьями между Маленьким Некто и королевой пчел. И пусть Маленькие Некто судят королеву пчел и людей.

Эндер удивился простоте решения. Он вспомнил о том, о чем не помнила ни одна живая душа, о том, какими ужасными казались баггеры три тысячи лет назад. Их насекомоподобные тела казались вышедшими из детских ночных кошмаров. Примут ли люди Милагра их третейский суд?

Это было трудно принять. Но не тяжелее, чем то, о чем мы просили свиноподобных.

– Да, – сказал Эндер. – Мы сможем это тоже принять. Это хороший план.

– Теперь следующее изменение, – сказал Хьюман. Он посмотрел на Эндера и ухмыльнулся. Это выглядело ужасно, так как лица свиноподобных не приспособлены для человеческого выражения чувств.

– Поэтому нас не было столь долго. Из-за всех этих изменений.

Эндер улыбнулся в ответ.

– Если род свиноподобных не подпишет соглашения с людьми, и если этот род нападает на другой род, который подписал соглашение, тогда мы можем вступить в войну против них.

– Что вы понимаете под словом «нападение»? – спросил Эндер. – Но если они просто оскорбляют вас, тогда подобный запрет войны ничего не будет значить.

– Нападение, – сказал Хьюман. – Оно начинается, когда они вторгаются на наши земли и убивают братьев или жен. Нападением не считается простая подготовка к войне, или предложение договора о начале войны. Нападение это, когда нападают без предупреждения. С этого момента мы никогда не согласимся добровольно развязать войну, поэтому атака другого рода единственный путь, который может положить начало войны. Я знал, что ты спросишь об этом.

Он указал на договор и еще раз тщательно прочитал все, что характеризует нападение.

– Это тоже приемлемо, – сказал Эндер. Это означало, что невозможность войны будет закреплена через многие поколения, может даже столетия.

Возможно, понадобится много времени, прежде чем это соглашение обойдет все рода свиноподобных на планете. Но задолго до того, как последний род присоединится к нему, выгоды мирной экзогамии будут ясно видны всем, но, все равно, некоторые могут стать противниками.

– И последнее изменение, – сказал Хьюман. – Жены решили, что это будет тебе наказанием за то, что ты сделал соглашение таким сложным. Но я думаю, ты поймешь, что это – не наказание. С этого момента вам запрещено обращать кого-либо из нас в третью жизнь.

На какое-то мгновение Эндер почувствовал облегчение; ему не придется делать то, от чего отказались Пайпо и Лайбо.

– После подписания соглашения, – добавил Хьюман, – ты будешь первым и последним человеком, давшим нам этот дар.

– Я хочу… – начал Эндер.

– Я знаю, что ты хочешь, мой друг Говорящий, – сказал Хьюман. – Для тебя это убийство. Но для меня – когда брату дается разрешение отправиться в третью жизнь, как отцу, тогда он выбирает своего могущественного соперника или настоящего друга осуществить этот переход в третью жизнь.

Ты, Говорящий – с того момента, как я первым выучил старк и прочел «Королеву Пчел и Гегемона», я ждал тебя. Много раз я говорил своему отцу, Рутеру, что среди всех людей он будет единственным, кто поймет нас. Затем Рутер сообщил мне, что прибыл твой корабль, и на его борту был ты с королевой пчел, я уже знал, что ты осуществишь мой переход, только тогда я жил не зря.

– Ты жил не зря, – сказал Эндер.

– Вот, – сказал он. – Видишь? Мы подписали это соглашение почти как люди.

В конце последней страницы договора были написаны два слова. Они были написаны неаккуратно и неуверенно.

– Хьюман, – громко прочитал Эндер. Второе слово он не мог прочитать.

– Это настоящее имя Шаутер, – сказал Хьюман. – Ста-лукер. Она плохо пишет палочкой – жены не часто пользуются разными орудиями, с тех пор как эту работу взяли на себя братья. Она хотела, чтобы я сказал тебе, как ее зовут по-настоящему. Она получила его, потому что всегда смотрит на небо.

Она сказала, что хотя она и не догадывалась, она все время ждала тебя.

Так много людей надеялись на меня, думал Эндер. А в конце все оказалось зависимым от них. От Новинхи, Майро, Элы, которые вызвали меня; от Хьюмана и Ста-лукер. И от тех, кто боялся моего приезда тоже.

Вом принес плошку чернил; Кэлендер ручку. Это была тонкая палочка с прорезью на конце и достаточно заостренным концом, чтобы при опускании в чернила поступала малая их порция. Эндеру пришлось пять раз окунуть ручку в чернильницу, чтобы написать свое полное имя.

– Пять, – произнес Эрроу. Эндер вспомнил, что число пять было своеобразным предзнаменованием для свиноподобных. Это было случайностью, но если они видят в этом добрую примету, тем лучше.

– Я отнесу это соглашение нашему правителю и епископу, – сказал Эндер.

– Из всех документов, наработанных историей человечества… – начала Аунда. Никто не нуждался в том, чтобы она закончила предложение. Хьюман, Лиф-итер и Мандачува осторожно завернули книгу в листья и вручили ее не Эндеру, а Аунде. Эндер сразу понял, с ужасным предчувствием, что это означало. У свиноподобных была для него работа, работа, которая требовала, чтобы его руки были свободны.

– Теперь соглашение сделано по человеческим правилам, – сказал Хьюман. – Теперь ты можешь сделать подобное для Маленьких Некто.

– Достаточно ли подписей? – спросил Эндер.

– Этого достаточно для скрепления соглашения, – сказал Хьюман. – Но только тогда, когда рука, подписавшая это соглашение от имени людей, исполнит другое соглашение, по нашим правилам.

– Тогда я исполню, – сказал Эндер. – Все, как обещал.

Хьюман вытянул руку и провел пальцем от горла Эндера до середины живота.

– Слово брата не всегда то, что произносит его рот, – сказал он. Слово брата подтверждается жизнью. – Он обернулся к другим свиноподобным.

– Позвольте мне поговорить с отцом в последний раз, перед тем, как встать рядом с ним.

Два странных брата вышли вперед, в руках у них были маленькие дубинки. Они пошли вместе с Хьюманом к дереву Рутера и начали ударять по нему и петь на языке деревьев. Почти сразу же на стволе появилась большая трещина. Дерево было довольно молодым, оно было не таким большим в диаметре, чтобы вместить тело Хьюмана; ему пришлось изрядно повозиться, чтобы втиснуться внутрь. Но ему удалось влезть и ствол закрылся за ним.

Удары по дереву приобрели другой ритм, но не прекращались ни на минуту.

Джейн зашептала на ухо Эндеру.

– Я могу слышать резонанс барабанной дроби внутри дерева. Дерево медленно повторяет звуки, превращая удары в язык.

Другие свиноподобные стали расчищать площадку для дерева Хьюмана.

Эндер заметил, что они располагают дерево таким образом, что деревья оказываются стражами калитки, Рутер по левую руку, а Хьюман по правую.

Вытаскивать с корнем капум было почти не под силу свиноподобным; вскоре к ним присоединился Квим, затем Олхейдо, затем Аунда и Эла.

Аунда передала договор Новинхе подержать в то время, когда она будет дергать капум. Новинха медленно поднесла его к Эндеру, она остановилась напротив него и внимательно посмотрела ему в глаза.

– Вы подписали его, Эндер Виггин, – сказала она.

Эндер.

Это имя звучало угрожающе даже для его собственных ушей. Он слишком часто его слышал как нарицательный эпитет.

– Я старше, чем выгляжу, – сказал Эндер. – Я был известен под именем с того момента, как уничтожил баггеров. Может быть, присутствие этого имени на первом в истории человечества договоре между людьми и ременами сделает что-нибудь для изменения его значения.

– Эндер, – прошептала Новинха. Она протянула к нему руки, держа сверток с соглашением, и уперлась ему в грудь; сверток был большим и тяжелым, так как содержал все страницы «Королевы Пчел и Гегемона», на обороте которых был написан текст соглашения.

– Я никогда не ходила к священникам на исповедь, – сказала она, потому что знала, они будут презирать меня за мои грехи. Тем не менее, когда вы публично огласили все мои грехи, я перенесла это, я знала, что вы не презираете меня. Я не понимала, не могла понять, почему… До этого момента.

– Я не единственный, не презирающий людей за их грехи, – сказал Эндер. – В душе я всегда знал, что однажды совершил более тяжелый грех.

– Все эти годы вы несли бремя вины за все человечество.

– Да, в этом нет ничего сверхъестественного, – сказал Эндер. – Я думал, что это вроде отметины Каина. У вас нет друзей, зато никто не сможет предать вас.

Земля была очищена от капума. Мандачува сказал что-то на языке деревьев братьям, стучавшим по стволу; их дробь изменилась и на стволе вновь появилось отверстие. Хьюман выскользнул из него, как новорожденная свинка. Он прошел в центр расчищенной площадки. Мандачува и Лиф-итер протянули ему по ножу. Взяв ножи, он заговорил с ними на португальском – и люди поняли то огромное значение, которое для него имело происходящее.

– Я сказал Шаутер, что вы потеряли свой пропуск в третью жизнь ввиду глубокого непонимания Пайпо и Лайбо. Она ответила, что прежде чем число дней перевалит на число следующей руки, вы будете расти и тянуться к свету.

Оба, Лиф-итер и Мандачува нежно коснулись ножами живота Хьюмана и отошли к краю расчищенной площадки.

Хьюман протянул ножи Эндеру. Они были сделаны из дерева. Эндер и представить не мог, что оружие из дерева можно отполировать до такой остроты и в то же время оставить достаточно прочным. Конечно, это оружие не было произведено руками. Ножи были сделаны из сердца живого дерева и явились брату как путеводная нить, ведущая его в третью жизнь.

Это еще раз доказывало, что Хьюман не умрет на самом деле, не превратится в прах. Но в это нужно было поверить. Эндер не сразу взял ножи. Он провел пальцем по лезвию и взял Хьюмана за запястья.

– Для тебя – это выглядит не как смерть. Но для меня – я только вчера увидел тебя, а сегодня ночью я понял, что ты мой брат, так же как и Рутер – мой отец. А теперь, когда взойдет солнце, я уже не смогу больше с тобой заговорить. Я чувствую это, как смерть, Хьюман, смерть по отношению к тебе.

– Приходи и посиди в моей тени, – сказал Хьюман. – Посмотри, как блестит солнце сквозь дымку моей листвы. Обопрись спиной о мой ствол. И еще одно. Добавь еще одну повесть к «Королеве Пчел и Гегемону». Назови ее «Жизнь Хьюмана». Расскажи всему человечеству, как я был зачат на коре дерева моего отца, родился в полной темноте, питался материнской плотью.

Расскажи, как я покинул жизнь мрака и перешел в другую жизнь, жизнь полусвета, как учился языку от жен, а затем начал учиться дальше, учиться тем чудесам, которые дарили нам Пайпо и Лайбо, а затем Майро и Аунда.

Расскажи, как прошел последний день моей второй жизни, о том, как мой родной брат спустился с небес и мы составили соглашение между людьми и свиноподобными и стали одним родом; ни родом людей и ни родом свиноподобных, единым родом ременов. А затем мой лучший друг дал мне пропуск в третью жизнь, жизнь, полную света, чтобы я мог тянуться к солнцу и давать жизнь тысячам детишек.

– Я напишу твою историю, – сказал Эндер.

– Тогда, действительно, я буду жить вечно.

Эндер взял ножи, Хьюман лег на землю.

– Олхейдо, – крикнула Новинха. – Квим! Возвращайтесь домой. Эла, и ты тоже.

– Я буду смотреть, мама. Я – ученый, – сказала Эла.

– Ты забыла о моих глазах, – проговорил Олхейдо. – Я запишу все. Мы сможем показать людям, как рождался договор. И мы сможем доказать свиноподобным, что Говорящий подписал договор по их законам тоже.

– Я тоже никуда не пойду, – сказал Квим. – Даже Проклятый Виггин встал на Крест.

– Можешь остаться, – мягко произнесла Новинха. Все молча стояли у края очищенной площадки. Рот Хьюмана был заполнен волокнами капума, но он почти не жевал его.

– Сильнее жуй, – произнес Эндер, – так ты ничего не будешь чувствовать.

– Это не имеет значения, – сказал Мандачува. – Это последние мгновения второй жизни. Очень хорошо, если ощущаешь боль в теле. Это можно вспоминать в третьей жизни, и быть выше боли.

Мандачува и Лиф-итер рассказали Эндеру, как следует резать и где сделать разрез. Это следует делать очень быстро, говорили они, их руки касались тех мест распростертого тела, где должны находиться нужные органы. Руки Эндера были уверены и тверды, его тело было спокойно. И хотя он лишь мельком бросал взгляд на свою жертву, он знал, что за его кровавой работой, за ним самим неотступно следят глаза Хьюмана, следят глаза, полные благодарности и любви, полные агонии и смерти.

Это случилось прямо под его руками, так быстро, что первые несколько минут он мог видеть, как оно растет. Несколько крупных органов скрючились и начали ссыхаться в тот момент, когда из них проклюнулись корни; тонкие корешки поползли с места на место, пока словно сеть, не опутали все тело; глаза Хьюмана расширились в предсмертной агонии; из его позвоночника пробился маленький зеленый росток, два листочка, четыре листочка…

Другие свиноподобные радовались и танцевали. Лиф-итер и Мандачува взяли ножи из рук Эндера и воткнули их с двух сторон рядом с головой Хьюмана. Эндер не мог присоединиться к их празднику. Он был весь заляпан кровью и насквозь пропах вонью разделываемого тела. Он отполз от площадки на четвереньках и полз по холму до тех пор, пока танцующая группа не исчезла из виду. Новинха медленно шла за ним. Оба они были изнурены и выжаты переживаниями и работой дня. Они ничего не говорили, ничего не делали, чувствуя только покалывания и жесткие ветви капума, впивающиеся в тело то там, то здесь. А где-то под холмом танцевали и пели свиноподобные, радуясь новой третьей жизни своего брата.

***

Боскуинха и епископ Перегрино подошли к калитке еще до восхода солнца, чтобы первыми увидеть возвращение Говорящего из леса. Они пробыли у калитки не менее десяти секунд, пока наконец не заметили силуэт, стоящий около кустов на краю леса. Это был мальчик, полусонно справляющий нужду.

– Олхейдо! – окликнула мэр.

Мальчик оглянулся, затем торопливо застегнул брюки и начал будить остальных, растянувшихся прямо в траве. Боскуинха и епископ открыли калитку и направились им навстречу.

– Это глупо, – сказала Боскуинха, – но именно в этот момент я почувствовала, что наше восстание – реальность. Я впервые вышла за изгородь.

– Почему они провели ночь за калиткой? – вслух удивился епископ. Калитка открыта, они могли идти домой.

Боскуинха быстро окинула взглядом всю группу, сидящую на траве. Аунда и Эла, рука к руке, как сестры. Олхейдо и Квим. Новинха. А вот и Говорящий. За его спиной сидела Новинха, обняв руками за плечи. Они неподвижно сидели, ничего не говоря. Наконец, Эндер посмотрел на них.

– У нас есть соглашение, – сказал он, – первое настоящее соглашение.

Новинха протянула завернутый в листья сверток.

– Они записали его. Чтобы вы могли подписать.

Боскуинха взяла сверток.

– Все файлы мы восстановили еще к полуночи, – сказала она. – Они немного не те, что мы спасли в сообщениях вам. Кто бы ни был ваш друг, Говорящий, он очень добрый и хороший.

– Она, – произнес Говорящий, – ее имя Джейн.

Только теперь Боскуинха и епископ заметили, что лежало на расчищенной земле сразу у основания холма, где спал Говорящий. Только теперь они поняли значения темных пятен на руках Говорящего и ногах; поняли, что за бурые брызги у него на лице.

– Лучше бы вообще не иметь соглашения, – в ужасе произнесла Боскуинха, – чем добыть его ценой убийства.

– Подождите, прежде чем судить сгоряча, – сказал епископ, – я думаю, ночная работа значила больше, чем мы можем видеть сейчас.

Очень мудро, епископ Перегрино, – тихо произнес Говорящий.

– Я все объясню, если хотите, – сказала Аунда. – Мы с Элой все поняли, как и все.

– Это было подобно обету, – сказал Олхейдо.

Боскуинха с сомнением посмотрела на Новинху.

– Вы позволили им смотреть?

Олхейдо указал на глаза.

– Когда-нибудь все свиноподобные увидят это, через мои глаза.

– Это не было смертью, – сказал Квим, – это было воскрешением.

Епископ подошел и остановился около раскромсанного тела, он потрогал маленький росток, поднявшийся из грудной клетки.

– Его имя Хьюман, – сказал Говорящий.

– Так же, как ваше, – тихо промолвил епископ. Он обернулся и оглядел членов маленькой группы, подвинувшей человечество на шаг вперед. Неужели я не пастырь, молча спрашивал он себя, неужели еще не проснулся ото сна?

– Пойдемте со мной, все. Пойдемте в собор. Скоро колокола возвестят о мессе.

Дети поднялись и были готовы идти. Новинха тоже встала и отошла от Говорящего. Затем она остановилась и обернулась, ее глаза приглашали его.

– Сейчас, – сказал он, – чуть позже.

Она последовала за епископом в калитку.

Месса только началась, когда Перегрино заметил Говорящего, входящего в собор. Он остановился на мгновение, затем отыскал глазами Новинху и ее семью. В следующее мгновение он оказался рядом и занял место возле нее.

Именно на этом месте сидел Макрам в редкие случаи, когда семья целиком посещала мессы.

Обязанности службы отвлекли его внимание. Через несколько минут, когда Перегрино вновь взглянул на них, Грего уже сидел возле Говорящего.

Перегрино вновь подумал о соглашении, как девочки объяснили ему. О значении смерти свинки со странным именем Хьюман, а так же о смерти Пайпо и Лайбо. Все связалось в единое целое и стало абсолютно ясным. Молодой юноша, Майро, лежал парализованный дома, его сестра Аунда присматривала за ним. Новинха, заблудшая и потерянная, снова нашлась. Изгородь, отбрасывающая тонкую черную тень на умы прихожан, стала совсем прозрачной, безвредной и невидимой.

Это было чудо, словно облатка превратилась в тело Господа в его руках. Как неожиданно и внезапно мы обнаруживаем, что Бог с нами, среди нас, и именно в тот момент, когда мы уже разуверились и сочли, что нет ничего кроме земли и грязи.

Глава 18

Королева Пчел

Эволюция не наделила его мать родовым каналом и грудью, полной молока. Таким образом маленькое создание, впоследствии получившее имя Хьюман, пробивалось к выходу при помощи рта и зубов. Он и его новоявленные собратья питались плотью своей матери. Так как Хьюман был сильнее и энергичнее, он поедал больше материнского мяса и становился еще крепче.

Хьюман жил в абсолютной темноте. Когда его мать была съедена без остатка, ничего не оставалось есть, как сладкий нектар, покрывающий поверхность его мира. Он еще не знал, что вертикальная поверхность, по которой он ползал, это огромное дупло материнского дерева, а нектар – это сок этого дерева. Не знал он и о том, что теплые комочки, больше чем он сам, это старшие свиноподобные, а создания меньше его – его младшие сородичи, которые позже его появились на свет.

Позже у него уже появились три первые чувства, три первичные потребности: есть, двигаться и видеть свет. Сейчас и потом, с определенным ритмом, который он пока не мог уловить, в темноту врывался свет. Он появлялся вместе со звуком, источник которого он так же не мог уловить.

При этом дерево слегка содрогалось, сок начинал выделяться сильнее и обильнее, вся энергия дерева направлялась на изменение формы ствола, появлению отверстия наружу, пропускающему свет. Когда появлялся свет, Хьюман начинал ползти навстречу ему. Когда же свет гас, Хьюман терял ощущение ориентации и вновь продолжал бесцельно ползать внутри ствола, слизывая нектар.

До того дня, как не осталось ни одного создания крупнее его, все его собратья оказались меньше и слабее. Однажды появился свет, а он был настолько силен и подвижен, что смог добраться до зияющего отверстия до того, как оно закрылось. Он не осознанно пополз по трещине в коре дерева и впервые в жизни ощутил жесткость и остроту неровностей коры, царапающих его нежное брюшко. Но он с трудом осознавал новое ощущение боли, так как свет ослепил его. Он шел уже не из одного места, свет лился отовсюду. Это было уже не серое свечение, а зеленое и желтое. Его восторг длился много секунд. Наконец голоду удалось загасить его. Но здесь, на поверхности материнского дерева, сок сочился только из трещин в коре, его трудно было достать, кроме того, другие маленькие некто, намного крупнее его, толкали и отпихивали его от мест, наиболее богатых пищей. Это было новым, вокруг был иной мир, иная жизнь, он боялся ее.

Позднее, когда он обучится языку, он вспомнит свое путешествие из тьмы к свету и назовет его путь из первой жизни во вторую, из жизни тьмы в жизнь полусвета.

Говорящий от имени Мертвых, Жизнь Хьюмана, 1:1-5.

***

Майро решил покинуть Луситанию. Взять космический корабль Говорящего и отправиться в Трондейм. Возможно, ему удастся убедить Сто Миров не начинать войну против Луситании. В худшем случае, он сможет стать мучеником, заставить волноваться людские сердца, чтобы они всегда помнили о гуманизме и отстаивали его. Чтобы не случилось с ним, это будет лучше, чем оставаться здесь.

В первые дни после трагического перелезания через изгородь, он быстро шел на поправку. Он восстановил частичный контроль и ощущения рук и ног.

Достаточные для шаркающих шагов старика. Достаточные для того, чтобы переставлять ноги и руки. Достаточные, чтобы положить конец помощи матери в туалете и в обмывании тела. Затем процесс выздоровления замедлился и совсем остановился.

– Теперь, – сказал Найвио, – мы достигли уровня необратимых последствий. Они необратимы. Тебе очень повезло, Майро, ты можешь ходить и разговаривать, ты остался целым человеком. Ты не более ограничен, чем здоровый столетний старец. Я бы очень хотел сказать тебе, что ты восстановишь свое здоровье до того уровня, когда ты перелезал через изгородь. Что ты в состоянии выздороветь и вновь обрести подвижность двадцатидвухлетнего юноши. Но я рад, что мне не придется говорить тебе, что ты навсегда останешься прикованным к постели, беспомощным и неспособным ни к чему, кроме слушания музыки и сожаления о загубленной жизни.

«Да, я благодарен», – думал Майро. – «Я благодарен, что подобен столетнему старцу. Что мои пальцы не свились в бесполезный клубок, что я могу слышать слабое звучание собственного голоса и заикание речи. Я благодарен судьбе, и могу рассчитывать еще лет на восемьдесят следующего столетия.»

Когда стало ясно, что за ним не нужен постоянный уход, семья вернулась к собственным делам и проблемам. Эти дни были слишком наполнены всякими событиями, чтобы усидеть дома с покалеченным ребенком, братом, сыном, другом. Он понимал это. Он не хотел, чтобы они оставались с ним дома. Он тоже хотел быть рядом с ними. Его работа осталась незаконченной.

Теперь рухнули все барьеры, пришел конец всем бессмысленным ограничениям.

Теперь он мог беспрепятственно спрашивать свиноподобных о том, о чем долгие годы только мечтал.

Сначала он пытался работать через Аунду. Она приходила к нему каждое утро и вечер и составляла отчеты о проделанной работе на терминале в гостиной дома Рибейра. Он прочитывал ее отчеты, задавал вопросы, слушал ее рассказы. Она очень серьезно запоминала все его вопросы, которые он хотел задать свиноподобным. Но спустя несколько дней, он заметил, что, конечно, она имела ответы на вопросы Майро, но это были непоследовательные ответы, не имеющие характера научного исследования. Все ее внимание было занято собственной работой. И Майро перестал давать ей задания. Он притворялся, что больше заинтересован в ее исследованиях, что ее работа более важна.

Правда крылась в другом. Он не мог больше видеть ее. Он стал ненавидеть их встречи. Для него признание ее своей сестрой было болезненным и ужасным. Но он знал, что это только его мнение. Он мог отречься от людских законов, презреть все табу и жить с ней в лесах, среди свиноподобных. Однако, Аунда была верующей и зависимой от общественного мнения. Она погрустила, узнав, что Майро стал ее братом, но она сразу же стала отделяться от него, начала сознательно забывать его поцелуи и прикосновения, его ласки, его шутки, его клятвы и обещания.

Лучше, если и он забудет ее тоже. Но он не мог. Каждый раз, когда они встречались, его ранила ее доброта и терпеливость, ее забота, которой она старалась окружить его. Он был ее братом, братом-калекой, и она должна быть добра к нему. Но любовь прошла.

Не желая того, он сравнивал Аунду со своей матерью, которая любила своего любовника, не взирая на любые препятствия. Но тот, кого так любила мать, был полноценным человеком, а не беспомощным каркасом.

Майро оставался дома и изучал отчеты других. Это было пыткой, сознавать, что он никогда не сможет присоединиться к ним, но все же это было лучше безделья, бесполезного слушания музыки и разглядывания увеселительных картинок. Он смог печатать, медленно, поддерживая правую руку левой и нажимая указательным пальцем букву за буквой. Его скорость была смехотворно мала для набивания информации или составления отчетов, но он мог общаться с компьютером и вызывать информацию из чужих файлов. Таким образом, он мог быть в курсе проводимой работы и не терять связи с реальностью с того момента, как калитка стала для всех открытой.

Аунда работала вместе со свиноподобными над лексиконом языков мужей и жен, разрабатывала систему произношения и транскрипций, чтобы они могли записать основы своих языков. Ей помогал Квим, но Майро знал, что он преследовал собственные цели: он намеревался стать миссионером в других родах свиноподобных, обращая их к Господу до того, как они увидят «Королеву Пчел и Гегемона»; он намеревался перевести хотя бы часть святого писания и Библии и говорить со свиноподобными на их языке. Вся эта работа с языками свиноподобных и их культурой была очень хорошей и важной, она закладывала основы на будущее, готовила к контактам с другими родами. Но Майро знал, что с ней легко могли справиться ученики дона Кристиана, которые рискнули показаться в своих монашеских рясах и задавали много вопросов о свиноподобных, а также отвечали на все вопросы, заданные им, терпеливо и подробно. Аунда позволила себе хоть немного многословия, надеялся Майро.

Настоящую работу, как заметил Майро, проводил со свиноподобными Эндер с ведущими техниками из службы Боскуинхи. Они вели трубопровод от реки к поляне материнского дерева для того, чтобы подвести воду. Они провели электричество и обучали братьев, как пользоваться терминалом компьютера.

Между этим они обучали их примитивным приемам ведения сельского хозяйства и животноводства. Они знакомили их со способами приручения кабр и использованию их для вспашки земли. Это были беспорядочные, разные по уровням технологии и знания, которые сразу обрушились на свиноподобных. Но Эндер обсуждал эту тему с Майро и объяснил ему свой замысел, чтобы свиноподобные увидели реальные, пусть даже драматические, но немедленные результаты их соглашения. Бегущая вода, компьютерная связь, открывающая дверь в любую библиотеку мира, электрический свет в ночи. Но все это оставалось еще магией и чудом, зависящим от человека. В то же время, Эндер пытался сохранить их самостоятельность, изобретательность и индивидуальность. Блеск электрических огней мог породить множество мифов, передающихся от рода к роду, но они будут не сильнее слухов долгие, долгие годы. Деревянный плуг, коса, борона, семена амаранта – вот то, что давало реальные сдвиги, позволяло свиноподобным десятикратно увеличить население, где бы они не оказались. Все это могло передаваться с места на место с баулом семян, сшитым из кожи кабры и навыками работы, хранимыми в памяти.

Именно в эту работу хотелось бы включиться Майро. Но что пользы от его скрюченных, трясущихся рук, от его слабых ног среди пашен амаранта?

Что пользы от простого сидения у ткацкого станка? Он даже не может хорошо говорить, чтобы учить других.

Эла работала над развитием новых видов растений Земли и даже мелких видов животных и насекомых, новых форм, которые не только в состоянии сопротивляться Десколаде, но и нейтрализовать ее. Мать помогала ей в основном советами и лишь изредка практически. Она была полностью поглощена новой, очень важной и очень секретной работой. Снова, только Эндер пришел к Майро и рассказал о том, что знала лишь его семья и Аунда: королева пчел жива, она снова возродится к жизни, как только Новинха найдет способ защиты от Десколады, ее и баггеров, порожденных ею. Как только все будет готово, королева пчел оживет.

И опять это все пройдет мимо Майро. Впервые в истории люди и две чуждые расы будут жить вместе как ремены, а Майро не станет частью ни одной из них. Он стал менее человеком, чем свиноподобные. Он не может ничего делать руками, не может даже говорить. Он перестал быть использующим орудия, членораздельно говорящим животным. Он превратился в ваэлза. Они держали его как любимую игрушку.

Да, он должен уехать, он хотел уехать. Лучше всего испариться, исчезнуть. Даже от самого себя.

Но не прямо сейчас. У него появился неразрешимый вопрос, которым он боялся поделиться с другими. Он должен сам найти разгадку. Его терминал стал вести себя очень странно.

Он заметил это еще в первую неделю, когда ему удалось выкарабкаться из цепких лап паралича. Он сканировал файлы Аунды и вдруг понял, что не предпринимая ничего особенного, он вторгся в файлы закрытого доступа. Они были защищены несколькими паролями, он и понятия не имел, что могло быть в качестве паролей, хотя каким-то образом информация оказалась доступна ему.

Там оказались ее размышления об эволюции свиноподобных, о возможном до-десколадовом обществе и жизненных моделях. Именно об этом она говорила и спорила с Майро две недели назад. Теперь она сделала эту информацию закрытой для доступа и вообще не обсуждала с ним.

Майро не стал говорить ей, что видел те файлы, но однажды он умело направил беседу в нужное русло. Она с воодушевлением поделилась с ним своими идеями сразу, как только он коснулся темы. Памятуя, что он только сам может выслушивать заикание своего голоса, он оставил большинство аргументов при себе, сосредоточившись на ее рассказе и молча споря с ней.

Но то, что она скрыла ряд информации, говорило о том, чем она действительно интересовалась.

Но как ему удавалось?

Это случилось снова и снова. Файлы Элы, матери, дона Кристиана. Как только свиноподобные начали играть с терминалом, он смог видеть их как эхо-отображение. Это позволило ему быть в курсе всех их компьютерных исследований, делать предположения и даже кое-что менять, помогая им. Он мог практически видеть, чем интересуются свиноподобные и облегчать их поиск. Но откуда у него такой могущественный, такой сверхприоритетный доступ к машине.

Терминал как будто стремился отождествиться с ним. Вместо набора длинных кодовых последовательностей, он лишь начинал набирать команду, и машина уже выполняла его инструкцию. В конечном итоге ему не нужно было даже регистрироваться и вводить входной пароль. Он нажимал любую клавишу клавиатуры и на экране появлялся список работ, которые он обычно выполнял, он мог выбрать любую из них. Он мог нажать лишь цифру, обозначающую нужную деятельность, и система была готова к работе. Это экономило ему массу усилий, а главное время, которое требовалось для кропотливого набора буквы за буквой.

Сначала он думал, что это проделки Олхейдо, что он или кто-нибудь из офиса мэра написали для него служебную программу. Но Олхейдо лишь ошалело взирал на проказы терминала и повторял: мистика. А когда он послал сообщение мэру, она не получила его. Вместо нее его навестил Говорящий от имени Мертвых.

– Твой терминал, Майро, стал очень полезным, – сказал Эндер.

Майро не отвечал. Он думал, почему мэр переслала его записку Говорящему.

– Мэр не получила твоего послания, – сказал Эндер, – его получил я. И будет лучше, если ты не будешь ни с кем делиться о том, что вытворяет твой терминал.

– Почему? – спросил Майро. Это единственное слово, которое он мог произносить без запинки.

– Потому что тебе помогает не новая программа. Это личность, персона.

Майро рассмеялся. Ни один человек не действовал так быстро, как работала эта программа. Она была быстрее всех тех программ, с которыми он работал раньше, она оказалась очень инициативной и всесильной. Это было быстрее человека, но разумнее программы.

– Это мой старинный друг. По крайней мере, это она сказала мне о твоем послании и предложила, чтобы я передал тебе, что благоразумие очень хорошее качество. Ты видишь, она чуть застенчива. У нее не так много друзей.

– Сколько?

– В настоящее время два. А на протяжении нескольких тысяч лет всего один.

– Не человек, – сказал Майро.

– Ремен, – ответил Эндер. – Она более гуманна, чем многие люди. Мы любили друг друга долгое время, помогали друг другу, зависели друг от друга. Но последние недели, после прибытия сюда, мы разошлись. Я стал больше вовлечен в жизнь людей, окружающих меня. Твоя семья.

– Мама.

– Да. Твоя мать, твои братья и сестры, работа со свиноподобными, работа с королевой пчел. Мой друг и я все время разговаривали друг с другом. Теперь у меня нет времени. Иногда мы обижали друг друга. Она очень одинока. Я думаю ей нужна другая компания.

– Я?

– Да. Она уже помогает тебе. Теперь, когда ты знаешь о ее существовании, ты поймешь, что она – очень хороший друг. Тебе не найти лучше, терпимее и полезнее.

– Как щенок?

– Не будь болваном, – сказал Эндер, – я представляю тебя четвертой чуждой расе. Ты же хотел быть зенологом, не так ли? Она знает тебя, Майро.

Твои физические проблемы для нее ничто. Она совсем не имеет тела. Она существует среди филотических колебаний и связей ансибла Ста Миров. Она самое умное и интеллигентное создание вселенной. Ты второй человек, которому она решила показать себя.

– Как? Как она может существовать? Откуда она знает меня. Почему она выбрала меня?

– Спроси ее сам. – Эндер дотронулся до камушка в ухе. – А сейчас один совет. Однажды она поверит, довериться тебе. Держи ее в курсе всего. Не делай от нее секретов. Однажды ее любимый отключил ее. Всего на час, но это не прошло бесследно, навсегда пролегло черной тенью между ними. Они снова стали друзьями. Хорошими, добрыми друзьями, они всегда останутся ими, пока он не умрет. Но всю оставшуюся жизнь он будет жалеть о своем глупом поступке.

Глаза Эндера блеснули слезой, и Майро понял, что где бы не обитало это компьютерное создание, оно стало частью этого человека. И он передает свой дар Майро, как отец старшему сыну, передает святое право знать своего лучшего друга.

Эндер вышел, не сказав больше ни слова. Майро повернулся к терминалу.

Там оказалась голограмма женщины. Маленькое создание сидело на стуле, уставившись в экран. Она не была красивой, в то же время не была безобразной. В ее лице чувствовался характер. Глаза светились одухотворением. Это были невинные глаза печального ребенка. Ее рот был настолько мал, что было непонятно, собирается она рассмеяться или заплакать. Она была закутана в вуаль. Одежда казалась чем-то иллюзорным, но это не придавало пикантности, а, наоборот, подчеркивало невинность, девственность и хрупкость почти невесомого существа, сидевшего, сложив руки на коленях и по-детски обхватив ножки стула ногами. Она вполне могла сидеть в детской песочнице, а могла и на краю кровати любовника.

– Да, – тихо произнес Майро.

– Привет, – сказала она, – я просила его представить нас друг другу.

Она была спокойна и собрана, а вот Майро оказался застенчивым. На протяжении долгих лет Аунда была его единственной женщиной, не считая, конечно, женщин его семьи, поэтому у него было мало опыта в светской болтовне и любезностях. Кроме того, его не покидало чувство, что он говорит с изображением. Для него это была хорошо выполненная, но все же голограмма.

Она положила одну руку на грудь.

– Ничего не чувствую, – сказала она, – нет нервов.

Слезы навернулись ему на глаза. Слезы жалости к себе. Он плакал о том, что никогда не сможет иметь женщины, более реальной, чем эта. Если он решиться дотронуться хоть до одной, его легкомыслие окажется подобно скребку лапой. А когда он не будет осторожничать, он может даже не почувствовать живой плоти. Хорош любовник.

– Но у меня есть глаза, – сказала она. – И уши. Я вижу все во всех Ста Мирах. Я обозреваю небо через тысячи телескопов. Я прослушиваю триллионы разговоров за день. – Она ухмыльнулась. – Я лучшая сплетница во всей вселенной.

Внезапно она встала и стала приближаться, изображение показывало ее только от головы до талии, как будто она двигалась на невидимую камеру. Ее глаза стали напряженными и цепкими, она смотрела прямо на него.

– А ты – ограниченный школяр, который ничего не видел в жизни, кроме одного города и одного леса.

– У меня не было возможности путешествовать, – произнес он.

– Мы думали об этом, – сказала она. – Ну, чем бы ты хотел заняться сегодня?

– Как тебя зовут?

– Тебе не нужно знать мое имя, – ответила она.

– Как же обращаться к тебе?

– Я всегда буду рядом, когда ты захочешь.

– Но я хочу знать, – настаивал Майро.

Она потрогала свое ухо.

– Когда ты достаточно полюбишь меня, чтобы взять с собой, куда бы ты не отправился, тогда я скажу тебе свое имя.

Импульсивно он сказал ей то, о чем еще никому не говорил.

– Я хочу уехать отсюда, – сказал Майро, – ты можешь увезти меня с Луситании?

Она тут же стала кокетливой и насмешливой.

– Но мы только сейчас встретились! Мистер Рибейра, я совсем не такая девушка…

– Может быть тогда мы сможем лучше узнать друг друга, – произнес Майро, смеясь.

Она сделала хитрое, замечательное преобразование и женщина превратилась в огромную коварную кошку, вальяжно растянувшуюся на ветке дерева. Она громко промурлыкала, соскочила с ветки и облизала себя.

– Я могу сломать тебе шею одним ударом лапы, – прошептал она. Ее голос манил, но в нем проскальзывали угрожающие нотки. – Когда мы останемся одни, я смогу задушить тебя поцелуем и перегрызть глотку.

Он рассмеялся. Он вдруг понял, что на протяжении разговора он забыл о заикании. Она не говорила «что?», «я не совсем поняла?» и прочие вежливые увертки. Она понимала его без всяких усилий.

– Я хочу все понимать, – сказал Майро, – я хочу все знать, все сложить в единую систему, чтобы понять значение.

– Блестящий проект, – сказала она, – я буду бдительно следить за тобой.

***

Эндер заметил, что Олхейдо гораздо лучше давалось вождение, чем ему.

Он обладал более развитым пространственным восприятием, и когда он сосредотачивался на бортовом компьютере, навигация вставала на автопилот.

Эндер должен был растрачивать много энергии на ориентацию.

В начале, во время первых исследовательских полетов, ландшафт казался им очень монотонным. Бесконечные прерии с пасущимися стадами кабр, редкие леса в отдалении – они не подлетали к ним близко, чтобы не привлекать внимания свиноподобных, живших в них. Кроме того, они искали место для королевы пчел, а они не хотели селить ее рядом с родами свиноподобных.

Сегодня они углубились на запад, по другую сторону леса Рутера, они шли над руслом маленькие речушки. Они сели на пляже, мягко проехав по берегу. Эндер попробовал воду. Соленая. Море.

Олхейдо задал бортовому компьютеру программу по составлению карты местности этого района Луситании, указав их расположение соседних родов по отношению к лесу Рутера. Это было хорошее место и в глубине себя Эндер почувствовал одобрение королевы пчел. Рядом с морем, много воды и солнце.

Они скользили по поверхности воды, проплыли несколько сот метров течения, впереди замаячил скалистый противоположный берег.

– Может, остановимся на этом месте? – предложил Эндер.

Олхейдо обнаружил место в пятидесяти метрах от гребня холма. Они пошли обратно по берегу реки, где тростник уступал место грамме. Все реки Луситании были похожи как близнецы. Эла быстро составила генетические образца, как только получила доступ к файлам Новинхи, а заодно и разрешение заниматься этим предметом. Тростник воспроизводился с сакфлаями. Грамма оплодотворяла водяных змей. Затем, нескончаемые поля капума, его богатые пыльцой побеги терлись о животы изобретательных кабр и порождали новое поколение навозопроизводящих животных. Вокруг корней и стеблей капума вилась тропека, в чьих лианах Эла обнаружила те же самые гены, что и у хиндагоры, птицы, гнездящейся на земле и использующей тропеку для постройки гнезд. Подобные пары существовали и в лесу. Месизы, вылупляющиеся из семян мендоры, а затем вновь дающие рождение новым семенам. Пиладоры, маленькие насекомые, спаривающиеся с ярколистыми кустами. И, конечно же, свиноподобные и деревья, высшие звенья их царства, растения и животные, сплетенные в единую долгую жизнь.

Таков был перечень, полный перечень животной и растительной жизни Луситании. Под водой, возможно, существуют и другие виды. Но десколада сделала Луситанию однообразной.

Но, тем не менее, даже однообразие имело свою красоту. География планеты оказалась разнообразной, как в других местах, – реки, холмы, горы, пустыни, океаны, острова. Ковер из капума с островками леса стали своеобразной музыкой ландшафта. Холмы, скалы, равнины, карьеры, а над всем, сияние солнца и ослепительный блеск воды – все слилось в единую симфонию природы. Луситания, подобно Трондейму, была из тех редких миров, которые доминировали над общим мотивом, а не вливались в общий концерт. Но Трондейм был миром малообитаемым, его климат был суров и не благоприятствовал жизни. Климат Луситании и ее почва дышали радушием и приветствовали приближающегося пахаря, строителя, любое творение. Вдохни в меня жизнь, пользуйся мной, говорило все вокруг.

Эндер не понимал, что любил это место, потому что оно разорено и опустошено как его собственная жизнь, поломано и исковеркано, как исковеркано его детство ужасными событиями, подобно десколаде, нарушившими ход его жизни. Однако он поднялся из руин и процветает, он разработал новые формы, сильные и крепкие, чтобы выжить и развиваться дальше. На вызов десколады пришли три жизни Маленьких Некто. Так же как из Школы Баталий, из долгих лет изоляции, явился Эндер Виггин. Он соответствовал этому миру, как будто родился здесь. Он смотрел на мальчика, шагающего рядом с ним по грамме, как на собственного сына, которого он нянчил с пеленок. Я знаю, что значит смотреть на мир сквозь железную стену, Олхейдо. Но я заставлю эту стену упасть и здесь и там; дыхание земли, журчание воды, мир, покой и любовь уничтожат ее.

Землистый берег реки поднимался крутыми террасами, его крутизна достигала десятки метров. Почва была достаточно плотной, чтобы держать форму берега. Королева пчел должна найти себе подходящую нору. Эндер почувствовал в себе неудержимое желание выкопать эту нору. Он яростно принялся копать. Олхейдо помогал ему. Земля легко поддавалась, но, в то же время, стенки и крыша пещеры были надежными.

«Да. Здесь».

Итак, все было решено.

– Здесь, произнес он вслух.

Олхейдо усмехнулся. Но Эндер уже разговаривал с Джейн и слушал ее.

– Новинха думает, что получила искомое. Тесты дают отрицательный результат – десколада утрачивает свою активность в присутствии нового коладора в образцах клеток баггеров. Эла думает, что маргаритки, над которыми она сейчас работает, могут адаптироваться и сами естественным путем вырабатывать коладор. Если это сработает, то останется только посеять семена маргариток везде, и баггеры припрут десколаду к стенке путем опыления цветов.

Ее тон был живым и бодрым. Но в нем сквозила занятость и озабоченность, былое веселье исчезло.

– Прекрасно, – подумал Эндер. Он почувствовал острый приступ ревности – Джейн, без сомнения, раздарила всю легкость Майро, изучая и обучая его, как в свое время Эндера.

Но он легко справился с охватившим его чувством ревности. Он положил руку на плечо Олхейдо; в тот же момент мальчик стал ближе, и они вместе отправились к ожидающему их флаеру. Олхейдо отметил место на карте и заштриховал его. Он смеялся и шутил всю дорогу домой, и Эндер радовался вместе с ним. Мальчик не был Джейн. Но он был Олхейдо, и Эндер любил его, а Олхейдо нуждался в Эндере и любил его. Это была одна из первичных потребностей, закрепленная многими миллионами лет эволюции. Этот мальчик с металлическими глазами. Его яркий, но надломленный маленький брат Грего.

Проницательная Квора и в то же время по-детски наивная. Абсолютно уверенный в себе аскет Квим, независимая, как скала, Эла, всегда знающая, что сделать и как поступить. И Майро…

Майро. У меня нет определения для Майро. Я не могу найти слов утешения для него. Дело его жизни навсегда закрыто для него. Его тело, его надежды на будущее… А я ничего не могу сказать, не могу ничего сделать, ни даже подбодрить. У меня нет такой работы, с которой он мог бы справиться. Он живет с постоянной, незатихающей болью, его любимая превратилась в его сестру, его жизнь среди свиноподобных оказалась невозможной, и они нашли других людей, способных дружить с ними и обучать их.

– Майро хочет… – тихо начал Эндер.

– Майро хочет уехать из Луситании, – закончил фразу Олхейдо.

– Мм…

– Ведь вы дадите свой космический корабль, правда? – сказал Олхейдо.

– Я, помню, читал такую историю. А может быть, это было видео. О герое древней войны с баггерами, Мазере Рекхеме. Однажды он спас Землю от разрушения, но они знали, что он умрет задолго до нового сражения. Они послали его на корабле со скоростью относительности, послали его туда и обратно. Сотни лет прошли за это время на Земле, а для него прошло всего два года.

– Ты думаешь, Майро нуждается в подобной встряске?

– Готовится новое сражение. Уже принято решение. Майро – лишь маленькая частичка Луситании, но одна из лучших. Он не сошел с ума, он всегда сохранял благоразумие, вы ведь знаете. Даже в былые трудные времена, с отцом. То есть с Макрамом, простите. Я до сих пор называю его отцом.

– Все верно. В большинстве он и был им.

– Майро думает, что он поступит лучше, делая так-то и так-то. И всегда это оказывалось лучше. Мать зависела от него во многом. Как я понимаю, нам может понадобиться Майро, когда Конгресс вышлет флот против нас. Он изучит всю информацию, все, что мы накопили за долгие годы, сложит все в единую систему, и скажет, что делать.

Эндер не мог сдержаться. Он смеялся.

– Такая бредовая идея? – спросил Олхейдо.

– Я знаю, ты все понимаешь лучше, чем другие, – сказал Эндер. – Я подумаю над этим, возможно, ты и прав.

Какое-то время они летели молча.

– Я говорил об этом, – сказал Олхейдо, – ну, о Майро. Сейчас я подумал об этом. Я связал его со старинной историей. Возможно, это была сказка.

– Это была правда, – сказал Эндер.

– Откуда вы знаете?

– Я знал Мазера Рекхема.

Олхейдо присвистнул.

– Вы старый. Вы старше деревьев.

– Я старше любой человеческой колонии. К сожалению, это не прибавило мне мудрости.

– Так вы, действительно, настоящий Эндер? Эндер?

– Поэтому у меня такой пароль.

– Смешно. До вашего появления, епископ предупреждал, что вы – Сатана.

Только Квим отнесся к этому серьезно. Но если бы епископ сказал, что вы Эндер, мы бы закидали вас камнями в тот день, когда вы ступили на нашу землю.

– А почему вы не делаете этого сейчас?

– Сейчас мы уже знаем вас. Это большая разница, правда? Даже Квим перестал вас ненавидеть. Когда действительно хорошо узнаешь человека, его уже невозможно ненавидеть.

– А может быть нельзя лучше узнать человека, пока не перестанешь его ненавидеть.

– Замкнутый парадокс? Дон Кристиан говорит, что настоящую правду можно выразить только путем парадоксов.

– Я не думаю, что это связано с правдой, Олхейдо. Это скорее причина и следствие. Мы никак не сможем разделить их. Наука отказывается признавать любые причины, кроме первопричины – достаточно снести одну доминошку, и все нарушится. Но когда дело касается людей, человечества значение имеет только конечная причина, цель. Что человек постоянно держит в голове. Если когда-нибудь поймешь, по-настоящему поймешь, что хочет человек, ты не сможешь его больше ненавидеть. Ты можешь опасаться его, но не ненавидеть, поскольку ты можешь обнаружить подобное желание в своем сердце.

– Маме не нравится, что вы Эндер.

– Я знаю.

– Но она все равно любит вас.

– Я знаю.

– И Квим – вот уж смешно, теперь он знает, что вы – Эндер, и он вас больше любит и ценит за это.

– Потому что он – крестоносец, а я обязан своей репутацией выигранному походу.

– И я, – сказал Олхейдо.

– И ты.

– Вы убили людей больше, чем кто-либо за всю историю человечества.

– Будь на высоте, старайся делать лучше, что бы ты ни делал. Так всегда говорила моя мать.

– Но когда вы Говорили от имени отца, вы заставили меня жалеть его.

Вы заставили людей любить друг друга и забыть былые обиды. Как вы могли уничтожить столько людей во время Ксеноцида?

– Я думал, это была игра. Я не думал, что все происходит по-настоящему. Но это не служит оправданием, Олхейдо. Если бы я знал, что идет настоящее, реальное сражение, я бы сделал то же самое. Мы думали, что они хотят убить нас. Мы ошибались, но у нас не было способа проверить это.

– Эндер тряхнул головой. – Кроме этого, я лучше знал. Я знал своего врага.

Поэтому мне удалось разбить его, королеву пчел. Я знал ее настолько хорошо, что полюбил ее, или может быть полюбил ее настолько, что узнал о ней все. Я не хотел больше сражаться с ней. Я хотел спокойствия, хотел вернуться домой. Так я взорвал ее планету.

– А сегодня мы нашли место, чтобы возродить ее к жизни. – Олхейдо стал очень серьезным. – А вы уверены, что она не попытается снова? Вы уверены, что она не постарается стереть человечество с лица земли, начиная с вас?

– Я уверен, – сказал Эндер, – во всем.

– Абсолютной уверенности не существует.

– Уверен настолько, чтобы вернуть ее к жизни, – сказал Эндер. – Я уверен так же, как и все мы. Мы достаточно уверены, чтобы поверить. В этом и есть правда. Когда мы уверены подобным образом, мы называем это знаниями. Фактами. Мы ставим на эту карту свою жизнь.

– Я догадываюсь, что вы делаете. Ставите свою жизнь на ее существование. Но что она такое?

– Я более самонадеян. Я ставлю и твою жизнь тоже, жизнь всех людей, не спрашивая их мнения.

– Смешно, – сказал Олхейдо. – Если бы я спросил, могут ли они доверять Эндеру в том, что может поставить под угрозу их будущее, будущее всей человеческой расы, конечно, они ответили, что нет. Но если бы я спросил, стали бы они доверять Говорящему от имени Мертвых, большинство бы ответило «да». Они даже не догадаются, что вы один и тот же человек.

– Да, смешно, – ответил Эндер.

Но никто не смеялся. Прошло много времени, прежде чем Олхейдо заговорил вновь. Его думы вернулись к тому, с чего он начал.

– Я не хочу, чтобы Майро уезжал от нас за тридцать лет.

– Двадцать лет.

– Через двадцать лет мне будет тридцать два. А он вернется в том же возрасте. Двадцать лет. На двенадцать лет моложе меня. Если здесь найдется девушка, которая пожелает выйти замуж за урода с металлическими глазами, я могу быть женатым и иметь детей. Он даже сможет не узнать меня. Во всяком случае, я больше не буду его младшим братом. – Олхейдо вздохнул. – Для меня это все равно, что он умрет.

– Нет, – сказал Эндер. – Это будет подобно переходу из второй жизни в третью.

– Это тоже почти что смерть, – произнес Олхейдо.

– И в то же время – второе рождение, – сказал Эндер. – Можно и умирать, если знаешь, что сможешь заново родиться.

***

Валентина связалась с ним на следующий день. Пальцы Эндера дрожали, когда он принимал вызов и давал команды терминалу. Это был вызов, полномасштабный канал ансибла. Чрезвычайно дорогостоящий, но это не имело значения. Все связи ансибла со Ста Мирами были отключены, но Джейн организовала их связь безотлагательно. Для Эндера это означало, что Валентина в опасности. Конгресс Звездных Путей мог догадаться о причастности Эндера к восстанию и подслушать их разговор.

Она была старой. Голограмма ее лица отражала долгие годы, проведенные среди ветров, на островах среди цветов и морей Трондейма. Но улыбка осталась прежней, в глазах светился тот же огонек. Эндер в молчании разглядывал жестокое творение времени. Она тоже в молчании взирала на его молодость. На нее нахлынули прошлые воспоминания.

– А, Эндер, – наконец сказала она. – Какой ты молодой.

– Надеюсь, останусь таким же красивым с возрастом.

Она засмеялась. Затем заплакала. Он не мог даже заплакать. Как он мог? Он не видел ее всего пару месяцев. Для нее же прошло двадцать два года.

– Я думаю, ты слышала, – сказал он, – о наших проблемах. Разногласиях с Конгрессом.

– Я думаю, ты в гуще всего.

– Ситуация очень сложная, – сказал Эндер. – Но я рад, что я здесь. Я собираюсь остаться.

Она кивнула и отвела глаза.

– Да, я догадывалась. Но я вызвала тебя, чтобы еще раз убедиться. Я не хочу тратить пару декад, добираясь до тебя, чтобы прилететь и узнать, что ты уже отбыл неизвестно куда.

– Ко мне?

– Я слишком потрясена и восхищена твоей революцией, Эндер. После двадцати лет, потраченных на увеличение семьи, обучение студентов, любовь к мужу, жизнь в мире и покое, я думала, что не смогу воскресить Демосфена.

Но когда появились слухи о незаконных контактах со свиноподобными, а особенно сообщения о восстании в Луситании, и люди начали говорить чудовищные вещи, я увидела, что закипает старая, давно забытая ненависть.

Помнишь видео о баггерах? Какими страшными и угрожающими они казались тогда? Теперь стали показывать фильмы о телах двух зенологов, не могу вспомнить их имена, но наводящие ужас ролики можно видеть везде. А затем сообщения о десколаде, о том, что где бы ни появлялись жители Луситании, они разрушат все – более омерзительной лжи невозможно вообразить.

– Это правда, – сказал Эндер, – но мы работаем. Пытаемся найти средства, препятствующие распространению десколады при попадании на другие планеты.

– Правда это или нет, Эндер, все это неизбежно ведет к войне. Я хорошо помню войну – никто больше не знает об этом. Поэтому я воскресила Демосфена. Я вторглась в некоторые закрытые области компьютерной памяти и прочитала отчеты. Их флот вооружен Маленьким Доктором, Эндер. Если они решат использовать его, они взорвут Луситанию. Как ты…

– Так же, как и я в свое время. Всемогущая справедливость. Ты когда-нибудь думала, что я кончу тем же способом. Я, который жил всегда с мечом в руках…

– Прекрати шутить, Эндер! Я уже достаточно зрелая матрона. Я растратила чувство юмора и былую веселость. По крайней мере, сейчас мне не до шуток. Я напечатала несколько резких статей о деятельности Конгресса Звездных Путей и опубликовала их под именем Демосфена. Они ищут меня. Они называют это изменой.

– Поэтому ты едешь сюда?

– Не только я. Дорогой Жак тоже решил повернуть против своих братьев и сестер. Мы уже купили корабль. Нам помогает некто Джейн – она бдительно следит за каждым нашим шагом из компьютера.

– Я знаю Джейн, – сказал Эндер.

– Так у тебя целая организация здесь! Я была шокирована, когда мне сообщили о возможности переговорить с тобой. Мы предполагали, что твой ансибл отключен.

– Мы имеем влиятельных друзей.

– Эндер, Жак и я уезжаем сегодня. Мы привезем наших троих детей.

– Твой первый – …

– Да, Сифта, которая заставила меня быть такой толстой, когда ты покидал нас. Ей почти двадцать два года. Очень приятная девушка. А так же нашего лучшего друга, наставницу детей по имени Пликт.

– У меня была студентка с таким именем, – сказал Эндер, вспоминая разговор, состоявшийся два месяца назад.

– О, да, конечно, это было двадцать лет назад, Эндер. Мы также привезем несколько лучших людей Жака и их семьи. В общем, что-то наподобие ковчега. Но мы не будем тебе неожиданностью – у тебя целых двадцать лет для подготовки. Фактически даже больше, около тридцати лет. Мы проведем наш вояж в другом направлении, чтобы ни у кого не возникло подозрений, что мы стремимся в Луситанию.

Приедут сюда. Через тридцать лет. Я буду старше, чем ты сейчас.

Приедут сюда. У меня тоже будет семья. Наши с Новинхой дети. Если у нас будут собственные дети, они смогут вырасти.

Так, вспоминая о Новинхе, он вспомнил и о Майро, вспомнил, что советовал ему Олхейдо несколько дней назад, в тот день, когда они нашли место для королевы пчел.

– Ты не придешь в ужас, – сказал Эндер, – если я пошлю кого-нибудь встретить вас в пути?

– Встретить вас? В космосе? Нет, не посылай, Эндер – это слишком жестокая жертва, забраться так далеко, когда компьютеры в навигации почти бессильны…

– Это не только для тебя, хотя я хочу, чтобы он встретил именно тебя.

Он один из зенологов. Он очень пострадал во время несчастного случая.

Поврежден мозг, как от удара. Это один из блестящих умов Луситании, по словам людей, которым я доверяю, но сейчас он потерял связь с реальность.

Однако он понадобиться нам позднее. Когда появитесь вы. Он очень хороший, Вал. Он превратит последнюю неделю вашего вояжа в экспресс-институт. Он введет вас в курс всего.

– Твой друг сможет нам помочь в управлении кораблем. Мы хорошие навигаторы, но только в море.

– Джейн скорректирует всю информацию по навигации в бортовом компьютере, как только вы стартуете.

– Эндер – для тебя это будет тридцать лет, а для меня – я увижу тебя через несколько недель. – Она снова заплакала.

– Может быть, я буду встречать вас вместе с Майро.

– Нет! – закричала она. – Я хочу, чтобы ты стал старым и сгорбленным, как только возможно. Я не хочу разговаривать с тридцатилетним братом, как сейчас.

– Тридцатипятилетним.

– Оставайся там и жди меня на месте! – настаивала она.

– Хорошо, останусь, – согласился он, – но Майро, мальчик, которого я посылаю к вам. Относись к нему, как к моему сыну.

Она кивнула.

– Сейчас такое опасное время, Эндер. Я хочу, чтобы с нами был Петр.

– А я нет. Если бы он примкнул к нашему восстанию, он положил бы конец Гегемону Ста Миров. Нам следует хотеть, чтобы они не вмешивались.

– Я думаю невозможно одно без другого, – произнесла Вал. – Но мы поспорим об этом позже. До свидания, мой дорогой брат.

Он не ответил. Он просто смотрел на нее, как она печально улыбнулась и отключила соединение.

***

Эндеру не пришлось просить Майро; Джейн уже обо всем рассказала ему.

– Ваша сестра Демосфен? – спросил Майро. Эндер привык к его невнятной речи. А может, он стал четче говорить. Во всяком случае, его несложно было понять.

– Мы очень талантливая семья, – сказал Эндер. – Я надеюсь, ты будешь похож на нее.

– Я надеюсь, она на меня, – Майро смеялся, но выглядел испуганным.

– Я просил ее принять тебя как сына.

Майро кивнул.

– Я знаю, – сказал он. А затем произнес очень внятно. – Она показала мне ваш диалог.

Эндер покрылся холодным потом.

Голос Джейн зазвучал в ухе.

– Мне следовало спросить тебя, – сказала она. – Но ты ведь все равно сказал бы «да».

Это не было посягательством на личные секреты, как думал Эндер. Это свидетельствовало о том, что Джейн очень сблизилась с Майро. Примирись с этим, сказал он себе. Он тот, кого она искала, и кто ей нужен сейчас.

– Мы отпустим тебя, – сказал Эндер.

– Те, кто мог отпустить меня, давно уже не держат меня, – сказал Майро в ответ. – Потому что они считают, что я умер.

– Ты нужен нам живой, – произнес Эндер.

– Когда я вернусь назад, мне по-прежнему будет девятнадцать. И мой мозг по-прежнему останется поврежден.

– Но ты останешься прежним Майро, блестящим, надежным, любимым. Ты присоединишься, а может и возглавишь восстание, Майро. Изгородь навсегда исчезнет для тебя. Именно для тебя, а не по другим причинам. Не заставляй нас унижаться.

Майро улыбнулся, Эндер не стал выяснять, почему его улыбка получилась такой кривой, из-за паралича или из-за горечи и печали.

– Скажи мне что-нибудь, – попросил Майро.

– Я не сумею. Она все скажет.

– Но это не сложно. Я только хочу узнать, ради чего умерли Пайпо и Лайбо. За что свиноподобные хотели увековечить их.

Эндер все понимал гораздо лучше, чем Майро. Он понимал, почему мальчика так волнует этот вопрос. Майро узнал, что он сын Лайбо всего за несколько часов до попытки перелезть через изгородь. Пайпо, затем Лайбо, потом Майро; отец, сын, внук, три зенолога навсегда потеряли будущее ради спасения свиноподобных. Майро надеялся, что поняв, за что умерли его предки, он сможет лучше перенести собственные утраты.

Майро старался говорить медленно и отчетливо, чтобы Эндер мог понять его невнятную речь.

– Я знаю, что свиноподобные думали, что отдают им дань уважения. Я знаю, что на их месте должны были умереть Мандачува и Лиф-итер. Что касается Лайбо, то я знаю происходившее. Это случилось, когда созрел первый урожай амаранта и стало вдоволь пищи. Они наградили его за это. Но почему не раньше? Почему ни тогда, когда мы учили их использовать в пищу корни мендоры? Почему не тогда, когда мы учили их делать глиняные горшки и стрелы?

– Правду? – спросил Эндер.

По его тону Майро понял, что правда будет нелегкой и неприятной.

– Да, – сказал он.

– Ни Пайпо, ни Лайбо по-настоящему не заслужили уважения. Жены награждали не амарант. Дело в том, что Лиф-итер убедил их позволить появиться целому поколению младенцев, даже хотя у них не было достаточно пищи, чтобы прокормить их после того, как они покинут материнское дерево.

Это был громадный риск, и если бы он ошибся, то погибло бы целое поколение свиноподобных. Лайбо обеспечил урожай, но Лиф-итер был тем, кто подвел население к такой черте, когда им стал необходим этот хлеб.

Майро кивнул.

– А Пайпо?

– Пайпо рассказал им об его открытии десколады, которая убивала людей, была частью их нормальной физиологии. Их тела совершали преобразования, которые убивали людей. Мандачува рассказал женам, что это означало, что люди отнюдь не богоподобны и не всемогущи. А в некотором роде, даже слабее Маленьких Некто. То, что делало людей сильнее свиноподобных, не было чем-то наследственным – наши габариты, наши умы, наш язык – не было дано изначально, а объяснялось тем, что мы несколько тысяч лет опередили их в образовании. Если они смогут освоить все наши знания, тогда мы, люди, не будем сильнее их. Открытие Мандачувы состояло в том, что люди и свиноподобные потенциально равны – именно оно заслужило награду, а не информация Пайпо, которая привела к нему.

– Значит, оба они…

– Свиноподобные не хотели убивать ни Пайпо, ни Лайбо. В обоих случаях решающее достижение принадлежит свиньям. Единственная причина гибели Пайпо и Лайбо то, что они не смогли сами взять нож и убить своего друга.

Майро увидел, как боль исказила лицо Эндера, несмотря на все его старания справиться с ней. Потому что то, о чем намеревался сказать Майро, было личной горечью Эндера.

– Вы, – произнес Майро. – Вы можете убить кого-угодно.

– С этим умением я родился, – сказал Эндер.

– Вы убили Хьюмана, потому что знали, это даст ему новую лучшую жизнь?

– Да.

– И мне? – спросил Майро.

– Да, – сказал Эндер. – Отослать тебя – это почти тоже, что убить.

– Но наступит ли для меня новая, лучшая жизнь?

– Я не знаю. Но тебе будет лучше, чем дереву.

Майро рассмеялся.

– Да, у меня будут преимущества перед старым Хьюманом – по крайней мере, я могу двигаться. И никто не будет бить меня палками, потому что я могу говорить. – Улыбка исчезла с лица Майро. – Но зато он может иметь тысячи детишек.

– Не думай, что всю жизнь останешься холостяком, – сказал Эндер. – Ты можешь обмануться.

– Надеюсь, – произнес Майро.

Затем помолчал немного.

– Говорящий?

– Зови меня Эндер.

– Эндер, неужели Пайпо и Лайбо умерли ни за что?

Эндер понял, что скрывал этот вопрос: неужели я терплю все эти муки тоже ни за что?

– Существуют и худшие причины для гибели, – ответил Эндер. – Умереть, потому что не смочь стать убийцей.

– А что делать тому, кто не может убить, не может умереть и жить тоже не может?

– Не решай за самого себя, – сказал Эндер. – Когда-нибудь ты сможешь сделать все три вещи.

Майро улетел следующим утром. Прощания были полны слез. Первую неделю Новинхе было очень тяжело оставаться дома. Отсутствие Майро очень болезненно сказывалось на ней. Хотя она и согласилась с Эндером, что это благо для Майро, чувства брали свое и она горько переживала потерю сына.

Эндер удивлялся и собственным чувствам. Испытывали ли его родители подобное горе, когда он покинул дом? Он думал, что нет. Или они надеялись на его возвращение? Он уже любил детей другого человека сильнее, чем его родители любили собственных детей. Теперь, три тысячи лет спустя, он мог показать им, как должен вести себя отец. Епископ Перегрино обвенчал их во внутренней часовне. По подсчетам Новинхи, она была достаточно молода, чтобы иметь еще шестерых детей, если поторопиться. Они с воодушевлением взялись за эту задачу.

***

Но перед венчанием произошел ряд знаменательных событий. Одним летним днем Эла, Аунда, и Новинха представили ему результаты своей работы и выводы: жизненный цикл и структуры свиноподобных, самцы и самки, и вероятная реконструкция их жизненной модели жизни до того, как десколада навсегда привязала их к деревьям, являются для них не больше, чем родина.

Эндер сформировал собственное мнение о свиноподобных, особенно о том, кто был на самом деле Хьюман перед вступлением в третью жизнь.

Целую неделю он прожил среди свиноподобных, работая над «Жизнью Хьюмана». Мандачува и Лиф-итер тщательно прочитывали его наработки, обсуждали их с ним; он исправлял и перерабатывал; наконец, книга была готова. В этот день он пригласил всех, кто работал со свиноподобными – всю семью Рибейра, Аунду и ее сестер, всех техников, знакомящих свиноподобных с технологиями, школьников дона Кристиана, епископа Перегрино и мэра Боскуинху – и прочитал им книгу. Чтение заняло не слишком много времени, менее часа. Они собрались на холме рядом с молодым саженцем Хьюмана, рвущимся ввысь, и уже достигшем почти трех метров. Тень раскидистого дерева Рутера защищала их от яркого полуденного солнца.

– Говорящий, – сказал епископ. – Ты наставил нас на путь гуманизма.

У других слушателей, менее искушенных в красноречии, не нашлось слов, ни сейчас, ни после. Но с этого дня они знали, кто были свиноподобные, так же, как прочитав «Королеву Пчел и Гегемона», поняли все человечество и его бесконечные поиски величия, вечные блуждания по пустыне подозрений и раздоров.

– Именно за этим я вызвала тебя, – сказала Новинха. – Я мечтала сама написать эту книгу. Но ты справился с этим лучше.

– Я сыграл в истории гораздо больше ролей, чем запланировал, – сказал Эндер. – Но ты исполнила свою мечту, Иванова. Именно твоя работа дала жизнь этой книге. И ты и твои дети сделали все, чтобы она появилась.

Он подписал ее так же, как и все остальные: Говорящий от имени Мертвых.

Джейн взяла книгу и разнесла ее по ансиблу через световые годы по всем Ста Мирам. Вместе с ней она опубликовала текст Договора, снабженный иллюстрациями Олхейдо о его подписании и вступлении Хьюмана в третью жизнь. Она донесла книгу вместе с договором до каждого, даже самого отдаленного уголка Ста Миров, давая возможность всем людям ознакомиться и понять, что происходит на самом деле. Копии посылались, как сообщения, от компьютера к компьютеру. И к тому времени, как Конгресс Звездных Путей узнал об этом, она получила слишком широкое распространение, чтобы замалчивать о ней.

Они старались дискредитировать ее, как фальшивку. Объявили иллюстрации грубым монтажом. Технический анализ открыл, что автором новой книги не может быть тот же человек, который написал первые две. Записи ансибла технически доказали, что она не могла поступить с Луситании, где нет связи с ансиблом. Некоторые люди поверили им. Для большинства это не имело значения. Многие, кто прочитал «Жизнь Хьюмана», так и не нашли в себе сил признать свиноподобных, как ременов.

Многие приняли книгу и признали свиноподобных, они еще раз сопоставили все с теми статьями, которые появились под именем Демосфена несколько месяцев назад, и начали кампанию за отзыв флота, который был уже на пути в Луситанию, называя его «Вторым Ксеноцидом». Это было гадкое, угрожающее прозвище. У Конгресса не хватило бы тюрем, чтобы заставить замолчать всех, включившихся в кампанию. Конгресс ожидал, что война начнется тогда, когда флот достигнет Луситании, через сорок лет. Вместо этого, война разгорелась прямо сейчас. Это было подобно бомбе, разорвавшейся прямо под ногами. Многие свято поверили тому, о чем написал Говорящий от имени Мертвых. Большинство оказалось готовыми принять и признать свиноподобных как ременов. Они стали видеть в тех, кто желает им гибели, грязных убийц.

***

Однажды, осенним днем, Эндер взял тщательно упакованный кокон. Он, Новинха, Олхейдо, Квим и Эла преодолели километры капума и вышли к берегу реки. Маргаритки, которые они посадили в невероятном количестве вокруг, буйно цвели. Зима обещала быть мягкой, и королева пчел будет спасена от десколады.

Эндер бережно развернул кокон на берегу реки и положил королеву пчел в те апартаменты, которые они подготовили вместе с Олхейдо. Около пещеры они бросили только что убитую кабру.

Олхейдо отвез их обратно. Эндер оплакивал ту пустоту, которая появилась в его сердце, его все еще страшила предстоящая сила возрождающейся королевы пчел. Новинха гладила и успокаивала его. Квим усердно молился, а Эла пела старинную народную песню древней Бразилии, подслушанную однажды у шахтеров. Это было хорошее время, благодатная планета. Все оказалось лучше, чем мечтал Эндер, блуждая среди начищенных до блеска коридоров Школы Баталий, где он сражался за свою жизнь.

– Я с легкостью могу умереть сейчас, – сказал Эндер, – дело всей моей жизни исполнено.

– Мое тоже, – сказала Новинха, – но я думаю, это означает начало новой жизни.

***

А позади их, в сыром влажном воздухе темной неглубокой пещеры сильные мощные челюсти разорвали оболочку кокона. Вялое полупрозрачное скелетообразное тело выползло наружу. Ее крылья постепенно расправлялись и подрагивали в сиянии солнца. Она медленно и неуверенно проползла по берегу и, собрав последние силы, набросилась на источающую запах тушу кабры.

Маленькими кусочками она поглощала мясо. Насытившись, она разродилась долгожданными яйцами. Отложив их в мясе кабры, она съела несколько маргариток, наслаждаясь ощущениями своей возрожденной жизни.

Сияние солнца, легкий бриз, обдувающий ее крылья, холод воды под ногами, яйца, вбирающие в себя тепло и оплодотворяющиеся в мягкой плоти кабры: жизнь, такая долгожданная и до сегодняшнего дня бывшая лишь мечтой.

Болезненная мысль о том, что она последний отпрыск своего рода исчезла навсегда. Она снова первая, дающая жизнь.