Читать онлайн От начала до конца истории. Сборник статей бесплатно

Критическое осмысление

эволюционизма Карла Поппера

Догматическая установка, очевидно, связана с тенденцией верифицировать наши законы и схемы, с попытками применять и подтверждать их и даже пренебрегать их опровержениями, в то время как критическая установка означает готовность изменять их – проверять, опровергать и, если это возможно, фальсифицировать их. Сказанное приводит нас к мысли о том, что критическую установку можно отождествить с научной установкой, а догматическую – с псевдонаучной.

Карл Поппер, Предположения и опровержения. Рост научного знания

Имя сэра Карла Поппера у философов и просвещенной публики ассоциируется с критическим методом, эволюционной эпистемологией, фальсификацией как критерием демаркации научного знания, концепцией третьего мира да и с его нелюбовью к диалектике, противоречиям. В данной статье преследуется цель показать, как все эти моменты сложно переплелись в эволюционных исследованиях философа и что нового он внес в понимание механизмов эволюции. А также предпринимается попытка критически осмыслить эволюционные взгляды Поппера, проверить их на фальсифицируемость, соотнести его эпистемологию с его же требованиями, предъявляемыми к теории эволюции объективных знаний, и показать, что они находятся в явном противоречии. Такой подход оправдан и логичен, поскольку сам мэтр был убежден в том, что «критическая позиция, традиция свободного обсуждения теорий с целью обнаружения их слабых мест для того, чтобы улучшить их, есть позиция разумности, рациональности» (Поппер 1983a: 266).

Тавтологичность и нефальсифицируемость

принципа отбора

«Я всегда проявлял особенный интерес к теории эволюции и готов охотно принять эволюцию как факт» (Поппер, 1995: 39). Так начинает Поппер одну из самых насыщенных эволюционными идеями статью «Дарвинизм как метафизическая исследовательская программа». Именно так – согласно названию статьи – он и оценивал статус дарвинизма в период своего первого обращения к эволюционной тематике: «Я пришел к заключению, что дарвинизм – это не проверяемая научная теория, а метафизическая исследовательская программа – возможный концептуальный каркас для проверяемых научных теорий» (Поппер, 1995: 39).

И действительно, чего можно было ожидать от автора концепции фальсификации? Ведь кто как не он должен был поставить вопрос о научности принципа отбора, составляющего основу и традиционного дарвинизма и современной его интерпретации – синтетической теории эволюции. В примечаниях к цитируемой статье Поппер прямо указывает, что теорию Дарвина он назвал метафизической программой «в силу того, что она не фальсифицируема» (Поппер, 1995: 44). Кроме того, Поппер поддержал и еще одно распространенное даже среди биологов-эволюционистов мнение о тавтологичности принципа отбора: «Утверждать, что живущие в настоящее время виды приспособились к своей среде – это в действительности высказывать почти тавтологию. В самом деле мы используем термины „приспособление“ и „отбор“ таким образом, что можем утверждать, что если бы виды не приспособились, то они были бы устранены естественным отбором. Подобным образом, если бы виды были устранены, это должно было бы произойти в силу плохого приспособления к условиям существования. Приспособляемость или пригодность определяется современными эволюционистами как способность к выживанию и может измеряться действительными успехами в процессе выживания: едва ли существует какая-либо возможность проверки такой слабой теории, как эта» (Поппер, 1995: 40).

Однако, кроме этого пояснения тавтологичности принципа отбора, ни в упомянутой статье, ни в других своих работах, посвященных проблемам эволюционизма, Поппер не обосновывал свой тезис о нефальсифицируемости дарвинизма или принципа естественного отбора. А в поздних своих текстах даже делал попытки откреститься от этого заявления (Поппер 2000b: 81) (анализ этой попытки см. ниже). Поэтому попробуем, встав на позицию приверженца фальсификации как критерия демаркации научного знания, сделать это за автора метода.

Продолжая мысль Поппера, тавтологичность принципа отбора можно сформулировать в общем виде так: констатация факта достижения какой-либо системой конкретного состояния за счет того или иного отбора не утверждает ничего сверх того, что система не находится в других состояниях. Этим и исчерпывается научное содержание понятия «отобранности». По сути, принципом отбора подменяются реальные причины того или иного процесса. Так, в современной теории эволюции для «объяснения» любого эволюционного феномена считается достаточным указать, что ему благоприятствовал естественный отбор или, еще проще, что в результате отбора появилось то-то и то-то. Если бы на таком уровне научного обоснования строилась физика, то для объяснения порядка распределения в сосуде слоев жидкостей с различной плотностью можно было бы довольствоваться констатацией действия некоего отбора. Что, в принципе, абсолютно истинно, но содержательно пусто без приведения законов формирования системы, то есть без принципов, указывающих не на возможность того или иного состояния, а на невозможность других. Научной может считаться лишь теория, ограничивающая возможность реализации некоторых феноменов – только тогда предсказания этой теории можно проверить. Теория, констатирующая, что слои жидкостей в результате действия естественного отбора распределятся в сосуде оптимально, не является научной – ее выводы неопровержимы. Что полностью согласуется с представлениями Поппера о том, что законы природы «не утверждают, что нечто существует или происходит, а отрицают что-то. Они настаивают на несуществовании определенных вещей или положений дел, запрещая или устраняя их. Именно в силу этого законы природы фальсифицируемы» (Поппер 1983b: 94).

Следовательно, принцип отбора не обладает необходимым свойством научного положения – ограниченностью действия. Любой научный закон является таковым не вследствие указания на возможность существования неких феноменов (она ясна и без закона), а лишь при обосновании невозможности существования других. Закон сохранения энергии ценен не тем, что констатирует допустимость передачи и трансформации энергии, а тем, что обосновывает невозможность феноменов типа вечного двигателя. То есть сама формулировка закона сохранения энергии предлагает варианты его фальсификации – феномены, доказательство наличия которых однозначно опровергнет закон (в нашем примере – вечный двигатель).

Предполагает ли такие варианты своей проверки принцип отбора? Допустим, мы решили провести решающий эксперимент для подтверждения или опровержения принципа естественного отбора. Проанализировав факторы среды, мы предположили, что в результате приспособления к ним через некоторое число поколений у популяции закрепится признак А. Но по окончании эксперимента закрепился признак Б. Опровергается ли этим принцип отбора? Ничуть! Проанализировав результат, мы лишь придем к выводу, что были неправильно оценены факторы среды и признак Б был закреплен в абсолютном соответствии с принципом отбора – адаптация произошла! То есть никакой из любых исходов эксперимента (закрепление признаков А, Б, В, Г или Д и т.д.) не может опровергнуть принцип отбора. Несоответствие результатов прогнозам лишь констатирует наши ошибки в анализе факторов, критериев отбора, а никак не фальсифицирует сам теоретический принцип. Следует обратить внимание на то, что сам принцип отбора вообще теоретически не формализируем и не может быть включен в логические построения. Так, принцип отбора никак не участвовал в ходе формирования прогнозов в наших экспериментах, то есть не входил ни в какие логические построения. И именно поэтому любой результат эксперимента никак не мог подтвердить его или опровергнуть.

Аналогичная ситуация наблюдается и при анализе палеонтологических данных – любой открытый эмпирический феномен, противоречащий ожиданиям, может опровергать что угодно, но только не принцип отбора. Само наличие (или отсутствие) некоего биологического феномена свидетельствует о его адаптивности (или неадаптивности), а следовательно, является подтверждением принципа отбора.

Остается только согласиться с утверждением Карла Поппера: «Если мы не знаем, как проверить некоторую теорию, то мы, по-видимому, усомнимся в том, существует ли нечто того вида (или того уровня), которое описывается этой теорией. А если мы с уверенностью знаем, что она и не может быть проверена, то наши сомнения возрастут и может возникнуть подозрение, что эта теория представляет собой, скорее всего, миф или сказку.» (Поппер 1983a: 319) А следовательно, если принять концепцию Поппера, принцип естественного отбора в его прямой формулировке в виде констатации приспособления наиболее приспособленных (или выживания наиболее живучих) не фальсифицируем, а следовательно не может быть признан научным.

Критерии отбора или решение проблем

Следует отметить, что именно в работе «Дарвинизм как метафизическая исследовательская программа» Карл Поппер не только наиболее критично отнесся к современной теории эволюции, но и сформулировал несколько принципов и гипотез, которые могли бы способствовать ее развитию. Первое, на что обращает внимание Поппер, это прямолинейность, однозначность, одноуровневость трактовки принципа отбора в дарвинизме: выделение единственного критерия его реализации – выживания.

Сам Поппер считал основным методом реализации эволюционного движения в познании метод устранения ошибок, поиска и решения проблем и полагал, что этот метод должен иметь отношение к каждому шагу познавательной деятельности, а не только к оценке ее конечного результата – готовой теории. В биологии же естественный отбор (по сути тот же метод проб и ошибок) однозначен и линеен: вариации генома – отбор на выживаемость. То есть вся явная вариационность роста (онтогенеза) биологических организмов и их поведения, а следовательно, множественность критериев отбора отклонений онтогенеза и поведенческих реакций от генетически предопределенной нормы в традиционном дарвинизме не принимаются в расчет. Критерий отбора всегда один: выжил не выжил. Если напрямую приложить эту биологическую схему к эпистемологии, то весь естественный отбор в научном познании должен свестись к вариациям исходных гипотез и элиминации готовых теорий, да еще не по множеству частных критериев, а по неким общим соображениям принятия или непринятия. Ведь следует обратить внимание, что, кроме элементарных случаев частной адаптации организма (типа соответствия окраски цвету местности), в эволюционной биологии не выделяются конкретные критерии отбора – речь идет об отборе на выживаемость. Да и частные случаи адаптации (типа окраски) «решаются» через смерть особей, наименее соответствующих конкретному критерию отбора. Видя это несоответствие дарвинистского принципа отбора своим представлениям о механизме эволюционного движения, Поппер предполагает, что «каждый организм и каждый вид постоянно сталкивается с угрозой вымирания; но эта угроза принимает формы конкретных проблем, которые должны разрешаться. Многие из этих конкретных проблем не являются проблемами выживания.» (Поппер, 1995: 42) Здесь и далее в цитируемой статье Поппер в первую очередь обращает внимание на то, что научным содержанием обладает не констатация отбора как такового, а указание на критерии отбора – проблемы, им решаемые.

В развитие мысли Поппера можно указать, что естественный отбор – это исключительно метод вариативного поиска оптимальной траектории достижения некоего результата, способ решения проблемы. Для реализации этого метода необходимо выполнение двух условий: (1) наличие вариации (случайного перебора) параметров системы и (2) механизм оценки результата на соответствие заданным критериям оптимизации (в попперовской терминологии – конкретно выделенная проблема).

То есть естественный отбор – это прежде всего и исключительно отбор по критерию. Следовательно, центральным местом в любой теории, ориентирующейся на концепцию отбора, должны занимать понятия «критерий», «условие отбора», то есть элементами теории должны быть именно сами «проблемы», а не принципы их решения, то есть не методы обеспечения исходной вариативности и способы фиксации результатов. Эволюционное движение должно описываться как последовательность смены критериев отбора, должно связывать эти критерии в системы.

Любое утверждение о достижении результата методом отбора – идет ли речь об адаптации к незначительным вариациям параметров среды или о макроэволюционных изменениях организма – прежде всего должно дополняться указанием на критерий отбора. То есть, если констатируется, что система достигла некоего состояния путем естественного отбора, то однозначно должны указываться конкретные критерии этого отбора. Ведь понятно, что это состояние не предопределяется случайными флуктуациями элементов системы, не является следствием вариаций, а детерминировано некими внешне заданными условиями. То есть реализованное состояние, некий эволюционный феномен не может быть объяснен лишь указанием на метод, форму своего достижения.

Вариационный метод решения задачи (проблемы)

Для дальнейшего обсуждения эволюционных взглядов Карла Поппера нам нужно сделать еще одно дополнение о природе метода отбора.

Отбор везде только отбор и ничего более. Как элементарный метод нахождения оптимальной траектории, отбор не имеет разновидностей. Его содержание исчерпывается одноходовой схемой: вариация – оценка соответствия условиям отбора. И когда речь идет о различных типах отбора, имеются в виду либо различные условия, критерии отбора (к примеру, двигающий, стабилизирующий и т. д. отборы), либо различные объекты отбора (организм, его поведение, популяция, вид). То есть, по сути, традиционная фраза из текстов по эволюционной биологии «в эволюции некой системы задействовано много типов отборов» в переводе на стандартный язык постановки научных задач означает, что согласованное движение элементов системы или согласование ее отдельных процессов идет методом вариационного поиска при наличии нескольких критериев отбора. Такая перефразировка однозначно отделяет метод решения от самой задачи. При такой постановке проблемы в качестве предмета изучения перед нами предстает не некий «объект», раздираемый разнонаправленными движущими силами, а цельная система, рассматриваемая как множество согласованных элементов (процессов). Более того, при таком взгляде становится ясно: процессы в системе не рядоположены, а иерархически соподчинены друг другу, то есть одни из них могут задавать критерии (условия) отбора для других. А самое главное, при таком подходе в случае возникновения научных проблем уже невозможно прикрыться фразами о «главенствующей роли отбора», его «движущей творческой силе» и т.д., поскольку понятно, что отбор есть лишь метод, способ реализации функционирования системы, для описания движения которой прежде всего необходимо указать условия (критерии) отбора, то есть обозначить элементы системы (процессы) и принципы их взаимодействия.

В точных науках (физике, математике и др.) эволюционные расчеты являются лишь вычислительными методами и сами по себе не несут никакой теоретически-смысловой нагрузки. Эволюционные (вариационные) вычислительные методы в теоретических изысканиях имеют не большее значение, чем другие. Так ни интегральное исчисление, ни простое арифметическое суммирование не являются ни истинным, ни ложным, они ничего не объясняют, и из них самих невозможно сделать выводы. Научно-осмысленными являются лишь конкретные результаты, полученные с помощью каких-либо методов, то есть научные идеи, теории, а не сами эти методы.

Попытка оправдать теорию отбора

Как уже было упомянуто, через много лет после вынесения приговора о ненаучности принципа отбора, Поппер попытался реабилитироваться: «Теория естественного отбора может быть сформулирована таким образом, что она оказывается далеко не тавтологичной. В этом случае она не только поддается проверке, но и не является универсально истинной. У нее, по-видимому, имеются исключения, как и у многих биологических теорий: учитывая случайный характер вариаций, через которые осуществляется естественный отбор, существование этих исключений не вызывает удивления. Итак, не все феномены эволюции объясняются одним естественным отбором» (Поппер 2000b: 81).

Однако следует обратить внимание на то, что в этом суждении Поппер делает подмену: проблему тавтологичности и нефальсифицируемости теории естественного отбора подменяет вопросом о ее универсальности, абсолютности. Понятно, что, если даже и можно указать на какие-то эволюционные феномены, которые никак не связаны с естественным отбором (кстати, Поппер не приводит никаких примеров), то это не делает теорию нетавтологичной и ничуть не указывает на возможность ее фальсификации. Проблема фальсификации теории не сводится к указанию явлений, не подпадающих под ее действие. Последние не надо путать с феноменами, существование которых теория запрещает.

Теория, которая может быть фальсифицирована прежде всего должна иметь проверяемые предсказания: предположения, которые однозначно следуют из нее и могут являться истинными или ложными, могут соответствовать или не соответствовать эмпирическим данным. Так вот, теория естественного отбора, как мы уже указывали, не фальсифицируема по элементарным причинам – она принципиально не имеет проверяемых предсказаний. Вернее, единственным проверяемым предсказанием теории естественного отбора является существование самого эмпирического факта отбора (что по сути тавтологично).

Правда, Карл Поппер предлагает свою версию проверяемого следствия теории отбора: «…с логической точки зрения постепенность является основным предсказанием теории. (Мне кажется, что это единственное ее предсказание)» (Поппер, 1995: 41). Прежде всего, следует отметить, что «постепенность» нельзя рассматривать как следствие принципа отбора, поскольку она является неотъемлемым качеством самого вариационного метода решения задач. Хотя, конечно, можно представить постепенность и как следствие теории: если движение системы реализуется методом вариационного приближения, то это движение будет постепенным. И это действительно единственный рациональный вывод из теории – ведь ни исходная точка, ни направление движения системы не могут следовать из метода, способа реализации движения.

Обратимся к анализу этого единственного следствия. А анализ показывает, что он фальсифицирует теорию отбора – неравномерность, прерывистость эволюции можно считать признанным эмпирическим фактом. С одной стороны, это хорошо – можно сделать заключение, что теория естественного отбора все-таки научна (поскольку фальсифицируема), но с другой – мы вынуждены признать, что она ложна, поскольку эмпирически опровергается ее единственное предсказание. (Тут следует обратить внимание на то, что речь идет о теоретическом принципе, претендующем на научность, а не об эмпирическом феномене естественного отбора, наличие которого опровергнуть невозможно.)

Хотя, конечно, проблема постепенности – это прежде всего проблема масштабов: то, что нам кажется скачком при анализе временных периодов в миллиарды лет, в масштабе времени жизни популяций будет выглядеть вполне плавным переходом. Ведь никто не представляет естественный отбор как последовательный равномерный одномерный процесс. Скачок в ходе эволюции может быть описан не как ускорение единичных процессов естественного отбора, а как результат их корреляции, когерентности, вре’менном совпадении их направлений, которые в периоды «плавной» эволюции распределены случайным образом.

Однако такой подход является уже не столько оправданием теории естественного отбора (фальсифицированной при анализе ее предсказания о постепенности эволюции), сколько развитием другой теории, в качестве основных элементов которой должны рассматриваться не сами процессы отбора (реализуемые вариационными методами приближения), а, как уже не раз отмечалось, совокупность их критериев (целей). Содержанием этой теории станет не обоснование механизма обеспечения отбора как метода, способа движения элементов эволюционной системы (это предмет СТЭ), а анализ эволюционных событий, которые лишь реализуются отбором, а по сути являются условиями и критериями последнего. Именно эта эволюционная теория должна показать, почему в определенные моменты истории биосферы наступают периоды концентрации эволюционных событий, корреляции разноуровневых процессов, в результате чего образуются сложно синхронизированные локальные во времени и пространстве эволюционные феномены.

Эволюционизм и естественный отбор

Прежде чем перейти к критическому анализу эволюционной эпистемологии вообще и ее интерпретации Карлом Поппером в частности, хотелось бы сделать несколько замечаний по поводу столь привычной нашему уху (и уму) связки понятий «эволюция – естественный отбор».

Приходится признать, что однозначная связь теории эволюции и естественного отбора – мы говорим эволюция, подразумеваем естественный отбор, мы говорим естественный отбор, подразумеваем эволюция – сослужила недобрую службу эволюционизму. Даже большинство нападок креационистов направлены не непосредственно на сам эмпирически явный факт последовательного, исторического формирования биологических организмов все возрастающей сложности (чем по сути и является эволюция), а на теорию Дарвина —точнее, на естественный отбор, его тавтологичность и теоретическую несостоятельность. Креационисты отрабатывают банальную стратегию: докажем, что естественный отбор, а следовательно, и дарвинизм, ненаучны – и далее сделаем вывод, что и самой эволюции нет. И эту схему не они придумали, ее предоставили им сами ортодоксальные дарвинисты, отождествившие эволюцию с естественным отбором.

С легкой руки ортодоксальных биологов-эволюционистов схема «эволюция – это естественный отбор» стала тиражироваться. К примеру, эволюционная эпистемология так называется не потому, что в ней рассматривается эволюция научного познания (эволюция познания так или иначе является предметом любой эпистемологии), а лишь потому, что в качестве механизма, источника этой эволюции в ней признается принцип отбора. А эволюционная кибернетика вообще практически не имеет дела с эволюцией чего-либо – просто для компьютерного моделирования сложных процессов, для решения плохо формализируемых задач в ней применяются вариационные, оптимизационные методы расчетов, то есть тот же принцип отбора. Удивительно, как еще вариационный метод исчисления в физике не стали называть эволюционным – по сути, тот же метод нахождения оптимального решения путем вариации параметров.

Хотя следует отметить, что в эволюционно-кибернетических исследованиях, а по сути, в компьютерном моделировании адаптационного движения систем, несмотря на всю эволюционную риторику, не фигурируют фразы типа «генетический алгоритм обосновывает такое-то состояние популяции программных особей» или «движущей силой или причиной этих состояний является перебор вариантов их поведения». Технические специалисты (в отличие от биологов) прекрасно отдают себе отчет, что моделируемый перебор и отбор является не более чем оптимизационным методом решения задач и что само решение не есть результат отбора, а определяется именно самой задачей, то есть начальными условиями и установкой критериев оптимизации. Хотя, наверное, при каждом запуске на компьютере программы эволюции виртуальной популяции у исследователей теплилась надежда, что вот-вот сейчас на мониторе появится нечто новое, необычное – то, что биологи назвали бы результатом творческого действия отбора… Но увы – происходит то, что и должно произойти: решение задачи оптимизации, выделение из множества возможных вариантов тех, которые наиболее соответствуют установленным критериям отбора. И эти исследования безусловно научно значимы, но соотносятся с теорией эволюции, как аэродинамика самолета с навигацией полетов.

Эволюционная эпистемология

или психология творчества

«Традиционная эпистемология исследует знание или мышление в субъективном смысле, то есть в духе обычного употребления слов „я знаю“ или „я мыслю“. По-моему, это приводит людей, занимающихся эпистемологией, к несообразностям: стремясь исследовать научное знание, они фактически исследуют нечто такое, что не имеет отношения к научному знанию, ибо научное знание не есть просто знание в смысле обычного использования слов „я знаю“. В то время как знание в смысле „я знаю“ принадлежит к тому, что я называю „вторым миром“, миром субъектов, научное знание принадлежит к третьему миру, к миру объективных теорий, объективных проблем и объективных рассуждений.» (Поппер 1983a: 441)

Согласитесь, подобные претензии к традиционной эпистемологии странно слышать от Карла Поппера – одного из основателей самого субъективного варианта эпистемологии – эволюционной.

Центральным моментом эволюционной эпистемологии стал банальный тезис, что в науке теории появляются и сменяют друг под влиянием критики и самокритики. Послушаем Поппера: «эволюция научного знания представляет собой в основном эволюцию в направлении построения все лучших и лучших теорий. Это – дарвинистский процесс. Теории становятся лучше приспособленными благодаря естественному отбору» (Поппер 2000a: 57). А об анализе того, что эволюция познания есть историческая последовательность интеллектуальных новаций, научных идей, являющихся одновременно движущей силой становления и критерием отбора гипотез и теорий, даже не упоминается. Эволюционная эпистемология интересуется не тем, почему конкретные проблемы научного познания возникли в конкретный исторический период, а тем, как к ним адаптируется текущая научная деятельность.

По сути, эволюционная эпистемология, сосредоточив свое внимание на методе поиска научного решения, на психологическом его обеспечении (любопытстве человека, его стремлении к познанию, способности к обучению, вариативности мышления и поведения), выводит себя за рамки эпистемологии. Практически все проблемы, обсуждаемые эволюционной эпистемологией, это проблемы психологии творчества и социологии научного сообщества. Ведь центральное место в ней занимает не отношение научного знания к его предмету, не рациональное соотношение научных теорий (разных знаний) между собой, а формы индивидуального конструирования знания и методы его коллективной оценки. При этом всесторонне рассматривается исключительно абстрактный метод проб и ошибок безотносительно к конкретному содержанию знания. То есть сущность и взаимосвязанность самих эволюционных феноменов – новационных идей, последовательность которых и реализует поступательное развитие знания, – даже не обсуждается. Считается, что ссылки на восходящую к адаптационной активности животных природную человеческую пытливость, заставляющую человека по сотни раз зачеркивать и переписывать несколько фраз, и указания на научные споры, биологическими предшественниками которых можно считать бодания баранов на горной тропе, достаточно для обоснования эволюции научного познания.

Хотя следует признать, что во многом перечисленные претензии к эволюционной эпистемологии имеют терминологический характер. Ее «эволюционность» зависит от того, что мы будем понимать под термином «эволюция»: движение индивидуального познания на локальном промежутке времени от зарождения идеи до формирования теории или историческое развитие знания как социумного феномена? Однако, независимо от ответа на терминологический вопрос, обе эти проблемы должны иметь разрешение: детальное исследование эволюции частного знания и отдельной теории не сможет прояснить природу и закономерности эволюции науки как целостной системы.

Вообще-то, все эти особенности эволюционной эпистемологии полностью соответствуют своему биологическому прототипу – дарвинисткой теории, предметом изучения которой являются не сами эволюционные феномены (системные новации), не их последовательность, взаимосвязанность, закономерность распределения во времени и пространстве, а лишь механизм их локальной реализации. Да и то реализации не значимых эволюционно событий, а мелких приспособлений к частным особенностям конкретного местообитания. А как же эволюция на уровне биосистемы как целой? А как-нибудь… Постепенно. Если в результате отбора мог появиться мелкий адаптационный признак, значит, когда-нибудь так же случайно появятся и значительные системные изменения. Главное, теория отбора это не запрещает…

Как эволюционная биология занимается не анализом исторического движения биосистемы, а лишь изучением биохимического обеспечения изменчивости, по сути, являясь лишь теорией популяционной адаптации к единичным изменениям среды, так и эволюционная эпистемология интересуется не содержанием эволюционирующего знания, а лишь психофизиологией его формирования методом перебора и социологией конкуренции его единиц (теорий) в научном сообществе, то есть психосоциальным антуражем, локально обеспечивающим научный процесс.

Можно отметить, что, хотя в эпистемологии Томаса Куна также не проявлен интерес к эволюции содержательного знания, эволюции идей, она в большей степени, чем эволюционная эпистемология, может претендовать на звание эволюционной. Концепция исторической смены «нормальных» и революционных периодов развития науки отражает, отображает на плоскость научных сообществ реальную эволюцию научного знания. Исследования Куна можно соотнести с системным осмыслением палеонтологических изысканий в биологии: с формальным описанием структуры периодов истории биосферы, закономерностей их смены. Однако, как палеонтология предоставляет лишь эмпирические свидетельства биологической эволюции, так и эпистемология Томаса Куна указывает лишь на структурную специфику истории научного познания.

Однако мы отвлеклись от главной темы – эволюционизма Карла Поппера, его эволюционной эпистемологии.

Отличие Эйнштейна от амебы

Наиболее наглядно сущность попперовской эволюционной эпистемологии вскрывается на примере сравнения познавательной деятельности Эйнштейна и амебы (любимого, тиражируемого примера Поппера).

«Можно сказать, – утверждает Поппер, – от амебы до Эйнштейна всего лишь один шаг. Оба действуют методом предположительных проб (ТТ) и устранения ошибок (ЕЕ). В чем же разница между ними? Главная разница между амебой и Эйнштейном не в способности производить пробные теории ТТ, а в ЕЕ, то есть в способе устранения ошибок. Амеба не осознает процесса устранения ошибок. Основные ошибки амебы устраняются путем устранения амебы: это и есть естественный отбор. В противоположность амебе Эйнштейн осознает необходимость ЕЕ: он критикует свои теории, подвергая их суровой проверке» (Поппер 2000a: 58).

В этих рассуждениях о методах познания пропал сам предмет эпистемологии – научные знания. Безусловно, существенным моментом эволюции познавательной деятельности (понимаемой в самом широком смысле от амебы до Эйнштейна), а по сути, эволюции вообще, является прогресс в методах достижения результата, в методах решения проблем (по Попперу), то есть в совершенствовании реализации принципа отбора. И именно в выявлении этого прогресса большая заслуга Карла Поппера. В отличие от традиционного биологического подхода к отбору, трактуемому как одношаговый акт полного устранения нежизнеспособных отклонений, Поппер показал эволюцию самого принципа отбора: от однозначной биологической схемы (у амебы) до вариативности и отбора поведения у высших животных (см. далее его вариант теории биологической эволюции) и до осознанных критики и устранения ошибок теории (а не самой особи, которая их допустила) у ученых (Эйнштейна).

Но несмотря на указанный прогрессивный шаг в понимании принципа отбора (метода проб и ошибок), пример сравнения познавательной деятельности Эйнштейна и амебы наглядно показывает, что эволюционную эпистемологию в ее попперовском варианте скорее можно отнести к эволюционной методологии познания. (И это великое достижение, поскольку в других ее вариантах перенос метода отбора из биологии происходит без каких-либо корректировок и уточнений.) Ведь следует признать, что эпистемологическая сущность различия познания амебы и ученого заключается не столько в методе, в осознании или неосознании отбора, а в результате – в новых знаниях, в интеллектуальных новациях. С позиции эпистемологии, которая, по словам Поппера, должна рассматриваться как «теории познания, прежде всего научного познания» (Поппер 2000a: 57) Эйнштейна отличает от амебы – а равно и от подавляющего большинства представителей Homo Sapiens, да и от многих ученых – причастность к генерации нового знания. И тут можно повторить мысль, что любая эпистемология должна отличаться от психологии и методологии научного познания прежде всего своим предметом, должна выявлять закономерности генезиса нового научного знания из старого, обосновывать необходимость эволюции научного знания, а не особенности личностного или коллективного обеспечения этого процесса.

Итак, подытожим: отличие амебы от Эйнштейна на уровне эпистемологических (а не биолого-психологических) исследований заключается в том, что биологический организм принципиально не имеет отношения к научному познанию, не производит и объективно не фиксирует вне себя не то что научные теории, а вообще ничего. Связь между амебой и ученым может быть прослежена лишь на уровне элементарной методологии решения вариационных задач, при обязательном понимании существенной, принципиальной разницы критериев решения (отбора): в первом случае критерием является адекватность реакции на внешнее воздействие (если речь идет о единичном организме) или максимальная приспособленность популяции к среде, во втором – соответствие гипотез научной идее при индивидуальном познании или соответствие теории критериям той или иной научной парадигмы.

Эпистемология и адаптация

«Однако, грубо говоря, почти все формы знания некоторого организма, от одноклеточной амебы до Альберта Эйнштейна, служат организму для приспособления его к выполнению задач, актуальных для него в данный момент времени или же задач, которые могут встать перед ним в будущем» (Поппер 2000c: 201).

Этот тезис еще раз подтверждает вывод, что Поппер в своей эволюционной эпистемологии не решает основной задачи, которую сам же ставит перед собой даже не в рамках эпистемологии (теории научного познания), а в методологии и психологии познания, в эволюционной теории познания. Представление, что животным (как популяциям, так и единичным организмам высокоорганизованных многоклеточных) свойственна познавательная деятельность, является вполне тривиальным. Спорным может быть лишь вопрос, стоит или нет называть знанием результат этой деятельности, результат адаптации (хотя это вопрос терминологических предпочтений). Задача любой теории, рассматривающей эволюцию познания, – в первую очередь показать именно эту эволюцию, указать на принципиальные отличия актов познания на различных этапах этой эволюции, а не констатировать неизменность механизма и сущности познания на протяжении всей эволюции. Поппер же в своем заключении демонстрирует обратное решение, казалось бы, такой явной и простой задачи – сводит научное познание к адаптивным приспособлениям одноклеточных организмов. Хотя даже при поверхностном взгляде ясно, что знания Эйнштейна (не просто любого человека, а гения, создавшего новую теорию) никоим образом не «служат организму для приспособления». Если и можно хоть с какой-то стороны оценивать научные знания как адаптационные, то уж не по отношению к конкретному человеку, их произведшему, и тем более не по отношению к другим людям, а лишь по отношению к социуму как целому (да и то это непосредственно касается прикладных, а не фундаментальных наук).

Вот и получается, что эволюционная теория Поппера «связывает знание – а с ним и нас самих – с космосом; таким образом проблема знания становится проблемой космологии» (Поппер 2000c: 201) вместо того, чтобы показать существенное отличие научного (социумного) знания от элементарного биологического (генетического) и вскрыть механизм перехода от одного к другому.

В такой методологии Поппер полностью дублирует подход традиционной теории биологической эволюции. Современная синтетическая теория эволюции даже не ставит перед собой задачи показать необходимость и закономерность возникновения принципиальных различий между эволюционными феноменами (организмами различного уровня сложности), найти различия в механизме реализации этих феноменов, выявить эволюцию этих механизмов. Вместо этой, действительно эволюционной, задачи, решается обратная: показать, что все эволюционные феномены можно и нужно свести к элементарным (не в смысле простым, а исходным) биохимическим реакциям, а метод – к одноплановому, одноходовому отбору на выживаемость.

Претензии к эпистемологии Карла Поппера, касающиеся невозможности с ее помощью обосновать ни сам факт научного прогресса, ни столь малый срок его реализации (Решер 2000: 213—214) – это традиционные упреки к любой теории, основанной исключительно на принципе отбора (методе перебора, проб и ошибок). Но вести полемику в этой области относительно как эволюционной эпистемологии, так и биологической теории отбора бесполезно и бессмысленно. И на причину этой бессмысленности указал сам Карл Поппер – принцип отбора, как научно-теоретическая концепция, тавтологичен и не фальсифицируем.

Итак, если и критиковать эволюционную эпистемологию Поппера, то только за то, что она не является эпистемологией, не является, по его же словам, теорией научного познания. С одной стороны, она вообще не рассматривает содержательную сторону научного знания, его эволюцию, эволюцию форм его представления и взаимодействия его элементов, с другой – все выводы, сделанные Поппером относительно психологии и методологии формирования знания, относятся не только к любой форме человеческого познания (включая ненаучные), но распространяются также на познавательную деятельность биологических организмов, то есть не рассматривают специфику именно научного познания. (Справедливости ради следует отметить, что сам Поппер был склонен относить свои исследования к «эволюционной теории познания», а не к эпистемологии (Поппер 2000c: 194), что действительно соответствует их предмету.)

Третий мир Карла Поппера и эволюция познания

Самое странное, что сведение Поппером своей эпистемологии, по сути, к элементарным субъективным и коллективным формам отбора, к методу проб и ошибок, никак не стыкуется с его революционными идеями объективности третьего Мира – автономного мира, обитателями которого, по его словам, «являются прежде всего теоретические системы» (Поппер 1983b: 439). Выступая против субъективной эпистемологии, за объективность знания, за «знание без познающего субъекта», констатируя, что «эпистемология должна заниматься исследованием научных проблем и проблемных ситуаций, научных предположений», что «для эпистемологии решающее значение имеет исследование третьего мира объективного знания, являющегося в значительной степени автономным» (Поппер 1983b: 443), он в своей эволюционной эпистемологии забывает об этом и повествует не о чем ином, как о роли субъекта в познавательном процессе.

Ведь восприняв концепцию попперовского третьего Мира, следует сконцентрировать внимание не на процессе возникновения знания, то есть не на частных способах, методах его генерации, а на объективной взаимосвязанности элементов научного знания. И уже на основе объективных и автономных закономерностей эволюции мира научных идей, теорий проводить анализ методов их генерации во втором, субъективном мире. Но Карл Поппер почему-то забывает свой же тезис: «объективная эпистемология, исследующая третий мир, может в значительной степени пролить свет на второй мир субъективного сознания, особенно на субъективные процессы мышления ученых, но обратное не верно» (Поппер 1983b: 444), и в своей же эволюционной эпистемологии занимается «обратным» – пытается обосновать эволюцию научного знания, исходя из действий его субъектов.

Именно обратившись к концепции третьего Мира, можно сделать заключение об эпистемологическом различии познавательных деятельностей амебы и Эйнштейна. Поппер близко подходит к закономерному решению проблемы, он констатирует, что третий Мир «обладает сильным обратным воздействием на нас, то есть воздействием на нас как жителей второго и даже первого миров» (Поппер 1983b: 444), но не связывает напрямую это воздействие с элементом своей схемы познания – устранением ошибок (ЕЕ). Да, действительно, между способом устранения ошибок путем ликвидации самого субъекта и методом критического (самокритического) анализа есть существенное различие, но это различие формальное, имеющее отношение к способу реализации движения, а не к его содержанию, то есть не имеющее отношения к эпистемологии как теории научного познания. И понятно, что существеннейшим моментом в процедуре устранения ошибок является не форма ее реализации, а критерий, согласно которому она реализуется. У Эйнштейна этот критерий формируется под воздействием попперовского Мира объективных знаний и проявляется в виде некой идеи, предшествующей акту отбора. И такого критерия устранения ошибочной научной гипотезы принципиально не может быть не то что у амебы, а и у подавляющего большинства людей, не занимающихся наукой профессионально. У амебы свой мир объективных «знаний» -критериев оценки поведенческих актов («гипотез»).

По сути, такое развитие идей Карла Поппера действительно дает нам ключ к построению эпистемологии без субъекта – все акты индивидуального и коллективного «устранения ошибок» представляются уже не как основа, движущая сила развития науки, а как частные локальные реализации, объективизации критериев отбора – идей. То есть следует однозначно различать, с одной стороны, (1) объективное существование знаний и идей, исследование взаимной обусловленности которых и должно быть предметом эпистемологии, и с другой – (2) процесс генерации знаний методом отбора гипотез и теорий, согласно объективным критериям, сформированным в третьем Мире. Или то же самое словами Карла Поппера: «мы должны постоянно учитывать различие между, с одной стороны, проблемами, связанными с нашим личным вкладом в производство научного знания, и, с другой стороны, проблемами, связанными со структурой различных продуктов нашей деятельности, таких, как научные теории или научные аргументы» (Поппер 1983b: 448).

Понятно, что с такой точки зрения на эволюцию знания сама процедура отбора имеет лишь вспомогательное значение, являясь не более чем формой реализации объективного движения идей. Человек (ученый) в этой схеме научного познания выполняет двоякую функцию: он является, с одной стороны, и генератором гипотез, и детектором, фильтрующим их на основе некой априорной идеи-критерия, а с другой – интегратором мира объективных знаний, выделяющим из него (в процессе обучения и изучения проблемы) эти самые идеи-критерии. «…Новые проблемы, – пишет Поппер, – возникают из нашей собственной творческой деятельности, но они не являются преднамеренно созданными нами, они возникают автономно из области новых отношений, появлению которых мы не в состоянии помешать никакими действиями, как бы активно ни стремились сделать это» (Поппер 1983b: 454).

Перефразируя эти обобщения идей Поппера в биологических терминах, можно заключить, что теория эволюции биологических феноменов может и должна быть представлена как теория последовательной смены идей-критериев отбора, в которой организмы и их популяции выступают как познающе-интегрирующие и реализующие субъекты. А естественный отбор и формы его реализации (генетические, онтогенетические, поведенческие механизмы) должны войти в теорию как вариационные методы реализации эволюционного движения. «Случайное движение принимается, если оно согласуется со структурой более высокого уровня, – пишет Поппер, – в противном случае оно отвергается» (Поппер 2000b: 83).

Теория эволюции Карла Поппера

Как уже отмечалось, существенным отличием эволюционного подхода Карла Поппера (и в теории познания, и в биологии) является множество критериев отбора, то есть проблем, которые надо решать, и самое главное – многоуровневость, иерархичность этих проблем, а следовательно, и их решений. Поппер констатировал, что решения более долгосрочных проблем (высокой общности) не только предшествуют частным решениям, но и не сводятся к ним (Поппер 2000c: 208). Традиционная теория биологической эволюции исходит из строгой последовательности адаптаций, а следовательно, представляет значительные системные изменения организма как результат последовательности мелких приспособлений и сводит все возможные критерии отбора к одному – выживаемости.

Поппер стремится вывести дарвинистскую концепцию из замкнутого круга тавтологии, пытается разорвать самореферентную цепочку: в ходе естественного отбора выживает наиболее приспособленный, а наиболее приспособленный – тот, кто выживает в результате отбора. Он вставляет в эту цепочку множество критериев отбора, которые называет проблемами, решаемыми методом проб и ошибок. «В нашей системе, – пишет Поппер о своем подходе, – не все проблемы суть проблемы выживания: существует множество других вполне конкретных проблем и субпроблем… Наша схема учитывает возможность развития регуляторов по устранению ошибок…, то есть регуляторов, позволяющих устранять ошибки без вымирания организмов; и это делает возможным, чтобы в конце концов вместо нас отмирали наши гипотезы» (Поппер 1983c: 541).

Но, к сожалению, в эпистемологии дальше констатации разнообразия и иерархичности целей отбора (проблем и их решений) Карл Поппер не пошел. Хотя сделал шаг вперед в теории биологической эволюции, предложив свою ее версию в первой упомянутой нами статье «Дарвинизм как метафизическая исследовательская программа».

Свои «предложения для пополнения дарвинизма, которые смогут объяснить ортогенез» (Поппер, 1995: 41) Карл Поппер строит на развитии двух моментов: (1) утверждении, что направленное движение биологической эволюции нельзя объяснить, исходя из одноуровневой схемы отбора, единственного его критерия, решения одной проблемы – выживания; и (2) понимании, что вся совокупность критериев отбора (проблем) составляет иерархию и решение проблем высшего уровня (поведенческого) могут направленно влиять на критерии отбора на низшем (анатомическом), направляя и ускоряя его эволюцию.

Поппер предлагает отличать «внешнее или средовое воздействие отбора от внутреннего воздействия отбора. Внутреннее воздействие отбора проистекает от самого организма, и, я полагаю, в конечном счете от его предпочтений (или „целей“), хотя, конечно, эти предпочтения могут изменяться в ответ на внешние воздействия» (Поппер, 1995: 41).

Внешне схема его концепции эволюции предельно проста: (1) изменение в поколениях поведения («предпочтений») организмов, например, вызванное изменениями внешних условий, реализуемое в допустимых геномом рамках (то есть без изменения генома), (2) может способствовать отбору организмов с «умениями», соответствующими этим изменениям поведения, и в конечном счете (3) привести к генетическому закреплению анатомических признаков, отвечающих требованиям новых «предпочтений», которые на уровне анатомии выступают в роли критериев отбора, в роли новых проблем.

По сути, Поппер констатирует, что поведенческая познавательная активность, осуществляемая без изменения генома, может задавать критерии отбора для модификации анатомии, определять их направление. «…Чисто поведенческое и поисковое изменение, если оно успешно, приводит в результате к приспособлению или к открытию новой экологической ниши. Но новая экологическая ниша означает новый ряд воздействий отбора, отбирающего именно для этой ниши. Таким образом, организм посредством своих действий и предпочтений частично сам отбирает из ситуаций отбора те, которые будут действовать на него и на его потомков. И это может существенно повлиять на направление, которое эволюция примет. Приспособление к новому способу действия или к новому предвосхищению (или к „теории“) похоже на прокладывание нового эволюционного пути» (Поппер, 1995: 41).

Свое «предположение о таком внутреннем механизме отбора» Поппер поясняет схематически: p> s> a («структура предпочтения и контроль ею вариаций отбора структуры умения и ее вариаций; и это, в свою очередь, контролирует отбор чисто анатомической структуры и ее вариаций» (Поппер, 1995: 41)).

Правда, ни философы, ни биологи не восприняли эту концепцию многоуровневого, иерархического отбора. Биологи – по вполне объективной причине: она была построена с использованием заведомо ложного с точки зрения генетики предположения о существовании генов, отдельно отвечающих за «предпочтения» (p), «умения» (s) и анатомию (a).

Однако привести концепцию множественности уровней отбора и взаимозависимости их критериев (решаемых проблем по Попперу) в соответствие современным биологическим данным несложно. Следует только принять во внимание вполне тривиальный тезис, что на каждом уровне отбора – скажем, поведенческом, организменном (онтогенетическом) и клеточном (генетическом) – существуют свои механизмы обеспечения отбора: свои варьируемые параметры и свои формы фиксации результата. Вариации поведения закрепляются в нескольких поколениях обучением и подражанием. Морфология организма может варьироваться в пределах допустимых вариантов онтогенеза и закрепляться в поколениях через влияние организма матери на зародыш (см. эпигенетическую теорию эволюции (Шишкин 1988)) – и онтогенетический отбор так же, как и на поведенческом уровне, проходит без изменения генома. И только на клеточном уровне – точнее, на уровне половой линии клеток – отбор и закрепление идет на основе стандартного генетического механизма. По сути, концепция Поппера сводится к констатации наличия нескольких относительно автономных уровней отбора, каждый высший из которых может рассматриваться как внешняя среда для низшего: онтогенез приспосабливается к поведенческой среде, половая линия клеток – к изменениям онтогенеза. Естественно, что адаптация каждого нижестоящего уровня идет в направлении обеспечения максимальной поддержки, обеспечения воспроизводства феномена вышестоящего уровня, что в конечном счете поэтапно (от генетического уровня к онтогенетическому) должно приводить к генетическому закреплению поведенческих феноменов. (Подробнее о концепции уровневого отбора см. Болдачев 2007: 138—150).

Философски обобщая изложенную концепцию уровневого отбора в терминах Карла Поппера, можно заключить, что проблемы, которые сам создает биологический организм своей поведенческой активностью, являются гораздо более значимым и сильным критерием отбора путей онтогенеза, а следом и генетического отбора, чем абстрактная среда. И только наличием иерархии взаимосвязанных проблем можно объяснить направленность процесса их решения – хода эволюции.

Но дадим слово самому Попперу: «Такие люди, как Батлер и Бергсон, хотя, как я полагаю, они и совершенно ошиблись, выдвигая свои теории, тем не менее, были правы в своей интуиции. Жизненная сила („способность“), конечно, действительно существует – но она, в свою очередь, является скорее продуктом жизни, отбора, чем какой-либо „Сущностью“ жизни. В действительности именно предпочтения определяют направление развития. И это направление не ламаркистское, но дарвиновское» (Поппер, 1995: 43).

Литература

1. Болдачев А. В. 2007. Новации. Суждения в русле эволюционной парадигмы. СПб.: Изд. СПб. университета.

2. Поппер К. Р. 1995. Дарвинизм как метафизическая исследовательская программа. Вопросы философии 12: 39—44.

3. Поппер К. Р. 2000a. Эволюционная эпистемология. Эволюционная эпистемология и логика социальных наук. Карл Поппер и его критики / Ред. В. И. Садовский. М.: Эдиториал УРСС. С. 194—209. С. 57—74.

4. Поппер К. Р. 2000b. Естественный отбор и возникновение разума. Эволюционная эпистемология и логика социальных наук. Карл Поппер и его критики / Ред. В. И. Садовский. М.: Эдиториал УРСС. С. 194—209. С. 75—91.

5. Поппер К. Р. 2000c. К эволюционной теории познания. Эволюционная эпистемология и логика социальных наук. Карл Поппер и его критики / Ред. В. И. Садовский. М.: Эдиториал УРСС. С. 194—209.

6. Поппер К. Р. 1983a. Предположения и опровержения. Рост научного знания. Поппер К. Логика и рост научного знания / Ред. В. И. Садовский. М.: Прогресс. С. 240—289.

7. Поппер К. Р. 1983b. Эпистемология без познающего субъекта. Поппер К. Логика и рост научного знания / Ред. В. И. Садовский. М.: Прогресс. С. 439—495.

8. Поппер К. Р. 1983c. Об облаках и часах. Подход к проблеме рациональности и человеческой свободы. Поппер К. Логика и рост научного знания / Ред. В. И. Садовский. М.: Прогресс. С. 496—557.

9. Решер H. 2000. Пирс, Поппер и методологический поворот. Эволюционная эпистемология и логика социальных наук. Карл Поппер и его критики / Ред. В. И. Садовский. М.: Эдиториал УРСС. С. 209—221.

10. Шишкин М. А. 1988. Эволюция как эпигенетический процесс. Современная палеонтология, М.: Недра. С. 142—169.

Анализ, казалось бы, предельно общего вопроса о прогрессивности биологической эволюции перерос в подробный разбор соотношения системных и сугубо адаптивных изменений организмов и привел к формулированию новой концепции макроэволюции, с одной стороны, согласующейся со многими ранее необъяснимыми эмпирическими данными, с другой – не требующей пересмотра основных исходных положений современной теории эволюции (неодарвинизма).

Уже более полутораста лет биологи сначала в рамках дарвинизма, а потом и неодарвинизма (синтетической теории эволюции) не могут найти однозначный ответ на вопрос о наличии прогресса в биологической эволюции. И как во многих десятилетиями ведущихся научных дискуссиях, проблема во многом порождена неоднозначностью трактовки терминов, в данном случае – понятий «прогресс» и «эволюция» [Расницын. 1971; Марков А. В.].

На уровне здравого смысла, вроде, ясно, что рыбы прогрессивнее одноклеточных организмов, а млекопитающие – земноводных. Однако в этом вопросе, конечно, следовало бы прислушаться к мнению многих биологов, которые называют такой подход ненаучным, субъективным. Во-первых, здравый смысл не может предложить никаких объективных критериев прогрессивности. Использование таких характеристик системы, как сложность, и других, столь же неоднозначных, в большей степени описательных характеристик наталкивается на законное требование указать критерии этой самой сложности. Во-вторых, в современной теории биологической эволюции, в основе которой лежит принцип естественного отбора (селекционизм), в качестве объективного критерия «прогрессивности» преимущественно выступает приспособленность к среде. И с этой точки зрения действительно бактерии, существующие на планете в неизменном виде уже миллиарды лет, безусловно прогрессивнее любого вымершего вида млекопитающих. А если еще обратить внимание на тот факт, что позвоночные в общей массе живого на планете занимают лишь доли процента, то и вообще можно сделать заключение, что так называемая «прогрессивная эволюция» – миф, мелкая флуктуация на фоне общей биологической стабильности.

Однако ответ на вопрос о прогрессивности эволюции не столь однозначен. Приведенное выше обоснование логической неполноты тезиса о прогрессивности эволюции ничуть не доказывает достоверности обратного заключения, что эволюция непрогрессивна. Да и вообще, как понятно из доводов сторон, проблема в большей степени терминологическая. Ответ зависит от содержания самого поставленного вопроса – от того, что понимается под терминами «эволюция» и «прогресс». Если в качестве критерия прогрессивности принять приспособленность к среде, а под эволюцией понимать процесс этого самого приспособления, то тезис об отсутствии какого-либо прогресса в эволюции действительно можно признать в качестве истинного вывода теории.

Но если немного оторваться от теории и напрямую обратиться к эмпирическим фактам, то возможно получить и другой ответ. Почти четыре миллиарда лет истории биосферы предстают как цепь последовательных событий: первые прокариоты – появление эукариот – формирование многоклеточных и т. д. до цветковых растений и млекопитающих. Так вот, если эту цепочку реальных событий назвать «эволюцией» (что, по сути, и делают большинство небиологов, исходя из простого здравого смысла), тогда ответ на вопрос о направленности эволюции становится очень простым, если не сказать банальным: «эволюция биосферы, понимаемая как последовательность событий в ее истории, идет от первого события, скажем, появления прокариот, до последнего сугубо биологического события – формирования вида Homo Sapiens». Заметьте, речь никоим образом не идет о сравнительных характеристиках, об отличии гоминид от одноклеточных (которые, в принципе, понятны и небиологу), об их приспособленности, выживаемости и т.д., и т. п. Только обычный исторический (последовательный, временной) анализ. Тут, правда, следует обратить внимание на то, что выделяются не любые события, коих происходило множество в каждое мгновение биологической истории, а значимые исторические факты, то есть события первого появления какого-либо биологического феномена – новационные