Читать онлайн Другая звезда. Часть 1. Лучшее предложение бесплатно

Другая звезда. Часть 1. Лучшее предложение

© Львова Надежда, 2021

© Интернациональный Союз писателей, 2021

* * *

Отзывы

Книга, которую вы держите в руках, – это нечто уникальное. Я никогда не встречала ничего подобного – автор создал новый мир, однако ты постоянно ловишь себя на мысли, что и в нашем мире много раз замечал те невидимые глазу детали, ту еле уловимую энергию, которой пропитаны страницы произведения. Отдельно подкупает невероятно милый юмор писательницы и, конечно, ее человечность. В общем, я уверена, чуткий читатель с живым умом не будет разочарован.

Людмила Савостьянова, композитор, вокалистка

Это история в жанре, близком к «городскому фэнтези», с интересной героиней и местами успешным обхождением привычных клише, особенно тех, что касаются жизни «на два мира» и обучения в магическом вузе. После прочтения кажется, что это фрагмент большего произведения, то есть ожидается продолжение. Отдельно хочется отметить «психоделическое» восприятие Киры, будто у нее смещается фокус и она выпадает периодически из реальности. Хотя что такое ее реальность? Ведь обе стороны мира в этой истории очень близки. Может быть, в этом какая-то метафора на тему дуализма воображаемого и материального либо про поиск эквилибриума тела и души. Есть ощущение недосказанности в целом и еще какой-то смутной тревоги, как на ярком рисунке с нечеткими контурами. Это и привлекает.

Кирилл Трухан, психолог, консультант

Роман «Другая звезда» – это смесь фэнтези (в хорошем смысле этого слова, со своим оригинальным миром и альтернативной реальностью) и закрученного детектива. А для любителей романтики там есть и любовная линия с живыми, в смысле неидеальными, персонажами. Вообще в романе много «живого»: и характеры персонажей, и хорошо проработанные детали мира, где происходят события. И даже ангел есть. А героиня, как и все настоящие люди, вызывает противоречивые чувства, но в любом случае хочется узнать, как она решит свои проблемы и чем же все закончится.

Кристина Выборнова, писательница, композитор, художница

Благодарности

Замечательной писательнице Кристине Выборновой за бесценные советы, обсуждение часами, поддержку и саму идею, как можно сесть и написать целый роман от начала и до конца!

Людмиле Савостьяновой, моему дорогому композитору и читательнице. Порой ты веришь в меня больше, чем я сама. Правда-правда!

Анастасии Петровой, человеку, умеющему исправлять кучу всего, давать отличные советы и вносить логику в хаос еще до прочтения книги.

Моей маме Елене Львовой, без которой выход этой книги был бы вряд ли возможен.

Кириллу Трухану за неизменный интерес к книге и потрясающие комментарии.

Читательницам Юлии Даниловой и Алисе «Просто» Жарковой, а также Владимиру Черевко за то, что были и вдохновляли не бросать начатое на полпути.

И консультантам, которые пожелали остаться анонимными, но без которых ничего не получилось бы.

Пролог

Иногда мне снится странный сон. Не так часто, где-то раз в месяц, может, даже реже: темная комната, тени, тянущиеся по полу от мутного окна, они доползают до стен и оседают, словно серый пепел. И окно старое, в трещинах, с потертой деревянной рамой, потемневшей от времени. В уголках паутина, будто кто-то торопливо протер только центр стекла, чтобы добыть хоть немного света. И солнце стучится в эту комнату, но оно тоже бледное, усталое.

И каждый раз я вижу бабочку, накрытую стеклянным колпаком. На стекле следы фиолетовой пыльцы с крылышек – бабочка бьется, пытается выбраться на волю. Ей не нравится стеклянный колпак, ей нужны воздух, солнце и цветы. И они близко, но она не может до них дотянуться, запертая, как живой экспонат, в прозрачном, издевательски чистом стекле.

Она бьется какое-то время, потом падает на дно и временно замирает, только крылышки, как лепестки, дрожат. Она надеется выбраться, но я почему-то знаю, что ей это не суждено.

И в комнате всегда кто-то есть кроме нас двоих. Еще одна тень цвета старой золы. Я никогда не вижу его лица, просто знаю, что он таится в углу, как паук. Иногда он подходит к окну и подставляет лицо бледным лучам солнца. И тогда я вижу его золотые волосы.

А еще я откуда-то знаю, что у него голубые глаза. Они настолько прозрачны, что кажутся бесцветными.

Он медленно поворачивает голову, и я всегда просыпаюсь в этот момент, потом лежу, долго смотрю в темноту и жду, пока на небе забрезжит первый луч очередного рассвета.

Может быть, эта бабочка – на самом деле я?

Глава первая

Моя жизнь совершенно непримечательна. В ней нет ничего необычного, в ее спокойном течении абсолютно не осталось места для сумасбродств. Более того, прожив на свете почти двадцать семь лет, я признаю, что очень скучна. Причем до крайности. Проснувшись утром, я точно знаю, что буду делать сегодня. И дни мои похожи один на другой как две капли воды. Огонь, который в той или иной мере присущ всем моим сверстникам, мне совершенно несвойственен. Я давно уже не люблю посиделок, если и выбираюсь с друзьями, то по четко запланированному сценарию: кино – кафе – прогулка – дом, парк – кафе – прогулка – дом, кафе – выставка – прогулка – дом. Я ценю стабильность. У меня есть небольшая, но очень уютная квартира, где я с удовольствием коротаю вечера, смотрю передачи по телевизору, если есть что смотреть, или глупые сериалы, если смотреть нечего, во время которых мастерю длинные разноцветные половики, а потом складываю их в шкаф. Одна из моих соседок – вроде бы дальняя папина родственница – раз в год напрашивается в гости и забирает подчистую все мое так называемое рукоделие. Говорит, на благотворительность. Я каждый раз представляю себе, насколько полезны разноцветные половики, например, голодающим дикарям или малоимущим… Но по-прежнему молчу. До меня доходил другой слух: что она на самом деле выдает их за поделки крутого иностранного мастера и продает за большие деньги… Но я в это не лезу – мне своих забот по жизни хватает, да и попробуй у нее попроси хоть ломаный грош. Сразу начнутся охи-ахи по поводу тяжелой жизни, дорожающих продуктов, пенсии размером с дырку от бублика. Хотя в свое время отец и похлопотал, чтобы у нее был приличный бюджет на старости лет. Все это умом я понимаю, но продолжаю делать половики и не интересуюсь их будущей историей. Да и сил на эти бодания у меня уже не остается.

Что же касается заработка – у меня есть небольшой магазинчик одежды. Он не занимает первых строчек в мире моды, но клиентов хватает. Тут, спасибо прошлой жизни, остались связи, позволяющие быстро и надежно доставлять нужные модели. В последние пару лет дело пошло на лад, я даже смогла позволить себе двух сотрудниц, хозяйничающих в магазине в мое отсутствие. Хорошие девушки, хоть и слегка чудаковатые. Но разве другие смогут работать с одеждой из Волшебного мира?

Я быстро допила утренний кофе и посмотрела на часы. Времени до открытия оставалось немного, надо торопиться. Конечно, помощницы справятся и без меня, но мне доставляет истинное удовольствие по утрам отпирать магазинчик ключом золотого цвета, слушая дивное эльфийское приветствие. Замок, кстати, с секретом: попытаешься взломать – сразу обратишься в камень. Не навсегда, конечно, но несколько часов «прелести» каменного существования обеспечено. Очень ловко отпугивает грабителей. Замок мне сделали эльфы в благодарность за выполненный план продаж их одежды. Но тогда нам повезло с модой – Неволшебный мир в то время как раз переживал бум эльфийской моды. Длинные платья из струящейся материи шли исключительно бледным, высоким и очень худым красавицам. Однажды одна из местных законодательниц моды упала в обморок прямо у нас в магазине. Как выяснилось позднее, она почти ничего не ела, чтобы соответствовать господствовавшим тенденциям красоты. После того как подобные случаи стали происходить все чаще, спрос на эльфийскую одежду постепенно сошел на нет. Зато теперь балом правят амазонки. И нежные девы, только успевшие отрастить что-то похожее на эльфийские шевелюры, уже дружно записываются в парикмахерские на короткие стрижки и готовятся в спортзалах к новому сезону. Амазонки – тоже не лыком шиты – сразу открыли курсы ускоренной подготовки прямо от первоисточника, а мне презентовали солидную скидку за рекламу. И изрядно озолотились. А я… Что я? Мне всё в радость, лишь бы клиенты были довольны. «Хочешь жить – умей вертеться», как сказал один мудрец, имя которого я позабыла. Вертеться я не очень люблю, но иногда приходится: магазинчик Ad Astra – все, что у меня есть.

Если спросите о личной жизни, которая обычно интересует весь человеческий род более всего на свете, то таковой у меня нет и, скорее всего, не предвидится. Мне скучно ходить на свидания, готовиться к ним, улыбаться, быть милой. Иногда я думаю, что так и доживу до пенсии и стану сухонькой милой старушкой, которая вяжет половички, кивает солнышку, жует хлебушек с кефирчиком, сияя новенькими зубными имплантами, и сладко спит ночами, потому что совесть ее чиста, а жизнь проста, как зонтик без рисунка.

Периодически в эти мои благословенные планы врывается порывом шквального ветра подруга Алёна. Она – мой самый близкий человек. Взбалмошная и непоследовательная, но очень живая и непосредственная. Вообще мы с ней разные, как лед и пламя. Алёна – высокая, фигуристая блондинка, обожающая яркий макияж и наряды. Я – брюнетка, среднего роста, субтильной комплекции. Хотя подруга и утверждает, что мне надо просто начать регулярно краситься, носить облегающие платья и вообще «найти уже себе подходящего мужика, а то сижу как репка в грядке», но, повторюсь, с личной жизнью покончено, и сильно сомневаюсь, что это когда-нибудь изменится.

…День сегодня был удачный, но тяжелый: заходили две школьницы и просили костюмы амазонок. Причем такие, которые продать им было просто невозможно, потому что открывают они намного больше, чем скрывают. Не зря стоит пометка «18+». После долгих уговоров предложила им вариант «от 16 и старше», более приемлемый с точки зрения общества. Сами амазонки, кстати, в обычной жизни предпочитают функциональную одежду. А разное интересное шьют на заказ, чтобы соответствовать мифам и легендам. Но всех это устраивает, поэтому я молчу: мне тоже необходимо чем-то питаться.

Дальше были препирательства с представительницей фей. Почему с представительницей? Потому что волшебные существа ни с кем напрямую не работают – только через своих, людей из Волшебной Страны. А те после пары лет сотрудничества становятся удивительно похожи на нанимателей. Не внешне, но по характеру – точно. И повадки копируют, как будто такими же на свет родились. Вот и сейчас мадам от фей долго и нудно (а слышали бы вы голоса фей, не приукрашенные легендами и словоохотливыми поэтами) расписывала, что ей нужен платочек цвета шафрана, а лимонный для ее нанимательницы чересчур экстравагантен. Не выдержав словесного потока громкостью триста децибел, одна из моих работниц-бедолаг обозвала фею «зелененькой». Мне пришлось сразу же оштрафовать ее на ползарплаты, а потом долго утешать рыдающую девушку в кладовке, так как представительница внезапно осознала, что все-таки лимонный ее покровительнице больше к лицу, и на радостях купила аж три платка изрядной стоимостью. Почему именно столько? Потому что у этих замечательных существ есть три огромные страсти: одна – тяга к модным новинкам, вторая – желание похвастаться и третья, благодатная для меня, – обладание эксклюзивом. И по этой причине ни одна уважающая себя фея не допустит, чтобы в магазине осталась хоть одна вещь того же цвета или фасона, что выбрала себе она. И четвертая страсть, о которой никто не говорит, – любовь доводить людей до исступления, в плохом смысле этого слова. В чем мы все еще раз убедились, глядя на посредника. Ибо рабочий день прошел под усталые шепотки, что «если бы не покупали столько, их бы никто на порог не пускал». И хотя пришлось напомнить о деловой этике, в душе я была с девушками согласна.

Домой я шла с одной мыслью: побыстрее залезть в уютный плед с куском шоколадного торта, который заботливо притащила подруга Алёна. Шоколад я не люблю, да и в целом сладкое – не очень, хотя иногда покупаю побаловаться. Но этот торт покорил меня раз и навсегда. Себе я его не возьму – выкладывать за лакомство недельный доход магазина мне все-таки жаль. Зеленая жаба встанет сзади и начнет сжимать мою многострадальную шею. Алёна в этом плане не заморачивается – ее семья при желании может вымостить половину улицы, на которой стоит ее особняк, золотыми кирпичиками, и еще останется. Поэтому притащить тортик – для нее сущие мелочи, она знает, что ничего другого я от нее не приму.

Я повернула ключ в замке и почувствовала аромат свежего хлеба и мандаринов. Мои любимые запахи, м-м-м… Вот только хлеб я не пекла, а мандарины кончились еще позавчера. Я нахмурилась, достала из кармана баллончик с ядовитой смесью. Медленно подошла ко входу в комнату, взяла свое простейшее оружие на изготовку, включила свет… и замерла от изумления.

На моем диване возлежал мужчина невероятной красоты. Он был настолько хорош собой, что все владельцы журналов мод могли бы передраться за право поместить его фото на обложку своего издания. Но меня взволновала не его исключительная внешность, а белые сапоги, инкрустированные золотом, которые так же небрежно устроились на моих любимых подушках – ручной работы, между прочим.

Он томно поднял на меня сияющие золотые глаза. Каждая линия его лица и тела манила и завораживала.

– Выключи свет, – мурлыкнул он, – и иди сюда…

– Ага, щас, – сказала я, подходя к своему дивану и решительно сбрасывая с него ноги красавца.

Он потянулся, как ленивая кошка, при этом даже не думая вставать. И я с трудом сдержала улыбку.

– Смотрю, ты по мне совсем не скучала, детка.

Его красивая рука с длинными пальцами как-то невзначай потянулась, чтобы схватить меня за коленку. Я отступила на шаг. Азаэль был в своем репертуаре.

– Для начала, – произнесла я по возможности суровым тоном, – выруби Очарование: не на работе. Два – немедленно прекрати называть меня деткой. И тогда уже поговорим как цивилизованные, гм, люди.

– А кто сказал, что не на работе? – он насмешливо поднял брови, но наткнулся на мой взгляд и со вздохом закатил глаза:

– Ну ладно, ладно, попробовать-то стоило.

И внезапно погас, как лампочка. Я много раз видела эту его способность, но до сих пор не понимаю, как он это делает: черты его лица и одежда остаются прежними, просто он вмиг перестает быть магнетически притягательным. Мгновенье – и передо мной сидит красивый молодой человек, лет двадцати пяти от роду. Но я-то знаю, что он как минимум в двадцать-тридцать раз старше. Что же касается остального – то на эти шутки я перестала обижаться еще на втором курсе Академии.

Действует ли на меня знаменитое Очарование? Пожалуй, да. Просто не совсем так, как на большинство окружающих. В то время как у неподготовленных девушек кружится голова, подкашиваются ноги, а сердце буквально выпрыгивает из груди при виде Азаэля и его собратьев при исполнении, я испытываю лишь невнятное покалывание в области живота и быстрее устаю. На курсе тех, кто мог без подготовки и амулетов сопротивляться Очарованию, было двое. И я – в их числе. Прознав об этой моей способности, любой житель Нижних Уровней считал своим долгом испробовать на мне свои чары. Но каждый раз уходил не солоно хлебавши. Со временем это превратилось у них в своеобразную забаву. Вопреки расхожим слухам, не так уж много развлечений в нашем мире у этих существ, чтобы не прощать им эти маленькие слабости. Так что я привыкла и не обижаюсь.

И, в конце концов, я на самом деле рада его видеть, с чем бы он ни пришел.

Поэтому я повернулась и пошла на кухню готовить чай.

– Кстати, – голос Азаэля донесся до меня, когда я наливала воду в чайник, – твой торт был вкусным.

Я только молча поджала губы и мысленно попрощалась с уютным вечером в сопровождении пледа и шоколада, да и вообще со всеми имевшимися в доме сладостями, потому что это была еще одна маленькая слабость жителей Нижних Уровней.

* * *

Мы пили чай, сидя на кухне под низко висящим цветным абажуром, который в свое время я на спор с однокурсниками купила на какой-то барахолке. Они хором утверждали, что я никогда не принесу это пестрое чудовище в родительский дом. А я, разумеется, купила и повесила в своей комнате. Еще на последних курсах Академии я регулярно собиралась его выбросить, но два с половиной года назад, переезжая сюда, на новую квартиру, почему-то взяла с собой и пристроила на кухне. С ним мне спокойнее.

Азаэля такие мелочи не особо волновали. Он был занят, уничтожая конфеты и безе из наполненной вазочки. Как я уже говорила, сладости я иногда покупаю. И сейчас это пригодилось.

Я пила чай, просто смотрела на него и ждала, когда Азаэль начнет. Но он словно задался целью смести все, что было на столе. А сметать было что. В самом деле поверишь, что просто так в гости пришел. Я бы тоже поддалась на уловку, если бы не знала его с первого курса Академии.

Наконец хрумканье стало стихать. Азаэль деловито приподнял вазочку, для верности заглянул внутрь, потряс кверху донышком. На стол выпало несколько чудом уцелевших крошек. Он обиженно засопел и уставился на меня.

Я облокотилась на стол и устремила взгляд в ответ.

Около минуты мы играли в молчанку, после чего Азаэль засопел еще обиженнее и начал разглядывать абажур.

– Зачем ты пришел? – Я решила, что не стоит затягивать и без того скучную пантомиму. Он отхлебнул чая, поводил пальцем по ободку чашки и наконец изволил ответить:

– Хороший вопрос, Кира. Для доброго друга – более чем странный.

– Брось, Азаэль. Ты отлично знаешь, что я рада тебе. Но ты не пришел бы просто так. Что тебе нужно?

– То есть я не могу захотеть навестить дорогую подругу?

Я пожала плечами:

– Может быть, и можешь. Но учитывая, что это твой первый визит за последние годы…

– Ладно-ладно… уговорила, – он примирительно поднял ладони, и тут же передо мной на стол шлепнулась толстая синяя папка. Я не стала спрашивать, где он ее прятал, просто придвинула к себе и раскрыла.

Внутри папки поверх остальных документов лежала фотография. На ней была девочка примерно лет девяти. Миленькая, волосы светлые. Одета в стандартную для этого возраста куртку с оттисками «Вечных сестричек» – любимой девчачьей группы. Мы не были знакомы, но я узнала ее. Наверное, во всей стране не было человека, который бы не узнал…

Мальцева Вероника. Девять лет. Пропала без вести прямо из двора дома. Ни следов похитителя, ни свидетелей. Ничего. Поиски велись уже более трех недель. И это фото было на экранах всех телевизоров, за любую информацию о девочке сулили золотые горы, как и о двоих других детях.

Я вынула снимок и пробежалась по остальным документам. Обычные полицейские отчеты. Я достаточно хорошо знала, как они выглядят. Осмотр места преступления. Опрос родителей и возможных свидетелей, результаты психологической экспертизы родителей потерпевшей и ближайших друзей. Я пробегала глазами документы и откладывала в сторону. В середине папки обнаружились фотографии тех самых ребятишек, исчезнувших три месяца и полгода назад соответственно. Мальчики десяти и восьми с половиной лет. Кирилл Антонов и Антон Грант. Их тоже все знали в лицо и по именам.

Последним из папки я достала отчет «видящего» эксперта. Он писал, что след оборвался на краю площадки. Как и двое других детей, пропавшая девочка как в воду канула, ухватиться за что-то не представляло никакой возможности. То есть опять ничего…

Я положила фото и документы обратно в папку. Азаэль молча и выжидательно смотрел на меня:

– Теперь понимаешь, зачем я пришел? – и добавил, так как я не проронила ни слова в ответ: – Нам нужна твоя помощь, Кира.

* * *

Двадцать лет назад в нашем мире случилось событие, навсегда положившее конец прежним традициям и укладу. А именно: мировыми державами было официально признано существование сверхъестественного.

Я могу писать об этом спокойно – мне было чуть больше шести лет, и родители сразу отправили меня подальше от столицы, к дедушке. Пропадала я там почти год, пока волнения более-менее не улеглись. Поэтому самое страшное прошло мимо меня.

Но в действительности происходило форменное светопреставление: забастовки, горящие магазины, разделение на тех, кто был «за» и «против», – все это грозило перерасти в военный конфликт. Потесториум во главе с архиепископом Пандором лично грозил отлучить всех прихожан от благ религиозного Столпа, а на другом конце города святой Рудольфус благословлял новый мир, в котором наконец-то не придется скрывать способности, скрываться от фанатичных последователей идеи материальности Вселенной. В будущем Пандор и Рудольфус схлестнутся в теологических дебатах около сотни раз. И каждый, разумеется, останется при своем. Ровно до тех пор, пока последнее заседание «О существах и смыслах» не прервет появление жителей Верхних Уровней, в самом прямом смысле этого слова.

После этого раз и навсегда остановятся любые дебаты между церковниками, касающиеся существования тех или иных существ. Ибо ни Рудольфус, ни Пандор не имели права спорить с теми, к кому ежедневно взывали в своих молитвах и обращениях.

А после были приглашены жители Нижних Уровней, которые, как оказалось, тоже с интересом следили за разворачивающимся на Земле действом. Небесная и подземные Канцелярии трудились без устали. Итогом стал Договор, строго регламентирующий разрешенное количество представителей обеих фракций на Земле, а также позволенный диапазон способностей для каждого. Нарушить его было попросту невозможно. Ни один из жителей на это не пошел бы.

Потом аналогичный Договор был заключен с жителями Волшебной Страны. Сказки стали былью. И нам всем предстояло научиться жить друг с другом.

Но в реальности для нас не так уж и много изменилось. Сейчас, когда прошло двадцать лет, встретить волшебное существо в столице, конечно, можно, но сложно. Наше общество не стало единым. Волшебная Страна – для нас такая же загадка, как и раньше. В нее можно попасть только в открытые для гостей и туристов участки. Правда, визу получить достаточно сложно: вначале нужно пройти целую кучу тестов и проверок на отсутствие расовых предрассудков, сдать множество анализов, найти поручителя из Волшебной Страны, который распишется в договоре, – кстати, на этом построен целый бизнес, и каждое уважающее себя туристическое агентство имеет в штате достойного представителя Волшебного мира с безупречной репутацией, который раз в неделю приходит и подписывает поручительства лихо загнутым золотым пером с золотыми же чернилами. Можно сделать это и авторучкой, но будет не так интересно, ведь потом люди хранят это поручительство как реликвию. Особо ушлые поручители делают так, что чернила потом в течение нескольких лет меняют цвет, и даже завитушки у подписи начинают поворачиваться так и эдак в зависимости от времени года, температуры и еще миллиона факторов. Такие документы и в самом деле стоит сберегать. Алёна мне как-то показывала: для ее семейства ездить в Волшебную Страну на каникулы давно стало традицией. Для меня это слишком дорого, увы. А влезать в огромные долги ради впечатлений от поездок я не хочу – мне хватает и общения с обитателями Волшебного мира, хотя почти всегда я общаюсь с их человеческими представителями. Мы нередко за чашкой кофе обсуждаем поставки, соглашения, прибыль. Этого достаточно. Правда достаточно. Но еще никто и никогда из жителей не обращался ко мне за помощью.

* * *

Азаэлю нужна помощь? Моя помощь? Бред какой-то!

Именно это я и озвучила, пока он гонял по столу крошку печенья. Это выходило у него увлекательно. Я вздохнула, встала из-за стола и достала из шкафа большую банку варенья. Азаэль все понял и немедленно полез в нее ложкой.

– Почему же бред? – спросил он, тщательно пытаясь поймать каплю, которая так и норовила упасть на чистую скатерть.

– Потому что я совершенно не понимаю, как могу помочь там, где, простите, в тупике вся полиция, включая высококлассных «видящих» экспертов.

– Ты можешь тоже просмотреть. И не притворяйся, что не понимаешь, о чем я.

Он постучал по своему виску указательным пальцем. С зажатой остальными пальцами ложки на стол все же упала предательская капля варенья…

– Сам посмотри!

– Не могу, – Азаэль сосредоточенно копался в банке. – И ты знаешь, почему.

– Но погоди, раз даже «видящие» ничего не нашли, получается, дети похищены с помощью сверхъестественных сил?

– Не факт.

И он снова был прав. Договор не оставлял ему шансов даже на серьезные подсказки. Но я-то здесь при чем?

– Аз, ты отлично знаешь, что у меня не осталось никаких способностей…

Он впервые поднял на меня удивленные золотые глаза:

– А ты возьми и попробуй.

– Не могу…

– Не можешь или не хочешь? Когда ты последний раз тренировалась?

Я стиснула зубы. Он и так знал ответ: три года назад. Тогда я еще не верила, что это случилось всерьез, и меня убеждали, что я потеряла дар не насовсем.

Азаэль задумчиво посмотрел на пустую банку, поскреб ложкой по дну, словно не веря, что варенье кончилось, и положил прибор на стол. Сплел пальцы и устроил на них подбородок.

– Попробуй, Кира. В худшем случае у тебя просто не получится. И обещаю, что уйду и больше не побеспокою тебя.

Я заколебалась. Были времена, когда я принципиально не стала бы ничего смотреть. Но искушение было велико. Да и пропавшие дети – это вам не игрушки.

Негнущимися пальцами я открыла папку. Сначала хотела взять фото одного из мальчиков, но, подумав, потянулась за изображением девочки. Она пропала недавно, поэтому ее след должен быть свеже́е. Если я вообще способна его найти.

Азаэль мне не мешал, даже глядел в другую сторону. Одной из его особенностей было умение быть незаметным. Он словно бы накрывал себя энергетическим куполом. Поэтому у меня было ощущение, что в комнате, кроме меня, никого нет.

Я положила снимок перед собой, поводила над ним рукой. Мне всегда было легче работать с напечатанными фотографиями, чем с экранами телевизоров: никаких помех от колебаний электрического поля.

Отклика не последовало. Я зажмурилась и снова провела рукой над фото, пытаясь почувствовать хотя бы малейший толчок в ладонь. Но снова пусто и тихо. Значит, либо я ничего не вижу, либо девочки уже нет в живых…

Когда я была студенткой, мы проходили практику по поиску людей, и я научилась мысленно отстраняться от объекта на фотоснимке. Называла его или ее «пропавшим» или «пропавшей». Ни в коем случае нельзя нарушать грань – связывать себя с объектом. Поэтому я не испытывала никаких эмоций – просто хотела увидеть, что произошло.

В тот самый момент, когда мне показалось, что у фотографии начали раздвигаться рамки, «впуская» меня вовнутрь, все оборвалось и исчезло. Я тщетно пыталась раствориться в потоке информации, но уже знала, что это бесполезно. При просмотре фото нельзя хватать изображение и тащить информацию. Надо расслабиться и позволить ей самой зайти в голову, естественно и просто. Тогда кажется, будто само Мироздание льет в тебя нужные сведения. Я легко могла сделать это даже в детстве. Но сейчас было пусто.

Я пробовала еще несколько раз. Но тщетно.

– Не выходит!

Я отпихнула от себя фото и закрыла лицо руками. Я знала, чувствовала, что не выйдет! Но почему же так больно снова это осознавать?

– Не вини себя, Кира. – Я поразилась тому, насколько низким и глубоким мог быть голос Азаэля. Он доносился до меня как будто издалека. – Ты сделала все, что смогла.

Прикосновение прохладных пальцев к щеке. И я осталась одна. По-настоящему одна. И впервые за долгое время почувствовала себя одиноко.

Мне захотелось позвонить Алёне, встретиться, посидеть где-нибудь, хотя бы просто поговорить… Я открыла глаза, чтобы найти телефон, и увидела, что на столе по-прежнему лежит фотография пропавшей девочки. Странно: неужели, забирая папку, он забыл о ней? Непохоже на него…

Я взяла фото, чтобы убрать его в шкаф. Но почему-то начала разглядывать миленькое, почти кукольное лицо. Почему она оказалась одна на площадке? Как могло произойти, что никто не заметил, как ее забрали? Кому вообще могло прийти в голову похищать детей?

…И оно навалилось, придавило к земле всей тяжестью, окружило со всех сторон. Но я знала, что с этим делать, и начала осторожно погружаться в это цепкое душное марево.

Иногда оно приходит легко, порой – тяжелее. Дыхание перехватывало, я тонула, но не пробовала плыть. Я знала, что нельзя пытаться контролировать Поток: будет только хуже.

Пустая площадка, след от иномарки в сухой пыли, позже затоптанный детьми… Я отчего-то знала, что это именно авто серебристого цвета. И пустая, открытая, добродушная ладонь, которую так хочется сжать и пойти следом. За ней. За той красивой тетей. Но почему я не помню ничего, кроме белого пушистого меха у нее на вороте? Всего на пять минуточек. А потом обратно.

Я сажусь в машину, потом иду пустыми длинными коридорами и снова попадаю в нее – в ту комнату из сна. И в ней все по-прежнему. Только колпак пустой…

– Нет бабочки… – внезапно произношу я и чувствую на своих щеках слезы.

А он рядом. Он глядит на меня из темного угла. Одинокий луч бледного солнца освещает его золотые волосы… И я чувствую на себе взгляд прозрачных голубых глаз. Изучающий, внимательный. В нем нет тепла, нет гнева. Нет эмоций.

– Будет тебе бабочка. – Его голос такой же бесцветный. Но я слышу, что он улыбается.

И больше я не вижу ничего. Темные полосы из углов бегут ко мне и подхватывают, унося прочь из комнаты. Тьма опрокидывает меня в спасительную пустоту. И я исчезаю, как тень под лучами солнца.

* * *

Я очнулась поздним утром. Луч солнца каким-то образом умудрился найти щель в задернутых плотно шторах и вовсю гулял по моему лицу, ослепляя непривычной яркостью. Я со стоном закрыла лицо ладонью и осознала, что так и лежу на полу в кухне. Видимо, после вчерашней попытки просмотра фото я так и не смогла вернуться в комнату, что было логично: тело ныло так, будто я всю ночь не лежала себе спокойненько, а перетаскивала фуру песка пятнадцатилитровыми ведрами, по два в каждой руке.

Я попробовала встать, но организм отреагировал на мою попытку вспышкой головной боли, настолько сильной, что я снова распласталась на полу, наблюдая, как в солнечном свете причудливо танцуют пылинки, и заодно прикидывая, каким образом по-быстрому добраться до чайника и разжиться кофе, ведь кофемашину я так и не удосужилась приобрести. Ну а смысл, если варю исключительно для себя?

Проведя еще несколько минут на полу в безнадежной борьбе силы воли и жалости к себе, я все-таки умудрилась найти надежную точку опоры в виде древнего кухонного стула, заставшего, наверное, императоров-прародителей, и медленно, очень медленно приняла вертикальное положение. Голова, до этого думавшая отвалиться, теперь просто ныла. Но легче не стало, поскольку она еще и кружилась.

Мысленно награждая нелестными эпитетами собственное любопытство, а заодно и Азаэля, я доплелась до плиты и с третьей попытки разожгла конфорку. Руки дрожали, как после тяжелого рабочего дня. Поставив на плиту чайник, я прислонилась лбом к прохладному кафелю кухонной стены и уже не отлипала от него, пока сосуд не засвистел.

Кофе в банке оставалось на один раз. Растворимый я обычно не пью, но в этот раз он пришелся кстати. Я остервенело скребла ложкой по стенкам, стараясь сложить все крупинки внутрь чашки. Наполнить ее с первого раза оказалось сложнее: я умудрилась залить кипятком часть стола. Предательская вода сразу потекла на пол.

Помянув недобрым словом некоторых жителей Нижних Уровней и собственную криворукость, я достала из-под мойки тряпку и полезла вытирать уже натекшую лужу, параллельно бросив на мокрое пятно на столе полпачки бумажных салфеток. Наклонившись и снова ойкнув от очередного приступа головной боли, я заметила вчерашнюю фотографию, которая так и осталась лежать под столом.

Я подняла ее и положила на стол, подальше от воды, лицом вниз. Да, признаю́сь, что терпеть не могу фото в открытом доступе. Либо храню их в альбомах, либо прячу между страницами книг, которые потом почему-то не читаю. Так, где-то там, среди размышлений великого Луки Гонелии, одного из ведущих философов нашего времени, ютятся свадебные фотографии родителей. В некогда любимой мною повести его авторства «О знаках и смыслах» я спрятала снимки деда. И еще одно фото, завернутое в тонкую бумагу, надежно погребено ближе к задней обложке старого полупустого фотоальбома, где я поместила фото и письма прадедушки прабабушке – первой красавице Московии, когда она была помолвлена с другим и собиралась переехать в Париж, ближе к блестящей светской жизни. Но осталась здесь, предпочтя полуразоренного наследника знатного имени, но никак не судьбы… Там, между пожелтевшими страницами с бесценными снимками, я прячу остатки моего сердца и свои прошлые мечты.

Мне неожиданно до дрожи захотелось броситься к потайному шкафу, схватить первый попавшийся стул и срочно увидеть этот снимок, хотя бы дотронуться, взглянуть хоть одним глазком. Но я в очередной раз подавила этот бессмысленный порыв. «Держи прошлое в прошлом», – утверждали «видящие» врачи, пытавшиеся вернуть мне интерес к жизни три года назад. И я до сих пор часто проговариваю внутри себя, как заевшая пластинка: «Оставь прошлое прошлому, живи сейчас, живи настоящим, дыши… Сосредоточься на том, как выстроить свою жизнь дальше. Думай о будущем».

Вот только мое будущее погибло в одно мгновенье. В яркий солнечный день. Исчезло, растворившись в жарком мареве горящего металла. Жизнь я все-таки построила. Сама. Но как быть с тем, что я больше не верю в счастливые исходы? Об этом как раз ничего не говорили… Так кого спрашивать?

Кофе неожиданно показался горьким на вкус. Я уставилась в чашку, смаргивая внезапно подступившие слезы. Нет, не буду жалеть себя, не трону старые фотографии. Просто буду жить дальше. Он хотел бы этого. Дедушка – тоже.

Подумав, я все-таки добавила в кофе пару ложек сахара, стало слаще и как будто приятнее. Да, жить дальше, сосредоточиться на настоящем. Например, на том, что было вчера. Был ли случай накануне внеочередным проявлением способностей?

Доктора говорили, что они могут со временем вернуться, когда схлынет потрясение. Потом сказали, что мне надо снова полюбить их, поверить, что те не подведут. Но дело в том, что я их никогда особо не любила и не желала. Радость от обладания ими я всерьез ощутила, лишь когда умения стали основой моего ныне несуществующего будущего. А дальше я испытывала только гнев и отрицание. А еще – тошноту. И так уж вышло, что любая попытка их использования причиняла мне боль. К тому же я не была уверена, что вчерашние видения не всего лишь один из моих повторяющихся снов. В последнее время они стали очень реальными…

В любом случае, видимо, мне не стоит продолжать попытки возродить то, что почило во мне навеки. Даже если и вернулась малая толика, экспертом мне уже не работать. Да я и не хочу, если честно. Не знаю, зачем Азаэлю вообще понадобилось приходить к потерявшей все свои способности девушке, которая мало того, что всего лишилась, так еще и не тренировалась годами, – недопустимо с точки зрения начинающего эксперта. Да и комната из глубин моего подсознания никак не может быть связана с пропавшими детьми. Точно не может. Значит, вердикт верен. Мы будем жить дальше и делать вид, что ничего не произошло.

Я допила кофе и с облегчением поставила чашку в мойку. Голова как по волшебству перестала болеть. Значит, я все решила правильно. Правда, предательский червячок внутри заскребся и начал утверждать, что мне надо доложить обо всем в Академию. Но я загнала его внутрь да еще сверху нафыркала так, чтобы носа казать не смел. Был прекрасный день, а я собиралась на работу и хотела провести день с пользой.

…Мерзкий, как зубная боль, звонок разорвал благодатную тишину моего жилища. Я снова мысленно выругалась и в миллионный раз пообещала себе отключить его или хотя бы вызвать мастера, чтобы сменил это ужасное подобие мелодии на что-то приемлемое, и поплелась открывать дверь. На пороге стоял омерзительно жизнерадостный курьер, одетый по всей форме правительственного учреждения: в синее с белым. Даже фуражку напялил.

– Кира Валерьевна Мичурина? – спросил он, демонстрируя в улыбке ослепительно-белые, явно искусственные зубы.

– Она самая, – я оперлась на косяк, не спеша широко открывать дверь. Район у нас хороший, но мало ли.

– Меня уполномочили доставить вам особое письмо. Рекомендую прочесть немедленно, сразу при получении, – бодренько оттарабанил посыльный, не забывая при этом продолжать улыбаться, и полез в сумку на боку. Через пару мгновений он вручил мне плотный конверт, на котором, к моему удивлению, стояла знакомая всем и каждому золотая печать Академии.

Пока я вертела в руках конверт, служащий успел сунуть мне золотую ручку вместе с листом, одновременно ткнув пальцем туда, где я должна была расписаться. Получив вожделенный росчерк, он аккуратно убрал документ в сумку, пожелал мне доброго дня и утек по дальнейшим делам. Я закрыла дверь, дошла до комнаты и положила конверт на стол. Печать в полумраке немедленно принялась сиять золотыми искорками.

Червяк внутри подозрительно хмыкнул. Я фыркнула на него. Он скривился. Я сделала то же в ответ, набрала воздуха в легкие, как перед прыжком ко дну океана, и открыла конверт. Внутри оказался лист из плотной дорогой бумаги, на котором каллиграфическим почерком со всеми полагающимися случаю завитушками было начертано следующее:

«Уважаемая Кира Валерьевна! 13 июля в 22:15 по Вашему адресу зарегистрирован случай несанкционированного использования способностей первого класса. Вам надлежит в течение 12 часов с момента получения сего письма явиться в Академию им Дж. Бруно по адресу: Центральная аллея, дом 1, корпус 1, кабинет 434 – для дачи соответствующих объяснений. Уведомляем Вас, что неявка по указанному адресу в обозначенный срок будет расцениваться как попытка уклонения и повлечет уголовную ответственность.

С уважением,

Отдел по борьбе с несанкционированным использованием магии г. Московии».

Я прочитала эти строки еще раз и поняла, что Азаэля я все-таки убью.

Глава вторая

Циферки на табло счетчика такси бежали с такой скоростью, что я на всякий случай начала смотреть в окно, чтобы не схлопотать инфаркт раньше времени.

Мимо мелькал давно знакомый лесопарковый пейзаж, плотным кольцом окружающий Академию. До главного здания, где мне надлежало появиться, ехать было еще минут десять.

Я снова взглянула на счетчик, приуныла еще больше и начала считать мелькающие мимо деревья, которые потом сменились яркими клумбами с огненно-красными, синими и желтыми цветами. За ними, а также за песчаными дорожками следил целый штат садовников. Вдалеке был свой специальный сад, раскинувшийся чуть ли не до самой окраины территории Академии. Я бывала там буквально пару раз с Алёной. Нам, факультету «видящих», как называли наше направление между собой студенты, в различных лечебных травах требовалось разбираться постольку-поскольку. Это факультет травников гоняли на улицу, в теплицы и оранжереи в любое время года и любую погоду, за исключением зимы, да и то не всегда. Поэтому, если вы когда-нибудь окажетесь рядом с Академией в более-менее холодное время года и увидите некую группу людей в куртках, шапках и варежках, замотанных в шарфы по самые уши в три слоя, это почти гарантированно окажутся «травники». Наш факультет «ясновидения и прорицания» в полях тоже бывал. Но мы, скорее, занимались считыванием и просмотром информации на местности, а пару раз даже выезжали на настоящие места преступлений. Но до закалки «травников» нам, разумеется, было далеко. Я полевые работы даже любила. Во всяком случае, пока был жив дед. Но после его смерти как-то стало не до того. А потом и подавно было не до садов-огородов и уж тем более оранжерей.

Я так задумалась о нелегкой жизни травников, что чуть не пропустила тот самый миг, когда показалась Академия. А смотреть, поверьте, было на что.

Из двадцати лет признания человечеством сверхъестественных возможностей Академия существует пятнадцать. И с момента закладки первого кирпича, очень символической, с присутствием большого числа правительственных шишек и представителей всех каналов ТВ и СМИ, до открытия здания прошло едва ли четыре года. Переговоры о создании Академии для подготовки квалифицированных «кадров» начались практически сразу, как утихли первые страсти по великим переменам для всего человечества. И я хорошо помню, как мы с родителями и дедом смотрели трансляцию, когда Генеральный руководитель Юрий Аносов шел по расстеленной прямо в грязи синей ковровой дорожке, потом копнул пару раз лопатой золотого цвета. В получившуюся ямку помощник в мундире ловко вылил свежий бетон, а потом г-н Аносов торжественно водрузил туда здоровенный кирпич, тоже золотистого цвета, с витиеватой надписью с пожеланиями крепости и процветания. Родня нынешнего императора чинно стояла рядом в белых кителях и белых платьицах, хлопая в ладоши. Сам император явиться не смог по причине нездоровья. Транслировали это весь день, так что смотреть при всем желании было больше нечего. Но мне, восьмилетней, представление очень понравилось.

Согласно задумке, здание Академии должно было внушать мысль о величии, благопристойности и строгости. Поэтому в качестве основной формы строения был выбран сундук на сваях, как мы его называли. Вокруг него в форме половины правильного шестиугольника располагались сундуки поменьше и без свай. Поверх них были уложены ромбы из золотого стекла. А на главный сундук сверху возложили золотой купол, в котором, кстати, располагалась обсерватория, где чаще всего бывали студенты-астрологи и иногда нумерологи.

Окна везде узкие, но во всю высоту стен, и они также отделаны золотым стеклом, к тому же прозрачным только изнутри, снаружи представляющим собой безупречно гладкое зеркало. Во главе центрального сундука золотом блестит герб Академии – три звезды, разделенные лучами, сияющие над головой человека, воздевшего руки к небу, под ногами которого также сияет яркая звезда. Непосредственно перед главным входом, располагающимся прямо между сваями сундука, помещена статуя того, чье имя и носит Академия, – Джордано Бруно. Он взирает на мир с отрешенным лицом. Его длинная хламида ниспадает почти до пят, касаясь огня, по которому он ступает и который попирает ногами. В его руках книга, лицо имеет скорбное выражение. Для многих, в том числе и для меня, до сих пор загадка, почему именно его выбрали в качестве символа Академии. Говорили, что как образец бесстрашия и отречения от прежних стандартов. Звучало красиво, кстати.

Я протянула водителю карту, стараясь не смотреть на счетчик. Аппарат весело пикнул, принимая оплату. Я вздохнула, вышла из машины и пошла к центральному входу. В Академии царили летние каникулы, поэтому, кроме меня и водителя, вокруг не было ни души.

Вторая особенность Академии в том, что она располагается на громадной территории. Но общественный транспорт ходит только за ее пределами, внутри же способов передвижения немного: либо личный автомобиль с множеством ежедневных проверок, либо специальное такси, сто́ящее как половина Академии, либо надежный древний способ – ноги. Правда, периодически ходит студенческий автобус, но строго по часам, а в каникулы он просто отсутствует. Я побоялась, что если пойду пешком, то рискую опоздать и не успеть в отведенные для приема часы, которые в годы моей учебы назывались «после дождичка в четверг». Я и сейчас не была уверена, что хоть кто-то из нужных мне персон окажется на месте, потому запаслась водой и парой бутербродов. А такси позволило сэкономить драгоценное время, которое я в случае чего могла потратить на шатание между этажами и кабинетами.

Проверочные рамки на входе скрипнули, задумались, но все-таки засветились зеленым цветом, подтверждающим мою безопасность для общества. Я с трудом распахнула тяжелую металлическую дверь, которая только издалека выглядела хрупкой, умудрившись попутно оцарапать руку о выступающий нос грифона. Да, ручки на входе в виде этих существ. Не иначе как для того, чтобы каждый входящий на себе ощутил суровую руку неотвратимости. В годы обучения я приноровилась открывать двери без травм. Но навык без практики быстро утрачивается…

Вторая рамка пискнула и тоже выдала зеленый. Я выдохнула и прошла вперед, в узкий коридор, где светилось тусклое помещение охраны, на ходу доставая письмо и паспорт, а также снимая серьги и цепочку с шеи. Все это надлежало предъявить для проверки. Больше на мне не было ничего металлического и подозрительного. Что, однако же, не помешало охранникам обыскать и осмотреть меня так, будто я по меньшей мере пришла сюда с армией воинственных горных троллей.

В отличие от многих других государственных учреждений, местная охрана всегда на высоте. Работа в Академии считается в высшей степени престижной и оплачивается солидно. И отбор кадров для службы безопасности чрезвычайно строгий. Когда я только вошла на территорию заведения, мой водитель тут же позвонил и отчитался о том, кого везет и зачем. Естественно, ему я тоже показала пропуск и паспорт. Эти данные он уже отправил охране, сфотографировав специальным прибором. И я совершенно точно знала, что как минимум трое «видящих» специалистов уже просмотрели меня на предмет потенциальной опасности. Длинная дорога позволяет это сделать, не тратя лишнее время. Сколько на самом деле «видящих» работает в службе безопасности, доподлинно не знает, наверное, даже директор.

Я терпеливо ждала окончания процедуры проверки, параллельно стараясь не думать ни о чем кроме того, ради чего сюда пришла. Насколько знаю, каждый специалист эзотерического направления обязан зарегистрироваться в базе данных министерства, подтвердить специализацию, сдать экзамен на профпригодность и получить специальную лицензию. Нам, выпускникам Академии им. Джордано Бруно, идентификационный номер присваивался автоматически при получении диплома. Поэтому я не понимала, что в моих действиях может быть запрещенным. Но это я скоро выясню.

В глубине души я надеялась, что просто расскажу все, как было, – врать смысла нет никакого. Там стопроцентно сидит «видящий», который любую неправду чувствует еще до того, как о ней подумали. А я в нынешнем моем состоянии и с настоящим уровнем умений для него как раскрытая книга.

Наконец охранник вернул мне сумочку, паспорт и пропуск. Украшения же оставил, сказав, что я смогу их забрать на обратном пути. Забавно, правила еще больше ужесточили. Связано ли это с пропавшими детьми?

Еще более тяжелые внутренние двери с гербом Академии распахнулись, и я очутилась там, где провела без малого шесть лет своей жизни. Архитектурный проект Академии, как я уже говорила, выполнили в кратчайшие сроки. И то, что задумывалось как показатель величия, мощности и богатства вкупе со строгостью, можно охарактеризовать лишь одной фразой: «Вот зашибись мы тут живем». Иными словами, куда ни посмотри, кругом золото. Им выложены расщелины между мраморными плитами, отделаны цветочные горшки, рамы картин, гигантская люстра, занимающая практически все пространство между вторым этажом и первым. С позолотой основания колонн и даже подушки, небрежно разбросанные на креслах, где посетитель может скоротать время. Помимо золота в изобилии присутствует мрамор в виде материала статуй ученых древности. Все задумано таким образом, чтобы свет отражался от всех поверхностей. Так что обстановка сияет аки солнце в небесах, ослепляя и поражая воображение. Неподготовленный человек способен, пожалуй, упасть в обморок от увиденного великолепия, но я стреляный воробей. Поэтому быстренько зажмурилась, взбежала на второй этаж по лестнице, свернула в боковой коридор и уже потом открыла глаза. Мне предстояло найти кабинет 434. Он на четвертом этаже, на который я могла попасть, пройдя сквозь систему коридоров, начиная со второго этажа. Прямые проходы между этажами доступны только для преподавателей. А о потайных дверях и ходах на случай эвакуации здания известно исключительно охране и, скорее всего, директору.

Я боялась, что забыла схему здания, но оказалось, что помню дорогу так же хорошо, как и три года назад. Потому что спустя буквально десять-пятнадцать минут я уже стояла возле кабинета 434, на двери которого вопреки правилам не висело никакой таблички – только номер, правда, тоже золотой. Я постояла минутку, собираясь с духом, подавила в себе малодушный порыв удрать и решительно постучала в дверь.

Тишина. Я побарабанила второй раз. По-прежнему никакого ответа. По правилам Академии, стучать можно трижды, дальше следует уйти. Поэтому я выждала пару минут и снова подняла руку, но дверь внезапно приглашающе приоткрылась. Я прошла, слегка споткнувшись о загнутый угол ковра и едва не налетев на длинный стол перед собой. В дальнем конце пол комнаты приподнимался, и там стояло кресло наподобие трона. Естественно, белое с золотом. А мимо него туда-сюда ходил Джафар Аркадьевич, держа трубку телефона как гантелю или микрофон. Левой рукой он размахивал в воздухе, словно салютуя толпе. Увидев меня, он помахал, ткнул указательным пальцем в ближайшее кресло, куда я тут же осторожно примостилась, стараясь не делать резких движений.

– Слушай меня, мальчик мой, – выговаривал директор ледяным тоном невидимому собеседнику, – мне от души плевать, как ты собираешься решать эту проблему. Список у меня должен быть завтра. Не выполнишь – пеняй на себя. Всё, свободен.

Он положил трубку и повернулся ко мне. На столе сразу же зазвонил второй телефон.

– Ну что там еще? – неожиданно рявкнул Джафар Аркадьевич, разворачиваясь, как боец без правил, в сторону аппарата, но все же подошел к нему: – А, это ты. Так вот, больше этих отговорок я не потерплю, слышишь меня? Либо приезжай и доводи до ума, либо вали отсюда на все четыре стороны. Так и передай Анжелине Геннадьевне, что на все четыре стороны!

Он снова бросил трубку, потом нажал на кнопку рядом.

– Маша, ни с кем меня не соединяй. Как минимум полчаса. Всё, нет меня, придумай что хочешь, но чтобы меня эти поганцы больше не дергали! А если позвонят, передай, что я сам разберусь, что мне делать с моими студентами, без суфлеров и советчиков. Всё, отбой!

Я боялась, что третьего падения трубка не переживет. Но она выдержала. Директор сел в кресло напротив меня и устало откинулся на спинку. Его белый пиджак так и остался сиротливо висеть на подлокотнике трона.

– Ну здравствуй, Кира, – его голос прозвучал неожиданно спокойно.

– Здравствуйте, Джафар Аркадьевич. – В присутствии директора я чувствовала себя неловко, тем более зная, что это целиком и полностью моя вина.

Он выпрямился и положил руки на стол. И я только сейчас увидела, какое измученное и усталое у него лицо. Неожиданно зеленые глаза полыхнули яростью:

– Ну и влипла же ты, дурында!

* * *

С Джафаром Аркадьевичем мы познакомились в самом начале второго курса. Первый ректор Академии Стефан Свански, потрясающий ученый, выдающийся специалист в области изучения телекинеза и ясновидения, замечательный человек и прекрасный педагог, тяжело заболел, когда зеленые первокурсники, среди которых была и я, только-только переступили порог вуза. Болезнь, поначалу казавшаяся очередным недомоганием, к декабрю усилилась. И в начале февраля ректора не стало. Помню, как все студенты горевали и плакали. Он читал нам лекции только один семестр, но за этот короткий срок мы успели полюбить этого тихого, спокойного человека с пронзительными, но при этом невероятно добрыми глазами. Ему было тогда около восьмидесяти девяти лет, и со здоровьем его было не всё в порядке последние лет двадцать. Но он каждый раз возвращался в стены любимой Академии. В течение всего первого семестра ректор читал нам лекции, и никто никогда не видел на его лице ни боли, ни усталости. Мы о его болезни почти ничего не знали. Нам стало известно, лишь только когда Стефан Михалович слег и уже не вставал. Говорят, до самых последних минут он диктовал статьи, отдавал распоряжения касательно Академии. И переживал, страшно беспокоился, кто теперь займет его место, кому достанется роль направлять юные умы и сердца будущих специалистов…

В день, когда нашего ректора прямо с кафедры увезли в больницу, я не забуду никогда. Мы все словно отключились от реальности. Кто-то молился, кто-то просто отупело смотрел в одну точку. Мы переживали за Стефана Михаловича и уже подсознательно ощущали, что он к нам больше не вернется. И нам было страшно, потому что никто не знал, что будет дальше.

Свански считал, что помимо сверхъестественных наук мы должны изучать и естественные: понимать основы физики, знать, какие законы управляют материальным миром. Только в этом случае, говорил он, при работе вы сможете отбросить всю шелуху и увидеть суть вещей. Ведь на самом деле нет ничего сверхъестественного, есть только то, что пока не в состоянии описать и осмыслить наука. А значит, наша задача – не только быть носителями особого дара, использовать его во благо мира, но и стать бо́льшим, изучать эзотерику и стараться продвинуться по этой тропе как ученые-исследователи. Вот о чем мечтал наш ректор – изучить оккультизм на молекулярном уровне. А вместе с ним мечтали и мы. Более того, мы верили, что у нас это получится.

Я плохо помню день похорон… Память запечатлела лишь то, что все вокруг было только белое и черное: черные смокинги, черные штрихи деревьев на фоне белого неба, черные перчатки, строгий белый гроб, инкрустированный золотом, белый снег на земле, белые волосы ректора и белые снежинки, падавшие ему на лицо и не желавшие таять… В здании вуза церемонию прощания проводить запретили, так как даже в ускоренном темпе пришлось бы неделю проверять всех прибывших, поэтому коллеги и друзья были приглашены в Академию наук, членом которой наш добрый ректор был много лет. Меня там не было, разве что пару выпускников допустили. Зато на кладбище нас пригласили, как и всех студентов и работников Академии Дж. Бруно. Мы стояли на почтительном расстоянии, но все-таки не за оградой, как большинство желавших попрощаться.

– Вон стоит наш новый ректор, – шепнула мне моя будущая лучшая подруга. Тогда же она для меня была просто Алёна, девушка из соседней группы.

Я заморгала, стараясь сфокусировать взгляд на ее лице, таком же красивом и белом, как земля вокруг. А губы ее были пунцовыми. Я еще тогда удивилась, зачем она накрасилась. Я не могла допустить и мысли о том, что кто-то думал о внешности, когда нашего любимого ректора опускали в могилу. В этот момент первый ряд чиновников перед нами уже начал движение. И я успела увидеть только высокую прямую фигуру в приталенном черном пальто, сшитом по последней моде, и пшеничного цвета волосы.

– Вот увидишь, его назначат новым ректором, – Алёна слегка наклонилась ко мне, сохраняя приличествующее случаю скорбное лицо. – Мне отец вчера говорил. Он в ярости, ведь…

Дальше я ее не слушала. Рассуждать о новом ректоре сейчас, стоя над свежей могилой любимого Стефана Михаловича, было кощунственно. Я пожала плечами и отвернулась. Алёна мне решительно не понравилась. Но, как показало будущее, она оказалась права. Весь следующий семестр руководство Академии спорило с Министерством науки о том, кому передать столь ответственную должность. Но на самом деле «наверху» вопрос был давно решен. Таким образом, бессменным ректором посмертно назначался Стефан Михалович Свански, основоположник теории телекинеза и полей Свански. А директором, то есть фактическим руководителем Академии, был избран молодой талантливый специалист Джафар Аркадьевич Бессонов.

Когда студентам представили их нового директора, даже шиканье преподавателей не смогло заглушить недовольный гул, потому что личность его отца, Аркадия Владимировича Бессонова, министра внутренних отношений, фактически третьего лица в государстве, была неизвестна разве что стульям в конференц-зале. Зал возмущенно шумел, преподаватели и кураторы пытались всех успокоить. А он стоял перед нами, будто все происходящее его не касается. Даже мускул на лице не дрогнул. И это возмущало нас еще больше. Потому что тут налицо либо железная выдержка, либо полное отсутствие совести и ума. Ведь дураком надо быть, чтобы не понимать: после Стефана Михаловича даже самый замечательный профессор недостоин сидеть в кресле руководителя Академии. Что уж говорить об этом юнце в щегольских дизайнерских костюмах с внешностью модели с обложки популярного девчачьего журнала.

Назначение директора вызвало большую бурю в умах и сердцах людей. Возмущались все. Даже мой отец, обычно не интересующийся ничем, кроме своего драгоценного архива, в котором он работал, за воскресным чаем высказал пару хлестких замечаний о том, что, если даже в Академию назначают подставных руководителей, что же будет дальше. По его мнению – ничего хорошего. Я была с ним согласна, но внутренне ужасалась масштабам катастрофы, поскольку подобную реакцию у папы Валеры могло вызвать только из ряда вон выходящее событие.

Мама на редчайшие отцовские всплески эмоций реагировала с присущим ей спокойствием. Она только окинула взглядом высокую стройную фигуру директора и произнесла нараспев: «Зато какой красивый», – а дальше пожала плечами и закурила, мечтательно глядя вдаль. В тот самый миг я уже знала безо всяких способностей, что высокий статный блондин с ярко-зелеными глазами, острыми скулами и пухлыми губами точно будет героем ее шестой книги.

Мама Вика – писательница. Один из ее романов, «Ржавый лед», в свое время был увенчан лаврами и навеки вписан в анналы мировой литературы. Причем увенчан в самом буквальном смысле слова – до сих пор золотые тяжеленные листья лавра украшают отдельный кабинет для маминых наград. Их много, честно, хотя успех «Ржавого льда» ей повторить все же не удалось.

По сюжету романа, юная девушка заточена в ледяной гроб по приказу злой мачехи, подсунувшей ей отравленное яблоко. И пока тело ее заморожено, а разум в полусне – душа путешествует между небом и землей в попытке определиться с сущностью и смыслом. Душа часто наблюдает со стороны за девицей во льдах, но не может вспомнить, кто это, и не помнит ничего о том, что было раньше. Потом появляется прекрасный принц, целует красавицу, размораживает ледяной гроб. И она остается с ним, но ночами часто видит сны о ледяном холоде и волшебном полете, а также о прекрасной девушке, погребенной под толщей льда. Кажется, в конце принцесса лежит на берегу замерзшего озера и мечтает снова встретиться с той, которую потеряла, проснувшись.

Кстати, во время написания этого романа мои родители и познакомились: эффектная брюнетка с аурой флера, в огромных блестящих очках на меланхоличном, немного усталом лице, серьгах в форме алых маков, и начинающий специалист министерского архива в строгом костюме с закатанными рукавами и со слегка растрепанной шевелюрой. Они встретились в библиотеке, прямо по классике. Мой будущий отец пришел туда, чтобы раскопать дре́внее, древне́е императоров-прародителей, пособие по криптограммам и шрифтам. А мама невзначай толкнула его, проходя мимо, и вместо извинений спросила, при какой температуре тела останавливаются жизненные процессы, но смерть не наступает. Когда дело касалось книжных знаний, папа буквально оживал. И следующий час они оба искали книги по криминалистике, а дальше продолжили обсуждение в кафе неподалеку. После отец пошел провожать новую знакомую до дома, по пути ведя разговор о спутниках Юпитера и как они влияют на жизнь людей на Земле. Астрономия и астрология смешались воедино. И мой будущий отец понял, что его сердце больше ему не принадлежит. Он влюбился по уши и на следующий же день скупил, наверное, все алые розы в городе, выстлал ими все обозримое пространство и подъезд у дома мамы Вики. Она сочла этот жест очаровательным, и больше они не расставались.

Мне трудно судить о чувствах других людей, но мои родители, похоже, счастливы друг с другом. Такое счастье обычно случается у пар, в которых каждый полностью поглощен своим делом и не мешает другому. Мама скоро выпустит уже пятый роман. На этот раз он будет про девушку, сбежавшую с бала от любви всей своей жизни, потому что ощутила экзистенциальный кризис. Папа в маминых произведениях не сильно разбирается, но считает, что она ужасно талантлива. А талант на то и дан, чтобы не всеми быть понятым. Отец такой же спокойный человек с негромким голосом, каким я его знаю с самого детства. И на моей памяти превращался в злобную персону только дважды. Первый раз – когда мама начиркала какую-то заметку на оборотной стороне бесценного архивного документа, который папа забрал домой для того, чтобы получше изучить, а ей понадобилось срочно записать мысль. Она тогда только улыбнулась, стряхнула пепел с сигареты в пепельницу в форме цветка и сделала виноватое лицо. На чем конфликт был исчерпан. А второй раз – когда какой-то критик проехался по маминой третьей книге: о том, как парень нашел на болоте лягушку, оказавшуюся заколдованной юной девой, а потом она ушла от него, поскольку он отказывался признавать ее равные с ним права; и он разыскивал ее по белу свету и умолял вернуться, доказывая, что был неправ. Деятель от литературы назвал это бредом школьницы, сказав, что такой маститой и заслуженной писательнице не пристало выпускать в свет подобное графоманство. Отец нашел этот опус, и на неделю (впервые в жизни) архив был забыт. Папа Валерий поднял все связи, которых оказалось немало, но заставил критика выпустить другую статью: о неоспоримых достоинствах романа – и признать, что тот погорячился с негативом. Как ему это удалось, до сих пор не знаю, но мама на презентации четвертой книги нежно выдохнула в микрофон, что посвящает ее своему герою. И в это время не отводила нежного взгляда от супруга, так что ни у кого не осталось сомнений, о ком шла речь. Что же касается меня, то я ни у кого не ассоциировалась со своей родительницей, ведь у меня фамилия отца – Мичурина, у мамы же своя – Ветковская. Так что мамина слава остается исключительно ее, а я могу вести свою тихую, спокойную жизнь.

Так что Джафар Аркадьевич получил мамино заочное одобрение. Она не выносила серых, обыденных людей. А наш новый директор в толпе явно не затерялся бы.

Вся Академия со страхом и трепетом ждала, когда же новая метла начнет мести по-новому. Но вещи руководителя въехали в его новый кабинет, перед дверями заведения тормозил каждое утро автомобиль класса люкс, и все шло по-прежнему.

Джафар Аркадьевич оказался странным: он не принялся с ходу вводить новые правила, не начал перестановки и изменения преподавательского состава. И в целом казалось, что делами вверенного ему учебного заведения он не сильно интересуется. Иногда он приходил на занятия, молча слушал, делал какие-то пометки в блокноте, но лицо его оставалось по-прежнему непроницаемым и спокойным. Спустя два месяца всем студентам был предложен анонимный опрос на семи листах, состоявший из вопросов касательно учебной программы, количества часов, качества занятий, отношения к преподавателю. Что оказалось самым удивительным, с заполненных студентами опросников полностью счищался весь энергетический след, поэтому отследить написавшего было невозможно. Мы заполнили анкеты, но между собой решили: вот и настал час перемен. А еще через пару недель были уволены два друга бывшего покойного ректора. Разумеется, их не вышвырнули на улицу просто так – организовали почетный выход на пенсию, сохранили должности консультантов. Но мы-то знали, что это результат проверки наших анкет, и возмущались лишь для проформы, ведь старички были хорошими учеными, но, увы, никудышными педагогами, и в должности консультантов приносили гораздо больше пользы.

А в остальном директор оказался весьма неплохим руководителем: ничего никому не пытался доказать и не лез туда, где все и без него отлично работало. В течение следующих месяцев наладилось расписание, исчезли здоровенные окна и перестановка пар посреди учебного дня. А в столовой наконец-то появились горячие обеды. Причем каждый студент имел право на бесплатное питание в течение дня, что было, понятное дело, далеко не лишним для тех, кто не мог покинуть здание Академии из-за занятий, а также для живущих в общежитии.

Не прошло и полгода, как волей-неволей о Джафаре Аркадьевиче заговорили в другом тоне и все реже вспоминали Аркадия Бессонова. Позже мы узнали, что наш директор окончил престижный факультет Национального экономического университета, прошел стажировку как управленец в Лондоне и экстерном, за два с половиной года, окончил нашу Академию по курсу нумерологии. Много о чем нам стало известно позднее. А тогда он был для нас загадкой.

Когда одного из студентов обвинили в умышленном жестоком отравлении, директор встал на его защиту и сумел-таки доказать, что зелье из комода студента похищено. А повесил на него это преступление сын одной крупной шишки дворянского происхождения, которого в наш вуз приняли больше по заслугам его отца, чем благодаря способностям. На допросе с «видящими» специалистами он, как говорится, раскололся и все рассказал.

На следующий день Джафару Аркадьевичу было предписано покинуть пост. Поговаривали, что увольнения Джафара Аркадьевича пожелал сам император, хотя официальных комментариев из дворца не поступало. Проступки студентов и работников Академии всегда карались намного строже, чем всех остальных граждан, поэтому официальной причиной назвали некомпетентность руководства, не сумевшего вовремя вычислить опасного преступника. Но, что удивительно, на защиту ненавистного поначалу директора встал весь коллектив и все студенты. И желавшие отставки Джафара Аркадьевича отступили.

Много позже – всего лишь год назад – я узнала, что именно он настоял, чтобы мне выдали диплом. Без этого вмешательства не видать бы мне заветной бумажки, как совести – фее. И средства на мой счет перевели после обучения тоже благодаря директору. Он про это не говорил. И я знаю, что не расскажет.

Джафар Аркадьевич, до сих пор поражаюсь, как могла тогда сказать вам такое, и за доброту и заботу отплатить черной неблагодарностью… Если Вы когда-нибудь прочтете эти строки, простите меня!

* * *

«Ну и вляпалась же ты, дурында!» Я немного подумала и обиделась. Просто не додумалась до чего-то более разумного. А тут директор сам дал мне в руки козырь. В конце концов, никаких прав оскорблять меня у него нет. И я не дурында, а в общем-то состоявшаяся личность, взрослый человек, отвечающий за себя и свои поступки. Ни от кого не завишу, между прочим. Червяк внутри ехидно поднял бровь, и я вновь подумала, что совершаю глупость, но было поздно.

– Во-первых, я не дурында, а во-вторых, вышло недоразумение, – на белоснежном костюме директора болталась одинокая черная пылинка, похожая на волос. Я уставилась на нее в качестве моральной поддержки: мол, и на солнце есть пятна, а наш безупречный директор имеет пыль на костюме. По-моему, логично. И так как потрясенный Джафар Аркадьевич молчал, глядя на меня – взгляд очень хорошо ощущался, – я продолжила: – И меня вызвали сюда не для того, чтобы отчитывать, как нашкодившую малолетку, а для объяснений. И объясняться я буду перед комиссией. Все им расскажу, как было. И думаю, взрослые разумные люди все прекрасно поймут, – я особенно подчеркнула словосочетание «взрослые разумные».

Холодный тон удался идеально. Я даже немного погордилась собой. Все-таки не каждый день доводится вступать в противостояние с нашим директором. А за словом он, уж поверьте, в карман не полезет. Но он в самом деле полез в карман. Не за словом, конечно, – за кусочком ткани, а потом снял очки и принялся протирать их, спокойненько так. Я рискнула поднять глаза на него и поняла, что насчет противостояния сильно ошибалась. И, кажется, меня сейчас сотрут в порошок.

Каждый студент давно знал, что Джафар Аркадьевич при всех своих добродетелях уж никак не был натурой флегматичной. Холодным и спокойным назвать его мог разве что тот, кто видел его только по телевизору или в первые дни службы. В неудачные дни директора можно было вывести из себя одним щелчком пальцев, в удачные – двумя. Но все знали: наорет, попсихует, а потом поможет. Но вот если что-то случилось, а в кабинете директора царит штиль – вот тогда дела плохи. Кажется, предназначенный мне шторм был остановлен моими же словами. Дурында и есть дурында. Прав он сто тысяч раз. Но разве могу я это признать?

Директор тем временем водрузил очки обратно на переносицу, в оправе из белого золота, похоже. Как есть пижон. Убрал в карман салфетку и уставился на кончики своих холеных пальцев.

– Вот и расскажите мне, будьте добры, Кира Валерьевна: каким образом у вас дома оказались секретные документы по делу о пропаже детей? Резонансному, прошу заметить. – К тону директора не придрался бы ни один психолог, но я уже поняла, что мне крышка, поэтому решила держать оборону до конца.

«Дурында», – пропел червяк внутри и приготовился к представлению. Я решила его проигнорировать. Но холодок внутри уже поселился.

– Это я должна отчитываться, почему сотрудники Академии делятся с посторонними людьми секретными сведениями?

– Хорошо, я тебя понял, – тон директора не изменился ни на йоту, – в комиссию так и напишем: вступила в преступный сговор с жителем Нижних Уровней, договорилась о распространении секретных сведений, в реестр вписана как потерявшая способности, но в личных целях вполне себе пользуется. Потянет лет на двадцать пять, думаю. Если повезет – на двадцать. А Азаэль… Что Азаэль? В худшем случае из Академии уволят. Да он и так тут чисто из любви к искусству. А его руководству на наши разборки начхать с высокой колокольни. Ну получит по шапке чисто для галочки. А разгребать будешь ты.

Червяк внутри икнул и спрятался. Холод разросся до размеров огромного шара.

– К-к-какие двадцать лет, Джафар Аркадьевич?

– Какие? – нежно спросил директор, воззрился на меня поверх очков, потом вскочил на ноги и оперся на стол, будто следователь на допросе, как еще стол не перевернул: – А такие, Кира Валерьевна, что светит вам теперь срок реальный со всеми вытекающими. И хорошо еще, если госизмену не впаяют, – это если сильно повезет!

Мне кажется, мои глаза готовы были лопнуть. А директор начал ходить из угла в угол, забылся, достал сигарету, потом бросил ее на пол, пнул ногой куда-то под стол.

– Как есть идиотка! Захотела поиграть в великого следователя – пришла бы ко мне! Я уже сам с комиссией договаривался бы по поводу твоих вернувшихся способностей! И, главное, меня в известность даже не поставила о том, что снова практикуешь! Я тут ни сном ни духом. В пять утра звонок из комиссии: срочно на ковер! Моя якобы потерявшая способности студентка тут, оказывается, не потеряла ничего, а работает себе. И что я мог сказать? Стоял как дурак, выслушивал все это!

– Так все ж по закону, – прохрипела я, мечтая о стакане воды, а лучше – о бокале хорошего, надежного яда. – Диплом получен, в реестр внесен, лицензия присвоена…

Директор неожиданно остановился и воззрился на меня как на умалишенную.

– Кира, – начал он таким задушевным голосом, каким разговаривают с безнадежно больными, отчего мне стало еще хуже, хотя казалось, дальше некуда, – скажи, пожалуйста, ты когда последний раз проверяла статус своей лицензии?

– После получения диплома, – буркнула я, силясь понять, к чему этот вопрос.

– А-а-а. – По лицу директора было заметно, что место на койке душевнобольных мне обеспечено. – А договор на обучение читала?

– Вообще не читала, – призналась я. – Родители подписывали, мне тогда восемнадцати не было. Но там был стандартный договор…

– Еще лучше. Так позволь мне тебя просветить, – директор взял со стола бумагу и снова сел напротив меня: – При поступлении в Академию одним из условий бесплатной учебы был пятилетний контракт после выпуска. Работать должна там, где укажет начальство, – Джафар Аркадьевич ткнул пальцем в потолок. – Если контракт расторгается досрочно, ты должна вернуть всю сумму, затраченную на твое обучение. А это, уж поверь мне, дорого.

Если до этого мне было не по себе, то сейчас натурально поплохело. Если уж директор говорит «дорого», то сумма там поистине астрономическая.

– Либо всё за не отработанные по контракту годы. В твоем случае – сумма целиком…

Джафар Аркадьевич нацарапал пару строк на бумажке и подвинул мне. Внутри меня с треском что-то оборвалось, потому что мне показалось, что он ошибся ноля эдак на три. Я нервно сглотнула и отодвинула от себя лист.

– Так вот, Кира, – продолжил директор, подождав, пока на моем лице сменится вся гамма эмоций, – в силу того, что твои способности считались утерянными по причине несчастного случая, действие контракта на тебя не распространялось, а твоя лицензия была заморожена на неопределенный срок. При возврате способностей контракт возобновляет силу. И, соответственно, ты должна либо работать, либо… – он кивнул на лист с начертанной на нем трехэтажной цифрой, – отвечать по всей строгости закона, увы.

Я перевела дыхание. Если честно, из предложенных вариантов мне не нравился ни один… В первом случае мне нужно бросать свой магазин: навряд ли уважаемое государство так просто от меня отлипнет. Девушки справятся, наверное, но мне нравится самой вести дела. А еще больше я дорожу своей скучной жизнью. Если откажусь работать, все равно потеряю магазин, да и вообще всё. На мои плечи свалится такой долг, какой мне за всю жизнь не отдать, если честно. Идти в тюрьму? Когда я выйду оттуда, мне будет почти пятьдесят в лучшем случае… Да и не факт, что смогу полноценно работать, я же не знаю, куда меня распределят! Это три года назад я была талантливой и подающей надежды. После той аварии все пошло не так…

Я почувствовала легкую тошноту и закрыла глаза, а когда вновь открыла их, передо мной стоял стакан воды. Я отпила глоток и снова ощутила мучительный стыд за свое поведение. Впрочем, последних три года мне было стыдно всегда, когда вспоминала о Джафаре Аркадьевиче.

Директор молча смотрел на меня: ждал, что отвечу. Вот уж поистине интересная ситуация, когда куда ни кинь, всюду клин.

– Джафар Аркадьевич, – наконец решилась я спустя несколько минут мучительных раздумий, – а если попытаться донести до комиссии, что способностей у меня по-прежнему нет, а вспышка накануне – случайность? Это правда, до вчерашнего дня я ни разу не практиковала, с тех пор как…

– Знаю, что правда, – перебил меня директор. – Ты ж с другой планеты, по-видимому, а поэтому не в курсе, что за всеми вашими домами ведется особый надзор. Воспользуйся ты раньше – они бы заметили. Но есть загвоздка, – директор наклонился ко мне ближе и понизил голос: – Комиссия тебе не поверит. Азаэль за пределами Академии со студентами практически не общается. А тут пошел к тебе – раз подозрение. Два – я тебе твою характеристику как выпускницы показывать не имею права. Но написано у тебя там такое и столько, что даже самый неопытный идиот решит, что ты просто обманываешь и заметаешь следы.

– Но, Джафар Аркадьевич, пусть делают очную ставку с «видящим» специалистом – и проверят, что я не вру! Нет у меня способностей! Кончились!

Директор вновь откинулся на спинку стула, прикрыл глаза, вдохнул, выдохнул.

– Как ты думаешь, сколько «видящих» поступило за последних три года в Академию? – спросил он, не открывая глаз.

– Не знаю, человек тридцать-сорок?

– Десять человек, Кира. Десять! В этом году – только трое. А работать из них сможет в лучшем случае один. За другими придется еще двух «видящих» ставить, чтобы дел не натворили. Да и этот первый уже небо носом пашет, услышав, какой он ценный. Остальные двое вообще еле-еле мечутся. Даже я вижу. А все равно берем, учим… Знаешь, сколько сейчас только Министерство транспортного хозяйства запросило? Двадцать человек, и это не считая основных инстанций. Где я им столько «видящих» возьму? А им вынь да положь. Нехватка кадров дикая…

Я не поверила своим ушам. Когда я поступала, нас набрали шестьдесят человек, да еще и по группам делили: на сильных и послабее. А теперь – трое?

– А почему так мало-то?

– А кто его знает. Это же не запрограммируешь заранее, сколько будет, а сколько понадобится. На будущий год набирать будем, чувствую, всех подряд. Даже взрослых уже брать разрешили – до тридцати пяти лет подняли возраст поступающих. Скоро в пятьдесят поступать будут, лишь бы были. Учить их сложно, а что делать?

– Так тем более, зачем им возиться с потерявшей способности ученицей?

– Кира, услышь ты меня наконец! – успокоившийся было директор вновь вспыхнул как спичка. – Да им наплевать, что там у тебя происходит. Любой из них придет, затребует документ из архива, – а я его обязан комиссии предоставить по первому требованию, – откроет твою страничку. И все, конец истории. Коэффициент Поля у тебя сто двадцать! У Свански он был девяносто пять!

Я услышала это, и мне показалось, что земля, как в лучших романах, закружилась и ушла из-под ног. То ли стресс, то ли голод – с утра я выпила лишь чашку кофе, а припасенные бутерброды съесть не успела – сказался. Спасло от позорного падения на пол лишь то, что я и так сидела.

Пришла в себя я уже на кушетке, с мокрым полотенцем на лбу. Директор сидел за столом и что-то писал. Увидев, что я очнулась, он нажал кнопку на телефоне:

– Маша, будь добра, чаю сладкого.

Я попыталась сесть, несмотря на дурноту. Второй раз хлопнуться в обморок менее чем за сутки, как какая-то кисейная барышня, – вот что значит начать вести интересную жизнь… Стыдоба, словом.

– Лежи уж, – снисходительно произнес директор, возвращаясь к бумагам. – А то снова голова закружится.

– Сто двадцать? – переспросила я слабым голосом.

– Сто двадцать, – подтвердил Джафар Аркадьевич, шурша страницами.

Я замолчала и принялась смотреть на потолок с золотыми расписными узорами, фениксами, кажется. Дверь неслышно открылась, и в кабинет зашла Маша с подносом. Если она и удивилась, увидев меня на кушетке, то виду не подала. Через минуту я уже держала в руках чашку вкусно пахнущего чая. Я знала, что Маша – мастерица по напиткам, не считая прямых обязанностей, поэтому с удовольствием отпила немного: потрясающе! Даже сладость вкус чая не испортила.

– Что-нибудь еще, Джафар Аркадьевич? – певуче спросила секретарша. Голос у нее был глубокий и красивый.

– Нет, больше ничего. Можешь идти.

Маша кивнула (поклонилась?) и так же неслышно исчезла за дверью.

Говорят, раньше у них с Джафаром Аркадьевичем был роман. Глядя на Машу, я считала это вполне возможным: хорошенькая, слегка полноватая брюнетка, наверное, на год-другой моложе его, стильная, собранная. Плюс, наверное, тоже живет на работе, как и он. Но подтверждения или опровержения этих слухов студенты никогда не получали. Маша была безукоризненно вежлива, дружелюбна ровно настолько, насколько требовали рамки приличия, и неболтлива. Ее личная жизнь, как и Джафара Аркадьевича, оставалась тайной, покрытой мраком. Интересно, почему я вспомнила об этом?

Директор между тем закончил с бумагами и подошел ко мне.

– Ну как, получше? – участливо спросил он.

Я кивнула и подняла на него глаза:

– Не может быть, что сто двадцать…

– У нас самих был шок, – согласился директор. – Вероятно, ты помнишь, что группу проверяли несколько раз? На самом деле это только из-за тебя, чтобы не привлекать внимания. Нам вас запрещено выделять – сама можешь догадаться, почему.

Да, я помнила. Нас никогда не оценивали и не сравнивали друг с другом, по крайней мере вслух. Могли только сказать, справился ли с заданием, или попросить переделать – но это было практически с каждым студентом. В конце каждой недели отчет передавался непосредственно руководству. Это только говорили, что мне «виделка» легко дается. Но это в рамках группы ничего не значило…

Коэффициент Поля сто двадцать… Что ж, могу только удивляться, чего лишилась. Коэффициент выводили для персональной оценки способностей человека. Считался он утрированно, как отношение длины волны мысли проверяемого по отношению к стандартной длине мысли обычного человека, еще с дополнительным умножением на погрешность «настройки» на Вселенную, так как магнитное поле Земли неравномерно: где-то усиливается, где-то снижается. Когда я поступала, в Академию брали начиная с Поля, равного тридцати. Это считался средненький уровень. Сто двадцать – запредельные возможности. Только толку с того: сейчас у меня и тридцати-то не будет…

– Так что же мне делать? – я удивилась, насколько жалобно прозвучал мой голос, и еще больше – тому, что сказала это вслух.

– Работать, – мягко сказал директор, – и не придуриваться. Глядишь, еще втянешься, все обратно вернется. Сто двадцать – это тебе не шутки, раствориться в воздухе не могло. А уж по условиям для тебя я договорюсь как надо. Внакладе не останешься. Только, сама понимаешь, я тебе этого не говорил.

Я кивнула и почувствовала предательский комок в горле.

– А теперь, когда мы все обговорили и решили, – директор вновь вернулся к своему трону и уселся на его подлокотник, – расскажи мне по порядку, что ты увидела при просмотре фото. И со всеми подробностями.

Я рассказала. А что мне оставалось делать? Джафар Аркадьевич слушал меня не перебивая. Я честно и без какой-либо утайки поведала ему обо всех событиях прошлого вечера, начиная с прихода Азаэля и заканчивая пробуждением на кухонном полу. Лицо его оставалось непроницаемым, но, когда я дошла до истории с бабочками, он снова набрал Маше, велел принести сэндвичи и еще чай. А сам подошел к окну и все-таки закурил, повернувшись ко мне и к окружающему миру спиной.

– Это все, что я могу рассказать, Джафар Аркадьевич. Честно, больше ничего не помню.

Он достал вторую сигарету и спросил, не оборачиваясь:

– Давно, говоришь, видишь эти сны?

Я прикинула в уме:

– Примерно полгода… Было и до этого, но один-два раза.

– И комната все время одна и та же?

– Да, ничего не меняется.

– И лица этого мужчины ты не видела?

– Нет… только волосы светлые и голубые глаза.

– То есть это ты видела? – уточнил директор, обернувшись.

– Не могу сказать, что прямо видела… – я потерла лоб. – Просто знаю, что такой цвет. Они еще странные, почти прозрачные…

Легкий холодок скользнул по спине. Я поежилась. Директор закрыл окно и повернулся ко мне. Недокуренная сигарета отправилась в урну. Снова неслышно вошла Маша, быстро сервировала на столе чаепитие на две персоны, разложила салфетки, поставила блюда с сэндвичами и нарезанными фруктами и так же тихо направилась ко второму выходу. Я не говорила, что из конференц-зала ведут две двери? Одна – в кабинет директора, вторая, через которую я и прошла, – в коридор.

– Маша, подожди минуту.

Секретарша послушно развернулась и подошла к нам. Лицо ее ровным счетом ничего не выражало.

– Не помнишь, был ли среди студентов Академии человек с золотыми волосами и голубыми глазами, необычного такого цвета, почти прозрачными? Кира, постарайся вспомнить, как он выглядел.

– Как выглядел? – промямлила я. В присутствии Маши мне было несколько неловко, сама не знаю, почему. Наверное, потому что я хлопнулась в обморок, а она – нет.

– Ну, высокий он был или низкий, толстый или худой? – директор смотрел на меня во все глаза, оплошать было нельзя.

– Наверное, среднего роста. Фигуру я не разглядела: в темном плаще не особо видно. Но я бы сказала, что скорее худой.

Я вновь почувствовала тошноту. Что-то подозрительно часто это начало повторяться… Желудок, что ли, проверить?

– Маша, что скажешь? – директор тем временем подошел к столу, взял чашку с чаем и толкнул блюдо с сэндвичами в мою сторону. Под его грозным взглядом я взяла один и начала осторожно есть. Лосось и сливочный сыр… м-м-м… божественно!

Маша тем временем прикрыла глаза, словно что-то вспоминая. Мне казалось, я физически слышу, как в ее голове бегут мысли по неведомым мне базам данных, отыскивая, раскапывая, проверяя.

– Есть, – наконец сказала она, – под описание подходят три человека: Амадей Финк, Михал Мартынов и Сергей Несмелов. Двое, кроме Финка, окончили Академию. Он был отчислен с третьего курса за неуспеваемость. Мартынов и Несмелов работают в департаменте транспортных дел. Финк сейчас владеет небольшим эзотерическим салоном: мелкие амулеты, гадания. За всеми ведется контроль, ни в чем подозрительном никто из них не замечен.

– Спасибо, Маша, можешь идти, – директор отхлебнул чая и взял себе сэндвич.

Она снова кивнула и ушла, притворив за собой дверь.

– Как она это делает? – не выдержала я, посмотрев вслед уходящей секретарше.

– Такая вот способность: все, что хоть раз увидела или услышала, помнит в точности, – в голосе Джафара Аркадьевича послышалось восхищение. – Безмерно талантливая особа. Второй такой не сыщешь.

Мы помолчали и воздали должное кулинарному таланту Маши. По крайней мере, лучших сэндвичей я еще не встречала.

– Решено, – наконец произнес директор, размахивая в воздухе золотой ручкой на манер дирижера, – сегодня же вечером отправлю отчет комиссии. Что-нибудь придумаю: якобы Азаэль действовал с моего ведома. А уж с тем, что ты мне порассказала, уже можно работать!

– Простите, Джафар Аркадьевич, – несмело встряла я, – но я же ничего не видела… Я даже не уверена, что этот человек имеет отношение к Академии. Ни лица, ни характерных черт. И про похитительницу ничего, кроме белого меха…

– Кира, – перебил меня директор, глаза его сияли, – ты не понимаешь? Правительственные эксперты прочесывали места пропажи детей несколько суток напролет, со всеми своими резервами, силами. Притом какие специалисты: со стажем двадцать и более лет! И никто из них не увидел не то что белого меха, а даже носа комариного! Все твердят как заведенные, что след обрывается на краю площадки… А ты, потерявшая способности выпускница, рассказала столько деталей! Да еще и на возможного причастного указала! Дело было глухое: дети как будто испарились! А теперь хоть какие-то зацепки…

Джафар Аркадьевич схватил лист бумаги и принялся строчить. Я пребывала в состоянии легкого потрясения, поэтому молча хлопала глазами. Казалось, все это происходит не со мной, не наяву.

– В общем, сейчас отправляйся домой – тебя заберет мой водитель – и даже не вздумай спорить, а то шлепнешься еще где-нибудь по дороге от избытка чувств. А завтра будь на связи – как из Академии позвонят, срочно приезжай. Попытаюсь сейчас тебя в команду экспертов засунуть. Да и на занятия надо будет походить: ты же без практики три года!

Хуже сердитого директора был только директор деятельный. Вот уж на чьем пути не стоит стоять.

…Я ехала в шикарной машине руководителя и неожиданно вспомнила историю, которую в порыве откровенности рассказал Аркадий Бессонов одному модному журналу: как, будучи уже известным человеком, он ехал вместе с беременной женой на машине и ценой своей жизни их спас от диверсии телохранитель по имени Джафар. Аркадий Владимирович поклялся, что, если будет сын, назовет его в честь погибшего телохранителя, так как ни дома, ни семьи у верного помощника не было и благодарить оказалось некого…

Я закрыла глаза. Мне снова виделись фиолетовые бабочки на лугу. Они весело порхали, не замечая, что трава с одного края луга медленно почернела и превратилась в золу. Я заглядывала в черные прогалины, а рядом со мной почему-то шел прекрасный юноша в одеждах Волшебной Страны.

Глава третья

В добрых, красивых историях герой, благополучно избежавший огромных проблем в жизни, на следующее утро просыпается бодрым, свежим, желающим свернуть горы и обнять окружающий мир. В подобных рассказах все всегда заканчивается хорошо, и герой живет долго и счастливо.

Моя новая жизнь началась совсем иначе… Благополучно распрощавшись с молчаливым водителем Джафара Аркадьевича, я вернулась домой, включила телевизор в надежде посмотреть очередной глупый сериал, но вместо этого неожиданно для себя вырубилась и умудрилась проспать оставшийся день и всю ночь. А утром радостно сверзлась с кровати на пол, сильно потянув на себя одеяло и отбив все выступающие части тела. Но, как ни странно, мне ничего не снилось.

Охая и стеная, припадая сразу на обе затекшие ноги, благо никто не слышал, я добралась до кухни и принялась варить кофе, в кои-то веки вероломно изменив собственной лени и не соблазнившись растворимым напитком. Через месяц мне исполнится двадцать семь, а то и все семьдесят. В последнем числе я была уверена больше, чем в первом.

А еще на меня накатила черная меланхолия. Это когда в целом все нормально, но мир кажется безрадостным местом и юдолью тревоги и сплина. Решив отвлечься, я набрала отцу. У него все шло по-старому: мама скоро допишет книгу, а потому нервничает сильнее обычного. Также по секрету папа сообщил, что скоро им привезут редкий древний манускрипт, а посему он планирует на недельку переселиться на работу, чтобы подробнее изучить новинку, а заодно не мозолить глаза жене. Поинтересовался, все ли у меня в порядке. Но я решила пока не рассказывать о потенциальных изменениях в жизни, поэтому попрощалась с ним, передала привет маме и прикинула, что день рождения с родителями, наверное, получится отметить, потому что раз у них дома все так серьезно, то книга будет готова недели через две-три. А дальше мама Вика снова ненадолго вернется в окружающую действительность, до новой идеи и следующей пухлой книжки.

Я хотела было набрать магазин, узнать, как прошел день. Потом махнула рукой и полезла в душ. Если я все правильно поняла, девушкам нужно научиться обходиться без меня. И, хотя хочется бросить все и побежать к ним, придется смириться и учиться жить по новым правилам.

Душ меня взбодрил. Я вылезла из-под струй воды если не умиротворенная, то, по крайней мере, повернутая к миру лицом. И, раз уж звонок до сих пор не поступил, решила заняться насущными делами, до которых обычно не доходят руки: вымыла окно в кухне, мимоходом порушив жилище двух пауков, благополучно обитавших внутри рамы, разобрала кухонный шкаф, из которого все собиралась выбросить еще год назад. Дальше дело дошло наконец до теплых вещей и обуви, стоявшей вперемежку с летней. Никто так и не позвонил, поэтому ближе к полудню я окончательно перебралась на кухню, намереваясь честно заняться готовкой: в холодильнике лежала копченая скумбрия, от запаха которой у меня сразу потекли слюнки. Прикинув, что пара кусочков рыбы с черным хлебом и маринованными огурцами – именно тот вид телесной терапии, который мне необходим, я решительно разложила на столе бумагу и принялась за чистку. И, конечно же, по закону подлости, как только я вымазалась по самые уши, в заднем кармане тесных домашних джинсов зазвонил телефон.

Вот скажите: вы когда-нибудь пытались ответить на телефонный звонок, одновременно терзаясь необходимостью положить куда-нибудь недоеденный кусок рыбы, проглотить то, что в этот момент было во рту, и заодно хоть как-то вытереть руки салфеткой, чтобы потом залезть за телефоном в карман? Естественно, у меня не получилось ни второе, ни третье. Потому что я сразу же выхватила из кармана телефон, о чем успела пожалеть лишь пару мгновений спустя, осознав, что на джинсах расползается жирное пятно, а телефон теперь будет пахнуть копченой рыбой.

– Да, слушаю, – проорала я в трубку, пытаясь отцепить от другой руки налипшую рыбью шкурку.

– Счастлив это слышать, – провозгласила трубка голосом Джафара Аркадьевича. – Собирайся и дуй сюда. Одна нога там, другая – здесь.

На том конце послышались короткие гудки. Я озадаченно уставилась на аппарат, умудрившись параллельно почесать нос самой «рыбной» из двух рук. Не то чтобы директор слишком часто мне звонил – по пальцам одной руки можно пересчитать, – дело было в его специфической манере общения по телефону. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что единственный и к тому же поздний сын министра Аркадия Бессонова взращивался в обстановке закрытости и подозрительности. Поэтому в телефонных разговорах им выдавалась исключительно законопослушная и порой бессмысленная для посторонних ушей информация, которую можно уложить примерно секунд в тридцать, не более. Были и те, кто над этим подшучивал. За глаза, разумеется. Мне это смешным никогда не казалось. Но вот что-то уточнить или переспросить было нельзя, так как этот номер предполагал только исходящие звонки, перезвонить было невозможно. А личного номера Джафара Аркадьевича у меня, разумеется, не было.

Я осторожно положила вкусно пахнущий скумбрией телефон на чудом уцелевший чистый клочок бумаги и пошла умыться. По тому же пресловутому закону подлости средство с лимоном закончилось накануне – я как раз собиралась его купить, но не успела. А обычное мыло справлялось с мытьем хуже. Я остервенело терла руки под холодной водой, разыскала в загашнике соду, но и это не сработало. В конце концов я не придумала ничего лучше, чем достать с полки уксус и помыть руки им.

То, что какая-то часть уксуса попала на только что надетые джинсы, я поняла уже в такси, когда пространство вокруг меня начало заметно попахивать кислятиной. Оставшуюся часть дороги до входа на территорию Академии я провела в попытках поправить ситуацию влажными салфетками, но, по-видимому, в этом не преуспела, поскольку таксист потратил в два раза больше времени на осмотр моих документов и неуловимо морщился каждый раз, когда ветерок дул в мою сторону.

Далее последовала стандартная процедура прохождения проверки. Охранники, уловив запах уксуса, тоже по три раза проверили все предъявленные бумаги, а потом на всякий случай несколько раз прогнали через рамки и после третьего пробега все же пропустили внутрь. Дальше последовал стандартный подъем-спуск. И не прошло и двух часов с момента звонка, как я, на ходу приглаживая волосы и пытаясь поправить футболку, уже стучала в кабинет 434, на который сегодня почему-то повесили табличку «Малый конференц-зал».

Дверь услужливо распахнулась. И я узрела спину Джафара Аркадьевича в окружении сонма золотых лучей. Я прикрыла рукой глаза и зашла в помещение. Вчера еще пустая стена позади директорского кресла буквально сверкала и переливалась всеми цветами радуги – на гигантской мозаике был изображен его сиятельство Джафар Аркадьевич Бессонов в образе императора-основателя. У подножия его императорского трона, обитого синим бархатом, со спинкой из золота, сделанной словно бы из множества лоз и вензелей, возлежали львы, покорно склонившие головы к ногам директора. Золотые локоны, стянутые тонкой полоской золотого венца, рассыпались по плечам. А сам он, облаченный в белую тогу с синей полосой, нежно и отечески взирал на этот мир с налетом легкой грусти, но глаза при этом были добрые-добрые. Плечи его слегка поникли – видимо, под грузом безмерной ответственности. Но вся поза выражала решимость и непреклонность. В одной руке директор сжимал императорский меч с рукоятью в форме грифона, а другую прижимал в груди, явно защищая устав Академии. Все это великолепие занимало пространство от пола чуть ли не до середины стены, ослепляя и наталкивая на мысль о несовершенстве Вселенной.

– Как тебе? – поинтересовался директор, не поворачивая головы. По его тону было невозможно о чем-то догадаться.

– Трындец, – честно ответила я, от глубины впечатления окончательно растеряв все подобающие манеры.

– Между прочим, подарок наших коллег из Южного Сектора, – директор обернулся и погрозил мне пальцем: – Завтра делегация приезжает. Все как один важные люди, уважаемые. Надо будет поблагодарить и рамку подобрать еще.

– Золотую? – не выдержала я, понимая, что перехожу все грани приличия. Но никак не могла промолчать.

Директор очень громко хмыкнул, заронив во мне смутные подозрения, что он еле сдерживает не подобающий случаю смех. Но у него опыта было побольше, поэтому он сумел остаться серьезным. Вместо ответа Джафар Аркадьевич подошел и накрыл себя, то есть свое изображение, лежавшим рядом льняным чехлом. В комнате сразу стало заметно темнее.

– Ну а теперь к делу, – директор извлек из ящика стола небольшую папку и поманил меня пальцем: – В общем, новости хорошие. Во-первых, лицензию тебе возвращают, причем без экзаменов. Просмотр фото пропавших детей зачли. Тут твой новый пропуск на территорию Академии с ускоренной проверкой, в него уже вписан номер. Сможешь ходить на занятия: тебе не помешало бы освежить воспоминания. Во-вторых, здесь договор на сотрудничество с отделом магической безопасности. Я переслал им твои результаты, они сразу же запросили данные для подписания контракта. Еще из хорошего, работа у них засчитывается за два года вместо одного ввиду повышенной напряженности. Так что через два с половиной года – максимум три, если захочешь, будешь свободна от всех обязательств. Но прежде подумай: обычно оттуда никто сам по доброй воле не уходит. Ты для них – ценное приобретение, помни об этом. Ну и не забывай, что стажа у тебя кот наплакал, так что советую не выпендриваться, а хотя бы поначалу не отсвечивать и побольше слушать умных людей, например, Владимира Ильича Теслу.

– Там Тесла будет? – одной этой новости было достаточно, чтобы я приросла к месту. Легендарный техномаг, потомок великого Теслы, долго был моим любимым персонажем. Я мечтала, что однажды смогу попасть на его спецкурс, но он в тот год решил не набирать отдельный курс, а предпочел заниматься с уже набранным потоком. А тут оказалось, что мы будем работать в одном отделе. Сказка!

– Да, – степенно кивнул директор, – Тесла – начальник твоей группы. Постарайся уж наладить с ним отношения. Потому что рекомендации тебе будет давать он. Да и остальная группа достойная.

– А кто еще будет, Джафар Аркадьевич? – рискнула поинтересоваться я, поскольку настроение у директора было благодушное.

– Да еще человека три наберут. Пока точно знаю, что будет Максим Прохоров. Остальных тебе уже Тесла сам представит.

Мое сердце пропустило удар. Копна темных непослушных волос, ярко-синие глаза, белоснежная улыбка… Первый красавец всего факультета техномагов. Идеальный всегда и во всем. А еще моя первая любовь.

* * *

До сих пор не знаю, как так получилось. В середине второго курса я была настолько поглощена учебой, что совершенно ничего вокруг не замечала. И в один из дней, будучи в очередной рассеянности, налетела в коридоре на молодого человека. То ли от удара, то ли от банального действия силы тяжести моя сумка с книгами и тетрадками порвалась, ее содержимое выпало и рассыпалось по всему коридору. Я ойкнула и принялась собирать свои вещи. А пострадавший молодой человек вместо гневной и заслуженной мною отповеди принялся помогать. Позже, конечно, я перед ним извинилась. А на следующей паре, которая, как выяснилось, была у нас общей, он подсел ко мне. И все занятие мы мирно писали конспект, практически не разговаривая друг с другом. В перерыве в качестве дополнительных извинений я угостила его чаем из термоса, а он меня – шоколадкой. И с тех пор на всех общих парах мы садились вместе.

Стыдно признаться, но его имя я прочла на одной из тетрадей спустя почти неделю после знакомства, потому что сразу не спросила, а после было как-то неудобно узнавать. Максим Прохоров, студент второго курса факультета техномагии. Тетрадки у него, кстати, всегда были в идеальном состоянии, а за конспект любой из студентов точно пошел бы на подвиг – я понимала их, глядя на аккуратные страницы, исписанные каллиграфическим почерком. Но я была удачливее: у меня эти конспекты были по первой просьбе, да даже и без оной.

Если меня разбудить ночью и спросить, кого считаю идеальным человеком, отвечу, не задумавшись ни на секунду: Макса. Он действительно был идеален – почти за три года отношений мы даже ни разу не поссорились. А если наши мелодии звучали не в лад, то причина была исключительно во мне.

Teleserial Book